Елена Заводская
Избранные статьи:
АКОП БАЛЯН. СУХУМСКИЙ КОФЕВАР-ФИЛОСОФ
Так, целый день, сменяя друг друга, водят свой хоровод завсегдатаи кофейни, летом почти до полуночи, зимой часов до 6-ти вечера, до последнего посетителя, и Алексею скучать не приходится.
Сухумская набережная всегда была средоточием столичной жизни. Десятилетиями сухумчане оставляли на ее камнях и парапетах свои следы, здесь скрещивались и расходились судьбы, здесь кипела своя, полная очарования, жизнь, разумеется, для посвященных в ее тайны и перипетии. Недавно в приватной беседе Ахра Бжания вспомнил фразу, оброненную в разгар войны Леварсой Бутба, известным абхазским художником: «Встретимся у Акопа». Дело было на позициях в Верхней Эшере, в канун Нового года посреди фронтовой тягомотины, пролетающие над головами снаряды гранатомета напомнили ребятам елочные игрушки и игра слов «Окоп – у Акопа» их заворожила…
Капелька истории
«Бульвар – излюбленное место сухумцев был разбит между морем и набережной вдоль Михайловской набережной (ныне Набережная Махаджиров). Здесь за чашкой кофе сухумцы играли в нарды, шашки, шахматы, неспешно беседовали и заключали торговые сделки. Курили нергиле, слушали музыку и отдыхали. Начинался бульвар от Ольгинской улицы (ныне ул. Пушкина) и тянулся на запад до Торговой улицы (ныне ул. Айдгылара). Появившийся еще в 70-х годах 19 века бульвар был огорожен штакетником, здесь был разбит прекрасный парк с экзотическими растениями. Здесь же располагалась и обширная кофейня, а неподалеку играл оркестр духовых инструментов. Бульвар строго охранялся, и городская управа содержала тут сторожа. В рассказе Исаака Бабеля «Столица Абхазии» есть такая фраза: «Даже море, изумительное, пьянящее сухумское море составляет только «бесплатное приложение» к набережной и кофейне».
Анзор Агумаа, историк и археолог.
Кофейня как символ города
Если набережная – главная артерия нашего города, то сердце его, без сомнения, «кофейня Акопа», которая расположилась вблизи центральной арки, на том месте, где в советские времена по праздникам играл городской духовой оркестр, плывущая мимо толпа прогуливающихся людей заворачивала сюда, чтобы выпить чашечку ароматного кофе, его дух, как вырвавшаяся из бутыли душа джина, витал над местом, привлекая сюда все новых поклонников «дольче инфарниенте», чашечки пустели, разговор заплетался причудливым узором, все новости, все городские события обсуждались на этом небольшом пятачке, все сплетни и байки вылетали именно отсюда, и как взъерошенные птицы разлетались по городу.
Название «У Акопа» нежно пристроилось к кофейне почти сорок лет назад, с тех пор, как сюда в 1970 году пришел варить кофе Акоп Балян, ставший за долгие годы добросовестного кофеварения одним из самых известных кофеваров нашей столицы. Мне кажется, что именно в его кофейне родилась байка о том, как во время войны Акоп каждое утро поднимал окошко над своей жаровней, чтоб поддержать дух жизни нашего города до того самого дня, когда грузинские гвардейцы на танке ворвались в Абхазский театр, а потом, нацепив на себя бурки, помчались на своем танке по набережной, взрывая гусеницами ее асфальтовое покрытие. Видимо, в этот момент Акоп понял, что жизнь города не сохранить кофейным ароматом, он закрыл свое окошко и больше не появлялся в кофейне. Зато почти сразу после окончания войны он разогрел свою жаровню, начал снова варить кофе, и жизнь затеплилась на этом пятачке напротив сгоревшей и разбитой снарядами «Рицы».
Первые послевоенные годы набережная пугала безлюдностью. Но я ходила сюда почти каждый день в любую погоду со своей маленькой дочкой послушать чаек и посмотреть на горизонт, который был так же прекрасен, как и до войны, он один не нес на себе отпечатка трагических событий. И на моих глазах медленно и тяжело жизнь кофейни оживала, с каждым годом, казалось, сюда подтягиваются все новые посетители, немного осмелев и подлечив раны, ибо поистине «свято место пусто не бывает». Сегодня здесь снова кипит жизнь.
Новая история старого места
Акоп Балян умер в 2000 году и от него принял кофейную вахту муж дочери Акопа – Алексей Саркисян, Леша, Леха, который и варит ныне здесь кофе, общается с посетителями, он в курсе всех главных событий в их жизни, он первым каждый день в шесть часов утра открывает кофейню и выпивает свою первую чашечку кофе, сидя у парапета и глядя на горизонт. Этот момент он считает самым сладким в жизни. Несколько минут одиночества наедине с напитком, который составляет смысл его жизни. Вслед за ним приходят сделать несколько горячих глотков городские гаишники, и Алеша одним из первых узнает обо всех происшествиях минувшего дня и ночи. Гаишников сменяют женщины, наводящие на набережной лоск к удовольствию посетителей, которые любят поспать. Выпив по чашечке, они расходятся по делам, а в кофейню подтягиваются работники охраны президента… Так, целый день, сменяя друг друга, водят свой хоровод завсегдатаи кофейни, летом почти до полуночи, зимой часов до 6-ти вечера, до последнего посетителя, и Алексею скучать не приходится. Каждый день он вместе со своей сменщицей варит 350-400 чашек кофе. В небольшой будочке с нехитрым оборудованием у него хранятся 76 персональных кофейных чашек, среди них – чашечка президента с оранжевым цветочком; закрашенная чем-то бардовым с большими буквами «АТ» - чашечка Арвелода Тарба; с большой «10»-ой – чашечка Хаджарата Хварцкия; довольно изысканная из коричневого прозрачного стекла крохотная чашечка на двоих – Ибрагима Чкадуа и Валерия Кураскуа, которые пьют кофе поочередно; есть тут именные чашечки Давида Пилия, Джумы Ахуба, Кандида Тарба, Семена Адлейба и многих, многих других.
Здесь не только пьют кофе, обсуждают новости и обмениваются мнениями, но и играют в шахматы, нарды и домино. Алексею Саркисяну не нравятся эти игры, как не нравится преобладание мужского элемента в кофейне, и то, что посетители разбрасывают бычки по плитке, даже невзирая на то, что на каждом столе стоят пепельницы. Он считает, что игроки вытесняют ту атмосферу интеллектуального общения, которая была присуща этому месту, а отсутствие женщин лишает его необходимого очарования.
Некоронованный президент
До войны завсегдатаи делились: любители тонкого и умного трепа, политологи и знатоки жизни собирались «У Акопа», чтобы обсудить важные политические новости, сделать свои прогнозы и заключить интеллектуальное пари. А пенсионеры - заядлые шахматисты, игроки в нарды и доминошники - собирались в «Прохладе», которая была не менее знаменита и располагалась напротив входа на «Амру» в самом начале аллеи Слоновых пальм на улице Фрунзе. К сожалению, во время войны практически весь квартал был до основания уничтожен. Здание на набережной, где находилось кафе «Прохлада», долго переходило из рук в руки пока, наконец, очередной хозяин не превратил его в роскошный особняк, а все верноподданные «Прохлады» переместились в «Кофейню Акопа», привнеся туда свой дух и свое название «Брехаловка», которое, кстати, вызывает неприятие у многих завсегдатаев кофейни «У Акопа». Сам Алеша Саркисян даже слышать это слово не может, болезненно морщится, а на вопрос, почему стали так называть кофейню, отвечает, что «брехуны и дали месту такое название, а нормальные люди с этим не соглашаются». У «Брехаловки» до недавнего времени был свой президент - Сергей Семенович Зардания, почтенных лет человек, видимо, страстный поклонник «зеленого змия» и поборник нового названия, так мне показалось. Он умер в 2009 году. Говорят, он поддерживал некий негласный порядок, столики для игроков под сенью большой пальмы и кипарисов – его заслуга. Он часто сетовал на то, что иногда сюда забредают «чужаки», имеющие пристрастие к азартным играм, и не позволял им тут обосноваться. Его личный рекорд – 13 чашек кофе в течение дня. Он уверяет, что после такой дозы «ни в одном глазу» у него не было, видимо, такой «сильный» был кофе!
Ода кофейне от Владимира Зантария
«Здесь черпал свои сюжеты Фазиль Искандер, у него есть стихотворение, в котором любой читатель, знакомый с этим местом, видит зримые очертания кофейни. Когда в 2004 году Фазиль Искандер приехал в Сухум, он первым делом пришел сюда, нашел здесь своих героев и пообщался с ними, - рассказывает Владимир Зантария.
Задолго до войны известный русский поэт Евгений Евтушенко вместе с известным нашим прозаиком Алексеем Гогуа побывал в кофейне и заявил, что сам Маркес позавидовал бы тем сюжетам, которые можно почерпнуть невзначай за чашечкой кофе в этом уголке сухумской набережной. Исаак Бабель писал, что нет надобности в Сухуме посещать кабинеты чиновников, чтобы решить важную проблему, все можно сделать тут за чашечкой кофе и бокалом Изабеллы.
Здесь можно услышать массу самых невероятных историй про охоту и кадровую политику правительства. Здесь всегда собирались и собираются чиновники, артисты, поэты, люди науки, любой человек может прийти сюда и стать членом непризнанного братства.
С Таифом Аджба мы много времени проводили в кофейне «У Акопа» и здесь у нас рождались темы для стихов. Во время войны в Гудауте в морпорту тоже варили кофе, люди собирались там, имитируя тот стиль общения, который родился «У Акопа». Но как только Сухум освободили, и кофейня открылась, люди вернулись сюда. Все корреспонденты, которые приезжают в Абхазию, обязательно приходят в кофейню и часто именно отсюда начинают свои сюжеты. То, что и как обсуждается в кофейне «У Акопа» служит своего рода барометром общественного мнения, в разговоре с завсегдатаями всегда можно нащупать самую животрепещущую тему.
Несколько лет назад в Абхазию приезжал известный кабардинский художник, он с большим удовольствием пил кофе на берегу и слушал разговоры в кофейне. Он был поражен и говорил, что в Нальчике невозможно вот так, за чашкой кофе говорить обо всем, он оценил умение сухумчан не просто найти тему для общей беседы, а обсуждать как в парламенте весь спектр волнующих людей вопросов и событий. Разговор может показаться сумбурным и лихо перескакивающим с темы на тему, но в этом кажущемся сумбуре есть своя скрытая суть, нечто, что людей объединяет, ради чего они приходят сюда. Какая-то подспудная прелесть, никого не обременяющего общения».
(Перепечатывается с сайта: http://www.abhaztur.com.)
______________________________________________
ЗАТЕРЯННЫЕ В ВЕЧНОСТИ
Есть у нас в Абхазии очень интересное и выбивающее из колеи место. Интересное в своей затерянности, а выбивающее – своей фантастической красотой. Оторванное от мира и самодостаточное. Добраться туда – не фунт изюма. Я, например, провела в томительном ожидании три недели, прежде чем мне сообщили, что самолет, наконец-то вылетает. Не много было на тот момент желающих посетить это место, к счастью, появились российские туристы, рискнувшие забраться столь далеко в поиске особенных впечатлений (думаю, они не прогадали).
Допотопный самолет долго не хотел заводиться, мотор пару раз глох, прежде чем затарахтел. Пассажиров рассадили особым образом: тех, кто потяжелее – ближе к носу, а груз и менее отягощенных весом гуманоидов – в хвост. Чтоб не кренило в воздухе. И мы полетели. Время полета истекло молниеносно. 25 минут и наш самолет коснулся земли, двери открыли, и мы стали выпрыгивать на землю, поросшую густой и нежной травой с желтыми головками одуванчиков.
Первое чувство – что вместо легких у тебя паруса, а воздух, который их наполняет, по-особенному свеж и как-то необыкновенно бодрит. Взгляд поверх вершин – и ты понимаешь, что оказался на дне огромной котловины, которую обступили горные громады. Густые леса, скалистые вершины и какая-то замогильная тишина. Все быстро разбрелись кто куда, туристов повели в сторону Бзыби, а я ступила на тернистую тропу, петляющую вдоль села. Подворья здесь огромные, с разнообразными вспомогательными постройками (сараями, амбарами, сеновалами, коровниками и прочим), расположены на значительном расстоянии друг от друга, с полями и сенокосами, словом – раздолье. Поклажа на колесах – ошибка, за которую вы будете наказаны. К колесам прилипнет земля, и они быстро собьются на острых дорожных камнях. Груз все равно придется тащить на себе. На это и рассчитывайте.
Когда я собиралась на Псху, меня предупредили, что все продукты надо везти с собой, так как в селе вряд ли удастся что-то купить. Оказалось, напрасно. Директор единственной в селе школы, Анатолий Турков, открыл у себя дома магазин, в котором можно купить все необходимые продукты и хозтовары, правда, по более высоким ценам, чем в Сухуме. На молоко лучше не рассчитывать. Летом псхинцы гонят скот на альпийские пастбища, оставляя в селе ровно столько живности, сколько необходимо на прокорм семьи. Найти место для ночлега тоже нелегко. Псхинцы не горят желанием принять постояльцев, для страховки надо взять с собой палатку. Мне повезло, и я пристроилась вместе с дочкой у очаровательной местной жительницы – тети Жени Чумаковой, у которой и прожила душевно две недели, помогая ей по хозяйству. Вместе мы копали картошку, варили самогон и кашеварили, Евгения Тихоновна была щедра и великодушна, продуктов у нее достаточно, овощи, фрукты, яйца, сыр – все было на столе, и она ни за что не хотела брать с меня деньги. Прямо через двор текла речка, дул ветерок и во время дневной жары холодная вода освежала стопы.
Жители села в основном русские, предки которых поселились на Псху в 19 веке. На Псху и окружающих село хуторах живет около 200 человек. Названия хуторов, чаруют и манят, дороги зовут, здесь преступление сидеть на месте. Надо ходить и впитывать красоту, чтоб потом не жалеть, что не все увидел. Речки здесь текут своенравные, чего стоит один Баул, в котором во все времена и при любой погоде тонут люди и животные. Надо быть осторожным.
Шесть хуторов (Ригза, Бетага, Ришилье, Агурипста, Санчар и хутор Серебряный) с живописными тропами к ним не дадут вам скучать, и вы забудете о благах цивилизации напрочь. А если еще пора сенокоса и повсюду веет настоянным на жаре ароматом трав – считайте, что вам повезло, пусть «библейские райские сады отдыхают»! Здесь можно за целый день не услышать ни человеческого голоса, ни гудения машины и не увидеть никого, кроме животных. Будет бряцать вдали колокольчик, иногда лениво хрюкнет поросенок, кто-нибудь промычит или прогавкает. Постоянно шумит только речка. Городская жизнь тут начинает казаться случайно привидевшейся во сне, а весь остальной мир погружается в небытие, жизнь, кипящая там, тут абсолютно нереальна.
До войны здесь работали телевизоры, и псхинцы приобщались к миру посредством их. Передачи транслировались с батумской телевышки. После войны ее отключили, и сельские телевизоры заглохли намертво. Они работают только в тех домах, где стоят большие тарелки антенн, но я таких насчитала не много.
Все дома здесь построены из местного леса, причем, им не одно столетие, вид у них запредельный. Они источены древоточцем, со следами латок и переделок на скорую руку. Евгения Тихоновна, моя хозяйка, рассказывала, как с мужем строила дом в сталинские времена, огромные деревья они рубили на склоне, в селе рубить деревья не разрешали. На своих плечах вытаскивала огромные бревна и волокла их к месту постройки. Судя по всему, жизнь тут всегда была исключительно тяжелой и малокомфортной. Но были времена расцвета села, когда на Псху проживало более тысячи жителей. Был здесь колхоз-миллионер имени 1 Мая, где собирались огромные урожаи местного меда, и процветало животноводство. В селе были две полнокомплектные школы, в которых дети занимались в две смены. Это было до 1957 года. Потом грянуло укрупнение колхозов, абхазское население переселили в Члоу, русских – в Ахурей. Люди писали жалобы в Москву, и вскоре выселение прекратилось, но вернулись назад не все, процентов 40 жителей. С тех пор начался упадок села. Сегодня в псхинской одиннадцатилетке учится всего 33 ученика, из них – трое выпускников, работают 7 учителей. В 60-е годы началось строительство ГЭС, в 70-м году дали свет. И сегодня псхинская ГЭС работает, обеспечивая село и все хутора довольно хорошим светом. Дежурят на станции 7 добровольцев, которые получают мизерную зарплату, но делать нечего, государство про них забыло, а свет нужен. Вот и приходится работать не за зарплату, а ради света в домах. Есть в селе амбулатория, медсестра и фельдшер, врача нет. Иногда из столицы приезжают бригады медиков, которые обследуют больных, а заодно прикупают мед и сыр у местных жителей. Но они радуют псхинцев не часто.
Вот так и течет тут жизнь, без ненужной суеты, в постоянных трудах. Дочка моя так просто «одичала», возилась с кошками на чердаке, гоняла чужих кур и поросят, которые шкодили в огороде, вела беседы с Рябчиком, хозяйским псом, и упрекала меня в том, что я заволокла ее в такую глушь. Местных детей тоже не часто можно увидеть, помогают взрослым, болтаться по «улице» некогда.
Зато я оторвалась по полной. Иначе думала, иначе чувствовала, предмет жизни был совершенно другим. Она тут, как смоква в сиропе вечности. Все проблемы и хлопоты, которые в обычной жизни тяготят плечи, теряют смысл. Когда идешь порожний по тропе, а перед глазами высятся недоступные хребты, когда низина не зажимает, а раскидывается вальяжно полянами в кружеве папоротников, когда смотришь под ноги, чтоб ненароком не раздавить зазевавшегося скарабея, когда тишина обступает и плюшевым объятием держит, как прозрение догоняет и толкает в спину понимание того, что в жизни истинно, мгновение останавливается, а дьявол суеты низвергается в ад.
(Перепечатывается с сайта: http://www.abhaztur.com.)
___________________________________________________
ЗУРАБ АЧБА – 12 ЛЕТ СПУСТЯ
Добропорядочные люди приобретают больше врагов своими речами, нежели дурные – своими делами.
Эрих Мария Ремарк
Время летит. Прошло 12 лет с того черного августовского вечера, когда убили Зураба Ачба. Но со временем его фигура становится более внушительной, душа – более тонкой, мысли – более актуальными. Время нас убеждает: людей такого масштаба, как он, в нашей истории – единицы... «Большое видится на расстояньи»...
Зураб Ачба родился 23 февраля 1950 года. Окончил сухумскую среднюю школу №10 имени Н. Лакоба. Выпускник юридического факультета Московского государственного университета. После окончания университета вернулся в Абхазию, работал юрисконсультом в разных организациях. С 1991 года был заместителем председателя Народного форума Абхазии. В 1991 году был избран депутатом Верховного Совета Республики Абхазия. С 1993 года – член Межреспубликанской коллегии адвокатов, заведующий юридической консультацией № 24 в г. Москва.
Сухие биографические данные только очерчивают канву жизни, они не в состоянии передать аромат неординарной человеческой личности. Зураб был очень большим и добрым, он любил и умел наслаждаться жизнью: заразительно хохотал, любил поесть и угостить, у него была невероятно обаятельная улыбка, очень тонкое и мудрое чувство юмора. И что бывает уж совсем редко в людях – ирония по отношению к себе. Именно она присуща, на мой взгляд, наиболее умным людям и истинным философам! А из иронии на нас парадоксально глядело его серьезное и внимательное отношение к людям и жизни.
Задором и писательским куражом пронизано то, что он написал сам о себе в статье «Бар Бам Бия Кер Куду», опубликованной в «Нужной газете» 13 сентября 1999 года, отвечая на публикацию, в которой абхазские академики назвали его «лично обиженным»:
«Всю свою жизнь я был обижен и каждый раз лично. Меня в детстве лично порол отец, и шлепала мать. Правда, эти нередкие экзекуции перемежались с еще более частыми проявлениями родительской любви, но это только искажало истинную картину. В детстве меня кусали собаки и царапали кошки. Один раз меня даже клюнул петух, но зато очень больно. Мне приходилось постоянно драться и вне зависимости от исхода драки, я ходил в синяках. В школе меня обижали учителя, ставя посредственные оценки и двойки. В университете третировали преподаватели, периодически выставляя мне неуды и незачеты. Всю жизнь я влюблялся не в тех женщин, и не те женщины влюблялись в меня. Я мечтал быть французом и дефилировать по Парижу, а родился абхазом и снашивал башмаки, топая по Сухуму. Я не стал великим писателем, композитором, художником или кинозвездой. Я не стал никем – даже членом Абхазской Академии наук. Я мечтал быть стройным, кудрявым и богатым, а стал толстым, лысым и нищим...»
Когда я перечитываю его публикации, мне становится очевидно, как много ему не дали сделать. Например, стать ярчайшим абхазским публицистом и трибуном, равного которому у нас сегодня могло бы не быть..., законодателем, который бы мог служить ориентиром, быть авторитетом и определить другое качество нашей законодательной базы..., политическим деятелем, который бы хлестко и по делу критиковал ошибки и подсказывал умные решения... Но видно, кому-то все это не понадобилось, для кого-то его стремление к правде и искренность были чрезмерно назойливыми. Поэтому сегодня мы ничего не знаем о тех, кто виноват в том, что сегодня Зураба нет с нами...
«Убийство Зураба Ачба не было расследовано. Дело закрыто, как и в случае убийства Юрия Воронова, – говорит секретарь Совета Безопасности РА Станислав Лакоба. – У меня нет сомнений, что это – политическое убийство. Был устранен человек, чья роль в жизни общества была значительна. Он был ярким оратором и дипломатом. Он блестяще владел даром публичного выступления, умел приводить неопровержимые аргументы, умел убеждать. В Абхазии не было и нет оратора более яркого. Он говорил всегда логично, это была речь очень начитанного, всесторонне развитого и многогранного человека. Она производила на слушателей незабываемое впечатление».
На протяжении многих лет люди, знавшие Зураба, а также все те, кто понимал значение его личности, собирались на месте убийства и в глухом молчании зажигали свечи. Так они выражали свою надежду на то, что когда-нибудь справедливость восторжествует, и убийцы будут названы. Сегодня никто к этому месту не придет. Надежда умерла...
(Перепечатывается с сайта: http://apsnypress.info/news/6987.html.)
_________________________________________________________
ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ НАДО ТРЕНИРОВАТЬ...
Все меньше и призрачней делаются сухумские особнячки, такие милые и разнообразные, в которых столько стилей с любовью были когда-то соединены настоящими мастерами, архитекторами-зодчими, они ваяли городской колорит, пестовали его в угоду привередливым и утонченным хозяевам, они создали в городе атмосферу тепла и индивидуальности, им даже в голову не могло прийти, что когда-нибудь их маленькие шедевры проиграют битву жизни обшарпанным бетонным монстрам. Эти, последние, будут стоять, разрезая пространство города и навевая ужас на человеческую душу, а домики и дома, большие и маленькие, помпезные и не очень, но полные невыразимого своеобразия будут разваливаться у нас на глазах, уходить в тень, превращаться в пыль, хиреть посреди равнодушия нехозяев и уступать место безликой наглости блочных чудовищ.
Я выросла в славном колорите Сухумской горы. И в разные периоды своей жизни гуляла и перегуливала ее кривые улочки, наслаждаясь их непохожестью друг на друга. Район горы Чернявского и прилегающий к ней район Лечкомиссии с мощенной когда-то мостовой, вязами и уютными домиками и особняками были моей невыразимой Меккой, символом для меня моего города, моим медом и немогущей оборваться нитью, которая во все времена держала меня на привязи независимо от того, где я находилась. А сегодня выросло уже не одно поколение наших маленьких иванчиков, не помнящих нашего города тех, лучших, времен. Они смотрят, не понимая, когда я пытаюсь говорить им о среде города, об архитектуре зданий, они не успели еще в своей маленькой жизни побывать у истоков нашего города, да и не собирались туда вообще, ибо ничего им не известно о том, что был славный Сухум, что были в нем чудесные дома, похожие на дворцы и усадебки, и в них жили люди…
«Я был бы самым несчастным человеком на свете, если бы был обречен всю свою жизнь жить в таком бетонном чудовище, в котором живу сейчас! - сказал мне во время беседы Анзор Агумаа, заместитель начальника Управления охраны и использования историко-культурного наследия. – У Сухума всегда был свой колорит, но его никогда не составляли панельные дома, а именно индивидуальные домики, арки, фонтанчики, фонари на улицах, решетки, ворота, балкончики и крылечки. В списке-реестре памятников истории города значится 280 объектов. Все они требуют бережного к себе отношения. Они – овеществленная наша память. Без памяти нет прошлого. Память у человека плохая, ее надо тренировать, а для этого нужны образцы истории. Если сегодня мы не сохраним то, что досталось нам от предков, завтра наши потомки перечеркнут нас…»
Как это ни печально, но именно в безликих панельных домах живет сегодня большинство сухумчан, именно эти дома ассоциируются у наших детей с архитектурой.
Не хочется мириться с таким положением дел. Поэтому я собираю своих ребят из секции журналистики СДЮ, и мы отправляемся на экскурсию в прошлое нашего города. Мы проходим мимо Ботанического сада, поднимаемся выше, останавливаемся у дома Фишкова по улице Пушкина. Я так рада, что этот особняк обманул время, вернулся к жизни, проскочил в зазор между прошлым и будущим! Сейчас здесь Дом детского творчества, юные художники обживают его стены, сидят в просторных комнатах, пишут гуашью и акварелью, рисуют. Я рада и за них тоже. Они бегают по маленькой лесенке внутри, смотрят из вытянутых окон на кедры и невольно понимают, в чем разница между нормальным человеческим жилищем и блочным домом! Дом Фишкова – был первым из немногих восстановленных за 16 послевоенных лет государством, благодаря личной воле первого президента Абхазии Владислава Ардзинба. Он, правда, говорят, обещал всю улицу Пушкина привести в чувство, да не вышло видно… Рядом с домом Фишкова дом инженера Даля, возраст которого перевалил за сотню лет. Я про себя называю его «сухумским дворцом Дожей». Его причудливый роскошный фасад, самый изощренный в городе, сделан из резного камня, двери и все деревянные детали были сделаны из красного дерева. Эти двери сейчас украшают вход в Государственный Таможенный Комитет, а бронзовые фигурные ворота были вывезены (по слухам) в 70-х годах в Грузию. Арку дома разнес грузовик с дровами, который въезжал после войны во внутренний дворик. Чтобы спасти дом, его передали под Дом-музей сестер Бубновых, но эта передача не принесла дому радости, кое-как была починена крыша, и на этом все остановилось. Так и стоит он, разрушаясь, в тени старого кедра, зияя вывороченными оконными рамами и дверьми, и дожди давно уже смыли с него весь блеск былого величия, оставив дому одну мерзость запустения! Дальше улочка выводит нас к вилле купца Алоизи, которая была построена в 1896 году, метровой толщины каменные стены способны пережить века, однако год спустя вилла была реконструирована, к ней пристроили башенки и балкончики. Дом преобразился и «взлетел», но реконструкция была сделана на скорую руку. В первые послевоенные годы я еще рисковала заходить в дом с детьми, мы поднимались по лесенкам на башню и смотрели оттуда на наш город. Сейчас это удовольствие недоступно и связано с риском для жизни. Деревянные пристройки давно сгнили и в любой момент могут обрушиться. Дом Алоизи стал напоминать мне пустой кокон: бабочка улетела, осталась пустая оболочка, с хрустом рассыпающаяся в руках. Судьба этого дома трагична. После войны время от времени появлялись люди, готовые взяться за реконструкцию дома, уж больно он красив и престижен. Но, оказывается, дом, такой большой со стороны, располагает всего пятью комнатами. Остальное – нефункциональные помещения: башни, балконы, внутренние коридоры и лестницы. Его реконструкция требует огромных вложений, но получить отдачу вряд ли получится в обозримом будущем. Это отпугивает потенциальных хозяев. Так никто и не может решиться. Вилла Алоизи - это «синяя птица» нашего города. Только романтик-меценат, человек философского склада, понимающий толк в красоте, способен вернуть к жизни этот дом. Мне приходит на память «Дом Виктора Абаза». Это был первый дом, восстановленный из руин в послевоенные годы. Он был и остается ярким штрихом на лике нашего города. К несчастью, самого Виктора Абаза нет сегодня в живых, но его дом живет своей жизнью, в нем проходят культурные мероприятия, здесь можно уютно посидеть за чашечкой кофе, его знают все жители Сухума как «дом Абазы». Он всегда будет светлым напоминанием о человеке, который рискнул вложить средства, заботясь не о сиюминутной выгоде, а о возрождении родного города.
Мы поднимаемся на вершину горы Чернявского. Здесь, стыдливо укрывшись от посторонних глаз, заканчивают свой когда-то славный век когда-то прекрасные дома. От виллы полковника Аверкиева, построенной в славном стиле модерн, остался один фасад. В дом во время войны попал снаряд. Этот разрушенный фасад парит над городом и хорошо просматривается из разных точек. Рядом примостился пансион Преображенского, а в нескольких шагах от него - дача доктора Кошко с такой изящной и грустно-ветхой теперь башенкой. Мы понимаем, что вряд ли эти дома доживут до «лучших времен», вряд ли в ближайшем будущем кто-то вспомнит о них и так их жаль, и так хочется, чтобы на этой горе посреди ее пышной зелени стояли и были обитаемы дома, с которых когда-то начался тот город, который есть у нас сегодня…
Состояние Управления охраны и использования историко-культурного наследия весьма плачевное. У Управления нет своей реставрационной мастерской, нет специалистов-реставраторов, нет архитекторов. У государства нет средств для восстановления историко-архитектурных памятников, поэтому сегодня единственная надежда всех, кому небезразлична их судьба – это частная инициатива тех, кто готов стать меценатом, взять на себя эту благородную и ответственную миссию по превращению того, что тленно и принадлежит только одному (деньги), в то, что нетленно и способно принадлежать всему городу, каждому его жителю. Если такие люди не появятся, мы рискуем превратиться в будочно-панельную страну.
