Александр Генис
Творец Чегема
К 80-летию Фазиля Искандера
Тайна «Сандро из Чегема» в том, что искандеровские лирика и юмор соединились тут в эпос, чтобы произвести потрясение в нашей литературе, которое она не испытывала со времен явления писателей Юго-Западной школы. В отечественную словесность вновь — и опять с Юга — влилась свежая кровь, омолодившая жанр романа, сам состав, самое плоть русской прозы.
Интересно, что по своей природе «Сандро» был имперским феноменом. Советская (тогда еще) литература прирастала за счет окраин, которые открывали русскому читателю новые миры. (Вот так — чтобы сослаться на прецедент — Киплинг подарил английской литературе Индию.)
Это бесценное наследство советской империи — так сказать, нерусская литература на русском языке — еще не осмыслено во всей своей совокупности. А жаль, не так уж много хорошего осталось от прежнего режима. Впрочем, не стоит забывать, что та же власть сделала все, чтобы задержать приход настоящего «Сандро» к ждущим его читателям.
Лишь после выхода американской — в издательстве «Ардис» — книги стала ясно вырисовываться фигура Искандера как писателя мирового уровня. В сущности, он сделал со своим Чегемом то же, что Фолкнер с Йокнапатофой или Маркес — с Макондо: вырастил из родной почвы параллельную вселенную, существование которой уже нельзя отрицать.
В предисловии же к тому «Ардиса» Искандер сформулировал свою задачу: «Следуя традициям русской классической литературы, показавшей полноценность душевной жизни так называемого маленького человека, я пытаюсь в меру своих сил раскрыть значительность эпического существования маленького народа».
Искандер сделал, что обещал: дал голос народу, раскрыл, по его же словам, «мощь и красоту нравственного неба, под которым жили люди Чегема».
Именно поэтому мне кажется, что из всех ныне живущих российских писателей Искандер прежде всего заслуживает Нобелевской премии. За что еще давать высшую награду, как не за расширение литературной географии?
С урока такой географии и началось мое знакомство с Искандером. Мы встретились в 87-м году, когда Фазиль вместе с другими вестниками гласности впервые приехал в Нью-Йорк. Готовясь к свиданию с любимым писателем, мы с Петром Вайлем вычертили подробную карту Абхазии, вроде тех, что прикладывали в старину к приключенческим романам. Как и положено, к ней прилагалась так называемая «легенда» — указание на места, связанные с ключевыми, теперь уже всем памятными эпизодами: «Сталин на ловле форели», «Битва при Кодоре с деревянным броневиком», «Кедр Баграта», «Место встречи Сандро со Сталиным на нижнечегемской дороге». Венчала наше художество надпись, составленная по образцу той, которую Фолкнер поставил под картой своей столь же вымышленной Йокнапатофы: «Абхазия — единственный владелец Фазиль Искандер».
Удовлетворенно оглядев эту шутливую схему, Искандер ухмыльнулся и размашисто вывел вердикт: «С подлинным — верно».
Как показали бурные события двух последующих десятилетий, мирная Абхазия «Сандро из Чегема» весьма отличается от настоящей. Это и понятно. Искандеровская Абхазия — литературный прием, опытная делянка, творческая лаборатория, в которой автор испытывал на прочность все идеи своей буйной эпохи.
Говоря о книге «Сандро из Чегема», все, начиная с автора, упоминают слово «эпос». В «Сандро из Чегема» действительно есть черты, которые заставляют вспомнить о гомеровских ахейцах, ибо герой Искандера — народ. Говоря иначе, племенная стихия, еще не осознавшая себя нацией. Изображенные в книге абхазцы — с обычаем вместо Конституции и кровной местью вместо милиции — не фон романа, а его душа. При этом автор книги — русский абхазец советской эпохи, как кентавр, тоскует по оставленной им «племенной половине». Из этой тоски и происходит эпическая поэма «Сандро из Чегема».
