Главная » Алфавитный каталог авторов » Д » Воспоминания

Александр Дятлов

Воспоминания:

• О москвичах и абхазцах
• Немного о братьях Шакирбай

О МОСКВИЧАХ И АБХАЗЦАХ

Началом этой истории было банальное для Москвы 1940 года событие.
Нияза Абухба, студента I Московского медицинского института, абхаза по национальности, арестовали за связь с "врагом народа" председателем ЦИК республики Нестором Лакоба.
Это обвинение лежало на поверхности и не требовало особых доказательств. Ведь известно, что, наезжая в Москву, Нестор приглашал в гостиницу всех своих земляков, которые в это время учились в столице. Молодые абхазы с нетерпением ждали заседания ЦИК СССР либо иного партийного мероприятия, на которое мог приехать их любимый Председатель. Нестор поименно знал всех своих земляков, студентов московских институтов, и устраивал им роскошные приемы...

Несостоявшийся врач Нияз за свое "преступление" получил срок, по тем временам небольшой, даже можно сказать "детский" – всего 8 лет лагерей. В Москве у Абухба остались юная жена и годовалая дочь.

Жена его вернулась домой в Сухум, где впоследствии вышла замуж за другого местного жителя – Бориса Гогия, по национальности грузина, который удочерил Гомеру, дочь несчастного Нияза Абухба, и вырастил ее как родную и любимую.
Добрейшему человеку Борису Гогия в 1942 году, когда он удочерил маленькую абхазку, и в голову не могло прийти, что через 50 лет грузины и абхазы будут воевать друг с другом...

Однако вернемся к нашей истории.

В середине 50-х годов прошлого века, через 17 лет после ареста отца, абхазку Гомеру, ставшей "грузинкой" по паспорту, красавицу, комсомолку и прочее, отправили учиться в Москву. Не просто учиться в какой-либо московский техникум, а в Центральную музыкальную школу при Московской государственной консерватории. У девушки были несомненные музыкальные способности.
В то время в консерватории учился ныне известный всему миру кинорежиссер, потомок двух великих русских художников – В.И. Сурикова и П.П. Кончаловского.
Экзотическая красота горянки, очевидно, потрясла его, и он развил бурную деятельность по ее "охмурению". "Охмурение" удалось, и молодые люди стали встречаться.
Однако венцом этих встреч было не бракосочетание, как виделось девушке, а только знакомство Гомеры с папой и мамой юного столичного дарования на подмосковной писательской даче на Николиной горе...

Слух об их романе дошел до солнечного побережья Абхазии и по горным тропам посредством "абхазского телеграфа" ("абхазский телеграф" – из-за отсутствия письменности вековой и надежный способ устной передачи информации) достиг дальних селений. Там сложившаяся ситуация, вследствие известности фамилии отца столичного "охмурителя", бурно и гортанно обсуждалась.
Это обсуждение, невольным участником которого оказался я, происходило на водяной мельнице на реке Келасури, в горном селении Багмаран.
Для пояснения дальнейшего повествования следует отметить: у абхазов не бывает просто однофамильцев. Все Абухба, Агрба, Бгажба или Ардзинба считаются родственниками, что справедливо, учитывая численность этого гордого народа.
Представьте себе: сидят за столом с вином, сулугуни, зеленью на берегу реки Келасур семеро мужчин. По столичным меркам они не только не родственники посаженного в молодости абхаза Нияза Абухба, но вообще никакого отношения к нему не имеют. Тем не менее сидят и, в его  отсутствие, обсуждают известную ситуацию, связанную с его дочерью.
– Так ты говоришь, наша девочка ночевала у этого москвича на даче? – это Джемал Шакирбай, здоровенный горец, недавно вышедший из тюрьмы, где сидел за разбой, повторил вопрос старшему брату Борису.
– Конечно, ночевала. Я точно знаю, – ответил тот.
Я, стоя, внимательно слушал разговор мужчин. В Абхазии младшие и женщины никогда не садятся за мужской стол.
Среди обедающих абхазов только я не говорил на их необычайно сложном по произношению языке, а они плохо знали русский, но из-за уважения ко мне, русскому пацану, говорили по-русски.

