Л. П. Чкадуа
Статьи:
Некоторые вопросы истории Абхазии в контексте лингвистических данных
Проблема выявления этногенеза любого народа и выявления его первоначальной и исторической локализации является одной из актуальных и сложнейших проблем историографии. В изучении этой проблемы роль древних письменных источников трудно переоценить. Однако они не всегда в состоянии предложить исследователю нужную информацию, особенно при изучении вопросов касающихся явлений, ориентированных в глубокую древность. В этих случаях при решении проблемы большое значение придается археологическим изысканиям, а также данным антропологии, этнографии, фольклора и, особенно лингвистики. Значение результатов исследования языка в выявлении истории его носителя подчеркивалось почти всеми крупными историками.
Особая значимость данных лингвистики обусловлена, прежде всего, тем, что все происходящее в народе, в его истории, экономике, в социальной сфере, в его психике и в духовной жизни — буквально все находит отражение в языке. Кроме того, общеизвестно, что темпы развития языка значительно медленнее, чем у надстроечных институтов. Изменение в языке осуществляется путем медленных эволюций: один элемент структуры языка постепенно сменяется другим, на что уходят столетия. В языке всегда сосуществуют древние, дошедшие до настоящих дней благодаря языковой традиции его носителя, и современные явления. Эта специфика развития языка не позволяет векам внести существенное изменение в общую канву развития. Указанная специфика развития позволяет языку отразить как настоящее состояние его носителя, так и его далекое прошлое. Поэтому проблема этногенеза любого народа и его первоначальное расселение не могут быть решены без учета структуры и истории языка изучаемого этноса, без учета его генетической связи с родственными языками, а также взаимодействий его с языками народов, находящихся в ареале их контактирования в разные исторические периоды.
Вопрос этногенеза того или иного народа отличается от вопроса его первоначального расселения — это два вопроса одной общей проблемы. Так, известно, что абхазам по родству ближе всею стоят абазины. Но сегодня это два народа, две нации, каждая из которых имеет свой язык и свою родину. Но было время, когда эти народы представляли собой один народ, который говорил на одном общем языке и имел одну общую территорию. В историческое время таковой являлась современная Абхазия и территория севернее Абхазии. Формирование абхазского этноса происходит на Черноморском побережье (1), включая территорию современной Абхазии, абазинского же этноса — на территории Северного Кавказа.
Языковые сходства, наблюдаемые между адыгскими (адыгейским, кабардинским) убыхским, абазинским и абхазским языками, позволяют говорить об их родстве, которое сегодня не подлежит сомнению. В основе этих языков лежал праабхазо-адыгский язык. Вопрос же локализации праабхазо-адыгского языка, а, следовательно, и его носителя очень сложный, что предопределило существование нескольких концепций.
Наша работа посвящена той концепции, которая, на наш взгляд, достаточно убедительно аргументируется языковыми данными. Имею в виду концепцию, выдвинутую Н. Я. Марром, И. Джавахишвили, С. Н. Джанашиа, Меликишвили, З. В. Анчабадзе, А. Чикобава (2).
По этой концепции возможным первоначальным расселением носителей праабхазо-адыгского языка была северо-восточная часть Малой Азии. Затем они мигрировали, окончательно поселившись на территории современной Абхазии и Северного Кавказа. Путь их переселения шел по Черноморскому побережью Закавказья.
Как пишет З. В. Анчабадзе: «Абхазский этнос сложился на Черноморском побережье Кавказа (в том числе и на территории нынешней Абхазии) в результате длительного процесса этнической консолидации древнего аборигенною населения края с пришлыми из северо-восточных районов Малой Азии племенами, явившимися носителями «языка победителя»» (3).
Встает вопрос, какие языковые данные послужили основой для выдвижения подобного положения (4)?
Известно, что на территории современной Турции, наряду с другими народами, жили хатты. Изучение языка их письменных памятников позволило заключить, что язык хаттов — не индоевропейский язык. В нем обнаруживается много общего с абхазо-адыгскими языками как в структуре, так и в морфологическом арсенале. Так, посессивное спряжение имени хаттского языка типологически близко к абхазо—адыгскому (ср. хаттское u-pin, абх. w-pa «твой дом», хаттское u-pa, абх. w-pa – «твой сын»). Расположение личных префиксов субъекта и объектов переходных глаголов хаттского языка соответствует порядку личных формантов абхазо-адыгских языков. Подобно абхазо-адыгским языкам, и в хаттском наблюдаются совпадения личных показателей субъекта и объекта с притяжательными формантами. Однако, помимо структурных параллелей, между абхазо-адыгскими и хаттским языками выявлены очень интересные материальные и функциональные соответствия. Так, личный показатель 2 лица единственною числа w субъекта и объекта хаттского глагола, восходящий к личному местоимению ‚we-«ты», соответствует личному показателю 2 лица кабард. w, адыгейск. O, абх., абаз. ‚ w (у), убых. w; личный показатель I лица множественного числа t — кабард. t//d, адыгейск. t, абх. h; объектный префикс З лица единственного числа i — кабард., адыгейск. i и абх.-абаз. i (хатт. i-t-ƒe, абх. iahƒeit «мы съели»)(5) и др.
Структурные и материальные соответствия между сравниваемыми языками наблюдаются и в каузативных, отрицательных и других глагольных образованиях, а также в именных. Выявленные соответствия позволяют В. В. Иванову считать достаточным «для обоснования в общем виде тезиса о принадлежности хаттского к северо-кавказским языкам при особой его близости к северо-западным (абхазо-адыгским)(6).
Родство языков, в основном, предполагает родство его носителей (7). А родственные языки и их носители обычно локализуются рядом. Если исходить из того, что носители хаттского языка проживали в центральной и северо-восточной части Малой Азии, то, надо полагать, в ареале их контактирования находились и народы, говорившие на абхазо-адыгских языках.
Данное положение может быть аргументировано также этнонимами «кашки» и «абешлы», зафиксированными в ассирийских письменных источниках, носители которых, по мнению ряда ученых, были близки к хаттам. Г. А. Меликишвили название «кашки» увязывает с одним из самоназваний адыгов — кашаги, а абешлы с древним абхазским племенем «апсилы»(8).
Итак, языковые параллели, наблюдаемые между хаттским и абхазо-адыгским языками, фонетическая близость древних и современных указанных этнонимов, часть древней географической номенклатуры (Апсареи, Акампсис, Арипса и др.) абхазо-адыгской структуры позволяют местом первоначального расселения праабхазо-адыгов предположить северо-восточную часть Малой Азии и возможно юго-западную часть Закавказья. Данное предположение находит подкрепление в археологических, этнографических, антропологических, фольклорных изысканиях (9).
Основываясь на той части топонимов юго-западного побережья Закавказья, которая этимологизируется абхазо-адыгскими языками, ученые создали концепцию о передвижении абхазо-адыгских племен с юга на север через Западную Грузию. В названную часть топонимов входят наименования: Супса, Ачидаква, Ачква, Малтаква и т. д.(10).
Другим, очень серьезным аргументом подтверждающим пребывание абхазо-адыгских племен на территории юго-западной части Закавказья, с которым при всем желании нельзя не считаться, являются факты взаимовлияния, наблюдаемые между абхазо-адыгскими и картвельскими языками, затронувшие почти все уровни контактируемых языков. Коротко остановимся на тех известных грамматических взаимовлияниях, которые, по сравнению с лексическими, отражают наиболее глубинные языковые процессы.
