Главная » Алфавитный каталог авторов » А » Статьи

Ю. Д. Анчабадзе

Статьи:

• Грузия — Абхазия: трудный путь к согласию
• Кавказоведческие исследования в научной мысли Русского Зарубежья
• Симон Петрович Басария: педагог, этнограф, краевед

Грузия — Абхазия: трудный путь к согласию (1)

Общеизвестна  истина,  что  всякая  война  завершается  миром.  Однако долгожданный  мир  приходит  не  сразу.  Окончание  боевых  действий  отнюдь  не означает,  что  стороны  немедленно  готовы  политическими  методами  решить проблемы, которые не удалось разблокировать на полях сражений. Должно пройти время,  порой  немалое,  чтобы  стороны  смогли  избавиться  от  инерции конфронтационного  мышления  и  перейти  от  категорического  неприятия  позиции противника,  высшей  степенью  которого (неприятия)  является  война,  к  диалогу, основанному  на  трезвом  понимании  возможностей  альтернативных  решений  и взаимных компромиссов.
Любой социальный конфликт, в том числе и межэтнический, индивидуален, поэтому  общие  закономерности  лишь  отчасти  могут  объяснить  логику  его возникновения и динамику развития. Столь же индивидуален и путь сторон к миру. Он часто не укладывается в ожидаемые рамки, так как нередко соображения логики и  целесообразности  отступают  перед  аргументами  совершенно  иного  свойства, определяемыми  обычным  в  практике  закулисной  дипломатии  стремлением «перехитрить» партнера, получить односторонние политические выгоды, закрепить результаты войны либо, наоборот, их скорректировать и т.п.
В то же время «мирную» стратегию сторон формируют и иные приоритеты.
Последние  в  значительной  степени  детерминируются  некими  константами массового исторического и этносоциального самосознания, сквозь призму которых данный  этнос  рассматривает  предысторию  конфликта,  войну  и  ее  результаты,  а также  желаемые  контуры  будущего  мира.  Соображения  этого  рода  не  всегда вербализуются  на  официальном  уровне. Однако зачастую именно их доминантное влияние оказывается истинным препятствием на пути достижения реального мира и согласия.
Коллизии  длящегося  уже  четыре  года  грузино-абхазского  мирного  диалога дают  немалую  возможность  проследить  за  этим  весьма  специфичным  и своеобразным  феноменом,  продолжающим  оставаться  как  бы  вторым  планом переговорного процесса.
В  комплексе  общественных  настроений,  связанных  с  войной,  важное  место

----------------------------------------
1  Содержание  доклада,  подготовленного  для  конференции «Грузины  и  абхазы.  Поиски
согласия и роль международного сообщества». Брюссель, , 12—14 июня 1997 г.

== 2 ==

занимает  оценка  сторонами  исторического  опыта  абхазо-грузинских взаимоотношений.  Для  абхазов — это  опыт  абсолютно  негативный.  Его  главные вехи  рассматриваются  в  контексте  представлений  о «100-летней  войне  Грузии против  Абхазии»1,  а  основным  содержанием  считается  постоянное  стремление Грузии  политически,  демографически  и  этнически  инкорпорировать  Абхазию.
Истоки  противостояния  историческая  память  абхазов  относит  еще  к дореволюционному  периоду,  однако  считается,  что  тотальное  наступление  Грузии на  Абхазию  падает  на  советские  годы,  достигнув  своего  апогея  в  период сталинщины.
Многие  события  этого  периода  весьма  болезненны  для  современной исторической  памяти  абхазов,  в  частности  последовательное  снижение государственно-правового статуса Абхазии (1921 г. — Советская Социалистическая Республика; 1931 г. — Автономная  республика  в  составе  Грузинской  ССР),  проводившаяся в конце 30-х — начале 50-х гг. репрессивная политика грузинизации и  осуществлявшееся  в  те  же  годы  массовое  заселение  абхазских  земель переселенцами из Грузии, официально утвержденная в качестве «научной истины» концепция об этническом тождестве абхазов и грузин.
В  постсталинский  период  наиболее  одиозные  формы  грузинизации  были преодолены,  однако  формальный  характер  властных  полномочий  автономной республики,  мелочная  зависимость  местного  руководства  от  тбилисского  центра, который действительно в ряде случаев мог навязать Сухуму те или иные решения, оставались  раздражающим  фактором  в  грузино-абхазских  отношениях.  Несколько раз — в 1957, 1964, 1967, 1987 гг. ситуация становилась взрывоопасной, а в июле 1989  г.  имели  место  кровавые  межэтнические  столкновения  с  жертвами  с  обеих сторон. Антигрузинские настроения в Абхазии получили новый импульс в последние предвоенные годы и были впрямую связаны с политическими процессами в самой Грузии,  где  все  большее  развитие  получали  этнократические,  унитаристские  и шовинистические  тенденции.  Достаточно  проявившие  себя  в  период  последних коммунистических  правителей,  они  пышным  цветом  расцвели  при  режиме Гамсахурдиа,  когда  открыто  стали  раздаваться  голоса  о  том,  что  в  независимой  и суверенной Грузии не должно быть никаких автономных этнических образований.
Приход  к  власти  крайне  непопулярного  в  Абхазии  Эдуарда Шеварднадзе  и последовавшая за этим новая волна политической и идеологической конфронтации между  Сухумом  и  Тбилиси  закрепила  в  массовом  сознании  абхазов  тезис  об

--------------------------------------------
1 Лакоба С. Столетняя война Грузии против Абхазии. Гагра. 1993.

=== 3 ===

извечной  враждебности  Грузии  к  Абхазии,  усилив  тем  самым  стремление  к дистанцированию.
В то же время массовое сознание грузин сформировалось под влиянием двух констант.  Существенную  роль  играют  представления  о  том,  что  Абхазия  является исконной, составной частью Грузии, что она всегда ей исторически принадлежала, поэтому  перспектива  самостоятельного  и  индивидуального  развития  Абхазии воспринимается  как  нонсенс,  посягательство  на  неотъемлемые  территориальные права  Республики  Грузия.  Исторические  обоснования  до  сих  пор  играют  важную роль  в  официальной  тбилисской  идеологии,  и  на  самом  высоком  уровне неоднократно  делались  заявления  о  том,  что «в  Грузии  нет  ни  пяди  негрузинской земли», что «Грузия никому не уступит свои исконные земли» и т.п.
Весьма  распространено  и  другое  мифологизированное  представление — о некоей  патерналистской  роли  Грузии  по  отношению  к  абхазам.  Считается,  что абхазы,  которые  в  составе  Грузинской  республики  имели  самые  благоприятные условия  для  социокультурного  развития,  смогли  о(пять-таки  благодаря целенаправленным  заботам  грузин)  сохранить  свое  этническое  лицо,  в  отличие  от кавказских  народов  российских  автономий,  подвергшихся  якобы  тотальной русификации.  Поэтому  в  массовом  сознании  грузин  держится  стойкое представление о «неблагодарных» абхазах, которые незаконно стремятся отделиться от Грузии.
Таким образом, в своем видении будущего мирного сосуществования каждая сторона  опирается  на  собственные  стойкие  исторические  и  этнокультурные представления о прошлом опыте грузино-абхазских взаимоотношений, негативные черты которого должны быть элиминированы — думается, нет нужды говорить, что негативные черты каждая сторона воспринимает по-своему.
Другим  существенным  фактором,  который  затрудняет  достижение консенсуса,  является  несовпадение  взглядов  по  вопросу  о  сущности  того,  что происходило  в  Абхазии  в 1992—1993 гг.  Для  абхазов  события  тех  лет  являются межгосударственной  войной  между  Грузией  и  Абхазией.  Еще  в  самом  начале боевых действий 15 сентября 1992 г. президиум Верховного Совета Абхазии принял постановление, в котором было декларировано, что «вооруженное нападение войск Госсовета Грузии на Абхазию 14 августа 1992 г. и оккупация части ее территории» являются «актом агрессии против Республики Абхазия»1. Позднее в общественном сознании  абхазов укрепился тезис об отечественном и освободительном характере войны, которую вел абхазский народ против грузинских оккупантов.

=== 4 ===

Грузинская сторона долгое время не могла, да и сейчас не может дать четкого определения  происходивших  событий.  Первые  официальные  оценки  ситуации прозвучали  на  третий  день  после  начала  военных  действий. 17 августа 1992 г.
Госсовет Грузии выступил с заявлением, в котором отметил, что предшествовавшие события в Абхазии означают «пересмотр существующих границ Грузии и откол от нее части ее территории», а также «попытку завершения процесса узурпации власти и  установления  моноэтнической  диктатуры».  Этими  обстоятельствами  Госсовет обосновывал  необходимость  ввода  войск  в  Абхазию,  заявляя  при  этом  о  своей решимости «загасить конфликт в самом начале»2.
Однако, как известно, конфликт не удалось загасить ни в самом начале, ни в гораздо  более  поздние  сроки.  Происходившие  в  конце  августа — в  сентябре столкновения  грузинских  и  абхазских  частей  приобретали  характер  масштабных боевых  действий,  которые  все  труднее  стало  идентифицировать  с  понятием «конфликт».  В  итоге  в  официальном  тбилисском  лексиконе  появилось  понятие война,  которое  со  временем  пропагандистской  машиной  стало  трактоваться  как «борьба за территориальную целостность Грузии». Однако уже на ранних стадиях военных  действий  появилось  и  более «сильное»  определение,  принадлежащее Эдуарду Шеварднадзе, который заявил в одном из своих интервью, что происходит «агрессия  международного  терроризма  против  суверенного  государства»3.  После поражения  грузинских  войск  под  Гаграми  в  начале  октября 1992 г.  понятие «агрессия»  стало  неотъемлемой  частью  пропагандистских  клише  и  официальных заявлений  грузинской  стороны.  Так,  в  письме  Госсовета  от 2 октября 1992 г.
Генеральному секретарю ООН Бутросу Бутросу Гали утверждалось, что «грузинские войска  оказались  объектом  неприкрытой  агрессии»1.  Об «агрессии»,  иностранной интервенции и т.п. немало говорится в Грузии и сегодня.
Естественным  образом  разнятся  оценки  сторон  и  практических  результатов войны.  В  абхазском  самосознании  война  закончилась  изгнанием  грузинских оккупантов  с  территории  республики,  освобождением  родины,  победой  в справедливой отечественной войне, в которой абхазский народ отстоял свое право на  национально-государственное  самоопределение.  Грузинское  самосознание крайне  уязвлено  фактом  военного  поражения  и  фактической  суверенизацией Абхазии.  Рассматривая  прошедшую  войну  как  агрессию,  грузинская  сторона

----------------------------------------
1 Абхазия. Хроника необъявленной войны. М., 1993, ч. 2. С. 9.
2 Памятная записка «О событиях в Абхазской автономной республике» // Свободная Грузия
/далее — СГ/. 1992. 20.08.
3 Шеварднадзе Э. Шулерское разыгрывание этнонациональных «карт» создаст проблемы не
только в Грузии // СГ. 1992. 3.09.

=== 5 ===

оценивает ее результаты в адекватных терминах, в частности говорит об аннексии части  территории  Грузии.  Это  понятие,  кстати,  также  было  сформулировано  на начальных  стадиях  военных  действий.  Так,  занимавший  в  тот  период  важный правительственный пост Александр Кавсадзе отождествил ситуацию, сложившуюся после  гагринского  поражения  грузин  и  их  вынужденного  ухода  с  гагринского плацдарма,  как  фактическую  аннексию  части  территории  Республики  Грузия2.  В одной  из  последних  грузинских  политических  деклараций,  заявлении  Верховного Совета  Автономной  Республики  Абхазия (АРА)  в  изгнании,  сделанном 18 апреля 1997  г.,  также  говорится  об «оккупированном  исконном  историческом  крае Грузии»3.
Расходясь во многих деталях, грузинские и абхазские оценки войны сходны в одном,  в  отрицании  этнического  характера  абхазо-грузинского  столкновения.  И  в Тбилиси, и в Сухуме настаивают на политических истоках взаимных противоречий.
В  известном  смысле  так  оно  и  есть.  Однако  противоречия  политических  элит, будучи  перенесенными  на  уровень  массового  сознания,  не  могли  не  вызвать нарастание  чувств  этнической  неприязни,  которые,  будучи  отягощены  потерями  и жертвами  начавшейся  войны,  привели  к  углублению  негативных  эмоций, оформившихся  в  стойкую  взаимофобию,  когда  все  этнопротивоположное воспринимается  как  враждебное,  ненавистное,  неохраняемое  никакими нравственными  или  моральными  законами,  а  следовательно  с  необходимостью подлежащее уничтожению и разрушению.
Присущие  всякой  войне,  в  грузино-абхазской  эти  настроения  вылились  в акции  взаимной  жестокости  и  вандализма.  В  несколько  завуалированной  форме грузинская  сторона  в  специальном  заявлении  Комитета  по  правам  человека  и межнациональным  отношениям  официально  признала  факты  жестокостей, совершавшихся  по  отношению  к  противнику,  в  частности,  пытки  заложников  и пленных, «набеги  на  мирное  население»4 (этот  эвфемизм  подразумевал грабежи и мародерство)  и  др..  К  проявлениям «этнической»  войны  относятся  и  факты сожжения 22 октября 1992 г.  в  Сухуми  Государственного  архива  Абхазии  и Института языка, литературы и истории. Очевидно, что эти объекты не могли иметь военного  значения,  поэтому  их  уничтожение  следует  расценивать  как  попытку нанести  урон  духовному  наследию  противника.  Примерно  в  это  же  время  нечто подобное происходило и на Балканах, где сербская артиллерия на протяжении 1992
 

-----------------------------------
1 СГ. 1992. 3.10.
2 СГ. 1992. 13.10.
3 СГ. 1997. 19.04.
4 СГ. 1993. 12.01.