«Время правления Нестора Лакоба сильно отличается от времени правления Владислава Ардзинба. Во времена Лакоба все стало в один момент государственным, и государство разбогатело. Во времена Ардзинба все так же, в один момент, стало частным, причем, это «прихваченное» частное стоит как бесхозное, у самих «прихватизаторов» нет средств на восстановление, а ждать богатого дядюшку особенно неоткуда», - так охарактеризовал нынешнюю ситуацию один знакомый, пожелавший остаться неизвестным. Только продуманная государственная политика приватизации может что-то изменить. У нас есть закон, в котором сказано, что памятники архитектуры приватизации не подлежат, но в законе есть оговорка о том, что изменение субъекта собственности возможно по решению Парламента Абхазии. Памятники архитектуры могут передаваться в аренду. Это единственный путь их спасения сегодня. И процесс хоть и очень медленно, но все же идет. Совсем недавно была закончена реставрация дома по улице Лакоба, рядом с домом-музеем Н. Лакоба. Теперь в красивом и выглядящем, кстати, очень стильно и современно доме, расположился офис Беслана Бутба. Беслан Бутба стал арендатором другого замечательно здания в нашем городе – гостиницы «Рица». Прекрасное здание пережило реконструкцию и теперь украшает сухумскую набережную.
Время идет. Наш город терпелив. Он ждет. Ждет людей, которым небезразлична его судьба, которые помнят и любят его атмосферу: красивые дома, плывущие в аромате асманта, люди, с задумчивыми лицами и несуетливыми взглядами, пьющие кофе на набережной после рабочего дня, дети, у которых, хочется верить, будет в нашем городе будущее…
(Перепечатывается с сайта: http://www.abhaztur.com.)
________________________________________________
И ЦЕЗАРЬ, И ВЕНЕДИКТОВА, И "АМРА"
В минувшую пятницу 1 апреля в Сухуме прошла презентация книги «Цезарь и Венедиктова». В сборник
вошли роман, рассказы и эссе известной сухумской писательницы и журналиста Надежды Венедиктовой. Встреча с друзьями, коллегами, читателями и почитателями таланта состоялась в помещении Научно-
культурного центра Ю.Н. Воронова при поддержке Представительства Россотрудничества в Абхазии, которое возглавляет Александр Иванович Ваулин. Книгу издал Даур Начкебиа, возглавивший в прошлом году национальное издательство Абгосиздат. Он же стал редактором книги, подтвердив свое блестящее владение не только абхазским, но и русским языком. Сдержанно-элегантный дизайн
обложки, выполненный художником Архипом Лабахуа, органично сливается с венедиктовской прозой, подчеркивая ее лаконизм и многозначность. Пытаясь уклониться от неловкого удовольствия выслушивать комплименты в свой адрес, Венедиктова с самого начала решилась «перевести стрелки» на кофейню «Амра», которая в последние десятилетия советской власти была интеллектуальным центром
сухумской богемы. Напомнив, что с легкой руки Станислава Лакоба 20-е годы прошлого века стали
называться «сухумским ренессансом», Надежда предложила присутствующим отрефлексировать культурный феномен «Амры» и дать свое название этому явлению. Оценив строительство «Амры» в первой половине 60-х годов как гениальный ход Михаила Тимуровича Бгажба, Венедиктова поэтически
живописала всю прелесть дружеского общения, подсвечиваемого блеском воды и непрерывно меняющимся освещением залива. «Поскольку мы не очень одобряли советскую власть, хотя она и не была здесь такой плотной, как в других регионах СССР, «Амра» была легкой фрондой. Это была еще и художественная фронда, потому что солнце и морской сквозняк придавали ей необходимую романтичность. Мы сидели на «Амре» часами, касаясь самых разных заоблачных тем - от политики до йоги,
это позволяло нам сохранять изысканное человеческое достоинство. Такой атмосферы не было ни в Адлере, ни в Ялте. «Амра» была живым мистическим существом, она одухотворяла нас, а мы – ее. Сегодня «Амра» стоит, но там никого нет. Почему существовавший до войны культурный феномен
«Амры» за 17 послевоенных лет не возобновился, почему молодежь туда не приходит?» Гости подхватили тему, и беседа начала свое шествие между столиками от одного к другому.
Батал Кобахия: Недавно прочел книгу «Цезарь и Венедиктова» и сначала подумал, что за наглость такая? Потом, читая, потерял границу между прошлым и настоящим, такое было ощущение, что Цезарь – это вчерашний день, а Венедиктова – сегодняшний и настоящий. Мы говорили как-то с Дауром
Зантария о том, что жизнь проходит и надо, чтобы кто-то написал про «Амру», но послевоенная боль была настолько сильной, что он не мог писать об этом. И вот Надя сделала то, чего мы ждали. Почему сегодня «Амры» у нас нет? Несколько лет назад я был в Ереване и встретился с одним замечательным писателем в «Поплавке», это было место у озера и там собиралась обычно богема. В один из дней в «Поплавке» сидел президент Кочарян с Шарлем Азнавуром. Пришел его одноклассник
и, проходя мимо, просто сказал «Привет». Охранникам это не понравилось, и один из них «замочил» его в туалете. После этого случая интеллигенция блокировала «Поплавок», они стояли у входа в течение месяца, но не заходили. Мне кажется, что «Амра» не может возродиться, потому что мы сами еще находимся в состоянии разрухи после войны, я не понимаю, почему вся страна возрождается, а «Амра» – нет. Она возродится, когда мы убьем в себе зверя, того, который зовется «трофеем»,
когда изживем его в себе. Я благодарен Наде за то, что она оставила свои впечатления для тех, кто этого не знал.
Станислав Лакоба вспомнил забавную историю. Она связана с внезапным исчезновением после войны
одного из дельфинов, украшавших «Амру». Абхазское телевидение подготовило репортаж, в котором журналист спрашивал об этом происшествии заместителя начальника милиции, а тот все время говорил: «Но у нас нет заявления от потерпевшего!». А кто должен был написать заявление, дельфин что ли? Вот это наш сегодняшний день, и «Амра» в нем каким-то магическим образом продолжает жить. Могу еще вспомнить эпизод. Фазиль Искандер описывал кофейню, которая называлась «Кейф», когда установилась советская власть, ее переименовали в «Кейфующий пролетарий». Это было очень
по-сухумски. Многие писатели обращались к сухумским кофейням. Очень подробно описывает сухумскую жизнь Шершеневич. Из его воспоминаний видно, что то же самое было и раньше, возможно, всегда, даже во времена генуэзцев и Диоскурии. Во времена Российской империи у Сухума был статус
порто-франко – свободного портового города, он был городом-космополитом. Не всегда столицей, но всегда неким сеттельменом, не совсем типичным на фоне остальной Абхазии. А люди сегодня не бывают на «Амре» из-за ее неухоженности, из-за того, что на ней печать «занято», как у нас это бывает.
Олег Бгажба: Я помню времена, когда Амра была деревянной и называлась «Поплавок». Я тогда учился в Абхазском педагогическом институте, мы иногда прогуливали лекции и приходили на «Амру». Мы читали там стихи Есенина и Мандельштама. Нас в городе называли «грустными мальчиками»,
почти все молодые люди знакомились с отдыхающими, а мы – нет. В 60-е на «Амре» второй этаж всегда был полон людьми. Там выступали известные джазовые музыканты - саксофонисты
Мушкамбарян и Валерий Кислый, аккордеонист Валентин Алиханов, когда на «Амре» пели Жан Татлян или Альбин (он исполнял песни Элвиса Пресли и играл на электрогитаре) туда невозможно было пробиться.
Алексей Гогуа отметил заслугу издателя книги – Даура Начкебия, который сумел понять и оценить значение прозы Надежды Венедиктовой. Сам Алексей Ночевич признался, он всегда с интересом читает все, что пишет Надежда, – прозу ее и статьи, ее жизненная позиция всегда вызывает у него интерес и уважение, в своих выступлениях в прессе она поднимает серьезные вопросы культурно-этического характера. Журналистам, считает он, свойственно относиться к слову как к чему-то одноразовому. Но это не относится к Надежде, она пишет на очень хорошем русском языке, у нее каждое слово имеет душу, прекрасные мысли прекрасно выражены. Если в России когда-нибудь будут издавать лучшие повести, в сборник обязательно должна попасть «Великая Рита» Надежды Венедиктовой, это выдающаяся повесть.
Лиана Кварчелия: Печальна трагическая судьба «Амры» и многих из тех, кто на ней бывал. В 89-м году, когда назревали эти события, мы сидели на «Амре» с Адгуром Инал-Ипа и Дауром Зантария. Люди бежали на очередной митинг, в тот период делился университет, я очень переживала, мы тоже все время ходили с одного митинга на другой. Даур Зантария тогда сказал: «Я боюсь, что это борьба за право грабить Абхазию». Меня это потрясло, мы все на такой волне патриотической были - и вдруг он такое говорит! Только много лет спустя я поняла, насколько он прозорливый был человек. И вот после войны «Амра» стала чьим-то трофеем! Сейчас две силы борются: с одной стороны «Амра» как трофей, а с другой - «Амра» как символ свободы. Вот ты, Надя, - символ свободы!
(Опубликовано: Эхо Абхазии, № 11, 5 апреля 2011 г.)
(Материал взят с сайта: http://www.era-abkhazia.org.)
______________________________________________
ОКТАЙ ЧКОТУА: ОДИН ИЗ ПЕРВЫХ
Тема репатриации в повседневной жизни Абхазии звучит как отдельная мелодия, настойчивая, но не слишком гармоничная. В ней с течением времени остается все меньше лирики и возникает все больше будничной и прозаичной проблематики. Редакция «Эхо Абхазии» начала серию публикаций о репатриации и репатриантах. После статьи о работе государственного комитета по репатриации мы предлагаем читателям рассказ об Октае Чкотуа и его пути на историческую родину.
Репатриация не мечта, а реальность
Октай был в числе первых репатриантов – потомков махаджиров, вернувшихся в Абхазию. Накануне распада Советского Союза железный занавес пал и контакты с диаспорой стали активными. Казавшиеся несбыточными мечты о возвращении потомков махаджиров стали реальностью.
Помню, как на сухумской набережной я однажды увидела большую группу людей, собравшихся вокруг столика в кофейне «У Акопа». Подойдя ближе и протиснувшись к ее центру, увидела историка Руслана Гожба, который читал письмо, пришедшее из Турции. Судя по сосредоточенному вниманию людей, это было событие архиважное. Вскоре в Абхазию прибыли первые репатрианты. Их встречали как родных и близких, но не все из них смогли адаптироваться и остаться. Как это ни грустно, многие вернулись в те страны, из которых приехали, не сумев найти себя на исторической родине. Октай Чкотуа остался и разделил с народом Абхазии страдания войны и трудности послевоенного времени. Он женился, воспитывает детей и посадил очень много деревьев, активен, полон сил и планов.
Траектория движения по жизни
Родился Октай Чкотуа в 1962 году в Турции близ города Адапазары, в селе, где жили выходцы из абхазского села Джирхва. Свое поселение в Турции они тоже назвали Джирхвой. Его дед Карабек Чкотуа пересек Черное море и прибыл на турецкую землю в надежде на более безопасную и благополучную жизнь. В Джирхве Октай проучился пять лет, окончил начальную школу. Потом семь лет учился в Адапазары в школе-интернате, где получил специальность педагога начальной школы. Завершил образование на юридическом факультете Стамбульского университета. Вместе с двоюродным братом открыл в Адапазары страховую компанию, работал там шесть лет, потом уехал в Англию. Год жил в г. Милтон-Килс, где учился его брат, и работал в ресторане, которым владела его тетушка. Год спустя вернулся в Турцию, а в 1991 году ступил на абхазский берег. Никто из его родных и близких за ним не последовал, видимо, их испугали трудности переезда и адаптации. Да и менталитет у граждан Турции формируется настолько в иных условиях, что людям трудно привыкнуть к отсутствию порядка и господству «неуставных» отношений во всех сферах нашей жизни.
Октай Чкотуа так говорит о том, что помогло ему принять решение, определившее всю последующую жизнь: «Я с раннего детства слышал об Абхазии, всю жизнь мечтал о том, что когда-нибудь приеду сюда. Когда стали возможными контакты, я познакомился и начал переписываться с Феней Авидзба, Алиной Ачба, Русланом Гожба, Инной Хаджимба, они повлияли на мое решение. В Абхазию я приехал с танцевальным ансамблем Кандида Тарба и как руководитель группы молодых людей, которые тоже стремились на историческую родину и хотели учиться в Абхазском государственном университете. Они успели проучиться всего год, закончили подготовительный курс и 7 июля 1992 года уехали на каникулы к родным в Турцию. Я уехал вместе с ними и со своей женой Дарьей Капба, дочерью нынешнего председателя Союза журналистов Абхазии Владимира Капба. 24 июля в Турции мы сыграли свадьбу. А 25 августа я вернулся в Абхазию. Жена приехала в октябре 1992 года сразу после освобождения г. Гагра. 22 июня 1993 года в Адапазары у нас родилась первая дочь – Мрамза».
Испытание войной
Владислав Ардзинба, тогда председатель Верховного совета Абхазии, накануне войны в конце июля 1992 года направил Октая Чкотуа в Турцию и поручил работать с абхазскими клубами–«дернеками». Надо было объяснять людям, что в любой момент может начаться война и потребуется помощь.
24 июля в Турцию приехала делегация из Абхазии во главе с Владиславом Ардзинба, в составе которой были представители руководства РА – Нодар Чанба, Геннадий Аламиа, Гурам Допуа, Константин Озган, Геннадий Гагулия. Война началась 14 августа, быстрее, чем можно было предположить, и уже 25 августа Октай прилетел из Турции в Адлер вместе с группой репатриантов, и морем они приехали в Гудауту.
Во время войны вместе с известными репатриантами Мюмтазом Шамба и Сезаи Папба, которые также были в числе первых, вернувшихся на историческую родину, Октай Чкотуа работал с дернеками и занимался организацией митингов протеста против действий Грузии в Абхазии, сбором средств и гуманитарной помощи для абхазского населения.
Представители турецкой диаспоры – Октай Чкотуа, Атай Ацушба, Мезди Чукниа, Яшар Ашуба – 20 августа встретились с президентом Турции Сулейманом Демирелем сразу после его визита в Грузию, где он подписал соглашение, возмутившее представителей диаспоры. На этой встрече они рассказали ему об истории Абхазии и абхазо-грузинских отношениях, о современной политической ситуации в Абхазии, о действиях грузинских боевиков, просили остановить интервенцию Грузии, предупреждали о том, что война может негативно отразиться на всем Северном Кавказе. Демирель им тогда сказал, что «ставит Шеварднадзе как политику ноль», он назвал его «шариком, надутым Западом». Демирель отнесся к ним доброжелательно и с пониманием. Вскоре после этой встречи в Абхазию были направлены два самолета с гуманитарной помощью от правительства Турции и диаспоры.
Жизнь после войны
В марте 1993 года был создан Государственный комитет по репатриации, его возглавил Нугзар Ашуба. Первое время Октай был представителем комитета в г. Гагра. После окончания войны он привез семью в Сухум. В 1995 году стал заместителем председателя комитета. Через полтора года комитет был расформирован, вместо него учредили Фонд репатриации и Комиссию при президенте, с 1996 года Октай возглавлял Комиссию по репатриации. В 1997 году был избран депутатом Народного Собрания – Парламента РА.
Работа в Парламенте обеспечила ему репутацию оппозиционера. «В Абхазии не была сформирована традиция свободного высказывания разных мнений, – говорит Октай Чкотуа, – если ты просто говоришь, что думаешь, и твое мнение не совпадает с «официальной» точкой зрения, то тебя обязательно назовут оппозиционером. Я никогда не ощущал себя оппозиционером, просто всегда открыто говорил, что думаю. Но ни одну власть это не устраивает, все хотят, чтобы с ними соглашались. Политика и правда двигаются по разным направлениям, и их пути редко пересекаются в жизни. Я понял, что люди идут в политику, движимые личными интересами, народ и его проблемы мало кого интересуют». Попытка выдвинуться в 2002 году на второй срок принесла разочарование. Октаю и еще 13-ти кандидатам от оппозиционного движения «Айтайра» ЦИК не позволил даже зарегистрироваться в качестве кандидатов, придравшись к подписям в подписных листах.
Жизнь в стране, только вышедшей из тяжелой войны, была очень трудной. Первые годы семье Октая помогала его старшая сестра, которая жила в Турции. Со временем они обменяли квартиру на дом в районе рынка, на небольшом приусадебном участке выращивали необходимые для жизни овощи, а в селе Уарча приобрели участок земли, на котором Октай все эти годы высаживал фруктовые деревья. Сегодня на его участке плодоносят около 200 корней и круглый год семья обеспечена свежими фруктами. В 2009 году у Октая и Дарьи родилась вторая дочка, Гуранда. Мрамза учится на юридическом факультете в Стамбульском университете.
Подводя итог
Подводя итог прожитым в Абхазии годам, Октай говорит: «Это были очень тяжелые времена. Местным все-таки было легче. Рядом с ними всегда были их родные и близкие, у репатриантов такой поддержки нет. Я сам приехал сюда и был готов к трудностям. Я не ждал, что кто-то мне будет помогать, но многие люди меня поддерживали. С любой своей проблемой я мог прийти в правительство и встретить понимание. И я благодарен всем за это».
В 2008 году Октай Чкотуа перевел с абхазского языка на турецкий первую книгу. Это были воспоминания Адиле Аббас-оглы. «Мне часто приходилось переводить и легко это удавалось, – рассказывает Октай, – поэтому с я большим удовольствием и интересом начал работать над литературными переводами». После книги Адиле я перевел с турецкого на абхазский язык два романа Хайри Кутарба, «Воспоминания о Кавказе» Мустафы Бутба, книгу Бекира Ашуба «Мне холодно» – это его воспоминания о войне 1992-1993 г.г. Вместе с языковедом Сарией Амичба подготовил турецко-абхазский словарь и разговорник. Перевел на абхазский язык книгу Альпа Хунджа «Абхазский Фуат» – воспоминания о жизни в Турции потомка махаджиров. В настоящее время готовится к изданию его перевод с абхазского на турецкий язык книги Вахтанга Абхазоу «Время Амцахары».
Абхазия не рай, а Родина
«Поставить детей на ноги и сделать их хорошими людьми» – вот главная задача, которую сегодня решает Октай. Он никогда не жалел о том, что в свое время принял решение приехать в Абхазию. «Я часто слышал в жизни, что Абхазия – рай! – говорит он. – Но я скажу: не рай, а – Родина. Проблемы у людей есть везде, и они всю жизнь их решают и преодолевают трудности. Я уверен, что каждый должен жить на своей родине, как бы хорошо не было в других местах, без родины в жизни любого человека чего-то важного не хватает. Я хотел бы, чтобы все вернулись. Но это непростая задача. Люди пережили уже одно переселение, они боятся снова начинать все с нуля. Молодым легче. Людям зрелого возраста и пожилым – очень трудно. Когда они начинают задумываться о переезде, у них возникает очень много вопросов. Где будут учиться дети? Где они будут жить? Смогут ли заработать достаточно денег для своей семьи? Тем, кто решился приехать, надо серьезно помогать. Язык, работа и жилье – вот основные проблемы, которые надо решать. Люди сами без помощи государства не могут с ними справиться. Сегодня в вопросе адаптации репатриантов в Абхазии я вижу недостаток четкой организации: нет эффективной методики преподавания абхазского языка, чтобы люди могли в короткие сроки его изучить; вместо того, чтобы строить большие здания, лучше выделять дома с участками земли, чтобы люди могли первое время прокормить себя. Компактные поселения репатриантов могли бы оживить жизнь в некоторых абхазских деревнях, но для этого должны быть решены социальные проблемы в сельской местности. Во главе Комитета по репатриации должен стоять человек, который всей душой стремится к тому, чтобы в Абхазию возвращались абхазы, вся его жизнь должна быть отдана этому. Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то из руководителей государства в Абхазии сказал, что возвращение репатриантов – стратегическая задача и самая важная цель. Пока этого не будет, дело не тронется с места».
У Октая Чкотуа в Турции живут мама, два брата, сестра, племянники. Они неплохо устроены, их жизнь более благополучная. «Возможно, в Турции я бы жил лучше, – говорит Октай, – но счастлив я здесь! Переселение не дается легко никому, но кто-то в роду должен был это сделать. Отец воспитал меня так: если что-то сказал – сделай или умри! Когда я собрался первый раз в Абхазию, отец заболел, и я хотел остаться. Но он мне сказал: «Даже если я умру, ты должен ехать!». Конечно, я скучаю по своим близким, я пережил всю тяжесть возвращения, но именно оно помогло мне в полной мере ощутить вкус любви и преданности Родине».
На снимках из семейного архива О. Чкотуа: группа первых репатриантов из Турции в 1991 году; Октай с женой и старшей дочерью; с младшей дочерью.
(Опубликовано: Эхо Абхазии, 7 августа 2012, № 26.)
(Материал взят с сайта: http://era-abkhazia.org/news/smi/eho.php.)
_______________________________________________________
РЕЗУЛЬТАТИВНОСТЬ КАК ЖИЗНЕННОЕ КРЕДО
10 февраля в Сухуме праздновали 70-летие Союза художников Абхазии. К этой дате были приурочены выставка работ абхазских художников, издание каталога и 3-й съезд СХ. Новым председателем Союза был избран - известный абхазский художник Адгур Дзидзария. Избрание Адгура Дзидзария стало неожиданным и знаковым событием для многих в Абхазии. Неожиданным – потому, что трудно представить себе на чиновничьем посту столь свободного, независимого и креативного человека, столь профессионального и прогрессивно мыслящего, каким является Адгур Дзидзария в представлении современников, знающих его творчество и знакомых с ним лично. Знаковым – потому, что приход «во власть» человека такого склада означает, что, по крайней мере, художники Абхазии осознали необходимость перемен, иной атмосферы, иных уровней и приоритетов. Лично я, услышав эту новость, ощутила порыв свежего ветра, он принес приятное предвкушение новых возможностей. Не припомню, чтобы когда-либо чье-то назначение так радовало и окрыляло меня. На следующий день мы уже сидели с Адгуром на набережной и говорили об этом событии. Огромная стая чаек, качавшихся на волнах, поднялась и поплыла, превратив горизонт в серую пульсирующую массу; одинокий ворон, чужак, затесавшийся в их ряды, подвергся нападению. Адгур тут же вооружился фотоаппаратом и стал снимать. Жизнь во многих ее проявлениях вызывает живой отклик, в нем давно укоренилась привычка к собственному ракурсу, видению, претворению эмоций и мыслей в цвет и форму, для него красота – не одинокий черный иероглиф на белом листе, а многоплановая эстетическая реальность, в которой он как рыбка в воде. Во всяком случае, так я понимаю этого человека. У меня к нему три вопроса. Как случилось, что его выбрали? Что подвигло его взвалить на плечи бремя такой ответственности? И что он считает необходимым делать? Его ответы вычерчивают замысловатую траекторию. Наверное, она лишена программной ясности, зато в ней есть объем и вполне определенная направленность мысли. «Я, конечно, знал, что меня могут выбрать, но втайне надеялся, что сия чаша меня минует… Было огромное желание «умыть руки», с одной стороны, и понимание, что это желание от лукавого, с другой стороны. Думаю, что мои коллеги голосовали за меня потому, что в их среде созрело желание перемен как внешних, так и внутренних. Возможно, они надеются и ждут, что я смогу дать толчок к развитию, особенно, это касается молодых художников, у них более сильная потребность в профессиональном росте. Мне бы хотелось, чтобы они расширили свой кругозор, больше думали и работали. Умение рисовать – это только инструмент, чтобы создавать с его помощью нечто значительное, необходимы постоянные усилия. Помочь молодым сформироваться, оправдать именно их надежды – в этом я вижу одну из главных задач. Перед каждым художником в Абхазии стоит дилемма: как совместить традиционные патриархальные ценности и современные подходы к творчеству? Каждому молодому человеку хочется ниспровергать авторитеты, эпатировать, раздражать публику, но над каждым довлеют сформированные воспитанием привычки и консервативные ценности. Как совместить две эти противоположные тенденции? Как одновременно быть современным и сохранить свою идентичность? У меня нет однозначного ответа на эти вопросы. Ни в юности, ни в более зрелые годы я не искал чинов, тем более не ищу их сейчас и не воспринимаю это назначение как карьерный рост, а только как возможность привнести позитивные изменения. Это был вызов, и я его принял.
Я совершенно не политизированный человек, не являюсь сторонником ни одной политической силы. Мне не интересна политика, мне интересно искусство, творчество. Художник должен быть отстранен от политики, погружен в творчество. Он, конечно, может иметь политические взгляды, этого не запретишь, но выражать и отстаивать их он должен средствами искусства. Мне бы хотелось, чтобы в Абхазии возникло пространство искусства, чтобы оно было востребовано, чтобы уровень художников был высоким, чтобы они были интересны зрителю, чтобы художники влияли на атмосферу в обществе, а не наоборот. Свободу выражения ограничивать нельзя, но можно противостоять пошлости. Внешне безобидный натюрморт может быть куда более пошлым, чем самое эпатирующее поведение».
Адгур Дзидзария уже много лет увлеченно и последовательно занимается восточными единоборствами.
Сначала это было каратэ-до. В 1977 году он увлекся этим видом борьбы, поддавшись моде, и добился многого. «Начать что-то и бросить – не в моем характере, – говорит Адгур. – Я всегда стремился достичь результата. Многие начинали вместе со мной, но тех, кто остался верен выбранному пути, можно пересчитать по пальцам одной руки. Я не изменил себе. Сейчас занимаюсь кобудо. Восточные единоборства не существуют сами по себе, они тесно связаны с философией и искусством. Вместе с боевой техникой пришло желание постичь суть культуры, изучить и понять ее как можно глубже. Я не религиозный человек. Оказалось, что дзен-буддизм с его культом чистоты, ясности и пустоты, отсутствием назиданий и морализаторства мне наиболее близок. У нас есть возможность насытить культурной жизнью пространство города и республики, надо ее использовать, чтобы создать атмосферу, комфортную для любого художника. Эта задача требует усилий. «Я люблю того, кто трудится и изобретает», – говорил Кришнамурти. Я еще не вполне четко представляю себе, во что ввязался и какую форму обретет моя деятельность, как председателя СХ, но я попытаюсь достичь результата. Какого? Хотелось бы увидеть некий сдвиг в сознании в сторону его расширения, создать некий задел, дать ориентир. Так сложилось, что после окончания войны мы восстановили Союз художников советского образца, в котором преобладает консервативность и инертность. Я пока еще даже не читал Устав Союза, мне надо в него вникнуть, и если там обнаружатся вещи, противоречащие здравому смыслу, я готов предлагать новации. Я – открытая система, всегда готов, как мне кажется, к переменам, и не потерял ощущения пластичности мира…»
(Опубликовано в: Эхо Абхазии, № 5, 15 февраля 2011 г.)
______________________________________________________
ЧУВСТВО ДОЛГА, И ДОЖДЬ, И ЗАЛИВ...
Н. Венедиктова
…страсть к сочетанию лица с лимоном,
то есть эмоций и самоиронии,
ей представляется благой возможностью
избавиться от всякой роли…
Н.Венедиктова
Боже мой, наверное я сумасшедшая, по своей воле взгромоздить на себя проблему! Встретила Цизу Гумба на Проспекте Мира и легкомысленно согласилась написать очерк о Надежде Венедиктовой. Ну, не смешно ли, друзья! Объять – необъятное, заточить в осязаемые рамки человека, который ни в какие рамки не укладывается.
Я понимаю, что на это легкомыслие меня спровоцировал этот октябрьский денек – синее небо и желтеющие листья, ломающие прозрачный воздух, который обрушивается нежными, неранящими осколками от моего перемещения по городу, плоды хурмы хохочут и сквозь плотную неосыпающуюся листву платанов лукаво проглядывают лица великих, оставивших свои следы на тропинках цивилизаций, паутиной разбегающихся во все стороны пространства и времени.
Надежда Венедиктова… что тут скажешь! Разве, что вспомнишь имена… Моцарт, Пушкин, Катулл…, да, конечно, чуть не забыла: Рильке и Музиль. Она с ними на «ты», и они с ней, похоже, тоже. Надо сказать и про то, что ее личная память хранит и лелеет отпечатки следов великих, бороздящих мировую историю на галерах своих достижений. Они не просто живут в ее памяти мертвым грузом неподъемного архива, они функцией настоящего мелькают в ассоциациях ее повседневной жизни, раздвигая рамки этой самой жизни до бесконечности.
Я познакомилась с Надей тысячу лет тому назад. Мы были бесстыдно молоды и беспечны. Мы путешествовали по архитектурным развалинам абхазской истории, ласкали ладонями старые стены и опьяненные их величием наслаждались походкой скудоумного петуха и суетливостью кур, выклевывавших нечто реальное из всей этой вопиющей нереальности. Жизнь катилась, увлекая нас, мы барахтались и хихикали, но иногда безбожно ссорились на почве тех несовпадений, которые, безусловно, ранят всех и всегда, ибо нет абсолютной копии тебя самого.
Это было время вельветового, коричневого халата и запаха плесневеющих книг. Надя работала в библиотеке. Тогда все всё читали. Надя писала стихи и раздавала книги, выуживая их из каталожных глубин, где чувствовала себя как рыба в воде, да и как же иначе, отчего же Рыбе не быть собой?