Как известно, в абхазском языке широкое распространение получили превербы, которые уточняют состояние и действие, выраженные глаголами, в плане их локализации. Например, превербы типа та, са, ко и т. д., присоединившись к основе какого-либо глагола, конкретизируют его семантику, внося локальные значения, ср. dgеlowp «он (ч.) стоит», но dа-са-gеlowp «он (ч.) под чем-то стоит», dеkogеlowp «он (ч.) на чем-то (плоском) стоит». Исследование академика А. С. Чикобава показало, что в двух занских диалектах (мегрельском и чано-лазском) также широкое распространение получили превербы, функция которых аналогична абхазским. Кроме того, наблюдаются и материальные совпадения (11) . Например:
Преверб l(а): абх. авпа da-la-п «в лесу находился»
мегр. otaxus milахе «в доме сидит»
Преверб kəl: абх. а-ке1-рarа «выпрыгнуть»
мегр. кеIаsхарwa «выпрыгнуть»
Преверб t(а): абх. acla aěapе «в стволе дерева
он (в) сидит»
мегр. зas mitoxe «находится»
Указанные превербы отсутствуют в современном грузинском, в сванском и в древнегрузинском языках. В современном грузинском мегрельскому оtахus milахе соответствует оtахši zis «сидит в комнате». Как видим грузинский глагол без преверба, а обстоятельственные отношения выражены послелогом «в комнате». Сказанное свидетельствует о том, что в мегрело-чанском превербы появились лишь после выделения его из общекартвельского языка. Их функциональное, а в ряде случаев и материальное сходство с превербами абхазо-адыгских языков говорит о заимствовании мегрело-чанским из абхазо-адыгских, точнее, из абхазского. Мегрельским и чанским из абхазского заимствован также послелог х (а) (12).
В плане взаимовлияния абхазского и занского языков интересны изыскания М. М. Циколиа, посвященные структуре предложения контактируемых языков. Сравнительно-сопоставительный анализ позволил ему выявить в мегрельской речи синтаксические конструкции аналогичные абхазским, с инфинитным образованием. В основу данной конструкции мегрельского языка лег глагол с аффиксом пi, представляющий инновацию, полученную по аналогии с абхазским. Ср.: kеmortes ate purki gеšowrsuni taki (ср. абх. jaait ari alẅoa ax’еlcwa) «пришли сюда, где поднимается дым»; аrтi dеdеbi qевurs kokoneni koзir (ср. абх. takoažoеk axoеštaara dеščhoatoaz ibejt) «он (ч) увидел, что старуха сидела у очага». Другая конструкция — это сочетание глагола со словами teši «так»: mučo tek tkuni teši glaxa dγak i’u (ср. абх.; аri išihoaz ejpš, apša baapsе galejt)-«как он сказал, наступила плохая погода»(13).
В свою очередь, абхазский заимствовал из картвельского превратительный формант s : laваs «в качестве палки» (14).
Заимствования, которые коснулись не только лексического состава, но и грамматической структуры, возможны лишь при длительных контактах носителей взаимодействующих языков, для этого нужно не два, не три столетия, а значительно больше. Факт наличия локальных превербов и послелога х(а) не только в мегрельской речи, но и чано-лазской, требует объяснения. Что перечисленные превербы и послелог мегрельский заимствовал из абхазского, легко объяснить, так как эти два языка находятся в непосредственном контакте не одно тысячелетие. Но как они - оказались в чано-лазской речи? Ведь контактов абхазской речи с чано-лазской сегодня нет!
Перечисленные языковые факты позволяют поставить вопросы: к какому времени можно отнести начало тех заимствований, которые коснулись грамматической структуры, и где находился ареал контактирования?
Эти вопросы не могут быть решены без учета первоначального расселения картвельских племен.
Убедительную концепцию о возможном первоначальном расселении картвельских племен, основанную на лингвистических данных, предлагают Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов в своей 2-томной работе «Индоевропейский язык и индоевропейцы».
По этой концепции в IV-III тысячелетии до нашей эры картвелы говорили на одном общекартвельском языке. «Общекартвелъский язык периода перед его распадом можно локализовать, судя по архаичным лексическим и топонимическим данным, в горных местностях Западной и Центральной части Малого Кавказа (Закавказского Нагорья). Первая волна картвельских миграций, направленная к западу и северо-западу, в сторону Колхидской низменности, — пишут они, — должна была выделить из общекартвельского языка в III -ем тысячелетии до н. э. один из его западных диалектов и положить начало образованию сванского языка, распространившегося в Западном Закавказье и наслоившегося здесь на местные языки, по всей вероятности, северо-западно-кавказского типа, который тем самым послужил субстратом для сванского (подчеркнуто мною — Л. Ч.).
Сванский язык был постепенно оттеснен к северу, к хребтам Большого Кавказа следующей миграционной волной, последовавшей примерно девятью столетиями позже (судя по глоттохронологическим данным) и достигшей берегов Черного моря при переселении из областей первоначального распространения общекартвельского языка, от которого отделился его западный диалект, (этот диалект и дал впоследствии «колхский» — «занский или мегрело-лазский язык — один из языков древней Колхиды») (15).
Положение, предложенное Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Ивановым, позволяет ориентировочно определить и время начала контактов абхазо-адыгских (иначе северо-западно-кавказских) племен с картвельскими — это III-е тысячелетие до нашей эры, и ареал контактирования — юго-западная часть Закавказья.
С. Н. Джанашиа в своих работах преимущественно указывает на адыгские заимствования сванским, ставшие результатами свано-адыгских контактов, которые осуществлялись в древнейшие эпохи на территории значительно южнее их нынешнего расселения(16). Эти данные позволяют предположить, что миграция с юга носителей абхазо-адыгских языков также проходила в виде двух основных волн. Первую миграционную волну представляли адыгские племена, которые в ареале юго-западной части Закавказья оказались в тесном контакте со сванскими племенами, отсюда, — наличие именно адыгского субстрата в сванском. За адыгами последовали абхазо-абазинские племена, которым пришлось контактировать с мегрело-чанскими племенами. Об этом свидетельствуют морфологические и лексические взаимозаимствования, наблюдаемые в абхазской и мегрельской речи. Языковые данные позволяют предположить, что адыгские племена оттеснялись на север с юга абхазо-абазинскими и с юго-востока — сванскими племенами. По-видимому, основная масса адыгских племен шла по побережью Черного моря, оставляя свои топонимические наименования. Затем абхазо-абазинские и сванские племена были оттеснены на север занскими племенами. Данное предположение может быть аргументировано еще и тем, что сегодня потомки адыгских племен проживают на территории Северного Кавказа, абхазы — в Закавказье, точнее, на Черноморском побережье Закавказья, сваны — в Западной и, частично, в центральной части Большого Кавказского хребта. О том, что жизнь абхазо-адыгских народов с давних времен тесно связана с морем, подтверждается исконными лексемами, богато представленными в их (особенно в абхазском) языках (17).
Процесс продвижения западно-язычного народа на запад, как пишут М. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов, начался через девять столетий после отделения сваноязычных племен. Это примерно II тысячелетие до нашей эры. Время начала контактов абхазо-абазинских племен с мегрело-чанскими племенами также можно ориентировать на это тысячелетие. Что ареалом контактирования в доисторическое время являлась именно Западная Грузия, подтверждают факты наличия локативных превербов в чано-лазской речи(18) . Сегодня занский язык локализован не на сплошной компактной территории: ареалом чанского (лазского) диалекта является Турция (к югу от реки Чорох), мегрельского диалекта — в основном районы Абаши, Зугдиди. Разделяют их диалекты гурийский и аджарский. Вклинивание грузинских племен на территорию заноязычных народов произошло в историческую эпоху (VI-VII века). Наличие же превербов в чанском, и особенно того, которого нет в мегрельском, — н(а), а также абхазского послелога, фразеологических сочетаний, характерных абхазскому, т. е. в речи той части западно-язычного населения, которая проживала южнее, говорит и о том что заимствование их из абхазского языка произошло задолго до этого исторического момента и при непосредственных контактах с их носителем, которые сопровождались постепенным оттеснением на северо-запад абхазоязычного народа заноязычным. «Факт насыщенности чанских и мегрельских глагольных приставок абхазскими элементами (один из таких превербов саr (carvida) даже отложился в древнегрузинском языке, — пишет А. С. Чикобава. — факт бесспорной древности может смутить наблюдателя, если исходить из известного в истории территориального распределения абхазского и занского языков: чанская речь никакого контакта с абхазской речью, казалось бы, не имела; между тем абхазские элементы представлены в ней более внушительно, чем в мегрельской речи! Но это легко объясняется, если принять во внимание, что занские племена оседали на территории, где бытовала абхазско-адыгская речь. Эта последняя впитывалась в языковую систему речи картвельских племен» (19).
