Абхазская интернет-библиотека Apsnyteka

Н. Пожарицкая. Обезьяны, обезьяны, обезьяны... (обложка)

Об авторе

Пожарицкая Наталья Михайловна
Писатель, журналист, член Союза писателей, кандидат педагогических наук.

Наталья Пожарицкая

Обезьяны, обезьяны, обезьяны...

59 ББК 28.693.36
П46
Обезьяны, обезьяны, обезьяны...: Научно-художественная литература / Научн. ред. и предисл. Я. Я. Рогинского.— М.: Дет. лит., 1982. — 191 с., фото-ил.— Оформление А. Бахновой.

Обезьяны. Трудно назвать других животных, которые бы так будоражили человеческое воображение, вызывали бы к себе столь различное отношение, порождали бы столько легенд и суеверий и вместе с тем издавна привлекали пристальное внимание натуралистов и ученых.
Книга, построенная на новейших научных данных, рассказывает об истории открытия, особенностях образа жизни некоторых обезьян, о том, как исследуют поведение этих удивительных животных, и о том, какое значение имеют эти исследования для развития многих областей человеческого знания.

Книга рассказывает об обезьянах, об их поведении, о том, как ученые исследуют этих сложных животных.

Научный редактор — доктор биологических наук, профессор Я. Я. Рогинский.
Оформление А. Бахновой
Ответственный редактор В. С. Мальт
Художественный редактор H. З. Левинская
Технический редактор М. В. Гагарина
Корректоры Т. В. Беспалая и Е. И. Щербакова

© ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА», 1982 г.

ДЛЯ СРЕДНЕГО И СТАРШЕГО ВОЗРАСТА


ОГЛАВЛЕНИЕ


ПРЕДИСЛОВИЕ

Обезьяны — наиболее близкие к человеку по строению тела животные. Их изучение имеет исключительно важное и разностороннее теоретическое и практическое значение. Достаточно сказать, что исследования обезьян позволили углубить знания биологов об основах и принципах зоологической систематики, законах эволюционного процесса, осветили проблему места человека в животном мире.

В истории развития эволюционной теории особое место занимают научные поиски, касающиеся вопросов происхождения и эволюции человека. Изучение обезьян позволило установить большое сходство в десятках свойств и вместе с тем принципиальное отличие человека от его сородичей в отряде приматов и от всех животных вообще. В результате детальных сопоставлений современных и древних ископаемых людей с высшими приматами удалось более глубоко понять происхождение человека и его историю. Очевидно, какое значение имеет это знание для формирования научного мировоззрения и философского понимания сущности человека.

Большой интерес представляет сама история изучения обезьян и проблемы их родства с человеком. Здесь можно почерпнуть немало примеров борьбы науки с религией, фанатизмом и суевериями, жертвами которых были многие мужественные защитники свободы мысли. Такие, например, как Чезаре Ванини.

Всестороннее изучение обезьян оказало влияние на развитие многих областей человеческого знания. Существенным оказалось влияние приматоведения на развитие науки о поведении животных. Ценный материал дают исследования обезьян для физиологии, медицины. Изучение физиологии и биохимии обезьян содействовало успеху в борьбе со множеством тяжелых заболеваний, таких как полиомиелит, лейкемия и другие. Следует еще указать на то, что многие виды обезьян внесены сейчас в Красную книгу и что немалое значение для успешной борьбы за сохранение этих видов должно сыграть углубленное знание жизни этих обезьян и всех условий, необходимых для их спасения.

Все это вызвало естественный интерес к обезьянам во всем мире, вызвало широкое изучение их в природе и в лабораторных условиях, породило обширную приматологическую литературу. Однако популярных книг, написанных людьми, хорошо знающими материал и хорошо владеющими пером, к сожалению, еще мало. Вот почему, на мой взгляд, книга Н. Пожарицкой, сочетающая строгую научность, глубокое знание предмета и осторожность в обобщениях с простотой и художественностью изложения будет с интересом встречена читателем.

Конечно, автор охватывает далеко не все проблемы, связанные с изучением обезьян, да это и не нужно — у книги иная задача: рассказать о некоторых представителях отряда приматов (в основном о тех, с которыми автор работал сам), о некоторых вопросах, которые решают и которые предстоит еще решить биологам и медикам, об удивительном и прекрасном мире науки, дверь в которую открывает своей книгой Н. Пожарицкая.

Профессор, доктор биологических наук Я. Я. Рогинский


Часть 1





ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я еду в Сухуми

Поезд, то и дело ныряя в тоннели, шел в Сухуми. Справа за окном море, зеленое, завораживающее, лениво накатывалось на берег, почти подмывая железнодорожную насыпь. Слева вплотную подходили горы. Исполинские камни, скатившиеся когда-то с их вершин и громоздившиеся теперь у самой дороги, сплошь заросли ежевикой, колючим кустарником и лианами. Кое-где камни сочились источниками и родниками, кое-где среди скал разлетались бисером водопады. Поезд останавливался у станций со звучными названиями, оставлял на платформах отдыхающих, забирал местных жителей — энергичных усатых мужчин в широких кепи и молчаливых, нагруженных корзинами женщин в черных платьях и шалях. Потом поезд пришел в Сухуми.

На вокзале какой-то парень вызвался помочь поднести вещи к автобусу.

— Камни везешь, дорогая?

Вещи и впрямь были тяжелые — магнитофон, фотокамеры, кассеты с пленкой. Я ехала в Сухумский питомник изучать поведение обезьян.

— В питомник? — Парень участливо прищелкнул языком.— Питомник на горе, знаешь?

— Знаю.

— Слушай, высоко. Тяжело забираться. Помочь, а?

— Ничего, заберусь. Автобус уже трогался.

— Гора, слушай, Трапеция называется,— уже вдогонку крикнул парень.

— Зна-аю-ю...

Перед поездкой я прочитала о Сухумском питомнике все, что удалось найти. Питомник был организован в 1927 году. Для медицинских и биологических исследований требовались обезьяны. Требовались в больших количествах. Покупать их было слишком дорого. Тогда возникла мысль создать в стране собственный питомник обезьян. Выбрать место, более или менее подходящее по климатическим условиям, закупить партию обезьян, акклиматизировать их и попытаться разводить. Мысль эта многим показалась фантастической. Во-первых, никто и никогда не устраивал еще обезьяний питомник так далеко к северу — ведь обезьяны обитатели жарких стран. Во-вторых, закупка, содержание обезьян, организация всего дела требовали денег. И, надо думать, немалых. Это был непростой вопрос, если вспомнить, что 1927 год — год создания питомника,— отделяли всего лишь несколько лет от гражданской войны.

Просьба ученых была, однако, поддержана. Большую помощь оказал Нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко.

Долго выбирали место для питомника. То, что устраивать его надо в краях, климат которых более всего приближается к тропическому, сомнений не было. Значит, область субтропиков. Черноморское побережье Кавказа, например. Но где именно? Сначала речь шла о Батуми. Здесь всегда жарко, влажно, холодов не бывает, среднегодовая температура +15°, 2000 миллиметров в год осадков.

Часть ученых считала, однако, что лучше всего начать работы по акклиматизации в районе Ленкорани. Но выбор пал на Сухуми. Под питомник было отведено бывшее владение хорошо известного в те времена хирурга и краеведа профессора Остроумова — крутые, заросшие субтропической зеленью склоны горы с необычным названием Трапеция.

...В пятидесятые годы вход в Сухумский питомник был со стороны каменной лестницы. Старые, истертые ступени вели на верх горы, с трудом, казалось, отвоевывая место среди буйной растительности, заполонившей склоны. Магнолии, кипарисы, лавровишня, камфорное дерево, пальмы, заросли олеандра, лавра, османа душистого... Каждый куст, каждое дерево источает свой особенный аромат. Во влажном воздухе запахи смешиваются в пьянящий букет, и в нем, словно первая скрипка в оркестре, царит запах магнолии. Душно. Влажно. Забыть о лестнице — и можно представить, что пробираешься сквозь тропические заросли. А здесь еще в помощь воображению откуда-то издалека, из глубины леса, накатывается тревожный гомон обезьяньего стада.

— Сто двенадцать... Сто тринадцать...— считаю я ступени.

Наконец последний пролет — и лестница оканчивается площадкой. В глубине ее — ворота. Вход на территорию института, которому принадлежит питомник. Раньше институт назывался ВИЭМ — Всесоюзный институт экспериментальной медицины. Теперь ИЭПИТ — Институт экспериментальной патологии и терапии Академии медицинских наук СССР.

Сразу же за воротами начались чудеса. Посреди одной из вольер сидела большая бурая собака и лузгала семечки. Она деловито разгребала насыпанную перед ней кучку семян, выбирала те, что покрупней, забрасывала их в рот и лихо сплевывала шелуху. Я оторопела. «Собака» обернулась. Это была обезьяна. Вытянутая морда ее удивительно напоминала собачью. Вздернутые ноздри придавали обезьяне вид горделивый и независимый.

«Бабушка,— прочла я на табличке перед вольерой,— Вид — павиан плащеносый, или гамадрил».

Из таблички можно было также узнать, что Бабушка — одна из родоначальниц сухумского гамадрильего стада. Вместе с Бабушкой в вольере обреталось десятка полтора ее правнуков — озорных сорванцов-гамадрилят с длинными и любопытными, как у Буратино, носами. В клетке по соседству сидел самец-гамадрил. Плечи его прикрывала роскошная серебристая грива.

— Привет. Ты тоже на практику?

Рядом стоял неизвестно откуда взявшийся Егор. Наш. Биофаковский. С кафедры высшей нервной деятельности. Рядом с ним крутилась рыжая дворняжка.

— На практику. Привет.

— Эх ты-ы-ы... А я скоро уезжаю. Вот жаль. А что будешь изучать?

— Стадные взаимоотношения у обезьян. Способы общения. Выражение эмоций.

— Ах, выражение эмо-оци-ий? Хочешь начать прямо сейчас?

Он подошел поближе к вольере самца-гамадрила, вытаращил на него глаза и широко зевнул. Гамадрила словно ужалили. Он вскочил, резко сдвинул кожу со лба на затылок, да так, что явственно обозначились белые треугольники кожи над веками, и судорожно зевнул.

— Поясняю. Выражение угрозы у самцов-гамадрилов. Эмоция гнева.

Егор снова зевнул. Гамадрил в ответ так распахнул пасть, что ему можно было заглянуть в глотку.

— Обратите внимание на зубы обезьяны, особенно на клыки,— тоном экскурсовода вещал Егор.

Клыки у гамадрила были действительно впечатляющие. Гамадрил и Егор стояли и зевали друг на друга, и я тоже вдруг почувствовала неодолимое желание зевнуть.

— Егор, перестань. Не дразни животное. Ты-то сам что здесь делаешь?

— Курсовую. По цепным рефлексам. Демонстрирую результат.

Он строго посмотрел на собачонку, вертевшуюся около него. Собачонка замерла, тявкнула и подала лапу. Егор сунул ей сахар.

— Стоило, конечно, ехать в обезьяний питомник...

— А я в сравнении, в сравнении. С обезьянами. От низших, так сказать, животных к высшим...

— Ну, если что...

Толпа экскурсантов оттеснила нас от вольеры.

— Значит, так,— заторопился Егор.— Там — дирекция. Там — канцелярия. Все практиканты живут в Директорском доме. Оформляйся и приходи. Да. Имей в виду. Будет собеседование. У директора. Ну, давай...

Он свистнул собачонке и поволок мой рюкзак в гору.

В те годы институтом руководил И. А. Уткин. Человек необычайного обаяния, ума, интеллигентности. Он рано умер, совсем в молодом возрасте, внезапно, от сердечного приступа, оставив по себе добрую память у всех, кто был с ним знаком.

...Директора не было. Собеседование проводил научный сотрудник института Борис Аркадьевич Лапин. Теперь он ученый с мировым именем. Действительный член Академии медицинских наук СССР. Б. А. Лапин уже больше двадцати лет бессменно руководит работой института и питомника. Он вложил много труда и энергии для того, чтобы создать в Сухуми крупный приматологический центр мирового значения. Его доброжелательную поддержку испытали многие из тех, кто посвятил себя изучению обезьян.

Была беседа. Спокойная. Доброжелательная. Борис Аркадьевич выслушал план предполагаемых наблюдений, посоветовал, как их лучше организовать, порекомендовал литературу, порасспросил о Москве, об университетских моих учителях, особо — о Михаиле Федоровиче Нестурхе.

Остаток дня ушел на оформление. Вечером, когда откатила последняя волна посетителей и сотрудники института разошлись по домам, в питомнике стало таинственно и пустынно. Почти без сумерек наступила ночь. Запели цикады. Замерцали во тьме огни светляков. Острее стали запахи. Явственней звуки. Я стояла на террасе Директорского дома и вслушивалась в голоса засыпающего мира.

«Ой-ой-ой-ой...» — разнеслось вдруг в тишине.

«Эва-эва-эва-эва...» — ответил кто-то скрипуче.

— Кто это? — шепотом спросила я у старожилов.

— Гелады. Завтра увидишь.

Первое знакомство

Гелады жили в вольере, в тени старого платана. Самочку звали Суматра. Самца — Целебес. Целебес был размером с крупную собаку. Весил он эдак килограммов под двадцать и был весьма живописен. Сам коричневый, а на груди сердечко розовой кожи. Еще по кусочку розовой кожи над веками. На плечах — шелковистая мантия. На физиономии бросались в глаза мощно выступающие надбровья и круглые челюсти. А нос — будто кто его вмял в глубь лица. Под каждой скулой тоже по вмятине. В общем, типичный гелада-самец. Вот только вместо длинного хвоста с кистью, полагающегося геладам, у него торчал куцый обрубок. В одну из холодных по сухумским понятиям зим Целебес отморозил хвост, и его пришлось ампутировать.

Суматра вдвое меньше своего повелителя. Маленькая, изящная, темно-шоколадного цвета, она была необыкновенно мила. Сердечко розовой кожи на груди у нее периодически вспухало горошинами, и тогда казалось, что среди шелковистой шерсти светится коралловое ожерелье.

Целебес встретил меня угрозой. Туго завернул на крутые надбровья розовую кожу век, со шлепом вывернул наизнанку верхнюю губу, выставил напоказ острые длинные желтые клыки и впился в меня пристальным взглядом. Для большего устрашения он дернулся в мою сторону всем телом и ударил рукой по земле. Я протянула верительные грамоты — кисть винограда и грушу. Суматра в нерешительности оглянулась на Целебеса. Он рыкнул, опять ударил рукой по земле и судорожно зевнул, показывая в затянувшемся зевке огромную красную глотку — в точности, как это проделал на днях самец-гамадрил. Кожа на груди Целебеса побагровела.

«Лам-лам-лам-лам-лам-лам-лам...» — быстро-быстро залопотала Суматра и попыталась обыскать Целебесу гриву. Но тот огрызнулся и одним махом вскочил на полку.

Мрачный тип был этот Целебес. Позже я провела немало часов у вольеры гелад и редко видела его в добром расположении духа. Чаще он злобствовал, срывая ярость на Суматре. Почему он невзлюбил ее? Была она маленькая,

нежная, кроткая. Как бы ни огрызался Целебес, она всякий раз, выждав время, пыталась его обыскать, млела, когда он делал в ответ два-три небрежных обыскивающих движения, словно эхо, отзывалась на все его возгласы. Стоило Целебесу, придя в возбуждение, начать выводить свое утробное «ой-ой-ой-ой», как Суматра тут же откликалась: «Эва-эва-эва-эва». Приговаривала, будто успокаивала. Впрочем, и ее время от времени выводил из равновесия постоянный отказ Целебеса от ласк и дружбы. И тогда она гулко, с закрытым ртом и окаменевшей физиономией стучала зубами.

Особенно плохо приходилось Суматре, когда в клетку запускали Пеогелу — худую, голенастую, длинномордую самку — гибрид между гамадрилом и геладой. Целебес к ней явно благоволил. Делился фруктами. Милостиво позволял себя обыскивать — разбирать волоски на теле. Обыскивал ее сам. Этого было достаточно, чтобы Пеогела всячески притесняла Суматру. И все же не она была дамой сердца Целебеса.

В клетке по соседству жила пара свинохвостых макаков. Вечно взвинченный Нептун и тихая большеглазая его подруга Зулька. Зульке Целебес постоянно оказывал всяческие знаки внимания. Часто подходил к перегородке между вольерами и, шелестя языком, пытался обыскивать ее через ячейки сетки, ежесекундно был готов сразиться из-за нее с Нептуном, и оба они часто и подолгу проводили время в безмолвных, исполненных напряжения и злобы зевательных турнирах.

Напрасно мелодично лопотала Суматра, предлагая Целебесу обыскать его пышную гриву, напрасно Пеогела сердито занимала позицию между Целебесом и сидящей по ту сторону сетки Зулькой, напрасно метала в ее сторону грозные взгляды и пыталась отвлечь Целебеса. Его словно магнитом тянуло к Зульке. Иногда они усаживались друг против друга, подсовывали под разделяющую их сетку руки, сплетали их и надолго застывали голова к голове.

Обезьянья площадка

Постепенно я познакомилась со всеми соседями Суматры и Целебеса.

На просторной бетонированной площадке, всегда залитой солнцем, в клетках и вольерах жили макаки резусы, японский макак, краснолицый макак, зеленые мартышки, павианы анубисы, парочка гамадрилят-подростков, капуцины.

Макаки резусы жили небольшой семейкой. В семье было несколько детенышей, трогательных, круглоголовых, лопоухих, с большими выразительными глазами на морщинистых личиках. Они были ужасные попрошайки. Стоило подойти к вольере, и воздух тут же начинал звенеть от их голосов.

«Оуинк, оуинк, оуинк,— молили они. Казалось, что кто-то проводит ластиком по стеклу.— Оуинк, оуинк, оуинк...»

Малыши протягивали сквозь прутья решетки худенькие, костлявые пальчики и вопрошающе-печально заглядывали в глаза. Удержаться от того, чтобы не одарить их лакомством, было невозможно. Но стоило одному из них заполучить конфету — и куда девались печаль и уныние. Счастливый обладатель добычи, крепко зажав ее в кулаке, стремглав бросался в какой-нибудь дальний угол клетки. Вся орава за ним. Визг, писк, прыжки, немыслимые кульбиты... Малышу резусу ничего не стоит, прихватив конфету ногой, молнией пронестись по потолку клетки вниз головой, перепрыгнуть на жердочку, совершив полуметровый, а то и больше прыжок. Да еще при этом на лету умудриться перебросить добычу под мышку, из ноги в руку или из руки в ногу...

Взрослые макаки резвостью такой не отличались. Они были пугливы, настороженны и по самому незначительному поводу требовали у вожака защиты. Вожак — его звали Умник — отзывался мгновенно. В один прыжок он оказывался на переднем крае событий и бросал врагу — мнимому или настоящему — хриплый боевой клич: «Хр-р-р».

Краснолицый макак жил в одиночестве. Он был тих и печален. Все время сидел нахохлившись в углу клетки и не проявлял к окружающему никакого интереса. С ним пытался было установить дружбу японский макак, клетка которого была по соседству, да ничего у него не вышло.

Из всех обитателей обезьяньей площадки самыми симпатичными существами были, пожалуй, гамадрилята Вик и Аныб. Они жили в одной вольере и отличались большим сходством. Внешне. Отнюдь не в характерах.

Вик был веселый, компанейский малый. Все-то его интересовало, во все он совал свой длинный нос, со всеми пытался установить дружбу. С соседями справа и слева. С семьей сородичей, живших через дорогу,— с ними он устраивал регулярные переклички. С научными сотрудниками, проходившими мимо. Его все любили, и редко кто проходил, не наградив лакомством или не потрепав за любопытный нос.

Как-то я принесла малышам зеркало. Увидев собственное отражение, Вик потянулся к нему и дружелюбно залопотал: «Лам-лам-лам-лам-лам». Так обычно гамадрилы дают понять сородичу, что они не прочь подружиться. Надо было видеть, какая оторопь взяла Вика, когда он ткнулся носом в холодное стекло. Он заглядывал за зеркало, водил позади него рукой и все не мог взять в толк, где же он, этот сородич.

Аныб — полная противоположность Вику. Всего боялся, по любому поводу хныкал и, чуть что, бросался искать защиты у Вика, хотя были они ровесниками. Зеркала и незнакомого зверя в нем он испугался невероятно. Съежился, попятился, завопил не своим голосом, кинулся к Вику, крепко обхватил его и только тогда успокоился.

Зеленые мартышки напоминали мне мальчишек-сорванцов. Они гурьбой носились по вольере, быстрые, ловкие, любопытные, шумно откликались на все события и часто ссорились, ни во что не ставя своего вожака.

У зеленой мартышки элегантный вид. У нее черная мордашка, белые усы и баки, зеленая шапочка на голове. Плечи, спина и хвост зеленоватые, а брюшко светлое. Шерстка густая, короткая, мягкая. Величиной зеленая мартышка с крупную домашнюю кошку. Только хвост у нее подлиннее. Кстати, ни у одного вида мартышек нет цепкого хвоста. Висеть на хвостах могут только некоторые из американских обезьян. Мартышки — никогда.

Ближе всего к вольере зеленых красавиц стояла клетка с капуцинами. Мартышки не упускали возможность, привстав на ноги и вытянув шеи, заглянуть к соседям. Я разделяла их любопытство. Капуцины в Сухумском питомнике были тогда единственными представителями американских обезьян.

Кларик и Клара

Капуцинов было двое. Кларик и Кобра. Не знаю, кто придумал для самочки такое ядовитое имя. Нам оно не нравилось, и все практиканты звали подружку Кларика Кларой. Мы часто поддразнивали обезьян: «Кларик украл у Клары кораллы...» Они не обижались.

Кларик более всего любил ловить мух. У него была своя отработанная метода их ловли. Обычно Кларик взбирался на обрубок дерева в углу клетки, прикручивался к нему своим цепким хвостом и, присев на корточки, начинал то одной, то другой рукой подсекать надоедливых насекомых. Жертву он долго осматривал, потом аккуратненько, двумя пальчиками отрывал ей голову и отправлял в рот.

Клара была ленивица. Помню, когда я подошла к ним впервые, она лежала, развалясь, в тени и время от времени расслабленно шлепала ладошкой по луже рядом с поилкой. Проводив взглядом веер брызг, она облизывала мокрые пальцы и снова хлопала пятерней по луже.

Я нарушила идиллию. Новое лицо. Новый, слишком белый халат. А может, последняя капля, переполнившая чашу терпения,— сколько можно глазеть. Всех обитателей обезьяньей площадки показывали экскурсантам. Каждый день мимо обезьян проходили сотни людей. И хорошо, если бы проходили спокойно. А то почти каждый не удерживался от того, чтобы не подразнить животных. И вот, похоже, все раздражение, накопившееся у обезьян, рухнуло на меня.

Кларик отскочил в глубь клетки, припал на руки, пружинисто качнулся из стороны в сторону, угрожающе вытаращил глаза и выпрямил хвост трубой. Потом он сердито чирикнул, свернул хвост кольцом и бросился на сетку. Клара — за ним. Они висели на сетке напротив моего лица, потрясали ее руками и ногами, щерили зубы и сердито взмяукивали. Я не мешала им. В конце концов, каждый получил свое. Обезьяны разрядились, а я разглядела их как следует.

Капуцины — обезьяны не очень крупные. Сантиметров пятьдесят тельце вместе с головой. Почти такой же длины лохматый цепкий хвост. Весят они два-три килограмма. Самое приметное во внешности капуцина — подвижная темная шапочка на голове. Из-за нее обезьяны и получили свое название. Капуцины — это монахи ордена капуцинов.

Монахи обязательно носили грубые одеяния и непременно с капюшоном. Должно быть, человеку, давшему обезьянам это название, их черная шапочка на голове и черные потоки шерсти вдоль щек напоминали монашеский капюшон. У некоторых видов капуцинов шерсть на голове торчит двумя рожками. И потому другие натуралисты назвали капуцинов фавнами — в честь мифического лесного существа. Оба названия утвердились в науке. Кларик и Клара принадлежали к виду бурых черноголовых капуцинов, или фавнов.

Обезьяны быстро привыкли ко мне и только иногда в приступах раздражительности брызгали на меня водой, зачерпывая ее ладошкой из поилки. У Кларика были свои любимые развлечения. Зацепив хвостом миску, он часто таскал ее с грохотом за собой. Экскурсантов это веселило невообразимо. И мне иногда казалось, что Кларик проделывал свой номер специально, в расчете на публику.

Вот такой была эта компания, в которой много лет назад я начала изучать обезьян. Позже к ней добавились саймири, мандрил, мартышки гусары, бабуин, мартышка мона. Одно время в питомник завезли несколько шимпанзе. Жила здесь несколько лет пара гориллят. Коллекция обезьян при Сухумском питомнике дает хорошее представление о многообразии видов этих животных. И все же это лишь малая толика от общего числа видов огромного и многоликого племени обезьян.


ГЛАВА ВТОРАЯ

Мифы и легенды

Обезьяны известны людям давно. В первую очередь, тем народам, которые жили по соседству с местами обитания этих животных. Сходство обезьян с человеком привлекало внимание людей, вызывало любопытство, поражало, смешило, тревожило, внушало трепет. В Древней Индии и Древнем Египте, наверное, из-за этого сходства обезьян возвели в ранг божества.

Всякий, кто бывал в Ленинграде, не раз, должно быть, завороженно стоял перед сфинксами на набережной Невы. «Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град святого Петра в 1832 году»,— высечено на цоколе каждого. В XXII—XX веках до нашей эры Фивы были столицей, а позже — крупным религиозным центром Древнего Египта. До сих пор здесь сохранились развалины грандиозных храмов. Один из них — заупокойный храм фараона Аменхотепа III, правившего Древним Египтом в XV веке до нашей эры. Археологи установили, что некогда от храма к Нилу тянулась аллея сфинксов. Среди статуй были и те, что украшают сейчас набережную Невы. Многие сфинксы из этой аллеи отдаленно напоминают павианов гамадрилов. И наверно, не случайно. Потому что сфинкса — духа-охранителя, воплощение власти фараона — обычно изображали в виде фантастического существа с телом льва и головой либо человека, либо священного животного. А павиан в Древнем Египте был священ. Он олицетворял Тота, бога луны и мудрости. В доме каждого египтянина обязательно хранилась каменная, бронзовая или деревянная фигурка Тота. Убийство павиана каралось смертью. Трупы умерших павианов бальзамировали и хоронили на особых кладбищах. И до нашего времени дошло много фигурок и рисунков, изображающих Тота. Найдено множество мумий обезьян. Богатые находки дали археологические раскопки в Фивах.

С древнейших времен в ранг священного животного возведена обезьяна в Индии. Примерно в IV веке до нашей эры сложил древний поэт сказание «Рамаяна» о героических подвигах отважного витязя Рамы. Он совершил их, чтобы освободить жену свою, синеглазую и лунноликую Ситу, похищенную десятиголовым свирепым людоедом-ракшасом Раваной. И ничего-то бы, похоже, у Рамы не получилось, не приди ему на помощь обезьяны. А было так.

...Через леса и горы, через реки и озера нес царь ракшасов Ситу, и некому было защитить прекрасную царевну Митхилы. Но вдруг заметила она, что стоят на вершине горы обезьяны, смотрят в небо и видят, как уносит ее Равана. Тогда бедная царевна оторвала шелковый лоскут от своего платья и бросила его вниз обезьянам. «Может быть,— подумала она,— обезьяны увидят Раму, отдадут клочок от моей одежды и расскажут ему обо всем?»

Долго искал Рама и его брат Лакшмана Ситу. И однажды они получили совет: «Ступайте к озеру Пампа. Там на горе Ришьямука живет могучий царь обезьян Сугрива. Идите, воины, к Сугриве. Он поможет вам отыскать Ситу». И в самом деле, оказывается, это Сугрива и его мудрый и верный советник Хануман видели, как Равана нес Ситу. Рама помог Сугриве победить его брата, за что царь обезьян повелел Хануману созвать всех обезьян, какие только водятся на земле, и разослать их в разные стороны на поиски Ситы. Шли обезьяны, шли и вышли на берег могучего океана. Где-то в океане, далеко, так что даже с берега не было видно, знали они, есть остров Ланка. На нем злобный Равана спрятал бедную Ситу. Но по морю обезьянам было не добраться до этого острова. И тогда спросили они друг друга: кто из них мог бы прыгнуть на Ланку. Одна обезьяна сказала, что может прыгнуть всего на десять йоджан, а другая сказала, что дальше двадцати ей не прыгнуть. Тогда, повествует легенда, сын обезьяны и ветра, быстрый и ловкий Хануман, изловчился, прыгнул, перелетел через океан и опустился на берег Ланки. Нашел он там Ситу, утешил ее, успокоил, сказал, что Рама идет ей на помощь, и тем же манером вернулся обратно. И двинулся Рама освобождать свою лунноликую Ситу. А за ним — несметное полчище обезьян и медведей. Потом была страшная битва с Раваной. И Рама победил — потому что ему помогли обезьяны. Освободил он свою ненаглядную Ситу, одарил Сугриву, Ханумана и прочих обезьян дорогими подарками и благополучно вернулся домой.

Давно минуло время, когда «Рамаяну» из уст в уста передавали друг другу поколения сказителей. Она переведена с древнего индийского языка — санскрита на многие языки мира. Ее читают, ею наслаждаются, ее исследуют. Исследуют философы, литературоведы, искусствоведы... А недавно вдруг заинтересовались приматологи — специалисты по обезьянам. В старинной легенде среди вымысла и нагромождения сказочных образов — какая легенда, порожденная фантазией народа, обойдется без них — ученые обнаружили россыпь тонких и точных наблюдений, касающихся обезьян.

Во-первых, сами сведения о том, что с незапамятных времен в Индии водятся обезьяны. Водятся в лесу. Валин — брат Сугривы, побежденный Рамой, говорит ему: «Я всего лишь обезьяна, которая живет в лесах и питается кореньями и плодами». Дальше. «Царь обезьян». Конечно, во многих сказках можно найти царя у животных. Царевна-лягушка, например. Но у обезьян, населяющих Юго-Восточную Азию и живущих стадами, действительно есть вожаки.

А вот точно подмеченные черты поведения и характера: вожак обезьян, по наблюдениям древнего сказителя, хитер, свиреп и вероломен; придя в возбуждение и испугавшись, он быстро-быстро бегает взад-вперед по склону горы. Вот он пришел в ярость, и «шерсть у него стала дыбом, пасть оскалилась (правда, сказитель добавляет — «в грозной улыбке») и острые клыки кровожадно обнажились».

Описание, под которым вполне может подписаться современный исследователь поведения обезьян. А Хануман? Он могучим прыжком кидается со склона горы, завидев героев легенды. В поисках Ситы легко вспрыгивает на стену, прыгает с кровли на кровлю... Ему ничего не стоит взобраться на дерево, провести на нем ночь, укрывшись среди ветвей и листвы. В радостную минуту он взлетает по столбу, поддерживающему своды, и соскакивает вниз, проявив тем, как повествует сказитель, свою обезьянью природу.

Разумеется, эти поздние изыскания ничего не добавляют сегодня к нашим знаниям об обезьянах. Они только еще одно свидетельство народной наблюдательности и подтверждение того, что «сказка ложь, да в ней намек...». Однако же некоторые приматологи сумели определить даже вид обезьян, наблюдения над которыми породили образ Ханумана, например. Одни считают, что это макаки резусы. Другие полагают, что лангуры. В предположениях помогают древние росписи, барельефы, скульптуры на темы «Рамаяны», украшающие древние храмы. Одно из них — резное изображение «Хануман, созывающий свое обезьянье войско»,— украшает храм Сваей в городе Уна в Индии.

Между прочим, описывая разнообразных обезьян, что вслед за Рамой устремились к острову Ланка, автор древней поэмы упоминает некую обезьяну — рыжую, с длинной гривой. Как знать — не есть ли это первое в литературе упоминание об орангутанах. Они водятся в Юго-Восточной Азии, на островах Суматра и Калимантан.

Правда и вымысел

Первая научная сводка об обезьянах принадлежит Аристотелю. Наверное, не будет преувеличением сказать, что экскурс к истокам почти любой науки приведет к этому имени. Аристотель оставил человечеству трактаты по этике и логике, исследования по физике и по управлению государством, трактаты по космологии, искусству, экономике. Биологии он подарил множество оригинальных работ и идей. Среди щедрого наследства — первая классификация животного мира и вывод о сходстве обезьян с человеком.


Люди-обезьяны. С гравюры XVII века.

Аристотель, живший в IV веке до нашей эры, был первым, кто высказал идею усложнения мира. Этой идеей он руководствовался, выстраивая своеобразную «лестницу существ». На нижней ступеньке лестницы он поставил тела неживой природы, над ними — растения, над растениями — животных. Венчал систему самое высокоорганизованное существо — человек.

Всех известных ему животных Аристотель разделил на две группы. К одной отнес бескровных, к другой — животных, обладающих кровью. В группу бескровных вошли животные, которые по современной зоологической классификации относятся к беспозвоночным: насекомые, ракообразные, моллюски. В категорию «кровяных» попали «живородящие четвероногие с волосами» — теперь это соответствует млекопитающим; «яйцеродящие четвероногие, иногда безногие, со щитками на коже», то есть рептилии; «всегда яйцеродящие двуногие с перьями, летающие» — птицы; «живородящие безногие, живущие в воде и дышащие легкими» — киты; «яйцеродящие безногие, с чешуей или гладкой кожей, живущие в воде и дышащие жабрами» — рыбы.

Самую высокую ступеньку Аристотель отвел «живородящим четвероногим с волосами» — млекопитающим. Над ними он и поместил человека.

«Есть, однако, животные,— делился Аристотель своими соображениями в сочинении «История животных»,— которые обладают как свойствами человека, так и четвероногих. Например, питекос, кебос и кинокефалос». Это и были известные Аристотелю обезьяны. Питеками, как полагают, он называл макаков маготов, кебосами (или цебусами) — хвостатых обезьян, наверное мартышек; кинокефалами, то есть собакоголовыми,— павианов. Этой триаде Аристотель отвел ступеньку между млекопитающими и человеком.

Аристотель оставался непререкаемым авторитетом в области классификации животных вплоть до Линнея.

1 В соответствии с бинарной (то есть двойной) номенклатурой каждому виду растений и животных дается двойное латинское название: родовое и видовое. Например, зеленая мартышка. В этом названии слово «мартышка» означает род, а «зеленая» — специфическое название вида.

Шведский естествоиспытатель Карл Линней, живший в XVIII веке, вошел в историю биологии как блистательный систематик, утвердивший в науке принципы бинарной номенклатуры1, и создатель лучшей искусственной классификации растений и животных. Он же впервые отнес полуобезьян, обезьян и человека к одному отряду животных. Этот отряд он назвал «приматы», что в переводе с латыни означает — князья, главенствующие, самые высшие. И хотя объединение полуобезьян, обезьян и человека в единый отряд Линней произвел в полном соответствии с принципами своей искусственной классификации, на основе внешних, случайно выбранных признаков, научная интуиция не подвела ученого.

В последующие столетия родство обезьян и человека было доказано многочисленными исследованиями.

Не стоит, однако, думать, что между Аристотелем и Линнеем никто, никогда, ничего не писал об обезьянах. Обезьяны — часть животного мира Земли. И потому история знаний о них вписывается в историю зоологии. Не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь крупного зоолога, натуралиста, естествоиспытателя, который бы обошел в своих научных трудах таких необычных животных, как обезьяны.


Шимпанзе. С гравюры XVIII века.

Рассказывают, что Карлу Линнею, одержимому страстью систематизировать все и вся, принадлежит необычная классификация ботаников. Всех ученых, занимавшихся изучением растений, он разделил на две категории: настоящих ботаников и любителей ботаники. Каждую из этих групп разбил на более мелкие группы. Среди настоящих ботаников, например, различал собирателей и методистов. Методистов разделил на систематиков и философов. И так далее. Так вот, среди исследователей обезьян тоже были и свои собиратели, и свои систематики, и свои философы. Одни собирали из всех доступных им источников сведения об обезьянах — рассказы бывалых людей, моряков, путешественников. Сами путешествовали и вели наблюдения. Другие описывали более или менее случайно попадающих к ним обезьян. Их внешний вид, анатомическое строение. Третьи обрабатывали постепенно накапливающиеся сведения, осмысливали их, пытаясь построить классификацию обезьян. Четвертые соединяли и то, и другое, и третье.

Гай Плиний Секунд, известный больше под именем Плиний Старший,— древнеримский писатель и ученый — впервые после Аристотеля написал обстоятельное сочинение об обезьянах. Оно вошло в его знаменитую тридцатисемитомную «Естественную историю». В сочинение Плиний включил Аристотелеву классификацию, некоторые собственные наблюдения и все, что до него было написано и рассказано о необыкновенных этих существах. А поскольку во все времена среди рассказчиков встречаются фантазеры, любители приукрасить и приврать, то среди сведений, собранных Плинием, оказалось немало выдумок и небылиц. Правда и вымысел об обезьянах переплелись в рассказах Плиния необыкновенно.

«Все существующие обезьяны,— писал Плиний,— чрезвычайно близки к зверям и в то же время по многим признакам похожи на людей. Отличаются друг от друга они хвостами». Это, пожалуй, от Аристотеля. А вот дальше-то.

«Удивительно хитрые и ловкие, они, коль завидят охотника, идущего впереди, подражают ему во всем до последнего движения... А еще видели обезьян, в шахматы играющих и в кости...» Это уже, пожалуй, из серии рассказов охотников и рыбаков.

Чего только не выдумывали об обезьянах во времена Плиния.

Будто бы есть существа — «хоромондайе», которые разговаривать не умеют, а вместо того ужасающе скрежещут зубами и преотвратительнейше визжат. Будто бы грубы они и волосаты чрезмерно и зубасты они, ровно собаки.

Рассказывали, что среди индийских кочевников есть род людей, у которых вместо носов только два небольших отверстия, что подобны змеям их длинные руки, и называются эти люди «сирикты». А западные горы Индии, будто бы, истинное пристанище сатиров. Существа эти бегают на четвереньках, но могут ходить и на двух ногах, подобно тому, как человек ходит. И до того легки они на ногу, что, ежели не стары и болезнью не ослаблены, поймать их невозможно.

Вот все это и поведал Плиний своим читателям.

Тем не менее из этих фантастических рассказов нынешние исследователи обезьян почерпнули некоторую научную информацию.

В сириктах поздние исследователи обезьян узнали орангутанов, в хоромондайях — павианов, а в сатирах — гиббонов.

Надо полагать, рассказы Плиния об обезьянах так же будоражили воображение и привлекали внимание его современников, как в наше время рассказы о лохнесском чудовище и снежном человеке. Да и не только у современников, но и еще у многих поколений читателей в последующие столетия. Вплоть до появления в середине XVI века «Истории животных» швейцарского врача и натуралиста Конрада Геснера. Геснер подновил Плиния, добавил кое-какие небылицы, сочиненные об обезьянах за прошедшие века, но включил в «Историю животных» и немало новых, интересных, с научной точки зрения, сведений. Книга была хорошо иллюстрирована, написана интересно. Она мгновенно привлекла к себе внимание читающей публики. Позже была переведена на многие языки, популярность ее среди читателей, интересующихся животными, возросла еще больше и держалась, ни много ни мало, почти два столетия.

Шло время. Все новые и новые сведения об обезьянах поступали в копилку человеческих знаний. И в середине XVIII века ещё один естествоиспытатель взял на себя труд собрать их и прокомментировать. Естествоиспытателя звали Жорж Луи Леклерк де Бюффон. Труд, в который он включил материалы об обезьянах, назывался «Всеобщая и частная естественная история».

К тому времени, когда Бюффон задумал писать свою «Естественную историю», наука уже располагала немалыми серьезными исследованиями об обезьянах. Если мрачное средневековье было веками, потерянными для человеческого познания, то эпоха Возрождения, эпоха Великих географических открытий, последующие столетия мощно раздвинули представления человека о Земле, на которой он обитает, о народах, ее населяющих, о растительном и животном мире Земли. К 1766 году, ко времени, когда увидел свет том «Естественной истории» Бюффона, посвященный обезьянам, было уже известно, что животные эти водятся не только в Юго-Восточной Азии, на Пиренеях и в Африке, но и в Южной Америке. Было описано несколько видов американских обезьян. Расширились знания об азиатских и африканских обезьянах. Наконец, люди уже достоверно знали, что существуют человекообразные обезьяны. Бюффон о каждом известном ему виде обезьян дал своеобразный научно-популярный очерк. Они и теперь читаются с интересом, эти очерки, подкупая литературным слогом, довольно точными наблюдениями, хотя и сохранилось в них немало от Плиния и Конрада Геснера. Однако в научных исследованиях Бюффона уже настойчиво ищет дорогу мысль о возможном родстве между разными видами обезьян.

История человеческих знаний об обезьянах, составляя часть истории знаний зоологических, имеет в то же время свою очень необычную судьбу. Изучение обезьян никогда не было только своего рода инвентаризацией существующих видов. Ему всегда сопутствовали подсознательные, а позже и вполне определенные стремления получше изучить животных, столь удивительно и необъяснимо похожих на человека. Среди людей равнодушных к обезьянам не бывает. Все, кто когда-либо видел, наблюдал, сталкивался с обезьянами, четко делятся на две категории. У одних сходство обезьян с человеком вызывает отталкивающее впечатление, раздражение, порой отвращение. Других оно притягивает, словно магнитом. «О, сколь похожа на нас зверь гнусный обезьяна!» — воскликнул, говорят, с негодованием Цицерон. Должно быть, он принадлежал к тем, первым. «Но почему так похожа? Чем объяснить это сходство? Может, оно свидетельство того, что обезьяна и человек связаны родством?» — задумывались другие.

Вся история того, как человечество шло к утверждению идеи о кровном родстве человека и обезьян, о естественном, животном происхождении человека от обезьяноподобного предка,— это история непримиримой борьбы научной мысли с религией, ученых-материалистов с богословами, борьбы, исполненной драматизма, познавшей всю меру жестокости церковников и мужества ученых.

О чем говорят факты

Осенью 1618 года во Франции, в Тулузе, на улице Жипонье был арестован некий философ, по имени Учильо, неаполитанец по происхождению. Говорят, при аресте у него был изъят хрустальный сосуд с живой жабой. И потому его обвинили в колдовстве.

Следствие длилось несколько месяцев. Подсудимый держался с достоинством, уверенно опровергая каждое выдвинутое против него обвинение. Он вполне смог бы доказать свою невиновность, если бы участь его не была предрешена заранее. Католическая церковь, давно охотившаяся за опасным еретиком, не собиралась выпускать его из своих рук.

Рукоположенный в 1606 году в священный сан, этот Учильо (впрочем, у него было еще с десяток имен, под которыми он скрывался от церкви — Лючилио, Лючьоло, Джулио, Помпоний, истинное же — Джулио Чезаре Ванини) в 1612-м отрекся от католичества. В 1615-м издал «опаснейшее», по словам иезуитов, сочинение «Амфитеатр вечного провидения», в пятидесяти главах которого под прикрытием благочестивых рассуждений о боге и творениях господа, сумел изложить взгляды Аристотеля, Диагора и прочих «атеистов всех времен». А годом позже появилось еще одно сочинение: «О достойных удивления тайнах природы, царицы и богини смертных».

