Л. Н. Соловьёв
Следы древнего соляного промысла близ г. Сухуми и г. Очамчире
Конец бронзовой эпохи на Кавказе, охватывающей время от конца 2-го тысячелетия до половины 1-го тысячелетия до н. эры, характеризуется повсеместным употреблением и чрезвычайным разнообразием предметов из меди и бронзы, а также первым появлением предметов из железа. В это время на территории современной Западной Грузии, с прилегающими к ней частями северного склона Кавказских гор и с прилегающими на юге частями турецкого Лазистана, складывается общество, еще не представлявшее единства в политическом отношении, но связанное общими признаками культуры, весьма однородной, несмотря на обширную территорию. Эта культура впервые была обнаружена археологами во второй половине XIX века при раскопке могильника близ аула Кобань в Северной Осетии и получила название кобанской культуры. В настоящее время, когда выяснилась область ее распространения, почти совпадающая с Колхидой древних авторов, и выяснилась ведущая роль центров металлургии, расположенных в юго-западных частях Колхиды, мы с полным правом можем называть ее колхидской культурой конца бронзового века и приписать предкам грузинского народа.
Следы этой культуры на территории Абхазии были установлены около 20 лет назад, главным образом, благодаря работам местных археологов М. М. Иващенко, А. Л. Лукина и В. П. Стражева, которые исследовали ряд погребений, давших большое количество предметов, главным образом, бронзовых. В Абхазском государственном музее хранится большинство этих находок, дающих представление о своеобразном быте и вкусах этого исчезнувшего населения. Орудия труда, предметы вооружения и другие предметы отливались из бронзы в каменных и глиняных формах. Небольшие бронзовые мотыги служили для обработки земли; плоские с полукруглым лезвием тесла употреблялись, по всей вероятности, для обработки дерева, равно как и долота. Вооружение состояло из небольших втульчатых копий и коротких кинжалов. Особенным изяществом отличались легкие боевые топорики с небольшим полукруглым лезвием. Были здесь также обломки островерхих бронзовых шлемов и военные пояса из широкой бронзовой пластинки, украшенные пряжками с застежкой в виде головки барана. Украшения отличаются большой величиной и массивностью. Здесь имеются тяжелые шейные гривны, ручные браслеты, фибулы, крупные медные бусы, тяжелые и крупные булавки для заколки одежды, крючки для застегивания бурки. Встречаются привозные янтарные бусы. Все эти предметы сопровождали погребения, делавшиеся либо в неглубокой яме, куда ставились также небольшие глиняные сосуды, либо кости покойника складывали в большой сосуд, обычно богато орнаментированный. Туда же клали личные вещи покойника. Можно предположить, что первоначально покойник погребался в другом месте, и лишь потом его отдельные кости вторично погребались в сосуде.
За последние годы в разных пунктах Западной Грузии были открыты остатки поселений этой эпохи. Хотя они еще не подверглись систематическому исследованию, все же наши представления о быте этого населения значительно пополнились. В. М. Гоголашвили установил для низменной части Мегрелии и прилегающей части Абхазии особый тип поселений, расположенных на искусственно насыпанных холмах среди топких болот. Они были окружены частоколом и водяным рвом, являясь прообразом городов, укрепленных поселений. Главным занятием населения было земледелие лесного типа в сочетании со скотоводством. В прибрежной части Абхазии автором этих строк был найден ряд поселений этой эпохи на открытых местах, на берегу моря. Расчищенные от леса поляны вокруг селений использовались под пашни. Зернотерки, каменные мотыги и другие орудия, связанные с земледелием, часто находят здесь на поверхности.
Многочисленные грузила для сетей, сделанные из морской гальки, показывают, что расположение поселений в устье больших рек, на берегу моря, нельзя считать случайным. Скотоводство играло второстепенную роль, так как вся местность была покрыта густыми девственными лесами. Все же, именно в эту эпоху, в интересах развивающегося скотоводства были впервые освоены горные пастбища, альпийские луга с прекрасной травой. Сделанные за последнее время в горных ущельях Абхазии и Северного Кавказа находки предметов этой эпохи подтверждают это положение.
Освоение горной полосы сопровождалось также появлением здесь поселений. По-видимому, это были отдельные разбросанные в горах хижины, но в некоторых местах, на гребнях холмов были отмечены поселения характера небольших укреплений. Военная опасность возникала в эту эпоху, как неизбежное следствие имущественных накоплений и развития междуобщинных, сношений. Можно полагать, что в горной полосе охота играла ту же выдающуюся роль, как рыболовство на морском берегу.
Быт этих поселений рисуется еще весьма примитивными чертами: все они малого размера, что говорит за то, что население жило небольшими разрозненными родовыми группами. Мы не знаем нигде сколько-нибудь крупных могильников этой эпохи. Обычно погребения разбросаны небольшими группами по вершинам холмов. Жилищем служили полуземлянки или легкие шалаши из веток. Как показывают находки на территории селищ, еще в большом ходу были каменные орудия из морской или речной гальки.
Такой же примитивный характер носили и общественные отношения, свойственные эпохе поздней бронзы, что усугублялось географической раздробленностью страны, где небольшие родовые группы были отделены друг от друга непроходимыми ущельями и лесами, где связь между ними была почти невозможна. Было бы неправильно отрицать для этого времени межобщинный обмен, о чем есть ясные свидетельства в виде привозных изделий и материалов - слитков меди, олова и предметов из сурьмы, янтарных бус и пр. Но этот, от случая к случаю производившийся обмен еще нисколько не нарушал господства мощной патриархально-родовой организации, которая в конце бронзового века еще регулировала все - отношения как внутри родовой общины, так и в межобщинных сношениях. Племенная надстройка над этими родовыми группами еще лишь намечалась и не сохранила нам ни одного племенного наименования.
Такова была картина жизни аборигенов Абхазии, картина мало отличавшаяся от того, что можно было видеть в эпоху первого появления железа в других частях той обширной территории, которая охватывалась кобанско-колхидской культурой.
Что можно сказать о дальнейших судьбах, кобанско-колхидской культуры на нашей территории?
