Аслан Кобахия
Воспоминания о грузино-абхазской войне
Таким был Владислав
I
Начало лета 1993 года. Абхазская артиллерия серьезно пополнилась новым вооружением. Закончили комплектование личного состава, работали над повышением квалификации. Начали давать отпор грузинской артиллерии, которая больше полугода в буквальном смысле утюжила наши позиции.
Радиоразведка докладывает о серьезных потерях, которые начал нести противник. Настроение у пехоты резко поднялось. Ведь позади были две неудачные операции по освобождению Сухума. Надо сказать, что не только артиллерия, но и все роды войск получили дополнительное вооружение. Одним словом, никто не мог сказать, что у него чего-то не хватает. И все прекрасно понимают, что главные битвы впереди.
Вдруг объявляют перемирие на 5 дней. Приказ поступил от министра обороны. Приказ есть приказ, обсуждению не подлежит. На следующий день поднимаюсь на командный пункт, чтобы на месте оценить ситуацию. Честно говоря, перемирие всегда пугало нас, командующих. Воины начинали расслабляться, а враг в любое время мог его нарушить. Имелся горький опыт. Но то, что я увидел на этот раз, превзошло все мои худшие ожидания. Грузины открыто начали подвозить на передний край железобетонные конструкции и строить доты, дзоты, блиндажи. Связываюсь с начальством — везде один ответ: не нам с тобой решать, команда поступила с самого верха, выполняй приказ. Выругался матом на чем свет стоит. Все, кто были рядом, резко замолчали. А я, потрясенный до глубины души, продолжаю смачно ругаться. Вдруг кто-то по дружески положил руку мне на плечо. Поворачиваюсь: Владислав!
— Что, командир, ругаешься? Что случилось? — произнес он.
Я извинился за то, что допустил нецензурные выражения, и доложил ему обстановку. Владислав, улыбаясь, сказал, что на войне, порой, мат лучше любого приказа доходит до всех. Сев за приборы наблюдения, он тоже, как и я, был шокирован тем, что происходило на грузинской стороне.
Спрашивает:
— А почему вы не открываете огонь?! Или хотите навечно здесь остаться?
Отвечаю, что объявлено перемирие, поступил приказ командования не стрелять.
Владислав:
— А мой приказ — для вас приказ?
Отвечаю:
— Больше, чем любой другой приказ.
— А сколько вам времени надо для подготовки?
— Нисколько. Орудия давно туда направлены...
II
28 сентября 1993 года. Около 20:00. Ко мне прибыл посыльный от министра обороны: тот срочно вызывает. Подъезжаю к военному санаторию, который находился около медучилища. Начинает темнеть, принесли лампы: в городе нет света. Собираются другие командиры. Я успел перекинуться парой слов с генералом С. Дбар про побег Шеварднадзе. Он, как обычно, шутил:
— Ипсцәа ифааит, дабауҭаху.
Вдруг внезапно входит Владислав Ардзынба, весь мобильный и очень уставший. Здоровается со всеми за руки и начинает совещание. Поблагодарив за успешное освобождение Сухума, спросил у командования, какие дальнейшие планы. Все в один голос, и я в том числе, говорили о том, что воины устали, что нам надо закрепиться по реке Келасур и где-то через месяц подготовиться к дальнейшему наступлению. С выступлением очередного командира он становился хмурее, а потом взорвался:
— Вы что, с ума посходили, вы понимаете о чем говорите?! Восточный фронт зубами асфальт грызет, патроны у них закончились, в рукопашную идут, но не отходят, а вы хотите месяц здесь сидеть!
Дальше пошли четкие команды: завтра с рассветом немедленно двигаться вперед — и никаких других вопросов. Жестко стукнул по столу, встал и ушел.
Утром 29 сентября началась операция по объединению двух фронтов, в обед уже была встреча на Кодоре. Вечером объединенная абхазская армия стояла на Меркульском повороте. 30 сентября утром была освобождена Очамчира, а к вечеру вышли на государственную границу по реке Ингур. Таким был Владислав.
III
Май 1998 года. Из Гала поступают тревожные новости. Ситуация начинает выходить из-под контроля. Владислав собирает вечером в Минобороны совещание, куда и меня пригласили, хотя я давно работаю руководителем Государственного Таможенного комитета. Министр обороны В.Т. Миканба докладывает обстановку: ситуация крайне сложная; грузинские партизанские группы почти заполонили Гальский район, под нашим контролем только город Гал;
Г.К. Агрба и М.Б. Кишмария руководят операцией на месте театра боевых действий, несем потери в живой силе. Владислав держится уверенно. Дает команду о частичной мобилизации ВГВ. Начальник штаба докладывает, что к завтрашнему дню произойдет перелом. Владислав, уходя, попросил всех собраться завтра, в то же время и в том же составе. На второй день начальник генштаба докладывает о том, что ситуацию изменить не удалось, потому что грузины капитально закрепились в дотах, дзотах, встречают наших шквальным огнем. К тому же, по данным разведки, в Гальский район вошли регулярные грузинские войска.
Владислав спрашивает:
— Что собираетесь предпринять?
Начальник штаба отвечает, что без применения артиллерии и бронетехники никак их не выбить. Владислав начинает срываться:
— А кто вам мешает применить тяжелое вооружение?
Ответ был ошеломляющим: это зона МКС, туда, согласно соглашению 1994 года, нельзя вводить тяжелую технику.
Владислав:
— Слушайте, господа военные, кто вам сказал, что вам надо читать соглашения 1994 года?! Коль вы решили его читать, то покажите мне пункт, где там записано, что грузины на нашей территории могут сидеть в дотах, дзотах и наповал косить наших воинов?!
В тот же вечер был разработан план, и утром началась операция с применением всех сил абхазской армии, в течение трех дней закончившаяся полным разгромом грузинских войск.
IV
Идет 2001 год. Закончилась операция по изгнанию банды Гелаева из Гульрипшского района. В стране напряженная общественно-политическая обстановка. Некоторые горячие головы громко требуют освободить часть Кодорского ущелья, контролируемого сванами. Правда, в приватных разговорах все прекрасно осознают, что выполнение данной задачи требует больших расходов и сопряжено с огромными человеческими потерями.
Когда политика бежит впереди, разум отходит на второй план. Министерство обороны вынуждено было разработать план освобождения Кодорского ущелья, но министр и начальник генштаба отказались идти утверждать его к Верховному главнокомандующему. Но один из высокопоставленных чиновников, не буду называть его фамилию, решил проявить инициативу, понравиться кое-кому и пошел к Владиславу с планом операции.
Владислав долго изучал план. Затем, взяв ручку, говорит:
— Я подпишу этот план наступления, но только при одном условии: ты пойдешь впереди всех бойцов...
Чиновник побледнел...
Вряд ли кто-либо больше, чем Владислав, понимал цену жизни воина-освободителя. Этот чиновник, говоривший мне, что Владислав подпишет план, вернулся от него как общипанный.
V
В мою бытность председателем ГТК освободилась должность первого заместителя. К тому моменту 16 сотрудников таможни закончили Российскую таможенную академию. Все они получили второе высшее образование, почти все — участники войны. Несмотря на все сложности, которые испытывало государство с блокадой, Владиславом Ардзынба было принято принципиальное решение: все расходы на учебу за счет государства. Ведь в стране не было ни одного профессионального таможенника.
Мой выбор пал на Алексея Ломиа. Биография у него была, на мой взгляд, идеальная: участник войны, кавалер ордена Леона, закончил МГУ, РТА. Имеет опыт работы, принципиальный. Подготовил представление и послал в Кабинет министров.
На следующий день премьер меня вызвал и сказал:
— Вряд ли твое представление пройдет, у него мать выступает против президента, а другой его родственник, Геннадий Аламия, — один из лидеров оппозиционного движения «Айтайра». Может, тебе замом пошлем другого? — и называет человека, совершенно ничего общего не имеющего с таможенной структурой.
Я категорически отказался и попросил, чтобы мое представление было направлено президенту.
На следующий день меня вызвал Ардзынба. Не скрою, я очень переживал.
Ардзынба:
— Мне принесли твое представление на Ломиа, а премьер предлагает другого. Я тебя вызвал только для того, чтобы спросить: почему такой человек до сих пор не был выдвинут?!
Попугай-сепаратист (рассказ Рауля Хаджимба)
— Началась война. Мой товарищ, по национальности армянин, вынужден был покинуть свою квартиру, что в новом районе Сухума, и уехать в Гудауту. Его мать категорически отказалась последовать за ним. Всю войну, оставаясь в столице, переносила ад оккупационного режима. Только ранним утром она рисковала выйти из дома, сходить за хлебом — днем боялась. Хлеб, кстати, доставался ей далеко не каждый день. Соседи-грузины сторонились ее, не с кем было перемолвиться словом. Единственным живым существом, которому она могла что-то сказать и которое могло ее выслушать, был попугай.
Госсоветовцы после чувствительных ударов, полученных от абхазской армии, начинали отыгрываться на мирных гражданах негрузинской национальности.
Однажды к ней, взломав двери, ворвались грузинские молодчики. Она, испугавшись, забилась в угол. А попугай вдруг начал орать:
— Ардзынба придет! Ардзынба придет! Ардзынба придет!..
Надо ли говорить, что попугай пал смертью храбрых…
В октябре 93-го
Шел октябрь 1993 года. Госсовет Грузии полностью разгромлен, мы занимаемся созданием постов по реке Ингур. Мераба Кишмария и меня срочно вызывает министр обороны Султан Сосналиев и ставит задачу, чтобы мы на следующий день встретились с Звиадом Гамсахурдия и обсудили некоторые вопросы.
В назначенное время Мераб и я выехали. С нами был Руслан Кишмария, который возглавлял Гальский отдел СГБ. На мосту нас встретил небезызвестный Лоти Кобалия, и мы поехали в Зугдиди на встречу с Гамсахурдия. Гамсахурдия был очень рад тому, что мы приехали, гордился тем, что в нем течет абхазская кровь. Долго рассказывал, как он восхищается Владиславом Ардзынба, который уничтожил хунту в лице Шеварднадзе. Переговоры шли около двух часов...
После переговоров был большой банкет в нашу честь. Тамадой был сам Гамсахурдия. Он много говорил о мужестве абхазского народа, о том, что обычаи абхазов и мингрелов очень близки и т.д. Я сидел между обоими Кишмария, напротив Гамсахурдия. Подумал: он так много хвалебного говорит про Ардзынба, а тост за него что-то не поднимает. Было поднято около пяти-шести тостов... Вдруг я обратился к Гамсахурдия:
— Г-н президент (он сиял, когда к нему так обращались), как так получается? Вот вы говорите, что у абхазов и мингрелов обычаи одинаковы, но здесь я вижу, что очередность тостов у абхазов не совсем такая.
Гамсахурдия спрашивает:
— А в чем несходство?
Я спокойно продолжаю:
— Абхазы после первого тоста за Всевышнего второй тост поднимают за Владислава Ардзынба.
Не колеблясь, Гамсахурдия резко встает и начинает поднимать тост. Но я его опять останавливаю и продолжаю ему разъяснять, что абхазы не так пьют за Владислава, мы за него пьем из более емкой посуды и стоя на стуле. Несколько секунд Гамсахурдия стоял опешивший, а потом на мингрельском языке что-то спросил у Руслана Кишмария, который утвердительно кивнул головой. Гамсахурдия встал на стул, всё его окружение — их было около двадцати человек — быстро последовало за ним. Мы, абхазы, переглянулись и тоже встали на стулья...
Руслан мне рассказал, о чем же его спросил на мингрельском Гамсахурдия, только после нашего возвращения на абхазскую сторону. А вопрос Гамсахурдия был таков:
— Он что, сумасшедший?..
Выдающийся военачальник, истинный патриот
Сергей Платонович Дбар — это без преувеличения выдающийся абхазский военачальник современности. Я с ним познакомился во время освобождения г. Гагра. Был второй день штурма, когда наши войска уже прошли центр города, и меня, как специалиста артиллерии, срочно с Гумистинского фронта вызвали на Гагрский фронт. Здесь я встретился c С.П. Дбар, командующим, у которого к тому времени был большой боевой опыт, умение, знания, высокий авторитет среди воинов. Наши войска под его командованием уверенно продвигались к государственной границе по р. Псоу. И здесь я впервые увидел полководца, который ставил четкие, всесторонне продуманные военные задачи. Помимо меня, там были еще ребята, в распоряжении которых было минометное отделение. Выполнив поставленные задачи, мы дошли до госграницы и вновь вернулись на Гумистинский фронт.
После освобождения Гагры С.П. Дбар назначили командующим Гумистинским фронтом. Так случилось, — и для меня это было совершенно неожиданно, — что я срочно был вызван в Гудауту, в Генштаб, и назначен командующим артиллерией фронта. И всю войну имел честь провоевать непосредственно под командованием С. Дбар.
Сегодня, анализируя путь, пройденный Вооруженными Силами Абхазии, нельзя не отметить главное: цели и задачи были однозначны и заключались в том, чтобы сломить сопротивление грузинских оккупационных войск и добиться соединения двух фронтов: Восточного и Гумистинского. И разработка таких планов требовала значительных усилий нашего Генштаба. Личность генерала С.П. Дбар уникальна тем, что он был главным разработчиком планов наступлений ВС РА и главным его исполнителем. В мировой практике бывает редко, чтобы разработчики военных планов сами бы осуществляли их. Выполнял он, конечно, свою работу под руководством главнокомандующего В.Г. Ардзынба и министра обороны С.А. Сосналиева. Он был профессиональным, высокообразованным военным, опытным боевым командиром. Это была мощная команда: В. Ардзинба, С. Сосналиев, С. Дбар. Они обсуждали все вопросы вместе, во взаимодействии. Утверждал план операции Верховный главнокомандующий В.Г. Ардзынба, но С. Дбар с этим планом потом бросался в бой со всеми остальными бойцами фронта. Я даже помню, как министр обороны во время войны выходил на связь и предупреждал С.П. Дбар о том, что он не должен рисковать своей жизнью, что он должен быть на командном пункте, а не на передовой линии.
С.П. Дбар прекрасно понимал психологию абхазских воинов. Наши воины никогда не воспринимают командира, который плетется где-то сзади. И он всегда старался быть на самых передних рубежах наступления наших войск. Военные неудачи никогда не ломали Сергея Платоновича, наоборот, еще больше мобилизовывали его, тем более когда в боях погибали молодые люди.
Все прекрасно помнят злополучную высоту Цугуровку. Неоднократные попытки взять ее под контроль, к сожалению, были неудачными. Подходы к горе были густо заминированы, и наши ребята погибали в большом количестве, подрываясь на минах на подступах к этой высоте. Помню, меня, как командующего артиллерией фронта, вызвали в штаб чтобы ознакомить с планом нового наступления на Сухум. И когда министр обороны и начальник генштаба показали мне план операции, раскрыв военную карту, я, к своему удивлению, увидел, как искусно и грамотно разработан план обхода Цугуровки. Каждый из нас говорил: «Если мы не возьмем Цугуровку, мы никогда не возьмем Сухум…» В тот период почти у всех воинов складывалось такое впечатление, но был разработан уникальный план обхода этой горы. Да, это была господствующая высота, но С.П. Дбар применил такой продуманный тактический ход: он через Эшеру обошел Цугуровку, углубился, двинул войска на Бирцху, на Гварду и на другие высотки. Между тем около 200 человек грузинских боевиков сидело на Цугуровке в ожидании абхазских воинов, а мы уже штурмовали Сухум. Противник остался как бы в тылу у нас. И только потом, когда мы ушли на Сухум, грузинские боевики окольными путями, через горы уходили в Кодорское ущелье и отступали как могли.
Эти события показывают военный талант и прозорливость С.П. Дбар.
