С. Х. Хотко
Статьи:
«Существует белая раса, к которой относятся европейцы. Эту расу следует называть кавказской, поскольку наиболее древними и чистыми представителями этой расы являются коренные народы Кавказа»
Иоганн Фридрих Блуменбах (1750-1840)
Такое научное понятие как кавказская раса было генерировано и получило повсеместное признание на Западе в первой половине XIX века. Антропологи, историки, этнографы, философы, государственные учреждения в США, Великобритании, Франции, Германии, Италии, Испании, Бразилии и множестве других стран оперируют понятием «кавказцы» или «кавказская раса» в наши дни. Российские антропологи и царского, и советского времени почти никогда не пользовались этой дефиницией, предпочитая термин «европеоидная раса». Причины игнорирования кавказской темы, я думаю, вполне очевидны и лежат всецело в плоскости политики.
Свои антропологические классификации европейские ученые предприняли, в основном, на примере черкесов (адыгов), абхазов, грузин, т.е. тех этносов, которые были изучены давно и основательно. Крупнейший османский историограф Джевдет-паша (перв. пол. XIX в.) особо подчеркивал значение изучения черкесов (адыгов) и абазов для создания правильной научной антропологической классификации белой расы. Он же, по всей видимости, впервые ввел в научный оборот понятие «кавказская раса»: обычно считается, что это сделал Блуменбах. Джевдет-паша уделил много внимания анализу антропологического облика черкесов (адыгов) и абазов, и пришел к выводу, что эти два народа являются наиболее архаичными носителями базовых признаков белой кавказской расы.
Великий современник Джевдета и Блуменбаха — Гегель — также пользовался определением «кавказская раса», считая итальянцев, грузин и черкесов (адыгов) (к последним он, видимо, относил и абхазов, и чеченцев — С.Х.) наиболее яркими представителями белого населения планеты. «Физиология различает, — отмечал Гегель, — кавказскую, эфиопскую и монгольскую расы. Физическое различие всех этих рас обнаруживается главным образом в строении черепа и лица. Строение черепа определяется посредством горизонтальной и вертикальной линий, из которых первая идет от внешнего слухового прохода в направлении к корню носа, а вторая от лобной кости к верхней челюсти. Посредством угла, образуемого этими двумя линиями, голова животного отличается от человеческой головы; у животных этот угол чрезвычайно заострен. Другое определение, важное для установления расовых различий и предложенное Блуменбахом, касается большей или меньшей выдвинутости вперед скуловых костей. Выпуклость и ширина лба также являются при этом определяющими. У кавказской расы упомянутый угол прямой. Особенно это справедливо относительно итальянской, грузинской и черкесской физиономий. У этой расы череп сверху закруглен, лоб слегка выпуклый, скуловые кости мало выдаются, передние зубы на обеих челюстях перпендикулярны, цвет кожи белый, щеки румяны, волосы длинные и мягкие. Только в кавказской расе дух приходит к абсолютному единству с самим собой … Прогресс осуществляется только благодаря кавказской расе».
Вера в исключительную природу Кавказа и кавказцев создана усилиями европейских ученых, но не чужды ей и уроженцы Кавказа. У А.А. Джаримова мы читаем: «… древние корни многих самостоятельных этнических групп всего мира — в нашей земле». Образец европейского взгляда может быть представлен отрывком из Ф.Д. де Монперэ: «Если бы я с большей смелостью мог судить о путях провидения, я подумал бы, что его намерением было воссоздать, обновить другие вырождающиеся расы смешением их с прекрасной черкесской нацией. Но не нам измерить всю глубину высшего разума». Обилие подобных мнений в европейской и русской исторической, и художественной литературе формирует совершенно определенный имидж кавказца, вообще, и черкеса (адыга), в частности.
Эдмунд Спенсер был восхищен обликом черкесов (адыгов), их этикетом и храбростью, и расточал комплементы в их адрес в каждой главе своих четырех томов. Вот один из характерных пассажей: «Сейчас я путешествую в области натухаев — народа, считаемого самым красивым из всех черкесских племен… во время моего пути я не видал ни единого лица, не отличающегося красотой, разве только ногайского татарина, калмыка или русского пленного… Общий контур лица натухайца совершенно классический, представляющий в профиль ту изысканно мягко вьющуюся линию, считаемую знатоками идеалом красоты. Их большие темные глаза, обычно темно-голубые, прикрытые длинными ресницами, были бы прекраснейшими из всех, которые я когда-либо видел, если бы не выражение дикой жестокости, которое сильно поразило меня, когда я впервые прибыл в Черкесию, … ». После посещения земель шапсугов, абадзехов и темиргоев Спенсер констатирует: «Красота черт и симметрия фигуры, которыми отличен этот народ — не фантазия; некоторые из прекраснейших статуй древности не являют в своих пропорциях большего совершенства».
Теофил Лапинский, длительное время проживший в Черкесии, особо останавливается на теме антропологического облика черкесов (адыгов): «Турка, татарина, еврея и настоящего московита можно как угодно замаскировать европейцем, и все-таки чрезвычайно редко он сможет скрыть свое происхождение, но никто не заподозрит «неевропейца» в черкесе (адыге,) одетом в шляпу и фрак. Черкес (адыг) несколько выше среднего роста, стройный и сильный по сложению, но более мускулист, чем крепок в кости. Они имеют большей частью каштановые волосы, прекрасные темно-синие глаза, маленькие стройные ноги. Чрезвычайно редко встречаются люди, которые имели бы телесные недостатки». Джордж Кеннан, американский антрополог, посетивший Дагестан в начале XX в., писал в этой связи: «Доминирующие этнологические типы в тех районах Дагестана, которые я посетил, — тевтонский или кельтский. Часть из тех мужчин, которых я наблюдал, были бы приняты за германцев в любой столице Западной Европы, тогда как другие были совершенно неотличимы от шотландцев, как будто бы они были Мак-Кензи, Мак-Дональдсы или Мак-Лины из Аргайла, или Инвернеза»
В солидном издании Кеннета Йанда, Джеффри Бэрри и Джэрри Гольдмана «Правительственная система в Америке» в таблице расового состава отмечено, что в Бразилии кавказцы составляют 60% населения, в Мексике — 10%, в США — 83%. Подростки, пребывающие в орбите организаций черных расистов, пишут на стенах призывы — «Убивайте кавказцев». В полицейских сводках в США ирландские и итальянские мафиози фигурируют как кавказцы. О белом, погибшем в аварии, могут сообщить: «у нас 1 погибший — кавказец». Черим Сообцоков, небезызвестный ветеран СС, въехавший в США в 1948 г., вписал в главе национальность «кавказец», справедливо полагая, что такие термины как «черкес» и «адыг» вряд ли кому-то известны. Таможенник, по происхождению ирландец, заявил Сообцокову: «Ну, это ясно — я тоже кавказец, но кто вы по национальности?» Как видим, Бесик Уригашвили, написавший в «Независимой газете» гневную статью, был далек от знания предмета, когда говорил, что в культурной Америке только в неприличном обществе можно услышать термины «кавказская раса» и «кавказец».
В наиболее сконцентрированном виде представления советской школы по этому вопросу можно выразить словами В.В. Бунака: «В действительности, общего европеоидного комплекса не существует, и нельзя указать ни эпоху, когда подобный комплекс реально существовал, ни территорию с определенными условиями природной среды, которая могла бы служить основой для формирования общего комплекса и отправной областью расселения европеоидных групп. Европеоиды — понятие чисто морфологическое. Отдельные группы европеоидов возникали разновременно, развивались независимо и параллельно, генетическая связь между ними невелика».
Черкесов (адыгов) В.В. Бунак относит к так называемому понтийскому типу европейской расы: «Понтийский тип распространялся по Кавказскому и Балканскому побережьям Черного моря, где он сохраняется в настоящее время в отдельных группах, видоизмененных последующим смешением, — у западных черкесов (адыгов), местами по Дунаю у румын; в позднейшее время видоизмененный понтийский тип распространился и в более северных областях Европы, особенно Восточной… ».
Черкесы (адыги), населявшие обширные территории Северо-Западного и Центрального Кавказа, граничили со многими народами: абхазами, абазинами, карачаевцами, балкарцами, осетинами, ингушами, чеченцами и дагестанцами. Естественно, что отношения с этими народами носили интенсивный характер и имели важное значение во внутри- и внешнеполитической истории черкесов (адыгов). Помимо непосредственных соседей, образовавших вместе со страной черкесов (адыгов), Черкесией, единое культурное и географическое пространство, существенное значение имели связи со странами Закавказья — Грузией, Арменией, Азербайджаном. Здесь необходимо вспомнить, что как этнос черкесы (адыги) сформировались на рубеже античности и средних веков. В глубокой древности отдаленные предки черкесов (адыгов) занимали значительно более обширные территории по периметру Черного моря: в Крыму, Юго-Восточной Европе и Малой Азии. Крупнейшие российские антропологи (В.В. Бунак, М.Г. Абдушелишвили, Я.А. Федоров) отмечали, что с эпохи ранней бронзы (III тыс. до н.э.) и до средних веков на Северо-Западном Кавказе не было смены населения, т.е. древнейшие жители нашего края имели черкесский (адыгский) антропологический тип. В III-I тыс. до н.э. племена, носители черкесской (адыгской) и абхазской речи, населяли территорию современной Грузии и являлись создателями знаменитой Колхидской культуры. На территории современной Абхазии многие видные грузинские и абхазские ученые (И.А. Джавахишвили, Г.А. Меликишвили, С.Х. Бгажба, Е.С. Шакрыл и др.) отмечают ряд топонимов (названий местностей) и гидронимов (названий рек) черкесского (адыгского) происхождения.
Рассмотрение истории межнациональных отношений на Кавказе невозможно вне учета сложных этногенетических процессов, сопровождавших складывание черкесского (адыгского) этноса и всех других этносов региона в их современном виде. Доминирование черкесов (адыгов) на пространстве между Черным и Каспийским морями отразилось в самом понятии «черкесские степи». Северной границей черкесских степей является Кума-Манычская впадина. Понятием «черкесские степи» пользовались многие средневековые авторы: в одном из итальянских документов отмечается, что татары путешествовали из Крыма в Астрахань и обратно, «огибая степи Черкесии» (intorno apreso la Circassia). Этот термин фигурирует в работах крупнейших кавказоведов: Адольфа Берже, Джона Бадли, Моше Гаммера. О доминировании черкесов (адыгов) на Кавказе писал арабский энциклопедист второй половины XIV в. Ибн Халдун: «В этих горах живут христианские турки, асы, лазы и народы, которые суть смесь из персов и греков, но черкесы (адыги) могущественнее всех».
Черкесская (адыгская) культура и образ жизни, обладавшие большой внутренней привлекательностью, служили на Кавказе образцом для подражания. Черкесский (адыгский) стиль в одежде, доспехах, оружии и манере верховой езды был чрезвычайно популярен в Грузии. Это объясняется еще и тем обстоятельством, что значительный процент правящей элиты этой страны происходил из Черкесии, а еще большее число аристократических домов имели сильные родственные связи с черкесами (адыгами). Описывая положение русской администрации в Мингрелии, Имеретии и Грузии, Эдмунд Спенсер писал в 1837 г.: «Невыгодное положение России усугублено еще одним обстоятельством, препятствующим ей в достижении власти над людьми, чуждыми ей своими обычаями, нравами и языком — черкесским (адыгским) происхождением их вождей, князей и старшин».
В XIX в. вся грузинская знать одевалась в черкесскую (адыгскую) одежду и следовала правилам черкесского (адыгского) этикета. В 1748-1752 гг. цари Картли и Кахетии Теймураз и Ираклий привлекли к себе на службу большое число черкесов (адыгов)(в основном из Кабарды), при помощи которых добились вассальной зависимости Ереванского, Ганджийского и Нахичеванского ханств, тем самым, обеспечив себе первенствующее положение в Восточном Закавказье. При разгроме персов у Тифлиса (Тбилиси) в 1753 г. решающую роль сыграла кабардинская (адыгская) двухтысячная конница во главе с князем Кургоко. «Сын правителя Большой Черкесии по имени Кургоко, — сообщал князь Орбелиани в сентябре 1753 г., — проявил такую отвагу, что и перехвалить его нельзя. Так и все черкесское (адыгское) войско сражалось доблестно и хорошо поработало мечом». Тот же Ираклий пытался в 1778 и 1782 гг. переселить часть кабардинцев (восточных адыгов) в Грузию. Он предполагал составить из этих кабардинцев (восточных адыгов) боевую силу, которая должна была участвовать в борьбе за дальнейшее объединение Грузии и ее гегемонию в Закавказье. Этим проектам воспрепятствовала Россия и переселение не состоялось. Военное отходничество черкесских (адыгских) всадников в Грузию имело место уже в VI веке. «Согласно грузинским летописям, — пишет князь С. Бараташвили (кстати, тоже черкесского (адыгского) происхождения), — предки эриставов ксанских и аргвских, пришедшие из Черкесии и Осетии и водворившиеся в Грузии, в его (Юстиниана — прим. С.Х.) веке получили от него одежды и гербы. Так поддерживал Юстиниан свое влияние над Грузией, и расширял его до господства над западными районами Кавказа».
Черкесские наемники составляли постоянное войско грузинских царей, начиная с Давида Строителя (1089-1125 гг.). В грузинской истории хорошо известен черкесский наемник Джикур, фаворит царя Давида V. Последний был увезен монголами в Каракорум, а затем был вынужден участвовать в войне с египетскими мамлюками. Наместником Грузии, в отсутствие Давида, был Джикур. Твердое управление этого черкеса оставило свой след в истории Грузии. Черкесские всадники выступили на стороне грузин в их борьбе против полчищ Тамерлана, напавших на Карталинию в царствование Георгия VII. Некоторые из черкесских всадников уходили в Грузию в результате поражений во внутричеркесских столкновениях. Примером служит род кахетинских князей Черкесишвили с резиденцией в Веджини. Предком этих князей является пши Шегенуко из Бесленея.
В грузинской народной поэзии, в сказаниях и поговорках черкес выступает как носитель высших воинских качеств. «Он храбр как черкес!» — говорят грузины. История грузино-черкесского взаимодействия полна интереснейших эпизодов и отразилась в фольклоре. Один из наиболее героических персонажей мингрельских сказаний — кабардинский богатырь Эрам-Хут. В изложении Ш. Ломинадзе (информатор — учитель Борис Хорава) персона Эрам-Хута предстает в былинных размерах: «за горами, за долами, жил был в Великой Кабарде необыкновенного роста великан. Звали его не именем, а прозвищем — «Эрам-Хут». Сказание об Эрам-Хуте было в XIX веке весьма популярным, а само его имя «превратилось в имя нарицательное и употребляется теперь по всей Мингрелии и Абхазии, как эпитет, для обозначения высшего геройства и храбрости».
Сам этноним зих (джик) помимо реального этнического содержания в грузинском языке получил еще одно значение: так стали называть горного барса. Сулхан-Саба Орбелиани (1658-1725) , толкуя грузинское слово джик, писал: «Подобен барсу, поболее, которого персы именуют бабр. Так называют и одно племя, сопредельное с Абхазией». Весьма показательно, что древнее обозначение адыгов было перенесено на самого сильного хищника (из тех, что имелись на территории Грузии). Во времена С.-С. Орбелиани под джиками уже не фигурировал весь адыгский или адыго-абазинский массив: так называлось лишь этнотерриториальное объединение джигетов (самоназвание «садз»). Этникон джигет, вполне возможно, имел более сложную природу и являлся двойным этниконом «зихо-гет» (на манер кельтиберов, каталонцев, готаланов, асо-аланов и т.д.). Трансформация этникона в зооним видна и на примере асо-аланов, чье имя «аслан» стало обозначением льва, а также именем собственным. Как видим, одно упоминание названий северокавказских этносов порождало в умах их соседей прямые аллегории с образами хищников — львов, барсов и т. п. В древнегрузинских источниках зихи (джики) охарактеризованы как полудикие племена. Более того, жестокость объявляется каноническим качеством джиков: Мровели, характеризуя царя Мирвана I, писал, что он «жестокий как джик». Разумеется, зихи были не столь дики и жестоки, как это казалось многим летописцам, но сами эти характеристики, само восприятие их в Грузии представляет интерес. В армянском языке слово разбойник — «авазак» — по мнению Н.Я. Марра восходит к названию avazg или abazg.
Схожее восприятие черкесского имиджа наблюдалось у вайнахов. В этом плане интерес представляют чеченские героико-эпические песни-илли «О князе Кахарме кабардинском» и «Кабардинце Курслоте», действие которых комментаторы относят к рубежу XVII-XVIII вв. Герой одной из популярных ингушских легенд, олицетворяющий собой образ истинного рыцаря, носит имя Черкес-Иса. Вайнахо-адыгские отношения восходят ко времени Майкопской культуры, заложившей основы формирования адыгов. Племена Майкопской культуры на восток продвинулись как раз до территории современной Чечни. Здесь они встретились с племенами куро-араксского происхождения, лингвистически и антропологически являющихся протовайнахами. Точно также, как абхазо-адыги считаются этническим сообществом хаттского происхождения, так и вайнахов возводят к хуррито-урартам (Я.А. Федоров, И.М. Дьяконов, С.А. Старостин, С.М. Трубецкой и др.).
Народы Центрального и Восточного Кавказа в большей степени контактировали с восточными адыгами — кабардинцами. Влияние кабардинцев было огромно. В XVI-XVIII вв. многие осетинские и ингушские общества входили в состав владений кабардинских князей. В состав Кабарды входили также горские общества Абазинии, Балкарии и Карачая. Горцы Центрального Кавказа отправляли своих детей в Кабарду учиться адыгскому языку и этикету, и фраза «Он одет» или «Он ездит как кабардинец» — звучала величайшей похвалой в устах соседнего горца. «Благородный тип кабардинца, — отмечал русский военный историк В.А. Потто, — изящество его манер, искусство носить оружие, своеобразное умение держать себя в обществе действительно поразительны, и уже по одному наружному виду можно отличить кабардинца».
В результате внутриадыгских конфликтов значительное число людей, спасавшихся от кровной мести, поселялось в Осетии, Чечне, Балкарии. Великий осетинский поэт Коста Хетагуров происходил из рода, основанного адыгским аристократом Хетагом, поселившимся в горах Осетии в XVIII в. Почти все наиболее важные фамилии осетинских алдаров (князей) происходили из Черкесии. В их числе выделяются Канукти — Кануковы. В осетинском фольклоре выделяется историческая песня о Есе Канукти, соперничавшего в доблести с кабардинским князем Асланбеком Кайтуко.
Особенно тесные отношения связывали адыгов с абхазами. В научной литературе (М.Ф. Броссэ, В.Э. Аллен) высказывалась гипотеза о черкесском происхождении Леонидов, правящей династии Абхазского царства. В византийских источниках это государство фигурирует как царство Абазгов. В отдельные периоды крайние западные пределы царства Абазгов достигали Туапсе и в этой связи можно предположить, что в состав этого политического образования входили какие-то зихские племена. В XIII-XVIII вв. Черкесия и Абхазия представляли собой единое этнокультурное пространство, население которого жило одними обычаями, верило в одних богов, носило одинаковую одежду. Обычным явлением для Абхазии было знание адыгского языка. В период русско-черкесской войны (1763-1864 гг.) большое число абхазов сражалось в составе адыгских отрядов. Абхазские мюриды Шамиля зарекомендовали себя как великолепные воины. Абхазы разделили трагическую участь адыгов и также подверглись массовой депортации в Османскую империю.
Знаменитый военный предводитель Ажджериеко Кущук, происходивший из темиргоевского княжеского рода Болотоко (ум. в 1840 г.), почитался в Абхазии как народный герой.
Для Абхазии и Адыгеи характерно наличие большого числа общих фамилий (Бгажба — Бгажноков, Багба — Багов, Ардзинба — Ардзинов, Чичба — Чич, Чачхалия — Чачух, Чиргба — Чирг и мн. др.). Еще в середине XVII в. часть бжедугов, согласно Э. Челеби, разговаривала на абхазском языке. Можно предположить абхазское происхождение отдельных шапсугских и абадзехских кланов.
Абхазо-адыгское этнолингвистическое сообщество всегда обладало набором необходимых характеристик, той степенью тождества, если угодно, «похожести», которые позволяют определить его как самостоятельный историко-культурный тип. На протяжении длительного периода история абхазов, абазин, убыхов, садзов, адыгов рассматривалась, как правило, изолированно — причем до такой степени, что во многих трудах по адыгам мы не сможем обнаружить ни единого упоминания об абхазо-абазинах, и наоборот.
Кабардинские и абазинские территории были оторваны от западно-адыгских лишь в период Кавказской войны и депортации. Между абхазами, абазинами, убыхами и адыгами никогда не было границы: апсуаязычные поселения были распространены вплоть до Таманского полуострова на севере и вплоть до Малой Кабарды на востоке. Точно также адыги свободно проникали в Абхазию и их топонимические следы отмечены вплоть до Мингрелии, и даже южнее. Именно абхазо-абазин чаще чем других кавказцев путали с черкесами, либо сознательно относили к черкесам. Абхазо-адыгское этническое взаимодействие составляет важнейший процесс их истории: эти этносы действительно имеют общие генетические корни, антропологический тип, этноконфессиональную традицию, духовную и материальную культуру. Они совместно пережили все важнейшие моменты истории, испытали одинаковые влияния (византийское, османское, русское). Они едины в диаспоре. А лингвистические различия не могут быть расценены как препятствие для обозначения абхазо-адыгов как населения единой страны, как единого историко-культурного типа. В противном случае мы должны были бы отказаться от рассмотрения дагестанской истории, как таковой, и взамен предложить узко-этническое видение. Абхазо-адыги представляют собой гораздо более унифицированную, сплоченную общность, чем грузины, но словосочетание «грузинская история» не удивляет. Наконец, лингвистическая обособленность современных абхазов, абазин и адыгов во многом является результатом разрушения того единого цивилизационного пространства, которым обладали абхазо-адыги до русского завоевания. Многие наблюдатели отмечали двуязычие и трехязычие абазин, убыхов, садзов. Лексика садзов, к примеру, уже в XVII в. (по отчету Э. Челеби) едва отличима от адыгской. Более того, тысячи нитей социальных связей (родства, приемного родства, семейные, клановые, феодальные отношения) реально объединяли абхазо-адыгские этносы в единое культурное, и, очень часто, политическое сообщество. Абазинское, абхазское происхождение современных адыгских фамилий — явление массовое, точно также десятки абхазо-абазинских родов ведут свое происхождение от адыгов.
Многие аспекты абхазской, абазинской, адыгейской и кабардинской истории получат качественно новое освещение в рамках предложенной идеи — существования абхазо-адыгского историко-культурного типа. Сама эта идея естественно не отрицает специфики отдельно кабардинской, отдельно адыгейской или абхазской истории. Для княжеской Абхазии XVI-XVIII вв. отношения с Крымским ханством, столь актуальные для Адыгеи и Кабарды, занимают скромное место в общем спектре политико-военных проблем. Безусловно, адыго-калмыцкие столкновения, абхазо-мингрельская 30-летняя война, союз Малой Кабарды с Москвой при Темрюке и многие другие темы существенно разнят политическую историю Абхазии и Черкесии. И в русле этого написаны почти все труды по истории Северо-Западного Кавказа. Но отношения абхазов с Грузией сложились именно так, а не иначе, именно ввиду мощного адыго-абазинского фактора. И, если Чачба-Шервашидзе не испытывали на себе непосредственной угрозы со стороны Бахчисарая, то эту угрозу впитали в себя северокавказские абазины, во всех отношениях связанные и с княжеской Абхазией, и с княжеской Кабардой. В конечном счете, все векторы (политические, военные, конфессиональные, культурные, любые другие) направленные на Абхазию доходили до Адыгеи, Убыхии, Кабарды. А влияние Степи через адыгские земли доходило до абхазов.
Отношения адыгов с соседними кавказскими народами носили, по большей части, мирный характер. Возникавшие конфликтные ситуации носили, как правило, частный характер. Мирному сосуществованию народов способствовало совместное природопользование, совместная борьба с иноземными захватчиками. Народы Кавказа умели ценить дружбу и тщательно соблюдали заключенные договоры. История и культура адыгов испытали на себе заметное влияние со стороны братских кавказских народов.
(Перепечатывается с сайта: http://intercircass.org/?p=913.)
________________________________________________
История Черкесии XIII – XV вв. в сравнении с предыдущим периодом известна значительно подробнее. Этой известностью мы обязаны в большей степени итальянским авторам этого периода. Среди большой группы итальянских авторов ХIII – XV вв., писавших о Черкесии, особенно многочисленную и хорошо информированную группу образуют авторы генуэзского и венецианского происхождения. Генуя и Венеция начиная с XII столетия представляли собой наиболее продвинутые в экономическом отношении европейские государства. Они имели демократическое республиканское устройство и управлялись выборными лицами. В деле морской торговли с ними не могло поспорить ни одно из государств средиземноморского региона. Генуя и Венеция контролировали и осуществляли большую часть рынка хлебопродуктов, пряностей, оружия, строительных материалов и работорговли.
В бассейн Черного моря генуэзцы и венецианцы, а вкупе с ними пизанцы, флорентийцы, тосканцы и прочие итальянские коммерсанты стали проникать еще в XII в.1 В 1169 г. генуэзцы первыми добились от императора Мануила I Комнина важнейшего для себя указа, по которому им разрешалось торговать в Черном море. В 1204 г. крестоносцы оккупировали византийский Константинополь и разграбили все торговые заведения и склады итальянцев. В период с 1204 г. по 1260 г., когда существовала так называемая Латинская империя – государство крестоносцев со столицей в Константинополе, – итальянские коммерсанты из-за огромных пошлин не имели возможности вести дела в Черноморье.
В 1260 г. византийцы, все это время отсиживавшиеся в Трапезунде, во главе с императором Михаилом Палеологом сумели изгнать крестоносцев из своей древней столицы и восстановили Византийскую империю 2. Успешная военная операция была осуществлена при поддержке генуэзского флота, и уже в 1261 г. между Генуей и Византией был заключен договор, которым Михаил Палеолог фактически подарил генуэзцам монопольное право на торговую деятельность в Черноморье 3. Этот договор, получивший название Нимфейского трактата (1261), оставил некоторые лазейки и для других торговых республик Италии – и этим не замедлили воспользоваться пизанцы, основавшие свое торговое поселение Porto Pisano в Азовском море 4. Затем, в 1265 г., опасаясь чрезмерного усиления Генуи, Михаил Палеолог допустил в Черное море и венецианцев 5. Тем не менее, лидирующие позиции в регионе Черноморья так и остались за представителями Генуи.
Свое основное торговое поселение генуэзцы разместили невдалеке от того места, где была античная Феодосия. Урочище, где расположились генуэзцы, называлось Каффа (Caffa). Это название было перенесено и на поселение генуэзцев 6. Можно предположить, особенно в связи со значительным черкесским присутствием в Крыму 7, вероятное адыгское происхождение топонима Caffa. Джеймс Белл, долгое время живший в Западной Черкесии, упоминает долину Квафф в районе Пшада 8. В топонимии исторической Черкесии содержится целый ряд примеров, по заданию весьма близких к Caffa 9. Большее число генуэзских историков относит основание Каффы к 1266 г. Одним из главных торгово-экономических партнеров Каффы с самого начала стала Зихия (Zichia). На территории между Таной (Азов) и Себастополисом (Сухум), заселенной в те времена черкесами, в XIII–XV вв. насчитывалось 39 торговых поселений генуэзцев. Все эти поселения, в большинстве случаев кварталы, размещались в приморских зихских (черкесских) населенных пунктах и городах. Генуэзцы в Зихии поселялись исключительно с согласия местных князей или вождей; их торговые поселения платили дань зихским предводителям и не обладали правом экстерриториальности (т.н. dominum directum) 10. Каффа была единственным генуэзским поселением, обладавшим правом экстерриториальности. Это право было определено спецификой ее месторасположения. Восточный Крым был уже вне пределов Черкесии, но еще как бы не являлся частью Татарии. И администрация Каффы имела исключительную возможность для политического маневра, опираясь на поддержку черкесов против татар, и на поддержку татар в случае недоразумений с черкесами. Несмотря на свою высокую экономическую значимость, генуэзские поселения имели довольно низкий политико-юридический статус и являлись, по сути, скромными сеттльментами на чужой территории.
В ряде генуэзских поселений не было даже официального представителя Каффы. Так, например, консул отсутствовал в Матреге (Matrega), хотя этот город и по месту своего расположения у Керченского пролива (Straits of Kertch), и по числу жителей был наиболее значимым пунктом Зихии. Филипп Брун объяснял отсутствие здесь генуэзского консула зависимостью Матреги от местного зихского князя 11. Следующие по значимости портовые города, в которых поселилось большое число генуэзцев, Мапа (Мара, совр. Анапа), Батияр (Batiar, совр. Новороссийск) и Копа (Сора, совр. Славянск-на-Кубани) также напрямую подчинялись зихским феодалам и в них отсутствовали каффские наместники-консулы 12.
Вся территория от Дона до Кубани с имевшимися там портами и поселениями, такими, как Иль Пеше (il Pesce), Копа (Сора, Locopa) или Копарио (Copario), Санта Круче (местн. название неизвестно), Бакинахи (Bacinachi) или Балзимахи (Balzimachi), Сан-Джорджио (San-Giorgio) и Лотар (Lotar), находилась во владении черкесских князей. Их имена фигурируют в итальянских источниках: Белзебук (Belzebuc), Парсабок (Parsabok), Биберд (Biberd), Кертибей (Kertibey), Петрезок (Petrezoc) и пр. В Матреге, и на Таманском полуострове в целом, в середине XV в. правили зихские князья Костомох (Costomoch) и Кадибелд (Cadibeld). Насколько их владения углу лись в Зихию, неизвестно. Более того, черкесские (зихские) князья владели территориями в восточном Крыму. Среди таковых фигурируют: Верзахт (Verzht), состоявший в переписке с папой Иоанном XXII и "усердный приверженец" католической веры, правитель Воспоро (Vospero, Черкио или Керчь) в 1320-х гг.; Миллен, правитель Воспоро в 1330-х гг., также принявший католичество 13. С 1379-го по 1386 г. золотоордынским наместником Крыма был еще один зихский князь, известный как Зихий-Геркесий, Джаркас (Jarkas), Черкес-бек (Cherkes-bek) или Жанкасиус-Зих (Jhancasius-Zich), чья резиденция располагалась в Солгате (Solhat). Он был сторонником Мамая и в 1379 г. вынудил администрацию Каффы провести мобилизацию ополчения в поддержку Мамая на Куликовом поле. В 1380 г. он разорил 18 селений из округа Каффы в наказание за отказ администрации этой колонии провести мобилизацию. Он сохранил свой пост и после смерти Мамая при Тохтамыше. Его подпись стоит под договором между Золотой Ордой и Каффой. Согласно 6-му пункту этого договора он обязывался возвратить ранее аннексированные им 18 селений. То обстоятельство, что Черкес-бек, или Жанкасиус-Зих, сохранял свое наместничество при столь враждебных друг другу правителях Золотой Орды, как Мамай и Тохтамыш, свидетельствует о значительной степени его самостоятельности 14. Помимо Черкес-бека (Жанкасиус-Зиха), Верзахта, Миллена, известен еще один черкесский князь, возвысившийся на сопредельной Черкесии территории. Под 1358 г. упоминается некий Сихабей (Зихабей), который являлся золотоордынским наместником в Тане. Итальянский документ именует его "egregius et potens vir Sichabey, dominus Tane"15.
Копа в 1440-х гг. управлялась князем Уздемороком (L'sdemoroch), который, по всей видимости, был старшим или верховным князем западных областей Зихии (L'sdemoroch Dominus Jeticorum). С таким же высшим титулом в 1471 г. фигурирует князь Петрезок. В Копарио на протяжении XV столетия фигурируют Берзебух (Dominus Coparii Berzebuch), его супруга Борунда (Domina Borunda), обладавшая большой властью, их сын Камбелот (Cambelot).
В Матреге XV в. сначала правит некий Берозок (Berozoch), отец могущественной Бика-Катон, власть от которой унаследовал ее сын от брака с Виккентием де Гизольфи, Заккария де Гизольфи (Zaccaria de Ghisolfi). Но над этим последним довлели его сюзерены и, вероятно, родственники по материнской линии – Кадибелд и Костомох. Кадибелд в 1457 г. изгнал Гизольфи из Матреги, но спустя некоторое время разрешил ему вернуться.
К 1333 г. относится письмо Папы Римского Иоанна XXII к черкесскому князю Верзахту, который был обращен в католичество падре Франческо ди Камерино, проповедовавшим в Воспоро (Керчи). Папа благодарил Верзахта за "усердие" в пользу католицизма16. Сообщают также о принятии католичества князем Милленом 17. Проповедь католицизма, по всей видимости, имела значительные успехи. В начале XV в. черкесы уже имели одного католического архиепископа с резиденцией в Матреге и две епископские кафедры. Францисканец Иоанн, первый католический епископ, появившийся в Черкесии в 1349 г., был по своему происхождению черкесским аристократом 18. В ранг епископа он был возведен во время своего пребывания в Риме папой Клементом VI в 1346 г.19
Взаимоотношения между черкесами и генуэзцами характеризует и то обстоятельство, что даже в Каффе, не говоря уже о поселениях в Зихии (Черкесии), единственное регулярное военное подразделение – так называемые оргузии (orgusii) – комплектовалось из черкесских наемников. Эти черкесы образовывали городскую конную полицию, имели солидное жалование, позволявшее даже вести скромные торговые операции. Филипп Брун считает этих оргузиев черкесами на том основании, что "в уставе они также называются казаками, тогда как под последними нельзя разуметь ни русских, ни татар"20. В этой связи представляет интерес замечание Эдмунда Спенсера: "Вероятно, черкесы, которые на протяжении веков вели полувоенный, полубандитский образ жизни и бывшие одновременно те ранителями султанов Египта, Турции и крымских ханов, были известны окружающим народам под этим названием (kassack), которое давалось каждому племени, ведшему такой образ жизни"21. ("Perhaps the Circassians, who it appears in every age led a sort of roving half military, half bandit life, and were at one time the life guards of the Sultans of Egypt and Turkey, and of the Khans of the Krimea, were known to the surrounding nations by that appellation, who gave it to every tribe that led a similar life"). Период XIII–XV вв. характеризуется массовой миграцией черкесов в регион среднего Поднепровья (Запорожья), получивший в связи с этим наименование Черкасии 22.
За все 209 лет генуэзско-черкесских взаимоотношений не произошло ни единого вооруженного конфликта, инициаторами которого были бы князья Зихии (Черкесии), консулы Каффы или власти Генуи. Подобное "миролюбие" было продиктовано огромной заинтересованностью обеих сторон в торговле. И если черкесские князья в силу своей ментальности гнушались ремеслом коммерсанта, то для генуэзцев это занятие было делом всей жизни. Они органично заполнили ту социальную нишу Черкесии, которую всегда и до них, и после них заполняли иностранцы.
Одним из наиболее значимых аспектов генуэзского присутствия в Зихии являлась работорговля, а также посредничество для переправки солдат в армию мамлюкского султаната. Вывоз рабов из Северного Причерноморья и Черкесии в Египет приобрел широкий размах в эпоху поздних Аййубидов23. Затем, в 1262 г. султан Бибарс I (1261–1277) заключил договор с императором Михаилом VIII Палеологом (1259–1282), согласно которому мамлюки получили свободный доступ в Черное море 24. В 1262 г. аналогичный договор с Михаилом VIII заключил султан Калаун 25 (1280–1290). В Каффе было учреждено специальное бюро султанских агентов по закупке рабов – Tuggar al-khass. И если Византия не была в состоянии противиться генуэзско-мамлюкскому альянсу, то подобные попытки предпринимались со стороны римских пап и кипрских королей. Так, в 1311 г. в Вене папа Клемент V и король Кипра Генрих II де Лузиньян (1285–1324) заключили соглашение о совместных действиях с целью воспрепятствовать ввозу черноморских рабов в Египет. Как отмечает Шарль Верлинден, эта уния была направлена не столько против мамлюков, сколько против генуэзцев 26. Лузиньяны сумели помешать доставке рабов в Египет генуэзскими и вообще христианскими коммерсантами в 1317, 1323, 1329, 1338 и 1425 гг. Но эффективность этих действий была крайне невелика. В итоге генуэзцы сохранили за собой значительную часть рынка черноморской работорговли. В 1379 г. между Генуей и бахритским султаном Хаджжи [Hajji] II (реальным правителем при малолетнем Калауниде [Kalaunid] был черкесский эмир Баркук [Ваrquq]) было заключено очередное соглашение, регулировавшее перевозку мамлюкского пополнения. Эммануэль Пилоти (Emmanuel Piloti) сообщает, что только за год (1420) султан Каира получил из Каффы 2000 рабов. Пилоти возмущается поведением генуэзцев, жажда наживы которых усиливала военную мощь мамлюков. В качестве основных национальных групп черноморских рабов, которых перевозили генуэзцы, Эм. Пилоти называет черкесов (Cercassi), русских (Rossi) и татар (Taitres) 27.
В 1431 г. султан Барсбай (Barsbay) заключил с администрацией Каффы соглашение, которое позволяло его агентам беспошлинно вывозить приобретенных в этом городе невольников 28. Бертрандон де ла Броквиер, бургундский аристократ, посетивший Палестину и Сирию в 1432 г., сообщает о представителе султана Барсбая в Каффе, генуэзце Джентиле Империале [Gentil Imperi-al], которого он встретил в Дамаске 29. Весьма характерно, что, как и в Черкесии, генуэзцы выполняли ту же роль коммерческих агентов у черкесских аристократов Египта.
На всем протяжении своего существования генуэзская Каффа (1266–1475) была тем перевалочным пунктом, через который осуществлялась беспрепятственная доставка пополнения для армии мамлюкского султаната.
Единственное обстоятельство, регулярно омрачавшее стратегическое партнерство Черкесии и Генуи – это морской разбой, учинявшийся представителями никому не подчинявшихся вольных обществ причерноморской Черкесии (Alba Zichia). Все те многочисленные соглашения, которые заключали консулы Каффы с князьями Черкесии, с обязательностью нарушались горцами. Горцы Западного Кавказа – зихи, керкеты, ахеи и гениохи – были знамениты своим пиратством уже в античную эпоху 30. Наибольшую активность зихские пираты проявляли как раз в районе пролива, столь стратегически важного для Каффы, перехватывая галеры каффян на их пути в Копу или Батияр. Причем разовая добыча могла составить сумму в 50 000 аспров 31. Неспособность Каффы наказать пиратов, которые, как и в античные времена, были связаны с князьями равнинной Зихии, временами приводила к почти полному параличу торговли. Известен лишь один случай, когда администрации Каффы удалось отобрать обратно награбленное пиратами имущество. В бумагах одного из нотариусов, практиковавших в Каффе, за апрель и май 1290 г. содержится контракт морского капитана Вивальдо Лаваджио (Vivaldo Lavaggio), командовавшего одной из галер Аргун-хана, монгольского правителя Ирана, чьи владения выходили через территорию Грузии и Мингрелии к Черному морю 32. И, как следствие, Аргун-хан был заинтересован в охране своего участка черноморского побережья от нападений зихов. В заливе Джубги (Dchubg) Лаваджио удалось отнять у местных корсаров товары, ранее награбленные ими с кораблей армянских и греческих коммерсантов 33.
Два других широко цитируемых в литературе эпизода дают представление о починном размахе этого промысла в Зихии. Лаоник Халькокондил, автор византийской истории с 1298-го по 1463 г., сообщает под 1458 г. о нападении зихов под предводительством некоего Артабила на Трапезундскую империю, которая, впрочем, состояла в тот период из г. Трапезунда с окрестностями 34.
Не меньшим размахом отличалась и экспедиция черкесских корсаров 1572 г. В донесении венецианского посла в Персии Винченцо ди Алессандро за 25 июля 1572 г. из города Конья сообщается, что "черкесы, прибыв на 24 кора х, сожгли и разрушили за 300 миль отсюда все поселения побережья, разорили турецкие виноградники и перебили множество народа, а женщин увели в плен, забрав все имущество и товары, вследствие чего опасаются, как бы они не пришли в этот город (Конья.– С. X.)"35. Из Трапезунда были снаряжены 6 вооруженных галер для защиты этой местности, с приказом от султана Селима (имеется в виду Селим II) не выходить из порта, но сторожить только город, так как боялись, что черкесы еще больше увеличат число своих кораблей. Посол добавляет: "А мне было велено держать путь на Грузию и Черкесию, но из боязни тех корсаров я повернул обратно" 36. И хотя последний эпизод 1572 г. выходит за хронологические рамки рассматриваемого периода, тем не менее, можно со значительной степенью уверенности считать его типичной иллюстрацией и для XV в.
Характер и дух генуэзско-черкесских взаимоотношений прекрасно демонстрирует история правителей Копарио Белзебука и Парсабока. Копарио, где в конце XIII в. осело большое число генуэзских коммерсантов, имел к тому времени долгую историю. В античный период здесь располагается довольно значительный синдский город, в пределах которого находилось и торговое эллинское поселение 37. В XII в. в Константинополе выходцы из Копарио имели одноименное фондако (торговое подворье)38. Копа, или Копарио, расположенный в 28 итальянских милях от устья Кубани, был наиболее крупным после Матреги городом Зихии. Каждый год в апреле – мае здесь устраивалась грандиозная ярмарка. В то же время Копа была весьма далека от того, чтобы считаться спокойным поселением, являясь яблоком раздоров для местных зихских вождей 39. Как и в Матреге, многие жители Копы являлись должниками каффских кредиторов. Неспособность каффских консулов взыскивать долги либо арестовывать самих должников была следствием постоянной готовности местных правителей защищать своих подданных и клиентов. Кроме того, многие зихские аристократы сами были должны большие суммы в Каффе и годами ограничивались лишь обещаниями возвратить свои долги.
Князь Копы Белзебук на протяжении всех 60-х гг. XV в. постоянно обещал арестовать и отослать в Каффу всех должников, что так и не было им исполнено. В 1470 г. он вообще отказался платить долги, что сделало невозможным его легальное появление в Каффе, поскольку и власти, и кредиторы были настроены по отношению к нему крайне враждебно.
Длительная тяжба по поводу долгов привела к ситуации, когда Каффа и зихи из района Копы оказались на грани вооруженного конфликта. В 1471 г. администрация Каффы вооружила фусту для охраны торговых судов, направлявшихся в Копу. Это еще более ухудшило отношения между Копой и Каффой. Нападения на торговые караваны стали еще более частыми, отчасти и по той причине, что князь Белзебук перестал уделять внимание их охране. Администрация Каффы была вынуждена пойти на крайнюю меру и запретила всем членам генуэзской общины иметь дела в Копе. "Что же касается больших убытков и опасностей, – сообщали консул и массарии 18 мая 1471 г. банку Сан-Джорджио в Генуе, – которыми зихи ежегодно угрожают нашим купцам и гражданам в Копарио, постановлено было нами в этом году воспретить туда доступ кому бы то ни было до тех пор, пока удастся вступить с теми зихами в какое-либо соглашение"40. Администрация Каффы понадеялась, что этим своеобразным бойкотом вынудит Белзебука соблюдать долговые обязательства. Спустя некоторое время – это был еще 1471 год – консулы заявили, что успех обеспечен из-за того, что зихи в Копе остались без соли. Этот продукт традиционно поставлялся им иностранными торговцами, в данном случае генуэзцами из Каффы. Отсутствие соли сделало невозможным заготовку рыбы, которая была основным продуктом и питания, и экспорта жителей Копы. Последующие события показали, что магистраты не ошиблись в своих прогнозах, ибо прежде того, как они окончили писать свое письмо к протекторам банка Сан-Джорджио с описанием своей стратегии, посол Кавалино Кавалло, направленный ими в Зихию, возвратился в Каффу и объявил о заключении нового соглашения с зихскими князьями.
Консул Каффы Оберто Скварчиафико сообщал по этому поводу в Геную: "Ему удалось устроить все по нашему желанию и заключить условие с князем Биберди и Петрезоком, князем Зихии, а также Белзебуком, князем Копарио, и его супругой" 41. Второй консул Каффы Филиппе Кьявройа (Philippo Chiavroia) также поспешил отписать в Геную о "соглашениях, заключенных к великой выгоде наших купцов с местными князьями Зихии и Копы" 42. Итак, генуэзскому послу удалось договориться с Петрезоком, по всей видимости, верховным правителем какого-то крупного зихского объединения, с князем Бибердом, область правления которого документ не называет, и с князем Белзебуком, непосредственным правителем Копы. Биберд, фигурирующий в сообщении 1471 г., может быть сопоставлен с черкесским князем Бибердом, о котором около 1452 г. сообщает Иосафат Барбаро 43.
Как только было достигнуто соглашение, множество судов немедленно стартовали из каффского порта в Зихию, а администрация Каффы направила в Копу своего представителя 44.
Как оказалось, оптимизм, порожденный вышеназванным соглашением, был преждевременным. Некий Парсабок (Parsabok), описываемый как еще один правитель Копы, и, вероятно, соправитель или сюзерен упомянутого выше Белзебука, конфисковал товары генуэзцев из Каффы; среди пострадавших была и особа высокого ранга – некий Грегорио Де-Марини. Протекторы San Giorgio предписали консулам Каффы сделать все от них зависящее, чтобы возместить убытки потерпевшим, но в то же время они запретили дальнейшую блокаду Зихии. Генуэзцы были вынуждены пойти на переговоры с Парсабоком. Этот князь оказался подлинным хозяином этого района. По поводу заключения договора протекторы писали 15 декабря 1472 г. консулу Каффы: "Мир, заключенный вами с князем Копы Парсабоком, на условиях, вами описанных, считаем полезным..."45
Переписка по этому поводу продолжалась и на следующий год. 30 июля 1473 г. протекторы писали каффскому консулу: "Весьма радуемся тому, что вы имеете вести от князя Зихии и что наши купцы, надеясь на выгодное дело, отправились в Копу" 46. Как видим, торговля с Черкесией была настолько выгодной, что, несмотря на риск, генуэзцы стремились поддерживать с ней прочные отношения. Парсабок преподнес через некоторое время еще один неприятный сюрприз для Каффы и Генуи. Войдя в тайное соглашение с неким каффинцем, который на своих судах привез ему все необходимые материалы, он построил для себя замок в Копе. Протекторы проклинали того, кто помог ему в этом мероприятии 47. Возведение крепости не возымело на соплеменников Парсабока никакого впечатления, ибо в черкесских понятиях возведение башни или крепости считалось проявлением слабости. Но на обитателей Каффы оно оказало тягостное впечатление. Магистраты Каффы вошли в сношения с князем Бибердом и другими соседними с Копой зихскими князьями, пытаясь натравить их на Парсабока, заявляя им, что усиление Парсабока угрожает не только выгодам генуэзской торговли, но и спокойствию Зихии. Чем увенчались провокации каффской администрации, остается неизвестным. Прецедент, созданный Парсабоком, породил специальный указ банка San Giorgio по всем генуэзским поселениям Черного моря, воспретивший продажу или перевозку камней, строительного леса, железа и всего прочего, что может быть использовано местными правителями Понта (Черного моря) для возведения крепостей. В этом же указе содержится пункт, запрещающий всем подданным Генуи торговать с Парсабоком и его вассалами. Данный указ был тут же нарушен самими генуэзцами из Каффы, поскольку выгоды зихской торговли с лихвой перекрывали все ее неудобства и опасности 48.
Зихи воспринимались генуэзцами и вообще итальянцами как королевское племя, мужественное и коварное одновременно. О воинственности и коварстве зихов писал венецианец Иосафат Барбаро (§ 42). В переписке между Каффой и Генуей за 1473 г. зихи сопровождены эпитетом "коварные" 49. Статут Каффы ввел даже обязательное отчисление средств на укрепление стен в Тане со стороны Черкесии 50. Те татары, которые отваживались совершать набеги на черкесов и русских, заслуживали у Амброджо Контарини определение "безумных храбрецов" 51. Татары вообще избегали появляться в Черкесии без особой на то нужды и путешествовали из Крыма в Астрахань, огибая Черкесию (intorno apreso la Circassia)52. Генуэзец Джорджио Интериано, проживший в Черкесии всю последнюю четверть XV в., писал о постоянных набегах черкесов на Крым и констатировал: "Горсточка черкесов обращает в бегство целую толпу скифов (имеются в виду крымские татары. – С. X.), так как черкесы гораздо проворнее и лучше вооружены, лошади у них лучше, да и сами они выказывают больше храбрости"53. "Except for that, they are at constant war with the Tatars who surround their country from every direction. Sometimes they cross the Cimmerian Bosphorus which separated Caucus from Crimea, and enter that peninsula where the city of Kafa lies. They can do that in winter when the sea freezes because of the severe cold. They are then able to pass over the ice with their horses and men, and launch raids on its people who are Scvthians and Tatars. Undoubtedly, their military ability is so great that a small group is sufficient to defeat an army of Tatars, for they are cleverer than these in several military affairs"54. О черкесах в Египте Интериано отозвался как о "величайших владыках в мире" 55. Мнение о черкесах итальянцы не изменили и к XVII в. Эмиддио д’ Асколи, глава доминиканской миссии в Крыму в 1624–1634 гг., писал: "Черкесы гордятся благородством крови, а турок оказывает им великое уважение, называя их черкес спага, что значит благородный, конный воин" 56. Взаимоотношения Генуи и Зихии характеризует и то обстоятельство, что в 1462 г. с князем Белзебуком была заключена конвенция "pro conducendis populis", т.е. о найме солдат 57. Последний император Трапезунда – Давид в своем письме герцогу Бургундии, Филиппу, которое датируется 22 апреля 1439 г., называет зихов в числе своих союзников в готовящемся крестовом походе против османов 58.
Особое значение Зихии (Черкесии) в системе международных отношений в бассейне Черного моря того времени было обусловлено еще одним существенным обстоятельством. Зихия являлась одним из основных поставщиков зерна в Византийскую империю начиная с 1071 г., когда в результате поражения у Манцикерта Константинополь лишился всех основных сельскохозяйственных районов Анатолии, которые были заняты сельджуками. С этого же периода ввоз зерна из Зихии стал жизненно необходимым для византийских городов южного Причерноморья. Трапезундская империя (1204–1461) вместе с расположенными на ее землях генуэзскими поселениями была отрезана сельджукскими и османскими эмиратами от своей традиционной аграрной периферии, житниц Херианы и Пайперта. Поэтому одной из главных житниц, кормивших Трапезунд и Константинополь, стала Зихия 59.
Начиная с 1266 г. торговлю зихским хлебом монополизировали итальянские купцы, вытеснившие с рынка греческих коммерсантов. Именно при итальянцах торговля зерном в Черноморье приобрела особый размах 60. Венецианский экспорт зерна из Зихии зафиксирован с 1265 г., когда Республика Святого Марка получила доступ в Черное море 61. Первоначально венецианский экспорт был предназначен только для самой Венеции: организовывался на правительственном уровне и не был ориентирован на перепродажу.
В 1268 г., во время большого голода в Италии, хлеб поступил именно из Черноморья. Согласно сообщению Мартино Канале (Martin da Canal), автора "Венецианской хроники", "венецианский дож и знатные венецианцы разослали корабли всюду, даже к татарам и во многие другие приморские страны, с повелением закупить хлеб и привезти в Венецию... Татары, аланы, зихи, руссы, турки, армяне и греки дали в ту пору хлеб венецианцам" 62.
"Si fii en Venise mult chiere la vitaille; et ne porquant Monsignor li Dus et li nobles Veneciens envoierent lor navie parmi ie munde iusque as Tatars... Tatars, Alan, Giquis, Ro-us, Turs, Armins et Gres donerent la vitaille as Veneciens a celui tens".
Особенно интенсивный характер торговля зерном приобрела в Каффе, которая являлась как бы складочным пунктом, где концентрировались грузы из зихских портов. О масштабах торговли свидетельствуют документы генуэзского нотария Ламберто ди Самбучето, работавшего в Каффе в 1289–1290 гг., опубликованные историком из Сорбонны Мишелем Баларом. Так, по 16 актам за осень 1289-го – весну 1290 г. из Каффы в Трапезунд было доставлено 1303,6 тонны зерна, или по 81,5 тонны на один акт 63. В XIV–XV вв. район Зихии оставался житницей как для итальянских морских республик, так и особенно для Трапезунда и Константинополя 64. В отдельные годы 10–15 % всего хлеба, потре емого Генуей, привозили из Зихии 65. Большинство специалистов по этой проблеме склоняется к предположению, что в XIV– XV вв. именно торговля зихским хлебом была главной составляющей в генуэзском предпринимательстве в черноморском регионе 66. Учитывая размах и международный характер этой торговли, данное предположение не выглядит преувеличением. Характерно, что в XIV в. европейцы считали, что именно северо-восточное Причерноморье, и особенно Зихия, может в полной мере и устойчиво снабжать хлебом и продовольствием участников готовящегося крестового похода 67. Все это свидетельствует о значительности товарооборота зихского учебного рынка.
Помимо Зихии (Черкесии), итальянцы в большом количестве покупали хлеб в Алании и причерноморской Татарии. По сообщению византийского хрониста Никифора Григоры (Nic. Gregoras), в 1343 г. во время конфликта между Золотой Ордой, Генуей и Венецией, в ходе которого почти полностью была парализована торговля Каффы и Таны, Византия оказалась в состоянии продовольственного кризиса. Лишь с большими трудностями удалось приобрести пшеницу в некоторых регионах – Анатолии. Эта ситуация свидетельствует о том, что сельское хозяйство в Черкесии и Татарии носило в значительной мере товарный характер и было ориентированно на внешние рынки 68.
Зависимость от привозного, в том числе зихского, хлеба и цены на него волновали жителей Трапезунда: гороскоп, составленный в этом городе в 1336 г., демонстрирует большое внимание к закупкам хлеба, колебаниям цен на него и "прогнозировании" их. В 1386 г., во время осады Каффы татарами, администрация этого семидесятитысячного города сумела закупить все необходимое продовольствие в Зихии. Закупка зерна в Зихии в 1421 г. еще раз помогла Каффе выдержать очередной конфликт с Ордой 69.
О продовольственной зависимости генуэзских поселений от местного населения свидетельствует целый ряд документов. Так, в письме консула и массариев (massari) Каффы к протекторам банка Сан Джорджио от 6 сентября 1455 г. говорится: "Город наш не только страдает от недостатка припасов, но терпит истинный голод... Хлеб в тех местах (Монкастро и Ликостомо) стоит 50 и 55 аспров за меру и будет стоить дороже. Урожая, собранного в Кампанье (окрестности Каффы.– С. X.), недостаточно даже для посева, и мы его почти уже поели. А на Зихию, так же как и на Турцию, нам нечего даже и надеяться (так как эти государства нам враждебны)" 70. Винья (Vigna), составитель сборника документов "Codice Tauro-Ligura", писал по поводу характера генуэзских поселений: "Владения генуэзцев не распространялись далее городской черты... за которой начинались области, возделываемые аборигенами, а небольшая территория, предоставленная ими для этой цели колонистам, была по большей части расположена в гористой и неплодородной местности" 71. Продовольственная зависимость характеризует генуэзское и венецианское присутствие в Черноморье на всем протяжении XIII–XV вв. "В начале итальянского проникновения в Черное море, – констатировал Е. С. Зевакин,– колонии представляли из себя лишь группу домов и складов. Хлеб генуэзцы вынуждены были покупать у туземцев. Такое положение продолжалось вплоть до падения колоний. Это ясно видно из документов, которые говорят нам о полной зависимости итальянцев от туземцев в отношении снабжения хлебом. Прекращение подвоза хлеба вызывает голод в колониях. В последний период существования колоний вокруг некоторых из них возникали земледельческие поселения. Однако они не имели большого экономического значения и не изменили общего типа колоний, имевших чисто торговый характер" 72. В этом же духе, что и Vigna, и Зевакин, высказывается и Братиану 73. В 1474 г. Ширин-бег Эминек, не получив чрезвычайно выгодную должность тудуна (т.е. представителя крымского хана в Каффе.– С. X.), запретил своим вассалам торговлю с Каффой. В результате администрация Каффы была вынуждена отправить барки в Монкастро (Аккерман – порт в Молдавии). "А еще, – писал консул Антониотто Габелла протекторам банка Сан Джорджио,– в Воспоро (Керчи) и в Зихии должно быть изобилие хлеба, оттуда мы также получим его порядочно" 74. Схожее сообщение из письма консула Джиованни Джустиниани Лонго от 21 октября 1454 г.: "...в довершение всего мы опасаемся голода и в будущем году по причине п ого урожая в окрестностях" 75.
Общее неблагополучие в хлебной торговле Черноморья наступает в период нарастания османской экспансии и в немалой степени в связи с ней.
Пчеловодство и бортничество, развитые на Западном Кавказе, давали для экспорта мед и особенно воск 76. Само существование генуэзских и венецианских торговых поселений в Зихии и Крыму было возможным лишь при условии их политической и экономической поддержки со стороны местного населения. Так, известно, что население Таны, расположенной на чрезвычайно плодородных землях, питалось преимущественно привозными продуктами из Зихии, в частности, из расположенной на Кубани области Кремук, об изобилии хлеба, мяса и меда в которой писал Иосафат Барбаро 77.
1453 г. составил рубеж в международной жизни Средиземноморья и Кавказа. В этом году османы заняли Константинополь и тем самым как бы реанимировали Восточно-Римскую империю. Экспансия османов на Балканах и в Анатолии получила новый импульс. В 1458–1463 гг. все бывшие византийские владения на Балканах стали османскими; в 1461 г. был захвачен Трапезунд; в 1463 г. – Босния. Е.Ч. Скржинская отмечала, что существование итальянских поселений после 1453 г. было "не более чем только доживанием" 78. Уже в 1454 г. османы предприняли первую экспедицию в Крым и осадили Каффу. Эта осада не привела к взятию города, и, по мнению А. М. Некрасова, "имела в значительной степени характер военной демонстрации" 79. В период с 1454-го по 1475 г. османы не предпринимали масштабных военных акций в Крыму и на Кавказе. Этот период характеризуется острой междоусобной борьбой в ханстве крымских татар. В татарской "замятне" активно участвовали генуэзцы и черкесы. В 1468 г. свергнутый хан Нур-Девлет нашел убежище в 3ихии 80. Опираясь на поддержку зихов, он продолжил борьбу за престол, но потерпел неудачу и в 1471 г. был вынужден просить помощи у генуэзцев, но те бросили его в одну из башен кафинской цитадели.
В 1475 г. еще один татарский князь Эминек, глава влиятельного рода Ширин, также бежал в Зихию 81. Эминек играл в крымской политике первостепенную роль и состоял в переписке с Мехмедом II. Фактически он инспирировал османскую экспедицию против Каффы. Султан собрал огромный флот из 300 кораблей. Во главе флота был назначен великий визир Кедук (Гедик) Ахмед-паша. Сухопутным путем в Крым двинулась значительная армия. Против Каффы выступили и сторонники Эминека. Йозеф Хаммер в третьем томе своего сочинения исчисляет османскую армию, направленную для покорения Каффы в 40 000 человек, что выглядит как явное преувеличение.
1 июня 1475 г. османский флот подошел к Каффе. Не встретив сопротивления, Кедук-паша высадил десант и приступил к осаде. На протяжении четырех дней османы обстреливали Каффу из пушек. 6 июня администрация Каффы решила капитулировать. Кедук Ахмед-паша пощадил жизнь консула Антониотто Габеллы, отправив его на галерную работу. Оберто Скварчиафико был отправлен в Константинополь, где был подвергнут пыткам и казнен 82. Османы полностью разорили Каффу, конфисковав все товары, корабли и прочее имущество. С каждого жителя были взяты деньги: от 15 до 100 аспров. Контрибуция, собранная с Каффы, была огромна: "...в это несчастное время в Каффе всех итальянцев, греков, армян, валахов, русских купцов, черкесов, мингрельцев, жителей Трапезунда и Скутарии считалось до семидесяти тысяч" 83. О присутствии черкесов в Каффе сообщается в письме неизвестного тосканца: "7 и 8 числа месяца июня все валахи, поляки, русские, грузины, зихи и всякие другие христианские нации, кроме латинян, были схвачены, лишены одежд и частью проданы в рабство, частью закованы в цепи" 84. Ибн-Кемаль, османский хронист того времени, также упоминает о черкесах в Каффе: "На том берегу был прекрасный портовый город, приезжали купцы с моря и с суши, из степей и с гор; там во множестве торговали татары Крымского государства и неверные Черкесии и Руси" 85.
Падение Каффы означало конец генуэзскому просперити в Черноморье. Вслед за захватом Каффы летом и осенью 1475 г. османы предприняли атаку на Черкесию. Они сумели занять Тану, Матрегу, Копу. В Копе при обороне города погиб местный черкесский (зихский) князь 86. Утвердиться в крепостях на черкесском побережье османам не удалось.
В 1479 г., согласно Ибн-Кемалю, османам пришлось повторно занимать такие крепости, как Копа и Анапа 87. Несмотря на победный тон реляций Ибн-Кемаля, эта экспедиция османов также не имела особого успеха. Им не удалось углубиться внутрь страны, и их поход в Черкесию явился, по сути, пиратской акцией. Неизвестно также, оставили ли османы гарнизоны в Копе и Анапе.
Походы османов в Черкесию, последовавшие сразу после падения Каффы, предпринимались не столько для аннексии западно-кавказских территорий, сколько для нанесения максимального ущерба генуэзским поселениям. Кроме того, эти походы следует рассматривать в контексте османо-мамлюкских отношений. После захвата Константинополя и Трапезунда османы оказались в состоянии бросить вызов мамлюкской империи. Соперничество за анатолийские территории (Альбистан, Каппадокию, Киликию) привело к открытому вооруженному конфликту в 1485–1491 гг. Согласно Дм. Кантемиру, османы пытались блокировать поставки железа, древесины и прочих важных материалов в мамлюкский Египет. Чтобы ослабить противника, они накануне войны, в 1484 г., совершили очередную экспедицию в Черкесию, в ходе которой разгромили все основные центры мобилизации мамлюков 88.
Крушение Каффы, тем не менее, не означало немедленного и полного прекращения генуэзского и итальянского присутствия в Черноморье. Многие из генуэзцев нашли пристанище в Черкесии. Среди тех, кто оставил Каффу и перебрался в Черкесию, был и уже упоминавшийся Джорджио Интериано, проживший среди адыгов около четверти века. Многочисленные генуэзско-черкесские браки привели к образованию уже в XV в. своеобразной этнокультурной общности, представители которой именовали себя черкесами-франками. Двойной этноним отражают сложные этнические процессы, приведшие к образованию этой синкретической общности. В конфессиональном отношении черкесы-франки являлись католиками, а в культурном и лингвистическом отношениях почти ничем не отличались от черкесов. Эта общность просуществовала, как минимум, до середины XVII в. Эмиддио д’Асколи описал ее в 1634 г.: "Все эти обрядности существуют поныне у наших латинских христиан в Феччиале, именующих себя черкесами-франками. Когда турки отобрали у генуэзцев Каффу, около ста восьмидесяти лет тому назад, многие из знатных были увезены в Константинополь, где им отвели улицу для жилья... Другие ушли в Чиркасию из-за своих жен, ибо многие женились на чиркашинках, так что в настоящее время получили от чиркасов название френккардаш, что на их языке значит – френки наши братья. Иные остались в Каффе... Иные же остались при дворе хана, даровавшего им селение, называемое Сивурташ, т.е. остроконечный камень, которое до сих пор существует и заметно издали. Хан дал им также бея той же национальности, называемого Сивурташ-беем. Хан очень дорожил ими и отправлял их в качестве послов в Польшу и к другим христианским государям; сделал их всех спагами, т.е. придворными дворянами; избавил их от уплаты податей, десятины и прочих налогов. Со временем бей перешел в магометанство, многие последовали его примеру... Они наравне с чиркасами пользуются льготами и имеют одинаковые с ними обычаи и обряды, но говорят они не по-итальянски, а по-турецки, татарски и чиркасски. Они хорошо знают "Отче наш" и "Богородицу" по-латыни. Мужчины, сопровождающие хана на войну, по уходе от него пускаются грабить вместе с татарами, а пленных и их детей заставляют обрабатывать свои земли, на которые сами даже не заглядывают. Они не хотят терпеть ни наставлений, ни осуждений, ни постановлений... Подобно чиркашенкам, тамошние женщины, выйдя замуж, не показываются (обычай избегания.– С. X.) и, даже еще хуже, за все время такой жизни не хотят посещать церковь, из боязни встречи с родственниками (т.е. со свекром и его братьями.– C. X.)" 89.
Память о генуэзцах сохранилась в Черкесии вплоть до XIX в. Превосходные клинки с вытесненными на них надписями и гербами передавались из поколения в поколение, и дошли до эпохи Кавказских войн 90. Тебу де Мариньи, посетивший побережье Черкесии в 1818 г., затем в 1823-м и в 1824 г., останавливается особо на генуэзских следах. Он отмечает, что в языке черкесов-натухайцев вполне вероятно обнаружатся некоторые генуэзские слова. Кроме того, обычай натухайцев приветствовать, снимая головной убор, также, по мнению Мариньи, связан с генуэзским периодом: "...and perhaps it might be possible to find Genoese words in the language of the Noutakhaitsi-Circassians; besides, their mode of salutation by taking off their caps, which is unique amongst the Orientals, seems to prove an affinity with Europeans" 91. Дж. Лонгворт, корреспондент лондонской Times, на все расспросы о происхождении каменных сооружений получал стандартный ответ: "Это генуэзское" 92. Черкесы приписывали генуэзцам постройку башен в верховьях Кубани и Зеленчука, укреплений в районе Хумары 93. На реке Шебж в районе Тхамахинской возвышенности находился курган, который шапсуги называли генуэзским. По шапсугскому преданию, в этом кургане захоронен некто Гену, погребенный со своими богатствами. В 1830–1840-х гг. на этом кургане проходили народные совещания. В 60-х гг. XIX в. в 15 км к югу от Новороссийска на горе Нелят еще сохранялись остатки цитадели. В преданиях натухайцев она именовалась Дженуэз-кале, т.е. генуэзская крепость 94. Симпатия, с которой черкесы относились ко всему генуэзскому, во многом определила успех миссии Рафаэля де Скасси, генуэзца, крупного российского коммерсанта. Он был едва ли не единственным сторонником мирного взаимодействия с черкесами 95.
В завершение представляется возможным отметить, что проблема генуэзско-черкесских отношений еще далека от своего полного освещения. Настоящая статья является как бы предварительным критическим очерком, в рамках которого была предпринята попытка воссоздать основные аспекты генуэзского присутствия в Черкесии.
(Перепечатывается с сайта: http://www.aheku.org.)
____________________________________________________
«Вытесняемое шаг за шагом с плоскости в предгорья, с предгорья в горы, с гор к морскому берегу, миллионное население горцев перенесло все ужасы, страшные лишения, голод и повальные болезни, а, очутившись на берегу, должно было искать спасение в переселении в Турцию»
генерал Зиссерман, т.II, с.396
Новое учебное пособие по истории Кубани создано большим авторским коллективом под редакцией профессора В.Н. Ратушняка (КГУ). Оно написано и издано по инициативе губернатора края А.Н. Ткачева и допущено департаментом образования и науки в качестве учебного пособия. Книга адресована школьникам и широкому кругу интересующихся историей края — тираж — 30.000 экземпляров.
«Много крови было пролито доблестными воинами, много жизней русских угасло, прежде чем сторонушка эта сделалась нашею. Много много великих людей трудилось здесь, добывая русской короне, русскому народу эту сторонушку... Широкою рекою лилась благородная кровь русских витязей, увлажняя и орошая землю, покоряемую для их детей и внуков».
Казачий просветитель И. Вишневецкий. Нач. ХХ в. (Почему у нас не так как у других//Кубанские областные ведомости. — 1911. — N 255).
Уже само название учебного пособия вызывает возражение. Использование определения «родная», видимо, вызвано желанием атрибутировать территорию и историю края как свое, родное, близкое. Желание вполне понятное, но при этом требующее обязательного уточнения — впервые русское и казачье население появилось на Кубани в конце ХVIII века при Екатерине II, даровавшей Тамань и правобережье Кубани Черноморскому казачьему войску. Обозначенная территория была населена адыгами, крымскими татарами и ногайцами, которые были изгнаны регулярной российской армией в Закубанье — моноэтничный адыгский регион вплоть до 1862 —64 годов. Российская колонизация Закубанья и всего Северо-Западного Кавказа началась с водворения казачьих станиц на землях изгнанных в Турцию адыгов как раз в эти годы (1862 — 1864). Поэтому, при самом большом преувеличении правобережье Кубани стало родным для казаков в 1792-м году, а все Закубанье, горный массив и побережье (то есть адыгские земли) — в 1864 году. Хотя вряд ли первые переселенцы-казаки могли воспринимать только что завоеванную землю как свою родину. Роди- ну — Запорожье — у них отняла все та же Екатерина II. В исторической песне, посвященной переселению запорожских казаков на Кубань, еще нет темы родной земли:
«Ой, прощай ти, Днистр, ти реченька бистрая,
Та пойдем на Кубань пить водици чистой.
Ой, прощайте, курени любезные,
Треба вид вас повалити на чужи земли».
Русское население формировалось на Кубани в основном уже после 1864 года. Подавляющее большинство русских прибыло в Кубанскую область в 80 — 90-е годы ХIХ века и в начале ХХ века. Безусловно, Кубань является родиной любого человека, который здесь родился. Тем более, этот край воспринимается как родной теми людьми, чьи семьи проживают здесь несколько поколений. Очень небольшой процент современного кубанского казачества восходит непосредственно к тем казакам, которые по велению императрицы появились на Кубани в конце ХVIII века. Тысячи крестьян-великороссов, мобилизованных в центральных губерниях империи, зачислялись в казаки в 40-е и 50-е годы ХIХ века — в разгар Кавказской войны. Их потомки не имеют этнической связи с Черноморским казачьим войском конца ХVIII — нач. ХIХ веков и, тем более, не имеют никакого отношения к Запорожской Сечи ХVI — ХVIII вв.
На этом историческом фоне словосочетание Родная Кубань звучит не корректно. Его можно было бы понять, если бы учебное пособие было посвящено исключительно периоду ХIХ — ХХ вв. Но дело как раз в том, что авторы начинают излагать историю «Родной Кубани» с каменного века и при этом без единого упоминания об аборигенах края — адыгах — до ХI века! Зато по всему тексту (при описании периода Майкопской культуры, периода дольменной культуры, античности и раннего средневековья) говорится о «наших предках» и «родном крае!» Как вам понравится появление книг, которые бы назывались «Родная Черкесия» или «Наша Черкесия»? Подобное навязчивое употребление атрибутирующих определений сперва вызывает улыбку, а их частое использование —неизбежную реакцию неприятия.
«Поскольку побережье Черного моря и плодородные предгорные области Россия стремилась удержать посредством колонизации, заселяя эти земли христианскими переселенцами, большая часть проживавших здесь черкесов была истреблена или принудительно выселена из этих мест... Мало известное миру массовое переселение жителей Кавказа и крымских татар из России было трагедией, которая во многих отношениях предвосхищала депортации ХХ в.»
Андреас Каппелер. Россия — многонациональная империя
Обращает на себя внимание полное отсутствие карт. Этот факт не может приветствоваться как с научной, так и с учебно-методической точки зрения. Тем более, что существует огромное количество профессионально составленных карт в монографиях по всем периодам истории Северо-Западного Кавказа. Существуют аутентичные карты ХIV-ХVIII веков. Игнорировать столь значительный источниковый пласт, по меньшей мере, не правильно. Точности ради заметим, что некое подобие карты помещено на форзаце книги. «Карта» более походит на рисунок или коллаж, на котором мы видим фигурки в горделивых позах, одетые в наряды отчасти выдуманные, отчасти неверно прочтенные в источниках. Это представители этносов различных эпох, заселявших правобережье Кубани, оседавших на Тамани и на побережье Черкесии. Самый нехозяйский вид при этом у фигуры черкеса. Всадник-булгар и вовсе похож на Чингачгука, но никак не на тюркского воина VI — VII веков. Коллаж не проясняет ничего по истории Кубани, но способен совершенно запутать юного читателя. Каждая фигура сопровождена подписью — датой появления и убыли этноса. Фигура черкеса отмечена пояснением: «с I тыс. н.э.». Понимай как хочешь: может адыги и существовали в I веке н.э., а может свалились откуда то в Х веке — лет за 20 до появления на Тамани князя Мстислава. Ну а вероятность более древнего присутствия (или даже генезиса) древних адыгов (до н.э.) авторы учебного пособия исключают полностью. Считаем необходимым напомнить, что учебник — не место для «научных открытий» такого рода. Содержание учебника ни в коем случае не должно противоречить устоявшейся и признанной научной картине исторического прошлого. Вы можете сомневаться во всем, но делайте это в своих диссертациях. А текст учебника не должен резко контрастировать с текстом в энциклопедиях, с результатами многолетних исследований международно признанных специалистов.
Коллаж на форзаце сопровождается весьма недвусмысленным текстом, согласно которому на Кубани до появления казаков никогда не было постоянного населения — «народы сменяли народы». Это и есть главный тезис всей книги. Народы сменяли народы только на правобережье Кубани, но не стоит забывать, что ногайцы почти 300 лет занимали пространство между Кубанью и Доном, и продолжали бы его занимать и сегодня, если бы не доблестный Суворов.
Столь подробно мы остановились на названии и рисунке-«карте», помещенной на форзаце, именно потому, что уже на этих двух примерах отчетливо видно стремление авторов к деэтнизации истории Северо-Западного Кавказа, к полнейшему умолчанию истории единственных аборигенов края — адыгов. В этой связи, детальный анализ содержания учебника теряет смысл, так как политической и этнической истории адыгов в учебнике из 216 страниц посвящен один единственный параграф из 5 страниц. И очень характерно, что этот параграф посвящен адыгским посольствам к Ивану IV. И так как эти посольства связаны в основном с деятельностью Кабардинских князей, то и получается, что история западных адыгов почти совсем не представлена в данном издании.
Вся древность, античность и раннее средневековье вплоть до ХI века изложены без единого упоминания адгов или даже намека об их существовании. А из такого текста ученик сделает только однозначный вывод: адыги никогда не жили на Кубани, ни их, ни их отдаленных предков не было на территории Северо-Западного Кавказа. Но все-таки авторы обронили одно единственное упоминание адыгов (до сер. ХVI в.). Это упоминание сделано на с. 37 в связи с изложением истории Тмутараканского княжества. Но что это за текст? Оказывается, Святослав (а не Мстислав, как в летописи) является основателем этого княжества, что автоматически удревняет его на 50 лет. Русская Тмутаракань многонациональна: авторы поведали нам, что в княжестве жили славяне, греки, хазары, болгары, осетины и другие! То есть, кто угодно, но не адыги. Мстислав, оказывается пошел в 1022 г. в поход не на Тмутаракань (из своего удела — Чернигова), а уже правил в ней и из нее пошел в поход на касогов (адыгов — именно так в тексте, прим. С.Х.). При этом не сообщается куда. Но пытливое дитя, ведомое опытным педагогом, может выяснить маршрут по «карте» на форзаце, где фигура русского князя стоит на Тамани, а фигура касога (адыга) в районе Майкопа: серьезный 300 км. бросок! И двигались, видимо, по незаселенным никем землям! А.В. Гадло (СПбГУ), кавказовед с мировым именем, совершенно зря всю жизнь трудился над проблемой Тмутаракани: каждая строчка учебника противоречит каждой строчке у Гадло, а летописный источник и вовсе уже не источник! После обязательного покорения всех адыгов Мстиславом, о чем повествуется одним абзацем, адыги полностью пропадают до 1552 года, когда им срочно понадобилось поехать в Москву.
«Около 1,5 млн. черкесов были уничтожены или депортированы. Эта трагедия и абсолютно, и пропорционально совпадает с той, что постигла армян в 1915 году. Было ли это сделано с черкесами намеренно? Да. были ли к этому идеологические причины? Да. Россия практиковала резню и массовые депортации в Крыму и на Кавказе, и «этнически очистила» Черкесию специально в 1862—1864 гг. На протяжении этого периода панслависты, вроде Михаила Каткова, снабжали русскую публику националистическими оправданиями в духе имперских амбиций («третий Рим») и стратегических интересов («выход к морю»).
Антеро Лейтзингер. Черкесский геноцид
Таким образом, история адыгов начинается после прихода на Кубань древних руссов. Невнятный намек о существовании где-то за пределами Тамани адыгов вряд ли запомнится читателем, т.к. следующие 7 страниц тмутараканской темы изложены вне какой бы то ни было связи с адыгами. Зато много внимания уделяется половцам. Говорится о том, что русское княжество «мирно сосуществовало рядом с кочевниками». Значит кочевники, но не адыги были соседями русских на Кавказе, на Кубани. В большой авторский коллектив не вошли некоторые главные краснодарские специалисты по касогам, из работ которых явствует, что касоги не адыги, а славяне! Советуем при переиздании исправить с. 37 с учетом этой «теории».
Итак, чтобы снова прочесть об адыгах совершаем прыжок на с. 44-ю через 530 лет. Раздел называется «Так начиналась дружба». История адыгов по-настоящему начинается в ХVI веке. Параграф состоит из 5-ти страниц. И это все. То есть, вся адыгская история от непонятно какого периода до ХIХ века изложена на 5-ти страницах. Видимо, это именно те крохи с хозяйского стола, которые будут нам доставаться и впредь! Очень содержателен рисунок на с. 48: этакий домик пигмея, чуть заметно больше кукурузной клети. На с. 49-й узнаем, что в ХVI -ХVIII веках ежегодно с Кавказа вывозилось турками 12 000 рабов. Получается, 3 млн. 600 тыс. за весь период! Действительно мрачная эпоха.
Самый большой раздел учебника — о Кавказской войне (с. 77 — 108). Это само по себе вызывает сомнение: стоит ли в 6 — 7 классе делать акцент на военной теме в ущерб разделам о культуре, в ущерб другим периодам. Разве не достаточно 1 — 2 параграфов в этом возрасте? Мы можем предположить, что подобный дисбаланс сложился из-за того, что большая часть краснодарских «кавказоведов» занимается не историей и культурой Кавказа, а военно-историческими проблемами России на Кавказе.
Вся эпоха Кавказской войны изложена без политической истории адыгов. Авторы не сочли возможным дать хотя бы краткий обзор внешнеполитической истории Черкесии этого времени, характера и масштаба национально-освободительного движения адыгов, дать сведения о лидерах адыгского сопротивления (Сефербей Зане, Магомед Амине, Казбиче Шеретлуко, Хаджи Берзеке). Зато есть параграф об адыгских «просветителях» — Шоре Ногмове, Хан-Гирее, Умаре Берсее — которые служили царской России. Просветитель, как известно, просвещает свой народ. Хан-Гирей написал «Записки о Черкесии», в которых дал детальный военно-топографический анализ страны адыгов. Этот труд адыгского «просветителя» был предназначен для высшего военного руководства империи. Николай II, Бенкендорф и еще ряд генералов — вот и вся читательская аудитория «просветителя». Хан-Гирея и Ногмова, и всех прочих «просветителей» периода Кавказский войны можно считать первыми адыгскими историками, этнографами, фольклористами. Их труды были доступны только русской аудитории. Адыгские уорки и даже крестьяне во время Кавказской войны не читали книжек на русском языке вечерами у камина. То есть они вообще не читали.
В рассматриваемом учебном пособии Кавказская война на Северо-Западном Кавказе целиком представлена как казако-черкесский конфликт. Вся воинская заслуга в завоевании Черкесии приписана казакам — как будто здесь не было огромной российской регулярной армии и как будто солдат-великороссов погибло меньше, чем казаков. Оказывается, в завоевании Черкесии не участвовал Черноморский флот, а войсками не командовали немецкие офицеры. Во всем этом читается заявление — история Кубани есть история казаков. Но и демографически, и экономически на Кубани с 80 — 90-х годов ХIХ века доминирует неказачье население — русские, украинцы, армяне, евреи, греки, немцы, болгары, чехи, эстонцы. Казачья колонизация побережья не удалась с самого начала. В Черноморском округе (губернии с 1896 г.) экономически (а на значительных участках туапсинского и сочинского округов и численно) в последнюю четверть ХIХ в. — начало ХХ в. возобладало неславянское население (греки, армяне, чехи, эстонцы, немцы, молдаване).
Очевидное стремление представить историю российской Кубани после 1864 года как историю казачьего края хорошо видно на примере раздела о гражданской войне 1918 — 1920 гг. Сразу отметим, что адыги совсем не попали в кубанскую историю ХХ в. Хочется напомнить, что не казаки, а черкесы были первыми сподвижниками генерала Корнилова в августе 1917 года, еще до основания Белой армии. Черкесы рискуя своими жизнями, укрывали казаков во время разгула красного террора весной 1918 года. Ни один другой этнос в России не дал Белой армии такого высокого процента добровольцев (относительно собственной численности) как адыги, сформировавшие черкесский полк под командой Кучука Улагая и дивизию под командой Клыч-Гирея. А.Намиток и М. Гатагогу были заместителями председателя Кубанской Рады. Весной 1920 года, когда турецкие власти не принимали пароходы с белоказаками черкесские князья и генералы добились разрешения для своих боевых товарищей вступить на анатолийский берег. Когда Сталин повесил на Красной площади Краснова и Шкуро, разве вместе с ними не был казнен генерал Клыч-Гирей? В период великой русской смуты адыги были верны Романовым, хотя сам царь отрекся от трона, разрушив империю, которую создавали его предки. Черкесы и абхазы в революцию 1905 — 1907 годов были одними из немногих народов, преданных правительству. За эту верность Столыпин снял с абхазов статус «виновного» народа. Парадокс истории в том, что христианские, православные страны Закавказья — Грузия и Армения — ради спасения которых Россия вступила на Кавказ, первыми предали ее в 1905 и в 1917 годах. Вспомним, как активны были грузинские социал-демократы в российском левом движении. Отец Звиада Гамсахурдиа, самого русофобски настроенного лидера на всем постсоветском пространстве, классик грузинской литературы Константин Гамсахурдиа был добровольцем в германской армии в 1914 году. Таких примеров — тысячи. У фашистов не было черкесского полка СС, зато был армянский полк СС, а в составе вермахта была целая дивизия грузин. Разве не заслужил упоминания в учебнике Айтеч Кушмизоков, командир партизанской бригады, соратник Ковпака? Разве не достоин быть упомянутым в кубанском учебнике Хазрет Совмен, вложивший десятки миллионов в краснодарские вузы? Никто и никогда не жертвовал на нужды образования на Кубани таких денег. И это на фоне масштабной фальсификации истории Кубани (Северо-Западного Кавказа), которую «творят» представители КГУ.
При изложении событий Кавказской войны воспевается захватническая политика царизма и весь текст изобилует атрибутирующими определениями — «родная» (земля) «наша» (родина), и т.п. На с. 89-й казаки-линейцы предстают доблестными защитниками родной земли, то есть эта война не велась для завоевания адыгской земли (хотя мы знаем, что эта цель подчеркивалась в сотнях русских документах — планах, предписаниях, рескриптах, журналах военных действий, предположениях, отчетах и т.д.), но только для защиты родной земли. Дагестан — тоже родная земля казаков! И Кабарда конечно же.
