Томас де Ваал
Статьи:
Для меня трагическая история абхазского архива неотделима от истории его хранителя. Я познакомился с Николаем Иоаниди в мае 1992 г. в Сухуми, столице тогда еще автономной республики Абхазии, входившей в состав Грузии. Вот-вот должна была начаться война между абхазами и грузинами, но я лишь смутно угадывал ее приближение по косвенным признакам: по ночам ввели комендантский час; шли споры о том, кто из сотрудников сил безопасности имеет право носить оружие; люди, в обществе которых я проводил время, с тревогой размышляли о будущем.
У меня были довольно искаженные представления об этой напряженной ситуации, потому что я общался исключительно с греками. Я выбрал Абхазию практически наугад: мне нужно было подготовить радиопередачу для BBC о положении понтийских греков и о проблемах, с которыми они столкнулись после распада Советского Союза: нужно ли им оставить свою черноморскую родину и переехать в чужую страну под названием «Эллада»?
Несколько дней я жил в деревянной хижине возле Черного моря; меня обильно потчевали коньяком, водили по деревням, показывали школы и культурные центры – и я ни на минуту не мог вырваться из-под гостеприимного надзора моих греческих хозяев. Казалось, будто я пленник в какой-то древней греческой земле византийской эпохи.
Однажды они повели меня посмотреть архив и познакомиться с его замечательным смотрителем-греком – Николаем Иоаниди. Он был высок, костляв, с бледной кожей и проницательными голубыми глазами, доставшимися ему скорее от его матери-немки, чем от отца-грека. Он много курил, выражался ясно и точно и носил темно-синий берет. Он прекрасно знал историю Абхазии и понтийских греков, живших на Черном море.
Иоаниди рассказывал увлекательную историю абхазских греков; говорил о роли, которую они играли в русско-турецких войнах XIX в.; о том, как они зарабатывали целые состояния благодаря мореплаванию и производству табака; о том, как Сталин массово высылал их в 1949 г. - и как десять лет спустя они, преодолевая трудности, вернулись в родные места. Слушая рассказ Иоаниди, я почти не обратил внимания на архивное хранилище, в котором мы сидели; заметил только, что там находилось уникальное собрание газет, выпускавшихся понтийскими греками.
У Абхазии оставалось всего три месяца мирной жизни. В августе того года грузинская армия – точнее, орда оборванных вооруженных мародеров, имеющих только номинальное отношение к недоразвитым вооруженным силам нового, с трудом функционирующего государства, - вошла в Сухуми, разграбила город и выгнала абхазское руководство. Разразилась война. Вначале грузины оттеснили абхазов на север, а затем, осенью 1993 г., абхазы с помощью России превратились в мстительных победителей и вытеснили грузин.
Стертая история
В следующий раз я увидел Сухуми, архив и Иоаниди только через десять лет. За это время я успел осветить в репортажах войну в Чечне и последствия конфликта в Нагорном Карабахе, но не возвращался в свою первую зону конфликта на Кавказе.
Когда я приехал, едва смог узнать эти места. Военные действия закончились за восемь лет до моего приезда, но на улицах Сухуми росла трава, и половина города была всё еще в развалинах. Над городом маячил огромный обгорелый остов абхазского парламента, похожий на почерневшие обломки потерпевшего кораблекрушение судна, застрявшего посреди центральной площади. Все это напоминало Помпеи: огромная часть населения города – грузины – бежала, и Сухуми остался наполовину опустошенной столицей нового сепаратистского государства, которое никто не хотел признавать. Абхазы одержали победу, но слишком высокой ценой.
На месте архива был квадрат сырой земли, на котором стоял низкий черный скелет здания – такой же обломок, как и многие дома вокруг. Иоаниди теперь занимал два коридора в холодном университетском крыле; всё вокруг было по пояс заставлено стопками картонных свертков. Он рассказал мне, что произошло.
Иоаниди жил в сухумском «новом городе», советском спальном районе, в трех километрах от центра, где находился архив. 22 октября 1992 г. в городе стояли грузинские войска и действовал комендантский час; он еще засветло вернулся своим опасным путем домой, пока снайперы готовились к вечерней работе.
В 8 часов ему позвонил человек, живший по соседству с архивом, и сказал, что здание горит. Иоаниди не мог вернуться туда, и ему пришлось дожидаться утра, чтобы узнать подробности ночных событий.
Поздно вечером к архиву подъехала машина, в которой были пятеро или шестеро молодых грузин, одетых в черную форму, как полагалось сухумской военной полиции. Они сломали дверь, зашли внутрь и подожгли здание. Соседи всех национальностей, в том числе грузины, бросились тушить огонь. Но через сорок минут вернулись вооруженные люди. На этот раз они отогнали местных жителей выстрелами, окружили здание, облили его керосином и снова подожгли. Приехали пожарные, но их не пустили к огню.