Церковники негодовали.

«Атеисты говорят,— писал Ванини,— что первые люди ходили на четырех конечностях, как животные, и только впоследствии при помощи больших усилий изменили это положение, освободив руки».

«...Говоря о появлении человека, я решаю этот вопрос с учетом градаций, ведущих от наиболее низкого вида к самому высокому».

Книгу конфисковать и сжечь «за опасный и отвратительный атеизм», автора казнить — вынес решение суд. «Указанный Учильо,— гласил приговор,— будет протащен в одной рубахе на циновочной подстилке с рогаткой на шее и доской на плечах, на которой будет начертано «атеист и богохульник», от ворот тюрьмы ко главным вратам собора Сент Этьен. Здесь босого, с обнаженной головой и свечой в руках палач поставит его на колени и заставит умолять бога, короля и суд о прощении. Потом его отведут на площадь и привяжут к столбу. Палач вырвет ему язык и задушит. После этого тело его будет сожжено, а пепел рассеян по ветру».

Приговор был приведен в исполнение 9 февраля 1619 года.

Двумя столетиями позже не без нажима церкви и натуралистов, исповедовавших идею божественного творения всего сущего на Земле, будет подвергнут остракизму Ламарк, великий французский естествоиспытатель, ботаник, зоолог, философ, впервые обосновавший — на уровне развития науки своего времени — идею эволюции живой природы и выдвинувший гипотезу происхождения человека от древней двуногой обезьяны.

И даже в начале нашего просвещенного века, века освоения космоса, в США богословы сумели организовать знаменитый «обезьяний процесс» против учителя Скопса, который решил объяснить своим ученикам происхождение человека не по библии, а по Дарвину.

В 1859 году вышел в свет труд Чарлза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора», в котором была изложена знаменитая теперь теория эволюции.

В чем суть эволюционной теории Дарвина? В мире живых организмов — растений, животных — постоянно и повсеместно идет борьба за существование. Она определяется необходимостью в Пище, в пространстве для жизни и размножения, необходимостью защищать себя и потомство от врагов. В борьбе за существование выживает лишь тот, кто отличается от сородичей полезными в данных конкретных условиях свойствами. Такие отличия возможны, потому что в живой природе существует изменчивость. Благодаря тому, что существует также наследственность, полезные качества по наследству могут передаваться последующим поколениям. От поколения К поколению идет естественный отбор форм, самых приспособленных к существующим условиям жизни. Приспособленные процветают, дают потомство, неприспособленные вымирают. В недрах процветающего может произойти зарождение нового вида. Именно естественный отбор при участии наследственности и изменчивости — причина образования новых видов животных и растений. Он — один из основных двигателей эволюции.

Каждый принцип был фундаментально обоснован Дарвином и подтвержден многочисленными фактами. Из области селекции, палеонтологии, геологии, собственных наблюдений. Это было первое материалистическое объяснение происхождения того огромного многообразия жизненных форм, которое царит в живой природе. Блестяще обоснованная, Дарвинова теория эволюции нанесла мощный удар по мифу о божественном сотворении мира. А биология наконец обрела собственную теорию. Ее сразу же взяли на вооружение ученые-материалисты для решения вопроса о происхождении человека.

Томас Гексли и Эрнст Геккель — два имени, с которыми связаны самые первые попытки распространить Дарвинову теорию на происхождение человека. Гексли обратился к данным сравнительной анатомии. На основании тщательных исследований строения тела человека и высших обезьян — шимпанзе и гориллы — он установил, что анатомические различия между человекообразными обезьянами и человеком гораздо меньше, чем между человекообразными и низшими обезьянами.

Геккель воспользовался данными эмбриологии, чтобы доказать происхождение человека от более низко организованных животных. Ему же принадлежала попытка проследить родословное древо от полуобезьян к обезьянам и через гипотетического обезьяночеловека к человеку.

И вот — 1871 год. Выход в свет труда Дарвина «Происхождение человека и половой отбор». Дарвин оставался верен себе. За каждым утверждением стояли неоспоримые, тщательно подобранные и проанализированные факты из сравнительной анатомии, зоологии, эмбриологии, геологии, палеонтологии. Вынесенный ими приговор был безапелляционен: у человека длинная родословная, она уходит корнями в историю животного мира; начальный этап в этой родословной — древние, вымершие теперь обезьяны.


Носач.
Метко назван, не правда ли?

Дарвин утверждал, что обезьяны эти были покрыты волосами, у них был хвост и острые, подвижные уши. Их конечности и туловище приводились в движение многими мышцами, которые и сейчас изредка можно обнаружить у некоторых людей в недоразвитой форме. Нога у предков человека была, видимо, хватательная.

Наши предки, утверждал ученый, без всякого сомнения, были древесными животными

и населяли какую-нибудь теплую лесистую страну. Скорее всего, это были ископаемые обезьяны третичного периода,— полагал Дарвин. Потом они разделились на обезьян Старого и Нового Света. «От первых же произошел в отдаленный период времени человек — чудо и слава мира».

Итак, впервые за все века появились научно обоснованные доказательства происхождения человека от обезьяноподобного предка.

Главными виновниками этого превращения, по Дарвину, опять-таки были наследственность, изменчивость и отбор. Даже такие сугубо человеческие особенности, как крупный и сложноустроенный головной мозг, употребление орудий, речь, общественные отношения, считал ученый, сложились под действием отбора в процессе эволюции. И человек от своих животных предков отличается лишь количественным выражением тех или иных физических и психических особенностей. Это была серьезная ошибка. Позже она была исправлена Ф. Энгельсом.

В 90-х годах прошлого столетия среди философского наследия Фридриха Энгельса — неоконченных рукописей, набросков, планов и конспектов философских статей — был обнаружен теоретический эскиз «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Эта статья, опубликованная впервые в 1896 году, уже после смерти Энгельса, сыграла очень важную роль, послужив окончательному формированию материалистической теории происхождения человека.

Принимая эволюционную идею Дарвина, Ф. Энгельс, в отличие от английского ученого, обосновал мысль о том, что эволюция человека именно качественно отличается от эволюции других живых существ. Это качественное отличие состоит в том, что основным фактором, определяющим эволюционный прогресс человека, был труд. Труд, способность человека изготовлять орудия труда и с их помощью целенаправленно изменять окружающую среду в своих интересах, а не приспосабливаться к ней пассивно. Суть теории Энгельса можно выразить одной фразой: «Труд создал человека».

Много сотен тысячелетий тому назад, в третичном периоде, где-то в жарком поясе жили необычайно высокоразвитые человекообразные обезьяны. Жили они стадами на деревьях. Вероятно, под влиянием, прежде всего, образа жизни эти обезьяны начали отвыкать от помощи рук при ходьбе и стали усваивать все более и более прямую походку. «Этим,— писал Энгельс,— был сделан решающий шаг для перехода обезьяны к человеку».

В самом деле, постепенный переход к двуногому хождению освободил руки. На их долю стало доставаться все больше и больше различных видов деятельности. Рука, став свободной, могла теперь усваивать все новые и новые сноровки, постепенно делалась гибкой, умелой. Эти качества ее передавались по наследству, усиливаясь от поколения к поколению. И это явилось важной предпосылкой возникновения в дальнейшем трудовых действий у наших далеких предков — действий, так или иначе связанных с изготовлением орудий труда.

«Начинавшееся вместе с развитием руки, вместе с трудом господство над природой расширяло с каждым новым шагом вперед кругозор человека... С другой стороны, развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого отдельного члена... Формировавшиеся люди пришли к тому, что у них появилась потребность что-то сказать друг другу...»

Под влиянием труда и вместе с трудом возникла членораздельная речь.

«Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг... Благодаря совместной деятельности рук, органов речи и мозга не только у каждого в отдельности, но также в обществе, люди приобрели способность выполнять все более сложные операции, ставить себе все более высокие цели и достигать их»,— писал Энгельс. И далее.

«...Животное только пользуется внешней природой и производит в ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же вносимыми им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней. И это является последним существенным отличием человека от остальных животных, и этим отличием человек опять-таки обязан труду».

Итак, труд, речь, сознание, общественность — вот двигатели человеческой эволюции, которые помогли человеку сформироваться в качественно новое, социальное явление. Замечательно, что это общее представление о путях становления человека, принятое теперь всеми материалистами, учеными нашей страны было взято на вооружение уже в 20-х годах, отмечал советский антрополог В. П. Якимов.

В результате работ большой армии антропологов, археологов, этнографов, физиологов, психологов, философов теоретические положения, высказанные Ф. Энгельсом, были дополнены и подтверждены фактическим материалом и получили развитие на основе новейших данных целого ряда конкретных наук. Гениальный теоретический набросок превратился в стройное материалистическое учение об эволюции человека.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кто есть кто

Перепись обезьяньего населения нашей планеты — а точнее, видов обезьян — закончилась совсем недавно. В тридцатых годах было сделано последнее открытие — карликовый шимпанзе, или бонобо. В итоге переписи оказалось, что на Земле сейчас обитает более ста пятидесяти видов обезьян. Некоторые исследователи считают, что их даже двести.

Сходные виды обезьян составляют роды. Роды образуют семейства. Семейства образуют подотряд. Он называется «подотряд высших приматов, или обезьян».

У обезьян есть родственники. Полуобезьяны. Их более пятидесяти видов. Все они входят в подотряд низших приматов, или полуобезьян. Полуобезьяны и обезьяны составляют отряд приматов. К этому же отряду, с точки зрения зоологической систематики, принадлежит и человек.

О полуобезьянах в этой книге я говорить не буду. Наша тема — обезьяны. Чтобы читатель легче представлял себе в дальнейшем, «кто есть кто», и не запутался в семействах и родах, я приведу классификацию подотряда высших приматов, предложенную академиком В. Е. Соколовым.

В подотряд входит четыре семейства. Семейство цепкохвостых обезьян, или капуцинов. Семейство игрунок, или мармозеток. Семейство низших узконосых обезьян, или мартышек. Семейство высших узконосых обезьян, или человекообразных обезьян. В семействе цепкохвостых обезьян одиннадцать родов: род мирикин, или ночных обезьян, род прыгунов, род уакари, или какайо, род саки, род красноспинный саки, род ревунов, род капуцинов, род саймири, род коат, род паукообразных обезьян и род шерстистых обезьян.

Четыре рода — мармозеток, игрунок, львиных игрунок и тамаринов — составляют семейство игрунок, или мармозеток.

В семействе низших узконосых обезьян одиннадцать родов: макаки; хохлатые, или черные павианы; мангабеи; павианы; гелады; мартышки; тонкотелые обезьяны, или лангуры; ринопитеки; симиасы; носачи; толстотелые обезьяны, или колобусы.

И, наконец, в семейство высших узконосых обезьян, или человекообразных обезьян, входят род гиббонов, род орангутанов, род шимпанзе и род горилл.

Обезьяны первых двух семейств обитают в лесах Центральной и Южной Америки. Их часто называют американскими обезьянами. Представители двух последних семейств — жители Старого Света. Они водятся в Африке, Юго-Восточной Азии, а один вид даже в Европе. Этих обезьян называют иногда узконосыми, потому что перегородка, разделяющая ноздри, у них уже, чем у американских обезьян.

По сравнению с американскими обезьянами, узконосые более высоко организованы. К узконосым принадлежат и самые высокоорганизованные — человекообразные обезьяны. Самая крупная обезьяна на Земле — горилла — тоже относится к узконосым.

Американские обезьяны отличаются от обезьян Старого Света и тем, что у них перегородка, разделяющая ноздри, шире, и тем, что ноздри имеют другую форму. Они похожи на запятые, хвостиками вверх (в то время как у узконосых обезьян ноздри похожи на запятые, хвостиками вниз). У американских обезьян не бывает седалищных мозолей и защечных мешков.

Если самая крупная обезьяна живет в Старом Свете, то самая маленькая водится в Новом. Это — цебуэлла. Она свободно умещается на ладони взрослого человека.

В Новом Свете живут и самые яркоокрашенные обезьяны — львиные игрунки, и самые громогласные — ревуны, и единственный вид ночных обезьян — дурукули. Наконец, только среди американских есть настоящие цепкохвостые обезьяны.

Кое-что об игрунках

— Хочешь, я покажу тебе игрунку,— спросил как-то Егор. Он сидел в развилке старого платана и деловито вертел в руках большую коричнево-зеленую грушу.

Раскидистая чинара — так называют в этих местах платан — была у нас чем-то вроде клуба. Она росла за Директорским домом. Мы собирались под ней по вечерам, делились друг с другом впечатлениями дня, обсуждали волновавшие нас вопросы, играли на гитаре, пели вполголоса биофаковские песни — «Листопад», «Несмеяну», спорили отчаянно и азартно о том, думают ли животные, можно ли говорить о психологии обезьян, верно ли сводить все формы их поведения только к физиологическим реакциям... Наука о поведении животных только складывалась тогда, и о чем только мы, «поведенщики»,— так мы гордо себя именовали — не спорили. Высокие материи, занимавшие наши умы, не мешали, однако, мальчишкам совершать набеги в сад. Вокруг Директорского дома росли груши, инжир, персики, виноград. Урожай предназначался обезьянам. Но мы решили, что обезьяны — будь на то их власть — непременно бы поделились с нами во имя кровных уз. По крайней мере, так утверждал Егор. Похоже было, что сейчас он во имя кровных уз основательно тряхнул груши в саду — красно-синяя ковбойка его подозрительно огрузла над ремнем.

— Лови!

Я поймала грушу. Она была тяжелая, жесткая и травянистая на вкус.

— Они же совсем зеленые...

— Ага,— сокрушенно согласился Егор, принимаясь за очередную грушу.— Так хочешь увидеть игрунку?

— Где? По-моему, в питомнике их нет.

— Это по-твоему.

Он спрыгнул с дерева, вытряхнул груши на стол под чинарой.

— Пошли. — Куда?

— К таксидермистам, разумеется... Таксидермисты — это те, кто делает чучела.

В лаборатории, маленьком домике, спрятавшемся в зарослях мушмулы, отчаянно пахло формалином, нафталином, обезьяньими шкурками и чем-то еще, да так, что дух этот начисто перешибал аромат субтропических зарослей, пытавшийся просочиться сквозь распахнутые окна.

— Саша, покажи человеку игрунку.

Лаборант подал маленький скелетик, потом шкурку. Показалось, что это шкурка котенка. Пушистая, полосатая. Но, присмотревшись, я поняла, что это шкурка игрунки обыкновенной: белый ромбик на лбу, маленькие уши тонут в густой шерсти, а на самих ушах характерные для игрунок пучки волос. И хвост длинный, длиннее всего туловища, в темных и светлых кольцах.

Игрунка обыкновенная — один из видов, составляющих род игрунок семейства игрунок, или мармозеток. Все игрунки малы по размерам. Длина тела самой крупной но превышает тридцати сантиметров, а вес — пятидесяти граммов. Характерный признак игрунок: нижние клыки у них такие же, как резцы. И по величине, и по форме. А всего зубов у игрунок 32.

Мозг у этих обезьян почти гладкий, борозды на нем слабо выражены. И это свидетельство того, что игрунки далеко отстоят от «интеллектуальных» представителей своего отряда.

Есть у игрунок и другие признаки. Настолько типичные, что из-за них у обезьянок появилось еще два имени. Игрунок часто называют белкообразными обезьянами. Из-за того, что у них задние конечности длиннее передних и есть длинный пушистый нецепкий хвост. Когда игрунка сидит на корточках, осенив себя пушистым хвостом, она и впрямь немного напоминает белку.

Второе имя игрунок — когтистые обезьяны. Дело в том, что у всех обезьян на пальцах не когти, как у остальных зверей, а ногти. Ногти — это вообще характерный признак приматов. Наличие ногтей или хотя бы одного ногтя — основание для того, чтоб отнести животное к этому отряду. Так вот у игрунок округлые плоские ногти есть только на больших пальцах задних конечностей. На всех остальных — они похожи на когти.

Игрунки живут семьями или стадами, в которых может быть и три обезьянки, и двенадцать.

Все эти признаки присущи и карликовой игрунке — самой маленькой обезьянке в мире,— мы о ней уже упоминали. По латыни ее название — Cebuella pygmea.

Цебуэлла пигмеа. Натуралист, давший ей имя, сделал, кажется, все, чтобы самим названием подчеркнуть размеры этого существа. Цебуэлла — в переводе означает — что-то вроде хвостатой обезьянки-малютки. Ну, а прилагательное «пигмеа» — еще вдобавок подчеркивает исключительно малые ее размеры. Пигмей, мол, даже среди самых крохотных обезьян.

Размеры цебуэлл так неправдоподобно малы, что долгое время их считали детенышами других видов игрунок. И лишь детальные исследования позволили установить точно, что это вполне самостоятельный вид обезьян.

У цебуэлл густой коричневый мех, на голове и плечах он особенно длинный. У них пушистый, окрашенный кольцами нецепкий хвост.

Быстрые, пугливые, шустрые малыши-цебуэллы живут на деревьях в лесных зарослях верховьев реки Амазонки. Днем они лазают и прыгают по деревьям, совершая порой двухметровые прыжки, отыскивая насекомых, фрукты, почки, съедобные и лакомые для них цветы, яйца мелких птиц, иногда они охотятся и на самих птиц. На ночь цебуэллы забиваются в дупла деревьев. В них же они находят убежище в случае опасности днем. Живут небольшими семьями. Общаются между собой с помощью звуков, напоминающих птичий щебет. В моменты опасности малышки поднимают страшный визг, способный вызвать оторопь хоть у кого. Секундного промедления врага им достаточно, чтобы юркнуть в ближайшее дупло и спастись от преследования.

Цебуэллы неплохо переносят неволю. По рассказам одного немецкого любителя-натуралиста, долго содержавшего самца и самочку цебуэлл, обезьянки поначалу были пугливы и, трясясь от страха, все пытались втиснуться в самый угол клетки — подальше от человеческих рук и глаз. Тогда в клетке подвесили ящик. Обезьянки сразу же оборудовали в нем жилье и, когда кто-нибудь приближался, мгновенно прятались в импровизированном дупле. Кормили цебуэлл мелко нарезанными бананами, финиками, яблоками и грушами. Ели они все это с охотой. Но более всего оживлялись, если на обед подавали мучных червей. Вскоре обезьянки привыкли к неволе и настолько подружились с людьми, что затевали веселые игры, прыгая прямо по головам гостей и хозяев.


Через несколько месяцев у цебуэлл родилась парочка крохотных детенышей, каждый весом не больше двадцати граммов. Крохи сразу же после рождения так крепко вцепились в шерсть на материнском брюхе, что даже при самых головокружительных ее прыжках не срывались и не падали. Вскорости заботу о детях взял на себя отец. Теперь они большую часть времени проводили на нем, к матери же перебирались ненадолго — подкормиться. Месяца через два малыши стали отваживаться на самостоятельные прогулки. Они были намного смелее и доверчивее родителей. Ведь выросли среди людей. И все же срабатывал инстинкт самосохранения — брать себя в руки они не позволяли, хотя и любили сиживать на голове у хозяина. Месяцев через шесть ни размерами, ни поведением они уже не отличались от родителей.

В семействе игрунок есть еще один род — львиные игрунки. У них очень характерная густая грива. Львиные игрунки славятся своей яркой окраской. Среди них есть обезьянки, у которых шерсть цвета спелого апельсина. Есть такие, у которых тело черное, а грива, передние конечности и кончик хвоста — золотистые. Однако редкий натуралист может похвалиться тем, что видел этих красавиц в естественных условиях обитания. В природе их осталось не так уж много. В числе других редких и исчезающих животных львиные игрунки внесены в Красную книгу.

Игрунки — типичные представители всего семейства. Оно даже названо в их честь. Но если помните, у семейства есть и второе название — семейство мармозеток. Это в честь представителей еще одного рода.

Мармозетки — обезьяны, чуть больше игрунок. У них мягкие и длинные волосы, особенно на спине, окрашены они довольно скромно. Живут мармозетки на деревьях стаями по двадцать — тридцать особей, там же отыскивают себе пищу: плоды, листья, семена, насекомых. Жизнь этих обезьянок изучена слабо. И неизвестно, будет ли изучена по-настоящему: их мало осталось на Земле. Они, как и львиные игрунки, занесены в Красную книгу.

И наконец, род тамаринов. Тамарины — самые крупные представители семейства игрунок. Некоторые из них до полуметра в длину.

Для тамаринов, в отличие от других представителей семейства, характерны крупные клыки на нижней челюсти.

Тамарины разных видов отличаются друг от друга величиной, окраской, различными «украшениями». Так, например, у императорского тамарина есть роскошные белые усы, свисающие как у запорожского казака.

Цепкохвостые обитатели сельвы

Поговорим теперь о некоторых представителях семейства цепкохвостых обезьян, или капуцинов. Название семейству, как вы догадались, дали в честь капуцинов — таких же обезьян, как мои сухумские подопечные Кларик и Клара.

Самые крупные из цепкохвостых — ревуны. Матерые самцы, если измерить их от кончика носа до основания хвоста, достигают чуть ли не метра. И почти такой же длины хвост. Хвост у ревунов примечательный — ближе к концу его, с внутренней стороны, есть оголенный участок с чувствительными кожными гребешками и кожными узорами, вроде тех, что имеются у нас на ладонях и пальцах. Благодаря этому ревуны могут производить такие манипуляции, словно хвост — не хвост, а дополнительная рука: им умеют хватать и срывать листья, умеют нежно и внимательно «осмотреть» сородича и приласкать малыша. На таком хвосте можно повисеть вниз головой, если того требует дело.

У ревунов ловкие руки и ноги с пятью длинными подвижными, цепкими пальцами, с аккуратными плоскими ноготками на них.

Во внешнем облике ревуна прежде всего бросается в глаза крупная голова. Безволосое лицо обезьяны обрамляет борода. Под ней вздувается гортанный мешок. Плечи обезьяны одевает густая грива — черная, рыжая, коричневая, медно-красная у разных видов. Выступающие челюсти и мощные Клыки придают обезьяне устрашающий вид. Как и у большинства представителей семейства капуцинов, у ревунов 36 зубов.

Вся жизнь ревунов проходит, кажется, в двух занятиях: они кормятся и ревут, ревут и кормятся. В промежутках, по ночам, спят. Впрочем иногда ревут и со сна.

Ревуны водятся в дождевых и горных лесах Южной и Центральной Америки. Держатся большими стадами исключительно на деревьях, поближе к вершинам, там, где всегда в изобилии свежая листва, почки, цветы, семена — основное их пропитание.

Рев ревунов — самая яркая и характерная нота в звуковой симфонии южноамериканских лесов. Сельва и хор ревунов неотделимы.

Каждый день поутру с первыми лучами солнца стадо ревунов — обезьян эдак в сорок — занимает позицию на верхушках гигантских деревьев. До поры все молчат. Устраиваются поудобнее и ненадежнее на ветках. Готовятся. Ждут сигнала. Первыми начинают вопить самые матерые из самцов. Каждый сидит на своем дереве, крепко вцепившись в сук руками и ногами и плотно обхватив хвостом ближайшую крепкую ветку. Сидит и, раздув горло, вопит что есть мочи, серьезно и сосредоточенно глядя на сородичей. Когда единоборство достигает какого-то неведомого предела, десятки луженых глоток рядовых членов стада, перекрывая солистов, соединяются в мощном оглушительном хоре. Минуты три или четыре вопит стадо, да так, что слышно его бывает за несколько километров. Потом рев достигает опять какой-то неведомой точки, какого-то апогея и обрывается. Короткое затишье. Перевести дух, на ходу подкормиться, собраться с силами. И все начинается сызнова.

Отвопив свое, стадо спускается в чащу ветвей на дневную кормежку. А вечером — новый концерт.

Описание этих концертов, более или менее достоверное, больше или меньше приукрашенное, встречается в дневниках и путевых впечатлениях почти каждого путешественника и натуралиста, побывавшего в лесах Южной Америки. И каждый, описывая их, задавался по меньшей мере двумя вопросами: почему и для чего?

Почему так мощны и громки крики этих животных? Для чего эти ежеутренние и ежевечерние концерты?

Ответ на первый вопрос стал ясен сразу же после того, как поймали первого ревуна и тщательно изучили его строение. Выяснилось, что у ревунов есть сложная система гортанных мешков, которые действуют как резонаторы. Благодаря им, звуки, издаваемые ревуном, усиливаются многократно, приобретают мощь и громкость. Но вот для чего ревут ревуны?

Сначала было высказано предположение: для того, чтобы устрашить врага. Возможно. Однако в последнее время появилась и другая точка зрения. Американский приматолог Карпентер, которому наука обязана наиболее детальными исследованиями ревунов, предполагает, что вопли отдельных самцов, семейств и всего стада — своеобразная заявка на занятую территорию. Вроде сторожевой песни скворца у занятого им скворечника.

В семейство цепкохвостых, помимо капуцинов и ревунов, входит род коат и род паукообразных обезьян.

У коаты стройное тело сантиметров сорока — пятидесяти в длину. Почти метровый хвост. Тонкие руки и ноги равны по толщине и длине хвосту. Водятся коаты на территории от Южной Мексики до Центральной Боливии и Бразилии.

Очень похожи на них паукообразные обезьяны. Только они немного крупнее. Туловище у них довольно массивное, а хвост чуть короче, чем у коат. И шерсть более мягкая.

Когда паукообразная обезьяна вдруг повисает вниз головой, зацепившись хвостом за ветки, ни дать ни взять — гигантский паук повис среди ветвей.

Сохранились паукообразные обезьяны только в Бразилии. Да и то в небольшом количестве. Из-за того, что они стали очень редкими, их занесли в Красную книгу.

Паукообразные обезьяны, как и коаты, жители чисто древесные. Держатся группами. Передвигаются своеобразно — подвешиваются на руках. Наблюдать, как они изящно двигаются в кронах деревьев, одно удовольствие. Кажется, обезьяны только слегка касаются веток то одной рукой, то другой, то хвостом, перелетая с дерева на дерево. В случае опасности они движутся по деревьям быстрее, чем их преследователь по земле.

У паукообразных обезьян руки устроены по-особому. Большой палец на руке почти незаметен. Четырьмя имеющимися — длинными, плотно прижатыми друг к другу — обезьяна, словно крючьями, цепляется за ветки.

Хвост у них — цепкий, сильный, ловкий, с осязательной «ладошкой» на конце. Раскачавшись на хвосте, с его помощью оттолкнувшись, обезьяна может перелететь на соседний сук. Осязательной его «ладошкой», испещренной кожными узорами, может на ощупь оценить предмет. Рассказывают, что тонкость движений хвоста такова, что им обезьяна может преспокойно брать, например, маленькие щепоточки сахара, и не просыпав, отправлять в рот.

Паукообразные обезьяны — вегетарианцы. Но, оказавшись в условиях неволи, они быстро осваивают местные пищевые ресурсы.

Однажды несколько паукообразных обезьян завезли в Подмосковье. Они пополнили коллекцию обезьян Института полиомиелита и вирусных энцефалитов Академии медицинских наук СССР.

Пять знаменитых цепкохвостых акробатов южноамериканской сельвы стали осваивать березовое царство Подмосковья. Правда, «осваивать» — сильно сказано. Среди берез стояли вольеры, в которые поместили обезьян. Все ждали, что с появлением американских жительниц у сотрудников и персонала прибавится хлопот — иди-ка вступи в контакт с существами, которые ни минуты не бывают в покое, привыкли все время находиться в движении. Но новоселы так и не продемонстрировали своих способностей по части «ужимок и прыжков». Целыми днями лежали они, свернувшись клубком, плотно «упаковав» тело и голову в сплетенье рук, ног и хвоста. Возможно, они плохо переносили климат — все-таки в Подмосковье попрохладней, чем в Южной Америке. Возможно, им, свободолюбивым, быстрым, подвижным жителям тропических лесов были тесны клетки. Возможно, они тосковали по шуму и суете большого стада. Но аппетита они не потеряли и ели все, что бы им ни предлагали: свежескошенную траву, фрукты, березовую листву, сваренные вкрутую яйца и даже брикеты из рыбной муки.

Из американских обезьян мне приходилось также наблюдать и саймири. Надо сказать, что, хотя их относят к семейству цепкохвостых обезьян, хвост у них нецепкий.

Саймири, или мертвые головы,— самые маленькие из семейства капуцинов. Величиной они с белку. Может, поэтому их называют еще беличьи обезьяны. Саймири — существа изящные, нежные. Так что оторопь берет — что за причуда была дать этим быстрым, шаловливым созданьям такое пугающее имя — мертвые головы. А все из-за окраски физиономии.

У саймири на лице мертвенно-белая маска. На ней пара больших, темных, близко поставленных глаз и черное пятно вокруг губ. Издали мельком взглянешь на обезьяну: не лицо — белый череп с темными провалами глазниц и рта. Кто-то из натуралистов заметил это и назвал обезьян «мертвые головы».

Шерстка у саймири короткая, гладкая. На брюшке она перламутровая, зеленовато-серая на спине. Хвост длинный, но, как я уже говорила, не цепкий, с черным пятнышком на конце. Во время прыжков обезьяны используют его как балансир. Впрочем, прыгают саймири редко, все больше бегом — что по веткам, что по земле. Одинаково быстро, одинаково ловко.

Они любопытные, живые, бесстрашные. Водятся большими стадами, обезьян по сто. Такими же партиями делают набеги на плантации. Живут в кронах густых деревьев по берегам рек на севере Южной Америки. У них много врагов. Хищные птицы. Змеи. Недавно появился враг пострашнее — человек. Выяснилось, что саймири — удобный объект для изучения некоторых заболеваний, и их стали в больших количествах отлавливать для нужд физиологических и медицинских учреждений. Ученые считают, что численность саймири в природе сейчас резко снижается. Роковым образом оборачивается для них данное когда-то в шутку название — мертвые головы.

Почему не каждую обезьяну  можно назвать мартышкой

Среди обезьян Старого Света самое многочисленное и многообразное — семейство низших узконосых обезьян, или мартышек. Почему-то так повелось, что часто вместо слова «обезьяна» употребляют слово «мартышка». Это не верно. Потому что мартышки — это особый род обезьян.

Род мартышек разнообразен. По подсчетам одних специалистов, его составляет двадцать один вид обезьян. По мнению других — двадцать три вида. Каких только не существует мартышек на свете. Есть мартышки зеленые и голубые, мартышки усатые и мартышки чубатые, мартышки белоносые и мартышки краснохвостые, голуболицые и черноухие, ушастые и бородатые. И еще множество других видов, подвидов и разновидностей.

Все мартышки — коренные жители Африки. Обитают они в лесах. Живут на деревьях. У каждого вида — свои места обитания.

Мартышки — быстрые, легкие, подвижные существа. У них стройное тело и длинный нецепкий хвост, круглая голова, короткая мордочка, нос не выдается далеко за пределы лица. У всех мартышек есть седалищные мозоли и защечные мешки. Мешки довольно вместительные, так что когда мартышка набьет их поплотнее зернами маиса во время набега на плантацию, например, голова ее кажется вдвое больше. Две маленькие, черные мозольки разделены полоской шерсти. Это отличительная черта мартышек.

Еще одна отличительная черта — у самочек соски расположены так близко друг к другу, что грудной детеныш может ухватить их ртом сразу оба. Рождает мартышка обычно одного детеныша.

Ловкие, покрытые короткой шерсткой руки и ноги мартышек снабжены пятью пальцами почти человеческой формы, а на пальцах аккуратные плоские ноготки. У всех мартышек по 32 зуба. В расцветке чаще всего встречаются зеленые, зелено-серые, желто-зеленые, оливковые тона. У многих видов черные пятна на конце хвоста или на макушке. Черные подошвы и черная физиономия тоже не редкость, как не редкость яркие пятна, полосы, усы, бакенбарды, пучки волос.

У мартышки с легкомысленным названием гвиретка, например, длинные белые пучки волос торчат на щеках. Верветки — зеленоватые, а шерсть у них на спине у основания хвоста — красная.

У красавицы мартышки моны верхняя часть тела красновато-коричневая, грудь, брюшко и внутренние части рук и ног белые, и два белых пятна у основания хвоста. На лице — желтые надбровные полосы и желтые щечные пучки волос на щеках.

Но красавица из красавиц — мартышка диана. У нее черное лицо и белая борода. Сизоватая шапочка на голове. Зеленоватая шубка, цвет которой на спине переходит в пурпурно-коричневый. Представьте эти цвета в сочетании с ослепительно белой манишкой, добавьте сюда кремовые оттенки брюшка, оранжево-коричневую шерстку на бедрах, увенчайте все это белыми полосками по бокам, и вы согласитесь, что красивее, чем диана, мартышки на свете нет.

Зеленые мартышки, которых я наблюдала в Сухуми, особой пышностью расцветки не отличались. Но белые усы и баки на черных физиономиях тоже придавали им живописный вид.

Зеленые мартышки живут в лесах Эфиопии. Здесь они повсюду встречаются в районах, расположенных на высоте тысячи — двух тысяч метров над уровнем моря, в лесах, в густых кронах деревьев. Они почти не заметны среди листвы в своих зеленоватых нарядах. Хорошо маскируются и на земле, куда регулярно спускаются на водопой и разбой. Разбойничьи набеги зеленых мартышек на плантации — истинное бедствие для местного населения.

Не только зеленые, но по существу, все мартышки — жители высокогорья. Леса, в которых они встречаются, расположены, как правило, на высоте до трех тысяч метров. Питаются мартышки листьями, молодыми побегами, зернами маиса, если удастся раздобыть на ближайшей плантации. Держатся они обычно большими стадами, по сорок — пятьдесят обезьян.

Теперь уж, я думаю, вы запомните, почему не всякую обезьяну можно назвать мартышкой? Да потому, повторю, что мартышки — это особый род обезьян. Так что мартышку обезьяной назвать можно. Но но всякая обезьяна мартышка.

Макаки

Род макаков прославили резусы. В 1940 году австрийские ученые К. Ландштейнер и А. Винер в экспериментах с этими обезьянами открыли очень важный фактор крови, который в честь подопытных животных и был назван резус-фактором. Резус-фактор, как и группу крови, сейчас обязательно учитывают при переливании крови, чтобы избежать тяжелых последствий.

Макаки резусы вообще сослужили большую службу человечеству. На тысячах из них медиками и биологами были изучены многие болезни. Такие, как полиомиелит, туберкулез, лейкемия. На резусах были испытаны десятки лекарственных препаратов, которые были потом рекомендованы для лечения людей. И все же, несмотря на внушительный послужной список макаков резусов во врачебной науке, я не испытывала к ним симпатии. Особенно после такого случая.

Однажды я получила разрешение поработать в стаде резусов. Стадо обитало на северном склоне питомника. Обезьянам был отдан большой кусок леса, огороженный высокой бетонной стеной. Здесь они жили в условиях, более или менее похожих на волю.

«Далеко вглубь не заходите,— предупредили меня.— Расположитесь где-нибудь возле площадки-столовой».

Я не послушала совета. День был жаркий, обезьян на площадке не было. И я пошла отыскивать их в зарослях леса. Они заметили меня раньше, чем я их. Круглоголовый, лопоухий малыш с визгом бросился к матери и, вцепившись кулачонками в ее грудь, с любопытством и страхом уставился на меня через плечо... Самки, расположившиеся на деревьях, привскочили, напряженно замерли и стали странно кивать головами в мою сторону. Словно науськивали кого-то. Я оглянулась. Матерый самец, пружинисто оттолкнувшись от ветки, прыгнул прямо на меня. Я отскочила. Он приземлился в полуметре, собрался, готовый к очередному прыжку, и широко раскрыл рот в безмолвной угрозе. Потом я услышала грозные «хр-р-р», увидела подтянувшееся со всех сторон злое, настороженное обезьянье войско и медленно отступила.

Резусы лишь один из видов, составляющих род макаков. Кроме них, к роду относятся японский макак, которого иногда называют обезьяна-эскимос, яванский макак, или макак-крабоед, бесхвостый макак магот, свинохвостый макак лапундер, львинохвостый макак силен, краснолицый, или медвежий, макак и другие. Всего в род входит двенадцать видов. Некоторые ученые, правда, считают, что их восемнадцать.

Из всех макаков только магот обитатель Африки. Он водится в скалистых районах Туниса, Алжира и Марокко. Магот к тому же единственная из обезьян, обитающая в Европе. Макаки маготы встречаются в районе Гибралтара, куда предки их были завезены едва ли не во времена Священной Римской империи, если не раньше. Полагают, что именно на маготах римский врач и анатом Клавдий Гален проводил свои анатомические исследования, позволившие ему первому среди ученых установить сходство в строении обезьян и человека.

За исключением магота, все прочие макаки — жители Южной и Юго-Восточной Азии. Они распространены на территории Афганистана, Индии, Китая, водятся на Японских островах и островах Малайского архипелага. Они освоили самые различные условия обитания. Обезьян рода макаков можно встретить в лесах Японии и Китая, в тропических дождевых лесах и в горных лесах на высоте четырех тысяч метров. Одни из них приспособились переносить жаркий засушливый климат, другие хорошо переносят суровые снежные зимы на северных островах Японии.

Все макаки полудревесные, полуназемные существа. Фрукты, листья, побеги, моллюсков, крабов — что только не приспособились есть эти обезьяны. Они часто совершают набеги на плантации риса, сахарного тростника, маиса. И не столько съедают, не столько уносят в защечных мешках добытой в набеге пищи, сколько портят посевы. Способов защитить себя от этих нашествий у крестьянина нет. Тем более, что во многих местах, в Индии например, макаки почитаются как священные животные. Раньше часть урожая каждый крестьянин должен был сам оставить на поле в пользу обезьян. Ну, а там, где они привыкли находить часть, легко наложить лапу и на весь урожай. Что только не придумывают иные хозяева, чтобы избежать этих опустошительных набегов. Рассказывают, как один англичанин, поселившийся в Индии во времена английской колонизации, все искал способ избавиться от обезьяньих налетов. Однажды, загнав группу обезьян на дерево, он приказал срубить его и при падении наловить как можно больше детенышей. Пойманных малышей он вымазал с головы до ног мазью из сахара, меда, рвотного камня и выпустил. Вернувшихся детенышей матери стали вылизывать. И с большим удовольствием. Удовольствие длилось, однако, недолго. Рвотный камень оказал свое действие. С тех пор, говорят, обезьяны больше никогда не нападали на поля предприимчивого хозяина.

Недавно прославились японские макаки. Это крупные существа, плотные, коренастые, одетые длинной густой шерстью. Вес матерого вожака может достигать одиннадцати — восемнадцати килограммов. Густая шерсть на голове у них словно капюшон меховой эскимосской малицы; у обезьян красное лицо, глаза маленькие, чуть раскосые, хвосты короткие, словно обрубленные.

Водятся японские макаки, в частности, на северных островах Японии. Встречаются на большой высоте, где бывают суровые, снежные зимы. Живут стадами, иногда по нескольку сотен особей. В пятидесятых годах японские приматологи обнаружили, что в стадах этих животных могут возникать традиции. Но об этом мы поговорим позже.

Менее красивые, чем лошади...

«Менее красивые, чем лошади, они весьма похожи на человека». Так отозвался Аристотель о циноцефалах (или кинокефалах) — обезьянах, которых теперь относят к роду павианов. В этот род входят павианы гамадрилы, бабуины, или желтые павианы, павианы анубисы, чакма, гвинейский павиан, дрилы, мандрилы.

На скалистых пространствах Абиссинского нагорья в бесконечных странствиях проводят жизнь павианы гамадрилы. Крупные, величиной с собаку, обликом тоже напоминающие собак. У них длинная, вытянутая вперед собачья физиономия. Некоторые звуки, которые они издают, напоминают собачий лай. И потому их издавна называют собакоголовыми обезьянами. Гамадрилов называют также плащеносными павианами. Этим названием они обязаны роскошной серебристо-серой мантии, покрывающей плечи взрослых самцов. Если в старинной книге вы встретите название серебристый павиан, речь тоже идет о гамадрилах.

Самое примечательное во внешнем виде гамадрила (если, конечно, исключить собачью физиономию и плащ у самца) — седалищные мозоли — огромные, ярко-красные кожистые подушки, украшающие тыл обезьяны. И поскольку гамадрилы много часов в сутки проводят сидя — во время полуденного отдыха, ночного сна,— подушки эти имеют очень важное значение. Они позволяют обезьянам спокойно сидеть на раскаленных африканским солнцем скалах, не обжигаясь при этом и не перегреваясь. Это днем. А ночью, когда скалы в горах холодные, сидя на такой толстой подушке, павиан никогда не простудится.

У гамадрилов, как и у мартышек, есть защечные мешки. У них длинный с кистью на конце хвост. 32 зуба. Самка мельче самца. Рождает обычно одного детеныша, но бывают и двойни. Живут гамадрилы большими стадами. Отличаются сложным поведением. Кроме Северо-Восточной Африки, встречаются также на Аравийском полуострове.

Некоторые ученые считают, что к роду павианов принадлежат и гелады. Впрочем, с ними не так все просто.

Гелады были открыты относительно недавно. Путешествуя по Эфиопии, немецкий натуралист и приматолог Эдуард Рюппель 29 мая 1832 года увидел какую-то неизвестную обезьяну. Тремя годами позже он описал ее как форму, занимающую промежуточное положение между родом мартышек и родом павианов. «Отличаясь существенным образом от обоих родов,— писал натуралист,— вновь открытая обезьяна имеет в то же время черты сходства с обоими». Речь шла о геладах.

В последующие годы гелады остались одной из наиболее спорных форм приматов, а заодно и наименее изученной. Одни исследователи отводят им место в систематике узконосых, где-то совсем рядом с мартышками. Другие — рядом с макаками. Третьи предлагают выделить гелад в отдельное подсемейство мартышкообразных. Четвертые настаивают на том, что гелады — лишь один из видов рода павианов. Пятые выделяют в отдельный род. Дело запутано настолько, что еще в 60-х годах немецкий приматолог Таппен в своем обзоре африканских обезьян вынужден был пессимистически заявить: «Систематика, географическое распространение и основы экологии этой уникальной группы остаются неясными».

Что же смущает ученых, какие отличительные качества

гелад и их образа жизни заставляют вести вокруг них столь жаркие споры? Удивительное смешение в их облике, биологии и образе жизни черт, характерных и для мартышек, и для макаков, и для павианов.

Павиан или мартышка?

Африканская прописка роднит гелад с павианами и мартышками. Гелады — жители высокогорья. Рюппель увидел свою геладу среди скал на высоте примерно 2500 метров. По последним сведениям, гелады забираются и гораздо выше — до четырехтысячной отметки над уровнем моря. Ни мартышки, ни павианы так высоко не встречаются.

