Cулхан Баратов
Очерк нравов и разделения податного сословия абхазцев
(Из дневника старшего члена комиссии по разбору личных и поземельных прав абхазцев)
Есть сословие, называемое анхаэ-амиста, которое образовывается из освобожденных владельцами от повинностей, лежащих на анхаэ, по особым заслугам анхаэ. Эти анхаэ-амиста обязаны своему владельцу носить дрова в день зимой 2 вязанки, а летом одну. Затем должен сопровождать своего князя по поездкам, и при этом исполняет обязанности слуги. А если остался дома, то должен оберегать дом князя, принимать гостей князя в его отсутствие у себя на дому. Если князь потребует у него сына в аманатство, то он должен отдать его, если это срочное, но отнюдь не вечно, - тогда он должен быть в претензии. Анхаэ-амиста владеет на время пахотною землею князя в количестве 30 - 40 дневного паханья одною парою быков, и этой землей они наделяют своих агирво, если они их имеют. Анхаэ-амиста самое маленькое по величине сословие.
2-е сословие анхаэ. Он обязан давать акшбир преимущественно тому, кого он воспитывал, но если как бывает зачастую, воспитанник владелец его, то во 2-ом поколении семейство его не возобновит это обязательство новым воспитанником, то это обязательство теряется в праве владельца и переходит к тому дому, из которого будет новый воспитанник. Зимою дает владельцу барана или козу. Летом то же самое, должен дать и, кроме того, платить вином и кукурузою, а если ничего этого не имеет, то платит по два рубля в каждую 1/2 года. Еще дает во время летнего посещения владельца пастбищных мест по одной козе или барану. Даже если и не посетит сам пастбищных мест, а анхаэ придет к нему, то все-таки обязан из своего стада привести с собой барана или козу. Во время посева идет он со своими быками на однодневную работу к своему владельцу. Другой раз идет, чтобы пожать его посевы; в третий раз для уборки кукурузы, а в четвертый раз для сбора винограда. По требованию владельца он сопутствует ему во время путешествия во всякое время и во все продолжение его. Если у него делается такое угощение, и режут скот, то владельцу посылает грудину. На пасху тоже, поздравляя князя, приносит грудину. Зато в рождество князь режет на всех своих анхаэ баранов и скот и раздает им. При разделе братьев анхаэ - они князю посылают корову. Если анхаэ придется получить деньги за кровь, то он делит деньги пополам с князем. (Этого теперь нет - выводится). Если же князь получит что-либо в вознаграждение, то он уделяет и своим анхаэ.
3-е низшее сословие - агирво. Отец семейства, жена его, все сыновья, кроме одного, работающего на свой дом и дочерей, тоже работающих для себя, остальные все работают на князя своего. Пасут тавадский (княжеский) скот. Если он нанят обществом пасти скот, то и тогда приплодом, получаемым от общин в плату, делится частью с князем своим. Зимою ежедневно приносит 2 вязанки дров, летом одну. В месяц на свой дом может работать 3 дня.
На рождество, зарезав у себя на дому своего барана, обязан принести князю часть мяса его. Он себе варит кашу из проса князя. Агирво есть и у анхаэв. Агирво у анхаэ работает только летом, и то анхаэ платит ему сеном, просом, курами, деньгами, а иногда бараном. Агирво за скотом анхаэ не смотрит, а агирво князя смотрит за его скотом. Если агирво нанимается в пастухи и, по обычаю, спустя пять лет, берет с хозяина стада половину приплода, то эту половину приплода должен разделить поровну с хозяином своим, будь он анхаэ или князь.
Агирво может быть продан с предварением его, чтоб он выкупился в анхаэ, ему представляют выбор покупщиков, но если в срок 10-ти дней он не выберет покупщика, то тогда может быть продан по воле владельца. Если же агирво имеет родство в той общине, в которой живет, или они достались по наследству от предков, то не иначе может быть продан, как в той же общине или родственному однофамильцу князя - владельца его.
