Главная » Алфавитный каталог авторов » А » Рассказы

Кязым Агумаа

Рассказы:

• Братья
• Непролитые слезы

БРАТЬЯ

I

Первый же отдаленный выстрел привлек их настороженное внимание. На другой день на рассвете они выехали из дома, опоясанные патронташами.
Мать сдерживала слезы, но дрожащим голосом сказала вдогонку: — Не покажите спину пуле...
Гаху вздохнул; ехали молча.
— Ты хотел что-то сказать? — Зураб подъехал к старшему брату.
Гаху покачал головой.
Только к заходу солнца достигли они горы. Здесь собралось несчетное множество людей. Везде горели костры из сухих сучьев.
На середине поляны кучкой стояли люди, вполголоса о чем-то совещаясь. Другие лежали под арбами, положив ружья рядом с собой, пели негромко песни Аергов (походные песни). Зураб увидел Тику, соскочил с коня, подбежал к ней. Заверял ее в чем-то жарким шепотом, клялся, прижимая руку к груди. Горючие девичьи слезы прожигали, казалось, траву.
— Тика, Тика, ведь не отговаривать же ты меня пришла?.
— Ты знаешь, Зураб, что нет...
— Ну зачем же говорить об этом? Ты девушка — оружия не знаешь... и потом...
— Неправда это, Зураб... Ты сам учил меня недавно.
Дрожащими руками взяла она у него винтовку.
— Это курок... вот ручка затвора... боёк...
— Так, так, — усмехался Зураб. — Это коробка для патронов, это...
— Ладно, Тика, пусть будет так. Тогда не отставай от меня.
Умру, своим платком закроешь мне лицо.
Подошел Гаху.
— Ты с кем собираешься воевать? — серьезно спросил он у младшего брата.
Зураб опустил голову, глядел в землю, искал нужные ему слова: — Буду бороться за правду.
— Если так, то мы еще встретимся, — сказал Гаху и, сев на коня, ускакал.
Высоко-высоко светила луна. Голубой ее свет тонул в желтом пламени костров. Пронизывающий осенний ветер стягивал холодом лицо.
Войско Махъяла готовилось к походу. Махъял выехал вперед.
— Братья, настало время узнать себе цену. Кто собирается показать спину пуле, пусть уходит сеЙчас. — Все молчали, только кони осторожно переступали, позвякивая уздечками. — Тогда вперед, братья. Звенели копыта, высекая искры из каменистой дороги. Долго слышалась песня воинов.

II

Зима стучала в двери дома Селмы, и пусто было возле ее очага. Уже два месяца не было вести от старших сыновей. Муж давно расстрелян меньшевиками на берегу Кодора, двух маленьких ребятишек нужно растить самой... Однажды вечером постучали в дверь. Пришелец вынул из кармана два листка, протянул Селме.
«Милая мама, — было в одном листке, — не бойся за меня, сына твоего Зураба. Я был ранен в руку, но уже поправился. Скоро очистим мы берег нашей Ингури, и я вернусь к тебе.
Пришла к нам из России Красная Армия. Это хорошие ребята. Мы не знаем их языка, но понимаем друг друга, потому что боремся за свободу. Чувствуешь ли ты, как прекрасно это слово?..
До свидания, мать. До скорой встречи.
Твой сын Зураб».
Так же дрожали руки матери, так же замирало тоской и радостью ее сердце, когда читала она другой листок, исписанный крупным и твердым почерком. Но смутны были для нее слова ее сына Гаху: «...скоро уничтожим мы красных дьяволов. Мать, молись днем и ночью за нашего государя. Зураб сошел с ума. Он сам не знает, за что борется. Но скоро прибудет армия Жордания. Пусть дрожат тогда изменники! Любящий тебя твой сын Гаху».
Два листка принесли вести из двух миров. Боролись две силы, два мира, горели два огня. Но все это не было внятно Селме.
Вздыхая, проводила она дорогого гостя и вернулась в дом. Последний уголек в очаге слабо вспыхнул и погас. Охватив руками голову и раскачиваясь, тихонько напевала Селма песню, звучавшую когда-то и над колыбелью Гаху, и над изголовьем Зураба:

Встань, подобно солнцу, дитя мое, нан.
Догони своих братьев скорей.
Небо станет чистым, уже недолго...
Засияй, как солнце, дитя мое, нан.

Ах, дети... Что означали слова Гаху? «Красные дьяволы», «Зураб сошел с ума». Уж не поссорились ли они? Почему Зураб не пишет ни слова о старшем брате? А в детстве они были неразлучны.
Новые горькие думы прибавились к медленному течению и без того нерадостных дней матери.

