Главная » Алфавитный каталог авторов » М » Избранные статьи

Сергей Маркедонов

Избранные статьи:

• Абхазская схизма
• Грузино-абхазский конфликт: 1992-2012
• Грузия — Абхазия — Северный Кавказ
• Советский Кавказ в 1970-е годы: предчувствие гражданской войны
  

АБХАЗСКАЯ СХИЗМА

15 мая 2011 года в знаменитом своим монастырем абхазском Новом Афоне состоялось Церковно-народное собрание. Этот форум, на котором собрались некоторые православные клирики, а также миряне частично признанной республики стал отражением широкого спектра, как светских, так и религиозных проблем, которые существуют в сегодняшней Абхазии.

Грузино-абхазский вооруженный конфликт 1992-1993 годов помимо политического, правового и этнического измерения имел еще и религиозный компонент. Территория Абхазии в православном мире считается канонической территорией Грузинской православной церкви. До сих пор этот статус не оспорен ни одной автокефальной православной церковью, включая и Московский патриархат. Однако после окончания военного противоборства между Тбилиси и Сухуми осенью 1993 года практически все православные священники грузинской национальности покинули Абхазию вместе с беженцами. В послевоенной разрушенной Абхазии осталось всего 4 священника (и только 1 из них был этническим абхазом), которым худо-бедно удалось организовать религиозную жизнь. По справедливому замечанию известного религиозного деятеля Андрея Кураева, за время, начиная с 1993 года, «никакие распоряжения из Тбилиси по церковной линии в эту республику не приходили и не исполнялись».

В 1993 году Абхазию оставил и действовавший на тот момент епископ Даниил (Датуашвили). Но без епископов православная церковь, как институт не может существовать. Нет рукоположения, а значит, и нет возможностей преемства и воспроизводства религиозной жизни. Однако, начиная с 1993 года республика (на тот момент непризнанная, а в 2008 году признанная Москвой и затем еще тремя государствами) осталась без прямого окормления иерархом. В конце 1993 года оставшиеся в Абхазии священники избрали из своей среды отца Виссариона (Аплиаа) настоятелем сухумского кафедрального собора и фактически дали ему функцию посредника во взаимоотношениях с Московским патриархатом. В 1998 году был создан Епархиальный Совет Сухумско-Абхазской епархии. И тогда же Виссарион Аплиаа был избран его управляющим. В 1998 году был принят Устав Сухумско-Абхазской епархии (которую не признали ни в Москве, ни в Тбилиси, ни даже в Константинополе).

В итоге религиозная деятельность осуществлялась либо теми священниками, которые ранее были рукоположены в Грузинской православной церкви (и этой церковью им не было дано запрета на продолжение служения), либо теми, кто прошел рукоположение в Русской православной церкви, которая, несмотря на политический конфликт между Москвой и Тбилиси, не поддерживает абхазскую религиозную самодеятельность. Интересно заметить, что когда 15 сентября 2009 года иерей Виссарион Аплиаа, ставший в послевоенный период фактическим руководителем православной религиозной жизни в республике, объявил о полном отделении от Грузинской православной церкви и создании абхазской автокефалии, Московский патриархат не отступился от своих прежних подходов. «Мы уважаем канонические границы Грузинской православной церкви», - заявил тогда и.о. секретаря Отдела внешних церковных связей Московского патриархата по межправославным отношениям (то есть фактически МИДа РПЦ) отец Игорь Якимчук. Как бы то ни было, а молодые абхазские священники обучались в учебных заведениях РПЦ, а упомянутый нами выше отец Виссарион публично заявлял о такой стратегической цели, как переход под юрисдикцию Московского патриархата.

Возможно, ситуация и дальше оставалась бы институционально неопределенной на долгое время. Однако конфликт, разгоревшийся в апреле нынешнего года вокруг знаменитого монастыря в Новом Афоне, стал катализатором широкой общественно-конфессиональной дискуссии внутри абхазского общества. Иерей Виссарион Аплиаа был обвинен в попытке смены власти в Новоафонском монастыре с помощью своих связей с Московским патриархатом. Монахи отказались принять нового настоятеля (отца Ефрема Виноградова) на том основании, что его назначение противоречило уставу монастыря. К этому добавился и этнический компонент (новый настоятель пытался отменить службы на абхазском языке). В результате более 200 представителей православного клира и мирян заявили о своем недоверии отцу Виссариону (главе самопровозглашенной Абхазской церкви). И именно этот новоафонский инцидент послужил непосредственным поводом (о более глубоких причинах говорилось выше) для проведения майского Церковно-народного собрания.

Сам же форум, на первый взгляд, посвященный чисто религиозным вопросам, практически до его проведения превратился в событие общественно-политического значения. Во-первых, этому способствовал сам формат мероприятия. Понятие «сход» («собрание») для абхазов имеет серьезное значение. Это – не просто собрание и особая форма абхазской прямой демократии. Это - важный элемент этнополитической идентификации. Даже в советское время абхазы собирали сходы для выражения своей позиции по тем или иным правовым и политическим вопросам. Так было в феврале 1931 года (Дурипшский сход) или в 1978 году (когда на сходе обсуждалось положение Абхазской АССР в составе союзной Грузии). Так было в марте 1989 года на сходе в селе Лыхны, где началась борьба за выход из состава Грузинской ССР. В ходе избирательной кампании 2004 года октябрьский сход, поддержавший Сергея Багапша, сыграл весьма значительную роль в переломе ситуации в пользу ныне действующего президента республики. В майском собрании в Новом Афоне помимо религиозных деятелей приняли участие такие известные персоны, как Станислав Лакоба (историк, бывший секретарь Совбеза Абхазии), лидер Народной партии, вечный бунтарь и правдоискатель Якуб Лакоба, поэт Денис Чачхалия и многие другие представители интеллигенции и политической общественности. Во-вторых, интерес к форуму подогрела позиция абхазских властей, фактически поддержавших в споре иерея Виссариона. Впрочем, по некоторым высказываниям, прозвучавшим из уст абхазских чиновников (в особенности премьер-министра Сергея Шамбы) такая настороженность не в последнюю очередь диктуется и позицией Москвы. И хотя в России (как и в Абхазии) формально религия отделена от государства, в действительности Кремль традиционно крайне чувствительно реагирует на контакты своих клиентов с другими автокефальными православными церквями. История конфликта Московского и Константинопольского патриархата по поводу православных церквей на территории Эстонии с участием государства - яркое тому подтверждение. Представители абхазского духовенства, собравшиеся в Новом Афоне, между тем, готовы к тому, чтобы работать не только с РПЦ, но и с другими автокефальными православными церквями.

И отсюда, следует, в-третьих. Религиозный спор в Абхазии - это еще, среди прочего, и выбор образа будущего. Либо это путь неуклонного подчинения Москве и встраивание в систему российских интересов. Либо - это стремление, уходя от Грузии, не отождествлять себя полностью с Российским государством. Церковно-народное собрание выразило волю тех, кто готов выбрать второй путь. Поэтому неслучайно, что символом этого форума стал молодой православный священник отец Дорофей (Дбар), который вернулся недавно из Греции, где получил сан архимандрита. На сегодняшний день именно он, а не близкий власти отец Виссарион имеет самый высокий статус в Абхазии. И многие в республике именно с ним связывают перспективы получения автокефалии.

В итоге Церковно-Народное собрание приняло решение создать Анакопийскую митрополию с центром в Новом Афоне и в будущем ходатайствовать о даровании этой митрополии епископа. Следующим логичным шагом будет работа по достижению искомой автокефалии. И это решение добавило новой интриги во внутриполитическую жизнь Абхазии. Религиозный спор с новой силой высветил старые проблемы республики, актуализировал дискуссию о ее перспективах и политической идентичности. В этой связи Москве следует вести себя достаточно осторожно. Опыт 2004 года показал, что жители Абхазии крайне негативно реагируют на внешнее вмешательство (даже со стороны союзников и покровителей) и попытки навязывания им чужих правил игры. В этом плане надо отдавать себе отчет в том, что «раскольники» (как их уже стали называть оппоненты) не являются антироссийскими политиками или противниками союза с Москвой. Просто для них национальные приоритеты на первом месте. И превращать их в оппонентов Российского государства собственными руками вряд ли целесообразно. В этом плане диалог с теми, кто выступил с идеей Анакопийской митрополии, также необходим (учитывая ту поддержку, которую получил сам майский форум в Новом Афоне). Как говорится, одними финансовыми вливаниями лояльность не обеспечивается. О вечных ценностях надо также время от времени думать.

(Перепечатывается с сайта: http://www.politcom.ru.)

_____________________________________________________

ГРУЗИНО-АБХАЗСКИЙ КОНФЛИКТ: 1992-2012

Двадцать лет назад 14 августа 1992 года войска Госсовета Грузии вошли на территорию Абхазии. Начался грузино-абхазский вооруженный конфликт. В результате почти четырнадцатимесячного противостояния было убито около 8 тыс. человек, порядка 18 тыс. человек получили ранения. Из 525 тыс. человек, составлявших довоенное население Абхазии порядка 200 тыс. были вынуждены покинуть свои дома.