=== 6 ===

г. целенаправленно разрушала Дубровник. Разрушительные обстрелы величайшего памятника  общеславянской  культуры  также  не  были  вызваны  военной необходимостью.  По  словам  профессора  Йельского  университета,  этнического хорвата  Иво  Бонаца,  их  цель  состояла  в  том, «чтобы  нанести  тяжелую  травму наиболее  интимным  сторонам  хорватского  национального  сознания»1.  Проявления этнической нетерпимости были присущи и абхазам. Тесня в конце сентября 1993 г.
грузинские войска, наступавшие абхазские части подвергли тотальному разрушению грузинские  села,  жители  которых;  к  тому  времени  покинули  свои  дома,  бежав  на территорию собственно Грузии.
Психологические установки обоих народов в настоящее время не изменились, поэтому  следует  учитывать,  что  дорога  к  реальному  миру  может  быть затруднена еще  одним  обстоятельством — резкой  взаимной  антипатией  между  грузинами  и абхазами.  Сегодня  в  массовом  сознании  превалируют  крайне  негативные, сниженные, уничижительные образы и оценки друг друга. Период политической и идеологической  конфронтации,  а  затем  война  изменили  традиционные  оценочные установки,  наполнив  их  однозначно  негативным  содержанием.  В  этом  отношении весьма  разителен  грузинский  пример.  Для  грузин  в  целом  были  характерны достаточно высокие представления об абхазах, которые воспринимались как народ с богатой  традиционной  культурой,  в  ряде  отношений  даже  референтной  по отношению  к  грузинской. «Воспитан (хорошо)  как  абхаз», — эта  мегрельская поговорка  красноречиво  свидетельствует  о  признании  абхазских  культурных стандартов  эталонными  и  идеальными  для  местной  кавказской  этнокультурной среды. Героизация и идеализация образа абхаза была характерна и для грузинской классической литературы, в частности творчества Акакия Церетели и Константина Гамсахурдиа.
Однако  с  началом  конфликта  традиционные  стереотипы  стали  меняться, положительные  характеристики  уступили  место  отрицательным,  высокие  степени оценки  вытеснены  уничижительными  и  резко  негативными  характеристиками.
Массовое  сознание  грузин  стало  воспринимать  абхазов  как  некий  дикий, нецивилизованный  и  малокультурный  народ,  не  имеющий  собственных этнокультурных  потенций,  неспособный  к  саморазвитию  и  усвоению  высоких культурных  стандартов.  Роль  абхазов  в  истории  Грузии  стала  оцениваться  крайне негативно. В соответствии с точкой зрения некоторых грузинских ученых, которая стала  в  тот  период  усиленно  популяризироваться,  абхазы  воспринимались  как относительно  недавние  мигранты  из  горных  областей  Северо-Западного  Кавказа,

------------------------------------------
1 Сегодня. 1993. 25.01.

=== 7 ===

переселившиеся на рубеже XVII—XVIII вв. на исконные грузинские земли, при этом частью  вытеснив,  частью  ассимилировав  жившее  там  аборигенное  грузинское население.
В  таком  же  противоречии  с  истиной  было  и  распространившееся представление  о  поголовном  мусульманстве  абхазов,  что  в  массовом  сознании грузин  служит  негативной  характеристикой.  В  этом  отношении  характерна  фраза, брошенная  в  газете «Свободная  Грузия»  одним  из  наиболее  резких  критиков Владислава  Ардзинбы: «Чего  еще  можно  ждать  от  человека,  который  много  лет назад  сказал:  я — мусульманин  и  сделаю  все,  чтобы  присоединиться,  к мусульманскому миру»1. Получается, что присоединение к одной из трех мировых религий — исламу — сам  по  себе  поступок  недостойный,  а  человек,  желающий этого, способен лишь на самые низменные деяния.
Вдобавок к представлениям о поголовном мусульманстве абхазов, последние воспринимались  как  сильно  обрусевший  народ,  что  в  массовом  сознании  грузин также  является  однозначно  негативной  характеристикой.  В  качестве  главного аргумента обрусения абхазов указывается на высокий (по сравнению, в частности, с грузинами)  процент  лиц,  не  владеющих  родным  языком,  а  являющихся русскоязычными, отсутствие среднего и высшего образования на абхазском языке, а также политическое тяготение к России.
Тяготение Абхазии к России действительно имеет место, и в данном случае, вероятно, нельзя отрицать тот факт, что билингвизм абхазов дает им возможность свободной  ориентации  в  основных  параметрах  российской  культуры,  что, естественно,  стимулирует  постсоветские  интеграционные  мотивации  и, соответственно, незнание грузинского языка оставляет соответствующую культуру для  абхазов  закрытой,  что  при  прочих  равных  условиях  всегда  служило  бы дезинтегрирующим фактором.
Тем не менее основным фактором российской ориентации абхазов являются историко-политические  причины,  но  не  культурно-бытовые,  тем  более,  что  так называемое  обрусение  абхазов  является  не  более  чем  конъюнктурным  мифом.
Сокращение  сферы  функционирования  абхазского  языка  не  повлекло  за  собой размывания этнического самосознания народа и его перехода на русские культурнобытовые стандарты, в случае чего и можно было бы говорить об обрусении абхазов.
Однако  данная  реальность,  которая  является  очевидной  для  любого непредвзятого  взгляда,  игнорируется  грузинской  стороной.  Само «обрусение» абхазов  в  Тбилиси  объясняют  сознательным  стремлением  кремлевских  политиков

=== 8 ===

оторвать  абхазов  от  грузин,  заменить  якобы  исторически  присущую  абхазам грузинскую ориентацию на российскую и тем самым прочно утвердить российское присутствие на грузинской земле Абхазии.
Эта  константа  современного  общественного  самосознания  грузин  является частью  более  широкого  пласта  нынешних  общественных  настроений,  связанных  с российско-грузинскими отношениями, их историческим контекстом и перспективой, которые в конечном счете сформировали негативные представления грузин о России и русских. Эти представления исходят из убеждений об отрицательном для Грузии опыте  взаимоотношений  с  Россией.  Так,  грузины  считают  свою  страну  дважды аннексированной  Россией — первый  раз  в 1801 г.,  когда  император  Александр I, низложив династию Багратиони, упразднил Картлийско-Кахетинское царство, введя его в административную и территориальную систему Российской империи; второй раз, в 1921 г., когда войска Советской России вторглись на территорию Грузинской демократической республики, свергли ее правительство, приведя к власти местных коммунистов.  Особенно  эмоционально  воспринимается  история 70-летнего советского  режима.  Этому  периоду  дают  исключительно  негативные  оценки  как эпохе  социального  и  культурного  регресса,  связанного  с  целенаправленным подавлением  национальной  энергии  грузинского  народа,  ущемлением  его этнических прав.
При  этом  весьма  живуч  тезис  о  некоей  тайной  нелюбви  русских  к  Грузии.
Вышеназванные  негативные  тенденции  в  советской  истории  Грузии  как  раз  и связываются со скрытой грузинофобией русских, испытывавших порой ненависть к свободолюбивому  грузинскому  народу,  неоднократно  пытавшемуся  вырваться  из оков  советской  империи.  Эту  константу  грузинского  самосознания  выразил  даже Эдуард  Шеварднадзе.  В  своем  обращении  к  Борису  Ельцину  в  дни  сражений  за Сухум,  обвиняя  его  в  неоказании  помощи,  президент  Грузии  писал: «В  чем  мы провинились перед Россией и миром? Не в том ли, что в который уже раз в истории грузинского  народа  пожелали  себе  свободы  и  независимости?».  В  целом  это корреспондирует с массовым представлением грузин о «жертвенном» характере их истории, о том уроне, который понес грузинский народ в эти годы, и о тех кознях, которые Россия постоянно строила против Грузии.
Важным  является  то,  что  в  целом  абхазскую  проблему  в  Грузии  также рассматривают  сквозь  призму  русского  комплекса.  Все  трудности  в  грузиноабхазских взаимоотношениях объявляются следствием российских происков. Само образование  большевиками  в 1921 г.  национальной  советской  государственности

---------------------------------------
1 Наши народы невозможно разделить // СГ. 1993. 24.03.

=== 9 ===

абхазов  считается  звеном  хитроумного  русского  плана  по  ослаблению  Грузии, закладыванию  в  ее  унитарный  государственный  организм  зерен  будущего сепаратизма. Зарождение абхазского национального движения в 60-х годах также не воспринималось  как  нечто  самостоятельное.  По  распространенному  в  Грузии мнению,  Абхазия  в  составе  Грузинской  ССР  имела  самые  благоприятные  условия для  социально-экономического  и  культурного  развития,  не  сравнимые  с  тем угнетенным  положением,  в  котором  находились  другие  советские  автономии, входившие,  в  частности,  в  состав  Российской  Федерации.  Вследствие  этого считалось,  что  у  абхазов  не  было  причин  для  недовольства,  а  периодически вспыхивавшие  абхазские  волнения,  направленные  на  выход  Абхазии  из  состава Грузии, объяснялись опять-таки происками Кремля. На эту особенность грузинского общественного  сознания  обратил  внимание  Г.  Нодиа,  отметивший,  что «в  абхазах или в осетинах не видели людей, борющихся за свои права; они выступали на «их» (Кремля) стороне против «нас» (Грузии)»1. До сих пор в Грузии бытует мнение, что все политические потрясения, которые перенесла республика за последние годы, в том  числе  и  конфликты  в  Абхазии (и  в  Южной  Осетии),  были  инспирированы некоей «третьей  силой»,  под  которой,  как  правило,  подразумевается  Россия  и  ее тайные агенты.
Данная  константа  общественного  сознания  грузин  проявилась  и  в  оценке причин, хода и результатов войны 1992—1993 гг.
Для  многих  в  Грузии  с  самого  начала  не  вызывало  сомнений,  что  война  в Абхазии  была  задумана  и  спланирована  в  кремлевских  кабинетах.  Виднейший деятель  современной  грузинской  культуры  академик  А.  Бакрадзе  утверждал,  что «мы (т.е.  грузины. — Ю.А.)  знаем,  какой  коварный  план  замыслило  российское правительство  против  Грузии.  России  выгодно  создать  карабахскую  ситуацию  в Абхазии...»2.  Гагринское  поражение  грузинских  войск  дало  новый  повод  для утверждений о российской вовлеченности в конфликт. В письме Государственного совета  Грузии  Манфреду  Вернеру  говорилось  о  том,  что «совершенно  очевиден заговор  абхазских  сепаратистов  с  реакционными  силами  России»3.  Эдуард Шеварднадзе неоднократно поддерживал эту позицию, заявляя, например, о том, что за спиной абхазских сепаратистов стоят «мощные имперские и фундаменталистские силы»4. Уже цитированное заявление Верховного Совета АРА в изгнании еще более

----------------------------------------
1  Нодиа  Г.  Политическая  смута  и  этнотерриториальные  конфликты  в  Грузии // Спорные
границы на Кавказе. М., 1996. С. 96.
2 СГ. 1992. 4.11.
3 СГ. 1992. 6.10.
4 СГ. 1993. 1.01.
 
=== 10 ===

определенно. «Инспиратором конфликта, — говорится в нем, — оказалась соседняя с нами страна — Российская Федерация, — под непосредственным руководством и при участии реакционных сил которой сегодня оккупирован исконный исторический край  Грузии»1.  Однако  что  из  себя  представляют «реакционные  силы»  не  совсем ясно,  так  как  их  определения  разнятся  и  несколько  расплывчато  именуются  то российским  генералитетом,  то  кругами  коммунистической  оппозиции,  то шовинистической великодержавной силой, а порой и всем вместе.
Очевидно,  что  за  настойчивым  стремлением  сделать  Россию  единственным виновником и ответчиком по делу скрывается желание грузинской стороны найти оправдание  своему  поражению  в  войне,  тем  более,  что  массовое  сознание  грузин охотно  принимает  подобную  версию.  Вера  в  нее  облегчается  и  общим  фоном антирусских  настроений  в  Грузии.  Однако  подобная  позиция  не  может  не  быть препятствием  на  пути  к  мирному  взаимопониманию,  так  как  сужает  возможности грузинской  стороны  адекватно  оценить  собственные  роль  и  ошибки,  приведшие  к эскалации  трагических  событий 1992—1993 гг.,  и  соответственно  ограничивает возможности рационального дипломатического маневра.
Основной  момент  нынешнего  этапа  переговоров — это  вопрос  о  будущем политических  взаимоотношений  Грузии  и  Абхазии.  Как  известно,  стороны придерживаются  по  этому  вопросу  явно  противоположных  позиций.  Грузинское общественное  сознание  с  трудом  адаптирует  идею  федеративного  устройства.
Прозвучавшее некогда заявление Эдуарда Шеварднадзе о том, что Грузия не готова к этому, очень точно отражает существо дела. Во всяком случае еще несколько лет назад в Грузии мало кто допускал мысль о том, что будущее развитие республики возможно  вне  унитаризации  ее  государственно-политического  устройства.  Так, анализ  программ  грузинских  политических  партий,  шедших  на  парламентские выборы в октябре 1992 г., показывает, что большинство из них видело Грузию либо унитарным  государством,  либо,  если  существование  автономий  допускаюсь, последние должны были находится под жестким контролем центральной власти.
Позиция Эдуарда Шеварднадзе была не менее определенной.
Выступая  в  парламенте 17 ноября 1992 г.,  он  отверг  идею  федеративных связей между Грузией и Абхазией, заявив, что власти Грузии «готовы рассматривать лишь вопрос об уточнении правового статуса Абхазской автономии»2. Последнее, по мысли  Э.Шеварднадзе,  было  единственным,  на  что  могли  рассчитывать  абхазы  в составе  Грузии.  Весьма  симптоматична  и  тональность  обсуждения  в  грузинском

-------------------------------------
1 СГ. 1997. 19.04.
2 СГ. 1992. 20.11.

=== 11 ===

парламенте  соглашения  от 4 апреля 1994 г.  Последнее  было  подвергнуто  резкой критике  со  стороны  законодателей,  так  как  оно,  по  мнению  большинства парламентариев,  подрывало  унитарные  основы  Грузинского  государства,  обрекая его на федеративное и более того, конфедеративное устройство.
Между  тем,  идея  федерализации  как  возможный  путь  решения  грузиноабхазского конфликта, хотя и не без труда, но пробивает себе дорогу в Грузии, где многие  уже  понимают,  что  классический  унитаризм  вряд  ли  может  стать  основой внутреннего  устройства государства. Последнее грузинская сторона рассматривает как серьезный компромисс. Однако, как представляют в Тбилиси реальные контуры будущего федеративного союза, понять трудно.
Самые  высокопоставленные  грузинские  чиновники,  в  том  числе  Эдуард Шеварднадзе,  неоднократно  заявляли,  что  в  составе  Грузии  Абхазии  будут предоставлены  предельно  широкие  полномочия  автономного  самоуправления, учитывающие  мировой  опыт  и  соответствующие  правовые  стандарты.  В  качестве атрибутов  самостоятельности  Абхазии  представляется  право  иметь  собственную конституцию, герб, флаг, гимн и т.д.
Весьма  показательны  и  некоторые  другие  нюансы  грузинской  позиции,  в частности  заявленная  некогда  позиция  о  том,  что  Грузия  даст  Абхазии  такие  же полномочия,  которые  Россия  предоставит  Чечне.  Озвученная  Эдуардом Шеварднадзе в разгар военных действий в Чечне, эта позиция отражала уверенность Эдуарда  Шеварднадзе  как  в  конечной  победе  федерального  Центра  над  силами чеченского  сепаратизма,  так  и  в  жестком  подходе  Москвы  к  послевоенному обустройству  отношений  между  Центром  и  Чечней.  Нынешняя  ситуация  в российско-чеченских  отношениях,  по  понятным  причинам,  делает  невыгодным ссылки на чеченский статус как на прообраз будущей правосубъектности Абхазии, а потому риторика на эту тему исчезла из официального грузинского лексикона.
Что касается Абхазии, то ее лидеры уже избавились от романтизма первых месяцев,  наступивших  после  победы,  когда  в  Сухуме  серьезно  рассчитывали  на окончательное  отделение  от  Грузии,  обретение  полной  независимости  и международное признание. Ныне Абхазия вынуждена согласиться с возможностью сосуществования  с  Грузией  в  рамках  некоего  единого (общего)  государственного образования,  которое,  таким  образом,  восстановит  советские  границы  Грузинской ССР.
В  то  же  время  в  Абхазии  не  приемлют  ту  модель  внутреннего  устройства этого  государства,  которую  предлагают  в  Тбилиси,  в  частности,  любые  варианты автономного  вхождения  Абхазии  в  состав  Грузии  с  сохранением  во