* * *
10-го июля (1866 г.) я прибыл в Сухум-Кале с титулярным советником Череповым. 14-го числа Черепов выехал в Бзибский округ, а 15-го утром я в самый дальний пункт по расстоянию от Сухума, общину Сухумского округа, в Ачанару(1) 17-го же (день, с которого началось мое первое знакомство с последними событиями в Абхазии, пошатнувшими то доверие, которое питало правительство к вновь присоединенному племени Кавказа. По крайней мере, в Сухуме никто не верил слухам, пока дело не представилось воочию); и так 17-го июля, прибыв на место в с. Ачанара, где уже находился окружной начальник майор Бутми де Кацман, я с ним и двумя судьями окружного суда, не успев закусить и переодеться с дороги, я как был по-дорожному, отправились на сборище у церкви во дворе дома не знаю кого. Тут была собрана вся община жителей, виднелись также женщины старухи и... дети. Во дворе был поставлен стол, ничем не накрытый и мы, т.е. я и по сторонам меня двое судей сели на длинную качавшуюся скамью, а Бутми де Кацман на стул, принесенный из чьей-то богатой сакли. Народ стоял в отдалении, частью во дворе, частью за забором. Толпа выказывала немалую долю почтения к нам, ровно все было, спокойно, но я заметил, что все они очень были сосредоточены, внимательны и во все внимали (вникали)... Было очень жарко. Я начал с того, что объявил (через переводчика) цель возложенного на меня поручения и открыл заседание подлежащим действием по собиранию нужных сведений.
Как я уже сказал выше, все шло хорошо; правда, я заметил маленькое притворство, как бы непонимание переводчика, но мы вооружились терпением и перетолковывали одну и ту же фразу по десяти раз, и тоже добивались желаемого. 17-го кончили рано занятие; 18-го утром начали ту же канитель до 12 ч. дня, когда я пошел в палату к окр. начальнику, где до 2-х часов, когда назначена была снова сходка, я занялся чисто канцелярской работой, в одно и то же время, диктуя писарю, приводя в порядок дачу показаний и даже закусывая. Вообще нужно было торопиться. Работы было много. В это время я получил с нарочным из Сухума приказание торопиться сколь возможно, не отбирая все сведения у всех поголовно собственников, а лишь у крупных, торопиться объехать до 29-го числа общины: Тхил, Челав(2), Джигерда и Адзюбжа. Что было делать? Нужно было завтра же ехать далее. Между тем Бутми де Кацман получил приказание сопровождать меня по этим обществам, дать надлежащий конвой казаков, а не местной милиции, этой моей комиссии, и ежедневно давать знать в Сухуме, где мы находимся и проч... Все это снова дало повод думать, что что-то неладно. Между тем из встречавшихся сухумцев - все смеялись, говоря «все пустяки и ничего серьезного». Да и самые приказания в смысле как бы советов: «Следовало бы», «не мешало бы» и т.д.
Ко всему этому подлил масло в огонь, пришедший к нам судья, который рассказал, что утром во время его отсутствия из дому, на его квартиру бросали камни откуда-то и разбили голову его слуге. Идя же к нам, на него плюнула одна из славившихся красоток в Ачанара; что она это сделала по наущению недовольных, ручался головой обиженный судья.
Конечно, мы успокоили его, и пошли в 2 часа на сходку; - здесь было все опять спокойно; общинный старик судья указал нам на ту молодую агитаторшу.
Начинать дело против нее Бутми де Кацман не начал, но, как говорится, «было намотано на ус».
19-го числа я, майор Бутми де Кацман с переводчиком моим, двумя писарями и конвоем казаков поехали в общину Тхил.
Таким образом, я последовательно переезжал из общины в общину, - из Тхило в Челов, Джигердо и, наконец, 25-го числа я прибыл в Адзюбжа. - т.е. с 17-го по 25-е июля собраны сведения более 1/3 числа жителей Сухумского округа. Собирание и дача сведений со стороны жителей Сухумского округа, благодаря полному содействию окружного начальника и той почтительной и полной доверенности, которою пользовался он среди туземцев, шли превосходно, без малейшего сопротивления жителей, как-то было в обществе Ачанара, может быть с этим внутренним, затаенным злом, показывая из-за угла кулак.
22-го числа - мы узнали, что в Бзыбском округе, где был сам председатель комиссии П. Кониар, - явный бунт народа; но это был из верного источника слух, официального все-таки ничего. О своей работе я донес председателю полковнику Кониару от 25 июля за №3. Итак, в Адзюбже я ждал новых приказаний; это был по предписанию мой последний пункт.
25-го вечером я и окружной начальник, после работы за целый день, составили пульку и после ужина в 1 час ночи разошлись спать.