Конечно, рано или поздно процесс формирования новых отношений внутри этого общества должен был сказаться, и это стимулировалось наличием в ближайшем соседстве, главным образом, на юге в районе Ванского озера, уже высоко организованных обществ, находящихся уже на грани перехода к классовой антагонистической структуре. Та самая металлургия, которая была основой высокого развития колхидского родового общества, в своем социальном проявлении, способствовала его разложению. Производство металлических изделий с неизбежностью превращается в промысел, отрывающий кузнеца от общины. Наряду с этим происходили другие глубокие изменения. Росло применение рабского труда. В руках жреца и вождя накапливались имущественные излишки. Словом, все шло так, как везде и всюду на пороге классового общества.
Но когда мы пробуем представить себе конкретно этот путь от старого общества к новому, мы сталкиваемся со многими трудностями и видим, что вопрос осложняется некоторыми специфическими условиями. Как и в некоторых других местах Кавказа и Передней Азии - наличие в употреблении большого количества бронзы, богатство местными рудами позволяло обходиться почти без нового металла - железа и налагало на местную металлургию печать архаичности. В том же направлении оказывал действие горный рельеф, создававший для развития отдельных племен изолированную обстановку. В этом лежит объяснение некоторой пережиточности не только в употреблении бронзовых орудий и некоторых форм украшений, но, что еще важнее, в формах общественной жизни, законсервированных кое-где, в отдельных сторонах быта, местными условиями почти до наших дней.
Вот почему не так легко ответить на вопрос: когда прекращает свое существование колхидская культура?
По этому вопросу взгляды исследователей расходятся, Я. Г. Калитинский относит древний кобанский могильник к VI-V вв. до н. э. Е. Крупнов считает, что эта культура существует почти до начала нашей эры. М. М. Иващенко полагает, что на побережье Абхазии колхидская культура существовала еще в период греческой колонизации. Это мнение он основывает на факте совместного нахождения фрагментов греческой керамики с туземной посудой кобанского типа в с. Эшери. Погребения в урнах с вещами "колхидского" типа, найденные в с. Эшери, он относит к середине 1-го тысячелетия до н. э. Против этих датировок возражает И. А. Иессен, для которого решающим обстоятельством является сложение в VIII-VII вв. на территории соседних степей Северного Кавказа "скифского" общества, уже носящего черты классовой организации. Он указывает, что "ранние скифские курганы Северного Кавказа VI века до н. э. " уже показывают результаты замены бронзы железом". Концом же интересующей нас фазы бронзового века он считает начало халдских походов, т. е. IX-VIII вв.. Б. Л. Куфтин эту дату передвигает к VII в. до н. э.
Если стать на точку зрения этих исследователей, которая кажется нам наиболее приемлемой, то сейчас же явится вопрос: что же представляло собой местное население Западной Грузии после VIII в. до появления в VI в. греческих купцов и как эволюционировало это общество в дальнейшем, в период существования греческих колоний? На побережье Абхазии мы имеем пока лишь очень незначительный достоверный археологический материал, который можно привлечь для ответа на этот вопрос, да и он почти весь принадлежит эллинистическому времени. Сюда относятся находки в с. Эшери, г. Сухуми, с. Ахали-Сопели близ г. Сухуми и предметы, добытые при раскопках городища древнего Гюэноса близ гор. Очамчире. В составе находок фрагменты и целые сосуды местной работы, и небольшое количество предметов быта и украшений. Их описание составит предмет особой работы. Сейчас важно отметить, что среди этих предметов, относящихся ко времени от IV до II в. до н. э., нет ничего, что напоминало бы колхидские (кобанские) изделия.
В настоящее время удалось выяснить возраст группы памятников, которая в течение некоторого времени не поддавалась объяснению ни со стороны функционального назначения, ни со стороны датировки. Она имеет ближайшее отношение к поставленной проблеме и заслуживает подробного описания.
Осенью 1934 года автором настоящей статьи были найдены на набережной гор. Очамчире, размываемой морским прибоем, черепки глиняной посуды очень странной формы. Они принадлежали большим четырехугольным сосудам и на наружных стенках несли отпечаток ткани. Тогда же мне стали известны еще три селища с подобными остатками: в устье р. Моквы, в устье р. Маджарки и близ г. Сухуми у поселка Красный Маяк. В 1945 году подобное же селище было открыто А. Л. Лукиным у м. Ахали-Афони. Особенностью всех этих поселений является их связь с береговой песчаной дюной. Лишь в одном случае подобные единичные фрагменты были найдены на расстоянии около 1 км от берега моря, на гребне Верещагинского холма у с. Эшери, на площадке городища колхидского времени. Вторая особенность - это исключительное преобладание среди находок обломков весьма грубо сделанной посуды, имевшей своеобразную, по-видимому, четырехугольную форму. Судя по отпечаткам ткани, покрывающим" всю наружную поверхность посуды, эта последняя формовалась на тканевой основе. Другие бытовые остатки в поселениях этого типа почти не встречаются. Лишь редко, но неизменно, во всех селищах встречались цилиндрические палочки из глины, один конец которых оканчивался остро, другой имел развилку с остро округленными концами. Поскольку мы можем судить по естественным обнажениям, характер культурных напластований в этих поселениях также не совсем обычен.
Второе Очамчирское селище расположено вдоль набережной г. Очамчире между городским парком и нефтескладом и имеет протяжение вдоль берега около 500 метров. На этом участке береговой вал имеет следующий разрез:
а) светло-серый слоистый песок (современный растительный слой)-0,10-0,20 м;
б) песок темный коричнево-серый, местами обогащенный гумусом и содержащий остатки интересующей нас керамики (накопления берегового вала);
в) светло-серый песок с галькой (морские отложения).
Вал образует вдоль берега широкую полосу около 30 м, частью застроенную домами, частично находящуюся под улицей. Высота его у берега моря - около 3-4 м. Морской прибой за последние годы уже разрушил значительную часть вала и местами обнажил значительные участки культурного слоя (рис. 1 и 2). Последний не имеет непрерывного залегания и обнаруживается отдельными гнездами и более крупными участками. Чаще всего можно наблюдать отдельные небольшие обломки черепков текстильной керамики, то гуще, то реже разбросанные на территории селища, хотя и во вторичном залегании, но в эпоху существования селища.
