Главная » Алфавитный каталог авторов » Ш » Путешествие кавалера Шардена по Закавказью в 1672-1678 гг.

Жан Шарден

Путешествие Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг.

Перевод Е. В. Бахутовой и Д. П. Косовича

(Из журнала "Кавказский вестник" за 1900 и 1901 гг.)

С пятью рисунками

Тифлис - Скоропечатня М. Мартиросянца - 1902

301 с.

Скачать книгу "Путешествие Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг." в формате PDF (141,8 Мб)

(OCR - Абхазская интернет-библиотека.)

 

HTML-версия:

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

Жан Шарден, один из знаменитейших путешественников XVII века, родился в Париже 26 ноября 1643 года, в протестантской семье. По поручению отца своего, богатого ювелира и торговца драгоценными каменьями, он отправился в 1665 году, в сопровождении лионского купца Резена (Raisin), в Индию, а оттуда в Персию, где пробыл шесть лет. Получив звание придворного ювелира, он сблизился со многими сановниками персидского государства, что дало ему возможность получить подробные сведения о политике, управлении, обычаях, о нравах, науках и искусстве страны, дотоле совершенно неизвестной в Европе. В мае 1670 года он вернулся с богатой коллекцией по землеведению и археологии на родину, где издал свой первый труд: “Рассказ о короновании царя персидского Сулеймана III” (Париж, 1671). Убедившись вскоре, что протестанту закрыт всякий доступ к карьере в католической Франции, он 17 августа 1671 года снова отправился с большим запасом ювелирных изделий, заказанных ему шахом Аббасом II, в Персию, через Константинополь и Закавказье, в сопровождении своего прежнего спутника Резена и художника Грело (Grelot). После четырехлетнего пребывания в Испагани, он переехал в Индию, откуда возвратился через мыс Доброй Надежды в 1677 году в Европу, но уже не во Францию, а в Англию. Король Карл II принял его милостиво и 24 августа 1681 года дал ему титул кавалера (chevalier), в день свадьбы его с соотечественницей-протестанткой, также принужденной из-за религиозных преследований покинуть родину. В 168З году он был назначен посланником в [4] Голландию и управляющим тамошней конторою англо-индийской компании. Вернувшись в 1711 году в Англию, он провел там остаток жизни и скончался 26 января 1713 года в Лондоне.

Описание второго путешествия Шардена по Востоку пользуется широкой известностью и отличается точностью и оригинальностью сведений. Монтескье, Руссо и Гиббон много заимствовали у него и высказывались о нем с живейшим восхищением. Первое издание было сделано самим автором в Лондоне в 1686 году, но остановилось на первом томе, заключающем в себе описание путешествия от Парижа до Испагани. В 1711 году Шарден напечатал описание своего путешествия в Амстердаме, сразу двумя изданиями, трехтомным in 4° и десятитомным in 12°, у Луи Делорма. Следующее издание появилось в Париже в 1723 году; амстердамское издание 1735 года представляет в настоящее время весьма большую редкость. Лучшим считается десятитомное издание известного французского ориенталиста Лангле (Langles), вышедшее в 1811 году в Париже. Сочинение Шардена переведено на голландский, английский и немецкий языки. На русском языке теперь впервые появляется отрывок из первого тома, заключающий в себе описание путешествия от Константинополя, по Черному морю и Закавказью, до Джульфы на Араксе. Наш перевод сделан с амстердамского издания 1711 года, озаглавленного “Voyages de Monsieur le chevalier Chardin en Perse et autres lieux de l' Orient. Tome premier, contenant le voyage de Paris a Ispahan, capitale de l'empire de Perse”.

Приложенный к переводу портрет взят из амстердамского 4-х-томного издания сочинений Шардена, представлявшего в настоящее время, как выше было сказано, библиографическую редкость.


ПУТЕШЕСТВИЕ КАВАЛЕРА ШАРДЕНА
от Константинополя до Джульфы на Араксе в 1672 — 1673 г. г.

19-го июля 1672 года греческий купец, который должен был доставить меня в Мингрелию, явился с известием, что наш каюк пробуксировал к выходу в Черное море и ищет только ветра, чтобы отойти. Я тотчас же хотел отправиться туда, но мои друзья нашли, что этого не следовало делать раньше, чем корабль будет совершенно готов к отплытию, потому что, как они говорили, могло бы стать известно, что я француз. Поэтому я провел три дня у графа Синибальди Фиэски, генуэзского резидента, в его загородном доме на Косфоре, а затем еще четыре дня в живописном греческом монастыре, который расположен у конца пролива, на европейской стороне, против порта, где наше судно ожидало попутного ветра.

Фракийский Восфор, несомненно, одно из красивейших мест на свете. Греки называли босфорами проливы или каналы, через которые бык мог [6] переправиться вплавь. Этот пролив имеет 15 миль в длину и около 2 в ширину, в одних местах более, в других менее. Берега его гористы и усеяны загородными домами, лесами, садами и парками, изобилующими приятными видами, живописными необитаемыми пространствами с множеством ключей и источников. Вид Константинополя, когда смотришь на него из пролива, на расстоянии двух миль, ни с чем несравним, и на мой взгляд, также как и по всеобщему мнению, это самый прелестный вид, какой только можно встретить. Прогулка по Босфору доставляет приятнейшее развлечение, какое только может доставить прогулка по воде. В хорошие дни там бывает множество лодок с гуляющими. Генуезский резидент неоднократно говорил мне, что однажды он вздумал сосчитать суда, проходившие перед его домом, от полудня до захода солнца, и насчитал около 1,300.

На Босфоре стоят четыре укрепления, хорошо снабженные пушками, друг против друга: два в восьми милях от Черного моря и два у самого выхода. Последние возведены только 40 лет тому назад, чтобы преградить вход в пролив казакам, московитам и полякам, приходившим прежде на своих судах и совершавшим набеги в виду самого Константинополя. Эти укрепления служат тюрьмами для военнопленных и для знатных людей, которых хотят принудить к каким-либо услугам. Маяк или фонарь, указывающий вход в пролив, находится вне его, на расстоянии около двух миль. Маячный огонь указывает ночью судам путь, которого следует держаться. Днем они узнают его по колонне из белого мрамора, стоящей на той же стороне канала, на высокой скале, образующей островок; эта скала, признаваемая за один из тех плавающих островов, о которых, под именем “Кианейских островов”, поэты рассказали столько басен, отделена от суши, т. е. окружена морем со всех сторон. Ее называют колонной Помпея и уверяют, что она воздвигнута в память побед великого римского консула над Митридатом, который был царем в этой части Черного моря. Построена она, должно быть, удивительно прочно, так как бури и вихри, непрерывно бьющие ее в течение стольких [7] веков, не тронули ее, и это в ней всего замечательнее, потому что, с другой стороны, она не очень высока, и ширина подножья не соответствует, по-видимому, требованиям искусства.

17-го на рассвете я сел на корабль, который собирался отходить. Более восьмидесяти судов разной величины вышли в море в одно время с нами. На нашем было всего 200 человек: комендант Азака со свитой, состоявшей из 20 человек, сотня янычаров, 30 матросов и 50 пассажиров. У меня было три каюты: мы с товарищем занимали две, в третьей поместили багаж, а наши люди спали на палубе. Каюты очень тесны и очень неудобны. Наши были на корме. Их было на саике всего тридцать, в том числе каюта капитана, обширная и весьма чистая. Там свободно могло разместиться десять человек. На турецких судах чрезвычайно неудобно то, что приходится запасаться всем необходимым для жизни, даже дровами и водой; все остальное сносно. Каждый волен варить себе пищу два или три раза в день. Очаг находится на кормовой палубе. Когда желают сварить что-нибудь, приносят туда треножник, дрова и воду. Я видел иногда на огне 16 и 18 котелков. Необходимые удобства устроены на корме с внешней стороны судна, в виде будок, которые по желанию прикрепляются и снимаются.

Сайка имеет одну палубу и только две мачты с бушпритом, а именно грот и фок-мачты. Каждая из этих мачт не может нести более двух парусов, а обыкновенно несет только один; вовсе нет веревочных лестниц, кроме одной, прикрепленной к верхушке грот-мачты, вдоль которой она спускается отвесно; марсов на мачтах нет, также как и на бушприте, который несет только один парус. Из этого уже видно, что турецкие матросы не влезают на мачты, чтобы спустить или распустить паруса; в этом нет и надобности, так как реи находятся всегда внизу, на палубе. Когда хотят поднять парус, его развязывают и тянут кверху рею, к которой он прикреплен. Паруса фок-мачты прикрепляются к реям каждый раз, как собираются их ставить, и, когда парус прикреплен, подымают рею на блоке, [8] находящемся на верхушке фок-мачты. По всему этому можно судить, что оснастка этих судов не особенно разумна; не лучше и рангоут.

На этих судах не пользуются ни насосами для откачивания воды, ни воротом для вытягивания якоря. Воду откачивают ведрами, а якоря подымают следующим образом. На корме устроены два небольших блока, по которым проходить якорный канат; 20 или 30 человек берутся за него и тащат изо всей силы, пока якорь не окажется наверху. Когда нагруженное судно входит в порт, его ставят на четыре якоря: два прикреплены на носу и два на корме. Вот главнейшие особенности, которые я заметил относительно постройки этих судов и приемов управления ими у турок.

Их плавание не искусно и не безопасно. Самые умелые лоцманы их, турки или греки, обладают только опытностью, не основанною ни на каких правилах. Они не пользуются вовсе картами, не делают, как наши моряки, точных наблюдений над пройденным путем, чтобы ежедневно, при помощи этих наблюдений, знать в каком расстоянии они находятся от места, куда идут. Они плохо понимают показания бусоли и знают только одно, — что цветок лилии обращен всегда к северу. Когда они хотят пуститься в путь, они выжидают попутного ветра и хорошей погоды. Когда эти условия наступают, они не выходят тотчас же в море, а ждут часов 8 или 10, чтобы быть уверенными в постоянстве погоды и ветра. Они руководятся берегами, в виду которых почти всегда идут. Когда приходится лавировать, следят за компасом. Они знают по чужим отзывам и по собственному опыту, с какой стороны должен быть север, чтобы попасть в то место, куда они идут, и только этим и руководствуются, ничего больше в этом отношении не понимая. Если бы они совершали длинные переходы в открытом море, никто не избежал бы бури, — хорошо же, что они держатся близ берегов, недалеко от гаваней. При крепком ветре они идут по волне, складывают паруса и предоставляют себя направлению волн. При противном ветре не пытаются противостоять ему, поворачивают на [9] другой галс и охотнее возвращаются назад, откуда вышли, нежели противятся силе бушующего моря. Что их губит, так это ветер, который гонит их к берегу, потому что, когда ветер сбивает их в этом направлении, они очень скоро оказываются выкинутыми на берег, так как не умеют ни лавировать, ни дрейфовать.

Я слышал от старых турецких капитанов, что на Черном море плавает 1500 судов и что из них ежегодно гибнет сотня. Всего более следует опасаться кораблекрушения при входе в Босфор.

Вход этот очень тесен. Часто там дует противный ветер; из пролива почти постоянно дует такой ветер, отгоняющий суда, а когда он крепчает, то выбрасывает суда на берег, усеянный крутыми скалами. Там разбилось столько галер и кораблей, что и не сосчитать. Недавно семнадцать галер погибло там в один день, а в прошлом году там погибло, тоже в один день, посвященный у греков памяти св. Димитрия, тридцать шесть саик. Я тоже указываю этот день, так как греки и турки считают его пагубным для мореплавателей. Поэтому в турецком флоте принято за правило выходить в море не иначе, как в день св. Георгия, в конце апреля, и входить в порт в день св. Димитрия, который приходится в начале октября; научились они этому у греков, которые с давних времен особенно почитают этих двух святых, хотя первый из них и считается легендарным, и обозначили днями их празднования конец и начало периода навигации. Подражая им, португальцы приняли в восточной Индии время рождественских и пасхальных праздников, первый период для переходов из Гоа в Лиссабон, а второй — из Лиссабона в Гоа. Следующее обстоятельство ясно показывает большое число кораблекрушений при входе в Черное море: все ближайшие селения построены из обломков судов, и жители не употребляют иных строительных материалов. Страшно сказать, но уверяют, что эти варвары зажигают во время бури огни на более опасных скалах на берегу, для того, чтобы суда, обманутые этими мнимыми маяками, доходили к ним и терпели крушение. Нет сомнения, что [10] частые во все времена года бури на Черном море, его короткие и отрывистые волны, узкое и сдавленное ложе, опасные берега, частью опоясывающие его, служат главной причиной происходящих на нем кораблекрушений; но также несомненно, что хорошие лоцманы и матросы могли бы спасти половину гибнущих там судов.

3-го августа, утром, мы прибыли в Корфу, после восьмидневного плавания, в течение которого погода была прекрасная и ветер слабый. На пятый день мы увидели мыс Херсонеса Таврического. Греки называют Херсонесом то, что римляне называют peninsula, а мы — полуостровом; они назвали этот полуостров Таврическим, потому что он был первоначально населен скифами с гор Тавра. Новейшие географы называют его Крымской Татарией, от названия Крым, которое турки и татары дают этой стране; это — испорченное название киммериев, первоначального имени обитателей этой страны. Называют ее также Перекопской Татарией, т. е. Татарией городов, чтобы отличить татар этого полуострова, которые живут большую часть года, особенно зимою, в городах, от других татар Европы, обитающих вне этого полуострова, которых называют ногайцами, или ордою, — слово, обозначающее собрание, употребляемое обыкновенно турками и персами в смысле военного или царского стана. Таким образом, в Персии это обозначает местопребывание царя; так, например, орду дер Сисагон значит: двор находится в Испагани. Страна, населенная этими двумя татарскими племенами, перекопскими и ногайскими, называется Малой Татарией, в отличие от татар азиатских, живущих по ту сторону Меотийского озера, к востоку от Каспийска-го моря и до пределов Китая. Относительно слова татары следует заметить, что так говорят и пишут на Востоке, тогда как у французов оно пишется тартары.

Возвращаясь к Херсонесу Таврическому, или Перекопскому полуострову, замечу, что он простирается с востока на запад, имея около 250 лье в окружности, т. е. 35 лье в длину, с севера на юг, и 55 лье в самом широком месте. Некоторые географы считают его более обширным и утверждают, что он [11] больше Морей, древнего Пелопонеса. Перешеек, соединяющий его с континентом, имеет только 1 лье ширины. Берега этого полуострова, начиная с места, наиболее выдающегося в море, до Каффы возвышенны, усеяны высокими горами, покрытыми лесами и селениями. Лоцманы считают от Константинополя до Каффы по Черному морю 750 миль. Не знаю, как они считают, и как это согласуется с тем, что очень часто сайки совершают этот путь ровно в два дня и две ночи. По моему счету, здесь не более 200 лье. Бросая якорь, наше судно произвело два пушечных выстрела. Комендант, назначенный в Азак, приказал всем своим солдатам дать ружейный залп. Затем он сошел на берег с офицерами, присланными пашою к нему навстречу. Город и порт пользуются большой свободой. В него входят и выходят из него, не испрашивая разрешений. Осмотра судов не производится. Как только судно бросает якорь, к нему подходит несколько лодок, которые доставляют на берег желающих сойти.

Каффа — большой город, построенный у подошвы холма, на берегу моря. Он тянется узкой и длинной полосой, по направлению с юга к северу, и окружен толстыми стенами. На обоих концах расположено по башне, несколько выдающейся в море, так что, когда смотришь с судна, город имеет вид полулуния. Южная башня стоит на утесе, господствующем над окрестностями. Она очень обширна и в ней живет паша. Другая меньше, но хорошо снабжена артиллерией. Море омывает обращенную к нему сторону башни. Эти башни укреплены двойной стеной, также как и город. В Каффе считается 4000 домов, — 3200 магометан — турок и татар, 800 христиан — греков. Дома невелики и построены из глины. Базар (так называют места, где производится торговля), общественные здания, мечети и бани построены тоже из глины. В городе не видно ни одного каменного здания, исключая восьми старинных, построенных генуэзцами, церквей, частью разрушенных. Город Каффа очень древний, но происхождение его хорошо не известно. Страбон говорит, что он славится с древнейших времен, и был могуществен во времена афинской [12] республики. О нем упоминается в войнах римлян с Митридатом, царем понтийским, интересы которые он поддерживал; но, вероятно, война или другая невзгода его совершенно разрушила, потому что греки вновь основали его в пятом веке, назвали Феодосию по имени императора Феодосия, царствовавшего в то время, укрепили и сделали одним из сильнейших оплотов империи против казаков и татар, которых звали в те времена гуннами. Но татары, в конце концов, сами овладели городом и всем полуостровом на котором он расположен. Тогда-то имя его и изменилось, и назвали его Каффой, что происходит от каффер, — слово арабского корня, обозначающее неверный, на всех магометанских наречиях. Татары дали ей это имя, чтобы обозначить, что он был населен христианами, которых они обыкновенно называют каффер, или неверные, как и мы, христиане, в отместку зовем их. Это произошло в двенадцатом веке, во время крестовых походов и большой слабости восточных императоров.

Генуэзцы, будучи тогда сильны на море и заметя падение византийской империи, которая не имела возможности защищаться ни от турок, ни от татар думали, что, помогая этой империи против их вложений, им удастся присвоить себе часть завоеваний, сделанных этими варварами на Черном море. Итак, действительно, посчастливилось в этом, так как, послав туда сильный по тому времени флот, отняли многие места на берегу моря, как с азиатской, так и с европейской стороны, и главным образом, город Каффу, который они завоевали в 1266 году, в царствование Михаила Палеолога. Плодами победы воспользовались в течение двух веков и более, но неудержимым ростом могущества оттоманов в продолжение этих веков по всей Азии и Европе, при чем даже Константинополь подпал их игу, — генуэзцы оказались вынуждены оставить все, чем они владели Черном море. Каффа была отнята у них в 1474 году, в царствование Магомета второго. Некоторые писатели утверждают, что это произошло годом позже.

Каффская почва суха и песчаниста. Вода там не хороша, но воздух очень чист. Вокруг города очень [13] много садов и не растет никаких плодовых деревьев. Фрукты привозит в изобилии из соседних селений, но они не хороши. Я не знаю, есть ли город на береге, где пищевые продукты лучше и дешевле, чем в Каффе. Барашки там превосходного вкуса. Фунт стоит только 4 денье. Мясо других животных, хлеб, овощи, дичь, масло продаются, сравнительно, еще дешевле. Соль имеется в готовом виде. Словом, все необходимое для жизни там почти ничего не стоит, тому в прежние времена этот город справедливо называли житницей Греции, также как Мессину — житницей Рима, ибо не было мест более удобных для устройства больших продовольственных складов. Следует, однако, заметить, что свежую рыбу там можно легко иметь, что в окрестностях порта ловится только рыба небольших размеров и, при том, только в местное время года, как-то осенью и весною. Потом все тамошние турки и все татары носят небольшие шапки, подбитые бараньим мехом. Но, так по всей Азии такие шапки обыкновенно носят и христиане, то в Каффе они должны прикреплять к папке небольшой кусок сукна, похожий на те куски сукна, которые евреи пришивают в Германии на свои плащи. Это делается для того, чтобы отличить их от магометан.

Каффский рейд защищен от всех ветров, кроме северного и юго-западного. Суда бросают якорь довольно близко от берега, в 10 — 12 саженях; дно иловое и хорошо держит якорь. Там производится торговля более обширная, чем в какой-либо другой гавани на Черном море. В те сорок дней, что я там вел, я видел более 400 пришедших и ушедших кораблей, не считая малых судов берегового плавания. Наибольшее значение имеет торговля соленой рыбой и икрой, которая получается с Меотийского болота и развозится по всей Европе до Индии. Улов рыбы в этом болоте, при его небольшом пространстве, невероятный. Туземцы объясняют почти бесконечное множество рыбы, которая там ловится, тем, что пропитанная илом и мало соленая, вследствие впадения Танаиса, вода этого болота привлекает рыбу не только из Танаиса и Черного моря, но также из Геллеспонта и [14] Архипелага; по словам жителей, рыба в короткое время откармливается и жиреет. Многие уверяли меня, что там очень часто ловятся рыбы, имеющие от 24 до 26 футов длины и от 800 до 900 фунтов веса, дающие от 3 до 4 центнеров икры. Икра состоит из яиц этой рыбы, и ее ценят гораздо более самой рыбы, так как она является предметом обширной торговли. Я не видал этих рыб в Каффе живыми, но верю тому, что о них говорят, судя по тем кускам, которые я видел, и по удивительному количеству ее, развозимому в тысячу мест.

Ловля этой рыбы, которую считают из породы осетров, происходить с октября по апрель следующим образом: ее загоняют в окруженное сваями пространство и там убивают ударами копья. Может быть, из-за обилия тины в воде Меотийского озера, называют его болотом, потому что к нему скорее подошло бы название озера, так как по нем плавают суда, уровень его не повышается и не понижается, и оно находится в беспрерывном сообщении с большой рекой и с морем. Наиболее значения, после икры и рыбы, имеет в Каффе вывоз зерна, масла и соли, чем этот город снабжает Константинополь и множество других мест. Каффское масло — лучшее в Турции. Венецианцы часто домогались разрешения торговать здесь, но им всегда отказывали. В 1672 году кавалер Квирини истратил много денег, чтобы получить это разрешение, и действительно получил, но начальник константинопольской таможни отменил его. Вот как это случилось.

Во всех договорах с европейцами заключается условие, что они уплачивают таможенные пошлины только в местах выгрузки товаров. В силу этого условия, венецианцы не хотели платить в Константинополе за товары, оказавшиеся на небольшом судне шедшем прямо в Каффу. Начальник таможни настаивал на уплате. Кавалер Квирини достал от дефтердара приказ начальнику таможни не осматривать ничего, находящегося на венецианском судне, отходящем в Каффу. Дефтердар — главный государственный казначей. Все таможни находятся в его ведении. Получив этот приказ, начальник таможни [15] написал визирю, что венецианская торговля на Черном море была бы очень убыточна для султана и Порты; что для его величества убытки очевидны из того, что товары, отправляемые в Черное море и приходящие из Венеции, платят пошлину два раза, при входе и при выходе из Константинополя; что то же относится и к товарам, привозимым с Черного моря венецианцами, и что султан потерял бы все это, если бы венецианцам был предоставлен свободный проход, так как, по договору, они должны платить пошлину лишь там, где выгружают товары. Кроме того, разрешение венецианцам входа в Черное море означает открытие христианским владетелям нового пути сообщения и единения с прилегающими к этому морю странами, враждебными Порте. Наконец, следует принять в соображение, что это разрешение разорило бы бесчисленное множество моряков, подданных султана, турок и христиан, потому что европейцы гораздо искуснее в мореплавании, нежели турки, что поэтому венецианцы завладели бы перевозкой по Черному морю, и что всякий хотел бы погрузить свои товары на их суда. Великий визирь все это понял хорошо. Он приказал константинопольскому губернатору не пускать венецианского судна в Черное море.

30-го мая спутник-грек приказал перенести мои пожитки, кладь и все, что мне принадлежало, с судна, на котором я пришел в Каффу, на другое, грузившееся для отхода в Колхиду. Он отправился сообщить начальнику каффской таможни, что на азакском судне есть два франкских попа, которые желают пересесть на другое, идущее в Мингрелию, что у этих попов с собою разные пустяки, как-то книги и другие не имеющие цены предметы для Монастырского обихода, и если таможня желает сделать осмотр, то чтобы выслала человека на корабль. Восточные христиане и турки называют попами (pape) всякого рода людей, имеющих отношение к священнослужению, будь то живущие в безбрачии или женатые. Итак, мой спутник выдал нас, меня и товарища, за попов.

Наш грек уверял, что мы едем к итальянским миссионерам, пребывающим в Колхиде, и что мы их собратья. Начальник таможни тотчас же [16] отправил людей осмотреть наши пожитки. Спутник наш пришел с ними. Я открыл досмотрщику два сундука. Он сунул руку в тот, где были только книги, бумаги и математические инструменты, и, нащупав в глубине только такие же вещи, какие он видел сверху, засмеялся и спросил у приведшего его человека, стоило ли везти это из Европы в Мингрелию. Я бы за них не дал и пяти соль, ответил хитрый грек: я сказал начальнику таможни, что у этих попов только пустяки, — вы видите, что это правда. Затем, он обратился ко мне и сказал: “Отец, дайте один аслан этому честному человеку за то, что он потрудился прийти осмотреть ваши пожитки, и приготовьтесь к переходу на мингрельское судно”. Я достал, несколько замявшись, такую монету, стоящую сорок соль, с видом человека, у которого их немного и который бережет пять или шесть штук их, как сокровище. Я подал ее досмотрщику. Он сперва показал вид, будто не хочет брать. Все же монету он взял, после того как ему сказали, что это для уплаты за лодку, и что он не должен отказываться. В ту же минуту он ушел. Мой спутник отправился с ним и слышал, как он доложил начальнику таможни, что у нас нет ничего, кроме книг, бумаг и каких-то предметов из меди и дерева, которые не стоят провозных денег.