Обращает на себя внимание крайне враждебный тон авторов: на с. 94-й и 96-й черкесы названы врагами! Данный учебник — единственное учебное пособие не только в крае и РА, но и на всем Северном Кавказе, где допущена подобная лексика. Все другие авторы используют эмоционально неокрашенный термин «противник». И это правильно, поскольку речь идет о детском восприятии мира. Еще больше увлекаются авторы созданием образа врага в лице черкеса на с. 80-й. Использована аллегория посредством наложения на этноним черкес зоонима змей: страшный змей плывет по Кубани, угрожая родной земле. Оказывается, переплавляются черкесы. Этот пассаж — одно из бесспорных стилистических «достижений» авторов книги. Аллегория явно навеяна просмотром «13-го воина» (голливудский фильм с А.Бандерасом в главной роли по мотивам сказки Ибн Фадлана, арабского энциклопедиста, посетившего Хазарию в сер. Х века), где «змей», состоящий из каннибалов, атакует поселение викингов. С кем прикажете сравнивать казаков?
В учебнике ни слова не говорится о национальной катастрофе, постигший адыгский народ в 1861 — 1864 гг., на завершающем этапе Кавказской войны. Ни слова о том, как царские войска под командованием генерала Евдокимова сектор за сектором, долину за долиной «очищали» весь Северо-Западный Кавказ от адыгского населения. Подробнейший отчет об этих действиях самого Евдокимова издан видимо только для того, чтобы его читали в Майкопе, Сухуме, Черкесске, Нальчике, и делали при этом неправильные выводы. Так явите же нам образец работы над источником.
Честный и деликатный разговор с детьми на эту важнейшую за всю обозримую историю региона тему (выражаясь словами Евдокимова: «В настоящем 1864 году совершился факт, почти не имевший примера в истории...») авторы подменили на несколько тихих и даже убаюкивающих предложений: «Прошли годы. Закончилась Кавказская война, а земли, где некогда шли ожесточенные бои за обладание побережьем Кавказа (черкесы значит не защищали родную и населенную ими землю, а вели бои за обладание побережьем Кавказа! — прим. С.Х.) стали населять мирные люди многих национальностей (то есть, все хорошие и мирные, кроме черкесов — прим. С.Х.)» (с. 97).
«Нещадно и безостановочно теснить горцев к морю, и в то же время усиленно двигать русское население на места, только что освобожденные бегущими горцами»
князь Барятинский, т.II, с.372
Весь этот замечательный учебник завершается текстом гимна Краснодарского края — это и есть гимн «мирных людей многих национальностей». В нем есть и такие строки: «на врага на басурманина мы пойдем на смертный бой». Басурманин — это русский термин, заимствованный из татарского, обозначающий мусульманина! Что это, если не обозначение мусульман в качестве врагов? Какая была необходимость в качестве гимна субъекта РФ (субъекта многонационального и многоконфессионального, занимающего большую часть Северо-Западного Кавказа, граничащего с Украиной, Абхазией, Карачаево-Черкесией, Адыгеей; тесно связанного экономически с Турцией) утверждать боевую походную песню кубанских казаков на турецком фронте времен первой мировой войны. Не является ли это нарушением конституции РФ? Текст гимна должен консолидировать общество — это не аксиома, но в современном мире желательно, чтобы это так и было. К слову сказать, в адыгских песнях периода Кавказской войны есть такие строки, которые нельзя распевать со сцены, и их не поют. Подобные тексты являются предметом исследования историков и фольклористов, но им не приходит в голову идея рекомендовать их к ежедневному прослушиванию.
Анализ новейшей кубанской литературы по истории Северо-Западного Кавказа сразу заставляет вспомнить грузинскую «историографию» (точнее: пропагандистскую литературу) конца 80 — 90-х годов ХХ века, стремившуюся доказать своей грузинской аудитории, что: а) современные абхазы не являются аборигенами страны — Абхазии; б) средневековые абхазы — картвельское племя. Предлагаем заимствовать грузинский опыт. Из их брошюр и фолиантов явствует, что современные абхазы — отсталое адыгейское племя, спустившееся с гор в ХVII веке и ассимилировавшее картвелов-абхазов в их многотысячелетней родине от Туапсе до Ингура. Соответственно, современные адыги — отсталое абхазское племя, спустившееся с гор (тут важно подобрать участок хребта подальше от Краснодара, лучше за пределами административной границы края) в ХVI веке (позже не получается из-за этих посольств к Ивану Грозному) и ассимилировавшее черкесов-славян в их многотысячелетней родине на пространстве от Тамани до Эльбруса.
90-е годы преподнесли еще один урок. Оказалось, что уровень кавказоведения не зависит от материального насыщения научных центров, но находится в прямой зависимости от элементарной человеческой порядочности. По-прежнему звучат замшелые штампы из официоза ХIХ века: хищные, ленивые и праздные черкесы испытывали хронический продовольственный кризис, а их набеги были значимым фактором экономики! Этот штамп в разных вариациях звучит с самых высоких кафедр и тиражируется в миллионных тиражах. Но после выхода в свет в Санкт-Петербурге в 1897 году исследования крупного русского ученого-агронома Ивана Николаевича Клингена «Основы хозяйства в Сочинском округе» этот штамп может озвучивать либо дилетант, либо (если речь идет о профессиональном кавказоведе) совершенно недобросовестный человек.
Кроме Краснодара, значительное число работ, откровенно фальсифицирующих историю Северо-Западного Кавказа, в 90-е годы вышли в свет в Карачаевске. Оказывается, что синдо-меотские племена VI в. до н.э. — V в. н.э. и зихи (касоги) — карачаевцы. Более того, карачаевцами провозглашаются и черкесы, которые внезапно забывают тюркский и переходят на адыгский буквально за несколько лет до Кавказской войны. Причины, по которым краснодарским авторам кажется, что черкесы были славянами, а их карачаевским визави — тюрками, не лежат в области источниковедения.
Кстати, об источниковедении. Все знают, что это основа исторического знания, исследовательского процесса. За все время пребывания ААО в составе края и за весь постсоветский период краснодарские историки не издали ни одного источника об адыгах. Это говорит об отсутствии интереса и нежелании изучать историю адыгов. Для сравнения: Виктор Котляров («Эль-фа», Нальчик) в течении постсоветского периода издал более 30 источников с общим тиражом более 50.000 экземпляров.
Один из главных вопросов, который хочется задать сочинителям рассматриваемого учебника: для кого 200 лет работало российское и европейское кавказоведение? Кавказоведение сегодня не может быть доморощенным. А содержание учебника не должно резко отличаться от устоявшихся научных представлений, достигнутого уровня знаний. Ваш учебник полностью противоречит всему, что написали об адыгах ученые с мировым именем: Б.Грозный, Н.Марр, И.А.Джавахишвили, Г.А.Меликишвили, Л.И. Лавров, М.И.Артамонов, Ш.Д.Инал-ипа, Д.Айалон, А.Поляк, П.М.Хольт, Н.В.Анфимов, Ю.С.Крушкол, Я.А.Федоров, В.К.Гарданов, Н.Г.Волкова, В.И.Марковин, Г.В.Рогава, А.Чикобава, Ж.Дюмезиль, А.В.Гадло, В.Аллен, М.Гаммер, М.В.Горелик, М.О.Косвен, Г.В.Вернадский, В.В.Бартольд, С.Л.Николаев, С.А.Старостин, В.В.Бунак, Г.А.Дзидзария, В.Г.Ардзинба, и многие другие. Кстати, хорошо, что не забыли об абхазском лидере, хеттологе и кавказоведе с большой буквы. Господа, зачеркивая адыгскую историю, вы тем самым зачеркиваете и абхазскую историю. А абхазы так стремятся в Россию! Спешите сообщить им, что их предки не имеют никакого отношения к Майкопской и дольменной культурам.
Несомненно, ваш учебник способен очень сильно навредить атмосфере толерантности в двух субъектах РФ — Краснодарском крае и Республике Адыгея. Учебник полностью фальсифицирует историю Северо-Западного Кавказа и представляет собой образец того, каким не должен быть учебник или любая книга, адресованная детям. Очевидно, что ребенок, воспитанный на такой книге, не станет считаться с проблемами аборигенов края — адыгов — и не будет воспринимать их таковыми.
(Перепечатывается с сайта: http://www.kvkz.ru.)
_______________________________________________
В 2007 г. исполняется 450 лет со времени заключения военно-политического союза черкесских княжеств с Россией. В 1957 г. в Адыгее, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии прошли торжества по поводу 400-летия «добровольного вхождения адыгов в Россию». В российской советской историографии факт принятия рядом адыгских князей присяги Ивану IV трактовался как неопровержимое свидетельство добровольного вхождения всей страны адыгов — Черкесии — в состав Московского царства. Это отвечало доминировавшей идеологической концепции добровольности вхождения стран и народов в Российскую империю.
Отношение к этой теме претерпело существенное изменение с конца 80-х гг. XX в. В российской академической историографии интерес к изучению истории адыгов был полностью утерян. На Северо-Западном Кавказе в адыгских центрах — Майкопе, Нальчике и Черкесске — в национальной историографии произошло более трезвое и соответствующее содержанию источников переосмысление события из «добровольного вхождения» в «заключение военно-политического союза». Адыгские историки, надо отдать им должное, сохранили при этом главное — позитивный смысл обращения адыгов к России. В целом, место, которое стали уделять этому событию на страницах обобщающих трудов, вполне заслуженное и справедливо оцененное. Другое дело, что полностью отказались от того невероятного преувеличения хрущевского периода, когда вхождение трактовалось в прямом административном смысле и на весь последующий период XVII–XVIII вв.
На современном этапе мы, как бы заглянув за тот горизонт, казавшийся недосягаемым и в 1957 г., и в начале 90-х гг., делаем следующие выводы:
Адыгские посольства в Москву — одно из важнейших политических событий в адыгской истории XVI–XVII вв. Весьма велико их значение и для собственно русской истории этих же веков, так как установление связей с черкесскими княжествами открыло для Москвы важные политические преимущества в противостоянии Крыму и Турции. Представляется обоснованным и справедливым устроение торжеств по этому поводу не только в республиках, но и в самой Москве. В геополитическом плане союз с адыгами в свое время дал Русскому государству неизмеримо больше, чем, например, его союз с балканскими народами в XIX в.
Эта историческая дата имеет отношение в равной степени ко всем адыгским территориям и субэтническим группам. В 1552 г. ко двору Ивана IV прибыло первое посольство черкесов, во главе которого было три князя: бесленеевский князь Маащук, абазинский князь Иван Езбозлуков и князь Танащук без указания на субэтническую принадлежность, но из контекста и этого, и последующих посольств ясно, что это был западночеркесский князь. Таким образом, это первое посольство прибыло с территории исторического Бесленея, который вполне точно сопоставим с территорией современной Карачаево-Черкесской республики. Оно представляло два автохтонных западнокавказских этноса — адыгов и абазин. Имея ввиду высокий феодальный статус бесленеевских князей, мы вполне можем быть уверены, что в состав этого адыгского этнотерриториального образования входили и абазины, и карачаевцы. Получается, что дата охватывает и объединяет все народы республики, включая и ногайцев. Ногайская Орда поддерживала собственные политические связи с Москвой и в этот период они также носили союзнический характер. Многие ногайские князья являлись вассалами Ивана Грозного, а старшая дочь Темрюка являлась женой правителя Большой Ногайской Орды.
Второе посольство 1555 г. последовало с крайнего запада Черкесии — из княжества Жанэ, которое в этот период являлось наиболее сильным в военном отношении в Адыгее. Во главе депутации был старший князь Жанетии Сибок, его сын Кудадек, брат Сибока Ацымгук, а также абазинский князь Тутарыка Езбозлуков. В историографии высказывается вполне обоснованное мнение, что это второе посольство представляло через посредство жанеевских князей значительную часть феодальных домов Западной Черкесии от Тамани до Верхней Кубани.
Третье посольство 1557 г. последовало уже от кабардинских князей, во главе которых стоял Темрюк Идарович, будущий тесть Ивана Грозного. Кабардинский посол Кавклыч Кануков передал просьбу кабардинцев к русскому царю считать их заодно с жанеевскими князьями. Таким образом, посольство 1557 г. подвело итог всем предыдущим дипломатическим усилиям черкесов и включило в рамки военного альянса с Россией всю страну адыгов от Тамани до Дагестана (современная плоскостная Чечня в этот период была заселена кабардинцами и составляла важнейшую часть владений Темрюка). Более того, дата очевидно имеет отношение ко всем горским народам Центрального Кавказа — осетинам, ингушам, балкарцам и карачаевцам, а также к части чеченцев. Феодальная Кабарда объединяла все эти народы, а политический выбор кабардинцев автоматически распространялся на все вассальные территории. Принятие русского подданства или признание сюзеренитета русского царя в целом способствовали усилению региональной мощи Кабарды и Западной Черкесии. Политиче-ски и в смысле феодального права российский сюзеренитет через Темрюка и его потомков рас-пространялся на все население Центрального Кавказа. В этом плане 1557 г. — дата актуальная не только для адыгской истории, но и для большей части Северного Кавказа.
Важнейшим следствием этих посольств стало развертывание скоординированных действий против Крымского ханства. Российская военная помощь серьезно облегчила положение адыгов. Совместные действия начались уже в 1555 г. Более того, черкесские отряды панцирной конницы вливаются в состав русских полков и удачно действуют в Прибалтике. Династический союз России и Черкесии последовал в 1561 г. как результат крайне выгодного партнерства. Мария Темрюковна — черкесская царица России — проявила себя как яркая благородная личность, искренне заботившаяся о благополучии народа, государства, церкви. Иван Грозный по достоинству оценил своих новых союзников и вассалов, и его женитьба на черкешенке могла состояться еще раньше, так как он сватался к дочери жанеевского правителя Сибока Кансауковича.
Политические обстоятельства вокруг отношений Москвы с Жанетией заметно отличались от таковых же в Кабарде. Если кабардинцы испытывали почти исключительно крымскую угрозу, то для западных адыгов более ощутима была военная экспансия Турции. Сибок в отличие от Темрюка (равного ему по статусу) лично дважды побывал в Москве и пытался склонить русского царя к заключению антитурецкого договора. Иван IV обещал помощь против хана, но в отношении Турции не захотел дать каких-либо гарантий и сослался на то, что «турецкий султан в миру со царем и великим князем».
XVI век — весьма сложный период в становлении Московского царства. Крымская угроза оказалась гораздо более страшной, нежели разрозненные нападки многочисленных татарских ха-нов на всем протяжении XV в. Достаточно упомянуть о захвате Москвы Мухаммад-Гиреем в 1521 г., когда Василий III был вынужден признать себя вассалом крымского царя. Поэтому заключение русско-черкесского военно-политического союза было результатом обоюдной заинтересованности.
Для получения адекватного представления о причинах и характере обращения адыгов в Москву, мы должны проанализировать весь объем информации, касающейся поездок черкесов в Турцию, Иран, Польшу и другие страны. Очень важна, например, такая деталь: прежде чем прибыть в Москву в 1552 г., бесленеевский князь Маашук Кануков долгое время пребывал в Стамбуле при дворе самого могущественного государя того времени Сулеймана Великолепного. Каким образом связано его обращение к Ивану Грозному с его же пребыванием в Стамбуле? Оказывается, в этом же году – 1552 – Сулейман казнил своего сына шахзаде (т.е. наследного принца) Мустафу, мать которого Махидевран была сестрой Маашука и дочерью старшего князя Бесленея соответственно. Как видим, брак Марии Темрюковны с Иваном Грозным не был единственным царственным союзом Черкесии в XVI веке. А если мы не будем забывать о высочайшем статусе османских владык этого периода, то мы должны будем определенным образом скорректировать наши привычные представления о посольствах в Москву.
Тему царственных союзов Черкесии можно продолжить, даже не выходя за пределы времени Ивана Грозного. В 1563 г., то есть через два года после женитьбы Ивана Грозного на Марии Темрюковне, наследник имеретинского трона Георгий женится на Русудан, дочери старшего князя Большой Кабарды. Еще через два года при военной поддержке родственников жены Георгий под номером II становится царем Имеретии (1565-1583). Старшая сестра царицы Русудан стала женой владетельного князя Гурии Георгия II Гуриели (1564-1583), а младшая – женой Георгия III Дадиани (1572-1582), владетельного князя Мингрелии. Как раз в эти же годы при шахе Тахмаспе наследным принцем Ирана, рожденным черкешенкой Периджан-Ханум, являлся Исмаил, ставший ненадолго шахом в 1577-78 гг. в результате прямого противостояния двух группировок – черкесской и грузинской. Крымский хан Довлет-Гирей (1550-1577), сжегший Москву в 1570 г., был женат на двух черкесских княжнах, одна из которых – Айше-Фатьма-Султан - являлась его старшей женой, что было очень важно для продвижения по службе ее родственников. «Большая царица» оказывала заметное влияние на Довлет-Гирея. Русский посол А. Нагой сообщал, что хан «жалует свою большую царицу Аиша Фатма салтану… думает со царицею и слушает ее». Именно такой фон делает понятной для современного человека логику Ивана Грозного, сватающегося к черкесской княжне – сначала в Жанетию, а затем – в Кабарду. Женитьба на Марии сделала Ивана Грозного членом «клуба» монархов, женатых на черкешенках. И сделала его еще одним крупным «игроком» в геополитическом пространстве Черкесии, а значит и всего Кавказа.
После пресечения династии Рюриковичей, князья Черкасские сыграли выдающуюся роль в отражении польской угрозы и возведении Михаила Романова на царство. При этом, Черкасские считались более знатными, чем Романовы. Никто из предков Михаила Романова не занимал таких постов и не имел такого количества подданных как князья Черкасские. Роды Романовых и Черкасских (Темрюковичей и Камбулатовичей) выступали заодно весь период правления Годунова и Шуйских. Григорий Отрепьев, будущий Лжедмитрий II, воспитывался и сделал карьеру при дворах Романовых и Черкасских. Так, Василий IV Шуйский писал в Краков: «Юшка был в холопах у бояр у Микитиных детей Романовича и князя Бориса Черкасского и, заворовався, постригся в чернецы».
Дмитрий (Каншао) Мамстрюкович Черкасский командовал русской армией в самые напряженные годы борьбы с поляками. Иван Борисович Черкасский — фактический правитель России после смерти Филарета на протяжении десяти лет (1633-1642), двоюродный брат первого царя династии Романовых. Яков (Урускан) Куденетович Черкасский — великий русский полководец, под началом которого русская армия нанесла очень серьезные поражения войскам Речи Посполитой (1654-1667 гг.) и Швеции (1656-1658 гг). Так, в 1655 г. последовательно нанеся поражения гетману Литвы Радзивиллу и гетману Польши Гансевскому, Черкасский занял столицу Литвы Вильно. В наши дни этот триумф выглядит достаточно скромно из-за незнания публикой всей предыдущей истории военного соперничества Литвы и России. А между тем Смоленск веками был в составе Великого княжества Литовского, а сами литовцы вторгались в Орду вплоть до Астрахани. Победа Черкасского — первая крупная победа Руси над Литвой и Польшой на протяжении всей, более чем семисотлетней, истории соперничества этих государств. Напомним зрителю, что поляки дважды занимали Киев в XI в., а в период Смуты и вовсе поставили под вопрос само существование Русского государства. Такова предыстория триумфа Якова Черкасского, сына владетельного князя Кабарды, крупнейшего землевладельца России (50 000 крепостных крестьян), самого влиятельного в стране человека. И это лишь один из триумфов: уже на следующий год он захватывает мощную твердыню Динабург в шведской Прибалтике и осаждает Ригу; в 1663 г. князь наносит поражение королю Речи Посполитой Яну Каземиру.
О влиянии и могуществе Черкасских говорит тот факт, что в самом Кремле существовал Черкасский двор, в палатах которого всякий раз располагался наиболее авторитетный черкесский сановник. Останкино, Марьина Роща, Троицкое – все это являлось поместьями черкесских князей. На месте РГБ стоял дворец главного опричника и шурина грозного царя – Михаила Темрюковича Черкасского. Новоспасский монастырь являлся общей усыпальницей Романовых и Черкасских.
Говоря о Черкасских, нельзя не упомянуть о Михаиле Алегуковиче Черкасском — воспитателе Петра I и первом генералиссимусе России. Выезжая из Москвы или из страны, Петр наказывал своим соратникам во всем следовать указаниям Черкасского. Одним из ближайших сподвижников Петра являлся Александр (Давлет-Гирей) Бекович-Черкасский, вошедший в историю своим благородным, рыцарским поведением в бухарском плену. Этот черкес, получивший первоклассное европейское образование, имел самые разносторонние таланты, а составленная им карта побережья Восточного Каспия вплоть до начала XX в. оставалась наиболее точной. Выдающийся вклад в создание металлургических и оружейных заводов на Урале и в Западной Сибири внесли Михаил и Алексей Черкасские, многолетние губернаторы этих регионов. Алексей Михайлович Черкасский стал канцлером при Анне Иоанновне и его мы можем считать последним великим представителем блистательной плеяды князей Черкасских в России.
Отношения стали неуклонно ухудшаться, начиная с периода правления Петра I, и по мере продвижения Империи на Кавказ выродились в яростное вооруженное противостояние при Екатерине II. Последствия Кавказской войны для адыгов крайне трагические — с ними несопоставимы потери ни в Дагестане, ни в Чечне. Именно поэтому преподнесение темы военно-политического союза и, тем более, празднование этой даты необходимо тщательно согласовать с Адыгэ Хасэ всех трех республик, а также с Международной Черкесской ассоциацией.
Этнос, тысячи представителей которого верой и правдой служили русскому трону в XVI–XVII вв., в XIX в. оказал самое ожесточенное сопротивление Империи и оказался на грани исчезновения. В этом плане адыгский материал дает благодатную возможность для выстраивания некоего историософского дискурса, способного приподнять аудиторию над теми проблемами политической истории, которые стоят стеной между нашим поколением и теми людьми XVI столетия, стремившимися на помощь верному союзнику и другу через тысячекилометровое пространство кочевнической степи. Тема военно-политического союза Черкесии и России весьма перспективна в плане выстраивания новой идеологической концепции русско-адыгских отношений в XXI веке.
Да, была трагедия Кавказской войны, но был и длительный исторический период союзнических отношений. И то, и другое были результатом сознательного искреннего выбора наших предков. И мы должны в равной степени чтить и помнить каждую веху истории.
(Перепчатывается с сайта: http://www.zolka.ru.)
_________________________________________________
Фактор моря оказал решающее, наряду с горным ландшафтом, влияние на формирование адыгского этноса. Характер исторического процесса на территории Северо-Западного Кавказа невозможно осмыслить без учета культурных и цивилизационных векторов, воздействовавших на страну черкесов через черноморско-средиземноморский бассейн. По морю осуществлялись все наиболее важные культурные и политические контакты с Египтом, дольменными культурами Средиземноморья, Хеттской империей, античной Грецией, Византией, Османской Турцией, Генуей.
Источники
Как этнокультурное сообщество, древнейшие этапы истории которого прошли в непосредственной близости от Черного моря, абхазо-адыги должны были демонстрировать определенный уровень развития мореходства уже в античную эпоху - т. е. с самого начала письменных отчетов по территории Северо-Западного Кавказа. В "Географии" Страбона дано столь развернутое описание западнокавказского пиратства, что оно не оставляет сомнения в его давности, размахе, технологической изощренности: "После Синдской области и Горгипии, что на море, следует побережье ахейцев, зигов и гениохов, лишенное большей частью гаваней и гористое, так как оно является частью Кавказа. Эти народности живут морским разбоем, для чего у них есть небольшие, узкие и легкие лодки вместимостью до 25 человек, редко - до 30; у греков они называются "камарами"... Снаряжая флотилии таких "камар" и нападая то на купеческие корабли, то даже на какую-нибудь страну или город, они господствовали на море. Иногда им помогают даже жители Боспора, предоставляя свои корабельные стоянки, рынок для сбыта добычи. Когда они возвращаются в родные места, то при отсутствии корабельных стоянок им приходится на своих плечах переносить "камары" в леса, где они и живут, обрабатывая скудную землю. Когда же наступает время плавания, они снова несут свои лодки к берегу. Точно так же поступают они и в чужих странах, где им хорошо известны лесистые места; там они прячут свои "камары", а сами пешком бродят днем и ночью, похищая людей для продажи в рабство. Похищенных они с готовностью предлагают отпустить за выкуп, извещая об этом после выхода в море их родных. В землях, подчиненных местным властителям, правители оказывают помощь жертвам насилия; они нередко в свою очередь нападают на разбойников и, захватив их "камары", приводят назад вместе с экипажем. Области, подчиненные римлянам, более бессильны против этого зла из-за небрежения посылаемых туда правителей". (Страбон. География / Пер. с древнегреческого Г. А. Стратановского. М., 1994. Кн. XI. § 12. С. 470-471).
В сообщении Страбона есть ряд важных моментов, которые подтверждаются другими источниками: это доминирование в море пиратов-горцев Западного Кавказа; господство достигалось не за счет банального грабежа купеческих судов, но путем организации масштабных пиратских экспедиций против целых городов и государств; неспособность греков и римлян разбить пиратские флотилии западнокавказских горцев. Цари Боспора (Пантикапея) оказались не в состоянии справиться со своими ближайшими соседями. Е. А. Молев, новейший исследователь истории Боспора, отмечает: "Ахейцы, зихи, гениохи и керкеты сохраняли свою независимость в течение всего правления Спартокидов. Их пиратская деятельность сильно препятствовала экономическим связям Боспора с полисами и государствами Причерноморья и Средиземноморья... Замечание Страбона о предоставлении боспорянами этим племенам корабельных стоянок и рынков сбыта добычи свидетельствует о неспособности последнего Перисада вести военную борьбу с названными племенами на море... Итогом взаимоотношений Боспора с племенами Предкавказья стала известная зависимость от них". (Молев Е.А. Боспор и варвары Северного Причерноморья накануне походов Диофанта // Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и средние века. Ростов-на-Дону, 1986. С. 60).
То обстоятельство, что горцы Западного Кавказа были в состоянии одерживать победу в морских сражениях над флотами централизованных государств, заставляет нас предположить так же высокий социально-экономический уровень в этих приморских обществах, существование верфей, большого объема знаний, тактики военного сражения на море с участием множества кораблей.
В средние века традиция мореходства на зихском (черкесском) побережье продолжилась. Арабский энциклопедист ал-Масуди в середине X в. сообщал о морской торговле у кашаков (кашак - арабо-персидский термин для обозначения зихов): "Во всяком случае по морю от них недалеко до земель Трапезонда, откуда товары идут к ним на кораблях и с их стороны также отправляются [корабли]". (Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербента X-XI веков. М., 1963. С. 206).
В XIV-XV вв. горцы Зихии (Черкесии) несмотря на господство на Черном море итальянских морских республик - Генуи и Венеции - сохраняли заметные позиции, как в торговом, так и в военном мореходстве. Зихские (черкесские) пираты часто как раз в рай-оне Керченского пролива, столь стратегически важного для Каффы, перехватывали галеры генуэзцев на их пути в Матрегу, Копу, Мапу или Батияр, важнейшие торговые фактории и поселения генуэзцев на западе Черкесии. Разовая добыча могла составить сумму в 50.000 аспров. (Kressel R. Ph. The Administration of Caffa under the Uffizio di San Giorgio. Wisconsin, 1966, p. 389).
Неспособность Каффы, оказавшейся в роли Пантикапея, наказать горцев-пиратов, которые, как и в античные времена, были связаны с князьями равнинной Зихии, временами приводила к почти полному параличу торговли. Известен лишь один случай, когда администрации Каффы удалось отобрать обратно награбленное пиратами имущество. В бумагах одного из нотариусов, практиковавших в Каффе, за апрель и май 1290 г. содержится контракт морского капитана Вивальдо Лаваджио (Vivaldo Lavaggio), командовавшего одной из галер Аргун-хана, монгольского правителя Ирана, чьи владения выходили через территорию Грузии и Мегрелии к Черному морю. (Bratianu G. I. Actes des Notaires Genois de Pera et de Caffa de la Fin du Treizieme Siecle (1281-1290). Bucarest, 1927, pp. 271-272). И, как следствие, Аргун-хан был заинтересован в охране своего участка черноморского побережья от нападений зихов. В заливе Джубги (Dchubg) Лаваджио удалось отнять у местных корсаров товары, ранее награбленные ими с кораблей армянских и греческих коммерсантов. (Bratianu G. I. Recherches sur la Commerce Genois dans la Mer Noire au XIII siecle. Paris, 1929, pp. 196, 260).
В османский период военно-морская активность горцев усиливается. В донесении венецианского посла в Персии Винченцо ди Алессандро за 25 июля 1572 года из города Конья сообщается, что "черкесы, прибыв на 24 кораблях, сожгли и разрушили за 300 миль отсюда все поселения побережья, разорили турецкие виноградники и перебили множество народа, а женщин увели в плен, забрав все имущество и товары, вследствие чего опасаются, как бы они не пришли в этот город (Конья. - Прим. С. Х.)". (Зевакин Е. С., Пенчко Н. А. Очерки по истории генуэзских колоний на Западном Кавказе в XIII и XV веках // Исторические записки. 1938. Т. 3. С. 97). Из Трапезунда были снаряжены 6 вооруженных галер для защиты этой местности, с приказом от султана Селима II не выходить из порта, но сторожить только город, так как боялись, что черкесы еще больше увеличат число своих кораблей. Посол добавляет: "А мне было велено держать путь на Грузию и Черкесию, но из боязни тех корсаров я повернул обратно". (Там же. С. 98).
Жан Шарден, посетивший Мегрелию в 1672 г., писал: "Я должен был сесть на корабль, но мне помешало известие о том, что у берегов Мингрелии появились барки черкесов и абхазов. Это оказалось правдой и они захватили множество судов и среди них то, что предназначалось мне". (Путешествие господина дворянина Шардена в Персию и другие восточные страны // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. / Сост. В. К. Гарданов. Нальчик: "Эльбрус", 1974. С. 107. Далее - АБКИЕА).
В османских источниках XVII-XVIII вв. содержится значительная информация о военно-морской активности абазов. Под термином абаз османы имели в виду не только население Абхазского княжества, но и черкесское и убыхско-садзское население побережья от Анапы до Бзыби. В этом плане османская этно-географическая номенклатура повлияла на российские представления. В целом ряде российских источников XVIII - начала XIX вв. абазами и абазинцами именуются прибрежные черкесские субэтнические подразделения - натухайцы и шапсуги. Поэтому сведения османских и иных источников, в которых говорится об абазском населении черноморского побережья Кавказа, следует трактовать как сведения об абхазо-адыгах в целом. Точно также сведения о черкесах побережья очень часто касаются не только черкесов, но и убыхов, и причерноморских абазин-садзов.
Княжеская династия Абхазии Чачба-Шервашидзе уделяла значительное внимание развитию собственных военно-морских сил. Вахушти Багратиони (1696-1757 гг.) в своей "Истории Грузии" отмечал: "Абхазы по-прежнему сильны на море, по морям ходят на судах "oletcandar", в которые они садятся по 100, по 200 и по 300 человек, и нападают в пути на суда османлисов и лазов-чанов и чаще всего у побережья Одиши (Мингрелии) и Гурии. В боях (на суше) абхазы слабы и быстро уступают, но на море - стойки и могущественны". (Цит. по: Марр Н. Я. Кавказоведение и абхазский язык // Марр Н. Я. О языке и истории абхазов. М.-Л., 1938. С. 143).
В результате очередной длительной войны с Мегрельским княжеством в 60-70-х гг. XVII вв. граница Абхазского княжества поднялась до Кодора, но затем абхазы оттеснили мегрелов за Ингур. В 1672 г. Чачба сформировали мощный флот и атаковали в районе Поти флот Дадианов, в результате чего все мегрельские суда были уничтожены. (Берадзе Т. Н. Мореплавание и морская торговля в средневековой Грузии. Тбилиси, 1989. С. 221. На груз. яз.). После этого сокрушительного разгрома Дадиани более не предпринимали попыток противостоять Чачба на море.
Тем не менее, отношения Чачба и Дадиани не были исключительно конфронтационными. В 1704 г. наместник Кутаиса сообщал великому визирю: "К восставшему на суше Дадиани на море присоединились Абаза". (Берадзе Т. Н. Мореплавание... С. 222). В 1705 г. Порта усилила соединение кораблей в Батуми, направив десять специальных судов типа "эшкамфуа" (фрегатов). Сулхан-Саба Орбелиани, возвращаясь в 1714 г. из путешествия по Европе, был вынужден задержаться в турецкой гавани в районе Трапезунда. "Я не могу повести корабль в Гурию, - заявил ему один из корабельных владельцев, - абхазцы пришли в смятение, боюсь, и, если хотите, то поезжайте на маленьких лодках, либо на Гурию, либо на Ахалцихе". (Орбелиани Сулхан-Саба. Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии. Сост. и пер. Г. А. Амичба. Сухуми: "Алашара", 1986. С. 66).
Р. Агрба указывает, что в османских документах крупные столкновения с абазами на море отмечены в 1714-1716 гг. В этих сражениях абазы выстояли и в 1721 г. блокировали османские гарнизоны в Батуми, Гонии и Анаклее. (Шенгелия Н. Османские источники истории Грузии XV-XIX вв. Тбилиси, 1974. С. 97. На груз. яз.). В ответ Порта перебросила из Средиземного моря 10 фрегатов и к 1723 году османы взяли Сухум, где спешно стали возводить крепость. Во время строительства крепости абхазы нападали на османов и с суши, и с моря. Положение осман-ской армии в Абхазии было столь сложным, что ее командиры обратились за помощью к имеретинцам и мегрелам.
Темел Озтурк исследует те меры, которые османское правительство предпринимало в первой половине XVIII века для обороны своих владений вдоль северо-восточного побережья Черного моря. Абхазский флот, согласно Озтурку, представлял весьма серьезную угрозу для безопасности османских коммуникаций в регионе, а также для османских портов. Недоумение вызывает та терминология, которой пользуется современный турецкий историк, определяющий абхазские военно-морские силы как разбойников или бандитов. По всей видимости, Озтурк исходит из идеи превращения Черного моря во внутреннее озеро Османской империи. Таким образом, на Черном море законное право на существование имел только турецкий флот. Заметим, что казачьи рейды на протяжении всего XVII века являлись очень серьезным исключением из этого надуманного правила. Черкесская военно-морская активность Озтурком не рассматривается, но мы можем быть уверены в том, что в составе абхазских флотилий были и черкесские суда. В собственно османской документальной базе, на которую ссылается Озтурк, термин абхаз / абхазский не употреблялся: исследователь очень упрощенно трактует термин абаз / абазский именно как обозначение абхазов. Более того, если Сухум был турецкой крепостью и военно-морской базой, то под абазским сопротивлением следует понимать население и территорию к северу от Бзыби. Опять-таки получается, что речь идет о садзах-джигетах, убыхах, гуае, шапсугах, натухайцах и хегайках-шегаках. Разумеется, что в составе абазских эскадр были экипажы и суда из самой Абхазии.
Приведем наиболее существенные наблюдения Озтурка, позволяющие нам понять масштабы того явления, которое именуется абазским корсарством XVII - первой половины XVIII в.: "Завоевав эти регионы и превратив Черное море в Турецкое море, османы организовали их морскую защиту. За исключением казачьих атак в начале XVII века, безопасность Черного моря не подвергалась угрозе от войн первой половины XVII века до мира в Карловице (1699 г.). Тем не менее, атаки абхазских разбойников, которые периодически беспокоили Фаш, Анакру и Сохум, особенно с начала XVIII века, обнаружили уязвимость этих прибрежных регионов... Так как атаки участились в первой половине XVIII в., стало очевидно, что регион нуждается в защите не только на суше, но и, в не меньшей степени, на море. В этот момент корабли, которые обеспечивали местную защиту, и вспомогательные службы, приданные им в Трабзоне, игравшем жизненно важную роль в системе безопасности всего региона, приобрели огромное значение. Корабли, которые обеспечивали защиту региона, были правительственными судами. Они включали в себя пинасы, галеоны, галеры, барки, фрегаты и колики. Согласно документам, колик - тип судна с 12 посадочными местами, размером в 23 зира (один зира равнялся 75 см). Чаще других для целей защиты использовались пинасы. Кроме защиты, галеоны, галеры, фрегаты и колики использовались также для транспортировки военных грузов, когда торговые суда использовать было невозможно. Боеприпасы, например, перевозили на галерах и саиках во время Грузинской войны и Иранских войн первой половины XVIII века (1723-1727 гг.). 103 галеона, галер, барок, фрегатов и колик были направлены в Черное море для обеспечения перевозки грузов. В 1714 году, например, четыре барки из главной верфи (tersane-i amire) были направлены на защиту Трабзона и его окрестностей против разбойников. Барки и фрегаты были приданы также для защиты Фаша и Сохума. Принадлежащие государству галеоны, как известно, были построены в Синопе частично для защиты этих же районов, тогда как пинасы были построены специально для защиты Фаша, Сохума и Анакры. Оборонные суда были построены на пристанях Синопа, Офа, Сюрмене, Фаша и Батума. Галеоны строились только в Синопе. Кроме Офа и Сюрмене, пинасы строились в Фаше и Батуме. Суда melekse строились в Офе и Сюрмене, где запасы строительного леса были более доступны для транспортировки, но и о пинасах известно, что они строились в этих же пунктах... В первой половине XVIII века в Синопе было построено два галеона, а в Сюрмене и Офе - 12 пинасов. 5 пинасов были предназначены для крепости Сохум, 5 - для Фаша, 2 - для Анакры... Часть материалов для строительства кораблей - особенно корабельный лес - доставляли из Трабзона и его окрестностей. Когда боеприпасов, направляемых из Стамбула, было недостаточно, то требуемое для оснащения кораблей количество боеприпасов поставлял трабзонский арсенал... Как только корабли были построены, они немедленно обеспечивались командой и капитанами. Еще во время строительства мог быть назначен способный адмирал. Он поддерживал связь с необходимыми департаментами для обеспечения материалами, оборудованием, рабочими и специалистами, а также имел полномочия для набора команд и капитанов. Так, к примеру, по приказу адмирала Сулеймана в 1714 году некто Хасан был назначен капитаном одного из пинасов, когда прежний капитан этого судна (ответственного за безопасность Анакры, Гонии и их окрестностей) Вейси был освобожден от своей должности. Как показывают документы, капитаны рекрутировались из числа наиболее компетентных уроженцев этого региона... Защитная роль кораблей на северо-восточном побережье Черного моря прекращалась как только заканчивалась военная угроза. Другими словами, когда северные - русская и грузинская - войны, а также нападения абхазских и мегрельских разбойников, часто упоминаемые в документах, закончились, служба кораблей закончилась также и они были отозваны. Документ, датированный 1719 годом, показывает, что пинасы, защищавшие Анакру и ее соседние районы против абхазских разбойников, было предложено отозвать и прекратить плату salyane и заработную плату командам, а их дальнейшая служба была сочтена ненужной. Снаряжение и боеприпасы с бортов этих кораблей были возвращены в крепость Трабзона. Так, в 1719 году на борту четырех пинасов в крепость Трабзона было доставлено: 17 железных пушек, 4 бронзовых пушки, 5 железных пушек с фрегатов, 3 орудийных замка, 17 железных пушечных ядер, 4 железных бимса, 2 больших паруса, 33 еника (тип пушки), 36 старых катушек (воротов), 1 покров (комплект парусов)". (Ozturk T. The Naval Defence of the North-Eastern Coasts of the Black Sea and the Support Services in Trabzon (1700-1750) // En jeux politiques, economiques et militaries en Mer Noire (XIVe - XXIe siecles). Braila, 2007. P. 231-238).
Отец знаменитого политического лидера черкесов Сефербея Заноко - Мамат-Гирей Зан - имел собственные суда и вел обширную торговлю. Впечатления о его богатстве достигали русских путешественников в Кабарде. "Маленькое черкесское племя Шагахи, - сообщает П. С. Паллас, - живет еще до сих пор у Анапы на Багуре (р. Бугур. - Прим. С. Х.) и его меньших притоках. Их князь Sane был богат, производил торговлю и имел несколько судов на Черном море". (Паллас П.С. Заметки о путешествиях в южные наместничества российского государства в 1793 и 1794 гг. // АБКИЕА. С. 224). В осман-ских источниках этого периода содержится сообщение о том, что черкесский эмир Зан-оглу Мухаммед Гирей-бек велел выстроить корабль с тремя 29 аршинными мачтами. (Веселовский Н. И. Военно-исторический очерк города Анапы // Записки разряда военной археологии и археографии императорского русского военно-исторического общества. Т. III. Петроград, 1914. С. 37). Строительство такого корабля символизировало как статус самого Зана, так и успех его проекта - основания крепости и города Анапа.
Способность черкесов на собственных судах десантироваться в Крым была использована крымскими татарами во время решающей фазы борьбы за сохранение ханства в 70 - начале 80-х годов XVIII века. Русский представитель в Крыму П. Веселицкий 21 мая 1782 г. сообщал в Петербург, "что беспрестанно переезжают из Тамани на Крымский берег лодками абазинцы и черкесы". (Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескпипты, письма, реляции и донесения. СПб., 1889. Т. IV. С. 527). Под абазинцами в документах этого периода, описывающих население Западной Черкесии, подразумеваются натухаевцы и шапсуги. Помимо частых упоминаний лодок, обеспечивавших сообщение между Черкесией и Крымом, фигурируют также "большие лодки черкесов". (Там же. С. 625).
Рисунок натухайского военного судна предваряет книгу Тэбу де Мариньи, несколько раз посетившего Черкесию в 1818-1824 гг.: "Их судно, так же как и все те, что я видел ранее, было плоскодонным, без киля, обшивка была прикреплена к очень тонкому каркасу судна гвоздями и нагелями из дерева. На носу возвышалось изображение головы животного, определить которое было бы весьма затруднительно, однако черкесы утверждают, что это голова козла... Весла на их судах очень короткие, прикреплены к уключинам необыкновенной длины, и имеют поперечные перекладины для рук гребца. Они пользовались рулем и маленьким квадратным парусом. Многие из этих барок достаточно велики, чтобы вместить до шестидесяти человек". (Marigny T. de. Three Voyages in the Black Sea to the Coast of Circassia. L., 1837, p. 1; Мариньи Т. де. Путешествия в Черкесию // АБКИЕА. С. 294).
Действия черкесов на море во время Кавказской войны отражены во многих отчетах. Генерал-майор Вакульский 28 июля 1833 года сообщал барону Г. В. Розену о концентрации в Сочи военно-морских сил черкесов: "Черкесский тавад Берзин-Аджи Дагвыпа, собрав во множественном числе черкесов в селении Птохи, от коего до Гагр для пешеходцев три перехода, приводил неоднократно к присяге и согласил находиться под главным его предводительством, дабы сделать решительное нападение на Гагры, Пицунду, Бомборы и даже на всю Абхазию, к чему ожидает еще большего сборища черкесов из других мест в то же сел. Птохи с тем, чтобы оттуда сделать вдруг на все пункты нападение сухим путем и морем на галерах, коих имеет он в сборе во всей готовности не менее 30, из коих в каждой поместиться может до 60 человек и более... Следуя из Черкесии в Абхазию, абхазский дворянин Гассан Маргания, житель сел. Джерфа, находившийся в Черкесии более двух месяцев для отыскания захваченных черкесами двух его крестьян, объявил, что черкесы, быв собраны во множественном числе в сел. Свеча (от коего ходу до Гагр пешему полтора дня), находятся под предводительством посланного к ним кн. Гассан-беем цебельдинского князя Маргания Херпиши... Намерение черкесов есть сделать нападение прежде на Абхазию, а потом, когда удачно исполнится их предприятие, то на Бомборы, Пицунду и Гагры, и что в сел. Свеча имеется до 30 галер, помещающих до 30 и до 40 человек". (Шамиль - ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сборник документальных материалов. Под ред. Ш. В. Цагарейшвили. Тбилиси, 1953. С. 37-39). Штаб-квартира Вакульского находилась в Кутаисе, а в числе его подчиненных было не мало грузин. С мест также писали офицеры-грузины, что и определило систему словоупотребления при описании Абхазии и Черкесии. Для обозначения различных категорий знати использованы такие термины как азнауры и тавады. Абхазское влияние прослеживается в произношении убыхских и садзских имен - например, убыхский предводитель дворянин Берзек Догомуко фигурирует как Дагвыпа. Нападение не состоялось, но для нас в этом документе интерес представляют, прежде всего, сведения о численности галер и том количестве людей, которые они могли брать на борт.
В августе 1833 года сообщается об аресте черкеса Али-бея, полковника турецкой службы, посетившего свое семейство в Хизе, натухайской гавани. Он был арестован несмотря на то, что имел при себе паспорт, выданный российским послом в Константинополе. Весьма существенное обстоятельство: Али-бей прибыл на собственном корвете "Мисомврио". Оказалось, согласно данным лазутчика, что Али-бей выступил в Пшаде на собрании 200 черкесских депутатов с письмом от Сефербея Заноко. Али-бей советовал "старшинам шапсугов и натухайцев, чтобы они не покорялись русским и не имели бы с ними никаких сношений, уверяя их, что его родной брат, турецкой службы полковник, назначен уже пашою в кр. Анапу, которая, как и Геленджик, в скором времени сдана будет туркам". (Шамиль - ставленник... С. 40). Али-бей имел достаточно заметный послужной список, так как успел побывать "в Санкт-Петербурге в свите турецкого посла Галиль-паши". Напомним здесь, что Галиль-паша являлся капудан-пашой (командующим военно-морскими силами) Осман- ской империи и был уроженцем Абазии-Черкесии. (Базили К. М. Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях. М., 1962. С. 110).
Одновременно с Али-беем был задержан некий Гаджи Солейман-оглу, "который между горцами слывет сильным, удалым, морским или береговым разбойником, который во время жительства сего армянина (информатора Богоса Рафаилова. - Прим. С.Х.) близ Хизе в 1826 году, у берега вероломно напал на сардинское двухмачтовое купеческое судно, убил хозяина оного капитана Джеван и с ним двух греков, остальных матросов продал в неволю, а судно потопил". (Шамиль - ставленник... С. 41).
В 1835 г. барон Торнау писал: "В конце апреля приехал в Абхазию генерал N. (Под генералом N., как это установил Г. А. Дзидзария, имеется ввиду управляющий Имеретией генерал Д. Д. Ахлестышев. - Прим. С.Х.) Место, выбранное мною для бзыбского укрепления, показалось ему неудобным, и он предоставил себе самому отыскать новый пункт. Осмотрев разные места, он нашел его, наконец, возле устья Бзыба, в четырех верстах севернее Пицунды ... N. оправдывал свой выбор тем, что шапсуги и джекеты пристают в этом месте на своих галерах, делая на Абхазию набеги с моря, и что он надеется прекратить эти набеги, устроив здесь укрепление. Это было весьма сомнительно. Прибрежные черкесы и абазины, живущие на севере от Абхазии, имели действительно обыкновение отправляться на морской разбой в узких, длинных и чрезвычайно легких лодках, вмещавших от тридцати до пятидесяти человек. Эти лодки, названные нами галерами, были уже известны византийским грекам под именем "камар". Быстрота их удивительна, и они так легки, что люди выносят их из воды на своих плечах, прячут в лесу и отправляются потом на грабеж. Черкесские морские разбойники приставали около устья Бзыба, потому что это место не посещалось никем, но кто мог заставить их приставать к нему, если бы на нем находилось наше укрепление; несколько сот саженей выше или ниже его, да и где угодно, имелось множество подобных притонов на абхазском берегу. Как ни противился этому выбору Пацовский (комендант Сухума. - Прим. С.Х.), что ни говорил о нем владетель (Михаил или Хамидбей Чачба. - Прим. С. Х.), N. остался непоколебим. Морские силы черкесов заняли совершенно его воображение...". (Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик, 1999. С. 115-116).
Первые впечатления от Черкесии Эдмунда Спенсера в 1836 г. были связаны с черкесскими мореходными традициями (письмо 15 "Прибытие в Пшаду. Черкесские суда похожи на камары Страбона..."): "Суда черкесов были плоскодонными, легко построенными и узкими, каждое управлялось от 18 до 24 гребцов и они, должно быть были самыми опытными в этом упражнении, так как они двигали суда с большой скоростью. Недалеко от штурвала была разновидность палубы, на которой сидело 3 или 4 человека; нос лодки был украшен грубо вырезанной фигурой, представляющей возможно, голову оленя, козла или барана, вероятнее всего последнее. Иногда черкесы строят огромные лодки, которые в состоянии вместить от 40 до 80 человек и управляются, помимо гребцов, угловым парусом". (Спенсер Эд. Путешествие в Черкесию / Пер. с англ. Н. А. Нефляшевой. Майкоп, 1994. С. 17-18).
В феврале 1838 г. произошел бой люгера "Глубокий" с четырьмя черкесскими галерами близ укрепления Гагра. Подробное описание этого боя содержится в рапорте командующего отрядом судов абхаз- ской экспедиции контр-адмирала Мельникова главноуправляющему в Грузии Розену: "Будучи извещен от командующего вой-сками в Абхазии г. генерал-майора Пацовского от 18 января № 130, что черкесы, собравшись в большом числе, намерены сухим путем и морем на галерах сделать нападение на Абхазию и разграбить имение капитана Нарчу-Инали-Иппы, предписал я крейсерам нашим усугубить особенное внимание и стараться всеми мерами не допустить вторжение черкес в Абхазию со стороны моря на галерах, и, буде обстоятельства позволят, истреблять таковых. Ныне находившийся в крейсерстве командир люгера "Глубокий" лейт. Шпановский 2-ой от 25 минувшего февраля за № 67 доносит мне, что 15 числа того же февраля, при маловетрии приближаясь к укреплению Гагры, увидел выходившие из-за Гагринского мыса четыре черкесские большие галеры, наполненные вооруженными людьми, почему, приготовясь к бою, пошел под веслами, взяв такое направление, чтоб принудить галеры проходить под выстрелами укрепления или отдалить их от берега далее в море, дабы в случае сделавшегося ветра удобнее можно было их преследовать. Вскоре галеры сблизились с люгером и, остановясь на короткое время, разделились и вдруг двинулись с разных сторон с решимостью, которою они могли владеть, видя малый размер командуемого им судна и неудобства управления без ветра, подойдя под пушечный выстрел, сделали залп из ружей и бросились к люгеру; тогда г. Шпановский, подняв флаг, открыл огонь из артиллерии, чем принудил остановиться галеры, но с некоторых продолжали пальбу 3/4 часа более из длинных ружей особенного на станках устройства, пули которых перелетали через люгер. Черкесы, видя малый калибр орудий у люгера, которые притом не всею силой могли вредить им, бросились быстро прямо на выстрелы с намерением абордировать, но огонь с люгера без замешательства производимый и, наконец, залп из всех орудий, при действии гранат из укрепления Гагры, смешали черкес, и когда дым несколько рассеялся, видно было, что они имели большой урон и сильные повреждения, ибо сплотя три галеры вместе они с замешательством, но быстро погребли к Гагринскому мысу, преследуемые ядрами артиллерии люгера, и бросаемыми гранатами из укрепления. Не имея ветра, люгер не мог достичь галер, хотя три из них были сплочены вместе. Заметя, что остальная галера пошла к мысу Адлер, где с присоединившимися к ней другими двумя галерами выгребали навстречу купеческому судну, которое показалось из-за мыса, несущееся без ветра течением к речке Бегерепсита, люгер оставил преследование черкес, поворотил к купеческому судну и пошел усильною греблею и буксиром, дабы не допустить черкес взять его на абордаж, и по трехчасовом плавании, с ним соединился, что увидя, галеры возвратились в речку Бегерепсита. Это купеческое судно российское, именуемое "Св. Иоанн Креститель", следовало в Гагры пустое для перевоза оттоль в Поти казенного провианта. Люгер конвоировал его до самого якорного места". (Шамиль - ставленник... С. 104).
Генерал-лейтенант А. Ф. Рукевич, начинавший свою боевую жизнь унтер-офицером Эриванского полка в 1838 г. в составе десантного отряда, основавшего форт Александрия в устье Сочи, вспоминал: "В этом ауле (Сочи. - Прим. С. Х.) жил убыхский князь Аубла-Ахмет, слывший по всему побережью, как отчаяннейший пират, грабивший и наши крымские, и турецкие анатолийские берега. За его небольшой, но чрезвычайно хорошо оснащенной бригантиной наши военные суда очень долго и упорно гонялись и так-таки не могли захватить ее". (Рукевич А. Ф. Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839. // Исторический вес-тник, № 12. 1914. С. 771.).
Сефербей Заноко также имел свое двухмачтовое судно, совершавшее рейсы на родину: во время последнего своего путешествия судно доставило в Черкесию, в бухту Сухо-пе, знамя, переданное в аул Остагай. Команда и встречавшие черкесы успели разгрузить порох и свинец, а знамя было передано дворянину Мамсыру Хаудулу (вероятно, имеется ввиду знаменитый предводитель Мансур Хаудуко). Отряд, высланный из Анапы, сжег корабль Сефербея. (Шамиль - ставленник... С. 136-137). Для семьи Заноко иметь свои собственные корабли было уже давней традицией, уходящей, по крайней мере, в XVIII век.
В 1839 г. генерал-майор Эспехо констатирует, что угроза морских нападений на Абхазию сохраняется: "Обитающие по северо-восточному берегу Черного моря выше Гагр горцы, в особенности племя абадзех, называемое нами джигетами, в соединении иногда с убыхами и другими мелкими племенами, как-то: ахчипсы, ангба и пссху, или каждое из них отдельно, с самого начала занятия нашими войсками прибрежных пунктов Абхазии в 1830 году неоднократно покушались делать нападения сухопутье и морем на галерах на деревни абхазские, на команды, высылаемые с укреплений Гагр и Пицунды, на табуны наши и даже несколько раз на самые укрепления... Река Бзыбь служит нам и абхазцам преградою противу горских галер, которые обыкновенно близ устья про правую сторону ее имеют притон... Из опыта известно, что когда бывала брандвахта в Гаграх, то горцы на галерах не осмеливались делать покушение на Абхазию и всегда пользовались отсутствием ее... В доказательство того, сколь необходима брандвахта в Гаграх и как горцы умеют пользоваться отсутствием ее я из многих примеров поясню здесь только две самые значительные, которые дорого нам стоили. Первый - нападение черкес на галерах с 16 на 17 мая 1834 года на Бомборский фурштат и разграбление оного, и второй - нападение их же в весьма значительных силах с 9 на 10 июня 1835 года на ветхое укрепление Гагры, куда они успели уже ворваться и от овладения которым спасла только беспримерная храбрость малочисленного гарнизона и необыкновенный навык оного быстро вставать в ружье, полученный во время частых тревог... Я признаю крайне необходимым и теперь ввести прежнее обыкновение нахождения брандвахты на якоре в Гаграх. Но если за принятыми мор- ским ведомством мерами вследствие несчастного крушения судов у абхазских берегов в мае прошлого 1838 года невозможно сего сделать, то, по крайне мере, необходимо, чтобы она была в крейсерстве и всегда на виду Гагр для того, чтобы могла подавать помощь им и не допускать к Бзыби галер. Равномерно необходимы частые крейсеры за Гаграми для того, чтобы не позволять собираться галерам и выжидать благоприятствующих им случаев". (Шамиль - ставленник... С. 185-189).
Морские божества черкесской мифо-религиозной традиции
В черкесской мифо-религиозной традиции существовали культы моря и морских богов. Из-за фрагментарности этнографических описаний, созданных немногочисленными путешественниками, остается неясным, какое именно божество воспринималось как главное в сфере бытия, связанной с морем. Люлье отмечает культ Хепегуаш - "дева вод морских". "Празднуется ежегодно летом, у берега моря, где, после обыкновенных молебственных обрядов, в заключение пляшут в круговую". (Люлье Л. Я. Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкес // Записки Кавказского отдела императорского Русского Географического общества. Кн. V. Тифлис, 1862. С. 125.). Самостоятельный культ был посвящен Псегуашаха - деве вод речных. "К ней прибегают с молением о дожде, большей частью весной. В таких случаях, молодые люди обоего пола обливают друг друга водой и, в виде забавы, плещутся в воде до тех пор, пока не наскучит". (Там же. С. 125). Культ бога Созериса помимо основной своей ипостаси как покровителя хлебопашцев, почитался как защитник мореплавателей. "Созериса почитают мореплавателем, - писал Люлье, - и прибытия его ожидают морем. Есть еще поверье, что он отправился от берега по волнам моря пешком и точно также, пешком, возвратится". (Там же. С. 124).
По всей вероятности, именно Созереш (Созерис, Шеузерыщ) являлся главным покровителем черкесских мореходов. Путешественники, в основном останавливавшиеся в приморских районах Черкесии, как правило, обращали внимание именно на культ Созереша. Так, Тэбу де Мариньи, около 1820 г. писал: "Сеозерес был большим путешественником, ему были подчинены ветры и воды. Он особенно в почитании у тех, кто проживает на морском побережье. Ствол сухого грушевого дерева, на котором остаются только обрубки сучьев, олицетворяет его; в каждой семье есть этот ствол, который держат во дворе дома; никто не дотрагивается до него, кроме дня праздника в его честь, который бывает весной; в этот день его опускают в воду, отмывают, насаживают на верхушку головку сыра и украшают маленькими свечками по числу собравшихся в доме гостей. Когда его так украсят, несколько человек берут его, чтобы с церемониями внести в дом, остальные встречают его на пороге дома и поздравляют со счастливым прибытием. Его прибытию предшествует жертво-приношение и приготовления к большому пиршеству. Едят и пьют в течение трех дней, а в промежутках просят Сеозереса защитить от разрушений, приносимых водой и ветрами. По окончании праздника делят между гостями головку сыра и другие кушанья, дерево выносят из дома: все общество провожает его, желает ему счастливого путешествия, а затем его забывают до следующего года". (Мариньи Т. де. Путешествия в Черкесию // АБКИЕА. С. 304).
В 1832 г. некий N. N. прямо называет Созереша покровителем мореходов. (N. N. Религия закубанских черкесов // Телескоп. Журнал современного просвещения, издаваемый Николаем Надеждиным. Ч. 8. М., 1832. С. 126-131).
Эдмунд Спенсер также получил впечатление, что именно Созереш является главным национальным божеством Черкесии: "Самым могущественным среди этих святых является Сеозерес, у которого находятся в подчинении ветры и воды. Его почитают с особым почтением те, кто живет недалеко от берега моря; и также пастухи, так как Сеозерес - защитник стад мелкого и крупного рогатого скота ... высохшее грушевое дерево украшают гирляндами цветов и различными другими украшениями, как май- ское дерево. Огромный творог или сыр прикрепляют к верхушке; и несколько свечей, по числу приглашенных гостей (праздник обычно проводят в доме вождя или одного из старейшин), держат зажженными здесь и там над деревом. Так как чисто- плотность считается добродетелью среди черкесов, символ святого прежде, чем украсить, очень заботливо моют в самой чистой весенней воде. Когда все готово, его торжественно вносят в дом одного из старейшин; и так как святой мыслится как великий мореплаватель и путешественник, его символ приветствует овациями вся компания". (Спенсер Эд. Путешествия в Черкесию. С. 107-108).
Дж. А. Лонгворт описал обряд почитания Сеозереса, символом которого являлся Т-образный крест, установленный в священной роще. (Лонгворт Дж. А. Год среди черкесов / Пер. с англ. В. М. Аталикова. Нальчик: "Эль-Фа", 2002. С. 426). Если Т-образный крест в черкесской традиции являлся символом именно Сеозереса, то становится понятно, почему именно такой формы кресты устанавливались по всему побережью от Анапы до Адлера. Ж.-Б. Тавернье в своем описании религиозных обрядов Черкесии в XVII в. описал "крест в форме молотка". (Тавернье Ж.-Б. Шесть путешествий в Турцию, Персию и Индию в течение сорока лет // АБКИЕА. С. 78.). Эдмунд Спенсер в 1836 г.: "Один или два раза я наблюдал эмблему, когда проходил через их священные рощи, в долине Адлера, более похожую на Т, чем на крест; говорили, что она была чрезвычайно древней". (Спенсер Эд. Путешествия в Черкесию. С. 109). У Леонтия Люлье в 40-е годы XIX в. отмечается факт существования именно Т-образных языческих крестов, разложенных перекладиной вверх и вниз, как придется, в священных рощах (Люлье Л. Я. Верования... С. 122).
В этом плане Черкесия сближается со Скандинавией, где "использовался друидический крест Тау в форме буквы "Т", который символизировал молот бога Тора". (http://www.iisusbog.com/page51.htm). "Названный по имени греческой буквы "тау" или "Т", этот трехконечный вариант креста одно время обозначал друидического бога дерева. Дубовые бревна очищались от ветвей и скреплялись вместе, образуя деревянного идола, которого друиды звали Т(х)ау". (http://allsymbols.ru/simvoly-simvolov/tau-krest.html). В истории черкесской мифо-религиозной традиции культ бога-громовержца выделяется как совершенно особый по статусу культ, приближающийся к верховному богу - Тхашхо. Погребальный обряд, известный как воздушное погребение, бытовал в стране черкесов на протяжении нескольких тысячелетий - вплоть до XIX в. Данный обряд был частью общей системы представлений, связанных с культом Шибле. В этом плане неслучайным обстоятельством представляется широкое распространение в погребальной обрядности меотов первых веков нашей эры Т-образных катакомб. (Абрамова М. П. Курганные могильники Северного Кавказа первых веков нашей эры // Северный Кавказ и мир кочевников в раннем железном веке. Сборник памяти М. П. Абрамовой. М., 2007. С. 28, 48-51).
Л. Люлье отмечает наличие у черкесов культа морского божества Кодес: "Горцы представляют его себе в виде рыбы и приписывают ему силу удерживающую море в пределах берегов". черкесского бога Кодеса Люлье сравнивает с греческим Нептуном. (Люлье Л. Я. Верования... С. 126).
Л. И. Лавров, совершивший целый ряд этнографических поездок в Причерноморскую Шапсугию, отметил, что в середине XX века шапсуги еще знали культ Кодеша (Кордеша). Информаторы рассказывали ему, что в старину этому богу молились перед рыбной ловлей, прося богатого улова. "В Шапсугии, - пишет Лавров, - существует селение Малое Псеушхо, которое до сих пор среди местных жителей называется КуэдэщэхьыпI, т. е. "место приношений Кодешу". Такое же название носит и небольшая речка, на которой находится это селение". (Лавров Л. И. Доисламские верования адыгейцев и кабардинцев // Л. И. Лавров. Избранные труды по культуре абазин, черкесов, карачаевцев, балкарцев. Нальчик, 2009. С. 208.).
В связи с Кодес М.-К. З. Азаматова подчеркивает: "Шапсуги, натухаевцы, убыхи почитали богиню "Хышхогуащэ", олицетворявшую морскую стихию. "Хышхогуащэ" изображали постоянно плавающей, сидя на рыбоподобном божестве, по внешнему виду напоминающего дельфина. Люди прозвали его "Къэдес" и обожествляли, считая, что он покровительствует морям и их обитателям, с которым "Хышхогуащэ" в дружбе по охране "ХышIуцI" - Черного моря и "Азыкъ" - Азов-ского моря". Почитание божества моря было призвано предотвратить выход воды из морских берегов. Ритуальный хоровод-удж сопровождался словами:
"О... мардж, Къэдес!
Сохрани Хышхогуащ.
О... мардж, Къэдес!
Береги нас от гнева моря!"
(Азаматова М.-К. З. Этнографические этюды. Майкоп, 1997. С. 52).
Наблюдение Азаматовой о том, что имя Кодес как бы наслоилось на имя богини моря Хышхогуащ (дословно: "моря большого хозяйка / госпожа"), которое совершенно точно является лишь разновидностью Хыгуащ ("моря госпожа") и Хыпэгуащ ("морского берега госпожа"), должно быть признано как точно соответствующее истории проникновения и функционирования термина кодош в Черкесии. С черкесского языка данный термин не этимологизируется. Вслед за Пейсонелем, Вейденбаумом и Лавровым, мы должны признать его очевидное еврейское происхождение. В еврейском языке и еврейской религиозной традиции известен праздник кадеш, а само слово означает святость того или иного объекта, явления. Кадеш - евр. "освяти", фрагмент библейской книги Исход (13,1-10), содержащий заповеди о посвящении первенцев богу, о праздновании пасхи и о тефилине. Один из текстов, которые пишут на кусках пергамента, помещенных в тефилин, и читают во время многих иудейских ритуалов (в частности, при отпевании усопшего). Учитывая проникновение иудеев на Тамань еще в первые века нашей эры, а впоследствии их выдающуюся роль в государственном строительстве Хазарского каганата, опять-таки контролировавшего Таманский полуостров, то проникновение иудейского-еврейского термина в черкесскую среду вполне логично.
В этом плане весьма важно отметить, что у Джиованни да Лукка этот термин упоминается как обозначение друидических объектов - священных деревьев и рощ - в Черкесии. "Там я видел также множество голов различных животных, насаженных на палки, сколоченные в виде креста, и деревья, под которыми лежали луки, стрелы, старые металлические монеты, клубки ниток, кусочки тафты и медные котлы, в которых варят мясо. Я спросил, что все это означает, и мне ответили, что это место называется Кудошо, то есть место, посвященное Богу, куда они приносят свои приношения". (Лукка Дж. да. Отчет святой конгрегации // Северный Кавказ в европейской литературе XIII-XVIII веков. Нальчик, 2006. С. 53-54). Это наблюдение было сделано Лукка вдалеке от морского побережья, на территории княжества Темиргой (Болеттекой). Ксаверио Главани, отчет которого относится к 1724 г., отмечает, что священное дерево, служащее местом поклонения, называется черкесами пенекассан, а термином кодос черкесы именуют освященный объект - место захоронения людей и животных, убитых молнией. Это принципиально важно - не само божество, в данном случае бог грома Шибле, а объект поклонения, то есть отмеченные этим богом люди и животные. (Главани К. Описание Черкесии // Северный Кавказ в европей-ской литературе. С. 146-147.). Пейсонель в середине XVIII в. пишет о туапсинской бухте: "Кодош - открытая бухта. Именно там находится знаменитое дерево, называемое Кодош, которое абазины чтут так же, как черкесы - пангиассан. Кодош - по-еврейски "святой". В Кодоше находится самый большой рынок абазов". (Пейсонель Ш. де. Трактат о торговле на Черном море. // Северный Кавказ в европейской литературе. C. 185). В XIX в. Е. Г. Вейденбаум в комментариях к Главани также подчеркивает еврейское происхождение термина. (Вейденбаум Е. Г. Примечания к сочинению К. Главани "Описание Черкесии" // СМОМПК. Вып. XVII. Тифлис, 1893. Отд. I. С. 172).
Топонимы Кодеш (вар.: Кодос, Кудош, Кодож и пр.) являются своеобразными маркерами распространения адыго-абхазской культуры на Северо-Западном Кавказе. Они встречаются от Тамани до Абхазии включительно. Мыс Кудесчио на Тамани отмечен у Джиованни да Лукка в 1629 г. (Описание перекопских и ногайских татар, черкесов, мингрелов и грузин Жана де Люка, монаха доминиканского ордена (1625) / Пер. П. Юрченко // Записки императорского Одесского общества истории и древностей. Т. XI. Одесса, 1879. С. 489). Именно здесь отмечен мыс Кудесчио (Cudescio) на карте Николаса Сансона, составленной в 1692 г. по данным Лукки и других авторов XVII века. (Бесленей - мост Черкесии. Вопросы исторической демографии Восточного Закубанья. XIII-XIX вв. Майкоп: "Полиграф-Юг", 2009. С. 407).
Эвлия Челеби упоминает племя кутаси в районе Туапсе. Этот этноним, по всей видимости, связан с топонимом Кодош (мыс Кодош рядом с Туапсе). А. Н. Генко сопоставил следующие абазские общности из списка Челеби с названиями рек: ашагылы - на р. Аше; соуксу - на р. Шуюк (Шуук) и за ними через 2 стоянки племя кутаси - мысы с названием Кодош (один в районе Туапсе, а другой - в районе р. Шапсухо. (Генко А. Н. О языке убыхов. Л., 1928. С. 236).
Единовременно на черкесско-абхазском побережье могло быть несколько подобных топонимов, что объяснимо использованием этого слова для обозначения священных рощ и, скорее всего, и других религиозно почитаемых объектов. Действительно, существовали единовременно, по крайней мере, в 30-40-е гг. XIX века два Кодоша. (Монпере Ф. Д. де. Путешествие вокруг Кавказа у черкесов и абхазов, в Колхиде, Грузии, Армении и Крыму. Т. 1. / Пер. В. М. Аталикова. Нальчик: Эль-фа, 2002. С. 183, 185). В одном предложении у Сафонова указаны 2 мыса: Кодос и Кодош. (Сафонов С. Поездка к восточным берегам Черного моря на корвете "Ифигения" в 1836 году. Одесса, 1837. С. 24.).
Была еще и река Кодош (Матросская щель или Матросское ущелье современных карт). Река Кодес в списке Люлье, р. Кодож - у Хатисова, р. Кадош - у гр. П. С. Уваровой. (Хатисов И. С. Отчет комиссии по исследованию земель между реками Туапсе и Бзыбь // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. № 5-6. Тифлис, 1867. С. 48; Кавказ. Абхазия. Аджария, Шавшетия, Посховский участок. Путевые заметки графини Уваровой. Ч. II. М., 1891. С. 76). В описании Черного моря путешественника Минаса Медичи (Бжишкяна) Кодор назван Кодожом: "Здесь, говорят, находится огромное дерево под названием Кодош, к которому ежегодно приходили на богомолье, оказывая ему божеские почести". (Меликсет-Беков Л. М. Pontica Transcaucasica Ethnica (По данным Миная Медичи от 1815-1819 гг.) // СЭ. 1950. № 2. С. 169). Современный исследователь абхазо-адыгской мифологии С. Л. Зухба подчеркивает, что в устье Кодора существует топонимическое название Куадашь. (Зухба С. Л. Мифология абхазо-адыгских народов. Майкоп, 2007. С. 134).
По всей видимости, Челеби маркировал самое западное абазское племя по названию наиболее известного пункта этой части побережья - мыс Кодош в Туапсе. Другие путешественники также, как правило, выделяют этот Кодош как самый выдающийся мыс, обеспечивающий хорошие условия стоянки судов в гавани Туапсе. Более того, было знакомо не название Туапсе, а название Кодош, которое распространялось и на бухту. Ф. Брун отмечает, что "защищенный этим мысом (Кодош. - Прим. С. Х.) Туапсе принадлежит к лучшим второстепенным стоянкам восточного берега". (Брун Ф. Восточный берег Черного моря по древним периплам и по компасовым картам. // ЗООИД. Т. 9. Одесса, 1875. С. 419). Лукка считает туапсинский Кодош границей Черкесии на побережье, но не с Абхазией. От Кодоша до Абхазии еще 140 миль, а население между Черкесией и Абхазией "повинуется особенным князьям". Как раз эти беи и это пространство описано у Челеби: смешанные в этническом отношении абазские общности от Адлера до Туапсе состояли из абазов-садзов, абазов-убыхов и абазов-адыгов, и действительно управлялись "особенными", в смысле их политической дистанцированности от крупных княжеских домов Черкесии и Абхазии, князьями. Черкесское население к западу от Туапсе (варианты: Небуг, Агой, так как Челеби говорит о близком, в одну стоянку, черкесском населении, граничащем с абазами-кутаси) по всей видимости, управлялось черкесскими-жанеевскими князьями.
Морская и мореходная лексика
Л. Лоуи (Loewe), известный английский лингвист, член Королевского Азиатского общества, Азиатского общества Парижа и многих иных ученых собраний, автор ряда исследований, в числе которых "Происхождение египетского языка", составил словарь черкесского языка, включающий все наиболее необходимые слова для путешественника, солдата и моряка. (Loewe L. A Dictionary of the Circassian Language. L., 1854. 89 p-s.). Словарь Лоуи состоит из двух частей: 1) английско-черкесско-турецкой; 2) черкесско-английско-турецкой. В издании Лоуи нас интересует морская лексика, которой составитель уделяет значительное внимание. Black Sea (Черное море) - shish-ooza; Bosphorus (in Constantinople) (Босфор) - shooghoon; favourable wind (попутный ветер) - mefes-oonded; fleet (флот) - ka-kha-zik; frigate (фрегат, сторожевой корабль) - kaleeanoos; Gulf (морской залив) - teesheeley-plagha; mariner\'s compass (морской компас) - kabla-mahma; mast (мачта) - kakhaneez; merchant-ship (торговое судно) - detshookha; mile (миля) - mil; ocean (океан) - bo-shish-kha; pie (мол, волнолом, пирс) - khaloh; port (порт) - khootley; prow (нос судна) - koo-hab-hey; riband (строительная рыбина, в судостроении) - psheener; rope (канат корабельный) - khay-kabs; rudder (руль корабельный) - kahatloka; sail (парус) - kkaneedz; scull (парное весло, кормовое короткое весло) - tsh\'kha; sea (море) - shey, psee, shoo; ship (корабль) - khas-shey, galia; shipwreck (кораблекрушение) - sho-eye; vessel (судно, корабль) - parketzeeg; wave (волна) - sheeboosh.
Морская лексика, содержащаяся в словаре Лоуи, показывает, со всей очевидностью, развитость мореходной традиции черкесов. Ясно, что словник Лоуи далеко не исчерпывает терминологический аппарат черкесского морехода и кораблестроителя. Дополним этот список по современному толковому словарю черкесского языка: хы - море; хыбзыу - буревестник; хыгу - середина моря; хыдзэ-псыдз - наводнение; хыжьы - южный ветер; хыкъу - дельфин; хыкъум - озеро; хыор - мор-ская волна; хыпсы - морская вода; хырыкI - за морем; хысыдж - гребень волны; хытIуалэ - залив; хыуай - шторм; хы- уалъ - морская волна; хычIэ - морское дно; хыIу - порт, пристань; хыIушъу - побережье моря; къуашъо - лодка; гъурз - якорь; къухьэ - судно, корабль, пароход; къухьапэ - нос судна; къухьакIэ - задний конец корабля; къухьэIу - пристань; къыблэмамэ - компас; дэхьапIэ - вход, спуск (к реке, морю). (Адыгабзэм изэхэф гущыIалъ. Толковый словарь адыгейского языка. Составители А. А. Хатанов и З. И. Керашева. Майкоп, 2006. С. 65, 118, 220, 223-224, 448-449).
Мореходная лексика приводится в статье Л. М. Сиюховой, которая длительное время оставалась единственной работой, посвященной данной проблеме. (Сиюхова Л. М. Из истории водного транспорта у черкесов в прошлом. // Ученые записки АНИИ. Т. XVII. Майкоп, 1974. С. 480-494). Приведем здесь весь список слов из статьи Сиюховой, за исключением тех терминов, которые уже названы выше. ЗэокIокъуашъу - галера или "лодка для военных походов" (из словаря Люлье). (Люлье Л. Словарь русско-черкесский или адыгский. Одесса, 1846. С. 41). Чъыгзэкъокъуашъу - однодеревка (из словаря Люлье). Жъуэ - весло (из книги З. И. Керашевой). (Керашева З. И. Особенности шапсугского диалекта адыгейского языка. Майкоп, 1957. С. 101). Къошъобэщ - весло. Анезе - парус (из словаря Люлье). Анезечъыг - мачта (из словаря Люлье). КъошъолIы - матрос (из словаря Люлье). Кутлэ - гавань (из словаря Люлье). Хыблыгу - бухта. КъошъочIэгъаз - руль (из книги З. И. Керашевой). (Керашева З. И. Особенности... С. 106). Къошъомэзэжъый - маяк (из словаря Люлье). Бэгъуаз - порт. Жьыкъухь - парусный корабль. Къошъофы - гребец. Къошъоджы - гребец. КъошъошIы - строитель лодок. ХыдзэлI - морской воин. ХыцтуыкIь - смерч (из книги З. И. Керашевой). Хыбзыу - буревестник. Псыгу - остров. Хыгъэхъун - остров (морской). Хыгъэхъунэныкъу - полуостров. Хыкъум - озеро. Хытыку - коса. Хыуалъ - морская волна. ХыIу - порт, пристань. ХырыкI - заморская страна. КъухьэтIысыпI - рейд (из словаря Люлье). (Сиюхова Л. М. Из истории водного транспорта. С. 493-494).
© Адыгэ макъ
(Перепечатывается с сайта: http://www.elot.ru/.)
_______________________________________________________
Черкесы — автохтонный этнос Северо-Западного Кавказа. Самоназвание черкесов — адыгэ. Термин «черкес» утверждается во всех видах источников, начиная с середины XIII в., постепенно вытесняя из употребления древнее наименование адыгов — зихи, а страны — Зихия. До 1864 г., когда страна адыгов — Черкесия — прекратила свое существование, насчитывалось пятнадцать адыгских субэтнических групп: кабардинцы, бесленеевцы, темиргоевцы, махошевцы, егерухаевцы, мамхеги, абадзехи, шапсуги, натухаевцы, адамиевцы, жанеевцы, хакучи, хатукаевцы, шегаки, бжедуги. К адыгам с полным на то основанием следует отнести и убыхов, которые были полностью интегрированы в этнокультурное и социально-политическое пространство Черкесии. Убыхи были двуязычны (использовали убыхский и адыгский языки), при этом зачастую лучше владели адыгским, нежели убыхским. На протяжении первой половины XIX в. убыхи стремительно забывали свой родной язык и переходили исключительно на адыгский1. Они сами считали себя адыгами, а вся знать однозначно воспринимала себя как аристократию адыгского общества2. Более того, убыхские лидеры возглавляли общеадыгские политические союзы, а общеадыгские съезды очень часто проходили именно в Убыхии. Внешнее название – черкес – полностью во всех видах источников распространилось на убыхов, и многие наблюдатели уже не задумывались на тему отличия убыхов от адыгов3.
Садзы, северные абхазы, населявшие территорию от Хосты до Бзыби, также были интегрированы в адыгское сообщество, и практически все взрослое население Садза (Джигетии) владело шапсугским диалектом адыгского языка4. На территории садзов проходили общеадыгские собрания. На эту этническую группу также было распространено название черкес5. На протяжении всей Кавказской войны они сдерживали царские войска на линии Гагринского хребта и разделили общую для всех адыгских «племен» участь: были полностью выселены в Турцию. Таким образом, две звезды (из двенадцати) на адыгском знамени, символизировали именно убыхов и садзов, этих важнейших участников фронта сопротивления.
Численное и военно-политическое преобладание черкесов на Кавказе привело к тому, что в целом ряде источников этноним «черкес» получил расширительное толкование вплоть до столь обширного значения, как «северокавказец» или даже «кавказец». Составляя не менее 80 % от общего числа северокавказских изгнанников в Османской Турции, черкесы стали общим именем для всей диаспоры, включая не только близкородственных северокавказских абазин или уроженцев княжеской Абхазии, но и чеченцев, осетин, дагестанцев. Хотя, разумеется, турецкая этногеографическая номенклатура по Кавказу давно и прочно усвоила большое число терминов и четко различала все основные этнические группы Кавказа. В огромной массе российских источников XVI–XIX вв. под термином «черкес» фигурируют, за редким исключением, собственно адыги.
Данный раздел книги позволяет нам систематизировать разрозненные представления о характере и протяженности различных цивилизационных циклов в истории адыгов. Особенное внимание мы уделим проблемам периодизации адыгского Средневековья. Ввиду отсутствия собственных хроник будем опираться на внешние цивилизационные критерии и на эволюцию этнонимов. Подобный подход позволит читателю четко представить типологические черты и хронологические границы той эпохи, когда на карте Кавказа появилась страна адыгов — Черкесия.
Главной проблемой, возникающей при создании периодизации черкесской истории, является тот фундаментальный факт, что адыгская культура на всем протяжении ее генезиса оставалась бесписьменной. Отсутствие собственно черкесских хроник затрудняет нашу задачу. Но, в то же время, есть факторы, ее облегчающие: 1) Северо-Западный Кавказ как территория, на которой процесс этногенеза адыгов никогда не прекращался, неизменно был в поле внимания ученых представителей древних и средневековых письменных традиций: греков, римлян, византийцев, армян, грузин, евреев, генуэзцев и др. 2) Северо-Западный Кавказ на протяжении 400 км соприкасается с Черным морем, что обеспечивало наличие устойчивых контактов адыгов и абхазов с народами и государствами Средиземноморья. Благодаря этим двум факторам сегодня мы имеем благоприятную возможность выстроить периодизацию черкесской истории по внешним цивилизационным воздействиям и вехам. А это уже будет означать, что история Черкесии переживала те же самые цивилизационные циклы в своем развитии, что и Анатолия, Балканы, страны Средиземноморья.
Итак, синдо-меотская эпоха в истории Северо-Западного Кавказа совпадает с эпохой античности VI в. до н. э. – V в. н. э. В источниках этого периода используется одна и та же этногеографическая номенклатура. В это же время существовало Боспорское царство (начало V в. до н. э. – 370 г. н. э.). Данное государство объединило эллинских поселенцев, их автономные полисы, с этнотерриториальными образованиями синдо-меотов. Причем это образование сложилось при династии царей Спартокидов, чье синдо-меотское происхождение вполне очевидно6. Горцы Северо-Западного Кавказа не подчинялись Пантикапею ни при Спартокидах, ни при их преемниках. Более того, очень часто они оказывались в силе держать в пиратской осаде центральные территории Боспора7.
Начиная с первого века до н. э. на Северо-Западном Кавказе усиливается влияние племени зихов. В первые века нашей эры оно неизменно фигурирует как одно из наиболее воинственных8. Даже великий Митридат не смог преодолеть их сопротивление и пройти по территории зихов – он был вынужден обогнуть на кораблях этот участок побережья9. Со временем зихи подчиняют себе все остальные этнотерриториальные союзы на пространстве между Анапой и Гагрой — керкетов, ахеев, гениохов, ряд более мелких. К югу от Зихии идут интеграционные процессы, завершившиеся к V в. созданием Абазгии и Апсилии – двух основных апсуаязычных образований. Усиление Зихии было облегчено внезапным вытеснением синдов готами-тетракситами в III в. и меотов гуннами в конце IV в. Завоеватели не удержались по разным причинам — в том числе и потому, что были увлечены грандиозными проектами нападений на Рим. Зато зихи уже к началу VI в. превратились в главную силу на территории Северо-Западного Кавказа и всего прилегающего к нему Закубанья. Поэтому период, начинающийся с VI в. (можно даже сказать с 500 г.), является зихским, и мы предлагаем его так и назвать. Этот метод тем более правильный, что предыдущий период мы назвали синдо-меотским: в обоих случаях использованы главные «этикетки» региона. А за их доминированием в источниках стоят вполне реальные этногенетические процессы. В источниках VI в. уже не упоминаются ни керкеты, ни гениохи, ни ахеи, ни синдо-меоты.
Зихская эпоха в истории Северо-Западного Кавказа может быть названа также и эпохой средних веков именно в применении к нашему региону. Верхняя хронологическая граница зихского или средневекового периода — XV век. Получается очень легко запоминаемая эпоха ровно в 1000 лет с 500 по 1500 г. Именно в этих веках существовала Византийская империя, оказавшая серьезное влияние на ход зихской истории. Крым был византийским. Грузия и Армения входили в состав империи. Византия была тысячелетним соседом Зихии. И это тысячелетняя эпоха христианства в Зихии. Архиепископия Зихии была достаточно авторитетной автокефалией вселенской церкви. Настолько, что епископии Крыма (Херсонеса, Сугдеи и Боспора) входили в зихскую церковь. Любопытно, что первое крещение русы приняли на территории Зихской архиепископии — в Корсуни (Херсонесе)10. Последние двести лет зихского периода православная епархия стремительно теряла свои позиции, власть, авторитет и паству. Ей на смену в середине XIV в. пришла католическая архиепископия Зихии (Черкесии), учрежденная папой Климентом VI в 1349 г. Тем не менее, 1500 г. – верхняя граница не только для православия, но и для католичества. Неструктурированное христианство, причудливо перемешанное с язычеством, продолжало жить в Черкесии и в последующие века, вплоть до середины XIX столетия.
