Главная » Алфавитный каталог авторов » С » Минувшее — пережитое

И. Я. Славин

Минувшее — пережитое

Воспоминания

(Фрагменты)

...Летом 1895 г. я в первый раз посетил наш юг. В июне отправился в Крым, жил некоторое время в Севастополе и Ялте и приблизительно через месяц вернулся в Саратов. Мои “путевые наброски” о путешествии печатались в “Саратовском листке” и затем вошли в сборник, изданный мною в Саратове в 1905 г.

Знакомство с нашим югом произвело на меня сильное и чарующее впечатление, и я в последующие годы, когда позволяли дела, ездил в Крым и на Кавказ, и меня мало-помалу захватывала мысль перебраться на постоянное жительство на юг. Но в 1896 г. 16 июля скончался мой отец 88 лет, и я сделался собственником трёх земельных участков в Новоузенском уезде — в общем около 8000 десятин. Воспитание и обучение моих сыновей и дочерей тоже приковывало меня к Саратову, в котором я ещё при жизни отца имел два дома. Но сильная тяга на юг не проходила с годами. Во второй половине первого десятилетия двадцатого века я был близок к осуществлению моей заветной мечты и почти осуществил её, перебравшись в 1908—1909 гг. на восточное побережье Чёрного моря — в Гагры. Но об этом после в своём месте...

...Декабрь 1910 г. и январь 1911 г. я провёл Гаграх и там в начале января получил известие об увольнении графа Татищева от должности саратовского губернатора. Ему был устроен прощальный обед в Коммерческом собрании, присутствовало несколько сот человек. К этому обеду мы с Кропотовым (Г. С.), бывшим в то время также в Гаграх, послали приветственную телеграмму; граф ответил нам благодарственными депешами...

...Лето 1910 г. я прожил до конца августа на побережье Чёрного моря в Гаграх, и юбилейное музейное торжество 29 июня проходило без меня. Но к этому дню я прислал в “Волгу” статью, посвящённую годовщине, под заглавием “Четверть века назад”. Статья была помещена в иллюстрированном приложении к “Волге”, вышедшем в день юбилея. Совет музея в день торжеств вспомнил меня и прислал мне приветственную телеграмму, за которую я немедленно телеграфом поблагодарил совет...


"Где море вечно плещет"

Осуществление мечты. — Гагры. — Принц Ольденбургский. — Закладка дачи. — Расставание с должностями

Я уже не раз говорил, что ещё в 1903 г., после моего первого посещения восточного побережья Чёрного моря, у меня явилась мысль устроиться “на закате дней” под пленительным небом Колхиды. Эта мысль не оставляла меня во все последующие годы, и я неуклонно стремился к её осуществлению. Но семейные обстоятельства, а затем, с 1905 г., разные политические и внутренние осложнения стояли на моей дороге. В 1906 г. вышла замуж моя последняя дочь, и я остался совершенно одиноким. Но забастовки, не ликвидированное революционное брожение, а затем выборы в Государственную Думу задерживали выполнение моего заветного желания. Наконец в 1907 г. наступило успокоение, и мне казалось, что явился удобный момент для начала задуманного мною дела. Однако роспуск второй Государственной Думы и последовавшие затем новые выборы, от которых я нравственно и в силу партийной дисциплины был не вправе уклониться, опять вынудили меня отложить задуманное.

Только в 1908 г. я бесповоротно решил поехать на Побережье с целью разведок и ознакомления на месте с условиями приобретения там недвижимости.

Я остановил свой выбор на Гаграх, куда и прибыл в августе. Гагры тогда не были ни городом, ни селом, ни посадом, ни местечком, а назывались лечебно-санитарной станцией, находившейся под “самодержавной” ферулой принца Александра Петровича Ольденбургского, при котором состояло назначаемое им и всецело от него зависящее управление. Стремоухов, посетивший Гагры летом 1912 г., называл их “Ольденбургией”. Я не был новичком на Юге. Начиная с 1895 г., я почти каждый год, наотрез отказываясь от горячо рекомендуемых мне многими заграничных поездок, посещал Крым и Кавказские воды. Несмотря на это, именно Гагры произвели на меня сильное впечатление. Субтропическая растительность в большом масштабе, чего совершенно не наблюдается в Крыму, придающая экзотический колорит всей окружающей обстановке, яркие полуденные краски (Крым — акварель, Гагры — полотно масляными красками), красота заоблачных высей, синее небо, лазурное море, и над всей этой красотой реют отзвуки античного мира и юстиниановской Византии, — всё это очаровало меня, загипнотизировало и приковало моё внимание к этому чудному уголку. Это, конечно, поэзия... Но и практические соображения относительно жизненных удобств давали, на мой взгляд, значительный преферанс этому уголку. В самом деле, когда я поближе присмотрелся к Гаграм, то нашёл, что в них можно устроиться совершенно изолированно, вполне “по-дачному”, даже “по-деревенски” и вместе с тем иметь поблизости, прямо под рукой культурные городские удобства: почта, телеграф, водопровод, электрическое освещение, аптека, врач, библиотека и пр.

