Акакий Церетели
Наставник
(быль)
I
На горе, под облаками,
Различимое с трудом,
Что-то темное над нами,
С птичьим схожее гнездом.
Это – пацха, что к пещере
Накрепко приплетена.
Зноя не пропустит в двери,
И зима ей не страшна.
Если гром ударит в кручу,
Затопить грозится дол,
Сакля кутается в тучу,
Чтобы вихрь ее не смел.
Но когда над нею скромной
Светит солнце, а под ней
Стелется ковер узорный,
Нету хижины милей.
Словно маленькое диво
Предстает она глазам,
И уютна и красива,
Не сравняться с ней дворцам.
Но подняться к ней по тропке
Страшно путнику подчас,
Должен он иметь неробкий
Нрав и острый, зоркий глаз,
Или скакуна лихого,
Выращенного в горах,
Быстроногого такого,
Чтоб не знал, что значит страх.
Кто ж владелец сакли этой –
Ласточкиного гнезда?
Кто встает в ней до рассвета,
Не скучает никогда?
Молодой абхазец статный,
Сын вольнолюбивых гор.
Простота ему приятна,
Суетный не нужен вздор.
Были бы ружье да сабля,
Бурка да хороший конь,
Да горел бы неослабно
Добрый в очаге огонь!
Правда, есть еще иная
Благодать, что всем нужна,
Без которой жизнь земная
Недостаточно полна.
Но и этим подарила
Жизнь любимца своего.
Полюбил он, полюбила
И избранница его.
Вот уж месяц, как он справил
Скромный свадебный свой пир,
Подарить жене бы вправе
Вместе с сердцем целый мир.
Нет прекрасней Назибролы!
Дочь Мегрелии, она –
То ль звездой упала в долы,
То ль в Эдеме рождена.
Что пред ней цветы живые
В горной ласковой глуши?
Для любви она впервые
Приоткрыла дверь души.
Связью меж землей и небом
Стал для Назибролы друг,
Плющ с лозой так связан не был,
Как супруга и супруг.
Позавидовал бы каждый
Им, познавшим рай земной,
И вздохнул бы с тайной жаждой,
Слыша лепет их ночной.
Но таинственна природа
И земная зла юдоль.
Сыплет горечь в чашу меда,
Причиняет сердцу боль.
II
Ну и темень! Зги не видно,
Как в темнице иль пещере.
Струсить путнику не стыдно
Разбежались даже звери.
Хлещет дождь как из кувшина,
Воет ветер в черной хмури,
Взгорья, скалы и долина
Содрогаются от бури.
Словно черти в преисподней
Сотни бед с цепей спустили,
Словно дьявол бурю поднял,
А унять ее не в силе.
Даже бесу неохота
Ждать, что гром над ним раздастся...
И в такую пору кто-то
Подошел к дверям абхазца.
Постоял перед порогом,
Постучался: «Отоприте!
Гость я, посланный вам богом,
Человека приютите».
Ждать хозяин не заставил,
Пожалел бы он и зверя,
Хворосту в очаг подбавил
И открыл радушно двери.
Гостя ввел. Куда же деться?
Человек продрог в городе...
Пригласил к огню погреться
И подставил стул треногий.
Гость безмолвнее гранита,
Ни словечка он не буркнет,
Башлыком лицо закрыто,
Возится с тесьмою бурки.
Бурку бросил ближе к печи,
Чуть помедлил, отряхнулся,
Сбросил свой башлык на плечи
И к абхазцу повернулся.
Засмеялся. «Ну, хозяин,
Не узнал меня ты что ли?
Или больно гость случаен?
Принимай, хоть поневоле!»
«Брат Сапар, да ты ли это?
Счастлив свидеться я с братом.
Не узнал... А есть примета –
Будешь ты теперь богатым.»
Обнял сверстника он нежно –
Был с молочным братом дружен.