А вот другая ситуация, в которой проявились не столько навыки военачальника, сколько боевой дух воина, отважного мужчины, навыки очень ответственного человека, готового погибнуть, но не уступить противнику ни в чем. Шло летнее наступление на Сухум. Были проблемы на Цугуровке, на Ахбюке, но особенно много в стратегически важнейшем селе Шрома. С. Дбар решил атаковать село в лобовую, с применением большой силы артиллерии, бронетехники и т.д. Шрома была нами занята, но все господствующие высоты вокруг села были в руках противника. А на следующий день ситуация там значительно осложнилась. Удержать село было крайне тяжело. Комбриг Геннадий Чанба был контужен. Начальник штаба бригады Апполон Шинкуба был тяжело ранен. Начальник разведки Генштаба Эдуард Ажиба погиб. Бригада, можно сказать, была обезглавлена, а обстановка — очень тревожная. И вот какую отчаянную попытку предпринимает генерал С.П. Дбар (который к этому времени стал начальником Генштаба ВС РА), чтобы не потерять этот населенный пункт... Он вошел в село, принял на себя командование бригадой, рассредоточил наши войска, и через 3-4 дня мы взяли высотки, после чего это стратегически значимое село бесповоротно оказалось в руках Абхазской Армии. И это сыграло огромную роль при освобождении Сухума.
Еще один эпизод. Был 1994 год, шла разработка плана освобождения нижней части Кодорского ущелья. Это тоже была заслуга С.П. Дбар, под его управлением шла подготовка плана наступления. И мы без единой потери, но с огромным уроном для противника в живой силе и бронетехнике завершили Латскую операцию. Дбар был мозгом нашей армии. Действовал он, разумеется, в непосредственном контакте с главнокомандующим В.Г. Ардзынба и министром обороны С.А. Сосналиевым.
После войны он ушел с должности начальника генштаба МО с чувством выполненного долга. Я не буду давать характеристику Сергею Платоновичу как депутату, вице-спикеру парламента, политическому деятелю, об этом скажут другие, но как о военачальнике, настоящем герое, настоящем боевом генерале о нем можно говорить очень много. Ардзинба — Сосналиев — Дбар — это уникальный треугольник, который сыграл главнейшую роль в нашей общей Победе. Просто надо было видеть, насколько они взаимоуважительно, четко, понимая друг друга, осознавая свои роли, прошли весь этот тернистый путь к независимости и свободе.
Послевоенный период тоже, как известно, был чрезвычайно сложным. Владислав Григорьевич часто собирал полевых командиров. Была блокада. Было тяжело. Но бывали и торжественные моменты. Помню, во время какого-то праздника Владислав Григорьевич обратился к боевым командирам (их было, насколько я помню, человек 25—30), выразив им всем свою искреннюю благодарность, сказав, что без них тяжело было бы одержать победу над противником. «Но знайте, — сказал Владислав Григорьевич, — у меня был родной брат, который погиб еще до войны… но я приобрел в лице Сергея Дбар нового родного брата…» И каждый из нас с чувством глубокого удовлетворения и, как говорится, с белой завистью выслушивал эти на редкость откровенные слова в адрес нашего дорогого и любимого друга.
Это был очень мужественный, отчаянный воин, командир, большой патриот. Очень жесткий в военной обстановке, но очень мягкий и благородный в быту, в жизни. Он был человеком с чувством тонкого и глубокого юмора. Даже в очень тяжелой ситуации он мог взбодрить воинов своим юмором, добрым словом. В эфире, особенно во время тяжелого боя, он любил произносить: «Ушәама? Уаԥсыуаӡами, уара, ушәама?.. (Испугался? Ты не абхаз, что ли, — испугался?..)»
Он прекрасно понимал, в каком положении находятся те или иные подразделения. До некоторых полевых командиров иногда не до конца доходило, чего же он требует от них, но когда они видели конечный результат, то начинали чувствовать, насколько тонко он оценивал ситуацию. Это был настоящий полководец, чье имя будет вписано золотыми буквами в историю новой независимой Абхазии и ее славную военную летопись.
Судьба командира (рассказ С.П. Дбар)
Начало войны; командую Гагрским оборонительным рубежом. Прихожу на одну из позиций, а там подвыпившие ополченцы. Начинаю возмущаться:
— Как вы посмели пить, ведь идет война?!
Они в ответ:
— Сколько можно с этими грузинами здесь сидеть, ведь дома столько проблем, надо с ними заканчивать. Если ты мужик, пошли с нами, мы их выгоним...
Я попытался им объяснить, что не так надо всё делать, но они стали смеяться надо мной:
— Чего взялся командовать, если трусишь?
Мне ничего не оставалось, как принять их план лобового штурма грузинских позиций. Быстро оценил ситуацию. Чтобы приблизиться к ним, надо хотя бы добежать метров сто, а потом можно прилечь у бетонной плиты. Дал команду, и все побежали за мной. Грузины открыли шквальный огонь, но все мы успели добежать до плиты. Смотрю, у моих героев моментально пыл спал. Но ситуация такова, что назад и вперед дорога закрыта, грузины тоже от испуга ведут ураганный огонь. Надо ждать ночи. Лежу у края плиты и стараюсь вести наблюдения за врагом. Стрельба то стихает, то возобновляется. Одним словом, они нас боятся, а мы их. Вдруг, откуда ни возьмись, один чеченец, на велосипеде и с автоматом на плече, подъехал к тому месту, где я лежу, и спрашивает:
— Вы чего здесь лежите?
— Лежим, потому что грузины голову поднять не дают.
— А где они? — спрашивает он снова.
Я высунул руку из-за плиты и показываю:
— Вон там.
— Хорошо, я скоро вернусь — и покажу им... — и укатил в обратную сторону.
И ни разу грузины по нему не выстрелили. Только через несколько часов, под покровом ночи, мне удалось протрезвевших ополченцев быстро вернуть назад.
Человек из Нартского эпоса
Султан Сосналиев — это уникальная личность не только в истории абхазского и кабардинского народов, но и всего Кавказа. Он истинный сын и адыгского, и абхазского народов, Герой Абхазии.
Он в самые трудные для нашего народа дни, фактически на второй день после начала боевых действий, с группой добровольцев прорвался в Абхазию. С того дня он находился в ближайшем окружении Владислава Григорьевича Ардзынба, став начальником штаба Абхазской Армии, затем министром обороны. Дошел до государственной границы по р. Ингур вместе с наступающими абхазскими войсками. Султан Сосналиев — доброволец № 1, образец мужества и глубоких военных знаний. Он один из тех, кто реально воплотил свое глубокое знание военного искусства, свой интеллект в стратегию и тактику борьбы с грузинскими агрессорами, сыграв в целом значительную роль в боях за освобождение Абхазии.
С. Сосналиев — человек, умевший ценить по достоинству рядового бойца. Он никогда не проявлял лишних эмоций, был выдержан и хладнокровен во всем. Когда многие командиры или другие ответственные лица выражали восторг по тому или иному поводу, — а во время войны, как известно, бывали и взлеты и падения, — он мог просто улыбнуться. Во всем проявлялись его рыцарство, традиционные черты благородства, мудрости и строгости адыго-абхазского князя.
Образно выражаясь, Султан Сосналиев и Сергей Дбар были правой и левой руками главнокомандующего В.Г. Ардзинба, самыми надежными его соратниками. И Дбар, и Сосналиев были очень скромными людьми.
Как проявлялся характер генерала Сосналиев во время проведения боевых операций? Его нельзя было заставить волноваться или сомневаться в возможностях осуществления принятых решений. Был жестким и непоколебимым. Давал четкие и понятные команды подчиненным. И всегда его приказы выполнялись с чувством огромной ответственности, потому что командиры и бойцы знали, что задачи эти глубоко продуманы, подкреплены знаниями, опытом. Он был не кабинетный министр обороны, а настоящий полевой командир, действующий военный министр.
После войны у нас в Министерстве обороны РА была слаженная боевая команда: заместителями были Сергей Дбар, Мераб Кишмария, Николай Джонуа, Валерий Хагба и я. И под умелым руководством Султана Асланбековича мы строили Вооруженные Силы РА, теперь уже в условиях независимого государства. Да, были проблемы, связанные с борьбой против так называемых грузинских партизанских формирований, террористических групп, с локальными воинами в Кодорском ущелье, в Гальском районе, но длительных широкомасштабных боевых действий уже не велось.
В структуры Абхазской Армии подтягивалась молодежь; наши войска укреплялась за счет молодого призыва. Укреплялись границы, обороноспособность страны в целом, и всё это под руководством С. Сосналиева.
Ардзинба, Сосналиев, Дбар — «могучая тройка», вынесшая на себе все тяготы войны. Это бессонные ночи, переживания, гибель людей. И конечно же, всё это не могло не отразиться на их здоровье.
Султан Сосналиев — уникальная личность, образец порядочности, знаний, преданности общему делу. Не случаен и тот факт, что адыгов в нашей войне оказалось больше всех. К сожалению, и потерь среди них оказалось больше. Многие из них действовали, подражая бесстрашию и храбрости Султана, его позиции, голосу, мыслям. Конечно, адыги симпатизировали братскому абхазскому народу, но тот факт, что воин, командир, их соплеменник возглавляет ВС РА, сыграл, на мой взгляд, немалую роль в плане их дальнейшей консолидации и сплочения.
По большому счету Султан Сосналиев — это человек из кавказского эпоса, из эпоса Нартов. Он мог сказать так, что нечего было добавить к его до тонкости взвешенным и емким словам. Если он был не согласен с чем-то, то высказывался настолько искренне и честно, что невозможно было оспорить его мнение. Если вчитаться еще раз в тексты его интервью, бесед, выступлений, то видно насколько ответственно он относился к каждому своему шагу.
Помню, как командующий грузинскими войсками генерал Учадзе 25 сентября 1993 года долго искал по радиосвязи «Семнадцатого» (генерала Дбар). Но Сергей Платонович, думаю, осознанно ему не отвечал. И когда, наконец, ему ответил «Двенадцатый» (генерал Сосналиев), в эфире воцарилось гробовое молчание. Через какое-то время Учадзе вымолвил: «На каких условиях абхазская армия готова остановить наступление?» Сосналиев тут же ответил: «Полная капитуляция. Складываете оружие — даем вам коридор в Кодорское ущелье». Учадзе: «Я доложу начальству». Сосналиев: «До связи».
Даже в этом маленьком, но судьбоносном эпизоде виден весь огромный потенциал Султана Асланбековича.
Как ушел «дьявол» от нас
28 сентября 1993 года. Столица нашей родины, город Сухум, уже сутки под контролем наших войск. Временный командный пункт артиллерии находится на крыше Морского вокзала, где я и начальник штаба Заур Ардзынба ведем управление огнем по позициям противника в Гульрипшском районе.
В середине дня на меня выходит «Двенадцатый» (позывной министра обороны С. Сосналиева):
— Прекратить боевые действия! Со стороны моря будет заходить боевой российский вертолет, который возьмет на борт из санатория МВО тяжелораненого российского полковника...
Санаторий МВО от нашего пункта находился в 500 метрах. И все приборы наблюдения были направлены туда, так что мы могли видеть всё, что там происходит, как в 15—20 метрах от себя. Минут через 20 со стороны моря появился российский вертолет, который приземлился прямо на берегу. Все мы ждали, что к нему на носилках понесут раненого, но, к нашему удивлению, увидели, как два здоровых мужика бегом ведут к вертолету седого человека.
Все в один голос крикнули:
— Это Шеварднадзе!
Вертолет, у которого винт не был выключен, моментально взлетел. Конечно, была возможность его сбить, но я не рискнул дать такую команду. После войны С. Сосналиев говорил мне, что не знал, что русские вывозят Шеварднадзе. А о раненом российском полковнике просил лично сам командующий Черноморским флотом адмирал Балтин.
Вот так этот дьявол ушел от нас.
Он не подлежит осуждению
Когда началась война, четыре родных брата Хеция, как и многие другие, взялись за оружие, чтобы защитить Родину от страшной фашиствующей силы. Двое старших, Вадик и Добик, — известные в Абхазии солисты государственного ансамбля песни и пляски. Им рукоплескали во многих концертных залах мира. Вадик попытался в начале войны объяснить младшим Зауру и Зурабу, что кто-то из них должен остаться с немолодыми родителями. Он до сих пор жалеет, что затеял этот разговор. Все на фронте, все воюют.
В конце войны все четыре брата оказались в одном батальоне. Наверное, решили, что так лучше.
При штурме Сухума в районе Лечкопа Заур получил тяжелейшее ранение в голову. Его удалось вывезти с поля боя, но вердикт врачей страшный: задет головной мозг. Жить будет, но полный паралич нервной системы. Пожизненный постельный режим. А парню — 35 лет. Близкие и родные делают всё, что в их силах, но возможности медицины не позволяют изменить судьбу Заура. Он держится молодцом. Не падает духом.
В 2003 году уходит из жизни их отец — Григорий Тофикович, старый фронтовик, который был оплотом семьи. Через год умерла и их мать. В доме — переполох. Заур лежит в соседней комнате, все к нему заходят, сочувствуют. Он понимает, что закончился очередной этап в его жизни. Ушли родители. Ушла мать, которая все 11 лет вместе с ним боролась за его жизнь. Он прекрасно понимал, что нет никаких шансов вернуться к нормальной жизни, но боролся только для того, чтобы облегчить страдания матери. Боролся потому, что он очень сильно ее любил. Боролся так, чтобы рассчитать силы, ведь с каждым годом ситуация ухудшалась. Терпел, потому что он и так ей сделал очень больно. Его выбор был выбором мужчины. Сидеть дома, когда каждый уважающий себя мужчина на фронте, он не мог. Не могли и остальные братья.
Ночью, когда все думали, что он спит, Заур решился на роковой шаг. Он решил уйти из жизни, вслед за матерью...
У кавказцев осуждают самоубийство. Но разве у кого-нибудь повернется язык осудить этого славного воина? Лежать и мучиться 11 лет, бороться, но не сдаваться только ради того, чтобы не нанести смертельный удар родителям, могут только настоящие мужчины. Разве это не пример для нашей молодежи, как надо любить и ценить родителей!
Я очень горд, что братья Хеция — Вадик, Добик, Заур, Зураб — являются племянниками моей бабушки.
Человек сам выбирает друзей, а Бог дает родственников. Благодарен Богу за то, что дал мне таких родственников. Я горжусь ими.
Женщины на фронте
У мужчин, которые пошли на войну, присутствует четко выраженное свое «я». Но представляете, насколько больше это «я» у девушек, которые сумели преодолеть сопротивление близких и родных, махнуть рукой на завистников-мужчин — уклонистов от фронта, которых хватало, и пойти на жертвы. Не было подразделения на фронте, от пехоты до тыла, где не было бы женщин. Никогда они не были серой массой, если можно такое слово применить к фронту. Наоборот, многие из них ярко выделялись даже среди мужчин.
Ох, как сложно было с ними, порой до невыносимости! Но они четко заняли свое боевое место, и мы, воины-мужчины, преклонялись перед ними с первого дня войны.
Заподозрить их в трусости было просто нельзя. Каждая из них могла свободно уйти с фронта, и никто никогда ни в чем бы их не упрекнул. С каждым месяцем войны количество женщин не уменьшалось, а, наоборот, увеличивалось.
Помню, как-то в начале войны я сорвался, повысил голос на одну из них, неоправданно рисковавшую собой. Обозвал ее сумасшедшей. У нее слезы навернулись. Крикнула:
— Почему ты меня так называешь?
— Дружила бы с головой — сидела бы дома, — были мои неудачные слова.
Но она оказалась не из робких:
— Если бы все мужчины пошли воевать, то, может, я и сидела бы дома.
Это был для меня урок, я четко понял, что с женщинами на войне надо разговаривать очень осторожно, на равных.
Они спасли сотни, а может, и тысячи жизней. Бежали за наступающими, тащили раненых с поля боя, бились за их жизни... Вряд ли больше них кто-то радовался спасенной жизни бойца. Ведь они готовы были погибнуть и погибали, чтобы спасти жизнь боевого друга.
