И. Р. Хинтба
Избранные статьи:
Внешняя политика Абхазии всегда будет направлена на защиту национальных интересов республики
Уважаемые члены Общественной Палаты! Уважаемые присутствующие!
Благодарю за возможность обсудить с вами - представителями общественности - содержание и основные направления внешнеполитической деятельности Республики Абхазия на современном этапе, а также обозначить концептуальные моменты, которые могли бы лечь в основу внешней политики нашего государства. Я не претендую на охват всех аспектов заявленной проблемы в рамках своего небольшого выступления, поэтому рассчитываю на плодотворную дискуссию и острые вопросы.
На сегодняшний день не существует формально закрепленной концепции внешней политики Абхазии, в которой были бы обозначены содержание, принципы и основные направления внешнеполитической деятельности нашего государства. Ранее предпринимались попытки создать такого рода документ, однако по разным причинам - в первую очередь, из-за динамично и непредсказуемо менявшегося внешнего контекста - эта работа не была завершена. После 26 августа 2008 г. наступили новые политико-правовые реалии. Президент Республики Абхазия А.З. Анкваб, который обладает конституционными полномочиями по определению основных направлений внешней политики, затронет вопросы внешнеполитической деятельности в своем обращении к Народному Собранию-Парламенту Республики Абхазия в декабре 2012 г. Для МИД Абхазии это станет ориентиром при подготовке формальной концепции внешней политики.
Внешнеполитическая деятельность, как отмечают многие теоретики (в частности, Р. Патнем), обладает определенной спецификой. Ее особенность состоит в том, что лидеры, принимающие внешнеполитические решения, должны делать это в соответствии с логикой игры, протекающей сразу на двух институциональных уровнях: внутриполитическом и международно-политическом. Оптимальное во всех отношениях внешнеполитическое решение должно соответствовать интересам страны на международной арене и одновременно удовлетворять ключевые внутриполитические силы в стране. В этом и состоит принципиальная сложность внешнеполитических решений.
В условиях, когда независимость Республики Абхазия все еще не признана большинством стран мира, а также при высокой значимости внешнего фактора для внутреннего развития страны, внешнеполитическая проблематика приобретает особый смысл и значение для широких слоев населения. С эффективностью нашей внешней политики многие связывают перспективы общего упрочения и развития абхазского государства. Поэтому к МИД Абхазии привлечено внимание общества во многом больше, чем к какому-либо другому министерству. Наша деятельность становится предметом дискуссий, иногда – недобросовестной оценки и политических спекуляций. Тем не менее, любая обратная связь помогает МИД Абхазии более трезво оценивать текущую работу и концептуальные рамки внешнеполитического процесса.
Наша внешнеполитическая деятельность сегодня основывается на трех основных принципах:
1. Принцип открытости - мы декларируем принципиальную открытость для общения и взаимодействия с теми акторами мировой политики, которые проявляют готовность к прямому контакту с официальными структурами Абхазии.
2. Принцип многоуровневости - сетевая теория внешнеполитического процесса предполагает наличие не только государства, но и других, негосударственных, участников внешнеполитического процесса, коммерческих организаций, СМИ, НПО, научно-экспертных структур, спортивных и культурных коллективов, отдельных личностей. Мы полагаем, что такой подход позволяет более эффективно использовать ресурсно-организационный потенциал абхазского общества для достижения наших внешнеполитических целей, а также обходить формальные препятствия к международному общению.
3. Принцип уважения к себе - внешняя политика Республики Абхазия в новых условиях должна отличаться высоким профессионализмом, внутренней связностью и непротиворечивостью (когерентностью), строгим соответствием конституции, законам и выраженной в них воле народа. Демонстрация государственного подхода вкупе с твердыми принципами и последовательностью при достижении внешнеполитических целей - в этом состоит императив уважения к себе, уважения к Абхазии как полноценному суверенному государству.
Хочу кратко рассказать о реформах и текущей деятельности МИД Абхазии, обращая внимание на то, как вышеозначенные принципы реализуются в нашей работе.
После смены руководства МИД Абхазии в октябре 2011 г. во внешнеполитическом ведомстве произошли значительные организационно-структурные и кадровые изменения. Согласно новой организационной модели в МИД Абхазии были созданы четыре территориальных отдела, курирующие отдельные регионы мира - отдел Европы, США и Канады, отдел Турции и Ближнего Востока, отдел России, СНГ и Грузии, отдел стран Латинской Америки и АТР. Эти отделы проводят ежедневный мониторинг общественно-политической ситуации в соответствующих регионах, готовят аналитические материалы и выступают с предложениями о конкретных решениях и действиях МИД Абхазии.
Помимо прочего, каждый отдел подготовил календарь памятных событий по странам своих регионов. Ежедневно идет подготовка вербальных и личных нот, которые рассылаются по каждому релевантному поводу во внешнеполитические ведомства практически всех стран мира. Мы придерживаемся стратегии «напоминания о себе», стараемся наладить контакты с максимальным числом участников международных отношений, «напомнить» им о существовании независимого абхазского государства, стремящемуся к широкому международному признанию.
Отдел Турции и Ближнего Востока приложил немало усилий в плане политико-дипломатического и международно-правового обеспечения процесса репатриации наших соотечественников из Сирии. Глава отдела дважды вылетал в Дамаск в составе правительственной миссии, и сегодня находится на постоянной связи с нашими соотечественниками, которые хотели бы вернуться в Абхазию на постоянное место жительства. В этом плане налажена координация между МИД Абхазии и Посольством Российской Федерации в Сирийской Арабской Республике.
Новой организационной моделью предусмотрено создание политического отдела, задачей которого является разработка предложений по концепции, стратегии и приоритетным направлениям внешней политики в соответствии с установленными внешнеполитическими ориентирами.
Вновь созданный Отдел информации реализует информационное обеспечение внешнеполитической деятельности, создает и поддерживает интернет-ресурсы МИД Абхазии, осуществляет информирование общества по вопросам, относящимся к компетенции МИД Абхазии. Мы значительно повысили уровень присутствия МИД Абхазии в информационном пространстве. На этот отдел возложена ответственная задача информационного прорыва во внешний мир. Благодаря вновь созданным мультиязычным интернет-сайтам и поддержке существующих веб-проектов, а также активному использованию социальных сетей, удалось повысить число обращений к информации об Абхазии жителей зарубежных стран.
Отмечу, что кадровый состав МИД Абхазии был обновлен на 40 процентов. Подбор кадров производится с особой тщательностью на основе критериев профильного образования, знания иностранных языков и специфических профессиональных и личностных навыков, необходимых для пребывания на дипломатической службе. Повысились общие требования к подготовке и производительности труда сотрудников, укреплена трудовая дисциплина.
На сегодняшний день практически устранен серьезный системный недостаток работы внешнеполитического ведомства, связанный с отсутствием эффективной системы учета, хранения и обращения документов. С созданием нового Отдела Канцелярии и оптимизацией работы Отдела Государственного протокола налажено более эффективное делопроизводство, что особенно важно ввиду того, что МИД Абхазии наделен координирующей ролью в процессе разработки, подготовки к подписанию, утверждению и ратификации международных договоров, а также выполняет функцию депозитария международных договоров Республики Абхазия.
Благодаря соответствующим решениям Президента и Кабинета Министров Республики Абхазия МИД Абхазии вернул себе функцию координации работы международных неправительственных организаций и специализированных агентств ООН на территории Абхазии. Мы разрабатываем более эффективную модель взаимодействия, учитывающую интересы общества, новые политические реалии, а также изменившуюся картину реальных потребностей. Старые, неэффективные и не учитывающие национальных интересов абхазского общества подходы в работе международных агентств постепенно устраняются.
МИД Абхазии развивает институт представительств в ряде регионов мира, а также институт почетных консулов. Мы занимаемся поиском людей в разных странах, которые могли бы качественно содействовать продвижению там интересов Республики Абхазия.
Можно было бы и дальше перечислять позитивные изменения в работе МИД Абхазии, которые дают нам право требовать от наших внешних партнеров уважения к себе и к абхазскому государству. Тем не менее, нам предстоит еще немало сделать, чтобы МИД Абхазии в полной мере соответствовал требованиям, предъявляемым к современному, эффективному и профессиональному внешнеполитическому ведомству. Очень важно, чтобы и в общественном восприятии фиксировались изменения, которые происходят сегодня в сфере реализации внешнеполитического курса Республики Абхазия.
Здесь я перехожу к целям внешней политики Республики Абхазия, степень реализации которых и может служить критерием оценки эффективности институтов, участвующих во внешнеполитическом процессе.
Этими целями сегодня являются:
Обеспечение безопасности страны, сохранение и укрепление ее суверенитета и территориальной целостности;
Формирование благоприятных внешних факторов для роста политического, экономического, духовного и интеллектуального потенциала, реализации и защиты прав и свобод граждан Абхазии;
Продвижение процесса международного признания независимости Республики Абхазия, что необходимо для создания окончательных гарантий охраны суверенитета, обеспеченной международным правом физической безопасности, сохранения и развития абхазского языка и этнокультурной идентичности, формирования условий стабильного социально-экономического развития и модернизации Абхазии;
Развитие и укрепление полноформатного взаимовыгодного сотрудничества и стратегического партнерства Республики Абхазия и Российской Федерации;
Поддержание усилий по выстраиванию долгосрочных и взаимовыгодных отношений сотрудничества в области экономики, торговли, культуры и спорта со странами и межгосударственными объединениями, на тот момент не признающими независимости Республики Абхазия, а также налаживание взаимодействия на уровне негосударственных институтов;
Создание необходимых условий для завершения грузино-абхазского конфликта на основе широкого международного признания независимости Республики Абхазия и вступления Республики Абхазия в Организацию Объединенных Наций на правах полноценного члена;
Всесторонняя защита прав и законных интересов абхазских граждан и соотечественников, проживающих за рубежом;
Формирование и укрепление положительного имиджа Республики Абхазия, содействие объективному восприятию Республики Абхазия в мире как суверенной демократической страны, обладающей всеми атрибутами современного государства и готовой к сотрудничеству со странами мира;
Вступление в региональные и глобальные межправительственные организации и интеграционные объединения как в статусе наблюдателя, так и в статусе полноценного члена.
Безусловно, в процессе подготовки концепции, которая, как представляется, должна обсуждаться не только в парламенте, но и с привлечением широкой общественности, может произойти определенная корректировка раздела «Цели внешней политики РА» как по форме, так и по содержанию.
Если говорить об основных направлениях, или векторах, внешней политики Республики Абхазия на современном этапе, то, несомненно, главным из них будет «российский вектор». С Российской Федерацией выстраивается прочная система стратегического партнерства на различных уровнях: договорно-правовом, политическом и социально-экономическом.
Динамика российско-абхазских отношений весьма позитивна. Сегодня Российская Федерация оказывает реальное содействие социально-экономическому развитию Абхазии, вносит вклад в обеспечение безопасности наших рубежей и территории страны, помогает нашему государству в решении целого ряда социальных вопросов. На сегодняшний день между Абхазией и Россией заключен уже 81 двусторонний международный документ (договора, соглашения, протоколы, меморандумы). Они охватывают широкий круг вопросов сотрудничества на межгосударственном, межправительственном и межведомственном уровнях. На очереди еще не менее 30 договоров, в частности, затрагивающих вопросы образования, взаимного признания дипломов и аттестатов, соглашения в области электроэнергетики, воздушного транспорта, сотрудничества в сфере обороны.
Российская Федерация оказывает значительные содействие в осуществлении внешнеполитической функции нашего государства. В рамках реализации российского вектора, предполагается выработка стратегии взаимодействия с братскими народами Северного Кавказа.
Учитывая географические и исторические условия, а также развитие геополитической ситуации на Южном Кавказе, оправданно говорить о «европейском векторе» абхазской внешней политики. После активизации «Политики соседства», а также программы «Восточное партнерство», присутствие Евросоюза становится все ощутимее в нашем регионе. ЕС играет лидирующую роль в институте сопредседателей Женевских дискуссий по безопасности и стабильности на Южном Кавказе. Европейские дипломаты регулярно посещают Абхазию, встречаясь и общаясь с официальными лицами и представителями ассоциаций гражданского общества. В то же время, для нашего общества неочевидны результаты такого общения, учитывая сохранение у европейских представителей жесткой позиции относительно статуса Абхазии.
Европейские инициативы по «взаимодействию без признания» уже несколько лет остаются лишь декларациями. Мы пока так и не получили четких и понятных свидетельств того, что европейские инициативы по взаимодействию принципиальным образом отделены от грузинских планов по «вовлечению» Абхазии. Наша позиция состоит в том, что мы допускаем лишь прямое взаимодействие с Европейским Союзом и отдельными странами Европы. Любые проекты и инициативы, которые требуют согласование с грузинской стороной, либо предполагают ее контроль, либо организационно осуществляются с участием Грузии, не будут нами поддерживаться. Мы призываем ЕС к занятию нейтральной позиции относительно статуса Абхазии, что должно явиться основой для начала реализации прямых контактов. Взаимодействие с Абхазией с точки зрения отстаивания несуществующей «территориальной целостности Грузии» мы не допустим. Главное условие налаживания нормальных отношений с нашей страной - это уважение к историческому выбору народа Абхазии жить в независимом, суверенном государстве.
Абхазия также недовольна форматом своего участия в Женевских дискуссиях. Ввиду низкой результативности Женевского процесса, а также постоянных попыток грузинской стороны обсуждать принципиальные вопросы за его пределами, Республика Абхазия может заявить о нежелательности своего участия в Женевских дискуссиях в неофициальном качестве. Мы полагаем, что только наличие официального статуса участников может сдвинуть с мертвой точки процесс подготовки и подписания юридически обязывающего соглашения о неприменении силы с Грузией, а также более продуктивно решать ряд гуманитарных вопросов.
Помимо указанных направлений, можно предположить существованиелатиноамериканского, ближневосточного и азиатско-тихоокеанского векторов. Внешнеполитическая деятельность в данных направлениях, помимо взаимодействия со странами, признавшими независимость Абхазии (Венесуэла, Никарагуа, Науру, Тувалу и Вануату), представляется перспективной с точки зрения налаживания полезных контактов и перспектив дальнейшего признания независимости Абхазии. Кроме того, важной задачей МИД Абхазии рассматривается содействие репатриации наших соотечественников из Турции, Сирии, Иордании и других стран. Можно с удовлетворением отметить, что за последние месяцы число наших соотечественников, вернувшихся в Абхазию, может достичь 100 человек.
Вторую половину своего выступления мне хотелось бы посвятить проблеме политики Абхазии в отношении Грузии и грузино-абхазского межгосударственного конфликта.
После исторического акта признания Российской Федерацией независимости Республики Абхазия и аналогичных решений со стороны пяти государств-членов ООН, миру был дан сигнал о невозможности разрешения грузино-абхазского конфликта на основе пресловутого принципа «территориальной целостности Грузии». После августа 2008 г. нам было необходимо трансформировать конфликт с учетом новых реалий на Южном Кавказе. Эта трансформация должна была придать нам большую уверенность в себе, в своем положении, в своих силах и возможностях. Для Запада эта трансформация восприятия конфликта должна была означать отказ от урегулирования конфликта через «реинтеграцию» – возвращение Абхазии в состав Грузии.
В новых условиях для международного сообщества грузино-абхазский конфликт должен быть трансформирован в межгосударственный, соответственно должны меняться подходы к его разрешению. Фактически трансформация предполагает изменение отношения к конфликту, вызванное изменением контекста конфликта. Процесс трансформации конфликта должен означать повышение открытости Абхазии, налаживание прямых связей с внешним миром, развитие абхазского общества и государственности через взаимодействие не только с Российской Федерацией, но и с европейскими странами, организациями, институтами. Он предполагает всемерную защиту прав населения Абхазии, в том числе на свободное передвижение. Результатом трансформации конфликтадолжно стать обретение Абхазией широкого международного признания путем ее органической интеграции в процессы международного общения и сотрудничества.
Некоторые граждане путают широкое и узкое определение термина «конфликт». Под узким определением понимается «военный конфликт» - военные действия, или война, когда степень несовместимости целей и интересов сторон достигает максимальной точки, выражаясь в открытом столкновении. Такого рода конфликты предполагают несколько стратегий завершения, одной из которых, к примеру, является полное уничтожение противной стороны. Такой сценарий был реализован Хорватией в отношении Республики Сербская Краина в 1995 г., а также Нигерией в отношении сецессионистского государства Биафра, образованного на ее территории (1970). Военный конфликт может завершиться подписанием мирного соглашения, либо без него, в случае наличия фактора взаимного военного сдерживания сторон.
Однако существует и широкое понимание термина «конфликт», которое выходит далеко за дефинитивные рамки «военного конфликта». Война, военные действия, открытое столкновение сторон - это лишь «горячая фаза» конфликта, имеющего длительную историю. Конфликт всегда есть там, где присутствуют несовместимые цели, интересы и ценности сторон. Конфликт между сербами и косоварами длится не менее ста лет. Не окончен он и по сей день, так как сербы не смирились с потерей Косово и предпринимают меры по изменению сложившейся ситуации, в частности, поддерживая ирредентизм населенного сербами региона Митровица. Конфликт существует и потому, что степень этнической неприязни между сербами и албанцами-косоварами остается крайне высокой, выражаясь в постоянных столкновениях между ними на этнической почве. 8 марта 2011 года, уже после признания Косово более 80 государств мира, в Брюсселе прошли первые за историю Косова переговоры с Сербией. Политический статус Косова не обсуждался. На повестке дня стоял вопрос нормализации отношений Косова и Сербии как двух независимых государств.
Признание независимости Абхазии не положило конец глубокому и застарелому грузино-абхазскому конфликту, ведущему свой отсчет с последствий драматичных демографических изменений в Абхазии конца XIX - нач. XX в. В течение всего двадцатого века он подспудно определял взаимоотношения абхазского и грузинского населения Абхазии, выражался в стремлении Грузии элиминировать абхазскую этническую идентичность, не допустить ее самоопределения. Зревшие противоречия выливались в неоднократные обращения абхазского народа к союзным властям о недопустимости дискриминационных практик Грузии. Перестройка и гласность сделали возможным радикальный выход на поверхность грузино-абхазских этнополитических противоречий, что неминуемо привело к обострению отношений, а затем и военному противостоянию. Этот конфликт, который является конфликтом ценностным, конфликтом идентичностным, конфликтом этнополитическим, существует и по сей день. Грузинское государство не смирилось с потерей Абхазии, предпринимая целый комплекс враждебных действий против нас.
Если говорить о политических параметрах конфликта до августа 2008 г., то, безусловно, в «старой версии» он завершен с признанием Россией независимости Абхазии. Именно это имел в виду с своем интервью заместитель Министра иностранных дел РФ Г.Б. Карасин. Однако для обретения полноценной международной легитимации политического статуса Абхазии необходимо расширить число стран, признающих нашу независимость. Именно вокруг этой задачи сформированы политические рамки «новой версии» грузино-абхазского конфликта после августа 2008 г. Более того, сегодняшний конфликт в своем новом качестве в чем-то даже более опасен, чем раньше, так как Грузия начала применять более изощренные инструменты не только для недопущения признания Абхазии и изоляции нашей страны, но и для разложения изнутри абхазского общества и раскола исторического единства абхазо-адыгского народа.
Во-первых, Грузия перестала признавать Абхазию в качестве стороны конфликта, а абхазские власти в качестве субъекта взаимоотношений. Это явилось следствием отрицания наличия грузино-абхазского конфликта на официальном уровне в Грузии.
Во-вторых, Грузия относится к Абхазии не иначе, как к «оккупированному региону» и убеждает в этом международное сообщество, пытаясь, таким образом, выстроить серьезные барьеры для процесса признания нашей независимости.
В-третьих, отрицание конфликта предполагает отсутствие необходимости учета мнения Абхазии при принятии решений, имеющих к нам непосредственное отношение. Грузия старательно убеждает международное сообщество, что у нее нет конфликта с Абхазией и абхазским народом, а есть лишь конфликт с Москвой, поэтому любые договоренности по Абхазии должны обсуждаться и приниматься на уровне российско-грузинских отношений.
В-четвертых, Грузия после признания Абхазии резко активизировала целый комплекс политико-дипломатических, международно-правовых и диверсионно-террористических методов воздействия на Абхазию. Нам все реже выдают визы европейских стран, против Абхазии ведется настоящая информационная война, наши дипломатические усилия в зарубежных странах ревностно отслеживаются и по возможности блокируются, наше общество соблазняется различными приманками - и некоторые наши граждане становятся жертвами «мягкой силы» Грузии, против наших граждан в Галском районе применяются методы устрашения, в ход идут похищения и убийства, составляются расстрельные списки абхазских должностных лиц.
