М. Хонели
Статьи:
Без малого две тысячи лет тому назад, когда уже не стало на земле Великого Учителя, два Его ученика, св. апостолы Андрей Первозванный и Симон Кананит, на браке коего, в Кане Галилейской, Господь претворил воду в вино, пришли просвещать Иверию(1). Летописи грузинской церкви говорят об их проповеди в нашем крае следующее: «Блаженный Андрей оставил Сванетию, вместе с Симоном Кананитом отправился в Осетию и достиг города Фостафоры. Здесь апостолы, после долгой проповеди, обратили многих к вере Христовой. Оставив Осетию, апостолы пошли в Абхазию и достигли города Севасты (Сухума), где после неутомимой проповеди также обратили многих к вере Христовой. Апостол Андрей, оставив тут апостола Симона, с прочими для утверждения новообращенных, отправился в землю Джакетов(2). Царь Иверский Адеркий, услышав о распространении в его владениях христианства, воздвиг на христиан жестокое гонение, во время коего мученически пострадал св. апостол Симон Кананит со многими христианами. Могила св. апостола, показываемая в Абхазии близ Сухума(3) сделалась предметом глубокого почитания местных жителей даже до сего времени».
Итак, людская злоба, задушившая носителя Слова Божья, сменилась глубоким почитанием его могилы. А могила эта лежит в двадцати верстах от Сухума, на самом живописном месте, какое только мне пришлось видеть и без того в живописной Абхазии, как будто сама природа, пораженная людской несправедливостью, пожелала загладить вину своих сынов пред тем, кто, тая в сердце священный огонь, пришел издалека возвестить людям религию любви своего Великого Учителя. И природа в данном случае, как и всегда, оказалась великой мастерицею в своем деле. Где же мог найти лучшее успокоение безвременно погибший страдалец, как не на той живописной поляне, которая омывается волнами речки Псыртсхи(4), у того самого ущелья, откуда речка эта, вырываясь от сдавливающих ее скал, с любовью льет волны на гигантские, вон из земли торчащие, корни старого орешника, близ которого по преданию, погребен Кананит. Тут и невинное журчание ручья, и прохлада ущелья, и тихий, задумчивый ропот леса, покрывающего окрестные горы, которые, вдобавок, в январе месяце пестреют целым ковром полевых цветов. Справа же, сторожа могилу святого, высится грозный конусообразный гигант, гордо поднявшийся над всеми окрестными горами и только в виду «седого Кавказа», смиренно склоняющий голову на север. Высокий, стройный лес, теперь - увы! - лишенный листвы, обхватывает его со всех сторон до самой вершины, с высоты которого задумчиво смотрит полуразвалившийся замок какого-то хищника-феодала, уныло мечтая о прошлом величии. Но и этот лес, и этот замок, и эти горы, как будто все проникнуто каким-то смиренным благоговением. Не чуждо оно, по-видимому, и другому великому стражнику, как сказочное чудовище, разлегшемуся от самого монастыря далеко за пределами видимого горизонта. Словно творя молитву, усердно лижут его волны «врата обители святой» и не менее усердно везут они издалека новые и новые толпы смиренных богомольцев. Но кто знает тяжкие грехи этого усердного паломника, кто знаком с его буйным, неукротимым духом, тот вряд ли не усомнится, - отмолить ли старому грешнику свое греховное прошлое охватившим его теперь раскаянием. А грехи эти тяжки и смертельны. Помнит смиренная речка Псыртсха, так усердно кормящая монастырскую братию свежею рыбою, помнят и эти леса, и эти горы, каждая былинка в окрестностях Ново-Афонского монастыря помнит и знает хорошо, как бунтовал их великий сосед, как вместо мирных пароходов Русского Общества пароходства и торговли, он слал к ним грозные броненосцы с людьми в фесках, и как выстрелы с этих чудовищ, испепеляли все кругом и, наводняя ужасом окрестность, возвещали смирно спящему апостолу любви о необыкновенной живучести старой, из века в век передаваемой истины, что homo homini lupus est... Даже старый замок на конусообразном гиганте, видавший виды на своем веку, говорят, не видывал ничего подобного!