Сегодня, через двадцать лет мы можем говорить о том, что данный конфликт помимо базового грузино-абхазского формата (конфликта между бывшей союзной республикой и входившей в него автономией на фоне распада единого государства СССР) имеет, как минимум еще два измерения. Во-первых, это - межгосударственный конфликт Грузии и России, вылившийся в августе 2008 года в отрытое военное противостояние (так называемую «пятидневную войну»). На сегодняшний день эти два государства не имеют дипломатических отношений. В соответствии с Законом Грузии «Об оккупированных территориях» (статья 2) «Автономная Республика Абхазия» рассматриваются, как регион, подвергшийся «незаконной оккупации» со стороны РФ. На территории Грузии действует правительство «Автономной Республики Абхазия», которое признается Тбилиси единственным легитимным органом власти.

Во-вторых, это серьезные внешнеполитические противоречия между США и их союзниками с одной стороны и РФ с другой. «Пятидневная война» спровоцировала самый серьезный кризис в отношениях между Россией и Западом за все время после окончания «холодной войны» и распада Советского Союза. Никогда за период 1991-2008 годы взаимная риторика не была столь отталкивающей и ожесточенной. И сегодня, несмотря на определенное потепление отношений, кавказская геополитика остается той темой, которая противопоставляет Москву с одной стороны, Вашингтон и союзников США с другой. Если российское руководство официально рассматривает Абхазию и Южную Осетию, как новые независимые государства, то американский истеблишмент и лидеры европейских стран настаивают на соблюдении «территориальной целостности Грузии». При этом США и некоторые страны ЕС, как и официальный Тбилиси, используют применительно к Абхазии и Южной Осетии такое определение, как «оккупированные территории». Так на сайте Белого дома в специальном комментарии, посвященном российско-американской «перезагрузке» говорится о том, что «администрация Обамы по-прежнему имеет серьезные разногласия с российским правительством по поводу Грузии. Мы продолжаем призывать Россию прекратить ее оккупацию грузинских территорий Абхазии и Южной Осетии». 29 июля 2011 года Сенат США принял резолюцию в поддержку «территориальной целостности» Грузии, которая содержала требование к России прекратить оккупацию (при этом ее авторами выступили сенатор-республиканец Линдси Грэм и сенатор - демократ Джин Шахин). В 2010-2011 гг. ряд европейских стран (Литва, Румыния), Европарламент, Парламентская Ассамблея НАТО также признали факт российской «оккупации» территорий Грузии.

Между тем, растущее внимание политиков и экспертов к двум последним форматам (понятное в свете событий последних четырех лет) приводит к недооценке первоосновы для его вызревания в период распада Советского Союза. В итоге получается искаженная односторонняя оптика, мешающая адекватному восприятию реальностей. В этой связи представляется наиболее продуктивной равновесное освещение всех трех основных форматов этнополитического конфликта в Абхазии.

Борьба за самоопределение в условиях распада СССР

Динамика грузино-абхазского противостояния в период поздней «перестройки» и сразу после распада Советского Союза стала наглядной демонстрацией парадоксов этнонационального самоопределения в Советском Союзе. Республиканские движения за национальную независимость в союзных республиках считали само собой разумеющимся сецессию. При этом они категорически отрицали такие модели для будущих независимых государств, как федерализм, усматривая в нем своего рода повторение модели Советского Союза и потенциальную сепаратистскую опасность. Отсюда и крайний этноцентризм таких движений, и нежелание видеть в представителях «автономных», а не «союзных» элит своих партнеров и сторонников. В грузинском национальном движении только единицы высказывались за поиск диалога с абхазской элитой, привлечение ее в ряды своих союзников по борьбе за отделение от СССР и построение независимой государственности (Ивлиан Хаиндрава, Давид Бердзенишвили). Однако их позиция не стала доминирующей. Не лучшим образом сработали и такие спонсоры «национально-освободительного проекта», как представители грузинской теневой буржуазии, не желавшие делиться с представителями «иноэтничного бизнеса». Ради объективности стоит сказать и о том, что абхазское национальное движение периода заката СССР было во многих чертах зеркальным отражением грузинских диссидентов-националистов и теневых предпринимателей. Однако до военных действий 1992 года у сторон был теоретический шанс договориться. Лишь отказ от компромиссов и жесткая линия с обеих сторон сделали такое соглашение и сценарий наподобие татарстанского или башкирского договора в РФ невозможным. Жестокий характер военных действий, особенно чувствительный для абхазов просто в силу малочисленности их этноса, потерявшего в войну почти 4 % всего довоенного населения, сделал невозможным и сосуществование в рамках одного государства. В связи с этим все ссылки на высокий процент браков в советское время (равно, как и рассуждения по поводу того, что будущий лидер Абхазии Владислав Ардзинба защищал свою диссертацию в Тбилиси) не слишком состоятельны. Сосуществование двух национальных элит, грузинской и абхазской, было возможно в рамках советского проекта. Вне его - и вне репрессивных механизмов контроля над настроениями - такое сосуществование стало нереальным. Два проекта Абхазии (грузинский и абхазский) оказались диаметрально противоположными, ибо оба они предполагали не сосуществование, а доминирование одной стороны. Для того чтобы контролировать два противоположных проекта, нужна была бы третья сила, считавшаяся легитимной двумя сторонами. Такой силы ни в 1992 году, ни сегодня, спустя 20 лет, не нашлось. Для Грузии неприемлемой оказывается российская медиация, а для Абхазии посредническая роль Запада (хотя интерес к выстраиванию позитивных отношений с Европейским Союзом у Сухуми совершенно очевиден). Борьба за доминирование неизбежно привела к силовому спору, который не окончился с завершением вооруженного противостояния осенью 1993 года. Попытки «разморозки» конфликта и пересмотра сложившегося статус-кво предпринимались в мае 1998, октябре 2001, июле 2006, августе 2008 годов. Это, если не считать мелкого фола в виде провокаций, обстрелов, похищений.

Российская позиция: сложная эволюция

Уяснение российской позиции требует отказа от шаблонных схем о Москве, как имманентном «имперском центре» и организаторе всех этнополитических потрясений на постсоветском пространстве. Для начала надо осознать, что в августе 1992 года с началом военных действий была разрушена вся железнодорожную логистика, связывавшая Россию с ее стратегическим союзником Арменией. Вряд ли именно это входило в число приоритетных задач Москвы. Не будем забывать и о том, что сама РФ в 1990-х годах испытывала серьезное давление со стороны собственных автономий (Чечня, Татарстан, Башкирия, разраставшийся конфликт между Ингушетией и Северной Осетией, попытки разделения по этническому принципу «двусубъектных республик»), чтобы однозначно вставать на сторону абхазского национального движения. В 1992-1993 гг. Абхазия не имела однозначной поддержки со стороны России. По справедливому мнению политолога Оксаны Антоненко в то время политика РФ по отношению к Грузии и Абхазии была «многополюсной». Абхазская «карта» интенсивно разыгрывалась и двумя центрами силы, боровшимися в условиях двоевластия за доминирование в Москве (Верховный Совет, склонный поддерживать Сухуми и администрация Бориса Ельцина, скорее готовая к взаимодействию с Эдуардом Шеварднадзе). При этом многие представители российского военного истеблишмент рассматривали грузино-абхазский конфликт во многом персонифицировано и симпатизировали абхазской стороне из-за негативного отношения к грузинскому лидеру Эдуарду Шеварднадзе. С деятельностью Шеварднадзе на посту министра иностранных дел СССР российские военные связывали форсированный уход из Германии, сдачу политических позиций в Центральной и Восточной Европе и в конечном итоге распад Советского Союза. В грузино-абхазский конфликт оказались вовлечены и северокавказские республиканские элиты (Адыгея, Кабардино-Балкария), Конфедерация горских народов Кавказа (КГНК), а также вооруженные формирования этнонациональных движений народов Северного Кавказа, неподконтрольные Кремлю и имевшие свои интересы. Включая и антироссийских сепаратистов типа Шамиля Басаева. Во многом «абхазское пробуждение» Северного Кавказа подталкивало Кремль к большей активности по урегулированию конфликта и прекращению противостояния. Как бы то ни было, а говорить о некоей централизованной и последовательной политике России в грузино-абхазском конфликте 1992-1993 гг. не представляется возможным.

Впоследствии, столкнувшись с чеченским сепаратистским вызовом, Москва первоначально поддерживала намерения Тбилиси по восстановлению территориальной целостности Грузии. Россия в 1994 году осудила Абхазию за принятие Конституции (оно было названо «опрометчивым шагом»). После начала первой антисепаратистской кампании в Чечне Россия 19 декабря 1994 года перекрыла границу с Абхазией по реке Псоу. Еще через месяц, 19 января 1996 Совет глав государств СНГ при решающей роли Грузии и России принял решение «О мерах по урегулированию конфликта в Абхазии, Грузия», в котором было провозглашено прекращение торгово-экономических, транспортных, финансовых и иных операций с непризнанной республикой. После того, как Тбилиси заявил о введении таможенного и пограничного контроля на абхазской территории, Москва заблокировала порт Сухуми для входа и выхода всех иностранных судов. В 1997 году МИД России предложил для Абхазии формулу «общее государство» в границах бывшей Грузинской ССР. Она была прописана в проекте нового «Протокола о грузино-абхазском урегулировании». Благодаря интенсивной «челночной дипломатии» тогдашнего главы МИД РФ Евгения Примакова состоялась личная встреча между Эдуардом Шеварднадзе и Владиславом Ардзинбой. Однако в 1997 году компромисс не был достигнут.