В этих условиях делать вид, что конфликта не существует, либо он завершен, - это подавать очень опасный сигнал нашему обществу. Я бы даже сказал, что это угрожает нашей национальной безопасности. Мы не должны играть на руку грузинским властям. Более того, мы должны четко говорить международному сообществу о сохранении устойчивой этнополитической природы межгосударственного грузино-абхазского конфликта. Ведь присутствие этнического, идентичностного, компонента, который подкрепляет политические притязания, придает конфликту статус такого противостояния, которое может завершиться, в первую очередь, путем признания независимости народа, не желающего жить в одном государстве с другим народом. Такой сценарий был реализован в Косово, Эритрее, Восточном Тиморе, Южном Судане. Американские идеологи-ученые аргументировали необходимость признания Косово «невозможностью этнического сосуществования сербов и албанцев». Такой подход исключает возможность возвращения беженцев, рассматриваемого в качестве мощного конфликтогенного фактора. Если же конфликт характеризуется как сугубо политический (на чем настаивает Грузия и ее союзники), или же его существование и вовсе отрицается, то наиболее логичным со стороны внешних посредников будет отстаивание модели общего государства. Выгодно нам это? Конечно, нет.
Почему-то некоторые граждане думают, что если мы будем отрицать существование конфликта, то у нас будет больше шансов на признание, либо установление прямых контактов с ЕС. Безусловно, это не так. Мир движим двойными стандартами, и то, что позволено Косово, не дозволяется Абхазии. Вот и сегодня тбилисские власти сделали все, чтобы дискредитировать, размыть, затянуть реализацию европейской стратегии по взаимодействию с Абхазией. Они всеми силами не допускают прямых контактов органов государственной власти, абхазского гражданского общества и бизнеса с европейскими коллегами и партнерами из других стран мира. Задача руководства Грузии на данном этапе - закрыть Абхазию, изолировать ее от общения, в первую очередь, с Западом.
Поэтому сегодня мы должны досконально знать Грузию для того, чтобы вовремя пресекать попытки этого государства оказать негативное воздействие на Абхазию. Грузия отказывается подписывать с нами соглашение и неприменении силы, активно препятствует реализации цели международного признания Абхазии, а также стремится подорвать внутреннее развитие в нашей стране - в этом суть продолжающегося конфликта. Именно из-за того, что мы старались не замечать существование конфликта в первые годы после признания и мало интересовались опасными грузинскими инициативами на стадии их вызревания, международное сообщество так и не получило аргументированной позиции абхазской стороны по поводу и грузинской «стратегии по оккупированным территориям», и по так называемым «нейтральным паспортам» и т.д. В результате дошло до абсурда, когда наше молчание было воспринято как согласие. В частности, международные эксперты, которые были приглашены грузинским руководством для разработки концепции «нейтральных паспортов», до недавнего времени были уверены в том, что абхазское общество с радостью примет эти документы. И это потому, что в свое время мы, игнорируя существование конфликта, попросту не посчитали необходимым высказаться по поводу неприемлемости этой грузинской инициативы.
Таким образом, у Абхазии нет сегодня возможности делать вид, что конфликта с Грузией не существует. Признавая наличие конфликта, мы ни в коем случае не подвергаем сомнению статус Абхазии. Наш статус определен, и мы им никогда не поступимся. Абхазия - это независимое государство, созданное в реализации международно-признанного права народов на самоопределение. Это исходная и неизменная посылка внешнеполитической деятельности нашего государства. Однако мы должны сделать так, чтобы Грузия смирилась с новыми реалиями, не препятствовала международной формализации статуса Абхазии и не вынашивала против нас открыто агрессивных намерений. Мы будем прилагать все необходимые внешнеполитические усилия в этом направлении. Мы участвуем в Женевских дискуссиях, и требуем от Грузии подписания юридически обязывающего соглашения о неприменении силы. Любые возможные двусторонние переговоры с Грузией, условия для которых могут быть созданы в результате подписания такого соглашения, могут иметь единственную цель - окончательное урегулирование грузино-абхазского конфликта на основе широкого международного признания независимости Абхазии. Лишь при этом условии грузино-абхазский конфликт может считаться исчерпанным и завершенным. Далее взаимоотношения Грузии и Абхазии будут определяться нормами международного права и национального права каждой из стран.
В завершение хочу отметить следующее. Какой бы концептуально и стратегически не представлялась нам внешнеполитическая деятельность, она всегда будет направлена на защиту национальных интересов Республики Абхазия и исторического выбора народа Абхазии - свободы и независимости.
(Перепечатывается с сайта: http://www.mfaapsny.org/.)
_____________________________________________________
Абхазия: транзит к демократии и уверенности в себе
Абхазия все больше привлекает внимание людей из разных уголков земного шара. В значительной мере этот интерес вызван продолжающимся этнополитическим конфликтом, связанным с нежеланием Грузии отказаться от своих неправомерных и морально уязвимых претензий на территорию Абхазии.
Однако отметим, что интерес к нашей стране начинает простираться за пределы застарелого конфликта с Грузией. Мы становимся интересны как общество, умудрившееся в сложнейших условиях закрепить в законах и социально-политической практике принципы современной демократии.
В чем же особенности абхазской модели посткоммунистической трансформации? Перечислим основные.
Во-первых, демократизация в Абхазии шла параллельно с обретением государственности – не просто государства (Абхазская АССР как автономная республика, согласно советский конституции, являлась «государством»), а конструированием исторически новой государственно-политической реальности - независимого абхазского государства. Поэтому если все посткоммунистические страны столкнулись с известной «дилеммой одновременности», крайне усложнявшей транзит, - переход к политической демократии, рыночной экономике и гражданскому обществу, то «абхазский транзит», помимо перечисленных трех задач, был неразрывно связан со сложнейшей проблемой “statebuilding”.
Во-вторых, с задачей обретения самостоятельной государственности неразрывно связана - как причина и следствие - необходимость эффективного нациестроительства. Многоэтническое абхазское общество меняло свой состав в XIX и XX вв., причем именно демографической фактор всегда был основным в числе конфликтогенных. В этом смысле «абхазский случай» может быть удобным материалом для верификации известных в политической науке гипотез о гражданской нации как предпосылке и условии стабильной демократии.
В-третьих, необходимо учитывать фактор военного конфликта, который в случае Абхазии играет системообразующую роль, воздействуя на все стороны жизни, формирующий особый политический и социальный дискурс и влияющий на процессы институционализации и характер внешнего влияния.
В-четвертых, социокультурные и структурные особенности абхазского общества – малого по размерам, пронизанного сильными горизонтальными связями, со значительным компонентом традиционалистских структур и отношений.
В-пятых, трансформация в условиях международной непризнанности - важнейшего параметра социально-политического развития. С этим связаны особенности внешнего влияния. В случае Абхазии геополитические противоречия на Южном Кавказе, отсутствие демократизирующего внешнего воздействия, «опрокидывание» внешнего фактора во внутренние дискурсы обладает особой значимостью.
Несмотря на наличие системных, институциональных и процессуальных недостатков, можно с уверенностью говорить о существовании современной абхазской демократии. Этот важный тезис подтверждает право народа Абхазии на самостоятельную государственность.
Так или иначе, Абхазия может гордиться наличием жизнеспособного и активного гражданского общества, которое пристально наблюдает за формированием и реализацией государственной политики, подвергая ее здоровой критической оценке.
Абхазские СМИ имеют редкую на постсоветском пространстве возможность писать что угодно и о ком угодно, ограничиваясь в основном собственными представлениями о человеческой и профессиональной этике.
Абхазская власть максимально доступна для простых граждан, включая ее физическую досягаемость: на личный прием к президенту с возможностью изложения своей проблемы может попасть абсолютно каждый.
Абхазская политическая система прошла сложнейший тест «властной ротации» - политическая власть конституционным путем переходила от правящей элиты к оппозиции. Выборы президента и депутатов парламента Абхазии всегда конкурентны (зачастую даже излишне), прозрачны, без заранее известного результата - в полной мере отвечающие определению демократии как «институционализированной неопределенности».
Абхазское общество демократично и эгалитарно по своей природе, в нем отсутствует жесткая иерархия и отношения господства, а сохраняющиеся традиционные структуры предохраняют людей от произвола государства. Любые общественно значимые решения, чтобы быть прочными, базируются на социальном консенсусе.
Какой же должна быть внешняя политика Абхазии, чтобы соответствовать новым реалиям как внутри, так и вовне Абхазии?
Безусловно, после августа 2008 г. Абхазия сделала большой шаг в направлении укрепления своего международно-правового и политического положения. Признание независимости Абхазии со стороны России, Венесуэлы, Никарагуа, Науру, Тувалу и Вануату - странами-членами ООН - безусловно наделяет Абхазию статусом субъекта международного права.
В то же время, общий внешнеполитический контекст продолжает соответствовать определению «застывшая неблагоприятность». Мы продолжаем сталкиваться с негативным отношением к нашим устремлениям и несправедливой оценкой наших достижений со стороны Запада. Конечно, представлять Запад в виде некоего монолита было бы непростительным политическим упрощением. Однако если говорить об официальных декларациях и практических действиях таких центров силы, как США и ЕС, то едва ли можно зафиксировать очевидные изменения, которые в достаточной степени предполагали бы учет положительных процессов демократической трансформации абхазского общества.
К сожалению, политика Запада в отношении Абхазии продолжает базироваться на устаревших геополитических и региональных схемах, отживших свой век политических подходах. При общении с западными представителями нередко складывается впечатление, что эти люди не наделены правом принимать решения, идущие вразрез с «тбилисским взглядом» на сложившуюся региональную конъюнктуру. Абхазскому обществу все чаще приходится убеждаться, что у Запада нет собственного восприятия ситуации в Абхазии и вокруг нее, что западные подходы, вероятно, являются лишь продолжением грузинских интересов.
Внешняя политика Абхазии должна основываться на принципах открытости при жестком учете национальных интересов. Мы готовы взаимодействовать с теми акторами мировой политики, у которых есть задача помочь Абхазии сделать лучше жизнь ее граждан, способствовать укреплению демократических институтов, содействовать донесению до международного сообщества голоса абхазских властей и граждан. Абхазия никогда не пойдет на сотрудничество с теми странами и институтами, которые будут пытаться навязать нам прогрузинскую повестку. Мы хотим общаться с миром, но не любой ценой. Если такое общение обусловлено контролем со стороны Грузии, либо необходимостью сближения с этой страной, Абхазия от него откажется.
Наша внешняя политика обретает большую уверенность, так как опирается на достижения внутри страны. Именно уверенности в себе, нашей внутренней свободы, как огня, боятся наши оппоненты. Им хочется, чтобы Абхазия выглядела провинцией, обиженно отгородившейся от всего мира. Но мы – часть мира, и мы будем налаживать связи со всеми континентами и частями света. Недоброжелателям Абхазии придется смириться с тем, что абхазское независимое государство и абхазская демократия состоялись.
(Перепечатывается с сайта: http://www.reflectionsonabkhazia.net/index.php/irakli-khintba.)
_____________________________________________________________
К вопросу о современном этапе грузино-абхазского противостояния
(Доклад; 2003 г.)
Несмотря на то, что с окончания грузино-абхазской войны (1992-1993) прошло уже десять лет, обстановка в Абхазии все еще далека от окончательной нормализации. На фоне того, что руководству республики в определенной мере удалось осуществить заметные позитивные сдвиги в экономической и политической сферах, население Абхазии страдает от неопределенности и отсутствия безопасности. Хрупкий мир, поддерживаемый усилиями Коллективных Сил по Поддержанию Мира (КСПМ), состоящих всецело из российских военнослужащих, постоянно находится под угрозой срыва из-за бесчисленных вылазок грузинских бандфомирований, совершающих террористические акты на территории Абхазии, грабящих и убивающих мирных жителей не только абхазской, русской, армянской, но и грузинской национальности. Причем все эти незаконные действия контролируются и инициируются непосредственно СГБ Грузии, что является доказанным фактом и уже не подвергается сомнению.
Нынешнее стремление руководства Абхазии и ее населения к интеграции в единое российское сообщество, поиск в лице РФ верного союзника и помощника соответствует также геополитическим императивам российской внешней политики на фоне экспансии США в Грузии. Таким образом, происходит некая взаимная реализация интересов, которая устраивает обе стороны. В настоящее время, благодаря крупным успехам абхазской дипломатии, республика более не играет роли "разменной монеты" на переговорах по грузино-абхазскому урегулированию. Без согласия Абхазии не может быть принято ни одно касающееся её решение. Принимая во внимание все вышесказанное, и руководство Абхазии, и народ республики преисполнены веры в окончательное урегулирование грузино-абхазского противостояния в форме обретения Абхазией юридической независимости либо в качестве отдельного государства, либо как "ассоциированного члена" в союзе с Российской Федерацией.
* * *
Принято считать, что началом современного этапа национально-освободительного движения абхазского народа стало 18 марта 1989 г., когда в селе Лыхны Гудаутского района Абхазии состоялся многотысячный сход абхазов, в котором приняли участие как простые трудящиеся, так и партийные, и правительственные руководители республики. На повестке дня стоял вопрос о политическом статусе Абхазской республики. Итогом схода стало принятие специального воззвания к руководителям СССР и ведущим ученым Академии наук СССР - "Лыхненское обращение", под которым поставили свои подписи более 30 тысяч человек. Петиция начинается кратким историческим очерком, описывающим события в Абхазии периода ее советизации, когда самовольным распоряжением И.В. Сталина, явившимся грубым попранием принципов ленинской национальной политики, был упразднен суверенитет ССР Абхазии, и республика была низведена до статуса автономии в составе ГССР. В дальнейшем руководство Грузии, а также СССР в лице Сталина, проводило планомерную и целенаправленную политику по грузинизации населения Абхазии, что вылилось в национальное движение абхазов за самосохранение. В заключительной части "Обращения" говорится: "Сегодня жизненно важной задачей является необходимость оздоровления межнациональных отношений, укрепления дружбы и братства между абхазским, грузинским, всеми народами, проживающими в Абхазии. Это может быть достигнуто лишь путем возвращения Абхазии политического, экономического и культурного суверенитета в рамках ленинской идеи федерации" [Абхазские письма: 459]. Из процитированного отрывка видно, что в намерения представителей абхазского народа не входили какие-либо насильственные действия в отношении грузинского населения, его притеснению.
В дальнейшем события начинают разворачиваться в геометрической прогрессии. Летом 1989 г. произошло первое рукопашное столкновение грузин и абхазов. По всей Абхазии прокатилась волна демонстраций и митингов, вызванная приходом к власти первого "демократического" президента Грузии З. Гамсахурдиа, отъявленного шовиниста и националиста, призывавшего к уничтожению всех абхазов и заселению республики грузинами и, родственным им этносом, мегрелами [Абхазия - документы свидетельствуют: 233].
В конце 1990 г. Верховным Советом Республики Грузия был объявлен переходный период по восстановлению государственной независимости Грузии. Стремясь как можно быстрее избавиться от какой бы то ни было общей судьбы с Россией, грузинскими националистами были посеяны семена вражды и ненависти к русскому народу в благодатную и подготовленную почву массового сознания. Россия обвинялась в аннексии и закабалении Грузинского государства в начале XIX в. Для иллюстрации подобных русофобских настроений можно привести цитату из очередного околонаучного труда грузинских историков: "аннексия Россией Грузии повлекла за собой тяжелейшие последствия для Грузинского государства" [Гамахария, Гогия: 49]. На самом деле, бесспорным является тот факт, что присоединение Грузии к России не только дало толчок к развитию грузинской культуры и государственности, но и явилось "единственным выходом в условиях разрухи и пребывания Грузии на грани исчезновения" [Данилевский: 39].
* * *
Кризис все усугублялся. В августе 1990 г. произошел скандальный раскол парламента Абхазии на грузинскую и абхазскую депутатские группы. 25 августа 1990 г. абхазская часть депутатов Верховного Совета приняла Декларацию "О государственном суверенитете Абхазской ССР" и постановление "О правовых гарантиях защиты государственности Абхазии". В Декларации постулировалось, что суверенное социалистическое государство - Абхазская Советская Социалистическая Республика создана "на основе осуществления абхазской нацией ее неотъемлемого права на самоопределение, верховенство народа в определении своей судьбы<...> Абхазская Советская Социалистическая Республика обладает всей полнотой власти на своей территории вне пределов прав, добровольно переданных ею Союзом ССР и Грузинской ССР на основе заключенных с ними договоров." [Абхазские письма: 479]. Реакция из Тбилиси последовала немедленно: на внеочередной сессии Верховного Совета ГССР эти документы были аннулированы.
В октябре 1990 г. подавляющим большинством голосов (86 %) Президентом Грузии был избран Звиад Гамсахурдиа, лидер общественно-политического движения "Круглый стол" [Лежава: 288]. В ходе своей предвыборной кампании Гамсахурдиа сыграл на антироссийских настроениях населения страны, пуская вход откровенно националистические призывы. Придя к власти, новый президент приступил к практической реализации заявленных идей и лозунгов. Его правительство, открыто проповедовавшее шовинистические и, в некоторой мере, фашистские идеи по созданию моноэтнического государства, проводило политику по ликвидации как Абхазской, так и Южно-Осетинской автономий. Под лозунгом "Грузия для грузин" в Южную Осетию были изгнаны тысячи осетинцев, многочисленно расселявшихся на территории почти всей Восточной Грузии. В порыве чувств Гамсахурдиа не раз заявлял, что он не знает такой нации, как абхазы [Гаджиев: 164]. Причем, как только его свергли, он заговорил о "необходимости защитить маленький абхазский народ от геноцида, устроенного правительством Грузии" [Малышева: 42-43].
* * *
В соответствии с Законом СССР "О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из состава СССР" от 3 апреля 1990 г. автономные республики, в случае выхода союзной республики из СССР, обладали правом самостоятельно решать вопрос о пребывании в составе СССР и о своем государственно-правовом статусе [Гушер: 110, Колбая: 74]. Абхазия воспользовалась своим правом и 17 марта 1991 г. приняла участие во всесоюзном Референдуме по вопросу сохранения СССР, на котором 98.6 % населения проголосовало "за" [Хрестоматия по истории СССР: 353].
Результаты плебисцита были официально подтверждены и запротоколированы Центральной Комиссией Референдума СССР и признаны постановлением Верховного Совета СССР от 21 марта 1991 г. В Грузии же, готовившейся к принятию Акта о восстановлении государственной независимости (был принят 9 апреля 1991 г. большинством населения), референдум не проводился из-за отказа от него официального руководства республики. Таким образом, неизбежным становится вывод, что к моменту распада СССР государственно-правовые отношения между Грузией и Абхазией были прекращены. Абхазия осталась в составе СССР, а Грузия вышла из него. Вследствие этого на территории СССР образовались два не связанных друг с другом государства - Грузия, провозгласившая свою независимость и Абхазская ССР, остававшаяся субъектом СССР вплоть до его распада 21 декабря 1991 г. С распадом СССР Республика Абхазия стала независимым государством [Гушер: 110].
Опираясь на правовое основание суверенитета Абхазии, Верховный Совет республики отменил Конституцию 1978 г. и восстановил Конституцию 1925 г., в соответствии с которой Абхазия являлась суверенной республикой.
Пытаясь восстановить утраченную юрисдикцию над Абхазией, Грузия, под предлогом охраны железных дорог, 14 августа 1992 г. осуществила вероломное нападение на республику. Используя танки и боевые самолеты, а также, учитывая практическое отсутствие вооружения у абхазских ополченцев, грузинское руководство надеялось на блицкриг. Однако его намерения окончились крахом: Абхазия, ссылаясь на свой суверенитет, в соответствии с принципом международного права, в порядке самообороны и реализации своего права на самоопределение, а также в целях обеспечения защиты и независимости вступила в освободительную войну против Грузии. Грузинская армия ради победы не гнушалась ничем: устраивались массовые расстрелы мирных жителей, геноцид, уничтожение памятников культуры и истории.
Обвиняя абхазских ученых в фальсификации истории, грузинские мародеры в первые дни войны подожгли Абхазский государственный архив, где хранились бесценные документы, проливающие свет на столь неугодную грузинским идеологам историческую истину. Абхазский народ, а также прибывшие с Северного Кавказа и Юга России добровольцы, самоотверженно боролись за свободу республики. Четко спланированные военные операции, а также грамотная политика руководства Абхазии привели к тому, что в октябре 1992 г. абхазские войска освободили Гагру, а 30 сентября 1993 г. страна праздновала победу. С этого момента начался тяжелый этап экономического, а также и конституционного строительства в Абхазии.