Зихский период (500–1500) очень выпукло выделяется еще и потому, что тысячелетие было заполнено сверх всякой меры общением с кочевыми империями. Причем все эти империи тюркские. Да, этот тюркский натиск начался в 370 г. с гуннов, и, временами, тюркское присутствие тесно переплеталось с финно-угорским, но для нашей периодизации, как и для всякой другой, допустимы некоторые отступления. Тем более, что 400-е гг. или V в. — рубежное столетие не только для Зихии (Черкесии), но и для всего Кавказа, Европы и Средиземноморского мира. Падение Рима растянулось почти на столетие (с 410 по 476 г.) из-за противоречий внутри лагеря претендентов на римское наследие.
Тысячу лет доминирование в северокавказской степи, как эстафету, передавали друг другу разные кочевые этносы : гунны, авары, булгары, хазары, венгры, печенеги, кипчаки. А последние 250 лет зихского (черкесского) средневековья — эпоха сначала Золотой Орды, затем татарской «замятни» и целой серии постзолотоордынских ханств. Именно в эти 250 лет (с 1240-х по 1490-е гг.) происходит почти неуклонный и почти независящий от силы Орды территориальный рост Зихии (Черкесии) в северном и восточном направлениях. Появляется Кабарда. Вопреки или благодаря Орде? Видимо, имело место и то, и другое. При разных ханах и при меняющихся внешнеполитических и внутриполитических курсах Сарая должно было изменяться и отношение к черкесам. В целом, это был прежде всего адыгский проект, не находивший большого принципиального противодействия со стороны Орды. Черкесия как область войны крайне редко фигурирует в ордынских источниках (всякий раз без подробностей) и совсем не значится таковой в генуэзских документах. То, что генуэзцы совершенно молчат на тему ордыно-черкесской борьбы — крайне важный и принципиальный критерий для адекватной оценки эпохи. С самого начала основания генуэзских факторий в Восточном Крыму и вдоль азово-черноморского побережья Черкесии отношения носили сугубо двусторонний генуэзско-черкесский характер, без контроля и вмешательства татар. Удивительно, но татары, в отличие, например, от хазар, не проявили желания контролировать Керченский пролив, и весь ордынский период Керченский полуостров находится в руках генуэзцев и отчасти черкесов (в Восперо-Керчи правили черкесские князья Верзахт и Миллен как раз при самом могущественном хане Золотой Орды Узбеке ), а Таманский полуостров был в безраздельной власти черкесов. В Матреге осело множество генуэзцев, но в ней не было консула и город управлялся зихскими-черкесскими князьями11.
В ордынскую эпоху идет заметный в нарративных источниках и археологически ныне наглядный процесс освоения черкесами берегов Дона и Днепра. Таким образом, в ордынский период черкесы буквально вываливаются за пределы своей материнской территории: осваивают центрально-кавказскую равнину, оседают в Крыму, уходят на Украину, возвышаются в Каире12.
В источниках нет определенных сведений об административном вхождении Черкесии в Орду. При этом выходцы из Черкесии достаточно часто (чаще, чем любые другие национальные группы) фигурируют на высоких административных и военных постах в Орде13. Все эти выводы подводят нас к главному — существованию татаро-черкесского договора, который разделял сферы влияния сторон на Северном Кавказе.
Время заключения этого негласного соглашения скорее всего относится к середине XIII в., т. е. к периоду основания Золотой Орды как самостоятельной империи. С одной стороны, черкесы не представляли большой угрозы для Орды: они являли собой «хищников» регионального уровня. Тем и были интересны монголам, которые не нуждались в слабых союзниках, обращая таковых в рабов. Черкесские воинские соединения были незаменимы в ордынской армии: 1) тяжелая рыцарская кавалерия черкесов превосходила по своим качествам кочевническую конницу; 2) черкесы явно лучше татар могли вести боевые действия в горах (в горах Алании, например). В обмен за военную службу черкесы сохраняли полнейшую независимость своей страны и право занимать обезлюдевшие соседние территории. Действия черкесов поддерживались их представителями в Орде и, наоборот, эти выдвиженцы из черкесов имели особый вес, т. к. за их спиной стоял сильный, воинственный этнос.
Особенно благоприятные условия для черкесской экспансии появились после пандемии чумы в 1347–1352 гг., получившей название Черная Смерть. Она начала свой гибельный марш по Европе, Северной Африке и Ближнему Востоку с правобережья Волги из района ордынской столицы и унесла жизни более пятидесяти миллионов человек. Черная Смерть вызвала острейший демографический и экономический кризис во всех странах от Орды до Англии. Знаменитая татарская «замятня», острейший политический кризис, вылившийся в непрестанные междоусобные войны на протяжении шестидесяти лет, также была прямым следствием страшного урона и дезорганизации, нанесенных пандемией. Черная Смерть не затронула Черкесию: по крайней мере, у нас нет ни одного прямого или косвенного свидетельства обратного. Напротив, вся история Черкесии второй половины XIV в. говорит о стремительном увеличении численности населения и военно-политическом росте страны. Одновременно происходит масштабный отток явно избыточного населения и по каналам военного найма, и по каналам черноморской работорговли, и по проторенной переселенческой дороге на Украину. Черкесия выступает в роли страны-донора в буквальном смысле — она делится с разоренными странами своей свежей, здоровой породой людей, выросших при полнейшем продовольственном достатке и при такой системе жизнеобеспечения, которая исключала распространение чумной заразы.
С середины XIV в. Черкесия не просто наслаждается свободой — она доминирует на пространстве от Дона до Абхазии и от Тамани до Сунжи. В эту эпоху возникает географическое понятие — «черкесские степи». Тана — город в «Верхней Черкесии». А татары путешествуют из Крыма в Астрахань, «огибая Черкесию». Тамерлан наводит страху, но он мимолетен. Далее следует еще больший размах на протяжении всего XV столетия. И в 1500 г., по Дж. Интериано, Черкесия по-прежнему занимала максимальную в истории своего существования территорию – от Дона до Авогазии (Абхазии), причем ее черноморское побережье имело протяженность в 300 миль. К 1600 г. Черкесия теряет почти все земли между Доном и Кубанью, но зато вытягивается максимально на восток и упирается в Каспийское море. Но раз уж мы избрали внешние признаки для создания периодизации, то мы должны отметить очень подходящий финал Большой Орды в 1502 г. Именно Большая Орда (Тахт Эли или Тронное Владение) являлась правопреемницей Золотой Орды. Ее немощь на Угре в 1480 г. — одна из центральных дат русской истории. Заметна эта дата и для истории Черкесии.
В середине XIII в., одновременно с созданием монгольской империи Золотой Орды в источниках начинает использоваться новый этноним для обозначения зихов — черкесы, а для обозначения Зихии — Черкесия. Русские авторы сразу восприняли именно восточный термин, т. к. были примерными вассалами Орды даже в частных вопросах. Арабо-персидские авторы также быстро переключились на новое наименование, хотя знали и термин зих. Греки-византийцы и итальянцы придерживались старого имени, но часто пользовались и новым обозначением. В одном итальянском документе одно и то же лицо может быть названо вначале зихом, потом черкесом. После 1500 г. итальянцы уже в основном пользуются термином черкес, но еще часто пишут зих, Зихия. Очень символично, что именно в 1501 г. в Венеции вышел в свет труд Джорджио Интериано «Быт и страна зихов, именуемых черкесами», в котором впервые использовано самоназвание адыг и автор специально подчеркивает, что зихи (черкесы) сами себя называют адига.
Пятнадцатый век, как верхний хронологический рубеж черкесского средневековья, обусловлен целым рядом мощных внешних критериев. Как уже говорилось, это последний век в истории Византии, тысячелетнего соседа страны адыгов. И, если столица империи пала в 1453 г., то ее трапезундский анклав — в 1461 г. К концу столетия османы заняли все бывшие византийские земли — весьма характерно для предлагаемой периодизации, что Диррахий пал в 1501 г. Последняя тюркская кочевая империя Золотая Орда в лице Большой Орды рухнула под дружными ударами крымцев, ногаев и черкесов в 1498–1502 гг. Геополитическое и территориальное наследие Орды досталось в основном Кабарде, ставшей с этого времени самым сильным военно-политическим образованием Северного Кавказа.
XV в. — последний в истории генуэзского присутствия в Зихии (Черкесии). Как и византийцев, их вытеснили османы, главные игроки на черноморской площадке будущего периода. Генуэзско-черкесское взаимодействие носило почти исключительно мирный характер и дало яркие плоды для обеих сторон. В историческом плане присутствие генуэзцев очень похоже на эллинскую колонизацию.
Во-первых, схожи причины, заставившие и тех, и других искать себе источники пропитания далеко за пределами своей территории. Жители Милета, основавшие Пантикапей, были лишены сельскохозяйственной периферии из-за давления персов в Малой Азии. Позднее афиняне из-за стремительной эрозии хлебородных участков и постоянных конфликтов с греческими монархиями также были вынуждены повторить опыт милетцев. Генуя в этом плане точная копия эллинских демократий: жители города скорее шли на контакт с арабами, татарами и черкесами, чем с континентальными монархиями Франции, Бургундии, Италии, Германии. Принципиальные различия в социальной организации и постоянная угроза поглощения со стороны королевств и герцогств заставили Геную, также как и Венецию, компенсировать свою уязвимость со стороны материка основанием точек опоры на всех островах Средиземноморья, в Северной Африке, на Кавказе и в Крыму. Обладая самой развитой торговой, банковской, почтовой сетью, покрывающей все пространство Средиземноморья и Черноморья, итальянские морские республики с легкостью подавляли любых конкурентов (например, греков, армян, евреев, сарацин) и сделали себя незаменимыми международными посредниками и финансистами.
Во-вторых, и греческие, и генуэзские поселения на Кавказе весь период их существования были лишены собственных значительных сельскохозяйственных угодий и ориентировались на реэкспорт хлеба. Зависимость от черноморско-кавказского хлеба была по меньшей мере такой, что длительный сбой в поставке неизменно вызывал голод в метрополии морской республики. Великий Демосфен в своих публичных выступлениях воздавал безудержную хвалу Спартокидам за их дружбу с народом Афин и, самое главное, за позволение афинским купцам загружать свои корабли хлебом в первую очередь. Зихия (Черкесия) как наиболее надежный поставщик хлеба фигурирует во всей двухсотлетней корреспонденции генуэзцев из Каффы. В генуэзский период потребность в зихском хлебе была высока еще и потому, что сельджуки заняли все анатолийские житницы и держали в блокаде византийские анклавы Синопа и Трапезунда.
В-третьих, и в период античности, и при итальянцах военно-политическое доминирование оставалось за кавказцами. В советской историографии торжествовал шаблонный подход, согласно которому иностранные колонизаторы угнетали аборигенов. Но отношения выстраивались на взаимовыгодной основе: средиземноморские коммерсанты получали хлеб и строевой лес (не считая другой обширной номенклатуры товаров), а зихи получали постоянный сбыт своей обильной земледельческой продукции. Местное хозяйство таким путем быстро становилось на товарные рельсы и было способно удовлетворить любой спрос. Зихский хлеб шел не только в Геную или Венецию, но расходился большими порциями в Константинополь, Прованс, Каталонию. Военный потенциал итальянских поселенцев и князей Зихии совершенно несопоставим, что означало на практике распространение зихской юрисдикции на все фактории и города на их территории. П. М. Штрэссле подчеркивает некорректность использования термина «колония» и называет генуэзские поселения «скромными сеттльментами на чужой территории». Е. С. Зевакин, вслед за Винья, указывает на частые случаи голода даже в этих городках в том случае, когда по каким-то причинам аборигены прекращали поставку продовольствия.
Очень важны для понимания генуэзско-черкесских отношений те оценки черкесов, которые содержатся в генуэзских и венецианских отчетах. Черкесы (зихи) наделены такими эпитетами, как «благородные», «коварные», «самые могущественные владыки на свете» (это выражение Интериано о черкесских султанах Египта), «лицом схожи с нашими соотечественниками» и т. п. Знатные генуэзские семьи роднились с черкесами, результатом чего стало появление целой субэтнической общности франко-черкесов, имевших высокий социальный статус в Крыму еще длительное время после падения Каффы.
Генуэзцы выполняли еще одну важную историческую роль — они являлись надежными посредниками в сообщении Египта с Черкесией. Перевозка пополнения для мамлюкской армии была для них столь выгодна (не просто по оплате, но и по политическим дивидентам, которые она давала при султанском дворе), что они не останавливались перед запретом на торговлю с мамлюками, который регулярно провозглашали папы.
Под занавес собственного средневековья черкесы добились небывалого триумфа за пределами собственной территории. Черкесская династия правила в Каире с 1382 по 1517 г. Черкесы оказали глубочайшее влияние на мамлюкскую систему. Один из базовых принципов — запрет на наследование сана и имущества мамлюка его сыновьями — был практически предан забвению. Многие черкесы сами нанимались в мамлюкское войско в уже зрелом возрасте и сразу получали высокие звания и богатые икта (ленные владения, необязательно земельные). Преобладание внутри черкесской правящей элиты сразу перешло к черкесским аристократам. Абрам Поляк отмечает, что власть в Египте и Черкесии принадлежала одному и тому же аристократическому слою. Черкесский аристократ обладал преимущественным правом на продвижение по армейской лестнице и при султанском дворе. После Баркука на трон уже не восходили мамлюки как таковые, то есть лица прошедшие период военного рабства. Все черкесские султаны XV века — это выходцы из княжеско-дворянской элиты Черкесии. Они привнесли в Египет феодальные отношения классического западноевропейского типа, т. к. черкесский феодализм построен на тех же правилах, что и германский. На это обстоятельство указывают в своих трудах Петр-Симон Паллас, Густав Эверс, Генрих-Юлиус Клапрот.
Обычное заблуждение по поводу мамлюков состоит в том, что их привозили в Египет подростками и даже маленькими детьми, и воспитывали в строгом мусульманском духе. Прочтение мамлюкских хроник говорит об обратном: большинство мамлюков не знало арабского языка, а арабские-коранические имена в период султаната встречаются в их среде как редкое исключение. Мамлюки, приняв ислам, продолжали носить этнические кипчакские и черкесские имена. Языком мамлюкской армии был кипчакский при сохранении еще множества родных языков — черкесского, абхазского, русского, осетинского, мингрельского, грузинского, армянского, сербо-хорватского, греческого, албанского.. Еще до Баркука большинство мамлюкской армии состояло из черкесов и совершенно закономерно, что в источниках довольно часто приводятся примеры незнания черкесами и кипчакского языка. Так, например, давадар Аздамур при султане Барсбае не знал ни турецкого, ни арабского, как об этом сообщает Ибн Тагри Бирди. Султан Инал, проведя в Египте большую часть своей жизни, не мог начертать свое имя по-арабски — у него для визирования документов была специальная дощечка-трафарет. В этом он абсолютно схож с иллирийцем Юстином, византийским императором (дядей великого Юстиниана), не знавшем ни греческого, ни латинского и визировавшего через трафарет legi, т. е. «прочел».
Черкесские мамлюки имели собственную геральдическую традицию, основанную на древних черкесских (зихских) символах, первые образцы которых мы находим в зихских могильниках VI в.14 Оказавшись в Египте, черкесы с подчеркнутым вниманием относились к соблюдению норм своего древнего этикета и продолжали культивировать систему аталычества. Сохранились трогательные свидетельства верности воспитанников семьям своих воспитателей в условиях, когда ценой этой верности становилась смерть. Рыцарские нравы черкесов, их конные дуэли с копьями наперевес, красочные ристалища в присутствии султана, чемпионаты поло, дружинные пиршества с обильнейшими возлияниями, песнями во славу героев и неистовыми танцами, поминальные скачки, доспехи с нанесенными на них гербами — все это оказывало почти гипнотическое воздействие на подданных. Мы можем быть уверены в том, что черкесская община Египта периода правления черкесских султанов представляла собой точный слепок быта и нравов самой Черкесии.
Период правления черкесских султанов стал для Египта и Сирии эпохой наивысшего культурного расцвета и экономического благоденствия. В свою очередь, процветание при черкесах делало их власть легитимной в глазах арабских интеллектуалов, которые пользовались определением даулят аль-джаракиса (государство черкесов) без эмоциональных переживаний по поводу собственной национальной гордости. Всем известный цикл сказок «Тысяча и одна ночь» появился в Каире в XV в. «Именно в этот период, – отмечает Джон Роденбек, профессор Американского университета в Каире, – приблизительно между 1382 и 1517 гг., книга, известная под названием «Тысяча и одна ночь», куда входили багдадские рассказы о Харуне ар-Рашиде, существенно расширилась за счет новелл, повествующих о временах правления мамлюкских султанов»15. Ибн Халдун, великий арабский историк, обществовед и визирь при Баркуке, впервые увидел Каир в 1383 г.: «Это столица вселенной, сад мира, людской муравейник, трон величия, город замков и дворцов, монастырей и школ, город образованных людей»16.
Богатство и роскошь при черкесских мамлюках достигли абсолютного максимума: самые богатые люди мира в XV в. жили в Каире. Макс Роденбек, авторитетный исследователь истории Каира, отмечает, что столица государства являлась своего рода Нью-Йорком средних веков как по размерам и численности жителей, так и по богатству, уровню комфорта и развития экономики. Каир был в два раза больше Парижа, самого крупного города Европы, и в пять раз больше, чем Константинополь – речь идет, по меньшей мере, о 500 000 жителей.
Эмирские и султанские семейства черкесов контролировали торговлю Европы с Индией. Плавание Васко да Гама в самом конце XV столетия открыло европейцам обходной маршрут в Индию и поставило под угрозу экономическое процветание империи черкесов. Но кризис в торговле наступил уже при османах, а пока португальский путешественник Перу ди Ковильян, посетивший черкесский Каир в правление Каитбея, не мог найти слов для своих эмоций. Генри Харт пишет, что при черкесских мамлюках Александрия расцвела так, как это было лишь при Птолемеях. Султанский некрополь Северного кладбища и эмирский некрополь Южного кладбища также относятся к XV в. Они представляют собой самое лучшее доказательство богатства, процветания и великолепия черкесской эпохи.
Вслед за Византией османы сменили и черкесских мамлюков. В битве на Дабикском поле рыцарская кавалерия черкесов была сметена огнем османских пушек и аркебузов. Как и их европейские собратья, черкесское рыцарство не узрело очевидный факт, что на дворе настала новая эпоха — эпоха огнестрельного оружия. Таким образом, мы уже на черкесском опыте отмечаем еще один важнейший цивилизационный критерий — переход от холодного оружия и рыцарской тактики боя к использованию огнестрельного оружия.
XV в. дал еще одну черкесскую династию, о которой мы очень мало знаем, и которая была бесконечно далека от того могущества, каким обладали черкесские султаны Египта. Около 1403 г. к власти над крымской Готией приходит зихское семейство. Известно, что оно поддерживало родственные и политические отношения с князьями Западной Зихии. Зихи управляли Готией до османского вторжения в Крым в 1475 г. Ханс-Файт Байер, автор обстоятельного труда по крымским готам, отмечает, что западнозихский князь Уздеморох, известный по генуэзской переписке, на законных основаниях претендовал на готский престол и овладел им на какое-то время в 1446 г. Байер приводит сведения из верхненемецкой хроники раннего нового времени, охватывающей события с 1457 по 1499 гг., согласно которым княгиня Мария из Мангупа, столицы крымских готов, вышедшая замуж за молдавского господаря Стефана Великого в 1472 г., была черкешенкой17.
О существовании еще одной Марии из Мангупа сообщает Юлиан Кулаковский со ссылкой на Панарета («Хроника Трапезунда»): в 1426 г. дочь мангупского правителя Алексея прибыла в Трапезунд, чтобы «вступить в замужество с царевичем Давидом, который впоследствии был последним трапезундским императором (1458–1462 гг.)»18. Мангупский правящий дом проводил активную матримониальную политику. Исайко предлагал свою дочь московскому великому князю Ивану III «в замужество наследнику московского престола. Царь Иван Васильевич начал было переговоры, но этому проекту не было суждено осуществиться, и прибывший в Крым посол русского царя не застал уже в живых Мангупского князя (погибшего при обороне Мангупа от турок в 1475 г. – С. Х.)»19. Согласно Ф. Бруну, великий князь Иван Васильевич «требовал еще в 1475 г. для своего сына руки дочери мангупского князя Исайко… Посланник русский Старков должен был справляться о том, сколько тысяч злотых приданного (взятка) Исайко намерен дать за дочерью своею»20. Таким образом, в середине XVI столетия в лице Ивана Грозного мог быть представлен внук черкешенки из Мангупа. Матримониальная политика мангупского семейства, охватывавшая при Исайко Трапезунд, Молдавию и Москву, свидетельствует об авторитете династии.
При всем том, семейство Алексейко воспринималось генуэзскими властями Каффы в качестве узурпаторов, присвоивших себе власть над Готией, которая во второй половине XIV в. почти уже досталась генуэзцам21. Генуэзцы, обычно толерантно настроенные в отношении прав местных народов и правителей, заняли враждебную позицию к князьям Мангупа. Черкесские князья утвердились в Готии вопреки Каффе и проводили, пусть и скромную, но все-таки экспансионистскую политику. В 1433 г. они заняли Чембало (Балаклаву), где местное греческое население нуждалось в их покровительстве, как православных правителей. Две основные этнические группы княжества – готы и греки – были православными, что неизбежно порождало конфликт с пришельцами из католической Генуи.
В 1434 г. власти Генуи озаботились посылкой против Мангупа флота под командой Карло Ломеллино. Генуэзцы отбили у Алексейко Чембало, попытались углубиться в мангупские владения. В окрестностях Солхата Ломеллино был разбит крымскими татарами Хаджи-Гирея, основателя крымско-татарского государства. Вполне вероятно, что Алексейко в этом столкновении поддержал татар22.
Одним из спорных районов между Мангупом и Каффой являлись 18 селений района Сугдеи (Судака, Солдайи). В 1365 г. они достались Каффе, остро нуждавшейся в собственной сельскохозяйственной базе. В 1379 г. или, скорее всего, ранее, эту Кампань у Каффы реквизировал ордынский наместник Крыма Черкес-бек, резиденция которого находилась в Солхате. Он же известен как Зиха-бей или Жанкасиус Зих в итальянских источниках и как Зихий-Черкесий – в русских23. Затем, по настоянию Тохтамыша, заключившего договор с генуэзцами, Черкес-бек возвратил эти деревни Каффе. Но они вновь были отторгнуты уже владетелем Мангупа Алексейко в начале XV в. Практически все владения этого князя власти Каффы считали своими. Отсюда возникло и отношение к черкесам Мангупа как к узурпаторам чужой собственности.
Правители крымской Готии, пережившие османское вторжение, возвратились в Черкесию – об этом свидетельствует генуэзская корреспонденция, где они были зафиксированы как готские князья24. Они разорили в Матреге Захарию де Гизольфи, самого известного черкесо-франка*.
Имена этих «готских» князей типично зихские-черкесские: Берозох, Белзебук, Парсабок, Камбелот, Кадибелд, Петрезок. В крымской Готии зихи придерживались византийского христианства, Байер приводит их христианские имена: Иоанн Тзиаркасис (ум. 1435), Николай Тзиаркасис (ум. 1435), Алексейко (1403–1444), Сайкус или Исайко (1465–1475), Олобей Алексей (1447–1457), Мария Зеркасина, сестра Исайко. И «тзиаркас», и «зеркас» (церкас) являются уточняющими этническими прозвищами черкес. Байер отмечает, что подобная транскрипция (тзаркасос) встречается еще у Лаоника Халькокондила, византийского хрониста середины XV в. Эта форма близка к араб. «джаркас» и, видимо, была обусловлена локальной спецификой использования греческого языка. У Галонифонтибуса в «Книге познания мира» вместо «черкас-черкес» используется «таркуас» и соответственно страна — Таркуасия. Крупный исследователь поздневизантийских церковных источников А. Брайер в 1976 г. высказал мысль, что форма «тзиаркасис» в синаксарие означает черкеса. Но в целом, версия черкесского происхождения последнего династического дома Готии сформулирована именно у Х.-Ф. Байера. Сохранились интересные гербы готских черкесов, содержащие знак креста в виде большой буквы Т. Именно такие кресты в большом количестве сохранялись черкесами в священных рощах еще в XIX в.
Мартин Броневский приводит второе название Мангупа: «Недалеко от Манкопа, называемого турками Черкессигерменом, т. е. новою Черкесскою крепостью, лежит древний город и крепость, но ни турки, ни татары, ни даже сами греки не знают его имени»25. Учитывая, что готские черкесы во главе с Исайко оказали героическое сопротивление армии Гедик-паши в 1475 г.**, то и закрепление за Мангупом названия «Черкесская крепость» закономерно. Довершает картину то обстоятельство, что столица крымской Готии располагалась у реки Кабарта (более позднее ее татарское название Бельбек)26, протекавшей по равнине, которая еще и при крымских татарах называлась Черкес-Таш, т. е. по сути, целая область была маркирована как черкесская27.
Весьма важно отметить, что именно в горной части Крыма, т. е. в его готской части, помимо Черкес-Кермена существует еще ряд топонимов, свидетельствующих о пребывании там черкесов: селение Черкес-Эли на реке Альма, селение Черкес-Тогай («Черкесский берег») в Феодосийском районе; селение Черкес-Кир в долине реки Кара-Эозан; Черкес-Дере – название балки в Гурзуфе; Черкес-Даг («Черкесская гора») находится гора в западной стороне Поликастры. За пределами горного Крыма в районе Евпатории – селение Черкес28. В. А. Бушаков с пребыванием адыгов связывает возникновение в районе Старого Крыма таких топонимов, как Ашага-Баксан, Орта-Биксан и Юхары-Баксан, возводя их к гидрониму Баксан в Кабарде. С расселением адыгов этот исследователь связывает названия сел Балатук (от Болоткай, второго этнонима для определения темиргоевцев по княжескому роду Болотоко), Аджимушикай и т. п. на основании оформления таких топонимов адыгским патронимическим элементом антропонимов – къуай (=«сын»)29. Окончание кай действительно специфически адыгское, но его природа более сложна, чем это посчитал Бушаков – например, в названии села Бжегокай -к относится к фамилии владельца-дворянина Бжегако, а -ай является суффиксом, определяющим принадлежность.
В. Л. Мыц подтверждает наблюдения Х.-Ф. Байера археологически: при раскопках на территории Алуштинской крепости и укрепления Пампук-Кая в помещениях XIV–XV вв. им была обнаружена керамика, аналогичная керамике Черкесии этого же периода. Исследователь делает вывод, что в конце XIII в. на территории Южного Крыма появились многочисленные переселенцы с Северо-Западного Кавказа30. Но, по всей видимости, это была далеко не первая волна адыгской эмиграции в Крым. «Исторически сложилось так, – подчеркивает О. Б. Бубенок, – что на протяжении многих столетий восточными соседями Крыма являлись народы адыгского происхождения. Естественно, это могло способствовать установлению не только контактов между адыгами и населением Восточного Крыма, но и переселению адыгов на территорию Крымского полуострова»31. Археологически вычленяемая волна раннесредневековой зихской эмиграции в Крым отмечается в конце VII – начале VIII вв. И. А. Баранов, А. В. Гадло и А. И. Айбабин на основе результатов археологических исследований и данных нарративных источников высказали предположение об основании Сугдеи (Судака) адыгскими переселенцами с Нижней Кубани32.
Интересный аспект этой темы обозначил О. Б. Бубенок, подчеркнувший, что значительное присутствие адыгов в Крыму в XVII–XVIII вв. в сочетании с топонимикой (река Кабарда и пр.) могли породить легенду о происхождении из Крыма «египетских беглецов» и указание на Крым, как на место их длительного проживания33.
Период с начала XVI в. по 1864 г. является цельным этапом периодизации в соответствии с рядом критериев: религиозная жизнь, внешнеполитическое, этнонимическое развитие, развитие военной техники. Это период пушек и торжества тех армий, которые использовали в военных действиях артиллерию. На протяжении XVI в. рыцарские способы ведения войны отходят на второй план, а в XVII в. и вовсе были преданы забвению. Военные силы Черкесии также перестраивались, но частично: из-за особенностей своей социальной организации черкесы не ввели подразделения пушкарей, однако огнестрельное оружие получило быстрое и повсеместное распространение. У Челеби каждый черкесский воин был вооружен ружьем, и использование ружей органично вплеталось в традиционную тактику кавалерийской и партизанской (горной) войны.
Период с 1500 по 1864 г. вполне логично определить как новое время в истории Черкесии. Тем более, что предыдущий этап, отдавая дань устоявшейся в европейской историографии традиции, был назван средневековым. Новое время для Черкесии стало эпохой постепенного утверждения ислама. Исламизация адыгов превратилась в процесс чрезвычайно растянутый во времени и в пространстве. Важно отметить, что на территориях, наиболее близких к Турции, таких как Натухай, Шапсугия и Убыхия, ислам сделал успехи в самую последнюю очередь — уже во второй трети XIX в. Местом богослужения здесь по-прежнему были священные рощи, и ислам оказался в самой невероятной форме переплетен с язычеством и пережитками христианства.
Этнонимический критерий для периода нового времени сводится к следующим важным показателям. Во-первых, внешнее обозначение практически одно — черкес, хотя есть группа источников, в которых адыгоязычные коллективы скрыты за этнонимом абаза. Во-вторых, с самого начала нового времени используется единое самоназвание — адыгэ. В-третьих, в источниках начинают использоваться субэтнические наименования адыгов. Начало их фиксации положил Иосафат Барбаро в середине XV в., упомянув кавертей (кабардинцев) в восточных пределах Черкесии и княжество Кремух в ее центре, которое очень логично сближают с кемиргой-темиргоевцами. В первой половине XVI в. в османских, крымских и русских источниках появляются хатукай, бжедуг, кабартай (кабардинцы), жане, кемиргой (темиргой), бесленей. В XVII в. к этому списку добавляются шегаки, адамиевцы, мамшух (махошевцы), садзы; в первой половине XVIII в. — шапсуги, натухаевцы, абадзехи, убыхи.
Внешнеполитический критерий базируется на торжестве двух империй — Российской и Османской. Османо-черкесские отношения отличались крайним своеобразием на фоне почти бескрайнего могущества и грандиозного имперского замысла, которые характеризовали дом Османов в XIV–XVII вв. Владения Османов простирались от Атлантики до Персидского залива и от Венгрии до Судана. В 1453 г. тысячелетняя столица Византии становится столицей Османской империи. В. Э. Аллен называет эту трансконтинентальную империю реинкарнацией Римской империи34. Обычно XVII в. относят уже к периоду упадка Османов, но мы должны помнить, что в 1683 г. Вена, столица Габсбургов, едва не стала очередным трофеем турок. Без всякого преувеличения, одна из старейших монархий Западной Европы стояла у порога своего краха. И помощь пришла не с запада Европы, а с ее востока — польско-литовская гусарская конница во главе с Яном Собесским подобно шторму, разметавшему Армаду столетием ранее, атаковала султанскую армию и навсегда похоронила завоевательный проект Османов в Европе. Для нас значимость этого польского военного триумфа состоит еще и в том, что в составе элитных кавалерийских частей армии Яна Собеского находилось большое число всадников из Черкесии. Польский историк Б. Барановский оценивает численность черкесских наемников в пределах от нескольких сот до нескольких тысяч и отмечает, что польско-черкесские конвенции о найме солдат в Черкесии заключались на всем протяжении XVII в. Сам Ян Собеский был очень увлечен черкесской всаднической модой, конями, доспехами и оружием, и часто облачался на манер черкесского князя. На ярмарки в Крым и в саму Черкесию направлялись польские военные эмиссары и интенданты, закупавшие черкесское оружие, и черкесских коней35.
Основы черкесского влияния в польской армии были заложены в середине XVI в., когда ко двору Сигизмунда II Августа прибыло пятеро черкесских-жанеевских князей в сопровождении великолепной кавалькады из 300 уорков. Они были направлены в Краков Сибоком Кансауко, старшим князем Жанетии, самого сильного западночеркесского княжества, занимавшего земли позднейшего Натухая. Сибок разочаровался в союзе с Иваном IV, т. к. русский царь оказался не готов пойти на заключение военного союза против Стамбула36. Напротив, Речь Посполитая уже давно вела войны с османами и являлась самой мощной христианской монархией Восточной Европы. Пятеро черкесских князей из дома Сибока были зачислены в ряды польской шляхты, получили высокие посты в армии и очень крупные поместья в Польше и на Украине. Племянник Сибока, князь Темрюк Шимекович, показал полякам образец черкесского мужества и знания тонкостей кавалерийской войны, нанеся тяжелое поражение османам на территории Молдавии в 1561 г. М. Крушинский отмечает непропорционально значительное черкесское воздействие на польское военное искусство37. На черкесский манер снаряжались полки, состоявшие из отпрысков знатнейших семейств Польши, Литвы, Белоруссии и Украины.
Таким образом, черкесские группировки в XVI–XVII вв. существовали одновременно в Стамбуле, Москве, Кракове, Бахчисарае, т. е. во всех столицах, которые имели самый непосредственный интерес в регионе Черного моря. Это является также очевидным свидетельством сложности политической ситуации, в которой заметную роль играла Черкесия. Поэтому то прямолинейное и плоское освещение событий (причем почти исключительно в рамках русско-черкесских отношений), к которому мы так привыкли на протяжении советского периода, очень далеко от того, чтобы дать адекватное освещение черкесской истории этого периода. Так, например, крымско-черкесские отношения невозможно рассматривать вне османского присутствия. Мы видим, что с самого начала этих тройственных отношений владения крымского хана были отделены от Черкесии османским санджаком Каффы, который занимал два полуострова — Керченский и Таманский. Согласно Эвлии Челеби, в середине XVII в. на Тамани было 80 черкесских деревень и ни одной татарской. Более того, санджакбей Каффы запрещал подданным крымского хана селиться на Тамани, и территория между Крымом и Черкесией была полностью изъята из юрисдикции ханства. Административно каффинский санджак входил в анатолийское бейлербейство, а в период наибольшей военной активности османов против Черкесии в последней четверти XV — первой четверти XVI в. во главе этого района стояли османские шах-заде, т. е. наследные принцы.
Османы до 1517 г. придавали преувеличенное значение черкесскому направлению именно потому, что их главным военно-политическим противником — Египтом — управляли черкесские мамлюки. Дмитрий Кантемир объясняет поход османов в Черкесию в 1484 г. исключительно желанием уничтожить мобилизационные пункты мамлюков на черкесском побережье и прервать пополнение армии черкесских султанов их соотечественниками. Мнение Кантемира вполне обоснованно последующим ходом событий: уже в 1485 г. началась первая османо-мамлюкская война за доминирование в Восточной Анатолии; Стамбул всячески блокировал поставки в Египет строевого леса, металла, был наложен категорический запрет на проезд по османским землям в сторону Сирии не только черкесам, но и любым другим кавказским или балканским воинам или невольникам, способным усилить египетскую армию. Войну 1485–1491 гг. османы проиграли — после третьего крупного сражения в Каир в цепях был доставлен их главнокомандующий хорватский князь Ахмад-бей Харсак-оглу. Но это поражение не остановило нарастания военной мощи османов, тогда как государство мамлюков переживало острый социально-экономический кризис.
После смерти великого Каитбая в 1496 г. началась чехарда на троне: за пять лет сменилось четыре султана. С приходом к власти в 1501 г. Кансава ал-Гаури произошла относительная стабилизация. Пышные копейные ристалища впечатляли, вплоть до испуга, османских послов, но в 1516–1517 гг. исход спора за доминирование в исламском мире решила османская артиллерия.
После 1517 г. страсти резко поутихли. По инерции каффинские беи еще организовывали походы в Черкесию, но их размах и результаты очень невелики. Нередко османо-крымское войско терпело откровенное фиаско, сопровождающееся поспешным бегством и гибелью большей части участников экспедиции. Так, в 1518 г. погибли две трети войска калга-султана (наследного принца) Бахадур-Гирея, сына Мухаммад-Гирея.
На протяжении всей первой половины XVI в. Крым предпринимает активные попытки поставить Черкесию под свой контроль. И, если полагаться на крымские отчеты, то наибольшего успеха удалось достичь в 1545 г. хану Сахиб-Гирею. Содержание рассказа придворного медика и летописца по совместительству Реммал-Ходжи таково, что остается только поверить в полнейшее покорение Черкесии. Успех грандиозный, но почему-то в Стамбуле ему не порадовались: «победоносный» хан был по распоряжению Сулеймана умерщвлен сразу после возвращения из Черкесии. Недоверие к Реммал-Ходже возрастает, когда мы узнаем, что в 1546 г. черкесы вторглись в Астрахань и посадили (не в первый раз) своего ставленника на трон. И доверие к отчету Реммала полностью улетучивается в связи с атакой на османские крепости на Тамани в 1550–1552 гг. Последнее предприятие явно было осуществлено под руководством старшего князя Жанетии Сибока. Того самого Сибока, который отказался выдать свою дочь замуж за Ивана Грозного, и который заключил военно-политический союз с Сигизмундом II Августом. Это был прежде всего антиосманский союз. При желании заключить антикрымский договор Сибок довольствовался бы Москвой, куда он успел съездить раньше кабардинцев. Для старшего князя Кабарды Темрюка была актуальна именно крымская угроза, поэтому то он удовлетворился исключительно диалогом с Москвой и был рад выдать за Ивана свою дочь Гуащаней (Мария в крещении). В пропагандистских клише советского периода Темрюк представлялся нам царем всей Черкесии, а его выбор Москвы в качестве военно-политического союзника в противостоянии Крыму преподносился как добровольное вхождение адыгов в состав России. Неизмеримо менее известной исторической персоной остался современник Темрюка Пшеапшоко Кайтукин, владения которого занимали значительную часть территории Кабарды (вполне вероятно — большую часть). Ни он сам, ни его сыновья не посетили Москву, а потому и не представляли интереса для советских историков (надо признать и для очень многих историков постсоветского периода как в Москве, так и в Нальчике).
Черкесия была вынуждена балансировать между Турцией и Россией, и первым таким «эквилибристом» был бесленеевский князь Машук Кануко, прибывший в 1552 г. в Москву из Стамбула. Клятвы верности, звучавшие в Кремле, ничем не отличались от аналогичных заверений, которые делались в Топкапы.
Итогом полувекового крымского натиска на Черкесию стало тройственное статус-кво: Бахчисарай довольствовался вассальной зависимостью отдельных черкесских князей, Стамбул не допустил усиления ханства за счет Черкесии, а черкесы при сохранении полнейшей независимости своей страны основали влиятельные лоббирующие группировки не только в этих двух столицах, но еще и в Москве. Зависимость от Крыма ряда прикубанских князей из Хатукая, Темиргоя, Бесленея и Бжедугии давала Бахчисараю весьма действенный инструмент влияния в целом на всю страну адыгов. Но очень часто эта зависимость носила мимолетный характер либо оборачивалась фикцией. Тем более, что за спиной крымских вассалов стояли гораздо более многочисленные адыгские горские общества, не признававшие ни этих князей, ни, тем более, хана.
Территория Крыма уступала территории Западной Черкесии. Мы вправе предположить, что и численно западные адыги превосходили крымских татар. С учетом Кабарды с ее вассальными территориями это предположение имеет еще большие основания. Сила Крыма приумножалась за счет Ногайской Орды, а собственно крымский полуостров был надежным прибежищем для многочисленных татарских и ногайских кочевий, растянутых от Молдавии до Северного Кавказа. Унитарная социальная организация ханства позволяла собирать большие конные армии, чем это мог позволить себе даже самый авторитетный черкесский князь. Один и тот же князь мог одновременно числиться вассалом и хана, и султана, и царя. Некоторые еще успевали съездить в Тебриз или Исфахан – ко двору шаха. Крым оказался втянут в крайне противоречивую и столь же враждебную обстановку внутриполитической жизни Черкесии.
Представители династии Гиреев, воспитывавшиеся в Черкесии по линии аталычества, были объектом непрестанных интриг и нападок, на которые Бахчисарай был просто вынужден реагировать. «Гиреи часто женились на черкешенках из княжеских фамилий, — отмечает В. Э. Аллен, — и согласно системе аталычества их сыновья воспитывались среди черкесов. А династическое наследование в Крыму, как правило, сопровождалось конфликтами между буйными братьями, которых поддерживали те черкесские кланы, где они воспитывались (перевод мой – С. Х.)». (“The Girays often intermarried with the princely families of Circassia, and under the atalyk-fosterage system their sons were frequently brought up among the Circassians, …a conflict among turbulent brothers, supported often by their fostering clans among the Circassians, was a frequent phenomenon of dynastic succession in the Crimea”).
Стремление воспитывать своих детей в черкесской среде было продиктовано авторитетом адыгских воинских порядков. Дмитрий Кантемир отмечал, что черкесы могут быть названы французами в отношении татар: «Их страна является школой для татар, из которых каждый мужчина, который не обучался военному делу или хорошим манерам в этой школе, считается «тентеком», т. е. нестоящим, ничтожным человеком. Сыновья крымских ханов в тот момент, когда они увидели свет, отсылаются к черкесам на воспитание и обучение (перевод мой – С. Х.)». (“Aussi leur pais l’ecole ou les Tartares viennent prendre leur education, et un home qui ne s’y est pas forme pour la guerre ou pour les manieres, est regarde comme un Tentek, c’est-a-dire, un butord, un vaurien. Aussi-tot que les fils du Kan de Crimee ont vu le jour, ils sont envoyes en Circassie, pour etre nourris et eleves”).
Зависимость от Турции была еще более эфемерной, т. к. полномочия османских комендантов крепостей в Анапе, Суджук-Кале и Темрюке заканчивались сразу за низенькими крепостными стенами. Гарнизоны этих крепостей были крайне немногочисленны. В Сухуме в 1578–1581 гг. пребывал гарнизон из менее, чем сотни янычар во главе с Черкес Хайдар-пашой. Пожилой наместник явно тяготился соседством беспокойных абазских беев-пиратов. Их нейтрализация была его главной задачей, и он раздавал им мешочки с акче, доставленные из Стамбула. Хайдар-паша пишет письмо Лала Мустафе-паше, великому визирю и своему старому товарищу, с просьбой предоставить ему более спокойное наместничество и получает его в только что занятом османами Тифлисе. Таковы отношения между османами и горцами в период наивысшего могущества империи в XVI в. Укрепление Анапы было проведено лишь во второй половине XVIII в. в связи с обострением русско-турецких отношений.
Черкесия оказалась единственной страной по периметру Черного моря, которая была неподконтрольна османам. Точно также, как Зихия была единственной страной неподконтрольной византийцам. При этом обе империи — Византийская и Османская — не ставили себе целью во что бы то ни стало покорить страну адыгов. Османская империя предстает в нашем регионе в достаточно привлекательном виде, и мы можем определить ее политику, как весьма сдержанную и рациональную. Без войны османы получали все, что могли получить из Черкесии — строевой лес, руду, серебро, зерно, продукты животноводства, пчеловодства, невольников.
Рост могущества Москвы запаздывает за османским возвышением, в целом, на столетие, но северный колосс к началу XVIII в. ликвидирует свое отставание, что выражается в активной черноморской политике уже Санкт-Петербурга. Черкесия в XVI–XVII вв. еще пользуется относительной свободой действий, стесняемой только Бахчисараем, но к середине XVIII в. оказывается зажатой между двумя гигантами.
Начиная с 1763 г., когда на территории Кабарды было возведено Моздокское укрепление, последовало столетнее героическое сопротивление адыгского народа царизму. И, если в период с 1763 по 1829 гг. война не имела непрерывного характера (что не означает, что военные экспедиции царских войск в Черкесию носили менее разорительный характер, чем в последующее время), то после Адрианопольского договора 1829 г. Кавказская война в Черкесии приобрела фронтальный характер. Адрианопольский договор стал важнейшей вехой в истории международных отношений в бассейне Черного моря. Договор впервые дал в руки царскому кабинету столь необходимый ему дипломатический инструмент в завоевательной политике на Северо-Западном Кавказе.
Событие, которое, на первый взгляд, имело достаточно локальное значение, сразу приобрело огромный международный резонанс: общественность Запада застыла в ожидании реакции самих черкесов. В их свободолюбивой репутации не сомневался ни один интеллектуал. Но все-таки речь шла об очень неравной борьбе народа, лишенного значительных ресурсов к ведению длительной войны, с самой мощной военной машиной мира. Быть интеллектуалом на Западе в эти времена означало: в 100 случаях из 100, быть убежденным русофобом. Таковым являлся и король Пруссии, и спикер британского парламента, и основоположник коммунизма.
Публика была возмущена пассивностью своих правительств, а еще более — огромными стратегическими преимуществами, которые вмиг обрела царская верхушка в бассейне Черного моря. Турция — этот «больной человек Европы» — была немощна физически, но никак не умственно. Она сделала «подарок» (причем не за свой счет) настырной царской дипломатии, превосходно отдавая себе отчет в том, что русские потратят многие годы на «развертывание подарка». Одним уступчивым росчерком пера Порта на 35 лет загнала русские армии в тупики горных ущелий, которые ни одного дня не находились в османской юрисдикции. Санкт-Петербург, уже вплотную прощупывавший Царьград в 1828 г., вторую попытку изгнания османов из Европы предпринял только через полвека — в 1877–1878 гг.
Русско-турецкая война 1877–1878 гг. — крупнейший военный конфликт второй половины XIX в. в регионе Европы и Кавказа. Он произошел через 13 лет после окончания Кавказской войны и не затрагивал территорию Адыгеи (Черкесии), но имел самое непосредственное отношение к адыгскому народу, т. к. большая его часть на момент начала конфликта проживала на землях Европейской Турции и Западной Анатолии.
Конфликт между Турцией и Россией в этот период был неизбежен по ряду причин: 1) продолжение экспансионистской политики Российской империи в регионе Черного моря, когда царский кабинет руководствовался идеями панславизма и превращения Черного моря во внутреннее озеро империи; 2) эскалация болгарского кризис 1875–1876 гг., вызвавшего резкое обострение русско-турецких отношений; 3) стремление Петербурга преодолеть последствия своего поражения в Крымской (Восточной) войне.
Назревание нового конфликта было очевидно сразу после завершения Крымской войны, и об этом пишут многие русские сановники и генералы после 1857 г.: Евдокимов, Милютин, Барятинский и др. В этой связи значение Черкесии как наиболее вероятного театра военных действий между Турцией (при ее поддержке западными странами) и Россией было крайне важно. В одночасье Россия могла потерять все свои позиции в регионе Северо-Западного Кавказа, которые достались ей очень дорогой ценой в продолжение почти столетней войны. Эта мысль четко выражена у Франкини, военного советника при русском посольстве в Стамбуле: «Предвидится опять возможность появления союзных флотов в Черном море. В таком положении благоразумие советует закрыть внутренние раны, как можно скорее завершить покорение Кавказа, что одинаково важно и для оборонительных, и для наступательных действий на Востоке»38.
Более того, даже в январе 1863 г. у высшего военного руководства Российской империи не было уверенности в достижении победы над черкесами. Об этом свидетельствует, например, следующий отрывок из Франкини, с которым согласен военный министр Милютин: «Самая лучшая система обороны для черкесов состоит в наступлении, и если они перейдут смело в атаку одновременно на несколько пунктов наших новых позиций, то все результаты трехлетнего успеха подвергнутся большой опасности. Если черкесы успеют уничтожить часть некрепко связанных еще между собой наших передовых линий, если успеют сбросить нас с гор на плоскость, то уничтожится моральное действие нынешней нашей системы, призванной сжимать неприятеля в тисках. Пройдет много времени, пока нам ценой новых жертв и усилий удастся возвратить себе перевес»39. Генерал Ростислав Фадеев отмечал, что несмотря на видимые успехи русских войск ситуация на Западном Кавказе представляла серьезную опасность для России: «Еще в 1863 г. горец, случайно отрезанный от своих и окруженный целым отрядом, не сдавался и умирал с оружием в руках. Горские скопища были так же многочисленны, как прежде»40. Отсюда и то стремительное наращивание военной группировки на Западном Кавказе, непрерывные военные действия в течение всей зимы 1862–1863 гг.
Угроза новой войны по типу Восточной (Крымской) как дамоклов меч довлела над Россией. Фадеев предупреждал высшее руководство империи: «Первый выстрел в Черном море опять поднимет их против нас и обратит в ничто все прежние усилия»41. В 1857 г. Барятинский писал: «Для осуществления поставленной задачи предстоит сделать так много, что только в 1860 г. мы сможем приступить к окончательному изгнанию натухайцев и к заселению их края в обширных размерах. Это мероприятие занимает важнейшее место в плане будущих действий на Кавказе, так как в случае новой внешней войны морской берег между устьем Кубани и Геленджиком представит противнику превосходную возможность для десанта, если мы оставим этот край в обладании внутренних наших врагов»42. Д. И. Романовский, биограф Барятинского, оправдывал жестокость своего кумира: « Не трудно понять в каком ужасном положении мы оказались бы в 1877 г., если бы Кавказская война не была окончена, и мы находились бы на Кавказе в положении, в котором были в 1853–1859 гг.»43 Уверенность в ее неизбежности настраивала военное и политическое руководство в отношении черкесов самым нетерпимым образом. Выход виделся только в одном направлении: обязательном выселении черкесов и заселении на их земли русского населения. Великий князь Михаил Николаевич, командующий Кавказской армией, в письме военному министру подчеркивал: «Непременным условием окончания этой войны должно быть совершенное очищение восточного Черноморского прибрежья и переселение горцев в Турцию»44. В ноябре 1863 г. последовало особое распоряжение Александра II командующему войсками Евдокимову: «Совершенно необходимо довести границу русских поселений по берегу до реки Бзыбь, ибо в противном случае и небольшая часть горцев, оставшихся на берегу, на каких бы то ни было условиях будет в случае внешней войны составлять приманку для наших неприятелей»45. В марте 1864 г. великий князь Михаил Николаевич доносил военному министру: «Все пространство северного склона к западу от р. Лабы и южный склон от устья Кубани до Туапсе очищены от враждебного нам населения». На документе рукой императора Александра II начертано: «Слава богу»46.
Опасение потерять Северо-Западный Кавказ не оставляло царское командование даже в ноябре 1864 г. «После огромных жертв и долгих усилий, – писал генерал-адъютант Святополк-Мирский, – восточный берег Черного моря очищен, наконец, от враждебного нам народонаселения и сделался покамест неоспоримым достоянием России. Я говорю «покамест» потому, что обстоятельства могут вдруг перемениться, и при ничтожности морских сил наших в Черном море достаточно войны с одной из морских европейских держав и даже с Турцией, чтобы не только лишить нас господства над вновь завоеванным прибрежьем, но и прекратить почти всякие с ним сообщения»47.
На протяжении 1857–1864 гг. османское правительство беспомощно взирало на процесс поэтапного уничтожения Черкесии — своего единственного действенного военного союзника в бассейне Черного моря. Для всех аналитиков была совершенно понятна как неизбежность военного фиаско Черкесии, так и неизбежность нового масштабного военного конфликта между двумя империями. Политика уступок со стороны Англии и Франции, и отсутствие реальной военной помощи Черкесии и имамату Шамиля в период Кавказской войны подготовили почву для атаки на Царьград в 1877 г.
Таким образом, война 1877–1878 гг. стала очень закономерным продолжением Кавказской драмы, и Стамбул был вынужден вступить в этот конфликт в самых невыгодных для себя условиях. Более того, он едва не разделил участь Черкесии. Образно выражаясь, мы можем назвать эту войну кровавым послесловием Кавказской войны. Турки встретились с армией, превосходно натренированной в горах Черкесии и Дагестана. А оба театра военных действий — Транскавказия и Болгария — гористые регионы. Тысячи офицеров действующей русской армии столкнулись со своими старыми противниками-горцами, а их донесения изобилуют интересными подробностями о шапсугах, убыхах, кабардинцах, абадзехах, чеченцах, дагестанцах. Связь двух войн показывает и турецкий десант в Абхазию, которым командовали офицеры абхазского происхождения.
Согласно сведениям генерального штаба русской армии, черкесская кавалерия в Западной Болгарии насчитывала 9250 сабель; в Восточной Болгарии — 5000 сабель; в Бабадагской области — 1800 сабель. В общем счете, численность черкесской кавалерии существенно превышала численность турецкой кавалерии: так, например, в октябре 1877 г. в районе Плевно-Ловча находилось 5000 черкесов, 40 эскадронов регулярной турецкой кавалерии, а против них действовало 118 эскадронов русской кавалерии. Черкесы были представлены в османском генералитете: Реуф-паша, Дели Хосрев-паша, Черкес Хасан, Черкес Осман-паша, Шевкет-паша, Черкес Ибрагим-паша, Дилавер Карзег-паша, Черкес Дилавер-паша, Фуад-паша, Сулейман-паша, Мехмед Мухлис-паша и др. Согласно донесению Скобелева, армия Осман-паши в Плевне насчитывала 28 000. Из них 20 000 — турецкая пехота и 8000 — черкесская кавалерия. Согласно русским отчетам, черкесы были вооружены лучше, чем турки и гораздо лучше, чем русские. В боях за Шипку они часто упоминаются в качестве снайперов. «Самыми отчаянными защитниками балканского «Кавказа», — писал австрийский корреспондент Феликс Каниц, — были переселенцы черкесы»48.
Каковы же политические итоги этой войны для остатков Черкесии на Кавказе и для черкесской диаспоры в Турции?
1) 1878 г. окончательно закрыл для черкесов возможность к возвращению на родину.
2) Масштабное участие черкесских добровольцев в составе османской армии, а также десант абхазов и черкесов в Абхазию закрепил за этими народами статус «виновного» населения в Российской империи.
3) Усилились эмиграционные настроения в среде адыгов Кубанской области и Кабарды.
4) Война вызвала масштабную миграцию абхазов, обвиненных в пособничестве турецкому десанту. Г. А. Дзидзария приводит данные русских, турецких и европейских источников, согласно которым число абхазских изгнанников 1877–1878гг. достигло 50 000 человек.
5) По требованию России и Греции, а также в связи с отсоединением от империи Болгарии, произошло почти поголовное переселение черкесов в Анатолию и Сирию. Вполне возможно, что если бы не удаление черкесов из Болгарии в Сирию, то и не было бы сейчас такого государства, как Хашимитское королевство Иордания. При его создании важнейшую роль сыграло объединение черкесской общины и Хашимитской династии.
6) Война закрепила особый престижный статус черкесов в Османской империи.
В политике Российской империи на Кавказе восторжествовал, причем с самого начала, крайне иррациональный подход, основанный на идее аннексии земли и депортации населения. Российская экономика при этом была абсолютно далека от способности освоить новые грандиозные ресурсы. Крайне жестокое отношение к горцам объяснялось и властями, и интеллектуалами очень просто: горцы народ нетрудолюбивый, дикий, неспособный к эволюции и гражданскому, мирному существованию. Эта позиция отражена в еще более ярких тонах в знаменитом документе русских республиканцев — «Русской Правде» Павла Пестеля. Точно также как он предлагал уничтожить царское семейство, он настаивал на непременном уничтожении и изгнании всех непокорных горцев. Любопытно, что документ написан задолго до Адрианополя, а значит, Черкесия не рассматривалась как османская территория. Или Пестель предлагал уничтожать подданных султана? Мы убеждаемся в том, что и официальный Петербург, и его андеграунд по отношению к горцам Кавказа придерживались одного мнения.
Первые масштабные изъятия земельных владений, принадлежавших как адыгским аристократам, так и населенным пунктам, произошли в 70-80-е гг. XVIII в. в Кабарде. Восточноадыгские территории уже к 1804 г. сократились на две трети. Кабарда потеряла весь район Пятигорья и все земли к востоку от Моздока. Обезземеленные кабардинцы волнами уходили в Адыгею и Чечню, становясь там в передние ряды народного сопротивления царизму. Если подобным образом самодержавие обошлось с Кабардой, заслуги которой перед российским государством трудно переоценить, то что ждало Адыгею? Княжеские дома Адыгеи не имели и толики тех заслуг перед троном, какие имелись у кабардинских князей. Более того, западноадыгских аристократов практически не было в составе офицерского корпуса царской армии на момент начала войны. Следующее важное обстоятельство: западноадыгские княжества занимали меньшую часть Адыгеи, а властные прерогативы князей были сильно поколеблены крестьянским движением. Народ Адыгеи оказался лишен заступников и у народных институтов самоуправления оказалось критически мало времени на выработку собственной политической культуры, политического класса, создание управленческих структур.
Демократический переворот в Шапсугии произошел в 1796 г., т. е. уже в период Кавказской войны. Крестьяне добились главного — социального равенства. Но этим же народным вожакам уже сейчас, сегодня надо было принимать решения по таким вопросам внешней политики Черкесии, о которых минуту назад они не имели понятия. Социальное достижение шапсугов, растиражированное по Абадзехии, Натухаю, Убыхии, роковым образом совпало с эскалацией военных действий на Западном Кавказе. Сопротивление царизму носило столь ожесточенный и общенародный характер еще и потому, что оно являлось отстаиванием только что завоеванных прав. А покорение царизму означало реставрацию дворянских привилегий в их наихудшем виде. Это означало двойное ярмо: солдатчину, Сибирь за малейшее непослушание, крепостное рабство. Адыгею простолюдинов ждала самая суровая участь, самая жестокая расправа. И народ, чувствуя эту приближающуюся драму, сопротивлялся из последних сил. Не складывал оружие даже тогда, когда сопротивление потеряло всякую перспективу. Лабинск основан в 1841 г., а Майкоп в 1857 г. Расстояние между фортами 50 км равнины. Почему потребовалось целых 17 лет для прохождения элементарного маршрута? Именно потому, что после основания Лабинска все адыгское население между реками Лаба и Уруп было изгнано, а земли отданы под казачьи станицы. Стремительная аннексия 1862–1864 гг., сопровождавшаяся стопроцентной депортацией, была лишь закономерным эпилогом длинной цепи аннексий 30-50-х гг. Только за один 1864 г. на черкесской территории было поселено 90 казачьих станиц с населением в 103 700 человек, не считая войсковых частей и иногородних поселенцев самого различного происхождения.
Протекание Кавказской войны в Черкесии имело серьезные отличия от характера и хода военных действий в Дагестане. Во-первых, военные действия в Черкесии происходили на двух направлениях — с моря и с суши. Черноморский флот являлся мощнейшим орудием войны. Производились десантные операции, в результате которых на черкесском побережье были основаны мощные форты. За эти форты развернулась ожесточенная война, достигшая своего апогея в 1840 г. Черкесы ценой огромных жертв взяли крепости, вооруженные корабельными пушками. Это был настоящий военный триумф, тем более, что штурмы были предприняты на протяжении пяти месяцев с интервалом в 15-20 дней. Таким образом, эта победа была достигнута не как результат неожиданного натиска (хотя на войне этот прием весьма ценится), но как тщательно спланированная операция с большим мобилизационным и тактическим обеспечением. Борьба за крепости, отбитые новыми кровопролитными десантами в том же году, продолжилась до 1854 г., когда под угрозой со стороны англо-французской эскадры царское командование эвакуировало гарнизоны и разрушило фортификационные сооружения.
По условиям Парижского мирного конгресса 1856 г. был введен режим нейтрализации Черного моря, запрещавший России держать флот на Черном море. Поэтому последние восемь лет война в Черкесии велась уже только со стороны материка. Отчасти поэтому российское командование было вынуждено сконцентрировать в Черкесии беспрецедентную группировку в 280 000 штыков. Для сравнения: группировка на Балканах в 1877 г. состояла из 300 000 солдат. В целом, на протяжении всей Кавказской войны против Черкесии были задействованы более крупные силы, чем против имамата Шамиля. Против черкесов в среднем было выставлено вдвое больше полевой артиллерии, не считая крепостных и корабельных орудий. Соответственно потери царских войск также были больше в Черкесии.
Следующее важное отличие — это использование Черноморского казачьего войска, т. е. по сути целого народа и воинского сообщества против населения Черкесии. Отсюда и другой характер колонизации на Западном Кавказе, неизмеримо более гибельный для горского населения.
В отличие от Дагестана в Черкесии практически не действовал исламский фактор, а отряды мюридов формировались только представителями Шамиля. Империя вела войну в Черкесии против народа, который еще был далек от принятия ислама. В большинстве районов страны не было ни одной мечети, тем более — других исламских учреждений. Судопроизводство осуществлялось на основе обычного права — адыгэ хабзэ . Народ адыгов был, по сути своей, языческий, и богослужения многочисленному пантеону богов отправлялись в священных рощах.
Другое важное отличие — отсутствие государства с одним управленческим аппаратом и одним вождем. Царское командование было вынуждено поддерживать связи с десятком и более черкесских предводителей. Причем — и в этом еще одно важное отличие — ни один из черкесских военно-политических лидеров не сдался в плен подобно Шамилю и его представителю в Абадзехии Магомед Амину. Сопротивление черкесов носило совершенно бескомпромиссный характер. Пауль Генц характеризует его как аномальное. Подобное поведение не вызвало у русских историков исследовательского энтузиазма, и они всякий раз предпочитают рассуждать о Шамиле, столкновении цивилизаций и т. п.
Период с начала 1864 г. в истории черкесов, но уже не Черкесии, опять-таки по аналогии с общепризнанными названиями эпох мировой истории, мы предлагаем определить как новейший.
Что представляет собой новейший период адыгской истории? Нижний, отправной рубеж периода понятен — страна адыгов перестала существовать. От нее остались жалкие этнографические островки от Хатрамтука под Новороссийском до Моздока. Подавляющее большинство адыгов оказалось на чужбине — в самых различных провинциях Османской империи от Дуная до Трансиордании. Значит, это период дисперсного существования этноса, и это время отчаянной борьбы за выживание, за право иметь собственность, жить на своей земле, основывать адыгские поселения, носить имя черкес и разговаривать на родном языке.
В праве воссоединения на исторической родине, тысячелетней земле предков, народам было отказано почти на всем протяжении новейшего периода адыгской истории. И до 1917 г., и после утверждения советской власти все попытки адыгской репатриации мгновенно блокировались. Лишь с развитием перестройки и гласности в СССР открылись незначительные, но доступные каналы для репатриации. Возвращение косовской адыгской общины в Адыгею в 1998 г. стало вершиной процесса репатриации в постсоветской России.
Внутри этого периода есть важные вехи, связанные с крупнейшими политическими событиями в странах проживания адыгской диаспоры, а также в самой России. Это и младотурецкая революция 1908 г., и Первая мировая война, и русская революция 1917 г., и турецкое национально-освободительное движение в 1918–1923 гг., завершившееся созданием Турецкой Республики, а также образование современных арабских государств в Сирии и Иордании. Важнейшая веха — создание адыгских автономий в Советской России в 1922 г. Получение Адыгеей статуса республики в составе Российской Федерации открыло новые возможности для решения проблем адыгского этноса.
Примечания:
1. Лавров Л. И. Этнографический очерк убыхов // Ученые записки. Т. VIII. Майкоп, 1968. С. 6, 8. – Ф. Ф. Торнау в 1835 г. отмечал в этой связи: «Я не успел познакомиться с их народным языком, потому что убыхи, с которыми я встречался, всегда говорили по-черкесски» (Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик, 1999. С. 174). В 1846 г. Леонтий Люлье писал о лингвистической ситуации в Убыхии: «…сей последний народ имеет свой собственный язык, не сходный ни с языками Адиге, ни с Абхазским. Это ныне язык черни, употребляемый в горных ущельях, и у берега моря. Это наречие выходит из употребления и со временем исчезнет. Дворяне убыхские все говорят адигским языком, но многие из их простолюдинов, в этом крае, находясь по топографическому положению своему в соседстве к югу с абхазцами, говорят также свободно и на языке соседей» (Цит. по: Ворошилов В. И. История убыхов: Очерки по истории и этнографии Большого Сочи с древнейших времен до середины XIX века. Майкоп, 2006. С. 66). Люлье засвидетельствовал характер языковой и культурной ассимиляции убыхов, подчеркнув престижный характер использования адыгского языка. Спустя десять лет Люлье не изменил своего представления: «Со временем язык этот может исчезнуть, по всеобщему употреблению языка черкесского» (Люлье Л. Я. Общий взгляд на страны, занимаемые горскими народами, называемыми: Черкесами (Адиге), Абхазцами (Азега) и другими смежными с ними // Записки Кавказского отдела императорского Русского географического общества (далее – ЗКОИРГО) Кн. IV. Тифлис, 1857. С. 191).
2. Великолепно это показал Л. И. Лавров в очерке, посвященном Берзекам (Лавров Л. И. Эпиграфические памятники Северного Кавказа. Ч. 2. М., 1968. С. 147–151).
3. Теофил Лапинский, находившийся в 1857–1859 гг. в Западной Черкесии, уверенно отнес убыхов к адыгам наряду с натухайцами, абадзехами, шапсугами (Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских / Пер. В. К. Гарданова. Нальчик, 1995. С. 77).
4. В середине XVII в. садзы уже массово пользовались адыгским языком – настолько, что Эвлия Челеби, впервые составивший словарь абаза-садзов, с формальной точки зрения представляет нам эту этническую общность совершенно адыгоязычной: «Язык абазо-садзов. – За – 1; тока – 2; шке – 3; пли – 4; ату – 5; фун – 6; ипли – 7; уга – 8; ипги – 9; жу – 10; за жу – 11; тока жу – 12; сха – хлеб; га – мясо; бзи – вода; фа – сыр; чевах – простокваша; ха – груша; мсуд – виноград; лхмк – инжир; эсху – каштан; лка – каменная соль; вика – иди сюда; утс – садись; удето – встань; умка – не уходи; сикох – иду; сбрикн – куда идешь?; свушскгслух – дело есть, иду; сфага скчо вика – пойдем домой; скену свке – мы идем домой; срход – что с вами?; хош год ашгд – мы съели свинью; аркамд жеху – свинья была жирная?; вечиле шкног – мы идем воровать; нала шке гда – куда ушли?» (Челеби Э. Книга путешествия. Вып. 3. М., 1983. С. 55).
Л. И. Лавров во время этнографической экспедиции в Черноморскую Шапсугию в 1930 г. стал свидетелем возвращения из Абхазии 86-летнего Даугуыза Джаурыма, решившего провести последние свои дни среди родственников-шапсугов Джарым. В селе Чилов в Южной Абхазии, где он проживал, Даугуыза считали джигетом-садзом. В 1864 г. абхазы подобрали его вместе с бабушкой еле живых на берегу: «Так маленький Даугуыз попал в Абхазию, где вырос и состарился. Пока была жива бабушка, она говорила с ним на родном языке, но после ее смерти мальчик позабыл его. Мы молча слушали старика. В заключении он сказал: “Всю жизнь мечтал поглядеть на родные места… Хочу умереть на земле своих предков. Со слов бабушки знаю, что фамилия моя Джарым, а происхожу с берегов р. Ацэпсы”. Переводчиком между Лавровым и старым садзом выступил лингвист А. К. Хашба, также приехавший в командировку в Шапсугию. Старик не говорил по-русски, а по-адыгейски знал лишь несколько слов. «Я догадался, – пишет Лавров, – что именно о нем читал у А. Н. Генко следующее: “ В июне 1928 г. пишущему эти строки пришлось встретить в абхазском селении Чилов 84-летнего старика, слывшего – за джигета… В молодости он был приведен в качестве пленника из Джигетии. При расспросе выяснилось, что, сам не зная этого, старик (звали его Даугуыз Джаурым) родным своим языком имел черкесский (шапсугское наречие нижнечеркесского языка); хотя и с трудом, он припомнил несколько десятков слов” (Генко А. Н. О языке убыхов. Л., 1928. С. 241). Шапсуги Джарым пригласили всех своих старейшин, один из которых подтвердил взаимосвязь их рода с районом р. Ацэпсы. (Лавров Л. И. Этнография Кавказа (по полевым материалам 1924–1978 гг.). Л., 1982. С. 23–24).
Эта драматичная история информативна во многих аспектах. Разумеется, что шапсугский род Джарым мог, как и многие другие натухайские и шапсугские (и не только) роды проживать до 1864 г. в Садзе-Джигетии, чему есть множество других свидетельств. Но также вероятно садзское происхождение Джарымовых и при этом, будучи садзами, они могли иметь родным языком шапсугский диалект адыгского. Языковая ассимиляция садзов до 1864 г. – такой же непреложный и отчетливо засвидетельствованный факт, как и адыгизация их соседей – убыхов. И. Бларамберг считал возможным говорить об «адыгейском происхождении» убыхов и саше (Бларамберг И. Историческое, топографическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа. Нальчик, 1999. С. 126). Об адыгском происхождении князя общества Саше (северной отрасли садзов) писал Ф. Ф. Торнау: «Сел. Сочипсы, или Облагукуадж, расположено по обеим сторонам р. Сочи… Князь Али Ахмет Облагу, происхождение которого от племени адыга… В с. Сочипсы в употреблении три языка: черкесский, абазинский и убыхский» (См.: Секретная миссия… С. 460).
Территория садзов от Сочи до Бзыби резко отличается от Абхазии существованием значительного числа адыгских гидронимов и топонимов. Билингвизм садзов отражен в гидронимах Сочи-пста, Кудепста, Бегерепста, Лапста, Ачипста, Швачапста. Сочи – Сочипсы – Сочипста. Скорее всего, именно так образовался этот гидроним. (Федоров Я. А. Топонимика Западного Кавказа и некоторые вопросы его этнической истории // Из истории Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1974. С. 281). Такой же облик могло иметь и Мацеста – Мацепста (См.: Ворошилов В. И. История убыхов. С. 137). А. Н. Дьячков-Тарасов отмечал, что Хошупсе – адыгское название (См.: Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности // ЗКОИРГО. Кн. XXIV. Вып. 1. Тифлис, 1903. С. 12). Правый большой приток Хошупсы называется Жеопсе. В этом же ряду рр. Псоу, Бзыбь (убыхский аналог адыг. Псыбэ, Псебай, Псебе и пр.), Пше, Пица, Псырцха, Псей (впадает в Рицу), Лашипсы (впадает в Рицу), Псыш (Южный Псыш, приток Бзыби), Псыква (приток Бзыби), Псырс (правый приток р. Юж. Псыш), Ахипс; озера Инпси, Псырм, урочище Соуипсара, хребет Псырс, гора Псыш, котловина Псху и другие примеры. (См.:Бондарев Н. Д. В горах Абхазии. М., 1981). Объяснение, выдвинутое глубокоуважаемым мною профессором Ш. Д. Инал-ипа, согласно которому элемент пс в абхазской гидронимии является следствием существования в древнеабхазском языке слова псы в значении «вода», резко контрастирует с ареалом гидронимов с содержанием псы на территории исторической Абхазии. К северу от Бзыби их очень много, а к югу таковые почти не встречаются. С учетом вышеизложенных источниковXVII–XIX вв. гораздо убедительнее, на наш взгляд, является объяснение этого факта через влияние адыгского языка на территории Джигетии. В противном случае нашим абхазским коллегам придется признать, что гидронимы Абхазии менее древние, чем названия Джигетии. Е. С. Шакрыл на основе значительного числа примеров весьма убедительно продемонстрировал адыгейскую природу компонента псы в абхазской гидронимике (См.: Шакрыл Е. С. К вопросу об этногенезе абхазо-адыгских народов // Ученые записки Адыгейского научно-исследовательского института. Т. IV. Краснодар, 1965. С. 218-219).
Мы целиком отдаем себе отчет в том, что не все приведенные здесь наблюдения безупречны. Точно также, как и не все примеры адыгской части садзского билингвизма могут быть выявлены на сегодняшний день. Но мы убеждены в легитимности (источниковедческой и методологической) подобного подхода. Разве гидронимы Яшамба и Адерба в районе Геленджика не являются отчетливыми свидетельствами пребывания там абхазов? Если мы говорим о существовании абхазо-адыгской общности, то мы не должны искать границ по рекам Псоу, Туапсе или Бзыби. Абхазо-адыгское пространство не знало никаких определенных границ, лингвистических или культурных барьеров. Оно веками развивалось как единый организм.
5. См. значительный корпус документов сборника: Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Тбилиси, 1953. № 41, 43, 45, 58, 65, 66, 89 и др.
6. Артамонов М. И. К вопросу о происхождении боспорских спартокидов // Вестник древней истории (далее – ВДИ) . 1949. № 1. С. 29–39.
7. Молев Е. А. 1) Боспор и варвары Северного Причерноморья накануне походов Диофанта // Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и средние века. Ростов-на-Дону, 1986. С. 60; 2) Эллины и варвары. На северной окраине античного мира. М., 2003. С. 162, 213.
8. Меликишвили Г. А. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959. С. 90.
9. Молев Е. А. Эллины и варвары. С. 181, 213. – Летом 111 г. до н. э. понтийская армия по только что завоеванной Колхиде двигалась в Таврику на помощь Херсонесу, осажденному скифами. Дойдя до Диоскурии (совр. Сухум) войска грузятся на корабли и перебрасываются в Крым морем. В 80 г. до н. э. «понтийский флот с войском, возглавляемым снова лично царем, двинулся в Таврику. Сломив сопротивление боспорян, Митридат назначил правителем страны своего сына Махара. Вслед за этим он (Митридат – С. Х.) попытался подчинить себе пиратствующие племена Кавказского побережья – зихов, гениохов и ахейцев, живущих в районе современных Новороссийска-Геленджика. Но в жестоких боях в условиях холодной зимы он потерял две трети войска от морозов и засад и вынужден был отступить». В 65 г. до н. э. престарелый царь, загнанный Лукуллом в Колхиду, решил вновь попытать счастья и пройти через зихско-ахейские земли. На сей раз грозные гениохи встретили его дружелюбно и пропустили через свою территорию. «У гениохов было 4 царя в то время, когда Митридат Евпатор, изгнанный из страны своих предков в Боспор, шел через их землю. Эта страна оказалась легко проходимой; от намерения пройти через страну зигов ему пришлось отказаться из-за ее суровости и дикости; только с трудом удалось Митридату пробраться вдоль побережья, большую часть пути продвигаясь у моря, пока он не прибыл в страну ахейцев. При их поддержке царю удалось завершить свое путешествие из Фасиса – без малого 4000 стадий» (Страбон. География: В 17 кн. / Пер., ст. и коммент. Г. А. Стратановского. М., 1994. С. 471).
Как видим, древнеадыгские племена камаритов сохраняли свою независимость даже в тех условиях, когда на них оказывалось мощнейшее давление со стороны Понтийской державы – настолько сильной, что она на протяжении полувека сопротивлялась Риму. Последний, приложив грандиозные усилия, разбил Митридата и аннексировал все те земли, которые ранее входили в Понт. Свободу сохранили только западнокавказские горцы. В описании пространства, подчиненного римлянам, Страбон отметил: «Подобным же образом все азиатское побережье нашего моря подчинено им, если не считать областей ахейцев, зигов и гениохов, где в ущельях и бесплодных местностях население ведет разбойничью и кочевую жизнь» (Там же. С. 771). Объяснение свободы через дикость – не более, чем штамп. Зная историю взаимоотношений Митридата с горцами Западного Кавказа, римляне могли и не прилагать больших усилий к захвату этого района Понта – более того, они могли и не иметь таких целей. Крым и Колхида были в их руках, и, довольствуясь поддержанием статус-кво, римляне ограничивали свою политику и военные меры тем, что сдерживали пиратскую активность горцев, не давая им хозяйничать на римских территориях. На рубеже I в. до н. э. и I в. н. э. пиратская деятельность камаритов парадоксальным образом переживала взлет на фоне эпохи подавляющего могущества Римской империи: «Области, подчиненные римлянам, более бессильны против этого зла из-за небрежения посылаемых туда правителей» (Там же. С. 471).
10. Гадло А. В. Византийские свидетельства о Зихской епархии как источник по истории Северо-Восточного Причерноморья // Из истории Византии и византиноведения. Л., 1991. С. 98–101, 106.
11. Брун Ф. К. Черноморье.Ч.II. Одесса, 1880. С.232–233. 12. Ayalon D. The Circassians in the Mamluk Kingdom // Journal of the American Oriental Society. New Haven, 1949. Vol. 69. Pt. 3. P. 135–147; Горелик М. В. Адыги в Южном Поднепровье (2-я половина XIII в. – 1-я половина XIV в. // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Вып. 3. Армавир, 2004. С. 293–300; Бубенок О. Б. К вопросу о времени и причинах переселений черкесов в Крым // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья: Этнические процессы. Керчь, 2004. С. 30–35; Чапленко В. Адигейськi мови – ключ до таемниць нашого субстрату. Етимологiчнi дослiдi. Нью-Йорк, 1966.
13. Григорьев. А. П., Григорьев В. П. Коллекция золотоордынских документов XIV века из Венеции. СПб., 2002. С. 48–49.
14. Nicolle D. The Mamluks 1250–1517. Oxford, 2004. P. 3; Ковалевская В. Б. К изучению орнаментики наборных поясов VI–IX вв. как знаковой системы // Статистико-комбинаторные методы в археологии. М., 1970. С. 145–153; Воронов Ю. Н. Древности Сочи и его окресностей. Краснодар, 1970. С. 115.
15. Роденбек Дж. Каир – колыбель цивилизации // Египет. М., 1996. С. 139.
16. Там же. С. 139; Бациева С. М. Историко-социологический трактат Ибн-Халдуна «Мукаддима». М., 1965. С. 58–59
17. Байер Х.-Ф. История крымских готов как интерпретация Сказания Матфея о городе Феодоро. Екатеринбург, 2001. С. 205, 222–226, 231–234, 389.
18. Кулаковский Ю. Прошлое Тавриды. Киев, 1914. С. 118.
19. Там же. С. 120.
20. Брун Ф. К. (указан с одним инициалом-имени)Черноморье. Ч. II. С. 232.
21. Кулаковский Ю. Прошлое Тавриды. С. 118.
22. Брун Ф. К. О поселениях итальянских в Газарии: Топографические и исторические заметки // Труды первого археологического съезда в Москве, 1869 г. М., 1871. Вып. II. С.393, 399.
23. Подробнее см.: Хотко С. Х. История Черкесии. СПб., 2001. С. 164–165.
24. Kressel R. Rh. The Administration of Caffa under the Uffizio di San Giorgio. University of Wisconsin, 1966. P. 389–397.
25. См.: http: //www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Krym/XVI/Bronevskij/frametext.htm. (Последнее посещение – 20. 06. 2007 г.)
26. Тунманн. Крымское ханство / Пер. с нем. Н. Л. Эрнста. Симферополь, 1991. С. 31, 85.
27. Брун Ф. К. Черноморье Одесса, 1879.Ч. I. С. 118.
28. Шафиев Н. А. История и культура кабардинцев в период позднего средневековья (XIV–XVI вв.). Нальчик, 1968. С. 32.
29. Бушаков В. А. Лексичний склад iсторичної топонiмiї Криму. Київ, 2003. С. 163.
30. Мыц В. Л. О пребывании «черкесов» в Крыму // Проблемы истории Крыма. Вып. 1. Симферополь, 1991. С. 81–82.
31. Бубенок О. Б. К вопросу о времени и причинах переселений черкесов. С. 30.
32. Там же. С. 32; Айбабин А. И. Этническая история раннесредневекового Крыма. Симферополь, 1999. С. 194; Баранов И. А. Периодизация оборонительных сооружений Судакской крепости // Северное Причерноморье и Поволжье во взаимоотношениях Востока и Запада в XII–XVI вв. Ростов-на-Дону, 1989. С. 47; Гадло А. В. Византийские свидетельства о Зихской епархии. С. 100.
33. Бубенок О.Б. К вопросу о времени и причинах переселений черкесов. С. 31.
34. Allen W. E. D. Problems of Turkish Power in the Sixteenth Century. London, 1964. P. 48.
35. Барановский Б. Кавказ и Польша в XVII в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV–XVIII вв. М., 1979. С. 249-259.
36. Зайцев И. В. Астраханское ханство. М., 2004. С. 172.
37. Крушинский М. Черкесские князья в Польше // Генеалогия Северного Кавказа. Нальчик, 2002. № 3. С. 149–151.
38. Записка военного советника при Российском посольстве в Константинополе В. А. Франкини военному министру Д. А. Милютину о необходимости и об условиях скорейшего водворения спокойствия на Кавказе // Трагические последствия Кавказской войны для адыгов: Сб. документов и материалов. Нальчик, 2000. С. 95.
39. Там же. С. 115.
40. Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2003. С. 129–130.
41. Там же. С. 152.
42. Предположение о действиях и занятиях войск Отдельного Кавказского корпуса с осени 1857 по осень 1858 г. // Российский государственный военно-исторический архив (далее – РГВИА»). Ф. ВУА. Д. 6669 (1). Л. 15.
43. Романовский Д. И. Князь А. И. Барятинский и Кавказская война. СПб., 1888. С. 7.
44. Отзыв командующего Кавказской армией великого князя Михаила Николаевича военному министру // Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов в пределы Османской империи: Сб. архивных материалов. Нальчик, 2001. С. 264.
45. Отношение начальника главного штаба Кавказской армии Карцова командующему войсками Кубанской области Евдокимову // Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов. С. 233.
46. Отношение генерал-фельдцейхмейстера великого князя Михаила Николаевича военному министру о завершении заселения предгорной зоны и об успешных действиях Даховского и Джубгского отрядов // Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов. С. 260.
47. Записка генерал-адъютанта Святополк-Мирского о заселении Восточного берега Черноморья // Архивные материалы о Кавказской войне и выселении черкесов (адыгов) в Турцию (1848-1874). Ч. 2. Нальчик, 2003. С. 242.
48. Каниц Ф. Придунайская Болгария и Балканы: Историко-географическо-этнографические очерки за время путешествий в 1860–1878 гг. // Военный сборник. СПб., 1879. № 9. С. 48.
(Перепечатывается с сайта: http://www.adygi.ru.)
________________________________________________________
В собственно адыгской историографии тема Боспорского царства всегда оставалась в числе наименее обсуждавшихся. Также, как и во многих других исследовательских направлениях адыговедения, первое и единственное специальное исследование по этой теме было создано ученым, никак не связанным с научно-исследовательскими центрами Нальчика, Черкесска, Майкопа. М.И. Артамонов (Москва) — один из крупнейших историков 40-60-х гг. XX в. обратился к проблеме этнической атрибуции боспорских царей — Спартокидов. Прояснение этнической природы этой древнейшей на всей территории современной России династии позволило М.И. Артамонову ответить на многие другие актуальные вопросы истории Боспорского царства1.
Для нас мнение Артамонова о том, что Спартокиды являлись выходцами из адыгской (синдо-меотской) среды, изложенная им аргументация вполне приемлемы. Как всякий крупный ученый Артамонов был чужд чувства национального пристрастия. Его статья о Спартокидах столь же значима для выработки концепции адыгской истории, как и статья Давида Айалона «Черкесы в мамлюкском королевстве». Очень символично, что эти базовые статьи вышли в свет одновременно — в 1949 г. И столь же знаково, что обе этих статьи игнорировались адыгскими историками до 90-х гг. В 1991 г. академик В.М. Шамиладзе в предисловии к XVIII выпуску «Культуры и быта адыгов» писал: «В Боспорском рабовладельческом государстве значительное время господствовала адыгская династия Спартокидов. Об этом имеются лишь незначительные упоминания в нашей литературе»2.
