Самсон Чанба
Рассказы:
- ПОЕЗД № 6
- КАМЕНЬ С ОЧАГА ДЕДУШКИ
ПОЕЗД № 6
Москва.
Тревожный шепот виснет в воздухе, никнет к земле, льнет к ушам, становится ощутимым, осязаемым...
Из Горок весть: "Ленин умер!" «Не стало Ленина!» Горе тяжелым молотом стучит в ушах. Давит глыбой... Леденит мозг... Сжимает сердце...
Ширится весть. Гудят провода. Стучится у Кавказских гор радиогоревестник: «Умер горный орел!» И кажется, что скорбно склоняют седые головы гордые исполины Эльбрус и Казбек.
- Джанат ему, - говорят старики, срывая с голов башлыки и папахи.
Съезжались в Москву со всего СССР прощаться с любимым вождем.
Павелецкий вокзал. Шесть часов утра. Бледнеет электрический свет. Тихо.
Поезд № 6 стоит в траурном уборе. От него веет скорбью.
Садятся делегаты.
Поезд отходит. Он идет медленно, как бы под гнетом тяжелых дум. - Все ближе и ближе к Горкам.
Понурив головы, в скорбном молчании сидят делегаты. Их мысли - в Горках.
Тихо. Только стук колес отдается в тишине.
Сурово, сосредоточенно смотрят люди на станциях вслед про~ ходящему поезду.
Герасимово - последняя станция.
Поезд остановился.
От станции до Горок пять километров.
Длинной вереницей растянулось полсотни саней. Едут делегаты. Звонко хрустит под ногами снег. Сверкает морозная пыль, жжет щеки.
Впереди возвышаются Горки.
Сердце бьется сильней. Перед мысленным взором широкий гениальный лоб Ильича.
Сквозь строй берез и сосен мелькнул белый дом, в котором Владимир Ильич проводил последние дни своей жизни.
Скоро увидим Владимира Ильича. Скоро. Но... - мертвого.
Нет, не хочется верить в его смерть! Ленин не умер, он не может, не должен умереть! Молча двигаемся по аллее к белому, болъшому зданию.
Вот здесь, на этой даче, больной Ильич проводил последние дни своей жизни.
Ходил по этой аллее. Сидел на скамейках. Беседовал со здешними крестьянами. К ласковому дедушке Ленину приходили деревенские ребятишки. Он думал об СССР, о мировой революции.
Сюда к нему за советами приезжали руководители партии и правителъства... Здесъ каждый сантиметр земли - история.
Поднимаемся на верхний этаж. Вот мы у дверей комнаты великого Ильича.
Волнение...
Входим. Взор падает на белеющий лоб Ильича. Мертвый! Недвижим лежит он в гробу, обложенный цветами и зеленью. Морщинки у глаз. На груди орден Красного Знамени.
Соратники по работе и борьбе в почетном карауле у тела вождя. Надежда Константиновна, Мария Ильинична.
Обходим прах Ильича медленно, неотрывно глядя, чтобы запечатлеть его образ навсегда.
Спустились. Двор и улицы запружены народом. Проститься с любимым вождем трудящихся пришли крестьяне ближних деревень.
Красный гроб плывет вниз по лестнице. Его опускают на землю.
Снежинки нежно ложатся на лоб Ильича, осыпают его, словно белые лепестки весенних цветов.
Закрыли гроб. Подняли.
Скользнув по нему опечаленным взором, бородатый крестьянин говорит:
- Наш Ильич... как отец о нас заботился...
И низко опустив голову, идет за гробом.
На белой снежной равнине вьется длинная лента людей. Мелькают башлыки, папахи, меховые шапки. Впереди красный гроб Ильича.
Станция.
Продолжительный плач гудка встречает прах вождя мирового пролетариата. Звучит скорбная музыка.
Приняв дорогой гроб, поезд идет обратно в Москву.
Станция запружена людьми. Они останавливают поезд, хотят проститься с Ильичом.
