Главная » Алфавитный каталог авторов » Д » К "Поплавку", по левой стороне улицы Фрунзе

Владимир Делба

К "Поплавку", по левой стороне улицы Фрунзе

Мне лет пять-шесть. У меня маленький праздник, мне объявили, что я иду гулять на набережную, со старшим братом, более того, могу сам выбирать маршрут.

Как правило, люди, живущие в маленьких городах, взаимодействуют между собой в особой системе восприятия окружающей среды, отличной от жизненного пространства мегаполисов. В нашем крохотном уютном городе тех лет, существовало жесткое районирование, на бытовом, конечно, уровне.

То есть центром считался Горсовет, небольшая территория вокруг и часть набережной. Почта, ВИЭМ и Красный Мост воспринимались отдельными районами, хотя ходу до них, пешком, было не более пяти минут. Турбаза или, к примеру, Рынок считались районами дальними, ну а Синоп, Вокзал или Маяк, психологически, частями города вообще не являлись.

Это я к тому, что фраза - самому выбирать маршрут - была, для меня крайне важна, ибо многократно увеличивала мой престиж, подчеркивала особое ко мне доверие и сулила новые впечатления и эмоции от прогулки!

Самый короткий путь был прост и ясен. От калитки идти направо, мимо домика, где жили девочка с поэтическим именем Эра и ее брат Юлик (будущий Юлий Бидерман - интеллектуал, драматург, режиссер, конферансье). Потом налево, у дома доктора Фишкова, вниз по Театральной, в сторону моря. По левой стороне, мимо окон еще двух девочек, Оли Бокучава и Марины Мальцевой, в которых, через несколько лет, будут тайно влюблены многие мальчишки города, мимо школы и парка Руставели, которым замыкался квартал. И вот она, набережная. Гуляй себе на здоровье!

Но, как я уже сказал, слишком просто и ясно.

Можно усложнить задачу и выйти к морю, скажем, по улице Фрунзе. Для этого так же нужно пройти направо, по улице Берия, еще два квартала, мимо забора Ботанического Сада (декоративной ограды, как и колоннады на входе, еще не существовало), до одного из красивейших домов города.

В этом монументальном здании из красного кирпича, дореволюционной постройки, жил Гурам, прославившийся впоследствии тем, что съедал, за раз, три “кирпича” вкуснейшего сухумского хлеба, и являл собой ходячую футбольную энциклопедию, оперативно отвечая, практически на любой вопрос о футболе; командах, матчах, игроках, забитых и пропущенных голах, острых моментах в той или иной игре, футбольных чемпионатах… В общем, обо всем, что касалось этой культовой для города игре.

А то, что футбол действительно был игрой культовой, сомнения не вызывает, даже знаменитая “Брехаловка”, прежде, чем стать Клубом Всех Сухумчан по Всем Интересам, зародилась в кафе “Телевизор” именно как Клуб Любителей и Ценителей Футбола.

Позже я учился в Третьей Сухумской школе, стадион был рядом и большинство мальчишек посещало секцию футбола, более того, некоторые мои школьные друзья стали профессиональными футболистами высокого класса. Котик Янулиди, Ачико Еркомаишвили, Алик Илиади с честью защищали цвета сборных Абхазии и Грузии. Я же предпочел футболу секцию легкой атлетики.

А что касается сухумского хлеба, то “кирпичики” и “буханки” ассоциируются у горожан с заводским хлебом. Я же застал время, когда в крохотных, семейных, по сути, пекарнях, выпекали вкуснейший, так называемый “греческий” хлеб. О нем нужно рассказывать стихами, но рифма не передаст того, почти забытого, уникального вкуса.

Круглый хлеб, диаметром сантиметров в сорок, то есть довольно большой, обладал красивой, темно-коричневой блестящей корочкой, украшенной “плетенкой” из полосок теста или “халами”, и белоснежным ароматным мякишем. Аромат этот, из пекарен, разносился на несколько кварталов. Греческий хлеб, к тому же, долгое время не черствел.

Эпоха греческого хлеба закончилась вместе с варварским выселением греков из Причерноморья. И так уже и не возродилась.

Хотя хлеб, выпускаемый хлебозаводом, тоже был очень вкусен. Сохранились и мини-пекарни по выпечке лаваша. Пекли его в классических дровяных печах, по ночам, так что при желании можно было побаловаться, в позднее время, горячими ароматными лепешками.

А еще я помню, в хлебных магазинах, довоенные хлеборезки. Ножи хлеборезок, в виде стальных полос, заточенных с нижней стороны, были закреплены, одним концом, на подвижном шарнире. Другой конец заканчивался деревянной рукоятью. При нажатии на нее, нож уверенно входил в тело буханки, слегка ее приминая, и ровно разрезал в заданном месте. На деревянной столешнице оставались аппетитные крошки, которые хлеборез ловко собирал рукой и, с удовольствием, отдавал детям, приходящим поглазеть на виртуозные движения продавца.

