РАЗДЕЛ II. КОЛХИДА В ЭПОХУ ГРЕЧЕСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ И ЭЛЛИНИЗМА (VI-I вв. до н. э.)
ГЛАВА I. ХРОНОЛОГИЯ МОГИЛЬНИКОВ VI-II вв. до н. э.
2.1.1. Решение вопросов хронологии аборигенных памятников VI-I вв. до н. э. в Колхиде облегчается тем, что в ряде характерных комплексов этого периода особенно в Центральной Колхиде присутствуют хорошо датирующие импортные (главным образом, греческие) изделия. В то же время до сих пор не сложилось единого мнения во взглядах на дату тех комплексов, в которых такие изделия отсутствуют и которые, например, в окрестностях Диоскуриады относятся то к VIII—VI [1, с. 76-78, 208], то к V-IV вв. до н. э. [2, с. 46-59]. В исследованиях этих вопросов важную роль играет синхронизация материалов трех ведущих районов Западного Закавказья - юго-восточного, где основное значение имеют памятники Пичвнари, исследуемые А. Ю. Кахидзе [3; 4, с. 4-12; 5, с. 49-101; 6, с. 25-53; 7, с. 42-58; 8; 9], центрального, где вдоль Риони располагается большое число объектов рассматриваемого времени (“хора” Фасиса, Вани и его окрестности, Итхвиси и др.), исследованных в разное время Б. А. Куфтиным [10, с. 11-113], О. Д. Лордкипанидзе[11; 12; 13; 14], Т. К. Микеладзе [15], Г. А. Лордкипанидзе [2, с. 60-91], Ю. М. Гагошидзе [16, с. 31-45], Н. 111. Кигурадзе [17] и др., и, наконец, северо-западного района (“Северная Колхида”), где главное место занимают могильники и поселения в окрестностях Диоскуриады (Красный Маяк, Сухумская гора, Гуад-иху, Эшера, Ахул-абаа и др.), исследование которых проводилось Б. А. Куфтиным [18, с. 21-99], А. Н. Каландадзе [19], М. М. Трапш [1, с. 17-284], Г. К. Шамба [20, с. 22-31; 21, с. 23-29; 22, с. 98-112; 23, с. 127-136; 24], М. В. Барамидзе [25], Ю. Н. Вороновым [26, с. 32-36; 27, с. 218-234; 28, с. 210-216; 29, с. 36-76], Г. Т. Квиркелия [30] и др.
2.1.2. В первом разделе настоящей работы было показано, что наиболее ранние материалы скифского облика на прилегающей к Западному Закавказью территории датируются в рамках конца VII - первой половины
VI вв. до н. э. Еще в 1969 г. я на основе анализа соответствующих материа-
78
лов из Абхазии высказал [31, с. 74], а в 1971 г. обосновал [32, с. 24] гипотезу, согласно которой (в противовес мнению Е. И. Крупнова) скифы в своих походах на юг до начала VI в. до н. э. Меото-Колхидским путем не пользовались, а наиболее ранние материалы скифского облика в Колхиде должны быть связаны с моментом ухода скифов из Передней Азии в Северное Причерноморье, который последовал сразу же после разгрома скифами Кармир-Блура, т. е. около 585 г. до н. э. [35, с. 115-116, 240]. Эта точка зрения получила подтверждение и дальнейшее развитие в трудах В. А. Ильинской [34, с. 18], М. И. Артамонова [35, с. 32-34] и М. С. Пирцхалава [36, с. 52]. На этой основе появилась реальная возможность определения облика материальной культуры Колхиды в VI в. до н. э.
Прежде всего напомню давно известные погребения со скифским инвентарем из Куланырхского могильника [37, с. 21-25, 40-57]. Сочетание бронзовых удил со стремечковидными концами и трехпетельчатых железных псалий (рис. 7, 14, 15) датирует комплекс Куланырхуа-4 временем не ранее первой половины VI в. до н. э. [38, с. 113, 114; 39, с. 142-144, рис. 2; 40, табл.1, 17, 23, 26; 27, с. 230]. Упомянутые псалии вместе с однотипными псалиями из Кармир-Блура и Келермесса, датируемыми началом VI в. до н. э. [41, рис. 1, 5], считаются наиболее ранними в числе подобных изделий, широко бытовавших в Скифии вплоть до конца VI в. до н. э. [42, с. 106]. Присутствие в колчанном наборе владельца коня (комплекс Куланырхуа-5) трехлопастных наконечников первой половины VI в. до н. э. (рис. 7, 10) [34, с. 18, рис. 4,4] датируют тем же временем железные топоры вытянутого контура. Такие топоры, связываемые по происхождению с бронзовыми колхидско-кобанскими топорами [43, с. 48-52], широко представлены в комплексах исключительно раннескифского времени как на Кавказе [44, с. 245- 246], так и в Северном Причерноморье [42, с. 92-93] и, следовательно, сами являются важным датирующим признаком. Аналогичное значение следует придавать и железному кинжалу из того же погребения (рис. 7,13), подобные которому характеризуют комплексы раннескифского времени в Тли (рис. 1,53) и Самтавро (рис. 4, 45), и которые представлены в материалах конца VII - начала VI вв. из Кармир-Блура [45, с. 37, рис. 18; 46, рис. 2, 27].
Несколько более поздним временем, в рамках середины VI - начала V вв. должен датироваться комплекс Куланырхуа-3, в котором три проволочные дуговидные фибулы с двуспиральными подвесками, браслет с уплощенными концами сочетаются с булавкой, имеющей Н-образную головку, крестовидной привеской и серебряными кольцевидными серьгами (рис. 15, 1-4) [37, с. 19-21]. Аналогичная двуспиральная золотая подвеска найдена в Эшере, где она сочеталась с несколькими уздечными наборами, бронзовыми колокольчиками с растительным орнаментом и амфорой с чернофигурной росписью (рис. 15, 8), время изготовления которой определяется третьей четвертью VI в. до н. э. [47, с. 47-55; 48, с. 212-214]. Упомянутые кольцевидные серьги, часто украшенные на концах головками животного, в се-
79
веро-западной Колхиде сочетаются с еще типично колхидско-кобанскими бронзовыми дуговидными фибулами, фибулами с ромбовидной и розетковидной дужками и витыми диадемами с ромбовидными концами (комплексы Красный маяк-35, 38; Гуад-иху-72) [1, с. 104-107], датируемыми в рамках второй половины VI - середины V вв. до н. э. [28, с. 210-213]. Эта дата подтверждается совместной находкой такой серьги с единственным в Колхиде браслетом с коническими утолщениями на концах (рис. 15, 26), подобные которому в Таманском некрополе сочетаются с хорошо датированной импортной посудой второй половины VI - начала V вв. до н. э. [49, с. 158-159, 165-166, рис. 2,1-2], а также находками аналогичных серег в северокавказских комплексах VI-V вв. до н. э. (Нестеровский могильник) [50, с. 289, рис. 48, 33]. По своему происхождению рассматриваемые серьги связаны с золотыми, украшенными зернью серьгами из Уреки (рис. 14, 8), якобы относящимися к VIII—VII вв. до н. э. [51, с. 136-137, табл. IV, 4]. Однако, поскольку единственно близкое по форме и стилю к этим серьгам украшение (с головками “бегемотов”) найдено в Пичвнари (рис. 14, 39) в комплексе, который по импортным изделиям датируется в рамках V в. до н. э. [52, с. 164, табл. LXXI, 2], нет никаких оснований относить подобные украшения в Колхиде ко времени ранее середины VI-V вв. до н. э.
2.1.3. Для характеристики памятников VI века в Центральной Колхиде очень важен Нигвзианский могильник раннескифского времени [25, табл. 1-9]. В комплексе Нигвзиани-12 (рис. 7, 1-6) изогнутый нож позднеурартского типа, железный колхидский топор второго типа (по О. М. Джапаридзе - с литком на обухе), мотыга и другие изделия сочетались с коротким скифским акинаком, дата которого определяется в рамках VI в. [25, с. 41-42]. Остальные материалы могильника характеризуются выразительным набором керамических изделий, датируемых в рамках конца VII и всего VI вв. до н. э. [53, с. 36-39, рис. 2], а также витыми гривнами, орнаментированными пинцетами, двухголовыми булавками и другими, главным образом бронзовыми (еще вполне в колхидско-кобанском духе) изделиями, в одном комплексе с которыми оказался скифский трехперый бронзовый наконечник стрелы с шипом, дата которого не выходит за рамки VI в. до н. э. [53, рис. 4, 21]. К этому же времени относятся комплексы с раннескифскими акинаками из могильника “Садзвле” (Палури), где это оружие найдено в сочетании с бронзовыми и железными шейными гривнами еще вполне колхидско-кобанского типа (№№46, 48, 64) [25, табл. V, 1-14]. Близки к этим комплексам по ряду признаков и погребения №№10, 24 и 43, датируемые в рамках VII—VI вв. до н. э. [25, с. 45, 52]. В их составе, помимо топора второго типа, сегментовидного орудия, бытование которого в VI в. отмечено в Колхиде по ряду комплексов [54, с. 13], и других изделий из железа, найдены бронзовые наконечники копий, кинжалы, мотыги, шейные гривны, пластинчатые браслеты с закрученными концами, изогнутая (“бабочковидная") поясная пряжка с орнаментом, фибула с утолщениями у основания дуги, зооморфная плас-
80
тинчатая фибула, орнаментированная скульптурка хищника и т. д. [25, табл. VI, 15-24; VII, 1, 2]. Часть этих изделий, например, проволочные серьги и керамика, полностью смыкаются с кругом памятников развитого VI и V вв. до н. э.
При характеристике памятников VI в. важны так же материалы кладов (или погребений?) из Чубурисхинджи, Носири и Парцханаканеви, датируемых обычно в рамках VII—VI вв. до н. э. [55, с. 31, 32]. Нужно отметить, что VII в. для этих комплексов пока доказан быть не может. Основной аргумент - присутствие в них ожерелий из сердоликовых бус - не убедителен, поскольку аналогичные бусы найдены в Палури в сочетании с раннескифскими акинаками [25, табл. VI, 4, 14], а в Симагре - с выразительными материалами второй половины VI - первой половины V вв. до н. э. [15, с. 109, табл. VI]. Кроме того, в составе Чубурисхинджского клада имеются электровые подвески в три оборота с возвратом (рис. 14, 2),совершенно идентичные подвескам VI в. до н. э. из Казбеги [55, табл. V, 38], а золотая серьга из этого клада украшена треугольником (рис. 14,1) подобно серебряным серьгам VI в. из Самтавро [56, табл. I, 22]. В то же время меандровидный орнамент и изображение свастики, также дающие повод говорить о VII в. до н. э., своим исполнением в технике зерни на кольце и подвеске из Носири (рис. 14, 6, 9) вводят этот комплекс в круг памятников второй половины VI - середины V вв. до н. э., ярко проиллюстрированный треугольной золотой подвеской от серьги из поселения Симагре (рис. 14, 10) и ожерельем из погребения Вани-II (рис. 14, 33) [11, рис. 197].
Исключительно ценный материал был получен при исследовании поселения усадебного типа, раскопанного вблизи предполагаемого местонахождения Фасиса (Симагре), где местные изделия впервые найдены в сочетании с массовым ионийским импортом (рис. 14, 25), дающим достаточно четкую хронологическую опору целому ряду элементов погребального инвентаря, нижняя дата которых прежде определялась не позднее VII в. до н. э. (кувшины с трубчатой ручкой, кубки, корчаги, удила, ножи, бронзовый пинцет, железная мотыга, сердоликовые бусы и др. (рис. 14,12-22) [15, табл. XXXI—LI]. Здесь же обнаружен бронзовый нож (рис. 14, 11), показывающий, что использование оружия и орудий труда из бронзы в Центральной Колхиде эпизодически продолжалось до второй половины VI в. до н. э.
2.1.4. Переходим теперь к определению наиболее характерных особенностей западнозакавказских комплексов V - первой половины IV вв. до н. э. В погребении Вани-II (рис. 14, 22-36), по импортным изделиям убедительно датированным временем не ранее середины V в. до н. э. [57, с. 47-64, рис. 187-225], имелись такие характерные для Колхиды изделия как диадемы с ромбическими концами, пластинчатые браслеты с орнаментом из поясков насечек и бегущей спирали, керамические сосуды с биконическим туловом, кувшины с трубчатой ручкой и миски, бронзовые ситулы, по форме связанные с соответствующими изделиями еще колхидско-кобанского круга. Концом V или, скорее, первой половины IV в. до н. э. датируется по-
81
гребение Вани-6 (рис. 14, 47-55), в инвентаре которого найдены витые диадемы с ромбическими концами, фибула с завязкой вместо пружины, серьги с радиально расходящимися лучами, браслеты с прогнутой спинкой, еще импортные [57, с. 48, 57, рис. 37-65].
В наиболее богатом из погребений, выявленных в Итхвиси, датированном тем же временем (началом второй половины V в. до н. э.) [16, с. 45], помимо диадемы с ромбовидными концами и бронзового ситулообразного сосуда, ручки которого еще сохранили плетение, характерное для колхидско-кобанских бронзовых сосудов, оказались удила передневосточного типа, изогнутый нож позднеурартского типа, кувшин с трубчатой ручкой, трехгранные наконечники стрел, чернолаковый сосуд и др. (рис. 14, 40-46) [16, табл. I-III]. Значительный, во многом близкий материал V в. до н. э. обнаружен в могилах греков и аборигенного населения в Пичвнари [3, табл. ХХ-ХХII].
В окрестностях Диоскуриады (совр. Сухум) выделяется группа могил конца VI - начала IV вв. до н. э., главной особенностью которых являются топоры с молоточковидным коротким обухом (рис. 15, 56), фибулы с ромбовидной и розетковидной дужкой (рис. 15, 25, 53), изогнутые ножи (рис. 15, 42), диадемы с ромбовидными концами (рис. 15, 48), височные подвески в полтора оборота с насечками на концах (рис. 15, 39), скифские акинаки и бляшки, своеобразные бронзовые булавки с ажурными головками (рис. 15, 67), браслеты с расширенными концами (рис. 15, 30) [28, рис. 4, 24, 31, 50] и т. д. Опорным в этой группе погребений является комплекс Красный Маяк-42 [1, табл. XXXIX, 1-18], в котором найдены чернолаковый аттический скифос второй половины V в. до н. э. [49, с. 162, рис. 7] и золотое ожерелье, в состав которого входит головка барана, отлитая по той же форме, что и головка в ожерелье из погребения Вани-ll (рис. 14, 29), датируемого не ранее середины V в. до н. э. [58, с. 241-242, рис. 193]. В погребении Красный Маяк-12 [1, табл. XXXVI, 1-13] найдены бронзовое ситечко, подобные которому датируются второй четвертью - серединой V в. до н. э. [59, с. 64-66; 60, с. 92], и аттический чернолаковый скифос, дата которого по аналогии определяется третьей четвертью V в. до н. э. [60, с. 201, рис. 78, 459] либо в рамках 420-400 гг. до н. э. [61, Fig. 4, 3]. И. Б. Брашинский предложид для этого погребения дату около 480 г. до н. э. [62, с. 307], т. е. тоже в рамках V в. до н. э. В тот же круг памятников входят комплексы Красный Маяк-4, 20, 55, Гуад-иху-7, 11, 56, 70, Беслетский мост и др. [28, с. 212-213], большинство которых было датировано М. М. Трапшем суммарно VIII—VI вв. до н. э. из-за отсутствия в них датирующих импортных изделий [1, табл. VI, IX]. Дата же топоров-молотков в рамках V в. до н. э. подтверждена недавно находкой такого топора в слое первой половины V в. до н. э. в Симагре [15, табл. XXXVIII].
Независимо от меня к необходимости значительного омоложения рассматриваемого круга памятников пришел и Г. А. Лордкипанидзе, справедливо полагающий, что на могильнике Гуад-иху отсутствуют материалы древнее конца VII - начала VI вв. до н. э. [2, с. 55], и определяющий хронологи-
82
ческую позицию многих упомянутых выше комплексов еще более поздним, чем я, временем (в рамках IV в. до н. э.) [2, с. 50-51]. Достаточно обоснована и попытка передатировки с VIII—VII на VI—IV вв. (в рамках V в. до н. э) погребений из Яштухского могильника (рис. 15, 29-34) [63, с. 32-33; 64, с. 74-80], в составе которых помимо фибулы с ромбической орнаментированной дужкой, пластинчатых браслетов, браслетов с зооморфными и уплощенными концами оказались бронзовый наборной пояс, колокольчики с растительным орнаментом и с нарезкой, булавка со стилизованными рогами, браслет, края которого украшены рядами шишечек, пряжка в виде лягушки и набор четырехспиральных блях, подобных бляхам VI—IV вв. из Лугового могильника [50, табл. LXXI],
"Ранним периодом железа” датировал А. Л. Лукин замечательный комплекс в основном бронзовых изделий из бамборской находки 1910 г. (пояс с бронзовыми фигурками лошадей, собак, птиц, винопийцы, женщины с ребенком и т. д. - рис. 15, 35-38) [65, с. 62-69, рис. 7, табл. XVI-XX], К предколонизационному времени отнес его Б. А. Куфтин [18, с. 253]. VIII в. до н. э. датировал этот комплекс в 1969 г. и автор [63, с. 20]. Однако присутствие в этом комплексе браслета с овально-ромбическими концами, браслета с шишечным оформлением краев и колокольчиков с нарезкой, подобные которым украшают культовые эгретки из погребений IV в., не позволяет датировать рассматриваемый памятник временем ранее V в. до н. э.
Для характеристики памятников второй половины V - первой половины IV вв. до н. э. в окрестностях Диоскуриады важны комплексы с браслетами, в орнаментации которых пояски поперечных линий перемежаются с нарезными уголками (рис. 15, 50) [28, с. 214-215, рис. 4, 45, 50, 63, 67]. В комплексах такие браслеты сочетаются с диадемой с ромбическими концами, акинаком и другими изделиями скифского типа (сферические и в форме летящего космического оленя-солнца бляшки) и булавками с ажурной головкой (комплексы Гуад-иху-11, 56, 70, 71) [1, с. 20-45], а также с перстнями-печатями и чернолаковой посудой (комплекс Гуад-иху-21). В отношении даты последнего комплекса высказано много суждений. М. М. Трапш его датировал суммарно V-IV вв. [1, с. 255]. И. Б. Брашинский определил время импортных изделий из этого погребения 460-440 гг. до н. э. [62, с. 307]. Перстни с печатями из этого комплекса специально изучены М. Н. Лордкипанидзе, которая датировала их последней четвертью V - началом IV вв. до н. э. [66, с. 115-116]. От себя отметим, что один из чернолаковых скифосов из рассматриваемого комплекса по своим данным (отогнутый край, намечающийся прогиб тулова в нижней части, узкое дно - рис. 15, 66) входит в круг аттических изделий, датируемых в пределах 400-350 гг. до н. э. [61, Fig. 4, 4-8]. На позднюю дату этого погребения указывает и второй браслет с зооморфными концами и прямой спинкой (рис. 15, 65), характеризующий в Колхиде памятники второй половины IV в. до н. э. [67, с. 19].
Сказанное позволяет выделить в окрестностях Сухумской бухты свы-
83
ше 70 захоронений конца VI - первой половины IV вв. до н. э. На Красномаякском могильнике к этому времени относится 31 захоронение (11 мужских - №№4, 12, 15, 26, 37, 71, 55, 124, 128-130 и 20 женских - №№3, 19-21, 23, 24, 29, 31, 35, 36, 38-40, 42, 53, 73, 78, 97, 98, 141), из которых погребение 4 относится к скорченным на правом боку, а остальные - к ингумациям на спине с северо-западной ориентировкой. На могильнике Гуад-иху к этому же времени мною отнесено 32 погребения (13 мужских - №№4, 5, 10, 11, 13, 14, 55, 61, 70, 77-80 и 19 женских - №№6, 7, 9, 12, 16, 17, 21, 56-60, 68, 69, 71-73, 75, 76).
2.1.5. Достаточно заметные изменения в облике материальной культуры Западного Закавказья намечаются с началом эпохи эллинизма, т. е. со второй половины IV в. до н. э., когда в комплексах знати и рядовых общинников увеличивается число импортных или изготовленных на месте по импортным образцам датирующих изделий. Из центрально-колхидских комплексов знати этого времени особенно важно погребение Вани-9 (рис. 14, 56-64), в инвентаре которого, помимо золотых украшений (подвески в виде полумесяцев, серьги и др.), находились ранние формы браслетов с прогнутой спинкой и нечетным числом утолщений, мечи “меотского” типа, множество железных наконечников копий, набор наконечников стрел скифского типа, несколько амфор, в том числе синопская с клеймом 360-320 гг. до н. э. и две колхидских, и золотая монета Филиппа II Македонского, отчеканенная в период между 352 и 336 гг. до н. э. [11, рис. 166-178; 68, с. 180-184]. Первой половиной III в. до н. э. датируются комплексы Вани-4 (рис. 14, 68-72), где найдены шейная гривна с зооморфными стилизованными концами, браслеты с прогнутой спинкой, кольцевидные серьги с подвесками и др. [11, рис. 6-11], и богатое погребение из Даблагоми (рис. 14, 73-79), в составе которого найдены синопская клейменная черепица, синопские амфоры, чернолаковые изделия, бальзамарии, бронзовые патера и ойнохоя, серебряный килик, многочисленная местная посуда, золотые серьги, подобные серьгам из комплекса Вани-4, браслеты с прогнутой спинкой [69, с. 68-78] и т. д. В конце IV—II вв. до н. э. по всей Центральной Колхиде были широко распространены кувшинные захоронения рядовых общинников, в инвентаре которых присутствуют поздние реплики кувшинов с трубчатой ручкой, чернолаковые изделия, амфоры, перстни-печати, колокольчики, прогнутые браслеты, гривны, монеты-колхидки и т. д. (рис. 14,81-98) [10, с. 20-81; 17, с. 47-60; 70, с. 74-87, 71]. С ними во многом перекликаются материалы греческого и местного могильников этого времени в Пичвнари [6, с. 25-53; 7, с. 42-58].
Особых трудностей не вызывают даты довольно большого числа погребений эллинистической эпохи в окрестностях Диоскуриады. Последней четвертью IV в. до н. э. датирован комплекс из могильника Ахул-абаа (рис. 15, 71-74) [26, с. 32-36, рис. 26], в котором обнаружены железный меч с брусковидным навершием, подобные которому широко представлены в
84
кавказских могильниках IV - начала II вв. [46, рис. 2, 16-40], топор-цалда, чернолаковая посуда второй половины IV в. до н. э. и бронзовая оббивка щита, аналогичная оббивкам IV в. из Курджипского кургана [72, с. 32; 73, с. 50, 51, 98] и из Олимпии [74, Taf. 27, Abb. 24, 28, 84].
Среди опорных памятников второй половины IV—III вв. до н. э. в Северо-Западной Колхиде особое место принадлежит погребениям воинов с секировидными топориками (рис. 15, 103). По мнению Г. А. Лордкипанидзе, в этот период число погребений с оружием в окрестностях Диоскуриады резко уменьшается [75, с. 21]. Однако, если судить по комплексам с указанными топориками, число воинских захоронений, наоборот, увеличивается [27, рис. 4, 10-23]. Изображения этих топориков, как это уже неоднократно отмечалось [28, с. 215], достаточно широко представлены среди изделий Северопричерноморской торевтики IV в. до н. э., на которых изображены скифы (воронежский серебряный сосуд, оббивка горита из Солохи, ножны меча из Чертомлыка, херсонесский медальон и др.) [76, с. 79, рис. 22; 77, табл. I, 3-5; 78, табл. XIX, 42; XXII, 423]. В комплексе Гуад-иху-51 [1, с. 259-262] такой топор найден вместе с чернолаковыми сосудами (канфаровидный килик и скифос) второй половины IV в. до н. э. [79, с. 33, рис. 15, 4], флаконом конца IV - начала III вв. до н. э. [60, с. 189, 203, табл. 103, 447, рис. 78, 503] и бронзовым браслетом с пятью троечастными утолщениями и прогнутой спинкой, дата которого не древнее конца IV - начала III вв. до н. [6, с. 52]. В погребении Гуад-иху-20 [1, с. 247-251] вместе с секировидным топором найден меч с брусковидным навершием, браслеты с вогнутой спинкой, чернолаковый скифос (рис. 15, 77), датированный О. Д. Лордкипанидзе второй половиной V-IV вв. до н. э. [80, с. 81, табл. XIX, 2] и дно синопской амфоры IV—111 вв. до н. (рис. 15, 78). Дата чернолакового сосуда может быть уточнена - его пропорции характерны для "позднего IV в.” [61, рис. 4,- 9]. В захоронении представителя местной знати у Эшерского городища (рис. 15, 81-88) найдены секировидный топор, меч-махайра, меч с брусковидным навершием, бронзовый перстень, культовая эгретка с колокольчиками, украшенными нарезкой, браслет со змеиными головками на концах и уголковым орнаментом (наиболее поздний случай использования браслетов этого рода), колхидская амфора, канфаровидный килик конца IV в. до н. э., определяющий дату комплекса вблизи рубежа IV/III вв. до н. э. [22, с. 98- 112]. Особенно, в связи с поставленной мною задачей хронологических уточнений, интересно погребение в Агудзере, в котором, помимо секировидного топорика, меча с брусковидным навершием, перстня и булавки с ажурной головкой и дуговидной перекладиной, найдена золотая монета Филиппа III Македонского (323-316 гг. до н. э.) [81, с. 126-127], определяющая дату и этого комплекса в рамках конца IV - начала III вв. до н. э. [28, с. 216]. В погребении Эшера-5 находился железный секировидный топор, набор браслетов с утолщениями, чернолаковый кувшинчик, серьги с круглыми подвесками, серебряная гемидрахма Синопы начала III в. до н. э. и другие
85
изделия, характеризующие (в соответствии с показанием монеты) период не ранее второй четверти или середины III в. до н. э. [23, с. 130-132, табл. III].
Очень скудными материалами в Западном Закавказье представлены погребения позднегллинистического времени - второй половины III-I вв. до н. э. Для Северо-Западной Колхиды до сих пор наиболее яркими комплексами этого времени остаются погребения с холма Верещагина (с. Эшера) [18, с. 22-23], в одном из которых, представлявшем собой кремацию в косской амфоре III-II вв. до н. э. [82, с. 190] найдены прогнутые браслеты со стилизованными зооморфными головками и флакон, относящийся к кругу флаконов второй половины III - первой половины II вв. до н. э. [83, с. III]. В соседней могиле помимо аналогичных браслетов и флакона найден чернолаковый кувшинчик, проволочные серьги с насечками и прогнутый проволочный браслет с утолщениями на концах, подобные которому в Закавказье распространяются со второй половины III в. до н. э. [67, с. 19; 84, с. 96]. В целом дата обоих Эшерских захоронений в рамках II в. до н. э. наиболее реальна [85, с. 108]. В погребении Красный Маяк-150 [1, табл. XI] прогнутые браслеты со стилизованными зооморфными головками сочетались с двумя колхидскими амфорами II-I вв. до н. э. И флаконом первой половины II в. до н. э. [83, с. III]. Наконец, замыкающим среди известных в этом регионе погребений эллинистического времени, по-видимому, является комплекс Красный Маяк-150 [1, с. 281-282, табл. XXXVII, I-II], в котором проволочные серьги с насечками и своеобразный витой браслет с утолщенными призматическими концами сочетались с буролаковым канфаром II в. до н. э. (рис. 15, 106-110) [83, с. 85]. Наиболее поздние кувшинные погребения Центральной Колхиды датируются суммарно в рамках II-I вв. [17, с. 40, 41; 70, с. 87]. Однако достоверных комплексов I в. до н. э. в Западном Закавказье пока неизвестно.
