Главная » Алфавитный каталог авторов » А » «Островная» цивилизация Черкесии. Черты историко-культурной самобытности страны адыгов.

Б. С. Агрба, С. Х. Хотко

«Островная» цивилизация Черкесии.
Черты историко-культурной самобытности страны адыгов

Черкесии, стране наших отцов, в канун 140-летия окончания Кавказской войны, посвящается

АДЫГЕЙСКИЙ  ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  УНИВЕРСИТЕТ  ЦЕНТР АДЫГОВЕДЕНИЯ 
ГУРИПП «Адыгея» Майкоп — 2004

УДК 94(470.621) ББК 63.3(2Рос.Ады) А 25
Печатается по решению кафедры истории и культуры адыгов факультета адыгейской филологии и культуры АГУ.

Редактор: доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ   Э.А. Шеуджен.
Рецензент: кандидат исторических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РА   А.Х. Зафесов.

А 25 Агрба Б.С., Хотко С.Х. «Островная» цивилизация Черкесии. Черты историко-культурной  самобытности  страны  адыгов. —  Майкоп:  ГУРИПП «Адыгея», 2004. — 48 с.

Ориентированное на широкую кавказоведческую аудиторию, исследование посвящено  прояснению  ряда  наиболее  отличительных  черт  адыгского историко-культурного  типа.  Впервые  в  отечественном  кавказоведении цивилизация Адыгеи-Черкесии рассмотрена исходя из фундаментальной идеи крупнейшего  французского  историка XX века  Фернана  Броделя  о существовании «островов,  окруженных  сушей» (Баскония,  Каталония, Лигурия,  Греция  и  др.).  Авторы  делают  вывод  о  решающем  воздействии морских-«островных»  культур  средиземноморского  мира  на  формирование адыгского этноса, его историю и культуру.

Издание   осуществлено   благодаря  финансовой  поддержке генерального директора ООО «Адыгрегионгаз» В.Р. АУТЛЕВА.

Авторы  сердечно  благодарят  за  многолетнюю  помощь  в  поиске необходимой  литературы P.M. Меретукову,  заведующую  отделом межбиблиотечного  абонемента  и  доставки  документов  Национальной библиотеки РА; кандидата  исторических  наук,  доцента  М.  Ю.  Унарокову  за  ряд  исчерпывающих консультаций; Меджида  Утижева («Адыгэ  Унэ»,  г.  Нальчик) за  искреннюю  помощь  во время работы над этой книгой и создания ее оригинал-макета.

Рисунок  на  обложке: «Священная  роща»  из  книги  Джеймса  Белла «Дневник пребывания в Черкесии». Графика XIX века, размещенная на форзаце, из коллекции Батрая Озбека (Германия),  любезно предоставлена Л.М. Ашхамаф, старшим научным сотрудником Национального музея РА.

ISBN 5-7992-0293-7

© B.C. Агрба, 2004
© С.Х. Хотко, 2004
© А.Н. Солодовников, оформление, 2004


СОДЕРЖАНИЕ

I. ЛАНДШАФТ  ЧЕРКЕССКОГО «ОСТРОВА» (Читая  Фернана Броделя)
II. АНТРОПОЛОГИЯ «ОСТРОВА»
III. «ЧЕРКЕСИЯ — РОДИНА  КРАСОТЫ» (Читая  Иоганна  Гердера)
IV. «ОСТРОВ» ДОЛЬМЕНОВ
V. «ОСТРОВ»  РЫЦАРЕЙ. Доспехи,  геральдика  и  этикет  страны адыгов


I. ЛАНДШАФТ ЧЕРКЕССКОГО «ОСТРОВА» (читая Фернана Броделя)

В  рамках  данной  работы  предметом  исследования  для  нас  является взаимосвязь  этноса  и  ландшафта  на  Северо-Западном  Кавказе  на  всем протяжении  формирования  и  существования  здесь  адыгской  этнической общности.  Мы  постараемся  точно  выделить  и  охарактеризовать  наиболее сущностные  черты  историко-культурной  самобытности  адыгского  Северо-Западного Кавказа, определить вклад страны адыгов в культурное развитие Кавказа  и  региона  Северного  Причерноморья.  Территориальные  границы исследования  с  неизбежностью  выводят  нас  на  просторы  всего  Кавказа  и Северного  Причерноморья,  которые  во  все  исторические  периоды  были достаточно  тесно  взаимосвязаны.  Более  того,  мы  не  вправе  игнорировать материал  Анатолии,  древнего  цивилизационного  очага,  прилегающего  к Кавказу.  Таким  образом,  чтобы  точнее  определить  черты  историко-культурной самобытности Северо-Западного Кавказа мы будем оперировать фактами, начиная с III тысячелетия до н.э. (Майкопская культура), со всего региона Черного моря.

В  научной  кавказоведческой  литературе  подобная  попытка  выделения Северо-Западного  Кавказа  в  качестве  самостоятельного  историко-культурного  региона,  существенно  отличного  от  остального  Северного Кавказа,  еще  не  предпринималась.  При  рассмотрении  различных  проблем территория  Северо-Западного  Кавказа  включалась  на  общих  основаниях  в список  глав.  Так,  например,  М.  Кантария  при  изложении  материала  по истории  и  этнографии  земледелия  Северного  Кавказа,  дает  его  в  равных пропорциях между осетинами, вайнахами и адыгами1. В то же время, очевидно, что и по объему источников, и в территориальном  отношении,  и  в  плане  разнообразия  агрикультурных ландшафтов,  и  в  плане  садоводства  историческая  Черкесия  может  быть предметом  отдельного  крупного  исследования.  Источниковый  материал  по Черкесии  позволяет  ученому  глубже  и  разнообразнее  осветить  проблему полеводства не только на Северном Кавказе, но и на всем Кавказе, но это не происходит из-за нежелания увидеть очевидное — Северо-Западный Кавказ является  крупным  и  в  высокой  степени  самобытным  регионом, «удельный вес»  которого  в  общекавказском  историко-культурном  наследии  гораздо выше, чем это обычно признается.

Действует  еще  один  существенный  историографический  фактор  —  это определенная «забытость» адыгов в российской и советской историографии XX в. На это весьма важное историографическое обстоятельство указывает венгерский  кавказовед  Пауль  Генц  в  своей  работе «Черкесское сопротивление России»2. Массовое выселение в Турцию, малочисленность и дисперсное  состояние  адыгских  поселений  на  Северо-Западном  Кавказе после 1864 г.  привели  к  тому,  что  адыгов  стали  почти  полностью игнорировать  как  в  советской,  так  и  западной  историографии.  И,  если  в «Очерках  истории  Адыгеи» (т.1,  Майкоп, 1957 г.)  тема  национальной катастрофы — трагедия массового исхода в Турцию — освещалась на одной странице,  то  в  центральных,  академических  изданиях  она  не  освещалась вовсе.  Совершенно  иное  отношение  мы  наблюдаем  к  Дагестану,  Чечне, Осетии,  не  говоря  уже  о  Грузии.  Количество  исследований  и  сборников документов,  издававшихся  в  советский  период  по  этим  регионам  Кавказа, существенно больше,  чем  по  Черкесии.  В  ряде  случаев  игнорирование  адыгского  фактора носит  неприкрытый  характер.  Так,  в  сборнике  документов «Россия  и Северный Кавказ в XVI-XIX веках» (М., 1998 г.) западноадыгский материал представлен, самое большее, одной страницей3.

Что  позволяет  нам  говорить  о  Северо-Западном  Кавказе,  как  о  некоем самобытном  историко-культурном  регионе?  Фернан  Бродель  в  своей классической  работе,  посвященной  цивилизационному  облику Средиземноморья,  особое  внимание  уделил  горам,  островам  и  островам  на суше — «острова,  окруженные  сушей»4.  К  таковым  ученый  отнес  Грецию, Магриб,  Ломбардию,  Каталонию,  Португалию,  Андалусию,  Валенсию, Сирию. «Не существует ли в Средиземноморском мире, — задается вопросом  Бродель, — распределенном  на  множество  отсеков  и  оставляющем огромное  пространство  необработанным  землям,  не  говоря  уже  о  море, других  островов,  похожих  на  настоящие?  Других  оторванных  от окружающей территории уголков — сам эпитет напоминает об островах, — как, например, Греция или другие регионы, отгородившиеся от мира стенами гор и не имеющие с ним других путей сообщения, кроме морских?». И, если Неаполитанское  королевство  или  Ломбардия  являют  собой  очень  точные примеры «островов, окруженных сушей», то Сирия — наиболее абстрактный пример. Она отчасти отделена пустыней от Ирака и горами от Анатолии, и пустыней  же  от  Аравии.  Бродель  считает  Сирию  островом  в цивилизационном  смысле.  Она  выделяется  из  всех  переднеазиатских территорий  своей  особой  связью  с  культурами  Средиземноморья.  Именно уроженцы Сирии — финикийцы — первыми освоили море, достигли самых дальних его пределов, что и придало ему смысл моря Средиземного. Сирия дала  этому  региону  алфавит,  искусство  изготовления  стекла,  пурпурной краски  для  тканей,  секреты  земледелия (dry-farming); она  поставляла императоров  в  Рим  и  Константинополь;  отсюда  ислам  в VII в.  распространился в Северную Африку, Иран и Испанию; захватив сирийский плацдарм в 1516г., османы сумели завоевать Египет, Хиджаз, Тунис и Алжир. Бродель замечает,  что  мы  не  должны  увлекаться «этой  игрой  с  идеей  островной обособленности».  Но  все-таки  она  помогает  понять,  как  каждая  из  стран региона  сумела  сохранить  свой  неповторимый  облик  на  фоне  постоянного смешения  рас,  религий,  культур.  Средиземноморские  страны  представляют собой  группы  достаточно  обособленных  областей,  связуемых  по  морю многими днями плавания, но быстрее, чем по суше5.

Эта  средиземноморская  обособленность  повторяется  в  бассейне  Черного моря и на Кавказе. Здесь, пользуясь методом Броделя, мы видим целый ряд «островов на суше» —  это  и  Западная  Анатолия,  благодатная  земледельческая  область, отделенная от Восточной Анатолии цепью гор (эта область всегда тяготела к Греции);  это  страна  фракийцев,  отделенная  от  остального  материка балканским  хребтом  и  Дунаем;  следующий «остров» — Крым,  всегда живший отличной от Северного Причерноморья жизнью и всегда тяготевший к Греции, Константинополю, а в татарский период —  к  османскому  Стамбулу;  в  рамках  Крыма  неизменно  выделяется Керченский  полуостров,  отделенный  горами  и  так  называемым  скифским валом  от  остального  Крыма — этот  керченский «остров»  очень  часто  в истории политически, культурно и этнически был связан с Кавказом, а, точнее, с другим подобным «островом», т.е. Таманским полуостровом. Эту связь мы  видим  при  Спартокидах,  при  готах,  руссах,  в  генуэзскую  эпоху  и  при османах (в  рамках  единого  кафинского  санджака).  Периодически  зихи-черкесы занимали либо заселяли Керченский полуостров, где сохранились в большом  числе  их  топонимические  и  эпиграфические  следы6.  В  ряде византийских источников VIII-IX вв. Восточный Крым называется Зихией7.

Сюда  же  проникало  влияние  зихской  церкви  и  А.В.  Гадло  отметил,  что  в отдельные  периоды,  особенно  в VII-Х  вв.,  восточнокрымские  епархии Херсона,  Боспора  и  Сугдеи  именовались  Зихскими  и  входили  в  состав Зихского архиепископата с центром в Никопсисе, а в X веке — в Таматархе8.

Тот факт, что керченский и таманский «острова» тяготели друг к другу, нашел свое  отражение  в  едином  для  них  географическом  наименовании, появившемся в античную эпоху — «Боспор  Киммерийский».  А  то,  что  этим  названием  пользовались вплоть  до  нового  времени  нельзя  объяснить  отвлеченной  склонностью  к античной  географии:  традиция  поддерживалась  тесной  связью  двух «островов».

На  кавказском  побережье  легко  выделяются  три  таких «острова» — Черкесия,  Абхазия  и  Мингрелия.  Очень  часто  в  источниках,  посвященных Кавказу,  описываются  только  эти  страны  и,  что  характерно,  вне  связи Черкесии  с  Северным  Кавказом,  а  Мингрелии  с  Грузией.  Эти «острова» просвечиваются  через  слой  античной  этногеографической  номенклатуры  и всегда интенсивно сообщались друг с другом по морю, и все три были очень тесно связаны с Константинополем и с Трапезундом, еще одним, но гораздо меньшим, «островом»  на  стыке  Кавказа  и  Анатолии.  Трапезунд,  выгодно отделенный  горами  от  Анатолии,  всегда  вел  полунезависимое  и  космополитичное  существование,  а  во  времена  Трапезундской  империи  этот «остров»  действительно  выживал  за  счет  своих  морских  связей  и  очень хорошо иллюстрирует броделевскую идею.

Для  нас  вполне  очевидно,  что  три «острова» — Черкесия,  Абхазия, Мингрелия —  испытывали  на  всем  протяжении  истории  сильнейшее  влияние  со стороны культур Средиземноморья и, в свою очередь, заметно влияли на них.

Их  нельзя  вырвать  из  кавказской  почвы  и  показать  их  культуры изолированно,  но  по  целому  ряду  проблем  черкесо-абхазо-мингрельский материал демонстрирует гораздо большую связь с Анатолией, Балканами, Северной Африкой и даже Пиренейским полуостровом, чем с территориями остального  Кавказа.  В  этой  связи  нас  интересует  вопрос  о  критериях, позволяющих выделить страну адыгов как некий «остров» в море кавказско-средиземноморской истории.

Первый критерий — географическое расположение. Западные, приморские районы  Черкесии  отделены  от  ее  основной  территории  линией  Главного хребта, которая составляет условную северную границу; на западе «остров» упирается в устье Кубани, отделяющее его от приазовской низменности; на востоке  граница  проходит  в  районе  Гагринского  хребта,  вплотную  подступающего к морю. Гагринский выступ — это Дербенд Западного Кавказа и в  ряде  источников  район  Гагра  обозначен  как  Дербенд9.  Здесь  веками проходила  условная  граница  с  Абхазским  княжеством.  Последнее  очень логично заключено на пространстве между устьем Бзыби, горами, морем и устьем  Ингура,  за  которым  уже  Мингрелия.  Под  малым  черкесским «островом» соответственно фигурируют такие этнографические области, как Натухай,  Малый  Шапсуг (т.е.  причерноморская  Шапсугия),  Убыхия  и Джигетия (область  садзов,  причерноморских  абазин,  адыгизированных  в значительной  степени  уже  в XVI-XVII вв.).  В  приморской  Черкесии  не существовало института княжеской власти; это была страна горных кланов, всегда упорно отстаивавших свою независимость; здесь почти не ощущалось влияние евразийских номадов; здесь особый ландшафт, особая агрикультура; здесь заповедник древних обычаев, социальных устоев, мифов и языческих верований.  Приморская  Черкесия,  как  и  Абхазия,  удивительно  точно подтверждает наблюдение Броделя: «В истории островов, как в своего рода увеличительном стекле, хорошо видны особенности этой средиземноморской жизни. Пожалуй, эта история очень хорошо помогает понять, как каждая из стран  Средиземноморья  сумела  сохранить  неповторимое  своеобразие,  свой ни  с  чем  не  сравнимый  региональный  аромат...»10.  Именно  в причерноморскую  Шапсугию  стремятся  совершить  этнографические экспедиции  современные  кавказоведы:  здесь  в  значительной  степени сохранен  уклад  традиционного  адыгского  общества;  здесь  еще  помнят  как сами ритуалы, так и их смысл.

Идея «Острова»  отчетливо  звучит  уже  у  И.Н.  Клингена  в 1897 году  при описании  Сочинского  округа: «Научные  исследования (прежде  всего профессора А.И. Воейкова,  а  затем  ботаников  Альбова,  Смирнова  и  Кузнецова)  показали, что если северозападная часть побережья приближается, по свойствам своим, к  южному  берегу  Крыма  и  в  некотором  отношении  составляет  переход  к Кахетии,  то  юговосточная  большая  часть  его  является  в  высшей  степени самобытной  и  исключительной,  как  бы  настоящим  островом  не  только среди Европы, но и западной Азии. Природа этой части побережья резко разнится и от южноевропейской, и от среднего типа всего кавказского района.

Странным  образом,  Япония  и  северные  округа  чайного  китайского  района являются  родными  сестрами  этой  местности,  как  по  климату,  так  и  по характеру  растительности.  Виды  растений  различны,  но  лесные  формации поразительно схожи,...»11.

Таково  ландшафтное  и  культурное  обрамление  малого  черкесского «острова», который всегда занимал особое место в этнической и культурной истории всей Черкесии. Но естественно-географические условия, в которых развилась эта страна, позволяют нам определить границы большого «острова на суше», т.е. страны адыгов на Северо-Западном Кавказе. Вслед за этим мы постараемся  определить  исторические,  цивилизационные  критерии  этого «островного» пространства адыгов на Кавказе. Итак, мы видим, что в те века, когда  страна  адыгов  была  известна  миру  как  Черкесия (середина  ХШв. — первая половина Х1Хв.) ее минимальные, этнически насыщенные, границы в точности  совпадали  с  течением  реки  Кубань  от  ее  истоков  в  Большом Кавказском  хребте  до  ее  впадения  в  Черное  море.  Кубань  составляла  естественную  ландшафтную  границу  между  миром  горцев  и  миром кочевников. При всех исключениях мы должны признать р. Кубань границей, отделяющей  Северо-Западный  Кавказ  от  Центрального  Кавказа,  с  одной стороны, и от великой евразийской степи, с другой. И, если река составляла северный и восточный предел адыгского Северо-Западного Кавказа, то Черное  море  является  западным  пределом.  Очерченный  адыгский «остров» занимал важнейшую и в природно-климатическом отношении  наиболее  благодатную  часть  кавказского «континента».  Г.Г. Козменко, А.С. Немцев и С.А. Трепет, характеризуя климатические условия Кавказского  заповедника (территория  которого  занимает  земли  на  стыке исторических Абадзехии и Убыхии), вслед за Б.П. Алисовым отмечают, что этот  район  относится  к  влажной  западной  подобласти  высокогорной  климатической области Кавказа. Для Северо-Западного Кавказа преобладающее значение  имеет  западный  перенос  воздуха,  т.е.  влажные  воздушные  массы Средиземноморья и Атлантики12. Территория «острова» включает в себя все виды  ландшафтов:  степь,  лесостепь,  лесные  холмистые  предгорья,  лесные горы,  обширные  горные  долины  и  нагорные  плато,  субальпийские  и альпийские луга, скалистые горы, покрытые снегом и ледниками, плавни по Кубани. На Северо-Западном Кавказе наибольшие водные ресурсы — сама Кубань  является  одной  из  наиболее  протяженных  и  полноводных  рек Кавказа,  затем  ее  протяженные  и  мощные  притоки — Большой  и  Малый Зеленчуки, Уруп, Большая и Малая Лаба, Белая (Шхагуащэ), Псекупс; другие значительные реки — Ходзь, Фарз, Псефир, Пшеха, Курджипс, Цицэ, Пшиш, Убин,  Адагум,  Афине,  Абин,  Шебш,  Ахтырь,  Хабль,  Кудако,  Иль,  Эйбза (Зыбза),  Бугундырь,  Псиф,  Псебепс,  Чепси,  Каверзе,  Киша,  Дах,  Большой Руфабго,  Мешоко,  Чамлык,  Чохрак,  Гиага,  Марта13.  Это  водная  карта Закубанья.  Масса  рек  берет  свое  начало  в  Главном  хребте,  либо  в параллельных  ему  хребтах,  течет  вдоль  южного  склона  гор  и  впадает  в Черное море: Мзымта, Сукко, Годлик, Псоу, Бзыбь, Ворданэ, Вулан, Шахе, Пшад,  Туапсе,  Псезуапсе,  Джубга,  Аше,  Шепси,  Агой,  Небуг,  Псебе, Нечепсухо, Шапсухо, Мезыб, Яшамба, Адерба, Жане, Джанхот, Дюрсо, Озерейка,  Кудепста,  Сочи,  Мацеста  и  многие  другие,  имеющие  все  массу притоков. Речная сеть пронизывает весь Северо-Западный Кавказ. Его можно назвать страной рек и в этом отношении с ним несопоставим ни один другой регион  Кавказа.  По  обилию  горных  озер  Северо-Западный  Кавказ  также далеко опережает весь остальной  Кавказ.  Только  на  территории  Кавказского  заповедника  у  нас насчитывается 133 горных  озера  различного  происхождения — ледниково-каровые,  обвально-запрудные,  карстовые  и  др.14  Озеро  Абрау-Дюрсо — самое  крупное  на  Северо-Западном  Кавказе (180га;  тогда  как  площадь знаменитой Риды составляет 132 га)15. Такие озера как Большое, Хаджибий, Котова, Ачипста, Алоус, Цындышхо, Луган и многие другие составили бы гордость  любой  горной  страны  и  при  этом  остаются  совершенно неизвестными  даже  жителям  республики.  Причина — безлюдие  горных районов с 1864 года.

