Лейла Тания. Избранные статьи

Лейла Тания

Избранные статьи

Принудительное признание независимости Абхазии со стороны Грузии и региональная безопасность (DOC; 309 Кб)
Тактические и стратегические подходы к проблеме урегулирования грузино-абхазского конфликта (2003)
Стратегические аргументы Абхазии в свете перспектив международного признания (2007)
Перспективы разрешения Кавказско-Черноморского кризиса: Кавказский «Потсдам» или холодная война (2008)
Вступление России в ВТО: выгоды и риски. Абхазская точка зрения (2012)

Тактические и стратегические подходы к проблеме урегулирования грузино-абхазского конфликта

Статья была опубликована в сокращенном варианте в журнале «Центральная Азия и Кавказ», 2003, № 5 (29).

В современном мире роль научных разработок в поиске долгосрочных перспектив развития государств и наций достаточно высока, поскольку, как справедливо отмечается многими аналитиками, современный ученый является не только фигурой в научном мире, но и фигурой публичной именно потому, что его оценки и рекомендации используются различными социальными акторами (правительствами, политическими силами, гражданскими и экономическими объединениями и т.д.) в поддержку той или иной деятельности или, напротив, в опровержение. Применительно к Кавказу подобные разработки особенно важны, учитывая его геостратегическое значение при существующем уровне конфликтогенности. Несмотря на ощутимый интерес, который проявляют к региону различные международные акторы, попытки изменить ситуацию в сторону ее стабилизации до сих пор не увенчались успехом. При этом действительно можно согласиться с упреком некоторых западных экспертов в том, что местные кавказские элиты ждут готовых рецептов со стороны, вместо того, чтобы предлагать собственное видение разрешения проблем, в частности, связанных с разрешением конфликтов. Другое дело, что не всегда международное сообщество готово отказаться от собственных устоявшихся стереотипов в пользу поиска новых подходов. Справедливости ради, надо отметить факт возрастающего понимания глубины и специфичности большинства кавказских конфликтов, как и того, что многие кавказские страны «принадлежат к цивилизациям, намного более древним, чем западные»(2).
Последнее обстоятельство вселяет определенный оптимизм относительно того, что представление о Кавказе как об европейской периферии (в политическом смысле) сменится на более адекватную оценку его как важный регион в контексте обеспечения безопасности на всем Евразийском континенте.

От дефиниции конфликта к перспективе урегулирования

Как известно, история имела огромное значение в конфликтах на Балканах. История имеет такое же значение и для кавказских конфликтов, и в, частности, грузино-абхазского. Она «действительно влияет на умы людей, их восприятие и отношения, которые в некоторых случаях укоренились в психологии нации или народа, передаваясь из поколения в поколение. Полагаю, что это должны понять представители Запада, где исторический аспект не так уж акцентирован»(3). Здесь мы вплотную подходим к проблеме определения типа конфликта или его дефиниции, и если говорить обо всем комплексе проблем, связанных с урегулированием, то в целом к проблеме концептуализации конфликта. Последнее предполагает анализ не только причин, стадий, движущих сил развертывания конфликта (конфликтогенеза), но и возможных технологий разрешения конфликта с учетом его идентификации.
Другими словами, концепция конфликта во многом предопределяет и последующую логику урегулирования. Тот факт, что в течение более чем десятилетия, несмотря на активные миротворческие усилия международных посредников и самих конфликтантов, кавказские сообщества так и не приблизились к миру, позволяет поставить под сомнение эффективность применявшихся практических стратегий урегулирования. На примере грузино-абхазского конфликта можно убедиться в том, что использовавшиеся до сих пор стратегии оказались неэффективными прежде всего из-за неадекватной трактовки самой природы конфликта.
Несмотря на то, что общепринятой дефиницей грузино-абхазского конфликта является его определение как конфликта этнополитического, сам набор индикаторов (характеристик), применяемых некоторыми авторами говорит о возможном его толковании как конфликта в большей степени политического.
Известно, что этнических конфликтов в чистом виде в современном мире не существует: большинство из них явились следствием определенных исторических и политических обстоятельств, приведших в конечном итоге к собственно этническому противостоянию.
Чаще всего, по мнению экспертов, причиной этнополитических конфликтов являются неудовлетворенные базовые потребности в безопасности и сохранении или развитии национальной идентичности. В процессе эскалации конфликтов, особенно в случаях перенесения коллективных этнических травм, политические причины противостояния приводят к этническому противостоянию. Это сопровождается формированием разнонаправленных целей, интересов, ценностей, негативных этнических стереотипов и коллективных представлений, в том числе «образа врага».
В политических же конфликтах, как правило, задействованы больше политические элиты общества и предметом спора является власть или доступ к ресурсам.

Для определения типа конфликта (т.е. его дефиниции) имеет значение определение не только причин, но и носителей конфликтного потенциала и в дальнейшем поведения, а также характер угроз, опасений и страхов (формировавших так называемый «образ врага»), которые присутствовали в сознании конфликтантов.
В рамках неофициальных миротворческих инициатив довольно часто встречается, на наш взгляд, неверная трактовка самого понятия «образ врага» и его значения для развития грузино-абхазского конфликта. Между тем, это один из важнейших показателей, позволяющих делать выводы об уровне противостояния, а также идентифицировать конфликт.
Формирование «образа врага» в лице противостоящей стороны является общеизвестной закономерностью большинства конфликтов, в том числе межличностных, имеющих тенденцию к эскалации. При этом также общеизвестно, что образ какого-либо объекта или явления и сам этот объект – не одно и то же. Поэтому «образ врага» и реальный враг (или реальные враждебные действия) – это вещи далеко не тождественные. Первое локализуется в головах людей, т.е. является преломлением или отражением в сознании людей целого комплекса страхов, угроз, негативных индивидуальных и коллективных представлений, но совсем необязательно и далеко не всегда проявляется в конкретных действиях.
Другими словами, «образ врага» – это феномен или факт сознания (или иногда подсознания), а не обязательно реальной действительности. Эти факты сознания (подсознания) могут проявляться в конкретных действиях или поведении конфликтантов (как правило, уже в открытой фазе конфликта), а могут так никогда и не проявиться в конкретных действиях, что чаще всего и происходит в латентной фазе конфликта, когда на межличностном уровне этническая напряженность еще не проявляется.
В тоталитарный период сама система подавления потребностей и свободы волеизъявления не только индивидов, но и больших социальных групп, включая этнические, способствовала тому, что многие этнические противостояния оставались в фазе потенциальных конфликтов вплоть до распада СССР.
Предположения некоторых абхазских авторов(4), что образа врага в лице грузин до войны среди абхазов не было на том основании, что иначе абхазы не посылали бы своих детей учиться в Тбилиси или бы не прописывали грузин в Абхазии и вообще при каждой встрече на бытовом уровне «кидались бы друг на друга с кулаками» говорят о поверхностном понимании самой природы развертывания конфликта, как и природы такой государственной системы тотального подавления прав и воли индивидов и больших общностей (народов), каким был СССР.
Грузино-абхазский конфликт, кстати говоря, скорее являлся исключением из общего правила, поскольку хорошо известны регулярные, открытые и массовые выступления абхазов, несмотря на опасность репрессий со стороны режима. Эти выступления с соответствующими требованиями обеспечения национального самосохранения и свободного развития, как известно, исходили не от политических элит, а от национальной интеллигенции, тесно связанной своими корнями в полупатриархальной Абхазии с народом.
Сам характер опасений и угроз (т.е. «образ врага») в большой степени имел именно этническую окраску. Политика репрессалий в отношении абхазского языка и культуры, осуществлявшаяся совершенно конкретными лицами грузинской национальности – не только высшими должностными лицами, но и рядовыми чиновниками, формировала обобщенный «образ врага» из самой массы грузинских переселенцев, обладавших к тому же еще и социальными привилегиями.
Вопрос о том, когда появился или начал формироваться «образ врага» в лице грузин в национальном сознании абхазов – это фактически вопрос о том, насколько глубоки корни конфликта. Независимые грузинские исследователи(5), признающие существование «образа врага» в лице грузин среди абхазов, чаще определяют его возникновение 30-ми годами двадцатого века, хотя некоторые говорят и о начале века. Абхазские исследователи определяют его корни еще периодом Кавказской войны 19 в., когда грузины воевали на стороне царских русских войск против абхазов и северокавказцев, а затем стали заселять освободившиеся после махаджирства земли абхазов.
В рамках неофициальных инициатив довольно распространена концепция, что противостояние абхазов и грузин не такое острое, как, скажем, армян и азербайджанцев, и «образ врага» в лице грузин среди абхазов возник только в ходе войны и после нее. Столь поверхностный взгляд на историю и реалии грузино-абхазского конфликта, к сожалению, укоренился и среди международных организаций. Между тем, этот конфликт сложнее многих хотя бы потому, что, например, ни армяне, ни азербайджанцы в отличие от абхазов не стоят перед реальной угрозой физического исчезновения как этнос.
Идеализированная картина предвоенной стадии конфликта имеет большое распространение среди абхазских и грузинских участников неофициального диалога и только укрепляет устойчивый поверхностный стереотип грузино-абхазского конфликта среди международных акторов. Этот стереотип во многом определяет отношение последних к условиям и возможностям примирения абхазов и грузин и отражается в их предложениях по урегулированию (например, Документ Бодена).
По мнению некоторых участников неофициального диалога «понимание угрозы со стороны Грузии все-таки было, но эта угроза связывалась с властями Грузии, а никак не с народом, я готова утверждать это. На бытовом уровне опасения, недоверие возникли вот только со времен, пожалуй, Гамсахурдия. Естественно, после войны они усилились»(6).

Подобная трактовка «образа врага» или вообще отрицание его существования среди абхазов до войны приводит к определению грузино-абхазского конфликта как конфликта скорее политического. Интересно также, что данная дефиниция конфликта предопределяет и последующую логику урегулирования: через поиск взаимоприемлемого компромиссса, вполне реального для политических конфликтов (в частности, через механизмы федерализации) – к возможным моделям общего государства.
Таким образом, теоретическая концепция конфликта во многом определяет и возможности его практического урегулирования. Политические конфликты действительно чаще всего могут быть разрешены наподобие деловых сделок, путем согласованного компромисса сторон. Но этот подход не имел успеха: во многом можно наблюдать радикализацию позиций сторон в конфликте. Более того, как отмечали кавказские эксперты, «утилитаризация оценок конфликтов и подходов к их разрешению, в определенных условиях нередко выступает в качестве катализатора последних»(7).

На наш взгляд, другой подход к дефинициям более соответствует истории и реалиям грузино-абхазского противостояния. Он базируется на критерии мотивов конфликтного поведения отдельных индивидуумов и общностей. Что движет людьми в конфликте – материальные, прагматические интересы или ценности? В зависимости от ответа на этот вопрос конфликты дифференцируются на конфликты интересов и конфликты ценностей (или идентичностей)(8). Хотя все конфликты содержат в себе в той или иной степени и интересы и ценности как стимулы поведения, но именно их соотношение определяет структуру конфликта. Политические конфликты являются типичным примером конфликта интересов, многие этнические (или этнополитические конфликты) часто несут в себе составляющую конфликта идентичностей. Последние, кстати, также могут начинаться как конфликт интересов (политический), но в ходе долговременной эскалации обостряться до более глубоких и тяжелых форм, какими считаются конфликты ценностей или идентичностей (этнических, религиозных и др.).
В этом аспекте важно, что грузинская политика нарушала не просто гражданские и политические права абхазов, она покушалась на саму национальную идентичность абхазов, осуществляя культурный геноцид в сталинский период, ассимиляторскую политику, идеологическую фальсификацию истории абхазов, лишая их даже своего самоназвания (пришлые апсуйцы, а не абхазы). Это и привело к конфликту национальных идентичностей, что подтвердило и публичное намерение командующего грузинской армией Каркарашвили уничтожить весь абхазский народ во время ввода войск в 1992. Поэтому требование «независимости» для абхазов – это вопрос жизни или смерти их национальной идентичности, особенно, с учетом трагического опыта насильственной инкорпорации в состав других государств (Российская Империя, СССР, Грузия) и их нынешнего демографического состояния(9) в то время, как позиция «территориальная целостность» выступает скорее как категория политико-экономических интересов грузин, имеющая ресурс заменяемости.
Принципиальное отличие этой категории конфликтов заключается в практической невозможности их разрешения на основе переговорных подходов, построенных на основе достижения компромисса, как это делается по поводу прагматических объектов спора – например, власти или экономических ресурсов.
Если в конфликтах интересов действительно можно найти взаимоприемлемый компромисс путем определенных уступок, то уступки в конфликтах национальных идентичностей, в частности, в грузино-абхазском, чаще всего означают слишком высокие риски для существования самой идентичности. Именно поэтому абхазы не соглашаются на федеративные модели. Западные эксперты, в частности, отмечали, что объединению Сербии и Черногории в одном государстве, в отличие от других балканских конфликтов, способствовало отсутствие сильного этнического антагонизма.
Большая часть кавказских конфликтов, несмотря на сильную политическую составляющую, являются конфликтами ценностной природы. Как отмечают некоторые авторы, такие конфликты действительно относятся к трудно разрешимым на основе компромисса(10). Некоторые оценки, направленные на нивелирование значимости этнической основы локального конфликта в пользу его гражданского измерения, кажутся слишком абстрактными. Во всяком случае, более реалистичным выходом из них предполагается создание новых объединяющих ценностей или новых идентичностей(11), в которых гражданское измерение могло бы возникнуть на совершенно ином качественном уровне и в совершенно ином формате. В противовес идее общего государства как возможности двустороннего компромисса (не подтвержденной самими сторонами конфликта реальными действиями в этом направлении) этот подход к дефиниции конфликта предполагает создание общекавказской наднациональной интеграционной модели, базирующейся не на поиске обязательного компромисса, а на интеграции в качестве инструмента удовлетворения потребностей и интересов конфликтантов и, следовательно, разрешения конфликтов на долгосрочной основе.

