Георгий Осипов
Очерки:
ПОСЛЕДНИЙ ДЕСАНТ «МСТИТЕЛЯ»
В ночь на 23 июня 1941 года средний морской буксир «Геленджик», приписанный к порту Туапсе, стал военным тральщиком № 67 действующего Черноморского флота. Так значилось в приказе, который получил капитан второго ранга Петр Федорович Лысенко. В тот же день ему, командиру, на базе полуэкипажа в Новороссийске был представлен только что сформированный личный состав корабля: комиссар — капитан-лейтенант Куцо, старший помощник — лейтенант береговой службы Свалов, механик — капитан третьего ранга Гаврилов, боцман Тарасевич, военврач Резников, старшины-зенитчики Бажан, Дадиани, Слемзин, комендор орудийного расчета Дацько и другие члены этой многонациональной команды.
Экипажу предписывалось своими силами в наикратчайший срок переоборудовать и вооружить корабль, пройти ходовые испытания и занять место в боевом строю. Всех этих людей, в большинстве черноморцев, призванных из запаса, объединяло страстное желание проучить наглого врага, бомбившего родные города и порты, биться с фашистами насмерть. Уже позднее, в ходе боев, из оккупированного Житомира до Туапсе неведомыми путями дошла трагическая весть: там учинена зверская расправа над семьей командира Лысенко — женой и двумя детьми, не успевшими эвакуироваться. Моряки торжественно поклялись беспощадно уничтожать врага на суше, на море и в воздухе, мстить за разрушенные города и села, смерть родных и близких. Тогда-то в дивизионе тральщик получил название «Мститель», тем более, что в ходе боевых операций нумерация судна менялась.
О подвигах экипажа тральщика, его удивительной везучести и «непотопляемости» уже в первые месяцы войны среди моряков ходили легенды. Рассказывали, как ловко выходил он из-под бомбежек и артобстрела, буксировал под огнем тяжелые транспорты, вывозил из угрожаемых районов мирное население, ходил с десантниками на занятые врагом берега, тралил мины — и ни единой царапины.
Почти два года провел в ожесточенных сражениях с врагом отважный корабль. В феврале 1943 года, принимая участие в одной из ночных операций под Новороссийском, тральщик высадил десант и готов был к отходу на базу. Неожиданно погода резко испортилась. Неистовый норд-ост сносил судно к берегу. При развороте корабль сел на мель.
Приближался рассвет. Судно становилось хорошей мишенью для береговой артиллерии и вражеской авиации. За борт полетели цистерны с горючим, бочки с питьевой водой, ящики с продовольствием. Напряженно работали двигатели, лихорадочно вертелся винт, судно дрожало, но выйти из мелководного плена не удавалось.
Разбив экипаж на боевые расчеты, командир приказал садиться в шлюпки и идти к берегу, чтобы сражаться с врагом на «Малой земле». Пять минут потребовалось морякам, чтобы, опоясавшись патронами и гранатами, вооружившись винтовками и пистолетами, покинуть корабль. Начальником первого отряда был назначен комиссар Куцо, второго — механик Гаврилов. С капитанского мостика командир видел в бинокль, как обе шлюпки, одна за другой, скрылись в прибрежном тумане.
На корабле остались четверо коммунистов и один комсомолец: командир Петр Лысенко, зенитчики Александр Бажан и Николай Слемзин, пулеметчик Константин Булгаков, комендор Григорий Дацько. Не теряя надежды снять корабль с мели, они зорко всматривались в небо и темную полосу занятого врагом берега.
Артобстрел и удары с воздуха начались с рассветом. С первых же минут на тральщик спикировали два «Юнкерса». Один самолет сбили сразу, второй сбросил бомбовой груз рядом. Взрывной волной был выведен из строя зенитный расчет Николая Слемзина. С берега по тральщику уже били войсковая артиллерия и минометы. Комендор Григорий Дацько, перебегая от одной корабельной пушки к другой, отвечал метким огнем. Но дуэль была неравной.
К утру все было кончено. Подняв сигнал флагами «Погибаю, но не сдаюсь!», последним упал, обливаясь кровью, командир Петр Федорович Лысенко.
Такова вкратце история гибели тральщика, о которой я узнал по крупицам из разных источников.
— Буксир «Геленджик», ставший боевым тральщиком, был в числе тех, кого моряки-черноморцы шутливо-ласково называли «тюлькин флот», — сказал мне вице- адмирал Георгий Никитович Холостяков, бывший в 1941 — 1944 годах командиром Новороссийской военно-морской базы. — Эти юркие маневренные и отчаянно смелые суда в сложнейших боевых условиях действовали в лучших традициях русского флота: самоотверженно дрались, беспощадно уничтожали врага. И если умирали, то гордо. Они видели перед собой доблестный революционный пример эскадры Черноморского флота, потопленной ее экипажами в Цемесской бухте Новороссийска по приказу В. И. Ленина в 1918 году, чтобы не стать добычей кайзеровской Германии. «Погибаю, но не сдаюсь!» — под таким девизом шли ко дну корабли легендарной эскадры.
Все мои попытки найти кого-нибудь из экипажа погибшего корабля длительное время оставались тщетными. Пятеро героев погибли вместе с судном. Судьба моряков двух его шлюпок, высадившихся на «Малой земле», оставалась неизвестной. Я знал лишь, что экипаж комплектовался из числа моряков-резервистов, призванных на флот из приморских городов Крыма, Краснодарского края и Грузинской ССР, разыскивал тех, кто мог знать их, в Севастополе, Новороссийске, Туапсе, Сухуми, Поти.
И вот неожиданная удача! Как-то я показал фотографию группы краснофлотцев с этого тральщика бывшему военному моряку-черноморцу, участнику битвы за Москву, а ныне видному абхазскому ученому-растениеводу Михаилу Тимуровичу Бгажба. Он воевал на море, потом командовал особой группой морской пехоты, одной из первых ворвавшихся в Клин и спасшей от уничтожения усадьбу-музей Петра Ильича Чайковского.
— Всех не знаю, но один из них, крайний слева — наш! — воскликнул он. — Это Петр Дадиани, я служил с ним в Севастополе еще до войны. Он живет в Сухуми, кажется, на улице Дмитрия Гулиа.
Так я познакомился с боевым черноморским матросом, старым коммунистом Петром Виссарионовичем Дадиани, пулеметчиком с тральщика № 67. Проста и обычна для поколения тридцатых годов биография этого человека. Портовый рабочий, комсомольский активист и спортсмен, фанатично влюбленный в море, он по призыву ЦК ВЛКСМ в 1931 году поступил на флот, служил четыре года на пограничных судах ОГПУ. Там же, почти сорок пять лет назад, вступил в партию. По окончании комвуза в Краснодаре по партийному набору был послан на предприятия общественного питания. А когда грянула война, пошел сражаться на Черное море.
После демобилизации Петр Виссарионович вернулся к прежней мирной профессии, а сейчас — на заслуженном отдыхе. Помимо боевых наград, он отмечен многими почетными грамотами и знаками трудовой славы.
Петр Виссарионович не только подтвердил версию гибели корабля, но и показал мне удивительный документ. Достал из старого и, видимо, бережно хранимого матросского сундучка дневник, куда он, как политагитатор команды, заносил наиболее важные события из боевых будней тральщика. Приведу в хроникерской записи некоторые из них.
4 сентября 1941 года. Получен приказ выйти на дозорную службу и траление мин. Вышли из бухты, не зажигая огней. Море крепко штормило, волны перехлестывали через палубу, зло стучали о иллюминаторы. В открытом море радист Александр Епихин принял сообщение от терпящего бедствие буксира «Крым», ведущего баржу с ценным грузом. Из-за непогоды трос оборвало, баржу сносило, она дрейфовала в трех милях от берега, занятого противником. «Крым» не мог ей помочь. Небольшой буксир сам едва справлялся со штормом. Тральщик полным ходом устремился туда. Незадолго до рассвета обнаружили сигнальные огни с баржи.
— Готовить тросы, идти на сближение! — приказал командир.
Судно швыряло на волнах, как скорлупу, штормовой накат грозил разбить его о железный корпус баржи. Два часа продолжалась борьба моряков со стихией, прежде чем удалось закинуть стальной трос на чугунные кнехты. Баржа была спасена.
7 января 1942 года. Тральщик в паре с морским охотником конвоировал в Керченском проливе транспорт «Эмба» с десантом и техникой для высадки в районе Камыш-Буруна. Едва начали выгрузку, как воздушная разведка противника обнаружила караван. Через несколько минут прямым попаданием бомбы в машинном отделении на «Эмбе» возник пожар. Экипаж тральщика бросился в огонь, спасая горящее судно. Входы в машинное отделение заклинило, пришлось пробиваться туда через иллюминаторы. Мощные струи из брандспойтов сбили пламя. В дымящихся бушлатах моряки выносили из огня обожженных и раненых.
22 января 1942 года. Новый приказ. Идти впереди торгово-пассажирского теплохода «Жан Жорес», на борту которого войска, танки, орудия, зенитные установки. Переход рассчитан на двое суток. При подходе к порту назначения теплоход застопорил ход, а тральщик вышел далеко вперед на разведку фарватера и бухты. В случае появления подводной лодки и самолетов неприятеля он и два других конвойных судна должны были отвлечь противника на себя.
— Воздух! — раздался голос старшины сигнальной вахты.
Один за другим из облаков вынырнули фашистские самолеты.
— Самолеты пикируют, бомбы ложатся по носу!
Тральщик резко убавил ход, замер в нескольких саженях от падающих бомб и изготовился к бою. Ловко маневрируя, ложась с борта на борт, открыл огонь из всех видов боевого оружия. Два черных султана падающих в море самолетов были встречены моряками с ликованием.