Разбудил жену поспешно,
Попросил сготовить ужин.
Гость от пищи отказался:
«Мне мешает есть невзгода,
У меня, брат, разыгрался
Аппетит иного рода.
Расскажу тебе о деле:
Вот что сталось, друг, со мною.
Был я честен, храбр доселе,
А теперь совсем иное...
Ты ведь знаешь Алмасхита
Иналипу? Всех пригожей
Он. И так же знамениты
Конь его и упряжь тоже.
Смел он и хорош собою,
И наездник он прекрасный.
Вот кто стал моей судьбою,
Вот соперник мой опасный.
Если есть на свете слава,
Ею Алмасхит увенчан,
Красотой и мощью нрава
Сводит он с ума всех женщин.
Лишь Зиа-ханум – гордячке
Это голову не кружит,
Он не падок на подачки,
Недоступным он не служит.
А Зиа-ханум известна
Красотой, капризным нравом,
Много молодежи честной
Привлекла к своим забавам.
Как луна недостижима,
Светит, никого не грея.
К ней влечет неудержимо
И того, кто льва храбрее.
Очарует и заманит,
Но, подвергнув испытанью,
Оттолкнет, глядеть не станет
На безмолвные страданья.
Покорила чаровница
И меня, лишив покоя.
Не могло мне и присниться
Унижение такое!
Вот наказ ее спесивый:
«Ты меня достоин будешь,
Есть у Иналипы сивый
Конь... В три дня его добудешь!»
Иналипа же и богу
Не отдаст коня-любимца.
Тронь его – забьет тревогу,
Пожелает насмерть биться.
Нету выхода иного,
Есть одно лишь средство – кража,
Хоть противно это слово
Вымолвить и в шутку даже.
Либо умереть мне, либо
Насладиться жизнью краткой.
Как ни грозен Иналипа,
Уведу коня украдкой».
Взгляд хозяина невесел:
Разумом своим природным
Все он понял, все он взвесил
В замысле неблагородном.
Он сказал печально другу:
«Ты задумал преступленье,
Но любовному недугу
Нет на свете исцеленья.
Значит, нужно покориться
Прихоти твоей богини.
Чтобы после не стыдиться,
Пот стыда не лить в кручине.
Исполняй ее желанья,
Будь они еще капризней,
Хоть за это в наказанье
Можешь ты лишиться жизни.
Смелость – дар небес чудесный,
Для бесстрашных нет препоны.
Хорошо тебе известны
Жизнь и все ее законы.
Но бесстрашья не довольно,
И победа невозможна,
Если будешь ты невольно
Поступать неосторожно.
Люди путают обычно:
Страх и осторожность – схожи,
Но различны, как различны
Божий гнев и милость божья.
Знай, Сапар, трудна дорога.
Хоть и зорок глаз твой грешный,
А берет меня тревога,
Ты же все-таки не здешний.
Поручи мне это дело,
Мне знакома вся округа.
Иль коня добуду смело,
Или жизнь отдам за друга.
Отдохни, вина отведай,
Обсушить одежду надо.
Если я приду с победой –
Буду требовать награды».
Так он речь окончил шуткой
И отправился из дома.
Шел он в непогоды жуткой,
В блеске молний, в гуле грома.
III
Стихла буря на рассвете,
Прояснело все вокруг.
Сивый конь летит, как ветер,
На коне абхазец-друг.
Привязал коня хозяин,
Вот он дома наконец.
Видит: усталью измаян,
Спит под буркою пришелец.
Но абхазец мимо брата,
Позабыв о пище, сне,
К ненаглядной, чтимой свято,
К дорогой спешит жене...
Думает он: « Лишь взгляну я,
Молча постою над ней,
Если жажду поцелуя
Погашу в крови своей».
...Что же, что же это значит?
Жизнь его, его любовь,
Назиброла тихо плачет,
Расцарапав шею в кровь.
Та, что всех ему дороже,
Бьется об пол головой...