Гелады, как и павианы, кочевники. В поисках пищи они странствуют по высокогорным лугам Эфиопии и лишь иногда, спускаясь пониже, забредают в перелески — владения павианов анубисов. С анубисами они не ссорятся, но и особой дружбы с ними не водят. Ни для того, ни для другого нет оснований. Схватки между отдельными группами обезьян обычно возникают из-за пищи или из-за территории. Ни то, ни другое геладам и анубисам делить не приходится. У них разные вкусы: анубисы питаются фруктами, листьями, побегами, а гелады выкапывают из земли луковицы и коренья. На владения анубисов, которые включают в себя кроны деревьев, гелады тоже не претендуют, потому что лазать по деревьям не умеют. Обычно, побродив под сенью рощ, населенных анубисами, гелады отправляются дальше.

Вот вам сразу целый букет черт и привычек гелад, отличающих их от мартышек и приближающих к павианам, отличающих от павианов, но сближающих с мартышками.

Во внешнем облике гелад — тоже необыкновенное смешение черт мартышек, макаков и павианов.

В отличие от мартышек и макаков, гелады — крупные обезьяны. Судите сами. Средний вес крупного самца мартышки восемь килограммов. Примерно столько же весит макак. А вес гелады-самца достигает порой двадцати килограммов и больше. По этому признаку гелады ближе к павианам. Так же как у павианов, у гелад ясно выражен так называемый половой диморфизм — существенные различия по величине между самцом и самкой. Самочка-гелада вдвое меньше своего повелителя. У взрослых самцов-гелад, так же как у самцов-гамадрилов, на плечах пышная длинная мантия, только темно-шоколадного цвета.

На этом сходство с павианами, пожалуй, кончается. Стоит взглянуть на физиономию гелады, чтобы сразу понять: в строении ее лица больше черт сходства с мартышками и макаками, хотя оно и отличается удивительным своеобразием.

Самое главное — морда и нос. У павианов морда вытянута, как у собаки, нос находится на самом ее конце, а ноздри глядят вперед, словно отверстия дула двустволки. У гелады физиономия плоская. Нос не выдается за пределы лица, расположен вровень со скулами. Нос, между прочим, примечательный — вдавлен на переносице, а конец его торчит ноздрями вверх, так что о геладе вполне можно сказать — курносая. Из характерных особенностей физиономии — глубокие вмятины на щеках, туго натянутые косые полоски кожи на скулах, мощные надбровья, на которые гелады в ярости лихо заворачивают розовую кожу век, и мощные, выступающие круто вперед челюсти.

С тыла гелада тоже больше похожа на мартышку. У гелад нет таких безобразно красных, огромных мозолей, как у гамадрилов. Мозольки у них, как у мартышек. И еще одно важное сходство с мартышками. У гелады-самочки оба соска расположены на груди совсем рядом.

Но уж в чем абсолютно не похожи гелады ни на мартышек, ни на павианов, так это в строении пальцев рук. Укороченный указательный палец. Большой — почти равен по длине указательному. Он хорошо развит и подвижен. А средний и безымянный пальцы — длинные, снабжены острыми, крепкими изогнутыми, как когти, ногтями. Эти характерные черты строения кисти и пальцев связаны со способом добывания пищи и особенностями передвижения среди скал.

Гелады — любители луковиц и кореньев. Обезьяны выкапывают их из земли, орудуя, как мотыгами, своими острыми, крепкими и длинными ногтями. Гелады едят также много семян, разных зерен. А добывают их, тщательно перебирая стебли трав, перетирая между большим и указательным пальцами метелки, кисти, початки злаков, растущих на высокогорных лугах. Добыванием пищи занимаются подолгу, сосредоточенно, вдумчиво, по нескольку часов сидя в одной и той же позе и переезжая с места на место на мозолях, как на салазках. И этой малой подвижностью во время пиршеств гелады тоже отличаются от павианов, макаков и, уж конечно, от мартышек, которые во время кормежки много суетятся, переходят с места на место, вступают в перепалки с соплеменниками из-за лучшего куска.

Гелады в стаде

В поведении гелад также много сходства с павианами и отличий от них, много отличий от поведения макаков и мартышек и сходства с ними.

...По зеленой горной равнине медленно ползет буро-коричневое пятно. Если поднести к глазам бинокль, видно, что это стадо гелад. Обезьяны движутся на четвереньках, не торопясь, осматривая вдруг заинтересовавшие их заросли трав, останавливаясь и здесь же, в переходе, подкрепляя силы найденным пропитанием. Их много. Можно попробовать подсчитать. Пятьдесят... Шестьдесят... Сто... В стаде, пожалуй, не меньше двухсот голов. Сосчитать, впрочем, на таком расстоянии трудно. Тем более, что группы по десять — пятнадцать обезьян то уходят вперед, то отстают, а догнав, вторгаются в гущу. Да и в самом стаде обезьяны перемешиваются, меняются местами. Стадо «дышит», словно живой организм... Это впечатления одного из участников экспедиции, снаряженной в 50-х годах Международной ассоциацией приматологов в Эфиопию специально для изучения гелад.

300—400 обезьян в стаде гелад — не редкость. Правда, в таком количестве гелады, как показали наблюдения последних лет, собираются только после сезона дождей, когда на вновь зазеленевших пастбищах вдоволь самой разнообразной пищи. Стадо отнюдь не однородно. В нем различают по меньшей мере два типа групп: группы самцов, которые держатся особняком и в высшей степени независимо, и группы самок, подростков, детенышей с вожаками во главе. И сообщества самцов-холостяков, и семейные группы находят способы контакта и соблюдения суверенитета каждой. Взаимопонимание достигается с помощью жестов, звуков, взглядов. В этом гелады, как мы потом увидим, очень похожи на павианов.

В семье все сосредоточено вокруг вожака, все зависят от его симпатий и антипатий, настроения и состояния — положение самок, безопасность детенышей да и всей семьи. Как у павианов гамадрилов, рождение у самки детеныша сразу дает ей преимущества перед другими обезьянами, она становится предметом заботливого внимания самца и соплеменниц.

Во время переходов в стаде соблюдается определенный порядок. В центре — самки с детенышами и подростками. В авангарде — старые опытные самцы. С флангов и в арьергарде — холостяки. Стадо, в котором много детенышей, выбирает дорогу так, чтобы один из флангов был также защищен подступающими вплотную отвесными скалами. Они хорошая защита от врага и место укрытия. Наблюдатели рассказывают, что при малейшей опасности гелады бросаются врассыпную и каждый ищет спасения на высоких, трудно доступных горных уступах. Добраться до них геладам не представляет труда. Крепкими изогнутыми ногтями обезьяны, как крючьями, цепляются за малейшие расщелины в камнях и ловко подтягиваются на руках. Геладе ничего не стоит в течение нескольких минут взобраться по отвесной скале на двух-трехметровую высоту. В скалах, на труднодоступных площадках и уступах гелады обычно и устраиваются на ночевку. От холода самцов спасает пышная мантия. Все прочие греются друг о друга, сбиваясь в тесные кучи. Гелад считают шумными, беспокойными, агрессивными обезьянами. Однако ни одного случая нападения на людей в литературе не описано. Между прочим, в Сухумском питомнике не раз получали потомство при скрещивании гелад с павианами, что тоже может говорить об их близком родстве. Помните Пеогелу, которая пользовалась благосклонным вниманием Целебеса? Она была дочерью павиана гамадрила Пеона и гелады. От первых слогов имени отца и родового названия матери ее имя: Пео-гела.

Хануман из рода лангуров

Более 100 лет назад известный русский историк Николай Михайлович Карамзин в библиотеке Троицко-Сергиевской лавры, в историческом сборнике XVI века, названном им позже Троицкой летописью, обнаружил странички убористого текста. Трудно разбираемые полустертые начальные строчки старинного писания... И вдруг запись: «...Се написах грешное свое хождение за три моря: перьвое море Дербеньское, дория Хвалитьскаа; второе море Индейское, дория Гондустаньскаа; третье море Черное, дория Стемъбольскаа...» В переводе на современный русский язык это значило: «Написал я грешное свое хождение за три моря: первое море Дербентское — море Хвалынское, второе море Индийское — море Индостанское, третье море Черное — море Стамбульское...» Это была рукопись, известная ныне во всем мире,— «Хождение за три моря» Афанасия Никитина.

Предприимчивый и любознательный тверской купец в 1466 году отправился по своим торговым делам из родной Твери вниз по Волге. Долго ли коротко ли, добрался он до Астрахани, потом морем доплыл до Дербента, потом снова плыл морем и приплыл в Персию. Пожил здесь год, потом добрался до Ормуза и отсюда, переплыв Аравийское море,

прибыл в «землю Гондустаньскую» — в Индию. Он много путешествовал здесь, внимательно присматриваясь к быту, нравам, образу жизни народов, природе невиданных им прежде земель. И оставил нам свои впечатления в небольшом, как сказали бы теперь, путевом дневнике, который был позже назван «Хождение за три моря».

Из-за множества достоверных фактов и ярких картин из жизни Индии и Цейлона XV века ценят «Хождение» историки. Неожиданно нашли здесь немало для себя интересного исследователи обезьян.

«...А в Цейлоне родятся обезьяны, рубины и кристаллы...— писал более пятисот лет назад Афанасий Никитин. — А обезьяны-то те живут по лесу, да у них есть князь обезьяньский, да ходить ратию свою, да кто их заимаеть, и они ся жалують князю своему, и он посылаеть на того свою рать, и они пришед на град, и дворы разволяють и людей побьють. А рати их, сказывают велми много, и языкы их есть свои, а детей родять много; да которой родится не в отца, не в матерь, они тех мечуть по дорогам; ини гондустаньцы тех имают да учать их всякому рукоделию, а иных продають ночи, чтоб взад не знали побежати, а иных учать базы миканети...»

Некоторые приматологи считают, что Афанасий Никитин описал обезьян рода макаков. Другие считают, что речь идет о лангурах.

Обезьян рода лангуров называют еще обыкновенные тонкотелы, из-за длинного, тонкого, стройного тела.

Обитают лангуры в лесах Индии, Пакистана, на острове Шри-Ланка, в Индостане, на Малайском архипелаге. Одни виды большую часть времени проводят в кронах деревьев, другие — на земле. Лангуры быстрые, легкие существа. Обезьяны эти могут с невероятной скоростью пронестись по земле, ловко вскочить на дерево, совершить настоящий полет, прыгая с одной ветки на другую, отстоящую порой на несколько метров.

Живут лангуры группами по нескольку десятков обезьян.

Более всего известен и знаменит из лангуров — хульман (иногда пишут гульман). В Индии хульмана называют хануман и почитают как священную обезьяну — в честь царя обезьян Ханумана из «Рамаяны», который помог Раме отыскать Ситу.

Хульманы одинаково хорошо чувствуют себя и на деревьях, и на земле. Это именно они могут совершать десятиметровые прыжки с дерева на дерево. Причем прыгают по-особенному: вытягивают задние ноги и хвост, а руки выбрасывают вперед на уровне головы. Очевидцы утверждают, что хульман в это время очень похож на прыгающего в воду пловца.

Обезьяны эти — истинное бедствие для населения. Словно зная о своей неприкосновенности, они делают опустошительные набеги на поля, часто предпринимают нашествия на города. Так что, возможно, правы те ученые, которые утверждают, что в описаниях Афанасия Никитина речь идет о лангурах.

Самые носатые

Обезьяны из рода носачей знамениты необыкновенным носом. Он у них, по словам одного исследователя, более длинный, чем у самого носатого человека.

О носачах известно немного. Поэтому ценно любое описание очевидцев. Вот одно из них, принадлежащее известному в прошлом зверолову Чарлзу Майеру. «Среди пойманных животных была длинноносая обезьяна. Она была ростом в два с половиной фута, а нос у нее был длиной в целых три дюйма. За всю мою долголетнюю работу я поймал только четырех таких обезьян. Они самые боязливые из всей обезьяньей породы, не исключая гиббонов, и у них очень некрасивые морды и скверный характер. Даяки считают их потомками людей, убежавших в леса, чтобы избавиться от налогов и податей».

Носачи — обезьяны средних размеров. Длина туловища вместе с головой — от пятидесяти до семидесяти сантиметров. Почти такой же длины хвост. У носачей есть большие седалищные мозоли. Вес этих обезьян колеблется от двенадцати до пятнадцати килограммов. Причем самочки, как правило, весят вдвое меньше самцов.

Уродливый, длинный, спускающийся порой ниже подбородка нос — достоинство только старых самцов. Малыши рождаются вполне нормальными детьми, правда, заметно курносыми. По мнению некоторых натуралистов, молодых обезьянок курносый нос даже украшает, делая их мордочки забавными и симпатичными.

Шерсть у носачей густая, ржаво-красного цвета на голове, плечах и спине. На макушке обезьяны красуется темно-красная шапка волос, на щеках торчат длинные пучки волос кремового цвета. Лицо взрослых носачей голое, розово-коричневое. А малыши — голуболицы.

Обитают носачи только на острове Калимантан. Живут стадами по пятнадцать — двадцать обезьян. Они древесные жители, но неплохо бегают и по земле. Между прочим, могут пробегать небольшие расстояния, полувыпрямившись, на ногах. Обживают, как правило, леса и мангровые заросли вдоль рек и заливов. Утверждают, что если проплыть по полноводным рекам Калимантана в глубь острова, то и в наши дни чуть ли не за каждым поворотом можно встретить носачей, сидящих на рыхлой и влажной земле или устроившихся на лианах высоко над землей.

Все описания натуралистов, посвященные носачам, изобилуют отрицательными характеристиками. Говорят, что обезьяны эти дики и коварны. Они плохо приручаются, злы. Медлительны и ленивы. Любят нежиться на солнце, забравшись на вершины высоких деревьев. Есть, правда, кое-какие и привлекательные черты в их повадках. По словам натуралиста прошлого века Врумба, носачи мужественно защищаются от врагов, если те нападут на стадо. Они никогда не гримасничают и не суетятся, подобно другим обезьянам. Достаточно сообразительны, чтобы оценивать степень грозящей им опасности. По словам очевидца, однажды даяки — аборигены Калимантана — решили по заказу охотников за животными добыть носача. Они окружили высокое дерево, на котором устроилось несколько обезьян, стали шуметь и кричать, стараясь спугнуть носачей и загнать их в ловушки. Обезьяны, невозмутимо наблюдая за суетой людей внизу под деревьями, не трогались с места, покуда в них не стали стрелять. После первого выстрела они большими прыжками скрылись в чаще.

Носачи — отличные прыгуны. Но могут передвигаться также только с помощью рук — подвешиваясь ими к ветвям деревьев. Есть сведения, что носачи — хорошие пловцы и ныряльщики, что они могут проплыть под водой десять — двенадцать метров. Хотя подлинная их стихия — ветви деревьев. Между прочим, даяки утверждают, что, прыгая с ветки на ветку, старые носачи имеют обыкновение прикрывать болтающийся нос рукой, чтобы не ушибить его. Они также уверены, что именно уродливый нос — причина скверного характера носачей. Обезьяны-де его очень стесняются и злы из-за своего уродства на весь мир.

В самом деле, глядя на нос матерого носача, можно лишь развести руками и сказать словами героя басни Крылова: «Сколь на выдумки природа таровата». Нос широкий у основания, заостряется на конце. Он подвижен, как хобот. Может вытягиваться вперед и отклоняться в сторону. Нос важное средство для выражения эмоций обезьян, для обмена информацией с сородичами и врагами.

Известный американский приматолог Осман Хилл пишет, что во время каких-либо неприятных ощущений кончик носа носача приподнимается вверх, губы заостряются, челюсти раздвигаются, обнажаются зубы. Голова обезьяны при этом отвернута от противника, в то время как глаза зорко следят за ним... У вожака при возбуждении или гневе нос краснеет и набухает. И это сигнал для того, кто вызвал гнев: прекратить раздражающие вожака действия.

Помимо бесшумных средств общения — взглядов, мимики,— у носачей есть также язык звуков. Он плохо изучен. Хорошо известно только несколько предостерегающих сигналов, которые издают вожаки при опасности, и концерты носачей.

По утрам и вечерам многочисленные стада носачей собираются на деревьях у берегов рек и поднимают вой. Звуки, издаваемые ими при этом, очень Сходны со словом «кахау». Возглас «кахау» с тревожным оттенком — сигнал опасности у носачей. И поскольку даяки, издавна охотившиеся на носатых обезьян из-за их вкусного мяса, всегда в первую очередь слышали именно сигналы опасности, они Дали носачам название «кахау». Под этим именем в старой литературе и встречаются эти обезьяны.

Толстотелы с тонким телом

Толстотелы, или колобусы, распространены в лесах Сенегала и Эфиопии, Анголы и Танзании. Род составляют три вида: королевский толстотел, красный толстотел и зеленый толстотел. Некоторые исследователи считают, что есть еще четвертый вид — гвереца. Другие ученые полагают, что гвереца — подвид королевского толстотела.

Колобусы очень красивы. И хотя их называют толсто-телами, они довольно стройны и изящны. У них шелковистая шерсть. Вдоль тела часто тянется бахрома длинных волос. У всех видов — длинный пушистый хвост с большой кистью на конце. Живут эти обезьяны небольшими стайками, по пять — десять обезьян, иногда и побольше. Стадом управляет вожак или несколько крупных

самцов. Если у самки появляется детеныш, она переносит его с места на место ртом. Эта черта поведения свойственна только колобусам. Среди приматов она встречается еще у полуобезьян.

Самый красивый из колобусов — гвереца. Шерсть у нее бархатисто-черная. На лбу обезьяны — белая полоса. Такие же белые виски, щеки, шея, подбородок и горло. И роскошная белая бахрома вдоль боков. Бахрома-мантилья на спине, у основания хвоста сходится в белую кисть. Хвост у обезьяны длинный, пушистый и тоже ослепительно белый. Это одна из самых красивых обезьян на Земле. Гверецы — древесные обитатели. На землю спускаются редко. Питаются они листьями, ягодами, насекомыми. В поисках пищи ловко бегают по ветвям. Часто совершают многометровые прыжки-полеты. Да не просто прыгают с ветки на ветку, а в конце полета, приближаясь к намеченной ветви, хватаются за нее цепкими руками. Этот способ передвижения связан с устройством руки колобуса. Большой палец у гверец не развит — торчит этаким маленьким бугорком. Зато остальные четыре, как крюки. Ими обезьяна и цепляется за ветки.

Гверецу так же, как и гелад, открыл Эдуард Рюппель. Он же дал первое описание обезьяны. Многие поколения натуралистов собирали по крупицам сведения об этой обезьяне.

«Гвереца встречается в Абиссинии, на Белом Ниле и в других областях Средней Африки»,— сообщал в прошлом веке немецкий натуралист Гейглин. «Я видел ее в стране массаи»,— писал англичанин Томсон. «Мне удалось видеть стадо гверец на Килиманджаро, на высоте тысячи метров над уровнем моря»,— дополнял эти сведения Чарлз Майер.

Потом появились сообщения, что гверецы встречаются и значительно выше, в лесах на высоте двух-трех тысяч метров, что живут они небольшими сообществами на высоких деревьях, близ чистых текучих вод. Особенно любят стада гверец гигантские деревья одного из видов можжевельника. Их привлекают можжевеловые ягоды.

Пишут, что присутствие этих обезьян на деревьях можно обнаружить по своеобразному певучему журчанию, то усиливающемуся, то ослабевающему. Так человеческое ухо воспринимает звуки, которыми обмениваются сидящие рядом гверецы.

Гвереца смелое животное. Она не сразу убегает от преследователей. Лает и пищит, выгнув спину, как кошка. Убегает легко и красиво, прыгая с ветки на ветку. Для нее не представляет никакого труда, прыгнув вниз с высокого дерева на то, что пониже, пролететь в воздухе метров пятнадцать. Красивое это зрелище — парящая гвереца с развивающейся по бокам тела белой мантильей.

«Лишь в исключительных случаях спускается гвереца на землю,— писал в прошлом веко один из натуралистов.— Питается она листьями, почками, ягодами, плодами, насекомыми. Любит селиться около церквей, одиноко стоящих в тени священных деревьев. Из-за этого, а также из-за того, что не опустошает плантации, любима туземцами. Охота на нее затруднительна. Можно подстрелить из винтовки».

Вот таким способом и была почти полностью истреблена гвереца. Красота обошлась ей слишком дорого. Полученный в дар от природы бархатисто-черный наряд с ослепительно белой мантильей понравился людям. В начале века в Европе и Америке вошли в моду дамские шубки из обезьяньих шкурок. Вкусы модниц были удовлетворены за счет опустошения рядов трогательных и красивых гверец.

Усредненный портрет примата

Разумеется, я не сказала о многих обезьянах. Но ведь их множество видов. И все же, узнав о некоторых, можно попробовать нарисовать их, так сказать, усредненный портрет. Больше того, взяв обезьян, как наиболее типичных представителей отряда приматов, можно посмотреть, какие признаки позволяют объединить в этот отряд порою, казалось бы, очень непохожих друг на друга существ?

Все приматы, как правило, живут на деревьях. Либо на деревьях и на земле. Либо живут в основном на земле, но умеют лазать по деревьям и часто отдыхают на них, как, например, гамадрилы. А если не живут на деревьях и не устраиваются на них время от времени на отдых, то древесными обитателями были их далекие предки.

В строении тела приматов много сходных черт, которые выработались в эволюции как приспособление к древесному образу жизни. Прежде всего рука. Ловкая. Подвижная. Как правило, с пятью цепкими пальцами, оснащенными ногтями (встречаются, правда, приматы с когтями — тупайи, лемуры, игрунки, но у них хотя бы один ноготь, но есть, чаще всего на большом пальце). Большой палец руки, как правило, противопоставляется остальным, то есть может легко дотронуться до кончика каждого из остальных четырех пальцев руки. Такой рукой легко ухватиться за ветку, легко рвать цветы и плоды, схватив их, повертеть так и сяк, чтобы получше рассмотреть и оценить.

Ноги у приматов тоже пятипалые. Пальцы на них цепкие.

У примата обязательно есть ключицы, а кости предплечья устроены так, что рука может поворачиваться в любой плоскости и выполнять массу сложных и разнообразных движений.

У приматов плохо развито обоняние. Но зато великолепные слух и зрение.

Питаются почти все приматы растениями и насекомыми. Но многие не прочь при случае побаловаться животинкой — по своим возможностям.

У всех приматов четыре типа зубов: резцы, клыки, предкоренные и коренные. Зубов 32 или 36, и количество зубов — важный признак, который учитывается в классификации. Приматам свойственна полная смена зубов — в детстве молочные зубы меняются на постоянные.

Тело приматов непременно покрыто волосяным покровом — у одних он сильно развит, у других послабее. У многих видов шерсть ярко окрашена. Иногда ярко окрашены также некоторые участки кожи на лице или на теле. Глаза у приматов, как правило, карие или янтарные. У многих приматов есть хвосты, длинные или короткие. Но есть и бесхвостые формы.

Приматы размножаются круглый год. Самка обычно рождает одного детеныша. Бывают, правда, и двойни, и тройни. Но это исключение из основного правила.

Большая часть приматов — дневные животные. Живут семьями, стадами. Реже — парами или в одиночку. Обитают в чаще тропических лесов и в субтропиках, но некоторые приспособились переносить и суровые снежные зимы. Область распространения приматов, как уже говорилось,— Африка, Азия и Америка. Один вид — макак магот — обитает в Европе.

У приматов, особенно высших, хорошо развит головной мозг, и они отличаются сложным поведением.



ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Что такое поведение

— Вот ты занимаешься поведением. Так? — сказал мне как-то Егор вкрадчивым голосом, и я сразу поняла, что сейчас последует каверза.

— Так.

— Замечательно...— Он быстро потер руки.— А что такое поведение, ты можешь мне сказать вразумительно? Одним словом. Хорошо — одной фразой.

Сказать вразумительно я не смогла. Ни словом, ни фразой, потому что, если говорить честно, простого, ясного, точного ответа на этот вопрос нет. Наука о поведении есть. А определения «поведения» нет. Парадокс, но факт.

— Эх, ты-ы... И зачем только женщин в науку пускают,— с пренебрежением заметил Егор.— Вот смотри.

И он пошевелил своими большими ушами.

— Видела?

— Видела. Ну и что?

— Это по-ве-де-ни-е. Точнее,— он назидательно поднял указательный палец,— элемент поведения. Смотри дальше.

Он прошелся колесом по террасе, потом встал на руки и, кряхтя, пошел на меня.

— Это тоже элемент поведения?

— Ум-гму,— пробубнил он в пол. — ...Элемент...

— Ну, а если все же одним словом или одной фразой? Егор вернул себя в исходное положение и, пригладив

рыжеватые волосы, торжественно сказал:

— Поведение — это движения.

В первом приближении он был прав.

Поведение — это действительно, прежде всего, движения животных. Прыжки. Скачки. Бег. Ползание. Плавание. Парение в воздухе и в воде. В общем, все действия, с помощью которых животные перемещаются в пространстве.

Но этого мало. К поведению относятся и те движения, которые свойственны животному во время добывания пищи. Прижимание ушей и вздрагивание кончика хвоста, например, у кошек на охоте. Сюда же надо добавить движения, совершаемые животными во время брачных игр, ухода за детенышем или в схватке с врагом. И опять-таки это не все. Изменения окраски тела при встрече с опасностью или в пору ухаживания за самкой — поведение. Даже неподвижность, замирание, всякое отсутствие движения — у богомола, например, когда он маскируется,— тоже одна из форм поведения. Одним словом, самые разнообразные движения или их изменения, в том числе и полная неподвижность — все это поведение животных. А точнее, внешние проявления поведения. Но ведь существуют и внутренние причины, вызывающие то или иное движение. Поэтому, чтобы полнее определить такое сложное явление, как поведение, надо учитывать и биохимические показатели организма во время поведенческой реакции, и физиологические механизмы, и еще многое другое.

Поведение животных давно привлекает внимание людей. Но только потому, что это само по себе интереснейшее явление. Если мы основательно изучим, какими путями шло развитие и усложнение поведения в ходе эволюции животного мира, нам станут яснее многие особенности нашего собственного поведения.

Зная, почему в определенных условиях животное ведет себя так, а не иначе, познав и уяснив механизмы поведения, мы можем научиться управлять действиями животных. Это важно для животноводов, например. И для рыбаков, охотников, звероводов. Вообще для всех, чья профессия связана с животными. А поведение обезьян надо изучать, чтобы ответить на некоторые вопросы, касающиеся происхождения человека. Кроме того, знания о поведении обезьян важны для медиков, которые изучают на этих животных человеческие болезни. Наконец, обезьян важно изучать потому, что многие из них сейчас находятся под угрозой истребления. Зная особенности поведения и образа жизни этих животных, человеку легче будет их защитить.

Вот почему в наши дни рядом с генетикой, молекулярной биологией, экологией успешно развивается и привлекает к себе внимание исследователей наука о поведении животных и, в частности, о поведении обезьян.

Иногда думают, что наука о поведении молода. Если говорить о существе дела, это но так. Это — одна из древнейших наук. Зародилась она, пожалуй, в те времена, когда первобытный человек занялся охотой, рыболовством, приручением животных.

Разве могли быть удачливыми самые первые рыбаки и охотники, если бы они заранее не изучали повадки своей добычи. И что стоили бы усилия человека, решившего приручить праотца наших собак, если бы он не учел особенностей поведения волков. Безвестными нашими предками десятки тысяч лет назад были собраны первые факты о поведении животных. Неисчислимая рать путешественников, натуралистов, зоологов на протяжении веков пополняла эти знания. В наши дни поведение животных изучают зоологи и генетики, физиологи и психологи, химики, математики, физики, экологи и даже лингвисты.

Любая наука в своем развитии проходит через три этапа. Сначала человечество собирает факты. Иногда факты собирают веками, не умея проникнуть в суть явлений, о которых эти факты свидетельствуют. Потом фактов набирается столько, что, сопоставив и осмыслив их, можно найти общие закономерности, объединяющие их. Создается теория науки. И, наконец, создав теорию, человек ищет способы решать с ее помощью практические вопросы.

У науки о поведении несколько иная судьба. Знания о поведении животных люди используют на протяжении всей истории человечества, а теоретические основы науки стали складываться лишь несколько десятков лет назад, когда появились самые первые попытки объяснить механизмы врожденного поведения.

Поведение любого животного складывается из врожденного и приобретенного. Врожденное — это набор движений, реакций, действий, с которыми детеныш появляется на свет. Его в готовом виде молодое существо получает по наследству от родителей. Приобретенное же поведение — все то, чему каждый детеныш в жизни научается сам, перенимая кое-что у родителей, кое-что у собратьев по племени. По мере того как детеныш растет, происходит сложное, постепенное переплетение врожденных, инстинктивных повадок и привычек, приобретенных в жизненном опыте. В результате переплетения и складывается в конечном счете поведение, свойственное взрослому животному. Вот пример.

Звонкоголосые зяблики, песни которых мы с таким удовольствием слушаем по весне, появляются на свет вовсе уж и не такими превосходными певцами. Правда, только что вылупившиеся зяблики уже имеют в своем распоряжении наследственно запрограммированный набор звуков, свойственных всему клану зябликов. Но это, так сказать, разрозненные слова, отдельные ноты песни. А для того, чтобы высвистать их в определенном порядке, исполнить в нужном ритме, темпе, с нужными оттенками и коленцами, так чтобы получилась виртуозная типичная песенка зяблика с лихим росчерком в конце, птенцу надо поучиться у сородичей и немало потренироваться.

Комплекс врожденных звуков — своеобразная визитная карточка, удостоверяющая принадлежность начинающего певца к зябликам. А за счет обучения приобретаются индивидуальные особенности песенки, которыми каждый зяблик отличается от прочих своих соплеменников. Это стало известно науке сравнительно недавно благодаря исследованиям английского ученого Торпа.

Из истории науки

Развитие науки о поведении связано с именами многих замечательных ученых.

Всему миру известно имя нашего соотечественника физиолога Ивана Петровича Павлова. Иван Петрович считал, что деятельность животного складывается из двух типов рефлекторных реакций: условных и безусловных. Безусловные рефлексы, считал Павлов, это тоже самое, что инстинкты. Условные — лежат в основе такого сложного явления, как обучение.

Павловская школа физиологов занималась главным образом изучением условных рефлексов. Это многое дало для понимания поведения, физиологических механизмов, которые лежат, например, в основе обучения.

Других исследователей интересовали инстинкты, врожденное поведение, во всем его сложном взаимодействии с окружающей средой.

Русская наука хранит много имен, с которыми связано исследование поведения животных. Карл Францевич Рулье. Иван Михайлович Сеченов. Николай Алексеевич Северцов...

Н. А. Северцов одним из первых высказал мысль о том, что особенности врожденного поведения животных такой же четкий видовой признак, как и морфологические особенности, а результаты сравнительного анализа врожденного поведения могут быть использованы при уточнении родства близких видов животных. Северцов сформулировал вывод о том, что поведение является мощным фактором эволюции. В условиях внезапных изменений окружающей среды, писал он в одном из своих трудов, морфологические приспособления, развивающиеся слишком медленно, не могут обеспечить выживание животного. В этом случае животное может спастись только за счет быстрого изменения поведения, появления новых черт его, более приспособленных к изменившимся условиям. При этом, чем более высоким уровнем нервной организации обладает животное, тем скорее меняется его поведение, тем больше шансов у него выжить, оставить потомство и продолжить борьбу своего вида за существование.

Можно было бы назвать еще немало имен русских и советских исследователей, работы которых способствовали развитию науки о поведении — М. А. Мензбир, А. Н. Промптов. В последнее время очень интересные исследования ведут Д. К. Беляев, Л. В. Крущинский, Н. П. Наумов, В. Е. Соколов и многие другие ученые. Во всем мире известны исследования поведения обезьян, которые проводили Н. Н. Ладыгина-Котс, Н. А. Тих.

Сложная и увлекательная проблема поведения животных переживает в наши дни настоящий расцвет. Изучая поведение с разных точек зрения, ученые разных специальностей шаг за шагом пытаются выяснить биологическое значение поведенческих реакций у разных видов животных, понять биологическую сущность поведения, его механизмы. Кое-что уже известно, и о некоторых материях, связанных с поведением животных, можно говорить более или менее уверенно, хотя до создания стройной, целостной теории поведения еще далеко.

Различают — об этом я уже говорила — две основные категории поведения: врожденное, генетически запрограммированное, и приобретенное. Исследователей приобретенного поведения особенно интересуют такие вопросы, как способность животных к обучению и их элементарная мыслительная деятельность. Ну и, конечно, вопрос вопросов: как связаны между собой все эти формы поведения.

Изучением наследственно запрограммированного, врожденного поведения и его эволюции занимается этология. Как самостоятельное направление этология оформилась в 30-х годах нашего века (хотя отдельные работы этологического характера появились гораздо раньше). Основателями ее считают австрийского зоолога Конрада Лоренца и нидерландского зоолога Нико Тинбергена.

Странный житель Альтенберга

Большую часть своих наблюдений Конрад Лоренц провел в Альтенберге, живописной деревушке на берегу Дуная, в самом центре нижней Австрии. Трудно представить, что подумывали о нем соседи, но факт оставался фактом — истинными хозяевами в доме Лоренцов были животные.

Прирученным диким серым гусям иногда вздумывалось провести ночь в спальне хозяина, и лишь под утро они покидали гостеприимный кров, вылетая через окна в сад. Ручная крыса свободно бегала по всем комнатам и в пору гнездостроительной горячки никто не мешал ей выгрызать из мебели кусочки обивки. Желтохохлый какаду регулярно совершал пиратские налеты на свежевыстиранное белье, развешанное во дворе, и обкусывал с него все пуговицы. Единственной, но вполне достойной компенсацией за наносимый ущерб была искренняя привязанность всей этой крылатой и четвероногой братии к хозяевам необыкновенного дома. Было и другое. Не скованные неволей и доступные для наблюдения в естественных условиях животные давали Конраду Лоренцу редкостный материал, касающийся поведения.

Наблюдение именно свободного животного, На воле, в естественных условиях обитания, в естественном окружении — основной принцип этологии.

— Конечно,— любил повторять Лоренц в ответ на недоуменные вопросы о странном положении людей в своем доме,— можно наблюдать животных и в клетках, расставленных в гостинной. Однако единственный способ узнать что-нибудь об этих животных, об их естественном поведении и умственных способностях — это предоставить им полную свободу. Разумеется, вы должны быть готовы к убыткам — это неизбежная плата за содержание подобных жильцов. Зато вы будете располагать психически полноценными существами для своих наблюдений и экспериментов. Именно поэтому я всегда содержу своих животных в условиях ничем не ограниченной свободы.

Самоотверженность, терпение, доброта, смелость — вот те качества, которыми должен обладать человек, решивший изучать поведение животных. Ну и, конечно, нужны наблюдательность, умение анализировать факты.

В работе этолога важную роль играет описание типичного поведения животного. Здесь не обойтись без дневника наблюдений (а значит, нужна наблюдательность) и без так называемых объективных методов наблюдения: фото- и киносъемки, магнитофонных записей. На основании описаний составляют этограммы — своеобразный перечень характерных поведенческих реакций. Потом этограммы изучаются, осмысливаются, сопоставляются с этограммами других видов животных, если выясняют какие-то эволюционные вопросы. Работа кропотливая, требующая долготерпения, но интересная и дающая необыкновенное удовлетворение. Не говоря уже о том теплом чувстве, которое испытываешь от общения с животными.

...В один из солнечных весенних дней гусиное племя Конрада Лоренца пополнилось сразу десятком птенцов. Еще необсохшие и не очень-то привлекательные, птенцы копошились в гнезде и единственное, что их отличало от обычных только что вылупившихся гусят, было то, что в момент рождения рядом с ними не было матери. Вместо гусыни над птенцами хлопотал Лоренц.

Он провел у гнезда ровно столько времени, сколько требуется новорожденному гусенку, чтобы прийти в себя и приготовиться к познанию мира. После этого он отошел от гнезда и отправился прочь. В тот же миг гусята выстроились, как и положено,— гуськом, и заковыляли вслед за ним. С той поры Лоренц ходил по Альтенбергу только в их сопровождении. Отправлялся ли он к ближайшей железнодорожной станции, на почту или шел с друзьями на озеро — гусята неизменно шествовали за ним с чувством собственного достоинства, столь свойственного их племени. И если постороннему наблюдателю все это казалось не более чем забавным зрелищем, то Лоренцу поведение гусят подтверждало существование особых механизмов поведения — ключевого раздражителя и запечатления.

Ключ к пониманию

Термин «ключевой раздражитель» ввел в научный обиход Нико Тинберген. Ему же принадлежат классические опыты с серебристыми чайками, доказавшие роль ключевых раздражителей.

Началось все с того, что ученый задал себе вопрос: что заставляет птенцов разевать клювы, выпрашивая корм у матери. Чувство голода, скажете вы. И будете правы. Но только в одном. Причина раскрытых клювов действительно голод. Но вот откуда птенец знает, что удовлетворить его можно, лишь постучав по материнскому клюву и распахнув собственный? И как узнают, когда надо распахивать клюв?

Начались наблюдения. Оказалось, только что вылупившиеся птенцы серебристой чайки уже умеют вытягивать шеи, делать поклевывающие движения и разевать рот. В принципе, так сказать, умеют. Этому их никто не учил. С набором этих спасительных для жизни движений они родились. Но оказалось также, что врожденное поведение приходит в действие лишь тогда, когда птенцы получат из внешнего мира особый сигнал. Сигналом этим для них является красное пятнышко на нижней стороне клюва матери. Знание сигнала у птенцов тоже врожденное, передано ему по наследству от многих предыдущих поколений чаек. Роль красного пятнышка установили так. К гнезду с только что вылупившимися птенцами серебристой чайки поочередно подносили деревянные плашки, напоминавшие по форме клювы взрослой чайки. Птенцы молчали и никак не реагировали до тех пор, пока на модель не нанесли красное пятно. Едва завидев модель с ярким пятном, птенцы распахнули глотки и стали во всю мочь пищать, выклянчивая у болванки корм. Они настойчиво требовали корм от самой грубой модели, подсунутой вместо живых родителей, если только на ней отчетливо виден был красный опознавательный знак. А один из птенцов даже приловчился клевать красную болячку на ноге сотрудника и при этом, конечно, тоже рассчитывал получить свою порцию корма.

Сигналы из внешнего мира, вроде красного пятна на клюве чайки, сигналы, словно ключ, открывающие врожденные действия животных и придающие им смысл, Тинборген назвал ключевыми раздражителями.

Многочисленные наблюдения и эксперименты подтвердили, что ключевые раздражители — основа основ врожденного поведения животных, их подчас удивительно согласованных действий, общения. Ключевые раздражители бывают самого разнообразного рода и свойства. Так для многих птиц ключевой раздражитель — красная глотка птенца. Вид ее высвобождает наследственно заложенные в птице способности отыскивать пищу и кормить птенца. Округлость и гладкость предметов — ключевой раздражитель для чайки, он отпирает и выпускает, так сказать, на волю, инстинкт насиживания.

Для гусят Конрада Лоренца движение явилось ключевым раздражителем, который привел в действие врожденное поведение следования за матерью. Там, правда, была еще одна тонкость, и мы о ней поговорим в дальнейшем.

Итак, всякое животное рождается на свет с определенным набором врожденных поведенческих реакций. Но до поры врожденное поведение словно заперто на замок. Для того, чтобы освободить его, для того, чтобы животное воспользовалось своим врожденным умением действовать в соответствии с обстановкой, оно должно получить из окружающей среды сигнал к действию. Должен быть некий ключ, который высвободил бы заложенное в животном от природы инстинктивное поведение.

Мир, в котором живут животные, буквально переполнен такими сигналами. У каждого только что появившегося на свет малыша есть врожденная способность к опознанию сигналов, характерных для вида. И как только животное обнаружит подобный сигнал в окружающем мире, оно реагирует на него соответствующим поведением. Такой сигнал — словно спусковой курок, словно ключ, открывает поведение. Оттого и названы были эти сигналы ключевыми раздражителями. Их иногда называют также релизерами. От английского слова realize — освобождать.

Биологическое значение системы «ключевой раздражитель — соответствующее ему поведение» необыкновенно велико. Этот механизм устраняет необходимость долго обучаться действиям, от которых порою зависит жизнь животного. Исследования показали, что ключевыми раздражителями, сигналами, высвобождающими врожденное поведение, могут быть позы животного, движения его тела или отдельных частей. Открытие ключевых раздражителей помогло объяснить значение многих ранее непонятных особенностей строения тела животных, их окраски (разных пятнышек, полосок, ярких пучков шерсти), поз, телодвижений. Стало ясно, что ключевые раздражители, которые подходят к ответной реакции организма, как ключ подходит к замку, помогают устанавливать отношения между членами стада, между самцом и самкой, матерью и детьми.

В этом мы с вами убедимся, когда речь пойдет о стадных взаимоотношениях обезьян.

Способность к узнаванию многих ключевых раздражителей у животных врожденна. Но среди раздражителей есть и такие, для опознавания которых требуется особый вид обучения — запечатление.

Явление запечатления открыл в прошлом веке английский ученый Д. Сполдинг. В 1873 году он опубликовал свои наблюдения над молодыми животными. Из наблюдений следовало, что в жизни детенышей обязательно есть особый, очень чувствительный период запоминания. Предметы, действия, попавшие в поле зрения малыша в этот период, запечатлеваются им на всю жизнь. Позже наблюдения Сполдипга были дополнены и выяснена роль чувствительных к запоминанию периодов. Оказалось, что они тесно связаны с ключевыми раздражителями.

Существует два типа ключевых раздражителей. Узнавание одних запрограммировано наследственно. Детеныш рождается уже со способностью их узнавать. Другой тип раздражителей он должен научиться распознавать, увидев единожды и накрепко, на всю жизнь, запомнив. Так вот крепкое запоминание — запечатление — второго типа ключевых раздражителей может произойти только во время тех чувствительных периодов в раннем детстве, которые впервые обнаружил Сполдинг. Если в чувствительный период ключевой раздражитель попадет в поле зрения детеныша и запечатлится им, то в течение всей остальной жизни он будет служить сигналом, вызывающим соответственное ему поведение. Если же детеныш его не увидит — сигнал не становится ключевым разражителем, из поведения животного выпадает один из инстинктов, в принципе свойственный этому виду. Таким ключевым раздражителем, который обязательно надо запечатлеть, является, например, для птенцов диких гусей движущийся предмет. Он выпускает на волю инстинкт следования за матерью, потому что первый движущийся предмет, попадающий в естественных условиях на глаза птенцам,— мать. А мать надо уметь распознавать с первой минуты и запомнить до тех пор, пока не обретешь самостоятельность. От нее нельзя отстать во время переходов. В ней защита от холода, голода, от гибели. Вот и выработалось в эволюции: с первых же минут жизни у гусят начинается чувствительный к запечатлению движущихся предметов период. Длится он несколько часов. Потом все кончается. И если в течение этого времени в поле зрения птенцов попадет движущийся предмет — любой: мать-гусыня, автомобиль, мяч, человек — птенцы запечатлевают его и отныне будут всюду следовать за ним. Так же, как следовали повсюду за Конрадом Лоренцом, гусята, около которых он хлопотал в первые часы их появления на свет.

Открытие роли ключевых раздражителей и явления запечатления очень многое дало для понимания языка животных, удивительного взаимодействия между отдельными особями стада, для понимания механизмов стадных взаимоотношений.