Эвакуация сотен женщин, детей, стариков из осажденной Феодосии, буксировка под огнем противника терпящего бедствие судна «Спартак», участие в отражении фашистских воздушных налетов на Туапсе, доставка раненых в тыловые госпитали Сочи и Гагры, спасение военных грузов и продовольствия с подорванного транспорта «Ташкент» — таков далеко не полный перечень боевых операций «Мстителя».
С осени 1942-го и до февраля 1943 года экипаж тральщика, как и экипажи сотен других вспомогательных судов «малого флота», неутомимых тружеников войны, сражались за Кавказ у стен города-героя Новороссийска, а когда корабли гибли, моряки уходили на опаленный пятачок легендарной «Малой земли» и вместе с десантниками расширяли плацдарм для подготовки полного разгрома врага.
«Одним из решающих по значению и самых продолжительных по времени плацдармов борьбы за Кавказ стал Новороссийск, — говорил Леонид Ильич Брежнев при вручении городу ордена Ленина и медали Золотая Звезда. — Борьба за него носила исключительно ожесточенный характер. Враг не смог сокрушить этот бастион... Враг так и не смог воспользоваться вашим прославленным портом. В него не прошел ни один фашистский корабль!»
— Как вы узнали о судьбе «Мстителя»? — спросил я Петра Виссарионовича.
— В этом последнем походе я не участвовал. В самом начале 1943 года меня серьезно ранило, и я был отправлен на лечение в Тбилиси. Перед отъездом договорились, что по выздоровлении я найду свой корабль в Поти, где он должен был стать на ремонт и размагничивание корпуса. В Поти я обошел все суда, но своего не нашел. Знакомый моряк с буксира «Кубань», к которому я обратился с вопросом, давно ли ушел тральщик № 67, с сочувствием ответил:
— Это «Мститель»? Так он потоплен фрицами под Новороссийском.
Меня будто оглушило. Присел на пирсе, там и замер до глубокой ночи. Утром отправился на вокзал, чтобы ехать в Туапсе, — война была еще в разгаре, не утихали кровопролитные бои за Кавказ. И вдруг в вокзальной толпе узнаю знакомую фигуру — нашего старпома Алексея Мироновича Свалова. Зимой 1943 года он был на второй шлюпке, которая отошла от нашего тральщика к «Малой земле». Из его рассказа узнал, что десантники, маскируясь в скалах, благополучно высадились на берег и двинулись вперед. Алексей Свалов и главстаршина Иван Сочинский немного задержались: нужно было укрыть или уничтожить шлюпку. В это время где-то рядом разорвался снаряд. Очнулся Алексей Миронович в одном из полевых лазаретов 18-й десантной армии генерала К. Н. Леселидзе, затем был эвакуирован в тыловой госпиталь. И вот сейчас направляется для продолжения службы на море. О судьбе высадившихся на «Малой земле» моряков «Мстителя» он ничего рассказать не мог.
Петр Виссарионович умолк. Мы еще долго сидели с ним на веранде у моря. Зимние буруны волн с ревом накатывались на берег и, зло шипя, убегали в море. О чем думал он, ветеран-черноморец? Может быть, о боевых друзьях, погибших в этих волнах? О том, чтобы память о них сохранилась навечно, навсегда. Старый моряк пишет запросы в разные города, не теряя надежды узнать о судьбе тех, с кем свела его ратная служба на буксире «Геленджик», ставшем в годы войны грозным «Мстителем»...
* * *
Рассказ о судьбе моряков с тральщика «Мститель», опубликованный в газете, вызвал поток взволнованных писем и телеграмм.
Родные и близкие членов экипажа, погибшего со славой у «Малой земли» и не сдавшегося врагу, более трех десятилетий ничего не знали о своих сыновьях, мужьях, отцах и братьях. «Пропал без вести» — таков был неизменный ответ на все их запросы.
Газетный поиск, опубликование фотографий и энтузиазм оставшегося в живых зенитчика корабля Петра Виссарионовича Дадиани дали возможность родным узнать некоторые подробности героической гибели отважных черноморцев.
Письмо из станицы Степная Приморско-Ахтарского района Краснодарского края:
«Уважаемый тов. Осипов!
Я была пятилетней девочкой, но помню тот день, когда в наш дом принесли страшную бумажку: «Пропал без вести». Это о моем отце комсомольце Григории Кузьмиче Дацько, комендоре с тральщика № 67. Среди реликвий нашей семьи хранится точно такой же фотоснимок пяти краснофлотцев, какой опубликован в вашей газете.
Многое передумано за эти годы. Как и где погиб отец? Не дрогнуло ли его сердце в жестоком бою? Не в плену ли он? А может быть, судьба забросила его куда-нибудь на задворки Европы или еще дальше? И вот через тридцать два года узнаем из газетного очерка о нашем дорогом человеке, погибшем со славой за Родину. Спасибо вам за открытие, за правду! Любовь Григорьевна Сухенко, дочь комендора».
Почти то же автор этого очерка услышал из уст дочери черноморца-пулеметчика, коммуниста Николая Бажана, которая, узнав из публикации о судьбе отца,
сразу же приехала в редакцию из Подмосковья, где она живет со своей семьей.
Письмо из Ровно:
«Среди моряков «Мстителя», изображенных на фотоснимке, я узнала родного дядю Епихина Александра Семеновича, радиста, ушедшего с тральщика на последней шлюпке, чтобы сражаться у стен Новороссийска. Ваш очерк разбередил старые раны. В городе Лабинске на Кубани живет с младшим сыном старая мать Саши Епихина, моя бабушка, ей сейчас восемьдесят лет. В 1943 году мы получили «похоронку», но до сих пор не можем поверить, что нет нашего Саши. Море — не суша, но если он ушел на шлюпке на «Малую землю», значит, где-то есть и могила! Как хотелось бы навестить ее и возложить живые цветы к изголовью героя... Тамара Михайловна Бахмутская».
Взволнованная телеграмма пришла из Оренбурга.
«Сегодня прочла ваш очерк о «Мстителе», комиссаром которого был мой отец — Куцо Евгений Васильевич. Я старшая его дочь, не раз бывала на его корабле. Отец — военный моряк из Одессы. Рада быть вам полезной своими воспоминаниями, приезжайте к нам в Оренбург. Свиридова-Куцо Лариса Евгеньевна».
Из разговора и переписки с дочерью Евгения Васильевича Куцо я узнал подробности его гибели. Комиссар «Мстителя», который возглавил десант на первой шлюпке, удачно высадился на берег и героически сражался на огненном пятачке «Малой земли», ведя в атаку горстку краснофлотцев. В одном из боев, будучи сражен нулеметной очередью, он еще с десяток шагов двигался впереди отряда со знаменем и гранатой в руках. Так сражались черноморцы.
Откликнулся и главный герой очерка — старый коммунист Петр Дадиани, который вел дневник боевых действий «Мстителя» в 1941—1943 годах. Ветеран пoлучает много писем от черноморцев и членов их семей с просьбой подробнее рассказать о судьбах членов экипажа боевого тральщика. Несмотря на недуги и старые раны, он продолжает поиск, надеясь, что в это благородное дело включатся и красные следопыты приморских городов Кавказа и Крыма.
Участник обороны Москвы Михаил Бгажба. Фото 1974 года
Новороссийск — Феодосия — Туапсе.
_____________________________
В СТАРОЙ УСАДЬБЕ
...Темное южное небо, синие горы, рокот морского прибоя. Живописно спускающиеся террасами к морю улицы, где круглый год в пышной зелени садов и парков утопают дворцы прославленного курорта. Это — Гагра.
На невысокой горе, под сенью пальм, магнолий и цитрусовой рощи, едва приметны белые строения старой усадьбы. Над воротами надпись «Картинная галерея имени А. К. Симонова». Тишина и покой окутывают усадьбу в эти зимние дни. Тяжелые дождевые капли причудливо повисают на гладких, словно отполированных листьях магнолий, снежинки-звездочки осторожно садятся на кусты благородного лавра, таинственно шелестят на ветру пальмовые кроны.
Всякий раз, приезжая сюда, я думаю о человеке, чьим именем назван белостенный особняк, из окон которого видны сейчас седые буруны, вздыбившиеся над штормовым морем.
Симонов А. К... Кто он? Прославленный летчик или бесстрашный капитан, здешний знаменитый медик или полководец? Что сделал для людей этот человек, чем обессмертил доброе имя свое?
«Если бы каждый человек на куске земли своей сделал бы все, что он может, как прекрасна была бы земля наша!» — мечтал некогда Антон Павлович Чехов.
Вся жизнь Александра Корнильевича Симонова была посвящена тому, чтобы прекрасна была земля наша, чтобы счастливо жилось на ней людям.
Я надеюсь, что, прочтя эти строки, многие из его питомцев вспомнят высокого, чуть сгорбленного человека с пышной седоватой шевелюрой, с добрыми близорукими глазами, над прахом которого вырос недавно могильный холм у синего моря.
Но вряд ли кто знает, что, переезжая лет двадцать назад из родного Харькова в Закавказье, известный украинский живописец профессор Симонов оставил в дар Харьковской школе глухонемых детей все свое имущество, нажитое честнейшим трудом в течение полувека.
«Я не имею своих детей, — писал он в дарственном акте, — но я и моя покойная жена очень любили детей, и, если у нас не было своих, то мы воспитывали чужих детей, которые сейчас уже выросли и работают на благо Родины... Будучи преисполнен большого чувства к детям, а к глухонемым особенно, я решил сделать им подарок, которым они смогут пользоваться долгие годы: принадлежащий мне двухэтажный дом общей площадью 480 квадратных метров со всеми надворными постройками и большой фруктовый сад, собственноручно посаженный моей супругой, я дарю школе. В этом доме они смогут учиться, заниматься пионерской работой, в этом саду они смогут получить знания на основе мичуринской науки, пользоваться плодами и, ухаживая за ними, трудиться...»