* * *
Политика Российской Федерации относительно грузино-абхазского противостояния поначалу носила непоследовательный и противоречивый характер. Слабость и неопределенность национальной политики Ельцина, непонимание (или нежелание понимать) ее конечной цели, привели к тому, что Россия в период грузино-абхазской конфликта участвовала в военных действиях на противоположных позициях, попеременно снабжая грузинскую и абхазскую армии оружием. Направленная против "абхазских сепаратистов" телевизионная пропаганда, к концу военных действий сменилась на антигрузинскую. Следует особо подчеркнуть, что представители высшего командного состава Вооруженных сил РФ призывали к войне против Шеварднадзе, развалившего СССР, в то же время официальное руководство России неоднократно и жестко заявляло об "уважении территориальной целостности Грузии".
С завершением войны позиция России начала медленно, но уверенно, трансформироваться в пользу Абхазии, и на этом фоне более чем неожиданным показалось решение Москвы о закрытии границы с Абхазией в 1994 г. Этот шаг повлек за собою жесткую экономическую, информационную, а также политическую блокаду Абхазии. Все трудоспособное мужское население страны оказалось заточенным в своем государстве. В республике ухудшилось продовольственное снабжение. Оказалось невозможным, или очень осложненным, осуществление государством какой-либо внешнеэкономической деятельности.
В чем же причина столь странного рисунка политики Российской Федерации в Закавказье?
Грузино-абхазская война в целом принесла России ощутимые политические, экономические и геостратегические дивиденды. Не секрет, что императивом российской внешней политики всех времен было упрочение геополитического превосходства. На Кавказе, как и сотни лет назад, сталкивались интересы мировых держав, т.к. со стратегической точки зрения, Кавказ, и особенно Закавказье, имеют огромное позиционное значение, сопоставимое с ролью "подбрюшья Европы" - Балканского полуострова. Поэтому и в ситуации грузино-абхазского противостояния Россия пыталась извлечь наибольшую выгоду. Руководство Российской Федерации понимало, что подобный конфликт приведет к обоюдному ослаблению воюющих сторон и, как следствие, установлению их всеобъемлющей зависимости от России, что послужит гарантией геополитического укрепления ее южных рубежей. Однако именно непоследовательность и недальновидность политики Ельцина привела к тому, что грузинская республика, поначалу выказывавшая лояльность России, в дальнейшем заняла очередь в ряду государств, желающих интегрироваться в структуры НАТО.
Потерпев крупное военное поражение, Грузия приблизилась к краю экономичной пропасти, что, в купе с озлобленностью масс и ощущением безысходности, вынудило дискредитировавшее себя руководство республики искать выход из сложившейся ситуации. И такой выход был найден во вступлении Грузии в СНГ. Это явилось большой политической победой России, по существу контролировавшей СНГ, т.к. Грузия всегда была категорически против какой-либо консолидации с союзными структурами постсоветского пространства.
Также Грузия приняла обязательства по сохранению на своей территории российских военных баз [Гаджиев: 160, Колбая: 76]. В этой связи, упомянутые экономические санкции, веденные Россией против Абхазии, рассматривались как некое одолжение, взамен которого Грузия должна была забыть о любых взаимоотношениях с североатлантическим альянсом.
Однако процесс "вестернизации" Грузии был уже запущен и оказался необратимым. Еще в 1994 г. сложилась правовая основа отношений кавказских государств с НАТО. Именно тогда был подписан рамочный документ о сотрудничестве с НАТО - программа "Партнерство ради мира" (ПРМ), а также подписанные позднее индивидуальные программы партнерств (ИПП) [Чернявский: 103]. Уже в 1995 г. в распоряжение Грузии была предоставлена рота спецназа НАТО. Взамен войска североатлантического альянса получили право свободно распоряжаться военными базами, аэродромами и морским пространством Грузии.
Принципиально антироссийскую позицию проявила Грузия по вопросу национально-государственной принадлежности контингента миротворческих сил в зоне конфликта. Грузинская сторона настаивала на мультинацинациональном составе этих сил, делая особый акцент на войска НАТО и армию Украины (наемники из которой в большом числе воевали на стороне Грузии). Абхазская сторона же настаивала на российском контингенте миротворческих сил. В конечном итоге Решением Глав Государств СНГ "Об утверждении мандата на проведение операции по поддержанию мира в Абхазии, Грузия" от 27 июля 1993 г. КПСМ СНГ были сформированы исключительно из российских военнослужащих [Гушер: 113].
Правительство и народ Абхазии, несмотря на жесткую позицию Российской Федерации, взяли курс на всестороннее сближение с "северным соседом", последовательно отмечая усилия и заслуги России по предотвращению военных действий. Грузинские политики, лидеры общественных объединений, а также элита, по сей день выражают резкое недовольство деятельностью российских миротворцев, утверждая, что они только тормозят мирный процесс. Абхазское же руководство рассматривало и рассматривает российских миротворцев как единственную силу, способную не допустить нового кровопролития.
Гарантом стабильности в сознании населения Абхазии служила российская военная база в Гудауте, которая была расформирована и ликвидирована согласно решениям Стамбульского саммита 1999 г.
Несмотря на эксплицитный характер пророссийского уклона абхазской политики, тяжелые экономические условия в республике явились богатой почвой для завуалированной экспансии Запада. Посланники западных государств пытаются воздействовать как на абхазскую политическую и финансовую элиты, так и на простой народ, убеждая их в бесперспективности ориентации на Россию. В Абхазии весьма активно функционируют ряд западных социальных и миротворческих организаций: лондонская "Международная тревога", британская организация "Ресурсы примирения", британская конфликтологическая организация "Кавказские связи", Бергховский исследовательский центр по урегулированию конфликтов (Берлин), "Исследование роли народной дипломатии в урегулировании грузино-абхазского конфликта" (Калифорнийский университет), "Развитие молодежи" (Американская академия образования) и прочие организации [Колбая: 76].
В октябре 2001 г., после того, как отряды чеченских и грузинских боевиков во главе с полевым командиром Р. Гелаевым, подосланные тбилисскими спецслужбами для дестабилизации обстановки и возможным дальнейшим началом крупномасштабных военных действий, "вынырнули" в Кодорском ущелье Абхазии и затем были выбиты оттуда абхазской национальной армией, российско-абхазские отношения вступили в новую стадию - период активизации. Первый шаг был сделан Премьер-министром Республики Абхазия А.М. Джергения. Учитывая то, что РФ сохранила на своей границе с Абхазией безвизовый пропускной режим, А.М. Джергения заявил о готовности Абхазии консолидироваться с Россией в рамках так называемых "ассоциированных отношений". Подобные отношения предполагают следующий порядок: Абхазия является субъектом международного права (членом ООН и других международных организаций), одновременно она совместно с Россией осуществляет внешнюю и оборонную политику, находится с ней в валютном и таможенном союзе, осуществляет совместную охрану государственной границы. [Независимая газета 23.10.2001]. Премьер-министр республики заявил даже, что в настоящее время идет подготовка соответствующих документов, предусматривающих более тесные "российско-абхазские отношения". А. Джергения отметил также готовность абхазского руководства провести референдум по этому вопросу.
Хотя с российской стороны все еще не последовало официальной реакции на заявления премьер-министра, Россия начала в одностороннем порядке выдавать гражданство любому жителю Абхазии. По последним подсчетам за неполные шесть месяцев российское гражданство получило абсолютное большинство населения республики (ок. 200 тыс. чел.) [Республика Абхазия 12.09.02].
Сотрудничество Абхазии и РФ постоянно расширяется. В республику все чаще приезжают правительственные и парламентские комиссии с целью содействия активизации экономической и политической жизни страны. Объявленное Премьер-министром Абхазии решение о начале поэтапной приватизации объектов курортной сферы мыса Пицунда нашло отклик у российского государственного и частного капитала [Независимая газета 30.05.02] В августе 2002 г. между Республикой Абхазией и Краснодарским краем РФ был подписан меморандум о сотрудничестве, охватывающем экономическую, политическую и социальную сферы.
Таким образом, можно признать, что российское руководство фактически сделало ставку на Абхазию как единственный оплот своего влияния в Закавказье. Попытка надавить на Грузию, обвиняя ее в пособничестве мировому терроризму, не увенчались успехом, т.к. главный борец с этим "всемирным злом" - США - окончательно укрепившиеся в этом закавказском государстве не принимают в расчет любые утверждения России по этому поводу. Следует учитывать еще один немаловажный факт, а именно, углубляющуюся неприязнь грузинского народа к русскому, обвинение Москвы во всех смертных грехах. Все это в совокупности радикально препятствует российскому господству над Грузией. Нам представляются весьма туманными дальнейшие перспективы России относительно Грузии, если только не будут предприняты кардинально новые решения и действия.
* * *
В заключении необходимо выделить следующие моменты:
- Абхазия на протяжении большей части своей истории конституировалась как независимое суверенное государство.
- Суверенное государство Абхазская ССР, образованное в 1921 г., в результате незаконного волюнтаристского решения И.В. Сталина, грузина по национальности, была насильно вогнана в состав Грузии.
- Политика грузинизации Абхазии, лишение ее автохтонного населения права на собственную культуру, заселение Абхазии грузинской этнографической группой - мегрелами, переиначивание абхазских фамилий и топонимов на грузинский лад и прочие действия привели к необходимости немедленной консолидации абхазской нации перед угрозой ассимиляции и утраты идентичности.
- Юридическая и фактическая независимость Абхазии была восстановлена после развала СССР, когда Республика Абхазия, согласно закону СССР "О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из состава СССР" от 3 апреля 1990 г., а также путем участия в Референдуме 1991 г., оказалась в правовом отношении абсолютно не связанной с Грузией.
- В этой связи военная агрессия Грузии рассматривается как попытка аннексии суверенного государства.
- Признавая основополагающую роль Российской Федерации в недопущении возобновления военных действий, Республика Абхазия выказывает стремление к консолидации с российским государством на основе "ассоциированных отношений".
- При этом очевидна российская заинтересованность в развитии своих отношений с Абхазией как основная возможность сохранения и укрепление своего влияния на Кавказе, учитывая всевозрастающую экспансию западных военных структур в регионе.
- "К настоящему времени процесс суверенизации в Абхазии зашел настолько далеко, что представляется весьма сомнительным, что найдется какая либо сила, способная заставить Абхазию отказаться от независимости и вернуться в лоно единого грузинского государства" [Гаджиев: 160]
* * *
Используемая литература:
1. Гаджиев К.С. Геополитика Кавказа. М.: Международные отношения, 2001 г.
2. Гушер А.И. Грузино-абхазский конфликт как геополитическая реальность и источник нестабильности в зоне Южного Кавказа // Вестник аналитики, - 2001 г., N 5.
3. Чернявский С. Южный Кавказ в планах НАТО // Международная жизнь, - 1998 г., N 9.
4. Права и свободы народов. Сборник документов под. ред. проф. Р.А. Тузмухаммедова. Казань: Книжный дом, 1995 г.
5. Колбая Г.Н. О некоторых угрозах безопасности России, связанные с грузино-абхазским конфликтом, и мерах по их нейтрализации // Политическое просвещение, - 2002 г., N 2.
6. Малышева Д.Б. Конфликты в развивающемся мире, России и СНГ. М.: 1997 г.
7. Квициния М.Б. Ключ к истории Абхазии. Сухум: 1999 г.
8. Абхазские письма (Сборник документов 1947-1989 гг.). Составитель И. Мархолиа. Сухум: 1994 г.
9. Лежава Г.П. Абхазия: анатомия межнациональной напряженности. Москва: 1999 г.
10. Хрестоматия по отечественной истории (1946-1995). Учебное пособие для студентов вузов / Под. ред. А.Ф. Киселева, Э.М. Щагина. М.: Гуманитарно-издательский центр ВЛАДОС, 1996 г.
11. Независимая газета - 23.10.01, 30.05.02
12. Гамахария Д., Гогия Б. Абхазия - историческая область Грузии. Тбилиси, 1997 г.
13. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991 г.
* * *
(Перепечатывается с сайта: http://www.humanities.edu.ru.)
_________________________________________________________
Президентские выборы в Абхазии: изменяющееся общество в застывшем контексте
Непредсказуемые выборы
Пятые президентские выборы в новейшей истории Абхазии завершились убедительной победой Александра Анкваба (54.9%). Бывший премьер-министр Сергей Шамба, отличившийся агрессивной избирательной кампанией, отстал от фаворита почти на 35% голосов. Он чуть было не уступил изначально считавшемуся аутсайдером лидеру оппозиции Раулю Хаджимба (19.8%), который проявил себя с лучшей стороны, сыграв важную стабилизирующую роль в ходе избирательной кампании.
Выборы в Абхазии привлекли значительное внимание внешних игроков. Россия прислала множество наблюдателей из числа политиков, депутатов, экспертов. В качестве международных наблюдателей в Абхазии оказались представители десятка стран мира, и даже депутат Европарламента от Венгрии.
Евросоюз, США и НАТО не признали легитимности выборов, укрепив бытующее в абхазском обществе представление о «застывшей неблагоприятности» международного контекста. Однако Запад не оставил ситуацию без внимания, посчитав необходимым сделать специальные заявления по поводу абхазских выборов.
Нельзя не отметить, что все больше западных и российских экспертов, приятно удивленных еще альтернативными выборами 2004-2005 гг., начинают рассуждать о «достоинствах абхазской демократии» и конкурентности политического процесса в стране. Действительно, сегодня уже вполне правомерно говорить о формировании в Абхазии «электоральной демократии»[1]. Ее признаки налицо: наличие регулярных альтернативных выборов, относительная честность и прозрачность избирательной процедуры, непредсказуемость результата выборов ввиду реальной конкуренции политических сил[2].
Реальная конкуренция на этих выборах во многом была достигнута за счет размытости административного и финансового ресурсов, которые, иногда стихийно, формировались вокруг двух кандидатов от правящей элиты - Анкваба и Шамбы. Помимо этого, всем кандидатам было предоставлено равное время на государственном телеканале, а независимые журналисты имели реальную возможность задавать им самые неудобные вопросы в прямом эфире. В условиях абхазского общества, где все «друг друга» и «друг о друге» знают, высокомерно закрыться от общения с людьми, опираясь лишь на рекламные технологии, попросту невозможно. Поэтому кандидаты предпочитали живой контакт с избирателями, посещая даже самые малочисленные населенные пункты Абхазии.
Важная особенность данных выборов - снижение значимости фактора «этнического голосования». Так, самые многочисленные из неабхазских этнических групп – армяне и русские - голосовали на основе своей гражданской идентичности. Несмотря на значительный перевес в пользу Анкваба в Гальском районе, фактов принуждения грузин к голосованию за него не было зафиксировано.
Конечно, при желании можно найти недостатки в организации выборов, составлении списков избирателей, иных процедурных моментах. Безусловно, в Абхазии выбор избирателей во многом еще персонифицирован, но не концептуален (идеологичен): мало кто читает программы кандидатов. Абхазия еще не прошла «тест двух ротаций» С. Хантингтона[3], когда власть переходит от политической группы A к политической группе B (как в 2004-2005 гг.) и затем возвращается к группе А путем конституционных, мирных процедур. Но кто на постсоветском пространстве, кроме, пожалуй, Украины, может похвастаться этим? Абсолютное спокойствие общества и выдержка сторонников проигравших кандидатов после подведения итогов голосования свидетельствуют о реальном прогрессе в демократическом развитии Абхазии. Избрание же Александра Анкваба – признак определенной нормативно-ценностной трансформации общества.
Феномен Анкваба и расставание с идеологической эпохой
Думаю, будущий биограф Александра Анкваба непременно сделает вывод, что этому человеку удалось сделать выдающуюся политическую карьеру. Превращение «изгоя» в президента – не только результат личностных усилий и очевидной неординарности самого Анкваба[4], но свидетельство динамичного и открытого политического процесса в Абхазии.
Приход Анкваба, по-видимому, знаменует уход в прошлое «эры Ардзинбы». Речь ведь не только и не столько о том, что на выборах победил «противник», или «антагонист», первого президента Абхазии. Абхазское общество, видимо, перешло в постидеологическое состояние, когда политикой и политиками, да и обществом в целом, движут в большей степени умеренный прагматизм и императив стабильности, нежели идеализм и алармизм, задача противостояния внешней угрозе и иные формы чрезвычайной массовой мобилизации. Харизматическая легитимность постепенно уступает место рационально-легальной, основанной не на исключительной вере в саму личность, а на оценке правомерности нахождения у власти по конкретным делам и достижениям.
Представить себе Анкваба в образе «народного лидера», заряжающегося «энергией масс», крайне сложно. Это человек иного типа. Анкваб - в большей степени прагматик и технократ, нежели традиционалист. Его отношение к стране в большей степени хозяйское и рациональное. Его национализм состоит в укреплении, в первую очередь, государства - он имеет мало общего с этнонационализмом. На предвыборной встрече с молодежью Анкваб дал показательный для себя ответ на вопрос о национальной идее для Абхазии. Вместо обычно используемых для такого случая «традиционалистского набора», включающего апсуара (морально-этической комплекс - поведенческий код абхазов), физическую и духовную безопасность и «морально-нравственное здоровье» народа, Анкваб предложил две вполне универсальные и модернистские идеи: образование и здравоохранение.
Александр Анкваб победил, так как совершенно верно уловил эту тенденцию - ослабление идеологической мобилизации абхазского общества. Он понял, что лучшая идеология сегодня – это продуктивный труд. Период экзальтации прошел - настало время будней. Сергей Шамба пытался играть именно в идеалистическую, лозунговую, иррациональную игру - и потерпел поражение. Анкваб же ничего не обещал, кроме готовности много и активно работать.
Установление порядка, забвение внешней политики или сползание к авторитаризму?
В абхазском обществе сформировался запрос на «сильную руку», чему есть определенные социальные причины. В первую очередь, речь идет о растущем социальном расслоении ввиду безудержного обогащения небольшой части общества, имеющего доступ к государственному ресурсу и живущему на коррупционную ренту. Люди все больше сталкиваются с несправедливостью и отсутствием равенства перед законом, вызванными различиями в богатстве, влиянии, этническом происхождении. Небольшое абхазское общество начинает ощущать, что Абхазия перестает быть «делом всех» - неким общим проектом, проектом сотворчества большинства людей. В этих условиях люди хотят справедливости и порядка - пусть и жестких, но одинаковых для всех. Реализацию этого императива, отчасти подогреваемого социальным реcентиментом, они связали с личностью А. Анкваба.
Анкваб пользуется репутацией человека закрытого и авторитарного, хотя сам он это отрицает. В его программе, наряду со многими разумными вещами, говорится об оптимизации системы государственного управления, фактически сводящейся к централизации власти с выстраиванием подобающей в таких случаях властной вертикали - пугающая либералов и демократов аналогия с российскими реалиями. Его программа обходит молчанием совершенствование механизмов горизонтальной и вертикальной подотчетности - системы сдержек и противовесов и стимулирования гражданской активности и местного самоуправления. Есть в ней фраза о том, что «иностранные советники по построению гражданского общества вне своей страны нам не нужны»[5], так как гражданское общество в Абхазии должно базироваться на «собственных ценностях». Задача модернизации не только экономической, но и демократической (политической), в программе не обозначена, равно как меры по борьбе с коррупцией.
Манифест Анкваба, как и программы остальных кандидатов, крайне неспецифичен в том, что касается внешней политики. Внешнеполитической деятельности отводится лишь роль инструмента укрепления отношений с Российской Федерацией: о «многовекторности» не сказано ни слова. О необходимости достижения международного признания говорится сухо и неопределенно. С одной стороны, это подтверждает снижение значимости внешнеполитической проблематики в общественном дискурсе, что связано с относительной стабилизацией и обеспечением безопасности. С другой стороны, Абхазия остается изолированной от международного сообщества, конфликт с Грузией не разрешен, внешний контекст остается крайне неоднозначным. Закрываться от этих проблем, очевидно, не разумно, но есть ли сегодня стимулы к их разрешению?
Тем, кто опасается «авторитарных склонностей» Анкваба, можно напомнить, что особенностью горизонтально структурированного абхазского общества является его консессуальный и договорной характер. Традиционные структуры и неформальные связи не допускали в страну свирепствовавший в России советский тоталитаризм, и сегодня надежно ограждают людей от деспотического произвола власти. Как заявил Анкваб сразу же после его избрания президентом, «диктатуры в Абхазии не будет». Новому президенту вновь придется договариваться с обществом и согласовывать с ним политические курсы. Анкваб это прекрасно понимает, и уже начал консультации, в том числе с представителями НПО, о будущей кадровой и функциональной конфигурации системы государственного управления.