Народ, архаический по своему сознанию, есть фигура, несомненно, эпическая. И как у каждого эпического народа, у него есть герой — Сандро. Существо необычное, но при всех своих невероятных статях истинно народное. Его достоинства — утрированные черты соплеменника. Как и положено эпическому герою, он не противостоит среде, а лишь выглядывает из нее, всегда готовый раствориться в толпе других персонажей. В принципе, любой из них может перерасти в героя. Поэтому так легко отделяются от «Сандро» целые главы — про Тали, Хабуга, Махаза. Все они могли бы стать центром повествования. Потому что эпос слагают о жизни, характере, мировоззрении не личности, а народа.
Искандеру повезло с родиной. Советская Абхазия оказалась идеальным экспериментом по стыковке доклассового общества с «бесклассовым», древней морали с «моральным кодексом строителя коммунизма», архаического сознания с социалистической сознательностью. В своих краях Искандер нашел не только кладезь фольклора, но и действующую социальную модель, по которой можно изучить, показать и осмеять все безумства чуждого народу строя. Эта двойственность порождает сложную жанровую структуру книги.
До большевиков Сандро был героем эпоса — может, комического, но эпоса. Но вот пришла новая власть — и Сандро стал героем романа — может, плутовского, но романа.
До революции время пребывало в эпической неподвижности. После нее оно стремительно движется в газетную действительность, разменяв степенность времени, «в котором стоим» (эта фраза часто встречается в книге), на хаос времени, в котором мечутся. Центральный конфликт Искандера — не столкновение между старым и новым (у Ильфа и Петрова такое называлось «Верблюд нюхает рельс»), а непримиримое противоречие нового и вечного.
Так в книге возникает уникальное жанровое образование с оригинальным сюжетом. История эпически воссозданного народа, который перепрыгивает из наивного и разумного родового строя в жестокую и комическую реальность социалистического карнавала.
Я люблю позднего Искандера за то, что он не похож на раннего. Как все кумиры эпохи, Искандер тяжело пережил перемены, роковой смысл которых он оценил, пожалуй, лучше всех. Ведь в постсоветскую эпоху почти вся прежняя литература, что правая, что левая, оказалась лишней литературой. Искандер ясно видел пропасть, которую сам помог вырыть.
Представьте себе, говорил он, что вам нужно было всю жизнь делить комнату с буйным помешанным. Мало этого, приходилось еще с ним играть в шахматы. Причем так, чтобы, с одной стороны, не выиграть (и не взбесить его победой), а с другой — и поддаваться следует незаметно, чтобы опять-таки не разозлить сумасшедшего. В конце концов, все стали гениями в этой узкой области:
«Но вот буйный исчез, и жизнь предстала перед нами во всей неприглядности наших невыполненных, наших полузабытых обязанностей. Да и относительно шахмат, оказывается, имели место немалые преувеличения. Но самое драгоценное в нас, на что ушло столько душевных сил, этот виртуозный опыт хитрости выживания рядом с безумцем оказался никому не нужным хламом».
Искандер поставил клинически точный диагноз того психологического ступора, в котором оказалась литература, привыкшая смешивать фронду с лояльностью в самых причудливых пропорциях. Но сам он нашел для себя выход.
В «Сандро» есть интересное авторское признание:
«С читателем лучше всего разговаривать коротко и громко, как с глуховатым. Громко-то у меня получается, вот коротко не всегда».
Сегодня Искандер говорит тихо и немного. Все чаще вместо его знаменитых извилистых периодов, которые я так люблю, появляются короткие стихи и точные, приглушенные, матово поблескивающие афоризмы. Один из них гласит:
«Умение писателя молчать, когда не пишется, есть продолжение таланта, плодотворное ограждение уже написанного».
Другой звучит так:
«Верь в разум в разумных пределах».
Третий кажется самоопределением жанра:
«Героизм старости — опрятность мысли».