Места производственной деятельности человека отмечены гнездами и линзами черепков, принадлежащими исключительно "текстильной керамике. Лишь изредка в них встречаются черепки тонкой черной посуды и орудия из галек. Черепки "текстильной" посуды лежат обычно плотно друг к другу, образуя слой, толщиной 0,10-0,40 м, по простиранию 1-4 м Песок, вмещающий черепки, часто имеет красноватый оттенок, словно он подвергался действию высокой температуры. Кроме черепков посуды, здесь встречаются крупный гравий и мелкая галька, часто растрескавшаяся, носящая также следы сильного огня. Часто она бывает покрыта сажей, равно как и некоторые черепки. Фрагменты посуды, по большей части, лежат плоско один на другом, иногда можно установить наличие некоторой слоистости по краю линзы, с падением слоев к центру линзы. Очевидно, в этих случаях черепки залегали в плоском углублении, вырытом в песке, о чем говорит также и резкий контакт линзы с окружающей почвой. По соседству с накоплениями черепков часто наблюдается потемнение почвы, доходящее до черного цвета, а также встречаются прослойки мелкой и средней гальки, нередко перекрывающей или подстилающей линзы керамических обломков.
Несмотря на обилие фрагментов найти части одного и того же сосуда чрезвычайно трудно, ввиду наличия множества обломков разных сосудов, перепутанных между собой. Таблица V. Фрагменты четырехугольных промысловых сосудов с отпечатками ткани.
От этих мест производственной деятельности отличаются те участки слоя, где обнаружены темно-окрашенные гумусом площадки, с уплотненным полом, обычно лучше противостоящие размывающей деятельности моря. В них черепки тонкостенной черной керамики явно преобладают над отдельными черепками "текстильной" керамики. Изредка встречаются орудия из галек, были найдены дважды подобия грубых костяных проколок, а также найден небольшой слиток свинца. В восточной части селища можно видеть разрез такой площадки со следами костра, горевшего посередине. Возможно, что здесь мы имеем остатки небольшого наземного жилища, диаметр которого был равен 3-4 м.
Более значительные участки культурного слоя, как, например находящиеся против дома Сидорских, или в 80 метрах от него к западу, включают в себя как жилые площадки, так и скопления черепков посуды производственного характера. Особенно интересно первое "пятно" культурного слоя (рис. 3). Оно имеет в диаметре около 45 м и отложилось в естественной, или, что более вероятно естественной плоской котловине, достигающей в центре обнажения до глубины 1,40 м; углубленная часть "пятна" имеет диаметр 25 метров. Первым отложением на дне котловины в ее западной части были отдельные гальки и черепки "текстильной" керамики древнего типа отличающиеся тонкими стенками и слабо развитым "бортиком" (1). В восточной части отложился слой красноватой светлой почвы, носящей следы сильного огня, около 25 см мощностью (2). После этого в западной части отложился слой мелкой морской гальки, лежащей плоско (3). Между галькой можно встретить отдельные черепки текстильной посуды. После этого вся котловина была постепенно заполнена темным песком, в котором неравномерно рассеяно большое количество черепков "текстильной" посуды позднего типа. В восточной части они образуют несколько линз, мощностью 10-15 см. Среди них присутствует обожженная на огне галька (4). У самого западного края котловины была линза черепков и гальки в темном сажистом слое, диаметр ее - 2 метра, мощность - 25 см (5). Надо отметить, что при образовании накоплений внутри котловины огонь применялся неоднократно, о чем говорят сажистые прослойки и следы пребывания на огне многих галек. Из других находок здесь были встречены обломки описанных выше глиняных "рогатых"1 палочек и грубо сделанная из глины головка животного. Здесь же было взято из слоя с "текстильной" керамикой несколько черепков посуды обычного бытового назначения, они отличались тонким составом глины и были сделаны на гончарном круге.
Можно предположить, что описанное "пятно" представляет собою остатки большого крытого помещения, предназначенного не столько для жизни, сколько для производственной деятельности. Впрочем, в разное время это место могло использоваться различным образом. Наличие здесь двух горизонтов "текстильной" керамики разного возраста говорит о длительном периоде использования котловины.
Самое западное пятно было найдено у фермзавода. Здесь "культурный слой" был найден на внутреннем скате вала, обращенном к небольшому болотцу, около которого и концентрировались остатки селища. Здесь в особенности много было черепков четырехугольных сосудов древнего типа, более тщательно отформованных и тонкостенных. Выше залегали черепки более грубого, обычного типа. Здесь же было найдено довольно много черепков "сопутствующей" керамики бытового назначения, сделанной на гончарном круге. Она встречается как в более древнем, так и в более новом слое.
Селище на левом берегу р. Моквы расположено у впадения ее в море. Здесь среди болотистой низины на поверхности "гривок", представляющих остатки древних береговых валов, своим основанием погруженных в речной аллювий, встречаются на большом пространстве отдельные фрагменты "текстильной" посуды вместе с обожженной галькой.
Селище у поселка Красный Маяк близ г. Сухуми расположено в 4 км от центра города на береговом валу между маяком и новым кладбищем и далее к западу, имеет протяжение около 400 метров.
Так же как и в предыдущем случае, находки встречаются пятнами; часть их расположена на берегу моря, в морском валу, но они встречаются и дальше от берега в 100 метровой полосе. Следы поселения были прослежены и к северу от главного шоссе, т. е. на расстоянии 500 метров от морского берега. Одно небольшое пятно, против б. усадьбы врача Сорокина, имеет вид вырытой в песке берегового вала канавы в 1 метр шириной. Дно ее, лежащее на глубине около 1 метра от современной поверхности земли, покрыто слоем, сплошь состоящим из черепков "текстильной" керамики и гальки, носящей в большинстве случаев следы сильного огня. Направление канавы было почти перпендикулярно к берегу моря. Второе пятно удалось проследить в горизонтальном простирании на свежевспаханной пашне. Оно расположено к западу от кладбища у внутреннего склона берегового вала. Находки текстильной керамики и шлаков пережженной глины группируются вокруг небольшой, имеющейся здесь естественной котловины. Здесь же поднято около десятка искусственно расщепленных и обработанных морских галек, одна из которых представляла выемчатое долото, характерное для селищ конца бронзовой эпохи. Здесь же было найдено несколько костей, из них одна была превращена в шило или, вернее, крючок благодаря зазубрине на конце. Селище было найдено автором в 1934 году, а в 1935 году обследовано им совместно с Иессеном).
Для характеристики инвентаря селищ достаточно будет привести описание очамчирских находок.