Через два часа мой верный грек возвратился. Он нам сказал, что необходимо, для того чтобы окончательно обезопасить себя от таможни, дать корабельному писарю столько же, сколько я дал таможенному досмотрщику, так как писарь ведет точный список того, что выгружается, и представляет его каждый вечер начальнику таможни, которому он служить для контроля. Я сказал ему, чтобы он делал все, что находить нужным. Тогда же он подозвал писаря и сказал ему: “Ты видишь, что таможенный досмотрщик ничего не нашел в сундуках франкских попов. У них еще есть сундук с книгами и пять или шесть ящиков с картинками для их церкви. Они не раскрыли их, потому что воздух портить живопись и что картины плотно уложены. Прошу тебя принять мо-

(Здесь в тексте на сайте "Восточная литература", откуда мы перепечатываем материал, к сожалению, имеется большая лакуна. Ред. АИБ.) 

Знатные люди едят, сидя на коврах, по восточному обычаю. Скатерть из разноцветного полотна или кожи, а часто едят на голых досках. Простой народ сидит на скамьях, а перед ним ставятся такой же высоты скамейки, заменяющие стол. Посуда и стаканы — деревянные. У людей высшего класса бывает немного серебра. По обычаю этой дикой страны, все, без различия пола и состояния, обедают вместе, — царь, его свита, не исключая конюхов, царица, женщины, девушки, прислуга, до последнего лакея. Когда нет дождя, едят на дворе. Рассаживаются в круг или рядами и занимают места выше или ниже, смотря по положению в обществе. Когда холодно, на дворе раскладывают костры около обедающих. Отопление там ничего не стоит, потому что вся страна — сплошной лес, как я уже говорил. В богатых домах, когда сядут обедать, четыре человека приносят на плечах огромный котел с гоми — вареными зернами, о которых я упоминал. Обыкновенно, полуголый оборванец раздает деревянной лопаточкой всем по куску, весящему фунта три. Двое слуг, одетых почище, приносят другой котел с гоми, более белым, чем первое. Это подают почетным лицам. В будни домашняя челядь ничего не получает, хозяевам же подают немного овощей, жареной, сушеной рыбы или мяса. По праздникам или когда угощают кого-нибудь, режут свинью, быка или корову, если нет дичи. Только что убитое животное потрошат и без соли и приправь кладут в тот же котел, в котором варится тесто. Когда мясо несколько сварится, его снимают с огня, сливают бульон и подают к столу без приправы. Перед хозяином дома всегда ставится большая порция мяса. Ему же подают большую часть овощей, весь хлеб и всю дичь, а он раздает гостям и тем, кому хочет оказать внимание. Едят пальцами и так нечистоплотно, что только сильный голод мог бы заставить сесть за стол с этими дикарями даже наименее порядочных людей нашей Европы. Когда примутся за еду, два человека разливают всем по очереди напитки. У простых людей это делают женщины или девушки. Считается одинаково невежливым спросить себе вина и отказаться от него; следует ждать, когда вам поднесут, а поднесенное принять. Зараз подают не менее четверти штофа, и чаша обходит вокруг стола, за обыкновенным обедом, три раза. В праздники и на пиршествах званые гости, и почетные лица напиваются до пьяна.

Мингрельцы и соседи их большие пьяницы. В этом [34] отношении они превосходят немцев и всех северян. Вина они никогда не разбавляют водой. Разгорячившись, находят, что кубки в полштофа малы и начинают пить из кувшинов. Я жил близ Котатиса, у дворянина, одного из первых пьяниц во всей стране. Пока я гостил у него, он устроить пир для трех своих друзей. Они вчетвером так увлеклись, что с десяти часов утра до пяти часов вечера выпили полтора вьюка вина: вьюк весит 300 фунтов. По общепринятому обычаю этого народа, всякий выходить за нуждою из-за стола во время пира столько раз, сколько ему потребуется и возвращается с неумытыми руками. Приглашенных и друзей заставляют пить, как только они могут; за столом особенно строго соблюдаются обычаи вежливости и обмениваются приветствиями. Между мужчинами идут разговоры о кражах, войнах, битвах, убийствах и продаже невольников. С женщинами ведут довольно неприличные беседы, так как они всему остальному предпочитают любовные речи, какими бы бесстыдствами последние не были пересыпаны, и нисколько не стыдятся самых грязных выражений. Дети их научаются этим словам и разговорам, как только начинают говорить. Не достигнув еще десятилетнего возраста, они в разговорах с женщинами становятся до такой степени непристойными, что и сказать нельзя. Без преувеличения можно сказать, что детей в Мингрелии воспитывают хуже, чем где бы то ни было. Отец воспитывает их на воровстве, а мать научает бесстыдству.

Я заметил выше, что женщины в этой стране вежливы и чинны. Таковы же мужчины. Людям, более высокопоставленным, и мужчины, и женщины кланяются, преклоняя колено. Когда с вестью приходить человек уважаемый, или же если он послан почетным лицом, для него постилают на землю ковер, у ног того, к кому послание направлено. Он преклоняет колено и остается в таком положении во все время своего посещения, о чем я уже рассказывал. То же самое делается, когда приносят какую-либо добрую весть.

В этой северной части описываемых мною стран очень распространен обычай не передавать лицу, выше стоящему, ничего, — ни подарка, ни прошения, ни известия, — иначе, как стоя на коленях. С ним иначе, как в этом положении, и не говорят. При дворе греческих императоров это называлось обожанием; отсюда, к концу империи, такой вид выражения почтения перешел к христианским владетельным [35] князьям берегов Черного моря. Императоров это оскорбляло, так как они считали, что хотя те князья и являются властителями в своих небольших государствах, но тем не менее остаются вассалами империи, и в качестве таковых должны не только воздерживаться от ношения облачений, присвоенных исключительно императорам, на что они иногда осмеливались, но также не требовать коленопреклонения перед собой и оказания других высших почестей.

Язык колхов происходит от иверийского или грузинского, который считают происходящим от греческого. Простонародная речь отличается от письменной. Памятников письменной речи не сохранилось, кроме текста Библии, из которой найдены, впрочем, только Новый завет, а также литургия; оба памятника написаны заглавными буквами. Так что язык древних колхов, собственно, есть язык мертвый, который только наука может восстановить. Духовенство не понимает даже богослужения, хотя служит или должно служить ежедневно.

Мингрелия в настоящее время мало населена, насчитывая не более двадцати тысяч жителей. Еще тридцать лет тому назад население ее доходило до восьмидесяти тысяч. Такое уменьшение произошло от войн с соседями и оттого, что дворяне продали в последние годы множество людей обоего пола. С давних времен из Мингрелии ежегодно вывозилось, путем продажи и мены, по двенадцати тысяч человек. Все это поступает в руки магометан, персов и турок, так как от них идет спрос. Три тысячи человек вывозится ежегодно прямо в Константинополь; их обменивают на ткани, оружие и другие предметы, привозимые в Мингрелию, о которых я упоминал. Ежегодно туда приходит несколько десятков кораблей из Константинополя и Каффы и более шестидесяти фелюг из Гониэ, Ириссы и Трапезунда. В Мингрелии они грузятся, кроме рабов, шелком, льняными тканями, пряжею и семенем, воловьими кожами, куньим и бобровым мехом, самшитом, медом и воском. Мингрельский медь превосходен. Есть два сорта — желтый и белый, последний встречается реже, но гораздо лучше и слаще, не уступая рафинадному сахару; это очень тонкое лакомство. Он тверд на зубах. Кроме домашнего меда, имеется и дикий, который находят в изобилии в отверстиях и трещинах древесных стволов. Его вывозят на каффских судах в Татарию, где из него приготовляют, с примесью зернового хлеба, очень крепкий напиток. Турки получают [36] большие барыши с вывозимых из Мингрелии предметов, продавая за четыре экю то, за что платили одно. Особенно много наживают на невольниках.

Невероятна бесчеловечность и жестокосердие, проявляемые мингрельцами в отношении к своим землякам, а некоторыми и к родственникам. Они вечно ищут случая обрушиться на своих подвластных, чтобы иметь предлог продать их с женами и детьми; отнимают детей у соседей с той же целью; продают даже собственных детей, жен и матерей, и делается это не из мести или злобы, а исключительно под влиянием природной жестокости. Мне указывали на нескольких дворян, дошедших вот до какой степени жестокосердия. Один из них продал однажды двенадцать священников. История этого злодеяния полна удивительных подробностей и ее стоит рассказать, как случай, которому не найдется ничего подобного. Дворянин этот влюбился в благородную девушку и решил жениться на ней, хотя уже был женат. Сделал предложение и получил согласие. В Мингрелии существует обычай покупать себе жену. Цена зависит от общественного положения, возраста, красоты. Дворянин мог добыть средства, необходимые для уплаты по уговору за свою возлюбленную и на расходы по свадьбе, исключительно продажей своих рабов. Последние, узнав об его намерениях, разбежались с женами и детьми. В отчаянии он придумал следующий, переходящий все возможные пределы, вероломный план. Он пригласил к себе двенадцать священников отслужить торжественную обедню и совершить жертвоприношение. Священники, ничего не подозревая, согласились. Им в голову не могло придти, что их собираются продать туркам, так как ничего подобного в Мингрелии не было видано. Дворянин принял их любезно, заставил отслужить обедню и зарезал в жертву быка, которым их, затем, и угостил. Напоив их хорошенько, он приказал своим людям схватить их, заковать, обрить усы и бороду, а в следующую ночь свез их на турецкое судно и променял на разную домашнюю утварь; но так как вырученных денег не хватило на выкуп возлюбленной и свадебные расходы, то этот лютый зверь взял свою жену и продал ее на то же судно.

Вся мингрельская торговля — меновая и производится на ярмарках, открываемых последовательно в различных местах, где запасаются всем необходимым, как на рынках. Товар отдают за товар же. Деньги не имеют в народе [37] установленной цены. В обращении находятся пиастры, голландские экю и абазы — монеты, которые чеканятся в Грузии, находящейся у границ Персии, и стоят восемнадцать соль. Князь мингрельский, скончавшийся двадцать лет тому назад, начал чеканить монету, но это продолжалось недолго, потому что ввоз серебра в страну ограниченный, а в самой стране его не добывают. Не добывают также ни золота, ни других металлов. Я не знаю, что сталось с золотоносным гравием и песком, который, по словам древних, собирали при помощи овечьих шкур, и который послужил для составления басни о золотом руне. В Колхиде его нигде нет, ни в горах, ни в реках, и куда бы ни обратиться, нигде не найдешь возможности согласовать древние времена с настоящим в этом отношении.

Во всей Мингрелии имеется только четыре тысячи вооруженных людей, но при этом почти все они конные. Пехотинцев не более трехсот человек. Солдаты эти не распределены по полкам или ротам. Каждый владелец и дворянин ведет своих людей в бой без строя и порядка, без офицеров и водит их повсюду за собой как при отступлении, так и при нападении на врага.

Войны мингрельцев с соседями состоять, в сущности, из набегов и грабежей; нападения их на неприятеля чрезвычайно стремительны, так как у них нет недостатка в мужестве и решительности. Если неприятель обращается в бегство, они преследуют его вглубь страны, повсюду жгут и грабят, уводя людей всякого возраста и пола, а затем удаляются с той же стремительностью. Пленных набирают как можно больше; как только выбьют кого-нибудь из седла, тотчас же соскакивают с лошади, связывают побежденного веревкой, которую, как я говорил, они носят на поясе, и оставляют его под охраной своих слуг. Захвативший пленника имеет над ним право жизни и смерти и может распорядиться им по своему желанию. Обыкновенно его обращают в рабство и продают туркам. При нападениях мингрельцы стараются занять брод на какой-нибудь реке и, стреляя из засады, препятствуют неприятелю переправиться на другой берег. При неудаче обращаются в бегство и укрываются в лесах, оставляя страну на произвол судьбы. Таким образом, войны между этими народами непродолжительны; менее чем в две недели все приходить к концу и неприятель удаляется, разграбив весь край. [38]

Доходы князя мингрельского простираются не свыше двадцати тысяч экю в год; они получаются от таможенных пошлин со всех ввозимых и вывозимых товаров, от продажи людей и от произвольно взимаемых налогов. Все поступления складываются в сундуки, так как не расходуется ни одного денье. Подвластные служат ему без жалованья, а имения приносят столько припасов для прокормления всего дома, что еще остается. Царю персидскому он часто посылает ястребов и других хищных птиц, получая за то от царя золотую парчу и шелковые ткани, ковры, оружие, посуду и много других вещей, в которых случается недостаток у такого убогого князя, как мингрельский. Подобные же отношения он поддерживает и с ханом грузинским. При торжественных празднествах его двор состоит из двухсот дворян, а в обыкновенное время при дворе находится около ста двадцати. Свита князя, кроме дворян, состоит из трехсот чело-век, а княгини — из ста, того и другого пола. В большие праздники она окружена 60-ю красивыми и нарядными придворными дамами.

В прежнее время колхи исповедовали, как я думаю, одну веру с греками. Церковные историки повествуют, что некая рабыня обратила к вере в Иисуса Христа царя, царицу и знать Колхиды, во времена Константина Великого, который отправил к новообращенным священников и ученых богословов, чтобы крестить их и научить таинствам христианским. Армянское предание называет эту рабыню Ниной. По другим источникам, они обязаны знакомством с христианским учением Кириллу, которого славяне на своем языке называют Chiusil, жившему около 860 года. Мингрельцы показывают на берегу моря, в местности, именуемой Пигилитас, близь реки Коракса, обширный храм о трех кораблях. Они утверждают, что на том месте, где построена церковь, проповедовал св. Андрей. Я видел ее издали; она древней постройки, насколько можно судить на расстоянии в одну милю. Католикос бывает там раз в год для изготовления священного масла, называемого греками миром; это слово происходит от слова мирры, белой аравийской камеди. О религии я не разговаривал ни с одним мингрельцем, не найдя никого, кто бы знал, что такое верование, закон, грех, таинство и богослужение. В этом отношении я заметил только, что женщины зажигают иногда небольшие свечи и прикрепляют их у двери своего жилища или церкви, сжигая в то же время [39] крупинку ладана, и вместе с тем преклоняются, делая крестное знамение.

Так как, по незнакомству с мингрельским и грузинским языками, я был лишен возможности узнать из бесед с туземцами об их верованиях, то думаю, что лучше всего могу сообщить сведения об их религии, изложив переданный мне отцом доном Иосифом-Марием Цампи, итальянцем из Мантуи, настоятелем театинцев, миссионером в Колхиде, отчет, написанный им собственноручно, нигде не напечатанный. Этот монах, подаривший мне труд во время моего пребывания у него, приступил к составлению его, прожив в этих местах двадцать три года. Таким образом, ему должны быть отлично известны местные обряды и верования и я имею основание думать, что он выполнил свою работу добросовестно. Вот ее дословный перевод.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Я боюсь, как бы читатель этого небольшого труда не счел себя обманутым наподобие посланцев царя Саула, которые, отправившись по его приказанию схватить Давида, нашли на его месте в постели только призрак его. Будут отыскивать среди этих народов истинное христианство, а найдут лишь тень и очертания его, затемненные множеством суеверий.

При создании церкви, мингрельцы, как и другие соседние народы, приняли веру христианскую, по обряду греков, от святых просветителей и сохраняли ее в чистоте в течение длинного ряда годов, до тех пор, пока не стало тех, которые достойно насаждали ее среди них; смешали ее с обрядами еврейскими и другими, и как истые греки удалились от святой римско-католической церкви.

С той поры, эти несчастные, шедшие в начале по пути к небу, пали по недостатку искусных пастырей в столь глубокую бездну невежества, что ныне постигла их ужасная слепота. Среди них неизвестно, что есть вера, что религия, и большинство видит в будущей жизни лишь басню и изобретение человеческое. Но хуже всего несчастие, которое нам надлежит оплакивать, как некогда печальный Иеремия оплакивал бедствия Иерусалима, а именно, что их священники, епископы и католикос, или же патриарх, не знают, каковы обязанности, налагаемые на них их саном, не умеют даже ни читать, ни писать, — так далеки они от знания божественного служения. [40]

Их священники или папы (ибо они так именуют их) стараются единственно о том, чтобы обманывать их, избрав своим исключительным замятием предсказывание будущего и притворяясь, будто находят это знание в своих книгах; жалкие слепцы верят им, как бы ангелам, потому что принуждены принимать все, что не пожелали бы их священники.

Отсюда происходит, что опасно больные с врачами не советуются, а призывают священника не для того, чтобы он причастил их и помолился Богу о спасении души, о чем они вовсе не заботятся, но чтобы узнать от него, написано ли в книге, что больной умрет или не умрет от той болезни, а также о том, от какой причины болезнь приключилась. Папа со строгим видом начинает перелистывать свою книгу и затем говорит больному, что такая-то икона сердита на него и желает причинить ему смерть; что для умилостивления ее необходимо принести ей овцу, или корову, или быка или иную жертву, или же дать денег, чтобы она не убила его! Несчастные больные, из страха смерти, обещают священнику и дают ему, что тот требует. Но он берет жертву себе, а дающий остается в дураках. Такова-то наука этих пап, сосущих кровь бедных мингрельцев и злоупотребляющих их суевериями.

С целью облегчить их бедственное положение, наш святой отец папа Урбан VIII, из чувства истинно-отеческого сострадания и горя ревностью, как достойный пастырь, вернуть в овчарню этих заблудших овец, назначил к ним в 1632 году нескольких отцов-театинцев, весьма ревностных ко спасению душ; они, испытав тысячи и тысячи опасностей на море, были захвачены турками и привезены в Константинополь, не раз опасаясь за жизнь свою; наконец, заступничество христианнейшего короля спасло их.

Но это была не первая миссия театинцев в Мингрелию. Ибо еще шестью годами ранее тот же святой отец, о котором мы только что говорили, отправил, туда иных театинцев, положивших первое основание этой миссии, а именно отцов Д. Петра Авитабиль, человека святой жизни, и Иакова Стефани, тоже святой жизни человека, с некоторыми другими, которых его святейшество снабдил письмами к Дадиану, владетельному князю Одише, или же Мингрелии, к Меппе, царю Имеретии, и к князьям Гурии и Кахетии, составляющих части Грузии, расположенные между Мингрелией и Персией. Все эти князья приняли наших отцов благосклонно, особенно Теймураз-хан, князь Горийской области, в Грузии, где они и [41] основали первоначально свое обиталище; а с течением времени, заместители их, отличавшиеся чрезвычайной добродетелью и редким благоразумием, распространились по Гурии и Мингрелии, хотя и с невероятными трудами и страданиями.

Глава I.

О том, в какое время колхи уверовали в Иисуса Христа и кто впервые насадил Его учение в их стране.

Так как общим названием колхов обозначается несколько племен, почти не имеющих отличия одно от другого в отношении священных обрядов, а именно: абхазы, черкесы, аланы, сваны и другие, то я счел необходимым, раньше чем говорить собственно о колхах, сообщить читателю о каждом из этих племен, которые, в сущности, составляют одну народность. По преданию, славный святой апостол Андрей проповедовал веру абхазам; он был в Скифии, перешел оттуда в Грецию и Эпир, а затем к Sodianes и Suictines; и признается достоверным, что он дошел, в конце концов, до абхазов, населяющих часть Колхиды. Достоверность этого предания подтверждается существованием старинной церкви о трех кораблях, построенной в селении Пиччиота (Picciota) в честь названного святого апостола и служащей метрополией всей Колхиды; каждый католикос или патриарх отправляется туда один раз в течение своей жизни, в сопровождении всех епископов, для приготовления священного масла, называемого ими миром. Туда же отправляется князь и весь двор. Первоначально церковь эта носила имя Пиччиольской Пресвятой Девы Марии, но преданность этого народа святому апостолу Андрею, по мнению их, строителю ее, превозмогла и они дали ей имя его.

Рассказывают, что перед этой церковью есть мраморный столб, из которого, по произволению Божьему, изошел кипящий поток воды, когда святой апостол был умерщвлен; течение этого потока остановили некоторые лица, призывая имя святого апостола; поэтому, после такого чуда, народ проникся великим почитанием его и, проходя мимо столба, прикладывается к нему и преклоняет колени. Я рассказываю это со слов одного из наших отцов, отца Христофора Кастелли, который был в Пиччиоте с католикосом и видел почитание [42] (положим, варварское), оказываемое народом столбу, святому апостолу и кресту на груди его.

Относительно обращения иверийцев и грузин читаем у Барония, что в 100 году их обратила в христианскую веру проповедь святого папы Климента, сосланного императором Траяном на остров Херсонес. Я нахожу мнение отца Фомы (Thomas de Jesus) кармелита, лучше обоснованным. В книге 4-й, об обращении всех народов, в главе 9-й, на листе 190, он говорить, что обращение иверийцев было делом некоей рабыни, поминаемой в святцах 15-го декабря, под именем христианки, с достославным прозванием апостола иверийцев или грузин, которые зовут ее святой Ниной. Никифор говорит об этой святой в книге 8-й, гл. 34-й. Выше упомянутый Фома рассказывает, что она, будучи в рабском состоянии, вела святую жизнь, постоянно пребывая в посте, молитве и благочестивых упражнениях, чем и привлекла к себе уважение этих варваров, коим на вопрос о том, для чего она столь усердно умерщвляет плоть свою, отвечала, что ей по нраву такой образ жизни и что она обожает своего Господа Иисуса Христа Распятого.

Не веданное дотоле Имя это поразило их удивлением, и они прониклись почтением к этой женщине, которой ранее вовсе не придавали значения. Случилось однажды, что когда, по обычаю страны, заключающемуся в том, что если заболеет ребенок, мать несет его к соседям, надеясь найти у них лекарство, случилось, говорю я, что одна мать, понапрасну носившая дитя свое по многим домам, пошла к той рабыне, мало надеясь, впрочем, на исцеление, потому что ей особого уважения не было оказываемо. Рабыня ответила ей, что лекарства не знает, но что Бог, которому она поклоняется, в достаточной мере могуществен, чтобы вернуть здоровье болящему; взяв, затем, дитя на руки, она накрыла его своей власяницей, сотворила молитву и возвратила матери совершенно здоровым. Некоторое время спустя, царица, издавна страдавшая жестокими болями, услышав о том чудесном исцелении и исполнившись веры, послала за рабыней и через ее посредство восстановила свое здоровье. Подвигнутая чудесным исцелением к принятию христианства, она убедила своего мужа последовать ее примеру. Тот обещал; но пока он еще не приступал к исполнению этого обещания, случилось, что однажды на охоте застала его ужасная буря и распространилась такая сильная темнота, что он не мог видеть даже бывших с ним. [43] Пораженный этим и вспомнив данное им жене, но неисполненное обещание принять христианство, он дал в ту минуту обет Богу, что сделает это без промедления, если будет избавлен от опасности, в которой находился. Тотчас же тьма рассеялась, и небо прояснилось. Вернувшись к жене своей, он рассказал ей о случившемся и приказал привести рабыню, которая, выслушав о всем происшедшем и узнав о желании царя, убедила его возненавидеть идолов, креститься, поклониться истинному Богу Иисусу Христу Распятому и воздвигнуть Ему храм. Царь в точности все исполнил. Он отрекся от своих идолов, убедил всех своих подданных поступить также и принялся за построение величайшего храма со многими столбами. Но когда два столба были уже поставлены и приступили к постановке третьего, то никак не могли воздвигнуть его, и все работавшие и присутствовавшие удалились в удивлении и смущении. Тогда рабыня осталась в храме одна и вымолила у Бога, что столб сам собою возведется и поставится на предназначенном для него месте. Вернувшись по утру, рабочие были чрезвычайно поражены, увидев, что столб стоит на своем месте. От этого народ еще более утвердился в вере христианской. Царь, по имени Бакурия, отправил к императору Константину послов, чтобы известить его о своем обращении. Император обрадовался и отправил к нему священников и церковнослужителей для наставления народа в таинствах веры; а когда, по истечении некоторого времени, царь сам отправился в Константинополь, император принял его с большим почетом, возвел в графское достоинство первой степени, назначил князем палестинским и генералом двух армейских корпусов, называвшихся арцирским и скутарским. Но происки двух имперских князей Рустика и Иоанна, завидовавших славе Бакурия, погубили его. Бог не оставил этого преступления безнаказанным, допустив, чтобы императорская армия в пятьдесят тысяч человек была разбита тридцатью тысячами персов, а Рустик и Иоанн обезглавлены.

Кардинал Бароний утверждает, что колхи приняли христианство в 523 году, при патриархе Ормизде и императоре Иустине, который оказал много внимания царю Бакурию, о котором мы говорили, во время его поездки в Константинополь с целью креститься, назвал его своим сыном и дал титул императора Азии, вместе с императорской короной и белой мантией. [44]

Невероятно мнение Таргальота, высказанное в пятой книге его истории, будто колхи крестились одновременно с армянами при папе Иулии и императоре Константине, потому что армяне приняли христианство в достославное время архиепископа Григория, этого блестящего светоча Армении, в царствование Тиридата, при императоре Константине.

Бароний пишет, что колхи всегда блюли чистоту своей веры; но наученные греческим обрядам через святого Кирилла и брата его Мефодия, отправленных к ним императором Михаилом, и подчинившись греческому патриарху, все они впали в заблуждение. Но тем не менее, они столь же тверды в вере христианской, как и вначале, хотя и окружены турками, персами, татарами и евреями. Царь персидский Кобад вознамерился с помощью сильного войска принудить их изменить вере, но они мужественно сражались под предводительством царя своего Гургена, столь же великого полководца, как и доброго христианина, и при содействии императора Иустина одержали победу.