Я роюсь в архиве художника Симонова в его гагрском доме и среди многих бумаг нахожу пачку писем великого русского художника Ильи Ефимовича Репина, адресованных из Куоккала в Чугуев художнику Д. М. Левашову. В них речь идет о создании на репинские средства так называемого «Делового двора» — художественно-ремесленной школы для детей — и сооружении в безводном Чугуеве артезианского колодца, идеи, которая всю жизнь не оставляла художника, но так и не была осуществлена в условиях царизма.
Эти письма, как указывает в своих заметках Симонов, были переданы ему вдовой Левашова, бывшего ученика и ближайшего доверенного И. Е. Репина, Ольгой Александровной Левашовой. И все они до единого аккуратно переписаны с оригиналов рукой профессора Александра Корнильевича Симонова и сопровождены его комментариями.
«Десятки раз,— пишет он,— я перечитывал эти послания великого художника и чем больше вдумывался в содержание этих писем, тем ближе и понятнее становился наш Илья Ефимович, художник и гражданин, художник — патриот своей Родины, своего города Чугуева».
С какой же целью Александр Корнильевич, уже старый и больной человек, переписывал, перечитывал и вдумывался в содержание широко известных писем Репина? Об этом я расскажу ниже.
Нелегко прошли детство и юность Симонова. Потеряв в раннем возрасте родителей, он воспитывался на средства тетки-швеи, проживавшей в Гадячском уезде на Полтавщине. Почувствовав призвание к живописи, юноша укатил на свой страх и риск в Москву, где ему посчастливилось поступить в художественное училище. Не имея ни родственников, ни знакомых в Москве, он ютился в нищих кварталах «Драчевки», в знаменитых ляпинских общежитиях для бедных студентов. Его учителями были Коровин, Врубель, Сергеев-Иванов, Жолтовский. Закончив с отличием училище, Симонов стал учителем живописи в художественной школе, а затем на собственные сбережения отправился в Париж, в Академию художеств Франции. После Парижа — Москва, Петроград, Симбирск, Харьков. И всюду самоотверженная преподавательская работа, и всюду разделенный пополам со своими студентами кусок нелегко заработанного хлеба.
С первых же дней установления Советской власти на Украине Александр Корнильевич, забросив на время палитру, ездит по поручению украинского правительства из города в город, из поместья в поместье, настойчиво разыскивая и собирая бесценные сокровища культуры: картины, гравюры, скульптуры великих мастеров, становится государственным хранителем знаменитой Харьковской картинной галереи, переданной народу.
Страна строит Днепрогэс, и уже немолодой Александр Корнильевич Симонов отправляется туда, чтобы запечатлеть в портретах первых строителей, обуздавших днепровские пороги. На его полотнах возникают донецкие шахты, новостройки Харькова и Запорожья, он пишет панно и панорамы светлых городов будущего. Его жанр — пейзаж, но пейзаж тематический, с участием человека. «Всюду человек,— пишет он в одной из своих заметок, — человек хозяин природы».
Свыше пятидесяти лет родоначальник советского индустриального пейзажа профессор Симонов отдал воспитанию молодежи в художественных и архитектурных вузах страны. И всюду сеял доброе, вечное, мудрое...
Не успев эвакуироваться во время войны из Харькова, художник, оставаясь в оккупированном городе, становится незаметным, но грозным обвинителем и обличителем фашистского режима. И только самые близкие ему люди знали, что в дни гитлеровского разбоя на Украине, в тихом холодном особняке на окраине города, скрытно от врага, создаются полотна, одно название которых свидетельствует об отношении автора к войне и фашизму: «Воздушная тревога», «Старик в убежище», «Развалины», «После бомбежки», «Оккупанты», «Фашисты ушли», «Голова партизана»... Я смотрю сейчас на одну из картин Симонова из серии «То, что не должно повториться», и передо мной возникает опаленное войной небо Харькова, небо 1942 года. Обугленные руины, зияющие воронки, распростертые тела убитых. И на переднем плане, в отблесках пожарищ, одинокая фигура удивленного мальчика, чудом уцелевшего после варварской бомбардировки. Его полные немого укора глаза устремлены в небо. Прислушиваясь к нарастающему гулу вражеских самолетов, он судорожно прижимает к груди лохматого щенка, своего единственного, оставшегося в живых друга...
Сколько чувства и мысли, экспрессии и таланта, любви к человеку, ненависти к войне и фашизму вложено в этот небольшой холст!
Годы и тревоги, потеря любимого человека — жены, недуги заставили старого художника удалиться на покой, навсегда поселиться в тени кипарисов и магнолий, в благодатной Абхазии.
— Сидеть у моря сложа руки, в ожидании погоды и... спокойной смерти. Нет, пока во мне теплится хоть немного жизни и глаза не потеряли ощущения мира, я хочу быть полезен людям, не томить их своей старостью, а доставлять радость, — говорил восьмидесятилетний Александр Корнильевич.
В одном из своих этюдных альбомов старый художник сделал следующую запись: «Я все так же, как в самой ранней юности, люблю свет, люблю истину, люблю добро и красоту, как самые лучшие дары нашей жизни. И особенно искусство...»
Чьи эти слова? Знаменитые репинские строки из его переписки со Стасовым!
С появлением Симонова в Гагре его тихий особняк над морем превратился в шумный и оживленный художественный салон. Кто только не побывал здесь! Москвичи, ленинградцы, харьковчане, тбилисцы, сибиряки, одесситы. Его настежь раскрытые двери охотно принимали здешних учителей, врачей, рабочих, колхозников. Но чаще всего на даче престарелого профессора собирались начинающие художники. Безвозмездно и бескорыстно, вкладывая всю душу, Александр Корнильевич передавал свои знания и опыт молодежи. Спартанская жизнь, неимоверное трудолюбие, строжайшая экономия во всем, что касалось его лично, но необыкновенная щедрость и доброта к другим.
Сколько раз местные жители видели: едва забрезжит рассвет над морем, художник с неизменной палитрой появляется на берегу. Может быть, в эти тихие предутренние часы, наполненные прохладой гор и морской негой, и зародилась у него мысль основать в городе новый культурный очаг.
И вот в местной газете появляется следующее письмо Александра Корнильевича:
«Я — старый художник, профессор, выйдя на пенсию, обосновался на постоянное жительство в Гагре. Руководимый искренним желанием быть общественно полезным, я, в порядке личной инициативы, задумал основать здесь уголок по изобразительному искусству. У меня создались условия и материальная возможность собственными силами, на базе моих работ, осуществить это начинание. Наряду с творческой стороной я подготовил для экспозиции помещение, сделав пристройку в моем доме. В настоящее время у меня имеется около ста моих работ по живописи, картины старых русских мастеров, уникальная библиотека по искусству и некоторое количество предметов индустриального искусства — фарфор, бронза, мебель. Я мыслю и верю, мое скромное начинание, мое творчество, став общественным достоянием, послужит зерном, из которого коллектив вырастит плодоносящее дерево культуры, имя которому будет картинная галерея в Гагре. Это — моя мечта».
Инициатива Симонова встретила самую горячую поддержку общественности. Абхазские художники предложили передать в дар вновь создаваемой галерее по одной своей работе. В редакцию посыпались письма с такого же рода предложениями из других городов страны. Ученики Симонова и местные жители взялись безвозмездно благоустроить территорию, подремонтировать усадьбу.
Нотариальным актом он немедленно передал в дар Союзу художников Грузии не только свои художественные работы, коллекцию ценных картин и старинных икон, но и дом с садом, уникальную библиотеку, редкие художественные костюмы, мебель, а также фамильное серебро и личные денежные сбережения.
— Пусть в этой усадьбе разместятся Дом творчества и картинная галерея. Пусть дар мой послужит упрочению традиционной дружбы между украинским, грузинским и абхазским народами,— сказал Александр Корнильевич, вручая свой дарственный акт.
Но как часто в жизни нам еще приходится встречаться с парадоксами, когда рядом с бескорыстием соседствует корысть, а порыв доброй души одних натыкается на душевную скаредность других. Так случилось и здесь. Некоторые местные владельцы безразмерных курортных особняков и садов восприняли благородный поступок Симонова как вызов, как опасный прецедент, покушение на их личное благополучие, мещанскую сытость от сдачи в наем хором и сараев, реализации даров мандариновых деревьев и виноградных лоз.
Особенно неистовствовал здешний крупный домовладелец Коробочкин. Его прямо-таки коробило от того, что «плодоносящим деревом культуры» Симонов считал не мандариновые и косточковые, имеющие цену на рынке, а картинную галерею безвозмездного посещения. Дело в том, что еще раньше он приобрел в аренду смежную с домом профессора мандариновую рощицу, которую предполагалось присоединить к усадьбе Симонова, передаваемой в дар городу.
И, разумеется, у дачника нашлись адвокаты, затеявшие постыдную судебную тяжбу. Их, чинуш и крючкотворов, поощряемых владельцами особняков, больше устраивала мандариновая безмятежность, чем новый многолюдный очаг культуры.
Так реализация идеи профессора Симонова стала натыкаться на препоны и баррикады, искусственно сооружаемые Коробочкиным и его местными покровителями.
Неожиданно о благородном поступке Симонова узнает Александр Фадеев. Одно за другим приходят в старую усадьбу письма из Москвы.
«Дорогой Александр Корнильевич!
Пишет Вам писатель Фадеев, Александр Александрович, и вот по какому поводу.
Одна любительница живописи из Ростова-на-Дону, Евфросиния Николаевна Янчевская, прислала мне вырезки из газеты «Гамарджобис дроша» *, из которых я узнал о Вашем добром намерении передать весь Ваш фонд картин городу и создать на базе этого фонда картинную галерею.
По словам Янчевской, это Ваше предложение не реализуется, несмотря на поддержку общественности.