2.1.6. Итак, цепочки хронологических связей в аборигенных могильниках Западного Закавказья выявляют в развитии местной материальной культуры ряд последовательных этапов, характеризующихся своими особенностями. Составленная мною корреляционная таблица североколхидских комплексов (рис. 15, 16) в сочетании с таблицей эволюции материальной культуры Центральной Колхиды VI—II вв. до н. э. (рис. 14) позволила установить, что для первого этапа, укладывающегося в основном в рамки VI в. до н. э. характерны широкое использование вооружения скифского облика, серьги с зооморфными концами и др., для второго эпапа, датируемого от конца VI до середины IV вв. до н. э., характерными являются топоры-молотки укороченных пропорций, фибулы с ромбовидной и розетковидной дужкой, диадемы с ромбовидными концами, булавки с ажурными головками, зооморфные и антропоморфные подвески из бронзы и т. д., для третьего этапа (вторая половина IV - середина III вв. до н. э.) - топоры-секиры, браслеты с прямой спинкой и трехчастными утолщениями, для четвертого этапа (вторая половина Ill-И вв.) - браслеты со стилизованными зооморфными го-
86
ловками и прогнутой спинкой. Особенно важным результатом передатировки большого числа комплексов является выделение (по аналогии с “позднекобанской культурой” Северного Кавказа) [86] специфической “позднеколхидской” группы памятников в Северо-Западной Колхиде (совр. Абхазия), отражающей самобытную культуру местного населения, которое вплоть до конца IV в. до н. э. даже в ближайших окрестностях греческих городов сохраняло комплекс ярких элементов бронзовой индустрии более раннего времени (украшения, детали одежды, малая скульптура, керамика и др.).
________________________
1. Трапш М. М. Древний Сухуми. Труды в 4-х томах, т. 2. Сухуми: Алашара, 1969.
2. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI—II вв. до н. э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
3. Кахидзе А. Ю. Античные памятники Восточного Причерноморья (греческий могильник Пичвнари). Батуми: Сабчота Аджара, 1975.
4. Кахидзе А. Ю. Раскопки могильника Пичвнари. - КСИА, 1977, №151.
5. Кахидзе А. Ю. Основные результаты археологического исследования Пичвнарского могильника IV века до н. э. - ПЮЗГ,
1974, вып. IV.
6. Кахидзе А. Ю., Вашакидзе Н. В. Основные результаты археологического исследования Пичвнарского могильника эллинистического времени. - ПЮЗГ, 1977, вып. VI.
7. Вашакидзе Н. В., Кахидзе А. Ю. Итоги исследования Пичвнарского могильника эллинистического времени в 1975 г. - ПЮЗГ, 1978, вып. VII.
8. Кахидзе А. Ю. Восточное Причерноморье в античную эпоху. Батуми: Сабчота Аджария, 1981.
9. Кахидзе А. Ю. Восточное Причерноморье в античную эпоху (VI-I вв. до н. э.): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
10. Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, т. II. Тбилиси: Техника да шрома, 1950.
11. Вани, т. I. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
12. Вани, т. II. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
13. Вани, т. III. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
14. Вани, т. IV. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
15. МикеладзеТ. К. Археологические исследования в низовьях р. Риони (Материалы по истории древнего Фасиса). Тбилиси: Мецниереба, 1978.
16. Гагошидзе Ю. М. Погребение из Итхвиси.-ВГМГ, 1968, т. XXV-В.
17. Кигурадзе Н. Ш. Дапнарский могильник. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
18. Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, т. I. Тбилиси: Техника да шрома, 1949.
19. Каландадзе А. Н. Археологические памятники Сухумской горы. Сухуми: Абгиз, 1954.
20. Шамба Г. К. Раннеантичный импорт Эшерского городища (керамика)." - МАА, 1979.
21. Шамба Г. К. Предварительные итоги работ на Эшерском городище. - КСИА, 1977, №151.
22. Шамба Г. К. Об одном раннеэллинистическом захоронении представителя древнеабхазской знати из с. Эшера. - ИАИ, 1972, вып.1.
23. Шамба Г. К. Материалы могильника эллинистической эпохи из Эшерского городища (по раскопкам 1972 г.). - ИАИ, 1977, вып. VI.
24. Шамба Г. К. Эшерское городище. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
25. Барамидзе М. В. Мерхеульский могильник. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
26. Воронов Ю. Н. Ахул-Абаа - поселение античного времени в окрестностях Сухуми. - МАА, 1979.
87
27. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н. э. - В кн.: Скифский мир. Киев: Наукова Думка, 1975.
28. Воронов Ю. Н. О хронологических связях киммерийско-скифской и колхидской культур. - В кн.: Скифия и Кавказ. Киев: Наукова думка, 1980.
29. Воронов Ю. Н. Диоскуриада-Себастополис-Цхум. М.: Наука, 1980.
30. Квирквелия Г. Т. Материальная культура северо-западной Колхиды в VIII— V вв. до н.: Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
31. Воронов Ю. Н. Археологическая карта Абхазии. Сухуми: Алашара, 1969.
32. Воронов Ю. Н. История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья (по данным археологии): Автореф. канд. дис., М.: МГУ, 1971.
33. Пиотровский Б. Б. Ванское царство (Урарту). М.: изд-во вост. лит-ры, 1959.
34. Ильинская В. А. Бронзовые наконечники стрел так называемого жаботинского и новочеркасского типов. Археология, №12, 1973.
35. Артамонов М. И. Переселение киммерийцев и скифов в Азию и их возвращение в Северное Причерноморье около 585 г. до н. э. - В кн.: Всесоюзная научная сессия, посвященная итогам полевых - археологических и этнографических исследований в 1970 г. Тезисы докладов сессионных и пленарных заседаний. Тбилиси: Мецниереба, 1971.
36. Пирцхалава М. С. К вопросу о распространении памятников скифской культуры в материальной культуре древней Грузии. - В кн.: Вопросы археологии Грузии, вып. I. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
37. Трапш М. М. Памятники колхидской и скифской культур в селе Куланурхва Абхазской АССР. Сухуми: Абгиз, 1962.
38. Иессен А. А. Некоторые памятники VIII— VII вв. до н. э. на Северном Кавказе. - ВССА, 1954.
39. Пиотровский Б. Б. Скифы и Древний Восток. - СА, 1954, т. XIX.
40. Либеров П. Д. Хронология памятников Поднепровья скифского времени. - ВССА, 1954.
41. Ильинская В. А. О происхождении и этнических связях племен скифской культуры Посульско-Донецкой лесостепи. - Археология, 1966, т. XX.
42. Ильинская В. А. Скифы Днепровского лесостепного левобережья (курганы Посулья). Киев: Наукова думка, 1968.
43. Ильинская В. А. Скифские секиры. - Археология, 1961, т. XII.
44. Техов Б. В. Скифы и материальная культура Центрального Кавказа в VII—VI вв. до н. э. (по материалам Тлийского могильника). - В кн.: Скифия и Кавказ. Киев: Наукова думка, 1980.
45. Пиотровский Б. Б. Кармир-Блур. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1950, вып. I.
46. Смирнов К. Ф. О мечах синдо-меотского типа. - КСИА, 1980, №162.
47. Шамба Г. К. Древности Эшера. Сухуми: Алашара, 1980.
48. Шамба Г., Шамба С. Раскопки в селе Нижняя Эшера. - ПАИ-1977, 1980.
49. Гайдукевич В. Ф. Некрополи некоторых боспорских городов. -МИА, 1959, №69.
50. Крупнов Е. И. Древняя история Северного Кавказа. М.: изд-во АН СССР, 1960.
51. Микеладзе Т. К., Мусхелишвили Д. Л., Хахутайшвили Д. А., Лурсманишвили О. В. Исследования Колхидской археологической экспедиции. - ПАИ-1976, 1979.
52. Инаишвили А. И., Хахутайшвили Д., Кахидзе А., Гогитидзе С., Вашакидзе Н., Чхаидзе Л., Джавелидзе А. Итоги полевых исследований Батумской археологической экспедиции. - ПАИ-1976, 1979.
53. Микеладзе Т. К., Барамидзе М. В. Колхский могильникVII—VI вв.дон. э. вс. Нигвзиани. - КСИА, 1977, №151.
54. Лордкипанидзе Г. А. О домонетной форме денежного обращения в Колхиде. - В кн.: Нумизматический сборник. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
55. Гагошидзе Ю. М. Материалы к истории златокузнечества в Грузии (первая половина I тыс. до н. э.). - ВГМГ, 1976, т. XXXII-B.
56. Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке памятников эпохи поздней бронзы и широкого освоения железа, обнаруженных на Самтаврском могильнике. - ВГМГ, 1957, т. XIX-A и XXI-B.
88
57. Лордкипанидзе О. Д. Ванское городище. - В кн.: Вани, т. I. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
58. Лордкипанидзе О. Д., Путуридзе Р. В., Толордава В. А., Чкония А. М. Археологические раскопки в Вани в 1969 г. - В кн.: Вани, т. I. Тбилиси, Мецниереба, 1972.
59. Силантьева Л. Ф. Некрополь Нимфея. - МИА, 1957, №69.
60. Петренко В. Г. Правобережье среднего Поднепровья в V—III вв. до н. э. - САИ, 1967, вып. Д1-4.
60а. Венедиков В., Герасимов Т., Дремсизова Ц., Иванов Г., Младленова Я., Белков В. Аполония. София, 1963.
61. Callaghan P. J. KRS 1976: Excavations at a Shrine of Glaukos, Knossos. - In: The annual of the British school at Atens. London, 1978, №73.
62. Козенкова В. И. Совещание по хронологии-периодизации памятников Кавказа. - СА, 1980, №4.
63. Воронов Ю. Н. Археологическая карта Абхазии. Сухуми: Алашара, 1969.
64. Квирквелия Г. Т. Погребение раннеантичного времени на горе Яштхва. - В кн.: Вопросы археологии Грузии, вып. 1.Тбилиси: Мецниереба, 1978.
65. Лукин А. Л. Материалы по археологии Бзыбской Абхазии. - ТОИПКГЭ, 1940, т. I.
66. Лордкипанидзе М. Н. Колхидские перстни-печати V—III вв. до н. э. (вопросы взаимоотношений с греческими мастерскими). Тбилиси: Мецниереба, 1975.
67. Вашакидзе Н. В. Археологические памятники античного времени бассейна рек Супса и Натанеби: Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1975.
68. Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Миф и археология. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
69. Толордава В. А. Богатое погребение из Даблагоми. - В кн.: Вани, т. II. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
70. Вашакидзе Н. В. Случайно найденные кувшинные погребения из бассейна р. Супса. - ПЮЗГ, 1973, вып. III.
71. Толордава В. А. Из истории погребальных обрядов Грузии эллинистического времени (кувшинные погребения). Тбилиси: Мецниереба, 1980.
72. Галанина Л. К. Греческий щит IV в. до н. э. из Курджипского кургана. - СГЭ, 1974, вып.39.
73. Галанина Л. К. Курджипский курган. Л.: Искусство, 1980.
74. Kiinze Е. Schildbeschage. - In: Olimpiabericht. Berlin, 1956, t. V.
75. Лордкипанидзе Г. А. Древняя Колхида в VI—II вв. до н. э. (историко-археологическое исследование): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1975.
76. Артамонов М. И. Антропоморфные божества в религии скифов. - АСГЭ, 1961, вып. 2.
77. Мелюкова А. И. Вооружение скифов. - САИ, 1964, вып. Д1-4.
78. Онайко Н. А. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в IV—II вв. до н. э. -САИ, 1970, вып. Д1-27.
79. Сорокина Н. П. Тузлинский некрополь. М.: Советская Россия, 1957.
80. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси: ТГУ, 1966.
81. Шамба Г. К., Квициниа В. К. Открытия в пос. Агудзера близ Сухуми. - ТАГМ, 1980, т. V.
82. Зеест И. Б. Керамическая тара Боспора. - МИА, 1960, №83.
83. Парович-Пешикан М. Некрополь Ольвии. Киев: Наукова думка, 1974.
84. Гагошидзе Ю. М. К датировке могильника Нерон Дереси. - Мацне, 1975, №2.
85. Гагошидзе Ю. М. Самадло (археологические раскопки). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
86. Алексеева Е. П. Позднекобанская культура Центрального Кавказа. - В кн.: Ученые записки ЛГУ, вып. 13, Л., 1949.
_________________
89
ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМА «КОЛХИДСКОГО ЦАРСТВА»
2.2.1. Проблема Колхидского царства возникла в конце 30-40 годов XX в., когда С. Н. Джанашиа, исходя из соответствующего толкования некоторых сведений античных авторов, монет-колхидок и общей идеи о высокой степени развития колхов, обосновал гипотезу о существовании в VI—II вв. до н. э. на территории Западного Закавказья государства колхов [1; 2, с. 210-212; 3, с. 50-62]. Гипотеза С. Н. Джанашиа была поддержана и развита абсолютным большинством грузинских исследователей, построивших на той же основе, что и С. Н. Джанашиа, широкую историческую панораму Колхиды в VI-I вв. до н. э. Отметим здесь точки зрения Д. Г. Капанадзе, считавшего колхидки местным царским чеканом, а Колхидское царство - одним из «крупных государств Передней Азии» [4, с. 31], М. П. Инадзе, рассматривающего «Колхидское царство» как «достаточно сильное политическое объединение», осуществлявшее широкую завоевательную экспансию в VI-V вв. до н. э. [5, с. 161, 6, с. 156-164], Н. Ю. Ломоури, отстаивающего тезис об «оформившемся колхидском государстве с собственными городами», в которых стояли «царские гарнизоны» уже в VI в. до н. э. [7, с. 32-87; 8, с. 170], Т. К. Микеладзе, выделяющего (по аналогии с Древним Египтом) в истории Колхиды три «царства», из которых «Среднее царство» колхов датировано VI—11 вв. до н. э. [9, с. 153], О. Д. Лордкипанидзе, отстаивающего тезис о «сильном колхидском царстве» VI—IV вв. до н. э., которое якобы воспрепятствовало возникновению в Колхиде обычных греческих полисов [10, с. 16-17; 12, с. 12; 13, с. 54]. «Единое Колхидское царство» декларирует и А. Ю. Кахидзе, утверждающий, что «VI—II вв. до н. э. это период могущества Колхидского царства» [13, с. 19].
Точка зрения С. Н. Джанашия единодушного одобрения, однако, не получила. Ряд исследователей признает существование некоего царства в Колхиде, но с существенными оговорками. Г. А. Меликишвили сначала отнес «Колхидское царство» к типу раннеклассовых государств [14, с. 186], а затем охарактеризовал его как неразвитое раннеклассовое общество с сильными пережитками первобытно-общинного строя, справедливо заключив, что «мы располагаем скудными данными по социально-экономической истории Колхиды» [15, с. 52-90]. Г. А. Лордкипанидзе пишет о «наличии в Колхиде в VI—11 вв. до н. э. раннеклассового государства», которое, однако, «нет никаких оснований считать... «сильным», «мощным», «обширным» политическим образованием» [16, с. 31]. Г. Ф. Дундуа, признавая существование «Колхидского царства», вместе с тем убедительно доказывает, что колхидки чеканились местными греческими городами и в их интересах. [17, с. 56-73; 18, с. 280]. «Существование в период Ксенофонта, - осторожно пишет А. П. Новосельцев, - Колхидского царства вероятно. Только на рубеже V-IV вв. это было, по-видимому, уже ослабевшее государственное объединение, возможно с сильно урезанной территорией» [19, с. 100]. В этой же связи Е. А.
90
Молев отмечает, что “о могуществе колхского государства мы можем судить в основном по легендам и мифам" [20, с. 25]. Ряд авторов стоит на позициях, отрицающих государство в Колхиде. Еще в 1954 г. И. Н. Сосновкин убедительно показал несостоятельность взглядов С. Н. Джанашиа и Д. Г. Капанадзе, отметив, что “археологические материалы по Западному Закавказью, а также письменные документы античной эпохи с достаточной ясностью свидетельствуют о том, что VI в. до н. э. является неприемлемой датой для определения времени возникновения первых государственных образований на территории Западной Грузии, равно как неприемлемым является положение о том, что древняя Колхида в IV в. до н. э. представляла собой “прочное государство рабовладельческого типа” [21, с. 20-22]. Еще раньше А. И. Болтунова отмечала, что на рубеже V-IV вв. до н. э. колхи еще переживали первобытнообщинный строй, а термин “Колхида” в письменных источниках употребляется не в качестве понятия “государство колхов”, а в значении местности, населенной ими [22, с. 178]. Позднее А. И. Болтунова обосновала тезис, согласно которому каких-либо определенных данных в античной литературе и в самой Колхиде о существовании здесь единой государственной организации, возглавляемой царем “просто не существует” [23, с. 260; 24, с. 3, 4]. Наличие классового общества в Колхиде рассматриваемого времени отрицают Г. К. Соселия [25; 26] и М. А. Дандамаев [27, с. 97; 28, с. 118]. Аналогичная точка зрения развивается и в ряде работ автора [29, с. 82-87; 30, с. 274-279].
В числе основных доказательств существования Колхидского царства указываются: а) письменные источники (главным образом миф об аргонавтах, Геродот, Ксенофонт и Страбон); б) общий высокий уровень социально-экономического развития колхидского общества в VI—IV вв. до н. э. (унификация металлических и керамических изделий, металлургия железа, имущественная дифференциация, развитые земледелие, ремесло и торговля, урбанизация и т. д.); в) денежное хозяйство, основанное на “колхидках” [12, с. 51-68, 178-180]. Рассмотрим аргументацию всех этих положений.
2.2.2. “Сведения о государственном объединении, возникшем в середине I тысячелетия до н. э. на территории Западной Грузии, - пишет О. Д. Лордкипанидзе, - мы находим у Геродота (IV, 37)” [12, с. 52]. Однако в этом отрывке (“персы живут вплоть до Южного моря, выше их к северу живут мидяне, выше мидян - сасперы, выше сасперов - колхи, вплоть до Северного моря, в которое вливается река Фасис”) нет указания на существование государственности у колхов, ни на сроки появления этой государственности. В то же время из данных Геродота следует прежде всего то, что колхи в Колхиде занимали лишь территорию южнее реки Фасис (совр. Риони) (“Пути от озера Меотиды до реки Фасис и до колхов тридцать дней...” - Herodot, I, 104), а северный берег этой реки “до Кавказских гор” занимали “соседи” колхов (Herodot, III, 97), что колхи “обязались посылать дары” персам - “каждые пять лет: по сто мальчиков и девочек” (Herodot, III, 97), что
91
упомянутые соседи приносили свои дары наряду с колхами, т. е. были самостоятельными в глазах иранских чиновников, и что колхи обязаны были принимать участие в походах персов (Herodot, VII, 79). В политическом отношении колхи, как это убедительно показала А. И. Болтунова, подчинялись начальнику XIX сатрапии [31, с. 51-55]. Наибольшего доверия и внимания заслуживают данные Ксенофонта, лично засвидетельствовавшего племенное объединение колхов в окрестностях Трапезунта, которых он вполне определенно противопоставил фасианам - населению Центральной Колхиды (Anab., VII, 8, 25). Разговоры же среди его солдат, стремившихся пограбить фасианов на том основании, что у них “царствовал потомок Айэта”, следует объяснять не столько “прямым свидетельством наличия царской власти в Колхиде" [12, с. 55], сколько популярностью мифа об аргонавтах в греческом войске Ксенофонта. Нет никаких реальных свидетельств о царской власти и государстве у колхов и в труде Страбона. Соответствующее его свидетельство (“Следовавшие затем (после Айэта - Ю. В.) цари, владея разделенной на скептухии страной, не имели особенной силы” - XI, 2,18), нельзя трактовать в отрыве от аналогичного свидетельства Страбона в отношении гениохов (“Они находятся под властью так называемых скептухов, которые в свою очередь подчинены тиранам или царям... у гениохов было четыре царя” - XI, 2, 12), у которых, по общему признанию, господствовал родовой строй [14, с. 251, 310] и цари которых рассматриваются в качестве племенных вождей. Цари («басилевсы» первоисточников) гениохов и колхов - несомненно явление одного и того же порядка. Трактовка же сведений Страбона о басилевсах Колхиды как о царях в современном значении этого термина невольно вызывает в памяти известные слова, что “европейские ученые, в большинстве своем прирожденные придворные лакеи, превращают басилея в монарха в современном смысле слова” [32, с. 113]. К сожалению, исследователи также часто забывают, что Страбоном, как и другими античными авторами, термины “колхи” и “Колхида” использовались по отношению к современным Северной и Центральной Колхиде чаще всего в собирательном, географическом аспекте [33, с. 131-133], а не в аспекте этнополитическом, который им приписывает О. Д. Лордкипанидзе [12, с. 7, 53]. Нет в этих источниках достоверных упоминаний о столице Колхидского царства, нет ни одного, во всяком случае до позднеэллинистической эпохи [34, с. 154-188], достоверного имени колхидских царей. Эти и другие факты позволяют разделить то мнение, что в античных источниках данных “о существовании в Колхиде в VI—III вв. до н. э. единой государственной организации, возглавляемой царем... просто не существует” [23, с. 260].
2.2.3. О. Д. Лордкипанидзе полагает, что “однородная высокоразвитая бронзовая культура” приближала Колхиду уже в конце II - начала I тысячелетия до н. э. “к политическому единству” [12, с. 50]. Однако “унификация металлических изделий и керамики” была характерной чертой всех архео-
92
логических культур человеческой ойкумены эпохи бронзы и раннего железа, большинство которых так и не достигло государственности. “Первостепенную роль” отводит в формировании Колхидского царства О. Д. Лордкипанидзе широкому освоению железа, утверждая, без каких-либо доказательств, что погребения Колхиды VIII—VII вв. до н. э. содержат множество железных предметов боевого и хозяйственного назначения [12, с. 51, 52]. Однако в первом разделе настоящего исследования было показано, что это явление не может датироваться в Колхиде периодом ранее конца VII - первой половины VI вв. до н. э. Кроме того в тот же период железные изделия широко внедряются в культуру племен других районов Закавказья и Северного Кавказа, Северного Причерноморья и Поволжья, однако в этих районах государственные образования появляются значительно позже. О. Д. Лордкипанидзе полагает, что высокий уровень земледелия обеспечил “появление прибавочного продукта и развитие товарного производства” в Колхиде в масштабах, соответствующих государству [12, с. 70-73]. Однако вывод этот делается главным образом на основе железных мотыг и примитивных лемеховидных орудий, находимых в погребениях VI-V вв. до н. э. Мотыги эти копируют бронзовые прототипы, в массе находимые в составе кладов по всей Колхиде, где они судя по всему пришли на смену каменным мотыгам, широко бытовавшим в Западном Закавказье с энеолитической эпохи. Применение же деревянного плуга в эпоху раннего железа и раньше этого времени фиксируется и во многих других районах Кавказа и восточной Европы [35, с. 212-244], не предоставляя Колхиде исключения и в этом отношении. Аналогично положение ремесла. Если не считать комплекса ювелирных изделий из Вани, общий уровень ремесленной продукции Колхиды VI—IV вв. до н. э. не на много выше уровня предшествующего этапа, а “некоторая стандартизация форм и широкое распространение однотипных сосудов”, на основе которых О. Д. Лордкипанидзе “очерчивает границы Колхидского царства и в географическом, и в хронологическом разрезе” [12, с. 79], в действительности никаких черт “колхской государственности” на себе нести не могут - в этом случае, как подчеркивалось выше, любая археологическая культура может быть объявлена “царством”. Поэтому совершенно прав О. Д. Лордкипанидзе, когда в заключение своего экскурса о ремеслах Колхиды пишет: “Мы не располагаем буквально никакими данными для конкретной иллюстрации роли ремесла в усложнении социальной культуры колхидского общества”[12, с. 101].
2.2.4. Переходим к проблеме имущественной дифференциации как показателя “колхской государственности”. Древнейшие погребения на территории Центральной Колхиды, связываемые с представителями “местной родовой аристократии, на которых царская власть возлагала административные функции”, обнаружены в Вани, который рассматривается как “один из важнейших политических и экономических центров древней Колхиды" [12, с. 58-59]. Это в первую очередь погребение №11, представлявшее со-
93
бой прямоугольную яму (3,1x3,4 м), вырубленную в песчанике, в которой находился деревянный саркофаг с четырьмя женскими захоронениями - главным, инвентарь которого отличался обилием золотых, серебряных, бронзовых и керамических изделий, и тремя сопутствующими с довольно скудным инвентарем, включавшим однако также золотые изделия. Рядом с саркофагом находился скелет коня [36, с. 241-242]. Из других захоронений на том же могильнике отметим так называемое “погребение знатного воина”, датируемое второй половиной IV в. до н. э.
Здесь в деревянном саркофаге, от которого сохранились лишь гвозди, было обнаружено захоронение мужчины, инвентарь которого включал железный щит, бронзовые набедренники и поножи, 53 наконечника копий, золотые, серебряные, бронзовые и керамические изделия. Вне саркофага в той же могильной яме лежали два скелета - мужчины и женщины, лишенные всякого инвентаря [36, с. 240-241]. Серединой V-IV вв. до н. э. датируются богатые захоронения Итхвиси, где однако золотые украшения известны в небольшом количестве, а иногда и вовсе отсутствуют. Эти погребения также отличают деревянные саркофаги, присутствие в могилах сопутствующих костяков с более скудным инвентарем, конские захоронения [12, 64- 65; 37, с. 31, 32, 44]. По-видимому, к подобного рода памятникам принадлежало и погребение, доследованное вблизи Эшерского городища (окрестности Сухума). В основном погребении найдена панафинейская амфора с чернофигурной росписью, датируемая третьей четвертью VI в. до н. э. Рядом обнаружены несколько конских костяков с богатыми уздечными наборами и безинвентарный человеческий костяк [38, с. 84].