Обобщая сказанное, можно заключить, что взаимовлияние абхазо-адыгских и картвельских языков началось в далеком прошлом, и началось оно в ареале юго-западной части Закавказья.
Среди ведущих кавказоведов-лингвистов нет разногласий относительно древности контактов между данными языками. Однако об ареале их контактирования этого сказать нельзя. Так, Г. А. Климов считает, что «ареалом этих языковых контактов могла служить Абхазия (20).
Такое решение затрудняет объяснение, во-первых, наличия в Западной Грузии топонимов абхазо-адыгского происхождения; во-вторых, наличия абхазских заимствований в мегрельском и особенно в чано-лазском диалекте занского языка; в-третьих, абхазо-адыгских параллелей в хаттском языке; в-четвертых, наблюдаемых в сванском адыгских заимствований в сфере морфологии. Только отрицание перечисленных языковых фактов может снять тезис о Западном Закавказье как о регионе сложных перемещений абхазо-адыгских и картвельских племен. В современной картвелистике некоторые конкретные факты получили иную трактовку, например, падежные форманты в сванском, причины образования звуковых соответствий между грузинским свистящим согласным и мегрело-чанским и сванским шипящим (ср. гр. mze, занск. вžа, св.miž «солнце» и др.(21). Однако хочется заметить, что иную интерпретацию получили лишь некоторые явления, а верность тех или иных взаимоисключающих положений определяется их научной аргументацией. Кроме того, и что важно, эти наблюдения ряду авторов не позволили снять проблему субстрата в зано-сванских языках. Так, Т. С. Шарадзенидзе, исследуя сложную систему склонения сванского языка, приходит к мысли о самостоятельном развитии этого явления, и в то же время она отмечает, что «вопросы, связанные со склонением имен в сванском, на данном этапе еще нельзя считать окончательно решенными», при их решении «ощущается настоятельная необходимость сравнения с родственными, как с картвельскими, так и с горскими иберийско-кавказскими языками»(22). В этом аспекте заслуживает внимания ее характеристика сванского языка. Она пишет: «Сванский язык занимает особое место среди картвельских языков. Изолированный географически, он на протяжении веков в меньшей степени, чем другие картвельские языки, подвергался иноязычному влиянию (в особенности неродственных языков). Вместе с тем, как это верно заметил еще Н. Я. Марр, сванский — язык смешанный на древнейших ступенях развития. Он подчеркивал теснейшие контакты с родственными языками, абхазо-адыгскими, с одной стороны, и с грузинским и занским, — с другой. В результате из сванского слоя, выделяются также адыгский, грузинский, и занский (мегрельский) слой»(23). Г.И. Мачавариани, утверждая, что «сдвиг артикуляции в западно-картвельском лингвистическом ареале, даже если он действительно имел место, невозможно объяснить как результат влияния иноязычного (во всяком случае абхазского) субстрата на картвельские диалекты занско-сванской группы», в то же время заявляет: «Значит ли это, что вопрос об абхазо-адыгском субстрате вообще снят? Об этом говорить категорически пока невозможно» (24).
Затем, если б идея движения абхазо-адыгских племен с юга на север с позиции современных данных картвелистики была бы неперспективной, то думаю что такие солидные исследователи, как Т. В. Гамкрелидзе и В. В. Иванов, ее б не повторили.
Движение абхазо-адыгского народа (точнее абхазо-абазин) на север продолжалось и в историческое время. Как известно, сегодня на Северном Кавказе проживают близкородственные абхазам абазины, язык которых представлен двумя диалектами — тапантским и ашхарским. Монографическое исследование этих диалектов, а также их сопоставление с абжуйским и бзыбским диалектами абхазского языка, проделанные академиком К. В. Ломтатидзе, показали, что один из этих диалектов — тапантский- занимает обособленную позицию по отношению не только к абхазским диалектам, но и к ащхарскому(25). Иначе говоря, ашхарский по всем языковым параметрам тяготеет к абхазским диалектам. Этот факт говорит о том, что время переселения носителей двух абазинских диалектов разное. Если учесть особенности тапантского диалекта, то можно заключить, что выделение его из общеабхазо-абазинского языка произошло значительно раньше. Иначе как объяснить те инновации, которые образовались в нем и которые позволили речь абазин квалифицировать как самостоятельный язык.
Близость ашхарского диалекта с абхазским еще раз свидетельствует о том, что движение абхазо-язычных народов шло именно с юга на север.
По мнению ученых переселение тапантовцев на север началось в VII—VIII веке(26). Массовое же — на рубеже в ХIII—ХIV вв., пополнение их абхазцами не прекращалось и в более поздние времена(27). Начало переселения ашхарцев ориентировано на ХVII век и позже(28).
Мнение многих историков относительно расселения абазин до их переселения на Северный Кавказ, в основном, единое — это территории нынешних Сочинского, Лазаревского и Туапсинского районов, что подтверждается топонимическими наименованиями перечисленных районов из которых часть находит соответствия в номенклатуре абазинских феодальных родов. Между тем, на наш взгляд, этот вопрос пока не получил должного освещения. Не ясно, какую конкретно территорию занимали племена современных абазин, речь которых реализована в виде диалектов, а внутри диалектов — в виде говоров.
Ашхарцы хорошо помнят их прежние места обитания, что обусловлено недавним переселением. По данным А. Н. Генко, в прошлом ашхарцы проживали отчасти в бассейнах верхнего течения, впадающих в Черное море рек: Мдзымта, Псоу и Бзыбь, отчасти в верховьях притоков Кубани, Урупа, Большой и Малой Лабы(30). По преданию самих ашхарцев, они переселились на Северный Кавказ из разных мест Абхазии; кувинцы — из Ахчипсоу и Псху, апсуанцы — из Наку(31).
Однако этого нельзя сказать относительно тапантовцев, основная масса которых помнит лишь то, что они из Абхазии. Если исходить из данных говоров, которые отличаются большой пестротой, то можно предположить, что они являются выходцами разных районов Абхазии (32). Для того, чтобы определить их прежнее расселение, необходимо каждое конкретное явление их речи рассматривать в историческом аспекте, чтобы определить, «имеем ли мы дело с сохранившимся старым явлением или новым образованием», а затем сравнивать с явлениями других говоров и диалектов(33). Изыскания в таком аспекте позволяют выдвинуть ряд версий.
Так, установленные К. В. Ломтатидзе некоторые параллели между псыжско-красновосточным говором тапантского диалекта и апсуанским говором ашхарского диалекта, который, по ее мнению, представляет своеобразную речь садзского племени(34), дают возможность заключить, что носители этих говоров некогда проживали в ареале их основного контактирования, по всей вероятности, в районах Гагр и Адлера.
Н. Ф. Яковлевым было высказано мнение о близости тапантского (абазинского) диалекта к абжуйскому (кодорскому)(35). Думается, что данное мнение имеет под собой некоторое обоснование. Как известно, бзыбский диалект противостоит всем другим абхазо-абазинским диалектам наличием свистяще-шипящего ряда спирантов z’, s’ и аффрикат з’, с’, с’ (3б). Однако, если учесть особенности речи батумских абхазов села Фериа, выявленные Э. К. Килба, в которой много черт, характерных ашхарскому диалекту(37), но в которой, в отличие от ашхарского диалекта, свистяще-шипящий ряд спирантов и аффрикат представлен, правда, без фонемного статуса(38), то можно предположить, что в ашхарском они некогда бытовали. Данное предположение оппозицию «бзыбский — ашхарский, тапантский, абжуйский» сменяет на оппозицию «бзыбский, ашхарский — тапантский, абжуйский».