Вообще Анквабу будет сложнее, чем его предшественнику Сергею Багапшу. Общество возвысило его, одновременно предъявляя конкретные ожидания, связанные с наведением порядка, борьбой с коррупцией, другими труднодостижимыми целями. Анкваб должен стать президентом «обычной страны»[6] в эпоху «неэкстремальной политики», выполняющим свои обещания и эффективно управляющим государством.
Деактуализация «грузинского фактора» и перспективы трансформации конфликта
Еще один признак изменений в абхазском обществе - заметное снижение значимости «грузинской карты», ее выпадение из арсенала эффективных инструментов политической борьбы. Интервью бывшего министра обороны Грузии Тенгиза Китовани, которое сторонники Шамба публично демонстрировали в сквере в центре Сухума, ударило именно по Шамбе, а не по Анквабу, хотя в нем шла речь о якобы сотрудничестве министра внутренних дел А. Анкваба с грузинскими спецслужбами в годы войны в Абхазии. «Палачу и бандиту» Китовани в Абхазии никто не поверил, и не в малой степени потому, что общество устало от эксплуатации грузинской темы. Мобилизация на ее основе теперь возможна лишь в случае прямой физической угрозы. Граждане, ощущая безопасность после российского признания в августе 2008 г., хотят борьбы с коррупцией, повышения уровня жизни, укрепления правопорядка. В стране выросло целое поколение людей, многие из которых не знакомы со звучанием грузинского языка.
Почему же в этих условиях, когда общество и государство в Абхазии с очевидностью меняются, международный контекст остается неизменным, а перспективы урегулирования и трансформации грузино-абхазского конфликта по-прежнему неопределенны?
Американские политологи А. Кули и Л. Митчелл, сторонники западной проактивности в отношении Абхазии, полагают «контрпродуктивным» пренебрежение основными западными акторами абхазскими выборами. Они убеждены, что это препятствует урегулированию грузино-абхазских взаимоотношений:
«Открытое отрицание демократических устремлений Абхазии и слепая поддержка жесткой линии Тбилиси на ее изоляцию ведет к тому, что Запад сам отказывается от тех самых рычагов влияния, которыми можно было бы подтолкнуть абхазское руководство к обсуждению вопросов статуса и связанных с этим переговорам»[7].
Оставив в стороне совершенно оторванные от реальности размышления о перспективах переговоров по проблеме статуса, отметим, что Кули и Митчелл задели один из ключевых вопросов сегодняшнего состояния грузино-абхазского конфликта: признавать ли власти Абхазии в качестве субъекта конфликта, легитимного представителя фактического населения Абхазии и помещать их в контекст западной обусловленности, либо продолжать бездумно игнорировать реальность, чем с 2008 г. заняты грузинские власти и западный официоз. Понятно, что правительству Саакашвили не нужны демократические успехи абхазской политии, разрушающие образ «оккупированной территории». Но неужели внутренний демократический импульс абхазского народа должен затухнуть в условиях международного игнорирования лишь потому, что это выгодно конкретным людям в Тбилиси, озабоченным исключительно целями своего сохранения у власти?
В отличие от правящей верхушки, видный грузинский оппозиционер И. Аласания заявил, что для него «важен выбор абхазского народа», оцененный им как «достойный»[8]. Интересно, что он и многие другие комментаторы из Грузии приветствовали победу Анкваба, видя в ней некий антироссийский смысл, так как почему-то считалось, что фаворитом Москвы на этих выборах был Сергей Шамба. С этим связано появление статей в грузинских СМИ о возможности начать «перезагрузку отношений» с приходом Анкваба.
Во-первых, избрание Анкваба не следует рассматривать как «антироссийский выпад». Да, есть основания предполагать, что Путин мог остаться недовольным результатами выборов. Однако российская элита в годы президентства Медведева стала более гетерогенной, а следовательно гибкой и адаптивной к изменяющимся условиям. Президент Медведев был первым, кто поздравил Анкваба с победой.
Во-вторых, хочется напомнить, что с еще большим энтузиазмом в Грузии была воспринята победа «назло России» С. Багапша в 2005 г. Но что в результате? Имя Багапша в Грузии стало ассоциироваться с признанием Абхазии и полным замораживанием грузино-абхазского процесса. Анкваб, судя по его многочисленным интервью, сегодня не оригинален в своих подходах по Грузии[9]. Но разве у него есть легитимность предлагать что-то новое, когда он и все общество видят, что отношение Запада к его стране практически не меняется?
Поэтому никакой трансформации конфликта не произойдет, пока будет воспроизводиться давнишний миф о том, что грузино-абхазские отношения могут наладиться лишь при устранении российского фактора, либо «назло России». Россия на Южном Кавказе - надолго и всерьез. Абхазов необходимо вовлечь в международный контекст, но для этого важно проявить уважение к волеизъявлению граждан на этой территории. Невозможно деизолировать общество и взаимодействовать с ним, игнорируя и третируя избранные им власти – как бы грузинская стратегия по оккупированным территориям не расписывала обратное. Иначе западная перспектива не получит легитимности внутри абхазского общества, а президент Анкваб будет иметь все основания говорить, что у него вызывает лишь улыбку буксующая европейская стратегия «взаимодействие без признания». Для этого Запад должен отказаться поддерживать бесперспективные подходы Саакашвили, ведущие лишь к дальнейшему «застыванию» нынешнего контекста, и предложить абхазскому обществу и властям позитивную повестку. Демократические выборы президента Абхазии представляют для этого прекрасный повод.
------------------------------------------
[1] Суть электоральной демократии Адам Пшеворский обозначил как «организованную неопределенность», когда политики «знают, какова вероятность их победы или поражения, но не знают, победят они или проиграют» (Пшеворский А. Демократия и рынок. - М.: РОССПЭН, 2000. С. 31.).
[2] Журналист газеты «Нью-Йорк Таймс» отмечает: «Выборы, состоявшиеся в пятницу (26 августа – И.Х.), были совершенно не типичными для постсоветского пространства, так как их результат не был известен заранее, и они выглядели соответствующими демократическим принципам». Michael Schwirtz, In Russia’s Shadow, Abkhazia Elects President, in The New York Times, Aug 31 2011 / http://www.nytimes.com/2011/08/28/world/europe/28abkhaz.html?_r=1&scp=2&...
[3] См.: Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / Пер. с англ. – М.: РОССПЭН, 2003. С. 287.
[4] Министр внутренних дел Абхазии в 1992-1993 гг., вынужденный уехать из страны в 1994 г. с ярлыком «предателя», выданным лично В. Ардзинба, Анкваб успешно занялся бизнесом в Москве, не оставляя интереса к продолжению политической деятельности в покинутой им Абхазии. Именно Анквабу принадлежит основная роль в создании и укреплении оппозиционных сил, в первую очередь представленных движением «Айтайра», которые начали разъедать и без того распадающийся монолит ардзинбовской власти в конце 1990-х-начале 2000-х гг. Меценатская деятельность, добавлявшая влиятельных сторонников, умелая самопрезентация, жесткость в сочетании с «включаемым» в нужное время и в нужном месте обаянием, тонкое политическое чутье - все это позволило Анквабу значительно укрепиться перед выборами 2004 г. Тогда он фактически пожертвовал президентским амбициями и влился в команду С. Багапш, так как понимал, что раскол оппозиционных сил губителен для них самих. Оказавшиеся победными для команды Багапш-Анкваб выборы 2004-2005 г. передали власть конституционным путем от правящей элиты к оппозиции, послужив важной вехой в политическом развитии Абхазии. В стране сформировались две основные политические лояльности - элита и контрэлита, по В. Парето - «багапшисты» и «хаджимбисты». Александр Анкваб становится премьер-министром страны. Пережив четыре покушения на свою жизнь, после переизбрания С. Багапша в 2009 г. Анкваб занимает стратегически более выгодную позицию вице-президента республики, оставив не столь предпочтительное в свете президентских перспектив кресло премьера своему главному конкуренту Сергею Шамба. Неожиданная смерть президента Багапша в мае 2011 г. и малый запас времени до проведения досрочных президентских выборов, назначенных на 26 августа, отсекли возможности для структурирования новых фигур претендентов на президентскую должность. В итоге, бывшие у всех на устах «наследные принцы» Анкваб и Шамба, вместе с оппозиционным лидером Раулем Хаджимба, составили тройку кандидатов на президентский пост.
[5] Обращение к избирателям кандидата в Президенты Республики Абхазия Александра Золотинковича Анкваба / Режим доступа: http://ankvab.ru/?p=1700#more-1700
[6] Аналогия с концептом «обычной страны», предлагаемой в отношении России, которая должна отказаться от «особого пути» и влиться в сообщество демократических государств.
[7] Alexander Cooley and Lincoln Mitchell, A Counterproductive Disdain, in The New York Times, Aug 31 2011. / http://www.nytimes.com/2011/09/01/opinion/01iht-edcooley01.html?_r=2
[8] Ираклий Аласания: Мы намерены вести серьезный диалог с Анквабом. 28.08.2011 / Режим доступа: http://www.ekhokavkaza.com/content/article/24310134.html
[9] На вопрос, как могут повлиять будущие выборы на отношения с Тбилиси, Анкваб заявил, что «договор о мире — вот наше будущее. И кто бы ни пришел к руководству Республикой Абхазия, это будет главное».
«Мы хотим жить в добрососедстве, мы не хотим войны, мы не хотим ни с кем выяснять отношения. Если будет такая же добрая воля со стороны руководства Грузии, то такой документ может быть подписан», - отметил он. (Анкваб: Выборы в Абхазии не вызовут колебаний / Civil Georgia, Tbilisi / 13 июнь.'11 / 11:50 http://www.civil.ge/rus/article.php?id=22175)
(Перепечатывается с сайта: http://www.international-alert.org.)
____________________________________________________________
Пути к признанию независимости Абхазии
30 сентября 2006 г. граждане Республики Абхазия отпраздновали тринадцатую годовщину победы в грузино-абхазской войне, положившей начало реализации стремления абхазского народа к самостоятельной государственности. Тогда к груде социально-экономических трудностей, которые навалились на пережившую войну республику, прибавились не менее серьезные политические проблемы. Провозглашение Республики Абхазия было крайне враждебно и болезненно воспринято в мире: многие страны усмотрели в этом весьма неприятный для себя прецедент. Предпринимались жесточайшие меры давления на Абхазию: одна только экономическая блокада явилась грандиозным нарушением прав человека.
С прошествием тринадцати лет ситуация не претерпела коренных изменений. Абхазия пользуется покровительством Российской Федерации, однако до сих пор ни одна страна не признала ее независимость. В то же время, суждения о том, что внешняя политика абхазского государства не добилась никаких результатов, несправедливы. Настоящей победой абхазской дипломатии явились подготовка и подписание одного только «Заявления о мерах по политическому урегулированию грузино-абхазского конфликта» от 4 апреля 1994 г., которое зафиксировало разрыв государственно-правовых отношений между Абхазией и Грузией и заложило важный блок в правовой фундамент будущего признания независимости Абхазии. Однако, несмотря на несомненные внешнеполитические достижения, главная цель все еще не достигнута.
Практика признания самопровозглашенных государств чрезвычайно разнообразна. За последнее десятилетие признания добились Эритрея и Восточный Тимор, на очереди, по мнению многих наблюдателей, Косово и Южный Судан. О скором достижении заветной цели неустанно заверяют представители Нагорного Карабаха, усмотрев в успехе Восточного Тимора важный для себя прецедент.
Признание Восточного Тимора, на мой взгляд, не может рассматриваться в качестве прецедента для непризнанных республик на постсоветском пространстве, в том числе и Абхазии. Дело в том, что в случае Тимора речь идет о вооруженной аннексии Индонезией португальской колонии, которая не имела никаких правовых оснований и была осуждена ООН. Поэтому в качестве прецедента для Абхазии, по моему убеждению, должна быть выбрана Эритрея.
Большая часть территории современной Эритреи в VI-IX вв. входила в Аксунское царство – ранее эфиопское государство. В дальнейшем, вплоть до XVI в., – в составе Эфиопского царства. С ослаблением Эфиопии Эритрея захватывается турками-османами, затем египтянами. В конце XIX в. на южной части побережья Красного моря высаживаются итальянцы, которые в 1890 г. объединяют все захваченные территории в границах колонии Эритрея. Эритрея оставалась колонией Италии до 1941 г. Она использовалась итальянцами в качестве плацдарма во время II Мировой войны. За период колониального господства Италия создала на территории Эритреи развитую транспортно-коммуникационную инфраструктуру, заложила основы развития сельского хозяйства и промышленности. После разгрома фашистской Италии Эритрея, с помощью англичан, была освобождена от муссолиниевских войск.
Дальнейшая судьба Эритреи зависела от договоренностей между крупнейшими мировыми силами того времени – США, СССР, Великобритании и Франции. Однако державы не смогли прийти к взаимоприемлемому решению и поручили определение судьбы Эритреи Организации Объединенных Наций. В 1952 г. ООН принимает решение объединить Эфиопию и Эритрею в форме федерации, подразумевавшей равный статус субъектов. Однако руководство Эфиопии, возглавляемое авторитарным королем Хайле Селассие I, начало систематически нарушать права эритрейцев, лишая их правительство политических, судебных, экономических и культурных полномочий. Проводилась дискриминационная политика в отношении языков и культурных традиций народов Эритреи, запрещался выпуск национальной литературы, закрывались школы, обучающие детей на языках народов Эритреи. В 1962 г. политический статус Эритреи был низведен до провинции в составе Эфиопии. Причем это решение было проведено через парламент Эритреи и обрело юридическую силу.
С 1961 г. начинается вооруженная борьба эритрейцев за независимость, которая продолжалась 30 лет и унесла жизни более 100 000 человек. Эритрейская армия нанесла ряд крупных поражений войскам Эфиопии, что фактически поставило под вопрос существование эфиопского государства. Критическая ситуация привела к падению режима Менгисту в 1991 г. Новое правительство, стараясь не допустить окончательного развала Эфиопии, согласилось на проведении референдума в Эритрее, усмотрев в этом единственную возможность урегулирования конфликта. 27 апреля 1993 г. эритрейцы практически единогласно проголосовали за независимость своей страны. В 2002 г. Эритрея получила официальное международное признание.
Очевидна схожесть исторического развития Абхазии и Эритреи в XX веке.
Во-первых, Эритрея и Эфиопия в 1953 г., как и Абхазия с Грузией в 1922 г., образовали своего рода договорное государство, политический статус субъектов которого был практически равен. Однако впоследствии и Эритрея (1962), и Абхазия (1931) были лишены своего статуса, который был низведен соответственно до провинции в составе Эфиопии и автономии в составе Грузии. Идентичен был и механизм легитимации этого акта: решения по нему продавливались через парламенты Эритреи и Абхазии.
Во-вторых, и Эфиопия, и Грузия систематически нарушали права граждан своих автономий. И в Абхазии, и в Эритрее проводилась дискриминационная политика в отношении языков и культурных традиций народов.
В-третьих, народы Эритреи и Абхазии, осознавая несправедливость своего положения, начинали борьбу за независимость. Эритрейцам потребовалось 30 лет, чтобы нанести окончательное поражение Эфиопии, новые власти которой, чтобы не допустить распада разгромленного государства, были вынуждены согласиться на проведение референдума о статусе Эритреи. 27 апреля 1993 г. эритрейцы практически единогласно проголосовали за независимость своей страны. В 2002 г. Эритрея получила официальное международное признание.
Следует подчеркнуть, что Абхазия обладает важным преимуществом перед Эритреей. Так, Эритрея, в отличие от Абхазии, никогда не существовала в качестве самостоятельного государства, постоянно находясь в той или иной форме в составе эфиопского государства или пребывая в колониальной зависимости. Однако это не оказалось препятствием для обретения Эритреей международного признания. Кроме того, в отличие от Косово и Нагорного Карабаха, народы которых уже имеют собственные государства (соответственно Албания и Армения), абхазский этнос компактно проживает только на территории Абхазии.
Почему же в таком случае Абхазия все еще не признана и, более того, нет существенных признаков того, что признание будет достигнуто в обозримом будущем. Ответ на этот вопрос предполагает рассмотрение нескольких факторов, обуславливающих признание государств.
1. Фактор международной поддержки. Известно, что Восточный Тимор и Эритрея в своих сецессионистких устремлениях пользовались поддержкой США, как финансовой, так и политической [1]. Недвусмысленная позиция США в отношении Косово заставляет многих наблюдателей утверждать об актуальности признания этой территории. Важную роль в успехе Эритреи сыграла помощь многочисленной диаспоры, осуществлявшей как финансовые транзакции, так и политическое лоббирование интересов и позиций Эритреи в международных институтах и наиболее влиятельных странах мира. В этой связи уместно упомянуть Нагорный Карабах, получающий мощное финансирование и политическую поддержку со стороны разветвленной и мощной армянской диаспоры. Ее усилиями США, заявляющие о признании территориальной целостности Азербайджана, в то же время предусматривают оказание финансовой помощи Карабаху отдельной строкой федерального бюджета.
Таким образом, по этому критерию Абхазия находится в наименее выгодном положении, располагая относительно немногочисленной и организационно слабой диаспорой, которая не в состоянии оказывать существенную поддержку, и весьма неблагоприятным международным имиджем.
2. Фактор актуальности проблемы для мирового сообщества. Приходится констатировать, что проблема Абхазии не стоит на повестке дня мирового сообщества. К ней не приковано внимание международных аналитиков и экспертов по проблемам конфликтологии, ей практически не посвящаются круглые столы и конференции во всем мире, она считается неактуальной, ей не придается такого значения, как, например, Косово, Судану или Шри-Ланке. Абхазия остается terra incognita для остального мира, о ней ничего не знают, и никто почти ничего не слышал. В то же время благодаря беспрерывному обсуждению проблемы Косово в западном обществе и активному функционированию в этом регионе огромного количества различных международных правительственных и неправительственных организаций, косовары имеют возможность донести свою позицию и рассказать о своих проблемах на мировом уровне. То же можно сказать и в отношении Южного Судана.
3. Политико-идеологический фактор. Международное сообщество игнорирует Абхазию и потому, что, в отличие, скажем, от Косово и Эритреи, она не рассматривается в качестве средоточия демократических сил, борющихся с авторитарным центром. (Косово против Сербии при автократе Милошевиче, Эритрея – Эфиопия при императоре Хайле Селассие I и Менгисту, Восточный Тимор – Индонезия при Сукарно и Сухарто [2]). Тот факт, что Абхазия до последнего демонстрировала свою приверженность советской системе (участие в референдуме о сохранении СССР и голосование «за»), а Грузия считается западными исследователями чуть ли не пионером демократического движения на постсоветском пространстве, объясняет поддержку Грузии Западом. Образ «священной коровы», приписываемый Грузии на Западе, во многом обуславливался и той ролью, которую сыграл Э. Шеварднадзе в утрачивании СССР внешнеполитических позиций и его распаде. Личный авторитет и связи Э. Шеварднадзе – одна из причин враждебного отношения мирового сообщества к Абхазии. Кроме того, Южный Кавказ все более становится ареной геополитического противостояния России и США. Нахождение Абхазии в сфере влияния и под покровительством России способствует сохранению негативной позиции западных стран по отношению к непризнанной республике.
Таким образом, международное признание в современных условиях все более приобретает политический смысл и обусловливается политическими, а не международно-правовыми, моральными или историческими соображениями. Республика Абхазия располагает достаточно серьезными правовыми основаниями признания своей независимости. Однако любые попытки добиться принятия этих доводов представителями международного сообщества терпят неудачу. В этой связи Абхазии необходимо в некоторой степени откорректировать стратегию и тактику деятельности, направленной на международное признание.
Представляется, что преимущественные ссылки на международно-правовую норму – «право на самоопределение» - не приведут к нужным результатам. Действительно, в основополагающих международно-правовых документах (Устав ООН, Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам и т.д.) записано, что «все народы имеют право на самоопределение; в силу этого права они свободно устанавливают свой политических статус и осуществляют свое экономическое, политическое и культурное развитие» [3; с. 54].
Однако, во-первых, тут же дается положение о территориальной целостности государств и незыблемости и нерушимости границ [4], а, во-вторых, в современном международном праве все более преобладает иная, более детализированная трактовка права на самоопределение. Так, считается, что данная норма в первую очередь имела отношение к народам, освобождавшимся от колониальной зависимости. В современных же условиях самоопределение в последнюю очередь предполагает отделение. Существуют разнообразные формы самоопределения, например, автономизация и другие модели федерализации. Так как с помощью самоопределения меньшинства надеются обеспечить реализацию политических, экономических и культурных прав и потребностей, то все это, как полагают западные специалисты, может быть осуществлено и в рамках единого государства (например, с помощью реформы избирательной системы и конституционного строя для увеличения представительности меньшинств в управлении государством, экономическим перераспределением, поддержкой культурных запросов и т.д.). Эти теории проистекают в русле либеральной традиции, постулирующей приоритет личного над групповым, универсального над самобытным.
