Главная » Алфавитный каталог авторов » К » На берегу Черного моря

Николай Крыжановский

На берегу Черного моря

Роман

Серия «КЛИО» («Кавказский литературно-художественный Олимп»)
Раздел «Литература». Выпуск 7

Нальчик: Издательский центр «Эль-Фа», 2002

504 с. Тираж 500 экз.

СОДЕРЖАНИЕ

• А. И. Мусукаев. Вера в несбывающиеся мечты     5
• Часть первая      17
• Часть вторая      135
• Часть третья      267
• Часть четвертая     401

Скачать книгу "На берегу Черного моря" в формате PDF (155 Мб)

(PDF - Абхазская интернет-библиотека.) 


Вера в несбывающиеся мечты

Роман Н. Крыжановского «На берегу Черного моря» не случайно начинается с описания неповторимо живописной картины рассвета на Черноморском побережье, образного сравнения гигантов природного мира: неба, моря и гор, — с тем, чтобы еще раз напомнить о предначертании такого же великого явления Вселенной, как человек, и показать то неприглядно реальное состояние, в котором он пребывает, и как в процессе жизни он теряет непосредственность, романтическое начало, мельчает в житейских буднях и суете. Писатель сравнивает обыденную трескотню и человеческую суету со светской болтовней во время торжественных молений в Божьем храме... И далее все в книге, начиная с тематики, иерархической субординации отдельных компонентов произведения, сюжета и заканчивая лирическими и авторскими отступлениями, подчинено не только логической концепции литературных законов, но и природе художественного творчества автора, его психологического и интеллектуального потенциала. Действующие лица и события романа относятся к 40-м годам XIX века и разворачиваются вокруг семьи генерала Ивана Ефимовича Бороздина, дочери подполковника Прокопеца-Забелло Настасьи, военнослужащих и знати укреплений Богодуховского, Сухума и Керчи, малороссийских и азовских казаков, ушедших в отставку солдат, обывателей поселений и, наконец, главных героев произведения: сестер Надежды Платоновны и Ольги Козиных, адъютанта Александра Степановича Андреевича и иеромонаха Антония (в миру де Бокура). Все действия происходят на фоне второго этапа Кавказской войны, функционирования Черноморской береговой линии, оказания сопротивления горцам и, в частности, убыхам; борьбы с контрабандной торговлей, крейсирования военных кораблей вдоль побережья и других в меру значимых событий. Уже не одно поколение российских солдат и офицеров сложилось в похожих условиях в «обширный круг служащих», представляя собой, рассуждает Н: Крыжановский, «фанатическую секту кавказцев». Среди них он выделяет сосланных за различные провинности офицеров: военных, относившихся к службе, как ремеслу; карьеристов и людей, достойных чести и уважения, добросовестно выполнявших свой гражданский долг. Последних было меньше, и писатель, вероятно, знал и наблюдал за одним из таких генералов. Начальник Черноморской береговой линии Н. Н. Раевский, грамотный, высокопрофессиональный специалист и умелый политик, не поддерживал действия России с позиции силы, подвергал резкой критике варварские методы ведения войны, грабежи, бессмысленное уничтожение мирных жителей. Генерал считал, что горское население Кавказа само потянулось бы к России, проводи она терпеливую политику дипломатии, социально-экономического и культурного развития региона. Действительно, каждый мало-мальски образованный человек знал, что Черноморская торговля
являлась одной из древнейших в истории человеческой цивилизации. Еще финикияне и древние греки задолго до нашей эры облюбовали восточное побережье Черного моря, превратив лучшие из бухт в городские поселения ремесленников и торговцев. Поэтому вполне закономерно, что в Записке «Обозрение восточного берега Черного моря», направленной в Санкт-Петербург, им предлагается начать с адыгами торговлю солью, затем, по мере необходимости и определенных успехов, расширить ассортимент товаров, организовать посредническую оптовую торговлю между шапсугами, натухайцами, абадзехами, убыхами и крупными российскими населенными пунктами Юга страны; оказывать медицинскую помощь, распространять достижения русской культуры и ряд других первостепенных мер (Билеев А. X. Из истории формирования оппозиционной политики царизму в русской армии и в среде польских ссыльных на Северном Кавказе в 30—40-е годы XIX века. // Черкесия в XIX веке. Майкоп, 1991. С. 125).