Северо-Западный Кавказ еще и наиболее лесная часть Кавказа: от берегов Кубани  до  моря,  за  исключением  самого  высокого  пояса  гор,  он  был полностью покрыт лесом. При средней лесистости Северного Кавказа 10,5% процент  лесистости  Адыгеи  составляет 36,0%, что  значительно  превышает подобные  показатели  в  любом  из 8 субъектов  этого  региона  России16. «В составе лесостепных и лесных растительных сообществ Адыгеи произрастает около 2,5 тыс. растений... Для сравнения, — отмечают Г.Г. Козменко, А.С.

Немцев и С.А. Трепет, — можно отметить, что в средней полосе России, на территории,  в  сотни  раз  превышающей  площадь  нашей  республики, произрастает только 2182 вида растений»17. «Обращает на себя внимание исключительное биоразнообразие Северо-Западного Кавказа, — отмечает далее Г.Г.  Козменко, — количество  эндемичных  и  реликтовых  форм  флоры  и фауны здесь несоизмеримо больше, чем в любых других регионах России».

Представление  об  исключительном  биоразнообразии  Северо-Западного Кавказа  дает  нам  исследование  Кавказского  государственного  природного заповедника,  расположенного  в  этом  регионе.  Флора  заповедника насчитывает  около 3000 видов,  из  которых 1700 — высшие  растения.

Зафиксировано 416 эндемичных видов: 36,6% в высокогорно-луговой сфере и 16% в лесной. Г.Г. Козменко отмечает, что Кавказский заповедник является одним  из  центров  произрастания  реликтовых  растений,  представителей доледниковых флор Кавказа.  Всего  отмечено 169 реликтов  и  практически  все  современные лесообразующие породы относятся к группе древних лесных флор. К числу доледниковых  реликтовых  видов  относятся  самшит  и  тис.  Основатель заповедника Х.Г. Шапошников в 1920 г. писал: «Ни в одной части Кавказа нет  такой  растительности.  Встречаются  деревья  тиса  с  возрастом  в  тысячу пятьсот лет»18. Таково значение Северо-Западного Кавказа при том, что весь Кавказ  в  целом  признается  уникальным  регионом.  У  В.И.  Ковалева  с соавторами (1999) читаем: «Кавказ  является  уникальным  центром эволюционного  видообразования,  которому  в  Европе  и  Западной  Азии  нет равных»19.

В  ряду  основных  черт  самобытности  страны  адыгов  мы  должны обозначить первую, базовую характеристику Северо-Западного Кавказа, как совершенно  уникального  в  природно-климатическом,  географическом  и ландшафтном отношении региона.

Следующая  важная  черта,  обусловленная  благодатным  ландшафтом  и стабильностью  населения,  это  статус «острова»  как  центра  доместикации целого  ряда  плодовых  культур.  Именно  Северо-Западный  Кавказ  признан крупнейшими специалистами как родина культурной яблони, груши, сливы, черешни,  каштана,  некоторых  других  плодовых. «Об  изумительном  богатстве старых черкесских садов, — писал И.В. Мичурин, — мне известно давно.  Дикие  заросли  плодово-ягодных  растений  Адыгеи  представляют собой  ценнейший  исходный  материал  для  селекционеров  Кавказа»20.

Целесообразно  здесь  привести  выдержки  из  труда  академика  П.М.  Жуковского, учителя Н.И. Вавилова, о значении региона Северо-Западного Кавказа в  развитии  мирового  садоводства.  В  ряде  случаев  автор  ограничивается простым  указанием  на  Кавказ,  но  из  контекста  ясно,  что  имеется  ввиду Северо-Западный  Кавказ.  И  это  особенно  становится  очевидно  при  взгляде на карту распространения дикорастущих видов яблони, груши и некоторых других  плодовых  Кавказа,  которую  приводит  Н.И.  Вавилов:  наибольшее скопление лесо-садов  именно  на  территории  бывшей  Черкесии  по  обеим сторонам хребта21. Итак, читаем Жуковского: «Яблоня восточная, кавказская, Malus orientalis... Единственный  дикорастущий  на  Кавказе  вид  яблони, чрезвычайно полиморфный... Как правило, сопутствует на Кавказе грушевым лесам. Вид этот несомненно был основным компонентом в генезисе культурной  домашней  яблони.  Некоторые  культурные  сорта  яблони  на  Кавказе представляют собой одомашненные и измененные прививкой лучшие формы из  дикорастущих Malus orientalis...»22.  По  поводу  груши: «...Наибольшее число видов рода Pyrus L. сосредоточено в Закавказье (Жуковский относил к Закавказью побережье Краснодарского края, бывшее черкесское побережье, так как формально это уже южный склон хребта; такой же подход у Клингена при описании черкесских садов), на Кавказе вообще; оно и является основным географическим местом видообразования груши... Груша обыкновенная, Pyrus communis L. ...На Кавказе, по Андрею Федорову, его замещает особый вид — Pyrus caucasica A. Fed., образующий  сплошные  леса,  тянущиеся  на много  километров,  часто  в  сообществе  с  яблоней  и  другими  дикими плодовыми. ...Особого  внимания  заслуживает «вегетативная  груша»,  на Черноморском  побережье  в  Краснодарском  крае.  Она  дает  второй  урожай плодов вследствие пролиферации цветков и их махровости, в результате чего в образовании ложного плода принимают участие многочисленные элементы околоцветника  и  пролиферировавших  листовых  образований,  которые, срастаясь, в совокупности образуют плод сложного происхождения, сочный, высоко  качественный...  На  Кавказе  происходил  очевидно  бурный  процесс эволюции  культурной  груши.  Здесь  обитает  в  диком  состоянии  свыше 20 видов рода Pyrus, в том числе P. caucasica. Население с древнейших времен занималось  прививками  и  отбором;  здесь  возникали  во  множестве спонтанные  межвидовые  и  межродовые  гибриды  в  зарослях  диких плодовых...  процесс  формообразования  культурных  сортов  груши происходил здесь совершенно независимо от эллинской культуры груши в Средиземье. Вряд ли Средиземье имеет приоритет в происхождении культурных форм груши; наоборот, все данные за то, что именно Кавказ явился ареной эволюции груши — как дикой, так и культурной...  ни  древность  народов  Греции,  ни  ее  естественные  грушевые ресурсы,  ни  опыт  населения  не  могут  идти  даже  в  отдаленное  сравнение  с таковыми  на  Кавказе. ...В  Средиземье  баски  знали  о  прививках  раньше  эллинов  и  научили  им  иберов.  Но  баски,  возможно,  связаны  корнями  с Кавказом, откуда и восприняли прививки. Родина прививок — Кавказ. Индия не  знала  их»23.  О  культуре  айвы (Cydonya oblonga Mill) Жуковский  пишет интересную вещь в связи с опытом черкесского садоводства: «В СССР более всего разводится на Кавказе, но специальных айвовых садов не существует.

Отдельные деревья или группы их имеются в большинстве плодовых садов, особенно яблоневых... Несмотря на отсутствие монокультуры айвы, в СССР имеется  немало  хороших  культурных  сортов,  плоды  которых  поражают своей  величиной:  так,  например,  сорт «Кышайву»,  найденный  в  старом черкесском  саду  на  Кавказском  побережье  Черного  моря,  дает  плоды, достигающие 3 кг. веса»24. Жуковский указывает на эндемичность айвы для территории Кавказа и, что очень важно, привлекает для иллюстрации своего тезиса  широкий  исторический  материал.  В  частности,  он  говорит  о заимствовании  этой  культуры  хеттами — сейчас  мы  знаем,  что протохеттское население было тесно связано с Северо-Западным Кавказом, с племенами Майкопской культуры и разговаривало на протоабхазо-адыгском языке.  Так  что  данные  из  истории  древнего  садоводства  могут  послужить еще  одной  иллюстрацией  к  общей  картине  абхазо-адыгского  этногенеза.

Очень  закономерно  и  то,  что  у  хеттов  культуру  айвы  заимствовали  греки, ранняя история которых прошла под знаком хаттско-хеттского влияния. Вот мнение Жуковского: «Происхождение айвы объяснить не трудно, поскольку это  монотипный  род;  дикая  айва  была  одомашнена  и  эволюционировала  в культуре за счет наследования  приобретенных  признаков.  Большую  роль  сыграли прививки. Одомашнение произошло на Кавказе, откуда она попала в Малую Азию  в  ту  эпоху,  когда  там  существовала  хеттская  конфедерация.

Позднейшие  государства  приэгейской  части  Малой  Азии (Лидия,  Кария) оценили  айву:  оттуда  она  попала  к  эллинам,  как  известно,  склонным привлекать  богов  и  богинь  ко  всем  своим  эмоциям;  в  результате  появился вариант  предания  о  споре  между  тремя  богинями — Юноной,  Венерой  и Минервой — не из-за яблока, а из-за плода айвы. Из Греции айва попала к римлянам, и Плиний уже описывал шесть сортов айвы. Северным путем айва проникла в Южную Россию, на Украину и в Крым — с того же Кавказа»25.

Весьма четкую привязку к территории Северо-Западного Кавказа, согласно Жуковскому,  имеет  слива (виды Primus Mill): «Терн, Primus spinosa...

Наиболее  распространен  на  Кавказе...  На  Кавказе  встречаются  крупные заросли, приуроченные к речным системам Кубани, Терека, Иоры, Алазани и другие...  Особенно  полиморфен  терн  на  Кавказе,  где  сильно дифференцирован не только морфологически, но и экологически, вплоть до обособления мезофитных форм в лесах средней зоны Главного Кавказского хребта... Алыча, Prunus Vachuschtii... Обитает на Кавказе, в нижнем поясе, до 500-600 м. ...В лесах Северного Кавказа алыча занимает не менее 6000 га, с наибольшим  распространением  в  Краснодарском  крае,  Сочинском  и Нальчикском  районах,  в  Северной  Осетии...  В  Абхазии,  где  заморозки  не столь обычны и много влаги, алыча дает огромные урожаи... Происхождение домашней сливы, Prunus domestica, в последнее время определилось. В диком состоянии ее никогда не было как самостоятельного вида. Происхождение ее гибридогенное.  Вполне  выяснилось,  что  она  произошла  от  скрещивания терна и алычи. На Кавказе во многих местах можно находить естественные гибриды  терна  и  алычи  или  ткемали...  В  предгорьях  Главного  Кавказского хребта обнаружены целые рощи из естественных  гибридов  терна  и  алычи,  размножившихся  корнеотпрысками...

Местом происхождения домашней сливы надо признать Кавказ, где алыча и терн  растут  совместно  и  где  натуральные  гибриды  их  установлены многократно... Возникавший постоянно на Кавказе вид Рг. Domestica обратил на себя внимание древних земледельцев Кавказа и был одомашнен... »26.

По поводу происхождения культурной черешни Жуковский отмечает, что «место  начала  одомашнивания  черешни  установить  невозможно»,  но  при этом указывает на немаловажное обстоятельство: «кавказская дикая черешня очень  мало  изучена...  на  Кавказе  имеются  новые,  еще  не  описанные  виды дикой  черешни»27.  Дальнейшее  изучение  кавказского  материала,  в особенности  на  территории  Краснодарского  края,  по  мысли  Жуковского, должно было повлиять на прояснение этого вопроса. Жуковский, видимо, не случайно  посчитал  важным  привести  греческое  наименование  черешни — «керазия». Оно созвучно с адыгским наименованием вишни чэрэз (керэз в шапс.  диалекте).  В  этом  мы  усматриваем  еще  одно  свидетельство  связи Северо-Западного  Кавказа  с  Средиземноморьем,  его «островного» существования.  За  пределами «острова»  термином  керэз-чэрэз  не пользуются.  В  Осетии,  Чечне,  Дагестане,  Грузии  и  Армении  используется термин персидского происхождения bali, обозначающий в разных вариациях как черешню, так и вишню28.

М.  Фасмер,  на  наш  взгляд,  совершенно  зря  возводит  русское  черешня  к древнебаварскому  chersia, chersse «вишня»,  которое,  в  свою  очередь, восходит к народно-латинскому ceresia; а последнее к латинскому cerasus из греческого cerasos. Более ранняя точка зрения Фасмера состояла в том, что праславянское название было напрямую взято из греческого источника, но по лингвистическим соображениям он от нее отказался — он не мог объяснить переход  ке  в  те29.  Он  увидел  закономерность  этого  перехода  в древнебаварском при заимствовании народной латыни, на которой говорили смешанные галло-римские группы населения в Западной Европе. Слишком  сложный  и  малоправдоподобный  путь  для  черешни  на  Русь30.

Жуковский  отмечает  прямой  путь  айвы  на  Украину  с  территории  Северо-Западного Кавказа и мы не видим препятствий на этом пути для культуры черешни.

Культура кизила (Cornus mas L.) издавна возделывалась в Черкесии, но не сплошными плантациями, а в лесо-садах. «В лесах Черноморского побережья Кавказа, — отмечает  Жуковский, — особенно  Туапсинского  и  Сочинского районов,  часто  растет  в  сообществе  с  боярышником,  алычой,  орешником, терном, под покровом дуба, клена и др.»31. Большие скопления кизила были на закубанской равнине.

Касаясь вопроса происхождения орешника или лещины (точнее, культуры орешника  обыкновенного — Corylus avellana L.), П.М.  Жуковский  вновь оперирует понятием лесо-сада, введенным в научный оборот И.Н. Клингеном в 1897г.  при  исследовании  агрикультуры  адыгов,  и  указывает  вновь  на черкесское  побережье. «Использование  орешника, — отмечает  ученый, — относится  к  древнейшим  временам.  На  Кавказе  еще  и  сейчас  можно наблюдать  реликтовый  способ  превращения  зарослей  лесного  орешника  в первый  примитивный  сад;  при  вырубке  дубового  леса  или  после  пожара орешник быстро восстанавливается, образуя обильно плодоносящие заросли, несколько разреживаемые человеком, создающим из них первородный сад...

Не имея в своем распоряжении столь огромных дикорастущих ресурсов, как на территории нашей страны, жители Средиземья вынуждены были издавна прибегнуть  к  разведению  орешника,  а  не  к  использованию  естественных зарослей.  Древние  народы  Европы  и  Кавказа  намного  раньше  прибегли  к широкому  использованию  в  пищу  семян  орешника,  нежели  народы Средиземья. Исходный материал, видовой и естественно-гибридный, попал в Средиземье в основном из причерноморских горных районов Кавказа (т.е. из Черкесии — прим. Б.С. Агрба и С.Х. Хотко) и Понта»32.

Постоянное  указание  Жуковского  на  заимствование  греками  различных культурных  видов  и  сортов  плодовых  именно  от  населения  причерноморской, горной  Черкесии  наталкивает  нас  на  два  основных  вывода: 1) горная Черкесия  или  Северо-Западный  Кавказ  на  самом  деле  являлась  центром  и очень  древним  очагом  садоводства; 2) само  географическое  расположение этого  центра  садоводства  облегчало  процесс  общения  представителей  двух культур. От Анапы до Гагры горы примыкают к морю и главный Кавказский хребет  идет  параллельно  линии  побережья.  Далее  на  юг  горы  отстоят  все дальше и дальше от побережья и, имея ввиду, что в древности земледелие и садоводство  велись  именно  в  горах,  соответственно  затруднялся  и культурный  обмен.  Географическое  расположение  Северо-Западного Кавказа, древней адыгской страны, как раз исключительно характеризует то обстоятельство,  что  весь  ее  горный  массив  расположен  вдоль  моря,  имеет массу перевалов с северного склона на южный, что обеспечивало общение с морем  для  всех  групп  закубанских  адыгов.  Черкесское  побережье  имеет массу удобных гаваней и мы вправе охарактеризовать Черкесию как самую морскую страну на Кавказе. И она была одновременно и горной, и морской страной.

Еще одна плодовая культура, и в то же время ценнейшая лесообразующая порода,  резко  подчеркивающая  выдающееся  значение  Северо-Западного Кавказа — каштан.  Род Castanea Mill из  семейства  Буковых (Fagaceae) объединяет 10-12 видов, из коих в России (как и в рамках бывшего СССР) в диком  состоянии  обитает  один  и  при  том  наиболее  ценный  вид Castanea saliva Mill — так  называемый  каштан  настоящий.  Весьма  любопытно,  что этот  вид  в  диком  состоянии  произрастает  в  России  только  на  Северо-Западном  Кавказе.  И  здесь  же  вообще  все  его  основные  запасы.  Есть небольшие островки в Мингрелии и Аджарии, а за рубежом — в Турции и на Балканах.  С  каштановыми  лесами  Черкесии  сопоставимы  только  его скопления в Испании — в Астурии и стране басков33. «На Кавказе, — пишет Жуковский, — основные  лесные  массивы  каштана,  начинаясь  в  северо-западной части Туапсинского района Краснодарского края в бассейне реки Небуг, тянутся полосой вдоль Черноморского побережья на юго-восток; в Абхазии обширные леса по рекам Аше, Шахе и Мзымта (здесь автор ошибается, т.к. все эти три реки на территории  Краснодарского  края;  из  них  первые  две  на  территории Шапсугии,  а  Мзымта  на  территории  исторической  Джигетии — области садзов,  т.е.  на  стыке  Черкесии  и  Абхазии),  особенно  по  среднему  течению рек Гога, Бзыби, на левом берегу реки Келасури, в долине рек Амткел, Кодор и др. В Западной Грузии, по соседству с Абхазией, каштан распространен до с.Худон»34.  Большие  массивы  каштана  имеются  и  на  северном  склоне черкесских гор (современный Майкопский район Республики Адыгея), о чем не пишет Жуковский. Он оценивает площадь кавказского каштана в 100000 га,  а  в  Западном  Средиземноморье (Италии,  Южной  Франции,  Испании)  в 115000 га, что опять-таки сильно выделяет регион Северо-Западного Кавказа и  смежной  с  ним  Абхазии,  как  наиболее  богатый  каштаном  в  прошлом  и настоящем. Жуковский приводит любопытный факт предпочтения кавказского  каштана:  стропила  знаменитого  по  архитектуре  Реймсского  собора, разрушенного немцами во время первой мировой войны, были сооружены из кавказского  каштана35.  Древесина  кавказского  каштана  обладает уникальными  свойствами:  она  очень  красива,  прочна,  т.е.  намного  прочнее дуба,  а  высокое  содержание  в  ней  таннидов  делает  ее  очень  стойкой  по отношению  к  паразитическим  грибам — разрушителям  древесины.

Древесина  кавказского  каштана  является  наилучшей  для  приготовления винных  бочек:  лучшие  вина  вырабатывались  в  бочонках  из  каштановой клепки.  Мы  можем  с  уверенностью  предположить,  что  горцы  Черкесии  и Абхазии  широко  использовали  каштан  при  строительстве  своих  пиратских кораблей.

В  Аджарии,  где  климат  очень  влажный,  и  где  по  образному  выражению профессора  А.Н.Краснова (1895г.) «гниют  камни»,  местные  жители предпочитали  сооружать  свои  дома  из  каштана, «единственной  породы,  не подвергающейся в этом чрезмерно  влажном  климате  моментальному  гниению»36.  До  революции богатые  европейцы  покупали  на  снос  такие  строения  в  Аджарии  и использовали каштановую древесину для отделки своих яхт, домов, замков.