Одной из примечательных черт большинства перечисленных комплексов Колхиды являются безинвентарные либо с ограниченным инвентарем сопутствующие захоронения, которые можно рассматривать как первые реальные свидетельства существования на территории Колхиды во второй половине VI—IV вв. до н. э. института патриархального рабства [16, с. 76]. Наличие подобных захоронений может свидетельствовать о раннеклассовом характере общественной организации аборигенного населения в отдельных уголках Колхиды, особенно там где оно незадолго до того вступило в тесные контакты с греко-иранским миром. “Недоразвитость классовых отношений, - пишет в этой связи Г. А. Меликишвили, - главная отличительная черта раннеклассового этапа развития при всем многообразии его форм. Раннеклассовое общество еще во многих отношениях стоит близко к первобытнообщинному строю” [39, с. 61]. Однако захоронения Вани, Итхвиси и Эшеры ясно указывают на то, что рабовладельческие отношения в колхидском обществе так и “не вышли за пределы патриархального рабства” [16, с. 77], характеризовавшего многие племена Восточного и Южного Закавказья в эпоху средней и особенно поздней бронзы (Бедени, Лчашен, Арчадзор и др. [40, с. 11-18], т. е. общества, еще не достигшие государственности [41, с. 65]. Таким образом, археологический материал позволяет во всяком
94
случае в отношении второй половины VI—IV вв. до н. э. говорить об определенной стратификации колхидского общества, однако в этих захоронениях отсутствуют еще черты резкого обособления аристократии от рядовых членов общества - погребения в Вани носят приусадебный характер [12, с. 60], в Итхвиси богатые и бедные захоронения соседствуют в рамках одного, по-видимому, родового кладбища [12, с. 65]. Следовательно, и наличие богатых захоронений не может служить показателем существования централизованной государственности и царской власти в Колхиде.
2.2.5. Частые находки в культурных слоях поселений Колхиды кусков глиняной обмазки с отпечатками деревянных прутьев свидетельствуют, что жилища колхидцев в VI-V вв. до н. э. представляли собой достаточно примитивные деревянные постройки [12, с. 59]. С жилищами колхидской знати связываются постройки усадьбы в Симагре, объединявшей несколько жилых и хозяйственных срубов, огороженных плетнем [42, с. 97]. Вероятно остатками такого рода усадьбы являются и следы деревянного сооружения, обнаруженного в слое раннеантичного времени в Вани [43, с. 146]. Хуторной тип поселений с деревянными постройками аналогичного облика в Колхиде сложился еще в первой половине II тысячелетия до н. э. [44, с. 46]. Поселения же городского типа, характерные для раннеклассовых государств в эпоху их расцвета во внутренней Колхиде можно указать лишь с IV—III вв. (Вани).
2.2.6. Остаются «колхидки», составившие основу гипотезы С. Н. Джанашиа о Колхидском царстве. История осмысления этой оригинальной античной монеты достаточно драматична. Часть исследователей рассматривает колхидки как чисто местный чекан Колхидского царства (Д. Г. Капанадзе, К. В. Голенко, Н. В. Хоштариа, О. Д. Лордкипанидзе и др.) [45, с. 88-95; 12, с. 177], некоторые полагают, что колхидки чеканились в местных греческих городских центрах для нужд Колхидского царства (Б. А. Куфтин, Г. А. Меликишвили, М. П. Инадзе, Г. А. Лордкипанидзе) [5, с. 167-172; 16, с. 114], наконец значительный круг исследователей приписывает эти монеты полисному чекану, прежде всего Фасиса (Е. А. Пахомов, Д. М. Лэнг, Е. Похитонов, А. И. Болтунова, Г. Ф. Дундуа и др.) [18, с. 280-282; 47, р. 1,125; 48, с. 92-107]. Если убеждение первых двух групп исследователей базируется на априорном признании правильности упомянутой гипотезы С. Н. Джанашиа, а дополнительная аргументация вводится к общим соображениям топографического и иконографического характера [12, с. 172-179; 45, с. 88-95], то в основе взглядов последней группы исследователей лежит тщательный типологический и стилистический анализ, а также вполне определенные данные античных источников и археологии, указывающих на существование в Колхиде греческих апойкий. Основные доказательства того, что в колхидках следует видеть не результат внутреннего, независимого социально-экономического развития мифического Колхидского царства, а показатель активной торгово-экономической жизни греческих городов Колхи-
95
ды сводятся к следующему: [17, с. 56-73; 18, с. 280-282; 48, с. 92-107]. 1) Появление монетной формы денег в Колхиде совпадает с моментом основания здесь греческих апойкий; 2) наиболее ранние типы колхидок несут на себе несомненные стилистические и технические особенности ионийских, в первую очередь милетских монет - изображение лежащего льва и львиной головы, связанное с культом Аполлона, популярным и в Милете, и в Фасисе; 3) наличие семи разных греческих букв и знаков на колхидских триоболах обычного типа позволяет видеть в них начальные буквы имен магистратов, что характерно для полисного чекана; 4) чрезвычайно пестрая и сложная система номиналов (тетрадрахма, дидрахма, драхма, полудрахма и тетартеморий) колхидок типична именно для полисного чекана; 5) в эмиссии колхидок выделяется восемь монетных типов, что характерно не для царского, а для полисного чекана; 6) местный чекан варварских династов в окрестностях греческих городов в других районах Причерноморья и Средиземноморья, как правило, имел ограниченное хождение, нося скорее престижный характер, в то время как основу денежного обращения на подвластной этим династам территории составляла импортная, полисная монета; 7) отсутствие иной греческой монеты во внутренней Колхиде до IV в. до н. э. указывает на торговую гегемонию города, чеканившего колхидки, а таким городом в рассматриваемое время по всем данным был Фасис. Кроме того важны и следующие обстоятельства [48, р. 3-25]: 1) монета долго оставалась чисто греческим феноменом и очень медленно воспринималась негреческими народами; 2) монета была порождена потребностью полиса, в котором она упорядочивала и упрощала систему финансовой активности.
Итак, древние письменные источники и археологические данные не подтверждают гипотезы о Колхидском царстве.
2.2.7. Согласно упомянутым выше сведениям Геродота население Колхиды в VI—V вв. до н. э. находилось в политической зависимости от Ахеменидского Ирана. Эта зависимость, несомненно, должна была наложить определенный отпечаток на местную материальную культуру. Специальных исследований, посвященных этой очень важной проблеме, пока нет, хотя соответствующие сведения попутно приводятся во многих работах [12, с. 84-97; 37, с. 31-44; 49, с. 69-71]. Нижеследующий очерк призван в какой-то мере восполнить этот пробел.
2.2.8. Вооружение колхов согласно Геродоту (Herod., VII, 79) состояло из деревянных шлемов, кожанных щитов, коротких копий и кинжалов-махайр. Г. А. Лордкипанидзе полагает, что эти махайры по форме соответствовали греческим и предполагает их распространение в Колхиде с VI в. до н. э. [16, с. 89-90]. Однако до IV в. до н. э. ни одна махайра в комплексах Колхиды пока не найдена - здесь в VI-V вв. до н. э. широко использовались длинные и короткие акинаки скифского облика [50, табл. XLIII-XLV; 51, табл.
96
VI,2, 5; VIII, 8; 52, с. 222-224]. Не исключено, однако, что часть этого вооружения могла иметь и персидское происхождение.
Например, бронзовые ножны такого кинжала из Мерхеула (рис. 17, 30) [53, с. 478] весьма близки к кинжалам на рельефах Персеполя (рис. 17, 10) [54, Abb. 232]. Больше иранских черт можно указать среди конского снаряжения. Если в начале VI в. до н. э. это снаряжение в основном характеризуется раннескифскими формами, то в середине VI-V вв. до н. э. здесь довольно широко распространяются цельнолитые бронзовые удила с трензелями (Итхвиси, Свири, Вани, Красный Маяк - рис. 17, 31) [16, табл. VIII, 1; 37, табл. II; 55, рис. 58,3; 56, табл. XXII, 2], известными по находке в “персидском мусоре" Афинского акрополя, датируемом концом VI в. до н. э. [55, с. 61; 57, s.142- 144]. Несколько иного типа удила с пластинчатыми трехдырчатыми псалиями (рис. 17, 32) из эшерского погребения с панафинейской амфорой, где они сочетались с набором разнообразных конических и шаровидных колокольчиков [58, с. 43]. Подобные удила известны по комплексам VI в. на территории, входившей в сферу влияния Ирана (Армения) [59, рис. 13]. Колокольчики же в качестве украшения конской сбруи распространились на территории Ассирии, Ирана (рис. 17, 13, 14) и Урарту еще в VIII—VII вв. до н. э. [60, PI. LVI, 833, 834; 61, илл. 253], но в Закавказье они проникают, по-видимому, лишь в VI в. до н. э., особенно широко используясь во второй половине VI-V вв. до н. э. (рис. 17, 33, 34) [62, рис. 2, 8; 63, табл. V, VI, XII, XIII].
2.2.9. Возможно, с Иранским влиянием связаны отдельные черты в украшениях из золота, наиболее ранние из которых найдены в составе кладов в Носири, Парцханаканеви и Чубурисхинджи [64, с. 31-32], датируемых, как было показано в предыдущей главе, в рамках VI в. до н. э. Исполненный в технике зерни на кольце из Носири меандровидный орнамент, известный в иранских памятниках VIII—VII вв. до н. э. [65, Fig. 259] вводит этот комплекс в круг памятников второй половины VI в. до н. э., ярко проиллюстрированный треугольной золотой подвеской серьги из поселения Симагре (рис. 17, 31) [42, рис. 4]. Совершенно аналогичные подвески известны из Лори-Берда, где они датируются “раннеармянским" временем (VII—VI вв. до н. э.) [59, с. 190-191]. Колхидская находка уточняет дату этих изделий. Близкие по форме и стилю серьги с подвесками в виде треугольника известны в памятниках скифо-сибирского искусства конца VI—IV вв. до н. э., когда развитие этого искусства “протекает под знаком персидского влияния" [66, с. 276, илл. 247]. Таким образом начало широкого проникновения золотых изделий в быт аборигенного населения Колхиды пока может быть датировано с достаточной достоверностью лишь в рамках середины и второй половины VI в. до н. э. Теперь становится понятным, что именно скудностью золотых изделий, еще только начинавших входить в обиход колхидской родоплеменной аристократии, следует объяснять то обстоятельство, что “колхи и их соседи до Кавказского хребта” вместо обычной подати серебром и золотом были обязаны поставлять персам в рабство изрядное число своих соплеменников (Herod., Ill, 97).
97
О. Д. Лордкипанидзе полагает, что золотые украшения V-IV вв. до н. э. из Вани в своем большинстве “генетически связываются с (местными - Ю. В.) памятниками материальной культуры доантичной эпохи” [12, с. 95, 96], либо представляют собой “органическое сплетение (древневосточных художественных навыков - Ю. В.) с местными многовековыми художественными традициями эпохи замечательной колхидской бронзовой культуры” [12, с. 97]. В этом согласиться с О. Д. Лордкипанидзе невозможно, поскольку в действительности в большинстве украшений Вани отсутствуют какие-либо точки соприкосновения с памятниками колхидско-кобанской культуры. Сам О. Д. Лордкипанидзе подкрепляет эту свою идею лишь указанием на “художественно-стилистическое и техническое единство”, выразившееся в своеобразии форм отдельных изделий, широком употреблении зерни и присутствии на соответствующих колхидских украшениях миниатюрной розетки [12, с. 93]. Однако ни один из этих признаков не может указывать на связь с памятниками колхидско-кобанского круга. Типично колхидскими, например, считаются диадемы с ромбовидными орнаментированными пластинками на концах [12, рис. 25-27; 36, с. 241, 242, рис. 37, 38, 187-189, 230, 231; 67, с. 134-135]. Однако этот вид украшений хотя, по-видимому, и связан по происхождению с местными гривнами VI-V вв. до н. э., однако в этом своем варианте появляется внезапно и бытует довольно короткий промежуток времени (середина V - середина IV вв. до н. э.). Тема борьбы животных (особенно льва и быка), присутствующая на золотых диадемах из Вани в наибольшей мере характерна для ахеменидского искусства, в котором этот древневосточный мотив олицетворял главный день зороастрийского календаря и соответствующий религиозный праздник [68, р.1-5]. “Ахеменидским” во многих деталях является и стиль изображений на рассматриваемых диадемах - газель с каннелюрованными рогами [69, Tabb. IV, VI], ромбовидные и тонкие штриховые насечки в передаче гривы льва [70, р. 174, Fig. 86], контур и детали бычьей головы [12, с. 88].
Для правильного понимания истоков форм и стиля большинства золотых украшений Вани V-IV вв. до н. э. очень важны и калачиковидные серьги (рис. 14, 49), с VIII—VII вв. до н. э. распространившиеся в Передней Азии и по всему Средиземноморью, известные и по находкам в Кармир-Блуре [71, рис. 19], но в Колхиде фиксируемые лишь в конце V - начале IV вв. до н. э. [12, с. 28-30]. Серьги этого типа известны в Мидии и, особенно, в ахеменидском Иране (например, персепольский трипилон) [61, рис. 305]. Совершенно аналогичные ванским серьги найдены в могилах греков в Пичвнари, где они датированы второй половиной V в. [72, рис. 6]. Составлены и украшены эти серьги точно так же как и остальные типы ванских серег - с “лучеобразными”, биконическими и со сферическими ажурными подвесками [12, рис. 28-30], в которых О. Д. Лордкипанидзе видит “чисто местную форму” [12, с. 93]. Однако последние типы ванских серег также не имеют прототипов в местной культуре, в то время как сходные формы известны в
98
Передней Азии и Средиземноморье - серьги с подвеской в виде “лучей” в Ассирии [73, Tabb. VIII], ажурные сферические подвески в Малой Азии и Греции [74, Fig. 35,3; 35,6; Tabl. XXVI, 169]. Что же касается такой “местной колхидской особенности” [12, с. 93], как украшение ювелирных изделий зернью и филигранью, то эта особенность, будучи, вопреки мнению О. Д. Лордкипанидзе, совершенно чуждой памятникам Колхиды до середины VI в. до н. э., в то же время является характернейшей чертой украшений Передней Азии и Средиземноморья в доахеменидскую и в ахеменидскую эпохи. В этом отношении показательны те наблюдения О. Д. Лордкипанидзе, согласно которым “в юго-восточных областях Урмийского озера, в конце II и начале I тысячелетия до н. э. формировался этот стиль украшения золотых изделий пирамидками, треугольниками и др. геометрическими узорами из зерни, который с VIII и особенно с VII вв. до н. э. распространился в странах Ближнего Востока (Урарту, Иран), а в VII—VI вв. до н. э. стал своеобразной модой и встречается в самом разнообразном сочетании отделки золотых украшений в странах Средиземноморья (Кипр, Самос, материковая Греция и Македония, Этрурия) и Причерноморья. Эта художественная волна... достигла и Колхиды. Этому способствовали и культурные контакты в середине I тысячелетия до н. э. с хуррито-урартским населением Мана и Мидии... В Колхиде произошла своеобразная переработка этих художественных навыков” [12, с. 96-97] - и только! Аналогично и происхождение розетки (рис. 17, 35) - здесь невозможно перечислить огромное количество примеров применения этого мотива в переднеазиатско-средиземноморском регионе, поэтому ограничусь лишь упоминанием розеток на золотом кубке IX—VIII вв. до н. э. из могильника Марлика (рис. 17,15) [75, с. 11] и в оформлении Персеполиса в VI-V вв. до н. э. (рис. 17,16) [54, Abb. 218]. С тем же кругом памятников связаны и ванские браслеты - с изображениями кабана (близкие реплики в Иране и Малой Азии) [76, р. 153, Tabb. XXIX, 3, 4] и с прогнутой спинкой (аналогии среди изображений Персеполиса и Суз), появляющиеся в Колхиде (рис. 17, 36) в период не ранее конца V - первой половины IV вв. до н. э. [12, с. 94-95, рис. 13, 34, 35].
Таким образом даже предельно сжатый анализ колхидских ювелирных изделий VI—IV вв. до н. э. приводит к выводу, что: а) “колхидская художественная культура” этого круга имеет в значительной мере древневосточные корни, порожденные тесными контактами в первую очередь с ахеменидским Ираном, и б) эпитет “златообильная” (polychrisos), который впервые применен по отношению к Колхиде в составленной греками в IV в. до н. э. эпитафии над могилой мифического Айэта (“Пеплос”, 43), отражает ситуацию не ранее второй половины VI - первой половины IV в. до н. э.
2.2.10. Широкие контакты с иранским культурным миром в VI—IV вв. до н. э. хорошо иллюстрируются частыми находками в Колхиде пиал с омфалом (рис. 17, 28), которые дают повод исследователям предполагать существование здесь одного из провинциальных центров производства посу-
99
ды по “ахеменидским” образцам [12, с. 84; 37, с. 41]. К тому же кругу изделий относится и ритон из Мтисдзири (рис. 17, 29) [77, с. 182-193, рис. 28-31]. Г. А. Гамкрелидзе, отмечая близость этого ритона к “ахеменидскому стилю”, в то же время полагает, что ритон был изготовлен колхидским мастером, а его сюжет - протома козла с человеческим лицом - якобы является “плодом местных религиозных представлений” [77, с. 182; 78, с. 15]. Однако отсутствие прототипов и сходных сюжетов в культуре Колхиды того же и предшествующего времени, а также наличие сходных форм среди иранских изделий V-IV вв. до н. э. (рис. 17,9) [54, Abb. 291, 304; 79, табл. LIII-LV], не позволяют мне разделить вывод о местном происхождении мтисдзирского ритона.
Основные типы колхидской керамики VI—IV вв. до н. э. - пифосы, двуручные и одноручные горшковидные сосуды, кувшины, среди которых наиболее типичны изделия с вертикальной трубчатой ручкой, одноручные бокальчики и кубки на высоких ножках, фляги, миски [12, с. 77, рис. 18, 19, 76]. По мнению О. Д. Лордкипанидзе “типологические особенности (форма, орнамент)” этой керамики не засвидетельствованы “за пределами Колхиды”, очерчивают “границы Колхидского царства” и отличаются “традиционной самобытностью” [12, с. 76-79]. Однако эти выводы неверны в отношении по крайней мере трех видов колхидской керамики - кувшинов с трубчатой ручкой, кубков и фляг (рис. 17, 21, 24, 27). Кувшины с трубчатой ручкой в это и последующее время папучили широкое распространение по всему Кавказу [80, с. 38-39, рис. 4], фляги близкой формы известны в Восточном Закавказье [81, табл. XIX,1). Все три рассматриваемых типа посуды, не имея прототипов среди колхидской керамики предшествующего этапа (наиболее древние изделия этого типа обнаружены в Симагре в слое второй половины VI в. до н..) [42, табл. XXXI, XXXV], в то же время широко представлены в памятниках VIII—VII вв. до н. э. на территории Ирана (Тепе-Сиалк, В. Саккыз и др.) (рис. 17,1, 47) [54, Abb. 171; 60, PI, XVI, 6, 9; XVIII, 1, 3; XX, 5, 7; LX, 240; LXII, 776; LXIX, 248; LXXIV, 913; LXXIX, 987a; 82, табл. XVI; XXIV, 5; 83, с. 409-414]. Сходство отмечается и в некоторых других типах изделий (рис. 17, 5, 6, 25, 26).
Заканчивая обзор иранских элементов в материальной культуре Колхиды VI—IV вв. до н. э. нельзя обойти молчанием остатки древнейшего из известных на территории Колхиды каменного храма, исследованного в Саирхе [16, с. 130-131; 84, с. 159-161; 87, с. 18, 19, табл. XLIII-XLVIII]. Это огромное сооружение было украшено мощной колоннадой - от колонн сохранились базы, состоящие из массивного планта, высокого тора, богато орнаментированного косыми выкружками ниспадающих друг на друга трех широких листьев и нижнего ствола колонны, украшенного вогнутыми ионийскими овами. “Очень близкие по мощным пластичным очертаниям профиля, но менее нарядные базы с совершенно идентичными пропорциями” известны в Дур-Шаррукине и Персеполисе [49, с. 70], что определяет дату
100
храма в Саирхе не V-IV вв. до н. э. [84, с. 131], а концом VI-V вв. до н. э. [49, с. 70]. Храм этот украшали также скульптурные изображения львиных голов (по нашей реконструкции - рис. 17, 38-капители), стилистически входящие в круг ахеменидского искусства [84, с. 131]. Можно поэтому с полным основанием думать, что в Саирхе находился один из административно-религиозных центров XIX сатрапии Иранского государства.
2.2.11. Все сказанное служит прекрасной иллюстрацией к соответствующему указанию Геродота: “Даже колхи и их соседи до Кавказского хребта (до этих пор ведь простирается персидская держава, области же к северу от Кавказа уже не подчинены персам) наложили на себя подати в виде даров” (Herod. III, 97).
Теперь становится более понятным столь популярный в Колхиде социальный институт “скептухов” (“скипетродержцев”), название которых является переводом иранского термина “vazraka” (от vazra - “дубина”, “палица”, “скипетр”), употреблявшегося в качестве титула знати и вельмож в иранском официальном языке [86, с. 263]. Этот термин был усвоен представителями местной родоплеменной верхушки, по-видимому, еще в период вхождения Колхиды в состав Персидской державы (вторая половина VI-V вв. до н. э.) и просуществовал до I в. до н. э., когда его здесь зафиксировал Страбон (XI, 2, 13). Таким образом и письменные источники, и археологические материалы единогласно свидетельствуют против тезы о “независимом” и “мощном” Колхидском “царстве”, якобы сущуствовавшем в Западном Закавказье в VI—V вв. до н. э. Налицо выразительный комплекс письменных и археологических фактов, указывающих на политическую и культурную зависимость Колхиды в середине VI-V вв. до н. э. от ахеменидского Ирана. Однако это только часть проблемы - материальная и духовная культура Колхиды рассматриваемого времени прочно вошла в сферу воздействия античной культуры, носителями которой было греческое население приморских апойкий. Но об этом в следующей главе.
______________________
1. Джанашиа С. Н. Из истории грузинской государственности. К истории Колхидского царства. - В кн.: Тезисы докладов XII научной сессии Отделения общественных наук АН ГССР. Тбилиси: изд-во АН ГССР, 1943.
2. Джанашиа С. Н. Труды, т. II. Тбилиси: изд- во АН ГССР, 1952.
3. Бердзенишвили Н., Джавахишвили И., Джанашиа С. История Грузии, т. I. Тбилиси: изд-во АН ГССР, 1950.
4. Капанадзе Д. Г. Грузинская нумизматика, М.: изд-во АН СССР, 1955.
5. Инадзе М. П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси: Мецниереба, 1968.
6. Инадзе М. П. О времени образования Колхидского царства по данным древнегреческих авторов. - КБС, 1973, вып. IV.
7. Ломоури Н. Ю. Греческая колонизация побережья Колхиды. Тбилиси: изд-во ТГУ, 1962.
101
8. Ломоури Н. Ю. К вопросу о греческой колонизации побережья Колхиды. - В кн.: Античное общество. М.: Наука, 1967.
9. Микеладзе Т. К. К вопросу о периодизации истории древней Колхиды. - КБС, 1973, вып. IV.
10. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и древняя Грузия (торгово-экономические и культурные взаимоотношения со второй половины II тысячелетия до н. э. до III—IV вв. н. э.): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1966.
11. Лордкипанидзе О. Д. К проблеме греческой колонизации Восточного Причерноморья (Колхиды). Тбилиси: Мецниереба, 1977.
12. Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Миф и археология. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
13. Кахидзе А. Ю. Восточное Причерноморье в античную эпоху (VI-I вв. до н. э.): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
14. Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси: изд-во АН ГССР, 1959.
15. Меликишвили Г. А. Вопрос о социально-экономическом строе древней Грузии. - Мацне, 1966, №1 (28).
16. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI—II вв. до н. э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
17. Дундуа Г. Ф. К происхождению "колхидок'’ с изображением льва. - Мацне, 1972, №1.
18. Дундуа Г. Ф. Еще раз о происхождении колхидок. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Материалы I Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья, Цхалтубо-1977). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
19. Новосельцев А. П. Генезис феодализма в странах Закавказья. Москва: Наука, 1980.
20. Молев Е. А. Митридат Евпатор. Создание черноморской державы. Саратов: С ГУ, 1976.
21. Сосновкин И. Н. История патриархального общества Западной Грузии: Автореф. канд. дис., Ярославль: ЯГПИ, 1954.
22. Болтунова А. И. Замечания по поводу проспекта “Всемирная история” АН СССР, т. I-II. - ВДИ, 1952, №4.
23. Болтунова А. И. Эллинские апойкии и местное население Колхиды. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
24. Болтунова А. И. К вопросу о социально-политической организации колхов. - В кн.: Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья на тему “Местное население Причерноморья в эпоху Великой греческой колонизации (VIII—V вв. до н. э.)” в Цхалтубо. Тезисы докладов и сообщений. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
25. Соселия Г. К. К вопросу о происхождении государства среди грузинских племен. Тбилиси, 1936.
26. Соселия Г. К. Существовала ли рабовладельческая формация в Грузии? - ВИ, 1956, №10.
27. Дандамаев М. А. Ахеменидское государство и его значение в истории Древнего Востока. - В кн.: История Иранского государства и культуры. М.: Наука, 1971.
28. Дандамаев М. А., Луконин В. Г. Культура и экономика древнего Ирана. М.: Наука, 1980.
29. Воронов Ю. Н. Античный мир и Северная Колхида. - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (доклады XIV Международной конференции античников социалистических стран “Eirene”), т. I, Ереван: Изд-во АН Арм. ССР, 1979.
30. Воронов Ю. Н. Некоторые проблемы социальной истории Северной Колхиды в эпоху греческой колонизации. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
31. Болтунова А. И. Колхи и держава Ахеменидов (по данным Геродота). - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (доклады XIV Международной конференции античников социалистических стран “Eirene”), т. I. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1979.
32. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. - Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т.21.
102
33. Анчабадзе 3. В. История и культура древней Абхазии. М.: Наука, 1964.
34. Немировский А. И. Понтийское царство в Колхиде. - В кн.: Кавказ и Средиземноморье. Тбилиси: ТГУ, 1980.
35. Семенов С. А. Происхождение земледелия. П.: Наука, 1974.
36. Лордкипанидзе О. Д., Путуридзе Р. В., Толордава В. А., Чкониа А. М. Археологические раскопки в Вани в 1969 г. - В кн.: Вани, т. I. Тбилиси, 1972.
37. Гагошидзе Ю. М. Погребение из Итхвиси. - ВГМГ, 1968, т. XXV-В.
38. Шамба Г. К. Об ареале распространения древнегреческой керамики в VI-V вв. до н. э. в Абхазии. - В кн.: Тезисы докладов и сообщений II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья на тему “Местное население Причерноморья в эпоху Великой греческой колонизации (VIII—V вв. до н. э.), Цхалтубо, 1979”. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
39. Меликишвили Г. А. Характер социально-экономического строя на древнем Востоке. - НАА, 1972, вып. 4.
40. Кушнарева К. X. К вопросу о социальной интерпретации некоторых погребений Южного Кавказа. - КСИА, 1973, №134.
41. Берзин Э. О. Некоторые вопросы возникновения раннеклассовых формаций. - В кн.: Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М.: Наука, 1966.
42. Микеладзе Т. К. Археологические исследования в низовьях Риони (материалы к истории древнего Фасиса). Тбилиси: Мецниереба, 1978.
43. Лордкипанидзе Г. А. Основные итоги археологических раскопок I участка Ванского городища 1961-1963 гг. - В кн.: “Вани", т. I. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
44. Лордкипанидзе О. Д., Микеладзе Т. К. О демографической ситуации в Восточном Причерноморье (Колхиде) в период Великой греческой колонизации. - В кн.: Тезисы докладов и сообщений II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья в Цхалтубо. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
45. Капанадзе Д. Г., Голенко К. В. К вопросу о происхождении колхидок. - ВДИ, 1957, №4.