Впрочем, он теперь мало что видит и замечает, как вековая старуха, равно забытая людьми и смертью, сидит он полудремля, окруженный своими же развалинами, на своем высоком сидении. И так как вид цветущей юности для сердца моего милее во стократ бесстрастного, стеклянного взгляда отживающей старости, я мысленно пропел «немому свидетелю веков минувших» «со святыми упокой» и весело вступил в монастырское подворье. Нас было человек пятнадцать, вместе с дамами, и потому меня немало интересовал вопрос о нашем ночлеге. Оказалось, что слухи о гостеприимстве ново-афонской братии нисколько не преувеличены. Тотчас же явившийся из церкви монах повел нас «в гостиницу», которая если и не блистала особою роскошью, то, по крайней мере, мало, чем уступала некоторым городским гостиницам. Там нам отвели особые помещения, как для дам, так и для мужчин, и потом пригласили в церковь на вечерню. По дороге туда мы имели возможность воочию убедиться, что монастырским гостеприимством равно могли быть довольны и наши лошади, заботами гостеприимных хозяев весьма удобно устроившихся в монастырской конюшне. Вообще «необ- строившийся», как называют его монахи, монастырь поражает посетителя своим удобством и изяществом. Во всем виден глаз опытных и дельных хозяев, не упускающих самомалейшую мелочь без должного присмотра и попечения. Въезжая в монастырский двор с восточной стороны, вы видите пред собою маленький городок, который в целости и составляет так называемый Ново-Афонский Симоно- Кананитский монастырь. С правой стороны от вас весьма изящная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы, с двумя громадными двухэтажными домами, из которых в одном помещается училище для мальчиков, а другом - сам отец игумен с братиею.
Слева строения для монастырских рабочих, а также конюшни, а немного подальше, на самом берегу моря, гостиница для приезжающих, где нам и отвели помещение. Параллельно же речке Псыр- тсхе, замыкая двор монастырский с западной стороны, тянется длинная одноэтажная каменная постройка - тоже помещение для приезжих богомольцев из простого люда, которых в день монастырского праздника, говорят, бывает видимо-невидимо. Большинство этих богомольцев - все русские, приезжающие издалека, кто на неделю, кто на две, а кто и на более продолжительный срок. Бывают и туземцы, к которым монастырь особенно благоволит, выказывая в отношении к ним чисто патриархальное гостеприимство. Так, например, мне рассказывали в Сухуме, что пароход Русского Общества, специально присланный монастырем, бесплатно забирал пассажиров и преимущественно туземцев, обильно угощая их в дороге на монастырский счет. Впрочем, даровое угощение практикуется и в самом монастыре, где с приезжающих не взыскивается ничего за содержание, если они сами не пожелают пожертвовать добровольно на монастырь.
Вообще, повторяю, вид монастыря производит весьма отрадное впечатление. Двор содержится с педантичною чистотою, дорожки словно аллеи какого-нибудь шикарного городского сада, обсажены деревьями и посыпаны песком, а маленькая, возвышенная площадь пред церковью Покрова Пресвятой Богородицы положительно выглядит каким-то сказочным садиком, увеселяющим глаз своею курчавою растительностью, над которою красиво возвышаются стройные, вечно-зеленые кипарисы. Все это помещается между морем с одной стороны и южным склоном горы по сию сторону Псыртсхи - с другой. Но гордость монастыря, предмет усердного паломничества богомольцев - это Симоно-Кананитская церковь, лежащая приблизительно в полуверсте от самого монастыря, у глубокого ущелья, служившего руслом р. Псыртсхи, почти у самой подошвы конусообразной горы с замком. Тут были развалины, неизвестно когда разрушенной Симоно-Кананитской церкви, верный снимок с которых, в том же виде, как застала их Ново-Афонская братия и теперь можно видеть в притворе возобновленного храма. «Посередине поляны, - говорит об этих развалинах известный паломник и любитель священных древностей Н. Муравьев, - стоит церковь небольшая, но почти совершенно уцелевшая, кроме обвалившегося купола; западный ее притвор завален камнями и зарос дикими растениями, как и самая вершина церкви, вход от южного притвора, над коим виден еще полустертый лик Спасителя. Устройство храма греческое, с тройным разделением алтаря и полукружием горного места. Поразительна тонкость стен, складенных из римского кирпича, и высота стройных сводов, которые опираются на чрезвычайно легкие столбы; живопись уже стерлась, но на западной стене еще видны Успение Богоматери и два мученика».
Храм этот теперь, повторяю, возобновлен, с сохранением всего того, что можно и должно было сохранить. Так, например, на северо-восточной стороне имеется камень с надписью, снимок с которой я заметил и в гостинице для приезжающих.
Рядом с церковью, всего в нескольких шагах от нее, идет кипучая работа по сооружению монастырской мельницы, высокая и массивная плотина, для которой уже готова. Она, по словам нашего провожатого, стоит монастырю несколько тысяч рублей. Мы взобрались на нее по какой-то адской висячей лестнице и, таким образом, могли видеть просторный бассейн, предназначенный для разведения рыбы. Не удивляйтесь этому! Ново-Афонские монахи далеко не разделяют укоренившегося в известной среде мнения, что служение Богу несовместимо ни с каким другим занятием. Напротив, служа Богу, они в то же время буквально исполняют его волю и «в поте лица своего едят хлеб свой». Таково, по крайней мере, впечатление при виде всех этих, предполагаемых и уже осуществляемых, хозяйственных сооружений; при виде той кипучей деятельности, которой монахи предаются со страстным увлечением. Поля у них прекрасно обработаны, фруктовый сад, говорят, дает изрядный доход, имеется у них и собственный водочный завод, нет недостатка и в местном, довольно сносном, вине из собственных виноградников, а что касается чего-либо прочего, они, если не теперь, то со временем вас могут угостить прекрасным медом, ибо пчеловодством они занимаются, чуть ли не с исключительною любовью. Словом, физический труд у них - своего рода культ, которому они служат по мере сил и возможности, что, впрочем, и понятно, ибо 1.500 десятин земли, пожалованной правительством монастырю, стоят же того, чтобы не сидеть, сложа руки...