При всех ужасающих условиях на войне они не переставали оставаться женщинами. Никто из ребят не может сказать, что девушки были неопрятно одеты, не подтянуты. Им не надо было повторять приказы, они с полуслова понимали поставленную задачу. Они очень боялись, но никогда не трусили. Они пришли осознанно, шли до конца, показывая многим мужчинам, как надо собой жертвовать ради будущего на нашей земле.
Они радовались, плакали — как любая женщина. Но смерть они принимали как настоящие мужчины. Они боялись на войне двух вещей: попасть в плен и стать инвалидом. Но, к большому сожалению, война многих из них сделала инвалидами.
Была бы моя воля, учредил бы орден «Аԥсуа ԥҳәыс фырхаҵа» и вручил бы всем нашим фронтовичкам.
Поклон нашим славным боевым подругам!
Она осталась в моей памяти
Надо было провести осмотр местности, чтобы увидеть пути наступления на село Апианда, что севернее Шромы. Поехал в Ахалшени, поскольку оттуда наблюдалась высота 920, на плато которой находится Апианда.
После того как были решены задачи дня, заехал в центр села, где базировалась рота под командованием Адика Отырба. В его роте воевали многие мои односельчане, которых я давно не видел. Обрадовались друг другу. Сидим, разговариваем. Из сада вышла пожилая женщина. Я спросил у друга детства Зефика Лакоя:
— Много ли осталось гражданских в селе?
— Она одна.
Она подошла к нам, мы встали. Поблагодарив, она села напротив нас.
— Бабуля, может, покушаешь? — спросил он у нее.
— Нет, спасибо, сынок, — был ее ответ.
Несмотря на свой возраст, она была очень красива. Хорошо говорила по-русски.
— Пусть это всё будет на совести Шеварднадзе, — вступил я в разговор.
— Нет, сынок, Шеварднадзе выполнил Божью волю, а Он нас наказывает. Я знала: рано или поздно это произойдет. Ведь столько греха мы принесли на эту землю. Божеская кара должна была наступить.
Она начала рассказывать, как попала в Абхазию:
— Это было после Великой Отечественной войны. Мы жили в Мингрелии. Пришла разнарядка: срочно собраться для выезда в Абхазию. Я была замужем, была беременна. Начала плакать, просить мужа никуда не уезжать. Он согласился, но через двое суток пришли работники НКВД и забрали его. Через сутки он вернулся весь избитый и поникший. Нам ничего не оставалось, как только подчиниться. Я всю дорогу плакала. Нас поселили в греческий дом; несчастных хозяев выселили в Среднюю Азию. У меня здесь родились сын и дочка. Жили, как все. После смерти Сталина греки начали возвращаться. Тогда началось самое страшное. Наши грузины их начали преследовать, не возвращать им дома. Меня охватила тревога. Я просила мужа уехать обратно в Мингрелию. Мой муж был очень добрым человеком. Сказал, что если хозяин дома вернется, то мы обязательно уедем домой. К нашему несчастью, хозяин не вернулся, и мы остались здесь жить. Я видела, какие страдания переносили греки; они ходили вокруг своих домов, но их туда не пускали. Это после того, что они перенесли на чужбине. Такие дела Бог не прощает. Муж умер давно. Год тому назад умер сын, который был офицером в противопожарной службе. Дочка замужем в Грузии. Закончится война — уеду к ней. Я, пока жива, всегда буду корить себя за то, что не уехала. Внезапную смерть сына, абсолютно здорового человека, которому не было и пятидесяти лет, я связываю с Божьей карой. Знайте, мы сюда пришли не по собственной воле, нас вынудили. Но когда могли уехать — не уехали. А теперь имеем то, что имеем. Те, кто кричит, что это грузинская земля, пусть спросят у своих старших — они им объяснили бы, как и откуда они приехали. Когда начинают захватывать чужие земли, тогда и случаются войны...
Ака Ардзынба
6 февраля 2012 года Аке Ардзынба исполнилось бы 55 лет. Уже почти десять лет его нет с нами.
С Акой я познакомился в октябре 1992 года на Гумистинском фронте. Впрочем, о нем я слышал и до войны; он был активным членом национально-освободительного движения.
С первых дней знакомства у нас завязалась крепкая боевая дружба. Он был одним из активных помощников командующего фронтом С.П. Дбар, постоянно выполнял его особые поручения.
К сожалению, у Аки были большие проблемы со здоровьем. Его постоянно мучила острая язва желудка, часто открывалось кровотечение. Несмотря на болезнь, он всю войну не покидал фронт.
Его яркий талант командира проявился во второй половине войны, когда, по настоянию своих односельчан, Ака возглавил батальон. Помню, перед тем как принять командование, он пришел ко мне и мы с ним долго беседовали. Уходя, Ака сказал, что трудностей не боится, лишь бы только больной желудок не подвел...
Славным был путь его батальона! Во время решающего наступления нашей армии у врага были отбиты шесть высот: 920-я высота, горы Ахабюк, Гварда, Шрома, Бырцха, Сухумская, — и три последние горы были взяты батальоном Аки. Самым сложным оказался бой за Сухумскую гору. Враг отчаянно цеплялся за эту высоту, так как после ее потери дальнейшее сопротивление не имело бы смысла. Как только удалось выбить оттуда противника, вражеская артиллерия начала со всех установок утюжить наши позиции. Но Ака и его бойцы, невзирая на серьезные потери, ни на шаг не отступили. За двое суток пребывания на этой горе они отбили несколько контратак противника.
27 сентября 1993 года батальон под командованием Аки вместе с другими подразделениями нашей славной армии освободили Сухум от оккупантов.
Приходится сожалеть, что до сих пор по-настоящему не изучен славный путь всех наших воинских подразделений. Они ждут своего исследователя...
Ака Ардзынба, как настоящий командир, всегда шел впереди своих бойцов, демонстрируя чудеса бесстрашия. В моей памяти он остался как грамотный, хитроумный и бескомпромиссный воин. Он был образцовым командиром, на которого равнялись его бойцы.
Вечная ему память и слава!
Виталий Хазаратович Смыр
От него исходило столько энергии — дай Бог каждому. За время войны он прошел путь от командира роты до командира бригады. Был максимально требователен к себе и, конечно, спуску не давал подчиненным.
В том, что Виталик с первых минут войны бросится в бой, никто не сомневался. Он преследовался грузинской прокуратурой и МВД за события 1989 года. Тогда он не стал думать о своей карьере в милиции, как многие наши соотечественники, которые боялись потерять теплые места, а встал на защиту своего народа. Был одним из организаторов вооруженного сопротивления грузинским неофашистам в Гудаутском районе.
Виталик с первых дней войны был на передовой. Участвовал во всех наступлениях. Большие потери понесла его рота во время мартовского наступления. Они до последнего вели бой, пока не была дана команда на отход. Сам он получил серьезное ранение руки, но до конца был в строю. Во время летнего наступления он уже был заместителем командира бригады. А в конце, во время штурма Сухума, дослужился и до комбрига.
Здесь еще ярче проявились его командирские качества. Батальоны первой бригады с первых же минут наткнулись на ураганный огонь противника. Был момент, когда положение оказалось под угрозой. Из четырех батальонов первой бригады, вступивших в бой, три почти встали. И только Афоно-Эшерский батальон прет как танк! Ценой неимоверных усилий, шаг за шагом, бригада отвоевывала у противника позиции.
Виталий неустанно управлял ходом боя. Его команды были больше «народными», чем военными, но всем было понятно с полуслова:
— Аттаҳа абна иагудшәҵы! (Дайте по этой цели залповый огонь!)
И подбадривал он свои батальоны по-особому. На каждое удачное нанесение удара по противнику реагировал в эфире эмоционально, чтобы другие слышали, что всё идет отлично, только надо двигаться вперед. А где надо и смачный мат мог запустить.
Противник отчаянно сопротивлялся. До последнего не пропускал наши штурмующие батальоны по маякской дороге в районе «Учхоза», к высоткам Гумистинского массива. Ценой больших усилий, благодаря напористости того же Афоно-Эшерского батальона, удалось зацепиться за высотки около «универсама».
Противник, который держался все эти дни, понял, что и на «Массиве», и на «Учхозе» к нему начали заходить в тыл. Им ничего не оставалось, как отступить. Дальше они уже ничего организованно противопоставить нашим войскам не смогли, так как и со стороны гор вторая бригада, ведомая начальником генштаба генералом Дбар, вошла в город.
Все эти дни Виталик умело управлял бригадой, по ходу оперативно меняя задачи подразделениям.
После войны он был замминистра ВД. Ему приходилось часто возглавлять спецоперации в Гальском районе. Грузинские «партизаны» как огня боялись «черного полковника» — так они его называли. Он был к ним безжалостен.
Виталика знали, как очень отзывчивого, преданного боевому братству человека. К тому же он был большой шутник.
Владислав периодически его «поругивал» за холостяцкую жизнь. И Виталик каждый раз просил у него отсрочки.
Как-то он пришел ко мне на работу и попросил, чтобы я его повез к девушке, которую хочет обручить. Я обрадовался. Купили мы на рынке цветы и подъезжаем к дому девушки. Я остался в машине, он пошел свататься. Где-то через час появляется радостный:
— Всё нормально, вопрос решен на 50%. Я сказал да, она — нет...
В октябре 1997 года произошла трагедия. Водитель машины, в которой ехал Виталик, не справился с управлением и упал с Верхнегумистинского моста в реку. Я подъехал к тому моменту, когда Виталика подняли на мост. Посмотрев на меня, он сказал:
— Грузины не убили, он убил меня.
В больнице многие ждали, толпились в коридорах. Начали его подбадривать. Он сказал:
— Дайте умереть, — закрыл глаза и ушел, ни разу не издав ни единого стона боли.
Как много же их, славных друзей, ушедших от нас... Вечная память!
Гена Чанба
С Геной познакомился за пару месяцев до его гибели. Он уже был прославленным командиром батальона, который был среди тех, кто, можно сказать, на одном дыхании вышиб противника из Гагрского района.
Шла подготовка к летнему наступлению 1993 года. Наше знакомство состоялось в Минобороны. Он уже сформировал новую бригаду. Человек оказался очень отзывчивый. У нас с первого раза сложились теплые отношения.
Осталось несколько дней до наступления. На даче, что в Верхней Эшере, генерал Дбар собирает командиров батальонов второй бригады. Приглашены командиры родов войск. Присутствует и командир Афоно-Эшерского батальона Рафик Цкуа, который на тот момент дислоцировался там. Это позиции напротив Цугуровки, Ахабюка, Камана, Шромы. Штабистами из Минобороны создан большой макет предполагаемого места театра боевых действий. Гена очень внимательно слушает всё, что докладывают по дислокации сил противника. Штабом Минобороны разбиты участки действии всех батальонов второй бригады.
Решением генерала Дбар Афоно-Эшерский батальон временно передается второй бригаде, которая должна вступить в бой после того, как будут захвачены высоты Ахабюк и Цугуровка.
Но Рафик Цкуа предлагает:
— На этом направлении самый трудный участок — это гора Цугуровка. Мы здесь уже стоим больше месяца. Наши разведчики переходили речку, проводили разведку; знаем, как ее брать.
Но командир того батальона, которому предписано брать высоту по плану Минобороны, не согласился:
— Коль вы можете, и мы возьмем, — были его слова.
В таких случаях спорить бессмысленно.
Заканчивается последняя фаза подготовки к летнему наступлению. С Геной встречаемся ежедневно, проводим рекогносцировку местности, которую должна атаковать бригада. Человек он славный. Очень отзывчив к бойцам, шутник, а где надо — жесток.
К большому сожалению, на войне не всегда ситуация развивается по плану. С первого дня у бригады начались сложности, но Гена не терял силы духа, сам ходил на передовую. Через несколько дней удача пришла и к нам. Каман, Шрома — в руках абхазской армии. Гена получает в Шромах тяжелую контузию. Пролежав несколько дней в госпитале, он убежал на фронт к своим бойцам. Но через час погиб от осколка вражеского снаряда — там же, в Шромах.
Я подошел к месту гибели комбрига через полчаса, как его не стало. Там сидел генерал Дбар, и у него на глаза наворачивались слезы. До этого я не замечал за Сергеем Платоновичем такое.
Слишком хорошим человеком и командиром был Гена Чанба. Трудно было такого заменить. С. Дбар можно было понять, они начинали вместе войну, вместе многое прошли.
Вечная память всем ушедшим нашим боевым друзьям!
Канти Гумба
Такого юмориста, как Канти, я не встречал за всю войну, хотя шутников на фронте хватало.
Мы были соседями в деревне. С ним общаться было одно удовольствие. Одним словом, парень свой в доску.
До начала войны были резервные группы, которые в случае тревоги приходили на помощь абхазской гвардии. Над Абхазией витал дух войны. Многие прекрасно понимали, что рано или поздно грузины пойдут на нас.
Хотя я жил в городе, записался в группу резервистов-односельчан, с которыми вырос. В апреле 1992 года нас призвали и отправили на помощь нашей гвардии в Гальский район. Определили нам место позиции. Сидим. Приходит офицер гвардии Пигарь и говорит:
— Что вы, ребята, сидите? Грузины скоро начнут артобстрел, надо копать окопы.
Канти и его друг детства Пыжа Гобечия начали очищать от колючек место для рытья окопа. А мне и Аслану Гобечия досталось чистое место. Аслан усердно начал окоп рыть.
Вдруг Канти издал крик боли, кричит мне:
— Вот видишь, Аслан, какой я дурак: не могу терпеть укола колючки, а приехал сюда как герой — «терпеть грузинскую пулю». Вы на меня особо не рассчитывайте, — дурачился он.
Началась война. Теперь с Канти находимся на Гумистинском рубеже, около нижнего моста. Группа из 18 человек. Мы все уверены, что грузинам по мозгам дадим. Даже окопы не роем, крутые.
На третий день они нам устроили такой получасовой артобстрел, что ой-ой-ой. Пока шел артобстрел, я успел руками вырыть маленькую яму и засунуть туда голову, как будто остальная часть тела бронирована.
Наконец-то этот ад закончился. Через какое-то время пришли в себя. Канти в своем стиле, пристал ко мне:
— Ты видел, ты видел?
— Да отстань от меня, что я должен был видеть?
— Ты видел, как я испугался? Черт возьми, война не для меня...
— Отстань от меня. Я сам не знал, куда голову деть, ты еще хотел, чтобы я видел, как ты испугался.
— Да бессовестные эти грузины, — продолжал Канти.
— Мы по ним из автоматов стреляем, а они из гаубиц. Так нечестно.
Посмотрев на вырытую мною ямку, сказал:
— Ну и хитрый ты, голову прятал, хотел, чтобы в случае гибели, лицо оставалось нетронутым.
Я гаркнул на него, он отошел и присел.
Опять спрашивает:
— Скажи, пожалуйста, Аслан, почему мне во время обстрела грузин каждую минуту хочется пИсать?
С таким разве можно было соскучиться...
Погиб наш Канти во время мартовского наступления. Больно, какие люди ушли…
Дыдрыпщныха!
15 сентября 1993 года, вечером, срочно вызвали в Гудауту в штаб Минобороны. Тревожные вести поступают с Восточного фронта. Наблюдается активность на стороне противника. По данным разведки, грузины на утро следующего дня могут нарушить договоренность о перемирии, которое длится уже 1,5 месяца, и начать боевые действия.
Хотя несколько дней разведка предупреждала руководство страны о том, что грузины вот-вот пойдут в атаку на восточном направлении, надо быть ко всему готовыми.
Генерал Дбар дал команду быть на главном командном пункте в 2 часа ночи. У меня три часа времени заскочить в Лыхны, увидеть родителей и детей.
Дома оказалась одна мать. Посидели, пообщались. Мать увидела, что я немного нервничаю, хотя старался не показывать. Она мое состояние связала с тем, что я много курю. Я не стал ее переубеждать.