Обнажаются в лютый мороз головы. Глаза увлажняются. Плачет траурная музыка, плачут люди.
И так на каждой станции.
Снова Павелецкий вокзал. Вся Москва здесь.
По Красной Москве плывет гроб с телом Ильича. Миллионы идут за ним.
Идут медленно между фасадами домов. К стеклам окон льнут скорбные лица и капли горячих слез стекают по ним. Плачет рабочая Москва. Плачет трудящийся люд.
Гроб поставили в Колонном зале Дома союзов.
Непрерывным потоком идут рабочие и крестьяне, идут проститься С вождем революции.
Красная площадь.
Холод. Горят костры.
Четыре часа пополудни.
Рев гудков. Вопли сирен. Вой автомобилей. Гулкий салют пушек. Москва замерла. Замер СССР. Гроб с телом любимого вождя, гения человечества опущен в мавзолей...
Мелькает мысль: «А как без Ленина?» И зазвучала мощно клятва нашей партии.
- Клянемся тебе, товарищ Ленин, что с честью выполним твою заповедь!
- Клянемся тебе, товарищ Ленин, что будем хранить единство нашей партии, как зеницу ока! Эту клятву единым голосом произносила вся ленинская партия, вся Советская страна.
Партия сдержала клятву. Она твердо и уверенно идет по ленинскому пути от победы к победе.
И она полностью завершит то великое дело строительства социализма, за которое всю жизнь боролся Ленин и которое завещал он, уходя от нас.
1924
КАМЕНЬ С ОЧАГА ДЕДУШКИ
Вечер. Казалось, что солнце, погружаясь в море, зашипело, вспыхнуло ярким огнем и потухло.
На село набежали сумерки. Закудахтали куры, взлетая на ночь на ольху, стоявшую возле дома Качбея. Дрозды, перекликаясь, летели с места на место, ища в зарослях удобного убежища.
Замычали коровы, откликнулись телята.
Стемнело.
Шакалы, ждавшие ночи для темных дел, подняли в лесу вой.
Ответно залаяли собаки. Кур бросило в дрожь, они крепче зажали когтями ветви, на которых сидели. Одна из них от страха закудахтала. «Кыйт!» - захрипел на нее петух, как бы приказывая ей замолчать. Птицы притихли, стали прислушиваться к страшным голосам.
- Чего не идешь, мамалыгу сняли! - крикнула жена Качбея, выглянув из кухни.
- Иду! - послышался голос со стороны скотного двора.
Качбей пошел домой, сутулясь. Сутулость придавала ему вид человека, вечно чего-то ищущего. Глаза были беспокойные, бегающие. Бородка острая, словно обтесанный кол.
Поужинав, стали укладываться спать. Когда семья легла, Качбей притушил очаг золой, чтобы сохранить до утра жар, и лег спать.
Лежал Качбей и крепко думал. Гвоздем засела ему в голову одна мысль. Так и сяк вертел он ее, подходил к ней со всех сторон, взвешивал за и против и приходил к одному выводу - обязательно надо присвоить.
Наконец Качбей решил заснуть. Но сна не было. Он долго ворочался с боку на бок, закрывая веки, силился забыться, но мысль снова и снова, как назойливая муха, возвращалась к нему.
Тогда он лег на спину и стал глядеть в темноту.
Вспыхнуло пламя очага и потухло.
Вспорхнул мрак, Качбей успел увидеть черную закоптелую балку под крышей. Снова темнота черной пленкой закрыла ему глаза. Мысль, вспугнутая пламенем, вернулась.
Качбею надоело лежать на спине, он повернулся на правый бок, но все-таки заснуть не мог.
Вспомнил о табаке.
«Это уж наверняка отгонит мысли», - подумал он, пошарил рукой на табуретке, нащупал трубку, набил ее табаком и взглянул на очаг.
Искоркой горел поверх золы уголек.