«Из  сравнения  существующих  культурных  видов  каштана  выясняется, — отмечает  Жуковский, — что  наш  кавказский  С. sativa характеризуется сильным  ростом,  поздним  плодоношением,  крупной  величиной  плода, невысокой сахаристостью;...»37. Кавказский каштан достигает 35 м в высоту и 2 м в диаметре, обладая огромной шаровидной кроной. Таких деревьев нет нигде в мире. В Японии в префектуре Аомори (расположенной на самом севере  страны,  на  островах)  был  обнаружен  крайне  интересный  культовый памятник III тыс.  до  н.э.,  при  строительстве  которого  были  использованы стволы каштана (Castanea crenata Sieb. et Zucc или C.japonica Bl.) с диаметром не  менее  метра  и  длиной  не  менее 18м.  Деревья  со  столь  заурядными,  по кавказским  меркам,  параметрами  не  были  найдены  ни  в  Японии,  ни  на Дальнем Востоке. Организаторы этого международного проекта обратились к  российскому  правительству  за  разрешением  подыскать  такие  деревья  на Черноморском  побережье  Кавказа.  И  в 1996г.  шесть  огромных  деревьев кавказского каштана, прошедших тщательный отбор, были переправлены из Головинского лесничества Сочи в Японию38.

Приведенные  данные,  на  наш  взгляд,  превосходно  иллюстрируют неразрывность адыгского этноса и ландшафта Северо-Западного Кавказа на протяжении всего исторического периода. Ландшафт черкесского «острова» позволил  аборигенному  населению  уже  в  самые  отдаленные  исторические эпохи ввести в культуру целый ряд важнейших видов злаковых и плодовых, добиться выдающихся успехов в занятиях земледелием и садоводством. На протяжении  веков  хозяйствования  древние  адыги  превратили  Северо-Западный  Кавказ  в  единый  огромный  сад  посредством  культивирования системы  лесо-садов  и  лесо-хлебных  участков. «Одной  из  особенностей адыгского садоводства, — отмечает М.Ю. Унарокова, — являлась присущая ему развитая сортовая структура, которая обеспечивала употребление свежих фруктов в течение круглого года.

...Примечательно,  что  адыги  не  ограничивались  культивированием плодовых  деревьев  на  приусадебных  участках — щагухат,  возделыванием садовых  плантаций — чъыгхат.  Окрестные  леса  они  превращали  в  лесо-сады.  Так,  в  Шапсугии  бытовала  традиция,  согласно  которой  каждый,  кто весной  выходил  в  лес,  обязан  был  привить  черенок  одного  плодового дерева... В ауле Агуй вспоминают об одном человеке, который в окрестных лесах оставил после себя около 300 плодовых деревьев. Лесо-сады служили дополнительным алиментарным источником, в экстремальных же условиях их значение для западных адыгов трудно было переоценить»39.

Таким  образом,  мы  можем  говорить  о  серьезной  доле  антропогенного фактора  в  преобразовании  ландшафта  Северо-Западного  Кавказа  при сохранении  экологического  равновесия,  флоры  и  фауны  региона. «Вот откуда,  следовательно, — подчеркивает  в  своем  фундаментальном  труде В.К.Гарданов, — проистекала та исключительная живописность черкесского ландшафта, которая приводила в восхищение иностранца. Таким образом, и сама  живописность  пейзажей  Черкесии  первой  половины XIX в.  была  в известной  степени  результатом  трудовой  деятельности  населения»40.  К величайшему сожалению, адыгское культурное наследие так и осталось невостребованным.  В 1902 году  С.Васюков,  обозревая  плачевное  состояние Черноморской  губернии,  писал: «А  давно  ли, 40 с  небольшим  лет  здесь,  в горах,  была  блестящая  черкесская  культура.  Горцы  прекрасно  умели возделывать  зерновые  растения,  культивировать  плодовые,  производили хлопок  и  мед,  причем  последний  в  огромном  количестве  отправляли  за границу. Веками выработанные предупредительные меры против лихорадок, этого  действительного  бича  для  русских,  известны  тем,  кто  интересовался черкесской  культурой,  плодами  которой  мы,  к  сожалению,  не  воспользовались и не сохранили, не поддержали  того  опыта,  который  эти  люди  оставили  нам  в  наследие:  тоже должно сказать о фруктовых садах и горных дорогах — как те, так и другие заросли и одичали... С уверенностью можно сказать, что черкесская культура по отношению дорог стояла несравненно выше русской... »41.

В  работах  многих  кавказоведов (даже  у  тех,  кто  с  большой  симпатией воспринимает  адыгскую  культуру)  можно  прочесть,  что  в  Черкесии совершенно  не  было  двух  вещей — дорог  и  виноградников.  Огромное заблуждение. Дело в том, что адыги не закладывали обычных виноградников, а пускали лозу по дереву (ольхи, шелковицы, др.). Этот способ возделывания был как наиболее рентабельным, так и требовал большого знания почвенно-климатических условий. Подобные адыгские виноградные сады не болели и давали отличный урожай и через 30 — 40 лет после выселения их хозяев в Турцию.  И.Н.Клинген  был  буквально  восхищен  примером  сбора 30 пудов винограда с одного ольхового дерева, срубленного (!) колонистом на Кубанском  посту  в  устье  Дагомыса.  И.Н.Клинген,  осмотрев  заброшенные виноградные сады в Туапсе и Сочи сделал вывод, что 120 деревьев на одной десятине  земли  давали  в  Черкесии  такой  же  сбор  винограда,  сколько  в Мингрелии получается с 6—10 тысяч, а в Имеретин с 15 тысяч лоз42. Более того,  десятина  черкесского  виноградника-сада  имела  еще  массу  других насаждений:  низких  плодовых  деревьев  и  кустарников,  овощей,  ягод  и  т.д.

Адыгейские  сорта  винограда  и  виноградарство  в  условиях  исторической Черкесии  описаны  у  признанного  специалиста  по  истории  адыгского  садоводства Н.А. Тхагушева, в 40-60-е годы XX в. сделавшего очень много в плане реанимации адыгской садоводческой культуры43.

В начале своего исследования Клинген цитирует генерала и геополитика Ростислава  Фадеева,  торжествовавшего  в 1864 году: «Береговая  полоса ожидает  теперь,  как  неразработанный  рудник,  только  людей,  которые воспользовались  бы  ее  природными  богатствами.  Нечего  жалеть,  что  пуста покуда. Вырваны плевела, взойдет пшеница». И здесь же: «Земля закубанцев была нужна государству, в них самих не было никакой надобности. В отношении производства, народного богатства десять русских крестьян производят больше, чем сто горцев»44. В 1888 году, т.е. через 24 года после начала колонизации адыгских земель, не менее пафосно настроенный В.С.Кривенко был вынужден признать: «Из всех этих 90 тыс. десятин лучшей в округе земли (в 1866 г. комиссия Хатисова-Ротиньянца,  командированная  наместником  Кавказа,  признала  пригодными для  полеводческого  хозяйства 90 тыс.  десятин,  отметив  при  этом,  что черкесы до 1864 г. обрабатывали гораздо большее количество земли — прим. Б.С. Агрба и С.Х. Хотко) в 1886 году было обработано только 420 десятин или половина 1%!»45. В начале XX в. для жителей Туапсинского округа сбор фруктов  в  черкесских  садах  составлял  как  важнейшую  часть  дохода,  так  и основное средство выживания. Хлеб, выращиваемый в округе, обеспечивал лишь 1/3 населения, а дефицит восполнялся путем натурального обмена: «За один  пуд  хлеба  кубанцам  туапсинцы  дают  пуд  сушеных  лесных  груш, которых «пропасть» растет в горах. Обмен выгодный, не нужно ни сеять, ни ухаживать, а пойти в известное время в горы и собрать...»46. И у Клингена: «Страдания этих несчастных в первые годы после переселения неисчислимы: люди гибли от лихорадки и цынги; скот, приведенный из Кубанской области, почти весь пал, посевы по равнинам под глубокую плужную вспашку были до того неудачны, что многие казаки просили у начальства  свидетельств,  что  хлеб  здесь  не  родит.  Если  бы  не многочисленные  черкесские  фруктовые  сады,  то  казакам  пришлось  бы, чтобы  не  умереть  с  голоду,  бежать  обратно  тайком  в  Кубанскую  область.

Многие  так  и  сделали,  особенно  когда  наступила  война 1877 г.;  много  лет прошло  с  тех  пор,  конечно,  казаки  приспособились  и  обтерпелись,  но  в общем  вся  судьба  русской  колонизации  восточного  берега  вышла  такая печальная и странная, что несколько лет тому назад генерал Старосельский, по  особому  поручению (императора — прим.  Б.С.  Агрба  и  С.Х.  Хотко) объезжавший край, представил положение его только в самых мрачных красках, и колонизация признана совершенно неудавшеюся»47. И снова по поводу колонизации  у  Клингена: «...более  поразительного  неуспеха  трудно  себе представить»48.  В 1903 г.  начальник  Переселенческого  управления А.В.Кривошеий  отмечал,  что  на  широкую  колонизацию  побережья  рассчитывать не приходится, «ибо русские крестьяне не скоро сумеют достичь того уровня, на котором вели хозяйство черкесы»49. Приведенные данные, на наш взгляд,  убедительно  иллюстрируют  уже  не  раз  высказывавшуюся  мысль  о высочайшей  степени  адаптированное™  аборигенной  адыгской  культуры  к ландшафту  Северо-Западного  Кавказа,  всей  совокупности  его  природных, почвенно-климатических особенностей.


II. АНТРОПОЛОГИЯ «ОСТРОВА»

«Трудно исключить вероятность того, что экспансия протокавказского (протобаскского)  населения  была  ни  чем  иным,  как  первой  экспансией анатомически современного человека в Европу».

Л.Л.  Кавалли-Сфорца,  П.  Меноцци,  А.  Пьяцца.  История  и  география человеческих генов (Принстон, 1994).

Северо-Западный  Кавказ — один  из  важнейших  и  древнейших  центров человеческой  цивилизации.  Условия  Северо-Западного  Кавказа  позволили очень рано перейти к производящему хозяйству, земледелию как таковому, скотоводству,  садоводству,  ремеслам.  И  здесь  мы  уже  переходим  к  теме исторических и культурных черт самобытности региона. На всей территории Северного  Причерноморья  и  Кавказа  самой  древней  археологической культурой,  как  известно,  является  Майкопская  культура III тыс.  до  н.э.  И культура  эта  занимала  аккуратно  все  пространство  того  черкесского «острова»,  культурные  границы  которого  всем  хорошо  знакомы  по источникам  последнего  тысячелетия. «Эпицентр»  Майкопской  культуры локализуется в районе современного Майкопа —  это  курган  Ошад.  Неслучайность  Ошада  подтверждают  несколько более  поздние «майкопские»  курганы  в  районе  станицы  Новосвободной, расположенной здесь же. «Наиболее ранние металлические изделия, — отмечают А.А.Иессен и Б.Е.Деген-Ковалевский, — известные нам на Кавказе, принадлежат к могильному инвентарю курганов типа Майкопского погребения 1897 г.  и  курганов  близ  станицы  Новосвободной (б.  Царской) 1898 г. Характерный для этих погребений комплекс металлических изделий встречен  пока  исключительно  в  западной  части  Предкавказья;  в  других частях  Кавказа  современных  им  памятников  мы  пока  почти  не  знаем...

Особого внимания как образцы развитой техники обработки металла  заслуживают  медные  котлы  и  чаши  из  курганов  в  Майкопе  и Новосвободной.  Сосуды  эти,  среди  которых  некоторые  имеют  весьма значительные размеры, изготовлены  путем  проковки  медного  листа» . Факты  обильных  находок медных  изделий,  изготовленных  местными  мастерами  из  местного  сырья весьма  искусно (15 медных  предметов  из  Ошада, 33 медных  предмета  из дольмена под курганом №1 в Новосвободной, 12 предметов из кургана около Махошевской, а также медные изделия из кургана №2 Костромской станицы, из кургана №2 станицы Новосвободной; кургана №6 станицы Андрюковской; Псебайский курган, Тимашевский курган, Каменномостский курган и т.д.) говорят  о  существовании  единой  этнической  общности,  заботящейся  о воспроизводстве  собственных  форм  культуры  и  обживающей  пространство Северо-Западного Кавказа.

Именно  существование  Майкопской  культуры,  обладавшей  высоким  для своего  времени  уровнем  знаний  о  металле,  позволило  Э.А.Спейзеру выстроить  теорию,  согласно  которой  древнейшая  металлургия  возникла  на Северном Кавказе, откуда она распространилась на юг, дав в качестве своего деривата  древнейшую  культуру  Элама (Сузы)51.  Влияние  Майкопа  простиралось  и  значительно  южнее  Элама:  сохранились  изображения майкопских псалиев на шумерских печатях раннединастического периода.

Майкопский  предмет  играл  роль  идеологического  атрибута  и  являлся символом верховной власти в шумерском  обществе (на  рельефах  майкопские  псалии — в  руках  богини Нанны  или  Инанны-Иштар)52.  Дж.П.Мэллори (Белфаст)  отмечает  мощное цивилизирующее  воздействие  Майкопской  культуры  на  территорию Украины  и  делает  вывод  о  том,  что «майкопцы»  явились  ее  первыми  обитателями53.  Таково  было  значение  Северо-Западного  Кавказа  в  истории становления  цивилизации  в  регионе  Кавказа,  Северного  Причерноморья  и даже за их пределами.

Мы  сразу,  начиная  с  первой  археологически  установленной  культуры, убеждаемся  в  правомерности  выделения  территории  Северо-Западного Кавказа как совершенно определенного, самостоятельного центра развития и средоточения знаний о земле, почве, металлах, сельском хозяйстве. То есть, мы видим непреложный факт — Северо-Западный Кавказ являлся центром самобытной  культуры  и  этноса,  и  никогда  не  был  частью,  филиалом  или периферией  другой  культуры.  Мы  можем  говорить  о  территории  Северо-Западного Кавказа как об основном месте генезиса древних абхазо-адыгов, хотя этот процесс затронул всю территорию Центрального и Южного Кавказа, а также область хаттской культуры в Малой Азии. Уже для периода III тыс.  до  н.э.  мы  можем  говорить  о  Северо-Западном  Кавказе  как  о черкесском-адыгском «острове» с ясно прорисовывавшимися культурными и этническими  очертаниями.  Племена  Майкопской  культуры  уже  давно  и весьма основательно атрибутированы в  научной  литературе  как  протоабхазо-адыгские.  И  эта  уверенность зиждется  на  древнейшей  привязке  понтийского-адыгского антропологического  типа  именно  к  территории  Северо-Западного  Кавказа.

Этот  антропологический  тип  непрерывен  на  Северо-Западном  Кавказе  со времени  энеолита  до  позднего средневековья, а дальнейшая непрерывность уже не является предметом дискуссии54.

За пределами Северо-Западного Кавказа понтийский тип распространен в Кабарде и Абхазии, где он сильно трансформируется взаимодействием с так называемым  кавкасионским  антропологическим  типом (для  Кабарды  это означает смешение с осетинами, чеченцами, дагестанцами; для Абхазии — с мингрелами,  сванами,  картвелами).  Интересно,  что  ингуши  в  большинстве своем  представлены «понтийцами»,  что  отражает  факт  их  более  тесного этнического  взаимодействия  с  адыгамика-бардинцами.  Такие  же «понтийские»  районы  отмечены  местами  в  Западной  Грузии,  у  румын  по Дунаю,  в  Восточной  Европе.  Мы  рассматриваем  эти  факты  как  очевидные свидетельства  миграций  древних  адыгов  с  территории  своего «острова», являвшихся  результатом  его  перенаселенности  либо  вовлечения  отдельных групп адыгов в крупные перемещения сарматов, гуннов, готов, тюрок и др.

этносов.  Понтийский-адыгский  антропологический  тип  есть  следующая, вслед за цивилизационной важностью региона, черта самобытности Северо-Западного Кавказа.


III. «ЧЕРКЕСИЯ — РОДИНА КРАСОТЫ» (читая Иоганна Гердера)

Черкесия,  ее  древний  антропологический  тип,  физические  качества  ее населения  всегда  вызывали  повышенный  интерес  у  европейских путешественников, философов, антропологов, историков. И это специальное, осознанное выделение страны адыгов из общего ряда кавказских областей и стран, на наш взгляд, имеет ряд важных научных и идеологических причин.

Их определение и подробный анализ не входит в круг задач, поставленных в нашем  исследовании.  Но  есть  необходимость  указать  на  главную  причину, породившую  сотни  восхищенных  отзывов — это  интуитивное  понимание значимости черкесского фактора в истории древней Европы, его воздействия на греков, кельтов, германцев. Эта идея четко сформулирована у немецкого философа  и  антрополога  Иоганна  Готфрида  Гердера (1744-1803) в  главе «Органическое строение в областях, где живут изящно сложенные народы»: «Здесь — Черкесия,  родина  красоты, ... черкешенок  все  знают  и  все превозносят за их красоту, за черный шелк тонких бровей, за черные глаза, в которых горит огонь, за гладкий лоб, маленький рот, округлость лица. Прямо кажется,  что  стрелка  весов  человеческого  телосложения  замерла  тут  на середине, и на одной чаше весов — Греция, а на другой — Индия, Запад и Восток. Счастье, что Европа была не очень удалена от этого средоточения красивых  форм,  что  многие  из  населивших  Европу  народов  в  разное  время или жили в областях между Черным и Каспийским морями или же медленно прошли  по  этим  землям.  По  крайней  мере,  европейцы — отнюдь  не антиподы  тамошних  мест»55.  Как  видим,  Гердер  считает  Черкесию источником,  средоточием  красивых  форм,  образцового  антропологического материала, повлиявшим на сложение европейских этносов. И не только европейцев, но еще и турок, и персов. В этой  связи  он  отмечает  следующее: «Древние  персы  были  безобразным горным  народом,  о  чем  свидетельствуют  оставшиеся  из  них — гауры.  Но поскольку  ни  одна  азиатская  страна  не  переживала  столько  нашествий, сколько Персия, к тому же расположенная под боком у прекрасно сложенных народов, то и здесь постепенно образовался такой тип, который соединяет в себе  достоинство  и  красоту — особенно  у более благородных персов... индуски и черкешенки облагородили персидскую кровь»56. Улучшение турецкого генотипа Гердер связывает опять-таки с Черкесией: «Итак, у всех народов, которые  жили  в  этих  местах (т.е.  на  пространстве  между  Черным  и Каспийским  морями,  а  таковы  были  границы  Черкесии  в XVI — первой половине XVIII вв., т.к. кабардинские селения доходили до Каспия), которые теснились  на  этой  земле,  прославившейся  красотой  лиц,  черты  лица смягчились.  Турки  сначала  были  безобразным  народом,  но  они  облагородились,  стали  более  высокими  и  стройными;...»57.  В  связи  с гердеровским  мнением  о  влиянии  Черкесии  на  Иран  уместно  вспомнить высказывание  крупного  востоковеда  В.Минорского:  «Инфильтрация  кавказцев  в  Персию — чрезвычайно  важный  феномен,  который  полностью изменил социальную основу правящих классов»58.