46. Куфтин Б. А. Материалы по археологии Колхиды, т. II. Тбилиси: Техника да шрома, 1950.
47. Lang D. М. Studies in the Numismatic history of Georgia in Transcaucasia. N.- Y„ 1955.
48. Болтунова А. И. Колхидки. - ВДИ, 1974, №4.
48a. Kraay С. M. Archaic and classical greek coins. Barkeley - Los-Angeles: Univ. of California press., 1976, t. XXVI.
49. Пичикян И. P. Элементы восточного ордера в Колхиде и Иберии (к постановке вопроса о культурной общности Северного Закавказья с древними цивилизациями зарубежного Востока). - В кн.: Всесоюзная конференция по древнему Востоку (памяти акад. В. В. Струве). Тезисы докладов. М.: Наука, 1979.
50. Гобеджишвили Г. Ф. Археологические раскопки в древней Грузии. Тбилиси: изд-во АН ГССР, 1952.
51. Барамидзе М. В. Мерхеульский могильник. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
52. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н. э. - В кн.: Скифский мир. Киев: Наукова думка, 1975.
53. Воронов Ю. Н., Гунба М. М., Бгажба О. X., Хрушкова Л. Г., Логинов В. А., Юшин В. А. Исследования в Цебельдинской долине. - АО-1977. М., 1978.
54. Ghirschman R. Iran. Protoiranier, medier, achamenicten. - Munchen, 1964.
55. Куфтин Б. А. Археологические раскопки в Триалети, т. I. Тбилиси: изд-во АН ГССР, 1941.
56. Трапш М. М. Древний Сухуми. Труды в 4-х томах, т. II. Сухуми: Алашара, 1969.
57. Reichel W. Homerische Waffen. Wien, 1901.
58. Шамба Г. К. Древности Эшеры. Сухуми: Алашара, 1980.
59. Деведжян С. Г. Лори-Бердский могильник. - СА, 1974, №2.
60. Ghirschman R. Fouilles de Sialk pres de Kashan, t. 2. Paris, 1939.
103
61. Искусство древнего Востока. - В кн.: Памятники мирового искусства, вып. 2, М.: Искусство, 1968.
62. Гертман А. И. Детали конской узды в составе Казбегского клада (по материалам коллекции ГИМ). - СА, 1972, №3.
63. Цитланадзе Л. Г. Археологические памятники Хеви (Казбегский клад). Тбилиси: Мецниереба, 1976.
64. Гагошидзе Ю. М. Материалы к истории златокузнечества в Грузии (перв. полов. I тысячелетия до н. э.). - ВГМГ, 1976, т. ХХХII-В.
65. Herzfeld Е. Е. Iran in the Ancient East. - London - New-York. 1941.
66. Артамонов М. И. Сокровище саков. М.: Искусство, 1973.
67. Хоштариа Н. В., Путуридзе Р. В., Чкониа А. М. Итоги археологических работ, проведенных в 1961-1963 гг. в Северо-восточной части Ванского городища. - В кн.: “Вани”, т. I. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
68. Hartner W. The earliest History of the Constellations in the Near East and the motif of the Lion-Bull Combat. - JNES, 1965, t. XXIV. №1-2.
69. Porada H. A. Achaemenide Jewelry in the Oriental Institute. - JNES, 1957, t. XVI, №1.
70. Popada E. Iran ancien. Paris, 1963.
71. Пиотровский Б. Б. Кармир-Блур, I. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1950.
72. Кахидзе А. Ю. Раскопки могильника Пичвнари. - КСИА, 1977, №151.
73. MoorgatA. DerOhrschmuck der Assurer. - In: Archiv fbr Orientforsehuug. - Graz, 1927, t. IV, №5/6.
74. Amandry P. Collection H. Stathatos. Strasburg, 1953.
75. Луконин Г. В. Искусство древнего Ирана. М.: Искусство, 1977.
76. Amandry P. Un motif “scythe” en Iran et en Grece. - JNES, 1965, t. XXIV, №3.
77. Гамкрелидзе Г. А. Археологические памятники Мтисдзири. - В кн.: Вани, т. III. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
78. Гамкрелидзе Г. А. Древние поселения в среднем течении р. Риони (Мтисдзири в VII в. до н. э. - VIII в. н. э.): Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1978.
79. Аракелян Б. Н. Очерки по истории искусства древней Армении (VI в. до н. э. - III в. н. э.). Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1976.
80. Абрамова М. П. К вопросу о связях населения Северного Кавказа сарматского времени. - СА, 1979, №2.
81. Абрамишвили Р. М. К вопросу об освоении железа на территории Восточной Грузии. - ВГМГ, 1961, т. ХХII-В.
82. Погребова М. Н. Иран и Закавказье в раннем железном веке. М.: Наука, 1977.
83. Тер-Мартиросов Ф. И. Фляги как торговая тара. - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (доклады Международной конференции античников социалистических стран “Ейрене”), II. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1979.
84. Надирадзе Д. Ш. Археологические памятники Квирильского ущелья. Тбилиси: Мецниереба, 1975.
85. Лежава Г. И. Архитектурные памятники Грузии античного периода. - Тбилиси: Мецниереба, 1979.
86. Грантовский Э. А. Ранняя история иранских племен Передней Азии. М.: Наука, 1970.
___________________
104
ГЛАВА 3. К ИСТОРИИ ГРЕЧЕСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ КОЛХИДЫ
2.3.1. Среди узловых вопросов древней истории Западного Закавказья, по которым еще не выработано единого мнения, видное место занимает проблема условий появления и характера греческих колоний. Относительно социально-экономического, культурного и этнического облика городов Колхиды в VI-V вв. до н. э. в последние десятилетия высказаны следующие точки зрения: 1) Поселения городского типа появились в Колхиде задолго до прихода сюда греков [1, с. 217] и независимо от них [1, с. 170-171], а затем на протяжении всей своей дальнейшей истории оставались не греческими, а в первую очередь колхскими [3, с. 61]; 2) данные города возникли на базе крупных местных населенных пунктов позднебронзовой эпохи под воздействием греков и с самого начала имели “смешанное” греко-местное население и лишь некоторые черты самоуправления [4, с. 143; 5, с. 44; 6, с. 283-292]; 3) греческие поселения Колхиды представляли собой торговые фактории без собственной экономической базы и располагались в качестве кварталов при местных городах [7, с. 260; 8, с. 6; 9, с. 187-256; 10, с. 149]; 4) античные города Колхиды являлись продуктом греческой колонизации и по своему социально-экономическому, культурному и этническому облику мало отличались от греческих поселений в других районах Причерноморья [11, с. 155; 12, с. 256-274; 13, с. 118; 14, с. 82-84; 15, с. 274-279; 16, с.
11-14; 17, с. 63; 18, с. 19; 19, с. 322-326; 20, с. 280-282; 21, с. 65-66].
В основе аргументации первых трех точек зрения лежит гипотеза о существовании в VI-V вв. до н. э. в Западном Закавказье “прочной государственности” в лице Колхидского царства, которое якобы воспрепятствовало возникновению здесь греческих апойкий обычного типа [22, с. 16-17]. Однако, как было показано в первом разделе настоящей главы, ни в письменных источниках, ни в материальной культуре Колхиды не удается уловить реальных свидетельств о присутствии в этот период на рассматриваемой территории какой-либо серьезной местной политической силы с собственными городами, способной противостоять греческим переселенцам. И наоборот письменные источники, а также резко увеличившиеся в последние годы археологические свидетельства говорят в пользу гипотезы четвертой группы исследователей. Рассмотрим эти материалы подробнее.
2.3.2. Наличие греческих поселений на побережье Колхиды со всей определенностью засвидетельствовано античными источниками, в которых Гиенос и Фасис названы “эллинскими полисами” (Ps. Skil., 81), а относительно Диоскуриады и Фасиса указано, что они основаны выходцами из Милета (FI. Агг., РРЕ, 14; Mela, I, 108), причем сохранились и имя ойкиста Фасиса Фемистагора Милетского (Mela, 1,108), и Полития Фасиса (ger., XVIII). РЯД исследователей, сторонников гипотезы о “мощном” Колхидском царстве (О. Д. Лордкипанидзе, Т. К. Микеладзе, Н. Ю. Ломоури, Т. С. Каухчиш-
105
вили) ставят под сомнение достоверность этих сообщений, ссылаясь на то, что Флавий Арриан и Помпоний Мела - авторы “поздние”, либо на “неясность” этих сведений [23, с. 294-304; 24, с. 383-384, 387-389, 393-397]. Однако, как справедливо указывалось в этой связи (со ссылкой на У. Вилиамовича-Мёллендорфа) на I Цхалтубском симпозиуме по древней истории Причерноморья, “отстоять рукописное предание куда важнее, чем предложить самую блестящую поправку к нему” [24, с. 396]. Упомянутые же поправки к сообщениям античных авторов, как отмечалось на том же симпозиуме, никак нельзя назвать “блестящими” [24, с. 371, 376, 379].
К сожалению в силу ряда объективных и субъективных причин западнозакавказские греческие города еще не исследовались - Диоскуриада частично размыта морем, частично скрыта под строениями современного Сухума, Гиенос локализуется вблизи Очамчиры, однако его изучение только начато, Фасис еще конкретно не локализован [10, с. 111-135]. Поэтому, как неоднократно справедливо указывалось исследователями, всякие рассуждения об их характере, политической и социальной организации не могут выходить за рамки более или менее достоверных умозаключений и гипотез [10, с. 119; 12, с. 259]. При современном состоянии источников единственный реальный путь к выяснению обстоятельств основания и первых двух веков существования этих городов лежит через анализ уже выявленных археологических материалов как на территории самих городов, так и на окружающей их территории.
2.3.3. Прежде всего остановлюсь на вопросе о времени первых контактов населения Колхиды с греками. По мнению многих исследователей, ссылающихся при этом на миф об аргонавтах, доколонизационные связи греческого мира с местным населением Колхиды начались еще в ахейскую эпоху [7, с. 149; 25, с. 4]. Однако в последнее время все чаще высказывается справедливое сомнение в столь ранней датировке этого мифа в его кавказской части [26, с. 181; 27, с. 41-44], в то время как первые контакты западнозакавказских племен с греческими мореплавателями, исходя из имеющихся данных, не могут быть датированы временем ранее VIII—VII вв. до н. э. [28, р. 1 -10; 29, р. 25-42]. Единственным археологическим документом в пользу древнейших морских связей Колхиды с ахейской Грецией до недавнего времени считались бронзовые фибулы так называемого “субмикенского” типа, будто бы занесенные на Кавказ из Греции в XII—XI вв. до н. э. [7, с. 153]. Однако, как было показано в первом разделе настоящего труда, кавказские дуговидные фибулы относятся к северо-восточной ветви средиземноморских (главным образом греческих и итальянских) фибул, получившей распространение на Кавказе в предскифское и раннескифское время (VIII—VI вв. до н. э.) [30, рис. 2, 177, 238; 31, с. 45; 32, с. 21; 33, с. 205-207]. Следовательно, колхидско-кобанские бронзовые фибулы сегодня не могут быть использованы для решения вопроса о колхидско-греческих контактах ранее VIII в. до н. э. Помимо упомянутых фибул среди
106
западнозакавказских памятников выделяется серия изделий, которые подтверждают возможность более или менее регулярных контактов населения Колхиды с греческим миром, начиная с VIII в. до н. э. В VII в. до н. э. из Греции в центральную Европу распространяются зооморфные пластинчатые фибулы (рис. 18, 7, 8) [34, р. 269, Fig. 32, 1-6]. Аналогичные фибулы недавно стали известны и в Колхиде в комплексах конца VII - начала VI вв. до н. э. (рис. 18, 28) [35, табл. VII, 1]. Специфической деталью одежды аборигенного населения Северо-Западной Колхиды в VI-V вв. до н. э. становятся фибулы с ромбической литой (рис. 18, 32) и пластинчатой (рис. 18, 30) дужкой [1, табл. VII, 2; XXXIX, 7, 8], прототипы которых на территории Греции датируются IX—VII вв. до н. э. (рис. 18, 11, 12) [36, s. 106-108, Taf. 42, 1482, 1483; 43, 1489; 46, 1513]. Широкое распространение в Греции и на Балканах в VIII—VII вв. до н. э. получили амулеты в форме стержней, украшенных гроздью грибовидных выступов (рис. 19, 9,10) [37, р. 72-74, Fig. 22, 1-4; 23, 1-9]. Аналогично украшенные фибулы известны в нескольких экземплярах в Абхазии (рис. 19, 29) [38, табл. XXXVII, 41]. В VII—VI вв. на территории Греции распространяются колокольчики с вертикальным рифлением и с нарезкой (рис. 19, 5, 6) [37, р. 89, Fig. 25-26], которые в Западном Закавказье фиксируются со второй половины VI в. до н. э. (рис. 19, 25, 26) [39, с. 43]. В VII—IV вв. до н. э. [40, s. 493, Fig. 10] в Средиземноморье через посредство греков распространяются железные сошники (рис. 19, 1), лемеховидные мотыги (рис. 19, 2) и виноградные инструменты-флаксы (рис. 19,3).В Западном Закавказье лемеховидные мотыги появляются внезапно в большом количестве в VI в. до н. э. [41, с. 35, рис. 3, 9], остальные же изделия этой группы фиксируются пока лишь с раннеэллинистической эпохи (втор, полов. IV в. до н. э.) [42, рис. 4, 10, 11]. Не исключая урартское происхождение единственных в Колхиде плетеных удил (рис. 19, 27) [43, рис. 21], нужно упомянуть, что подобные удила в Греции также получают широкое распространение в конце VIII—VII вв. до н. э. [44, р. 24, 53, 88. PI. CXIV, 54; CXXVIII, 150]. Как следствие кавказско-балканских контактов рассматриваются и крестовидные, и птицевидные подвески, бытовавшие одновременно в Западном Закавказье (рис. 19, 34, 35) и в Греции (рис. 19, 14,16) [37, с. 76, Fig. 2, 1; 22, 6]. Эти археологические факты в сочетании с данными письменных источников об основании ряда греческих городов (Синопа и др.) в Южном Причерноморье на пути к Колхиде в VIII—VII вв. до н. э., как представляется, достаточны для иллюстрации факта доколонизационных контактов греческих мореплавателей с населением Западного Закавказья за 1-2 столетия до момента появления здесь апойкий (середина VI в. до н. э.).
2.3.4. Перейдем к вопросу о демографической ситуации в прибрежной зоне Колхиды в период Великой греческой колонизации. Этот вопрос занимает видное место в системе доказательств сторонников гипотезы о Колхидском царстве [45]. В литературе неоднократно подчеркивалась мысль, согласно которой поселения аборигенов, выявленные в окрестностях Су-
107
хумской бухты, на берегах которой локализуется Диоскуриада, еще в доантичный период отличались “особенно заметной концентрацией” и уже складывались в крупный ремесленный и торговый город [1, с. 215;2, с. 169; 46, с. 188-190; 47, с. 31-32]. В соответствии с тем же предположением делается вывод, что греческое поселение в Диоскуриаде представляло собой первоначально якобы эмпорий, основанный при местном крупном поселении “городского типа” [9, с. 244-249]. Однако, как я уже неоднократно подчеркивал, если исходить из имеющихся в распоряжении науки материалов, то такой вывод совершенно беспочвенен по следующим соображениям.
Для решения вопроса о демографической ситуации в окрестностях Диоскуриады (совр. Сухум) мною использованы два момента. Первый, картографический (рис. 20) основан на сопоставлении данных о количестве поселений в окрестностях Сухумской бухты на протяжении всего рассматриваемого в настоящем разделе периода (VIII—I вв. до н. э.). Имеющиеся факты позволяют утверждать, что в предантичный период на всей прилегающей к бухте территории между pp. Гумиста и Келасур, т. е. на площади свыше 20 кв. км в VIII - первой половине VI вв. до н. э. какие-либо следы городской формации отсутствуют, а известно лишь пять небольших поселений, удаленных друг от друга на 3-5 км (рис. 20, 1). Разброс культурных остатков на этих поселениях фиксируется на площади от 0,15 до 0,5 га (Сухумская гора - 0,15-0,2 га, Красный Маяк - 0,4-0,5 га, Лечкоп - Ачадара - 0,2-0,3 га, Дзегута - 0,2 га [1, с. 81-208; 42, с. 30-34; 48, с. 84, 87; 49, с. 174] при мощности соответствующих накоплений максимально в 0,5-1 м. Пространство между этими поселками было изрезано глубокими оврагами, склоны которых были покрыты густым лесом. Что же касается “особо заметной концентрации”, то если исходить из имеющихся фактов, то совершенно аналогичное расположение сходных по структуре поселений в окрестностях Сухумской бухты отмечается уже в III - начале II тысячелетия до н. э. [50, с. 1-24], когда говорить о городах в Западном Закавказье вообще не приходится. На основе имеющихся материалов, таким образом, можно полагать лишь, что каждый из названных памятников представлял собой небольшой (родовой?) поселок, состоявший из десятка деревянных жилищ, приусадебного могильника и прилегающих к ним небольших участков обрабатываемой земли. В середине VI-V вв. количество аборигенных поселений в окрестностях Сухумской бухты по крайней мере удваивается (рис. 20, II). На мой взгляд, этот серьезный демографический сдвиг логичнее всего рассматривается как результат воздействия на окружающую среду древнейшего на этой территории поселения городского типа - Диоскуриады, вступившей с момента своего основания в стадию формирования системы “полис-хора”.
Второй момент основан на подсчете погребений, выявленных к настоящему времени в окрестностях Сухумской бухты, по хронологическим отрезкам, проведенным на основе корреляции комплексов (рис. 7-8, 15-16). К VIII—VII вв. здесь отнесено 65 погребений, из которых 58 (№№44, 45, 47,
108
48, 51, 52, 57, 59, 60, 62-65, 67, 68, 70, 74, 76, 79, 80, 84, 86, 87, 89-95, 101, 102, 106-108, 112, 114, 118, 119, 123, 125, 126, 127, 132, 133, 135-142, 144, 145, 148, 152) раскопаны на Красномаяцком могильнике, а остальные происходят с Сухумской горы (1), Лечкопа (1) и Эшеры. К концу VII—VI вв. с большим или меньшим основанием может быть сегодня отнесено лишь 25 могил, из которых 22 (№№1,2, 5-7, 9-11, 13, 14, 16, 17, 22, 25, 34, 56, 66, 69, 131, 134, 146, 147), раскопаны на Красномаяцком могильнике. К V-первой половине IV вв. до н. э. отнесено до 70 захоронений, из которых 31 (№№3, 4, 12, 15, 19-21, 23, 24, 26, 29, 31, 35-40, 42, 53, 55, 71, 73, 78, 97, 98, 124, 128-130, 141) раскопаны на Красномаяцком могильнике, 32 (№№4-7, 9-14, 16, 17, 21, 55-61, 68-73, 75-80) - на могильнике Гуад-иху. Всего на территории хоры Диоскуриады выявлено около 290 захоронений VIII—II вв. до н. э., из которых до 70 погребений не могут быть использованы в анализе из-за их невыразительности (безинвентарные и условные могилы). Из 220 выразительных комплексов 30% датируются суммарно VIII—VII вв. до н. э. с пиком в первой половине VII в. до н. э., 10% -VI в. до н. э., 33% - V-IV с пиком во второй половине IV - первой половине III вв. до н. э., 7% - второй половиной III-II вв. до н. э. Таким образом в момент основания греческой апойкии в середине VI в. до н. э. аборигенные поселки в окрестностях Сухумской бухты переживают резкий спад и сокращение населения (рис. 21).
2.3.5. При обосновании тезиса о том, что местное население уже в VII—VI вв. до н. э. якобы обладало “развитой политической ориентацией” и что все Западное Закавказье было включено в состав “сильного” “Колхидского царства” [10, с. 48], применительно к Северной Колхиде исследователи в качестве основного аргумента используют материалы из рассматриваемых могильников в окрестностях Сухума, особенно из Красномаяцкого некрополя, где находят указания на “сильное имущественное расслоение, на поляризацию в среде данного общества” [17, с. 49]. В аргументации этого положения, однако, нет необходимой логики. В этой связи, например, противопоставляются в качестве “знатного” и “рядового” воинов комплексы №7 (2 железных наконечника копья, нож и бронзовая оббивка щита) и №13 (два глиняных сосуда, фигурная бронзовая пластинка, бронзовая фибула и железный наконечник копья). Однако, хотя в первом погребении и присутствует импортный (восточно-греческий) щит, но в остальном второе погребение смотрится явно не беднее. При характеристике богатых захоронений используются комплексы №21 (кувшин, два бронзовых браслета, фибула, гривна, два ножа и др.) и 100 (три бронзовых браслета, фибула и височное кольцо), а им противопоставлены в качестве бедных комплексы 31 (только один бронзовый пластинчатый пояс с зооморфной пряжкой) и 99 (одна бронзовая круглая поясная пряжка с инкрустацией) [17, с. 49]. При этом упускается из виду, что “бедные” захоронения датируются VIII—VII вв. до н. э., в то время как “богатые”, судя по инвентарю, были захоронены в период не ранее второй половины VI—V вв. до н. э. Г. Т. Квирквелия, дискуссируя со мной,
109
при обосновании тезиса об “имущественной дифференциации” и “социальной стратификации” местного общества VIII—V вв. до н. э. в окрестностях Диоскуриады в качестве основного аргумента ссылается на присутствие бедных захоронений наряду с могилами со стандартным набором инвентаря [51, с. 19-20], однако такой признак еще не может служить опорой для выводов об имущественной и социальной дифференциации [52, с. 20]. При обосновании тезиса об особенно глубокой имущественной дифференциации в V в. до н. э. используются безинвентарные погребения [17, с. 50; 47, с. 61], хотя доказать, почему они должны датироваться V, а не VII или III вв. до н. э., явно невозможно. Эти и другие наблюдения не позволяют мне разделять мнение о глубоко зашедшей в VIII—V вв. до н. э. социальной поляризации на Красномаяцком и других поселениях в окрестностях современной Сухумской бухты. Здесь мы “нигде не видим особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими и чтобы в интересах, целях управления систематически, постоянно владеть известным аппаратом принуждения, аппаратом насилия, каковым является... вооруженные отряды войск, тюрьмы и прочие средства подчинения чужой воли насилию, - то, что составляет сущность государства” [53, с. 69].
Важно и то обстоятельство, что берега самой Сухумской бухты, где пока не обнаружено ни одного черепка посуды доантичной эпохи, были тогда заболоченными и, по-видимому, совершенно незаселенными, а густой колхидский лес подступал к самому пляжу [42, с. 34]. Следовательно, контактная зона между первыми греческими колонистами и аборигенами представляла собой широкую (до 2-5 км) ничейную полосу. Все сказанное позволяет сделать вывод, что как географические условия (удобная гавань, наличие свободной и вполне пригодной для земледелия земли, доступность всего комплекса природных ресурсов), так и демографическая ситуация (сравнительно слабая заселенность местности, отсутствие собственных городов и развитой социальной организации у аборигенов) вполне благоприятствовали возникновению на берегах Сухумской бухты обычной греческой колонии с самостоятельной экономической базой и политической структурой.
2.3.6. Согласно анонимному, но вполне заслуживающему доверия источнику, на который во II в. н. э. опирался Флавий Арриан (РРЕ, 14), греческая колония на берегах Сухумской бухты была основана выходцами из Милета. Поскольку последний, как и другие малоазийские города-государства, был вынужден прекратить свою колонизационную деятельность в Причерноморье около 520 г. до н. э. в связи с захватом персами проливов у Геллеспонта, то основание Диоскуриады должно быть отнесено ко времени не позднее 550-530 гг. до н. э. [4, с. 54-55]. “Полис Диоскуриада” впервые упоминается Псевдо-Скилаком Кариандским (Ps. Skil., fr. 81] - автором IV в. до н. э., который в данном случае использовал более древний источник, восходящий к 40-30 гг. VI в. до н. э. [4, с. 54-55]. Исходя из общих закономерностей организации греческих колоний вдали от метрополии,
110
нужно полагать, что на берега Сухумской бухты тогда прибыл уже достаточно хорошо организованный коллектив с готовыми органами самоуправления, в обязанности которых входили обеспечение необходимых условий для деятельности колонистов, налаживание контактов с местным этническим окружением, поддержка связей с метрополией [42, с. 36; 54, с. 11-14; 55, с. 253; 56, с. 13-15].
В своей работе, специально посвященной проблеме локализации Диоскуриады [42, с. 17-25; 57], автор стремился доказать несостоятельность господствовавшей в течение столетия гипотезы, согласно которой глубоко на дне Сухумской бухты покоятся в достаточной мере выразительные остатки древнего города [1, с. 213-215; 58, с. 28; 59, с. 27—35]. Как устанавливается, за последние два тысячелетия море в результате абразии отняло у берега лишь сравнительно узкую (80-100 м) полосу, вместе с которой безвозвратно, по-видимому, утрачены и прибрежные наиболее древние кварталы Диоскуриады. Однако значительная часть древнего города главным образом эллинистической эпохи все еще сохраняется в толще отложений под зданиями и улицами приморской части современного Сухума, охватывая площадь до десяти-пятнадцати гектаров. Систематических раскопок этих остатков пока не проводилось. Поэтому сведения об облике материальной культуры Диоскуриады на раннем этапе ее истории (VI - перв. полов. IV вв.) пока еще очень ограничены. В 1952 и 1958-59 гг при раскопках в Сухумской крепости на глубине до 3-3,5 м на поверхности материкового слоя синих глин были найдены обломки хиосских амфор конца VI - начала V вв. до н. э. и чернолаковой посуды V в. до н. э. [1, с. 222; 60, с. 222]. Еще в 1886 г. у здания современного Драматического театра на глубине 1,5 м были обнаружены обломки чернолакового килика V - начала IV вв. до н. э. [61, с. 15-17]. Аналогичная чернолаковая посуда, а также мраморная стела, изготовленная в 430-420 гг. до н. э. и привезенная сюда тогда же для украшения местного греческого некрополя [7, с. 166-168], указывают на то, что земли, входившие в городскую черту Диоскуриады в V в. до н. э. простирались и к востоку от устья Беслетки.
2.3.7. Если на очерченной территории самой Диоскуриады пока не обнаружено достаточно выразительных материалов VI в. до н. э., то такие материалы в самые последние годы стали известны благодаря раскопкам Г. К. Шамба на расположенном в 10 км западнее Эшерском городище [62, с. 441; 63, с. 107-108; 64, с. 23-24; 65, с. 22-31]. Здесь на площади до 50 кв. м в 1973-1976 гг. был вскрыт на глубине 2,5-2,8 м от поверхности почвы слой культурных накоплений (мощность 0,05-0,45 м), включавших около 350 фрагментов импортной, тарной и столовой керамики VI в. до н. э., среди которой основное место занимает родосско-ионийская продукция, - чаши, украшенные розетками, поясками и клиновидным орнаментом, восточно-греческие кубки, скифосы и простая полосатая керамика. Здесь же найдены обломки коринфского сосуда, ионийские и аттические изделия с
111
чернофигурной росписью, толстостенные вазы с полосами, низкогорлые милетские амфоры со следами коричневого лака и другие материалы, которые позволяют определить время возникновения этого поселения периодом не позднее середины - третьей четверти VI в. до н. э. [65, с. 490]. Сопровождавшие импорт изделия местного изготовления характеризуются обломками несколько своеобразной лепной посуды, в облике которой Г. К. Шамба усматривает генетическую связь с местной керамикой предантичной эпохи [66, с. 108].