Качбей встал, положил уголек в трубку, надавил сверху ногтем большого пальца, потянул раза два и лег.
Догорел табак. Качбей стряхнул пепел ударом о ладонь, положил трубку на место, закутался в одеяло и старался ни о чем не думать. Но воля его вскоре ослабела, уступив место все той же назойливой мысли.
«Зачем она Хабжкуту? Ведь она ближе ко мне», - подумал он и повернулся снова на спину.
Сон не приходил. Качбей засвистел.
- Что с тобой? Кто свистит ночью в постели? Не бесы ли вселились в тебя? - удивилась его жена.
- А-а-а!.. - проворчал Качбей.
- Что свистишь? Лишился рассудка? Спи!
- Спи... Заснешь тут! Я уж давно стараюсь, а сон не приходит. Не бесы вселились в меня, а навязалась одна мысль и не дает мне уснуть.
- Что за мысль?
- А вот что: уже целых три года, как мы живем здесь, я все смотрю на этот кусок земли, что лежит у нас под боком, за речушкой. Вот если бы его прибрать себе в собственность, было бы неплохо.
- Землю Хабжкута?
- Землю Хабжкута! Не ему она принадлежит. Он присвоил eе. Это земля деда Мысы. А Мыса, как ты знаешь, живет в другом поселке. За три вepcты... Она ему не нужна. Правда, кусок небольшой, но очень уж лакомый. Эх, принадлежи она мне, сейчас же спалил бы папоротник, что на ней растет, и немедля начал бы пахать! - закончил Качбей.
Хорошо было бы, конечно, но не нашa! - сожалела жена.
- Он присвоил чужое наследство, - продолжал Качбей.
- Земля ближе ко мне. Мне следовало ее иметь. Надо подумать, - добавил он.
Замолчали.
Давно уже спала жена, но долго еще перед глазами Качбея стояла земля Хабжкута, такая жирная, плодородная... Наконец пришел желанный сон.
Земли, что засела в голове Качбея, было не больше четверти гектара, вся она заросла папоротником. Только посередине участка, на площади, которую можно было покрыть одной буркой, зеленела трава.
Перед рассветом петух Качбея, сидевший на ольхе, зажал когтями ветку, чтобы не упасть, вытянул шею, как бы давясь, и крикнул на весь поселок.
У Качбея сон был еще не глубок. Крик петуха слегка задел его слух, он шевельнулся, но не проснулся.
Когда петух крикнул снова, Качбей его уже не слышал: он видел сладкий сон, - земля Хабжкута принадлежала ему. Радостно посвистывая, он поджигал на ней папоротник.
Весело вспыхнуло пламя. Огонь жадно пожирает сорняки, горячий жар пышет Качбею в лицо, приятно щекочет нос голубой дым. Вот уже весь папоротник сожжен, кругом серый пепел, только в середине зеленеет небольшая площадка.
Третий раз пропел петух. Это было на рассвете. Ему ответил петух Хабжкута. Качбей пахал. Покрикивая на буйволов, он дошел уже до конца участка и только что сделал поворот, как петушиный голос просверлил ему ухо. Веки замигали и он приоткрыл глаза. Лицо его улыбалось, на сердце - мед. Явь и сон смешались. Потом действительность ворвалась в сознание.
«Это был сон!» - подумал Качбей и наморщил лоб. Мед на сердце уступил место горечи.
В хижине стоял еще полумрак.
- Эй, ты, вставай, рассвело! - окликнул он жену и стал одеваться.
- Как рассвело? Еще темно! Какой ты в эту ночь беспокойный!
- Как это темно? Не слыхала разве? Наш петух кричал уже на ольхе, - сказал он, подсел к очагу и стал разжигать огонь.
Когда совсем рассвело, Качбей вышел из дому, взял цалду, положил себе на плечо и зашагал по двору. Потом скосил глаза в сторону участка, что ночью не давал ему спать.
Его неудержимо потянуло туда.