Динамика абхазских позиций по проблемам грузино-абхазского урегулирования

Некоторые конфликты на Кавказе вполне вписываются в концепцию, в соответствии с которой процесс переговоров вовсе не обязательно должен приводить к их урегулированию и тем более разрешению. Наоборот, во многих случаях можно наблюдать как непереговорное завершение, так и постепенное затухание конфликтов(12). Грузино-абхазский конфликт, вероятно, может пополнить число конфликтов с непереговорным завершением, если определенный статус-кво между Россией и Западом окажется достаточно долговременным, а стороны не будут обладать достаточными собственными ресурсами, чтобы изменить баланс сил. Во всяком случае на данном этапе официальная абхазская позиция на переговорах как раз исходит из того, что вопросы государственного статуса Абхазии считаются де-факто решенными и не подлежащими корректировке, в то время как основными проблемами для обсуждения становятся практические вопросы – минимизации последствий войны, обеспечения гарантий безопасности, гуманитарного и экономического характера, а также связанные с проблемой беженцев.
Предлагавшиеся посредниками (Россией и ООН) в процессе урегулирования модели – первоначально союзного, а впоследствии федеративного государства, подвергались резкой критике в общественном мнении Абхазии, что в значительной мере повлияло и на официальный дипломатический курс абхазского руководства (Протоколы о грузино-абхазском урегулировании 1995-1997 гг., Документ Бодена).
Анализируя динамику официального переговорного процесса, можно отметить постепенный переход от стратегии компромисса (использовавшейся в послевоенный период вплоть до Референдума о независимости в 1999 г.) к комбинированию на данном этапе преимущественно двух стратегий – дистанцирования (неполного избегания) и соперничества. Компромиссная позиция выражалась, в частности, в готовности абхазской стороны обсуждать модели сначала союзного, а затем общего государства. Проявлением тактики дистанцирования был отказ абхазской стороны от участия в Грузино-абхазском Координационном Совете после Кодорских событий(13), а соперничества – нежелание абхазской стороны обсуждать вопросы политического статуса Абхазии, считая их не подлежащими пересмотрению с позиций компромисса. В то же время можно говорить и о сотрудничестве, если понимать его не как идеологию урегулирования, а как практическую деятельность в решении насущных проблем, в частности, в сфере безопасности и энергетики (Ингургэс).
Радикально настроенные критики официального дипломатического курса считают, что после сокрушительного военного поражения Грузии Абхазия могла категорично настаивать исключительно на полной независимости и не обсуждать никакие иные формы грузино-абхазских государственных взаимоотношений. Другая точка зрения исходит из вопроса о том, могли ли себе позволить абхазские дипломаты подобный радикализм, учитывая многостороннее международное давление на Абхазию в период с 1995-1998 гг. и полное отсутствие союзников (в том числе в лице России), в особенности на фоне решений Лиссабонского Саммита ОБСЕ об этнических чистках со стороны Абхазии?
Неоднократные дискуссии в прессе свидетельствуют о том, что в обществе есть понимание того, что официальный переговорный процесс подчиняется жестким правилам игры, формирующимся действующим международным правом и геополитической конъюнктурой. Поэтому в целом существует и понимание того, что использованная в тот период тактика компромисса (иногда приводившая к ее крайне непопулярным проявлениям как в случае с Протоколом 1995 г., где речь шла об Абхазии в составе федеративного грузинского государства) позволила выиграть время до определенных, более благоприятных для абхазов, геополитических изменений, накопить силы и продемонстрировать миру устойчивый общественный фон в Абхазии, свидетельствовавший о явном неприятии этого компромисса населением.

Обострение геополитической борьбы в регионе (в том числе взаимоотношений России и Грузии) и в связи с этим изменение курса российской официальной дипломатии(14) в отношении Абхазии привели к определенной трансформации внешнеполитической активности Абхазии в направлении использования элементов стратегии соперничества (хотя и в неполной мере) в политических аспектах и сотрудничества в практических, представляющих взаимный интерес – обеспечение безопасности, в сфере энергетики и др.
Вероятно, современный этап грузино-абхазского урегулирования отличается от предшествовавших тем, что появились новые возможности для активизации более наступательной внешней политики, связанной не только с утверждением независимости в качестве безальтернативной позиции по вопросам политического статуса, но и с лоббированием в международном сообществе идеи о том, что независимость Абхазии может не только не противоречить, но и быть более предпочтительной для его собственных интересов, в особенности, в контексте обеспечения стабильности в регионе.

Миротворчество на неофициальном уровне, включающее множество различных мероприятий – от детских программ до научных исследований и народной дипломатии, становится все более важным самостоятельным инструментом урегулирования конфликтов. Неофициальные инициативы воспринимаются международным сообществом как менее ангажированные сугубо политическими интересами государств и потому могут представлять более объективный источник информации для международного общественного мнения. Кроме того, как правило, они не подчиняются столь жестким императивам и мандатам, как официальный процесс переговоров, и это тоже служит дополнительным импульсом для активной и свободной дискуссии по самым болезненным вопросам конфликта, и, следовательно, для поиска новых решений, применимых в том числе и в официальных переговорах. Тем не менее, в грузино-абхазском миротворчестве ощутимого практического пересечения двух уровней урегулирования до сих пор не происходило, напротив, в недавнем прошлом наблюдалась довольно жесткая взаимная критика. Вероятно, отчасти это было связано с тем, что некоторые подходы, озвучивавшиеся в рамках неофициальной дипломатии, воспринимались властями как снижающие планку официальных позиций на переговорах. Между тем именно неофициальный формат представления тех или иных идей, подходов имел большую легитимность в глазах международных акторов – ему больше доверяли как независимому источнику информации, более адекватно представляющему общественное мнение Абхазии в целом. На самом деле в рамках неофициального миротворчества, в частности, в проектах по народной дипломатии, озвучивалось большое разнообразие подходов со стороны абхазских участников, которые в самом общем виде можно было бы свести к трем основным.

1. Поиск взаимоприемлемого компромисса, в том числе с помощью демократических и правовых механизмов, и допущение в перспективе возможности общего государства как результата этого компромисса(15). Помимо официальных переговоров об общем государстве подобные идеи предлагаются и абхазскими экспертами и представителями гражданского общества, в частности, так называемая Конституционная модель общего государства Абхазии и Грузии, предложенная в 1998 г. Чирикба В.А. Допущение того, что «наступит время, когда абхазы захотят жить с грузинами в одном государстве, но сегодня это не та Грузия, к которой можно стремиться»(16) воспринимается и грузинской стороной и международными экспертами не как теоретический тезис, а скорее как практическое руководство к действию – в направлении демократизации Грузии, в том числе как фактора в урегулировании. В ситуации, когда Грузия будет признана соответствующей международным стандартам демократического государства, Абхазия по этой логике должна будет согласиться на объединение в общем государстве. В рамках этого подхода, в частности, речь идет и о том, что «Акт о независимости может стать основой для принятия нового решения. Это вовсе не значит, что этим решением не может быть союз или какое-то общее государство»(17). Опросы общественного мнения, впрочем, показывают совершенно обратное – рейтинг независимости в течение послевоенных лет настолько высок, что не прослеживается даже тенденций к изменению общественных настроений в пользу компромисса по вопросу политического статуса(18).

2. Поиск промежуточных(19) или других временных форм взаимоотношений Абхазии и Грузии, направленных на восстановление доверия и каких-то неконкретизированных форм сосуществования. Этот подход характерен и для деятельности международных организаций, поддерживающих демократические реформы в Абхазии не как внутриполитический приоритет государственного развития и не как инструмент создания общедемократического регионального пространства, а преимущественно в увязке с предпочтительной для них моделью урегулирования конфликта, когда Абхазия предполагается составной частью Грузии. С точки зрения некоторых абхазских авторов «может быть, нужна какая-то временная форма взаимоотношений, которая позволила бы нам восстановить доверие. Если Грузия и Абхазия будут идти по демократическому пути развития, если будет развиваться гражданское общество в двух государствах, будут соблюдаться права разных групп и индивидуальные права, то возрастет и наше доверие друг к другу. Тогда, возможно, будет меньше опасений, что стороны воспользуются ситуацией в ущерб друг другу. Поэтому, мне кажется, нужно думать о временных формах взаимоотношений, и если мы в течение какого-то отрезка времени сможем убедить друг друга, что не представляем угрозы для безопасности противоположной стороны, только тогда можно будет, наверно, вести разговор о каких-то формах сосуществования»(20).

3. Обоснование принципиальной несопоставимости требований (позиций) Абхазии и Грузии(21) в контексте самой природы конфликта идентичностей и вытекающего из него соотношения рисков для сторон, объективно свидетельствующее об отсутствии для Абхазии иной политической альтернативы, кроме независимости. Действительно, принципиальное различие мотиваций коллективного поведения в конфликте в зависимости от того, на чем они основаны – базовых потребностях или интересах, должно быть определяющим фактором при обсуждении реальных возможностей урегулирования, различных для каждой конфликтующей стороны. Так, очевидно, что компромисс со стороны грузин в случае признания независимости Абхазии будет заключаться в определенных экономических и политических потерях (хотя и необязательно), в то время как компромисс со стороны абхазов при их нынешнем демографическом состоянии будет касаться непосредственно проблемы безопасности нации и физического самосохранения этноса. Для этого подхода характерен поиск аргументов – геополитических, экономических, военно-стратегических, которые могли бы свидетельствовать о том, что независимость Абхазии более предпочтительна с точки зрения интересов международного сообщества, чем насильственное восстановление территориальной целостности Грузии, чреватое новой вспышкой насилия в регионе. В частности, в этом контексте представляет интерес идея Абхазии как буферного государства на Кавказе в целях разведения или, напротив, сбалансирования конфликтующих международных интересов(22).
Нетрудно заметить, что первые два подхода, весьма распространенные в сфере неофициального диалога, вполне вписываются, в определенной степени подтверждают и даже стимулируют существующие ныне стратегические ориентиры международных организаций к урегулированию грузино-абхазского конфликта. В то же время следует отметить, что так называемая «либеральная» концепция конфликта, представленная в рамках неофициального диалога, вряд ли имеет адекватную этой представленности поддержку в элитном и массовом общественном сознании в самой Абхазии.

Возможно, именно этим обстоятельством объясняется тот факт, что абхазские участники неофициального диалога, объективно оказывающие этими позициями определенное влияние на подходы международных организаций, не рискуют их обсуждать (за редчайшими исключениями) или тем более популяризировать внутри своего сообщества. Западные эксперты объясняют подобную тактику весьма значимым на Кавказе фактором сильной этнической лояльности(23), особенно, в условиях постсоветских переходных государств, когда вместо серьезной концептуальной дискуссии власти используют спорные концепции некоторых представителей гражданского общества для дискредитации последнего исходя из интересов внутриполитической борьбы.
Абхазские авторы, допускающие гипотетическую возможность Общего государства, считают эти позиции другой тактической линией достижения общей стратегической цели – международного признания независимости Абхазии. Во всяком случае подобная динамика в неофициальном диалоге неоднократно вызывала обвинения в двойных стандартах и критику самого процесса народной дипломатии внутри абхазского общества(24). Впрочем, надо отметить, что за последние годы абхазские позиции и в неофициальном диалоге стали более жестко придерживаться позиции безальтернативности независимого политического статуса Абхазии, что не исключает, а напротив, способствует интеграции Абхазии в международное сообщество на принципиально иной основе.
Вероятно, малая эффективность народной дипломатии не в последнюю очередь связана именно с тем, что позиции, озвучивавшиеся в двустороннем диалоге, довольно часто не отражали реальных предпочтений и настроений самого общества, что и приводит к отрыву неофициального миротворчества от реальной почвы конфликта, а иногда и к недоверию со стороны национальных элит и властей. Опасения в том, что неофициальное миротворчество может вызывать необоснованные иллюзии у международного сообщества по поводу условий примирения народов, являются важной составляющей неподдерживающего или резко негативного отношения к нему со стороны сообществ, причем к таким выводам пришли не только абхазские, но и другие кавказские исследователи(25). Идеологизация миротворческих инициатив, когда серьезный анализ конфликта и текущей ситуации вокруг него приносится в жертву политической коньюнктуре и поверхностным стереотипам, к сожалению, стала общей чертой подавляющего большинства неофициальных мероприятий по урегулированию конфликтов на Кавказе.
В немалой степени ответственность за эту практику лежит на международных организациях, что в конечном итоге предопределяет неэффективность посреднической деятельности, недостаточно учитывающей или не учитывающей вообще специфичность и политико-культурный контекст различных конфликтов на Кавказе.
Различные стратегии урегулирования, использующиеся в грузино-абхазском конфликте и, вероятно, других кавказских конфликтах, на официальном и неофициальном уровнях демонстрируют явственную внутреннюю логику, базирующуюся на ряде концептуальных моментов:

дефиниции конфликта,
тактическом курсе/линии,
оценке современного этапа и перспектив урегулирования.

В целом можно выделить три достаточно отличных стратегии, иногда, впрочем, комбинирующихся под влиянием различных внешних и внутренних факторов в рамках официального и неофициального переговорного процесса. Это – контактная, дистанцирования и интеграционная(26). Тактическая линия конфликтантов в первом случае ориентирована, как правило, на достижение компромисса путем двусторонних уступок, во втором случае – на использование тактики соперничества для достижения одностороннего выигрыша, и в третьем – на сотрудничество с целью достижения взаимного выигрыша.
Представляется, что ценностная природа кавказских конфликтов, когда невозможно добиться урегулирования, используя переговорные подходы, ориентированные исключительно на политическую составляющую этих конфликтов, предполагает совершенно иные критерии посреднической деятельности. Интеграционная стратегия позволяет разрешить эти противоречия, не ущемляя интересов ни одной из сторон и тем самым нивелируя сохраняющиеся причины конфликтогенеза, обусловленные неудовлетворенными базовыми потребностями (идентичность, безопасность) или интересами враждующих сторон.
Меньше всего в практике кавказского миротворчества до последнего времени использовалась интеграционная стратегия, заключающаяся в поиске обходных путей урегулирования, через создание наднациональных интеграционных моделей, хотя в общественном мнении, во всяком случае, в Абхазии, она пользуется гораздо большим доверием, чем остальные.

Стратегии грузино-абхазского урегулирования

Стратегия урегулирования	Дефиниция конфликта	Тактическая линия	Оценка современного этапа	Перспектива урегулирования
Контактная	Политический	Компромисс +сотрудничество	Временное этническое разделение	Общее государство
Дистанцирования	Этнополитический	Неполное избегание + соперничество	Непереговорное завершение (де-факто) конфликта. Этническое и политическое разделение.	Два независимых государства
Интеграционная	Конфликт идентичностей + этнополитический	Сотрудничество	Политическое и этническое разделение. Поиск модели регионального консенсуса.	Множество независимых государств в рамках общекавказской интеграционной модели