Действительно, само написание истории синдо-меотских этносов второй половины I тыс. до н.э., полноценный анализ эпохи после 1949 г. стал методически и историографически невозможен вне концепции Артамонова. Адыгская природа Спартокидов сразу выводит исследователя этой эпохи за привычные территориальные рамки Западного Кавказа. Если не весь Крым, то, по крайней мере, его восточная часть, оказываются в орбите западнокавказского влияния. Привычная схема скифо-меотских отношений, навязанная иранистами, рушится. Оказывается, в лице Спартокидов существовала мощная военно-политическая структура, способная веками удерживать важнейшее в геополитическом и экономическом отношениях пространство на стыке Крыма и Кавказа (Боспор Киммерийский). Адыгское происхождение объясняет и приход к власти, и чрезвычайно длительное существование династии. И источники, и современный анализ показывает, что синдо-меоты как всадники не уступали, если не превосходили скифов. Синдо-меотский всаднический комплекс в технологическом отношении может быть признан наиболее изощренным для того времени. М.В. Горелик, крупнейший российский оружиевед, отмечает влияние оружейной традиции Западного Кавказа на кочевнический пояс Восточной Европы3. Это влияние очевидно и для скифо-сарматской эпохи, и для монголо-татарской. Независимость Спартокидов от скифов можно объяснить только поддержкой горцев Западного Кавказа. Греческие колонисты были не более, чем подданными Спартокидов: их предприимчивость нуждалась в безопасности и им было все равно, кому платить за защиту. Ровно такие же их фактории, как Феодосия, Горгиппия или Пантикапей, но расположенные в Скифии (от устья Дуная до Дона), процветали не меньше. В организованной защите Спартокидов нуждались как раз синдо-меотские земледельцы.
Производство пшеницы в Синдике и в западных районах Меотии носило товарный масштаб. И та обстановка феодальной анархии, в которой жило население всего остального Западного Кавказа, представляла для экономики Боспорского царства угрозу более повседневную, чем Скифия. Установление адыгской природы царского дома на Боспоре подвергает серьезной корреляции общую систему наших представлений о так называемой Великой Греческой Колонизации. Обычный взгляд на характер взаимоотношений греков и кавказцев (либо греков и скифов) основывался на предвзятой идее, согласно которой военно-политическое доминирование принадлежало обязательно грекам. Еще более обязательный и расхожий тезис - культурное превосходство греков. Существование государства, в рамках которого греческая община занимала чиненное положение, а главенствующая роль принадлежала кавказским горцам действительно является исключением из широкого круга примеров взаимодействия эллинов с культурами Средиземноморья, Анатолии, Скифии и Кавказа. Цивилизация Западного Кавказа в сравнении с дорийско-греческой была старше на 3-3,5 тысячи лет. Культура Майкопа — старейшая на всем пространстве Европы и ровесница хаттской, шумерской и древнеегипетской цивилизаций. Антропологи отмечают преемственность, непрерывность существования адыгского - понтийского антропологического типа на территории Западного Кавказа. Хатты, каскейцы и абешла - абхазо-адыгские этносы Анатолии, имели развитую письменную традицию и города еще тогда, когда греков не существовало даже в прагреческом виде. Мореходная традиция у горцев Западного Кавказа превосходит по давности не только греческую, но даже финикийскую. Разве строительство военного корабля с экипажем в 100 человек не требует огромного объема знаний, передававшихся из поколения в поколение? Один этот аспект свидетельствует о культурном облике горцев. Кстати греки оказались не в состоянии противостоять западно-кавказским пиратам - более того, это оказалось не под силу римлянам.
Оружейные мастерские Закубанья, согласно Горелику, являлись одним из центров формообразования в области оружия и доспеха по всей Евразии. Как раз этого никак не скажешь о Греции. Такие выдающиеся лингвисты как С.А. Старостин и С.Л. Николаев говорят о северокавказских заимствованиях в культурной лексике греческого. Мифология и религия греков сформировались под прямым и долговременным влиянием пеласгов, аборигенов Греции и родственного хатам, а значит и абхазо-адыгам, этноса. Прометей прикован к горам Кавказа, но не Балкан. Каллистов отмечает, что для античной литературы, начиная с полулегендарного Эфора, на которого ссылался Геродот, характерно безудержное восхищение горцами Кавказа. Интеллектуалы-эллины особо ценили в горцах их свободу от противоестественных пороков, осуждая гомосексуальность своих соотечественников.
Христианские моральные ценности существовали задолго до Христа. И именно на Кавказе. Культура жизнеобеспечения адыгов к моменту появления первых переселенцев из Милета отличалась стабильностью и много более высоким уровнем, чем в подавляющем большинстве стран Черноморского региона. За 500-700 лет греческие города так и не создали вокруг себя сколько-нибудь развитой аграрной территории. В случае политических осложнений с кавказцами греки тут же оказывались в блокаде, в ситуации продовольственного кризиса. Покупка пшеницы у кавказцев и ее перепродажа в Анатолии и на Балканах составляли основной вид греческой коммерции в Боспорском царстве. Здесь мы видим параллель с характером итальянского присутствия в Зихии в XIII-XV в. Итальянская переписка полна тревожных отчетов об отсутствии продовольствия в колониях во время конфликтов с адыгами. Массарии и консул Каффы тут же с радостью писали в Геную, когда удавалось достичь соглашения с князьями Зихии. Торговля зихским хлебом являлась основной составляющей в итальянском предпринимательстве в бассейне Черного моря. Вот обычная строчка из итальянского источника XV века «Весьма радуемся тому, что вы имеете вести от князей Зихии, и что наши купцы, надеясь на выгодное дело, правились в Копу»5. Как итальянцы, так и греки всего лишь заполняли, ту социальную нишу в Черкесии (Зихии, Синдо-Меотии), которую всегда заполняли иностранцы.
Всадническая, рыцарская этика определяла как саму социальную организацию общества, так и ценностные предпочтения. Хотя формальный запрет на занятие торговлей в реальной жизни соблюдался далеко не всегда, но, тем не менее, сами адыги нуждались в опытных коммерческих агентах — греках, армянах, евреях, генуэзцах, персах и т.д. За то, что Спартокиды позволили афинянам в первую очередь закупать боспорский хлеб благодарные вожди Афин воздвигли трем Спартокидам, братьям-соправителям, памятник. А Демосфен без устали восхвалял их и весь их род в своих речах6.
Как видим горцы Западного Кавказа, хотя не строили городов и не писали книг, но обладали развитой, богатой культурой другого типа. В таких немаловажных сферах как земледелие, садоводство, мореходство, производство оружия и доспехов, коневодство, врачевание, мифо-религиозная система и т.д., именно они занимали высокие позиции и оказывали цивилизующее воздействие на соседей. Ю.В. Горлов и Ю.А. Лопанов (Москва) отмечают интенсивный характер экономики у синдо-меотов: успех достигался не через расширение посевных площадей, но через создание условий для земледелия. Площадь мелиорированных земель на Таманском полуострове, по наблюдению авторов, составляла 48,000 га, что составляет 40% всей территории7. Крупнейшие палеоботаники, основатели генетики в России, академик П.М. Жуковский и Н.И. Вавилов, отмечали ведущую роль Западного Кавказа в выведении культурных сортов плодовых. Н. И. Вавилов говорил об Адыгее как о родине европейского садоводства8. Адыгское садоводство основывалось на искусстве прививки. В этой связи важно вспомнить указание П.М. Жуковского: «Родина прививки - Кавказ»9. При этом академик имел ввиду как раз территорию исторической Черкесии. Выдающийся садовод А.О. Шмит подчеркивал, что население Греции и Передней Азии позаимствовало разведение садов у жителей древней Зихии10. Н.Березкин и Ю.Сухоруких приходят к выводу: «есть все основания считать трех тысячелетний период истории адыгского садоводства нисколько не преувеличенным»11. Еще одно важное для нашей темы место у Жуковского: «все данные за то, что именно Кавказ является ареной эволюции груши — как дикой, так и культурной. Местом происхождения домашней сливы надо признать Кавказ, где алыча и терн растут совместно и где натуральные гибриды их установлены многократно»12. По Г.Г. Тарасенко, «горные районы Кавказа с наибольшим правом могут считаться местом происхождения культурной яблони'. Столь большое внимание к развитию земледелия и садоводства на Западном Кавказе мы уделяем в связи необходимостью преодоления одного из старых историографических стереотипов, посвященных греко-варварскому синтезу на Кавказе и Северном Причерноморье. Стереотип этот сводится к тому, что греческие колонисты привнесли культуру народам Кавказа и Скифии, и даже преобразили, улучшили их быт. Уже одна только тема адыгского сада размывает основы подобной теории. Занятие садоводством на том уровне и в тех масштабах, как это зафиксировано сотнями источников и всеми видами источников на протяжении тысячелетий требовало от адыгов кропотливого ежедневного труда. Мы можем с полной уверенностью заключить, что нищие греческие переселенцы (археологические данные говорят о крайней бедности любой из греческих колоний на Кавказе и в Скифии в первые 100 лет ее существования) прибывали в густозаселенную, процветающую страну с красивым, гордым, воинственным народом, умевшим не только воевать, но и культивировать превосходные сады и пашни. Для содержания пиратских флотилий и крупных кавалерийских армий также был необходим высокий уровень жизнеобеспечения. О богатстве древних адыгов более чем красноречиво свидетельствуют сотни царских по своей роскоши погребений. Удивление, восхищение, зависть — вот тот набор чувств, который охватывает русских, османских, западноевропейских наблюдателей, посещавших Черкесию в XVIII в. - первой половине XIX в. Видимо, не меньшее впечатление производила на эллинов древняя Зихия. Дж-с Белл, Эдмунд Спенсер и многие другие путешественники говорят о том, что каждый клочок земли был культивирован и аккуратно огорожен – это в 30-е г.г. XIX века, т.е. в самый разгар Кавказской войны. В 1866 г. через год – два после депортации адыгов черкесское побережье от Суджука (Новороссийска) до Адлера обследовала комиссия из Тифлиса во главе с ведущими агрономами — И.С. Хатисовым и А.Д. Ротиньянцем. Они отметили столь высокий по интенсивности уровень сельхозпроизводства, что черкесы в отдельных районах стали испытывать недостаток в топливе14. Н. Березкин и Ю. Сухоруких отмечают, что в период с 1872 года по 1922 год в старых черкесских садах, на то время находившихся на пике своей урожайности, было вырублено 1 200 000 деревьев: ежегодная потеря урожая превышала те объемы, которые в последующие годы собирали во всем СССР15. Кстати грецкий орех в Западной Европе именуется черкесским (Circassian walnut). Барасби Хакунов (Черкесск), признанный специалист в области истории агрокультуры адыгов, обратил мое внимание как на значимость этой темы для реконструкции всей адыгской истории, так и на мнение П.М. Жуковского о том, что местом происхождения грецкого-черкесского ореха являются горные районы Западного Кавказа16.
В противоположность тому штампу, согласно которому черкесы жили грабежом, набегом, охотой и чуть ли не собирательством отметим, что ни то, ни другое не являлись «составляющими горской экономики». Хотя на всех конференциях приверженцы теории М. Блиева упорно твердят о «хищниках-горцах». Аборигенная популяция кавказского зубра (домбей-адомбей) сохранялась адыгами на протяжении тысячелетий. Даже в период с 1830-го по 1864 г., когда страна адыгов находилась в блокаде, а царские войска целенаправленно уничтожали запасы продовольствия, адыги не истребили зубров. Охота была спортивным развлечением и абсолютно не имела значения для системы питания горцев. Катастрофическое, безумно жестокое истребление зубров и медведей произошло в результате великокняжеских (царских) охот в конце XIX — начале XX вв.17. В современной историографии, посвященной греческому присутствию в Скифии и на Кавказе, отмечается необходимость пересмотра характера и итогов греко-варварского взаимодействия. Призыв Н. Марра был услышан через 70 лет. Предвзятое и, очень часто, пренебрежительное отношение к тем формам культуры, которые развились в местной среде, не позволило большому числу авторов создать адекватную картину греко-кавказских и греко-скифских отношений. Ниже следует достаточно полный обзор мнений, касающихся происхождения Спартокидов.
В V-II вв. до н.э. Боспорским царством управляла династия Спартокидов. Династия получила свое наименование от ее основателя Спартока I (438-433 гг. до н.э.). Его приход к власти был, по всей видимости, связан с насильственным устранением первой линии боспорских династов — Археанактидов18. Сообщение о приходе Спартока к власти содержится у Диодора Сицилийского. «При архонте Феодоре в Афинах - писал Диодор, — исполнилось сорок два года царствования на Киммерийском Боспоре царей, называемых Археанактидами, — царскую власть получил Спарток и царствовал семь лет»19. Употребленная у Диодора форма «Спарток» свойственна литературным источникам, тогда как местное, боспорское, написание этого имени Спартокос или Спарток, если отбросить греческое окончание — эта форма засвидетельствована эпиграфикой и монетами20. Обстоятельства прихода к власти Спартока в источниках не упоминаются. Возможно, это произошло в результате государственного переворота. Вполне вероятно, что Археанактиды пресеклись как династическая линия подобно многим другим династиям - например, абхазским Леонидам X века21. Диодор ограничился весьма краткой ремаркой о «принятии власти» Спартоком. Есть косвенные свидетельства эмиграции Археанактидов — это упоминания у греческих писателей о том, что в Феодосии «некогда жили изгнанники из Боспора»22. Причем общение с ними жителей Пантикапея рассматривалось со стороны ранних Спартокидов как проявление злого умысла23.
Вопрос этнической принадлежности Спартокидов занимал внимание многих авторов — специалистов по истории Кавказа, Северного Причерноморья. Айтек Намиток, автор «Происхождения черкесов» писал по этому поводу: «Династия Спартокидов была фракийской. Фракийцы были местным народом, а не пришлым. Синды являлись фракийцами. Из их среды и вышли Спартокиды»24. Примерно той же версии придерживался и М.И. Артамонов: «Возможно, меотские племена являются остатками киммерийцев. Синды, по нашему мнению, тождественны с киммерийцами. Можно предположить, что появление Спартока на боспорском престоле не было результатом захвата власти, а носило характер добровольного призвания»26.
В еще более развернутом виде, но с несколько иными акцентами версию киммерийско-синдского происхождения Спартокидов М.И. Артамонов изложил в другой своей работе: «Археологические данные делают невероятным заключение о том, что киммерийцы были ирано-язычными; больше всего данных о близости киммерийцев не со скифами и не с туземным населением Кавказа, каким были меоты, тем более не с таврами горного Крыма, а с древним населением Малой Азии и Балканского полуострова, в частности с фракийцами. Боспорские цари вышли не из собственно фракийской, а из киммерийско-синдской среды; боспорские правители и синдские цари были соединены прочными родственными узами, они были членами одной фамилии»26. Еще ряд мнений по поводу фракийской генеалогии Спартокидов был высказан представителями иранской школы — среди них А.А. Масленниковым и В.Д. Блаватским. Первый писал следующее: «Идея М.И. Ростовцева о ранних родственных связях Спартокидов с синдской знатью не может оспариваться»27. Второй более пространен: «Наиболее вероятным, как нам кажется, следует считать предположение, что Спартокиды вели свое происхождение от местной племенной знати Азиатского Боспора. Фракийское имя основателя династии — Спартока - скорее всего, может быть связано с автохтонным фракоязычным населением, обитавшим у азиатского побережья Боспора, наличие которого вряд ли вызывает сомнения»2".
Как видим, в существующей литературе широко распространены две основные версии этнического происхождения Спартокидов: фракийская и синдская. У ряда авторов эти версии противоречат друг другу в виду их приверженности теории этнокультурного родства фракийцев и синдо-меотов на киммерийской основе (М.И. Артамонов, А. Намиток и др.). Д.Б. Шелов и Ф.С. Шелов-Коведяев, хотя и без особых доводов, восстали против подобного совмещения фракийцев и синдо-меотов: «Мы решительно присоединяемся к тем ученым, которые считают его (Спартока) фракийцем. Мнение, что Спарток был выходцем из среды синдской знати, основано на невероятной посылке о происхождении фракийцев и синдов от киммерийцев»29. Следует здесь заметить, что подобный пафос уместен на партийных конференциях, но не на страницах этнологических исследований. Представляется необходимым детально остановиться на основных посылах фракийской версии. Впервые данная версия была заявлена в фундаментальном исследовании Г. Перро30.
Краеугольным камнем версии является наличие фракийских антропонимов у ряда представителей династии. Это такие имена, как Спарток, Перисад и Комосария — В.Ф. Гайдукевич обращает внимание, и считает это обстоятельство весьма важным, что такие же имена в тот же период имели представители одрисской династии в самой Фракии31. Различие в транскрипции между боспорскими и фракийскими именами В.Ф. Гайдукевич объяснил тем, что на Боспоре эти имена были зафиксированы в эллинизированной форме. Итак, боспорскому Спартоку соответствует фракийский Спародоко; боспорскому Перисад — фракийское Берисад32. Соответствие имен боспорских и одриосских династов еще может быть безусловным доводом фракийской принадлежности Спартока. С тем же основанием, оно может свидетельствовать о боспорском (синдском) происхождении одрисских династов. Доказательством неэллинского или варварского происхождения Спартокидов, по мнению Г. Перро и В.Ф. Гайдукевича, является один пассаж у Страбона. Последний, отмечая высокие моральные качества варваров, их свободу от противоестественных пороков и прочие добродетели, и приводя примеры, Страбон говорит: «Смотри, также, что говорит Хрисипп о боспорских царях, именно о Левконе»33. Отсюда, а также на основе еще некоторых сведений, В.Ф. Гайдукевич сделал вывод, что Спартокиды по своему происхождению не являлись эллинами.
В. В. Струве отмечал двойственное отношение греческих историков к Спартокидам. Так, например, у Страбона они выступают то как варвары, то как эллины; у Полиена рассказ о Перисаде помещен в седьмую книгу, где рассказывается о военных хитростях варварских полководцев, а рассказ о Левконе — в шестую книгу, где повествуется о военных хитростях полководцев-эллинов34. С нашей точки зрения, подобная двойственность легко объяснима — Полиен, автор II в. н.э., т.е. автор довольно поздний, живший через 500 лет после упомянутых Перисада и Левкона. Левкои I жил в IV веке до н.э.; точные годы правления — 389-349; а Перисад I правил совместно со своим братом Спартоком II в 349-344 гг. до н.э. По всей видимости, Полиен пользовался при описании этих династов совершенно разными источниками, которые, в свою очередь, были п о информированы о Спартокидах. В итоге, Полней, распределяя свой материал по главам (книгам), подошел к решению этой проблемы формально, исходя из характера имен. Вследствие чего Спартокид с греческим именем, Левкои, попал в компанию греческих полководцев, а его сыновья Перисад I и Спарток II — в числе варваров.
Этот же отрывок из Страбона было предложено Т.В. Блаватской перевести по иному: «о царях из окружения Левкона» подразумевая под этими царями династов покоренных Левконом племен35. Новая интерпретация Страбона, а заодно и Хрисиппа (III в. до н.э.) достаточно убедительна с лингвистической стороны, но не соглашается с историческими реалиями Боспора в правлении Левкона I. При нем все владения по сути крошечного царства были заключены в пределах Керченского полуострова, и даже номинально не простирались над какими-то группами синдо-меотов36. Поэтому говорить «о царях из окружения Левкона» было бы достаточно нелепо. Более того, в пределах Керченского полуострова Левкону I пришлось вести чрезвычайно длительную войну за подчинение Феодосии; причем эту войну начал еще Сатир I (433-389), умерший при осаде Феодосии. Что касается кавказской стороны, «то для полного овладения прилегавшими к боспорским городам районами нижней Кубани и Приазовья у первых Спартокидов не хватало сил, шла борьба за Феодосию и за ее владений в Крыму»37. сам Полиен, подробно осветивший военные подвиги Левкона, ничего не говорит о его взаимоотношениях, военных или мирных, с синдо-меотами, зато для более позднего периода он повествует о неудачной попытке Спартокидов закрепиться в Синдике, откуда они были изгнаны местами38.
Типологически, Боспорское царство напоминает собой Византийскую империю в период с 1260г., когда Михаил Палеолог изгнал крестоносцев из Константинополя, по 1453 г., когда она прекратила свое существование под натиском османов39. Оба образования с чрезвычайно развитой политической инфраструктурой в территориальном плане представляли собой узкие полоски земли по обоим сторонам пролива (Босфорский в Византии и Боспор Киммерийский у Пантикапея). В первом случае, вся империя зачастую представляла собой лишь столицу и ее окрестности; точно также и во втором случае реальная власть Спартокидов кроме столицы, Пантикапея, распространялась лишь на территорию Керченского полуострова. Контроль за стратегически важными проливами способствовал длительному существованию этих политических образований. В целом, оценивая доводы сторонников фракийского происхождения Спартока, необходимо констатировать недостаточный уровень обоснованности этой версии. До сих пор не были приведены такие доводы или свидетельства из источников, которые позволяли бы считать, что в глазах античных авторов Спартокиды выглядели фракийцами. Единственное, что удалось прояснит:, сторонникам фракийской версии, это то, Спартокиды были неэллинского происхождения, а варварского и, что это было известно собственно античным авторам. Вместе с тем, вызывает недоумение отсутствие точных указаний их этнической принадлежности. Быть может эти точные указания содержались в оригинальных списках, но были попросту утрачены. Либо этот вопрос не занимал умы тех немногих авторов (Страбон, Полиен, Диодор и др.), которые сохранили для нас отдельные эпизоды боспорской истории. Теперь представляется необходимым рассмотреть, как объясняется появление фракийца Спартока в Пантикапее и его восхождение к вершине власти. Г. Перро выдвинул тезис о наличии фракийских наемников на Боспоре в период Археанактидов40. Свой тезис Г. Перро обосновывал тем, что население боспорских городов, окруженное со всех сторон «полудикими племенами», будучи не слишком многочисленным и занятое ремеслами и торговлей, не было в состоянии сформировать боеспособную армию для защиты от нападений варваров, и поэтому стал необходим набор наемников.
Содержание войска, состоявшего целиком из наемников, не было слишком обременительным для процветающей экономики государства. При этом, Г. Перро приводит сведения из Диодора Сицилийского (I в. до н.э.), который повествуя о междоусобной войне сыновей Перисада I Эвмела и Сатира в 310-309 гг. до н.э., упомянул наемников-фракийцев41. Спарток, согласно Г. Перро, был фракийским кондотьером, таланты, престиж и влияние которого в войсках сделали его единственным кандидатом на трон в момент опасности для государства. Вопрос о наемниках на Боспоре в V веке до н.э. вызвал оживленную полемику. Наиболее шаблонное возражение можно подчеркнуть у Г.А. Цветаевой: «Если иметь в виду, что Пантикапей этого времени не был еще в состоянии содержать наемную армию и его войско, необходимое для защиты города от окружающих племен, должно было представлять гражданское ополчение»42. Несколько более аргументировано отвергает существование наемников В.Д. Блаватский13. Наемники всегда стоили дорого, и их содержание было под силу только богатым государствам. Так, четыре тысячи наемников Перисада I, аркадяне Левкона I содержались Боспором в период его процветания в IV веке до н. э. Иной была ситуация в середине V века, когда государство ограничивалось небольшой территорией, столица еще была маленьким городком, а монеты чеканились только серебряные и мелких номиналов. Поэтому династия Археанактидов, если ее можно назвать таковой, не могла располагать достаточными средствами для содержания наемников.
Полемика вокруг фракийских наемников построена, фактически, на одном письменном их упоминании у Диодора Сицилийского. Но большинство исследователей готово считать испорченной традицию Диодоровского текста в написании племенного названия «фракийцев». В. Ф. Гайдукевич предложил заменить «фракийцев» «фатеями» — названием одного из меотских племен Прикубанья44. С.А. Жебелев предложил новую конъюнктуру — сираки — также меотское племя, жившее к северу от Кубани45. Основным доводом в пользу возможности замены «фракийцев» «сираками» является палеографический нюанс: описка из CIPAKON — 0PAKON вполне возможна, а описка 0ATEON маловероятна. Тем более что в последнем случае пришлось бы объяснить, почему фатеи поддерживали и Сатира, и Евмела, на стороне которого Диодор указывает царя фатеев «Арифарна с двадцатью тысячами конницы и двадцатью двумя тысячами пехоты»46.
Имеется только одно четкое свидетельство о том, что на Боспоре присутствовали фракийцы — это надгробная надпись центуриона и начальника фракийской когорты по имени Дидз Бейфий, найденная в Пантикапее47. Но это фракийское присутствие относится уже к римской эпохе и не имеет отношения к Спартокидам.
Следующая версия происхождения Спартокидов, имеющая не меньшее число апологетов, чем фракийская, — это синдо-меотская версия. Для краткости ее можно обозначить как синдскую, ибо синды были частью меотского мира. Предположение о синдском происхождении было впервые сформулировано швейцарским путешественником и историком Фредериком Дюбуа де Монперэ48. Он же высказал мысль, получившую впоследствии большое распространение, о синдах как об остатках киммерийского союза49. Тем не менее, в развернутом виде версия синдского происхождения с ее детальным обоснованием была высказана значительно позднее — в работе М.И. Ростовцева. Основные идеи М.И. Ростовцева были затем развиты другими историками, в частности, В.Д. Блаватским, И.И.Руссу. Несколько отличающиеся точки прении высказаны М. И. Артамоновым и Д.П. Каллис-товым52. При обосновании синдского происхождения Спартока приходится отвечать, по крайней мере, на два вопроса: почему выходец из синдской среды имел фракийское имя и каким образом стал возможен приход синда к власти в городе-государстве эллинов Пантикапее.
Для ответа на первый вопрос М. И. Ростовцев обращается к теории фракийского происхождения киммерийцев53. Следует отметить, что данная гипотеза — лишь одна из многих других попыток этнической идентификации легендарных киммеров. Причем и среди этих попыток данная гипотеза не выделяется наиболее убедительной аргументацией54. В самом деле, главный аргумент этой точки зрения — связь киммерийцев с трерами. Последние фигурируют у античных авторов то как киммерийцы (Страбон), то как фракийцы (Страбон, Плиний, Арриан, Стефан Византийский)55. Однако, вполне вероятно, что племя треров после распада киммерийского союза осело во Фракии, став со временем «фракийским народом»56. Родство треров с киммерийцами не означает еще с необходимостью родство их с фракийцами. Другой аргумент М.И. Ростовцев находит в мифологии. Он ссылается на то, что «греческое придание настойчиво связывает древнейшее население Крыма с фракийцами, а острова Лемноса с снятиями, или синтами, приписывая им ту же выдающуюся роль женщин в политике, войне и религии, которая так характерна для племен, живших на берегах Азовского моря и на Тамани, одно из которых носило имя синдов» 57
Данный аргумент весьма интересен, ибо не только в мифологии упоминаются синтии, но и у ряда историков синты фигурируют в числе фракийских племен. Гекатей Милетский (560-480 гг. до н.э.), описывая Фракию, в числе 12 племен упоминает синдов58. Сведения Гекатея по Фракии весьма детальны и касаются не только прибрежной полосы, но и глубинной Фракии. Его авторитет в вопросах этнической карты Фракии в эпоху античности и в раннем средневековье был настолько велик, что Стефан Византийский, писавший свой труд более чем через тысячу лет, воспользовался для описания Фракии сведениями Гекатея в большей мере, чем каким-либо иным источником. Помимо синдов, о которых он пишет: «к югу от Майотийского озера, некоторые говорят, что и синдское племя есть отрасль майотов», Стефан Византийский называет племя «синдо-найи» во Фракии и там же два города — Синдэссос и Синтия59. В промежутке между Гекатеем и Стефаном о синдах или синтах во Фракии писали Фукидид (ок. 470-400 гг. до н.э.), Аполлоний Родосский (III в. до н.э.) и Овидий (43 г. до н.э. — 17г. н.э.)60.
Вероятное этнокультурное родство между синдами Кавказа и синтами Фракии, уходящее корнями в киммерийскую эпоху, вполне вероятно. Следует отметить, что этникон «синд» не единственный из тех, что сближают эти два региона. Столь же часто у античных авторов фигурирует этникон маит, маид или мед, который обозначает одно из наиболее могущественных фракийских племен. По звучанию этот этникон весьма близок к маитам (майотам, местам, меотикам) Кавказа. Знаменитый римский гладиатор Спартак (эпиграфическая форма Спарадоко) был из племени маидов62. Чередование антропонимов и этнонимов во Фракии и на Западном Кавказе не может быть простой случайностью. Маиды и синты во Фракии — маиты и синды на Западном Кавказе. Спарадоко и Берисад во Фракии — Спарток и Перисад на Западном Кавказе. Общее наименование породы рыбы в Дунае и в Азовском море — «антакеи»63. Список совпадений продолжают Боспор Фракийский и Боспор Киммерийский. Наконец, южно-фракийское племя апсинтов, чье название также созвучно синдам64. При желании список параллелей между фракийцами и синдо-меотами можно значительно расширить. Тем паче, что очень многие совпадения лежат на поверхности и относятся к таким сферам как образ жизни, ментальность, внешний облик, тип социальной организации и религиозные культы.
Обширное поле этнокультурных совпадений позволяет не считать имена боспорских правителей исключительно фракийскими. Их местная природа столь же вероятна. Итак, можно считать, что ответ на вопрос первый — почему боспорские правители в случае их синдского происхождения носили фракийские имена — найден. Теперь необходимо разъяснить причины и вероятность прихода к высшей власти на Боспоре синдского выходца. Приход синда к власти М.И. Ростовцев, а вслед за ним и В.Д. Блаватский объясняли сложной политической обстановкой, вызванной экспансией Афин против милетских колоний Черноморья. Милетская группировка была вынуждена, как это представляется авторам, искать себе союзников или покровителей среди синдских аристократов. «Приход к власти Спартокидов, — отмечает В.Д. Блаватский, — был обусловлен предшествовавшим ему прочным контактом наиболее влиятельной части населения Боспорского государства с синдо-меотской знатью»65. Общность интересов и тех, и других привела к тому, что в условиях экспансии Афин на Боспоре создалась обстановка, немало способствовавшая замене олигархии Археанактидов правлением Спартока, как представляется, синда по происхождению. Новая династия должна была способствовать проведению самостоятельной политики, отстаивающей интересы милетских буржуа и синдских землевладельцев.
Династия Спартокидов проявила чрезвычайную живучесть — она просуществовала 344 года. Столь значительная степень устойчивости может быть объяснена постоянной военной поддержкой со стороны синдов, а в более широком плане — синдо-меотов. Данное обстоятельство также является косвенным свидетельством синдского происхождения Спартокидов. Наконец, вся история Боспорского государства в период правления Спартокидов демонстрирует самые тесные связи представителей этой династии с территориями Западного Кавказа и особенно Синдикой.
(Перепечатывается с сайта: http://www.adygaabaza.ru.)
_________________________________________________________
1. Расселение абазинских обществ южного склона. По картам: Л. Я. Люлье, Е. Д. Фелицына, к. Кавказского края 1847 г., Квартирной к. Абхазии 1843 г.
Саше. Между Сочи и Мацестой, по реке Бзугу.
Хамыш, по р. Хоста. На карте Кавказского края 1847 г., общество Хамыш показано как аул на побережье, в устье малой речки, между Агурой и Хостой. Эти два общества входили в состав Убыхии.
Цвиджа, Бага и Аредба, сверху вниз по реке Кудепсте. Согласно карте Кавказского края 1847 г., Цвиджа и Бага размещались над истоками Хосты, между Агурой и Мдзымтой. Ареда, согласно этой же карте, локализовано между Худапсе (Кудепстой) и Мдзымтой.
Багрипш, верхнее т. р. Псоу.
Геча, нижнее т. Псоу.
Михельрипш, на восток от верхнего течения Псоу, над истоками Мехадыра.
Цандрипш, между Псоу и Мехадырем.
Хышха, по р. Хашупсе (Хошупсе), значительной реке, впадающей в море к югу от Мехадыря. Указывается также аул Хоштва на левом берегу Хошупсы.
Территория от Кудепсты (включительно) до устья Бзыби показана как территория джигетов. Гагра, таким образом, на территории джигетов. В Джигетию, согласно карте Е. Д. Фелицына, входили такие общества как Цвиджа, Бага, Аредба, Багрипш, Геча, Михельрипш, Цандрипш, Хотхо (правильно: Хышха). Согласно Люлье, в Садзен (Джигет) входило пространство от р. Хамыш (Хоста) до укрепления Гагры, от которого в направлении ГКХ прочерчена на незначительное расстояние пунктирная линия. Но далее джигетские земли тянутся до Бзыби. На Квартирной карте Абхазии 1843 г. по р. Жеуадзех, перед р. Гагрипш, указано общество Цандрыпш, граничащее, таким образом, с Бзыбским округом Абхазии. Над Цандрыпшем указано общество Ашхоадза, которое имеет владения до ГКХ и граничит с северокавказскими абазинами-башильбаевцами. Под Ашхоадза надо понимать население Аибги и Ахчипсоу. Ашхоадза граничит на востоке с Псхо, который занимает все верхнее течение Бзыби и имеет протяженную границу по ГКХ с башильбаевцами.
Аибга, по верхнему течению Псоу.
Ахчипсоу (на карте Л. Я. Люлье - Ахчипсу; оправданным выглядит выделение компонента -псоу, который, в свою очередь, должен быть связан с адыг. псы «вода / река»), по верхнему течению Мзымты, с разветвленной сетью притоков. Обращает на себя внимание взаимосвязь этнонима Ахчипсоу и гидронима Псоу. При этом, долина реки Псоу является близлежащей к территории Ахчипсоу, но не входит в состав владений общества Ахчипсоу. По территории Ахчипсоу почти равен Джигетии и тянется по горному сектору параллельно Джигетии. На карте Кавказского края 1847 г. надпись Джигеты помещена как некое общее название, на полдистанции между берегом и ГКХ. Но при этом, надпись Ахчипсоу по размеру ровно такая же, как и Джигеты. Два перевала, недалеко друг от друга между Ахчипсоу (верховьями Мзымты) и северокавказским абазинским-шкаравским обществом Шахгирей (Чегрей), расположенном по верхнему течению Малой Лабы, носят названия Псеашха и Аишха. Оба эти названия имеют вполне мотивированные адыгские значения: «Реки верховье» и «Плохая / неблагополучная гора». Эти два перевала соединяли Ахчипсоу с черкесским княжеством Бесленей, в состав которого входили шкаравские подразделения.
На карте Люлье и на карте Кавказского края 1847 г. в верхнем течении Мдзымты, на ее правом берегу, указан а. Губгой-абгузу. Первая часть топонима по форме близка к адыгской лексеме губгъ «поле». (Толковый словарь адыгейского языка. Сост. А.А.Хатанов, З.И. Керашева. Майкоп, 2006 С. 49). Вторая часть топонима совпадает с адыг. бгъузэ «узкий». (ТСАЯ. С. 25). Вместе получается «Узкая поляна». Это и есть знаменитая Кбаада (Красная поляна). См. прилагаемое фото из путеводителя М. Ю. Кругляковой и С. М. Бурыгина, которое отлично показывает обоснованность предлагаемого перевода.
В лексеме ахчипсы отчетливо звучит адыгское -псы «вода, река». Аналогичным образом оформлено и название Чвижипсе, еще одного подразделения медовеевцев, которое дублирует одноименный гидроним.
Высокогорный правый приток Мзымты носит название Пслух, от впадения которого и до впадения следующего крупного правого притока Ачипсе, дистанция реки Мзымты протекает мимо отрогов хребта Псехако. Ниже по течению от впадения Ачипсе находится поляна, на которой размещался аул Анчу (ныне здесь находится поселение Эстосадок). Еще немногим ниже по правой стороне лежит самая удобная для поселения высокогорная поляна, которая, по всей вероятности, имела то же самое имя, что и расположенный на ней аул - Губгой-абгузу (совр. Красная Поляна). Далее, вниз по течению, с правой стороны впадает крупный приток Чвижепсе, на котором в нескольких километрах от устья находится Медовеевская поляна (у Орехова - Медовей-Пех, теперь здесь поселок Медовеевка). От устья Чвижепсе вниз по Мзымте, примерно в 3-х км, также с правой стороны впадает р. Кепша, при устье которой находилась удобная Убыхская поляна (у Орехова Убых-Пех на р. Кеш, ныне здесь поселок Кепша). Как видим, главная река Ахчипсоу, по всему своему верхнему течению имела притоки, названия которых оформлены с адыгским компонентом -псы. Адыгское звучание имел и главный аул Ахчипсоу - Губгой-абгузу.
Самое восточное из абазинских обществ южного склона - Псху (на Квартирной карте Абхазии 1843 г. - Псхо; возможно адыгское происхождение этнонима - от псыхъу «река», ТСАЯ, с. 344), расположенное по верхнему течению Бзыби, которое весьма протяженно и имеет разветвленную сеть притоков. Псху было самым крупным по занимаемой территории абазинским обществом. Территория Псху как бы нависает над княжеской Абхазией. Крайний восточный район Псху расположен над Сухумом. Псху граничит с Джигетией, Аибгой, Ахчипсоу и северокавказскими обществами Шахгирей, Там и Башильбай. Поскольку эти три общества (и еще четвертое общество Кизильбек, зажатое между Шахгиреем и Там, и не доходившее до линии водораздела по Главному Кавказскому хребту) входили в состав княжества Бесленей, то Псху, соответственно напрямую граничило с Черкесией. У Люлье общество Казильбек продублировано еще и как Казбек-Коадж. Гора Псыш, на северном склоне, откуда берет начало Большой Зеленчук, находится напротив этой восточной оконечности Псху.
Три горных абазинских общества - Ахчипсоу, Аибга и Псху - имеют общее наименование медовеевцы (наиболее распространенная русская транскрипция, у Люлье - медозюи). См.: Военно-историческая карта Северо-Западного Кавказа. 1774-1864 гг. Составлена Е. Д. Фелицыным. Карта Кавказского края. Составлена и литографирована при генеральном штабе Отдельного Кавказского корпуса в 1847 г. Тифлис. Национальный музей Республики Адыгея. Карта Закубанских горских народов к статье Л. Люлье 1857 года // ЗКОИРГО. Кн. IV. Тифлис, 1857. Отд. III. Приложения.
В описании С. Смоленского расселение причерноморских абазин выглядит следующим образом: «От места, где оканчивается Гагринский проход, по берегу моря, до устья р. Хашупсе, находилось общество Цандрипш, занимавшее все удобные ущелья внутри, почти до Ахчипсхоу и Аибга. Оно составляло владения князей Цан или Цамбаев (в Абхазии отрасли этой фамилии назывались Званбаями). В верховьях р. Хашупсе лежало небольшое общество Хышха - владение князей Анчибадзе (вероятно, также отрасль имеретинской фамилии князей Анчибадзе). Кечьба, владение князей Кечь, было между реками Мдзымта и Хашупсе. Аредба, владение князей Аред или Аредбаевых, находилось между реками Мдзымта и Хошта. Цвидза и Баги, небольшие общества, расположенные по долинам двух последних рек в горах к Ахчипсхоу, составились из пришельцев разных мест, людей свободного состояния. По своей малочисленности, эти общества не пользовались самостоятельностью и были почти всегда в зависимости от убыхов». (Смоленский С. Воспоминания кавказца. Десантное дело у Псахе 19 июля 1862 года. (Из походного дневника) // Военный сборник. Т. 105. 1875. № 10. С. 422).
Население Цебельды также обозначалось как абазинское. (Смоленский С. Воспоминания кавказца. Экспедиция в Дал. (Из походного дневника) // Военный сборник. 1875. № 11. С. 261; № 12. С. 507, 512, 514, 516-518).
2. Джигетия в грузинских источниках.
Процитируем описание Джикети, сделанное Вахушти Багратиони (1696-1757), в переводе М. Г. Джанашвили: «О Джикетии. Страну за Абхазией, к западу от Каппетис-цкали от времени воцарения Багратионов доныне называют Джикети, но «Жизнь Горгасала» Джикетией называет страну к северу от этой (современной) Джикетии, потустороннюю часть горы Кавказа до моря. А современную Джикетию граничат: с востока Каппетис-цкали, с запада - Черное море, с юга - то же самое море, с севера - Кавказ. И страна эта всецело подобна Абхазии плодородием и фауной, установлениями и обычаями; но люди в большинстве звероподобны. Первоначально они были христианами, но ныне не знают более своей прежней веры. Но одежду, вооружение и доспехи абхазцев и джиков разумей такими, как у черкесов, нравам которых по временам подражают и имеретины». (Царевич Вахушти. География Грузии. Введение, перевод и примечания М. Г. Джанашвили // Записки Кавказского отдела Императорского Русского Географического общества. Кн. XXIV. Вып. 5. Тифлис, 1904. С. 235).
Часть этой же цитаты в переводе Г. А. Амичба: «Сия страна по всему абхазская: растениями и животными, обычаями [народа] и поведением. Однако люди здесь больше звероподобны. Раньше являлись христианами, ныне [вера] не известна им. Знаемо, что одежда, вооружение и снаряжение абхазов и джиков те же, что у черкесов, которые иногда по привычке носят и имеретинцы». (Вахушти Багратиони. История царства Грузинского // Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии / Пер. и комм. Г. А. Амичба. Сухуми: «Алашара», 1986. С. 78-79).
По Вахушти, Джикети является страной «по всему абхазской», но в это «все» не включен язык. Отмечаются схожие природные условия - растения и животные - что можно считать в целом ландшафтно-климатическим сходством. Отмечается сходство обычаев и поведения. Но дальше Вахушти отмечает, что одежда, вооружение и снаряжение и абхазов, и джиков такие же, как у черкесов. Получается, что не только джики, но и абхазы относятся к сфере воздействия черкесской культуры. Вектор, исходящий из страны адыгов, доходит до Имеретии, знать которой уже «по привычке» носит черкесскую одежду. «По привычке» означает в данном контексте, что традиция следования черкесским стандартам во всаднической и воинской «моде» сложилась в Имеретии достаточно давно. До Вахушти влияние черкесской моды на абхазов подчеркивал Джиованни да Лукка в 1625 г.: в разделе, посвященном описанию абхазов, миссионер отмечает, что они «одеваются подобно черкесам, но волосы стригут иначе, чем те». (Описание перекопских и ногайских татар, черкесов, мингрелов и грузин, Жана де Люкка, монаха доминиканского ордена (1625) // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. Составление, редакция переводов, введение и вступительные статьи к текстам В. К. Гарданова. Нальчик: «Эльбрус», 1974. [Далее - АБКИЕА] С. 69).
В тексте Вахушти весьма важным является представление о двух Джикиях - большой и более древней стране с таким названием на северном склоне Кавказа в раннем средневековье (во времена Вахтанга Горгасала) и маленькой одноименной области, которая известна под таким именем со времен Багратионов, то есть с XI века. Представление о большой Джикии отражало факт существования страны адыгов или Зихии, наиболее крупного этнополитического образования Северо-Западного Кавказа. Представление о второй, относительно небольшой области с таким же наименованием отражало то обстоятельство, что ее население в этническом отношении было если и не идентично населению первой Джикии, то близко ему. Кроме того, такое устойчивое обозначение сочи-адлерского района как Джикии могло быть следствием военно-политического контроля Грузии над южной частью Зихии-Джикии. При любом толковании вполне очевидным обстоятельством является существование представления о том, что сразу за абхазами начинаются земли джиков.
Джикети упоминается в «Истории и повествовании о Багратионах» Сумбата Давитис-дзе в связи с описанием владений Баграта III, «царя абхазов, великого куропалата, и овладел он Тао, вотчиной своей [доставшейся ему после смерти его отца Гургена в 1008 г. - Прим. С. Х.], и покорил весь Кавказ самодержавно от Джикети до Гургена [Каспийского моря. - Прим. С. Х.]». (Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии. С. 46).
В 1191 г. в составе войска Вардана Дадиани, министра двора, который описывается как «безраздельный владыка [земли] до Никопсии», фигурируют не только абхазы, но и саниги и кашаги. Дадиани собирался восстановить на престоле Георгия Боголюбского, первого супруга царицы Тамары. В «Истории и восхвалении венценосцев» об этом сообщается таким образом: «Собрал [он] всю Сванетию, Абхазию, Саэгро, Гурию, Самокалако,, Рачу, Таквери и Аргвети, и, присоединив силы санигов и кашагов, заставил вельмож и воинство страны присягнуть на возведение русского [князя] на престол и за признание его царем». (Там же. С. 51).
По очередности упоминания видно, что саниги и кашаги не являются подданными Дадиани, но могут быть вовлечены, по всей видимости, как наемники, в его политический проект. Саниги должны быть сопоставлены с садзами, а кашаги с касогами-адыгами. Интересно, что в одном кратком упоминании использованы этнонимы, присущие существенно различным традициям. Саниги - античный термин. Кашаги - средневековый арабо-хазарский термин. Но весьма характерно то, что грузинский летописец маркирует этими терминами северных соседей царства. В XII веке этноним кашаг (кашак, касак, касах, касог) является основным термином для обозначения адыгов в восточных источниках. Таким образом, источник отделяет садзов от адыгов и, скорее всего, осознанно не пользуется термином джик. При использовании термина джик, садзы и адыги оказались бы неотличимы друг от друга. Таким образом, данное сообщение подтверждает существование грузинского представления о двух джикских народах - садзах и адыгах. Для первых подыскивается античный аналог в виде санигов, а для вторых - современный восточный аналог в виде кашагов.
Джики упомянуты в составе грузинской армии в Болнисском сражении против войск Хорезм-шаха в 1228 г. (Там же. С. 57).
В 1533 г. «Дадиани Мамиа и Гуриели Мамиа отправились в поход по морю на кораблях в Джикети; сражение произошло января месяца тридцатого. [Что за необходимость в организации десанта в зимнее время? Видимо, накал борьбы был таким, что заставил владельцев Западной Грузии действовать, несмотря на риск не доплыть до Джикети. - Прим. С. Х.]. В первый день эти одержали победу; на второй день, в пятницу, прогневался бог на одишцев, была измена и отступили, оставив Дадиани, Гуриели и войско Гуриели; джики напали на них и сразились: Дадиани, Гуриели, и войско Гуриели истребили многих. Были убиты сын Гуриели Георгий и его дворяне. Изнуренных сражением предал проклятый Цандиа Иналдипа; раздели Дадиани, догола раздетыми изрезали Гуриели и трех его братьев, епископов, а войско его взяли в плен. Туда направился католикос Малакия и вызволил живых, а мертвых выкупили за деньги». (Там же. С. 62).
Стремление покорить джиков объяснимо тем, что они оказывали содействие абхазам, которое не позволяло Мегрелии установить прочный контроль над Абхазией. Более того, джики участвовали в междоусобной борьбе в Мегрелии, поддерживая выгодного для себя преемника и выступая противниками правителей Гурии, которые пытались поставить под свой контроль Мегрелию.
Таким образом, джикский мобилизационный ресурс использовался Шервашидзе против Дадиани, а последними - против Гуриели и имеретинских царей. Джики участвовали в грузинских войнах и стычках, получая, по всей видимости, значительную добычу, а их собственная территория счастливо избегала ужасов военных погромов. Изменить этот ход вещей, как видим, однажды вознамерились Гуриели, но жестоко поплатились за свою инициативу.
Около 1545 г. Леван I Дадиани «собрал свое войско и абхазов» с тем, чтобы выступить в поддержку владетелю Гурии против османов. Видно, что абхазы не являются непосредственными подданными мегрельского владетеля, но он и не платит им, а «собирает» (=«призывает»). Джики не упомянуты ни как союзники, ни как наемники. Вероятно, что появление османов в Грузии было выгодно для джиков.
Леван I лелеял мечту отомстить джикам за смерть своего отца. Сделать это самостоятельно он был не в состоянии и потому обратился за помощью к султану. 1 марта 1557 г. венгерский посол в Стамбуле сообщал: «Уже имеются подробные сведения о приезде мегрельского князя. Прибыл морем, на другой день после отправления нашего отчета от 16 февраля. Мегрельский владетель приехал как посол своей страны, и он это сделал с целью отомстить своим соседям черкесам, которые убили его отца... Он уверен, что без морского флота ничего не сможет сделать против такого врага. Он привез в дар султану изумительный кубок с драгоценными камнями, чтобы просить у него галеры. В случае выполнения своей просьбы, владетель обязался платить дань, от которой он был свободен... Здесь считают, что после выхода турецкого флота в море мегрельский владетель не сразу получит выпрошенные им галеры. Дело в том, что флот нужен султану для своих более важных дел. Возможно, султан даст мегрельскому владетелю небольшие галеры, которые очень полезны в военно-морских операциях». Т. Н. Берадзе, введший в оборот этот интересный источник, отмечает, что султан выделил в поддержку Левану девять судов. Но сведения об их успешном применении не приводятся. (Берадзе Т. Н. Мореплавание и морская торговля в средневековой Грузии. Тбилиси, 1989. С. 208-209. (На груз. яз.). Перевод этого источника любезно предоставлен Роином Агрба).
В 70-е годы XVI века Георгий Дадиани «нанял войска абхазов, джиков и черкесов» против своего младшего брата Мамиа, который, пользуясь поддержкой своего зятя Георгия Гуриели, захватил княжеский трон. (Сообщения... С. 61). «Саниги и кашаги» представлены в системе словоупотребления XVI века как «джики и черкесы». Характерно, что приходится нанимать и абхазское войско.
Возможность нанимать войско в Абхазии и Джикети делала мегрельских князей опасными противниками для царей Имеретии. Так, в 1623 г. в Гочораульском сражении Леван Дадиани с одишско-абхазско-джикским войском нанес поражение царю Георгию III. (Там же. С. 81). При этом нет речи о том, что Дадиани господствует над абхазами и джиками. Источник подчеркивает, что Леван Дадиани, «достигая успеха в делах, дружил с абхазами, джиками и сванами, чтоб оказывали ему помощь». (Там же).
Словосочетание черкесские тавады, обозначавшее в документах XIX в. князей Джигетии, подчеркивает перекрещивание на ее территории двух векторов - черкесского и грузинского. (Рапорт ген.-м. Вакульского Г. В. Розену, от 28 июля 1833 // Шамиль - ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Тбилиси, 1953. С. 37-39).
3. Джигетия как часть Зихии (Черкесии).
Константин Порфирогенет, император и ученый-энциклопедист, автор трактата «Об управлении империей», дал следующее географическое и этнополитическое описание региона Зихии и Абхазии: «Из Меотидского озера выходит пролив по названию Вурлик и течет к морю Понт; на проливе стоит Боспор, а против Боспора находится так называемая крепость Таматарха. Ширина этой переправы через пролив 18 миль. На середине этих 18 миль имеется крупный низменный островок по имени Атех. За Таматархой, в 18 или 20 милях, есть река по названию Укрух, разделяющая Зихию и Таматарху, а от Укруха до реки Никопсис, на которой находится крепость, одноименная реке, простирается страна Зихия. Ее протяженность 300 миль. Выше Зихии лежит страна, именуемая Папагия, выше страны Папагии - страна по названию Касахия, выше Касахии находятся Кавказские горы, а выше этих гор - страна Алания. Вдоль побережья Зихии [в море] имеются островки, один крупный островок и три [малых], ближе их к берегу есть и другие, используемые зихами под пастбища и застроенные ими, - это Турганирх, Царваганин и другой островок. В бухте Спатала находится еще один островок, а в Птелеях - другой, на котором во время набегов аланов зихи находят убежище. Побережье от пределов Зихии, то есть от реки Никопсиса, составляет страну Авасгию - вплоть до крепости Сотириуполя. Она простирается на 300 миль». (Константин Багрянородный. Об управлении империей. М.: «Наука», 1991. С. 175-177).
Под рекой Укрух следует понимать Кубань, но в других источниках такое ее наименование не встречается. Это явно не греческое название, и не адыгское. Вполне вероятно, что перед нами название, данное одним из кочевых этносов - хазарами, мадьярами или печенегами. Постоянное тюркское население Кубани в эту эпоху (начиная с VI века) составляли булгары. Вполне вероятно, что гидроним Укрух - булгарского происхождения. Название островов - Турганирх и Царваганин - также, скорее всего, булгарские. Расположение этих островов следует искать в Восточном Приазовье, где разветвленная сеть лиманов образует участки суши, полностью отделенные от материка. Смешанное зихско-булгарское население Нижней Кубани и Восточного Приазовья действительно могло укрываться на подобных труднодоступных территориях от набегов - не только алан, но и новых волн тюрок.
У подобного толкования этого сообщения находится источниковое подтверждение из этой же эпохи. Грузинский автор конца XI в. Джуаншер писал: «В последующее время печенеги и джики во множестве бежали от тюрок и ушли печенеги на запад». (Цит. по: История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М.: «Наука», 1988. С. 149).
Получается, что наступление новой волны тюркских кочевников застало два таких разных этноса как печенеги и зихи в одном районе, из которого они вынуждены бежать. Таким районом может быть только правобережье Кубани и Восточное Приазовье. Отсюда печенеги бегут на запад вплоть до Венгрии, а зихи смещаются в Закубанье. Впоследствии этот сценарий повторяется при появлении монголов, от которых бегут половцы и зихи. Половцы на запад - вплоть до Венгрии, а зихи вновь смещаются в Закубанье. Поэтому во время написания трактата «Об управлении империей» в роли новой волны выступали печенеги, а в роли беглецов - булгары и зихи. Маршрут бегства или временного отступления - острова Восточного Приазовья, Закубанье и, вряд ли, западное направление, поскольку булгары были уже оседлым земледельческим этносом, не помышлявшим о стремительном бегстве на запад. Уверенно можно предположить двуязычие булгар и их весьма значительную включенность в адыгское этнополитическое пространство.
Ю. Н. Воронов предложил прямолинейное толкование текста данной главы. Если исходить из того, что 1 миля равна 1481,5 м, то протяженность Зихии, находящейся, по Константину, между реками Укрух и Никопсис, составляет 445 км, а Авасгии - тоже 445 км, т. е. общая их протяженность оказывается чуть большей, чем расстояние от Анапы до Трапезунда (около 800 км). Таким образом, отмечает Воронов, Никопсия должна находиться между современной Гагрой и Адлером, а Сотириуполь - не в секторе Сухуми-Пицунда (как считали Ю. Кулаковский, З. Анчабадзе и др.), а в районе Трапезунда. Тем самым границы Авасгии в X в., по Константину, простирались вплоть до Трапезунда. Никопсия предположительно идентифицируется с городом Нафсай, известным по «Житию Або Тбилели», локализуемым в районе современного Гантиади (Цандрипш). (Воронов Ю. И. К локализации Никопсии // XV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа: Тезисы докладов. Махачкала, 1988. С. 72-73).
Из такой трактовки следует незнание и невнимание автора - византийского императора-географа - к вопросу о византийской границе на Южном Кавказе. Считать Трапезунд частью Абхазского царства Константин не мог. Остается предположить, что он не имел точного представления о протяженности зихского участка черноморского побережья. Он мог считать его весьма протяженным - 300 миль - и ровно таким же, каким был более хорошо известный для его информаторов абхазский (абхазо-грузинский) участок побережья. С протяженностью абхазского участка вполне можно согласиться имея в виду, что таковой начинался где-то неопределенно в Большом Сочи (предположим, на реке Шахе) и заканчивался в районе современного Батума. По какой-то неясной для нас причине Константин посчитал, что от устья Кубани до границы Авасгии расстояние составляет 300 миль. Эта уверенность могла происходить от бытовавшего представления о равнозначности зихского и авасгийского побережий. В свою очередь такое представление могло быть привычным при наслоении представлений о границах - этнических и политических - из различных периодов раннего средневековья. Если мы включаем в Зихию сочи-адлерский регион - Джикию грузинских источников - то получаем дистанцию побережья в 441 км, от черноморского устья Кубани (на современных картах Старая Кубань, впадающая в Кизилташский лиман несколькими рукавами) до устья Бзыби. 441 км является минимальным показателем, поскольку современная автомобильная дорога сокращает дистанцию пути, который ранее, в основном, пролегал по кромке берега. Поэтому мы смело можем округлить 441 км до искомых 445 км, которые, в свою очередь, равны 300 милям. Таким образом, сообщение Константина о том, что побережье Зихии имеет протяженность в 300 миль можно считать весьма точным. Такое представление могло быть живучим и не вполне архаичным во время Константина: Джикия была частью Абхазского царства, но этнографически могла восприниматься как область, тяготеющая к одноименной Зихии. И данное представление вполне могло сосуществовать с представлением о реальных политических пределах Абхазского царства, которое на западе могло достигать Сочи, а на востоке - Хупати на побережье Кларджети, на границе с Византией (совр. Хопа на территории Турции, в 38 км от Батума). Дистанция от Сочи до Хопа по железной дороге составляет 448 км, что вполне соответствует 300 милям Константина. Восточная (юго-восточная) граница Абхазского царства во время Константина вряд ли доходила до Хопа, но и западная (северо-западная) граница также могла быть существенно выше Сочи. При таком подходе мы приближаемся к пониманию текста Константина, как отражения сложных и несинхронных представлений о черноморском побережье Кавказа.
Первое развернутое описание культуры и быта средневековой Черкесии принадлежит перу архиепископа Султании Иоанна де Галонифонтибуса, создавшего свое историко-географическое сочинение к 1404 г. На рубеже XIV и XV вв. Черкесия расширила свои пределы на север до устья Дона и Галонифонтибус отмечает, что «город и порт Тана находится в этой же стране в Верхней Черкесии, на реке Дон, которая отделяет Европу от Азии». (Галонифонтибус И. де. Сведения о народах Кавказа (1404 г.). Из сочинения «Книга познания мира». Баку: «Элм», 1980. С. 14). З. М. Буниятов в комментариях к этому первому русскому изданию отмечает, что в этом предложении в оригинале (рукописи) говорится о Зихии (Sicia) - Sychia у Юлиана и Ziquia у Рубрука. (Там же. С. 33). Глава IX сочинения посвящена Черкесии. В первом же предложении сам Галонифонтибус подчеркивает, что у этой страны два названия: Зикия и Черкесия (в рукописи Ziquia sive Tarquasia): «Страна называемая Зикией или Черкесией расположена у подножья гор, на побережье Черного моря». (Там же. С. 16, 35).
Знавший несколько восточных языков архиепископ закономерно затруднялся с транслитерацией термина черкес/Черкесия, а устойчивой европейской традиции написания этого названия (в отличие от Зихии) еще не существовало. В итоге, в формах Tarquasia (Черкесия) и Tarcazi (черкесы) легко угадывается воздействие арабской формы Джарказ (ее же мы видим в ряде нотариальных актов). Оправданность такой логики поддерживается существованием еще одной формы термина черкес - тзаркас, которая содержится у Лаоника Халькокондила, византийского историка XV века, также пользовавшегося арабскими и турецкими источниками. (Байер Х.-Ф. История крымских готов как интерпретация Сказания Матфея о городе Феодоро. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. С. 392).
Восточные пределы Черкесии на северном склоне ГКХ Галонифонтибус определяет как Каспийские горы, что, скорее всего указывает на Дагестан. С севера Черкесия граничила с Татарией, на юге - с Абхазией (в рукописи: Apcasia). Подразделение на белых и черных черкесов у Галонифонтибуса является отражением принятого у итальянцев в XIV в. подразделения зихов на белых и черных. Так, каталонская карта Абрахама Креска 1375 года указывает на побережье Зихии два пункта или района: Alba Ziquia и Mauro Ziquia. (Галонифонтибус И. де. Сведения... С. 16, 36).
Варианты написания Зихии в различных морских картах: Zaquia, Zega, Zechia, Zaquea, Зaguia, Zicchia, Zichia, Cichia, Zychya, Maurazica, Albasequia и т. д. (Фоменко И. К. Номенклатура географических названий Причерноморья по морским картам XIII-XVII вв. // Причерноморье в средние века / Под ред. С. П. Карпова: Вып. 5. М., СПб.: Алетейя, 2001. С. 73).
Различие черных и белых зихов-черкесов было территориально-ландшафтным (черные зихи - горцы, а белые - жители равнин) и, по всей видимости, социальным, т.к. институт княжеской власти, скорее всего, угасал по мере продвижения в горы.
Сведения Галонифонтибуса ровно через столетие получают подтверждение в развернутом описании Черкесии, созданном генуэзцем Джорджио Интериано и опубликованном впервые в Венеции в 1502 г. Зихи - называемые так на языках: простонародном [volgare - итальянском, прим. С. Х.], греческом и латинском, татарами же и турками именуемые черкесы, сами себя называют - «адига». Они живут [на пространстве] от реки Таны до Азии по всему тому морскому побережью, которое лежит по направлению к Босфору Киммерийскому, ныне называемому Восперо, проливом Святого Иоанна и проливом Забакского моря, иначе - моря Таны, в древности [называвшегося] Меотийским болотом, и далее за проливом по берегу моря вплоть до мыса Бусси и реки Фазиса и здесь граничит с Абхазией, то есть частью Колхиды. А все их побережье, включая сюда вышеназванное болото и [пространство] вне его - составляет около пятисот миль». (Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // АБКИЕА. С. 46-47).
500 миль умножаем на 1481,5 метра (длина одной мили) и получаем 740.750 метров. Прочертив по карте морской маршрут каботажного плавания от устья Дона до мыса Каменный на северной оконечности Таманского полуострова (вдоль побережья от мыса к мысу) и затем вокруг Таманского полуострова до восточной оконечности Витязевского лимана и от этой точки до устья Бзыби мы получили 763 км. Это на каких-то 22 км превышает искомый показатель в 500 миль (740 км 750 метров). Плавание по Азовскому морю не вдоль берега, но по прямой линии на значительном от берега удалении, что практиковалось в исключительных случаях, напротив сокращает путь на 56 км и делает его короче искомых 500 миль на 32 км. В целом, подобные примерные подсчеты подтверждают правильность сведений Интериано. Его указание на мыс Бусси можно в таком случае истолковать как не столь уж сильное искажение автохтонной основы бзи («вода», «река» в убыхском и садзском). Бзыбь, как мы знаем, именно так и объясняется: бзи + пэ «устье». (Бгажба Х. С. Бзыбский диалект абхазского языка. Исследование и тексты. Тбилиси, 1964. С. 255). Указание еще и на реку Фазис можно счесть недоразумением.
Джиованни да Лукка, миссионер-доминиканец, в 1625 г. дает достаточно детальное описание границы Черкесии на побережье: «От гор, которые ими называются Варадскими, до Кудесчио, первой из деревень, лежащей в стране черкесов вдоль приморского берега, [считают] 300 миль. Впрочем, все это пространство, хотя очень плодородное, не населено. От Кудесчио до Абхазии считается 140 миль. Народ, живущий на этих горах, называет себя христианами, подобно жителям лесов, растущих на равнинах. Они повинуются особенным князьям». (АБКИЕА. С. 70).
Затем Лукка детально описывает очередность расположения княжеств равнинной Черкесии от Темрюка до Кабарды с указанием расстояния от одного княжеского селения до другого. После чего добавляет: «Князья - братья Кази-бей и Санкас-бей управляют всеми селениями, лежащими вдоль моря». (Цит. по: Северный Кавказ в европейской литературе XIII-XVIII веков. Издание подготовил М. В. Аталиков. Нальчик: «Эль-Фа», 2006. С. 47).
Таким образом, мы можем заключить, что дистанцией побережья в 300 миль от Варадских гор до Кудесчио управляли именно эти два князя - представители одного княжеского дома. Мы вправе предположить, что этот княжеский дом являлся династией Жане, делившейся в XVII веке на Большой и Малый Жане. Большой Жане имел обширный выход к Черному морю и, согласно Челеби, начинался сразу к западу (северо-западу) от Туапсе (от Кодоша). «Особенные князья», которые управляли дистанцией побережья в 140 миль между Черкесией и Абхазией, по всей видимости, были адыгскими, убыхскими и садзскими владетелями. Как раз эти беи и это пространство описано у Челеби: смешанные в этническом отношении абазские общности от Туапсе до Адлера состояли из абазов-адыгов, абазов-убыхов и абазов-садзов, и действительно управлялись «особенными», в смысле их политической дистанцированности от крупных княжеских домов Черкесии и Абхазии, князьями. По железной дороге от Туапсе до Бзыби дистанция составляет 201 км. 201.000 метров делим на 1481,5 метра (длина одной мили) и получаем 135,7 мили. Этот показатель почти точно приближает нас к искомым 140 милям и является подтверждением неслучайности тех данных, которые привел Лукка.
В приморской части южная этническая и политическая граница Абхазии до конца 70-х гг. XVII в. проходила по нижнему течению р. Кодор. А. Ламберти, живший в Мегрелии с 1633 по 1650 г., отмечал: «Границей со стороны абхазов, или абасков является река, называемая местными жителями Кодор (Coddors)». У него же: «Совершенно так, как Фазис отделяет Мегрелию от Грузии, так и Кодор отделяет ее от Абхазии, и подобно тому, как за Фазисом мегрельский язык сменяется сразу грузинским, так и за Кодором сменяется абхазским... Сейчас же после переправы через Кодор обитают абхазы со своим языком». (Цит. по: Анчабадзе З. В. Из истории средневековой Абхазии (VI-XVII вв.). Сухуми: Абхазское государственное издательство, 1959. С. 296).
В горной части этническая и политическая граница Абхазии достигала Ингура: граница проходила по линии Великой стены (длиной в «шестьдесят тысяч шагов»), назначение которой сводилось, как отмечал Ламберти, к защите Мегрелии «от вторжений абхазов». («Murus sexaginta coercendus Abascorum incursus»). По карте Ламберти стена проходит вблизи Бедиа, то есть, примерно, в 15-17 км от моря.
Северная граница княжества на побережье заканчивалась на Бзыби. Но в горах в среднем и верхнем течении Бзыби эта граница могла передвигаться к западу (северо-западу) и включать отдельные горские абхазские и абазинские общества. Распространение термина «абаза» на садзов, убыхов и адыгские общества приводило к значительной путанице в представлениях о северных пределах Абхазии. Так, Джиованни да Лукка, в описании Черкесии подчеркивает, что Абхазия отделена от Черкесии, заканчивающейся на Кодоше (Туапсе), пространством в 140 миль, которое управляется «особенными князьями». Это указание Лукка является отражением того обстоятельства, что Абхазское княжество начиналось за Бзыбью.
Но у Лукка в описании Абхазии содержится существенно иное представление о северной границе Абхазии: «Абхазы населяют горы, простирающиеся до страны черкесов. На запад от них лежит Черное море, на восток - Мингрелия. Абхазия... простирается на 150 миль». (Там же. С. 297).
От такого надежно очерченного самим же Лукка ориентира как Кодор отсчитываем на запад 150 миль (по 1481.5 метра в 1 миле) и выходим на северную границу - реку Шахе (Субаши). В последующий период Шахе во многих источниках указана как граница между шапсугами и убыхами. Река достаточно крупная, что бы служить границей.
Предположение о том, что Шахе было северным пределом Абхазии в представлениях Лукка подтверждается еще и тем, что он и еще его современник и коллега де Асколи указывают, что в Абхазии две главных реки - Sutesu (вероятно, Сочи) и Subasu (очевидно, Субаши-Шахе). Непонятно, почему позабыли о Бзыби и Кодоре - может быть по той причине, что это были реки княжества, а в представлениях авторов, без уточнения этого на бумаге, существовала вторая Абхазия или Абазия к северу от Бзыби. Более того, де Асколи сообщает, что главным портом Абхазии является Abassa, который помещен им в устье Шахе. (Там же. С. 283).
Вывод: Лукка и Асколи отразили в своих указаниях о границах две системы словоупотребления: грузинскую, которая четко отделяет абхазов от джиков, и, тем более, западных соседей джиков; и османскую, которая воспроизводила старую византийскую традицию времен существования «царства Абазгов», когда северная граница царства могла достигать не только Шахе, но и Туапсе.
Таким образом, итальянцы в своих представлениях об этносах и границах политических образований, в целом, не противоречат сведениям Челеби.
Для Феррана, французского медика на службе у крымского хана, в 1709 г. территория Черкесии представлялась следующим образом: «Земля Черкесская граничит с севера с ногайцами, с юга - с Черным морем, с востока - с Грузией, а с запада - с Киммерийским Босфором и заливом, отделяющим ее от Крыма». (АБКИЕА. С. 110).
Кемпфер в 1723 г. отмечает, что протяженность абхазского участка побережья равняется 100 французским милям: «С черкесами граничат абхазы на расстоянии 100 французских миль до Мингрелии». (АБКИЕА. С. 118). Учитывая, что с начала 80-х гг. XVII в. абхазо-мегрельская граница проходила по Ингуру, то под указанными 100 милями следует понимать дистанцию от устья Ингура до устья Бзыби.
Якоб Рейнеггс в 1783 г. отмечал, что Черкесия начиналась сразу за Пицундой: «Вся территория от Погрипа до Безонты называется до сих пор «Землей Черкесов» (Черкес Топраги)». (Рейнеггс Я. Всеобщее историческое и топографическое описание Кавказа // Северный Кавказ в европейской литературе... С. 249).
4. Этническое и географическое пространство садзской идентичности.
Изучение этногенеза садзов или причерноморских абазин является ключевой проблемой в рамках более общей задачи изучения этногенеза абазин.
Признанный специалист в области этнической истории абхазов Ш. Д. Инал-ипа посвятил садзам отдельное монографическое исследование, в котором отстаивает ту точку зрения, согласно которой садзы являлись этнографической группой абхазской феодальной народности: «Абхазская этническая принадлежность садзов подтверждается рядом имеющихся в нашем распоряжении материалов. Так, садз из Турции Сейди Ахмед-паша, вывезенный мальчиком из Садзена в начале XVII века, говорил, что своеобразие выговора садзов показывает их происхождение от абхазов и что он сам на всю жизнь сохранил «абхазский выговор». (Инал-ипа Ш. Д. Садзы. Историко-этнографические очерки. М., 1995. С. 50).
Следует заметить, что османский автор Эвлия Челеби, у которого содержатся приводимые Инал-ипа сведения, не мог пользоваться термином абхаз, но пользовался исключительно термином абаз. Данные две формы не тождественны. Дело в том, что если Челеби говорит о населении Абхазского княжества как об абазах, то в этом конкретном случае термины полностью совпадают и абаза=абхаз. К северу от устья Бзыби абаза совершенно точно означает такие подразделения как арт, садз и живущие над ними в горах абазские группы. Далее, примерно от реки Сочи термин абаза означает убыхское население. А к северо-западу от Туапсе - совершенно очевидно маркирует адыгское население. По этой причине прямолинейный перевод челебиевского абаза именно только как абхаз\'а не адекватен содержанию источника и, в целом, османской системы словоупотребления этого периода. Согласно Челеби, таким образом, Сейди Ахмед-паша сохранял «абазский выговор». По логике вещей, это акцент абаза-садза.
Следующее наблюдение Инал-ипа основано на данных Торнау, которые он сначала пересказывает, а потом цитирует: (пересказ) «территория от Саше до Ингури занята была абхазами («абазинами»), называющими себя «апсуа» (в том числе и асадзуа»). Что для Ф. Торнау абхазская этническая принадлежность садзов не вызывает никакого сомнения, видно из такого же высказывания: (цитата) «Садзы, поколение одноплеменное с абхазами, говорящее с ними одним и тем же языком без всякого приметного изменения». (Цит. по: Инал-ипа Ш. Д. Садзы. С. 50).
Смотрим эту цитату у Торнау: «От реки Бзыба до р. Сочи обитают абазины - поколение, одноплеменное с абхазцами, говорящее с ним [одним и] тем же языком, без всякого приметного изменения. Называют они себя сами абадзою, иногда и садзами, под каким названием более известны соседям своим, ибо абадза - слишком общее название и принадлежит всему племени, колена которого находятся и на северо-восточной покатости Кавказских гор и распространились до самой Кубани». (Описание части восточного берега Черного моря от р. Бзыби до р. Саше // Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик, 1999. С. 456).
Таким образом, мы не обнаруживаем такого именно текста, когда Торнау, согласно Инал-ипа, говорит искомую формулировку: «Садзы, поколение одноплеменное с абхазами». Не содержится у Торнау и указания на то, что садзы именуют себя апсуа. В таком гипотетическом осмыслении текста Торнау, подразумевающем, что, на самом деле, хотел сказать, но по недоразумению не сказал о садзах Торнау, сделано предположение о том, что он почти, что указал на самоназвание садзов как апсуа.
Соломон Званба, первый абхазский этнограф, подчеркивал, что «абхазцы не считают их (садзов. - Прим. С. Х.) одного с собою происхождения». Вместе с тем, Званба подчеркивает близость садзского и абхазского языков: «Джигеты говорят наречием абхазского языка, несколько отличным от коренного». (Цит. по: Инал-ипа Ш. Д. Садзы. С. 51).
Приводя эти данные, Инал-ипа делает предварительный вывод: «Трудно согласиться с мнением, высказанным З. В. Анчабадзе, о том, что садзы (джики) являются «независимой» этнической общностью, отличающейся как от черкесов, мегрелов и сванов, так и от самих абхазов. Язык садзов он считал «самостоятельным» языком абхазо-адыгской группы. Этому противоречит, помимо всего прочего, и сам термин «асадзипсуа», в котором присутствует самоназвание абхазов (апсуа), определяя собой садзскую речь как именно абхазскую». (Там же).
Термин «асадзипсуа», упомянутый единожды в записках Г. И. Филипсона, создавшего крайне запутанную и противоречивую версию этнической истории региона Северо-Западного Кавказа, квалифицируется Инал-ипа как самое действенное доказательство абхазской идентичности садзов. «Асадзипсуа», на наш взгляд, не может трактоваться как «садзско-апсуйский» (толкование, предложенное Инал-ипа). Такое словосочетание звучит так же правдоподобно, как если бы какой-нибудь горец в XIX веке мог заявить, что разговаривает на «свано-картвельском» языке.
Если речь идет о наречии или языке, то термин «асадзипсуа» гораздо более убедительно трактуется как асадзыбзэ, где -ыбзэ является лишь более корректной передачей того, что передано как -ипсуа. Асадзыбзэ, таким образом, садзское словосочетание, «садзский язык», где «бзэ» - адыг. бзэ «язык», «речь», при бзэгу «язык» (орган). Учитывая, что словарь садзов, зафиксированный Челеби в XVII в., определяется самим Инал-ипа как именно убыхский, понимание неудачной записи Филипсона «асадзипсуа» как «асадзыбзэ», является вполне логичным и соответствующим массе других сообщений о языке и культуре садзов. Такое толкование поддерживается употреблением понятия абзабзы (=абазабзэ, абазский язык), которое использует Альбов в 1894 г., говоря об убыхском языке. (Генко А. Н. О языке убыхов // Известия Академии наук СССР. Отделение гуманитарных наук. Л., 1928. С. 231).
Вслед за предварительным тезисом о неправоте Анчабадзе, Инал-ипа делает второй вывод, призванный закрепить убежденность в абхазской идентичности садзской общности: «В статье, посвященной историко-этнографическому анализу этнонима «абаза», Ю. Д. Анчабадзе, перечисляя народы абхазской общности, почти всегда пишет «садзы и абхазы», «абхазы и садзы» (то есть так, как в источниках. - Прим. С. Х.), как бы противопоставляя их друг другу. (Заметим, что в перечислении в одном ряду нет противопоставления, есть только подчеркивание факта не полного тождества. - Прим. С. Х.). Он считает не точно установленной этническую принадлежность медовеевцев, которые, по его мнению, представляли собой, возможно, «смешанное абхазо-садзское» население. Но оснований для сомнений мало: медовеевцы являлись частью горных, или верхних садзов, а все вместе - органическими компонентами общеабхазского этноса... Отмечая, что ряд авторов (Ш. Д. Инал-ипа, Г. А. Дзидзария, Х. С. Бгажба, З. Г. Шакербай, Ю. Н. Воронов и др.) считают садзов абхазами, а некоторые (Л. И. Лавров, Н. Г. Волкова и др.) - южными абазинами, сам он склоняется ко второй точке зрения, без учета таких показателей этнической принадлежности, как язык и самоназвание, а также того, что и сами абазины составляли в прошлом одну и ту же этническую общность с абхазами». (Там же. С. 51-52).
Стремление Инал-ипа обязательно обосновать садзскую идентичность как прямо абхазскую или североабхазскую, при легких диалектных различиях, сталкивается с непреодолимым препятствием в факте того, что страна садзов считалась самостоятельной историко-этнографической областью. Самостоятельное политическое существование и географический барьер в виде Бзыби делает очень малоправдоподобной версию тождества садзов с абхазами. В различные периоды своего существования Джигетия-Садз могла быть ближе к Абхазии, чем к Черкесии, но эти сближения с соседями, вполне вероятно сопровождавшиеся и лингвистическим влиянием, не дают нам веских оснований считать садзов этносом абхазского или адыгского происхождения. Они, вероятнее всего, прямые потомки абазгов при весьма значительном участии в процессе их этногенеза зихов-адыгов. Возможно, что зихское участие в этногенезе было определяющим - отсюда и наименования страны и этноса как джикских. Вероятен и такой сценарий, при котором северная часть абазгов - будущее ядро садзов - на определенном этапе предпочла войти в состав Зихского этнополитического союза и резко отделить себя от царства Абхазов-Абазгов. Так за этой группой закрепилось чисто внешнее, не отражающее этнической сути, наименование зихов-джиков. Потом собственно зихи-адыги получили новое внешнее наименование черкесов, которое не сразу распространилось на убыхов и садзов. Грузинские авторы по вековой традиции сохраняли за садзами их зихскую «этикетку». Они отмечали, что сразу за джиками живут черкесы. Позже и самих джиков стали все чаще идентифицировать как черкесов и как часть Черкесии. Эта традиция утвердилась в первой половине XIX в.
5. Убыхи как источник адыгского влияния на садзов.
В XIX в. убыхи являлись, в массе своей, двуязычным этносом, владея как своим исконным языком - убыхским - так и адыгским. На протяжении первой половины XIX в. убыхи стремительно теряли свой родной язык и переходили на адыгский. (Лавров Л. И. Этнографический очерк убыхов // Ученые записки. Т. VIII. Майкоп, 1968. С. 6, 8).
В 1830 г. коллежский секретарь Тауш составил «Описание черкесских закубанских племен, принадлежащих к правому флангу Кавказской линии, именно: абадзех, шапсух, натухажцев и абазинцев». Под абазинцами Тауш имел в виду общества Вардане, Саше, Убых, Хамиш, Артыкуадж, Геш. (РГВИА. Ф. 13454. Оп. 2. Д. 102. Л. 2 - 2 об.). «Черкесские племена, - отмечал Тауш, - живущие за Кубанью, на правом фланге Кавказской линии, суть: Абедзяхи, Шапсуги, Натухажцы и Абазинцы; их жилища расположены от Белой речки по Кубани до устья оной, на пространстве 270 верст; от устья Кубани вдоль по берегу Черного моря до укрепления Гагры, на 250 верст». Таким образом, абазинцы, представленные у Тауша убыхами и садзами, составляют часть населения Черкесии, которая осмысливается аналитиком как цельное пространство, но, в то же время, автор избегает этого названия.
В 1834 г. И. Бларамберг считал возможным говорить об «адыгейском происхождении» убыхов и саше. (Бларамберг И. Историческое, топографическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа. Нальчик, 1999. С. 126).
В 1834 г. составители «Карты Кавказского края с пограничными землями» очень четко отобразили абазинские округа Черкесии - Бибердухадж, Босхог, Казылбек-Куадж и др., но с ошибками в локализации. (Карта Кавказского края с пограничными землями. Составлена при генеральном штабе Отдельного Кавказского корпуса в 1834 году // Отдел картографирования РГБ. Ко 21 / VIII-62).
Ф. Ф. Торнау в 1835 г. отмечал в этой связи: «Я не успел познакомиться с их народным языком, потому что убыхи, с которыми я встречался, всегда говорили по-черкесски». (Секретная миссия... С. 174). Кроме того, Торнау прямо указывает на адыгское происхождение князя общества Саше (северной отрасли садзов) писал Ф. Ф. Торнау: «Сел. Сочипсы, или Облагу-
куадж, расположено по обеим сторонам р. Сочи... Князь Али Ахмет Облагу, происхождение которого от племени адыга... В с. Сочипсы в употреблении три языка: черкесский, абазинский и убыхский». (Секретная миссия... С. 460).
Отметим, что в названии Облагукуадж второе слово куадж является адыгским къуадж со значениями «аул, деревня», «население аула». (Толковый словарь адыгейского языка. Майкоп, 2006. С. 219). Это адыгское понятие в привязке к абазинскому населенному пункту и целому обществу употреблялось, по крайней мере, уже в первой четверти XVIII в., когда Ксаверио Главани в своем «Описании Черкесии» зафиксировал среди абазин-тапанта топоним (одновременно и название общества) Лауказе. (Главани К. Описание Черкесии // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. [Далее - АБКИЕА]. М., 1974. С. 160).
Селение Лауказе - очевидно, Лау-къуажэ, то есть «Лоовское селение». Ясно, что речь должна идти не об одном поселении, но о целом ряде поселений, объединенных властью князей Лоовых. В отношении лоовского селения использовалось обозначение Лаукъуажэ (форма къуажэ - кабардинская) не только через посредство кабардинцев или бесленеевцев, но и самих жителей этих селений. Так, в 1834 г. в списке пленных, взятых русскими властями с арестованного турецкого судна, фигурирует мальчик Огурле «из мирного аула Лаукоадж, принадлежащего кн. Лоуко Джанхоту (что между Баталпашинском и Кисловодском)». (Шамиль - ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сборник документальных материалов. Под ред. Ш. В. Цагарейшвили. Тбилиси, 1953. С. 41).
Казылбек-Куадж, Лаухадж, Бибердухадж отмечены на «Карте Кавказской линии и Главного Кавказского хребта». (Отдел картографирования РГБ. Ко 11 / III-10).
Цебельда, горный сектор Абхазии к востоку от Псху, занимавший верхнее течение Кодора, был известен адыгам как Хирпс-Куадж. (Люлье Л. Я. Общий взгляд... С. 181).
В 1839 г. морской рейд Михаила Шервашидзе против джигетов описан как рейд против черкесов: «Владетель Абхазии, ген.-м. кн. Михаил Шарвашидзе, с разрешения моего, предпринимал в конце прошлого апреля, с подвластными ему абхазцами и с помощью 2-х азовских лодок, экспедицию против черкес, обитающих между укр. св. Духа и фортом Александрия, в наказание за делаемые ими на Абхазию набеги. Получив ныне от владетеля Абхазии известие об успехе сего предприятия, поспешаю донести о том в. с. для доклада Е. И. В. Владетель Абхазии с жителями Бзыбского округа, на 7-ми галерах и под прикрытием одной азовской лодки, отплыл от абхазских берегов к укр. св. Духа, где пробыл, за противными ветрами, два дня, в скрытом месте от черкес. Взяв оттуда и другую азовскую лодку, ген.-м. кн. Шарвашидзе, в ночь с 25 на 26 апреля, сделал высадку на черкесский берег в урочище, называемом Хамуширок, в расстоянии 3/4 пути от укр. св. Духа к форту Александрия. Это неожиданное ночное нападение, при благоразумных распоряжениях кн. Шарвашидзе, увенчано было полным успехом; абхазцы сожгли два аула в расстоянии 5-ти верст от берега, взяли пленных и поживились добычей... Черкесы беспрерывно нападали на абхазцев, возвращавшихся с пленными и добычей, но были удачно отражаемы и весь десантный отряд, сев на галеры, под прикрытием пушечного огня с азовских лодок, благополучно возвратился к 8-ми часам утра 26 числа в укр. св. Духа».