Российские позиции претерпели существенные изменения, начиная с 1998 года. Этому способствовали попытки грузинского руководства в одностороннем порядке без учета интересов РФ силой изменить сложившийся статус-кво и «разморозить конфликт». Такие попытки были предприняты в мае 1998 года в Гальском районе. После поражения России в первой чеченской кампании изменилась позиция официального Тбилиси по отношению к руководству сепаратистской Ичкерии. В 1999-2000 гг. Москва существенно ослабила режим санкций против Абхазии (но окончательно отменила их только в марте 2008 года). Началась раздача российских паспортов заграничного образца для жителей Абхазии, что вызвало крайне негативную реакцию Тбилиси, и было расценено, как «ползучая аннексия» грузинской территории. В начале 2000-х годов резко ухудшился и общий контекст российско-грузинских отношений. В декабре 2000 года Россия ввела въездные визы для граждан Грузии (в марте 2001 года завершился т.н. «адаптационный период» для перехода к новому принципу пересечения границы). Двусторонние отношения серьезно отравляла неконструктивная государственная риторика. Но даже она не помешала поискам прагматических «развязок». Встреча президентов РФ и Грузии Владимира Путина и Эдуард Шеварднадзе в Сочи в марте 2003 года была попыткой вернуться к конструктивному мирному процессу. По итогам сочинской встречи были подписаны Соглашения, предполагающие создание трех рабочих групп: по возвращению беженцев (первоначально в Гальский район), восстановлению железнодорожной линии Сочи-Тбилиси через Абхазию и обновлению Ингури ГЭС. Однако последующее ухудшение российско-грузинских отношений, начиная с 2004 года («разморозка» конфликта в Южной Осетии), сделало реализацию этих договоренностей невозможной. А попытка «разморозки» конфликта в Абхазии в июле 2006 года (ввод подразделений МВД Грузии в верхнюю часть Кодори и формирование там прогрузинской администрации) и вовсе поставила на них жирный крест, предопределив и скатывание к военному сценарию в 2008 году.

Запад и Грузия: скороспелое признание

Разговор о роли Запада в динамике этнополитического конфликта в Абхазии не следует сводить к личной поддержке Михаила Саакашвили. Многие изъяны американских и европейских подходов сформировались еще в период «холодной войны», когда любое национальное движение, действовавшее против СССР, зачастую без учета многочисленных деталей и нюансов определялось, как демократическое. Так было не только в случае с Грузией. Но в грузинском контексте появление Эдуарда Шеварднадзе, имевшего репутацию одного из «крестных отцов» «нового мышления», сыграло свою отрицательную роль. Ему простили и приход к власти неконституционным путем без всякой выборной процедуры, и незаконченные военные противостояния внутри страны, и сложные межэтнические конфликты. И сегодня, через двадцать лет ускоренное признание Грузии в границах Грузинской ССР и ее прием в ООН и в другие международные структуры без выдвижения всяких предварительных условий кажется серьезнейшей ошибкой. По справедливому замечанию британского специалиста Джорджа Хьюитта, «Западу следовало бы поставить условия перед Госсоветом Грузии: “Остановите войну в Южной Осетии и в Мегрелии. Покажите нам, что Вы можете разрешать ваши проблемы с абхазами (и, конечно же, с другими этническими меньшинствами республики) мирно. И получите демократическую легитимацию посредством выборов! Только если Вы сможете удовлетворить всем этим требованиям, Грузия может быть признана Европой. И только тогда Европа и США смогут установить дипломатические отношения с Грузией. Только тогда Грузия может получить допуск в МВФ, Всемирный банк и в ООН”. Увы, но ни один из этих шагов не был предпринят и, таким образом, любая возможность сдержать эксцессы в отношениях между Тбилиси и этническими меньшинствами была отброшена опрометчивыми действиями в марте 1992 года. В большей или меньшей степени, но Грузии предоставили карт-бланш в том, чтобы делать то, что она пожелает в пределах признанных на международном уровне границ. Ей также обеспечили ей понимание, что страны, которые признали ее независимость, будут в дальнейшем защищать право Тбилиси действовать по его уразумению в своих “внутренних делах” и гарантировать территориальную целостность страны перед лицом сепаратистской угрозы». В итоге Грузия получила чаемое членство в ООН 31 июля 1992 года, а уже через 15 дней начался вооруженный конфликт в Абхазии, последствия которого до крайности актуальны и сегодня, двадцать лет спустя. Во многом из-за того, что уроки двадцатилетней давности не были изучены и проанализированы должным образом.


(Перепечатывается с сайта: http://www.politcom.ru/14358.html .)

_____________________________________________________

ГРУЗИЯ — АБХАЗИЯ — СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ

В августе 2012 года исполняется 20 лет с начала грузино-абхазского конфликта. Это этнополитическое противостояние имело несколько измерений. Во-первых, конфликт между двумя общинами, проживавшими на территории бывшей Абхазской АССР. Во-вторых, политико-правовой спор между союзной республикой, совершавшей отделение от СССР и входящей в него автономией. В-третьих, межгосударственный конфликт России и Грузии. Сразу следует оговориться. Позиция Москвы по грузино-абхазскому конфликту не была никогда неизменной. Она менялась под влиянием многих факторов. Но на сегодняшний день именно РФ является военно-политическим патроном частично признанной Абхазии. Сам же процесс международного признания абхазской государственности начала именно Россия. В-четвертых, ситуация на Южном Кавказе является предметом острых противоречий между РФ и Западом (США и их союзники). Тут тоже есть свои нюансы, и отождествлять, к примеру, позиции Турции и Литвы, Франции и Польши не представляется возможным. Однако позиция официального Вашингтона вполне ясна: территориальная целостность Грузии поддерживается, а действия России в августе 2008 года рассматриваются, как «оккупация» территории соседнего независимого государства.

Однако в грузино-абхазском конфликте помимо описанных выше форматов есть и еще один- северокавказский. Зачастую он рассматривается в контексте общероссийского измерения, хотя в этом случае его значение затушевывается и теряется на фоне других сюжетов. Попытаемся проследить, какое влияние имел Северный Кавказ и на динамику грузино-абхазского конфликта, и на развитие российско-грузинских отношений, ставших в последние годы демиургом действительности Кавказского региона.

Грузия и Северный Кавказ: проблемная история отношений

Назвать отношения между Грузией и Северным Кавказом (различными образованиями, движениями) вполне добрососедскими было бы неверно. В XVIII-XIX вв. терртория современного Грузинского государства страдала от чеченских и дагестанских набегов не меньше, чем казачьи области Российской империи. В качестве наиболее яркого примера можно вспомнить рейд имама Шамиля в Алазанскую долину, организованный в 1854 году. Как справедливо отмечает американский историк и политолог Чарльз Кинг, Грузия была «настоящим партнером России в завоевании Кавказа в XIX столетии». В подавлении очагов сопротивления на Кавказе большую роль сыграли не только офицеры грузинского происхождения, служившие в российской императорской армии, но и ополчения, составленные из этнических грузин. 9 июня 1864 года тифлисский предводитель дворянства Дмитрий Кипиани обратился с приветствием к наместнику на Кавказе, великому князю Михаилу Николаевичу Романову: «Ваше Императорское Высочество! Вы довершили покорение Кавказа и тем внесли в историю неразлучное с вашим именем событие громадной важности. Избранные грузинским дворянством, приносим Вашему Императорскому высочеству поздравление от имени всего сословия».

И хотя после описанных выше событий отношение Грузии и грузин к России и ее государственности (в разных формах и под разными флагами) менялось (что было вызвано формированием грузинского национализма, предполагавшего создание отдельной вне российского политического пространства нации-государства) восприятие этой страны, как «малой империи» (или союзника «большой империи») на Северном Кавказе сильно укоренилось. Как утвердилось и представление об абхазах, как естественных союзниках северокавказских народов. Когда в 1917 году был создан Союз объединенных горцев Кавказа, а 11 мая 1918 года была провозглашена Горская республика, представители северокавказских движений действовали вместе с абхазскими лидерами.

В период «политической либерализации» времен «перестройки», когда одно за другим стали появляться различные этнонациональные общественно-политические образования, эти представления о Грузии, Абхазии и Северном Кавказе были на начальном этапе в некоторой степени воспроизведены. Так в августе 1989 года представители северокавказских национальных движений провели в Сухуми (на тот момент столица Абхазской АССР в составе Грузии) I съезд народов Кавказа, где создали Ассамблею горских народов Кавказа. Впоследствии Ассамблея была названа Конфедерацией горских народов Кавказа (КГНК). С 13 на 14 октября 1990 года прошел II съезд горцев Кавказа в Нальчике. На нем было объявлено, что организация является правопреемницей Горской республики. И, наконец на прошедшем 1-2 ноября 1991 года III съезде в Сухуми представители двенадцати народов подписали Договор и приняли Декларацию о конфедеративном союзе горских народов Кавказа, а также решили сформировать Кавказский парламент, Третейский суд, Комитет обороны, другие структуры, определив столицу Абхазии в качестве штаб-квартиры Конфедераци.