III

Еще одно усилие, еще немного мужества, еще раз сквозь огонь, сквозь пули, сквозь острые клинки. И тогда — мир, долгожданный мир, родной очаг, родные поля, новая, счастливая жизнь.
Вот уже два года Зураб и Тика, не расставаясь, воюют в войске Махъяла. Все время они в гуще войны, но красота девушки не поблекла, слезы горьких потерь не смыли ее румянец. Когда ранили Зураба, дни и ночи сидела она у его изголовья, улыбкой и нежным голосом поддерживая его силы. Вот и сейчас, как звездочка, сияет она среди воинов Махъяла.
С утра небо чисто. Теплые лучи солнца всех подняли на ноги.
Люди зашевелились, радостно загомонили.
Весело блещут на солнце воды Ингури. Кто сидит на берегу, полощет в реке виноградные кисти и сушит их на солнце, кто скрепляет развалившуюся обувь тонкими ремешками, нарезанными из шкур. Ждали Махъяла.
— Как ласково греет сегодня солнце, Зураб! — Разве только сегодня? Оно всегда такое.
— А кто говорил, что никогда никого не обманывает? — Ну, разве я сказал неправду? В любую непогоду светило мне солнце. Лучи его проникали мне в сердце, согревая его и делая мужественным. Тогда я забывал о своей боли. А сейчас мне светят два солнца.
Зураб положил голову на плечо Тики. Она погладила его лоб.
В этот момент грянул выстрел. Все вскочили. Посреди поляны Махъял трубил поход. — Нас обошли, — крикнул он. — Они хотят столкнуть нас в Ингури. Большой мост разрушен, отступать некуда. Придется пробиваться.
Люди слушали молча, с напряженным вниманием.
— Надо разделиться на две группы. Я поведу людей направо, вдоль Ингури. Другую группу поручаю Зурабу. Кто выберется из окружения... — Махъял помолчал. — Кто выберется, пусть идет к поляне, где мы вчера стояли.
Негромко прощаясь, люди быстро расходились на две стороны.
Через пять минут поляна опустела.

IV

— «А-гуз-з!» — слышалось со всех сторон. Это взрывались бомбы, осыпая землей прижавшихся к камням воинов Зураба.
Подниматься в атаку он не разрешал.
— Мне кажется, я понял их: они хотят увериться, здесь ли мы. Когда поверят, что нас здесь нет, то бросятся на отряд Махъяла. — Тут мы и ударим им в спину, — тихо сказала Тика. Она не отходила от Зураба.
Разрывы затихали. Огонь все заметнее перемещался направо.
Все ощущали, что близится минута самого страшного боя — рукопашной схватки. Кто-то ляжет на землю с последним коротким стоном, по ком-то зарыдает старая мать в далеком селении. Мертвые останутся здесь, живые пробьются, чтобы продолжать борьбу и в тихий час вспоминать погибших.
— Вперед! — Зураб выскочил из укрытия, за ним кинулись остальные.
Через несколько минут слышен был уже только лязг оружия и громкие выкрики: «Ох, умираю!» «Собаки!», «О, дьяволы!» «На, получай!» Зураб уложил на месте несколько врагов, бросившихся со штыками на Тику, но тут его самого еле спас от кинжала, уже занесенного за спиной, штык Махъяла. Рослый офицер со стоном рухнул на землю. Рука старика была тверда. «Бейте, бейте этих собак!» — яростно кричал старый Махъял, постепенно загоняя в узкое место.