Всё это вместе взятое повлияло на моё окончательное решение, и я подал в управление заявление об отводе мне избранного мною места мерою около 400 квадратных сажен. Мне назначили 20 рублей за сажень. Я согласился, и в октябре 1908 г. был совершён крепостной акт. Лето следующего года ушло на составление и утверждение плана инженер-архитектора Фельдау (из Новороссийска), а в середине октября я отправился в Гагры для закладки дачи.

На этот раз мне пришлось познакомиться с принцем Ольденбургским. При земляных работах на моём месте рабочие встретили твердокаменный массив значительного размера, который не поддавался никаким усилиям рабочих и никаким землекопательным орудиям и инструментам и мог быть удалён только взрывом динамита. Такого способа удаления массива принц, ревниво оберегавший спокойствие и тишину своих владений (пароходам при подходе к Гаграм и отплытии воспрещалось давать обычные свистки, хотя пароходы останавливались на расстоянии почти одной версты от берега, и дальнейшая переправа шла на фелюгах; принц также очень дорожил хорошим, жизнерадостным настроением обитателей Гагр и бывал недоволен, когда рассаживали кипарисы — кладбищенское могильное дерево, которое поэтому считалось в Гаграх почти запретным, “нецензурным”), не разрешал. Фельдау, подрядившийся произвести постройку, заявил, что без удаления этого массива выполнение проекта постройки невозможно и намеченная планировка места неосуществима. Поэтому необходимо ходатайствовать перед принцем об отмене наложенного им запрещения и о разрешении взрыва. Кроме того, мне дали знать, что принц будет очень доволен, если я приглашу его на церемонию закладки, намеченной на 22 октября в праздник иконы Казанской Божьей матери.

Аудиенцию мне назначили в 6 часов утра 21 октября. Я заявил адъютанту принца, что так рано встать не могу; начали торговаться и остановились на 7 часах утра. Надо заметить, что принц всегда вставал в 5 часов утра; к 8 — 9 часов утра оканчивались приёмы, представления, доклады, в 11 он обедал и к 12 часам на автомобиле отправлялся в своё имение “Отрадное”, верстах в 12 от Гагр...

Раннее утро 21 октября было прелестное, тихое, ясное, солнечное, жаркое, и я шёл во дворец в фрачной паре и наброшенном на плечи летнем пальто. Поднимаясь по шоссе, спиралью идущему к вершине горного уступа, на котором в виде орлиного гнезда высился замок-дворец принца, я с величайшим наслаждением вдыхал в себя чистый живительный воздух, согретый утренним солнцем и освежаемый морским бризом.

В приёмной я просидел не больше 4 — 5 минут, как был приглашён в кабинет принца. Там сидел за столом высокий, широкоплечий, коренастый старик лет семидесяти в военной генеральской тужурке. Обстановка кабинета — самая простая, деловая, без малейших намёков на роскошь. На стене висела чёрная доска, какие обыкновенно употребляются в классных комнатах. Принц встретил меня приветливо, просто, без каких-либо величаво-торжественных знаков и жестов, подчёркивающих покровительственное превосходство и снисхождение к принимаемому. Некоторые губернаторы и чины разных министерств, с которыми мне приходилось иметь дело, куда величавее и пышнее принца держали себя с просителями...

Он усадил меня за стол, открыл свой золотой портсигар и предложил папиросу; я отказался как некурящий. Началась беседа. Я просил его о разрешении взрыва и подробно изложил мотивы ходатайства. Он согласился со мной и отменил свой запрет. Затем он начал расспрашивать, какой системы канализацию я предполагаю устроить в своей даче, какой марки цемент будет употреблён при постройке и т.п. После моих ответов он стал мне пояснять разные системы канализаций, причём на доске чертил мелом их конструкции... Надо заметить, что медицина, санитария, гигиена были любимыми коньками принца. Передо мною был крепкий, бодрый, работоспособный и изучавший серьёзно эти интересующие его предметы старик. Недаром его всегда командировали на очаги чумной заразы. А в 1910 или 1911 г. Медико-хирургическая академия присвоила ему учёную степень доктора медицины honoris causa. В конце нашей беседы я просил его пожаловать на закладку дачи. Он очень благодарил и заявил, что будет непременно. Мы расстались, крепко пожавши руки друг другу.