(Рапорт ген. Головина гр. Чернышеву, от 12 июня 1839 г. // АКАК. Т. IX. Тифлис, 1884. С. 179-180).
В «Обзоре политического состояния Кавказа», составленном обер-квартирмейстером генерал-майором Мендом в 1840 г., черкесы состоят из двух больших групп: а) Абадза, в которую отнесены шапсуги (сапсуги большие и малые), натухаевцы (натукуадж), с которыми в одну подгруппу объединены соседние им шегеки, убыхи, абадзехи; б) Адыги, к которым причислены бжедуги, темиргоевцы (кемюргой), егерухаевцы, мохошевцы, бесленеевцы, кабардинцы. (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6382. Л. 4 об. - 5 об.).
«Карта Кавказской линии и Главного Кавказского хребта», составленная около 1840 г., в списке черкесских общностей под №№ 14, 15 и 16 упоминает «Убых, Саша, Ардона» со следующим пояснением: Сии народы имеют также названия Джикетов, Пшоавов, Ясхипсивов, Иналькутов, Свадзвов, Артаковже и Моржавов». (Карта Кавказской линии и Главного Кавказского хребта. Отдел картографирования РГБ. Ко 11/III-10).
В 1840 г. ген.-л. Раевский в числе 6 пунктов по «прочному обеспечению» Черноморской береговой линии указывает на необходимость «возведения форта в Хошупсе, дабы лишить убыхов единственного оставшегося в руках их пункта для производства запрещенной торговли». (Записка ген.-л. Раевского о торговле с горцами и переселении на восточный берег // АКАК. Т. IX. Тифлис, 1884. С. 486).
Хошупсе - река, которая полностью от истоков до устья протекала по садзской территории. Соответственно, в восприятии адмирала садзы и убыхи являлись единой этно-политической общностью. Выход к морю са-дзов являлся таковым и для убыхов.
В 1846 г. Леонтий Люлье писал о лингвистической ситуации в Убыхии: «...сей последний народ имеет свой собственный язык, не сходный ни с языком Адиге, ни с Абхазским. Это ныне язык черни, употребляемый преимущественно простолюдинами, живущими в горных ущельях и у берега моря. Это наречие выходит из употребления и со временем исчезнет. Дворяне убыхские все говорят адигским языком, но многие из них и простолюдинов, в этом крае, находясь по топографическому положению своему в соседстве к югу с абхазцами, говорят также свободно и на языке своих соседей». (Люлье Л. Я. Предисловие к «Русско-черкесскому словарю» (Одесса, 1846). Цит. по: Генко А. Н. О языке убыхов. С. 231). То есть, простолюдины также адыгоязычны, но еще владеют вторым языком - абхазским. Под абхазским здесь, очевидно, надо понимать садзский, притом, что собственно садзское наречие могло отличаться от языка горных абазин этого сектора - ахчипсы или медовеевцев. Но и сами эти общности могли быть под влиянием и, в том числе языковым, убыхов. Через посредство убыхов они могли и должны были знакомиться и с убыхским, и с адыгским языком.
Люлье в 1846 г. засвидетельствовал характер языковой и культурной ассимиляции убыхов, подчеркнув престижный характер использования адыгского языка. Спустя десять лет Люлье не изменил своего представления: «Со временем язык этот может исчезнуть, по всеобщему употреблению языка черкесского». (Люлье Л. Я. Общий взгляд на страны, занимаемые горскими народами, называемыми: Черкесами (Адиге), Абхазцами (Азега) и другими смежными с ними // Записки Кавказского отдела императорского Русского географического общества. Кн. IV. Тифлис, 1857. С. 191).
Убыхи сами себя считали адыгами, а вся их знать однозначно воспринимала себя как аристократию адыгского общества. Великолепно это показал Л. И. Лавров в очерке, посвященном Берзекам. (Лавров Л. И. Эпиграфические памятники Северного Кавказа. Ч. 2. М., 1968. С. 147-151).
Более того, убыхские лидеры возглавляли общеадыгские политические союзы, а общеадыг-ские съезды проходили в Убыхии. Внешнее название черкесов полностью во всех видах источников поглотило убыхов и многие наблюдатели уже и не задумывались на тему отличия убыхов от адыгов. Теофил Лапинский, находившийся в 1857-1859 гг. в Западной Черкесии, уверенно отнес убыхов к адыгам наряду с натухайцами, абадзехами, шапсугами. (Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских / Пер. В. К. Гарданова. Нальчик, 1995. С. 77).
Н. Карлгоф в 1860 г. отмечал высокую степень интеграции убыхов в адыгское общество: «Кроме того, мы причисляем еще к нашему описанию племя убыхов, которые хотя, по происхождению и языку, вовсе не принадлежат к народу адиге, но по нравам, обычаям, общественному устройству и по всеобщему употреблению у них черкесского языка наравне с природным их языком, могут быть причислены к группе черкесских племен». (Карлгоф Н. О политическом устройстве черкесских племен, населяющих северо-восточный берег Черного моря // Русский вестник. Т. 28. М., 1860. С. 522).
Ульрих и Ангелика Ландманн, исследовавшие убыхские селения в юго-восточной Турции в 70-е гг. XX в., отмечают адыгоязычность убыхов, для которых родным языком стал абадзех-ский диалект адыгского языка. В 30-е гг. XX в. это же обстоятельство отмечал Ж. Дюмезиль. (Landmann U. Akifiye-Buyukcamurlu. Ubychen-Dorfer in der Sudost-Turkei. Teil 1. Okosituation, Einwohnerschaft, Siedlungsbild und Gebaudeformen // Ethnographie der Tscherkessen. Bd. 1. Esprint-Verlag Heidelberg, 1981. S. 62).
В этом же плане большой интерес представляют генеалогические таблицы, приводимые во 2-й части вышеназванного исследования Ландманнов. Так, род Аджук Берзека в исходной точке имеет такой антропоним как Севебух, от которого происходит Хатагул, породивший Хазеча, Херотко и Кокаса. В третьем поколении фигурируют такие имена как Хачимаф, Пшигуз, Тух и Хатух. В четвертом поколении доминируют уже мусульманские имена. В линии Бабук-Берзека род восходит к Бабуку, у которого отмечены сыновья Пшимаф-и-дсук (видимо, Пшимафэ цIыкIу или маленький Пшимаф) и Тамыш. У Пшимафацука сыновья Хатат, Зевик, Пшизач, Хаджиомер. У Хатата сын Гирей, от которого произошли Пшутук и Агур. У Зевика - Шекозеч (Шекозетш) и Шакир. У Пшитака (сына Тамыша) - Гумзаг и Карох. (Landmann A. Akifiye-Buyukcamurlu. Ubychen-Dorfer in der Sudost-Turkei. Teil 2. Untersuchungen zu Partnerwahl und Hochzeitsbrauchtum // Ethnographie der Tscherkessen. Bd. 2. Esprint-Verlag Heidelberg, 1981. См. приложения после 145 стр.). Как видим, для поколения убыхов, живших на Кавказе, наиболее характерны адыгские имена, среди которых следует выделить княжеские имена с основой пши- (пщы «князь»).
Ханс Фогт, исследователь убыхского языка, зафиксировал факт самоидентификации убыхов как адыгов. Кроме того, следует отметить, что убыхи не пользовались термином черкес для обозначения остальных адыгов или, как принято считать, собственно адыгов. Во всех приведенных убыхских фольклорных, этнографических и исторических текстах говорится об адыгах, о себе - убыхах - как части адыгского народа и адыгской страны. Убыхские предания не отделяют убыхов от адыгов, а убыхскую землю - от адыгской земли. (Vogt H. Dictionnaire de la Langue Oubykh avec Introduction Phonologique, Index Francais-Oubykh, Textes Oubykhs.Oslo: Universitetsforlaget, 1963. P. 84).
Фактически, убыхи воспринимали себя как субэтнос адыг-ского этноса. Это восприятие сродни самоидентификации абадзехов, кабардинцев, шапсугов и других адыгских субэтнических общностей. (Ibid. P. 47, 49).
6. Абазины в составе Черкесии.
Абазинские субэтнические подразделения в составе Черкесии сохраняли свою этнокультурную самобытность, но, в то же время, были едва отличимы от адыгов. Политическое, социальное и культурное слияние абазин с адыгами нашло отражение в целом ряде источников. Во введении к главе XVI «Колена, обитающие между черкесами» Хан-Гирей отмечает: «Народы, которых отторгнувшиеся власти, или колена, живут между черкесами, суть: а) абхазский, или абадзинский (см. ниже примечание 40) и б) ногайский. Здесь предлагаются очерки этих колен с той целью, чтобы читатель, ознакомясь с черкесами, имел сколько-нибудь понятия и о тех из жителей Черкесии, которые, не будучи соплеменниками, но, искони обитая между черкесами, состоя с ними в родственных и общественных тесных связях, некоторым образом составляют с ними, так сказать, одно тело, а между тем сохраняют и свой язык и некоторые свои обычаи и нравы». (Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Вступительная статья и подготовка текста к печати В. К. Гарданова и Г. Х. Мамбетова. Нальчик: «Эльбрус», 1978. С. 213).
Как видим, Хан-Гирей подчеркивал две грани абазинской идентичности - этническую и социально-политическую.
В этом плане весьма показательным является рапорт ген.-м. князя Бековича-Черкасского и полковника Гасфорта, составленный в сентябре 1830 г. и адресованный графу Паскевичу. Впоследствии Паскевич приложил этот рапорт-описание к большому докладу, направленному им министру иностранных дел России графу Нессельроде. По сути, рапорт Бековича-Черкасского и Гасфорта, является комплексным историко-этнографическо-демографическим описанием Черкесии. В данном описании абазинское население рассматривается не просто как часть населения Черкесии, но и как часть адыгов: «К адиге по смежности жительства можно также сопричислить: а) Абазинцев, называемыхъ алтыкисеками или шестиродными, кои сидят на вершинах обоих Зеленчуков, куда они перешли из Большой Кабарды. Весьма лишь малая часть оных осталась в Кабарде на р. Малке и на верхней Куме; но сих последних можно почитать уже совершенно покорными. b) Кубанские ногайцы, живущие по левому берегу Кубани, от устья Джегуты до Прочного-Окопа, в соседстве с Хоперским линейным козачьим полком. Оба сии племена хотя и совершенно различны языком и происхождением, но по сходству нравов и обычаев, равно и по родственным связям с разными коленами народа адиге, входят в общее с ними военно-политическое соображение». (Рапорт ген.-м. кн. Бековича-Черкасского и полк. Гасфорта гр. Паскевичу, от 17 сентября 1830 г. [Приложен к Отношению гр. Паскевича к гр. Нессельроде, от 5 июня 1831 г. № 1102]. // АКАК. Т. VII. Тифлис, 1878. С. 904-906).
Имея ввиду вышепроцитированные источники, не является неожиданным взгляд на этот вопрос Л. И. Цвижба: «Черкесы делились на три основные группы: 1) Адыге. К ним принадлежали абадзехи, шапсуги, натухайцы, бесленеевцы, бжедухи, убыхи, джикеты (садзы) - абхазской этнической группы и ряд мелких родов. 2) Кабардинцы. 3) Абхазы». (Цвижба Л. И. Источники взаимоотношений России и народов Северо-Западного Кавказа в XIX веке // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб.: журнал «Звезда», 2001. С. 246).
7. Язык садзов.
В исследовании убыхского языка Ханса Фогта содержится определение языка садзов как языка именно джихов (джигетов) - джыхыбзэ. (Vogt H. Dictionnaire de la Langue Oubykh... P. 63). Это убыхское определение садзского языка подтверждает джикскую идентичность садзов.
Язык садзов был впервые описан Эвлия Челеби в середине XVII в.: «Язык абазо-садзов. - За - 1 (адыг. зы); тока - 2 (адыг. тIу «два», тIокIы «двадцать»); шке - 3 (адыг. щы); пли - 4 (адыг. плIы); ату - 5 (адыг. тфы); фун - 6 (адыг. хы); ипли - 7 (адыг. блы); уга - 8 (адыг. и, звучит как йы); ипги - 9 (адыг. бгъу); жу - 10 (адыг. пшIы); за жу - 11 (адыг. пшIыкIузы «одиннадцать», дословно «десять и один»); тока жу - 12 (адыг. пшIыкIутIу «двенадцать» и для сравнения: тIокIырэ зырэ «двадцать один»); сха - хлеб; га - мясо (адыг. лы «мясо»); бзи - вода (адыг. псы «вода»); фа - сыр; чевах - простокваша (адыг. щхыу «кислое молоко»); ха - груша; мсуд - виноград; лхмк - инжир; эсху - каштан (адыг. шхъомч); лка - каменная соль; вика - иди сюда (адыг. укIон «ты пойдешь»); утс - садись (адыг. о тIыс «ты садись»); удето - встань (адыг. о тэдж «ты встань»); умка - не уходи (адыг. о умыкIу «ты не уходи»); сикох - иду (адыг. сэкIо «я иду»); сбрикн - куда идешь?; свушскгслух - дело есть, иду (первую часть с-вуш-ск можно сопоставить с адыг. си Iоф (сиIо) сэкIо «свое дело (я имею) я иду»); сфага скчо вика - пойдем домой; скену свке - мы идем домой (с-к-ену с-вке вполне сопоставимо с адыг. сэкIо унэм сэ «я иду домой я»); срход - что с вами? (адыг. сыд ходэ «что/как дела?»); хош год ашгд - мы съели свинью (адыг. къожъ код ашхыгъ «свинью/кабана много (они) поели»); аркамд жеху - свинья была жирная? (адыг. а къор пщэрыгъа «та свинья жирная была?»); вечиле шкног - мы идем воровать (ве-чиле ш-кног сопоставимо с адыг. уи чылэ сыкIон/сыкIуагъ «в твое село я схожу/сходил»); нала шке гда - куда ушли?». (Челеби Э. Книга путешествия. Вып. 3. М., 1983. С. 55).
Не может быть простым недоразумением то обстоятельство, что словарь садзов, который в середине XVII века приводит Эвлия Челеби, состоит преимущественно из адыгских лексем. Вполне вероятно, что те словосочетания, которые вызывают затруднение в сопоставлении с адыгским материалом, могут быть сильно искаженными фиксациями (самого Челеби), либо неудачными транслитерациями его переводчиков.
В целом, Челеби в данном вопросе - источник надежный: 1) побывал в земле садзов; 2) мать у Челеби была уроженкой Садза-Джигетии и он имел представление о таких языках, как садзский, абхазский и адыгский. Краткий словник абхазского языка («странный и удивительный язык абаза») он приводит перед садзским словником.
Означает ли адыгоязычность садзов, что они адыги по происхождению? Вполне вероятный исторический сценарий. В XIV веке Садз заполняется черкесскими курганами, а в XVII веке Челеби фиксирует здесь адыг-скую речь. Но мы не будем торопиться с таким однозначным выводом. (Хоть он и полностью легитимен). Мы предлагаем иной сценарий: Челеби отобразил факт двуязычия садзов. В описании племени он прямо подчеркивает: «Так как [садзы] занимаются товарообменом с северным соседом - черкесами, они свободно говорят на черкесском и абхазском (правильный перевод - абазском, прим. С. Х.) языках». (Там же. С. 50). Отметим, что широкое распространение черкесского языка только по причине торговых связей, осуществлявшихся через высокие и непроходимые зимой перевалы, вряд ли способно полностью объяснить билингвизм садзов.
При описании личности знаменитого османского паши садзского происхождения Сейди Ахмет-паши Эвлия Челеби подчеркивает его «абазский выговор» и «черкесский акцент».
Своим пристрастием к игре в джарид Сейди Ахмед-паша доставил многим окружающим и самому Челеби массу неприятностей. «А сколько людей погубили себя, играя с ним в джарид! - Восклицал Челеби, сам лишившийся четырех зубов от дротика садза. - Однажды султан Ибрахим соизволил повелеть этому Сейди: «Эй, Сейди! Смотри не бросай дротиков в моих приятелей-мухасибов. Сейди же со своим абазским выговором отвечает: «Ну, право же, мой падишах! Они бросают в меня, я бросаю в них. Тут шутки плохи. Если они бьют меня по голове, я даю им в зубы». Упоминание абазского выговора или абазского акцента вполне органично сочетается у Челеби с упоминанием, в связи с явно несовершенным знанием Сейди турецкого языка, черкесского акцента: «Гази-сердар не дал им отдышаться и воодушевил всех газиев на бой, воскликнув с черкесским акцентом: «Живо, братья мои! Усердие за вами. Усердие ради веры прославит и вас и меня». (Там же. С. 215).
Ш. Д. Инал-ипа приводит мнение потомка садзов гагрского старейшины Смаила Мкьалба, дед которого Бёхуху, умерший в возрасте 155 лет, говорил еще на садзском языке: «Мои предки были садзами, черкесами, ведь это одно и то же». (Ш. Д. Инал-ипа. Садзы. С. 55).
Комментарий Инал-ипа: «Такие мимоходные утверждения следует, как сказано, приписать неосведомленности их авторов. При всем том, мы должны все же учитывать, что Смаил Мкьалба - один из лучших информаторов по садзам - этнически если не противопоставлял, то определенным образом отличал садзов от остальных абхазов». Инал-ипа следом приводит еще высказывание этого старожила: «Садзы жили в Гагре, а на востоке от нее - абхазы». «Какое-то их противопоставление само собой вытекает уже из самого факта существования соответственно двух разных этнонимов - одного для обозначения вообще абхазов (апсуа), а другого - отдельно садзов (асадзуа), что находит свое определенное выражение и в некоторых фольклорных памятниках». (Там же. С. 55-56).
Л. И. Лавров в период своей этнографической экспедиции в Черноморскую Шапсугию в 1930 г. стал свидетелем возвращения из Абхазии 86-летнего Даугуыза Джаурыма, решившего провести последние свои дни среди родственников-шапсугов Джарым. В селе Чилов в Южной Абхазии, где он проживал, он слыл за джигета-садза. В 1864 году абхазы подобрали его вместе с его бабушкой еле живых на берегу: «Так маленький Даугуыз попал в Абхазию, где вырос и состарился. Пока была жива бабушка, она говорила с ним на родном языке, но после ее смерти мальчик позабыл его. Мы молча слушали старика. В заключении он сказал: «... Всю жизнь мечтал поглядеть на родные места... Хочу умереть на земле своих предков. Со слов бабушки знаю, что фамилия моя Джарым, а происхожу с берегов р. Ацэпсы». Переводчиком между Лавровым и старым садзом выступил лингвист А. К. Хашба, также приехавший в командировку в Шапсугию. Старик не говорил по-русски, а по-адыгейски знал лишь несколько слов. «Я догадался, - пишет Лавров, - что именно о нем читал у А. Н. Генко следующее: «В июне 1928 г. пишущему эти строки пришлось встретить в абхазском селении Чилов 84-летнего старика, слывшего на джигета... В молодости он был приведен в качестве пленника из Джигетии. При расспросе выяснилось, что, сам не зная этого, старик (звали его Даугуыз Джаурым) родным своим языком имел черкесский (шапсугское наречие нижнечеркесского языка); хотя и с трудом, он припомнил несколько десятков слов». (Генко А. Н. О языке убыхов. С. 241). Шапсуги Джарым пригласили всех своих старейшин, один из которых подтвердил взаимосвязь их рода с районом р. Ацэпсы. (Лавров Л. И. Этнография Кавказа (по полевым материалам 1924-1978 гг.). Л., 1982. С. 23-24).
Эта драматичная история информативна во многих аспектах. Разумеется, что шапсугский род Джарым мог, как и многие другие натухайские и шапсугские (и не только) роды, проживать до 1864 года в Садзе-Джигетии, чему есть множество других свидетельств. Но также вероятно садзское происхождение Джарымовых и при этом, будучи садзами, они могли иметь родным языком шапсугский диалект адыгского.
В донесении барона Розена, в 1837 г. возглавившего сводный отряд, действовавший в районе Адлера, сообщается о желании убыхов и садзов вести переговоры на черкесском-кабардинском языке: «Около 2 часов по-полудни из толпы горцев подъехал один человек к цепи и просил выслать кого-либо знающего кабардинский язык. Я послал к нему состоящего по кавалерии корнета Кундухова (не менее показательно, что в качестве знатока кабардинского языка избран осетин Кундухов. - Прим. С. Х.), через которого убыхский старшина Беярслан Берзеков и один из старшин здешних горцев изъявили желание явиться ко мне для личных объяснений». (Отношение барона Розена к гр. Чернышеву, от 26 июня 1837 г. № 224 // Акты Кавказской Археографической комиссии. Т. VIII. Тифлис, 1881. С. 874).
Подчеркнем, что в абазинском языке существуют такие фундаментальные понятия как адыгский закон или обычное право - адыгьа хабза; адыгская этика - адыгьагIа; адыгский этикет - адыгьа намыс. (Абазинско-русский словарь / Под ред. В. Б. Тугова. М., 1967. С. 38).
Эти явления языка показывают, что северокавказские абазины не просто являлись частью населения Черкесии, но и прямо относили себя к адыгам, считали себя адыгами. Считая себя адыгами, абазины подчеркивали свою принадлежность к общеадыгскому социальному, культурному и политическому пространству.
М. С. Тхайцухов приводит извлеченный им из ЦГИА Грузии список псхувцев, переселенных на северный склон - в Кувинское ущелье на р. Большой Зеленчук. (Тхайцухов М. С. Расселение и численность абазин на Северном Кавказе в XIX - начале XX в. // Труды Абхазского государственного университета им. А. М. Горького. Т. IV. Сухуми: «Алашара», 1986. С. 33-34). В этом списке в сочетании с абазинскими именами и фамилиями содержится адыгский антропонимический материал: Хатавмук Маршани, Алан Ашибоко, Казилбек Тлис, Аджи Макао, Аджи Хокяко, Паго Жир, Шолех Ахба, Аджи Хачер, Аджи Шуко, Зафис Акхао, Тлук Папо, Так Меако, Шолох Козба, Шолех Козба, Шагирук Тахушина, Хабак Адзин, Хабак Эхба, Хабак Кудж, Гричипса Каго, Долатуко Тлис, Туко Кудист, Зефис Джан, Хакуч Ашиба, Шерук Кетоко, Шешеруко Эхба, Эльмурза Хашко, Сабида Шмохо, Шушруко Безюко, Паг Фашо, Хатавшук Жир, Зафис Тажуко, Кочеруко Лапса, Шешеруко Пошухо, Шеко Хатых, Лапшуко Эшба, Убздуко Ахба, Мочало Хабарако.
Антропонимическая традиция псхувцев впитала в себя значительное число черкесских элементов, которые в сочетании с мусульманскими и тюркскими компонентами, включают псхувцев в традиционный мир народов Северного Кавказа.
С. Смоленский, участник похода в Псху в 1861 г., приводит диалоги между абхазцами и русскими, в которых абхазские собеседники обозначали жителей Псху как черкесов:
- Ты верно черкесов не боишься; слышал, что сегодня перестрелка была?
- За речкой черкеза нет.
- А ты сам не был с ними?
- А чем моя работай, палкой? - ответил он, обидевшись. - Моя черкезу не виноват, русской виноват, он на него и работай ружьем. (Смоленский С. Воспоминания кавказца. Бзыбский отряд в 1861 году. (Из походного дневника) // Военный сборник. 1874. № 9. С. 167).
В тексте самого Смоленского псхувцы фигурируют, прежде всего, как абазины и, в более общем плане, как черкесы:
- Вам же лучше будет и черкесам тоже, если дорогу сделают; им будет удобнее ездить к береговым местечкам за покупкой товаров и для продажи кукурузы, пальмового дерева и ореха.
- Эх, пожалуйста, не скажи так; русской хочет и черкеза урусом сделать, абазина урусом сделать, всех дзыги-дзыги гуртом солдатом сделать, а землю себе взять. (Там же. С. 168). В этом диалоге речь идет о псхувцах, ахчипсувцах и аибговцах, как о черкесах, и о жителях Абхазии, как об абазинах. В другом месте Смоленский говорит о жителе абхазской деревни на Гумисте как об абазине и о псхувце, как о черкесе.
8. Гидронимы с основой
-псы в Садзе-Джигетии.
Территория садзов от Сочи до Бзыби резко отличается от Абхазии существованием значительного числа адыгских гидронимов и топонимов. Билингвизм садзов отражен в гидронимах Сочи-пста, Кудепста, Бегерепста, Лапста, Ачипста, Швачапста. Сочи - Сочипсы - Сочипста. Скорее всего, именно так образовался этот гидроним. (Федоров Я. А. Топонимика Западного Кавказа и некоторые вопросы его этнической истории // Из истории Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1974. С. 281). Такой же облик могла иметь и Мацеста - Мацепста. (Ворошилов В. И. История убыхов. Очерки по истории и этнографии Большого Сочи с древнейших времен до середины XIX века. Майкоп, 2006. С. 137).
Можно говорить и просто об адыгских наименованиях - таких, например, как гидроним Бжепс, река между Сочи и Адлером. (Рапорт ген.-м. Кухаренко кн. Воронцову, от 28 ноября 1853 г. // АКАК. Т. X. Тифлис, 1885. С. 641). А. Н. Дьячков-Тарасов отмечал, что Хошупсе - адыгское название. (Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности // Записки Кавказского отдела Русского географического общества. Кн. XXIV. Вып. 1. Тифлис, 1903. С. 12). Правый значительный приток Хошупсы называется Жеопсе. В этом же ряду рр. Худапсе (второе или первое (?) наименование Кудепсты), Псоу, Бзыбь (убыхский аналог адыг. Псыбэ, Псебай, Псебе и пр.), Пше, Пица, Псырцха, Псей (впадает в Рицу), Лашипсы (впадает в Рицу), Псыш (Южный Псыш, приток Бзыби), Псыква (приток Бзыби), Псырс (правый приток р. Юж. Псыш), Ахипс; озера Инпси, Псырм, урочище Соуипсара, хребет Псырс, гора Псыш, котловина Псху и другие примеры. (Бондарев Н. Д. В горах Абхазии. М., 1981).
Х. С. Бгажба подчеркивал адыго-убыхский облик гидронима Бзыбь: «Основу бзы можно сопоставить с убыхским бзы «вода», «река»; тогда этимологию Бзып можно было бы расшифровать как «устье реки». Данная этимология не является случайной, она находит достаточное подтверждение в названиях рек на убыхской территории: Бзу-гу (бзу «река», гу «середина» - междуречье), Бзы-ч, Бз-ныч, Бзо-га, Бзи-д. Достаточно пересмотреть топонимику близлежащих областей, особенно современной Адыгеи (или бывшей адыгейской территории), чтобы там обнаружить географические имена с подобным окончанием. Таковы, например, названия речек, обозначенные на русских картах: Ашампэ, Буапэ, Берендуапь и Казиап». (Бгажба Х. С. Бзыбский диалект абхазского языка. Исследование и тексты. Тбилиси, 1964. С. 255).
По реке Худапсе (Кудепсте) И. Орехов отметил в 1865 г. место, удобное для поселения - «возвышенную поляну» Псаго (с вариантом произношения Псаха в его же тексте). (Орехов И. По южному склону Западного Кавказа. (Из путевых заметок) // Военный сборник. 1869. № 11 (ноябрь). С. 161-162). С уверенностью можно считать, что на этом месте до 1864 г. находился одноименный аул. На речке Кеш, притоке Мзымты, Орехов наткнулся на неразрушенный аул, расположенный на Убыхской поляне (Убых-Пеф). (Там же. С. 163). Вполне вероятно, что такое наименование свидетельствует о нахождении в этом садзском районе убыхского аула. Выше по течению от Убыхской поляны в 7 верстах отмечен топоним Медовеевская поляна, что совершенно естественно, поскольку верхнее течение Мзымты входило в состав владений Ахчипсоу. И еще в 20 верстах вверх по Мзымте находится Кбаада.
Объяснение, предложенное Ш. Д. Инал-ипа, согласно которому элемент пс в абхазской гидронимии является следствием существования в древнеабхазском языке слова псы в значении «вода», резко контрастирует с ареалом гидронимов с содержанием псы на территории исторической Абхазии. К северу от Бзыби их очень много, а к югу таковые почти не встречаются. С учетом вышеизложенных источников XVII-XIX вв. гораздо убедительнее, на наш взгляд, является объяснение этого факта через влияние адыгского языка на территории Джигетии.
Н. Альбов отмечал, что для обозначения ряда важных в топографическом отношении объектов, садзы и абхазы пользовались различными топонимами. Это обстоятельство подмечено им для хребта Кыцырха: «название хребта - Кыцырха, совершенно неизвестно абхазцам. Всюду в Бзыбской Абхазии он известен под именем хр. Цендышха». (Альбов Н. Ботанико-географические исследования в западном Закавказьи в 1894 году // ЗКОИРГО. Кн. XVIII. Тифлис, 1896. С. 54). Через хребет Кыцырха, как отмечает Альбов, «в старину... пролегала большая дорога из Абхазии в Черкесские земли». Другой такой же пример - гора Агепста: «Название это, хотя и звучащее по-абхазски, абхазцам совершенно неизвестно. Абхазцы приурочивают к описываемому хребту два названия... Аюмха, или Аюмха-ришха... и Адзитуко». (Там же. С. 59).
9. Археологический облик садзской культуры. Вторая половина XIII-XVI вв.
Туапсинский район в XIII-XVI вв. представлен весьма значительной картой курганных некрополей, обряды захоронения и инвентарь которых представляют нам культурный облик этого региона как важного, многолюдного и развитого центра этнической и культурной истории адыгского народа. (Тешев М. К. Адыгские погребальные сооружения в развитом и позднем средневековье в Туапсинском районе на Черноморском побережье Кавказа // Вопросы археологии Адыгеи. Майкоп, 1985. С. 142-165).
Отсюда в XIII-XV вв. культура каменных ящиков распространяется на сочи-адлерский регион, пребывавший до того в составе абхазо-картлийского царства (VIII-XII вв.). Этот процесс является свидетельством продвижения адыгского населения в убыхо-абазинский район побережья, который с той поры заметно больше тяготеет к Черкесии и к ее военно-феодальным и культурным устоям. Понимание этого факта, а именно - увеличения адыгской страны в XIII-XV вв. - весьма важно для анализа садзской проблемы. По выражению Ю. Н. Воронова, сочи-адлерский регион становится «страной курганных могильников». (Воронов Ю. Н. Древности Сочи и его окрестностей. Краснодар, 1979. С. 103-111).
Курганные могильники черкесского типа выявлены в Красноалександровском, Абазинке, Варданэ, Кепше, Аибге, на Красной Поляне. Они содержат типичный «для адыгейских памятников XV-XVI вв.» инвентарь. (Там же. С. 106).
Продвижение адыгского населения, по всей видимости, продолжилось и в XVI в. Вполне вероятен сценарий, при котором эта экспансия адыгов в сторону Абхазии спровоцировала абазинские общности, преемников абазгов, на переселение на северный склон, где они заняли участок от Лабы до Кубани.
Базой для адыгской экспансии в сочи-адлерский район был, прежде всего, насыщенный до предела курганными некрополями туапсинский район. Всего в Туапсинском районе выявлено и обследовано 217 курганных могильников и 20 одиночных курганов. Всего - 10210 курганов. И надо понимать, что в условиях исторической Черкесии «их было гораздо больше». (Тешев М. К. Указ. соч. С. 147).
Благодаря Тешеву мы лишний раз убеждаемся в том, что территория исторической Абадзехии также, вполне вероятно, была отправной точкой адыгского роста в эти века. Только лишь в верхнем течении Пшиша (по его притокам Гунайки и Сеже) и, отчасти, Псекупса Тешевым зафиксировано 49 курганных могильников X-XVI вв. Это очень убедительно говорит нам об очень плотном адыгском-зих-ском населении исторической Абадзехии в средние века. Таким образом, миграционный вектор исходит из Абадзехии в Убыхию и в причерноморскую Абазу, но никак не наоборот. Создается впечатление, что туапсинский район был очень сильно перенаселен, и его жители едва удерживались линией абхазских (грузинских) крепостей в Сочи и, как только централизованное абхазо-картлийское царство было разрушено монголами, то рухнула и северная граница, через которую хлынуло зихско-черкесское население.
Д. Э. Василиненко в 2003 г. произвел археологические раскопки биритуального курганного могильника «Медовеевка 1» в долине Мзымты, в 0,5 км к северо-востоку от сел. Медовеевка. Как обряды захоронения - ингумационный и кремационный под курганами - так и инвентарь погребений находят полные аналогии на материалах черкесских курганных могильников XIII-XVI вв. с территории Западного и Центрального Закубанья и участка побережья к западу от сочи-адлерского региона. Так, курган 4 могильника «Медовеевка 1» исследователь уверенно относит к «одному из видов западночеркесских погребений восточнопричерноморской группы курганов. По мнению Е. П. Алексеевой, границами этой группы на черноморском побережье являлись район г. Анапы, на севере, и долина реки Мзымты на юге [Алексеева Е. П., 1979, с. 145-146]». (Василиненко Д. Э. Средневековый курганный могильник «Медовеевка-1» в долине реки Мзымта (г. Сочи) // Наследие Кубани. Вып. 1. Краснодар, 2008. С. 265).
«Щит из Медовеевского могильника относится к типу щитов, характерных для территории Северо-Западного Кавказа эпохи позднего средневековья. К настоящему времени известны остатки не менее 19 щитов, из них 5 на территории Северо-Восточного Причерноморья, 12 на территоории Западного Закубанья [Схатум Р. Б. 2003, с. 223-234; Горелик, 2004, с. 294-300], 2 - в Южном Поднепровье». (Там же. С. 266).
Калачевидное кресало из Медовеевки-1 Василиненко сопоставляет с калачевидными кресалами, «известными в поздне-средневековых могильниках Западного Закубанья - Белореченском, Ленинохабльском и других [Левашова В. П. 1953, с. 179, рис. 3, 24; Тарабанов В. А. 1984, с. 167, 171, табл. II, 13, 14]». (Там же).
Сабли из Медовеевки также полностью соответствуют саблям из могильников Закубанья и Кабарды. «Приведенные данные о погребальном обряде и инвентаре курганного могильника «Медовеевка-1» дают нам основания для расширения территории распространения кремационного погребального обряда в развитом средневековье до долины реки Мзымта и подтвердить тезис Е. П. Алексеевой, рассматривавшей бассейн этой реки как южной границы распространения восточнопричерноморской группы западночеркесских курганных могильников». (Там же. С. 267-268).
В 2009 г. Д. Э. Василиненко подводит итоги многолетним исследованиям курганных могильников сочи-адлерского региона и в очередной раз подтверждает их происхождение как результат миграционного процесса с территории Черкесии: «Следует отметить, что все исследованные курганы находятся на местах расселения абадзехских (правильно: абазинских. - Прим. С. Х.) обществ (Торнау, 2008, с. 115, 155-163), что позволяет поставить вопрос о возможности инфильтрации в XIV в. в междуречье Сочи-Псоу части населения, ранее занимавшего сопредельные территории к западу от этих рек». (Василиненко Д. Э. Погребальный обряд населения междуречья Псоу-Шахе в эпоху средневековья. // Пятая Кубанская археологическая конференция. Краснодар, 2009. С. 30).
Внедрение черкесских воинских коллективов в Джигетии было сопряжено с появлением нового вида клинкового оружия - сабель белореченско-кабардинского типа - длинных, с сильным изгибом и штыковидным острием. В этой связи, достаточно интересной выглядит адыгская этимология этнонима садз как сэдз, где сэ «нож, клинок, сабля» (ср. с позднейшим сэшхо «шашка», как «нож большой») и дзэ «войско». Таким образом, садзы изначально пришлый коллектив - «сабельное войско». (Этимология предложена моим коллегой Р. С. Кандором).
Выводы. Бесспорно, что садзы осознавали свое этническое родство с абхазами княжества Абхазии, но не менее бесспорно, что они осознавали и свое отличие от апсуа. Обе точки зрения можно и следует примирить. Если садзы - потомки абазгов, то они южные, причерноморские абазины, так как абазины пришли на Северный Кавказ с территории Садза. Сами современные абхазы стали итогом сложения двух больших абазино-абхазоязычных племен раннего средневековья - абазгов и апсилов. Ведущая роль абазгов вполне вероятна ввиду того, что Абхазское царство называлось царством Абазгов. В этом плане садзов действительно можно рассматривать как северных абхазов. А внутри Абхаз-ского княжества гудаутских абхазов считать в большей степени потомками абазгов, а очамчирских абхазов - в большей степени апсилами.
До XII в. включительно часть убыхов и все садзы находились в орбите политического и культурного влияния Грузинского царства, а граница с Зихией охранялась сетью крепостей. До Грузинского царства этот район был в составе Абхазского царства.
С середины XIII в., когда произошла полная дезинтеграция абхазо-картвельского царства, от Тифлиса отпали Имеретия, Мегрелия, Гурия, Абхазия, Джигетия (Садз). И, если Абхазское княжество во главе с Шервашидзе-Чачба было вынужденно считаться с более сильным соседом в лице Дадиани, то Джигетия стала полностью независимой, от любых поползновений из Грузии или Мегрелии, территорией. И этот период независимого существования Джигетии тесно связан с интеграцией ее в черкесское этно-политическое пространство, с процессом появления на ее землях черкесских воинов, оставивших материальные следы своего пребывания в виде курганных могильников кубанско-белореченско-пятигорско-кабардинского типа. Более того, само Абхазское княжество сумело освободиться из-под навязчивой опеки Мегрелии и впоследствии сохранить фактическую независимость, во многом, благодаря неизменной военной поддержке Джигетии.
В названии Джигетия (Джикети) мы не можем не увидеть грузинское произношение исконного старого этнического наименования зих-Зихия. Грузинские источники всегда очень четко отделяли пространство за Бзыбью от Абхазии. В античной географической и этнографической номенклатуре названий зихи были северными соседями абазгов. Впоследствии, в раннем средневековье, на территории, по крайней мере, от Туапсе до устья Кубани сложился зихский племенной союз и появилось название единой страны - Зихии. Помимо адыгов, Зихия могла и, вероятно, включала в свой состав часть убыхского и садзского-абазгского населения. По этой причине грузинские авторы по многовековой традиции продолжали именовать садзов (и, видимо, убыхов) джиками-зихами. Важно заметить, что в XIV-XV вв., когда грузинские авторы часто упоминают Джикети и джиков, как северных соседей абхазов, эти же авторы упоминают к северу от джиков черкесов и Черкесию, как самую значительную страну Северо-Западного Кавказа. И еще важно, что Черкесия в это же самое время византийскими, италийскими и другими западными авторами именуется по-прежнему Зихией. Для Галонифонтибуса в 1400 г. есть только две страны на абхазо-адыгском побережье: Черкесия (Зихия) и сразу за ней Абхазия. Для Интериано в 1500 г. есть Зихия (она же Черкесия) и Авогазия (Абхазия): эти две страны непосредственно граничат друг с другом на побережье. Таким образом, территория садзов-джигетов была в восприятии сторонних наблюдателей частью большой Зихии-Черкесии.
В период Кавказской войны территория Садза-Джигетии очень четко соотносится с Черкесией и считается в массе русских и иных источников частью Черкесии. (См. значительный корпус документов сборника: Шамиль - ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Тбилиси, 1953. №№ 41, 43, 45, 58, 65, 66, 89 и др.).
На садзской земле проходили общеадыгские политические собрания. Садзы были тесно интегрированы в политическое и культурное пространство Черкесии. Можно с уверенностью сказать, что садзы представлены своей звездой на черкесском знамени. Садзы входили в состав черкесского государственного образования, организованного Мухаммед-Амином в 50-е гг. XIX в. Садзы затем, в 1861-1864 гг. входили в состав Меджлиса Вольности Черкесской или Сочинского Меджлиса. Они разделили историческую судьбу адыгов. Фамилии садзского происхождения живут ныне в Абхазии, в Адыгее и среди причерноморских адыгов-шапсугов.
Поэтому в исторической памяти адыгов сочинский район считается такой же адыгской землей, как и другие районы исторической Черкесии - Адыгэ Хэку. Адыгская идентичность была не только этнической, но и гражданской, политической. Черкесия была конфедерацией равнинных княжеств и горских соприсяжных братств-союзов. Адыги осознавали единство не только этноса, но и страны. Содержание исторических источников - письменных и археологических - полностью подтверждает реалистичность народной памяти.
В заключение этого краткого очерка еще раз подчеркнем главный вывод: садзы - абхазо-адыгский этнос, в этническом и лингвистическом отношении близкий и абазинам, и абхазам, и адыгам.
(Перепечатывается с сайта: http://www.adygvoice.ru.)
____________________________________________________
1. Лики адыгского прошлого: только ли воины?
«Высоко над нами виднеются фруктовые плантации — остатки тех орлиных гнезд, откуда громили нас так долго черкесы»
Графиня П.С. Уварова,
1886 г.
«И дики тех ущелий племена, им бог — свобода, их закон — война, они растут среди разбоев тайных, жестоких дел и дел необычайных…»
В поэме, ставшей вершиной поэтического вдохновения, русский гений рисует образ рыцарской Черкесии в эпоху Кавказской войны. Интеллектуальная элита России не могла не обратить внимание на военную культуру народа, на протяжении десятков лет сдерживавшего натиск империи. Черкесы, выезжавшие на битву в изысканных доспехах — внешне едва отличимых от тех, в которые облачались английские и французские рыцари XII—XIII веков и которые юные русские аристократы наблюдали в иллюстрациях к «Айвенго»1, страшили и восхищали. Русские поэты воспевали нравы черкесского рыцарства, русские генералы по достоинству оценили уровень военной культуры Черкесии.
Неизбежно, в условиях Кавказской войны, т.е. в условиях столкновения двух различных цивилизаций, прежде всего, анализировался военный потенциал противника. В сотнях статей и книг различные аспекты военной культуры адыгов растиражированы настолько, что в глазах большей части специалистов и читающей аудитории заслонили полностью все прочие стороны адыгской культуры. И особенно заслонили базис ее, т.е. агрикультуру и неразрывно связанную с ней систему жизнеобеспечения. Сложился вполне отчетливый штамп: «Черкесия — страна всадников (рыцарей)» либо «Черкесия — военный стан». Тот факт, что базис культуры оказался в тени ее военной составляющей, отчасти объясняется ее экзотичностью, яркостью, высокой степенью эффективности в условиях кавалерийской войны, а также войны партизанской, горной. Кавказская война как оттенила проблему горской цивилизации, так и в огромной степени разрушила ее. Петербургский кавказовед В.А. Дмитриев прослеживает эту связь: «Достижения народов Северного Кавказа в хозяйственной области столь же значительны, сколь малоизвестны широкому кругу россиян. Говорить же о них сейчас следует еще и потому, что именно традиционная культура ведения хозяйства в горных условиях, построенная на принципах экологического подхода, более других сторон жизни пострадала в ходе Кавказской войны. Примечательно, что большинство приведенных ниже сведений происходит из районов Чечни и Западного Кавказа, где в XIX в. наблюдалась наибольшая интенсивность военных действий»2. Речь также идет, если позволить себе немножко поправить слова уважаемого коллеги, о том, что большинство сведений, содержащихся во всех видах источников, происходит из указанных регионов. Не значит ли это, в свою очередь, что вести длительную войну против Империи могли позволить себе лишь процветающие в хозяйственном отношении страны Кавказа? И, более того, очевидное на момент конфликта процветание должно было быть подкрепляемо устойчивой системой жизнеобеспечения. В противном случае горцы неизбежно вынуждены были бы сложить оружие после первых же масштабных экспедиций3.
Многие авторы XIX в. сознательно шли на искажение общего социально-экономического облика Черкесии, уверяя, что горцы ведут праздный образ жизни, постоянно заняты войною, и, как следствие, регулярно голодают и бедствуют. Не будем спешить восклицать: «а судьи кто?». И не будем задаваться вопросом о неурожаях в самой России и о связи их с политикой территориальных захватов. Об этом сказано достаточно4. По прочтении целого ряда авторов становится очевидным, что их уничижительные отзывы о хозяйстве черкесов сделаны целиком из-за сложившегося предвзятого мнения, как оттиск штампа. Действительно, кто в условиях войны удосужился бы позаботиться об изучении методов и результатов адыгской народной селекции? Но как только Кавказская война на территории Черкесии завершилась сюда были направлены правительственные комиссии с целью обследовать регион на предмет его сельскохозяйственного предназначения. Летом 1866 года все бывшее черкесское побережье от Анапы до Гагры было самым тщательным образом обследовано комиссией генерала Н.Н. Муравьева-Карсского. В литературе она известна как комиссия Хатисова-Ротиньянца, так как ее возглавляли в повседневной работе агроном И.С. Хатисов и лесничий А.Д. Ротиньянц, чиновники в управлении наместничества в Тифлисе. Действующие офицеры и солдаты Кавказской армии имели вполне адекватное представление об уровне сельхозпроизводства в Черкесии, ее агрикультурном облике и потенциале. Но для всей остальной России результаты, полученные комиссией, оказались полнейшей неожиданностью. Опубликованный, более чем 150 стр., отчет буквально взбудоражил как общественное мнение, так и специалистов в области земледелия, садоводства. Все последующие 50 лет, вплоть до 1-й мировой войны, происходило самое настоящее паломничество российских и европейских ученых-агрономов на опустевшие земли Черкесии.
Ученые стремились изучить и спасти агрикультурное наследие адыгов с тем, чтобы дать возможность новым жителям этой страны поддержать древнейшую и столь же самобытнейшую традицию землепользования.
Помимо прикладного, народнохозяйственного назначения изучения темы существуют ее важнейшие академические аспекты актуальности. И здесь две главные сферы академизма: сельскохозяйственное и кавказоведное знание. Никак не ощущая себя специалистом в первой сфере, я отсылаю читателя к трудам Жуковского и Вавилова, в которых содержится значительный западнокавказский материал. Именно Вавилов основал в Майкопе станцию Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства (ВИР), являющуюся подлинной сокровищницей редких и эндемичных видов и сортов западнокавказской дикой и культурной флоры.
Вторая же сфера — кавказоведная — определяет настоятельную необходимость изучения истории агрикультуры адыгов. В свою очередь эта настоятельность вытекает из значения уже полученных данных для анализа проблемы преемственности адыгского этноса к культурно-историческим циклам на территории Северо-Западного Кавказа, начиная с эпохи Майкопской культуры (IV—III тыс. до н.э.) и вплоть до начала средних веков (IV—V вв. н.э.) (последующая преемственность совершенно очевидна). Исследования В.К. Гарданова и М. Кантария позволяют характеризовать адыгское наследие в этой области, как одно из ярких достижений человеческой цивилизации5. Адыгский историко-культурный тип развивался веками по пути познания дома-ландшафта и крайне бережного к нему отношения. Биоцивилизация в адыгском варианте представляла собой уникальный симбиоз растительного мира, живой и неживой природы и человека, представителя аборигенной, уходящей корнями в палеолит, культурной традиции6.
Каким образом воздействовали друг на друга важнейшие сферы адыгской культуры: мифорелигиозная, в которой трудно переоценимое значение играли древесные культы, а также культы «аграрных» божеств; соционормативная, в которой было заложено уважительное отношение к созидательному труду. Неслучаен, на взгляд историка, факт приверженности адыгов друидическим представлениям. Друидизм торжествовал над христианством и исламом в Черкесии вплоть до ее последних лет существования. И, как повлияла сложившаяся, в высшей степени устойчивая, система жизнеобеспечения на социальные отношения в Черкесии, в том числе на причины и следствия Бзиюкского конфликта? Вполне правильно продлить этот ряд наблюдений на военно-политическую и демографическую историю страны адыгов в период столетней войны с Российской империей (1763—1864 гг.). Более того, необходимо учитывать агрикультурный аспект при анализе процессов адаптации адыгов-изгнанников в Турции, Болгарии, Сирии, Иордании.
Иоганн Готфрид Гердер (1744—1803) писал о Черкесии, как о «родине красоты»7. Об этом же писали десятки авторов до него и сотни после него. Нет нужды углубляться здесь в эту всем хорошо известную тему (хотя она еще ждет своего дальнейшего всестороннего прояснения и своих беспристрастных, но преданных исследователей), но полезно отметить еще одну заметную грань актуальности. Действительно, уровень жизни, полноценное питание из поколения в поколение, чистоплотность, соблюдение гигиенических и медико-эпидемиологических требований не могли не сказаться положительно на внешнем виде, физическом состоянии населения Черкесии. Так, оспопрививание, эффективный метод которого практиковали знахари Черкесии в средние века и новое время, спасло, смело можно сказать, сотни тысяч жизней, а также сохраняло кожу гладкой и чистой8. Красотка с такой кожей, да еще с гарантией, что она не заразится оспой, стоила в глазах искушенных ценителей из каирских или стамбульских гаремов выше любых других конкуренток, пусть даже и не менее обольстительных.
2. Ландшафт черкесского «острова»
«В настоящее время в следствие варварского уничтожения лесов в предгорной и среднегорной зонах Северо-Западного Кавказа климат здесь значительно ухудшился. Периодические летние засухи стали обычным явлением».
Е.Н.Синская.
Воспоминания о Н.И.Вавилове.
«Вообще со времени удаления горцев природа сильно изменилась. В приморской полосе было при горцах несравненно суше, теплее весной и здоровее, чем теперь. В черте же крайней ленточки прибрежно-морской полосы было несравненно теплее, защитнее чем в настоящее время».
И.Н.Клинген.
Основы хозяйства в Сочинском округе.
Что позволяет нам говорить о Северо-Западном Кавказе, как о некоем самобытном историко-культурном регионе? Фернан Бродель в своей классической работе, посвященной цивилизационному облику Средиземноморья, особое внимание уделил горам, островам и островам на суше — «острова, окруженные сушей»9. К таковым ученый отнес Грецию, Магриб, Ломбардию, Каталонию, Португалию, Андалусию, Валенсию, Сирию. «Не существует ли в Средиземноморском мире, — задается вопросом Бродель, — распределенном на множество отсеков и оставляющем огромное пространство необработанным землям, не говоря уже о море, других островов, похожих на настоящие? Других оторванных от окружающей территории уголков — сам эпитет напоминает об островах, — как, например, Греция или другие регионы, отгородившиеся от мира стенами гор и не имеющие с ним других путей сообщения, кроме морских?». И, если Неаполитанское королевство или Ломбардия являют собой очень точные примеры «островов, окруженных сушей», то Сирия — наиболее абстрактный пример. Она отчасти отделена пустыней от Ирака и горами от Анатолии, и пустыней же от Аравии. Бродель считает Сирию островом в цивилизационном смысле. Она выделяется из всех переднеазиатских территорий своей особой связью с культурами Средиземноморья. Именно уроженцы Сирии — финикийцы — первыми освоили море, достигли самых дальних его пределов, что и придало ему смысл моря Средиземного. Сирия дала этому региону алфавит, искусство изготовления стекла, пурпурной краски для тканей, секреты земледелия (dry-farming); она поставляла императоров в Рим и Константинополь; отсюда ислам в VII в. распространился в Северную Африку, Иран и Испанию; захватив сирийский плацдарм в 1516 г., османы сумели завоевать Египет, Хиджаз, Тунис и Алжир. Бродель замечает, что мы не должны увлекаться «этой игрой с идеей островной обособленности». Но все-таки она помогает понять, как каждая из стран региона сумела сохранить свой неповторимый облик на фоне постоянного смешения рас, религий, культур. Средиземноморские страны представляют собой группы достаточно обособленных областей, связуемых по морю многими днями плавания, но быстрее, чем по суше10.
Эта средиземноморская обособленность повторяется в бассейне Черного моря и на Кавказе. Здесь, пользуясь методом Броделя, мы видим целый ряд «островов на суше» — это и Западная Анатолия, благодатная земледельческая область, отделенная от Восточной Анатолии цепью гор (эта область всегда тяготела к Греции); это область фракийцев, отделенная от остального материка балканским хребтом и Дунаем; следующий «остров» — Крым, всегда живший отличной от Северного Причерноморья жизнью и всегда тяготевший к Греции, Константинополю, а в татарский период — к османскому Стамбулу; в рамках Крыма неизменно выделяется Керченский полуостров, отделенный горами и так называемым скифским валом от остального Крыма — этот керченский «остров» очень часто в истории политически, культурно и этнически был связан с Кавказом, а, точнее, с другим подобным «островом», т.е. Таманским полуостровом. Эту связь мы видим при Спартокидах, при готах, руссах, в генуэзскую эпоху и при османах (в рамках единого кафинского санджака). Периодически зихи-черкесы занимали либо заселяли Керченский полуостров, где сохранились в большом числе их топонимические и эпиграфические следы11. В ряде византийских источников VIII—IX вв. Восточный Крым называется Зихией12. Сюда же проникало влияние зихской церкви и А.В. Гадло отметил, что в отдельные периоды, особенно в VII—X вв., восточнокрымские епархии Херсона, Боспора и Сугдеи именовались Зихскими и входили в состав Зихского архиепископата с центром в Никопсисе, а в X веке — в Таматархе13. Тот факт, что керченский и таманский «острова» тяготели друг к другу, нашел свое отражение в едином для них географическом наименовании, появившемся в античную эпоху — «Боспор Киммерийский». А то, что этим названием пользовались вплоть до нового времени нельзя объяснить отвлеченной склонностью к античной географии: традиция поддерживалась тесной связью двух «островов».
На кавказском побережье легко выделяются три таких «острова» — Черкесия, Абхазия и Мингрелия. Очень часто в источниках, посвященных Кавказу, описываются только эти страны и, что характерно, вне связи Черкесии с Северным Кавказом, а Мингрелии с Грузией. Эти «острова» просвечиваются через слой античной этногеографической номенклатуры и всегда интенсивно сообщались друг с другом по морю, и все три были очень тесно связаны с Константинополем и с Трапезундом, еще одним, но гораздо меньшим, «островом» на стыке Кавказа и Анатолии. Трапезунд, выгодно отделенный горами от Анатолии, всегда вел полунезависимое и космополитичное существование, а во времена Трапезундской империи этот «остров» действительно выживал за счет своих морских связей и очень хорошо иллюстрирует броделевскую идею.
Для нас вполне очевидно, что три «острова» — Черкесия, Абхазия, Мингрелия — испытывали на всем протяжении истории сильнейшее влияние со стороны культур Средиземноморья и, в свою очередь, заметно влияли на них. Их нельзя вырвать из кавказской почвы и показать их культуры изолированно, но по целому ряду проблем черкесо-абхазо-мингрельский материал демонстрирует гораздо большую связь с Анатолией, Балканами, Северной Африкой и даже Пиренейским полуостровом, чем с территориями остального Кавказа. В этой связи нас интересует вопрос о критериях, позволяющих выделить страну адыгов как некий «остров» в море кавказско-средиземноморской истории.
Первый критерий — географическое расположение. Западные, приморские районы Черкесии отделены от ее основной территории линией Главного хребта, которая составляет условную северную границу; на западе «остров» упирается в устье Кубани, отделяющее его от приазовской низменности; на востоке граница проходит в районе Гагринского хребта, вплотную подступающего к морю. Гагринский выступ — это Дербенд Западного Кавказа и в ряде источников район Гагра обозначен как Дербенд14. Предки адыгов и абхазов всегда умели пользоваться Гагринским выступом как препятствием для сдерживания противника. Интересные наблюдения в этой связи принадлежат Эдварду Мартелю: «По эту сторону моря Понтийское царство ограничивалось Колхидой, и двадцать веков назад военный пост Гагры, первоклассное стратегическое укрытие, был его последним наблюдательным пунктом или самым выдвинутым форпостом против черкесов. Не сумели их завоевать и римляне, это подтверждается отсутствием римских развалин по эту сторону от Гагры, и в особенности тем показательным фактом, что на сернистом источнике Мацесты отсутствуют всякие следы античного благоустройства. Такое природное богатство древние римляне не оставили бы без внимания. Будучи большими любителями термоминеральных вод, они заботливо благоустраивали их везде, где встречали, и оставили нам монументальные руины своих образцовых бань от Бата (Англия) до Алжира и Малой Азии»15. Весь период Кавказской войны Гагра оставалась границей между Черкесией и занятой царскими войсками Абхазией16. Гагринский мыс был важным рубежом и в войне на море17. Очень важное исследование роли Гагры в истории региона создал А.Н. Дьячков-Тарасов18.
Здесь веками проходила условная граница с Абхазским княжеством. Последнее очень логично заключено на пространстве между устьем Бзыби, горами, морем и устьем Ингура, за которым уже Мингрелия. Под малым черкесским «островом» соответственно фигурируют такие этнографические области, как Натухай, Малый Шапсуг (т.е. причерноморская Шапсугия), Убыхия и Джигетия (область садзов, причерноморских абазин, адыгизированных в значительной степени уже в XVI—XVII вв.). В приморской Черкесии не существовало института княжеской власти; это была страна горных кланов, всегда упорно отстаивавших свою независимость; здесь почти не ощущалось влияние евразийских номадов; здесь особый ландшафт, особая агрикультура; здесь заповедник древних обычаев, социальных устоев, мифов и языческих верований. Приморская Черкесия, как и Абхазия, удивительно точно подтверждает наблюдение Броделя: «В истории островов, как в своего рода увеличительном стекле, хорошо видны особенности этой средиземноморской жизни. Пожалуй, эта история очень хорошо помогает понять, как каждая из стран Средиземноморья сумела сохранить неповторимое своеобразие, свой ни с чем не сравнимый региональный аромат…»19. Именно в причерноморскую Шапсугию стремятся совершить этнографические экспедиции современные кавказоведы: здесь в значительной степени сохранен уклад традиционного адыгского общества; здесь еще помнят как сами ритуалы, так и их смысл.
Идея «Острова» отчетливо звучит уже у И.Н. Клингена в 1897 году при описании Сочинского округа: «Научные исследования (прежде всего профессора А.И. Воейкова, а затем ботаников Альбова, Смирнова и Кузнецова) показали, что если северозападная часть побережья приближается, по свойствам своим, к южному берегу Крыма и в некотором отношении составляет переход к Кахетии, то юговосточная большая часть его является в высшей степени самобытной и исключительной, как бы настоящим островом не только среди Европы, но и западной Азии. Природа этой части побережья резко разнится и от южноевропейской, и от среднего типа всего кавказского района. Странным образом, Япония и северные округа чайного китайского района являются родными сестрами этой местности, как по климату, так и по характеру растительности. Виды растений различны, но лесные формации поразительно схожи,...»20.
Таково ландшафтное и культурное обрамление малого черкесского «острова», который всегда занимал особое место в этнической и культурной истории всей Черкесии. Но естественно-географические условия, в которых развилась эта страна, позволяют нам определить границы большого «острова на суше», т.е. страны адыгов на Северо-Западном Кавказе. Вслед за этим мы постараемся определить исторические, цивилизационные критерии этого «островного» пространства адыгов на Кавказе. Итак, мы видим, что в те века, когда страна адыгов была известна миру как Черкесия (середина XIII в. — первая половина XIX в.) ее минимальные, этнически насыщенные, границы в точности совпадали с течением реки Кубань от ее истоков в Большом Кавказском хребте до ее впадения в Черное море. Кубань составляла естественную ландшафтную границу между миром горцев и миром кочевников. При всех исключениях мы должны признать р. Кубань границей, отделяющей Северо-Западный Кавказ от Центрального Кавказа, с одной стороны, и от великой евразийской степи, с другой. И, если река составляла северный и восточный предел адыгского Северо-Западного Кавказа, то Черное море является западным пределом. Очерченный адыгский «остров» занимал важнейшую и в природно-климатическом отношении наиболее благодатную часть кавказского «континента». Г.Г. Козменко, А.С. Немцев и С.А. Трепет, характеризуя климатические условия Кавказского заповедника (территория которого занимает земли на стыке исторических Абадзехии и Убыхии), вслед за Б.П. Алисовым отмечают, что этот район относится к влажной западной подобласти высокогорной климатической области Кавказа. Для Северо-Западного Кавказа преобладающее значение имеет западный перенос воздуха, т.е. влажные воздушные массы Средиземноморья и Атлантики21. Территория «острова» включает в себя все виды ландшафтов: степь, лесостепь, лесные холмистые предгорья, лесные горы, обширные горные долины и нагорные плато, субальпийские и альпийские луга, скалистые горы, покрытые снегом и ледниками, плавни по Кубани. На Северо-Западном Кавказе наибольшие водные ресурсы — сама Кубань является одной из наиболее протяженных и полноводных рек Кавказа, затем ее протяженные и мощные притоки — Большой и Малый Зеленчуки, Уруп, Большая и Малая Лаба, Белая (Шхагуащэ), Псекупс; другие значительные реки — Ходзь, Фарз, Псефир, Пшеха, Курджипс, Цицэ, Пшиш, Убин, Адагум, Афипс, Абин, Шебш, Ахтырь, Хабль, Кудако, Иль, Эйбза (Зыбза), Бугундырь, Псиф, Псебепс, Чепси, Каверзе, Киша, Дах, Большой Руфабго, Мешоко, Чамлык, Чохрак, Гиага, Марта22. Это водная карта Закубанья. Масса рек берет свое начало в Главном хребте, либо в параллельных ему хребтах, течет вдоль южного склона гор и впадает в Черное море: Мзымта, Сукко, Годлик, Псоу, Бзыбь, Ворданэ, Вулан, Шахе, Пшад, Туапсе, Псезуапсе, Джубга, Аше, Шепси, Агой, Небуг, Псебе, Нечепсухо, Шапсухо, Мезыб, Яшамба, Адерба, Жане, Джанхот, Дюрсо, Озерейка, Кудепста, Сочи, Мацеста и многие другие, имеющие все массу притоков. Речная сеть пронизывает весь Северо-Западный Кавказ. Его можно назвать страной рек и в этом отношении с ним несопоставим ни один другой регион Кавказа. По обилию горных озер Северо-Западный Кавказ также далеко опережает весь остальной Кавказ. Только на территории Кавказского заповедника у нас насчитывается 133 горных озера различного происхождения — ледниково-каровые, обвально-запрудные, карстовые и др.23 Озеро Абрау-Дюрсо — самое крупное на Северо-Западном Кавказе (180 га; тогда как площадь знаменитой Рицы составляет 132 га)24. Такие озера как Большое, Хаджибий, Котова, Ачипста, Алоус, Цындышхо, Луган и многие другие составили бы гордость любой горной страны и при этом остаются совершенно неизвестны даже жителям республики. Причина — безлюдие горных районов с 1864 года.
Северо-Западный Кавказ еще и наиболее лесная часть Кавказа: от берегов Кубани до моря, за исключением самого высокого пояса гор, он был полностью покрыт лесом. При средней лесистости Северного Кавказа 10,5% процент лесистости Адыгеи составляет 36,0%, что значительно превышает подобные показатели в любом из 8 субъектов этого региона России25. «В составе лесостепных и лесных растительных сообществ Адыгеи произрастает около 2,5 тыс. растений... Для сравнения, — отмечают Г.Г. Козменко, А.С. Немцев и С.А. Трепет, — можно отметить, что в средней полосе России, на территории, в сотни раз превышающей площадь нашей республики, произрастает только 2182 вида растений»26. «Обращает на себя внимание исключительное биоразнообразие Северо-Западного Кавказа, — отмечает далее Г.Г. Козменко, — количество эндемичных и реликтовых форм флоры и фауны здесь несоизмеримо больше, чем в любых других регионах России». Представление об исключительном биоразнообразии Северо-Западного Кавказа дает нам исследование Кавказского государственного природного заповедника, расположенного в этом регионе. Флора заповедника насчитывает около 3.000 видов, из которых 1.700 — высшие растения. Зафиксировано 416 эндемичных видов: 36,6% в высокогорно-луговой сфере и 16% в лесной. Г.Г. Козменко отмечает, что Кавказский заповедник является одним из центров произрастания реликтовых растений, представителей доледниковых флор Кавказа. Всего отмечено 169 реликтов и практически все современные лесообразующие породы относятся к группе древних лесных флор. К числу доледниковых реликтовых видов относятся самшит и тис. Основатель заповедника Х.Г. Шапошников в 1920 г. писал: «Ни в одной части Кавказа нет такой растительности. Встречаются деревья тиса с возрастом в тысячу пятьсот лет»27. Таково значение Северо-Западного Кавказа при том, что весь Кавказ в целом признается уникальным регионом. У В.И. Ковалева с соавторами (1999) читаем: «Кавказ является уникальным центром эволюционного видообразования, которому в Европе и Западной Азии нет равных»28.
В ряду основных черт самобытности страны адыгов мы должны обозначить первую, базовую характеристику Северо-Западного Кавказа, как совершенно уникального в природно-климатическом, географическом и ландшафтном отношении региона. Выдающийся географ, отец мировой спелеологии Эдвард Альфред Мартель восклицал в 1903-м году: «Да, Черноморский округ и Абхазия — это настоящее чудо, самой природой подготовленное к тому чтобы стать восточной Ривьерой»29.
3. Сады древней Черкесии
«О, Майкоп! Должен поздравить Вас с Вашим великолепным созданием. Я действительно почувствовал себя в центре происхождения фруктовых деревьев,…»
Из письма Джироламо Ацци
Николаю Вавилову
после посещения
Майкопской станции ВИР
Следующая важная черта, обусловленная благодатным ландшафтом и стабильностью населения, это статус «острова» как центра доместикации целого ряда плодовых культур. На это обратил мое внимание Барасби Хакунов, автор «Словаря адыгских названий растений», в котором представлено 1.500 наименований с кратким описанием и указанием латинских названий30. Б.Ю. Хакунов создал так же на основе многолетних полевых этнографических исследований и на обширной базе специальных ботанических и зоотехнических трудов российских и европейских ученых крайне важное исследование агрикультуры адыгского народа31. Это его исследование получило, очень верно отражающее суть темы, название «Неоценимое богатство». Можно еще добавить — «Неоцененное богатство». Надо иметь ввиду, что ученый сумел значительно расширить научное представление по этой проблематике в условиях, когда адыгские анклавы крайне немногочисленны и занимают всего несколько процентов от земли исторической Черкесии. Барасби застал еще тех стариков, которые усвоили от своих отцов и дедов большие познания в этой сфере.
Исследования Хакунова есть неопровержимое свидетельство высочайшего уровня сельскохозяйственной культуры в исторической Черкесии, уникальной адаптированности автохтонного адыгского населения к ландшафту Северо-Западного Кавказа. Мое видение проблемы «Старых черкесских садов» стало складываться в 2000—2001 годах под мощным воздействием познаний в этой обширной теме уважаемого Барасби, входе многочасовых бесед и консультаций. Но должен признаться, что еще более сильное влияние на меня оказал духовный облик этого человека. Сейчас я могу определить его как чистую святость адыгского друида, влюбленного в землю и природу родного многотысячелетнего адыгского дома — Кавказа.
Именно Северо-Западный Кавказ признан крупнейшими специалистами как один из важнейших в масштабах Евразии центров доместикации яблони, груши, сливы, черешни, каштана, некоторых других плодовых. «Об изумительном богатстве старых черкесских садов, — писал И.В. Мичурин, — мне известно давно. Дикие заросли плодово-ягодных растений Адыгеи представляют собой ценнейший исходный материал для селекционеров Кавказа»32. Целесообразно здесь привести выдержки из труда академика П.М. Жуковского, учителя Н.И. Вавилова, о значении региона Северо-Западного Кавказа в развитии мирового садоводства. В ряде случаев автор ограничивается простым указанием на Кавказ, но из контекста ясно, что имеется ввиду Северо-Западный Кавказ. И это особенно становится очевидно при взгляде на карту распространения дикорастущих видов яблони, груши и некоторых других плодовых Кавказа, которую приводит Н.И. Вавилов: наибольшее скопление лесо-садов именно на территории бывшей Черкесии по обеим сторонам хребта33. Итак, читаем Жуковского: «Яблоня восточная, кавказская, Malus orientalis… Единственный дикорастущий на Кавказе вид яблони, чрезвычайно полиморфный… Как правило, сопутствует на Кавказе грушевым лесам. Вид этот несомненно был основным компонентом в генезисе культурной домашней яблони. Некоторые культурные сорта яблони на Кавказе представляют собой одомашненные и измененные прививкой лучшие формы из дикорастущих Malus orientalis…»34. По поводу груши: «…Наибольшее число видов рода Pyrus L. сосредоточено в Закавказье (Жуковский относил к Закавказью побережье Краснодарского края, бывшее черкесское побережье, так как формально это уже южный склон хребта; такой же подход у Клингена при описании черкесских садов — Прим.С.Х.), на Кавказе вообще; оно и является основным географическим местом видообразования груши… Груша обыкновенная, Pyrus communis L. …На Кавказе, по Андрею Федорову, его замещает особый вид — Pyrus caucasica A. Fed., образующий сплошные леса, тянущиеся на много километров, часто в сообществе с яблоней и другими дикими плодовыми. …Особого внимания заслуживает «вегетативная груша», на Черноморском побережье в Краснодарском крае. Она дает второй урожай плодов вследствие пролиферации цветков и их махровости, в результате чего в образовании ложного плода принимают участие многочисленные элементы околоцветника и пролиферировавших листовых образований, которые, срастаясь, в совокупности образуют плод сложного происхождения, сочный, высоко качественный… На Кавказе происходил очевидно бурный процесс эволюции культурной груши. Здесь обитает в диком состоянии свыше 20 видов рода Pyrus, в том числе P. caucasica. Население с древнейших времен занималось прививками и отбором; здесь возникали во множестве спонтанные межвидовые и межродовые гибриды в зарослях диких плодовых... процесс формообразования культурных сортов груши происходил здесь совершенно независимо от эллинской культуры груши в Средиземье. Вряд ли Средиземье имеет приоритет в происхождении культурных форм груши; наоборот, все данные за то, что именно Кавказ явился ареной эволюции груши — как дикой, так и культурной… ни древность народов Греции, ни ее естественные грушевые ресурсы, ни опыт населения не могут идти даже в отдаленное сравнение с таковыми на Кавказе. …В Средиземье баски знали о прививках раньше эллинов и научили им иберов. Но баски, возможно, связаны корнями с Кавказом, откуда и восприняли прививки. Родина прививок — Кавказ. Индия не знала их»35. Н. В. Невзоров отмечает, что «грушевые леса Северо-Западного Кавказа являются самыми крупными в мире… Их площадь в предгорьях Северо-Западного Кавказа составляет от 2-4 га до 400-1000 га. Например, в районе станицы Рязанской имеются грушевые массивы размером более 1000 га. Урожай груш в крае в отдельные годы может достигать 150 тыс. тонн»36. Учитывая, что эти данные 1950 года, мы можем быть уверены в том, что эти показатели в условиях исторической Черкесии были значительно выше.
О культуре айвы (Cydonya oblonga Mill) Жуковский пишет интересную вещь в связи с опытом черкесского садоводства: «В СССР более всего разводится на Кавказе, но специальных айвовых садов не существует. Отдельные деревья или группы их имеются в большинстве плодовых садов, особенно яблоневых… Несмотря на отсутствие монокультуры айвы, в СССР имеется немало хороших культурных сортов, плоды которых поражают своей величиной: так, например, сорт «Кыш-айву», найденный в старом черкесском саду на Кавказском побережье Черного моря, дает плоды, достигающие 3 кг. веса»37. Жуковский указывает на эндемичность айвы для территории Кавказа и, что очень важно, привлекает для иллюстрации своего тезиса широкий исторический материал. В частности, он говорит о заимствовании этой культуры хеттами — сейчас мы знаем, что протохеттское население было тесно связано с Северо-Западным Кавказом, с племенами Майкопской культуры и разговаривало на протоабхазо-адыгском языке. Так что данные из истории древнего садоводства могут послужить еще одной иллюстрацией к общей картине абхазо-адыгского этногенеза. Очень закономерно и то, что у хеттов культуру айвы заимствовали греки, ранняя история которых прошла под знаком хаттско-хеттского влияния. Вот мнение Жуковского: «Происхождение айвы объяснить не трудно, поскольку это монотипный род; дикая айва была одомашнена и эволюционировала в культуре за счет наследования приобретенных признаков. Большую роль сыграли прививки. Одомашнение произошло на Кавказе, откуда она попала в Малую Азию в ту эпоху, когда там существовала хеттская конфедерация. Позднейшие государства приэгейской части Малой Азии (Лидия, Кария) оценили айву: оттуда она попала к эллинам, как известно, склонным привлекать богов и богинь ко всем своим эмоциям; в результате появился вариант предания о споре между тремя богинями — Юноной, Венерой и Минервой — не из-за яблока, а из-за плода айвы. Из Греции айва попала к римлянам, и Плиний уже описывал шесть сортов айвы. Северным путем айва проникла в Южную Россию, на Украину и в Крым — с того же Кавказа»38.
Весьма четкую привязку к территории Северо-Западного Кавказа, согласно Жуковскому, имеет слива (виды Prunus Mill): «Терн, Prunus spinosa… Наиболее распространен на Кавказе… На Кавказе встречаются крупные заросли, приуроченные к речным системам Кубани, Терека, Иоры, Алазани и другие… Особенно полиморфен терн на Кавказе, где сильно дифференцирован не только морфологически, но и экологически, вплоть до обособления мезофитных форм в лесах средней зоны Главного Кавказского хребта… Алыча, Prunus Vachuschtii… Обитает на Кавказе, в нижнем поясе, до 500—600 м. …В лесах Северного Кавказа алыча занимает не менее 6.000 га, с наибольшим распространением в Краснодарском крае, Сочинском и Нальчикском районах, в Северной Осетии… В Абхазии, где заморозки не столь обычны и много влаги, алыча дает огромные урожаи… Происхождение домашней сливы, Prunus domestica, в последнее время определилось. В диком состоянии ее никогда не было как самостоятельного вида. Происхождение ее гибридогенное. Вполне выяснилось, что она произошла от скрещивания терна и алычи. На Кавказе во многих местах можно находить естественные гибриды терна и алычи или ткемали… В предгорьях Главного Кавказского хребта обнаружены целые рощи из естественных гибридов терна и алычи, размножившихся корнеотпрысками… Местом происхождения домашней сливы надо признать Кавказ, где алыча и терн растут совместно и где натуральные гибриды их установлены многократно… Возникавший постоянно на Кавказе вид Pr. Domestica обратил на себя внимание древних земледельцев Кавказа и был одомашнен…»39.
По поводу происхождения культурной черешни Жуковский отмечает, что «место начала одомашнивания черешни установить невозможно», но при этом указывает на немаловажное обстоятельство: «кавказская дикая черешня очень мало изучена… на Кавказе имеются новые, еще не описанные виды дикой черешни»40. Дальнейшее изучение кавказского материала, в особенности на территории Краснодарского края, по мысли Жуковского, должно было повлиять на прояснение этого вопроса. Жуковский, видимо, не случайно посчитал важным привести греческое наименование черешни — «керазия». Оно созвучно с адыгским наименованием вишни чэрэз (керэз в шапс. диалекте). В этом мы усматриваем еще одно свидетельство связи Северо-Западного Кавказа с Средиземноморьем, его «островного» существования. За пределами «острова» термином керэз-чэрэз не пользуются. В Осетии, Чечне, Дагестане, Грузии и Армении используется термин персидского происхождения bali, обозначающий в разных вариациях как черешню, так и вишню41.
М. Фасмер, на наш взгляд, совершенно зря возводит русское черешня к древне-баварскому chersia, chersse «вишня», которое, в свою очередь, восходит к народнолатинскому ceresia; а последнее к латинскому cerasus из греческого cerasos. Более ранняя точка зрения Фасмера состояла в том, что праславянское название было напрямую взято из греческого источника, но по лингвистическим соображениям он от нее отказался — он не мог объяснить переход ке в че42. Он увидел закономерность этого перехода в древнебаварском при заимствовании народной латыни, на которой говорили смешанные галло-римские группы населения в Западной Европе. Слишком сложный и малоправдоподобный путь для черешни на Русь43. Жуковский отмечает прямой путь айвы на Украину с территории Северо-Западного Кавказа и мы не видим препятствий на этом пути для культуры черешни.
Культура кизила (Сornus mas L.) издавна возделывалась в Черкесии, но не сплошными плантациями, а в лесо-садах. «В лесах Черноморского побережья Кавказа, — отмечает Жуковский, — особенно Туапсинского и Сочинского районов, часто растет в сообществе с боярышником, алычой, орешником, терном, под покровом дуба, клена и др.»44. Большие скопления кизила были на закубанской равнине.
Касаясь вопроса происхождения орешника или лещины (точнее, культуры орешника обыкновенного — Corylus avellana L.), П.М. Жуковский вновь оперирует понятием лесо-сада, введенным в научный оборот И.Н. Клингеном в 1897 г. при исследовании агрикультуры адыгов, и указывает вновь на черкесское побережье. «Использование орешника, — отмечает ученый, — относится к древнейшим временам. На Кавказе еще и сейчас можно наблюдать реликтовый способ превращения зарослей лесного орешника в первый примитивный сад; при вырубке дубового леса или после пожара орешник быстро восстанавливается, образуя обильно плодоносящие заросли, несколько разреживаемые человеком, создающим из них первородный сад… Не имея в своем распоряжении столь огромных дикорастущих ресурсов, как на территории нашей страны, жители Средиземья вынуждены были издавна прибегнуть к разведению орешника, а не к использованию естественных зарослей. Древние народы Европы и Кавказа намного раньше прибегли к широкому использованию в пищу семян орешника, нежели народы Средиземья. Исходный материал, видовой и естественно-гибридный, попал в Средиземье в основном из причерноморских горных районов Кавказа (т.е. из Черкесии — Прим. С.Х. Хотко) и Понта»45.
Постоянное указание Жуковского на заимствование греками различных культурных видов и сортов плодовых именно от населения причерноморской, горной Черкесии наталкивает нас на два основных вывода: 1) горная Черкесия или Северо-Западный Кавказ на самом деле являлась центром и очень древним очагом садоводства; 2) само географическое расположение этого центра садоводства облегчало процесс общения представителей двух культур. От Анапы до Гагры горы примыкают к морю и главный Кавказский хребет идет параллельно линии побережья. Далее на юг горы отстоят все дальше и дальше от побережья и, имея ввиду, что в древности земледелие и садоводство велись именно в горах, соответственно затруднялся и культурный обмен. Географическое расположение Северо-Западного Кавказа, древней адыгской страны, как раз исключительно характеризует то обстоятельство, что весь ее горный массив расположен вдоль моря, имеет массу перевалов с северного склона на южный, что обеспечивало общение с морем для всех групп закубанских адыгов. Черкесское побережье имеет массу удобных гаваней и мы вправе охарактеризовать Черкесию как самую морскую страну на Кавказе. И она была одновременно и горной, и морской страной.
Еще одна плодовая культура, и в то же время ценнейшая лесообразующая порода, резко подчеркивающая выдающееся значение Северо-Западного Кавказа — каштан. Род Castanea Mill из семейства Буковых (Fagaceae) объединяет 10—12 видов, из коих в России (как и в рамках бывшего СССР) в диком состоянии обитает один и при том наиболее ценный вид Castanea sativa Mill — так называемый каштан настоящий. Весьма любопытно, что этот вид в диком состоянии произрастает в России только на Северо-Западном Кавказе. И здесь же вообще все его основные запасы. Есть небольшие островки в Мингрелии и Аджарии, а за рубежом — в Турции и на Балканах. С каштановыми лесами Черкесии сопоставимы только его скопления в Испании — в Астурии и стране басков46. «На Кавказе, — пишет Жуковский, — основные лесные массивы каштана, начинаясь в северо-западной части Туапсинского района Краснодарского края в бассейне реки Небуг, тянутся полосой вдоль Черноморского побережья на юго-восток; в Абхазии обширные леса по рекам Аше, Шахе и Мзымта (здесь автор ошибается, т.к. все эти три реки на территории Краснодарского края; из них первые две на территории Шапсугии, а Мзымта на территории исторической Джигетии — области садзов, т.е. на стыке Черкесии и Абхазии), особенно по среднему течению рек Гога, Бзыби, на левом берегу реки Келасури, в долине рек Амткел, Кодор и др. В Западной Грузии, по соседству с Абхазией, каштан распространен до с. Худон»47. Большие массивы каштана имеются и на северном склоне черкесских гор (современный Майкопский район Республики Адыгея), о чем не пишет Жуковский. Он оценивает площадь кавказского каштана в 100.000 га, а в Западном Средиземноморье (Италии, Южной Франции, Испании) в 115.000 га, что опять-таки сильно выделяет регион Северо-Западного Кавказа и смежной с ним Абхазии, как наиболее богатый каштаном в прошлом и настоящем. Жуковский приводит любопытный факт предпочтения кавказского каштана: стропила знаменитого по архитектуре Реймсского собора, разрушенного немцами во время первой мировой войны, были сооружены из кавказского каштана48. Древесина кавказского каштана обладает уникальными свойствами: она очень красива, прочна, т.е. намного прочнее дуба, а высокое содержание в ней таннидов делает ее очень стойкой по отношению к паразитическим грибам — разрушителям древесины. Древесина кавказского каштана является наилучшей для приготовления винных бочек: лучшие вина вырабатывались в бочонках из каштановой клепки. Мы можем с уверенностью предположить, что горцы Черкесии и Абхазии широко использовали каштан при строительстве своих пиратских кораблей.
В Аджарии, где климат очень влажный, и где по образному выражению профессора А.Н. Краснова (1895 г.) «гниют камни», местные жители предпочитали сооружать свои дома из каштана, «единственной породы, не подвергающейся в этом чрезмерно влажном климате моментальному гниению»49. До революции богатые европейцы покупали на снос такие строения в Аджарии и использовали каштановую древесину для отделки своих яхт, домов, замков. «Из сравнения существующих культурных видов каштана выясняется, — отмечает Жуковский, — что наш кавказский C. sativa характеризуется сильным ростом, поздним плодоношением, крупной величиной плода, невысокой сахаристостью;…»50. Кавказский каштан достигает 35 м в высоту и 2 м в диаметре, обладая огромной шаровидной кроной. Таких деревьев нет нигде в мире. В Японии в префектуре Аомори (расположенной на самом севере страны, на островах) был обнаружен крайне интересный культовый памятник III тыс. до н.э., при строительстве которого были использованы стволы каштана (Castanea crenata Sieb. et Zucc или C.japonica Bl.) с диаметром не менее метра и длиной не менее 18 м. Деревья со столь заурядными, по кавказским меркам, параметрами не были найдены ни в Японии, ни на Дальнем Востоке. Организаторы этого международного проекта обратились к российскому правительству за разрешением подыскать такие деревья на Черноморском побережье Кавказа. И в 1996 г. шесть огромных деревьев кавказского каштана, прошедших тщательный отбор, были переправлены из Головинского лесничества Сочи в Японию51.