Но чего я не могу хвалить, это - да простят мне отцы святые! - их духовной школы для туземных мальчиков, из коих достойные должны занять впоследствии места священников и быть миссионерами. Я тут не о программе ее говорю, ибо ее-то я и не знаю, хотя, судя по довольно сбивчивым объяснениям г. учителя, она несколько соответствует программе нашего начального училища, - я хочу лишь указать на те крайние антигигиенические условия, в которых держат детей. Во-первых, еда у них круглый год - постная; рыба да лобио, лобио и рыба, а, во-вторых, их спальни, куда мы проникли, далеко не свидетельствуют в пользу монастырской чистоплотности... Эти убийственные для детей условия уже успели подействовать на их хрупкий организм: дети выглядят не такими бодрыми, какими следовало бы быть в их возрасте. Может быть будущим миссионерам, по монастырскому взгляду, незачем думать о комфорте, но мы ведь говорим о существенно необходимом. Иначе здоровье детей может быть подорвано в корне, и тогда не будет ни священников, ни миссионеров и даже, перефразируя хлесткую фразу одной из монастырских брошюр, добавим с сокрушением, что « при таких условиях, несомненно, и просвещение края пойдет далеко не успешно».
Впрочем, судя по осторожности, с какою наш знакомый монах распространялся о школе, а также и по тем реформам, которые по его словам, предполагаются в ней, - неудовлетворительное состояние школы хорошо осознано и монастырскою братиею. Это дает нам повод надеяться, что все, что нужно и должно исправить, ждет лишь очереди для радикального изменения.
Теперь справедливость требует, чтобы мы сказали два слова о человеке, трудам и неусыпным заботам которого монастырь обязан своим основанием. Человек этот - иеромонах о. Арсений, ревностный и энергичный деятель, на которого «старцами афонскими возлагались и самые важные и трудные дела послушания». «Так, например, говорится в «Воспоминании монашествующей братии о последних годах и днях жизни о. Арсения», в 1875 г. на него возложено было старцами дело приискания в России, именно на Кавказе, места, где бы могла быть устроена обитель, как бы некая отрасль русского Пантелеймонова монастыря с тем же афонским иноческим уставом, с целью просвещения святою верою тамошних туземцев и обучения их различным полезным для них наукам. Таковое удобное для обители место и было найдено о. Арсением в Абхазии, близ Сухума - где стоит разрушенный храм во имя св. апостола Симона Кананита. Сей храм под устройство обители был благоволительно отдан его императорским высочеством, великим князем Михаилом Николаевичем, наместником Кавказским». Но вскоре о. Арсению пришлось приостановить начатые постройки по причине войны с Турцией, а братство разбрелось в разные стороны, - кто в более отдаленные от берега Черного моря монастыри, а кто и на театр военных действий, в качестве санитаров. По окончании войны о. Арсений снова ревностно занялся возобновлением пострадавшей от нашествия турок обители и посреди тяжких и изнурительных забот по делам ее, скончался в Москве 17 ноября 1879 года.
Но возвратимся к нашему пребыванию в монастыре.
Если вы, читатель, когда-нибудь были в монастыре и, стало быть, хоть на время чувствовали себя в сообществе «живых мертвецов», - вам, по всей вероятности, должно быть знакомо чувство - не умею, как выразить, - не то смущения, не то благоговения, которое овладевает вами невольно. По крайней мере, я всегда испытывал это на себе. То же должно быть, испытывает человек, попавший в склеп или на поле сражения, когда ровно в полночь печальный, протяжный звон колоколов начал звать братию на заутреню и когда, одновременно с ним, стук в нашу дверь поднял нас на ноги, я долго, сидя на своей жесткой постели, не мог освободиться от этого чувства. Но вот мы одеваемся и спускаемся с лестницы, мертвая, могильная тишина, изредка прерываемая ударом колокола, царит в непроглядной тьме монастырского подворья, да, беспрепятственный и могучий, словно грозное рыкание тысячи львов, ропот моря смущает полнощное спокойствие мирной обители. И при тусклом мерцании мириады звезд на темно-бирюзовой синеве ясного безоблачного неба, глаз ваш различает там и сям какие-то черные тени, словно привидения, то вдруг появляющиеся, то снова пропадающие во мгле. Это монахи, крестясь и творя молитву, шествуют в церковь. Наконец, и вы входите туда же. Тысячами огней горит золоченый иконостас, освещая лики святых, а там у самой колонны, пред образом Божьей Матери, виднеется худая, истощенная, но в высшей степени симпатичная фигура седого игумена. За ним, вдоль обеих стен церкви, стоя у своих сидений, тянется длинная вереница монахов в черных клобуках. И стоят они, понурив голову, не обращая ни малейшего внимания на входящих в церковь, только изредка стан их выпрямляется, понуренные головы подымаются выше, и из скорбных уст вырывается печальный голос: «Господи, буди, мне, грешному!..». И чувство невольного смущения овладевает вами все больше и больше.