Мысль  о  Черкесии,  как  о  некоем  природном  генетическом  источнике звучит  очень  ярко  и  недвусмысленно  у  швейцарского  путешественника, археолога и историка Фредерика Дюбуа де Монперэ (30-е гг. XIX в.): «Если бы  я  с большей смелостью мог судить о путях провидения, я подумал бы, что  его  намерением  было  воссоздать,  обновить  другие  вырождающиеся расы сметением их с прекрасной черкесской нацией. Но не нам измерить всю глубину высшего  разума»™.  И  та  же  идея  высказывается  Эдмундом  Спенсером, совершившем в 30-е гг. XIX в. два путешествия в Черкесию, в ходе которых он лично посетил многие районы Натухая, Шапсугии, Убыхии, Абадзехии, Темиргоя: «Они, однако, имели честь дать свое название (кавказская раса), за исключением  финов  и  лапландцев,  всему  населению  Европы — народа самого цивилизованного и могущественного, которого когда-либо видел мир; и,  действительно,  рассматривая  жителей  Кавказа,  мы  должны  признать превосходство  их  внешнего  облика  над  огромной  массой  европейцев,  мы вынуждены  прийти  к  убеждению,  что  мы  их  потомки,  происшедшие  от одного  рода;...»60.  Приведем  еще  два  очень  характерных  для  Спенсера отзыва: «Красота черт и симметрия фигуры, которыми отличен этот народ — не  фантазия;  некоторые  из  прекраснейших  статуй  древности  не  являют  в своих  пропорциях  большего  совершенства»; «Сейчас  я  путешествую  в области натухаев — народа, считаемого самым красивым из всех черкесских племен... во время моего пути я не видал ни единого лица, не отличающегося красотой, разве только ногайского татарина, калмыка или русского пленного (упоминание  в  подобном  контексте  русских  объяснимо  русофобией английских авторов этого периода — прим. Б.С. Агрба и С.Х. Хотко). Общий контур  лица  натухайца  совершенно  классический,  представляющий  в профиль  ту  изысканно  мягко  вьющуюся  линию,  считаемую  знатоками идеалом  красоты.  Их  большие  темные  глаза,  обычно  темно-голубые, прикрытые длинными ресницами, были бы прекраснейшими из всех, которые я когда-либо видел, если бы не выражение дикой жестокости, которое сильно поразило  меня,  когда  я  впервые  прибыл  в  Черкесию,...»61.  Австрийский журналист  Феликс  Канитц,  посетивший  перед  войной 1877-1878 гг.  ряд черкесских селений на Балканах, так описывал их прибытие в 1862-1864 гг. после Кавказской войны в Европейскую Турцию: «Посреди всего этого скопища  человеческих  бедствий  и  страданий  выступала  еще  ярче,  рядом  с гордою осанкою и наружностию, с выражением сознания своего достоинства мужчин, волшебная ослепительная красота черкесских женщин. Кто пожелал бы  увидеть  в  действительности  идеал  классической  женской  красоты, который  представляется  ему  во  сне  или  создавался  в  его  воображении  по античным  первообразам,  тот  должен  отправиться  в  черкесские  селения Балкан, ...»62.  Нет  нужды  приводить  все  подобные  отзывы  о  черкесской красоте — их очень и очень много. Здесь надо иметь ввиду, что черкесская красота превозносилась людьми самого различного этнического и социального происхождения, и на протяжении веков: в их числе русские, турки, татары, персы,  арабы,  французы,  англичане,  итальянцы,  немцы,  поляки,  грузины, евреи,  чеченцы,  дагестанцы  и  многие  другие.  Думается,  что  мы  в достаточной  степени  проиллюстрировали  классическое  высказывание Гердера: «Черкесия — родина красоты». Невозможно оторвать эту тему от факта многотысячелетней преемственности понтийского антропологического типа  на  территории  черкесского «острова» — Северо-Западного  Кавказа.

Очень странно, что эти две темы всегда рассматривались изолированно друг от друга.


IV. «ОСТРОВ» ДОЛЬМЕНОВ
 
В ряду черт исторической самобытности вслед за Майкопской культурой и понтийским-адыгским антропологическим типом, о котором мы только что говорили,  следует  указать  на  дольменную  культуру,  памятники  которой засвидетельствованы  исключительно  в  ареале  Майкопской  культуры,  в ареале  исторического  проживания  абхазо-адыгов.  При  этом,  абсолютное большинство  дольменов  было  возведено  именно  в  границах  черкесского «острова», слегка «вываливаясь» к югу от него до современного Очамчира в Абхазии.  Весьма  важно  отметить,  что  ни  одного  дольмена  нет  в  других регионах Кавказа — Мингрелии, Сванетии, Осетии, Чечне, Дагестане, Грузии. Там встречаются единичные мегалиты, но не имеющие типологически и внешне ничего общего с дольменами Северо-Западного Кавказа. Дольменные сооружения  очень  ярко  и  резко  дистанцируют  Северо-Западный  Кавказ  от остального Кавказа.

На момент исследования В.И.Марковина (конец 60-х — нач. 70-х гг. ХХв.) дольмены  были  зафиксированы  в 156 пунктах  Северо-Западного  Кавказа  в количестве 2208 сооружений, из которых 2014 — плиточные, а остальные — трех  редко  встречающихся  типов  с(оставные,  корытообразные  и монолитные). Дольменная культура как бы заключена в треугольник между Анапой-Майкопом-Сухумом63. Дольмены возводились на всем протяжении II тыс.  до  н.э.:  они  встречаются  как  одиночные  памятники  и  большими скоплениями в качестве «городов мертвых». Интересно, что такие крупные скопления мегалитов имеют место на северном склоне как раз в том районе, где до того размещался центр Майкопской культуры. В районе станицы Царской (Новосвободной)  в  конце  Х1Хв.  кубанский  историк  и  археолог Е.Д.Фелицын насчитал 262 дольмена; при этом он замечает, что «найдется еще  оставшихся  неосмотренными  не  более 100»64.  Это  место  получило  у казаков-колонистов  название  Богатырская  поляна,  т.к.  сами  дольмены  они назвали «богатырскими  хатками».  В  бассейне  реки  Кизинка,  в  районе станицы  Баговской,  было  обнаружено 564 дольмена,  а  в  районе  станицы Каменномостской  сохранились  в  разрушенном  виде 260-270 сооружений65.

Это земли исторической Абадзехии. Очень большие скопления дольменов в Причерноморской Шапсугии. Из четырех типов дольменов только первый — плиточный — встречается в Абхазии (т.е. южнее реки Псоу). Все абхазские дольмены  были  возведены  уже  в  эпоху  расцвета  дольменной  культуры.  А наиболее древние дольмены начали сооружаться «майкопцами» на северном склоне и могут быть датированы почти серединой III тыс. до н.э. Во времени и  в  основных  памятниках  мы  наблюдаем  совмещение  двух  условно  различных  культур. «Представляется,  что  самыми  древними  гробницами, — пишет  Марковин, — являются  дольмены,  содержащие  инвентарь новосвободненского  типа.  К  этой  категории  находок  относятся  материалы, собранные в дольменах станицы Новосвободной (Царской), так и извлеченные из гробниц станицы Саратовской (в бассейне реки Псекупс, т.е. опять-таки  северный  склон  хребта),  Красноалександровского  аула (Причерноморская  Шапсугия)  и  отдельных  дольменов  с.Эшера (северная окраина Сухума)... Инвентарь основной массы абхазских дольменов кажется менее древним, чем предметы новосвободненского типа»06. Таким образом, как численно, так  и  хронологически  дольменная  культура  является  порождением культуры  Майкопа  и  локализуется  в  пределах  черкесского «острова»  в  тех его границах, которые мы определили в начале этой статьи.

Разумеется,  мы  далеки  от  мысли  и,  тем  более,  от  намерения атрибутировать дольменную культуру на Кавказе как только адыгскую или в большей степени адыгскую. Мы считаем ее, как и культуру Майкопа, общим абхазо-адыгским  наследием  и,  употребляя  для  этой  отдаленной  эпохи определение черкесский «остров», имеем ввиду абхазо-адыгское сообщество Северо-Западного Кавказа. Только в гораздо более позднюю эпоху Северо-Западный  Кавказ  становится  в  большей  степени  адыгской  территорией,  а абхазоязычные группы смещаются к югу.

Итак,  дольменная  культура,  органично  вырастая  на  базисе  Майкопской культуры, просуществовала почти две тысячи лет: от середины III тыс. до н.э. и до VIII-VII вв. до н.э. Дольмены дистанцируют Северо-Западный Кавказ от остального  Кавказа  и  сближают  черкесский «остров»  со  странами-«островами»  Средиземноморья.  Само  существование  дольменов  по  поясу Средиземноморья  от  страны  басков  до  Черкесии  является  материальным подтверждением  теории  Н.Я.Марра,  согласно  которой  современные кавказские  языки  представляют  собой  остатки  языков  древней  группы народов,  между  которыми  существовала  первоначально  территориальная  и лингвистическая непрерывность67. Яфетические-кавказские этносы занимали обширные  пространства  по  всему  северному,  европейскому Средиземноморью,  Балканы,  Анатолию  и  Ближний  Восток «задолго  до вторжения  индогерманцев  и  семитов  в  Средиземноморье»68.  Целый  ряд лингвистических  данных  позволил  Берджиху  Грозному,  основателю хеттологии, считать, что протохетты, шумеры, древние обитатели Сибири и Кавказа  принадлежали  к  восточной  ветви  народов  кавказской  системы языков  и  включаются  в  одну  группу  народов.  Проблему  происхождения дольменов Северо-Западного Кавказа многие специалисты пытались решить именно в контексте  основных  положений  Марра — это  работы  Б.А.  Куфтина, Л.Н.Соловьева, Л.И. Лаврова, Т.Б. Поповой69.

Влияние  Марра  сказывается  и  в  логике  Марковина,  аккуратно фиксирующего все совпадения и параллели в дольменных ареалах Басконии, Сардинии,  Корсики,  Балкан  и  Северо-Западного  Кавказа.  Так,  он  отмечает сходство инвентаря некрополя Рокния (в районе Константины в Алжире) с инвентарем в ряде дольменов Северо-Западного Кавказа: «Из металлических изделий следует отметить бронзовые многовитковые и одинарные прутяные подвески,  круглые  височные  кольца,  свернутые  в  несколько  раз,  и  мелкие спиральки.  Здесь  необходимо  отметить  полнейшее  сходство  именно  этих бронзовых  африканских  изделий  с  находками, сделанными в ряде западно-кавказских  дольменов  и  которые  могут  быть  приблизительно  отнесены  к середине II тыс.  до  н.э.  Африканские  дольменные  захоронения сопровождаются  керамикой,  среди  которой  выделяются  чаши  с клювовидными  выступами  и  сосуды  с  ручками.  И  снова  мы  должны подчеркнуть сходство форм указанных сосудов, особенно посуды с ручками (они  отходят  от  края  устья),  с  западнокавказской  дольменной  керамикой.

Итак,  налицо  отдельные  черты  сходства  дольменов  Северной  Африки  и Западного Кавказа и особенно инвентаря, обнаруженного в них. Мимо этих фактов пройти нельзя»70.

В  связи  с  небольшой  группой  дольменов  в  Европейской  Турции (т.е.  на территории исторической Фракии) Марковин пишет следующее: «Дольмен с приставными  портальными  плитами  из  Буюнлу (Лала-паша),  без  всякого сомнения,  аналогичен  тем  западно-кавказским  дольменам,  какие исследовались Н.И.Веселовским у ст.Новосвободной и нами в бассейне реки Кизинки (ст.Баговская).  Именно  для  таких  построек  характерны  те  ранние пропорции, при которых камера имеет удлиненную и слегка трапециевидную форму...  другие  дольменные  постройки,  обнаруженные  в  Турции,  также близки  западно-кавказским  сооружениям»71.  Это  сходство  закономерно обнаруживает большая группа дольменов  Болгарии,  т.е.  исторической  Фракии:  речь  идет  о «несомненном сходстве»72.  В  мегалитических  сооружениях  Апеннинского  полуострова, конструктивно далеких от наших дольменов, и которые западноевропейские археологи именуют искусственными гротами, содержатся все-таки металлические  предметы  и  керамика,  близкие  западнокавказским  находкам.

«Интересно, что из Сицилии происходят крюки, тесла, боевые секиры и др. предметы,  находящие  прямые  аналогии  среди  вещей,  обнаруженных археологами  Кавказа.  Интересно, — продолжает  Марковин, — что  в Сицилии  встречается  древняя  керамика (эпоха  ранней  бронзы),  внутренняя поверхность  которой  прочерчена  врезами.  Подобная  керамика  встречается среди кавказских дольменных находок, особенно много было найдено ее на Дегуакско-Даховском  дольменном  поселении (Майкопский  район)»73.  Обращаем  внимание  на  то  обстоятельство,  что  параллелизм,  в  основном, прослеживается  на  материалах  дольменов  северного  склона  Кавказского хребта.  Это  подтверждает  мнение  о  том,  что  на  Северо-Западном  Кавказе дольмены стали возводить сначала в районе основных находок Майкопской культуры, а уж затем на южных склонах, обращенных к морю.

Далее, продвигаясь на Запад, Марковин анализирует дольмены Сардинии и Корсики  и  делает  вывод,  что «отдельные  дольмены  Корсики  внешне неотличимы от кавказских; поздние постройки (гробницы-корабли — Naveta) близки дольменным постройкам, обнаруженным в верховьях реки Кубани»74.

И  здесь  мы  уже  приближаемся  к  важнейшему,  наиболее  крупному  и архаичному  ареалу  дольменной  культуры  в  Западном  Средиземноморье — Пиренейскому полуострову, исторической родине басков. Именно дольмены страны  басков  являются  ключом  к  пониманию  происхождения  дольменной культуры  черкесского «острова».  С  протобасками  ученые  связывают крупнейший в мире ареал дольменной культуры, охватывающий весь север и восток Испании, все западные и часть центральных департаментов Франции.

Ученые, занимающиеся изучением этногенеза  басков,  делают  два  основных  вывода: 1) что  этот  этнос  является единственным  реликтовым,  доиндоевропейским  этносом  Европы; 2) и,  что территория,  которую  освоили  баски  до  прихода  первых  индоевропейцев, доходила  до  Центральной  Европы.  Басконские  дольмены  являются  более древними,  чем  дольмены  Северо-Западного  Кавказа.  Первые  дольменные постройки Пиренеев датируются 4000-3500 гг. до н.э., т.е. они на 1—1,5 тыс. лет  старше  черкесских  дольменов.  А  основное  время  их  строительства подразделяют на два этапа, поздний из которых датируется 2700-2500 гг. до н.э.,  то  есть  мы  можем  констатировать,  что  первый  дольмен  в  районе Майкопа  был  возведен  тогда,  когда  протобаски  закончили  строительство своего  последнего  дольмена. «Дольменные  памятники  Пиренейского полуострова, — отмечает Марковин, — и именно наиболее ранние из них, находят определенные аналогии в памятниках Кавказа: в многогранном дольмене,  обнаруженном  еще  в 1869 году  но  реке  Фарс  у  ст.Новосвободной (только  здесь  перед  нами  более  поздний «облагороженный»  вариант полигонального  дольмена  пиренейского  типа);  дольмены  с  четко выделенными  порталами  и  д«вухкамерные  дольмены»  типа ст.Новосвободной.  Интересно,  что  даже  отдельные  формы  пиренейской дольменной  керамики,  орнамент  на  посуде,  кремневые  стрелы  находят близкие аналогии на Кавказе»75.

Весьма  вероятно,  что  идея  возведения  дольменов  пришла  на  Северо-Западный Кавказ из Басконии и, скорее всего, морским путем. Яфетические этносы — протобаски  и  протокавказцы — занимали  наиболее благоприятные регионы Средиземноморья. «Вполне возможно также, — отмечает  Ю.В.Зыцарь  в  работе,  посвященной  баскско-кавказским лингвистическим  связям, — что  родственные  предки  басков  и  кавказцев, осев местами по берегам Средиземного моря на всем их протяжении еще до прихода хамито-семитских и индоевропейских племен, составили основной «цвет»  в  первоначальной  этнической  мозаике  Средиземноморья»76.  Почему мы настаиваем на морском пути для доставки такой идеи? Потому,  что,  во-первых,  яфетические  этносы,  занимавшие  смежные территории,  общались  по  суше (например, «майкопцы»  и  хатты, протопелазги и протоэтруски; В. Георгиев утверждает связь хаттов с этрусками и этих последних с населением Пиренеев), но, видимо, это сухопутное общение  не  связывало  басков  и  черкесов за исключением какой-то первой, еще  неолитической  или  даже  донеолитической,  волны  протокавказцев  в Европу.  Тысячу  или  даже  полторы  тысячи  лет  баски  возводили  дольмены прежде, чем яфетические горцы Балкан и Северо-Западного Кавказа принялись за их строительство. Во-вторых, период, приходящийся на середину и вторую половину III тыс. до н.э. (примерно между 2600-2100 гг. до н.э.) стал в  истории  Средиземного  моря «первым  периодом  морской  торговли».

Соответственно,  первыми  мореплавателями,  освоившими  азы  каботажного плавания вдоль берегов и линий островов, явились яфетиды. Именно к этому времени  относятся  первые  изображения  морских  многовесельных  судов  с высокими  носами,  оснащенных  парусами.  Позднейшие  древнегреческие суда,  т.н.  петеконтеры  были  явно  заимствованы  ими  у  яфетидов-пелазгов, которые на момент греческого-дорийского завоевания Южных Балкан имели 2-х тысячелетнюю морскую традицию.

В  пользу  морской  версии  доставки  дольменной  идеи  говорит  и  то обстоятельство,  что  наиболее  древние  строения  Северо-Западного  Кавказа находят  аналогии  на  территории  современной  Португалии,  отделенной  от остальной территории полуострова цепью гор (Португалия — еще один броделевский «остров  на  суше»),  и  на  острове  Сардиния.  Если  движение началось из этих стран — то только по морю. Выше мы говорили о сходстве инвентаря и керамики с острова Сицилия с дольменами Майкопского района, а это опять-таки свидетельство дальних морских путешествий. То же самое можно  сказать  о  дольменах  Рокнии  в  Алжире — вряд  ли  большие  группы могли  преодолеть  по  суше  маршрут  до  Кавказа  или,  в  этих  двух  случаях (Рокния и Сицилия) наоборот — с Кавказа в Западное Средиземноморье, т.к. речь идет о нетипичности этих находок на Западе и о их типичности, и более раннем появлении на Кавказе. И здесь мы должны уже признать, что не только баски проникали в Черное море, но и черкесы  проникали  в  Западное  Средиземноморье.  И  идея  возведения дольмена  могла  быть  доставлена  по  морю  басками,  но  могла  быть  и привезена по морю черкесами.

О  прибытии  басков  на  Северо-Западный  Кавказ  писал  Марковин,  а обратный взгляд представлен в работе Л.И.Лаврова: «Появление дольменов на  северо-западном  Кавказе,  очевидно,  связано  с  развитием  торгового  и военного  мореплавания  у  приморских  народов  в  неолите  и  эпоху  бронзы.

Корабли  всегда  перевозили  не  только  товары  и  людей,  но  и  идеи.  Нельзя также  думать,  будто  кавказские  народы  научились  их  строить  от  заезжих купцов или морских разбойников, приплывавших сюда из других стран. Для того,  чтобы  построить  первые  дольмены,  нужно  было,  чтобы  кавказские мастера  своими  глазами  видели  подобные  сооружения  в  других  странах.

Появление  дольменов  на  Кавказе  нельзя  объяснить  иначе,  как  следствием дальних  морских  экспедиций  кавказских  народов  на  рубеже  неолита  и раннеметаллической  эпохи»77.  Схема,  предложенная  Л.И.  Лавровым, основывается на очень серьезных доводах: 1) археологический материал и, в первую  очередь,  из  самих  дольменных  захоронений  показывает  исключительно понтийский антропологический тип, как и в могильниках Майкопской культуры; 2) первые  дольменные  некрополи  были  возведены  на  северном склоне и притом в районе, наиболее всего освоенном «майкопцами»: трудно объяснить,  почему  приплывшие  из  Пиренеев  или  из  Сардинии  баски  так сильно  удалились  от  побережья  и  стали  строить  свои  памятники  в  районе Майкопа,  и  только  в  дальнейшем  стали  селиться  на  южном  склоне  и  близ моря; 3) кораблестроение  и  мореплавательные  навыки  сер.III  тыс.  до  н.э.

были далеки от того, чтобы обеспечить миграцию по морю целого народа — столь многочисленного, чтобы разбить «майкопцев» и занять все горное пространство Северо-Западного Кавказа. Все это слишком невероятно.

Даже  спустя  две  тысячи  лет  финикийские  и  греческие  флотилии  были способны  лишь  на  плавание  вдоль  берегов  и  на  очень  медленное  освоение крошечных  участков  суши  вдали  от  метрополии.  Так,  например,  возник финикийский Карфаген или греческий Марсель. Если даже представить себе фантастическую  ситуацию  с  переселением  целого  народа  из  Каталонии, Валенсии,  Сардинии  или  Португалии  и  именно  по  морю,  то  переселенцы неизбежно  высадились  бы  на  первом  же  удобном  участке  побережья — таковых сотни, не считая островов.