Начались лихорадочные звонки в КГБ, полицию – звонили даже православному епископу, - но это ни к чему не привело. Видимо, поджог было санкционирован официальным распоряжением, хотя никто в этом так и не признался.
Иоаниди прибыл следующим утром в шесть часов, когда всё уже закончилось. Он зашел в развалины своего кабинета, открыл сейф, и на мгновение ему показалось, что его собственные неопубликованные рукописи уцелели; но в следующий момент они у него на глазах превратились в пепел.
Собралась толпа любопытных. Выдающийся абхазский писатель Шалва Инал-Ипа (не только писатель, но и доктор исторических наук, главный научный сотрудник уничтоженного тогда же Абхазского института языка, литературы и истории – «Полит.ру») подошел с суровым видом и, следуя абхазскому погребальному обычаю, склонил голову к земле. За одну ночь документальная история Абхазии была буквально стерта. 95% архива было уничтожено. Единственным отделом, который хоть как-то уцелел, был радиоархив 1930-х гг. От богатой коллекции XIX века не осталось ничего.
В следующем году в ходе боевых действий был уничтожен архив Коммунистической партии Абхазии, который хранился в другом здании, когда абхазы вновь захватили Сухуми у грузин. По оценкам Иоаниди, из 176 000 архивных документов, находившихся в Абхазии до войны, 168 000 были уничтожены. Он позаботился о том, чтобы сохранить хотя бы что-то из архива: долгое время он держал оставшиеся документы стопками у себя дома, в сырой квартире на девятом этаже; потом ему предоставили помещения в университете, где сейчас и находятся остатки архива.
Проект наследия
Ни от кого не секрет, что противоборствующие стороны любят переписывать историю. Перед нами ужасающий пример того, как одной из сторон действительно удалось полностью уничтожить историю своего противника. Абхазы жаловались, что их «большие» соседи всегда оттесняли их историю на задний план; это было одной из составляющих борьбы между абхазами и грузинами. Но в этом случае абсурд многократно возрастает: Абхазия была черноморской космополитической территорией, где жили люди самых разных национальностей. Грузины уничтожили документы ее богатого многонационального прошлого; тем самым они не только отказали Абхазии в праве иметь собственную историю, но также выбросили всю сложность подлинной истории этого смешанного региона и отправили его назад, к Нулевому году. И, конечно, они стерли заодно и себя.
Сегодня вы едва ли узнаете, что некоторые грузины когда-то жили в Сухуми: все следы их пребывания убрали. И греческая община, в которой вырос Иоаниди, фактически исчезла. Начало этому положил Сталин, продолжили грузинские военачальники, а завершило греческое правительство, которое прислало большое круизное судно, чтоб эвакуировать тысячу греческих граждан из Абхазии в конце войны; эту операцию гордо назвали «Золотое руно».
Фигура Иоаниди символична: это величественная эмблема мультикультурного пути, по которому не удалось пойти. У него была неопубликованная рукопись о сталинской депортации 1949 г., основанная на его исследованиях, проведенных в архивах КГБ; рукопись сгорела. И он может авторитетно утверждать, что это массовое изгнание лишило Абхазию того сообщества, которое объединяло абхазов и грузин. «Если бы не 1949 г., ситуация в Абхазии была бы совершенно другой, - говорил он мне. – Если бы посередине была нейтральная сила, война была бы гораздо менее вероятна».
Сейчас Иоаниди формально на пенсии и больше не исполняет обязанности главного архивиста Абхазии; тем не менее, он почти все дни проводит там; пьет греческий кофе и окидывает отеческим взором то, что осталось от институции, которой он руководил сорок лет. Но он смотрит на вещи реалистически и хочет, чтобы работу выполнял более молодой человек. «Я из советского поколения; есть люди, которые гораздо лучше меня знают, что с этим теперь делать». Вместе с самим архивом погиб и единственный каталог, и Иоанниди очень хотел бы, чтобы хранящиеся в связках материалы были надлежащим образом каталогизированы. Но пока нацию не признают как государство, сказал он, никто за рубежом не предложит нам помощи, и мы так и будем жить в забвении, без связи с международными архивистами.
Когда я пишу это, я отчасти надеюсь на то, что кто-то сможет предложить способ сохранить маленький обгорелый архив недоступного и непризнанного государства. Это непростая задача. Но это было бы помощью культуре этого печального кавказского уголка – жест подобающего почтения к редким хранителям высоких ценностей и пожелтевших газет.
(Перепечатывается с сайта: http://www.polit.ru/.)
________________________________
This is where Trotsky was defeated in his struggle for power with Stalin
I had been to Abkhazia many times, before someone mentioned the name Trotsky. In Abkhazia you expect to hear about Stalin, who came here dozens of times, beginning in 1906 when he landed here as a pirate, robbing a ship to grab funds for the Bolsheviks, right up until the 1950s when he spent months at a time at his Kholodnaya Rechka dacha near Lake Ritsa as an elderly dictator. But not his arch-enemy Trotsky.