1) Четырехугольные ванны (сосуды). За редким исключением, черепки найденных глиняных изделий принадлежали этому типу сосудов. Во всех селищах он выдерживается с чрезвычайным постоянством, во всех деталях. Отступление от этого стандарта" мы видим только в нижнем слое Очамчирского селища, но так имеется свой "стандарт", на котором мы остановимся после. К сожалению, несмотря на огромное количество собранных фрагментов, мы не имеем ни одного целого сосуда, что объясняется в значительной степени небрежным изготовлением теста глины, плохим обжигом и весьма возможно специфическим способом применения посуды. Пытаясь реконструировать форму этих сосудов, мы получаем представление о прямоугольном, глубоком противне или ванне, с округленными в большей или меньшей степени углами (табл. I, рис. 4). Четыре плоских стенки сосуда сходятся внизу, плавно перейдя в слегка выпуклое дно. Угловые грани между стенками нигде не образуют резкого ребра. Сосуд распадается на две конструктивные части. Чрезвычайно массивный гипертрофированный венчик, в вертикальном сечении имеет вид сильно вытянутого вверх треугольника (табл. II, рис, 5-7). Его вершина соответствует острому ребру венчика, а угол при основании подчеркивает резкую границу, отделяющую венчик от корпуса. Корпус сосуда, наоборот, имеет тонкие стенки, их толщина часто уменьшается у дна сосуда вдвое, достигая здесь 4-5 лиг. Как уже было сказано, корпус имеет слегка выпуклое дно, плавно и округло переходящее в стенки. Из четырех стенок сосуда две короткие поставлены под косым углом к венчику, давая сильное расширение сосуда вверх. Эти стенки совершенно прямые. Две длинные стенки, наоборот, частью выгнуты, образуя выпуклость наружу по средней линии высоты. Соответственно этому их венчик загнут внутрь, тем сильнее, чем ближе стенка к углу сосуда (табл. I, рис. 1). Все это имеет определенное значение: угол сосуда получается несколько приостренным и весьма удобным для сливания жидкости через угол сосуда. Иногда приострение угла достигается другим путем. На Очамчирском селище был найден в обломках почти полный сосуд, который имел посередине короткой стенки сильный выгиб, образованный давлением снаружи внутрь (табл. I, рис. 2). Помимо указанных, существовали и другие способы оформления углов сосудов, чаще всего они были простой прямоугольной и симметричной формы (рис. 4). Вероятный средний размер сосудов был 25X40 см, при глубине около 15 см. Внутренние стенки сосудов носят следы грубого сглаживания пальцами или травой, но, несмотря на это, остаются неровными с выступающими крупными добавками к глине. Наружная стенка сглаживается благодаря прилеганию к ней ткани в процессе формовки, но все же не имеет вполне гладкой поверхности. Обжиг производился в окислительном пламени, на открытом костре, о чем говорят красные и охристые цвета обжига. Наружный обжиг был сильнее, но все же недостаточен для получения крепкого черепка. Внутри черепок часто имеет черный цвет.
Отпечатки ткани, покрывающие всю наружную поверхность сосудов, не исключая и дна, не оставляют никаких сомнений в способе их формовки. Но ряд интересных деталей процесса не вполне ясен. Четырехугольная "стандартная" форма сосудов говорит за то, что они вылепливались на какой-то жесткой форме. Из этой формы сосуд вынимался при помощи ткани, положенной предварительно в форму. Формой могло служить выдолбленное в дереве углубление или яма, вырытая в земле. В отдельных случаях на поверхности сосудов можно было наблюдать следы крупной" плетенки, смягченные проложенной тканью. Но, в основном, сосуды, вероятно, формовались в подобных же глиняных сосудах, стенка которых была достаточно гигроскопична, чтобы вбирать влагу из сырого изделия. Очертания подвенечной впадины снаружи всегда отражают наиболее употребительные формы венчиков этой посуды. В особенности это заметно в углах сосудов, где подвенечная впадина чаще всего исчезает. Это происходит по той причине, что угол сосуда, очевидно, служил для сливания содержащейся в нем жидкости, и поэтому в этом месте острый венчик сосуда всегда максимально выполаживался. При формовке в нем нового сосуда, на этом последнем в данном месте резкого перехода от венчика к корпусу чувствоваться не будет.
Благодаря находке небольшого числа фрагментов из нижнего слоя Очамчирского селища мы можем судить о развитии, которое претерпела эта форма сосудов. Вначале они были меньше по размерам, изготовлялись более тщательно из хорошо промешанной глины с добавкой сеяного песка. По форме они напоминали, вероятно,, корзинку с выпуклым дном и субчетырехугольными очертаниями венчика. Указанные выше случаи формования сосудов в корзинах относятся именно к этим сосудам. Бортик этих сосудов был узкий, менее утолщенный, стенки и дно совсем тонкие (табл. I, рис. 3).
2) Рогатые колышки из глины (табл. III, рис. 7 и 8) встречались во всех указанных селищах, но нигде в. большом количестве. Находка целых предметов представляет исключение. Вероятно, в длину они были не более 20-30 см. Тело их имеет круглое сечение, диаметром около 3 см. Длина развилок - около 4 см. Впадина между рогами редко оконтуривается в виде острого угла, чаще же плавной полукруглой выемкой. Конец этого глиняного колышка чаще всего острый. Подобные предметы были найдены в с. Даблогоми в памятнике бронзовой эпохи и хранятся в музее Грузии. От наших они отличаются общим изгибом всего предмета.
3) Расщепленные и подостренные гальки - последние представители чрезвычайно распространенной в палеолите, неолите и бронзе категории каменных орудий. Здесь они встречаются сравнительно в меньшем количестве, утеряли свою характерность и стандартность чаще всего - это резаки круглых и овальных очертаний табл. IV, рис. 5).-На селище у Красного Маяка подобрано длинное выемчатое долото - орудие, характерное для самого конца бронзовой эпохи; там же найдены продолговатые стамескообразные орудия (табл. IV, рис. 4). Одна более крупная галька из Очамчире, заостренная по широкому краю, напоминала овальные каменные топорики бронзовой эпохи (табл. IV, рис. 1).
4) Грузила для сетей из гальки (табл. IV, рис. 2) и из глины (табл. IV, рис. 6 и 7).