Следует учитывать эти особенности мышления представителей международных структур, ведь известно, что умение встать на место оппонента резко повышает шансы переубедить его. С другой стороны, мы можем обернуть некоторые положения либеральной доктрины в свою пользу. Например, одной из основ либерализма считается право на революцию, концепция которого была разработана еще в трудах Дж. Локка. Согласно этой теории государство – это инструмент обеспечения прав и свобод граждан. В том случае, если оно не только не обеспечивает, но и попирает их, граждане имеют «право на революцию», на сопротивление власти. Американский политический философ А. Бьюкенен отождествляет право на революцию с правом на отделение (сецессией): «любые пороки политического строя, достаточно серьезные, могут служить оправданием для отказа от подчинения этой власти на части территории, входящей в ее юрисдикцию» [5; с. 62]. В целом, современная идеология либерализма предлагает нам следующие аргументы в пользу отделения: (1) нарушение гражданских и политических прав народа; (2) дискриминационное экономическое перераспределение; (3) несправедливый захват территории; (4) угроза образу жизни и культуре народа [5].
Конечно, существует развернутая контраргументация относительно изложенных принципов. Тем не менее, оправданным представляется использование этого «теоретического оружия» в политических спорах.
Мы пришли к выводу, что достижение международного признания, в силу удивительного многообразия обусловливающих его факторов, не поддается рациональному планированию, оно непредсказуемо и часто является результатом удачного стечения обстоятельств. Абхазия, безусловно, не в состоянии изменить мировую политическую конъюнктуру. В то же время существует вполне посильная задача, выполнение которой, по крайней мере, повысит шансы Абхазии на обретение международного признания. Речь идет о создании полноценного, состоявшегося абхазского государства. «Принято считать, что… признание является обоснованным в том случае, если признаваемое правительство эффективно осуществляет власть на территории страны или на большей ее части, контролирует ситуацию в стране» [6; с. 69]. Более того, западные специалисты единогласно заявляют, что «распространение политических единиц, не обладающих компонентами и признаками государства, представляется недопустимым» [7; p. 13]. Важнейшими составляющими развитого, состоявшегося государства являются развитие и укрепление демократии и формирование нации.
Развитие и укрепление демократии. Часто приходится слышать утверждение: Абхазии демократия пока не нужна, главное – достичь независимости. Совершенно очевидна ошибочность этой позиции: не вызывает сомнений, что демократизация многократно повышает вероятность быть признанным. С распадом СССР и крушением мировой системы социализма демократия стала единственной системой власти, обладающей международной легитимностью. Этот принцип действует и в отношении непризнанных государств. Так, Организация Объединенных Наций установила набор стандартов, соответствие которым, фактически, обеспечит Косово признание. Среди них такие критерии, как функционирование демократических институтов, верховенство закона, развитие экономики [8]. Это означает, что в современном мире полноценное государство – это государство с развитыми демократическими институтами и практиками, цивилизованной рыночной экономической системой. Нашей задачей является опережение Грузии по этому критерию, что поможет приобрести благоприятный международный имидж и снять серьезнейший повод для критики Абхазии, которая в настоящее время рассматривается ведущими западными исследовательскими агентствами (например, Freedom House) в качестве «авторитарной и несвободной территории».
Формирование нации. Следует отличать этнос от нации. Этнос – это сообщество, основанное на общем языке, культуре, традициях, в то время как нация – чисто политический феномен. В этом смысле некорректным является словосочетание «многонациональная страна, республика», так как нация может быть только одной - как некая реальность, возникающая над этническими и религиозными различиями и конституирующая государство. Как писал классик политической науки Макс Вебер, «нация – это сообщество, которое обычно стремится к созданию собственного государства» [8; p. 9].
По мнению крупнейшего западного социолога Бенедикта Андерсона, «нация – это воображаемое политическое сообщество…, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев по нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности [курсив мой – И.Х.]» [10; с. 30-31]. Нация должна существовать в сознании людей, выражаясь в чувстве принадлежности к данному сообществу и причастности к происходящему в стране. Нации не существуют априорно и являются продуктом национализма. Говоря словами Э. Геллнера, «национализм не есть пробуждение наций к самосознанию; он изобретает нации там, где их не существовало» [11; p. 168]. В этом смысле, национализм следует отличать от расизма, шовинизма, нацизма, фашизма и других дискриминационных и человеконенавистнических идеологий и рассматривать в качестве идеологии создания государства.
Формирование нации в Абхазии предполагает эффективное инкорпорирование основных этнических групп, проживающих в республике, в единое образование, характеризуемое общностью политических интересов и устремлений. Это позволит укрепить в сознании всех членов нации приверженность идее создания абхазского государства – государства граждан Абхазии, с абхазским этносом в качестве государствообразующего. Как справедливо отмечал Р. Пай, «политическое развитие в целом невозможно без развития у граждан прочного осознания принадлежности к единой нации». Главная задача формирования нации заключается в развитии в сознании всех этнических групп чувства причастности и ответственности за происходящее в республике, за ее развитие и управление. Ведь на данный момент этнические группы в Абхазии существуют разрозненно, образуя сегментированное общество с плотными социальными перегородками. Фактическое утверждение в Абхазии своего рода этнократии, когда практически все, не только ключевые, но и среднего уровня позиции в политике и экономике контролируют абхазы, а другим народам приписывается вторичная, подчиненная функция, не позволит создать полноценное, функционирующее государство. Все идет к тому, что сама идея абхазского государства, не говоря уже о ее реализации, будет приобретать враждебный смысл для неабхазских этногрупп. Учитывая демографические тенденции, это абсолютно недопустимо. Вот что говорит по этому поводу А. Лейпхарт: если в обществе «институциональные связи и ориентации индивидов замыкаются исключительно внутри определенных сегментов, то в нем не будет… политической умеренности и стабильности» [12; с. 45].
Эритрее, например, удалось еще на стадии непризнанного государства достичь гармонизации отношений между населяющими ее девятью этносами. К моменту признания Эритрея подошла со сформированной нацией эритрейцев. В этой связи возникает вопрос о способах формирования нации.
По мнению А. Пшеворского, «ключи к нации» лежат в институциональной структуре и политических стратегиях [13; p. 52]. Следовательно, необходимо осуществить определенную трансформацию системы и органов государственной власти, избирательной системы, каналов вертикальной мобильности и других институтов для максимального соответствия задаче построения нации. Это, помимо прочего, потребует изменения привычных установок элитных групп.
Итак, каковы же варианты возможных мероприятий?
1. Создание так называемой «большой коалиции»: «Важнейшую черту большой коалиции составляет не ее конкретное институциональное устройство, а участие лидеров всех крупнейших сегментов в управлении многосоставным обществом» [12; с. 66]. В случае реформирования системы правления в парламентскую республику, это означает кабинет большой коалиции. При сохранении существующей президентской республики – коалиция президента и высших должностных лиц. Это может быть воплощено в назначении представителей других этнических групп на высокие политические позиции. Например, учредить при премьер-министре-абхазе должности трех вице-премьеров и заместить их представителями русской, армянской этнических групп, а также грузинской из числа тех, кто не принимал участия в военных действиях и поддерживал народ Абхазии в войне. Аналогичным образом следует подходить и к распределению министерских портфелей. Подобного рода изменения целесообразно провести и в парламенте, возможно, в виде увеличения квот представительства других этнических групп. Придание системе квотирования гибкости может потребовать увеличения количества депутатских мандатов и, соответственно, уменьшения размеров избирательных округов.
2. Учреждение большого совета или комитета с широким объемом совещательных функций, своего рода экспертное собрание, с участием всех сегментов общества. Важной особенностью этого органа – наделение представителей каждой группы правом вето, которое она может применить при несогласии с решением большинства.
3. Способствование интеграции Гальского района в единое абхазское государство, так на данном этапе он фактически изолирован от политико-идеологического и экономического пространства Абхазии. «Возвращение» Гальского района в Абхазию, по мнению С. Маркедонова, решит две ключевые проблемы. Во-первых, «абхазские власти смогут объявить вопрос о возвращении беженцев решенным», и, во-вторых, позволит «переформатировать конфликт с Тбилиси из этнополитического в статусный. В этом случае конфликт представляется не как борьба абхазских этнонационалистов с грузинами, а как противоборство населения Абхазии с грузинским государством и его амбициями» [14; с. 24].
Строительство полноценного государства, безусловно, является задачей внутренней политики. Обращаясь к внешнеполитической деятельности, следует подчеркнуть, что приоритетом Абхазии должно быть выстраивание наиболее тесных отношений с Российской Федерацией. Реализации этой задачи, а также достижению признания Абхазии, может послужить установление с Российской Федерации «ассоциированных отношений». В 2001 г. премьер-министром РА А. Джергения были сформулированы основные принципы новой формы взаимоотношений, на основе которых было составлено обращение Президента РА к Президенту РФ с просьбой об установлении «ассоциированных отношений». В последующие годы с подобным обращениями выступал и парламент Абхазии.
Известно, что ассоциированными отношениями именуется разновидность конфедеративных отношений (союза двух суверенных государств), основывающаяся на договоре, заключенном между большим и малым государствами и предусматривающим, с одной стороны, суверенитет меньшего государства, свободу осуществления внутренней политики, его членство в ООН и т.д.; с другой стороны, обязательство большего государства обеспечивать оборону и безопасность меньшего, в некоторых случаях способствовать проведению его внешней политики, предоставлять помощь в развитии экономики и других сфер общества. Таким образом, налицо 3 основных критерия: (1) суверенитет и международная правосубъектность (членство в ООН) меньшего государства (т.е. Абхазии); (2) наличие договора; (3) приоритет большего государства во внешней политике, обороне и обеспечении безопасности. В качестве примера можно привести Маршалловы острова, Федеративные Штаты Микронезии и Палау, ассоциированные с США.
Возможно, это наиболее реалистичный путь к признанию Абхазии, учитывая объективное стремление народа Абхазии к интенсификации отношений с Российской Федерацией, к созданию более тесных экономических и политических связей. Установление ассоциированных отношений, с одной стороны, обеспечит Абхазии признание и даст толчок к экономическому возрождению; с другой стороны, послужит фактором более тесной интеграции с Российской Федерацией. Мировая практика свидетельствует, что инициирование признания государств всегда исходило от бывшего центра (метрополии). Признание Абхазии со стороны Грузии кажется маловероятным. В этой связи Российская Федерация как одна из крупнейших мировых сил своим примером могла бы запустить процесс международного признания Абхазии.
ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Правительство Эфиопии во главе с Менгисту поддерживалось СССР, поэтому, пишет П. Кальвокоресси, «несмотря на то, что в НФОЭ [Народный Фронт Освобождения Эритреи – И.Х.] преобладали левацкие, марксистские настроения, США переквалифицировали это движение как демократическое освободительное движение». (Кальвокоресси П. Мировая политика. 1945-2000: В 2-х кн. Кн. 2 / Пер. с англ. – М.: Международные отношения, 2003. С. 215)
2. В этой связи весьма показательно присуждение Нобелевской премии мира двум тиморцам – католическому епископу Карлосу Бело и лидеру движения за независимость Хосе Рамосу-Хорта.
3. Декларация о предоставлении независимости колониальным странам и народам / Права человека. Сборник международных договоров. – Нью-Йорк: ООН, 1989 г.
4. С другой стороны, принцип территориальной целостности, согласно тому же Заключительному акту, соотнесен с актом внешней агрессии одного государства против другого: «государства будут воздерживаться от любых требований или действий, направленных на захват и узурпацию части или всей территории любого государства-участника» (От Хельсинки до Будапешта: История СБСЕ/ОБСЕ в документах 1973-1994. В трех томах. Т. 1. – М.: Наука, 1996. С. 50). В то же время ничего не говорится о возможном распаде государства изнутри, например, в результате сецессии территории.
5. Бьюкенен А. Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства. – М.: Рудомино, 2001
6. Международное право: Учебник / Отв. ред. Ю.М. Колосов, В.И. Кузнецов. – М.: Международные отношения, 1994.
7. Buchheit, Lee C. Secession. The Legitimacy of Self-Determination. – New Haven and London, 1978.
8. Петровская Ю. Переговоры о статусе независимого Косово // Независимая газета, №232, 26 октября 2005 г.
9. Weber, Max. The Nation / Nationalism. Critical Concepts in Political Science / edited and with new introduction by John Hutchinson and Anthony D. Smith: V.1. – London and New York: Routledge, 2000.
10. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. Вступит. ст. С. Баньковской. – М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2001.
11. Gellner, Ernst. Thought and Change. – London: Widenfeld and Nicolson, 1964.
12. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование / Пер. с англ. под ред. А.М. Салмина, Г.В. Каменской. – М.: Аспект-Пресс, 1997.
13. Przeworski, Adam. Sustainable Democracy. – Cambridge University Press, 1999.
14. Маркедонов С. Непризнанную Абхазию признают // Гражданское общество, №53, 2005.
(2006)
(Перепечатывается с сайта: http://www.community-dpr.org.)
________________________________________________________
Три этапа эволюции транзитологии: на пути к четвертому?
Кафедра политических наук
Российский университет дружбы народов
ул. Миклухо-Маклая, 10а, 117198, Москва, Россия
В статье дается периодизация развития транзитологического знания (выделено три этапа), показана внутренняя динамика теории транзита, эволюция методологии и аналитических моделей исследования переходных процессов. Автор рассуждает о путях выхода из сложного состояния, в котором пребывает современная транзитология, делает предположения о содержании нового, четвертого этапа развития этой науки.
Транзитология как научная дисциплина и исследовательское направление, занимающееся изучением политических изменений, вот уже на протяжении почти 40 лет привлекает к себе интерес в научных сообществах. С конца 1960-х гг., времени появления первых транзитологических опытов, поток научных исследований в этой области лавинообразно возрастал, достигнув «критической массы» к началу 1990-х гг.
Практически синхронное крушение европейской системы социализма и распад СССР рассматривался многими как триумф идеи «демократического мира». Тогда казалось, что политическая транзитология, завершив свою научную и идеологическую миссию, должна сойти с научной арены. На самом деле, изменяющаяся политическая действительность поставила перед молодой наукой новые задачи.
Итоги «третьей волны демократизации», выразившиеся на постсоветском политическом пространстве в фактической реставрации некоторых элементов ancien regime, что шло вразрез с прогностическими моделями теории транзита, нанесли мощный удар по укреплявшемуся все предыдущее время фундаменту политической транзитологии. Все чаще стали раздаваться голоса о теоретической несостоятельности этого исследовательского направления, об ангажированности и идеологизированности его аналитических схем, о «ретроспективности» транзитологии – ее склонности описывать процессы a posteriori и неспособности давать практические рекомендации для эффективного управления и оптимизации текущих демократических трансформаций; о том, что транзитология должна быть изжита как рудимент обанкротившейся теории модернизации. В то же время, бескомпромиссная критика транзитологии зачастую основывалась на поверхностном знании ее объяснительных схем и аналитических моделей или же ввиду субъективного неприятия ее исходных посылок.
Для того чтобы проверить обоснованность утверждений о кризисе транзитологии и наметить перспективы конструирования ее обновленного варианта, необходимо проследить эволюцию транзитологического знания, показать внутреннюю динамику теории переходов в преодолении ставших неэффективными [c. 20] гипотез и саморазвитии объяснительных моделей и попытаться наметить потенциальные направления новых исследований в этой области. Представляется, что научный потенциал политической транзитологии отнюдь не исчерпан, и как важный аналитический инструмент компаративистики теория транзита не должна быть отброшена.
На наш взгляд, в развитии политической транзитологии можно выделить три основных этапа. Основаниями для такой периодизации служат, во-первых, трансформация базовых методологических принципов исследования политических изменений; во-вторых, наступление новых исторических реалий, расширявших и значительным образом изменявших эмпирическую базу исследований транзита; и, в-третьих, логика внутренне противоречивого, диалектического развития транзитологического знания.
Первый этап (конец 1960-х гг. – 1989–91 гг.)
Первые подступы к оформлению транзитологической проблематики можно датировать концом 1960-гг., когда, в частности, вышли исследования С. Хантингтона (см.: [29]) и Б. Мура (см.: [33]), посвященные анализу преобразований обществ. Начало современной транзитологии можно условно связать с публикацией в 1970 г. статьи Д. Растоу «Переходы к демократии: попытка динамической модели» (см.: [38]). Эта работа обозначила завершение периода вызревания транзитологии в чреве господствовавшей с конца 1950-х гг. знаменитой теории модернизации.
Расцвет девелопменталистских идей приходится на исторический период распада колониальных империй и образования так называемого «третьего мира» – группы политически и экономически отсталых стран – бывших колоний. Теория модернизации, несомненно, явилась научным (и политическим) ответом Запада на вызовы новой мировой периферии. Эти страны считались неразвитыми, или немодернизированными, причем под модернизацией понималось следование западному пути в развитии как материального, так и относящегося к сфере сознания (наука, философское мировоззрение, культура, политика).
Сотканной из идей Просвещения теории модернизации были свойственны следующие черты: 1) идея развития (девелопментализм), согласно которой с помощью изменений в экономической системе и общественной структуре возможно достижение более высокого социального, политического и культурного развития. Из этого вытекает типично просвещенческая вера в прогресс, в телеологический и детерминистский характер изменений; 2) представление о линейном развитии социальных систем. Это предполагало примат стадиального характера изменений; 3) понимание модернизации как рационализации (в том числе секуляризации) в веберовском смысле. Причем рационально только то, что отвечает потребности «движения вперед»; 4) акцент на роли формальных институтов как «агентов» модернизации, ее движущих сил, и связанное с этим принижение культурно-нормативной составляющей развития; 5) попытка выявить детерминанты развития (модернизации), знание которых должно обеспечить управляемость и прогнозируемость изменений; 6) высокая абстрактность теоретических построений, которым [c. 21] придается универсальный характер. Вера в то, что они могут объяснить процессы в любой точке земного шара, вне зависимости от культурных и цивилизационных особенностей.
Классической иллюстрацией модернизационной теории может служить известная концепция Сеймура М. Липсета о ковариационной зависимости между экономическим ростом и демократическим развитием, оказавшей колоссальное влияние на становление транзитологии. Согласно «гипотезе Липсета» (1959), «экономическое развитие страны, высокий среднегодовой уровень совокупного общественного продукта (ВНП) на душу населения неразрывно связаны с политической демократизацией страны» [10. С. 5]. Данное предположение выдержало серьезную эмпирическую проверку и, на основе полученных подтверждений, приобрело аксиоматическое звучание.
Еще одной концепцией, выдержанной в модернистско-гегельянском ключе, правда появившейся значительно позже, была модель «конца истории» Ф. Фукуямы – идеалистическое представление о линейном и необратимом распространении либеральной идеологии, которая вытеснит все альтернативные проекты (фашизм, коммунизм, национализм, религию), устранит противоречия и, соответственно, положит «конец истории» (см: [20]).
Господство теории модернизации стало ощутимо оспариваться к концу 1960-х гг. В основном, критика была направлена против телеологичности и «этноцентризма» (вестернизма) девелопменталистских концепций. Так, ставилось под сомнение наличие лишь одной, западной, современности, которая должна служить ориентиром развития для всех обществ. Об этом свидетельствовали и реалии мирового развития. Западные теоретики не могли закрыть глаза на процессы индустриализации и рационализации незападных обществ – прежде всего советского. Все настойчивее звучали мнения о современном характере советского общества, о его «восточной» современности (плановая экономика вместо рыночной, однопартийность вместо многопартийности), которая обладает теми же ключевыми показателями, что и «западный вариант»: стабильность и легитимность власти (хотя это и спорная легитимность), секуляризация и рационализация общества, его высокий мобилизационный потенциал, массовое образование, урбанизация и т. д. Через двадцать лет Ш. Эйзенштадт охарактеризует это как проблему «множественных современностей»1 (см.: [7]).
Как утверждалось выше, именно в этот период и произошла кристаллизация политической транзитологии, которая складывалась в русле теории модернизации и, когда для последней настали нелегкие времена, фактически пришла ей на замену.
Появление большинства работ этого периода было вызвано осознанием необходимости концептуализации целой волны переходов к демократии в Южной Европе в 1970-гг. (Португалия, Испания, Греция) и Латинской Америке в 1980-х гг. (Аргентина, Бразилия, Чили, Уругвай). Мощное влияние теории С. М. Липсета на зарождавшуюся транзитологию обусловило на первом этапе преобладание структурного подхода к осмыслению предпосылок и движущих сил демократического транзита. Важное событие этого периода – выход четырехтомного труда [c. 22] под редакцией Г. О’Доннелла, Ф. Шмиттера и Л. Уайтхеда «Переходы от авторитаризма» (1986) (см.: [40]). В первом томе этого исследования – «Предварительные заключения о нестабильных демократиях» – был в общей форме сконструирован категориальный аппарат современной транзитологии. Совсем не удивительно, что в этих построениях явственно проглядывала «воскресшая» теория модернизации.