Но вот заутреня отошла, и мы выходим из церкви. Господи! Что за чудную картину представляет монастырская окрестность под белесоватым покровом начинающегося утра. Так, кажется, и окаменел бы пред этою чудесною панорамою, если... если бы в монастыре допускалось восхищение природою. Снова над нами несется медленный, протяжный звонок, - то благовест с церкви Симона Кананита и мы снова по приглашению проводника-монаха, идем туда, на раннюю обедню. Когда отошла она и мы, усталые ночным бдением, молча спускались со склона горы, освещенной первыми лучами солнца, я признаться, только и мечтал, что о стакане чаю, в котором, по предложению, не могло нам отказать монастырское гостеприим-ство. Но вышло иначе! Отец Савва - дородный и краснощекий эконом - единственный тут человек, не утративший способность шутить и смеяться, - снова приглашает нас на «позднюю обедню» в церкви Покрова, и когда мы, ссылаясь на усталость, попробовали, было отказаться от этой новой чести, лицо его отуманилось такой искренней грустью, что нам без труда стало ясно, «Что нами вызванный упрек Был сокрушительно жесток!».
Но зато, какова же и была его радость, когда мы, по возвращении из церкви, очутились в его распоряжении. Угощению и просьбам, подслащенным шуточками, не предвиделось конца. Даже по окончании обеда мы не могли избежать его злокозненных ухищрений. Подкарауливая в узком коридоре, он без церемонии затаскивал каждого из нас в свою убогую конуру и, до зела, накачивал вином «собственного монастырского изделия, во здравие души и тела». Наконец, освободившись от него, мы снова выехали на дорогу, обратно в Сухум, и снова пред нами стала расстилаться знакомая картина. Снова лес с одной стороны и море - с другой, только волны последнего казались сердитее и грознее, бурно шумели они, заливая песчаный берег и ноги пугливых лошадей, быстрее и беспокойнее носились тучи несносных чаек над волнообразной поверхностью. Но тем громче и шумливее становились смех и песни молодежи, то и дело прерываемые то остроумными выходками подвыпивших кавалеров, то, как птичье щебетанье - сладкозвучными в устах женщин, звуками абхазского говора. И вплоть до самого Сухума все тот же шум морского прибоя, все тот же лес, пестреющий мириадами цветов и над всею этою картиною ослепительный блеск летнего солнца и дивная синева роскошного, чисто итальянского неба.
1. Иверия (Иберия) - античное и византийское название Картли.
2. Джигеты, джики, т.е. садзы - этнографическая группа абхазов, проживавших в Северо-западной Абхазии до 1864 г.
3. Имеется в виду населенный пункт Псырцха, совр. Новый Афон.
4. Псыртсха - точнее Псырцха.
(Все примечания - Р. Агуажба, Т. Ачугба)
(Опубликовано: Газета "Кавказ", 1883, № 45.)
________________________________________________
«Благословляю вас леса, Долины, нивы, горы, воды, Благословляю я свободу И голубые небеса!», - шепчут невольно ваши уста, когда с высоты пароходной палубы вы в первый раз окидываете взором, позлащенные первыми лучами солнца, очертанья Сухумского побережья. И в этом восклицании нет ничего удивительного! Не особенно широкая долина, на которой уютно расположился Сухум, замыкается с юга морем, с севера и востока - горами, которые, подымаясь все выше и выше, наконец, изменнически скрываются в облаках, словно оберегая девственную чистоту своих убеленных вершин от нескромных взоров любопытного туриста. Но менее стыдливая из них, как, например, Гума, с ее знаменитым гротом, гордо глядящая из-за скромной «Трапеции» у подножия которой живет теперь пишущий эти строки, - а равно вся эта многочисленная семья больших и малых гор, ревнивою толпою восторженных поклонников обступающая Сухум, все они, говорю я, щеголяют богатою, только абхазской почве свойственною, растительностью. Ну, а что касается до «голубых небес», - тифлисские Акакии Акакиевичи разных ведомств и наименований смело могли бы не краснеть за честь своих форменных околыш, если бы они знали и видели, как столь многократно воспетые голубые волны Черного моря тщетно спорят с бирюзовым небом Абхазии. Словом, тут восторг совершенно уместен; но, однако, и он должен иметь границы, ибо Сухумские фелюжники, как и все, впрочем, смертные, нисколько не обязаны сидеть, сложа руки, пока вам угодно будет предаваться созерцанию красот природы.