В это время руководство России относилось к КГНК с подозрением (в особенности после эксцессов ичкерийской революции в Грозном летом-осенью 1991 года), опасаясь рецидивов этнического сепаратизма. Именно к этому времени относятся первые попытки грузинского руководства, разыграть с выгодой для себя (и естественно с ущербом для России) «северокавказкую карту». Цель такой игры была более или менее очевидна- помешать кооперации лидеров северокавказских движений с абхазским и югоосетинским движением, а также отвлечь внимание от этнических эксцессов в восточной части Грузии по отношению к дагестанским народам. За период 1989-1991 гг. Грузии уже удалось укрепить свой негативный имидж по другую сторону Кавказского хребта. В это время грузинские этнонационалисты организовали «поход на Цхинвали» 23 ноября 1989 года, который стал точкой отсчета грузино-осетинского конфликта. В него вслед за Южной Осетией оказалась вовлечена и Северная Осетия. Были также 14 июня 1990 года организованы антиаварские акции, когда будущий первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа на митинге в селе Ахалсопели публично предложил «выгнать аварцев с грузинских земель». Вскоре после этого было выселено аварское население аула Тихлисцкаро (около 100 человек). Между тем действия грузинских этнонационалистов, пришедших к власти в 1990-1991 гг. на смену прогнившему коммунистическому руководству республики, никоим образом не напоминали политику союзников «большой империи». Однако тот антиимперский и антикоммунистический пафос, который активно продвигали политики типа Звиада Гамсахурдиа и Мераба Коставы, не освободили грузинское движение от крайней ксенофобии. Это в свою очередь протиповоставляло их народам Северного Кавказа уже в рамках не имперского, а этнонационалистического дискурса. Репутация Грузии «имперской» стала уступать место Грузии националистической и ксенофобской.

Война в Абхазии: северокавказский фактор

Таким образом, всерьез закрепиться на Северном Кавказе Грузинскому государству в начале 1990-х годов не удалось. И причиной тому – военные конфликты в Южной Осетии и в особенности в Абхазии. Ввод войск Госсовета Грузии в Абхазию 14 августа 1992 года не только наткнулся на жесткое сопротивление местного абхазского (а также армянского, русского, греческого населения), но и вызывал массовую поддержку на Северном Кавказе. Так ВМС Абхазии командовал этнический лакец, профессиональный военно-морской офицер, капитан первого ранга Али Алиев. В Абхазии серьезную информационную «раскрутку» получил чеченский полевой командир Шамиль Басаев. Но, пожалуй, наибольшей активностью в плане защиты абхазского дела отличились активисты адыгских (черкесских объединений), поскольку абхазы (представляющий этнос абхазо-адыгской группы) воспринимались, как «братский народ». В течение 14 месяцев вооруженного конфликта через Абхазию прошло около 2, 5 тысяч адыгских добровольцев (из них около 100 погибли). Практически сразу же после ввода войск Госсовета Грузии в Абхазию в Кабардино-Балкарии, Адыгее началось формирование добровольческих отрядов для участия в грузино-абхазском конфликте на абхазской стороне. Даже официальные лидеры адыгоязычных субъектов РФ (настроенных намного более лояльно к Кремлю) в своих действиях в отношении к Абхазии демонстрировали «особое мнение», например глава Адыгеи Аслан Джаримов, который в сентябре 1993 года личной телеграммой поздравил абхазского лидера Владислава Ардзинбу с взятием Сухуми. Как бы то ни было, а движения с Северного Кавказа стали фактически самостоятельным участником грузино-абхазского конфликта. Достаточно сказать, что начальником штаба, а затем министром обороны Абхазии во время военных действий (а потом и в мирное время, в 2005-2007 гг.) был этнический кабардинец Султан Сосналиев (1942-2008). Именно кабардинский отряд во главе с Муаедом Шоровым взял штурмом здание Совмина Абхазии (место, где располагалась прогрузинская администрация в годы конфликта).

В этой связи российское руководство видело в участии адыгских (черкесских) и других северокавказских формирований на стороне Абхазии против Грузии «меньшее зло», поскольку это отвлекало их силы от собственно России, и потенциально снижало риски от мультипликации этнического национализма и сепаратизма. Следует заметить, что в условиях 1990-х годов коридор возможностей у российской элиты был невелик.

Абхазия и Ичкерия: конец «медового месяца»

Однако с середины 1990-х годов ситуация существенно изменилась. С началом первой чеченской военной кампании в декабре 1994 года абхазские лидеры не пришли на помощь Джохару Дудаеву. На эту тему вице-президент КНГК и лидер абхазского движения «Айдгылара» Геннадий Аламия имел тяжелый разговор в ходе своего визита в Грозный в 1997 году. «Обида на абхазов» сделала лидеров сепаратисткой Ичкерии более податливым материалом в грузинских геополитических комбинациях. Первые попытки наладить сотрудничество были предприняты уже после смерти Джохара Дудаева, когда «временным президентом» Чечни был Зелимхан Яндарбиев. Затем грузинские политики пытались наладить взаимодействие также и с ингушским руководством, памятуя о неразрешенном осетино-ингшуском конфликте и экспулатируя тему «общего врага». Так в марте 1997 года в Назрани состоялась встреча президента Чечни Аслана Масхадова, лидера Ингушетии Руслана Аушева и министра обороны Грузии Вардико Надибаидзе. В ходе этой встречи Масхадов назвал участие чеченцев в войне против Грузинского государства «политической ошибкой». Тогда же впервые лидеры де-факто независимой Чеченской Республики Ичкерия выступили с гарантиями «территориальной целостности Грузии». В апреле 1997 года Грозный посетила уже парламентская делегация из Грузии. Но, пожалуй, первым серьезным политическим вызовом России стал августовский визит Аслана Масхадова (1997) в Тбилиси, где ему организовали встречу практически по полному протоколу, как главе иностранного международно признанного государства (лидера чеченских сепаратистов встречал Зураб Жвания, на тот момент председатель грузинского национального парламента). Впрочем, для охлаждения в абхазско-чеченских отношениях была и еще одна причина. Владислав Ардзинба после победы в военном конфликте с Тбилиси начал бороться с неограниченной властью полевых командиров. Отсюда и конфликты с чеченскими волонтерами, пытавшимися устанавливать свое влияние в другой республике. Как бы то ни было, а 25 сентября 2001 года чеченские боевики совместно с грузинскими формированиями (общей численностью в 450 человек) попытались захватить Гульрипшский район Абхазии (преодолев для этого 400 км. пути по территории Грузии). К середине октября их наступление захлебнулось. Этот провал заставил Тбилиси пересмотреть свои отношения с чеченскими сепаратистами. Участие в рейде 2001 года таких лидеров, как Гелаев, вызывала неодобрение в Вашингтоне, партнерства с которым грузинское руководство начало искать еще до «революции роз».

Северный Кавказ: новые подходы Грузии

Новый всплеск интереса к Северному Кавказу обнаружился в Грузии после августовской войны 2008 года. Потеряв Абхазию и Южную Осетию, Тбилиси начал использовать против России неконвенциональное оружие, воздействуя на наиболее уязвимые точки внутри нее. И первая цель, которую выбрало грузинское руководство, стала Сочинская Олимпиада 2014 года. С точки зрения многих грузинских политиков и экспертов (как оппозиционных, так и сторонников власти) проведение зимних олимпийских игр в известном российском курорте сделает уход Абхазии необратимым.

Между тем, Сочи - это не только столица будущей Олимпиады и любимое многими место отдыха, но и важное событие в истории всего Большого Кавказа. Именно здесь произошло последнее событие полувековой Кавказской войны. Кстати сказать, в восточной части Кавказа (которая сегодня считается более неспокойной по сравнению с западной) военные действия прекратились в 1859 году после пленения имама Дагестана и Чечни Шамиля. Успех русского оружия в 60-е гг. XIX-го столетия стал для многих народов Кавказа и, прежде всего для черкесов началом вынужденной эмиграции. Далеко не всегда отъезд адыгов (черкесов) за пределы исторической родины был связан с давлением России, поскольку нередко такое решение принималось под влиянием османских дипломатов и разведчиков. Но в итоге за пределами Кавказа оказались десятки тысяч черкесов. Именно события XIX столетия воспринимаются некоторыми адыгскими националистическими организациями, как «геноцид». Сторонники такого подхода есть и внутри РФ, и за ее пределами, в черкесской диаспоре Европы, США и Ближнего Востока. В сегодняшних политических условиях грузинское руководство заинтересовано в использовании этого фактора для раскачивания «сочинской лодки». Все дело в том, что Олимпийская хартия прямо запрещает проведение спортивных мероприятий в местах массовых этнических чисток, поэтому Тбилиси хочет привлечь к этому всеобщее внимание. Отсюда и признание «геноцида черкесского народа» парламентом Грузии в мае 2011 года.