Учитывая все это, Н. Крыжановский и пытается создать в лице коменданта Богодуховского укрепления И. Е. Бороздина образ одного из таких прогрессивно настроенных офицеров российской армии. Однако в условиях тогдашней России с преобладанием мещанского стереотипа мышления и отношений И. Е. Бороздин выглядит как-то неестественно, при всей любви к жизни, изолированно, одиноко, несчастливо в личной жизни (жена его, Надежда Платоновна Козина, оказывается мелкой интриганкой и, мягко говоря, непорядочной женщиной); непрактичным, не понимающим окружающих и не воспринимаемым серьезно светом. Бороздин ко всему относился добросовестно и по-человечески: будь то служебные дела, покровительство младшей сестре жены, отношение к подчиненным и, особенно, солдатам. Причем ни в одном из этих действий не наблюдалось и намека на показуху и наигранность, и то, что другие считали подвигом и героизмом, для него представляло обычную, заурядную работу. Российское светское общество 40-х годов мало интересовали Кавказская война, долг перед Родиной, честь, мораль; гражданские лица, чиновники, молодежь и особенно женщины поголовно были втянуты в трясину обывательских норм существования: сплетен, интриг, дрязг, бесконечных приемов, балов, изощренного (хуже, чем в публичных домах Западной Европы), независимо от семейного положения, флирта, порой и измен. И высшее общество Богодуховского укрепления жило по большей части сплетнями и ссорами. Сплетни Н. Крыжановский характеризует весьма образно как «публичное таскание по грязи светской болтовни» и замечает, что сколько в укреплении насчитывалось дам, столько было и противостоящих, враждующих групп. Каждое происшествие обыватели считали событием, а если ничего не происходило, от тоски и безысходности придумывали что-то сами.
Подобные рассуждения о состоянии общества тех лет писатель нередко сопровождает попытками проанализировать глубинные основы психологии человека и в том числе представителей высшего света. И ужасается он одной любопытной детали их характера: желанию «увидеть и схватить выражение глубокого горя на лицах страдающих».
На отпевание умерших, по заключению автора, многие приходят, чтобы только удовлетвориться моментом падения бесчувственной вдовы на гроб усопшего...
Несмотря на то, что в литературной критике конца XIX — начала XX столетия фамилия Н. Крыжановского не встречается, он, безусловно, проявил себя знатоком русского языка, прекрасно владеющим стилем и жаргоном разных социальных слоев многоликой России, специалистом по конструктивной части диалогов, а также стремлением, правда, не всегда удачным, вклинивания публицистики в повествование. Последнее заметно там, где подобное философствование повисает в воздухе, не связывается с художественным образом, остается, как метко замечает литературный критик XIX века Аполлон Григорьев, «голым».
Надо отдать должное автору в изображении психологического портрета всех без исключения действующих лиц. Не приемля реализм, который напоминал ему собой «слабую копию действительности», отражавший жизнь «без осмысления», Н. Крыжановский приближался в данном случае к классикам русской и зарубежной литературы, воплощавшим психологию героев во всех ее взаимосвязях и контексте жизни.
При построении романа (в основном на нескольких стержневых фигурах) писатель не умаляет роли и остальных персонажей, ухитряется не только сохранить их индивидуальность, но и относительное равноправие. Точно также эпизоды романа, подобно канве (логично, на фоне обыденно-бытового сопровождения и иногда не к месту привязываемой абстракции), следуют за определяющей конструкцией, то есть темой.
Несколькими штрихами он фиксировал главное в человеке, его отличие от других, и этим уже первым знакомством объяснял все его последующие действия, манеру поведения, образ жизни. Так, горничная Надежды Платоновны Бороздиной Аводотья, опережая время («век свой») использовала еще неведомый в России гражданский брак для накопления средств, чтобы уже потом устроить судьбу по своему усмотрению.
Отмечая главные достоинства генерала И. Е. Бороздина, состоящие в доброжелательном отношении к окружающим и умении прощать их слабости, писатель выделяет его критический тон к нарушителям воинского устава и ошибкам партнеров в карточной игре.