Памятуя это, я наскоро захватил свой «посох» да «бедную суму» с кое-какими безделушками, назло батумским церберам - говорю теперь об этом откровенно - вывезенным помимо их все освящающего чистилища, и с легким сердцем понесся на фелюге прямо к пристани.
Вообще Сухум всей своей внешностью ужасно напоминает мне неприступную восточную красавицу, неблагосклонность которой к своим обожателям также постоянна, как и настойчивость этих последних, видали ли вы когда-нибудь блестящую черноокую гурию, с улыбкою не то холодного равнодушия, не то чуть-чуть заметного самодовольствия, лениво внимающую хитросплетенной лести поклонников? Конечно, видали и даже, очень может быть, сами не раз утруждали собственную фантазию для изобретения сокрушительного комплимента, который разом мог бы, подобно свистящей бомбе, проложить брешь в какое ни на есть каменное сердце. Если это так, вы поймете «тоски упрямство, гнет печали», которые так долго смущают сердца поклонников Сухума. Потеряв счет столетиям, в продолжение которых эти курчавые горы теснятся вокруг владыки своего сердца, и не запомнит никто, с каких пор отдаленные громады разукрасились чалмой, чтобы, если не дородством, то хоть вычурностью одеяния пленить ее неумолимое сердце. Безуспешные также усилия Чай-Баша, днем и ночью, с редким постоянством, нашептывающего ей о муках своих родителей. Красавица упорно молчит, обернувшись к нам спиною, и ее не смущает даже угрюмый ропот окрестных лесов, справедливо возмущенных таким упрямством. Напрасно шумят великаны, тщетно качают они укоризненно головой, она упорно продолжает отворачиваться от них и кокетливо глядится в зеркальную гладь спокойного моря. Все это, впрочем, было до сих пор, т.е. недавнего времени, когда упорство красавицы обусловливалось ее невинностью. Но вот грянул гром, и случилось то, что обыкновенно случается, не во гнев им будет сказано! - с дочерями Евы, когда судьба, мстя за жестокость к другим, посылает им должное возмездие. Явился грубый Осман и вступил победителем в ее владения. Вместо бесполезных вздохов он прибег к более действительному средству.
«И пала ниц она, рыдая» у ног могучего пришельца. С тех пор, утратив присущее ей высокомерие, она стала вдвое прекраснее, в роли бессильной жертвы грубого произвола. По крайней мере, ее печальный вид возбуждает в вас невольное участие.
Кроме шуток, безотчетно грустное, гнетущее чувство овладевает вами при виде этих развалин, которыми усеян Сухум и по настоящее время. А что было тогда, когда от всего города уцелел лишь один дом, это - горская школа, какими-то судьбами одна избегнувшая всеобщей участи! Очевидцы не могут вспоминать об этом времени без невольного ужаса. Теперь же Сухум порядочно-таки обстроился. Большинство домов одноэтажные и маленькие, но выглядят в высшей степени малыми и уютными. Есть и двухэтажные, но их мало. Лучше всех это - здание женской прогимназии, что немало располагает в пользу сухумцев. Но что особенно хорошо в Сухуме - так это улицы. Мне, по крайней мере, привыкшему в эту зиму двадцать раз ломать шею в ухабах Кутаиса и столько же раз на дню проклинать пресловутый муниципалитет сего почтенного града, сухумские улицы показались чем-то вроде недостижимого идеала. Уж не знаю я, что тому причиною: распорядительность ли начальства, песчаная ли почва, или, попросту безлюдность города, спасающая его от усиленных забот по этой части, но это факт. Притом все они широки и прямы, как стрела, что придает Сухуму вид маленького, но изящного европейского города. Но, опять-таки, повторяю, теперешний Сухум, по словам местных жителей, лишь жалкое подобие того, чем он был до войны. И всею этою минувшею, увы!, славою, а также и многим в настоящее время существующим, он, говорят, обязан покойному Гейману. Вообще воспоминание об этом генерале и по настоящее время живет в памяти сухумцев, и все о нем говорят с любовью и уважением. В нем, по общему мнению, счастливо сочетались все лучшие качества, необходимые хорошему администратору. Сообщительность и простота его в обращении с горожанами невольно подкупала сердца, а настойчивость и непреклонность его характера в достижении раз принятой цели, делала излишнею всякую попытку хотя бы пассивного сопротивления. Единственный же пункт, на котором он не мог сойтись с горожанами, и по поводу которого ему пришлось выказывать силу своего характера, это - стремление его обстроить город и вообще дать ему более благообразный вид. До него в Сухуме было всего два каменных дома, остальные были все деревянные, вроде потийских хлевоподобных клетушек. Не редкость было, говорят, встретить и плетеные избушки, т.е. абхазскую, просто-напросто, пацху...