=== 12 ===

взаимоотношениях  между  Сухумом  и  Тбилиси  административной  вертикали.
Обещания,  что  Абхазии  будут  предоставлены  широкие  автономные  права,  в  том числе право иметь конституцию, гимн, герб, флаг и т.д., звучат не более как пустая декларация,  особенно  в  свете  исторических  параллелей:  в  период предшествовавшего  автономного  пребывания  в  составе  Грузии  большинством атрибутов  из  перечисленного  ряда  абхазы  уже  владели,  однако  это  не  спасло грузино-абхазские отношения от трудностей и конфликтов. Кроме того, в Абхазии уверены,  что  обещанные «широкие  права»  тбилисским  руководством  на  практике никогда  не  будут  реализованы.  Однако  прежде  всего  в  Сухуме  считают,  что грузинские предложения не учитывают нынешних реалий, в частности войну и ее результаты.
В  конечном  итоге  в  рамках  союзного  государства  Абхазия  готова  строить свои взаимоотношения с Грузией лишь на равносубъектной основе, и этот принцип, считают в Сухуме, должен быть положен в основание будущего государственного устройства. Соответственно Сухум отказывается предоставить Тбилиси какие-либо исключительные полномочия, соглашаясь лишь на сферу совместной компетенции в таких областях государственной жизни, как внешняя политика, оборона, финансы, пограничная и таможенная служба и некоторые другие.
Дипломатическая  активность,  наблюдавшаяся  летом 1997 г.,  кульминацией которой стала сенсационная встреча 14 августа в Тбилиси Эдуарда Шеварднадзе и Владислава  Ардзинбы,  породила  надежды  на  серьезный  прорыв  по  пути  мирного урегулирования  конфликта.  Однако  прошедшее  время  надежд  не  оправдало.  Обе стороны приостановили начатое было движение; российский посредник, столь бурно и целеустремленно взявшийся за дело, неожиданно вновь ушел в тень, переговорный процесс перешел в обычную для него вялотекущую стадию.
В  целом  летний  дипломатический  переполох  принес  больше  вреда,  чем пользы,  закончившись  не  только  безрезультатно,  но  и  заронив  у  сторон  новые основания для недоверия друг другу.
Теперь,  чтобы  Э.  Шеварднадзе  и  В.  Ардзинба  вновь  встретились  за  столом переговоров,  нужны  гораздо  большие  дипломатические  усилия  либо  некие экстраординарные  обстоятельства,  которые  заставят  обоих  лидеров  выйти  на уровень реальных договоренностей.
Вследствие  этого  позиции  сторон  пока  не  претерпели  существенных изменений,  и,  в  частности,  Тбилиси  вновь  попытался  интенсифицировать  свои действия по уже апробированному направлению. Так, на встрече глав стран СНГ в октябре 1997 г.  в  Кишиневе  Э.  Шеварднадзе  в  очередной  раз  отметил

=== 13 ===

неэффективность  миротворческих  усилий  России  и  потребовал  от  президента  Б. Ельцина  ужесточения  блокадных  санкций  против  Абхазии,  а  также  более решительных действий в деле обеспечения возвращения грузинских беженцев.
Впрочем,  миротворческая  стратегия  России  действительно  нуждается  в корректировке, так как в настоящее время носит весьма двусмысленный характер.
Если  на  р.  Ингури  российский  миротворческий  контингент  является  сегодня единственной  гарантией  невозобновления  боевых  действий  на  линии  грузиноабхазского  противостояния,  то  осуществление  российскими  пограничниками блокадных  санкций  против  Абхазии  на  другой  границе,  по  р.  Псоу,  подбрасывает уголья в тлеющий конфликт, так как очевидно, что блокада является одной из самых действенных мер из арсенала войны, но не мира.
Между тем миротворческий потенциал России может раскрыться не на путях блокадного  удушения  одной  из  сторон  в  конфликте  и  не  в  попытках  навязать сторонам  тот  или  иной  вариант  мирного  соглашения,  а  в  том,  чтобы  вывести Тбилиси и Сухум на прямой, независимый и самостоятельный диалог друг с другом.
Понятно, что для этого должны быть созданы соответствующие условия, и первыми шагами  в  этом  направлении  как  раз  и  должно  стать  полное,  безоговорочное,  без всяких предварительных условий снятие блокады с Абхазии. До тех пор, пока одна из  сторон  будет  ждать  окончательного  удушения  партнера,  а  другая  готовиться  к новому ужесточению против себя блокадных санкций и возможному вторжению изза  реки,  нормального  диалога  не  получится.  Но  как  только  стороны  поймут,  что отныне  свои  проблемы  они  должны  решать  только  сами,  вдвоем,  без  оглядки  на помощь  или  враждебность  третьих  сил;  когда  станет  ясно,  что  механизмы достижения  мира  должны  соизмеряться  лишь  с  собственными  ресурсами  и возможностями,  тогда  стороны  смогут  проявить  политическую  волю  и  начать реальные поиски пути к миру.

(Материал взят с сайта: http://www.poli.vib.ac.be.)

________________________________________

 

Кавказоведческие исследования в научной мысли Русского Зарубежья

Историю кавказоведения нельзя отнести к забытому или малоисследованному сегменту соответствующего дисциплинарного знания. Наоборот, мы имеем здесь весьма фундированные исследования, анализирующие как общие тенденции развития науки о народах Кавказа, так и формирование его отдельных направлений и предметных блоков [Робакидзе 1983; Керимов 1985; Страницы 1992]. Активно развиваются персоналистические исследования, посвященные научному творчеству видных историков и этнографов-кавказоведов; в нашем распоряжении имеется немало добротных разнотематических библиографических компендиумов, что в известном смысле также можно рассматривать как вклад в изучении истории науки и т.д.

Но в этой более или менее полной историографической летописи, на мой взгляд, существует лакуна, которая связана с историей кавказоведческих штудий, развивавшихся в рамках научной мысли Русского Зарубежья, в среде эмигрантов — выходцев с Кавказа, да и не только Кавказа, которые волею судьбы оказались заброшенными в Европу. Конечно, «эмигрантское» кавказоведение не может сравниться по своим масштабам, широте и достижениям с кавказоведческими исследованиями, проводившимися в это время на родине, тем не менее, находясь вдали от родной земли, многие представители духовных сил эмиграции посвятили себя работе по изучению истории и этнографии покинутого Отечества. Этот самоотверженный опыт научной самореализации и его достижения не должны быть забыты или проигнорированы.

Формирование кавказской эмиграции началось в первые же постреволюционные годы. Оказавшись за пределами родины, кавказские эмигранты расселились по многим странам, прежде всего Европы: кавказские общины появились в Чехословакии, Польше, Болгарии, в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (ставшим впоследствии Югославией), в Германии, во Франции. В 1920–1930-е гг. кавказская эмиграция в целом была весьма заметным сегментом в этнокультурной мозаике Европы, что было связано с ее политической, культурной, издательской, пропагандистской деятельностью, одним из направлений которой стали историко-этнографические штудии. В то же время кавказцы осели и в других центрах российской эмиграции, например в Китае (в Харбине); небольшая колония появилась в США.

Общественно-политический облик кавказской эмиграции был неоднороден. Часть кавказцев ассоциировала себя с российской эмиграцией, принимала участие в ее общинной жизни, разделяла циркулировавшие в этой среде политические, идеологические и культурные течения. Но часть сорганизовалась в собственно кавказские землячества, основанные прежде всего на этнорегиональных принципах.

Здесь также была достаточно сложная иерархия. Часть этих организаций ощущала себя в общероссийском эмигрантском поле, но часть решительно отмежевывалась от русского сегмента эмиграции, в основном по политическим мотивам. Это течение было характерно для того крыла кавказской эмиграции, которое было связано с идеологией прометеизма, декларировавшей грядущее освобождение Кавказа, как от большевистской тирании, и от русского господства.

В то же время для всех направлений кавказской эмиграции был характерен обостренный интерес к историко-этнографическим проблемам покинутого отечества. Этот интерес зиждился на трех основаниях. Прежде всего, он был отражением духовной, ментальной связи с родиной, которая оставалась важнейшей опорой психологического статуса вынужденных изгнанников. Соприкосновение с этой проблематикой помогало сохранить ощущение неразрывного единства с родными горами и, несмотря на пространственный отрыв, чувство сопричастности истории и будущему родного края. Это помогало сохранять этническую и групповую идентичность в тяжелых условиях эмигрантского существования, вынужденной включенности в естественные процессы интеграции и адаптации к новому этническому и культурному окружению.

Немалое значение имели и миссионерские интенции эмигрантов. Оказавшись за пределами родины, изгнанники с горечью осознали, что Запад мало интересуется событиями в России, еще меньше знает о ее многонациональном народе и разнообразии культур, объединенных историей в границах империи — сначала царской, а теперь «большевистской». Эмигранты остро чувствовали необходимость «раскрыть глаза» Европе, поведать ей о своей родине, рассказать о ней. Наиболее точно эти чувства русской эмиграции выразила своими пронзительными строками Зинаида Гиппиус: «Мы не в изгнании, мы в послании». Эти слова звучали как призыв и для кавказцев, многие из которых восприняли эмиграцию как испытание, данное в том числе и для того, чтобы донести до Европы правду о Кавказе, о его истории, о его культуре и о его борьбе.

Наконец, нужно отметить еще одно обстоятельство. В геополитических раскладах политического и антироссийского крыла кавказской эмиграции будущее региона виделось в различных формах независимой государственности — либо этнонациональной (такова была позиция ряда грузинских, армянских и азербайджанских организаций), либо в виде Кавказской конфедерации, идею которой активно поддерживало «прометеевское» крыло эмигрантского сообщества. В обоих случаях искались аргументы, обосновывающие и оправдывающие эти идеи. Наряду с международно-правовыми, политическими и иными, важное место отводилось и историко-этнографическим обоснованиям, что стимулировало соответствующую активность представителей кавказской эмиграции.

Один из центров кавказоведческой мысли сложился в Праге. Известно, что благодаря беспрецедентной т.н. «русской акции» президента Т. Масарика в Чехословакии нашли приют, кров, возможность профессиональной деятельности и учебы тысячи русских эмигрантов, в том числе представителей гуманитарной мысли, среди которых было немало историков. Не удивительно, что именно в Праге возникли такие научные структуры, как семинарий имени В.П. Кондакова, Институт по изучению России, Русское историческое общество, Русский заграничный архив и др. [Пашуто 1992; Т.Г. Масарик 2005; Кишкин 1996; Лаптева 1996].

В Праге оказались также представители кавказской эмиграции, многие из которых также не были чужды историко-этнографическим штудиям. По примеру русских, они решили также образовать некую научную институцию, которая занималась бы кавказоведческими изысканиями. Автором этой идеи был, вероятно, Ахмет Цаликов. Во всяком случае, именно этот видный деятель кавказской эмиграции выступил с программным докладом на учредительном собрании Общества кавказоведения, состоявшемся 26 сентября 1925 г. На этом заседании были приняты уставные документы общества, избраны руководящие лица. Председателем Общества кавказоведения стал Ахмет Цаликов, секретарем — Ф.Т. Аспидов. На учредительном собрании присутствовали С.И. Верещак, Г.М. Накашидзе, Дж. К. Цереков, В.С. Минахорян, Е. Кс. Васильев, В. Краснов, Д.К. Эмухвари — состав весьма интернациональный.

Устав Общества так определял его цели и задачи: «Общество кавказоведения, являясь строго научным учреждением, не преследующим никаких политических или партийных целей, имеет своей задачей изучение природы, населения, быта, культуры, экономики и политической жизни Кавказа в прошлом и настоящем и ознакомлении с данными кавказоведения чехословацких и вообще иностранных общественных кругов» [ГАРФ, л. 23].

На учредительном заседании было принято также решение обратиться в Институт по изучению России с просьбой о вхождении Общества в состав института на правах автономного отделения. В скором времени такое разрешение было получено, и общество уже официально именовалось «Общество кавказоведения при Институте изучения России». Представителем научной коллегии Института в Бюро Общества кавказоведения стал К.Р. Кочаровский [ГАРФ, л. 31].

Работа Общества, как и Института по изучению России, протекала в виде периодических заседаний, на которых членами Общества и приглашенными специалистами зачитывались доклады с последующими прениями и обсуждениями. Активным докладчиком был сам председатель Общества — А.Т. Цаликов выступал неоднократно, в частности по темам «Кавказ и кавказоведение», «Кустарная промышленность на Тереке и в Дагестане», «Общественное и поземельное устройство адыге (черкесы и кабардинцы), горских татар, осетин, ингушей, чеченцев и кумыков до Февральской революции». Очевидно, что членов Общества волновали проблемы экономического развития Кавказа. Этой теме были посвящены заседания, на которых с докладами выступали Н. Бадальян («Экономическая география Закавказья»), К.Р. Кочаровский («Условия развития и будущность кустарной промышленности»), В. Минахорян («Кустарная промышленность в Армении»), Г.Ф. Фальчиков («Экономическое положение Терского края до Февральской революции»), С.А. Федоров («Очерк экономической географии Кубанского края»).

В то же время вниманию слушателей предлагались и другие темы. Так, активный член общества, кубанский казак Г.Ф. Фальчиков выступал с докладами «Влияние местных условий на язык и быт терских казаков», «Северный Кавказ и большевики». К.Р. Кочаровский в докладе «О краеведении» охарактеризовал данное направление исторических исследований и их возможности в условиях эмиграции. На заседаниях Общества часто выступали приглашенные специалисты. Например, 11 ноября 1926 г. состоялось выступление известного чешского историка Ф. Говелки с докладом «Кавказ в чешской литературе». Докладчик дал подробный обзор историко-этнографических сведений о Кавказе и его народах, содержащихся в чешских нарративных источниках, проанализировал соответствующие работы чешских исследователей-ориенталистов.

Интересно, что при Обществе был музыкальный коллектив, во всяком случае, в пригласительном билете на заседание с докладом д-ра Говелки (26 ноября 1926 г.) сообщалось, что после обсуждения будет представлена «кавказская музыка (команча, тар, типилипитон)» [ГАРФ, л. 37].

Общество кавказоведения было весьма заметной институцией. Мне кажется, А.Т. Цаликов имел полное право писать (цитируемый документ относится к маю 1926 г.) о том, что «работа общества Кавказоведения при Институте изучения России приняла планомерный и постоянный характер, что привлекает к нему все больший круг лиц, глубоко интересующихся содержанием регулярно поставленных докладов и лекций по вопросам Кавказоведения (бытовым, экономическим и политическим)» [ГАРФ, л. 5].