На другой день аккуратно в назначенный час он явился с адъютантом на место закладки, когда там находились только мы вдвоём с Фельдау. Священник и полицмейстер явились после. Понемногу стали собираться соседние дачники и любопытные. Кто-то высказал предположение, не имеется ли подпочвенной воды на моём месте? Принц, услышав, попросил дать ему раздвоенный на конце прут от какого-нибудь дерева. Прут немедленно доставили и вручили ему. Он взял обеими руками его верхний конец, а нижний, раздвоенный, наклонил к земле и начал суетливо и быстро ходить по месту в разных направлениях. Совершивши этот обход, принц заявил, что никакой подпочвенной воды на моём месте и поблизости от него не имеется. Ему, конечно, никто не возражал. Но меня очень удивила манипуляция с прутом. Я недоумевал, но находил неудобным просить принца рассеять моё недоумение.

Уже много лет спустя мне попала в руки книга английского профессора У. Э. Баррэта “Загадочные явления человеческой психики”. В ней я нашёл разгадки моего недоумения. Баррэт утверждает, что гадатели-водоискатели употребляют с давних лет так называемый волшебный прут (dousing rod), вилообразный, раздвоенный на конце отрезок от дерева. Этот прут будто бы безошибочно указывает местонахождение подпочвенной воды, наклоняясь к земле, и такой способ водоискательства до сих пор часто употребляется в Англии...

Этот способ, очевидно, был известен принцу, и он применил его здесь. При освящении места закладки я заметил одну особенность, которая наблюдается в Греции и Турции и вообще на Востоке. Священник в конце благословляющей молитвы льёт на заложенные камни вино и масло. Принц бросил в заложенный фундамент несколько золотых и серебряных монет. Его примеру последовали некоторые из присутствующих. При этом принц спросил, кто рабочие: турки или греки. Оказалось — турки. Тогда он успокоился и сказал, что деньги, брошенные в закладку, останутся целы; а рабочие-греки, наверное, их изъяли бы и присвоили себе... Местный фотограф сделал несколько снимков с церемонии закладки.

В конце было подано шампанское. Я произнёс коротенький тост за здоровье принца, указав и подчеркнув его творческую работу по созданию Гагр. Закричали “ура!”. Этим всё кончилось. Я проводил принца до автомобиля; вернулся в свой номер и переменил фрачную пару на чесучовую — так было жарко...

Подпочвенных вод при дальнейших работах на моём месте, действительно, не оказалось.

На рождественские праздники 1909 г. я опять отправился в Гагры. На торжественной ёлке, обычно устраиваемой за счёт принца в главной гостинице, я опять имел встречу и разговор с ним, и он опять спрашивал меня о цементе и о ходе работ по постройке дачи. На ёлку приглашались все гагринские дети без всяких исключений и ограничений: дети служащих, рабочих, прислуги, торговок и т.д. На ёлке 1909 г. их было около 400, и все получили подарки.

Принц был полным, неограниченным хозяином Гагр. Он вникал во все мелочи курорта. Кухня, буфет, столовая, номера — всё было предметом его внимания и строгого наблюдения. Замеченные непорядки вызывали строгие репрессии к виновным. Малейшее пятнышко на салфетке, не на своём месте стоящая солонка, пепельница, спичечница и т.п. — ничто не укрывалось от его наблюдения. Плохо приготовленное или поданное блюдо, малейшая неопрятность в коридорах, уборных, на лестницах и т.д. вызывали жёсткие кары.

Служить при нём и с ним, очевидно, было очень нелегко, и его “первые министры” (управляющие станцией) менялись чуть не каждые полгода. Большинство из них были военные-гвардейцы. Но за моё время был один штатский — агент Общества русского пароходства и торговли, грек по происхождению и русский по фамилии, бердянский мещанин А. В. Савельев. Это был симпатичный, но хитрый, лукавый и с большой сметкой вполне окультуренный и обрусевший эллин. Долго ли продержалось его “министерство” — не знаю: в начале войны 1914 г. я оставил Гагры. Низший же персонал служащих был очень невысокого качества . Говорили о хищениях, о взятках, о грубом произволе, и, по-видимому, слухи имели более чем веские основания.