И неприбранное ложе
Он увидел пред собой...
Догадался, что случилось,
Кто злодейство совершил.
Голова на грудь склонилась,
Ужас, горе – свыше сил!
Долго на страданья милой
Полумертвый, он взирал.
Наконец, собравши силы,
Подошел к ней и сказал:
«Перестань, родная, полно!
Все, что было, - только сон,
Смоют все забвенья волны,
Позабудется и он.
Выпала такая доля,
В этом нет твоей вины.
Наше горе – божья воля,
Мы стерпеть его должны.
Так не лей же слез бессильных.
Сновиденье – не беда.
Нашей нежности светильник
Не погаснет никогда!»
Сам отчаяньем волнуем,
Кротко утешал ее
И горячим поцелуем
Слезы осушал ее.
После подошел он к гостю,
Продолжавшему дремать:
«Встань-ка, ты не на погосте,
Чтобы вечно тут лежать!»
Перепуган, зверем гибким
На ноги вскочил Сапар,
Но по ласковой улыбке
Понял: миновал удар.
Поблагодарил он бога:
«Муж не знает ничего,
Пощадила недотрога
Честь супруга своего».
И спросил спокойно брата:
«Вижу, что доволен ты.
Значит, здесь мой конь крылатый
И сбылись мои мечты?»
«Сивый конь грызет удило,
Время собираться в путь.
Если чем не угодил я,
Ты уж, брат, не обессудь».
Разговор шел обыденный –
О конях, о том, о сем.
Брат принес воды студеной
И утирку дал потом.
Как положено законом,
Гостю чинно брат служил –
Он обычаям исконным
Верен был, как старожил.
Своего коня дал брату,
Сам на краденого сел,
Бурки черные косматы,
Скакуны быстрее стрел...
Горные дороги узки,
Нрав у скакунов горяч,
Всадники на самом спуске
Лошадей пустили вскачь.
А внизу хозяин разом
Сивого коня сдержал
И, сверкнув горящим глазом,
Громко спутнику сказал:
«Сапар-бек, мне все известно,
И тебе прощенья нет,
За поступок твой бесчестный
Совести ты дашь ответ.
Стой, молчи, не лги безбожно.
Ведь грехи такие есть,
Что простить их невозможно,
Что мала любая месть!
Скройся с глаз моих скорее
И не попадайся вновь,
Чтобы я рукой своею
Братскую не пролил кровь.»
И стоит Сапар весь белый,
Грешной головой поник,
И молчит – окаменелый,
Словно отнялся язык.
Еле вымолвил он: «Прав ты,
Бес меня попутал, брат,
Не хочу скрывать я правды,
Знаю, как я виноват.
Сам перед твоею волей
Голову склоню свою,
Я твой пленник, раб – не боле,
Вот – оружие сдаю.
Ведь с такой виной позорной
Мне покоя не найти,
Жизнь возьми за грех мой черный –
Этим честь мне возврати!»
«Нет, родство меж нами свято,
Мне ли жизнь твою отнять?!
Не могу казнить я брата,
Нас одна вскормила мать.
Будет мстить тебе отныне
Совести суровый суд,
Посягнул ты на святыню,
Что превыше бога чтут.
Уезжай! Моя пощада
Ляжет на плечи, как груз,
Ты узнаешь муки ада.
Больше нет меж нами уз.
Лишь одно мое веленье
Увезешь ты, как наказ,
В Кабарде, по возвращенье,
Выполни его тотчас:
Старца мудрого проведай,
Воспитавшего тебя,
О грехе своем поведай,
Он рассудит нас, любя.»
Тут Сапару витязь гордый
Отдал сивого коня
И пошел по тропке горной,
Низко голову клоня.
IV
Не своим происхожденьем,
Не казною, не поместьем,
Разумом и обхожденьем
Был Хаджи-Усуб известен.