В конце 90-х я попал с Фазилем Искандером на конференцию в Токио. Мне тогда Искандер показался очень грустным. Его не радовало даже явное обожание хозяев. Япония в определенном смысле — старомодная страна: здесь еще уважают писателей и смотрят им в рот. На каждой встрече Искандера окружала туча поклонников. Он дружелюбно надписывал иероглифические книги, но улыбался редко. Говорят, что все сатирики не часто смеются, но Искандера еще и явно угнетали вести из дома — и из Москвы, и из Абхазии. Впрочем, об этом мы почти не говорили. Он расспрашивал об Америке. Правда, и в ее жизни его интересовали ровно два явления: первое — Бродский, второе — Довлатов.
Нью-Йорк
05.03.2009
(Опубликовано: Новая газета. № 23, 6 марта 2009 г.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.novayagazeta.ru.)
==============================
ПРИЛОЖЕНИЕ
(В качестве приложения к вышеопубликованной статье А. Гениса приводим ниже текст стенограммы радиопередачи из цикла "Поверх барьеров", проведенной автором на радио "Свобода" 6 марта 2004 г. - Примеч. ред. Абхазской интернет-библиотеки.)
Поверх барьеров (06-03-04)
Творец Чегема: 75-летие Фазиля Искандера
Автор программы Александр Генис
Чтобы распознать истинный размах писательского дара Фазиля Искандера, его лучшей книге, "Сандро из Чегема", пришлось сперва попасть в Америку. Сейчас, в дни юбилея, я с благодарностью снял с заветной - мемориальной - полки этот плотный том в зеленой обложке. Изрядно потертая книга стоит у меня с 79-го года, когда полная версия романа вышла в мичиганском издательстве "Ардис".
В эпоху послеперестроечного книжного бума "Ардис" быстро и несправедливо забыли. А ведь когда-то мы, первые покупатели "ардисовских" книг, были уверены, что в Москве рано или поздно поставят памятник основателям издательства - Эллендеи Проффер и ее, увы, покойному мужу Карлу.
В самые глухие и унылые брежневские годы "Ардис" чуть ли не в одиночку печатал в Америке все новое и лучшее в русской литературе. Сначала тут заново вышел не переиздававшийся с довоенных времен весь русский Набоков. Потом Профферы бережно публиковали каждый новый сборник Бродского. Именно они открыли Сашу Соколова. У них же вышла и первая книга Довлатова, да и многих других теперь знаменитых авторов.
Полный "Сандро" тоже показался открытием. Конечно, все знали и любили Искандера, но в - другом качестве, как лирика, автора чудных детских рассказов, и сатирика, автора гомерически смешной повести "Созвездие Козлотура".
Дело в том, что от напечатанного в Москве "Сандро" цензура оставила одни ошметки, по которым никак нельзя было судить о замысле этой огромной книги, о ее масштабе. При этом у "Сандро" не было и громкой самиздатской славы, которая помогала, скажем, "Чонкину" или "Верному Руслану" завоевать вечное читательское признание. Только когда Профферы выпустил полный текст "Сандро из Чегема", все стало на свои места.
О том, как "Ардис" "открыл" Искандера нашему корреспонденту Владимиру Морозову рассказывает Эллендея Проффер:
Владимир Морозов: Миссис Проффер, скажите, как был напечатан полный текст "Сандро из Чегема"? Где вы достали рукопись? Знал ли об этом автор? Были ли у него неприятности с советскими властями?
Эллендея Проффер: Рукопись мы получили в Москве прямо от Фазиля Искандера. Знакомый дипломат вывез роман из России. Это была великолепная книга, и мы с гордостью напечатали ее. Послали Искандеру несколько экземпляров, он был очень рад. Однако позже у Фазиля начались неприятности с советскими властями, и тогда мы официально заявили, что напечатали эту вещь без его ведома. У нас был подписанный Искандером контракт, разрешающий публикацию, но мы не могли никому его показать, потому что это положило бы конец карьере Фазиля в Советском Союзе.