Жизнь в сообществе

Шведский этолог Схельдрупп-Эббе сделал свое открытие на птичьем дворе. Наблюдая стаю кур, он заметил, что далеко не каждая пеструшка занимает в ней равное положение с другими. Есть побойчее — такая все время нападает на подружек по стае, старается клюнуть, отогнать от кормушки да и перед петухом не очень робеет. Есть такие, что самой задиристой уступят, но тем, кто послабее, спуска не дадут. И всегда есть в стае «курица номер последний», которую все бьют, все обижают, все третируют. Такая и ест в сторонке, и пьет позже всех. И петух на нее — ноль внимания.

Работа Схельдруппа-Эббе была одной из первых, которыми было установлено существование иерархии у животных, живущих стадами, стаями и другими сообществами. Сейчас известно, что в сообществе животных существует «табель о рангах», и каждое животное стада хорошо знает свое место в нем, свое положение среди сородичей. Всегда есть животное номер один, его называют «альфа» (альфа — первая буква греческого алфавита). Есть животное, занимающее на иерархической лестнице вторую ступеньку — животное «бета». И всегда есть разнесчастная «омега» — «животное номер последний», которое все подвергают гонению. Это в том случае, если в стаде или стае существует линейная иерархия. Исследования же показали, что у разных животных роли и места в сообществе распределяются по-разному, иногда существуют очень сложные иерархические системы. Но главное остается — каждый сверчок знает свой шесток.

Это способствует поддержанию в стаде или стае порядка.

Сообществами живут очень многие животные. Сообщество — не просто скопление одинаковых животных, это «добровольное» объединение животных одного вида, занимающее, как правило, определенную территорию, живущее по своим законам, вместе добывающее пропитание, вместе обороняющееся от врага и, в конечном счете, вместо заботящееся о потомстве. Часто сообщество сравнивают с целостным организмом, настолько в ходе совместной жизни четко отладились между всеми его членами взаимоотношения, настолько притерлось к общим требованиям поведение отдельных членов стада. Согласованность действий обязательно предполагает обмен информацией между отдельными животными, сигнализацию, которая помогает корректировать поведение каждого в интересах всех. Разные формы сигнализации между членами сообщества часто называют «языком» животных. Конечно, условно. Потому что ничего общего с нашим человеческим языком, в котором за звуками слов кроются сложные, зачастую отвлеченные понятия, который тесно связан с мышлением, сознанием и другими высшими психическими функциями, он не имеет. Зато у животных есть некоторые преимущества перед человеком в том смысле, что они могут общаться друг с другом не только звуками, но и еще многими другими способами, потому что, как выяснили исследователи, в мире животных для передачи и приема сигналов могут быть использованы любые органы чувств.

Язык животных

Быть может, один из самых древних способов передачи информации от одного животного другому — химические сигналы. Теперь уже хорошо известно, что часто одно животное управляет поведением своего сородича или чужака с помощью химических веществ, которые они выделяют в окружающую среду. Такие вещества называются «телергоны», что в переводе означает «вещества, действующие на расстоянии». Среди телергонов есть такие, с помощью которых животные, их испускающие, управляют поведением представителей своего вида животных. Это — феромоны. Вещества, которые несут информацию для чужаков, называют алломонами.

Установлено, например, что обычные комнатные мухи оповещают своих соплеменниц о богатом и вкусном корме, выделяя особое пахучее вещество. Его назвали «мушиный фактор». Для остальных мух этого вида запах мушиного фактора — сигнал-приглашение принять участие в пире.

Уже давно известно, что самки некоторых видов бабочек выделяют феромоны, адресованные самцам того же вида. Такой феромон — приглашение к браку. Самцы некоторых бабочек могут воспринимать запах обращенных к ним феромонов, находясь на расстоянии нескольких километров, хотя самка испускает ничтожно малые их количества.

Многие животные пользуются феромонами, чтобы пометить границы занимаемой ими территории или оставить пахучий сигнал, указывающий направление следования.

Есть такие усоногие рачки — морские желуди. Близкие родственники обычного речного рака. Строение морского желудя изменяется на протяжении жизни. Из яиц на свет появляются маленькие прозрачные беззащитные существа, которые положенный срок живут в толще воды, по мере сил спасаясь от врагов. В частности, и тем, что рассеиваются в воде подальше друг от друга. Проходит время, и более зрелая личинка падает на дно, покрывается твердой раковинкой. С этой поры начинается поиск колонии себе подобных. Но искать-то надо по каким-то следам. Следы есть. Оказывается, взрослые морские желуди — старые колонисты — периодически выделяют в воду привлекающие феромоны. Бывшие отшельники улавливают химические призывы сородичей и добираются до колонии. Им это выгодно — колония выбирает место для поселения на самом благоприятном для жизни участке морского дна.

Термиты и муравьи пахучими знаками метят путь от дома до источника пищи.

Химический «язык» достаточно богат для того, чтобы обладатель его мог сообщить сородичам об опасности (тогда в окружающее пространство попавший в беду выделяет вещества тревоги), и для того, чтобы не перепутать свою самку и своих детенышей с чужими. Самцы кроликов, например, метят свое семейство веществом из подбородочных желез. Оно годится также для того, чтобы заявить права на новую территорию и отстоять свою, для того, чтобы безболезненно, без лишних ссор и драк установить свое положение в сообществе.

Химическими сигналами обмениваются сомы и другие рыбы, чтобы узнать друг друга. Американские ученые недавно установили, что самка речного рака вырабатывает особое химическое вещество, которое помогает личинкам ориентироваться в пространстве. Дело в том, что вылупившиеся личинки раков проводят несколько первых недель на подбрюшье матери, время от времени покидая его, чтобы подкормиться. Но, подкормившись, всегда возвращаются. Для того, чтобы найти мать в мутной воде, среди многочисленных препятствий на дне реки, иногда в ночной темноте, нужны надежные ориентиры. Таким ориентиром служит вещество, выделяемое рачихой. Американские исследователи проводили такие опыты. Они собирали на фильтровальную бумагу выделяемые матерью вещества и помещали их на большом расстоянии от личинок. Иногда строили подводный лабиринт, в центре которого помещали фильтровальную бумагу с веществом. И во всех случаях личинки точно находили путь к предполагаемой матери. Ученые считают, что такой выработанный в эволюции способ общения матери и детей увеличивает шансы потомства на выживание.

Обмен информацией с помощью запахов у млекопитающих — область мало изученная. Но и здесь уже кое-что известно. С помощью веществ, выделяемых кожными железами, животные могут заявить права на новую территорию, настойчиво оберегать свою территорию от новых пришельцев или, по крайней мере, предостерегать их о том, что территория занята. С помощью пахучих меток они могут упредить сородича о том, что грозит опасность, оставить ориентиры на местности, подать знак «я главный — подчиняйтесь мне».

Способы использования «языка» пахучих меток у разных животных разные. Большая песчанка, например, метит свои владения, потирая особой кожной железой, расположенной на брюшке, поверхность почвы. Антилопы метят кусты и деревья. Самец антилопы ориби, например, откусив верхушку стебля на уровне головы, прикасается к концу стебля особой предглазничной железой и оставляет на нем пахучую метку. А самец сибирской косули обдирает рогами кору и ободранное место трет лбом, щекой и шеей, на которых у него расположены пахучие железы. Потревоженные пятнистые олени, убегая, оставляют за собой пахучую струю. Для сородича это знак «следуй за мной». Мы, люди, лишь сейчас начинаем постигать, какими широкими возможностями для установления друг с другом контакта наделила природа животных.

Пчелы выбрали «язык» танцев. Дельфины — «язык» ультразвуков. «Язык» песен — певчие птицы. Многие из птиц в совершенстве изъясняются на языке танцев и телодвижений. Мимика, позы, положение ушей и хвоста, звуки,

взгляды — вот средства, которые используют млекопитающие для того, чтобы «объясниться» с сородичем или врагом на жизненно важные темы.

Несколько выражений физиономии, несущих различную информацию, может продемонстрировать обыкновенная домашняя кошка, меняя положение ушей, выражение глаз и оскал.

Слон (если только научиться его понимать) с помощью движений головы, хобота и ушей, может довести до вашего сведения более двадцати оттенков своего настроения и предупредить о своих намерениях. Выдвинулись вперед уши — слон возбужден. Поднята голова, уши растопырены — верный признак враждебности. То же самое да плюс еще поднятый хобот — берегись, животное в бешенстве. Закрутил кончик хобота вниз — чем-то смущен, «стесняется». Слегка изогнул кверху — побаивается. Ощупывает хоботом висок — старается преодолеть страх. А если при этом подняты уши — великан злится на что-то или на кого-то.

Известному этологу Хайдигеру принадлежат слова о том, что тело животного похоже на открытую книгу, которую можно прочесть, если знаешь, как читать, и что каждая точка тела имеет свое информационное значение. К обезьянам это очень подходит.

Законы обезьяньего стада

Честно говоря, мне стало не по себе, когда за спиной, звякнув, захлопнулась дверь вольеры. Остаться один на один с шестью десятками обезьян — сомнительное удовольствие. Особенно, когда не знаешь, как они на это посмотрят. Но сухумские гамадрилы, похоже, и не такое видывали. И потому, не обратив никакого внимания на меня, продолжали заниматься своими делами.

Слева, в тени скалы, две обезьяны старательно обыскивали вожака. Напротив, прямо на солнцепеке, клевала носом старая гамадрилиха. Пронеслась стайка гамадрилят-подростков. Верхом на мамаше проехал малыш. Лукавые глазенки. Вздернутый нос. Ни дать ни взять — Буратино. «Буратино» скосил в мою сторону бусины глаз, сплюнул шелуху от семечек и, задрав нос, спокойно уехал. Ну, что ж, если все спокойны, отчего мне волноваться. Я принялась за работу.

Прошел час, другой. Жарко пекло сухумское солнце. Журчала под краном, струйка воды. Разомлевшие обезьяны ушли в тень. И вдруг чья-то серая волосатая рука легла мне на плечо. Зеленовато-бурая гамадрилиха, подойдя сзади, изготовилась прыгнуть мне на плечи.

— Главное, не делай резких движений. И не смотри на обезьян пристально. Этого они не любят,— вспомнила я напутствие Егора.

Хорошенькое дело. Сейчас она вскочит мне на плечи. Потом еще что-нибудь придумает, а я — «не делай резких движений...».

Серая обезьянья лапа потянулась к очкам. Я пошевелилась. Обезьяна отскочила в сторону, ударила по земле лапой и вытаращила на меня глаза. Я замерла. Обезьяна снова ударила лапой по земле и, вздернув брови, опять вытаращилась. По-моему, она пугала меня. И тогда я не выдержала, сорвала очки и тоже вытаращила на нее глаза. Обезьяна пронзительно взвизгнула, оглянулась на мигом вскочившего вожака и кивнула головой в мою сторону. Вожак взъерошил гриву, ударил лапой оземь и бросился на меня. За ним все стадо. К счастью, на пути вожака попались две дерущиеся самки. И весь гнев обрушился на них. Так мне был преподан практический урок гамадрильего языка.

Павианы гамадрилы могут общаться друг с другом с помощью звуков, жестов и взглядов. Двух десятков звуков, нескольких выразительных взглядов и жестов гамадрилу вполне достаточно, чтобы объясниться на любую тему с сородичем.

По организации стада и стадным взаимоотношениям гамадрилы превосходят других низших обезьян. Не случайно многие исследователи считают, что по этим «показателям» гамадрилы занимают переходное положение между прочими обезьянами и человекообразными. Однако и у других обезьян немало интересного в поведении.

Установлено, что у всех приматов, живущих семьями или стадами, обязательно есть своя территория. Ее границы и полуобезьяны, и обезьяны маркируют — метят выделениями особых пахучих или потовых желез, капельками мочи. Чужаку переходить границы владений стада не рекомендуется. Если такое случится, вожак сначала всеми доступными ему сигналами предупредит пришельца: «Остановись, мол, здесь мои владения!» Не поможет — тогда быть драке. Но это случается редко.

Поддерживает порядок и руководит действиями членов стада вожак или несколько вожаков. Чаще всего роль эту берут на себя сильные, опытные самцы. Но у иных видов власть держат самки. В стаде всегда есть больше или меньше выраженная иерархия — соподчинение между всеми его членами. Младший подчиняется старшему, слабый — сильному. Предмет всеобщего внимания и заботы в стаде — детеныши. У обезьян многих видов ребенка нянчит не только мать. Почти каждая ее родственница по племени пытается подержать, поухаживать, «потетешкать» соседского ребятенка. Этот вид поведения получил у исследователей даже особое название — «теткино поведение». Основная забота о детеныше лежит, однако, на матери. Хотя у многих видов, у цебуэлл, например, вскорости после рождения заботу о ребятишках берет на себя отец.

Порядок в стаде, взаимопонимание между его членами поддерживается, как уже говорилось, с помощью системы химических сигналов, звуков, жестов, взглядов, выразительных поз. У примитивно организованных обезьян важную роль играет язык химических меток. Чем выше организация животного, тем сложнее его поведение, тем разнообразнее и выразительнее его «язык». И в нем уже большую роль играют оттенки голосовых сигналов, мимика. У каждого вида обезьян свой «язык», своя «система» общения. Но есть сигналы, которые у любого вида обезьян имеют одинаковое значение. Напряженный взгляд, взъерошенная шерсть, открытый рот, так чтобы видно было клыки,— всегда признак агрессии. Резкий отрывистый крик — сигнал об опасности. Обыскивание (в специальной литературе его называют «груминг») — жест, предлагающий мир, дружбу, подчинение одной обезьяны другой — той, что выше рангом. Иногда ему предшествует особое лопотание языком и даже «поцелуи» — прикосновение друг к другу губами.

Весь же набор поведенческих реакций, как говорят ученые,— строго специфичен для каждого вида обезьян, иначе говоря, всем обезьянам одного вида свойственно одинаковое поведение. И этим поведением они отличаются от обезьян других видов.

Так, например, у знакомых уже нам обыкновенных игрунок, как и у всех обезьян, в стаде есть иерархия. Но у игрунок она особая, свойственная только им,— параллельная иерархия самцов и самок. Это значит, что один взрослый, самый сильный самец — «альфа»-животное господствует (или как иногда говорят, доминирует) над всеми остальными самцами. Ниже его рангом — самец «бета». Он подчиняется «альфе», но господствует над всеми остальными. Ниже его — «гамма». Он подчиняется «бета»- и «альфа»-самцам, но господствует над теми, кто рангом ниже. И так далее. Такая же иерархия существует среди самок. Эти две линии не пересекаются, и никогда господствующий самец не помыкает самкой низкого ранга и самка высокого ранга не проявляет власть над самцом. Порядок в стаде игрунок поддерживается с помощью звуков, жестов и поз. Для того чтобы напомнить о своем господстве и держать в постоянном уважении подчиненных, главенствующее животное время от времени медленно прохаживается среди сородичей, выгнув спину дугой. Эту же позу оно принимает, защищаясь от врагов и собираясь напасть на них. Шерсть при этом встает дыбом — так что игрунка кажется больше и страшнее. Для запугивания низших по рангу применяется иное средство: игрунка-господин выравнивает уши горизонтально, так что пучки волос на ушах начинают торчать по бокам головы. Сильная агрессия проявляется непотребным образом — самец или самка поворачивается к врагу тылом, поднимает хвост и представляет на обозрение все отличительные признаки своего пола. Это сигнал угрозы, и он хорошо понятен сородичам.

Звуки, которыми игрунки обмениваются в разных ситуациях, на наш грубый слух мало выразительны и очень похожи друг на друга. При тесном дружеском общении игрунки издают короткие крики. Животное, изолированное от сородичей, кричит пронзительно и долго. Потревоженная, озлобленная игрунка визжит. При появлении врага издает несколько коротких, резких предостерегающих криков.

В жизни игрунок очень важную роль играет язык химических меток. Игрунки метят все и вся — территорию, себя, сородичей. Метят выделениями специальных желез, слюной, капельками мочи. По одним меткам определяют границы места обитания стада, по другим узнают положение сородича в стадной иерархии, третьими сигнализируют о своем положении в ней. В стаде существуют «правила» нанесения меток. Чем выше ранг животного, тем больше он наносит своих меток, заявляя права на территорию, самку,

владычество.

А вот львиные игрунки живут семьями. В семье — самец, самочка и их детеныши. Вожака нет. Власть отца и матери одинаковы. Иногда объединяются вместе несколько семой. У обезьян этого вида тоже в ходу язык запахов, поз, взглядов, звуков. Важное значение имеют прикосновения.

В стаде капуцинов (они живут сообществами по тридцать — сорок обезьян) своя иерархия. Взрослые самцы господствуют над самками. А вместе самки и самцы господствуют над детенышами.

У ревунов четкой иерархии нет. Но если надо отстоять территорию стада, заботу об этом принимают на себя в первую очередь несколько взрослых сильных самцов. Это они, как правило, запевалы в громкоголосом хоре ревунов. Потому что именно ревом эти обезьяны заявляют права на территорию и определяют ее границы.

В пределах одной и той же местности может обитать естественная популяция ревунов, насчитывающая до 800 — 1000 животных. Эта компания состоит из отдельных групп. В такой группе несколько взрослых самцов, с десяток взрослых самок, три-четыре маленьких детеныша и столько же подростков.

Четкой власти самцов или одного какого-нибудь из них в стаде, как правило, нет. О детенышах одинаково заботятся и самцы и самки.

Самцы не отличаются агрессивностью и не только детей не обижают, но и весьма спокойно относятся к своим соперникам в период спаривания.

Самцы определяют территорию, жизненное пространство для своей группы, прокладывают путь среди веток и зарослей (прокладывая дорогу, самец обычно криками приказывает самкам, подросткам и детям следовать за ним), ревом отстаивают свою территорию, защищают самок и детенышей во время опасности.

Если случается, что в группе все-таки один самец посильнее, помощнее прочих, он может занять главенствующее положение. Такой вожак может подчинить всю группу, склонить ее к любым действиям. Карпентер, например, наблюдал, как один такой главарь подбивал свою группу на грабеж участков, занятых соседней группой. И подбивал довольно успешно. Стоило изолировать зачинщика грабежа от сородичей, и они тотчас перестали вторгаться на территорию соседей.

Вообще же это редкость — вторжение одной группы во владения другой. Наблюдая ревунов на одном из островов в зоне Панамского канала в дождливый сезон 1967 года, один из приматологов стал свидетелем столкновения двух групп ревунов. Дело происходило утром. Обе группы, завидев друг друга, подняли рев. Он все усиливался по мере того, как группы сближались. Потом достиг какого-то максимума, и обезьяны начали расходиться. Видно, рев помог обеим группам уточнить границы собственной и чужой территории и сохранить нужное расстояние без конфликта и кровопролития.

Мартышки живут стадами по тридцать — пятьдесят животных в каждом. Правда, размеры стада и даже его состав не остаются постоянными в течение дня. Во время дневных поисков пищи большое стадо распадается на группы по десять — пятнадцать обезьян. На ночь мартышки и вовсе устраиваются группками по пять-шесть животных, но непременно под защитой одного самца.

Стада зеленых мартышек шумные и крикливые. В них часты ссоры. Может быть, потому, что в стаде нет четкой иерархии, самец-вожак ограничивает свои обязанности только охраной сородичей от опасности. Когда стадо спускается на землю подкормиться, вожак часто становится во весь рост и зорко оглядывает окрестности. Чуть что — и он подает особый сигнал — резкий тревожный возглас. Заслышав его, все обезьяны мгновенно спасаются бегством. Сторожа из вожаков неплохие. Хозяева — никудышные. Самки не испытывают к ним никакого почтения. В стаде — полное равноправие. Все делают что хотят и как хотят. Самки и детеныши могут брать пищу в присутствии вожака — это редкость среди обезьян. А детеныши имеют право безнаказанно отбирать лакомые куски чуть ли не изо рта любого самца. Он не обидит их за это. Правда, и ответственности за малышню в стаде не несет. Совсем иные порядки в стаде павианов гамадрилов.

Страницы из старого дневника

«14 августа. 9 час. 15 мин. Наблюдения в стаде. На склоне горы обитает большая семья (стадо) гамадрилов. Обезьян 50 или больше. Самки, подростки, детеныши. Хозяин стада — крупный, сильный самец по кличке Муррей. У пего роскошная серебристая грива, глубоко посаженные глаза, разодранная ноздря.

Время завтрака. Обезьянам принесли корм — нарезанный ломтями хлеб, яблоки.

Ближе всех ко мне — детеныш. Он ходит от одного куска к другому. Пробует каждый, идет дальше. Ему никто не мешает. Лишь изредка бросит в его сторону взгляд Муррей. Тогда малыш бросает кусок, тонко ахает и приседает.

Взял половинку яблока — оно с его голову. Держит яблоко обеими руками да еще придерживает ногой. Неловко. Ищет позу поудобнее. Перекладывает добычу на левую ладонь и, держа на весу, пытается влезть вверх по сухому дереву. Яблоко падает. Надо видеть, какое недоумение и досада на лице малыша. Кряхтя, спускается вниз и все повторяется снова...

...Принесли семечки. Рассыпали по площадке. Среди обезьян оживление. Но пока никто не притрагивается к ним. Что такое? Ага. Первое слово — вожаку. Спокойно, даже слегка лениво подходит Муррей. Пробует семечки, смешно сплевывая шелуху. Потом, войдя во вкус, быстро-быстро разгребает кучку и ловко посылает в рот горсть за горстью. Набил защечные мешки так туго, что они плотными колбасками повисли под щеками. Потом стал, не торопясь, лакомиться. Самки тоже осмелели. Особенно две. Одна из них с детенышем. Остальные сидят поодаль. Ждут. Малыша семечки не интересуют. Гораздо интереснее, что это тут делаю я. Я шевельнулась. Малыш, только было разбежавшийся ко мне, отпрянул в сторону, поскользнулся, застыл на мгновение с испуганными, широко открытыми глазами и опрометью бросился к матери. Мать крепко прижимает его к себе, делает несколько обыскивающих движений, потом берет за хвост, приподнимает ребенка, внимательно осматривает и что-то при этом приговаривает на своем гамадрильем языке...

Ко мне поближе подошла молодая обезьяна. Смотрит на виноград в моей корзинке. Садится сбоку. Смотрит. Потом медленно, с оттяжкой ударяет лапой по земле. Я протягиваю ей гроздь. Обезьяна оглядывается на Муррея. Он пристально смотрит на самку. Та было уж протянула руку — схватить подношение, но, перехватив пристальный взгляд вожака, отдернула ее, словно ошпаренная...

...Две обезьяны поссорились. Визжат. Одна гонится за другой. Обе визжат что есть мочи, все время оглядываются в сторону вожака. Только, по-моему, с разными целями. Та, которую преследуют, вроде бы взглядом взывает о помощи. Та, что преследует, смотрит, не попадет ли ей за это. Попадет. Ой, попадет. Муррей, заслышав визг, медленно поднимается на пригорок и пристально смотрит на дерущихся самок, скорее даже, не на обеих, а на ту, что сильнее, ту, что преследует слабую. Преследовательница не реагирует. Муррей резко оттягивает кожу со лба на затылок. Сразу заметными делаются белые веки. Преследовательница оглядывается, видит это и уже менее решительно продолжает погоню. Муррей быстро несколько раз подряд дергает «бровями». Этого приказа лучше не ослушиваться. Забияка медленно спускается с горы вниз и боком-боком к повелителю. Словно ничего и не было. И она сама паинька. Начинает разбирать усердно волосочки в гриве Муррея. Он успокаивается, прикрывает глаза. Тут обиженная, спустившись сверху, подошла робко. Зачинщица ссоры исподтишка пытается припугнуть подругу. С той чуть не истерика. Но Муррей, приоткрыв глаза, кладет слабой на плечо руку. Слабая смелеет. И обе — одна справа, другая слева — дружно начинают обыскивать роскошную гриву Муррея».

Гамадрилы в сообществе

В природе стада гамадрилов насчитывают обезьян по пятьдесят — шестьдесят, а то и по восемьдесят. У каждого стада — свои владения: тысяча — полторы тысячи гектаров. Границы этих владений условны. Исследователи наблюдали, как на водопое, находящемся на территории одного стада, хозяева встретились с пришлыми компаниями. Стада при этом не смешивались. Особой враждебности члены одного стада к другому тоже не проявляли.

Далеко не все участки своих владений гамадрилы посещают с одинаковым постоянством. В иных они проводят большую часть своего времени, в других — не бывают месяцами. Есть у гамадрилов излюбленные места кормежки и полуденного отдыха, определенные места ночевок.

Об устройстве сообщества гамадрилов существуют разные версии. Согласно одной из них, стадо — гарем одного-единственного матерого вожака, остальные обезьяны — его жены и дети. Повзрослевшие сыновья, становясь соперниками отца, из стада изгоняются. Вместе с ними уходит и часть самок. Согласно другой точке зрения, все гамадрилье сообщество состоит из нескольких семей. Во главе каждой семьи — свой вожак. Сильный, опытный самец.

Если в семье окажутся еще самцы, они занимают на иерархической лестнице места «бета»-, «гамма»-, «дельта»-животного. В зависимости от агрессивности и силы. У самок своя иерархия. Ранг самки определяется отнюдь не ее силой, а расположением вожака.

Даже неискушенный наблюдатель сразу же сможет заметить в гамадрильем сообществе несколько самок, которые притесняют прочих своих соплеменниц, пользуясь особым к ним вниманием главы семьи — вожака. Среди них всегда есть «первая придворная дама». Немногим уступает ей вторая. Третья, подчиняясь первой и второй, не дает спуска всем остальным. И так далее. Особое расположение к ним вожака не страхует, впрочем, их от жестоких трепок, которые время от времени задает хозяин своим фавориткам. Это бывает в тех случаях, когда тиранство самок начинает нарушать покой стада.

Другое условие, исходя из которого распределяются ранги среди гамадрилих,— наличие детеныша. Самая захудалая самка с рождением детеныша сразу же занимает более высокую ступеньку иерархической лестницы. На малышей в течение нескольких первых месяцев жизни законы иерархии не распространяются.

Рождение гамадриленка — событие. Обезьяны тесной толпой окружают роженицу, волнуются, галдят. Когда же все благополучно кончается и детеныш появляется на свет, каждый старается взглянуть или прикоснуться к новорожденному, засвидетельствовать к нему нежное отношение. Впрочем, это редко кому удается. Измученная мать сразу же спешит укрыть свое сокровище от холода и от лишних взглядов у себя на груди. Здесь на материнской груди, крепко вцепившись в шерсть руками, малыши проводят первые дни жизни. Лишь на третьей неделе гамадриленок вылезает поглядеть на белый свет, начинает ходить. В это время мать не отпускает его от себя. Давая малышу погулять, она крепко держит его за хвост, позволяя познавать мир в радиусе этого своеобразного поводка.

Теперь доступ к ребенку открыт для всех желающих. Маленькие гамадрилята являются центром притяжения для всех соплеменников. С ними возятся и не на много опередившие их подростки, и самые хмурые самки. Они обыскивают малыша, часто предлагают прокатиться верхом.

Счастливая и беззаботная пора пролетает быстро. Годовалые гамадрилята уже подчиняются правилам поведения, принятым в гамадрильем сообществе, хорошо понимают и пользуются «языком» стада.

«Язык» гамадрилов, как я уже говорила, включает в себя систему звуков, взглядов и жестов. В звуковом языке по меньшей мере десятка два сигналов, каждый из которых имеет определенное значение.

Вожак, заметивший опасность, издает короткий тревожный возглас. Повторять второй раз не приходится — все стадо сразу же мчится прочь от беды или занимает оборонительную позицию. Обезьяна, отставшая от стада, кричит по-другому. И уж совсем иные звуки сопровождают различные ритуалы, помогающие гамадрилам выразить свое отношение к соплеменнику.

Любой член гамадрильего стада, встретясь с вожаком или обезьяной высшего ранга, присядет и несколько раз отрывисто «ахнет». Это сообщение о повиновении, признании власти и преклонении перед ней.

Предлагая свои услуги для обыскивания, обезьяна сначала особым образом пошелестит языком — сигнал партнеру о дружеском расположении и просьба ответить тем же. Вариант этого звука — нежное лопотанье, с которым обезьяна «обращается», например, к малышу, собираясь его прокатить или просто понянчить. Недовольная обезьяна часто стучит зубами. Рот при этом у нее закрыт, а физиономия каменная.

Кроме этих точного назначения сигналов, гамадрилы издают еще немало звуков, не несущих определенной информации. Например, блаженное похрюкивание при обыскивании. Хотя, как сказать, может быть, и это похрюкивание — сигнал для партнера и поощрение его действий. Тем более, что в последнее время все более распространяется мнение, что даже, казалось бы, совсем уж нейтральные звуки, как, например, урчание в животе и удары сердца и те имеют сигнальное значение. Урчание помогает обезьянам в зарослях определять место нахождения сородичей. А биение сердца матери помогает детенышу занять правильное положение на ее теле и не потерять сосок.

Беззвучные средства общения — позы, жесты, мимика — составляют вторую и едва ли не самую выразительную часть «языка» гамадрилов.

Полутора десятков выразительных взглядов, мимических движений и сигнальных жестов вдобавок к звуковым сигналам — вполне достаточно для того, чтобы выяснить всевозможные отношения с сородичами и врагами.

Стандартная ситуация. Поссорились две самки. Визг. Шерсть клочьями. И вдруг та, что затеяла драку, ловит на себе пристальнй взгляд вожака. Взвизгнув так, словно ее наградили не взглядом, а хорошей затрещиной, обезьяна мчится к повелителю и начинает нервно его обыскивать. Собственно, это несколько обыскивающих движений. Чисто символических. Для того, чтобы засвидетельствовать свое послушание и получить прощение.

С помощью взглядов вожак способен на большом расстоянии беззвучно управлять всеми действиями стада. При этом он может находиться достаточно далеко от сородичей. Все равно взгляд возымеет действие. Секрет — в белых участках кожи над веками. Стоит вожаку оттянуть назад кожу со лба — и белые веки четко выделяются на его серой физиономии. Поэтому запретный или угрожающий взгляд виден издалека.

Враждующие самки часто пользуются угрожающими взглядами во время беззвучных перебранок. Поморгают друг на друга, удовлетворят свою злость и разойдутся, не привлекая внимания вожака.

Особым образом приподнимая хвост и размахивая им из стороны в сторону, гамадрилиха может продемонстрировать свою благосклонность к самцу или высказать полное пренебрежение к его ухаживаниям. Испытывая на себе запрещающий взгляд более сильной обезьяны, слабая непременно сложит особым образом руки — прижмет их к телу, а кисти рук опустит. Жест, демонстрирующий покорность, повиновение. Угрожая сопернику, самец обязательно взъерошится, пошлет врагу устрашающий взгляд и ударит передней лапой по земле. (Кстати, этот жест, во время которого из-под лапы может выскользнуть камень, породил легенду, согласно которой гамадрилы, забравшись на скалы, забрасывают своих недругов камнями.)

Но более всего, конечно, поражает мимика. Богатство ее — результат того, что у гамадрилов хорошо развита мимическая мускулатура, мышцы головы. Двигая ушами, глазами, ртом, кожей головы, гамадрилы могут продемонстрировать страх, ярость, любопытство, нерешительность, веселое настроение, злобу, печаль. И множество оттенков эмоций. Особенно, если в гамадрильем существе идет «борьба мотивов».

Предложите любой обезьяне лакомство на виду у вожака. Взять кусок она не имеет права — все самое вкусное в первую очередь принадлежит вожаку. Этот закон гамадрильего стада знают даже малыши. Но лакомство остается лакомством, и на обезьяньей физиономии отразится целая гамма чувств — желание заполучить его, страх перед вожаком, попытка тут же засвидетельствовать ему почтение, нерешительное нахальство...

У самца самые выразительные эмоции возникают в случае, когда он видит врага, но не может с ним сразиться. Заканчивается такая ситуация весьма неожиданным образом. Обезьяна начинает... зевать. Зевки эти страшны и страстны. Напоказ все зубы, десны, ярко-красная глотка. Зажмуренные глаза, напряженное тело, взъерошенная грива лишь подчеркивают степень возбуждения гамадрила. Именно такое зевание вызвал у самца-гамадрила Егор в день моего первого знакомства с обитателями Сухумского заповедника.

Малыши легко и быстро начинают распознавать сигнальное значение эмоций, «язык» стада, и если не блюсти табель о рангах, то во всяком случае демонстрировать уважение перед вожаком. Все это складывается тоже на основе сложного переплетения врожденных и приобретенных черт поведения. Большую роль здесь играет способность обезьян к подражанию и обучению, их сообразительность. Эти качества, как мы потом увидим, особенно развиты у человекообразных обезьян. Но и у низших имеются.

Хорошо известны опыты, в которых экспериментатор показывал гамадрилам предметы разной формы и цвета, а обезьяна выбирала из груды игрушек точно такие же, что предъявлял ему человек. В других опытах гамадрилы неплохо демонстрировали свою способность бросать предметы. Советский приматолог Э. П. Фридман приводит такой случай. Самец-павиан, после того как у него взяли кровь из вены, опередив лаборанта, схватил ватный тампон и вытер кровь на месте укола.

Из литературы известны случаи еще более поразительные. В Южной Америке одна предприимчивая хозяйка приучила бабуина пасти коз. Бабуин с большой охотой выполнял обязанности пастуха. Выгонял коз по утрам на пастбище, рьяно подгонял к стаду отбившихся, а по вечерам приводил их к хозяйке. Однажды вечером хозяйка, как обычно, заперла коз в загоне и вдруг обратила внимание на то, что бабуин необыкновенно взволнован. Он суетился около загородки, а потом ринулся в сторону пастбища. Через некоторое время бабуин вернулся, гоня перед собой отставшего от стада козленка. Впрочем, возможно, это рассказ из серии «Хотите верьте — хотите проверьте». Но вот то, о чем я сейчас расскажу, факты, подтвержденные, документированные, принятые к сведению наукой об обезьянах.

Изобретательная Имо

Имо принадлежала к виду японских макаков. Она была одной из обезьян в стаде, обитавшем на острове Кошима. В начале пятидесятых годов группа японских приматологов взяла стадо под наблюдение. В нем было тридцать макаков, и ученые задались целью досконально, во всех подробностях изучить поведение каждой. Привычки, характер, особенности поведения, контакты с каждым из сородичей. Каждой из тридцати обезьян было дано имя. Наблюдения длились несколько лет.

Для начала ученые позаботились о том, чтобы обезьяны всегда были в их поле зрения и не боялись людей. Поэтому на побережье они выбрали площадку, которую часто посещало стадо, и стали регулярно раскладывать на ней бататы — сладкий картофель. Обезьяны быстро поняли, что к чему, стали приходить сюда чаще, а после и вовсе обосновались здесь жить.

В один из осенних дней 1953 года полуторагодовалая самка, та, которую исследователи назвали Имо, подняла с земли грязный батат и случайно погрузила его в воду ручья. Потом руками обтерла с него грязь. Чистый батат, без грязи и песка, конечно, вкуснее. После этого случая Имо теперь каждый раз «мыла» бататы перед едой. Так, словно следовала советам листка санпросвета. Между тем ей никто не внушал, что перед едой фрукты и овощи следует мыть. Это было ее собственное открытие.

Однажды, когда чистюля Имо окунала в воду очередной батат, это увидел один из детенышей — ее приятель по играм. Месяц он наблюдал священнодействия Имо, а потом последовал ее примеру и тоже стал «мыть» грязные овощи. Через четыре месяца, понаблюдав за дочерью, то же самое стала делать мать Имо. В конце концов эту привычку переняли все детеныши, с которыми общалась Имо, и их матери. Четыре года спустя после «изобретения» Имо, мытье бататов вошло в привычку у пятнадцати обезьян из тридцати. Любопытно, что этому научились в первую очередь детеныши в возрасте от одного года до трех, их матери и некоторые пяти-семилетние самки. Не научились взрослые самцы, которые почти не вступали в контакт с детенышами.

Наблюдения, приведенные в последующие пять лет, позволили установить, что привычка мыть бататы распространилась в стаде очень широко и даже стала передаваться следующему поколению. Подросшие подруги Имо, обзаведясь собственными детенышами, теперь обязательно учили их этому. В 1962 году из 59 животных стада 42 мыло бататы. По-прежнему этого не делали старые самцы и самцы, занимающие высокое положение в стаде (к слову сказать, другие обезьяны для них бататы не мыли). Не делали этого также необученные малыши и шесть из семи детенышей одной самки, которые, по утверждению наблюдателей, были слабо развиты в умственном отношении. Исследователи отмечали также, что у разных животных были разные способности в освоении этого нехитрого дела.

В результате наблюдений было установлено, что «изобретенное» одним животным мытье бататов за десять лет стало обычной во время кормежки чертой Поведения исследуемой группы обезьян. Она стала устойчиво передаваться от поколения к поколению. Другие стада японских мака-ков, жившие на острове, но не общавшиеся с экспериментальной группой животных, получив от людей бататы, не мыли их. На основании своих наблюдений японские ученые высказали мысль о том, что у обезьян могут возникать традиции. Правда, они честно признавали, Что «традиция» передавалась из поколения в поколение лишь в том случае, если у обезьян под рукой были бататы — и у того поколения, в котором «возникла традиция», и у того — кому она передавалась. В этом, по мнению исследователей, коренное ее отличие от традиций у человека. Ибо человечество свой опыт, свои традиции способно передавать не только в буквальном смысле слова из рук в руки, но с помощью речи, письменности, любых доступных ему средств хранения и передачи информации.

Вернемся, однако, к бататам.

Сначала их мыли в ручье. Потом несколько обезьян стало использовать морскую воду залива. И уже в 1962 году все обезьяны мыли бататы в морской воде. Видно, они от этого становились вкуснее.

Самка Имо в 1956 году сделала еще одно «открытие». Однажды у исследователей подошли к концу запасы бататов, и они решили подкормить обезьян пшеницей. Макаки любят ее. Не случайно так страдают крестьянские посевы от налетов обезьян. Но одно дело на поле. Там легко нарвать колосьев, вылущить семена и набить ими защечные мешки. А здесь семена оказались рассыпанными на песке. Иди-ка выбери каждое зернышко. Не есть же с песком. Выручила всех изобретательная Имо.

В один прекрасный день, когда прочие соплеменники ее сосредоточенно выуживали семена, она взяла в руки горсть песка, поднесла ее к заливу и бросила в воду. Песок ушел на дно, а зерна остались в воде. Имо выловила их и съела. К 1962 году этот способ «золотой промывки» у нее переняли 19 сородичей. А одна самка и ее дочь даже «усовершенствовали» способ добычи зерна. Правда, на особый манер. Сами они никогда промывкой не занимались, но заставили это делать для себя других обезьян. Сразу оговорюсь, что «заставили» — термин, предложенный исследователями. На самом деле все было, видимо, намного проще. Скорее всего, обезьяны отнимали отмытую пшеницу у своих сородичей.

Любопытно, что «мойщики пшеницы» стали особенно ловко держаться на ногах, полувыпрямившись и освободив руки для того, чтобы переносить в них горсти песка с пшеницей.

Имея постоянно дело с водой, обезьяны научились находить в ней другую пищу, плавать и даже нырять. Так одна привычка повлекла за собой другую. Купание в холодном заливе было, наверное, мало приятно. Зато купание в горячих источниках острова полюбилось. Пионерами в их освоении стали опять-таки молодые животные.

Однажды несколько подростков, покрутившись возле источника, медленно вошли в воду и стали барахтаться в ней. Купание понравилось им. С тех пор они стали принимать целебные ванны каждый день. Глядя на них, пристрастились к купанию в теплых водах другие. Вскоре поветрие охватило все стадо. Эта привычка передалась следующему поколению и стала нормой поведения животных из подопытной группы. Исключение составляли малыши до одного года. Они только плескали друг на друга водой под зорким наблюдением мамаш.

Наблюдатели пишут, что купание в источнике у обезьян ежедневно занимало до получаса времени. Обезьяны купались даже в снежные дни и ранним морозным утром. Держались они, как правило, близко у берега, но иногда барахтались по-собачьи, переплывали водоем туда и обратно. Пытались нырять — возможно, в поисках пищи. Исследователи специально отыскали в окрестностях острова стадо японских макаков, у которых не было привычки плавать в горячих источниках. Они обучили этому искусству одну из обезьян. И вскорости привычку плавать переняли у нее все сородичи.

Вот какой вывод делают некоторые ученые, познакомившись с результатами исследований японских приматологов: низшие обезьяны обладают достаточно высоким уровнем развития. Они умеют устанавливать связи между предметами и явлениями и на основании этого строить свое поведение. Вероятно, можно говорить об элементарной рассудочной деятельности обезьян. На фоне привычного, свойственного виду поведения в новых ситуациях у отдельных животных могут возникать новые поведенческие реакции, помогающие животному приспосабливаться к условиям жизни. Полезные формы поведения, более или менее случайно «открытые» одним животным, могут перениматься его сородичами и передаваться от поколения к поколению. В определенных пределах, разумеется. Усвоение чужого опыта (кстати сказать, довольно широко распространенное в животном мире) — необходимое условие гибкого поведения, направленного на выживание отдельных особей и в конечном счете на процветание вида в целом.

Наблюдения над низшими обезьянами многое дают для понимания проблемы происхождения человека. Еще больше дают исследования высших, человекообразных обезьян. О них речь впереди.


Часть II



ГЛАВА ПЕРВАЯ

Похожие на человека

У гиббона было маленькое черное личико и пушистая дымчатая шубка. Он сидел на полке, широко отбросив в стороны длинные руки, изящно приподняв кисти — тоже необыкновенной длины. Подошли посетители.

— Обезьянка-а...— радостно ахнул какой-то малыш.— Похожа на человечка.

Гиббон легко, в несколько движений, оказался у решетки. Блестящие черные глазки напряженно смотрели на людей. Хорошо была видна серебристая полоса шерсти на лбу.

— Видишь, как ловко скачет.

Я бы сказала — «летает». Ни с чем другим способ передвижения гиббонов сравнить нельзя. Да и это, как многие сравнения, не точно.

Гиббон пожевал губами и протянул сквозь решетку плотно сжатые в горстку пальцы. Подачки не последовало. Клетку отделяло от посетителей трехметровое пространство и высокая, до потолка, стеклянная стенка.

Гиббон зевнул и побежал по узкой трубе, перекинутой от одной стены клетки к другой. Он бежал полувыпрямившись, балансируя длинными руками, потом легко оттолкнулся от трубы, ухватился рукой за какой-то выступ в стене, оттолкнулся, схватился другой за выступ повыше, подвешиваясь то на одной, то на другой руке, мгновенно достиг потолка и вдруг камнем рухнул вниз. И когда казалось уже, что вот-вот головой он врежется в пол, небрежно выбросил руку и зацепился ею за веревочную петлю, свисавшую с потолка.

Полминуты, не более, ушло у него на этот трюк, исполненный грациозно, бесшумно.

Публика замерла в восхищении.

В соседних вольерах сидели шимпанзе, орангутаны и горилла.