На пиру или на тризне
Словом старца все согреты.
Свято соблюдал он в жизни
Магометовы заветы.
Знал он и моря и сушу,
Горы, долы и пустыни.
Тело сохранил и душу
Молодыми и поныне.
Со времен известен давних,
Он всегда в трудах бессменных
Воспитатель и наставник
Множества мужей почтенных.
Он учил и Сапар-бека,
Но напрасны наставленья,
Если нет у человека
Совести со дня рожденья.
И явился в дом Усуба
Осквернитель дружбы кровной,
Растоптавший братство грубо
Ради прихоти любовной.
И в грехе своем сурово
Каялся пред стариком он,
Хоть порой иное слово
Застревало в горле комом.
Выслушал мудрец питомца,
С горестью признанью веря,
Совестью – светлее солнца –
Глубину паденья меря.
И, вздохнув, спросил в смятенье:
«Ну, а что же муж несчастный?»
«Отпустил мне прегрешенье,
Не казнил за грех ужасный,
Только повелел все это
Рассказать тебе, учитель,
Ждет он твоего ответа», -
Молвил братства осквернитель.
«Понимаю, и такое
Я решенье принимаю:
Кровь пролью своей рукою,
Этим совесть очищая.»
Поднял пистолет наставник,
И Сапар ему покорно
Грудь открытую подставил,
Искупая грех позорный.
«Нет, не твой удел кончина,
Я – ответчик перед веком:
Я взрастил тебя как сына,
Но не сделал человеком!»
И наставник без боязни
В лоб свой выстрелил нежданно,
Сам себя предавши казни,
Рухнул наземь бездыханно.
1898
Перевод с грузинского Б. Брика
Наставник*
Быль из абхазской и кабардинской жизни**
I
На гребне высокого хребта, уходящего в синеву небеc, виднеется что-то вроде ласточкина гнезда, прирoсшего к темной отвесной скале.
Эго - плетневой шалаш, скрывающий вход в просторную пещеру - неприступный замок вольного горца, пользующегося здесь живительной прохладой летом и теплым приютом зимой.
Когда небо разразится ненастьем и равнине грозит наводнение, этот незатейлиливый замок облекается в тучи и храбро подставляет голову всесокрушающей небесной стихии, не опасаясь ни оглушительных раскатов грома, ослепительной, грозно сверкающей молнии, ни дождя, ни вьюги, ни снега.
Но когда лучезарное солнце, воспламенив восток, поплывет по ясному небесному своду и, свершив дневной путь, станет погружаться в море или когда на смену дневному свету покажетcя нежная луна и посеребрит реки, озера и необъятное море, тогда этот замок превращается в чудный, волшебный островок среди небесной лазури.
С равнины ведет туда узкая, крутая тропинка, по которой может подняться пешеход, если он дальнозорок, если он обладает твердой поступью и могучими легкими, если он ловок, проворен и смел; может туда подняться и лихой наездник, дав волю испытанному горному скакуну, отважно и с инстинктивной осторожностью перелетающему со скалы на скалу.
Кому же принадлежит этот заоблачный замок? Кто пользуется этим волшебным островком?
Тут живет молодой абхазец, сын этой горной природы, предпочитающий независимость отшельника всем-всем заманчивым благам общественной жизни. Метко бьющее ружье, острая шашка, непромокаемая бурка и горный скакун - вот имущество абхазца.
В его пылкое непорочное сердце закралась любовь и смутила его душу. Но счастье ему улыбнулось: пленительная дева, покорившая его, сама возгорела к нему страстью и попала к побежденному в плен; они сочетались браком и вот уже месяц живут в заоблачном замке, поглощенные жгучей, неугасимой, трепетной любовью.
Она - мингрелка. Зовут ее Нази-брола. Ее девственную грудь впервые охватила любовь; она стройна, как кипарис; красива, как игриво мерцающая звезда; пышна, как роза; скромна и нежна, как фиалка. Все прелести неба и земли слились для нее в абхазце, с которым она соединилась душой, сердцем и телом, как сплетаются и срастаются моло-дой плющ и гибкая виноградная лоза.