Армянин Гетум, живший в 1282 году, говорит, что народы эти решились скорее умереть с оружием в руках, нежели принять магометанство. Об этом передает Рамуцио в своем сочинении (часть I, глава 21).

Кетевана, царица кахетинская, мать Теймураз-хана, который дал впервые приют нашим монахам в своей стране, прославилась в наши дни твердостью, с какою перенесла мучения за веру. Отправленная сыном своим в Персию для заключения мира с шахом Абасом, она скончалась там от тяжких мук, которым долгое время подвергал ее этот варвар в темнице. Славное мученичество ее описано пребывающими в Испагани отцами августинцами.

Тот же Теймураз-хан, после нескольких войн с враждебной к нему Персией, погубил свое царство из-за религиозных ссор. Он очень любил наших монахов, которые для вящшего привлечения его на свою сторону и в знак своей благодарности, принесли ему в дар несколько церковных облачений, вышитых золотом по шелку.

Однажды, беседуя о вере с одним из наших отцов, доном Иаковом Стефани, который говорил с истинно-апостольской свободой речи, он так раздражился, что, положив руку на меч свой, сказал ему: “вы, франки, слишком настойчивы, упрямы; с этим мечем в руках я буду защищать свою веру против всех, кто скажет мне, [45] что она не истинная вера”. Бедный отец принужден был умолкнуть.

Глава II.

О католикосе, главе духовенства.

После того, как грузины и имеретины примкнули к греческому исповеданию, о чем мы выше заметили, выбор католикоса зависел от греческих патриархов, ближайших к парю Имеретии и Грузии, а именно, от константинопольского или же александрийского. Но в настоящее время этим избранием распоряжается исключительно царь имеретинский; в наше время он назначил католикосом всей Имеретии и всего Одише бера, или монаха, по имени Гинакела. Народ признает этого католикоса верховным патриархом, не сохранив ни в чем подчиненности греческим патриархам. Мы видели тому пример, когда князь мингрельский Леван Дадиан отдал нашим монахам церковь, посвященную святому Георгию. Несколько греческих монахов, бывших тогда в той стране, крайне вознегодовали на это и написали патриарху константинопольскому, который в письмах на имя князя и католикоса сетовал на передачу церкви франкам, что равносильно молчаливому согласию стать одного с ними исповедания, и приказывал отобрать ее от них, предупреждая, что в случае неисполнения этого требования он будет принужден прибегнуть к отлучению их от церкви. Но ни тот, ни другой на это внимания не обратили, вследствие чего только увеличилось пренебрежение с их стороны к такого рода посланиям.

Католикос управляет Мингрелией, Гурией, Абхазией и Сванетией. Его метрополия находится в Пиччиоте, близ границы Абхазии, и называется храмом святого Андрея или Пресвятой Девы Марии, о чем мы говорили выше.

Доходы его заключаются в хлебе, вине и разного рода припасах, которые каждая семья его многочисленных подвластных обязана давать ему. Разъезды по епархии составляют его постоянное занятие, но не для наставления и исцеления порученных его попечению душ, не для посещения храмов или же надзора за управлением епископов и не с целью наблюдения за тем, как совершается служба Божья. Заботы эти мало его [46] занимают; разъезды же предпринимаются им, в сопровождении более двухсот человек, алчных, как и он, чтобы высасывать кровь этих несчастных, поедая их скот и, вырывая из рук их все, что имеют, до последнего соля. Надо заметить, что эта страна до крайней степени бедна и столь же по природе великолепна.

Святость католикоса, столь высоко чтимого народом, состоит в постоянной молитве, не только днем, но еще гораздо более ночью, ибо он обязан почти беспрерывно находиться в храме и бодрствовать на молитве большую часть ночи. Уважают его также за воздержание от пищи и питья; так, он во время поста совсем не пьет вина. Поэтому, когда священник становится католикосом, то начинает новую жизнь, проводя дни и ночи в церкви, воздерживаясь от вина и от большей части обычных блюд в постные дни, особенно же на святой неделе.

Они так невежественны, что едва читают служебник и требник, отчего и происходит их упорство в отношении обрядности.

Я никогда не кончил бы, если бы вздумал здесь распространяться о симонии католикоса. Не получив пятисот экю, он не посвящает епископа; не исповедует иначе, как за крупную денежную сумму; так что однажды визирь князя, давший ему за исповедь только пятьдесят экю и пожелавший во время болезни вторично исповедаться, получил отказ от католикоса, который сказал ему, что сперва следовало бы подумать о вознаграждении за предыдущую исповедь. Он служит обедню не иначе, как уверенный заранее в получении ста экю, а заупокойную — и того больше.

Глава III.

О мингрельских епископах.

В одной только Мингрелии шесть епископов, а именно: дандрелийский — у границы абхазов; мокуарийский, бедиелийский — на побережье Черного моря; сайзелийский, скалинджикельский и скоинделийский — близ царства Имеретинского и Кавказских гор. Епископы эти совершенно пренебрегают заботою о своих духовных чадах. Церквей своей епархии они не [47] посещают и оставляют священников пребывать в таком невежестве, что те впадают все в новые заблуждения. Они не заботятся, крещены ли младенцы, вступает ли кто в двоеженство, какая участь постигает родившихся. От этого происходит, что жестокосердые матери, едва разрешившись от бремени, заживо хоронят своих детей, или иным способом лишают их жизни, не боясь ни наказания со стороны князя, не обращающего на это никакого внимания, ни увещаний монахов, которых наши отцы неоднократно, но без особого успеха, предупреждали о подобных случаях. Единственное занятие этих епископов заключается в ежедневных пирах и опьянении себя в большей или меньшей степени, смотря по количеству имеющегося у них в изобилии прекрасного вина и съестных припасов. Они одеваются великолепно и для достижения этой роскоши выжимают все соки из своих подвластных, а затем продают несчастных туркам, отдавая их, таким образом, в науку к дьяволу. Таков обычай страны. Как и греки, они в точности соблюдают воздержание от мясной пищи, а в остальном свободны от голоса совести, воображая, что исполнением этой обязанности они избавились от всех других и что тем самым исполняют все заповеди; такое же значение они придают и хождению на молитву в кафедральный храм ночью или утром. Прелаты эти очень заботятся о своих епископальных соборах, содержат их в чистоте, украшают иконами, греческого письма, в золотых ризах, украшенных жемчугом и другими драгоценностями, и этим способом надеются смягчить Божий гнев. Согрешив, они не исповедуются, но полагают, что заглаживают грехи свои, украшая иконы золотом или драгоценными камнями. Они думают также, что такие поступки делают их святыми в глазах мирян, так же как и строгое соблюдение поста, состоящего у них в воздержании от рыбы и вина; так большинство и поступает, причем едят раз в день, поздно вечером. Миряне делают то же самое.

Так как многие из епископов не умеют читать, то обедню они выучивают наизусть и служат преимущественно на похоронах, но не иначе, как получив хорошую плату вперед; вообще, ни одной из своих епископских обязанностей они не выполняют иначе, как за деньги, по примеру своего главы католикоса.

Они носят великолепные одежды, что я уже заметил, короткие, почти как у мирян, из бархата ярко-красного [48] цвета, с золотыми цепями на шее и на руках. Их можно отличить по длинной бороде и камилавке, закрывающей уши. Они ездят верхом на красивых боевых конях, выезжая на войну по требованию князя, так как они считаются начальниками и главными вождями своих подвластных, которые обязаны быть вооруженными. На врага нападают и сражаются с ним без всякой дисциплины и порядка. Они охотятся на оленей и кабанов, а с соколом — на фазанов и других птиц. Многие монахи получают от князя сан и доходы епископа, не будучи посвященными. Но и посвященные и не посвященные, безразлично, рукополагают за денежную плату священников.

Глава IV.

О монахах и монахинях.

Кроме епископов, у них есть еще род прелатов, которых они называют цинасгвари, подобных нашим аббатам. У них имеются свои церкви, они богаты и живут как епископы.

Из монахов есть только принадлежащие к ордену святого Василия, которые в прежние времена, по словам св. Иеремии (посл. к Евст.), были трех разрядов. Одни назывались ценобитами, потому что они жили общинами, как наши нынешние иноки. Другие- анахоретами, обитавшими в пустынях и предававшимися молитве. Последние — ремоботы, жившие по два или по три вместе и приобретавшие средства к жизни общей работой; это были люди, преданные земным благами мало стремившиеся к небесным. Монахи эти старались один перед другим отличиться показным постничеством и добрыми делами. Кассьян говорит в 7 главе X книги своего труда о четвертом разряде таких монахов, о сарабиатах, мало отличающихся от третьего разряда.

Нынешние мингрельские монахи принадлежат к третьему разряду. Они приходят с горы Афона, под предлогом сбора в пользу Иерусалима и остаются в стране, благодаря покровительству князя, который отдает им какую либо церковь. Некоторые из них находят приют в доме одного грузинского монаха, по имени Никифора Ирбаки, но которого обыкновенно зовут иноком Николаем, принадлежащего к одному из первых родов Грузии; это человек лет шестидесяти, носящий [49] сан архимандрита или аббата, именуемого также джварисмама, т. е. отец креста. Народ весьма уважает его, а мингрельские князья назначают его своим визирем и посланником, так как он отлично понимает политику и неоднократно бывал в Иерусалиме, Он объездил всю Европу, видел Испанию, Францию, Англию, Польшу и Италию и везде останавливался у наших отцов. Он знает много языков, помимо грузинского и мингрельского, а именно: греческий, турецкий, арабский, российский, французский, испанский и итальянский. Он исповедал католическую веру перед лицом папы Урбана VIII. Наших отцов он весьма уважает.

Монахи эти никогда не едят мяса. Одежды их сделаны из черноватой шерстяной материи. Бороду и волосы на голове носят длинные. Постятся и молятся, строго соблюдая устав; но затем вовсе не пекутся о благе своего несчастного народа, обедню служат редко, имея притязание на крупное вознаграждение за церковную службу.

Мингрельцы делают своих родственников берами или монахами следующим образом. Еще в детском возрасте им надевают на голову черную скуфью, закрывающую часть ушей. Им внушается воздержание от мяса, потому что и они бере; этого, они неукоснительно придерживаются, вовсе не зная, что такое значит быть бере: Затем, отдают их на воспитание другим берам. Те, которые отдают их на воспитание греческим монахам, наилучше достигают цели.

Есть несколько разрядов монахинь; одни из них девицы, которые, по достижении возраста вступления в брак не заботятся о замужестве; другие служанки, поступающие в монахини вместе со своими госпожами, после смерти господина. Иные — вдовы, не желающие вторично выйти замуж, иные — женщины, пресытившиеся светскою жизнью и покидающие ее, придя в известный возраст. Другие — женщины отверженные, как, например, Тамара, принцесса редкой красоты, с которой развелся имеретинский царь, чтобы жениться на дочери. Теймураз-хана. Другие, наконец, становятся монахинями из-за бедности; такие просят по церквам милостыню, которую подают им щедрее обыкновенного, из уважения к их одежде. Они одеты в черное, на голове носят покрывало, того же цвета, мяса никогда не едят. Они не пребывают безвыходно в монастыре; но живут повсюду, где им угодно. Обета монашеской жизни навсегда они не дают, а могут оставить ее, когда им вздумается. [50]

Глава V.

О папах или мингрельских священникам.

Только один Бог знает, в каком плачевном состояли должны чувствовать себя эти несчастные папы, вследствие сомнительности своего священства. Ибо они посвящены через беров или епископов, которые, быть может, не крещены; или же, если и крещены, то не рукоположены, а иногда и сами эти священники бывают некрещеные. Все это делает действительность их священства весьма сомнительною. Общее название их — папа. Священник, не имеющий церкви, называется кошеси; домовый священник — охдели, приходский — кандалаки, общее же их название — папа.

Число этих священников очень велико и все это люди бедные, которым их священство служит единственным средством пропитания. От посвящаемого не требуется большой учености; достаточно уметь читать или выучить наизусть обедню, которую он затем и служит на память до конца своей жизни. Епископы не подвергают испытанно лиц, желающих быть священниками, ибо сами часто бывают невежественнее последних; а так как каждое посвящение приносит им доход, равный, по крайней мере, цене хорошей лошади, то как бы ни был человек невежествен, он без затруднений возводится, в священнический сан.

Священники не обязаны пребывать в безбрачии; напротив, по обычаю греков, они перед посвящением в сан берут в жены девственницу. Но, в отличие от греков, после смерти первой жены они могут жениться вторично, а затем и в третий, и в четвертый раз. Необходимо, однако, так как это противоречит церковным постановлениями и правилам св. Василия, иметь разрешение епископа, который: всегда дает его за плату в двойном размере по сравнению с взимаемой им за иного рода разрешения.

Эти жалкие священники пользуются весьма малым уважением со стороны прихожан, ибо они принуждены возделывать не только свои собственные земли, наравне с крестьянами, но и земли своих владельцев и господ, а во время их путешествий носить за ними на своих плечах их багаж, подвергаясь сверх того, по всякому, поводу, дурному обращению с их стороны, как презренные рабы. Причиной неуважения к [51] ним является их невежество, алчность и пристрастие к пьянству, которому они предаются у мирян за столом, у коих получают пропитание. Они так бедны, что обыкновенно бывают прикрыты одной лишь рубашкой из грубого полотна, да короткой, из жесткой шерсти, одеждой, через которую видно их тело. Обуты они столь же худо; от мирян отличаются только тем, что стригут в кружок волосы на голове и бороду. В Мингрелии к священнику относятся с уважением тогда лишь, когда он служит обедню, после которой присутствующие просит у него сандоба, т. е. благословения. За столом священнику подносить напитки ранее, чем остальным, и никто не начинает пить, не сказав: “сындоба, патори”, т. е. благослови, господин. Он отвечает: “гинда Гомерт”, т. е. благослови вас Бог. Во время болезни мингрельцы еще придают значение священникам, ибо верят всему, что те им говорят. Их приглашают и просят посмотреть в книге, умрет ли больной или нет от болезни, приковавшей его к постели, и в чем причина болезни. Папа долго перелистывает свою книгу и наконец объявляет первую попавшуюся выдумку, какая ему придет на ум: что болезнь приключилась оттого, что такая то икона разгневалась на больного и что для искупления грехов и снискания благосклонности иконы следует заколоть теленка или быка, или же пожертвовать иконе кусок шелковой материи, без соблюдения чего больной умрет. Больной клятвенно обещает исполнить все.

Глава VI.

Несколько замечаний.

Священники и беры или монахи носят, как я уже сказал, одинаковые с мирянами одежды и вовсе не заботятся о том, чтобы иметь платье, предписанное в древнее время для духовных лиц. Это было длинное одеяние, доходившее до пят и называвшееся каракалла, потому что император Антонин, прозванный Каракалла, ввел этот покрой в римском народе. Наше духовенство и ныне носить его в отличие от других сословий: Bede, в 7 книге “De rebus Auglor.”, гл. 7, и Бароний, при описании событий 213 года, говорят, что платье это первоначально было не черного цвета, а красного, как и теперь носят при папском дворе, и что духовенство начало носить его, [52] по утверждению Барония, в 393 году. Право же ношения его было дано духовенству как украшение за добрую жизнь. Мингрельские священники, не ищущие стольких отличий, довольствуются одеждой мирского покроя, подражая в этом еврейским церковно-служителям, о которых Бекан говорит в гл. 5 анналов нового завета: “левиты не имеют священных облачений, только священно-служители употребляют таковые, но исключительно во время служения в скинии или храме”. Также поступают и мингрельские священники, которые вне времени исполнения своих обязанностей всюду появляются в разодранных лохмотьях. Они носят длинные волосы. и очень длинные бороды, как это делали церковнослужители ветхого завета, следуя заповеди Божьей (кн. Левит., 19,27): “не стригите головы вашей кругом и не порти края бороды твоей”. Но зачем Бог запретил это делать, вопреки издавна установившемуся в церкви обычаю бриться? Св. Исидор, в книге о богослужении, говорить, что покинувший свет, чтобы посвятить себя Богу, должен пробривать себе кружок на голове и чем выше он поднимается в иерархии, тем более должен расширять этот кружок, как мы то видим у епископов и, главным образом, у папы, ибо это признак священства и царствия Божья. В книге пророка Иезекииля, гл. 5, также читаем, что пристойно брить бороду, ибо было предписано назареям бриться после посвящения. В древности бритая борода была признаком благородства, все римские императоры брились и Дион упрекает Адриана за то, что он первый среди римских императоров стал носить бороду. Писание требует даже, чтобы во время скорби брили голову и бороду (кн. прор. Исайи, гл. 7 и 15, кн. Иезек., гл. 5). Иов, оплакивая свои утраты, обрился и, распростертый на земле, молился Богу. Подобным образом и мингрельцы бреют все волосы на лице, даже брови, когда оплакивают покойников.

По нашему мнению, Бог запрещал своим служителями евреям бриться не потому, чтобы в этом было нечто дурное, но для того, чтобы они не были похожи на египтян и других соседей-язычников, которые, считая, что боги их любят круглую форму, как самую совершенную, делают себе кружок на голове и даже строят круглые, храмы. Бороду они также стригли кружком, особенно жрецы Изиды и Сераписа, которые придавали такой вид не только бороде, но и другим волосам на теле.

Bede, в книге 5 своей истории, гл. 22, доказывает, что [53] хорошо иметь пробритый круг на голове, как у наших духовных лиц, и говорит, что это знаменует терновый венец, возложенный на главу Спасителя во время страстей, и что он отличает христианина так же, как и крестное знамение. Никен, епископ тревский, родился с таким кружком. Бог, в 19 гл., кн. Левит., предписывает священникам не портить края бород своих. Точно также и мингрельские священники отпускают бороду, не отрезая никогда ни одного волоска. Диоген говорил, что носит бороду, чтобы не забыть, что он мужчина. Артемидор говорит, что сыновья столь же украшают отцов своих, как борода лицо. Диоген, увидев человека без бороды, сказал ему: “не хочешь ли ты упрекнуть природу за то, что она тебя сделала мужчиной, а не женщиной?” Бог, в кн. Левит., запрещает стричь волосы. Мингрельцы, во всем подобные священникам ветхого завета, исполняют это в точности.

Глава VII

О мингрельских церквах.

Рассказав о духовных храмах, кои суть лица духовные, так как сказано: “вы — храмы Божьи”, мы обращаемся к описанию вещественных храмов, которые бывают четырех родов. К первому роду относятся небольшие церкви или часовни, имеющиеся у всех почти мингрельцев, куда они заходят помолиться; Они называют их саджовари или Голгофа. Ко второму роду принадлежат церкви в княжеских дворцах, называемые также саджовари. Третьего рода — приходские церкви, а к четвертому относятся кафедральные соборы. Самая красивая церковь — Мокуарийская. Все церкви обращены к востоку, как храм Соломона. В каждой имеется круглый алтарь с престолом, где служится обедня. Украшены они большими иконами, из позолоченной или посеребренной меди, и отделаны жемчугом и драгоценными камнями, большею частью поддельными. Из икон чаще встречаются образа Божьей Матери, греческого письма, Предвечного Отца, такого же письма, Распятие, образа многих греческих святых и другие; все они покрыты шелковыми завесами. Из всех образов, икона св. Георгия составляет предмет их наибольшего почитания. Перед нею всегда стоить множество зажженных свечей. Можно бы к перечисленным родам храмов прибавить и пятый, а именно: [54] их марани, или погреба, куда папы отправляются иногда служить, дабы сильнее возгореться любовью к Богу.

Церкви второго рода строятся большей частью из камня, иногда из дерева, с резьбой на внутренней стороне и с куполами, покрытыми медными пластинками или раскрашенными тонкими дубовыми дощечками. В часовнях есть алтари и престолы, где служится обедня по греческому обряду, с занавесками из шелковой материи, иногда шитыми золотом. Там помещаются портреты князя и княгини, и образа святых, как и в других церквах, и в каждой есть священник на жалованья, папа или бер, который смотрит за ней. Князь часто посещает часовню, и при его посещениях служат обедню; служба совершается также во время великого поста.

Церкви третьего рода строятся частью из камня, частью из дерева. Их, преимущественно строят на возвышенностях, чтобы предохранить живопись от сырости. Они обсажены несколькими толстыми и высокими деревьями и окружены каменными оградами или заборами из кольев. Корни этих деревьев посвящаются иконам, вследствие чего их не рубят, так как никто не осмеливается к ним прикоснуться из опасения навлечь на себя гнев иконы. Умерших хоронят в ограде, в церкви же никогда. Перед дверью есть небольшая паперть, где стоять женщины, когда они приходят в церковь, что бывает только на Пасху. Войти в церковь имеет право только княгиня, что соответствует греческому обычаю. Помянутая паперть служит местом погребения некоторых знатных лиц, для того, чтобы, как говорить св. Августин в речи 22-й к братьям-пустынникам, входящие и выходящее вспоминали о смерти и тем самым обращались к Богу. Церковные двери всегда заперты на ключ и священник, живущий по близости, отворяет их только во время обедни или похорон. Наверху устроена небольшая комната, где помещается колокол, если он имеется; но в большинстве церквей колоколов нет и чтобы созвать народ в церковь, бьют в очень тонкую деревянную дощечку, величиною в квадратный фут. Иконам, висящим в церквах, делаются приношения, которые состоят из оленьих рогов, кабаньих клыков, фазаньих перьев, луков и колчанов, чтобы снискать их покровительство на охоте. Посреди церкви есть две гирлянды из шелкового шнурка, красного или белого, с висящими кистями, которые употребляются во время бракосочетания, как мы увидим ниже. У стены висит ящик с миром или священным [55] елеем. Там же стоит разорванная, жалкая хоругвь, служащая при крестных ходах, и очень длинная медная труба, длиннее употребляемых у нас, которою перед крестным ходом созывают народ в церковь. Звук ее довольно высокий, похожий на звук еврейской трубы, но вовсе не приятный. Кн. Чисел, гл. 10, ст. 3: “когда затрубят ими, соберется к тебе все общество ко входу скинии собрания”. Кроме того, в церквах имеются большие книги, изъеденные пылью и мышами. Это псалтири. Мне стыдно рассказывать о том, как мало заботятся священники о святых иконах. Сырость, черви, крысы все сговорилось привести их в жалкий вид. О некоторых они все же заботятся, украшая, их, как мы уже говорили, прекрасными шелковыми тканями и жемчугом. Пол в церквах бывает иногда не чище конюшни. Покровы престола изорваны и запятнаны вином, так как их употребляют порой вместо плата для отирания потира. Напрестольная пелена, из грубой и плохо сработанной ткани, повешена в углу на веревке; на другой веревке висит кувшин для вина. Престол стоит посредине алтаря, имеет круглую форму и поддерживается каменным подножием; на нем лежит грязный и зловонный плат, деревянная чаша, от которой тошнит, служащая потиром, небольшая доска, служащая дискосом, и несколько старых тряпок вместо покровцев. На передней стене алтаря есть небольшая икона, перед которой совершается служба. При этом всегда держат в руках железное кадило. Остальное обхожу молчанием, чтобы не надоесть читателю, который, если ему угодно, может верить, что в действительности найдется еще многое, чего я не описал. Следует заметить, что все это относится к приходским церквам, находящимся в ведении пап.

Епископские церкви построены из мягкого камня, белого как мрамор, с разнообразной резьбой. Впереди устроены паперти, из того же материала, украшенные живописью и различными грузинскими надписями. Внутри они очень чисты и опрятны. Иконы изображают жизнь Иисуса Христа, Спасителя нашего, и греческих святых. Псалтири хорошо написаны и переплетены, для предохранения от пыли, с оправами, застежками и разными серебряными фигурами. Образа оправлены в рамы почти в рост человека. Одни серебряные, другие медные. Некоторые иконы, изображающие Пресвятую Деву и св. Георгия, которые у них в большом почитании, вделаны в простые небольшие рамки. Среди церкви висит медная люстра, в которую вставлено много свечей. Имеется также несколько [56] больших свечей. Алтарь содержится очень чисто, закрывается широкой завесой; чаша серебряная. Дай Бог, чтобы епископы так же заботились о пасомых, как о церквах своих! Несчастные мингрельцы шествовали бы по стезе истины я спасения. Но все совершенство и вся святость этих епископов заключается, в воздержании от мясной пиши, в точном соблюдении поста, в постоянной молитве днем и ночью и в содержании храмов прекрасном порядке; в прочем же они ничего не стыдятся. Беры благоговейно блюдут тоже самое. У церквей их есть колокольни с хорошими колоколами. Некоторые из этих церквей очень древни, что заметно по толщине стен и кладке камней. Теперь уже не строят так хорошо из камня. Церкви строятся простые деревянные.

Глава VIII.

О колоколах, именуемых цанцалуки. О священной доске, которую называют ора и употребляют вместо колокола, и о трубе под названием оа.

В Мингрелии колокола редки и невелики, вследствие дороговизны металла. По два колокола имеется в церквах у беров, а у пап и князя по одному. На востоке не ограничиваются одними только, колоколами, Иоанн Корона говорит в 24 главе своей истории, что народ сзывают в церковь при помощи инструмента, называемого дерево или дощечка, название, которое за ним осталось. Рассказывая о чудесах св. Анастасия, замученного в 627 году, он говорить, что, когда останки его были привезены в Кесарию, жители вышли навстречу, ударяя в священные доски.