Сидим на балконе дома. Я всё время смотрю в сторону гор, где расположено святилище Дыдрыпщныха. Вдруг со святилища начал подниматься шар размером с солнце. Я с удивлением смотрю: слышал от старших, что такое бывает, но воочию никогда не видел. Мне сперва показалось, что мерещится. Мать в дом заходит, выходит, стыдно спросить, вдруг действительно мерещится. К тому же у сына от войны голова съехала, подумает она, и добавлю ей переживаний.
Тем временем шар всё выше и выше поднимается. Чем выше — тем больше становится в размере. Хочу, чтобы мать сама посмотрела на шар, но она никого, кроме меня, не видит.
Наконец я рискнул:
— Мама, посмотри пожалуйста туда.
Она только посмотрела — и сразу вскочила.
— Ой, сынок — это Дыдрыпщныха поднимается, пусть она будет к нам благосклонна! — были ее слова, и она вышла на середину двора, сняла платок с головы, встала на колени и умоляющим голосом начала просить Всевышнего о помощи нашему народу, о скорейшем изгнании врага с нашей страны, о сохранении ее детей, Владислава, всех воинов.
Тем временем шар, достигнув определенной высоты, начал медленно двигаться на восток. Мать с навернувшимися на глаза слезами говорит:
— Она движется в сторону Эшеры, идет к вам на помощь, всё у вас будет хорошо. Она пойдет дальше, к очамчирцам.
С таким хорошим настроением я с родительского дома ни разу не отъезжал за время войны.
Наутро — началось. Через две недели мы были на Ингуре.
РЫЛԤХА ҲАМАЗААИТ АԤСУАА ҲНЫХАҚУА!
Добровольцы
Вся абхазская армия была добровольческой. У меня по этому поводу возникали споры с Великим Владиславом. Я пытался ему доказать, что Вооруженные Силы Абхазии во время войны были добровольными вооруженными силами, но он с этим не соглашался.
Согласен, что кое-кого принудили пойти на войну, но не они решали ее итог. Итог решали воины, которые смыслом жизни считали свободу Родины. Другое дело — сам Верховный главнокомандующий Владислав Ардзынба. Его авторитет среди воинов-освободителей был непререкаем. Его обожали, ему верили, любое его слово для реального бойца было ориентиром.
Если бы хоть один дезертир публично был осужден на глазах всей страны, тогда я согласился бы с Владиславом. А его слова были:
— Пусть каждая фамилия разберется со своими дезертирами и предателями.
Я был бы рад, если бы так и случилось. Но закончилась тем, что у нас дезертиров нет, а предателей всего несколько человек. Наш абхазский менталитет оказался выше памяти боевых друзей.
Владислав хорошо знал минусы нашего народа и не пошел по этому пути. Со временем я это понял. Мы, к большому сожалению, оказались к этому не готовы. И винить Владислава нам незачем. Кто-нибудь из нас кого-то осудил?..
В нашей боевой жизни есть воины, которые действительно были добровольцами.
Это наши братья — адыги, чеченцы, осетины, русские и многие другие, которые кинулись на помощь сражающейся Абхазии. С их приходом абхазская армия, которая была почти мононациональной, превратилась в интернациональную. Мы вместе стали грозной силой для противника.
Не только физическая помощь оказалась решающей, но и моральная, духовная. В абхазском бойце укрепилась вера в победу, что он не один в этой войне, его дело правое и он ценой жизни должен победить.
Я помню, как один из воинов сказал:
— Стыдно будет перед добровольцами, если не одержим Победу.
О подвиге добровольцев немало написано, но этого недостаточно. Мы должны не только писать, но и многое сделать, первым долгом — для семей погибших, для инвалидов. Мы должны предоставить им жилье, у кого его нет, если они хотят жить в Абхазии. Мы должны осознавать, что они не меньше нас имеют право жить на этой земле. Мы не должны себя вести так, как будто у нас память коротка.
Я считаю, что если этого не сделаем, то мы со временем об этом пожалеем. Грузины хорошо поняли, кем для абхазов были добровольцы... Многие думают, что вся их активная деятельность на Северном Кавказе направлена только против России. Но это глубочайшая ошибка. Это и против нас. У них нет более ненавистного врага, чем Абхазия. Они никак не могут смириться с поражением.
И напоследок я хочу сказать, кто такой доброволец. Доброволец — это тот боец, который занял место абхазского дезертира и освобождал нашу Родину вместе с нами. Это мое убеждение.
Пулемет
В первые дни войны мы раздобыли 18 автоматов. Все соседи собрались на поляне у моего дома в деревне. Начали формировать группу. Количество желающих воевать превышает в несколько раз количество автоматов. Без обид удалось сформировать две группы. Одна группа меняла другую. Тех, кому было по 18—20 лет, просили подождать — мол, их время придет. Хочу заметить, что вся наша молодежь через пару месяцев была на фронте. Старшие начали отсеиваться. Всё как-то прошло незаметно.
После того как мы через несколько дней сменились, мой двоюродный брат Дима сказал мне, что у Заурки Лакоба есть ротный пулемет времен Великой Отечественной войны, принадлежащий Юре Лакоба. Один недостаток: стреляет только одиночными.
Быстро поехали к Заурке. Он не отказал, лишь бы сумели отремонтировать. Отправились на завод в Гудауту, там уже вовсю трудились лучшие техники. Посмотрели, сказали, что обязательно что-нибудь придумают. Ну и отсутствующей у пулемета ножке наши замечательные техники нашли замену.
Через несколько дней удалось раздобыть магазины и патроны. Одним словом, я самый крутой в группе, имею пулемет. Правда, нагревшись, он переставал стрелять автоматически, но и на том спасибо.
Через полтора месяца, после того, как мне пришлось уйти в артиллерию, он еще верой и правдой служил нашей группе. По закону войны передал младшему, светлой памяти, Гулику Харазия, который погиб при освобождении столицы.
После войны Гугуца Джикирба и ее команда энтузиастов создали музей Боевой Славы в Гудаутах. Пригласили многих на его открытие, присутствовал и сам Владислав Ардзынба. И вот заходим в музей, а мой пулемет среди первых экспонатов.
Я беру его в руки и целую ствол. Вдруг подбегает хранительница музея и взволнованно говорит, что это музейный экспонат и трогать его руками нельзя. Я тоже не растерялся, ответил:
— Девушка, это мой пулемет.
А Владислав сказал:
— Баба, это уже не твой, чего тебе не хватает? Вон сколько у тебя артиллерии!
Посмеялись, но было приятно, что наши ребята его не потеряли и сдали в музей.
Генри Гамисония
Конец июля 1993 года. Нахожусь на командном пункте на «Бетонке» (Верхняя Эшера), прямо напротив Цугуровки. Высоты Ахабюк и Шромская гора полностью под нашим контролем. К тому же от села Шрома в сторону Сухума наши войска продвинулись на три километра. Можно сказать, что первую фазу наступления выполнили на 90%. Не смогли овладеть только высотой Цугуровка.
Ведем огонь по дороге Шрома — Сухум, так как, по данным разведки, есть опасность контратаки противника. Хотят отбросить наших к селу Шрома.
Командный пункт хорошо замаскирован. Никто на машине туда не подъезжает. Даже Владислав Ардзынба прошел пешком, оставив свою машину в укрытии.
Вдруг к командному пункту подъезжает машина. Тыловики из первой бригады, дислоцирующиеся в Нижней Эшере; ищут какого-то командира. К тому же, как мне доложили, подвыпившие. Я только успел дать команду, чтобы они немедленно покинули пункт, как вражеская артиллерия начала накрывать нас. Докладывают, что один из незваных гостей ранен, а двое на машине удрали. Вот черти, даже забыли друга забрать. Дал команду срочно вывезти его. Только дежурная машина выехала с раненым — возобновился артобстрел. Стреляют более акцентированно, не дают носа высунуть.
Вдруг в блиндаж заходит Генри Гамисония — связист из КШМ (связь фронта на машине), которая была прикреплена к пункту и находилась в ста метрах от нас; связь КШМ с пунктом осуществлялась через кабельную линию. На нем лица нет. Еле вымолвил:
— Аслан, нас убили.
И начал терять сознание. Я схватил его.
— Командир, у него вся спина разорвана, — кричит один из бойцов.
Перевернул. Ужас: вся спина — как будто кто-то ножом изрезал, видны жилы белого цвета.
Срочно связываюсь с близстоящей батареей под командованием Аслана Анкваб:
— Выслать машину на командный пункт.
Всё управление пункта выбегает вместе со мной, и под обстрелом бежим к КШМке. Картина представилась ужасающая.
Перед КШМкой горит наша машина, на которой отправляли раненого, а рядом лежат три бойца из КШМки: связисты Генаба, Кархалава и Ира Сичинава, которая вела стенограмму хода боевых действий. Никто из них не подает признаков жизни. Из полыхающей машины вытаскиваем труп. Но нет водителя Гурама Джопуа. Наконец, в тридцати метрах от машины в кустах находим его полуживого, всё тело в осколках. Вызванная с соседней батареи машина подъехала оперативно, всех раненных и убитых отправили в полевой госпиталь.
А что же произошло? Машина с раненым только проехала 100 метров, как была поражена прямым попаданием и загорелась. Раненый погиб, а водителя выкинуло. Бойцы с КШМки выскочили на помощь, и второй снаряд накрыл их...
Состояние ужасное, к тому же генерал Дбар возмущается, что 30 минут меня на связи найти не может.
Погибли пацаны, которым было по 18—20 лет. За что?
Мы очень тяжело переживали за жизнь Генри. Ему, по-моему, и 18 не было. У него мать, жена старшего брата и племянница погибли в вертолете 14 декабря над Латой.
На фронт его привела родная тетя Нателла Нармания, воевавшая в артиллерии.
К нашей радости, Генри и Гурам выжили.
Валерий Езугович Хагба
Уникальный человек. До войны он был работником прокуратуры. Славился своей честностью и принципиальностью. Не любили его партийные жулики.
Вот такого человека Владислав Ардзынба назначил заместителем министра обороны по вооружению. В армии желающих воевать было много, а вооружения мало. Каждый патрон на счету. А нам, воинам, никогда не хватало боеприпасов. И все — к Езуговичу. Но у него не так легко было что-то взять. Как говорится, напугать не проходит, убить нельзя. Всё фиксирует, кто что взял. Лишнего не жди. Не проведешь «прокурора».
У меня с ним сложились добрые, товарищеские отношения, несмотря на то, что у нас была немаленькая разница в возрасте.
После взятия Гагры нам достался трофей: пять пушек Д-44. Но у одной пушки не оказалось затвора: грузины сняли его и бросили в обрыв. А пушка без затвора — груда металла. У нас при вооружении работал завод, где были собраны все наши специалисты в области техники. Оставили им пушку и уехали на фронт.
Через две недели команда из Минобороны прибыла на приемку пушки в Гудауту. Едем с Езуговичем на Лыхнинский карьер на испытания.
По дороге он мне рассказал, что у него есть несколько минометов, но нет пороховых зарядов — так он со своими специалистами сделал порох и хочет испытать, как всё будет работать.
Я еще в шутку сказал:
— Не взорви нас.
Испытания пушки прошли отлично. По сей день она верой и правдой служит абхазской армии. Но с минометом вышел конфуз. Езугович со своими специалистами установили миномет, собираются забросить снаряд в ствол.
Я останавливаю их:
— Что вы делаете, с таким градусом наклона ствола, у вас снаряд улетит в центр села.
Езугович говорит:
— Не бойся, у нас порох слабый, далеко не улетит.
Произвели выстрел. Не видим разрыва, через несколько секунд донеслось эхо, где-то от нас на 2,5—3 километра.
Езуговичу говорю:
— Поехали отсюда, еще неизвестно где твой снаряд взорвался.
Через несколько дней я встретил Езуговича на фронте. Оказывается, снаряд упал около центра Лыхны и убил быка. Езугович возмущался: хозяин быка не отстал, пока ему компенсацию не заплатили. Однако и «прокурор» свое не упустил — мясо быка забрал для армии.
Он много сил отдал для вооружения нашей армии. Во время боевых действий служба вооружения работала как часы. Не было ни одного случая, чтобы наступающие подразделения нуждались в боеприпасах.
Помню, после взятия тоннелей в Кодорском ущелье грузины, блокированные нашими войсками, сбросили в 30-метровый обрыв БМП. Машина так удачно слетела, что не перевернулась; стояла невредимой у Кодора. Бойцы тогда шутили: Езугович точно ее не вытащит. К моему удивлению, через несколько дней БМП уже была у нас на вооружении. Как ему и его команде удалось ее вытащить, знают только они.
После войны мы продолжали служить в абхазской армии. Как-то он захошел ко мне в кабинет.
— Ты знаешь, — говорит, вытаскивая свой пистолет, — вот эту ерунду я больше шести месяцев напрасно носил. Вчера мой племянник сказал: «Дай, дядя, я тебе почищу пистолет». Дал, а он говорит: «Ты его давно носишь, а ведь он без бойка».
Я начал хохотать:
— Хорошо, что ты его без бойка носил. Сколько тебе нервов вымотали, не дай бог, захотел бы застрелиться — не получилось бы.
— Не дождетесь, — был его ответ.
Гарик Дбар, Рита Дбар и Сатбей Сангулия.
В Верхней Эшере до войны был прекрасный ресторанный комплекс, куда многие из нас водили своих гостей.
В начале войны там был штаб Гумистинского оборонительного рубежа. Там же, в апацхе, начали готовить пищу бойцам. В октябре 1992 года, после назначения С.П. Дбар командующим, штаб переместился в Нижнюю Эшеру, но командованием было решено, чтобы в апацхе продолжали варить ставший любимым у бойцов фронтовой суп харчо.
Ежедневно в столитровых котлах готовили пищу муж и жена Гарик и Рита Дбар. Насколько я знаю, Гарик был работником абхазского телевидения, но всю войну вместе с женой ежедневно кормил сотни бойцов.
Мне часто приходилось мотаться из Нижней Эшеры в Верхнюю; бывало, по несколько раз в день. Если время позволяло, то обязательно заходил к ним покушать харчо. Не знаю, может, это из-за того, что дело было во время войны, когда не могло быть вкусной пищи, но по сей день я не ел харчо вкуснее, чем у них.
Когда захожу в какой-нибудь объект питания и мне дают меню, где записано харчо, я вспоминаю Гарика и Риту. Удивительно благородная пара. Они трудились как пчелки. Не помню ни одного случая, чтобы у них была закрыта апацха. Даже если харчо кончалось, обязательно чаем напоят.
Был такой случай. Я и начальник связи артиллерии Сангулия Сатбей вечерком возвращались с Верхнего и зашли к ним. Только сели за стол, налетела какая-то тревога на меня. Извинился перед Сатбеем и вышел на площадку перед рестораном. Там еще стоял магазин, где до войны продавались сувениры. Сзади магазина был балкон. Прошел туда и стал смотреть на вечерний Сухум. Но тревога не покидала.
Вдруг внезапно со стороны сухумского стадиона противник дал залп из установки «Град». В ночное время хорошо наблюдается вылет и траектория полета «градовских» снарядов. Я вижу: снаряды летят прямо на меня. На площадке тем временем толпятся человек 50—70 бойцов. Понимаю, что 25—30 секунд — и снаряды достигнут цели.
Выскакиваю на площадку и диким голосом ору:
— Всем в укрытие, «градовский» залп!
Многие разбегаются, но некоторые продолжают стоять.
Я не переставая ору; наконец-то вижу, что все разбежались, но сам не успеваю уйти в укрытие. Ложусь там, где стоял, под козырьком магазина.
Земля начала ходуном ходить, некоторые снаряды упали выше ресторана, оттуда летят камни. Один снаряд угодил в основание магазина, под которым я лежал. Этот ад продолжался около 15—20 секунд, но казался вечностью.