Она вернулась в Абхазию из Москвы, где в прошлом остался Московский Институт Культуры, бурная студенческая жизнь, с ночными бдениями у театральных касс, влюбленности и люди, которые не хотели отпускать ее сюда, в непроходимые с их точки зрения провинциальные дебри. Но она вернулась. И попала в самый центр некоего круга, в котором вращались интересные умные люди, художники и интеллектуалы, тонкие рассказчики, собеседники и историки, просто милые люди и пытливые слушатели, все они с кайфом протирали одежду на белоснежных венских стульчиках «Амры», потягивали кофе и отдавались общению с непосредственностью детей. У Нади в издательстве «Алашара» вышли два сборника стихов: «Комплимент – оружие сильных» и «Тоска по совершенству», в них вошли стихи, поэмы и поэтические циклы. Под ее редакцией вышел сборник «Аукцион», который собрал под одной крышей многих из «амритян». Она работала в то время заместителем главного редактора альманаха «Литературная Абхазия».
А потом наступили времена, когда на глазах у всех нас с грохотом ломалась и рушилась великая советская империя, валившиеся обломки зацепили и «провинцию у моря». Политические страсти кипели и пенились и на наших берегах. Волны бурных событий увлекли всех нас, воздух свободы, независимости и демократии веял в наших головах и подталкивал к действиям. Мы были в гуще событий, мы были их участниками, мы делали все, что могли, и что считали нужным делать. Среди публикаций тех лет есть и Надины. А след ее человеческой, строгой логики и результаты дотошного анализа событий, присутствуют во многих документах той поры. Она вообще всегда была обречена на определенную общественную роль, хотя всегда страдала от необходимости проявлять внешнюю активность. «Все, что мне нужно, – пустая комната, бумага и чтобы все оставили меня в покое!» Так любит она говорить. И, действительно, все послевоенные годы Надя в моем представлении тесно связана с пустой полуразрушенной квартирой на Кукурузном поле, с балконом, увитым благоухающим виноградом и одиноким стуком карандаша по клавишам пишущей машинки. Здесь она настучала много всего прекрасного и глубокого: «Великую Риту», «Цезаря и Венедиктову», «Сухумского отшельника» и, я надеюсь, настучит еще немало пронзительных и тонких вещей. Правда, все это уже не стихи, а рассказы и роман, видно «пришло время, когда опыт избавляет от стиля и дает чувство свободы и прозы…» Ну, что ж, я верю в искренность и потребность быть одной и писать. Это – ее. Но как бы она не жаловалась, и не рвала на себе волосы, терзаясь собственной глупостью и неистребимым по жизни умением влезать в самую гущу каких-то событий, связывать себя ненужными обязательствами, закабаляться в какую-то очередную социальную дребедень, тут я позволю себе сочную долю скепсиса. Ибо влипать и закабаляться с обреченностью узника - таков темперамент и характер Надежды. Стоять с раскалывающейся от боли головой, на полусогнутых от усталости ногах и терпеливо выслушивать бесконечные жалобы на жизнь случайно встретившегося соседа или соседки, или устроить брифинг о политическом и экономическим положении Абхазии, России или смело вырваться на мировой уровень политики и экономики прямо в Синопском парке, перед уютно рассевшимися на скамеечке господами и дамами из числа окрестных жителей, а потом поносить себя за чертову эту активность – все это так же принадлежит ей, как и ее проза, как залив, как дождь, как сумерки, как чувство долга, как кипарисы, как звездная тяжесть, как лукавство сатира и нимфы, как черные кони, пьющие воду с отражением мошкары и кустарников, как петух за утром средневековья, как одиночество над ладонью, как…, как…, возьмите в руки сборник ее стихов, начните читать и этот ряд перечислений вырастет в бесконечность сложных, чувственных и нежных метафор!
И все-таки, признавая приоритет творческого и писательского начала, невозможно уклониться от гражданской направленности вектора ее жизни. Она ощущает город как целое и себя как его частицу. В сферу ее жизненных интересов входит создание комфортной среды обитания, которая служила бы каждому, кто в этой среде вращается. С наивностью ребенка вбившего себе в голову, что он это сможет, Надежда пытается влиять на течение общественных процессов и придать им более мягкое, человечное и улыбчивое выражение. Часто ее попытки остаются непонятыми, а улыбка повисает в воздухе на манер улыбки чеширского кота. Такая судьба постигла ее публикацию о правах меньшинств в Абхазии, неоднозначно была воспринята публикация: «Права человека в Абхазии: необходимость или роскошь», многие другие ее выступления в прессе. Одни принимают их с восторгом, отдавая дань умению автора вытащить и сделать понятной суть проблемы, другие на эту самую суть обижаются, но все, о чем пишет Надежда, тревожит людей. Ее публикации всегда вызывают споры, провоцируют общественное мнение. Ей не занимать смелости, она не уходит стыдливо от сложных и неоднозначных тем, а вытаскивает их на суд широкой массы читателей. Она умеет отделить зерна от плевел, она своим «рыбьим» чутьем чувствует тот узел, в который свернулась истина и обнажает ее без ложной застенчивости. Наверное, многим хорошо известна серия ее журналистских портретов, в которых она знакомила читателя с людьми, представителями других стран, работающими в Абхазии, которые пытаются сделать что-то нужное для ее жителей. Она была участницей международных конференций: «Строительство мостов доверия на Кавказе», «Женщины Южного Кавказа участвуют в построении мира» и других. И каждый раз ее выступления перед участниками вызывали энтузиазм и полезные споры. Она никогда не боится говорить правду, она ее, эту правду, знает, это понимают даже те, кому данная правда не по душе. И рукоплещут, не сомневаюсь, блеску ее логики. Сегодня Надя является редактором журнала «Гражданское общество», который освещает жизнь неправительственных организаций Абхазии.
Наверное, мне пора закруглиться. Многословие всегда грозит обернуться гримасой пустословия. Не надейтесь, что я вам сказала о Надежде все, что знаю, я не выдала и сотой доли ее секретов. Это не детально прописанный портрет, это всего лишь арабеска, которую позволю себе закруглить надиным же четверостишием:
Сейчас сплету из диких трав венок
и вдаль метну благоуханный диск,
причисленное к вечности звено –
мой вестник, мчащий впереди…
(Перепечатывается с сайта: http://www.abhaztur.com.)
__________________________________________________________
СУХУМСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Живет в нашем городе человек, чья память хранит множество фактов из истории Сухума. Это - Анзор Агумаа, заместитель начальника Управления охраны историко-культурного наследия. Много лет он собирает по крупицам сведения об истории и архитектуре сухумских особняков, построенных после 1810 года. В связи с тем, что городской архив сгорел, хранящаяся в его памяти и собранная в личном архиве документов информация приобрела, на мой взгляд, статус бесценной. Сейчас он работает над книгой, которая вберет в себя все, чем он владеет, что знает и считает достойным памяти. Очень хотелось бы, чтобы нашелся меценат, или чтобы наше родное государство помогло ему в работе над книгой, в которой оживет более чем двухсотлетняя история Сухума, которая сохранит для нас и подарит гостям нашей столицы его богатое прошлое. Все то, что я собираюсь читателю поведать, записано со слов Анзора Агумаа.
Прелюдия
Набережная – самая древняя улица нашего города. За более чем 2500-летнее существование волны истории то набегали, поглощая следы человеческого присутствия, то отступали, и тогда люди снова наполняли ее суетой своего бытия. Она тянется лентой от маякского поворота до Красного моста, вбирая в себя разнообразные кофейни, пристроившиеся под шумок волн, и людей, гуляющих во все времена и полирующих ее старый асфальт и новые плиты. А морской прибой то интимно ей что-то нашептывает, то истерично завывает, швыряя за борт парапета пену и мелкие брызги. Люди с визгом шарахаются, но набережная спокойна. Она понимает язык прибоя. Им вместе есть что вспомнить!
Первая улица
Во все времена история города начиналась с набережной. Уютная бухта привлекала суда то Диоскуров, то римлян, то греков, то генуэзцев, то турок, бороздивших по надобности и в поисках приключений Черное море. Здесь они находили столь удобное пристанище, что задерживались надолго, строили поселения, возводили крепостные стены, остатки которых и поныне видны за парапетом.
Первое упоминание о Сухумской набережной известно с 1810 года. От восточных ворот Сухумской крепости улица тянулась до места впадения реки Баслы в море. Это была первая улица, с которой начался собственно Сухум. На ней появились первые постройки – плетеные домишки, обмазанные глиной и закрашенные известью. В 1830 – 1839 г.г. здесь была основана Черноморская береговая линия (российские военные укрепления), которая тянулась от мыса св. Духа (р. Джубга) до форта Св. Николая (тогдашняя граница с Турцией). Сама набережная была частью дороги, которая связывала два форта в селах Бомбора и Дранда и с таможенными постами, находящимися на востоке. Это была на первых порах главная артерия города. Здесь был базар, магазины, жилые дома. Все это было стерто с лица земли в 1853 – 1856 г.г. во время русско-турецкой войны. На протяжении 19 века набережная периодически разрушалась и отстраивалась заново: в 1866 году и в 1877-1878 годах. Все те здания, мимо которых мы сегодня проходим, прогуливаясь вдоль моря, были построены, в основном, после 1878 года.
Турки и конец Согум-кале
Сухумская крепость была построена турками в 1723 году на том месте, где ранее была старая римская крепость, причем, южная стена крепости Сухум-кале соответствует северной стене древней римской крепости Себастополис. В те стародавние времена турки основали небольшой городок прямо на набережной, назвали его Малый Стамбул, а позже переименовали в Согум-кале. По данным историка Семена Броневского это был город-сад, в котором жило около четырех тысяч жителей, тут были посажены сады, и даже был фонтан, напоминающий Бахчисарайский. Впоследствии после поражения турок этот фонтан по данным того же Броневского был перенесен в Стамбул. Во времена Согум-кале здесь был довольно большой порт и верфь. На этой верфи в Сухумском доке в начале 19 века абхазский владетельный князь Келешбей построил 80-типушечный корабль.
В 1810 году владетельный князь Абхазии Сафарбей (Георгий) подал прошение царю о вхождении Абхазии в состав России. В связи с чем, в этом же году на сухумское побережье высадился русский десант, чтобы выбить турок и противников Сафарбея из города. Во время этой компании все сады и постройки города были уничтожены. С набережной город стал отстраиваться вновь в 1830 году в связи с появлением тут российского карантинного поста. В 1849 году Сухумский порт обзавелся дебаркадером, плавучим причалом. В 1846 году Сухум получил право транзита товаров, а в 1847 – статус города. Официально наш город именовался Сухум-кале с 1810 года по 1866 год, но и в 90-х годах его продолжали нередко так называть.
Знакомые незнакомцы
Сухумчане любят дефилировать по набережной, подставлять лицо и плечи под мягкие потоки морского бриза, вдыхать насыщенный морскими запахами воздух и устремлять взгляды за линию горизонта, наслаждаясь безбрежностью пространства, которое как губка поглощает время. Мы стремимся сюда в любую свободную минутку, здесь городская суета сдается на волю неги и душа успокаивается.
Когда наш взгляд не реет к горизонту, он скользит по стенам и балкончикам стоящих на набережной зданий. Мы привыкли к ним, как к морю и бризу, они – часть привычной декорации. И мы редко задумываемся о том, что у каждого дома есть своя судьба, своя тайна. Все эти тайны связанные в цепочку строений нашей набережной образуют некую общую тайну, которая невидимой змейкой скользит за гуляющими, вьется над их головами и, возможно, хочет быть разгаданной. Нам кажется, что мы знаем эти особняки, как облупленные, с их внутренними дворами, которые почему-то у нас в городе всегда назывались «шанхаями», даже с их кошками, то тут то там зияющими в проемах то дверей, то окон. На самом деле, и вы сейчас поймете это, все они – знакомые незнакомцы!
Вдоль по набережной…
Набережная начала отстраиваться заново в 1878 году, после последней Русско-турецкой войны. Первый дом, появившийся здесь, примыкал вплотную к крепостной стене. Сейчас это дом №74, в нем находится служба вызова такси. Этот дом построил штабс-капитан русской армии Котляревский, который был последним городничим Сухума. В 1899 году было введено Городское самоуправление, и должность городничего упразднили. Рядом он же построил дом, который подарил городу, и где располагалась Сухумская почтово-телеграфная контора. Сейчас в это жилой дом. А тогда город рос, как на дрожжах, число операций почтово-телеграфной конторы росло, в 1902 году зданию достроили второй этаж, но и этого было мало. В 1915 году архитектор Самойлов построил новое здание, сегодня в нем располагается наша «Почта». Напротив почтово-телеграфной конторы в 1880 году был выстроен почтовый причал. Суда российского пароходства останавливались на рейде в бухте, почту доставляли на причал в лодках в специальных сундучках. Лесенка, которая спускается сегодня к морю от «Пингвина», раньше спускалась к почтовому причалу, от которого со временем ничего не осталось.
Когда наместником на Кавказе стал великий князь Михаил Николаевич Романов (около 1858 года) набережная стала называться «Михайловской».
Примерно в это же время братья Ксандопуло выстроили на набережной красивый кирпичный жилой дом с башней. Сегодня он все еще стоит напротив кафе «Пингвин». В советские времена в этом доме жил мужчина, у которого был странный попугай, отменно умевший материться. Мужчина выставлял клетку в оконный проем, а внизу собиралась потрясенная толпа, подставляя уши под попугаичий мат.
Рядом с домом Ксандопуло в 1902 году был построен Городской клуб, в котором была небольшая библиотека и где собирались члены Городского собрания. На сцене клуба давались концерты и ставились спектакли. Музыкальное и артистическое городские общества осуществляли постановки. Здесь также была биллиардная и дамская комната для культурных мероприятий. Это был первый городской культурный центр.
Следом за ним в ряд располагались 4-е здания морского пароходства, которые принадлежали Российскому Обществу пароходства и торговли и Российскому транспортно-страховому обществу. Оба эти общества занимались организацией перевозок пассажиров, грузов и почты. На первых этажах этих зданий располагались пакгаузы, а напротив – грузовой причал. От пристани к пакгаузам вела узкоколейка.
На углу нынешней улицы Конфедератов и Набережной Махаджиров в 1898 году батумский купец Вольфензон отстроил первоклассную по тем временам гостиницу «Россия». В ней было 35 комфортабельных номеров, огромный ресторан и магазинчик на первом этаже. Напротив гостиницы в 1899 году Вольфензон построил причал, где стояли у него на приколе небольшие лодки. Комиссионеры гостиницы на этих лодках подплывали к кораблям, стоящим на рейде, зазывали постояльцев и везли их прямо в гостиницу бесплатно. Фелюжники же брали за извоз по пять копеек с человека и по пятнадцать с клади. К услугам пассажиров на набережной всегда дежурили носильщики. В 1909 году гостиница сгорела. Сын Вольфензона продал здание после пожара Российскому страховому обществу, которое отстроило здание, однако две башни, украшавшие его, так и не были восстановлены. Безбашенная «Россия» снова стала гостиницей с пакгаузами на первом этаже.
К гостинице примыкало здание камеры-хранения Российского транспортного страхового общества. До войны там располагалось квартирное бюро и «Филателия». Здесь был замечательный магазинчик, в котором продавались почтовые марки, и собирались очень колоритные люди – коллекционеры марок, которые их покупали и обменивали. Сейчас в нем разместилось кафе «Чайка».
Соседний с «Филателией» дом (№56) принадлежал первому и очень известному в городе фотографу Леониду Ивановичу Пимениди, на первом этаже располагался образцовый фотосалон.
Следующий за филателией дом в 1880-м году построил купец Суханов. На втором этаже этого здания был ресторан «Париж».
На месте нынешней «Нарты» в 30-е годы 20 века было Водрескафе. За этим столь экзотически звучащим названием стоит всего лишь «Водный ресторан-кафе». Ресторан «Нарта» появился в 1969 году.
Медленно прогуливаемся дальше в сторону Красного моста. Сразу за «Нартой» на углу стоит прекрасный особняк, который за два последних года был отреставрирован и сейчас радует глаз кремовыми безукоризненными стенами и своим обновленным антуражем. Этот дом был построен в 1901 году купцом Цириповым по проекту архитектора Б.С. Анисимова. После смерти Цирипова в 1912 году его сыновья достроили второй этаж. Здесь на первом этаже была «Чайная», а на втором этаже - гостиница «Франция-2», так как дальше по набережной была еще и «Франция-1». В гостинице было 12 номеров и красивый балкон, выходящий на набережную.В советские времена на месте «Чайной» появилась диетическая столовая, где с удовольствием кормились местные жители и отдыхающие, а второй этаж стал жилым.
На месте полусгоревшего здания бывшей гостиницы «Абхазия» находилась двухэтажная гостиница «Метрополь» с 8-ю комнатами и балконом, номер в «Метрополе» стоил 75 копеек по тем временам. Рядом с ним находилась гостиница «Франция-1», построенная в 1879 году и принадлежавшая инженеру Далю. В гостинице было 4-е номера, кухня и столовая. В 1901-1909 годах гостиница закрылась, не выдержав конкуренции, а в здании разместилось Сухумское общество взаимного кредита. Владелец здания инженер Даль был основателем и первым директором этого общества. В 1935 году началось строительство «Абхазии» и «Метрополь» вместе с «Францией-1» были снесены.
В 1935 году здание гостиницы «Абхазия» было сдано под ключ. Гостиница принадлежала «Интуристу» и обслуживала, в основном, иностранцев. Вдоль гостиницы по улице Фрунзе была высажена аллея пальм «вашингтония», которую мы сегодня называем аллеей «слоновых пальм». То, что уцелело от гостиницы «Абхазии» во время пожара в 1985 году, мы можем наблюдать и сегодня. Во все советские времена это здание было знаком города и самым популярным местом на набережной, здесь был самый престижный ресторан, замечательное кафе-мороженое, бережно прикрытое со стороны набережной густо разросшейся глицинией.
К «Абхазии» примыкает красивое здание гостиницы «Ориенталь», которая была построена в 1908 году и принадлежала купцам Гвалия и Чавчанидзе. В роскошной гостинице было 64 комфортабельных номера, она растянулась вдоль всего квартала до угла улицы Лакоба. На первом этаже были два магазина, один из них – табачный, типография «Победа», первый в Сухуме синематограф. Гостиницу «Ориенталь» переименовали в «Ткуарчал» в 1932 году.
История гостиницы «Рица» началась в 1914 году, великолепное здание гостиницы «Сан-Ремо» было выстроено наследниками лесопромышленника Спинаки. На первом этаже был популярный в городе ресторан. В 1929 году гостиница была переименована в «Рицу». Она сгорела во время войны, но сейчас восстановлена и снова украшает набережную.
На том месте, где мы видим Абхазский театр, были два здания, построенные по проекту архитектора Саркисова: гостиница «Гранд-отель» и театр «Алоизи», они принадлежали известному богачу, шелководу и французскому подданному Алоизи. В 1951 году оба эти здания были основательно перестроены в здание Абхазского драмтеатра.
Далее минуем большой городской сквер, который в советские времена носил имя «Руставели», и где находился одноименный кинотеатр, а ныне это сквер им. Баграта Шинкуба, в начале 20 века этот участок принадлежал Ново-Афонскому подворью, которое так ничего здесь и не выстроило.
На углу набережной и улицы академика Марра стояло здание АбНИИ, сожженное во время войны. В начале века это был дом Метаксы, греческого купца.
Комплекс правительственных зданий, в котором сейчас работают: президент, кабинет министров и парламент был выстроен в 60-е годы и в нем располагался обком и горком компартии.
Здесь история старой набережной заканчивается. Жилые дома и спортзал в конце набережной были построены уже в советские времена.
К вопросу о названиях
В процессе работы над материалом меня удивляли названия. Гостиницы «Россия», «Сан-Ремо», «Франция», «Ориенталь», «Гранд-отель», «Метрополь», ресторан «Париж», одним словом, никакого национального своеобразия. На мои недоуменные вопросы: «Почему Париж? Почему Франция? Почему Сан-Ремо?» Анзор, отвечал, что названия давали в соответствии с модой. Мне кажется, что сегодня они звучат, пожалуй, слишком экзотично, с оттенком некоторой даже несуразности.
Сейчас наш город активно строится и восстанавливается. У старых домов появляются новые хозяева. Очень хочется, чтобы те названия, которые мы даем нашим домам и через пятьдесят, и через сто лет казались колоритными и хорошо вписанными в пространство и время. Чтобы страницы истории нашего города и нашей мифологии оживали в названиях публичных зданий, чтобы эти символы можно было объяснить потомкам, чтоб не «просто так», не бездумно, возникали они.
Имя – это символ, оно должно быть осмыслено и обосновано, оно должно нести печать местного своеобразия и гармонично вытекать из жизни города. Так мне кажется…
2006 год.
____________________________________________
КАК НЕБО БЕЗДОННО, ТАК СИЛЫ МОИ ВЕЛИКИ…
Преамбула
Моя героиня идет, осторожно ступая, по крупной гальке пляжа. Жара такая, что ее силуэт колышется и кажется еще более хрупким. Но меня привлекла в ней не слабость, а мужество, которым она отвечает на вызов жизни, оставаясь при этом нежной и женственной…
Назовем ее Илоной, чтобы прикрыть от любопытных глаз. Скажу, что соль этой истории вовсе в том, кто она и с кем ее сводила или разводила жизнь, а в том, что традиционно воспитанная в полном соответствии с требованиями национального кодекса женщина, хочет состояться в жизни и в какой-то момент четко осознает, что ни от кого не хочет зависеть. Она сама – архитектор собственной жизни, она принимает свои ошибки и удачи стоически. Возьму на себя смелость сказать, что ее судьба в определенной степени кажется мне знаковой. С одной стороны она типична, а с другой – может служить ориентиром для всех тех, кто не верит в себя и боится сделать решительный шаг.
Не запрещайте девочкам встречаться…
Ее воспитывали строго, родители контролировали каждый шаг, никогда не наказывали, но авторитет отца в семье был непререкаемый, и одна только мысль о том, что он может повысить голос, заставляла ее подчиняться и беспрекословно исполнять волю родителей. Она очень рано вышла замуж, в шестнадцать, сразу после школы. Был соседский мальчик, в которого она влюбилась, который трогательно ухаживал и писал длинные письма. Он был на несколько лет старше. Они встречались тайком, так как родители строго запрещали ей с ним видеться, считали это неприличным. Сегодня она понимает, что, если бы не было того запрета, то жизнь ее могла сложиться совсем иначе. Во время очередной встречи он неожиданно предложил ей выйти за него замуж, и она неожиданно для себя согласилась. Замужество представлялось ей романтическими прогулками вдвоем, а то, что за ним стоит взрослая жизнь, что надо будет вести хозяйство и рожать детей, ей даже в голову не приходило.
С милым в шалаше…
Сразу началась жизнь, в которой было очень много проблем. Почти сразу появился первый ребенок. И мама, и свекровь работали, оставлять ребенка было не с кем. Но все-таки Илона поступила в АГУ на заочное отделение и стала учиться. Первые три года ей удавалось хорошо успевать, но когда появился второй ребенок, учеба пошла наперекосяк. Она говорит, что ей до сих пор стыдно смотреть в глаза своим преподавателям, которые просто дотащили ее до диплома, входя в положение и даря тройки (в школе она училась очень хорошо, ее считали способной девочкой и умницей).
Быт просто накрыл ее, как волна. Теперь ей приходилось подчиняться мужу, который «сортировал» ее подруг и сам решал, когда и с кем ей можно встречаться и дружить, категорически возражал против того, чтобы она начала работать. Он считал, что она обязана встречать его дома после работы, что вся ее жизнь должна протекать в доме, с детьми и на кухне. Ей не хватало настойчивости, она не стала воевать, она смирилась и жила, ощущая подспудно, что в ее жизни что-то идет не так. Прошло десять лет. Однажды муж заявил, что уходит, и собрал вещи. Она возмутилась: «А как же я? Как я останусь одна с детьми? Я ведь ничего не умею?» «Это твои проблемы!» - ответил он ей.
Развод тянулся достаточно долго, их мирили, «просто развестись у абхазцев нельзя, должно быть убедительное обоснование», - говорит Илона. Они снова попытались жить вместе, но она уже была совсем другой. Тяжело пережив предательство, ощутив себя игрушкой, которую сломали и выбросили, она поняла, что отныне никогда в жизни больше ни от кого зависеть не будет и должна выкарабкаться сама. Она сказала ему, что будет работать, заниматься собой и жить своей жизнью. Если он согласен – можно снова попробовать, если нет – «я сама по себе!» Она стала злой и несдержанной. То, чего она боялась больше всего на свете (потому, что стыдно), семейные скандалы, свидетелями которых могут стать соседи, теперь ее не пугали. Раньше, когда муж повышал голос, и ссора готова была возникнуть, она быстро со всем соглашалась, лишь бы не было шума. Теперь она сама могла крикнуть и выгнать вон. Какое-то время это тянулось, потом все кончилось, она оказалась с двумя детьми одна в чужой квартире.
Перелом
«Как барышня после экспроприации, я умела только стучать на машинке и вышивать крестиком», - говорит она о себе. Папа звал ее вернуться: «В одном котле проще варить мамалыгу», - говорил он. Но она не хотела признавать свое поражение и не хотела ни от кого принимать помощь. Дети пошли в школу, а она начала работать. То, что она зарабатывала, хватало ей с детьми в лучшем случае на неделю. Она решила попробовать себя в бизнесе. Чем только она не занималась: ездила за товаром, пыталась наладить работу в своей будке, но она не верила в свои силы, ей не хватало жесткости, и люди, видимо, чувствовали это. Бизнес зависит от мужчин: нужен транспорт, нужна физическая сила, даже грузчики умудрялись слупить с нее двойную цену, она каждый раз прогорала. Последнее в ее жизни общение с налоговой инспекцией кончилось слезами: «На меня орали пятеро взрослых мужчин, я пыталась огрызаться, разрыдалась и убежала. Я поняла, что должна делать то, что умею делать хорошо. Я могу хорошо учиться и добросовестно работать». Она пошла на компьютерные курсы. Три раза в неделю по три часа она осваивала навороченные компьютерные программы. Для нее это было и терапией, и толчком. Она почувствовала, что сможет освоить новую профессию. Она не остановилась на курсах, начала сама по учебникам осваивать программы глубже, у нее появились заказы. Илона теперь сама обеспечивала детей и себя. Но она все-таки вернулась к родителям.
Подлая крыса
Ее доконала крыса, с которой она вела изнурительную борьбу на протяжении многих месяцев. Она рассыпала по квартире яд, он исчезал, а крыса оставалась; забивала щели жестью, она прогрызала дыры в другом месте; сдирая кожу с рук, заталкивала в них стекловату и цемент с битым стеклом; все было напрасно. Крыса хозяйничала в доме, наводя на нее панический ужас. Когда она в очередной раз позвонила отцу и попросила помочь, он потерял терпение. Сказал: «Все! Забирай детей и приходи домой! Я к вам не пойду!» И она приняла решение. Забрала детей и вещи и вернулась в родительский дом, хотя это было нелегко.
Комплексы, страхи и уроки…
Комплекс брошенной женщины – очень тяжелый, но она научилась себя любить. «Нет такого мужчины, ради которого я сегодня сделаю то, чего мне не хочется. Я 7 лет живу сама. Сама стараюсь содержать себя и детей. Естественно, мне помогают родственники, но я не на кого не полагаюсь. Я все должна знать, видеть и делать сама. Я начала с того, что ничего не могла и не умела. Сегодня я умею многое. Карьера меня не привлекает. Мне не нравится иметь власть над людьми. Я не хочу подчиняться сама и не хочу подчинять других. Я долго не решалась устроиться на постоянную работу. Меня больше устраивала работа по контракту. Как только мне предлагали перейти в штат, я испытывала страх. Мне казалось, что мышеловка захлопнется, и я попаду в зависимость. С этим страхом я справилась. Меня даже родители стали больше уважать, больше прислушиваться к моему мнению. Я как-то читала Рериха и там была фраза: «Как небо бездонно, так силы мои велики!» Я могу сказать это и про себя. Я счастлива. Помогать своим детям, участвовать в их жизни, вести с ними диалог и помогать им быть свободными – это радует меня больше всего!»
Я извлекла из своей жизни важный урок: надо быть личностью, нельзя подчиняться. Меня сначала размазали, а потом потеряли ко мне интерес.
У меня в прошлом было много разных вариантов: не выйти замуж, не рожать сразу второго ребенка, не принимать то, что мне навязывают другие беспрекословно, я же пустила свою жизнь на самотек. Я не ощущаю себя сильным человеком, но я упряма. Мне кажется, что идти к цели важнее самой цели. И я иногда иду, понимая, что надо перестроиться, что целесообразность движения в этом направлении отпала, но продолжаю идти по инерции.
Надо сверяться со временем…
Родители готовили нас к размеренной жизни, в которой женщине отводилась роль матери и хозяйки, мужчине – роль добытчика. Работа женщины воспринималась скорее как хобби: она давала женщине возможность выйти из дома, иметь более широкий круг общения. От нее не требовалось обеспечивать семью и кормить детей. От женщины ждали послушания. Она должна была быть по жизни на шаг позади мужа, всегда в его тени. Я должна была быть как все, не выделяться на общем фоне. Для мамы было очень важно, чтобы учителя в школе на меня не жаловались.
Наши родители не могли предугадать, что жизнь настолько изменится. Сегодня традиционные роли потеряли свой прежний смысл и надо их пересматривать. Вместо этого мы по инерции навязываем молодым отжившие привычки. Я однажды поймала себя на том, что повторяю ошибки своих родителей. От дочки я требую всегда большего. Я могу сказать ей: «Почему ты сидишь, когда дома не убрано?» Сыну я никогда этого не скажу. О том, что приготовить на обед, я спрашиваю обычно у мальчика. Если сына я уговариваю убрать за собой, то с дочкой настаиваю: «Ты должна убрать за собой!». В какой-то момент я поняла, что надо менять свое отношение и остановилась. Я пытаюсь относиться к ним одинаково и научить самоконтролю. Но как бы не менялось отношение общества к женщине и мужчине, девочке все равно придется вести хозяйство, рожать и воспитывать детей. Для меня очень важно научить дочь вести себя так, чтобы окружающие ее уважали, чтобы они понимали, что воспитание детей не обязанность, а привилегия женщины, что это тоже работа. Я часто слышу, как мужчины говорят своим женам: «Я кормлю тебя!» Но ведь она стирает, убирает, готовит, возится с детьми, почему ее труд считается обязательным и не заслуживающим уважения? Мне кажется, что было бы нормально засчитывать работу женщины-матери и домохозяйки в стаж. Ее надо и оплачивать тоже, форму можно придумать, например, в виде достойного пособия на детей. Тогда у женщины появился бы выбор: сидеть дома с детьми или работать, и я уверена, что многие женщины выбрали бы воспитание детей. Но более реальной мне кажется ситуация, в которой и мужчина, и женщина вместе зарабатывают, а домашнюю работу делят поровну. Прежнее разделение ролей сегодня кажется мне ярмарочным. В его основе не лежат истинные ценности.