Но вернемся к маршруту моей прогулки с братом Хозе.

Дальше, по направлению к рынку, справа, стояли два внушительных здания, часть недостроенного правительственного комплекса. Стройку заморозили на долгие годы, из за якобы допущенной в расчетах ошибке.

А напротив правительственных зданий был… пустырь, болото, на котором мальчишки постарше охотились, в сезон, с фонарями и сетями, на перепелок. Поговаривали даже, что на болоте охотились и на уток. Я видел как то, рядом с пустырем, мужчин в охотничьей экипировке, с ружьями и патронташами. Были ли это “показушники”, виртуозно описанные нашим земляком Николаем Константиниди в сюжете - “Меня убил Годжо”, либо утки на болоте действительно водились.

Заканчивался пустырь по линии улицы Кирова, где стоял металлический, крашенный в зеленый цвет, продуктовый магазин легендарного Бухты Гулиа. (Личность Бухты заслуживает отдельного рассказа). Позднее на месте пустыря разбили парк.

Мы же сворачиваем на улицу Фрунзе и идем к набережной. Смутно помню, что было по левую руку тогда, позднее там выстроили жилые дома. В одном из них жил Михаил Тимурович Бгажба, человек для Республики знаковый, возглавлявший ее во времена Хрущева и сделавший много полезного.

Идем вниз по улице, по ее левой стороне, кстати, мало изменившейся за прошедшие десятилетия, мимо входа в гостиницу “Абхазия”, пересекаем проспект Руставели и упираемся прямо в ресторан “Поплавок”.

Установлен он был на сваях, на причале. “Поплавок” напоминал мне, ребенку, цирк Шапито, поскольку, как и цирк, был крыт толстым брезентом.

Заканчивался причал двухэтажным зданием с причудливой беседкой на крыше. В народе здание звалось Динамкою. Когда то там была, вроде бы, спортивная секция плавания, но в памяти моей Динамка сохранилась полуразрушенной и безхозной. В огромных окнах не было стекол, а рядом с причалом из воды торчали полусгнившие стальные сваи, видимо, державшие на себе, когда то, настил.

Облюбовали эту негостеприимную часть причала местные рыбаки и группа отчаянных мальчишек-экстремалов. Они использовали крышу здания в качестве вышки для прыжков. Высота была запредельной, но больший страх внушали те самые ржавые стальные рельсы, беспорядочно торчавшие из воды.

Но разве такая мелочь, как страх, могла остановить отважных ихтиандров, плоть от плоти бирюзовой, искрящейся, непостижимо Великой и Вечной материи, ленивой, теплой и нежной, как правило. Да и знакомо ли, вообще, им было это самое чувство страха?

И в малейших деталях врезалось в память. Слепящее солнце, ярко синее небо, невнятный шепот набегающей бирюзовой волны, маленькие фигурки на крыше беседки, торжествующие крики и прыжки. Нет, не прыжки, а скорее полеты какие - то фантастические, как на замедленных кинокадрах, длящиеся неимоверно долго. И огромные шары водяной пыли в местах соприкосновений мальчишеских тел с водой.

Не помню всех, но чьи - то имена и прозвища сохранились в подкорке; Тапик “Лысый” Игитханов, Гриша “Пуя” Виэмский, “Пана”, “Лобан”, “Голопуз”…

Я назвал Материю Моря ленивой и нежной, но страшна бывает она во гневе и трудно спастись, защититься от нее в такой момент.

Вот и смыла как то, с причала, разбушевавшаяся стихия, тот самый ресторан “Поплавок”, полностью, не пощадив ни единой ложечки, ни стульев, ни скатертей. И долго еще ныряльщики доставали со дна морского бутылки со спиртным, ресторанную посуду и мелкие металлические деньги. А пианино ресторанное выловили, говорят, далеко от города, в устье реки Маджарки.

Но все это случилось позже, потом.

А пока мы вышли с братом к причалу. Слева стоял торговый павильон. Он и сегодня стоит на том же месте и сохранилась, в общем, его архитектура. Сейчас там кафе “Чегем”.

У павильона мирно беседовали несколько мужчин с кружками в руках. Я заглянул внутрь… и сердце мое стало биться часто, часто, а во рту появилась предательская сухость.

Дело в том, что в те годы все фруктовые воды местного производства были невероятно вкусны, но изредка в магазинах появлялся некий особый лимонад, в бутылках, оформленных как шампанское, с золотой фольгой. Помимо изысканного вкуса, он еще и пенился, как шампанское. Я обожал эту ароматную пену, я просто “болел” ею.