5) Сопутствующая бытовая керамика в небольшом количестве и фрагментарном виде была найдена в слоях Очамчирского селища и у Красного Маяка. Она резко отличается от описанных четырехугольных сосудов своей высокой техникой выработки (табл. III).
Форма сосудов отличалась разнообразием, но преобладали, по-видимому, небольшие горшочки с выпуклым корпусом и низким, сильно отогнутым венчиком, иногда венчик более высокий, прямой, лишь слегка отогнутый. Небольшие кувшины имели также весьма выпуклый корпус, от шейки к корпусу шла плоская, сильно изогнутая ручка. Ручка примазывалась к корпусу сосуда без специального штифтика. Толщина стенок небольшая.
Материалом служила хорошо промешанная глина с значительной добавкой просеянного песка. Часто замечается примесь слюды. Возможно, применялись какие-то органические добавки, иногда придающие черепку в изломе углистый вид.
Обжиг сосудов не был хорошим, и посуда была довольно хрупкая. В изломе черепок имеет коричнево-серый или охристо-серый цвет. Во многих случаях наружная поверхность сосуда окрашивалась в темно-серый и черный цвета.
Формовка сосудов производилась на гончарном круге, следы которого хорошо видны на внутренней поверхности, по внешней они сглаживались. Лишь при выведении узкого горла кувшинов прибегали к приему "прилепления", а именно наращивали стенку питьем глиняного жгута. Техника применения гончарного круга уверенная, сосудов сделанных "от руки" не было.
Обработка поверхности сосудов заключалась в тщательном сглаживании. Большая примесь тонкого песка в составе глины не позволяла достигнуть эффекта лощения, но в ряде случаев слабое лощение наблюдалось; в орнаментальных целях проводились одиночные или двойные лощеные полосы. Иногда чередовались участки с горизонтальными и вертикальными полосами.
Орнаментация сосудов целиком подчиняется технике гончарного круга и представлена или линейным орнаментом в несколько полос по плечам сосуде, ниже венчика (табл. III, рис. 5), или волнистым орнаментом (табл. III, рис. 6), покрывающим сплошь большие участки стенок сосуда. Мотивы волнистого орнамента очень разнообразны. В одном случае толстый бортик сосуда, своим профилем напоминающий край четырехугольных сосудов, был орнаментирован косой решеткой из прочерченных линий.
Ближайшую аналогию этой керамике мы находим по соседству. При раскопке городища эллинистического" Гюэноса, располагавшегося на месте современного Очамчирского порта, были найдены кувшины (рис. 5), горшочки и миски местной работы, которые можно датировать временем существования города, т. е. IV-II вв. до н. э. По своим формам и в особенности по орнаментации эта посуда очень близка к нашей и представляет дальнейшее развитие тех же приемов гончарства. Некоторое отличие керамики Очамчирской набережной заключается в ее более слабом обжиге и меньшей прочности. Добавка песка меньше, поверхность сосудов подвергается лощению. Орнамент разнообразнее, в то время как орнамент керамики Гюэноса выполняется бегло и вырабатывает определенный стандарт, не встречающийся в нашей керамике: поверх волнистого орнамента, сплошь покрывающего стенку сосуда, прочерчивается редкая косая сетка лощеных полос (рис. 6).
Оценить промежуток времени, разделяющий оба комплекса керамики, более, чем в 200 лет, нельзя. Поэтому время верхнего слоя второго Очамчирского селища следовало бы отнести к VI-V веку до н. э. Но, пока не найдено в слоях подобных селищ каких-либо других более достоверных, датирующих эту эпоху предметов, например импортной греческой керамики, мы можем считать VI в. временем, когда это поселение заканчивает свое существование.
Здесь уместно будет сказать о геологических условиях залегания остатков конца бронзовой эпохи. Изучение береговых валов показало, что в некоторых пунктах Абхазского побережья уцелели реликтовые валы, местами уже погруженные ниже уровня моря, местами перекрытые суглинками 1-й надпойменной террасы. Слагающий эти валы крупнозернистый буровато-серый песок в своих нижних частях содержит черепки времени средней бронзы, в верхних частях - текстильную керамику. В эпоху своего образования валы подвергались сильной дефляции. Полоса песков, местами образовавшая погребенные дюны, в некоторых пунктах доходит до одного километра, что никогда не наблюдается в современных условиях. В одной из своих работ я приводил основания, по которым время описываемых селищ с текстильной керамикой должно быть отнесено к так называемому ксеротермическому периоду с жарким и засушливым климатом, совпадающим с бронзовой эпохой. Теперь мы можем уточнить это положение и сказать, что климатический оптимум в Абхазии совпадал именно с средней и поздней (II и III по Иессену) фазой бронзовой эпохи, т. е. 1700-600 лет до нашей эры. Несомненно, эти климатические условия чрезвычайно способствовали развитию песчаных отложений на побережье. Геологические данные позволяют также внести ясность в вопрос о взаимоотношении текстильной и импортной античной керамики. Хорошо выраженная в Абхазии 1-я надпойменная терраса в верхних своих частях сложена характерными охристо-серыми суглинками. Время их образования относится к античной эпохе, что доказывается рядом находок (Очамчирский порт, Сухуми, устье р. Псырцха и пр.). В тех местах, где эти суглинки, заключая остатки античного времени, перекрывают собою пески береговой доны с остатками бронзовой эпохи, и в частности текстильной керамики (Красный Маяк, устье р. Псырцха), мы имеем доказательство того, что античная керамика и "текстильная" принадлежат хотя и смежным, но различным эпохам, характеризуемым разными геологическими и климатическими условиями. Отмеченное в некоторых случаях присутствие черепков текстильной керамики в античном слое характеризует лишь последний этап в существовании промысловых поселений. В тех же пунктах мы находим, что песчаные накопления береговой дюны непосредственно подстилаются синевато-серыми эпиконтинентальными глинами лагунной фазы, конец которой хорошо датирован 1-м Очамчирским селищем, относящимся ко второй половине 3-го тысячелетий до н. э.