Приведенные данные, на наш взгляд, превосходно иллюстрируют неразрывность адыгского этноса и ландшафта Северо-Западного Кавказа на протяжении всего исторического периода. Ландшафт черкесского «острова» позволил аборигенному населению уже в самые отдаленные исторические эпохи ввести в культуру целый ряд важнейших видов злаковых и плодовых, добиться выдающихся успехов в занятиях земледелием и садоводством. На протяжении веков хозяйствования древние адыги превратили Северо-Западный Кавказ в единый огромный сад посредством культивирования системы лесо-садов и лесо-хлебных участков. «Одной из особенностей адыгского садоводства, — отмечает М.Ю. Унарокова, — являлась присущая ему развитая сортовая структура, которая обеспечивала употребление свежих фруктов в течение круглого года. ...Примечательно, что адыги не ограничивались культивированием плодовых деревьев на приусадебном участках — щагухат, возделыванием садовых плантаций — чъыгхат. Окресные леса они превращали в лесо-сады. Так, в Шапсугии бытовала традиция, согласно которой каждый, кто весной выходил в лес, обязан был привить черенок одного плодового дерева... В ауле Агуй вспоминают об одном человеке, который в окрестных лесах оставил после себя около 300 плодовых деревьев»52. Графиня Уварова, посетившая в 1886 году множество пунктов черноморского округа, по достоинству оценила это стремление черкесов культивировать ландшафт: «Другой, не менее похвальный обычай горцев, о котором хочется напомнить, состоял в том, что все престарелые люди, не могущие больше работать и не бывшие в состоянии нести остальных обязанностей, возлагаемых на граждан всяким обществом, должны были делать известное число прищепов на фруктовых деревьях. Следы этих забот видны еще и теперь, в особенности на абрикосовых деревьях — заботы, достойные высокоразвитого народа, напоминающего обязанности каждого отдельного гражданина по отношению к обществу и государству»53. Л. В. Македонов приводит очень красноречивый полевой этнографический материал: «Жители (нагорных станиц Закубанья — Прим. С.Х.) рассказывают, как «азиаты» разводили постоянно сады: «уж без того он и в лес не пойдет, чтобы прищепы с собой не захватить… Так и не видя, как сад разведет». Но, удивляясь быстрому разведению садов горцами, казак и не подумает последовать их примеру. Пренебрежение к изучению горской культуры доходило до того, что только в самое последнее время, даже учеными-садоводами, после долгого ряда неудачных опытов с садоводством в нагорной полосе, принят, наконец, горский способ прививок»54.
РАЗДЕЛ 4 ПРОПУЩЕН
5. Биоцивилизация Черкесии
Описав главные, как кажется, аспекты актуальности, перейдем к краткой характеристике этнического своеобразия агрикультуры на Северо-Западном Кавказе. Ухоженность агрикультурного ландшафта — первое, на что обращали внимание европейские путешественники. Англичане при этом неизменно сравнивали виды Черкесии с видами своей родины. В 1810 г. Эдмунд Даниэль Кларк писал о своих впечатлениях: «Когда наступило утро, перед нами развернулось великолепное зрелище богатой страны… Нечто вроде Южного Уэльса или лучших частей Кента; изящные холмы, покрытые деревьями и плодородные долины, обработанные, как сад»114. Эти слова произнесены наблюдателем, совершенно не симпатизировавшим черкесам. Тем не менее, он проявил объективность и написал то, чему был свидетелем. Обращает на себя внимание сопоставление не просто с Англией, но с ее наиболее образцовыми аграрными районами. Через двадцать лет после Кларка, другой известный своими путешествиями английский аристократ Эд. Спенсер высадился в гавани Пшада: «С первого момента, когда открылись передо мною черкесские долины, вид страны и населения превзошел самое пылкое мое воображение. Вместо пустыни, населенной дикарями, я нашел непрерывный ряд обработанных холмов, почти ни одного клочка земли некультивированного, огромные стада коз, овец, лошадей и быков бродили в разных направлениях по колено в траве»115. Далее он развивает свои наблюдения: «…правда, я был не столько обрадован, сколько удивлен, увидев высокий уровень разведения земледельческих культур, проявляющийся в столь далекой (от цивилизованной Англии — Прим. С.Х.), стране населенной народом, который, как нас уверяли (русские друзья автора — Прим. С.Х.), еще не вышел из варварства;…»116. Спенсер уделил много внимания этой теме и подверг критике П.-С. Палласа и Г.-Ю. Клапрота, немцев-академиков на российской службе, за сделанное ими «умышленное преуменьшение» при описании «независимых племен Черкесии»117. Современник Спенсера Джеймс Белл, рекордсмен по длительности пребывания в Черкесии, также самое серьезное внимание уделил вопросу об уровне земледелия у адыгов. Вот только одно из его наблюдений: «…жилища с роскошными хлебными полями; хлебные посевы на некоторых из них, также как и в Сунджуке, достигают, я уверен, шести футов высоты;…поля были так чисты от сорных трав и хорошо огорожены, что я мог бы подумать, что нахожусь в одном из наиболее культивированных районов Йоркшира»118.
Здесь, во вступительной статье, специально сделан упор на европейские отчеты периода Кавказской войны, так как весь наш сборник источников составлен из русских авторов. Помещать в него европейские источники нет нужды, поскольку они уже не раз издавались и переиздавались на русском языке со времени выхода в свет важнейшего сборника В.К. Гарданова. В его же монографии содержится тщательный анализ проблемы этнического своеобразия и уровня агрикультуры на Северо-Западном Кавказе. Он отмечает, что адыги сумели создать симбиоз агрикультурного и природного ландшафта. Высокая интенсивность земледелия при этом не сказывалась отрицательно на естественные ландшафты и природно-климатический комплекс в целом. «Вот откуда, следовательно, — делает вывод В.К. Гарданов, — проистекала та исключительная живописность черкесского ландшафта, которая приводила в восхищение иностранца. Таким образом, и сама живописность пейзажей Черкесии первой половины XIX в. была в известной степени результатом трудовой деятельности населения»119. Даже через 20—30 лет после изгнания черкесов покинутый ими ландшафт еще производил впечатление схожее с тем, какое он оказал на Спенсера. «Кругом нас целый лес орешника, — писала графиня П.С. Уварова, — вот снова показались запущенные фруктовые сады бывших горных жителей: орех, инжир, алыча, яблони и груши. Лес то и дело принимает характер роскошнейшего английского парка»120. Эти слова произнесены при посещении долины р. Мачара в Абхазии, а вот схожие чувства из Черкесии: «Всё время зелено, уютно и живописно; лучший английский парк не мог бы представить более живописных лужаек, более темных аллей, более могучих развесистых деревьев»121.
Одним из первых, проблему этнического своеобразия при анализе земледелия в Черкесии поднял швейцарский путешественник Фредерик Дюбуа де Монперэ, так же как и Кларк, явно симпатизировавший Российской империи, и путешествовавший на русском корабле. «Черкес, расчищая землю, окружающую его жилище, — пишет Монперэ, — для того, чтобы возделывать там просо и пшеницу, заботится о том, чтобы сохранить вокруг своего поля гирлянду деревьев для его защиты, и доставления влаги необходимой в этом климате. Он оставляет там и сям посреди своих полей самые красивые деревья. Так что при взгляде с моря нет ничего более живописного, чем эти склоны лесистых холмов, в которых, как в рамке, находятся все эти поля»122. Эта система позднее получит у И.Н. Клингена название «лесо-хлебной» (по аналогии с его же определением о лесо-садах Черкесии)123. Имея в виду понятие сада как более общее, а также то обстоятельство, что полеводство велось на огромных площадях уже не леса, а лесо-садов, далее это понятие будет использоваться, как универсальная характеристика адыгской агрикультуры. Ее изучение доставляет ключ к пониманию того, что аборигены Северо-Западного Кавказа привнесли в общее знание о почве, методах и способах работы на земле, выведение новых сортов и поддержание эндемичных видов зерновых и плодовых культур. Следующий важный аспект — террасное земледелие и тесно связанные с ним народные технологии ирригации и мелиорации.
Итак, адыгские земледельцы не просто расчищали лес под полеводческую культуру, но оставляли лес в максимальной сохранности. В случае его отсутствия они устраивали по периметру древесные насаждения. На участке сохраняли крупные деревья как для защиты от солнечных лучей, так и для предотвращения эрозии почвы, ее смыва после сильных ливней. Такие деревья с развитой корневой системой окольцовывали — снимали кору одной лентой. Дерево гибло годами; этот процесс растягивался до 10 лет и все это время дерево обеспечивало жизненную стойкость корней. Срок первичной эксплуатации такого участка и срок усыхания исполина по его центру примерно совпадали. Таким образом, адыги выработали ряд непреложных экологических правил: лес воспринимался в народном сознании как гарантия продовольственной безопасности, как гарантия возможности земледельческих занятий. Лесо-хлебная система просуществовала многие столетия, если не тысячелетия, т.к. на адыгских землях сохранились тысячи дольменов и сотни эндемичных видов растений, что при другой системе хозяйствования едва ли было бы возможно.
И.Н. Клинген на основе своих собственных наблюдений, обследований остатков адыгских поселений, отмечает, что хлебные участки в горной зоне не представляли собой больших площадей. Это были всегда маленькие в 0,3—0,5 и, как максимум, в 1—2 десятины прямоугольные площади, обязательно вытянутые перпендикулярно направлению склона. Монперэ в свое время дал совет будущим русским колонистам Северо-Западного Кавказа (он сделал его за 30 лет до окончания военных действий, будучи абсолютно уверен в скорой победе империи) перенимать у черкесов их систему землепользования. Он отмечал еще одно назначение сочетания поля и леса: «…с его помощью удается уменьшить силу норд-оста, дующего вдоль побережья». О пользе черкесской лесо-хлебной системы знали многие российские колонисты периода 1864—1914 гг., но элементарно ею пренебрегли.
Пренебрегали также и адыгскими сортами зерновых культур. А между тем, «веками от побережья Черного моря до Кабардинской равнины, — отмечает В.А. Дмитриев, — шла селекция сортов проса, доведенная до появления таких сортов, которые способствовали улучшению почвы, истреблению сорняков и пр., имевших специфические свойства (одни не боялись птиц, другие засухи и пр.). Известно, что русские и украинские переселенцы на Черноморье неодобрительно отнеслись к мелким сортам проса, высевавшегося шапсугами, не зная, что это была культура, специально выведенная для того, чтобы посевы взошли до обычных в горах Западного Кавказа июньских дождей»124. Медея Кантария засвидетельствовала существование у шапсугов вида проса под названием уэш. Этот вид играл особое значение в севообороте, способствуя восстановлению почвы, уничтожению сорняков и повышению урожайности125. И. Н. Клинген дал всеобъемлющее определение этническому в развитии агрикультуры на Северо-Западном Кавказе: «Народ этот имел возможность выработать самую практичную систему хозяйства, самые разумнейшие приемы обработки, сделать самый счастливый подбор высших и низших культур и наиболее подходящих пород скота»126. Казачий историк и просветитель И. Д. Попко (1810—1893) был одним из немногих своих соратников, кто сумел дать объективную оценку познаниям и умению адыгов работать на земле: «Кабардинцы — народ земледельческий и разумно ведущий земледелие, благодаря всесторонней наблюдательности ума: работают легким плугом, пашут мелко, тонкими пластами, с геометрической правильностью линий, зерно сеют близко к солнечному лучу и атмосферическому воздуху и редко испытывают неурожаи»127. Говоря о приемах обработки земли и орудиях земледелия такие специалисты как И. И. Герко, И. Л. Серебряков и другие настоятельно советовали колонистам следовать адыгскому опыту и ни в коем случае не подвергать почву глубокой плужной вспашке128. Но советы эти усвоены не были. Отчасти это объясняется тем, что поселенцы не имели возможности учиться у аборигенов. А отчасти и теми психологическими причинами, которые сопутствуют самомнению победителя. Очень показательно, что одним из первых мысль о необходимости учиться у черкесов высказал генерал-лейтенант В. А. Гейман, возглавлявший крупное воинское соединение в последние годы войны. Он же возглавил комиссию 1866 года, назначенную главнокомандующим Кавказской армией для выяснения причин бедственного состояния горных казачьих станиц Кубанской области. Комиссия пришла к заключению о необходимости «приселить к горным станицам из аулов бжедуховских и по Лабе» черкесских семейств, способных передать свой опыт работы на земле. «Эта мера, — указывает Гейман, — является необходимой даже для станиц на плоскости; если приселение горцев признано будет почему-либо неудобным, то не без пользы было бы разрешение им запахивать небольшие участки земли вблизи станиц»129. Удивление и раздражение — вот основные чувства, сопутствовавшие отчетам высшего кавказского начальства на протяжении полувека по поводу того, что русские поселенцы бедствовали там, где до того процветало земледелие, садоводство, скотоводство, пчеловодство.
Одной из наиболее существенных черт адыгской агрикультуры является террасирование. Этот метод создавал условия для земледелия. И достигалось это путем многолетних целенаправленных усилий, требовавших к тому же большого объема знаний о том, как взаимодействует вода и различные грунты, точного представления о почвенно-климатических условиях, топографических характеристиках конкретной местности. В ареале Майкопской культуры в III тыс. до н.э. были возведены значительные искусственные террасы, некоторые из которых сохранились до наших дней130. Древнейшие искусственные террасы Средиземноморья относятся к этому же периоду. Вопрос о применении искусственных террас в исторической Черкесии нашел всестороннее освещение в монографии Медеи Кантария: «Используя для нужд земледелия нередко крутые склоны гор, адыги прибегали к их искусственному террасированию, укрепляя склоны при помощи каменных стен. Участки террасного земледелия встречались в горах Черкесии повсюду. В частности, их отмечает в своем отчете комиссия Хатисова и Ротиньянца»131.
Обратимся к материалам этой комиссии: «На склонах (ущелья р. Хакучипс, притока Псезуапе с правой стороны — Прим. С.Х.) очень много хлебородных участков, которые еще в то время (летом 1866 г. — Прим. С.Х.), местами были засеяны, оставшимися в горах хакучинцами, кукурузой и гоми. Поля эти находились на самых неприступных местах, которые с первого раза могут показаться совершенно невозможными для культуры. Нахождение хозяйственных посевов на подобных крутизнах заставляло нас верить рассказам многих бывавших здесь прежде офицеров, сообщавших нам, что горы эти когда-то сверху донизу были покрыты прекрасными полями, и что горцы всегда имели большой запас хлебов. Но едва ли найдется в России или в западной Европе хоть одно племя, которое в состоянии было бы обработать эти горы; а потому для будущего поселения, места эти могут иметь значение только пастбищ и то для мелкого скота, как козы и овцы»132. А вот и воспоминания этих офицеров. «Помню наш отряд под командою генерала Бабича, — писал черноморский полковник Г. Шарапа, — в чудеснейшие дни лета, как саранча, передвигался к чудесным землям горцев и их на диво богатые нивы пшеницы, ржи, проса, кукурузы — ломом ложились под ногами солдат, лошадей, артиллерии; разбросанные причудливо хуторками аулы горели и своим дымом заставляли принимать только что вполне развившуюся листву окружающих деревьев неестественно бурый цвет»133.
Этих свидетельств офицеров много, но вот еще одно. Оно того же времени, что и записи Дж. Белла, и буквально вторит ему: «Дорогой (вдоль течения Абина. — Прим. С.Х.) по обеим сторонам, прелестные сады. По опушке виднеются большие аулы, некоторые из них покрыты тесом. Народонаселение здесь очень большое134. Хлеба у них прекрасные, густые и жито вышиною более двух аршин, пшеница тоже недурна. Поля их засеяные, большею частью, огорожены плетнем (дабы скот не пасся)».
Запись от 24 мая 1837 г. : «Мы расположились в нескольких шагах от аула (в долине р. Пшады, недалеко от моря)..., кругом нас вьются по деревьям виноградные лозы, жито, овес, ячмень, конопля, лен, кукуруза и прочее. Всего есть в этом месте в большом изобилии. Поля их большей частью огорожены плетнями. Я видел даже привитые фруктовые деревья ...Здесь пропасть аулов». За 11 мая: «... тут тянется цепь гор, между коими встречаешь прелестные долины, усеянные фруктовыми деревьями,...». 22 мая поручик записал: «Мы прошли мимо многих аулов, из коих некоторые, по-видимому, богатые, ибо покрыты тесом,...». За 1 июня: «Прелестная роща, бывшая на берегу Черного моря, уже вся вырублена — как жаль мне ее!... посреди этой рощи был аульчик, вероятно, какого-нибудь князя, вероятно, черкесы в свободные часы отдыхали под тенью дерев, увитых виноградною лозою,...». За 7 июня: «..., по полям — прекрасный хлеб». 12 июня: «Я ходил по саклям, и они мне чрезвычайно понравились, особенно княжеская, в которой Люлье жил пять лет, в ней чрезвычайная чистота… На дворе сделаны два амбара, в коих мы нашли шелковых червей, и два амбара для хлеба. Сад у этого князя прекрасно обработан, у него есть виноград и многие фруктовые деревья, в том числе множество абрикосовых и персика, которые унизаны фруктами... Как обвинять их теперь, что они, привыкшие к свободе, не хотят с нами примириться и защищают свои прелестные места». 26 июня: «Аул их совсем разобрали для дров, а хлеб покосили для лошадей. Мне жаль было сегодня смотреть, какой овес и просо мы выкосили: сколько трудов стоило им вспахать, посеять и на сколько бы времени достало им хлеба» И запись за первое сентября: «Я полагаю, что в Пшаде и здесь истребили мы столько фуражу, что, верно бы, 1000 семействам черкесским достаточно было для прокормления себя целый год»135. Это из недавно опубликованного Я. А. Гординым и И. Грозовой дневника поручика Н. В. Симановского, состоявшего в экспедиции 1837 г. в западные районы Черкесии.
Тема огромных запасов хлеба звучит во множестве документов периода Кавказской войны. В рапорте полковника Геннинга, командующего войсками в укреплении Белореченском, начальнику Правого фланга Кавказской линии генерал-майору Дебу (1856 г.) сообщалось об уничтожении двух бжедугских аулов Лабокуой и Татархабель: «В обеих аулах более ста дворов, с огромнейшим запасом в складах разного хлеба, с запасом который можно бы только найти в самом предприимчивом земледельческом обществе»136. У Л. Богуславского, восторженного летописца апшеронского полка, шефом которого состоял Великий князь Георгий Михайлович (сын Михаила Николаевича, являвшегося командующим Кавказской армией в последние годы Кавказской войны), просто с каким-то упоением повествуется об уничтожении адыгских селений: «… колонна на рассвете подошла к аулам Этогуако, расположенным в густых садах… Взятые аулы немедленно сожжены, а большие запасы только что собранного хлеба уничтожены»; «Все три колонны двинулись вверх по реке и уничтожили в ущельи Афипса 8 больших аулов с запасами только что собранного хлеба»; «истреблено в ущельи Шебша 17 аулов с большими запасами хлеба»; «На ночь весь отряд расположился бивуаком, найдя в изобилии во взятых аулах сено и необмолоченный хлеб»; «разорили 8 аулов с большими запасами хлеба»; «уничтожено 38 больших аулов и множество отдельных хуторов, с громадными запасами хлеба и домашним хозяйством»; «два батальона, после весьма упорного боя, овладели большим аулом Лагумжи-Хаблем (на р. Пшехе. — Прим. С.Х.) и еще другим — меньшим, захватив огромные запасы хлеба, предали аулы огню»137.
Газета «Кавказ» 19 января 1852 года сообщала о действиях за Кубанью отряда под командой генерал-лейтенанта Рашпиля: «… Только один аул Псегуб (в черченейской Бжедугии. — Прим. С.Х.) обнаружил враждебное расположение, надеясь на свое крепкое местоположение и соседство с абадзехами, но дорого заплатил за эту попытку; войска наши быстро двинулись на приступ, заняли аул и, в наказание разбежавшихся жителей, предали огню сакли их с огромными запасами хлеба и сена»138. В материалах П. Г. Буткова отмечено, что осенью 1778 года турецкий десант, высадившийся в Суджуке из более 100 судов, занялся закупкой хлеба в горах139. В 1790 году, вслед за поражением армии Батал-паши, значительный отряд под начальством генерал-поручика Розена перешел Кубань и обрушился на бжедугские и адамиевские селения, из которых 28 были сожжены. При этом отмечается, что «деревня Кайчуко-Габле была место, где неприятель имел знатное количество свезенных припасов, многочисленною толпою охраняемое». Затем настал черед темиргоевцев: «истребил 3 темиргойские деревни со множеством хлеба и сена… и знатная получена добыча»140.
Весьма знаменательно, что русские офицеры поражались зажиточности черкесских земледельцев. Это особое внимание становится понятным на фоне постоянных голодов в России, а если ситуация с продовольственным обеспечением и не доходила до голода, то во многих губерниях характеризовалась как исключительно неблагоприятная: «Нечерноземная полоса России — север и центр — стали нуждаться в значительных количествах привозного хлеба, так как своего не хватало уже для потребностей местного населения: по свидетельству путешествовавшего по России в 40-х годах немца барона Гакстгаузена, такой губернии, как Ярославская, не хватало половины потребляемого ее населением хлеба; …»141. Журналу «Русское богатство» слишком часто приходилось анализировать причины сельскохозяйственных кризисов. «1820-й, 1821 и частью 1822-й годы, — отмечает П. Шафранов, — отмечены и для Новгородской губернии сильными неурожаями хлебов… В Новгородской губернии и в хороший (год) урожай своего хлеба хватает не более как на полгода, а в неурожайный год, каким был 1821-й, хлеба хватило меньше чем на полгода… Из Рославльского уезда (Смоленской губернии. — Прим. С.Х.) присылались в Москву воззвания о помощи, подписанные дворянами, сообщавшими, что голод сделался в этом уезде повсеместным, целые селения не имели дневного пропитания, а многие из крестьян дошли до полного расслабления»142. М. С. Лунин, один из наиболее глубоких мыслителей эпохи, с поразительной ясностью очерчивает трагизм русского бытия, в контекст которого, помимо воли русских людей, была включена кровавая драма Кавказской войны: «Годы 1833, 34 и 40 будут отмечены трауром в наших летописях из-за почти повсеместного голода, поразившего страну и обличающего некий коренной порок в общественном хозяйстве. В длительных мучениях голода в своих лачугах погибли и гибнут ежедневно тысячи кормильцев и защитников государства»143.
Одна из характерных черт адыгского быта, отмеченных Симановским — чистота. Тема чистоты практически неизменно звучит в записках европейских путешественников. Мотрэ описывает свой первый ночлег в черкесской семье в районе Жанетии: «Постель состояла из различных бараньих шкур, сшитых вместе и разложенных на земле одна над другой; одни из них служили матрацами, а другие — покрывалами. Подушка была из хлопчатобумажного полотна, набитая шерстью, с небольшим квадратным куском белого полотна, нашитого сверху в том месте, куда я должен был положить голову. Я спал хорошо и едва успел встать, как постель уже разобрали и шкуры развесили на нечто вроде палисадника у красильщиков. Эта чистота и общая практика черкесов ежедневно проветривать свои кровати такова, что после их вставания не видно ни одной разостланной постели»144. К постели относились действительно как к постели, а не как к общеупотребительному месту, на котором можно сидеть днем и принимать пищу.
Обязательным требованием гигиены у черкесов являлось омовение ног и чистка одежды гостя. И эти процедуры предпринимались тут же, еще до угощения. Кстати, Мотрэ, пробыв долгое время в Крыму и побывав во многих странах, до Черкесии нигде не сталкивался с такого рода требованиями гостеприимства: «Две дочери, младшей из которых могло быть лет 11, и которая являлась совершенством красоты, старались наперебой услужить мне. Их мать была красивой, хотя ей было около 50 лет, но она могла это не скрывать. Она посадила меня у огня, и самая старшая из ее дочерей принялась снимать с меня обувь. Вначале я противился, рассматривая этот поступок ниже ее достоинства и считая неудобным его допустить, но мой татарин дал мне понять, что не сделать того, что она делает, противоречило бы обязанностям гостеприимства, и что это вынуждена была бы сделать сама хозяйка, если бы у нее не было дочерей. Я подчинился обычаю; моя обувь была не только снята, но она разула меня целиком, а ее сестра, поливая теплую воду в умывальник, род деревянного корыта, поместила в него мои ноги и вымыла»145. Заметим, что вода была специально разогрета для этой процедуры, и действие происходило в зимнее время. Большего комфорта путешественник мог бы ожидать только в хорошей европейской гостинице того времени либо в богатом западноевропейском семействе. А. О. Махвич-Мацкевич, посетивший Абадзехию около 1860 года, сразу после заключения мирного договора 1859 г. между абадзехами и царским командованием (Магомед Амином и Филипсоном соответственно), отмечал, что число постелей в абадзехской семье доходило до 50 комплектов146.
У Пейсонеля содержатся очень важные в этом плане сведения, позволяющие говорить об уровне комфорта и чистоты в черкесских помещениях, достаточном для положительного отзыва европейца. Так, ежегодное потребление тканей для наволочек и пододеяльников, реализовывавшихся в Каффе, превышало сумму в 200000 пиастров. Мыло из Смирны (Измира) завозилось в Каффу в объеме 3000 кинталов, из которых 500-600 кинталов перекупали русские купцы, и столько же уходило в Черкесию. Интересно, что из 150 фард ладана, доставлявшегося в Крым, русские покупают 25-30 фард, а в Черкесию уходило 50-60 фард147.
Петр-Симон Паллас, посетивший Кабарду в 1793 г., отмечает наличие уборных и именно в таком виде, как это описано у Миллера в начале XX в.148 Немецкий ученый отмечает чистоплотность во всем: приготовлении еды, одежде, доме, дворе, улицах села. Здесь мы подчеркиваем происхождение ученого наблюдателя, так как критерии чистоплотности у разных народов различны. «Они живут в своих селениях и домах очень чистоплотно, — пишет Паллас, — они соблюдают чистоплотность также в своей одежде и в приготовляемых кушаньях»149. Кстати описание Кабарды Палласом вполне добросовестно и совершенно противоречит его же описанию Западной Черкесии, где он не побывал. Мы можем быть уверены в том, что, если бы Паллас имел возможность посетить Западную Черкесию, то мы имели бы весьма информативное ее описание. Его характеристики западноадыгских обществ крайне лаконичны. О бесленеевцах: «более чистоплотны и богаты, чем горские народы»; о мухошевцах: «хорошие земледельцы; у них много скота»; о темиргоевцах: «жители этого племени самые богатые и чистоплотные из всех черкесов»150. Остается непонятным, о ком же Паллас говорит как о нечистоплотной публике. У него просто не было никакого представления об адыгских обществах Натухая, Шапсугии, Абадзехии и Убыхии. Здесь уважаемый академик отдал дань штампу, согласно которому горцы должны быть обязательно грязны, дики и кровожадны. Описание быта шапсугов и натухайцев представляет их в совершенно убогом виде: 1) «живут охотнее грабежом»; 2) «они живут бедно и плохо одеты, сеют немного ржи и откармливают некоторое количество свиней». Складывается впечатление, что на 100 дворов приходится 2-3 свиньи, а сами свиноводы ходят босиком и без рубашек»151. Нет ничего удивительного в том, что такой обазованный наблюдатель, как Паллас, мог, не вникая в конкретный пример региона Северо-Западного Кавказа, распространить на него свое же видение горных районов Центрального и Восточного Кавказа, а также Грузии. Отчасти это могло быть вызвано политическими пристрастиями, так как адыги Северо-Западного Кавказа считались османскими подданными, а отчасти это действительно штамп. Даже великий ум Ньютона был еще наполовину задействован в средневековой алхимии и схоластике. Поэтому не будем слишком строго судить Палласа.
Следующий замечательный турист по Кабарде — польский граф Ян Потоцкий — опирался кроме своих собственных наблюдений и познаний еще и на богатый опыт поляка капитана Вильковского, мать которого была кабардинкой. Вильковский провел в Кабарде около 15 лет в качестве переводчика, поэтому сведения Потоцкого обретают для нас особое значение в плане аутентичности. Мы можем считать их сведениями, полученными от образованного кабардинца. Тема чистоты звучит и у Потоцкого: «Общий вид их (жилищ) приятен; они стоят в ряд, окруженные оградами; чувствуется сремление содержать их в чистоте». Дом у старого Шабаса «замечательно чистый»152. У анонимного европейского автора середины XVIII века содержится высокая оценка чистоплотности быта кабардинцев: «Из всех жителей Кавказа только кабардинцы имеют самые лучшие жилища, самые изящные и самые опрятные. Это прочные и удобные жилища, поддерживаемые в хорошем состоянии постоянным уходом»153. Кроме того, «кабардинец хорошо одет, носит тонкое белье». А вот мнение немца Якова Штелина, воспитателя Петра III, об уровне комфорта у кабардинской знати: «Их князья живут роскошно и великолепно»154.
Возвращаясь к вопросу о террасировании, отметим, что устройство искусственных полеводческих участков решало очень многие задачи, в их числе и социальные. Эти площадки обеспечивали пропитание в ситуации демографического бума, либо скопления беженцев в горах во время ожесточенных боевых действий на равнинной части Закубанья. Сугубо с агрикультурной стороны, устройство террасы препятствовало эрозии, смыву, заболачиванию. И, как отмечает М. Кантария, террасирование позволяло сбалансировать все факторы среды, избежать недостатков климата, гидрологического режима. Терраса снабжалась водоотводами, при этом использовалась каменная кладка. Более того, в ряде случаев адыги укрепляли ложе горных речек двойными рядами плетней с камневой насыпкой внутри155. Л. С. Личков, современник И. Н. Клингена, так писал о Черкесии 30-х годов XIX века, то есть тех лет, когда военный конфликт уже вступил в фазу эскалации, но страна еще не была подвергнута тотальному разорению: «В конце, напр., тридцатых годов, когда русские начали приступать к сооружению береговых укреплений, все побережье с прилегающей к нему горной полосой представляло собой тщательно разработанный культурный оазис, где о-бок с дикими неприступными скалами и вековыми (теперь беспощадно вырубленными на всех наиболее доступных местах) лесами ютились прекрасные виноградники, зеленели роскошные нивы, расположенные местами даже на искусственных террасах, снабжаемые водой из нарочито устроенных оросительных каналов, оберегаемые от ливней искусственными водоотливами. По побережью пестрели густые сады, в которых зрели разнообразные фрукты, составлявшие для местного горского населения один из важных предметов сбыта, как мед и воск, получавшиеся ими с обширных пчельников. На полях береговой полосы росли кукуруза, ячмень, просо, пшеница и др. хлебные злаки… Близкое знакомство с климатом и природой страны, полученное вековым опытом уменье приспособляться к неблагоприятным климатическим особенностям края, известный уровень культурности, которого они уже успели достигнуть ко времени начала кровавой борьбы с русскими — все это дало им возможность насадить высокую культуру в таких местах, которые русский и теперь еще считает непригодными для какой бы то ни было культуры. Умело пользуясь дарами богатой природы, горцы сумели воспользоваться и близостью моря для расширения своих торговых сношений и увеличения размеров сбыта разнообразных продуктов своего хозяйства. Естественно, что во всех приморских пунктах, где морские суда могли найти хоть какую-нибудь защиту от морских ветров, шла оживленная торговля, потому что было что сбывать и было, кому приобретать; …»156.
В реконструкции агрикультурного облика Черкесии, предпринятой крупным российским ученым-сельскохозяйственником, статистиком и публицистом Леонидом Семеновичем Личковым157 обращает на себя внимание замечание о «высокой культуре» в «таких местах» по высоте и отвесности, которые совершенно были исключены из сферы экономического интереса колонистов. С другой стороны, столь интенсивный характер агрикультурного освоения ландшафта является свидетельством значительной численности населения. Таксатор Личкус, член комиссии 1896 года, подчеркивал обязательность такой взаимосвязи: «… в настоящее время представляется возможным судить о размере и пространстве площадей, бывших здесь некогда под культурой и поселениями у горцев, поросших ныне густыми зарослями лиственного леса, лишь по нижеследующим признакам: всюду, где только жили горцы, встречаются в изобилии фруктовые деревья — черешни, сливы, груши, яблони, лыча, орех, персики, местами хурма, шелковица и виноград. Они встречаются не только на местах бывших поселений, занимавших значительные и удобные по своему положению площади, но и на полянах пространством не более десятины, разбросанных по крутым склонам гор. Видно, что и эти поляны служили жильем, смотря по величине, для нескольких, а иногда и для одной семьи. Если принять во внимание, что доступ к этим полянам по тропкам, пролегающим по крутым склонам гор, был затруднителен и что во многих местах возможна была только ручная обработка почвы и доставка урожая переноскою на плечах, то должно придти к заключению, что обращение под культуру таких малодоступных полян вызывалось лишь густою населенностью бассейна»158. В разделе I «Аульные площади» Личкус подчеркивает, что «есть места бывших поселений», которые «в ближайшем будущем не могут быть включены как места годные к заселению»159.
В описании Л. С. Личкова обращает на себя внимание определение «культурный оазис»: исключительно благодатный ландшафт страны адыгов был подвержен интенсивной культивации многими поколениями земледельцев. Видимо, словосочетание культурный оазис звучит у Личкова закономерно: так, сами адыги называли долину Псекупса Мысыром, то есть Египтом, за ее особенное, даже по адыгским меркам, земледельческое изобилие и многолюдность160. Сразу после покорения страны — «культурного оазиса» прозвучал очень красноречивый репортаж армейского корреспондента как раз из района долины Псекупса — адыгского «Египта»: «Весною прошлого 1867 г. штаб кавказского линейного №4 батальона занял расположением своим вершину р. Псекупса. Следуя к месту своего назначения по горам, мы при спуске в долину Псекупса заметили необыкновенное множество фруктовых деревьев: все они были в полном цвету. И без всякого преувеличения можно сказать, что мы поселены в диком саду, изобилующем грушами, яблоками, кизилом, орехами и другими фруктовыми деревьями. Дождались осени: сучья деревьев в буквальном смысле гнулись от необыкновенного множества фруктов, которые до этого времени, будучи только приманкою диких свиней, гибли совершенно даром. Мы начали подумывать не на шутку, что будем делать из такого количества плодов; все, женатые и холостые, большой и малый, успели наесться их до пресыщения, успели насушить для себя с избытком, наделать квасу разных сортов; но это как капля в море, фруктов как будто не брали, они кучами осыпались с деревьев»161.
Одной из вопиющих экологических проблем, вызванных тотальным истреблением леса колонистами, стало обмеление рек Закубанья, стремительное сокращение водных ресурсов. Вот лишь одно из замечаний на эту тему М. Владыкина: «Влево от нас была постоянно река Адагум, изредко показывавшаяся между кустов и плавней. Дорога проходила через несколько мелких, но быстрых реченок: Шухо, Хопс и др., похожих скорее на глубокие проточные канавы, чем на речки; все они теряются в плавнях. Упомяну, кстати, про факт, за достоверность которого ручается единогласное подтверждение его всеми здешними жителями: это — сильное обмеление, после войны, всех здешних горных речек, бегущих в Кубань. Народ приписывает это засорению родников; одни говорят, что их нарочно завалили и замяли черкесы перед выселением в Турцию; другие все сваливают на небрежность казаков. Черкесы, как и вообще все магометане, действительно, отличались особенною заботливостью об отделке родников и водопоев; русские же поступают совершенно напротив. Мне показывали несколько затоптанных и грязных луж, из которых, в настоящее время, еле-еле сочилась вода, а прежде лужи эти были прекрасно обделанными родниками; но, все-таки, мне кажется, истинная причина обмеления рек это — истребление лесов»162. Отсутствие ухода за родниками, безусловно, сыграло свою отрицательную роль, но главную причину Владыкин выделил также верно. Само существование густой сети закубанских рек, каждая из которых имела десятки, сотни и даже тысячи притоков, было обеспечено огромными лесными пространствами. Уничтожение леса мгновенно отрицательно сказывалось на речной системе. Так, Ив. Ив. Кияшко описывает характерную ситуацию на примере станицы Мингрельской (1863 год): «Ст. Мингрельская хотя и лучше прочих станиц наделена водой (кроме реки, протекающей у самой станицы, почти у каждого хозяина имеется во дворе колодец), но, благодаря необыкновенно сухому лету и вырубленной нами в лесу просеке, открывшей палящим лучам солнца русло реки, последняя версты на четыре вниз по течению высохла, почему жители терпели большой недостаток в воде и принуждены были гонять скотину на водопой и привозить для своей надобности воду на довольно большом расстоянии: из имеющихся же в станице колодцев вода сохранилась только в 14 и то в таком скудном количестве, что не могла удовлетворить имеющуюся в ней надобность»163.
В отчете Кияшко обращает на себя внимание не просто произвольная вырубка лесов, а истребление леса в наступательных военных целях. Таким образом, жители станиц становились заложниками той пагубной для экологического баланса в регионе военной стратегии, которая базировалась на истреблении лесов. «Что такое «лесные просеки» на Кавказе, — начинает И. Чех свои очерки о Кавказской войне, — и почему так деятельно занимались ими наши войска, в особенности в последние годы кавказской войны?.. Чечня была ограждена от нас вековыми лесами; эти-то неприступные чащи и составляли главный оплот для чеченцев. Как бы ни были удачны наши набеги в Чечне, но отряды, когда им приходилось вступать в леса, всегда несли громадный урон… Между тем, как нужно было двигаться в глубь страны для возведения новой линии укреплений, и тут-то началась деятельная рубка «просек», которые служили как бы траншеями для дальнейших наших подступов, … Этими просеками шириною на пушечный выстрел, уничтожались сами собою те гибельные для нас преграды, за которыми чеченец стрелял наверняка и был почти неуязвим»164.
В Западной Черкесии рубка просек приобрела особый размах. В центральных и западных районах Закубанья, где проживало многочисленное и сплоченное в военно-политическом отношении население абадзехов и шапсугов, проложение просек рассматривалось как одно из важнейших тактических и стратегических действий. В Восточном Закубанье, предгорные территории которого представляли в значительной степени обезлесенные пространства и где адыгское сопротивление было ослаблено отсутствием мощной, наподобие Абадзехии, субэтнической группы в горах, просеки практически не применялись. Численность абазин в горах между верховьями Теберды и Лабы была крайне невелика. Еще меньшей была численность кабардинцев и бесленеевцев, занимавших средние течения Зеленчука, Урупа, Большой и Малой Лабы. Мобильные колонны царских войск уже к 1841 году поставили под свой контроль большую часть Восточного Закубанья, перенеся кордонную линию на Лабу. Также не применялись просеки со стороны Черноморской береговой линии, гарнизоны которой были зажаты в крепостях и не имели сил для ведения войны в горно-лесистой местности. В условиях Абадзехии, Шапсуги и Натухая царское командование было обречено затрачивать огромные ресурсы на проложение этих гигантских «траншей». Так, 19 января 1841 года генерал-лейтенант Засс сообщал командующему войсками на Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанту Граббе: «… на переправе чрез Белую, просека 9 числа сего января совершенно кончена. Лес по обеим берегам этой реки начисто вырублен шириною на 400 саженей. При исполнении работ продолжавшихся трое суток Абадзехи вполне постигающие, что с просекою на Белой, стада их пасущиеся на низменных местах, сенокосы и посевы хлебов, завсегда будут в руках наших; в толпе собравшейся в числе 1000 человек, всячески старались препятствовать занятиям отряда»165.
Перечислить все примеры проложения просек попросту невозможно — это означало бы пересказ всех военных действий в Западной Черкесии. Но, при всем том, тема эта остается малознакомой и малоизученной, а потому приведем ряд характерных эпизодов. Участник действий майкопского отряда, оформивший свое авторство одной буквой В., значительное внимание уделил вопросу о просеках: «Вскоре вернулись они (писари — Прим. С.Х.) с приказанием, что «завтрашнего числа, в пять часов утра, начинается колонна на рубку леса, под командой полковника Кутневича… Было еще темно, как удары топоров, огласившие лес, возвестили проспавшим горским часовым, что гора занята… 4 декабря (1857 г. — Прим. С.Х.) работа шла быстро: горная тропа была обращена в довольно сносную дорогу, лес с правой стороны вырублен почти на ружейный выстрел… Горцы с ужасом смотрели, как валится их вековой лес… С этого времени вся деятельность войск майкопского отряда сосредоточилась на рубке леса левого берега Белой и обращенного к нам ската горы… Колонны для рубки леса высылались ежедневно… 31-го декабря прибыл в отряд генерал Козловский, произвел, с большею частью войск, движение вверх по реке Курджупсу, приказал вырубить лес и сады, прилегавшие к дороге, сжег ближайшие хутора по берегу реки»166. У Л. Богуславского рубка просек — важнейшее занятие войск. Истребление леса было методом и военных, и колонизационных действий. Чтобы покорить и изгнать горцев необходимо было лишить их средств к существованию; чтобы достичь их полей необходимо было делать просеки. «Главным средством к изгнанию непокорных племен, — подчеркивал Богуславский, — из нагорной полосы представлялось лишение горцев насущных потребностей жизни, отнятием у них пространств, удобных для хлебопашества и скотоводства. Просеки, сделанные в 1859 году Майкопским и Лабинским отрядами с северной стороны полосы лесов, тянувшихся от Майкопа к Лабинской станице, приблизили нас ко многим полянам, на которых горцы имели свое хозяйство; но ближайшее знакомство с краем показало, что многочисленные поляны, находившиеся также в самой полосе лесов и за ними к югу, по направлению к Черным горам, представляли многочисленному туземному населению источники для существования. Завладеть этими полянами и не позволить горцам сеять, жать и косить — значило решить задачу, положенную в основание покорения Западного Кавказа. Само собою разумеется, что устройство просек в известных направлениях, для открытия доступов к аулам непокорного населения и к его полянам, а также проложение удобных операционных путей служили целью действий Лабинского отряда167. О рубке леса значительными массами войск Богуславский пишет при обозрении малейшего передвижения отрядов. Приведем несколько выдержек: «С 24-го мая по 1-е июня (1860 г. — Прим. С.Х.) разорено и совершенно уничтожено до 30 неприятельских аулов, течение Убина и большая часть пространства между ним и Афипсом очищены от неприятельских жилищ. С 1-го июня войска производили рубку и разработку дороги по направлению к реке Афипсу. В продолжении 12-ти дней устроена была дорога и просека на протяжении 11-ти верст; она проходила через шесть балок, покрытых густым строевым лесом»; «главный Шапсугский отряд, в составе 12ј батальонов… для открытия сообщения с укреплением на реке Иль, прорубил 19 верст просеки, большею частью по густому строевому лесу…»; «Действия наших отрядов в земле шапсугов в течении декабря имели своим результатом: 1) окончательное устройство просеки и удобной во всякое время года прямой дороги от укрепления Крымского до Григорьевского, так что на расстоянии около 74 верст путь сделался совершенно безопасным даже для небольших колонн; 2) совершенное очищение всей плоскости между реками Адагумом и Супсом от неприязненного нам населения. На всем этом пространстве, свыше 2000 квадратных верст, не осталось ни одного сколько-нибудь значительного аула, и не только жилища шапсугов, но и все их запасы истреблены»; «12-го октября (1861 года — Прим. С.Х.) в отряд (Нижне-Абадзехский — Прим. С.Х.) прибыл командующий войсками Кубанской области, генерал-адъютант граф Евдокимов. В это время войска пролагали Фарсскую просеку… Евдокимов оставил 9 батальонов пехоты, под начальством генерал-майора Тихоцкого, для уширения и расчищения проложенной просеки»; «При рубке просеки вверх по Белой, оставлены были несрубленными, по обеим сторонам дороги, два ряда деревьев, в виде аллеи, с целью доставить тень колоннам, проходящим во время летних жаров, а иногда и удобное прикрытие для стрелков, в случае нападения: этой-то аллеей неприятель и воспользовался. При рубке просеки обыкновенно все срубленное тут же сжигается, и тогда образуется открытая местность, с обеих сторон дороги, по меньшей мере на 500 шагов»168. Просеки делались к тому же очень часто, вдоль русла рек, что на небольших речках сказывалось очень быстро.
Мы можем подсчитать примерное количество деревьев, относимых по качеству к строевому лесу, на обычной по размерам просеке длиной 10 км и шириной 0,5 км. Представим, что одному дереву достаточно 25 кв. м. площади, чтобы развиться в полной мере. Получается порядка 200,000 деревьев, уничтоженных на площади в 5 000 000 кв.м. Следующий вопрос: каким образом связано количество воды с лесными порубками? Если говорить о таких масштабах, как в период Кавказской войны, то последствия нельзя оценить иначе, как катастрофические. Военные просеки исключительно отрицательно повлияли на климат региона. В нашем распоряжении есть весьма показательное исследование В. И. Рогачева о воздействии постепенных рубок на качество воды. «Известно, — отмечает исследователь, — что в лесных массивах, в которых не проводятся рубки, подстилка и верхние горизонты почвы благодаря рыхлому строению обеспечивают быстрое впитывание воды. Это способствует предотвращению или значительному сокращению поверхностного стока в лесных районах… Мы провели ряд дополнительных наблюдений, чтобы установить изменения качества воды в зависимости от степени повреждений почвы. Работа проводилась путем искусственного дождевания на участках леса, пройденных постепенными рубками. Для этого были заложены микроплощадки размером по 1 м2. Ряд площадок имели растительный покров, другие микроплощадки были с различными повреждениями почвы. Вода улавливалась лотками, которые врезались в стенки микроплощадки на глубину 2 см. Слой дождя составлял 180 мм, интенсивность — 2 мм/мин. Данные наблюдений показывают, что в процессе дождевания на участках лесных почв, покрытых травяным покровом из ожины и разнотравья, а также травяным покровом из овсяницы горной, поверхностный сток не образовывался даже при полностью вылитых 180 л. воды… на участках, где подстилка была взрыхлена поверхностный сток образовывался при 84 мм дождя. В местах, где подстилка была снесена, поверхностный сток появлялся уже при 25 мм осадков. Практически сразу после начала дождевания он образовывался на участках, имевших значительные повреждения почвы. Если глубина повреждений почвы достигала 10 см, то сток отмечался при 4 мм дождя… вода от микроплощадки, на которой подстилка была взрыхлена, имела прозрачность 10 см (при наивысшем показателе прозрачности — 30 см), в местах, где подстилка была снесена, а также при более значительных повреждениях почвы прозрачность воды равнялась 0»169.
Сколько миллионов деревьев было вырублено войсками в Закубанье в 30-60-е гг. XIX века и в какой степени это повлияло на климат? Сегодня мы пока не в состоянии ответить на эти вопросы, но резко отрицательная динамика климатического регресса была зафиксирована исследователями на временной дистанции первых десятилетий колонизации региона. Так, И. Н. Клинген отмечал этот факт на примере Черноморского округа: «С удалением горцев, в самый короткий срок вырублены дремучие леса, и самшит расхищен в неимоверно короткое время… уничтожена была благодетельная и мощная береговая лесная завеса, которую черкесы берегли. А не стало завесы, стали срываться к морскому берегу холодные бризы и северо-западные холодные морские ветры, приносящие холод и мороз, — и поэтому типичная физиономия средиземноморской флоры, соответствующей узкой прибрежно-морской полосе, стала мало-помалу утрачиваться, и на место более нежных вечнозеленых появились в гораздо большем количестве выносливые представители северо-западного побережья Черного моря… Вообще со времени удаления горцев природа сильно изменилась. В приморской полосе было при горцах несравненно суше, теплее весной и здоровее, чем теперь. В черте же крайней ленточки прибрежно-морской полосы было несравненно теплее, защитнее чем в настоящее время; …»170. Аналогичные наблюдения были сделаны и для степного правобережья Кубани. Так, К. Живило на примере станицы Расшеватской отмечал: «Старожилы говорят, что прежде зимы были легче; эту перемену они объясняют приходом русских людей, будто бы с собой принесших зиму. Эта мысль в значительной степени справедлива. При заселении станицы, как и всего северного Кавказа, здесь все балки были переполнены водой, а растительность была настолько велика, что трава была в рост человека, и в бурьяне мог схорониться всадник: обилие влаги, растительности естественно поддерживало почвенную теплоту, а также могло влиять и на уменьшение холода. Наоборот, в настоящее время, с развитием земледелия и скотоводства, весь пахотный слой оголился: изредка лишь вырастает на нем мелкий бурьян. Вследствие этого даже в период проливных дождей, вода быстро стекает в балки, в реку, а затем и вон из юрта: вода, всосавшаяся в почву, под влиянием солнца быстро испаряется; почва просыхает и легче остывает, и растительность весной показывается медленно. Следовательно, можно утверждать факт, даже очень значительного, влияния человека на климат»171.
Здесь автор затронул проблему, которая достаточно активно обсуждалась в его время. В том же 1888 году В.С. Кривенко отмечал: «Оголение края от леса началось с самого поселения русских на Кавказе. В отчете, представленном еще в 1820 году генералу Ермолову А. Ребровым (АКАК. Т. VI. Ч. II. С. 595) о состоянии Кавказской губернии, уже обращено было внимание на бедность древесной растительности. «Много есть мест, — пишет А. Ребров, — где, по объяснению самих жителей, были большие леса, но теперь и следов их произрастания неприметно». В отчете рекомендовалось производить усиленные посадки деревьев. «Но как обыкновенное побуждение со стороны начальства не может произвести успеха в сельском хозяйстве, которое по сию пору многими, продолжает г. Ребров, — считается за ничто, то для возбуждения в них забот к сему не полезнее ли были бы поощрения и взыскания, установленные насчет размножения шелковичных растений». В 1826 г. начальник Кавказской линии генерал Эмануэль докладывал Ермолову о безотрадном виде степи от Черкасска до Ставрополя… Как это ни прискорбно, но нужно сознаться, что по настоящее время жители употребляют всевозможные усилия к окончательной порче их кормилиц — рек. «Как Егорлык, так и Кума, — говорит М.Н. Герсеванов, — заболачиваются постепенно через устройство в самом русле их мельничных плотин из земли и навоза» («Об обводнении южной степной полосы России». С.29). На губительное действие плотин указывает также и С. Вейс-фон-Вейсенгоф («Сведения о состоянии орошения на Кавказе». С. 43). Помимо мельничных запруд, реки немало получают нежелательных остатков при существующей мочке конопли и мытье шерсти. Да кому неизвестно, что у нас разного рода водные бассейны служат всеобщими помойными ямами?! Такими являются и кавказские степные реки для целой цепи прильнувших к ним сел и деревень. В южных частях переднего Кавказа притоки многоводного Терека и Кубани с каждым годом усиленно засоряются и обращаются в источники заразы. Полное небрежение и удивительная беспечность!»172
О нависшей угрозе полного климатического перерождения Кубанской области писал в 1897 году Л. Я. Апостолов: «… с истреблением лесов нам грозит участь Восточного Закавказья. Причину иссушения горной части Крыма автор видит именно в истреблении лесов, и единственное средство, которое может, по его мнению, создать орошение Крыма, состоит в облесении этого края. Будем же внимательнее к этим выводам и да минует нас чаша иссушения!». Исследователь, к идеям которого призывает прислушаться Апостолов — Конради, отмечавший очень важное обстоятельство, позволяющее нам еще точнее понять взаимосвязь леса и рек в ландшафте Черкесии. Согласно Конради, «на всем протяжении Закубанского уезда нет ни одного коренного геологического источника, а есть источники климатического происхождения и существуют исключительно только благодаря лесам, и которые бесследно исчезли в тех местах, где леса вырублены»173. Как видим, осознание важности сохранения лесов в России наступило очень поздно. В 1879 году Я. Вейнбергу пришлось буквально просвещать российское общество, доходчиво объясняя, как взаимосвязаны лес и продовольственная безопасность страны, какое значение играет лес в природном, почвенно-климатическом, экологическом равновесии. В Западной Европе над проблемой сохранения лесов задумались уже в XV веке. Христофор Колумб, согласно воспоминаниям о нем его сына Фернандо, «приписывал объемистым и густым лесам, покрывавшим горные склоны, многочисленные, охлаждающие воздух дожди, испытанные им во все время плавания вдоль берегов Ямайки. По поводу этого он отметил в корабельном своем журнале: «В прежнее время количество влаги бывало столь же велико и на Мадейре, на Канарских и Азорских островах. Со времени же истребления лесов, доставлявших тень, дожди там стали выпадать гораздо реже»174.
Гениальное наблюдение Колумба оставалось, по словам Гумбольдта, в забвении целые три с половиной столетия. Но не для всех. В XVI веке Бернар Палисси писал: «Нельзя не удивляться великому невежеству людей нашего времени, видя как они истребляют и губят превосходные леса, которые их предки берегли с такой заботливостью. Я не ставил бы им этого в вину, если бы, вырубая леса, они в то же время заботились об их разведении. Но им нет дела до будущего: они не думают о том, какой великий вред они этим причиняют своим потомкам»175.
Экологические проблемы колонизации Закубанья анализируются в работе Л.В. Македонова, создавшего комплексное статистико-экономическое и этнографическое исследование станиц нагорной полосы Кубанской области. «Среди жителей нагорной полосы существует убеждение, — отмечал Македонов, — что раньше климат в горах был еще мягче и теплее. «Когда жили здесь азиаты, — говорили жители, — зимы совсем не было»… Постоянство таких отзывов, слышанных нами во многих селениях нагорной полосы, показывает, что мнение жителей имеет за собой, по крайней мере, некоторое вероятие. Можно предположить, что истребление лесов в нагорной полосе, идущее непрерывно с начала русской колонизации до настоящего времени, повлияло на ухудшение климатических условий. Как показывают остатки горской культуры, горцы умели сберегать лес и расчищали заросли, не истребляя повсюду высокорастущих деревьев. Они рубили лес по известной системе, оставляя защитные от холодных ветров полосы, между которыми у них были культурные посевные или сенокосные поляны, хорошо очищенные от «хмеречи»176. При характеристике хозяйственного положения нагорных станиц Македонов подчеркивает то исключительное значение, которое приобрел так называемый лесной промысел в общей структуре хозяйства поселенцев: «Плохое состояние своих построек, несмотря на обилие леса кругом, жители, в Екатеринодарском и Майкопском отделах, объясняли невозможностью расходовать на постройки хороший лес, так как он нужен на продажу и на промен за хлеб… «Зиму лес готовим, — говорили жители, — лето возим его не переставая: хлеба, ведь, запасти надо…»177. При такой примитивной структуре хозяйства сбережение лесных запасов было маловероятно — «во избежание вражды с населением». Правильное пользование лесом заявлялось и устанавливалось «уже там, где его нет». Природоохранные или, правильнее было бы сказать, ресурсосберегающие распоряжения и инициативы атаманов некоторых станиц «вызывали всегда бурю негодования среди станичников и обыкновенно были отменяемы очень скоро». И возмущение это, поясняет Македонов, вполне понятно: «Во многих станицах, в особенности, в районе нагорной полосы Майкопского отдела, если уничтожить совсем выборочную рубку, большинству хозяев будет буквально нечем жить»178.
Здесь невольно вспоминается такая же «буря негодования» 2002 года, вызванная запретом президента Республики Адыгея Х. М. Совмена на рубку леса в республике. Население, имеющее весьма давние традиции самовольных порубок и, якобы, обездоленное, восприняло природоохранную инициативу с явной враждебностью. В приложении III «Особые замечания о станицах и селениях нагорной полосы Кубанской области» Македонов при обзоре почти каждого населенного пункта констатировал истребление леса, а лесной промысел — в качестве основного занятия. Приведем ряд таких примеров: «Ст. Ставропольская … благодаря своей заброшенности довольно патриархальная. Занимаются жители, по преимуществу, вывозом леса»; «Ст. Ключевая … юрт вырублен, и ценного леса уже нет. Станица имеет плохой вид: постройки бедные, крыши — соломенные, общественные здания запущены»; «Ст. Кутаисская … главные промысел станичников — лесной. Вид станицы мрачный и довольно убогий, и хороших построек почти совсем нет»; «Ст. Черноморская … чистенькие дома, аккуратно огороженные дворы, много крыш из драни и даже из железа. Юрт лесистый … за год вывозится свыше 1600 фур лесу»; «Ст. Абхазская. Вид станицы — крайне убогий, нет почти ни одной хорошей постройки. Жители бедствуют. Недостаток леса здесь ничем не вознаграждается…»; «Ст. Линейная, в общем, бедная… Занимаются жители лесным промыслом; посевы — незначительны… Юрт, хотя и лучше по качеству леса, чем юрт ст. Абхазской, но ценного леса и здесь мало»; «Ст. Нефтяная … Главное занятие жителей станицы — лесной промысел. Вывоз леса довольно значительный… Посевов на юртовой земле в 1902-1903 гг. почти совсем не было…»; «Ст. Ширванская … Станица в общем, плохая и, в тоже время, крайне распущенная… В юрте станицы кое-где есть еще хороший лес, но, большею частью, в недоступных для вывоза местах. Рубится лес крайне неряшливо и беспорядочно»; «Ст. Севастопольская … Юрт станицы уже почти совсем не имеет хорошего леса, и жители пробавляются вывозом столбов, подсох и турлука … Во время продолжительной дождливой погоды (весной), жители голодают, так как не могут проехать за хлебом и вывезти лес. Жители часто недоедают вообще, и всегда здесь можно найти семьи, по целым неделям питающиеся кукурузой и сухими грушами»; «Ст. Царская … хорошего леса весьма мало. Занимаясь, в большинстве, лесным промыслом жители ст. Царской известны в окрестности своим уменьем пользоваться чужим лесом; они, по словам окрестных жителей, постоянно рубят лес в смежном юрте ст. Даховской и опустошили соседнюю Махошевскую дачу. Пахатных полян и сенокосов в юрте станицы достаточно, но земледелие не развито, и скотоводство незначительно. Недалеко от станицы находится хороший, горский сад, сдаваемый в аренду»; «Ст. Ахметовская … Своим видом напоминает лесные станицы Майкопского района. Постройки бедные: на улицах грязно, и, в общем, место неприглядное, дикое… Жители вывозят дубы и «чинары»…»179.
В Черноморской губернии власти озаботились проблемой беспорядочных вырубок очень поздно — специальный лесоохранительный комитет появился лишь в 1905 г. «Безпорядочная вырубка в будущем может привести самих же переселенцев к последствиям, которые в корне подорвут их хозяйство. — Из обозрения переселенческих участков Л. Е. Козлова. — Беспорядочная рубка легко может привезти к тому (и уже отчасти привела), что пахотный слой будет выдуваться ветром, посевы — истребляться мышами, очищенная на крутом склоне от леса почва — сползать; река будет мыть оголенные берега и «уносить» удобную землю; вода в родниках и источниках и пр. начнет иссякать, реки мелеть и пр. Если мы и потеряли следы черкесской культуры, то мы все же знаем, как берегли они пахотный слой, окружая поля лесными опушками, как берегли водоисточники, обсаживая их деревьями, и пр. Наши же переселенцы поступают наоборот, и некому их научить, пока еще не поздно, правильному ведению при местных условиях лесного хозяйства»180.
Очень часто поселенцы, стремясь максимально облегчить очищение своих участков от леса, просто-напросто поджигали его. Описывая крайне западную оконечность Главного Кавказского хребта, хребет Маркотх у Новороссийска, графиня Уварова отмечала: «Из всего видно, что край нуждается в разумных поселенцах и, в особенности, в разумной администрации, направленной к сохранению, а не уничтожению богатств края: горы, когда-то покрытые сплошным лесом, превращаются мало-помалу в пустыню, благодаря варварскому обращению строителей железной дороги и, в особенности, местных жителей — казаков, которые, очищая осенью поля от бурьяна и кустарника, выжигают огромные площади. Лес пылает тогда по всей окружности, и лесничий, приставленный правительством для его разумного сохранения, любуется с своего балкона пожарищем, как в былое время Нерон пожаром, уничтожившим Рим. Истребление лесов в этой местности, равно как и на Кубани, зловредно действует на плодородие почвы и на местные урожаи: вот уже несколько лет, что фруктовые деревья Черноморского округа не приносят более плодов»181. Эти факты и наблюдения были восприняты знатной путешественницей при общении с Ф. И. Гейдуком, владельцем самого крупного опытного сада в округе и автором исследования о проблемах развития сельского хозяйства на бывшем черкесском побережье182. При проезде через Адербиевское ущелье Уварова, уже успевшая получить собственное впечатление о состоянии лесов округа, делает следующее критичное замечание: «На земле генерала Колосова… разбиты палатки и построены домики немцев, приехавших разрабатывать Кавказские леса, или скорей истреблять их, как будто, в самом деле, местных хищников без них мало»183.
Наряду с уничтожением лесных угодий эпоха «привнесения культуры» в страну адыгов ознаменовалась разрушением исторических памятников: мегалитических сооружений древности, средневековых курганных некрополей, каменных строений, сохранившихся от времен византийского и генуэзского присутствия. Практически полностью были стерты с лица земли памятники османского периода, не говоря уже о надгробиях адыгских кладбищ. Эта «война» с памятниками психологически и идеологически связана с экофобным стилем колониальной повседневности. «В ареале ЗКД (западно-кавказских дольменов. — Прим. С.Х.), — пишет В. А. Дмитриев (Санкт-Петербург), — зафиксированы многие примеры охранного отношения абхазского и адыгского населения к дольменам, приписывающего памятникам роль центров общинного пространства, как семейного, так и сельского. В этот круг действий может быть помещен вандализм по отношению к дольменам, являющийся проявлением стремления к уничтожению культурно-чуждых знаковых объектов при освоении территории новым, неадаптированным ее населением»184. Начало разрушению мегалитических некрополей, как и истреблению лесных покровов, положили царские войска. Помимо того, что дольмены расстреливались из артиллерийских орудий и взрывали ради любопытства, их просто разламывали под различные нужды. Так, например, Фредерик Байерн, хранитель Кавказского музея в Тифлисе, отмечал, что «проходившие до меня по этим местам (район Пшады — Прим. С.Х.) войска приспособили один дольмен к устройству в нем походной печи»185.
Современные исследователи дольменов О. П. Куликова и В. А. Трифонов подчеркивают, что «особый размах разрушение дольменов приобрело с окончанием Кавказской войны (1864 год), с началом массовой колонизации края и связанным с этим интенсивным строительством и эксплуатацией местных ресурсов»186. Период выделен авторами верно, но причины обозначены не совсем корректно: как раз таки и не было «интенсивного строительства», но наблюдалось просто тотальное уничтожение памятников очень немногочисленным населением, не имевшим абсолютно никаких причин к подобному поведению. Н. Талицкий в 1912 году обрисовал крайне нелицеприятную картину варварского отношения к культурным ценностям: «Большинство дольменов уже разрушено, как временем, так, во многих случаях, и варварством людей. Так, каменщики пользовались ими, как готовым каменным материалом для выработки жерновов разного рода, молотильных катков или просто — как материалом для построек. В Шапсугской станице несколько дольменов пошло даже на фундамент строившейся там церкви! Вообще не так давно, дольмены истреблялись всеми, кому только было не лень, часто без всякой видимой цели. Соберутся, например, бесшабашные парубки на гульбище и начнут пробовать свою силу на сокрушении дольменов, этих драгоценных старинных памятников. Иногда встречаем дольмен с разбитыми без всякого толку и цели плитами. Например, сохранились указания (в вышеупомянутой статье В. М. Сысоева), что дольмены возле ст. Шапсугской в долине р. Кабардинки,. разрушены часто проходящими здесь на «шапсугские» табачные плантации рабочими-греками. Эти рабочие сокрушали дольмены просто от нечего делать, во время привала на отдых. Иногда от дольмена остаются лишь незначительные осколки, которые только одни и свидетельствуют, что тут было когда-то каменное сооружение. Нам самим приходилось видеть, например, в имении принца Ольденбургского возмутительное расхищение дольменов: от трех остались лишь незначительные куски песчаникового камня; по дороге к дольменам то тут, то там валяются недоделанные катки и жернова, остатки дольменных плит, так как материал оказался очень хрупким, выветрился. Следует заметить, что плиты многих дольменов от влияния солнца, ветров и вообще атмосферы очень разрыхлились и потеряли свою прежнюю прочность и упругость. И такое расхищение дольменных плит происходит в местности, где повсюду почти выступают из земли большие плиты, песчаниковые пласты, сами просящиеся под инструмент каменщика! Теперь вот запрещено начальством разрушать дольмены, но кто может поручиться, все-таки, за их целость! Кто запретит каким-нибудь рабочим или чабанам пробовать свою силу на этих созданиях рук древнего человека? И это возможно тем более, что многие дольмены находятся в таких трущобах, в которых человек только случайно натыкается на них и, раз набредя на них, часто не может потом найти их, если бы и хотел? Давно ли было время, когда атаманы разных станиц выдавали каменщикам чуть ли не письменное разрешение на пользование каменным материалом, представляемым дольменами?»187 Талицкий подчеркивает психологические основы враждебного отношения колонистов к сооружениям, оставшимся в покоренной стране. Сказывался, конечно же, низкий уровень образованности. Но далеко не всегда, так как памятники разрушались во владениях аристократов, генералов, офицеров, церковнослужителей, интеллигенции. «Эти удивительные по крепости постройки, — писал С. Васюков, — называются доисторическими памятниками, большинство дольменов разрушили, употребив их огромные камни на постройку мостов во время проведения в 1891 г. берегового шоссе от Новороссийска в Сухум. Подверглись разрушению дольмены, поставленные невысоко, так как по вершинам гор сохранились, напр., близ Геленджика и еще каким-то чудом остались целы дольмены, вблизи шоссе, в 2-х верстах от селения Пшада. Близ фальшивого Геленджика находился огромный дольмен, в котором жил поселянин Фоменко, но строители Новороссийско-Сухумского шоссе неизвестно по какому праву выгнали его и дольмен употребили на дорожные надобности»188. Имея в виду, что эта самая важная стройка велась под непосредственным руководством генерал Анненкова, начальника Черноморского округа, то и разрушение дольменов произошло с его одобрения. Талицкий отмечает, что церковь в ст. Шапсугской сооружена на фундаменте из дольменных плит. Действия, оцененные им как проявление варварства, на самом деле крайне символичны: культовые сооружения побежденного народа разрушались и шли в основания церквей колонистов. Примеры такого рода далеко не единичны. Ф. П. Доброхотов указывает, что «в селении Береговом местный храм целиком построен из камня разрушенных дольменов. В селении Пшада — мельница. Десятки разрушенных, изуродованных дольменов встречаются на каждом шагу, около поселенческих селений, шоссейных дорог и дач, и красноречиво говорят, как мы поступаем с этими редкими свидетелями седой древности»189. Церковь из дольменных плит и осколков получилась качественной и стоит поныне190.
Характерно выглядит в этом же плане и происхождение строительного камня для сочинской церкви. «Старожил Тар…й рассказывал, — пишет П. П. Короленко, — что он еще в молодых летах, прибывши в Сочи около 1870 г. застал в развалившейся крепости круглое в средине стен каменное здание, с обвалившимся верхом, сажня в два в диаметре, похожее по стилю строения на храмы древних церквей, имеющихся во многих местах Черноморского побережья, и за стеной в стороне р. Сочи громадную в три яруса каменную башню, с отверстиями для бойниц во всех трех этажах… Время пощадило эти древние сооружения, но не пощадили их люди. Все каменные стены, храм и башня были разобраны и из них выстроена церковь, красующаяся и теперь в Сочи, с золотым верхом; …»191.
Как поступить с мегалитическими постройками и курганами решали сами хозяева участков. Графиня П. С. Уварова всякий раз при описании этих памятников истории указывает, на чьем участке они находятся: так, например, 2 дольмена находилось на участке крупного чешского землевладельца Ф. И. Гейдука; большой курган, обложенный каменной стенкой, у чешской колонии Владимировки, 5 громадных дольменов на участке начальника Новороссийской области Никифораки; множество курганов на нескольких десятинах в долине Цемеса на участках Богословского, Кравченко, Кузьмина; в станице Береговой дольмен из цельного камня прямо во дворе одного из поселян, приспособившего его под курятник192. В Геленджике путешественница описывает дольмен на возвышенности у дороги, а «другой, подобный, но из цельного камня, стоял, по словам старосты, у въезда в станицу, но был взорван и перевезен в Кабардинку для водопровода»193. В Адербиевском ущелье отмечено множество дольменов. В Пшадском ущелье два больших и хорошо сохранившихся дольмена, «в одном из них переднее круглое отверстие значительно увеличено в недавнее время пастухами, обративших дольмены во временное жилище»194. Всего в Пшадском ущелье «жители насчитывают их до тридцати». На земле генерала Астафьева в ущелье р. Джубги внимание Уваровой привлек «дольмен гигантских размеров», с лицевой стороны которого «пристроен двор овальной формы, обнесенный двумя рядами обтесанных глыб серого песчаника…. верхний ряд камней двора сброшен старанием людей; но так как по своей тяжести камни эти не могли быть свезены, то они находятся здесь же»195. По всей видимости, это тот самый дольмен, который описан Ф. Байерном (См. рис. …). Переднее круглое отверстие использовалось как печное жившими одно время в дольмене пластунами: «В правой стенке проделано четвероугольное окошечко, но оно также принадлежит позднейшей работе тех же пластунов»196. «По словам старосты, можно заключить, — пишет Уварова, — что вся эта местность (район Джубги. — Прим. С.Х.) была некогда весьма богата дольменами: на его памяти завалены и уничтожены два из них»197.
Значительный документальный материал об уничтожении дольменов обобщен в статье А. В. Дмитриева198. Исследователь прослеживает, на основе большого числа описаний и фотографий, судьбу целого ряда памятников. Так, В. М. Сысоев в конце XIX в., «сокрушаясь о катастрофической динамике уничтожения дольменов, пророчески предрек: «Пройдет еще несколько лет и, быть может, от прекрасных большого Шапсугского и большого Бугундырского дольменов и т.п. останутся тоже жалкие груды камней» … Уже в наши дни в это громаднейшее сооружение (большой Шапсугский дольмен — Прим. С.Х.), украшенное редчайшим орнаментом, были сложены собранные на местах боев (времени Великой Отечественной войны — Прим. С.Х.) боеприпасы и взорваны… Сейчас это «жалкая груда камней» 199. В советское время, согласно данным А. В. Дмитриева, в районе Новороссийска было уничтожено 10 дольменов, Геленджика — не менее 35! Причем из последних шесть памятников разрушены в течение 80-90-х гг. Дольмены сносят бульдозерами в поисках кладов либо очищая участки под совхозные сады и дачные кооперативы200. В 30-е годы ХХ в. во время голода на Кубани обездоленные люди в поисках предметов из драгоценных металлов разрывали курганы и разрушали дольмены201. Мотивация голода и отчаяния безусловно извиняет этих несчастных. Но все прочие разрушения не могут с нравственной точки зрения быть оценены иначе, чем это сделали ученые-археологи Краснодарского края и Санкт-Петербурга: «Бессмысленное, дикое, беспощадное обезображивание и разорение дольменов остаются сегодня серьезными причинами их разрушения. Вандализм, сущность которого кроется в глубокой, часто неосознанной враждебности к цивилизованному образу жизни, крайней нетерпимости к чужим и агрессивном навязывании собственных ценностей, является причиной бесконечных мемориальных надписей углем, краской, долотом, покрывающих стены и крыши сотен, доступных современным варварам дольменов»202. «Даже на фоне многочисленных разрушений конца XIX — начала ХХ веков, — отмечают О. П. Куликова и В. А. Трифонов, — особой дикостью отличается уничтожение в 1994-1996 годах на окраине поселка Каменномостский (Республика Адыгея) хорошо известной в науке Кожохской группы дольменов… На месте расположения многочисленных дольменов были разбиты дачные участки, дольмены разрушены, а их обломки пошли на строительство дороги и фундаментов домов»203.
6. «Старые черкесские сады»
«Черкесы ушли и страна быстро одичала. Сейчас трудно поверить, что всего только 52 года назад здесь был сплошной фруктовый сад, тянущийся на сотню верст».
В. Христианович.
Из поездки по Черноморскому побережью
Кавказа, 1916 г.
«Черноморский берег представляет собой такие природные богатства, которым нет сравнения в Европе. В наших руках это все в запустении. Если бы это было в руках иностранцев, то уже давно местность эта давала бы большие доходы и кишела бы туристами. Но куда там! Для этого нужны капиталы, нам же назначение капиталов — война. Мы не можем просидеть и 25 лет без войны, все народные сбережения идут в жертву войнам. Мы оставляем в запустении богатейшие края, завоеванные нашими предками, а в душе все стремимся к новым и новым завоеваниям оружием и хитростью. О каком благосостоянии можно при таком состоянии вещей серьезно говорить!»
С.Ю. Витте.
Наиболее долговечными свидетелями былого процветания страны естественно оказались сады. Деревья, посаженные адыгами до 1864 года, пережили ту империю, которая так стремилась покорить их страну, а некоторые из них стоят в горах по сей день и плодоносят204. Самим фактом своего существования они заставляли задуматься очень многих — так ли уж дики были люди, сумевшие вывести столь превосходные, жизнестойкие сорта плодовых культур? «А давно ли, — восклицал в 1902 году С. Васюков, — 40 с небольшим лет здесь, в горах, была блестящая черкесская культура. Горцы прекрасно умели возделывать зерновые растения, культивировать плодовые, производили хлопок и мед, причем последний в огромном количестве отправляли за границу. Веками выработанные предупредительные меры против лихорадок, этого действительного бича для русских, известны тем, кто интересовался черкесской культурой, плодами которой мы, к сожалению, не воспользовались и не сохранили, не поддержали того опыта, который эти люди оставили нам в наследие: то же должно сказать о фруктовых садах и горных дорогах — как те, так и другие заросли и одичали»205.
А в 1864 году, сразу после окончания Кавказской войны, дело представлялось идеологам изгнания адыгов в совершенно радужных тонах. Генерал Ростислав Фадеев с упоением писал: «На покинутых пепелищах осужденного черкесского племени стало великое племя русское; в одно лето вдоль моря выросло 12 станиц. И главное: восточный берег с его великолепною красотой составляет теперь часть России. Очарование снято с него. Береговая полоса ожидает теперь, как неразработанный рудник, только людей, которые воспользовались бы ее природными богатствами. Нечего жалеть, что она пуста покуда. Вырваны плевела, взойдет пшеница»206. Мысль о полнейшей несостоятельности горской экономики много раз, как заклинание, повторяется Фадеевым. Вот например, еще: «Земля закубанцев была нужна государству, в них самих не было никакой надобности. В отношении производства, народного богатства десять русских крестьян производят больше, чем сто горцев»207. В «Русской правде» Павла Пестеля исключительно жестокий курс в отношении горцев оправдывается уверенностью в их гражданской и хозяйственной неполноценности, необходимостью рационально использовать природные ресурсы, которыми якобы не умеют пользоваться «полудикие народы». Отсюда совет: «Завести в Кавказской земле русские селения и сим русским переразделить все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказе даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую»208. Как видим, точка зрения главного ненавистника императорской фамилии на кавказскую проблему полностью идентична взглядам Ермолова, Барятинского, Евдокимова, Александра II, Николая I.
Ростислав Фадеев продолжал и далее очень уверенно советовать правительству, как ему надлежит поступать — причем география его советов расширилась до Египта и Эфиопии. Разочарование в фадеевском геополитизме пришлось испытать в полной мере самим засельщикам этого пустого геополитического приобретения, о пустоте которого генерал-мыслитель предлагал не печалиться. Непосредственный шеф Фадеева наместник Кавказа Великий князь Михаил Николаевич в десятилетнем всеподданнейшем отчете о колонизации побережья писал: «Самое богатство и производительная сила этой окружающей поселенцев природы является доселе скорее бедствием, чем благом для населения. Оно подавлено могучею силою растительности, требующей огромных средств для борьбы с нею в культурных интересах, население это подвергается чрезвычайной болезненности и чувствует себя как бы заброшенным среди диких и глухих ущелий побережья»209.
В 1888 году, то есть через 24 года после начала колонизации адыгских земель, не менее пафосно настроенный В.С. Кривенко был вынужден признать: «Из всех этих 90 тыс. десятин лучшей в округе (имеется в виду Черноморский округ. — Прим. С.Х.) земли в 1886 году было обработано только 420 десятин или половина 1%!»210. Согласно данным Ф. П. Доброхотова, статистика за 1887 год была еще более удручающей: «Можно сказать, что после ухода горцев в течение четверти века на побережье вовсе не было сельского хозяйства… Беспристрастные цифры также доказывают отсутствие на побережье сельского хозяйства: например, в отношении наиболее пригодных культур садоводства и виноградарства в 1887 г. положение представлялось в следующем виде: в 62 селениях состояло всего только 202 десятины приусадебных садов и 19 десятин виноградников, т.е. по 3,2 дес. садов на каждую деревню и по 0,3 дес. виноградников. По душевому же расчету на 21.102 жит. обоего пола — получается по 0,01 дес. (24 кв. саж.) на душу усадебных садов и по 0,001 дес. (2,4 кв. саж.) виноградников. Со всех культурных садов переселенцев собрано в 1888 г. 8000 пуд. фруктов на сумму 6400 руб. и 1000 пуд. винограда на 2400 руб., что по разверстке на каждую душу населения 62 деревень составит дохода от садов по 30 коп., а от виноградников по 12 коп. в год. Вот результат 25 лет существования сельского хозяйства переселенцев. Между тем, оставшиеся после горцев сады, даже без всякого ухода за ними, долгое время давали обильный урожай и часто служили для переселенцев единственным источником пропитания»211. Мысль о том, что история агрикультуры на Черноморском побережье прервалась одновременно с исчезновением Черкесии подчеркивается Ф. П. Доброхотовым многократно: «Переселение горцев знаменовало собою катастрофу сельского хозяйства Черноморского побережья… прошло полстолетия прежде, чем опустевшая родина горцев была до некоторой степени культивирована»212.
О станицах Шапсугского батальона, на которые Ростислав Фадеев возложил миссию привнесения культуры на Черкесское побережье, написано было потом очень много. Их крайне плачевное состояние было зафиксировано уже в отчете комиссии 1866 года. «Вельяминовская станица, например, поселена на низменности, где климат гораздо хуже, нежели на соседних возвышенностях… Вследствие дурного местоположения, из числа поселенных здесь в 1864 году 590 душ, осталось только 340; почти половина вымерла от лихорадки и ее последствий — водянки, тифозной горячки и проч. Станица имеет в распоряжении … приблизительно 10 т. десятин, из которых если даже 6 т. считать под лесом и неудобными землями, то остается еще 4 т. десятин удобной земли для горного хозяйства, следовательно на дым (их всех теперь 80) приходится по 50 десятин, т.е. слишком в три раза более, чем мы предполагаем отвести каждому дыму будущего нового населения в приморской полосе. Но несмотря на это обилие земли, Вельяминовская станица не имеет вовсе собственного хлеба; мы не видели ни одного засеянного поля: вся земледельческая деятельность ее ограничивается кошением сена и то лишь в самом ничтожном размере… Живя 8 дней в станице, мы с трудом находили для себя молоко, яйцы и кур… Чувствуя свое безвыходное положение, новые поселенцы просят словесно и письменно каждого более или менее влиятельного путешественника, чтобы ходатайствовать у Высшего начальства о их переселении на старое жительство. Бедные поселенцы сами чувствуют свое бессилие и незнание местных условий. Они же рассказывают всем, что в год переселения их, они видели все эти горы покрытыми прекрасными хлебами, кукурузой и гоми, но что, вероятно, незнание времени посева, способа обработки почвы, выбора, соответственно местностям, хозяйственных растений, суть причины их неуспеха»213.
Несколько в стиле Салтыкова-Щедрина об «успехах» культуртрегеров писала графиня П.С. Уварова: «Приходили, жили, пользовались всем, с краем не знакомились, ставили себе лачуги, годные только для скота, и не захотели прилагать рук ни к чему, уверяя, что настоящей земли нет, а которая есть — не производительна. Начальство, зная, что черкесы кормились и даже вели торговлю на тех же землях, не могло согласиться с такими выводами. Приезжало, уговаривало, наводило справки; тогда жители нашли следующий выход: подмачивали выданные им семена, поджаривали их, и в таком виде сеяли пред начальством, которое в следующем году принуждено было согласиться, что земля на самом деле не в состоянии родить печеного хлеба»214. Итак, плевела вырваны, но «новые поселенцы — малороссы, казаки, греки поля запустили, фруктовые сады уничтожили, леса вырубают, а сами, не смотря на благодатный край, ходят такими же нищими, голодными, невзрачными, как и на севере. Приедешь в станицу — построек мало, земли пропасть; вместе с тем нет ни куска мяса, ни курицы, ни яйца, ни хлеба, ни крынки молока, ни зерна овса, ни клока сена. Хлеба и тут, подобно нашим средним и северным губерниям, не хватает дальше января. Спрашиваем: «Отчего не сеете больше?» Ответ один: «Сил не хватает»; и одна и та же причина: лень, нерадение и крайнее невежество. Становится и горько, и досадно смотреть на этих поселян: насилу двигаются, насилу отвечают, грязны до безобразия… Все поголовно какие-то униженные, бескостные, бескровные существа»215. Этот отзыв Уваровой сделан спустя более чем 20 лет после подобного же отзыва комиссии 1866 года.
Такие же впечатление вынес из поездки по Черноморской губернии граф С. Д. Шереметев: «Ночлег был не из приятных. Во-первых, безконечно долго ожидали тощую курицу на жаркое, и все вообще подавалось неряшливо и вяло»216. Отсутствие мостов, переправы с риском для жизни, плохие проводники, малярия и бедность — вот главные темы путевого очерка Шереметева.
Психологические и ментальные проблемы колонизации отмечаются на примере нагорных станиц Закубанья Л. В. Македоновым: «Вся природа нагорной полосы и красива, и богата естественными дарами своими, но царь всей природы, ее совершеннейшее творение — человек едва влачит здесь свое существование. Бедный и невежественный, он не может победить и обратить в свою пользу мощные силы гордой природы и добывает от нее с большим трудом лишь свое насущное пропитание. И когда вы отвернете взор от величавых картин природы и посмотрите на поселения людей — жалкие группы жилищ их у подножия горных гигантов, — маленький людской муравейник кажется таким слабым, таким ничтожным пред страшною мощью величавых сил. Вы вспомните, что мощные силы природы подчиняются только великому и свободному духу, а горный житель не только слаб, как человек, но и духовно убог… И нельзя винить население, что оно, в течение 40 лет, не могло приспособиться к местным условиям жизни, и хозяйство его не положило прочной основы для русской культуры столь богатого края. Невежественное и неосведомленное, даже в лице своих руководителей, в приемах возможного здесь хозяйства, оно пришло сюда, и в прямом, и в переносном смысле, действительно, как «в темный лес», и, понятно, обнаружило полную растерянность. Подавленный неведомыми ему силами грозной природы, испытав здесь всю безуспешность приемов привычного ему издревле хозяйства, переселенец невольно впадал в уныние и апатично опускал руки. Никто не мог его научить тем приемам хозяйства, которые ранее делали из нагорной полосы цветущую богатую местность, привлекавшую внимание иностранцев»217.