Более того, информация о работе общества распространялась даже за пределы Праги. Так, корреспонденцию об одном из его заседаний поместила русскоязычная эмигрантская берлинская газета «Руль», которую не в последнюю очередь удивил интернациональный состав участников этого заседания, корректно и взаимоуважительно обсуждавших достаточно острые проблемы. «Происходило это удивительное явление, — пишет автор заметки А.С. Изгоев, — в “Обществе кавказоведения” 20 декабря. Доклад делал осетин Ахмед Цаликов о горцах Северного Кавказа. Говорили: русские — проф. Стратонов и В.М. Краснов, казак Фальчиков, осетин Бичаев, калмык Баянов, абхазец Убилиа (так в тексте; вероятно, Убирия. — Ю.А.), грузин Джанржагава (вероятно, Джанджгава. — Ю.А.), казанский татарин Терегулов. Слушали: человек тридцать, принадлежавшие, вероятно, к десяти–пятнадцати племенам. Все вместе — небольшая часть России» [Национальные споры 1926].

Другим центром концентрации кавказоведческих сил в изгнании стал Париж. Среди огромной массы возникших во французской столице различных эмигрантских обществ, комитетов, ассоциаций, содружеств и пр. были специализированные организации, которые были связаны с историко-этнографической работой. Таковы, например, Осетинское этнографическое общество, работу которого возглавлял Джамбулат Дзанти. Аналогичные общества возникали при национальных ассоциациях армян, азербайджанцев. Некоторую попытку организационного оформления кавказоведческого центра предпринял выходивший в Париже журнал «Кавказ», немало своих страниц отдававший, кстати, историко-этнографическим материалам. В Париже работал также Кружок по изучению Кавказа.

Основной вид деятельности здесь — также организация разного рода лекций, докладов, сообщений, с которыми выступали местные силы. Например, судя по информации парижской прессы, в Кружке по изучению Кавказа звучали следующие доклады: А.А. Башмаков. «Этнографические элементы в сказании об аргонавтах и Золотом руне» (23.01.32), Т. Еликхоти. «Самоопределение народов Кавказа, и в частности осетин» (14.12. 35), А. Намиток. «Проблемы этнологии Кавказа: грузины и черкесы» (5.12.35), Д. Вачнадзе. «Грузия между Севером и Югом на протяжении веков и до наших дней» (25.01.36), А.И. Джамальян. «Армяне и их соседи» (11.06.36) и др.

Естественно, что большинство из оглашавшихся материалов не сохранилось, до нас не дошло. Но многое обрело печатную форму. Кавказские эмигрантские издания (журналы — парижский «Кавказ», пражские «Вольные горцы» и «Кавказский горец», варшавский «Горцы Кавказа») охотно печатали историко-этнографические статьи, заметки, обзоры и др. Выходили книги, брошюры и другая печатная продукция. В собираемой мною библиографии насчитывается уже до сотни соответствующих публикаций, на основании чего можно сделать выводы о сфере интересов и специфике работы эмигрантских кавказоведов.

При этом следует подчеркнуть, что в кавказоведческом дискурсе эмигрантских штудий значительное место занимали сугубо актуализированные проблемы современного состояния региона, связанные с политической обстановкой, практикой т.н. советской национальной политики, взаимоотношения народа и коммунистической власти, состояния экономики (сельского хозяйства, животноводства, кустарных промыслов, промышленности) после большевистских преобразований, протекание в регионе социальных процессов и т.д. Оставляя по необходимости эти сюжеты в стороне, обратимся к собственно историко - этнографическим материалам.

Характерной чертой историко-этнографических воззрений авторов-эмигрантов был интегральный взгляд на Кавказ и населяющие его народы. Многим, теперь уже со стороны, из Европы, Кавказ казался гораздо более сплоченным и интегрированным регионом, представляющим, несмотря на этно – языково - конфессиональную дробность, некую цивилизационную и культурную целостность. Более того, некоторые авторы были склонны вовсе игнорировать этнокультурные различия, говоря о некоей «кавказской» нации, которая объединяет всех коренных жителей региона.

Предпринимались попытки теоретического обоснования данного тезиса. Пожалуй, глубже всего этой проблемой занимались двое. Барасби Бейтуган в своей статье «Являются ли нацией северокавказцы?», опираясь на Отто Бауэра и обрушиваясь на Ф. Энгельса за брошенную им фразу об «исторических и неисторических народах», заключает, что нация «представляет из себя продукт исторического прошлого», она «возникает в результате совместной многовековой жизни на одном и том же участке земного шара и вызванных этим сожительством общих общественно-бытовых, культурных, экономических и политических форм и интересов». Нация «характеризуется национальным сознанием» и «волей к национальному единству» [Бейтуган 1933, с. 42]. Чем не примордиалистское определение этноса, которое десятилетия спустя, сформулированное Ю.В. Бромлеем, стало альфой и омегой советской этнографии!

Б. Биллати также занимался дефинированием понятия «нация», при этом, если не знать, что его определение было высказано за семьдесят лет до сегодняшнего дня, то можно вполне представить, что автор отстаивает современное инструменталистское понимание природы этноса. Для Биллати никакого значения не имели ни территориальная общность проживания, ни материально-экономические аспекты исторического развития. «Нация, — заявляет он, — это, прежде всего, дух, покоящийся на совместных переживаниях, на общем историческом прошлом и подкрепляемый культурной общностью и волей к совместной жизни в дальнейшем» [Биллати 1934, с. 18].

Очевидно, что Биллати отстаивал идею о «договорной» основе нации, когда все члены группы объединены лишь некими общепонятными и общеразделяемыми идеями, «волей», которые стягивают группу в единый национальный организм. Что касается самих идей, то они известны — это освобождение Кавказа, его независимое существование, репрезентация его государственности. При таком понимании природы нации уже не существенны реальные этнические, конфессиональные, языковые различия, которые существуют на Северном Кавказе, где соответственно проживает одна нация.

Тем не менее важнейшими опорами этнического самосознания представителей кавказской эмиграции оставались представления о древности этнической культуры народов Кавказа, о ранних этапах их культуро-, социо- и политогенеза. Отсюда и стойкий интерес к этим разделам истории, которые неизменно были в поле внимания эмигрантских кавказоведов, кстати, не только этнических кавказцев. Так, наиболее значительный вклад в развертывание древнекавказских исследовательских штудий внес Александр Александрович Башмаков (1858–1943).

Юрист по первоначальному образованию, он впоследствии стал профессиональным историком, этнографом, социальным антропологом. С 1932 года Башмаков научный сотрудник и лектор в Высшей школе антропологии в Париже. Он принимал активное участие в научной жизни русского Парижа, был одним из самых уважаемых и авторитетных членов Русской академической группы во Франции. Основная сфера научных интересов Башмакова была связана с изучением древнегреческих периплов — этому посвящена его единственная, вышедшая, к сожалению, посмертно книга («La Synthese des Periples pontiques», 1948), удостоенная в 1949 г. премии Французской академии.

В то же время неизменным объектом приложения его исследовательских сил был Древний Кавказ. В 1935–1938 гг. в Школе антропологии Башмаков руководил семинаром по мегалитическим и яфетическим изысканиям, а до этого, в течение учебного 1932/33 г. читал цикл публичных лекций по древней этнологии стран, окружающих Черное море. Эти лекции пользовались огромным успехом, и среди слушателей была, естественно, и кавказская аудитория. К сожалению, лекции Башмакова не были опубликованы, а поиски соответствующих текстов в архивах пока не увенчались успехом. Но, судя по тематике этих лекций, ученый исследовал древнейшие этапы формирования этнической карты региона, взаимодействия и взаимовлияния древнейших культур в районе Черного и Каспийского морей, интересовался проблемами палеоэтнографии, современным состоянием этнической культуры кавказских народов.

В качестве примера приведем названия некоторых лекций, с которыми выступал Башмаков (его лекции были столь популярны и посещаемы, что парижская русскоязычная пресса регулярно сообщала об их тематике, времени и месте проведения): «Скифская проблема и киммерийская загадка» (8, 9.03.1932), «Подпочвенные слои в этническом грунте древних цивилизаций и племенная стратификация вокруг Понта Евксинского» (11.11.1932), «Черкесы и эллины на материке Эллады в микенские времена» (18.11.1932), «О древней этнографии черноморских стран» (22.02.1934), «Мегалитическая культура с точки зрения яфетической теории» (19.04.1936), «Абхазия и кавказско-анатолийские племена во времена Страбона» (9.02.1940) и др. [Историческая наука 1998].

К древнейшим периодам исторического прошлого было приковано внимание арменоведов. В частности, в период роста антиармянских настроений в Германии в начале 1930-х гг., что было связано с появлением в ряде влиятельных газет статей, в которых говорилось о якобы «еврейском происхождении армян» [Балаян 2002], в Берлине был организован специальный комитет по изучению антропологии армянского народа и его истории. Инициатором создания комитета был работавший в Берлине известный востоковед А. Абегян, который привлек к работе многих других видных ученых, сосредоточивших усилия по обоснованию индоевропейского происхождения армянского народа.

При всей политизированности и идеологизированности выпущенной научной продукции (Абегян прекрасно понимал, какую опасность в условиях фашистской Германии представляют выдвинутые против армян «обвинения») само обращение к ключевым этапам истории армянского народа было важным вкладом в кавказоведческое знание. В этот период в Германии были изданы десятки книг об армянах, об их многовековом прошлом, о принадлежности к индоевропейскому кругу народов, о геноциде 1915 г. Среди них можно отметить «Армянство - Арийство», «Армяне и Армения», «Нарекаци», «Армяне в общей борьбе», «Зейтун» и ряд других [Абрамян 2006, с. 31].

Другая историческая тематика, которая находилась в центре внимания эмигрантского исторического кавказоведения, — это события XIX в., связанные прежде всего с периодом Кавказской войны. Для общественно-исторического самосознания большинства эмигрантов это был наиболее трагический период в истории региона, связанный с потерей независимости, утратой государственности, поражением в войне с завоевателями. С другой стороны, его рассматривали как годы беспримерного героизма и самопожертвования во имя общей свободы, с третьей — считалось, что период Кавказской войны дал пример общекавказского государственного единства во главе с Шамилем, культ которого царил в эмигрантской среде.

Наиболее интересные публикации на эту тему принадлежат Ханбеку Хавжоко, который, правда, в силу своего адыгского происхождения сосредоточился, в основном, на событиях Кавказской войны на Северо-Западном Кавказе. В серии его публикаций наиболее интересными представляются попытки автора рассмотреть роль Англии в дипломатической и военной истории Кавказа того времени, понять истоки политики кавказофильства во внешней политики Великобритании. Хавжоко же принадлежит биографический очерк работавшего в 1840-х гг. на Кавказе английского агента Дэвида Уркварта, который под пером исследователя предстал чрезвычайно интересной и неординарной исторической фигурой. Отметим также интересные работы Баггауддина Хурша, который изучал военные аспекты деятельности Шамиля, применявшиеся им стратегические и тактические методы ведения боевых действий.

Период 1917–1920 гг. — еще один исторический период, который был объектом исследовательского, публицистического и источниковедческого внимания со стороны эмигрантских сил. Общественное внимание было привлечено к этой проблематике еще и потому, что многие оказавшиеся в эмиграции деятели того периода, активные участники бурных событий этих переломных лет, выступили со своими воспоминаниями. С одной стороны, это личностные документы, попытка представить для читателя в авторской интерпретации события того времени, но это и ценный исторический источник, который должен занять свое место в документальной базе соответствующих исследований. Таковы опубликованные в эмигрантских изданиях воспоминания одного из руководителей Азербайджанской республики, члена Закавказского сейма Магомед-Расула Эмин-задэ, военного деятеля Азербайджанской республики Исрафил-бея, Ш. Амирэджиби о его контактах с руководителями Горской республики — Тапа Черомоевым, Гайдаром Бамматом и др.

Много внимания уделялось традициям межэтнического общения народов Кавказа, выявлению кросс-культурных параллелей, доказывающих их генетическое и культурное единство. В этом контексте особое внимание уделялось казакам и казачьему вопросу, взаимоотношениям горского и казачьего населения. Последнее рассматривалось как важный элемент этнокультурной мозаики региона, призванной сыграть важную роль в исторической перспективе политического устройства Кавказа.

Еще одним направлением кавказоведческой работы в эмиграции была публикация фольклорных текстов. Наиболее значительной публикацией этого рода можно назвать исследование Джейхун бей Гаджибейли «Ledialecteetlefolk-loreduKarabagh, AzerbadjanduCaucase», опубликованное в «Journal Agiatique» (1933, № 1). Автор представил многочисленные образцы азербайджанского фольклора Карабаха с их жанровой классификацией, вариантами, сравнительным материалом, историко-этнографическими комментариями.

Было немало других фольклорных публикаций. Однако нужно отметить, что в своем большинстве публикаторы не преследовали каких-либо научных целей, связанных с текстологией, комментированием, компаративистикой и т.д. Опубликованные тексты — частью аутентичные (иногда представленные русскоязычным подстрочником), а частью беллетризованные пересказы соответствующих сюжетов — преследовали цель сохранить яркие образцы того пласта этнической культуры, который в наибольшей степени приближен к глубинным основам народного художественного мировосприятия. Услышанные в раннем детстве и вновь пересказанные оказавшимся в рассеянии соотечественникам, они будили у эмигрантов воспоминания о родине, отчем доме, материнской песне. Это была еще одна ниточка, связывавшая их с ментальными структурами этнического самосознания, являвшегося средством спасения от угрозы ассимиляции и исчезновения. В то же время, разбросанные по различным эмигрантским печатным изданиям, фольклорные тексты могут представить определенный интерес для специалистов по устному народному творчеству народов Кавказа.

В эмиграции велась весьма значительная критико-библиографическая работа. Зарубежные кавказоведы были первыми рецензентами кавказоведческих трудов, выходивших в Европе. Учитывая, что кавказоведческие публикации в европейской ориенталистике того времени были весьма редким явлением, можно сказать, что ни одно более или заметное издание по истории и этнографии Кавказа не оставалось вне поля заинтересованного внимания эмигрантских авторов.

Притом это была истинно научно-критическая работа. При всей благодарности, которые испытывали эмигранты по отношению к зарубежным ученым, обратившимся к историко-этнографическим проблемам их родины, все рецензенты анализировали выходившие работы по самой высокой научно-критической планке. Так, Ш. Беридзе, рассматривая труд французского историка А. Бигана «Кавказская цивилизация», который на долгое время стал едва ли не основным франкоязычным компендиумом по региону, весьма критически оценивал недоработки автора, причем рецензента больше всего обидело незнание или игнорирование автором автохтонной литературы, начиная с М.И. Броссэ и кончая Н.Ф. Дубровиным и И.А. Джавахишвили. Необычайное волнение в среде кавказской эмиграции вызвало появление книг Людвига Видершаля об истории Кавказской войны. Этим сочинениям известного польского историка было посвящено немало, с одной стороны, восторженных, а с другой — объективно-критических публикаций.