Как известно, модально-временная система абхазского и абазинского языков очень сложная. Помимо обилия парадигм системы, каждая парадигма может быть представлена фонетическими вариантами. Появление фонетических вариантов обусловлено фонетическими процессами, которые проходили между исходом основы глагола и временными формантами в различных абхазо-абазинских диалектах по-разному. К наиболее значительному и древнему процессу можно отнести редукцию гласного а исхода глагольной основы в основных временных образованиях. Этот процесс сыграл немаловажную роль в противопоставлении абжуйского и бзыбского диалектов абхазского языка. Так, в глаголах с исходом основы на гласный а (ава-rа «видеть», аga-rа-«брать», afа-rа-«есть»…) в формах аориста и настоящего времени, а также в производных от них временных образованиях, а основы усекается в бзыбском диалекте (dеzbit «его (ч.) я увидел», dеzbwejt «его (ч.) я вижу»; а сохраняется в абжуйском диалекте (dеsbejt- dеzbait «его (ч.) я увидел», dеzbojt // dеzbawejt → dеzbawajt «я его вижу»).
Эти две временные формы в ашхарском диалекте дают богатый спектр фонетических вариантов, в котором представлены как основы с усеченным а, так и с а(39).
Иначе обстоит дело в тапантском диалекте. Сегодня в тапантском диалекте финитные формы аориста и настоящего времени противопоставляются не по показателю настоящего времени wа (его в финитных образованиях нет), а по форманту финитности: в формах с ориентацией на настоящее время используется формант it/id, а с ориентацией на прошедшее время — t//d. Глагол с исходом основы на гласный а в форме настоящего времени, пройдя путь от изначальной izbawajt(d)→ izbewejd→ izbejd→ izbid, дал форму, аналогичную аористу бзыбского диалекта.
Напр.: наст. вр.: izbеjt// «то (в) вижу, увижу»
izbit
аорист: izbat//izbad «то (в) увидел»
Исходную форму сохранили инфинитные образования, в которых показатель настоящего времени wa налицо. В то же время необходимо заметить, что в основах с исходом на глагольный а этот а присоединением wa не усекается, т. е. налицо явление, характерное для абжуйского диалекта:dеšnaзawa—«он (ч.) как чего-то достигает», dšеzbawa «как я его (ч.) вижу».
Комплекс awa может дать и если за комплексом следует какой-либо согласный: dcuš’t «он (ч.) найдет», igoеrſun «они радовались». Однако вариант аналогичный абжуйскому, и в этих случаях возможен: ibzazawan «они жили»(40). Кроме того, в тапантском встречаются слова, характерные абжуйскому диалекту: hoasa →«алыча» (ср. абх. ahoasa, бз. aphoasa), xarbez «арбуз» (ср. абх. axabеrzak, бз. akarpеž→), čarx «колесо» (ср. абж. ačarx, бз. ag΄až) и т.д.
К. В. Ломтатидзе в тапантском диалекте находит факты, демонстрирующие заимствование из грузинского языка(42). Сказать, что это результат ареальных контактов, пока трудно.
Перечисленные факты позволяют предположить, что определенная часть (возможно, и большая) современных тапантовцев до переселения на Северный Кавказ проживала в регионе контактов и с абжуйцами, и с бзыбцами. Возможно, такими местами являлись районы Цебельды, Латы. На это указывает также гидроним и наименование крепости Клыч, восходящий к родовому абазинскому этнониму. Кроме того, данная версия в какой-то мере подкрепляется и местом их теперешнего проживания, которое расположено за кавказским хребтом, почти параллельно району Цебельды, куда легко было переселиться через Клухорский перевал, по которому еще во второй половине I тысячелетия до нашей эры уже проходила торговая тропа(43). Весьма существенным фактором, аргументирующим данное положение, являются слова песни, записанные С. Басария, которые четко указывают на связь тапантовцев с Цебельдой. «На мой настойчивый вопрос, а также разъяснения, — пишет С. Басария — наводящими объяснениями вопроса, не сохранились ли сказания, предания, слова песен о разных героях, где упоминались бы местности Абхазии, где жали их предки, я получил незначительный, маленький, но очень интересный материал. Припомнил его старик Пекмырза Шармат, и он совместно с двумя сверстниками, патриархами села, — Омаром Коблаковым и Дгадзгура Кучевым — восстановил часть слов героического экоса, который напоминает наше абхазское сказание «Напха Кьагуа»».
Cabal idriz (родившийся в Цебельде»)
Cabal impsеz (но умерший не в Цебельде»)
Bajarqan-ipa šahamgari («сын Багаркана Шахамгири»)(44)…
Пёсня эта, несомненно, очень древняя, что подтверждается песенным фольклором тапантовцев, который сегодня, в основном, представлен адыгским народным песенным творчеством.
На наш взгляд, изложенное предположение необходимо рассмотреть и в аспекте его отношения к проблеме мисимиан. В этом плане небезынтересны данные Е. Д. Филицина, опубликованные в «Сборнике сведений о Кавказе» (т. IХ, Тифлис, 1885), в котором представлен родовой состав абазинских аулов. В 5 аулах из 9, наряду с другими племенами, упоминается племя Мысылпара Башилбай(45). Звуковая параллель между мисим-иане и мысыл-пара очевидна. Кроме того, необходимо обратить внимание и на то обстоятельство, что упоминание о мисимианах в письменных источниках прекращается примерно тогда, когда предки тапантовцев начинают переселяться на Северный Кавказ.
К сожалению, пока должного освещения не получила топонимика данного региона. При ее исследовании необходимо обратить внимание на ту часть топонимики, которая структурно объединяется элементом al. С элементом аl встречаются топонимы и за пределами этого региона, в основном в горных районах Абхазии: d-al, p-al, cab-al, Xoз-al, amtq‘-al, Зamp-al, čx-al-ta. Думаю, что необходимо пересмотреть существующие этимологии некоторых топонимов с позиции этого структурного элемента(46).
Настоящая статья не претендует на сообщение всех известных в лингвистике данных, которые могут стать неоспоримым аргументом для доказательства того что конными жителями Абхазии являются абхазы. Нашей целью было вновь изложить ряд положений об Абхазии, абхазском народе и абхазском языке, получивших освещение в трудах ведущих кавказоведов, сопроводив некоторыми своими соображениями.
Необходимость повторения изложенных положений обусловлена тем, что в Грузии стали широко пропагандировать «концепцию» П. Ингороква об абхазах и Абхазии, в свое время справедливо осужденную. Причины, побудившие П. Ингороква создать лженаучную концепцию, понятны, если учесть установку правителей 30-40-х годов. Но чем руководствуются сегодняшние его последователи, которые в унисон с П. Ингороква в своих многочисленных выступлениях термин абхаз стали подменять термином апсуа, уверяя несведущих читателей в том, что это разные понятия: абхаз это этноним представителя картвельского народа, какого, причем, не уточняя, а апсуа — этноним представителя черкесского народа, который поселился на исконно грузинской земле 200-300 лет назад и которого грузины нарекли абхазом только из-за того, что он поселился на земле, которая называется Абхазия, аргументируя параллелями — Имеретия — имеретинец, Мегрелия — мегрел.
Во многих языках топоним региона может стать наименованием жителей этого региона, оформившись в соответствии с законом словообразования этих языков, напр.: Москва — москвич, москвичи, Тбилиси — тбилисец, тбилисцы, груз. tbiliseli, tbiliselebi; Имеретия — имеретинец, имеретинцы, imireli, imirelebi; Гудаута — гудаутцы, абх. gudawеtaa//gudowtaa (47).
Лексическая семантика этих наименований указывает не на этническую принадлежность, а на локальную. Однако, ввиду того, что модель образования подобных номенклатур в грузинском языке совпадает с образованием этнонимов (напр. : germanelebi—«немцы», inglisebi—«англичане», ср.tbilisebi —«тбилисцы»), в грузинской языковой среде название абхаз, абхазеби реализуется в двух значениях (во всяком случае, в прошлом) одно — как этноним, другое — как жители района Абхазии. В качестве аргумента может послужить то, что картвел (грузин, мегрел, сван), проживающий в Абхазии, в отличие от имеретинца, рачинца... никогда не назовет себя абхазом, так как в это название он прежде всего вкладывает этническое понятие. Другое дело, когда это наименование реализуется вне пределов Абхазии.