Вторая цель руководства Грузии - столкнуть Абхазию с адыгским движением, противопоставив общей памяти 1992-1993 гг. более ранние исторические сюжеты. Добавим к этому тот факт, что отсутствие внятной реакции РФ и на исторические интерпретации, и на «черкесский элемент» при подготовке к зимней Олимпиаде в Сочи, и на проблемы репатриации (даже в контексте гражданской войны в Сирии, от которой страдают представители черкесской общины, желающей выехать на российский Северный Кавказ) «помогают» Грузии.

Таким образом, не получая ответов на насущные вопросы внутри России, адыгские активисты смотрят в сторону Грузии. Но это неизбежно чревато расхождениями с Абхазией. При этом Грузия развернула активную кампанию, призванную представить республику, как поборницу прав народов Северного Кавказа и центр мирного, процветающего Кавказа. 23 сентября 2010 года, выступая на сессии ООН президент Грузии Михаил Саакашвили не просто в очередной раз обручился с критикой на Россию, но и озвучил идею «свободного, стабильного и единого Кавказа». Помогать продвижению этой идеи призвано и телевизионное вещание на «Первом информационном Кавказском» канале, и специально утвержденная парламентом Грузии Концепция по взаимодействию с народами Северного Кавказа.

Но если отвлечься от риторики, то на какие факторы и возможности Тбилиси может в своей игре рассчитывать? С одной стороны, на руку Грузии может сыграть, как это ни парадоксально на первый взгляд прозвучит, решение Москвы о признании абхазской и югоосетинской независимости. Просто потому, что оно спровоцировало волну завышенных ожиданий от Москвы. На сегодняшний день Абхазия является единственным частично признанным на международном уровне государством «адыго-абхазского мира». Понятное дело, что эта государственность ограничена многими фактами. Однако с этой государственностью считаются, и не только в России. По справедливому замечанию такого знатока черкесской проблематики, как Джон Коларуссо, «российское признание Абхазии было сделано в контексте геополитической конъюнктуры Южного Кавказа и в контексте признания Косова. Но это признание имело место накануне приближающихся зимних Олимпийских игр в Сочи. Для черкесов Сочи имеет очень глубокое значение, как центр убыхской территории, а также черкесского сопротивления силам царизма в XIX столетии...Черкесы могли рассматривать признание независимости Абхазии, как жест защиты и даже спасения своих находящихся в опасности родственников. Это признание могло предполагать надежду, что Россия пожелает предоставить черкесам свое образование, как этнической общности». Добавим к этому тот факт, что семя завышенных ожиданий упало на хорошо взрыхленную почву из многочисленных кадровых, поземельных и других проблем в регионах, в которых проживают адыги (Кабардино-Балкария, Адыгея, Карачаево-Черкесия, Краснодарский край).

С другой стороны, грузинские инициативы имеют свои серьезные ограничители. Предположим, что Тбилиси удается наладить отношения с различными движениями на Северном Кавказе. Но означает ли это успех в деле инкорпорирования Абхазии и Южной Осетии? Ведь не с Адыгеей же и Кабардино-Балкарией собирается объединяться Грузия? Допустим, что с помощью разнообразных мер Тбилиси удастся еще в большей степени дестабилизировать Северный Кавказ, разжечь неприязнь его жителей к Москве. Но станет ли это синонимом стабильности для самой Грузии? Весьма проблематично, если учесть, что, помимо «фактора Кремля» или «фактора Путина», в регионе есть немало острейших проблем, начиная от межэтнических отношений, заканчивая земельным дефицитом. И с исчезновением некоего регулирующего центра (пусть и скверно выполняющего свою работу) многие вопросы выйдут из-под всякого контроля. И если Россия теоретически может «сжаться», уйдя с Кавказа, то Грузии отступать некуда. Она была и будет частью Кавказского региона. Однако северокавказские инициативы Грузии ставит немало вопросов не только перед Тбилиси, но и перед Москвой. В конце концов, устремления Грузии сегодня не совпадают с российскими, а отсутствие стратегического мышления и способностей предвидения вообще характерно для стран бывшего СССР (прозападных или антизападных, не важно).

Отсутствие внятной стратегии развития региона (в первую очередь, политической стратегии) создает предпосылки для того, чтобы «заинтересованные силы» внесли бы свой посильный вклад в общую дестабилизацию в нем. И чем более провальными будут российские действия (а пока позитивных тенденций мы не видим), тем сильнее будут разыгрываться разные «северокавказские партии».

(Перепечатывается с сайта: http://www.caucasustimes.com/article.asp?id=21067 .)

________________________________________________________

СОВЕТСКИЙ КАВКАЗ В 70-Е ГОДЫ: ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ

Кавказ 1970-х: декоративная стабильность

1970-е годы были самым стабильным периодом в истории Кавказа. Они прошли без депортаций и массовых репатриаций, без перекроек административно-территориальных границ (чем была так наполнена история региона в 1920-1950-е годы) и вооруженных межэтнических конфликтов. Последней (до распада СССР) административно-территориальной «перестройкой» стало присоединение в 1962 году Майкопского района к тогдашней Адыгейской автономной области, входившей на тот момент в состав Краснодарского края. В 1970-е годы Кавказ не был ареной соперничества великих держав - редкий период в его истории! Регион пребывал даже не на периферии, а вне глобальной «большой игры». Отдельные сюжеты кавказской этнополитики попадали в фокус международного внимания - например, проблема репатриации турок-месхетинцев в Грузию, - однако они рассматривались в рамках более широких контекстов, таких как соблюдение прав человека в СССР.

Кавказский регион тогда стремительно урбанизировался, а количество высших учебных заведений и студентов, обучающихся в них, росло в геометрической прогрессии. В двух вузах Грозного (Нефтяном институте и Университете имени Л.Н. Толстого) в 1970-е годы обучалось 12 тысяч студентов. Кстати сказать, с 1957 года (то есть со времени восстановления упраздненной Иосифом Сталиным Чечено-Ингушской АССР) по 1975 год численность чеченцев с высшим образованием выросла в 70 раз![1]

К 1970-м годам местные культуры были в целом секуляризованы, а жители Кавказа в эпоху «развитого социализма» никак не напоминали «горцев» в их стереотипном восприятии. Вот что пишет об этом грузинский социолог Георгий Нижарадзе:

«[19]60-1980-е годы в истории нашей страны можно считать одним из самых беззаботных периодов. Мир и прожиточный минимум были гарантированы, источники добывания денег - многочисленны, культурная жизнь била ключом - устраивались фестивали, выставки, конференции, расцвели театр, спорт, улицы были полны доброжелательных, улыбающихся людей. Проблемы, конечно, были - коррупция, наркомания, преступность и многое другое, но практически их никто не воспринимал как свойственные грузинской общественности пороки […] В лучшем случае все недостатки сваливали на режим, который нес, правда, большую, но не “монопольную” ответственность за происходящее»[2].

Приведем также замечание российского этнолога Валерия Тишкова:

«…в 1970-1980-х годах Чечено-Ингушетия (а эти слова можно с легкостью экстраполировать на все республики Северного Кавказа. - С.М.) не была объектом какого-то особого внимания Кремля и руководства РСФСР. Эта автономия числилась среди быстро развивающихся регионов с достаточно стабильной политической и межэтнической ситуацией»[3].

В самом деле, в Кремле эпохи брежневского «застоя» главные этнополитические угрозы видели в республиках Прибалтики и на Западной Украине. Именно эти регионы были тесно (и географически, и информационно) связаны с «западным миром», геополитическим конкурентом Советского Союза. Кавказ же считался верным «курсу партии и правительства», а лидеры союзных республик Закавказья - Эдуард Шеварднадзе, Гейдар Алиев и Карен Демирчян - рассматривались как наиболее преданные вассалы «империи Кремля». Весьма показательно, что в 1977 году после январского взрыва в московском метро, организованного армянскими националистами, поиск следов начался не с Кавказа, а с западных окраин Советского Союза. Естественно, никакая Чечня тогда не фигурировала даже в числе «подозреваемых» территорий.

Добавим к сказанному также и то, что Грузия, Армения и Азербайджан (равно как и автономии в составе РСФСР) «за гранью дружеских штыков» могли успешно обеспечивать свою «территориальную целостность». Во время вспышек недовольства в Абхазии и в Нагорном Карабахе в 1978 году, в Грозном в январе 1973 года (четырехдневный ингушский митинг) союзная власть неизменно поддерживала существовавшие на тот момент административно-территориальные границы. Кремль не позволял Абхазии осуществить сецессию, Нагорному Карабаху - «миацум» (объединение с Арменией), а ингушам - добиться территориальной «реабилитации» (посредством присоединения Пригородного района Северо-Осетинской АССР к тогдашней Чечено-Ингушской автономной республике)[4]. Союзный центр также блокировал «бесплодные мечтания» Азербайджана о выдвижении территориальных претензий к Армении (Зангезур). Не удивительно, что, лишившись поддержки со стороны СССР, новые независимые государства Южного Кавказа оказались не в состоянии найти принципиально новые, то есть несоветские, механизмы сохранения своей территориальной целостности в прежних границах союзных республик.