Интеграционные инициативы и перспективы разрешения конфликтов

Преимущества интеграционного подхода для разрешения кавказских конфликтов в последнее время отмечают не только кавказские представители, но и западные эксперты. В частности, можно сослаться на известный «Пакт стабильности для Кавказа», разработанный бельгийскими учеными. Несмотря на то, что для кавказских участников этот документ оказался неприемлемым в практическом плане – в частности, для непризнанных республик вертикальная иерархия отношений сохранялась – сам подход выглядит вполне перспективным. Другая проблема подобных предложений – это их ориентация на интересы прежде всего каких-то внешних, курирующих или патронирующих, организаций, вместо приоритета интересов самих кавказских участников, причем, вне зависимости от их международно-признанного статуса. В вышеупомянутом случае такой организацией предполагалась ОБСЕ. Между тем, разрешение конфликта невозможно, если не будут учтены интересы всех конфликтующих сторон и заинтересованных в большей или меньшей степени внешних акторов. «Пакт стабильности», пока единственный документ в своем роде, не учел в этом аспекте прежде всего интересы России, дистанцировав ее от прямого участия в кавказских делах, что выглядит по меньшей мере не вполне реалистичным в контексте достижения долгосрочной стабильности.
Практический опыт кавказской интеграции, в частности, в форме Горской республики, образовавшейся после распада Российской империи, и Конфедерации народов Кавказа, созданной накануне распада СССР, также позволяет анализировать причины провала проекта региональной интеграции. Вероятно, установка на достижение целей, связанных с интересами отдельных кавказских участников или их коалиций, а не с созданием всеобщей коллективной системы безопасности и сотрудничества, а также отсутствие серьезной мотивации его поддержки международными акторами предопределили нежизнеспособность этого проекта.
Несмотря на это, общая потребность кавказских участников в безопасности и стабильности, сохраняет идею региональной кавказской интеграции актуальной и привлекательной.
Интеграционные или наднациональные региональные модели могли бы способствовать созданию новых объединяющих ценностей (что является наиболее реалистичной базой для разрешения конфликтов ценностной природы или конфликтов идентичностей), наподобие того, как европейская интеграция способствовала формированию европейской идентичности. Формирование кавказской идентичности как отражение взаимоотношений на базе сотрудничества (т.е. взаимного выигрыша), увеличила бы пространство и для поиска баланса интересов не только конфликтующих сторон, но и ведущих геополитических игроков.
Кроме того, новые ценности и новые стандарты сосуществования кавказских народов в этом случае, когда каждый народ имел бы гарантии безопасности и развития на трех уровнях – международном, общекавказском и локальном (двустороннем), трансформировали бы постепенно тяжелые этно-политические конфликты в гражданское измерение. Демократизация кавказских сообществ, поддерживаемая не на отдельных, фаворитных для международного сообщества, территориях, а во всем кавказском регионе создаст необходимый уровень развития внутренних государственных реформ и общекавказское демократическое пространство.
Этот подход постепенно становится привлекательным для многих европейских экспертов, понимающих, что вопрос безопасности отдельных наций и государств вплотную связан с формированием системы коллективного обеспечения гарантий безопасности. Идеи абхазских авторов о том, что общекавказские интеграционные структуры могли бы быть функционально связаны с европейскими(27) вполне согласуются с мнением, например, Бруно Коппитерса(28) о том, что непризнанные государства могли бы быть как-то представлены в таких европейских организациях по безопасности, как ОБСЕ. Интересно, что структура Евросоюза предусматривает возможность отстаивания своих интересов и субъектам федераций, состоящих его членами. Несмотря на то, что в абхазском обществе обсуждаются возможности России для лоббирования представительства непризнанных государств в европейских структурах, реально такие механизмы предложены не были.
Думается, что существуют объективные факторы, вследствие которых Россия может быть заинтересована в таком подходе по отношению к непризнанным государствам Кавказа, в том числе Абхазии. В частности, непризнанные государства начинают рассматриваться Россией как важный элемент обеспечения ее интересов на Южном Кавказе. Как пишет российский аналитик А. Крылов, «…российские власти начали выстраивать систему обеспечения геополитических интересов в Закавказье на принципиально новой основе. Наряду с Арменией и Ираном активными участниками этой системы теперь становятся государства, не имеющие статуса юридически признанных независимых государств…Общая политика, сочетающая военное присутствие Москвы и финансового потенциала Запада, способна стать действенным средством стабилизации всего Кавказского региона и создать плодотворную основу для мирного урегулирования локальных конфликтов, подобных грузино-абхазскому»(29).
Вопрос заключается в том, какие практические механизмы будут использованы для создания коллективной системы безопасности на Кавказе. Один подход, как говорилось выше, заключается в том, чтобы кавказские участники непосредственно были представлены в европейских организациях – ОБСЕ, Совете Европы и в перспективе в Евросоюзе. Другой подход состоит в том, чтобы организовать переходную модель (Южнокавказское Сообщество в «Пакте стабильности»), находившуюся бы под непосредственным патронажем, в частности, ОБСЕ. Оба эти подхода делают различия между признанными и непризнанными государствами Кавказа, сохраняя вертикальную иерархию взаимоотношений (которой уже давно нет в реальности), что и объясняет практическую невозможность их реализации в контексте обеспечения коллективной системы безопасности и сотрудничества.

На наш взгляд, предпочтительнее выглядит третий подход, предполагающий создание собственно кавказской интеграционной структуры, которая в качестве моделей могла бы использовать институциональные механизмы ОБСЕ и Европейского Союза. При этом представительство кавказских государств не должно зависеть от их международного признания, если цель заключается в действительно равноправном и заинтересованном сотрудничестве. Международные гарантии безопасности обеспечивались бы присутствием в этой структуре России, ЕС, США, а также региональных держав – Турции и Ирана. Фактически цель должна заключаться в создании коллективной переговорной системы по типу Евросоюза, которая могла бы обеспечить равное участие в ней всем участникам и тем самым способствовать наиболее оптимальным решениям, построенным на основе регионального консенсуса. Участие в такой структуре не означает автоматического международного признания непризнанных государств на этапе ее создания (так как в противном случае признанные государства, конечно, не войдут в ее состав), но означает стремление всех кавказских участников решать спорные вопросы мирным путем в условиях активных многосторонних переговоров и экономического сотрудничества.
Очевидно, что на начальном этапе приоритетными направлениями кавказской интеграционной модели должны быть: безопасность, экономическое сотрудничество и реабилитация региона, общая политика в правовой сфере. Выработка общекавказского права могла бы стать мощным инструментом регулирования противоречий и в целом строительства прочной демократической основы взаимоотношений государств и народов. Очевидно также, что помимо следования международным, в частности, европейским стандартам, подобная структура в большей степени учитывала бы этнокультурную специфику и политические традиции региона, нежели внешние акторы, не всегда имеющие возможность глубоко вникнуть в эти вопросы при принятии решений. Более того, институционализация кавказской интеграции позволит сформировать скоординированную общекавказскую внутреннюю и внешнюю политику, созвучную современным демократическим ценностям и международно-правовым нормам, направленную на ликвидацию и предотвращение прежде всего внутрикавказских угроз, чреватых полной дезинтеграцией региона. Конфликтогенные отношения при этом смогут трансформироваться в другую форму – цивилизованной экономической и политической конкуренции, примерно так, как это происходит на фоне сотрудничества в системе Евросоюза.
Представляется, что если на первом этапе этот процесс может начаться с отдельных государств, то в перспективе он должен включать всех кавказских участников – и российский ареал Кавказа, и Южный Кавказ. Важным преимуществом подобной интеграционной модели могла бы стать возможность сбалансирования интересов не только конфликтующих народов, но и, что особенно значимо, России и Запада. В определенном смысле можно предполагать, что степень влияния ведущих геополитических игроков в регионе будет пропорциональна тому, кто из них станет в авангарде регионального интеграционного процесса – Россия, ЕС, США.
Неразрешимая на сегодня в локальных конфликтах дилемма «территориальная целостность – право на самоопределение» будет разрешена естественным образом самой жизнью в условиях активной интеграции: в некоторых случаях, возможно, возобладает первый принцип, а в других – второй, но вероятнее всего, что противопоставление этих принципов, уже сейчас оцениваемое многими экспертами как политический анахронизм, потеряет какой бы то ни было разумный смысл. Интеграционный процесс фактически может служить условием и социально-политическим фоном для постепенного поэтапного урегулирования конфликтов, основанного на совершенно иной логике – приоритете коллективных интересов в регионе и консенсусной модели принятия решений.
Думается, что при наличии политической интуиции и воли кавказских участников, а также заинтересованной поддержке международных институтов, процесс обсуждения институциональной структуры кавказской интеграционной модели должен начаться как можно раньше. Во всяком случае, предложения связать функционально международные механизмы обеспечения безопасности и сотрудничества (с использованием возможностей России и западных, в частности, европейских государств) с общекавказскими теперь уже не выглядят абсолютной утопией, а напротив, представляются серьезным инструментом достижения устойчивой стабильности в кавказском регионе.

Примечания

(1) Статья была опубликована в сокращенном виде под названием «Варианты стратегии урегулирования грузино-абхазского конфликта» в журнале «Центральная Азия и Кавказ». Швеция. 2003. № 5 (29). Сс. 49-57.
(2) Бленди Ч. Кавказский регион. Новые вызовы безопасности. В сб.: Формирование атмосферы Мира, Стабильности и Доверия на Южном Кавказе. 2002. С.55.
(3) Бленди Ч. Кавказский регион. Новые вызовы безопасности. В сб.: Формирование атмосфры Мира, Стабильности и Доверия на Южном Кавказе. 2002. С. 50.
(4) Акаба Н. Миф о троянском коне. Газ. Эхо Абхазии. № 42 (351). 2002.
(5) Нодия Г. Конфликт в Абхазии: национальные проекты и политические обстоятельства / Грузины и абхазы. Путь к примирению // Весь мир. М. 1998. С. 30.
(6) Инал-ипа А. Аспекты грузино-абхазского конфликта. Ирвайн. 2001. № 6. С. 40.
(7) Зардарян М. Проблемы урегулирования конфликтов в контексте современных геополитических трансформаций. В сб.: Формирование Атмосферы Мира, Стабильности и Доверия на Южном Кавказе. 2002. С. 85.
(8) Авксентьев В. Этническая конфликтология в поисках научной парадигмы // Stavsu.ru. 2002. С. 7.
(9) Абхазы – разделенный народ, т.к. подавляющее их большинство (более 500 000 чел.) после депортации в результате Русско-Кавказской войны (в которой грузины воевали на стороне Российской Империи) живет в Турции, Сирии, Иордании, США, Европе.
(10) Авксентьев В. Этническая конфликтология в поисках научной парадигмы // Stavsu.ru. 2002. С. 8.
(11) Авксентьев В. Этническая конфликтология в поисках научной парадигмы. С. 10.
(12) Авксентьев В. Проблема исхода этнических конфликтов: современные воззрения / Материалы конференции «Этнические конфликты и их урегулирование: взаимодействие науки, власти, гражданского общества». Ставрополь. 2002. Stavsu.ru.
(13) В 2001 г. грузинские террористические группы совместно с международными исламскими террористами предприняли рейд в Кодорское ущелье Абхазии, где произошли локальные вооруженные столкновения с абхазской армией.
(14) Несмотря на то, что официально санкции в отношении Абхазии со стороны СНГ еще не сняты, пограничный режим по реке Псоу значительно смягчен. Кроме того, в 2002 г. Россия установила в отношении граждан Абхазии (лишенным возможности передвижения по собственным паспортам), упрощенную процедуру принятия российского гражданства в массовом порядке. Как неоднократно отмечали власти Абхазии, стремление к интеграции с Россией не означает ущемления независимого государственного статуса, но повышает гарантии безопасности и невозобновления военных действий на абхазской территории.
(15) Акаба Н., Инал-Ипа А. Стенограмма грузино-абхазской встречи в Тбилиси / Гражданское общество. Сухум. 2000. № 5. Сс. 5-7.
(16) Акаба Н. Стенограмма грузино-абхазской встречи в Тбилиси / Гражданское общество. Сухум. 2000. № 5. С. 5.
(17) Инал-ипа А. Аспекты грузино-абхазского конфликта. Ирвайн. 2000. № 4. С. 121.
(18) Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб.: Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. 2002.
(19) Лепсая А. К проектам урегулирования. В сб.: Аспекты грузино-абхазского конфликта. Ирвайн. 2001. № 7. С. 213.
(20) Кварчелия Л. В сб.: Аспекты грузино-абхазского конфликта. Ирвайн. 2000. № 4. С.121. Дамения О. В сб.: Аспекты грузино-абхазского конфликта. Ирвайн. 2002. № 8. С. 34.
(21) Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб.: Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. 2002. С. 104.
(22) Л. Тания. Коллективная безопасность и урегулирование конфликтов на Кавказе. Газ. Эхо Абхазии. 1998. № 13 (129).
(23) Б. Коппитерс. Федерализм и конфликт на Кавказе / Московский Центр Карнеги. Москва. 2002. № 2. С. 37.
(24) З. Хварцкия. Круглый стол «Третий сектор». Газ. «Эхо Абхазии». 2002.
(25) О перспективах разрешения конфликтов на Южном Кавказе: результаты социологических опросов. Тбилиси. 2002. Сс. 42–43. Под ред. Г. Хуцишвили.
Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб. Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. Институт стратегических исследований. 2002. С. 81.
(26) Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб.: Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. Институт стратегических исследований. 2002. С. 93.
(27) Л. Тания. Коллективная безопасность и урегулирование конфликтов на Кавказе. Газ. Эхо Абхазии. 1998. № 13 (129).
(28) Б. Коппитерс. Федерализм и конфликт на Кавказе / Московский центр Карнеги. Москва. 2002. № 2. С. 49.
(29) А. Крылов. Центральная Азия и Кавказ. 2001. № 4 (16). С. 204, 208.

___________________________________________

Стратегические аргументы Абхазии в свете перспектив международного признания

Опубликовано в журнале "Кавказский эксперт", N 9 (2007 г.), Сс. 4-13.