Но еще более внимательно кавказские эмигранты следили за развитием историко-этнографических исследований в СССР. Зарубежные кавказоведы откликались на все наиболее значительные исследования и труды, выходившие на родине, с неизменным уважением отзывались о работах Н.Я. Марра, А.Н. Самойловича, В.В. Бартольда, В.А. ГуркоКряжина, И.И. Петрушевского, И.А. Джавахишвили и др.

Особенной популярностью пользовался Н.Я. Марр и его яфетическая теория, которая пришлась по сердцу эмигрантам, так как утверждала изначальное генетическое и языковое единство кавказских народов. Между тем одним из самых последовательных популяризаторов марровских построений был В.П. Никитин. Неоднократно выступая перед различными аудиториями с лекциями, он скрупулезно анализировал идеи и методологию «нового учения о языке»: «Яфетическая теория и ее применение» (23.05.1936), «О стадиальной теории образования языков в освещении яфетической школы» (25.06.1937).

Более критично к яфетической теории отнесся А.А. Башмаков. Отмечая большие заслуги Н.Я. Марра в деле изучения древнеписьменных литератур Кавказа (грузинской и армянской), древнего этно- и глоттогенеза на Кавказе, памятников архаической материальной культуры и др. (он говорил о «замечательных проблесках в подлинной деятельности Марра до 1930 г.»), более того, принимая некоторые идеи яфетической теории, Башмаков тем не менее отмечал ряд ее серьезных недостатков («сомнительных элементов», по его словам). Это не позволило исследователю безоговорочно принять яфетическую конструкцию, сделав ее основным инструментом познания, в частности в кавказоведческих штудиях.

Интересно, что А.А. Башмаков считал, будто выходы ряда положений Марра за пределы научной логики были напрямую связаны с увлечением ученого марксизмом, а потому необходимо освободить яфетидологию от этого мировоззренческого и методологического балласта. По мысли Башмакова, необходимо «восстановить подлинную мысль Марра о яфетизме, отбросив безумную пристройку марксизма». В то же время Башмаков был не вполне уверен в оригинальности и самостоятельности марксистских исканий Марра. Он неоднократно высказывал предположение о вынужденном приспособлении ученого к господствовавшей в СССР идеологии, считал, что в последние годы жизни Марра яфетическая теория была «принудительно искривлена».

Вообще, эмигранты очень внимательно следили за событиями на родине. Так, их очень интересовала работа по унификации алфавитов письменностей кавказских народов, которая проводилась в 1920-х гг. Публикации эмигрантской прессы на эту тему были вполне благожелательны, так как реализация этой идеи рассматривалась как еще одна скрепа в единении и интеграции народов региона.

Эмигранты очень интересовались археологическими работами, которые проводились на Кавказе, тщательно собирали информацию о масштабных археологических экспедициях А.А. Миллера, А.А. Иессена на Северном Кавказе, Б.Б. Пиотровского в Закавказье и др.

Вообще, у эмигрантских авторов не было злопыхательства, гиперкритицизма по отношению к тому, что происходило на родине. При всей непримиримости к большевикам, имея постоянную цель разоблачения советских порядков, большевистского гнета и т.д., они не замалчивали положительные факты, свидетельствующие о динамичном развитии экономики и культуры на Кавказе. Даже один из самых ярых критиков «Советов» дагестанец Джамалэддин писал, что на Советском Кавказе «культурно-национальные очаги горцев развили громадную работу по краеведению, изучению национальной истории и языка. Большая работа проведена в области собирания народной поэзии. Сильно развилась и вышла на широкий путь горская литературная жизнь» [Джамалэтдин 1929, с. 7].

В то же время эмигрантские ученые очень точно схватывали тенденции и условия, в которых развивалась наука в СССР. Так, они прекрасно понимали, под каким цензурным и идеологическим гнетом вынуждена была существовать советская наука, показателем чего являлось обязательное «марксистское “оперение”», в частности, ставшие обязательными для советских авторов цитаты и ссылки на классиков марксизма, постоянное упоминание о классах и классовой борьбе, культивируемый нигилизм по отношению к дореволюционной историографии, которая объявлялась реакционной, за которой не признавалась какого-либо то ни было научного значения.

Интересно, что кавказские эмигранты сразу поняли, какое катастрофическое значение для развития советской исторической науки будет иметь публикация известного письма Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция», какую удавку на мысль, на творчество, на свободу научного самовыражения набросил вождь своей критикой, казалось, мало чем примечательной статьи Слуцкого. Б. Байтуган в своей статье «Фальсификаторы истории» показал, как эта отрыжка сталинского письма обернулась погромом в народившейся северокавказской историографии.

Мимо внимания кавказских эмигрантов не проходили и другие факты преследования властями советских ученых. Так, в Европу доходили тревожные слухи о репрессиях против ученых. Волнения среди кавказоведов-эмигрантов вызвали сообщения, поступавшие из Грузии, о погроме, учиненном в Тбилисском университете, жертвами которой стали представители старой грузинской профессуры: специалист по Древнему Востоку Церетели, философ Данелиа, литературовед Зандукели, профессора Натадзе, Какабадзе и др. [Чистка тбилисского университета 1936, с. 36, 37].

Но многие ученые физически исчезали в пучине сталинского террора. Так, до эмиграции дошла весть о гибели азербайджанского академика Бекира Вагаповича Чобан-заде (1893–1937). Крымский татарин по происхождению, сын простого пастуха (отсюда и истоки фамилии), Б.В. Чобан-заде стал виднейшим ученым, лингвистом-тюркологом и большим энтузиастом латинизации тюркских алфавитов, он был председателем Научного совета Всесоюзного ЦК нового тюркского алфавита.

Конечно, в эмиграции не знали о подробностях его судьбы, что он в соответствии с нравами НКВД был арестован не в Баку, где жил, а в Кисловодске, где в тот момент находился на отдыхе; не знали обвинений, предъявленных ученому — будто из Крыма он переехал в Баку по заданию Джафара Сейдаметова (лидера крымскотатарского движения), что под руководством Рахулло Ахундова он создавал контрреволюционные повстанческие отряды; не знали, что под пытками выбивали признания в пантюркистской деятельности, показания на А.Н. Самойловича, А.А. Тахо-Годи и т.д. Но сама гибель Чобан-заде очень болезненно была воспринята в кавказской эмигрантской колонии. (О жизни и трагической гибели Б.В. Чобан-заде см. [Ашнин, Алпатов 1998].)

В то же время от эмигрантов не укрывались и другие черты развития науки в СССР. Так, в одном из номеров журнала «Кавказ» появилась язвительная и злая заметка под характерным названием «Новый “ученый” Грузии». В заметке говорилось: «С 1 июня текущего года Грузия обогатилась новым ученым. Называется новый ученый В.И. Меунаргия, 26 лет от роду. Совет исторического факультета гос. ун-та Грузии единогласно присудил г. Меунаргия степень кандидата наук. Диссертация, защищаемая кандидатом, имела следующую “тематику”: “Диалектика возможного и действительного в трудах тов. Сталина”. Ни больше, ни меньше. Нужно отдать справедливость находчивому кандидату наук. Он сумел схватить исторический факультет за рога: как не присудить звание ученого такому прыткому молодому человеку? Попробовали бы… К тому же базой своего сочинения предусмотрительный кандидат взял доклад тов. Берия на ту же тему» [Новый «ученый» 1936, с. 39].

Вышеприведенная заметка свидетельствует, что эмигрантское кавказское сообщество адекватно представляло, что творилось в СССР, каковы были нравы и обыкновения советской научной жизни под пятой тоталитарной системы.

В заключение отметим, что, оставаясь в целом в рамках академических традиций, зарубежное кавказоведение все же было не свободным от политической конъюнктуры, стремясь в ряде случаев дать историко-этнографические аргументы той части кавказской эмиграции, которая вела активную пропагандистскую борьбу против «большевистско-советского колониального гнета на Кавказе». Тем не менее зарубежное кавказоведение — это составная часть отечественной науки о культуре и быте народов Кавказа. В послевоенное время в научных центрах Европы получили самостоятельное развитие кавказоведческие дисциплины. Несомненно, что значительную роль в ее истоках сыграли представители эмигрантского кавказоведения, давшие своими работами первоначальные ориентиры для представителей европейской академической науки.


Литература и источники

Абрамян Э. Кавказцы в Абвере. М., 2006.

Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело профессора Б.В. Чобан-заде // Восток. 1998. № 5.

Балаян Д. 60 лет тому назад // Юсисапайл. 1.05.2002. № 125.

Бейтуган Б. Имеем ли мы право на жизнь? // Горцы Кавказа. 1933. № 37.

Биллати Б. Идеологические основы национальных движений // Горцы Кавказа. 1934. № 47.

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р-6065. Оп. 1. Д. 1.

Джамалэтдин. Итоги одиннадцати лет // Горцы Кавказа. 1929. № 4–5.

Историческая наука российской эмиграции 20–30-х годов XX века: (Хроника). М., 1998.

Керимов А.А. Очерки истории этнографии Азербайджана и русско-азербайджанских этнографических связей (XVIII–XIX вв.). Баку, 1985.

Кишкин Л.С. Русская эмиграция в Праге: печать, образование, гуманитарные науки (1920–1930-е годы) // Славяноведение. 1996. № 4.

Лаптева Л.П. Русская академическая эмиграция в Чехословакии в 20–30-е годы ХХ в. // Интеллигенция в условиях общественной нестабильности. М., 1996.

Национальные споры (Письмо из Праги) // Руль. 1926. Декабрь. № 1848.

Новый «ученый» Грузии // Кавказ. 1936. № 10.

Пашуто В.Т. Русские историки-эмигранты и ученые в Европе. М., 1992.

Робакидзе А.И. Пути развития грузинской советской этнографии. Тбилиси, 1983.

Страницы отечественного кавказоведения / Ответ. Редактор Н.Г. Волкова. М.: Наука, 1992.

Т.Г. Масарик и «Русская акция» чехословацкого правительства: К 150-летию со дня рождения Т.Г. Масарика: материалы международной научной конференции. М., 2005.

Чистка тбилисского университета // Кавказ. 1936. № 11.

--------------

Источник: Кавказские научные записки – 2010. № 4(5). – с. 169-182.

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (исследовательский проект № 10-01-00444а)

(Перепечатывается с сайта: http://www.kavkazoved.info/rubrics/publikacii.html.)

______________________________________________________________

 

Симон Петрович Басария: педагог, этнограф, краевед

Симон Петрович Басария принадлежит к числу выдающихся политических и культурных деятелей Абхазии прошлого столетия. Являясь представителем первого поколения молодой абхазской интеллигенции, своей жизнью и деятельностью он олицетворял ее лучшие черты. Басария был человеком высочайшей культуры, высокопрофессиональным специалистом, поборником прогресса, просвещения, либерально-демократических идей. В то же время он сохранял близкую связь с народом, кровно ощущал свое неразрывное единство с родной историей и культурой. На­циональное мироощущение всегда оставалось важнейшей константой его самоидентификации и во многом определило жиз­ненный путь и практическую деятельность Басарии.

Симон Петрович родился 8 декабря 1884 г. в крестьянской семье в с. Кутол Кодорского участка Абхазии, именовавшейся тогда Сухумским военным округом1. Десятилетним мальчиком Симона определили в церковноприходскую школу, находившуюся в соседнем селе Бедиа. Затем он учился в Сухумской горской школе, а после ее окончания в 1897 г. как лучший ученик был направлен в Горийскую духовную семинарию, которую окончил в 1902 г.

Однако священническая стезя не увлекала молодого человека, хотя мысль о практической деятельности на ниве духовного просвещения народа никогда не была для него чуждой. Поэтому он с радостью принял предложение от руководства Кавказского учебного округа отправиться учительствовать в какое-нибудь отдаленное селение. Выбор пал на черкесский аул Касиевский в Кубанской области, где молодой педагог знакомил местных детишек с русским языком и азами географии. В 1903 г. Басария был переведен в Армавирское высшее начальное училище.

В дальнейшем его педагогическая деятельность протекала в других районах Северного Кавказа, где он в основном преподавал в национальных классах для горских детей — черкесов, абазин и др.

Пребывание на Северном Кавказе — весьма знаменательный период в жизни Симона Петровича. Он углубленно занимался самообразованием, много читал, посещал различные учебные курсы, в том числе и в других городах края, выезжал, например, для этого в Анапу, а в 1908—1909 гг. находился в Москве, где посещал классы Общества по распространению технических знаний. В 1910 г. этим же Обществом он был направлен за границу для изучения постановки начального образования. Басария по­бывал в Германии, Австро-Венгрии, Швейцарии и Италии. В дальнейшем ему довелось побывать в Турции. Немало поездил он и по России, особенно по Кавказу. «Прожив на Северном Кавказе 15 лет, — писал он о себе впоследствии, — знаю почти все аулы Кубанской области».

Приобретенный жизненный опыт, глубокие раздумья над многими социальными реалиями современного ему быта и, видимо, подспудное стремление к писательству заставили его взяться за перо. К 1910 г. относится начало литературной и научной деятельности Басарии.

Находясь вдали от Абхазии, свою первую печатную работу Симон Петрович посвятил именно родному краю, который без­заветно и преданно любил. В 1910 г. в екатеринодарском журнале «На Кавказе» появилась его статья «Забытый край», посвященная 100-летию присоединения Абхазии к России 2. Автор сетует, что Абхазия и ее народ мало известны русской читающей публике, между тем «это один из древнейших народов Кавказа, выстрадавший в своем историческом прошлом немало и сохранивший, каким-то чудом, свою индивидуальность» 3. В кратких сведениях из исторического прошлого Абхазии Басария пытается обрисовать основные вехи политического развития края до прихода туда русских. И далее он с болью пишет о нужде и лишениях абхазского народа, потерявшего свои земли, отнятые под по­селения колонистов, не имеющего полноценной медицинской помощи, стремящегося к образованию, но оставленного без попечения властей. Басария говорит о нравственных страданиях аб­хазов, незаслуженно названных царским правительством «винов­ным населением» якобы за «измену» во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг.4.

Басария и в дальнейшем немало писал об отчей земле. Однако его научные и литературные интересы тех лет были гораздо шире. 1910-е годы стали временем активного творчества для начинающего исследователя. Он печатается в кавказских изданиях, таких, как «Кавказский край», «Утро Кавказа», «Отклики Кавказа», «Кубанский край», «Кубанская школа», посылает свои корреспонденции на родину, где их охотно публикует газета «Сухумский вестник»; Басария был активным сотрудником и другой черноморской газеты — «Батумский вестник». Свои материалы молодой автор часто подписывал псевдонимами Симон Апсуа (т.е. Симон Абхазец) или Махаид Апсуа, используя в качестве имени старинный абхазский антропоним.