Он поспешно отворил ворота, поднял своих буйволов, лежавших под деревом, и выгнал их. Потом перепрыгнул ручей и зашагал по желанной земле. Остановился на зеленой площадке и окинул взглядом весь участок.
- Машаллах! - прошептал он, поглаживая бородку.
В это время Хабжкут открыл дверь своей пацхи и вышел во двор. Это был сухощавый мужчина с редкой растительностью на лице. На голове его торчала шапчонка из козлиной шкуры.
Утренние косые лучи солнца сладко целовали его. На душе стало светло.
Хабжкут остановился и прислушался. Недалеко был колхоз.
Долетевшее до него пение колхозников приятно ласкало слух.
Между тем в начале организации колхоза он смотрел враждебно на тех, кто вступал в него.
«Радость у них в голове, радость», - подумал он. Вспомнилась новая крыша колхозника Maмcыpa, покрытая желтой черепицей.
Да и Сакут, который был беднее Хабжкута, строил теперь рядом со своей плетенкой небольшой домик, а он, Хабжкут, все живет в своей покосившейся пацхе.
Вошла жена.
- Знаешь, думаю я иной раз, не войти ли нам в колхоз? Что ты на это скажешь, а? - обратился он к ней.
- Как тебе лучше, так и делай,- ответила та.
- Пойду, обязательно пойду! - решительно проговорил Хабжкут.
И вдруг он заметил на своем участке шагавшего вдоль и поперек Качбея и вспомнил, как однажды Качбей в разговоре с ним как-то вскользь упомянул его землю. Мелькнула мысль: «Не собирается ли он ее присвоить?» Он взял топорик и направился к участку.
Качбей не заметил подходившего Хабжкута.
- Доброе утро, сосед! - поздоровался Хабжкут. - Чего ищешь? Быстро обернувшись, Качбей увидел Хабжкута с топориком на плече. «Откуда его дьявол принес?» - подумал он и ответил:
- Добро тебе! Ищу буйволов, - соврал он и добавил: - Ты куда?
- Иду к Джабесия,- соврал и Хабжкут.
Больше они ничего не сказали, разошлись. Скрывшись с глаз Качбея, Хабжкут свернул в сторону и лесом возвратился домой, а Качбей направился к себе, недовольный, что его застали на лакомом участке.
На другой день утром Хабжкут был поражен: ворот Качбея не оказалось на мeсте. Они были вплотную придвинуты к самому участку Хабжкута. Теперь было ясно, что коварный сосед подбирается к его собственности.
- Эй, ты! - окликнул он свою жену. - Видишь, куда придвинул Качбей свои ворота? На нашу собственность метит, собачий сын!Знаешь, что ты сделаешь? Качбея нет дома, а то я сам пошел бы к нему. Что я скажу женщине? Ты пойди и выведай у жены его, что означает перенос этих ворот. Она завязала голову косынкой и пошла. Подходя к дому, она встретила жену Качбея, шедшую с кувшином за водой к колодцу.
- О, Чамсия! - крикнула ей жена Хабжкута.
Та поставила кувшин на землю.
- Что тебе? Соседка подошла к ней.
- Скажи, Чамсия, почему вы перенесли ворота и вплотную придвинули к нашеЙ земле? Вот о чем я хотела тебя спросить.
- Не ваше дело, где и куда мы переносим свои ворота! - отрезала женщина.
- Что я вижу?! И канаву вы проложили по нашей земле? Это почему?!
- И это не твое дело.
- Хайт, что значит не мое дело?! Канаву проводите по нашей земле - не наше дело? Землю забираете и это не наше дело? Что это значит? А-а?
- Придет муж, его спроси.
- Не надо твоего мужа, ты сама скажи.
- Иди спокойно домой, пока вот этот кувшин не разбит о твою голову!
- Айт, дурная! Твое берут и еще голову ломают!
- Иди, иди, ты, жена паршивого Хабжкута!