Священная доска — тонкая дощечка, шириною в ладонь, а длиною около пяти ладоней, которую, употребляют для того, чтобы созвать верующих в церковь, если в ней нет колоколов; но в тех церквах, где имеются колокола, сначала бьют в священную доску, а потом. звонят в колокола. Однажды я спросил у одного бера, отчего они сперва не звонят в колокола? Он отвечал мне, что таков обычай первых христиан и что звук, издаваемый этой дощечкой, напоминает о животворящем древе. Когда слышат его, каждый совершает крестное знамение и хвалит Бога. А так как звук его слаб, то звонят в колокол, чтобы оповестить всех о предшедшем ударе в [57] священную доску. Другой говорил мне, что это древо знаменует собою грехопадение наших прародителей Адама и Евы и что верующие, слыша звук его, каются и просят у Бога прощения за тот грек; точно также и звон колокол он напоминает о милости Божьей к человеку, выразившейся в воплощении, и о вести, принесенной ангелом Девы Марии.

Трубою, называемой оа, сзывают к крестным ходам и собраниям по делам прохода, в подражание евреям: кн. Чисел, гл. 10, ст. 7, 8: “когда надобно собрать собрание, трубите, но не тревогу. Сыны Аароновы, священники, должны трубить трубами”. Иногда трубят очень громко, если из церкви похищена вещь большой ценности, дабы звуком напутать вора, якобы гласом Божьим, как они говорят, и чтобы он усовестился, думая, что икона покарает его: Иезек., гл. 33, ст. 5: “голос трубы он слышал, он не остерег его, кровь его на нем будет; а кто остерегся, тот спас жизнь свою”.

Глава IX.

Об иконах.

Народ этот очень почитает иконы, которые у них называются хаты; и тот, кто не вращался среди них, сначала думал бы, видя как пылко они оказывают им почитание, что нигде на свете нет столь пламенной христианской набожности. Но благочестие их, несомненно, ближе к иудейству и язычеству, чем к христианству. Ибо они почитают иконы не как изображения Иисуса Христа, Пресвятой Девы и святых, сущих на небесах как тому учит нас святая, церковь Христова, источник истины, но воздают почет вещественным чертам иконы, потому ли что она сама красива, или покрыта украшениями, или сделана из дорогого металла, или же известна своею жестокостью, убивая много людей; такие иконы почитают страха ради. Поэтому то большая часть образов сделана из серебра, а некоторые поволочены и усыпаны драгоценными камнями, среди которых все же много поддельных, что встречается в самых известных церквах, напр., в церкви св. Георгия. Почитание, оказываемое образам в главнейших храмах, как то, епископских и княжеских, доходит до. невероятного. Проходя по улице, ведущей к месту нахождения иконы, они издалека начинают преклоняться, повергаясь [58] на землю и творя крестные знамения, а затем три раза обходят вокруг церкви.

Некоторые, подойдя к церковным дверям, целуют землю, становясь на колени три или четыре раза, и многократно крестятся; затем снова падают ниц и бьют себя в грудь, после чего обращаются к иконе с просьбами. Первая и главная просьба состоит в том, чтобы образ убил их врагов и обокравших их; доказательством высокой степени почитания икон является то, что клятва на образе имеет решающее значение на суде. Апелляция не допускается вовсе, и страх пред иконами так силен, что есть много людей, которые не соглашаются присягать пред ними, даже показывая истину. Такие люди встречаются, по правде сказать, редко, ибо, вообще говоря, они довольно часто дают ложные клятвы, но при этом клянутся исключительно только теми образами, которые имеют самый кроткий вид, известны как не жестокие и, по мнению их, настроены по отношению к ним благоприятно. Все это уважение происходит не от любви к Богу или к иконам в ожидании благ для души в будущей жизни, ибо в иную жизнь, кроме здешней, они не верят; проистекает же это из боязни быть убитым, заболеть, быть обокраденным, разоренным владельцами или проданным туркам. Поэтому, если их обворуют, они отправляются к наиболее чтимой иконе, с приношением, состоящим из двух небольших хлебцев и маленькой бутылки вина; папа, стоя перед образом, двигает жертву вокруг головы приносящего. Потом, обращаясь к образу, как к своему товарищу или ровному с ним по положению, ибо у них так принято молиться, говорит ему: “ты знаешь, что меня обокрали и что я не могу поймать вора. Итак, прошу тебя этим даром, который я принес тебе, убить его и уничтожить (с этими словами он берет палку, втыкает ее в землю перед иконой и ударяет по ней молотком, или чем-нибудь подобным, пока она вся не войдет в землю) и поступить с ним, как я поступил с этой палкой”. Окончив эту чудную молитву, он уходит с папой из церкви и они вместе съедают и выпивают принесенное иконе. Они постоянно молятся о смерти врагов и о гибели всего, принадлежащего им — домов, земель, скота. Заболев, прежде всего, приглашают священника, которому верят как ангелу, чтобы узнать причину болезни. Как мы уже заметили, папа сначала перелистывает свою книгу, а затем выдумывает какую-нибудь ложь, вроде того, например, что [59] такая то икона гневается; тотчас вслед за этим его посылают совершать ей моления, несут приношение и дают обещание принести еще много, если больной выздоровеет; но, выздоровев, обета не исполняют, говоря, что обещались только для того, чтобы икона не убила больного. Образа, пред которыми воры преимущественно боятся клясться, из страха смерти, суть св. Георгия, принадлежащий семье Моцимоли, в селении Кетас, именуемый Туара-Ангелос, и св. Иова, в селении Пудац. Говорят, что эта икона находилась сперва в церкви, построенной около болота, где было много лягушек, оглушавших ее; утомленная этим, она ушла на вершину горы. Она считается такой жестокой, что всякий, приближающийся к ней, тотчас поражается смертью. Поэтому мингрельцы, приходящие к ней молиться, останавливаются в значительном отдалении, бросая, ей оттуда свои приношения, и сейчас же убегают. Один из священников служит обедню два или три раза в год, делая это с большим опасением; а когда он собирает пожертвования для этой иконы, то настоятельно советует не клясться ею, ложно ли или правдиво, чтобы не возбудить ее гнева.

Из образов св. Георгия, внушающих страх, известны Скелисский, у подошвы горы Кавказ, и знаменитая икона Иссорийская, весьма чтимая мингрельцами, грузинами, абхазами, и во всех окрестных странах. Есть еще несколько других, но те, о которых мы говорили, наиболее пользуются доверием. Все наперерыв хвалят и превозносят иконы своих приходов. Говорят, например, что такой-то образ отличается храбростью и военной доблестью. Мингрельцы совершают со своими иконами крестные ходы, собирая пожертвования; и если где-нибудь сборы бывают значительны, каждый папа несет туда свою икону, чтобы ей принесли пожертвования.

Некий дворянин, по имени Рамаца, однажды заболел в такое время, когда было запрещено есть мясо; убедившись после долгих увещаний со стороны врача в необходимости мясной пищи и поняв причину, почему следует это делать, он, наконец, решился. Раз во время обеда пришел папа, который принес ему от католикоса икону, чтобы исцелить его. Он тотчас же приказал прикрыть блюдо, в котором была говядина, боясь, как бы икона не заметила ее, позвал священника, перекрестился, высказал иконе несколько приветствий, а затем отослал ее, проси благодарить, католикоса, и снова [60] примялся за мясо, Почитание икон идет от греков так же, как строгое запрещение мяса в известное время. В подтверждение этого запрета, они изображают на образах Тайную Вечерю, совершаемую с рыбой, а не с пасхальным агнцем, потому, что многие из них уверяют, что Иисус Христос никогда не ел мяса. Один мингрельский священник рассказывал в беседе со мной, что, как каждый знает, во время хареба, т. е. Благовещения, едят только рыбу. Случилось так, что в год последний Пасха Иисуса Христа Благовещение пришлось как раз в великую субботу. И пока Спаситель наш, сидя за столом с апостолами, поучал их, прошло много времени, наступила полночь раньше, чем они приступили к еде; тогда, посоветовавшись о том, нельзя ли им теперь есть мясо вместо холодной рыбы, лежавшей на столе перед ними, и решив, что это возможно, они увидели, как внезапно большая рыба обратилась в ягненка, которого они и сели. Этот священник, вопреки остальным, утверждал, что Иисус Христос ел мясо. Наших икон мингрельцы вовсе не почитают и не оказывают им никаких знаков уважения. Один мингрелец сказал нам однажды: “отчего ваши образа не сильнее наших? Так как. ваши мечи сильнее и ткани крепче, чем у других народов, то и образа ваши, должны бы быть также могущественнее”. Милая шутка!

Глава X.

О священных реликвиях.

У народа этого имеется много реликвий, доставшихся ему, во-первых, в те времена, когда вера христианская процветала в нем, а князья вступали в союзы с константинопольскими императорами, которые дарили им много реликвий; во-вторых. от некоторых духовных лиц из названного города, делавших мингрельцам такие же подарки, дабы поддержать их благочестие, и, в-третьих, от тех же лиц, которые после взятия Константинополя турками бежали от магометанского владычества в Мингрелию и рассеялись по окрестным странам. Рассказывают, что в то время пришел в Колхиду один архиепископ, принесший с собою частицу животворящего креста, величиною в ладонь (несколько более восьми дюймов французского фута), и хитон, принадлежавший, будто бы, Богородице. Наши монахи видели его. Полотно, из которого он [61] сшить, желтовато и усеяно цветами, вышитыми иглою. В длину он имеет восемь римских ладоней и четыре в ширину; рукава короткие, длиной в ладонь, воротник узкий. Я тоже видел его в Кописской церкви, где он хранится и где и видел тоже высохшую руку, в золотом ковчеге, украшенном драгоценностями, которую считают принадлежавшею св. Марину, а также руку св. Кирика и еще несколько мощей, обделанных в золото или серебро. Одежда, о которой я говорил, хранится в ящичке из черного дерева с серебряными украшениями в виде цветов, в котором находится, кроме того, небольшая коробка с несколькими волосами из бороды Спасителя и веревкою, которою Его бичевали. Ящик этот запечатан княжеской печатью. Когда нам показывали эти святыни, их выложили на ковер, и мы брали их в руки с уважением и благоговением; мингрельцы же обращаются с ними небрежно, более ценя золото и серебро ковчегов, нежели самые мощи, потому что последних много у них. Что касается богослужебных книг, то таковых у них по несколько, большого формата, написанных крупными буквами по-грузински; каждый епископ раз в жизни переписывает свою книгу, для возобновления ее. Клавдий Рота, якобинский монах, в легенде своей об успении Божий Матери говорит, что, по словам великого Дамаскина и св. Германа, архиепископа константинопольского, императрица Пульхерия построила, в царствование императора Максимина, церковь во имя Богородицы, в улице, называемой Бальтемского; пригласив туда Ювеналия, архиепископа иерусалимского, и других епископов палестинских, находившихся в Константинополе по случаю Халкидонского собора, император обратился к ним с такой речью: “мы узнали, что тело Пресвятой Девы погребено в поле Гевсиманском. Мы желаем хранит это священное тело в нашей столице, а для сего да будет оно перенесено сюда со всею возможною торжественностью”. На это Ювеналий ответил: “в священном писании сказано, что тело Ее вознесено во славе, а в гробнице лежат только одежды и покров, коими тело Ее было облечено”. Епископ этот прислал в Константинополь указанные священные реликвии, и они были отданы на хранение в церковь, о которой мы только что рассказывали.

Говорят, что в Бедиелийской церкви есть также частица Честного креста, волосы из бороды Иисуса Христа, веревки, которыми его связали и бичевали, и пелены, коими Богородица пеленала его в детстве. Непристойное обращение мингрельцев [62] с этими реликвиями, к которым они не питают ни уважения, ни страха, приводит в ужас. Боятся они только икон своих; но и с них украли бы драгоценности, если бы к тому представилась возможность.

Глава XI.

О священнических облачениях.

Св. Иероним, в книге 4 о пророчестве Иезекииля, говорит, что церковью предписано два рода, одежд для ее служителей: одни, употребляемые обыкновенно, а другие — при исполнении обязанностей служения. Мингрельские священники не носят ни одежд первого рода, будучи одеты почти так же, как и миряне, ни второго, потому что при богослужении одеваются как и всегда; это происходит, от их бедности и нищеты, не позволяющей им иметь иных церковных облачений, кроме накинутой на плечи изодранной тряпки. Облачение их епископов богаче, как-то: хитон, называемый ими кварти, сделанный не из холста, а из шерсти; епитрахиль, носящая название олари, которая, однако, не перекрещивается спереди; два нарукавника, именуемые санктави; ризы — питтаны и басмаки. Облачения эти греческого образца, шелковые, шитые золотом, носятся епископами, священниками и монахами. Но что касается пап, т. е. приходских священников, то их крайняя бедность заставляет их ограничиваться употреблением каких-нибудь рваных лохмотьев, вместо священнических облачений. Многие служат обедню, накинув поверх платья простую полотняную рубашку. Во время служения они никогда не бывают с босыми ногами, следуя наставлению апостольскому: посл. к Ефес., гл. 6, ст. 15: “и обувь ноги в готовность благовествовать мир”, которое исполняют ненарушимо, для каковой цели держать в церкви свои чиаполо, или обыкновенные сандалии, или же какую-нибудь старую обувь; при неимении же таковой, кладут пред престолом доску, на которую и становятся во время служения. Согласно греческому обряду, у них имеются потир, называемый, бардзимы, лжица — лагари, дискос — пешхуми, звездица — камара, воздухи — дапарна, напрестольная пелена — беркели, служебник — сабарехи; но и чаша и лжица, и дискос, которым надлежало бы быть серебряными, медными или хотя бы оловянными, часто бывают у жалких, бедных пап деревянные, грязные и зловонные. Если же папа [63] находится в доме у какого-нибудь мирянина, которому захочется отслужить обедню, то он служит ее тут же в марани или погребе, так как знает ее наизусть. Таким образом ему нет надобности в служебнике. Он берет кубок из числа тех, что служат обыкновенно для питья, взамен потира и засаленное блюдо вместо дискоса. На скорую руку печется в золе небольшой хлебец, заменяющий просфору, в вине же недостатка не бывает, так как дело происходит в погребе. Престолом служит какая-нибудь грязная и пыльная доска, на которой папа и служит обедню, доставь предварительно у кого-либо из домашних рубашку или нечто подобное, что и надевает на спину, вместо ризы. О пеленах и плате для отирания потира он не заботится, ибо его собственные руки служат ему платом. Когда подходить время чтения Евангелия, он вынимает из кармана небольшую книгу, писаную по-грузински, которая заключает в себе род требника; у большинства эта книга изорвана, с перепутанными листами, часто с совсем стертыми буквами, иногда без большей половины листов. Но священник, не смущаясь, служит обедню по такой книге и перелистывает страницы ее, в то же время, читая молитву, которую ищет, так как знает всю обедню наизусть. Точно также не смущается он отсутствием на престоле антиминса и пелены. Все это относится, однако, только до приходских священников, так как в церквах у епископов, аббатов и монахов все предметы, необходимые для служения обедни, содержатся в отличном порядке, так же как и в княжеских церквах.

Глава XII.

Об обедне.

Обедня служится на письменном грузинском языке, который духовенство столь же мало понимает, как наши крестьяне латинский язык. Дома священников расположены всегда далеко от церквей, потому что последние строятся в местах уединенных. Священник служить обедню, когда кто-нибудь попросить, за плату, состоящую из трех или четырех сажен веревки, козьей или овечьей шкуры, или же обеда, или чего-либо иного. Во всякую погоду, под дождем и ветром, он отправляется в церковь, взяв с собою облачения в [64] кожанном мешке, вино в глиняном сосуде или небольшой тыкве, испеченный на углях хлебец, с выдавленными на нем грузинскими буквами, и свечу. Эти предметы доставляет лицо, заказавшее обедню.

Взяв все это, священник направляется к церкви. Приблизившись к ней, он начинает произносить молитвы. Подойдя к двери, он кладет свою ношу на землю, ударяет в священную доску и звонит в колокол. Делается это не для того, чтобы созвать народ, ибо мингрельцы ходят в церковь только по торжественным дням. После этого священник входит в церковь, зажигает свечу принесенным с собою огнем, не переставая в то же время вслух читать молитвы. Он надевает свои жалкие облачения, а именно: ризу, которую кладет себе на плечи, как у нас надевают ее при посвящении в священнический сан, если таковая имеется; в противном случае, обходится и без нее. Затем, он облачает престол, покрывая его какой-либо тканью, служащей пеленою; около Евангелия ставит тазик или доску, заменяющую дискос; около посланий апостольских — кубок взамен чаши, а посредине — хлеб, который назначается для освящения, именуемый себисквери, и все время не перестает читать молитвы. Затем, он наливает в чашу значительное количество вина. В левую руку он берет хлеб, в правую небольшой нож, которым и отрезает в месте, где наложена печать, потребное количество, которое кладет на, дискос. После этого берет звездицу, называемую камара, состоящую из двух полукружий, и ставит ее над хлебом, положенным в дискос; излишек хлеба отлагает в сторону. Затем, покрывает дискос куском белого полотна, а другим куском — чашу с вином. После того, он отходит несколько ближе к престолу и читает “отче наш”, потом послания и вслед же евангелие, а затем со служебником в руке идет на средину церкви, где поет “верую” и читает несколько молитв о святых дарах. Вернувшись, затем, в алтарь, он снимает с дискоса покрывавшее его полотно и кладет его себе на голову, берет дискос в левую руку и поднимает его ко лбу, а в правую берет потир, который держит против груди, медленно выходит к народу, на середину церкви, и обходит ее кругом с песнопением. Народ, если таковой присутствует, при приближении священника бросается на землю, совершая поклоны, а после его прохождения, призывает имя Божье, выказывая величайшее благочестие, идет вслед за дарами, сопровождая их с [65] зажженными свечами в руках. По окончании этой процессии, священник переходит к престолу, ставит на него сначала чашу, а затем дискос, берет в руки полотно, лежавшее на голове его, и держит его перед дарами, читая молитвы. Затем, громким голосом нараспев, произносит слова освящения сначала хлеба, а потом вина, берет звездицу и проводит ею крестообразно сначала над дискосом, а затем над потиром и над дарами, после чего берет правой рукою освященный хлеб и поднимает его над головою, читая молитвы, но окончании которых трижды совершает этим хлебом крестное знамение, кладет его себе в рот и ест. Потом пьет вино, держа чашу обеими руками, и если крошки хлеба остались на дискосе, собирает их руною и кладет в рот; съедая, таким образом, хлеб и с чашей в руках, он обращается к народу и говорит ему: “шишит”, что значит трепетание. Затем он расставляет все по местам, тушит свечу, если она не догорела, потому что иногда ее хватает только на половину обедни, разоблачается, складывает свои облачения в кожаный мешок и возвращается домой.

Такое совершение литургии, в сущности, вполне согласуется с обрядами, установленными святыми Василием, Григорием Надианским и другими святыми и одобренными папой: но совершается оно невежественными мингрельцами, без благочестия и благоговения; людьми, которые, Бог знает, крещены ли и рукоположены ли надлежащим образом, ибо епископы, не пекущиеся о своих епархиях, сами весьма невежественны и нерадивы. Они служат обедню, когда получают за это что-нибудь; если же им ничего не заплатят, они вовсе не служат. Во время великого поста служат только два раза в неделю, в субботу к воскресенье, ибо в эти дни католикос, епископы и монахи постятся, принимая пищу раз в день, после вечернию. Если же они служили бы и в остальные пять дней, то тем самым нарушили бы пост, который, по их убеждению, заключается в том, чтобы не есть более одного раза в сутки, по вечерам, и чтобы до того времени ничего не подносить ко рту. Заметьте, что если священник, отправившись в церковь служить обедню, найдет двери запертыми; то он служит снаружи, прикрепив к дверям свечу. Несколько священников, пожелавших одновременно отслужить обедню в одной и той же церкви, служат не каждый отдельно, так как это у них не в обычае, но все вместе, и [66] совершают это без уважения к службе, перемешивая молитвы с разными посторонними разговорами.

Глава XIII.

О крещении.

Как только родится ребенок, папа, или священник, совершает над челом его крестное знамение, а через восемь дней помазует его священным елеем, называемым миром. Крестят его спустя долгое время, когда ребенку уже около двух лет; происходит это следующим образом. Священник идет в марани, т. е. погреб, заменяющий в этом случае церковь, и садится на скамью, а на другую, стоящую против него, сажает крестного отца с младенцем. Около священника стоит блюдо с ореховым маслом и кадка или чан, или же иная деревянная посуда, служащая купелью. Он спрашивает имя, затем зажигает небольшую свечку и начинает читать, что длится довольно долго; перед окончанием чтения снимает свою скуфью, после чего читает еще немного, потом оборачивается, все читая, и, почитав еще некоторое время, просит принести воду; а так как часто случается, что в это время вода еще не нагрета, то ему приходится ожидать. Воду выливают в кадку, и священник берет ореховое масло и льет его туда же с молитвами и песнопением. Тем временем, крестный отец, раздев ребенка, сажает его в кадку совсем нагого и моет руками все тело его, причем священник вовсе не прикасается к нему и не произносит ни слова; по окончании омовения, он берет рог с миром, или священным маслом, которое столь густо, что похоже на засохшую мазь, отрезает щепкой небольшой кусок и передает его крестному отцу, который и помазует ребенку сначала лоб, затем нос, глаза, уши, грудь, пупок, колени, лодыжки, пятки, подколенки, задние части, поясницу, локти, плечи и темя; священник в это время и рта не раскрывает. Потом крестный отец сажает обратно ребенка в кадку, берет немного освящен наго хлеба и дает ему с вином, и если тот пьет и ест, то говорят, что это добрый знак и, что он будет силен и отважен; после чего передает его на руки матери, произнося трижды: “вы дали мне его жидом, а я возвращаю вам его христианином”. Затем ребенка убаюкивают и дают ему немного поспать, а потом обмывают [67] свежей водой, что делает не крестный отец, а другое лицо, которое тоже считается вступающим с матерью ребенка в родство, но не столь близкое, как крестный отец; ибо следует заметить, что крестный отец ребенка считается с матерью его в той же степени родства, как брат и сестра, так что он во всякий час и во всякое время может входить к ней, как в собственный дом. Должно заметить, что священники совершают таинство крещения без церковных облачений, о чем они вовсе не заботятся; они никогда и не крестили бы, если бы при этом не представлялось случая попировать, так как весь этот священный обряд состоит главным образом из торжественного пиршества, продолжающегося целый день; поэтому те, которые не имеют средств пожертвовать по крайней мере свинью, вовсе не крестят детей своих. Оттого часто случается, что дети этих несчастных умирают некрещеными.

Богатые, наоборот, не довольствуются несколькими свиньями, но, чтобы придать пиру более пышности, режут быков и других животных, приглашая всех своих родных и друзей на празднество, которое продолжается всю ночь, пока большинство не перепьется. По-видимому, мингрельцы приняли греческий обряд крещения, при котором за раз совершается три таинства, а именно: крещение, миропомазание и причащение. Ибо, обмывая дитя, они совершают крещение; помазывая его елеем, — миропомазание, а давая хлеб и вино, — причащение. Но я думаю, что давать таким образом ребенку хлеб и вино, составляет скорее подражание евреям, которые давали детям вино и молоко, со словами: “emite oinum et bac”, как говорит св. Иероним в главе 55. В прежние времена мингрельцы, действительно, придерживались греческих обрядов, но впоследствии во многом исказили их. Некоторые священники, из числа наиболее ученых, рассказывали мне, что дитя погружают иногда, для большей торжественности, не в воду, а в вино. Если бы они не были слишком невежественны, их могли бы назвать лютеранами, потому что однажды Лютер, когда его спросили о веществе, необходимом для крещения, ответил, что погружать можно во всякую жидкость, как-то: в молоко и вино; об этом сообщает Беллярмин в кн. “О святом крещении”, гл. 2. Как-то раз пригласили священника, чтобы окрестить больное дитя. Священник этот, видя, что ребенок умирает, наотрез отказался крестить его, говоря, что не желает напрасно тратить священный елей, как будто крещение [68] заключается в помазании елеем. Когда ребенок, не будучи окрещен, умер, пришел другой папа, друг дома, чтобы посетить семью в ее несчастии и утешить в понесенной утрате. Отец ребенка сказал ему со слезами на глазах, что его более всего огорчает в смерти сына то, что дитя скончалось некрещеным, потому что приглашенный для крещения священник отказался окрестить его из опасения потратить напрасно священный елей. Тогда священник перебил его речь словами: “разве вы не знали, что тот папа скуп? Не плачьте, утешьтесь, я его окрещу: немного елея ничего не стоит”. Сказав это, он достал из-под одежды рожек, взял немного елея и помазал мертвое дитя, как это делается при крещении. Такова то глупость и бессмыслие этих священников! Предоставляю судить читателям, надлежащим ли образом окрещены эти дети. Поэтому наши отцы-миссионеры не упускают случаев крестить sub coniditione всех детей, которых встречают, как будто давая им лекарство или лаская их.