Темы его корреспонденций были самыми разнообразными. В статье «Горцы Кавказа в Турции» он коснулся судеб кавказских переселенцев-махаджиров в Османской империи. Много внимания он уделял вопросам просвещения кавказских горцев («Несколько слов о нормальных аульных школах», «Бегство учителей», «Школьная жизнь» и др.), обобщению и популяризации опыта видных педагогов — С.Г.Алферова, А.И.Измайлова, И.В.Долгова, которому посвятил прочувствованный некролог. Понимая важность налаживания внутрирегиональных путей сообщения для интенсификации культурных процессов на Кавказе, Басария выступал горячим сторонником строительства Черноморской железной дороги («О Черноморской железной дороге», «Как обстоит вопрос о Сухумско-Кубанской железной дороге у нас?»).

Неизменным объектом его литературно-публицистического творчества была родная Абхазия. «Какой рой мыслей возникает при приближении к Абхазии!» — восклицал он в статье «Опять в Абхазии»5. Его корреспонденции проникнуты неустанными думами о лучшей доле для отчей земли и ее жителей, надеждами на грядущие позитивные изменения. Предметом его беспокойств были состояние врачебного дела в крае, неразвитость школьной сети, неблагоустроенность социальной сферы. Басария довольно резко нападал на местные власти, обвиняя их в халатном бездействии, равнодушии к нуждам коренного населения, «полицейском разгуле». «Абхазия — это долина слез, — писал он. — Абхазцы всегда вне правительственной помощи; мольбы и плач этого народа не идут далее канцелярии начальников участков» 6.

Дальнейшие события помогли Симону Петровичу принять участие в реализации чаяний своего народа не только на ниве печатного слова. В начале 1917 г. он возвращается в Абхазию, охваченную бурными политическими страстями, последовавшими, как и во всей стране, вслед за февральским падением самодержавия. Понимая, что Абхазия переживает переломный этап своего исторического бытия, Басария активно включается в политическую деятельность и становится одной из самых видных и деятельных фигур, тем более что к этому времени был уже хорошо известен на родине и пользовался там значительным авторитетом.

В условиях крушения старого порядка важнейшей исторической задачей, вставшей перед Абхазией, стали поиски путей дальнейшего самоопределения. Первоначально будущая Абхазия виделась в качестве автономной единицы в составе Российской демократической республики в тех формах национально-государственного устройства, которые должны были быть конституированы Учредительным собранием. Однако к тому времени стало очевидным стремление также искавшей политического самоопределения Грузии включить Абхазию в свои государственные пределы. Басария выступил решительным противником этой перспективы.

Первым шагом по дистанцированию от Грузии стали события 8—10 августа 1917 г., произошедшие на Всеабхазском съезде мирян и духовенства. К тому времени грузинские священники на своем съезде в мае 1917 г. провозгласили восстановление автокефалии Грузинской православной церкви, ликвидированной после присоединения Грузии к России в 1801 г. Определяя пределы своей канонической территории, грузинское духовенство заявило о своих претензиях окормлять и абхазские приходы. Это вызвало протесты в Абхазии и сделало необходимым созыв специального съезда мирян и духовенства, который должен был рассмотреть сложившуюся ситуацию.

Заседания съезда проходили при непосредственном участии Басарии, который вместе со своими сторонниками выдвинул идею об автокефалии Абхазской церкви7. Представители грузинского духовенства, также принимавшие участие в работе съезда, пытались противодействовать нежелательному для них повороту дебатов, причем временами казалось, что они уже близки к победе, особенно в период наиболее трагического накала событий, когда самурзаканские8 священники заявили, что в случае разрыва абхазских приходов с грузинской церковью они останутся в каноническом подчинении Тифлиса. Неоднократные выступления Басарии сумели переломить общее настроение, и съезд в конце концов принял декларацию, составленную в его редакции.

Одновременно Басария и его единомышленники начали деятельную подготовку к съезду абхазского народа, решения которо­го, по планам Симона Петровича, должны были декларировать и институировать политическую самостоятельность Абхазии. Басария провел напряженную подготовительную работу, разъезжая по абхазским селам и выступая на общинных сходах, выбиравших делегатов на съезд. В народной памяти осталось особенно яркое и эмоциональное выступление Симона Петровича в селе Лыхны, куда собрались представители многих сел Гудаутского участка.

Всеабхазский съезд начал свою работу в Сухуме 8 ноября. В числе его делегатов были не только абхазы, в зале присутствовали полномочные представители от всех этнических групп, проживавших в Абхазии. На съезде выступил Басария, который зачитал составленный им проект Декларации съезда, объявлявшей Абхазию свободно самоопределяющейся территорией. «Абхазский народ, как и все другие народы Российской республики, — говорилось в Декларации, — видит в революции прежде всего свободу национального самоопределения»9. Декларация констатировала, что «Абхазия, насчитывающая тысячелетнюю историю и имеющая огромные особенности в строении своей жизни, долж­на иметь такую национально-политическую организацию, кото­рая, объединяя абхазский народ, выражала бы волю большин­ства и стояла на страже его интересов».

Такой организацией Декларация объявляла Абхазский народ­ный совет (АНС). Делегатам была представлена Конституция АНС, в которой определялись его полномочия, задачи и функции. Являясь «представителем и выразителем воли абхазского народа», АНС считал своей задачей защиту его «национальных и культурно-экономических интересов и политических прав», должен был проводить «подготовительные работы по самоопределению абхазского народа», заниматься текущими вопросами, «требующими проявления воли абхазского народа». Конституция АНС признавала власть и административную компетенцию Окружного комиссариата, однако оговаривала, что работа и деятельность административных учреждений «должны протекать с АНС в интересах достижения плодотворных результатов». Этим Басария и его сторонники явно стремились придать Абхазскому народному совету парламентские функции.

Декларация и Конституция были приняты делегатами съезда, а на состоявшихся выборах руководящих органов АНС С.П.Басария был избран его председателем.

Став одним из ведущих государственных лидеров Абхазии, Басария предпринимает новые шаги по укреплению ее политической и экономической самостоятельности. В качестве иллюстрации деятельности Симона Петровича и возглавляемого им АНС можно привести решение, принятое советом 27 ноября 1917 г., в соответствии с которым «все земли на территории Абхазии: от р. Мзымта до р. Ингура, от Черноморской береговой линии до Кавказских хребтов со всеми их естественными богатствами передать в неотъемлемое распоряжение абхазского народа и народов других национальностей, живущих в Абхазии и имеющих наравне с абхазцами общую собственность»10.

Одновременно Басария стремился получить внешнюю поддержку. С самого начала Басария проявил себя приверженцем того политического крыла, которое гарантии политического развития Абхазии видело в кооперативном единстве с другими северо­кавказскими народами. Вопрос вхождения Абхазии в Союз объединенных горцев Северного Кавказа и Дагестана дебатировался на съезде абхазского народа и получил поддержку большинства делегатов. Декларация закрепила результаты дебатов. Пункт IV гласил, что «абхазский народ входит в состав Союза объединенных горцев Северного Кавказа, Дагестана и Абхазии — и, конечно, нуждается в том, чтобы поддерживать самую тесную связь со своими северными братьями». В Декларации также выражалась уверенность, что «его братья — горцы Северного Кавказа и Дагестана — поддержат его в тех случаях, когда он будет защищать свои права». По настоянию Басарии в Конституцию АНС был включен пункт, по которому одна из задач Совета заключалась в «поддержании и укреплении связи абхазского народа с Союзом горцев Кавказа и проведении в жизнь общих политических лозунгов, постановлений и мероприятий Центрального комитета Союза». Однако вряд ли Симон Петрович мог предположить, что именно эта сторона его деятельности в недалеком будущем станет одним из главных пунктов обвинения, которое предъявят ему его палачи.

Между тем положение в Абхазии и вокруг нее ухудшалось. В мае 1918 г. Закавказский комиссариат распался, и 26 мая Грузия объявила о своей независимости. Дипломатическая игра Тифлиса с Берлином и Лондоном привела фактически к установлению англо-германского протектората над Грузией, что взамен давало ей, с одной стороны, гарантии от турецкой экспансии, а с другой — ощутимо укрепляло позиции Тифлиса, в том числе и в его споре с Абхазией. В самой Абхазии большевистские силы дважды предпринимали попытки захватить власть и оба раза — в феврале и апреле — мае 1918 г. — добивались временного успеха. Частая смена власти дестабилизировала ситуацию в крае, порождала чувство неуверенности у населения, усиливала идейно-политическое размежевание абхазской элиты, давала существенные козыри в руки прогрузинской фракции АНС, которой в конце концов удалось сместить Басарию с поста председателя Совета.

Однако, даже оставаясь рядовым его членом, Басария не отступал от своей принципиальной позиции, письменно выступив с протестом против заключения договора между Абхазией и меньшевистским правительством Грузии. «Ввиду того, — заявил он, — что проект договора, предлагаемый Грузинской республикой, носит характер ультимативный, лишающий возможности обдуманного свободного обсуждения; ввиду того, что важный акт, как предлагаемый договор Абхазии с Грузией, делается
наспех при ограниченном количестве членов Абхазского Народного совета и без ведома населения Абхазии, которое мыслит свою политическую свободу без всякой опеки с чьей бы то стороны ни было, я предлагаю Абхазскому Народному совету на ультиматум Грузии ответить просьбой дать возможность населению Абхазии устроить Абхазский Национальный съезд, полномочный окончательно определить политическое устройство Абхазии, заверив Грузинскую республику, что Абхазия как само­стоятельный национальный организм обязательно вступит в добрососедские договорные союзы и соглашения с Грузией»11.

Отстраненный от власти и преследуемый грузинскими властями, Симон Петрович был вынужден покинуть Абхазию, но, и находясь за пределами родины (в Турции, на Кубани), он пытался активно влиять на происходящие там события. В Абхазию он вернулся лишь в декабре 1920 г., при этом его возвращение было оговорено со стороны грузинских властей рядом условий, лишавших его возможности заниматься активной политической деятельностью.

Советским режимом, установившимся в Абхазии в марте 1921 г., Басария востребован не был, да и сам он, чувствуя, видимо, свою чужеродность большевикам, к руководящим должностям не стремился и хвалебные оды новой власти петь не спешил. Впрочем, его отношение к советской действительности отличалось определенной двойственностью. Басария не мог не приветствовать первые шаги большевиков по национально-государственному устройству Абхазии, которая 31 марта 1921 г. была провозглашена независимой Советской Социалистической Республикой. Известная журналистка Зинаида Рихтер, встречавшаяся с Басарией в середине 20-х годов, отмечала, что он «страстный патриот», «всецело на стороне советской власти, которая за национальную независимость»12.

Однако у советской власти были иные виды на Абхазию. 16 но­ября 1921 г. Кавбюро ЦК РКП(б) своим постановлением признало «экономически и политически нецелесообразным существование независимой Абхазии». Прямым следствием этого решения было подписание 16 декабря 1921 г. союзного договора между ССР Грузия и ССР Абхазия, по которому республики объединялись на федеративных началах. I съезду Советов Абхазии, собравшемуся в феврале 1922 г., предстояло обсудить и утвердить договор и соответственно новый государственно-политический статус республики. Будучи делегатом съезда, Басария предпринял попытку, изначально, впрочем, обреченную, предотвратить губительный, по его мнению, ход событий. Его выступление было столь ярким и глубоко аргументированным, что
взявший заключительное слово по дебатам председатель СНК Абхазии Н.А.Лакоба специально остановился на критике и опровержении основных положений аргументации Басарии13.

Однако Басария продолжал оставаться непреклонным противником политического сближения Абхазии с Грузией. Он усматривал в этом угрозу для государственной самостоятельности Абхазии, считал это опасным для этнокультурной самобытности абхазов, рассматривая это сближение как негативный фактор в процессе изменения этнодемографического баланса населения республики. Та же Зинаида Рихтер несколько поверхностно оценила эти умонастроения Басарии, заметив, что «в глубине души его таится историческая неприязнь к грузинам, которая проявляется то в страстных выпадах против грузинских меньшевиков, то в придирках к настоящему грузинскому правительству» 14.

Симон Петрович и в дальнейшем выступал с критикой властей, если их действия не совпадали с его представлениями о насущных нуждах Абхазии. Так, известно его выступление на IV Всеабхазском съезде Советов в марте 1926 г., где он как о большом недостатке говорил о том, что «абхазские дети проходят учение не на род­ном языке», сетовал на недостаточный приток учительских кад­ров в средние школы республики, критиковал власти за отток учителей из школ на «общественную и партийную работу»15.

Все эти вопросы были чрезвычайно близки Симону Петровичу, который все советские годы проработал в системе народного просвещения. В разное время он состоял в правлении Союза работников просвещения, будучи членом президиума Сухумского городского совета, возглавлял созданную при нем секцию на­родного образования, был членом коллегии Наркомпроса. В последнее десятилетие своей жизни Басария работал заместителем директора, а затем директором Абхазского педагогического тех­никума, много сил отдавая образованию и воспитанию столь нужных Абхазии молодых учительских кадров.

Симон Петрович выступал и как педагог. Он преподавал в техникуме такие предметы, как страноведение, краеведение и история Абхазии, экономическая география, методика препода­вания абхазского языка, методика преподавания географии, педагогика. Басария много трудился над созданием учебной литературы. Он являлся автором учебника по географии Абхазии16. В нем с большим знанием дела и в увлекательной форме дано последовательное описание исключительно многообразной и живописной природы, народного хозяйства, населения и культуры Абхазии. В доступном школьникам изложении в учебнике раскрыты объективно существующие взаимосвязи и взаимоотношения между отдельными элементами природного ландшафта,
с одной стороны, природой и хозяйством — с другой. Изъятый из обращения после ареста автора, учебник остался единственным в своем роде опытом создания подобного пособия. Его выпадение из педагогического обихода нанесло непоправимый ущерб всей системе постановки краеведческого образования в школьном деле республики.

Интенсивная педагогическая деятельность Басарии сочеталась с краеведческими и историко-этнографическими изысканиями. Для него была очевидной скудость и неразработанность основных проблем научного абхазоведения, которое по сравнению с другими региональными разделами кавказоведения оставалось, по существу, белым пятном в исследовательской литературе. Хотя к началу XX в. и был накоплен определенный историографический объем опубликованных работ, однако их уровень был весьма невысок. Басария резко отзывался о низком научном уровне существовавшей тогда абхазоведческой литературы, не без сарказма критикуя, например, методы «изучения» абхазов, которые практиковались иными бытописателями народа. Так, о В.Н.Желиховской он писал, что она «умудрилась описать жизнь и нравы абхазцев с парохода Русского морского общества»17. В запальчивости С.П.Басария даже подверг резкой и не во всем заслуженной критике Н.Ф.Дубровина — автора известного труда «Кавказ и народы, его населяющие», в котором есть большой раздел, посвященный абхазам. При этом Симон Петрович высоко отзывался о работах Н.М.Альбова, Н.Г.Рыбинского, К.Д.Мачавариани, но был прав, что даже эти первоклассные по глубине и насыщенности исследования не закрывали зияющие лакуны в этнографическом абхазоведении.