Таким образом, советская пропаганда, повествовавшая о гигантских успехах и выдающихся достижениях в республиках Закавказья и автономиях в составе РСФСР, далеко не всегда лгала. Она говорила полуправду, поскольку за фасадом «стабильности», «радостных лиц» и «дружбы народов» скрывались многочисленные противоречия - порожденные как предыдущей историей, так и политикой «застойных лет». Однако ни ЦК КПСС, ни сам «дорогой Леонид Ильич» на эти противоречия внимания не обращали. Вне зоны внимания советской элиты оставались такие проблемы, как лечение национальных травм, нанесенных сталинскими депортациями, порожденные ими этническая нетерпимость и ксенофобия (в отношении как русских, так и других этнических групп), а также незавершенная и поверхностная («технопопулистская», по выражению историка Евгения Рашковского) модернизация[5]. Некоторые негативные тенденции провоцировал сам Кремль. Среди них - «приватизация власти» региональными национал-коммунистическими элитами, стремление националистически настроенной интеллигенции к государственному самоопределению. Преференциальная национальная политика «партии и правительства», с одной стороны, формировала атрибуты национальных государств (в форме ЦК республиканских компартий и обкомов автономий), а с другой, воспитывала их будущих идеологов (посредством обеспечения льготных условий для «национальных кадров»). Но самое опасное заключалось не в том, что партийно-советская элита умалчивала о негативной статистике столкновений на этнической почве или массовых акциях протеста, и даже не в ее авторитарных поползновениях. В конце концов, в 1970-е годы против советской власти боролись не только Андрей Сахаров и Александр Солженицын, но и радикальные национал-экстремисты. Лидеры советского государства просто не смогли адекватно оценить и интерпретировать политические вызовы «стабильных 1970-х».

Между тем, на протяжении всего «стабильного десятилетия» в различных точках кавказского региона возникали очаги политической и криминально-политической активности, которые требовали выработки серьезной и долгосрочной стратегии, а не одних лишь милицейских «зачисток» или постановлений республиканских ЦК.

Межэтнические конфликты эпохи «развитого социализма»

7 мая 1971 года министр внутренних дел СССР Николай Щелоков сообщил ЦК КПСС, что «длительное время на территории Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Дагестана, Казахстана и Киргизии продолжали действовать преступники-нелегалы из числа чеченцев и ингушей». Глава союзного МВД писал даже об «оперативно-войсковой операции» против «нелегалов» в декабре 1969 года, а также об операциях по сдаче или изъятию оружия. Только в 1970 году такой «улов» составил 6787 единиц, включая 4 пулемета и 54 автомата. Неслыханное количество по советским меркам![6] При этом никто из представителей ЦК КПСС или Совмина СССР или РСФСР не удосужился проанализировать причины подобных явлений.

В предыдущем разделе мы не случайно использовали термин «криминально-политическая» активность. Многие криминальные проявления в северокавказских автономиях были прямо или косвенно связаны с политикой. Сегодня во многих публицистических (и, увы, академических) публикациях можно прочесть сентенции о «природной склонности» вайнахских народов к грабежу и насилию. Однако реальная ситуация 1970-х годов - прежде всего, в Чечено-Ингушетии - отличалась от умозрительных схем. По справедливому замечанию этнолога Валерия Тишкова, в 1960-1980-е годы «в республике сформировалось новое общество, в котором происходили сложные процессы. Изменился демографический баланс основных групп населения. После возвращения депортированных на территорию Чечено-Ингушской Республики (в виде АССР она была восстановлена в 1957 году. - С.М.) произошло увеличение населения на 46,3% за 11 лет»[7]. И это при том, что в Чечено-Ингушетии соседствовали «два мира, две политики». Главная ставка делалась на развитие добычи и переработки нефти. Эти стратегические отрасли развивались, главным образом, за счет русских кадров. Отрасли, в которых могли бы реализовать себя чеченцы, не получали достаточного внимания со стороны союзного центра. Бурный демографический рост представителей «титульного этноса» в небольшой по площади автономной республике способствовал постепенному формированию «лишней» рабочей силы и скрытой безработице. Социально-экономическими нишами для чеченцев стали отхожие промыслы («шабашки», в которых в 1970-е годы было занято в среднем 15-20 тысяч человек ежегодно), а также подпольный бизнес, напрямую связанный с криминалом. Фактически наряду с официальной советской экономикой в Чечне интенсивно развивалась параллельная экономическая система, не связанная жестким соблюдением законов и правил. Сезонные миграции экономически активного населения за пределы Чечено-Ингушетии, сопряженные с неоднозначным и нередко негативным опытом взаимоотношений с правоохранительными структурами, способствовали жесткому противопоставлению «чеченского мира» русским, СССР и России. И все это накладывалось на непростые исторические отношения России и Чечни и травму сталинской депортации. В этой связи уход в криминал и пренебрежение формальными установлениями были разновидностями протеста против официальной власти. Криминальные же действия представителей «своего» этноса не получали должной реакции со стороны местных правоохранительных структур. К сожалению, советская национальная политика работала не на интеграцию, а на обособление различных этнических групп. Все это вместе взятое и создавало «нездоровую обстановку» вокруг Чечни (что позже фиксировалось в различных постановлениях ЦК КПСС, например 14 января 1982 года). Однако дальше констатации увеличения числа межэтнических столкновений (а к середине 1980-х годов уже было зафиксировано свыше ста «националистических проявлений») дело не шло.

В декабре 1972 года для ЦК КПСС было подготовлено 80-страничное письмо «О судьбе ингушского народа», подписанное представителями ингушской интеллигенции. В этом документе излагалась аргументация ингушской стороны касательно территориальной принадлежности Пригородного района. Письмо было расценено как «националистическое», однако официальное осуждение со стороны партийных инстанций не остановило, а подхлестнуло ингушское этнонациональное движение. В январе 1973 года в столице Чечено-Ингушской АССР прошел четырехдневный митинг, который его организаторы рассматривали как общенациональный. И хотя председатель Совета министров РСФСР Михаил Соломенцев гарантировал участникам акции безопасность и обещал «разобраться», 19 января 1973 года митинг был разогнан брандспойтами[8]. 13 марта 1973 года было принято специальное постановление ЦК КПСС о ситуации в столице ЧИАССР «Об антиобщественных проявлениях в г. Грозном», содержащее следующий пункт: «Потребовать от Чечено-Ингушского и Осетинского обкомов партии решительно устранить отмеченные недостатки, улучшить постановку всей политической, организационной и хозяйственной работы в республиках»[9].

Как и прежде, вместо реального анализа этнополитической и социальной ситуации в очередной раз восторжествовала идеологическая бессмыслица, а вместо выявления реальных причин межэтнических столкновений - демагогические разговоры об «антиобщественных проявлениях» и «хулиганствующих элементах».

В конце 1977 года в союзные органы власти было направлено так называемое «письмо 130-ти», на этот раз подписанное представителями абхазской интеллигенции. Это был не первый всплеск массового недовольства в Абхазии. В 1957 и 1967 годах абхазская интеллигенция уже направляла такого рода обращения в ЦК КПСС. Авторы петиции 1977 года ставили вопрос о выходе Абхазской АССР из состава Грузинской ССР с последующим конституционным закреплением этой сецессии. 22 февраля 1978 года обращение стало предметом рассмотрения на бюро Абхазского обкома партии, причем пункт повестки дня был сформулирован следующим образом: «О неправильных взглядах и клеветнических измышлениях, содержащихся в коллективном письме от 10 декабря 1977 года». Однако позиция партийных органов вызвала жесткое неприятие населения. 29 марта 1978 года в нескольких селах Гудаутского района состоялись сходы в поддержку «письма 130-ти», на которых вновь, как и во время массовых акций 1967 года, звучали требования прекратить переселение грузин на территорию Абхазии[10]. (Такая миграция поощрялась властями Тбилиси.) В 1978 году в ходе принятия Конституции Абхазской АССР было принято компромиссное решение: абхазский язык наряду с грузинским и русским стал государственным на территории автономии. А на XI Пленуме ЦК Компартии Грузии (27 июня 1978 года) тогдашний первый секретарь Эдуард Шеварднадзе высказался против «перегибов» грузинских коммунистов в «абхазском вопросе»[11].

В то же время в самой столице Грузии кипели нешуточные страсти. 14 апреля 1978 года в Тбилиси прошла массовая студенческая акция в поддержку конституционного закрепления в Основном законе Грузинской ССР государственного статуса грузинского языка. Верховный Совет Грузии (и партийный аппарат республики) тогда поддержали «молодежную инициативу». Статья 75 Конституции Советской Грузии закрепила статус грузинского языка как государственного. Кстати сказать, из всех 15 союзных республик в трех закавказских субъектах СССР национальные языки получили в тот период статус государственных. Выступления грузинских диссидентов-националистов в защиту прав «этнического большинства» в Абхазии (речь шла о грузинском населении) будут еще впереди, в марте - апреле 1981 года, однако события апреля 1978 года они могли рассматривать как свою победу.