Сведения о массовости греческого импорта в нижнем слое Эшерского городища, полученные еще в 1973-1974 гг., до сих пор игнорируются О. Д. Лордкипанидзе, утверждающим, что греческие изделия VI в. до н. э. севернее Фасиса “известны (единичными находками) в Эшерах" [10, с. 156]. Однако это неверно. Еще в 1939 г. Л. Н. Соловьев обнаружил фрагменты расписной керамики конца II в. до н. э. (определение В. Д. Блаватского) на поселении Красный Маяк [38, с. 50]. В той же Эшере в 1977 г. Г. К. Шамба было доследовано погребение представителя местной родо-племенной верхушки, разрушенное при постройке дороги в километре восточнее Эшерского городища. Наиболее яркой деталью комплекса оказалась панафинейская амфора с чернофигурной росписью, датированная третьей четвертью VI в. до н. э. [67, с. 448]. Мною опубликован обломок килика с розеткой, найденный в 50-х годах в Сочи [68, с. 64, рис. 29, 11]. Эти материалы в сочетании с данными, выявленными в последние годы во многих других пунктах Западного Закавказья (Батуми, Пичвнари, Симагре, и др.), являются важными свидетельствами использования греками морского пути вдоль восточного берега Черного моря вплоть до Крыма (Торик) уже в середине VI в. до н. э. (рис. 19, 10-15) [69, с. 108-109].
В V - первой половине IV вв. до н. э. поселение в Эшере постепенно расширило свои пределы, охватив к концу периода свыше 3 гектаров. В соответствующих его слоях обнаружены остатки каменных фундаментов и обильный массовый материал - обломки привозных амфор, чернолаковых изделий, простой столовой и кухонной посуды, в том числе и обломки краснофигурных сосудов [64, с. 24, рис. 1, 10]. Особо необходимо отметить находку в основании одной из позднеэллинистических башен аттического бронзового шлема с налобником, украшенным завитками волос, обнаруженного вместе с обломками чернолакового килика середины - второй половины V в. до н. э. [13, с. 116]. В ближайших окрестностях городища найдено еще два бронзовых шлема коринфского типа [13, с. 116; 70, с. 28].
Эшерское городище, судя по всему, в политическом и экономическом отношении никогда не являлось самостоятельной единицей - большинством исследователей это поселение справедливо связывается с сельскохозяйственной территорией Диоскуриады [17, с. 11; 65, с. 56; 42, с. 40]. Вместе с тем значительный процент простой столовой импортной керамики, характеризующий момент основания и первые годы функционирования поселка,
112
заставляет исследователей говорить о решающей роли греков в его начальной истории, об их физическом здесь присутствии [70, с. 56]. Само местоположение памятника в стороне от оживленных торговых путей в относительной отдаленности от берега моря позволяет предполагать его сельскохозяйственный характер и, следовательно, говорить о появлении уже в середине - третьей четверти VI в. до н. э. в окрестностях только что основанной Диоскуриады небольших сельскохозяйственных поселений греков.
Таким образом и материалы Эшерского городища, несмотря на свою скудность, сигнализируют о начале формирования в этом районе системы “полис-хора”, которая в VI-V вв. до н. э. по своим размерам, по-видимому, в полной мере соответствовала хоре северопричерноморских греческих городов [71, с. 30]. Поэтому недавний вывод Г. Т. Квирквелия, обладавшего всей суммой перечисленных выше фактов, что основание Диоскуриады должно быть связано с афинской колонизацией середины V в. до н. э. [51, с. 23] представляется в корне неверным.
2.3.8. Немало интересных материалов VI - середины IV вв. до н. э., отражающих в первую очередь связи самой Диоскуриады с греческими центрами Восточного Средиземноморья, с одной стороны, и с местным этническим окружением, с другой стороны, обнаружено и при обследовании поселений аборигенов, расположенных в окрестностях города. Со второй половины VI в. до н. э. греческий импорт проникает в погребения аборигенной знати (Эшера), а затем он все чаще фиксируется в могилах и в быту рядовых общинников. Отметим восточногреческий щит VI в. до н. э. из могильника Красный Маяк и достаточно частые находки греческих шлемов V-IV вв. [72, рис. 6, 7], амфоры и чернолаковую посуду V-IV вв., найденную как в непосредственной близости от города, так и в глубине окрестных горных ущелий (Шубара, Цебельда) [73, с. 453; 74, с. 45], бронзовые посуду, перстни и некоторые типы браслетов, детали мебели и т. д. (Красный Маяк, Гуад-иху, Ахул-абаа и др.) [1, с. 309, 284; 74, с. 33-34].
Как на территории самой Диоскуриады, так и на поселениях аборигенов в ближайших окрестностях города продукция местных греческих ремесленников VI—V вв. до н. э. пока не выявлена. Это обстоятельство однако должно объясняться не отсутствием таких ремесленников в городе, а в первую очередь, неизученностью как соответствующих его культурных напластований, так и поселений аборигенов. В то же время на первом этапе существования города (до середины V в. до н. э.) его контакты с рядовым аборигенным населением в силу значительной разницы в социально-экономическом и культурном уровне скорее всего носили еще весьма ограниченный, поверхностный характер, как это имело место в период становления полисов и в других районах Причерноморья [69, с. 118]. Греков, надо полагать, вполне устраивали сельскохозяйственные и сырьевые угодья “ничейной” полосы, ширина которой вокруг города, как выше указывалось, достигала 2-5 км, а вокруг его более мелких подразделений
113
(Эшера) - до 0,5-1 км, аборигенов же привлекали в большей степени импортные изделия.
Таким образом, начиная с середины VI в. до н. э. в Центральной Абхазии ощущается с течением времени все усиливающееся воздействие значительного центра греческой культуры, каким здесь могла быть только Диоскуриада. Массовый импорт ионийской и особенно, чернофигурной аттической керамики, являющейся “древнейшим вещественным свидетельством уже благоустроенных и хорошо заселенных греческих колоний” [69, с. 116; 76, с. 7], рост благосостояния и численности аборигенов в окрестностях совр. Сухумской бухты, их перемещение из контактной зоны в район преобладающего экономического воздействия греков, ускорение развития социальной организации - эти и другие факты говорят в пользу рабочей гипотезы, рассматривающей Диоскуриаду VI - начала IV вв. в качестве обычной древнегреческой апойкии.
2.3.9. Если систематические исследования последних лет в окрестностях и на территории Сухума значительно прояснили вопрос с Диоскуриадой, то наши представления о другом “полисе эллинском” - Гиеносе - еще крайне ограничены. История Гиеноса привлекает к себе пристальное внимание исследователей уже более 40 лет, однако до сих пор все сводилось, в основном, к анализу материалов, добытых Л. Н. Соловьевым, М. М. Иващенко и Б. А. Куфтиным в 1935-1936 гг. в результате кратковременных и очень поспешных окраинных шурфовок [4, с. 123-125; 77, с. 5-52; 78, с. 2-24; 79, табл. 71-73], поэтому и мнения исследователей в отношении Гиеноса противоречивы - одни видят в нем греческий город [12; 80, с. 42-55], другие - колхский [9, с. 217-220; 81, с. 304-309; 82, с. 30-31]. Д. Д. Качарава, например, утверждает, что в районе Гиеноса “в археологическом материале не фиксируется ни один из типологических признаков модели колонии-полиса, образовавшегося вследствие аграрной колонизации греков: в окрестностях Очамчиры не отмечаются какие-либо демографические сдвиги в колонизационном периоде; археологические памятники свидетельствуют о почти беспрерывном заселении этой территории вплоть до античного времени (по-видимому, город возник на базе этих ранних поселений); местное население в V-IV вв. до н. э. не подвергается эллинизации; нет никаких следов хозяйственно-производственной деятельности греков-колонистов” [81, с. 308-309]. О. Д. Лордкипанидзе разделяет эти взгляды Д. Д. Качарава и добавляет от себя, по его мнению, еще один очень важный аргумент против мысли о греческом характере Гиеноса - отсутствие там следов “регулярного" принципа планировки (Гипподамова система) при наличии остатков деревянных домов и землянок [10, с. 132]. При этом О. Д. Лордкипанидзе локализует Гиенос почему-то у устья р. Моква, то на левом притоке этой реки, то на правом [10, с. 130-131], что не соответствует действительности. Не соответствуют действительности и перечисленные аргументы Д. Д. Качарава - исследовательница, к сожалению, не имела возможности лично
114
исследовать памятники Гиеноса на месте, а ее диссертация построена на материалах Абхазского Гос. Музея и на дневниковых записях Л. Н. Соловьева и М. М. Иващенко, проработанных в соответствии со взглядами О. Д. Лордкипанидзе [10, с. 131]. Во-первых, демографические сдвиги в окрестностях Очамчиры зафиксированы именно в VI в. до н. э., когда прекращается жизнь на поселениях солеваров в 1,5 км восточнее устья Джикумура [83, с. 274] и, как полагают, у устья реки Моква [82, с. 31] в 5 км западнее, а на пустом прежде месте в достаточном удалении (1,5-5 км) от упомянутых аборигенных поселений возникает но.вый поселок, который всеми исследователями во всяком случае со второй половины V в. до н. э. рассматривается как греческая колония; во-вторых, факт существования трех или четырех неисследованных поселений аборигенов в окрестностях Очамчиры в предантичную эпоху ничего не дает для понимания характера поселения в Гиеносе [12, с. 263-264] - гораздо важнее отсутствие следов местного поселения предантичной эпохи на его территории или в непосредственной к нему близости, что говорит против предположения, что греки основали здесь свою факторию в качестве квартала при местном поселении городского типа [81, с. 309]; в-третьих, отмеченный в литературе факт стягивания к берегам Джикумура в V-IV вв. аборигенного населения и использование в его быту чернолаковой и иной греческой посуды V-IV вв. до н. э. [80, с. 47], как представляется, должны говорить скорее в пользу тезы об эллинизации, чем об отсутствии греческого влияния; в-четвертых, если действительно прямых свидетельств о хозяйственно-производственной деятельности греков в V-IV вв. до н. э. мы пока не имеем, то одним из косвенных указаний на присутствие здесь греков и какую-то их хозяйственную деятельность указывают многочисленные устричные раковины [12, с. 264]. Что же касается Гипподамовой системы, то и этот аргумент не может быть решающим в определении характера Гиеноса - Ольвия, например, в VI в. до н. э. была полисом, но преобладающим типом жилища там были именно землянки, а регулярная каменная застройка там началась лишь в V в. до н э. [84, с. 27, 28, 32]. Хаотическая планировка была характерна даже для Афин [12, с. 272]. Все сказанное подчеркивает несостоятельность аргументации, исключающей возможность видеть в Гиеносе обычную греческую апойкию.
Г. Т. Квирквелия на основе шурфа 1977 г., доведенного до горизонта V в. до н. э., высказал категоричное мнение, что во второй половине VII в. на месте Гиеноса было основано аборигенное поселение, на территории которого колония греков появляется только в середине V в. до н. э. [51, с. 24]. Летом 1981 г. экспедицией Абхазского института (руководитель С. М. Шамба) на месте указанного шурфа был заложен раскоп (10x10 м), в результате чего удалось установить наличие выразительного горизонта накоплений VI в. до н. э. с многочисленными обломками ионийской и аттической посуды, залегавшего на поверхности материковых глин. Таким образом спор о времени основания Гиеноса и характере его древнейших остатков пока решен
115
в пользу И. Д. Марченко и автора, отстаивавших тезис о присутствии в Гиеносе следов греческого слоя VI в. до н. э., и в соответствии с указаниями античных источников. Тогда же Г. К. Шамба произвел доследование могильника VIII—IV вв. до н. э. в ущелье р. Галидзги в 30 км от Гиеноса. В инвентаре этого могильника оказался богато представленным греческий импорт (чернолаковая посуда и др.) V-IV вв. до н. э., что указывает на включение в сферу торговых интересов Гиеноса аборигенного населения прилегающих горных долин.
2.3.10. То, что Фасис был милетской апойкией, и, следовательно, был основан в VI в. до н. э. следует из приведенных выше свидетельств античных авторов. О том, что и в V - начале IV в. до н. э. он продолжал оставаться крупным центром эллинской культуры, говорит надпись на серебряной чаше из Зубовского кургана (Прикубанье). Исполненная на ионийском диалекте, эта надпись гласит: “Я принадлежу Аполлону Гегемону, что в Фасисе” [85, с. 98, 186; 86, с. 114-115]. Проблеме локализации Фасиса посвящено немало исследований и даже специальная научная конференция [87], но несмотря на ясные указания античных источников и вполне сложившиеся представления о его наиболее вероятном местонахождении [10, с. 123-127], этот город все еще не найден.
“Однако значит ли это, - пишет в этой связи О. Д. Лордкипанидзе, - что мы должны отказаться от обсуждения этой проблемы (характера городов - Ю. В.) вплоть до открытия самих городов - колоний?.. иначе говоря - обязательно ли ждать открытия таких же полисов, как, например, Ольвия или Пантикапей, Истрия или Аполлония и т. д.? А если греческие поселения в Колхиде имели другую модель?" [9, с. 202]. Перечислив аргументы, которые по его мнению исключают возможность появления в Колхиде обычных апойкий (значительная густота местного населения по всей прибрежной полосе, занятого земледелием, ремеслом и морским промыслом; высокая социальная организация местного общества - “Колхидское государство с поселениями городского типа”; отсутствие следов каких-либо демографических сдвигов и перемен в жизни местного общества в VI—IV вв. до н. э.; отсутствие следов эллинизации местного населения в тот же период, выразившееся в сохранении культурного единства, проявляемого в традиционных формах погребального обряда, деревянной архитектуры, малой материальной культуры - изделия из глины, золота, серебра, бронзы и железа, которые “характеризуются собственной типологической моделью и не затронуты греческим влиянием”; неблагоприятные природные условия - болота, климат - для организации земледельческих полисов на побережье и т. д.) [10, с. 144-149], О. Д. Лордкипанидзе допускает мысль, что “греческие поселения в Колхиде представляли собой торговые фактории или эмпории, основанные в богатой природными ресурсами стране, главным образом с целью получения металла... (золота, серебра и железа)... при местных крупных поселениях городского типа” [9, с. 238, 244; 10, с. 149]. Однако
116
большинство этих утверждений не находит подтверждения в уже известных археологических фактах.
“Густота населения” в окрестностях предполагаемого местонахождения Фасиса на территории примерно 30x30 км (междуречье Супса-Хоби) сегодня, согласно наиболее полным данным О. Д. Лордкипанидзе и Т. К. Микеладзе [45, с. 45-48; 88, с. 94-98; 10, с. 123-129], сводится к четырем небольшим поселениям VIII—VII вв. до н. э. (Григолети, Чаладиди - 2 пункта, Кулеви (рис. 21, 1) и к десятку поселений VI—IV вв. до н. э. (Григолети, Сакоркио (Симагре) - 2 пункта, Сагвичио, Сириачкони, Нандеу, Чаладиди, Кулеви (рис. 21, II). При этом поселение Симагре характеризуется небольшой “пригородной” усадьбой (бревенчатая жилая постройка, служебные пристройки и плетень вокруг двора), основанной в середине VI в. до н. и после нескольких восстановлений покинутой в первой половине V в. до н. э. Рядом с этой усадьбой в середине V в. до н. э. возникает небольшая деревня (зафиксированы остатки девяти деревянных срубов размером 6x12 каждый) [88, с. 97]. Подъемный материал на других поселениях междуречья Риони и Пичора (Сагвичио, Сириачкони и Нандеу) датируется V-IV вв. до н. э. [10, с. 128]. Следы (обмазки стен и остатки срубов) небольшого поселка в с. Чаладиди сопровождаются также материалами V-IV вв. до н. э. [88, с. 97]. Приведенные факты, как представляется, не дают никаких оснований (на современном уровне изученности низовьев Риони) для вывода, что в VI в. в этом районе присутствовала какая-то реальная сила, которая была бы в состоянии воспрепятствовать основанию греческой апойкии. Материалы из окрестностей Фасиса пока ничего не говорят ни об “местных” поселениях “городского типа”, ни об “высокоорганизованной структуре местного общества”.
Не подтверждается и вывод О. Д. Лордкипанидзе об отсутствии следов каких-либо демографических сдвигов и перемен в жизни местного общества в VI—IV вв. до н. э. Имеющиеся материалы пока со всей очевидностью демонстрируют в VI в. и особенно в V-IV вв. до н. э. концентрацию вблизи предполагаемого местонахождения Фасиса на необжитых прежде местах значительного числа поселков аборигенов (ср. рис. 22, I и 22, II), что логичнее всего объяснять воздействием системы “полис-хора” [55, с. 524], втягиванием местного населения в сферу экономической деятельности города [12, с. 263].
2.3.11. Предположение о связи между появлением в низовьях Фасиса сельскохозяйственных усадеб и поселений типа Симагре и основанием незадолго до того милетской апойкии у устья Фасиса подтверждается археологическим материалом - в Симагре греческая архаическая керамика бытовала с момента основания усадьбы, причем в нижних слоях (вторая половина VI в. до н. э.) достаточно богато представлены обломки амфор (хиосские, “псевдосамосские”, лесбосские, с красными полосами) и столовой посуды (ионийские килики, ойнохои, светильники, родосско-ионийские
117
килики класса Камира и килики с розетками, аттические сосуды с чернофигурной росписью [88, с. 97, табл. XLI-XLV]. Особенно показателен факт присутствия в материалах Симагре греческих по форме изделий, изготовленных из местной глины - открытые светильники ионийского типа и крышки сосудов (рис. 14, 23-24) [12, с. 273; табл. XXXVI, 120, 299], которые логичнее всего связать с деятельностью ремесленников Фасиса. Благодаря этим интереснейшим находкам вывод О. Д. Лордкипанидзе, что в окрестностях Фасиса “мы не находим влияния греческих форм и... не найдено ни одного образца, который можно было бы считать продукцией местных греческих мастерских” [10, с. 127], отпадает.
Однако воздействие Фасиса во второй половине VI в. до н. э., по-видимому, не ограничивалось низовьями одноименной реки. Уже в этот период город, используя свое выгодное положение у начала главного водного пути по Фасису, постепенно забирает в свои руки торговую гегемонию во внутренних районах Колхиды [20, с. 282]. Об этом говорят и находки архаической расписной керамики в восточной Колхиде (Чогнари) и в Восточной Грузии (Авлеви), обломок чернофигурного килика в Восточной Грузии (Ховле), перстни-печати конца VI - начала V вв. до н. э. в Вани (рис. 18, 5-8) [10, с. 156]. В тот же период, повидимому, Фасис приступает и к чеканке собственной (полисной) монеты (тетрадрахмы и дидрахмы трех типов), стилистические и технические особенности которой тесно связаны с ионийскими, прежде всего милетскими монетами [19, с. 323-324].
Экономическое и культурное влияние Фасиса резко усиливается в V - первой половине IV вв. до н. э., когда в результате его деятельности отдельные области Центральной Колхиды были связаны в единую экономическую систему. Отражением этого чрезвычайно важного в истории Колхиды момента являются колхидки-триоболы второго типа, имевшие хождение в IV-III вв. до н. э. (на многих из них греческие буквы - начальные литеры имен магистратов) [20, с. 280], находимые в составе кладов либо в качестве “оболов Харона” по всей Колхиде. Производство монет - еще одно важное свидетельство существования в Колхиде греческих ремесленных центров, специализировавшихся в данном случае на обработке серебра.
2.3.12. Надо полагать, что круг деятельности греческих ремесленников в Колхиде не ограничивался керамическим производством (продукция которого в архаический и классический периоды, по-видимому, в основном была рассчитана на удовлетворение потребностей городского населения) и изготовлением монет. В этом отношении интересен анализ основного комплекса золотых изделий Вани (середина V - перв. полов. IV вв. до н. э.) [89, рис. 37-52; 68; 187-206]. Безусловно прав О. Д. Лордкипанидзе, когда говорит, что “можно уже с уверенностью констатировать наличие в Колхиде V в. до н. э. ... высокохудожественной и оригинальной школы златокузнечества, уверенно применявшей сложнейшие технические приемы ковки, чеканки и тиснения, литья, накладывания зерни, филиграни... Так что, в число пред-
118
полагаемых центров златокузнечества на Ближнем Востоке в VI-V вв. до н. э. (Ахеменидский Иран, Мидия, Кипр, Лидия, Египет, Армения, Бактриана) с полным основанием следует включить и Колхиду" [10, с. 97-98]. В первом разделе настоящей главы была показана несостоятельность утверждений того же автора о том, что золотые изделия из Вани в своем абсолютном большинстве генетически связаны с соответствующими памятниками колхидско-кобанской бронзы [10, с. 95, 97], и были намечены многочисленные точки соприкосновения этих изделий с кругом памятников ахеменидского искусства. Однако там я не касался целого комплекса черт, связывающих золото Вани с соответствующей продукцией греческих ремесленников, действовавших в Причерноморье, о чем мне приходилось упоминать и раньше [90, с. 83].
Тема борьбы животных с конца VIII - начала VII вв. до н. э. широко проникает в древнегреческое искусство. Именно для памятников Греции второй половины VII—VI вв. до н. э. (аттическая и коринфская вазовая живопись, фронтон Парфенона и др.) [91, s.101-103; Taf. XII, 2; XVII, 2; 92, s.271; 93, s. 166, Fig.6] характерен один из сюжетов изображений на ванских диадемах (два льва терзают быка). Этот сюжет задерживается в Этрурии и в Ионийской Греции до V в. до н. э. [94, s.81, Tabl. XXVIII—XXIX; 95, 253-254]. На тесную связь с греческим позднеархаическим искусством указывают и общая композиция (распределение фигур в треугольной рамефронтоне) и отдельные ее детали [10, с. 88]. Шишковидное оформление львиного хвоста, характерное для памятников позднеассирийского искусства, присутствует и на Келермесском зеркале, изготовленным, как известно, восточногреческим мастером [96]. Ромбовидная штриховка в передаче львиной гривы встречается и в коринфской керамической живописи ориентализирующего стиля [97, fig. 14, 2]. Особенную близость к памятникам ионийского искусства по сюжету композиции и стилю проявляют изображения на ванской диадеме конца V - начала IV вв. до н. э. [10, с. 90]. Эти и другие особенности позволяют с учетом упомянутых иранских черт отнести рассматриваемые диадемы к особому (колхидскому) ответвлению “греко-персидского” искусства [98].
Золотые серьги из Вани так же несут на себе черты, указывающие на возможность их изготовления греческим мастером. Прежде всего отметим, что серьги с подвесками в виде “лучей”, (рис. 19, 37), калачиковидные (рис. 19, 38) и с ажурными подвесками в различных вариантах хорошо известны в греческом мире с VIII—VII вв. до н. э. (рис. 9, 18-19) [99, р. 146, PI. 34 i, к; 35а,d; 100, s.19, Taf. 34; 101, fig.35, 3, 6, Tabl. XXVI, 169; 102, ill. 186, 189, 196; 103, илл. 32; 104, илл. 33]. На двух из ванских серег с “лучевидными” подвесками присутствуют дополнительные цепочки, которые, как полагают, здесь служили для подвешивания к диадеме [105, рис. 72]. Однако аналогичные цепочки, служившие для надевания на ушную раковину, известны у калачиковидных серег из станицы Крымской (Прикубанье), связываемых с южнофракийской продукцией VII—VI вв. до н. э. [106, с. 157-158, рис. 1, 2].
119
Чрезвычайно широко был распространен в греческом искусстве мотив многолепестковой розетки (рис. 19, 15, 20), которой украшались серьги, ожерелья, посуда, саркофаги, храмы, [102, 144, 196, 198, 203, 205; 103, илл. 37-46; 104, илл. 32, 33, 64]. Не чужда была греческому ювелирному искусству и зернь, хотя и не всегда в столь обильном количестве, как в Колхиде. Однако основные мотивы (пирамидки, треугольники, пояски и т. д.), характеризующие колхидские изделия хорошо известны и в Северном Причерноморье [103, илл.9, 26, 27, 57, 67; 104, илл.33] и во Фракии [102, 179-182, 186-187, 194, 196, 203]. На некоторых серьгах из Вани имеются украшения в виде миниатюрных птичек [89, рис. 190]. Аналогичный мотив в оформлении калачиковидных серег использовали и греческие ремесленники в Северном Причерноморье [103, илл. 9, 32; 107, илл. 19, 20], наладившие их производство по индивидуальным заказам также с V в. до н. э., “когда мода на них распространилась в среде греко-варварской и скифской аристократии” [108, с. 47]. Еще больше соприкосновений с греческим искусством отмечается в ожерельях Вани. Наиболее распространенный здесь тип золотых бусин - бочонковидные с продольными ребрами, отверстия которых иногда оформлены муфточками [89, рис. 193-197] - хорошо представлен в синхронных памятниках Западного Причерноморья [102, 204, 205]. В тот же культурный круг входят подвески в виде головок баранов, птичек и вытянутых двуконусов с ребристыми петлями [103, илл. 27; 107, илл. 24]. И уж без всякого сомнения к числу изделий, вышедших из рук греческого мастера, относятся подвески в форме амфоры [89, рис. 196] - этот мотив был особенно популярен в греческом искусстве Причерноморья в V в. до н. э. [104, илл. 50; 107, илл. 24].
Обзор этот можно было бы продолжить, однако, как представляется, сказанного вполне достаточно для вывода о существовании и в Западном Закавказье (по аналогии с Северным и Западным Причерноморьем) ювелирного производства, специализировавшегося на изготовлении предметов роскоши, рассчитанных на удовлетворение спроса местной родоплеменной знати. Вполне понятно, что вкусы представителей этой знати в Колхиде, находившейся во второй половине VI-V вв. в политической зависимости от ахеменидского Ирана, формировались соответствующим образом (вспомним, что и древнейшие золотые изделия Колхиды, относящиеся к VI в. до н. э., несли на себе следы воздействия иранской культуры). Такое объяснение “греко-персидского” характера ювелирных изделий из Вани на современном уровне наших знаний представляется наиболее логичным. Предполагают, что ювелиры могли работать при дворах скептухов, например, в самом Вани [10, с. 97-98; 109, с. 236], однако более обоснованными пока представляется локализация соответствующих мастерских по аналогии с Северным Причерноморьем в греческих городах Колхиды, скорее всего в Фасисе, на окраине которого найдено одно из древнейших в приморской Колхиде золотых изделий (Симагре). Аналогично следует пока решать воп-
120
рос и в отношении мастерской, где, как полагают, работали “приглашенные ионийские мастера” по изготовлению гемм и перстней-печатей в V в. до н. э., и которую предположительно локализуют в Вани [19, с. 224; 110, с. 231-233]. Греческое влияние уже в середине V в. до н. э. хорошо проявляет себя в области духовной культуры колхидцев, прежде всего местной родоплеменной знати, в среде которой уже в этот период распространяется греческий язык и письменность (например, греческая надпись на одном из местных сосудов середины V в. до н. э. в Итхвиси) [10, с. 179; 111, с. 40, 41, 45]. Аналогичным влиянием, по-видимому, следует объяснять и появление новых элементов в местном погребальном обряде - речь идет о деревянных саркофагах (Вани, Итхвиси), в которых покоились наиболее богатые представители местной знати [89, с. 47, 65]. Подобные погребальные сооружения, чуждые колхидским памятникам более раннего времени, в то же время хорошо известны в греческом мире [112, с. 113-123] и, в частности, являются характерной чертой первого из выявленных в Колхиде греческого некрополя V—IV вв. до н. э., исследуемого в Пичвнари [113, с. 92-96].