Мне кажется, дело могло бы сдвинуться с места, если бы органы Министерства культуры дали общественно-художественную оценку картинам и помогли бы осуществить Ваши намерения.
С этой целью я направил весь материал, присланный мне Янчевской, Министру культуры СССР с просьбой, чтобы он поручил позаботиться в этом вопросе компетентным людям.
Желаю Вам доброго здоровья, успешной работы и крепко жму руку.
А. Фадеев.
25.IV.55 г.»
И второе письмо, датированное 27 июля 1955 года.
«Дорогой товарищ Симонов!
Простите, что я запамятовал Ваше имя и отчество и не мог восстановить их в памяти, так как письмо Евфросинии Николаевны, по которому я познакомился с Вами, было направлено мною вместе с другими материалами Министру культуры СССР.
Я чувствую себя виноватым в том, что не смог лично проследить, какие меры были приняты Министром культуры по поводу моего письма: в начале мая я заболел обострением полиневрита, пролежал в постели почти полтора месяца и, едва поправившись, уехал в Хельсинки на Всемирную ассамблею мира.
В настоящее время я проверяю, какие меры были приняты Министром культуры по моему письму, и надеюсь через некоторое время сообщить Вам о результатах. С сердечным приветом
А. Фадеев».
Трудно передать радость старого художника. Он пишет писателю ответное взволнованное письмо, указывая, что хлопоты любимого народом писателя, депутата и видного общественного деятеля, и поддержка общественности возымели действие.
В посланной затем телеграмме Александр Корнильевич пригласил Александра Фадеева присутствовать на открытии новой картинной галереи.
Такова история одной жизни. Так на воротах старой гагрской усадьбы появилась скромная вывеска «Картинная галерея имени А. К. Симонова».
* * *
Прошло несколько лет. Недавно мне довелось вновь быть в Гагре, и я побрел к старой усадьбе. Стояла глубокая осень. Ветер с моря гудел в листве сада, по крыше барабанили тяжелые дождевые капли. В середине сада на невысоком постаменте стоял бронзовый бюст человека с высоким лбом и откинутой назад шевелюрой. Этот памятник бессмертия поставлен профессору А. К. Симонову его благодарными учениками — скульпторами и художниками Грузии.
* Районная газета в Гагре.
_____________________________________
ИМЕНЕМ РЕСПУБЛИКИ...
«Именем... Советской Социалистической Республики...» — с этой фразы оглашается приговор в народном суде... С председателем Гагрского народного суда Львом Дорофеевичем Черкезия я впервые познакомился при весьма огорчительной для него ситуации. В процессе судебного разбирательства, на котором рассматривался иск двух работниц о незаконном увольнении, ответчик — руководитель учреждения выразил судье личное недоверие и заявил ему официальный отвод. Мотив: судья не беспристрастен, еще ранее он отказался привлечь этих работниц к судебной ответственности за совершенный ими служебный проступок. Ответчик не внял разъяснению о том, что ошибка этих работниц заслуживает лишь административного взыскания, и настоял на отводе.
Отвод есть отвод. Это право гарантировано процессуальными нормами. Народный суд в ином составе иск работниц удовлетворил. Его поддержали и последующие кассационные судебные инстанции. Однако ответчик не пожелал прислушаться к закону и вступил с ним в жесточайший конфликт. Он настолько дорого ценил свое самодурство, что не пожалел даже личных средств — нескольких сотен рублей, удержанных с него судебными исполнителями в пользу истиц за вынужденный прогул.
За годы следственной и судебной практики Лев Дорофеевич познал многих людей: честных и бесчестных, правых и неправых, виновных и невиновных, раскаявшихся в своих проступках и упорствующих в них. И все эти годы, перебирая собственные эмоции, симпатии и антипатии, он стремился к объективности, строжайшему исполнению закона. Нет, не уязвленное самолюбие судьи, пережившего громогласный публичный отвод, двигало его помыслами. Речь шла не о личном авторитете — об авторитете суда, закона, восстановлении истины и справедливости.
И вот в республиканской газете появилась статья «В обход закона». В ней судья и депутат городского Совета Л. Д. Черкезия, идя глубже конкретного конфликта, напомнил ленинский тезис о необходимости «абсолютно соблюдать» единые для всех законы, противостоять «местным влияниям, местному и всякому бюрократизму». Он едко высмеял тех, кто тешит себя иллюзиями о двух законах: одном — для себя, другом — для подчиненных, аргументированно положил на лопатки «оппонентов», игнорирующих положение о том, что все учреждения, должностные лица и граждане обязаны неуклонно исполнять законы, обеспеченные правовыми и политическими гарантиями нашего строя.
Статья вызвала большой общественный резонанс. Но она пришлась явно не по вкусу тем, кто пытался действовать в обход закона, контратаковать судью протестами и «опровержениями», тщетно пытаясь сохранить «честь мундира». Позицию Льва Дорофеевича поддержали партийные органы, республиканская прокуратура, газета «Известия». Нарушители закона были наказаны.
Эту историю я вспомнил много позже, встретив неожиданно Л. Д. Черкезия на новом посту — он был избран председателем исполкома городского Совета в Гагре, городе-курорте, известном далеко за пределами Советского Союза. Думая об этом несколько необычном у нас избрании юриста на такой пост и беседуя с людьми, хорошо знающими Льва Черкезия, я пришел к выводу, что утвердившаяся за ним репутация человека объективного, справедливого, принципиального, гуманного сыграла решающую роль при избрании нового мэра города.
Разумеется, в условиях Кавказа, особенно абхазского быта, где живы многие хорошие традиции горцев, большое значение при избрании человека на общественный пост играют и такие факторы, как авторитет семьи, рода, личная храбрость, цена слова. Здесь выбор тоже оказался безошибочным. В Абхазии хорошо знают отца Черкезия — Дорофея Константиновича. В двадцатые годы он служил в отрядах ЧОН и милиции, самоотверженно отстаивал законность и порядок в селениях и на кавказских перевалах. Позже был избран председателем Гудаутского райисполкома. На этом посту в послевоенные годы за успехи в сельском хозяйстве ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Супруга Льва Дорофеевича — Галина Кирилловна — известный в городе врач-педиатр, ее знают в каждой семье, где есть дети. У них самих трое детей. Семья дружная, гостеприимная, интернациональная, что очень ценится в Абхазии, где живут абхазцы и грузины, армяне и греки, русские и украинцы, осетины и эстонцы...
Уже будучи на посту председателя исполкома городского Совета, Л. Д. Черкезия, несмотря на огромную занятость, защитил в Москве кандидатскую диссертацию о воспитательном воздействии судебного разбирательства уголовных дел. Эта работа получила высокую оценку на заседании ученого совета Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности. Так на ответственном посту мэра одного из популярнейших городов-курортов впервые стал профессиональный юрист, тесно связанный многими узами со своими избирателями.
Для курортников и туристов Гагра — это солнце, море, горные тропы, увлекательные путешествия. Для местных работников — это город со всеми его заботами и треволнениями, десятками предприятий и служб быта, курортной, жилищной, торговой и транспортной проблемами, новым дорожным строительством и благоустройством.
Одно дело удовлетворить запросы отдыхающих в комфортабельных санаториях, пансионатах, домах отдыха, другое — «неорганизованных» отпускников, которых порой и сосчитать невозможно. Сто тысяч гостей за сезон без путевок и курсовок — это минимум, учтенный городским Советом. И всех нужно разместить, накормить, обеспечить транспортом, создать им элементарные условия для отдыха и досуга. Помимо них, город ежедневно посещают тысячи иностранных туристов и экскурсантов из Сочи и других соседних курортов, чтобы полюбоваться красотами Авадхары, Пицунды, высокогорного озера Рица.
Не секрет, что южные курорты привлекают и лиц, явно не желательных, так называемых «гастролеров», любителей легкой жизни, тунеядцев, «промышляющих» в атмосфере праздности и беззаботности. Еще в своей следственной и судейской практике Лев Дорофеевич сталкивался с подобными субъектами с темным уголовным прошлым. В иной сезон именно они чаще всего занимали места на скамьях подсудимых.
«Гагра должна стать городом образцового правопорядка» — такую задачу поставили перед собой депутаты горсовета и его новый председатель. Опытный юрист и криминалист, он лично возглавил эту работу. На борьбу с пьянством, хулиганством, тунеядством и другими антиобщественными проступками в помощь органам милиции был мобилизован городской актив — работники предприятий и здравниц, офицеры в отставке, комсомольцы. Широко развернулась профилактическая работа по предотвращению преступлений и пропаганда правовых знаний среди местного населения и гостей курорта, особенно на турбазах и в молодежных домах отдыха. Эту работу городской Совет поручил юристам — работникам прокуратуры, суда, райотдела внутренних дел, адвокатуры и нотариальной конторы. На курорте заметно снизились такие преступления, как хищения и воровство, злостное хулиганство, вымогательство, азартные игры, пьянство.
Опыт местных Советов, приобретенный в последние годы, показал, что их надежные помощники — постоянные депутатские комиссии и привлекаемый ими актив. Такой опорой в укреплении общественного правопорядка в Гагре служит Комиссия социалистической законности. Она ведет исследовательскую работу, анализирует преступления, подготавливает вопросы для обсуждения на очередных сессиях городского Совета, совместно с административными органами разрабатывает конкретные мероприятия по борьбе с преступностью.
— Еще работая в прокуратуре и нарсуде, — рассказывает Лев Дорофеевич, — я знал, что наиболее распространенные виды правонарушений в курортной зоне — это самовольное строительство частных домов, кража личного имущества, обсчеты в торговой сети, нарушения правил вождения машин. В городском Совете мы изучили и обобщили эти вопросы, сделали представления в различные инстанции и ведомства, стали строже контролировать ранее принятые решения. На наших сессиях постоянно рассматриваются вопросы о повышении роли городского Совета в борьбе с нарушителями законов о землепользовании, взяточничеством, хищением социалистической собственности. Мы навели порядки в общественных местах: парках, клубах, ресторанах, на пляжах. А проверка соблюдения законности на предприятиях, помощь уличным комитетам и товарищеским судам стали повседневным делом.