Наконец, в 1970-е годы продолжилась активная деятельность армянских диссидентов-националистов. Подъем их активности начался в 1965 году, когда армяне всего мира отмечали трагическую дату - пятидесятилетие геноцида армян в Османской империи. В 1974 году, находясь в заключении, Паруйр Айрикян вместе со своим единомышленником Азатом Аршакяном отредактировали программу и устав Национальной объединенной партии (НОП), которая была создана в 1966 году. В партийных документах, наряду с антикоммунизмом, значительное место уделялось «восстановлению» Армении в ее «исторических границах». В 1976 году в день «сталинской Конституции» еще один армянский диссидент, Размик Маркосян, провел голодовку и послал заявление в Верховный Совет СССР, где настаивал на законности требований НОП, «ставящей своей задачей добиться независимости Армении в ее исторических границах мирными средствами, в том числе путем проведения референдума в советской части Армении». В 1977 году была создана Армянская Хельсинкская группа, среди задач которой были не только защита прав человека, но и «воссоединение с Армянской республикой включенных ныне в территорию Азербайджанской СССР Нагорного Карабаха и Нахичеванской автономной области»[12]. А через год в Конституции Армении было зафиксировано положение о государственном языке (армянском) на территории Армянской ССР (статья 72).

И даже в Азербайджане, где диссидентство как организованная сила, в отличие от Грузии, Армении, Украины или Прибалтики, отсутствовало, в 1970-е годы тоже были отмечены нетипичные для «стабильного десятилетия» случаи. В 1975 году за «антисоветскую деятельность» был осужден ученый-востоковед Абульфаз Эльчибей (Алиев), в будущем - второй президент независимого Азербайджана. А весной 1978 года, накануне визита самого Леонида Брежнева в Баку, офицер азербайджанской милиции Зия Мурадов застрелил министра внутренних дел республики Арифа Гейдарова, а также его заместителя и порученца. «Пикантность этой истории придавал тот факт, что Гейдаров был давним, близким другом Гейдара Алиева (на тот момент первого секретаря ЦК КП Азербайджана. - С.М.), его сослуживцем по КГБ». По словам политологов Расима Агаева и Зардушта Али-заде, среди поводов для покушения были «разложение милиции, коррумпированность общества, в котором все труднее было устраиваться людям типа несчастного капитана, лишенным средств и связей»[13].

«Три источника и три составные части» национальных революций

Именно в стабильные 1970-е годы на Кавказе сформировались три источника и три составные части будущих «национальных революций» конца 1980-х - начала 1990-х годов. Ими стали национальная коммунистическая бюрократия, националистическое диссидентское движение и теневая экономика (национальная квазибуржуазия). Парадоксально, но СССР собственными руками готовил свой будущий распад. Советский Союз рассматривался как государство, главными субъектами которого выступают не граждане, а социалистические нации. Фактически, советское государство воспринимало этнические группы в качестве главного субъекта политики и государственного права. На практике это означало формирование представлений об этнической собственности того или иного этноса на территорию, обозначенную как «национальная республика», автономия в составе национальной республики или этнически сконструированный район. По справедливому замечанию американского этнолога Юрия Слезкина, «СССР создавался националистами и был разрушен националистами»[14]. «Национализация» коммунизма в брежневские 1970-е облегчалась гораздо большей (по сравнению со сталинским периодом) свободой внутри правящей номенклатуры.

В это десятилетие на Кавказе альянс «трех источников» еще только-только намечался. Между некоторыми из них даже шло противоборство. Так, национальная бюрократия, связанная с партийной иерархией КПСС, боролась с диссидентами-националистами, выступавшими против советской власти и единого союзного государства. Дельцы же теневой экономики, щедро подкупая республиканскую бюрократию и обеспечивая себе преференции для подпольного бизнеса, были еще не готовы к публичной политической деятельности; в тот период они, напротив, опасались всякой «политики».

Однако по некоторым пунктам именно в 1970-е годы обозначилось ситуативное сближение между диссидентами-националистами и партийной верхушкой кавказских республик. По мере нарастания общего кризиса «реального социализма» националистический дискурс становился доминирующим. Так, сохранить контроль над Абхазией стремились и ЦК Компартии Грузии, и грузинские диссиденты. В «карабахском вопросе» были едины и лидеры подпольной Национальной объединенной партии Армении, и партийные функционеры в Ереване. По этой же проблеме был возможен консенсус между главой азербайджанской компартии Гейдаром Алиевым и диссидентом Абульфазом Эльчибеем.

В апреле 1978 года в Тбилиси прошли массовые акции с требованиями сохранить в Конституции Грузинской ССР статьи о государственном статусе грузинского языка. Спустя двадцать лет в специальном распоряжении президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе было сказано об историческом значении дня 14 апреля 1978 года, в который «тогдашние власти, общественность, молодежь Грузии не только защитили статус грузинского языка, но проявили единство в борьбе за национальные идеалы». По справедливому замечанию историка Юрия Анчабадзе, «под эвфемизмом “тогдашние власти” подразумевается сам Эдуард Шеварднадзе, являвшийся в тот период руководителем Коммунистической партии Грузии…»[15].

Грузинские диссиденты-националисты и руководство Коммунистической партии Грузии разделяли схожие воззрения и во взглядах на проблему репатриации турок-месхетинцев (в 1944 году они были депортированы с территории Аджарии и Самцхе-Джавахети). 9 января 1974 года власти СССР разрешили туркам-месхетинцам проживать в любой точке страны. Однако руководство Грузинской ССР в качестве неофициального условия для репатриации выдвинуло признание их грузинского происхождения. На первый взгляд, репатриацию месхетинцев поддерживала Инициативная группа поддержки прав человека в Грузии (ее представитель Виктор Рцхеладзе даже ездил в 1976 году в Кабардино-Балкарию и выступал там перед месхетинской общиной). Однако «ходоки»-месхетинцы, которые весной 1976 года прибыли в Тбилиси и были торжественно приняты на квартире Рцхеладзе, являлись представителями «грузинской» части общины (то есть они были готовы признать свое грузинское происхождение)[16]. Показательно, что, став первым президентом независимой Грузии, экс-диссидент Звиад Гамсахурдиа начал выступать с жесткими антитурецкими лозунгами (что в некоторых местах спровоцировало погромы).

В 1970-е годы обозначилась и общность взглядов Компартии Армении и армянских диссидентов-националистов на стремление к «миацуму» - объединению республики с Нагорно-Карабахской автономной областью, входившей в состав Азербайджанской ССР. Но чиновники КП Армении не могли, разумеется, озвучивать те лозунги, которые в «самиздате» и зарубежной печати позволяли себе Паруйр Айрикян и другие лидеры подпольной Национальной объединенной партии Армении. Поскольку «миацум» в 1970-е годы рассматривался как антисоветский лозунг (особенно это касалось действий армянских националистических групп в Карабахе), борьба с ним формировала у азербайджанской республиканской элиты не региональное, но государственное мышление. Первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Гейдар Алиев поощрял переселение азербайджанцев в Карабах, где армяне составляли численное большинство. Эти действия предпринимались в качестве превентивных «антисепаратистских» мер. По словам третьего президента Азербайджана Гейдара Алиева (в 1969-1982 годах - первого секретаря ЦК КП Азербайджана), создание выгодного для азербайджанцев этнического баланса было необходимо, чтобы «не дать армянам поднять этот вопрос» (то есть вопрос о присоединении НКАО к Армении). В рамках СССР власти Азербайджана, по сути, вели борьбу за сохранение своей государственной целостности. Этот факт во многом объясняет ту легкость, с которой бывший первый секретарь республиканского ЦК и кадровый чекист позже превратился в респектабельного лидера независимого государства.

Ситуативный альянс между национал-коммунистической бюрократией и диссидентами-националистами облегчался тем, что инакомыслие в республиках Кавказа строилось на апелляции не столько к правам человека, сколько к правам этноса. Правозащитная риторика, конечно, присутствовала - главным образом для внешнего потребления. Однако обычно она заканчивалась там, где речь заходила о «национальном возрождении» и «восстановлении исторических границ». В этом плане характерна зарисовка литератора Михаила Хейфеца (в 1974 году он был приговорен к шести годам лагерей и ссылок за предисловие к «самиздатовскому» сборнику Иосифа Бродского) о его диалоге с лидером армянских националистов-диссидентов Паруйром Айрикяном:

«Однажды мы разговорились с Айрикяном о независимой Армянской республике, возникшей на территории бывшей Персидской (а потом Российской) Армении после 1917 года. Нас в институте учили, что турецкая армия во главе с Ататюрком едва не уничтожила тогда, в конце 1920-го года, молодое государство и почти добила остатки армянского народа, но Красная армия остановила Кемаля-пашу и спасла российских армян. Паруйр вскипел, когда я все это пересказал: “Мы разбили турецкую армию, когда создали свою республику, и снова бы их разбили, если бы с севера нас не атаковала Одиннадцатая армия красных. Нас взяли в клещи: с юга шли турки, с севера - большевики. Русские не спасли нас, а помогли Кемалю ликвидировать наше государство и получили за это часть наших земель, а остальное отдали туркам”».