2.3.13. Для правильного понимания характера и результатов греческой колонизации Западного Закавказья важны материалы из Аджарии, в приморской части которой в конце VII—VI вв. широко распространяется импортная греческая посуда (Батуми, Пичвнари и др.). В VI в. до н. э. здесь происходят серьезные демографические сдвиги - исчезает серия поселений аборигенов на прибрежных дюнах [114, с. 152], специализировавшихся на производстве соли. Полагают, что это было вызвано захватом греками монополии на торговлю солью [115, с. 284; 17, с. 34]. Как отмечалось выше, VII—VI веками должно быть датировано большинство примитивных железо-плавильных печей, обнаруженных в предгорьях рассматриваемого района [116, с. 172]. Хорошо известна роль греков в стимулировании производства железа местными народами [56, с. 12-13], из которых наиболее популярными в Причерноморье были халибы [117, с. 144]. Не исключено, что и в рассматриваемом районе резкое увеличение производства железа было вызвано потребностями греческих торговцев.
Древнейшие следы греческого поселения выявлены в Батумской крепости, где обнаружен горизонт пожарища рубежа VII—VI вв. до н. э. с обломками хиосских амфор и ионийской посуды. Поверх шли накопления с большим количеством фрагментов полосатой ионийской керамики, хиосских, самосских, лесбосских, фасосских и других амфор, а также древнейших в Западном Закавказье амфор из местной глины, датируемых VI в. до н. э. [118, с. 11]. В Пичвнари также хорошо представлена простая полосатая керамика родосско-ионийского круга, расписные и простые чернолаковые аттические изделия, тара из различных центров (Хиос, Лесбос, Фасос и др.), свидетельствующие о присутствии греков в этом пункте с первой половины VI в. до н. э. [118, с. 11].
Особенно интересен первый в Западном Закавказье могильник в Пич-
121
внари, где обнаружены параллельные захоронения греков и аборигенов в
V-IV вв. до н. э. Греческие могилы в целом отличаются более разнообразным и богатым инвентарем. Греков хоронили в деревянных саркофагах, от которых остаются гвозди. Выразительны площадки со следами тризны. Широкий ассортимент импортных изделий (краснофигурные сосуды, различная чернолаковая посуда, изделия из золота, бронзы и др.) дополняется продукцией местных греческих и аборигенных ремесленников - кувшинами, кружками, серьгами, подвесками и др. Особенно примечательны золотые серьги - калачиковидные и с полыми, украшенными зернью шарами, подобные которым обнаружены в погребениях V-IV вв. в Вани. В погребениях часты обычно иноземные монеты [118, с. 92-96]. Погребения аборигенов в целом имеют более скромный инвентарь. В наиболее богатых захоронениях обнаружены остатки деревянных саркофагов, а иногда и площадки со следами тризны, подобно греческим. Аналогично встречаются и монеты, в своем большинстве представленные колхидками. Важным показателем глубоко зашедшей эллинизации местного населения уже в V в. до н. э. является и присутствие в инвентаре большого числа греческих импортных изделий [119, с. 13-60].
2.3.14. Все сказанное позволяет сделать вывод, что материалы, характеризующие состояние местного населения Колхиды в VI—IV вв. до н. э., пока явно идут в разрез с тезисом о том, что здесь в отличие от других районов Причерноморья якобы существовали какие-то особые условия, в которых не могли возникнуть обычные греческие апойкии. И наоборот, во всех сферах жизни колхидского общества с середины VI в. до н. э. со все возрастающей силой ощущается глубокое воздействие античной культуры, которое невозможно объяснить иначе как присутствием в Колхиде хорошо организованных и вполне самостоятельных греческих городов, оказавших “большое влияние... на местное население” [120, с. 101]. Такими городами могли быть здесь только Фасис, Диоскуриада, Гиенос и Пичвнари.
________________________
1. Трапш М. М. Древний Сухуми. Труды в 4-х томах, т. II. Сухуми: Алашара, 1969.
2. Ломоури Н. Ю. К вопросу о греческой колонизации побережья Колхиды. - В кн.: Античное общество (Труды конференции по изучению проблем античности). М.: Наука, 1967.
3. Ломоури Н. Ю. Греческая колонизация побережья Колхиды. Тбилиси: изд-во ТГУ, 1962.
4. Инадзе М. П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси: Мецниереба, 1969.
5. Инадзе М. П. Из истории греческой колонизации Колхидского побережья. - В кн.: Материалы Всесоюзной конференции “Античные византийские и местные традиции в странах Восточного Причерноморья”. Тбилиси: Мецниереба, 1975.
6. Инадзе М. П. О некоторой специфике греческой колонизации Восточного Причерноморья. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
122
7. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси: изд-во ТГУ, 1966.
8. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и Восточное Причерноморье (Колхида, Иберия). - В кн.: Материалы Всесоюзной конференции “Античные, византийские и местные традиции в странах Восточного Причерноморья”. Тбилиси: Мецниереба, 1975.
9. Лордкипанидзе О. Д. К проблеме греческой колонизации Восточного Причерноморья (Колхиды). - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
10. Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Миф и археология. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
11. Болтунова А. И. Античные города Грузии и Армении. - В кн.: Античный город. М.: изд-во АН СССР, 1963.
12. Болтунова А. И. Эллинские апойкии и местное население Колхиды. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
13. Воронов Ю. Н. Об Эшерском городище. - СА, 1972, №1.
14. Воронов Ю. Н. Античный мир и Северная Колхида. - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (доклады XIV Международной конференции античников социалистических стран Эйрене), I. Ереван: изд-во АН Арм. ССР. 1979.
15. Воронов Ю. Н. Некоторые проблемы социальной истории Северной Колхиды в эпоху греческой колонизации. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
16. Воронов Ю. Н. Северная Колхида в VIII-V вв. до н. э. - В кн.: Материалы II Всесоюзного симпозиума подревней истории Причерноморья в Цхалтубо. Тезисы докладов и сообщений. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
17. Лордкипанидзе Г. А. Древняя Колхида в VI—II вв. до н. э. (историко-археологическое исследование): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1975.
18. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI—II вв. до н. э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
19. Лордкипанидзе Г. А. О характере колхо-греческих взаимоотношений в VI—IV вв. до н. э. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
20. Дундуа Г. Ф. Еще раз о происхождении колхидок. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
21. Брашинский И. Б. Некоторые особенности древнегреческой экспансии в Восточном Причерноморье. - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (Доклады XIV Международной конференции Эйрене). Ереван: изд-во АН Арм. ССР , 1979.
22. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и древняя Грузия (торгово-экономические и культурные взаимоотношения со второй половины II тысячелетия до н. э. до III—IV вв. н. э.): Автореф. докторск. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1966.
23. Каухчишвили Т. С. Письменные источники по вопросу “колонизации” Восточного Причерноморья. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
24. Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
25. Урушадзе А. В. Страна волшебницы Медеи. - В кн.: Материалы Всесоюзной конференции “Античные, византийские и местные традиции в странах Восточного Причерноморья’’. Тбилиси: Мецниереба, 1975.
26. Брашинский И. Б. Синопа и Колхида (к проблеме греческой колонизации юго-восточного Причерноморья). КБМ, 1973, вып. IV.
27. Болтунова А. И. Аргонавты и Колхида. - Мацне, 1976, №3.
28. Carpenter R. The greek penetration of the Black Sea. - In: American Journal of Archaeology. Washington - New-York, 1948, t. 52, №1.
29. Graham A. J. The Date of the greek penetration of the Black Sea. - In: Bulleten
123
of the Institute of classical Studies, University of London. 1958, t. V.
30. Техов Б. В. Тлийский могильник и проблема хронологии культуры поздней бронзы - раннего железа Центрального Кавказа. - СА, 1972, №3.
31. Техов Б. В. Скифские элементы в материальной культуре Юго-Осетии. - ВИНК, 1966.
32. Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла колхидской и кобанской культур: Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1975.
33. Воронов Ю. Н. О хронологических связях киммерийско-скифской и колхидской культур. - В кн.: Скифия и Кавказ. Киев: Наукова думка, 1980.
34. Hencken Н. Siracuse, Etruria and the North: Some comparisons. -In: American Journal of Archaeology. Washington - New-York, 1958, t. 62, №3.
35. Барамидзе М. В. Мерхеульский могильник. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
36. Sapouna-Sakellarakis Е. Die Fibeln der griechischen Inseln. - PBF, Munchen, 1978, t. XIV, №4.
37. Bouzek J. Graeco - Macedonian Bronzes. Praha, 1973.
38. Воронов Ю. В. Археологическая карта Абхазии. Сухуми: Алашара, 1969.
39. Шамба Г. К. Древности Эшера, Сухуми: Алашара, 1980.
40. Lexicon der Antike. - Leipzig, 1977.
41. Flinders Petrie W. M. Tools and Weapons. London, 1917.
41a. МикеладзеТ. К., Барамидзе М. В. Колхский могильник VII-V1 вв. до н. э. в с. Нигвзиани. - КСИА, 1977, №151.
42. Воронов Ю. Н. Диоскуриада - Себастополис- Цхум. М.: Наука, 1980.
43. Коридзе Д. Л. К истории колхской культуры. Тбилиси: Мецниереба, 1965
44. Karageorgis V. Excavations in the necropolis of Salamis, 1. - In: Salamis, Nicosia, 1967, vol. 3.
45. Лордкипанидзе О. Д., Микеладзе Т. К. О демографической ситуации в Восточном Причерноморье (Колхиде) в период великой греческой колонизации. - В кн.: Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья на тему “Местное население Причерноморья в эпоху Великой греческой колонизации (VIII—V вв. до н. э.)”. Тезисы докладов и сообщений. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
46. Инадзе М. П. Города Колхиды в античную эпоху (Диоскурия). -ТИИАНГ, 1962, т. VI, №2.
47. Квирквелия Г. Т. Местное население в районе Сухумской бухты в период греческой копонизации (VIII—V вв. до н. э.). - В кн.: Материалы симпозиума по проблемам греческой колонизации и структуре раннеантичных государств Северного и Восточного Причерноморья. Цхалтубо, 4-11.V-77 (тезисы докладов и сообщений). Тбилиси: Мецниереба, 1977.
48. Каландадзе А. Н. Археологические памятники Сухумской горы. Сухуми: Абгиз, 1954.
49. Гунба М. М. Погребение эпохи поздней бронзы из села Ачадара. - ИАИ, 1978, вып. VII.
50. Бжания В. В. Древнейшая культура Абхазии: Автореф. канд. дис., М.: ИА АН СССР, 1966.
51. Квирквелия Г. Т. Материальная культура Северо-Западной Колхиды в VIII—V вв. до н. э. Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
52. Апекшин В. А. Традиции и инновации в развитии древних культур (эпоха первобытно-общинного строя). - В кн.: Преемственность и инновации в развитии древних культур. Л.: Наука, 1981.
53. Ленин В. И. О государстве. - Полн. собр. соч., т. 39.
54. Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. М.-Л.: изд-во АН СССР, 1948.
55. Щеглов А. Н. Система “Полис-хора" и контактные зоны в Причерноморье. - В кн.: Тезисы докладов XIV Международной конференции античников социалистических стран (Эйрене). Ереван: изд- во АН Арм. ССР, 1976.
56. Блаватский В. Л., Кошеленко Г. А., Кругликова И. Т. Полис и миграции греков. - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
124
57. Воронов Ю. Н. О динамике берегов Сухумской бухты в исторические времена (в связи с проблемой локализации Диоскуриады. - В кн.: Сборник работ молодых ученых-историков Абхазии. Сухуми: Апашара, 1974.
58. Чернявский В. И. Из исследований в юго-западном Закавказье, II. Доказательства колебаний западного побережья Кавказа в течение исторических времен. Следы городов, погребенных в наносах. - ИКОИРГО, 1877, т. XIII.
59. Шервашидзе Л. А. Повесть о городе, взятом волнами. Сухуми: Алашара, 1967.
60. Апакидзе А. М., Лордкипанидзе О. Д. Новые материалы к археологии Диоскурии-Себастополиса. - ТАИ, 1963, т. XXXIII-XXXIV.
61. Сизов В. И. Восточное побережье Черного моря (археологические экскурсии). МАК, 1889, т. II.
62. Шервашидзе Л. А., Бгажба О. X., Бжания В. В., Шамба Г. К., Цвинария И. И. Археологические исследования в Абхазии. - АО - 1973. М., 1974.
63. Шамба Г. К. О раскопках в 1974 г. на Эшерском городище. - ПАИ - 1974. Тбилиси, 1976.
64. Шамба Г. К. Предварительные итоги работ на Эшерском городище. - КСИА, 1977, №151.
65. Шамба Г. К. Раннеантичный импорт Эшерского городища (керамика). - МАА, 1979.
65а. Шамба Г. К. Эшерское городище и некоторые вопросы истории Диоскурии. - В кн.: Тезисы докладов XIV Международной конференции античников социалистических стран (Эйрене). Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1976.
66. Шамба Г. К. О раскопках в 1974 г. на Эшерском городище. - ПАИ-1974. Тбилиси: 1976.
67. Шамба Г. К. Раскопки Эшерского городища и некоторые вопросы истории Диоскурии. - В кн.: Проблемы античной истории и культуры (доклады XIV Международной конференции (Эйрене). Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1979.
68. Воронов Ю. Н. Древности Сочи и его окрестностей. Краснодар, 1979.
69. Онайко Н. А. Архаический Торик. Античный город на северо-востоке Понта. Москва: Наука, 1980.
70. Шамба Г. К. Эшерское городище. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
71. Кругликова И. Т. Сельское хозяйство Боспора. М.: Наука, 1975.
72. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н. э. - В кн.: Скифский мир. Киев: Наукова думка, 1975.
73. Бжания В. В., Квициния В. К., Шенкао Н. К. Раскопки в Шубаре. - АО - 1974. М., 1975.
74. Воронов Ю. Н. Ахул-абаа - поселение античного времени в окрестностях Сухуми. - МАА, 1979.
75. Воронов Ю. Н. Древности Военно-Сухумской дороги. Сухуми: Алашара, 1977.
76. Штерн Э. Р. Значение керамических находок на юге России для выяснения культурной истории Черноморской колонизации. - ЗООИД, 1900, т. XXII.
77. Соловьев Л. Н. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии. - ТАИ, 1939, т. XV.
78. Качарава Д. Д. Город Гиенос в античную эпоху (к истории городов Восточного Причерноморья): Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР.
79. Куфтин Б. А. Материалы по археологии Колхиды, т. II. Тбилиси: Техника да шрома, 1950.
80. Воронов Ю. Н. Гиенос. - СА, 1976, №4.
81. Качарава Д. Д. Некоторые вопросы истории Гиеноса (в связи с проблемой греческой колонизации). - В кн.: Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
82. Квирквелия Г. Т. Очамчире и его окружение в VIII—V вв. до н. э. (по данным новейших археологических исследований). - В кн.: Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья. Тезисы докладов и сообщений. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
83. Соловьев Л. Н. Селища с текстильной керамикой на побережье Западной Грузии. -СА, 1950, т. XIV.
125
84. Русяева А. С., Скржинская М. В. Ольвийский полис и каллипиды. - ВДИ, 1979, №4.
85. Думберг К. Е. Раскопки курганов на Зубовском хуторе в Кубанской области. - ИАК, 1901, т. I.
86. Лордкипанидзе Г. А. К истории древней Колхиды. Тбилиси: Мецниереба, 1970.
87. Научная сессия, посвященная проблеме локализации города Фасиса. Доклады. Тбилиси: Мецниереба, 1973.
88. Микеладзе Т. К. Археологические исследования в низовьях р. Риони (материалы по истории древнего Фасиса). Тбилиси: Мецниереба, 1978.
89. Вани, т. I. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
90. Воронов Ю. Н. Материальная культура гениохийских племен в VI-I вв. до н. э. (к постановке проблемы). В кн.: Сборник работ молодых ученых-историков Абхазии. Сухуми: Алашара, 1974.
91. Buschor Е. Burglowen - AM, t. XLVII.
92. Pfuhl E. Malerei und Zeichmung der Griechen, I. - Munchen, 1923.
93. Schefold K. Die Griechen und ihrer Nachbar. Berlin, 1968.
94. Slewellyn Brown W. The Etruscan Lion. Oxford, 1960.
95. Luschey H. Zur Wiederkehr archaischer Bildzeichen in der attischen Grabmalkunst des 4. Jahrbuhderts V. Chr. Munchen, 1956.
96. Максимова М. И. Серебряное зеркало из Келермеса. - СА, 1954, т. XXI.
97. Payne Н. Necrocorinthia. Oxford, 1931.
98. Никулина Н. М. Малоазиатская глиптика второй половины V—IV вв. до н. э. и проблема “восточногреческого’' и “грекоперсидского искусства’1. - М.: Наука, 1966.
99. Higgins R. A. Early Greek jewellery. - In: The annual of the British school at Athens. London, 1969.
100. Hadazeck R. Der Ohrschmuck der Griechen und Etrusker. - Wien, 1903.
101. Amandry P. Collection H. Stathatos. Strasburg, 1953.
102. Wenedikov J. Gerasimov T. Sztuka Tracka, I. Warszawa - Sofia, 1976.
103. Киевский музей исторических драгоценностей. Киев, 1974.
104. Соколов Г. Античное Причерноморье (памятники архитектуры, скульптуры, живописи и прикладного искусства). Л.: Искусство, 1973.
105. Вани, т. III. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
106. Манцевич А. П. Серьги из станицы Крымской. - АСГЭ, 1961, вып. 2.
107. Лесков А. Новые сокровища курганов Украины. Л.: Искусство, 1972.
108. Петренко В. Г. Курган у местечка Круполь. - В кн.: Вопросы древней и средневековой археологии Восточной Европы. М.: Наука, 1979.
109. Чкониа А. М. Художественная обработка золота в Вани. - Вани, т. II. Тбилиси, 1976.
110. Лордкипанидзе М. Н. Архаические и “архаизирующие” перстни-печати из Вани. Вани, т. II. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
111. Гагошидзе Ю. М. Погребение из Итхвиси. - ВГМГ, 1968, т. XXV-B.
112. Сокольский Н. И. Деревообрабатывающее ремесло в античных государствах Северного Причерноморья. М., 1971.
113. Кахидзе А. Античные памятники Восточного Причерноморья (греческий могильник Пичвнари). - Батуми: Сабчота Аджара, 1975.
114. Рамишвили А. Т. Раскопки приморских стоянок в Пичвнари (Кабулети) в 1960-1964 и 1967 гг. - СА.1974, №1.
115. Соловьев Л. Н. Селища с текстильной керамикой на побережье Западной Грузии.-СА, 1950, т. XIV.
116. Хахутайшвили Д. А. К истории древнеколхидской металлургии железа. - КБС, 1973, вып. 4.
117. Максимова М. И. Античные города Юго-Восточного Причерноморья. М,- Л.: изд-во АН СССР, 1956.
118. Кахидзе А. Ю. Восточное Причерноморье в античную эпоху (VI—I вв. до н. э): Автореф. канд. дис. Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
119. Кахидзе А. Ю. Восточное Причерноморье в античную эпоху. Батуми: Сабчота Аджара, 1981.
120. Новосельцев А. П. Генезис феодализма в странах Закавказья (опыт сравнительно-исторического исследования). М.: Наука, 1980.
__________________
126
ГЛАВА 4. КОЛХИДА В ЭПОХУ ЭЛЛИНИЗМА
2.4.1. Глубокие культурно-исторические перемены, которые произошли в Средиземноморье и на всем Ближнем Востоке после установления в этом регионе греко-македонского владычества, несомненно, способствовали укреплению позиций греческих городов и, следовательно, усилению влияния греческой культуры и в Западном Закавказье. О. Д. Лордкипанидзе, однако, считает, что Колхида «осталась за пределами той исторической общности, которую называют «эллинистической ойкуменой», т. е., античным миром эпохи эллинизма [1, с. 17], и все перемены в облике материальной культуры Колхиды в эпоху эллинизма объясняет «широкими масштабами торговли», сопровождавшимися «обменом достижений в области культуры» [2, с. 190]. «Имеются свидетельства, - пишет дальше исследователь, - о эллинском влиянии на жизнь и искусство тех народов, где постоянно велась морская торговля или жили приглашенные греческие ремесленники, на которых всегда был большой спрос не только при строительстве дворцов, храмов и т. д. Греков охотно принимали в качестве наемных воинов и постоянных жителей... Можно предположить, что аналогичные случаи бывали и в Колхиде, хотя об этом не сохранилось прямых указаний» [2, с. 190]. Таким образом присутствие греков в Колхиде О. Д. Лордкипанидзе и в эллинистическую эпоху ограничивает посещением морских торговцев и, лишь предположительно, временным либо постоянным проживанием здесь ограниченного числа ремесленников и воинов, которые приглашались местной «царской властью» для различных поручений. Поэтому и характерная для этой эпохи достаточно глубокая эллинизация Колхиды [3, с. 137-142; 4, с. 188-196; 5, с. 43-180; 6, с. 31-140; 7, с. 209-284; 8, с. 41-59; 9, с. 119-131, 10, с. 22] объясняется О. Д. Лордкипанидзе в значительной мере воздействием эллинистической Иберии [2, с. 211-212]. Как представляется, подобная точка зрения не соответствует той ситуации, которая вырисовывается в Западном Закавказье на основе имеющихся материалов. Обзору этих материалов посвящен нижеследующий раздел.
2.4.2. Период IV-I вв. до н. э. хорошо представлен в материалах Диоскуриады (современного Сухума). Метровый слой соответствующих остатков прослежен вдоль береговой полосы под Сухумской крепостью (многочисленные обломки привозных и местного изготовления амфор, столовой и кухонной посуды, черепицы, пирамидальные грузила, косточки винограда, персиков, скорлупа грецкого ореха, кости домашних животных и т. д.) [11, с. 221-222; 12, с. 243] и далее на протяжении полукилометра к востоку [13, с. 493]. Аналогичные находки, а в отдельных случаях и остатки каменных зданий (фундаменты, обломки колонн) отмечены, например, у гостиниц «Абхазия» и «Рица», вблизи современного здания абхазского драматического театра, на набережной к западу и востоку от устья Беслетки [7, с. 222; 14, с. 51, 52, 57; 16, с. 18-31]. Достаточно результативным было досле-
127
дование культурного слоя, обнаруженного при строительстве здания, где ныне расположен Русский театр, в 100 метрах от берега моря. Здесь, помимо многочисленных обломков амфор, чернолаковой посуды, черепиц и других привозных и местных изделий конца V-IV вв. до н. э. впервые на колхидском побережье была найдена терракотовая статуэтка греческой богини на троне [17, с. 94-96].
2.4.3. Очень интересные материалы добыты в последнее время на Эшерском городище - втором по значению античном населенном пункте в этом районе [18, с. 103; 19, с. 23-29]. Размеры поселения в IV- начале I вв. до н. э. составили около 3 га. По всей этой территории фиксируются фундаменты и основания стен многочисленных зданий, древнейшие из которых датируются VI- IV вв. до н. э. В фундаментах часто использование булыжника, стены возводились из ломанного известняка, песчаниковых плит и из рустованных квадров насухо или на глинистом растворе. Об отделке помещений говорят куски штукатурки с полихромной росписью. Крыши домов покрывались черепицей, которая сначала доставлялась морским путем из Синопы (на одной из таких черепиц сохранилось клеймо с именем астинома Аристобула 325-275 гг. до н. э.) [19, с. 24], а затем в массе производилась на месте. Обращают на себя внимание известняковые резные капители и обломки карнизов, выполненные в позднеэллинистическом дорическом стиле, которые свидетельствуют о существовании во II в. до н. э. на городище храма, украшенного колоннами [18, с. 104]. К поселению был под-веден водопровод из керамических труб. В середине III-II вв. до н. э. в верхней части городища жизнь на время прекратилась - здесь существовал небольшой могильник аборигенов приусадебного типа [20, с. 127-130], что свидетельствует о временном запустении этого поселения. В конце II в. до н. э. Эшерское городище было обнесено линией мощных укреплений, стены которых возведены в нижней части из ломанного известняка, гранитных валунов на прочном известково-глинистом растворе, а в верхней части были сложены из сырцового кирпича. Толщина их у основания составляла около 2 м. Вдоль внутренней стороны северной стены прослежен ряд смежных жилых помещений, в которых обнаружены каменные вымостки, хозяйственные черепичные ящики и остатки очагов. Оборонительные стены были укреплены через каждые 30-40 метров большими (башня №1 имела в плане 11 х 14 м) прямоугольными башнями [21,с. 107-109; 22, с. 80-81]. Эшерские укрепления относятся к ярким образцам военно-инженерного искусства эпохи эллинизма. Отсеки вдоль внутренней стороны стен, предназначавшиеся для размещения воинов и боевых припасов, толстые стены и огромные башни, которые использовались в качестве позиций для батареи метательных машин, - эти и другие конструктивные особенности включают рассматриваемый памятник в круг северопричерноморских (Пантикапей, Мирмекий) укреплений, датируемых тем же временем (конец II - начало I вв. до н. э.) и связываемых со строительной деятельностью Митридата VI Евпато-
128
pa [15, с. 75; 23, с. 156-166; 24, с. 59]. В огромном количестве обломков древней посуды, добытых на городище, выделяются три группы изделий: привозного, местного греческого и, в небольшом, сравнительно, количестве, аборигенного производства. В первую группу входят амфоры, чаши, кувшины и другие изделия синопского изготовления, обломки косских, гераклейских и северопричерноморских амфор, многочисленной чернолаковой (канфары, килики, скифосы, кубки, блюда, чаши, кувшины), буролаковой и краснолаковой (чаши, кубки, миски, рыбные блюда и др.) посуды [18, с. 107-114; 19, с. 24-25; 26, с. 37-41; 24, с. 27-36]. Достаточно выразителен набор чаш с рельефными украшениями [24, с. 37-38; 27, с. 100-108], в основном связанных с малоазийским производством [28, с. 100-107]. Продукция местных греческих мастерских характеризуется (с середины IV в. до н. э.) амфорами, кувшинами, чашами, кастрюлями, сковородами, кружками и другими изделиями, различные значки и штампы (например, оттиски печатки с изображением Эрота), на поверхности которых могут указывать на существование нескольких производственных центров в окрестностях городища [18, с. 110-114; 24, с. 23-41]. Найдена здесь и ручка с отпечатком клейма ДIOSKОУ, (PIADEON) от амфоры, подобные которой известны по Гвандрской печи конца IV - начала III вв. до н. э. [24, табл. XXXV, 5; 30, с. 496]. Очень интересны результаты обследования фундаментов большого каменного здания конца IV - начала III вв. до н. э. на южном участке городища, где найдены обломки бронзовой доски с греческой надписью. Судя по отдельным словам (в расшифровке А. И. Болтуновой они звучат: «...силой много- ... могли... получая на... и всех... царской власти (царства) и...». Ю. Г. Виноградов, отметив в той же надписи выражения «военная сила, войско», «захватив (с собой) в город», «царство», заключает, что эта надпись «исполнена греческим мастером на безупречном греческом языке» [24, с. 55, табл. LXXVI; 15, с. 49, рис. 13], можно полагать, что надпись эта была установлена на городской площади в ознаменование какой-то успешной акции жителей поселка. Эти и другие факты свидетельствуют о ведущей роли греков в экономической жизни [6, с. 44] Эшерского городища, которое, будучи крепко связано с Диоскуриадой в раннеэллинистический период должно рассматриваться, скорее всего, как «хорион» - поселение, на котором каменные жилища, концентрируясь на ограниченной территории, теснились одно подле другого и не имели приусадебных участков [31, с. 149; 15, с. 63].