Но зато, какую службу могла сослужить настойчивость покойного генерала сухумцам в это тяжелое время? Его страстная любовь к им же украшенному городу не позволила бы ему равнодушно глядеть на эти развалины, уже заросшие плющом и кустарником. Об этом твердят теперь, кстати и некстати, сухумцы, и с сокрушением вздыхают о тщетно ожидаемом вознаграждении за понесенные во время войны убытки. И есть, по правде говоря, о чем вздыхать! Уже сколько оценочных комиссий понаехало, оценивало и уезжало обратно, а дело все же не подвинулось ни на шаг. Что тому виною - Бог его знает, но только в счет понесенных убытков, пока выдано 30%, т. е. всего 30 к. на рубль. Поговаривают еще домохозяева о новой выдаче, но это, говорят, не будет раньше, как по уплате Турциею военной контрибуции, т.е. - острят пессимисты - после дождика в четверг.
Выселение абхазцев, так сильно отразившееся на уменьшении народонаселения в Абхазии, не могло, конечно, не отразиться и на внутренней жизни Сухума. Редко можно встретить город безлюднее теперешнего Сухума.
Гуляя по его улицам, вы чаще встретите буйволов и буйволят, чем людей. Нечего говорить, что и торговля потому в крайне бедственном положении, торговцы только по привычке сидят в Сухуме и совершенно довольны, если им удается сводить концы с концами. Да и от кого разжиться, когда кругом нет ни души, если не считать мелких чиновников.
Отсутствие абхазских аулов и деревень, окружавших прежде Сухум, дало о себе знать теперешним сухумцам и в другом отношении. Чтобы жить теперь в Сухуме, нужно быть состоятельным человеком и иметь полное хозяйство, ибо, иначе, приходится платить втридорога за все жизненные припасы. Прежде, все это в изобилии доставлялось абхазцами и жилось, если не припеваючи, то более, чем сносно. Теперь же, повторяю, кругом везде пусто, а если имеются кое-где болгарские поселения, то самим их обитателям есть нечего.
Война, как видите, сильно повлияла на внешний вид, так и на внутреннее благополучие Сухума. Она же лишила его и одной достопримечательности, составлявшей его гордость и украшение. Кому не случалось читать или слышать о Сухумском ботаническом саде с его редкими видами дорогих растений. Грустное впечатление производит теперь этот заброшенный сад, с заросшими аллеями, с еще неизгладившимися следами турецких безобразий. Наиболее дорогие и редкие деревья были срублены и уничтожены, все остальное было попорчено, насколько хватало турецкого уменья. С тех пор никто и не думал привести сад в прежнее состояние.
Он, если и не предоставлен самому себе, то все же заботы о нем не идут дальше поддержания того, что имеется теперь. Хинные деревья, маслины, чайные кусты, да, пожалуй, камфорное дерево - вот все, или почти все, что обращает на себя внимание наблюдателя в нем.
Более отрадное впечатление оставляет на себе так называемый сад Введенского, расположенный на восточном берегу Сухумской бухты, в трех верстах от города. Он и теперь содержится образцово и, благодаря многочисленным и разнообразным видам всевозможных цветов и растений, собранных тут воедино, - даже зимою представляется чем-то вроде цветущего рая. Если бы не печальная известность этого сада, как рассадника филоксеры, его можно было бы считать одною из наиболее замечательнейших достопримечательностей Сухума.
Если из всего вышесказанного о теперешнем положении Сухума вы составите себе понятие о безнадежности сухумцев, вы будете не правы, или только наполовину правы. Дело в том, что сухумцы, косясь на настоящее, убаюкивают себя мечтами о светлом будущем. Неосуществимость Потийского порта, в которую они твердо верят, назло инженерам и их патронам, а также оправдавшиеся слухи о проведении железной дороги к Новороссийску, поддерживают в них эфемерные, может быть, надежды на ожидающие Сухум лучшие времена. Они уже видят в мечтах Новороссийск, соединенным с Сухумом и, далее, Сухум с Кутаисом, а, также, не шутя, предполагают о возможности осуществления Сухумского порта. Насколько мечты эти соответствуют действительности, предоставляем судить каждому, но только со своей стороны считаем нужным добавить, что уверенность сухумцев во всем этом настолько велика, что они более чем скептически относятся к газетным известиям об ассигновании новых сумм на устройство Потийского порта.
Что же сказать больше о Сухуме? Упомянуть, что ли, о сухумском клубе, который, собственно говоря, тем только и замечателен, что он существует и увеселяет сердца сухумских барышень танцевальными вечерами, да, по временам, маскарадами. Даются в нем, впрочем, и любительские спектакли, но они нравятся только самим актерам, да, пожалуй, еще тем из зрителей, которых больше всего занимает в подобных вещах как «это актеры - чтоб им пусто было на том свете! - замуж девок выдают, да уху варят на сцене!» Но на безрыбье и рак рыба, говорят, - для Сухума и это хорошо.