В 3 часа ночи я услыхал голос окружного начальника, приказывавшего моему казаку будить меня скорей. К немалому удивлению своему я увидел, что майор одет по-дорожному, - я крикнул ему, что я не сплю, прошу войти.
Он, ничего не говоря, быстро вошел ко мне и дал записку мне в руки, - затем обратился к казаку и приказывал наставить самовар.
Дело было в том, что возвратившись от меня, через полчаса, он, Бутми де Кацман, - получил с одним нарочным посланным туземцем из Сухума от своего адъютанта следующую записку: «...Бзибское волнение кончилось тем, что полковник Кониар убит и все чиновники истреблены. Бзибцы с большим сборищем идут с намерением напасть на Сухум. Идите спасать нас».
Прочитав эту записку, мы увидели, как далеки были мы от какой- либо подобной мысли! Я оделся.
Напившись чаю и уложив вещи, покинув в Адзюбжа канцелярию, кроме собранных мною сведений, я и окружной начальник через два часа на легках поскакали в Сухум.
Всю дорогу скакали; наши вещи, вьючные лошади отстали, - в 11 часов прибыли в Сухум, который был уже объявлен на осадном положении. Ворота были затворены, войска отовсюду стекались, по вызову, тревоге... Дело для нас и сухумцев было ясное. По дороге не было видно ни души от самого села Адзюбжа до самого Сухума...
Вечером того же 27-го числа были слышны выстрелы за Сухумом абхазцев. 29-го вечером я написал в Тифлис, в кавказское горское управление рапорт за №4, что занятия мои по комиссии прекращены и не знаю, когда придется продолжать их, о чем долгом считаю донести.
* * *
Я был так заинтересован делом убийства полковника Кониара, что попав на одного из очевидцев - я его завербовал у себя на квартире и вот подробности.
«Скажите мне, что вы знаете по сему делу - ничего не утаивать, прошу вас». Так спрашивал я сидящего против меня депутата Бзибского окружного суда подпоручика Тито Моргани(3).
«Извольте, князь, моя речь будет олицетворение правды: 12 июля полковник Кониар потребовал меня из Ляхлы (Соусху)(4) в Сухум и сделал мне предложение быть членом в комиссии со стороны окружного суда по собиранию сведений, нужных титулярному советнику Черепову и потом отпустил меня обратно в свой дом с приказанием явиться в означенную комиссию, когда меня потребуют. Возвращаясь домой, я встретил капитана Измайлова, который меня спросил о причине, по которой требовал Кониар, я сказал ему и мы расстались с ним. 14-го числа за мною прислал Измайлов, чтобы я прибыл в Ляхлы, почему 15-го утром я прибыл туда и тотчас за моим приездом чиновник Черепов выехал в Гагры с одним из членов суда Камгаз Хачи, назначенного также в эту комиссию и своего переводчика Ермолова. Вслед за их отъездом капитан Измайлов и я с переводчиками поскакали туда же, в Гагры, за ним. Мы, однако, его не догнали, ибо Черепов ехал на курьерских, а мы ехали на обыкновенных почтовых, да и по дороге у нас в тройке одна лошадь ни с того, ни с сего пала и мы провозились почти час. Все это вместе отняло настолько время, что мы приехали позже Черепова на 2 часа.
Он остановился в доме дворянина Барас, а мы в доме Тито Иналипова.
Тут нам встретился конвойный, посланный в селение Гагры с приказанием собраться народу; этот конвойный нам сказал, что гагринцы не соберутся, потому что все вышли в лес за собиранием дикого меду; в селе никого нет, и на этой неделе не будут. Что было делать?
Измайлов послал переводчика Соломона Лакербая дать знать об этом Черепову, спрашивая, таким образом, его взгляда на это дело.
Тогда Черепов ответил, что завтра поедет в Пицундский округ, где окончит работу, он приедет через два дня или в Колдыхар(5) или же возвратится сюда, в Гагры, если народ к этому времени соберется. Получив такой ответ, Измайлов послал нарочного в Пицунду. В приказание писал Измайлов: «Старшине Пицундского селения. Собери завтра к утру всех своих поселян около старой церкви; ожидаю прибытия комиссии, я приеду тоже, чтоб были собраны все без исключения, и без всяких «околичностей». Приготовь сено для 17 лошадей.
Приготовь также для меня одну чистую постель. Капитан Измайлов. Смотрите, чтобы были все».