Счастливы они любовью, здесь, на земле, вкушая небесное блаженство!..
Но разве долговечно счастье? Вражья сила стремится всегда отравить живительную сладость ядовитой горечью.
II
Мрак непроглядный. Зги не видно. Буря с остервенением бьется об утес, стараясь поколебать и смести его, будто здесь хочет проложить себе путь. Небо разверзлось, посыпался град и полились потоки. Гроза огненными столбами рассекает горы, точно пробиваясь в глубь земли. Ад изрыгает разом все грозные стихии, чтоб сгубить земную жизнь. Люди, звери, птицы, рыбы и пресмыкающиеся попрятались, объятые ужасом. В такую страшную непогоду сам черт, кажется, ищет пристанище.
Но что это за звуки? Ужели гость в эту пору? Кто-то стучится к абхазцу!.. Раздается тревожный голос:
- Отворите!.. Спасите! Гость Божий просится к вам, здесь погибает всадник!..
Изумленный абхазец, раздув поспешно потухающий огонь, отворил двери, впустил гостя в пещеру, поставил треножник у камина, любезно предложил гостю присесть, а сам выбежал на двор, привязал коня, расседлал, положил ему корму и явился к услугам гостю.
Последний медленно снял бурку, поставил в угол, расстегнул закрывающий лицо башлык, сорвал его вдруг с головы, обернулся к абхазцу и весело крикнул:
- Хозяин, что ж молчишь? Не узнаешь меня или тебе неприятно мое посещение?!
- Сафар!.. Это ты?.. Как я рад! Вот не думал и не гадал видеть тебя здесь! Может ли сын твоей кормилицы дождаться лучшего гостя? Да померкнут очи мои для тебя!
Обнялись они и поцеловались, как родные братья. Абхазец поспешил к спящей жене, разбудил и сообщил ей радостную весть.
- Скорей готовь нам ужин, - добавил он, - должно быть, он утомился и проголодался.
- Бату, не беспокойся об ужине, - не до ужина мне теперь! Иной голод меня корит, иные чувства терзают мою грудь. Иди сюда, посиди со мной и послушай, я поведаю свое горе... Ты, конечно, знаешь гордого, храброго и самолюбивого Алмахсита, молодого, стройного и красивого горца и лихого наездника, конь и оружие которого неоценимы. Его имя славится не только в Абхазии, но и в нашей стране. Пред ним благоговеет молодежь, им бредят все девицы- красавицы... Одна только Зия-ханум как бы не обращает на него внимания, вероятно, зная, что нелегко ей покорить сердце Алмахсита, как покоряет она всех наших удальцов... Зия-ханум, - сам ты не раз видел ее, - очаровательна, как нежная луна, озаряющая всех, но не согревающая никого; пленяющая взор, приводящая всякого в сладостный трепет, но не дарящая никому наслаждения... Молодежь увивается около нее, раболепствует, изнывает страстью, но никто еще не тронул ее сердца. Она покорит, поработит, замучит, потом пошлет на опасный подвиг и сгубит несчастного обожателя... Ее чары опутали и меня. Она включила меня в число многочисленных своих рабов. Не думал я, чтоб когда-нибудь и какая-либо женщина могла завлечь меня в свои сети, а между тем я сам, как видишь, признаю ее власть над собой. Не знаю, чувствует ли она ко мне влеченье или решила отделаться от меня, как и от всех других рабов, но она наказала привести ей в три дня гнедого коня Алмахсита и в награду обещала мне свою руку... Как мне быть? Алмахсит ни за что не уступит мне своего коня, а силой взять - опасный и напрасный труд. Остается одно средство... - украсть, как крадет голодный вор. Хотя это средство не достойно порядочного человека, но ничего другого не придумаю. Вот почему попал я к тебе в такой неурочный час.