Затем, уже много позже в 1987 году я поехала в Россию на книжную ярмарку. И люди из КГБ и ВААП (Всесоюзной ассоциации авторских прав) расспрашивали меня по поводу этого издания "Сандро из Чегема". Они обвинили меня в том, что наше издательство "Ардис" печатает книги без разрешения авторов. Я ответила им, что мы никогда этого не делали. И добавила по-русски, что если они люди горбачевского направления, то я готова с ними говорить, а если они брежневцы, то говорить не стану. На этом закончились и беседа, и весь шум вокруг книги.
Владимир Морозов: Миссис Проффер, но за такой дерзкий ответ, эти люди могли устроить вам, что называется, веселую жизнь:
Эллендея Проффер: Знаете, в таких ситуациях я бывала довольно агрессивна. Мне становилось все равно. Конечно, КГБ не раз устраивал и мне, и моему мужу Карлу Профферу, и нашим авторам то, что вы называете веселой жизнью. Например, альманах "Метрополь" стал причиной крупных неприятностей для всех нас. Моего мужа перестали пускать в Россию. Меня, правда, впустили в 1980 году, видимо, полагая, что я просто безобидная тихая жена. Российские писатели, как обычно, стали тайно передавать мне свои рукописи. КГБ узнал об этом, и мне тоже запретили въезд в Россию. В первый раз мне удалось туда попасть только через несколько лет на Международные книжные ярмарки - в 1987-м, в затем - в 1989-м году. Но оба раза с большим трудом. Сначала мне наотрез отказались выдать визу. Разрешили въезд только после долгой волынки, когда другие участники Книжной ярмарки заявили, что из чувства солидарности они тоже не поедут в Москву, если туда не пустят меня. В общем, каждый раз - кошмар.
Владимир Морозов: Миссис Проффер, велика ли разница между цензурным вариантом и полной версией "Сандро из Чегема"? Можно ли сравнить это с цензурными сокращениями в романе Булгакова "Мастер и Маргарита", который вы переводили и о котором много писали?
Эллендея Проффер: В случае Фазиля Искандера сокращения были гораздо больше. Цензура совершенно изуродовала эту книгу. Можно сказать, что полный текст - это здоровый человек, а сокращенный - калека. "Сандро из Чегема" - яркая многоцветная вещь, она сродни "Тысяче и одной ночи". Но советская цензура изъяла оттуда целые главы, например, главу "Пиры Валтасара", то есть, вырвала у книги ее живое сердце. Даже "Мастер и Маргарита" Булгакова не потеряли от сокращений так много. Советская цензура была в этот период очень жестокой.
Владимир Морозов: Как звучит Искандер на английском. Кто его переводил? И читают ли его в Америке?
Эллендея Проффер: Искандером занималась Сюзен Брансбергер, великолепный переводчик. Но "Сандро из Чегема" - очень трудная вещь для американского читателя. Люди понимали, что это нечто фантастическое и великолепное. Но это - переводная литература. "Сандро" было очень трудно найти своего читателя, потому что в то время американцы не очень интересовались Грузией и Абхазией, в которых происходило действие книги. Это были какие-то малоизвестные крошечные части советской империи. Теперь все было бы по-другому. Потому что американские подразделения находятся в Афганистане, и ситуация на Кавказе, в частности в Грузии и Абхазии, имеет для нас большее значение. И все же можно сказать, что у "Сандро" был свой круг читателей, но очень ограниченный, хотя все издатели знали, что это отличная вещь. Ее продавали во Франции и в Германии, никто не потерял на издании деньги. Но в Америке вообще очень трудно продавать переводную литературу, конкуренция слишком велика.
Владимир Морозов: С кем из американских писателей можно сравнить Искандера?
Эллендея Проффер: Вы знаете, это очень трудно. Некоторым странным образом Искандер напоминает Фолкнера, он идет столь же невероятно глубоко. Стиль Искандера не имеет никакого отношения к традиционной российской манере письма. И еще я сказала бы, что юмором и простотой Искандер похож на Марка Твена. Но в отличие от этих американцев у Искандера очень восточный стиль, напоминающий мне, как я уже сказала, "Тысячу и одну ночь".