Следует отметить, что к тому времени недоучившийся в мединституте абхаз Нияз Абухба уже вышел на волю и стал моим отчимом. Мне было тринадцать лет, и я был безнадежно влюблен в Гомеру, которая часто приходила к нам в дом, в Борисоглебский переулок в Москве, где мы в то время жили.
Как это было принято у москвичей, детей на лето отправляли к родственникам. Большинство ребят разъезжалось по деревням в разные области России, меня же отправляли в Сухум. А так как у моря оставлять подростка было опасно, то отчим отправлял меня к родне в Багмаран.

– Эти москвичи очень распущенные. Мне в тюрьме об этом говорили многие достойные люди, – Джемал Шакирбай обвел глазами родственников.
– Нияз давно живет в России и забыл наши порядки. Надо спасать девочку и честь рода Абухба, – сказал старый и могучий, как платан, Сафарбей Абухба.
– Я поеду в Москву и все устрою, – сразу оживился младший Шакирбай. Ему очень хотелось после длительной отсидки съездить в Москву.
– Ты знаешь, где они живут? – обратился ко мне Джемал.
– Знаю! Знаю! Совсем рядом с моим домом.

Еще бы мне не знать! Все ребята с Поварской (в то время ул. Воровского) и близлежащих переулков знали, где живет "охмуритель". У него был еще младший брат – тоже будущая киношная знаменитость, который весь день сидел с биноклем у окна своей квартиры на последнем этаже "сталинского дома на Воровского" и рассматривал девчонок, проходивших по улице...

– Пускай этот парень женится на Гомере, – продолжал Сафарбей.
– А если он не захочет или родители его не захотят? – провокационно, с надеждой, что зло будет наказано, влез я в разговор старших.
И тут же по тяжело нависшей тишине с радостью понял, какая перспектива раскрывается перед будущим гением мирового кино... Джемал Шакирбай, будучи человеком серьезным, во-первых, не расставался с огромным, хорошей стали старинным кинжалом, который я мечтал похитить и увезти в Москву, во-вторых, прятал в доме мощный "Вальтер". И из его рассказов следовало, что убить недостойного человека много труда не составит.

– На поездку в Москву мне нужно рублей 600 или 800, – прикинув расходы, с мечтой в голосе задумчиво произнес Джемал. – Меньше не уложусь, – уже твердо добавил он, и оглядел сидевших за столом.
Его взгляд остановился на старшем брате. Тот некоторое время молчал и наконец произнес:
– Пока хурму в Горьком не продам, откуда деньги брать?
– Хурму продать? Так это же в декабре, – возопил Джемал.
Односельчане, в ту пору такие же безденежные крестьяне, как в любой иной сельской местности славного Союза, молчали.
– Раньше денег не будет, – выждав паузу, с горечью подвел черту в разговоре старший Шакирбай.
Рушилась поездка в Москву Джемала Шакирбай. На глазах рушилась...
Моя ревность к потомку известного рода оставалась неотомщенной из-за каких-то 800 дореформенных рублей! Слезы наворачивались сами собой, и я пошел к реке, чтобы такие далекие по рождению и такие близкие по родству абхазы их не увидели.

Приехав в Москву, я ухитрился все разболтать матери. Та, в свою очередь, – отчиму. И он, по только абхазам известному "телеграфу", передал сообщение на родину: дело прекратить. Прекратили. А напрасно...

Но вот что удивительно. Молодое столичное дарование после съемок его первого фильма принудили-таки жениться, правда, уже не на гордой жительнице Кавказа, а на не менее гордой дочери Алатау. Похоже, в домах казахских мужчин тоже хранились мощные "Вальтеры"... От судьбы не уйдешь!