Убедительным подтверждением этому служит высказывание известного ученого и дипломата на рубеже ХVII—ХVIII вв. Сулхан-Саба Орбелиани (1658—1725 гг.), который, возвращаясь из Европы в октябре 1714 года, оказавшись на острове Мальта, встретил грузин и абхазов. «Видел, — пишет он — и грузин: некоторые (были) абхазы, некоторые — имерцы, гурийцы, мегрелы, которых (мальтийцы) отняли у татар. Язык (свой) все еще хорошо знали. Почему абхазец знал по-грузински, тому я удивился» (архаzmа ratom iсоdа, is gamikvirda, kartuli)(48).
В контексте «видел и грузин: некоторые абхазы, некоторые имер(етин)цы, гурийцы, мегрелы» слово абхазы, подобно имеретинцам, гурийцам, мегрелам, выступает в значении «проживающих в Абхазии», из Абхазии. В предложении «Почему абхаз знал грузинский, тому я удивился» абхаз — этноним народа, для которого знание грузинского языка не характерно.
Данная цитата весьма четко указывает на то, что во времена Сулхана-Саба Орбелиани в Абхазии жили абхазы и что они говорили не на грузинском языке. По П. Ингороква, именно в этот исторический период началось переселение черкесов-апсуа в Абхазию. Однако, необходимо отметить, что за такой для языка короткий период черкесы-апсуа не могли полностью ассимилировать коренное иноязычное население и тем более унаследовать их этноним. Это аксиома для любого языковеда. Кроме того, факт ассимиляции не подтверждается и абхазским языком: в абхазском языке как языке-победителе нет субстрата ни грузинского, ни сванского, ни занского. Имеются заимствования, особенно мегрельские, как и в любом языке, обусловленные тесными контактами, но не ассимиляцией.
Мне могут возразить, что пришельцы не ассимилировали коренное население, а оттеснили. Тогда не понятно, как такой незаурядный историк, как царевич Вахушти Багратиони, не заметил и не зафиксировал столь значительное событие в жизни его народа, происходившее при его жизни.
Литература:
1) Анчабадзе З.В. История и культура древней Абхазии.-М., 1964.-С.126.
2) Марр Н. Я. Кавказоведение и абхазский язык.//О языке и истории абхазов.— М.-Л., 1938. Джавахишвили И. Историко-этнологические проблемы Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. – Тбилиси.1959;его же. Первоначальный строй и родство грузинского и кавказских языков.- Тбилиси, 1937; Джанашия С.Н. Тубад-Табал, Тибарен, Ибер//Труды, т.3. – Тбилиси, 1959; его же. Черкесский (адыгейский) элемент в топонимике Грузии//Труды, т. 3. – Тбилиси, 1959; Чикобава А.С. К вопросу о контакте языков по материалам картвельских бесписьменных языков//Материалы пятой региональной научной сессии по историко-сравнительному изучению иберийско-кавказских языков. – Орджоникидзе, 1977; его же. Морфологические встречи абхазского языка с картвельскими // Известия ИЯИМК. – Тбилиси, 1942; Анчабадзе З.В. История и культура древней Абхазии. – М., 1964; его же. Из истории средневековой Абхазии(VI-XVII вв.). – Сухуми, 1959.
3) Анчабадзе З.В. История и культура древней Абхазии. – М., 1964. – С.120.
4) Освещение данной проблемы с позиции археологии, этнографии, антропологии, фольклора – компетенция ученых соответствующих наук. Дьяконов И.М. Языки древней Передней Азии. – М., 1967.; Мессарош Ю. Убыхский язык. – Чикаго, 1934; Меликишвили Г. Наири-Урарту. – Тбилиси, 1954; его же. К истории древней Грузии. – Тбилиси, 1959; Дунаевская Н.М. О структурном сходстве хаттского языка с языками Северо-Западного Кавказа // Исследования по истории культуры народов Востока. – М.-Л.; ее же. Протохеттский именной суффикс косвенного дополнения // Вестник древней истории. – М., 1964, № 1; Иванов В.В. История славянских и балканских названий металлов. – М., 1983; Инал-ипа Ш.Д. Вопросы этнокультурной истории абхазов. – Сухуми, 1976. – С.42.
5) Иванов В. В. История славянских и балканских названий металлов. – М., 1983; Керашева 3. Н. в статье «Значение диалектной лексики для решения историко-генетических проблем» (Ежегодник иберийско-кавказского языкознания. Т. 2. – Тбилиси, 1975) сопоставляет ряд корней хаттского и xoa вадыгских языков, например: хатт. Washab-«боги» адыгское wa ws значении «небо», хатт. mezull — название одного из богов, в адыг. — мифологическое одноглазое существо и др.
6) Инавов В.В. История славянских и балканских названий металлов. – М.,1983.-С. 133.
7) В истории народов известны и такие явления, когда родственные в прошлом народы стали говорить на языках относящимся к разным языковым семьям и наоборот, на родственных языках стали говорить неродственные народы.
8) Меликишвили Г.Л. Наири—Урарту. — Тбилиси, 1954; его же, К вопросу об этнической принадлежности кашков. — М(0), т. 3, 1959.
9) Соловьев Л. Н. - Новый памятник культурных связей Кавказского Причерноморья в эпоху неолита — стоянки Воронцовской пещеры // ТАИЯЛИ, т. 29, 1959; Бунак Б. Б. Антропологический состав населения Кавказа. — ВГМГ, т. 13, 1947: Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этнокультурной истории абхазов. — Сухуми, 1976.
10) Джавахишвили И. А. История грузинского народа.Т.1,—Тбилиси, 1951; Джанашия С. Н. Черкесский (адыгский) элемент в топонимике Грузии // Труды, т. 3. — Тбилиси, 1959; мнение это разделяют 3.В. Анчабадзе, К.В. Ломтатидзе, А.С. Чикобава, Ш.Д. Инал-ипа, Х.С. Бгажба и др.
11) Чикобава А.С. - Морфологические встречи абхазского языка с картвельскими // Известия ИЯИМК. — Тбилиси, 1942.
12) Гудава Т.Е. Абхазский послелог в занском языке //Сообшения АН СССР, 1947, т. 8. № 3.
13) Циколиа М.М. Абхазско-картвельские синтаксические параллели // Известия Абхазскою института. — Т6илиси, 1977. — С. 94.
14) Чикобава А.С. Морфологические встречи абхазского языка с картвельскими //Известия ИЯИМК. — Тбилиси, 1942. — С. 161—164.
15) Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык ииндоевропейцы. — Тбилиси, т. 2, 1984-— С. 881.
16) Джанашия С.Н. Сванско—адыгейские (черкесские) языковые встречи // Труды т. 3. — Тбилиси, 1959; Топурия В.Т. К системе склонения сванского языка и склонения других картвельских языков // Сообщения АН Груз-ССР. т. 5, № 3. — Тбилиси, 1944; Чикобава А.С. Один вариант сванского эргативною падежа в связи с принципом «двух основ» в склонении имен некоторых кавказских языков // Труды ТГУ т. 18.—Тбилиси, 1941.
17) Марр Н.Я. О языке и истории абхазов.—М.-Л.,1938; Климов Г.А. Введение в кавказское языкознание. — М., 1986. — С. 52—53; Дзидзария Г.А. Из истории мореходства в Абхазии // Труды СГПИ им. Горького, т. 12. — Сухуми 1959; Дзидзария О.П. Морская лексика в абхазском языке. — Сухуми, 1989.
18) Чикобава Арн. Морфологические встречи абхазского языка с картвельскими // Известия ИЯИМК. — Тбилиси, 1942; его же. Картвельские языки, их исторический состав и древний лингвистический облик // Иберийско-кавказское языкознание, т. 2- — Тбилиси, 1948; его же. К вопросу о контакте языков по материалам картвельских бесписьменных языков // Материалы пятой региональной научной сессии по историко-сравнительному Изучению иберийско-кавказских языков, — Орджоникидзе, 1977.
19) Чикобава А.С. Картвельские языки, их исторический состав и древний лингвистический облик // Иберийско-кавказское языкознание, т. 2. — Тбилиси, 1948 — С. – 63.