Владимир Морозов: Миссис Проффер, наша передача идет в эфир 6 марта в день рождения Фазиля Искандера. Надеюсь, он ее слушает. Так что вы можете обратиться прямо к нему:
Эллендея Проффер: О кей. Ну, Фазиль, привет! Поздравляю вас с днем рождения. Надеюсь, что вы так же красивы, как вы были всегда.
Владимир Морозов: Мадам, дело прошлое, но вы были немного влюблены в вашего автора?
Эллендея Проффер: Нет. Но он был, действительно, красавец. (ВЗДОХ). Красавец...
Александр Генис: Тайна "Сандро из Чегема" в том, что искандеровские лирика и юмор соединились тут в эпос, чтобы произвести потрясение в нашей литературе, которое она не испытывала со времен явления писателей Юго-Западной школы. В отечественную словесность вновь - и опять с Юга, влилась свежая кровь, омолодившая жанр романа, сам состав, самое плоть русской прозы.
Интересно, что по своей природе "Сандро" был имперским феноменом. Советская (тогда еще) литература прирастала за счет окраин, которые открывали русскому читателю новые миры. (Вот так - чтобы сослаться на прецедент - Киплинг подарил английской литературе Индию).
Это бесценное наследство советской империи - так сказать, нерусская литература на русском языке - еще не осмысленно во всей своей совокупности. А жаль, не так уж много хорошего осталось от прежнего режима. Впрочем, не стоит забывать, что та же власть сделала все, чтобы задержать приход настоящего "Сандро" к ждущим его читателям.
Так или иначе, после выхода "ардисовской" книги стала ясно вырисовываться фигура Искандера как писателя мирового уровня. В сущности, он сделал со своим Чегемом то же, что Фолкнер с Йокнапатофой или Маркес - с Макундо: вырастил из родной почвы параллельную вселенную, существование которой уже нельзя отрицать.
В предисловии все к тому же тому "Ардиса" Искандер так сформулировал свою задачу, цель книги:
Диктор: Следуя традициям русской классической литературы, показавшей полноценность душевной жизни так называемого маленького человека, я пытаюсь в меру своих сил раскрыть значительность эпического существования маленького народа.
Александр Генис: Искандер сделал, что обещал: дал голос народу, "раскрыл, по его же словам, мощь и красоту нравственного неба, под которым жили люди Чегема", показал мир таким каким, "он видится с чегемских высот".
Именно поэтому мне кажется, что из всех ныне живущих российских писателей Искандер, прежде всего, заслуживает Нобелевской премии. За что еще давать высшую награду, как не за расширение литературной географии?
Между прочим, как раз с урока такой географии и началось мое личное знакомство с Искандером. Мы встретились в 87-м году, когда Фазиль вместе с другими вестниками гласности впервые приехал в Нью-Йорк. Готовясь к свиданию с любимым писателем, мы с Петром Вайлем вычертили подробную карту Абхазии, вроде тех, что прикладывали в старину к приключенческим романам. Как и положено, к ней прилагалась так называемая "легенда" - указание на места, связанные с ключевыми, теперь уже всем памятным эпизодам: "Сталин на ловле форели", "Битва при Кодоре с деревянным броневиком", "Кедр Баграта", "Место встречи Сандро со Сталиным на нижнечегемской дороге". Венчала наше художество надпись, составленная по образцу той, которую Фолкнер поставил под картой своей столь же вымышленной Йокнапатофы: "Абхазия - единственный владелец Фазиль Искандер".
Удовлетворенно оглядев эту шутливую схему, Искандер ухмыльнулся и размашисто вывел вердикт: "С подлинным - верно".
Как показали бурные события последних лет, мирная Абхазия "Сандро из Чегема" весьма отличается от настоящей. Это и понятно. Искандеровская Абхазия - литературный прием, опытная делянка, творческая лаборатория, в которой автор испытывал на прочность все идеи своей буйной эпохи.