В последнее время в российских СМИ прошел ряд материалов, мягко говоря, несколько озадачивших читающую публику в Абхазии. Речь идет о предложении России стать гарантом территориальной целостности Грузии в обмен на отказ последней от вступления в НАТО(1). В дополнение к этому 21 марта 2007 г., отвечая на вопросы депутатов Российской Госдумы в рамках "правительственного часа", в том числе о перспективах признания Южной Осетии и Абхазии, министр иностранных дел РФ Сергей Лавров сказал, что "по окончании военных конфликтов с Грузией эти республики остались вне системы грузинского социального обеспечения. Мы отвечаем за социальные проблемы (в этих непризнанных государствах)". При этом Лавров "призвал не увязывать решение проблемы непризнанных республик с ситуацией вокруг Косово. Любая развязка вокруг косовского урегулирования создаст прецедент"(2).
Возникает вопрос, означает ли это высказывание, что путинская формула косовского прецедента для непризнанных республик постсоветского пространства претерпела определенные изменения? Между тем именно эта, широко растиражированная в СМИ формула, вызвавшая неоднозначные оценки и в официальной дипломатической среде, оказала чуть ли не эйфорическое воздействие, по крайней мере, на часть абхазского общества — появилась устойчивая надежда, если не полная уверенность, на то, что "заграница (в данном случае — Россия) нам поможет", т.е. признает. Вероятно, отчасти по этой причине, появилось мнение, что для Абхазии сейчас даже важнее международного признания состояться изнутри как независимое демократическое государство, что, впрочем, многими понимается как "последняя битва" за власть (естественно, вместе с доступом к ресурсам) во благо этой самой независимости.
Пафос этих идей понятен, но, думается, что последние заявления со стороны стратегического союзника Абхазии, которому совсем недавно абхазские политики были готовы доверить контрольный пакет акций в сфере безопасности Абхазии, вероятно, должны были возыметь некий отрезвляющий эффект. Во всяком случае, рецидивы 90-х годов, когда Россия вдруг начинает вновь примерять на себя мандат гаранта "территориальной целостности Грузии" или вести торг с ней по поводу независимости Абхазии свидетельствуют по меньшей мере о том, что, во-первых, Россия все еще не определилась окончательно со своей стратегией на Южном Кавказе и в Грузии, в частности, а, во-вторых, явно недооценивает эффект этих заявлений на общественное мнение в Абхазии в то время как роль общественных настроений в качестве своего рода стратегического внешнеполитического ресурса, которым вряд ли стоит пренебрегать, очевидна.
Неслучайно, и абхазские руководители самого высокого ранга, представляющие в коалиционном правительстве различные политические силы общества, — вице-президент Р. Хаджимба, секретарь совета безопасности С. Лакоба и министр иностранных дел С. Шамба сделали в этот период заявления, явно выходящие за рамки собственно грузино-абхазских локальных противоречий и затрагивающие широкий спектр проблем региональной безопасности на Кавказе. Что особенно важно — хотя это были разные и вряд ли предварительно скоординированные заявления — все они в итоге содержали аргументы, сфокусированные не только и даже не столько вопреки обычной традиции на национальных интересах собственно Абхазии, сколько на геополитических интересах, главным образом, России и косвенно других игроков в регионе, связанных так или иначе с возможностью признания Абхазии. Другими словами, Абхазия четко позиционировала свою геополитическую значимость и роль в регионе, тем самым, выступив как, де-факто, игрок регионального уровня. Именно эта тактическая внешнеполитическая линия — линия на обоснование геополитической целесообразности международного признания Абхазии с точки зрения стратегических интересов ведущих держав в сегодняшних условиях "права силы и геополитического интереса" на международной арене (в противовес праву "исторической справедливости" и так называемому "прецедентному" праву) может, вероятно, стать более эффективной и успешной в реализации национальных приоритетов внешней политики Абхазии.
Осознание необходимости выработки различных стратегий государственного развития в условиях, продолжающегося со времен распада СССР геополитического передела, привела к активизации внутренней общественной дискуссии в Абхазии. Времени идеологических монополий, установившихся и жестко охранявшихся недавнее время назад в различных элитах общества — во власти, в НПО, в оппозиции — к счастью, кажется, приходит конец, и наступает время понимания общих угроз и интересов, а, следовательно, и поисков наиболее убедительных аргументов в защиту права на независимость в режиме обычных споров и обсуждений, в которых рождается истина, а не "предатели народа" или "враги миротворчества".
Характеризуя общие угрозы безопасности, С. Лакоба(3) (19.03.07) обращает внимание на тот факт, что не только Абхазия (это даже не говорится, а подразумеется само собой), но и весь регион с присутствующими здесь интересами Запада и Москвы может быть дестабилизирован в связи с готовящимся вступлением Грузии в НАТО. Он отметил, что связанные с этим действия США "развязывают руки" Москве и вызывают ропот в Европе. "Хотя НАТО и американская организация, нельзя забывать о том, что в нее входят и страны Европы, в том числе и старой Европы — Германия, Франция и другие... Сложившееся хрупкое равновесие на Кавказе может в одночасье рухнуть и по принципу домино привести к ситуации, когда придется ставить крест на западных энергетических проектах." Энергоресурсы и обеспечение безопасности их транспортировки является едва ли не главной причиной расширения присутствия Запада и НАТО на Южном Кавказе. Логика данного заявления приводит к выводу, что в первоочередные задачи Запада на данный момент входит обеспечение безопасности трубопроводов любой ценой, и если вариант урегулирования с позиций территориальной целостности Грузии оказывается малоэффективным, долгосрочным и трудно прогнозируемым именно с точки зрения стабильности, то более реалистичным и выгодным подходом может стать закрепление существующего статус-кво. Плохо или хорошо, но, тем не менее, именно сложившееся в рамках этого геополитического статус-кво хрупкое равновесие позволило осуществить строительство трубопроводов и его уже готовящийся запуск. Поэтому с прагматической точки зрения необходима его легитимация как минимум в виде мирного договора между сторонами конфликта с надежными гарантиями невозобновления военных действий. Высокие риски для безопасности энергоносителей и необходимость стабильного тыла — вот наиболее важные и на самом деле весьма чувствительные аргументы для Запада, который под влиянием собственных геоэкономических интересов может скорректировать в дальнейшем и политическую позицию по Абхазии.
В Заявлении Р. Хаджимба(4) акцентируется другой аспект региональной безопасности. Возможная дестабилизация ситуации в зоне грузино-абхазского конфликта в результате вступления Грузии в НАТО и применения ею силы против Абхазии может, во-первых, серьезно дестабилизировать территории родственных абхазам народов, а, во-вторых, серьезно ослабить политическое влияние Москвы на Северном Кавказе в силу возможного продвижения НАТО к ее границам. Это заявление содержит также указание на весьма чувствительный теперь уже для России момент использования новой дестабилизации на Северном Кавказе в целях ослабления ее геополитического влияния в регионе в целом.
Соответствующие геополитические акценты расставлены и в Заявлении С. Шамба Интерфаксу.(5) Тот факт, что в отличие от балканских республик, относительно быстро (по сравнению с 15-тилетним стажем неурегулированного грузино-абхазского конфликта) получивших независимость в 90-е годы в очень похожей этнополитической и международно-правовой ситуации, лишний раз свидетельствует о том, что заинтересованные страны, в данном случае Россия, так и не определились окончательно со своими конкретными приоритетами в этом конфликте (поскольку получить все сразу возможно не всегда, а чаще — крайне редко). Германия и Австрия в 1991 г. с нарушением международной процедуры волевым путем первыми признали Хорватию и Словению еще до распада Югославии и тем самым сделали процесс распада союзного государства необратимым только потому, что у них было четкое понимание собственных геополитических интересов и приоритетов. Россия не смогла воспользоваться этим прецедентом на бывшей советской территории в начале 90-х г., когда ее влияние на Южном Кавказе еще не оспаривалось Западом всерьез, именно потому, что не имела четких стратегических приоритетов, а проводившаяся в те годы политика манипулирования сторонами (хотя и в большей степени ориентированная на Грузию) в итоге привела к угрозе полной потери влияния не только в Грузии, но и на всем Южном Кавказе.
Сегодня Россия уже не сможет воспользоваться балканским прецедентом 90-х годов, даже если захочет, потому что, как справедливо замечает С. Шамба, прецеденты имеют свойство терять актуальность — и правовую и геополитическую. Тактика и стратегия Запада в прежних конфликтах на Балканах сегодня повторяется в Косово. Очень четкая и последовательная позиция на отделение края от Сербии, осуществлявшаяся в ряд этапов, в том числе и с помощью вооруженного вмешательства НАТО в 1999 г для нейтрализации военного преимущества сербов, а затем принятие резолюции 1244 СБ ООН, где формально подтверждалась территориальная целостность Сербии, но продолжалось этническое выдавливание из края и межэтнические столкновения даже несмотря на присутствие международных сил. Таким образом, были созданы определенные предпосылки — и политические, и идеологические — для обоснования необходимости отделения Косово от Сербии. Причем, международно-правовые аргументы (на которых преимущественно настаивает Запад в грузино-абхазском случае, например, приоритет принципа территориальной целостности) как-то особо и не акцентируются. Главный аргумент за отделение — это, во-первых, то, что Косово находится под мандатом ООН с 1999 г. и потому не имеет никакого сравнения с другими конфликтными регионами, не охваченными администрацией ООН (тезис, мало что объясняющий с точки зрения позиций конфликтующих сторон), а, во-вторых, невозможность сосуществования сербов и албанцев в силу очень тяжелого и исторически отягощенного этно-религиозного конфликта, что оспаривать действительно сложно.
Показателен в этом смысле тот факт, что после Второй мировой войны, когда Косово в очередной раз вернули в состав объединенной Югославии, Иосип Броз Тито запретил изгнанным сербам возвращаться в Косово во избежание столкновений на национальной почве. Показательно и то, что после известного высказывания В. Путина о возможной универсальной косовской модели урегулирования для постсоветских конфликтов, официальные западные представители и эксперты тут же выдали формулу, в соответствии с которой все эти конфликты уникальны и не похожи на косовский, а именно, косовский конфликт имеет совершенно иную природу и потому в интересах стабилизации региона и всей Европы восстановление юрисдикции Сербии над Косово невозможно.
Экс-премьер-министр Словацкой Республики в 1991—1992 гг. Ян Чарногурский, противник Косовской независимости, тем не менее, тоже следующим образом квалифицирует конфликт в Косово: "Хотя распад Югославии и сопровождался несколькими кровопролитными конфликтами, но ни в одном из них, пожалуй, устремления противостоящих сторон не были столь далеки друг от друга, как в косовском случае. Спор о принадлежности края выходит за рамки территориального и политического конфликта, поскольку в его основе лежит эмоциональное восприятие противоборствующими сторонами своих национальных и культурно-исторических идентичностей"(6).
Многие в Абхазии соглашаются с подобной трактовкой грузино-абхазского конфликта как конфликта не просто этнополитического, но и как конфликта идентичностей, в данном случае, национальных идентичностей. Единственное отличие заключается не в том, что в грузино-абхазском случае конфликт был менее тяжелым (как это измерить?!), а в том, что в косовском случае помимо этнического серьезное значение имел и собственно религиозный фактор. Существует целое направление в новейшей конфликтологии, посвященное конфликтам идентичностей, которое на теоретическом уровне объясняло эту совершенно особую природу конфликтов, не подлежащих урегулированию с позиций политического компромисса(7). Эта категория конфликтов разрешается только на основе полного удовлетворения позиций конфликтантов, подвергающихся угрозе потери фундаментальных человеческих потребностей — а к их числу, по признанию экспертов, относятся идентичность и безопасность, но никак не политико-экономические или даже геополитические интересы. Именно таким и является грузино-абхазский конфликт — не подлежащий урегулированию с позиций политического компромисса, но имеющий такие же возможности разрешения, как и многие балканские конфликты, т.е. с учетом их реальной природы и конфликтогенеза.
Нет необходимости подробно останавливаться на этом вопросе, поскольку автором было уже проведено довольно много исследований по этой теме. Напомним лишь один из важных фрагментов концепции грузино-абхазского конфликта как конфликта национальных идентичностей: "Абхазы считали, что грузинская этническая политика покушалась не только на политические и гражданские права абхазов, но и на их национальную идентичность... в понимании абхазов требование независимости — это вопрос "жизни или смерти" их этнической идентичности, напрямую связанный с базовой потребностью в безопасности. Потеря независимости для абхазов с учетом их исторического опыта вхождения в состав других государств и современного демографического состояния чревата чрезвычайно высокими рисками в связи с сохранением идентичности и обеспечением безопасности. Территориальная целостность трактуется абхазами скорее как категория интересов грузин, в том числе, в расширении жизненного пространства, т.е. в аспекте улучшения качества жизни. Отказ от требования восстановления территориальной целостности не влечет каких-либо серьезных рисков для безопасности и идентичности грузин на территории собственно Грузии. Поэтому в глазах абхазов "весовые категории" независимости, несущей сущностный смысл базовой потребности, и территориальной целостности, выступающей скорее как категория интересов, несопоставимы.
По-видимому, именно принципиальное различие мотиваций коллективного поведения в зависимости от того, на чем они основаны — на базовых потребностях или интересах, предполагалось в высказывании бывшего редактора журнала "Форин полиси" Ч. У. Мейнеса: "Запад в общем обладает большой способностью убивать, но низкой готовностью умирать. Уравнение, часто обратное у объектов американского гнева. Америка обнаружила расхождение между способностью и решимостью во Вьетнаме, французы — в Алжире, русские — в Афганистане". Вероятно, поэтому абхазы все еще убеждены в том, что отказаться от своих интересов гораздо легче, чем от себя самих (от своей физической и духовной сущности), и, соответственно, они ждут больших компромиссов от грузин, что, по-видимому, и приводит к допущению возможности признания независимости Абхазии со стороны Грузии..."(8).
К сожалению, сама концепция грузино-абхазского конфликта как конфликта национальных идентичностей не получила поддержки среди абхазских участников миротворческих программ, что, на наш взгляд, неоправданно. И это в то время, когда множество других аргументов, озвучивавшихся в рамках неофициального грузино-абхазского диалога и публиковавшихся в доступных для Запада изданиях, на наш взгляд, давали не вполне адекватную трактовку конфликта. Достаточно вспомнить дискуссию об "образе врага" и поверхностные сравнения с другими конфликтами, разные теоретические предложения будущих взаимоотношений с Грузией с позиций поиска политического компромисса и др. Было потрачено много времени и томов на то, чтобы обсуждать вещи, в общем-то иногда и некорректные с научной точки зрения, но, что важнее, ненужные с практической точки зрения. Вместо того, чтобы сфокусироваться на поиске аргументов, которые могли бы объяснить объективную невозможность иного выбора для абхазов, кроме независимости.
Международные организации, являвшиеся, как правило, инициаторами и организаторами миротворчества, в силу недостаточной осведомленности о грузино-абхазском конфликте, а также в силу известной геополитической конъюнктуры, а именно, поддержки территориальной целостности Грузии, ориентировали и абхазских участников на обязательный поиск политического компромисса (в отличие, кстати, от западной миротворческой активности на Балканах). Вследствие этого, концепция конфликта идентичностей, предлагавшая выход из конфликта не через поиск политического компромисса, а через новое понимание геополитической целесообразности для посредников и конфликтующих сторон, оказалась неприемлемой для "активистов миротворчества". Несмотря на публикацию в российских академических изданиях, эта концепция так и не была представлена западному общественному мнению — именно там, где и требовалось, в первую очередь, ломать сложившиеся международные стереотипы и конъюнктуру грузино-абхазского конфликта.
В данном случае, мы упоминаем этот пример в связи с тем, что само по себе избирательное блокирование каких бы то ни было подходов — абхазских политиков или исследователей — не лучшая тактика для информационной политики в блокадной стране, тем более, когда этой тактики придерживаются, как это ни парадоксально, новые абхазские демократы-плюралисты. Здесь важно то, что никогда нельзя с абсолютной точностью и уверенностью сказать, какие именно аргументы могут оказать наиболее действенное или решающее влияние на политически значимых акторов, в том числе в экспертной среде. Можно вспомнить, что в самом начале грузино-абхазской войны, пытаясь склонить на свою сторону международное общественное мнение и опираясь на, так называемое, интернациональное наследие советской идеологии в аспекте межэтнических отношений, абхазские политики и общественные деятели из самых лучших побуждений подчеркивали, что грузино-абхазский конфликт не был изначально конфликтом межэтническим и что враждебные отношения между самими народами осложнились уже в процессе начавшейся войны. Эту идею поддерживали и некоторые абхазские активисты пост-военного миротворчества, что, конечно, в этой трактовке существенно отличало грузино-абхазский конфликт от балканских, где этно-историческая составляющая была доминирующей.
Многие выводы заблокированного в свое время абхазскими же миротворцами исследования (которое, кстати, в самой Абхазии имело много сторонников) были подтверждены другими исследователями из Южного Кавказа. В частности, выводы о том, что малая эффективность неофициальной дипломатии не в последнюю очередь связана именно с тем, что позиции, озвучивавшиеся в двустороннем диалоге, довольно часто не отражали реальных предпочтений и настроений самого общества, что и приводило к отрыву неофициального миротворчества от реальной почвы конфликта, а иногда и к недоверию со стороны национальных элит и властей. Опасения (теперь уже можно сказать — вполне обоснованные) в том, что неофициальное миротворчество может вызывать определенные иллюзии у международного сообщества по поводу условий примирения народов, являются важной составляющей не поддерживающего или резко негативного отношения к нему со стороны сообществ и в Абхазии, и в других регионах Южного Кавказа(9).
Как показывает опыт косовского, урегулирования, не только сама концепция конфликта идентичностей, но и некоторые другие сопутствующие ей выводы сегодня получают уже и практическое значение в свете новой политики соседства Евросоюза. Например, предложения использовать европейские институциональные модели (Евросоюза) для урегулирования грузино-абхазского и других конфликтов на Южном Кавказе. Думается, что популяризация именно такого рода идей, а не их блокирование в свое время некоторыми абхазскими активистами гражданского общества способствовала бы более адекватной оценке природы грузино-абхазского конфликта в международной среде, а, следовательно, и более реалистичным подходам к урегулированию, очень напоминающим сегодняшние западные решения по Косово.
Как бы то ни было, опыт дипломатического диалога, на каком бы уровне он не осуществлялся — официальном или неофициальном, — конечно, имел большое значение для выработки различных стратегий со стороны новых гражданских и политических элит. Сегодня мы уже видим, несмотря на общую заявленную программную цель всех без исключения политических партий и общественных движений, достижение международного признания и стратегическое партнерство с Россией, довольно явственные различия в тактических вопросах как внешней политики в целом, так и в грузино-абхазском урегулировании. Сегодня мы уже можем отличить сторонников курса на максимальную политическую интеграцию с Россией и только с Россией, одновременно, с изоляцией от остального внешнего мира, от сторонников активного включения Абхазии в различные интеграционные процессы в Черноморско-кавказском регионе с участием, конечно, ближайшего соседа и партнера России, но также и других более дальних соседей по Черному Морю, например, из Евросоюза. Думается, что без помощи России, объявленной страной — участницей Политики Европейского Соседства, Абхазии будет трудно обойтись, если не невозможно вообще, что в свою очередь будет способствовать активизации усилий по международной легитимации Абхазии, прежде всего, со стороны России.
Интересно, что уже упоминавшийся автор — бывший премьер-министр Словакии Я. Чарногурский, будучи противником косовской независимости и мотивируя необходимость "вето" со стороны России в Совете Безопасности по этому вопросу, одновременно аргументировал, что только таким способом будет создан прецедент для признания Абхазии и Южной Осетии. Другими словами, даже противники косовской независимости не могут отрицать объективную заинтересованность России в признании, в частности, Абхазии. Этот фрагмент его рассуждений действительно заслуживает внимания и в определенном смысле объясняет возможное изменение российской формулы по Косово: "Какова сегодняшняя позиция России по косовскому вопросу? Москва требует, чтобы возможная резолюция отвечала универсальным принципам международного права и была поддержана заинтересованными сторонами, то есть и Сербией тоже. Россия подчеркивает, что к Косово нельзя подходить с иными мерками, чем те, что применяются в аналогичных случаях: например, в Абхазии, Южной Осетии или Приднестровье. Отторжение Косово от Сербии без согласия Белграда действительно создаст прецедент для указанных конфликтных областей на постсоветском пространстве. Однако провести параллель между Косово, Абхазией и другими непризнанными государствами можно будет лишь при следующем сценарии. Россия накладывает в Совете Безопасности ООН вето на резолюцию о предоставлении Косово суверенитета. Тем не менее, край провозглашает независимость, а какая-нибудь из великих держав ее признаёт. Такое развитие событий дало бы Москве полное моральное право на признание независимости постсоветских образований. А что, если Россия поддержит косовскую резолюцию, допускающую независимость края от Белграда, или даже просто воздержится при голосовании в СБ ООН? Тогда аналогии с территориями в Грузии и Молдавии уже не будет. Представим себе зеркальную ситуацию: Россия не воспрепятствовала отделению Косово, и спустя некоторое время ставится вопрос о независимости, например, Абхазии либо Южной Осетии. В Совет Безопасности ООН вносится соответствующая резолюция. Как поведут себя западные страны? Они решительно выступят за территориальную целостность Грузии. И если затем Сухуми или Цхинвали заявят о своей независимости, то она будет нелегитимна, как и ее признание со стороны России. Косово же между тем уже суверенно, причем в полном соответствии с международным правом, поскольку отделение края санкционировано Советом Безопасности ООН"(10).
Возвращаясь к заявлению С. Шамба Интерфаксу(11), нельзя не отметить и другой, в официальных кругах едва ли не впервые звучащий, аргумент: "За Грузией в НАТО вступит Азербайджан, после этого Армении также придется вступить в НАТО. В этом смысле Россия сегодня должна быстрее решить вопрос о признании Абхазии, которая может стать единственным буферным государством между Россией и НАТО в регионе". На наш взгляд, это очень мотивирующий аргумент, прежде всего для России, но в принципе — не только для нее. Речь идет о создании новой системы региональной безопасности, в которой Абхазия будет выполнять определенную геополитическую роль в поддержании баланса геополитических интересов конкурентов и союзников, а в отдельные возможные периоды — и роль линии разведения откровенных геополитических конфронтаций.
И древняя, и новейшая история изобилуют примерами буферных государств и трансформаций их буферного статуса в зависимости от изменения исторических обстоятельств. Существует мнение, что отсутствие буферных линий в полях геополитического напряжения (как в нашем, например, регионе) с большой вероятностью может приводить к локальным конфликтам или даже крупным войнам. Как отмечают российские эксперты, "буферное государство расположено между территориями двух или нескольких более крупных держав. Оно находится на пути вероятного военного вторжения, через его территорию проходят важные транспортные коммуникации. Такое государство позволяет контролировать выгодный в геополитическом отношении регион. В истории только XX в. немало государств выступало в роли буферных. Например, во время франко-германского соперничества, ставшего одной из причин двух мировых войн, в качестве буферных выступали Бельгия, Нидерланды, Люксембург. При столкновении интересов России и Англии в Азии (в начале XX в.) подобную роль играли Османская империя (Турция), Иран, Афганистан, Тибетское государство. В годы "холодной войны" между Западом и Востоком оказалась Финляндия, успешно выполнившая роль моста в развитии мирного процесса в Европе"(12).
Эксперты отмечают различные типы буферных государств: буфер-сателлит, буфер-нейтрал и, так называемый, активный буфер или буфер-триммер(13). Именно последний тип, т.е. государство, которое, находясь между двумя или несколькими государствами, может проводить активную внешнюю политику и даже в определенной мере оказывать влияние на своих соседей, более всего подходит для определения фактического статуса Абхазии в послевоенные годы. Благодаря целенаправленной и гибкой внешней политике, ей удалось сохранить свой суверенитет в условиях жесточайшего давления международного сообщества и при полном отсутствии союзников даже в лице России в 90-е гг. Кроме того, по своему функциональному значению, буферные государства могут действовать в режиме изоляции (т.н. "санитарный кордон"), но могут выступать и как связующий геополитический мост. Наконец, различаются и исторические судьбы буферных государств. Буферное государство может потерять свою независимость после изменения баланса сил и войти в состав другого государства (например, созданная в 1920 г. в результате компромисса между Японией и Советской Россией Дальневосточная Республика, которая уже в 1922 г. вошла в состав последней), может так и остаться слабым в политическом и экономическом отношении государством на протяжении веков (Афганистан), а может стать процветающей современной стабильной демократией, уважаемой во всем мире, как многие страны Евросоюза.
Интересно, что почти 10 лет назад в противовес этой идее(14) приводился аргумент, с которым на самом деле трудно было не согласиться в тот период, что она — теоретическая конструкция и не более, ведь Абхазии тогда незачем, а точнее, не для кого было выполнять функции буфера, поскольку Грузия и Россия времен Ельцина и Шеварднадзе были скорее союзниками, во всяком случае, в абхазском вопросе — точно, а геополитические расхождения еще только намечались, и Россия вряд ли всерьез опасалась, что не сможет удержать это "fail state — несостоявшееся государство" в зоне своего влияния.
Пару лет назад, эта же идея — Абхазия как буферное государство де-факто (или буферное государство после международной легитимации его статуса) — критиковалась некоторыми участниками на Международной Конференции в Пицунде, хотя опять же, были и сторонники этого подхода. Насколько можно было судить по комментариям в ходе дискуссии, основными возражениями были, во-первых, низкие гарантии безопасности, например, было сказано дословно: "Буфер ведь могут и сплющить, как лепешку, с двух сторон". Во-вторых, т.н. "непрестижность" подобного геополитического статуса с точки зрения места государства в международной иерархии. Кстати говоря, очень похожие "интеллектуальные рефлексии" случаются сегодня и в Молдавии, и на Украине; новые элиты требуют для своих молодых государств более уважаемого статуса вместо широко обсуждаемого буферного. Между тем на фоне возрастных "амбиций" новых украинских элит совершенно иначе по тону и содержанию выглядит соответствующая характеристика западного эксперта Анатоля Ливена применительно к Украине: "Принимать Украину в НАТО, если она еще не готова войти в ЕС — значит нарушить даже базовый принцип "реальной политики". В этом случае Запад получит не сильное и стабильное буферное государство (выделено нами), а страну с ослабленной структурой и раздираемым противоречиями народом — иными словами, буферное государство, играть роль буфера неспособное. Если в этом случае Америка когда-нибудь в будущем сократит свое военное присутствие в Европе, Украина может стать открытыми воротами к катастрофе"(15).
Между тем, юридическое признание за Абхазией фактического статуса буферного независимого государства как раз может дать дополнительные гарантии безопасности — что называется, под востребованный геополитический статус. Не исключено, что и путем переговоров России непосредственно с НАТО, в частности, в рамках действующего Совета Россия-НАТО. При этом помимо соответствия интересам региональной стабилизации такой подход вполне мог бы соответствовать и собственно национальным интересам России и США.
Несколько лет назад российский эксперт В. Дегоев высказал идею, которая сейчас в контексте продолжающегося расширения НАТО, в том числе и за счет государств Южного Кавказа, приобретает все больший практический смысл: "Можно было бы остановиться на компромиссном варианте: демилитаризация закавказского пространства и провозглашение его нейтральным или неприсоединившимся. Если уж России не суждено удержать эту территорию в своей орбите, то лучше иметь в ее лице надежный буфер, чем военно-политический плацдарм НАТО"(16). По прежнему актуальным выглядит и не раз озвучивавшийся нами вывод о том, что сегодняшний геополитический расклад в регионе позволяет применить эту идею теперь уже, пожалуй, только к территории Абхазии. Интересно, что вышеизложенная мотивация России в создании буфера с точностью до наоборот применима и к США, и к ЕС; для них также выгоднее иметь на территории Абхазии "надежный буфер, чем военно-политический плацдарм России".
Как пишет Дмитрий Саймс, президент Центра Никсона и издатель журнала National Interest, "хотя Россия не может помешать Косово стать независимым, она может помешать Грузии получить Абхазию и Южную Осетию. Российская армия разработала план действий в чрезвычайных обстоятельствах, который не только блокирует любые возможные нападения Грузии на какую-либо из этих двух территорий, но и предусматривает ответный удар по самой Грузии. Со своей стороны грузинский парламент принял резолюцию, поддерживающую идею вступления в НАТО, и парламентский спикер Нино Бурджанадзе объяснила, что членство в НАТО важно, потому что оно поможет "восстановить территориальный суверенитет Грузии". Легко понять, к чему ведет американская жесткая линия: к крупному скандалу с Россией по поводу независимости отдаленных регионов, которые никак не связаны с интересами США (выделено нами — Л.Т.). Однако этот спор сам по себе отразится на важных американских интересах, подорвав попытки привлечь Россию в качестве союзника в отношении политики США в Иране и в качестве ответственного партнера в других сферах"(17).
Очевидно, что США, как и Россия, будут просчитывать прагматические выгоды от двух возможных вариантов соседства после вступления Грузии в НАТО — мирного, который может быть вполне возможен, если Абхазия выступит в качестве буферного или нейтрального государства между ними, либо конфронтационного, если Грузия выступит инициатором вовлечения НАТО в решение своих территориальных проблем. В первом случае можно соглашаться и с президентом Абхазии С. Багапш, и с министром иностранных дел С. Шамба в том, что Абхазия может не бояться присутствия НАТО, поскольку мирный договор станет естественной военной и геополитической необходимостью не только для урегулирования грузино-абхазского конфликта, но и в целях предотвращения широкомасштабной конфронтации России и США. Во втором случае для безопасности Абхазии может возникнуть реальная угроза, особенно с учетом печального опыта других региональных войн, в которых, как, в частности, в Косово, НАТО осуществило вооруженное вмешательство в интересах одной из сторон конфликта без санкции Совета Безопасности ООН (1999 г.). Но в этом случае речь будет идти уже о развертывании сценария новой, еще более разрушительной, войны, очевидно, с участием большого количества вовлеченных участников и с непредсказуемыми последствиями регионального и глобального масштабов. Вряд ли этот, совершенно безумный, сценарий возможен в 21 веке. Тем не менее для его надежного предотвращения Абхазия вполне может предложить новую повестку, связанную, в первую очередь, с обсуждением гарантий безопасности в рамках грузино-абхазского урегулирования (что будет иметь значение и в более широком региональном формате), для Совета Россия-НАТО, нацеленного на дальнейшее развитие своей миссии укрепления партнерства и диалога России с НАТО.
Историческая актуальность идеи буферного государства на Кавказе для Турции, как стабилизирующего и превентивного фактора во взаимоотношениях с Россией, теперь уже приобретает новые, более конструктивные очертания, особенно в связи с активизаций торгово-экономических отношений Турции и России, а также в связи с новыми подходами к Черноморской проблематике. В частности, западными экспертами отмечается, что "обоснование необходимости стратегического буфера легче всего объяснить от противоположного... район Черного моря находится в эпицентре больших стратегических попыток привнести стабильность в расширенное европейское пространство и за его пределы — в район Большого Ближнего Востока... Большое Причерноморье начинает проступать в ином свете: вместо периферийного положения на европейском континенте оно начинает выглядеть как ключевой компонент стратегического тыла Запада"(18). Думается, что геополитическая подоплека переосмысления значимости и роли черноморско-кавказского ареала, включая и специфическую стабилизирующую роль в нем независимой де-факто Абхазии, становится все более очевидной и для собственно национальных интересов России.
Таким образом, вышеизложенный дискурс по проблеме буферного геополитического статуса показывает, что в принципе может быть найдено консенсусное решение, устраивающее всех ключевых международных игроков, с помощью которого на фоне грядущего пришествия НАТО в Грузию (а повернуть вспять этот процесс представляется маловероятным), стабильность в Черноморско-Кавказском регионе все-таки может сохраниться. Думается, что любое изменение статус-кво на данном этапе, когда Россия уже достаточно сильна, чтобы отстаивать свои интересы, по крайней мере, в непосредственной близости от своих южных рубежей, а Запад так много вложил в энергоресурсы Каспия и Грузию, что тоже не уйдет отсюда, не может произойти без серьезных и мало прогнозируемых катаклизмов.
Стабильное и сильное буферное государство Абхазия с перспективой трансформации в стабильное и сильное нейтральное государство — хорошая модель для грузино-абхазского урегулирования и, что самое главное, для упрочения региональной безопасности в Кавказско-Черноморском регионе на взаимовыгодной основе как для России, так и для США, Евросоюза и стран — соседей Абхазии, включенных в Политику Европейского Соседства. При таком подходе исключается конфронтация России с Западом по проблеме международного признания Абхазии, имеющей важное стратегическое значение, прежде всего для самой России.