2.4.4. Ко второму типу сельских поселений IV—III вв. до н. э. в ближайших окрестностях Диоскуриады должны быть отнесены неукрепленные поселения аборигенов («комы») [31, с. 149], располагавшиеся на равнине или на вершинах холмов и представлявшие собой в каждом конкретном случае группу изолированных деревянных хижин с подсобными помещениями, отстоявших друг от друга на 10-20 м и разделявшихся, по-видимому, приусадебными участками [32, с. 8, 9, рис. 21, 1]. Число этих поселений, в зоне преимущественного экономического воздействия Диоскуриады, охватывав-
129
шей в тот период свыше 200 кв. км, достигает нескольких десятков [14, с. 50-58; 33, рис. 1]. Заметно меняется внутренняя их структура - вокруг каждого из первоначальных родовых поселений, располагавшихся обычно на центральной вершине, появляются небольшие (по 2-3 хижины) выселки - «кварталы» с собственными могильниками, занимавшие вершины и гребни в 50-100 м от главного поселения (Ахул-абаа, Сухумская гора, Капитановка, Мачара и др.) [34, с. 32-36, рис. 24]. Включение этих поселений, до того представлявших собой замкнутые хозяйственные коллективы, производственная деятельность которых была направлена на удовлетворение всех их внутренних потребностей (земледелие, скотоводство, ремесло, торговля были в равной степени занятием каждой общины), в систему социально-экономических отношений города привело к трансформации этой деятельности в сторону сельскохозяйственной специализации и сворачиванию собственной ремесленной базы. Этим обстоятельством в первую очередь, по-видимому, следует объяснить широкое распространение в среде аборигенов с конца IV в. до н. э. продукции городских ремесленных центров Диоскуриады - гончарных (амфоры, пифосы, кухонная и столовая посуда, черепица и т. д.), кузнечных (железные мечи-махайры, топоры, сельскохозяйственные орудия - лемехи, виноградные ножи типа flax и др.), ювелирных (перстни и некоторые другие виды украшений), текстильных и др. [35, с. 84].
IV—III вв. до н. э. представлены в окрестностях Диоскуриады и значительным числом аборигенных погребений, общий облик которых мало меняется по сравнению с предыдущим этапом. На основе корреляции комплексов (рис. 15; 16) мною здесь выделено свыше 40 захоронений второй половины IV—III вв. до н. э. Из них могильник Гуад-иху дал 24 погребения (№№1-3, 15, 18-20,23-27, 39, 41, 51-54, 81-83, 91, 92) [7, с. 242-267] с пиком на вторую половину IV - первую половину III вв. до н. э. (рис. 21). По-прежнему всех мужчин хоронят с многочисленным оружием (секировидные топорики, наборы железных наконечников копий, мечи и кинжалы) и украшениями (браслеты, фибулы и т. д.), которые по ассортименту мало уступают женским захоронениям. Г. А. Лордкипанидзе высказывает мнение, что на этом этапе число погребений с оружием уменьшается [36, с. 21]. Однако по моим наблюдениям, в этот период происходит обратная картина - число секировидных топоров IV—III вв. до н. э. на территории Абхазии явно преобладает над топорами-молотками V в. до н. э. [37, с. 221, рис. 4]. В могилах обычны импортные греческие изделия - амфоры, кувшины, чернолаковая посуда, оружие, монеты и др. Появляются гробницы, сложенные из привозной и местной черепицы (Гуад-иху) [15, с. 56, рис. 16; 36, с. 21]. Как и в отношении более раннего периода, нет никаких оснований для выводов о серьезной имущественной дифференциации внутри местных родовых общин, хотя отдельные захоронения, принадлежавшие, очевидно, представителям родовой знати, и дают более разнообразный набор привозных и местных изделий, чем большинство остальных захоронений, принадлежав-
130
ших рядовым членам рода и их семьям. В целом, однако, в окрестностях Диоскуриады и в этот период ясно проступает тот уровень социально-экономического развития, при котором каждый боеспособный мужчина - воин, а народ и войско составляют одно целое [38, с. 114-117]. Следовательно, имеющийся в литературе вывод, что «эпоха военной демократии для племен, населявших окрестности Диоскуриады, была, по-видимому, пройденным этапом» [26, с. 23], не может быть принят. Вместе с тем рассматриваемые поселения аборигенов, став, по-видимому, органической частью более обширного социально-экономического организма (системы «полис-хора») [39, с. 523-525; 40, с. 29-46], в котором они приобретают определенную, судя по всему, сельскохозяйственную специализацию, дальше уже полностью разделяют судьбу самого города. Вскоре все эти поселения входят в полосу все нарастающего упадка - если ко втор, полов. III-II вв. до н. э. можно отнести лишь около десятка выявленных здесь погребальных комплексов: из них 2 (№№113, 150) выявлены на Красномаяцком могильнике, 4 (№№30, 42, 47, 48) - на могильнике Гуад-иху, остальные - в Эшере [7, с. 241-284; 21, с. 127-130], то I в. до н. э в окрестностях Диоскуриады пока вообще не представлен ни одним захоронением, а на поселениях аборигенов в этот период накопление культурных остатков прекращается [7, с. 241-284; 15, с. 73].
2.4.5. В окрестностях Диоскуриады можно предположительно выделить и еще один тип сельских поселений - одиночные неукрепленные деревянные усадьбы, теперь проявляемые лишь небольшими пятнами культурных остатков исключительно античного характера (черепица, амфоры, кухонная и столовая посуда IV—III вв. до н. э. как в непосредственной близости от кварталов Диоскуриады, так и юго-восточнее по периферии хоры вблизи морского побережья [15, с. 63].
Перечисленные типы населенных пунктов диоскуриадской хоры позволяют при всей их крайне недостаточной изученности все же уже сегодня заглянуть во внутреннюю структуру Диоскуриады, дают возможность говорить о ней в IV—III вв. до н. э. как о типичной раннеэллинистической археологической структуре. Действительно здесь мы сталкиваемся с большинством тех типов поселений, которые были характерны, например, для малоазийских эллинистических государств, для Боспорского царства и хоры Херсонеса, где такое разнообразие типов поселений отражало сложную структуру хоры, достаточно пестрый этнический и социальный состав ее населения, свойственный раннеэллинистическим государствам [41, с. 126].
2.4.6. Как известно, эллинистические полисы представляли собою крупные аграрно-ремесленно-торговые центры. Диоскуриада, по-видимому, не составляла в этом исключения, что особенно сегодня рельефно подчеркивается продукцией керамического производства.
Большинство авторов, занимающихся исследованием материальной культуры Колхиды IV—I вв. до н. э., керамические изделия с этой территории
131
делят на две группы - импортную и местную. При этом под импортной посудой понимается в первую очередь греческая, под местной - аборигенная, в которую включается и вся продукция, изготовленная по античным образцам - амфоры, кухонная и столовая посуда, строительные материалы, пирамидальные грузила от ткацкого станка и т. п. «В III-I вв. до н. э., - пишет О. Д. Лордкипанидзе, - намечается местное производство керамической тары античного типа» [3, с. 173]. По мнению Г. А. Лордкипанидзе в «IV—II вв. до н. э. колхская керамика подвергается сильному влиянию эллинистического мира, появляются новые формы, подражающие греческим сосудам... наблюдается связь новых форм с (местной - Ю. В.) керамикой предшествующей эпохи» [6, с. 103]. Говоря о местной по глине, но античной по форме продукции Вани, Гиеноса и Диоскуриады, Н. Н. Матиашвили рассматривает ее только как результат «влияния» греческого импорта и относит ее к «изделиям местного (т. е. колхского) производственного центра» [9, с. 11-12]. Аналогично классифицирует керамические изделия Эшерского городища рассматриваемого времени и Г. К. Шамба, делающий на этой основе важный вывод: «Абсолютное преобладание во все времена местной глиняной посуды ...над привозными дает основание полагать, что удельный вес аборигенного населения в городской жизни был значительным» [24, с. 60]. Такой подход к вопросу представляется методологически совершенно неверным, поскольку в этом случае продукция греческих производственных центров Колхиды оказывается полностью приписанной аборигенным мастерам. Выходом из этого противоречия служит дифференцированный подход к колхидским изделиям, заключающийся в четком разделении исконно местных форм от греческих, а также выделение промежуточных типов посуды, которая могла в Колхиде производиться как местными, так и греческими мастерами (например, пифосы). Такой подход позволил мне сначала конкретно по отношению к материалам Эшерского городища, затем Гиеноса и, наконец, Диоскуриады выделить достаточно выразительный комплекс признаков, характеризующих керамическое производство городских мастерских, греческий характер которых подчеркивается всей совокупностью признаков (организация производства, форма изделий, греческие графитто, клеймение и т. д.) [15, с. 65, рис. 14; 18, с. 110-118; 33, рис. 1; 42, с. 50-51]. Показательно, что в другой своей работе Г. К. Шамба, говоря о производстве амфор с клеймом Диоскуриады, вынужден допустить, что в Гвандрской мастерской «работали как местные, так и пришлые (мастера - Ю. В.), хорошо знакомые с навыками изготовления заморских амфор» [43, с. 152]. При этом делается ссылка на наблюдения В. Ф. Гайдукевича, писавшего о переселении и ввозе квалифицированных ремесленников в Северное Причерноморье [44, с. 83], но упускается из виду, что в последнем случае организатором этих перемещений являлось не аборигенное население, а жители греческих колоний, среди которых, несомненно, мог присутствовать и определенный процент эллинизированных аборигенов.
132
Сегодня керамическое производство Диоскуриады представлено остатками четырех разновременных печей (Гвандра, Красный Маяк, Лечкоп, Гульрипш), разбросанных по периферии хоры, границы которой в данном случае совпадали с производственной базой города. Продукция этих и других еще не локализованных центров судя по ее распространению была рассчитана как на удовлетворение потребностей горожан, так и на эллинизированное население хоры и внешний рынок. Ассортимент керамических изделий достаточно разнообразен - он включает разнотипные амфоры, пифосы, черепицу, водопроводные трубы, пирамидальные грузила, различную кухонную и столовую посуду - кастрюли, горшки, миски, тарелки, рыбные блюда, лутерии, сковороды, кувшины, крышки и др., изготовлявшиеся по образцам, характерным для греческого мира (рис. 23, 1-45) [33, с. 71- 83; 45, с. 164-173]. Особенно амфоры из Гвандрской печи конца IV - начала III вв. до н. э. (рис. 23, 1-5), которые имели на ручках отпечатки клейма ДЮЕКОУ, (PIAAEQN), указывающего, по мнению большинства исследователей, на государственный (полисный) характер керамического производства Диоскуриады в раннеэллинистическую эпоху [33, с. 164-165; 46, с. 196; 47, с. 149-157].
2.4.7. Видное место в ремесленном производстве Диоскуриады должно было занимать кузнечное ремесло, к продукции которого необходимо относить отдельные виды сельскохозяйственных орудий (лемехи, мотыги, виноградные ножи), оружия (мечи-махайры и др.), строительных материалов (гвозди, скобы для крепления черепицы), инструментов (щипцы, спицы для вязания сетей и др.) [15, с. 65]. Особенно интересны инструменты - флаксы, имевшие клювовидную рабочую часть и тулью, предназначавшуюся для насадки на длинную деревянную рукоять [15, с. 56-57]. Эти орудия, не находящие прототипов на рассматриваемой территории, распространились здесь со второй половины IV в. до н. э., в то время как на Боспоре они известны покалишь в комплексах не древнее II в. до н. э. [31, с. 178-180]. Подобные инструменты широко использовались в античном хозяйстве, в частности, в виноградарстве, которое, судя по всему, было в IV в. до н. э. поставлено в Диоскуриаде на промышленную основу, с чем, вероятно, связано и начавшееся здесь в этот же период массовое производство амфорной тары. Не исключено, что помимо железных мечей-махайр греческие кузнецы в этот период могли освоить и изготовление небольших секировидных топориков, в массе находимых в окрестностях города и по своему облику выходящих из типологического ряда традиционно местных изделий такого рода [37, с. 221-222, рис. 4]. В то же время совершенно аналогичные топорики мы видим в руках у скифов, изображенных на изделиях северопричерноморской торевтики (Воронежский сосуд, оббивка колчана из Солоха, ножны меча из Чертомлыка, Херсонесский медальон) [49, рис. 22; 50, с. 65, табл. 4, 3-5]. Поскольку для культуры скифов такие топоры почти не характерны, а упомянутые изделия в своем большинстве исполнены рука-
133
ми греческих мастеров, не следует исключать возможности распространения этих топоров в окрестностях Диоскуриады через греческих оружейников. Особое значение для характеристики продукции городских литейщиков и резчиков по металлу имеет вышеупомянутая бронзовая доска с надписью. С деятельностью ювелиров могут быть связаны отдельные типы бронзовых перстней, некоторые изделия из серебра и золота (бляшка с изображением головы Пана и др.) [24, табл. LXXV, 2]. Большое развитие в Диоскуриаде получило строительное дело. Одна из городских каменоломен локализуется северо-западнее Нового Афона - оттуда доставлялся известняк для постройки некоторых монументальных зданий в Эшере и, вероятно, в Диоскуриаде, в том числе для изготовления резных капителей позднедорического ордера (рис. 23, 48)[18, с. 104].
Все эти хотя еще очень скудные, но вполне определенные факты позволяют считать Диоскуриаду эллинистической эпохи «подлинным городом, т. е. центром промышленного производства и обмена со всеми присущими ему особенностями» [50, с. 19], городом, по своей структуре, по-видимому, представлявшем собой обычный восточно-греческий полис.
2.4.8. Близкую картину расширения площади (до 10-15 га) и более интенсивных культурных накоплений IV-III вв. до н. э. рисуют и материалы Гиеноса, где выявлены как достаточно широкий ассортимент импортных изделий, так и выразительная продукция собственного ремесленного производства местных греков (амфоры, пифосы, кухонная и столовая посуда, черепица, керамические грузила, изделия из кости и др.) [3, табл. XIX, I, 3; XX, I; 14, табл. XXVI, 16; XXVIII, I, 2, 4, 6, 10, 13, 15, 17, 18, 21-23, 26; 51, рис. 1, 2; 52, табл. 71, 1-6; 73, 1-6; 53, с. 28; 54]. Хотя Гиенос, и особенно, его сельскохозяйственная округа, изучены ограниченнее Диоскуриады, однако опубликованные материалы [42, с. 42-55, рис. 1-6] определенно указывают на присутствие здесь постоянного (из поколения в поколение) греческого населения, на протяжении нескольких столетий находившегося в тесном взаимодействии с окрестными аборигенами.
2.4.9. Совершенно неизвестен нам эллинистический Фасис - на прилегающей к предполагаемому его местонахождению территории не изучен пока ни один памятник IV-I вв. до н. э. Вместе с тем, как представляется, с воздействием Фасиса должно быть связано возникновение подлинно городских форм жизни на крупнейшем из до сих пор известных поселений Колхиды - городище в Вани. Исследования на этом замечательном памятнике уже обогатили науку огромным и чрезвычайно выразительным материалом, характеризующим эллинистическую эпоху в Центральной Колхиде. Основным источником, отражающим все богатство находок в Вани, является четырехтомник «Вани. Археологические раскопки» [55; 56; 57; 58], а также публикации О. Д. Лордкипанидзе [2, с. 185-214; 59], Г. А. Лордкипанидзе [6, с. 60-79] и ряда других исследователей [9, с. 119-131]. Если в отношении характера этого городища в VI—IV вв. до н. э. мнения исследователей схо-
134
дятся - здесь находился центр одной из колхидских скептухий, резиденция представителей местной родоплеменной и жреческой знати, то в представлениях об этом памятнике в III-I вв. до н. э. единства не достигнуто - если О. Д. Лордкипанидзе рассматривает его в качестве храмового города, локализуя здесь упоминаемое Страбоном в колхидской части Мосхики святилище Левкотеи (Strabo, XI, 2, 17) [2, с. 21], то Г. А. Лордкипанидзе видит в нем акрополь более обширного эллинистического города, жилые кварталы которого в последние годы наметились ниже, не противоположном берегу р. Сулори [6, с. 72]. Последняя точка зрения представляется более обоснованной тем более, что главный аргумент О. Д. Лордкипанидзе, ссылавшегося на отсутствие остатков жилых зданий и культурных слоев, характерных для городских поселений обычного типа, теперь отпал, поскольку по свидетельству самого же О. Д. Лордкипанидзе, в результате раскопок в верхней части акрополя выявлен «мощный слой эллинистического времени» с соответствующими строительными и бытовыми остатками, включающими фундаменты зданий и тысячи обломков тарной, столовой и кухонной посуды, пирамидальными грузилами для ткацкого станка, черепицы и т. д. [58, с. 136].
2.4.10. Разделяя целиком мнение Г. А. Лордкипанидзе о существовании в Вани в III-I вв. до н. э. значительного эллинистического города, обладавшего собственной сельскохозяйственной территорией, развитым ремесленным производством и многолюдными торговыми рынками, представляется своевременным сделать еще один необходимый шаг по пути интерпретации археологических материалов из Вани. Суть в том, что все исследователи, так или иначе касающиеся этого вопроса, рисуют себе Вани в качестве колхского города или святилища, представляющего якобы собой продукт внутреннего, независимого от греческих городов побережья, развития местного (колхского) общества, в то время как роль греков в лучшем случае ограничивается присутствием определенного числа греческих ремесленников и торговцев, действовавших в интересах некоей анонимной «царской власти». Однако, как представляется, опубликованные материалы не дают оснований для таких выводов, образуя вместе с тем прочный базис для гипотезы, рассматривающей комплекс памятников Вани в качестве характерной эллинистической структуры, в которой основную роль играли греческие поселенцы, судя по всему, приступившие в раннеэллинистическую эпоху к колонизации внутренних районов Центральной Колхиды, расположенных вдоль важнейшей западнозакавказской торговой магистрали, шедшей по Фасису в Восточное Закавказье. Там в рассматриваемое время складывалось эллинистическое государство Иберия, в культуре и экономике которого с конца IV в. до н. э. ощущается сильное воздействие греческой культуры (строительная техника, типы сооружений, черепица и другие элементы материальной культуры, письменность, система мер и весов и др.), невозможное без физического присутствия греков, в своем
135
продвижении на восток использовавших, несомненно, и путь по Фасису (через Вани и Сарапанис).
2.4.11. Прежде всего о местонахождении Ванского городища. Обычно его помещают в «восточных областях Колхиды» в 100 км от берега Черного моря [2, с. 197, 210; 6, с. 60], что дает возможность отрицать тесную связь этого памятника с греческим Фасисом. Однако в действительности Ванское городище находится всего в 60-65 км от побережья [60, с. 219] и от предполагаемого местонахождения Фасиса. Если учесть, что, например, зависимая от Херсонеса территория в IV—III вв. до н. э. простиралась по побережью Северо-Западного Крыма по прямой на 117 км (Калос Лимен) [41, с. 122, рис. 65; 67, ris. 81], то, если признавать Фасис в качестве обычного греческого полиса, нет ничего удивительного в предположении о тесной связи между Фасисом и условиями возникновения эллинистического города в Вани.
Для правильного понимания причин возникновения и характера города в Вани неоценимые сведения сохранены Плинием Старшим: «самая прославленная (из рек) Понта - Фасис... берет начало (на территории) мосхов, судоходен для наиболее крупных судов на 38,5 мили (от устья), затем на значительном расстоянии для малых (судов). Далее переправу (через Фасис обеспечивают) 120 мостов. На его берегах было множество городов... Сейчас он обладает только (городом) Сурий, который сам назван по реке, впадающей (в Фасис) там, где он, как мы сказали, судоходен для больших кораблей...» (Plin. VI, 15,16). Расстояние, указанное между устьем Фасиса и Сурием (38,5 мили или 57 км), полностью соответствует расстоянию (около 60 км) между предполагаемым местонахождением устья Фасиса в античную эпоху (в 10-12 км восточнее совр. Поти) до совр. Вани, где еще во второй половине XIX века находилась пристань для судов, курсировавших по Риони [5, с. 27]. Эти обстоятельства, как и созвучие наименований Сурий и современной реки Сулори, протекающей рядом с городищем, позволяют обосновать высказанное еще Н. В. Хоштариа [61, с. 50] мнение, что Сурий и совр. Ванское городище - одно и то же. Сведения Плиния подтверждаются и дополняются Клавдием Птолемеем, упомянувшем во внутренней Колхиде город Сурий (V,9,6) и Страбоном, сообщающим, что «Фасис судоходен вверх до крепости Сарапанов (совр. Шорапани), могущей вместить население (целого) города» (XI,2,17). В Шорапани следы эллинистической крепости зафиксированы [62, с. 37]. Данные Плиния, как и Страбона восходят, по-видимому, к Феофану Митиленскому, другу Помпея, сопровождавшему его в походах и описавшему его деяния. Плинием сохранено также важное свидетельство Марка Варрона о том, что во время похода Помпея было установлено, что переправленные через Каспийское море и доставленные вверх по течению Куры индийские товары могли затем, через пять дней «сухого пути», доставлены в Фасис (VI, 52). Данные Плиния и Страбона о «греко-индийском транзите» трактуются по разному - одни счи-
136
тают, что в I в. до н. э. лишь обсуждалась возможность его использования [63, с. 44], другие - что такой путь в эллинистическую эпоху функционировал в полную силу [64, с. 377]. Последнее мнение подкреплено находками колхидок в Средней Азии [65, с. 283] и уже во всяком случае неоспоримо в отношении исключительной важности этого пути в системе связей эллинистической Иберии с Колхидой и ее причерноморскими греческими центрами [66, с. 112-113].
2.4.12. Греческий характер Ванского акрополя достаточно ярко проявляется в его фортификационных сооружениях, храмовых постройках и в малой материальной культуре.
Оборонительная линия Ванского акрополя, датируемая в пределах середины III - середины I вв. до н. э., охватывала территорию около 6 га (рис. 25, 1). Стены и башни были возведены из сырцового кирпича на каменном цоколе, что характерно для эллинистического (Афины, Смирна, Олинф, Фивы и др.) [68, р. 7, 38; 69, с. 144; 70, с. 85, 88; 71, с. 44] зодчества - согласно, например, Павсанию, «при нападении с осадными машинами кирпич-сырец не так страдает от ударов» (Pausan., VIII, 8, 7). Важно отметить, что сырец в качестве строительного материала «с точки зрения климата... наименее подходил к Колхиде» [6, с. 73]. Строители учли это обстоятельство, соорудив поверх стен специальное черепичное перекрытие, подобное тому, которое было сделано на стенах Смирны [72, р. 14, Fig. 20]. Воротная часть акрополя (рис. 25, 2, 3) возведена из крупных рустованных квадров, сложенных в технике, близкой к эллинистической кладке логом и тычком (рис. 25, 4) [73, с. 191]. С целью предотвращения подкопа под стеной, ее фундамент впущен в скальный грунт, поверхность которого была тщательно отесана строителями, как это отмечено, например, в Пантикапее [74, с. 172]. Оформление северной фасадной кладки квадрами из твердой породы камня, в том числе известняка осуществлено так же в соответствии с правилами эллинистического зодчества, отмеченными у Филона Византийского (III
в. до н. э.): «В самых опасных местах куртин нужно использовать твердые камни или камни с острым выступом, тогда они менее пострадают от литоболов» (Phil., Fort. С. 5). На одном из рустованных квадров отмечен знак каменотеса в форме греческой буквы Т [5, с. 76], в ряде случаев прослежено скрепление квадров железными пиронами, характерными для эллинистического зодчества [6, с. 66]. Таково же происхождение и основных конструктивных особенностей ворот (катаракта, главная дверь, калитка, пилоны, гнезда дверных башмаков и т. д.). В этой связи О. Д. Лордкипанидзе справедливо отмечает, что «архитектурный комплекс городских ворот построен по всем правилам античной, вернее, греко-эллинистической фортификации; строительная техника, конструктивное устройство ворот, основанное на принципе дипилона, и вся система обороны, несомненно, восходят к греко-эллинистическому началу» [2, с. 300]. К аналогичному выводу на основе убедительных сопоставлений (Ольвия, Мантинея, Гарни и др.) при-
137
ходит и Г. А. Лордкипанидзе, утверждающий, что «ворота Ванского акрополя можно считать типичным примером решения ворот в духе эллинистической фортификации» [6, с. 68]. Форма полукруглой башни, фланкировавшей ворота с севера, находит серию прямых аналогий именно в греческом мире (Аспис, Букатион, Гертис, Платея, Постум, Сомилунт, Херсонес и др.) [75, р.125,139—148,196; Fig. 9]. Аналогична культурная позиция и следующей, шестиугольной (или восьмиугольной?) башни - как известно, появление многоугольных башен явилось результатом революции, происшедшей в греческой осадной технике в IV в. до н. э. [75, р. 126], причем шестиугольные башни конкретно связаны с изобретением катапульт [75, р. 147]. Такие башни известны во многих пунктах греческого мира (Аспис, Мантинеи, Самос и др.) [75, р. 148]. Поэтому я полностью разделяю мнение Г. А. Лордкипанидзе, что «можно считать доказанным, что Ванское городище в... III в. до н. э. располагало одним из совершенных инженерно-технических фортификационных сооружений эллинистического мира» [6, с. 70]. Вывод, что влияние эллинистической культуры шло в Вани не с востока, из Иберии, как полагает О. Д. Лордкипанидзе [2, с. 212-213], а с запада, со стороны Фасиса, подчеркивается черепицей, поступавшей сюда из Синопы и изготавливавшейся на месте по образцу синопской [5, с. 83]. Невозможно представить себе предполагаемый упомянутым исследователем путь этой черепицы из Синопы в северо-восточные районы Малой Азии, затем в верховья Куры, оттуда в Иберию, а затем через Сурамский перевал в Колхиду, когда через Фасис эта черепица могла быстро (3-4 дня) и легко доставляться в Колхиду водным путем. Единственно верным представляется мнение тех исследователей, которые полагают, что «черепица распространилась вглубь Колхиды из приморских городов, в нашем случае из Фасиса, с которым Вани был связан прямой и удобной речной дорогой» [5, с. 75; 66, с. 112].