Классическая теория перехода предполагает, что «транзит», который определялся Г. О’Доннеллом и Ф. Шмиттером как «промежуток (интервал) между одним политическим режимом и другим» [35. Р. 6], распадается на три основных стадии: либерализацию, демократизацию и консолидацию. Либерализация означает эрозию несущих конструкций (политико-идеологических, в первую очередь) авторитарного режима. Часто она осуществляется в условиях кризиса легитимности власти, вызванного экономическими проблемами. Демократизация же является стадией, следующей за либерализацией, причем последняя готовит для нее основу. Основным отличием либерализации от демократизации заключается в том, что либерализация подразумевает сокращение репрессий и расширение свобод в рамках существующего авторитарного режима, в то время как демократизация предполагает смену режимов. Однако даже наступление стадии демократизации, когда происходит институционализация демократического режима, не гарантирует создание прочных основ стабильной демократии.
Критическое значение в этом смысле приобретает теоретически финальная стадия – консолидация демократии. Она может быть определена как сложный и многоплановый процесс укрепления институтов демократии, развития и укоренения демократических ценностей, поведенческих норм и установок в сознании индивидов и социальных групп, знаменующий завершение транзита и утверждение стабильной демократической политической системы. Причем консолидация распадается на два этапа: негативную консолидацию, т. е. сдерживание, снижение, если не устранение, любых серьезных вызовов демократии, и позитивную консолидацию – внедрение и закрепление демократических ценностей и установок в сознании и поведении масс и элит [37. Р. 20].
Таким образом, жесткая фиксация стадиального характера переходных процессов – одна из особенностей первого этапа эволюции транзитологического знания.
Второй этап (конец 1980-х – вторая половина 1990-х гг.)
Второй этап эволюции теории переходов связан с осмыслением крушения коммунистических режимов в СССР и странах ЦВЕ сквозь призму транзитологической парадигмы. Демократические транзиты в странах Центральной и Восточной Европы явились центральным компонентом «третьей волны демократизации» (по С. Хантингтону). Стремительность разрушения автократических структур, практическая синхронность демократических транзитов в этих странах вызвали широкий научный интерес и дискуссии. Именно тогда встававшая на ноги политической транзитология была поставлена перед дилеммой: либо идти по пути импликации теоретических моделей, сконструированных на основе опыта [c. 23] южноевропейских и латиноамериканских переходов, к анализу транзитов в странах «реального социализма» и СССР (см.: [39]), либо сравнивать посткоммунистические страны между собой, конструируя соответствующий ad hoc методологический инструментарий (см.: [22]). Именно эта дилемма вызвала известную дискуссию на страницах ежеквартального альманаха Slavic Review в середине 1990-х гг., в результате которой возобладала позиция сторонников универсализации теоретических моделей. Это выразилось в появлении серьезных коллективных монографий, в которых с использованием единой концептуальной схемы исследовались причины, основные факторы и особенности демократических транзитов как в Латинской Америке и Южной Европе, так и в странах коммунистического мира2.
В целом второй этап отметился выходом классических работ по теории и практике демократических транзитов – «Третья волна» (1991) С. Хантингтона (см.: [21]) и «Демократия и рынок» (1992) А. Пшеворского (см.: [16]), «Проблемы демократического транзита и консолидации» (1996) Х. Линца и А. Степана (см.: [30]), «Динамика демократизации» (2000) Д. Придхэма (см.: [37]) и других исследований. Появление фундаментальной монографии Л. Даймонда «Развитие демократии: на пути к консолидации» (1999) явилось свидетельством возрастания интереса к изучению консолидации демократии (см.: [27]).
Попытаемся перечислить основные изменения в методологии изучения транзитов на данном этапе.
Во-первых, произошло ощутимое смещение акцента с исследования структурных факторов и предпосылок транзита на анализ роли элит (процедурных факторов) и последствий перехода. Дело в том, что не удалось доказать прямой казуальной связи между экономическим развитием и инициацией транзита. Экономическая концепция указывала лишь на долгосрочные тенденции укрепления уже институционализированной демократии. Кроме того, считалось «политически ошибочным» ставить саму возможность транзита в зависимость от наличия таких труднодостижимых и не поддающихся быстрому сознательному изменению структурных факторов, как политическая культура, так как это на длительное время откладывало реализацию идеи «демократического мира». Поэтому «новый подход, – как писал Т. Карозерс, – был встречен с благодарственным оптимизмом в ученом и политическом сообществах, высвобождая разлетевшуюся сквозь границы ободряющую идею о том, что демократия – это то, что «под силу каждому» [23. Р. 8].
С точки зрения сторонников процедурного подхода, основным в процессе перехода является определенная констелляция элит, а именно выделение в правящей элите демократического крыла реформаторов, которому, соответственно, противостоят консерваторы. В гражданском обществе же выделяются сторонники радикальных реформ и умеренных преобразований (радикалы и умеренные). Начало перехода к демократии возможно только посредством взаимопонимания между реформаторами и умеренными. По мнению А. Пшеворского, это возможно, если, во-первых, реформаторы и умеренные достигают соглашения об институтах, при которых представляемые ими социальные силы имели бы заметное [c. 24] политическое влияние в демократической системе; во-вторых, реформаторы в состоянии добиться согласия сторонников твердой линии или нейтрализовать их; и в-третьих, умеренные способны контролировать радикалов [16. С. 109–110].
Часто процессы институционализации оговариваются посредством пакта, заключаемого между старой элитой, поднимающейся демократической в правящем крыле, а также структур гражданского общества. В том числе на этой основе разрабатывались различные модели переходов. Особую известность приобрела их типология, предложенная Т. Карл и Ф. Шмиттером. Учитывая факторы стратегии элит, с одной стороны, и соотношения сил между правящими группами и их противниками – с другой, Карл и Шмиттер разбили транзиты на четыре категории: 1) пактовые, 2) навязанные, 3) революционные, 4) реформистские [9. С. 13].
Во-вторых, все больший вес в качестве методологии транзитологических исследований начинает приобретать концепция неоинституционализма.
Теория неоинституционализма возникла в 1970-е гг. из синтеза формально-легального и социологического подходов к понятию «политический институт». Его представители «ориентированы прежде всего на институциональные макроструктуры, пытаясь через эволюцию политических институтов, их регулирующих правил и норм вскрыть глубинные механизмы политической динамики» [4. С. 103]. Неоинституционалисты внесли большой вклад в осмысление внутренней структуры и организационной иерархии политических институтов, и их эффектов, «побудительных мотивов человеческого взаимодействия» [15. С. 17] – влияние институтов на «бытующие в обществе ценности, такие как справедливость, коллективная идентичность, принадлежность к сообществу, доверие и солидарность» [17. С. 154], а также то, как институты «определяют существующие на данный момент рамки человеческого выбора» [15. С. 18]. Неоинституционализм оказался комплементарен популярному на данном этапе процедурному подходу к процессу транзита, так как теоретики этого направления полагали, что «…политические институты представляют собой соглашения ex ante по поводу сотрудничества между политиками» [15. С. 72].
Таким образом, неоинституционализм (часто сочетаясь с теорией рационального выбора) приобрел статус одной из важнейших методологических основ исследований переходов. Акцент на анализе формальных институтов вызвал лавину публикаций, посвященных анализу эффектов институционального дизайна, дихотомии «президенциализм – парламентаризм» в условиях переходной политической системы, изучению влияния неформальной институционализации на ход транзита, поиск оптимальной конфигурации электоральной и партийной систем.
В-третьих, в особое исследовательское направление в рамках транзитологии выделилось изучение проблем и противоречий «двойных транзитов» («dual transitions») – одновременного перехода к политической демократии и рыночной (капиталистической) экономической системе. Появление этой проблематики связано со спецификой трансформационных процессов в посткоммунистических обществах. Основные проблемы, которые вытекали из логики «двойного движения» к демократии, обычно связывались с социальным разочарованием от экономической либерализации, подрывающим легитимность вновь создаваемой демократии. Так, [c. 25] «шоковая терапия» или другие способы быстрого перехода к рыночной экономике, будучи сопряженными с отказом государства от многих социальных обязательств, обесцениванием сбережений граждан, массированной и не всегда прозрачной приватизацией, на первых порах приводили к резкому снижению уровня жизни населения. Кроме того, ослабление «экономических вожжей» в условиях неустановленных правил игры приводило к монополизации капитала и олигархизации политики. В то же время, жизнеспособная демократия и полноценное гражданское общество невозможны без развитых экономических (рыночных) основ.
Поэтому, с одной стороны, переход должен быть успешнее, когда экономическая либерализация предшествует политической. Иллюстрацией к этому тезису могут послужить пример Венгрии, где к моменту политической трансформации существовал некоторый капиталистический опыт (например, ранняя приватизация). Подобным образом авторитаризм развития, господствовавший, например, в Чили, позволил добиться значительных успехов в построении демократии этой стране после свержения режима Пиночета. С другой стороны, значительное внимание в научных кругах привлекла к себе теория нобелевского лауреата А. Сена, согласно которой расширение гражданских прав и политических свобод – не следствие, а необходимая предпосылка, условие капиталистического развития и повышения качества жизни. Так, именно расширение сферы свободы определяет возрастание жизненных, в том числе экономических, шансов индивида. Кроме того, «политические и гражданские права обеспечивают население возможностью привлечь внимание к своим нуждам и потребовать от правительства соответствующих действий» (в частности, избежать голода) [19. С. 174]. Таким образом, взаимосвязь процессов экономической либерализации и политической демократизации далеко не однозначна. Вообще конвенциональная интерпретация проблемы соотношения гражданских прав и экономического обеспечения, составляющая, по Р. Дарендорфу, современный социальный конфликт (см.: [3]), до сих пор остается одной из главных задач общественных наук.
Третий, современный, этап (конец 1990-х – настоящее время)
В целом, содержанием третьего периода развития транзитологии был анализ неоднозначных и затянувшихся транзитов в некоторых странах Центральной и Восточной Европы (Румыния, Болгария, Хорватия, Македония, Албания), а также в России и других постсоветских политиях, и образовавшихся в результате резкого снижения динамики переходов определенных форм промежуточных полуавторитарных режимов (см.: [33]).
Прокатившиеся по Сербии, а затем Грузии, Украине и Кыргызстану, «цветные революции» были не совсем адекватно восприняты некоторыми исследователями в качестве нового импульса к демократическим преобразованиям, способного сдвинуть с мертвой точки застывший процесс транзита. Эта своего рода «вторая попытка» демократизации и консолидации была концептуализирована М. Макфолом в теории «трансформации посткоммунизма» (см.: [11]), т. е., если так можно выразиться, «перехода от перехода к демократии». Все это определило [c. 26] возрастание научного интереса к проблемам консолидации демократии, теории и практике достижения устойчивых и полноценных демократических режимов.
Осознание того, что реальное политическое развитие, особенно в странах постсоветского пространства, не укладывается в элегантные транзитологические схемы, обусловило рост скептицизма по отношению к транзитологии как науке. Наибольшей известностью в этой связи пользуется опубликованная в 2002 г. статья Т. Карозерса под громким названием «Конец парадигмы транзита». В ней были подвергнуты критике концептуальные моменты политической транзитологии, в частности ее жесткая телеология, конструирование реальности под свои теоретические модели и невозможность объяснить в рамках категории «переходная страна» существование огромного количества систем, составляющих «серую зону» демократии. В итоге американским политологом был сформулирован призыв к отказу от данного исследовательского направления в целом (см.: [23]). Идеи Карозерса, на которые были даны серьезные и обоснованные возражения на страницах журнала «Journal of Democracy» (см.: [26]), были с энтузиазмом подхвачены и развиты частью российского научного сообщества. Теория перехода к демократии была отождествлена ими с марксистской пятичленкой и охарактеризована в рамках детерминистского подхода. При этом транзитология, по мнению некоторых участников дискуссии, пренебрегает частными, партикулярными особенностями политических процессов в пользу универсальных принципов (см.: [14]).
Каковы же реальные проблемы, с которыми столкнулась политическая транзитология в начале XXI века?
Во-первых, политическое развитие последних пятнадцати лет выявило утопичность наивно-идеалистических представлений Ф. Фукуямы о «конце истории» и несбыточность, по крайней мере, в ближайшем будущем, проектов «космополитической демократии» Д. Хелда, в основе которых лежит мысль о следующем за ликвидацией мировой системы социализма глобальном распространении либеральной демократии, ведущем к сглаживанию идеологических и цивилизационных антагонизмов. Мир все больше усложняется и диверсифицируется, а место коммунистической альтернативы занимают новые, не менее опасные соперники демократии.
Во-вторых, провозглашаемый многими теоретиками общий кризис картины мира, сформированной Проектом Просвещения, поставил под сомнение релевантность транзитологического знания, его полезность и эвристичность. Американский политический философ Дж. Грей пишет по этому поводу: «Так как англо-американская политическая философия в значительной мере продолжает воодушевляться идеями просвещения и, прежде всего, надеждой на то, что люди утратят свои традиционные привязанности и свою самобытность и «сольются» в единую цивилизацию, основанную на общечеловеческих ценностях и рациональной морали, она не может даже подступиться к пониманию политических дилемм нашего времени, когда в политике возобладали возрожденный партикуляризм, воинствующий конфессионализм и вновь ожившие этнические мотивы» [1. С. 14]. [c. 27] Все это, по мнению Грея, говорит о том, что теория транзита как обновленная версия «почившей» в конце 1960-х гг. теории модернизации, не в состоянии объяснить нерациональный мир.
В-третьих, пессимистические прогнозы Л. Даймонда о качестве существующих и вновь образованных демократий, высказанные им в 1997 г., похоже, оправдываются (см.: [2]). Все эти десять лет процесс формализации, сущностного выхолащивания демократий не только не остановился, но приобрел новые формы. Картина политических режимов мира ежегодно пополняется новыми партиями электоральных демократий – систем, демократическая сущность которых ограничивается лишь избирательным механизмом и декоративным плюрализмом.
В-четвертых, под серьезное сомнение была поставлена жесткая стадиальность переходных процессов. Оказалось, что почти все постсоветские системы не прошли положенных этапов, а двинулись по альтернативным маршрутам. В основном, они испытали срыв демократической консолидации, в результате чего установились разного рода авторитарные режимы. Наиболее очевиден он в тех странах, где отсутствовали необходимые структурные условия и предпосылки демократии. Кроме контекстуальных факторов, большую роль в посттранзитном «термидоре» сыграли стратегии и конфигурации политических элит. В некоторых странах срыв консолидации привел к формированию полуавторитарных, либо псевдодемократических режимов, внешне кажущихся застывшими переходными режимами (Россия, Грузия, Азербайджан). В других – к складыванию классических авторитарных режимов (Таджикистан, Беларусь, Казахстан), зачастую с тоталитарной тенденцией (Узбекистан, Туркменистан).
В-пятых, произошел крах концепции «затянувшихся транзитов», предполагающей, что в результате длительных противоречий между авторитарной элитой и оппозицией, «войны на истощение», у страны больше шансов прийти к стабильному демократическом режиму (см.: [24, 28]). С помощью этой теоретической конструкции транзитологи пытались объяснить то, что некоторые страны, вместо поступательного движения к демократии по предписанному теорией маршруту, демонстрировали регрессивные тенденции, либо закрепляли недемократический статус-кво. Тем не менее, эти страны описывались в категориях переходных систем. На самом деле, это «переходные страны, где нет перехода» [34. Р. 56]. В них сформировались гибридные политические режимы самостоятельного свойства, которые нельзя рассматривать как незавершенные демократии. Это полноценные, стабильные и имеющие тенденцию к укреплению полуавторитарные режимы (см.: [36]), где ограничена демократическая передачи власти от одной политической силы к другой, происходит постоянное игнорирование формальных правил, которые чаще всего служат ширмой, скрывающей реальные недемократические практики [12. С. 70]; ограничена деятельность гражданского общества, в экономике господствует госкапитализм и т. д.
В-шестых, это вызвало возвращение отброшенной на втором этапе теории условий (структурных) демократии. Стало очевидным, что «верхушечная демократизация», или «навязанный транзит» (соглашение на уровне элит), не [c. 28] подкрепленная соответствующими контекстуальными условиями, чаще всего обречена на провал. Очень часто бывшие автократические лидеры сумели в условиях формальной демократии вновь обрести свою додемократическую власть. Причем для этой цели использовались формальные институты демократии, которые наполнялись совершенно противоположным содержанием.
В этой связи была пересмотрена корреляция между экономическим развитием и демократией. Важность экономического роста как мощного фактора демократического развития теперь анализировалась, в основном, в плане консолидации демократии. Что же касается процесса транзита, то, как отмечали в своей статье Б. де Мескита и Г. Даунс, «связь между экономическим развитием и тем, что обычно называется либеральной демократией, на самом деле достаточно слаба и может стать еще слабее» [32. Р. 77]. Более того, «экономический рост, вместо того, чтобы стать движущей силой демократических изменений в тиранических государствах, иногда может быть использован для укрепления автократии» [32. Р. 78] ввиду растущей изощренности авторитарных лидеров и политической апатии относительно сытого общества. Значительный интерес в этой связи начала привлекать концепция «авторитаризма развития».
Все перечисленное обусловило рост исследовательского интереса к проблемам консолидации демократии как решающей, критически важной стадии перехода к демократии, успешная реализация которой и позволяет констатировать достижение эффективной и стабильной демократии и капиталистической экономической системы. Фактически, теория консолидации демократии – «консолидология» («consolidology»), при всей сомнительности этого термина, выделилась в отдельное направление исследований политических изменений.
«Конец транзитологии» или начало нового этапа развития?
Неоднозначная картина политических режимов, сложившаяся в посткоммунистическом ареале, вызвала значительное переосмысление парадигмы транзита. Современная транзитология отказывается от четкой привязки политических процессов к линейной модели (см.: [31]). При этом такой сдвиг не должен рассматриваться как отвергающий весь предыдущий опыт исследований транзита. Еще в своей классической работе «Переходы от авторитарного правления» Г. О’Доннелл и Ф. Шмиттер писали, что транзит ограничивается распадом авторитарного режима с одной стороны, и установлением определенной формы демократии, возвратом к авторитарному правлению либо возникновением революционной альтернативы с другой» [35. Р. 6]. Это доказывает, что теория транзита изначально допускала представление о многовекторном развитии переходных процессов.
Важно заметить, что безусловное родство с теорией модернизации не должно рассматриваться в качестве свидетельства совершенной непригодности теории транзита как объяснительного принципа современной политической действительности. Так, теория модернизации, при условии осуществления некоторых нормативных корректировок3, может вернуть утраченные позиции. Разве процессы индустриализации, протекающие в дивергентных культурных и [c. 29] институциональных условиях, не демонстрируют схожие проявления – урбанизацию, рационализацию, усиление социальной мобильности и дифференциации, включение масс в политику? В свою очередь эти изменения, накладываясь на конкретную культурно-цивилизационную матрицу, вызывают последующие микро- и макросоциальные трансформации, поддающиеся типологизации и сравнению. Поэтому, как справедливо отмечает Р. Инглегарт, «в концепции, утверждающей, что социальные преобразования развиваются в направлениях, логически связанных друг с другом и в целом поддающихся прогнозу, нет ничего этноцентристского» и телеологического [5. С. 274]. Сравнительный поиск общего и различного в моделях социальных изменений обладает несомненной эвристичностью и полезностью.
Поэтому следует согласиться с А. Ю. Мельвилем, что «фиаско иллюзий транзитологической телеологии отнюдь не означает разрушения самой предметной области сравнительных исследований современных политических трансформаций. «Конец парадигмы транзита» не тождественен «концу транзитологии»» [11. С. 67]. Вообще, «тот факт, что некоторым странам не удалось перейти к демократии, отнюдь не свидетельствует о неадекватности парадигмы транзита/консолидации. Скорее он указывает на потребность в более четком определении демократии и уточнении ее параметров» [9. С. 9].