Молочный брат слушал исповедь кабардинца внимательно, и чем дальше, тем больше его лицо делалось мрачным. Затем наступило молчание.
- Сожалею, - воскликнул наконец Бату, - что ты решился на такой постыдный шаг! Но если любовь закинула в твое сердце жало, то надо покориться, чтоб не краснеть пред возлюбленной: ее мечты, желания и даже капризы для тебя священны, хотя бы из-за них пришлось пожертвовать собой. Хотя ты молод, но умен, опытен, храбр и отважен. Знаешь что и как делать, не рискуя собою. Не в данном случае нужна еще предусмотрительность и благоразумная осторожность. Хотя осторожность приравнивают к трусости, но в действительности меж ними нет ничего общего, как между Божьей милостью и Его гневом. Рассуди-ка лучше: куда ты идешь, как и на что идешь? Правда, у тебя зоркий глаз, но в незнакомой местности ты легко собьешься с пути и не попадешь, куда стремишься, а если и попадешь, то, не зная расположения замка, не догадаешься, куда и с какой стороны можно пробраться. Лучше положись на меня, я устрою все. Или доставлю тебе коня к рассвету, или сложу там свою голову. Ты жди спокойно, поспи, согрейся около огня, а когда вернусь сюда с добычей, - добавил абхазец, улыбаясь, - потребую с тебя изрядную награду за опасный труд.
Оделся абхазец, вооружился и вышел. Раскаты грома потрясали гору, молнии освещали скользкую тропинку.
III
Ветер разогнал тучи. Небо прояснилось, мрак редеет, а на западе мерцают звезды.
Удалой абхазец, сияя радостью, подъезжает к своему замку, привязывает гнедого коня к плетню и тихой поступью вступает в пещеру. Но, видя, что молочный брат спит крепким сном, прикрывшись буркой, он крадется в спальню взглянуть на спящую красавицу.
Но что он видит?
Нази-брола, с окровавленными ланитами, мечется по полу в изодранном белье, ударяясь головой о скалу, рвет на себе волосы и заливается горькими слезами... Постель скомкана и разбросана в беспорядке.
Смекнул муж... Сжалось сердце, помутилось в глазах, закружилась голова, подкосились ноги, и он опустился наземь... Долго он полулежал, прислоненный к стене в бесчувственном, бессознательном состоянии. Тихие рыдания жены, безутешная скорбь любимой женщины придали ему силу. Он вскочил, кинулся к жене и, взяв ее за руку, сказал ей:
- Не плачь, дорогая, это был сон, забудь все!.. Господь посылает людям страшные испытания, и мы невольно впадаем в грех. Не ропщи на себя, ты невинна, забудь скверный сон! Наша любовь так же чиста и светла, как мерцающая лампада.
Обняв ее, он прижал ее к груди, стал ласкать и утешать, пока не осушил ее слез поцелуями и своей горячей любовью не вернул ей душевного покоя.
Он уложил ее в постель и вышел к гостю. Постояв некоторое время в нерешительности, он разбудил его и сказал:
- Встань, братец, не целый же день тебе спать!
Сафар вскочил как ужаленный, не зная, как отнесется к нему оскорбленный и обесчещенный супруг. Но, заметив на его лице улыбку, он подумал, что жена скрыла от мужа обиду, и несколько успокоился. Не смея смотреть в глаза абхазцу, он нерешительно сказал:
- На твоем лице написано торжество победителя. Неужели ты осчастливил меня и открыл путь к блаженству?
- Да, я исполнил твое поручение. Желанный конь ждет тебя. Торопись в путь! Я бы удержал тебя, но знаю, что твое сердце рвется к любимой.