С тем большим энтузиазмом Басария взялся за абхазоведческие исследования. В 1923 г. вышел его главный труд — «Абхазия в географическом, этнографическом и экономическом отношении», в котором автор предпринял попытку обобщить имевшиеся к тому времени сведения о быте и культуре абхазов, в ряде случаев критически их пересмотрев. В книгу были включены сведения по физической географии края, которыми открывается монография. Кратко, но основательно рассматриваются такие темы, как особенности рельефа территории Абхазии, климат, речная сеть, растительный и животный мир, почвы и др.

Собственно этнографическую часть работы Симон Петрович начинает с этнодемографических данных по «семнадцати национальностям, безболезненно уживающимся на территории абхазского народа»18. В этот перечень помимо абхазов попали грузины, греки, армяне, русские, эстонцы, немцы и другие этнические группы, на­селявшие уже в тот период полиэтничный и полиязыковой край.

Значительный полемический заряд содержит раздел, раскрывающий этногенез абхазов. Басария — убежденный сторонник автохтонного происхождения абхазского этноса. Возводя его предков к античным гениохам, он считал ответвлением последних зихов, давших этническое начало адыгским народам, и абазгов, которые, по мнению автора, являлись непосредственными предками абхазов. Следует подчеркнуть, что современными данными подтверждается автохтонность происхождения абхазов на нынешней территории. Не вызывает сомнений и прямая этногенетическая связь между абхазами и позднеантичными абазгами. Однако гениохская проблема еще далека от удовлетворительного разрешения. Скорее всего, этим этнонимом раннеантичные авторы именовали не конкретный этнос, а конгломерат племенных образований, обитавших в Восточном Причерноморье на протяжении последних веков до н.э. В то же время зихи вряд ли имели какое-нибудь отношение к гениохам19.

Давая общую этнокультурную характеристику абхазам, Басария причисляет их к «западно-горским племенам», видя в адыгских народах их непосредственных родичей. Не отрицая лингвистических расхождений между абхазским и адыгскими языками, Басария отмечает: «Что касается устройства гражданского порядка, общности самобытной культуры, обычаев, то между ними не было абсолютно никакой разницы»20.

Одним из первых Басария попытался определить границы этнографических групп абхазского народа, а также показать их место в довольно запутанной источниками этнонимической номенклатуре Восточного Причерноморья. Симон Петрович обосновывает два уровня последней. В соответствии со своей классификацией собственно абхазов он делит на самурзаканцев, абжуйцев, гумцев, гагринцев, цабальцев и дальцев. В то же время в абхазский этнический мир включаются садзы (джигеты), убыхи и малочисленные горские общины ахчипсовцев, псхувцев, медовеевцев, которые вместе с абхазами образуют некий суперэтнический слой коренного населения региона.

По существу, С.П.Басария впервые отметил наличие лингвистической и этнокультурной непрерывности, отражавшей этногенетическую близость этносов и племенных групп этого района Причерноморья. Отсюда путаница в этнонимах, которая характерна для письменных источников по этому региону Причерноморья. Идеи Басарии об этнокультурной общности населения данной территории позднее пытались обосновать и другие авторы21.

Весьма информативные разделы посвящены хозяйственному быту абхазов22. Читателю предоставляются элементарные сведения об основных занятиях в сфере земледелия, скотоводства,
садоводства, виноградарства и виноделия, пчеловодства, охоты.

К сожалению, Басария совершенно не затрагивает проблемы материальной культуры, хотя известно, что он проводил обмеры и зарисовки старинных абхазских жилищ, предметов домашнего обихода, утвари и др. Однако архивных следов этой работы не сохранилось.

Между тем этнографический раздел монографии содержит интересные сведения по религиозному состоянию абхазов. Он начинается с полемических выпадов автора против трудов известного абхазского краеведа Н.С.Джанашии, описавшего в своей работе «Абхазский культ и быт»23 основные черты абхазского пантеона. По мнению Басарии, сведения Джанашии не соответствуют этнографической действительности. Это относится прежде всего к его попыткам воссоздать многочисленный пантеон традиционных абхазских верований. «Указание Н.Джанашии на бесчисленное количество богов, в которых якобы верует абхаз, полнейший абсурд, — со свойственной ему даже в печатных текстах эмоциональностью восклицает Басария и добавляет: — В одной книжке Джанашии богов разных наименований, кажется, больше, чем самих абхазов»24.

В абхазском пантеоне Симон Петрович выделяет главное божество, к которому обращаются абхазы при совершении сакральных действий. В то же время он подробно описывает типы молений, из которых выделяет два основных по значимости в религиозной жизни — моление фамильным культам и общинное моление по окончании полевых работ.

Басария отмечает религиозную толерантность абхазов, терпимо соединивших в своей религиозной практике элементы традиционных культов с христианскими установлениями. Впрочем, христианство носило здесь весьма неглубокий и поверхностный характер. «Церковь в абхазских селах, — пишет Басария, — открывается на первый день Пасхи и, кажется, Рождества, а в остальные дни абхаз находит, что нет большой надобности посещать ее». Самый популярный христианский праздник у абхазов — это Пасха. Обычно все съезжаются к церкви, а после службы поздравляют друг друга, потом устраивают развлечения: «<... > стреляют из револьверов и винтовок, джигитуют, танцуют и расходятся. Бывая в году раз или два в церкви, абхаз редко слушает до конца службу, обыкновенно во время службы выходит за церковь и начинает вести здесь разговор на общественные темы или рассказывает новости»25.

Столь же равнодушны абхазы и к исламу, установления которого также поверхностно усвоены частью населения. В дни курбан-байрама — единственного мусульманского праздника, который укоренился в местном быту, «мусульмане и мусульманки собираются на большой поляне, к ним присоединяются христиане-абхазы, вместе веселятся, принимают участие в скачках, джигитовке, режут баранов и быков, заливают пиршество этого дня вином» 26.

Значительный интерес представляют описания социальных институтов традиционного быта. Автор рассматривает общест­венную взаимопомощь (супряга) при проведении пахотных работ, в обрядах семейного цикла (в чем проявляется социальная поддержка неимущих членов общины), гостеприимство, являвшееся едва ли не важнейшим институтом традиционного общества. Резко отрицательно Басария пишет о кровной мести. «Этот национальный порок, — отмечает он, — является бедствием для абхазского народа, отдающего массу жизней этому глупейшему, безнравственному обычаю. Ни с какой стороны нельзя оправдать этот бесславный порок»27.

В своей монографии Басария касается и некоторых других сюжетов, в том числе предпринимает попытку дать этнопсихологическую характеристику абхазов.

Книга завершается разделом по экономике Абхазии, где наряду с описанием традиционных хозяйственных занятий автор представил краткий обзор местной промышленности республики. В монографию включены также очерки об исторических и природных памятниках Абхазии, что было актуально в связи с начавшимся курортным строительством и постоянно увеличивавшимся притоком туристов и отдыхающих.

В качестве приложения опубликована библиография по абхазоведению, разделенная автором на тематические разделы, в соответствии с главами книги. Для того периода она достаточно полная, и ее краткость свидетельствует о скудости существовавшей тогда литературы по затронутым автором проблемам. Поэтому выход книги Басарии стал значительным научным прорывом.

Почти восемь десятилетий, прошедших со дня опубликования «Абхазии в географическом, этнографическом и экономическом отношении», позволяют достаточно четко определить ее место в истории научного абхазоведения. Г.А.Дзидзария дал книге весьма суровую оценку. По его мнению, «книга <... > содержит немало ошибочных положений и неприемлемого с точки зрения нашей методологии, современного уровня науки»28. Действительно, с последующим развитием исследований по истории и этнографии Абхазии стали очевидными многие ошибки Басарии. Ряд вопросов трактуются ныне в совершенно иных категориях, наши знания во многом углубились и усовершенствовались, и
на этом фоне некоторые идеи книги выглядят явно устаревшими.

Вместе с тем в книге есть немало идей, выдержавших испытание временем. Нами уже отмечалась плодотворность анализа автором этногенетической и этнокультурной ситуации на данной территории Восточного Причерноморья. Интересны его выводы об исторической динамике соотношения земледелия и скотоводства в хозяйстве абхазов — эти и другие положения автора получили полное признание и дополнительные обоснования и аргу­ментацию в последующих работах по истории и этнографии региона.

Однако в большей степени книга Басария имеет историко-культурное значение. Она оказалась первым изданием, в котором этнография абхазов представлена в монографическом изложении с охватом если не всех, то по крайней мере большинства сторон их бытовой культуры. Источниками книги послужили не компилятивные обзоры предшествующей литературы, а самостоятельные полевые наблюдения, которые фиксировались автором в течение ряда лет. В предисловии к книге Симон Петрович писал, что мечтает о научной литературе, «написанной сынами Абхазии, которые могли бы дать точные сведения о своей родине и народе»29. Своим трудом он во многом положил начало этой традиции.

И в дальнейшем Басария не оставил своих научных занятий. Среди увлекавших его тем особое место занимала абазинская проблема. Еще в годы работы на Северном Кавказе он неоднократно посещал абазинские аулы. В 1928 г. по поручению Абхазского научного общества он ездил в аул Кумско-Лоовский (ныне «Красный Восток»), расположенный вблизи Кисловодска. О результатах экспедиции он докладывал на заседании секции археологии, истории и этнографии Абхазского научного общества, а в 1929 г. вышла его брошюра с обобщенными результатами исследования30.

Один из основных вопросов, поставленных исследователем, касался историко-культурных взаимоотношений абхазов и абазин. Подтверждая уже высказанное к тому времени в литературе предположение об абхазском происхождении абазин, Басария приводит интереснейшие данные полевых опросов стариков-абазин, реконструируя по их преданиям пути выхода абазинских родов с территории Северо-Западной Абхазии. В работе рассматривается внутренняя структура абазинского этноса. Упоминаемая в позднесредневековых письменных источниках этнонимическая формула «алтыкесек (шестидольная) абаза» находит подтверждение в наличии шести основных территориальных подразделений абазин, границы которых определены Басарией. У автора немало
наблюдений и над современным ему бытом абазин Кумско-Лоовского аула и их культурными особенностями. При этом сообщаемые факты не всегда соответствуют принятому тогда панегирическому тону (так он сообщает, что до революции в ауле было несколько медресе, теперь, т.е. в период наблюдения в 1928 г., они закрыты, но школы нет ни одной, дети вынужденно нигде не учатся). Касаясь взаимоотношений абазин с окружаю­щим и доминирующим карачаевским населением, Басария от­мечает отсутствие каких-либо конфликтных обстоятельств между двумя контактирующими этносами, наоборот, автор свидетельствует о наличии между ними добрососедских взаимоотношений.

Новая работа Симона Петровича не осталась незамеченной. На «Абазинский аул в Мало-Карачаевском округе» последовала достаточно благожелательная, правда анонимная, рецензия, автор которой говорил, что у Басарии «получилась небольшая, но ценная исследовательская работа». Единственный упрек, который рецензент предъявлял автору, состоял в том, что работе присущи «некоторый академизм и аполитичность». Рецензент советовал автору не забывать, что «абазинский аул по родственным при­знакам в составе Карачая мог быть только в советское время, что т. Басария мог поехать в Карачай для научно-исследовательской работы только в советское время, что он мог написать и выпустить работу, защищая их интересы, только в советское время, что рецензия о его брошюре могла быть о вреде аполитичности только в советское время» 31.

Из других исследовательских тем, которыми занимался Басария, следует упомянуть проблему абхазского долгожительства32. В работе «Нарзан на лугах "Шьхапшдза" и путь к нему»33 много сведений из области народных поверий, охотничьих обычаев абхазов, что также характеризует сферу научных интересов Басарии.

Симон Петрович вел большую научно-организационную работу. В 1923 г. он был избран кандидатом в члены Совета Абхазского научного общества (АбНО), а в следующем году становится его членом, в 1925 г. возглавляет работавшую при обществе секцию абхазоведения, а в 1927 г. — секцию истории, археоло­гии и этнографии. Басария принимал активное участие в работе организованной по инициативе Н.Я.Марра Академии абхазской культуры, являясь ее непременным членом, членом президиума, входя в руководящий состав ее литературно-издательской секции. Басария сыграл большую роль в создании Абхазского государственного музея краеведения, в формировании и пополнении его фондов. Последнее осуществлялось во время экспедиций, или, как их тогда называли, научных экскурсий, организуемых АбНО и Академией. Постоянным участником «экскурсий» был Симон Петрович, который разрабатывал маршруты, формулировал научные и практические цели экспедиций .

Истинным увлечением Симона Петровича была абхазская на­родная песня. Он много сделал для ее возрождения и популяризации, в частности, вошел в специальную группу творческих работников и интеллигенции Абхазии, работавшую над созданием и комплектованием народного абхазского хора, принимал живейшее участие в работах по нотной записи абхазских народных песен, которую проводили композиторы А.Навашин и К.Ковач, сам устраивал этнографические концерты. Об одном из таких концертов сохранилась газетная информация. «Особенностью настоящего вечера, — пишет автор заметки, — было то, что на сцене артисты дали не только номера пения, но и ряд сценок из быта абхазцев». Отмечалось также, что «удачны и необходимы были объяснения, дававшиеся С.П.Басария»35.

С именем С.П.Басарии связано примечательное событие в научной жизни Абхазии и всего Западного Кавказа — Съезд деятелей краеведения Кубано-Черноморской области и Абхазии, состоявшийся в сентябре 1924 г. в Сухуме. Находясь в начале марта того же года в Краснодаре на совещании, обсуждавшем вопрос о перспективах проведения I Регионального краеведческого съезда, делегация Абхазии в составе Г.П.Барача и С.П.Басарии внесла предложение, чтобы местом проведения съезда был выбран г. Сухум. После обмена мнениями было принято решение обратиться к правительству Абхазии с соответствующей просьбой, на которую в короткое время был получен положительный ответ. Работа съезда началась 12 сентября 1924 г. Вступительным словом его открыл председатель СНК Абхазии Н.А.Лакоба, общее руководство работой осуществлял президиум во главе с Н.Я.Марром. Среди участников было много видных деятелей краеведения, историков, этнографов, лингвистов из Краснодара, Тифлиса, Москвы, Ленинграда и других городов и научных центров.

В самый разгар работы — 15 сентября на объединенном засе­дании президиума съезда и его распорядительного комитета прозвучало предложение С.П.Басарии провести последний день работы научного форума в каком-нибудь абхазском селе. Эта идея была поддержана Н.Я.Марром и остальными участниками заседания, и по предложению опять же Симона Петровича местом проведения выездного заседания было выбрано старинное и большое абхазское село Лыхны. Основная цель выездного заседания усматривалась в том, чтобы «сделать крестьянам как представителям абхазского народа, на чьей территории состоялся съезд, полный отчет о работе съезда».

В день приезда ученой делегации все жители села собрались на знаменитой Лыхненской поляне. Выступивший Н.Я.Марр говорил о необходимости укрепления связи между учеными и крестьянами, которые призваны в своей работе «материализовать» результаты научных разработок. Он поблагодарил присутствующих. «<... > Без абхазского народа не было бы съезда», — заявил академик.