Шимпанзе пребывал в истерике. Старый оранг, зацепившись за перекладину мощными, желтовато-серыми пальцами и поджав ноги, раскачивался на руках, как на качелях. На лице — выражение полной отрешенности. Больше всего народу толпилось у клетки гориллы. Она, свернувшись, лежала на старой автомобильной покрышке спиной к посетителям. Какая-то женщина в дорогой меховой шапке, громко икая, протиснулась к самому стеклу и постучала по нему. Горилла не спеша повернулась. Женщина торопливо стянула перчатку. Блеснули кольца. Я увидела, что она показывает горилле фигу. Обезьяна задумчиво и внимательно смотрела на нее. Широкие, словно раздутые в гневе, ноздри, глубоко посаженные умные глаза, плотно сжатые губы наводили на мысль о суровой сдержанности.

Гиббон, орангутан, шимпанзе и горилла входят в семейство высших узконосых обезьян, или человекообразных обезьян.

Для представителей семейства характерно сходство с человеком во внешнем облике, в отдельных чертах внутреннего строения. У них хорошо развит и сложно устроен головной мозг. И поэтому они отличаются сложным поведением. Они способны ходить на двух ногах. У них достаточно ловкие руки, с пятью пальцами и ногтями. Ладони и подушечки пальцев испещрены узорами, напоминающими папиллярные узоры человеческих рук. Тело покрыто волосами. Хвоста не бывает. Защечных мешков нет. Самки долго носят и рождают обычно одного беспомощного детеныша, которого долго (у некоторых видов лет до трех-четырех) опекают. Детеныш рождается беззубым. Потом у него прорезаются молочные зубки, которые выпадают и сменяются постоянными. Постоянных зубов, как и у человека, 32. У человекообразных обезьян обнаружены группы крови такие же, как у людей. Они болеют человеческими болезнями. Живут в тропических лесах Африки и Юго-Восточной Азии.

Поющая обезьяна

Гиббон — малыш среди человекообразных обезьян. Судите сами. Рост гориллы может достигать двух метров, вес — до двухсот пятидесяти килограммов. А гиббоны разных видов весят от четырех до тринадцати килограммов. Длина тела — сорок пять — девяносто сантиметров.

Область обитания гиббонов довольно широка. Они водятся в Бирме, Индокитае, Вьетнаме, Лаосе, на островах Суматра, Ява, Калимантан, в Южном Китае, на полуострове Малакка. В роде несколько видов. Лар, или белорукий гиббон. Гиббон Клосса. Одноцветный гиббон. Серебристый гиббон. Даже по названиям видно, что отличаются гиббоны друг от друга (в числе других примет) окраской шерсти. Впрочем, как признают исследователи, окраска шерсти — признак ненадежный. Даже у животных одной семьи она бывает различна в зависимости от возраста, от пола.

Несколько отличается от остальных гиббонов сиаманг. Он покрупнее. У него косматая черная шерсть, на фоне которой особенно явственно виден более светлый мех вокруг носа и рта. Под подбородком — большой горловой мешок-резонатор. Второй и третий пальцы на стопах срослись почти на всем протяжении. Не намертво — их соединяет кожаная перепонка. Отсюда и пошло второе название этих гиббонов — сростнопалые. Водятся эти обезьяны на острове Суматра и в Южной Малакке.

Самое примечательное во внешнем виде гиббона (помимо густой пушистой шерсти) — руки. Самое примечательное в поведении — способ передвижения и песни.

Руки длинные, чуть ли не вдвое длиннее, чем ноги. Пальцы на них тоже длинные, особенно указательный, средний (он длиннее всех) и мизинец. Ногти узкие сводчатые. Крепко прижатыми друг к другу четырьмя пальцами гиббон, как крючьями, может подвешиваться к ветвям. Большой палец тоже развит, но, хватаясь за ветки, гиббон никогда не прибегает к его помощи. Способ передвижения, которым в совершенстве овладел гиббон — перелетать с ветки на ветку, поочередно подвешиваясь к ним то одной, то другой рукой,— назвали «брахиация». Гиббоны умеют также не плохо бегать на двух ногах, балансируя при этом длинными, согнутыми в кистях руками.

Гиббоны чисто древесные обитатели. Живут либо семейными парами, либо небольшими группами. У каждой семьи — своя территория, границы которой охраняются. Питаются они, как и все обезьяны, листьями, побегами, зрелыми плодами, иногда лакомятся термитами, яйцами птиц, птенцами. Ночуют прямо на ветвях деревьев, не строя гнезд. А по утрам любят петь. Гиббоны — единственные среди человекообразных обезьян, да что там — единственные животные на Земле,— способные, подобно человеку, издавать мелодичные, чистых тонов звуки.

В одном из зарубежных зоопарков мне довелось видеть поющего гиббона. В распоряжение обезьян была предоставлена просторная зеленая лужайка с сооружениями, напоминавшими спортивные снаряды — бревно и перекладину. В тот момент, когда я подошла, гиббон бежал по лужайке, широко раскинув в стороны руки, почти касаясь кистями травы. Вдруг он оттолкнулся от земли, легко взлетел на бревно, пробежал по нему, спрыгнул, ухватился рукой за стояк, забросил вверх руку и мгновенно очутился на перекладине. Уселся поудобнее, укрепился попрочнее руками, огляделся и, запрокинув голову, издал первые короткие звуки. Казалось, он пробует голос. Первая проба. Вторая. Под горлом у обезьяны вздулся розовый шар — наполнился воздухом горловой мешок-резонатор. Потом

полилась песня. Не берусь буквами или слогами дать хотя бы некоторое представление о ней. Знаю, что песню гиббона можно записать нотами. Подняв голову и прикрыв глаза, гиббон пел. Звуки его ликующей песни неслись над лужайкой, и все мы стояли и улыбались.

Между прочим, часть ученых считает гиббонов не вполне «чистокровными» человекообразными обезьянами и рассматривают их как промежуточную форму между низшими и высшими обезьянами, Доказательства? Малые размеры. Относительно небольшой объем мозга, сводчатые ногти на руках, длинные саблевидные клыки, седалищные мозоли (хоть и маленькие, но они есть у гиббонов). По числу и строению хромосом они ближе к низшим обезьянам. Гнезда для ночевок не строят. А вот по факторам крови, строению белков и ДНК они обнаруживают сходство с другими человекообразными обезьянами и человеком.

Рыжий джоко

Более или менее достоверные сведения о гиббонах проникли в Европу во второй половине XVIII столетия. Слово «орангутан» впервые появилось в научных трудах много раньше. Правда, с орангутанами сначала возникла путаница.

В 1641 году знаменитый голландский анатом Николас Тульп описал экземпляр крупной человекообразной (как сказали бы мы теперь) обезьяны, которую он назвал орангутан.

Позже стало ясно, что Тульп описал шимпанзе. Но название было запущено, как говорится, на орбиту.

В 1699 году увидело свет сочинение английского анатома Эдварда Тайсона, которое называлось «Орангутан, или Homo silvestris». И опять-таки в нем шла речь о шимпанзе. Ничего удивительного. В то время в Европе еще не было известно, что существуют разные человекообразные обезьяны. Еще свежи были впечатления от рассказов путешественников о сатирах, лесных людях. Наверняка вместе с рассказами о них в Европу проникло малайское слово «орангутан», которое в переводе означает «лесной человек». Вот и назвали первую человекоподобную обезьяну, попавшую в руки ученых, «лесной человек» — орангутан.

Первый, кто правильно применил название «орангутан», был Якоб Бонтиус — голландский врач, долгое время прослуживший на острове Ява. Под этим именем он описал большую рыжую обезьяну, которая водилась на островах Суматра и Калимантан.

Путаница продолжалась почти в течение всего XVIII века, когда уж доподлинно стало известно, что в дебрях Африки водится черная человекообразная обезьяна. И чтобы отличить африканского «лесного человека» от азиатского, некоторые ученые стали называть его черным орангутаном, или понго, а настоящего — рыжим, или джоко.

В конце концов истина восторжествовала, и за африканской обезьяной утвердилось название шимпанзе, а рыжему джоко вернули его законное имя — орангутан. Все эти перипетии, однако, нашли отражение в том, что род орангутанов по-прежнему называется Pongo.

В род входит всего один вид — обыкновенный орангутан. Вид состоит из двух подвидов: орангутан с острова Калимантан и орангутан с острова Суматра. Уже в названиях подвидов кроется информация о том, где водятся орангутаны. Только на островах Суматра и Калимантан. И то лишь в некоторых районах.

Несмотря на то что со времени первых описаний орангутана прошло больше двух столетий, обезьяна эта до сих пор остается наименее изученной. Можно по пальцам перечесть исследователей, наблюдавших орангов в их естественных условиях обитания. Крупнейшие приматологи в своих сводках по обезьянам уделяют орангутанам от силы десяток страниц. В то время как о шимпанзе написаны буквально тома. Ничего не поделаешь. Оранг — этот рыжий отшельник — не очень охотно делится с людьми тайнами своей жизни. Большинство сведений получены на основании наблюдений животного в условиях зоопарка.

Орангутан — крупная обезьяна. Есть сведения, что рост матерых самцов может достигать 158 сантиметров, вес — 180 и более килограммов. Самки весят гораздо меньше — килограммов до восьмидесяти. В длине тела различия между самцом и самкой не так велики. Средний рост — 120 сантиметров. Тело обезьяны покрыто редкой рыжей шерстью. На плечах она свисает особенно длинными космами. У орангов крупная голова и — в отличие от гориллы и шимпанзе — высокий выпуклый лоб. У старых самцов с возрастом вокруг щек образуются большие упругие наросты из соединительной ткани и жира. Наросты никогда не бывают покрыты шерстью и из-за этого лицо старого оранга кажется особенно широким и плоским. Костный гребень на черепе, рыжая борода и усы, большой горловой мешок-резонатор — еще отличительные особенности самца.

Телосложением орангутан похвастать не может. У него короткие ноги, толстый живот и длинные — до трех метров в размахе — мощные руки. Большой палец руки развит слабо. Зато четыре остальные — длинные, крепкие. Про орангов вполне можно сказать, что у них руки — крюки. Кисти да цепкие стопы помогают этой крупной обезьяне уверенно чувствовать себя при передвижениях по ветвям деревьев.

Деревья — родная стихия орангутанов. В естественных условиях обитания на землю они спускаются редко. Живут в заболоченных лесах. Встречаются сейчас очень редко. Человек отстрелами и отловом опустошил ряды орангутанов. К тому же, осваивая земли, сводя леса, осушая болота, распахивая новые поля, он лишил и продолжает лишать рыжих отшельников привычных условий жизни, настойчиво оттесняет обезьян в глухие, труднодоступные и малопригодные для их жизни места.

Наблюдать свободно живущих орангутанов трудно. Надо приложить немало усилий, чтобы найти районы их обитания. Но даже если достоверно известно, что вот здесь, в этом месте водятся обезьяны, обнаружить их бывает непросто. Они любят жить в одиночку или небольшими семьями, не шумят, не голосят и почти не оставляют после себя следов. Ведут спокойный, размеренный образ жизни. Сон. Неторопливое пробуждение — с почесыванием, позевыванием. Неторопливый завтрак листьями с близрастущих веток или заранее припасенными плодами. Неторопливые переходы по ветвям деревьев в поисках пищи — ее надо много, чтобы до отказа набить большие животы. Полуденный отдых. Вечерняя кормежка. Сон. И так день за днем.

Совершая переходы по ветвям деревьев, оранги медлительны и осторожны. Приматолог Р. Давенпорт, наблюдавший орангутанов в лесу, пишет, что обезьяны эти, за исключением малышей, полностью зависящих от матери, способны передвигаться самыми разнообразными способами: на четвереньках, подвешиваясь руками или всеми четырьмя конечностями к ветвям. Можно было видеть обезьяну, которая, утвердившись на суку обеими ногами перебиралась на соседнее дерево, держась руками за лианы, как за поручни. Однажды он видел оранга, соскользнувшего по стволу вниз головой. Орангутаны никогда не перелетают с ветки на ветку, как гиббоны,— вес не тот. Но иногда совершают прыжки на свой манер. По описаниям наблюдателя выглядело это так. Орангутан, стоя на вершине дерева, сначала утвердился на ветке всеми четырьмя конечностями. Потом поднял руки, привстал на ноги, рухнул вниз, и, точно рассчитав расстояние, приземлился (или, вернее сказать «приветвился») на соседнем— пониже — дереве. Мгновенно он занял на ветке лежачее положение, крепко вцепившись в нее руками и ногами, и вместе с ней долго описывал дугу почти в 180°. Он лежал неподвижно до тех пор, пока ветка не перестала качаться, а потом, как ни в чем не бывало, принялся за еду. Приготовления к полету и сам прыжок заняли не более двух секунд.

В дождливую погоду орангутаны особенно медлительны и осторожны. Перебираясь с дерева на дерево, ловят рукой сначала маленькую веточку, а уж за нее подтягивают большую.

Был описан еще один интересный способ перемещения. Орангутан раскачивал упругую ветвь до тех пор, пока она сама не перенесла его к соседнему дереву.

Все эти способы обеспечивают обезьяне скорость передвижения среди ветвей, сравнимую со скоростью быстрой ходьбы.

Для ночевок орангутаны строят гнезда в развилках деревьев. Спят обычно по одному. Но иногда с матерью ночует подросток или несколько подростков сбиваются в кучу в одном гнезде. Для защиты от дождя строят порой навесы. Иной раз вместо навеса попросту накидывают поверх гнезда пышную ветвь.

Едят они листья, побеги, плоды. Очень любят плоды дуриана, один запах которого может вызвать у непривычного человека приступ рвоты. Пьют, обсасывая влажный мох или окуная мохнатую руку в источник и обсасывая воду с волос.

В семье глава и защитник, конечно, взрослый самец. При малейшем признаке опасности самки с детенышами убираются на деревья повыше, а вожак, напротив, спускается на нижнюю ветвь и начинает угрожать врагу: особым образом причмокивать, мычать, рыкать, обламывать вокруг себя ветки и швырять их во врага, поднимая при этом невероятный шум. Рыжая шерсть у него на плечах встает дыбом. Так ведут себя оранги, когда замечают людей, то же самое происходит при появлении под деревьями слона или дикой свиньи.

Другие обезьяны орангутанов побаиваются. И при виде их бросаются врассыпную. В том числе и гиббоны.

Самые симпатичные существа в семье орангов, разумеется, малыши. Рыженькие, пузатенькие, с нимбом редких золотистых волосенок над высоконьким лбом и выразительными темными глазами. Они, как и все дети, резвы, шаловливы и много времени проводят в играх. Вот как об играх орангутанов-подростков пишет молодой антрополог А. Созинов.

«...Дождь ореховой скорлупы обрушивается на меня. Поднимаю голову — Сума. Сидит с независимым видом посреди вольера и смотрит в сторону. А из другого угла клетки ко мне подкрадывается Боно с пучком сельдерея. Только я отворачиваюсь, сельдерей падает на тетрадку.

Боно и Сума — детеныши орангутана. Им по пять лет. Они совсем еще малыши, но по силе и ловкости не уступают взрослому человеку. Познакомиться с ними не трудно. Надо пойти в Московский зоопарк, в обезьянник, к клетке, перед которой установлена табличка «Орангутан».

Молодые орангутаны — жизнерадостные, озорные существа. Они очень любят играть и резвиться. Прыгают, бегают наперегонки по ветвям деревьев и борются.

Мои подопечные — Боно и Сума — мало чем от них отличались. Разве только тем, что каждый из них к своим четырем-пяти годам уже попутешествовал.

Боно — урожденный техасец. Он родился в зоопарке в американском городе Браунвиль. Прожил там около года, а затем его перевели в один из немецких зоопарков. В 1975 году Боно прибыл в Москву. Здесь его уже ждала Сума.

Сума — дикарка. Ее родина — тропические леса Суматры.

У Боно синеватая рожица с реденькой апельсинового цвета бородкой, длинная темно-рыжая шерсть на спине и плечах, короткие ноги, большой живот и длинные руки-крюки. Сума покрупнее, и шерсть у нее посветлее. Весь день обезьяны играют или занимаются физкультурой. В просторной светлой клетке множество перекладин и лесенок. Один из любимых гимнастических снарядов малышей-орангов — старая автомобильная покрышка, подвешенная на цепях. Особенно любит эти качели Сума. Раскачивается на них она не совсем обычно. Ухватится за шину руками, отойдет к стене, с силой оттолкнется ногами и летит. В полете зацепится за покрышку ногами, а руки отпустит. Так вверх ногами и качается.

Иногда поступает и по-другому. Обхватит шину своими длиннющими руками и начинает ходить с ней в обнимку по кругу. Цепи, на которых висит шина,— закручиваются. Потом отпустит шину — цепи начинают стремительно раскручиваться. Тут обезьяна и прыгает на качели, которые теперь превратились в вертушку.

Часто Боно и Сума играют вместе. Кувыркаются, борются, катаются на полу, играют в пятнашки, прыгая с перекладины на перекладину и догоняя друг друга. Зачинщица всегда Сума. Начинается, к примеру, с того, что за завтраком она не съедает свою порцию морковки и не выкидывает огрызки яблок. Припрячет все до поры до времени, ждет, пока Боно расправится с завтраком. Долго ждать не приходится.

В два счета убрав все подчистую, Боно усаживается подальше в угол с видом философа. Устроится поудобнее и мудро смотрит на посетителей, которые порой ведут себя, увы, даже глупо: стучат по стеклу, корчат обезьянам рожи, дразнят их и смеются — то ли над обезьянами, то ли над собой. И пока Боно пытается разрешить эту непосильную для него задачу, что-то падает ему на голову. Огрызок яблока, недоеденная морковка, снова яблоко летят в ошеломленного Боно. Это Сума реализует остатки своего завтрака. Как только боеприпасы кончаются, она тут же удирает в свой домик.

Боно мудр и спокоен. Подбирает снаряд-морковку и с аппетитом жует ее, громко чмокая, то и дело оттопыривая нижнюю губу и скашивая глаза, чтобы рассмотреть жвачку. А Суме неймется. Она прыгает на шину-качалку, отталкивается и на лету толкает приятеля, стараясь повалить его на пол. Боно ничего не остается, как принять вызов. Вихрем налетает он на подружку, и через минуту разобрать ничего невозможно. По полу катается живой рыжий клубок. То мелькает синяя рожица Боно — в глазах удивление. То Сума хватает свою ногу в полной уверенности, что это нога Боно. Пыхтят, сопят, вскрикивают. Наконец победитель выявлен, и оба расходятся, довольные каждый собой. У обоих в шерсти оранжевые бусинки. Боно так и не успел дожевать свою морковку.

Азартная беготня сменяется отдыхом. Сума и здесь что-нибудь придумает необычное. Уцепится ногами за перекладину, руки свесит, глаза прикроет и покачивается, словно маятник стенных часов. Боно вполне устраивает сон на сколоченной из досок площадке.

День малышей заполнен до предела. То завтрак, то сон, то игра, то врачебный осмотр, то наблюдения за посетителями зоопарка, то, наконец, уборка жилья. Конечно, настоящую уборку делают служители зоопарка. Но Боно — он весьма хозяйственный — не прочь иногда помочь им. При этом он лихо копирует действия служителей, внося при необходимости поправки. Увидев однажды, как служитель моет пол перед его клеткой, Боно моментально вылил из своей миски воду. Правда, тряпки у него не было. Но разве огромный пучок сельдерея не заменит ее? И Боно начал усердно размазывать сельдереем лужу по всей клетке, подражая движениям служителя и часто поглядывая на него.

Способность к подражанию и элементарному мышлению характерна для всех человекообразных обезьян. Орангутаны — не исключение. Некоторые исследователи утверждают, что орангов можно без особого труда научить сидеть за столом, есть вилкой, наливать и пить молоко из чашки. По данным американского ученого Хорнадея, который специально исследовал поведение и орудийную деятельность обезьян, орангутана можно выучить ездить на велосипеде, забивать гвозди молотком, отпирать и запирать ключами замки.

В опытах Хорнадея один из орангутанов из связки различных ключей выбирал нужный ключ с такой же легкостью, как и человек. Это говорит о том, что у орангутанов хорошая память».



ГЛАВА ВТОРАЯ

Горилла, горилла, горилла

Летом 1970 года после долгого перерыва я снова приехала в Сухумский питомник. Теперь — из-за горилл. Трудно представить себе приматолога, который не мечтал бы понаблюдать этих обезьян. Я не была исключением. Однако лишь когда в Институт экспериментальной патологии и терапии АМН СССР в Сухуми доставили гориллят, мечта моя сбылась.

Гориллят было двое. Мне особенно запомнился один. Каждому, кто попадал на территорию института, увидеть его было несложно. Надо было подойти к светлому зданию, опоясанному балконами и крикнуть:

— Бола!

И тогда на втором этаже под нижнюю перекладину решетки одного из балконов просовывалась черная лоснящаяся физиономия горилленка. Это и был Бола. Назвали его так в честь Бориса Аркадьевича Лапина, взяв первый слог от имени «Бо», второй слог от фамилии «Ла».

— Они, конечно, не признают поначалу вас.— Николай Сергеевич Асанов, заведующий зоотехническим отделом института, щелкнул замком, пропуская меня на балкон.— Особенно Бола... Бола!

Балкон был пуст. Солнце еще не успело добраться до этой половины дома, и гориллята отсиживались в тепле.

— Бола! Принимай гостей!

В люке, соединяющем зимнюю резиденцию гориллят с балконом, показалась приземистая фигурка. Крупная голова. Мощные плечи. Отливающая блеском черная шерсть.

На коротких, кривоватых ногах горилленок поднялся во весь рост. Мягкие темно-карие глаза умно и внимательно глянули на меня.

— Ну, иди сюда!

Я отворила дверь клетки.

Опираясь о пол костяшками согнутых пальцев рук и плотно ступая на всю подошву, Бола обошел вокруг меня, остановился напротив, шевельнул широкими ноздрями и смешно потряс головой. На всякий случай я тоже тряхнула волосами. Кто знает, может, на горилльем языке это жест приветствия. Тогда Бола подошел ко мне вплотную, заложил свои длинные руки мне за шею (сам-то он едва доставал мне до пояса), подтянулся и, обхватив клещами ног мою талию, прижался своей физиономией к моей.

— Вот...— задыхаясь под его тяжестью, торжествующе посмотрела я на Асанова.— А вы — «не признают»...

Николай Сергеевич развел руками.

Первым, кто ввел в обиход слово «горилла», был Ганнон, мореплаватель из Карфагена.

Две с половиной тысячи лет назад галеры Ганнона, искавшего места, годные для колонизации, двинулись вдоль берегов Западной Африки. Здесь в районе Сьерра-Лионе карфагенянам встретились странные существа. Замечательное правило моряков вести судовой журнал донесло до наших дней запись: «На третий день мы достигли залива под названием Южный Рог. В глубине его лежал остров, очертаниями напоминающий долото. На острове было озеро. А на озере еще остров. Он был населен дикими волосатыми людьми. Наши проводники сказали: «Это горилла». Мы погнались за мужчинами, но ни одного не поймали. Перескочив через пропасть, они забросали нас камнями... Трех женщин мы, однако, схватили. Но они так царапались и кусались, что проводники не смогли с ними справиться. Убив их, мы сняли с них шкуры и шкуры доставили в Карфаген...»

Говорят, что шкуры, привезенные Ганноном, хранились в карфагенском храме более двух столетий. И хотя никто из современных специалистов не поручится, что принадлежали они действительно гориллам, факт остается фактом: два с половиной тысячелетия назад было произнесено и попало в обиход гипнотическое слово «горилла».

Однако лишь в семнадцатом веке в литературе вновь промелькнуло сообщение о гориллах. Правда, о них или не о них — мнения на этот счет расходятся.

«Два чудовища, две гигантские обезьяны живут в африканских джунглях... Большее из этих чудовищ местные жители называют «понго». Этот понго по всем пропорциям напоминает человека. Но он гигантского роста, у него человеческое лицо, глубоко запавшие глаза и длинные волосы на лбу. Все его тело покрыто редкими серовато-коричневыми волосами, только лицо, уши и ладони — голые.

Ходят понго на двух ногах. Спят на деревьях. От дождя строят укрытия. Они питаются фруктами и никогда не едят мяса. Говорить они не умеют. И человеческую речь понимают не больше, чем звери. Огромные компании понго бродят по джунглям. Иногда они набрасываются на слонов и так колотят их дубинками, что те с ревом разбегаются.

Этих понго никогда не удается взять живьем. Они так сильны, что десять мужчин не могут удержать одного понго. Но малышей-понгят туземцы, случается, ловят. Детеныш обычно висит у матери на груди, крепко вцепившись руками в шерсть. Когда отравленными стрелами мать убивают, детеныша взять совсем просто. Если понго умирает сам, соплеменники хоронят его под ворохом веток. Поэтому мертвого понго найти в лесу невозможно».

Так писал англичанин Эндрю Бэттель. В 1559 году он попал в плен к португальцам, был сослан в Африку и здесь в португальских колониях провел несколько лет.

На рассказы Бэттеля не обратили внимания. Мало ли небылиц о хвостатых и волосатых обезьянолюдях было сочинено еще в средние века. Между тем англичанин присочинил не так уж много. Позже некоторые специалисты узнали в нарисованном им портрете понго береговую гориллу. Книга, содержащая рассказы Бэттеля, вышла первый раз в 1613-м, второй раз — в 1625 году. Но прошло еще двести с лишним лет, прежде чем появилось первое «узаконенное» описание внешнего вида и образа жизни этих животных. И еще немало времени, прежде чем первую береговую гориллу привезли живьем в Европу. Однако еще полсотни лет назад Корней Иванович Чуковский не смог бы так уверенно пугать своих Танечку и Ванечку: «...В Африке — гориллы...», если бы речь шла о горных гориллах.

Кому принадлежит честь открытия

В конце сороковых годов XVIII века английский миссионер Томас Сэведж, путешествуя по Габону (Центральная Африка), увидел в одной из туземных деревень странный череп. Сэведжа поразили его огромные размеры, мощный костный козырек над глазницами, такой же мощный и высокий костный гребень поперек черепа и нижняя челюсть — массивная, тяжелая с крупными клыками. Отдаленно находка напоминала череп шимпанзе. Но о существовании таких гигантских шимпанзе Сэведж прежде не знал. Туземцы в ответ на расспросы говорили, что череп принадлежал обезьяноподобному существу необычайных размеров и свирепости.

Собрав несколько таких черепов, любознательный миссионер послал их на определение известному анатому Джеффрису Уаймену. Тот решил, что черепа принадлежат орангутанам какого-то нового вида, близкого к шимпанзе. В 1847 году он опубликовал описание вновь открытого существа, которому дал название Troglodytes gorilla.

Открытие новой гигантской человекообразной обезьяны возбудило воображение и научный азарт исследователей.

Ни один путешественник или натуралист, посетивший Западную Африку после сообщения Сэведжа, не удержался от соблазна поведать миру, если не собственные впечатления о гориллах, то уж, по крайней мере, рассказы о них местных жителей и охотников. И, как кем-то справедливо замечено, если бы наши знания измерялись числом написанных слов, можно было бы уверенно сказать, что о гориллах известно многое. Однако вплоть до 60-х годов нашего века ни один серьезный специалист не рискнул бы дать сколько-нибудь полное описание образа жизни горилл на воле, а главное — не поручился бы за достоверность широко вошедших в литературу данных. Даже ученым долгое время приходилось пользоваться сведениями, которые представляли смесь африканских сказаний, сильно преувеличенных и приукрашенных охотничьих рассказов и крупиц разрозненных наблюдений натуралистов и путешественников.

Систематическое положение горилл в отряде приматов долгое время было предметом жарких споров. Полная путаница и неразбериха возникла вокруг видового названия западноафриканских горилл. Кто-то из систематиков, пренебрегая названием, предложенным Уайменом, стал называть гориллу «энгина» — искаженно от Энджэ-эна, туземного названия горилл. В 1852 году известный французский зоолог Исидор Жоффруа Сент-Илер предложил называть новый вид Gorilla gina.

Пока шли дебаты вокруг западноафриканских горилл, стали приходить сообщения о том, что гигантские человекообразные обезьяны водятся также в Центральной и Восточной Африке.

В 1902 году Оскар фон Беринге, немецкий офицер и путешественник, совершая вояж через Руанда-Урунди, которая в те времена была колонией Германской империи, попытался совершить восхождение на одну из вершин гор Вирунга — севернее озера Киву. Во время восхождения на высоте трех тысяч метров над уровнем моря он и сопровождавшие его люди заметили несколько больших черных обезьян. Люди выстрелили, двух животных убили. Позже скелет одного из них фон Беринге послал известному немецкому анатому Паулю Матчи. Тот пришел к заключению, что открыта горилла нового вида, которому он присвоил название Gorilla Beringei — горилла Беринге.

К тридцатым годам нашего столетия, несмотря на отсутствие более или менее достоверных и полных сведений о гориллах, наука об обезьянах переполнилась названиями «новых» видов и разновидностей горилл. У всякого, кто пытался разобраться в систематике горилл, голова, надо полагать, шла кругом от многочисленных названий, присвоенных гориллам разными авторами. Троглодит горилла, энгина, гина, горилла гина, горилла-горилла, горилла Матчи, горилла с теменем каштанового цвета, горилла Беринге, горная горилла... И это было не случайно. Потому что принадлежность к «новому» виду каждой новой находки определяли подчас на основании изучения одного лишь черепа обезьян или случайных сведений, скажем, о цвете животных.

Относительный порядок в хаосе классификации горилл навел известный американский антрополог Гарольд Кулидж. В 1929 году он тщательно изучил коллекции черепов, скелетов, шкур и чучел горилл во всех крупных музеях мира (в том числе и в музее антропологии, Зоологическом и Дарвиновском музеях в Москве) и установил, что в природе существует только один вид горилл. Некоторые ученые считают, что существует три подвида горилл: западная долинная, или береговая горилла (именно из этого подвида была обезьяна, открытая Сэведжем), горная горилла (открытая Беринге) и восточная долинная горилла. Между прочим, у западной долинной гориллы очень интересно выглядит официальное латинское название: Gorilla gorilla gorilla.

Гориллы живут только в Экваториальной Африке. Западная долинная — в Габоне, Камеруне, Рио Муни, Конго. Горная — в горных районах к северу, востоку и югу от озера Киву. Восточная долинная — в низменных районах: к северу от озера Танганьика и в лесах излучины реки Конго.

Только очень опытные специалисты по одним им ведомым признакам могут различить обезьян всех трех подвидов. Усредненный же портрет гориллы выглядит так.

Огромные, мощные обезьяны. Самые большие из всех ныне живущих. Я уже говорила — рост крупных самцов может достигать двух метров. Вес — двухсот пятидесяти и даже трехсот килограммов. Самки легче и меньше, но тоже особы не из тщедушных. У горилл относительно крупный мозг — 400 — 600 кубических сантиметров. Большая голова. Короткая шея. Плечи атлета. Мощная грудная клетка. Большой живот, длинные руки и короткие ноги. Что еще добавить к описанию внешнего вида гориллы? Тело обезьян этих покрыто черной шерстью, только физиономия, уши, кисти, стопы и грудь — голые. У самцов горных горилл по достижении ими определенного возраста шерсть на спине начинает серебриться. У всех горных горилл на заду белый клок волос. Возможно, это опознавательный знак для сородичей, чтобы не потерять друг друга из виду в густых зарослях.

Лицо у горилл черное, словно до блеска начищенное гуталином. Очень выразительны глаза, глубоко спрятавшиеся под большим надглазничным валиком. Сразу обращаешь внимание на широкие ноздри и сурово сжатые губы.

Ходят гориллы на четвереньках, тяжело припечатывая ступни и опираясь на костяшки согнутых пальцев рук. На костяшках — мозоли. Пальцы рук, кроме большого, длинные, сильные. Большой недоразвит, но хорошо противопоставляется остальным. Руками обезьяна свободно может срывать листья, плоды, выдергивать молодые деревья, строить гнезда, брать и вертеть в руках любые предметы.

Гориллы умеют ходить и на двух ногах — тяжело, неуклюже переваливаясь. На стопе у них есть пятка. Как у человека. Пальцы стопы, кроме далеко отставленного большого, соединены почти по всей длине кожистой перепонкой. Хвоста, как и у всех человекообразных обезьян, у горилл нет.

«Исчадие ада»

«Это необычайное и устрашающее порождение природы ходит выпрямившись, как человек; ростом оно во взрослом состоянии от семи до девяти футов, сложения плотного и изумительно сильно» — так в 1774 году писал о горилле один из мореплавателей.

«Они чрезвычайно свирепы и имеют обыкновение нападать, а не убегать от человека... Завидев охотника, самец испускает ужасающий рев, который разносится далеко по лесу. Самки и их потомство быстро прячутся, заслышав этот крик, а самец в ярости идет навстречу врагу, издавая свой страшный боевой клич. Если прицел охотника неточен, животное может схватиться за ствол ружья. И не приведи бог, если произойдет осечка. Ствол будет разможжен зубами животного, и тогда встреча окажется для охотника роковой»,— рассказывал о гориллах Сэведж.

«Негры, пробирающиеся сквозь сумрак тропических лесов, иногда вдруг замечают по внезапному исчезновению одного из своих товарищей, что вблизи находится одна из этих ужасных обезьян. Бедняга успевает издать лишь краткий стон, когда его втаскивают на дерево, а через несколько минут на землю падает его труп — он задушен»,— добавлял в 1859 году свои представления о гориллах известный английский анатом Оуэн.

«Теперь он воистину казался мне каким-то кошмарным исчадием ада — чудовищное существо, получеловек, полузверь,— мы видели подобных ему на картинах старинных художников, изображающих подземное царство. Он сделал несколько шагов вперед — остановился, снова издал отвратительный рев — еще продвинулся, и, наконец, застыл ярдах в шести от нас. И тут, когда он опять заревел, яростно ударяя себя в грудь, мы выстрелили и убили его». Поль де Шайю. 1861 год.

Гигантских размеров свирепые чудовища — вот репутация, которая укрепилась за гориллами, начиная со времен их открытия.

Даже Карл Экли, известный американский натуралист, скульптор, не раз совершавший экспедиции в Восточную Африку, внесший большой вклад в изучение горных горилл на воле и в дело спасения их от уничтожения, еще в 20-х годах нашего века писал: «...Я считаю, что белый человек, который позволит горилле приблизиться к себе хоть на десять футов и не выстрелит,— просто глупец».

И вдруг в 60-х годах миф рассеялся. Мир познакомился с описаниями горилл, напрочь опровергавшими легенды и вымыслы всех предшествующих веков.

«Взрослый самец — его легко можно было узнать но огромному размеру и серебристой шерсти на спине — сидел среди травы и лиан. Он внимательно посмотрел на меня и заревел. Около него был подросток лет четырех. Три самки, жирные, спокойные, сидели на корточках неподалеку от самца. Еще одна самка расположилась в развилке дерева. За длинную шерсть на ее плечах цеплялся маленький детеныш. Несколько других животных бродили в густых зарослях. Я привык к невзрачному виду горилл в зоопарках: мех у них потускнел и вытерся о цементные полы клеток. Меня поразила красота этих обезьян. Мех у них был не просто черный — он лоснился и отливал в синеву, а черные морды блестели как лакированные.

Мы сидели и смотрели друг на друга. Особенно привлекал мое внимание большой самец. Он несколько раз поднимался на свои короткие, кривые ноги, вытягивался во весь рост (около шести футов), вздымал руки и, выбив быструю барабанную дробь на голой груди, снова садился. Я никогда раньше не видел такого великолепного животного. Надбровные дуги нависали над его глазами, а гребень на макушке напоминал мохнатую митру. Когда он ревел, пасть разверзалась, как пещера, обнажая большие клыки, покрытые черным налетом.

Этот самец сидел на откосе, опираясь на огромные косматые руки; мускулы на широких плечах и спине играли под серебристой шерстью. Он производил впечатление достоинства и сдержанной мощи и, казалось, был абсолютно уверен в своем великолепии...

Через некоторое время самец стал реветь пореже, а остальные члены этой группы стали медленно разбредаться кто куда. Одни не спеша полезли на низкорослые деревья и начали поедать лианы, свисавшие с ветвей, другие развалились на земле: кто на спине, кто на боку,— изредка лениво протягивая руку, чтобы сорвать листок. Они все еще не спускали с меня глаз, но я был поражен их спокойствием». Джордж Шаллер.

Да. Через двести лет после открытия горилл миф рассеялся. «Кровожадные, коварные, свирепые чудища — исчадие ада» предстали перед нами сильными, умными животными, стоящими на страже своего благоденствия со спокойствием и достоинством великанов.

Что мы теперь знаем о них

В 1959 году молодой американский антрополог Джордж Б. Шаллер, слова которого я привела выше, вооружившись биноклем, фотоаппаратом, мужеством, настойчивостью и уважением к горным гориллам, отправился наблюдать этих обезьян в естественных условиях обитания. Два года в общей сложности провел он в лесах Африки бок о бок с гориллами. Вел подробные записи в дневнике, фотографировал, составлял научные отчеты...

За это время случалось всякое. Приходилось по нескольку часов просиживать на дереве под проливным дождем, пережидая засаду, устроенную обезьянами то ли из любопытства, то ли из враждебных намерений. Случалось ночевать под открытым небом в нескольких метрах от горилльих гнезд — с риском навлечь на себя гнев их обитателей. Приходилось по нескольку дней подряд, словно тень, крадучись, следовать за стадом, чтобы узнать подробности жизни горилл в сообществе... Теперь благодаря этим исследованиям мы знаем о горных гориллах многое.

На воле гориллы живут стадами — по 10—30 обезьян. Жизненные принципы всех членов стада предельно просты: проснуться, чтобы поесть, поесть, чтобы поспать. Спят они по тринадцать часов в сутки — с шести вечера до семи утра. Для ночлега устраивают на деревьях гнезда. При этом каждый сам себе архитектор, сам себе строитель.

Строительство гнезда не занимает много времени. Выберет обезьяна дерево покрепче, заберется неуклюже на ближайший надежный развилок и начинает подминать под себя все близрастущие ветки. Прижимает их ногами, уминает задом, медленно поворачиваясь из стороны в сторону. В пять минут грубая платформа готова. А больше обезьяне ничего и не надо.

Стоит начать строить гнездо вожаку, и за дело тотчас принимаются остальные члены стада. Самка строит гнездо в расчете на себя и детеныша, если он у нее есть. Даже малышня, начиная с полуторагодовалого возраста, упражняется в гнездостроительстве.

Пока мать занимается устройством ночлега, такой малыш выберет по соседству деревце поменьше, заберется в развилок и начинает, подражая старшим, тянуть к себе ближние ветки. Тянет неловко, неумело, так, что иная ветка не выдержит — сломается. Не беда. Он тут же заткнет ее за развилок, прижмет ногой, и тянет следующую. Наломает, наломает веток, умнет их ногами и рад. Посидит такой работяга на своем сооружении, ногами поболтает, посмотрит по сторонам и — юрк в материнское гнездо, потому что гориллята до трехлетнего возраста спят с матерью.

Гнезда устраивают не только на деревьях. Если ночь застигнет животных в зарослях бамбука, несколько соединенных вместе вершин гибких и прочных бамбуковых стволов мигом превращаются в колыбель, уютно покачивающуюся под ветром.

Нередко гориллы ночуют и на земле. Из всех найденных Шаллером гнезд почти половина была устроена в траве. Правда, эти гнезда чисто символические. Чаще всего обезьяна просто окружает себя непрочным валиком из вырванных пучков травы. Сооружение гнезда занимает от тридцати секунд до пяти — семи минут.

Позы спящих горилл напоминают человеческие. Обезьяны любят спать на животе, иногда устраиваются на боку, подложив под голову кулак, иногда разлягутся на спине, широко раскинув мощные руки. Ночью они безмолвны. Лишь время от времени ночевку животных выдает бурчание в животе да какой-нибудь самец со сна гулко стукнет себя в грудь кулаком.

Утром с первыми лучами солнца одна за другой появляются над краем гнезд лохматые головы обезьян. Позевывая и почесываясь, гориллы начинают лениво обрывать растущие поблизости листья и сочные побеги. Новый день начался — за работу. А главная работа у них — кормежка.

Первый завтрак поблизости от места ночевки. Слегка утолив голод, обезьяны спускаются в долины, где больше сочной зелени. В пищу идет все: крапива, дикий сельдерей, ежевика, корни огуречника... Около тридцати видов растений — насчитал Шаллер — употребляют в пищу гориллы. Более половины рациона составляют молодые побеги бамбука.

Кормятся гориллы сидя. Рассядется этакий черный великан среди кустов и зарослей трав и тщательно выбирает все вокруг, что идет в пищу. То вытянет из земли плеть подмаренника, внимательно осмотрит его, губами или неловкими пальцами другой руки аккуратно удалит сухие листочки и стебельки, скрутит зелень в тугой сверток, засунет за щеку и тщательно, вдумчиво пережевывает. То решит полакомиться бодяком и засовывает его в рот прямо с колючками. То, надумав поразмяться, встанет, выдернет небрежно целое дерево. То, прихватив лиану, возвращается на насиженное место и сосредоточенно в течение нескольких минут обрывает лист за листом и отправляет их в рот.

Часа два кормятся обезьяны, набивая, словно коровы на пастбище, всевозможной зеленью огромное брюхо.

Зелень, которую в больших количествах съедают гориллы, очень сочная и постоянно влажная от дождя или обильной росы. Поэтому пить гориллам, наверное, никогда не хочется. По крайней мере, никто никогда не видел вольно живущих горилл на водопое.

Блаженно похрюкивая, сыто порыгивая, смачно почавкивая, стадо горилл пасется с утра часа два. Иногда обезьяны выходят из леса и предпринимают нашествия на близлежащие поля гороха и маиса, что отнюдь не способствует любви местного населения к ним. Иногда они забредают в банановые рощи, и это оканчивается для них трагически.

Гориллы, как показали исследования Шаллера, предпочитают растения с горьковато-терпким привкусом. И может поэтому их меньше всего интересуют гроздья сладких и спелых бананов. Они любят сердцевину ствола банановой пальмы. Чтобы добраться до нее, горилла выдергивает из земли дерево (мощной обезьяне это пара пустяков), обдирает кору... Дерево гибнет. Наносится непоправимый ущерб целой плантации... И, видя это, люди, одержимые яростью и желанием спасти свои угодья, безжалостно расправляются с гориллами. Убивают вожака, потом палками, чем попало колотят по головам самок, детенышей, подростков и малышей, которые порой и но пытаются сопротивляться, а только жалобно кричат, закрывают голову и глаза руками, защищаясь от избиения. Так было, по крайней мере, еще несколько лет назад.

В тех случаях, когда место кормежки лес, двухчасовой утренний завтрак сменяется отдыхом. Выбрав солнечную поляну, обезьяны блаженно разваливаются средь травы, дремлют или лениво занимаются туалетом. Потом опять кормежка, опять отдых, последнее пиршество перед сном и сон — там, где застанет ночь.

Стадо? Стая? Семья?

Десяток, а то и три десятка животных — обычная численность горилльих сообществ. Что собой представляют объединения этих животных, какие родственные узы связывают большинство членов сообщества — трудно установить. Особенно там, где речь идет о взрослых самцах и великовозрастных подростках.