Можно  задаться  еще  целым  рядом  вопросов,  которые делают абсолютно неприемлемой  версию  доставки  идей  дольмена  на  Кавказ  в  результате переселения  сюда  большого  числа  басков  либо  еще  какой-либо  группы яфетидов  из  Западного  Средиземноморья.  В  этом  случае,  переселенцы должны были бы освоить, завоевать еще и горную цепь Восточной Фракии (т.е.  практически  всю  современную  Болгарию).  Получается  уже  целая дольменная  империя  в  границах  будущей  Римской  империи.  Подобная картина не подтверждается никакими источниками. Сам Марковин находил весьма  странным,  что  самые  древние  кавказские  дольмены  содержат  исключительно  кавказский  инвентарь,  т.е.  инвентарь «майкопцев»,  и  что  эти дольмены были возведены на северном склоне, а не у моря78. В итоге, ученый сам  подошел  к  мысли  о  необходимости  совместить «дольменщиков»  с абхазо-адыгами: «Однако следует заметить, что со II тысячелетия до н.э. ... и до  самого  позднего  времени  на  территории  Западного  Кавказа  по археологическим материалам не ощущается существенной смены населения.

Вот  почему  о  дольменной  культуре,  развившейся  в  пределах  Западного Кавказа,  можно  говорить  как  об  одном  из  довольно  важных  источников абхазо-адыгского этноса»79. На наш взгляд, это и есть косвенное признание правоты  позиции  Л.И.Лаврова.  Если  взглянуть  на  карты  распространения дольменов, составленные В.И. Марковиным, Л.И. Лавровым и Ш.Д. Инал-ипа80, то становится очевидным тот факт, что дольменная культура плотно заполняет ту территорию Северо-Западного  Кавказа,  которая  в  историческую  эпоху  всегда  удерживалась  за абхазо-адыгами.  То  есть  речь  идет  об  очень  важной,  самой  важной территории  в  истории  этногенеза  абхазо-адыгов.  Этот  процесс  мог прерываться время от времени на плоскости Закубанья (хотя это случалось очень  редко),  чаще — на  территории  Южной  Абхазии  или  Центрального Предкавказья.  Но  на  обозначенной  территории  этот  процесс  шел  всегда.

Культурная,  языковая  и  антропологическая  преемственность  древних, средневековых и современных абхазо-адыгов на «треугольнике» дольменной культуры — факт,  проясняемый  очень  четко  благодаря  многим  другим очевидным  фактам — лингвистической  преемственности  современных абхазо-адыгских  языков  в  отношении  древнего  хаттского  языка  Анатолии; многочисленным  топонимическим  следам  абхазо-адыгов  в  Грузии; существованию  особого  понтийского  антропологического  типа,  нартскому эпосу и мн.др.

Очень  интересное  сопоставление  произвел  в  этой  связи  Ш.Д.Инал-ипа, наложивший карту субэтнического состава абхазо-адыгского мира на карту распространения  различных  групп  и  типов  дольменов.  Оказалось,  что границы  обеих  карт  почти  полностью  совпадают81.  Несмотря  на  огромный хронологический разрыв между периодом дольменной культуры и первыми упоминаниями  в  источниках  абхазо-адыгских  субэтнических  групп наблюдается совпадение локальных особенностей в конструкциях дольменов с местами исторического обитания субэтносов. Как мы уже отмечали выше, на  территории  Абхазии  известны  лишь  плиточные  дольмены.

Корытообразные  и  другие  типы,  распространенные  в  Черкесии,  не  идут дальше  реки  Псоу.  А  внутри  черкесского  ареала  наибольшее  количество корытообразных  дольменов  сосредоточено  в  Малом  Шапсуге  между р.Туапсе  и  р.Сочи.  В  историческом  Натухае  в  районе  от  р.Пшада  до Геленджика и к северу до ст.Холмской  и  Шапсугской,  особенно  часто  встречаются  составные  дольмены.

Подобную  этнографическую  классификацию  дольменов  можно  произвести еще с учетом форм и пропорции, а не только типов.

В.А.Трифонов (Санкт-Петербург),  автор  одного  из  наиболее  тщательных исследований  дольменной  культуры  Западного  Кавказа,  предпринятых  в последнее  время,  оперирует  наблюдением  Инал-ипа,  насыщая  его  новыми данными: «Во-первых, территория, на которой распространены дольмены, в деталях  совпадает  с  территорией  расселения  абхазо-адыгских  народов  до переселения  в XIV — XV веках  кабардинцев  на  восток...  Во-вторых,  археологически  ощутимый  вклад  дольменной  культуры  в  развитие протоколхидской и протомеотской культур эпохи поздней бронзы — раннего железа, а также отсутствие признаков смены населения в последующие эпохи (в  этом  тезисе  Трифонов  созвучен  с  Я.А.Федоровым (МГУ),  автором «Исторической  этнографии  Северного  Кавказа»,  который  при  анализе Майкопской  и  дольменной  культур  очень  большое  внимание  уделял  факту преемственности  понтийского-адыгского  антропологического  типа  на территории Северо-Западного Кавказа от эпохи энеолита до наших дней — прим.  Б.С. Агрба  и  С.Х. Хотко).  Культурная  преемственность,  единство территории  и  стабильность  населения  дают  серьезные  основания предполагать, что именно абхазо-адыгские народы и были творцами тысяч дольменов  по  всему  Западному  Кавказу...  Возвращаясь  к  удивительному совпадению  границ  распространения  дольменов  и  области  проживания абхазо-адыгских  народов,  следует  иметь  в  виду,  что  территория распространения  западно-кавказских  языков  не  всегда  ограничивалась только  Западным  Кавказом.  Согласно  исследованиям  лингвистов,  в  эту область  входил  и  северо-восток  Малой  Азии,  где  был  распространен родственный западнокавказским хаттский язык, часть ареала которого сократилась в III тыс. до Р.Х. за счет распространения индоевропейского хеттского  языка...  Ситуация  этнолингвистического  родства  в  этот  период между  Западным  Кавказом  и  северо-востоком  Малой  Азии  позволяет предположить  и  возможность  определенного  культурного  единства  между соседними  областями.  Это  означает,  что  дольменная  культура  может  оказаться  одной  из  блока  культур,  формирующего  на  обширной  территории благоприятную среду для свободной циркуляции культурных стандартов. С этой точки зрения вновь заслуживают специального внимания те работы, в которых  северо-восток  Малой  Азии  рассматривался  как  область распространения культур, родственных дольменной»83. Трифонов, на основе последних  исследований,  удревняет  дольменную  культуру  на  тысячу  лет (3400-3300 гг. до н.э.) и даже более — 4200-4100 гг. до н.э. Соответственно сильно  удревняется  Майкопская  культура — 4700-4600 гг.  до  н.э.84  К сожалению, сборник со статьей Трифонова был прочитан нами уже на стадии запуска  данной  работы  в  печать:  конечно  же,  раздел  о  дольменах  был  бы написан  существенно  по  иному.  Но  и  в  этом  виде  он  вполне  отчетливо характеризует  идею «острова»,  население  которого  на  протяжении,  по меньшей  мере,  двух  тысяч  лет  возводило  эти  погребальные  сооружения.

«Оценивая в целом характер дольменной культуры, — отмечает Трифонов, словами которого мы и завершим эту тему, — следует отметить ее чрезвычайную  стабильность,  обратной  стороны  которой  были  ее  консерватизм  и традиционность — в выработке или адаптации новых форм существования.

Эта  черта  особенно  удивительна  на  фоне  перемен  в  прилегающей  в Западному Кавказу степи, где за время существования дольменной культуры трижды  различные  культуры  сменяли  друг  друга,  каждый  раз  заимствуя эталоны ремесленного производства у горцев»85.


V. «ОСТРОВ» РЫЦАРЕЙ. Доспехи, геральдика и этикет страны аров

Важнейшей материальной чертой, подчеркивающей историко-культурную самобытность Северо-Западного Кавказа, является то обстоятельство, что на протяжении нескольких тысячелетий черкесский «остров» представлял собой один из ведущих центров формообразования в области оружия и доспеха в Евразии.  В 1903 г.  Н.Веселовский  в  кургане  позднего  средневековья  у ст.Усть-Лабинская обнаружил остатки кольчато-пластинчатого доспеха. Этот тип доспеха характеризуется наиболее высокими защитными свойствами, т.к. в  кольчужное  плетение  включались  металлические,  стальные  пластины.  В кольчато-пластинчатом доспехе органично сочетались достоинства кольчуги и  панциря,  т.е.  одновременно  это  был  и  наиболее  прочный,  и  наиболее легкий  доспех.  В  русских  тегилеях,  заимствованных  у  монголов, металлические пластины нашивались на кожаную куртку. В лучшем случае, такой  доспех  выдерживал  один  сезон  либо  одно  боестолкновение:  он  был дешев, технологически примитивен и им оснащались большие массы русской и  татарской  конницы.  М.В.Горелик,  крупнейший  российский  специалист-оружиевед,  датировал  находку  Веселовского  второй  половиной XIV — началом ХУвв. И отметил, что «усть-лабинская находка представляет самый старый  образец  из  известных  кольчато-пластинчатых  панцирей»86.  На  наш взгляд, весьма закономерно, что именно оружейники Черкесии создали столь изощренный  в  технологическом  отношении  тип  доспеха  и  столь  же естественно, что именно на территории исторической Черкесии (занимавшей в этот период земли до Дона) зафиксировано появление новинки «поистине мирового значения, которой впоследствии  суждено  было  изменить  облик  доспеха  центральной  и  восточной частей  Евразии»87.  Курган,  раскопанный  Веселовским,  уверенно атрибутируется как черкесский, на что указывают: 1) антропологический тип; 2)  оружие,  инвентарь  и  погребальный  обряд,  идентичные  курганам  т.н. белореченской культуры ХIII-ХVI вв. (с огромным скоплением курганных захоронений  в  районе  Майкоп-Белореченск-Горячий-Ключ).  Весьма  важным свидетельством того, что впервые кольчатопла-стинчатый доспех появился в черкесской  среде,  является  тот  факт,  что  его  начинают  носить  мамлюки  в Египте, начиная с периода правления первого черкесского султана аз-Захира Баркука (1382-1399). И  на  это  обстоятельство  обращает  внимание  сам Горелик: «Зарубежные  оружиеведы  фиксируют  его  появление  в  мамлюкско-черкесском государстве в ХУв.»88. Выдержка из Л.А.Майера, на которую ссылается  Горелик,  переведена  С.Х.Хотко  и  приводится  в  качестве приложения  в  его  книге89.  Мнение  Майера  в  этой  связи  представляет значительный интерес. «В наше время нет даже кусочка арабской кольчуги досарацинского периода (т.е. до XII в.). — Л.А.Майер отмечает, что наиболее ранние  аутентичные  образцы  и  зарисовки  кольчуг  относятся  к  правлению Салах ад-Дина, основателя аййубидского султаната и мамлюкской гвардии. — В любом собрании мамлюков черкесского периода (1382-1517 гг.) можно было увидеть простые кольчуги; кольчуги, усиленные тонкими пластинками, пластинчатый доспех и панцирный доспех... Три вида доспеха были наиболее употребительны  в  то  время:  кольчужный  плащ,  пластинчатый  доспех  и панцирь. Более распространенным являлся простой кольчужный плащ, ... некоторые из них были не просто длинными,  а  волочились  по  земле,  когда  всадник  спешивался.  Часть позднечеркесских  кольчужных  плащей  имеют  воротники...  Кольчужные плащи  были  усилены  прямоугольными  параллельными  пластинами,  известными  на  протяжении  длительного  периода (как  раз  эта  разновидность доспеха  предваряла  появление  кольчато-пластинчатого  доспеха — прим. Б.С. Агрба и С.Х. Хотко), но начиная с периода ранних мамлюков (1250-1382 гг.)  подобный  тип  кольчуги  встречается  чаще  и  несколько  позднее,  при Черкесах,  они  использовались  почти  исключительно  для  дорогих  доспехов высших  эмиров.  К  ним  принадлежит  второй  по  великолепию  кольчужный плащ  сарацинской  эпохи,  принадлежащий  в  настоящее  время  М.Жоржу Паульхаку  из  Парижа.  Несмотря  на  то,  что  имя  эмира,  которому принадлежала  эта  кольчуга,  вряд  ли  возможно  установить,  но  технические параметры  кольчуги  позволяют  датировать  ее  третьей  четвертью XV века.

Кольчужный  плащ  Каитбая (черкесский  султан, 1468-1496 гг.),  который очень похож на этот доспех, был изготовлен несколько позднее. Сведения по второму  типу  доспеха,  а  именно  по  пластинчатому  доспеху (т.е.  кольчато-пластинчатому доспеху), в средневековой арабской литературе отсутствуют.

Тем не менее, сарацины (т.е. мамлюки) были знакомы с этим видом доспеха и  пользовались  им,  о  чем  свидетельствуют  два  совершенно  отличных источника.  Первый  показывает,  что  их  непосредственные  соседи, малоазиатские турки, носили этот доспех, как это свидетельствует рельеф в Чинили  Кошк  в  Стамбуле.  Второе  свидетельство  представлено  витражным окном  в  церкви  Святого  Дэниса  в  Париже,  на  котором  представлено изображение  сражения  между  сарацинами  и  христианскими  рыцарями.  В обоих  случаях  доспех  почти  идентичен  и  может  быть  расценен  как пластинчатый  доспех  в  точном  смысле  этого  понятия...  На  протяжении мамлюкского периода пластинчатый доспех вошел в моду и был уже хорошо  известен  в  Европе»90.  Практически  все  сохранившиеся  доспехи, известные  по  музейным  и  частным  коллекциям,  относятся  к  эпохе мамлюкско-черкесского  государства (1382-1517 гг.)  и  на  их  изучении  базируются выводы европейских специалистов по истории оружия и доспеха.

То  же  самое  мы  можем  констатировать  по  всем  прочим  элементам всаднического,  рыцарского  вооружения — известные  его  экземпляры,  как правило, связаны с черкесскими мамлюками XV века.

Черкесский  минимализм  в  конструировании  доспеха,  стремление облегчить  его  не  снижая  при  этом  защитной  функции,  особенно  ярко прослеживается  в  типе  шлема «мисюрка».  Это  название  очень  часто упоминается в русских летописных и нарративных источниках XV-XVI вв.

Термин «мисюрка» восходит к арабскому названию Египта — Миср, которое было  усвоено  черкесами (см.,  например,  фамилию  Мысроко),  а  уже  от черкесов  термин  был  своеобразно  усвоен  русскими  и  именно  для определения  разновидности  шлема.  Этими  шлемами,  наряду  с  другими типами, пользовались мамлюки и из Египта он распространился по Африке, Европе и Ближнему Востоку. На Русь он попадал скорее всего напрямую из Черкесии  и  был  назван  мисюркой,  а  не  черкесским  шлемом,  т.к.  название «шеломов черкасских» в русской терминологии уже давно было закреплено за высоким типом шлема конусообразной формы. Именно они упоминаются в «Задонщине»91. То, что Дмитрий Донской, русские князья и элита войска предпочитали  черкесские  шлемы  свидетельствует  о  высоком  уровне производства доспехов на Северо-Западном Кавказе. Но и термин «мисюрка» отражает черкесское влияние как на русский, так и на египетский оружейные рынки.  Что  же  представляла  из  себя «мисюрка»?  Э.Аствацатурян,  автор обстоятельной  и  единственной  на  сегодняшний  день  монографии  по кавказскому  оружию,  приводит  три  изображения  именно  черкесских  мисюрок: «Третий вид шлема (в Черкесии), т.н. мисюрка, представляет собой круглую выпуклую пластинку с такими же, как и у других шлемов, дырочками для крепления  кольчуги.  В  центре  пластины  прикреплено  кольцо  для  флажка.

Поверхность шлема имеет серебряную накладку, украшенную гравировкой.

В Государственном историческом музее хранится оригинальный черкесский шлем, представляющий собой мисюрку, к которой вместо обычной бармицы (кольчуги)  прикреплена  кольчато-пластинчатая  защита,  а  пластинки  украшены черкесским орнаментом»92.

Мисюрка  отражает  основные  принципы  черкесского  доспеха:  сочетание легкости,  функциональности  и  изящества.  А  экспонат  из  ГИМа действительно  уникален:  по  крайней  мере,  в  русских  музеях  это единственный  шлем,  бармица  которого  представляет  собой  кольчато-пластинчатый  доспех.  Горелик  указывает,  что  хранящиеся  в  кремлевской Оружейной  палате  шлемы-мисюрки  по  характеру  орнаментации,  т.е. специфическим растительно-геометрическим и цветочным мотивам, а также по технике ее исполнения — гравировка с золотой наводкой — идентичны поздне-мамлюкским и раннеосманским шлемам (вт. пол. XV — нач. XVI в.).

Османы  этого  периода  подражали  мамлюкам,  перенимая  у  них  образцы вооружения, поэтому подобный параллелизм между поздними мамлюками и ранними османами закономерен. Более того, до 1453 г. Османы признавали сюзеренитет Мамлюков, а юго-восточные турецкие эмираты Анатолии были в составе империи мамлюков до 1516 г.93. Наконец, османы были ближе, чем сами  мамлюки,  к  Черкесии  и  вполне  могли  напрямую  перенимать  опыт, технологии,  всадническую  моду  из этого признанного центра. То же самое касается и кремлевской коллекции. Ее происхождение в любом случае прямо или опосредованно связано с Черкесией. Горелик не произнося этнического и политического названия страны, занимавшей в указанный период огромное пространство от устья Дона до Абхазии и от устья Кубани до Чечни, весьма прозрачно  намекает  на  связь  с  Черкесией  и  с  черкесским  султанатом  в Египте: «...  Сама  группа  кремлевских  шлемов  могла  появиться  как  в  Западном Иране по заказу жителя или выходца из северо-причерноморских степей, так и в мам люкском государстве, где правящий класс составляли выходцы из Золотой Орды — южнорусских степей и Северного Предкавказья»94.

Наиболее древний вид шлема в Черкесии — танж. Он представлял собой высокий конический железный шлем, склепанный из двух половин. К ободу шлема  крепится  кольчужная  сетка,  закрывающая  половину  лица  и ниспадающая  на  плечи  поверх  кольчуги.  Спереди  кольчужная  сетка  шлема застегивалась  на  крючок.  И,  поскольку  сами  черкесские  кольчуги  были снабжены «воротниками»  из 10-20 рядов  тонких  колец,  то  в  области  шеи создавалась двойная защита. Пользовались еще и низким шлемом, который имел  полусферическую  форму  и  также  оснащался  бармицей.  Это  два основных  типа  шлема  в  Черкесии  эпохи  позднего  средневековья  и  нового времени. Именно такие шлемы упомянуты в «Задонщине» и не только в ней.

В завещании князя Ю.А. Лепинского-Оболенского (сер. XVI в.) читаем: «Да на  князе  же  Василье  взяти  мне  шелом  тамошней  черкасской  да  юшман шамахейской, а цена шелому и юшману пятьдесят рублей»95. Мамлюкский шлем  черкесского  типа,  полусферический,  с  арабскими  надписями  и характерным  черкесским  орнаментом,  оснащенный  носовой  стрелкой  и кольчужной  бармицей,  приводится  в  альбоме  Джиани  Гваделупи96.

Очевидно, что в Черкесии XIII-XV вв. производилось гораздо больше типов шлемов, кольчуг и панцирей, чем в XVI — пер. пол. XIX вв., когда поэтапно снижалась  потребность  в  доспехе.  Так,  автор  последней  четверти XV в.

Джорджио  Интериано  сообщает,что  черкесский  шлем «походит  на  те, которые  мы  видим  на  древних  изображениях,  он  закрывает  щеки  и прикрепляется под горлом, по древнему обычаю»97.