И вот всё закончилось. Рядом что-то шевелится. Трогаю человека, спрашиваю:
— Ты живой?
— Всё нормально командир, — отвечает Сатбей.
— Почему ты здесь оказался, а не в укрытии?
— Как я мог вас бросить! На ваш крик я выбежал и всё время стоял рядом. Я без вас никуда не собирался уходить, — были его слова.
Я по-братски его обнял.
Потерь у нас не было, только одного чудака, который продолжал пить чай в апацхе, ранило в ногу.
Выше над рестораном жила турецкая семья, и там, к большому сожалению, погибла женщина.
Я убежден, что противник получил информацию с нашей стороны о скоплении людей в этом месте.
Аэропорт, сентябрь 93-го...
Это тот стратегический объект противника, который был для нас недосягаемым больше года войны. Только после того как наша славная пехота смогла овладеть стратегическими высотами Бырцха и Гварда, мы получили шанс выбить из-под контроля противника один из самых важных узлов.
Через несколько дней после начала последнего наступления установка «Град» была выведена в ущелье между этими двумя высотами. Пуск был осуществлен успешно, и все 40 снарядов точно легли в цель. В аэропорту начался пожар. Через несколько минут радиоразведка доложила, что у противника ужасающая паника. Ведь аэропорт был единственным источником их снабжения боеприпасами и личным составом.
Автомобильное и железнодорожное сообщение полностью блокировано Восточным фронтом. Ребята держатся не на жизнь, а на смерть.
Морские силы — самое слабое звено противника. У нас тоже не ахти, но все наши плавсредства в море, готовы погибнуть, но никого к берегам не подпустят. Даже поставили одну установку «Град» на баржу и вывели в море. Одним словом, враг зажат в кольцо, но контролирует большую территорию. Артиллерия периодически держит аэропорт под напряжением.
22 сентября «градовщики» в очередной раз вышли на боевую позицию по аэропорту. Докладывают готовность. Дана команда: «Огонь!» Время полета снарядов около одной минуты. Жду, наблюдаю.
Вдруг с моря пошел на посадку пассажирский самолет. Его шасси уже почти касались земли, когда снаряды начали накрывать аэропорт. Летчик пытался резко поднять самолет и уйти направо, в сторону моря, но крылом зацепил взлетную полосу. Образовалась огненная линия не менее километра. Самолет взорвался. Радиоразведка доложила о гибели грузинского спецназа, которая летела для вывоза Шеварднадзе.
Дополнение к этой истории я узнал от наших летчиков после войны. Пилоты в Тбилиси знали, что лететь в Сухум — верная гибель. Ни один грузин-летчик не полетел. Заставили под дулом автомата взлететь троих летчиков-армян. Когда взорвался самолет, его носовая часть оторвалась, и ее вынесло со взлетной полосы на 1,5 километра. К удивлению, все летчики остались живы.
Я слышал много грузинских баек про этот самолет, а на самом деле всё было так, как я рассказал.
Пленные
Афоно-Эшерский батальон штурмом взял село Каман. Есть двое пленных, один — повар, а другой — минер. Разведчики привезли их к нам. Сказали, что они с ними поработали — может, те что-то ценное нам скажут. Я около часа с ними беседовал.
Минер на карте показал, где на подступах Шромы лежат мины, нанес на карту. Разведчики ушли. Не знаю, куда деть пленных; уже стемнело. Связываюсь со штабом фронта. Говорят: «Зачем они нам нужны? Наши разведчики уже с ними работали». Я начинаю нервничать, потому что мне дают понять: почему, мол, Аслан, у тебя голова болит?
Ах вы, сволочи; люди, рискуя жизнью, взяли их в плен, потеряли несколько бойцов...
Вызываю водителя и отправляю пленников в Гудауту. Предупредил конвоиров: «Если с них хоть волосинка упадет, головой будете отвечать».
Через несколько дней генерал Дбар планирует операцию по взятию Шромы. Все три командира батальона, которые должны штурмовать село, присутствуют на «девятке» (командный пункт напротив Шромы). Всем всё разъяснил Дбар. Как правило, в конце он говорил:
— Есть вопросы?
Один из командиров батальона, Джума Чирикбая, сказал, что у него большие сомнения в том, что тот маршрут, который Дбар показал, не заминирован. Пусть впереди идут саперы — или дайте проводника. В противном случае он отказывается идти. «Я не командую китайским батальоном», — были его слова.
Горький опыт Цугуровки был свеж у всех в памяти. Загвоздка в том, что с саперами этот путь придется проходить больше дня, а без них — за пару часов. А на фронте сложилась критическая ситуация.
Командир другого батальона, Рафик Цкуа, говорит:
— А где тот минер, которого мы взяли в плен в Каманах?
Дбар начал было давать команду, чтобы узнали, куда его дели. Я вмешиваюсь: не надо его искать, он в Гудаутах в комендатуре.
На следующий день все три батальона без единой потери прошли путь и в назначенное время вышли к Шроме.
Руслан Таркил и Заур Ардзынба
Они дружат, можно сказать, с роддома, если точно там родились. Соседи по деревне. Разница между ними всего два дня. Руслан старше.
Заур, по абхазским обычаям, никогда не нарушал старшинство Руслана. Куда бы мы ни шли, Руслан всегда хоть на один шаг должен был быть впереди нас.
Я младше них на десять лет. На нашу долю выпало создавать абхазскую артиллерию. Заур — начальник штаба, Руслан — заместитель по личному составу. Многие, кто нас знает, задают вопрос:
— Как вы ужились в одной берлоге, ведь совершенно разные по характеру?!
Я не встречал людей, с которым Заур не ладил, но с генералом Харатэ у него не сложились отношения. Заур никогда с ним не спорил, наоборот, мало говорил. Но Харатэ к нему подозрительно относился. Не любил он молчунов, считал их опасными, даже пытался мне внушить: не подумывает ли он занять твое место... Всё это смешило меня и Заура. Ведь Харатэ был советским генералом, у него совершенно другие взгляды на карьерный рост.
А Заур и я о каком карьерном росте могли думать? У нас была одна задача: создать боеспособную артиллерию, которая смогла бы нанести серьезный урон противнику. Роль Заура в становлении нашей артиллерии трудно переоценить. Никогда не было такого, чтобы мы приняли какое-то важное решение, не согласовав его друг с другом. Другое дело, когда шли боевые действия: здесь мы друг друга понимали с полуслова. У нас никогда не было взаимоотношений в духе «командир — подчиненный». Мы были единомышленниками.
За Зауром наблюдалась одна черта: он как ребенок радовался, когда что-то подбивалось и особенно когда горело.
Я однажды спрашиваю у него:
— Чего ты такой счастливый?
— Я с детства такой, радуюсь, когда что-то горит. Пятилетним пацаном залез на чердак отцовского дома и поджег. И дом полностью сгорел, — был его ответ…
Одним словом, артиллерист по призванию.
Замполит Руслан Таркил — уникальный человек. Он одинаково может дружить с бомжом и министром. Он был любимцем всего личного состава, не только артиллерии, но и всего фронта. Ведь он прославленный спортсмен, его знала вся страна. До создания артиллерии он был тыловиком. Под бомбежками носил пищу бойцам на передовую. Поймал его снайпер. Каска на голове спасла Руслана от реальной гибели. Пуля пробила каску, проломила череп, но не задела головной мозг. Мы шутили:
— Пуля пробила каску, срикошетила об череп и ушла.
Два моих лучших боевых друга еще к тому же прекрасные певцы. Во время отдыха они любили петь. Я шутя называл их хором мальчиков артиллерии.
Дядя Валериан
Началась война. Родной дядя, бывший руководитель республики, Валериан Османович Кобахия, смертельно больной, прикован к постели. Он живет по Тбилисскому шоссе, то есть на контролируемой грузинами территории. Его сыну Диме ценой огромных усилий удалось провести его через линию огня и доставить в наш родовой дом в Лыхны. Весь род уже несколько месяцев был в напряжении. Ведь дядя Валериан для всех нас был образцом.
Помню нашу беседу после моего возвращения из Гала в апреле 1992 года. Тогда чуть не началась война. Я был в числе многих резервистов, которые были подняты по тревоге и отправлены в Гал на помощь абхазской гвардии. Ситуация была очень напряженной, но тогда удалось разъединить силы с помощью переговоров.
Я тогда задал дяде прямой вопрос:
— Всё ли правильно делает Владислав Ардзынба, не злит ли он грузин?
Его ответ на всю жизнь останется у меня в памяти:
— Знаешь, родной, сегодня у абхазов есть уникальный шанс добиться своих прав. Всё, что Владислав делает, — правильно. Он даже опаздывает. Я хорошо знаю Тбилиси. Конечно, они ему этого не простят, но бояться их не надо. Поддержите его, и у вас будет новая Абхазия.
После того как мы отошли к Гумисте, я и мои односельчане расположились правее нижнегумистинского моста. Ситуация была очень тяжелой. На наши автоматные выстрелы враг отвечает танковыми и артиллерийскими снарядами. Однако ребята очень решительно настроены, готовы погибнуть, но ни на шаг не отступить. Через пять дней нас сменили.
Я приехал домой и сразу же зашел в комнату, где лежал дядя. Ему было очень трудно говорить. Он попросил меня рассказать обо всём, что происходит. Я подробно всё ему рассказал. Дядя спросил:
— Школа стоит?
— Снаряды попадают, но стоит.
— Ведь мы ее добротно построили, — был его ответ.
Эшера для него была родным селом, он с 11 лет учился там, там и закончил школу. Став руководителем республики, он построил эшерцам современную школу. В конце нашего разговора, собрав все силы, он сказал следующее:
— Я хорошо знаю историю нашего народа. Вся история наша — одни сплошные войны. Поэтому нас 100 тысяч. Но знайте одно: никогда такой слабый противник, как Грузия, не нападал на Абхазию. Я не сомневаюсь, что вы изгоните этих мерзавцев. Они так и не поняли, что на Абхазию войной идти нельзя.
У него навернулись слезы, я быстро встал и вышел. Ведь никогда я не видел его слез. Через несколько дней его не стало.
Пока жив наш род, его имя для нас будет святым.
Мухамед Килба
Наше знакомство состоялось в октябре 1992 года на Гумистинском фронте. Он был назначен заместителем командующего. Потом стал комбригом, заместителем министра обороны. Килба по-военному цепкий, хваткий, а порой даже резкий, но очень честный. Имел большой опыт афганской войны.
После освобождения Гагры, где он был заместителем С. Дбар, Килба, можно сказать, стал любимцем нации. Дбар и Килба сразу же начали объединять разрозненные группы в роты, батальоны. Скажу прямо, что им удалось в короткие сроки из гумистинского оборонительного рубежа создать Гумистинский фронт, где всё было по-военному, централизованно. Правда, некоторые группы пытались быть анархистами, но их просто выводили с фронта.
Мухамед отвечал за боевую часть. Как профессиональный разведчик, он говорил:
— Любые действия на войне без серьезных разведданных — это игры слепого со зрячим.
Мы вместе часто бывали на передовой. Он сам лично мог часами сидеть на наблюдательном пункте и отслеживать действия противника, а потом давать указания разного характера. Я не помню, чтобы его оценка ситуации была ошибочной. Сам Дбар его высоко ценил, говорил:
— Такие, как Килба, просто незаменимы на войне.
Помню такой эпизод. Мы как-то поднялись на «девятку» (это один из командных пунктов) в Верхних Эшерах. Оттуда Шрома — как на ладони. Килба залез на самый верх дерева высотой метров 40—50. И просидел там больше часа, наблюдая за противником. Когда он спустился, мы подошли к приборам наблюдения, и он сказал:
— Смотри, Аслан, в центре Шромы под кипарисом, по-моему, стоит бронетехника. Дальность до цели 3,5 километра. Вы не спешите, к обеду видимость будет лучше, тогда и определитесь.
Я несколько раз обращал на это внимание, мне казалось, что это тень кипариса. А Килба возразил, что тень кипариса нельзя наблюдать на расстоянии трех километров, даже из бинокля. Командиру противотанковой батареи была поставлена задача. Через час цель была поражена выстрелом ПТУРа. БМП загорелась и начала взрываться.
А еще была забавная история. Генерал Харатэ говорит, что нужен самолет или вертолет для облета позиций противника, чтобы более конкретно провести разведку. Я отвечаю ему:
— Никто нам ничего не даст.
Он начал обижаться:
— Как не дадут, ведь это крайне необходимо.
— Тогда вы обращайтесь к министру, — говорю ему.
Он настоял, чтобы я в письменном виде обратился к комбригу Килба, чтобы он дальше обращался к министру. Написал рапорт на имя Килба, отправил через посыльного. Через полчаса посыльный возвращается с рапортом: Килба завизировал заму по тылу выделить артиллерии самый большой веник для облета позиций противника.
Я смеюсь, а Харатэ не на шутку на него обиделся, обозвал пацаном.
Такой он у нас славный абазинский брат!
Артур Конджария
Его знали многие в Абхазии еще до войны. Он был активистом национально-освободительного движения, выступал на митингах, был пламенным оратором. Он был у нас заместителем командующего по тылу. Был он очень добрым человеком. С большим уважением, даже, можно сказать, с любовью относился к бойцам.
Везде бывают крутые, которые пытаются наехать на кого-то. На войне, как правило, это тыл. А дядя Артур был не из тех, на кого можно было наехать. Он сам мог на кого угодно наехать в Гудаутах, чтобы по максиму выбить всё, что необходимо для фронта. Конечно, у нас не было фронтовых ста граммов, но все знали, что у дяди Артура всегда есть эти сто грамм.
Идет летнее наступление. Аполлон Шинкуба мне по полевой связи сообщает, что единственный сын Артура, 18 летний пацан, погиб на Ахабюке. Ужас, я даже не знал, что у него единственный сын! Как он мог его пустить на войну, злился я на него.
Буквально через полчаса ко мне подходит сам Артур — как обычно, весь мобильный, не по возрасту живчик. Хотя ему, наверное, было лет под 60. Он явно не знает, что случилась трагедия. Спросил меня, как идут боевые дела. Пытаюсь увести куда-то в сторону наш разговор. Вдруг он говорит:
— Слушай, что, у нас на Ахабюке дела плохие?
— Да, хорошего мало, дядя Артур, — отвечаю я ему.
— Все как-то уклончиво отвечают, у меня пацан там, может с ним что-то случилось?
Я обеими руками взял его за плечи и обнял:
— Ты же мужик, держись!
Это тот случай, когда самому хочется быть мертвым.
— Ведь я его правильно воспитывал... Ну что, сынок, война есть война, — были его слова.
Мы присели, молча просидели несколько минут. Он не проронил не единой слезинки, встал и ушел от меня.
Руслан Зардания
15 сентября 1993 года начали штурм Сухума по освобождению от грузинских захватчиков. Все батальоны успешно продвигаются, и только единственный в нашей армии мононациональный батальон «забуксовал».
По плану, после того, как Афоно-Эшерский батальон начнет освобождать Ачадары, он следом за ним должен был пройти мимо «туныного дома» наверх, по объездной дороге, выйти на плато, которое расположено над нынешним Ачадарским кладбищем.
Через несколько минут после начала подъема сработал грузинский пулеметчик. К большому сожалению, были погибшие и раненые. Батальон в количестве свыше 300 человек в своей массе оказался необстрелянным. Началась паника. Все сбежали к трассе. Артиллерия начала проводить ковровую обработку высоты, откуда вел огонь пулеметчик. Комбриг Виталик Смыр кричит в эфире:
— Немедленно начать батальону двигаться по плану!
Они просят еще обработать высоту. По опыту знаю, что это бесполезное занятие, простая трата снарядов.