Впервые, когда на пристани Богодуховского укрепления офицеры встречали семейство Бороздина, Н. Крыжановский сразу же зафиксировал характер госпожи комендантши. Разглядывая в лорнет собеседников мужа, «она отвечала каждому кивком головы, а некоторым — и улыбкой. Но сколько разных оттенков, сколько разных градаций было в этих наклонениях головки и в ее улыбках!». И так всю жизнь: флирт, улыбки, попытки командовать окружающими, решать чужие судьбы, изменить мужу и т. д. до финальных дней ее, когда она на закате жизни все еще пыталась «добиться табурета» в среде высшего столичного круга.
Подполковник Прокопец-Забелло через весь роман проходит, как грубый и неотесанный мужик, недовольный всем и вся, но жадный до денег; майор Мандрыко — как человек, веривший самым невероятным сплетням, но не фактам и официальным документам; исполнявший обязанности коменданта Сухума подполковник Д. Г. Алкаев — как мастер подставлять своих подчиненных и затем искренне участвовать в их реабилитации; адъютант И. Е. Бороздина — как «паточный леденец», воспитанный поэтически «нежными руками экзальтированной матери» и т. д.
Место действия произведения — Богодуховское укрепление (Святого Духа) — типичное оборонительное сооружение; такие еще с 30-х годов вырастали на Западном Кавказе как грибы после дождя. Суворовское, Витязевское, Благовещенское, Александровское и другие в количестве семнадцати укреплений, построенные за неполные десять лет, — они представляли Черноморскую береговую линию. (Половинкина Т. В. Черноморская береговая линия и план генерала Евдокимова. // Черкесия... С. 111). Богодуховское, или Святого Духа, на специальных военных картах появляется в 1837 году в районе Адлера.
Подобные поселения в идеале должны были представлять собой укрепленные военные лагеря, предусматривавшие в обязательном порядке устройство брустверов, то есть насыпей впереди траншей; наличие до десяти-пятнадцати пушек; зданий казарм, лазарета, столовой, церкви или молитвенного дома; отдельных жилых и хозяйственных построек для семей коменданта, старших офицерских чинов, отставных и просто переселенцев из российских губерний и казаков северной части Черноморского побережья (так называемого Азовского казачьего войска); семей ремесленников, строителей, мастеров по пошиву одежды, обуви, изготовлению мебели. Однако не во всех укреплениях были даже церкви и иеромонахи, что являло собой один из серьезных промахов военного руководства в ходе колонизации Кавказа. Так, в том же Богодуховском, а также укреплениях Тенгинское, Лазаревское и Головинское богослужение совершалось в отделениях солдатских казарм. «Между тем наличие христианских храмов, — указывал член-корреспондент Императорской Академии наук Ф. А. Щербина, — могло бы содействовать сближению этнических общностей адыгов с переселяющимся на побережье русскоязычным населением, поскольку предки местных народов уже прошли в древности через попытки христианизации» (Щербина Ф. А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913. Т. 2). Но российский генералитет только через военные укрепления и жесткие военные действия рассчитывал сократить сроки завоевания Северного Кавказа и покорения адыго-абхазов и решительным образом противостоять иностранным державам, видевшим в данном регионе стратегическую территорию и рынки сбыта. Основные условия направлялись на блокирование экономики населения побережья, ограничение торговли шапсугов, натухайцев, абадзехов, убыхов и других этнических групп адыгов с Турцией и с западными странами, запрет работорговли и всяческого пресечения политического влияния извне. Но судя по роману Н. Крыжановского и известным историческим фактам, Черноморские береговые укрепления не только не принесли особо ощутимых результатов, а наоборот, люди чувствовали себя в определенной степени заложниками в своих лагерях; они не могли свободно передвигаться за пределами крепостных стен и в любой момент ожидали нападения горцев, находившихся в состоянии национально-освободительной борьбы. В одном из донесений читаем, что «строения и внутренний вид укрепления (Богодуховского) были сносны. Но меновой торговли не было и из-за дров велись перестрелки гарнизона с горцами». Тем более, что на другом, восточном, конце Северного Кавказа наглядным примером для адыго-абхазов были в эти годы народы Чечни и Дагестана, одерживавшие под руководством Шамиля одну за другой убедительные победы. И даже несмотря на крайне выраженную раздробленность этнических подразделений адыгов, отсутствие централизованных военных действий, амбициозность вождей, горцам удавалось захватывать отдельные русские укрепления. Поэтому уже с первых страниц произведения чувствуешь какую-то жалость к героям и обреченность их существования. Оказывается, когда укрепления Черноморской береговой линии только строили, офицер русской армии Ф. Ф. Торнау в беседе с императором Николаем I предсказывал их крах. И действительно, в середине 50-х годов был издан указ «о снятии» всех укреплений и гарнизонов, функционировавших по побережью Черного моря.