Затем выступил Симон Петрович. Гостям он рассказал об истории Лыхны, его значении в истории Абхазии, в частности о знаменитой Лыхненской поляне, на которой по традиции абхазы собирались для решения важнейших и насущнейших вопросов национальной жизни. «Лыхненские сходы, — говорил Симон Петрович, — никогда не отменяются, и у абхазов существует поверье, что в назначенные дни собраний в Лыхнах бывает хорошая погода». Хозяевам-лыхненцам Басария рассказал о работе съезда, о его результатах, представил присутствующим прибывших гостей, которые затем познакомились с селом и его жителями.

В целом результаты съезда получили высокую оценку. Отмечалось его значение в «объединении и развитии краеведческой деятельности на Черноморском побережье и в Западном Закавказье», в «постановке изучения местного края и наилучшем использовании местных богатств», в «распространении и популяризации краеведческих знаний». Выдающаяся роль С.П.Басарии в организации и проведении съезда была отмечена особой благодарностью ЦИК и СНК Абхазии36.

Казалось, впереди годы напряженного и увлекательного труда. Однако, как и у многих других представителей его поколения, судьба Симона Петровича круто и трагически изменилась. Захлестнувший страну вал государственного террора не оставлял надежды на спасение, тем более для Басарии, который был слишком заметной фигурой в Абхазии того времени и к тому же отягощен весьма «сомнительным» прошлым: для компетентных органов, естественно, не оставалась тайной ни его бурная политическая деятельность в революционные годы, ни идеи, которым он следовал, ни пресловутая «аполитичность» последних лет.

Удивительно, но Басария уцелел в первой большой волне террора, обрушившейся на Абхазию, как и на всю советскую страну, в конце 30-х годов. Но первые признаки страшной «меты» были налицо уже в тот период. В октябре 1937 г. в сухумском партийном официозе — газете «Советская Абхазия» появилась статья, в которой Басария обвинялся в буржуазном национализме, идеи которого якобы «протаскивались» в книге «Абхазия в географическом, этнографическом и экономическом отношении»37. В следующем году «Советская Абхазия» поместила еще более разнузданную и доносительскую статью, издевательски назвав ее «Унтер Пришибеев в роли директора»38.

Симон Петрович был арестован в сентябре 1941 г. Вместе с ним аресту подверглись ряд других видных представителей абхазской интеллигенции. Всех их обвинили в принадлежности к «нелегальной контрреволюционной национал-социалистической организации», якобы действовавшей на территории Абхазии. Характерно, что роль главы организации, по крайней мере идеологическая, была отведена Басарии. Сохранившиеся протоколы допросов свидетельствуют, что следователи настойчиво выбивали из арестованных компрометирующие показания на Басарию, стремясь представить его главным организатором и вдохновителем мифической «организации».

О том, что следствие рассматривало Басарию в качестве главного обвиняемого, свидетельствует и другой факт. Большинство арестованных, проходивших по делу вместе с ним, были расстреляны уже в декабре 1941 г. В отношении же Басарии вынесение приговора было задержано. Он был этапирован в Тбилиси, где продолжились изнуряющие допросы. Наконец разыгрываемый сценарий подошел к концу. 8—9 мая 1942 г. в Тбилиси проходило закрытое заседание Военного трибунала НКВД Грузии, который приговорил Басарию С.П. «к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества». В архивных документах сохранилось указание, что приговор был приведен в исполнение 27 мая того же года39.

Характерно, что имя Басарии было использовано сухумскими чекистами и в дальнейшем. В архиве НКВД/КГБ республики сохранились материалы, свидетельствующие о том, что кара­тельные органы готовили в Абхазии новый виток репрессий, который должен был уничтожить последних оставшихся в живых представителей абхазской интеллигенции. По всей вероятности, арестованных собирались обвинить в принадлежности к тайной организации националистического толка. Именно об этом свидетельствует архивный документ 1947 г. «Справка о контрреволюционно-националистическом движении в Абхазии»40, в котором министр государственной безопасности Абхазской АССР генерал-майор И.А.Гагуа намечал для следствия основные этапы «истории» этой организации. Для нас «Справка» интересна тем, что в ней вновь упоминается С.П.Басария. Документ проливает свет и на характер обвинений, которые предъявлялись ему во время следствия и суда.
Приведем некоторые отрывки, сохраняя неповторимый стиль и уникальную лексику документа. «Басария Семен (так в тексте. — Ю.А.) Петрович, 1884 г. рождения, уроженец с. Квитаули41 Очамчирского района Абхазской АССР, с высшим образованием, по специальности педагог (осужден в 1941 году), в 1917 году прибыл в Сухуми из Северного Кавказа, где он работал до Февральской революции в качестве педагога среди горцев.

Будучи узким и большим абхазским националистом, ищущим для Абхазии государственной самостоятельности в соединении с горцами Северного Кавказа, приступил к практической деятельности по осуществлению своих намерений.

Первым его шагом в этом направлении был всеабхазский съезд мирян и духовенства, организованный им и в котором он принял руководящее участие. Съезд проходил под его председательством, и решения были приняты по его предложениям. Он ставил вопрос об отделении абхазского духовенства и церкви от грузинского. Басария тогда добился принятия съез­дом резолюции об отделении абхазской церкви от грузинской <...>.

После этого Басария подготовил и организовал первый всеабхазский съезд с участием представителей Северо-Кавказских горцев Шериповым и другими, на котором стоял вопрос о национальном органе и государственном оформлении Абхазии.

На съезде Басария внес предложение войти в Северо-Кавказское объединение горцев, что и было принято съездом <...>.

После установления Советской власти Басария был назначен на руководящую работу в системе Народного Комиссариата просвещения. В 1923 г. он выпустил книгу под названием "Абхазия в географическом, экономическом и этнографическом отноше­нии". Книга эта, особенно в исторической части и по национальному вопросу, являлась программой Басария в национальном вопросе Абхазии. Будучи ненавистным врагом Грузии, он старался быть со всеми, только не с грузинами.

Басария С.П., использовав свое служебное положение, начал прививать свои взгляды абхазской учащейся молодежи, с которой он имел непосредственное соприкасательство как директор абхазской десятилетки <...>.

Басария С.П. и Тарнава Михаил Иванович42, не соглашаясь с мероприятиями Советской власти в Абхазии и выражая свое недовольство по вопросу переселенческих колхозов и введения грузинского алфавита, пришли к выводу, что настал момент, когда можно осуществить мечту с помощью фашистской Гер­мании, для чего решили сплотить подходящую группу из числа контрреволюционно-националистически настроенной интеллигенции с тем, чтобы с вступлением немецких войск в Абхазию взяться за свое национальное дело — отделение Абхазии от Грузии <...>.

В сентябре месяце 1941 года все они в количестве 20 человек были арестованы и осуждены».

Далее министр утверждал, что «в настоящее время в Абхазии проживают замешанные в той или иной степени в этом контрреволюционном буржуазно-националистическом движении (лица), которые не были привлечены к ответственности в свое время по непонятным нам причинам». Страшно читать следующий ниже список, в котором поименованы более двух десятков известнейших в Абхазии лиц, в числе которых народный поэт Абхазии Д.И.Гулиа, а также ставшие впоследствии видными учеными- абхазоведами историк Г.А.Дзидзария, лингвист К.С.Шакрыл, этнограф Ш.Д.Инал-ипа. По счастью, система дала какой-то сбой и замышлявшиеся аресты и расстрелы не состоялись.

В период десталинизации Басария был полностью реабилити­рован. Однако возвращение из бездны несколько затянулось. Лишь 7 августа 1958 г. военная коллегия Верховного Суда СССР отменила все судебные решения в отношении С.П.Басарии и других осужденных лиц и постановила прекратить дело за отсутствием состава преступления. Понадобились еще два с половиной года, чтобы появилось первое печатное упоминание о Басарии, в котором Симон Петрович наряду с другими был назван «выдающимся деятелем просвещения» 43.

Отныне стало возможным и возвращение к его научному и публицистическому наследию. Оно небольшое, однако в истории абхазоведения оно навсегда останется важным этапом научного осмысления многих проблем историко-этнографического прошлого Абхазии. Остановленный в середине пути, в расцвете творческих и интеллектуальных сил, С.П.Басария не совершил многого, что было, вероятно, отпущено ему по жизни, в том числе и в сфере научных изысканий. Выпуская в свет свою работу по абазинскому аулу, он указывал, что это лишь часть материалов «по изучению абхазских племен, над чем я работаю»44. Завершить работу ему не довелось.

Личность Симона Петровича Басарии во многом типична для поколения национальной советской интеллигенции, с энтузиазмом трудившейся на ниве культурного возрождения своих народов. Но столь же типична и ее трагическая судьба, которую разделил С.П.Басария.

Примечания

1   О биографии С.П. Басарии см.: Дзидзария Г.А. Видный деятель абхазской культуры. — Советская Абхазия. 7.XII.1984; он же. С.П. Басария. — С.П. Басария. Избранные сочинения. Сухуми, 1967; он же. О жизни и деятельности Симона Басарии. Биографический очерк. — Симон Басария. Сухуми, 1984; опубли­кованы воспоминания жены: Тусишвили-Басария В.Н. Симон Басария. Сухуми, 1971 (на абх. яз.).

2   Большинство печатных работ С.П. Басарии, разбросанных по кавказской периодике начала XX в., были выявлены и опубликованы Г.А.Дзидзарией в двух изданиях: Басария С.П. Избранные сочинения. Сухуми, 1967; Симон Басария. Биографический очерк. Статьи. Сухуми, 1984. В дальнейшем работы С.П. Басарии будут цитироваться по этим изданиям.

3 Басария С.П. Забытый край. — Избранные сочинения, с. 19.

4  Клеймо «виновного населения» было официально снято с абхазов реск­риптом Николая II в 1907 г. в благодарность за «неучастие в противоправительственных смутах 1905 года».

5  Басария С.П. Опять в Абхазии. — Избранные сочинения, с. 29.

6  Симон Басария. Биографический очерк, с. 41.

7   С докладом по этому вопросу на съезде выступал известный абхазский деятель М.И.Тарнава. Изложение основных положений см.: Тарнава М.И. Краткий очерк истории абхазской церкви. Сухум, 1917.

8  Самурзакан — историческая область Абхазии, расположенная на крайнем востоке края, где традиционно было сильно этническое и культурное влияние грузин (мегрелов).

9  Тексты документов съезда цитируются по публикации в газ. «Вперед» (8.XII.1917).

10 Вперед. 8.XII.1917.

11  Цит. по: История Абхазии. Главный ред. С.З.Лакоба. Гудаута, 1993, с. 297.

12 Рихтер З. Кавказ наших дней. 1923—1924. М., б.г., с. 112—113.

13 Лакоба Н.А. Статьи и речи. Сухуми, 1983, с. 28.

14 Рихтер З. Кавказ наших дней, с. 113.

15 Выступление С.Басарии на IV Всеабхазском съезде Советов. — Советская Абхазия. 18.III.1927.

16    Последнее издание по времени выпуска: Басария С. Учебник по географии Абхазской АССР. 3-е, испр. изд. Сухуми, 1937.

17 Басария С.П. Забытый край. — Избранные сочинения, с. 20.

18   Басария С.П. Абхазия в географическом, этнографическом и экономиче­ском отношении. Сухум—Кале, 1923, с. 37.

19 Инал-ипа Ш.Д. Вопросы этнокультурной истории абхазов. Сухуми, 1976.

20 Басария С.П. Абхазия, с. 37.

21   Анчабадзе Ю.Д. Абаза (к этнокультурной истории народов Северо-Западного Кавказа). — Кавказский этнографический сборник. М., 1984. Вып. VIII.

22    В монографии описание традиционных хозяйственных занятий абхазов дается не в этнографическом разделе, а включено в главу по экономике.

23 Джанашия Н.С. Абхазский культ и быт. — Христианский Восток. Т. V. СПб)., 1916.

24   Басария С.П. Абхазия.., с. 58. Между тем в своей запальчивости С.П.Басария оказался не во всем правым. Позднейшие исследования традиционной мифологии абхазов показали правоту Н.С.Джанашии, которому удалось зафиксировать реально функционировавшие в народном религиозном сознании имена богов и их функциональные «обязанности». См.: Инал-ипа Ш.Д. Абхазы. Сухуми, 1965; Акаба ЛЖ. У истоков религиозной мифологии абхазов. Сухуми, 1980.

25 Басария С.П. Абхазия.., с. 58.

26 Там же.

27 Там же, с. 71.

28 Дзидзария Г.А. С.П.Басария. — С.П.Басария. Избранные сочинения, с. 15.

29 Басария С.П. Абхазия.. , с. 11.

30 Басария С.П. Абазинский аул в Мало-Карачаевском округе (К материалам по изучению абхазских племен). Сухум, 1929; эта работа была включена в кн.: Басария С.П. Избранные сочинения, с. 80—105.

31  Рецензия опубликована в журнале: Революция и горец. 1930, № 5, с. 79—80.

32 Басария С.П. Редкие случаи долголетия в Абхазии. — Труды Абхазского научно-исследовательского института краеведения. Сухуми, 1934. Вып. II, с. 99— 118; включено в «Избранные сочинения» (с. 43—66).

33 Известия Абхазского научного общества. Сухум, 1930. Вып. I, с. 2—12; включено в «Избранные сочинения» (с. 67—77).

34 Экскурсии Абхазского научного общества. — Голос Трудовой Абхазии. 6.VI.1923; Басария С.П. Наш Кисловодск. — Там же. 21.VIII.1924; Работа Госмузея. — Советская Абхазия. 18.II. 1930; Экспедиция АбНО и Академии Абхазского языка. — Там же. 26.VI.1930.

35 Батанов. Музыку и пение — в массы трудящихся. — Советская Абхазия. 30.ХП.1927.

36 Краеведческий съезд и его значение для Абхазии. — Голос трудовой Абхазии. 12.IX.1924. Отчет хозяину съезда — абхазскому народу. Революционный почин краеведческому съезду. — Там же. 17.IX.1924. Ученые и крестьяне. — Там же. 224.IX.1924.

11 Ленский С. Буржуазный националист. — Советская Абхазия. 15.Х.1937.

38 Унтер Пришибеев в роли директора. — Советская Абхазия. 11.XI.1938.

39 Пачулиа В. Как осуществлялся геноцид в малой империи. — Республика Абхазия. 1999, № 145.

40 Документ опубликован: Абхазский архив. XX век. М., 2002. Вып. I, с. 72—80.

41 Официально употреблявшаяся в те годы грузинизированная форма абхазского наименования родного села С.П.Басарии Кутол.

42 Тарнава М.И. (1895—1941) — абхазский общественный и политический деятель, историк, публицист. Репрессирован вместе с С.П.Басарией.

43  Тарба Б. Просвещение — народу. — Советская Абхазия. 11.1.1961.

44 Басария С.П. Абазинский аул. — Избранные сочинения, с. 80.

  

С.П.Басария. Фото из следственного дела.

(Опубликовано: Репрессированные этнографы. М., 2005. вып. 2.)

(Перепечатывается с сайта: http://www.apsuara.ru.)

_____________________________________________________