Виталик в отчаянии, ругается матом. Создается угроза для Афоно-Эшерского батальона, который уже прошел половину села Ачадара: ему могут ударить с востока в бок. Экстренно обсуждаем с Виталиком, что делать. Мое предложение было: срочно надо послать одного из заместителей комбрига, который встанет во главе батальона и поведет его в бой. Виталик немедленно дал команду своему заместителю Руслану Зардания. Тот уже через час руководил батальоном, и они успешно поднялись на плато и начали продвигаться в сторону Сухума.
Так как плато было серьезно обработано нашей артиллерией и враг там находиться не мог, в реальный бой они вступили только к вечеру. Им удалось подбить вражескую БМП, это был их первый успех. Дальше батальон двигался четко по плану, достойно прошел весь путь и был среди тех, кто сомкнул кольцо вокруг Дома правительства.
Труса насильно в бой не поведешь. Роль авторитетного командира всегда очень весома для бойцов.
Издевательство над родными
Я в родовом селе Лыхны, где находилась также моя семья, бывал только тогда, когда меня вызывали в Минобороны, в Гудауту.
Начались летние каникулы у школьников. Приехал домой. Родителей дома не оказалось, были только дети с матерью. Час пообщался с ними — и в дорогу. Они меня провожали до машины, которая стояла у ворот.
Вдруг мой сын, которому тогда было 12 лет, говорит:
— Папа, возьми меня с собой!
Я, не думая, сказал:
— Садись.
Он запрыгнул в машину. Водитель удивленно говорит:
— Куда его?!
Мать его тоже смотрит на меня.
— Не переживайте, всё будет нормально, скоро я его обратно пришлю.
И мы поехали.
Радости ребенка не было предела. Он едет на войну с папой! Прибыли в штаб артиллерии. Начальник штаба Заур Ардзынба воспринял нового «бойца» с улыбкой. Его определили в тыл штаба, там его опекали, прятали от вражеских артобстрелов. Ребята возили его на передовую. Одним словом, прошел курс молодого бойца.
Через неделю моя мать передала соседям, которые ехали на фронт:
— Если он не хочет, чтобы я умерла преждевременно, пусть ребенка вернет домой!
Мне, конечно, стало неприятно, что я так заставил нервничать своих женщин. Я в тот же день отправил его в Лыхны.
Сегодня ему 30 лет. Он поминутно помнит свое недельное пребывание на фронте.
Братья
Началась война. Нас четверо братьев. Старший давно живет в Москве. Двое моих младших братьев занимались частным бизнесом и находились в Ярославле по делам. Я один — в Абхазии. Через пару дней удается связаться со старшим. Первый вопрос:
— Где ребята?
— Они подъезжают к Москве, знают, что началась война.
— Передай, без оружия в Абхазию им ехать нечего.
Дальше их путь был в Майкоп, оттуда — в Чечню. Там уже вместе с другими абхазами, с добровольцами из Чечни, Кабарды одними из первых переходили перевал. Оба в одном подразделении. Их группа временно дислоцируется на Псху. После освобождения Гагры в село проникла грузинская группа, которую удается ликвидировать без потерь.
Делают вылазку на Сухум-ГЭС, берут пленных.
В октябре 1992 года в министерстве обороны разрабатывают план по захвату села Шрома, в котором задействованы подразделения, не дислоцированные на Гумистинском фронте. Знаю, что мои братья там.
Во второй половине дня стало известно что операция провалилась, есть убитые и раненые, но не у кого узнать данные о них. Так проходит еще день. Успокаиваю себя тем, что если бы погибли, то, наверное, мне сообщили бы. Прошу С. Дбар разрешить доехать до Афонского госпиталя.
На улице у госпиталя встретил знакомую медсестру, Эллу Чамагуа, которая спросила меня:
— Ты к ребятам?
Увидев, что я изменился в лице, она продолжила:
— Ты не переживай — жить будут.
У обоих серьезные ранения. У одного пуля пробила лопатку; к счастью, не насквозь, а боком, и еще пуля в чашке. У другого посложнее. Гранатометный снаряд взорвался в метре от него; спас лежавший рядом убитый боец. Но полностью были раздроблены ноги, держались на мякоти. Решение хирургов было однозначным: «Немедленная ампутация обеих ног ниже колена».
На счастье, в госпитале работала наша единственная сестра, которая приняла волевое решение:
— Пусть умрет, но я не дам ноги ему отрезать!
Хирург Слава Аргун 7 часов собирал ему ноги. Дальше — Москва, полтора года лечения. Встал на ноги.
Всё у него хорошо, создал семью, имеет троих детей.
У другого брата тоже всё хорошо. Правда, пулю из чашки не смогли вытащить: лучше не трогать, иначе чашка может разрушиться. У него тоже отличная семья, четверо детей.
Для них участие в войне тогда закончилось.
Вартуш
Октябрь 1993 года. Дана команда по захвату двух тоннелей, которые находятся в Кодорском ущелье между селами Цебельда и Лата. Поднялся в Цебельду для подготовки операции. На месте меня встретили Гурам Салакая и Амиран Абухба, отлично знавшие эти места.
В течение трех дней была закончена подготовительная работа. На рассвете следующего дня должна была начаться атака. Все подразделения вышли на заданную позицию. К утру — в бой.
Амиран и Гурам попросили меня, чтобы я принял приглашение зайти в гости к директору Латской школы, которая вместе с мужем живет беженкой в Цебельде. К тому же она хотела сообщить что-то важное.
И вот мы в гостях у Вартуш и ее мужа. Женщина оказалась необыкновенной красоты. Настоящая восточная красавица... Не ожидал, что в горном селе Лата могут работать столь высокообразованные люди. К тому же они оказались очень гостеприимными. Обоим за 50, однокурсники, закончили Ереванский университет. Поженились еще студентами. По окончании университета приехали в Лату, родовое село Вартуш, и начали работать в местной школе. Со временем Вартуш стала ее директором.
После того как наш Верховный Совет утвердил абхазский флаг, она повесила его над школой. Умудрилась и портрет Владислава повесить в своем кабинете.
Всё, что я упомянул выше, Вартуш рассказывала гордо. А остальное — плача навзрыд:
— Началась война. В первый день войны ко мне домой зашли мои соседи-сваны во главе с Жорой Чхумиани. В гостях находилась моя дочь шестимесячной беременности с мужем. Они связали мужа и зятя и на их глазах надругались над дочерью и надо мной. Я, командир, позвала тебя не для того, чтобы излить душу. Я все эти дни вижу вашу активность. Видно, что вы планируете идти дальше. Бог есть, вдруг этот негодяй попадется вам, запомните его имя, он не человек, а зверь!
Мы уходили от Вартуш растерянные. Слышал, что на войне есть негодяи, но не встречал пострадавшего, который мог бы рассказать о своей трагедии. Наступление мы начали не с утра, как планировали, а после обеда, так сложились обстоятельства.
Я нахожусь между двумя тоннелями, а передовая группа во главе с Амираном Абухба почти прошла второй тоннель. Начинает темнеть, операция заканчивается, всё идет по плану, всего двое раненых. Вдруг из второго тоннеля выскакивает Амиран Абухба (он парень физический очень крепкий), держа за шкирку человека небольшого роста, и бежит, крича на ходу:
— Аслан, смотри, кого я поймал!
Я, честно говоря, не сразу понял, о ком идет речь. Это был Жора Чхумиани. Стояло ничтожество с испуганными и бегающими глазами.
Кто сказал, что бога нет?
Пленение летчика
Май 1993 года. Я и водитель Роман Джопуа поднялись на высоту 235 (главный командный пункт), которую в народе называют «Верещагина». Еще не добрались до места, идем по плато, и вдруг откуда не возьмись со стороны моря налетела пара грузинских самолетов, один из которых сбросил две бомбы на командный пункт. К счастью, летчик не рассчитал метров 50 и бомбы упали на склон горы. Мы только успели прилечь. Но гора ходила ходуном. Ощущение не для слабонервных. Сработала ПВО, и один самолет был сбит.
На глазах у всего фронта вражеский летчик садится в районе Верхне-Эшерского ресторана, прямо в тот район, где дислоцируется резервный батальон. Через час он уже находился у командующего С. Дбар.
Дбар просит срочно спуститься в штаб фронта. Подъезжаю к штабу и наблюдаю такую сцену: у блиндажа командующего, где беседуют с пленным летчиком Дбар и Агумава Зурик (начальник контрразведки фронта), толпятся какие-то люди, человек 15—20. Они пытаются зайти в блиндаж, а два охранника штаба их сдерживают.
Я, честно говоря, не сразу понял, чего эти люди хотят. В итоге выясняется, что они хотят устроить самосуд над летчиком. Чтобы обратить на себя их внимание, мне пришлось заорать:
— Что хотите?
— Дайте нам летчика, мы с ним разберемся...
Вот здесь мне пришлось включить свой смачный мат. На эмоциональном тоне сказал им:
— Если вы мужики, то через десять минут выйду от командующего и повезу вас на линию фронта, где действительно напротив сидят грузины, вот и покажете какие вы «крутые абхазы».
Захожу в блиндаж. Первый вопрос мой летчику был:
— Покажи, куда бомбил?
Он сразу на карте показал высоту 235. Я ему говорю:
— Слава богу, и ты живой, и я живой.
У него просьба ко всем нам троим была одна: не дать его на растерзание тем, кто толпится во дворе, а самим расстрелять. На что Дбар ответил ему, что в абхазской армии пленных не расстреливают, а они, пленники, ничего общего с армией не имеют.
Когда мы вышли из блиндажа, чтобы отправить летчика в сопровождении Зурика Агумава и двух конвоиров в Гудауту, наших «героев» уже не было, ветром сдуло. На мой вопрос, кто они, откуда взялись, Дбар ответил, что эти так называемые «воины», не состоящие ни в одном подразделении, периодически приезжают на фронт, как правило, утром, а во второй половине дня уезжают обратно в Гудату и рассказывают байки о том, какие они «крутые воины».
После этого случая Дбар вынужден был создать комендантский взвод, который вылавливал этих непонятных людей.
Пехота
Безусловно, на войне все рода войск — звенья одной цепи. Но главным из главных является пехота, и только она. Все рода войск должны быть подчинены интересу пехоты, только тогда может быть одержана Победа.
Чтобы собрать всё в один кулак, абхазской армии пришлось за короткое время пройти большой путь. Ценой больших потерь в середине войны Владиславу Ардзинба и его соратникам удалось из ополченцев создать мобильную, боеспособную армию. Армию, которая должна была выполнить главную мечту нашего народа — изгнание оккупантов с родной земли.
Роль пехотинца в нашей армии с первого и до последнего дня была главенствующей. Они подвергали свои жизни риску ежесекундно, они шли в лобовую атаку, у них у первых притуплялось чувство страха, они вступали врукопашную. Их броня — это их тела, которыми они друг друга прикрывали. Они шли первыми, падали, вставали, шли до конца.
Они водружали знамя Победы над освобожденными населенными пунктами. Они больше всех теряли боевых друзей, они были злее других, потому что им всегда было больнее. Они — авангард нашей Победы. Снимаю шляпу перед ними.
Ахабюк
Лето 1993 года. Началось наступление абхазских войск. Удачно высадился десант на Сухум-ГЭСе. Продвигаются к первому населенному пункту Ахалшени. По замыслу плана два батальона должны взять господствующие высоты Ахабюк и Цугуровка, а третий должен пройти по плато между этими двумя горами и заблокировать дорогу Шрома — Сухум.
Переход реки Гумиста предписано осуществить всем батальонам в одном месте с интервалом 30 минут. На бумаге это одно, а на деле все батальоны оказались у берега почти одновременно. Это свыше тысячи человек. Первые нестыковки уже начались на берегу.
На Цугуровку практически не удалось поднять людей, хотя за три дня мы положили около полторы тысячи артснарядов. Самой большой преградой были мины, которыми был усеян весь склон Цугуровки. Все потери были из-за мин. Намного лучше была ситуация на Ахабюке. Батальон очень удачно овладел высотой. Ему было предписано взять высоту и сутки продержаться. Однако на следующий день он начал нести потери. Есть убитые и раненные; просят подмогу или заменить. Идет проливной дождь. Грузинская артиллерия бьет не переставая. Одним словом, батальон начал спускаться обратно на третьи сутки. С утра уже знаем, что Ахабюк наши оставили.
Где-то к середине дня, перелетев линию фронта, начинает садиться на Ахабюк наш вертолет. Еще шасси его не коснулись земли, как по нему был произведен в упор гранатометный выстрел. Вертолет моментально загорелся, я закрыл глаза и заорал:
— Заградительный огонь!
Через минуту наши снаряды начали ложиться на бугре, откуда был произведен выстрел. Я в ярости. Командир гаубичной батареи Темур Квициния успокаивает меня — мол, видит, как люди выскакивают из вертолета. Батарея продолжает вести заградительный огонь — и не прекращала его, пока горел вертолет. Через час всё кончилось. Начали выходить первые выжившие. Больше половины десанта заживо сгорело в вертолете.
Под утро следующего дня подбегает ко мне водитель и кричит:
— Только что раненый самостоятельно переплыл речку!
Это командующий ВВС Славик Эшба, который тоже находился в вертолете. Он почти сутки полз, но не сдался смерти и сегодня служит Отечеству. Здоровья и счастья ему!
Герой Абхазии Артур Аракелян
Идет подготовка к летнему наступлению. Меня срочно вызывают в Гудауту. Сосналиев и Дбар ставят задачу подготовить машину БМ-21 «Град» для отправки на Восточный фронт. Машина должна прорываться вместе с десантом, который высадится в селе Тамыш. Они оба сразу почувствовали мою озабоченность, хотя сами прекрасно понимали, в чем дело. Вероятность гибели машины — 99%. Но надо выполнять команду Верховного главнокомандующего В.Г Ардзынба.
Как говорится, решение принято, обсуждению не подлежит. На подготовку дали три дня.
Честно говоря, я вернулся на фронт озабоченный. Мы с Зауром Ардзынба вызвали всех офицеров батареи во главе с командиром Аликом Гумба, который после ознакомления с поставленной задачей заявил, что он поедет. Этого допускать было нельзя, поскольку батарея была самой мощной в нашей армии и замену А. Гумба мы не видели. Всем предложили самим посовещаться и решить, кто пойдет с десантом.
Через несколько минут входит Артур Аракелян и говорит:
— Я поеду.
От кого угодно можно было ожидать, но только не от него! Коренной сухумчанин, 28 лет, учился в 10-й школе, спортсмен — мастер спорта СССР по велоспорту. Очень скромный, благороднейший парень. На мой вопрос, почему он вызвался ехать, ответил:
— Я прекрасно понимаю поставленную задачу, вероятность высадиться почти равняется нулю. У других дети, а я холостой, я поеду.
Я встал, обнял его.
Все с нетерпением ждали результата высадки десанта. Враг их обнаружил еще в море, но десантники, невзирая на то, что подверглись атаке, пошли на высадку. Благодаря огромному мужеству воинов Восточного фронта, встречавших десант, удалось пробиться. Беспрерывно вели бой в течение восьми часов. Погибших с нашей стороны было много, но они всё сделали, чтобы машина прорвалась.
Артур всё время шел впереди машины, постоянно отстреливаясь от окруживших их врагов. Когда переходили трассу, ему пришлось оттаскивать трупы, чтобы машина могла проехать: настолько дорога была усеяна погибшими.
Вплоть до объединения фронтов Артур воевал на Восточном фронте, мужественно выполняя задачи командования, и какова была радость «градовщиков», когда 29 сентября в Адзюбжах Артур присоединился к ним!
Всё, что я написал о десанте, мне рассказали руководители фронта Мераб Кишмария и Батал Джопуа, командир десанта Лакут Зарандия. Не верить им нельзя.
Когда решался вопрос о награждении Артура боевой наградой, у всего руководства артиллерии была однозначное мнение: Герой Абхазии!
Он им стал, он заслужил это звание. Не менее дорогой наградой для Артура стал личный пистолет, врученный ему перед уходом в десант Владиславом Ардзынба.