Примечания

(1) Мария Мартова. Язык до НАТО доведет. Грузия не будет нейтральной / Московский Комсомолец, 17.03.2007.
(2) Apsny online. 21.03.2007. Лавров: Южная Осетия, Абхазия и Косово — три большие разницы.
(3) Apsny online. 19.03.2007.
(4) Apsny online. 17.03.2007.
(5) Apsny online. 17.03.2007.
(6) Ян Чарногурский. Косово как тест для России. Россия в глобальной политике. №1. Январь-февраль 2007.
(7) Авксентьев В. Этническая конфликтология в поисках научной парадигмы // Stavsu.ru. 2002. Сс. 7-8.
(8) Лейла Тания. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб.: Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. 2002. № 14. Сс. 104-105.
(9) О перспективах разрешения конфликтов на Южном Кавказе: результаты социологических опросов. Тбилиси. 2002. Сс. 42—43. Под ред. Г. Хуцишвили.
Тания Л. Общественное мнение и грузино-абхазский миротворческий процесс. В сб. Новая Евразия: Россия и страны ближнего зарубежья. Москва. Институт стратегических исследований. 2002. С. 81.
(10) Ян Чарногурский. Косово как тест для России. Россия в глобальной политике. № 1. Январь-февраль 2007.
(11) Москва. 17 марта 2007. ИНТЕРФАКС. Глава МИД Абхазии: РФ должна определиться с признанием республики до того, как в НАТО вступит ряд государств Закавказья.
(12) Ю.В. Косов Безопасность: геополитический аспект.
(13) А. Рондели. Особенности формирования регионального комплекса безопасности на Южном Кавказе. В сб.: Посткоммунистические преобразования и геополитика на Южном Кавказе. Тбилиси. 1998. С. 116.
(14) Л. Тания. Коллективная безопасность и урегулирование конфликтов на Кавказе. Газ. Эхо Абхазии. 1998. №13 (129).
(15) Анатоль Ливен. Украина и Европа: свадьба "по залету" ничем хорошим не закончится.
(16) В. Дегоев. Модели общекавказской безопасности: pro et contra. С. 6. На сайте: ПРОЕКТ ХХ1. Глобализация для СНГ.
(17) Дмитрий Саймс, президент Центра Никсона и издатель журнала National Interest. 22 марта 2007. Источник: InoPressa.ru
(18) Р. Асмус., Б. Джэксон. Черное море и пределы свободы. ИА "Русская линия", 07.09.2004. / Cc. 5, 6. Под Большим Причерноморьем авторы понимают "евроазиатский коридор энергоносителей, соединяющий евроатлантическую систему с каспийскими источниками энергии и государствами Средней Азии". Причерноморская система также распространяется "на север от Приднестровья, Одессы и Сухума... и все три государства Южного Кавказа — Грузию, Армению и Азербайджан".