Н. Крыжановский вместе со своими главными героями: иеромонахом Антонием, Ольгой Козиной и Настей Прокопец-Забелло — как бы призывает быть богобоязненными, ригористами, то есть непреклонными исполнителями нравственных норм, духовно совершенствоваться, обращаться с молитвами к Всевышнему творцу, читать религиозные книги и из них черпать мудрость и понимание «истины и справедливости», а в итоге, наверное, умышленно показывает иллюзорность и бесперспективность веры в несбывающиеся мечты.
Перечитывая многие места романа Н. Крыжановского по нескольку раз и нередко обсуждая их, автор предисловия пришел к мысли о том, что это и хорошо, что критики обошли произведение стороной, поскольку и Н. Крыжановского, и многих других хороших писателей конца XIX века «воинствующая» братия литераторов считала второстепенными, «обывателями», «мелкотравьем» и представителями течения «малых дел». Между тем, чтобы глубоко понять автора и разобраться в данном романе, нужно уйти от ограниченности профессионального критика, субъективных и произвольных домыслов, склонности привязывать творческое лицо к тому или иному направлению, владеть эрудицией историка, этнолога и филолога и, в конце концов, элементарно прочесть произведение от начала до конца, чего обычно критики не делают. Тогда станет ясно, что гуманистические тенденции положительных героев Н. Крыжановского, нежелание самого писателя мириться с лицемерием света, неприятие общественных пороков, фальши ставят его в число конструктивно мыслящих людей своего времени, отрицавших крайности, лжепатриотизм с баррикадами, принадлежность к партиям, направлениям, группам. Для него важней был показ плачевного состояния Родины, привлечение всеобщего внимания к бедам, экономическому и духовному состоянию страны, искреннее желание содействовать ее возрождению и будущему развитию. Действительно, укрепления Черноморского побережья того времени чем-то напоминали многострадальную Россию, представляли собой пародию на человеческое существование: отсутствие нормального жилья, необходимого комфорта, теснота казарм, эпидемии малярии и тифа, некачественные продукты и т. д. Вечная показуха, что характерно и для сегодняшнего состояния нашей страны. Если в крепость приезжало руководство Черноморской линии или инспекция из Тифлиса, офицеры и особенно солдаты облачались в лучшее, что у них было, более-менее сносно выглядевшие мундиры. «Зато лишь только оно исчезало, — пишет Н. Крыжановский, — исчезали и мундиры, да не только новые, но и старые, и на свет божий являлись костюмы невозможной формы, жилеты и куртки, при встрече с которыми невольно задаешь себе вопрос: да где же та страна, в которой шьют такие вещи, где тот рынок, на котором продают их?» Призывы иеромонаха к терпению, его аскетическая жизнь, вера Ольги Козиной в философию «вечного ожидания» Антолия, безрассудное жертвование собой ради необоснованной и неоправданной идеи, — такова вечно трагическая судьба русского народа, страдающего из-за глупости и нерадивости тех, кто стоит у власти. Так было и раньше, так обстояло дело и тогда, когда Н. Крыжановский, сравнивая условия существования (жизнеобеспечения) в укреплении офицера русской армии с положением каторжника, поражается выносливости и терпению русского человека, из поколения в поколение ждущего «чуда»: всего-навсего улучшения материальных условий. «Необычна и «мудреность» России, — продолжает писатель, — заключавшаяся в том, что стоявшие на вершине иерархической лестницы все видели только в розовом свете, «не знали и не представляли, что страна живет в нищете, в беспорядке» и что все государственные и чиновничьи структуры охвачены коррупцией и беззаконием...» «Законодательные действия правительства, выраженные в манифестах, указах и циркулярах, — язвит автор, — являлись в виде какой-то очень отдаленной грозы, не имеющей ничего общего с народом, пашущим землю» «...Законы, —продолжает Н. Крыжановский, — издавались для удовольствия любителей их обходить, для того, чтобы они могли «вкушать запрещенный плод, он — сладок и приятен».