Кажется, летом 1910 г. недалеко от Гагр было совершено разбойное нападение нескольких злоумышленников, вооружённых и замаскированных, на проезжавших в Гудауту. Оно было расследовано управляющим станцией гвардейским ротмистром Старосельским (из самых порядочных и приличных “премьеров” принца). Оказалось, что возглавлял бандитов один из служащих управления станцией. Его судили и сослали в Сибирь. При отправлении его в ссылку супруга принца прислала ему “Новый завет”, сласти и разные продовольственные припасы.

Принца нередко можно было видеть в парке, на шоссе, на базаре, на набережной делающим хозяйственный обзор в сопровождении управляющего и полицмейстера. Он всегда ходил в форменной тужурке, без всякого оружия, но обязательно с палкой в руках. На поклоны он вежливо козырял, а при встрече с дамами галантно козырял сам первый. Лютеранин по вероисповеданию, он очень радел о древнем (кажется, 7—8 в.) православном храме, который турки когда-то обратили в пороховой погреб. В торжественные службы принц являлся в храм в полной парадной форме со свитой. Я имел случай видеть его мерно шагающим во главе свиты за крестным ходом в день Крещения на иордань, поставленную на горной речке Жоэкваре. День стоял ясный, жаркий. Иордань зеленела, увитая сплошь миртами... Когда какой-то московский купец прислал для гагринской церкви большой колокол, то принц сам лично присутствовал при церемонии его освящения и поднятия на колокольню и сам первый зазвонил в него.

Его супруга и сын были православные. Брак его сына с сестрой Николая II Ольгой Александровной был неудачен. В конце концов они развелись, и Ольга Александровна вышла замуж за офицера Ахтырского гусарского полка, шефом которого она являлась. Несмотря на это, принц состоял, по-видимому, в очень хороших отношениях с Николаем II, который, кажется в 1911 г., пожаловал ему титул Императорского Высочества, а до того он был только Высочеством, хотя его супруга всегда носила титул Императорского Высочества.

Но вот что я нашёл в письме Государыни Александры Фёдоровны к Николаю II. Упомянув о свидании с сыном принца, она дальше пишет: “Мне придётся повидаться с его сумасшедшем отцом. Я дважды посылала к нему Ломана за различными сведениями относительно наших поездов. Он, принимая его при других, накричал на него, оскорбил и всё не так понял, хотя ему была передана бумага, которую я предварительно просмотрела. Он просто невозможен, бегает по комнатам, никому не даёт слова сказать и всё время кричит” (письмо от 29 января 1915 г. № 273. “Переписка Николая и Александры Романовых. 1914—1915 гг.”. Госуд. Издательство. 1923. Т. 3. С. 109—110. — Прим. авт.).

О вспыльчивых и бурных, гневных порывах принца до меня доходили слухи и в Гаграх. Вполне достоверные люди рассказывали мне, что он нередко допускал палочную расправу со служащими. Приём Петра Великого — основателя Петербурга, а принц — основатель Гагр…

Часть зимы 1910—1911 гг. я жил уже на своей даче. Зима выдалась ужасная: с конца декабря повалил снег, выпало его около сажени высоты; понадобились сани, а их никогда не было в Гаграх. Смастерили наскоро какие-то самодельные вроде дровней. Морозы доходили до 5—12 градусов; двойных рам нигде не имелось; во многих дачах не было совершенно комнатных печей. Море в течение нескольких недель страшно бушевало, поднимая волны на десятки сажен в вышину, от удара этих морских громад о берег дрожала земля, вздрагивали аршинной ширины каменные стены моей дачи, отстоящей от моря около 60 сажен. Пароходы не останавливались; снежные заносы прервали сообщение с окрестными селениями и аулами. Почта не приходила; телеграф бездействовал. Мы были как в осаждённом городе. Продовольственные припасы подходили к концу. Пернатая дичь, прилетевшая зимовать, спустилась с вершин гор и искала тепла внизу; её стреляли в парке, стреляли с балконов дач, ловили руками иззябшую, ослабевшую, ставили ловушки-силки около деревьев, дичь забиралась в них, рассчитывая, очевидно, погреться, немало их и замерзало. Старожилы-чужеземцы говорили, что такая зима в последний раз была в 1872—1873 гг., и что такие зимы бывают у них через 40 лет. (Но, судя по газетам, подобное повторилось в 1925—1926 гг.) От больших масс снега и страшного морского прибоя пострадали многие постройки в Сухуме, Батуме и Трапезунде…

С большим трудом и риском я вырвался из Гагр в конце января и в Саратове отогрелся.