Средневековые  источники  подтверждают  наш  тезис  о  том,  что  Черкесия признавалась как значительный центр производства  оружия  и  доспехов.  В 1595 г.  сефевидский  шах  Аббас демонстрировал  свою  коллекцию  русскому  послу  князю  Андрею Звенигородскому и при этом заметил: «А панцири добрые выходят к нам из Черкас»98. И это сообщение тут же находит себе подтверждение: в 1615 г. кабардинский  князь  Мудар  Алкасов,  отправившись  в  Тебриз  в  поисках союзников для Малой Кабарды (против Крыма и Турции), везет шаху в дар то,  чем  могла  гордиться  адыгская  страна — коней  и  доспехи".  В  период возвышения князей Черкасских в Москве черкесские доспехи, оружие, кони были  по  достоинству  оценены  русской  элитой.  Июлем 1589 г.  датируются царские письма князьям Камбулату, Мамстрюку и Шолоху с предложением выставить  для  предстоящей  войны  со  Швецией 200 тяжеловооруженных всадников «о  дву  конь  в  пансырях  и  со  всякою  службою,  с  копьи»100.  В 1645г.,  по  случаю  коронации  второго  царя  из  династии  Романовых — Алексея  Михайловича — черкесские  князья  привозят  ему  в  дар «шесть плащей  пансырных»101.  В  описи 1687г.  они  значатся  как «черкасские панцыри»102. Н.В.Гордеев, изучавший эти черкесские доспехи середины XVII в.,  отметил  высочайший  уровень  техники  плетения  и  крепления  колец: кольца всех шести панцырей клепаны «на шип» в горячем состоянии, т.к. в месте  склепки  видна  сварка  металла,  вследствие  чего  кольца  совершенно невозможно  разъединить103.  Характерно,  что  эти  кольчуги,  предназначавшиеся в дар царю, были усилены пластинами на груди и на спине. Они упоминаются  в  описи 1687 г.: «у  трех  пансирей  по  шти (шести)  мишени (пластины) медные, посеребряные, а у двух по три мишени». То есть, это как раз тот тип доспеха, который описан Л.А.Майером для черкесских мамлюков XV в. Вес этих шести панцирей колеблется от 3,4 до 5 кг при 25 тыс. колец в каждом104.  Это  были  предельно  функциональные  изделия.  Становится понятным,  почему  в 1660-1662 гг.  в  Москву  через  Астрахань  выписывали «черкас пансырного дела самых же добрых  мастеров»,  а  в  Астрахани  стремились  наладить  обучение  искусству изготовления  доспехов  и  оружия  местных  и  присланных  из  Москвы литовских «ребят» у двух черкесских мастеров панцирного дела — Колюбата и Баду105. «Таким образом, — отмечает Эмма Аствацатурян, — черкесские панцири, как и шлемы, не только  производились  на  внутренний  рынок,  но  и  вывозились  и  вызывали одобрение  таких  искушенных  обладателей  прекрасного  и  в  боевом,  и  в художественном  отношении  оружия,  как  шах  Аббас,  да  и  представители русского господствующего слоя не жалели денег на дорогое оружие»106. Эти слова  признанного  знатока  темы,  каковым  является  Э.  Аствацатурян, подтверждают  общий  ход  нашего  анализа.  Мы  видим,  что  узко специализирующиеся ученые — Э.Аствацатурян, Н.В.Гордеев, М.В.Горелик, Л.А.Майер и др. — приводят весьма веские доводы, убеждающие нас в том, что  черкесский «остров»  на  самом  деле  внес  заметный  вклад  в  мировую историю оружия.

Отметим  еще  одно  немаловажное  обстоятельство,  накладывающее  свой отпечаток  на  изучение  истории  оружия  на  Северо-Западном  Кавказе.  Оно заключается в том, что два важнейших специалиста — М.В. Горелик и Э.Г. Аствацатурян — совершенно проигнорировали друг друга. Эти ученые, по непонятным для  нас  причинам,  не  ссылаются  друг  на  друга  и  вообще  никак  не воспользовались  наработками,  достижениями,  очевидными  для  трудов каждого  из  них.  Так,  например,  Э.Г.  Аствацатурян  не  рассматривает проблему кольчато-пластинчатого доспеха, столь ярко поданную Гореликом, и  не  привлекает  работ  по  мамлюкскому  доспеху  при  анализе  темы «мисюрки» (как  это  делает  Горелик).  У  Горелика  же,  несмотря  на  его глобальную эрудицию в области истории оружия, все-таки ощущается некий дефицит в плане привлечения нарративных источников по Северо-Западному Кавказу (европейских, русских, османских), материалами которых образцово воспользовалась Аствацатурян. Черкесская коллекция кольчуг и панцирей из Оружейной палаты также, к сожалению, выпала из поля зрения Горелика.

Выше  мы  приводили  источники,  характеризующие  спрос  на  черкесские доспехи  в  России.  Эти  материалы  были  впервые  обобщены  в  ценной монографии  В.Б.Вилинбахова.  В  последнее  время  в  рамках  темы  военного отходничества  адыгов  в  средние  века  и  новое  время  мы  привлекли интересные  работы  польских  историков,  в  которых  констатируется  факт обширных  польско-литовских  заимствований  из  черкесского  всаднического комплекса107.  И  здесь  нельзя  не  выделить  фигуру  самого  знаменитого почитателя черкесского воинского искусства и всаднического комплекса — короля  Речи  Посполитой  Яна  Собесского,  нанесшего  сокрушительное поражение османам у стен Вены в 1683 г. Польский историк Б.Барановский пишет  в  этой  связи: «Сильно  было  также  в XVII веке  влияние  кавказской моды на польскую; это бросалось в глаза иностранцам. Западноевропейские путешественники, которые в XVII веке, а особенно во второй его половине, бывали  в  Стамбуле,  отмечали  в  своих  описаниях,  что  одежда  польских послов почти ничем не отличалась от грузинской или черкесской. Польский король  Ян Собесский одевался обычно в кавказскую одежду. О том, какой была  мода  в  краю  черкесов  или  в  Грузии,  он  узнавал  от  специальных  посланцев.  Седла  и  конная  упряжь  тоже  изготовлялись  по  черкесской  или грузинской  моде»108.  Барановский  указывает  на  очень  интересное  явление увлечения  черкесской  всаднической  модой  в  Речи  Посполитой — стране европейской,  с 10-12 млн.  населением,  католической,  не  имеющей  общей границы  с  Черкесией.  Причем  на  черкесский  манер  снаряжались  короли  и магнаты  задолго  до  Яна  Собесского — речь  идет  о  большом  периоде, начиная  с  правления  Сигизмунда II Августа (середина XVI в.) и вплоть до начала XVIII в.  И,  если  русское  увлечение  первой  половины  ХIХв.

черкесками, папахами, газырями, кинжалами, наборными поясами, шашками, бурками, башлыками, седлами, конями, т.е. всем всадническим комплексом  было  вызвано  стремлением  выжить  в  горной  войне, максимально быстро и функционально экипировать казачью кавалерию, ну и, естественно,  самой  привлекательностью  этого  комплекса (его  красотой, экзотичностью  и  эффективностью),  то  как  мы  можем  объяснить  польское увлечение XVII века?  Причем,  здесь  надо  сразу  оговориться,  что  это увлечение не было связано с Грузией, так как сами грузины подражали в этих вопросах черкесам — особенно кабардинцам, чья панцирная конница не раз спасала их маленькие царства от персидских погромов109. И, если польские короли  направляли  в  Черкесию  своих  представителей  с  целью  заключения конвенций о найме солдат, то картлийские цари сами приезжали в Кабарду с той же целью110. Так вот, причины польского увлечения черкесами видятся в следующем: 1) на протяжении многих веков до того и в том числе в XVI—
XVII  вв.  из  Черкесии  на  Украину  происходила  перманентная  миграция  населения (сам  Карамзин  писал  о  черкесском  происхождении  украинского казачества),  а  с  середины XIII в.  Украина  пребывала  в  составе  сначала Литвы,  а  затем  польско-литовского  государства; 2) в 1561 г.  Сигизмунд II Август  зачислил  в  ряды  шляхты  значительную  группу  черкесских аристократов,  которые  во  главе  с  пятью  князьями  прибыли  к  его  двору  в Краков, а это означало экспорт черкесского доспеха, оружия, коней и всего прочего  сразу  из  Жанетии ( западночеркесского  княжества)  в  столицу польской империи111; 3) черкесские полки одерживали убедительные победы над османами и шведами, главными противниками Кракова, и на деле показали  технологическое  преимущество  своего  всаднического  комплекса.  Об укорененности  черкесского  стиля  говорят  те  факты,  согласно  которым польские  короли  и  магнаты  посылали  своих  людей  на  ярмарки  в  Крым  и Черкесию, чтобы закупать черкесские доспехи, одежду, упряжь, коней112.

Еще  более  красноречив  факт,  что  и  в  Стамбул  польские  послы отправлялись, одевшись в черкесскую одежду и увесив себя черкесским оружием: значит польские  шляхтичи  считали  это  престижным  и  придающим  им  больший социальный  вес  в  глазах  османов.  Здесь  надо  вспомнить  высказывание итальянца XVII века: «Черкесы  гордятся  благородством  крови,  а  турки оказывают им великое уважение, называя их черкес спага, что означает «благородный, конный воин». Действительно, черкесская знать, даже когда ради забавы посещает близких соседей, появляется всегда верхом, в кольчугах и шлемах с украшениями в виде розеток из золоченого серебра. Их кони очень красивы и легки, крупных размеров, но притом стройны...»113. В этих словах выражено  все,  что  мы  сказали  выше  и  в  них  содержится  ответ  на  вопрос, почему поляки увлеклись черкесской модой. В Стамбуле XVII в. при дворе был популярен стиль «абаза», то есть по сути тот же черкесский стиль114.

В.Б.  Ковалевская  отмечает  тот  факт,  что  наиболее  ранние  экземпляры наборных  поясов  обнаружены  на  Черноморском  побережье  Северного Кавказа, то есть в Зихии (Черкесии), VI в. н.э.115. «В специальной литературе, — пишет Ковалевская, — уже было отмечено, что прорезная орнаментация на  щитках  пряжек,  наконечниках  и  накладках  изображала  человеческое лицо... Так, в кабардинском языке слово «лицо» передается сочетанием слов «глаз+нос», а в адыгском — «голова+рот»... К. Штейнбух привел сообщение «лицо» как пример легкого его опознавания даже при плохом изображении, поскольку за долгую человеческую историю «человеческий опознавательный аппарат  особенно  настроился  на «лицо»» ... все  данные  при картографировании убедительно свидетельствуют о Северном Кавказе как об исходном пункте в дальнейшем продвижении этих вещей на запад, северо-восток  и  восток...  Пояс  стал  своеобразным  паспортом  дружинника  раннего средневековья и свидетельством его места в дружинной иерархии. На поясных наборах VI—IX вв. больше, чем в других категориях вещей, проявлялась общая евразийская мода. Сходные типы поясов мы находим от Монголии, на  востоке,  до  Италии  на  западе,  от  Удмуртии  и  Прикамья  на  севере  до Закавказья и Северной Африки на юге»116. Наборные пояса черкесского типа находят в курганах VIII-XII вв. в Пруссии117. Вполне вероятно, что эти пояса попали в Прибалтику вместе с какой-то волной миграции туда с территории Северо-Западного  Кавказа.  У  Дюбуа  де  Монперэ  мы  находим  интересное сопоставление  одежды  и  жилищ  нопоселенческого  комплекса  черкесов  и прибалтийских этносов — литовцев и латвийцев118.

Ковалевская подробно рассматривает орнаментацию поясных бляшек как знаковую систему: таблицы символов, составленные ею, мы приводим здесь.

Для  нас  совершенно  очевидно,  что  орнаментика  гербов  черкесских мамлюков, есть ни что иное как перенесенная в геральдику знаковая система наборных поясов (см. таблицу). Этот стандартный набор символов черкесы наносили  на  ключевой  элемент  герба — чашу,  знак  принадлежности  к рыцарскому сословию119; на налобник конского доспеха120; на щиты, оружие, лампы (на  них  знаки  прорезались)  и  т.п.  Есть  гербы,  где  наборно-поясной комплект символов изображался в основном поле геральдического знака. Мы предлагаем  следующее  прочтение  элементов  данного  изображения: 1 — шлем-мисюрка; 2 — глаза и лицо; 3 — борода, как обязательный атрибут черкеса; 4 — доспехи (пластинчатые;  панцирь;  кольчуга,  усиленная  пластинами).  Таким  образом,  изображение  обозначало  черкеса  в  характерном воинском облачении и легко читалось врагами, союзниками, подданными.

Весьма неожиданным фактом оказывается использование в средневековой Черкесии (вплоть  до XVIII в.)  боевых  юбок,  которые  изготавливались  из толстой  кожи,  были  длинными  и распашными, и хорошо прикрывали ноги всадника от действий пехотинцев противника121. Эти боевые юбки черкесов сохранились в музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)  в  Санкт-Петербурге.  Детальное,  приближенное рассмотрение  истории  черкесского  доспеха  дает  нам  картину,  достаточно удаленную  от  того  штампа,  который  воспроизводится  в  российской историографии.

Открытым  пока  остается  вопрос  об  использовании  и  изготовлении адыгами  конского  доспеха  в  средние  века.  Им  не  пользовались  в XVIII — первой половине XIX в., но это совсем не значит, что его не было в X-XVII веках.  Исследование  М.В.  Горелика  показывает,  что  конский  доспех  был известен на Руси и в Орде в XIII-XV веках, но применялся крайне редко. Четко засвидетельствованных русских образцов не сохранилось. В летописи есть сообщение о конском доспехе, применявшемся в войске Даниила Галицкого, но  при  этом  летописец  прямо  указывает,  что  защитное  вооружение  войска этого князя было татарским122. В Киевском историческом музее сохранилось оголовье  конское  стальное,  но  этот  предмет  практически  депаспортизирован.  А.Н.  Кирпичников  и  Е.В.  Черненко  отметили  близость этого  оголовья  ближневосточным  образцам XV в.  Действительно,  нет никаких  оснований  полагать,  что  оголовье  из  Киева  относится  к  другому региону  и  эпохе,  нежели  большая  группа  стальных  оголовий,  в  точности повторяющих  киевский  экземпляр.  Дж.  Джорджетти,  опубликовавший оголовье из Сан-Марино, относит его к мамлюкскому государству XV в. Г.Р.

Робинсон,  опубликовавший  доспехи  из  музея  Штибберта  во  Флоренции,  и Дж.К. Стоун, также опубликовавший оголовье этого типа и отнесший его к XV в., считают их турецкими, что «не удивительно, т.к. позднемамлюкское оружие  практически  не  отличают  от  раннеосманского».  Оголовье, опубликованное  Л.А.  Майером,  снимает  всякие  сомнения. «Совершенно идентичное  по  форме  киевскому, — отмечает  Горелик, — оно  имеет великолепное,  таушированное  золотом  оформление,  включающее  надпись, содержащую  имя  Мукбиля  ар-Руми,  мамлюкского  эмира  Дамаска  первой половины XV в. Дате, которую  дает  надпись,  нисколько  не  противоречит  орнамент,  ее  время  и место  подтверждаются  и  мамлюкским  знаком  высокого  ранга — изображением  чаши  на  нащечниках  и  на  налобнике»123.  Орнамент,  о котором говорит Горелик, типично черкесский. Его мы можем наблюдать и на налобнике мамлюкского периода из альбома Дж. Гваделупи124.

Горелик  отмечает,  что  в  Европе  до  середины XIII в.  конский  доспех «применялся  лишь  спорадически  и,  видимо,  под  влиянием  восточных противников  крестоносцев».  То  есть  речь  опять-таки  идет  о  мамлюках, составлявших гвардию Аййу-бидов (1171-1250). С середины XIII в. и вплоть до XV в. влияние мамлюков на Европу заметно усилилось: неслучайно, что находки из Сан-Марино, Флоренции и Киева являются мамлюкскими и все относятся  к  периоду  правления  черкесских  мамлюков.  Встает  вопрос  о центре производства конского доспеха и вполне закономерно предположить его существование именно в Черкесии, так как: во-первых, здесь был центр производства  панцирей,  кольчуг,  кольчато-пластинчатых  доспехов  и основных  типов  шлемов,  экспортировавшихся  в  мамлюкский  Египет  и Россию;  во-вторых,  полностью  отсутствуют  арабские  находки  подобного защитного  вооружения;  в-третьих,  и  человеческие,  и  конские  доспехи помечены  черкесскими  символами  из  наборно-поясной  системы  и  геральдики.

Гербы  как  раз  того  типа,  которые  хорошо  известны  в  среде  черкесских мамлюков,  найдены  в  адыгском  могильнике  у  станицы  Старокорсунской, который  датируется  рубежом XIV-XV вв.125.  Две  круглые  бронзовые застежки  на  накидку  содержат  и  символическое  изображение  из  знаков поясно-наборного  комплекта  и  изображения  чаш126.  Изображение  чаши  и сама  чаша  являлись  в  среде  древних  западно-кавказских  обществ неотъемлемым  атрибутом  аристократизма,  элитарного  этикета  и всаднической культуры в целом. Приняв княжескую «дань» в виде золотой или серебряной чаши, или кубка, уорк с этого момента принимал на себя обязанности вассала127. Таким образом, каждый  феодал  в  Черкесии  был  носителем  своей  чаши.  Отсюда  и  почти повсеместное  использование  ее  изображения.  В  адыгском  эпосе  постоянно фигурируют богатырские кубки, чаши, роги для питья, которые подносятся наиболее отличившимся наездникам. В «Черкесских преданиях» Хан-Гирея подчеркивается значимость чаши. В Черкесии XVIII-XIX вв. в каждом знатном роде обязательно имелись золотые и серебряные чаши, передававшиеся по  наследству.  Подобное,  едва  ли  не  сакральное,  отношение  к  чаше наблюдается  у  черкесских  мамлюков  Египта.  Гастон  Вьет  и  Стэнли  Лэйн-Пуль  приводят  целый  ряд  эмирских  и  султанских  гербов  с  изображением чаши:  таковы,  например,  гербы  эмира  сотни  и  атабека  мамлюкской  армии Йашбея и султана Каитбея. Весьма характерно, что одно, два или даже три изображения  чаши  на  одном  гербе  сопровождались  стилистическими изображениями  рогов  для  питья  и  кинжалов128.  П.А.  Грязневич,  в  своем комментарии к книге английского востоковеда К.Э. Босворта, отмечает, что именно  черкесские  мамлюки  привнесли  геральдическую  традицию  на Ближний Восток129.

Важно  отметить,  что  геральдическая  система,  созданная  черкесами  в XIV— XV вв., не имеет аналогов в мировой геральдике. Эта единственная в своем  роде  система  возникла  на  оригинальной  древнечеркесской  основе  и вобрала в себя символы поясно-наборной культуры раннего средневековья.

Оригинальная  геральдическая  традиция,  генерированная  в  культурном пространстве  черкесского «острова»,  является  одной  из  ярких  черт  его самобытности.

То  обстоятельство,  что  черкесский «остров»  действительно  являлся центром  рыцарской  культуры,  подтверждается  сохранением  производства доспехов и использованием самой панцирной кавалерии вплоть до последних лет существования страны — Черкесии. «Улица Сент-Оноре, — приводит А. Валлоттон воспоминания очевидца  оккупации  Парижа  союзной  армией  в 1813г., — выглядела совершенно необычно: по ней одновременно прогуливались немцы, русские, азиаты, прибывшие от Великой Китайской стены, с берегов Каспийского или Черного  моря.  Это  были  казаки  в  одежде  из  овчины  с  длинными  пиками, рыжыми  пышными  бородами  и  перекинутыми  через  шею  маленькими хлыстами, называемыми кнут; калмыки и другие татарские племена, с плоскими носами, маленькими глазами и бурым цветом лица; башкиры и тунгусы из Сибири, вооруженные луками и стрелами; черкесские вожди, рожденные у подножия  Кавказа,  с  головы  до  ног  в  блестящих  стальных  кольчугах  и  в остроконечных шлемах, точь-в-точь таких, что носили в Англии в XII и XIII веках»180.  И,  даже  после 1864 года,  находясь  в  изгнании,  многие  черкесы облачались в доспехи, выезжая на битву или по торжественным поводам. Мы располагаем  рядом  аутентичных  европейских  рисунков,  изображающих черкесов в их характерном рыцарском облачении в период, предшествующий русско-турецкой войне 1877-1878 гг. в Болгарии. Так долго, как у черкесов, рыцарское  вооружение  и  тяжелая  кавалерия  не  сохранялись  ни  в  одной другой  стране.  Тем  более  интересно,  что  панцирная  конница  черкесов  не была в условиях войны XIX в. экзотическим проявлением военной культуры этноса, «застрявшего»  в  средних  веках,  но,  напротив,  демонстрировала весьма высокую степень эффективности , почти неизменно одерживая верх над  русской  драгунской  и  казачьей  кавалерией.  И,  чтобы  не  быть голословными,  приведем  мнение  авторитетных  русских  и  европейских авторов XIX в. В первую очередь, это мнение крупного военного историка В.А.  Потто,  автора 5-томной  истории  Кавказской  войны.  На  многих  страницах  своего  исследования  Потто  отмечает  факт  неоспоримого превосходства  черкесской  конницы  и  особенно  в  тех  столкновениях,  в которых  участвовали  панцирные  всадники.  Особенно  примечателен  в  этом отношении рейд западночеркесской конницы  под  предводительством  темиргоевского  князя  Джембулата Болотоко  в 1828 г.  по  территории  занятой  русскими  войсками  Кабарды.  С боями  всадники  Джембулата  дошли  до  Баксана  и  вернулись  уже  по  горам через Балкарию и Карачай в исходный пункт — район Майкопа. Кавалерия черкесов  совершила  этот  рейд  неспешно,  разбивая  те  кавалерийские  части, которые пытались остановить ее. Пехота, запершись в крепостях, оставалась сторонней наблюдательницей. «Шествие Джембулата по русским пределам, — отмечал Потто, — сопровождалось даже некоторой торжественностью.