«От ротозейства и вседозволенности власть предержащих, — продолжает, посмеиваясь, писатель, — только в России было возможно бывшему известному разбойнику Кацо Маргани присвоить чин генерал-майора». (Как это похоже на выборы в сегодняшнюю Думу бывших преступников и уголовников, назначения на высокие должности случайных людей, присвоение научных званий и степеней не сидящим никогда за письменным столом).
Правда, Н. Крыжановский пытается создать не только образ разочаровавшейся и богопослушной героини Ольги Козиной, человека, не только ищущего ответы на сложные жизненные вопросы у Бога, не только не сдающегося обстоятельствам и судьбе, но и борца, выступающего против безнравственных действий отца Настасьи, подполковника Прокопеца-Забелло, корыстных действий казака Данченко, низкопробного богодуховского общества и других несправедливостей и человеческих пороков.
В силу внутренней душевной боли не мог Н. Крыжановский обойти обобщение психологии русского человека, высказанное майором Петром Николаевичем Пироговым в беседе с одним из действующих лиц романа, немцем по происхождению, бароном Шлиттербахом. Суть его состояла в том, что немцы расчетливы, не склонны проявлять крайности в увлечениях и пусть часто медленно, но верными шагами, достигают цели. Славяне же слишком эмоциональны, открыты и щедро «будут предаваться телячьим восторгам, производить чудеса, нам совершенно бесполезные, из кожи лезть, чтобы с рыцарским самоотвержением вынимать для вас каштаны из огня, и никогда не достигнуть нам того, чего мы желаем».
В разных местах произведения писатель нет-нет, да и кольнет россиян тем, что там, где появляются русские, обязательно уничтожаются леса, что они не умеют своими словами (без шпаргалок) высказать мнение на каких-либо мероприятиях, нередко попадают впросак, путая тексты выступлений; что они критикуют священнослужителей и то, чему те поклоняются, за их лукавство и ряд других недостатков. Однако, хотя Н. Крыжановский по происхождению поляк, считающий себя русским, когда немцы Грюн, Шлиттербах и Шефлинг попытались покритиковать даже просто не русских, а всего лишь Богодуховское общество, он быстро нашел их и полуграмотными, и льстивыми, и непорядочными. Русских, или россиян, могут критиковать только они сами, в противном случае проявится такая мощная реакция, какую и представить трудно...
Но еще более пессимистичен тон Н. Крыжановского в отношении конца XIX века (в это время писался роман «На берегу Черного моря»), нежели, когда речь идет о прошлом. Вероятно, и для автора, как и многих зрелых людей, характерна была ностальгия по прожитым годам, недовольство молодежью и идеализация времен своей молодости. Так было всегда: даже древние греки и римляне, с восторгом вспоминая годы юности, критиковали современные им нравы, порядки, молодое поколение. Не раз по ходу развития действия романа Н. Крыжановский сопоставляет и сравнивает 40-е и 80-е годы XIX века не в пользу последних, и главный его довод таков, что люди потеряли многие романтические и поэтические качества, стали прозаичными, неинтересными, но и не дошли до уровня интеллектуального прагматизма; он саркастически пишет о том, что если еще как-то и можно встретить «барышню, нашпигованную проповедями англичанина Рестока, то молодого человека, склонного к эмоционально-эстетическому восприятию мира, не сыщешь днем с огнем». И в этом Н. Крыжановский обвиняет «сухой леденящий реализм» и прозаичный материализм, отвергавшие веру в Бога, а значит, и такие естественные христианские установления, как нравственность и совесть. В воззрениях писателя чувствуются мотивы «Послания к Хлое» К. Н. Батюшкова, этические теории Н. С. Лескова и В. Г. Короленко, приглушенное толстовство и вечное российское «культурничество», не выходящее за рамки этики, нравственного усовершенствования человека, призывающие к терпению и «неопределенности». Н. Крыжановского, как и редакционную коллегию «Московских новостей» периода, по замечанию Г. Успенского, «безвременья» особо раздражали социал-демократы, различные революционные идеи и ненавистный