Они дают детям своим имена по поводу какого-нибудь случайного события, в подражание евреям, как мы видим на примере Веньямина, названного сыном болезни, вследствие страданий, перенесенных матерью его Рахилью гири рождении его (кн. Бытия, гл. 35, ст. 18). Также и мингрельцы называют ребенка Обжека, т. е. пятница, если он родился в этот день; Гвианиса, т. е. поздно пришедший, если он родится вечером; Превалиса, т. е. февраль, если время его рождения приходится на этот месяц и т. п. Очень немногие носят имена святых, потому что, говорят они, не позволено простому человеку давать имя святого, чтобы он не обесчестил его, подобно тому, как это случилось с бессердечным воином, называвшимся Александром. Этот царь, читаем мы в жизнеописании его, составленном Плутархом, сказал ему в гневе: “или веди себя, как Александр, или перемени имя”. Итак, мингрельцы, не носящие имен христианских святых, как бы говорят: “поступки наши — не поступки христиан, и, дабы не навлечь на себя упреков, мы не будем носить их имен”. Св. Августин, в гл. 70, о св. Иоанне говорит: “имя христианина непорочно и честно”; народы же эти чрезвычайно далеки от обоих сих совершенств. Следует еще заметить, что какого бы возврата они не достигли, их продолжают называть сыном такого-то, как в писании: “puer centum annorum”.

Формула крещений, на их языке, такова: “нателис-игебтс [69] сакалитос мамисата амин. Дацицата амин. Дацулица цминда сата амин”.

Эту формулу крещения знают очень немногие священники. Она известна нескольким берам. Всего более удивительно то, что часто люди крестятся вторично.

Мы ничего не говорим здесь о св. мире, ибо мингрельцы об нем не слыхали, кроме того, что, согласно греческому обряду, помазание совершает не священник, а крестный отец, как мы заметили выше, при описании крещения.

Глава XIV.

О причащении.

Таинство евхаристии совершается у них не обязательно, как у греков, на квасном хлебе, а как придется. Они приготовляют круглый хлебец, весящий несколько более одной унции и составленный из муки, воды, пшена и вина, на который налагают нижеследующую печать….

Хлеб с такой печатью называется до освящения себисквери, а после освящения нацероба сацеребели. Предсмертное причастие, даваемое больным, называется нацили; священники сохраняют его в небольшой сумочке из холста или иной ткани, которую всегда носят на поясе, о чем мы расскажем ниже.

Arcadius, в сочинении о согласии церквей, кн. 3, говорит, что, вероятно, во времена апостолов освящался иногда квасной, [70] иногда пресный хлеб. Латиняне следуют примеру Иисуса Христа, который освятил опресноки; мингрельцы же освящают и квасной, и пресный хлеб, безразлично. Составные части их просфор — мука, соль, вино и вода — иудейские, ибо Бог заповедал в древние времена солить всякую жертву: Левит, гл. 2. ст. 13: “всякое приношение твое хлебное соли солью”. У священников этих не в обычае прибавлять в чащу с вином воды. Впрочем, я встречал и таких, которые прибавляли воду; и когда я спросил как-то одного священника, отчего они не вливают в чашу воды, он отвечал мне, что иногда он разбавляет водой вино, когда оно слишком крепко, но что достаточно хлопот с переноской вина, огня, свечи и мешка с облачениями, чтобы заботиться еще о доставке воды. Затем я спросил его, чтобы он сделал, если бы вино обратилось в уксус? Он отвечал, что освятил бы его, но не сделал бы того же с водой, ибо это уже не вино. Эти священники, в подражание грекам, которые вслед за освящением даров и непосредственно перед причащением имеют обыкновение вливать в чашу немного “теплоты”, в воспоминание о теплой крови и воде, вышедших из ребра умершего Иисуса Христа, — свяченники эти, говорю я, нагревают на свече железную ложку, затем вливают туда немного воды, которую вливают согретой таким образом в чашу и после того причащаются. Они не знают, для чего проделывают все это; по их словам, таков обычай, но все же не все и не постоянно делают это.

Я много раз старался узнать у разного рода духовных лиц, какова формула причащения, но только один из них, несколько менее невежественный, сумел ответить мне! Он сказал мне, что при освящении тела, именуемого маркверит, произносится следующее: “мигет чамет ессе арис хорци чеми квентуис шате хили миса тевебелат цодоат”; при освящении крови, магваинт: “сута млеганква веста ессе арис сизели чемит квентуис шапте хити цодоат”. Затем я спросил его, совершена ли литургия, если священник забудет слова, произносимые при освящении даров? Он отвечал: “отчего же нет? но священник, забывающий слова, совершает великий грех”. В сущности, они не понимают, в чем дело, и служат по привычке и из-за выгод; отсюда следует вопрос, имеют ли совершаемые ими таинства силу или нет? — предоставляю решение ученым. Что же касается нацили, или предсмертного причастия для больных, [71] то мингрельцы поступают в этом отношении, как греки, освящая его раз в год, в великий четверг, в воспоминание о тайной вечери Спасителя. Но в то время, как греки сохраняют дары в золотой и серебряной дароносице, или в ином пристойном сосуде, как обе этом говорят Бароний и Arcudius, в соч. о согласии церквей, кн. 3, о святой евхаристии, колхидские священники держат их в холстяном и кожаном мешке, обыкновенно засаленном и грязном, который они носят на поясе, куда бы ни шли и чтобы ни делали, даже в таких местах, где с ними обходятся без должного почтения и уважения, как будто дары просто кусок мяса. А так как они часто бывают пьяны, то и валяются в таких случаях на земле с мешком на поясе, не обращая на него никакого внимания. Когда раздеваются и ложатся спать, то мешок кладут вместе с платьем в изголовье или в иное место. Если больной потребует причастия, они несут дары к нему сами или же, не желая обременять себя, отправляют их с тем, кто был к ним прислан, будь то мужчина, женщина или дитя. А так как это напили, т. е. дары, бывают иногда несколько твердо, потому что давно приготовлено, его, чтобы больной мог его проглотить, берут руками, комкают и обращают в мелкие кусочки, которые кладут на блюдо или камень, не заботясь о крошках, падающих и пристающих к рукам; затем нацили кладут в небольшое количество вина и дают больному выпить, обращаясь к иконе с молитвою и прося не убивать его. Когда эти люди пьют размолоченные указанным способом дары, обыкновенно большая часть остается на их длинной и густой бороде; но это их нисколько не удручает: они вытираются рукой, или же рукавом рубашки, или чем-либо иным.

Напутствуются лишь немногие, ибо считается дурным предзнаменованием иметь дары в доме больного. Поэтому, вместо того, чтобы давать больному, их кладут в бутылку или небольшую тыкву с вином, которую ставят в угол, и наблюдают, что с ними сделается, по чему и судят об исходе болезни. Если нацили опустится на дно бутылки, то это дурное предзнаменование и больной умрет, если же оно плавает на поверхности, то это знаменует обратное. Нацили приготовляется из муки, вина и соли. Воды в него не прибавляют, как в просфоры, ибо, говорят они, если бы в нем была вода, то оно не сохранилось бы целый год. Вопрос же о том, пригодно ли это вещество для освящения и есть ли оно [72] истинный хлеб, предоставляю решению ученых. В конце года священники, у которых есть остатки нацили, относят их на престол; там они лежат и поддаются мышами. Так то принимается святое, причастие и таково, их благоговение, с коим они причащаются; отсюда легко заключить о том, какова их вера и как они веруют в действительность святых тайн.

Глава XV.

О покаянии.

Народы эти признают таинство покаяния, именуемое у них гандоба. Грехи они называют иоджиа, раскаяние — иодуа, сокрущение сердца-сцнанули. Все это им известно. Но все жени миряне, ни духовные лица никогда не исповедуются, даже при самой кончине, а если кто-нибудь, вздумает исповедаться, ему необходимо иметь достаточно” средств для уплаты духовнику. Случилось однажды” что некий господин по имени Патацолукия, исповедавшись у католикоса, дал ему пятьдесят экю, когда же пожелал вторично исповедаться, то католикос не принял его, говоря, что ему, слишком мало было дано прошлый раз. О другом дворянине рассказывают, что он подарил епископу за исповедь лошадь и еще несколько вещей. Епископ этот, возвращаясь с подарками домой, встретил сына того дворянину и поблагодарил его за то, что отец его так много подарил. — “Как, воскликнул сын, мой отец так много нагрешил и так мало дал своему духовнику? Мне стыдно за него, но я поправлю его ошибку и обещаю вам прислать еще, много разных вещей”. Дело в том, что он верил, что у кого много грехов, тот должен делать духовнику более значительные подарки. Итак, в этой стране исповедываются очень немногие, я бы сказал, — почти никто. А если кто-нибудь и исповедывается, то исповедь его скорее кощунство, нежели истинное покаяние. Ибо он кается лишь в том, в чем ему вздумается, покаяться, а большую часть грехов скрывает. Отсюда происходить то, что когда они совершают дурной поступок, который и сами считают за большой грех, они скрывают, но в то же время искупают его, следуя общераспространенному среди них убеждению, что совершивший великий грех должен для искупления его сделать [73] доброе дело. Добрым делом почитается приношение иконе жертвы или дара, состоящего из шелковых тканей или денег, чем, по их верованию, с них и снимается грех, помимо иного покаяния. Заблуждение это идет от греков. Тоже делают и епископы, и все духовенство на востоке. Происходит это оттого, что так как по древним канонам священнослужители, живущие в прелюбодействе, отрешаются навсегда от сана, они никогда не исповедываются, из страха открыть друг другу свои грехи или навлечь на себя подозрения, а затем лишиться доходов. Они были бы правы в своем страхе перед последствиями исповеди, если бы в указанных канонах шла речь о внутреннем приговоре совести, но в них говорится только о внешнем судилище.

И вот эти достопочтенные духовные липа, вместо исповеди отправляются к реке для омовений перед слушанием обедни и хотят этим способ выполнить требование исповеди. Точно также, перед тем как совершить жертвоприношение, именуемое sanctos, где участвует несколько священников, они век вместе ходят мыться в реке и в течение недели видят своих жен, полагая тщеславно, что это тоже; что исповедь. Есть у них еще причина не исповедываться, а именно то обстоятельство, что как епископы, так и священники не хранят тайну исповеди, но всем и каждому рассказывают о том, что говорилось на исповеди, беседуя об этом часто даже в присутствии кающегося.

Впрочем, мингрельцы убеждены, что надо только иметь духовника, или монцгвари, как они его называют, а исповедываться не стоит вовсе; поэтому у каждого из них есть духовник. Они приходят к какому-нибудь священнослужителю — епископу, монаху или священнику безразлично, — известному за доброго христианина, добродетельного и ученого, приносят ему какой либо подарок, смотря по средствам, и просят быть их духовником. Он же принимает подарок и соглашается нести обязанности духовника; но, тем не менее, они никогда не исповедываются, если же заболевают, то посылают за духовником, чтобы он исцелил их, или заставляют снести себя к нему, но все же не исповедываются. Лучшая услуга, которую он может им оказать, состоит в том, чтобы освятить воду и окропить их, затем омыть ей какую-нибудь икону и дать выпить больному, с чтением молитв. Духовник имеет право, после смерти своего духовного чада, на лошадь, на которой тот ездил в последнее время, на [74] одежду его и на все, что на нем было во время его посещения.

Еще многое, кроме сего, делают эти несчастные люди, ослепленные ненасытной жадностью своих невежественных епископов. Будучи здоровы, они отправляются или к католикосу, или к епископу, или же к своему духовнику и просят дать им письменное разрешение от грехов как содеянных в прошлом, так и тех, которые будут совершены ими в течение всей жизни. Невежды эти исполняют их просьбу и вручают им разрешительное свидетельство от всех прошлых и будущих грехов без предварительной исповеди; но так как такие разрешения стоят очень дорого, то получают их только богатые. Иерусалимский патриарх дал такое свидетельство князю, который много заплатил за него. Когда имеющий разрешительное свидетельство болен и находится при смерти, ему кладут его в руку и верят, что для спасения достаточно, без исповеди или иного обряда, иметь в руках разрешение от грехов. Таково-то невежество этого народа, никогда не бывающего у исповеди. Когда говоришь им о исповеди, что неоднократно приходилось делать и мне, они отвечают, что у них вовсе нет грехов, потому что не знают, что такое грех и в чем он заключается, так как нет никого, кто научил бы их. Может иногда случиться, что человек перед смертью и покается в грехах, в общих выражениях, особенно если кто-либо из монашествующих внушить ему сделать это; но по большей части они умирают, как животным. К этому следует добавить, что священники не знают слов разрешительной молитвы и при больном только и делают; что молятся образу, чтобы он не убил его и не гневался.

Глава XVI.

О елеосвящении.

Мне ни разу не пришлось видеть у этого народа совершения таинства елеосвящения. Я бывал у многих в их смертный час, причем присутствовали и священники, но не один из них не совершал этого таинства. Я расспрашивал об этом нескольких священников, но все отвечали мне, что помазание священным елеем совершается только при [75] крещении, сущность которого у них и заключается в помазании елеем, приготовляемым католикосом, как мы о том говорили выше. Некоторые, однако, заболев, призывают бера, который освящает немного орехового или оливкового масла и помазывает им больных, но это — ни соборование, ни миропомазание.

Глава XVII.

О посвящении в сан и о безбрачии священников.

Мингрельские епископы блюдут таинство священства, из за доставляемых им выгод, ибо католикос не рукополагает епископа менее, чем за пятьсот экю, а епископ не посвящает священника дешевле, как за стоимость хорошей лошади; но я никак не мог узнать, каким образом совершается посвящение этих лиц в сан.

Закон о безбрачии всегда почитался у греков и других восточных народов; а во избежание бесчестия среди духовенства, они разрешили священникам раз в жизни вступать в брак с девушкой, перед тем, как принять сан; по смерти же ее они должны оставаться вдовцами. Но досточтимое духовенство мингрельское, делая вид, будто всегда следует греческим обрядам, нашло способ избежать действия сурового закона; ибо на той же девушке, на которой женится перед посвящением человек, желающий быть священником, он женится вторично после посвящения в сан, без разрешения со стороны епископа, уверяя, что посвящением нарушается брак. Если же жена умирает, они полагают, что могут жениться вторично, так как могли же они, согласно разрешению, жениться после посвящения; на этом основании они вступают во второй брак, затем и в третий, и в четвертый, и в который только пожелают; епископы никогда не отказывают им в разрешении, но продают его очень дорого, ибо, следует заметить, разрешение на вступление во второй брак стоит священнику вдвое дороже того, во что обошлось первое разрешение, в третий раз втрое дороже, и т. д.; при этом епископ, думая лишь о получении денег, без затруднений дает разрешение, не справляясь о том, женится ли священник на девушке, вдове или разведенной. Но если бы священник женился вторично без разрешения епископа, то он [76] был бы объявлен неспособным отправлять духовную должность, ему сбрили бы бороду и волосы на голове, и он был бы лишен сана; ибо должно заметить, что они не верят, что таинство сообщает благодать неизгладимо, и, далекие от этого, вновь посвящают в сан священников, лишенных священства, как будто бы они никогда не были посвящены. В этом отношении они поступают так же, как и с крещением, которое некоторые заставляют беров вторично совершать над ними, как будто бы первое было недостаточно. Однажды некий священник, заметив, что молодой мальчик украл у него свинью, выстрелом из пращи убил его. Тотчас же его объявили неспособным отправлять должность, обрили, отняли церковь и доходы; но через некоторое время его друзья и сделанные им подарки снискали ему благосклонность католикоса, и доходы были ему возвращены, после чего его снова посвятили в сан, как будто он никогда раньше не был священником.

Глава. ХVIII.

О браке.

Таинство брака, который он называет горгини, может в этой стране быть названо торговой сделкой, потому что родители невесты торгуются с ищущим ее руки из-за цены, которую хотят взять за нее и которая за девушку бывает всегда гораздо больше, чем за вдову. Сторговавшись, жених принимается всеми средствами собирать условленную сумму, берет детей у своих вассалов, или ленников, которые не только подвластны ему, но как бы рабы его, и предает их туркам, чтобы было тем заплатить за жену, остающегося тем временем по прежнему у родителей, где будущий муж может свободно видеться с ней время от времени; от этого случается иногда, что она становится беременной раньше свадьбы. Когда жених соберет условленную сумму, отец невесты устраивает торжественный пир, продолжающийся до следующего дня, на который приглашаются родственники и друзья, а также те, кто договаривался об условиях брака. Жених, тоже в сопровождении родных и друзей, является с обещанным за невесту выкупом, который и передает отцу ее или ближайшим родственниками перед тем, как сесть за стол. Тогда же [77] ему показывают приготовленное невесте приданое, которое обыкновенно бывает равноценно с тем, что жених дает за невесту. Приданое состоит из мебели и домашней утвари, скота, одежды, и нескольких рабов для услуг жене, но считающихся принадлежащими мужу так же, как и все остальное, кроме платьев и драгоценностей невесты. После ужина, кончающегося утром, невесту, в сопровождении ближайших родственников, гостей и друзей, отвозят к жениху с подарками, каждый по своим средствам. Всю дорогу идут с песнями и музыкой. Между тем двое из числа заключавших брачный договор едут карьером впереди, к дому жениха, чтобы известить о прибытии невесты. Там им тотчас же предлагают бутылку вина, хлеба и мяса, они же, не слезая с лошадей, берут бутылку и скачут по двору и вокруг дома, разливая вино с пожеланиями молодым мирной, согласной жизни. Затем они спешиваются, слегка закусывают и потом возвращаются к невесте. По прибыли к дому жениха, ее ведут в залу, где в то время собирается и где уже собралась вся семья. Сначала входят друзья, потом родные, потом невеста, которая при входе совершает обычный поклон, пригибая к земле колено. Затем она выходит на середину залы, где разложен ковер, а на нем кувшин вина и котел с вареным тестом, заменяющим хлеб. Ударом ноги она опрокидывает кувшин с вином, набирает полные пригоршни теста и разбрасывает его большими кусками по всей зале. По окончании этой церемонии, переходят в другую комнату, где приготовлено пиршество. Это и есть свадебный пир, на котором рассаживаются по порядку старшинства. Пьют, едят, поют и проводят в этом весь день и всю следующую ночь, пока так не напьются, что не могут больше сидеть. Пир продолжается обыкновенно, таким образом, три или четыре дня, но новобрачные еще не ложатся спать вместе, потому что обряд бракосочетания еще не совершался. Это происходит всегда тайно, не в назначенный день, как они говорят, из-за опасения, как бы магари, или волшебники, не заколдовали молодых. Бракосочетание может происходить во всякое время и днем и ночью, в погреби или в церкви, но не внутри, а у дверей.

Туда приходит священник с брачущимуся и с посаженым отцом, которого называют мегорчили. Священник, с зажженной свечей в руке, начинает читать. На стоящем рядом столе лежат два венца, из живых цветов или из шелка, с ниспадающими разноцветными кистями, длинное [78] покрывало, иголка и нитка, которыми пришивают молодых одного к другому, чаша с вином и куски хлеба.

Посаженый отец кладет покрывало молодым на голову и сшивает вместе их платья. Тем временем священник продолжает безостановочно читать. Затем посаженый отец берет оба венца и надевает их на молодых, а время от времени, по мере того, как священник читает известные молитвы, он перемещает их, надевая на голову невесты венец, который был на женихе, а на голову жениха тот, который был на невесте, и делает это три или четыре раза. Когда священник окончит чтение, посаженый отец берет хлеб и чашу, ломает хлеб на куски и кладет первый кусок в рот жениху, а второй невесте, и так попеременно до шести раз; седьмой же кусок берет себе и съедает его. Так же дает им по очереди пить из чаши, каждому по три раза, а остатки выпивает сам; затем они с миром расходятся.

Покрываю, под которым стоят молодые, знаменует собою целомудрие и смирение; это заимствовано из еврейских обрядов, как мы то видим на примере Ревекки (кн. Быт., гл. 24) и как это замечает св. Амвросий (поел. 2, кн. Авраама, гл. последн. Исидор в кн. о богослужении). Сшивание одежди бракующихся производилось в древние времена двумя скрученными нитями, из коих одна была белая, другая красная; и это означало супружеский союз, который не должно разрывать от разводом, ни разлучением, как о том говорит Чаков в своем трактате о христианской религии, кн. 20. гл. 146. Быт. мингрельцы сшивают их Просто ниткой, чем и изображаются весьма верно малую продолжительность их брачного союза, с большой легкостью прерываемого разлучением и разводом. Среди них часто можно встретить мужа, имеющего двух жен, а иногда и трех, причем первая служит горничной для следующей: это старое еврейское заблуждение. Хлеб и вино при бракосочетании употреблялись в обрядах древних христиан, ибо новобрачные причащались непосредственно вслед за благословением их союза. Но эти народы, извратив смысл и назначение всех истинно-христианских обрядов, извратили и этот, придав ему совсем иное значение. Произошло это оттого, что бракосочетание совершается у них во всякое время дня, и до обеда, и после него, когда они уже не могут причащаться. Один священник сказал мне как-то, что хлеб и вино, которые новобрачные едят и пьют вместе, означает, что они одинаково должны быть хозяевами пищи и питья; что [79] покрывало на их головах означает брачное ложе, что посаженый отец, доедая и запивая остатки, тем самым вступает с молодыми в родство и что ему надлежит настраивать и улаживать разногласия, которые могли бы возникнуть между новобрачными; последние питают к посаженому отцу такое доверие, что ему открыт свободный доступ в этот дом как в его собственный и что если бы муж застал его вдвоем с женой взаперти, то это не возбудило бы в нем подозрений: так велика вольность отношений, в которых они живут.

Что касается супружеской верности, то они соблюдают ее, пока им это угодно, как мы уже заметили; особенно же знатные люди, как мы видели на примере царя имеретинского, давшего развод своей первой жене Тамаре, — которая вышла вскоре замуж за другого владетельного князя, чтобы жениться на дочери Теймураз-хана, князя кахетинского; также на примере Дадиана, князя мингрельского, который развелся с первой женой, происходившей из страны Абхазов, из владетельной семьи Тарассиа, причем приказал отрезать ей нос и уши из за пустых ложных подозрений, и женился на жене своего дяди, бывшего еще в живых, из Либардийского дома, вырвав ее силою из рук его. Я мог бы привести еще много подобных примеров. Хуже всего то, что привычка давать жене развод вошла в обычай, особенно в простом народе. У некоторых в доме по две и по три жены. Другие держат их в разных местах для того, чтобы, куда бы они ни приехали, они могли быть с женою. В конце концов, большинство, вообще, довольствуется одной женой, кроме тех случаев, когда жена бесплодна или вечно ссорится; тогда они говорят, что Бог не благословил этого брака и не хочет его продолжения, ибо Бог все делает хорошо. Поэтому, так как жена отличается дурным характером или не имеет детей, — а это не хорошо, — то это значит, что Бог не благословил такого брака; следовательно, должно его прекратить и жениться на другой.

Глава XIX.

О богослужении.

Все богослужения, и литургия, совершаются на древнем письменном грузинском языке, сильно отличающемся от обычного народного говора. Различаются и шрифты, из коих [80] один, употребляемый для общенародного языка, применяется во всех случаях, относящихся к гражданским делам; другой для освященного писания, богослужения и всего относящегося до религии, а потому только немногие понимают и читают его. Среди священников также немногие понимают его и, дабы пополнить этот недостаток, они выучивают обедню наизусть и служат таким образом во всякое время и по всяким поводами. Не только священники, но и епископы не понимают и не умеют читать священного писания, отчего происходит очень большой вред для народа, ибо, не понимая писания, он впадает в грубые заблуждения, не только в вопросах веры, но еще более в тех, кои касаются нравственности, так как не сомневаются, что, согласно с мнением св. Илария (О соборах), все ереси произошли от неверно понятого писания. Очень немногие мингрельцы умеют читать и писать, Грамотных женщин гораздо больше. Некоторые из них даже прикидываются учеными и разговаривают о предметах, которых не могут понимать, отчего и говорят многое некстати. К ним можно со всей справедливостью применить слова, сказанные как-то св. Василием повару императора Климента; “твое дело размышлять о кушаньях, а не переваривать священные и божественные догматы”. Священники редко поют при богослужении или, лучше сказать, никогда не поют; одни лишь епископы да бери, т. е. монахи, поют иногда утром и вечером, особенно в посту. Тогда они обыкновенно составляют два хора, между которыми становится чтец, громко произносящий то, что следует петь. Но временам они меняют гласы, по-гречески. Должно заметить, что так поют и в тех случаях, когда их много, и когда немного, даже когда поет только один человек; это оттого, что они музыки не знают, отчего и пение их неприятно и не благозвучно.

Пение с давних времен вошло в обычай христиан, хотя всегда бывали разные еретики, не терпевшие его, как, между прочим, Юлиан Отступник, по свидетельству Руфина (История, кн. 10, гл. 31); но христиане, наперекор ему, пели громкими голосами. Моисей, со всем народом израильским, мужчинами и женщинами, воспевал победу, одержанную при переходе через Черное море, где потонули египтяне (Исход. гл. 15, ст. 1 — 20); св. Василий говорит в послании № 63, что в его время на всем востоке в церквах пели все присутствующие вместе; но Лаодикейский собор постановил, что песнопения в церквах только разрешается. Соборный же устав Агаф., гл. 21, постановляет петь гимны ежедневно, откуда и произошла обязательность или древность пения в церквах. Но народы Мингрелии за недостатком учителей изменили это постановление и позволяют себе пение гимнов и даже обкдни въ своих частных домах и подвалахъ, несмотря на запрещение Бога. Второзаконие, гл. 12. „Берегись приносить всесожжения твои на всяком месте, которое ты увидишь, но на том только месте, которое изберет Господь в одном из колен твоих".