___________________________________________

Перспективы разрешения Кавказско-Черноморского кризиса: Кавказский «Потсдам» или холодная война

Сентябрь 2008 г. Опубликовано в журнале Государственной Думы Российской Федерации «Кавказский эксперт», № 4 (12), 2008 г.

Утро 8 августа 2008 г. запомнится жителям Абхазии надолго. После ночного нападения Грузии на Южную Осетию обсуждался только один вопрос – где Россия?! Эти несколько часов, пока Россия вела переговоры с Западом с целью остановить грузинскую агрессию, подвели всех участников конфликта с Грузией к ситуации решительного выбора, который в первую очередь зависел от позиции Москвы. Споры о том, как должна поступить Россия по отношению к непризнанным республикам ведутся в политических и экспертных кругах России давно, и население непризнанных республик было хорошо информировано обо всех аргументах «за» и «против» признания, как и о тех рисках, которым могла подвергнуться Россия в случае положительного решения по статусу. Поэтому все понимали, что выбор России в пользу признания Абхазии и Южной Осетии будет действительно сложным решением, но и безальтернативным. Все более очевидной становилась динамика международных процессов вокруг Грузии незадолго до агрессии против Южной Осетии, которая свидетельствовала о стремлении Запада вытеснить Россию или по меньшей мере свести к минимуму ее роль в урегулировании конфликтов, а следовательно, и в регионе в целом. В июле 2008 г. Абхазию посетили высокопоставленные представители ЕС, включая Хавьера Солану, Министры иностранных Дел Германии, Дании, планировался визит Министра иностранных Дел Франции. Главной задачей европейской дипломатии было изменение формата миротворческой операции, для чего были сделаны даже некоторые уступки абхазам, в частности, впервые в так называемом Германском плане Министра иностранных Дел Штайнмайера тезис о территориальной целостности Грузии не фигурировал и, кроме того, речь шла об экономической реабилитации непосредственно территории Абхазии. Активизация ЕС по всей вероятности ставила несколько целей, среди которых важнейшей была подготовка почвы для так называемой «процентной дипломатии». Подобно тому, как после Второй Мировой Войны Сталин и Черчилль определяли присутствие СССР и стран-союзниц по антигитлеровской коалиции в европейских странах, Россия должна была бы «потесниться» теперь уже и собственно в Абхазии и, возможно, в Южной Осетии, т.е. допустить блок НАТО непосредственно к своим южным границам. Абхазскую сторону не удовлетворил этот план прежде всего из-за сомнений по поводу надежности гарантий безопасности со стороны ЕС и полного доминирования пророссийских ориентаций среди абхазов. Война в Южной Осетии еще раз показала, что эти сомнения были обоснованными, поскольку практически весь западный мир в лице США и европейских стран в упор не видел агрессии и геноцида, но очень беспокоился о том, что вопрос о «процентной дипломатии» теперь может быть поставлен Россией в отношении страны – агрессора, т.е. Грузии. Неслучайно во время заседания ООН сразу после вмешательства российской армии Постоянный Представитель США в ООН несколько раз с очевидным подтекстом задавал один и тот же вопрос: является ли главной целью участия России в войне против Южной Осетии смещение Саакашвили? Россия действительно имела все военно-политические основания и возможности для того, чтобы взять под контроль всю Грузию, сменив правительство, или как минимум разделить ее на зоны влияния России и Запада, как это было сделано с капитулировавшей после Второй Мировой войны Германией.
Тот факт, что Россия не довела Операцию по принуждению к миру Грузии до своего логического конца – так, как это обычно происходило в практике современных международных отношений, например, операции НАТО в Косово, Афганистане или Ираке, т.е. до полного военного разгрома военно-политической и административной системы противника и установления лояльного правительства – говорит о том, что Россия дала ясный сигнал того, что не хочет усиления конфронтации с Западом и готова к партнерству и обсуждению коллективных интересов вокруг Грузии. Военный ответ Грузии со стороны России был абсолютно безальтернативным решением, и он действительно не был полностью пропорциональным, поскольку оставил Грузии возможности для повторения агрессии и провокаций. В частности, обстрел абхазских пограничных постов в с. Таглан Галского района (23 сентября 2008 г. ), теракты 25 сентября в г. Сухум и ряде сел Абхазии свидетельствуют о сохранении грузинских реваншистских намерений. Поэтому Россия вполне может поставить вопрос о преждевременности отвода войск с территории Грузии, если не получит твердых гарантий невозобновления военного потенциала Грузии со стороны стран НАТО, а также и некоторых преференций по вопросам международного партнерства.
Важным результатом недавней войны стало не только собственно признание со стороны России, но и заявление Президента Медведева, в котором территории Южной Осетии и Абхазии были совершенно определенно обозначены как зоны «привилегированных интересов» России, вследствие чего безопасность этих территорий отныне будет обеспечиваться при непосредственном участии России. Естественное географическое соседство Абхазии и России таким образом вылилось в естественное стратегическое партнерство по всему спектру взаимоотношений – от социально- экономической до военной сфер. «Тайваньский вариант», означавший поддержку Абхазии без юридического признания ее независимости, который предлагался в качестве оптимальной модели отношения России к непризнанным государствам многими российскими экспертами и политиками, вероятнее всего, создавал условия для геополитической конкуренции и осуществления тактики «процентной дипломатии», что с точки зрения российских интересов представляется довольно рискованным подходом. Поэтому решение о признании Абхазии и Южной Осетии имело серьезные преимущества перед «тайваньским вариантом» как с точки зрения интересов России, так и интересов непризнанных государств прежде всего потому, что, во-первых, внесло определенность в отношения России и Запада по поводу спорных территорий, а во-вторых, потому, что предоставляло абхазам и осетинам гораздо более весомые гарантии безопасности и национального развития, что в конечном итоге укрепило общие позиции России в регионе.
В то же время новые признанные государства позиционируют себя на международной арене как открытые демократические сообщества, ориентированные на интеграцию в мировое демократическое и экономическое пространства, что открывает новые возможности для экономических и инвестиционных активностей всех заинтересованных в этом субъектов. Тезис о том, что на фоне стратегического партнерства с Россией Абхазия будет проводить многовекторную политику является важным аргументом, опровергающим обвинения России в так называемом «аппетите к аннексии». Как известно, Сенат США на заседании 3 июня 2008 г. единогласно утвердил резолюцию, в которой осуждаются заявления правительства России о предметной поддержке Абхазии, "подрывающие территориальную целостность Грузии", и призвал правительство России "дезавуировать политику, которая выглядит как политика, вызванная аппетитом к аннексии". Премьер-министр России В. Путин уже после признания независимости дал исчерпывающий ответ на эти обвинения, исключив возможность присоединения территорий Абхазии и Южной Осетии даже несмотря на то, что Президент Южной Осетии неоднократно заявлял о стремлении южных осетин объединиться с северными в составе РФ. Более того, вероятнее всего, что Россия сама будет способствовать продвижению новых, признанных ею государств в международные структуры, тем самым увеличивая число международных игроков-союзников. Военное вмешательство России и последующее признание независимости Абхазии и Южной Осетии в целях предотвращения геноцида малых кавказских народов было продиктовано безупречной с моральной точки зрения мотивацией, но и, что особенно важно в свете оппонирующих этому решению мнений, этим шагом Россия радикальным образом изменила в свою пользу геополитический баланс не только в Кавказско-Черноморском регионе, но и за его пределами. Поэтому действия России в условиях постсоветского однополярного мира вполне обоснованно были оценены многими экспертами как «геополитическая революция 21 века».