многим тогда реализм. Пробивающие себе преступную дорогу в будущее разные «измы», среди которых, по его мнению, наиболее аморальный — социализм, рождали и утверждали в людях все крайне негативное и, прежде всего, отказ от семьи. «Вместо этого, — возмущаясь, рассуждает писатель о предназначении женщины и матери, — ее начали уверять, что семья есть постыдный, одуряющий курятник, что женщина только тогда достойна названия человека, когда отрешается от своей женственности и скромности, от назначения, указанного ей Богом, когда она успеет изгадить себя настолько, что нельзя будет отличить ее от мужчины». Социал-демократов его времени Н. Крыжановский сравнивает с людьми, не переносящими морской болезни, т. е. желчными, недовольными всем миром, невыносимыми в обществе. Поэтому, когда автор затрагивает какие-то аспекты образовательной системы в России, он выступает категорическим противником всеобщего образования, так как поклонниками новых течений были молодые люди из необеспеченных и средних семей. Они же после окончания учебных заведений не могли найти применения знаниям, оставались недовольными своим положением в обществе, их мышление не воспринимало низкий духовный уровень света и бунтовало против нищеты и несправедливости, что в итоге завершалось самоубийством или проповедями социализма.
И хотя Н. Крыжановский самоуверен и безапелляционен в своих рассуждениях и философствованиях, он и сам нередко ошибается и проявляет явную неосведомленность в этнологических и исторических вопросах, а также житейских проблемах. Писатель не разобрался в семейном положении горских женщин, считая их «самыми несчастными», униженными, лишенными внимания и ласки рабынями, выполняющими значительную и тяжелую часть работ по хозяйству. Во-первых, он не учитывал военного состояния адыгов, во-вторых, занятость мужчин в военной подготовке и походах и в-третьих, что в трудовые обязанности женщин входила сугубо домашняя работа, в которой ей помогали все домочадцы. Более того, в горской традиционной семье имело место строгое половозрастное разделение, которого придерживались все семьи, и нарушители этих принципов, а тем более, привилегированности женщин, приравнивали к игнорировавшим обычное право. Постирать или взять в руки веник — это унижало мужское достоинство, но намного больше оскорбляло его, если женщины семьи вынуждены были выполнять мужские обязанности.
Н. Крыжановский вызывающе грубо и непростительно неграмотно заявляет, что адыгские жилища были «вонючими», «с затхлым воздухом», быт их неблагоустроен, женщины неопрятны; корсеты, которые одевали девочкам до замужества, — «истлевшими». Шапсуги, натухайцы, абадзехи и, тем более, кабардинцы веками создавали свою неповторимо специфическую цивилизацию, известную задолго до нашей эры. Они не только не носили рваной одежды и не жили в неблагоустроенных жилищах (до болезненности были щепетильны к своему имиджу и общественному мнению), но и ревностно учитывали в быту (при участии в различных праздничных мероприятиях и религиозных обрядах) цветовую символику одежды. Нам не раз приходилось читать глупости об адыгском женском корсете, который одевался взрослеющей девочке и снимался только в первую брачную ночь. Очень хотелось бы одному из таких писак надеть подобный корсет и заставить поносить его хотя бы две недели одного любого жаркого летнего месяца... Корсеты, действительно, использовались для формирования женской фигуры, но их постоянно чистили или отстирывали, и никогда кавказские народы не игнорировали требований гигиены и ухода за телом, кожей, волосами. Они не только пользовались косметикой, приготовленной из горных трав, корней редких растений (местного сырья), но и могли профессионально вмешиваться в изъяны физиологии. Известно, что у адыгских народов было свое понятие красоты, и они могли ее создавать: новорожденным детям (в угоду моде) удлинять головки и придавать нужную форму носам, у девочек — искусственно задерживать рост стопы, вырабатывать осанку, регулировать обмен веществ и тем самым влиять на цвет кожи и многое другое.