Глава XX.

О крестном знамении и молитве.

Так как мингрельцы не имеют собственной азбуки для священного писания, то для него, а равно и для всех письмен, касающихся религии, они пользуются азбукой грузинской, почему почти все знают по-грузински.

Они делают крестное знамение как греки, кладя руку с правого плеча на левое, причем произносят слова: Цахелита Мами цата, что означает во имя Отца, потом подносят руку ко лбу и говорят: даци Цеда, что означает и Сына, наконец, опускают руку на живот и произносят: да Сулисминда цата, т. е. и святою Духа; такое знамение творят они во имя св. Троицы: Мама — Отец, Цеда — Сын, Сулисминда — Святой Дух, Замеба ерти Гмерти — Единый Бог в трех лицах. Они молятся, произнося слова, но не вникая в их смысл. Итак, они делают крестное знамение, как я уже сказал, по греческому обряду, кладя прежде всего руку на правое, а потом уже на левое плечо, подтверждая тем свою ересь, что Святой Дух ниже, почему его нужно ставить налево, и ошибаясь таким образом в учеши о св. Троице, о которой говорится у Исайи, гл. 40.

Вообще можно сказать, что все те, которые веруют и исповедуют св. римскую церковь, делают крестное знамение, кладя руку с левого плеча на правое, чтобы показать, что они перешли от проклятия к благословению, те же, которые отклонились от св. римской церкви, перешли от благословения к проклятию. Не многие знают, а может быть даже и никто, что крестное знамение, которое они делают, есть христианский символ. Они думают, что крестное знамение есть сущие пустяки. Иногда нашим преподобным отцам случалось объяснять [82] учение св. Троицы тем, которые слушали их с заметным интересом. Между ними были такие, которые, по-видимому, понимали объяснение отцов, как можно было заключить из их одобрения или предлагаемых вопросов, но вдруг посреди объяснения эти странные мингрельцы спрашивают отцов: христиане ли они сами, есть ли в их стране христиане и едят ли они свинину, а также есть ли у них вино и пьют ли его? Они полагают, что сущность христианства заключается в питье вина в противоположность магометанам, которые совсем его не пьют.

Мингрельцы, прежде чем начать трапезу, всегда крестятся и если за столом есть священник, то они не будут пить, пока не испросят у него благословения, говоря ему: сандоба, батоно, т. е. благословите нас, батюшка, на что священник отвечает: гида Гмерт, т. е. да благословит вас Бог.

Часто они обращались за благословением и к нашим отцам, не только за столом, но даже встречаясь с ними на дороге: таков обычай этого народа, что когда он встречает какого-нибудь бера или прелата, то, останавливая лошадь, просит благословения.

Они крестятся, когда идут в битву, слышат звон колокола или церковной доски, призывающих к обедне, или когда чихают; в последнем случае у них есть обычай говорить: скилоба, что значит: Бог милостив, или Бог с вами, а те, кладя руку на лоб и кланяясь, отвечают: а фассеми роцеба, что означает: премного благодарен.

Когда мингрельцы отправляются в какое-нибудь путешествие, то, проходя мимо церкви, останавливаются у двери и, не входя в нее, крестятся; затем, обращаясь на все четыре стороны, говорят при каждом поклоне: дидебо Гмерто, т. е. да будет Богу слава и идут дальше.

А вот и их внешняя манера молиться Богу: во-первых, прежде всего, когда они утром умываются, то призывают и славят Имя Божье, говоря: дидебо Гмерто и произнося другие подобные молитвы; затем, одевшись, они выходят из комнаты и, обратившись к востоку, два-три раза крестятся, повторяя одно и тоже; наконец, они делают один поклон, которым оканчивается их молитва. Христиане молятся так издревле, обращаясь к востоку. Св. Василий (книг. св. Духа, гл. 27) говорит, что христиан учили так апостолы. Надо заметить, что мингрельцы молятся только стоя, что не в обычаях древней церкви: христиане молятся то стоя, то на коленях, как это указывает Барониус в 58 году. [83]

Молятся они с непокрытой головою, тогда как язычники, обожавшие своих богов, молились, по свидетельству Плутарха, с покрытой головою. Св. Павел учит (пос. к Кор.), что молиться нужно не покрытому. Молясь, они прикладывают руку ко лбу, делая поясной поклон. После того, как их молитвы начаты, они обходят три раза вокруг церкви в порядке процессии, все время молясь: это древний обычай православных, по свидетельству св. Иеронима (пос. 7, 12 и 22). Вообще их молитвы ничто иное, как фамильярное обращение к образу, перед которым они останавливаются или к которому обращаются, прося его дать им доброе здоровье, хороший урожай, помочь найти вора, обокравшего их и много других подобных вещей, но усерднее всего они просят его истребить их врагов и наслать на них смерть.

Глава XXI.

О жертвоприношении.

У мингрельцев существует обычай приносить жертвы, каковой обряд называется у них окамири. Эти жертвоприношения бывают трех видов:

1) Они убивают быков, коров, телят и других подобных животных, причем без священника жертвы не совершают. Священник, придя, читает молитву над животным, предназначенным в жертву; затем он зажженной свечкой прожигает его до кожи в пяти местах и обводит жертву вокруг приносящих ее людей во их спасение. Далее жертву закалывают и жарят целиком или большую ее часть; когда она готова, ее ставят на столь, находящийся посредине комнаты. Домашние и приглашенные помещаются вокруг с зажженными свечами. Убивший животное становится на колени перед его мясом также с зажженной свечей в руках; священник в это время читает молитвы, по окончании которых жертвователь и его родственники бросают немного ладану в огонь, разведенный около жертвы на черепице или на чем-нибудь подобном. Священник, отрезав кусок мяса, обводит им вокруг головы того или тех, кто приносит жертву, и затем дает его есть, после чего все присутствовавшие окружают жертвоприносителя, обводя свечами вокруг его головы, а затем бросают их в огонь с ладаном. Когда [84] и это окончено, они занимают свои места. Священник сидит отдельно. Большая часть жертвы достается ему, ибо из того, что изжарено, он получает потроха, а из сырого: голову, ноги и кожу, что составляет плату за обедню, которую он служит в то время, когда мясо жарится. Каждый из присутствующих может есть сколько ему угодно, но уносить что-нибудь из поставленного перед ним он не имеет права, только священник может взять с собою, кроме своей части, то, что он не мог сесть из предложенного ему.

2) Они закалывают только мелкий скот и свиней, но в данном случае присутствие священника не необходимо, равно как свечи и ладан. Этот вид жертвы совершается во благополучие семейства и родных. Несмотря на это, почти всегда приглашают священника для совершения обедни, за что наградой ему служит только угощение.

Наконец 3) они жертвуют кровь, масло, хлеб и вино. Такое жертвоприношение совершается для новопреставленных: они убивают на их гробах, сделанных из орехового дерева, телят, ягнят и голубей, которых поливают на них маслом, смешанным с вином. Кроме этих жертв, мингрельцы ежедневно приносят еще одну, а именно за столом, все равно дома ли они или у друзей, но эта жертва состоит только из вина. Взяв чашу, полную вина, и прежде чем ее выпить, они кланяются всему обществу, один другому, при пожелании счастья и благоденствия каждому; затем после прославления имя Божьего наклоняют чашу и отливают из нее или на землю, или в особенную чашку немного вина, жертвуя его Богу по примеру царя Давида, пожертвовавшего воду из Вифлеемского водохранилища, которой он так сильно хотел напиться, но которую даже не попробовал. (Paralipomenon, II, 18). Таким образом, две жертвы мирные, а третья состоит из возлияния вина, все же остальные совершаются по еврейскому обычаю.

Между прочим они приносят еще жертву из вина в честь св. Георгия. Это совершается во время сбора винограда, когда они наполняют бочонок приблизительно в 20 бутылок более или менее лучшим вином, которое жертвуют св. Георгию, ставя его отдельно; открывают же и пьют его только в известное время, а именно в день св. Петра, но не раньше: они скорее будут пить воду, чем дотронутся до него раньше срока. Как только наступит это время, глава дома берет часть упомянутого вина в маленький сосуд и несет [85] последний в Иссарийскую церковь, построенную в честь св. Георгия, и молятся там; затем с этим сосудом возвращаются домой, входят в подвал (должно быть автор говорит о том помещении, где давят вино и которое называется марани.) со всей семьей и они все вместе молятся у принесенного в дар св. Георгию бочонка, предварительно поставив на него хлеб, сыр, лук или порей; потом закалывают или теленка, или козленка, или свинью, кровью которых отец семейства поливает вокруг бочонка. Окончив этот обряд, они идут трапезовать. Кроме окамири или жертв, мингрельцы приносят большие сосуды вина в жертву и другим святым, причем пьют это вино только в предписанное время. Одна из этих жертв называется самиканджиара и совершается в честь св. Архангела Михаила, другая — в честь св. Duirise, а третья называется сангоронти — в честь Бога и т. д.

Для первой из этих трех жертв закалываются поросенок и петух, для второй в жертву приносятся поросенок и хлеб, причем на оба эти жертвоприношения приглашаются посторонние, на третьей никогда никто не приглашается: только присутствуют домашние, которые и съедают все, что принесено в жертву; в состав последней всегда входит какая-нибудь часть убоины из мелкого скота. Наконец, помимо этих жертв, у них, в течение года, совершается и много других, которые я обхожу молчанием как потому, чтобы быть кратким, так и в виду того, что они по своей обрядности и молитвам все похожи одна на другую. Молятся они не иначе как во время трапезы. День жертвоприношений они называют “великим днем”, но последний в смысле славы Божьей не велик, потому что они его проводят не так, чтобы пойти в церковь к обедне, молиться, делать добрые дела, а проводят его в питье и еде, моля Бога, чтобы он благословил их и уничтожил их врагов.

Во время обедни они делают несколько поклонов перед образом, наскоро крестясь и молясь ему по своему обыкновению, а затем уже начинают болтать, смеяться, петь и шутить, как если бы они были на улице. [86]

Глава XXII.

О праздниках.

Праздники у этих людей бывают разных степенен; главными считаются те, которые предписывают им посещать церковь и воздерживаться от всяких работ (даже таких как, например, печь хлеб). Эти праздники следующие: Рождество Христово, которое они называют Христе, Новый год, который называется Календе, Благовещение, называемое у них Кареба, Вербное Воскресение — Бажова, Пасха или Танапа и следующее после Пасхи Воскресение, носящее у них такое же название, т. е. Танапа.

По второстепенным праздникам работают до начала обедни, когда многие идут в церковь с целью участвовать в торжественном шествии. В число этих праздников входят следующие: праздник, который называется у них Цкарихорхиа. по-нашему — Крещение. В этот день они процессией идут на реку в память крещения Иисуса Христа в Иордани; затем — Петроба-Мерзоба (слова эти означают молитву о глазах), по-нашему — день св. Петра, Маризина — или Успение Пресвятой Богородицы, Жипри-Пикхиоани — день усопших и Пиаварпса-Маглеба — Воздвижение честного животворящего креста.

Третьестепенным праздникам они не придают особенного значения и работают целый день. Эти праздники следующие: Тарискета — Усекновение главы Иоанна Предтечи, Перит-Цолаба — Преображение Господне, Гиркоба — праздник св. Георгия (день, в который св. Георгий совершил чудо с быком) и Синиас-Соба — храмовой праздник и ярмарка в местечке Сипориас, нашей резиденции.

Среди этих праздников есть много дней в году, которые этот суеверный народ, каждый по мере своей набожности и нелюбви к труду, старательно соблюдает. Один из этих дней — первый понедельник каждого месяца и года, называемый ими — Архали-Тутазеа, новым понедельником. Но особенно торжественно встречается в Мингрелии Новый год, потому что жители думают, что от этого дня зависит благополучие всего года. Министры и придворные, занимающие какую-нибудь должность около князя, приходят ко двору накануне и проводят ночь в окрестностях дворца, а по утру [87] собираются все вместе. Церемониймейстер несет корону князя, украшенную драгоценными каменьями. Заведующий гардеробом несет на блюде самые драгоценные вещи, виночерпий — самую красивую чашу, начальник кухни — самый большой котел, главный конюх ведет самую красивую лошадь, главный пастух — самого лучшего быка и так далее: каждый, смотря по своей обязанности, несет или ведет то, что есть самого лучшего в его распоряжении. Они процессией направляются во дворец князя, а позади их идут священники, епископы в своих облачениях, неся в руках образа с громким пением “Господи, помилуй”. В таком порядке процессия входит в палаты князя, где княгиня и много кавалеров и дам, роскошно одетых, имея по восковой свече в руках, выстраиваются в линию, чтобы видеть шествие, причем каждый из них дотрагивается до всего проносимого и проводимого, как, например: короны, драгоценностей, котла, быка и проч., свято веруя, что если, кто как следует не дотронется до каждой вещи, то не будет счастлив в этом году. Участники процессии поют “Господи, помилуй” и привязывают к каждой двери дворца и вообще по всему своему пути ветки плюща. Народ в подражание князю устраивает повсюду подобные же процессии: каждый несет или ведет то, что есть у него лучшего, и прикрепляет к своим дверям ветки плюща. В древние времена это считалось между христианами поступком зазорным: убирать дома ветвями деревьев, как свидетельствует Тертулиан “В венке воина”, в конце гл. III: “Христианин не станет бесславить своего дома лавровыми венками”. Мартин Броккар. Правила, изданные греческим синодом, убеждают нас, что христианам было запрещено в первый день года украшать свои дома ветками лавра, плюща и других деревьев. Папа Григорий III запретил это в Риме. Существует канон, который постановляет, что лица, соблюдающие этот обычай в день Нового года, подвергаются трехлетнему покаянию. Шестой Вселенский собор возобновил это наказание. Тертул., гл. 15 об идол., говорит, что Бог запретил украшать двери правоверных, и что известно одно лицо, которое Господь строго покарал за это, и что хотя такая большая пышность изгнана из христианских обрядов, но люди и до сих пор не перестают таким образом украшать своих дверей. Но, однако, так как никого не было, кто взял бы на себя труд воспрепятствовать этому обычаю, как убеждает нас тот же Тертул.: “ты уже можешь найти много дверей [87] язычников без ламп и лавровых ветвей, как и у христиан”, то христиане узаконили во славу настоящей религии те действия, которые были совершаемы язычниками из суеверия. Бароний в своих записках о матирологии за январь месяц.

В день Богоявлении, который называется у них Сохар-Карехия, они принимаются с раннего утра есть кур и плотно выпивать, прося Бога благословить их (как обыкновенно они начинают дни всех праздников), после чего они пешком или на лошади отправляются в церковь. Священник в облачении ведет их в процессии к ближайшей реке в следующем порядке: впереди всех идет человек с указанной выше трубою, в которую он от времени до времени трубит, за ним следует другой, несущий хоругвь, которая в некоторых церквах бывает совершенно изорванная, а в некоторых в довольно приличном виде; затем идет третий с блюдом орехового масла и тыквой или тыквенной бутылкой с прикрепленными к ней пятью свечами в форме креста, а вслед четвертый — с огнем и ладаном. В этом порядке процессия идет к реке быстро, насколько может, и нестройно поет “Господи, помилуй”. Они бегут так скоро, что часто должны подолгу поджидать отставшего священника, который к тому же, если он стар, конечно, не может за ними поспевать. Когда бедный священник весь в грязи и поту подойдет, то они ему кланяются с насмешками, хохоча, что он отстал, пропустив всю процессию, он же, не обращая внимания на насмешки, начинает читать какие-нибудь молитвы над водою; по окончании их зажигает ладан, наливает масла в воду, зажигает пять свечей, прикрепленных к тыкве, и пукает их плыть по воде как челнок. Затем он погружает в воду крест и каким-нибудь кропилом окропляет присутствующих, спешащих умыться святой водою. По окончании всего они расходятся, взяв с собою по бутылке воды.

У них есть праздник, называемый Марсаба, предохраняющие от болезни глаз (день св. Агнесы 21 января), празднуемый при церкви во имя Моисея и Аарона. Посещающие этот праздник несут свои дары: некоторые немного воску, другие веревку или нитки; эти вещи передаются священнику, который обводит ими вокруг головы жертвователя, а затем жертвуются образу, чтобы он предохранить приносящего от болезни глаз.

Мингрельцы празднуют четверг Недели о блудном сыне, называя его Капаноба; в этот день убивают хорошего [89] каплуна для благополучия семьи, как обыкновенно это делается на всех их праздниках, состоящих только в том, чтобы хорошо выпить и поесть.

С понедельника Мясопустной недели от мяса они воздерживаются и едят только сыр и яйца до дня Сыропустной недели включительно. Они говорят, что этот пост соблюдают ради своих умерших. В следующий понедельник у них начинается Великий пост, и день этот они празднуют.

Мингрельцы соблюдают праздник Сорока Мучеников, приходящийся на 10-е марта, и хотя он бывает постом, когда они не едят ни мяса, ни рыбы, но в этот день они разрешают себе рыбу, так как настоящий праздник торжественный. Беры обыкновенно поют в этот день в церкви много гимнов в честь Сорока Мучеников; пока продолжается пение, посреди церкви ставят полное ведро воды и четвероконечный крест с прилепленными к нему десятью зажженными свечами с каждого конца, что в общем составляет сорок. Когда служба отойдет, старейший бер подходит к ведру с глубоким поклоном, берет одну из свечей и гасит ее в воде, остальные делают тоже, до тех пор, пока все свечи не будут погашены. День Благовещения и Вербного Воскресения они празднуют торжественно, так же как и день Сорока Мучеников, разрешая себе в эти дни рыбу. В Вербное Воскресение священник освящает ветки буксуса или каких-нибудь цветов и оделяет ими народ, но это не повсеместно; в одних местах соблюдается, а в других — нет.

В обычаях страны воздерживаться от работы в тех местностях, по которым должны пронести образ и праздновать этот день. Жители, нарядившись в свои лучшие одежды, выходят навстречу образа и жертвуют ему, кто веревку, кто немного воску или ниток, которыми священник обводит вокруг головы жертвователя; в доме, в котором образ ночует, воздерживаются от всяких работ, равно как и во всем том селении. Те, кто чувствуют тяжесть на своей совести за какое-нибудь воровство, приносят дары образу, вымаливая у него милости, дабы он их просил и не прогневался против их семейства. Другие, укравшие лошадь, корову или что-нибудь подобное, страшась наказания, не хотят принимать образа в своем доме и поэтому за известную плату входят в соглашение с теми, кто его несет и кому он препоручен, не помещать на ночь образа в их доме, а отнести его в какое-нибудь другое место. Священники или другие несущие [90] образ, люди плутоватые и ловкие, замечая страх, в котором находится вор, не отпускаюсь его, не торгуясь, и показывают вид, что образ хочет для того, чтобы переменить помещение, что-нибудь более значительное, так как грех его велик (на самом же деле этого желают приставленные к образу, не желая довольствоваться малым; этим путем они заставляют дать себе приблизительно то, чего сами хотят). Обманывая так, они торжествуют над этими несчастными.

Празднование дня св. Георгия бывает около половины поста.

В Страстную Субботу священник обходит дома, окропляя приемные и жилые комнаты святою водою, за что получает в вознаграждение сыр или яйца.

В день Святой Пасхи папа со священниками его прихода проводит всю ночь в церкви. В полночь звонят в колокол и бьют в священную доску; ось времени до времени они звонят все. При приближении зари трубят в так называемые оа. В эту ночь, как мужчины, так и женщины встают, наряжаются как можно лучше и до наступления дня отправляются в церковь, взяв с собою красных или другого цвета яиц. Но хотя это бывает еще до наступления зари, однако, мужчины большею частью уже совершили их обычные молитвы, заключающиеся в плотной еде и обильной выпивке, потребив несколько кур и будучи полупьяными. С наступлением зари в таком состоянии они идут в церковь с оставшейся от стола едой. Там священник дает каждому по восковой свече, более или менее толстой, смотря по званию (при дворе же князь собственноручно раздает свечи пришедшим в церковь и даже епископам). После чего женщины отделяются от мужчин и становятся на паперти с зажженными свечами. Затем священник или более достойный бер поднимается на колокольню и троекратно объявляет народу, крича из всей силы, о Воскресении Иисуса Христа: “Ицминде, ицминде Окацо Ктис омадири Ктизо Тевзи целизо ориа гальто квалдга Христи Дига гихародес”, а народ отвечает ему: “Марди махаребельс”. Одновременно с этим каждый бросает по нескольку камешков в стену. Далее они три раза обходясь вокруг церкви в таком порядке: впереди идут с трубами, трубя время от времени, за ними следует хоругвь, потом шествует священник, а затем народ со знатью впереди. Женщины в процессии не участвуют, оставаясь в особо отгороженном для них помещении на паперти, [91] против церкви. Священник со всем народом поет гимн. После процессии начинается обедня, на которой мингрельцы присутствуют с таким же благоговением, как если бы они были на базарной площади: болтая, шутя, смеясь и меняясь друг с другом яйцами. По окончании обедни они обходят еще три раза вокруг церкви, как мы уже описывали, с пением некоторых молитв, затем делают поклоны и расходятся с Богом, поздравляя друг друга с праздником; выходя из церкви, они в дверях обращаются к ней лицом и крестятся еще один раз.

При дворе в обычае к концу обедни подавать на блюде князю изжаренного ягненка. Князь, приняв его, собственноручно делит на куски и оделяет ими свой двор, давая каждому по куску. Таков их пасхальный обычай. На следующий день Пасхи, в понедельник, они устраивают праздник в честь усопших. Утром, очень рано, те, у которых умер в этом году какой-нибудь близкий родственник, идут на кладбище, неся с собою ягненка, но отнюдь не какое-нибудь другое животное, чтобы, освятив, пожертвовать его. Священник, стоя у могилы, освящает ягненка, прочитав несколько молитв, и тотчас же перерезывает ему горло, поливая его кровью могилу усопшего за упокой его души. Такое заблуждение почти совершенно уничтожено среди мингрельцев прихода Сипориас, близ которого у наших отцов теотинцев есть церковь. Благодаря этим отцам они узнали, что подобный обряд иудейский, а не христианский. Когда ягненок зарезан, то его голову и ноги отдают священнику, а остальное уносят к себе жарить. В обеденный час или немного позднее они все идут в церковь, взяв с собою на двухколесной тележке все необходимое для обеда. Чтобы иметь понятие о их столе, необходимо упомянуть о большом котле с местным тестом, о корзине, полной хлебом, испеченным с яйцами и сыром, о сваренных в крутую яйцах разных цветов, сыре и еще о другой корзине с мясом и, по крайней мере, о двух больших бутылях вина. Все это они ставят на могилу. Священник освящает принесенную снедь, за что получает яйца, сыр и хлеб.

Также в обычае давать ему от имени всей семьи несколько аршин холста, или одну, или две рубашки. В особенности щедрее те, у кого в этом году умер родственник, так как они уже непременно дарят священнику вышеуказанные предметы. [92]

Затем они все уходят и располагаются на лугу против церкви, где разделяются на две группы, причем каждая садится за отдельный стол. Прежде чем приступить к трапезе, священник, помещающийся также за особенным столом, громко благословляет пищу, после чего мингрельцы начинают угощать друг друга, причем на соседний стол пока еще ничего не посылается. Перед окончанием обеда одна группа встает и с пением и поклонами направляется к другой, а затем эта им отвечает, посылая еду и питье. Затем поднимается другой стол и идет с поклонами к первому, где происходит такая же церемония. Вечером по своему обыкновению женщины поют и танцуют до ночи, после чего расходятся по домам.

В Вознесение Господне, которое называется у них — Амеглеба, они молятся, по обычаю убивая свинью или кур и приготовляя из них вкусное блюдо. Каждый зажигает свечу и кладет крупинку ладана на огонь, моля Бога, дать ему дождаться и другого такого дня; молят они также Бога и о том, чтобы он размножил и благословил их пчел, которые принесли бы им много воску и меду.

В Троицын день празднуется ими также и день Всех Святых, который они проводят по своему обыкновению в еде, но в этот день едят они особенно много, так как на следующий день начинается пост в честь Петра. В праздник этого святого, называемый Петроба, мингрельцы принимаются с полночи молиться, причем едят свиней, молоко и кур, а когда раздается звук трубы и колокольный звон, то направляются в церковь. Священник служит обедню. В этот день они несут в корзинах на кладбище хлеб, груши, грецкие и лесные орехи; на это кладбище после обедни приходит и священник для освящения принесенных продуктов и благословения лиц, которые ему за это заплатят. Затем одни возвращаются домой пить и насыщаться, другие же это делают в церкви или близ могил. Прежде чем разойтись мингрельцы наскоро крестятся на церковь и тогда уже уходят. Нужно заметить, что в воскресные дни быки у них не запрягаются и вообще не исполняют никаких других работ.