P. S.
Этот рассказик был написан вскоре после освобождения Сухума в 1993 году. Позднее он был переправлен из Москвы моей хорошей знакомой, Этери Делба, родне в Сухум, где его прочитали потомки участников посиделок в Багмаране.
В ответ мне из этого селения переслали письмо следующего содержания:

"Дорогой Дядя и Брат!
Мы с удовольствием прочитали твою повесть. Нас очень радует то, что ты там в Москве помнишь о нас. Очень жаль, что мы столько лет не видимся.
Однако в повести есть существенная неточность. Наш дорогой отец и дед, Джемал Шакирбай, в описываемое время действительно вышел из тюрьмы, но сидел он не за разбой, а за бандитизм. Большая просьба исправить.
Ждем тебя в гости.
Шакирбаи".

Р. P. S.
И еще об Абхазии.
Много лет тому назад я с моим дорогим отчимом был на каком-то застольном мероприятии, на котором собралось человек триста или более абхазов.
Помнится, был август месяц, и поэтому за столом подавали только белое вино. Красное у хозяев закончилось. Отчим, как заслуженный человек – политкаторжанин, – был рядом с тамадой, а я, в то время студент московского института, сидел на отшибе.
Через какое-то время после начала торжества к огромному столу, развернутому в виде буквы П, подошел очень красивый человек лет сорока, которого пригласили сесть на почетное место.
Человек оглядел стол и громко сказал:
– Я сяду за стол, только если мне нальют черного вина!
Это был скандал. Хозяевам было нанесено страшное оскорбление. За этим виделось что угодно, только не то, что произошло в действительности.
Старик абхаз, в черкеске с серебряными газырями, очень вежливо, с извинениями в голосе, произнес:
– Дорогой Фиридун, пожалуйста, садись. Уже послали за твоим вином, и через пять минут оно будет здесь.
Вино было вскоре доставлено, и обстановка разрядилась.
В перерыве между тостами я подошел к абхазскому историку и краеведу Вианору Пачулиа и, указав на красивого человека, спросил:
– Вианор, кто это?
Он удивленно посмотрел на меня и сказал:
– Ты что, не знаешь? Это старший брат нашего Фазиля!
Зная уважение абхазов к чинам земляков, первым делом я подумал, что Фиридун – брат первого секретаря Абхазского обкома КПСС Михаила Тимуровича Бгажба, а "Фазиль" – это просто партийный псевдоним.
Решив уточнить, я подошел к отчиму и спросил:
– Отец, Фиридун – это кто?
– Он старший брат Фазиля Искандера.
К моему стыду, в то время я еще не знал произведений Мастера. И фамилия Искандер мне ни о чем не говорила. Но я понял, что Фазиль Искандер – это великий человек в Абхазии, раз его брату оказывают такое уважение.
Позже я, конечно, прочитал все доступные произведения Фазиля. А с Фиридуном очень подружился. Часто бывал в его доме, на улице 4 марта. Впоследствии именно он организовал на достойном уровне похороны моего дорогого отчима. Вечный им покой!


НЕМНОГО О БРАТЬЯХ ШАКИРБАЙ

Если на сайте Минобороны "Подвиг народа", в разделе "Награжденные во время Великой Отечественной войны", набрать фамилию Шакирбай, высветятся всего четыре имени: Лев, Борис, Вахтанг и Джемал. Это родные братья, абхазы, уроженцы села Багмаран. Они прошли всю войну и остались живы. Редчайший случай. Видимо, крепко за них молились.

Троих из них - Бориса, Вахтанга и Джемала - я, как мне казалось, неплохо знал, но истина бывает жестче впечатлений. Из сайта Минобороны, но больше из переписки с потомками рода Шакирбай, я, к своему изумлению, узнал, что Джемал Шакирбай, который в детстве мне казался суровым и недоступным человеком, немало лет проведший в местах заключения, во время войны был гвардейским офицером и орденоносцем. Как, когда и, главное, почему он свернул на криминальный путь, теперь у него не спросишь.