20) Климов Г. А. Введение в кавказское языкознание. — М., 1986 — С 181.
21) Шарадзенидзе Т.С. Некоторые основные вопросы склонения в сванском // Ежегодник иберийско-кавказского языкознания. т. 10. — Тбилиси, 1983; Мачавариани Г.И. К вопросу о субстрате в западно-картвельском (занско-сванском) лингвистическом ареале // Иберийско-кавказское языкознание, т. 15.— Тбилиси, 1966.
22) Шарадзенидзе Т.С. Некоторые основные вопросы склонения в сванском // Ежегодник иберийско-кавказского языкознания, т. 10. — Тбилиси. 1983. — С 93.
23) См. предыдущ. работы.
24) Мачавариани Г. Н. К вопросу о субстрате в западно-картвельском (занско-сванском) лингвистическом ареале // Иберийско-кавказское языкознание, т. 15. — Тбилиси. 1966.—С. 170—171.
25) Ломтатидзе К. В. Тапантский диалект абхазского языка. — Тбилиси.1944; ее же. Ашхарский диалект и ею место среди других абхазско-абазинских диалектов. - Тбилиси, 1954.
26) Абазины // Историко-этнографический очерк. — Черкесск, 1989- — с. 14; Генко А.П. Абазинский язык. Грамматический очерк наречия Тапанта. — М., 1955. — С. 8.
27) Ломтатидзе К.В. Тапантский диалект абхазского языка.—Тбилиси,1944 - С.- 4.
28) Генко А.Н. Абазинский язык. Грамматический очерк наречия Тапанта — М.. 1955.—С. 8; Ломтатидзе К. В. Ашхарский диалект и его место среди других абхазско-абазинских диалектов. — Тбилиси, 1954.
29) Инал-ипа Ш.Д. Садзы.—М, 1995.
30) Генко А.Н. Абазинский язык. Грамматический очерк наречия Тапанта.— М.1955.—С. 8.
31) Ломтатидзе К.В. Ашхарский диалект и его место среди других абхазско-абазинских диалектов.— Тбилиси, 1954.— С. 350.
32) Ломтатидзе К.В. Тапантский диалект абхазского языка. — Тбилиси.1944 —С. 4.
33) Ломтатидзе К.В. Указ соч. С.7.
34) Ломтатидзе К.В. Ашхарский диалект и его место среди других абхазско-абазинских диалектов. — Тбилиси, 1954.— С. 232.
35) Яковлев Н.Ф. Языки народов Кавказа.—М.,1930.—С.1З.
36) Ломтатидзе К.В. Тапантский диалект абхазского языка. Тбилиси, 1944.—С. 8.
37) Бгажба Х.С. Бзыбский диалект абхазского языка. — Тбилиси, 1964.
38) Килба Э.К. Особенности речи батумских абхазов. — 1983.— С. 10.
39) Ломтатидзе К.В. Образование основных времен в абхазском языке // Известия ИЯИМК, т. 2.— Тбилиси,1938; ее же. Историко-сравнительный анализ абхазского и абазинского языков. — Тбилиси, 1976. — С. б6
40) Ломтатидзе К.В. Тапантский диалект абхазского языка. — Тбилиси.1944,- С. 146—148.
41) Амичба С.А. Лексика абхазского и абазинского языков. — Сухуми, 1984.
42) Ломтатидзе К.В. О некоторых вопросах происхождения и локализации абхазов // ж. «Манатоби», №12.— Тбилиси, 1956.
43) Воронов Ю.В. Древности военно-сухумской дороги. — Сухуми, 1977. — С. 45
44) Басария С.П. Избранные сочинения. — Сухуми. 1967.— С. 88.
45) Данные взяты из работы А. Н. Генко «Абазинский язык» (стр. 10—11) в которой он упоминает название Мысылпара Башилбай и др. как «ныне более существующие подразделения северокавказских абхазских племен».
46) Заслуживает внимания мнение Бганба В.М. относительно генезиса ЛА в названных топонимах, высказанное на научной сессии Абхазского института.
47) В абхазском подобных образований в единственном числе нет, аа – это показатель собирательности и присоединяется к названиям деревень, городов, районов, но не к назнаниям стран (Нельзя сказать апснаа).
48) Сулхан-саба Орбелиани. Путешествие в Европу.—Тбилиси.1906.
--------------------------------
(Опубликовано: Актуальные проблемы абхазо-адыгской филологии: Межвузовский сборник научных трудов. – Карачаевск: Изд-во КЧГПУ, 1997.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.apsuara.ru/portal/node/181.)
Ш. К. Аристава: ученый, кавказовед, организатор науки
Статья посвящена юбилейной дате -- 80-летию со дня рождения и 50-летию творческой деятельности видного абхазского ученого, президента Академии наук Абхазии Ш.К. Аристава. Рассматриваются основные вехи трудовой биографии и многогранная научная деятельность по изучению грамматики, морфологии, синтаксиса абхазского языка, исследованию актуальных вопросов абхазского языкознания.
Ключевые слова: Ш.К. Аристава, биография, трудовая деятельность, научное творчество, абхазский язык.
Для известного кавказоведа Шоты Константиновича Аристава 2009 год был юбилейным годом: исполнилось 80 лет со дня рождения и 50 лет со дня начала трудовой и творческой деятельности. Сегодня он президент Академии наук Республики Абхазия, действительный член Адыгской международной академии наук, научный сотрудник Абхазского института гуманитарных исследований, профессор Абхазского государственного университета, лауреат Государственной премии Республики Абхазия в области науки имени Г.А. Дзидзария, кавалер Ордена Славы (Ахьдз апшдза) 2-й степени -- высшей награды Республики Абхазия. Научный вклад Ш.К. Аристава в языкознание позволяет поставить его в один ряд с именами ведущих лингвистов мира. Он один из тех виднейших деятелей науки и творческой интеллигенции, чьими именами по праву гордится абхазский народ.
Ш.К. Аристава родился 10 марта 1929 года в селе Отхара Гудаутского района Абхазии. Его отец -- Кастей Аристава был выдающимся сказителем и исполнителем старинных абхазских песен в сопровождении виртуозной игры на древнем национальном инструменте апхярца. К своему искусству Кастей приобщил и своих детей (четверых мальчиков и четверых девочек). С самого рождения они слышали дома не только обыденную речь, но и яркую, эмоциональную, богатую эпитетами и сравнениями речь прекрасного сказителя.
Неудивительно, что Шота Константинович безукоризненно владеет родным языком, прекрасно знает народное эпическое творчество, помнит народные мелодии и хорошо исполняет их на апхярце. Ш.К. Аристава был лучшим выпускником Отхарской средней школы. Узнав, что в Тбилисском университете преподают абхазский язык (в условиях тотальной грузинизации, проводившейся в конце 1930-х -- начале 1950-х гг., абхазские школы в Абхазии были ликвидированы), он организует группу, которая вся была зачислена на отделение кавказских языков филологического факультета. Успешно окончив университет, Ш.К. Аристава под руководством крупнейшего специалиста по абхазско-адыгским языкам К.В. Ломтатидзе продолжает учебу в аспирантуре Института языкознания АН Грузинской ССР.
Трудовая деятельность Ш.К. Аристава началась с работы в Абхазском институте языка, литературы и истории им. Д.И. Гулиа АН Грузинской ССР (ныне Абхазский институт гуманитарных исследований им. Д.И. Гулиа Академии наук Абхазии) и в Сухумском государственном педагогическом институте им. А.М. Горького (ныне Абхазский государственный университет). С этого времени определились основ-
ные направления его профессиональной деятельности -- научно-
исследовательская и преподавательская.