(Эту записку я взял у рассказывающего здесь Тито Моргани). «Далее, князь, - начал Моргани, - этот вечер мы все были у Черепова, где играли в шахматы и ужинали. Возвращаясь, я и Измайлов домой, заметили, что едет один из абхазцев верхом по переулку, и крикнул я ему, что мол, где едешь по крышам, упадешь в трубу. Он, не узнав видимо впотьмах нас, ответил мне «тут такое важное дело, что ни на что не следует обращать внимания». И он ускакал.
Я ничего не сказал капитану Измайлову, но я заметил, что это присланный откуда-нибудь к жителям с каким-нибудь поручением от общин недовольных. На другой день мы, т.е. Черепов, Измайлов, я, переводчики и конвой также поехали в Пицунду. Нас встретил весь народ у входа в селение: здесь был и староста. В числе собравшихся видны были князья: Тито, Темшул, Заусхал Иналиповы и другие. Через 2 1/2 часа мы из своих квартир пришли к старой церкви - к народу. Староста доложил Измайлову, что хоть и неохотно, но народ собрался весь. После размещения нас за столом, я сидел возле Черепова, открыли заседание. Черепов просил меня переводить народу и я взял на себя этот труд. Действительно, это было трудно с народом, не желавшим вникать в то, что им говорила комиссия. «Все перемелется, - мука будет». Говорили и думали мы так.
Черепов через меня передал народу, что он, Черепов, прислан по воле его императорского высочества для того, чтобы объявить народу, что как во всей России, так и здесь крестьяне должны быть освобождены от крепостного состояния, но что предварительно, до объявления освобождения, или факта его, ему, Черепову, как назначенной в Абхазии комиссии, нужны сведения: 1) как велика была повинность своим владельцам даваема различными зависящими сословиями; это для того, чтобы из этих сведений могло правительство определить меру выкупа этих сословий от их владельцев. Но что выкуп этот упадет на счет состояния самих выкупаемых, а не на счет казны; 2) необходимо знать также, коль пользуются землею, могут ли продавать ее по своему произволу не только владельцы, но и подвластные, не спрашивая владельцев своих, таким образом, переходит ли, или переходила прежде у них земля в другие руки; 3) взамен проданной, могут ли обрабатывать другую, где кто захочет и 4) вообще правила местные - существуют ли аренды и проч.
Все это Черепов передавал, как мне показалось, действительно дельно, но затем он вдруг начал очень темно передавать через меня, так что я сам ничего не понял, и вообще непонятно выразил на счет ахашала, так, что было всякому заметно, что Черепов скрывает и вполне не высказывает истину.
Вот это дало маленький поворот к недоразумению - это недосказанное повело к гибели и к непониманию истины.
Народ заволновался, начался говор, разошлись по группам. Объявив содержание этого поручения он предложил выбор депутатов одного от владельцев и по одному от анхаэ и агирва.
* * *
Затем начались вопросы по пунктам, я сел между членами и перевод вопросов и ответов коих производил переводчик Черепова Ермолов. Спрашивая о повинностях, все было спокойно и бесспорно как со стороны владельцев, так и со стороны подвластных, кроме одного случая, когда один из анхаев отозвался неправильно облагаемой Тито Иналиповым повинностью. Спор по этому дошел до необходимости привести к присяге Иналипова, который показал, что его отец и дед брали с отца и деда этого анхае и потому он считает себя вправе продолжать требование этой повинности. Тогда анхае, не допуская присяги, сказал, что хотя показание Иналипова справедливо, но что он не куплен и не знает, каким образом попал под зависимость - этим прекратили, пока, спор. Но что сказать о споре, который потом произошел между членами нашей комиссии - это из рук вон. Все это происходило при собранном народе.
Начал его сам Черепов. После окончания спора между анхае и Иналиповым, Черепов задал множество вопросов, касающихся до поземельного права использования. Черепов один отвергал все права владельцев на земли и называл их, что владельцы не помещики, а ахалапшюю.
Как Иналиповы, так и окружной начальник Измайлов и мы, члены суда, крайне удивленные таким своеобразным поведением одного из нас, противоречили ему, стараясь вразумить его, успокоить. Все было напрасно - и он еще хуже стал грубо выражаться против Иналиповых, но хотя согласился составить акт за общим подписом, но не захотел кончить этим, бросив работу, уехал от комиссии недовольным к капитану Воронову, говоря, что соберет нужные ему сведения у Воронова. Черепов там оставался до 18-го числа, когда уже дело явного сопротивления приняло дурной оборот, где погибла вся комиссия и сам Черепов(6).