О гагринской жизни я поместил в “Волге” длинный ряд корреспонденций под заглавием “Где море вечно плещет” и рассказов под заглавием “Курортные негативы”. Некоторые вырезки их из газеты у меня сохранились, и если явится малейшая возможность издать их при моей жизни, я постараюсь это сделать. “Omnia Deo, nihil — fortuna” (всё от Бога и ничего от судьбы) значится на жетоне, подаренном мне одной из саратовских губернаторш. Я иногда вспоминаю этот девиз, и хочется верить, что Бог поможет мне осуществить моё намерение. Фортуна изменчива, лукава, непостоянна, шаловлива…

В своих воспоминаниях я всегда с особым удовольствием останавливаюсь на пребывании в Гаграх. В корреспонденциях я изобразил, какие были Гагры, когда их называли “Ольденбургией”. А что с ними сталось потом? С той поры, как я сделался гагринским дачевладельцем, я приступил к ликвидации моих служебных и общественных обязанностей по Саратову. В 1909 г. я отказался от должности городского юрисконсульта. (Моим преемником назначили присяжного поверенного М. М. Парли, отбывавшего при мне стаж, а потом ставшего моим фактическим помощником.) В 1910 г. вышел из состава присяжной адвокатуры, и тогда же Саратовское уездное земское собрание единогласно избрало меня почётным мировым судьёй, каковым я состоял до января 1918 г.


Последние дни довоенного времени   

Чтобы закончить изложение фактов и иллюстраций, характеризующих нравы и поведение провинциальных газетных писак, забегу несколько вперёд и вкратце изложу пикантную сенсацию, появившуюся в “Листке” летом 1914 г., когда я находился в Гаграх. Фактическим редактором “Листка” в это время был Н. Н. Сиротинин — секретарь кадетского комитета.

Когда в августе 1914 г. после начала войны я вернулся в Саратов, то узнал, что “Листок” напечатал о похищении мною молодой жены одного “помещика”, с её согласия, и увозе её в Гагры. “Листок” утверждал, что имеется уже дело в Окружном суде и что мне предстоит понести наказание — тюремное заключение до 4 месяцев. Не буду излагать все подробности этой сенсации, в которой была затронута честь замужней молодой женщины, названной в хронике “Листка” en toutes lettres. Конечно, никакого дела по обвинению меня не возникало. Мне лично шёл уже 64-й год, и сенсация г. Сиротинина могла доставлять мне “соблазнительную честь”. Приехав в Саратов, я застал в обеих газетах (“Листок” и “Вестник”) фельетонный трезвон на эту тему. Фельетоны, заметки, карикатуры, изображавшие меня лихим гусаром, увозящим в своих объятиях молодую женщину, пестрили столбцы этих газет. Несмотря на “соблазнительную честь”, я послал опровержения, которые редакции поместили без урезок. (Обычная некрасивая манера наших газет при напечатании опровержений.) Кроме того, я предъявил обвинение “Листку” в печатной клевете. По получении повестки судебного следователя “Листок” (Сиротинин) прекратил свои рассуждения и фельетонные остроумия на эту тему. Его примеру последовал и “Вестник”…  
  
...В начале июня я отправился в Гагры. Туда же вскоре приехала одна из моих дочерей с мужем и своей девочкой; следом за нею прибыл мой старший сын. Мы предполагали в тесном семейном кругу пробыть там до конца лета. Но предположениям этим не суждено было осуществиться… Ранним утром в воскресенье 20 июля (3 августа по н. ст.) я по обыкновению отправился на море купаться. В купальном здании я встретил служащего управления, который мне и сказал, что ночью получено сообщение об объявлении нам войны Германией... На следующий день говорили о неминуемом нападении на нас Турции. Началось бегство... Принца на этот раз не было в Гаграх. Во вторник 22 июля мы с сыном выехали в Саратов. Спустя некоторое время Гагры оставила и семья моей дочери. Свою дачу я сдал инженеру Савиничу, а в 1916 г. я её продал…

22 декабря 1926 г. (4 января 1927 г.)

Саратов

  
(Перепечатывается по изданию: Славин И. Я. Минувшее —  Пережитое. (Воспоминания). Саратов, 2013.)