Вы стрелы стали стихать. Там и здесь лежали трупы, сочилась кровь, и раздавались дикие крики тяжело раненных.
Зураб и Махъял подсчитывали убитых.
— И Сикуда погиб, и Шьмат?.. О, горе! — Скорбный список был окончен. Было так тихо, что слышен был полет мухи и шелест трав. Махъял повернулся к бойцам.
— Поклянемся, товарищи, что дело, за которое сегодня героически погибли наши друзья, мы доведем до победы! Суровое и негромкое «да» было ему ответом.
Утром Селму разбудил визг собаки. С трудом поднялась женщина с постели. Вчера весь день полола, не разгибая спины, и сегодня еще ломило ей все кости.
— Ой, несчастная, что же я так заспалась? — Селма стала поспешно одеваться. Она поняла, что кто-то пришел к ним, но не решалась выйти из дома. Кто-то неслышно отворил двеpь. Селма от страха даже не смогла встать, только молча глядела на вошедшего. Уж очень необычен был его вид. Одни глаза говорили, что перед ней молодой еще человек. Черная, как смоль, борода закрывала все его лицо. Длинные волосы, как у попа, спускались на плечи. Он тоже смотрел на Селму растерянно, почти испуганно.
— Садись, нан, в ногах правды нет, — выговорила, наконец, Селма и показала ему на скамейку.
— Успею сесть... Что с тобой, мать, неужели не узнаешь меня? — спросил пришелец, вытирая набегавшие слезы.
— Гаху! — мать без памяти упала на руки сына. Долго не приходила она в себя.
Спустя полчаса, сидя перед очагом, Гаху рассказывал ей о себе. Селма слушала, роняя в огонь слезы, взглядывая иногда на звездочки, блестевшие на погонах сына.
— С нами расправились, мать, — сказал он и злобно сплюнул на золу очага.
Стиснув зубы, долго смотрел на портрет Ленина, висевший на стене, шептал какие-то проклятия. Они долго молчали.
Селма, то и дело, взглядывала на сына, надеясь, что он снова заговорит. Разве понять ей было усталое отчаяние, охватившее его.
Она только удивлялась, что сын, вернувшийся домой, сидит безрадостный.
А на другой день вечером въехал во двор Зураб. Был он одет щеголевато. Лицо казалось усталым, но так же, как и два года назад, было по-юношески свежим и румяным.
Младшие братья, игравшие во дворе, приняли его за чужого и смутились. Один даже бросился к дому, но Зураб удержал его.
— Ты не узнаешь меня, малыш? Летко и весело спрыгнул он с коня и, взяв на руки детей, пошел в дом.
Через полчаса вся семья уже сидела за накрытым столом. Селмa от радости не знала, что сказать, только прижимала руки к груди и сквозь слезы взглядывала то на одного, то на другого сына. Гаху молча ел. Зураб говорил: — Апсны свободна, мать, теперь не бойся ничего.
— Успокойся теперь — ты победил, дал свободу Апсны, что нам больше надо! — со злой иронией сказал Гаху.
— Нет, борьба еще не кончена. Враг побежден, но пока он еще остался врагом...
Взгляды братьев встретились. Многое могла бы прочесть в них мать, но радость застилала ей глаза. В ее любовь к обоим сыновьям еще не примешалась горечь. Горе ее, отчаяние и безысходная тоска — все еще было впереди.