The Trotsky connection was always made with the beautiful white neo-classical confection built in 1914 as the Hotel San Remo, now the Hotel Ritsa. It stands right on the sea-front overlooking the little café known as Brekhalovka, where Abkhazia’s elderly elite gather to drink coffee, play dominos and talk politics.
The fiery revolutionary, I was told, had made a funeral speech for Lenin from the balcony of the second floor room on the corner of the hotel.
I never checked the details. But in October this year I got to stay in that room and stand on its white-metal balcony, marveling at the view over the palm trees, the café and the broad promenade stretching along by the Black Sea.
“How is my Trotsky impersonation?” I asked my Facebook friends, after I was photographed on the balcony, arm outstretched, making a speech to a crowd of nobody.
I finally got the full Trotsky story from Abkhazia’s best historian, Stanislav Lakoba–who also has a family interest in the tale. The story of the speech was mostly but not entirely, true.
I learned (somewhat to my disappointment) that my balcony did not have such a starring role in Soviet history as I had thought. Trotsky did make a funeral speech from that spot, but in 1925. His oration for Lenin a year earlier was in the city’s main square.
Yes, Trotsky made two extended stays in Abkhazia in successive years—and thereby sealed his political fate.
In the New Year of 1924 Lenin was seriously ill, but few knew how close he was to death. Trotsky meanwhile was still looked on favorably by Lenin but had fallen out with most of the Politburo. He was sick with a persistent high fever and was recommended a health cure in the warm subtropical climate of Abkhazia.
In those dates the railway route to the South Caucasus went via Dagestan and Baku, a journey of several days. Trotsky arrived at Tbilisi railway station on January 22 to receive a secret telegram informing him Lenin had died the day before.
He telegraphed Moscow that he was returning to Moscow. The reply came, “The funeral will be held on Saturday [January 26], you won’t manage to arrive in time. The Politburo believes that on grounds of health you need to travel to Sukhum. Stalin.”
When Trotsky reached Abkhazia, by ship from Batumi, he learned that he had been deceived. The funeral was actually held on Sunday, January 27, and he could have made it. Stalin of course was the chief mourner.
On that day Trotsky lay on the balcony of the State Dacha and heard a salute of cannons over the Black Sea timed to coincide with the funeral in Moscow. It was surely the moment when he lost his power struggle with Stalin.
Some have questioned Trotsky’s version of events. But Stanislav Lakoba said he had confirmed them from the archives. Moreover, in his new authoritative three-volume book, The Great Terror in Abkhazia, 1937-1938, he publishes a letter from January 6, 1924 by Abram Belenky, a guard of Lenin and friend of Stalin, to Nestor Lakoba, earnestly requesting him to keep Trotsky “under close observation” [pod opekoi] and insisting, “You will understand that there is no need to organize any meetings or parades” in Abkhazia.
Trotsky eventually made a passionate memorial speech for Lenin in the central square of Sukhum on April 8, dressed in an overcoat and wearing his thick Red Army budenovka hat adorned with a star. He had recovered his health. Stanislav Lakoba met an old lady who had been a typist at the State Dacha and recalled how Trotsky had marched up down a room, dictating two different articles to two different typists.
Trotsky returned to Abkhazia in January 1925, when he was already strongly out of favor – but still had many loyal supporters in the Caucasus (I am told that many of the Georgian Bolsheviks backed Trotsky because they hated Stalin so much).
He appears to have kept up his good relationship with Nestor Lakoba and offered his help in drafting the constitution for Abkhazia as a “treaty republic.” (It was this status that was abolished in 1931 and which the Abkhaz sought to revive in 1992 shortly before the war). Maybe by doing this he was seeking to undermine Beria and Stalin.
Trotsky was to be joined by three comrades, Alexander Myasnikov, Solomon Mogilevsky and Georgy Atarbekov. But on March 22, the plane carrying them from Tbilisi crashed. Some suspected foul play and Trotsky was heard to call their deaths a “triple murder.”
So it was on March 23, 1925 that Trotsky made a funeral oration from “my balcony” in the Hotel San Remo. He recalled Lenin but was mourning three other men.
“It is the biggest blow since the death of Ilyich, which has struck the toiling masses of the Soviet Union and our Communist Party,” Trotsky told the crowd below.
Within three years, Trotsky was on his way into exile, eventual assassination and forgetting. There is no memorial recording his visits to Abkhazia.
But by a stroke of coincidence, the street where the Hotel Ritsa stands is named “Leon Avenue.” (Outside of Russia, the revolutionary is known as Leon, rather than Lev, Trotsky). The street-name refers to a medieval King of Abkhazia, but it could also refer to the revolutionary who stood on a balcony there, mourning his comrades, and also perhaps the chance he missed to succeed Lenin as the leader of the Soviet Union.
(Перепечатывается с сайта: https://jam-news.net/.)
_________________________