Я стараюсь строить со своими детьми дружеские взаимоотношения. Тут есть свои плюсы и минусы. Мне труднее настаивать, они не всегда относятся серьезно к моим просьбам и требованиям. Я для них что-то среднее между понятием «старший» и «младший». Поэтому мне иногда приходится прибегать к авторитету бабушки и дедушки. Но мои дети все-таки уже другие. Они раскованнее нас и лучше развиты, они больше знают о жизни и быстрее приспосабливаются. Моя дочка уже сейчас пытается решать те проблемы, которые я решала в свои тридцать лет: она понимает, что надо добиваться своего, но пока еще не знает как.
Традиционное воспитание должно сверяться со временем. Отставая в этом процессе, мы перестаем понимать друг друга.
2006
________________________________________________
ОБРУЧЕННЫЕ С АБХАЗИЕЙ…
В июле этого года исполнится 55 лет с того дня, когда в одну июньскую ночь 30 тысяч абхазских греков были выселены из Абхазии в казахские степи… Греческая составляющая нашей истории так многозначна, что мы не можем в эти дни не вспомнить о тех событиях, не можем забывать о той жизни, которая совсем недавно билась на нашей земле и в которую вплетались жизни и судьбы греков Абхазии.
Гуляя по сухумской набережной, потягивая в кофейне в окружении самой разнообразной публики из чашечки ароматный кофе, мотаясь между рыночных рядов и просто передвигаясь по улицам города, вы вряд ли сегодня услышите греческую речь, вам вряд ли попадется навстречу лицо, отмеченное печатью принадлежности к великому своей культурой эллинскому этносу. Нигде не прозвучит «Калимера!» - «Добрый день!» и скорее всего никто не спросит «Пос исе?» - «Как живешь?»…
Но память многих из нас хранит иные воспоминания. Еще недавно в Абхазии было немало греков, и повсюду звучали звуки греческой речи. Пожилые греки оживляли своим присутствием колорит сухумской набережной, играли в шахматы, сидя на скамеечках, женщины сновали по городу, с балконов неслись навстречу морскому бризу их непонятные выкрики, и служба в кафедральном соборе велась на греческом…
История нашего побережья пронизана эллинскими мотивами. Полуразвалившийся ресторанчик, приютившийся на развалинах древней крепостной стены и сохраняющий звучное название «Диоскурия» застыл в ожидании заботливого хозяина, который вернет ему жизнь, «подстрижет» виноград, одичавший на его покосившемся заборчике, и разведет огонь в печи, чтобы снова запахло здесь кофем и шашлыком, и чтобы потянулись люди на эти головокружительные запахи, смешанные с духом моря и шумом волн, бьющихся о древние камни. Возможно, тогда люди снова вспомнят о легендарных братьях Диоскурах из компании Язона, высадившихся здесь и основавших в незапямятные времена поселение на этом гостеприимном берегу.
Если не углубляться в историю, а оглянуться на не столь древние времена, например, на конец 19 века, точнее на финал Кавказской войны, можно увидеть как отчаливают от наших берегов турецкие корабли с покидающими Родину абхазами, а какое-то время спустя к этим же берегам причаливают греческие баркасы, из них высаживаются усатые греки и раскуривают трубки, поджигая в них самсун, который впоследствии разрастется на склонах и равнинах Абхазии. К грекам, выходцам из Турции, присоединяются выходцы из Иордании. Согласно переписи 1939 года, в Абхазии проживало 39 тысяч греков. Из 12 церковных приходов на территории Сухумского и Гульрипшского района 8 было греческих. Из всех национализированных в городе домов 40% были греческими. Работали греческие школы, греческий педтехникум, был театр, выходила газета «Кокипас Капнас».
Многовековая история абхазских греков, это история борьбы народа за выживание, поиск своего места под солнцем. Один из самых трагических ее моментов пришелся на советское время, когда 16 июня 1949 года в Абхазии была проведена «операция» под кодовым названием «Волна», в результате которой около 30 тысяч абхазских греков были насильно выдворены далеко за пределы их неисторической, но Родины, в Казахстан.
По свидетельству очевидцев операция по выселению была подготовлена и проведена блестяще. К каждому дому с наступлением темноты подъезжал транспорт. Люди в форме входили в дома и объявляли о немедленной депортации. Ознакомиться с приказом никому не давали. В приказе же говорилось, что депортации подлежат «все не граждане Советского Союза», однако на деле выселялись все, кроме тех, кто вступил в гражданство во времена царской России. Готовые к отправке эшелоны стояли на всех вокзалах Абхазии. Уже на следующий день они были заполнены людьми, большинство греческого населения оказалось в этих вагонах. Но были еще две волны депортации: одна – несколько дней спустя по ходатайству властей Грузии; и другая – организованная уже местными властями. Эта трагедия затронула не только греков. В те дни помимо них из Абхазии было выселено около 700 армян-дашнаков и примерно столько же лиц турецкого подданства (в основном, абхазы и лазы).
«Властями была предусмотрена компенсация за оставляемое имущество, землю и насаждения, но она была такой смехотворной, что на нее можно было купить разве что килограмм мяса и пару туфлей. Впоследствии, покинутые греками дома заселялись жителями Западной Грузии, которых также, не по доброй воле, срывали с насиженных мест, и отправляли в чужие края» - вспоминает историк–архивист Николай Иванович Иоаниди. «Я перерыл все архивы, но так и не смог найти в документах ни одного свидетельства участия греков в антиправительственных заговорах, ни одного свидетельства антигосударственных выступлений абхазских греков. Никаких официальных, моральных, экономических либо каких-то других обоснований для этой акции не было. Она была просто бесчеловечной, антигуманной, как, впрочем, и многое из того, что делалось в те времена» - говорит он.
Абхазских греков везли в район Караганды и медных рудников Джасказгана, и их путь длился около месяца. Во время этапирования многие умирали, их хоронили прямо в степи, на пустынных полустанках. Жизнь на чужбине была полна горечи и тяжкого труда. Те, кто имел образование, рассеялись по городам Казахстана, но большинство мучительно приспосабливалось к тяжелому степному климату. Людям нечего было есть, семьи распадались, молодежь пополняла криминальный мир.
Семью известного в Абхазии поэта Николая Патулиди депортировали в казахский поселок Солон-Тюбе. «Мне тогда было всего пять лет, но до сих пор в памяти хранится горячее небо над головой, горячая земля под ногами, один саксаул на обозримом пространстве и грязная вода в арыках, которую мы вынуждены были пить, ибо никакой другой воды не было, – рассказывает Николай Патулиди. - Жить там было негде, не было возможности хоть как-то устроиться. В поисках места для выживания наша семья перебралась в Кзыл-Орду. Казахи относились к депортированным грекам, как к «врагам народа», только русские, да чеченцы и корейцы, которые были высланы раньше, помогали нам, чем могли. Дети попрошайничали, было счастьем выпросить кусочек хлеба. Моему отцу повезло, он устроился работать на железную дорогу разнорабочим, а мать так и не смогла найти работу. От систематического недоедания она очень тяжело заболела, «опухла от голода».
Восемь тяжелых лет прожила семья Патулиди в Кзыл-Орде, а в «хрущевскую оттепель» в 1956 году старший брат сбежал и нелегально вернулся в Абхазию. Год спустя, вслед за ним вся семья так же нелегально вернулась на родину. «Чтобы нас не остановили в пути, мать переоделась цыганкой. В поезде родители прятали нас на третьей полке, где мы сидели тихо как мыши, а отец перебегал из вагона в вагон, чтобы его не нашли и не ссадили с поезда» - вспоминает Николай Патулиди.
В 1955-1956 г.г. было принято несколько постановлений о реабилитации Совета Министров СССР подписанных Хрущевым. «Хрущев сыграл странную роль в дальнейшей судьбе греков. Дело в том, что оправдать-то людей оправдали, и позволили вернуться на Родину, но, как это часто бывает на нашем постсоветском пространстве, механизм выполнения принятых решений не был разработан. Могли обратиться в суд с иском о возврате имущества только греки-горожане, суды принимали дела на рассмотрение и часто решали их положительно. Но для тех, чьи дома остались в селах, такой возможности не было. Сельские греки должны были вступать в колхоз и начинать все с нуля. Поэтому массовой волны возвращения не было и быть не могло. Возвращались осторожно, семьями, и, в основном, в города» – вспоминает Николай Патулиди.
Семья Патулиди, вернувшись в Сухум, смогла добиться компенсации за оставленное имущество, что было редчайшим исключением для греков-сельчан. Семья получила деньги и купила в городе участок, на котором позже выстроили дом. В этом доме и по сей день живет Николай Патулиди. Его здоровье подорвано, он почти ослеп, но, несмотря на недуг, продолжает писать теплые стихи об Абхазии, участвует в жизни своей общины и никуда не собирается уезжать. А на вопрос: «Почему?» цитирует собственные строки: «Я в Абхазии жить обречен, ибо с нею навек обручен…»
С шестидесятых годов и вплоть до начала девяностых годов численность проживающих в Абхазии греков была стабильной и составляла около 15 тысяч человек. Однако с развалом Союза начались тревожные перемены. Жить спокойно в Абхазии в те времена было невозможно; политическая ситуация накалялась все сильнее, жизнь в Абхазии бурлила и не предвещала ничего хорошего. Греки снова начали покидать Абхазию, но уже по своей воле. Во время грузино-абхазской войны абхазские греки массово покинули Абхазию. Историческая Родина - Греция, приняла их в свои непушистые объятья, потому что и там они были вынуждены завоевывать себе место под солнцем. Трудясь в поте лица, абхазские греки снова, как это было уже не раз в их истории, начинали все с нуля, снова приноравливались к жизни.
Сегодня греческая община Абхазии насчитывает всего полторы тысячи человек. Вся молодежь разъехалась, остались те, кому за пятьдесят. Их жизнь пронизана ожиданием известий и помощи от своих родных, рассеянных по необъятным просторам России и Греции.
2006
_________________________________________________
БЛЮЗ НА СТРАННУЮ ТЕМУ
Во Франкфурте-на-Майне крупнейший в Европе аэропорт. Он фантастически цивилен. Чистота, комфорт, пластик и многочисленный персонал – к вашим услугам. Это целый город. Здесь вам не придется тащить на собственном горбу тяжелые сумки. Здесь нет лестниц, по которым надо топать пешком. Везде эскалаторы и бегущие дорожки. Здесь сидячих мест для отдыха и ожидания всегда больше, чем пассажиров. Здесь тихо и все очень вежливы. «Совсем не как мы»,- думаю я.
Четырехмиллионный Берлин многолик. Люди всех рас ходят по его улицам. И я чувствую, что им живется, может, и нелегко, но зато спокойно. Здесь старики не роются в мусорных баках и практически невозможно встретить человека, просящего милостыню. И за три недели пребывания в городе знаете, чего я ни разу не видела? Будете смеяться. Ни одного полицейского на улицах. И только приехав в Москву, я вдруг осознала с ужасом, что три недели в Берлине начисто лишили меня благодатного охраняющего страха, который всегда сопровождает нас, который давно уже стал частью нас и, хотим мы того или нет, отражается на наших лицах. Я поняла, что перестала смотреть на людей вокруг с точки зрения собственной безопасности, проще говоря, перестала прикидывать: дадут мне по башке или удасться проскочить. Невозможно оценить всю разрушительность этого страха, пока не расстанешься с ним и не почувствуешь, что можно иначе. Пресловутая немецкая чопорность, расчетливость и педантизм остались за кадром моих впечатлений. Те немцы, с которыми я общалась, были очень теплыми и доброжелательными людьми, они проявляли неподдельный интерес и искреннее желание что-то полезное для нас сделать.
После Берлина я вдруг поняла, что мы живем в мире сараев. Городская среда может иметь разное качество и зависит оно от культуры строительства. Берлин - слишком современный город. Те образцы старой архитектуры, которые я ожидала увидеть, увы, не дождались меня, они пали жертвой Второй Мировой. То, что я увидела в Берлине – это монументальный современный урбан, тяжеловесный, основательный, качественный. Пространства и растений в городе мало. Много тяжести и бетона, но зато отменного качества. После берлинских зданий сухумские строения кажутся состряпанными «на скорую руку» и худосочными, никакой основательности, солидности. Возможно, найдется десяток приличных домов в городе, а все остальное хочется снести и построить заново.
Мы жили в районе, который назывался Далем. Это один из самых респектабельных районов Берлина, здесь живут владельцы роскошных особняков, здесь же находился Бергхоф-центр, где мы работали. Ухоженные дворики, мало людей и машин. Люди не шумят, машины – не сигналят, не принято, а ночью стоят себе преспокойно, припаркованные на тротуарах. Здесь никто не боится, что выглянет утром в окошко, а машины – как не бывало. Нет такой проблемы. На нашей станции «Далем Дорф» очень экзотические сидения, выполненные в виде стилизованных обнаженных фигур. Я сажусь, и моя голова оказывается как раз меж двух очаровательных грудок, рука опирается на нечто мужское, что даже и называть как-то неловко. Для нас это – нечто. Мы фотографируемся. Но кроме нас никто не обращает внимания, все привыкли и воспринимают такие вещи, как и положено, цивильно, как знак культуры, не более того. На другой станции наше внимание привлекают странные мягкие штучки, прикрепленные к металлическим поручням. Мы глубоко задумываемся: для чего бы это, а когда соображаем, начинаем хихикать. Кто бы подумал! Они сделаны для того, чтобы люди, ожидающие поезда, могли прислониться. Вот она – западная цивилизация. Все для человека. Живи себе и трудись. Есть кому о тебе подумать и позаботиться!
Днем Берлин тихий и буржуазный. Людей мало и подают они себя по-светски. Это, в основном, люди средних лет и пожилые. А вечером на улицы высыпает молодежь, совсем другая публика занимает удобные места в поездах метро и в вагонах электричек, развозящих людей в разные концы города. Вот в переходе сидят прямо на ступеньках лестницы две девушки и едят жареный картофель, макая его в кетчуп. Спускающиеся люди обтекают их, как водный поток. Никто не бросает злых и раздраженных взглядов, не кричит, не ругается и не воспитывает, просто спокойно обходят и идут себе дальше. «Совсем не как мы»,- снова думаю я.
Тут-то и понимаешь, какая пропасть разделяет нас и как нам далеко до них. И еще возникло у меня стремное желание: давайте, дорогие сограждане, скинемся хотя по сколько и отправим самых главных наших чиновников в Ервопу, например, в Берлин, на месяц-два. Пусть понежатся, посмотрят, как живут люди, может и им самим так захочется, может, поймут, наконец, что пора что-то менять, чтоб хоть наши дети зажили как люди, а? Ведь, что ни говори, а везде и всегда что-то меняли люди, стоящие у власти. И все реформы всегда связаны с каким-нибудь конкретным историческим лицом. Где же он, наш абхазский канцлер Аденауэр, который бы ездил по Сухуму на велосипеде и считал бы своей обязанностью делить все тяготы, выпавшие на долю своего народа, который бы поднял страну из руин? А ежели кто вспомнит про блокаду и проблему статуса, позвольте послать его к черту. Нас могут не признавать еще 50 лет, что ж так и будем прозябать в нищете? Израильтяне на своих бесплодных и безводных землях собирают по 2-3 урожая в год и не только кормят себя, но еще и экспортируют сельскохозяйственную продукцию в другие страны, а я, сколько не стараюсь, не могу понять, почему мы так не можем. У меня в Сочи есть один очень симпатичный знакомый, у которого есть мечта – поставить в Очамчире (он сам оттуда родом и там живут его родственники) мини-заводик для переработки молочной продукции, но нет реальной почвы для осуществления этой замечательной мечты. Он готов завести оборудование, установить его и начать работать, но знает, что не дадут. Сегодня и.о первого лица в государстве с гордостью рапортует нам о программе вывода из кризиса таких отраслей сельского хозяйства, как табаководство и чаеводство. Лично я очень рада и очень надеюсь, что радость не окажется преждевременной. Вот только вопрос возникает: будем чай пить, однако, сигаретами закуривать, так ведь и язву недолго схлопотать. Хочется ведь и картошечки и макарон, да и окорочка завести собственные, что мешает??
Я понимаю, что критиковать легко, что работы много и делать ее трудно, но ведь надо. Если бы я была главой правительства, то и занималась бы соответственно другими делами, но я – журналист и делаю то, что могу, причем стараюсь! И зря обижается на независимую прессу наш премьер: мол не понимают, ругают да передергивают. Что ж, все бывает. Можно ведь и нам, рядовым гражданам, обидеться, Анри Михайлович, на то, что работники бюджетных организаций получают зарплату в среднем около 500 рублей, это можно называть как угодно иначе, но не зарплатой, скорее – пособием от щедрот импотентного государства, которое не в состоянии обеспечить своим гражданам пусть скромное, но сносное существование! Можем обидеться и на то, что такие «громкие» преступления, как убийство Юрия Николаевича Воронова и Зураба Ачба, ввергнувшие нас в шок, не раскрываются. На то, что преступники гуляют и не дают людям работать, а государство стыдливо делает вид, мол чего там, все ничего, а что – чего, так то от нас не зависит! А если все время по шерстке гладят, так это, пардон, не объективностью называется, другое есть словечко, неблагозвучное.
«Большое видится на расстояньи»,- сказал поэт. В данном случае «большое» для меня – неустроенность и низкий уровень нашей жизни, трансформированные ее тяжестью лица людей, руки и лица ковыряющихся в мусоре стариков, сам факт тридцатирублевой пенсии, которого стыдятся даже наши дети! Это люди на Псоу, это раздолбанный транспорт, это наши дороги, это наши страхи перед тем, что может случиться завтра, это мы и наши дети, бултыхающиеся в водах неустроенной и нестабильной жизни, и первое лицо в государстве, заявляющее во всеуслышание на всю страну, что не устраивает его свободная пресса и их критика его курса, и оттого все правительственные двери перед ее корреспондентами будут захлопываться и впредь, чтоб неповадно было обижать уважаемых господ, рулящих наш государственный корабль! Весь международный опыт, все конвенции о правах граждан на получение информации, о свободе выражать свои взгляды, короче, все идеалы демократии можно просто отменить, не нравятся, дескать.
Да, Абхазия – не Берлин. Оттого-то и грустно. Я не предлагаю строить жизнь по-немецки и жить в Германии не желаю. Я очень люблю наш народ, свою страну. Мне просто больно и непонятно, отчего где-то люди могут создать для себя и своих детей человеческую жизнь, а мы – не можем. Ведь люди-то все похожи, жить хорошо все ведь хотим! Моя проблема видимо в том, что насмотрелась на чужую жизнь до того, что собственная стала казаться невыносимой. Сидела бы дома и наслаждалась запахами асманта и видом гор, нет занесла же нелегкая!
Берлинская погода в феврале очень похожа на сухумскую в марте, а сейчас на улице апрель. И хотя весеннего тепла нет как нет, но все-таки греют меня наши сарайчики, а роскошь нашей природы только намекает на таящиеся в ней фантастические возможности. В последние мои дни в Берлине посыпал снег. Ляжет ночью – растает днем, совсем как в Абхазии, а потом вдруг посыпал стеной, заметелило, заснежило, все стало белым, загадочным и красивым. Но меня уже там не было. Душа неслась по пути к дому, навстречу ненавистной границе и запаху моря, туда где все родное, где всегда проживает моя надежда на лучшее.
2006
_____________________________________________
ДИАНА ВОУБА – ИСКАТЕЛЬ КРАСОТЫ
Многие сухумские художники живут и работают за пределами Абхазии. Яркий представитель нашей художественной диаспоры – Диана Воуба. Ее картины есть во многих странах, ее выставки проходят в разных городах, но наш зритель лишен удовольствия видеть ее работы. О картинах не расскажешь, но можно рассказать об их авторе.
Картины как птицы
Поздним сентябрьским вечером мы сидели в доме, наполненном грохотом грозы и всплесками молний, кровать, стол и два табурета – вот и все, что нас окружало из предметов мебели. На столе догорал огарок свечи, и стояли чашечки с кофе, который нам сварил сын Дианы Воуба Алан, а ветер дергал неплотно пригнанную дверь. Сам дом пристроился на краю небольшого пустыря в центре Сухума, в нем было так же неуютно, как, наверное, на душе у Дианы, обронившей с горечью, что у себя дома в Абхазии она всегда – чужая. Как «несть пророка в своем Отечестве», так ей нет тут надежного пристанища. Все зыбко и неопределенно. Видно не пришло еще то время, когда все мы поймем, что высокое искусство нам нужно не меньше хлеба насущного и своих художников нам надо как бесценные сокровища собирать по далям и весям.
А то, что Диана создает прекрасные полотна, в которых ее национальная предупредительность и какая-то хрустальная ясность красок подернуты невероятной теплотой и нежностью, вряд ли вызовет сомнения у того, кто смог к ним прикоснуться взглядом. Есть у меня уверенность, что это не мое субъективное мнение, а некая реальность, имеющая место в мире. Более тысячи ее живописных работ разлетелись по странам и континентам, найдя себе место в музеях и частных коллекциях, около ста работ хранятся в Москве, но ни одной зрелой работы нет в Абхазии, кроме нескольких очень давних студенческих полотен, сохранившихся у родителей в Очамчире.
Легким прикосновением пальца к незаметной кнопочке цифрового устройства Диана листает в такт грозе и световым проблескам передо мной фотоальбом, сохранивший отпечаток полотен, упорхнувших от своей хозяйки, и на экране появляются и исчезают красивые тонкие лица и фигуры людей, их глаза заглядывают, кажется, излишне прямо, в душу и находят там отклик, портреты цветов изысканны и отстраненны, они держат дистанцию и дают понять, что никакая фамильярность тут не уместна, можно, конечно, выразить восхищение, они его снисходительно примут, пейзажи, фрагменты городов и абстракции – все это изысканно-трогательное великолепие существует где-то далеко за пределами нашего города и нашей республики. И в каждой работе свой оттенок нежности, своя доля изыска и вся глубина искренности и способности Дианы смотреть из глубины холста грустно и ласково.
И воображение уже рисует ее сухумский дом обжитым и наполненным картинами, которые как птицы спокойно рассядутся на его стенах и не будут больше скитаться по миру. Дом будет жить своей жизнью, ирисы, розы и гладиолусы сойдут с полотен и наполнят своим ароматом сад. Каждый художник спасает мир собственной красотой – Диана ее обрела, ей есть, что предложить другим.
Дорога к себе
Диана родилась в Ткуарчале, ей было три года, когда семья перебралась в Очамчиру. Первый живописный опыт она приобрела самостоятельно в 6 лет, в доме красили окна, она мешала масляную краску с акварелью и рисовала свои первые работы. В 10 лет ей купили лотерейный билет за 30 копеек, на который выпал выигрыш – фортепиано. Музыка так пленила ее, что за год она освоила курс семилетней школы, успешно сдала экзамены и получила диплом. В 14 лет приехала в Сухум и поступила в Сухумское художественное училище. В 1978 году поехала в Питер, готовилась там к поступлению в Институт имени Репина и жила в семье Ефима Копеляна, известного актера. К моменту поступления вышло распоряжение, запрещающее принимать на учебу иногородних абитуриентов, Диана Воуба уехала в Тбилиси, прихватив десяток своих работ и поступила в Академию художеств. Защитилась на отлично и сразу же получила приглашение поступать в аспирантуру. Но у нее был маленький сын, она предпочла вернуться в Абхазию и быть с ним рядом. Год проработала в Сухумском ТЮЗе главным художником и оформила имевший успех спектакль «Фантазии Фарятьева». Потом уехала в Москву и поступила в аспирантуру – Творческие мастерские Союза художников СССР. Ее дипломной работой стал цикл «Апсны» по мотивам нартского эпоса. С 1988 года Диана член Союза художников России.
Человек-то мал, а дом его – мир…*
Во все времена художники перемещались по миру, впитывая многообразие ощущений: лица, краски, картины природы и города перерабатывает творческое воображение, и в топке сознания выплавляются иные картины и образы, отличные от первоначальных, но дающие зрителю возможность ощутить сопричастность.
Сразу после завершения учебы в аспирантуре в 1991 году Диана уехала на стажировку в Италию. Четыре месяца жила в Риме, ходила по музеям и улицам легендарного города с этюдником, писала портреты и пейзажи. Среди римских портретов Дианы были принцесса Людовизи, представительница древнего аристократического рода, давшего миру 10 пап, банкир-макаронник Федеричи и его жена Маризелла, которая во время сеансов играла ей на гитаре и пела красивые итальянские песни, Джузеппе Боффа, советолог и генеральный секретарь компартии Италии и его жена Лаура. Все, что она знала по книжкам, предстало ее глазам воочию. Отреставрированные фрески Микеланджело вызвали раздражение своей «приглаженностью», город поразил настоявшейся в веках культурой, а люди – бережным отношением к своему культурному наследию.
После Рима в 1995 году была поездка в Таиланд и Камбоджу. Международный Красный Крест купил у Дианы несколько работ и оплатил ей это путешествие. Тайские и камбоджийские храмы потрясли воображение. Удивило – отсутствие современной культуры и искусства, только древние памятники. В Бангкоке она побывала на церемонии годовщины сестры принца Сианука, где младшая сестра принца подала ей какой-то экзотический фрукт и сказала, что следующее воплощение Дианы будет в Тамбурине в семье брахмана. Это странно прозвучало для ее православного уха, но она соблюла все необходимые приличия и как почетный гость раздала монахам приготовленное угощение. От пряной и непривычной еды было ощущение, что голова расширяется, столько в ней возникает новых отзвуков на богатство вкусовых ощущений. Камбоджа поразила страшной нищетой и прокаженными на улицах. В древнем храмовом комплексе Анкорват у нее был очаровательный шестилетний проводник Поль, который водил Диану по каменным лабиринтами и услужливо приносил воду. Вернувшись в Москву, она создала «Изумрудного Будду» и еще несколько портретов Будд и Апсар.
В 1995 году ей удалось оставить свой след и в местечке Рондине в Италии, там она жила в комнате, где когда-то жил и работал Леонардо да Винчи, и вид из ее окна был точь-в-точь такой же, как пейзаж за спиной Джоконды.
В 1996 году посол Палестины в Москве Даур Баракат, чей портрет она написала, пригласил ее посетить Тунис и написать там портрет известной семьи Горбель. Диана жила в их доме, писала портреты и вместе с ними ездила по стране, побывала в Карфагене. В Тунисе состоялась ее персональная выставка, ее посетили сотрудники российского консульства и предложили выставить работы в Русском культурном центре. Диана согласилась. Российское посольство в Тунисе пригласило ее принять участие в международном фестивале в г.Махарес-Сфакс, куда ежегодно съезжаются художники со всего мира. Россию там представляла только Диана. Два месяца она писала портреты и была удостоена за эти работы золотой медали. В Тунисе же Диана Воуба познакомилась с легендарной разведчицей Татьяной Мэтэус, английской подданной и работала над ее последним прижизненным портретом, ее героине было 96 лет. Татьяну Мэтэус рисовали многие знаменитые художники, в том числе и Брак, но из 200 портретов, написанных разными мастерами в разные времена, только один, дианын портрет настолько понравился Татьяне Мэтэус, что она решила повесить его у себя дома.
Сразу после завершения работы над портретом Татьяна Мэтэус набрала номер ВВС и связала ведущего с Дианой, 10 минут в прямом эфире она отвечала на вопросы, рассказывала о ситуации в Абхазии. На Родине многие слышали ее интервью и не всем понравилось то, что говорила Диана, однако это было ее мнение, и она, безусловно, имела на него право.
В 1997 году известная галерея Мартин в Базеле предложила Диане организовать ее персональную выставку. В первый же день из 21 работы, там представленной, было куплено 11, а до конца месяца – все. Потом были еще две выставки - в Базеле и в Цюрихе.
В 2001 году Союз художников России отправил ее работать в Париж. Два месяца она работала в Париже в роскошной мастерской в Марэ, конечно, ходила по музеям и улицам города, Сена заворожила ее, река действительно главная артерия города, вся жизнь вращается в орбите ее набережной и колышится на ее водах. В Париже она написала портрет мадам Брюно, основательницы города Искусств, места паломничества художников со всего мира.
В 1999 году Диана отправилась в Нью-Йорк по приглашению галереи Гранд в районе Сохо на Манхеттене. Месяц пролетел очень быстро, она много работала, писала портреты, в том числе Казана и жены Кирилла Данелия, почти все они остались в Америке.
В 2004 году вместе с индусом-монахом, режиссером и фотографом, и сыном она совершила паломническую поездку в Индию, 40 дней они ездили по святым местам, посмотрели Дели, Калькутту и многие другие города. В этой поездке они участвовали в ритуале похорон, а запах дыма, поднимавшийся от горящего тела, так напоминал запах обычного шашлыка, что они с сыном два года не могли есть мясо и были вегетарианцами. Сами индийцы говорят, что в Индии каждый может найти то, что ищет: наркоман – наркотики, пьяница – выпивку, а Диана нашла для себя там духовную красоту через встречу с известным гуру и общением со многими монахами и аскетами.