И вдруг я вижу, в глубине павильона, за стойкой, полная блондинка, с
ярко накрашенным ртом, лихо управляясь с каким то блестящим металлическим прибором, наполняет, одну за другой, огромные граненые кружки пенным напитком. А что, кроме особого лимонада, может давать такую обильную “живую” пену?

- Купи! - Ухватив брата за рукав, я потянул его к стойке павильона.

- Купи что? - Не понял, сразу, брат.

Проследив за моим умоляющим взглядом, улыбнулся.

- Не могу, это пиво, оно только для взрослых. И потом, это гадость, я пробовал, оно горькое и пахнет мочалкой. Я куплю тебе вкусную воду в “Рице”, потерпи.

Но сладкая пена уже стала идеей-фикс, я потерял голову, не хотел ничего выслушивать, а тем более верить какой то странной версии брата, когда он называл лимонад каким то незнакомым словом, да еще и с привкусом мочалки. И я не понимал причины отказа.

Может кружка большая? Но я готов отпить только пену, а это только половина кружки, а оставшуюся вкуснятину может допить он сам, мой брат.

Но ничего не помогало, брат был непреклонен и пытался увлечь меня в сторону обещанной кондитерской.

И тогда я, добрый и воспитанный ребенок, решился на крайнюю меру, на шантаж.

- Думал, ты мне не только брат, но и друг тоже! Пожалел вот кружку лимонада. А я видел, как ты дважды брал из папиного чемодана пистолет и патроны, но молчал, как партизан. И не говорил никому.

(У отца действительно было наградное оружие, немецкий “Вальтер”, который он, от греха подальше, позднее сдал, обнаружив, видимо, что замки чемодана не спасают от любопытства старшего сына).

- А еще я слышал как тетя Маринэ шепотом говорила тете Зине, что ты спишь с Жабой, которая никому не отказывает, таскаешь ее по кустам, и что то обязательно от нее подцепишь. Но и тогда я молчал, друзей ведь не предают?

Честно говоря, ничего я из случайно подслушанного разговора не понял. Почему девочку из соседнего двора называли Жабой, когда ту звали Ирой? Она была пышнотелой, рослой, улыбчивой и доброй девицей-подростком, всегда делилась

семечками и конфетами-подушечками, действительно никогда не отказывая.

Жили они вдвоем с матерью, личностью, известной всему городу. У мамы был небольшой “сдвиг по фазе”, какое-то специфическое, не опасное для окружающих, психическое расстройство.

С виду вполне здоровая, веселая, общительная женщина, в момент обострения болезни, она начинала вышагивать по улицам, военным, строевым шагом, выкрикивая, как лозунг, одну и ту же фразу - “ВСЮ ВЛАСТЬ ЧАПАЕВУ”! На вопрос, почему именно Чапаеву, с удовольствием, но вроде как по секрету, рассказывала всем, что была сестрой милосердия при дивизии, имела с командиром особые отношения, откуда и появилась на свет Ирка. Она точно знала, что Чапаев в реке не утонул, что он жив, и только он может возглавить Мировую Революцию, поэтому всю власть и надо передать ему!

Что за отношения, нам, мелкоте, было не совсем ясно, но “Чапаева” каждый из нас смотрел по несколько раз, и не нужно было знать таблицу умножения, чтобы понимать, что арифметически и исторически сии факты не срастаются. Ну не может, никак, быть Василий Иванович отцом ее дочери!

И что же, за доброту мой брат таскал Ирку по кустам? За косы, что ли? Да ни за что на свете! И спал он всегда дома. И зачем моему брату спать с посторонней девчонкой? Я не обратил бы внимание на разговор соседок, но шепот и их заговорщицкий вид отпечатались у меня в памяти.

К моему удивлению, план, как мне показалось, сработал.

Брат задумался, а потом огласил решение. Из него следовало, что, поскольку данный лимонад является напитком дорогим (а это я уже понимал), то куплен мне он будет ТОЛЬКО с одним условием - я должен буду выпить всю кружку! По рукам? По рукам!

Я мог бы долго, в деталях, описывать мое первое в жизни, знакомство с пивом, но поверьте, я запомнил его на всю жизнь, как одно из самых ужасных событий, которые не хочется вспоминать. Я дал слово, мы заключили с братом соглашение, и я, давясь, через силу вталкивал в себя тот жуткий раствор мыла и хинина, как мне казалось. И спасибо взрослым дядькам у павильона, вырвавшим у меня недопитую кружку.

В течении еще нескольких часов мой организм исторгал из себя то, что я успел уже проглотить.