(Опубликовано: Газета "Кавказ", 1883, № 65.)
_________________________________________
(По поводу корреспонденции г. Молчанова в «Новом времени»)
...Оставим в стороне г. Молчанова с его выдумками и поговорим по поводу его последней корреспонденции из Сухума, - благо предмет сам по себе действительно интересен.
Г. Молчанов говорит о русских переселенцах в Абхазии и - нужно отдать ему справедливость - на этот раз, кроме ругани и инсинуаций, в письме его заключается и частичка правды. Незавидное положение русских переселенцев - факт слишком очевидный, чтобы отрицать его достоверность, хотя причина его кроется совсем не там, где это угодно предполагать г. Молчанову. Впрочем, оставим пока г. Молчанова и познакомим читателя с самым фактом, как рисует столичный корреспондент.
«Приходит, наконец, - говорит он, - русский переселенец на отведенное место. Оно или берег заросшего ручья в глубоком ущелье, или болотная долина среди высоких гор, или прибрежный песок. Дороги нет: где вплавь, где ползком. Ни хаты, ни готового бревна; кругом зверь и абхазец-вор. Некуда скотину загнать, нечем прикрыться от дождя, не у кого помощи попросить. Один сосед - лихорадка; заберет она, - а доктор по всей Сухумской области один на город, на господ и поселенцев. Дойти до него - неделя пути по бездорожью, позвать его - не может отлучиться. Фельдшера бы, но, увы, он назначен только для Цебельдинского округа (уезда), и то по настоянию попечителя, когда пол-округа вымерло, чуть ли не в один месяц. Хины бы - негде взять, одна аптека на всю область. Вот и вымирают переселенцы. Так, для примера, берем один из недавних годов:
родил. умер.
В с. Николаевском 13 18
с. Анастасьевском 19 24
с. Георгиевском 9 17
с. Александровск. 9 24
с. Марьинском 1 37 и т.д.
В общем итоге из пяти названных селений, состоящих из 548 душ, родилось 51, умерло 120, т.е. за один год население убавилось, без каких-либо эпидемий, почти на 13 проц., и потому по этому расчету может окончательно вымереть не далее как в один десяток лет. Впрочем, может быть, и гораздо раньше, так как молодое поколение, еще с молока зараженное лихорадкой, не растет, не крепнет, не полнеет и, не зная ни крови, ни молока на юных щеках, кажется на вид бессильным карлом».
Что правда - то правда! Больше ничего нельзя сказать про вышеприведенную часть молчановской корреспонденции. Печальная картина положения переселенцев, нарисованная им, составляет чуть ли не фотографический снимок действительности. На Кавказе это и до, и после молчановской корреспонденции, ни для кого не составляло, и не составляет тайны. Мы даже со своей стороны можем предложить несколько данных, по которым не менее наглядно можно судить о безвыходном положении переселенцев. Вот вам ведомость гумистинских поселений, т.е. с июня 1879 года.
Год прибыли кол-во по какой причине
и убыли сем. сем. выселились
Абжаква
1879 г.
Прибыло 27
Убыло 23 21 семейство выселилось
за болезнью обратно
в Германию; 2 сем. умерло.
1880 г.
Прибыло 1
Убыло 2 1 сем. в Германию вследствие
болезни и 1 выслано
в Бессарабскую губ. за
неодобрительное поведение.
1881 г.
Прибыло -
Убыло 1 За болезнью в Германию
Дранды
1879 г.
Прибыло 58
Убыло 42 39 сем. возвратилось назад
в Кубанскую область;
3 сем. умерло.
1880 г.
Прибыло 7
Убыло 4
1981 г.
Прибыло 16
Убыло 3 За болезнью в Кубанскую область.
112
Допуанты(1)
1879 г.
Прибыло 34
Убыло 13 10 сем. возвратилось назад
в Ставропольскую губ. вследствие
болезни; 3 сем. умерло.
1880 г.
Прибыло 7
Убыло 8 3 сем. высел.: 1 - в Воронеж. губ.,
1 - в Пензенскую губ. и 5 сем. умерло.
1881 г.
Прибыло 17
Убыло 8 7 cем. в Полт. губ. и 1 - в
Кубанскую область вследст. болезни.
Гуммы
1880 г.
Прибыло 60
Убыло --
1881 г.
Прибыло 63
Убыло 16 За болезнью обратно в Турцию
(греки)
Акапы
1880 г.
Прибыло 195
Убыло 16 За болезнью в Турцию (греки)
1881 г.
Прибыло 154
Убыло 142 За болезнью в Турцию (греки)
Мархаул
1880 г.