Говоря о книге "Сандро из Чегема", все, начиная с автора, упоминают слово "эпос". В "Сандро из Чегема" действительно есть черты, которые заставляют вспомнить о гомеровских ахейцах.
Дело в том, что герой Искандера - народ. И совсем не в том идиотском смысле, в котором, как учили советские учебники, герой - всегда народ, будь то "Слово о полку Игореве" или "Судьба человека".
Народ в "Сандро" - племенная стихия, еще не осознавшая себя нацией. Изображенные им абхазцы - с обычаем вместо конституции и кровной местью вместо милиции - не фон романа, а его душа. При этом автор книги - русский абхазец советской эпохи, как кентавр, тоскует по оставленной им "племенной половине". Из этой тоски и происходит эпическая поэма "Сандро из Чегема".
Народ, архаический по своему сознанию, есть фигура несомненно эпическая. И как у каждого эпического народа у него есть герой - Сандро. Существо необычное, но при всех своих невероятных статях, истинно народное. Его достоинства - утрированные черты соплеменника. Как и положено эпическому герою, он не противостоит среде, а лишь высовывается из нее, всегда готовый раствориться в толпе других персонажей. В принципе, любой из них может перерасти в героя. Поэтому так легко отделяются от "Сандро" целые главы - про Тали, Хабуга, Махаза. Все они могли бы стать центром повествования. Потому что эпос слагают о жизни, характере, мировоззрение не личности, а народа.
Надо сказать, что Искандеру повезло с родиной. Советская Абхазия оказалась идеальным экспериментом по стыковке доклассового общества с бесклассовым, древней морали с "Моральным кодексом строителя коммунизма", архаического сознания с социалистической сознательностью. В своих краях Искандер нашел не только кладезь фольклора, но и действующую социальную модель, на которой можно изучить, показать и осмеять все безумства чуждого народу строя. Эта двойственность порождает сложную жанровую структуру книги.
До большевиков Сандро был героем эпоса - может, комического, но эпоса. Но вот пришла новая власть - и Сандро стал героем романа - может, плутовского, но романа.
До революции время пребывало в эпической неподвижности. После нее оно стремительно движется в газетную действительность, разменяв степенность времени, "в котором стоим" (эта фраза часто встречается в книге), на хаос времени, в котором мечутся. Центральный конфликт Искандера - не столкновение между старым и новым (у Ильфа и Петрова такое называлось "Верблюд нюхает рельс"), а непримиримое противоречие нового и вечного.
Так из уникального хронотопа искандеровской книги возникает столь же уникальное жанровое образование с оригинальным сюжетом. История эпически воссозданного народа, который перепрыгивает из наивного и разумного родового строя в жестокую и комическую реальность социалистического карнавала.
Однако в этой безмерно богатой книге есть и еще одно измерение - ностальгическое. Об этом, намного позже сказал сам автор, когда мы на рубеже веков беседовали с Фазилем Искандером в московской студии Радио Свобода.
Фазиль Искандер: Чегем создавался по воспоминаниям детства, и я бы сказал под детским впечатлением гармоничности того мира, который я видел в Чегеме. Конечно, мне, живущему в Москве и, тем более, вспоминающему тот мир, который я видел в детстве, прежде всего, хотелось воспеть его красоту и его гармонию. Я не то, чтобы сознательно убирал, а я просто не видел те противоречия, которые были внутри этого патриархального мира. Поэтому для себя, для гармонизации собственной души и, тем самым, души читателя, я создал тот мир, который при всей своей простоте был своего рода гармонией, куда можно было идти читателю отдохнуть душой, набраться сил для жизни в нашем сложном хаотическом мире. Я всегда смотрел на литературу, как, может быть, в известной степени, на способ лечения человека, на способ его заряда какой-то внутренней силой, внутренней гармонией, которая помогла бы ему выживать в этом мире. В известной степени я смотрю на литературу, как на крепость, куда уходит человек для того, чтобы набраться сил, чтобы вынести этот мир. Поэтому у меня ощущение того, что главное - это погрузить человека в эту литературную гармонию, которая, конечно, чтобы быть гармонией, должна быть внутренне правдивой, не избегать своих трагедий, сложностей, но приоткрыть человеку мир, в котором хотелось бы жить и который он подсознательно переводил бы в тот большой мир, в котором он сам живет. Я даже когда-то, когда писал Сандро, хотел назвать "Сандро из Чегема, или Лекарство для жизни".