Но я хочу рассказать о другом Шакирбае, его брате - Борисе.

На моей памяти Борис Шакирбай всю жизнь трудился на благо своей семьи. В послевоенные трудные годы возил фрукты на продажу в северные города России, чтобы немного заработать на жизнь, сушил в казарме табак, который сдавал государству. Человек крутился с утра до позднего вечера.

Борис Шакирбай вернулся с войны искалеченным. Одна нога у него была без коленного сустава, прямая и значительно короче другой. Но это не мешало ему быть весельчаком; он был одним из самых веселых людей из встреченных мною за всю жизнь. Он всегда был окружен ребятишками, которые любили его не меньше, чем своих родителей, и прибегали в его дом в любое время года и суток. Он любил нас, ровесников своей дочери Гюльнары. Безумно любил своих внуков.

Воспитывал окружающих его детей, как умел, и, как мне теперь думается, очень грамотно и эффективно.

Государство, которое называлось СССР, выдало Борису как инвалиду войны автомобиль, на котором он мог выехать из села в город, чтобы продать излишки продуктов на рынке в Сухуме, а затем, в начале 90-х годов, съездить и в Сочи за пенсией инвалида войны, которая позволяла держаться его семье на плаву.

Не знаю, кто придумал именовать нелюдей, вторгшихся в 1992 году в Абхазию, "войсками Госсовета" или присваивать пришлым бандам иные названия, придающие им какую-то правовую приличную форму. Не было никаких войск. В моем понимании, войска - это, в первую очередь, дисциплина и соответствующее отношение к мирным гражданам оккупированной территории. Пришли мародеры и захватчики. Мне трудно об этом писать, потому что среди моих близких знакомых юности были уроженцы Сухума, вставшие на сторону пришлых. Называть их имена я не буду, все они погибли при освобождении города в 1993 году.

И вот они, захватчики, пришли. Несмотря на увечье и далеко не молодой возраст Бориса, его зверски избили, отобрали старенькую машину, лишив средства передвижения и тем самым права на существование - его и его близких.

Очевидцами событий в Абхазии периода 1992-1993 годов написано много о творившихся в стране со стороны пришлых беззакониях, поэтому писать и говорить о многочисленных случаях геноцида по отношению к коренному народу с моей стороны дело неправомерное.
Попробую лишь описать один случай, демонстрирующий, на мой взгляд, отношение абхазов к подрастающей смене.

Сейчас не скажу точно, был ли я дошкольником или уже закончил первый класс, это не столь важно, но произошедшее помню отлично.

Была вторая половина дня. Жена Бориса, Нигяр, по-домашнему - Ляля, буднично сказала:

- Борис, возьми кукурузу и с Санькой съездите на мельницу, в доме закончилась мука.

Я обрадовался: съездить куда-нибудь с Борисом, слушая по дороге его рассказы, для меня было праздником. В них все  было  интересно и необычно. Он рассказывал, как убили недалеко от его дома соседа, который, продав корову, возвращался с рынка: разбойники хотели похитить вырученные за нее деньги... Он показывал пещеру, где прятались эти убийцы... И много подобных историй. Это уже потом я понял, что большинства эпизодов из рассказов Бориса на самом деле не было. Это были сказки, которые рассказывают всем детям, - но с местным абхазским колоритом.

Итак, мы запрягли лошадку, перекинули через седло два мешка с зернами кукурузы и двинулись на мельницу. Борис, хромая, вел лошадку под уздцы. Я держался рядом с ним, слушая его очередной рассказ. Шли мы напрямую от дома к мельнице по тропе такой узкой, что иногда приходилось идти друг за другом, то поднимаясь, то спускаясь через небольшие ущелья. Иногда нужно было пробираться над обрывом.