Двухтысячная  конница  представляла  незаурядное  явление:  почти  половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи  которых — дорогие  шлемы,  кольчуги  и  налокотники — горели  и сверкали  под  лучами  июньского  солнца»131.  В  героических  песнях-поэмах (пщынатлях)  периода  Кавказской  войны  доспехи  являлись  обязательным атрибутом  главных  персонажей:  так,  о  Тугузуко  Кизбече  поется: «...Верхушка шлема его — зарево рассвета... Панцирь его лоснится, когда вытащит свой меч...»132.

Значительные  отряды  панцирной  конницы  имелись  во  всех  регионах Черкесии —  в  Темиргое,  Бжедугии,  Абадзехии,  Шапсугии,  Натухае,  Бесленее  и, разумеется,  в  Кабарде,  как  наиболее  крупном  феодальном  образовании, занимавшем  обширные  равнинные  пространства  Центрального Предкавказья.  У  Потто  сообщается  о  полуторатысячном  отряде «кабардинских панцирников», атаковавших 9 мая 1804 г. на правом берегу р. Баксан русское  войско,  состоявшее  из 8 батальонов, 4 драгунских  полков  и 24 орудий133.  Панцирная  конница  в  Шапсугии  описана  в  дневнике  поручика Н.В. Симановского134. Панцирники Натухая и Шапсугии проявили себя как грозная  сила:  в  районе  Абина  в 1834 г.  отряд  из 700 всадников  под предводительством  Тугузуко  Кизбеча  разбил  и  обратил  в  бегство 14-тысячный корпус царских войск; а в 1837 г. 900 всадников Кизбеча разбили еще более многочисленный  корпус,  возвращавшийся  на  правую  сторону  Кубани  после уничтожения девяти черкесских селений135. В начальный период Кавказской войны, в 70-80-е гг. XVIII в., черкесская панцирная конница доводила свои рейды  до  Дона.  Так, 2 ноября 1786г. 2000 всадников (в  основном  из Шапсугии  и  Натухая)  атаковали  на  р.  Ее  три  донских  казачьих  полка, разбили  их  и,  дойдя  до  города  Черкасска,  столицы  Донского  края,  беспрепятственно возвратились за Кубань. Интересно, что одновременно с этой атакой темиргоевцы и абадзехи, собравшись в районе Майкопа, двинулись в Кабарду, где напали на Моздокскую линию, разорили несколько укреплений и  также по равнине возвратились к себе136. Черкесская панцирная конница, сопровождаемая  легкой  кавалерией,  совершала  успешные  рейды  по глубокому  тылу  царских  войск,  протяженностью 800 и  более  километров.

Джеймс Камерон, британский военный наблюдатель (1839-1840-е гг.) описал рейды  небольших  групп  в 50-200 всадников  из  Закубанья  по  региону Кавказских  минеральных  вод,  где  их  жертвами  становились  небольшие воинские конвои; он описывает случай пленения немецкого барона по дороге из Астрахани в Ставрополь небольшим отрядом закубанцев во главе с неким князем, «другом» генерала Раевского137. Дж. Интериано (конец XV в.) описывал рейды черкесской конницы в Крым по льду Босфора Киммерийского (Керченского пролива): «...Охотнее всего совершают походы в зимнее время, когда  море  замерзает...138,  чтобы  грабить  татарские  селения,  и  горсточка черкесов обращает в бегство целую толпу татар,...»139. Но удивительно, что черкесы  вторгались  и  в  уже  захваченный  русскими Крым в конце XVIII в. (напр., в январе 1785 г.)140 Черкесское рыцарство, как и подобает, не могло обойтись  без  ристалищ  и  конных  дуэлей. «Весьма  кавказским  рыцарским нововведением, — описывает  германский  востоковед  Тильман  Нагель приход к власти в Каире черкесского султана Баркука в 1382 г., — стали так называвмые  копейные  игры.  Черкесские  копейные  ристалища  означали окончательный  разрыв  с  тюрко-монгольскими (центрально-азиатскими) военными  традициями»141.  Именно  при  черкесах  в  Каире  появилось специальное  место  для  дуэлей — Куббат  ан-Наср, «Поле  Победы»142.  Дж. Камерон  был  свидетелем  великолепного  рыцарского  ристалища  между 12 татарскими ханами и беками, с одной стороны, и 12 черкесскими князьями и предводителями,  с  другой  стороны: «после  жестокой  схватки  победу провозгласили для последних — шестеро из их числа до конца удержались в своих седлах в то время, как все татары до последнего человека были сбиты с коней и повержены,...»143.

В целом, вся военная культура «черкесского острова» пребывала на таком уровне,  что  почти  все  ее  элементы  были  с  готовностью  заимствованы русской армией на протяжении Кавказской войны (1763-1864 гг.). Архивные материалы, нарративные источники и специальная литература по этой теме огромны.  И  перед  нами  совсем  не  стоит  задача  детального  описания  и анализа процесса заимствований. Дадим лишь его краткую характеристику, способную  проиллюстрировать  важный  в  рамках  нашей  темы  тезис  о  том, что  Черкесия  вплоть  до  последних  десятилетий  своего  существования  на политической  и  культурной  карте  мира  сохранила  за  собой  репутацию законодательницы  всаднической  моды  и  продолжала  оставаться  центром формообразования в области холодного оружия. В первой половине XIX в. казачество  и,  в  целом,  русская  армия  переняли  у  черкесов  их  верхнюю мужскую  одежду,  т.е.  черкеску,  а  также  бурку,  папаху,  наборный  пояс, клинковое оружие, приемы боя, коней, седло, сбрую, башлык, обувь, приемы джигитовки,  ухода  за  конем  и  многое  другое.  В  этом  ряду,  заимствование шашки  и  черкески (а  черкеска  не  может  рассматриваться  в  отрыве  от газырей,  наборного  пояса  и  кинжала,  неотъемлемых  атрибутов  адыгского костюма этого периода) — наиболее яркие примеры. При этом, заимствование  черкесского  оружия  для  казаков  было  вопросом  не  моды,  а выживания.  П.П.  Короленко  признавал,  что  своими  саблями  казаки «могли только  огурцы  рубать»144.  Стихийное  заимствование  началось  сразу — в конце XVIII в.  Но  мысль  военачальников  поспела  за  этим  народным движением  далеко  не  сразу.  В.А.  Потто  отмечал,  что  вопрос  о  замене «тяжелых  кавалерийских  сабель  легкими  черкесскими  шашками,  одинаково удобными как на коне, так и пешком» поднял командир Кавказского корпуса А.П.  Ермолов  по  просьбе  командующего  Черноморским  казачьим  войском М.Г.  Власова145.  Б.Е.  Фролов (Краснодар),  автор  весьма  основательной диссертации, посвященной истории заимствования компонентов черкесского всаднического  комплекса,  отмечает,  что  уже  до  Власова  некоторые  военачальники  осознали  преимущество  шашки:  командиры  полков  запрещали казакам,  при  заступлении  на  боевое  дежурство,  иметь  форменные  сабли, «дабы  хищники  по  звуку  оных  не  могли  приметить  их  движение»146.  В период  с 1821 по 1824 г.  последовала  целая  переписка  по  поводу  замены сабель  на  шашки. 20 декабря 1821 г.  инспекторский  департамент  Главного штаба сообщил А.П. Ермолову о согласии Александра I на замену сабель. Но денег  на  перевооружение  не  дали  и  в  феврале 1824 г.  Ермолов  все  еще объяснял: «...я полагаю Черноморского войска казакам гораздо лучше иметь шашки вместо употребляемых ныне сабель»147. Черкесская шашка оказалась слишком  дорогим  оружием  для  царского  правительства,  а  сами  казаки  и офицеры  действующей  армии  не  жалели  денег  ради  приобретения  этого оружия. Жан де Бесс в 1829г. писал: «Черкесское вооружение перенято даже офицерами черноморских казаков»148. Обширные заимствования полностью изменили облик и даже поведение казаков, но чтобы сравняться по боевым качествам  с  черкесской  конницей  необходимо  было  перенять  всю  систему подготовки  всадника,  а  это  было  невозможно. «С  первого  раза  казачья конница должна была уступить коннице черкесской, — писал генерал-майор И. Д. Попко, — и потом  никогда  уже  не  была  в  состоянии  взять  над  ней  преимущество,  ни даже  поравняться  с  нею».  У  этого  автора  мы  находим  подробный  очерк культурного влияния адыгов на казачество: причем не только в военной, но и в  земледельческой  сфере:  «На  каждой  вещи  и  вещице  лежала  печать тонкого вкуса, изящной простоты, правильности, соразмерности, экономии.

Ни  ярких  восточных  цветов  и  турецкой  мешковатости  в  одежде,  ни татарской  пестроты  в  украшениях — во  всем  скромная  щеголеватость, вызывающая  ловкость,  статность  и  мужественную  грациозность.  Такую одежду, такое снаряжение переняли гребенские казаки от кабардинцев еще в первом своем поколении»149.

Увлечение  Кавказом  в  России  носило  повсеместный  характер.

Американский антрополог Джордж Кэннан, посетивший Санкт-Петербург в 1868  г.,  вспоминал  позднее: «...Изысканные  кольчужные  доспехи  и украшенное золотом и серебром оружие, изготовленное горцами, было выставлено  в  витринах  магазинов  Санкт-Петербурга,  и  даже  дамы  проявляли свой  интерес  к  людям,  с  которыми  сражались  их  мужья  и  братья,  тем,  что восприняли  часть  их  живописного  костюма  и  украсили  тротуары  Невского проспекта алыми и белыми капюшонами черкесских всадников»150. Речь идет о  башлыках,  которые  и  в  самой  Черкесии  были  особенно  подвержены веяниям  моды.  А  фантазия  неизвестных  модельеров  Черкесии  всегда  стремилась  к  усовершенствованию  тех  оптимальных,  выдержанных  деталей воинского  облачения,  которые  не  прощают  его  владельцу  излишней вычурности  и  пестроты. «Черкесы  всегда  изобретают  что-нибудь  новое  в своих  манерах  или  оружии, — писал  последний  молдавский  господарь Дмитрий Кантемир в начале XVIII в., — в которых татары подражают им так пылко, что черкесы могут быть названы французами в отношении татар...»151.

Как видим, черкесские доспехи и Другие элементы рыцарского комплекса расходились в XIII-XVII вв. в Россию, Польшу, Турцию, Египет, Иран, Крым, Грузию и во многие другие страны и очень часто этот процесс рассеивания и тиражирования черкесских военных технологий шел вслед за выплеском из Черкесии  значительных  групп  наемников.  И  в  этом  отношении  черкесский «остров»  резко  выделяется  на  фоне  других  культур  Кавказа.  География  и масштабы (и военно-политические результаты) черкесского военного найма далеко превосходят характеристики этого же процесса в Дагестане, Грузии, любой  другой  стране  не  только  Кавказа,  но  и  региона  Черноморья,  Восточной  Европы  в  целом.  Соответственно,  мы  можем  отнести  феномен черкесского военного найма или отходничества к ведущим чертам историко-культурной  самобытности  черкесского «острова».  И  эта  конкретная  черта подтверждает  нашу  концепцию «островного»  существования  Черкесии,  так как  главные,  мощнейшие  и  хронологически  протяженные  выплески последовали  из  гаваней  Черкесии  морем  в  Анатолию  и  Египет.  Черкесия своей  политической  судьбой  подтвердила  слова  Дюбуа  де  Монперэ:  она обезлюдела к 1864 г. и отдала почти всю свою кровь одряхлевшей Турции.

В ряду черт культурной самобытности, заметно выделяющих черкесский «остров» и дистанцирующих его от остальной территории Кавказа, обращает на  себя  внимание  древний  и  специфический  жилищно-поселенческий комплекс.  Архитектура  жилища  на  Северо-Западном  Кавказе  не видоизменялась на протяжении, по крайней мере, двух тысячелетий: плетеная  однокамерная  четырехугольная  хижина  с  четырехскатной  крышей152.

Этот тип жилища сохранялся на Северо-Западном Кавказе вплоть до 20-х гг. XX  в.153.  Абхазо-адыгские  селения  и  внешне,  и  в  плане  применявшихся материалов,  и  по  характеру  расположения  на  местности  были  абсолютно несхожи  с  селениями  осетин,  дагестанцев,  вайнахов,  карачаево-балкарцев.

В.Б.Деопик  реконструировала  адыгский  жилищно-поселенческий  комплекс III-IX  вв. (и  эта  реконструкция  в  точности  приложима  к  абхазам): «В большинстве  случаев,  особенно  для VIII-IX вв.,  поселения  представляют собой  обширные  неукрепленные  селища,  расположенные  на  высоком коренном берегу. Дома в этих поселениях располагались без определенного плана,  далеко  друг  от  друга;  это  были  легкие  постройки  из  плетня, обмазанного  глиной.  На  черноморском  побережье  Кавказа  поселения  в основном — это обширные неукрепленные селища, расположенные на плато, недалеко от речек, в 100-150 метрах от моря»154. Семен Броневский в начале XIX в. описал практически тот же тип в Абхазии, где «в больших деревнях не живут, но рассеяны по горам и косогорам малыми усадьбами по два и по три двора»155.  Нет  необходимости  приводить  большую  подборку  описаний черкесского  жилищно-поселенческого  комплекса — источники  и  сама  эта тема  достаточно  хорошо  известны.  Одинаковые  описания  дают  Дж. Интериано (XV в.), Дж. де Лукка (XVII в.), П.-С. Паллас (XVIII в.), Тебу де Мариньи,  Ф.Дюбуа  де  Монперэ,  Эд.  Спенсер,  Дж.  Белл,  и  многие  другие путешественники.  При  неизменности  архитектуры  самого  жилища  тип поселения  мог  изменяться  в  зависимости  от  ландшафта  или  военных условий156.  В  рамках  нашей  темы  мы  должны  подчеркнуть,  вслед  за  Л.И. Лавровым,  типологическое  сходство  жилищно-поселенческого  комплекса Черкесии  с  домами  и  селениями  украинских  казаков.  В  этом  отношении Черкесия  и  Украина  образуют  свой  самостоятельный  этнографический регион,  отличный,  с  одной  стороны,  от  Кавказа  и,  с  другой  стороны,  от России.

Черкесский «остров»  имел  свое ясно очерченное духовное пространство, включавшее  в  себя  древнюю,  развитую  мифо-религиозную  систему  и неписаный кодекс норм поведения Адыгэ Хабзэ, основными компонентами которого были утонченный адыгский этикет и чрезвычайно мужественный, вплоть  до  самоотречения,  рыцарский  кодекс  чести,  так  называемое  Уэркъ Хабзэ.

Одним  из  ключевых  компонентов  мифорелигиозной  системы  Черкесии является героический нартский эпос. Ареал его распространения в точности совпадает  с  территорией  абхазо-адыгов  и  на  Кавказе  нартские  сказания известны только у тех народов, которые исторически соприкасались с абхазо-адыгами. Большие циклы есть именно у тех народов, которые подчинялись кабардинцам и входили в состав Большой или Малой Кабарды: это осетины, карачаевцы и балкарцы. С XIV по XIX вв. эти этносы пребывали в орбите политического и культурного влияния Кабарды. Карачаевцы в добавление к этому испытывали сильное воздействие со стороны бесленеевских князей, а также абазин и абадзехов, то есть они постоянно общались со всех сторон с носителями нартского эпоса. За пределами исторической Черкесии известны лишь  отдельные  нартские  сказания — в  Чечне,  Дагестане,  Грузии.  Очень важный  показатель — абхазо-адыги  поют  нартские  пщынатли (сказания), аккомпанируя  себе  на  древних  струнных  инструментах,  разновидности лютни  (апхярца  у  абхазов  и  шичепщыну  адыгов — один  и  тот  же инструмент).  То,  что  эпос  поется — является  важнейшим  доказательством его абхазо-адыгской природы. При этом, наиболее архаичные версии доносят нам пщынатли из Натухая, Шансугии, Убыхии, Абадзехии и Абхазии.

В  этнорелигиозной  системе  абхазо-адыгов  следует  особо  выделить  так называемые  друидические  культы157.  Здесь  мы  должны  специально обозначить, в рамках заявленной темы, такие мысли: 1) черкесский «остров» принадлежит  к  числу  наиболее  ярко  выраженных  друидических  регионов Евразии наряду с Басконией, парламент которой многие века собирался под священным дубом «Герника»; древними Галлией и Германией, Скандинавией, финно-угорскими областями Восточной Европы, догерманской Пруссией и Литвой; 2) друидизм адыгов является очевидным свидетельством исконной культурной связи Северо-Западного Кавказа с Европой  и  Средиземноморьем; 3) друидизм  и,  в целом,  язычество удерживались на земле черкесского «острова» вплоть до последних лет его существования, то есть страна адыгов, несмотря на многовековую проповедь христианства  и  ислама,  так  и  осталась  языческой.  И  в  этом  отношении черкесский «остров»  был  глубоко  специфичен — страна  друидов  слишком резко  контрастировала  с  мусульманским  Дагестаном  и  христианской Грузией; 4) именно с друидизмом связано толерантное отношение адыгов к представителям  самых  разных  культур,  религий,  народов  и  рас,  которые находили  условия  существования  в  Черкесии  весьма  комфортными  и  воспринимали  адыгство;  в  Черкесии  укрывались  беженцы  и  диссиденты отовсюду:  царевичи  из  Орды  и  Крыма,  русские,  казаки,  евреи,  армяне158, представители рода Османов, грузины, поляки; 5) не христианство в VI-XV вв.,  не  ислам  в XVI — первой  половине XIX вв.,  а  язычество  объединяло культурное  пространство  Черкесии;  оно  являлось  важнейшим  элементом национальной идентичности.

Для  жителя «острова»  важно  было  следовать  нормам  адыгэ  хабзэ, неписанного, но тщательно регламентированного свода правил поведения и ценностных идеалов. И это был очень строгий закон и требовательный судья: его  страшились  преступить  и  князья,  и  крестьяне.  Нормы  закона  не зачитывались из церквей или мечетей. Они формировались веками развития народной  этики  и  морали,  и  поддерживались  каждым  членом  общества.

«Уважение  к  частной  собственности  и  личным  правам,  также  проявляемое черкесами,  является  одной  из  самых  восхитительных  черт  народного характера. — Писал Эдмунд Спенсер в той части своего труда, в которой он подверг критике П.-С. Палласа и Г.-Ю. Клапрота за проявленную ими предвзятость  при  описании  социальных  отношений  в  Черкесии. — Во  всех  их сделках друг с другом справедливость также строго уважается, как и в любой части  цивилизованной  Европы;  и  законы,  учрежденные  древним  обычаем, соблюдаются их вождями и старейшинами со строжайшей беспристрастностью...»159.