Многими своими чертами описанные памятники не отвечают нашим представлениям о селище, как о месте обитания. Есть много оснований считать их промысловыми поселениями, и, прежде всего, является мысль, что мы имеем дело с солеварнями. Вот что пишет немецкий этнограф Карл Вейле по поводу добывания соли современными примитивными народами: ...Океанийцы удовлетворяют свою потребность незамысловатым способом прибавления в пищу морской воды; другие народы, как негры, у которых при вегетарианском питании есть большая потребность в хлористом натрии, добывают его различными способами. Не без основания вокруг залеганий каменной соли Сахары и соляных источников экваториальной части в течение тысячелетий шли кровавые войны, и еще сегодня существует торговля солью, которая приводит в движение значительные массы народа... То же значение имела соль и в античную эпоху. Страбон сообщает: "Самые высокие части подлежащего Кавказа суть самые южные, обращенные к Албании, Иверии и областям колхов. Живут там народы, которые, как я сказал, сходятся в Диоскурии; сходятся же главным образом для покупки соли". В то время, когда писал Страбон, т. е. в 1-м веке н. э., соль, несомненно, привозилась греческими купцами из Крыма, но потребность в соли существовала, конечно, и до греков, и мы можем допустить существование Диоскурийского торга на побережье Сухумской бухты задолго до появления греков, тем более, что и имя Диоскурии не греческое, а местное, лишь приспособленное к греческому языку и мифологии.
В ближайшем соседстве этого туземного города и находилось самое большое из описанных поселений (современный Красный Маяк). На промысловый его характер указывает огромное количество черепков четырехугольных противней, сделанных грубо, для "разового" употребления, обожженные гальки и слои угля и золы, оставшиеся от горевших здесь непрерывно костров. Четырехугольные противни, выпуклое днище которых во многих случаях еще сохранило следы законченности, ставились на костер при помощи "огнеупорных" рогатых колышков, развилки которых по своим очертаниям довольно точно отвечают углам этих сосудов. Остается только установить - что изготовлялось в этих сосудах. В этом отношении нам помогают сведения того же этнографа Карла Вейле. Он описывает способ добывания соли из солесодержащей почвы у племени Массасси в Восточной Африке. Процесс добывания кончался выпариванием рассола на костре в больших плоских треугольных сосудах, что изображено на рисунке (рис. 7). Угловатая форма сосудов, с одной стороны, облегчает укрепление его на рогатых столбиках, с другой стороны - она удобна для сливания маточного рассола. Дело в том, что при испарении из морской воды сначала выпадает из раствора поваренная, хлористо-натриевая соль, а после начинают осаждаться горькие, магнезиальные соли. Во избежание этого в нужный момент излишний рассол сливается в другой сосуд. Не трудно убедиться, что оформление углов наших сосудов предусматривало это сливание.
Общий ход всего процесса можно представить следующим образом: Среди берегового вала, или позади его, там, где всегда имеются естественные понижения рельефа, выбиралась плоская впадина, которая соединялась, при помощи канавы с морем. Прибой нагонял туда некоторое количество морской воды, которая выпаривалась постепенно естественным путем, в жаркие солнечные дни. Лишь после этого рассол допаривался в специальных четырехугольных сосудах. Для этого сосуды могли ставиться на рогатые глиняные подставки, которые не страдали при этом от разведенного под ними огня. Но мог применяться и другой способ выпаривания. Гальки, раскаленные предварительно на огне, бросались внутрь сосуда и быстро обращали в пар часть заключенной В. них морской воды-рассола. В этом случае сосуды могли ставиться в углубление земли, ибо тонкое дно сосуда могло не выдержать тяжести, брошенной туда гальки. Большое количество морской гальки со следами пребывания в сильном огне указывает на этот способ кипячения воды. Огнеупорные рогатые подставки могли иметь преимущественное применение при обжиге сформированных и высушенных четырехугольных сосудов. Выпаривание соли на огне требовало прикрытия от дождя, и для этого по всей вероятности сооружали большие и малые помещения типа сараев, размер которых мог доходить до 25 метров в поперечнике.
Описанные способы применения сосудов делают понятными и некоторые особенности техники изготовления последних. Так, например, объясняется наличие в глиняном тесте большого количества крупного песка, придающего такой грубый, архаический характер внешности этих сосудов, а на деле служащего лучшему испарению воды, которая просачивалась через стенки и дно сосуда. Тонкое дно сосуда способствовало быстрому согреванию воды на костре, а массивный гипертрофированный бортик служил надежной основой сосуда, опиравшегося по углам на глиняные колышки. С этой точки зрения грубые, неряшливые сосуды верхнего горизонта второй Очамчирской стоянки технически более совершенны, чем аккуратно, но нецелесообразно сделанные небольшие и узкобортные сосуды нижнего слоя. К концу эпохи своего употребления эта техническая целесообразность и простота изготовления как нельзя более отвечали массовому изготовлению этих промысловых сосудов, предназначавшихся, быть может, для "разового" употребления.
Большинство селищ и огромная масса сосудов соответствуют именно эпохе этого верхнего горизонта, показывая на значительное расширение масштаба производства соли. Можно с уверенностью сказать, что на побережье Абхазии к середине 1-го тысячелетия до н. э. эта отрасль хозяйства уже перешагнула пределы домашнего производства и обратилась в промысел. Морское побережье использовывалось для изготовления соли, предназначавшейся не только для нужд своего усложненного уже хозяйства, например для засолки рыбы в приморских поселениях. Надо полагать, соль уже тогда вывозилась в глубь страны, где она могла употребляться для засолки мяса и иных видов консервированных продуктов, что отвечало росту скотоводства и земледелия в этих частях страны.
Несомненно, соль делается предметом оживленного торга еще до греков. Мы можем предполагать особенно широкое знакомство с нею в догреческую эпоху именно на побережье Западной Грузии, чему, вероятно, не мало способствовало плавание вдоль берегов на больших лодках "камарах", упоминаемых Страбоном.
Интересно, что побережье Западной Грузии знает свое название соли, отличное от грузинского "марили" и от греческого "алс". Соль у мегрелов называется "джиму", у абхазов "аджика"; у живших с.-з. от абхазов на Черноморском побережье убыхов, так же как и у сванов,-"джи".
Существование этого самостоятельного наименования соли, несомненно, говорит за его большую, во всяком случае, догреческую древность. Это положение подкрепляется существованием с древнейших времен истории на побережье этнического названия "зихи", "джихи", в которых мы и узнаем тех "солеваров", которые оставили нам следы своего промысла, если не на абхазской территории, то в ближайшем соседстве-к северо-западу.