Это замечание очень важно, учитывая, что понятие демократии – одно из наиболее неопределенных и сущностно оспариваемых в политической науке и практике. Демократия превратилась в своего рода «концептную натяжку», когда «приобретения с точки зрения зоны охвата, как правило, оборачиваются потерями в плане содержательной точности» [15. С. 69]. Попытки уберечься от концептных натяжек вызвали целую лавину различных «демократий с прилагательными». Гораздо проще оказалось придумывание новых наименований для каждого случая «отклонения» политической системы от предполагаемого эталона демократии – своего рода «понятийный джерримендеринг» (в литературе насчитывается до 550 типов и подтипов демократии (см.: [25])) – нежели работа по четкой концептуализации. Поэтому на повестку дня выходит необходимость в конструировании идеального типа демократии (в веберовском смысле), некоего конвенционального компаративистского критерия, свободного от политизации, который позволил бы усилить научную составляющую транзитологических исследований. Именно поэтому идеальный тип демократии должен быть выработан в диалоге и сотрудничестве ученых из разных точек земного шара и основан на кросскультурном консенсусе.
Таким образом, утверждения о кризисе современной транзитологии не означают краха этого исследовательского направления в целом, но сигнализируют о необходимости поиска новых гипотез и объяснительных моделей. Видится важным, во-первых, совершенствование категориального аппарата транзитологии с учетом особенностей текущих политических изменений, которые не столь однозначны, как это казалось в самом начале 1990-х гг.; и, во-вторых, активно вводить элементы не только количественного анализа (хотя транзитологии все еще не достает серьезной формализации моделей переходных процессов), но и качественных исследований. [c. 30]
Кроме того, сегодняшняя транзитология должна уделять больше внимания не только изучению собственно демократических трансформаций, но и тщательному анализу недемократических альтернатив – онтологическому и процессуальному. Необходима четкая концептуализация наиболее типических сценариев «срыва транзита», факторов (структурных и процедурных), влияющих на него и политический режим, получающийся «на выходе».
Перспективное направление представляет исследование консолидации демократии как одной из возможных траекторий политических измене ний, следование которой предположительно определяется различными контекстуальными (структурными) и процедурными условиями. В связи с этим целесообразно поставить ряд задач, решению которых должно быть уделено первостепенное значение.
Во-первых, представляется необходимым достичь максимальной точности в определении условного момента завершения этапа демократизации и старта консолидации демократии. Возможно, для этого потребуются обширные кросснациональные исследования и сравнение эмпирических данных. Кроме того, совершенно необходимо повысить степень операционализации и квантификации процесса консолидации. Во-вторых, важной видится работа по выявлению и систематизации факторов демократической консолидации. Это факторы внешнего влияния, выбора системы правления и электорального механизма, экономического развития, характера, констелляций и стратегий элит – движущих сил перехода. В качестве дополнительных можно предположить такие факторы, как партийная система, группы интересов, угроза военных действий, историческая память. В-третьих, следует, на наш взгляд, расширить спектр альтернатив демократической консолидации, попытаться систематизировать общие и специфические характеристики этих режимов. В-четвертых, с помощью программ компьютерного моделирования целесообразно выстроить статическую и динамическую модели демократической консолидации, используя в качестве переменных основные детерминанты этого процесса.
Эти возможные направления исследований в рамках транзитологической парадигмы и могут составить новый, четвертый этап развития теории переходов. Главное, чтобы транзитология не расценивалась в качестве некоей метатеории или «великого нарратива», обязанного объяснить и спрогнозировать любые режимные изменения. Не всеобъемлющая универсалистская интерпретация, а выявление наиболее устойчивых, часто повторяющихся моделей социальной трансформации в определенных культурно-цивилизационных условиях – вот задача теории транзита. Простой отказ от транзитологии приведет лишь к обеднению существующей компаративистской методологии. Поэтому если транзитологам удастся, помимо обновления эпистемологического арсенала, уйти от излишней идеологизированности, их науку должен ожидать скорый ренессанс.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 К. Калхун так охарактеризовал кризис теории модернизации: «Эти теории дают вам некий ключ, который открывает, казалось бы, все двери. В действительности, открывая некоторые двери, они [теоретики модернизации – автор] даже не замечают существование других» (см.: [6]). [c. 31]
2 См., напр.: Elites and Democratic Consolidation in Southern Europe and Latin America / ed. by John Higley and Richard Gunter. – Cambridge: Cambridge University Press, 1992; Democratic Transition and Consolidation in Southern Europe, Latin America, and Southeast Asia / ed. by Diane Ethier. – London: MacMillan, 1990; Issues in Democratic Consolidation: The New South American Democracies in Comparative Perspective / ed. by Scott Mainwaring, Guillermo O’Donnell, and J. Samuel Valenzuela. – Notre Dame: University of Notre Dame, 1992.
3 Это не означает смены парадигмы модернизма постмодернизмом (см.: [8]) с его ускользающей методологией и «риском опасной нечеткости» [13. С. 160].
ЛИТЕРАТУРА
[1] Грей Д. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности / Пер. с англ. Л. Е. Переяславцевой, Е. Рудницкой, М. С. Фетисова и др., под общей ред. Г. В. Каменской. – М.: Праксис, 2003.
[2] Даймонд Л. Прошла ли «третья волна» демократизации? // Полис. – 1999. – № 1.
[3] Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы / Пер. с нем. – М.: РОССПЭН, 2002.
[4] Дегтярев А.А. Основы политической теории: Учебное пособие. – М.: Высшая школа, 1998.
[5] Инглегарт Р. Модернизация и постмодернизация // Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология / Под. ред. В. Л. Иноземцева. – М.: Academia, 1999.
[6] Калхун К. Теории модернизации и глобализации: кто и зачем их придумывал // http://www.inop.ru/files/calhoun.doc
[7] Капустин Б.Г. Конец «транзитологии»? О теоретическом осмыслении первого посткоммунистического десятилетия // Полис. – 2001. – № 4.
[8] Капустин Б.Г. Посткоммунизм как постсовременность. Российский вариант // Полис. – 2001. – № 5.
[9] Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. – 2004. – № 4. – С. 6–27.
[10] Липсет С.М., Сен К-Р., Торрес Д.Ч. Сравнительный анализ социальных условий, необходимых для становления демократии // Международный журнал социальных наук. Сравнительная политология. – 1993. – № 3.
[11] Макфол М. Пути трансформации посткоммунизма // Pro et Contra. – Сентябрь-октябрь 2005. – С. 92–107.
[12] Мельвиль А.Ю. О траекториях посткоммунистических трансформаций // Полис. – 2004. – № 2. – С. 64–75
[13] Мюллер К. От посткоммунизма к постмодерну? К объяснению социальных изменений в Восточной Европе // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей: в 2 т. Т. 1: Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. / Ред.-сост. П. Штыков. С. Шваниц; Научн. ред. В. Гельман; Пер. с нем. Е. Белокурова, М. Ноженко, Н. Яргомская, П. Штыков. – СПб.; М.; Берлин: Европейский университет в Санкт-Петербурге: Летний сад: Berliner Debatte Wissenschaftsverlag, 2003. – С. 130–172.
[14] Новые демократии и/или новые автократии? Материалы круглого стола // Полис. – № 1. – 2004. – С. 169–177.
[15] Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики / Пер. с англ. А. Н. Нестеренко; предисл. и науч. ред. Б. З. Мильнера. – М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997. [c. 32]
[16] Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. Пер с англ. / Под. ред. проф. Бажанова В. А. – М.: РОССПЭН, 2000.
[17] Ротстайн Б. Политические институты: общие проблемы // Политическая наука: новые направления / Под. ред. Р. Гудина, Х.-Д. Клингеманна / Научн. ред. русского издания Е. Б. Шестопал. – М.: Вече, 1999.
[18] Сартори Дж. Искажение концептов в сравнительной политологии. Часть I // Полис. – 2003. – № 3.
[19] Сен А. Развитие как свобода / Пер. с англ. под ред. и с послеслов. Р. М. Нуреева – М.: Новое Издательство, 2004.
[20] Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. – М.: Ермак, АСТ, 2005.
[21] Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце XX века / Пер. с англ. – М.: РОССПЭН, 2003.
[22] Bunce V. Comparing East and South // Journal of Democracy. – Fall 1994. – Vol. 6. – № 3.
[23] Carothers T. The End of the Transition Paradigm // Journal of Democracy. – 2002. – Vol. 13. – № 1.
[24] Casper G. The Benefits of Difficult Transitions // Democratization. – Autumn 2000. – Vol. 7. – № 3.
[25] Collier D., Levitsky S. Democracy with Adjectives: Conceptual Innovation in Comparative Research // World Politics. – April 1997. – Vol. 49. – № 3.
[26] Debating the Transitional Paradigm (Guillermo O’Donnell, Ghia Nodia, Kennet Wollack, Gerald Hyman, Thomas Carothers) // Journal of Democracy. – Vol. 13. – № 3, July 2002.
[27] Diamond L.J. Developing Democracy: Toward Consolidation. – Baltimore and London: The John Hopkins University Press, 1999.
[28] Eisenstadt T. Eddies in the Third Wave: Protracted Transitions and Theories of Democratization // Democratization. – Autumn 2000. – Vol. 7. – № 3.
[29] Huntington S.P. Political Order in Changing Societies. – New Haven: Yale University Press, 1968.
[30] Linz J.J., Stepan A. Problems of Democratic Transitions and Consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. – Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1996.
[31] McFall M. The Fourth Wave of Democracy and Dictatorship. Noncooperative Transitions in Postcommunist World // World Politics. – January 2002.
[32] Mesquita B.B de, Downs G.W. Development and Democracy // Foreign Affairs. – September/October 2005. – Vol. 84. – № 5.
[33] Moore, B., Jr. Social Origins of Dictatorship and Democracy. – Boston: Beacon, 1966.
[34] Nodia G. The Democratic Path // Journal of Democracy. – July 2002. – Vol. 13.
[35] O’Donnell G., Schmitter P.C. Transitions from Authoritarian Rule: Tentative Conclusions about Uncertain Democracies – Baltimore and London: The John Hopkins University Press, 1986.
[36] Ottaway M. Democracy Challenged: The Rise of Semi-Authoritarianism. – Washington DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2003.
[37] Pridham G. Dynamics of Democratization. – London and New York: Continuum, 2000.
[38] Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model // Comparative Politics. – (April) 1970. – № 2.
[39] Schmitter P.C., Karl T.L. The Conceptual Travels of Transitologists and Consolidologists: How Far to the East Should They Attempt to Go? // Slavic Review. – Spring 1994. – Vol. 53. – № 1.
[40] Transitions from Authoritarian Rule / ed. by. Guillermo O’Donnell, Philippe Schmitter, and Laurence Whitehead. – Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1986. [c. 33]
THREE PHASES OF TRANSITOLOGY EVOLUTION:
IS THE FORTH ONE COMING?
I. R. Khintba
The Department of Political Science
People’s Friendship University of Russia
Miklucho-Maklaya str., 10a, Moscow, Russia, 117198
The article features the periodization of transitology, identifying three phases of methodology and interpretation schemes evolution and displaying its inner dynamics. The author outlines the ways to cope with problems transitology faces and sketches the next phase of its development – the fourth one. [c. 34]
(Опубликовано: Вестник Российского университета дружбы народов. - Серия: Политология. - 2008. - № 2. - С. 20-34.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.humanities.edu.ru.)
__________________________________________________________
Эта странная косовская уникальность
В те дни, когда в Совбезе ООН подводится итог работы «тройки» международных посредников по косовскому урегулированию и обсуждается судьба Косово, помощник госсекретаря США Метью Брайза выступил с очередными заявлениями. В интервью азербайджанскому телеканалу ANS Брайза отметил, что Косово не должно рассматриваться как прецедент для признания других самопровозглашенных государств: «Наши российские друзья говорят, что независимость Косова создаст прецедент. Но мы говорим, что в мире не работает такой принцип.
Универсального прецедента не существует. Все конфликты разные». Если Россия, вслед за тем, как Косово при поддержке США и стран ЕС провозгласит свою независимость, пойдет на признание Абхазии и Южной Осетии, это, по мнению Брайзы, спровоцирует кризис на российском Кавказе. «Мы даже не говорим о Чечне, Кабардино-Балкарии, Дагестане и Северной Осетии», - угрожающе заметил американский дипломат.
Рассуждения Брайзы о возможном распространении волны самоопределения на северокавказский регион далеко не оригинальны. Это – один из излюбленных приемов аргументации против независимости Абхазии и Южной Осетии, давно используемый Грузией и ее союзниками и развитый в некую аксиоматику. И даже удивительно, как авторы этой мифологемы не замечают ее превращения в обыкновенный анахронизм. Ведь реальной угрозы самоопределения в Чечне, Дагестане и Кабардино-Балкарии уже давно не наблюдается, а в Северной Осетии ее никогда и не было. Однако эти очевидные факты не смущают пропагандистов из Тбилиси и Вашингтона.
Однако наибольшее внимание следует все-таки уделить той части интервью Брайзы, где он, словно заклинание, повторяет набивший оскомину тезис об уникальности Косово и недопустимости проведения аналогий с южнокавказскими реалиями. Примечательно, что и в этот раз американский политик воздерживается от раскрытия значения термина «уникальный» применительно к Косово, уходя от содержательного ответа в сторону поверхностной болтовни. Попытка выяснить, в чем же эта пресловутая уникальность заключается, наводит на любопытные размышления.
«Случай Косово» - действительно уникальный, как и любой другой этнополитический конфликт, обусловленный многообразием факторов – исторических, политических, социально-экономических, политико-психологических, субъективных, в конце концов. В этом же смысле уникален каждый из шести миллиардов жителей нашей планеты, каждый индивид. Однако это не означает, что под каждого человека должны быть написаны специальные законы и выстроена особая система справедливости. Однако именно это сейчас пытаются сделать в отношении Косово – доказать, что в случае албанского анклава не существует принципа территориальной целостности, хотя утверждается, что он незыблем для других территорий, и что Косово располагается в особой политико-моральной системе координат: что справедливо для него - вопиющее нарушение для других. Уникальность Косово – это его отличие от Абхазии, Приднестровья и Южной Осетии. Давайте посмотрим, в чем заключается эта разница и, соответственно, «уникальность косовского казуса».
Видимо, Косово «уникально» потому, что ради его отрыва от Сербии США и союзники выражают беспримерную готовность в очередной раз «забыть про ООН» и пойти на нарушение международно-правовых принципов. В частности, собираясь отправить в Косово контингент гражданской полиции на замену миротворческим силам ООН, ЕС игнорирует основополагающий международно-правовой документ по косовскому урегулированию – Резолюцию Совета Безопасности ООН 1244 от 1999 г.
Косово «уникально» еще и потому, что у его притязаний на независимость нет ни исторических, ни правовых оснований. Являясь колыбелью сербской государственности, эта территория с тремя тысячами православных храмов заселялась мусульманами-албанцами в ходе экспансии Османской империи. Коренное изменение демографического баланса в пользу албанцев произошло в последней четверти XX в., в особенности при Милошевиче, когда с его попустительства косовские территории интенсивно заселялись албанским этносом. Отсутствие же правовых оснований заключается в том, что возможность выхода Косово из состава Сербии никогда не была закреплена в сербской конституции и законодательстве – ни до, ни после распада Югославии.
Очевидная «уникальность» Косово заключается, по-видимому, и в том, что это - не состоявшееся, несамостоятельное и недемократическое государство. Причем Косово демонстрирует неспособность к нормальному развитию даже в комфортных условиях международной поддержки. С 1999 г. Приштина находится под протекторатом Организации Объединенных Наций, получает огромную финансовую помощь, пользуется содействием лучших западных специалистов в организации эффективной работы государственных институтов, модернизации экономики и других сфер общественной жизни, рационализации политических процессов и борьбе с коррупцией. Но все эти усилия международного сообщества оказались напрасными: Косово в своем сегодняшнем состоянии – авторитарно-криминальный этнонационалистический анклав, угрожающий безопасности всей Европы.
Так, американская правозащитная организация Freedom House, финансируемая правительством США и являющаяся проводником его политических интересов, оценивает Косово как «несвободную страну» (т.е. автократическую), где процветают коррупция, криминал, эксплуатация людей, наркотрафик и, что самое главное, усиливается агрессивный этнонационализм. В марте 2004 г. албанские вооруженные формирования провели чистку неалбанских этнических групп, проживающих в Косово, уничтожив 800 домов и 30 православных храмов, и убив более 20 человек. Тогда Генеральный Секретарь ООН Кофи Аннан расценил эти действия албанских косоваров как «организованную и целенаправленную кампанию». Бывший Глава Временной Администрации ООН в Приштине Сорен Йессен-Петерсен, посетив недавно Косово, с горечью отметил, что «в Европе XXI века все еще существую места, где людей заставляют жить в гетто за колючей проволокой», имея в виду места расселения сербов на территории Косово.
Еще один аспект «уникальности» заключается в том, что самопровозглашение Косово рассматривается в Тиране как важный элемент паннационалистического проекта «Великой Албании» - объединения территорий проживания албанского этноса в единое супергосударство. Причем претензии албанцев простираются на части территории Македонии, Черногории и Греции, не исключая новых территориальных требований к Сербии. Уже сейчас албанцы ведут мощную европейскую экспансию. В Великобритании косовары контролируют более 60% наркотрафика (и 14% мирового оборота наркотиков!) и 90% рынка порноуслуг, внося свою «посильную лепту» в рост преступности в Европе. Согласно недавним опросам общественного мнения, после вероятного признания независимости Косово половина косовских албанцев планируют переселиться «поглубже» в Западную Европу. Неужели такая перспектива не пугает христианскую Европу?
Все вышеперечисленное свидетельствует о том, что двойные стандарты и соображения политической выгоды являются основными нормативными принципами международных отношений. Крупнейшие международные игроки считают совершенно необходимым признание слабого, несостоявшегося, авторитарного, криминального, не обладающего ни правовыми, ни историческими основаниями своей независимости образования, в то же время яростно отвергают даже мысль о международно-правовой легитимации суверенитета Абхазии.
Это при том, что Абхазия доказала всему миру способность к поступательному развитию в условиях экономической и политической блокады, и продемонстрировала неплохие демократические достижения (так, Freedom House отмечает более высокий уровень демократического развития Абхазии, относя ее к разряду «частично свободных стран»). Абхазия не изгоняет, как это делают косовары, а возвращает, причем по своей инициативе, грузинское население в Гальский район республики (уже вернулось более 60 тысяч человек), проявляя большую этнотолерантность, нежели власти Косово. Абхазия не вынашивает националистических проектов по расширению территории проживания абхазского этноса за счет других стран. Основная цель – спокойная жизнь на своей родине в добрососедстве с другими народами. У Абхазии есть неоспоримые исторические и правовые основания претендовать на самостоятельную государственность (более подробно об этом см.: Выпуск 6 Информационно-аналитического вестника из Абхазии).
Поэтому если «косовская уникальность» заключается в необоснованности претензий на независимость, неразвитости институтов государства и демократии, опасности для окружающих стран и двойных стандартах – то Боже упаси от такой уникальности! А утверждения о том, что «косовский казус» – не прецедент для Абхазии, не выдерживают никакой критики. Ведь речь идет не о международно-правовом прецеденте, как пытаются представить это противники независимости Абхазии (хотя, учитывая пластичность международного права, все возможно). Главное, что признание Косово вразрез с принципами международного права и против согласия Сербии – прецедент политико-психологический, знаменующий пересмотр того, что дозволено, а что не дозволено в мировой политике. Ведь не секрет, что признание государств в современном мире - акт, скорее, политический и прагматический, нежели правовой, и способность принять такое ответственное решение, не опасаясь последствий, отличает настоящую сверхдержаву. И здесь вся надежда на Россию.
(2007)
(Перепечатывается с сайта: http://www.community-dpr.org.)
___________________________________________________________
Abkhazia: transition to democracy and self-confidence
Abkhazia is increasingly attracting the attention of people from different corners of the globe. Much of this interest is due to the ongoing ethnic conflict related to the unwillingness of Georgia to give up their illegal and morally corrupt claims to the territory of Abkhazia.
However, we note that the interest in our country begins to extend beyond the long-standing conflict with Georgia. We have become of interest in respect of how society has managed in the toughest conditions to secure in its laws and socio-political practice the principles of modern democracy.
What are the features of the Abkhazian model of post-communist transformation? We shall enumerate the main ones.
Firstly, democratisation in Abkhazia proceeded in parallel with the acquisition of statehood - not simply of a state (the Abkhazian ASSR, as an autonomous republic, according to the Soviet constitution, was a "state"), but the construction of a historically new state-political reality, viz. an independent Abkhazian state. Therefore, if all post-communist countries came up against the famous "dilemma of simultaneity", utterly complicating the transit involved in moving to political democracy, to a market economy and to civil society, the "Abkhazian transit", in addition to these three problems, has been inextricably linked with the greatest challenge, that of "state-building".