Александр Генис: В конце 90-х я попал с Фазилем Искандером (в составе общей писательской делегации) на конференции в Токио. Мне тогда Искандер показался очень грустным. Его не радовало даже явное обожание хозяев. Япония в определенном смысле - старомодная страна: здесь еще уважают писателей и смотрят им в рот. На каждой встрече Искандера окружала туча поклонников. Он дружелюбно надписывал иероглифические книги, но улыбался редко. Говорят, что все сатирики не часто смеются, но Искандера еще и явно угнетали вести из дома - и из Москвы, и из Абхазии. Впрочем, об этом мы почти не говорили. Он расспрашивал об Америке. Правда, и в ее жизни его интересовали ровно два явления: первое - Бродский, второе - Довлатов... Я люблю позднего Искандера за то, что он не похож на раннего. Как все кумиры эпохи, Искандер тяжело пережил перемены, роковой смысл которых он оценил, пожалуй, лучше всех. Ведь в постсоветскую эпоху почти вся прежняя литература, что правая, что левая, оказалась лишней литературой. Искандер ясно видел пропасть, которую сам помог вырыть. Представьте себе, говорил он, что вам нужно было всю жизнь делить комнату с буйным помешанным. Мало этого, приходилось еще с ним играть в шахматы. Причем так, чтобы с одной стороны не выиграть (и не взбесить его победой), а с другой - и поддаваться следует незаметно, чтобы опять-таки не разозлить сумасшедшего. В конце концов, все стали гениями в этой узкой области.
Диктор: Но вот "буйный" исчез, и жизнь предстала перед нами во всей неприглядности наших невыполненных, наших полузабытых обязанностей. Да и относительно шахмат, оказывается, имели место немалые преувеличения. Но самое драгоценное в нас, на что ушло столько душевных сил, этот виртуозный опыт хитрости выживания рядом с безумцем оказался никому не нужным хламом.
Александр Генис: Искандер поставил клинически точный диагноз того психологического ступора, в котором оказалась литература, привыкшая смешивать фронду с лояльностью в самых причудливых пропорциях. Но сам он нашел для себя выход.
В "Сандро" есть интересное авторское признание:
Диктор: С читателем лучше всего разговаривать коротко и громко, как с глуховатым. Громко-то у меня получается, вот коротко не всегда.
Александр Генис: Сегодняшний Искандер говорит тихо и немного. Все чаще вместо его знаменитых извилистых периодов, которые я так люблю, появляются короткие стихи и точные, приглушенные, матово поблескивающие афоризмы. Один из них гласит:
Диктор: Умение писателя молчать, когда не пишется, есть продолжение таланта, плодотворное ограждение уже написанного.
Александр Генис: Другой звучит так:
Диктор: Верь в разум в разумных пределах.
Александр Генис: Третий кажется самоопределением жанра:
Диктор: Героизм старости - опрятность мысли.
Александр Генис: Но чтобы ни писал погрустневший Искандер, во всем по-прежнему сквозит то, за что его больше всего любят, - юмор, теперь уже глубоко спрятанный, но столь же тонкий, как раньше, юмор.
Фазиль Искандер: Я давал много определений юмора. Одно из них примерно такое: чтобы достичь хорошего юмора, надо дойти до самой бездны, заглянуть в нее, увидеть, что и там ничего нет и постепенно возвращаться обратно. След, оставляемый этим обратным движением и будет юмором. Юмор - это тоже, в конечном итоге, победа разума и, может быть, некие мгновенные вспышки счастья, которые доказывают человеку что, в принципе, оно существует.
(Перепечатывается с сайта: http://archive.svoboda.org.)