Отсутствие поблизости каменной соли, недостаточные связи с Восточным Закавказьем, где она имеется (Нахичевань), вынуждали население к использованию, местных ресурсов и создавали некоторое разделение занятий между населением гор и побережья. И позднее, в зависимости от обстоятельств, население абхазского побережья не раз обращалось к самостоятельному изготовлению соли. В первой половине XIX в. такие обстоятельства не раз создавала блокада побережья Черкесии, проводимая русским флотом. По рассказам стариков, абхазы еще в конце XIX в. местами варили соль из морской воды. Так, например, жители с. Ддзюбжа запускали морскую воду в небольшие бассейны, вырытые позади берегового вала, и после естественного испарения воды допаривали рассол на огне, там же на месте. Окончательно досушивали соль дома на широких досках. Память о соляном промысле сохранилась и в абхазском фольклоре. У абхазов до сих пор существует красивая загадка. Рожденное водой, воспитанное солнцем, увидя свою мать - умирает" (соль). При слабом развитии рынка и господстве натурального обмена, типичном для старой Абхазии, соль не только играла существенную роль в обмене, но и служила меновой единицей. Дрканджело Ламберти, автор XVII в., сообщает, что в Мегрелии и Абхазии недорогие товары оценивались на соль. О той же говорит абхазская и мегрельская поговорка: "За соль ты купил?"
Селища с своеобразной керамикой, открытые на побережье, знакомят нас также с другим промыслом, игравшим не меньшее значение в жизни населения. Речь идет о следах ткачества, запечатленных с большой полнотой и разнообразием на стенках сосудов (табл. V). Для формовки сосудов употреблялись самые разнообразные ткани, начиная с грубого рядна и кончая тонким полотном. Можно выделить две основных группы употреблявшихся тканей: а) более грубая материя, в которой основа гораздо толще, чем нити утка; на поверхности сосуда она оставляет отпечатки ряда продольных полос; б) тонкая материя, в которой основа и уток одинаковой толщины. Это, несомненно, льняной холст, выработка которого, очевидно, достигала большого совершенства.
Прекрасно сохранившиеся отпечатки разнообразных тканей дают большой материал для изучения, но это должно составить предмет особой работы. Для нас важно * лишь отметить высокий уровень развития ткачества, которому, по-видимому, уже были известны все достижения абхазского кустарного промысла современности. Это можно объяснить лишь предположением, что и эта отрасль хозяйственной деятельности, в конце бронзовой эпохи выросла из рамок домашнего производства и работала для сбыта. Лишь на основе этого чрезвычайно древнего производства можно объяснить то, почти монопольное, положение на рынке закавказского льна, о котором сообщает Геродот столетием позже: "Они (колхи) и египтяне одни только обрабатывают лен и притом одинаковым способом... Колхидское полотно у эллинов носит название сардонического".
Природные условия Западной Грузии чрезвычайно благоприятны для разведения льна, и на протяжении всей истории до недавнего времени лен оставался основной технической с/х. культурой Абхазии и Мегрелии. По Ламберти, в XVII в. население одевалось главным образом в льняные ткани собственного производства.
Вновь открытая группа памятников, несмотря на малую ее изученность, оказывается очень полезной для разрешения вопроса о конце колхидской культуры. До тех пор, пока эта культура "была нам известна лишь по находкам прекрасных бронзовых изделий, казалось возможным прослеживать ее судьбу до римского времени. Сейчас, когда наши представления о жизни колхидского населения пополнились сведениями о его населенных местах, открывается возможность другой оценки и дат и различных сторон жизни этого общества. Длительное существование кобанско-колхидского погребального обряда и комплекс сопровождающих бронзовых предметов, затяжное употребление в быту бронзовых и даже каменных орудий-оказываются лишь одной стороной фактического положения вещей, дающей основание говорить о некоторой отсталости и косности этого общества. Это вполне объясняется указанной выше спецификой горной страны и обилием медных руд в ближайшем соседстве. Но перед нами открывается и другая сторона, говорящая о том, что в этом обществе произошли глубокие изменения еще до знакомства с эллинским миром.
Вновь и вновь открывающиеся памятники конца бронзовой эпохи говорят о значительной населенности Колхидской низменности и начавшемся уже заселении горных ущелий. Характер многих поселений говорит о началах городской жизни с ее неизбежным спутником - торговлей. Сопутствующая бытовая керамика солеварен изготовлена в большинстве случаев на гончарном круге, что обычно указывает на преддверие классового общества. Да и формы этой посуды уже очень далеки от типичной керамики "кобанско-колхидских" погребений. Нам мало известен бронзовый инвентарь погребений VI-V вв., но что касается эллинистического времени, то в целом он уже совершенно иной.
Но еще более важным свидетельством глубоких изменений в обществе уходящего бронзового века является картина поселений нового типа, возникших на побережье. Сюда собиралось население не только ближайших поселков. Одни приходили приготовить себе запас соли до нового сезона. Другие были специалистами, выросшими на этом промысле, и видели в нем источник дохода. Жили здесь в легких шалашах или в тех же больших сараях или навесах, которые защищали в дождливую погоду выпариваемый рассол. В конце лета, в сезон солеварения огни горели день и ночь в этом большом лагере. Время от времени из тихих заводей заливов выводились большие многовесельные лодки и на них соль отправлялась вдоль морского берега и в глубь страны по большим, судоходным в то время, рекам Колхиды.
Страбон сообщает название морских судов, которыми пользовалось местное племя гениохов для плавания вдоль побережья. Это название - "камера", по всей вероятности, передает в искаженной форме грузинское название каменной соли "квамарили". Так могло называть эти лодки население внутренних частей страны, где появлялись груженные солью лодки гениохов. С развитием мореплавания это название могло стать нарицательным для лодок гениохов.
Еще больше соли отправлялось сухим путем. На первобытной арбе, вероятно очень похожей на старинную арбу абхазов с колесами из одного куска дерева, на быках доставляли соль к большому поселению на берегу залива. Здесь задолго до греков существовал Диоскурийский торг. С гор спускались многоплеменные и разноязычные жители гор, завернутые в косматые шкуры, и уносили отсюда в бурдюках белую соль, а также белое как соль полотно. Соль ценили одинаково и обитатели побережья моря-рыболовы-и горные пастухи. Этот замечательный минерал, созданный руками человека, ценился не только как вкусная приправа к пище. Он позволял делать запасы рыбы и мяса и придавал спокойное равновесие человеческому существованию "на целый год. Если бы мы и видели в этих больших промысловых сараях, длиною в 25 метров, в этих больших лодках осуществление какого-то кооперативного начала, все же это не были предприятия рода. Население, сходившееся сюда для промысла, а на берег залива для того, чтобы продать полотно и купить соль, нисколько этого не подозревая, подрывало родовые отношения и укрепляло племенные связи, без которых нельзя себе представить тот факт, что греки, явившиеся на побережье в VI в., застали здесь гордое и ценившее свою независимость племя гениохов...