На мельнице было порядочно мужчин. Они шумно и радостно приветствовали Бориса. Моментально был организован стол с нехитрой закуской, но с большим количеством вина. Я понял, что это надолго. Но тут один из односельчан высказал умную мысль:

- Борис, а зачем пацана держать? Возьми по весу твоей кукурузы муку и отправь его домой, пусть Ляля сварит нам мамалыгу.

У меня все похолодело внутри. Солнце уже садилось за гору, а мне предстоял длинный путь домой в одиночестве. Одно дело идти рядом с Борисом, человеком, который воевал и был вооружен кинжалом, другое дело - возвращаться самостоятельно.

На лошадку навьючили мешок с мукой. Внешне не выказывая беспокойства, я взял ее под уздцы и пошел домой. Идти по тропинке через горы напрямую было выше моих сил: я боялся, что меня убьют разбойники. И я пошел по дороге, петляющей вдоль реки Келасур. Однако и по ней одному вечером все равно было страшно идти.

Надо сказать, что дорога вдоль реки была значительно длиннее, чем  тропинка. Она то уходила далеко вправо, в долину, то резко приближалась к горам.

Я шел по дороге; навстречу редко, но попадались люди, спешившие домой по своим делам. Я вежливо здоровался с ними и говорил в зависимости от того, кого встречал, мужчину или женщину: "Бзиара убааит" либо "Бзиара ббааит". В ответ слышал: "Ушҧаҟоу?" ("Как дела?"), на что старался бодренько отчеканить: "Бзиароуп" ("Все хорошо"). И никто из них не удивлялся маленькому одинокому мальчишке, бредущему с лошадью.

Мой внук в таком же возрасте в центре Москвы не выпускает ладошку из моей руки. До школы, находящейся от дома в десяти минутах ходьбы, его провожает мать, а после уроков встречает бабушка, и я не представляю, как бы он повел себя в подобной ситуации.

Чем ниже садилось солнце, тем сильнее я прижимался к лошадке, ища в ней защиту от возможных неприятностей. Наконец, уже в сумерках, мы дошли до поворота с главной дороги до тропинки, идущей в гору, вокруг которой стояли заборы из природной колючки. Там находился наш дом. На душе повеселело, и мы с лошадкой бодро поднялись в гору. Гордо подняв голову, чувствуя себя героем, я завел лошадку на поляну перед домом и крикнул:

- Ляля, я пришел; у нас будут гости, надо варить много мамалыги!

Мы сняли мешок, Ляля отсыпала необходимое количество муки и пошла на кухню. Не успел я отвести лошадь в стойло, как в воротах показались Борис и несколько односельчан. Борис, хромая и немного пошатываясь, скоренько подошел к кухне и, показывая товарищам, кто в доме хозяин, крикнул:

- Ляля, давай мамалыгу, мы очень проголодались!

Как я уже говорил, закуски на мельнице было недостаточно.

Ляля вышла из кухни и оторопело ответила:

- Какая мамалыга, я ее только поставила вариться. Санек пришел 10 минут назад.

Борис посмотрел на меня.

- Ты как шел домой? - строго спросил он.

- По большой дороге, вдоль реки, - отвечал я.

- Почему?! - воскликнул Борис.

- Так на короткой дороге прячутся и убивают людей разбойники, - со слезами в голосе отвечал я.

Все, кто был рядом, задохнулись от смеха.
Ляля подвела итог:

- Борис, ты сам виноват, нечего было парня своими рассказами стращать.

Через час все дружно сели за стол с мамалыгой, в которую каждому воткнули по здоровенному куску сулугуни. Я был счастлив.

Теперь, через много лет, я благодарен Борису и Нигяр за те специфические моменты в воспитании, которых, безусловно, я был бы лишен в городе и которые в дальнейшем немало помогли мне в жизни: и на заводах Грозного, где пришлось работать после окончания института, и в аспирантуре, и особенно в 1986 году, когда весь мир содрогнулся от аварии на Чернобыльской атомной электростанции.

______________________________

(Благодарим автора за предоставленный материал.)