Вернувшись в Москву, Диана реализовала новый проект «Океан-город», соединив Москву, город, где она живет, со своими впечатлениями от Индии. «Бог создал океан, человек построил город» - Диана создала свой город на полотнах.
Она приехала в Сухум этой осенью сразу из Бразилии, которую посетила по приглашению генконсульства России в Рио-де-Жанейро. Ей предложили написать цикл работ для посольства. Так появилась серия «Красная Москва» - три башни московского Кремля и купола собора Василия Блаженного. Три большие работы Диана оставила в дар посольству, которое в знак благодарности организовало ее путешествие по стране. А одна картина – «Боровицкая башня» попала в музей Современного искусства в Рио. В Бразилии она познакомилась с Оскаром Немейером, выдающимся архитектором современности, мэтру исполнилось в этом году 100 лет. Столица страны Бразиля – полностью им спроектирована, в ней нет двух похожих домов, архитектура города представляет собой сплав новаторских идей и колониального стиля. Воздух Бразилии пропитан фантастическими ароматами дерева жизни, манго и жасмина.
В Рио Диана познакомилась с Тамарой Федоровной Рибейро, уроженкой России, которая в 16 лет ушла на фронт, была в плену и попала в Бразилию, выйдя замуж за бразильянца. Была она очень состоятельной и культурной женщиной, известной в стране. Случайно во время кинофестиваля они оказались в зале на соседних местах, разговорились и подружились, и Тамара Рибейро показала Диане музеи, закрытые для туристов, помогла ей понять страну и проникнуться ее духом. Вообще, говорит Диана, почти все те люди, чьи портреты она писала, и многие покупатели становились впоследствии ее друзьями.
Время для счастья – сейчас, место для счастья – здесь…**
- Диана, ты давно адаптировалась в Москве, а как ты себя чувствуешь в Абхазии?
- Некомфортно и небезопасно. Я с большим трудом получила абхазский паспорт. Похоже, что я здесь мало кому нужна. Я и не претендую на особое внимание, как могу, стараюсь вписаться. Но я, видимо, пессимист, смотрю и вижу мрачное. Что-то происходит с молодыми людьми, у многих из них настолько трансформированы ценности, что они считают достижением в жизни женитьбу, дом и машину, которые должны свалиться на них по мановению волшебной палочки. Меня пугает их преклонение перед криминальным миром, а то, что наш народ копил и сохранял веками, мы сегодня теряем. Я помню, как дедушка вставал, когда входил его шестилетний внук, сегодня, мне кажется, эта культура и наши традиционные отношения погибают, а на смену им приходит готовность людей воровать все, что можно. В дом моих родителей в Очамчире заползают змеи, кур воруют шакалы, город в таком запустении, что становится жутко.
- Можно ли как-то влиять на эти процессы?
- Да, если каждый из нас будет честно и добросовестно делать то, что может. Только личным примером.
- Наш город последние два года начал прихорашиваться, как ты эти изменения оцениваешь?
- Когда я ехала в Сухум, мне хотелось писать город, но не смогла. Действительно, здания приводят в порядок, белятся фасады, однако ядовито-желтая побелка здания СУЭСа меня привела в ужас. Был у него такой богатый сложный серый цвет, и дом казался массивным, сейчас он стал игрушечным. Мне очень не хочется, чтобы наш город бездумно отлакировали и превратили в подобие старушки, сделавшей пластическую операцию, это выглядит нелепо. Я бы очень осторожно красила здания, чтобы дух не ушел из города.
- Ты приобрела дом в Сухуме, планируешь ли ты постоянно бывать здесь, работать?
- Я - человек православный и очень серьезно отношусь к требованию веры жить, памятуя о смерти. Для меня это не пустые слова. Я хочу просто иметь возможность жить и работать здесь и сейчас. Я никогда ничего не планирую, радуюсь каждому прожитому дню, и все в моей жизни случается спонтанно. Конечно, мне хочется иметь возможность приезжать сюда, работать и общаться с людьми.
- Почему портреты, пейзажи, цветы? Что они значат для тебя?
- Я начала с портрета, так как мне хотелось всмотреться в лица людей и понять их. С цветами отдельная история. До какого-то момента я их не замечала, но однажды, выйдя из метро, увидела букет синих ирисов. Сначала нарисовала один цветок, потом серию, меня привлекли в них цвет и форма. Они – небесные существа и стали для меня прообразом красоты. Цветок писать невероятно сложно, всегда балансируешь на грани между пошлостью и абстракцией. Мои абстрактные работы для меня скорее музыка, а пейзаж у меня часто условный, в нем нет людей. Была серия бутылок, прозрачные сосуды позволяли мне сочетать свет и пространство.
- Всегда ли тебе удается выразить на полотне задуманное?
- Почти никогда и именно это является стимулом снова браться за мастихин. Потребность рисовать – не имеет отношения к работе, это мой образ жизни и моя суть.
- Отношения с местными художниками у тебя сложились не простые. Почему, как ты думаешь?
- Я не умею лицемерить и «дружить», я никогда не защищаюсь. Одни расценивают это как наивность, другие – как высокомерие. Я наблюдаю за людьми и вижу, что они воспринимают друг друга, как слепые слона в известной притче, частями. Наверное, это распространяется и на меня. Я ведь член Союза художников России с 1988 года, а в Абхазии меня приняли в Союз художников только в 2006. Мне предлагают персональную выставку в Сухуме и очень хочется ее провести, но для этого надо оформить все свои работы, привезти их из Москвы, перевезти через границу, или написать в Абхазии не менее тридцать работ, чтобы было, что показать зрителю. Сегодня, к сожалению, у меня нет такой возможности.
- У тебя есть кредо?
- Я однажды написала о себе: «Я не учитель в жизни, не философ, не политик. Я искатель новой красоты». Красота – всегда новая, она неповторима, она в гармонии. Она есть во всем, даже в болезни, которая помогает нам что-то понять и двигаться дальше. Это присутствие Бога в жизни. Во время войны я почти год не могла работать, я даже не помню, как этот год прошел. Я посещала занятия в иконописной школе и мне предложили расписать храм. Но я не была к этому готова. Я решила для себя, что роспись храма будет моей последней работой.
- Что нужно тебе для счастья?
- Побольше сил и здоровья. Живопись радостное занятие, но оно требует полной отдачи.
***
В работах Дианы Воуба много чистого и ясного цвета, они пронизаны светом и нет в них привычной игры светотени. Они для меня созвучны с сентябрьской прозрачностью воздуха, когда все краски подчеркнуто стеклянны и промыты вечерним холодом неба. Именно ясности и чистоты, как мне кажется, нам всем очень не достает в нашей житейской повседневности. Возможно, будь ее работы рядом с нами, нам было бы легче остановить каждодневный суетливый бег, затормозить мгновение и понять, что красота – всегда рядом.
*Марк Теренций Варрон, писатель.
**Роберт Грин Ингерсолл, американский публицист.
4 октября 2007
_______________________________________________
ЖИЗНЬ – ЭТО ВЫСТРЕЛ В УПОР
15 марта известный абхазский прозаик Алексей Ночиевич Гогуа отметил свой очередной день рождения. Творчество Алексея Гогуа и роль его личности для нашего общества велики и многогранны. Мы поздравляем его и желаем долгого и плодотворного труда. Он согласился ответить на вопросы, и мы представляем вам этот текст, как плод его раздумий и результат искреннего отношения ко всем нам и самому себе.
- Что вы ищете в потоке жизни и в творчестве?
- Появившись на свет, младенец издает крик, «проверяет» дыхание и сразу же начинает искать губами материнскую грудь, продолжение дыхания, жизни. Кстати, «дыхание» в абхазском языке «апсы», от него произошло название воздуха «апсып», позже значение слова расширилось, оно стало обозначать и «душу».
В жизни поиски бывают двоякого рода: поиск того, что новорожденный сразу начинает искать, и поиск самого себя в жизни. Они могут довольно счастливо сочетаться. Но многие и многие занимаются всю жизнь поисками первого. Я всю сознательную жизнь занимаюсь поиском самого себя. Никому, увы, не удается до конца понять и объяснить то, что происходит с ним и с другими. Все же у человека не иссякает желание разобраться в нескончаемых: «почему?», «зачем?», «в чем?» и «как?»
В распоряжении человека опыт, знания, накопленные человечеством, которыми он может пользоваться, но он должен выработать собственное видение и иметь собственное отношение ко всему.
У меня все началось в раннем детстве, на второй день после смерти матери. Она умерла ранним утром в канун Нового года, на восходе солнца. За ясным солнечным утром последовала резкая перемена погоды, и к вечеру пошел снег, он шел всю ночь. Эта ночь для меня, оглушенного горем, прошла в каком-то забытье. На следующее утро я ушел незаметно от плачущих сестер, от соседей, заполнивших все помещения нашего дома, и, утопая в снегу, добрался до большой груши, под сенью которой любил играть. Прислонившись к ее шершавому стволу, задумался. И подумал тогда: раз смерть «взаправду» существует, значит, существуют и драконы, которыми меня пугали взрослые, и страшные великаны, и злые старушки, ударом плети превращающие все живое в камни. Передо мной встала незыблемая и непреодолимая стена, называемая смертью. По одну сторону от нее находился я и то, что называется жизнью, а с противоположной – нечто непонятное, непосильное, куда ушла душа моей матери, оставив охладевшее потухшее лицо, дарившее раньше ласку и счастье. Это было первое соприкосновение с вечностью, оставившее след на всю жизнь. Тогда же появилось у меня безудержное желание защитить все, что было на моей стороне жизни, помочь близким, прежде всего сестрам, сберечь их живые лица, ласку, счастье, которое они готовы были дарить мне и многим другим. И это желание только растет с годами.
Встретиться с собой для меня значит учиться жить, учиться быть человеком и стараться помочь в этом другим. Литература и искусство - одно из главных прибежищ человека. Совершенный художественный стиль в моем понимании – это способ преодоления хаоса. Суть поиска в жизни и в литературе для писателя одна. У нее две стороны: осмысление действительности и сотворение альтернативного мира, который появляется в процессе творчества.
- Что побуждает вас браться за перо и насколько точно удается выразить то, что задумывалось вначале?
- Редко, когда автор бывает удовлетворен тем, как выразил задуманное. Сначала оно как гроза собирается, осаждает воображение, лелеет слух, сладостно переживается. А как только садишься за стол, чтобы перенести это в слова, фразы, текст, все меняется, не поддается, не желает заточать себя в слове. Приходится терпеливо приручать и усмирять, в процессе что-то теряется. В состоянии непокорности оно лучше.
- Как вы относитесь к переводам ваших произведений?
- В художественном тексте слова и фразы несут в себе свет и тень, запах и вкус, музыку и особенности стиля автора. Более того, каждый язык обладает своим лингвистическим стилем, Гумбольдт назвал его «внутренней формой». Перенести ее без потерь на другой язык невозможно. На этом поприще были и есть великие мастера. Была сильная советская переводческая школа. Несмотря на многие удачные переводы, чаще текст переводили по подстрочнику и порой довольно неряшливо. Многое зависело от качества подстрочного перевода, который в последнее время делался, практически, на уровне перевода. Переводчику оставалось лишь произвести стилистическую правку и отредактировать текст. Можно себе представить, как много теряет текст в результате этих манипуляций. Говорят, что человек, умирая, теряет в весе столько, сколько весит его дух. Он весит, видимо, не много, но это – душа! То же происходит и с литературным произведением, оно теряет большую часть души. Как будто напряжение тока падает с 220 вольт до 170.
Я считаю, что перевод – необходимая составляющая развития литературы и всей духовной культуры. К сожалению, у нас сегодня переводческая деятельность «на нуле», и это очень печальный факт для нашей столь узкой читательской аудитории.
- Как вы оцениваете путь, который прошла абхазская литература? Отметьте, пожалуйста, ее достоинства и недостатки?
Наша художественная литература возникла из своих истоков, из устной словесности, которой была проникнута духовная культура народа. Это имело важное значение для создания тех особенностей, без которых нет оригинальной национальной культуры. В период становления на ее неокрепшие плечи навалилось все: идеологизация, цензура, политика ассимиляции. Несмотря на это, наша литература в лучших ее твореньях стремилась выразить особенности народного духа, найти сочетание его тысячелетнего привкуса и современной действительности. Тут мне приходит на ум высказывание известного ливанского поэта и мыслителя Джебрани: «Лучше строить хижину из своей природной сущности, чем высокий дворец из сущности привнесенного». Если наша литература потеряет свою сущность, ее зерно, она разрушится. Многие писатели, стоявшие у истоков нашей литературы, поплатились жизнью за стремление сохранить это зерно. И сегодня нашей литературе нелегко, ей приходится перестраиваться в условиях очень резких политических, социальных и культурных перемен. Для всех литератур на постсоветском пространстве, привыкших существовать в условиях тоталитарного режима и освоивших целую систему приемов, с помощью которых удавалось донести до читателя правду жизни, испытание свободой оказалось нелегким. Наступило какое-то замешательство, и возникла опасность смешения свободы и вседозволенности. Оказывается, благо свободы тоже нужно осваивать. В связи с этим я привел бы два примера. Вспомним, как в одной из версий эпоса об Абрскиле он сбросил с себя оковы и, выйдя из мрака пещеры, ослеп от резкого света. И высказывание Сальвадора Дали о том, что все стоящее дается наперекор, благодаря несвободе, а свобода, если определить ее как эстетическую категорию, - это воплощение бесформенности, аморфности. Нынешняя наша литература, за некоторыми исключениями, во многом застряла именно в этом вакууме бесформенности, безвременья особого свойства. Проявлением этого является то, что некоторые наши писатели продолжают заниматься темами, изжившими себя и давно потерявшими актуальность, или переизданиями своих произведений иногда без отбора, часть которых, к сожалению, тоже изжила себя. Некоторый оптимизм в меня вселяют молодые авторы, свободные от старорежимных комплексов, они сравнительно безболезненно преодолевают настигшую нас бесформенность.
- Обозначьте, пожалуйста, ваш собственный путь в литературе?
- У меня уже был некоторый опыт, когда я стал понимать, что нашей прозе нужны качественные изменения. Вся наша литература была в состоянии развития и становления, в ней были ощутимы методы изустного повествования. Нужны были качественные изменения в искусстве текста, расширение возможностей почти девственного в этом отношении нашего языка. Я начал с малой формы прозы, с рассказа. Это очень емкий жанр, он может содержать много нерасщепленной энергии. В настоящее время рассказ – один из самых развитых жанров в нашей литературе, эту основу заложил Дмитрий Гулия и другие прозаики, пришедшие в литературу в 50-е и 60-е годы прошлого века. В развитии этого жанра есть и моя лепта.
Рассказ, в свою очередь, благотворно повлиял и на жанр романа. Так, например, роман Даура Зантария «Золотое колесо», ставший одним из заметных явлений в новейшей прозе, составлен автором из его же рассказов, написанных и изданных на абхазском языке. Он талантливо и изобретательно скомпоновал их с помощью новых романных связок и сюжетов. Этот роман можно считать своеобразным авторским переводом с абхазского языка на русский.
Я продолжаю работать, идти вперед, не повторяясь, и мечтаю о том, что все лучшее будет продолжено. Как один из моих персонажей, пахарь, мечтает опоясать земной шар свежей бороздой, засеянной добром.
- Что вы думаете о жизни, о людях? Как относитесь к ним?
- Человеческая культура – это обработанная часть Великого Хаоса. Но хаос всегда присутствует в жизни и борьба с ним, наверное, самый важный ее смысл. Человек хочет ликвидировать хаос и установить свой порядок, но, видимо, слишком спешит. У жизни же свой ритм и своя походка, вряд ли стоит ее торопить. Одни философы говорят человеку: «Живи решительно!», другие: «Живи, рискуя!», а третьи: «Живи бдительно!» Лучше держаться третьего. Человеческая жизнь – изначальное одиночество. Жажда общения, любви, стремление друг к другу – все это попытка обменяться одиночеством. Главным содержанием жизни должно стать благоговение перед истоками, гнездами общения - семьей, этносом, обществом. Глобализация кажется мне опасной, она ведет к нивелировке и разрушению.
- Какие, по вашему мнению, произошли изменения после войны? Можно ли на них повлиять и как?
- До войны в нашем обществе появилась трещина, которая разделила его на две стороны, противостоящие друг другу по политическим, национальным, имущественным и нравственным мотивам. После войны не стало одной из главных противостоящих сторон, но осталась значительная часть населения разных национальностей, которая была зависима, в основном, экономически, от той части, которая покинула Абхазию. Эта часть населения до сих пор находится в некотором замешательстве, в ней живет ропот невысказанного недовольства. Экономическое положение до войны этих людей вполне устраивало. После войны оно резко ухудшилось. На арену вышел народ, который оказался титульным и которого до войны не допускали к бирже разделения труда (распределения доходных и руководящих мест). Все делилось между теми, кто тогда «бабачил» и «тычил». После войны в городе появилось население, которое поменяло свое традиционное сословное место в обществе – это сельские жители. Часть из них успешно осваивает азы городского существования, другие – с трудом и издержками, мешающими им самим и всем остальным. Вызывает сожаление, что они пытаются отсечь от себя навыки той традиционной среды, в которой выросли, которая у них в генах, той же «апсуара», защищавшей их от официального мира человеческих отношений. Им кажется, что, пожертвовав этим, они быстрее освоят городской образ жизни. Эти две группы населения плохо знакомы друг с другом, порой они игнорируют друг друга, что только увеличивает разрыв.
А вот интеллигенция, которая должна быть связующей и объединяющей силой, способной сгладить трещину, уродующую наше молодое и не до конца еще состоявшееся общество, страдает старыми и новыми непонятными болезнями, она разбросана и расколота. Самая активная и сплоченная ее часть, возглавившая до войны национально-освободительное движение и внесшая большой вклад в нашу победу, сейчас «разъехалась по разным квартирам». Одни нашли себя в государственном секторе, на службе, другие – в разных мелких партиях и организациях, не примкнувшие ни к кому одиночки ушли в себя, или стали равнодушно взирать на происходящее, как негативное, так и позитивное. Я надеюсь, что это состояние временное и переходное, что наша интеллигенция придет в себя и проявит еще лучшие свои черты. Что же касается современных партий, то, как бы я не относился с уважением ко многим их членам, проявившим себя в нашем общественно-политическом движении, сейчас их деятельность не кажется мне здоровой и полезной. Оппозиционная борьба, которая начисто исключает конструктив и отрицает все, в том числе и положительные усилия власти, и не желает видеть ничего кроме негативного, может «завести» нас за грань дозволенного. Наша власть была избрана большинством народа и это наделяет ее правами, власть можно и нужно критиковать, но при этом надо и уважать. Нормальное отношение оппозиции к положительным сторонам деятельности руководства республики, а руководства – к критике оппозиции приносило бы больше пользы общему делу.
Мне кажется странным, что в средствах массовой информации нет полемики по важным вопросам. Если бы она была, то, может быть, сработало бы азбучное «в споре рождается истина». Наша пресса, лестно называющая себя «свободной», за некоторыми исключениями, не может выбраться из политизированности, от которой не продохнуть. То, о чем они пишут, порой больше похоже на политические сплетни, и то, что в обществе есть на них спрос, говорит о болезни. Не надо дразнить ее, надо лечить честным словом, сказанным пристойно.
- Какую роль в вашем мироощущении играет природа?
- В нашем языке название природы «апсабара» состоит из двух смыслов: «апсы» - душа и «абара» - зримое, его можно перевести как «проявленный дух», «одухотворение». Современные абхазы живут на побережье и в предгорьях и не являются горцами. В прошлом горцами были жители Дала, Цабала, подножия Эрцаху и жители Псху. Но тогда и сейчас абхазы питают особое пристрастие к горам. С конца весны до осени со своими стадами и просто для отдыха поднимаются они в горы и входят туда, как в храм. Весной, перед тем, как вступить в зону альпийских лугов, и осенью, во время прощания с ними абхазы совершают моление в честь гор – ашханыхва. Пребывание в горах – это время очищения, когда надо выполнять правила, выработанные веками: нельзя лениться, сквернословить, скандалить и лгать. За нарушение полагалось наказание, надо было принести в жертву лучшего холощенного козла из своего стада. Наказывался и охотник за охоту во время гона, это время абхазы называют «временем рева быка», за то, что подстрелил вожака стаи и за другие нарушения правил. Там ко всему относятся, как к святыне: к потокам, озерам, лесам, валунам, вершинам. Человек возвращался в низину очищенным духовно и отдохнувшим душевно. Мое отношение к горам именно такое, и я стараюсь переносить его на всю природу, без исключения. «Природа – это невеста, с которой сочетается дух», - говорил Гегель.
- Каково ваше отношение к Сухуму, что вы в нем ценили раньше и цените сейчас?
- Первый раз я побывал в Сухуме учеником 9 класса, и первое впечатление было очень романтическим. Позже, будучи студентом педагогического института, я стал относиться к нему с пристрастием. Для меня он стал желанным, притягательным и ненавистным одновременно. Его притягательность была обусловлена тем, что он издревле, находясь в центре страны, был ее духовно-энергетическим узлом. В течение всей его истории захватчики «прикрывали» поток духовной энергии, непрерывно текущий к нему. В мое время это делалось открыто и цинично. Претенциозные застройки, парадные украшательства, культурные мероприятия, взятые напрокат, лишали его той естественности, которой и так не хватало. Во всем сквозили черты города, пропагандирующего привнесенное, он был пропитан доморощенным снобизмом. Даже педагогический институт носил имя Берии. Сейчас я с улыбкой вспоминаю, как старался не вписать это ненавистное имя в свой студенческий билет и остаться незамеченным. И остался-таки до разоблачения. В 50-е годы прошлого века наступило некоторое просветление. Снобизм, вынесенный на воздух, на верхний ярус ресторана «Амра», несколько демократизировался. Война частично очистила «авгиевы конюшни» города, но из-за всех потрясений, разрушений и перетекания населения из периферии он чуть не потерял черты города вообще, но, кажется, устоял. Впереди наш город ожидают качественные изменения, каких до сих пор не было. Основы я уже вижу, но еще не проставлены все соответствующие акценты.
- Какое свое качество вы цените больше всего?
- Чувство ответственности и бескорыстие.
- Какое мешает и почему?
- Когда окружающие понимают эти мои качества превратно.
- Ваша любимая книга?
- Для верующих – это, наверное, всегда Библия. В литературе такую книгу назвать не возможно, хотя Достоевский считал своей «Библией» «Дон Кихота». Любимых литературных произведений у меня много. Произведения, созданные на родном языке, стоят особняком, я имею в виду настоящую литературу. Говоря на родном языке, человек испытывает подлинные эстетические чувства, каких не может испытать, говоря на другом языке, даже, если знает его в совершенстве. Поэтому, хорошее произведение, написанное и прочитанное на родном языке воздействует на него сильнее и неизъяснимее.
- В какое время года и в какой час дня вы чувствуете себя наиболее комфортно?
- Люблю весну как время цветения и обновления природы. А осень больше располагает к работе. Для меня самое особенное время дня – утро, начало, надежда. В детстве, просыпаясь, я видел огромное солнце над откосом. Прямо напротив восхода стоял граб с огромной кроной, которая закрывала солнце. Но, когда оно всходило, крона светилась и переливалась в его лучах. Утро дарит нам день, а вечер его отнимает. Ночь – имитация смерти.
- Какое место в Абхазии вам более всего дорого?
- Я люблю многие места. Но дороже всего мне место, где я появился на свет, где сделал первые шаги и открытия, где почувствовал горчащий вкус слов родного языка.
- Ваше отношение к миру?
- Грустное, но не упадочное.
- Нашли ли вы смысл жизни?
- Мне кажется, в абхазском эпосе есть великая догадка об этом. Абрскил, заточенный в глубокую пещеру темными силами, бьется, чтоб освободиться от цепей, которыми привязан к железному столбу, вбитому глубоко в скалы. Люди, лишенные его защиты и опеки, но помнящие его великие деяния, решают проникнуть к нему и освободить его. Не прошли они и половины пути, как слышат громовой голос самого Абрскила, который говорит о том, что им никогда его не достигнуть, ибо по мере их приближения, его настолько же дальше заносит в глубь пещеры, насколько люди смогли приблизиться к нему. И он попросил людей оставить усилия и вернуться. И там, на поверхности продолжить борьбу со всем, что уродует жизнь, превращает человека в раба, а землю-кормилицу делает бесплодной. Чем не смысл жизни? И творчество – один из лучших инструментов для этого занятия.
- И последнее: можно ли подвести некий итог под процессом?
- Да. Никогда нельзя забывать о том, что ты – человек, что ты – смертен, что ответственен перед Богом, собой, народом, что жизнь – это поручение свыше. Как говорил Ортега Гассет: «Жизнь – это выстрел в упор!»
Материал подготовила Елена Заводская, «Эхо Абхазии», № 10, 24 марта 2008.
____________________________________________
ЦЫГАНЕ – НАРОД ВЕСЕЛЫЙ, НО ЖИЗНЬ У НИХ ГРУСТНАЯ…
Холямэ мостыр э бахт дарэл
Сердитого лица счастье боится.
(Цыганская пословица)
8 апреля весь мир отмечает Международный день цыган. Абхазские цыгане о таком празднике вообще не слышали. В этот день, как и во все другие дни, они работают на рынке: мужчины – разгружают и погружают, а женщины – торгуют. «Ромалы – народ веселый, но жизнь у них грустная», - сказал мне молодой Роман, который быстро выделился из толпы мужчин. Он рассуждал очень трезво и, как выяснилось, был самым грамотным из всех цыган, все-таки окончил 9 классов общеобразовательной школы.
Цыган – он и в Абхазии цыган
Живут сухумские цыгане в районе Маяка, на Старом поселке и по улице Омара Бегуа (бывшая Багратиони). Они коренные жители, их деды и бабки тоже родились и выросли в Абхазии. Во время войны все они выехали, но потом часть вернулась. Сколько сейчас живет в Абхазии цыган сказать невозможно. Во время последней переписи они попали в категорию «другие». Но один из тех цыган, с которыми я разговаривала, сообщил, что он примерно сосчитал цыганские семьи и их около 30-ти в Сухуме. В одной семье может быть от 5-ти до 12-ти человек. Личного транспорта большинство цыган не имеет.
Цыганская биржа – сразу за рынком, стоит кликнуть и они тут же подтягиваются со всех концов, была бы работа. Если группе мужчин из 6-8 человек удалось за день разгрузить машину с цементом – это 400 мешков (2 тонны), причем они справляются с работой за полчаса, считайте, что им крупно повезло. Каждый из них получит по 200 рублей и сможет хоть какие-то деньги принести в дом. Один из моих собеседников – отец семерых детей, старшему – 10 лет, но ни один не учится в школе. «Ребенка надо одеть, купить ему учебники, тетрадки, платить надо за школу, а где взять на все это деньги?»
Когда я начала расспрашивать цыган, вокруг меня собралась большая группа, человек тридцать мужчин самого разного возраста. Среди них были совсем взрослые мужчины, люди средних лет и много молодежи – от 18 до 24 лет. Большинство не грамотные (по их собственному ощущению – это процентов 80), есть и те, кто окончил 3-4 класса общеобразовательной школы. Читать и считать умеют. Но даже до 11-го класса никто не дотянул, не говоря уже о среднем специальном или высшем образовании.
Каждый из них мечтает «жить по-человечески», чтобы была нормальная работа и нормальная семья, чтобы у детей было все необходимое. Но, не имея квалификации, они мало, на что могут рассчитывать, грузчик на рынке и разнорабочий на стройке – вот и все перспективы. Причем, как они говорят, платят цыганам обычно меньше, чем остальным. Любая работа временная, постоянного заработка нет ни у кого.
Работа женщин – торговля, более состоятельные имеют свои места на рынке, но таких не много, большинство бегают от рыночных инспекторов, так как не могут платить за место. Их гоняют, а они бегают, но бизнес потихоньку идет, и женщины умудряются зарабатывать больше мужчин. Обязанности разделены. Мужчина должен принести необходимое в дом, одеть и обуть, а женщина – зарабатывает на прокорм семьи.
То ли ментальность, то ли жизнь шутит…
Рассеявшись по свету, цыгане связывают свою судьбу с той страной, которую для себя выбирают. И разделяют ее историю. Так и наши абхазские цыгане разделились на христиан и мусульман, причем сами они не могут ответить на вопрос, почему такое разделение существует.
Самый большой грех для цыгана – обман и измена, особенно строги их законы к женщинам. Совсем юные девочки, которым лет по 14-15 уверяли меня, что учиться в школе – большой грех: мальчикам можно, а им - нет. Ведь там рядом другие мальчики, а девочкам запрещено общаться с мальчиками до замужества. Им не подобает ходить с открытыми руками, юбка должны закрывать ноги, в а школе так ходить не разрешают.
Оказалось, что цыгане не служат в армии по очень простой причине: к тому времени, когда среднестатистический мальчик должен идти на службу (18 лет), у цыганского мальчика уже давно есть семья и двое-трое детей. Вот их и не призывают по закону. Девочки в 15 лет – уже невесты на выданье: к 14-ти годам они, как правило, обручены, а в 15 лет становятся женами. Браки принято регистрировать. Российское и абхазское гражданство у многих есть.
Цыгане – свободный народ, но они не считают себя людьми без Родины, их Родина – Абхазия, хотя, если честно, пообщавшись с ними, я понимаю, что больше она похожа на мачеху. Да и сами цыгане поразили меня. Жалуясь на жизнь, а их жизнь и вправду легкой не назовешь, они не предпринимают ничего, чтобы облегчить участь своим детям. Сами они напоминают мне детей, которым не ведомы реалии нашего мира. Они никак не объединены для отстаивания своих интересов, не понимают, что можно быть успешным только благодаря квалификации, что нужно учиться, обучать молодежь рабочим специальностям: электрики, сантехники, кафельщики, ремонтники сегодня очень нужны. Размышляя об этом, я понимаю, что они выпали из общего течения жизни. То ли ментальность у них такая, то ли жизнь с ними шутит злую шутку.
