Галина Серебрякова
О других и о себе
Фрагменты
Из главы «Г.К. Орджоникидзе»
<…> Серго познакомил меня с несколькими близкими ему людьми, удивительными, как и он, по внутренней безупречности и ясной идейной цели. Один из них был абхазец Нестор Лакоба, человек больших знаний, отличной партийной биографии, огромной воли и принципиальности. Он сразу же очень понравился мне проявленными в беседе чувством юмора, находчивостью, простотой обращения. Впоследствии я видела его много раз, жила в его семье в Сухуми и проникалась все большей симпатией и уважением к этому талантливейшему, строгому партийному руководителю, знавшему так много, что после каждой встречи я должна была учиться, читать, расспрашивать близких, чтобы разобраться в богатстве новых мыслей и сведений. <…>
Из главы «Полководцы»
<…> Традиция участия военачальников в каждой области социалистической ежедневности и строительства создавалась Фрунзе, который был столько же виднейшим партийным работником, сколько и военным. Ее продолжила плеяда его соратников. Многие были коммунистами задолго до Октябрьской революции, профессиональными революционерами, образованнейшими марксистами, готовыми к любому делу. По воле партии они стали первыми полководцами Великой Революции пролетариата. Они уподобились тем стратегам, появление которых предвидели Энгельс и Маркс. Своим становлением они обязаны были Ленину.
Одним из самых талантливых самородков той же рати остается Василий Константинович Блюхер. Его я узнала близко в условиях, когда могла видеть иногда весь день.
В самом конце двадцатых годов в одной из дач сочинского санатория поселились интересные люди: С. И. Гопнер, А. В. Галкин и В. К. Блюхер. Мы с мужем также занимали там одну из комнат. Все отдыхавшие издавна знали друг друга и рады были провести около месяца в близком соседстве. Но Серафима Ильинична расхворалась и слегла в постель, Галкин после мацестинских ванн, как сам говорил, «скорбел ножками», и на дальние прогулки отправлялись только Блюхер и мы. Василий Константинович оказался рекордсменом в ходьбе и лазанье по горам. В пути разговоры велись обычно непринужденно и не всегда значительные.
В то время комдив, позже маршал, Блюхер чем-то напоминал мне Фрунзе. На отдыхе носил он штатское платье, белые рубашки, соломенную шляпу. Предрасположенный к полноте, пухлолицый, с добродушным выражением темно-серых глаз, он походил на ученого агронома или земского врача. Его все интересовало, и он мог подолгу слушать санаторского садовника, знавшего особенности цветов и растений в субтропиках, бывшего монаха, водившего нас по часовням, ризнице и кельям Нового Афона, дегустатора вин и речистого абхазца, повествующего о прошлом Сухуми. То было не просто любопытство, а стремление собрать побольше сведений. Мозг Блюхера остался молод и ненасытим. От людей он шел к книгам, которых привез с собой большой чемодан, и перебрал все, что нашел в библиотеке. Вставал он на рассвете и после морского купания и долгой зарядки появлялся розовощекий, яркоглазый, спокойный до такой степени, что хотелось взять у него часть этой нервной отрегулированности. Всегда был он готов к дальним походам и беседам. О себе говорил скупо, о местах, где бывал, – с явным удовольствием. Особенно полюбился ему Дальний Восток. Не юг с его утомительной пестротой и обнаженностью богатства, а сумрачный, скрытый север привлекал его все сильнее. О тайге, Байкале, Амуре мог говорить часами.
– В Сибири люди вынуждены бороться с природой ежеминутно, а это хорошо, очень хорошо. Где труднее, там и лучше. – Таков был смысл его выводов.
Уже через несколько дней праздность курортного существования начала угнетать Блюхера, и сколько ни спорили с ним врачи, он начал собираться в обратный путь. Тогда-то, чтобы продлить его отдых, мы собрались путешествовать по Абхазии и направились в Новый Афон. Необычность бывшего монастыря увлекла всех нас. Мы поселились в пустом патриаршем домике, где все напоминало прошлое, и занялись богословскими книгами, которые там отыскали. Блюхер оказался превосходным чтецом. Он прочитал нам Экклезиаст.
– Да ведь Соломон-то настоящий материалист! – восклицал он неоднократно.
«Песнь песней» – чувственное, эпическое произведение – заставили читать меня.
В эти странные вечера мы много спорили о теологии, и Блюхер с моим мужем, знавшие работы Ленина против богоискательства, обрушивались на меня, вышучивая и обвиняя чуть ли не в мистицизме. Я отбивалась с кошачьей яростью.
– Чего ждать от писателей, – смеясь, вступался Блюхер, – они ведь выдумщики, фантазеры. Без волшебства, видно, и не напишешь романа.
Напыщенные и большей частью по сути незначительные люди умеют постоянно «подавать» себя окружающим и долго могут оставаться неразгаданными.
Все значительное – просто в поведении. Столь искренней была скромность Блюхера в повседневности, что казалось, его тяготило чрезмерное внимание окружающих. Его знали как выдающегося стратега, отважного революционера, талантливейшего организатора и знатока людей, – без этих качеств немыслим великий военачальник.
Все мы помнили его бесчисленные подвиги в гражданскую войну, то, что орден боевого Красного Знамени № 1 был вручен именно Блюхеру, восхищались генералом Галиным, как назывался Василий Константинович в Китае, где создал первые воинские части по образцу Красной Армии. Блюхера чтили и преданно любили единомышленники и однополчане. Любили его и абхазские наши товарищи.
Не раз виделись мы с Нестором Лакоба, партийным руководителем Абхазии. Небольшого роста, глуховатый, с волосами серебристо-золотыми и все замечающими быстрыми глазами, он был интереснейшим собеседником и гостеприимнейшим хозяином. Я редко участвовала в беседах его и Блюхера, касавшихся значительнейших событий. Днем было тягостно жарко даже в тени могучих дубрав Нового Афона. Вечером мы купались в море, варили уху, катались на лодках, пели песни и читали вслух книги.
Часто вечерами ездили в горы. Лакоба знал легенды и поверья своего края. Сидя у костра в вековом лесу на Военно-Сухумской дороге, мы часами слушали его размеренные рассказы, затем, укрывшись бурками, укладывались спать, чтобы встать перед рассветом и увидеть первые сигнальные огни восходящего солнца.
Сейчас, когда прошло более сорока лет, я вздрагиваю, вспоминая эти сновидения наяву. Природа была так прекрасна, как люди, и люди были достойны ее. То была гармония, о существовании которой на земле возглашают музыка, море, небо.
Последний раз я видела Блюхера, приехавшего поздней осенью с юной, тоненькой, похожей в строгом синем костюме на робкого отрока, женой Глафирой в «Барвиху». Был 1935 год. Маршал носил форму. Таким я его видела только на портретах. Но лицо с веселым, широким «русским» носом, глаза, большой, ораторский рот, свежесть кожи были те же, знакомые и приятные. Мы припомнили с ним Абхазию, наши чтения, походы в горы и пожалели, что, как писалось в Экклезиасте, «все проходит». Блюхер шутил:
– Но что было – будет.
Он, однако, ошибся. С ним мы больше не встречались. <…>
Печатается по изданию: Серебрякова Г. О других и о себе: новеллы. – М.: «Советский писатель», 1971. – С. 64, 176–179.
Скачать фрагменты книги «О других и о себе» в формате PDF (3,07 Мб)