П. П. Короленко в работе, посвященной переселению казаков за Кубань, отмечает категорическое нежелание черноморских казаков переселяться за Кубань — как они говорили, в «землю Адыгов»218. Тем более, они наотрез отказались от перехода через Кубань целыми станицами — а именно таким был план главнокомандующего войсками в Кубанской области графа Евдокимова. Черноморцы в 1861 году находились на грани восстания: их вожди были арестованы, а к станицам спешно подтягивались войска219. Один из лидеров черноморской общины полковник Г. Шарапа писал позднее в своих воспоминаниях о тех эмоциях и переживаниях, которые овладели им при разглашении плана командования: «Почитай 70 лет отбивали свою землю от горцев, нами же озлобленных и вдруг, на тебе!.. Только что отбились, марш на другое место. — И Павел I, Екатерина II, и Александр I, и Николай I в сугубой заботе о благе Черноморской общины даже Царские свои «фирманы» высылали, что мол: кровью вашею политая и удобренная земля вовеки ваша! а тут швах!»220
«Барятинский ненавидел черноморцев, — отмечал П. П. Короленко, — а Евдокимов не любил вообще всех казаков и, приступая с весны 1861 года к переселению их за Кубань, писал Филипсону, что оставляемые ими усадьбы будут раскуплены преимущественно иногородними и таким образом перейдут в гражданское ведомство «чего и надо желать для развития края. Через пять-шесть лет, когда увеличится гражданское население на участках переводимых ныне станиц, не встретится уже никакого затруднения в окончательном освобождении этих земель от присутствия казачьего населения». «Таким образом, — подчеркивает Короленко, — в правительстве или вернее сказать в высшей инстанции Кавказского начальства было предложение удалить всех казаков Кубанского войска из их земли за Кубань и распорядиться этой землей по своему усмотрению»221. Как говорится, «мавр сделал свое дело, мавр может уходить»!? Надо отметить и ответные чувства гордых черноморцев к начальству: «Кавказ падал. Несчастные горцы, грудь на грудь бившиеся за свою дикую «свободу» стали пасовать перед «нарезным» оружием. Кантонист (выделено нами. — Прим. С.Х.) Евдокимов, покровительствуемый подкожными вшами изъеденного фельдмаршала (имеется ввиду Барятинский — Прим. С.Х.) очутился героем и виновником окончательного избиения дикой свободы горцев! Sic! Фи! Очевидцу омерзительно и говорить о результатах «избиения»222. Не против плана Евдокимова-Барятинского был и сам Александр II, санкционировавший переселение целыми станицами. После ожесточенной реакции казачества и доклада Барятинского, резко поменявшего свое мнение, был утвержден компромиссный вариант казачьей колонизации Закубанья из добровольно изъявивших желание и восполнения недостающего числа семейств по жребию. В письме из Дрездена император уверял военного министра Милютина, что на переселение целыми станицами он «согласился только по убедительному уверению Евдокимова, что никаких смут произойти не может»223.
Стратегия царского командования сегодня прорубленную просеку на следующий же день навсегда занимать казачьими станицами, не могла вызвать воодушевления в массе казачества. В одночасье бросить нажитое добро и родные станицы и оказаться в самой гуще кровавой борьбы вместе со своими семьями без права возвращения — подобная перспектива устрашала и возмущала одновременно. «К крайнему нашему прискорбию, — писали черноморцы Александру II, — мы не можем сказать ничего отрадного о благосостоянии нашего края: нужды и потребности его очень велики, о которых мы до настоящего времени сохраняли глубокое молчание, помня милости к нам Монархов и ожидая перемен к лучшему от начальства, ближайшему попечению коих вверен край наш. Но вместо ожидаемых мер, ведущих к улучшению нашего страдательного состояния в начале этого года, Кавказское начальство распорядилось о переселении на первый раз 770 семейств, а потом и всех жителей бывшего Черноморского войска с земли, ныне ими обитаемой в землю Адыгов в урочища по притокам Лабы, Хаузе, Иубсе, Псефире и Фурсе и далее по северному скату Кавказского хребта. Как самое распоряжение выселяться из своей земли, так и краткость срока данного для приведения в исполнение этого дела привели в содрогание все казачье сословие, от которого до сего времени никто еще не требовал таких огромных жертв.
Ваше Императорское Величество! Земля, обитаемая бывшими Черноморскими казаками, как дар приснопоминаемой Императрицы предкам нашим, окупленный в продолжении около семидесяти лет в непрерывной борьбе с горцами ценою множества пролитой крови дедов наших и отцов, есть все наше достояние, оно в понятии казаков имеет ту драгоценность, ту жизненную артерию, без которой не только нравственное, даже физическое состояние не мыслимо. Мы любим нашу родину, дорожим ею, охотно сражаемся за ея неприкосновенность; мы всегда готовы за сбережение ея за собою и теперь и на будущее время, не щадя жизни своей вести упорную борьбу с врагами нашего отечества. Даже поголовное ополчение противу врагов для защиты отечества интересов ие столько для нас страшно, как страшно потерять нам свою родину, заставить нас переселиться на новые места поселений, это будет значить не только разорить наше скромное материальное состояние, но убить бодрость нашего духа, дающего нам отдохновение и отраду среди тяжелой службы нашей, бедности и всякого рода лишений. Наши дома, усадьбы, сады, виноградники, рыболовные заводы, мельницы, магазины и храмы Божии, — все эти предметы, стоющие нам тяжелых семидесятилетних трудов, должны будут сделаться уже не нашим достоянием; в потере их мы чувствуем никем и ничем невознаградимые потери, к которым относится неизбежное разорение самой главной отрасли нашего хозяйства — скотоводства, содержимого нами в значительном числе голов, и составляющей краеугольный камень нашей службы и всего благосостояния.
Ваше Императорское Величество, явите нам свою великую милость Высочайшим дарованием нам права остаться по прежнему на занимаемой нами ныне земле. Престарелые отцы наши, матери, жены и дети — все единодушно обращают взоры к своему Монарху, взывают к милосердию Вашего Императорского Величества потому, что все они, как члены одной семьи, проникнуты одинаковою любовью к родине, одинаковыми мыслями относительно поселения в земли Адыгов, готовых поднять на переселенцев-казаков оружие, хитрость, коварство, вероломство, не скончаемую войну и убийство, и одинаково наконец верим в безграничную отеческую любовь Вашего Императорского Величества к своему народу. Подписано: генерал-майор Котляревский. Полковник Рашпиль. Войсковой старшина Камянский. (27 мая 1861 года, г. Екатеринодар)»224.
Компромисс, достигнутый между имперскими властями и кубанским казачеством нашел юридическое воплощение сначала в рескрипте Александра II на имя наказного атамана Кубанского казачьего войска генерал-адъютанта графа Евдокимова (24 июня 1861 г.) и затем в «Положении о заселении предгорий Западной части Кавказского хребта Кубанскими казаками и другими переселенцами из России» (10 мая 1862 г.). Суть компромисса состояла в том, что 1) «для удовлетворения повинности … вызываются … охотники»; 2) «За сим недостающее число для удовлетворения годовой пропорции (2.068 семей — Прим. С.Х.) пополняется по жребию»; 3) «Существующий наем одного семейства другим дозволяется и на будущее время»225.
В итоге, за Кубань отправились в большинстве своем наименее обеспеченные слои кубанского казачества. Учитывая, что состояние казачьей экономики в Черномории оценивалось, как очень далекое от удовлетворительного даже по российским меркам (фельдмаршал А. И. Барятинский: «казачьи войска ближе подходят к эпохе первобытного человечества, чем к условиям нынешнего быта благоустроенных гражданских обществ»226, то поселения в условиях войны его беднейших элементов в Закубанье были просто обречены на самые тяжкие испытания. П. П. Короленко соответствующий раздел своей работы назвал — «Бедствия закубанскхй переселенцев». «Сплошные неурожаи в горных местах, — отмечает казачий историк, — убивали энергию переселенцев в ведении полевого хозяйства. Так, например: в Фанагорийской станице жители сеяли хлеб подряд и весною, и осенью три года, 1864-1867, и из этих посевов получили только пятую часть высеянного зерна; в нелучшем положении было и их скотоводство… От этих страшных потерь и лишений переселенцы нагорной полосы упали духом, и в тоске, и горе безотрадной жизни, стали многие болеть и умирать в большом числе. Ко всем бедствиям примешивалось еще слабое питание жителей одним казенным провиантом. Для поддержания здоровья переселенцев Наместник Кавказский разрешил употребить из сумм Кубанского войска 25 тыс. руб. на усиление пищи порционами, которые покупались в Керчи и раздавались закубанским жителям, особенно заболевшим цингой: отпускалась квашенная капуста, лук, чеснок, хрен, стрючковый перец и солонина и проч. пищевые продукты и этим по возможности поддерживались силы больных и уменьшалась непомерная смертность.
Болеe всех болели и умирали те из переселенцев, которые были водворены еще далее за нагорною полосой на самом уже южном склоне Кавказского хребта, который, отделяя их от Закубанья, три четверти года замыкался с другой стороны Черным морем. Там за недоступным скалистым склоном гор строили станицы у самых морских берегов. Выбранные для этого места помимо топографических условий, допускавших одно только морское сообщение с русским краем, положительно были убийственны для новых жителей в этом краe. Безлюдье, бездорожье, изнурение, слабость сил, на одном казенном провианте и повальные болезни валили с ног переселенцев, лишавших их возможности устроить себе прочные жилища к наступавшей осени, заливаемой в сем крае частыми, сильными и продолжительными дождями. На понуждения командира полковника Ростовского к скорейшей постройке домов, переселенцы из Черноморских казаков отвечали: «Нема моченьки» (сил нет)»227.
Апатия и элементарное физическое бессилие, о которых пишут многие наблюдатели, были обязательным следствием крайне осложненной биологической адаптации поселенцев. «Все переселенцы в первую очередь, — отмечает Г. Г. Тхагапсова, — страдали адаптационным синдромом, проявляющимся в расстройстве функций желудочно-кишечного тракта. Бичом для переселенцев была цинга, эта страшная болезнь, почти исчезнувшая во многих странах, в колонизируемых местах Кавказа свирепствовала особенно сильно. И хотя она сама по себе не была смертельна, но настолько истощала организм, что при отягощении простудным заболеванием могла закончиться летально»228. Г. Г. Тхагапсова отмечает также тесную взаимосвязь процессов биологической и культурной адаптаций. Последняя, в свою очередь, связана с освоением пищевых ресурсов и успехами в хозяйственной деятельности. «Сложности культурной адаптации мигрантов, — продолжает свои наблюдения Г. Г. Тхагапсова, — были обусловлены рядом причин: отсутствием толерантности и восприимчивости мигрантов к новой экокультурной среде, стрессогенное ее воздействие, тревога, отвращение, негодование по причине осознания культурных различий, неспособность «совладать» с новой средой, отсутствие дружеских контактов с аборигенной культурой»229. По образному выражению Ф. А. Щербины, «покорение Кавказа закончилось расправой одновременно и с побежденными и с победителями»230.
Мнение полковника Г. Шарапа из его мемуаров, написанных в 1874 году в Майкопе: «Переселены были штрафные, но жребию, охотники, (самый малый процент) выходцы с Дону и из России, мнившие (я говорю о последних) о некоем Золотом руне. Большинство жеребьевых и охотников поселены на богатой низменности между левым берегом Кубани и основным кряжем Кавказского хребта. В одной местности уже теперь есть действительно солидные станицы, но они выглядывают как то странно, если внимательнее присмотреться: что то такое не то вырастающее как подснежник, не то временное, переходное цыганское!. А между тем как ст. Гиагинская, например, может помимо домашнего обихода поставить на вывоз тысяч 60 четвертей зернового хлеба. Льготы первых годов и богатая земля дали к тому средства; но народ, даже по этим станицам пользуется весьма не выгодной репутацией. Что же касается несчастных попавших в «стратегически» упорные пункты горных станиц, то нищие — пьяницы, попрошайки и разбойники, — благо есть на кого свалить — на горсть горцев, не переселившихся по возможности в Турцию и железным кольцом окруженных нашими поселенцами, а главное нашими войсками. Все эти: Тульские, Егорухаевские, Царские, Прусские, — им же несть числа, заслуживают того, чтобы все существующие на земном шаре благотворительные общества обратили на них свое сугубое внимание! Да и понятно: возможная ли вещь людям, пришедшим с просторных степей, в одном двух поколениях приноровиться к той местности, к тому климату?. Натурально третье, четвертое поколение почувствует себя как у себя дома, но вопрос: в силу каких причин эти два-три поколения гибнут?»231.
П. Кириллов опубликовал ряд приказов полковника Пистолькорса, командира 26-го полка, в состав которого вошли 10 станиц, образованных между рр. Белая и Пшиш: Курджипская, Дагестанская, Нижегородская, Пшехская, Пшишская, Кубанская, Апшеронская, Самурская, Бжедуховская и Габукаевская (Рязанская). Штаб-квартира полка помещалась в Апшеронской. Деятельность Пистолькорса по обустройству хозяйства и быта казаков на протяжении полутора лет (апрель 1863 — октябрь 1864 г.) оценивается Кирилловым как наиболее успешная. Регулярно объезжая вверенные ему станицы Пистолькорс вникал во все нужды поселенцев, а его приказы, за исполнением которых он строго наблюдал, содержат точные детальные инструкции. Приказ от 31 мая 1863 г. запрещает дальнейшее рытье землянок для прибывающих поселенцев и ориентирует станичных и воинских начальников на скорую постройку домов. Зима 1862-1863 гг., проведена жителями Пшехинской станицы в землянках, привела к «страшной болезненности». Приказ от 1 марта 1864 года посвящен мерам по борьбе с цингой232. В ряде своих распоряжений Пистолькорс выступает в роли санитарного врача, военного врача, эколога. Из приказа от 10 ноября 1863 года: «1) Воспрещать жителям и войскам вырубать ближайшие к станице леса, …; 2) Непременно заботиться о чистоте улиц. Не позволять ни войскам, ни жителям испражняться во всех балках и под каждой загорожею станицы. Дохлый скот отвозить подалее от станицы и прикрывать землею. В особенности наблюдать, чтобы по глухим улицам и вдоль станичного плетня или за оным не бросали околевших кошек и собак, что я неоднократно замечал во многих станицах. Строго смотреть за тем, чтобы каждая отдельная часть войска и каждое семейство жителей имели — первое за станицею, а вторые — в своих дворах, глубоко выкопанные отхожие места, которые по мере надобности, зарывались бы землею; 3) Наблюсти за тем, чтобы в домах жителей соблюдалась возможная чистота, …а помои и другие нечистоты выливались далее от крыльца; 4) Замечено, что женщины заболевают и помирают более, чем мужчины, почему, по совету медиков, предписываю, чтобы ни в каком случае и ни в одной станице я не встречал в настоящее осеннее время босых женщин, для чего понудить мужей купить им какую-нибудь обувь и шерстяные чулки; 5) Нечистота тела имеет самое вредное влияние на здоровье жителей, я сам убедился, что вши решительно заели некоторые семьи, в особенности переселенные из государственных крестьян. Белье так же никогда почти не моется; я видел на некоторых детях в станице Нижегородской рубашки, которые были грязнее всякой грязи. Предписывается начальникам станиц понуждать жителей ходить как можно чаще в баню, а в тех станицах, в которых их не имеется, устроить общие бани»233.
Главным природным испытанием для поселенцев стали эндемические болезни, среди которых особенно страшный урон наносила перемежающаяся лихорадка или малярия234. А. С. Ермолов, министр земледелия и государственных имуществ, а также владелец больших участков в Сочи, отмечает: «при проезде моем в первый раз в 1894 году через село Лазаревское, мне было местными жителями сообщено, что чуть ли уже не три поколения прежних засельщиков погибло от лихорадки, либо бежало из края, и настоящие жители, не исключая женщин и детей, также все поголовно больны»235. Министр пишет далее о таких же сильных эпидемиях в Вельяминовском и Адлере, и подчеркивает, что в малярийную зону входит все побережье, и, что, соответственно, в той или иной степени этой болезни подвержено все население губернии. Среди основных причин массового заражения Ермолов выделяет сильную заболоченность устьевых частей рек, впадающих в море. Ермолов подчеркивает также, что прежние жители края почти не были подвержены этой болезни. Автор перечисляет вслед за И. Н. Клингеном и другими специалистами целый ряд санитарно-гигиенических норм, выработанных в аборигенной культуре, направленных на сохранение здоровья людей и домашних животных. Себе и своему министерству Ермолов ставит в большую заслугу проведение осушительных работ, которые очень скоро изменили ситуацию к лучшему. К сожалению, работы по осушению болот и высвобождению речных устьев производились на очень ограниченных площадях казенных земель и могли попутно сопровождаться регрессом на соседних частновладельческих и крестьянских участках либо даже вновь на недавно реанимированных землях.
Малярийная проблема касалась далеко не только приморских территорий. В Закубанье для первого поколения колонистов эта проблема была столь же злободневной. И. И. Пантюхов приводит следующие данные: «с июня 1862 по январь 1863 г., за шесть месяцев, умерло в станице Ханской (в нескольких километрах от Майкопа — Прим. С.Х.) детей 81, взрослых 69, в ст. Кужорской (также рядом с Майкопом — Прим. С.Х.) — детей 60, взрослых 40, в ст. Белореченской — всего 109. При среднем числе жителей 1100-1200 в первые шесть месяцев умерло десятая часть их. В станице Пшехской к январю 1863 года числилось 1297 человек в том числе детей до пяти лет 337. В течение года умерло 115, в том числе детей 86. Еще большая заболеваемость была в станицах по Черному морю. Несмотря на громадные жертвы и издержки правительства по устройству и продовольствию поселенных от Геленджика до Туапсе 629 семейств, в числе 4154 душ обоего пола, болезненность между ними была весьма велика и за первые шесть лет родилось и умерло:
с мая 1864 по 1 янв.
1865 1865 1866 1867 1868 1869 всего
род. 104 68 105 78 100 80 535
умер. 463 361 292 116 67 57 1336
По этим, взятым из официальных источников, цифрам в течение первых шести лет умерло в два с половиной раза больше, чем родилось»236.
Безусловно, вся ответственность за эти жертвы лежала на аппарате кавказского наместничества как в центре, т.е. в Тифлисе, так и на местах — в Новороссийске, Сухуме. Они прекрасно знали в каких местах нельзя жить, но старательно зазывали колонистов со всей России. У этих чиновников были под рукой все архивы Черноморской береговой линии с точными цифрами страшных потерь гарнизонов от малярии: в их распоряжении были мемуары офицеров Кавказской армии, свидетельства местных жителей. Так, у Пантюхова читаем: «… по сведениям инспектировавшего войска в 1839 году генерала Раевского, в течение одного года вымирала четверть гарнизонов… Гарнизон бывшего недалеко от нынешнего Гудаута укрепления Бомборы был гробом многих сотен русских солдат. На почве малярии, дизентерия, катары, тифы, цынга, водянка, воспаление легких давали такую болезненность и смертность, что по официальным документам, в пять-шесть лет пребывания в Бомборах гарнизон этого укрепления должен был быть совершенно обновляем, так как почти все люди или умирали или увольнялись от службы, как неспособные»237. Декабрист B.C. Норов писал из Бомбор 1 сент. 1835: «мы, к несчастью, имеем шестьсот человек больных; половина из них уже умирающие в проклятом месте, куда мы заброшены». В следующем письме от 7 сент. он сообщает, что малярия в лагере вблизи Бомборы «убивает до 50 человек в месяц». В письме А.А. Бестужева (19 июля 1836 г.) тема малярии звучит еще более удручающе: «Полтора комплекта в год поедается там цынгою и лихорадками, и не было примера, чтобы кто-нибудь выжил там (т.е. в Гаграх и Пицунде. — Прим. С.Х.) более двух лет или после двух лет без страданий до конца жизни, — а жизнь коротка после Гагр»238. Письма эти были опубликованы в журнале «Русский вестник» в 1861 г., но пекущееся о пользе государственной начальство зазывало на побережье крестьян, рисуя им жизнь в раю, без забот на лоне роскошной природы.
Зазывали поселенцев в том числе и в Абхазию, малярийность приморской полосы которой возросла равно в той степени, в какой снизилась численность ее исконных обитателей. В. А. Разевиг, автор очень любопытных в историко-этнографическом отношении записок натуралиста, в 1906 году отметил удручающее состояние села Баклановка239. Подобное впечатление от состояния села объяснимо во многом тем, что оно было размещено в одном из наиболее малярийных мест региона. В статьях «Корреспонденции туриста» (газета «Кавказ». 1898 г. № 240, 241, 244) сообщается: «Первые поселенцы пришли сюда лет 20 назад, в 1878-1879 гг. из Ставропольской губернии, в числе около 80 семейств, но климатические условия: оказались так неблагоприятны, что первые поселенцы или вымерли, или из больших семейств осталось 2-3 человека, или порасходились в разные другие места, и из первых поселенцев в настоящее время осталось только 7 семейств… Трудно как-то и представить то невежество и равнодушие к судьбе поселенцев, какие были у лиц, назначивших такие местности, как Баклановка, для русских поселений. Тут не надо было даже никакой науки, чтобы решить, что местность эта гибельна для здоровья. Расположенная в низменности, наполненной зарослями и окруженной сырыми лесами, долина, где поселены баклановцы, служила только для пастьбы скота и небольших посевов кукурузы туземцами, но туземцы на ней как и на всех других низменностях никогда не устраивали постоянных жилищ, а всегда жили на соседних холмах. Простой здравый смысл говорил, что если туземцы целые тысячелетия не приспособились для жизни в малярийных долинах, то тем более не могли приспособиться простые, деревенские, не знакомые с местными условиями, необразованные русские крестьяне… Страшные жертвы, принесенные баклановцами при первоначальном поселении, и до настоящего времени не дали почти никакого плода. Правда, теперь баклановцы расчистили десятины по три, по четыре на семью земли под посевы и сенокосы и обзавелись рогатым скотом, но заболеваемость не уменьшилась… Самая очевидная опасность грозит всему молодому поколению. Как ни трудно переместить уже кое-как обзаведшихся крестьян, но раньше или позже это сделать придется». Этот материал подробно анализируется составителем труда, посвященного истории Симоно-Канонитского монастыря, в котором значительное внимание уделено вопросам русской колонизации Черноморского округа и Абхазии. «Нужно видеть только, — с болью пишет И.Н., — почти ежедневно появляющихся в Ново-Афонский монастырь за милостыней, за кусочками хлеба, этих несчастных женщин и детей из Баклановки и Бомбор (одно из русских сел Гудаутского района, также крайне неблагополучное в плане малярии. — Прим. С.Х.), чтобы понять их ужасное, безвыходное положение. Это едва движущиеся человеческие остовы, прикрытые лохмотьями, обуви почти никакой; на изможденных лицах выражение одной безмолвной скорби и отупения… Сердце сжимается и слезы навертываются при виде этих несчастных страдальцев!»240.
Необычайное усиление малярийности было вызвано целым комплексом социально-экономических и экокультурных трансформаций, вызванных почти 100%-м удалением аборигенного населения: все сельскохозяйственные площади зарастали лесом и кустарником, водоотливные канавы разрушились, лес в устьях рек, во многих случаях уже истребленный десантами и гарнизонами в военное время, теперь уничтожался окончательно; приморская низменность, обезлесенная либо с таким лесом, который из строевого был превращен в сорный, полностью стала малярийным полем.
У редкого населения не хватало ни времени, ни сил на уход за лесами или правильную его переработку. Начав порубку, поселенцы, гонимые болезнями и нуждой, переходили на другие места, а их участки становились источниками лихорадок. Особенный размах этот удушливый эффект бесхозяйственности обрел на частновладельческих землях. Г. А. Рыбинский, исследователь сельского хозяйства в Сухумском округе, описал этот путь распространения малярии: «В Цебельде 24 помещика, и земли их в общей сложности составляют почти 16 тысяч десятин, из которых половина принадлежит графу Бобринскому… Что же касается помещиков, то они наведывают лет в пять, часа на два, свои имения… Обширное имение графа Бобринского находится в полном забросе… Нельзя обойти молчанием о положении земель священнослужителей в Сухумском округе и не дать им добрый совет, не оставлять их в таком неприглядном виде, в каком они находятся. Они первые должны показывать пример абхазцам, как нужно обходиться с землей, чтобы она не оставалась в непроходимых зарослях, культивирующих лихорадку»241. Обезлюдение страны и было основной причиной роста малярийной угрозы. Абхазские феодалы — офицеры царской армии — получив тысячи десятин за проявленное рвение, также не могли совладать с зарослями, не обнаруживая желающих заразиться малярией «из-за каких-нибудь полтора десятка рублей, полученных за первые две недели труда»242. В Дальском ущелье до 1878 года проживало порядка 5 тысяч абхазов, а в 1894 году оно было совершенно пустынно — в нем не было даже тех 23 землевладельцев, которые получили участки от 300 до 1000 десятин243. В итоге, решительных и неприхотливых арендаторов стала поставлять соседняя Мингрелия.
Комиссия Краевского в 1896 году также сделала этот вывод о частновладельческих землях Черноморского округа как очагах злокачественных лихорадок на побережье244.
По мере культивации земель и развития здравоохранения угроза малярии хоть и резко снизилась, но еще не перестала в начале ХХ века играть роль отпугивающего фактора при выборе колонистами мест для поселения. В 1910 году она могла в течение года унести жизни более 1% населения Кубанской области245. Окончательно малярия была побеждена лишь в 50-е гг. XX века246.
Какие же правила антималярийной безопасности были выработаны в адыгской гигиенической традиции? Стройное освещение этого вопроса содержится у И. И. Пантюхова: «Туземцы с древнейших времен прекрасно знали всю губительность малярии, равно как и то, что лекарства тут мало имеют значения, и принимали против заболевания различные гигиенические меры. Избегая малярийных долин и низменностей, они строили жилища на холмах или склонах гор, причем, по советам древнего грузинского лечебника «Карабадин», возле дома не должно было быть высоких, затеняющих его, деревьев. В дождливых и сырых местностях черноморского бассейна — у шапсугов, джегетов, натухойцев, абхазцев, самурзаканцев, мингрельцев, имеретин, гурийцев — жилые дома строились на сваях. Сакли хорошо проветривались всегда открытыми с противоположных сторон дверями и дезинфицировались вечно дымящимся среди сакли костром. Воду для питья туземцы употребляли, по возможности ключевую, и, за неимением ее, речную, но всегда свежую и вода, взятая накануне, почиталась для питья вредною. Эта мера вполне соответствует современным сведениям о чрезвычайной быстроте размножения микроорганизмов. Вынуждаемые необходимостью обрабатывать и сильно малярийные низменности, туземцы являлись туда в наименее малярийное время — раннею весною и позднею осенью. Для обработки плодородных низин туземцы часто пользовались трудом рабов или наемных рабочих — осетин, сванетов, рачинцев, айсоров, лезгин. При хронических заболеваниях туземцы искали излечения на возвышенных, здоровых, издавна священных местах, и на прославленных, лежащих на здоровых местностях, минеральных или холодных с хорошей питьевой водой источниках. Кроме приведенных мер, постоянное земледельческое население — грузины, армяне и горцы — предохранялись от малярии тем, что имели постоянные по возможности сухие жилища, садили на издавна культивируемой почве некоторые огородные овощи, особенно из рода острых крестоцветных, и имели большие или меньшие запасы пищи для себя и для домашнего скота.
В совершенно иных условиях находились колонизировавшие Кавказ кочевые и полукочевые азиатские племена. Многие из них были полудикари, иные пришедшие из равнин Азии, — номады. Вытеснившие из теплых малярийных равнин туземцев, мало или вовсе не знакомые с малярией, кочевники располагались там, где была вода и еда для их стад, причем о качествах воды не заботились, водные источники загрязнялись. Между прочим, и доныне кочевники считают годной для питья всякую воду, если она собралась в количестве больше 17 батманов или 127 фунтов. Смотря на землю только как на место для кочевок, хищнически истребляя все, что им попадалось, не имея постоянного жилища и не делая никаких запасов ни для себя, ни для домашнего скота, они находились в полной зависимости от стихийных причин. Большая часть этих безвестных неисторических племен как саранча налетала и как саранча погибала…
Кавказский перешеек можно представить себе здоровым горным островом, окруженным малярийным морем, с многочисленными заливами и проливами. Туземцы жили, главным образом, на этом острове и только иногда спускались к малярийному морю: наводнявшим перешеек в разные эпохи кочевым и полукочевым племенам приходилось жить преимущественно среди малярийного моря. Вместе с борьбой с природой и туземцами, пришлые колонизаторы должны были бороться и с малярией»247.
Яков Абрамов в 1884 г. написал и опубликовал в журнале «Дело» (№1) блестящую работу, посвященную государственной политике дискриминации аборигенного населения Северного Кавказа, ущемлению земельных прав горцев, натравливанию казаков и русских колонистов на горцев, неспособности усвоить культурное наследие изгнанных горцев, его хищническому истреблению. Работа Я. Абрамова положила начало целому ряду значительных трудов о проблемах культурного освоения Кавказа и утраты с уходом горцев целого пласта знаний из сферы земледелия, скотоводства и садоводства. Отметим еще раз дату написания этой работы — 1884 г., спустя 20 лет после окончания Кавказской войны и завершения процесса аннексии адыгских земель; и 25 лет прошло после капитуляции Шамиля (что актуально, так как автор анализирует состояние дел в Чечне и Дагестане); и 60 лет после окончательного покорения Кабарды (Абрамов много пишет о районе Нальчика, где бывал неоднократно). Таким образом, если станицам на бывших натухаевских землях было по 20-22 года, то станицы в Кабарде уже имели долгую историю. В то же время, 20 лет — период не малый. За это время подросло второе поколение поселенцев и за это время уровень сельхозпроизводства давно должен был превзойти черкесский, учитывая внимание, которое кавказская администрация уделяла этому вопросу. Вообще за это время облик аннексированных территорий должен был измениться до неузнаваемости: здесь должно было появиться гораздо более многочисленное население, чем при аборигенах, а каждый клочок земли в горах и на плоскости должен был быть образцово, на европейском уровне, культивирован. И, так называемая, «Русская Ривьера» должна была восхищать своим зажиточным, культурным видом всех столичных гостей и иностранцев в не меньшей степени, чем то восхищение, с которым описывали приморскую Черкесию европейские путешественники 30-40-х гг. XIX в. Так происходило в США, где аннексированные индейские земли переживали экономический, строительный и сельскохозяйственный бум. Россия, после отмены крепостного права в 1861 г., стремительно развивалась по капиталистическому пути и земли бывшей Черкесии и едва удержавшейся Абхазии обязаны были быть самыми стремительно развивающимися в рамках всего государства. Но всего этого не случилось. «Места прежде занятые многочисленным горским населением,— отмечал Я. Абрамов, — пустуют до сих пор. Только незначительная часть этой местности занята казачьими станицами, а другая роздана разным чиновникам и нечиновным культур-трегерам. Казачье население, однако, оказалось очень непригодным для условий горной местности и его приходилось, и отчасти приходится и теперь, содержать на казенный счет. Многие станицы пришлось даже упразднить, так как русскому населению оказалось совершенно невозможным жить в местах, занятых этими станицами: так, в одном 1868 г. состоялось упразднение целых 12 станиц Кубанской области, «по крайнему неудобству относительно хозяйства, путей сообщения и отчасти климата», как сказано в официальном приказе. (Вспомним, с каким пафосом об основании летом 1864 г. 12 станиц писал Р.А. Фадеев и о «вырванных плевелах»!). Земли, розданные в частную собственность, также остаются до сих пор совершенно пустыми и некультивированными. Наконец, огромные пространства, прежде занятые горцами, не вызывают даже ни в ком желания приобретения: так мало кажутся они пригодными для культуры. А между тем эти пространства были прежде заняты многочисленным населением и прекрасно культивированы. Теперь же превосходнейшие нивы и луга, буквально созданные руками человеческими на голых каменных скалах, заросли мелким колючим кустарником и совершенно пропали для культуры. Богатейшие сады и виноградники заросли дикими деревьями и погибли. И только одичавший виноград, встречающийся на склонах гор, да редкие остатки черкесской архитектуры свидетельствуют о деятельной жизни, царившей в этом крае, превратившемся ныне в пустыню, и о чрезвычайном трудолюбии аборигенов страны, ...»248.
Таким образом, и через 20-25 лет степень усвоения обширного черкесского наследия оставалась на очень низкой отметке. Обращает на себя внимание факт упразднения большого числа нагорных станиц Закубанья — этим действием власти расписались в полнейшей неспособности освоить черкесский ландшафт. Абрамов зафиксировал факт содержания нагорных станиц за казенный счет, то есть за большой срок они не сумели достичь хотя бы уровня самообеспечения продуктами питания. Пройдет еще 20 лет и авторы начала XX в. по-прежнему будут отмечать этот несуразный факт поддержания населения нагорных станиц «казенным пайком» и выделением пахотных участков в Прикубанье249.
В 1902 г., по свидетельству С. Васюкова, для населения Туапсинского округа (в составе уже Черноморской губернии. — Прим. С.Х.) сбор фруктов в черкесских садах составлял как важнейшую часть дохода, так и основное средство выживания. Хлеб, выращиваемый в округе, обеспечивал лишь 1/3 населения, а дефицит восполнялся путем натурального обмена: «За один пуд хлеба кубанцам туапсинцы дают пуд сушенных лесных груш, которых «пропасть» растет в горах. Обмен выгодный, не нужно ни сеять, ни ухаживать, а пойти в известное время в горы и собрать…»250. При отсутствии надлежащего ухода доходы от сбора груши могли резко снижаться. В 1901 году Л. В. Македонов отмечал в этой связи: «Груши из бывших горских садов ранее были хороши, но ныне сады запущены, постарели, и плодов от них с каждым годом получается меньше и меньше. В некоторых станицах делаются попытки упорядочить грушевый промысел: назначается срок для начала сбора, полагается штраф за порчу деревьев, ограничиваются размеры сбора для каждой семьи известным числом возов и т.п.»251. В 1906 г. Л. Е. Козлов отмечал, что сбор фруктов в старых черкесских садах служит главной доходной статьей для новоселов: «Урожаи же фруктов в собственных садах переселенцев так ничтожны и качество получаемых продуктов настолько низко, что говорить о доходе с такого сада теперь совершенно не приходится»252. Таким образом, каждая новая волна колонистов неизбежно начинала процесс своей адаптации с собирательства в садах изгнанных аборигенов. Уникальные по своим качествам деревья в значительных масштабах сохранялись и продолжали приносить огромные урожаи в середине ХХ века.
Крупнейший специалист по истории адыгского плодоводства, ученый селекционер Н. А. Тхагушев приводит в своем исследовании данные, которые не могут не произвести огромного впечатления и свидетельствуют об уникальных достижениях народной адыгской селекции: «Долговечность. Вопрос о долговечности плодового дерева является одним из важных критериев при оценке достоинств того или иного сорта… При обследовании остатков бывших адыгейских сортов на Михайловском перевале, в Пшаде, Архипо-Осиповке, Геленджикского района, в Псебе, Куйбышевке, Небуге, Туапсинского района, в Красно-Александровских аулах, Кирове, Марьино, Большом и Малом Кичмаях, в Солох-ауле, в Бабук-ауле, Лазаревского района, в Пластунке, Красной Поляне, Медовеевке, Адлерского района, в Тульском районе в бассейнах Белой, Курджипса и их притоков неоднократно (за исключением Геленджикского района) встречались отдельные экземпляры каштана сладкого в возрасте 250-300 лет, ореха грецкого — 150-200 лет, груши сортов Хутемы (Черкесский бергамот), Бжихакуж (Черкесская зимняя) и др. — 100-150 лет, яблони сорта Агуемий (Черкесский розмарин) — 90-120 лет, сортов Мыцебы (Черкесское кислое), Альмэ (Черкесское длинное), Мычезен (Черкесское сладкое) и отдельные кусты фундука в возрасте 80 и более лет. Эти плодовые сады с момента оставления их хозяевами 80-90 лет тому назад не получали никакого ухода; большинство из них заросло лесом и заглохло, тем не менее часть садов сохранилась до наших дней и поражает гигантским ростом деревьев, здоровьем, свежестью и еще плодоносит… Рост. Деревья и кусты адыгейских сортов плодовых растений отличаются мощным ростом. Отдельные экземпляры ореха грецкого и каштана сладкого достигают в высоту 30-35 м. Из семечковых пород отличаются сильным ростом груши, в особенности сорт Хутемы (Черкесский бергамот), достигающий 20-25 м высоты. Деревья сортов яблони тоже довольно мощные, высота их колеблется от 10 до 16 м. Вообще все деревья и кусты адыгейских сортов плодовых растений (сливы, фундука, айвы, хурмы, инжира и др.), как правило, отличаются мощным ростом. Это свойство — мощный рост адыгейских сортов плодовых пород — некоторые специалисты относят к большим недостаткам последних. При этом они утверждают, что с высоких деревьев трудно произвести съем урожая, что обрезка этих деревьев и работа по борьбе с болезнями и сельхозвредителями осложняется. Это верно, но нельзя забывать, что деревья, обычно произрастающие в наших садах (имеется в виду их рост и мощность), не в состоянии дать и удержать на себе урожай в 1000-1700 кг. Мощный рост деревьев и кустов адыгейских сортов плодовых пород органически взаимосвязан с высокой урожайностью. Необходимо подчеркнуть, что в кронах высоких и мощных деревьев по сравнению с кронами деревьев среднего и низкого роста при прочих равных условиях наблюдается более благоприятный воздушно-световой режим. Такие условия вместе с другими положительными факторами способствуют улучшению качества плодов, увеличению урожая и в то же время являются неблагоприятной средой для сельхозвредителей и болезней… Стойкость против сельскохозяйственных вредителей и болезней. … В яблоневых садах Черноморского побережья часто можно наблюдать, как в смешанных насаждениях плоды культурных сортов яблони, например, Ренет Симиренко, Ренет шампанский, заболевают паршой в такой степени, что превращаются в уродливые, обесцененные плоды — брак. В то же время здесь же, рядом, на деревья сортов Агуемий (Черкесский розмарин), Псебашхамий (Черкесский сладкий синап), Мычезен (Черкесское сладкое) плоды совершенно здоровы… Наши долголетние наблюдения позволяют сказать, что адыгейские сорта яблони весьма стойки против кровяной тли, которая в черноморских районах является бичом садоводства… Урожайность. Одним из характерных признаков подавляющего большинство адыгейских сортов плодовых пород является их исключительно высокая урожайность… Сорта яблони Агуемий, Мычезен, Хакошомий (Мамайское красное) дают урожай в среднем с одного полновозрастного дерева от 400 до 800 кг. … С. В. Краинский пишет: «Нам известны случаи, когда, например, отдельные деревья яблони Черкесский розмарин в пятидесятилетнем возрасте давали до 75 пудов (сад Гунченко в с. Дефановке). По данным Е. Воробьевой (с. Дефановка), отдельные деревья Черкесского розмарина в возрасте от 40 до 60 лет приносят обычно от 25 до 80 пудов плодов». В ауле Малый Кичмай, Лазаревского района, с одного дерева яблони сорта Хакошомий сняли урожаи: в 1950 г. — 1200 кг, в 1953 г. — 1500 кг. В том же ауле в 1944 г. с одного дерева сорта Мычезен сняли урожай 1050 кг … Сорта груши также отличаются весьма высокой урожайностью… Из всех адыгейских сортов груши необыкновенно высокой урожайностью отличается сорт Хутемы. Средний урожай с дерева колеблется от 500 до 1000 кг, но нередки случаи, когда с отдельно стоящих мощных столетних деревьев снимают урожаи в 1500-1700 кг. Так, В. И. Шихматов пишет, что со столетнего мощного дерева сорта Черкесский бергамот на усадьбе Майкопской опытной станции ВИР снимали урожай: в 1946 г. — 1700 кг, в 1948 г. — 1350 кг и в 1950 г. — 1600 кг»253.
Покинутая Черкесия являла собой опустевший гигантский Эдем, плоды которого были неисчислимы и, с одной стороны, обеспечивали «мезолитическую» спячку (в смысле развития агрикультуры нового населения), а с другой стороны — неподдельный гастрономический восторг. В 1867 г корреспондент керченской газеты с упоением писал: «Давно и с нетерпением ожидаемые фрукты новопокоренного Западного Кавказа, наконец, появились в продаже. Статьи о них в Кубанских ведомостях, Одесском вестнике и, даже, в столичных газетах, естественно, породили в нас желание поскорее увидеть эти замечательности… Проходя, на днях, мимо лавки братьев Канунниковых, я был приятно поражен и обрадован представившимся моим глазам зрелищем, — предо мной красовалось объявление: «Персики из Черноморского округа, на северо-восточном берегу Черного моря, из садов, оставшихся от черкесов, выселившихся в Турцию». ...Представьте мое изумление! Передо мной громоздилась пирамида персиков, но каких персиков? Что за величина, что за привлекательный вид! Прекрасной формы, желтые с розовыми сторонами — они неотразимо манили к себе. Я пробую, ем — что за наслаждение! Сочный, ароматный персик — тает во рту. Но нет! Моему ли слабому перу описать эти драгоценные дары природы? Скорей, скорей в лавку Канунниковых! Но, увы, это выставлена только проба. Это, так сказать, — оселок кавказских производителей для нашего изящного вкуса. Да не падают же духом и не огорчаются не успевшие отведать кавказских персиков, — предприимчивость наших торговцев фруктами нам хорошо известна и им остается надежда пользоваться, в скором времени, разнородными фруктами из новых садов, так как я слышал, что некоторые из торговцев уже предложили свои условия для заключения контрактов на привоз сюда фруктов с Черноморского берега. Какие наслаждения ожидают нас, тем более, что эти фрукты, освобожденные от затрат на устройство сада, даром доставшиеся, естественно будут продаваться по небольшой и общедоступной цене...»254.
В каждом ежегодном отчете начальника Кубанской области констатировалось как ничтожное значение садоводческой отрасли, так и отсутствие у населения необходимых знаний255. Об этом же писал С.В. Фарфоровский при анализе социально-экономического состояния Майкопского отдела и самого Майкопа в 1910 году: «Поселенцы с трудом акклиматизировались; полное безлюдье, отсутствие дорог, дикие звери, отсутствие знаний и капитала — все это вело к захирению края… Причиной, тормозящей садоводство, является отсутствие знаний»256. М. Харламов в 1912 году засвидетельствовал крайне низкий уровень в занятии садоводством в Майкопе: в 1899 г. здесь было 6 садов на 11 десятинах, а на момент выхода работы 28 садов на 53 десятинах257. Хищническое отношение к старым черкесским садам выразилось в повсеместном их истреблении, когда вместо сбора фруктов с дерева рубилось само дерево, когда деревья вырубали на дрова либо под плантации табака, а также для расчистки площадей под зерновые. В итоге, сад уничтожался, но взамен не возникало ничего другого либо почти ничего. Примеров этого рода, к сожалению, очень и очень много. Люди мыслящие, переживающие за судьбы российской колонизации Северо-Западного Кавказа, оставили нам потрясающие свидетельства этого регресса258.
Слова правды произносились русскими авторами для своей, русской аудитории в целях просвещения и создания условий для успешного освоения земель. «Обширные и прекрасные горские сады из прививок яблок и груш (бергамотов) были частью истреблены при разорении аулов во время покорения Северо-Западного Кавказа, частью погибли от варварского пользования ими в первые годы русской колонизации. Много рассказов приходилось слышать о том, как срубались яблони и грушевые деревья в садах только для того, чтобы легче обобрать плоды, как разводились костры в фруктовых садах, как нарубались ступени на стволах деревьев, чтобы подняться по ним для сбора фруктов, и т.д. В настоящее время, сады, конечно, уже не истребляются, но и не поддерживаются, деревья стареют, и новых прививок не делается»259.
«Тысячелетний опыт горской культуры, — констатировал в 1908 г. Л. В. Македонов, — для новых людей, пришедших сюда с традициями равнинного степного хозяйства, пропал бесследно, и — в результате: плодородные цветущие местности заглохли, сенокосные поляны заросли, бесчисленные сады пропали, огромное скотоводство горцев погибло, а переселенцы не нашли ничего, кроме леса, который и начали истреблять»260.
7. Дороги Черкесии
Обращает на себя внимание и официальная формулировка, призванная обосновать упразднение населенных пунктов — «по крайнему неудобству путей сообщения». Во-первых, в горах, чтобы одолеть дорогу надо затратить гораздо больше энергии, чем такой же отрезок требует на равнине — вообще жизнь горца трудна; во-вторых, во время войны русские войска полностью уничтожили сеть дорог внутри Черкесии, а ее остатки требовали слишком грандиозного труда для восстановления; в-третьих, черкесские дорожные коммуникации и маршруты были полностью проигнорированы новыми хозяевами страны; в-четвертых, из страха перед партизанскими рейдами черкесов, войска вырубали огромные по ширине просеки (до 1 км в ширину) вдоль своих движений и особенно в местах обустройства станиц и фортов, и все эти обезлесенные пустоши в первую же осень превращались в непроходимую грязь, которая полностью преграждала путь грузам и артиллерии. В итоге, нагорные станицы оказались утопающими в грязи (как и все закубанские-плоскостные): даже всадник был не в состоянии в распутицу преодолеть Закубанье, не говоря уже об экипажах и телегах.
Точно так же, как лес предохранял черкесские посевы, так он же предохранял и черкесские дороги. Аборигены довольствовались вырубкой сугубо единичных деревьев и обустраивали под дорогу минимальнейшее пространство так, что сверху кроны деревьев полностью защищали от дождя и скрывали от посторонних глаз их коммуникации. Черкесская дорога была стопроцентно вплетена в экосистему и ландшафт — с учетом характера грунта, разлива речек, ручьев, расположения пахотных участков и т.д. Дороги имели и важное торговое значение, так как по ним большое количество грузов — хлеба, тканей, кож, изделий кустарной промышленности — доставлялось в черноморские порты. Черкесы строили арбяные дороги, которые были шире обычных и в необходимых местах вымащивались камнем, снабжались водостоками.
Русское командование стремилось захватить такие дороги, так как они позволяли с легкостью переваливать военные грузы на южный склон хребта. В «Предположениях...» Филипсона на 1859-1860 гг. говорится: «...хотя занятие нашим отрядом выходов из ущелий Баканского и Неберджайского весьма стеснило их (натухайцев) движение, но по сделанной мной рекогносцировке оказалось, что на не занятом пространстве Адагумской линии у них есть еще две арбяные дороги через Неберджай: при входе в теснину (в 13 верстах от укр. Крымского) и через так называемую Георгиевскую поляну (в 11 верстах от укр. Константиновского). В этих местах в будущем году предполагается возвести отдельное укрепление. Таким образом будут решительно преграждены все удобные пути из земли натухайцев к шапсугам,...»261. Ветеран Кавказской войны, скромно обозначивший себя под одной литерой В., сообщает о черкесских дорогах в районе Майкопа: «Верстах в трех от входа в ущелье (Курджипсское — Прим. С.Х.), была небольшая конная тропа через гору, выходившая насупротив самого Майкопа, а немного далее арбяная дорога, тоже оканчивавшаяся насупротив Майкопа, но выше его. По гребню гор была также дорога, разработанная горцами летом (1857 года. — Прим. С.Х.), собственно для привоза своих орудий». В соседнем Курджипсскому ущелье В. упоминает «нарядную арбяную дорогу»262. «Нарядная» в данном случае, по всей видимости, означает однорядная (дорога).
Удивительно, но при условиях полной депортации населения и масштабных порубках леса отдельные участки черкесских дорог сохранялись и через 40-50 лет после окончания Кавказской войны. Так, в отчете чиновника особых поручений Краевского, возглавившего работу «особой экспедиции для исследования нагорной и средней полос Черноморского округа в целях устройства участков под водворение русских переселенцев» (Высочайшее повеление от 13 марта 1895 года), отмечается относительно неплохая обеспеченность Черкесии дорожной сетью — причем относительно «успехов» колонизационного периода: «Вопрос о дорогах издавна (т.е. с 1864 года. — Прим. С.Х.) составляет больное место на Черноморском побережье Кавказа. Не подлежит сомнению, что успех заселения края находится в непосредственной и прямой зависимости от устройства удобных сообщений и что там, где будут дороги, население само собою явится, даже помимо участия администрации, и осядет прочно. В прежнее время, когда побережье было густо заселено горцами, вся страна была прорезана сетью горных троп и дорог и, хотя подъемы и спуски были круты и самое полотно дороги не широко, но тем не менее невзыскательный горец находил возможным, частью на арбах, частью на вьюках, доставлять к берегу для продажи свои продукты, причем, по дошедшим до нас сведениям о торговых сношениях горцев, количество продуктов, составлявших предмет отпускной торговли, значительно превышало количество привозимых товаров и следовательно страна богатела. На отчетной карте экспедиции нанесено направление более значительных троп, следы которых сохранились и поныне; характер этих троп свидетельствует, что вообще горцы заботливо относились к делу устройства сообщений; обладали опытом при выборе склонов и направления трасса дорог и этим лишь возможно объяснить, что остатки горских троп сохранились до нашего времени»263. Комиссия Краевского, сформированная на базе министерства земледелия и государственных имуществ, в очередной раз убедилась, что места «бывших горских поселений» и есть самые удобные места для предполагаемых русских поселений. Но было и существенно новое в выводах этой комиссии: она пришла к заключению, что направления старых черкесских дорог являются наилучшими для проложения новых русских дорог. В приложении к докладу Краевского младший таксатор Личкус дает точное топографическое описание черкесских вьючных троп264.
Ф. П. Доброхотов в 1916 г. отмечал, что «следы черкесских дорог, заросших держи-деревом разрушенных непогодой сохранились и до настоящего времени, но каким образом эти дороги были оставлены без внимания в первые годы колонизации, остается до сих пор загадкой»265. О занятии абхазов обустройством своих дорог писал В.А. Разевиг266.
При описании участка хутора Криница в устье реки Пшад С. Васюков в 1902 году отмечал: «Из усадьбы в горную часть участка имеются две черкесские дороги: одна — по хребту выше виноградников, другая — по восточной меже участка»267. Черкесскими дорогами продолжали пользоваться как поселенцы, так и военные еще в начале XX века. «Посты сообщались между собой по тропам, проложенным по берегу моря; — писал А.Д. Ламонов в 1908 году, — между некоторыми постами пользовались колесною дорогою, бывшею черкесскою, сохранившеюся со времени покорения Западного Кавказа. Дорога местами пролегает по берегу моря, то удаляется от него в лесную чащу»268. Согласно Ламонову, большие отрезки черкесских дорог сохранялись, практически, во всех участках Черноморского округа.
Вопрос о черкесских дорогах выделяется С.Васюковым в отдельный раздел, выдержки из которого мы предлагаем вниманию читателю:
«После завоевания Кавказа в наследие русским осталась горная культура, т.е. прекрасные фруктовые сады и хорошие, крепкие горные дороги, но ни тем, ни другим русские не воспользовались и ни садов, ни дорог не поддержали, а потому о черкесской культуре остались более чем бледные воспоминания.
Пути сообщения на побережье нужно разделить на две категории: сухопутные и морские. Сухопутные — береговое шоссе от Новороссийска до Сухума и местные горные дороги, а морские — сообщения на пароходах обществ русского, российского и «Черноморец», также на катерах между Новороссийском и Геленджиком, кроме того, на баркасах, на турецких фелюгах.
Все эти пути сообщения не в достаточной степени удовлетворяют потребностям края, о развитии и оживлении которого так много говорят, но мало делают.
С уверенностью можно сказать, что черкесская культура по отношению дорог стояла несравненно выше русской.
Тогда горные дороги с мостами, искусственными преградами над пропастями (сохранились еще некоторые) пересекали побережье во всех местах, теперь же кроме берегового шоссе, да некоторых едва сносных и притом крайне малочисленных местных дорог — нет иных путей сообщения, как пешком или вьюками. И то все-таки по старым испорченным черкесским дорогам. Черкесские дороги, как и черкесские колодцы, заросли и запустели, их с трудом, но еще могут указать старые, опытные охотники. Остается одно только береговое, так называемое «голодное» шоссе, построенное под наблюдением генерала Анненкова в 1891 году, шоссе, на которое истрачена масса денег и которое по сие время еще не доведено до Сухума, т.е. правильного почтового движения нет, а почта только теперь стала ходить от Новороссийска до Сочи. Шоссе строилось, ремонтировалось и теперь еще продолжает ремонтироваться, можно сказать, капитально. Работа в 1891 году была спешная, притом преследующая двойную цель: дать заработать голодным и построить дорогу.
Повторяю, что строили эту дорогу спешно, и потому шоссе будет требовать ремонта постоянного и почти капитального. Мне рассказывали о спешности этой постройки в то время, когда осуществление этого пути было настоятельной потребностью края. У рабочих не было нужных приспособлений, говорят, что щебень носили в подолах, не было необходимых орудий, а об расчете нечего и говорить. Способ расчета был таков, что наживались темные лица в Новороссийске, которыми и теперь довольно богат молодой портовый город.
Рабочие, получив ассигновки на артель, бросали работы и шли в город за получкой денег. Им приходилось ждать, иногда довольно подолгу. Тогда-то и предлагали свои услуги темные личности, темные и вместе с тем коммерческие. Ассигновки нетрудно было купить с выгодой у действительно голодного народа. И покупали, за тысячу платили 800, а то и 700 р. Рабочие получали деньги, часто, разумеется, пропивали и шли снова работать. Шоссе велось, я говорю о направлении, в высшей степени странно: почему-то инженеры обходили старую черкесскую дорогу, которую и до сих пор местами, вследствие близости, предпочитают новому шоссе, и новый путь строили параллельно старому черкесскому.
В нынешнем году я ехал из Адлера в Сочи, не помню, кажется на 12 версте, извозчик свернул с шоссе ниже к морю и долгое время вез нас довольно хорошей крепкой дорогой.
— Отчего ты свернул с шоссе? — спросил я.
— Там ремонт производят.
— А это какая дорога?
— Старая, черкесская.
Прекрасная дорога, отличный путь и ближе к морю, красивее и дорога, по которой ремонта не производится и не производилось со времени выселения черкесов, но по которой ездят и по сие время в легких рессорных экипажах.
Еще случай: как-то я был на кабаньей охоте. Мы шли просекой, заросшей впрочем «добре», как говорил мой товарищ, старый местный охотник, нам встречались каменные мосты, тоже заросшие, едва видные.
— Это старая черкесская дорога на перевал (Михайловский), а вот пойдем вле во, там старое шоссе...
— Какое старое шоссе?
— Построенное было инженерами, да брошенное, потому что взяли другое на правление.
— А не знаете, почему? Охотник засмеялся и махнул рукой.
— Какое же, по-вашему из этих трех направлений лучшее и более крепкое?
— Разумеется, черкесское и до сих пор не завалившаяся дорога... Посмотрите на новое шоссе... Видели, какие обвалы... Какой дорогой и трудный ремонт! Ремонт ежегодный!...
Так было строено голодное шоссе и еще до сих пор не достроено до Сухума вполне.
Говорят о железной дороге, когда нет почтового сквозного сообщения по шоссе, которое официально на бумаге считается давно оконченным.
Я не говорю, благодаря горному твердому грунту, шоссе вышло прекрасным, езда, за исключением подъемов, легкая, приятная, но какие экипажи, а главное, лошади. Господи помилуй!..»269
Существование множества арбяных дорог обусловливалось как численностью населения, так и нуждами торговли. Помимо перевальных дорог существовали пути вдоль всей Черкесии от Анапы до восточных районов Кабарды. У русского шпиона Г.В. Новицкого (1830 г.) читаем: «...по земле адехе, прилежащей к равнинам, начиная от Анапы до Кабарды, везде можно проезжать на арбах. Кабардинцы часто приезжали на арбах в Анапу для торговли с турками»270. Арбяная дорога как раз и отличалась от вьючных троп тем, что ее прокладывали осознанно и целенаправленно. Сельские общины прокладывали и обустраивали такие дороги навстречу друг другу, что создавало очень разветвленную сеть путей сообщения. А.Н. Дьячков-Тарасов писал, что «абадзехи любили прокладывать свои арбяные дороги по вершинам хребтов»271. С.И. Борчевский (1909 г.) подтверждает сведения Дьячкова-Тарасова и Васюкова: «...во время путешествия к горе Папай пришлось мне видеть следы старой черкесской дороги, проложенной в очень неудобной для езды местности и на довольно большой высоте; такими дорогами, как известно, была пересечена в прежнее время вся нагорная полоса нашей области»272. Прокладка дорог по вершинам хребтов объяснима рядом факторов: а) многолюдностью общин верхних абадзехов, которым гораздо ближе было сообщаться друг с другом, переваливая из верховьев Лабы, Белой, Пшехи, Пшиша, Псекупса; б) устойчивостью грунта, т.к. дороги проходили по твердым и скалистым поверхностям, не подверженным затоплениям; в) прокладка сети высокогорных дорог была особенно важна в условиях войны, т.к. они позволяли безопасно сообщаться всему населению Черкесии, а также и потому, что движение больших масс русских войск с артиллерией, обозом по равнинному Закубанью сопровождалось рубкой протяженных и широких просек (иногда до 1 км шириной) и приводило к полному уничтожению адыгских арбяных дорог. Можно представить, во что превращались и сами эти новые русские военные дороги после первых же осенних дождей.
Потребности масштабной торговли, осуществлявшейся через порты и гавани черноморского побережья, а в дороссийский период через Тамань и Каплу с Крымским ханством, вынуждали население заботиться о поддержании дорог в надлежащем состоянии. Объемы османо-черкесской и крымско-черкесской торговли в середине XVIII в. были столь значительны, что вызвали энтузиазм у голландского консула в Крыму Карла Пейсонеля, сведения которого многократно приводились в трудах кавказоведов273. В исследовании А.Х. Бижева приводятся данные по торговле на кубанских меновых дворах: так, например, в 1835 г. адыги продали своих товаров на сумму 117 450 рублей и приобрели русских товаров на 76.360 рублей. В течение одной недели на Екатеринодарскую ярмарку могло собраться до 10.000 адыгов на 4000 арбах274. Без дорог и мостов в Черкесии подобная торговля была бы попросту невозможна. Можно быть уверенными в том, что удобнейшие пути сообщения пролегали в Натухае, располагавшем главным портом Черкесии — Анапой.
Масштабный вывоз в Турцию и в страны Средиземноморья продуктов полеводства, скотоводства, пчеловодства и леса продолжался весь османский период (XVI—XVIII вв.). А.Х. Бижев приводит данные B.C. Шамрая по анапской торговле до 1828 года, когда порт перешел окончательно в русские руки. Согласно Шамраю, турецкие и другие купцы ежегодно через Анапу вывозили около 55 тыс. четвертей хлеба, в том числе пшеницы 10 000 четвертей (1536 т.), 30 000 четвертей ржи (4608 т.); 15 000 четвертей ячменя (2304 т.), 3000 четвертей овса; от 25 до 30 тыс. кож коровьих, 4 тыс. кабаньих кож, 150 тыс. заячьих шкурок, 80-100 тыс. центнеров шерсти, 100 тысяч штук чекменей, 50—60 тысяч штанов из чекменя, 200 тысяч плащей (т.е. бурок), 50 тыс. куньих шкур, 500 тыс. шкур овечьих и многие тысячи пудов воска, меда, масла, сала. Сюда же относится строевой лес, в котором остро нуждались все без исключения европейские страны275. По данным Шамрая отметим, что в списке зерновых нет проса — основной хлебной культуры Черкесии, охотно скупавшейся османами. Таким образом, становится вполне ясно, что без значительной сети арбяных дорог Черкесия не могла существовать ни в мирное, ни в военное время. Становится понятен и тот значительный объем знаний, понятий и навыков, связанных со строительством дорог и мостов, которые демонстрировали Л. Сиюховой долгожители Адыгеи в начале 70-х годов XX в.: «При прокладке грунтовых дорог выбирали участки местности, покрытые колючим кустарником и мелколесьем. Искусственно сглаживали уклоны, срубали возвышенности, засыпали ложбины. Крупные деревья выкорчевывали с помощью быков.
До начала профилирования отмеряли ширину полосы, достаточную для разминки встречных подвод, или «зы къорэгъ фэдиз ишъомбгъуагъэу» — шириной в 1 шест (3,5 м).
Длину участка отмеряли с расчетом закончить за один-два дня. Затем производили разбивку боковых линий, с обеих сторон полосы вбивали по 5-6 шестов (къорэгъ) на одинаковом расстоянии друг от друга (примерно на 100 саженей). Отмеренный участок запахивали четырехсторонним пахотным орудием. Мелкий кустарник не выкорчевывали, так как он своими корнями способствовал более прочному скреплению грунтовых частей. Для большей прочности дорожного полотна его иногда покрывали глиной, добываемой в непосредственной близости от дороги.
Глина в сухом состоянии обладает очень большой прочностью и связностью, хорошо уплотненная, она практически водонепроницаема.
Уплотнение земельного полотна являлось одной из главных операций. Этому процессу уделяли особое внимание. Земляное полотно выглаживали с целью уничтожения неровностей и уплотнения рыхлого слоя грунта и глины. Эту работу выполняли при помощи деревянной бороны (пэнэлъэшъу) путем двух- трех-кратного протаскивания ее по одному и тому же месту. Деревянная борона передавала на грунт значительные удельные давления, способствовавшие разрушению комьев грунта и глины на довольно значительной глубине, и обеспечивала однородную структуру грунта по толщине. И, наконец, верхний слой земляного полотна утрамбовывали деревянными катками с гладкой поверхностью (Сообщение Уджуху Моса Хусейновича из аула Габукай, 83 года. Запись сделана в 1973 г.).
Таким способом были проложены многие арбяные дороги, связывающие отдельные населенные пункты Адыгеи.
По воспоминаниям Ю. Чадыгова (65 лет) из аула Уляп, жители аула Уляп провели грунтовую дорогу из своего аула в ст. Воздвиженскую протяженностью около 5 км. При прокладке этой дороги отмеренные участки распахивали плугом, в который впрягали две пары лошадей: пащэ (вожатый) и дакъэ (вторая пара). Плуг обслуживали двое: один следовал сзади и очищал крыло рабочей части плуга от комьев земли, а другой находился между ведущими, вел их под уздцы и следил, чтобы лошади шли строго вдоль намеченной линии.
Дорожное полотно выравнивали грейдером, который состоял из двух перекрещивающихся впереди жердей и имел форму треугольника. К бокам и сверху пришивали доски. Чтобы увеличить удельный вес грейдера, накладывали сверху груз (камни, иногда сажали и человека).
Интересны сообщения информатора М. Уджуху о дорогах, связывающих аул Теучежхабль (Габукай — Прим. С.Х.) с соседними населенными пунктами. Так, из аула Теучежхабль на запад (тыгьэкъохьапIэмкIэ) шла арбяная дорога протяженностью около 30 км. Она, проходя через х. Шевченко и аул Ассоколай, связывала аул Теучежхабль с аулом Вочепший. Кроме этой дороги, Теучежхабль и Ассоколай сообщались тропой, которой пользовались только всадники. И поэтому она называлась «шыу гъогу» («шыу» — всадник, «гъогу» — дорога).
Третья дорога шла на юг (къыблэмк1э) вдоль кургана, носившего название «Былыхъу иIуашъхь» — курган Блюха. Эта дорога связывала аул Теучежхабль с пос. Чабанов.
Старые наименования пешеходных троп и арбяных дорог, связывающих отдельные аулы друг с другом, определялись названиями растений, произраставших на обочинах дорог, отдельных курганов, вдоль которых они были проторены и, наконец, именами людей, проявивших инициативу в прокладке этих дорог.
Свыше семи пешеходных троп и арбяных дорог шли из аула Джеджехабль по всем направлениям, и каждая из них имела свое название.
Первая арбяная дорога шла на восток (тыгъэкъокIыпIэмкIэ) в аул Габукай. Она называлась «Бирамым ипсынэкIэ кIорэ гъогур» — дорога, ведущая в сторону колодца Хаджи-Бирама. Колодец был вырыт им на перекрестке двух дорог, из которых одна шла из аула Джеджехабль в аул Габукай, другая — из а. Нешукай в а. Кунчукохабль. Это было местом отдыха путников (гъогурыкIохэм зыщагъэпсэфыщтыгъ).
Арбяная дорога, шедшая из а. Джеджехабль в а. Кунчукохабль, называлась «чъыгэякъокIэ кIорэ гъогур» — дорога, идущая в сторону дубовой рощи, которая находилась на развилке трех дорог: в Кунчукохабль, Джеджехабль и х. Петров.
Третья дорога вела в а. Нечерезий через а. Тауйхабль. Она называлась «зэеIуашъхьэ екIурэ гъогур» — дорога, ведущая к кургану, поросшему кизиловым лесом. Он был расположен на восточной окраине а. Нечерезий.
Дорога, идущая на юг к а. Нешукай, называлась «Iапчъ», так как была проторена через лесную чащу. Точно такая же дорога соединяла а. Джеджехабль с х. Слепой. Жители аула называли ее «чIэкIыгъожъ», что означает «старая просека». Кроме названных дорог, а. Джеджехабль сообщался с а. Нечерезий и Пшикуйхабль пешеходными тропами, проходящими через лесную чащу»276.
Стандарты жилищно-поселенческого комплекса, коммуникаций и системы жизнеобеспечения, выработанные в условиях Северо-Западного Кавказа, были перенесены в адыгскую диаспору. Очень показательно, что первая в истории Иордании дорога была построена адыгами. «Вся долина, — писал русский генерал Н.П. Кондаков, посетивший Сирию и Иорданию с разведывательными целями в 1901-1902 гг., — находится во владении (юридическом или фактическом) черкесов, и в конце уади (т.е. речной долины Уади Сир. — Прим. С.Х.) находится большой кабардинский аул, выселки главного аула в Аммане (Амман этого времени был всего навсего большим адыгским, шапсуго-абадзехо-кабардинским аулом. — Прим. С.Х.), поражающий своим хозяйственным видом и достаточностью после туземных (т.е. арабских. — Прим. С.Х.) поселений и бедуинских кочевий. От этого выселка до Аммана черкесы провели для своих арб прекрасную широкую дорогу по обширному плоскогорью, которое из конца в конец, на сколько глаз наш мог видеть, ими обрабатывается и засевается пшеницей»277.
РАЗДЕЛ 8 ПРОПУЩЕН
9. «Удалив из страны черкесов…»
«Трудно достались эти горы победителям; тяжелое, безотрадное впечатление производят они ныне на путешественника — точно огромный могильник, сохранивший память о прежних днях, о прежних, до сих пор незамененных насельниках».
Уварова П. С., 1886 г.
О значении черкесских садов как важнейшего алиминтарного источника для ранних российских поселенцев в Черкесии писали очень многие авторы того времени. У И.Н. Клингена читаем такие строки: «Страдания этих несчастных в первые годы после переселения неисчислимы: люди гибли от лихорадки и цынги; скот, приведенный из Кубанской области, почти весь пал, посевы по равнинам под глубокую плужную вспашку были до того неудачны, что многие казаки просили у начальства свидетельств, что хлеб здесь не родит. Если бы не многочисленные черкесские фруктовые сады, то казакам пришлось бы, чтобы не умереть с голоду, бежать обратно тайком в Кубанскую область. Многие так и сделали, особенно когда наступила война 1877 г.; много лет прошло с тех пор, конечно, казаки приспособились и обтерпелись, но в общем вся судьба русской колонизации восточного берега вышла такая печальная и странная, что несколько лет тому назад генерал Старосельский, по особому поручению (императора Александра III — Прим. С.Х.) объезжавший край, представил положение его только в самых мрачных красках, и колонизация признана совершенно неудавшеюся»281. И снова по итогам колонизации у Клингена: «…более поразительного неуспеха трудно себе представить»282.
Как русский ученый-патриот, глубоко переживающий за судьбу русского населения на Кавказе, Иван Николаевич Клинген исключительно честно писал о масштабной драме гибели адыгской цивилизации и высоком моральном долге своей страны, призванной самой Историей на Кавказ с миссией привнесения европейской культуры и цивилизации: «Исчезли горцы, но вместе с ними исчезло их знание местных условий, их опытность, та народная мудрость, которая у беднейших народов составляет лучшее сокровище и которою не должен брезгать даже самый культурный европеец. Горцы прекрасно умели возделывать зерновые растения, всякого рода орехи, хурму, яблоки, груши, винную ягоду и, несмотря на закон, угощали европейцев прекрасным вином. На юго-востоке занимались они хлопком, особый вид лебеды служил им для добывания селитры, а душистый мед тысячами пудов шел заграницу. Их защитные насаждения вдоль рек, живые изгороди, лесные опушки кругом полей, древесные группы для затенения, воздушные силосы из листьев и ветвей — все вызывает одобрение агрономов. Веками выработанная система гигиенического режима для предупреждения от лихорадки, особенно выбор мест для жилища, пользование водой, распределение работ по времени дня и по времени года в зависимости от вертикального профиля местности — все возбуждает удивление среди гигиенистов… Удалив из страны черкесов в силу общих государственных соображений, мы взяли на себя тяжелый нравственный долг удовлетворить цивилизацию за утраченные силы и за погибшую культуру, которая копилась 3000 лет, а погибла в 30 лет под напором чудовищно-творческой силы природы, уже несдерживаемой опытной и сильной рукой аборигена. Шестьдесят лет употребила русская армия для того, чтобы ценой невероятных страданий, усилиями неслыханного героизма, завоевать нам эту страну. Сотни миллионов рублей затрачены, сотни тысяч жизней загублены, а теперь эту страну снова нужно брать с бою, как в то первобытное время, когда еще в ней не было человека. Как тогда, так и теперь, от горных ледников до самого моря, властно и громко звучит песня торжествующей природы, в конец заглушая жалкий лепет жалкой колонизации. Бессильны здесь меч и огонь, и не спасут здесь никакие беспочвенные проекты, потому что погибли навсегда старые традиции и почти без следа исчезла старая культура»283.
О нравственном долге восстановить культуру на черкесском побережье рассуждал в 1899 году знатный турист граф С. Д. Шереметев: «Когда то процветала в горах «Черкесская культура», и не было конца плодовым садам у горцев. Теперь они заглохли и одичали. Как ни странно звучит «Черкесская культура», но с нею нужно считаться и перед нею мы неправы»284. Это признание тем более ценно, что сделано представителем высшей русской аристократии, вхожим в императорское семейство. Свой путевой очерк граф не мог не вручить Николаю II, великим князьям. Поэтому более развернутые наблюдения Шереметев посчитал неуместными: «Многое можно сказать по поводу нашей неправоты, но это поведет далеко»285.
Л. В. Македонов также не мог обойти молчанием тему нравственного долга: «Помимо простых требований социальной справедливости, помимо участия к судьбе современного населения края, нам должна быть дорога его будущая культура, как историческое оправдание потоков крови, которые были здесь пролиты. Только культурным развитием края можно загладить ряд исторических ошибок, благодаря которым мы сначала оттолкнули родственное нам по религии население (автор имеет в виду очень значительные пережитки христианства, органично переплетенные у адыгов с друидизмом. — Прим. С.Х.), допустили на своих глазах обратить его в мусульманство и фанатически вооружить против нас, а потом десятки лет с ним воевали и закончили почти полным истреблением этого населения и уничтожением созданной им культуры. Картина выселения горцев, описанная А. Берже, возстановляет пред нами эту жертвенную гекатомбу целого народа: сожженные жилища, уничтоженные посевы, убитый скот и пристреленные самими владельцами табуны любимых лошадей, наконец, — вымершие почти поголовно женщины и дети полумиллионного населения… А сколько здесь положено русских костей за долгое время войны, сколько пролито казачьей крови, сколько вымерло и погибло почти поголовно казачьих семей при заселении края, — едва ли кто считал! И эти колоссальные жертвы могут быть оправданы только высшей культурой края, вновь заселенного, богатством и привольной жизнью новых его обитателей…»286.
В 1903 г. начальник Переселенческого управления А.В. Кривошеин отмечал, что на широкую колонизацию побережья рассчитывать не приходится, «ибо русские крестьяне не скоро сумеют достичь того уровня, на котором вели хозяйство черкесы»287. Этот вывод сделан правительственным чиновником на почти 40-м году колонизации. А затем грянула русско-японская, революция 1905—1907 гг., первая мировая, великая русская Смута 1917—1920 гг. Империя рухнула, так и не успев ничего сделать на землях бывшей Черкесии, за обладание которыми она вела столетнюю войну и угробила жизни сотни тысяч своих солдат. Очень символично, что пуск железнодорожного сообщения Новороссийск-Адлер планировался на декабрь 1917 года, а поезда пошли уже при советской власти. Романовы, цари и великие князья, являлись крупнейшими собственниками земли на Северо-Западном Кавказе. Николаю II принадлежало два имения, по 6—7 тыс. десятин каждое, в Дюрсо и Дагомысе, но они так и оставались в полном забвении. Даже дворцы, или хотя бы более или менее приличные резиденции, не были построены288. На момент посещения побережья бывшим министром госимущества А.С. Ермоловым (осень 1907 г.) в Дагомысе была расчищена площадка для строительства дворца (и это на 43-м году после того, как были «вырваны плевела»!). И А.С. Ермолов в свою очередь констатировал: «количество свободных, совершенно незанятых или не записанных за переселенцами, участков превышает спрос на них, что доказывает, что водворение здесь русских переселенцев не может идти столь быстрыми темпами, как это было бы желательно»289. Очень показательно в этом плане то, как воспользовался дармовым участком знаменитый М.Н. Катков, один из главных идеологов панславизма и ярый сторонник захвата Стамбула. Правительство за заслуги пожаловало ему всю долину реки Чухукх (так называемый участок №VI в отчете комиссии 1866 г.). В 1874 году, явно предвидя новую большую войну с Турцией, Катков продает свое имение за гроши — «за ненадобностью»! Крайне красноречивая формулировка. «В следующее ущелье Чухукх, принадлежащее г. Каткову, — писал А.В. Верещагин, — для удобнейшего его обзора, я перебрался через высокий водораздел. Оно представляет почти такие же условия, как и ущелье Шмитокуадже. Леса и притом хорошего качества достаточно, хотя в этом участке на возвышенностях есть и открытые места, бывшие под полями горцев. Здесь хозяйство еще не заведено, но оно вполне возможно и может быть прибыльно для владельца»290. Но это не единственный полученный даром и проданный Катковым участок. В газете «Дроеба» в 1876 г. появилась статья С. Месхи «Заселение берегов Черного моря»: «Сам господин Катков, который всегда проповедует в своей газете (т.е. в «Московских ведомостях». — Прим. С.Х.) о том, что русские должны прочно обосноваться на Кавказе, глубоко пустить корни, который так часто жалуется, что казна России слишком много тратит на Кавказ, а пользу оттуда не имеет, сам этот господин Катков, как говорят, сейчас продает свою вотчину, которую ему дало правительство близ Пицунды 5—6 лет тому назад»291. Имея ввиду, что участок №VI, долина Чухукх, расположен между бывшими фортами Лазаревским и Головинским, мы можем быть уверены в том, что господин Катков спекулировал землей, за обладание которой погибло не менее 10.000 русских солдат. Но что такое дача в Чухукхе в сравнении с дачей в Стамбуле?
Итоги так называемой частновладельческой колонизации побережья оценивались как резко отрицательные. «Вся береговая полоса от Туапсе до Сочи, — писали в коллективном обзоре побережья А. И. Воейков, Ф. И. Пастернацкий и М. В. Сергеев, — находится в частном владении разной величины и со времени занятие края остается до настоящего времени, за самым небольшим исключением, в первобытном своем состоянии, производя впечатление, что земля эта от создания мира не была известна человеку». На этой же береговой полосе находилось и известное в крае имение «Учдере» — великого князя Михаила Николаевича, брата Александра II, который являлся главнокомандующим Кавказской армией в 1862-1864 гг. и ярым сторонником, и реализатором идеи полной аннексии черкесских земель*. Имение Михаила Николаевича пребывало в таком же заброшенном состоянии, как и все те огромные территории, розданные «героям» завоевания Черкесии. «Высочайше пожалованные земли деятелям по завоеванию края; таковые участки: Годлик, имение Геймана (Плинтуса), Шмидта, Зубова, Страхова, Соленика, Краса и др. К сожалению, участки эти оставлены владельцами в первобытном состоянии и под зарослями леса, кустарников и цепких лиан окончательно схоронены культурные участки черкесских аулищ. Под влиянием этих сплошных зарослей изменился, вероятно, и климат местности»292. Ф. П. Доброхотов подчеркивал, что «наибольшее одичание постигло именно крупные частновладельческие земли»293. В 1872 году правительство продало 103 лицам 60.568 десятин земли в прибрежной полосе. Условия продажи походили на раздачу никому не нужной территории: 10 рублей за десятину в рассрочку на 10 лет без процентов. В 70-х же годах был организован комитет по проведению лотереи во главе с великой княгиней Ольгой Федоровной для розыгрыша кавказских казенных земель, разбитых на участки по 50-200 десятин каждый. «Так как билеты лотереи продавались всюду в России, — комментирует в 1899 г. эту «политэкономическую» затею Я. Г. Сипович, — то многие из новых владельцев, которым достались участки, наверное, и не представляли ясно, где именно находятся ими приобретенные земли. Поехать и посмотреть на свои участки в те времена было трудно, так как ни железной дороги до Новороссийска, ни шоссе из Новороссийска еще не было. Поэтому до начала 90-х годов все эти земли лежали впусте; только некоторые из этих участков арендовались греками, которые, пользуясь отсутствием надзора за оставленными участками, эксплуатировали и их»294. В 1904 году большинство купленных и выигранных в лотерею участков продолжали пустовать.
* 4 марта 1864 года генерал-фельдцейхмейстер великий князь Михаил Николаевич сообщал военному министру генерал-адъютанту Д. А. Милютину: «Прошу Ваше превосходительство доложить его императорскому величеству, что задача, возложенная на Кавказскую армию высочайше утвержденным положением о заселении предгорий Западной части Кавказского хребта, исполнена. Все пространство северного склона к западу от р. Лабы и южный склон от устьев Кубани до бывшего укр. Вельяминовского очищены от неприязненного нам населения». На документе «собственною его величества рукою написано: «Слава богу» (Цит по: Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов в пределы Османской империи / Вступит. статья, ред. и комм. Т. Х. Кумыкова. Нальчик, 2001. С. 260).
Из этой огромной частновладельческой (то есть — даренной) земельной собственности хозяйственная или дачная деятельность велась на очень немногих участках — скорее как исключение из правила полной бесхозяйственности и пренебрежения собственным имуществом. Генерал-лейтенант Старосельский в 1881 г. отмечал, что из 63 участков, отведенных в частную собственность, устроено только 7. В 1897 году Клинген зафиксировал ведение экономической деятельности в 25 крупных частных владениях из 103 295.
Тем не менее, именно в середине 90-х годов XIX века правительство увлеклось идеей создания «русской Ривьеры» и поручило ведение всех вопросов колонизации Черноморского побережья члену государственного совета гофмейстеру Н. С. Абазе, в 1895 году назначенному председателем особой комиссии при Государственном Совете для разработки законопроектов по колонизации и оживлению Черноморского побережья. Результатом работы комиссии «явилось высочайше утвержденное 23 мая 1896 г. мнение Государственного Совета об образовании отдельной Черноморской губернии»296. Николай Савич Абаза (1837-1901 гг.) происходил из старинного молдавского магнатского рода297. Магнаты Абазешти происходили от абазов Северо-Западного Кавказа и, таким образом, избавленное от абазов черноморское побережье получило в качестве главного вершителя судеб их далекого потомка — образцового державника и русификатора298.
Олигархическое перераспределение черноморского побережья было осуществлено Н. С. Абазой в кратчайшие сроки за счет рядовых поселенческих хозяйств, бесцеремонно задвинутых подальше от морского берега299. Предупреждение И. Н. Клингена, констатировавшего, что большинство частновладельческих участков «представляют из себя по большей части пустыню, где цепкие лианы схоронили жалкие остатки нередко крупных капитальных затрат» услышано не было300. С деятельностью Абазы связана также самая кардинальная попытка ограждения Черноморского побережья от заселения его нерусскими группами мигрантов301. На этот же период приходится пик земельных спекуляций.
Из Сочи Империя депортировала более 70.000 убыхов, а сумела заселить туда всего несколько тысяч колонистов всех национальностей и вероисповеданий: чехов, эстонцев, армян, греков, украинцев, молдаван, грузин, немцев и русских.
О демографической несостоятельности колонизации писали все без исключения аналитики. По данным 1899 года, обобщенным старшим помощников правителя канцелярии губернатора Черноморской губернии П. Леонтьевым, в Геленджике, Джубге, Туапсе, Адлере и Сочи число постоянного приписанного населения составляло 1746 душ обоего пола, и сверх того числилось еще 2671 душ иногородних302. Так, в Геленджике проживало из так называемой «коренной» группы населения: русских — 776; греков — 92; поляков — 7; немцев — 6. Иногородних в Геленджике — 632 (без указания национальностей); иностранцев — 130. В Туапсе «коренное население» было представлено следующими цифрами: русских — 180; чехов — 5; греков — 82; поляков — 3; грузин — 18, мингрельцев — 3. Иногородних в Туапсе — 967; иностранцев — 162. В Сочи «коренных» русских — 58; немцев — 11; грузин — 14; имеретинцев — 3; мингрельцев — 5. Иногородние в Сочи — 1128; иностранцы — 190.
На момент посещения Сочинского округа С.Васюковым в 1902 г. здесь проживало 3,5 тысячи человек; в Туапсинском округе 2,5 тысячи человек. В Черноморской губернии всего насчитывалось не более 60 тысяч населения, при том, что 80% его было сконцентрировано в районе Новороссийска303. На фоне цифр дожившего до конца войны и изгнанного в Турцию адыгского населения — шапсугов 200.000; натухайцев 150.000, убыхов 70.000 (без садзов, абадзехов, бжедугов, темиргоевцев, бесленеевцев, кабардинцев, абазин, хатукаевцев) колонизация выглядит несостоятельной хотя бы с точки зрения численности, т.е. демографически. 100-млн. страна (а в начале XX в. — 140 млн.), не могла заселить крошечное, по российским меркам, пространство. Более того, на пространстве от Туапсе до Бзыби русские составляли абсолютное меньшинство колонистов, тогда как этот район исторической Черкесии являлся самой благодатной землей на Кавказе и во всем регионе Черного моря. Образно выражаясь, это была самая драгоценная жемчужина в короне российских царей.
Осознание двух этих основополагающих обстоятельств — крайне медленных темпов заселении губернии русскими и огромного ее экономического, и геополитического значения — породило законопроект, внесенный 41 членом Государственной думы (10.12.1910) о выделении Черноморской губернии из состава Кавказского наместничества и о введении земства в Черноморской губернии. Следом, в газете «Кавказ» в №№ 145, 146, 148 и 150 за 1911 год появилась серия статей под названием: «О выделении Черноморской губернии из состава наместничества» без указания авторства. Анонимность в данном случае понятна, поскольку автор в слегка завуалированной форме выступил с критикой законопроекта304. Появление такого материала в официальном рупоре наместничества объясняется расхождением позиции между Тифлисом и Санкт-Петербургом. Множество важных постов в Тифлисе занимали чиновники армянского и грузинского происхождения, имевшие свой взгляд на перспективы колонизации Черноморской губернии. В Тифлисе подспудно шла борьба между двумя политическими «кланами» — великорусским и кавказским. В. С. Дякин отмечает в этой связи любопытный канцеляристский эпизод: «На отчете Тифлисского губернатора за 1899 г., писавшего, что он старается не допускать к занятию должностей по администрации армян и грузин, а замещать вакансии «преимущественно русским элементом» Николай II оставил пометку: «Так и следует»305.
Уже в 1866 году Хатисов предлагал заселять округ армянами и греками из Турции — более того, убедил в этом начальство и отправился за колонистами-соотечественниками в Османскую империю306. Он же прямо предлагал переселить казаков Шапсугского батальона обратно на Кубань307. Очень закономерно, что одну из первых групп турецких армян приютил в своем огромном имении в 6000 дес. в Сукко царский сановник и генерал, армянин М. Т Лорис-Меликов308.
Стремление заселить побережье исключительно русскими со всей четкостью было обозначено в 1896 г., в год преобразования округа в губернию. Эту линию неуклонно претворял в жизнь Н. С. Абаза. Новая губерния находилась под ведомством центральных министерств. Более того, ее южную границу продвинули вплоть до р. Бзыбь, включая «весь верхний бассейн этой реки с ее притоками»309. В это же время была выдвинута мысль присоединить к Черноморской губернии и весь Сухумский округ. В 1907 году убедительная аргументация такого слияния изложена у А. С. Ермолова310. В 1905 году с восстановлением института наместничества на Кавказе Черноморская губерния была переподчинена Тифлису. Таким образом, резко возросло влияние региональных ведомств, ряды которых были заполнены массой «туземных» лиц, имевших свои виды, как на Черноморскую губернию, так и на Абхазию. Такая ситуация не могла устроить петербургских и московских олигархов, обладавших землями в «Черкесии». В этом же ряду должно быть рассмотрено Высочайшее повеление от 29 мая 1898 г., в соответствии с которым греки и армяне, выходцы из Турции, осевшие в нагорной полосе Закубанья, были «удалены Кубанским начальством за границу»311.