Откуда вы, ромалэ?
Первое упоминание о цыганах датировано 1501 годом, когда цыганский вожак Василь получил охранную грамоту от литовского князя Александра Казимировича.
Немецкий ученый М. Грельман первым в конце 18 века назвал родиной цыган Индию. Грельман писал: «Когда сильный и могущественный Тимур-бек или Тамерлан, под предлогом истребления идолов покорил в 1399 году северо-западную часть Индии и прославил свои победы беспримерной жестокостью, дикое племя разбойников, называемое цынганами и обитавшее в Гузурате и в особенности около Татты, спаслось бегством и вышло из Индии. Сие племя, состоящее из полумиллиона людей и владевшее несметными сокровищами, называлось на своём языке гузуратском Ром ...» За гипотезой об индийских корнях цыган стоят неоспоримые лингвистические доказательства. Цыганский язык и санскрит оказались родственными. Современные цыгане смотрят индийские фильмы и понимают многие слова без перевода. Путь, которым прошли цыгане, реконструируется сейчас следующим образом: из Индии они двинулись через территорию нынешних Ирана, Афганистана и Армении, далее произошло разделение. Часть цыган повернула в сторону Палестины и Египта (где и осталась), часть направилась непосредственно на территорию Византии. В Византии цыгане сделали длительную остановку, прежде чем возобновить своё движение в сторону Восточной, а далее и Западной Европы.
«Нюрнбергские законы», принятые нацистами 15 сентября 1935 года, объявляли еврейский и цыганский народы чуждыми расовыми группами. Развязанный немецкими националистами геноцид цыган привел к истреблению до 500 тысяч цыган во время Второй мировой войны.
В Россию цыгане пришли из Польши и живут там почти 300 лет, все это время проходил процесс освоения цыганами русского языка и русской культуры. За последние полвека в жизни цыган произошли два важных события - переход к оседлости и появление национальной интеллигенции. Перепись населения 2002 года показала, что в РФ их проживает более 180 тысяч человек. По словам едва ли ни самого знаменитого «русского» цыгана, народного артиста СССР Николая Сличенко, цыгане практически не востребованы в жизни России. По его мнению, они часто сталкиваются с дискриминацией и нарушением гражданских прав, у них нет представительства ни на одном уровне ветвей власти.
У цыган есть свой флаг, который представляет собой полотнище, разделенное на две горизонтальные полосы: голубую и зеленую. В центре - красное восьмиспицевое тележное колесо. Цвета флага символизируют небо и зеленые луга, а колесо - кочевую жизнь. Восьмиспицевое колесо напоминает индийский знак "чакра", что должно подчеркнуть связь цыган с древними индоариями.
Флаг был утвержден Всемирным цыганским конгрессом, который состоялся в Лондоне 8 апреля 1971 года. Там же был создан Международный союз цыган, который собрал представителей из 30 стран мира. Целью союза является сохранение самобытности и культуры цыган всего мира. В день создания союза учредили и Международный день цыган, который с тех пор отмечают во всем мире.
Редакция «Эхо Абхазии» поздравляет всех цыган с их праздником. Мы желаем им побольше веселья, поменьше поводов для грусти, постоянной работы и достатка в семьях!
2008 год
________________________________________________
ИСТИННЫЕ СУХУМЦЫ – КТО ОНИ?
Течение жизни нашего города во все времена подчинялось каким-то особенным и не всегда понятным и уловимым законам. Город вбирал в свою орбиту очень разных людей и всех превращал в «сухумцев». Кто они такие и из чего проистекает их непохожесть на жителей других земных городов? Вот в чем мы пытались разобраться…
Сухум – это остров…
СТАНИСЛАВ ЛАКОБА - известный абхазский политик и историк. По духу и мироощущению своему самый, что ни на есть истинный сухумец, ценитель колорита и знаток истории. И конечно островитянин, точно умеющий определять координаты своего острова на геополитической карте мира.
С советских времен бытовало высказывание анонимного автора, что "Сухум - это родина поэтов, художников и бандитов". Если говорить серьезно, то сухумцам, наверное, был всегда свойственен космополитизм. Еще со времен Диоскурии в 6-5 веках до нашей эры здесь чеканили собственные монеты и называли свое поселение городом-государством. Открытая ладонь изображалась и на генуэзских портуланах - морских картах. Сухум всегда был городом разных культур и языков. Генуэзские источники 13-15-го веков рассказывают о разнообразных конфессиях: здесь свободно себя чувствовали иудеи, православные и католики. А в начале 20-го века Сухум получил статус "порто-франко", города свободной торговли, где могли жить и торговать граждане самых разных стран.
Разноцветный многонациональный букет и создавал то особое состояние души, которое отличало жителей нашего города. Можно предположить, что на нашем отрезке побережья в разные времена доминировала разная речь: греческая, итальянская, например. В округе и непосредственной близости всегда проживали коренные жители этих мест, абхазы. Смешение культур и народов создавало специфику миропонимания и мироощущения истинных сухумцев.
В начале 20-го века Сухум стал своеобразной "меккой" для русской интеллигенции и выходцев из России. Константин Паустовский, Василий Каменский, Вадим Шершеневич и многие другие поэты, художники и писатели приезжали сюда, чтобы укрыться от тех социальных бурь, которые сотрясали Россию. "Счастливой Аркадией" называли Сухум в период с 1921 по 1931 годы. Тот социальный эксперимент, который проводили большевики в России, у нас имел более мягкие формы: не было жестких классовых отношений, диктатура пролетариата ощущалась мало, поскольку пролетариата, как такового, у нас не было. Словом, на всем Черноморском побережье второго такого города вы не найдете. Сухумцев всегда отличала широта, они всегда были вольными, свободными и очень естественными людьми. Возможно, был налет некоего романтического национализма, который, впрочем, не противоречил космополитизму. На "Амру" попить кофе и пообщаться приходили все, каждый здесь мог найти круг общения и место за столиком. Отношения между людьми традиционно были более мягкими, если сравнивать с другими городами. Сегодня понятие "сухумец" размылось. Город в очередной раз меняется. Он менялся и раньше. В моем понимании "сухумцы" - это народ, живущий на морском острове, а Сухум - это остров в Абхазии.
Город-палимпсест* и принципиальная открытость
ИГОРЬ ГЕЛЬБАХ прожил в Сухуме более 20 лет, был истинным «амритянином» и сухумцем, эмигрировал в Австралию в 1989 году и теперь живет в Мельбурне. Писатель, автор книг, изданных в России и в Австралии. Наш город и его обитатели занимают весьма немалое и почетное место в его произведениях.
Кто такие «сухумцы» - это вопрос весьма непростой... Ответ как бы на поверхности и почти что ясен... Край, граница, кромка земли, море, по которому приходили завоеватели, обитатели гор, горы и море, их столкновение в самом широком смысле на протяжении почти тридцати столетий... Все это создает принципиальную открытость возможного повествования, по сути своей, - это город-палимпсест... И с этой точки зрения наш город не одинок, - он включен в ожерелье средиземноморских городов, в их черноморско-кавказское звено... Тема гибели, смерти и возрождения городам этим внутренне присуща...
Своеобразие города и населяющих его людей - в кавказском происхождении или обрамлении...
И проблеме сосуществования разных культур.
Город, в котором я жил, был создан после русско-турецкой войны 1877-79 гг. Рассказывает о нем и написанная в 1890-91 гг. повесть Чехова «Дуэль». Начинается она в необычный для русской литературы час:
«Было восемь часов утра - время, когда офицеры, чиновники и приезжие обыкновенно после жаркой, душной ночи купались в море и потом шли в павильон пить кофе или чай».
Вот фрагмент из состоявшегося в павильоне диалога:
- А я уже восемнадцать лет не был в России, - сказал Самойленко. - Забыл уж, как там. По-моему, великолепнее Кавказа и края нет.
- У Верещагина есть картина: на дне глубочайшего колодца томятся приговоренные к смерти. Таким вот точно колодцем представляется мне твой великолепный Кавказ... - отвечает Лаевский, - чеховский «лишний человек» в его специфической ипостаси «русского на Кавказе».
Упоминание Верещагина, скорее всего, не случайно, - дача художника располагалась на холме в Нижней Эшере, за мысом, на котором построен был маяк. Традиционные для русской прозы мотивы, - адюльтер, дуэль, поиски смысла жизни, - вплетены в ткань жизни русских людей, проходящей на берегу Черного моря.
Есть там зарисовка, относящаяся к абхазцам: «...видны были по частям то мохнатая шапка и седая борода, то синяя рубаха, то лохмотья от плеч до колен и кинжал поперек живота, то молодое смуглое лицо с черными бровями, такими густыми и резкими, как будто они были написаны углем...»
Заканчивается повесть описанием осеннего, беспокойного и темного моря. «Только что пришел какой-то пароход, судя по огням - большой пассажирский... Загремела якорная цепь. От берега по направлению к пароходу быстро двигался красный огонек: это плыла таможенная лодка... Потом вспыхнул и погас маяк на мысу...Стал накрапывать дождь».
Описание это наводит на мысль о картине, написанной в «камере с видом на море».
То есть это - времена русской империи.... Которой уже нет, как и советской.
Тот город прожил без войны чуть более ста лет.
Но все это в прошлом... Теперь нарождается новый город... Каким он станет?
И каким станет новый «сухумец»? А «сухумки»? С ними что делать? И как быть с «амритянками»?
Помню, когда я узнал, что существует рукопись незаконченного романа Набокова «Дневник Лауры», я подумал, что его героиня вполне могла быть уроженкой нашего города, угадываются в этом имени уходящие ароматы камфорных лавров, мимозы и османта душистого.
Архитектурно и топографически город тяготеет к склонам горы Трапеции с музыкальным училищем, к горе Чернявского с ее музыкальной школой в здании бывшего горского училища и набережной с уходящими в море причалами.
Я помню мраморные лестницы трехэтажного особняка Музучилища, залитые солнцем балконы с балюстрадами, окна в резных деревянных рамах, кузнецовский фарфор в прохладных и просторных залах с черными роялями, и многочисленные фортепиано, пюпитры и венские стулья в узких беленых классах.
О приближении к училищу вначале сообщали голоса труб, затем становились слышны флейты, тромбоны и фаготы, и уже вблизи здания, на обращенном к морю склоне горы слышны были разыгрываемые на фортепиано гаммы и арпеджио, и, наконец, голоса вокалистов.
Здесь, на склоне горы, мир, казалось, обретал полноту.
В возвращении к подобной «музыкальности существования» и заключен, как мне кажется, основной вопрос.
Как вернуться к ней, не возвращаясь в то же время в ушедшее имперское прошлое?
* В переводе с греческого «Palimpseston» (дословно - вновь соскобленная книга) – это рукопись на пергаменте поверх смытого или соскобленного текста.
Кофе и общение – главный культ сухумцев
АРИФА КАПБА - студентка 5 курса факультета международных отношений АГУ, совсем недавно стала мамой, а написала этот материал буквально за пару дней до того, как это случилось!
На дне Сухумской бухты лежат стены древней Диоскурии, и настоящий сухумец – это тот, кто хоть раз в ясную погоду видел стены старого города через толстую, но прозрачную толщу воды. И поэтому настоящий сухумец знает, о чем эти строки:
Великоблеск ее потух.
Волна веков следы размыла.
На дне морском - ее могила.
Настоящий сухумец, проходя мимо театра имени Самсона Чанба, знает, что когда-то это был театр сухумского купца Иоакима Алоизи. Именно здесь ставил пьесы русский режиссер Николай Евреинов, декорации создавал наш знаменитый художник Александр Чачба-Шервашидзе, а на сцене играла актриса Бутковская. Это было так называемое время «сухумского ренессанса», когда в Сухум-кале съехалось множество представителей русской интеллигенции, сбежавшей от потрясений 1917 года.
Настоящий сухумец всегда «чуть-чуть историк», потому что жить в городе, пронизанном историей, и не знать истории – просто невероятно. Тут даже современные названия рассказывают о далеком прошлом. Слышишь «Набережная махаджиров», а в голову стучится:
Земли моей я взял и на чужбину
Священных семь горстей.
«Вот все, что я сберег, - скажу угрюмо сыну
От родины твоей».
Настоящий сухумец любит черный кофе, и, главное, он знает в нем толк. Кофе и общение. Общение и кофе. Это один из главных культов сухумской набережной. Одно без другого не состоятельно. Горький привкус кофе кажется вкусным только вприкуску с бесконечными и ленивыми разговорами и спорами. Интересно то, как вспоминает о роли кофе в сухумской жизни старожил города: «Особое место в сухумской жизни занимали кофейни. Утром, когда кофевар жарит на жаровне мешок зёрен в большом барабане и вращает в нем ручку с лопастями, запах убивает на расстоянии в десятки метров. А в городе у каждого уважающего себя человека, местного или приезжающего, был излюбленный кофевар, как правило, армянин, который знал, что именно нужно его посетителю, а заплатить он может сегодня или потом с зарплаты». Сегодня, к сожалению, многое из того, о чем тут говорится, ушло в прошлое, но сам культ сохранился.
Настоящий сухумец – это человек моря. Море для него образ жизни. Сухумец любит плавать и умеет плавать с самого детства. Летом он всегда покрыт ровным золотистым загаром. Запах моря ему не кажется противным, а рыба - жареная, вяленая, отварная, копченая, да какая угодно - почти всегда его самое любимое лакомство. Море как нега, море как блаженство, море как гармония. Лежать на пляже и не думать ни о чем, либо думать «обо всем» – это так похоже на сухумских «ленивцев». Это понимали даже те, кто хоть и не были сухумцами по происхождению, однако, стали ими по душевной близости:
Возле пены лежать без раздумий,
Солнце прямо в охапку ловить…
Как прекрасно в палящем Сухуме,
Здоровея и крепня, любить.
А еще настоящий сухумец всегда лиричен и немного романтичен. Он любит прогуляться по набережной, и хорошо знает, что «там, жуя рахат-лукум, можно встретить весь Сухум». Хотя, не совсем так: это раньше был рахат-лукум, теперь жуют попкорн и щелкают семечки. И все равно жуют, и все равно гуляют.
Ну и напоследок, хотелось бы отметить, что по моему вовсе неавторитетному мнению, настоящий сухумец – это не тот, кто в Сухуме родился, это тот, кто Сухум полюбил.
Сухумец – это ценитель ауры города
НИНА БАЛАЕВА, директор и главный режиссер Русского Государственного театра драмы. Ей не чужда тонкая театральность сухумских кофеен, где люди не просто пьют кофе в тени набережных экзотов, но еще и подают себя собеседникам как зрителям, преображая подчас собственные лица в маски…
- Первое, что приходит в голову при словосочетании «истинный сухумец» - это человек, для которого имеет смысл и ценность аура нашего города, он способен почувствовать его исторический аромат и неповторимость. Все это складывается из многих составляющих: из ритма жизни, в котором не только лень и нега, а есть еще и индивидуальное дыхание, рожденное интеллектуальными усилиями многих поколений сухумцев, которые не только пили кофе на набережной, но еще и строили город, создавали его культурную атмосферу. Пересекаясь на набережной, люди обретают способность общаться телепатически, мгновенно настраиваться на одну волну с собеседником. В любую погоду внимательный глаз горожанина ловит многообразие красок, дальние и ближние горные цепи, все это накладывает отпечаток на душевный настрой людей. У нас нет болезненной разобщенности жителей мегаполисов, мы все как-то связаны. Послевоенные трудности побуждают меня мечтать не о том, как покинуть это место, а о том, как может быть хорошо здесь!
Сухумцев, думаю, можно узнать везде. Глаз «цепляет», а в подсознании остается облик человека: мы не общались, но я его где-то когда-то обязательно видела на городских улицах.
Конечно, хочется вернуть то, что было когда-то. Но время идет, и наш город меняется, возникают новые «привязки», приходят новые поколения, которые что-то новое добавляют городу.
Для истинного сухумчанина понятие «дом» распространяется на весь город
ОЛЯ МИКВАБИЯ и НОНА АШУБА - значительная часть их жизни связана с книгами. Работа в книжном магазине на Проспекте Мира способствует общению с теми, кому книги интересны и позволяет сравнивать самых разных людей, проходящих ежедневно по этой центральной артерии нашего города:
«Я всегда могу отличить «старых» горожан от тех, кто в городе недавно. Они свободнее общаются, проще и спокойнее относятся ко всему. Речь у них лучше поставлена, они, как правило, знают, чего хотят, и могут хорошо это объяснить. Без напряга и манерности. В них сразу видны читатели. Зато есть свои маленькие понты, ненавязчивая, даже милая, жестикуляция. Потом, мне кажется, сухумцы умеют чувствовать друг друга, мы ведь многие десятилетия живем рядом», - говорит Оля Миквабия.
«Очень не сложно в нашем магазине отличить коренных сухумцев: они всегда дождутся, пока я освобожусь, а новые жители могут вести себя так, как будто рядом никого кроме них нет, они не видят ничего вокруг себя. С такими людьми приходиться сталкиваться на работе, на улице, дома. Они меня удивляют тем, что им наплевать на грязь на улицах, они не переживают из-за этого, им ничего не стоит бросить свой мусор, где попало, срубить дерево, если оно им мешает. Сухумцы так себя не ведут. Когда я все это вижу, то испытываю странное чувство, мне не понятно, от чего такое происходит. Ведь в деревне принято содержать свой двор в идеальной чистоте. Откуда берется эта безалаберность? В сознание должно прочно войти чувство, что живешь в своем родном городе и именно весь город – твой дом, он не кончается за дверью дома или квартиры. Сухум – это центр всей жизни в нашей стране, все политические события, все новости расходятся по Абхазии именно отсюда. Если день закончился, а я не прошлась по набережной, не встретила знакомых и не перекинулась парой фраз и новостями, не вдохнула запах моря и не обвела глазами цепи гор – мне плохо, я не могу без этого жить!» - так считает Нона Ашуба.
Нам надо побороть равнодушие и возродить атмосферу
ВЛАДИМИР ЗАНТАРИЯ, поэт и публицист, любящий вспоминать и преподносить слушателям, слегка растягивая слова, свои рассказы о прошлом нашего города и его обитателях под сенью цветущей глицинии или под морской бриз, насыщенный эвкалиптовым ароматом:
- Я первый раз попал в Сухум в 1963 году. В кинотеатре «Апсны», сидя в обитом бархатом кресле, смотрел первый в своей жизни фильм - «Гусарскую балладу», а потом побывал и в московском цирке «Шапито», его шатер был раскинут напротив бывшего Индустриального техникума. Позже, во время учебы в Педагогическом институте, у меня сложился довольно широкий круг друзей, среди которых были Даур Зантария, Станислав Лакоба, Тука Багапш, Рауф Абуков, художники - Сергей Цвижба, Алик Семенцов, Валера Аркания, Виталик Лакрба и много других ребят. Мы собирались в разных городских кофейнях и за чашечкой кофе читали друг другу стихи, беседовали на философские темы, делились интересными книгами и впечатлениями. В советские времена было много запрещенной литературы, но если кому-то из нас все-таки удавалось отыскать, например, Гегеля, Фрейда, Пастернака, Хлебникова или Булгакова, мы читали и бурно обсуждали их. В начале 70-х годов при кафедре «Абхазского языка» Пединститута возникло большое молодежное литературное объединение «Арьюаш» («Поток»), оно насчитывало около 40 молодых авторов. Мы проводили литературные вечера, организовывали встречи с интересными людьми, на которые приглашали известных абхазских писателей, поэтов, историков и ученых. В те времена наш город был очень многонациональным и многоязычным. Мне сейчас кажется, что тогда мы гораздо бережнее относились к своей истории и к своему языку нежели сейчас. И в то же время больше уважали представителей других национальностей. Например, Фазиль Искандер после депортации греков из Абхазии писал, что в нашем оркестре стало не доставать одного инструмента…
У города тысячелетняя история, тут каждый клочок земли пропитан ею, много красивых домов и каждый имеет свое интересное прошлое. А сейчас в город приехали люди, которые ничего не знают об этом. Обязательно надо пропагандировать историю и культуру нашего города. Его прекрасные культурные традиции надо возрождать. Зачем нам нужны огромные щиты, которые рекламируют «Балтику» или «Очаков», лучше заглянуть в глубь собственной истории и культуры и найти там значимые вещи, которые заслуживают того, чтобы вынести их на поверхность нашей повседневности, ведь они могут очень серьезно влиять на психологию горожан, заявлять о каких-то важных ценностях.
В моем понимании быть истинным сухумцем значит - сохранять и передавать те культурные ценности и то своеобразие интеллектуального общения, которые зародились в нашем городе более ста лет назад. Для этого, выходя в город, надо быть открытым к общению; беречь все то, что было создано руками сухумцев задолго до нас и не бояться выразить свой протест против варварского отношения к городу. Сухум – спокойный, тихий, древний город. Очень неприятно и обидно видеть тут людей, которым на все наплевать и которые в то же время чувствуют себя здесь хозяевами. Надо сделать все возможное, чтобы побороть это равнодушие и возродить атмосферу доверительно общения и творческого подхода к решению всех наших проблем.
Сухум – это сердце абхазского мира
АРДА ИНАЛ-ИПА, психолог, исполнительный директор неправительственной организации «Центр гуманитарных программ»:
- Сухум вдохновляет. О нем, на самом деле, можно сказать многое. Хочется отметить и его ясную городскую структуру, и его божественное расположение – как гармонично он соединяет собою горы и море, как крепко обнимает волны его каменная набережная! Можно написать и о завораживающем, не прерывающемся даже на зимние месяцы, потоке цветочных и древесных ароматов, по которым безошибочно можно определить смену времен года.
Особая тема – драматическая судьба города, болезненные следы прошедшей войны, которые навсегда стерли черты былой праздной легкости. Хочется постоянно вспоминать о погибших за возвращение родного города молодых сухумцах, чьи белые рубашки на предвоенной Амре, как паруса, наполнялись попутным ветром, уносившим их от обывательского покоя…
Но что, все-таки создавало признанный всеми особый сухумский колорит?
Во-первых, Сухум – столичный город, и в этом смысле нет места важнее, поскольку именно здесь расположен самый центр абхазского мира, сердце абхазского сопротивления. Это ощущение никогда меня не покидает, даже во время пребывания в огромных городах. В то же время, Сухум знаменит воспетым переплетением и соседством культур. Все мы, воспитанные этим городом, не были замкнуты в монокультурном пространстве, и это формировало особое восприятие – открытое, готовое увидеть и оценить иное, новое и необычное. Это влияло и на форму общения друг с другом, способствовало раскрытию человека, принятию самых свежих идей и суждений. Этот важный фактор избавил нас, жителей небольшого города, от провинциализма. С другой стороны, видя такое пестрое многообразие, возникало еще более бережное отношение к своей абхазской культуре. Все это создавало особую атмосферу, в которой легко развивались искусства – живопись и музыка, театр и литература. В Сухуме никогда не приветствовалось партийное единство мнений, диссидентство всегда было в почете. Немалую роль сыграл Фазиль Искандер, который и своими произведениями, и фактом участия в издании «Метрополя», ардисовскими и посевовскими публикациями вызывал интерес сухумцев и к другим, запрещенным в Союзе авторам. Это расширяло горизонты и помогало просвещаться не только в советском, а в общечеловеческом пространстве. Корабли, возвращавшиеся из дальних плаваний, также несли с собой частицу свободы. Мне кажется, именно дух свободы, достоинства и уважения горожан друг к другу составляли дух нашего города.
Я думаю, что, несмотря на пережитую катастрофу и обугленные ветви, корень города жив, и он обязательно возродится.
Истинный сухумец вечен
НАДЕЖДА ВЕНЕДИКТОВА, писатель и журналист:
- Освоив литературное мировое пространство и вдоволь наслонявшись по земным ландшафтам, нашла себе уютное пристанище в синопской глубине сухумского залива. В ее прозе фиолетовые тени пальм семенят по поверхности моря прустовскими девушками, а не дающий покоя общественный темперамент побуждает ввязываться в битву за торжество социальной справедливости.
Черный кофе я не люблю и не пью, на набережной тусуюсь редко, но чужое кофепитие доставляет мне удовольствие – вид людей, наслаждающихся чашкой горячего кофе, «запускает» предвоенную атмосферу сухумского кайфа, возрождающуюся в наши дни очень медленно. Да и сам истинный сухумец слишком медленно приходит в себя – ощущение праздничности жизни, пронизывавшее довоенный стиль существования, никак не вскружит нам голову!
И все же истинный сухумец вечен и неистребим, ибо в нем сочетаются рыцарственность и открытость горизонту, ироничность, придающая прозе жизни привкус любовного стихотворения, и доверие к собеседнику, какую бы лапшу он ни вешал тебе на уши – это доверие выше достоверности, потому что признает право чужой оптики на существование. В воздухе, где запахи олеандра, магнолии и глицинии исполняют попурри во славу свободной личности, хватает места каждому.
Истинный сухумец ценит деньги, но не является их рабом – высокий пофигизм спасает его от жлобства. Тет-а-тет с заливом, взлетающим в небо, приучает к единству жизни и смерти, потому погрязнуть в вещах и бумажках – слишком мелочная забава.
Сухумец любит комфорт, к которому так располагает субтропическая нега, но может и зафинделиться в горы, где приходится спать на земле и умываться из родника. Жизнь на стыке моря и суши делает из нас человека-амфибию, мы органично переходим из полдневной жары в соленую воду, морские брызги всегда светятся на наших лицах.
Публикацию подготовила Елена Заводская 10 мая 2008 г. для «Эхо Абхазии».
___________________________________________
ПРО АРХИТЕКТУРНЫЙ ОБЛИК СУХУМА
Сухум – город с корнями, уходящими вглубь веков. Вероятно, в этом и состоят его главная отличительная черта. Обитаемых городов с более чем 2500-летней историей на Земле не так уж много. Дух истории – вот жемчужина в раковине нашего города, именно его мы должны сохранить и передать поколениям, идущим за нами. Понимаем ли мы, сегодняшние его жители, что этот дух требует бережного к себе отношения? Его легко разрушить, грань тонка и легко преодолима. «Новодел» - это почти «ширпотреб», он незаметно трансформирует атмосферу города, лишая ее своеобразия, следуя ему, легко скатиться к безликости. Сохранить то, что создавалось веками, гораздо сложнее. Не зря ведь, даже российские архитекторы призывают нас сделать все, чтобы наш город не оказался невзначай вторым Сочи.
Есть ли у городских властей концепция развития нашего города? Чем они руководствуются, принимая те или иные решения? Каким хотят видеть наш город в будущем? В какой плоскости надо развивать градостроительную перспективу? На чем основываться, при формировании его архитектурного облика? Все эти вопросы я адресовала Автандилу Эшба, начальнику Управления архитектуры и строительства, главному архитектору нашего города; Георгию Боронину, архитектору и художнику, члену Градостроительного Совета при главном архитекторе города; и Тимуру Кайтан, главному художнику города.
Автандил Эшба
«Сегодня у Сухума нет нового генерального плана развития. Последний генплан, который был рассчитан на 20-25 лет, создавался в конце 70-х годов прошлого века. В 1996 году сочинские специалисты разработали схему развития центральной части города, но это предложение так и не было утверждено. Предлагалось изменить всю центральную часть города, снести все постройки на большой территории от здания Совмина до набережной и создать на этом пространстве огромную парковую зону с обширными водными плоскостями. Эта идея не вписывалась в реальность и не учитывала возможности правительства. Необходимо было переселить большую массу людей, выстроить в другом районе города для них дома. Это была невыполнимая задача.
Сейчас мы снова пытаемся начать процесс разработки генплана, но это очень дорогостоящая работа. Смета готова и нам надо найти 12-15 миллионов рублей. Мы будем обращаться к Сухумскому городскому Собранию, если они примут положительное решение, то надо будет изыскать эти средства. Я надеюсь, что уже в следующем году генеральный план развития города у нас будет.
Сегодня я вижу свою главную задачу в том, чтобы максимально сохранять то, что в городе создано - его четкую планировку, памятники архитектуры, этажность, не допускать, чтобы новые постройки доминировали над старыми, однако полностью исключить современные вкрапления в застройку города невозможно. Люди хотят строить, но их не всегда интересует, впишется ли их строение в городскую среду. Они стремятся «отхватить» себе часть тротуара, не понимают, что, выдвигая забор за линию домов, разрушают этим всю перспективу улицы.
Существует распоряжение главы администрации, обязывающее домоуправления извещать архитектурное управление обо всех строящихся объектах. Мы постоянно объезжаем город, беседуем с людьми, многие понимают, в чем они не правы, некоторые - нет.
Наш город ограничен в своих возможностях. Дороги не расширишь, дома не снесешь. Территория города маленькая, а потребности жителей все время растут. Мы пытаемся сдерживать беспорядочную застройку, но контролировать процесс не всегда получается. Большую помощь в этом нам оказывает прокуратура города. В нашем управлении в отделе архитектурно-строительного контроля всего один сотрудник. До войны было 9 человек, и все они занимались проверкой строящихся объектов. Сегодня штат сокращен, но два вакантных места есть, однако, никто не хочет таким контролем заниматься: работа хлопотная и скандальная, а зарплата маленькая. Тем не менее, мы занимаемся сносом незаконно установленных объектов, недавно мы убрали три киоска, стоявшие рядом с Национальной библиотекой в парке и будем продолжать эту работу.
Главное, что нам должен дать генплан – это зонирование территории города по функциональному назначению. Мы должны четко знать, где и что можно строить. Утвержденный генплан имеет силу закона. Но даже он не может гарантировать, что строительство не примет хаотичный характер, как это оказалось возможным в Сочи. Генплан города «сломали» деньги, коррупция чиновников. Это привело к тому, что сегодня Сочи стал образцом того, как ни в коем случае нельзя застраивать город.
При Управлении работает градостроительный совет, в его состав входят 15 человек. Это общественная структура. Но мы стараемся согласовывать с его членами принимаемые решения. Опираясь на их мнение, легче отстаивать профессиональный подход и сохранять сложившийся облик города».