Вахтанг Топурия
Приезжаю в Гудауту на военный совет. Поднимаюсь на второй этаж Минобороны и останавливаюсь как вкопанный. Вижу в другом конце коридора своего однокурсника, Вахтанга Топурия, грузина по национальности. Он тоже смотрит на меня. Через несколько секунд он начал громко говорить:
— Да, Аслан, ты не ошибся, это я. На мою землю пришел грязный сапог, и я с вами против них буду воевать до последнего патрона.
Мы бросились навстречу друг другу.
Я пять лет с ним учился в университете. После учебы он уехал в Россию. Был он прекрасный парень, двухметровый гигант, красавец. Был, как говорили, настоящий сухумчанин, никогда его не интересовала политика. Любимец девушек, гуляка. Вот где мы должны были встретиться! Старался его опекать, но скоро понял, что на это у меня нет времени, да он в этом и не нуждался. Воевал в одной из разведгрупп. Он очень сильно переживал за мать, которая оставалась в оккупированном Сухуме. Тем более она была русская. Так им и не было суждено встретиться. А погиб он, не дойдя до любимого города несколько сот метров, в селе Ачадара. Он совершил непростительную для себя ошибку. Его любимым оружием был ротный пулемет. Он вел интенсивный бой, спиной упершись в кипарис, устал, сел там же отдохнуть — и снайпер поймал в лоб. Правила боя гласят: хочешь отдохнуть — уходи в укрытие. Он не стал этого делать. Ведь он так хотел увидеть свою мать... Вечная память!
Гурам Шоуа
Заехал в штаб к начальнику медико-санитарного батальона Гураму Шоуа. Сидим, разговариваем о том, о сем. Гурам жаловался, что многие наркоманы начали его осаждать, требуя обезболивающие. Просил меня, чтобы я их взял к себе в штаб, благо штабы недалеко друг от друга находились, считая, что ко мне они не посмеют подойти. Я ему сказал: спрячь подальше от глаз, а говори, что всё находится у меня на хранении. Этим приемом он долгое время пользовался. Кроме одного человека, которого я резко прогнал, никто не рискнул ко мне подойти.
Выпили с ним по 50 граммов корвалола. Это было его фирменное угощение для расслабления нервной системы.
Вдруг — шум во дворе. Выскакиваем на улицу. Подвезли несколько тяжелораненых. Гурам кидается к самому тяжелому. Через несколько секунд командным тоном говорит:
— Следующий, мы ему уже не поможем!
Мертвого относят в сторону, а Гурам начинает спасать другого бойца. Я восхищенно смотрю, как Гурам и его команда борются за жизнь воинов. После перевязок всех срочно отправляют в Гудауту. Всё это время почти не отвожу глаз от полевой медсестры, которая привезла раненых. Как только Гурам сказал, что боец мертв, она принялась спиртом очищать покойному лицо, завязывать ноги, руки... Конечно, остальные ей помогали. Всё это время у нее градом лились слезы. Когда всех отправили, мы с Гурамом начали ее успокаивать. К моему удивлению, она даже не была с погибшим знакома.
Прощаясь с Гурамом, я сказал ему, что на войне чем угодно готов заниматься, но только не служить в медико-санитарном батальоне!
Джон Дзидзария
Виолетта Жвания, моя двоюродная сестра, была замужем за грузином. Все «прелести» войны перенесла в Сухуме. Через несколько месяцев после Победы она приехала из Поти. Сидим, разговариваем. Вдруг она у меня спрашивает:
— Ты знал Джона Дзидзария?
Я его не просто знал, мы вместе выросли, учились в школе-интернате № 1. Воевал он в знаменитой группе «Бабаду», которая почти полностью погибла 15—16 марта. Неоднократно встречались ним на фронте. Даже слышал, что он не погиб, а попал в плен...
Рассказ Виолетты:
— Джона, пленного, привозят на похороны грузинского гвардейца в Верхний Келасур, чтобы публично казнить. Его подводят к гробу погибшего и требуют, чтобы он встал на колени и покаялся. Джон молча встал на колени перед гробом, поцеловал землю, резко опрокинул гроб, встал и заорал:
— Вы, гады, знайте, что абхаз становится на колени только тогда, когда целует родную землю, а теперь убивайте, вашу маму!..
Он кинулся на толпу. От его бешеного взгляда и крика женщины стали падать в обморок, люди начали разбегаться. На него навалились, увели в сад. Весь город говорил о мученической смерти абхазского воина.
Сознательные грузины говорили:
— Чем раньше мы уедем отсюда, тем лучше для нас.
Его поступок, имя и фамилия передавались из уст в уста.
После войны со мной работал армянин, который знал Джона еще до войны. Он рассказал, как его сдали его же близкие:
— Он во время штурма прорвался в город, пришел ночью к родственникам (они были грузинами). Наутро его сдали.
Достойно, по-мужски принимая смерть, наши воины выбивали почву из-под ног врага. Они даже своей смертью показывали, что абхазы до последнего будут биться за свою свободу.
Народ, которого представлял Джон Дзидзария, никогда не встанет на колени.
Вечная память нашим бесстрашным воинам!
Щюра
Ночь. Отдыхаю. Будит меня связист. Срочно вызывает командующий фронтом С.П. Дбар. Приезжаю в штаб. Дбар говорит:
— У тебя ЧП, только что связист штаба выходил на все подразделения, и в минометной батарее ему ответили с чисто грузинским акцентом...
Мне стало не по себе. Ведь батарея дислоцируется в 500 метрах от линии фронта. Я быстро сажусь в машину и мчусь на место ЧП. Приезжаю туда, всё нормально, одна часть батареи отдыхает, а другая несет боевое дежурство. Поднимаю командира батареи Аслана Анкваб. Спрашиваю у него:
— Кто у тебя на связи?
Зовет связистов, один из них говорит:
— Я.
Спрашиваю его:
— А кто был связистом час тому назад?
Он говорит:
— Тоже я.
— Тогда скажи мне, командир, кто у тебя в подразделении с грузинским акцентом?
— Есть такой — Заур Зарандия по кличке Щюра, у него мать мегрелка.
— Зови его.
Подходит невысокого роста боец. Я спрашиваю у него:
— Это ты — Щюра?
Он начал говорить. Всё для меня стало ясно.
— А кто тебя посадил на связь?
— Жалко молодых, не высыпаются, я их заменил, — был его ответ.
Я говорю Анкваб:
— Из-за твоего Щюры весь фронт поднят по тревоге...
Я его запомнил, он оказался прекрасным воином.
Идет Шромская операция. Машина Щюры, ГАЗ-66, в которой сидел командир минометного дивизиона Гена Лакоя, подрывается на противотанковой мине. У Гены оторвало ногу, а Щюру серьезно контузило. Их спасло то, что от ударной волны моментально открылись двери машины и они вылетели на 15—20 метров. Я видел машину: можно сказать, груда металла. Но Щюра на следующий день убежал из госпиталя, уговорил БМПшников оттянуть машину из Шромы в Каман. Снял целые запчасти, увез в Новый Афон в автобат и через неделю вернулся на заново собранной машине. Такие поступки вызывают восхищение. Конечно, Щюра получил заслуженную боевую награду.
Я после войны несколько лет его не видел. Однажды еду по селу Пакуаш, смотрю — этот Щюра тянет вместе со своими соседями электропровод. Я обрадовался, остановился, обнял его. Он своим соседям кричит:
— Идите сюда, вот мой командир, вы мне не верили, что я под его началом воевал, пусть теперь он сам вам всё расскажет.
Конечно, с большим удовольствием я рассказал, каким славным воином был их сосед. Щюра начал меня домой приглашать, мол, бычка зарежет, не опозорится, да и соседи начали его поддерживать. Я пообещал, что обязательно приеду на свадьбу его сына...
Уверяю вас, именно такие скромные и бесстрашные бойцы, как Щюра, были оплотом нашей Победы.
Рауль Крия
С Раулем я дружил еще до войны. Он прошел всю войну в славном Афонско-Эшерском батальоне. Его боевые заслуги отмечены высшей государственной наградой — званием Героя Абхазии.
Хочу рассказать об одном эпизоде с его участием. Это произошло на Ахабюке.
После того, как нам не удалось закрепиться на Ахабюке и погиб вертолет с частью десантников, была еще одна, на этот раз удачная операция по захвату горы. До этого Афонско-Эшерский батальон штурмом взял Каман, затем принимал участие во взятии Шромы, а теперь был среди тех, кто «оседлал» Ахабюк. Рауль с группой ребят пошел на разведку на грузинский склон горы, залез на высокое дерево и наблюдает за дорогой Шрома — Сухум. Связист подбегает ко мне и говорит:
— На командную частоту вышел какой-то Рауль Крия, говорит, что он ваш друг и срочно просит соединить его с вами.
Я удивился, быстро вышел на связь. Рауль сообщает:
— В метрах 300—400 от меня на Ахабюк начинают подниматься грузинские солдаты — около 200 человек...
Грамотному разведчику цены нет: он в течение нескольких секунд выдал координаты нахождения противника. Через две-три минуты пошел пристрелочный снаряд, который угодил прямо в середину отряда противника. Дальнейшее было делом техники...
Несколько снарядов угодили недалеко от того дерева, на котором сидел Рауль. Его чуть не сдуло ударной волной. Он начал кричать в эфире, умоляя, чтобы мы остановили стрельбу...
Результат же боя был ошеломляющим: противник понес огромные потери и больше близко не подходил к Ахабюку.
Уже после войны Рауль рассказывал, что, когда дерево, на котором он сидел, начало трясти, как при урагане, он решил, что это конец. Ценой огромных усилий, ему удалось, не потеряв рации, болтавшейся на спине, удержаться на дереве.
По артиллерийским меркам, когда идет батарейное накрытие, радиус разброса снарядов достигает около 200—300 метров. Рауль, по существу, вызвал огонь на себя...
Казбек Шамахович Харатэ
Май 1993 года. Меня вызывает министр обороны С.А. Сосналиев. Захожу в кабинет. Султан всегда встречал меня не как подчиненного, а как младшего брата. Обнялись по-братски. В кабинете с ним находился человек в военной форме, без знаков отличия. Ему было за шестьдесят, и выглядел он не вполне здоровым...
Сосналиев:
— Ну что, Аслан, ты меня замучил жалобами на нехватку специалистов по артиллерии, так вот тебе — целый генерал артиллерии Советской Армии! К тому же, он — наш брат, по национальности шапсуг. С сегодняшнего дня он назначен командующим артиллерией армии.
Моей радости не было предела. Ведь начало поступать новое вооружение, специалистов не хватает, а передо мной — настоящий генерал артиллерии! Мы с Казбеком Шамаховичем вышли в другой кабинет и долго обсуждали проблемы артиллерии на фронте. Договорились, что он через несколько дней приедет к нам на фронт и будет находиться там, сколько потребуется. Появившись на фронте, он первым долгом взял на себя вопрос усовершенствования подготовки личного состава, от наводчиков до командиров дивизионов. Одним словом, днем воюем, ночью — в штаб, на повышение квалификации. Были и те, кто считал, что их уровень знаний вполне достаточен и эти занятия им не нужны. Таких я не задумываясь освобождал от занимаемых должностей. Здесь компромисса быть не могло. Ей-богу, я с каждым днем ощущал пользу от этих занятий, рост знаний личного состава...
Одним словом, к летней кампании 1993 года мы подошли во всеоружии. Расчеты на орудиях в два раза перекрывали нормативы ведения огня. Были подготовлены высококвалифицированные офицеры, которые в дальнейшем сыграли большую роль в разгроме врага. Я часто читаю байки грузин о том, что у абхазов не было артиллеристов, мол, это русские военные воевали за них. Я со всей ответственностью могу заявить, что весь младший и старший командный состав артиллерии состоял из абхазов, за исключением командира противотанковой батареи, гудаутца Владимира Баранова.
Казбек Шамахович служил в Абхазской армии всего три месяца (потом по состоянию здоровья он вынужден был уехать), но внес неоценимый вклад в разгром врага. Он — один из множества бесстрашных воинов, о которых мы редко говорим. А зря, они достойны нашей вечной благодарности и признательности.
К большому сожалению, генерала Харатэ уже давно нет в живых, но его имя навсегда останется в списках добровольцев, для которых честь была выше жизни.
Отдали Родине самое дорогое
Родители погибших воинов... Ох, как тяжело писать об этих людях! Но не писать и не говорить о них — значит не уважать себя, не чтить память погибших друзей.
Родители воинов — это те люди, которые ежеминутно ждали самых плохих вестей с фронта. К большому сожалению, ко многим пришла трагедия в дом. Погибли их дети, вернее сказать, отдали душу Богу во имя того, чтобы наш народ никогда, ни перед кем не стоял на коленях. Это они воспитали таких сыновей и дочерей, которые не смирились с тем, что будут унижать их национальное достоинство. Это их дети ценой своей жизни не допустили того, чтобы на родной земле была поругана честь наших матерей и сестер. Это их дети доказали всему обществу, что Родину надо любить не на словах, а на деле, и готовы были за нее погибнуть. Они, даже погибая, вдохновляли своих боевых друзей бороться до конца. Родители надеялись, что воспитали детей, которые будут создавать семьи, а дети погибли на войне. Но, погибая, они создавали новую Абхазию — Абхазию гордую и независимую. Их так и не повзрослевшие дети своим самопожертвованием показали пример остальной молодежи, как надо любить и беречь свою страну. Они очень хотели жить, но больше жизни они любили свою Родину. Родина — или смерть. Они погибали ради будущего.
Мой поклон воинам, отдавшим жизнь за нашу Родину!
Мой поклон родителям, воспитавшим настоящих героев!
Мы в вечном долгу перед вами.
И такое случается в жизни...
Идет 1994 год. Работаю заместителем министра обороны. В конце рабочего дня зашел ко мне мой коллега, генерал Мераб Кишмария. Он выглядел очень озабоченным. В одном из батальонов Восточного фронта возникло противостояние, которое могло перерасти в большое кровопролитие. По законам этики я не буду называть фамилии и имена противоборствующих сторон.
Рано утром мы выехали в Очамчирский район, где к нам присоединился заместитель главы местной администрации Мириан Лабахуа.
Так что же произошло?
Часть батальона несла службу по охране госграницы, утром сменилась, вернулась домой. Один из главных фигурантов дела, которого в дальнейшем я буду называть «нашим другом» (он действительно наш боевой друг), был среди этой части батальона. Вернувшись домой, он услышал продолжительную автоматную очередь в другом конце села. Через некоторое время стало известно, что боец из их батальона женился. Наш друг и его брат решили поехать туда поздравить молодоженов, ведь как-никак всю войну с женихом вместе провоевали. Их приход совпал с приглашением гостей за стол. Молодежь, хвастаясь, рассказывала, как они по-геройски похитили девчонку для своего друга прямо из аудитории университета. Даже выстрелили в воздух, чтобы никто не посмел помешать их плану. Когда наш друг узнал имя и фамилию девушки, ему стало не по себе, ведь месяц назад он уже обручился с девушкой с таким же именем, и она тоже была студенткой... Он попросил брата пойти в дом и проверить: она это или нет. Скоро вернулся брат, и подтвердилось самое худшее: да, это она. Брат сумел с ней поговорить, сказав ей, что они находятся внизу и если она желает бежать с ними, то они готовы на этот отчаянный шаг. Она оказалась на редкость смелой девушкой, согласившись на побег. Брат снова поднялся к ней, а наш друг резко подъехал на машине к лестнице. Через несколько секунд они втроем выехали со двора...
По законам апсуара людям нанесено ужасающее оскорбление; его может смыть только кровная месть. В дальнейшем оскорбленная сторона сумела выследить обидчика и расстрелять его машину. Нашего друга ранили, но к счастью, не смертельно. Выписавшись из больницы, он однажды перекрыл дорогу машине своих врагов, но, так как за рулем сидел молодой парень, не стал в него стрелять, однако автомобиль сжег. После этого напряжение достигло предела. Десятки людей с той и другой стороны взялись за оружие...