Того же 18 числа в 1-ом часу к нам, оставленным без дела после отъезда Черепова, неожиданно приехал Мчишнарт, присланный Кониаром из Сухума, который, созвав нас, просил собрать народ и по распоряжению Измайлова народ собрался опять, и были князья Иналиповы, так обиженные Череповым, почти что задаром.
Выходя к народу, мы увидели, к крайнему удивлению, приехавшего Черепова и тогда он, поздоровавшись с нами, примкнул к нам и мы все пошли к собранным жителям. Начали заседания; Черепов, принявший, снова, на себя главную роль, задал через переводчика Ермолова вопросы, но собранный здесь народ, во главе которого был князь Тато Иналипов, ответил Черепову: «Мы не можем отвечать на ваши вопросы отдельно от прочих общин Бзибского округа,
ибо мы имеем на это исстари еще при бывшем нашем владетеле данный взаимно обет и присягу, что никакие ответы на важные вопросы не вправе давать отдельно от других общин». «Вы знаете, что я не вас спрашиваю; вы знаете, кому вы это говорите», - начал горячиться Черепов. «Кому бы то ни было», - был ответ со стороны толпы, которая быстро стала удаляться, расходясь в разные стороны.
Дело принимало скверный оборот. На все увещевания наши, Измайлова и даже смягчившегося Черепова не смогли согласить народ на дачу показаний. Черепов настаивал на аресте князя Тато Иналипова, думая, заставить народ, но Измайлов не прибегнул к угрожающим мерам. Старшина употребил все усилия, мы тоже посылались в народ, но все было уже кончено.
Дело было бесповоротно. Тогда Черепов донес с нарочным о случившемся полковнику Кониару (посланный Кониара в Сухуме уже не застал; он уже был выехавши в округ, узнав о некоторых беспорядках. Так этот посланный и погиб, убитый в поисках Кониара).
Нам самим оставалось выехать из враждебной деревни, что мы и сделали на рассвете 19-го.
Я, Измайлов, переводчики приехали в сел. Ляхлы (Соух-су), а Черепов, у которого захромал конь, с 8-ю казаками остался, пока, в дер. Звандрибша.
По приезде в Ляхлы Измайлов приказал собрать старшинам народ из общин Абухва(7), Миздзирхва(8), Чоболурхва(9) и др. Сегодня же в 10 верстах от деревни у берега реки Мчиш, - для узнавания, действительно ли существует между ними уговор или нет. К вечеру приехал Черепов на карей лошади, и мы поехали на берег р. Мчиша. Здесь собранный народ сказал нам то же, что и в бунтовавшейся деревне, а один анхае по имени Лей Квадж присовокупил с апломбом, что он, как равно и все здесь собраты, не намерены получать свободу от своих владельцев, выкупом за свой счет и готовы себя считать государственными крестьянами только в таком случае, если государство употребит на их выкуп свое добро, а не их. Его было арестовали, но затем раздумали, видя крайнее настроение умов массы, отпустили, и здесь нам ничего не оставалось делать. Для того, чтобы составить об этом акт Черепов поехал в Гудаут, распорядившись меня послать к Кониару в Сухум с докладом обо всем этом.
Получив еще другие бумаги от него, а также от Измайлова, я с конвоем 12 казаков поехал в Сухум. Между тем по отъезде моем по уговору некоего Соломона Лакербая были собраны жители дер. Дврибша(10), чтоб принять комиссию. Тогда Измайлов, предложив Черепову, поехали в сел. Дврибша. На самом деле полагали, что это обширная община, где считалось до 400 дворов, если даст удовлетворительные ответы, то везде пойдет хорошо, что примеру их последуют и другие мелкие общины. Об этом известили нарочным казаком Кониару в Сухуме, предполагая, что он еще там. Этот нарочный меня догнал на ночлеге в дер. Абцюргва(11). Между тем полковник Кониар искал комиссию по деревням, разослав казаков, и в эту ночь ночевал в соседней деревне Аэ(12). На рассвете приехал другой казак - нарочный уже от Кониара, искавший комиссию, я отправил от себя другого казака известить полковника, где Черепов и через час, сам с казаками направился к Кониару в дер. Аэ, по дороге куда встретил его, адъютанта его, сотню казаков со значком и сотенным командиром во главе.