Вместе с тем следует отметить, что со стороны США и ряда стран ЕС предпринимаются усилия по нивелированию или по крайней мере сдерживанию позитивной для России динамики развития международной ситуации вокруг последней Кавказской войны. Мирный план Медведева – Саркози уже сейчас подвергается пересмотру именно с этих позиций, в частности, речь идет о том, чтобы представить Россию в качестве агрессора и поставить вопрос о присутствии международных сил на территории Абхазии и Южной Осетии (хотя совершенно ясно, что международному мониторингу должны подвергаться те страны, откуда исходит угроза агрессии, но отнюдь не жертвы этой агрессии). Он предполагает, как известно, проведение 15 октября 2008 г. Международной конференции по проблеме обеспечения устойчивой стабильности и безопасности на Кавказе. Это событие может стать переломным моментом в развитии международных отношений не только в региональном, но и в глобальном масштабе, поскольку Черноморско-Кавказский регион, как и в древние времена, является ареной противостояния и соперничества ведущих международных игроков. Уроки двух Мировых и множества региональных войн в 20 в. показывают, что в таких взрывоопасных точках необходима превентивная международная дипломатия на основе учета коллективных интересов. При этом именно позиции малых народов и государств, которыми, как правило, манипулируют в своих интересах глобальные игроки, тем не менее в конечном итоге приобретают решающее значение в процессе формирования общего геополитического баланса. Свидетельством этому является тот факт, что если бы Ельцинская политика поддержки Шеварднадзе и его территориальных притязаний оказалась успешной, то Абхазия была бы насильственно инкорпорирована в состав Грузии. Геополитическая конфигурация на Кавказе в этом случае выглядела бы совсем не так, как сейчас – либо Грузия осталась бы в сфере влияния России, либо войска НАТО уже стояли бы на границе с Россией по р. Псоу (впрочем, слабость тогдашней России вероятнее всего предопределила бы реализацию второго сценария). Единственной причиной того, что эти два вероятных сценария не осуществились, было стремление абхазов к независимости, которое не смог подавить ни сталинский репрессивный режим, ни политика культурного геноцида, которая продолжалась весь последующий период, ни международное давление и экономическая блокада после военной победы Абхазии в грузино-абхазской войне 1992-1993 гг. Абхазия фактически все это время – время усиления конфронтации между Россией и Грузией как потенциальной страной НАТО – выполняла и продолжает выполнять роль стратегического буфера, хотя поначалу и вопреки воле России, надеявшейся вернуть Грузию в своей геополитический ареал ценой сдачи Абхазии. Признание Абхазии и Южной Осетии со стороны России было связано не только с необходимостью учета общественного резонанса на Северном Кавказе, поддержания престижа страны как ведущей мировой державы, но и с военно-стратегической необходимостью в создании буферной линии между Россией и НАТО в условиях их возможной конфронтации, о чем Путин(1) открыто сказал на закрытом заседании Совета Россия-НАТО после Бухарестского Саммита НАТО в апреле 2008 г. Поэтому не учитывать фактор влияния национальных интересов малых народов на общую динамику безопасности в регионе Большого Кавказа, где эти собственно кавказские интересы кровно переплетены и взаимосвязаны между собой, по меньшей мере, непродуктивно и непрагматично.
Нежелание США предоставить Абхазии (в отличие от случая с Косово) трибуну ООН или другого международного форума даже для того, чтобы эти интересы и связанные с ними угрозы были бы хотя бы озвучены, свидетельствует об отсутствии адекватной и реалистичной стратегии урегулирования этих конфликтов, что может в перспективе лишить их возможности влияния на развитие ситуации в этом регионе. Жесткая бескомпромиссная позиция США уже привела к тому, что инициатива урегулирования полностью перешла в руки ЕС. Международные комментарии за некоторыми исключениями создают впечатление, что для всех игроков, кроме России и Турции (где также проживает многочисленная кавказская диаспора), подход к урегулированию такой: нет народа – нет проблемы. Вероятно, именно этим объясняется возмутивший многих наблюдателей и население непризнанных республик факт, что на широко освещавшихся по ТВ заседаниях ООН сразу после августовской войны в Южной Осетии говорилось обо всем, но только не о трагедии малых кавказских народов, которые уже много десятилетий стоят на грани физического истребления. Моральный авторитет и ООН, и США и некоторых других международных институтов поставлен под угрозу в то время, как авторитет и влияние России, по крайней мере, на Кавказе и в странах проживания кавказской диаспоры, после ее прямого вмешательства в конфликт и выступлений в ООН на стороне заведомо более слабой стороны неизмеримо возросли. Думается, что это был мощный удар и по терроризму, когда использовавшийся в качестве его идеологической базы негатив в исторической памяти Кавказа в связи с Кавказской войной и массовыми депортациями 19 в. был значительно нивелирован теперешней однозначной ролью России – защитника и гаранта безопасности малых народов Кавказа. Заседания ООН, за которыми в тот период наблюдало без преувеличения едва ли не все взрослое население кавказских республик, только подтвердили, что эту роль в сегодняшнем ядерном мире никто, кроме России, выполнять не намерен.
Вместе с тем попытки представить ситуацию на Кавказе как исключительно конфликт между Россией и Грузией (и если точнее, между Россией и США) вряд ли приведут к долгосрочной стабильности, потому что в основе этих конфликтов, в частности, грузино-абхазского, лежат непримиримые противоречия, связанные с угрозой существованию национальной идентичности абхазов в рамках территориальной целостности Грузии. Именно поэтому США и Запад в целом несет ответственность за то, что среди доминирующих в общественном спектре Грузии прозападных элит ставка была сделана на националистические и авторитарно-милитаристские круги, что и обусловило политику геноцида по отношению к соседним народам, вместо того, чтобы поддерживать и ориентировать умеренные политические силы на использование опыта Европейского Союза для выстраивания равноправных взаимовыгодных отношений с соседними, такими же независимыми, как и сама Грузия, странами. Проблема США и Запада в целом заключается в плохой информированности об истоках и природе грузино-абхазского конфликта, вследствие чего и решения по урегулированию абсолютно не соответствовали реальности и интересам абхазов как стороны конфликта и, следовательно, были неработающими решениями. При этом абхазы, в отличие от карабахцев, не имели покровителей, которые могли бы наложить вето на некоторые решения (в частности, о якобы осуществлявшихся абхазами этнических чистках, на Лиссабонском Саммите ОБСЕ, 1996 г., когда Армения наложила вето на подобное решение по Нагорному Карабаху). США и Грузия блокируют участие абхазов и осетин как равноправных сторон с определенной целью, а именно с тем, чтобы переформатировать грузино-абхазский и грузино-югоосетинский конфликты в конфликт между Россией и Грузией, в котором первая выступает в качестве агрессора, а последняя – в качестве жертвы, что будет определять и направленность международно-правовой ответственности. Эта тактика имела определенный успех в информационном пространстве Запада. Поэтому появление Абхазии и Южной Осетии со своими собственными аргументами на международной трибуне – со всей сложной предысторией конфликтов, геноцидами советского и постсоветского периодов, многократными военными агрессиями со стороны Грузии – создает совершенно иную картину, в особенности в свете международно-правовой ответственности за подобные действия. Все эти годы Абхазия была лишена возможности представлять свои интересы и позиции на политических форумах, были ограничены возможности для представления объективной информации и по неофициальным каналам: довольно часто продвигалась откровенно поверхностная и конъюнктурная трактовка грузино-абхазского конфликта и соответственно перспектив урегулирования, не имевшая ничего общего с позицией подавляющего большинства абхазского общества. Тем не менее некоторые европейские эксперты, знакомые с историей Кавказа и в том числе с историей многовековой абхазской государственности, понимают, что распад советской тоталитарной системы должен быть завершен окончательно, а территориальная целостность Грузии в границах, подаренных своей исторической родине грузином Сталиным – последнее препятствие на этом пути. Их влияние на европейскую политику постепенно растет и как результат этого можно ожидать, что ЕС, а также Турция смогут выступить полноценными партнерами России в процессе обеспечения стратегической стабильности в Кавказско-Черноморском регионе – регионе, являющимся их ближайшим соседом и потому зоной их естественных жизненных интересов. В частности, об этом свидетельствовал и Германский план Штайнмайера, который, как и визит высокопоставленного представителя ЕС Хавьера Соланы в Абхазию, ставил своей целью реанимацию грузино-абхазского переговорного процесса на несколько иных началах – тезис о территориальной целостности Грузии впервые в документе не упоминался. И хотя план не был принят абхазской стороной, не согласившейся на изменение формата миротворческой операции и трактовку проблемы возвращения беженцев, он тем не менее отражал необходимость поиска новых подходов к грузино-абхазскому урегулированию. Посредническая активность ЕС в лице Президента Франции Саркози, выступающего за партнерство с Россией и коллективные усилия по обеспечению стабильности, также дает основания надеяться на то, что дилемма Кавказского кризиса будет понята адекватно, а именно как дилемма – территориальная целостность Грузии или стабильность Черноморско-Кавказского региона. Военная победа Абхазии в ответ на агрессию Грузии и геноцид в 1993 г., как и военная победа России в ответ на очередную попытку геноцида в отношении Южной Осетии в августе 2008 г. и последовавшее вслед за этим признание независимости Южной Осетии и Абхазии со стороны России создали новый устойчивый статус-кво в регионе, который может поколебать разве что Третья Мировая война. Провокации к ней местных амбциозных политиков с целью решения своих локальных имперско-националистических задач должны получить обязательную оценку в свете Международно-правовой ответственности за агрессию и геноцид, в противном случае эти попытки могут повторяться и впредь, в том числе и со стороны других кавказских участников.
Таким образом, есть все основания констатировать завершение региональной Кавказской войны и соответственно назревшую необходимость международного обсуждения, в том числе и на предстоящей конференции 15 октября 2008 г., послевоенного переустройства в Кавказско-Черноморском регионе с целью недопущения новых реваншистских региональных конфликтов и тем более глобального противостояния держав. Устойчивый военно-политический и международно-дипломатический Статус-кво в зоне армяно-азербайджанского конфликта по поводу принадлежности Нагорного Карабаха также только подтверждает этот вывод. Международно-правовая легитимация нового статус-кво, основанного на волеизъявлении народов и их подлинном равноправии в новом сообществе независимых южнокавказских государств, может стать основным инструментом обеспечения надежной безопасности малых народов Кавказа и долгосрочной стабильности в регионе. Одностороннее признание России было, помимо прочих мотивов, вызвано прагматическим анализом ситуации и перспектив достижения стабильности – нечто подобное произошло в 90-е гг. на Балканах после одностороннего признания Хорватии и Словении со стороны Германии, первой на Западе решившейся на волевой шаг, поскольку альтернативой этническим войнам в Югославии мог быть только ее распад. Международно-правовая легитимация устойчивых военных результатов, как правило, являлась логическим завершением большинства войн и обусловливалась коллективной потребностью в легитимации новых границ в целях обеспечения стабильности на более или менее длительные временные отрезки. Историческими примерами того, как осуществлялось послевоенное переустройство в Европе являются Венский Конгресс 1815 г., создавший после разгрома Наполеона в качестве уравновешивающего фактора нейтральную Швейцарию, или Потсдамская конференция 1945 г., когда Гитлеровская Германия понесла международно-правовую ответственность, что послужило превентивным уроком и соответственно основой для долгосрочного мира в Европе.
Демилитаризация Грузии должна была бы быть важным механизмом невозобновления войны, но в нынешних условиях западные государства демонстрируют обратные устремления, а Россия не намерена расчленять ее на так называемые «зоны контроля». Вариант нейтральной Абхазии в обмен на нейтральную Грузию в свете обострившейся борьбы за сферы влияния на Кавказе теперь уже, после признания России, выглядит маловероятным и к тому же не слишком надежным в глазах абхазов и без того опасающихся, что территория Абхазии всякий раз при столкновении региональных и глобальных интересов становилась бы театром военных действий. Угрозы США и некоторых европейских политиков по поводу международной изоляции России, как кажется, так и останутся на уровне пиар-войны, хотя в какой-то момент присутствие военных кораблей НАТО в Черном Море в непосредственной близости от российских вооруженных сил напомнило многим о Карибском кризисе и Холодной войне. Однако в то же время сохраняется множество международных вопросов, по которым сотрудничество НАТО и ЕС с Россией остается актуальным, не говоря уже о специфических взаимных Черноморских интересах России и Турции. Таким образом, существует довольно интересная и многообразная международная повестка, позволяющая найти прагматичные консенсусные варианты урегулирования кризиса, а также создать новые коалиции для сбалансирования чрезмерного влияния США и НАТО, раздражающего не только Россию. Более того, необходимо и концептуальное переосмысление существующей международной повестки со стороны ведущих игроков: технические решения по обеспечению безопасности и невозобновлению вооруженных конфликтов, на которых они сейчас сфокусированы, могут работать только в условиях международного консенсуса в отношении новой, сложившейся де-факто в результате кровопролитных войн, геополитической конфигурации на Кавказе.
Поэтому более реалистичная формула международного консенсуса в Черноморско-Кавказском регионе, вероятно, могла бы иметь многоступенчатую структуру и включать помимо широкомасштабного Общекавказского Договора о Мире при международных гарантиях также и военные гарантии безопасности со стороны России в отношении Абхазии и Южной Осетии, как и гарантии безопасности в отношении других кавказских государств со стороны тех международных организаций, которым в свою очередь доверяют они. Военно-политические аспекты безопасности должны дополняться экономическими и гуманитарными механизмами Программы Партнерства России и ЕС, Политики Европейского Соседства ЕС, Платформы Региональной Стабильности и Безопасности, предложенной недавно Турцией, и, конечно, другими интеграционными и инвестиционными инициативами заинтересованных игроков. Что касается Абхазии, то для нее вполне достаточны военные гарантии со стороны России, чтобы не допустить повторения грузинской агрессии. Вопрос в том, что международные гарантии для долгосрочной стабильности в большей, чем для самой Абхазии, степени, необходимы значительно более крупным игрокам – ЕС, США, России, Турции – поскольку без этих гарантий их собственные взаимоотношения и общая ситуация в регионе будут развиваться скорее в конфронтационном ключе, чем в позитивном.
Полномасштабный Договор о мире и сотрудничестве на Кавказе, подписанный шестью новыми субъектами международного права и международными гарантами мог бы стать достойным финалом кавказской трагедии последних двух десятилетий.

Примечание

(1) Источник: журнал ПРОФИЛЬ / 2008-04-07 / http://www.profile.ru. Путин: «Если НАТО предоставит план действий по членству (ПДЧ) в НАТО Грузии, то Россия признает Абхазию и Южную Осетию, опираясь на косовский прецедент, и тем самым создаст буферную зону между силами НАТО и своими границами».

___________________________________________

Вступление России в ВТО: выгоды и риски. Абхазская точка зрения

Опубликовано в журнале для депутатов Государственной Думы РФ «Кавказский эксперт», 2012, № 1 (21), Сс. 2-8.

Министерская конференция Всемирной торговой организации (ВТО) 18 декабря 2011 г. утвердила присоединение к ней России, завершив тем самым восемнадцатилетний процесс переговоров по этому поводу(2). Это стало возможным после подписания Россией и Грузией месяцем ранее в Женеве двустороннего Соглашения об основных принципах механизма таможенного администрирования и мониторинга торговли товарами при посредничестве Швейцарии, что и устранило последнее препятствие на пути вступления России в ВТО. Был достигнут компромисс в отношении требований Тбилиси о контроле таможенных пунктов на абхазском и югоосетинском участках границы с Россией. На прошлой неделе делегации РФ и Грузии достигли договоренности по проекту двустороннего соглашения. Абхазская сторона совершенно не информировалась и тем более не участвовала в выработке этого согласованного проекта. Между тем вопрос вступления России в ВТО и связанные с ним договоренности между Россией и Грузией по-прежнему волнуют абхазское общество, что показали и телевизионные дебаты в прямом эфире во время Парламентских выборов в Абхазии в марте 2012 г. Высказывались самые разные, порой диаметрально-противопожные, точки зрения не только в России, но и в Абхазии. Необходимость открытого и своевременного обсуждения подобных, непростых вопросов российско-абхазских взаимоотношений хорошо объясняется идеями российских авторов о так называемых «красных линиях»(3) (или «болевых точках») – линиях, которые ни в коем случае не должны переходить государства-союзники для того, чтобы стратегическое партнерство России и Абхазии продвигалось в эффективном и успешном направлении для обеих сторон. Поэтому важно, чтобы информация о внутренней общественной дискуссии в Абхазии была доступна официальным кругам в России. Первая реакция МИД Абхазии на Российско –грузинское соглашение в связи с ВТО заключалась в том, что «Абхазия не потерпит никаких наблюдателей на своей стороне», поскольку "это будет нарушением нашего суверенитета"(4). Ветеранская организация «Аруаа» и оппозиционная партия ФНЕА потребовали от руководства страны "дать оценку происходящим событиям и принять соответствующие меры, направленные на защиту государственного суверенитета Республики Абхазия". Известный абхазский политик, ныне Секретарь Совета Безопасности, С.Лакоба отмечал: "Грузия уже сегодня говорит о том, что нужно будет идти дальше – ставить пограничников, брать плату за железнодорожные перевозки. Тем самым, Россия косвенно, при европейском посредничестве, признает, что Грузия обладает юрисдикцией на территории Абхазии и Южной Осетии. Вот что получится в итоге. Не понятно, во имя чего происходит такая сдача позиций. Это в корне противоречит тому, что говорили до сих пор Президент и глава Правительства РФ о том, что процесс признания Абхазии как независимого государства носит необратимый характер". В то же время некоторые абхазские эксперты, в частности, А. Инал-ипа, предложили другой подход: "осмыслить эти договоренности и понять, что они не против абхазских интересов…Повторять за грузинской стороной, что данный компромисс является показателем того, что Россия уходит с каких-то своих твердых позиций относительно признания Абхазии, я ни в коем случае не стала бы. Это, во-первых, неверно, и, во-вторых, – на руку грузинской пропаганде"(5). Опасения абхазского общества тем не менее подогревались и продолжают подогреваться позицией ряда российских политиков и экспертов. В частности, редактор «Независимой газеты» К. Ремчуков высказал предположение о том, что «Россия будет, вот, в лице Путина подталкивать руководство Южной Осетии и Абхазии к необходимости начать политические, ну, сначала, скорее всего, консультации, а потом, возможно, и переговоры с Тбилиси на предмет каких-то компромиссов по статусу»(6). Сделанная Президентом Абхазии Анкваб А.З публичная оценка двустороннего соглашения не вполне удовлетворила многих абхазских общественных деятелей. В частности, он отметил, что опасения по поводу двустороннего грузино-российского соглашения излишни и сказал, что «мы не можем вмешиваться в отношения других государств… Если нас смущает, что на российской стороне на грузы будут соответствующим образом налагать электронные данные, чипы и т.д., а кто сказал, что это все будет работать на абхазской стороне? С нами это никто не согласовывал. А кто сказал, что через нас грузы будут куда-то идти? С нами этот вопрос тоже никто не согласовывал. Мы говорим о том, что никакие наблюдатели, которые там будут мониторить, не могут сопровождать грузы на нашей стороне. Мы никого к себе не допустим, и без нашего согласия никакой груз никуда не уйдет... А от того, что нашу страну назвали «коридором», Абхазия не перестанет быть Абхазией, наша Конституция и наша независимость никуда не делись».(7) В ответ на комментарии Президента ряд политических деятелей Абхазии поставили перед властью принципиальные вопросы, в частности, следующие:

Означает ли этот подход – невмешательство в отношения других стран (одна из которых является стратегическим партнером Абхазии), что наша страна и дальше будет двигаться по пути ограничения своего внешнего суверенитета?
Допускается ли нашей властью, что и в последующих международных договорах по вопросам, связанным с нашими границами, территорией или госсобственностью официальной стороной переговоров вместо Абхазии теперь всегда будет выступать Грузия?
Поскольку Президент не увидел в данном соглашении никаких рисков, ссылаясь на то, что нашу Конституцию и независимость никто не отменял, означает ли это, что впредь наше государство будет функционировать только в рамках внутреннего суверенитета?

Эти вопросы сами по себе свидетельствуют о степени накала общественных страстей вокруг подписания соглашения. В определенном смысле обстановку разрядили последовавшие уже после вступления России в ВТО заявления представителей МИД РФ, в которых были сняты некоторые опасения, по крайней мере, касавшиеся позиции России по независимому статусу Абхазии, а также по поводу невозможности осуществления транзита по установленным соглашением правилам без согласования с властями Абхазии. Таким образом, практическая реализация этих договоренностей требует сбалансированного анализа выгод и рисков, которые возникли после подписания Российско-грузинского Соглашения о международном мониторинге границ с Абхазией и Южной Осетией, открывшего путь России в ВТО. С этой целью необходимо рассмотреть все составляющие этого процесса, а именно – вступление России в ВТО, международный мониторинг и Двустороннее Российско-грузинское Соглашение о мониторинге границ.