Содержание эпохи представляет богатый материал для осмысления политических, социальных, экономических, психологических причин слишком протяженной цепи неудач, а зачастую и откровенных бедствий в процессе российской колонизации Северо-Западного Кавказа и Абхазии. Абхазы в XIX веке в значительной степени разделили политическую судьбу адыгов и их страна также стала объектом грандиозных колонизаторских проектов, практическое воплощение которых имело крайне мало положительных результатов, но породило массу проблем и конфликтов.
Отзывы об агрикультурном состоянии Абхазии до и после 1864 года (эта дата судьбоносна для запада страны, а для центральной части такой черной датой стал 1867 г. — Прим. С.Х.) точно те же, что и описания Черкесии. А.В. Пахомов характеризовал Абхазию середины 60-х годов XIX в., как «огромный сплошной сад, в котором кое-где разбросаны отдельные хутора с их кукурузными полями»312. В 90-е годы XIX века ампелограф М. Баллас писал: «Вся Западная Абхазия представляла собой, да и в большинстве случаев и в настоящее время представляет огромный сплошной сад, состоящий либо из сплошных лесов, заполненных громадными ольхами и хурмами, обвитых виноградом, орехом и другими плодовыми деревьями, либо из отдельных садовых, наконец, разбросанных виноградных, пущенных по деревьям с промежуточными между ними культурами овощей и кукурузы»313. Причину упадка садоводства в 80—90-е годы XIX в. Н.М. Альбов справедливо находил «в выселении массы самых деятельных и способных туземцев в Турцию»314. В 1906 году В.А. Разевиг с целью изучения сельскохозяйственных перспектив посетил большинство районов Абхазии. «Страна обезлюдела и одичала еще более (после второй волны изгнания в 1878 г. — Прим. С.Х.), и где 30—40 лет тому назад жили люди, стояли живописные аулы, зеленели поля и сады, — теперь груды камней…»315. Тщательный анализ российской колонизации Абхазии содержится в исследовании Г.А. Дзидзария, выдающегося историка-кавказоведа, труды которого крайне важны и в рамках адыговедения316.
В Абхазии русская администрация, после ряда неудачных попыток заселить страну великорусским элементом, в начале XX в. полностью уступила инициативу грузинам, активно лоббировавшим через кавказское наместничество в Тифлисе и через Кутаиси (Абхазский округ был подчинен Кутаисской губернии. — Прим. С.Х.) собственный колонизационный проект в Абхазии. И, если русские чиновники в Новороссийске в 1907 году еще только обсуждали возможность строительства железной дороги до Сухума, то грузинские и мингрельские крестьяне уже со своим скарбом путешествовали по железной дороге Кутаиси-Сухум. Буквально, не проходило и одного дня, чтобы в грузинских газетах не раздавался страстный призыв со стороны грузинских интеллектуалов (включая классиков литературы и поэзии) не уступать русским Черкесию и Абхазию, а как можно скорее заселять их безземельными крестьянами со всей Картли, Имерети, Самегрело (т.е. Мингрелии)317. Так и вышло. Гримаса Истории состоит в том, что Россия завоевала Кавказ, но не для себя.
Примечания:
1. «Улица Сент-Оноре, — приводит А. Валлоттон воспоминания очевидца оккупации Парижа союзной армией в 1813 г., — выглядела совершенно необычно: по ней одновременно прогуливались немцы, русские, азиаты, прибывшие от Великой Китайской стены, с берегов Каспийского или Черного моря. Это были казаки в одежде из овчины с длинными пиками, рыжими пышными бородами и перекинутыми через шею маленькими хлыстами, называемыми кнут; калмыки и другие татарские племена с плоскими носами, маленькими глазами и бурым цветом лица; башкиры и тунгусы из Сибири, вооруженные луками и стрелами; черкесские вожди, рожденные у подножия Кавказа, с головы до ног в блестящих стальных кольчугах и остроконечных шлемах, точь-в-точь таких, что носили в Англии в XII и XIII веках». См.: Валлоттон А. Александр I. М., 1991. С. 229.
2. Дмитриев В.А. Кавказ как историко-культурный феномен. Вклад горцев Северного Кавказа в мировую культуру // Россия и Кавказ. История. Религия. Культура. СПб., 2003. С. 92.
3. Главный военный эксперт и практик, к мнению которого прислушивалось все военное руководство, включая императора, генерал-фельдмаршал граф Паскевич-Эриванский (он же — князь варшавский) настоятельно подчеркивал необходимость разрушения системы жизнеобеспечения горцев, как одно из главных средств к достижению победы над ними. См.: РГВИА. ВУА. Ф.846. Оп.16. Д.6288: «Об общем плане действий к усмирению горских народов и о действиях на правом фланге Кавказской линии в 1834 году» (Л. 1об.-15); «Всеподданнейшая докладная записка генерал-фельдмаршала князя варшавского» (Л. 15об.-16 об.); 6288(2): «Относительно учреждения новых военных линий за Кубанью» (Л. 96-97 об.). Такие указания исходили и непосредственно от Николая I. В «Обозрении Высочайше предначертанного плана к общему усмирению Кавказских горских племен» за подписью военного министра графа генерал-адъютанта Чернышева (13 марта 1840 г.) указывается: «Предначертанный Государем Императором план общего усмирения Кавказских племен основан на той главной мысли, что оно возможно только посредством постепенного овладения всеми, или большею частию способов, какие теперь имеют горцы к своему существованию, дабы стеснив их чрез то в общественном и частном их быте до возможной степени, вынудить их к безусловной покорности воле правительства.
Сообразно с сим, предположительные действия имеют целью с одной стороны, стеснение горцев в их землях, посредством занятия русским поселением удобных к хлебопашеству низменностей (обычное заблуждение жителя равнины на предмет того, в каких условиях возможно выращивание хлеба — Прим. С.Х.), а с другой, пресечение им всех путей к внешним сношениям…» См.: РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 6380 (2). Л. 65-65об.
4. Так, у С. Ю. Витте, самого успешного министра финансов Российской империи, читаем: «Россия, к несчастью до настоящего времени представляет собой такую страну, которая в смысле земледельческом живет при самой низкой культуре». И у него же «У нас в России в высших сферах существует страсть к завоеваниям, или, вернее, к захватам того, что, по мнению правительства, плохо лежит». См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 2.: Царствование Николая II. М., 1960. С. 249, 280.
5. Гарданов В. К. Общественный строй адыгских народов (XVIII — первая половина XIX в.). М., 1967. С. 50-111. Кантария М. Экологические аспекты традиционной хозяйственной культуры народов Северного Кавказа. Тбилиси, 1989. С. 72-96.
6. Путь мантаньяров // Шапсугия. 2.12.2004. С. 4
7. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества / Пер. и прим. А.В. Михайлова. М.: «Наука», 1977. С. 149-150.
8. Тхагапсова Г. Г. Народная медицина адыгов. Майкоп, 1996. С.19-21.
9. Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. Ч.1: Роль среды. / Пер. с фр. М.А. Юсима. М, 2002. С. 208.
10. Бродель Ф. Указ. соч. С. 209-210.
11. Поркшеян Х. А. К вопросу о пребывании адыгов в Крыму и об их взаимоотношениях с народами Крыма в эпоху средневековья // УЗ КБНИИ. Т. 13. Нальчик, 1957. С. 335-367.
12. Гадло А. В. Византийские свидетельства о Зихской епархии как источник по истории Северо-Восточного Причерноморья // Из истории Византии и византиеведения. Л., 1991. С. 93-95.
13. Там же. С. 95-98, 101-106.
14. Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности // Записки кавказского отдела Русского географического общества. Т. XXIV. Вып.1. Тифлис, 1903. С. 30-42, 53.
15. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. М.: «Аква-Абаза», 2004. С. 20-21.
16. Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф. Ф. Торнау. Нальчик: «Эль-фа», 1999. С. 65: «Прибыв с намерением отыскать в Абхазии средства проехать за Гагры к неприязненным черкесам,…»; «не существовало никакой возможности проехать из Абхазии за Гагры… по причине удвоенной осторожности, с которой неприятель караулил гагринский проход со времени прибытия в Абхазию действующих войск» (с.76).
17. Рапорт Командующего отрядом судов абхазской экспедиции Главноуправляющему в Грузии Розену о морском бое с черкесами у Гагринского побережья, №502 // Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Тбилиси, 1953. С. 104; Записка генерал-майора Эспехо «об Абхазии и мерах какие предполагается принять для прекращения набегов черкесов» // Шамиль — ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. С.185-190: «О нападении черкес на галерах с 16 на 17 мая 1834 года на Бомборский фурштат и разграблении оного,… нападении их же в весьма значительных силах с 9 на 10 июня 1835 года на ветхое укрепление Гагры,…»; Рапорт генерал-майора Вакульского Розену Г. В. о намерении черкесских полчищ напасть на Абхазию, 28 июля 1833 г., №196: «…черкесы решительно хотят сделать нападение на всю Абхазию, для чего и намерены разделиться на три отряда: морем, горами, берегом». Сообщается о том, что в распоряжении убыхского вождя Берзега не менее 30 галер, «из коих в каждой поместиться может до 60 человек и более» (с.38).
18. Дьячков-Тарасов А. Н. Гагры и их окрестности (в историко-географическом отношении) // Записки кавказского отдела Русского географического общества. Т. XXIV. Вып.1. Тифлис, 1903. С.1-101.
19. Бродель Ф. Указ. соч. С. 210.
20. Клинген И. Н. Основы хозяйства в Сочинском округе. СПб., 1897. С. 4.
21. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Организация и функционирование особо охраняемых природных территорий. Майкоп, 2000. С. 124.
22. Борисов В. И. Реки Кубани. Краснодар, 1978. С. 39-56.
23. Козменко Г. Г., Немцев А. С., Трепет С. А. Указ. соч. С. 124.
24. Кусый И. А., Левицкая Е. А. Черноморское побережье. Анапа—Геленджик—Туапсе. М., 2003. С. 98.
25. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Указ. соч. — С.45—46.
26. Там же. С. 44.
27. Хутыз К.К. Охота у адыгов. Майкоп, 1999. С. 191.
28. Цит. по: Шеуджен А. Х., Харитонов Е. М., Галкин Г.А., Тхакушинов А. К. Зарождение и развитие земледелия на Северном Кавказе. Майкоп, 2001. С. 64.
29. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. С.16.
30. Хьэкъун Б. Адыгэ къэкIыгъэцIэхэр. Нальчик: «Эльбрус», 1992. 256 н.
31. Хьэкъун Б. Мылъкум ефIэкI хъугъуэфIыгъуэ. Адыгэхэм я мэкъумэш, ботаникэ шэнхабзэр. Налшык: «Эльбрус», 2002. 288 н.
32. Цит. по: Шеуджен А. Х. и др. Зарождение и развитие земледелия на Северном Кавказе. С. 64.
33. Вавилов Н. И. Дикие родичи плодовых деревьев азиатской части СССР и Кавказа и проблема происхождения плодовых деревьев // Избранные произведения в двух томах. Т.1. Л., 1967. С. 229.
34. Жуковский П. М. Культурные растения и их сородичи. М., 1950. С. 295.
35. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 302, 305-306.
36. Невзоров Н. В. Леса Краснодарского края. Краснодар, 1951. С. 16
37. Там же. С. 307-308.
38. Там же. С. 308.
39. Там же. — С.313—314, 317—318.
40. Там же. С. 340-344.
41. Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Т.1. М.-Л., 1958. С. 233.
42. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. IV. СПб., 1996. С.343.
43. Масштабный адыго-славянский синтез в Днепровско-Донецком регионе имел место задолго до образования Киевской Руси. См.: Федорова М.В. Народная интерлингвистика. Славяне на Дону. Белгород, 2003. С. 28-96.
44. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 367.
45. Там же. С. 391.
46. Вавилов Н. И. Пять континентов. М., 1987. С.144.
47. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 393-394.
48. Там же. С. 394.
49. Краснов А.Н. Под тропиками Азии. М., 1987. С.331, 335.
50. Жуковский П. М. Указ. соч. С. 394-395.
51. Нибо А. Каштан для Аомори // Шапсугия. 2003. № 10. С. 6.
52. Унарокова М. Ю. Флористический элемент в системе питания адыгов // Этюды по истории и культуре адыгов. Майкоп, 1998. С. 126—127.
53. Кавказ. Абхазия, Аджария, Шавшетия, Посховский участок. Путевые заметки графини Уваровой. Ч. 2. М., 1891. С. 69-70.
54. Македонов Л. В. В горах Кубанского края. Быт и хозяйство жителей нагорной полосы Кубанской области. Воронеж, 1908. С. 77-78
СНОСКИ С 55 ПО 113 ИЗЪЯТЫ, так как соответствующий раздел (4) пропущен.
114. Clarke Ed. D. Travels in Russia, Tartary and Turkey (L., 1839). Цит. по: Гарданов В.К. Указ. соч. С.67.
115. Там же. С.66.
116. Спенсер Эд. Путешествия в Черкесию / Пер. Н.А. Нефляшевой. Майкоп, 1994. С. 23-24.
117. Там же. С.48.
118. Белл Дж. Дневник пребывания в Черкесии // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII—XIX вв. / Состав., вступит. статья и прим. В. К. Гарданова. Нальчик, 1974. С. 472.
119. Гарданов В. К. Указ. соч. С.70-71.
120. Путевые заметки графини Уваровой. С. 95.
121. Там же. С. 56.
122. Монперэ Ф. Д. де. Путешествие по Кавказу // АБКИЕА. С. 428-439.
123. Клинген И. Н. Основы хозяйства в Сочинском округе. СПб., 1897. С.42-43, 47, 49.
124. Дмитриев В. А. Указ. соч. С. 95.
125. Кантария М. Указ. соч. С. 91.
126. Клинген И. Н. Указ. соч. С.91.
127. Попко И. Д. Терские казаки со стародавних времен. Нальчик: «Эль-фа», 2001. С. 123.
128. Герко И. И. Что нужно знать для развития хозяйства за Кубанью // Кубанские войсковые ведомости. 1869. № 10; Серебряков И. Л. Сельскохозяйственные условия Северо-Западного Кавказа // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. №1-2. Тифлис, 1867. С. 25: «…главное улучшение в этом отношении должно состоять, как мы видели, в замене земледельческих орудий новых поселенцев теми, которые употреблялись туземцами».
129. Цит. по: Гарданов В. К. Указ. соч. С. 78.
130. Скрипникова М. И. Изучение древнего земледелия в горах Кавказа // Древний Кавказ. XXIV Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа. М., 2004. С.181-184.
131. Кантария М. Указ. соч. С. 43.
132. Хатисов И. С. Отчет комиссии по исследованию земель на северо-восточном берегу Черного моря, между реками Туапсе и Бзыбью // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. Тифлис, 1867. №5-6. С. 155.
133. Короленко П. П. Переселение казаков за Кубань в 1861 г. с приложением документов и записки полковника Шарапа // Кубанский сборник. Т. XVI. С. 441.
134. Очень показателен в этом отношении картографический отчет о трех походах генерала Вельяминова (1834, 1835, 1836). Место действия — долины Абина, Убина, Шебжа, Бакана, Атакуафа, Хабля. На карте черным цветом отмечены порядка 200 уничтоженных аулов и еще порядка 70 уцелевших. См.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6732. Л. 2. На карте 1860 г. долина Абина, где в 30-е годы помечено огромное число аулов, совершенно безлюдна. См.: РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6779: «Пояснительная карточка военных действий в земле шапсугов в 1860 году».
135. Дневник поручика Н. В. Симановского. 2 апреля — 3 октября 1837 г., Кавказ // Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С. 391, 396-397, 400-406, 421.
136. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 1090: Донесения о военных действиях русских против горцев за рекой Белой, ведомости разоренных аулов. Л. 12 об., 13.
137. Богуславский Л. История Апшеронского полка, 1700-1892. Т. II. СПб., 1892. С. 327, 328, 329, 331, 332, 350.
138. Кавказ. 1852. № 5 (19 января).
139. Бутков П. Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик, 2001. С. 169.
140. Там же. С. 235-236
141. Рожков Н. А. Экономическое развитие России в первой половине XIX века // История России в XIX веке. Т. 1. СПб. (год не указан). С. 140.
142. Шафранов П. Неурожаи хлеба в России и продовольствие населения в 20-х годах настоящего столетия // Русское богатство. СПб., 1898. № 6. С. 114-115, 122.
143. Цит по: Гордин Я. А. Указ. соч. С. 13.
144. Мотрэ А. де ла. Путешествие в Европу, Азию и Африку // АБКИЕА. С. 133.
145. Там же. С. 131.
146. Махвич-Мацкевич А. О. Абадзехи, их быт, нравы и обычаи // Народная беседа. СПб., 1864. Кн. 3. С. 1-2.
147. Пейсонель К. Трактат о торговле на Черном море // АБКИЕА. С. 181-183.
148. Паллас П.-С. Заметки о путешествиях в южные наместничества Российского государства в 1793 и 1794 гг. // АБКИЕА. С. 219; Миллер А. Черкесские постройки // Материалы по этнографии России. Т. 2. СПб., 1914. С. 76-77.
149. Паллас П.-С. Указ. соч. С. 219.
150. Там же. С. 223.
151. Там же. С. 216.
152. Потоцкая Я. Путешествие в астраханские и кавказские степи // АБКИЕА. С. 233.
153. См.: Аноним. Нравы и обычаи кабардинцев или черкесов // Северный Кавказ в европейской литературе XIII-XVIII вв. Сборник материалов. Издание В. М. Аталикова. Нальчик, 2006. С. 105
154. Штелин Я. Описание Черкесии // Северный Кавказ в европейской литературе XIII—XVIII вв. С.204.
155. Гейдук Ф. И. О значении развития сельскохозяйственной промышленности на северо-восточном берегу Черного моря // Русский вестник. 1871. Т. 92. № 3. С. 19.
156. Личков Л. С. Очерки из прошлого и настоящего Черноморского побережья Кавказа. Киев, 1904. С. 5-6.
157. См. сведения о Л. С. Личкове на http: //www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/007/061/61279.htm.
158. Личкус. Указ. соч. С. 27.
159. Там же. С. 12.
160. Дьячков-Тарасов А. Н. Абадзехи // Записки Кавказского отдела Русского географического общества. Кн. XXII. Вып. 4. Тифлис, 1902. С. 2.
161. Известия из вершин р. Псекупса // Кубанские войсковые ведомости. № 7.
162. Владыкин М. Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу. Ч. II. М., 1885. С. 98-99.
163. Кияшко Ив. Ив. 2-й Таманский, Адагумский и Абинский конные полки Кубанского казачьего войска (Исторический очерк) // Кубанский сборник. Т. XIV. Екатеринодар, 1908. С. 413-414.
164. Чех И. Очерки из старо-кавказской жизни // Русский вестник. Т. 219. 1892. Апрель. СПб., 1892. С. 54-55.
165. РГВИА. Ф. 13454. Оп. 6. Д. 267: О набеге генерал-лейтенантом Зассом, сделанном за реку Белую, и о разорении трех абадзехских аулов. Л. 5.
166. В. Воспоминание о зимней экспедиции Майкопского отряда // Военный сборник. 1868. № 12. С. 253, 254, 255, 264.
167. Богуславский Л. История Апшеронского полка. Т. 2. СПб., 1892. С. 318.
168. Там же. С. 324, 330, 332, 334, 336.
169. Рогачев В. И. Влияние постепенных рубок на качество воды // Охрана природы Адыгеи. Майкоп, 1978. С. 117-118.
170. См.: Клинген И. Н. Указ. соч. С. 57-58.
171. Живило К. Станица Расшеватская, Кубанской области, Кавказского уезда // СМОМПК. Вып. 6. Тифлис, 1888. С. 46-47.
172. См.: Кривенко В.С. Очерки Кавказа. С. 4, 7.
173. Цит. по: Апостолов Л. Я. Климатическое значение лесов в связи с облесением Кубанской области // Кубанский сборник. Т. IV. Екатеринодар, 1897. С. 12-13.
174. Цит. по: Вейнберг Я. Лес и значение его в природе // Русский вестник. Т. 139. М., 1879. С. 12.
175. Там же.
176. Македонов Л. В. В горах Кубанского края. Быт и хозяйство жителей нагорной полосы Кубанской области. Воронеж, 1908. С. 37-38.
177. Там же. С. 49.
178. Там же. С. 76.
179. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 56-91.
180. Козлов Л. Е. Краткий очерк переселенческих участков Черноморской губернии // Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXV. Вып. 7. Тифлис, 1906. С. 123.
181. Уварова П. С. Указ. соч. С. 24-25.
182. Гейдук Ф. И. О значении сельскохозяйственной промышленности на Северо-Восточном берегу Черного моря // Русский вестник. 1871. Т. 92. № 3. С. 5-41.
183. Там же. С. 39.
184. Дмитриев В. А. Метрология и предпосылки «вечной» сакрализации мегалитических памятников // Дольмены. Современники древних цивилизаций. Мегалиты Западного Кавказа IV-II тысячелетий до н. э. Краснодар, 2001. С. 107.
185. Байерн Ф. О древних сооружениях на Кавказе // Сборник сведений о Кавказе. Т. I. Тифлис, 1871. С. 312-313.
186. Куликова О. П., Трифонов В. А. Как сохранить дольмены — культурное наследие древних народов Западного Кавказа // Дольмены. Современники древних цивилизаций. С. 93.
187. Талицкий Н. Несколько слов о кавказских дольменах // Известия общества любителей изучения Кубанской области. Вып. V. Екатеринодар, 1912. С. 95-96.
188. Васюков С. Указ. соч. С. 2.
189. Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 22.
190. Куликова О. П., Трифонов В. А. Указ. соч. С. 93.
191. Короленко П. П. Записки по истории Северо-Восточного побережья Черного моря. Сочи. Одесса, 1910. С. 17.
192. Уварова П. Указ. соч. С. 19-21, 43.
193. Там же. С. 36.
194. Там же. С. 45.
195. Там же. С. 49-50.
196. Там же. С. 51.
197. Там же. С. 54-55.
198. См.: Дмитриев А. В. Каменные исполины Черноморья // Дольмены. Современники древних цивилизаций. С. 56-87.
199. Там же. С. 83-84.
200. Там же. С. 84-87.
201. Куликова О. П., Трифонов В. А. Указ. соч. С. 94.
202. Там же. С. 94.
203. Там же. С. 93.
204. Тхагушев Н. А. Адыгейские (черкесские) сады. Майкоп, 1956. С.30-31; Тхагушев Н. А. Адыгейские (черкесские) сорта яблони и груши. Майкоп, 1948. С. 28-29; Тхакушинов А. К., Сухоруких Ю. И., Жанэ З. К., Алтухов А. В. Сохранение генофонда «старых черкесских садов». Майкоп, 1997. С. 2-5, 7.
205. Васюков С. «Край гордой красоты». Кавказское побережье Черного моря. СПб., 1902. С. 103.
206. Фадеев Р. А. Кавказская война. М., 2003. С. 199.
207. Цит. по: Клинген И. Н. Указ. соч. С. 64-65.
208. Цит. по: Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб., 2000. С.7-8.
209. Цит. по: Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 26-27.
210. Кривенко В.С. Очерки Кавказа. Поездка на Кавказ осенью 1888 года. СПб., 1893. С. 70-71.
211. См.: Доброхотов Ф. П. Черноморское побережье Кавказа. Справочная книга. Петроград, 1916. С. 38-39.
212. Там же. С. 23.
213. Хатисов И. С. Указ. соч. С. 74-77.
214. Путевые заметки графини Уваровой. С. 35.
215. Там же. С. 29.
216. Шереметев С. Д. Кавказ. Вып. II: Черноморское побережье. Июль 1899 г. СПб., 1900. С. 13-14.
217. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 48, 202-203.
218. Короленко П. П. Переселение казаков за Кубань в 1861 г. с приложением документов и записки полковника Шарапа // Кубанский сборник. Т. XVI. Екатеринодар, 1911. С. 325-349: раздел VI: «Протест Черноморских казаков противу массового переселения за Кубань»). Определение «земля Адыгов» употреблено в петиции кубанских казаков на имя Александра II, подписанный генерал-майором Котляровским, полковником Рашпилем и войсковым старшиной Камянским (27.05.1861 г.) (С. 497, 498); в коллективном обращении 157 офицеров-черноморцев во главе с Д. Т. Бурсаком к военному министру Д. А. Милютину (с. 507); в письме на имя генерала Н. А. Порохни, подписанном ген.-м. Котляровским, пятью полковниками, четырьмя подполковниками и четырьмя войсковыми старшинами (с. 510).
219. Там же. С. 350-356: раздел VII: «Арест Черноморских офицеров» и стр. 367-386: раздел IX: «Протест казаков Хоперского полка при переселении за Кубань».
220. Записка полковника Шарапа, главного действующего лица при восстании // Короленко П. П. Указ. соч. С. 416.
221. Там же. С. 323.
222. Записка полковника Шарапа. С. 413.
223. Там же. С. 349.
224. Цит по: Короленко П. П. Указ. соч. С. 497-499.
225. («Положение о заселении предгорий западной части кавказского хребта кубанскими казаками и другими переселенцами из России. Екатеринодар, 1899. С. 4-6.
226. Цит. по: Венюков М. И. К истории заселения Западного Кавказа, 1861-1863 гг.// Русская старина. 1878. Июнь. Кн. VI. С. 253.
227. Короленко П. П. Указ. соч. С. 396-397.
228. См.: Тхагапсова Г. Г. Экологические проблемы и последствия миграции российских переселенцев на Северо-Западном Кавказе 1817-1864 (к итогам Кавказской войны) // Информационно-аналитический вестник Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований. Вып. 2. Майкоп, 1994. С. 55.
229. Там же. С. 56.
230. Щербина Ф. Экономическое развитие Северо-Западного Кавказа // Кубань и Черноморское побережье. Справочная книга. Екатеринодар, 1914. С. 323.
231. Записка полковника Шарапа, главного действующего лица при восстании // Короленко П. П. Указ. соч. С. 468.
232. Кириллов П. К истории колонизации Закубанского края // Кубанский сборник. Т. IX. Екатеринодар, 1902. С. 82, 96-97.
233. Там же. С. 90-91.
234. Тхагапсова Г. Г. Указ. соч. С. 55.
235. Ермолов А. С. Заметки по поездке на Черноморское побережье Кавказа осенью 1907 года. СПб., 1908. С. 20.
236. Пантюхов И. И. Влияние малярии на колонизацию Кавказа. Тифлис, 1899. С. 10.
237. Там же. С. 22-23.
238. Цит по: Дзидзария Г. А. Декабристы в Абхазии. Сухум, 1970. С. 40-41, 56-57.
239. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. СПб., 1906. Т. 1. С. 61.
240. И. Н. Абхазия и в ней Ново-Афонский Симоно-Канонитский монастырь. М., 1899. С. 248-250.
241. Рыбинский Г. А. Сухумский округ. Абхазия в сельскохозяйственном и бытовом отношении. Тифлис, 1894. С. 8, 10.
242. Там же. С. 3.
243. Там же. С. 10.
244. К вопросу о колонизации Черноморской губернии. С. 19.
245. Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска // Кубанский сборник. Т. XVII. Екатеринодар, 1912. С. 112.
246. Половинкина Т. В. Аборигены Кавказского Причерноморья. Культура жизнеобеспечения. Нальчик, 2004. С. 13.
247. Пантюхов И. И. Указ. соч. С. 38-39, 51.
248. Абрамов Я. Кавказские горцы. Краснодар, 1927. С. 9.
249. Доброхотов Ф.А. Указ. соч. — С.24, 29, 38.
250. Васюков С. Указ. соч. С. 100-101.
251. Македонов Л. В. Хозяйственное положение района станиц Баракаевской, Каменномостской и Севастопольской, Кубанской области. Воронеж, 1901. С. 31.
252. Козлов Л. Е. Указ. соч. С. 129.
253. Тхагушев Н. А. Адыгейские сады. С. 71, 73, 75, 77, 79, 81.
254. Кубанские войсковые ведомости. 1867. № 40. Перепечатано из №38 «Листка Керчь-Еникальского градоначальства».
255. Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска за 1910 г. // Кубанский сборник. Т. XVIII. Екатеринодар, 1912. С. 159-160; Извлечение из отчета начальника области и наказного атамана Кубанского казачьего войска о состоянии области и войска за 1900 год // Кубанский календарь на 1902 год. Екатеринодар, 1901. С.1-130; Статистические сведения о состоянии Кубанской области за 1896 г. // Кубанский календарь на 1898 год. Екатеринодар, 1898. С.1-98.
256. Фарфоровский С.В. Статистическо-географическое описание г.Майкопа и Майкопского отдела // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 41. Тифлис, 1910. С. 49, 51.
257. Харламов М. История возникновения и развития г.Майкопа в связи с историей Закубанского края // Кубанский сборник. Т. XVII. С. 459.
258. См.: Борисов В. Сельскохозяйственные очерки восточного берега Черного моря (Черноморский округ Кубанской области) // Земледельческая газета. СПб., 1873. № 41. С. 641-645; № 42. С. 663-665; № 43. С. 804-808; № 52. С. 817-820; 1874. № 1. С. 9-11; № 3. С. 41-44; № 8. С. 119-121; № 9. С. 134-135; Гребницкий А. Два черкесских яблока // Плодоводство. 1908. № 9. С. 733-747; Кузнецов Н. Состояние садоводства в Черноморском округе // Сельское хозяйство и лесопроизводство. СПб., 1890. Ч. CLXIII. С. 1-23; Л. А. Садоводство в Сочинском округе Черноморской губернии // Плодоводство. 1899. № 12. С. 954-956; Овсянников Ф. С побережья Черного моря. Из Туапсе // Плодоводство. 1907. № 7. С. 473-481; Фелицын Е. Д. К истокам р. Белой и через Белореченский перевал // Кавказ. Тифлис, 1877. № 101-102; Христианович В. Из поездки по Черноморскому побережью Кавказа // Черноморское сельское хозяйство. Сухум, 1917. № 3-4. С. 117-125; Цирульников П. На старом пепелище черкесов-абадзехов. (Путевые заметки) // Мусульманин. Париж, 1910. № 11-12. С. 263-265; Щербина Ф. А. Прошлое и настоящее хозяйственных нужд и культурных начинаний Черноморского побережья // Труды съезда деятелей Черноморского побережья Кавказа. Т. 1. СПб., 1913. С. 1-24; Дороватовский С. Сочи и Красная Поляна с окрестностями. СПб., 1911. С. 151-155; Сочи и его окрестности. СПб., 1912. С. 62, 74-75, 77, 79-80; Мещерский И. И. О состоянии плодоводства на Северном Кавказе. СПб., 1892. С. 39-42. Из современных исследований рекомендуем работы Т. В. Половинкиной: Сочинское Причерноморье (Нальчик, 2006); Аборигены Кавказского Причерноморья. Культура жизнеобеспечения (Нальчик, 2004).
259. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 77.
260. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 203.
261. Проблемы Кавказской войны и выселения черкесов в пределы Османской империи. Нальчик, 2001. С. 109.
262. В. Воспоминание о зимней экспедиции Майкопского отряда // Военный сборник. 1868. № 12. С. 252, 256.
263. К вопросу о колонизации Черноморской губернии. (Из отчета по командировке чиновника особых поручений действительного статского советника Краевского). СПб., 1897. С. 33-34.
264. Личкус. Исследование бывших горских аулов, а также частновладельческих и поселянских хозяйств Черноморской губернии // К вопросу о колонизации Черноморской губернии. СПб., 1897. С. 4-5, 8-9, 13, 16-17, 26. Авторство Личкуса обозначено только фамилией, без инициалов. Инициалы Личкуса – М. С. — даны в работе: Козлов Л. Е. Краткий очерк переселенческих участков Черноморской губернии // Записки Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXV. Вып. 7. Тифлис, 1906. С. 59.
265. Доброхотов Ф. П. Черноморское побережье Кавказа. Справочная книга. Под ред. Н. И. Воробьева, секретаря Общества изучения Черноморского побережья. Петроград, 1916. С. 40.
266. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. СПб., 1906. Т. 1. С. 61.
267. Васюков С. «Край гордой красоты». Кавказское побережье Черного моря. СПб., 1902. С. 55.
268. Ламонов А. Д. 1-й Черноморский полк Кубанского казачьего войска в первое десятилетие существования (1889—1899 гг.) // Кубанский сборник. Т. XIV. Екатеринодар, 1908. С. 186.
269. Васюков С. Указ .соч. С. 1, 220-222.
270. Сиюхова Л. Адыгейский народный транспорт // Сборник статей по этнографии Адыгеи. Майкоп, 1975. С. 155.
271. Дьячков-Тарасов А. Н. Абадзехи / / Записи Кавказского отдела Императорского Русского географического общества. Кн. XXII. Вып. 4. Тифлис, 1902. С. 5. Эта работа сейчас более доступна в издании «Эль-фа»: Ландшафт, этнографические и исторические процессы на Северном Кавказе в XIX — начале XX века. Нальчик, 2004. С. 593-640.
272. Цит. по: Сиюхова Л. Указ. соч. С. 156.
273. Пейсонель К. Исследование торговли на черкесско-абхазском берегу Черного моря в 1750-1762 гг. Краснодар, 1927.
274. Бижев А. Х. Адыги Северо-Западного Кавказа и кризис восточного вопроса в конце 20-х — начале 30-х годов XIX в. Майкоп, 1994. С.114—115
275. Бижев А. Х. Указ. соч. С. 118.
276. Сиюхова Л. Адыгский народный. С. 156-158.
277. Кондаков Н. П. Археологическое путешествие по Сирии и Палестине. СПб., 1904. С. 123-124.
СНОСКИ С 278 ПО 280 ИЗЪЯТЫ, так как соответствующий раздел пропущен.
281. Клинген И. Н. Указ. соч. С. 88-89, 71.
282. Там же. С. 71.
283. Там же. С. 2-3.
284. Шереметев С. Д. Кавказ. Вып. II: Черноморское побережье. Июнь 1899. — СПб., 1900. С. 27-28.
285. Там же. С. 28.
286. Македонов Л. В. Указ. соч. С. 204.
287. Цит. по: Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. 1995. № 9. С. 146.
288. Мартель Эд. Кавказская Ривьера. По югу России и по Абхазии. М.: «Аква-Абаза», 2004. С. 66.
289. Ермолов А. С. Заметки по поездке на Черноморское побережье Кавказа осенью 1907 года. СПб., 1908. С. 42.
290. Верещагин А. В. Путевые заметки. С.110.
291. Цит. по: Этническая «революция» в Абхазии. Сост. Т. А. Ачугба. Сухум, 1995. С.33.
292. Цит. по: Личков Л. С. Указ. соч. С. 143.
293. Доброхотов Ф. П. Указ. соч. С. 43.
294. Цит по: Личков Л. С. Указ. соч. С. 209.
295. Личков Л. С. Указ. соч. С. 218-219; Клинген И. Н. Указ. соч. С. 71.
296. Леонтьев П. Указ. соч. С. 52.
297. История Сочи в открытках и воспоминаниях. Майкоп, 2006. С. 76.
298. О происхождении дворянских родов Абазешти и Черкезешти от абазских и черкесских мамлюков, навязывавшихся Портой в качестве высших гражданских чиновников молдавским господарям, писал Дм. Кантемир. См.: Кантемир Дм. Описание Молдавии. Кишинев, 1973. С. 140-142.
299. Личков Л. С. Указ. соч. С. 205, 213-214.
300. Клинген И. Н. Указ. соч. С. 71; Личков Л. С. Указ. соч. С. 214.
301. Личков Л. С. Указ. соч. С. 231.
302. Леонтьев П. Справочная книга Черноморской губернии на 1899 год. Новороссийск, 1899. С. 80-83.
303. Васюков С. Указ. соч. С. 110-111, 103, 121-122.
304. Дидебулидзе З. Ш. К вопросу колонизации Черноморского побережья Российской империей (по материалам газеты «Кавказ») // Вопросы истории народов Кавказа. Тбилиси, 1988. С. 240-241.
305. Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. 1995. № 9. С. 146.
306. Половинкина Т. В. Сочинское Причерноморье. Нальчик, 2006. С. 113-114.
307. Дукмасов Ив. О заселении Черноморского побережья Кавказа казачьим войском. М., 1887. С. 4-5.
308. Кусый И. А., Левицкая Е. А. Черноморское побережье. Анапа — Геленджик — Туапсе. 2003. С. 81.
309. Еромолов А. С. Указ. соч. С. 90.
310. Там же. С. 91.
311. Короленко П. П. Турецкие эмигранты в Кубанской области (Материал к истории колонизации Закубанского края) // Кубанский сборник. Т. XI. Екатеринодар, 1904. С. 40.
312. Цит. по: Земледелие и скотоводство в Абхазии. Тбилиси, 1986. С. 11.
313. Там же. С. 11.
314. Там же. С. 45.
315. Разевиг В. А. В дебрях Абхазии // Труды общества земледелия при императорском С.-Петербургском университете. 1906. Вып.1. С. 28-29, 37-41.
316. Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухум, 1982. С.406-448.
317. Церетели Г. Курьер. Газ. «Дроеба», 1873, №399: «Прежнего населения — черкесов и абхазов — уже нет. Обстоятельства вынудили их покинуть свою страну. Земли очень много и даже лучше, чем в некоторых наших местах… так о чем же думает наш народ, почему до сих пор не решается переселиться в эту страну?... Весь Кавказ является нашей землей, нашей страной. На Кавказе, на каком бы расстоянии друг от друга мы не стояли, следует мысленно представить, что наша нога стоит на нашей земле, что мы находимся в нашей стране. Поселимся ли в стране черкесов или в Дагестане, везде наша родина… необходимо создать общество, которое возглавит это дело. Оно должно убедить безземельных крестьян, о необходимости переселения их в Черкесию… Кроме того, общество должно помочь крестьянам двинуться с семьями в богатую страну Черкессию…». Цит. по: Этническая «революция» в Абхазии (по следам грузинской периодики XIX в.). Состав. и перев. Т.А. Ачугба. Сухум, 1995. С.27-29. Это издание состоит из 69 грузинских газетных и журнальных статей 80—90-х годов XIX века.
(Перепечатывается с сайта: http://www.aheku.org.)
____________________________________________________
История черкесского сопротивления Российской империи насчитывает множество великих предводителей, воинские таланты которых и героизм всего народа сдерживали на протяжении столетия одну из мощнейших армий мира. Ни в этот период, ни в какую другую эпоху черкесы не имели унитарной социальной организации и правителя такого типа как Шамиль. Тип социальной организации Черкесии вполне может быть определен как сегментный, без единых административных институтов. Черкесское общество скреплялось миллионами нитей межклановых, межсемейных отношений: оно не нуждалось в порабощении кого-либо, в наслоении на кого-то. Так, абсолютно несопоставимые с черкесами соседние этносы — балкарцы, карачаевцы, осетины, ингуши — несравнимые в военном отношении, не подверглись завоеванию и порабощению их черкесами. Черкесские князья довольствовались совершенно символической данью. С другой стороны, сегментное общество Черкесии не терпело завоевания, подчинения кому-либо. В противном случае, черкесский тип социальной организации претерпел бы коренную трансформацию, был бы попросту разрушен. Первая армия, сумевшая ценой невероятных усилий занять адыгские земли, — это русская армия. Результат — уничтожение не только модели социального мира, но и самой страны. Мы можем сказать, что черкесская социальная организация носила самодостаточный характер: черкесы не стремились к порабощению кого-либо, к аннексии чужих земель, но и на мгновение не терпели иностранного завоевания.
Ментальность, ландшафт, тип социальной организации, особенности исторического развития, культивирование искусства конной войны — вот те основные направления, изучение которых позволяет приблизиться к пониманию истоков и особенностей черкесского сопротивления российской экспансии. Украинский исследователь-кавказовед начала XX в. В. Гатцук дал точную характеристику войне Черкесии за независимость: «Сопротивление, которое черкесы оказывали завоевателям, было такое же упорное, как и проявленное дагестанцами, и много тяжелых потерь пришлось понести русским войскам на так называвшемся «правом фланге» кавказской военной линии. Места, где жили черкесы все-таки более доступные, чем Дагестан; у себя на родине черкесы не имели таких великих вождей, каким был Шамиль у дагестанцев; учение мюридизма, столь сплотившее последних, далеко не имело такого влияния на черкесские племена. Но они более 50 лет успешно боролись за свою родину и свободу; много раз высылали свои конные ополчения в Дагестан на помощь Шамилю, и силы их сломились перед огромным численным превосходством русских войск, — лишь после того, как пал в 1859 г. Дагестан»1.
Шамиль, без сомнения, один из наиболее колоритных и выдающихся антиколониальных лидеров XIX столетия. Возрождение ислама в конце XX в. в качестве динамичной политической силы во многих странах мира, включая постсоветскую Россию, а также война в Чечне определили новое обращение к личности и деяниям Шамиля. Но Шамиль — это лишь часть истории северокавказского сопротивления. Все его успехи связаны с восточной частью Северного Кавказа — территорией Дагестана и Чечни. Сопротивление черкесов Западного Кавказа было, по меньшей степени, столь же значительно: оно началось раньше, продолжалось дольше и имело более несчастные последствия для тех, кто сражался за свою свободу2. Сопротивление на Западном и Восточном Кавказе помимо множества общих черт имело и существенные различия.
Методологические трудности в освоении обширного источникового материала, касающегося спектра проблем Кавказской войны, стали в последние десятилетие объектом научного анализа. Целый ряд авторов-кавказоведов обратили внимание своих коллег на очевидную неравномерность распределения исследовательского внимания при рассмотрении адыгского (черкесского) и нахско-дагестанского аспектов темы.
Одним из ключевых мифов в рамках российской историографии Кавказской войны стало утверждение мысли о том, что наиболее серьезным противником Российской империи являлся имамат Шамиля. Этот штамп, к сожалению, воспроизведен в последней монографии Р.Г. Ланда, столь известного своим вниманием к нюансам3. То, что в 90-е годы ХХ в. чеченские дела для политики Москвы более значимы, это еще не значит, что также было и в XIX в. Вполне справедливым представляется замечание М.И. Чемерисской, высказанное в адрес Ланда: «К слову сказать, Чечне он вообще уделяет большое внимание, что понятно, учитывая актуальность «чеченского вопроса» в момент написания и выхода книги в свет, но следует отметить, что на рубеже XVIII–XIX вв. гораздо более серьезной была проблема отношений России с адыгейскими народами, занимавшими тогда обширные территории в Прикубанье и южнее»4.
Подобное, на наш взгляд, абсолютно необоснованное распределение исследовательского внимания имеет вполне понятные причины.
Первая заключается в том, что восприятие исторического явления всегда персонифицировано. Реалии черкесской политической организации не дали возможности русским и европейским историкам сконструировать привычную схему, в рамках которой есть героический лидер и подвластный ему народ. Русско-черкесский вооруженный конфликт чрезвычайно сложно изложить через борьбу двух правителей. Народ, имевший одновременно несколько десятков предводителей, неожиданно оказал наиболее эффективное сопротивление, но последовательная картина истории черкесской войны — почти невозможная для историка задача. Мы никогда не узнаем деталей внутриполитической жизни черкесского общества, механизма принятия решений, конкретных цифровых параметров и абсолютного большинства имен. Поэтому отечественные историки либо вообще избегают этой темы, либо кратко освещают ее через хронологию, имена и отчеты русского командования. Лишь в последние годы предпринимались скромные попытки комплексного освещения, учитывающего наиболее известные персоналии: Сефербея Зана, Мухамед Амина, Хаджи Берзега и т.д.
Вторая причина невнимания к черкесскому аспекту сводится к тому, что сопротивление на Западном Кавказе носило наиболее бескомпромиссный и самоотверженный характер. Никто из лидеров, этнических черкесов, не сдался. Черкесские военачальники либо погибали на войне, либо вместе со своим народом удалились в изгнание. Шамиль своей капитуляцией подарил огромный пропагандистский козырь в руки официозной российской историографии. Десятки черкесских вождей умерли в эмиграции, успев еще доставить крупные проблемы русской армии на Балканах и в Транскавказии в 1877–78 гг. Закономерно, что подобная непримиримость не вызвала энтузиазма у российских историков, предпочитающих писать сотни и сотни раз о Шамиле и не вспоминать о черкесских вождях Западного Кавказа. Подобная же ситуация сложилась в европейской и российской историографии в связи с франко-алжирской войной (1830–1848): в рамках этой темы преимущественное внимание уделяется Абдаль-Кадеру, тогда как мамлюки Восточного Алжира во главе с Ахмед-беем начали воевать раньше и продержались дольше5.
Следующая важная причина состоит в том, что малочисленность и дисперсное состояние адыгских поселений на Западном Кавказе после Кавказской войны привели к тому, что их стали почти полностью игнорировать в рамках как Советской империи, так и на Западе6. Представители властных институтов и ведущих научных учреждений даже не удосуживались писать что-либо вразумительное по поводу адыгской трагедии XIX в. И, как известно, совершенно иное отношение те же люди были вынуждены проявлять к региону Северо-Восточного Кавказа — Чечне и Дагестану. Здесь население, не депортированное царизмом, постоянно увеличивалось в числе, имело республиканский статус и многочисленные национальные кадры историков. Здесь была реальна угроза восстания, а в период с 1918 по 1920 гг. выхода из состава России. В этой связи, Кремль уделял большое внимание выработке своего отношения к персоне Шамиля и к событиям столетней давности: всякая новая директива ЦК стимулировала публичное дискутирование и появление новых книг по проблеме.
При выработке историографических концепций важное значение имеет восприятие историком социальной организации того этноса, который в данном случае является объектом научного осмысления. У большинства российских авторов суть взглядов по данному вопросу сводится к констатации характера общественного устройства адыгов как примитивного. В соответствии с этой схемой ни один адыг не мог чувствовать себя защищенным в правовом отношении. Ф.А. Щербина вслед за В.А. Потто и Н. Дубровиным, и множеством других авторов, отказывает адыгам даже в осознанном чувстве долга защищать родину; называет образ черкеса излишне опоэтизированным, а его жажду свободы и сам дух свободолюбия объясняет нежеланием «дикаря» ограничивать свободу своих действий. Подобная концепция социального облика, по мысли авторов, вполне оправдывала российскую агрессию в Черкесии. Царское правительство, имея таких диких и примитивных соседей, не имело возможности для диалога, поскольку, по данной схеме, переговоры вести не с кем. Таким образом, оно было просто вынуждено пойти на жесткие военные меры — на «усмирение черкесов». Многие европейские ученые, состоявшие на российской службе, также негативно и пренебрежительно писали об общественном устройстве адыгов. Эта необъективность и откровенная предвзятость были отмечены Эд. Спенсером: «Я был сильно поражен умышленным преуменьшением Клапрота, Палласа и других писателей под контролем русского правительства, когда они описывали население независимых племен Черкесии»7.
Тенденциозность большинства русских отчетов XVIII–XIX вв. так и не была преодолена в историографии ХХ в. Во многом это связано с формационным подходом, предполагающим, что социальная структура должна поэтапно развиваться от низших ступеней к более сложноорганизованным формам. При этом остается очень много вопросов: один из них в том, почему априори (для таких историков) более развитая и прогрессивная Россия до сих пор, вот уже 140 лет спустя, не сумела освоить ландшафт исторической Черкесии и хоть сколько-нибудь приблизиться к масштабам и качеству сельхозпроизводства Черкесии конца XVIII — начала XIX вв. Или почему, например, от рядового казака до императора, все переняли черкесскую одежду и вооружение, но и в этом случае ткань и металл уступают по качеству тем, которые производились в Черкесии? И подобных вопросов, обходимых стороной приверженцами формационного подхода, можно поставить в огромном количестве.
Ответы на эти вопросы очень легко находят и с видимым удовольствием приводят в своих работах те исследователи, которые в той или иной степени разделяют теорию сосуществования различных культурно-исторических типов. Нет необходимости сравнивать культуру исторической Черкесии с культурой индустриального общества, каковым являлись, например, США или Голландия. Так же не имеет смысла сопоставлять Черкесию с Россией, являвшейся образцом унитарного государства. Тип социальной организации Черкесии нуждается в детальном и непредвзятом изучении: нет нужды ставить черкесское общество выше или ниже российского, грузинского и любого другого. Всякий раз мы имеем дело с иной, отличной от всех прочих, культурой. К сожалению, эта простая идея, высказанная и превосходно проиллюстрированная Арнольдом Тойнби в «Постижении истории», до сих пор не находит понимания в кругах кавказоведов. Ужасный архаизм в теории и употребляемой терминологии обнаруживает М.М. Блиев (Владикавказ), характеризующий черкесское общество конца XVIII — нач. XIX в., как находящееся на переходной стадии от военной демократии к раннему феодализму8. Каким образом и благодаря чему эта переходная стадия длилась в Зихии, а потом в Черкесии на протяжении двух тясячелетий М.М. Блиев объяснить не удосуживается. Его же предложения о хроническом продовольственном кризисе в Черкесии также не имеют ничего общего с элементарной научной и человеческой порядочностью, но к этому мифу мы обратимся специально в отдельном параграфе этой книги.
Неслучайно, что современное кавказологическое сообщество не восприняло работу М. Блиева как объективный, добросовестный научный труд, появление которого могло бы способствовать воссозданию адекватной картины Кавказской войны. Концепция Блиева зиждется на том старом шовинистическом вымысле, который «объяснял» русской публике, что черкесы и чеченцы дики, жестоки, пренебрегают земледельческим трудом; у них часты неурожаи, а вследствие всего этого они выработали набеговую систему как «необходимое условие существования экономики горских обществ»9. Затем, согласно концепции М. Блиева Россия была вынуждена вмешаться во внутрикавказские конфликты, дабы защитить русские поселения и коммуникации. Основные регионы Кавказской войны по Блиеву — Чечня и Дагестан10. А «поход барона Розена в 1830 г. в Гимри — первое военное столкновение русских властей с участниками Кавказской войны, начавшейся задолго до этого»11. Блиев целиком выводит причины Кавказской войны из внутренних событий в горном Дагестане (насаждение шариата, укрепление власти ислама, процесс окончательной материализации мусульманских догматов, «когда мюридизм превращается в агрессивную доктрину»). По Блиеву «события на Северо-Западном Кавказе — той же в сущности природы, что и Кавказская война Северо-Восточного Кавказа»12. Как видим, концепция М. Блиева — синтез всей массы шовинистических и уже давно высказанных штампов. Как это ни странно, ее продолжают озвучивать с большим энтузиазмом. А. Скаков, участник круглого стола «Черкесы на рубеже эпох» (11 марта 1999 г.), проведенного министерством национальной политики РФ, попытался поведать лидерам МЧА, что Кавказская война началась из-за того, что Россия заступилась за осетин и ингушей, которых притесняли кабардинцы, а еще заступилась за Малую Кабарду притесняемую Большой Кабардой: «Запрет этих набегов, являвшихся необходимым условием существования экономики горских обществ, и проводившаяся Ермоловым борьба с набеговой системой вызвали конфронтацию между Россией и горцами. Именно сочетание этих факторов — наличие «гегемона», экономика которого опирается на набеговую систему, и вмешательство мировых держав — и стало причиной Кавказской войны»13. Мы можем развить эту теорию и сказать, что на Западном Кавказе Россия заступилась за ногайцев, которых притесняли западные адыги. Российское заступничество обернулось для ногайцев национальной катастрофой — 90% их были уничтожены, а остатки укрылись за Кубанью в адыгских селах. А за Кубанью, в Адыгее, Россия стала заступаться за бжедугов, хатукайцев и темиргоевцев, которые так страдали от абадзехов и шапсугов. В итоге русские войска уничтожили всех подряд. На самом деле, таким авторам как М. Блиев, В.А. Потто, А. Скаков изменяет чувство элементарной логики, а именно М. Блиев — характерный пример того, как блестящий интеллектуал может стать заложником собственных симпатий, этнических предрассудков, желания понравиться власти. В Черкесии в 30-е годы XIX в. по минимальным отчетам и русских, и европейских наблюдателей проживал 1 миллион14. Как можно вообще утверждать, что миллион адыгов кормился за счет набегов — откуда столько богатых и беззащитных соседей? За XVIII — первую половину XIX в. мы не имеем ни единого отчета о нападении адыгов на Грузию или Крым. А первые российские колонисты на правобережье Кубани — запорожские казаки — были абсолютно бедны и первые 30–40 лет своей истории на Кубани кормились адыгским хлебом, который получали путем меновой торговли15. Десятки тысяч пудов пшеницы — до 100–130 тысяч пудов — ежегодно войсковая администрация закупала в Адыгее16. И очень часто это был хлеб выращенный в горах Натухая, Шапсугии, Абадзехии. В еще больших масштабах адыги продавали зерно и значительный ассортимент продуктов земледелия и скотоводства в Турцию. М. Блиев совершенно намеренно проигнорировал огромный пласт архивных документов и уже вышедшие в свет к 1983 г. (когда он поместил в журнале «История СССР» свою базовую статью) специальные исследования по хлебному экспорту из Черкесии в средние века и новое время (Е.Д. Фелицын, С.П. Карпов, Е.С. Зевакин, Г. Братиану, Ш. Верлинден, М. Кантария и др.). М. Блиев неоднократно ссылается на работы М.В. Покровского, но при этом не упоминает и не пользуется его монографией 1957 г. «Русско-адыгейские торговые связи»17. Целый пласт источников по культуре жизнеобеспечения адыгов, введенный в научный оборот Покровским, не оставляет места инсинуациям на тему мнимого продовольственного кризиса в Черкесии.
Адыги, абазины, вайнахи воевали с Россией отнюдь не потому, что им не хватало еды и даже не потому, что имели развитый институт набега, а исключительно потому, что русские войска вторглись на их землю: Екатеринодар, Елизаветинск, Абинск, Вельяминовск, Навагинск, Ставрополь, Кизляр, Моздок — все эти и многие другие русские крепости были возведены на их земле. Эти народы воевали за свою свободу, достоинство, право жить на земле предков по своим законам. Это обычное желание любого народа во все времена.
Сложность изучения черкесского фактора в Кавказской войне во многом предопределяется стереотипным восприятием форм социальной организации, неадекватным переводом адыгских терминов и, как уже отмечалось, явно неуместными «концепциями». Целый ряд крупных британских специалистов по Черкесии, таких как Дж. Белл, Дж. Камерон, Д. Уркварт и Эд. Спенсер, проводили серьезные параллели с Шотландией, Ирландией, Басконией, но весьма характерно, что эти сами собой напрашивающиеся сопоставления не находят должного внимания у российской школы кавказоведения. Один из немногих авторов, не постеснявшихся рассуждать на тему этой очевидной схожести — М.О. Косвен, проведший сравнительный анализ северокавказского и нормано-кельтского аталычества18.
Стереотипное восприятие приводит к отрицательным либо заниженным оценкам и характеристикам почти всех форм социальной организации. Как явные недостатки расценивается неготовность или нежелание отдельных этнотерриториальных групп подчиниться единому командованию; склонность адыгов к кавалерийской войне и прямой атаке противника; действие небольшими отрядами и неспособность или нежелание собирать большие силы в одном месте; незначительная степень координации; отсутствие национального правительства, единой конфессиональной организации, общей оборонной системы и т.д. «До известной степени, поэтому, — отмечает П.Б. Генц, — черкесы представляли собой аномальное сообщество — народ с единым языком, обшей гордостью за свою историю и чрезмерной приверженностью к традициям, но без письменности или записанных законов и без административной структуры, и организации для обеспечения своей безопасности. Подобно древним грекам, черкесские кланы нападали друг на друга и захватывали пленников и имущество, а затем встречались на советах на нейтральной территории для урегулирования отношений между племенами и кланами, дебатировали политическе вопросы, устраивали игрища и празднества, но их ощущение общей национальности не институализировалось за пределами этих рамок»19. Как видим, мнение Паула Генца представляет собой сочетание оценок, порожденных и формационной, и цивилизационными теориями. Автор выделяет специфические характеристики черкесского общества, подчеркивает его самобытность, но при этом считает, что чувство общей национальности каким то образом повышается если есть правительство, налоговая полиция и институт священнослужителей. Это вполне по Марксу, но тот же Маркс считал преодоление отчужденности наиболее глобальной проблемой человеческого общества. Отсутствие верховных правителей и верховных священников в Черкесии сопровождалось отсутствием чувства отчужденности: каждый, принадлежащий к народу, переживал войну с Россией как свою личную войну. Отсюда и то длительное сопротивление, феномен которого заинтересовал Генца.
Таким образом, то, что в большинстве случаев вопринимается как недостатки вряд ли могут быть расценены как таковые. Черкесия как социум выдерживала чрезвычайное напряжение на протяжение столетия, что само по себе уже доказывает эффективность многих социальных институтов и способов ведения боевых действий.
С проблемой стереотипного восприятия социальной организации, смыкается проблема адекватного перевода. Социальная организация, продиктованная мировосприятием этноса, отражена в многочисленных терминах. Каждому из социальных терминов в российском кавказоведнии была подыскана примерно соответствующая русская семантика. Почти во всех случаях смысл и значение адыгской понятийной категории утрачен. В той ситуации, когда абсолютное большинство русских авторов, писавших о Черкесии, не знает адыгского, их описание социальной и политической организации заведомо искажено. Так, термин «уорк» приравнен к «дворянину», что, на наш взгляд, далеко от реалий адыгской жизни. Уорки были свободного, т.е. изначально свободного, происхождения и образовывали сложно структурированное аристократическое всадническое сословие: эта наследственная знать не уступала по степени своей родовитости пши-князьям. Последние выделялись из числа уорков как наиболее преуспевающие дома-династии и, фактически, являлись primus inter pares, т.е. «первыми среди равных». Их доминирование определялось не числом зависимых крестьян, а воинским авторитетом среди уорков. Лишь позднее в число уорков стали попадать люди рабского происхождения — пшитли и унауты — возвысившиеся на княжеской службе как примерные ревнители имущества, надсмотрщики, либо проявив себя на войне. Они включались в так называемую «ограду князя» — пшичеу. Именно эту разновидность уорков следует обозначать дворянами, но употребление термина дворянин ко всей массе уорков неприемлемо. Уорками обозначались всаднические воинские сообщества равнинной Черкесии. В целом ряде переводов историко-героических песен, посвященных натухайским, шапсугским и абадзехским персоналиям, термин уорк замещен термином «дворянин». Это приводит к тенденциозному, классовому прочтению текста. Так, если говорится, что такой-то шапсугский герой ссадил с коня уорка либо одолел сразу нескольких уорков-дворян, то получается, что простолюдин-крестьянин борется с господством дворян. Тогда откуда бжедугские и темиргоевские версии: разве они могли распеваться в хачещах в присутствии уорков? Или мы должны признать, что их пели шепотом. На самом деле, сочинители пщынатлей вставляли штамп о победе в единоборстве над уорком только для того, чтобы подчеркнуть профессионализм своего героя как воина-всадника. В горах Шапсугии и Абадзехии были свои развитые воинские сообщества с той лишь разницей, что они не покрывались этикеткой «уорк». Вожди горцев также были аристократами и феодалами, и в неменьшей степени соблюдали равность браков, чтили свои родословные, соблюдали тысячи условностей, но пока, прочитав «Ты превосходишь дворян, — Шурухуко Тугуз», русский исследователь скорее всего сделает вывод о крестьянском происхождении этого предводителя20. Те вопиющие переводы, когда слово «урысыжъхэр» подменяется на «оркъыжъхэр» и таким путем меняется весь смысл и дух исторической песни, не поддаются спокойному комментарию. Остается сожалеть, что хор «Исламея» по сей день распевает проклятия по адресу не заслуживших того уорков.
Особенности войны в Адыгее (Черкесии) во многом определялись тем обстоятельством, что весь этнос в целом здесь разделял возвышенные рыцарские уоркские идеалы, жизненные установления. Далеко не случайно, что именно в отношении адыгов в русской, турецкой и европейской (а также в любой другой — грузинской, персидской, арабской, татарской, украинской) литературе и историографии сложилась традиция безудержного восхищения. Эта традиция поддерживалась всей массой путешественников разных культурных симпатий на всем протяжении существования страны адыгов.
Нетипичным было соотношение зависимых, свободных и аристократов. Жорж Дюмезиль считал типологически схожими Скифию и Черкесию. По его мнению, в обеих обществах «под управлением князей находились наследственная знать и незнатные, но свободные члены общества, причем и те, и другие были обладателями рабов»21. Фактически, это была феодальная организация общества вассального типа, в котором и уорки, и тфокотли были уравнены в своем праве иметь рабов, и распоряжаться их участью, без чего успешное и длительное функционирование систем всадничества и пиратства было бы невозможно. Всадники-уорки населяли как села тфокотлей, так и образовывали самостоятельные поселения. Они далеко не брезговали мирными занятиями: содержали тысячные стада, образцовые сады, пасеки, лесоразработки, оружейные мастерские, занимались коннезаводством. Формальное правило, запрещавшее аристократу Адыгеи заниматься торговыми операциями, в повседневной жизни имело массу исключений. Вместе с тем главное призвание пши или уорка — война. В свою очередь тфокотли были самым тесным образом интегрированы в военную организацию, образовывали самостоятельное конное войско, степень подготовки которого хотя и уступала уоркскому, но неизменно превосходила русскую или турецкую кавалерию.
Российским генералам, в этой связи, казалось, что вся Черкесия состоит из профессиональных воинов. Культ воина-всадника разделяли все слои общества. Отсутствие деспотизма и кастовых запретов, с одной стороны, обилие коней и оружия, и постоянная внешняя угроза, с другой стороны, делали всех или почти всех адыгов профессиональными солдатами. В свою очередь, благородство обычаев и влияние утонченного этикета превращали этих профессиональных солдат в рыцарей, исповедующих чрезвычайно ригорический кодекс чести, предпочитающих плену смерть на поле битвы.
Подавляющий милитаризм равнинной аристократической Черкесии дополняется огромной массой горных адыгов, социальная организация которых представлялась подавляющему числу наблюдателей демократической. В горах Черкесии институт княжеской власти не действовал. Несмотря на это здесь проживало большое число князей, властные прерогативы которых основывались на зыбком фундаменте персональной популярности, воинских талантах, безупречности в следовании хабзэ.
Более того, все члены горского сообщества были феодалами, потенциальными феодалами, зависимость носила феодальный характер. Горец, приведший из похода пленников, в одночасье превращался в феодального сеньора: он мог посадить своих пленников на землю, делая их крепостными крестьянами. И они не подчинялись никому, кроме него. Другое дело, что господство или феодальность горца носила очень часто мимолетный характер: большинство новоявленных господ предпочитало тут же сбывать рабов в Турцию. Чрезвычайно эффективное хозяйство обеспечивало горца продуктами с избытком. Адыги в горах не эксплуатировали, а кормили и одевали своих рабов. В те времена в Шапсугии и Натухае все рождались дворянами, дабы не стыдно было спуститься на плоскость.
Весь адыгский этикет нового времени основан на заимствовании форм уоркского жизненного уклада. Аристократические нормы социальной организации оказывали определяющее влияние на горские общества несмотря на то, что аристократические структуры, локализованные на плоскости, не имели никакой власти в Шапсугии и Абадзехии. Завораживающая власть уоркского образа была столь сильна, что тфокотли следовали ему там, где только возможно.
Неизменное стилизованное высокомерие — основа поведения уорка. Именно высокомерие и сопутствующие ему возвышенные понятия о чести и благородстве являлись наиболее характерными чертами человека Черкесии.
Как прекрасный жизненный идеал, уоркская идея являет собой яркое полотно, сотканное из возвышенных чувств и пестрых фантазий. Средневековое адыгское мышление способно отвести почетное место только такому жизненному идеалу, который наделен каноническими рыцарскими чертами. В действительности, все обстояло гораздо прозаичней: подлинная история аристократических семейств полна коварства, измены и жестокости. Всякий раз высокое чувство чести и неуемная жажда славы сопровождались деяниями далеко не благородными. Тем не менее, рыцарство следовало чрезвычайно жесткому, до самоотрешения, кодексу. Уорк Хабзэ оставалось жизненным эталоном, необходимым для черкеса, питающим его социальные, культурные и эстетические воззрения.
Стремление быть уорком и оставаться таковым во всех ситуациях зачастую мешало проведению рациональной политики и достижению победы (либо избежания поражения, а также излишних жертв) на войне. Многочисленные отчеты убеждают в том, что адыгское военное искусство было лишь частью уоркских представлений. Требование поединка перед битвой, категоричный запрет на зараннее не договоренное отступление, обязательность выноса погибших (неважно какой ценою), невозможность уклониться от прямого нападения, спесивый взгляд на противника как на мужичье — грубый хамский сброд; пренебрежение пехотой, в том числе собственной, поскольку черкесы не сражались в пешем строю именно по идеологическим мотивам; отказ от использования артиллерии и т.п. бесполезные формы проявления доблести сохранялись в Черкесии. Лучшие черкесские военачальники в период Кавказской войны часто поддавались неоправданной романтике военных приключений. Так что уоркский дух, как правило, проявлялся не в достижениях, а в промахах. Не только аристократы, но и рядовые воины следовали запросам рыцарства и усматривали для себя достойное не в количестве пораженных врагов, а в том, насколько их поведение на поле битвы соответствовало идеалу.
Всякий раз требования стратегии приносились в жертву стремлению к рыцарству. Адыги воспринимали свое рыцарство как самый действенный фактор ведения войны. Противоречие уоркского духа низменным реалиям не смущало современников: жестокий кровавый опыт, гибель соратников и родных — ничто не могло отвратить адыга на склоне лет от совершения красивого поступка. Рыцарские, уоркские нормы регулярно вступают в конфликт с военными нуждами: атаковать с фланга зазорно для блюстителя уоркских правил, следует лобовой натиск — и даже картечь не останавливает черкесскую конницу. Все это было бы невозможно, если бы уоркская культура не культивировалась бы и вне круга равнинной аристократии. Рыцарство в условиях Черкесии обретало особую функциональность; оно замещало собой отсутствующие формы социальной мобилизации. Множество храбрых и тренированных всадников мгновенно стекались под знамя признанного вождя.
Адекватное воспроизведение чрезвычайно сложной и многоплановой картины Кавказской войны в Черкесии невозможно без критического анализа источников. Как правило, современные исследователи ограничиваются простым цитированием победных реляций из русских штабов, не пытаясь усомниться даже самыми нереальными отчетами: яркий пример тенденциозного подхода демонстрируют составители энциклопедии по истории Кубани. Так, в статье, посвященной штурму Абинского укрепления говорится о жестоком 5-часовом бое, итогом которого стало 2000 убитых черкесов и 18 ранненых казаков. При этом, если читать краснодарских авторов, оказывается, что вся Кавказская война состояла из таких сокрушительных поражений черкесов. Спрашивается, откуда столько черкесов и почему так долго воевали?
Характер и эффективность боевых операций черкесов превосходно отобразил в своем отчете британский офицер Джеймс Камерон, путешествовавший по русским гарнизонам Кубани в 1839–1840 гг. Согласно Камерону, в форте Вельяминовск в ходе сабельной атаки черкесов было зарублено, по меньшей мере 2000 солдат гарнизона, а оставшаяся тысяча сдалась на условии сохранения жизни22. Целая серия жестоких поражений русских в Черкесии оказала на британского офицера особое впечатление и сподвигла на следующий вывод: «Потери русской армии в Черкесии представляют собой ужасную картину человеческого жертвоприношения»23. И это при том, что адыги исповедывали рыцарский тип войны с вызовом на поединок и последующей атакой с холодным оружием в руках, а русские целиком опирались на артиллерию и стрельбу картечью. Завоевание страны адыгов, а также Чечни и Дагестана далось России небывалой кровью, крайним напряжением сил. М.С. Лунин, один из самых лучших знатоков ситуации на Кавказе, многократно подчеркивал тщетность и ненужность завоевания Черкесии: нищей и голодной России необходимо было заняться налаживанием элементарных основ собственной продовольственной безопасности, культуры жизнеобеспечения для своего народа. «Годы 1833, 34 и 40 будут отмечены трауром в наших летописях из-за почти повсеместного голода, поразившего страну и обличающего некий коренной порок в общественном хозяйстве. — Из письма Лунина. — В длительных мучениях голода в своих лачугах погибли и гибнут ежедневно тысячи кормильцев и защитников государства…»24. О потерях в Польской войне 1830 г.: «Потери нашей заново набранной армии еще раз были громадны…»25. Войну с Турцией 1828–29 гг. Лунин характеризует как тяжелейшую, выигранную с огромными жертвами. Джеймс Камерон об этой же войне: «В войне 1828 года, две полные колонны русской армии под командованием фельдмаршалла Дибича, состоявшие из 6–7 тысяч солдат, были полностью разбиты и большей частью вырезаны в деле у Дервиш-кой османской кавалерией из армии Магомет Решид-паши»26. В войне с османами 1877–78 гг. М.Д. Скобелев, командующий балканской группировкой, за одну атаку под Плевной мог потерять 8 тысяч солдат, т.е. целую армию, и при столь ужасающих потерях сохранял свой пост, и репутацию лучшего полководца27. Ряд русских аналитиков отмечали, каких огромных жертв стоило русскому народу стремление царизма занять земли черкесов, чеченцев и дагестанцев. Н.Г. Чернышевский после капитуляции Шамиля в 1859 г. написал: «Слава богу, теперь Кавказ не будет поглощать ежегодно по 25000 русских солдат»28. Генерал М.А. Коцебу отмечал, что в 40-х гг. «ежегодная убыль в русских войсках Кавказского корпуса простирается до десяти тысяч человек»29. Согласно генералу Е.А. Головину, командовавшего войсками на Кавказе, в 1838–1843 гг. ежегодно гибло до 30 тысяч человек, и шестая часть доходов империи шла на ведение войны на Северном Кавказе30.
Линия фронта, которая удерживалась адыгами в войне с Россией, равнялась, по крайней мере, 900 км. и включала в себя все черноморское побережье Черкесии от Гагры до Тамани и затем тянулась по Кубани до Кабарды. Периодически адыгейцы вторгались в Кабарду и Абхазию, занятые русскими войсками, и вели войну на море. Именно черкесский-адыгейский театр военных действий имел наиболее важное для России значение. По мнению В.А. Потто, действия черкесов на правобережье Кубани «заставляют бледнеть все ужасы чеченских и кабардинских набегов»31. Еще в конце XVIII в. набеги черкесов доходили «не только до земли донских казаков, но даже до Воронежской губернии»32. 2 ноября 1786 г. адыгейская конница, состоявшая в основном из шапсугов, натухайцев, бжедугов и хатукайцев (2000 всадников) атаковала на р. Ее три донских казачьих полка, разгромила их и, дойдя до Черкасска, столицы Донского края, повернула обратно. В то же самое время, другой отряд, костяк которого образовали темиргоевцы и абадзехи, совершил другой переход по занятой русскими войсками Кабарде и атаковал Моздокскую линию, где разорил несколько поселений33. Как видим, адыгейцы успешно совершали тысячекилометровые, учитывая обратный путь, рейды, по тылам русской армии. В 1828 г. лучшие всадники Адыгеи, предводительствуемые темиргоевским князем Джембулатом Болотоко вновь вторглись в занятую русскими Кабарду, с боями дошли до Баксана и вернулись обратно с пленными через Балкарию и Карачай. «Шествие Джембулата по русским пределам, — писал В.А. Потто, — сопровождалось даже некоторой торжественностью. Двухтысячная конница представляла незаурядное явление: почти половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи которых — дорогие шлемы, кольчуги и налокотники — горели и сверкали под лучами июньского солнца»34. Джембулат Болотоко так и не потерпел ни одного поражения и погиб от руки предателя, нанятого генералом Зассом. Другой талантливый адыгейский военачальник, шапсугский аристократ Кизбеч Шеретлуко, на протяжении 30 лет водил партии на правый берег Кубани, пока не скончался от множества ран. В европейской печати его именовали «львом Черкесии» (Дж. Белл). 30 января 1830 г. во главе отряда из нескольких сот всадников он разорил Елизаветинское укрепление. В районе Абина в 1834 г. Шеретлуко во главе 700 всадников разбил 14000 русский корпус. В 1837 г. во главе 900 всадников Шеретлуко разбил еще большее войско отобрав пленных и награбленное из 9 селений35. О значении адыгейского театра войны весьма красноречиво свидетельствуют события первого полугодия 1840 года. 19 февраля 1840 г. адыгейцы захватили и разрушили одну из наиболее важных русских крепостей на черноморском побережье — Лазаревск. Следом подверглись нападениям и были взяты штурмом Вельяминовск (12 марта), Михайловск (2 апреля) Николаевск (15 апреля) и Навагинский (6 мая). 7 июня адыгейцы атаковали Абинск, но гарнизон выдержал осаду. В ответ, русское командование собрало огромный экспедиционный корпус в Крыму и к ноябрю этого же года сумело вновь закрепиться в тех же точках адыгейского побережья. «И все же действия черкесов, — отмечает Моше Гаммер, — стали серьезной помехой в покорении Кавказа, и последствия этого (т.е. захвата крепостей — С.Х.) сказывались на протяжении многих лет. Известия о падении Лазаревского и последующих крепостей наэлектризовали обстановку в Чечне. Это и послужило искрой, от которой заполыхал весь край. Чеченцам нужно было только заполучить вождя, а такой человек уже полгода находился среди них (т.е. Шамиль — С.Х.)»36. Эти факты напрочь разрушают российский историографический миф, объясняющий поражения 1840 г. тем, что якобы все войска были посланы в Чечню. М. Гаммер показал, что все было наоборот: сначала были черкесские победы, по крайней мере, над полноценными гарнизонами, а потом последовала активизация чеченцев. Точная хронология событий показывает, что черкесы захватывали русские крепости с интервалом в 15–20 дней и вся эта кампания затянулась на три с половиной месяца! Это были широкомасштабные военные действия и уже ко времени захвата Михайловска (2 апреля) русское командование могло легко, по морю, доставить подкрепления и, наверное, так и поступило. Но черкесы сумели подавить сопротивление значительных контингентов русских войск — вот в чем значение адыгейского триумфа 1840 года и вот почему эти события так негативно повлияли на боевой дух русской армии.
Масштабы военных операций в Адыгее (Черкесии) далеко превосходили те, что имели место в Чечне и Аварии. В 1858 г. князь Барятинский, главнокомандующий русскими войсками на Кавказе, отмечал в этой связи: «Хотя действия и занятия войск Правого Крыла (т.е. те войска, что действовали против Адыгеи — прим. С.Х.) были сопряжены несравненно с большими лишениями, чем труды войск Леваго Крыла (т.е. тех войск, что действовали против имамата Шамиля прим. — С.Х.), но приобретенные результаты сими последними более положительны»37. Значение адыгейского театра военных действий — его преимущественное значение — признается русским фельдмаршалом, а также всеми современными источниками, но по-прежнему в сводных академических изданиях российские авторы игнорируют адыгейский аспект темы. Одно из наиболее тенденциозных изданий этого рода: Россия и Северный Кавказ в XVI–XIX веках. — М., 1998. 723с. В этом издании отдельные главы посвящены не только Чечне и Дагестану, но также Осетии и Ингушетии, роль которых в событиях Кавказской войны абсолютно не значима38. Адыгейский или западночеркесский материал представлен, самое большее одной страницей. Можно предположить, что доктор исторических наук, профессор Г.Л. Бондаревский, под чьим редакторством вышла эта книга, собирается посвятить Адыгее отдельный том, учитывая, что Адыгея до 1864 г. занимала, по крайне мере, 1/3 территории Кавказа.
Важность черкесского театра военных действий была столь велика, что в апреле 1854 г. во время Крымской войны Россия держала здесь 112,000 солдат при 208 орудиях; в этот же период против имамата Шамиля было выставлено всего 42,000 солдат при 64 орудиях. Резервы, расквартированные в Тифлисе и Мингрелии, составляли еще 93,000 солдат при 192 орудиях39.
После капитуляции Шамиля военные действия в Адыгее продолжались еще пять лет и завершились в мае 1864 г. «В последние годы войны на Кавказе, — писал военный министр Д.А. Милютин, — мы должны были держать громадные силы: пехоты 172 батальона регулярных, 13 батальонов и 7 сотен иррегулярных; конницы 20 эскадронов драгун; 52 полка (казачьих — прим. С.Х.), 5 эскадронов и 13 сотен иррегулярных, при 242 полевых орудиях»40. Данные Милютина означают, что против Адыгеи в период с 1859-го по 1864 г. была выставлена армия, по меньшей мере, в 256000 солдат. Можно предположить, что эти данные умышленно занижены и, на самом деле, русских войск в Адыгее было много больше. Огромные потери в войсках легко скрывались и все без исключения генералы увлекались победными реляциями. В условиях рабской системы и деспотичной власти в России потери солдат-крепостных никого не заботили. «Регулярные потери России на Северном Кавказе составляли примерно одну четвертую всех сил, переброшенных в этот регион. Ежегодно 200-тысячная Кавказская армия теряла около 20 тысяч человек. Каждые 7 лет на Кавказе погибало 140 тысяч солдат, что равнялось по численности целой армии. Со времен Екатерины II по 1864 г. 1,5 миллиона российских солдат легли в кавказскую землю»41. Множество солдат гибло от малярии и других болезней. Из письма Бестужева-Марлинского: «…смертность в крепости ужасная, что день — от 3 до 5 человек умирают,… полтора комплекта в год умирает из гарнизона»42.
Сами адыгейцы пострадали в Кавказской войне в неизмеримо большей степени, чем любые другие ее участники. Натухайцы и убыхи, а также махошевцы, мамхеговцы, егерухаевцы были депортированы полностью и в эмиграции растворились среди шапсугов и абадзехов. От шапсугов на Кавказе осталось несколько сел; от абадзехов — 1; от хатукайцев — 1; от темиргоевцев — несколько. По данным за 30–40-е годы XIX в. в изложении Е.Д. Фелицына одних только абадзехов погибло более 140000. Для сравнения отметим, что численность всего балкарского народа в этот период не превышала отметку в 40000. Абадзехских трупов к концу войны было уже много больше, чем все народонаселение, например, Осетии. Тут же отметим, что шапсугов погибло еще больше, по скольку их земли подвергались нападениям как с суши, так и с моря. В Кубанской области к 1865 г., по отчету полковника генерального штаба П. Дукмасова, осталось не более 51000 адыгов, включая некоторое число ногайцев и абазин43.
Таким образом, адыгский аспект темы, освещенный в российской историографии чересчур скромно, является в той же мере актуальным, сколь и малоизученным. В контексте рассматриваемой темы весьма важными представляются следующие выводы, генерированные на основе исследования адыгского фактора в Кавказской войне: захват адыгских территорий, занимавших все пространство Северо-Западного Кавказа, потребовал от Российской империи значительно больших усилий, людских и материальный ресурсов, чем любая другая из когда-либо аннексированных ею стран (Польша, Литва, Дагестан, Туркестан и пр.); выработка жесткого, непримиримого курса, ориентированного на уничтожение и изгнание адыгов, который Россия проводила на завершающем этапе Кавказской войны в Черкесии в период с 1856-го по 1864 г., была основана на том обстоятельстве, что адыги проявили себя в предшествующую эпоху как реальные, действенные соперники русского влияния во всем регионе Черноморья и Кавказа.
Примечания:
1. Гатцук В. Черкесы // Юная Россия. — Киев, 1906. — №10. — С.3115.
2. Генц П.Б. Черкесское сопротивление России // Северокавказский барьер: сб. ст. — Лондон, 1992. — С.62 (на англ).
3. Ланда Р.Г. Ислам в истории России. — М., 1995. — С. 108–115.
4. Чемерисская М.Н. Рец.: Ланда Р.Г. Ислам в истории России. М., 1995. — 312с. // Восток. — 1996. — №4. — С.206.
5. Луцкий В.Б. Новая история арабских стран. — М., 1966. — С.152, 156; История национально-освободительной борьбы народов Африки в новое время. — М., 1976. — С.63, 66–67.
6. Henze P.B. Circassian Resistance to Russia // The North Caucasus Barier. — L., 1992, p.62.
7. Спенсер Эд. Путешествия в Черкесию / Пер. с англ. Н.А. Нефляшевой. — Майкоп, 1994. — С.48.
8. Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. — М., 1994. — С.137.
9. Блиев М.М. Кавказская война: социальные истоки, сущность // История СССР. — 1983. — №2. — С.54.
10. Там же. — С.59–60.
11. Там же. — С.63.
12. Там же. — С.65.
13. Скаков А. Выступление на круглом столе «Черкесы на рубеже эпох» // Жизнь национальностей. — 1999. — №2–3. — С.60.
14. Новицкий Г.В. Географически-статистическое обозрение земли, населенной народом Адехе // Тифлисские ведомости. — 1829. — №22. — С.37.
15. Бижев А.Х. Адыги Северо-Западного Кавказа и кризис Восточного вопроса. — Майкоп, 1994. — С.112.
16. Там же. — С.114.
17. Покровский М.В. Русско-адыгейские торговые связи. — Майкоп, 1957.
18. Косвен М.О. Этнография и история Кавказа. — М., 1961. — С.114–116.
19. Henze P.B. Circassian Resistance to Russia // The North Caucasus Barier. — L., 1992, pp.64–65.
20. Музыкальный фольклор адыгов в записях Г.М. Концевича. — Майкоп, 1997. — С.59.
21. Дюмезиль Ж. Скифы и нарты. — М., 1990. — С.157.
22. Сameron J.P. Personal Adventures and Excursions in Georgia, Circassia, and Russia. — Vol.I. — L., 1845, p.348.
23. Ibid., p.283: «…The loss of the Russians in Circassia presented a frightful picture of human sacrifice».
24. Лунин М.С. Сочинения, письма, документы. — Иркутск, 1988. — С.168.
25. Там же. — С.168–170.
26. Cameron J.P. Personal Adventures…, p.104.
27. Немирович-Данченко В.Ч. Год войны. — С.110.
28. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. — Т.XIV. — С.381.
29. Гаджиев В.Г., Пикман А.М. Великие русские революционные демократы о борьбе горцев Дагестана и Чечни. — Махачкала, 1972. — С.23.
30. Там же. — С.23–24.
31. Потто В.А. Кавказская война. — Т.2. — СПб., 1888. — С.441.
32. Россия под скипетром Романовых, 1613–1913. — М., 1990. — С.165.
33. Потто В.А. Кавказская война. — Т.1. — Ставрополь, 1998. — С.147–148.
34. Потто В.А. — Т.II. — С.296.
35. Черкесия в XIX веке. — С.257.
36. Гаммер М. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. — М., 1998. — С.169–170.
37. РГВИА. Ф.ВУА. Д. 6667(2). Л.40.
38. Россия и Северный Кавказ в XVI–XIX веках. — М., 1998. — 723с.
39. Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. — Нальчик, 1995. — С.234–236.
40. Цит. по: Касумов А.Х., Касумов Х.А. Геноцид адыгов. — Нальчик, 1992. — С.145.
41. Бэрзэдж Н. Изгнания черкесов. — Майкоп, 1996. — С.225.
42. Трудные годы: декабристы на Кавказе. — Краснодар, 1985. — С.153.
43. ГАКК. Ф.774. ОП. 1. Д.4. Л.1–4.
(Перепечатывается с сайта: http://www.circassia.forumieren.de.)
_________________________________________________________