- А твой муж, твой муж?! Подумаешь, какой хороший! Кривой, как крючок, несчастный! Началась перебранка, которая перешла в гневные крики. Услышав это, Хабжкут позвал жену:
- Оставь ее! Иди, иди сюда! На следующее утро чуть свет Хабжкут решил пойти на свой участок и, пока не завладел им Качбей, начать работать самому.
Взял цалду и пошел.
Он решил сперва очистить участок от папоротника, для чего надо было его сжечь. Чтобы огонь не распространился на лес, Хабжкут обошел по краям участка, расчищая их от сорняков. Потом крикнул жене, чтобы та принесла огня.
Качбей, услышав голос Хабжкута, выглянул.
- Опередил меня! - пожалел он и схватил свою цалду.
- Выпусти буйволов со двора! - крикнул он жене и побежал к Мысе, деду которого принадлежал когда-то участок.
Жена Хабжкута притащила мужу горящее полено. Он взял его и подложил под сухой папоротник. Тот затрещал и вспыхнул. Так поджег он в разных местах. Огонь разросся. Огромные языки пламени взвились в воздух, голубое облако дыма потянулось, как бы дразня, к дому Качбея. Хабжкут, горячий от огня, шнырял то там, то сям, не давая огню переброситься на лес. В дыму мелькала и его жена. Вскоре папоротник был сожжен. Серый пепел лежал кругом. Лишь в середине участка зеленела площадка.
Между тем Качбей подошел к воротам Мысы и остановился.
- О, Мыса! - крикнул он.
- Хай! - вскричал тот и поднялся, прервав свой завтрак.
Мыса был здоровенный детина. Густая, черная борода щетинистым ежом сидела у него на подбородке.
- Это ты, Качбей! Откуда так рано? Иди сюда, будем есть, приглашал он гостя.
- Нет. Да множится твой хлеб и соль! Ищу своих буйволов.
Не видел ли ты их?
- Нет, не видел.
- Хай, чтобы собаки их съели! Ночью не пришли домой.
Он врал. Перед уходом его из дому животные мирно лежали во дворе под деревом.
- Хотел сегодня начать пахать, а их нету,- продолжал Качбей. - Ты, Мыса, начал уже пахать?
- Нет еще.
- Тогда нас с тобой опередил Хабжкут. Под боком у меня, с западной стороны, есть у него небольшой кусок земли, вот он сегодня на нем работает. Уже сжигал папоротник.
- Ну, не может быть!
- Что ты так удивился?
- Ведь это моя земля!
- Как твоя? Это земля Хабжкута.
- Как его? Там жил мой дед Тлабган.
- Вот как! Я этого не знал. Как же так он это допускает? Ведь вы же родственники, хотя от разных линий. А он вспахивает очаг чужого деда! Это и мертвым не понравится, - добавил он лукаво.
Упоминание покойника еще сильнее задело Мысу.
- Если бы это сделал чужой - другое дело, но когда это делает твой же брат, что на это скажешь? А?
- Если на тебя он не посмотрел, то хоть подумал бы о твоем деде, джанат ему, о Тлабгане. Ну, да будет тебе добро! Я спешу, - попрощался Качбей.
Долго стоял Мыса и думал о поступках Хабжкута. Потом, шлепая по грязи, пробежал три километра. Приближаясь к спорному участку, он замедлил шаги, затем остановился у края леса и выглянул из-за деревьев: Хабжкут проворно, да еще и посвистывая, обрубал обожженный молодняк ольхи. Мыса побагровел, нервно покрутил усы и вышел.
Увлеченный работой Хабжкут не заметил его.
Мыса откашлялся и плюнул.
Хабжкут оглянулся. Мыса сердито плюнул второй раз. Усы его, словно бычьи рога, угрожающе торчали по сторонам и нервно шевелились.
- Добро пожаловать, Мыса! Что ты не поздоровался? Где был?
- Где был, спрашиваешь ? Так пришел. Лошадей искал.