Прибыло 16
Убыло --
Итак, значит, в Гумистинском участке всего, в продолжение трех лет, прибыло - 655, убыло - 278, из которых 235 по болезни. Следовательно, число возвратившихся по болезни составляет почти 15 процентов в год общего числа переселенцев. Принимая на вид условия, при которых приходится жить оставшимся и о которых совершенно верно свидетельствует сам г. Молчанов, т.е. изнурительная лихорадка, недостаточное питание, а вместе с тем абсолютное отсутствие даже слабой тени мало-мальски сносных гигиенических условий, не говоря уже о медицинской помощи, о которой и речи быть не может, - все это, повторяем, действительно, ясно и категорично говорит в пользу окончательного вымирания, и не далее как в близком будущем. Все это верно; но, спрашивается, кто тут виноват? Да кто же другой, как не местная администрация, отвечает г. Молчанов, которая, видите ли, русского переселенца почему-то не хочет «беречь как сокровище, лелеять, ласкать, наделять всеми благами втуне лежащей богатой природы», и которая всякие замечания на этот счет выслушивает со снисходительным удивлением, повто-ряя в ответ: «Да ведь околевает он здесь - чего же и тащить его сюда?».
Мы нарочно привели выше подробную ведомость о переселенцах Гумистинского участка, в числе которых, как видите, имеются и русские, и немцы, и армяне, и греки. По нашему мнению, ознакомившись с нею, пессимисты, вроде г. Молчанова должны признаться, что ни одна администрация или ее равнодушие и бездеятельность только могут быть виновны тут, но что существует другая, более важная причина, которая одинаково не различает русских, немцев, греков и армян. Чтобы еще наглядней подтвердить существование этой посторонней причины и отклонить от себя подозрение в пристрастном выборе данных для предвзятого освещения вопроса, мы приведем тут и ведомость о прибыли и убыли поселян в другом, именно Гудаутском, участке за время существования поселений.
Года и Прибыло Умерло Убыло обратно Состоит налицо
националь- число душ обоего сем. душ. сем. душ.
ности
1879 г.
Русских 61 267 59 29 66 32 142
1880 15 62 -- 10 48 5 14
Армян 97 416 7 3 11 94 398
1881 г.
Русских 23 101 25 18 58 5 68
Армян 56 187 25 1 4 55 158
Итого:
Русских 99 430 84 57 172 42 174
Армян 153 603 32 4 15 149 556
ВСЕГО: 252 1033 116 61 187 191 730
Из этой таблички видно, что из 430 душ русских, поселившихся в Гудаутском участке, к концу третьего года осталось только 174 души. Остальные 256 - кто умерли, а кто воротились назад. Умерших - 64, что, опять-таки, нельзя признать за слишком высокий процент. Число умерших и выбывших из армян далеко не так значительно, во-первых, потому, что и переселились-то они годом позже русских и, во-вторых, по весьма понятным причинам, лучше последних могли приноровиться к местным условиям.
Одним словом, помимо легко устранимой причины г. Молчанову угодно приписывать неудачи переселенцев, т.е. помимо бездеятельности и равнодушия администрации, если даже они и существуют, должна быть другая, более сильная и трудно устранимая причина, обезопасить от которой переселенцев не во власти кого бы то ни было. Нам даже кажется, что квази - ученая фраза - «русское население области немыслимо по климатическим и этнографическим условиям ее», так сильно напугавшая г. Молчанова, что он даже не осмелился вникнуть в смысл ее, больше его пустых и ни на чем не основанных догадок объясняет все дело.
При всем том мы не станем тут говорить о ней. Это было бы ни для кого не интересно, потому что о ней-то именно у нас писано столько, что даже мелкие административные чиновники, как это можно видеть из слов г. Молчанова, и те даже, наконец, уразумели, в чем дело. В особенности теперь, когда сама жизнь целым рядом красноречивых и убедительнейших фактов подтвердила на практике справедливость вышеприведенной «ученой фразы», нам, простым смертным, только и приходится преклониться пред ней. Столичные корреспонденты имеют полное право третировать нас свысока, потому что это, во-первых, совершенно соответствует модному теперь разрешению всевозможных вопросов, а, во-вторых, и представляет к тому же легчайшие удобства. Не сообразуясь ни с чем, ни с какими данными науки или практической жизни, просто открыв рот, налгал, присочинил - и вопрос решен. Как видите, и легко, и удобно. Это соображение, повторяем, должно быть, и руководило г. Молчановым; к той же корреспонденции которого о переселенцах, по недостатку места в сегодняшнем фельетоне, мы еще вернемся на днях.
1. Допуанты - искаженный топоним. Имеется в виду с. Допуакыт.(Прим. Р. Агуажба, Т. Ачугба.)
(Опубликовано: Газета "Кавказ", 1883, № 145.)
(Печатается по изданию: Абхазия и абхазы в российской периодике.../ Сост. Р. Агуажба, Т. Ачугба. Кн. 2. С. 98-116.)
________________________________________
(OСR - Абхазская интернет-библиотека.)