Тот же Хейфец вспоминает о другой идее Айрикяна: «Человек должен жить на родине: евреи в Израиле, а армяне в Армении»[17]. Впоследствии реализация этой смелой идеи приведет к исходу более 300 тысяч армян из Азербайджана, 208 тысяч азербайджанцев из Армении, 200 тысяч грузин из Абхазии, 220 тысяч русских из Чечни…

Третьим важным актором, заявившим о себе в это десятилетие, стала «национальная квазибуржуазия». Ее появление способствовало, во-первых, подъему ксенофобии («чужак» был удобной мишенью для объяснения собственного проигрыша в конкуренции), а во-вторых, укоренению неформальных связей в социально-политической жизни Кавказского региона. Как справедливо заметил Георгий Нижарадзе:

«…советская теневая экономика - порождение советской дефицитной экономики. Ей чужд главный регулятор экономики рыночной - конкуренция. Соответственно “советский капиталист”, или комбинатор, совершенно лишен характерных свойств западного предпринимателя, из его системы ценностей заведомо исключается понятие “честного бизнеса”. Ввиду того, что любая коммерческая деятельность является незаконной, каждый вовлеченный в нее человек автоматически попадал в категорию “нечестных”»[18].

Формальные принципы - членство в КПСС, ВЛКСМ или профсоюзах - в системе «теневого капитализма» не работали. Поэтому оставалось уповать на другие факторы - прежде всего, на клановую и этническую принадлежность. Вот мнение Георгия Дерлугьяна:

«…на менее индустриализованном и соответственно менее советском Кавказе теневые капиталисты возникли задолго до распада СССР и давно срослись с местными властями, помогая бюрократии конвертировать ее административную власть в денежное богатство и осязаемые материальные блага. Этничность играла в этой системе стержневую роль - во-первых, распределение управленческих должностей происходило в соответствии с советской национальной политикой (в Чечено-Ингушетии этот принцип нарушался местной номенклатурой); во-вторых, коррупция требует скрытности и взаимных обязательств, что намного легче достигается внутри своего этнического круга»[19].

Отсюда и ставка на «своих» (как покровителей, так и «клиентов») в ведении теневого бизнеса. Эту ставку относительно легко было делать по причинам, описанным выше. Укрепление национал-коммунистических номенклатурных режимов и «принципов крови» в кадровой политике облегчало пути этнического и теневого бизнеса, для которого борьба с конкурентами, таким образом, превращалась в борьбу против «чужаков». Постепенно, по мере укрепления национальной «квазибуржуазии» у нее возникал запрос на идеологию. Но идеологию «национального возрождения» ей не мог дать никто, кроме диссидентов-националистов.

Таким образом, именно 1970-е годы, период «высокой стабильности», стали временем, когда формировались кадровые, социально-экономические и идейно-политические предпосылки для будущих «национальных революций». 1970-е стали «началом пути» - и одновременно хорошей управленческой и политической школой - для многих политических лидеров будущих независимых государств. В этот период на политическом небосклоне взошли звезды Гейдара Алиева и Эдуарда Шеварднадзе. Первый из них занимал пост первого секретаря ЦК Компартии Азербайджана с 1969 по 1982 год, а второй возглавлял ЦК Компартии Грузии в 1972-1985 годах. Бывшие первые секретари стали впоследствии президентами независимого Азербайджана и независимой Грузии. Карен Демирчян, первый секретарь ЦК Компартии Армении в 1974-1988 годах, стал в период обретения независимости спикером парламента. В 1997 году в Азербайджане из 252 партийных секретарей различного уровня, карьера которых началась при Гейдаре Алиеве, в восстановленную (и политически маргинальную) компартию вошли лишь двое (бывшие секретари Евлахского райкома и Бакинского горкома КПСС)[20]. Остальные заняли места в различных властных и коммерческих структурах независимого Азербайджана. Но не только республиканские ЦК стали поставщиками кадров для независимых кавказских государств. Президентами и главами правительств становились и представители диссидентского националистического движения. Первым президентом Грузинского государства стал Звиад Гамсахурдиа, один из создателей Инициативной группы по защите прав человека в Грузии в 1974 году. Премьер-министр Армении в 2000-2007 годах Андраник Маргарян был в том же, 1974 году арестован за участие в работе запрещенной Национальной объединенной партии (НОП). Второй президент Азербайджана Абульфаз Эльчибей привлекался к уголовной ответственности за «антисоветскую деятельность» в 1975 году.

Таким образом, в период брежневской «стабильности» никто как бы и не заметил сосуществования «двух Кавказов». Один Кавказ в те годы встречал «дорогого Леонида Ильича», принимал награды к 60-летию Октябрьской революции, праздновал «добровольное вхождение» в состав России, выполнял и перевыполнял производственные планы. А другой, между тем, развивал «раннекапиталистические отношения», приватизировал власть и собственность, ждал реванша и алкал исторической справедливости и восстановления «исторических границ», формировал националистические и экстремистские группы. И все это происходило на фоне расширяющегося выезда русского населения и прогрессирующей этнической гомогенизации, углубляющегося этнического разделения труда, а также практически тотального неверия в «ум, честь и совесть» нашей эпохи, которая убаюкивала сама себя сказками о «дружбе народов» и «пролетарском интернационализме»[21]. В период «перестройки» Кавказский регион «проснется», и от брежневской стабильности останутся одни воспоминания.


[1] Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте. Этнография чеченской войны. М.: Наука, 2001. С. 126.

[2] Нижарадзе Г. Мы - грузины // Защита будущего: Кавказ в поисках мира.М.: Глагол, 2000. С. 130.

[3] Тишков В.А. Указ. соч. С. 106.

[4] С 1924 по 1934 год Пригородный район входил в состав Ингушской автономной области (до 1924 года - Ингушского национального округа в составе Горской АССР), а с 1934 года - в состав Чечено-Ингушской АО (с 1936 по 1944 год - АССР). Согласно данным Всесоюзной переписи населения 1939 года, в Пригородном районе проживало 33,8 тысячи человек, из них ингушей - 28,1 тысячи, русских - 3,5 тысячи, чеченцев - 0,4 тысячи. Территория района составляла 34% всей территории ингушских районов Чечено-Ингушетии. После депортации ингушей в 1944 году эти земли были переданы Северо-Осетинской АССР. После восстановления Чечено-Ингушской АССР Пригородный район остался в составе Северной Осетии. За период с 1944 по 1957 год он был заселен осетинами. В 1960-1970-е годы в районе произошло обновление частного жилищного фонда. Новое поколение осетин выросло уже в «своих домах», не зная другой родины, кроме Пригородного района. Подробнее об этом см.: Цуциев А.А. Осетино-ингушский конфликт (1992-…). Его предыстория и факторы развития. Историко-социологический очерк. М.: РОССПЭН, 1998.

[5]Рашковский Е.Б. «Кавказский меловой круг»: трагические судьбы региона // Pro et Contra. 2002. T. 7. № 3. С. 171-173.

[6] Тишков В.А. Указ. соч. С. 120.

[7] Там же.

[8]Музаев Т.М. Этнический сепаратизм в России. М.: Панорама, 1999. С. 102.

[9]Цит. по: Зубкова Е.Ю. Власть и развитие этноконфликтной ситуации в СССР. 1953-1985 годы // Отечественная история. 1994. № 4. С. 20.

[10] Аргун Б.М. События 1978 г. в Абхазии // Абхазоведение: история, археология, этнология. Сухум: Абхазский институт гуманитарных исследований, 2003. Вып. 2. С. 23.

[11] Грузино-абхазский конфликт: 1917-1992 / Сост. К.И. Казенин. М.: Европа, 2007. С. 27.

[12] Алексеева Л.М. История инакомыслия в СССР. Новейший период. М.: Весть, 1992. С. 86-93.

[13]Агаев Р., Али-заде З. Азербайджан. Конец второй республики (1988-1993). М.: Граница, 2006. С. 34.

[14] Slezkine Y. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. No. 2. P. 414-452.

[15] Анчабадзе Ю.Д. Национальная история в Грузии: мифы, идеология, наука // Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М.: АИРО-ХХ, 1999. С. 169.

[16] См.: Алексеева Л.М. Указ. соч.

[17] Хейфец М.Р. Избранное. Харьков: Фолио, 2000. Т. 3. С. 211.

[18] Нижарадзе Г. Указ. соч. С. 124.

[19] Дерлугьян Г. Чеченская революция и чеченская история // Чечня и Россия: общества и государства. М.: Полинформ-Талбури, 1999.

[20] Агаев Р., Али-заде З. Указ. соч. С. 302.

[21] Так, в 1970-е годы численность русских в Чечено-Ингушетии сократилась на 8,4% (в городах на 4,4%, а в сельской местности - на 19,6%). В Азербайджане количество русских с 1959 по 1989 год сократилось с 17,3% до 7,6% общей численности населения, в Армении с 3,2% до 1,6%, в Грузии с 10,1% до 6,3%. Подробнее об этом см.: Кабузан В.М. Русские в мире. СПб.: Блиц, 1996. С. 265-266; Белозеров В.С. Этническая картина Северного Кавказа. М.: ОГИ, 2005. С. 227.

(Опубликовано: Неприкосновенный запас, № 2, 2007 г.)

(Перепечатывается с сайта: http://www.magazines.russ.ru.)

________________________________________________________