Главная » Алфавитный каталог авторов » Д » Рассказы

Эля Джикирба

Рассказы

СМЕРТЬ МЁРТВОГО

Реплика по поводу дня кончины Брежнева   
Для меня Брежнев всегда был мертвецом.
Живые так не разговаривают.
Он механически открывал прикреплённую челюсть, и из неё вылетали склеенные наспех слова–мякиши. В какой-то момент челюсть буксовала, и мертвец, с трудом расшатывая заевшие клёпки, всё-таки выталкивал очередное слово из чёрного зева.
Когда он шёл, не сам, конечно, а с помощью ассистентов, чувствовалось, как труден для него каждый шаг.
Я росла впечатлительной. Для меня и события попроще имели значение, а тут – живой мертвец! Я как завороженная смотрела на неуклюжую мумию.  Застыв в трансе, слушала вылетавшие из неё слова.
Мёртвый живой Брежнев. Плоть от плоти порождение безвременья, в качестве пищи впитывающее в своё бесплодное чрево пустые прилавки и рулоны туалетной бумаги.
Его подлинная, физическая смерть удивила. Разве мертвые умирают?
Помню дикую скуку. Пыль в воздухе от развеянного праха.
Трудно дышать. Трудно думать. Нечего говорить. Хочется спать.


ЦИТАТА

Прочла фразу в одном комментарии.
«..Она читает книгу, а ты уходишь в другую комнату». Поразила её смысловая глубина. И хотя фраза была произнесена совсем по другому поводу, захотелось расширить её рамки, заглянуть вовнутрь.
Получилось размышление. На тему иссушающего дыхания одиночества и живительной силы любви.
«Она читает книгу, а ты уходишь в другую комнату».
Сколько народу так живёт!
Она смотрит на небо, он - на проезжающий мимо автомобиль.
Спрашивает её.
- Ты видела?
Она в ответ.
- А ты?
И если они находят общий язык – значит, они не просто вместе.
Они – единомышленники.
Если  же нет, то  «она читает книгу, а он уходит в другую комнату».
А что делать, когда нестыковка становится невыносимой?
И слышен треск ломающихся перегородок?
И оба всё время вдвоём, но бесконечно далеки друг от друга?
Например, она - оазис. Журчит ручей, колышутся на сухом ветру пальмовые листья, поют птицы.
А он - высохшее русло.
Бегут по нему трещины в разные стороны. Ползают змеи. Трескаются от жажды губы.
Можно и наоборот, поменять их местами. Какая, в сущности, разница?
Главное не в том, кто из  них двоих оазис, главное - чтобы он был.
Тогда и высохшее русло рано или поздно оживёт, и уползут в свои норы змеи, и станет влажным облизывающий губы язык.
Любовь между двумя – это в первую очередь любовь одного из них.
И  тогда, даже если «она читает, а он вышел в другую комнату»...
Они вместе. Навсегда.