Автор этого очерка присутствовал при обсуждении в городском Совете вопроса о дорожных происшествиях. Небывалый приток советских и зарубежных автотуристов, теснота трасс, а главное — автолихачество, приводят нередко к человеческим жертвам. Говорили долго и горячо, называли имена конкретных виновников зла, приводили факты, вносили предложения. Подводя итог обсуждению, Лев Дорофеевич проявил глубокое знание вопроса и твердость: потребовал от автоинспекции лишить прав нерадивых водителей, наказать недобросовестных автоинспекторов, отремонтировать опасные участки автострады, улучшить их освещение. Депутаты проявили полное понимание того, что отдых на курорте не должен быть омрачен несчастными случаями.
Как-то я спросил Льва Дорофеевича, почему он выбрал профессию юриста, чем она привлекла его?
— С юношеских лет, — ответил он, — я увлекся юриспруденцией, с интересом читал произведения и речи прославленных юристов Кони, Плевако, Карабчевского, выдающихся советских адвокатов. Но решающим, вероятно, было влияние моего родного дяди — одного из первых советских юристов в Абхазии, бывшего прокурора республики Григория Алшунба. По его совету поступил на юридический факультет Ростовского-на-Дону государственного университета и закончил его в 1958 году.
Начинал со следователя прокуратуры в районе, потом — в городе. Приходилось вникать в экономику, изучать производство, финансовый учет, торговые операции. Часто сталкивался с нарушением законов, вызванных их незнанием не только отдельными гражданами, но и руководителями колхозов, совхозов, промышленных предприятий, строек. Я все более убеждался на практике, что юрист нужен обществу не менее, чем агроном, инженер, учитель, врач. Значительную часть времени я посвятил ознакомлению населения с элементарными юридическими нормами, пропаганде правовых знаний.
Сейчас я часто вспоминаю о своей работе в народном суде. Там я познал многие стороны жизни, огромную ответственность за судьбы людей. Этот юридический и житейский опыт помогает мне в решении многих проблем жизни города.
Городской Совет в Гагре — своеобразный штаб. Сюда приезжают по делам курортного строительства представители профсоюзов и ведомств из разных городов и республик СССР. Здесь же приходится решать уйму вопросов, связанных с проблемами курорта в целом и нуждами города. Всех надо выслушать, кому-то помочь, кому-то отказать... Одним словом, хлопот у городских властей всегда по горло.
Я приехал в Гагру в разгар подготовки курорта к новому сезону. Уже были закончены ремонт здравниц, благоустройство парков и пляжей. Председатель исполкома городского Совета, члены постоянных депутатских комиссий по здравоохранению и благоустройству придирчиво проверяли санитарное состояние города, предприятий торговли и общественного питания.
И лишь в воскресный день мне удалось отвлечь председателя от текущих хлопот и походить с ним по городу. Он с гордостью показал мне дворцы-санатории «Колхида», «Кавкасиони», «Гагра», вступившие недавно в строй, новые молокозавод и завод фруктовых вод, серию ажурных кафе-павильонов. Мы побывали на строительных площадках, где будут воздвигнуты двенадцатиэтажная гостиница, современный торговый центр, крытый рынок, новый широкоформатный кинотеатр.
Кругом белым и розовым цветом оделись сады. Город благоухал свежестью и чистотой, был готов к приему тех, кто, заслужив отдых повседневным трудом, устремился к синим горам, золотым пляжам, ласковому морю...
— За годы Советской власти, — сказал Лев Дорофеевич, — Гагра из небольшого села и летней резиденции царских родственников и фаворитов превратилась в цветущий курорт международного значения, где лечатся и отдыхают сотни тысяч людей. Мы видим свою главную миссию в том, чтобы им было радостно и уютно в этом райском уголке у Черного моря...
И вот совсем недавно, когда эта книжка сдавалась в набор, я вновь, в третий раз, встретился с Львом Черкезия. Не в Гагре — в Сухуми. На очередной сессии Верховного Совета Абхазской АССР его, опытного юриста и уважаемого в Абхазии человека, избрали членом Верховного суда. «Именем... республики...» — с этой фразы вновь оглашает приговор суда Лев Дорофеевич, вернувшийся к любимой профессии...
Гагра — Сухуми.
___________________________________
ПЯТЬ СЕКУНД НА РАЗМЫШЛЕНИЕ...
Исполнялся обычный рядовой рейс по маршруту Батуми — Сухуми — Симферополь — Одесса. Самолет АН 24 № 46586 имел на борту 45 пассажиров, пять членов экипажа и двух стажеров. Легко пробив нижнюю кромку облачности, машина вышла на курс, уверенно набирая высоту.
Внизу промелькнул Сочинский морской порт с пассажирскими лайнерами у причалов, рыбачьими сейнерами и парусами яхт. Тысячи часов налетал по этой трассе командир корабля Харитон Гвинджия, но ни разу не пришлось ему путешествовать морем. Неоднократно он давал себе слово провести отпуск в Ялте или Одессе, но всегда эти планы неожиданно рушились. Нелегко пилотам наших воздушных трасс в разгар летнего сезона. Плановые и внеплановые рейсы, командировки, спецзадания...
Вот и сейчас, пролетая над морем, он вспомнил, что несколько лет назад, когда он собрался наконец с семьей в Одессу, неожиданно был получен приказ слетать в турецкий город Трабзон. Ему, тогда второму пилоту, поручили совместно с командиром экипажа Владимиром Ельсуковым принять и доставить в Советский Союз угнанный бандитами в Турцию самолет АН-24, на борту которого была убита бортпроводница Надя Курченко и ранен в схватке командир корабля.
Это спецзадание, как и многие другие, Харитон Гвинджия выполнил образцово. Летая в гражданской авиации более десяти лет и придя сюда после шести лет службы в ВВС, он привык к дисциплине, беспрекословному выполнению приказов. После демобилизации из армии Гвинджия пилотировал юркие самолеты АН-2, прокладывал трассы в высокогорные селения, ходил сквозь туманы Сванетии и снежные бураны Клухора, нередко с риском для жизни перевозил тяжело заболевших жителей гор, доставлял продовольствие и грузы в самые отдаленные районы.
Командир корабля АН-24 Харитон Гвинджия
Сын абхазских колхозников-чаеводов из селения Старые Киндги, он со школьной скамьи увлекся авиацией, закончил военно-авиационное училище и в двадцать лет был допущен к самостоятельным полетам. В гражданской авиации прошел переподготовку, после АН-2 летал вторым пилотом на АН-24, потом стал командиром корабля, сколотил дружный, крепко спаянный интернациональный экипаж.
В его составе старшими по возрасту и опыту были бортмеханик Григорий Левтеров, в прошлом солдат противотанковой роты, а в конце войны бесстрашный летчик, прошедший путь от Дона до Берлина, увенчанный многими боевыми наградами, и штурман Василий Бушумов, высокообразованный специалист, выпускник Ленинградской воздушной академии. На борту находились и молодые члены экипажа, но о них я скажу ниже.
И кто мог предвидеть, что через несколько минут все эти люди, объединенные железной волей командира, собрав воедино весь запас нравственных и физических сил, отстоят в чрезвычайных условиях жизнь полсотни пассажиров, уберегут от катастрофы многотонную машину с неработающими двигателями.
Где-то на траверзе Сочи, в удалении примерно сорока километров от аэропорта, на высоте шести тысяч метров в пилотской кабине тревожно завыла пожарная сирена и налились светом все четыре сигнальные лампочки-кнопки, предупреждающие о загорании. И сразу же автоматически стали разряжаться баллоны с огнегасящей жидкостью.
Пожар! Пожар в обоих полукрыльях, где расположены топливные баки, и в двух мотогондолах, в которых находятся двигатели! Если бы на воздушный корабль обрушился удар молнии или произошло столкновение с другим кораблем в небе, это поразило бы командира меньше, чем внезапно загудевшая сирена и световой сигнал лампочек. Пожар сразу в обоих двигателях и мотогондолах?! Такого никогда не было. Пилот знал, что в случае пожара флюгируются (выключаются) винты одного из двигателей. А что делать, если загорелись оба двигателя? На этот вопрос должен ответить командир корабля. Только он. И никто другой. Только ему по инструкции предоставлено право «принимать решение и действовать в соответствии со сложившейся обстановкой»...
На какой-то миг в голове Харитона Гвинджия мелькнула мысль — нет ли ложной сигнализации о пожаре? Но густой дым, проникший в кабину, рассеял сомнения. Командир попытался обнаружить огонь визуально, но это ему не удалось. Самолет окутала густая облачность. Он знал также, что, если экипаж допустит распространение огня до открыто полыхавшего пламени, погасить его будет трудно даже на земле. Пожар в полете надо локализовать немедленно.
Что же делать? Баллоны с огнегасящей жидкостью на исходе. Если не принять решение тотчас же, они разрядятся преждевременно. В этой трагической ситуации пилот имел три выбора. И пять секунд на размышление. Он мог отдать приказ бортмеханику зафлюгировать винты обоих двигателей и попытаться заставить машину спланировать и приводниться на акватории моря рядом с рыбачьим сейнером, который виден был на локаторе. Можно было попытаться дотянуть до аэропорта в Адлере с выключенными двигателями. Он мог идти на вынужденную посадку, не выключая двигатели, и продолжать борьбу с огнем в полете. Но в этом, последнем случае не исключена выброска масла в атмосферу и заклинение моторов, что сделает машину неуправляемой.