И вот теперь мы, Мераб, Мириан и я, должны разрешить эту сложнейшую ситуацию. В таких случаях только взвешенная правда может вывести из тупика.
Начались изнурительные переговоры. В течение дня многократно мотаемся от одного дома к другому. Я и Мераб понимаем, что наш друг больше всех пострадал, ведь он был ранен. Но, как абхазы, понимаем и чувства тех, у кого невесту увели со двора. К вечеру переговоры начали давать первые результаты: уговорили тех, у кого увели невесту, чтобы они согласились на мир без всяких условий. Наш друг тоже дал согласие на это, но вдруг резко возразила его мать. Она возмутилась:
— Как мы можем мириться с людьми, которые пролили нашу кровь?!
Очень властно, в категоричной форме она принялась снова напрягать ситуацию. Уже стемнело, более двух часов мы пытаемся уговорить мать, но всё тщетно. Не знаю, откуда мне пришла в голову эта мысль, но я попросил всех выйти и оставить нас с ней вдвоем. Я говорил долго, а закончил речь так:
— Только от вас теперь зависит, будет бойня или нет. Но хочу вас предупредить, что, как только я выйду из этой комнаты, мы тут же уедем, а сложнейшая проблема останется неотрегулированной. Может случиться страшная трагедия. Потом невозможно будет ее предотвратить. По законам же апсуара вы никак не унижены...
Она несколько секунд смотрела мне в глаза, потом обняла меня и сказала:
— Вы очень близкие друзья моих сыновей, пусть будет так, как вы скажете.
Только на рассвете мы вернулись в Сухум. Пришлось в обоих домах до утра принимать хлеб-соль. В течение всего дня нас часто приглашали поесть, но мы ни разу не притронулись к пище, пока не отрегулировали вопрос.
Я глубоко убежден, что не бывает безвыходных ситуаций. Нужны только добрая воля и искреннее желание помочь людям.
Потом у нашего друга была свадьба с этой девушкой. У них родились трое детей, живут счастливо.
Танк никому делить не надо
Начался 1994 год. Сосналиев срочно созвал совещание. Он только что вернулся от Владислава, и видно было, что состоялся нелицеприятный разговор.
Сосналиев:
— С сегодняшнего дня нам дали три месяца на подготовку операции по освобождению села Лата. Нас к тому же обозвали бездельниками, потому что мы до сих пор не освободили село, над которым в декабре 1992 года был варварски уничтожен вертолет с нашими детьми и женщинами.
Надо отметить, что Сосналиев очень болезненно воспринимал такие уколы Владислава, но никогда с ним не спорил. Все понимали, что святой долг каждого воина — дойти до места гибели вертолета.
В марте месяце началась операция. По замыслу, наступали в двух направлениях. Одна группировка, под командованием начальника генштаба генерала С. Дбар, шла со стороны села Цебельда. Вторая группировка, во главе с 1-м заместителем министра обороны генералом Кишмария, — со стороны села Аимара.
Была проведена тщательная подготовка, задействованы все роды войск. Отлично сработала разведка. К утру 23 марта наши войска полностью окружили село. Началась артподготовка. Расчеты противотанковой батареи уничтожили танк и «Шилку». Танк даже не успел выстрелить, а «Шилка» сделала несколько залпов, но моментально была поражена. После артподготовки пехота вошла в село. Это был тот случай, когда пехота «ворчала» на артиллерию:
— Мы шли сутки в бой и ни разу не дали выстрелить!
Враг был разгромлен.
В первую очередь все отправились к месту гибели вертолета и почтили память погибших. Многие подбирали кости детей, оставшиеся на месте трагедии. Воины не скрывали слез. Страшно больно было.
А потом идем по селу, смотрим — у подбитого танка толпятся люди и о чем-то спорят. Ракета, выпущенная «птурсистами», попала в голову механика танка и отклонилась. Танк абсолютно целый, а механик без головы. И вот «восточники» и «западники» спорят, кому принадлежит танк; спор не на шутку.
Пришлось им жестко объяснить, что танк ни тем, ни другим не принадлежит. Он теперь принадлежит Вооруженным Силам Абхазии.
Враг бросил большое количество техники. Среди трофеев, которые мы заполучили после Победы, не было установок «Шилка». А теперь у нас оказалось две таких установки. Очень грозное оружие. Хотя оно предназначено для воздушных целей, но можно работать и по наземным. Когда грузины дали «Шилкой» залп по склону горы, откуда спускалась наша пехота, срезало огромные деревья. Наших спасло только то, что их не было на склоне: они уже были на подступах к селу.
Мне в этот день исполнилось 34 года. Лучшего подарка и придумать было нельзя.
Встреча со сванами
Лето 1994 года. Пару месяцев назад было освобождено село Лата, над которым в декабре 1992 года был уничтожен вертолет с нашими детьми. Принято решение глав государств СНГ о вводе миротворческих сил по границе между Абхазией и Грузией. Осталось только согласовать условия разъединения в Кодорском ущелье.
Прибыл командующий МКС генерал Якушев. Я, как заместитель министра обороны, представлял Абхазию в переговорном процессе по Кодорскому ущелью. В назначенное время Якушев и я встретили заместителя министра обороны Грузии генерала Курашвили на посту ГАИ «Мачара», куда он был доставлен русскими миротворцами, и мы двинулись на встречу со сванами. К тому же Курашвили во время войны был комбатом, было о чем поговорить.
Через два часа мы были на территории, контролируемой сванами. Нас встретил преступный авторитет Эмзар Квициани, которого Шеварднадзе к тому же назначил своим представителем в ущелье. Встреча проходила в селе Куабчара. Квициани с первой минуты встречи начал себя вести развязно, демонстрируя, кто в доме хозяин, и что то, что Тбилиси подписывает, для него не закон. Курашвили пытался что-то вставить, но Квициани на это отреагировал в такой грубой форме, что тот молчал до конца встречи.
Якушев пытался привести Квициани в какие-то рамки, но тщетно. Весь сыр-бор заключался в том, что противоборствующие стороны должны были отойти на три километра каждая, чтобы освободить территорию для МКС. Квициани заявил, мол, пусть абхазы отходят на шесть километров, а он на метр не отойдет и будет воевать до последнего патрона. Это всё продолжалось около часа, я молчал, даже получал удовольствие от происходящего. Якушев, видя, что ничего не получается, хотел закончить встречу. И я попросил слова. Обращаясь к Квициани, сказал:
— Хочу спросить, как ваше имя и фамилия?
Тот напыжился и удивленно посмотрел на меня: ведь встреча начиналась с знакомства. Я повторил вопрос. У Квициани глаза налились кровью, и он в резкой форме выдавил:
— Я Эмзар Квициани.
— А я — «Двадцать четвертый» (мой позывной по войне. — Примеч. авт.).
Он аж побледнел, скулы начали трещать.
— Если не ошибаюсь, — продолжил я в спокойном тоне, — ты тот Эмзар Квициани, который два месяца назад, чуть не плача, просил руководство абхазской армии остановить наступление на Лату, пел абхазские песни в эфире. Ну что, будешь петь еще?
Якушев, видя, что Квициани прижат, объявил перерыв.
Я пошел на берег Кодора курить сигарету. Через несколько минут ко мне подходит Пангани (начальник штаба сванских формирований) и в циничной форме спрашивает:
— Батоно Аслан, почему вы себя так дерзко ведете? Вы что, забыли, что находитесь на нашей стороне?
Я, честно говоря, был удивлен такому вопросу и, улыбнувшись, ответил ему:
— Мне говорили, что вы, сваны, тугодумы, но не думал, что такие идиоты. Моя жизнь ничего не стоит. Стоит тебе толкнуть меня в Кодор, и я уйду в вечность, но сюда придут тысячи абхазов, которые с вас спросят за всё, что вы натворили на нашей земле. Вам надо думать о себе...
Не сказав ничего, он ушел, и следом пришел Квициани. Это был уже совсем другой человек. Он сказал следующее:
— Это земля абхазов, я знаю; мне говорили наши старшие, что мы сюда переселились только через 50 лет после того, как абхазы ушли в махаджирство. Мы пришли сюда с разрешения абхазов. Ни Сталин, ни Берия нас сюда не поселяли.
Позвав Якушева, он сказал, что для него только абхазы авторитет и если они подписали, то и он подпишет. Также Квициани пообещал, что никогда не будет воевать против абхазов. Слово свое он держал до 2001 года.
Прощаясь со мной, генерал Курашвили сказал:
— Я уже давно знал, что нам, грузинским военным, делать в Абхазии нечего, но сегодня окончательно убедился в этом. Жаль, что грузинские политики по сей день не могут смириться с итогами войны и живут мыслями о реванше.
Сан Саныч
В конце 1995 года страны СНГ ввели жесточайшую блокаду Абхазии. Контрольно-пропускной пункт по реке Псоу практически не функционировал. Единственной дорогой жизни для страны оставалось морское сообщение с Турцией.
По настоянию Шеварднадзе, российские военные корабли начали блокировать также и морские пути в Абхазию. Создалась реальная угроза голода, кое-кто хотел взять Абхазию измором.
В это непростое время Владислав Григорьевич Ардзынба пошел на отчаянный шаг. Он отдал приказ командующему ВМС, капитану 1-го ранга Александру Александровичу Воинскому, высадить десант на турецкий сухогруз, блокированный российскими кораблями, и обеспечить его проход в порт Сухум.
Абхазский десант во главе с Сан Санычем на быстроходном корабле высадился на турецкое судно, и оно направилось к порту назначения. Российские военные начали по радиосвязи требовать, чтобы сухогруз немедленно остановился.
С этой минуты с ними вел радиопереговоры Воинский. Он заявил примерно следующее:
— Я, командующий ВМС Абхазии, капитан 1-го ранга Воинский, по приказу Верховного главнокомандующего ВС Абхазии Ардзынба Владислава Григорьевича сопровождаю этот корабль в порт Сухум и любые ваши действия противоправны и незаконны!..
Со стороны россиян пошли угрозы, что, если он не подчинится их приказу, будет открыт огонь на поражение.
Пока звучали эти угрозы, сопровождаемые предупредительной стрельбой российских войск, корабли вышли на горизонт. Можно было наблюдать с берега, как в сторону порта движется турецкое судно, блокированное с двух сторон российскими кораблями.
После очередного предупредительного залпа Сан Саныч сказал российским военным:
— Я — абхазский офицер, русский по национальности. Я не буду стрелять по вам, вы же, если хотите, убивайте нас... Однако, прежде чем это сделать, рекомендую хорошо изучить ситуацию на берегу!
А на берег было стянуто большое количество абхазской бронетехники и артиллерии. Был открыт ответный предупредительный огонь...
В итоге российские корабли вынуждены были покинуть территориальные воды Абхазии, а турецкий сухогруз благополучно причалил к пристани. Тысячи людей, на глазах которых разыгрывалась эта драма, аплодисментами встретили Сан Саныча и его бойцов.
На следующий день большое количество российских генералов прибыло в Абхазию на переговоры с Владиславом Григорьевичем. А до этого был приказ со стороны высшего руководства России не отвечать даже на его телефонные звонки...
Полная блокада была прорвана!
Благодаря таким отчаянным людям, как Сан Саныч, и выстоял наш многострадальный народ.
А. А. Воинский скоропостижно скончался 28 января 2012 года на 66-м году жизни.
Вечная память, вечная Слава!
«Почему вас только сто тысяч?»
В конце девяностых годов я находился в гостях у своих родственников в Турции. Основная часть нашего рода вынуждена была покинуть Абхазию после русско-кавказской войны. В их числе был и мой дед. Но ему чудом удалось вернуться. В Турции остались три брата нашего деда. Еще с пятидесятых годов прошлого века они и наши старшие знали о существовании друг друга.
Перед войной моему брату Беслану удалось побывать у них в гостях. И вот сбылась и моя мечта. Вряд ли можно описать мои чувства. Это просто нужно пережить.
Сын моей троюродной сестры, Атила Авидзба, устроил в честь меня банкет в крутом ресторане, куда пригласил своих друзей по бизнесу. Было около 20 человек разных национальностей.
К моей персоне большой интерес начал проявлять лаз по имени Кадыр. Он пришел с переводчиком. Говорил много об истории лазов. Что их в Турции около 15 миллионов. Невзирая на то, что у них нет собственного государства, все говорят на родном языке. Место их обитания — почти всё черноморское побережье Турции.
Также упомянул, что мингрелы — это те же лазы, и язык у них один. То ли чтобы мне понравиться, то ли действительно так было в истории, он сказал следующее:
— Во время русско-турецкой войны, когда русские войска через Грузию вступили на территорию Турции, лазы не стали воевать и подняли белый флаг…
В ходе беседы он у меня спросил:
— Сколько вас сегодня абхазов в Абхазии?
Я с болью ответил:
— 100 тысяч.
Он был удивлен, что нас так мало. Не знаю, как моментально пришел ответ, но я сказал следующее:
— Абхазов 100 тысяч только из-за того, что за всю нашу многовековую историю мы ни разу себе не позволили белый флаг поднять, всегда до конца воевали...
Наступила гробовая тишина.
На следующий день я был в гостях у Кадыра, где было много лазов. Он в своем вступительном слове повторил мой ответ ему и причину, почему абхазы имеют свою государственность, а они — нет.
Родители воинов
Ох, как тяжело писать об этих людях! Однако не вспоминать о них — значит не уважать себя, не чтить память погибших друзей.
Родители воинов ежеминутно ждали самых плохих вестей с фронта. К большому сожалению, ко многим в дом пришла трагедия. Погибли их дети — вернее сказать, отдали душу Богу во имя того, чтобы наш народ никогда ни перед кем не стоял на колени. Это они воспитали сыновей и дочерей, которые не смирились с тем, что кто-то будет унижать их национальное достоинство. Это их дети ценой своих жизней не допустили, чтобы на абхазской земле была поругана честь наших матерей и сестёр. Это их дети доказали всему обществу, что Родину надо любить не на словах, а на деле. Это их дети принимали смерть во имя Родины как должное. И, погибая, вдохновляли своих боевых друзей идти до победного конца.
Каждый родитель думал, что он воспитал детей, которые будут создавать семьи, но они, погибая, создавали новую Абхазию. Абхазию — гордую и независимую. Своим самопожертвованием эти, так и не повзрослевшие дети показали пример молодёжи, как надо любить и беречь свою страну. Они очень хотели жить, но перед ними встал выбор: Родина — или смерть. Они погибали совершенно осознанно, прекрасно понимая, во имя чего.
Мой поклон всем воинам, отдавший жизнь за нашу Родину!
Мой поклон всем родителям, воспитавшим настоящих героев!
Мы в вечном долгу перед вами.
«Нашьи пришьли!»
(рассказ Лейлы Николаевны Ачба, народного учителя Абхазии)
— 17 августа 1992 года наши войска, согласно договоренности, отходят к реке Гумиста, а грузины, нарушив обещание отойти к реке Келасур, вероломно входят в Сухум. Моя соседка, ярая звиадистка, жившая по улице Кипарисная, вышла на балкон и начала истерично кричать: «Нашьи пришьли! Нашьи пришьли!» (Думаю, понятно, с каким смачным грузинским акцентом Лейла Николаевна её цитировала. — Прим. автора.) В это время грузинские гвардейцы передвигались по ул. Чочуа колонной бронетехники, браво салютуя из всех видов оружия. Шальная пуля, выпущенная гвардейцем, вдруг попала прямо в рот моей соседки, и вся ее радость вмиг закончилась. Это был тот случай, когда мои слова дошли до Бога: "Иахьаҳәо ахы ҭашәааит".
-------------------------
(Перепечатывается с сайта: http://aiaaira.com/.
Выражаем благодарность Аслану Кобахия за разрешение опубликовать материал. — Ред. Абхазской интернет-библиотеки.)