Хабжкут еще раз взглянул на Мысу.
- Здоров ли ты? Синий какой-то.
- Я-то здоров, а вот ты, кажется, нездоров! - выпалил Мыса.
Хабжкут вытаращил на него глаза.
- Что с тобой? Я тебя спрашиваю по-человечески, а ты как отвечаешь? Не левой ли ногой ты переступил сегодня порог своей пацхи?
- Левой или правой - не в этом дело. Зачем ты спалил папоротник?
- Что, тебе жалко, или ты хотел скосить его? Чего на свете больше, если не папоротника! Иди коси его на моей ниве, сколько угодно. Даже спасибо скажу. Да и зачем тебе тащиться за папоротником сюда за три версты, когда у самого у тебя этого добра много.
- Твоего папоротника мне не надо. Я хочу свой, и землю, на которой он рос.
- Вот оно что! Теперь я понимаю, отчего ты надулся, как кокон. Эта земля не тебе принадлежит, а мне. Она моя.
- Как? Как? Твоя, говоришь?! - насторожился Мыса.
- Да, моя. Помешался ты что ли?
- Не я, а ты, Хабжкут! Вот на этом самом месте жил и умер мой дед Тлабган. Вот этот пригорок - его очаг! - горячился Мыса.
Подняв обожженный камень и тыча его под нос Хабжкута, он зашипел:
- А этого не видишь? Камень с очага моего дедушки!
- Вижу, вижу! Но чей это камень, твоего дедушки или моего - это еще вопрос.
- Как это вопрос?
- А так. Знаю я, что твой дед Тлабган жил и умер здесь.
Но знаешь ли ты, кто его здесь поселил? А-а? Спрашиваю я тебя? Мой дед Софидж. Он жил здесь же, а потом переселился ниже, где я теперь живу. Твой дед Тлабган был махаджир*. Когда он возвратился из Турции, на его земле жили уже другие. Некуда было ему идти, а мой дед пожалел брата и поселил его вот здесь. Понял? Мыса молчал.
Хабжкут, думая, что убедил его, продолжал:
- Вот. Все мои предки жили здесь, кроме мoeгo отца Катмаса, джанат ему: Софидж, Мада, Маху, Мдар, Богун, Сосран, Гедлач, Кобзач, Мзоуч, Куадж, - перечислял он по пальцам. - Твои предки, начиная с твоего отца Сагяса, джанат ему, хороший был человек, - Тлабган, Сасрыква Салмаква, Зосхан, Ширин, Рашит, Татей, Титу, Зач, Куадж, который был наш общий предок и жил здесь. Все остальные жили там, где теперь живет Саураз. У Kyaджа было двое сыновей: Зач и Мзоуч - братья. От них мы и произошли: ты по линии Зача, а я по линии Мзоуча. Вот так, Мыса. И ты еще говоришь - твоя земля!..
- Подожди, Хабжкут! Зачем ты вспоминал всех наших предков? Мало ли было людей на свете. И до наших предков кто-нибудь жил здесь. Надо смотреть на того, кто последним жил. Это был мой дед Тлабган, понимаешь? Не позволю тебе ворочать очаг моего дедушки, хоть трижды мне ты будь брат! Хватит с тебя, что ты уже сжег папоротник! Уходи отсюда! Начнешь пахать худо будет. Больше ничего не скажу! - угрожающе закончил Мыса и, круто повернувшись, ушел.
Хабжкут засвистел.
- Удивительно! Пословица говорит - пришел чужой петух и выгнал домашнего петуха! И это, оказывается, случается на самом деле, - протянул Хабжкут, продолжая работать.
Всю ночь Мыса спал плохо. Покушение на его собственность тревожила его. Утром он снова побежал на спорную землю.
Хабжкут пахал, да еще пел при этом! Мыса рассвирепел и загородил дорогу буйволам.
- Стой! Не пущу! Сейчас же распрягай! - заревел он.