Одно здесь ясно и непреложно: на каких бы основаниях ни объединялись животные, все они беспрекословно подчиняются вожаку — самому мощному, старому и опытному животному.

Шаллер ввел в приматологическую литературу два понятия, определяющих примерный возраст и «общественное» положение самца: «самец с черной спиной» и «самец с серебристой спиной».

Черноспинные красавцы — всегда младше по возрасту и занимают нижние ступеньки в стадной иерархии по сравнению с сереброспинными.

Сереброспинный — истинный хозяин стада. Он определяет место кормежки и маршрут переходов от одного пастбища к другому. Он, завидя опасность, устраивает мощную психическую атаку, стараясь запугать врага. Он в случае крайней опасности защищает стадо и «организует» его для обороны. Он разрешает конфликты среди самок, определяет время и место ночевки и вообще весь уклад горилльего стада на протяжении дня и всей жизни.

Вожак-горилла — вожак-покровитель. Он миролюбив в отношении других самцов, добр с самками, добродушен с подростками и нежен с малышней. Стадо платит ему за это любовью и послушанием. Вздумается вожаку утром после сна прогуляться в близлежащую долину, к примеру,— и все стадо дружно идет за ним. Захочется среди дня проследовать далее — гориллы выстраиваются тут же цепочкой и следуют за вожаком. Развалится он во время полуденной сиесты где-нибудь в тени — стадо собирается вокруг, и, глядишь, то парочка самок привалится к боку владыки, то на спине или коленях могучего покровителя начинают резвиться малыши-гориллята.

Если в стаде не один самец с серебристой спиной, а несколько, между ними устанавливается четкая иерархия. Власть одного над другим может выразиться в том, что старший по рангу потребует уступить дорогу, насиженное место или укрытие от дождя. Существование такой иерархии позволяет животным избегать лишних распрей и ссор. Распределяются на иерархической лестнице самцы в полной зависимости от возраста и темперамента. Вспыльчивым, легко затевающим ссору автоматически уступается ранг повыше. Быть может, потому, что никто не хочет лишний раз вступать с ним в конфликт.

У гориллих четкой иерархии нет. У них, так сказать, скользящий график. Самки с детенышами господствуют над теми, у которых детенышей нет, а среди мамаш ранг устанавливается в зависимости от возраста ребенка: чем меньше детеныш, тем более высокую ступеньку занимает самка среди своих соплеменниц. Детеныш подрастет, и она уступит высокую ступеньку следующей, той, у которой только что появился ребенок. Иногда, правда, в стаде одновременно появляется несколько новорожденных. И тогда в иерархии самок начинается неразбериха. Ну, а там, где нет четко установленного порядка, регулировать отношения трудно. Вот почему, если и случаются ссоры в горилльем стаде, то только среди самок.

Самое сложное положение в стаде у подростков. Лет с четырех-пяти кончается материнская опека. А до зрелости и, значит, до того времени, когда можно будет завоевать положение в иерархии самцов, еще года четыре. Вот и приходится им подчиняться и вожаку, и самцам с черной спиной, и всем самкам. Сложная ситуация. И тем не менее самые жизнерадостные члены горилльего стада — подростки и дети.

Дети

Новорожденные гориллята, как, впрочем, и все новорожденные, трогательны и беспомощны. Весят они килограмм-полтора. Они голы, беззубы и круглоголовы, и потому очень похожи в это время на человеческого ребенка. У них мутные глаза и бессмысленный взгляд, не держится голова, некоординированы движения и руки так слабы, что первое время малыши не в состоянии даже прицепиться к шерсти на материнской груди.

Проходит месяц, и детеныш уже умеет следить глазами за движениями сородичей. В возрасте двух месяцев он уже реагирует на знакомые физиономии соплеменников, умеет радоваться и «смеяться» в ответ на материнскую ласку и щекотанье. В два с половиной месяца он уже уверенно выполняет много сложных движений — тянется за ветками и побегами, пытается, оттянув материнскую губу, вытащить у нее жвачку, как и подобает ребенку, все тащит в рот и уже пытается есть то, что едят взрослые. И если до поры малыш большую часть времени проводил, вцепившись в шерсть на материнской груди, а потом — у нее на спине, то через некоторое время он неудержимо рвется обследовать мир. Мать не мешает ему, и часто сажает малыша на землю рядом с собой, внимательно наблюдая за его первыми, неуверенными попытками ползать, сидеть, подниматься на ноги.

В это время малыш, как и у многих других обезьян, становится предметом внимания остальных самок, особенно бездетных. Интересуются им и подростки. Каждый старается хотя бы притронуться к малышу, а мать нередко вознаграждает сородича за эти попытки увесистым шлепком. Исключение делается для вожака. Л он с детенышами нежен.

Месяцам к шести горилленок — озорное, забавное, игривое существо.

Он ни минуты не бывает спокоен. На руках у матери уже сидеть не хочет. Стоит ей спустить его на землю — снова просится на руки. Потом опять на землю. Здесь он возится около пней, взбирается на поваленные деревья, спрыгивает с них, съезжает «на пятой точке». Иногда площадкой для игр становятся плечи, спина или брюхо дремлющей на солнце подруги матери, иногда в игру вовлекается одногодок или детеныш постарше. Часто несколько детенышей разного возраста объединяются вместе в игре и тогда начинается погоня, борьба. И все это под бдительным присмотром мамаш, которые, чуть что, мгновенно приходят на помощь своим ребятишкам.

Месяцев до восьми малыш еще питается материнским молоком, хотя попутно осваивает пищу взрослых животных. Иногда и полуторагодовалые гориллята припадают к материнской груди, чтобы подкормиться. Лет до трех-четырех детеныш остается при матери и находится под ее защитой и опекой. Даже если у матери родится еще ребенок. И часто случается, что около самки, нянчащей новорожденного, держится трех-четырехгодовалый подросток. Самка ласкает его, защищает от нападок сородичей, и спят они все втроем зачастую в одном гнезде.

Искусство материнского поведения дается не всякой самке сразу, и не все целиком заложено в ее поведении от природы. Многому неопытная мать учится у обезьян более опытных, многому учится сама «методом проб и ошибок». Правда, ошибки матери стоят порою ребенку жизни.

Обзаведясь детенышем впервые, иная гориллиха даже не умеет толком покормить его. В других случаях неопытная и беспечная мать слишком рано начинает сажать малыша к себе на загривок. Обычно более или менее уверенно осваивают способ передвижения верхом на матери четырех-пятимесячные малыши. Но бывает, что легкомысленная мать забрасывает себе на спину и полуторамесячного малыша. Ручонки у него еще слабые, удержаться ему на спине бегущей обезьяны не так легко. Вот и случается, что во время переходов мать теряет детеныша. И ему, конечно, не выжить. В зоопарке неопытной матери помогают люди.

В июне 1965 года в зоопарке Сан-Диего в Америке ждали прибавления семейства у пары горилл Альберта и Вилы. Родилась малышка, которую в честь отца и матери назвали Альвилой. Рождение горилленка в неволе — событие. Сотрудники зоопарка волновались, тем более что повод для волнений был. Новоявленная мамаша Вила явно делала с ребенком что-то не то.

Поначалу все шло как будто нормально. Вила облизала малышку и завернула ее в солому. Потом начались странности. Вила то заворачивала малышку, то разворачивала, снова закатывала в солому и снова подставляла голенькое тельце прохладному воздуху. В течение часа после рождения она ни разу не попыталась приложить малышку К груди, хотя та явно искала ее. Мало того, Вила стала вдруг укладывать себе детеныша на шею и на спину. Слабый малыш, не умея еще цепляться за шерсть, соскальзывал на пол. И хоть пол был покрыт толстым слоем соломы, детенышу было больно — при каждом падении он жалобно вскрикивал. Вила нервничала, остро реагировала на каждый крик малыша, но ничего не предприняла для того, чтобы удержать его при себе, покормить, согреть. Что здесь скажешь? Опыта у нее не было, а перенять не у кого. Кончилось тем, что у Вилы отобрали детеныша и выходили его сотрудники зоопарка.

А вот горилла, по имени Ахилла, в Базельском зоопарке в Швейцарии оказалась очень нежной и заботливой матерью. В неволе она родила и вырастила четырех крепких и здоровых гориллят.

Может случиться, что у черной мамаши-гориллихи рождается абсолютно белый детеныш-альбинос. В этом ученые окончательно убедились благодаря такому случаю.

В Рио Муни в октябре 1966 года близ реки дель Кампо в банановой роще сборщик налогов туземец Бенито Манье подобрал около убитой самки гориллы двухлетнего малыша-горилленка. Мать была горилла как горилла — обычного цвета. А детеныш — белоснежный и голубоглазый. Как и все альбиносы, он страдал светобоязнью, болезненно щурился на ярком свету, прикрывая глаза рукой, и, судя по всему, плохо видел. Малыша доставили в Икунде, в Центр по изучению адаптации животных, и нарекли Нфуму. В переводе с языка одного из местных племен Нфуму — значит «белый».

Работники Центра и прежде встречались со случаями неполного альбинизма у горилл. Однажды среди животных, доставленных к ним, был подросток с белыми пятнами на руках и ногах. Со временем эти пятна исчезли, и горилла приобрела нормальный цвет шерсти и кожи. Но целиком белоснежного горилленка они еще не видали. Был запрошен Йерксовский приматологический центр в США. Его директор известный специалист по обезьянам Осман Хилл письменно подтвердил, что в литературе еще никогда но было описано ни одного случая полного альбинизма у горилл. Никто никогда не слышал о существовании белых горилл и от туземцев. А уж они-то знают об этих лесных великанах несметное число рассказов и легенд. Но вот что интересно. У одного африканского племени есть легенда об их покровителе — белом шимпанзе по имени Нфуму.

Первое время горилленок-альбинос жил в доме Бенито Манье. Потом его приручением занялся натуралист Джорд Сабатер. Нфуму быстро привык к нему. Обычно такого же возраста гориллята переставали бояться людей лишь после двухмесячного общения с ними. Нфуму позволил себя погладить на шестнадцатый день, а вскоре уже охотно выходил из клетки при виде лакомств. Он полюбил молоко и печенье и даже отдавал им предпочтенье перед бананами и сахарным тростником. Через месяц, когда Нфуму стал совсем ручным, его отправили в зоопарк в Барселону. Ученые, наблюдавшие горилленка-альбиноса считают, что особенности его характера тесно связаны с цветом шерсти. Видно, Нфуму из-за его необычного вида в родном стаде всегда обижали, и потому он стал особенно чувствительным к ласке, заботе, которые ему обеспечили люди. Возможно, имело значение также и то, что он плохо видел.

Вскоре Нфуму стал звездой Барселонского зоопарка. Толпы людей шли сюда, чтобы увидеть необычное существо. О нем много писали, называя в рассказах то Снежок, то Снежинка, помещая серии фотографий с самыми восторженными комментариями.

«Воздушный гимнаст и акробат, звезда Барселонского зоопарка выполняет опасный номер! Жадный до аплодисментов, белоснежный дьяволенок бьет себя в грудь и хлопает в ладоши! Единственный в мире белый горилла завоевал сердца тысяч людей своими забавными выходками!»

Но это все — дань сенсации. В зоопарке ведется серьезное исследование биологии, поведения, умственных способностей Нфуму. Потому что каждое наблюдение, даже над животным в условиях неволи,— это маленький штрих, дающий нам возможность полнее нарисовать картину поведения удивительных животных — горилл.

Эти мысли вдохновляли меня, когда я занялась наблюдением сухумских гориллят.

Когда горилла сердится

В первую очередь меня интересовали их эмоции.

Вскоре после знакомства, я пришла на балкон, где помещались обезьяны, устроилась поудобнее и приготовилась наблюдать.

— Бола!

Внизу под балконом женщина в белом халате машет горилленку рукой. Видно, она хорошо знакома обитателям дома. Шимпанзе на соседнем балконе буквально из себя выходят от радости.

«Ух! Ух! У-угу, у-у-гу, ууууу-гу!»

Они носятся по клетке, прыгают, топают ногами, потрясают прутья решетки, а потом, словно матросы по вантам, быстро взбираются по прутьям на самый верх клетки и, вытягивая губы граммофонной трубой, вопят о своем восторге на весь питомник. А Бола?

Он тоже рад. Но как сдержан! Куда шимпанзе-холерикам до его умения проявлять радость с таким достоинством. Он просто ходит взад-вперед вдоль балконной решетки, тяжело ступая на всю подошву и крепко опираясь на согнутые пальцы рук. Четыре тяжелых размеренных шага в одну сторону, четыре — в другую. Вот и все проявление чувств. И только в глазах его, мягких, темно-карих, совершенно отчетливая радость от встречи. А потом — ребенок ведь еще! — припав на локти и смешно оттопырив зад, быстро просовывает лоснящуюся физиономию под нижнюю перекладину решетки, растягивая губы в сдержанной радости. Сдержанность в эмоциях — это, пожалуй, то, что больше всего поразило меня в гориллах. В самых волнующих ситуациях горилла никогда не «хлопочет лицом» и не делает лишних движений. Все эмоции — от бурной радости до раздражения и досады — отражаются прежде всего в глазах, во взгляде. Исключение составляет лишь ярость. Здесь к выразительному взгляду, посылающему громы и молнии, добавляются резкие движения, гулкие удары руками в грудь и ужасающий рев. Мне такого видеть не довелось. Но благодаря наблюдениям Шаллера, ученые располагают полным описанием программы действий разъяренного самца гориллы.

Приходя в ярость, вожак медленно закидывает голову и начинает сквозь сжатые губы отрывисто, глухо и грозно ухать. Сначала медленно и негромко, потом все быстрее, быстрее, быстрее — так, что в конце концов отдельные звуки сливаются в один сплошной рев. Достигнув в этом реве какого-то ему только ведомого предела, горилла вдруг на мгновение замолкает, срывает первый попавшийся под руку листок и кладет его между губ.

Уханье и листок на губах — прелюдия к более энергичным и даже неистовым действиям. Самки, детеныши, все члены стада прекрасно знают, что после этого вожак впадает в неистовство, и потому поспешно занимают позиции на безопасном для них расстоянии.

С листком на губах, возбужденный собственным уханьем, самец поднимается во весь рост на своих мощных кривых ногах, резким движением вырывает и подбрасывает вверх подвернувшийся под руку пучок травы или куст и, выпятив голую грудь, выбивает на ней согнутыми пальцами рук гулкую барабанную дробь. Потом он стремительно бросается вперед, ничего не видя, ничего не соображая, ослепленный яростью, взвинченный собственными же действиями. И не приведи никому в этот момент оказаться на его пути — сомнет, отшвырнет в сторону, может убить. А если никто не подвернется, всю ярость вложит рассвирепевший горилла в мощные удары о землю. Несколько таких ударов — и вдруг все кончается. Горилла усаживается как ни в чем не бывало и спокойно оглядывает свое перепуганное семейство. Гроза миновала, и все они сначала осторожно, потом посмелее приближаются к предводителю, а через десяток минут стадо мирно пасется, словно ничего и не было.

Именно это состояние, а вернее, даже первую его часть — уханье, переходящее в рев, душераздирающий крик, удары руками о грудь и стремительную пробежку в направлении мнимого или истинного врага,— и видели большинство натуралистов, давших нам первые описания горилл и поведавшие об их неуемной свирепости. Разумеется, когда такое представление разыгрывается в нескольких метрах от тебя, не так просто хладнокровно наблюдать, чем оно кончится. Инстинкт самосохранения заставлял человека спускать курок раньше, чем горилла доходил в своей программе действий до внезапного успокоения. И потому никто, кроме Шаллера, не поведал нам об этой необычной концовке проявления горилльей свирепости.

...Должно быть, где-то подсознательно я все же провела знак равенства между гориллой и шимпанзе. И потому также подсознательно ожидала бурного проявления любопытства и восторга, когда, словно купец на ярмарке, вывернула перед горилленком короб с разноцветными кубиками и игрушками. Только тот, кто наблюдал шимпанзе, может представить, какие бурные эмоции я собиралась увидеть.

Ни один уважающий себя шимпанзе не останется равнодушным ни к одному новому предмету. Особенно если предмет этот ярок, или блестящ, или, на худой конец, имеет необычную форму.

Шимпанзе вцепится в него руками и ногами. Попробует на прочность. На вкус. На запах. Попытается для чего-нибудь приспособить новый предмет. И при этом на лице шимпанзе отразится масса чувств — от удивления и настороженного внимания до бурного восторга,— если вещь придется по вкусу. И уж по крайней мере с полдюжины разнообразных звуков будут сопровождать все эти манипуляции. Вот такой примерно реакции я ожидала и от горилленка, когда вывернула перед его глазами содержимое короба. Он посмотрел на все это, по-моему, только из чувства вежливости (да простится мне невольный антропоморфизм) . Потом очень спокойно и очень внимательно посмотрел на меня умными карими глазами, да так, что мне захотелось извиниться перед ним за беспокойство, и, не вымолвив ни звука, ушел на зимнюю половину.

Молчаливость по сравнению с другими обезьянами, как и сдержанность, также характерная черта горилл. Хотя в арсенале звукового «языка» горилл около двух десятков сигналов, издают их обезьяны лишь в самых острых жизненных ситуациях: ревут при виде опасности или угрожая врагу, визжат при ссорах, самцы барабанят себя в грудь руками, пытаясь запугать преследователя... Из всего этого арсенала горилльих звуков мне удалось услышать только два.

Дверь, соединявшая балкон с прихожей зимнего жилья гориллят, запирали на щетку. Надо полагать — не случайно. Горилла есть горилла. И при необходимости с балкона можно было быстро ретироваться, легко выдернув щетку из ручки двери и употребив ее заодно «по назначению». Для Болы щетка явно была притягательна. И даже не столько щетка, сколько дверь, которую она запирала.

Стараясь не раздражать горилленка пристальным вниманием (у горилл так же, как и у многих других животных, пристальный взгляд — выражение угрозы), я перелистывала записи и не заметила, как Бола оказался у двери. Поднявшись на ноги, он энергично раскачивал руками щетку, плотно засевшую в дверной ручке.

— Бола! Нельзя!

Он оглянулся. Серьезно и внимательно посмотрел мне в глаза и вернулся к прерванному занятию.

— Ты что, не понимаешь русский язык?

Я оказалась рядом и плечом попыталась оттереть его от двери. Несколько секунд мы боролись за щетку. Потом Бола отступил. Стоя на ногах, он сделал враскачку несколько тяжелых шагов, вздыбился, угрожающе глянул на меня злыми глазами, утробно заворчал и, неловко вскинув длинную руку, с размаху шлепнул себя по груди.

Не знаю, врожденный или приобретенный это у горилл способ угрозы — колотить себя в грудь руками, но у малыша Болы этот прием явно был неотработан. Давать горилленку повод отрабатывать его не имело смысла. — Ты на кого ворчишь!

Я обхватила малыша за плечи и щекотнула его под мышкой. Бола смешливо блеснул глазами, хрюкнул — надо полагать, это был смех — и повалился на пол, отбрыкиваясь от меня руками и ногами.

Если, благодаря исследованиям Шаллера, мы теперь неплохо знаем жизнь горилл на воле, то о сложных формах их поведения и об их умственных способностях известно очень немного. А между тем есть основания полагать, что нас тут еще ждут открытия.

Несколько лет назад в печати промелькнуло сообщение о четырехлетней горилле Коко, которую некая Нэнни Петерсон взялась учить «разговаривать» на языке для глухонемых. Ученица оказалась способной — за три года она освоила 170 жестов, означающих различные предметы и действия.

«Горилле доставляет явное удовольствие игра в слова,— писал автор заметки,— и, как утверждает Пэнни, Коко не лишена чувства юмора». Не исключено, что горилла может оказаться по этой части серьезным конкурентом шимпанзе, которого принято считать более развитым в интеллектуальном отношении.

О шимпанзе, о том, что нам сейчас известно о них,— следующая глава.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Мои друзья — шимпанзе

— Село Павлово. Конечная.— Кондуктор — пожилая женщина в светлом платочке — хозяйкой прошлась по салону автобуса.— Приехали, девушка. Институт там,— она махнула рукой в сторону острокрыших коттеджей в парке через дорогу.

Так вот они, знаменитые Колтуши. Здесь в 30-х годах Иван Петрович Павлов вел свои замечательные опыты по исследованию высшей нервной деятельности, здесь он и его сотрудники изучали поведение человекообразных обезьян. Наверное, на том вот пруду, что поблескивает справа в зарослях, были поставлены известные теперь на весь мир опыты на плоту с Рафаэлем. Прямо не верится. Не верится, что я вдруг оказалась здесь, что у меня есть разрешение поработать с шимпанзе в лаборатории Л. А. Фирсова, что впереди — два месяца увлекательных наблюдений и на следующий год можно будет приехать опять... А все — маг и чародей Михаил Федорович Нестурх.

Милый Михаил Федорович! Скольким из нас, студентам и студенточкам (как он любил говорить), дал он путевку в жизнь. Когда в 1975 году в Музее антропологии МГУ торжественно отмечалось его восьмидесятилетие, вереницы учеников всех возрастов и поколений шли к нему, несли охапки цветов, слова любви и благодарности за те уроки трудолюбия, честного отношения к делу, внимания и доброты к людям, которые всем нам давал наш учитель.

На третьем курсе, когда выбирали темы курсовых работ, я робко заикнулась о том, что хотела бы изучать поведение обезьян.

— Это к Михаилу Федоровичу,— хором сказали на кафедре.— Он король приматов.

В старом университетском здании на Моховой, в комнатке справа от входа в Музей антропологии, размещалась лаборатория антропогенеза. Комната была разделена надвое высокими старинными шкафами. В них хранились коллекции черепов, муляжи находок австралопитеков, питекантропов, неандертальцев — раздаточный материал к занятиям о происхождении человека. Справа от шкафа — рабочий кабинет Михаила Федоровича. Посетителя он усаживал на стул, уютно задвинутый между письменным столом и шкафами.

— Деточка! Ну, что вам сказать?

Михаил Федорович прикрыл глаза и покачал головой. Он всегда делал так перед тем, как сказать что-то важное.

— Поведение обезьян дает нам неоценимый материал для понимания вопроса о происхождении человека. Есть очень хорошая тема — изучение стадных взаимоотношений у высших и низших обезьян. В том числе — врожденных средств общения.

В те годы, между прочим, об этологии в нашей науке еще не говорилось.

Михаил Федорович вынул из бокового кармана пиджака свою знаменитую записную книжечку. В ней были адреса и телефоны всех и вся. Густо исписанная его неровным, дрожащим почерком, она уже не вмещала всей информации. И между листками ее были вложены маленькие квадратики бумаги с дополнительными адресами и телефонами, выписками из книг, библиографией с пометками: «Для Саши З.», «Для Леночки», «Для Наташи», «Для Татьяны Дм.».

— Я думаю, вам надо почитать литературу. Еще раз Дарвина, как следует. Особенно «Выражение эмоций у человека и животных». Энгельса. Специальные статьи. Думаю, что вам интересно побывать на зоопсихологических средах у Надежды Николаевны Ладыгиной-Котс. Надо будет съездить в Сухуми, поехать в Ленинград. Там в Институте физиологии — в Колтушах — очень интересные работы ведет молодой ученый Леонид Александрович Фирсов. Я позвоню ему.

И вот теперь я здесь, в Колтушах, стою на лиственничной аллее и подобно витязю на распутье гадаю, куда идти. Прикидываю, какой из виднеющихся вдали коттеджей — антропоидник. Долго гадать не пришлось. Со стороны одного из них послышалось характерное уханье шимпанзе. Ага! Вы-то мне и нужны.

...В большой комнате тишина. Чисто. Светло. Пустынно. Поднимаю голову и вздрагиваю от неожиданности. Из зарешеченного пространства вольеры за мной следят две пары глаз. Обезьяны. Устроились под самым потолком на полке и разглядывают меня. Одна полулежит, подперши голову рукой, и жует травинку. Вторая — вылитый «Мыслитель» Родена. Оперлась подбородком на кулак, в глазах мудрость и вековая печаль. На минуту возникает ощущение, что перед тобой человек. Умный. Усталый.

— Ну, что, дружище,— спрашиваю,— как дела? И подхожу поближе.

Потом помню свой отчаянный рывок в сторону и треск рвущейся материи. В секунду «дружище» оказался внизу, сунул сквозь решетку длиннющую руку и с силой рванул меня за халат к себе. Что ж, у каждого своя манера знакомиться.

— Главное — не бояться. Обезьяны чувствуют, когда их боятся, и становятся агрессивными,— учил меня хозяин лаборатории и «бог» колтушинских обезьян Леонид Александрович Фирсов.— Ведите себя спокойно, уверенно, дружелюбно. А еще лучше — поработайте первое время как служительница. Будете кормить обезьян, купать их, убирать в вольере — они быстрее привыкнут.

На том и порешили.

У наших обезьян строгий режим. Встают они сами — с рассветом. В 8.30 — завтрак, после завтрака — опыты; в 12 часов — обед, в 5 часов вечера — ужин, потом — сон.

Завтрак, обед и ужин мои новые подопечные встречали с энтузиазмом. Заслышав стук чашек и мисок в подсобном помещении, они начинали носиться по вольере, радостно ухать, взбирались на трапецию под потолком, качнувшись несколько раз, перелетали на зарешеченную стенку, примыкающую к подсобке, и, ловко пропустив между пальцами рук прутья решетки, соскальзывали на пол, занимая исходную позицию за столом. У них были «восхитительные» манеры, не чуждые влияния цивилизации. Кашу они ели из мисок — ложками или руками. Молоко пили из чашек. Правда, пенку любили вылавливать пальцами. Если молоко или каша были горячие, знали, как остудить,— дули на них, смешно оттопыривая губы. Но когда к столу подавали фрукты — бананы или апельсины,— благородные манеры вмиг забывались. Зажав в крючковатых пальцах ног лакомый плод, обезьяны зубами и руками вскрывали его и, добравшись до сладкой мякоти, чавкали, постанывали и покряхтывали от удовольствия.

На этих пиршествах кое-что перепадало и мне. Банановая кожура. Апельсиновые корки. Абрикосовые косточки, которые обезьяны ловко выплевывали за несъедобностью. Надо было видеть, каким царственным жестом протягивали они мне эти объедки. Но я воспринимала это как знаки все возрастающего доверия и потому всегда брала обезьяньи дары с почтением и благодарностью.

После завтрака — за работу. И тогда на дверях лаборатории появлялась табличка: «Не входить. Идет опыт».

Тихого часа после обеда обычно не было. В теплую солнечную погоду мы переводили обезьян «на дачу» — в летнюю вольеру в парке. А в зимнем помещении в это время затевалась генеральная уборка: в который раз тщательно протирались хлорированной водой полы, окна, стены, прутья решетки и даже потолки, прожаривался с помощью ультрафиолетовых светильников воздух. Иначе нельзя. Обезьяний организм подвержен инфекциям, особенно здесь, в северных ленинградских широтах.

По той же причине, во избежание инфекций, посторонних людей в лабораторию без особой надобности не пускали. Но уж коли пришел сюда — изволь надеть свежий халат, переменить обувь, вымыть руки.

После ужина — отбой. Едва начинало смеркаться, шимпанзе принимались укладываться спать. Подолгу сопели и возились они в своих кроватях — деревянных ящиках на ножках, подолгу каждый раз подминали под себя коврики и одеяла, устраивая подобие гнезда... Наконец все стихало. Только изредка сонную тишину лаборатории вдруг нарушали вздохи, вскрикивания, а иногда и храп спящих обезьян.

Сначала обезьян было трое. Нева, Лада, Рица. В первый день они показались мне все на одно лицо. Потом я удивлялась, как можно их перепутать. У каждой даже во внешности свои особенные приметы, а уж о характерах и говорить не приходится.

Рыжевато-коричневая, веснушчатая Нева — задира и непоседа. Порванный халат — ее работа. Лада — флегма. У нее темные волосы. Лицо скуластое, глаза с раскосинкой. Ну, а взбалмошную и истеричную Рицу — седеющую и лысеющую, вообще ни с кем не спутать.

Рица была самая старшая из троих. И хотя все в лаборатории знали, что ей не больше пятнадцати лет (а шимпанзе живут лет до 40 — 50), называли ее ласково старушкой. Она и в самом деле походила на маленькую сгорбленную злую старушонку и была ужасная трусиха. Любой незнакомый предмет вызывал у нее самую настоящую истерику. Однажды я принесла и показала ей цыпленка. Увидев его и услышав писк, Рица так перепугалась, что пришлось поскорее убрать «страшилище». В другой раз ей показали бронзовую статуэтку обезьяны, руку которой обвивала змея. Все обезьяны боятся змей, и мы предполагали, что Рица испугается. Но того, что случилось, не ждал никто. Не отрывая взгляда от змеи, Рица взъерошилась, попятилась в глубь клетки и вдруг заметалась но ней, закрывая лицо руками. Она визжала, натягивала на голову коврик, поворачивалась к статуэтке спиной, снова искоса взглядывала на нее и жалобно кричала, взывая о помощи...

Мне очень было жаль это бедное, болезненно-нервное существо. И я всегда искренне радовалась, когда к ней в гости приводили Неву и Ладу. Что здесь начиналось! Обезьяны колотили друг друга по спинам, боролись, носились по стенам и потолку клетки вниз головой. И смеялись. Да-да, смеялись, потому что обезьяны умеют смеяться. Конечно, не так, как человек, но зато в ситуациях, очень сходных с теми, в которых смеются люди.

Лада и Нева — неразлучные подруги. Живут в одной вольере. Расстаются только на время опытов, да и то не всегда.

Лада спокойна и философична. Любит, сидя на полке на корточках и подперев щеку рукой, смотреть в окно. Нева — воплощение деятельности и предприимчивости. Не сидит без дела ни минуты. То сковыривает краску с прутьев решетки, то пытается вынуть из пальца несуществующую занозу, то, разыскав где-то тряпку, «моет» полы, подражая уборщицам. Именно благодаря ей я поняла всю емкость слова «обезьянничать». По этой части Нева была непревзойденная мастерица. Найдет какую-нибудь щепочку, заберется к Ладе на полку, схватит за руку и давай колоть ей палец. Та отдергивает руку и смешно втягивает сквозь зубы воздух — совсем так, как это делаем мы, когда внезапно уколемся или ушибемся. Нева внимательно посмотрит на приятельницу и приложит к пальцу заранее припасенную бумажку или клочок ваты. Можете не сомневаться — накануне у обезьян брали кровь из пальца. Нева «обезьянничает».

Измеряют кровяное давление. Стоит замешкаться Леониду Александровичу, Нева тут как тут. Быстро намотав на руку Ладе манжетку, она начинает изо всех сил сжимать резиновую грушу, то и дело сосредоточенно поглядывая на манометр. Неважно, что при этом манжетка свободно болтается на Ладиной руке, неважно, что резиновая трубка, которая подводит к манжетке воздух, отсоединена. Внешне-то она делает то, что положено.

Различия в характерах Невы и Лады сказываются во всем, даже в манере есть. Лада за трапезой спокойна, нетороплива. Долго рассматривает какой-нибудь там помидор, подносит его к носу, нюхает, не спеша надкусывает и начинает медленно высасывать сок. Ее ничем не удивишь, даже свежими абрикосами в мае. Нева ест быстро, все подряд, ничего не оставляя после себя. Обыкновенный ревень может привести ее в восторг, и она с аппетитом ест его, похрустывая сочными стеблями и покряхтывая от удовольствия. Бывали, правда, и срывы. Уж казалось бы, что может быть вкуснее, чем свежая клубника с сахаром. Так нет. Нева однажды отказалась ее есть, истолкла кулаками в миске, а потом долго и тщательно размазывала по физиономии и рукам до самого локтя это месиво и ходила так целый день, словно вождь краснокожих.

О характерах иногда судят по почерку. Не знаю, насколько это справедливо для людей, но у наших обезьян почерк явно был зеркалом характера. Лада и Нева любили рисовать. Но как по-разному это получалось у них. Лада, помусолив во рту карандаш, скрупулезно выводила где-нибудь в уголке листа крохотные черточки и крючочки. Широкой натуре Невы была свойственна иная манера рисунка. Резкими, размашистыми движениями она быстро зачеркивала — вдоль и поперек, вкривь и вкось, из одного угла в другой — весь лист и быстро тянулась за следующим.

Самым суматошным был банный день. С утра в подсобном помещении топили печь, грели воду. Рида предпочитала принимать ванну в одиночестве, разве только с помощью лаборантки Марии Николаевны. Лада и Нева относились к идее купания благосклонно. И здесь они были неразлучны. Леонид Александрович брал за руку Ладу, Лада брала за руку Неву, Нева протягивала руку мне, и мы отправлялись в ванную комнату.

Лада, как всегда, была невозмутима и влезала в горячую воду с философским спокойствием. Нева, беспокойно оглядываясь по сторонам и поминутно вытирая нос тыльной стороной руки, вразвалку подходила к ванне и пробовала пальцами воду.

Процедура намыливания, мытье головы и физиономий они выносили мужественно — знали, что впереди минуты более приятные: душ. Быть может, вода, льющаяся сверху, навевала смутные воспоминания о тропических ливнях. И хотя на родине шимпанзе без особого восторга переносят дождливую погоду, здесь, под Ленинградом, теплый дождь, наверное, был им приятен. Лада и Нева толкались, звучно шлепая друг друга по мокрым спинам, задирали голову вверх и, оттопырив нижнюю губу, старались поймать в нее струю воды. Иногда они пробовали есть мыло. А после бани долго и с наслаждением потягивали теплое сладкое молоко.

Лада и Нева были хорошо прирученными, послушными обезьянами и не представляли опасности для людей, особенно для тех, с кем были хорошо знакомы. Это позволяло нам выводить их время от времени в свет. Однажды мы отправились в парк. Как обычно, Леонид Александрович взял за руку Ладу, Лада взяла за руку Неву, Нева протянула руку мне, и мы двинулись на прогулку. На всякий случай прихватили веревку. Мало ли. Все-таки звери. Вдруг понадобится поводок.

Обычно шимпанзе передвигаются на четвереньках, упираясь в землю костяшками пальцев рук — руки у них гораздо длиннее, чем ноги. Небольшие расстояния могут проходить на ногах, выпрямившись. Наши обезьяны предпочли бы пройтись по парку галопом на четвереньках. Но их взяли за руки, и ничего не оставалось, как чинно ковылять рядом с человеком по его образу и подобию.

На прогулке мы решили совместить приятное для обезьян с полезным для науки и поставить в естественных условиях эксперимент: посмотреть, станут ли выросшие с пеленок в неволе восьмилетние шимпанзе строить гнезда. На свободе совсем еще маленькие шимпанзята пытаются, подражая взрослым, строить их для ночлега. Нашим обезьянам пример было брать не с кого. Вот мы и решили узнать, существует ли врожденная способность у шимпанзе к строительству гнезд?

Мы могли ставить перед собой любые цели. Обезьянам решительно не было до них дела. Какие там гнезда! Относительная свобода так вскружила им головы, что нам оставалось только по мере сил сдерживать их буйную радость. Лада и Нева носились по лужайке, взбирались на деревья, раскачавшись на руках, перебрасывались — правда, довольно неуклюже — с ветки на ветку. В неописуемый восторг их привели зеленые яблоки. Не в тарелке — помытые и ошпаренные кипятком, а прямо на дереве. Обезьяны, встав во весь рост, подтягивали к себе ближайшие ветки и срывали яблоки, воровато оглядываясь по сторонам. Потом Нева залезла на яблоню и, свесившись вниз головой, лихо стала надкусывать подряд все висящие рядом яблоки. Потом они снова носились по поляне... Когда я попыталась унять расходившуюся Неву, она быстрым движением схватила мою руку и вцепилась в нее зубами. Случилось это неожиданно для всех и, по-моему, для самой Невы. Ведь она знала, что за такой проступок крепко наказывают. Потому в следующую же минуту она с воплем кинулась в сторону и скрылась в кустах. Дело принимало серьезный оборот — в парке, привлеченные необычным зрелищем, могли быть посторонние люди. Все бросились ловить Неву. Я осталась один на один с Ладой. Ей успели накинуть на ногу веревочную петлю, другой конец веревки с криком: «Держите, чтобы не убежала!..» — сунули мне в здоровую руку. Напуганная шумом, а может и видом крови, Лада рванулась в кусты. Я изо всех сил тянула веревку на себя, наматывая ее на здоровую кисть. Лада заметалась по поляне. Несколько раз она наклонялась к ноге, пытаясь освободиться от веревки. Распутать узел было не так-то просто. Проще было освободиться от меня. И здесь я получила великолепную возможность наблюдать шимпанзе в состоянии агрессии. Лада поднялась на дыбы, ссутулилась, распушилась и молча пошла на меня...

Все кончилось благополучно. Ладу усмирили. Неву поймали и наказали, чтобы в другой раз неповадно было кусаться. А когда я на следующий день появилась в лаборатории с перевязанной рукой, она подошла ко мне, заглянула в глаза, и, обхватив меня за плечи руками, прижалась головой к груди. Ну разве можно было сердиться на нее! Мир, конечно, мир.

Однажды утром со стороны изолятора донесся крик детеныша шимпанзе. Подавала голос новенькая. Обезьяны заволновались. Лабораторию заполнило уханье — характерный крик возбужденного шимпанзе. Обезьяны бегали по клетке, взбирались по решетке повыше, вытягивали шеи, пытаясь заглянуть в изолятор. Наконец срок карантина кончился, и пятилетняя Роза должна была встретиться со своими сородичами. Не знаю, кто волновался больше — обезьяны или сотрудники лаборатории. Как произойдет встреча? Не покусают, не обидят ли малышку старые обезьяны? Страхи оказались напрасными. У Рицы заговорил вдруг материнский инстинкт. Она заключила Розу в объятия, крепко прижала к себе и протяжно, прикрыв глаза, закричала. Это был совсем незнакомый нам, никогда не слышанный крик. После она долго осматривала, обнюхивала, обыскивала Розу, время от времени нежно прижимая ее к себе и негромко вскрикивая.

Год спустя в лаборатории появилось еще одно удивительно трогательное существо — двухлетний шимпанзенок Бодо.

Впервые я увидела его еще в Москве. Посреди комнаты Зооэкспорта стоял небольшой ящик с оконцем в верхнем углу. За решеткой поблескивали большие, полные человеческой грусти глаза. Ящик открыли. В углу его, ссутулившись сидел грязный и усталый шимпанзенок.

Следующим летом, приехав в Колтуши, я не узнала Бодо. Передо мной был необыкновенно шустрый, проказливый и привлекательный малыш. Он долго не хотел признавать меня. Стоило войти в клетку, как он тотчас прыгал на трапецию, хватался за нее обеими руками, и, качнувшись несколько раз, с силой ударял меня в грудь ногами. Потом пулей летел под кровать и хитро поблескивал оттуда глазами: попробуй, мол, достань. Если в ходе опыта я наклонялась, чтобы положить в кормушку приманку, он так же стремительно подлетал ко мне, дергал за волосы и опять улепетывал под кровать. Ну, что с ним было делать! «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок»,— говорят немцы. И я разгадала одну маленькую слабость Бодо. Он любил теплое сладкое молоко. С некоторых пор приносить это лакомство в полдник вместо служительницы стала я. Первые дни Бодо брал у меня кружку осторожно, с опаской, уходил с ней в самый дальний угол клетки. Потом привык: садился рядышком, и я с удовольствием смотрела, как не отрываясь от кружки и часто моргая, он тянет молоко, сопя и покряхтывая,— совсем как ребенок.

Место среди прочих

Шимпанзе — один из самых интересных представителей семейства крупных человекообразных обезьян. Их апология, биология, особенности стадных взаимоотношений, психология вызывают наибольший интерес у специалистов, потому что из всех ныне живущих обезьян у шимпанзе больше, чем у кого-либо, оснований считаться ближайшим человеческим родственником. В этом убеждают сравнительно-анатомические данные, биохимические и иммуннологические исследования крови, данные гистологии, эмбриологии, цитологии...

У шимпанзе относительно крупный головной мозг, очень похожий по своему строению на человеческий. У них хорошо развито зрение (оно цветовое, объемное) и осязание. Ловкая пятипалая рука, которой обезьяна может совершать самые разнообразные, порою очень точные и тонкие движения. У них хорошо развит ориентировочно-исследовательский рефлекс. Они подвижны, эмоциональны, обладают незаурядными способностями к подражанию, легко обучаются, могут использовать, наподобие орудий, камни, палки и другие предметы. Многочисленные опыты подтверждают их сообразительность, умение решать достаточно сложные задачи, требующие элементарной способности к анализу.

Родина шимпанзе — Экваториальная Африка. Здесь в тропических и горных лесах они встречаются вплоть до трехкилометровой отметки над уровнем моря.

Шимпанзе — давний объект пристального внимания ученых и в различных приматологических центрах мира, и в лесах Африки, в естественных условиях обитания.

Это довольно крупные обезьяны. Не такие большие, как гориллы, но все же не маленькие. Рост взрослого самца достигает порой 170 сантиметров. Правда, такие экземпляры встречаются редко. Средний же рост самца 150—160, самки — 130 сантиметров. Соответственно и весят они по-разному. Матерые вожаки — до восьмидесяти килограммов, самки — килограммов по сорок — сорок пять.

Шимпанзе — крепкие, коренастые, приземистые существа. У них широкие плечи, узкий таз, руки свисают ниже колен, а ноги — короткие. Они очень сильны. Известные американские приматологи Роберт и Ада Йеркс пишут, что взрослый самец на ручном динамометре может выжать 66 килограммов, самка — 54. Зарегистрирован случай, когда шимпанзе весом в 59 килограммов на становом динамометре выжал 330 килограммов, а в одной из лабораторий разгневанная обезьяна так рванула ручку станового динамометра, что стрелка прыгнула далеко за 500 килограммов. Не знаю, какие рекорды могли бы установить мои колтушинские знакомцы, но Лада, зацепившись одной рукой за трапецию, свободно подтягивала другою Неву под самый потолок.

Пожалуй, самое выразительное на лице шимпанзе — глаза и губы. Глаза очень похожи на человеческие, только сидят они глубже и сверху, как козырьком, прикрыты надглазничным валиком. Шимпанзе кареглазы. Белки у них тоже коричневые. Но не всегда. Иногда встречаются экземпляры с белыми белками. Тогда обезьяна особенно становится похожей на человека.

Губы толстые, длинные, необычайно подвижные. Именно с их помощью шимпанзе могут демонстрировать эмоции, выражающие восторг, горе, радость, сомнение.

Что еще добавить к портрету?

Шимпанзе лопоухи и волосаты. Волосы у них, вернее, это шерсть без подшерстка, жесткие и не очень густые. Ими покрыто почти все тело. Только лицо, уши, ладони и подошвы — голые. Кстати — часто розового, телесного цвета. У самцов — бороды. К старости (шимпанзе живут лет до пятидесяти — шестидесяти) борода седеет. Седеет и голова. А иногда плечи и вся спина. Обычно же шерсть у шимпанзе черная, серая или коричневая. Изредка встречаются шимпанзе-блондины.