Пилот сознательно пошел на меньший риск — на борту люди, пятьдесят два человека, женщины, дети... Гася на большой высоте скорость, он приказал бортмеханику зафлюгировать оба двигателя, надеясь все же сесть на суше. Принимая это трудное решение, командир был уверен в летном мастерстве экипажа, уверен в конструкции корабля, который, несмотря на огромный вес, заставит спланировать, словно безмоторный летательный аппарат. Команда отдавалась четко, спокойно, безоговорочно. Это подтвердит потом магнитофонная запись.
Вираж за виражом, и машина, распластав могучие крылья, устремилась вниз. Пилот рассчитал, что с высота шести тысяч метров планирование займет не менее 12— 15 минут. Об этом он и доложил диспетчерам Сочинского аэропорта в Адлере. «Земля» не подвела отважного летчика. За несколько минут была подготовлена запасная грунтовая полоса, поднята в воздух спасательная вертолетная авиация. К месту посадки устремились пожарные и санитарные автомобили.
Аэропорт затаил дыхание...
После флюгирования винтов двигателей в салоне и кабине наступила леденящая тишина. И в этот момент перед пассажирами появились штурман-стажер Федор Хомутов, сотрудник авиаотряда Юрий Твилдиани, стюардесса Белла Благидзе. Молодые улыбающиеся лица, спокойный непринужденный разговор. Да, по техническим причинам самолет садится в Сочи, но впереди весь день, поэтому пассажиры еще сегодня будут отправлены в Симферополь и Одессу. Командир экипажа просит всех оставаться на своих местах, не суетиться и не нарушать центровки.
При снижении корабля отказали электроприборы, прекратилась радиосвязь, работал лишь авиагоризонт. На высоте 1200 метров АН-24 вышел из облачности в район четвертого разворота и пошел на посадочный курс. Пилот вздохнул.
Начали выпуск шасси, но автоматический выпуск отказал, — самолет был обесточен. Это предвидел бортмеханик Григорий Левгеров. Он открыл люк в пассажирском салоне и за считанные секунды до посадки выпустил шасси аварийным способом.
Еще несколько напряженных мгновений — и машина коснулась земли. Гвинджия вдруг почувствовал страшную физическую слабость. Сели плавно, легко, словно на воду. Едва закончилась эвакуация пассажиров с аварийного самолета, как десятки рук подхватили командира корабля и стали подбрасывать в воздух. Возгласы «ура» потрясли летное поле. Членов экипажа обнимали, целовали, засыпали цветами. Тут же в аэропорту кто-то принес сувенирную пластинку с выгравированными золотом словами: «От благодарных пассажиров командиру корабля АН-24 Гвинджия Харитону Чхутовичу и всему экипажу за благополучную посадку в аэропорту Сочи». А через несколько дней нарочный доставил Харитону в Сухуми макет его самолета с надписью: «Командиру корабля Харитону Гвинджия за проявленные мужество и находчивость от Генерального конструктора О. К. Антонова».
Мужественный поступок Харитона Гвинджия воодушевил весь летный состав Сухумского объединенного авиаотряда Грузинского управления гражданской авиации. В адрес экипажа беспрерывно шли поздравительные письма и телеграммы пассажиров, авиаторов.
Но, как бывает в таких случаях, чрезвычайное происшествие в воздухе вызвало и различное толкование. Некоторые считали, что Харитон Гвинджия должен был избрать третий вариант, то есть посадить машину, не выключая двигателя. Высказывались и другие соображения. После благополучной посадки самолета провидцем мог стать каждый.
Конечно, легко рассуждать и примерять на земле разные варианты спасения аварийного самолета в воздухе. Но попробуй теоретизировать на высоте шести тысяч метров за штурвалом в окутанной едким дымом кабине, когда на твоей ответственности пятьдесят с лишним жизней, когда световая и звуковая сигнализация властно зовут тебя действовать немедленно и решительно, а на размышление отведены секунды?!
Автор этих строк решил обратиться к Генеральному конструктору и к опытным пилотам с просьбой прокомментировать этот удивительный случай в небе над Черным морем.
Родион Таркил, летчик, командир Сухумского объединенного авиаотряда:
— Эпизод, о котором идет речь, уникальный, беспрецедентный в нашей практике. Срабатывания пожарной сигнализации сразу на две мотогондолы и обе плоскости никогда не было. Здесь все зависело от находчивости и мастерства командира. Менее опытный пилот упал бы в море.
Виктор Грошев, командир корабля АН-24:
— В подобной обстановке я поступил бы точно так, как Харитон Гвинджия. На высоте шести тысяч метров ждать появления открытого огня равносильно катастрофе. В сложных для данной ситуации метеорологических условиях при обесточенном самолете командир повел тяжелую машину, словно это был легкокрылый планер.
Владимир Ельсуков, пилот, заместитель командира эскадрильи:
— Я участвовал в работе комиссии по расследованию этого летного происшествия. Весь полет от старта до вынужденной посадки отличался поразительной четкостью. В аварийной обстановке Харитон Гвинджия проявил хладнокровие и мужество. В его приказаниях, записанных на пленку, нет и тени растерянности, паники. Он предусмотрел все — от проникновенных слов, обращенных экипажем к пассажирам салона и успокоивших их, до вызова аварийных служб к посадочной полосе. Сказалась военная выучка, он действовал, как в бою.
Дмитрий Осия, бывший заместитель командира объединенного авиаотряда по движению:
— Я старый военный летчик, летал и дрался с врагом на многих типах самолетов, бывал в разных ситуациях. Но одно дело рисковать своей жизнью, другое — жизнью пассажиров и экипажа. Независимо от причин, из-за которых в пилотской кабине появился густой дым, командир принял верное решение, взял на себя всю полноту ответственности. Его подвиг видели сотни людей: работники служб аэропорта в Адлере, вертолетчики, пассажиры, находившиеся на летном поле в момент посадки. Он проявил твердость характера, летное мастерство, поднял репутацию самолета АН-24, еще раз доказал его замечательные планерные качества.
Резо Коява, пилот, командир летного отряда:
— Командир корабля действовал на свой страх и риск, но пошел на риск сознательно, со знанием дела, выбрав наиболее безопасный для пассажиров вариант. Не каждый из нас, опытных пилотов, смог бы так виртуозно спланировать, сохранить машину без единой царапины. Мягкая посадка и выпуск шасси в аварийной обстановке стоили экипажу огромного напряжения сил и воли.
Николай Антоников, пилот, командир корабля АН-24:
— Свыше десяти лет я знаю Харитона Гвинджия, учился с ним в летном военном училище. Скромный, принципиальный товарищ, надежный и добрый друг. Его отличают точность, обязательность, знание техники и умение работать с людьми. Он с честью вышел из сурового испытания.
И, наконец, ответ на мой вопрос Генерального конструктора О. К. Антонова:
— Единственным правильным решением было то, которое принял Харитон Гвинджия, то есть зафлюгировать (выключить) винты двигателей и идти на посадку. Что это решение принято обоснованно, свидетельствует мастерски выполненная им посадка с применением всех мер предосторожности. Считал и считаю, что тов. Гвинджия и весь остальной экипаж заслуживают самой высокой похвалы. Народ должен знать своих героев...
Все, кто знаком с Олегом Константиновичем Антоновым, знают, что он не щедр на похвалы. Тем более ценно признание подвига скромного абхазского летчика в устах прославленного конструктора.
— В памяти многих жителей нашей республики, — сказал мне первый секретарь Абхазского обкома КП Грузии Валерий Михайлович Хинтба, — сохранились воспоминания о героическом поступке экипажа самолета АН-24 под командованием пилота Валерия Томашвили, обезоружившего в воздухе трех бандитов и благополучно совершившего вынужденную посадку в Поти, бессмертный подвиг сухумской бортпроводницы Нади Курченко. И вот теперь Харитон Гвинджия...
* * *
После опубликования этого очерка в «Известиях», в редакцию поступило много писем читателей с выражением признательности Харитону Гвинджия и его экипажу за проявленные хладнокровие и мужество в чрезвычайных обстоятельствах в воздухе.
Вот что пишет старший диспетчер аэропорта города Кирова Борис Бачерников:
«Я, бывший летчик-истребитель, участник Великой Отечественной войны, а затем инструктор и пилот гражданской авиации, воспитавший многие десятки военных и гражданских летчиков, склоняю свою седую голову перед подвигом Харитона Гвинджия и его славного экипажа. Желаю им чистого неба и долгих лет жизни! Так держать, ребята!»
Письмо рабочих Кировоградского завода тракторных гидроагрегатов:
«Мы восхищены мужественными действиями экипажа АН-24. Считаем, что командир и экипаж заслуживают высокой награды...»
Отклик из села Поквеш Абхазской АССР.
«Летчику — спасителю 52 жизней X. Гвинджия. Ваш поступок — пример для подрастающего поколения, которое мы, учителя, воспитываем в духе отваги, любви к нашей Родине. Не скупимся сказать Вам отеческое спасибо. Педагогический коллектив Поквешской средней школы».
Из Казани:
«Передайте сердечное спасибо и наш низкий поклон отцу и матери Харитона Гвинджия, воспитавшим такого мужественного сына! На такие поступки способны только советские люди. Супруги Матвеевы».
И таких писем — сотни!
Сухуми — Сочи — Москва.
_________________________________
МАРИЯ ИЗ ГВАДЫ
О знаменитой сборщице чайного листа Марии Коциевне Адлейба я слышал и раньше; говорили, что она может напоить собранным ею чаем в течение года город с 125- тысячным населением, что в республике нет женщины, популярнее ее.
И вот журналистская тропа привела меня в горы Абхазии, и я вспомнил, что Гвада находится где-то поблизости.
— Чай будем пить у Марии, — сказал шофер, как бы угадывая мои мысли.