Хабжкут стоял молча, одной рукой держал ручку плуга, в другой руке у него была хворостина. Он удивленно смотрел на Мысу.
- Не хочешь?! - вскричал Мыса и принялся своими руками распрягать буйволов.
- Не делай этого! Не тронь! - взвизгнул Хабжкут. Но Мыса не слушал его - отпряг одного буйвола и ударил его носком ноги в бок, отчего буйвол отбежал в сторону, а конец ярма уткнулся в землю. Тогда Мыса кинулся ко второму. В этот момент хворостина со свистом рассекла воздух, но не достала Мысу.
Тогда Хабжкут подбежал к Мысе и толкнул его. Тот повернулся, схватил противника за горло и с силой отшвырнул. Хабжкут, теряя равновесие, отлетел назад. Шапчонка упала наземь, обнажив местами облысевшую голову, словно изъеденную молью. На потной лысине заблестели солнечные лучи.
- А-а, так! - вскричал Хабжкут и кинулся на обидчика.
Мыса вытянул вперед здоровенную, волосатую руку, схватил редкую бороду Хабжкута и дернул. Подбородок точно обожгло.
Лицо Хабжкута передернулось от боли.
«Вырвет бороду. И без того мала... Голый подбородок!» мелькнуло у него в голове и он завопил:
- Не тронь, не тронь моей бороды!
- Не только бороду, челюсть вырву! - закричал Мыса и, крепко сжав бороденку противника, подтолкнул подбородок вверх.
Голова у Хабжкута запрокинулась назад. Глянуло на него яркое небо и пробегающая белая тучка. Чтобы спасти свою бороду, Хабжкут стал охотиться за бородой Мыса, но тот догадался, чего хочет Хабжкут, и стал увертываться от цепких рук, мотая головой из стороны в сторону. Наконец костлявые пальцы Хабжкута нащупали густую бороду Мысы и крепко вцепились в нее.
- Пусти, говорю, мою бороду, иначе вырву у тебя целый клок! - уже храбрился Хабжкут.
А надо сказать, в том селе борода еще была в почете...
Мыса разжал пальцы и Хабжкут тоже. Толкнули друг друга и отскочили в разные стороны.
- Аайт! - закричал Хабжкут.
- Афукара!** - крикнул Мыса.
Снова набросились друг на друга и схватились уже за поясницы.
Мыса был сильнее Хабжкута, но тот ловчее. Мыса сразу поднял противника и старался повалить его, но каждый раз Хабжкут своей тонкой и подвижной ногой крючком зацеплялся за ногу Мысы и не падал. Мыса вдруг вспомнил, что он когда-то видел в сухумском цирке, как один из борцов, сразу опустившись вниз, бросил через голову своего партнера.
«Если что поможет, так только это», - решил он, сразу сел на корточки и через свою голову перекинул Хабжкута. Однако Хабжкут поднялся раньше Мысы, подбежал к нему и стал быстро работать кулаками. Мыса схватил противника, повернул на бок, смял под себя и сдавил ему горло.
Хабжкут захрипел. Глаза его полезли на лоб. Он струсил: «А что, на самом деле, этот буйвол может задушить», - мелькнула в его голове испуганная мысль. Хриплым голосом он стал увещевать врага:
- Мыса, глупый, ты поломаешь мне горло. Подумай, что ты делаешь, осел...
- Молчи! Уйдешь ты с этой земли или нет? - ревел над ним медведем Мыса.
Спасая себя, Хабжкут незаметно подвел под Мысу колено и с силой толкнул. Перекинувшись через голову Хабжкута, тот упал.
Хабжкут вскочил и полной грудью втянул в себя воздух. Однако поднявшийся Мыса снова двинулся на него. Схватились опять...
В это время драку заметила жена Хабжкута, подняла крик и побежала к дерущимся. Залаяли собаки, пустившись вслед за хозяйкой. Всполошились и закудахтали куры. Глупая телка подпрыгнула на месте, издавая какой-то радостный звук и, хвост торчком, пустилась по двору. Колхозники, побросав работу, побежали на крик.