В день Успения Пресвятой Богородицы — Маразина чествование праздника начинается с раннего утра обычными молитвами: питьем и едою. Еда состоит из молодой курицы этого года, политой ореховым маслом того же года. Они только в это время начинают есть новые орехи и молодых кур, и [93] так как они сами не едят этого раньше, то и не продают, говоря, что раньше молитв св. Петру они не могут продать ни птичьей живности, ни орехов. В описываемый праздник творят молитву, заключающую в себе просьбу к Богу размножить их кур; в особенности об этом просят женщины. В этот день освящаются поля и луга. Церемония эта происходить таким образом: мингрельцы берут три колоса из того хлеба, который предназначен на семена, маленькую ветку земляничника и немного воску; из всего этого делается букет в виде пальмы; священник освящает его в церкви и, наконец, его несут в засеянное поле сажать на середину, веруя, что он несомненно предохранит их поля от грома, града и других бедствий. Сажая букет, они прочитывают несколько коротких молитв, поручая поле попечению Бога и образу Петра, а затем устраивают продолжительный семейный обед на том же поле; по их мнению, ни одна молитва без обеда не будет действительна и не принесет пользы.

У них есть праздник, называемый Елиоба, справляемый 30-го июля в честь пророка Ильи, которого в засухи они молят о дожде. Чтобы иметь хороший урожай и чтобы быть более уверенным в нем, они убивают козу в честь этого святого, закалывая ее в церкви при селении Сипориас, приходе наших отцов. Козу для этого праздника жертвует князь вместе с достаточным количеством хлеба и вина. Двенадцать священников соборне служат обедню, по окончании каковой также вместе едят козу и все остальное, пока не перепьются.

14-го сентября бывает другой храмовой праздник в селении Сипориас с ярмаркой, называемый Сипиацоба, который длится с понедельника до воскресенья. В этот день, с венками на головах, несут мингрельцы образ св. Георгия в церковь. Так как на этот праздник стекается много народу по случаю ярмарки и много купцов армян, грузин и евреев, то тут происходить очень оживленная торговля всевозможными съестными припасами, нарядами, материями, которые продаются на ряду с местными товарами. Такая торговля доставляет много даров местным образам от приходящих с исключительной целью поклониться им. Хотя эти дары и не из важных, но все же ценнее обыкновенных, как, например, веревки, воск и нитки, а иногда они состоят прямо из денег. Почти нет ни одного человека в стране, кто не посетил бы этого праздника. Выпадают года, когда образа получают более [94] десяти тележек, нагруженных дарами. Священники в то время очень заняты службами, но так как по греческому обычаю они не могут служить более одной обедни в день, то иногда их бывают более двенадцати, служащих обедню одновременно; некоторые же приходят позже других, когда обедня на половину уже отслужена.

21-го октября они празднуют день в память чуда св. Георгия, совершенного им в их стране для одного приезжего более чем за сто миль язычника. Вот история этого чуда: еще до разделения церквей на греческую и латинскую, этот великий Чудотворец совершил много чудес, но названный выше язычник, которому о них рассказывали, не верил ничему. Христиане уговаривали этого человека не упорствовать в своем мнении, а верить тому, в чем его убеждают, но язычник сказал им: “я поверю в чудеса вашего святого, о которых вы мне рассказываете, только в том случае, если он до наступления завтрашнего дня принесет такого-то из моих быков”, при этом он им объяснил приметы быка. Св. Георгий сделал так, что в следующую же ночь указанный бык был принесен более чем за сто миль в это местечко, называемое Иссариен, где тогда язычник к великому утешению христиан принял крещение и где в настоящее время находится церковь во имя названного святого. Быка убили и разделили между народом, который толпами сбежался, чтобы убедиться в чуде. Мингрельцы (должно быть автор в данном случае подразумевает высшее духовенство, как это заметно из дальнейшего изложения.), дабы сохранить память об этом чуде, в то время, когда вера еще процветала, каждый год вменяли желающему быть рукоположенному во священники в обязанность за некоторое время до праздника похитить самого, какого только можно достать, красивого быка именем св. Георгия, который якобы в годовщину этого дня похищает у владельцев скота одного быка и ставить его на то же место в память древнего чуда. Благодаря этому, за пятнадцать дней до праздника, нужно хорошо беречь своих быков, потому что каждый, пользуясь именем св. Георгия, похищает, где может, самого красивого быка, рассуждая так: “если св. Георгий похищает быка, то мне подавно можно похитить”; поэтому похититель уверен, что может красть безнаказанно.

Несколько греков и некоторые из наших отцов, желая раскрыть, каким образом совершается это мнимое чудо с [95] быком, или лучше мошенничество, бодрствовали всю ночь, бродя вокруг церкви. Они обнаружили, что воры приводят быка в сумерки, ведя его на веревках. Большая часть епископов знают, что это плутовство и что такое ежегодно повторяющееся чудо — чистейший обман, но они потворствуют для поддержания религии в народе. Народ (это следует заметить) в ночь чуда боится подойти к церкви, так как его заставили уверовать, что тот, кто подойдет, умрет и что святой убивает всякого, кто подходить к его церкви в это время. Только тот, кто украл быка, да те, которые ввели его, знают тайну. Церковь св. Георгия находится в местечке Иссариен близ Черного моря, в епископстве Бедиель. Окрестные народы очень благочестивы, даже нехристиане. Самые близкие соседи — абхазцы, алланы, жигезы и другие неверные не осмеливаются ее ограбить, хотя хорошо знают, что эта церковь очень богата, в особенности драгоценностями и деньгами. Двери этой церкви украшены серебряными пластинками, на которых рельефно высечены как изображения самого святого, так и его чудес. Однако, никто, как я уже сказал, не смеет обокрасть эту церковь из страха, чтобы святой не предал их лютой смерти. Этот страх поддерживается еще и тем, что в церкви находятся копья, выкованные из железа с двумя остриями на подобие стрел, такие толстые и тяжелые, что одному человеку не унести даже и одного копья. Они верят, что святой пользуется этим оружием, и что он убивает в поле каждого вора. Страх, который они испытывают к названному оружию, таков, что когда священник этой церкви выносить одно из оружий, то встречающиеся отдают такие почести и так кланяются ему, как будто бы это образ самого святого: до того они боятся быть убитыми этим оружием. Накануне праздника князь, в сопровождении католикоса, епископов и всего дворянства, направляется в церковь и входит внутрь, чтобы удостовериться, нет ли там спрятанного быка; затем он церковь запирает и опечатывает дверь своею печатью. Наутро князь с теми же лицами приходить вновь, снимает печать, отпирает церковные двери и находит быка; о последнем они говорят, что это святой похитил его и нынешней ночью поставил. Найдя быка, все присутствующие оглашают воздух радостными восклицаниями. Тотчас же один из молодых людей, специально для этого назначенный, с секирой в руках, заранее припасенной, ни для чего другого не употребляемой, выводит быка из церкви, убивает его и режет на части. Князь [96] берет первую часть, а вторая и третья посылаются с курьерами: одна — имеретинскому царю, а другая — гурийскому князю. Следующие части распределяются между мингрельскими вельможами, министрами князя и берами, которые сами не едят мяса, а раздают его своим слугам. Много есть людей, которые едят мясо от этого быка с большим благоговением и молитвами, как будто бы оно — святое причастие. Иные его солят и сушат на огне впрок, надеясь впоследствии, когда будут тяжко больные, исцелиться, севши его. Когда убивают быка, то старательно замечают его сложение и его движения, гадая по ним; например, если бык не дается, рвется и бьет ногами, то это значит, что в этом году будет война; если он грязен, то это знак обильного урожая; если он мокрый, то будет много вина; если он рыжий, то на людей и на лошадей пойдет мор; если же он другого цвета, то это — признак хороший. Хотя ежегодно они обманываются в предзнаменованиях, но все же остаются такими же суеверными и легковерными, как раньше.

В праздник Рождества они служат, как и мы, заутреню в полночь, но это скорее пиршество, чем заутреня, так как у них у всех как светских, так и духовных лиц рождественский пост длится около 40 дней, и за это время они все слишком изголодают. Вот почему они принимаются с полночи бить кур и каплунов и пить, и есть до самого рассвета, прося Бога дать им дождаться следующего Рождества. Это они называют молиться и совершать благочестивые дела. Утром полупьяные они отправляются в церковь, неся с собою полные корзины хлеба, испеченного с яйцами и сыром, винограда и яблок, грецких и лесных орехов и других съестных припасов. Все это они располагают на своем семейном кладбище и идут к обедне. По окончании ее священник разоблачается и идет с кадилом и книгой в руках с кладбища на кладбище благословлять могилы и принесенную пищу. Каждый зажигает свечу и бросает две крупинки ладану в его кадильницу; за эту службу дают священнику хлеб. Некоторые к принесенному присоединяют еще голубей, кровью которых поливают могилу за упокой души усопшего.

Добродетельные люди, учинив свои подписи, соединяются с владельцами бумаги посредством написанных молитв и, следовательно, содействуют в испрошении у Бога милости. Персы уверены в том, что среди многих лиц, давших подписи, должно оказаться хоть одно, угодное Богу, чья молитва была бы действительна для того, кому она дана. Когда нищие останавливаются где-нибудь или ночуют, то вывешивают эту бумагу в передней части помещения.

24-го наместник оказал мне честь своим посещением, но я мог бы прекрасно обойтись и без его визита, так как таковой стоил мне золотой коробки в восемь пистолей. Я преподнес ему этот подарок в силу обычая страны, где визиты знатных людей оплачиваются подарками. Наместник пробыл в моей комнате четверть часа; уйдя от меня, он остановился перед комнатой, находившейся близ моей и где помещались люди константинопольского таможенного досмотрщика. Затем он зашел к турецкому купцу и к купцу армянину, остановившимся в том же караван-сарае. Ему повсюду, куда он заходил, делали подарки, хотя, правда, не особенно ценные. Люди таможенного досмотрщика дали ему два дуката, купец турок — мешок кофе стоимостью в два экю, купец армянин — два аршина шелковой ткани.

Наместник исправно два раза в неделю, по пятницам и субботам, выезжает из крепости и посещает некоторые кварталы города, отдавая необходимые приказания. Когда он останавливается перед каким-нибудь домом, то желающие делают ему подарки, но раз он входит в дом, то уже, в силу обычая, хозяин обязан сделать подношение. Чиновник, называемый сборщиком подарков, ведет счет всем подношениям, как бы они дешево не стоили.

29-го и 30-го я обедал у наместника и продал ему на пять сот пистолей мелких драгоценных вещей. Мы договаривались без свидетелей, и как только торг был окончен, он тотчас же заплатил за все наличными деньгами, чего до сих пор я не встречал в Персии; конечно, от такой манеры вести свои дела наместник был в выигрыше, так как я ему уступал все гораздо дешевле, чем кому-либо. В этот же день, немного спустя после моего возвращения домой, за мной прислала супруга наместника, желая купить много выбранных ею драгоценностей. Только что я собрался сесть на лошадь, как вдруг ко мне приехал главный государственный казначей Персии, и таким образом мне не пришлось в этот [290] день поехать в крепость. Я не хотел также ехать к жене наместника в течение трех следующих дней, так как это были последние дни Святой. Отправился я во дворец только 4-го апреля. Управляющий княгини, старый евнух, сказал мне, что она сильно разгневалась на меня за промедление, и если бы так поступил туземец, то она приказала бы ему дать двести ударов палкой. Это заставило меня рассмеяться и из любопытства спросить у евнуха: случалось ли когда-нибудь, чтобы княгиня так расправлялась? — Она, — ответил он мне, — самая гордая женщина, какую только можно встретить, и за самую ничтожную вину наказывает очень строго. Когда кто либо из мужчин причинить ей неприятность, то она посылает за ним своих евнухов, которые, связав по рукам и ногам провинившегося, кладут в мешок и несут к ней в сераль, и по ее приказанию наказывают в ее присутствии, не вынимая его из мешка, так что виновный доже не знает, где он находится. — Я не знал, что знатные персидские дамы умеют так наказывать. Я попросил евнуха передать княгине о причине, задержавшей меня дома и передать ей мои уверения в том, что я готов всегда исполнять ее приказания. Мне пришлось пробыть четыре часа у крыльца сераля, тогда как управляющий то входил, то выходил. Княгиня купила на четыре тысячи ливров драгоценностей, за которые я получил деньги на другой день утром.

3-го я отправился к наместнику и просил его дать мне отпускной билет, как я спешил ко двору. Он обещал мне его дать после полудня, к каковому времени я и вернулся во дворец. Встретив меня, он, смеясь, спросил, сколько стоила коробка, которую я подарил ему во время его визита ко мне. Я, не зная с какой целью он меня спрашивает об этом, ответил, что она стоит десять пистолей. Вы обяжете меня, — сказал он, — взяв ее обратно и дав мне взамен, на ту же сумму, ключи, пружины и часовые цепочки. Меня очень удивила такая просьба, показавшаяся нескромной для человека его звания. Я сказал ему, что сделаю все, что ему угодно и прибавил, что у меня имеются часовые инструменты, привезенные для царских мастеров и, что если ему угодно, то я дам их ему. Он поймал меня на слове и сказал, что этим я доставлю ему большое удовольствие (Наместник знал и любил механику и отлично умел выверять часы). Затем он приказал принести все те вещи, которые раздумал купить и отдал их мне. Я был очень поражен этим поступком, так как был глубоко уверен, что он купит все [291] отобранные им вещи. Тут только я понял, что был в глазах его простофилей, что он соблазнил меня большой покупкой только для того, чтобы купить у меня дешево, что ему нравилось. Я скрыл свою досаду и неудовольствие и поблагодарил его с веселым видом. Я просил его дать мне рекомендательные письма к его сыновьям. Он обещал и дважды просил меня поехать с ним в деревню, куда он завтра уезжал. Я извинился и самым почтительным образом поблагодарил за такое приглашение. В то же время я попросил его разрешить Азарию сопровождать меня до Тавриза. — С удовольствием даю свое согласие, — ответил он мне, — и прикажу ему быть вашим мехемандаром или проводником. — Азарий — тот честный армянин, о котором было уже говорено. Поблагодарив вновь наместника за все оказанные им мне милости, я наконец откланялся ему, уверив его, что не упущу случая похвалиться при дворе этими милостями. Я вовсе не хотел требовать от него выполнения всех многочисленных обещаний, данных мне, ибо был уверен, что это ни к чему не поведет, так как по обычаю страны, они были даны мне вовсе не для того, чтобы их сдержать, а чтобы вернее получить от меня то, что желали.

5-го наместник выехал в лагерь, разбитый в миле от города, на большом красивом лугу, покрытом цветами в продолжение всей весны. Две реки, омывающие Эривань, медленно протекают, извиваясь, по этому лугу и образуя много маленьких островков. Помещения наместника, его супруги и более знатных особ из его свиты расположены отдельно по островам, соединяющимся между собою маленькими переносными мостиками. Шатры наместника великолепны, в них все удобства дворца в миниатюре, до бань включительно. Двор его состоял из пятисот человек, не считая женщин и евнухов. Вельможи, по обычаю этого государства, проводить в деревне весну, развлекаясь охотой, рыбной ловлей, прогулками, упражняясь в езде верхом и ходьбе, пользуясь воздухом и свежестью, которые они так любят. Там они отдыхают от городской жизни, и если у них нет дел, принуждающих возвращаться в город, то они проводят все лето в очаровательных местностях соседних гор. Это они называют Иелак, что значит — жизнь в деревне.

6-го управляющий наместника устроил мне обед. Комендант крепости, уроженец Дагестана, был также на пиру. Дагестан — большая, очень гористая страна, лежащая на [292] северо-запад от Каспийского моря и граничащая с Московией. Я с большим удовольствием слушал его рассказы об особенностях обычаев его страны.

Персидский царь признается там за повелителя, но он не полновластный хозяин и народы, населяющие эту страну, не всегда подчиняются его приказаниям. На их неповиновение смотрят сквозь пальцы, так как, вследствие неприступной высоты их гор, нет возможности держать дагестанцев в покорности. Племя это самое жестокое и дикое на всем Востоке. Мне кажется, что они — остатки парфян.

Вечером комендант крепости прислал мне в подарок фрукты, вино и барашка.

7-го казначей прислал мне такое же угощение, как комендант. Я отплатил этим господам маленькими подарками за оказанную мне ими любезность. Они в Эривани оказывали мне некоторые услуги, не смея требовать за это платы, которую в Персии все обязаны платить чиновникам наместника со всех сумм, получаемых из казначейства. Наместник строго запретил спрашивать с меня какую-то бы ни было плату. Чтобы понудить меня добровольно отблагодарить их, они относились ко мне чрезвычайно ласково, так как были уверены в том, что я настолько хорошо знаком с обычаями страны, и знаю, что вообще все персидские чиновники никогда не поступают так учтиво с иностранцами из одного только бескорыстного великодушия. После полудня я поехал в лагерь откланяться наместнику, который был чрезвычайно приветлив и дал мне два рекомендательных письма к своим старшим сыновьям (как говорят, единственным любимцам царя). Вот перевод письма к старшему сыну.

Боже, я прошу Всевышнего Создателя всех благ, сохранить жизнь и здоровье высокому и могущественному Неср-Али-Беку, моему почитаемому и счастливому сыну, любимцу и наместнику Его Величества.

Мы возносим усердные молитвы к Небу за ваше счастие и величие. Причиной нашего письма послужило участье, которое мы принимаем в делах господина Шардена, недавно приехавшего в сей город и в настоящее время отъезжающего во дворец, который считается всеобщим пристанищем. Я считаю необходимым преду-
предить вас о его намерениях и почтительнейших просьбах, с которыми он имеет обратиться к Высочайшему Двору, чтобы [293] обдумав их, вы приложили бы все старание, дабы ответ был благоприятен. Мы желаем быть особенно уведомлены о результатах нашей рекомендации и о том, как примут и будут обращаться с нашим знаменитым другом. Мы желаем также, чтобы вы нам сообщили о его здоровье. Мы молим горячо Бога о том, чтобы он (Шарден) имел счастье быть хорошо и милостиво принят Великим царем, которому да поклоняется вся Вселенная и который да не лишится успеха в своих делах. Предвечный Бог да продлит вашу жизнь.

1) Слово, переведенное мною всеобщее пристанище, по-персидски произносится Алампенха. Алам означает целый мир, всеобщее естество, а пенха означает пристанище, гавань, убежище, безопасное место.

2) В оригинале чтобы они были осведомлены. Говоря об уважаемых особах, для обозначения таковых употребляется третье лицо множествен наго числа, а чтобы упомянуть себя — третье лицо единственного числа. В духовной литературе никогда не выражаются иначе.

3) По-персидски сказано, что все души должны служить его душе — его душе. Это повторение одного выражения очень употребительно на всех восточных языках и взято несомненно из духовной литературы; примеров тому тысяча, напр.: в псалме LXVIII стих 13-й: они бежали, они бежали вместо того, чтобы сказать — они все быстро бежали. В псалме LXXXVII ст. 5: человек — человек, вместо — человек совершенный. Греческие и латинские писатели, весьма изысканные и вежливые в речах, как напр.: Плоций, Овидий и Этулий употребляли такой же прием.

Затем я отправился проститься с главными вельможами и между прочим с главным государственным казначеем. Этот господин, по имени Магомет-Шефи, уговорил меня проехать в Испагань через Ардевиль, уверяя, что в этом городе я непременно что-нибудь продам. Я обещал ему и взял у него рекомендательное письмо к начальнику Ардевиля, его близкому родственнику. Вот содержание письма:

Боже. Великий, знаменитый и благородный господин, достойный быть названным небесным избранником; цвет правителей, наместников и людей счастливых; источник милости, чести и вежливости; образец непорочности; пример благородства и благо [294] творительности; имеющий неподкупное, прямое и верное сердце. Заступник своих лучших друзей и родных; мой превосходный господин и повелитель. Я молю Бога о сохранении вашего здравия и о продлении вашей жизни.

Выразив вам мое уважение и благоговение, я уведомляю вас, мой господин, ум которого ясен и блестящ, как солнце, что господин Шарден, цвет европейского купечества, возымел намерение проехать через город Казбин, в великолепный дворец — всеобщее пристанище, но я, ваш истинный друг, желая угодить вам, убедил его проехать через Святой Ардевиль. У него драгоценные товары, которые он покажет вашей благородной особе и я уверен, что вы их одобрите, если найдете их достойными себя. Надеюсь, что ваша милость прикажет своим людям позаботиться об этом благородном иностранце. Я, с Божьей помощью, рассчитываю в конце будущего месяца — Цилхаже выехать в Тифлись. Если могу быть полезным вашему превосходительству в этом городе, то удостойте меня чести уведомить об этом. Умоляю вас верить мне, что известие о вашем здоровье служит мне лучшим им подарком. Да сохранит Бог своей милостью вашу благородную особу до дня Суда.

Я, истинный друг великих и благородных людей Ивана-бек, Гиеа-бекь и Махаммеда-бек, для своего спокойствия, убеждаю себя в их добром здоровье.

Нa печати находился стих такого содержания: я вверил свою судьбу Богу, я Магомет Шефи — Его создание. Внизу письма, в углу, стояло мелким шрифтом: Да сохранит Бог доброе здоровье моего друга.

Эта бесподобная вежливость, выражаемая в письмах восточных народов, также соблюдается и в обращении. Их учтивость в письмах прежде всего выражается: 1) в бумаге: у них ее семь — восемь сортов; обыкновенная, белая, желтая, зеленая, красная и всяких других цветов; вся золоченая, или посеребренная. Самой лучшей бумагой считается белая с разрисованными, слегка набросанными золотыми цветами, чтобы не расплывались чернила и не пропитывали бы бумаги. 2) — в том, чтобы писать имя и титулы лица, кому адресуется письмо, — цветными или золотыми буквами. 3) делать поля в половину листа и начинать письмо, отступив на две трети листа — 4) прикладывание печати вместо подписи. В знак глубокого уважения печать прикладывают на обороте письма, в [295] нижнем углу, и накладывают ее таким образом, чтобы получился не весь ее оттиск, а только часть. Это делается для того, чтобы выразить, что я не достоит целиком предстать перед вами. Я не смею в вашем присутствии показаться иначе, как на половину. Есть три места в письме, куда по обычаю прикладывают печати: а) если пишет равный — равному, то печать прикладывается, по нашему, на правой стороне (по восточному на левой), б) если пишет начальник подчиненному, как напр. государь поданному, или хозяин слуге, то ее прикладывают вверху, и в) если, наконец, подчиненный пишет начальнику, то, как я говорил, печать прикладывается на половину и на обороте листа. 5-я и последняя учтивость заключается в запечатывании письма: особенное уважение выражается тем, что письмо вкладывают в вышитый мешочек, перевязанный золотым или шелковым шнурком с такими же маленькими кисточками и скрепленным печатным оттиском из сургуча.

Персы в своих письмах держатся трех суеверных обычаев, причину и необходимость которых сами не умеют объяснить. Первый из этих обычаев состоит в том, что они ножницами отрезают правый уголок листа так, чтобы бумага была не квадратная и не четырехугольная, а пятиугольная. Они говорят, что, изменяя правильную форму листа на неправильную, хотят этим показать, что вся наша деятельность и все наши поступки страдают несовершенством и ошибками и, следовательно, все преходяще. Второй обычай заключается в том, что в письмах около печати три раза пишется слово кратим — слово, не имеющее никакого значения. Объяснение, даваемое персами этому обычаю, крайне смешное и невероятное. Они утверждают, что кратим — кличка собаки, принадлежащей семи спящим (о которых у них существует та же легенда, как и у восточных христиан и у других народов, перенявших ее у персов) и что она — охранительница писем; что эта собака, говорят персы, находилась в пещере семи спящих, охраняя ее в течение их трехвекового сна. Когда же Господь поднял их в рай, то собака вцепилась в платье одного из спящих и тоже была поднята на небо. Господь, увидев ее, сказал: Кратим! каким образом ты очутилась в раю? Я не вводил тебя сюда, но не хочу и гнать и, чтобы ты здесь пользовалась таким же почетом, как твои хозяева, ты будешь заведовать письмами и заботиться, чтобы у почтальонов не крали их сумок во время сна. Наконец, третий и последний [296] обычай следующий: податель, передавая письмо липу, стоящему выше себя, или равному, никогда не отдает их в руки, а кладет на колени; когда же письма передают почтальонам, курьерам, или людям, стоящим ниже себя, то таковые бросают им издали. Этому обычаю, твердо укоренившемуся, даже самые легковерные персы не в состоянии дать объяснения и на расспросы отвечают, как и в других подобных случаях: Каада-эст, то есть таков обычай.

Я еще был в лагере, когда приехал туда царский курьер, привезший указ Его Величества по делу патриарха. От наместника я узнал следующее: министры высказались по этому делу в том смысле, чтобы продать сокровища, украшения и вообще богатства как самой Эчмиадзинской церкви, так и всего монастыря; вырученными же за это деньгами уплатить долги патриарха. Было уже решено принять такую меру, но армяне, узнав о таком решении, заявили, что всей вырученной от продажи суммы далеко будет недостаточно для уплаты всех долгов патриарха и, кроме того, если отнять у Эчмиадзина его сокровища и украшения, то это значит окончательно разорить это святое место, привлекающее в Персию много народа и собирающее ежегодно очень большие суммы, благодаря набожности восточных христиан. В виду этого царь положил: собрать в Армении со всех христианских деревень всю ту сумму, которую необходимо для уплаты долга людям константинопольского таможенного досмотрщика, ибо его главным образом нужно удовлетворить.