Гениохи, как соседи колхов на северо-западе, быть может, находившиеся с колхами в ближайшем родстве, упоминаются древними авторами уже в V в. до н. э. Только этому племени мы можем приписать промысловые поселения, обнаруженные на абхазском побережье, и в частности на их земле существовал Диоскурийский соляной торг. Весьма возможно, что тесные связи, установившиеся между эллинами и местным населением, начались с посредничества Эллинских купцов в торговле солью, причем мирные взаимоотношения перемежались с враждебными. Списания греческих авторов характеризуют гениохов как "свирепых", "страшных быстрой ездой", что говорит о нередких столкновениях. Об этом сообщает и Страбон: "Обитатели живут морским разбоем, для чего имеют небольшие узкие и длинные ладьи, вмещающие 25 человек и редко могущие принять 30 человек. Эллины называют их камарами... Выходя в море на своих камарах и нападая то на грузовые суда, то на какую-нибудь местность или даже город, они господствуют на море. В этом повествовании мы можем усмотреть отголоски той конкуренции, которую приходилось испытывать грекам со стороны предприимчивых мореходов и пиратов гениохов.
И это племя не было лишено своей своеобразной культуры, опирающейся на кобанские традиции. Еще недостаточно развернувшиеся археологические исследования уже дали тот интересный вывод, что в эпоху прочно утвердившихся отношений с греками в IV-II в. до н. э. местное промышленное и художественное творчество вполне самобытно, что можно проследить и по изящным серым кувшинчикам очамчирских раскопок и по ювелирным изделиям местного стиля, отличающимся большим вкусом и необычайно тонкой работой. Было бы неправильно говорить о каком-то упадке и крушении бронзовой колхидской культуры в это время, во-первых, потому, что эта стадия, отразившая зрелые формы родового общества, по существу уже к VI веку закончила свое существование, оставив лишь некоторые традиции. Во-вторых, новое общество, возникшее на побережье на основе собственного внутрикавказского развития, обладало достаточной жизнеспособностью.
Правда, появление греческих купцов, а затем и греческих колоний не могло пройти вовсе бесследно, не изменив экономику и не отразившись сколько-нибудь на быте населения. Огромный спрос был предъявлен на сырье и полуфабрикаты, ценную древесину, воск, мед, лен, пеньку, кожи, а также на скот и рабов. Спрос поднял соответствующие виды добывающей и производящей деятельности, но он же положил начало истощению лесных богатств края и человеческого населения. А ввоз в Колхиду разных изделий убил соответствующие виды промышленности. Такую же судьбу разделил и соляной промысел. Крымские колонии греков были поставщиками соли для разных концов античного мира. Мы не знаем точно, когда на Диоскурийский торг была привезена первая партия сивашской соли из Тавриды. Но исчезновение в V в. до н. э. гениохских солеварен говорит за то, что этот промысел, требовавший в местных климатических (в это время резко изменившихся к худшему) условиях большого напряжения сил, погиб быстро. Труд свободной родовой общины не выдержал конкуренции с организованным предприятием, опиравшимся на мощные силы рабовладельческого общества.
======================================================
Таблицы
Таблица I.
Рис. 1. Угол промыслового сосуда. Одна из стенок сосуда загнута внутрь для более удобного сливания жидкости (Очамчир?).
Рис 2 Угол промыслового сосуда. Длинная стенка посередине вдавлена внутрь, чтобы сделать углы сосуда более удобными для сливания жидкости. Рис. 3. Реконструкция формы промыслового сосуда архаического типа. 4. Реконструкция формы промыслового сосуда позднего типа.
Таблица II. Форма закраин глиняной и посуды из поселений с текстильной керамикой.
Рис. 1-4. Закраины бытовых сосудов с отпечатками ткани из античного слоя Сухумского селища.
Рис. 5-13. Закраины промысловых четырехугольных сосудов из 2-го Очамчирского селища.
Рис. 14- 19. Профили днищ и закраин бытовой посуды, сделанной на гончарном круге, из 2-го Очамчирского селища.
Таблица III. Бытовая керамика 2-го Очамчирского селища.
Рис. а и б. Петлеобразная ручка глиняного сосуда. Ручка примазывалась к стенке сосуда без "штифтика".
Рис. 2 Ручка глиняного сосуда плоская, овальная в сечении.
Рис. 3. Ручка сосуда, уширенная в месте соединения с сосудом.
Рис. 4 Ручка с "пуговкой".
Рис. 5. Фрагмент сосуда с линейным орнаментом.
Рис. 6. Фрагмент сосуда с волнистым орнаментом.
Рис. 7 и 8. Части глиняного "рогатого колышка". Наибольшая длина-6 и 6,5 см.
Таблица IV.
Рис. 1. Топорообразное орудие из гальки из Сухумского селища. Длина-10,2 см.
Рис. 2. Грузило из морской гальки из Сухумского селища. Длина-9,5 см
Рис. 3. Вогнутый скобель из гальки из 2-го Очамчирского селища. Длина-6,2 см,
Рис. 4. Стамескообразное орудие с двумя прямыми лезвиями, на узких сторонах, из черного сланца из Сухумского селища. Длина-9,5 см.
Рис. 5. Резак из морской гальки из 2-го Очамчирского селища. Длина-4,8 см.
Рис. 6. Грузило (?) из глины. Из античного слон Сухумского селища. Длина-4,5 см.
Рис. 7. То же. Длина-7,5 см.
Таблица V.
Фрагменты четырехугольных промысловых сосудов с отпечатками ткани.
(Опубликовано: Соловьев Л. Н. Следы древнего соляного промысла близ г. Сухуми и г. Очамчире//Труды Абхазского государственного музея, т. 1, Сухум, 1947, с. 23-55.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