2.4.13. Как известно, акрополи в греческих городах представляли собой «общественно-политический и культурный центр, где были сосредоточены главные святилища и храмы» [71, с. 78]. Совершенно аналогичную картину мы видим и в Ванском акрополе - здесь выявлен целый комплекс храмов и алтарей III- II вв. до н. э., которые в своем абсолютном большинстве относятся к типам культовых сооружений, характерных для греческого мира. Среди них отметим: 1) «Круглый храм», с кесонным каменным перекрытием и с жертвенником типа Eбх'араI, связываемый с культом какого-то хтонического божества, предположительно, Геи, [6, с. 1 23; 55, рис. 152— 158] и входящий в число широко распространенных в греческом мире (Делос, Дельфы, Ольвия, Лаконика, Тамань и др.) толосов и «больших алтарей», обычно строившихся в честь хтонических божеств (Деметра, Кора-Персефона и др.) [76, р. 94, 200, 240; 77, с. 24-27]; 2) Прямоугольный алтарь на самой высокой точке акрополя (рис. 22, 5, 6) с монументальной каменной лестницей, возведенной в рамках наиболее распространенной единицы небольших мер греческой метрологии - аттико-эвбейского фута
138
(0,328 м) [6, с. 124-125; 58, рис. 69-96], входящий в круг греческих алтарей для совершения культа на открытом воздухе (Милет и др.) [78, с. 68-74, рис. 16-18]; 3) прямоугольный в плане квадратный алтарь, раскопанный рядом с предыдущим [79, с. 108] и относящийся к числу широко распространенных в греческом мире, в том числе и в Северном Причерноморье (Ольвия, Березань и др.) [80, с. 102; 81, с. 296, 467]; 4) прямоугольный храм типа мегарона с мозаичным полом, каменным цоколем, сырцовыми стенами и черепичным покрытием, в котором обнаружен монолитный цилиндрический алтарь для воскурения благовоний и бескровных жертвоприношений [6, с. 125-127; 55, рис. 121-126], аналогии которому хорошо представлены в греческом мире (Приена, Делос и др.) [76, р. 140, 142-144]; 5) привратный храмик с составным трапезовидным алтарем, связанным, как полагают, с культом Деметры [5, с. 121-122]; 6) алтарь в виде оштукатуренной цистерны, посвященный, по-видимому, Дионису [55, рис. 106; 79, с. 100] и находящий аналогии опять же в греческом мире (особенно на территории Малой Азии) [76, р. 153, 199, 221, 222]; 7) пьедестал у входа в акрополь (рис. 25, 4), на котором в соответствии с нормами античного города (ср. Лукреций, О природе вещей, 1, 315-318) находилась мраморная статуя богини-покровительницы города, которой, как полагают исходя из сохранившейся рядом греческой надписи /'Ар/а?мaiw/ «Avao/o/a» - «Молю, о, Владычица» (рис. 27, 25), была Деметра [6, с. 127-129]. Ярко выраженный греческий облик носят и отдельные архитектурные детали, связанные с другими, еще не раскопанными храмами: 1) каменная база колонны «аттического типа» [2, с. 205]; 2) великолепная капитель коринфского типа, высеченная из местного известняка и украшенная пальмовыми и аканфовыми листьями, а между валютами - погрудными горельефными изображениями богини (рис. 26, 4) [56, рис. 18-21]; 3) обломки симы в форме львиных голов (рис. 26, 1), характерные для «декоративного решения водостока классического эллинистического периода греческой архитектуры» и связываемые с каким-то грандиозным зданием «несомненно, эллинского или эллинизированного типа [55, рис. 144-149; 2., с. 207-209]. Аналогичного стиля водосливы изготавливались в IV—III вв. до н. э. в Синопе не только в камне, но и в глине [82, с. 159, рис. 21]. Эти и другие не менее выразительные архитектурные формы (рис. 26, 2, 3, 5-13) [83] позволяют предполагать присутствие в Вани в III-I вв. до н. э. значительного числа достаточно подготовленных греческих ремесленников, специализировавшихся на обработке камня.
2.4.14. О широкой популярности эллинских религиозных представлений в среде населения Вани в III-I вв. до н. э. свидетельствуют многочисленные находки изображений различных греческих божеств, среди которых отмечу бронзовый сосуд с изображением персонажей дионисийского круга (Пан, Сатир, Ариадна, Менада и др.) и богини Ники [55, рис. 130-143], терракотовые маски Диониса и его спутников (Силен и Сатир), красноглиняная форма для изготовления терракотовых масок бородатого Силена с
139
розеткой на лбу, глиняный штамп с изображением Геракла [2, с. 209-210], обломки бронзовой скульптуры Геракла и др. О. Д. Лордкипанидзе видит во всех этих храмах, алтарях и изображениях местные колхские святилища и символы местных колхских верований, которые в эллинистический период лишь «внешне принимают определенный эллинский облик, тем самым отдавая дань моде и времени», и что «местному населению были известны и понятны эти чисто эллинские религиозно-мифологические образы» [2, с. 204-205]. Менее категоричен Г. А. Лордкипанидзе, который, с одной стороны утверждая, что «большинство ванских алтарей связано с хтоническими культами, местными божествами плодородия», с другой стороны признает, что «некоторые образцы алтарей несомненно происходят из греческого мира [79, с. 111]. Основанием для вывода о связи святилищ Вани с духовной культурой колхов служат: а) параллели в грузинских этнографических материалах XIX-XX вв. н. э. («культ виноделия и виноградарства», «ритуальная распивка вина», «подношения» и т. д.) [2, с. 204-205]; б) «ошибка» (пропуск одной буквы) в греческой надписи у ворот [5, с. 121-122]; в) «земляные алтари», использование которых в Колхиде якобы известно с позднебронзовой эпохи [79, с. 111]; г) присутствие в святилищах керамики «исключительно колхского производства» [6, с. 128] и т. д. Однако, как представляется, этих сопоставлений явно недостаточно для выводов о местном происхождении культов, исповедовавшихся населением Вани в III-I вв. до н. э., поскольку: 1) сопоставление этнографических наблюдений XIX-XX вв. н. э. с материалами эллинистической эпохи в упомянутых работах не учитывает сложность процесса формирования религиозных представлений на территории Колхиды на протяжении почти двух тысячелетий и представляет собой механический перенос недавно бытовавших верований в далекое прошлое, что методологически вряд ли может быть оправдано [84, с. 41]; 2) в еще до конца не исследованной надписи на воротах Ванского акрополя для нас важна не «ошибка», которую мог вполне сделать и грек, передавая разговорный вариант этого слова, а факт, что молились в Вани в этот период по-гречески и обращались к греческой богине; 3) реальные доказательства, что сложенная из обломков камня прямоугольная оградка на Пичвнарской дюне являлась «земляным алтарем», а не имела какого-то иного, в первую очередь, хозяйственного назначения, отсутствуют [85, с. 18, 26, рис. 2, 3, табл. V); 4) помимо «колхских» пифосов, кувшинов и горшков-кружек в числе приношений в святилищах Вани широко представлены амфоры, миски на кольцевидной подставке и другие типично греческие формы изделий, «колхское производство» которых не доказано.
2.4.15. Яркую картину абсолютного преобладания античных форм демонстрирует керамика, происходящая из культурных слоев III-I вв. до н. э. и из приношений в храмах Ванского акрополя [9, с. 121-125, табл. I—XXI; 58, с. 138-143, рис. 26-29]. В быту местного населения широко использовалась различная импортная (Аттика, Делос, Родос, Косс, Малая Азия, Пер-
140
гам, Александрия, Италия, Боспор и др. [9, с. 121-123] посуда, а также посуда, изготовленная из местной глины по греческим образцам (амфоры, кастрюли, миски, рыбные блюда, ойнохоевидные и двуручные кувшины и др.) [9, с. 123-125]. Исследователи как отмечалось, связывают последнюю группу керамики с производственной деятельностью местных «колхских» ремесленников [2, с. 214]. Однако отмеченное в литературе типологическое единство соответствующей посуды из Вани с изделиями Диоскуриады и Гиеноса [9, с. 125], где эти изделия характеризуют продукцию местных греческих ремесленников [33, с. 162-171; 42, с. 50], явно свидетельствует в пользу вывода, что и в Вани существовали керамические мастерские, организованные и эксплуатировавшиеся греками, пришедшими сюда через Фасис. В тех же мастерских должны были изготовляться черепица, в изобилии представленная как в акрополе, так и в нижнем городе, пирамидальные грузила для ткацких станков, отдельные виды терракотовых изделий (рис. 27, 1-24,26) [6, с. 61].
Помимо продукции ремесленных мастерских, специализировавшихся на камнерезном деле и керамическом производстве, в Вани хорошо представлены изделия и других отраслей местного ремесла, которые не могли здесь появиться без участия греческих умельцев - отметим плотничьи и кузнечные инструменты, формы которых характерны для греческого мира, кузнечную продукцию - гвозди, плоские крючки для крепления черепицы на кровле, спицы для плетения рыболовных сетей, выразительные следы присутствия различных форм метательных орудий - катапульт, таранов и др. (рис. 26, 29-35) [5, с. 68-90; 56, с. 167-190].
Подобно обычным античным городам, Вани в III-I вв. до н. э. обладал собственной сельскохозяйственной округой, снабжавшей его население продуктами земледелия и скотоводства [8, с. 10]. Зерно хранилось в пифосах, амфорах и, вероятно, в ямах; помол его осуществлялся как с помощью простейших ладьевидных зернотерок, так и с помощью рычажных греческих мельниц, обломки которых найдены в Вани (рис. 26, 27) [5, табл. V, 4]. Особенно примечательна находка трапеты - маслодавильни, изготовленной из местного камня (рис. 26, 28). Трапета использовалась в производстве оливкового масла, следовательно можно считать твердо установленным факт присутствия в ближайших окрестностях города оливковых рощ, культура которых могла быть занесена сюда только греками [5, с. 52, табл. VI].
2.4.16. Выше упоминалось, что на плоскости в 800-1000 м северо-восточнее акрополя зафиксированы остатки крупного поселения городского типа, площадь которого предварительно определена в 20-25 га. В результате проведенных здесь раскопок выявлены остатки 12 сооружений, возведенных из сырцовых кирпичей на цоколе из булыжника и с черепичной крышей [57, с. 171-172], в одном из которых обнаружен типично греческий семейный алтарь из соленов конца III в. до н. э. [10, с. 23). Культурный слой всюду составил 0,6 м. Находки характеризуются обломками импортных (косские, си-
141
нопские и родосские амфоры, чернолаковая и буролаковая посуда, рыбные блюда и тарелки) и изготовленных на месте (пифосы, амфоры, горшки, миски, лутерии, тарелки, кастрюли, пирамидальные грузила, коропластика) керамических изделий второй половины III-I вв. до н. э., железными гвоздями, золотой монетой Лисимаха (306-282 гг. до н. э.) [10, с. 5-18; 86, с. 184-185]. Эти материалы свидетельствуют о греческом характере этого поселения [10, с. 24], которое возникло одновременно с возведением стен акрополя во второй половине III в. до н. э. и было разрушено одновременно с ним в середине I в. до н. э. Именно здесь предполагаются городская площадь, торговые ряды, кварталы ремесленников [6, с. 61]. В настоящее время территория этого поселения отделена от Риони 300-метровой ширины полем, образовавшимся в результате наносов реки в последние два тысячелетия, в III-I же вв. до н. э. кварталы поселения спускались прямо к воде [86, с. 184], где должна была находиться пристань, к которой швартовались торговые корабли, направлявшиеся по Фасису вверх либо возвращавшиеся назад.
2.4.17. Итак, в свете добытых на сегодня материалов история Ванского городища рисуется следующим образом. В VI - начале III вв. до н. э. холм занимали поселение и могильник местной колхидской знати, поддерживавшей самые тесные контакты с греческим миром, скорее всего, через посредство греческих торговцев, с VI в до н. э. освоивших водную магистраль по Фасису. В первой половине или середине III в. до н. э. на берегу реки, вероятно вблизи издавна функционировавшего причала, возникает довольно крупный торгово-ремесленно-земледельческий поселок с материальной культурой греческого облика, население которого вскоре приступает к сооружению акрополя на месте поселения аборигенной знати. Акрополь возводится по образцу греческих сооружений такого рода, причем строителей мало волнует судьба тех, кто еще недавно проживал на этом холме - стены пересекают погребения местной знати, которые при этом безжалостно уничтожаются. Особенно показательно, что в таком положении оказываются и захоронения первой половины III в. до н. э., т. е. тех, чьи ближайшие родственники должны были жить в момент строительства акрополя. Близкая ситуация отмечена и на Эшерском городище, где митридатские строители в конце II в. до н. э. провели оборонительные стены через кладбище аборигенов, Внешнеполитическая ситуация Колхиды в III в. до н. э. отличалась стабильностью; следовательно возведение мощной оборонительной системы в Вани должно быть связано с какими-то внутриколхидскими неурядицами, вызванными скорее всего противоречиями между местным греческим и аборигенным населением. Затем в течение почти двухсот лет на территории акрополя Вани строятся и функционируют храмы и алтари греческого облика, проводятся праздники в честь греческих богов, на стенах пишутся надписи на греческом языке, в быту широко используется посуда и другие изделия, изготовленные на месте по греческим образцам либо доставленные сюда издалека греческими купцами.
142
Все сказанное позволяет сформулировать гипотезу, согласно которой Вани в III-I вв. до н. э. представлял собой эллинистический город, населенный греками и эллинизированными аборигенами. У нас нет никаких данных о политическом статусе этого города, однако связь его с Фасисом во всяком случае по происхождению представляется несомненной. Можно поэтому, в качестве рабочей гипотезы, предполагать, что в III в. до н. э. данная территория в той или иной мере была подчинена Фасису, который, таким образом оставался и в эллинистический период сильнейшим социально-экономическим и политическим организмом Колхиды.
2.4.18. Итак, во второй половине IV—III вв. до н. э. в истории западнозакавказских греческих городов наблюдается резкий перелом. Фасис и Диоскуриада превращаются в крупные города с обширными земельными владениями и достаточно мощной производственной базой. Здесь бурно развиваются ремесла: керамическое, металлообрабатывающее, камнерезное и т. д., идет интенсивное строительство каменных оборонительных и культовых сооружений, наблюдается колонизация внутренних областей Колхиды. В основе этих явлений лежит и более благоприятная внешнеполитическая обстановка (уход с политической арены ахеменидского Ирана), и несомненный приток греческого населения в приморских городах, последовавший вслед за македонскими завоеваниями. Надо думать, что варварское зависимое и полузависимое население являлось основным производителем, занятым в обработке земель, прилегающих к греческим городам и получении продуктов земледелия, животноводства и промыслов. Степень и характер этой зависимости нельзя установить на основании только лишь археологических данных, письменных же источников нет. Но по аналогии с другими государствами той же эпохи можно предполагать, что зависимое земледельческое население в окрестностях греческих городов могло иметь статус тех же категорий сельского населения, какие известны в Малой Азии и предполагаются в Северном Причерноморье [41, с. 126-127]. Нет у нас прямых сведений и о реакции на греческую экспансию со стороны местной родоплеменной знати. Однако запустение одних населенных пунктов (Эшера) и появление мощных оборонительных сооружений и распространение боевых машин на других (Вани), по-видимому, свидетельствует о нарастании противоречий между греками и аборигенным населением, вылившимся, например, в окрестностях Диоскуриады в конфликт с соанским племенным союзом (древнеабхазские саниги), зафиксированный здесь Страбоном (XI, 2, 1 9). В конце II - начале I вв. до н. э. греческие города Западного Закавказья (в том числе и Вани), став на время опорными пунктами Митридата VI, вновь переживают короткий период расцвета, а затем приходят в окончательное запустение [5, с. 11—42; 87, с. 28-45].
Итак, в эпоху раннего эллинизма резко усиливаются связи Западного Закавказья с малоазийскими греческими центрами (Синопа, Амис, Пергам, Гераклея и др.). В памятниках искусства и архитектуры проявляется воз-
143
действие Синопы, Мирины и Пергама. Из глубин Малой Азии выводят исследователи обряд кувшинных захоронений, распространение каппадокийских элементов в колхидской ономастике и глиптике [2, с. 212]. В монетном обращении на смену колхидкам приходят статеры Александра Македонского и Лисимаха, а также их местные подражания. В конце II в. до н. э. Колхида была присоединена к малоазиатским владениям Митридата VI Евпатора, а затем включена в состав Римской империи.
История Западного Закавказья в конце IV-I вв. до н. э. характеризовалась тесным взаимодействием эллинских и местных начал в экономике, политике, культуре и идеологии, происходившим в условиях общеисторической обстановки, определившейся походами Александра Македонского и всеми последующими событиями включая римские завоевания. Все это позволяет рассматривать Западное Закавказье в качестве органической, хотя и периферийной части малоазийского сектора второй (промежуточной) зоны эллинистического мира [88, с. 4]. Хотя сложение эллинизма шло в разных местах античного мира отличными друг от друга путями, обусловленными конкретно-исторической обстановкой, но в итоге приводило, фактически, к одним и тем же результатам. Западное Закавказье, как представляется на основе вышеизложенного, в этом отношении не составило исключения.
______________________
1. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и Восточное Причерноморье (Колхида, Иберия). Тбилиси: изд-во ТГУ. 1975.
2. Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Миф и археология. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
3. Лордкипанидзе О. Д. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси: изд-во ТГУ. 1966.
4. Инадзе М. П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси: Мецниереба, 1968.
5. Лордкипанидзе Г. А. К истории древней Колхиды. Тбилиси: Ганатлеба, 1970.
6. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI—II вв. до н. э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
7. Трапш М. М. Древний Сухуми, Труды в 4- х томах, т. II. Сухуми: Алашара, 1969.
8. Кигурадзе Н. Ш. Дапнарский могильник. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
9. Матиашвили Н. Н. Из экономической истории городов Колхиды в III-I вв. до н.э. (по керамическому материалу). Тбилиси: Мецниереба, 1974.
10. Личели В. Т. Материальная культура внутренней Колхиды Ill-И вв. до н. э.: Автореф. канд. дис., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1981.
11. Апакидзе А. М., Лордкипанидзе О. Д. Новые материалы к археологии Диоскурии-Себастополиса - ТАИ, 1963, т. XXXIII-XXXIV.
12. Трапш М. М. Раскопки древнего Себастополиса в районе Сухумской крепости в 1959 г. -ТАИ, 1963, т. XXVIII-XXXIV.
13. Шамба Г. К, Демирханян А. Р., Логинов В. А. Исследования на территории Сухуми, - АО-1977. М., 1978.
14. Воронов Ю. Н. Археологическая карта Абхазии. Сухуми: Алашара, 1969.
15. Воронов Ю. Н. Диоскуриада-Себастополис-Цхум. М.: Наука, 1980.
16. Демирханян А. Р., Логинов В. А. Новые археологические находки античного времени на территории гор. Сухуми. - В кн.: Сборник работ молодых ученых и специалистов Абхазии. Сухуми: Алашара, 1980.
144
17. Воронов Ю. Н., Шамба Г. К. Новые материалы о Диоскуриаде. - Алашара, 1977, №9.
18. Воронов Ю. Н. Об Эшерском городище.-СА, 1972, №1.
19. Шамба Г. К. Предварительные итоги работ на Эшерском городище. - КСИА, 1977, №151.
20. Шамба Г. К. Материалы могильника эллинистической эпохи из Эшерского городища (по раскопкам 1972 г.).- ИАИ, 1977, вып. VI.
21. Шамба Г. К. О раскопках в 1974 г. на Эшерском городище.- ПАИ-1974. Тбилиси, 1976.
22. Шамба Г. К. Раскопки на Эшерском городище и разведки в его окрестностях. - ПАИ-1975. Тбилиси, 1979.
23. Толстиков В. П. К вопросу об оборонительных сооружениях акрополя Панти- капея в IV-I вв. до н. э. -ВДИ, 1977, №3.
24. Шамба Г. К. Эшерское городище. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
25. Шамба Г. К. Об одном раннеэллинистическом захоронении представителя древнеабхазской знати из с. Эшера. - ИАИ, 1972, вып.1.
26. Шамба Г. К. Флаконы из раскопок Эшерского городища.- МАА, 1979.
27. Шамба Г. К. О мегарских чашах Эшерского городища,- ИАИ, 1975, вып. VI.
28. Шелов Д. В. Находки в Танаисе «мегарских» чаш - В кн.: Античные древности Подонья-Приазовья. М.: Наука, 1969.
29. Коачева О. Н. Рельефная керамика из Коп. - КСИА, 1978, №156.
30. Шамба Г. К. Работы в низовьях Гумиста в Абхазии. - АО - 1975. М., 1976.
31. Кругликова И. Т. Сельское хозяйство Боспора. М.: Наука, 1975.
32. Воронов Ю. Н. Древности Военно-Сухумской дороги. Сухуми: Алашара, 1977.
33. Воронов Ю. Н. К изучению керамического производства Диоскуриады. - СА.1977, №2.
34. Воронов Ю. Н. Ахул-Абаа - поселение античного времени в окрестностях Сухуми. - МАА, 1979.
35. Воронов Ю. Н. Античный мир и Северная Колхида. В кн.: Проблемы античной истории и культуры (Доклады XIV международной конференции (Эйренэ), т. 1, Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1979.
36. Лордкипанидзе Г. А. Древняя Колхида в VI—II вв. до н. э. (историко-археологическое исследование): Автореф. докторск. дисс., Тбилиси: ИИАЭ АН ГССР, 1975.
37. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н. э. В кн.: Скифский мир. Киев: Наукова думка, 1975.
38. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М.: Политиздат, 1973.
39. Щеглов А. Н. Система «полис-хора» и контактные зоны в Причерноморье. - В кн.: XIV Международная конференция античников социалистических стран (Эйренэ). Тезисы докладов. Ереван: изд-во АН Арм. ССР, 1976.
40. Брашинский И. Б., Щеглов А. Н. Некоторые проблемы греческой колонизации. - Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья (Цхалтубо, 1977 г.), Тбилиси, 1979.
41. Щеглов А. Н. Северо-Западный Крым в античную эпоху. Л.: Наука,, 1978.
42. Воронов Ю. Н. Гиенос.- СА, 1976, №4.
43. Шамба Г. К. Амфорные клейма Диоскурии,- ИАИ, 1976, вып. V.
44. Гайдукевич В. Ф. Боспорское царство. М.-Л.: изд-во АН СССР, 1948.
45. Шамба Г. К. Амфоры Эшерского городища. - ИАИ, 1978, вып. VI.
46. Брашинский И. Б. Синопа и Колхида (К проблеме греческой колонизации Юго-восточного Причерноморья).- КБС, 1973, вып. IV.
47. Шамба Г. К. Амфорные клейма Диоскурии. - ИАИ, 1976, вып. V.
48. Артамонов М. И. Антропоморфные божества в религии скифов,- АС, 1961, вып.2.
49. Мелюкова А. И. Вооружение скифов. - САИ. М., 1964, вып. Д1-4.
50. Кошеленко Г. А. Полис и город: к постановке проблемы. - ВДИ, 1980, №1.
51. Соловьев Л. И. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии. - ТАИ, 1939, т. XV.
52. Куфтин Б. А. Материалы к археологии Колхиды, т. II. Тбилиси: Техника да шрома, 1950.
145
53. Матиашвили И. Н. Керамика Очамчирского античного поселения. - В кн.: Тезисы докладов научной конференции аспирантов и молодых научных сотрудников ИИАЭ АН Грузинской ССР. Тбилиси: Мецниереба, 1968.
54. Качарава Д. Д. Город Гиенос в античную эпоху (к истории городов Восточного Причерноморья): Автореф. канд. дис., Тбилиси, ИИАЭ АН ГССР, 1972.
55. Вани, т. 1. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
56. Вани, т. II. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
57. Вани, т. III. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
58. Вани, т. IV. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
59. Лордкипанидзе О. Д. Город-храм Колхиды. - М.: Наука, 1978.
60. Атлас Грузинской ССР. Тбилиси-Москва: Географгиз, 1964.
61. Хоштариа Н. Н. Археологические раскопки в Вани в 1959 г. - В кн.: Научная сессия, посвященная итогам полевых археологических исследований в 1959 г. Тбилиси: Мецниереба, 1960.
62. Мшвениерадзе Д. М. Строительное искусство в древней Грузии. Тбилиси: Сабчота Сакартвело, 1959.
63. Тревер К. В. Очерки по истории и культуре Кавказской Албании. М.-Л.: изд-во АН СССР, 1959.
64. Лордкипанидзе О. Д. О торгово-транзитном пути из Индии к Черному морю. - САНГ, 1957, т. XIX, №3.
65. Массон М. Б. Монетные находки, зарегистрированные в Средней Азии во время с 1917 по 1927 гг.- В: Известия Среднеазкомстроя, Ташкент, 1928, вып. 3.
66. Гагошидзе Ю. Н. Самадло (археологические раскопки). Тбилиси: Мецниереба, 1979.
67. Wasoluicz A. Osadnistbo greckie. -In: Kultura materialna starozytnej Grecji, t. II. - Wroclaw - Warszabwa, 1974.
68. Robinson D. M. Excavation at Olintus. London, 1938, t. VIII.
69. Всеобщая история архитектуры, т.2. М.: изд-во лит-ры по строву, 1973.
70. Колобова К. М. Древний город Афины и его памятники. Л.: изд-во ЛГУ, 1961.
71. Античная цивилизация. М.: Наука, 1973.
72. Coor Y. М. The Greeks in Ionia and the East. London, 1962.
73. Карасев A. H. Архитектура. - В кн.: Античные города Северного Причерноморья, т.1. М.-Л.: изд-во АН СССР, 1955.
74. Блаватский В. Д. Новые данные о строительстве Пантикапея. - СА, 1953, т. XVII.
75. Marsden Е. W. Greek and Roman artillery. Oxford, 1959.
76. JevisS. G. GreekAltars. Saint Louis, 1949.
77. Кошеленко Г. А. Культура Парфии. М.: Наука, 1966.
78. Кобылина М. М. Милет. М.: Наука, 1965.
79. Лордкипанидзе Г. А. Алтари Ванского городища (Западная Грузия). - В кн.: История и культура античного мира. М.: Наука, 1977.
80. Карасев А. Н. Монументальные памятники Ольвийского теменоса. - В кн.: Ольвия. М.: Наука, 1964. .
81. Археология УССР. Киев: Наукова думка, 1971.
82. Максимова М. И. Античные города Юго-восточного Причерноморья. М.-Л.: изд- во АН СССР, 1956.
83. Лежава Г. И. Архитектурные памятники Грузии античного периода. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
84. Лавров Л. И. К истории северокавказского фольклора (до XIX в.). - СЭ, 1979, №1.
85. Рамишвили А. Древние стоянки на Пичвнарских песчаных дюнах. - ПЮЗГ, 1964, №1.
86. Личели В. Т. Новооткрытое городище в местности «Саканчиа». - В кн.: Вани. т. III. Тбилиси: Мецниереба, 1977.
87. Шелов Д. Б. Колхида в системе Понтийской державы Митридата VI. - ВДИ, 1980, №3.
88. Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М.: Наука, 1979.
146