Увидав меня, полковник Кониар дружески пожал мне руку и слез с лошади. Тут, сидя на траве, я ему при его адъютанте все доложил от начала до конца.
П. Кониар казался чем-то очень озабочен, хотя и не высказывал ничего мне. Он сказал, что не доволен Череповым, что у кн. Баратова в общине Ачопора(13) все идет хорошо, это он сказал про вас, князь и, вставая, прибавил, улыбаясь: «Все пустяки, милый друг Тито!» Сели на лошадей и поехали в Гудаут, куда приказал Кониар приехать и комиссии по делу для дальнейших мер и для совета вообще. Между тем меня послал тут же в сел. Дврибш к жителям сказать, что он с комиссией сегодня же туда приедет и чтоб не расходились. Я поехал объявить дврипшцам, но увидел, что народ, собравшийся было сначала, к вечеру разошелся раздумав, и я поехал в Гудаут предупредить Кониара».
Так рассказывал сидя у меня Тито Моргани.
Из Гудаута 25 числа приехал в сел. Ляхлы полковник Кониар с Череповым и с ним были князья Георгий и Александр Шервашидзе. Кониар призвал окружного начальника в тот же вечер и приказал ему принять все меры предосторожности; в это время ординарец был послан за сотенным командиром сотником Москаленко. Сотенному командиру приказано было к завтрашнему, 26 числу, приготовить сотню, одев ее в полную боевую амуницию, приготовления эти скрывать от жителей. Все это Кониар делал на тот случай, что завтрашний день был им назначен, по уговору с окружным начальником, Череповым и кн. Шервашидзе, днем последней попытки. Нужно было узнать, в конце концов, что жители намерены делать дальше, узнать их категорический ответ, дадут ли они комиссии ответы и вообще нужно арестовать зачинщиков и прибегнуть к принудительным мерам.
26-го утром я приехал к полковнику, и он пригласил меня ехать с ним к народу, собравшемуся в деревне. Сотня казаков была приведена к дому, занимаемому Кониаром. До полудня все было спокойно. 1/3 1-го часа Кониар, Черепов, Абелов, Кулов, кн. Шервашидзе, я, сотник Москаленко и еще кое-какие офицеры из туземцев и почетные лица, составляя свиту полковника Кониара, поехали к народу. Там среди народа виднелся Измайлов, окружной начальник. Приехав к толпе, Кониар слез с лошади и начал было говорить, что он прислан с целью облегчить участь жителей-анхаев, что во всей России то же, и что они, абхазцы, тоже дети обширной русской семьи; все, что вводится в России, должно вводиться и у них....
Все это передавалось громко через переводчика.
Народ, окружив нас, кругом стоял в некотором отдалении. Вот во время этой речи Кониара, вдруг где-то далеко за толпой раздался выстрел. Вся толпа заволновалась; Измайлов пошел в середину толпы, вероятно, узнать, в чем дело. Мы стояли. Вдруг второй выстрел, за ним крик: «Ой! Ой!». Трубя, казак, сопровождающий в конвое казаков Кониара, упал, обливаясь кровью. В это время Измайлов выбежал в круг, за ним с обнаженной шашкой абхазец, который ударил Измайлова по голове!... Кониар и мы быстро сели на коней и поскакали к дому.... Сзади раздавались крики, свистки и выстрелы, народ бежал за нами. Мы забежали домой; казаки, стоявшие у квартиры Кониара по приказанию сотника Москаленко бросились с обнаженными шашками на «ура» на толпу, но один залп со стороны абхазцев положил около 15-ти человек казаков.
Началась рукопашная схватка, сотня в момент была окружена тысячной массой и пошла резня!
Тогда казаки пробились направо и заняли деревянную конюшню, которую вскоре абхазцы подожгли, и дым и огонь стали душить казаков и они выбежали оттуда и бросились в старую каменную церковь, выломали дверь и заперлись в нее. Между тем Измайлов был убит в толпе народа. Народ окружил квартиру Кониара, оставленную разбежавшимися казаками. 2 раза выходил кн. Шервашидзе с уговором к народу, но оба раза был встречаем руганью и выстрелами. Тогда мы заперлись и так сидели до ночи.