В лес — к обезьянам, с обезьянами — в лес

Еще в конце прошлого и в начале нынешнего века некоторые ученые пытались подсмотреть жизнь шимпанзе на воле. Однако существенно пополнить уже имеющиеся к тому времени сведения не удалось. Тропические леса не зоопарк, где все открыто на обозрение всем. Истинный переворот в представлениях о жизни шимпанзе в естественных условиях произвели первые сообщения Джейн Гудолл. Джейн ван Лавик Гудолл — англичанка, зоолог. В 1962 году она приехала в Африку изучать шимпанзе, живущих в естественных условиях на территории заказника Гомбе-Стрим.

Лагерь разбили в пятнадцати километрах севернее Кигомы, небольшого порта на берегу озера Танганьика. В этих местах шимпанзе, странствуя в поисках пищи, появлялись на ровных, хорошо просматриваемых пространствах. Это было первое условие, обеспечившее успех затеянного дела. Дальше. Удачна была сама идея: не к себе привезти шимпанзе, а надолго уйти к ним, в лес. И наконец — снаряжение экспедиции. Первоклассные фото- и кинокамеры, магнитофоны и... бездна бананов. В конце концов, именно бананы решили исход дела.

...Первым осмелился крупный самец, которого исследовательница назвала Давид. Он пришел в лагерь, взял банан прямо из рук Джейн и с достоинством удалился. На следующий день он привел с собой приятеля. Гудолл назвала его Голиаф. Потом появилась старая самка — ее назвали Фло — в окружении свиты из пятнадцати самцов. Бананы пришлись всем по вкусу, и скоро вокруг лагеря стало слоняться еще десятка два шимпанзе. Исследователи поняли, что если начать регулярно подкармливать обезьян, то можно получать информацию о шимпанзе прямо с доставкой на дом. Так, в конце концов, и получилось. Результаты, полученные Гудолл, высоко оценены приматологами. Они существенно пополнили наши знания о жизни и поведении шимпанзе на воле.

Если Джейн Гудолл сама отправилась к обезьянам в лес, то ленинградские ученые под руководством Л. А. Фирсова в 1972 году предприняли экспедицию прямо противоположного свойства. Взяв трех шимпанзе — Боя, Тараса и Гамму,— до того времени живших в сугубо лабораторных условиях, они летом отправились на Псковщину и там на одном из островов озера Ушо выпустили обезьян в лес. А сами решили понаблюдать, как освоятся обезьяны на воле и как будут вести себя в природе.

На долю исследователей выпало немало тревожных дней и ночей. Об организационных хлопотах и говорить не приходится. Но вот — переезд. Путь до пристани, откуда клетки с обезьянами должны были переправить водой на остров, шимпанзе перенесли сносно. Они даже не утратили привычной бодрости духа и с любопытством, столь свойственным их племени, поглядывали на новых людей, на незнакомые предметы, с особым вниманием — на гладь озера. Все благодушие с них мигом сошло, едва обезьяны почувствовали под собой зыбкую палубу катера. Над спокойным северным озером понеслись отчаянные вопли перепуганных шимпанзе. Обезьяны не переставая вопили, пока катер не ткнулся носом в прибрежный песок острова. Клетки перенесли на берег и открыли. Обезьяны опасливо вышли на волю и... Нет. Они не ринулись в заросли высокой травы, не полезли с радостными криками на деревья. Они остались возле клеток. Одна несколько раз входила в клетку и выходила, снова возвращалась в нее с обиженной и растерянной физиономией и снова выбиралась наружу. Потом обезьяны уселись на берегу, обнялись и пригорюнились.

В первый день животных словно подменили, они перестали брать лакомства, подходить к людям, отзываться на клички и все время прятались в густой высокой траве. Но когда люди погрузились в лодки, чтобы перебраться на соседний островок — в свой лагерь, шимпанзе с раздирающими душу воплями бросились к своим покровителям. С уплывающей лодки долго были видны обезьяны — они стояли на берегу, протягивали руки и истошно кричали...

Через десять дней новоявленные робинзоны освоились настолько, что уже затевали шумные игры в кронах высоких деревьев, уверенно набивали брюхо никогда не виданными ими раньше листьями ольхи, рябины и различными травами. Единственное, к чему они долго не могли привыкнуть, была вода, окружавшая остров. Обезьяны испытывали перед ней истинный ужас, особенно когда на озере поднимались волны. И, даже мучаясь от жажды, не спускались на берег напиться. Между прочим, выпущенные на острова в последующие годы, шимпанзе преодолели этот страх. А некоторые даже входили в студеную воду во время опытов.

Можно себе представить, какой рискованной представлялась поначалу всем экспедиция. Еще бы! Обезьяны, в присутствии которых в лаборатории и чихнуть-то было не дозволено во избежание инфекций, должны были оставаться в незнакомых условиях, под открытым небом, испытать все капризы северной погоды, после строгой лабораторной диеты есть все, что только они найдут для себя съедобного. Никто не знал, чем кончится эксперимент. Институт рисковал ценными животными, ученые — в случае неудачи — своим престижем. А главное, никто не мог с уверенностью сказать, будут ли в результате этого смелого опыта добыты такие сведения, которые оправдали бы риск, пополнили наши знания о шимпанзе. Теперь после нескольких таких экспедиций, когда подготовлены научные отчеты, опубликованы статьи и книги, стало ясно: да, уникальный эксперимент дал уникальные сведения.

О больших способностях шимпанзе по части приспособления к необычным условиям севера, об особенностях их питания, гнездостроения, стадных взаимоотношениях, способах общения, умственных способностях этих животных. Сведения, полученные Л. А. Фирсовым, так же как наблюдения Джейн Гудолл и других исследователей, вошли в золотой фонд наших знаний о шимпанзе.

Племя кочевников

Шимпанзе — прирожденные кочевники. В поисках пищи они скитаются по своим владениям, совершая иногда в день многокилометровые переходы. Они не очень разборчивы в еде, но из всего растительного многообразия тропического леса включили в свое меню, по данным Гудолл, только 28 видов плодов, 3 вида побегов, 2 сорта цветов и 1 сорт листьев. Косматые робинзоны Л. А. Фирсова оказались куда более смелыми экспериментаторами. Быстро освоившись среди даров русского леса, они составили свой рацион из листьев, побегов, ягод, плодов и цветов 73-х видов растений. Они ели листья ольхи, липы, черемухи и осины. Обдирали кору и лакомились лубом дубов и сосен. Лакомились семенами ели, орехами лещины, малиной, земляникой, костяникой, черной смородиной. Ели васильки и репейники (очистив предварительно их стебли от шершавой или колючей кожицы), щавель и тимофеевку, клевер и зверобой, ромашки и одуванчики. С нескрываемым аппетитом жевали предложенные им людьми корни цикория, валерианы и тростника, хотя сами никогда не пытались выкопать их из земли. Какой-то неведомый, но верный инстинкт подсказал им, впервые оказавшимся среди растительного богатства северного леса, не брать в рот ядовитые растения. Ботаник, работавший в экспедиции, установил, что большой популярностью у обезьян пользовались лекарственные растения, издавна применяющиеся в народной медицине как слабительные, закрепляющие, глистогонные, желчегонные, противовоспалительные средства.

Возможно, именно поэтому обезьяны на острове поздоровели, шерсть у них стала лосниться (первый признак здорового животного), раны и ссадины заживали на них в одночасье. Конечно, сыграли роль и свежий воздух, и здоровый, полный движений и физических нагрузок образ жизни.

Шимпанзе — полудревесные, полуназемные обезьяны. Они чувствуют себя одинаково уютно и на горных склонах, и на равнинах, поросших травой, и среди ветвей деревьев, хотя предпочитают две трети своего времени проводить все-таки на земле. В сущности, на деревьях они только ночуют, да иногда днем во время кормежки влезают на них, чтобы достать плоды и побеги. К такому образу жизни у шимпанзе приспособлено решительно все. В том числе и манера передвигаться.

По земле они ходят на четвереньках, опираются при этом на костяшки согнутых пальцев рук и на внешнюю часть ступни. Если случится, что руки заняты, ходят по-человечьи, на двух ногах. Неуклюже, вперевалку, но ходят. А на деревьях они акробаты. Сильные, ловкие. У них цепкие руки, цепкие ноги, отличный глазомер, великолепно развитое чувство равновесия. Поэтому пройтись по гибкой ветви или переброситься с одного дерева на другое, раскачавшись на собственных руках, как на качелях, для шимпанзе сущая безделица.

Как истинные кочевники, они засыпают там, где их застанет заход солнца. Но перед тем, как расположиться на ночлег, строят гнезда.

О гнездостроительстве шимпанзе, как впрочем и о других сторонах жизни этих обезьян, еще до самого недавнего времени существовало много легенд. Одни натуралисты утверждали, что на родине, в девственных лесах, в самых непроходимых чащах, они устраивают себе постоянные жилища — что-то среднее между гнездом и хаткой, но непременно с крышей, защищающей их дом от дождя. Жилища эти они устраивают на деревьях из ветвей и сучьев, привязывая их к стволу лианами.

Другие рассказывали, что, кроме постоянных жилищ, обезьяны, застигнутые сумерками вдали от дома, строят себе временные гнезда только для одной ночевки.

Третьи доказывали, что на каждую ночь строится новое гнездо, которое обезьяна использует лишь один раз.

Вопрос об «архитектуре» жилищ шимпанзе, о том, строят ли их обезьяны сообща или каждый для себя, о том, сколько особей ночует в одном гнезде, породил обширную дискуссию, итоги которой были подведены лишь в конце тридцатых годов нашего века.

Сейчас известно следующее. Постоянных жилищ шимпанзе не строят. Но каждый день за несколько минут до захода солнца обезьяны деятельно принимаются за устройство ночлега. Каждый взрослый строит себе отдельное гнездо. Малыши спят с матерью. Но и они месяцев с пятнадцати начинают пробовать свои силы в строительстве гнезд, хотя никогда не спят в гнездах собственного изготовления.

Техника гнездостроительства у всех примерно одинакова. Облюбовав крепкое большое дерево, обезьяна находит на ней развилок и принимается за работу. Сначала она пригибает к центру будущего гнезда все близрастущие толстые ветки, придерживая уже согнутые ветви ногами. Потом несколькими ловкими движениями переплетает их. Бросает на настил еще охапку свеженаломанных пушистых веточек и листьев — и гнездо готово. Причем времени на это у шимпанзе уходит значительно меньше, чем ушло у меня на описание. В литературе приводятся случаи, когда на постройку этого довольно сложного сооружения одна самка потратила всего лишь три минуты.

Гнездо шимпанзе напоминает гнездо аиста. И хотя с точки зрения совершенства оно значительно уступает птичьим гнездам, но подобные сооружения других антропоидов оставляет далеко позади.

Располагают шимпанзе свои гнезда довольно высоко. Три, пять, десять, а то и двадцать метров над землей — хорошая гарантия от внезапного нападения врагов. Обычно на одном дереве сооружается несколько гнезд. Реже — одно. В диаметре гнездо не меньше метра, и построено с таким расчетом, чтобы выдержало вес его обитателя. Никаких крыш, никаких пологов из лиан. Правда, иногда гнезда подростков располагаются над гнездом старшего животного. Возможно, эти вышерасположенные гнезда и принимали путешественники за крышу обезьяньего жилища.

Любопытные данные получены Л. А. Фирсовым. Однажды холодной дождливой ночью исследователи измерили температуру в гнезде. В глубине подстилки термометр показал 37°. А температура воздуха в эту ночь не превышала 9°.

С первыми лучами солнца в таборе шимпанзе начинается переполох. Обезьяны барабанят по стволам, вопят, приветствуя новый день, затевают среди ветвей возню и, наконец, наскоро подкрепившись, племя кочевников покидает свое ночное пристанище, для того чтобы уже никогда более не вернуться сюда.

Гнезда обезьяны строят не только для ночевок, но и для послеобеденного отдыха в дождливый сезон. В сухое же время года они устраиваются прямо на земле, подмяв под себя траву.

В неволе шимпанзе тоже одолевает зуд строительства. В ход идет солома, обрывки веревки и даже посуда, из которой их кормят.

Лада и Нева, например, устраиваясь на ночь в своих кроватях, всякий раз долго перекладывали коврики, одеяла, подушки так, чтобы получилось хоть какое-то подобие гнезда. А Нева однажды после обеда долго и сосредоточенно мастерила что-то из украденного журнала «Огонек». Она пыхтела, выпячивала от усердия нижнюю губу, неловкими пальцами раскладывала вокруг себя вырванные листы и, наконец, улеглась прямо на голый пол посреди этого символического гнезда.

Предполагают, что у шимпанзе есть врожденная способность к строительству гнезда. Но проявляется она лишь в том случае, если у детеныша в определенном возрасте произойдет запечатление. Проще говоря, детеныш должен увидеть, как делает гнездо взрослая обезьяна. Все ее последовательные действия. Если в юном возрасте шимпанзенок этого не увидит, он всю жизнь может «играть» в постройку гнезда, но соорудить полноценное не сможет.

Семейные узы

В естественных условиях шимпанзе объединяются в группы. В них может быть и две обезьяны, и двадцать. Состав группы не отличается строгим постоянством.

Иногда группа — это мать с ребятишками. Иногда — самец и самка. Иногда — сообщество холостяков. Иногда — и те, и другие, и третьи.

Обезьяны могут свободно уходить из стада, другие так же свободно могут примкнуть к нему. «Коренные» члены сообщества по отношению к пришельцам миролюбивы, как, впрочем, относительно миролюбивы и между собой. Как полагает сейчас большинство исследователей, четкой иерархии в группе нет. Но некоторые ученые, наблюдавшие шимпанзе на воле, пишут о том, что часто одна обезьяна все-таки может занимать положение лидера. Лидерство это, впрочем, непостоянно. Так было, например, в «Банановом клубе» Джейн Гудолл.

Судя по всему, в нем встретились три семейства. Во главе одного стоял самец, которому дали имя Джон Буль, вторым управлял Лики, третьим Голиаф. Исходя из каких-то только им ведомых принципов, все обезьяны сразу же вручили пальму первенства старому и многоопытному Джону Булю, вторым после него стал — Голиаф, третьим — Лики. И под их коллективным руководством в «Банановом клубе» воцарились мир и согласие. Так продолжалось до тех пор, пока Майк не устроил «дворцовый переворот». Майку в «Банановом клубе» отпускали затрещины даже самки. Оттого он был нервен и пуглив. И вдруг все переменилось. Единственный, кого стали бояться, кому подчинились все, стал Майк. Достиг он этого с помощью... пустых железных бидонов. Майк стащил их в лагере и стал устраивать такие концерты, колотя их друг об друга и вопя на всю округу, что насмерть запугал всех своих сородичей. Бидоны у него в конце концов отобрали. Но дело было сделано: все члены «Бананового клуба» признали превосходство Великого Майка. Ибо главное, что требуется от вожака — сила, свирепость или по крайней мере уменье любым способом продемонстрировать свое превосходство над соплеменниками.

Среди самок пальма первенства принадлежала Фло. Несмотря на непривлекательную внешность — в драке ей как-то оторвали ухо, а из носа выдрали порядочный клок,— она пользовалась популярностью среди самцов. Возможно, популярности этой способствовало то, что у Фло было много детей, ибо в стаде при прочих равных условиях самки с детенышами занимают привилегированное положение. У бездетной самки более сильные сородичи могут при случае отобрать корм, могут выгнать из гнезда, наподдав при этом как следует. Но стоит у нее родиться детенышу, как она автоматически занимает особое положение.

Ребятишки в стаде — уж точно вне всякой иерархии. Их все любят. Все защищают. Если мать гибнет, заботу о сироте берет кто-нибудь из старших.

По данным Гудолл, обезьяны даже способны поделиться с малышом пищей, игрушками. Малыши быстро усваивают свое положение баловня.

Среди обезьян, вывезенных Л. А. Фирсовым в 1973 году на остров, таким баловнем была полуторагодовалая малышка Чита. Свою власть над сородичами она знала отлично. Увидит у старшей обезьяны сласти, например, и тут же начинает вымогать. Для начала покорно протянет ладошку. Не поможет — хныкает, бьет себя по лицу руками. И уж как крайнее средство — визжа, валится навзничь на землю. Что с ней поделаешь? И старшая великодушно уступает. Точно таким же манером Чита добивалась от соплеменников покровительства, когда ей хотелось, например, подлезть к кому-нибудь под теплый бочок. Старшие не только снисходительно относились к капризам малышки. Л. А. Фирсов пишет, что ему не раз приходилось наблюдать, как в особо опасных ситуациях покровитель в буквальном смысле слова прикрывал малыша своим телом. Когда же у малыша есть мать, она для него самая главная защитница. Особенно на первых порах.

Новорожденные шимпанзята, как и гориллята, беспомощны. Они зрячие. Но зубов у них нет. Даже сосать они начинают лишь через 48 часов после рождения. И единственное, на что шимпанзенок способен почти сразу же,— крепко вцепиться руками и ногами в мать, да так, что никакой силой не разжать до поры до времени его кулачонки. С таким «клещиком» на груди мать-шимпанзе может принимать любые позы, лазать и прыгать как угодно, не боясь потерять детеныша. Тем не менее, передвигаясь, шимпанзиха все время придерживает его рукой. Мало ли что может случиться.

В первое время матери не дает покоя кожица ребенка. Она губами, пальцами, зубами выковыривает каждую соринку, выцарапывает каждый прыщик на теле. Вычищает ребенку нос и глаза и, конечно же, беспокоится о том, чтобы ребенок не потерял грудь.

Несколько недель ребенок висит на материнской груди. Потом он начинает осваивать кое-какие движения. На третьей неделе, лежа на животе, он уже может поднимать голову. В два месяца ползает. В три умеет сидеть. В эти три месяца кончается его затворничество. Шимпанзенок покидает уютное место на материнской груди и перебирается к ней на спину. Теперь он путешествует по лесу верхом. Хотя и по-прежнему чуть что — быстро перебирается на грудь матери.

Осваивать все новые движения детенышу помогает мать. Она кладет его на живот и поддерживает еще слабую головку. Помогает ему ползать. Учит стоять и ходить. Приемы тренировок мало чем отличаются от человеческих. Чтобы ребенок научился стоять, мать-шимпанзе ставит его около пня, куста, любого вертикального предмета, а сама уходит, предоставляя малышу возможность вопить во все горло от неудобства нового положения. Стоит детенышу освоить новое положение — начинается следующий этап. Обучение ходьбе. Мать усаживает ребенка, отходит подальше и жестами подзывает к себе. Если малыш не решается, она подходит к нему, берет за руку и заставляет ковылять на двух ногах.

К году шимпанзенок, как правило, осваивает все возможные способы передвижения. К этому же времени у него вырастают молочные зубы, он начинает более или менее разбираться в любой другой пище, кроме материнского молока, и вообще становится весьма самостоятельным существом. Так что матери ничего не остается, как разрешить ему водиться со сверстниками. Но еще лет до трех, даже если у нее появится еще один детеныш, мать-шимпанзе опекает своего ребенка, кормит его, укладывает спать в своем гнезде, в опасных ситуациях встает на защиту. Более того, по сведениям Гудолл, мать остается эдакой хранительницей очага для всех своих детей — от грудных младенцев до взрослых, двенадцатилетних самцов. К этому выводу английская исследовательница пришла, наблюдая семейство Фло.

Фло была чадолюбива. По крайней мере, четверо ребятишек — ее вклад в «Банановый клуб» Джейн Гудолл: Фабен, Финган, Фифи и кроха Флинт.

Финган, как и полагается мальчишкам, целыми днями носился по полянам с бандой таких же сорванцов. Но Фифи... Она совершенно извела мать, выклянчивая у нее Флинта. На первых порах Фло была непреклонна. Единственное, что позволялось Фифи,— потрогать новорожденного за руку или погладить по голове. Наконец, когда Флинту исполнилось три месяца, Фифи добилась своего. Однажды, когда мать уснула, она осторожно отцепила ручки-ножки братца от матери и, присев рядом на корточки, стала нежно его баюкать. Потом такое стало случаться все чаще и чаще и, наконец, Фифи окончательно утвердилась в роли няньки.

Она баюкала Флинта, следила за тем, чтобы он не тащил в рот всякую гадость, и ужасно сердилась, когда кто-нибудь пытался тоже понянчить или хотя бы поглазеть на братишку. Исключение делалось только для Фабена, старшего сына Фло. Несмотря на то, что он уже был взрослым самцом с «положением в обществе», Фабен продолжал относиться к Фло с нежностью и почтением. Уступал свою порцию бананов и в случае необходимости всегда спешил на помощь.

Шло время. Дети Фло подрастали. И отношения в семье стали меняться. Как только Флинт подрос настолько, что ему стали позволять играть с другими шимпанзятами, Фифи потеряла к нему всякий интерес. Зато стала интересоваться самцами. Финган на глазах мужал. Все чаще начал отлучаться от Фло и все дольше бродил где-то. Почувствовав силу и превосходство, он частенько стал огрызаться на мать. Теперь уже Фло не одергивала его безнаказанно, как раньше. А если и случалось ей «ругнуть» сына по старой привычке, получала сдачу. И еду ей приходилось выпрашивать теперь у взрослеющего сына, а не отбирать, как прежде, пользуясь правом старшинства.

Так складывались отношения в семье между матерью и детьми. За ее пределами, в стаде, Фингану пришлось осваивать новый стиль поведения. Детство кончилось. Перестали прощаться шалости и проказы. И хотя его по-прежнему не обижали, но начали требовать уважения и подчинения другим членам стада. Финган, объединившись с другими молодыми самцами, держался в стаде особняком. Подальше от стариков. Этой компанией они постигали свою роль в жизни обезьяньего сообщества и осваивали тонкости общения с сородичами.

С первой тонкостью их ознакомил Майк. Слоняясь однажды в дурном расположении духа, он наткнулся на компанию молодых сорванцов, которые весьма недурно проводили время. На Майка они попросту не обратили внимания. Майк чуть не задохнулся от злости. Не заметить и не приветствовать его, Великого Майка! И он пошел отвешивать направо и налево пинки и оплеухи. С тех пор Финган и его сверстники прочно усвоили основную заповедь стадной жизни: сильного надо почитать и всячески демонстрировать ему это почтение. Сделать, это просто. Надо преклонить голову и припасть к земле в знак покорности и повиновения. И лишь когда вожак похлопает по плечу или просто коснется рукой, можно спокойно продолжать свои занятия. Вскоре они в совершенстве овладели «языком» жестов, гримас и звуков.

Пути к взаимопониманию

Выразительных жестов у шимпанзе много. У каждого жеста — свое значение. Некоторые из них до неправдоподобности похожи на человеческие. И по внешнему выражению и, так сказать, по внутреннему содержанию. Кстати, о похожести двух из них вы уже можете судить. Ведь и мы в знак согласия наклоняем голову. И кому не приходилось в благодушном настроении покровительственно похлопывать по плечу оконфузившегося приятеля.

В этом сходстве мимики и жестов Дарвин усматривал дополнительное доказательство родства человека с обезьянами.

Наверное, родство это чувствовали и мои колтушинские приятели. Иначе они не стали бы «объясняться» со мной на языке жестов, принятом в обезьяньем обществе.

Помню, как на следующий день после знакомства Нева «убеждала» меня подойти поближе. Протянула руку сквозь решетку и призывно загребла рукой воздух: иди, мол, сюда, не бойся. В глазах у нее то же, что у кошки, караулящей мышь. А на физиономии такое притворное равнодушие, что я не удержалась и, как человеку, ответила: «Нет уж. Хватит. Хорошего понемножку».

Протянутая рука шимпанзе — жест красноречивый и в разных ситуациях звучащий по-разному. Призыв подойти поближе. Выклянчивание. Просьба о покровительстве. Мольба о помощи. И конечно, в каждом из этих состояний не только по-разному протянута рука, но и поза, выражение лица, сопровождающие звуки — все разное.

В нашем лабораторном «стаде», в которое, по-видимому, Лада, Нева и Рица включали и нас — всех работников и обслуживающий персонал,— «вожаком» обезьяны считали Леонида Александровича Фирсова. Благо был он черен, силен и властен. Потому во всех обезьяньих конфликтах приходилось разбираться ему.

Поссорились Лада с Невой. Обиженная бросается к покровителю, повизгивая протягивает к нему руку, шмыгая носом и поминутно оглядываясь на обидчицу. Леонид Александрович прикасается к ее плечу, и она разом успокаивается. Прикосновение сильнейшего — символ того, что он берет слабого под защиту.

Прикосновениям в стадных ритуалах шимпанзе придают особое значение. Прикосновение прикосновению — рознь.

Встречаются, к примеру, две обезьяны. Кто ты? Друг? Враг? Выжидающе смотрят друг на друга. Потом одна протягивает руку тыльной стороной вперед. Вторая прикасается к протянутой руке, и обезьяны мирно расходятся. Объяснились на «языке» жестов. Протянутая тыльной стороной рука означает: «Не бойся. Я твой друг». Ответное прикосновение — уверение в искреннем уважении и почтении.

С помощью прикосновений шимпанзе умудряются продемонстрировать самые различные оттенки отношений. Покровительство слабому, заискивание перед сильным, уверение в дружбе и даже «сострадание».

Однажды я дала обезьянам прыгалки. Первой изловчилась их схватить, конечно, Нева. Зажав прыгалки в руке, она стала носиться на трех конечностях сначала по полу, потом по стенам и потолку. Лада за ней. И вдруг во время одного из Невкиных кульбитов деревянная ручка прыгалок больно ударила Ладу по пальцам. Лада как-то совсем по-человечески охнула и заковыляла на полку. Наверное, было очень больно. Она рассматривала ушибленный палец, трогала его вытянутыми трубкой губами и жалобно хныкала. Нева сразу же скисла. Покрутилась по клетке, потом подошла к Ладе, посмотрела на ее ушибленный палец и участливо прикоснулась к плечу приятельницы. Через минуту они снова были вместе.

Помню, после того как Нева покусала меня, я пришла в лабораторию с перевязанной рукой. Нева подковыляла ко мне и, заглядывая в глаза, прикоснулась к повязке. «Ну, уж простите ее»,— заступилась служительница. Я погладила Неву по плечу. И тогда она нежно обняла меня своими волосатыми ручищами, прижалась головой к груди, прикрыла глаза и шумно вздохнула.

Подобного рода объятия тоже способ общения.

Шимпанзе обнимаются, примиряясь после ссоры. Объятия друзей после долгой разлуки — зрелище трогательное и смешное. Обезьяны тискают друг друга, похлопывают по спинам, вскрикивают от удовольствия. Кажется, не хватает только возгласов: «Здорово, старик! Сколько лет, сколько зим!» — чтобы встреча окончательно походила на человеческую.

Перепуганные шимпанзе тоже бросаются друг другу в объятия. Физически ощущая сородича, обезьяна чувствует себя в большей безопасности. Эта потребность в физическом контакте у взрослых особей — наверняка воспоминания детства, когда самым надежным укрытием для детеныша были объятия матери.

Джейн Гудолл, говоря о способах общения между шимпанзе, упоминает еще о поцелуях.

«Приветственный поцелуй мы впервые увидели, когда Финган, еще подростком, возвратился к матери после долгой отлучки. Он подошел к Фло с обычной для него самоуверенностью и прикоснулся губами к ее лицу. Как это походило на тот небрежный поцелуй в щеку, которым часто одаривают матерей повзрослевшие сыновья!»

О поцелуях шимпанзе упоминают многие приматологи. Но о рукопожатиях обезьян, да еще в человеческом смысле, я впервые узнала из статей английской исследовательницы.

«Я шла вслед за своим старым приятелем Давидом от лагеря в горы. На земле валялся спелый пальмовый орех. Я подняла его и протянула на открытой ладони своему спутнику. Он взглянул на мое подношение и отвернулся. Я поднесла орех поближе. Давид медленно протянул свою руку и положил на мою. Взяв орех, он тихонько пожал мне руку. Прошло по меньшей мере десяток секунд, прежде чем он высвободил мои пальцы из крепкого теплого пожатия. Потом он бросил орех наземь.

Мягкое рукопожатие Давида дало мне понять, что хотя он и не взял орех, но правильно оценил мое желание сделать ему подарок».

Что здесь добавишь? Опубликуй Гудолл подобное толкование жеста Давида в каком-нибудь сугубо научном журнале, ее тут же обвинили бы в антропоморфизме — «очеловечивании» действий обезьян. Антропоморфизм — домок-лов меч, висящий над каждым, кто занимается поведением животных. И хотя вот уже несколько лет подряд на страницах многочисленных научных и популярных журналов публикуют материалы о том, что даже у низкоорганизованных животных можно усмотреть элементы рассудочного поведения, говоря об обезьянах, всякий раз приходится дергать себя за рукав. А вдруг обвинят в том, что приписываешь им человеческие черты. Вот во что обходится их сходство с человеком.

Обезьяны смеются и плачут

Сходство тем не менее велико.

Особенно поражает при первом знакомстве с шимпанзе их мимика.

Шимпанзе — существа эмоциональные. Они умеют радоваться, печалиться, испытывать злобу, страх, удивление, ярость, отвращение, любопытство. Кроме того, в арсенале их эмоций множество оттенков — переходов от одного состояния к другому.

Главное «орудие» для выражения эмоций — лицо. Но и поза, распущенные на голове или на всем теле волосы, звуки, соответственные настроению, тоже часть неотъемлемая.

Из обезьян, которых мне приходилось наблюдать, гневался эффектнее всех Султан, семилетний самец-шимпанзе, несколько лет содержавшийся в Лаборатории экспериментального сна в Москве.

Султан поднимался на дыбы, ссутуливался, распушался так, что начинал казаться вдвое больше, и вперевалку громко топал по клетке. Это была прелюдия. Главное следовало дальше. Продолжая топать, Султан принимался молотить руками по полу, по стенам, начинал греметь мисками, ложками, игрушками — всем, что попадалось под руку. И вопил. Сначала это было отдельное приглушенное уханье. И только на выдохе. Потом оно становилось все чаще и чаще. Теперь громкое «У-угу-уу-угу-у-угу-у-угу» вылетало из его глотки и на вдохе, и на выдохе, на манер того, как это делают ишаки. С каждым разом Султан брал все выше и выше, топал и стучал кулаками все чаще и чаще и, наконец дойдя до самой высокой ноты, разражался душераздирающим воплем, бросался на решетку и тряс ее руками и ногами изо всех сил. А потом сразу же наступала развязка. Султан садился, свесив с помоста ноги, и, прикрыв глаза, тяжело дыша, прислонялся лбом к решетке. Вид у него при этом был как у смертельно усталого, выложившегося на трудной роли актера. В сущности, был он добрым и, как мы потом узнали, тяжелобольным существом. Однажды, когда он проделал все это перед Рицей (ее специально привезли из Ленинграда для того, чтобы получить потомство), с ним случился инфаркт. На вскрытии выяснилось, что у этого семилетнего здоровяка был кардиосклероз.

Самое выразительное на лице шимпанзе — губы и глаза. Губы, пожалуй, в иных ситуациях даже выразительнее глаз. Они большие — во всю длину челюстей, иссечены множеством морщин и складок и оттого очень подвижны. Иногда достаточно взглянуть только на губы, чтобы понять, какие страсти обуревают обезьянье существо.

...Лада смотрит на улицу через окно. Скучающее лицо. Вдруг вытягиваются губы, мгновенно став похожими на граммофонную трубу. В ту же минуту с них слетает короткое «Ух!». Можете быть уверены, обезьяна увидела на улице что-то любопытное.

У сосредоточившегося шимпанзе — внимательный взгляд и непременно отвесившаяся губа.

У шимпанзе, испытывающего отвращение, губы кривятся, как у брезгливого человека.

У плачущего шимпанзе губы растянуты до ушей и подвернуты так, что видны все десны и зубы.

Собственно, плакать в человеческом смысле, со слезами и рыданиями, шимпанзе не могут. Их плач — это, скорее, сильная степень испуга, доходящего иногда до истерики.

Внимание, настороженность, злобу, ярость, испуг — все это эмоции, которые можно наблюдать и у других животных. Но вот улыбка и смех...

Смеются шимпанзе чаще всего во время игры. Они любят играть. Особенно малыши и подростки. Играют друг с другом, с игрушками. У диких шимпанзе главный поставщик игрушек, конечно, лес. Пустые пни — отличные тамтамы. Твердые плоды — мячи. И даже дохлая крыса, которую можно таскать за хвост,— тоже развлечение. Но больше всего на воле и в неволе они любят бороться и играть в салочки.

Захожу как-то в комнату и вижу: Лада стала посреди клетки, взмахнула рукой, крутанулась несколько раз на пятке — и галопом по полу, по стенам, по зарешеченному потолку. Нева за ней. Гоняются друг за другом, пыхтят. Потом повалились на спины, голова к голове, закинули руки и давай щекотать друг друга. У обеих глаза веселые, пасти разинуты и обе хохочут... шепотом.

Кроме выразительных жестов и мимики, у шимпанзе существуют звуковые сигналы.

Обезьяна, заметившая опасность, например, издает высокий тревожный звук. Что-то вроде «хё-ё». Услышав его, остальные члены стада занимают безопасные позиции. Этот звук мы впервые записали у Бодо, когда он, укладываясь спать, нашел под своей постелью длинную резиновую трубку от какого-то прибора. Наверное, он принял ее за змею. Когда мы включили эту запись в вольере Лады и Невы, обе мгновенно вскочили под потолок и настороженно стали искать глазами опасность.

Звуковые сигналы у шимпанзе еще не исследованы толком. Чего нельзя сказать о мимике. Изучение ее восходит к работам Чарлза Дарвина. В 1872 году вышел в свет его труд «Выражение эмоций у человека и животных» — дополнение к книге «Происхождение человека и половой отбор». В нем Дарвин, отмечая сходство в строении мимической мускулатуры обезьян и человека, сходство в их мимических движениях, рассматривал все это как дополнительное доказательство происхождения человека от обезьяноподобного предка.

Классическое исследование мимики шимпанзе в сопоставлении с человеком принадлежит выдающемуся зоопсихологу Надежде Николаевне Ладыгиной-Котс. Она описала свои наблюдения в книге «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх и выразительных движениях».

Фотографии лиц шимпанзе и человеческого ребенка, в разных эмоциональных состояниях выполненные А. Котсом, до сих пор остались непревзойденными.

...Летом 1913 года у супругов Котс в небольшой комнатке при Дарвиновском музее в Москве поселили шумливое существо. Это был шимпанзенок. Звали его Иони, и было ему полтора года. Тот, кто хоть однажды видел шимпанзе, легко может себе представить, во что обошлось хозяйке вторжение новосела.

Весь ритм жизни, все расписание отныне было подчинено маленькому тирану. Кухоньку заполнили бутылки с морковным соком и кастрюльки с манной кашей. Все несъедобное, что шимпанзенок мог съесть, изгрызть, проглотить, убрано подальше.

Пришлось позаботиться о просторном жилье для новосела. Это было необходимо для того, чтобы осуществить главную цель — наблюдать нормальное психическое и физическое развитие детеныша шимпанзе. Два с половиной года ежедневных наблюдений — срок, достаточный для того, чтобы собрать солидный фактический материал. Через двенадцать лет исследовательнице пришла мысль сопоставить дневники наблюдений над шимпанзенком с дневниками наблюдений над собственным сыном. Дневники были написаны в разное время. Иони наблюдался с 1913 по 1916, Руди — с 1925 по 1929 годы. Оба малыша росли и развивались в разное время, так что повлиять друг на друга не могли. Тем более поразительным было то, что даже при поверхностном сравнении в поведении обоих малышей оказалось множество точек соприкосновения. Это навело Ладыгину-Котс на мысль «провести дополнительное фактическое сопоставление поведения обоих детей».

Обработка дневников заняла пять лет. Тщательно проанализирована каждая страничка протоколов, сопоставлены и отобраны сотни фотографий и зарисовок.

И наконец можно было подвести некоторые итоги.

Сходство между поведением шимпанзенка и человеческого ребенка оказалось необыкновенно велико.

Сходны позы и положения, которые занимают оба малыша во время сна, лазания и ходьбы; у обоих развит инстинкт самосохранения, оба невероятно трусливы; оба любят свободу и яростно отстаивают ее, если их пытаются запереть в отдельную комнату или попрочнее «запаковать» в одежду перед прогулкой. Оба питают пристрастие к ярким, блестящим камешкам, тряпочкам, ленточкам. Оба обожают свою няню, бурно радуются ее приходу, огорчаются, когда она покидает их, и незамедлительно встают на ее защиту, если кто-нибудь, шутя, совершает на нее покушение.

А если говорить о мимике — сходство очень большое. Огорчались, радовались, плакали и смеялись оба необыкновенно похоже. Испугавшись, оба малыша замирали с колотящимся сердцем, вздрагивая всем телом и широко открыв глаза. Лицо и ладошки у них моментально делались мокрыми. Если продолжали их пугать, оба поднимали такой рев, что сомнений не оставалось — это эмоция страха. Правда, плача, шимпанзенок не проливал ни одной слезинки, чего уж никак нельзя было сказать о Руди. Но ведь слезы как проявление эмоций чисто человеческое свойство.

Злились они тоже одинаково. Надували губы, сердито морщились, топали ногами, стучали кулаками, а при случае кусались, щипались и замахивались на обидчика всем, что попадется под руку. И даже радовались они похоже. Стоило пощекотать ребятишек или затеять игру в пятнашки, как у каждого начинали блестеть глаза, рот растягивался до ушей и оба принимались хохотать, носясь по комнате и стараясь произвести побольше шума и грохота. Только шимпанзенок смеялся беззвучно.

И все-таки, как ни соблазнительно было бы сделать вывод о том, что «обезьяна — почти человек», исследовательница пришла к заключению, что это «не только не человек, но и никоим образом не человек».

Взять хотя бы эмоции. Да, действительно, сходство огромное. И все-таки тщательный сравнительно-психологический анализ трех основных эмоций человека и шимпанзе — эмоции волнения, печали и радости — заставил исследовательницу еще раз убедиться в том, что шимпанзенок «никоим образом не человек». В волнении шимпанзенок был всегда экспрессивнее и необузданнее своего человеческого сверстника. Он никогда не печалился, а уж тем более не плакал от физической боли, из сочувствия или из-за неудачи в игре, а радостное настроение и смех у него всегда были связаны только с беготней, игрой, лакомством. В то время как у двухлетнего Руди (если судить по дневникам) уже часто проявлялось чувство юмора. Причина смеха порою — комизм ситуации. Причина, так сказать, интеллектуальная. Что же касется психики, умения осмыслить ситуацию, решить какую-нибудь задачку, возникающую во время игры, правильно скопировать действия человека — в этом двухлетний Руди оставлял шимпанзенка далеко позади. И чем дальше шло развитие малышей, тем больше и непроходимее становилась пропасть. «Как бы ни были усовершенствованы методы воспитания, с их помощью развитие обезьяны может быть доведено до уровня трехлетнего ребенка. Дальше шимпанзе ни в коем случае не продвинется». Вот к какому выводу пришла исследовательница. Но может, она ошибалась?

Говорящий шимпанзе

«Сейчас, когда я начинаю писать эту книгу, Вики сидит на спинке моего кресла и расчесывает мне волосы. Немного позже она тянет меня за рукав и зовет: «Мама, мама!» Это значит, что я должна что-то для нее сделать. Дать пить или есть. И только после этого я могу продолжить свою работу». Это строки из книги Кэти Хейс «Обезьяна в нашем доме», вышедшей в 1952 году в Нью-Йорке.

Вики — трехлетний шимпанзенок. «Мама» — сама Кэти. Она психолог. И уже давно интересуется человекообразными обезьянами. В частности, ее интересует, можно ли научить говорить обезьяну, если поместить ее в человеческие условия? Для того чтобы выяснить все это, она уговорила своего мужа Кейта «удочерить» новорожденного шимпанзснка из антропоидной экспериментальной станции в Оранж-парке, во Флориде.

Что и говорить, веселая жизнь началась у молодых «родителей». Пеленки, соски, батареи бутылочек с питательными смесями. Но главная трудность была в другом. Вики — так назвали приемыша — ни на минуту не хотела оставаться одна. Она хотела висеть. Так же, как висят все новорожденные шимпанзята. На груди у матери. Кэти кормила Вики. Кэти ухаживала за Вики. Кэти о ней заботилась. «Это моя мать» — так, должно быть, решила Вики, и стоило Кэти спустить шимпанзенка с рук, дом оглашался звонким плачем. Это, протягивая волосатые ручонки к «матери», вопила Вики.

— Ты балуешь ребенка,— говорил жене Кейт, пытаясь отцепить от ее фартука руки и ноги Вики.

— Что ты понимаешь в воспитании шимпанзят! Она должна висеть. Должна. Так уж ей положено от природы.

— Тогда не жалуйся...

Кэти, чуть не плача, уходила на кухню. На ее фартуке болталась присмиревшая Вики.

«Ребенок» рос. Вместе с ним росла стопка дневников наблюдений. В них ученые скрупулезно описывали поведение шимпанзенка, с первого дня оказавшегося в необычных для обезьян условиях.

Вики была не первая обезьяна, попавшая в человеческий дом. Но если задача других исследователей сводилась к простому наблюдению, то супруги Хейс поставили своей целью «воспитать» шимпанзенка, проследить, до какой степени возможно влияние цивилизации на дикое человекоподобное существо. Поэтому для Вики были созданы все условия, какие создают любящие родители единственному ребенку.

У нее было множество игрушек. Товарищи для игр. Жила она вместе с «родителями». Ела за общим столом.

Спала в детской. Вместе со всеми она «праздновала» рождество и свой день рождения, собирая с гостей обильную дань подарков.

Все это, по предположению приемных «родителей», должно было сказаться на психическом развитии «ребенка».

Пока возраст Вики исчислялся неделями и месяцами, в основном бурно шло ее физическое развитие. В этом смысле она серьезно опередила своих человеческих сверстников. К девяти месяцам Вики много бегала, взбиралась на высокие предметы и очень любила спрыгивать со стульев, шкафов и столов на пол.

Ее проказы доставляли Хейсам много хлопот, но их огорчало другое. Все это Вики проделывала молча. Девятимесячный мальчик соседей, с которым иногда позволяли играть шимпанзенку, гулил, лепетал, хотя и едва научился стоять в своей кроватке. А Вики молчала.

К полутора годам она, также молча, стала интересоваться картинками в иллюстрированных журналах. Это помогло людям найти с ней общий язык. Вики показывали картинку с изображением нужной вещи, и она тотчас разыскивала предмет среди других и приносила.

К этому же времени она научилась во многом подражать своим приемным «родителям». Чистила щеткой мебель, одежду, мыла посуду, задергивала шторы, включала свет. Перед праздником она запечатывала конверты с поздравлениями, лихо облизывая их языком, распаковывала посылки, а перед приходом гостей забегала в спальню и подкрашивала перед зеркалом губы. В точности, как это делала Кэти, даже пальцем размазывала. Но увы, и это она проделывала без единого слова. Несмотря на то, что Кейт и Кэти все время разговаривали с ней, как с человеком. 