При поверхностном знании и ряда других этнологических вопросов Н. Крыжановский допускает также и исторические ошибки, среди которых выделяется отнесение факта сражения генерал-майора Анрепа с отрядами Хаджи-Берзека к 1871 году, тогда как Анреп заменил на посту упоминавшегося нами уже Н. Н. Раевского после отставки в 1841 году.   
Но при всем консервативно-имперском подходе Н. Крыжановского к местным народам Западного Кавказа и поддержке колонизаторских действий России в регионе, он все же оставил любопытные материалы об убыхах, их общественных и семейных отношениях, религии, культуре. Хотя и скупо, но точными зарисовками и замечаниями писатель указывает, что убыхи не дошли до уровня государственности и соответствующих ему учреждений, однако их общество строилось на демократических началах, подчинявшихся адатам. Важные организационные вопросы, связанные с войной, походами, взаимоотношением сельских общин и даже кровной вражды, решались общенародным сходом. Отрицая роль личности в подобных обществах, он объясняет это отсутствием законодательной, исполнительной, судебной властей и других государственных структур и замечает, что своих вождей горцы выбирали только на данное предприятие, то есть характеризуемые параметры общественных отношений указывают на прочно существовавшую у убыхов военную демократию. Описывая делегата от убыхов на переговорах с генералом Грюном, он убедительно подтверждает это следующей зарисовкой наряда и внешнего вида адыга: «Одежда убыха сидела на нем, как будто он в ней родился; все было пригнано безукоризненно, нельзя было и представить себе этого человека без чего-нибудь из всего, что было на нем, хотя на нем был целый арсенал оружия...»
Н. Крыжановский неоднократно в ходе повествования фиксирует воинственность и свободолюбие горцев, беспрекословное подчинение обычно-правовым нормам своих отцов и дедов, родственную и соседскую солидарность, продуманность системы жизнеобеспечения. Именно такие общества характеризовались (и это прочно усвоил писатель) высокой степенью функционирования этикетных установлений и церемоний. На тех же переговорах Исполняющего обязанности начальника Черноморской линии генерала Грюна и парламентера со стороны убыхов предпочтение за культуру поведения и дипломатию автором было отдано не знавшему и близко, что такое университеты, простому горцу-воину. «Откуда дикарь этот, — со свойственным ему пренебрежением и даже раздражением писал Н. Крыжановский, — мог приобрести их, где научился этот грязный разбойник, живущий в душной сакле, в нечистоте, в одной комнате с жеребятами и, конечно, всегда болеющий чесоткой, где научился он этим плавным движениям, этой величественной походке, этим ироническим улыбкам и аристократическим приемам?» Писателя поражала уверенность и независимость человека, знающего толк в военном деле и, безусловно, понимающего превосходство громадной Империи перед малочисленными народами и, точнее было бы сказать, разобщенными этническими группами. И тем не менее, выслушав разглагольствования генерала Грюна о последствиях Андрианопольского мира, заключавшихся в том, что Турция якобы отдала западных адыгов России и они обязаны беспрекословно ей подчиняться, убыхский парламентер показал убедительную разницу между народами Кавказа, заметив, что они не скопище людей и никогда не потерпят никакой власти над собой. «Нас мало, нас много, — закончил убых, — если когда-нибудь и займете вы нашу землю, вы найдете ее пустою: ни одного живого убыха, значит, не будет уже в то время в горах этих».
Над этими и многими другими вопросами, вероятно, задумывался на больничной койке редактор серии «Кавказский литературноисторический Олимп» кандидат исторических наук, известный ученый Рашад Умарович Туганов. Роман Н. Крыжановского был, к сожалению, последним изданием, которое он готовил к печати...