Научный путь Ш.К. Аристава начался с исследований морфологии. Его первая монография Деепричастие в абхазском языке посвящена одному из разделов самой сложной части речи -- глаголу. В этом ис- следовании анализ проводился на материалах диалектных и литературных форм абхазского и абазинского языков. Ш.К. Аристава дал обстоятельное описание всех грамматических особенностей деепричастий, проявляющихся в таких грамматических категориях, как лицо, число, класс, переходность, непереходность, побудительность, возвратность, потенциалис, время и др. Формальные и функциональные сопоставления данных всех абхазско-абазинских диалектов показало, что между ними нет существенных расхождений. Имеющиеся незначительные материальные расхождения, наблюдаемые между тапантским диалектом, с одной стороны, и ашхарским, абжуйским, бзыпским диалектами, с другой стороны, -- явления позднего характера. Одной из особенностей деепричастия абхазского и абазинского языков является оформление непереходного глагола показателем субъекта, а переходного глагола -- показателем ближайшего объекта. Впервые это выявила К.В. Ломтатидзе, которая рассматривала эту особенность как реликтовую, демонстрирующую одну из ступеней развития спряжения глагола, когда последний имел моноперсональное оформление. Анализ материала абхазского и абазинского языков, представленный в монографии Ш.К. Аристава, подтверждает выдвинутое К.В. Ломтатидзе положение. Он позволяет проследить эволюцию cпряжения глагола из моноперсонального в полиперсональный, которая четко прослеживается в деепричастиях, реализованных в сложных сказуемых: деепричастие с переходной основой в сочетании с вспомогательным глаголом оформлен как с показателем ближайшего объекта, так и показателем субъекта.
Анализ материала с позиции категории времени показал отсутствие аппозиционных образований, ориентированных на момент речи. Наличие же разных форм сигнализирует предшествующее или одновременное действие (или состояние) по отношению к определяемому действию. Семантика предшествования и одновременности рассматриваются также и с позиции аспектуальности: предшествование увязывается с завершенностью действия, одновременность -- с незавершенностью, длительностью действия и состояния.
Описание образований всех форм деепричастий по всем абхазско-абазинским диалектам, выявление их семантических реализаций, выражающих характер действия и состояния, а также и временных планов весьма значимы в том отношении, что они позволяют представить историю развития категории времени в пределах не только данных языков, но и языков Западного Кавказа.
За первой монографией последовали исследования, посвященны конкретным вопросам морфологии. Крупным вкладом в абхазско-адыгское языкознание стала монография Ш.К. Аристава Проблема простого предложения в абхазском языке, основные выводы которой были представлены и защищены в диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук (1982 г.).Важно отметить, что на учное лингвистическое описание и анализ конкретных языков обычно
начинается с лексикологии, фонетики, фонологии, морфологии. Исследование синтаксиса, который в иерархической структуре языка занимает самую высокую нишу, является последующим этапом научного изучения конкретного языка. История научного изучения абхазского языка не является в данном случае исключением, равно как и ситуация в адыгском языкознании.
Правда, Н.Ф. Яковлев и Д.А. Ашхамаф в своей "Грамматике адыгейского литературного языка" (1941), а позднее Н.Ф. Яковлев в "Грамматике литературного кабардино-черкесского языка" многие вопросы морфологии рассматривают сквозь призму синтаксиса. Этот же подход характерен и для другой работы Н.Ф. Яковлева -- "Грамматика абхазского литературного языка" (написанная в 40-х годах прошлого века, стараниями Абхазского института гуманитарных исследований монография была издана лишь в 2006 г.). Во всех этих трех монографиях основные теоретические постулаты совпадают. Были и другие работы по синтаксису, в частности исследования К.С. Шакрыл, Н.М. Набоковой, З.Ю. Кумаховой, В.М. Карданова, И.О. Гецадзе и др. Но они в основном посвящались отдельным проблемам синтаксиса. Значение монография Ш.К. Аристава в том, что в пределах абхазо-адыгского языкознания это первая обобщающая, фундаментальная работа, охватывающая основные вопросы синтаксиса. В этом исследовании выявлены основные рычаги сложного синтаксического механизма, оригинального, типологически совершенно не похожего на механизм индоевропейских, тюркских, и других языков мира.
Монография Ш.К. Аристава Проблема простого предложения в абхазском языке, несомненно, повлияла на развитие научных знаний о синтаксисе языков Западного Кавказа (об этом свидетельствуют индекс цитирования данной работы).
Приступая к рассмотрению основных положений монографии, следует указать, что в специальной литературе, основанной на исследовании индоевропейских и других языков, выделяют три вида связи -- согласование, управление, примыкание. Работа А.С. Чикобава Проблема простого предложения в древнегрузинском языке (1928) к перечисленным видам связи добавила еще одну -- координацию. Выделение координационной связи обусловлено анализом предложений, в котором глагол предикат-сказуемое может быть не только моноперсональным, но и полиперсональным, и наличием эргативного падежа для субъекта-подлежащего при переходном глаголе-сказуемом и ненаминативного при непереходном глаголе-сказуемом. Монография Ш.К. Аристава является второй кавказоведческой работой, в которой отношения между предикатом-сказуемым и субъектом-подлежащим, а так же объектом-дополнением описаны с позиции координационной связи. Если связи согласование, управление, примыкание предполагают одностороннюю связь от господствующего слова к зависимому, то координационная связь -- двустороннюю. Связь между ближайшим объектом и глаголом-предикатом, косвенным объектом и глаголом-предикатом точно такая же, как между субъектом-подлежащим и глаголом-предикатом. Признавая доминантной в предложении глагол-предикат, Ш.К. Аристава считает их равными синтаксическими единицами, формирующими костяк предложения, основу, структуру предложения.
Признак предикации -- это неотъемлемая характеристика предло-
жения. Высказывание может стать предложением только тогда, когда
оно приобретет признак предикации. О сути предикации существуют разные мнения. Часто определение предикации совпадает с определением модальности. Ш.К. Аристава придерживается той концепции, согласно которой предикация определяется как отнесение содержания предложения к действительности, модальность же -- это отношение содержания предложения к действительности. Считаем, что предложенная трактовка предикации и модальности наиболее оптимальная. Как известно средствами предикации является персональность, модальность и темпоральность. Модальность -- часть предикации.
В монографии простое предложение исследуется не только в формально-семантическом аспекте, но и в коммуникативном. Сегодня такой разноаспектный анализ обычен, но в те года это было новшеством.
Вопрос о сложных предложениях подчинительной структуры в абхазском языке и вообще в языках Западного Кавказа в разное время решался по-разному. Описание сложных синтаксических конструкций на начальном этапе находилось под влиянием теоретических положений, выдвинутых русистами. Авторы школьных национальных учебников, научных статей, грамматик в сложных синтаксических конструкциях выделяли предложения сочинительного и подчинитель- ного характера. К подчинительным относили конструкции, в которых обобщалось сочетание слов, объединяемых причастием, деепричастием, глагольным образованием с обстоятельственным формантом.
С течением времени по мере развития науки о синтаксисе квалификация обособленных словосочетаний и синтаксических конструкций с данным словосочетанием изменилась. Сегодня большинство исследователей отрицают наличие гипотаксиса в абхазско-адыгском языках. Критерием для такого вывода стал признак предикативности, который является необходимым условием в построении любого предложения.
Из признаков предикативности -- персональности, темпоральности, модальности (категории лица, абсолютного времени, наклонения) -- причастия, деепричастия, обстоятельственные глаголы, т.е. глаголы инфинитного образования не обладают абсолютным временем, наклонением; лицевых парадигм не дают причастия, образованные от одноличных глаголов. Отсутствие таковых лишает их статуса предиката. Однако в конструкциях, в которых они реализованы с синтаксически связанными с ними словами, они также являются вершиной конструкции, ее организующим центром. Автор назвал их инфинитными оборотами, а предложение с таким оборотом -- простым осложненным. Каждый оборот связан с определенным членом предложения, реже с предложением в целом. Между оборотом и членом предложения устанавливаются различные синтаксические отношения. Из простых осложненных предложений в монографии рассматриваются лишь те, в которых организующим центром является причастие, обстоятельственные глаголы и деепричастия -- т.е. инфинитные образования, отсюда и термин -- инфинитные обороты. В зависимости от позиции инфинитного оборота по отношению к члену предложения, с которым он соотносится, оборот интонационно обособляется.