В результате трехлетнего наблюдения экспериментаторы заключили: воспитанная в человеческих условиях, Вики была намного «интеллигентнее» своих сверстников, выросших в клетке. Хотя бы потому, что у нее был ряд навыков, связанных с жизнью среди людей. Вики была воспитанная обезьяна. Когда ее привели однажды к шефу антропоидной станции доктору Лешли, она в продолжение всего разговора смирно сидела в кресле, поглядывая по сторонам и ковыряя пальцем в носу. На вопрос, обращенный Кэти, как вела бы себя в таком случае обезьяна, выросшая в клетке или на свободе, гордая «мать» ответила: «Во всяком случае, за оконные стекла или плафоны я бы не поручилась».

Конечно, бывали и казусы. Однажды гости, приглашенные на какое-то торжество, войдя в столовую, увидели Вики на столе посреди яств, усердно посыпающую их лепестками роз.

Однако воспитательные беседы (а иногда и наказания) сделали свое дело. Вики была намного, так сказать, удобнее для житья в человеческом обществе, чем ее дикие сородичи. И все же вывод, к которому пришли наблюдатели, был таков: если физически шимпанзе развивается гораздо быстрее, чем ребенок, то психически намного медленнее. Трехлетнюю Вики оставляли позади годовалые малыши. Заметно было, что ее развитие тормозило отсутствие речи. Лишенная ее, Вики так и не смогла проникнуть в мир абстрактных понятий, того, что составляет особенность человеческого мышления и что человеческий ребенок начинает постигать еще в детстве.

Но ведь черным по белому Кэти пишет о Вики: «Она тянет меня за рукав и зовет: «Мама, мама!»

«Мама», «папа», «кап» («cap» по-английски «кружка», ведь Вики преподавали английский язык) — три слова, которым удалось выучить Вики за три года. И то «нечеловеческим» способом.

По примеру одного ученого, обучившего нескольким словам орангутана, Кейт начал работать с Вики по такой методе. Он брал шимпанзенка на руки, садился с ним перед зеркалом, сжимал губы Вики руками и в это время четко и раздельно произносил: «Ма-ма». Учеба у Вики начиналась на пустой желудок. И Кейт всячески давал ей понять, что покормят ее, как только она заговорит.

Вики оказалась «сообразительной» ученицей. И скоро стала мычать, как только Кейт клал пальцы ей на губы. Если он медлил, она сама брала его руку и прикладывала к своему рту. Потом достаточно стало одного пальца учителя, прикоснувшегося к ее губам. И наконец, после трехнедельного натаскивания Вики произнесла «мама» без всяких подсобных средств.

У нее было неплохое для обезьяны произношение. Но смысла слова она не понимала. За банан, кусок пирога или новую игрушку она могла сказать «мама» каждому, даже не подозревая, что мама для нее только Кэти. Зато она научилась произносить это слово с десятком просительных оттенков. Собственно, именно в интонацию она вкладывала содержание просьбы, так никогда и не усвоив истинного значения слова «мама».

Но это не ее вина. Между человеком и шимпанзе — непроходимая пропасть, потому что относительная масса головного мозга шимпанзе в три раза меньше, чем у человека. При всем сходстве с человеческой, кора головного мозга шимпанзе устроена гораздо примитивней. В частности, в нем отсутствует центр, заведующий у человека речью.

Умеют ли они думать?

В то же время мозг у них достаточно развит, и это обеспечивает способность шимпанзе к сложным формам поведения.

Однажды в лаборатории случилось ЧП. Придя утром в антропоидник, сотрудники увидели настежь распахнутую дверь клетки. На двери в дужке болтался висячий замок с ключами. Обезьяны исчезли.

Их нашли в фотолаборатории. На столе с реактивами священнодействовала Нева. Наморщив лоб и отвесив губу, она орудовала среди склянок. Здесь что? Проявитель? Хорошо... Закрепитель? Тоже хорошо. А это? Чернила? Пойдет...

Неизвестно, что бы предприняла дальше Нева, но тут появились люди. С сожалением она покидала свое рабочее место. Посреди комнаты ее уже ждала Лада, увитая серпантином фотопленки. Шмыгая носами, обезьяны заковыляли к клетке.

А в лаборатории началось дознание.

Кто виноват? Кто последний входил в клетку и не запер после себя дверь?

— Тоня!

— Да заперла я замок! И ключ на место положила...

— Может, они сами? — предположил кто-то. Вечером двое сотрудников сели в засаду.

Хлопнула последний раз входная дверь. Повозились, устраиваясь на ночь в кроватях, обезьяны. В комнате сумрачно. У стены на порядочном расстоянии от клетки белеет столик. На нем, как обычно, злополучные ключи. Тихо.

Вдруг шорох. Над кроватью поднялась голова. Нева. Прислушалась. Негромко ухнула. Тотчас поднялась Лада. Минута — и обе у решетки.

— Зачем ей одеяло? — Тс-с!

В руках у Невы кусок ковровой дорожки. Иногда это ее одеяло. Иногда — матрац. А сегодня...

— Смотри до чего додумалась! Умница! Просунув руку до плеча сквозь решетку, Нева пытается

ковриком сбить ключи со стола. Мимо... Опять промазала... Есть! Ключи летят на пол. Нева изловчается и подгребает их к клетке. Дальше все просто. Зажав ключи в руке, она взбирается по зарешеченной двери до уровня замка и, просунув руки сквозь прутья, начинает возиться с ним. Как вставить ключ в замок, она знает — видела не раз. Какой ключ выбрать из связки — тоже запомнила. Труднее сладить с собственными пальцами. Уж очень они непослушны — уменья в них нет. Да и большой палец маловат. Никак не ухватишь им ключ. Нева кряхтит, сопит, нижнюю губу выпятила. Злится. Но своего добилась: мы слышим щелчок, потом второй. Звякает замок. И негромко скрипит, открываясь, дверь.

Все. Операция «Ключ — замок — дверь» закончена. Завтра мы успокоим Тоню.

Каждый, кто был с нами в этот вечер в засаде, увидел шимпанзе в блеске их физических и «интеллектуальных» возможностей.

Во-первых, уменье повернуть ключ в замке. Поверьте, это нелегкое дело. Здесь нужна сложная координация движений и способность манипулировать. Проще говоря, нужно уметь вертеть в руках предмет. Это шимпанзе умеют как нельзя лучше. Вертеть в руках предметы — их стихия. Всякая новая вещь, попавшая в их руки, обязательно будет разобрана на части. Шимпанзе на воле в поисках пищи должен исследовать десятки плодов, выбирая только спелые, перебрать в них десятки частичек, выбирая только съедобные. Для этого природа снабдила их руками. Не лапами, а руками. С пятью пальцами. С ногтями. Между прочим, именно ногти играют важную роль в том, что пятипалой рукой можно держать в руках предмет. Потому что они служат ложем, опорой для мягких подушечек пальцев. Этот вывод сделал еще римский ученый Клавдий Гален, во II веке впервые доказавший сходство анатомического строения руки обезьяны и человека.

Руками шимпанзе могут выполнять тончайшие движения. Могут поднять с пола иголку. Могут держать в руках ложку, рюмку, кисть, карандаш и, наконец, могут вставить в скважину ключ и повернуть его.

Уменье манипулировать, высокоразвитый ориентировочно-исследовательский рефлекс, находится в прямой связи со способностью этих обезьян анализировать. Смогла же Нева из связки ключей выбрать один нужный. Способность анализировать — первый шаг к мышлению. Чтобы сократить цепь всех логических построений, скажу сразу: у шимпанзе мышление есть. Элементарное. Примитивное. На уровне трехлетнего ребенка. Сообразила же Нева, как достать ключ, успешно употребив коврик в качестве орудия.

Использование предметов — чрезвычайно редкое явление в мире животных. Хотя и встречается.

Индийский слон часто пользуется палкой, чтобы почесать себе спину. Калан иногда разбивает ракушки о камни. Делает это он весьма оригинальным способом: ложится в воде на спину, кладет себе на грудь плоский булыжник и, зажав ракушку в лапах, колотит ею о камень, пока не разобьет. Знаменитые галапагосские вьюрки — некоторые из них — вытаскивают из трещин насекомых с помощью веток или колючек кактуса, зажатых в клюве. Есть сведения, что некоторые африканские стервятники пользуются камнями, разбивая яйца страуса.

Однако, если у этих животных использование предметов — как правило, инстинктивно, у шимпанзе оно зиждется на качественно иной основе. Некоторые ученые считают, что для шимпанзе свойственно целенаправленное использование предметов, на основе оценки ситуации, на основе некоего внутреннего «плана» действий. Это предположение как будто подтверждают наблюдения Д. Гудолл и Л. А. Фирсова. По данным Гудолл, свободно-живущие шимпанзе порою способны к своеобразному «изготовлению» орудий. Исследовательница пишет, что не раз наблюдала, как шимпанзе выуживали термитов из их норок с помощью прутиков, выбирая подходящей длины и прочности. От Гудолл исходит также сведения о том, что шимпанзе используют пережеванную листву как губку, с помощью которой они извлекают воду из дупел, что они иногда сворачивают широкие листья наподобие чашки — тоже для того, чтобы набрать воды для питья.

В опытах Л. А. Фирсова на «Обезьяньем острове» шимпанзе с помощью палочек разоряли муравьиные гнезда, добывали лакомства, положенные в узкие глубокие ямки. При этом, если того требовали обстоятельства, очищали палочки зубами от листьев, укорачивали, сдирали зубами кору, чтобы веточка стала потоньше и легче проходила в отверстие. Они использовали палки при решении сложных задач, когда до лакомства, спрятанного в экспериментальном ящике, можно было добраться, лишь удлинив с ее помощью руку. При опасности палками оборонялись... Это то, что касается применения орудий.

Многочисленные эксперименты, проведенные с шимпанзе, свидетельствуют об их хорошей памяти, чрезвычайной сообразительности, умении решать подчас очень сложные задачи, требующие способности устанавливать связи между предметами.

Право на интеллект

События, о которых я сейчас расскажу, происходили в начале века на антропоидной станции острова Тенериф.

...Обезьян было девять. У каждой свое имя, свой характер, свои способности.

Нуева часами могла играть в одиночестве, пересыпая песок из руки в руку. Она была добрая и ласковая. Да вдобавок еще и умница. Все задачи, которые давал ей экспериментатор, решала лучше других шимпанзе.

Коко — полная противоположность ей. Вечно встрепанный, вечно взволнованный, ни минуты не мог посидеть спокойно. Из-за своей взбалмошности он и в простой задаче не мог разобраться.

Зато Султан щелкал их как орехи.

Сначала задачи были простые. Посреди комнаты к потолку привязывали тяжелую корзину с фруктами. Корзину раскачивали. И в тот момент, когда она быстро пролетала мимо одного из стропил, надо было прыгнуть на стропила и схватить корзину. Султан освоил это с легкостью. В тропических лесах ему не раз приходилось, сидя на ветке, поджидать, пока качающаяся ветвь с плодами пройдет под самым носом.

В другой раз шимпанзе привели в комнату, раскрыли на его глазах окно, выбросили в окно банан и сразу закрыли. Султан тут же выскочил через дверь на улицу, обежал угол дома и нашел банан под окном. Впрочем, подобную задачу могут решить и другие животные. Тогда исследователи придумали кое-что посложнее.

Однажды на площадке, где возились обезьяны, появился человек в белом халате. В руках он нес гроздь бананов. Бананы! Нет ничего вкуснее их. Обезьяны подошли поближе в надежде получить лакомство. Но человек привязал гроздь к шнуру, подтянул ее высоко вверх и ушел. Султан попробовал достать бананы рукой. Не дотянуться. Подпрыгнул. Ничего не получается. Швырнул в них старый башмак, бесполезно. И вдруг — удача! Он заметил, что человек в белом халате идет обратно. Когда ничего не подозревающий экспериментатор поравнялся с местом, над которым висела приманка, Султан быстро вскочил ему на плечо и сорвал банан.

В другой раз он попробовал проделать то же самое со служителем. Тот, не растерявшись, наклонился. Тогда Султан спрыгнул на землю, ухватил служителя за ремень и, громко кряхтя, стал поднимать его вверх — видно, им, как палкой, хотел сбить лакомство.

Скоро обезьяны сообразили, что прекрасно можно обойтись и без служителя, и без экспериментатора. Они стали взбираться на плечи друг другу. И теперь часто можно было наблюдать такую картину: не успеют еще подтянуть повыше шнур с бананами, а уж под ними выстраивается живая пирамида из обезьян. Вот только из-за последнего места на ней всегда происходили ссоры — тот, кто срывал банан, никогда не делился со своими приятелями.

Султан был неистощим на выдумки. Как-то он раздобыл длинную жердь и увлекся прыжками с шестом. Конечно, выглядело это несколько иначе, чем на Олимпийских играх. Он ставил шест вертикально и мгновенно взбирался на самый его верх еще до того, как палка начинала падать. Однажды он сообразил, что приятное можно совместить с полезным. И с тех пор добывал бананы, добираясь к ним по шесту.

— Ты сообразительный малый,— хлопнул его раз по плечу человек в белом халате.— А ну-ка, попробуй решить задачу посложней.

Султан ничего не понял, но на всякий случай радостно ухнул. Человек ушел. Султан посмотрел вверх. Там, подразнивая его, покачивалась на ветру связка бананов. Шимпанзе огляделся. Ни служителя, ни шеста, ни, на худой конец, Коко. Только в углу площадки валяются какие-то ящики. Султан посмотрел на бананы, на ящики, снова на бананы... И нерешительно направился к ящикам.

Это была действительно трудная задача. Еще кое-как он догадался подтащить под бананы один ящик. Покряхтывая от усердия, притащил второй. Но вот что делать с ним дальше, никак не мог сообразить. Он злился. Пинал ящик ногами. Колотил руками. Швырял оземь. Но поставить один на другой догадался только через несколько часов.

Вскоре решать эту задачу научились все обезьяны. Но каждая по-своему.

Коко, разумеется, был в своем репертуаре. Если с площадки доносились вопли, визг и грохот, можно было безошибочно решить — работает он.

Чика — отличная спортсменка больше надеялась на свою ловкость. Подтащит под бананы ящик, потом на него, на самое ребро, установит палку, и по ней пытается добраться до лакомства. Толку мало — синяков хоть отбавляй.

Зато терпеливости и тщательности Грандэ можно было подивиться. Один раз она девять часов не уходила с площадки. Переставляла ящики. Все выбирала самую устойчивую конструкцию пирамиды. Устойчивую, разумеется, с ее точки зрения. Потому что самый искусный и отчаянный акробат не рискнул бы стать на то сооружение, которое она в конце концов воздвигла.

Когда работала одна обезьяна, остальные садились в кружок и «болели» за приятеля. Особенно Султан. У него прямо-таки руки чесались, когда Грандэ неторопливо громоздила ящики. Он пританцовывал на месте, ахал, охал, ухал и все пытался что-то сделать.

Терцера и Консул в работу других обезьян не вмешивались никогда. Строить пирамиду они не умели, а потому до поры до времени сидели в сторонке и терпеливо ждали.

Проходил час, другой... Они ждали. Третий... Почесываясь и позевывая, они наблюдали за своим трудолюбивым сородичем. Наконец волнующая минута: установлен последний ящик. И когда усталый, но довольный работяга взбирается на пирамиду и уже протягивает руку к столь тяжело заработанной награде, площадку оглашает воинственный клич. Это бросаются в атаку Терцера и Консул. Да-а. Созидать они не умеют, но разрушать... В несколько минут ящичное сооружение разметено в стороны. В грохоте падающей пирамиды тонут вопли и тяжелое дыхание дерущихся обезьян. Клубы пыли поднимаются над местом баталии. А вверху мирно покачивается нетронутая связка бананов.

Все эти милые проделки обезьяньей братии заставляли исследователей хохотать порою до слез. Тем не менее ничто не ускользало от их взгляда, и все поведение обезьян тщательно протоколировалось. Результаты наблюдений и их интерпретация были изложены в работе В. Келлера «Интеллект человекообразных обезьян».

Работа эта вызвала много споров. Крупнейшие ученые сдержанно отнеслись к выводам Келлера и предложенной им интерпретации поведения шимпанзе. Его не без основания критиковали за субъективизм при оценке результатов наблюдения, «очеловечивание» мотивов поведения обезьян, за слабую документацию и неубедительную аргументацию выводов исследования.

Наука о поведении обезьян, как и любая другая наука, прошла сложный путь развития. Ее история знает немало интересных открытий, но также ошибок и заблуждений. На арене ее не раз шло острое столкновение противоречивых идей, гипотез, точек зрения. И как всегда, борьба противоречий служила мощным стимулом дальнейшего развития этой области знаний. Теперь можно уверенно сказать, что каждое исследование сыграло свою роль в медленном и неуклонном продвижении человека к пониманию такого сложного явления, как поведение человекообразных обезьян.

Уже на основании всего предшествующего рассказа можно заключить, что исследование поведения обезьян от начала начал и идет по нескольким направлениям. Такие исследователи, как Ниссен, Карпентер, Хариссон, Шаллер, Гудолл и многие другие выбрали метод наблюдения животных в естественных условиях их обитания. Работы отечественных исследователей Н. Н. Ладыгиной-Котс, Г. З. Рогинского и их зарубежных коллег — Келлера, супругов Йеркс, супругов Хейс и других — тяготеют к анализу поведения антропоидов с позиций зоопсихологии. Чрезвычайно важный вклад в развитие проблемы внесли физиологи. И в первую очередь, работы И. П. Павлова и его школы. Широко известна вышедшая в свет в 1948 году работа ученика И. П. Павлова Э. Г. Вацуро «Исследование высшей нервной деятельности антропоида (шимпанзе)», в которой автор предпринял попытку перевести сложное поведение животного на язык физиологии, рассмотреть поведение с точки зрения сложного переплетения условных и безусловных рефлексов. Из этой книги вошел во все хрестоматии рассказ об опыте с шимпанзе Рафаэлем на плоту.

У Рафаэля выработали цепь условных рефлексов: взять кружку с водой, открыть кран, налить в кружку воды и потушить огонь в спиртовой горелке, за которым лежало яблоко или конфета. Со всем этим багажом знаний Рафаэля погрузили однажды на плот, плавающий по колтушинскому озерцу, и предложили ему решить знакомую задачу — погасить спиртовку и добыть себе лакомство. Кружку положили в ящик здесь же на этом плоту. Рядом с ящиком положили шест. А на втором плоту поставили бак с водой, снабженный краном.

Как только Рафаэлю дали возможность действовать, он открыл ящик, достал кружку, перебросил жердь на другой плот, перебрался на него, налил в кружку воды и, вернувшись назад, залил огонь и достал приманку.

В следующий раз за огнем снова положили яблоко, но в бак не налили воды.

Горел огонь. За ним таилась лакомая добыча. Вокруг была вода, целый пруд воды. Но, приученный наливать ее только из бака, шимпанзе не сообразил зачерпнуть воду за бортом.

Этот опыт и теперь часто приводят в доказательство того, что у шимпанзе отсутствует мышление и им недоступны обобщения.

Однако исследования последних лет подводят к мысли, что описанный выше опыт не стоит оценивать однозначно. Во-первых, и среди шимпанзе есть более сообразительные и менее сообразительные. Во-вторых... Но лучше я приведу выдержку из книги Л. А. Фирсова «Поведение шимпанзе в природных условиях»: «Вспомним незадачливого шимпанзе Рафаэля... Степень беспомощности шимпанзе в указанной ситуации совершенно загадочна. Остается предположить, что сам метод выработки указанной системы (рефлексов.— Н. П.) с самого начала переключил каким-то образом внимание антропоида с наиболее существенного элемента ситуации (вода) на второстепенные (бак, кран, кружка и пр.) ».

На авторитетность этого заключения можно положиться. Л. А. Фирсов давно исследует сложные формы поведения антропоидов с учетом их физиологических механизмов. Им, в частности, накоплен большой, убедительно документированный экспериментальный материал, который свидетельствует о том, что шимпанзе способны устанавливать элементарные причинно-следственные связи и строить свое поведение, сообразуясь с ними.

Кстати, эту способность отмечал еще и И. П. Павлов.

Однажды он присутствовал на опыте, в котором шимпанзе Роза для того, чтобы достать подвешенные под потолком фрукты, соорудила под ними вышку. «Это условным рефлексом назвать нельзя,— комментировал опыт И. П. Павлов.— Это есть случай образования знания, уловления нормальной связи вещей».

Подтверждают этот вывод эксперименты, проведенные Л. А. Фирсовым во время экспедиции на «Обезьяний остров». Особенно один из них.

Представьте себе поляну, на которой установлено некое сооружение. Плексигласовый ящик, с плотно захлопывающейся дверцей. От дверцы идет длинная труба. Внутри ее — тяга, один конец которой прикреплен к дверце, другой — на выходе из трубы заканчивается ручкой. Дверцу ящика можно открыть, только потянув за ручку тяги.

В эксперименте в ящик с прозрачными стенками ставили стакан любимого обезьянами компота. И к сооружению подпускали шимпанзе. Как он поведет себя? Шимпанзе, по имени Тарас, действовал так. Первым делом, увидев компот, он устремился к ящику. Осмотрел его, ощупал и стал совать в щели дверцы соломинки. Ничего не добившись, он ушел с поляны, потом вернулся, и теперь уже его заинтересовала ручка на конце трубы. Потянул ее и увидел, как на другом конце приоткрылась заветная дверца. Бросив ручку, он ринулся туда. Дверка захлопнулась. Так... Тарас вернулся в исходную позицию. Снова потянул за ручку, снова ринулся к приоткрывшейся дверце и снова безрезультатно.

Как бы вы решили эту задачу? Уверена, что способ, который выбрал Тарас, отличался от вашего большей оригинальностью. Не получилось рукой? И он оттянул ручку цепкой ногой. Улегся на трубу и рукой дотянулся до лакомства.

Через год, во время очередной экспедиции Тарасу предложили вновь решить эту задачу. Но только теперь трубу, в которой была спрятана тяга, сделали намного длиннее. Тарас лишь мельком взглянул на прозрачный ящик со стаканом компота и сразу же направился к ручке. Через некоторое время он лежал на трубе, до отказа оттянув ручку ногой, но, увы, уже не доставая рукой до дверцы. Не прошло и минуты, как он убедился в том, что

старый способ не годен. Тогда он пошел на опушку леса, выломал хворостину подлиннее и вернулся к сооружению. А дальше? Оттягивая одной рукой ручку аппарата, он стал пытаться палкой достать компот. Случайно несколько раз захлопывающаяся дверца прищемляла конец палки. Обезьяна, видно, заметила это. Дальше все зависело от координации движений обеих рук.

Тарасу удалось совладать с ними. Он выждал момент и, когда дверца приоткрылась в очередной раз, быстро всунул в нее хворостину и отпустил тягу. Теперь ему оставалось только подбежать к ящику, просунуть пальцы в щель, окончательно открыть дверцу и получить заслуженную награду.

Л. А. Фирсов, комментируя этот опыт, обращает особое внимание на то, что, отправляясь за палкой, Тарас брал не первую попавшуюся. Он браковал одну, другую хворостину и выбрал в конце концов такую, которая годилась для дела и по длине, и по прочности. «Судя по тому, что отвергался неподходящий предмет вдали от установки, причем не было поворота головы в ее сторону,— пишет он,— остается думать, что шимпанзе уходил от аппарата не за любой палкой, а за палкой определенного размера, иначе говоря, он оперировал уже заготовленным планом». Впрочем, по мнению Л. А. Фирсова, вывод этот требует дополнительного экспериментального подтверждения.

Феномен Уошо

То, что не удалось супругам Хейс — вступить в разговор с шимпанзе,— сумели супруги Гарднеры.

В 1975 году в научных журналах промелькнуло сообщение, переведенное из американского журнала «Сайенс»: «Научные сотрудники Университета штата Невада (США) супруги Беатрис и Аллен Гарднеры разработали и применили новую методику в экспериментах по обучению шимпанзе языку жестов». А недавно на русский язык была переведена книга американского журналиста Юджина Линдена «Обезьяны, человек и язык». В ней автор более подробно рассказал о работах по воспитанию «говорящих обезьян и постарался со всех сторон рассмотреть так называемый «феномен Уошо».

Шимпанзенку по имени Уошо не было и года, когда начались первые занятия. Для обучения был выбран язык знаков и жестов, употребляющийся глухонемыми людьми в Северной Америке. В этом языке каждый особый жест, который делает рукой или двумя руками говорящий, соответствует определенному слову или понятию. Экспериментаторы обратились к нему не случайно. Жестикуляция — характерная особенность шимпанзе, и, кроме того, у них очень развита способность к подражанию. На это и был основной расчет.

Обучение шло так. Обезьяне показывали какой-то предмет или действие и здесь же сразу обозначали его на языке глухонемых. Например, показывали ключ, и тут же экспериментатор постукивал указательным пальцем одной руки о ладонь другой. Именно этим жестом обозначается на языке глухонемых ключ.

Первые занятия были безуспешны. Обезьяна смотрела на экспериментатора, на ключ, вертела ключ так и сяк, пробовала поточить об него зубы, но никак не могла взять в толк, что от нее требуется. До тех пор, пока однажды случайно — а может, и с помощью ученого — палец ее не коснулся ладони руки. В тот же момент обезьяна получила лакомство.

Снова и снова требовал от Уошо ученый выполнения этого жеста, по нескольку раз тщательно показывая его обезьяне, помогая ей и подкрепляя лаской и конфетой каждое правильное действие. В конце концов Уошо выучила этот жест. Теперь стоило ей увидеть ключ, она тотчас начинала неловко тыкать пальцем в ладонь.

Так же настойчиво, кропотливо обучали ее Гарднеры и другим жестам. И через некоторое время Уошо усвоила, что при виде цветка, например, надо приложить к носу сложенные щепоткой пальцы, а если вытянутые вперед руки повернуть ладонями кверху — ей откроют дверь.

— Что ж здесь особенного,— скажет искушенный читатель.— Просто у обезьяны выработали условные рефлексы на определенные жесты. Такие способности за животными известны давно.

И будет прав. Действительно, павловская школа исследования условных рефлексов давно подсказала подобные пути дрессировки и обучения разных животных.

Тогда в чем же новизна опытов Гарднеров и полученных ими данных?

Все дело в том, что Уошо неожиданно проявила замечательные способности к обобщению. Усвоив какой-нибудь жест, обозначавший при обучении вполне конкретное действие или один конкретный предмет, она стала самостоятельно применять этот символ в сходных ситуациях.

Вот примеры.

Один из первых жестов, которые усвоила обезьяна,— сложенные щепотью и прижатые к ноздре пальцы — означал «цветок». Этот жест обезьяна стала повторять при виде любого цветка, а не только того, на котором знак отрабатывался. Было и другое. В некоторых ситуациях шимпанзе придавала выученному знаку понятие «запах», по крайней мере, она каждый раз прикладывала щепотку пальцев к ноздре, когда входила на кухню.

Освоив жест «ключ», Уошо стала применять его, выпрашивая ключ у людей. Причем жестом этим она обозначала не только тот ключ, который ей показывали во время опыта, но любой, вплоть до ключа зажигания автомобиля. Она пользовалась нужным жестом даже тогда, когда ключа на виду не было, а был он, скажем, в кармане экспериментатора.

Жест «открывать» она проделывала каждый раз, когда просила открыть любую дверь — своего жилища, дверцу шкафа, ящик шкафа, дверцу аптечки. И даже когда ей потребовалось отвернуть тугой водопроводный кран, она прибегла к жесту «открыть».

Но и это еще не все. Спустя год после начала учебы Уошо, как утверждают авторы эксперимента, стала связывать выученные знаки в некоторое подобие фразы. Этому ее никто специально не учил — просто, разговаривая между собой на языке жестов, учителя подали ей пример. Некоторые фразы шимпанзе подсмотрела у них и стала копировать. Но некоторые составила сама. «Сконструировала» из запаса знаков, которыми владела.

Уошо любила играть с Алленом. В неописуемый восторг она приходила, когда Аллен начинал щекотать ее. Однажды, подойдя к ученому, она заглянула ему в глаза, сложила руки в жест, означающий «дай», помедлила и вслед за этим изобразила жест «щекотка». «Пощекочи» — сигнализировала обезьяна человеку. Многие жесты, предложенные ей исследователями, Уошо «усовершенствовала», придав им большую, с ее точки зрения, «логику». Так, например, Гарднеры, обучая обезьяну знаку «холодильник», обозначали его сочетанием жестов «холод — ящик». Однако обезьяна предпочла обозначать его сочетанием «открывать — еда — питье».

Через три года, прошедшие от начала обучения, в «словаре» шимпанзе было уже 85 знаков. Среди них — «больше», «вверх», «идти», «внутри», «снаружи», «запах», «чисто», «грязно», «слушать», «собака», «кошка» и многие другие, которые она с большим или меньшим успехом соединяла в «фразы». К исходу четвертого года обучения «словарный запас» Уошо приближался к двумстам знакам-жестам. Попав после Гарднеров в другой эксперимент, Уошо пыталась объясняться на языке жестов со всеми, кто оказался с ней рядом — с людьми, сородичами-шимпанзе, собаками.

Однажды, заметив в лаборатории шимпанзенка, Уошо сделала жест, означающий «иди», и сразу же подставила к нему знак «обнимать». «Иди обнимемся, иди приголублю»,— сказали бы мы в этом случае.

В другой раз, когда на нее обрушился с угрозами макак резус, Уошо продемонстрировала один за другим два жеста: «грязный» — «обезьяна». По свидетельству Гарднеров до этого случая Уошо пользовалась жестом «грязный» лишь в том случае, когда видела мусор. Изобретя такое «ругательство» после стычки с резусом, Уошо стала употреблять знак «грязный» и по отношению к учителям, если они отказывались выполнять ее просьбы.

Опыты Гарднеров породили волну работ по обучению обезьян языку жестов.

К сожалению, в отечественной литературе не появилось еще достаточно полного критического анализа этих исследований. Но одно кажется бесспорным — мы еще многое не знаем о диапазоне возможностей наших соседей по эволюции.

Итак, ушло в прошлое время, когда идея о существовании мыслительных способностей у шимпанзе казалась чуть ли не еретической. К слову сказать, очень большую роль в этом сыграли, работы замечательного советского ученого Л. А. Крушинского и его учеников, которые доказали, что элементарная рассудочная деятельность свойственна животным и многих других видов.

Накопленные наукой данные свидетельствуют о том, что у шимпанзе хорошая память, они могут легко и быстро осваивать множество новых навыков, умеют использовать предметы в определенных целях, обладают способностью различать их по потенциальным свойствам, производить первоначальные обобщения в сфере предметной деятельности. Они умеют переносить прежний опыт в новые ситуации, умеют улавливать причинно-следственные связи — словом, обладают всеми теми качествами, которые дают им право считаться истинными интеллектуалами в мире животных.


ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Печально, что число этих удивительных животных в природе неуклонно уменьшается. До сих пор — это даже трудно вообразить — шимпанзе убивают ради мяса, ради спортивной охоты. Много их гибнет от рук звероловов — ведь чтобы добыть для зоопарка детеныша, порою убивают мать. И так обстоит дело не только с шимпанзе, но и с орангутанами и гориллами.

Освоение людьми новых земель лишает обезьян их привычных мест обитания. Если учесть, что смертность среди антропоидов в естественных условиях намного выше рождаемости, можно понять, к какому финишу идет дело.

О положении в природе того или иного вида животных можно в наши дни судить по тому, занесен ли он в Красную книгу или пока еще нет. Вот данные об обезьянах. В Красную книгу занесены обыкновенный и карликовый шимпанзе, горные гориллы, орангутан, некоторые виды гиббонов, носачей, лангуров, колобусов, ревунов и саймири, львинохвостый макак, паукообразные, шерстистые обезьяны, львиные игрунки... К сожалению, этот список можно продолжить. Занесение в Красную книгу еще не гарантия безопасности животных. Но сигнал бедствия и призыв ко всем, от кого это зависит, встать на защиту исчезающего вида. Пути охраны животного мира известны: регулирование охоты и отлова животных или полный запрет на то и другое; создание заповедников, заказников и национальных парков; издание правительствами государств и международными организациями по охране природы специальных законов, декретов, решений; целенаправленная деятельность людей по увеличению численности и расселению животных.

Все это действенно и в отношении обезьян. И кстати, есть уже немало примеров того, как совсем несложными мерами можно предотвратить уменьшение их численности. Ученые Масуи, Сугияма, Нишамура и Осава сообщают о том, что уменьшение популяции японских макаков в одном из районов Японии было приостановлено всего-навсего тем, что люди стали подкармливать обезьян. На Суматре и Калимантане незаконно отловленных орангутанов отбирают и возвращают в джунгли. Созданы даже специальные так называемые реабилитационные центры, где изъятых у браконьеров животных подлечивают, подкармливают, готовя их к возвращению в лес. На вывоз орангутанов с островов, где они водятся, требуется специальное разрешение. В Африке заповедными объявлены некоторые районы, где водятся горные гориллы и шимпанзе.

Чрезвычайно большую помощь в сохранении этих человекообразных обезьян могут оказать правительства вновь возникающих в Африке молодых развивающихся государств.

И конечно, велико значение приматологических центров, таких, например, как Сухумский, где специально ведутся работы по акклиматизации и разведению обезьян.

Дело в том, что некоторые низшие обезьяны — незаменимые животные для различных медико-биологических исследований. Лечение многих болезней — полиомиелита, туберкулеза, малярии, было бы невозможным, если бы не были проделаны тысячи исследований на обезьянах. На них можно моделировать и изучать механизмы возникновения и способы лечения таких страшных болезней, как лейкемия, саркома, лучевая болезнь. Может быть, кто-то поежится, представив, что стоит за этими словами. Но что делать? Эксперименты ведутся ради здоровья и жизни людей. Для подобных исследований требуется много обезьян. Откуда их взять? Опустошать природные ресурсы? А к чему это приведет? Вот факт. Стоило только открыть, что саймири — удобный объект для лабораторных исследований, и численность их в природе пошла резко на убыль. Саймири стали в больших количествах отлавливать. В приматологических центрах и на медико-биологических станциях можно наладить разведение обезьян для лабораторных нужд. И это тоже способ сохранить вид в природе.

Хорошо налаженное содержание животных на антропоидных станциях и в зоопарках — тоже важно. Оно обеспечивает здоровье животных, их способность размножаться в неволе. А каждый вновь родившийся и выживший горилленок, шимпанзенок или орангутан — залог того, что где-то в природе остался еще один неотловленный и неубитый его сородич. И даже обыкновенный посетитель зоопарка может внести свою долю в охрану этих животных. Своим поведением, своим бережным отношением к ним. Известно ведь немало случаев, когда обитатели зоопарка становились жертвой бездумных, а порой и жестоких поступков посетителей.

А надо ли вообще сохранять исчезающие виды? Надо. Каждый из них — неотъемлемая частица первозданной природы нашей Земли, исчезновение каждого — необратимое нарушение генофонда планеты. И еще. Природа — не только поставщик всевозможных ресурсов для человека. Вся она в целом и каждый вид животных и растений в отдельности — источник духовного богатства человека, наших эстетических и нравственных ценностей, источник познания, без которого немыслима деятельность человека как разумного существа. И как здесь не вспомнить еще раз, что именно изучение многоликого отряда приматов, да, в первую очередь антропоидов, дает человеку возможность лучше познать самого себя.

В предыдущих главах так много было сказано о сходстве человекообразных обезьян с человеком, что немудрено, если у любознательного читателя возник вопрос: а не от них ли произошел человек? Нет. Человек произошел не от гиббона, не от орангутана, не от гориллы и даже не от шимпанзе.

В строении человеческого тела — скелета, мышечной системы, системы внутренних органов, в строении мозга, мимической мускулатуры — действительно есть у нас немало общего с ныне живущими человекообразными обезьянами. Общность обнаруживается и по некоторым физиологическим, биохимическим показателям, по факторам крови, строению белков, ДНК... Но сходство это неизмеримо перекрывают отличительные черты. И именно те, которые связаны с освоением человеком прямой походки и трудовых действий, с развитием речи, мышления, сознания — то есть теми особенностями, что позволили сформироваться человеку в качественно новое явление в живом мире. Вот лишь некоторые из этих отличий.

Стопа. С высоким сводом, относительно длинным и очень толстым большим пальцем, короткими и крепкими остальными, с хорошо развитой пяткой. Это прекрасная опора, обеспечивающая человеку возможность стоять на ногах, ходить, бегать.

Возможность прямохождения подкреплена другими особенностями строения человеческого тела. Такими, как длинные ноги, крепкие кости голени, мощно развитая мускулатура ног, бедер, спины. Изогнутый наподобие лука, с двумя изгибами позвоночник — он хорошо пружинит при толчках и прыжках, предохраняя головной мозг от сотрясений. Особое устройство тазового пояса.

Рука. Умелая, подвижная, с хорошо развитым большим пальцем, обладающая способностью совершать самые разнообразные и тонкие действия. Вспомните хотя бы ювелирную точность движений кардиохирурга и виртуозность иных пианистов и скрипачей.

Гортань. Ее строение и устройство связочного аппарата обеспечило человеку возможность членораздельной речи.

И конечно же, головной мозг. Большая его относительная масса, сильное развитие коры больших полушарий, сложное ее строение — одна из самых характерных особенностей, отличающих человека от человекообразных обезьян.

Вот цифры. У гиббона, например, абсолютная масса мозга — в среднем около 130 граммов, у шимпанзе — 345, у оранга — 400, у гориллы — 420. Абсолютная масса головного мозга человека варьируется от 1360 до 2000 граммов. Еще один важный показатель: относительная масса головного мозга (ее вычисляют как отношение массы мозга к массе всего тела). У человека этот показатель равен 1:45, у шимпанзе — 1:61, у гиббона — 1:73, у оранга — 1:183, у гориллы — 1:220!

Но дело — еще раз повторяю — не только в количественных показателях. Головной мозг человека отличается от головного мозга человекообразных обезьян неизмеримо более сложным строением. Особенности этого строения тесно связаны с такими сугубо человеческими чертами, как речь, абстрактное мышление, с высшими формами проявления человеческого сознания.

Надо ли еще раз подчеркивать, какая непроходимая пропасть отделяет в этом смысле человекообразных обезьян (пусть даже с их удивительными способностями к элементарной рассудочной деятельности!) от человека.

Но от кого тогда произошел человек и откуда это сходство с человекообразными обезьянами? Родословные человека, гориллы и шимпанзе, уходя в глубь веков, где-то на уровне миоцена (геологического времени Земли, отдаленного от нас приблизительно на 16 миллионов лет) соединяются и приводят к общему предку. Дриопитек — имя нашего общего предка. Это была древняя двуногая человекообразная обезьяна. Она давно уже вымерла. По-видимому, существовали разные виды дриопитеков. От одних произошли гориллы, от других — шимпанзе, от третьих в ходе длительной эволюции — человек.

Как именно? Это уже предмет особого разговора.



Фотоиллюстрации к книге

Обыкновенная игрунка. Другое название этих обезьянок — «уистити». Отпугивая врагов, они пронзительно вскрикивают «уи», «иси», «тси». Может, от этого и пошло их имя?

Дурукули трехполосая. Из ночных обезьян. Днем ночные обезьяны спят, а ночью живут полнокровной жизнью. Поэтому-то и снабдила их природа такими большими глазами.

Карликовая игрунка. Человек эту свою родственницу может свободно спрятать в кулаке. Пожалуй, только хвост не уместится.


Лысый уакари.


Саймири.


Ревун.


Белоплечий капуцин.


Капуцин плакса.


Мартышка Брасса.


Зеленая мартышка.

Такой взгляд у самца макака резуса сигнал угрозы. Стоит только вскрикнуть испуганному малышу, занервничать самке или разволноваться подросткам, вожак тут же приходит на помощь.

Самая красивая... Абиссинская гвереца.

Гелада.

Выразительные взгляды — один из способов поддержания порядка в стаде павианов гамадрилов. Вот как можно было бы перевести на человеческий язык диалог между самкой и вожаком, запечатленный на снимках:

— Разреши взять лакомство. (Верхний снимок слева);

— Категорически запрещаю! (Снимок справа);

— Слушаю и повинуюсь. (Нижний снимок слева).

 

Самые прелестные существа в стаде — гамадрилята.

Гиббон. Горячие споры идут среди ученых о положении гиббонов в систематике обезьян. Одни считают, что гиббон занимает промежуточное положение между низшими и высшими обезьянами, другие — рассматривают их как отдельное семейство человекообразных обезьян наравне с орангутанами, гориллами и шимпанзе.

Самка белорукого гиббона с детенышем.

Пожалуй, самое характерное в облике гиббона — непомерно длинные руки.

Гориллы. До сих пор этих удивительных животных, ближайших наших соседей по эволюции, убивают ради мяса, шкур или просто ради охотничьей забавы. Горных горилл, по мнению ученых, осталось на Земле не более 5—10 тысяч. По мнению других — не более тысячи.

Снежок. Единственный пока известный пауке горилленок-альбинос.

Лада, автор и Нева.

Уметь крепко цепляться — жизненно важно для малыша-шимпанзенка. Именно благодаря цепким конечностям он может держаться на материнском животе в первые месяцы существования. Месяцев с пяти-шести шимпанзенок начинает путешествовать уже верхом, на спине матери. И этот способ передвижения тоже требует цепких рук и ног.

Каков он, этот мир, а?

Лицо — зеркало души. Это образное выражение вполне применимо к шимпанзе. Даже неопытный наблюдатель, видя выражение мордашки малыша-шимпанзенка, безошибочно определит, какие эмоции им владеют: любопытствует ли он или боится, огорчен или вполне доволен жизнью.

Умение стоять и ходить на двух ногах приходит к шимпанзенку не сразу. Так же, как и человеческому ребенку, в освоении этих навыков ему нужна помощь, возможность опереться на кого-нибудь или, на худой конец, на что-нибудь.

Дети всегда дети. Отчего, скажем, в ожидании бутылочки с молоком не пососать собственную ногу? Благо шимпанзенок спокойно дотягивается ею до лица.

Пожалуй, самое выразительное на лице шимпанзе — губы. Длинные, подвижные, иссеченные множеством морщинок, собранные во множество складочек, они непременно принимают участие в выражении разнообразных эмоций.

Пора детства, резвой юности проходит быстро. Взрослого шимпанзе в дикой жизни ожидают лишь заботы о пропитании, продолжении рода — все, что связано с борьбой за существование. Да и в неволе порою есть от чего загрустить...

Орангутаны. Число этих обезьян на Земле не превышает 5 тысяч. По последним данным оно уменьшается. Причиной тому — человек.

Самка с детенышем. Орангутаны даже в естественных условиях размножаются очень медленно. Взрослая самка рождает одного детеныша примерно один раз в четыре года. Новорожденные оранги малы, слабы, легко заражаются разными болезнями, часто гибнут. Орангутаны внесены в Международную Красную книгу.

Быть может, в подобной дружбе, рождающейся с детства, залог спасения наших соседей по эволюции?


(Источник текста: http://www.e-reading.by/.)

Некоммерческое распространение материалов приветствуется; при перепечатке и цитировании текстов указывайте, пожалуйста, источник:
Абхазская интернет-библиотека, с гиперссылкой.

© Дизайн и оформление сайта – Алексей&Галина (Apsnyteka)

Яндекс.Метрика