Абхазец помог гостю умыться, дал ему подкрепиться пищей и старался во всем угодить ему, строго соблюдая обычай гостеприимства. Потом оседлал коней, гостю предложил своего коня, сам взял краденого, и понеслись они вниз, переносясь со скалы на скалу.
Когда всадники спустились на равнину, абхазец остановил кабардинца и грозно сказал ему:
- Сафар-бек! Твоя низость мне известна!.. Есть обиды, которых не выговаривает язык и которые никогда не прощаются! Иди своей дорогой, скорее с глаз долой!.. Но берегись! Если взор мой подметит тебя где-нибудь, то захочет поглядеть и на твою кровь.
Сафар вздрогнул, растерялся и побледнел, как мертвец. Спустя несколько мгновений он прошептал:
- Ты прав!.. Мне нечего сказать! Сам черт меня попутал и толкнул на злодейское преступление! Я - раб твой, пленник и склоняюсь пред тобой, и, как милости, прошу снести с плеч эту голову. Смерть лучше постыдной жизни.
- Нет, тебя не окровавит моя десница: ты вскормлен грудью моей матери. Довольно с тебя и того, что ты, переступив завет предков, стоящий выше писаных законов, будешь терзаться угрызениями совести. Удались, я тебя не караю. Но когда ты вернешься на родину, первым долгом явись к своему наставнику, воспитавшему тебя, поведай ему откровенно про свою геройскую удаль и выслушай его приговор.
Абхазец вручил кабардинцу краденого коня, взял своего коня за узду, повернулся и нетвердой походкой стал взбираться по тропинке.
IV
Не родовитостью старинной, но молодецкой силой, геройскими подвигами и отвагой, не поместьями и богатством славится седовласый Аджи-Усуп, а честью, умом и мудростью.
Ни одно торжественное собрание, народные празднества, свадьба и поминки не обходятся без него. Священный закон Магомета писан у него на ладони.
Он объехал весь Старый свет и не раз паломничал к святым местам. Стар он годами, но бодр еще духом, плотью. Вся знатная кабардинская молодежь воспитана под его руководством. Сафарбек - его ученик. Но воспитатель не няня, чтоб нянчить ученика весь век, и не всемогущ, чтоб пересоздать природу воспитанника. Сафар-бек направился к Усупу, приветствовал его, склонил перед ним голову и чистосердечно покаялся в своем тяжком преступлении. Рассказ его прерывался стоном и рыданьем, спазмы душили его.
Аджи-Усуп вздрогнул. Лицо его покрылось мертвенной бледностью и новой сетью морщин. Он пришел в ужас и торопил своего питомца окончить исповедь, засыпав его вопросами:
- А что было потом?.. Потом?.. Что он сказал?.. А как он поступил с тобой?
- Он простил как молочному брату... Но обязал явиться к моему наставнику, поведать ему все и выслушать его приговор.
- А-а-а!.. Понимаю!.. И приговор может быть только один: только кровью смывается такой позор!..
Поспешно достал он пистолет и взвел курок. А Сафар, следивший за ним, покорно подставил ему грудь.
Усуп покачал головой:
- Нет, ты не достоин смерти, а твой наставник должен быть казнен, потому что он не сумел воспитать тебя.
И грянул выстрел... Когда дымок рассеялся, Аджи-Усуп лежал бездыханный. Из пробитого виска сочилась кровь.
----------------------------------
(* Публикация представляет собой прозаическое переложение одноименной поэмы А. Церетели "Наставник", известной в переводе на русский язык Б. Брика.)
(** Эту быль-поэму автор посвятил современным (ему. - Изд.) грузинским педагогам (Креебули, 1898. Кн. 10). - Примеч. пер.)
------------------------------------
(Печатается по изданиям: Живая старина / Пер. с груз. Б. Брика. Нальчик, 1991. № 1. С. 91-95; Абхазия - страна души. Нальчик, 2011.В 2 т. Т. 2. С. 389-392.)
(OСR - Абхазская интернет-библиотека.)