Перевела К. Махова.

НЕПРОЛИТЫЕ СЛЕЗЫ

— ...Реку, о которой пойдет сейчас речь, самой знаменитой в России назвать, пожалуй, нельзя. Мало ли в России великих рек, вблизи которых совершались исторические события и ныне и в давние времена! Но с той рекой душа моя сроднилась навеки, и когда я вижу сейчас горный поток или даже незаметный лесной ключ, я думаю невольно, что они несут воды той, моей реки! — здесь Дамей замолчал и острым взглядом оглядел тех, кто окружал его.
Все сидели тихо, по-стариковски внимательно прислушиваясь к каждому слову рассказчика. Они хорошо знали Дамея и гордились им. Это он, когда враг подошел вплотную к Санчарскому перевалу, остановил со своим отделением большой отряд немцев.
Подобно прославленному Напха Кягуа, он избавил от плена детей и женщин, которых фашисты согнали в ущелье.
Дамей об этом никогда не рассказывал. Не рассказывал он и о своих подвигах на фронте, а о них шла громкая слава.
И вот Дамей говорит почему-то о реках России. Старики и старухи, сидевшие вокруг него, еще не понимали, зачем собрали их сюда в этот чудесный весенний вечер. Ах, что за дни, что за вечера в Абхазии весною! Но трудно забыть свои горести и заботы, которые у каждого лежат на сердце. Один ждет весточку от сына, надеется, что вернется он к родному очагу и, как свет во мраке, разгонит темное беспокойство ожидания. Другой нащупывает в кармане зачитанное до дыр письмо единственного своего наследника и рисует в воображении желанное счастье: вот окружают его старика, проказливые мальчишки и обращаются с должной почтительностью, но настойчиво: — Дед, почему не готовитесь к свадьбе? А то еще и так: — С вас подарок, дедушка, — сына жените! Ах, сколько радости прибавилось бы у всех, если б и старухе Уарчкан можно было сказать: — Твой сын вернулся, вернулся с победой! Ликуй, пляши, не скрывай счастья своего! Дамей продолжал прерванный рассказ: — Была вот такая же весна. Враг отступал и, как paненный дикий кабан, кидался на все, что попадалось ему на дороге. Надо было задержать его во что бы то ни стало. И вот партизаны собрались на берегу тихой Десны. Десна! — так называется она, моя река Десна! Вечерело. Было тихо. Уснул Брянский лес: ни шороха, ни шелеста. Мерцал на темном небе Млечный путь. На него-то и показал нам командир. «Вот оттуда, — сказал он, с юго-востока и надо ждать врага».
Партизаны заняли позиции, а сам он (звали его Махария) с тремя бойцами направился в сторону моста, пропал в темноте... Да...
Дамей снова задымил своей трубочкой.
— И вот неожиданно загрохотала артиллерия. Близко от нас стали рваться снаряды.
«Накрыли! Заметили! Весь наш план лети к черту!» — заволновались партизаны.
Но командир приказал не отвечать на выстрелы. Немец просто проверяет, охраняется ли мост. Пусть себе проверяет! Так и оказалось.
Через полчаса на противоположном берегу Десны показалась немецкая пехота. Немцы пошли через мост, в своей безопасности они были уверены. Тут-то и отведали они нашего партизанского угощения! Земля вдруг вздрогнула. Река вздыбилась и, казалось, потекла вспять. В небо ударили молнии. Звезды заволокло дымом.
Было так, как будто началось извержение вулкана.
Дамей передохнул.
Самое тяжелое в этом рассказе было впереди.
Слушатели и не догадывались об этом. Они терпеливо ждали.
Но Дамей как будто набирался духу. Он огляделся. Вот сидит пожилая Уарчкан, безучастно глядя на тлеющие угли. Так, наверное, вспыхивают и вновь угасают ее надежды. Третий год ждет она вестей от сына. Но молчит Саатба. Забыл, видно, старуху-мать. Другие пишут, другие возвращаются... Пусть только вернется ее Саатба... Если мать и упрекнет его, то лишь так, при случае. Пусть только вернется.
Дамей всмотрелся в ее лицо. Чует ли старая мать недоброе? ...В селе знали о гибели ее сына, но никто не решался сказать ей об этом. Ждали возвращения Дамея, друга Саатбы. Вместе они ушли на фронт, и вместе сражались друзья в партизанском отряде на Брянщине. И вот Дамей вернулся. Уарчкан не расспрашивала его о сыне. Ждала, когда придет сам, расскажет, успокоит мать.
Но Дамей все тянул с этой встречей. Он обдумывал, как бы осторожней и бережней рассказать ей о том, что знал! Тамагу, председатель колхоза, сказал, что старухе легче будет узнать о несчастье на людях. Под видом встречи с бывалым фронтовиком и созвал он стариков и старух в дом Дамея.
...Теперь, понимая, почему замялся рассказчик, Тамагу поспешил к нему на выручку.
— Как это было? — спросил Тамагу. — Кто же взорвал мост, когда по нему проходила немецкая пехота? — Взрывчатку заложили три партизана. Это было сделано мастерски: громадный железный мост вместе с людьми, танками, орудиями, как игрушечный, взлетел на воздух...
Старики восхищенно закачали головами.
Один из них спросил: — Но кто же эти молодцы? Дамей сделал вид, что не слышит вопроса.
— Потом наши открыли огонь, — продолжал он. — Ну и дали жару немцам! А тут еще подоспели части Советской Армии и довершили дело. Немало фрицев нашли себе могилу в Десне и на ее берегах. Но на берегах Десны белеет и обелиск, который поставили мы. Это памятник двум героям, павшим весной сорок третьего года во славу весны сорок пятого.
— Ты забыл, о чем я тебя спрашивал? — Кто эти герои? Почему ты не говоришь их имена? — снова повторил старик, обиженный невниманием рассказчика.
Дамей, опустив глаза, медленно произнес: — Нет, я не забыл... И никогда их не забуду. Я был тогда вместе с ними. Я уцелел, они погибли. Один из этих смельчаков носил имя... Саатба...
Уарчкан громко вскрикнула. Потом она стала озираться словно кого-то разыскивала вокруг себя. Затем встала. Видно было, что для этого она собрала все свои силы.
Она сказала: — Не плачу я... Не плачу. Мой Саатба... Мой герой!..
Уарчкан медленно пошла к выходу.
Люди встали и молча последовали за ней. И сердца всех заполнила одна мысль: «Как же велика и могуча сила, способная остановить материнские слезы!..»

Перевела К. Махова.


(Печатается по изданию: Абхазские рассказы. — Сух., 1980. С. 101-108.)

(OСR — Абхазская интернет-библиотека.)