Научная судьба Р. У. Туганова складывалась непросто. Уехав в 60-е годы на учебу в Ленинград, он задержался там более чем на двадцать лет. Одних интересуют в науке звания, степени, карьера, Туганов же понял, что, не посвяти он себя изучению и сбору библиографии народов Северного Кавказа, обществоведческие знания в регионе будут долго буксовать. Кому-то надо было жертвовать собой, и Рашад Умарович, в ущерб своим близким и семье, на долгие годы углубился в хранилища библиотек и архивов. «Листая десятки и сотни тысяч книг, газет и журналов, — вспоминал он в одной из своих публикаций, — до рези в глазах вчитываясь в полуистлевшие или полуистертые страницы документов, я никогда не чувствовал себя одиноким. В тиши кабинетов, в деловой сосредоточенности читальных залов бушевал мир страстей, и через немые строки документов доносились до меня отзвуки далеких событий».
Он самозабвенно трудился в фондах Российского государственного исторического архива, Российском государственном историческом архиве в Ленинграде (С.-Петербург), Центральных государственных архивах республик и областей Северного Кавказа и многих других архивных учреждениях, собирая материалы о Шоре Ногмове, Якубе Шарданове, Лукмане Кодзокове, Темботе Бековиче-Черкасском, которые затем вылились в статьи и книги, а в конце 90-х — диссертационное исследование по проблемам общественной мысли кабардинцев XIX века.
В мае 1967 года Рашад Умарович завершил «Библиографию Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгеи (с древнейших времен по 1917 год)», а уже в конце декабря рукопись подписывается к печати. За плечами каторжный труд: работа с библиографическими указателями А. Белозерова, И. Бентковского, Е. Вейденбаума, А. Грена, Н. Дубровина, «Бюллетенями», «Вестниками», «Журналами», «Записками», и «Трудами» многочисленных обществ, десятками и сотнями журналов в Ленинграде, Москве, Ростове-на-Дону, Краснодаре, Орджоникидзе (Владикавказе), Тбилиси, Баку и других центрах.
Многолетняя работа Р. У. Туганова внешне вроде оставалась незамеченной, но именно она в существенной степени способствовала развитию кавказоведения: в конце 60-х — начале 70-х годов резко растет количество аспирантов: историков, этнологов и археологов; появляются новые монографии, расширяется круг исследовательских проблем. Рашад Умарович скромно остается в тени, мало кто упоминает о чрезвычайно необходимом его труде, хотя каждый ученый знает, что подбор литературы по теме диссертации — очень важное подспорье в исследовательских работах. Одним из итогов обстоятельного сбора документов явился и сборник «Черкессы и другие народы Северо-Западного Кавказа в период правления императрицы Екатерины II», дающий возможность современным историкам шире и глубже взглянуть на русско-кабардинские отношения XVIII века, этническое подразделение народов Кавказа, социально-экономическое состояние региона того времени и, наконец, корни и причины Кавказской войны.
Естественно, что с годами увеличивался круг занятий Рашада Умаровича: он готовит и выпускает многотомное издание по библиографии народов Северного Кавказа, издает оригинальный журнал «Живая старина», является научным редактором серии «Кавказский литературно-исторический Олимп». Я не ошибусь, если замечу, что издание трудов видных авторов, писателей и ученых XIX—XX столетий в этой серии, наверное, — одно из самых ценных деяний национальной интеллигенции периода так называемых реформ 90-х годов. Это не пустые разглагольствования, не митинги, не оппозиционные декларативные выступления, а реальный и ощутимый вклад в гражданское воспитание Населения, развитие национальной культуры, возрождение кабардинского и балкарского языков, фольклора, культуры в целом.
Как и бывает всегда в жизни творчески одаренных людей, в молодости нет материальных и бытовых условий, элементарно отсутствует жилье, свой, образно говоря, угол, где можно свободно передохнуть после напряженного трудового дня, с возрастом же более-менее что-то налаживается, но уже нет того здоровья и сил, которые позволили бы трудиться, как раньше, как хотелось бы. Стало уже подводить сердце, да и постоянно чувствовалась нехватка материальных средств. Два года Рашад Умарович искал каких-то восемь-десять тысяч рублей, чтобы выпустить очередной (третий) номер ставшего популярным журнала «Живая старина»... Наготове лежали четвертый и пятый номера... Ученый же по-прежнему оставался увлеченным и целеустремленным оптимистом и очень-очень хотел, как и герои романа Н. Крыжановского, чтобы осуществились несбывающиеся мечты...

А. И. Мусукаев