Георгий Боронин
«Облик нашего города в значительной мере формировался в соответствии с окружающим ландшафтом и природной средой. Представьте себе, что кто-то взял и перенес наш город в пустыню, вы сразу поймете, что город будет выглядеть там ужасно. Его прелесть в том, что он был органично вписан в среду. В нем нет особенных архитектурных изысков, которые были бы ценны сами по себе. У города есть хорошая и грамотная основа. Она – в планировке улиц, в четкой зональности (есть зоны отдыха, развлечения и общения, жилые зоны, зоны скверов и площадей), есть несколько действительно интересных в архитектурном отношении сооружений, вот, собственно, и все. Если говорить о цельности архитектурного облика, то ее нет, наш город потерял свою собранность, которая, наверное, была лет пятьдесят тому назад. Сейчас он напоминает нечто хаотическое. Самое страшное для нашего города – это высотность. В центральной части ни в коем случае нельзя возводить многоэтажные постройки. Максимум, 4 этажа, но и это мне кажется лишним. Панораму города сломали высотки, построенные в советское время сначала на территории МВО, а потом и в других частях города. Они торчат, как зубы, нарушая естественно сложившийся масштаб нашего города, его целостность и камерность. Для всех приморских городов очень важен городской пейзаж, открывающийся со стороны моря. Резкий перепад этажности нарушает ощущение целостности. Возможно, в наших условиях, логично смотрелось бы повышение высотности от центра к периферии города и то незначительное в перепадах. Всегда велик соблазн на малой площади возвести башню, но я бы очень хотел всех от этой тенденции предостеречь. Лимитирует высотность зданий ширина и планировка сухумских улиц, которая идеально приспособлена под нужды частного сектора. Небольшие аккуратные особнячки, которые хорошо проветриваются со всех сторон и прокаливаются солнцем оптимальны для Сухума. В нашем влажном субтропическом климате это очень важно. Многоэтажки затрудняют вентиляцию, разрушая воздушные потоки, а грунтовые воды лежат очень близко к поверхности. Раскопайте в любом месте яму глубиной в полметра, и она тут же заполнится водой. Все это способствует тому, что нижние части зданий покрываются плесенью, ее видно невооруженным глазом, споры разносятся по воздуху, провоцируя аллергические и легочные заболевания. И об этом тоже надо помнить. При возрастающей этажности надо расширять улицы, чтобы обеспечить нормальную вентиляцию, а у нас такой возможности нет. При постройке филармонии вокруг нее убрали несколько деревьев, это было сделано, думаю, не случайно и не по чьей-то прихоти. Деревья тоже затрудняют проветривание.
Мне кажется, что сегодня наш город находится в такой ситуации, когда прежний его облик умирает, а новый еще не создан. И сейчас самое время разработать генеральный план развития города. Дальше тянуть нельзя. Город должен расти и развиваться, но к его центральной части необходимо относиться с огромным вниманием и осторожностью. Я вижу неплохие возможности для развития города, в самом центре есть «гнезда», которые просто необходимо застраивать. Немало очень ветхих зданий, которые отслужили свое и их можно сносить. Но новые здания надо строить по интересным проектам и в первую очередь необходимо думать о том, как они будут вписываться в уже существующую среду. И, повторюсь, ни в коем случае нельзя нарушать принцип оптимальной для города этажности, чтобы детские болезни становления государственности, не превратились в тяжелые хронические заболевания.
Создание генплана – это долгая история. Самое главное, на мой взгляд, чтобы в его основе лежала грамотная с градостроительной точки зрения идея, а не какой-то поражающий воображение, но бесполезный в перспективе план. Каждая приходящая к власти команда, реализует какие-то свои задачи, целесообразные с ее точки зрения. Такой подход редко оправдывает себя, необходима преемственность идей развития. Надо немножко смотреть вперед. Классический пример узковедомственного подхода - «хрущовки», которые теперь повсеместно сносят. Необходимо приводить в порядок и Новый район, чтобы он не превратился в типичные фавеллы.
Тот генплан, который так и не был в свое время утвержден, предлагал в числе прочего выстроить на месте сухумской свалки студенческий городок. Но куда перенести свалку? Я не вижу места для нее в черте города. Если перенести ее в отдаленный район, то вывоз мусора резко подорожает. Мне кажется, что сейчас место выбрано правильно. Надо начинать думать о том, как поставить там мусороперерабатывающий завод. Во всяком случае, такие вопросы надо всесторонне продумывать и детально обсуждать.
Каждый проект обязательно должен проходить через Градостроительный совет. Сейчас у него статус совещательного органа, но я считаю, что его решения должны иметь силу закона. Чтобы не получалось так, что Градостроительный совет рекомендует одно, а городские власти делают нечто совсем другое. Именно он должен определять политику застройки города, так как в его состав входят профессионалы. Если нам не удастся этого добиться, то город может погрузиться в хаос беспорядочной застройки, как это произошло в Сочи.
Можно сформировать прекрасный облик нашего города, но в этом должны участвовать профессионалы с четкими принципами, иначе воцарится анархия.
Уже сегодня надо решать, как эксплуатировать архитектурные памятники, как развивать дендрологию, как формировать парковые зоны и зоны отдыха, как развивать пляжную зону. О дендрологии сегодня никто, мне кажется, не задумывается. Нужны новые посадки, надо развивать малые архитектурные формы, создавать камерные места для отдыха горожан и туристов. И, конечно, необходимо прекратить практику захоронения в центре города, иначе все наши скверы превратятся в кладбища.
Уже сейчас понятно, что туризм для Абхазии очень быстро оправдывает и окупает все затраты. Именно на него и надо ориентироваться. Надо выстраивать под него инфраструктуру города. И это тоже надо закладывать в новый генеральный план.
Тимур Кайтан
- Город меняется, и это – нормально. Конечно, хочется, чтобы он менялся в лучшую сторону. Чтобы все те места, которые запечатлены на многих старых фотографиях и символизируют дух нашего города, сохранялись. Чтобы город развивался в стилистике старого Сухума. Городу необходима новая концепция озеленения, здесь очень много старых деревьев в 2-3 обхвата, они мешают, их трудно бывает объехать, об их корни спотыкаются люди. Обязательно надо сказать об этажности зданий в городе. Я уверен, что в Сухуме нельзя строить здания выше трех этажей. У нас субтропический климат, часто льют дожди, очень сыро. Многоэтажные здания закрывают дворы от солнца и затрудняют проветривание, появляется грибок, и люди болеют.
С каждым годом в городе строится все больше новых зданий. И не всегда застройка ведется грамотно. Было бы своевременно начать на телевидении цикл передач о нашем городе, пусть специалисты рассказывают об истории нашего города, объясняют жителям, как им сосуществовать с его прошлым, чтобы настоящее не разрушило то, что создавалось многими поколениями до нас. Наш город уникальный по своей камерности, к нему надо относиться, как к живому, сохранять все его памятники. Город должен нам всем нравиться, нельзя его уродовать, отвоевывая лично для себя место под солнцем.
Уже сегодня можно собрать команду из специалистов и начать разработку важных для города кварталов, скверов, парков.
Меня как художника очень волнует тема рекламных баннеров. Лично меня они очень раздражают. Эту тему пора вообще закрыть, их и так уже слишком много вокруг. Мы закрываем естественную красоту города полотнищами с нелепым изобразительным рядом, ведь по существу баннеры – это наклейки. Лучше и современней было бы использовать светодиодную рекламу, осуществлять какие-нибудь интересные проекты ночного освещения улиц, скверов, парков и зданий. Больше внимания надо уделять малым дизайнерским парковым формам и реставрации. Совсем недавно мы отреставрировали две скульптуры, которые стояли в нишах спортивного зала «Спартак», памятник Андрею Чочуа, сейчас реставрируем памятник Надежде Курченко. Ждет своей очереди арка на Сухумской горе, пора привести в порядок Пантеон. У нас в городе нет зон для матерей с детьми и молодежи, всем возрастам нужны такие места, где можно «потусоваться».
Конечно, нужен генплан. Мне бы хотелось, чтобы процесс его разработки был публичным, чтобы в нем участвовали наши специалисты и общественность, чтобы проводились семинары с архитекторами, художниками, историками. Только тогда он будет «живым» и реалистичным для нашего города.
2010
__________________________________________________
ОТКРЫТОЕ СЕРДЦЕ РУСЛАНА ПАНДАРИЯ
Известный новоафонский художник Руслан Пандария открыл для свободного посещения свою мастерскую. Если вы приехали в Новый Афон и от "ракушки" поднимаетесь к пещере, вы ни за что не пройдете мимо уютного дворика, вход в который отмечен двумя каменными скульптурами. Войдите в него. Здесь можно соприкоснуться с творчеством Руслана Пандария, насладиться прекрасным видом и пообщаться с мастером.
Мастерская с прекрасным видом
Летним днем на террасе, с которой видны купола монастыря и город, лежащий как на ладошке у Бога, уютно пристроившийся между горами и морем, мы сидим с Русланом Пандария и говорим о жизни. С террасы, на которой любому местному обитателю и туристу предложат чашечку кофе и холодные напитки, через дверь, которая здесь совсем не для того, чтобы что-то прятать от посетителей, отлично просматривается мастерская, на стенах висят вырезанные из дерева работы Руслана Пандария. Она всегда открыта, можно войти, познакомиться с его творчеством, ощутить природную силу, которую мастеру удалось выпустить на волю, и которая до того была надежно упрятана в глубине древесных стволов.
Руслан Пандария строил свою мастерскую 23 года. Наконец, этот труд завершен, и его результат предложен публике. Теперь он мечтает открыть керамическую мастерскую для детей и обучать их бесплатно искусству лепки из глины. Он женат на Валентине Перепелицыной, учительнице математики в новоафонской средней школе. Она родом из Гудауты. Вместе они растят троих детей, с младшим сыном Руслан ходит в горы. Купается в море круглый год, его сопровождает любимая собака Тоша.
Исток
Родители формируют наш характер, который потом становится нашей судьбой. Отец Руслана Владимир Османович Пандария родом из села Аацы. Он родился в 1922 году. С 1929 года жил в Новом Афоне. В 23 года ушел на фронт, воевал, попал в плен. Назвался механиком, и немцы определили его в механизированную колонну, которая передвигалась следом за боевыми частями. В составе этой колонны попал в Одессу. Его поселили в семью коренных одесситов Радецких, там он познакомился со своей будущей женой и матерью Руслана – Верой Станиславовной Радецкой. Вскоре, покинул Одессу, немецкие части двинулись дальше. С ними он дошел до Венгрии, где, наконец, смог бежать. Сначала прятался в кукурузном поле, потом его приютил венгерский учитель. Немцы ушли, пришли "русские", и Владимир пришел к ним. Попал в особый отдел, "особист" попался не злой, пожалел парня и выписал ему солдатскую книжку, с которой Владимир вернулся в свою часть. Дошел до Чехословакии, только из Праги смог написать матери, что жив и здоров, и здесь война для него закончилась. Но прежде чем отправиться домой, заехал в Одессу и предложил Вере выйти за него замуж. В 1946 году он появился в Новом Афоне со своей женой-одесситкой. В 1947 году у них родилась дочка Нелли, а в 1950 году – сын Руслан.
Владимир с детства увлекся фотографией. Переоборудовал старую заброшенную мельницу под фотолабораторию, учился снимать и печатать фотографии. После войны фотография стала его профессией. Он преодолевал километры с аппаратом на плече, ходил по селам и фотографировал жителей, дома печатал фотографии и разносил готовые снимки клиентам. Этим ремеслом он зарабатывал на жизнь. В 60-е – 80-е годы прошлого века работал фотокорреспондентом в районной газете "Бзыбь". Жизнь была полной тревог и лишений, в 57 лет Владимир Османович умер.
Лесная академия - его университеты
Руслан Пандария родился 14 октября 1950 года в Новом Афоне. Учился в новоафонской средней школе. После девятого класса решил бросить учебу, уже в 9-м классе начал сбегать из школы в лес. Оттуда приносил домой "деревяшки" и черную глину, резал и лепил, как умел, опираясь на свою интуицию. Боясь, что сын совсем "отобьется от рук", отец определил его в Сухумский индустриальный техникум на отделение металлообработки. Руслан начал учиться, но любимое занятие не бросал. Видя, что сын серьезно увлечен, родители не стали мешать, а, напротив, помогали ему. Отец вытащил из гаража свой "Москвич" на улицу, поставил его перед домом, а гараж отдал сыну под мастерскую. В этом гараже Руслан Пандария и работал долгие годы, оттачивал свое мастерство, учился искусству резьбы по дереву, писал маслом. Примерно, в это же время он познакомился и подружился с другим афонским парнем, тоже художником – Гиви Смыром. В то время Новый Афон был популярным в Советском Союзе курортом, круглый год здесь царил почти праздник: съезжались со всех концов огромной страны разные люди, среди них всегда было немало людей искусства. Когда суета города тяготила, Руслан скрывался в лесу, там у него были свои "тихие" места, где он мог подолгу работать – вырезал из припасенных "деревяшек" образы, которые являла ему его муза, она же нашептывала, куда направить резец, чтобы образ и предмет совпадали. Там в лесу он общался с природой.
"Природу надо видеть не глазами, а каким-то внутренним чувством, – говорит Руслан Пандария, – этому невозможно научиться ни в одной академии. Подобная способность как музыкальный слух: она или дается человеку, или нет. Когда меня спрашивают, какой институт я закончил, я отвечаю – "лесную академию"".
Новоафонские диссиденты
– Мне не раз предлагали учиться, но надо было ехать в Тбилиси, в этом была своя идеологическая подоплека, поэтому я отказался, – рассказывает Руслан. – Я не хотел тратить время на изучение истории КПСС, трудов Маркса, Энгельса, Ленина. В 70-х годах в Новом Афоне было свое диссидентское движение, здесь жили люди, очень критично настроенные по отношению к власти. Это были в первую очередь Гиви Смыр и его брат Лева, который писал свободолюбивые стихи. Мы рисовали картины, в которых отражали собственное видение истории и верований нашего народа, оно шло в разрез с официальной версией. Мы были "под колпаком", за нами наблюдали. Однажды к нам приехал заведующий отделом агитации и пропаганды Гудаутского райкома Пкин. Это было году в 1982-м или 83-м. Мы довольно долго общались, показали ему наши работы, и он пришел к выводу, что мы – вполне нормальные ребята. После его визита мы получили первый в своей жизни заказ. В Новом Афоне был ресторан "Аджария", а там – летняя веранда. Администрация ресторана решила ее закрыть листами ДСП. Нам предложили их расписать. Это были большие щиты примерно 3 метра на 2.5. Они, видимо, думали, что мы будем на них писать цветы или что-нибудь в таком духе. А мы взяли исторический сюжет, тему махаджирства. До нас никто даже не пытался ее поднимать. Была там и лирика – лесная тематика, связанная с языческими верованиями абхазов. Когда мы закончили работу, стали приходить афонцы, они смотрели, им нравилось. Однажды мимо проезжал секретарь ЦК КП Грузии, его пригласили зайти в ресторан, он увидел роспись и впал в ярость, обвинил нас в разжигании национальной розни, назвал националистами, потребовал, чтобы листы срочно убрали. Секретарем Гудаутского райкома КП был в то время Константин Озган. После скандала он приехал с делегацией в Новый Афон. Ходил, смотрел и воскликнул: "Бедный наш народ!" На него роспись произвела впечатление. Он под свою ответственность разрешил нам закончить работу. Тогда на нашу защиту встали также известный абхазский историк Шалва Денисович Инал-ипа и директор Гудаутского курортторга Гарик Сангулия. Шалва Денисович приезжал смотреть нашу работу со своими сотрудниками из АбНИИ и одобрил, сказал, что все соответствует исторической действительности. Мы ведь прежде чем взяться за эту тему много читали, изучали труды абхазских ученых Ш.Инал-ипа и Г.Дзидзария . Эта история наделала много шума.
– Вскоре меня и Гиви пригласили в Сухум, в Доме Учителя была организована наша первая выставка. Ее посетила Варвара Дмитриевна Бубнова, она поддержала нас, сказала, что работы представляют художественную ценность и должны остаться в Абхазии. Музей купил по одной нашей работе. После этой выставки была еще одна – в Москве, в грузинском представительстве у Никитских ворот, ее помогла организовать Марина Ефремовна Эшба. Мы выставляли свои работы в Новоафонской пещере, в Гудаутском Доме культуры, постоянная экспозиция была в фойе турбазы "Киараз", моя персональная выставка была организована и в Сухуме в Выставочном зале Союза Художников, - вспоминает Руслан Пандария.
Когда пушки гремят, муза молчит
О том, что началась война, Руслан Пандария узнал в Аацы, и уже на второй день был на Красном мосту, на переднем оборонительном рубеже. Пятеро афонских ребят установили пулемет на УАЗик и "пугали" грузинские вертолеты. Сбивать они их не могли, не хватало мощности пулемета. Когда в нижнеэшерской школе был организован боевой пост, они переместились туда со своим автоматом на УАЗике и продолжали обстреливать вертолеты противника. Эшерским направлением командовал Мушни Хварцкия. Он увидел Руслана и поручил ему сбор разведданных. Дал рацию, отличный боевой бинокль, который Руслан хранит по сей день, в него можно было разглядеть, как в Новом районе Сухума кошка переходит дорогу. С Верещагинской горы группа Руслана Пандария фиксировала круглосуточно и поминутно все перемещения противника, их пост постоянно обстреливали, и на грузинских картах он был помечен жирным крестом.
После окончания войны Руслан Пандария собрал свой рюкзак и вернулся домой, в Новый Афон.
***
"Я до сих пор хожу в лес. Там мне легче найти свою музу. Там час пролетает как одна секунда. Я приношу заготовки из леса, и они иногда годами лежат у меня дома, прежде чем пойму, что именно хочу из них сделать. Художник, по-моему, должен не созидать, а уметь породниться с материалом, почувствовать его. У обычного человека, когда его взгляд падает на предмет, один кадр мелькнет перед глазами и забудется, а у меня – их сотни. Я вижу множество вариантов. Одна заготовка 12 лет маячила перед глазами, уже надоело смотреть на нее, потом вдруг в одну секунду я увидел будущую работу в законченном виде. Осталось только взять в руки инструмент и вырезать,– говорит Руслан. – Я сегодня относительно свободен. Могу работать, не дожидаясь, будет заказ или нет, главное выразить то, что внутри меня, открыть свое сердце. Я уверен, что когда-нибудь мои работы наберут силу и станут нужны людям!"
2011
____________________________________________
ЕВГЕНИЙ ГЕОРГИЕВИЧ КОТЛЯРОВ
Абхазские художники почитали его как метра, чье мнение точно выверено по шкале высокого искусства живописи. Дети видели в нем Учителя, который, не умаляя творческой индивидуальности, может мягко направить и подсказать. Коллеги уважали в нем стойкого человека, который не хнычет и не ломается под тяжелым жизненным гнетом. В живописи ему было подвластно многое, это многое было странным: очевидным и невероятным одновременно. Его графика и живопись оставляли ощущение парадоксальности: совершенно мужская, жесткая и точная линия, а картинка трепещет, как легкий и женственный летний бриз. При всей сложности этого человека и возможности самого разного представления о нем – он оставил яркий след в пространстве нашего города.
Евгений Георгиевич Котляров родился 28 сентября 1938 года в небольшом городке Остров в Ленинградской области. Его отец – Георгий Владимирович Котляров - потомственный казак и подполковник военной разведки работал в то время в Китае, и всю свою жизнь перемещался по миру «по заданию партии и правительства». Мать – Анастасия Федоровна Бордашенко была украинкой и киевлянкой. Семья часто меняла место жительства на пространстве Советского Союза. Жили они в Москве, в Киеве, во Львове, в Тбилиси. В 1957 году после окончания школы Евгений Котляров поступил в Тбилисскую Академию художеств на отделение живописи. Уже на втором курсе его пригласили в Тбилисский Русский ТЮЗ, где он попробовал себя в роли театрального художника. Он оформил спектакль «Друг мой, Колька!» по пьесе Александра Хмелика. Спектакль был прекрасно принят публикой, а газеты и журналы писали о работе молодого талантливого художника Котлярова. На последнем курсе Академии Нелли Эшба, ныне известный в Абхазии режиссер, а в те годы начинающий постановщик, пригласила его на работу в Абхазский государственный театр драмы. В 24-е года он стал художником двух сухумских театров одновременно: Абхазского и Грузинского.
«Я приехал в Сухум и увидел прекрасный город, море и красивых девушек! Этого было достаточно, чтобы принять решение. Меня не раз приглашали переехать на работу в другие города и даже страны, я иногда колебался, настолько заманчивые были предложения, но каждый раз все решал в пользу Сухума. Так и остался здесь на всю жизнь!» - говорил Евгений Котляров.
Первым спектаклем, который он поставил в Абхазии, был «Абрскил». Он оформлял все театральные постановки на протяжении 25 лет, среди них были такие нашумевшие в свое время спектакли, как «Дон Карлос», «Песня о скале», «Король Лир», «Лесная песня», «Жизнь – есть сон» и многие другие.
«Абрскил» имел огромный успех. Когда занавес открывался и зрители видели сцену, начинались долго не стихающие овации, восхищенные зрители минут пять аплодировали декорациям.
«Я выстроил систему подпруг на стилизованных сталактитах и сталагмитах. Чтобы найти правильное решение для спектакля, я ездил в пещеру «Абрскил», смотрел и пытался понять, как перенести это на сцену. Обычно, оформляя спектакль, художники писали «эффектный задник». В то время не было машин, которые бы трансформировали в разных разворотах сцену. Но я знал, как это сделать. Читал польские и чешские журналы, театры этих стран были тогда самыми авангардистскими. Зрители привыкли к картинкам на сцене, но были возможны декорации совершенно иного плана. И я сделал это первый в Абхазии. Жизнь доказала мою правоту» - вспоминал Евгений Котляров.
Были годы, когда он ставил по 10 спектаклей, в то время, когда 2-3 уже считалось много, слишком большой объем работы для художника. Всего же по примерным подсчетам он оформил около 200 спектаклей в СССР и за рубежом: практически всю шекспировскую и античную классику. Он работал в Волгограде, Николаеве, Ужгороде, в чехословацкой Кошице, в Тбилиси и многих других городах. Был не раз лауреатом театральной премии «За лучшее оформление года».
В период, когда Абхазский и Грузинский театр разделились, и последний переехал в новое здание, Евгений Котляров остался с труппой Абхазского театра.
Параллельно с работой в театре Евгений Георгиевич Котляров всегда занимался живописью и преподавал в Сухумском художественном училище. Участвовал во всех выставках, организованных Союзом художников Абхазии. В 27 лет стал членом Союза художников СССР, отмечен званием «Заслуженный художник Абхазии». Перед войной в Питере в выставочном зале «Палитра» прошла его персональная выставка, где было представлено около 60-ти живописных работ. Он принимал участие в коллективных проектах: его работы выставлялись в Пирее (Греция), в Саарбрюкене (Германия), в Польше, они разбросаны по многим частным собраниям в России и за рубежом, в Японии, в Гонконге. В Московском художественном фонде есть его театральные работы. В нашей Национальной галерее хранится немало его картин.
В живописи Евгений Котляров с одинаковым удовольствием и мастерством работал в разных техниках, писал маслом, темперой, гуашью, акварелью, делал графические работы тушью. В своих театральных работах и эскизах любил соединять разные техники. Свой стиль в живописи он определял как: «неконкретизированный, нереалистичный». Главным критерием считал не сюжет, а цветовое решение, гармонию на холсте. Он говорил, что «можно написать мусорный ящик и сделать шедевр». В его понимании живопись сродни музыке: семь нот и семь цветов, из которых художник может создать нечто, способное волновать.
Накануне Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 г.г. Евгений Георгиевич Котляров собирался поехать поработать в Грецию по приглашению известного сухумского скрипача Панаёта Филикози. Работы и этюдник стояли упакованные в прихожей, билет на самолет лежал в кипе с оформленными документами. «Завтра я должен был выезжать, а сегодня началась война, и всю жизнь под откос пустила», - говорил Евгений Георгиевич. Уже во время войны была организована его поездка в Австралию, но и туда ему выехать не удалось.
После войны жизнь в Абхазии была очень тяжелой. Блокада и невозможность покидать пределы страны во многом определили судьбу художника. Катастрофически не хватало средств, пришлось забросить творчество и писать только то, что покупалось в художественных салонах.
Последние пятнадцать лет до неузнаваемости трансформировали не только творческий стиль автора, но и всю линию жизни. Тяжелый недуг приковал к постели его жену и дочь.
Единственной отдушиной, возможно, были дети, которых он учил живописи. Пока не кончились силы, он вел две детские студии: в Сухумском Доме Юношества и в Центре детского творчества «Айнар». Большого дохода эта работа не приносила, но Евгений Георгиевич не только не бросал своих питомцев, он никогда не опаздывал на занятия, никогда не спешил уйти, а оставался рядом ровно до той минуты, пока в студии продолжал сидеть с кистью в руках хоть один ребенок. Он никогда не делил детей на талантливых и не очень, а считал, что все дети одарены чувством цвета от природы, надо только научить их переносить его на бумагу.
Его самого подкосила тяжелая болезнь и 20 мая 2008 года Евгений Георгиевич Котляров скончался. Первая годовщина смерти была ознаменована замечательной выставкой его живописных работ, которая открылась в Сухуме. На ней было представлено 105 работ из личного архива художника.
Инициатива организации выставки принадлежит абхазскому Союзу Художников, а спонсором выступило представительство Федерального агентства «Россотрудничество» в Абхазии. «После его смерти на чердаке дома из многолетней пыли и грязи, из-под обломков старых стульев и подрамников, мы извлекли эти замечательные работы, которые сам художник не считал нужным бережно хранить, - говорит Руслан Габлия, известный абхазский художник. - Когда мы увидели эти работы, то были поражены, что их так много и они такого качества! Мы не могли просто отложить их в сторону, сложить где-нибудь в «запасниках» картинной галереи и забыть про них. Тот авторитет, то уважение, которое мы питали к Евгению Котлярову, требовали сделать все возможное, чтобы сохранить для нашей страны его творчество».
2011
_______________________________________________
ЮРИЙ ВОРОНОВ: СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ УБИЙСТВА
11 сентября 1995 года человек в милицейской форме позвонил в дверь квартиры, ему открыли, он спросил Юрия Николаевича, Воронов вышел. Его 15-летний сын и мать жены стояли в прихожей, на глазах у них убийцы открыли огонь по Юрию Николаевичу. Пять пуль прервали жизнь человека, который был хорошо известен в Абхазии и имел множество заслуг перед ее народом. Убийц ничего не смутило. Ицлаев, Татаев и Тарба цинично расправились с выдающимся ученым, государственным и общественным деятелем, боровшимся за свободу и независимость Абхазии, единственным оружием которого были интеллект, блестящая эрудиция и умение аргументировать и убеждать. Посмертно Юрий Николаевич был награжден орденом «Ахьдз Апша» 1-й степени.
Сегодня нельзя сказать, что убийство расследовано, а убийцы понесли заслуженное наказание. Убийство было заказным. В таких делах существуют три звена: непосредственные исполнители, посредники и заказчики. Саид Ицлаев, Ахмед Татаев и Альберт Тарба были исполнителями. Татаева и Тарба приговорили к высшей мере наказания, но они разными путями избежали возмездия, а Тарба в бытность президентом Сергея Багапша оправдали. Сегодня все трое на свободе. Несут по жизни груз смертного греха, и, похоже, он не особенно их тяготит. Посредниками в этом деле были братья Цвижба, которые сбежали в Грузию. Что касается заказчиков убийства, то о них вообще ничего не известно.
Вдова Юрия Николаевича Воронова – Светлана говорит, что в деле убийства ее мужа, справедливость так и не восторжествовала. Она не соглашается, в частности, с Анри Джергения, бывшим на тот момент Генеральным прокурором РА, утверждающим, что убийство раскрыто. И 17 лет спустя уже практически не надеется ни на какие изменения. Она занимается архивом Юрия Николаевича Воронова и изданием его научного наследия.
Квартира Светланы и Юрия Николаевича Вороновых напоминает обширную библиотеку в стадии перебазирования. Три комнаты и прихожая так загружены его книгами, рукописями и рисунками, что в них можно протиснуться с большим трудом. Научная библиотека Воронова не востребована. Вдова готова передать ее, но ей необходимы гарантии сохранности книг и важно, чтобы они в будущем существовали в качестве «библиотеки Юрия Николаевича Воронова», чтобы этот гриф сохранялся и книги не испарились через какой-то промежуток времени. Однако, судя по всему, не нашлись структуры, заинтересованные в сохранении и использовании библиотеки Воронова, а у вдовы нет ни сил, ни знаний, ни средств, ни помещений, необходимых для систематизации и размещения такого количества литературы.
В настоящее время продолжается издание научных трудов Юрия Николаевича Воронова в семи томах, начало которому было положено Постановлением №289 Кабинета министров Республики Абхазия от 11 ноября 2005 года. Уже изданы три тома, четвертый том подготовлен к печати и выйдет в этом году; началась работа над пятым томом. Первый том посвящен истории Колхиды периода железного века и средневековья. Во втором томе опубликованы археологические карты Абхазии, труды по исследованию памятников каменного века и древностей Военно-Сухумской дороги, Азантской долины и села Герзеул. В третий том вошли «Тайна Цебельдинской долины» и «Древняя Апсилия». В четвертом томе будут опубликованы труды: «История изучения археологии Абхазии до 1975 года», «Диоскуриада. Себастополис. Цхум», «По горным тропам древней Абхазии», «Очерки истории Абхазии» и «Древности Сочи и его окрестностей».