Патриарх очень обрадовался такому указу царя и сделал подарок курьеру. Но такое решение возмутило каждого честного человека в городе и все с отвращением смотрели на равнодушие патриарха к насилиям, благодаря которым увеличится число бедных христиан ради покрытия его расходов из за неумеренного властолюбия.

8-го, за час до рассвета, я выехал из Эривани и четыре мили ехал по холмам и долинам. Страна, по которой я проезжал, была испещрена деревнями; в одной из них, очень большой и красивой, по названию Девин, я остановился.

9-го мы проехали пять миль по ровным и плодородным местам, окруженным горами, оставив вправо гору, называемую горой Ноя. Остановились мы в деревне Кенер.

10-го, продолжая путь, мы сделали восемь миль. Большое поселение, называемое Седарек, на полпути осталось влево от нас; оно по своему значению соответствует главному [297] городу той части Армении, которая называется Шарур. Начальник этой части Армении живет в этом поселении. Ночь мы провели в разрушенном караван-сарае, близ селения Нуратшин.

11-го мы сделали четыре мили по той же дороге и по такой же красивой местности, но менее ровной, а каменистой и холмистой. Мы переехали реку Харпасуй, орошающую соседние земли; она отделяет часть Армении со столицею — Эривань от той части, где столицей Нахичевань.

12-го, пройдя пять миль по гладким и плодородным долинам, мы прибыли в Нахичевань.

Нахичевань — большой разрушенный город; его скорее можно назвать грудой развалин, постепенно восставляемых и заселяемых. Центр города в настоящее время возобновлен и обитаем; в нем большие базары, в виде, как уже сказано, длинных галерей или крытых улиц, по обеим сторонам которых расположены лавки, торгующие всевозможными товарами и провизией. В Нахичевани приблизительно две тысячи домов, пять караван-сараев; имеются бани, рынки, большие заведения, где собираются курить или нить кофе.

Персидская история передает, что в прежнее время здесь было до сорока тысяч домов и что, до взятия арабами этой страны, в ней было пять городов, выстроенных персидским царем Бехрон-Чубином. За городом видны развалины большой крепости и многих фортов, разрушенных Великим Абасом в конце прошлого столетия. Отняв у турок Нахичевань и сознавая, что не в силах будет удержать в своих руках окрестные форты, Великий Абас велел их разрушить и вывести оттуда население. Он поступал так всюду для того, чтобы помешать туркам укрепиться в крепостях и пользоваться оттуда жизненными припасами. В том состоянии, в каком еще находится до сих пор этот город, он имеет очень жалкий вид. Персидская история, как уже сказано, утверждает, что этот город был одним из самых больших и красивых городов Армении. В летописях, хранящихся в знаменитом монастыре трех церквей, говорится, что город Нахичевань — древний Ардашад, называемый греческой историей Артаксат и Артаксазат. Другие армянские писатели считают Нахичевань еще более древним и говорят, что строить его начал Ной, поселившийся там после потопа. В доказательство своих слов ссылаются на происхождение названия этого города: по их словам Нахичевань на старом армянском языке значит первый поселок или первый странноприимный дом. [298]

Птоломей упоминает об одном городе в этой местности, называя его Наксуан; быть может, — это и есть Нахичевань. По-моему же или Нахичеван есть знаменитый Артаксат, или Артаксат был расположен очень близко от него, так как Тацит говорит, что Аракс протекал близ этого города и, в действительности, эта река протекает от Нахичевани не более как в семи милях.

Город Нахичевань под 38° 40' широты и 81° 31' долготы. Будучи столицей части Армении — он управляется ханом. В пяти милях от него на север находится большое селение Абренер — что в переводе значит плодородное поле. Жители этого и других ближайших селений римско-католического вероисповедания. Их епископы и приходские священники — доминиканцы. Служат они на армянском языке. В католическую веру обратил их 350 лет тому назад некий итальянец по имени Дон Бартелеми из Болоньи (доминиканского ордена), распространив таким образом и сюда власть папы. Более двадцати других окрестных деревень также подчинились власти папы, но затем их вновь заставили признать армянского патриарха главою и возвратиться к своей первоначальной религии. Число последователей римской церкви, вследствие гонения на них патриарха и нахичеванских правителей, с каждым днем уменьшается. Эти бедные люди навлекли на себя гнев и насилие правителей за свое желание выйти из-под их власти. По этому поводу в 1664 году в Персию приехал в качестве посланника папы — доминиканец-итальянец. Он привез царю письма от многих европейских государей и, сделав большие подарки Его Величеству, достиг того, что в селениях римских католиков все причитающиеся с них подати и платежи должны были ежегодно сами непосредственно посылать в царское казначейство; причем о селениях, записанных в книгах правителя и главного сборщика Мидии, был отдан приказ как ему, так и правителю Нахичевани и всем другим начальствующим лицам, признавать эти селения совершенно неподвластными их ведомству и не производить никаких сборов в них. Такое постановление тогда же принесло мало пользы названным селениям, впоследствии же принесло их жителям много бед и настанет день, когда оно будет причиной их разорения: нахичеванские правители, раздраженные их поступками и приносимыми Абасу жалобами, стали после смерти этого добрало царя страшно притеснять их, сбирая три или четыре раза те подати, которые, согласно [299] приведенному выше постановлению, жители должны были сами непосредственно внести в царское казначейство. Эти бедные люди, вследствие ли слабости правительства, или, может быть, благодаря своему бессилию в борьбе с могуществом противной стороны, нигде не могли получить удовлетворения. Управляющий Мидии поступил еще хуже: он послал ко двору подложную выписку из своих отчетных книг, по которой оказалось, что селения римских католиков должны уплачивать ежегодно по восемнадцати тысяч ливров (т. е. ровно вдвое больше того, что они должны были платить в действительности); благодаря этому, каждый раз, когда они вносят в казначейство сумму своей подати, им выдают квитанцию, но с пометкой, что с них получено меньше, чем они должны заплатить. Пользуясь таким крючкотворством и притеснениями, правители всегда имеют возможность, при желании, разорить жителей в конец.

Когда я приехал в Нахичевань, то самого хана не застал; сын его, исправлявший должность, вскоре узнал о коем приезде и прислал мне приглашение на обед, прося показать ему часы и некоторые драгоценности. Я остался очень недоволен его поступком со мною: после выраженных мне любезностей и угощения обедом, он оставил меня со своими офицерами, которые некоторым образом принудили меня уступить им за пятьдесят пистолей те веши, которых в Эривани я не отдал за шестьдесят. Конечно, со мною обращались бы еще хуже, если бы у меня не было указа и паспортов царских. Такие места положительно служат живодерней для состоятельных иностранцев. Всегда приходится расплачиваться за проезд.

13-го мы выехали из Нахичевани и сделали всего семь миль. На первой миле нам пришлось переехать реку по очень большому мосту, называемую всеми туземцами также Нахичевань. Местность проезжаемая нами безводна и бесплодна. Там ничего не встречается кроме каменистых косогоров. Ночевали мы на берегу реки Аракс, которую восточные люди называют Арас и Арес. Ее переезжают в том месте, где находится разрушенный город Эски-Джульфы или Старый-Джулmфы, который некоторые писатели называют древним Ариаммен. Он называется старым в отличие от города Джульфы, построенного против Испагани. Этот город имеет полное основание называться старым, так как он совершенно разрушен; ныне можно судить только о его [300] величине. Он был расположен по склону горы, вдоль берегов реки. Доступ к нему, очень трудный, уже по самому географическому положению, оберегался еще большим числом фортов. По словам армян, в этом городе было четыре тысячи домов, но, судя по развалинам, их могло быть вдвое менее, причем большинство их состояло из каких-то ям и пещер, сделанных в горе и более пригодных для скота, чем для людского жилья. Я не думаю, чтобы где-нибудь на свете нашлась местность менее плодородная и ужасная, чем старый Джульфы; там не видно ни деревьев, ни травы. Правда, по соседству встречаются места более плодородные, но все же нельзя встретить города, расположенного в более сухой и каменистой местности. Однако расположение города красивое и похоже на длинный амфитеатр. Там в настоящее время живет не более тридцати армянских семейств.

Джульфы со всеми его фортами и укреплениями разрушил Абас Великий. Он поступил так по той же причине, по которой разрушил Нахичевань и другие города Армении, находящиеся на той же линии, а именно для того, чтобы лишить турецкую армию жизненных припасов. Этот тонкий политик и великий полководец, видя, что его силы не равны неприятельским, и желая помешать им ежегодно вторгаться в Персию, решил превратить в пустыню страны, лежащие между Ерзерумом и Тавризом, по той линии, где расположены Эривань и Нахичевань и служившие обычным маршрутом для турок, где они укреплялись, потому что находили там достаточно жизненных припасов для продовольствия войска. По словам персидской истории, он вывел из этих мест всех жителей и животных, разрушил все здания, сжег все деревни и деревья, отравил много родников и таким способом обеспечил свои владения.

Однако вернемся к нашему ночлегу. Аракс знаменитая река, отделяющая Армению от Мидии. Начало свое она берет у той горы, на которой, как полагают, остановился Ноев ковчег и, может быть, от этой знаменитой горы Арарат она и получила свое название. Она впадает в Каспийское море. Река эта большая и очень быстрая, питается большим числом речонок и ручьев без названий. В городе Джульфы и в других местах много раз строили через нее мосты, но, судя по уцелевшим аркам, эти мосты, несмотря на свою изумительно капитальную постройку, не могли устоять против сильного течения Аракса. Во время оттепели тающие снега [301] соседних гор увеличивают реку, она делается такой бешеной, что нет плотин и сооружений, которых она не снесла бы. Действительно, шум ее вод и быстрота течения поразительны. Мы переехали ее на большом судне, в котором одновременно можно поместить двадцать лошадей и тридцать человек людей. Я позволил перевести только своих людей и багаж. Четыре человека управляли судном. Они поднялись приблизительно на триста шагов вдоль берега и, постепенно входя в течение, предоставили ему барку, направляя ее к другому берегу лишь одним большим рулем. Течение несло судно с невероятной стремительностью, со скоростью пятисот шагов в секунду. Вот как перевозчики переправляются через Аракс: они употребляют более двух часов на переезд взад и вперед, благодаря тем страшным усилиям, к которым приходится прибегать. Зимою, когда вода спадает, эту реку переезжают на верблюдах, брод находится в полумиле от Джульфы, в местности, где русло очень широко, вследствие чего и течение там гораздо спокойнее.

КОНЕЦ.

(пер. Д. П. Носовича)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие кавалера Шардена по Закавказью в 1672-1673 гг. // Кавказский вестник, № 9. 1901

© текст - Носович Д. П. 1901
© сетевая версия - Трофимов С. 2009
© OCR - Трофимов С. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Кавказский вестник. 1901

================================

ПРИЛОЖЕНИЕ

ЖАН ШАРДЕН

(1643 — 1713 гг.)

Жан Шарден родом из Парижа, по профессии ювелир. В 1644 г. был послан своим отцом, тоже ювелиром, на Восток для закупки драгоценных камней. Первоначально предполагалось, что Шарден проедет в Индию, но он задержался в Иране (Персии), прожив несколько лет в Исфахане, где хорошо изучил персидский язык, приобрел доверенность шаха Аббаса II и получил официальное звание шахского купца.

В 1670 г. Шарден вернулся па родину с поручением шаха Аббаса приобрести для него различного рода ювелирные изделия.

Через год Шарден с большим количеством драгоценностей, которые его то заказу были изготовлены в лучших ювелирных мастерских Франции и Италии, отправился обратно в Иран.

Выехав из Ливорно в ноябре 1671 г., Шарден морским путем добрался до Константинополя в начале марта 1672 г. Однако далее через Турцию Шарден не рискнул ехать ни сухим путем, ни морем на Трапезунд, как это обычно делали коммерсанты, отправлявшиеся в Иран, а проехал под видом католического монаха в Крым, в Каффу (Феодосию), оттуда к устью Дона, в Азов, а затем вдоль Кавказского побережья в Мингрелию, к устью реки Ингура. Эта часть путешествия, которая продолжалась с 27 июля по 10 сентября 1672 г., дала ему возможность собрать некоторые сведения о черкесах (адыгах), абхазах, карачаевцах.

Шарден прибыл к берегам западной Грузии в очень неблагоприятное время. Весь край был охвачен феодальными междоусобицами, происходившими между владетелями Мингрелии, Гурии и Имеретин. Не спокойно было и в других частях Закавказья. Стремясь найти наиболее безопасный путь в Иран, Шарден несколько раз менял свой маршрут, прежде чем избрал путь на Тифлис, Ереван, Джульфу. 14 апреля 1673 г. он переправился через Араке и 24 июня этого года прибыл в Исфахан.

Еще после своего первого пребывания в Иране, Шарден опубликовал в Париже в 1671 г. «Рассказ о короновании персидского шаха Солимана III». С 1686 г. Шарден, переселившийся к этому времени в Лондон, начал публиковать различные варианты описания своего второго путешествия на Восток, которые привлекли к себе большое внимание европейских читателей того времени. При жизни Шардена это описание было переведено с французского на английский, голландский и немецкий языки и переиздавалось несколько раз (последнее, полное издание — в Амстердаме в 1711 г.)

Описание Шардена, являющееся в общем весьма ценным источником, [104] в части, касающейся Северного Кавказа, страдает существенными недостатками. Не побывав лично в этом районе Кавказа, Шарден должен был довольствоваться информацией, получаемой из вторых рук. К тому же кратковременное пребывание в Каффе, Азове и поездка вдоль черкесского побережья были лишь случайным эпизодом в «восточном» путешествии Шардена, не позволившим ему собрать более подробные и достоверные сведения о черкасах (адыгах) и других народах Северного Кавказа, упоминаемых, в его сочинении.

Недостаточная осведомленность Шардена сочеталась с презрительным отношением к местному населению, которое он считал «дикарями» и «разбойниками». Правда, немалую роль при этом сыграло то обстоятельство, что Шарден был весьма озабочен сохранением своего драгоценного груза и испытывал постоянный страх, боясь быть ограбленным.


ПУТЕШЕСТВИЕ ГОСПОДИНА ДВОРЯНИНА ШАРДЕНА В ПЕРСИЮ И ДРУГИЕ ВОСТОЧНЫЕ СТРАНЫ

VOYAGES DE MONSIEUR LE CHEVALIER CHARDIN EN PERSE ET AUTRES LIEUX DE L' ORIENT

Крепость Азак находится в пятнадцати милях от реки.

Турки имеют две небольшие крепости, где они содержат гарнизон, находящийся в устье Танаис на его берегах. Они закрывают это устье толстой цепью и препятствуют московитам и черкесам отправляться в набеги в больших барках по болоту и морю. Прежде чем две эти крепости были построены и эта цепь протянута через устье, эти народы спускались по Танаис со своими кораблями и отправлялись во все стороны. В настоящее время этот проход закрыт для их больших барок. Иногда по ночам и с помощью людей они проводят легкие корабли через цепь, но они редко отваживаются на это из-за риска быть пущенными ко дну пушками двух крепостей. От пролива Палус Меотийского до Мингрелии тянутся на шестьсот миль гористые холмы. Эти горы все очень красивы, покрыты лесами и населены черкесами. Турки называют эти народы «черкесами» или «керкесами». Древние называли их общим именем заги (зихи. — Ред.), а также жителями гор; это соответствует определению «ченж даги», которое некоторые восточные географы дают этому народу, т. е. «пять гор». Помпоний Мела называет их «саргасы»; они не являются ни подданными, ни данниками Порты. Климат в их краях довольно плохой, холодный и сырой. Пшеница у них не произрастает. Там нет ничего особенно редкого. Это является причиной того, что турки оставляют эти большие страны тем людям, которые там проживают, так как они не стоят того, чтобы их завоевывали и ими управляли. Корабли из Константинополя и Каффы, идущие в Мингрелию, бросают на своем пути якорь во многих местах на этих берегах. Они пристают на день или два в [105] каждом из них и в течение этого времени берег усеян этими дикарями, полуголыми и жадными, которые спускаются толпами со своих гор с самым разбойничьим видом. С черкесами можно вести переговоры только с оружием в руках. Когда кто-нибудь из них хочет подняться на корабль, им дают заложников, и они поступают так же, когда кто-нибудь с корабля хочет спуститься на землю, что случается редко, так как на черкесов очень трудно полагаться. Они дают в качестве заложников трех человек за одного. Им привозят те же товары, что и в Мингрелию, так как их страна еще более бедная. У них берут в обмен людей обоего пола и любого возраста, мед, воск, кожу, шкуры шакалов (это животное похоже на лисицу, но гораздо больше), «зедрава», шкура которого подобна куньей, и других животных, встречаемых в горах Черкесии. Вот все, что можно получить у этих народов. Обмен совершается следующим образом: лодка с корабля подходит близко к берегу. Те, кто находится в ней, хорошо вооружены. Они позволяют приблизиться к месту встречи только такому числу черкесов, которое равно их числу. Если они видят, что приближается большее число, они отплывают от берега. Когда они совсем приблизились друг к другу, они показывают товар, подлежащий обмену. Они сговариваются об обмене и производят его. Однако, надо всегда быть очень осторожными, так как черкесы — сама неверность, само вероломство. Они не могут спокойно видеть возможность для воровства, чтобы не воспользоваться ею.

Эти народы совсем дикие. Некогда они были христианами, в настоящее время у них нет никакой религии, даже языческой, так как я не принимаю в расчет несколько суеверных обычаев, которые они якобы восприняли частично от христиан, а частично от своих соседей магометан. Они живут в деревянных хижинах и ходят почти голые. Каждый человек — заклятый враг всех окружающих. Жители берут себе рабов и продают своих соплеменников туркам и татарам. Землю у них обрабатывают женщины. Черкесы и их соседи питаются тестом, сделанным из мелкого зерна, похожего на просо; Те, кто проплывал вдоль этих' берегов, рассказывают о тысячах варварских обычаев у этих народов. Однако, нет достаточных оснований верить всем этим сообщениям об образе жизни народов этого края, так как никто не ездит туда, а все, что об этом становится известным, получено от рабов, уводимых оттуда и являющихся дикарями, так что все, что можно через них узнать, очень ненадежно. Это как раз и помешало мне обозначить больше мест, чем я это сделал на моей карте Черного моря, находящейся в начале этого тома, так как я предпочел оставлять пространство, занимаемое черкесами и абхазцами, пустым, чем заполнять его сведениями, полученными на веру от людей настолько невежественных, что они обычно не умеют даже отличить-север от юга.

С черкесами граничат абхазцы. Они занимают: побережье [106] моря длиной в сто миль между Мингрелией и Черкесией. Они не такие дикари, как черкесы, но имеют ту же склонность к воровству и разбою. С ними торгуют, принимая упомянутые мною предосторожности. Они нуждаются во всех товарах, как и их соседи, и не могут, как и они, дать ничего другого в обмен, кроме человеческих существ, мехов, шкур dain и тигров, сученого льна, самшита, воска и меда. В своей «Истории войны против персов» Проколий называет эти народы абасками.

Обычное зерно мингрелов — «gom». Это зерно мелкое, вроде кишнеца и очень похоже на просо. Его сеют весной тем же способом, что и рис. В земле пальцем делают ямку, куда кладут зерно, и засыпают его. Из зерна произрастает ствол толщиной в большой палец и высотой в человеческий рост, на верху которого находится колос, имеющий более 300 зерен. Ствол «gom» весьма похож на сахарный тростник. Его срезают в октябре и сразу же развешивают на плетне, довольно высоком и обращенном к солнцу. Это делается для того, чтобы его высушить. После двадцатидневного пребывания на плетне стебли обмолачивают. Зерно очищают только по мере того, как его употребляют в пищу и варят непосредственно в часы еды. Варится оно очень быстро, менее чем в полчаса. Как только вода, в которую его бросили, начинает закипать, его начинают медленно перемешивать маленькой деревянной лопаткой, и оно постепенно, без особых усилий, превращается в тесто. Когда все зерна разварились и тесто хорошо перемешано, уменьшают огонь, выпаривают воду и сушат тесто в том котле, в котором варилось зерно.

Это тесто очень белое, как снег, но безвкусное и тяжелое.. Его подают маленькими лопаточками из дерева, которые специально изготавливаются для этого. Турки называют этот хлеб «пастой», мингрелы — «том». Он крошится пальцами без труда. Его качество чрезвычайно низкое вне зависимости от того, потребляют его в холодном виде или разогретым. Черкесы, мингрелы, грузины — данники Турции, абхазцы, жители Кавказа, то есть все те, кто живет по побережью Черного моря от пролива Палус Меотийского до Трапезуада — питаются только этим тестом. Это их хлеб и они не имеют другого. Они так сильно привыкли к нему, что предпочитают его пшеничному хлебу. Я это заметил в большей части страны. Я не удивляюсь этому: я сам, когда необходимость заставляла меня питаться одним английским пудингом (а по вкусу это нечто единственное в своем роде), в конце концов так к нему привык, что потом с трудом расстался с ним, чтобы возвратиться к простому хлебу.

Царство Имеретии несколько больше тех стран, о которых,я только что говорил. Это Иберия древних. Оно расположено между Кавказскими горами, Колхидой, Черным морем, княжеством Гурия Грузией. Длина его 26 миль, ширина — 60. [107] Народами Кавказских гор, с которыми оно граничит, являются грузины и турки на юге, а на севере — оссы и карачиолы, которых турки называют кара-черкесами, т. е. «черными черкесами». Карачиолы, или «черные черкесы», являются как раз тем народом, которого европейцы прозвали гуннами и которые произвели все те опустошения в Италии и Галлии, о которых говорят историки, и между ними Седренус. Язык, на котором они говорят, имеет много общего с турецким.

...Я должен был сесть на корабль, но мне помешало известие о том, что у берегов Мингрелии появились барки черкесов и абхазцев. Это оказалось правдой, и они захватили множество судов и среди них то, что предназначалось мне. Невыразимая тоска, в которую меня ввергла эта задержка, объяснялась не только темп опасностями и постоянными невзгодами, которые приходилось переживать, но и тем, что мне казалось, я навсегда обречен не покидать этих мест.

Будучи в Тифлисе, я сльшал, что эти города некогда были большими и поражали великолепием; такое впечатление действительно создается, когда рассматриваешь то, что еще не совсем разрушено в них, и развалины прежних строений. Это маленькое королевство Кахетия было разрушено северными народами Кавказских гор — аланами, суанами, гуннами и другими народами, прославленными своей силой и храбростью и, по сообщению многих людей, также и амазонками. Амазонки граничат с ним с северной стороны. В этом согласны древняя и современная география. Птоломей помещает их страну в азиатской Сарматии, которая называется теперь Тиртарией, к западу от Волги, между этой рекой и горами, т. е. как раз в северной части королевства Кахета. Квинт Курс говорит в том же смысле, что царство Талестрис лежало близко от реки Фазиза. Страбон придерживается того же мнения, говоря об экспедициях Помпея и Каннидиуса. Я никого не видел в Грузии, кто бывал бы в стране амазонок, но я слышал многих людей, рассказывавших о ней; мне показали у одного князя больших размеров одежду женщины из грубой шерстяной материи, совершенно своеобразной формы, которую, как говорили, носила одна из амазонок, убитых недалеко от Кахетии во время последних войн. Вскоре можно будет получить известия об этих знаменитых воительницах, так как капуцины Тифлиса сказали мне, что они отправят весной двух миссионеров в их страну; их приказала отправить туда конгрегация... По этому поводу я имел довольно долгую беседу с сыном князя Грузии...

Все различные народы, населяющие Кавказские горы, находятся всегда в войне друг с другом: ничего нельзя добиться, стремясь заключить с ними мир или соглашение, так как это дикие народы, не имеющие ни религии, ни полиции, ни законов. Те, которые находятся всего ближе к Кахетии, часто совершают туда набеги. Это заставляет старшего сына [108] грузинского князя всегда держаться наготове для отпора этим варварам.

Я рассказал этому молодому князю то, что греческие и римские историки повествуют об амазонках. После дискуссии об этом предмете в течение некоторого времени, его мнение было таково, что, должно быть, это был скифский кочевой народ, вроде туркменов и арабов, который предоставил власть женщинам, подобно тому, как делают ахинойцы, и что эти царицы окружали себя представительницами своего пола, которые следовали за ними всюду. По нашему мнению, нет ничего удивительного в том, что они умели ездить верхом и были вооружены, как мужчины, так как на Востоке все женщины ездят верхом, как мужчины, и некоторые из них так же хорошо; княгини носят на поясе Сбоку кинжал. Что же касается уничтожения грудей и других особенностей, что рассказывают об амазонках, мы все это приняли за сказки, которыми лживая Греция имела бесстыдство наводнить историю, как говорит один латинский поэт.

(пер. А. И. Петрова)

Текст воспроизведен по изданию: Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Эльбрус. Нальчик. 1974

© текст - Гарданов В. К., Петров А. И. 1974
© сетевая версия - Thietmar. 2010
© OCR - Анцокъо. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Эльбрус. 1974

==========================

(Перепечатывается с сайта: http://www.vostlit.info.)