В стороне от больших дорог, у подножия высоких заснеженных гор приютилось селение Гвада — центр колхоза имени Суворова. 160 дворов, школа, клуб, фермы, лесопилка, контора, а вокруг необозримые зеленые ковры чайных плантаций. Только за один год скромная Гвада поставила стране до пятисот тонн сортового чайного листа. Из них почти десять тонн собрала Мария. Может быть, эта цифра для непосвященных весьма абстрактна. Но если иметь в виду, что один килограмм чая складывается из двух тысяч лепестков, можно представить титанический труд сборщиц.
— Вероятно, она очень молода, полна сил и энергии? — спросил я председателя колхоза, когда мы шли к ее дому.
— Конечно же, — лукаво усмехнулся он. — Сейчас познакомитесь. И муж у нее под стать.
У порога нас встретили хозяева. Маленькая седая женщина с озорными юношескими глазами дружески протянула руку.
— Заходите, заходите! Гость для абхазца — праздник, — сказал муж Марии, прочный коренастый горец, один из организаторов колхоза в Гваде и его первый председатель.
Мы долго сидели в их уютном небольшом доме, пили душистый чай, смотрели семейные альбомы, газетные вырезки, пожелтевшие документы. И перед нами предстала жизнь двух колхозных ветеранов — Марии и Такуя Адлейба, жизнь удивительно простая и в то же время на редкость яркая.
...Стоял трудный 1929 год. Только семь лет прошло со дня установления Советской власти в Абхазии. В деревне шла ломка вековых традиций. Беднота Гвады — абхазцы, грузины, армяне объединялись в колхоз. Богатые горцы сопротивлялись. В окрестных лесах разгуливали лихие вооруженные всадники — их оплот и надежда. В селении два-три коммуниста и двенадцать комсомольцев. Из двенадцати — одиннадцать парней и одна девушка — Мария. Ни вражеская агитация, ни угрозы, ни бедность не сломили их боевого духа — колхоз был создан. Выращивали табак, кукурузу, овощи.
Восемь лет Мария Адлейба была секретарем комсомольской ячейки Гвады. «Не девчонка — джигит», — говорили сельчане, поражаясь, как же это горская женщина, покорная и домашняя, командует парнями? И они следуют за нею всюду: в поле, на пастбище, организуют ликбез, читальню, драматический кружок.
Однажды они узнали, что в соседней Аджарии выращивают чай и что это доходно. Значит, есть возможность экономически укрепить колхоз. Но чайным плантациям нужен простор, а где взять его в Гваде, если кругом лесная чаща, а на склонах гор колючий кустарник?! Мария и ее парни повели за собой все селение. Одни корчевали пни, другие вырубали кустарник, третьи плантажировали почву.
...Пришла война. Все годные носить оружие ушли на фронт. Опустела Гвада, замкнулась в себе. Война войной, а жить надо. Чайные лепестки — флеши собирают в год по много раз, а рабочих рук — кот наплакал. И тогда Мария, ставшая к тому времени парторгом колхоза, создала женские и подростковые бригады. Фашисты уже были на перевалах этих синих гор, которые видны из окон ее дома. Их егеря и снайперы вели прицельный огонь по абхазским селениям. Эхо орудийных раскатов поднимало облака пыли, сбивало листья в садах. Но работа продолжалась. Всюду на дорогах патрулировали старики и подростки, они охраняли труд колхозниц, следили, чтобы фашистские лазутчики не проникли в тыл.
Чайный лист нередко собирали ночью. Его везли для переработки на фабрики, а оттуда в армейские склады фронтовой полосы, а порой и прямо в окопы.
Первый орден — Трудового Красного Знамени — Мария получила в 1941 году из рук Михаила Ивановича Калинина. Потом ей торжественно вручили медали «За трудовую доблесть», «За оборону Кавказа».
С войны не вернулись многие. Сложили головы за Родину и товарищи комсомольской юности Марии — Джавдет Ашуба, Леван Гопия, умер от ран и болезней Григорий Квадзба. А где же остальные — Шалва Ашуба, Михаил Багдасаров, Гидж Ашуба, Вартан Матуа и другие из славной дюжины, те, кто создавал колхоз в горах? Одни из них уже на пенсии, другим — тоже за семьдесят. Но все при деле — на плантации, в садах, огородах, лесопилке, ферме.
Растет, богатеет колхоз имени Суворова. Сейчас чайные плантации раскинулись на склонах Гвады на площади семьдесят пять гектаров. Доход от них составляет миллионы рублей. В предгорное селение давно пришел электрический свет, в домах — телевизоры, холодильники, автомобили. За время, прошедшее после создания артели, выросли новые поколения жителей Гвады, но комсомольцы двадцатых и тридцатых годов, зрелые и мудрые, по-прежнему составляют золотой фонд колхоза.
В 1966 году Мария стала Героем Социалистического Труда, а в 1969 — делегатом Третьего Всесоюзного съезда колхозников. Еще бы, это ее руками собрано более 250 тонн чайного листа! Это тот чай, которым в течение года можно поить большие промышленные города.
За все эти годы Мария Коциевна Адлейба могла стать председателем колхоза или райисполкома, уехать на работу в республиканский центр, поступить в сельскохозяйственную академию — ее всюду приняли бы с распростертыми объятиями, об этом известно в республике. Но нет. Никакие соблазны не могли оторвать ее от родного селения, от этих пышных изумрудных ковров чая, — основы общественного богатства Гвады. Ежедневный труд на плантации, постоянное общение с людьми, общественные дела — вот что, по ее словам, не дает ей состариться и позволяет сохранить задор юности.
Супруги Адлейба живут в просторном доме одни. Дети выросли, разбрелись кто куда. В Сухуми живет с семьей старший сын Шали, майор милиции, у озера Рица трудится семья сына Андрея; в промышленный город Ткварчели уехала с мужем-горняком дочь Валентина.
Есть у Марии Коциевны еще одна дочь Валя — приемная. Интересна ее судьба. Однажды колхозная девчонка из села Баловнево Липецкой области прочитала в журнале «Крестьянка» мой очерк о Марии из Гвады. И вот в далекое горное абхазское селение пришло письмо.
«Дорогая Мария Коциевна, здравствуйте! Пишет Вам русская девушка Валя Паршина. У меня есть мама и младшая сестра, а отца нет. С детства я мечтала увидеть, как выращивают чай, знать почему он такой душистый, нежный. А еще больше хочется самой вырастить пару кустиков. Напишите, можно ли приехать к Вам?»
Абхазская колхозница была очень растрогана и незамедлительно пригласила Валю к себе. Девушке полюбились изумрудные чайные плантации, синие горы, сердечные добрые горцы, особенно Мария Коциевна и ее муж. Так и осталась в Абхазии. Колхозные заботы, хлопоты по дому не дают скучать ветеранам. Но порой, особенно длинными зимними вечерами, им бывает немного грустно. Тогда они шлют телеграммы сыновьям и дочери, просят прислать в Гваду внуков.
Жарко топится печь, весело трещат в ней поленья, и дети слушают неторопливые рассказы бабушки Марии о днях давно минувших, о юности комсомольцев двадцатых годов...
* * *
Как-то я спросил управляющего трестом «Чай-Грузия» Отара Григорьевича Абесадзе, что отличает Марию Адлейбу от других чаеводов и много ли она воспитала учеников и последователей.
— В Грузии Марию Коциевну Адлейбу знают как одного из выдающихся мастеров республики, воспитателя нескольких поколений чаеводов. Ее труд — подвиг.
Гвада — Очамчире.
______________________________
СЫНОВЬЯ ИДУТ ДАЛЬШЕ
Из Тбилиси я поехал на побережье, чтобы встретиться с Чантурия, — он жил в Гудауте. Впервые я познакомился с ним лет тридцать назад на Северо-Кавказском фронте. Учитель-математик, директор средней школы, актер-любитель, он с первых дней войны стал старшим сержантом стрелкового полка. Воевал на Украине, на Дону, Кубани. На фронте сколотил из земляков агитбригаду. В редкие часы между боями выступали на привалах под открытым небом. Воинственные песни горцев и лихие кавказские пляски под аккомпанемент русского баяна поднимали самых уставших, придавали им силу и ярость в боях. Однополчане относились к Чантурия уважительно, называя его «товарищ актер». Это была солдатская дань таланту, искусству.
Однажды, незадолго до изгнания оккупантов с родной земли, в жарких боях у Туапсинского перевала Чантурия был ранен и засыпан взрывной волной в окопе. Войска ушли дальше. И лишь спустя несколько дней, находясь в тыловом госпитале, он узнал, что пролежал под землей трое суток. Об этом свидетельствовала записка, приколотая к его гимнастерке.
«Товарищ Чантурия! Откопал Вас 2 февраля 1943 года. Ну и живуч старший сержант-актер! Желаю скорого выздоровления. Тороплюсь на врага! Старшина Николай Машков».
Потом Чантурия долго искал своего спасителя — русского воина. А когда, наконец, нашел и они сговорились о встрече, старшина Машков пал в этот день от вражеской пули под Орджоникидзе.
Лишь в конце пятидесятых годов я встретился с Ипполитом Чантурия на его родине в Гудауте. Говорили о друзьях-товарищах, вспоминали войну. Чантурия рассказал, что по возвращении с фронта райком партии поручил ему поднимать культурно-просветительную работу в деревне. Но с кем «поднимать», если в селах осталось менее половины мужского населения.
Ипполит пошел к немногим уцелевшим демобилизованным воинам, к своим бывшим ученикам и коллегам по школе. Они, тогда еще молодые, стали первыми послевоенными массовиками, режиссерами, дирижерами, хористами. Центром стал районный Дом культуры — название слишком громкое для одноэтажного ветхого особняка с ржавой крышей, покрытой зеленоватым мхом — следами зимних неистовых штормов и седых туманов.