Факт вступления России в ВТО вряд ли у кого-то в Абхазии вызывает нарекания, поскольку это, во-первых, внутренне дело РФ, а во-вторых, он представляется даже полезным в плане установления международных стандартов в торговле, прозрачности торгово-экономических отношений и борьбы с коррупцией, хотя окончательные выводы можно будет делать после практического воплощения договора в жизнь. Сам по себе международный мониторинг также не вызывал бы столько опасений, если бы он осуществлялся только по международной инициативе, а не по требованию Грузии в связи с ее претензиями на восстановление территориальной целостности. Собственно, для Абхазии очевидную угрозу может представлять именно Двустороннее Соглашение России и Грузии – прецедент, когда фактически впервые после 2008 г. Россией подтверждается право Грузии на мониторинг и контроль нашей границы, а, следовательно, косвенно и юрисдикцию над всей абхазской территорией, что дезавуирует ее суверенитет. Тот факт, что в тексте эта граница не названа грузинской, не меняет сути договора – это означает лишь дипломатический жест. Не только Президент Саакашвили, но и грузинские эксперты считают, что данное соглашение – это «очень большая дипломатическая победа… И то, что будет мониторинг грузов, которые проходят через Абхазию и из Абхазии в Россию, то есть из этой части Грузии в Россию или из другой части, южноосетинской части Грузии в Россию, то, что этот мониторинг будет, тут важен не сам результат мониторинга, а то, что тем самым международное сообщество и Россия как часть этого сообщества признают особый статус этих территорий. И это означает, что там точка не поставлена – поставлена запятая, и Грузия будет продолжать дальше инициативы по возвращению этих территорий"(8). В то же время Официальный представитель МИД заметил, что российско-грузинское соглашение не является победой грузинской дипломатии, как это представляли в Тбилиси. "Но это и не проигрыш Грузии. Если торговые отношения в регионе будут выстраиваться на основе признания реальности, от этого выиграют все"(9).
Каковы интересы России во всем этом многоступенчатом процессе? Экономические интересы в связи со вступлением в ВТО очевидны. Однако, поскольку по мнению многих российских экспертов Россию в условиях кризиса все равно бы приняли в ВТО и без уступок Грузии, ее поведение, возможно, имело и другую мотивацию. Это – заявка на сближение с Грузией в преддверии ее президентских выборов. Причем создан прецедент полного игнорирования мнения и интересов Абхазии. А прецеденты, как известно, имеют свойство повторяться. Нельзя исключать и того, что торговля суверенитетом Абхазии может стать новой практикой общения Запада и Грузии с Россией по ключевым для последней стратегическим вопросам.
Насколько выгоден этот прецедент для Грузии и России? Оспаривать выгоды этого Соглашения для Грузии нет смысла – они налицо. Во-первых, впервые после признания России, Грузия продемонстрировала, что торг с Россией в отношении юридисдикции над границами, а, следовательно, и над территорией Абхазии возможен. Действительно, впервые после признания Россия фактически дезавуирует юрисдикцию Абхазии над российско-абхазской границей по р. Псоу, а, следовательно, и ее суверенитет, хотя и в очень обтекаемых формулировках. Но факт остается фактом – именно по требованию Грузии и именно Грузия, а не ВТО или какая- либо другая страна или международная организация, подписывает соглашение о мониторинге нашей границы. Во-вторых, Грузия впервые получает информацию, важную помимо всего прочего, прежде всего в военно-стратегическом плане. По словам Серги Капанадзе, зам.министра Иностранных Дел Грузии грузы, идущие в Абхазию и Ю.О. из Грузии не подлежат таможенному контролю, поскольку это – грузинские территории, а контроль в пределах одного государства не осуществляется(10). Т.е. Грузией могут быть целенаправленно созданы такие условия (препоны), когда торговля с Грузией может оказаться для абхазского бизнеса предпочтительнее и выгоднее торговли с Россией. Это одно из важных направлений новой политики Грузии в отношении Абхазии. И, наконец, в-третьих, самое главное. Российско-грузинское соглашение напрямую связано с практической реализацией новой политики Грузии в отношении Абхазии – так называемого «стратегического выжидания». Сторонниками этой стратегии являются известные в грузинском обществе эксперты Гия Нодия и Паата Закарейшвили. Недавняя идея Мамуки Арешидзе, поддержанная Шеварднадзе, о признании Абхазии со стороны Грузии в обмен на возвращение беженцев также является одним из этапов новой политики Грузии по восстановлению территориальной целостности. Эта долгосрочная стратегия, в отличие от позиции Саакашвили, предполагает не физическую войну, а интеллектуальное противоборство сообществ на фоне декларируемого сближения – кто умнее, тот и выиграет. Вот некоторые цитаты из работ грузинских экспертов, предложивших этот подход. Гия Нодия, профессор политических наук в Государственном университете Илии, Тбилиси, Грузия: «Что может сделать в такой ситуации Грузия в отношении Абхазии и Южной Осетии? Пока Россия сохраняет фактический контроль над ними, ответ прост: почти ничего. Грузия могла бы решить вопрос в одностороннем порядке, отказавшись от своего стремления восстановить территориальную целостность и де факто признав независимость этих двух регионов, что тихо рекомендуют сделать Тбилиси некоторые из его друзей. Но внутри самой Грузии такой сценарий нереален: ни одно грузинское правительство не переживет подобного шага, даже если оно сочтет его разумным. Другой возможной альтернативой мог бы стать подход «стратегического выжидания». Это означало бы отложить на неопределенный срок решение проблемы двух отделившихся территорий в надежде на то, что региональный баланс сил постепенно изменится в пользу Грузии. Такой подход, по крайней мере, оставляет открытыми все варианты и не заставляет правительство делать невозможный выбор. Тем не менее, в краткосрочной перспективе Грузия не может позволить себе ничего не предпринимать. Ни один конфликт не остается замороженным полностью, и в ситуации вокруг конфликтных регионов всегда происходят какие-то изменения».

Паата Закареишвили, старший научный сотрудник Института по Изучению Национализма и Конфликтов:«Несмотря на то, что признание Россией независимости Южной Осетии и Абхазии является самым тяжелым и трудно преодолимым результатом, – это признание носит в себе амбивалентный характер. Признание независимости на протяжении последних 20 лет для абхазов и осетин было светлой мечтой и высокой целью одновременно. Достигнув этой цели (что на деле означает действительную интеграцию в российское политическое пространство и столь нестабильное пространство Северного Кавказа), их может ждать глубокое разочарование. К тому времени у западных институтов должна быть хорошо подготовленная концепция альтернативы российскому признанию. И эта концепция – реальная демократизация Грузии. Грузии – не агрессивной, не милитаризированной, а экономически-устойчиво развивающейся, управляемой демократическими институтами и гражданским обществом»(11).
Политика «Стратегического выжидания» предполагает не только пассивное ожидание перемен в общем геополитическом раскладе в регионе, но она предполагает и активную работу, направленную, в первую очередь, на ухудшение российско-абхазских отношений и одновременно на улучшение российско-грузинских и даже грузино-абхазских. Для ее практической реализации используется грузинское лобби в российских политических и дипломатических кругах, сохраняющееся еще со времен Шеварднадзе, а также в журналистских и экспертных. «Стратегия выжидания» в ситуации, когда невозможно добиться радикальных успехов, не грузинское изобретение. Она весьма успешно использовалась и В. Ардзинба в 90-е годы, когда ему приходилось вести переговоры об Общем государстве, чтобы оттянуть время и избежать так называемой Операции по принуждению к миру и одновременно объявлять Референдум о независимости, чтобы общество не теряло верных ориентиров. В результате абхазы, дождавшись выгодных геополитических изменений, дождались с приходом В. Путина отмены блокады и признания со стороны России, не только не растеряв, но и существенно укрепив свой суверенитет. Именно в такую стратегию вольно или невольно вписывается целый ряд событий в последние два года, следовавших как цепная реакция друг за другом. Это, в первую очередь, печально знаменитые публикации целого ряда российских авторов, в частности, М. Перевозкиной, А. Епифанцева, которые у любого адекватного абхаза вызывали вполне предсказуемые эмоции – это возмущение и абсолютный негатив. Думается, что эти авторы вполне осознавали, какую реакцию вызовут их оскорбительные статьи и, возможно, именно эта реакция и была их целью. Многоступенчатая система лоббирования вполне позволяет осуществлять этот процесс таким образом, что исполнитель заказа может даже и не подозревать о том, кто является первоначальным заказчиком. Ситуация с абхазской собственностью, Аибгой – когда даже российские эксперты, кавказоведы неоднократно ставили вопрос о том, насколько «этот клочок земли» (Аибга) стоит негативного общественного резонанса в Абхазии(12). И, наконец, последнее соглашение с Грузией, враждебной нам страной, которое буквально ударило по общественным настроениям в Абхазии, вызвав серьезную озабоченность разных слоев общества. Между тем главный геополитический ресурс России в Абхазии – это не только ее геополитическое положение стратегического буфера между Грузией, т.е. НАТО, и Россией, что признал и В. Путин(13). В не меньшей, если не в большей степени главный геополитический ресурс России в Абхазии – это общественная поддержка, т.е. общественные настроения и поддержка национальных элит. В мире много геополитически привлекательных и важных для России территорий, в которых она так и не смогла закрепиться – прежде всего, в силу отсутствия поддержки национальных элит, как в Грузии, хотя грузины были избранным народом в национальной иерархии СССР. Поэтому этот определяющий человеческий ресурс в виде абхазского общественного мнения для России должен быть крайне важен, и его необходимо беречь как в интересах России, так и Абхазии. Тем более, что при определенной политике он может быть потерян очень быстро, гораздо быстрее, чем во времена Ардзинба, выдержавшего блокаду и политическое давление, но не сделавшего ни одного шага против интересов России, тем самым защитив не только интересы Абхазии, но и интересы России. Именно поэтому финансовая и другая поддержка России в последние годы является ответным шагом, своего рода моральной и материальной компенсацией Абхазии за российскую политику поддержки Грузии в 90-е г. Россия и сегодня не застрахована от совершения ошибок в отношении абхазского общества, и наша задача говорить о них открыто в обоюдных интересах, а не пытаться лакировать действительность, что вероятнее всего в обозримом будущем может вызвать взаимное недоверие и отчуждение наших обществ и государств. Торговля абхазским суверенитетом – не лучший способ решить свои международные проблемы, поскольку это вызовет недоверие и опасения также и у потенциальных союзников России в лице других стран, не говоря уже о кавказских собратьях Абхазии. И наоборот, независимая сильная Абхазия как игрок регионоального уровня – вот ориентир для политики России, в частности, в рамках декларируемой перезагрузки ее отношений с Западом. Россия является важнейшим экономическим партнером Европы, и она вполне могла бы не идти на поводу капризам милитаризующегося «маленького монстра» Грузии, а показать миру совершенно другой пример – реально свободную, открытую миру, демократическую страну Абхазию. Соревнование этих двух проектов – проекта Запада Грузии и проекта России Абхазии – несет в себе существенную геополитическую нагрузку с точки зрения повышения международного престижа России и ее привлекательности как международного интеграционного центра. С другой стороны, следует признать, что после признания России внешняя политика Абхазии стала пассивной и инерционной: мы только отвечаем на вызовы и предложения извне, вместо того, чтобы самим предлагать новые идеи, интересные в том числе и Западу, направленные на достижение геополитического консенсуса и стабильности в регионе с использованием возможностей Абхазии. Не претензии Грузии, а право на самоопределение Абхазии должно формировать повестку переговоров России и Европы, тем более, что это близкая Европе тема в последние два десятилетия, особенно, с учетом Косовского прецедента.
С учетом всего комплекса вышеназванных факторов следовало бы признать, что российско – грузинское соглашение в том виде, в каком оно существует сейчас без дополнительных договоренностей России и посредника – Швейцарии с Абхазией вряд ли отвечает собственно российским интересам, не говоря уже об абхазских. Думается, что российская политическая элита отслеживала общественные настроения в абхазском обществе в период обсуждения и подписания грузино-российского соглашения и сделала адекватные выводы. Во всяком случае через некоторое время представителями МИД России были сделаны важные комментарии, позволившие на данном этапе снять напряжение. В частности, Официальный представитель МИД России Александр Лукашевич, комментируя соглашение, сказал в интервью "Интерфаксу": "В нем полностью реализованы переговорные принципы, которых российская сторона придерживалась с самого начала, а именно: договоренности должны оставаться в рамках торговой проблематики и не ущемлять статус Абхазии и Южной Осетии как независимых государств, а также способствовать нормализации торговых отношений в регионе в соответствии с принципами ВТО. Соглашение в полной мере соответствует новым реалиям, сложившимся на Кавказе после августа 2008 года". Было также отмечено, что "данные таможенных деклараций и другая информация, которую компания получает в рамках работы по контракту с каждым из двух правительств, рассматриваются как строго конфиденциальные и не предназначены для передачи другой Стороне Соглашения. Таким образом, утверждения грузинской стороны о том, что она якобы будет получать детальные сведения о каждом грузе, поступающем в Абхазию и Южную Осетию из России, – не более чем попытка выдать желаемое за действительное. Соглашение не предусматривает получения Тбилиси никакой информации о российской торговле с Абхазией и Южной Осетией сверх обычных статистических отчетов, общедоступных через базу данных ВТО… Отдельный вопрос – предусмотренное Соглашением использование электронных "маячков" на грузах. В ходе переговоров мы четко обозначили: оснастить торговый груз этими или любыми другими устройствами на российском или грузинском таможенном терминале – не проблема. Но ни Россия, ни Грузия не могут отвечать за работу устройств на территориях Абхазии и Южной Осетии. Ведь эти государства не являются участниками данного Соглашения, и оно, разумеется, не налагает на них никаких обязательств»(14). На данном этапе можно констатировать, что, несмотря на то, что эти официальные заявления МИД РФ во многом разрядили кризис общественного доверия в связи с российско-грузинским соглашением, но опасения в связи с его практической реализацией остаются. Думается, что безпрепятственное и взаимовыгодное функционирование транзитного коридора через территорию Абхазии, необходимого многим геополитическим игрокам в Кавказско-Черноморском регионе, возможно лишь при условии учета интересов Абхазии – как экономических, так и, главным образом, политических вплоть до широкого международного признания. Укрепление позиций Абхазии на международной арене соответствует и интересам России, поскольку позволит ей обрести еще один голос верного союзника в международных структурах вместо возможной дестабилизации и потери своих позиций в регионе в случае проведения неприемлемой для интересов Абхазии политики.

Примечания

(1) Опубликована в журнале для депутатов Госдумы РФ «Кавказский эксперт», 2012, № 1 (21), Сс. 2-8.
(2) Россия подала заявку на присоединение к ВТО в 1994 году
(3) С.Маркедонов. «Медовый месяц» в отношениях Москвы и Сухуми закончился. http://www.politcom.ru/11162.html
(4) http://www.regnum.ru/news/1461874.html. 31.10.2011
(5) http://www.regnum.ru/news/polit/1465387.html#ixzz1dglZOb1v
(6) echo.msk.ru/blog/vopros_nedeli/8678...
(7) Никаких рисков от вступления России в ВТО для Абхазии нет. apsnypress.info.06.12.2011.
(8) Интервью К.Бендукидзе радиостанции «Эхо Москвы». echo.msk.ru/programs/beseda/873664
(9) МИД РФ: Грузия признала таможенные границы с Абхазией и Южной Осетией. http://www.regnum.ru/news/1482734.html
(10) О.Вартанян. Грузия-Россия:детали соглашений. ekhokavkaza.org/content/article.
(11) Г. Нодия. Достичь консенсуса в регионе будет трудно, но политика вовлечения лучше, чем отсутствие политики. П. Закарейшвили. Запад должен использовать «мягкую силу». http://www.iiss.org/programmes/russia-and-eurasia/about/georgian-russian-dialogue/caucasus-security-insight
(12) Рябцев В.Н. «Кому принадлежит Аибга: стоит ли России ссориться с Абхазией из-за маленького клочка земли?» http://www.kavkazoved.info/news/2011/09/09/komu-prinadlezhit-aibga-0909.html
(13) Источник: журнал ПРОФИЛЬ, http://www.profile.ru – 2008-04-07
(14) Интервью Официального представителя МИД России Александра Лукашевича, http://www.interfax.ru/txt.asp?id=223406&sec=1483

___________________________________________

(Благодарим Лейлу Тания за предоставленный материал.)

Об авторе

Главная » Алфавитный каталог авторов » Т » Лейла Тания. Избранные статьи