Secondly, with the objective of gaining independent statehood is inextricably linked - as cause and effect - the need for an effective nation-building. The multi-ethnic society of Abkhazia changed its composition in the XIX and XX centuries, and it is the demographic factor that has always been fundamental in a number of conflicts. In this sense, "the Abkhazian case" can provide convenient material to verify hypotheses, well-known in political science, about a civic nation being a prerequisite and condition for stable democracy.
Thirdly, it is necessary to take into account the military conflict, which in the case of Abkhazia, plays a system-forming role, affecting all aspects of life, forming a special political and social discourse, and influencing the processes of institutionalisation and the characteristics of external influence.
Fourthly, there are the socio-cultural and structural features of Abkhazian society: small in size, permeated by strong horizontal ties, with a significant component of traditionalist structures and relationships.
Fifthly, transformation in the condition of international non-recognition — the most important parameter of social and political development. With this are linked the particularities of external influence. In the case of Abkhazia, the geopolitical conflicts in Transcaucasia, the absence of an external democratising influence, the "rollover" of the external factor into internal discourses have special significance.
Despite the presence of systemic, institutional and procedural deficiencies, it is possible confidently to speak of the existence of modern Abkhazian democracy. This important thesis affirms the right of the people of Abkhazia to independent statehood.
One way or another, Abkhazia can boast the presence of a viable and vibrant civil society, which is closely monitoring the formation and implementation of public policy, subjecting it to healthy, critical evaluation.
Abkhazia’s media enjoy the possibility, rare across the post-Soviet space, of writing anything about anyone, mostly limited to their own ideas about human and professional ethics.
The Abkhazian authorities are maximally accessible to ordinary citizens, being literally within their physical reach: absolutely everyone can personally gain access to the president to express their problems.
Abkhazia's political system has passed the most difficult test of "power-rotation" — political power has been transferred by constitutional means from the ruling élite to the opposition. The elections of the president and of members of Abkhazia’s parliament have always competitive (and often even unnecessarily so), transparent, and with no predetermined outcome, thereby fully meeting the definition of democracy as "institutionalised uncertainty".
Abkhazian society is democratic and egalitarian in nature; it does not have a rigid hierarchy and relations of domination, and preserved traditional structures protect people from the arbitrary rule of the state. Any socially relevant decisions in order to be sound are based on social consensus.
What should be the foreign policy of Abkhazia in order to fit the new realities, both inside and outside Abkhazia?
Of course, after August 2008, Abkhazia took a big step towards strengthening its international legal and political status. The recognition of Abkhazia's independence from Russia, Venezuela, Nicaragua, Nauru, Tuvalu and Vanuatu, all UN member-states, certainly endows Abkhazia with the status of a subject of international law.
At the same time, overall foreign-policy context remains "frozenly unfavourable". We continue to face negative attitudes towards our aspirations and unfair assessment of our achievements from the West. Of course, to represent the West in the form of a monolith would be an unforgivable political simplification. However, if we talk about the official declarations and practical actions of such centres of power as the U.S. and the EU, then it is hardly possible to point to any obvious changes which would adequately take into account the positive processes of the democratic transformation of Abkhazian society.
Unfortunately, the West's policy towards Abkhazia continues to be based on outdated geopolitical and regional schemes and obsolete political approaches. When dealing with foreign representatives one often gets the impression that these people are not empowered to make decisions that run counter to the Georgia’s view on current regional situation.
Abkhazian society is increasingly convinced that the West lacks any proper perception of the situation in and around Abkhazia and that Western approaches are merely a continuation of the Georgian interests.
Abkhazia's foreign policy should be based on the principles of openness combined with a thorough account of our national interests. We are ready to collaborate with those actors in world-politics who are tasked with helping Abkhazia to better the lives of its citizens, to facilitate the strengthening of its democratic institutions, to promote the dissemination to the international community of the voice of Abkhazia’s authorities and its citizens. Abkhazia will never agree to cooperate with countries and institutions that will try to impose on us a pro-Tbilisi agenda. We want to communicate with the world, but not at any cost. If such contact is conditional upon control by Georgia, or the necessity of rapprochement with that country, Abkhazia will refuse it.
Our foreign policy becomes more confident as it is grounded on certain internal achievements. That self-confidence, our inner freedom, is something that our opponents, as they fear fire. They want Abkhazia to look like a province with hang-ups, set apart from the whole world. But we are the part of the world, and they have to reconcile themselves with the fact that an Abkhazian independent state and Abkhazian democracy have come into being.
Irakli Khintba
Deputy Minister of Foreign Affairs of the Republic of ABKHAZIA
(From: http://www.reflectionsonabkhazia.net/index.php/irakli-khintba.)
_____________________________________________________________
Presidential elections in Abkhazia: changing society in a fixed context
Unpredictable elections
The fifth presidential elections in recent history of Abkhazia ended in the convincing victory of Aleksandr Ankvab who received 54.9 percent of the votes. The former Prime Minister, Sergei Shamba, whose campaign was particularly aggressive, fell behind the favourite by almost 35 percent of the votes, receiving almost fewer votes than the outsider candidate, the leader of the opposition Raul Khadjimba (19.8 percent) who played a very important stabilising role in the election campaign.
The elections attracted significant attention from external stakeholders. Russia sent a large number of observers from politicians, deputies, and experts.. There were international observers from a dozen countries and even a member of the European Parliament from Hungary.
The European Union, USA and NATO did not recognise the legitimacy of the elections, thus strengthening the already common perception in Abkhaz society of the “fixed unfavourability” of the international context. Nevertheless, the West did not totally ignore the elections, considering it necessary to issue special statements on the matter.
More western and Russian experts, pleasantly surprised even with the democratically contested elections in 2004-2005, are beginning to talk about the ‘merits of Abkhaz democracy’ and of true competitiveness of the political process in Abkhazia. Indeed today, it is perfectly reasonable to talk about the formation in Abkhazia of an ‘electoral democracy’[1]. The signs are evident: regular freely contested elections, the relative fairness and transparency of electoral procedures, and the unpredictability of the results due to real competition between political groups[2].
Real competition at these elections was achieved mostly because of the dispersion of administrative and financial resources, which sometimes spontaneously formed around two of the candidates of the ruling elite – Ankvab and Shamba. Moreover the candidates were given equal airing time on the state TV channel and independent journalists had a real opportunity to ask them the most uncomfortable questions live on television. In Abkhaz society, where everyone knows each other and everything about each other, it would be arrogant and simply impossible to avoid direct contact with the people, relying instead only on PR technologies. Therefore the candidates preferred direct contact with the voters, visiting even the smallest settlements in Abkhazia.
A particularly important aspect of these elections was the reduction in significance of the ‘ethnic vote’. So, the largest minorities – the Armenians and the Russians – voted according to their civic identity. Despite the significant majority of votes for Ankvab in the Gal district, there was no evidence of any pressure on the Georgian population there to vote for him.
Yes, it is possible to find shortcomings in the organisation of the elections, the compiling of voter lists and other procedures. Of course, in Abkhazia, the voter makes a choice still, to some extent, according to personal and emotional factors, rather than conceptual (ideological): there are few who actually read the candidates’ election manifestos. Abkhazia has not yet gone through the ‘two-turnover test’ of Samuel Huntington,[3] when power passes from one political group A to political group B (as in 2004-2005) and then is handed back to group A through constitutional, peaceful procedures. But who else in the post-Soviet space, except perhaps for Ukraine, can boast this? The complete calm within society and self-restraint of the supporters of the losing candidates after the results were announced is evidence of real progress in the democratic development of Abkhazia; while the election of Aleksandr Ankvab is a sign of a certain normative transformation of Abkhaz society.
The Ankvab phenomenon and the end of an ideological era
I think the future biographer of Aleksandr Ankvab will surely make the conclusion that this man succeeded in carving an outstanding political career for himself. The transformation from ‘outcast’ to president – is not only down to the remarkable personal strength and outstanding qualities of Ankvab himself[4], but is also evidence of dynamic and open political processes in Abkhazia.
Ankvab’s coming to power signifies the ending of the ‘Ardzinba era’. That is, not only because the ‘opponent’ or ‘antagonist’ of the first Abkhaz president has won the elections, but Abkhaz society, apparently, has entered into a post-ideological phase, when politics and politicians, and in society in general, are driven mostly by moderate pragmatism and stability imperatives, rather than idealism, alarmism and stand-offs against external threats or other types of extreme mass mobilisation. Charismatic legitimacy has gradually given way to rational-legal, based not on absolute faith in the personality of the leader, but on an assessment of the efficiency and concrete results of his actions.
It is very hard to imagine Ankvab as a “popular leader” charged with the “energy of the masses”. This is a different type of man. Ankvab, to a great extent, is a pragmatic and a technocrat, rather than a traditionalist and idealist. His concept of leadership of the country is rather rational and managerial. His nationalism is manifested, primarily, in strengthening the state, and has little in common with discriminative ethno-nationalism. In a pre-election meeting with young people, Ankvab gave a telling response to a question on a national vision for Abkhazia. Instead of the usual traditionalistic set of principles including ‘Apsuara’ (the moral-ethical code of conduct of the Abkhaz people), “physical and spiritual security” and strengthening of the “moral health” of the nation, Ankvab suggested two universal modernistic ideas: education and healthcare.
Ankvab won, because he captured this tendency – the weakening of the ideological mobilisation of Abkhaz society. He realised that the best ideology for today is a productive labour. The period of exaltation has passed – a workaday life has begun. Sergei Shamba tried to play an ideological, slogan-filled, irrational game – and was defeated. Ankvab did not promise anything, except a readiness to work hard.
Establishing order, obliteration of foreign policy or the slide towards authoritarianism?
A demand for a ‘strong hand’ has arisen in Abkhaz society, and there are certain social reasons for this. Most of all, there is growing social inequality due to the unbridled enrichment of a small segment of society that has access to administrative resources and engages in corrupt practices. More and more, people are facing unfairness and a lack of equality before the law, whether due to lack of financial resources, or lack of other influence or on ethnic grounds. Abkhaz society is beginning to realise that Abkhazia has stopped being the ‘endeavour of all’ – a common project, co-creation of the people. In such conditions, people want justice and order – even if that means it is severe – but for everybody. People associate the achievement of such an imperative, spurred to some extent by social resentment, with Aleksandr Ankvab.
Ankvab is known as a secretive and authoritarian character, though he denies this himself. His manifesto, along with many bright ideas, suggests the optimisation of state governance, which practically boils down to the centralisation of power and the establishment of appropriate vertical power structures – which alarms liberals and democrats as an analogy of Russian reality. His manifesto says nothing about perfecting the mechanisms of horizontal and vertical accountability – the system of checks and balances and the stimulation of civil activeness and local self-governance. There is a phrase such as ‘we don’t need foreign advisers on building civil society outside their own country’[5], since civil society in Abkhazia must be rooted in its ‘own values’. The task of modernisation in democratic (political) terms is not mentioned to the same degree as the struggle against corruption.
Ankvab’s manifesto, just like the programmes of other candidates, is extremely non-specific on foreign policy. Foreign policy is mentioned only in terms of an instrument to strengthen relations with the Russian Federation – and there is not a word about a ‘multi-vector’ policy. The need for international recognition is expressed in a dry and uncertain manner. On the one hand, this reflects the reduction in significance of foreign perspectives in public discourse, which is due to the establishment of relative stability and security. On the other hand, Abkhazia remains isolated from the international community, the conflict with Georgia is not resolved and the external context remains uncertain. Ignoring these problems seems to be unreasonable, but are there currently any stimuli for Ankvab to resolve them?
Let us remind those who fear Ankvab’s authoritarian proclivities, that the main feature of horizontally structured Abkhaz society is its consensual and contractual character. Traditional structures and informal ties did not allow the type of totalitarianism, which was so rampant in Russia, to take root in Abkhazia during Soviet times, and these structures and connections are today also a reliable protection from despotic and arbitrary power. Ankvab announced after his election that ‘there will be no dictatorship’. The new president will have to negotiate with society and agree his policies with them. Нe understands this very well and has already begun consultations, including with representatives of NGOs, about the future personnel and functional configuration of the administrative system.
In general, Ankvab will have it harder than his predecessor Sergei Bagapsh. Society has inflated expectations of him, of simultaneously bringing order, combating corruption, and achieving other “hard” goals. Ankvab has to become the president of an ‘ordinary country’[6] in an era of ‘non-extreme politics’, fulfilling his promises and effectively managing the state.
De-actualisation of the ‘Georgian factor’ and prospects for conflict transformation
One more sign of normative changes within Abkhaz society is the loss in significance of the “Georgian card” which is no longer an effective instrument in the internal political struggle. The interview with the former Georgian Minister of Defence Tengiz Kitovani, which Shamba’s supporters screened publically in the centre of Sukhum, gave a fateful blow to Shamba himself rather than to Ankvab, even though the interview was about the alleged collaboration of the then Minister of Interior, Aleksandr Ankvab, with the Georgian secret services during wartime Abkhazia (1992-1993). No one in Abkhazia believed the ‘executioner and bandit’ Kitovani, and to a large extent because people are tired of the exploitation of the Georgian theme. Today it can mobilise people only in the face of a direct physical threat. The people, now feeling secure since Russian recognition in August 2008, want to combat corruption, improve the quality of life and strengthen law and order. A whole generation has grown up with many not having even heard Georgian being spoken.
But why, when the society and state of Abkhazia are obviously changing, does the international context remain fixed and the perspectives for Georgian-Abkhaz conflict resolution and transformation remain totally uncertain?
The American political scientists, Alexander Cooley and Lincoln Mitchell, supporters of a pro-active western policy towards Abkhazia, consider the disregard of the Abkhaz elections by the main western actors to be ‘counter-productive’. They believe that this attitude prevents the normalisation of Georgian-Abkhaz relations, saying:
“By openly dismissing Abkhazia’s democratic aspirations and blindly supporting Tbilisi’s hard-line isolationism, the West denies itself the very levers of influence that could be wielded to nudge the Abkhaz leadership on status issues and related negotiations[7].
Putting aside the totally unrealistic prospect of negotiations on the status issue, I should note, that Cooley and Mitchell touched on one of the key issues of the Georgian-Abkhaz conflict as it stands today: whether to recognise the Abkhaz authorities as a subject of the conflict, as the legitimate representative of the current population of Abkhazia and place them in the context of western conditionality – or to continue thoughtlessly ignoring reality, just as the Georgian authorities and many western officials have been doing since 2008. It is understood, that Georgian president Saakashvili doesn’t need democratic progress within the Abkhaz polity, as it would destroy the image of an ‘occupied territory’. But why should the internal democratic impulse of the Abkhaz people decay just because it is profitable to certain individuals in Tbilisi who are solely concerned with maintaining power?
In contrast to the ruling elites, the prominent Georgian opposition leader, Irakli Alasania declared that for him ‘the choice of the Abkhaz people is important’, which he evaluated as ‘worthy’[8]. It is interesting that he and other commentators in Georgia welcomed Ankvab’s victory, reading into this a certain anti-Russian sentiment, because for some reason, Shamba was considered to be Moscow’s favourite at these elections. Maybe this perception spurred publications in the Georgian media about the potential for a ‘reboot of relations’ with Ankvab’s ascent.
Firstly, Ankvab’s election shouldn’t been seen as an anti-Russian thrust. Yes, there are grounds to suppose that Putin may not be too pleased with the election results. However, the Russian elite during Medvedev’s presidency has become more heterogeneous and as a result more flexible and adaptable to changing circumstances. President Medvedev was the first to congratulate Ankvab on his victory.
Secondly, I would like to remind the reader, that Bagapsh’s victory in 2005 was greeted in Georgia with even more glee as a victory ‘in spite of Russia’. And what do we have as a result? Bagapsh is now associated in Georgia with the recognition of Abkhazia and the complete freezing of the Georgian-Abkhaz process. Ankvab, judging by his multitude of interviews, is not original in his approaches to Georgia[9]. But does he really have any legitimacy to offer anything new, when both he and the whole of society can see that the West’s relations towards Abkhazia remain almost unchanged?
Therefore, there will be no transformation of the conflict as long as the long-standing myth that Georgian-Abkhaz relations can be resolved only through the elimination of the Russian factor, or ‘to spite Russia’ continues to be reiterated. Russia is in the South Caucasus for a long time to come and with serious intent. It is essential to draw Abkhazia into an international context, but in order of this to happen, it is important to show a respect for the popular will of its citizens. It is impossible to de-isolate society and cooperate with it, while ignoring and slighting its elected authorities – in this regard, the Georgian strategy on the occupied territories offers bad advice. Otherwise the western perspective won’t gain legitimacy within Abkhaz society, and president Ankvab will be perfectly justified in saying that the stalled European strategy ‘Engagement without Recognition’ merely makes him smile. For this to happen, the West should stop supporting Saakashvili’s dubious attempts to further “fix” the current context and adopt a constructive approach towards Abkhaz society and authorities. The democratic election of the President of Abkhazia poses wonderful opportunity and excuse to do so.
----------------------------------------------------
[1] Adam Przeworski has described the essence of electoral democracy as “institutionalised uncertainty”, when politicians “know what is the probability of winning or losing, but do not know they would win or lose”. A. Przeworski ‘Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America’, Cambridge University Press 1991.
[2] Michael Schwirtz, the NYT journalist, wrote, “The election, which was held on Friday, was fairly unusual for regions of the former Soviet Union in that the outcome was not known beforehand, and it appeared to adhere to democratic principles”. Michael Schwirtz, In Russia’s Shadow, Abkhazia Elects President, in The New York Times, Aug 27 2011. / http://www.nytimes.com/2011/08/28/world/europe/28abkhaz.html?_r=1&scp=2&sq=abkhazia&st=cse
[3] Samuel P. Huntington ‘The Third Wave: Democratisation in the Late Twentieth Century’ 1991.
[4] Ankvab - Minister of Internal Affairs of Abkhazia in 1992-1993 - was forced to leave the country in 1994 labelled a ‘traitor’, by Vladislav Ardzinba himself, after which he became a successful businessman in Moscow, though never giving up interest in politics in Abkhazia. It is Ankvab who played the central role in establishing and strengthening an opposition, primarily represented by the movement ‘Aitaira’, which began to dissolve the already disintegrating monolith that was the Ardzinba regime at the end of the 1990s and beginning of the 2000s. His charity work, which brought him influential supporters, his skilful self-promotion, his firmness, combined with charm at the right time and occasion, his subtle political instinct – all this enabled Ankvab to strengthen his political position ahead of the 2004 presidential elections. Then he practically sacrificed his presidential ambitions and joined Bagapsh’s team, as he understood that a split in the opposition would be fatal. With the Bagapsh-Ankvab victory in 2004 – 2005, power had passed constitutionally from the ruling elite to the opposition, which was a significant milestone in the political development of Abkhazia. Two main political camps formed thereafter – an elite and contra-elite, according to the Pareto principle – the ‘Bagapshists’ and ‘Khadjimbists’. Aleksandr Ankvab became Prime Minister. Having survived four attempts on his life, after the re-election of Bagapsh in 2009 he took on the more strategic position of Vice-President, leaving the less desired role, in terms of presidential prospects, of Prime Minister to his main opponent, Sergei Shamba. The unexpected death of president Bagapsh in May 2011 and the short time-frame before the preterm elections of 26th August, cut off any chances for new pretenders to the presidential position to emerge. In conclusion, being the ‘crown princes’, Ankvab and Shamba, and opposition leader Raul Khadjimba formed a troika of candidates for the presidential position.
[5] Address to the electorate of candidate to the post of President of the Republic of Abkhazia by Aleksandr Zolotinkovich Ankvab. Available in Russian at: http://ankvab.ru/?p=1700#more-1700
[6] An analogy with the concept of an ‘ordinary country’, is proposed in relation to Russia, which must turn away from it’s ‘special way’ and join the community of democratic states.
[7] Alexander Cooley and Lincoln Mitchell, A Counterproductive Disdain, in The New York Times, Aug 31 2011. / http://www.nytimes.com/2011/09/01/opinion/01iht-edcooley01.html?_r=2
[8] Irakli Alasania: ‘My namereni vesti seriozny dialog s Ankvabom’ [We intend to have a serious dialogue with Ankvab], 28.08.2001. Available in Russian at http://www.ekhokavkaza.com/content/article/24310134.html
[9] Asked how the future elections might influence relations with Tbilisi, Ankvab replied ‘a peace agreement – that is our future. And this will be the main thing for whoever comes to power in Abkhazia. We want to live in good-neighbourliness. We do not want war... Such a document can be signed, if there is a political will on the part of the Georgian leadership too." ‘Ankvab: Elections will not cause turbulence in Abkhazia’ Civil Georgia, 13 June 2011 available at http://www.civil.ge/eng/article.php?id=23609
(Перепечатывается с сайта: http://www.international-alert.org.)
___________________________________________________________