И вот сейчас, приехав в Гудауту, я по старой кипарисовой аллее узнал сквер на берегу моря, где некогда стоял покосившийся и обросший мхом особняк. Его снесли. Рядом выстроено высокое кирпичное здание нового Дома культуры, с ярусами, просторным фойе, библиотекой, десятками комнат для занятий кружков. А напротив высится еще одно здание из стекла и бетона на 1200 зрителей — новый театр, где выступают не только самодеятельные артисты, но и большие профессиональные театральные коллективы. Неузнаваемо вырос за послевоенные годы культурный уровень всего народа, а его материальное благосостояние и рост государственных ассигнований позволяют сооружать современные храмы искусства в самых отдаленных уголках страны, приобщая массы к лучшим достижениям отечественной и мировой культуры.
Не застал я в новом Доме культуры Ипполита Арчиловича Чантурия. Встретился с ним дома. «Постарел, поотстал, не справляюсь в новых условиях, — сказал он без обиды. — Перевели на другую работу». Да и боль в старых ранах заставляет его все чаще обращаться к медицине, лечиться в санаториях и больницах.
Немного грустновато стало оттого, что уходят ветераны, не выдерживают ритм времени. Требования к работникам культуры уже не те, что прежде. На село пришли сотни специалистов с высшим и средним специальным образованием. Глядишь, простая доярка или чаесборщица, а у нее за спиной десять классов, учится в заочном вузе. В каждом колхозном доме телевизор, личная библиотека, музыкальные инструменты. И духовные запросы у крестьянина не те, что были, и интеллект не тот.
Вспомнил я и другого ветерана, тоже Ипполита. Общительного, веселого, талантливого организатора первого народного хора в селе Беслахуба Очамчирского района — Нинуа. Хоровой коллектив Ипполита Нинуа был известен до войны не только в своей округе. Его восторженно принимали в Сухуми, Сочи, Тбилиси. Где он сейчас? Эти воспоминания привели меня в Беслахубу, большое село, раскинувшееся у подножия синих гор, вершины которых сверкают серебром вечного снега. Под этими горами вырос и Милитон Кантария, воин, один из героев, водрузивших знамя Победы над поверженным рейхстагом.
Богат и знатен беслахубский колхоз имени Махарадзе. Чай, табак, коконы, плоды, виноград, овощи, шерсть, животноводство, но основное его богатство — изумрудные чайные плантации. За выдающиеся достижения в развитии сельского хозяйства колхоз имени Махарадзе награжден памятным знаменем ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР и ВЦСПС. Памятное знамя, как указано на мемориальной доске, оставлено на вечное хранение, как «символ трудовой доблести коллектива».
Вечером я пошел в клуб на концерт самодеятельности. Звуки темпераментного грузинского «Картули» чередовались с задорным абхазским шуточным танцем «Гайдана», русские песни и пляски — с украинскими, белорусскими, осетинскими. Эстрадный коллектив с современным репертуаром и новейшими ударными инструментами сменили мастера игры на древних абхазских струнных айюмаа, ахмаа, апхиарца, которыми пользовались на народных торжествах и свадьбах их деды и прадеды. Потому, как принимали выступления зрители, я понял, что сочетание нового и модного со старинным и кое-где позабытом радует и молодых и тех, кто прожил долгие годы.
Я старался смотреть и слушать без скидки на искусство самодеятельное, народное. Меня радовали профессионализм исполнения, четкость режиссуры, отсутствие какого бы то ни было провинциализма в костюмах и реквизите, умение исполнителей держаться на сцене свободно, с артистическим достоинством.
И вдруг голос со сцены.
— Выступает хор ветераноз войны имени Ипполита Нинуа.
«А где же сам он, один из пионеров художественной самодеятельности в Закавказье, труженик, воин и музыкант?» — подумал я. И как бы в ответ на свои мысли слышу объяснение соседа по партеру.
— Ипполит погиб в боях с фашистскими горными стрелками — «эдельвейсами». В память о нем бывшие фронтовики создали хор имени героя. Среди солистов хора его родной сын Бичико Нинуа.
Да, сыновья идут дальше, принимают эстафету отцов и дедов, достойно сменяют ветеранов культурного фронта. В этом я еще раз убедился, когда познакомился поближе с деятельностью сельского клуба, с его большим комсомольским активом.
Клуб в Беслахуба — не дворец. Но это добротное каменное здание, сооруженное на неделимые средства колхоза имени Махарадзе семь лет назад, настоящий центр политико-воспитательной и эстетической работы на селе. Есть у него и филиал — бригадный клуб на 250 мест для колхозников, работающих вдали от центральной усадьбы.
— Если возникнет нужда, построим и третий клуб, — говорит председатель колхоза Борис Кириллович Берулава. — Как закончим механизированные фермы, колхозную АТС и новую школу, так подумаем еще об одном очаге культуры. Проектировщики и строители свои, за материалами и деньгами тоже дело не станет. Чем лучше колхозник отдохнет, ближе приобщится к литературе, музыке, театру, тем производительнее и осмысленнее его труд.
Это говорит председатель колхоза новой формации, человек с высшими агрономическими знаниями, всесторонне образованный, театрал и любитель народной музыки. Таких в селе сейчас немало. И все они здешние: главный агроном Валерий Чаргазия, самобытный художник, отдающий все свободные часы рисованию портретов земляков, оформлению стендов, выставок; редактор сатирических листков и мастер карикатуры плановик колхоза Христина Берулава; руководитель агитколлектива старший экономист Ламара Алания. Они же члены совета клуба, его «генеральный штаб».
У «штаба» своя армия — актив, работающий исключительно на общественных началах: комсомольцы, сельская гуманитарная и техническая интеллигенция. Штатный работник один — заведующий клубом Александр Минджия. Молодой, образованный, энергичный. Он и секретарь комитета комсомола колхоза, член бюро Очамчирского райкома ЛКСМ Грузии. Такое сочетание служебных и общественных функций — польза делу, от этого выигрывают обе стороны. Здесь нет мучительной порой проблемы: чем занять молодежь, какую «нагрузку» взвалить на плечи того или иного комсомольца? А их в Беслахуба — сила, почти девяносто человек.
Одни руководят агитбригадами, художественными коллективами, спортивными кружками. Другие — принимают участие в народной дружине, поиске пропавших без вести фронтовиков, сборе документов о революционном прошлом края.
Беслахуба — село давних революционных и боевых традиций. Организованный активом клуба романтический поиск безвестных могил воинов, оборонявших кавказские перевалы, героев-земляков, сражавшихся под Москвой, Сталинградом, Новороссийском, Кенигсбергом, Берлином, а также сбор материалов о павших в борьбе с царизмом, контрреволюцией и кулацкими бандами дали мощный толчок в патриотическом воспитании молодежи, в подготовке призывников, обострении чувства любви к Родине.
Сенсацией для всего района послужила находка документов и фотографий о судьбе революционера-подпольщика из Беслахуба, секретаря первого в Абхазии обкома комсомола Амброза Кобахия, подло убитого из-за угла кулацким наймитом в ноябре 1922 года. Амброз был подлинным вожаком горской молодежи, участвовал в подавлении банд, создании первых коммун и комсомольских ячеек, был другом народного героя Абхазии Нестора Лакоба.
...Стоял жаркий август 1942 года. На многих перевалах Главного Кавказского хребта развернулись ожесточенные сражения. Действовавшим на этом фронте немецко-фашистским войскам, усиленным отозванной из Италии горнолыжной дивизией «Эдельвейс», авиацией и дальнобойной артиллерией, удалось проникнуть в горные проходы и обосноваться в теснинах и в глухих лесах.
Советские воины, отстаивая каждую пядь земли, самоотверженно дрались на ледниках и пиках гор, переходили стремительные реки, взрывали тропы, по которым мог пройти враг. Мрачные горы и ущелья были усеяны трупами отборных вояк, которые прошли по Греции, Криту, Албании и Франции.
В боях за Эльбрус, абхазские и сванские перевалы полегло и немало советских воинов. Недавно комсомольцы Беслахуба и школьники-следопыты, преодолевая снежные лавины, ледяные завалы, пургу и метели, разыскали останки многих советских воинов. Их затем доставили из труднодоступных мест на вертолетах и торжественно захоронили в братской могиле.
Привели к успеху и настойчивые поиски считавшихся пропавшими без вести бывших колхозников этого села старших лейтенантов Георгия Берулава и Терентия Богучава. Как выяснилось, первый из них сражен в боях за Прагу и погребен в чешском селе Болотице. Вот его последнее письмо сестре с фронта:
«...Я много писать не буду потому, что через пятнадцать минут иду в бой. Привет всем дорогим товарищам и подругам по учебе, а также всем знающим меня. Сообщаю, что получил четвертый орден. Других новостей особых нет. Сама знаешь, что наши войска находятся недалеко от Берлина, мы же движемся на юг. По-моему, скоро встретимся, если жив буду...»
О героической смерти другого стало известно от его жены, разысканной «группой поиска» в Арзамасе с помощью грузинского телевидения.
Находки бережно хранятся, систематизируются, выставлены на обозрение в специальном стенде «Ради жизни на земле».
Перед отъездом секретарь парткома колхоза Шалва Дмитриевич Домения пригласил меня в помещение старого клуба, в дощатый барак, напоминающий избы-читальни времен ликбеза. Его сохранили как «музей», как память о первых энтузиастах культурного фронта, таких, как Ипполит Нинуа и Ипполит Чантурия, наследство которых приумножается их сыновьями и внуками, новыми подвижниками обновленной советской деревни.
Гудаута — Очамчире.
_______________________________
(Печатается по изданию: Г. Осипов. "Товарищ Т.". - Москва: "Известия", 1976. С. 99-106, 144-150, 166-171, 181-197.)
(OCR — Абхазская интернет-библиотека.)