ПАТРАХУЦА

Моё мировоззрение формировалось в среде, представлявшей из себя странную смесь из не подлежащей сомнению любви к коммунизму, его вождю Ульянову-Ленину и великому советскому государству,  и ненависти к большевикам, отнявшим у моей семьи всю землю. А ещё к проклятому Ленину и страшным Сталину и Берии, лично убившим моего шикарного деда в 1937-ом году, когда моему будущему папе было семь лет.
 Любовь к большевикам и Ленину формировалась матерью.
 Ненависть к ним же – бабкой.
 Приезжая на всё лето в село, наполненная прекрасными сказаниями о Ленине в шалаше и в Горках и страстным желанием оживить его, если вдруг в руки попадёт волшебная палочка, я с ходу погружалась в жёсткий, непоколебимый в сознании своей правоты мир экспроприации земель, доносов соседей, никогда не проходящей ненависти и мстительного желания свести счёты с давно почившими врагами.  Это был мир погибшего в тбилисской тюрьме красивого человека, молча взиравшего на меня с большого, обрамлённого бархатной рамой портрета.
 Моего деда.
 Я разрывалась между любовью к ним обоим.  К Ленину, такому доброму, любящему всех детей в мире, с морщинками вокруг весёлых глаз.  И  к нему.
 Человеку с портрета.
Красавцу почти двухметрового роста, щёголю и гедонисту, любителю книг и живописи, знатоку всех трав в регионе, потомственному знахарю.
 Глядя на его портрет, моя старая бабка всегда повторяла одно и то же:
 – Днеитаргааит Ленин!
 Что в переводе с абхазского означало страшное: 
– Чтобы его вырыли из земли обратно.
 Пожелание эксгумации было самым  мрачным из обильного реестра проклятий бабки, и она щедро пользовалась им в ключевые моменты обсуждения семейных хроник. Ей, моей бабке, было невдомёк, что её мрачное проклятье  давно осуществлено, причём -  в самом прямом смысле, а несчастный Ленин уже много десятилетий  лежит  посреди огромного гулкого поля в виде восковой куклы. Когда ей говорили об этом, она не верила.
 Погружённый в авторитет ритуала разум отказывался принимать уродливую правду.
 Помню, как впервые услышав от бабки проклятье в адрес любимого вождя, я, маленькая, кричала и плакала.  Помню её удивлённый  ответный взгляд.
 Периодически она выводила меня за околицу и показывала на лежащие вокруг возделанные поля.
 – Смотри. Это всё было нашим. Здесь был сад. Всё отняли большевики. Ленин отнял.
 Я начинала спорить, доказывая, что Ленин  был самым добрым и лучшим и сделал революцию, чтобы мы все жили счастливо.  Она усмехалась в ответ. Интересовалась:
 – И что хорошего я видела от Советской власти? Работа, работа, работа! Всю жизнь! В колхозе как проклятая работала, бесплатно.
 – Почему бесплатно, бабуля?
 – Жена врага народа была. Разве это счастье?
Я что–то лепетала, оправдываясь. Про будущее. Про всемирную революцию. Про моё счастливое детство.
 Она скептически усмехалась.
 А на следующее лето всё начиналось сначала, но с дополнениями, которые уже мог воспринимать мой год от года взрослевший мозг.
 Меня поимённо знакомили с теми, кто написал донос на деда. С удовлетворением наблюдали за цепочкой несчастий, преследовавших семью главного, уже очень старого к этому времени, зачинщика (в амбаре повесилась жена, через год на этом же самом месте – дочь). Вновь проклинали Ленина, Сталина и Берию.  Она ушла из жизни, даже не подозревая о том, что главным доносчиком на её мужа был совсем другой человек.
 А вскоре пришло время переоценки ценностей. Но рождённые перестройкой перевёртыши не стали для меня неожиданностью, а те потоки информации, которые шокировали людей, оказались естественными и ожидаемыми, и мне, подготовленной её воспитанием, не пришлось трудиться над собой.
 Кстати, в такой же жгучей смеси непреодолимостей формировалось и моё религиозное мировоззрение.
 В семье и школе царил атеизм.  Бога нет.  В церковь ходят старухи и уроды.
Ты крещёная, потому что так принято.
Это не религия, а обычай.
 Пасха? Да, на Пасху красят яйца. Пекут куличи. Накрывают стол. Но это просто обычай. Не праздник. Праздник  у нас позже, на Первое мая.
И тут же, в деревне у бабки – смесь из  запретных выражений. Шокирующие странной экзотической красотой ритуалы. Тлеющие угли под празднично накрытым столом. Уважение к святилищам – далёким и неведомым.
Удивительные отношения с Богом. Она могла выйти на середину двора в летнюю засуху и выругать его за плохое поведение.
Рассказываю ей об Иисусе.
 – Кто это? - спрашивает она.
 – Его сын - объясняю я.
 Недоумённое пожимание плечами в ответ.
 – Какой сын? Чей сын? Ничего не знаю об этом и не хочу знать.
 И всегда оно, волшебное с детства, выражение:
 «Далеко, как Патрахуца».
 – Бабуля, а где это, Патрахуца? 
 – Далеко. 
 – А где далеко?
 – Не знаю, где. Очень далеко.
Попасть в Патрахуцу было жгучей мечтой. Как в Шамбалу.
Но про Шамбалу  я уже потом, через много лет, поняла.
 А вот в Патрахуцу попала вскоре после войны.
 Долго ехали по разбитым дорогам. Всё время вверх.
 – Приехали. Ты вроде хотела увидеть.
 – Что?
 – Патрахуцу.
 – Где?
 – Да вот она, перед тобой.
 Боже, какое жестокое разочарование! Заурядное абхазское село, буйная непричёсанная зелень, выцветшая кукуруза в огородах.
 Поднялась на небольшой пригорок.
 И развернулась передо мной панорама, от которой захватило дух.
 Слева – снежные шапки гор.  Под ними – Бедийский храм.
 В сизой дымке бесконечной дали – Гал.
 Мир  – как на ладони.
 Зазвенели колокола, заиграла небесная музыка, и нахлынуло на меня моё детство. С бесконечными жаркими днями и усеянными крупными звездами небесами над головой. Услышала я бабкин голос, зовущий в Патрахуцу.
 Ответила ей.
 Я здесь, бабуля.
 
(Опубликовано: альманах ЮЖНЫЙ КАВКАЗ, № 2, 2012. С. 54-68.)

(Материал взят с сайта: http://www.international-alert.org/)