Российский гуманитарный научный фонд (г. Москва) выделил грант для систематизации личного архива Юрия Воронова. Ученые Фонда – доктор исторических наук Владимир Эрлих, кандидаты наук Ирина Ксенофонтова и Ольга Брилева, а также академик АНА, археолог Олег Бгажба, археолог и директор Абхазского государственного музея Аркадий Джопуа и Светлана Воронова уже третий год подряд разбирают этот архив. В 2010 году в рамках гранта была издана брошюра с рукописью Воронова «Абхазская Атлантида», готовятся к изданию еще две рукописи: «Материалы археологических раскопок в Цебельде» и «Аргонавты сходят на берег». В нынешнем году они будут изданы.
В 2003 году вышла в свет монография Юрия Воронова «Могилы апсилов» по результатам его исследования некрополя Цибилиум в 1977-1986 г.г. А в 2007 году это исследование было издано в Великобритании на английском языке в двух томах, первый состоял из графических зарисовок находок, ярко и талантливо выполненных Юрием Николаевичем Вороновым, а во втором томе содержались комментарии к ним. Причем, этот двухтомник был практически сразу раскуплен.
Юрий Николаевич Воронов родился 8 мая 1941 года в горном абхазском селе Цабал (Цебельда) в семье потомственных русских дворян. Учился в цебельдинской школе, закончил 3-ю сухумскую среднюю школу. Высшее образование по специальности «египтология» получил в 1965 году в Ленинградском государственном университете. Вернулся в Абхазию и работал инструктором Общества по охране памятников культуры Абхазии, младшим научным сотрудником Сухумского НИИ туризма, старшим научным сотрудником в Институте туризма при ВЦСПС, старшим научным сотрудником Абхазского института истории, языка и литературы, был ведущим научным сотрудником Отдела археологии Абхазского института гуманитарных исследований Академии наук Абхазии, депутатом первого парламента РА, председателем комиссии Верховного Совета РА по правам человека и межнациональным отношениям, заместителем председателя Совета министров РА, вице-премьером Кабинета министров РА, действительным членом Российского географического общества и членом-корреспондентом Славянской академии. В 1971 году Юрий Воронов защитил в Москве кандидатскую диссертацию по теме: «История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья», а в 1985 году – докторскую диссертацию по теме: «Восточное Причерноморье в железном веке». Юрий Воронов – автор более 500 научных работ и 30 монографий, более тысячи таблиц с зарисовками археологических находок. 85 тысяч единиц археологических материалов Цебельдинской экспедиции и около 2500 машинописных страниц его годовых научных исследований сгорели вместе с архивом Абхазского института во время войны.
Вспоминая своего друга и коллегу, археолог Олег Бгажба говорит: «В лице Юрия Николаевича абхазская наука потеряла выдающегося исследователя. Такие яркие личности рождаются раз в сто лет. «Гениальность – это 1% вдохновения и 99% усердия», – сказал Томас Эдиссон, американский изобретатель и бизнесмен. В этом смысле Юра Воронов был поистине гениален, ибо был невероятно трудолюбив. Я много работал с ним. И за то время, за которое я мог отпрепарировать три погребения, Воронов успевал – обработать шесть. Он всегда был активен и говорил, что «археолога кормят ноги», как никто другой он знал все тропы, все уголки, все памятники Абхазии, исходил нашу страну вдоль и поперек. И что очень важно для археолога, он был талантливым художником и оставил нам тысячи таблиц с зарисовками своих археологических находок. Для публикации материалов экспедиций всегда выделялось очень мало места, поэтому Юрий Николаевич мог разместить на одном листе формата А3 до сотни небольших, но фантастически четких изображений».
В этом году Юрию Николаевичу исполнился бы всего 71 год. Его яркая жизнь и кипучая деятельность были прерваны до срока. Охватывает огромное сожаление при мысли о том, сколько еще интересного и нужного науке и людям он мог сделать! Его именем названа улица Сухума и та школа, которую он когда-то окончил. Имя Юрия Воронова осталось в истории Абхазии и в душах людей, которые его знали и понимали масштаб личности этого человека.
2012
_____________________________________________
СУХУМСКИЙ ПОРТРЕТ: РАУФ ЧЕПИЯ И ЕГО БАРХАТНЫЙ ГОЛОС
5 апреля в Центре Даура Зантария состоялась встреча с Рауфом Чепия, хорошо известным поколению довоенных сухумцев, диктором телевидения, амритянином, интересным человеком. Его появление на экране в свое время произвело столь неизгладимое впечатление, что до сих пор именно Рауфа Чепия называют первым диктором абхазского телевидения. Многие отмечают его невероятный глубокий и бархатный голос, прекрасную абхазскую речь, которая звучала столь выразительно, что можно было гордиться своим языком.
«Амра» и мы – ее обитатели
На встречу пришли люди, вращавшиеся на одной довоенной «амритянской» орбите, которая на протяжении нескольких десятилетий была главной осью духовной жизни нашего города. В самой известной до войны сухумской кофейне – «Амре», выступающей вместе с причалом в море и стремящейся оторваться от земли, с двумя замершими в прыжке дельфинами над входом, собирались сухумские интеллектуалы всех мастей: историки, художники, литераторы, люди всех возможных профессий, все в душе – поэты. Здесь обменивались эмоциями и информацией, искали ответы на вечные вопросы, обсуждали актуальные проблемы, развлекали друг друга рассказами и баснями, просто отдыхали. «Амра» всегда была очень демократична. Здесь обращали мало внимания на стоимость прикидов, здесь было важно, что человек из себя представляет, что читает и о чем размышляет. Здесь ценили не бабки, человеческое общение. Чашечка кофе стоила 10 копеек, и на один рубль можно было целую компанию угостить этим ароматным напитком. Все мы приходили на «Амру».
А Рауф был одним из нас. Очень заметным вследствие хорошего роста и природной красоты с вечной печатью меланхолии на челе и неотразимой минорной улыбкой. Он был представителем знаменитой «шестерки» сухумских умников, память о которых до сих пор нежится в душах довоенных фанатов сухумской набережной. Писатель Даур Зантария, художник Адгур Дзидзария, ученый-физик Адгур Инал-ипа, филолог Рауф Чепия, бизнесмен Руслан (Пуся) Джопуа, телережиссер Валерий Кураскуа – о, да, это была весьма примечательная шестерка! Адгур Инал-ипа, Адгур Дзидзария и Рауф Чепия по праву считались самыми красивыми парнями нашего пространства. «Когда эти шестеро шли по набережной, – вспоминает Аида Ладария, филолог, заместитель директора Сухумского Дома Юношества, – они двигались как река, гуляющие по набережной люди обходили их с разных сторон, но они не меняли траектории своего движения!» И это не было нахальством с их стороны, это было чувство собственного достоинства, помноженное на рассеянность. Когда в голове бродят, как вино, и теснятся мысли и чувства, когда ты молод, влюблен и вокруг безумствует солнце и зелень, когда ты ежеминутно решаешь мировоззренческие ребусы и пребываешь то под влиянием Кастанеды, то в объятиях буддисткой философии, легко ли заметить снующих вокруг людей?!
Вечером 5 апреля, в доме Даура Зантария, к сожалению, покинутом хозяином и его нежной и обаятельной женой Ларисой, с нами был их сын Нар Зантария. На стене в режиме слайд-шоу сменялись фотографии, на которых почти все присутствующие находили свои юные отражения, и в какой-то момент появилась фотография Даура и все отметили: Нар возмужал и стал похож на отца. Атмосфера нашей встречи была теплой и ностальгической, колорит довоенной жизни настойчиво пробивался сквозь годы и так изменившиеся ценности и привычки нынешних сухумчан.
Большой книгочей
Встреча прошла в рамках проекта «Встречи с интересными людьми» Фатимы Заде. Рауф не стал ломаться. Сел в кресло и начал рассказывать о себе, своем детстве, своей жизни. Время от времени в его рассказ кто-нибудь вклинивался и добавлял свои краски.
«Я принадлежу к фамилии Гуг-ипа, – произнес Рауф, – когда-то давно грузинский священник Меладзе, регистрируя в церковной книге рождение моего пращура, переиначил нашу фамилию и нарек его «Чепия» на свой грузинский манер. Наше родовое гнездо – в Калдахваре. Там есть холм «Гугаа-рху» – «холм Гуговцев». Мои предки были отважными воинами, чего, к сожалению, обо мне не скажешь. Потом часть рода переселилась в Дурипш, там они приняли мусульманство, а мы остались христианами. Огромное влияние оказали на меня обе мои бабушки. Одна из них жила на вершине холма, а другая – у его подножия. Про них я могу сказать, что они давали нам, детям, «мед мудрости в непроцеженном виде», как говаривал Даур. Обе были целительницами. Я наблюдал их невероятно трепетное отношение к природе, и оно укоренилось во мне на всю жизнь. Когда они собирали травы, то обязательно что-нибудь оставляли земле взамен: «верхняя» бабушка оставляла медную монету, а «нижняя» – щепотку соли. Такое отношение было неотъемлемой частью их культуры.
Мой отец не окончил даже школу. Началась война, и он совсем мальчишкой попал на фронт. Они ехали в часть и по дороге их разбомбили немецкие самолеты. Отец был тяжело ранен и контужен. Он больше не учился нигде. Несмотря на это, наш дом был переполнен книгами. Платон, Аристотель, Вольтер, Маршак, в домашней библиотеке можно было найти все. Я с раннего детства был большим книгочеем. Я начал читать еще до того, как пошел в школу. «Простодушного» Вольтера я прочел очень рано, кажется, мне не было и десяти лет. Конечно, я не мог воспринять вольтеровскую философию, но череда событий была мне понятна. В детстве я прочитал «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Я читаю книги всю жизнь.
Отец работал в торговле и был очень занят, и, тем не менее, он всегда занимался нашим воспитанием и образованием. Мы учились в Гагре у очень известного учителя математики. Его звали Филарет Амандович, это был очень интересный грек, типичный эллин по духу. Я не раз менял школы. Учился в Гагре, в Сухуме, потом отец почему-то отправил меня в сочинский интернат. Школу окончил в Гагре.
Один из шести неотразимых…
Не могу сказать, что в школьной и студенческой жизни я был обласкан вниманием взрослых и сверстников. У меня почти не было друзей. Первым другом на всю жизнь стал Даур Зантария. Я учился в Сухумском государственном педагогическом институте, на филологическом факультете, изучал иностранные языки. Как-то раз я стоял с ребятами, мы о чем-то разговаривали. Подошел Даур, я увидел его первый раз, Он был похож на деревенского парня, начал встревать в наш разговор. Мы с ним сначала поссорились, а потом подружились. Я сразу увидел в его глазах что-то особенное. С тех пор мы были неразлучны. Мы постоянно исповедовались друг другу, Даур называл меня своим подсознанием. Позже мы познакомились и подружились с Адгуром Дзидзария, Адгуром Инал-ипа, Валерой Кураскуа и Русланом(Пусей) Джопуа. Мы бывали у них дома и общались с их замечательными родителями. Георгий Алексеевич Дзидзария был суровым человеком, у него был голос с приятной хрипотцой и царственные манеры, а Шалва Денисович Инал-ипа был мягким и либеральным. Мне очень нравилось наблюдать за ними. Это были незаурядные люди. Шалва Денисович всегда носил шляпу. Когда он встречал на улице знакомых, то приподнимал ее, причем, на разную высоту. Насколько высоко он поднимет шляпу, зависело от того, насколько он уважает человека, но он приподнимал шляпу и перед детьми.
Бывали мы и у Валеры Кураскуа. Когда мы приходили к нему, а он жил в самом центре на улице Ленина (сейчас Проспект Леона), и звали его, он выходил на свой балкон в роскошном халате. Даур называл его барчуком и страшно ему завидовал: ни такого халата, ни такого балкона у него не было. Потом он купил себе халат и щеголял в нём, когда мы приходили к нему, но балконом так и не обзавелся.
В институте у меня был замечательный педагог английского языка – Татьяна Алексеевна Ежова. Она жила в Алексеевском ущелье в доме с огромной библиотекой. Ее муж – корабельный инженер, капитан первого ранга и военный переводчик объездил весь мир. Он свободно владел четырьмя языками. Татьяна Алексеевна очень меня любила и называла почему-то «черной жемчужиной» – «Black Pearl» по-английски. Она нередко собирала своих учеников и угощала нас. Даур Зантария чувствовал себя у нее скованно и неловко. Татьяна Алексеевна накрывала стол с огромным количеством незнакомых ему приборов. Я в такой ситуации говорил Дауру: «Делай все, как я!», но он злился. Татьяна Алексеевна говорила: «Ударить женщину – это то же самое, что есть с ножа!» Потом и Даур часто ее цитировал.
Я собирался поступить в Москве на курсы переводчиков-синхронистов. Для этого требовалось прекрасно знать английский язык, быть членом партии и женатым. Язык я знал хорошо, стал для этого членом коммунистической партии и ухаживал в то время за Амрой Гогуа. Надо было жениться. Я купил 300 гвоздик и полетел с ними к ней в Москву. Заказал стол в Интуристе, пригласил Амру и всех своих друзей. Но я не смог завоевать ее сердце. Так я и не попал на курсы синхронистов.
Мы воспринимали абхазское телевидение как победу в нашей борьбе, но никакого развития там не было…
Даур был очень активным и деятельным. Он писал стихи и прозу, ходил по редакциям, и однажды мы с ним оказались в редакции радиокомпании. Руководил работой радио Артем Аджирович Миквабия. Он меня послушал и попросил подучить абхазский язык. Через месяц я начал работать диктором на радио. Дикторство сыграло в моей жизни неоднозначную роль. Это ведь было советское радио, насквозь пропитанное пропагандой, мне это было не интересно. Ничего живого мы не сообщали нашим слушателям, а потом и зрителям.
«Представьте себе работу диктора на советском абхазском телевидении. Нам рассказывали о том, как секретарь обкома из точки «А», поехал в точку «Б», но Рауф умудрялся и в этот текст вложить чувство. Мою маму невозможно было оторвать от телевизора, когда новости читал Рауф. И вдруг на пике популярности он ушел с телевидения», – вспоминает Батал Кобахия.
«Мы воспринимали создание абхазского телевидения, как очередную победу в национально-освободительной борьбе, – рассказывает Рауф. – Но никакого развития там не было. Как и все СМИ, телевидение было очень формализованным. Руслан (Пуся) Джопуа удивительно хорошо знал музыку. У нас возникла идея музыкальной передачи. Мы успели с ним подготовить два выпуска, а потом нас «зарубили». Перед каждым выходом в эфир на телевидение приходил чекист, читал все наши тексты и ставил под ними подпись. Я тоже обязан был расписаться на каждой странице. Был такой случай. Абхазию в очередной раз лихорадило. Из Москвы приехал секретарь ЦК Капитонов, чтобы разобраться на месте с проблемами, вызвавшими народное возмущение. Мне принесли текст перевода его обращения, который я должен был зачитать в эфир. Я начал читать и вижу, что там пропагандируется все то, с чем мы боролись. Я выключил микрофон, встал и ушел. Редактор дочитывал текст сам».
Мне трудно быть оптимистом, но я – на этом корабле
В жизни Рауфа Чепия было несколько лет, проведенных в США. Он без особого энтузиазма вспоминает эти годы и говорит о том, что пережил там много тяжелых моментов. Американцев он характеризует, как людей узкой специализации и конкретных задач, а американский капитализм называет «диким», там человек в одну минуту, потеряв работу, может потерять все.
«Они трудятся, как поют песню! – говорит Рауф. – Я был знаком с Америкой по глянцевым журналам и голливудским фильмам, но попал туда не с парадного, а с черного входа».
Арда Инал-ипа вспомнила, как однажды в Америке провела целый день с Рауфом в Нью-Йоркском Музее Метрополитен, куда он ее пригласил. Рауф проработал в этом музее несколько лет. Ее поразило отношение сотрудников охраны к Рауфу. Они подходили к нему, обнимали, расспрашивали, в их отношении было очень много тепла. Они относились к нему, как к гуру, который неожиданно их навестил. «У меня было такое чувство, что в свое время Рауф очень поддерживал этих людей, влиял на них, поэтому они его так встречали!» – сказала Арда.
Завершая встречу Циза Гумба попросила Рауфам Чепия ответить на две вопроса: «У кого он хотел бы попросить прощения?» и «Назвать имена трех людей, которые сыграли важную роль в его жизни?»
«Я подвержен многим человеческим слабостям, – сказал Рауф, – и, как многие, я тоже с одной стороны движим ангелом, а с другой – дьяволом. Конечно, были в жизни моменты, в которых я потом раскаивался. Я бы, прежде всего, попросил прощения у своих родителей!»
Отвечая на второй вопрос, Рауф Чепия произнес: «Я не могу назвать имена трех людей, которые на меня повлияли. Это были в первую очередь книги и мои друзья, которых я сегодня вспоминал. Даур Зантария… Мои бабушки… Дядя Снатья Камлия лыхненский, который брал меня на ястребиную охоту. Для своей птички он варил куриные яйца, и я до сих пор помню этот запах, а краски гор стоят перед глазами… Я всю жизнь провел в поисках Гуру, который бы сформировал меня и дал знания. Хотел получить классическое образование. Но Гуру я так и не нашел, классического образования не получил. Я и мои друзья всего достигали сами. Мой любимый философ Шри Ауробиндо говорил, что «наши успехи в освоении материального мира являются в большей степени свидетельством нашей слабости и деградации, нежели силы и настоящего прогресса». Мне трудно быть оптимистом, но что делать, коли я оказался на этом корабле…»
2012
____________________________________________
«Я ВСТРЕТИЛ В ЭТО УТРО ТРИ ГРОЗЫ И ДВА ДОЖДЯ…»
Я бродил по холму
и подбирал движением руки
по нескольку тысячелетий сразу
Мне попадались
кремневые отщепы
поддоны чернолаковой посуды
зеленое персидское стекло
Всё здесь перемешалось
эпохи
города
народы
государства
Сплелись как заговоры
месть
измена
сплетни
тщеславие
стяжательство
чинопоклонство
И лицемерие глав рода и племен
переходило по наследству вместо золота
Я обнаруживал в себе
пласты веков
когда как археолог проникал
в культурные слои людских пороков
Так я бродил по древнему холму
где старая античная собака
читала по моим губам молитвы
и что-то рисовала мне хвостом
в просвете между тучей и хребтом далеким
Я встретил в это утро две грозы
и три дождя
почувствовал усталость
и как солдат прошедшего тысячелетия
прилег на глину мокрого могильника
там на мою ладонь
приполз играть с судьбой
червь дождевой
Он становился
то буквой
то иероглифом
то клинописью
то кругом
то крестом
а то звездой
1983 г.
С. Лакоба. «Избранное»
Станислав Лакоба – яркий представитель современной политической, научной, интеллектуальной элиты Абхазии, неординарная личность, чей авторитет, как доброе домашнее вино, только крепнет с годами. Ему к лицу много разных вещей: кабинет ученого, с разложенными на нем книгами и рукописями; научные библиотеки и долгая кропотливая работа с документами; университетская кафедра и пытливые, восхищенные глаза студентов, жадно вбирающих каждое его слово… Ему к лицу даже кабинет чиновника, в котором он остается ученым, публицистом, поэтом…
Станислав Лакоба – главный научный сотрудник Абхазского института гуманитарных исследований, профессор, лауреат Государственной премии имени Д. Гулиа, автор трех литературных сборников стихов и прозы – «Колесо и снег» (1979), «Весна на траве» (1981) и «Опрокинутое»(1985); автор большого числа публикаций по истории, археологии и культуре Абхазии и народов Кавказа. В этом списке «Крылились дни в Сухум-кале. Историко-культурные очерки» (1988 и 2011); «Очерки политической истории Абхазии» (1990); учебное пособие «История Абхазии» (1991 и 1993); «Столетняя война Грузии против Абхазии» (1993); «Абхазия – де-факто или Грузия – де-юре? О политике России в Абхазии в постсоветский период» (Саппоро, 2001); «Ответ историкам из Тбилиси», (2001); «Абхазский архив» (Москва, 2002); «Абхазия после двух империй. XIX-XXI вв.», (2004); «Кто есть кто в Абхазии. Общественно-политическая и военная элита Абхазии 1991-2004 гг.» (2004); «История Абхазии с древнейших времен до наших дней» (2007) в соавторстве с академиком Олегом Бгажба; и другие.
Как историк он владеет огромным багажом знаний, его память хранит множество событий, дат, деталей. Глубокое проникновение в ткань иных эпох делает его блестящим собеседником, его взгляд на нынешнее сквозь призму минувшего всегда интересен обществу, к его мнению люди всегда прислушиваются.
В период острого политического противостояния и во время Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 г.г. он был депутатом (1991-1996), первым заместителем председателя Верховного Совета, а затем первым вице-спикером Парламента Республики Абхазия. В послевоенные годы принимал участие в Женевском процессе урегулирования грузино-абхазского конфликта под эгидой ООН и в Шляйнингском процессе. В 2005-2009 г.г. и с декабря 2011 года по настоящее время – Секретарь Совета Безопасности Республики Абхазия.
Станислав Лакоба – обладает выраженным общественным темпераментом, поэтому его невозможно себе представить только в рамках исторической науки. В переломные и сложные моменты истории страны он никогда не отмалчивался, всегда открыто выражал свое мнение, которое никогда не зависело от конъюнктуры. В основе его поступков никогда не лежала корысть. Есть в его облике нечто от средневекового рыцаря, ему всегда удается сохранять собственное достоинство, это чувство является, видимо, знаком и сутью этого человека. Он органичен и как историк, и как политик, и как представитель гражданского общества. Его поддержку общественных инициатив невозможно переоценить. Он открыто поддержал создание Священной Митрополии Абхазии, выступил в защиту историко-архитектурного облика нашего города. Пожалуй, это единственный государственный деятель, который открыт обществу и не зациклен на своих чиновничьих обязанностях.
Знаю, что Станислав Зосимович в преддверии своего дня рождения категорически отказался от всех интервью. Он пытался избежать внимания к себе, но вряд ли это ему удастся. Слишком заметна его фигура, слишком высок интерес к его личности. Мне, наверное, повезло больше, чем всем остальным. Я смогла убедить его ответить на несколько вопросов.
Наша беседа уложилась в небольшой промежуток времени между началом рабочего дня и визитом иностранных гостей. Несмотря на сжатое в пружину время, ему удалось, как мне кажется, многое сказать. А у меня осталось осознание, что мы только приступили к чему-то интересному и вневременному…
Мой первый вопрос о том важном, что Станислав Лакоба пока еще не успел сделать, но обязательно должен.
– Написать книгу о предвоенных, военных и послевоенных годах. Это период глубокого исторического излома. Мне бы хотелось, чтобы она была написана максимально лаконично и в литературном изложении, а по форме была бы близка к дневниковой. Велимир Хлебников писал, что в смутные времена каждому человеку надо вести дневник и фиксировать самые важные события. Дневниковый жанр в нашей литературе почти не представлен.
А есть ли мечта?
– Написать историю Абхазии так, чтобы она читалась взахлеб: легко, интересно и просто. Общую историю с археологических времен, новую и новейшую, с политическими портретами и характеристиками. Я очень надеюсь, что к этому приду.
Вы завершили образование и уже были историком, когда за шесть лет вышли три ваших литературных сборника. Что склонило чашу весов в пользу истории?
– Я был в классе 7-м или 8-м, когда прочитал польскую книжку, в которой рассказывалось об археологических раскопках и исследованиях шумерской и египетской цивилизации. Она меня тронула. Там я впервые столкнулся с именем верховного божества «Апсу» шумеро-аккадской мифологии и связал его с самоназванием абхазов. Так совпало, что моя бабушка жила в Эшере, и я часто ездил к ней в гости. Там я сделал свои первые археологические находки – у меня до сих пор хранится изящный маленький кувшинчик, форма которого простая и гениальная. Позже у меня был очень интересный наставник – Лев Николаевич Соловьев. Под его влиянием я увлекся палеолитом – самым древним периодом истории. Я знал многих известных палеолитчиков СССР, многие из них жили и работали в Питере (тогда Ленинграде). Я был хорошо знаком с Борисом Борисовичем Пиотровским, известным советским археологом-египтологом, который был директором Эрмитажа, сейчас работой музея руководит его сын.
Что касается литературы, то меня увлекали авангардистские течения начала века. В Сухумском художественном училище преподавал Петр Кульчицкий, который был прекрасным знатоком русской поэзии, прозы и культуры. Он приехал в Абхазию во время «оттепели», жил в селе Анухва и умер в возрасте около ста лет в одной из келий новоафонского монастыря. Я был хорошо знаком и с Варварой Дмитриевной Бубновой, известной художницей, которая немало лет прожила в Абхазии. Жизнь столкнула меня с ярчайшими представителями досоветской русской интеллигенции. Потом меня увлекла дальневосточная литература, особенно японская поэзия. Под ее влиянием я начал писать стихи в традиционной японской манере «хокку». Огромное впечатление произвел на меня трактат Лао-цзы «Дао-дэ дзин», в которой изложена философская система даосизма. Некоторым принципам я следую всю жизнь. Смысл их на первый взгляд парадоксален, но, если вдуматься, очень глубок. «Покой – есть главное в движении», «Совершенномудрый намеренно уходит в тень», «Умеющий говорить не допускает ошибок, умеющий ходить не оставляет следов», «Тот, кто говорит красиво, не заслуживает доверия»… Я в юности ощущал, насколько Дао близок настоящей абхазской культуре, с которой мне посчастливилось столкнуться близко. В ней тогда не было ни лицемерия, ни показушности.
Что сегодня происходит с людьми и с этой культурой?
– Коммерциализация… деньги и торговля – основные разрушительные силы. Я никогда в детстве не видел, чтобы бабушка держала в руках деньги и не слышал, чтобы она говорила о деньгах, хотя достаток в семье был выше среднего. Все работали. Бабушка была необыкновенной, про нее говорили, что «она может и со змеей поговорить». У нее была необычайная интуиция, она чувствовала как-то по-особенному мир и природу. Во дворе ее дома рос инжир. Я очень его любил. Приезжаю однажды, а бабушка пилит дерево. Я ее спрашиваю, зачем ты это делаешь? А она не останавливается. Спилила и говорит: «Теперь у твоего дяди будут дети». И в самом деле, вскоре они родились.
У Ницше есть работа «Генеалогия морали», в которой он пишет об архаичных дохристианских народах с более древними пластами культуры по сравнению с христианскими. Известный русский поэт и литературовед Виктор Стражев писал: «Абхазы – один из немногих сохранившихся архаических обломков, но с немалой инородной этнической примесью той древней расы, которая в эпоху праисторическую заселяла Средиземноморье, Кавказ и уходила далеко на Восток». Он также отмечал, что абхазам свойственно презрение к торговле, промышленности и поденной работе, а брать деньги за продукцию считается постыдным. Такая психология присуща народам-воинам с архаичной культурой. Сейчас у нас все изменилось, происходит первичное накопление капитала. Этот процесс имеет уродливые формы во всех странах, и мы – не исключение. Когда богатство достается человеку без труда, оно его развращает. Я вижу немало молодых людей, привыкших к праздной жизни, сегодня в городе много сельских жителей, два-три поколения они должны прожить в городских условиях, чтобы из них сформировались горожане. У нас сегодня нет ни городской, ни сельской культуры, а город превращается в деревню.
Что должно измениться в людях, чтобы жизнь в стране изменилась к лучшему?
– Люди потеряли самокритичность. Они видят недостатки у других, но не хотят их видеть у себя. Наша культура на протяжении многих веков была тесно связана со средиземноморской – в период античности, византийского влияния и генуэзского присутствия. Нам и сейчас необходимы внешние контакты, мы не должны сами себя изолировать от остального мира. Нужны люди новой формации – опытные и профессиональные, нужны новые подходы, надо гармонично развивать и город, и село, чтобы справиться с такими бедами, как пьянство и наркомания. Я уверен, что если бы мы отдали 10% от той российской помощи, которая поступает в Абхазию, крестьянам, они бы лучше других распорядились этими средствами. Очень не хочется, чтобы наше общество скатилось к «клептоманократии». Многие страны этот путь уже прошли, мы – только встали на него. Нужно набраться терпения и работать, надеюсь, мы переболеем.
«Мне хотелось бы видеть будущее Абхазии и в качестве небольшого нейтрального государства на Кавказе, открытого для всего мира. Удобное морское сообщение, современные аэродромы, автомобильные и железные дороги, прекрасные климатические и природные условия, туристические объекты и курорты, огромные запасы родниковой воды, субтропическое сельское хозяйство, наукоемкие технологии, банки и другое - все это привлекло бы внимание людей из разных стран. Абхазия могла бы стать и воротами Кавказа. Новые шоссейные дороги через горные абхазские перевалы связали бы кратчайшим путем Северный Кавказ с побережьем Черного моря. Сухум смог бы обрести положение одного из культурных и интеллектуальных центров всего Черноморско-кавказского региона, стать международной спортивной и туристической Меккой, своеобразной кавказской столицей для творческой молодежи - художников, литераторов, музыкантов…
Когда-то писатель Константин Паустовский, великий оптимист и романтик, заметил: даже самый последний луч вечернего солнца в Абхазии - зеленый. А поэт Вадим Шершеневич признался: "Небо Абхазии синее любого синего цвета!"
Если бы не солнце, не море, не светлячки ночью, жизнь в сегодняшней Абхазии показалась бы адом. К счастью, природу нельзя взять и запретить. Или объявить ей блокаду.
Иногда в сухумском ночном небе пролетит спутник, и тогда понимаешь, что цивилизация все-таки не обошла стороной мою страну», – это было написано Станиславом Лакоба в его эссе «Сны Кавказа», опубликованном в журнале «Дружба народов» в 2000 году.
Кажется, за тринадцать лет мало, что изменилось. Путь к мечте нелегок и долог, но надежда всегда есть. Как есть возможность работать, укладывая кирпичик к кирпичику в здание светлого будущего. Станислав Лакоба относится к тем, кому такая работа по плечу.
Станислав Зосимович Лакоба родился 23 февраля 1953 года. С днем рождения! И пусть сны сбудутся!
февраль 2013
________________________________________________
(Благодарим Елену Заводскую за предоставленный материал.)