Важным, заслуживающим особого внимания является предложенное автором противопоставление инфинитных конструкций на конституирующие и распространяющие. К конституирующим инфинитным конструкциям Ш.К. Аристава относит конструкции, которые занимают позиции субъекта и объекта (ближайшего, косвенного). Они, как и обычные субъект-подлежащие, объект-дополнение, связаны предикативными отношениями, точнее, координационной связью с предикатом-сказуемым посредством личных префиксов ряда Д и Л. К распространительным конструкциям относятся те, которые не входят в структурное ядро предложения, не участвуют в формировании и выражении категории предикативности, но синтаксически связаны с членами предложения, распространяя их дополнительной информацией. Абхазский глагол богат формами, которые вкупе со связанными с ними словами в состоянии выразить различные грамматические значения, семантически соответствующие придаточным предложением в языках с гипотаксисом, как то: атрибутивные, локальные, временные, образа действия, причины, цели, сравнения.
В 1998 г. выходит монография Ш.К. Аристава "Грамматика абхазского языка, часть I", в которой описываются фонетика, фонология, фонетические процессы, имена. В 2004 г. увидела свет Грамматика абхазского литературного языка (соавтор Л.П. Чкадуа)(1). В этой книге представлено не только обобщение общепризнанных положений, касающихся фонетико-фонологической системы и морфологической структуры абхазского языка, впервые предложенных научному миру такими крупными кавказоведами, как П.К. Услар, К.В. Ломтатидзе и другими исследователями, но и существенно дополнены наблюдениями, основанными на конкретных изысканиях авторов.
Кроме того, пересмотрена квалификация ряда образований. К примеру, глагольные образования -- каузальные, превербные, версионные, союзные, взаимные, взаимообоюдные, потенциальные -- традиционно рассматривались в морфологии. В данном же исследовании они перенесены в словообразование. Форманты перечисленных образований синкретичны. С одной стороны, их посредством формируется новая основа с соответствующей семантикой; с другой стороны, форманты выступают как категориальные показатели, посредством которых меняются грамматические характеристики производящей основы. Ввиду того, что именно семантика производной основы корректирует морфологические основы, перевод их в раздел словообразования совершенно оправдан.
Научно-исследовательская деятельность Ш.К. Аристава многогранна. Она охватывает почти все уровни языка. Его многочисленные работы выполнены на высоком научном уровне, представляют собой сочетание глубокого анализа большого фактического материала абхазского языка, а также учета соответствующих данных родственных
языков Кавказа с их научным осмыслением в аспекте современных теоретических установок общей лингвистики.
Немаловажную роль для достижения успехов в научном поиске играет выбор методики исследования. Руководствуясь этим известным положением, Ш.К. Аристава каждое языковое явление рассматривает в аспекте формальном, материальном, семантическом, функциональном, не смешивая и не подменяя один аспект другим. Такая методика исследования позволяет ему дать точное определение и описание конкретных явлений языка.
К примеру, многоаспектный анализ личных местоимений абхазского языка позволил Ш.К. Аристава прийти к мнению, согласно которому личное местоимение абхазского языка не обладает категорией лица, выделение трех лиц основано на одной лишь семантике. Другой пример. Вопрос категории лиц в существительных снимается, так как все они семантически ориентированы на третье лицо. Отсутствие лица в существительных никем не оспаривается. Однако при описании синтагмы, представленной существительным и глаголом, многие языковеды связь между ними квалифицируют как согласование. По справедливому мнению Ш.К. Аристава, между компонентами данной синтагмы нет грамматической связи, т.к. один из компонентов не обладает категорией лица; компоненты согласуются лишь семантически.
Исследователи абхазского языка проблеме распределения всего словарного состава языка по частям речи не уделяли должного вни- мания, в результате чего многие единицы языка у разных исследова- телей оказались в разных классах. Сложившаяся ситуация требовала серьезного, всестороннего изучения спорных слов и словоформ, которое позволило бы дать им точное, научное определение в аспекте общепризнанных положений лингвистической науки. Такому анализу подверглись местоимения, числительные, наречия, имена в предикативной функции (в форме статических глаголов), что позволило Ш.К. Аристава дать им отличные от принятых обоснованные определения. Эти исследования, несомненно, содействуют более глубокому пониманию сложных, зачастую синкретических единиц языка.
Нельзя не отметить вклад Ш.К. Аристава в дело создания учебников и составления учебных программ по абхазскому языку. Первая программа, вышедшая еще в самом начале его педагогической деятельности, была на абхазском языке и предназначалась студентам недавно сформированного абхазского сектора филологического факультета Сухумского педагогического института. В программе был определен объем теоретического материала, знание которого является обязательным как филологу вообще, так и преподавателю абхазского языка в абхазских школах в частности.
В 1966 году выходит учебник "Абхазский язык (фонетика, морфология)" (соавтор Чкадуа Л.П.). Это курс лекций, в котором учтены лекции академика К.В. Ломтатидзе и работы других абхазоведов. В течение нескольких десятков лет данная книга была единственным вузовским учебником для студентов филологического факультета, в котором четко, лаконично описаны основные моменты фонетико-филологической системы и грамматических категорий, аргументированные удачными иллюстрациями из художественных произведений абхазских писателей, а также из устного народного творчества.
В 1983 году Ш.К. Аристава издает книгу "Синтаксис абхазского языка на абхазском языке" (соавтор Чкадуа Л.П.). Книга является учебником для вуза, но в то же время это обстоятельное исследование, объектом которого является синтаксическая структура абхазского языка в целом. Почти все вопросы синтаксиса получили в ней достаточно подробное описание -- связь слов, словосочетания, структура простого предложения, конструирующие ядро предложения: доминанта -- глагол-сказуемое, затем подлежащее и личноотносительные дополнения, члены предложения -- распространители, не входящие в структурное ядро, осложненные предложения, сложное предложение. Ввиду того что названная монография используется в качестве учебника, освоение которого является обязательным в учебной программе филологического факультета Абхазского государственного университета, она сыграла и играет большую роль в формировании научного осмысления синтаксической структуры абхазского языка у филологов специальности абхазский язык и литература.
Ш.К. Аристава -- соавтор школьных учебников по абхазскому языку для 5-х и 8-9-х классов абхазских школ.
В трудовой деятельности Ш.К. Аристава преподавательской деятельности принадлежит особое место. С момента начала и по сей день она ни разу не прерывалась. Высокий уровень лекций, жесткая требовательность, справедливая оценка знаний позволяют бывшим его студентам с особым почтением говорить, что их преподавателем был Ш.К. Аристава. Будучи деканом, Ш.К. Аристава руководил учебным
процессом на филологическом факультете АГУ.
В настоящее время группа ученых Абхазского института гуманитарных исследований под руководством Ш.К. Аристава работает по написанию академической "Грамматики абхазского литературного языка" (на абхазском языке). Первый том, посвященный фонетике, фонологии, фонетическим процессам, морфологии, завершен. Ведется редактура разделов по грамматике.
Ш.К. Аристава уделяет большое внимание вопросам топонимики Абхазии. Он автор ряда статей, посвященных изучению некоторых спорных топонимов (Пицунда, Лдзаа, Мацеста). Он входит в государ-
ственную комиссию по восстановлению исторической топонимики Абхазии, принимал активное участие в составлении географической карты Абхазии.
Ш.К. Аристава -- соавтор "Терминологического словаря абхазского языка", "Орфографического словаря абхазского языка" (рукопись). Он редактор ряда монографий, сборников, главный редактор журнала Академии наук Абхазии "Вестник".
Ш.К. Аристава -- участник многих международных, региональных, местных конференций, симпозиумов, сессий. Его мнение, основанное на глубоком знании общей лингвистической теории и конкретного фактического материала, аргументированной логике рассуждений, часто становится решающим при обсуждении отдельных вопросов теории абхазского языка, а также его литературных норм.
-----------------------------------------------
(1) За это исследование авторы, Ш.К. Аристава и Л.П. Чкадуа, были удостоены Государственной премии Республики Абхазия в области науки им. Г.А. Дзидзария (прим. ред.).
(Опубликовано в: Кавказские научные записки. №3 (4), 2010 г.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.rsute.ru.)