Любопытно, но у меня не было никаких обид. Я понимал, что сам “напросился”, и сам себе нашел приключение на “одно место”, получив его явно в назидание. Более того, я извлек урок из произошедшего, я начал понимать, что любую жизненную ситуацию и предложение нужно пытаться максимально продумать перед принятием решения, что “упертость” не самое полезное человеческое качество, а шантаж - вообще отвратительное дело.

С рестораном “Поплавок” связано еще одно яркое воспоминание. Если он только напоминал цирк, то настоящий цирк Шапито, когда наезжал в город, стоял обычно на пустырях, рядом с недостроенным Домом Правительства или на набережной, на месте будущего здания обкома партии.

К отцу приехал институтский друг из Москвы, с семьей. Гостей пригласили на обед в ресторан, и, поскольку обед был семейный, то и детей взяли с собой.

В ресторане царил прохладный полумрак, на столах белоснежные крахмальные скатерти, хрустальные бокалы и живые цветы. Достаточно уютно и тихо, ибо днем посетителей было немного, да и оркестр еще не играл.

Для меня ресторан был в новинку, и я с интересом разглядывал все, что было вокруг.

Через два стола от нашего, в одиночестве, обедал мужчина, средних лет. Глаза его, большие и печальные, привлекали внимание, как и небрежно накинутый на плечи, черный пиджак. Под пиджаком была ослепительно белая рубашка, с какими-то оборками или рюшами на воротнике. Белые же перчатки были и на руках человека. Я остановил на нем взгляд. Рюши на мужской рубашке были делом непривычным, как и перчатки, летом, но нечто, более необычное было в его поведении. Что именно, я никак не мог понять.

Брат незаметно подал мне знак. Но я и сам знал, что неприлично в упор, бесцеремонно, разглядывать незнакомых людей, но не мог ничего с собой поделать и не отводил взгляд.

Человек неестественно быстро ел, ловко обходясь с приборами, буквально порхающими над тарелкой, при этом его плечи под пиджаком оставались совершенно неподвижными, как будто там был манекен.

Зачем то я опустил взгляд. На полу, рядом со столом, стояли лаковые штиблеты, без шнурков. Какая-то странная, безумная мысль шевельнулась в моей подкорке, я поднял взгляд и внимательно, анализируя каждое движение незнакомца, стал следить за действием его рук. И только через некоторое время, я, с ужасом, понял; незнакомец, сидящий через два стола от нас, ел не руками, а НОГАМИ!!! А то, что я принял за перчатки, было носками, белого цвета, аккуратно обрезанными, в верхней части, оставляющими пальцы оголенными.

Как бы это фантастически не звучало, но наш сосед по ресторану, действительно ел ногами, ибо рук у него не было. И, на самом деле, разглядеть и понять это сразу было очень трудно.

Я недаром вспомнил о цирке Шапито. Не важно, где именно он стоял, важно, что он гастролировал в городе, а человек в ресторане, со слов брата, был артистом цирка, легендарным Сандро Да Деш. Потом брат водил меня в цирк, и я видел артиста на цирковой арене, во время выступления. Там он прекрасно рисовал, открывал штопором бутылки с вином и метко стрелял по мишеням из ружья. Ногами!

Ходили легенды, что безруким он родился, в молодости был карманным вором, виртуозом, но случайно попался и был заключен в тюрьму. В камере попросил бумагу и карандаш, и, по памяти, нарисовал портрет то ли Лаврентия Берия, то ли самого Сталина. Конечно, его освободили. В конце концов, он попал в цирк и стал знаменитым артистом.

И долгое время снился мне один и тот же сон. Я в ярком трико и, почему то в шляпе-сомбреро, раскачиваюсь на веревочных качелях, под куполом цирка. Оркестр играет какой-то бравурный марш или туш. На арене, сидя в кресле, в меня целится из ружья Сандро Да Деш. Я пытаюсь кричать, зову на помощь, но звуки остаются внутри меня. Артист, прищурив глаз, неестественно долго целится, заставляя меня дрожать от страха. Наконец, ружье беззвучно стреляет, я выпускаю из рук качели и падаю вниз. Лечу, переворачиваясь в воздухе, как большая тяжелая кукла. Полет никак не заканчивается, ибо падаю я свысока. Гибель неизбежна.

Я закрываю глаза… и кто-то сильный ловит, подхватывает меня на руки. Нужно открыть глаза, во сне, но я тяну, продлеваю удовольствие от радости чудесного спасения… и просыпаюсь, открыв глаза на самом деле.

Во сне мне так и не пришлось увидеть своего спасителя. Но я узнал его руки. Я знаю точно - это были руки моего брата Хозе!


(Текст предоставлен автором.)