В 10 ч. мы видели из окна и слышали, что народ как будто разошелся, и мы было вышли, но, увидев, что кругом стоят одиночные часовые абхазцы, опять заперлись. Никто не мог придумать что делать? Мы, запертые в хате; кругом враги, казаки, запершиеся в церкви, окруженные врагами. 2 раза казаки хотели пробиться, но оба раза с уроном возвращались обратно и раз принесли и убитого сотника Москаленко. Хорунжий Рябцов был ранен.
Тогда наутро казаки все-таки незаметно перешли поодиночке в новую церковь, которую им отворил священник. Туда же перевели хорунжего Рябцова, без перевязки и медицинской помощи. Наутро же мы решили тоже пробиться и ускакать из селения - приготовили лошадей и каждый, имея в поводу лошадь и в правой руке револьвер, шашку, или другое какое оружие, - сразу отворили дверь и остановились, никого не видно!
Быстро на лошадей и с места вскачь - кто куда.
Но нас заметили и пошли стрелять со всех углов. На повороте одном Кониара ранили, и он поскакал назад, другие вернулись за ним. Я же, Акулов и 4 казака, переводчик Ермолов ускакали из деревни! И я больше своих не видел! Наутро в 4 ч. абхазцы ворвались в саклю и изрубили Кониара, Черепова и всех!..
Участь же казаков была такая: священник пустил казаков в церковь, они заперлись. Абхазцы, покончив с Кониаром и другими, большею частью разбежались, но самые отчаянные пришли-таки к казакам в старую церковь, и, видя, что там никого нет, кроме трупов сотника Москаленко, 2-х казаков, надругались над ними и бросились к новой церкви.
Тут казаки встретили их из бойниц залпом, много убили абхазцев.
Они - к священнику, требовали отворить церковь, но он сказал им, что они и его убьют, что он казаков не пускал, они сами вломились.
Что у них обагренные кровью руки и им великий грех убивать людей в церкви. Они, удивительно, не тронули священника и скоро разошлись совсем, бросая деревню; тогда все общины призывались идти на Сухум. Бунт был всеобщий.
Между тем дьячок и священник вышли к казакам и на их просьбы спасти их «ради Христа» священник дал слово известить в Сухум и княгиню Шервашидзе, жену полковника Александра Шервашидзе. Священник и дьячок носили им воду. Хлеб казаки два дня не ели.
28 числа княгиня Шервашидзе прислала им записку, где называла казаков «православными христианами», «братьями»; она писала, чтобы казаки, руководящие священником и дьячком, пришли к ней в дом, что просит она верить ее помощи и желанию освободить их.
Казаки изъявили согласие, и вечером княгиня сама приехала к ним в церковь. В деревне уже никого не было. Княгиня осмотрела казаков, забрала всех с собой, кроме 3-х тяжело раненых, которых невозможно было везти и они остались на попечении священника. Дома княгиня казаков накормила, обласкала, приискала фелюгу, и сама скрытно провела казаков до моря. Казаки мне говорили, что они, расставаясь со священником и княгиней, целовали у них руки со слезами на глазах, и княгиня благословила их, обещая тех 3-х тяжело раненых, при первой возможности прислать к ним. Так разыгралась кровавая драма абхазских событий.
Примечания*
(* Все примечания, за исключением 6, принадлежат Р. Агуажба и Т. Ачугба.)
1 Ачанара - Село Ачандара.
2 Имеются в виду села Тхина и Члоу.
3 Моргани - имеется в виду известная абхазская дворянская фамилия Маан, то же самое Маргания.
4 Ляхлы (Соусху) - имеется в виду Село Лыхны, именуемое турками Соук-Су.
5 Колдыхар - имеется в виду село Калдахуара на левом берегу р. Бзыбь.
6 Убит при возмущении, как и Кониар, Измайлов и др. - Прим. авт.
7 Абухва - местность в Бзыбской Абхазии.
8 Миздзирхва - село Мугудзырхуа недалеко от Гудаут.
9 Чоболурхва - с. Чаабалурхуа.
10 Дврибша - с. Дурипш.
11 Абцюргва - местность в Бзыбской Абхазии.
12 Аэ - местность в Бзыбской Абхазии.
13 Ачопора - местность в Бзыбской Абхазии
---------------------------------
(Опубликовано: Газета "Тифлисский вестник", 1879, № 98, 110, 121-123.)
(Печатается по изданию: Абхазия и абхазы в российской периодике (XIX - нач. ХХ вв.). Книга II. Сост.: Агуажба Р. Х., Ачугба Т. А. - Сухум, 2008. С. 6-19.)