Раньше всех прибежали на место соседские собаки, окружили дерущихся и стали лаять на них, словно загоняя диких зверей.
Качбей, издалека наблюдая за дракой с самого ее начала, посмеивался себе в бороду.
- Выйди к ним и ты, - велел он жене. - А то скажут - никто из нас не явился. Если спросят, скажи, что меня нет дома.
Но любопытство сильно мучило его. Он вышел из дому украдкой, прячась за деревья, перешел речушку и, засев в ближайший от дерущихся куст, стал ждать, чем кончится драка, злясь на Мысу за то, что тот не догадывается камнем размозжить голову Хабжкуту.
Наконец прибежавшие колхозники разняли драчунов.
- Киафыр, не то надо было тебе! - грозил Хабжкут.
- Показал бы тебе, - ворчал и Мыса.
Оба тяжело дышали, словно собаки в жаркий день. Отпряженный Мысой буйвол безмятежно щипал в стороне траву, другой спокойно жевал, стоя под ярмом.
Вдруг собака Качбея подняла истошный лай у куста. Качбея бросило в холодный пот. Он тихо окликнул собаку, которая, услышав свое имя, из глубины куста вытаращила глаза, ничего не понимая. Тотчас она залаяла сильнее и стала яростно кидаться на куст.
На нее обратили внимание, пошли к ней. Увидев это, Качбей вскочил и решил бежать, но зацепился за колючки. Пока он отцеплялся, колхозники раздвинули кусты.
- Это ты, Качбей?!
- Да... я... - ответил он замогильным голосом.
- Что ты тут делаешь?
- Хотел придти к вам.
- А зачем в кусты лезть, когда кругом дорога? Выходи!
- Да вот, проклятые колючки!..
Ему помогли выбраться.
Качбей силился улыбнуться, но вместо улыбки слабо оскалил зубы.
Собака, узнав хозяина, подбежала к нему и завиляла хвостом, как бы прося прощения за то, что по ее вине он попал в такое неловкое положение.
Жена Качбея с ужасом всплеснула руками и надвинула косынку на глаза.
«Унан***, умер бы ты! Живыми нас похоронил. Сидел бы, дьявол, дома. А я тут сказала, что тебя нет», - мысленно проговорила она. От жгучего стыда она готова была провалиться сквозь землю.
- Аайт, Качбей, - вскричал Хабжкут, завидев настоящего виновника драки, - ты сидел здесь в кустах и следил за нами?! А ведь ты тоже охотился за этим участком! Мне сдается, что это ты напустил на меня Мысу. Так, Мыса? Мыса молчал.
- Дадраа, - обратился тогда Хабжкут к колхозникам, - мой отец, дед и прадеды жили все вот здесь, всю жизнь одиноко ковыряли землю, спорили и дрались за «мое-твое», а умирали бедно.
И я тоже сижу на земле моих отцов и все живу бедно. И это «моетвое», как вы видели сегодня, заставило подраться меня с братом и стать врагами. Давно хотел проситься в колхоз, а теперь решил: вот вместе со всей моей землей и буйволами примите меня в колхоз!
- Правду сказал ты, дад, Хабжкут,- ответил за всех седой старик колхозник Мзоуч, - от этого «мое-твое» - все зло на свете: они заставляют проламывать черепа друг другу, стрелять друг в друга. Только есть одно, что кладет конец всему этому, делает людей братьями и помогает жить трудящимся богато - это колхоз.
1935 год.
Село Атара.
---------------------------------
* Переселенец.
** Негодный, ничтожный.
*** Возглас удивления.
----------------------------------
Переводы с абхазского автора.
(Опубликловано: Абхазские рассказы. Сухуми, 1980. С. 15-27.)
(Сканирование, вычитка текста - Абхазская интернет-библиотека.)