Квинтиссенцией  адыгэ  хабзэ  является  адыгский  этикет.  И  как  раз утонченный этикет на протяжении веков был одним из главных экспортных «продуктов»  черкесского «острова».  Он  являлся  одним  из  важнейших предметов,  которому  обучались  крымские  Гирей  в  Черкесии160.  Адыгский этикет  был  достижением  всего  этноса,  но,  вместе  с  тем,  справедливо,  что авторы  больше  внимания  здесь  уделяют  Кабарде,  так  как  именно  на  ее примере  хорошо  видно культурное влияние адыгов.  И.Д.  Попко писал,  что «мужицкая  Чечня»,  как  могла,  следовала  правилам  этикета «рыцарской Кабарды»161.  В.А.  Потто  в  ярких  тонах  обрисовал  это  явление: «...в  кабардинцах русские нашли весьма серьезных противников, с которыми надо было считаться.  Влияние  их  вообще  на  Северный  Кавказ  было  огромно  и выражалось  ясно  в  рабском  подражании  окружающих  народов  их  одежде, вооружению,  нравам  и  обычаям.  Ингуши,  осетины,  чеченцы  отправляли своих детей в Кабарду учиться приличиям и этикету, и фраза: «Он одет», или «Он ездит, как кабардинец», — звучала величайшей похвалой в устах соседнего  горца.  Благородный  тип  кабардинца,  изящество  его  манер,  искусство носить оружие, своеобразное умение держать себя в обществе действительно поразительны,  и  уже  по  одному  наружному  виду  можно  отличить кабардинца»162. Уже после Кавказской войны анонимный русский чиновник в записке «Привилегированные сословия Кабардинского округа», пересказав Потто,  добавляет: «Подобное  явление  есть  несомненный  признак  лучшей расы  людей — той  расы,  которая  равным  внушает  симпатию,  а  низшим невольное  к  себе  уважение»163.  И,  если  в  русских  источниках  сведения  о влиянии  адыгского  этикета  связаны,  в  основном,  с  Кабардой,  то  в европейских  источниках  описывается  этикет  Натухая,  Шапсугии  и,  надо признать, в не менее восторженных тонах. А европейское признание и есть самая высокая оценка. Приведем лишь некоторые: «По всему тому, что я видел, я смотрю на черкесов в массе своей как на самый вежливый  от  природы  народ,  который  я  когда-либо  знал  или  о  котором  я когда-либо  читал» (Дж.  Белл); «Ни  в  одной  другой  стране  мира  манера поведения  людей  не  является  столь  же  спокойной  и  достойной» (Дж. Лонгворт); «у  черкесов  существует  какой-то  инстинкт,  придающий  им  в обращении  вид  благородства,  пристойности» (Л.Я.  Люлье)164.  Ксаверио Главани сравнивал адыгский этикет с «франкским», а Ф. Дюбуа де Монперэ с  рыцарским  этикетом  времен  первых  королей  в  Германии  и  Франции165.

Б.Х.Бгажноков, автор блестящей монографии на эту тему, отмечает, что «в плане  почтительно-величального  отношения  к  женщине  адыгский  этикет стоит  ближе  к  этикету  западноевропейских  средневековых  рыцарей»166.

Приведем здесь еще отзыв из последнего, полного издания Джона Лонгворта, который,  на  наш  взгляд,  гениально  подметил  и  дал  четкое  определение самому  главному  достижению  адыгской  культуры — типу  личности, воспитанному в традиции адыгэ хабзэ: «Между тем не может быть сомнений в том, что эти смешавшиеся связи общества ведут весь народ к моральному и интеллектуальному развитию, значительно превосходящему то, которое достигнуто современной цивилизацией... Знание как результат обучения здесь, конечно, совсем незначительное или отсутствует вовсе, но «мудрость, — как говорит  Бэкон, — существуя  вне  их  и  над  ними,  завоевываемая наблюдательностью»,  имеется  у  них  в  изобилии.  Короче  говоря,  эта способность  в  них  высоко  развита,  что  неизбежно  поднимает  черкеса помещенного  на  любую  почву,  к  высшему  уровню  могущества  и достоинства, которого можно только достичь там»167.

Подводя  некоторые  итоги  в  рассмотрении  базовых  черт  исторической  и культурной  самобытности  страны  адыгов — Черкесии — представляется возможным  сделать  следующие  определения.  Территория,  на  которой проходили все этапы формирования адыгского этноса, в географическом  и  природно-климатическом  отношениях  является  уникальным регионом.  Именно  Северо-Западный  Кавказ  стал  местом  генезиса знаменитой Майкопской культуры, древнейшей, как на Кавказе, так и на всей территории  России.  Ареал .дольменной  культуры  так  же  полностью совпадает  с  территорией  Северо-Западного  Кавказа.  За  пределами  Северо-Западного  Кавказа  дольмены  не  возводились.  Антропологическая  и этнографическая  связь  этих  двух  культур  бесспорна,  т.к.  первые  дольмены были  возведены  в  центре  Майкопской  культуры.  То  есть  с  самого  начала Северо-Западный  Кавказ  стал  играть  роль  крупного  культурного  центра, влиявшего  на  весь  остальной  Кавказ  и  Северное  Причерноморье.  Северо-Западный  Кавказ  явился  также  древнейшим  металлургическим  центром Кавказа и России. В антропологическом отношении Северо-Западный Кавказ всегда (т.е.  от  эпохи  неолита  до XIX в.)  являлся  ареалом  одного  типа — понтийского  или  адыгского.  И  в  этом  отношении  он  всегда  отличался  от близлежащих  антропологических  центров.  Северо-Западный  Кавказ  стал важнейшим очагом введения в культуру многих видов плодовых, т.е. являлся центром  садоводческой  культуры  не  только  для  региона  Кавказа  и Черноморья, но и для Средиземноморья.

В  ландшафтном  и  историко-культурном  плане,  пользуясь  теорией Ф.Броделя, мы выделили Северо-Западный Кавказ в особую территорию — так называемый «остров на суше». И все важнейшие исторические этапы в жизни  этого  черкесского «острова»  были  органично  связаны  с  миром  Средиземноморья:  это  и  двухтысячелетняя  связь  с  хатто-хетто-каскейской цивилизацией  Анатолии,  и  почти  двухтысячелетняя  связь  со  строителями дольменов  с  берегов  и  островов  Средиземного  моря (Пиренеи,  Магриб, Корсика,  Сардиния,  Сицилия)  и  Балканского  полуострова (Восточная Фракия),  и  тысячелетнее  взаимодействие  с  эллинами  и  римлянами;  и тысячелетний  византийский  период;  и  шестисотлетний  период  черкесского присутствия в Египте; и почти четыре века  этнокультурного  обмена  с  Османской  империей;  и  двухвековое сосуществование  с  генуэзцами,  и  многое  другое.  Черкесский «остров» соединил в себе историю гор и моря, и население его на протяжении четырех с половиной тысяч лет поддерживало и развивало мореходную традицию.

На всем протяжении истории (от III тыс. до н.э.) Северо-Западный Кавказ представлял собой один из важнейших центров формообразования в области оружия и доспеха. Влияние синдо-меотской оружейной традиции на скифов и  сарматов  очевидно  и  об  этом  много  писали.  Закубанье  являлось  одной большой оружейной мастерской, снабжавшей новинками мирового значения всю Скифию.

Историческая  Черкесия  была  законодательницей  рыцарской,  всаднической моды  и  центром  производства  изощренных  в  технологическом  отношении оружия и доспехов.

Духовное  пространство  черкесского «острова»  было  очерчено  древней языческой  традицией,  являвшейся  фундаментом  этнической  идентичности адыгов,  нартским  эпосом,  кодексом  адыгэ  хабзэ  и  утонченным  этикетом.

Таковы, в самом общем плане, наиболее существенные историко-культурные особенности «островной» цивилизации Черкесии.


ПРИМЕЧАНИЯ:

1.  Кантария  М.В.  Экологические  аспекты  традиционной  хозяйственной культуры народов Северного Кавказа. — Тбилиси, 1989.

2. Henze P.В. Circassian Resistance to Russia // The North Caucasus Barier. — L., 1992, p.62.

3.  Россия  и  Северный  Кавказ  в XVI-XIX веках / Под  ред.  Г.Л. Бондаревского. — М., 1998. — 723с.

4. Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. — 4.1: Роль среды. / Пер. с фр. М.А. Юсима. — М, 2002. -С.208.

5. Бродель Ф. Указ. соч. — С. 209-210.

6.  Поркшеян  Х.А.  К  вопросу  о  пребывании  адыгов  в  Крыму  и  об  их взаимоотношениях с народами Крыма в эпоху средневековья // УЗ КЕНИИ. — Т.13. — Нальчик, 1957. — С. 335-367.

7.  Гадло  А.В.  Византийские  свидетельства  о  Зихской  епархии  как источник  по  истории  Северо-Восточного  Причерноморья // Из  истории Византии и византиеведения. — Л., 1991. — С. 93-95.

8. Там же. — С.95-98, 101-106.

9.  Дьячков-Тарасов  А.Н.  Гагры  и  их  окрестности //Записки  Кавказского отдела  Русского  географического  общества. — T.XXIV. — 4.1. — Тифлис, 1903. — С.30-42, 53.

10. Бродель Ф. Указ. соч. — С. 210.

11. Клинген И.Н. Основы, хозяйства в Сочинском округе. — СПб., 1897. — С.4.

12.  Козменко  Г.Г.,  Немцев  А.С.,  Трепет  С.А.  Организация  и функционирование  особо  охраняемых  природных  территорий. — Майкоп, 2000. — С. 124.

13. Борисов В.И. Реки Кубани. — Краснодар, 1978. — С.39-56.

14. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Указ. соч. — С. 124.

15.  Кусый  И.А.,  Левицкая  Е.А.  Черноморское  побережье.  Анапа-Геленджик-Туапсе. — М., 2003. — С.98.

16. Козменко Г.Г., Немцев А.С., Трепет С.А. Указ. соч. — С.45-46.

17. Там же. — С.44.

18. Хутыз К.К. Охота у адыгов. — Майкоп, 1999. — С.191.

19. Пит. по: Шеуджен А.Х., Харитонов Е.М., Галкин Г.А., Тхакушинов А.К. Зарождение и развитие земледелия на Северном Кавказе. — Майкоп, 2001. — СМ.

20. Там же.

21. Вавилов Н.И. Дикие родичи плодовых деревьев азиатской части СССР и  Кавказа  и  проблема  происхождения  плодовых  деревьев // Избранные произведения в двух томах. — Т.1. — Л., 1967. — С.229.

22. Жуковский П.М. Культурные растения и их сородичи. — М., 1950. — С.295.

23. Там же. — С.302, 305-306.

24. Там же. — С.307-308.

25. Там же. — С.308.

26. Там же. — С.313-314, 317-318.

27. Там же. — С.340-344.

28.  Абаев  В.И.  Историка-этимологический  словарь осетинского  языка. Т.1. — М.-Л., 1958. — С.233.

29.  Фасмер  М.  Этимологический  словарь  русского  языка. — T.IV. СПб., 1996. — С.343.

30.  Масштабный  адыго-славянский  синтез  в  Днепровско-Донецком регионе  имел место задолго до образования Киевской Руси. См.: Федорова М.В.  Народная  интерлингвистика.  Славяне  на  Дону.  —  Белгород, 2003. — С.28-96.

31. Жуковский П.М. Указ. соч. — С.367.

32. Там же. — С.391.

33. Вавилов Н.И. Пять континентов. — М., 1987. — С.144.

34. Жуковский П.М. Указ. соч. — С. 393-394.

35. Там же. — С.394.

36. Краснов А.Н. Под тропиками Азии. — М., 1987. — С.331, 335.

37. Жуковский П.М. Указ. соч. — С.394-395.

38. Нибо А. Каштан для Аомори // Шапсугия. — 2003. — №10. — С.6.

39. Унарокова М.Ю. Флористический элемент в системе питания адыгов // Этюды по истории и культуре адыгов. — Майкоп, 1998. — С. 126-127.

40. Гарданов В.К. Общественный строй адыгских народов. — М., 1967. — С.70-71.

41.  Васюков  С. «Край  гордой  красоты».  Кавказское  побережье  Черного моря. — СПб., 1902. — С.103, 220.

42. Клинген И.Н. Указ. соч. — С.56, 112.

43. Тхагушев Е.А. Адыгейские сады. — Майкоп, 1956. — С.44-46, 143-148.

44. Клинген И.Н. Указ. соч. — С.64-65; Фадеев Р.А. Собрание сочинений. — Т.1. — 4.1. — СПб., 1890. — С.202, 206; Фадеев Р.А. Кавказская война. — М.: Изд-во Эксмо, 2003. — С.198-199.

45. Кривенко B.C. Очерки Кавказа. Поездка на Кавказ осенью 1888 года. — СПб., 1893. — С.70-71.

46. Васюков С. Указ. соч. — С.100-101.

47. Клинген И.Н. Указ. соч. — С.88-89.

48. Там же. — С.71.

49.  Цит.  по:  Дякин B.C. Национальный  вопрос  во  внутренней  политике царизма (XIX в.) // Вопросы истории. — 1995. ~№9. — С. 146.

50. Иессен А.А., Деген-Ковалевский Б.Е. Из истории древней металлургии Кавказа. — M.—Л., 1935. — С. 77, 90.

51. Speiser E.A. Mesopotamian origins. The basic population of the Near East. — Philadelfia, 1930, p.66.

52. Емельянов В. В. «Майкопские псалии» в шумеро-аккадских текстах // Кунсткамера. Этнографические тетради. — Вып.7. — СПб., 1995. — С. 150.

53.  Мэллори  Дж.П.  Индоевропейские  прародины // ВДИ. — 1997. —  №1. — С.81.

54. Бунак В. В. Человеческие расы и пути их образования // СЭ. — 1956. — №1. — С. 102-103; Федоров  Я.А.  Историческая  этнография  Северного Кавказа. — М., 1983. — С. 17, 37-38; Шакрыл  Е.С.  К  вопросу  об  этногенезе абхазо-адыгских  народов // Ученые  записки  АНИИ. — Т. IV. — Краснодар, 1965. — С.210-212.

55. Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества / Пер. и прим. А.В. Михайлова. — М.: «Наука», 1977. — С. 149-150.

56. Там же.  — С. 149-150.

57. Там же.  — С. 150-151.

58. Minorsky V. Tadhkirat al-Muluk. L., 1973, p. 18. Цит.  по: Oberling P. Georgians and Circassians in Iran // Studia Caucasica. — Vol.1. — Amsterdam, 1963, p. 127.

59.  Монперэ  Ф.Д.де.  Путешествие  вокруг  Кавказа / Пер.  с  франц.  Н.А. Данкевич-Пущиной // Труды института абхазской культуры. — Сухум, 1937. — Bbin.VI. — С.48.

60.  Спенсер  Эд.  Путешествия  в  Черкесию / Пер.  икоммент.  Н.А. Нефляшевой. — Майкоп, 1994. — С. 120.

61.  Там же.  — С. 35,66.

62.  Канитц  Ф.  Дунайская  Болгария  и  Балканский  полуостров.  —  СПб., 1876. — С.349-350.

63.  Марковин  В.  И.  Дольменная  культура  и  вопросы  раннего  этногенеза абхазо-адыгов. — Нальчик, 1974. — С.6, см. карту между стр.48 и 49.

64.  Фелицын  Е.Д.  Западно-Кавказские  дольмены // Материалы  по археологии Кавказа. — Вып.IX. — М., 1904. — С.7.

65. Марковин В.И.  Указ. соч.   —  С. 12.

66.  Там же.  — С. 15-16.

67.  Марр  Н.Я.  Яфетический  Кавказ  и  третий  этнический  элемент  в созидании средиземноморской культуры // Марр Н.Я. Избранные работы. — Т.1. — Л., 1933. — С.79-124.

68. Блейхштейнер Р. Субарн древнего Востока в свете изучения яфетидов (Вена, 1928). Цит. по: Акаба Л.Х. Исторические корни архаических ритуалов абхазов. — Сухум, 1984. — С. 5.

69. Куфтин Б.А. Материалы к археологии Колхиды. — Т.1. — Тбилиси, 1949. — С.288-289, SIS-322; Соловьев Л.Н. Новый памятник культурных связей Кавказского Причерноморья в эпоху неолита и бронзы — стоянки Воронцовской пещеры // Труды АбИЯЛИ. — Вып. XXIX. — Сухум, 1958. -С.151-171; Лавров Л. И. Дольмены Северо-Западного Кавказа // Труды АбИЯЛИ. — T.XXXI. — Сухум, 1960. — С.102-107;  Попова  Т.Е.  Дольмены  станицы Новосвободной. — М., 1963. — С.43-47.

70. Марковин В. И.  Указ. соч.   —  С. 29.

71.  Там же.  — С.31.

72. Там же.  — С. 33.

73.  Там же.  — С. 34.

74.  Там же.  — С. 36.

75.  Там же.  — С.37-38.

76.  Зыцарь  Ю.В.  О  родстве  баскского  языка  с  кавказскими // Вопросы языкознания. — 1955. — №5. — С. 63.

77. Лавров Л. И. Дольмены Северо-Западного Кавказа. — С. 107.

78. Марковин В. И. Указ. соч. — С. 44, 46.

79.  Там же.  — С.48.

80.  Лавров  Л.  И.  Дольмены  Северо-Западного  Кавказа. — С. 110-111; Марковин В.И. Указ. соч. — С. 48-49. Инал-ипа Ш.Д. Страницы историчес-кой этнографии абхазов. — Сухум, 1971. — С. 28-29.

81. Инал-ипа Ш.Д. Указ. соч.  — С. 28-30.

82. Марковин В. И.  Указ. соч.  —  С. 49.

83. Трифонов В.А. Что мы знаем о дольменах Западного Кавказа и чему учит история их изучения // Дольмены. Свидетели древних цивилизаций. — Краснодар, 2001. — С.51-52.

84. Там же. — С.42, 50.

85. Там же.  — САЗ.

86. Горелик М.В. Монголо-татарское оборонительное вооружение второй половины XIV — нач. XV в. // Куликовская битва. — М., 1983. — С.247.

87.  Там же.  — С. 247.

88.  Там же.  — С.247.

89.  Майер  Л.  А.  Сарацинское  оружие  и  доспех // Хотко  С.Х.  Очерки истории  черкесов.  От  эпохи  киммерийцев  до  Кавказской  войны.  —  СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. — С. 421-422.

90.  Там же.  — С.421-422.

91. Русская литература XI-XVIH вв. — М., 1988. — С.111.

92. Аствацатурян Э. Оружие народов Кавказа. — М. — Нальчик, 1995. — С.52.

93. Хотко С.Х. Очерки истории черкесов. — С. 162-163.

94. Горелик М.В. Указ. соч.  — С. 265-266.

95. Цит. по: Аствацатурян Э. Указ. соч. — С. 52.

96. Guadalupi G. The Discovery of the Nile. — N.-Y., 1997, p.58.

97. Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // Адыги, балкарцы  и  карачаевцы  в  известиях  европейских  авторов XIII—XIX вв. / Сост., ред., введ. В.К. Гарданова. — Нальчик, 1974 (далее — АБКИЕА). — С.50.

98. Веселовский Н.И. Памятники дипломатических а торговых отношений Московской Руси с Персией. — 4.1. — СПб., 1899. — С.271.

99.  Вилинбахов  В.  Б.  Из  истории  русско-кабардинского  боевого содружества. — Нальчик, 1982. — С. 129.

100. Кабардино-русские отношения. — ТА. — С. 35-57.

101. Вилинбахов В. Б. Указ. соч.  — С. 129.

102. Аствацатурян Э.  Указ. соч.   —  С. 53.

103.  Гордеев  Н.В.  Русский  оборонительный  доспех.  Государственная Оружейная палата московского Кремля. — М., 1954. — С. 87.

104.  Там же.  — С.87.

105. КРО.  — Т.1.  — С.322-327.

106. Аствацатурян Э. Указ. соч.  —  С. 53.

107. Хотко С.Х. История Черкесии в средние века и новое время. — СПб., 2001. — С. 111-112.

108.  Барановский  Б. (Варшава).  Кавказ  и  Польша  в XVII в. // Россия, Польша и Причерноморье в XV-XVIII вв. — М, 1979. — С.256.

109. Alien W.E.D. A History of the Georgian People. — N.-Y., 1971, p.316; Хотко С.Х. Указ, соч. — С. 54.

110. Хотко С.Х. Указ. соч. — С. 54; КантарияМ.В. Указ. соч. — С.222.

111.  Хотко  С.Х.  Указ.  соч. — С. 111; Кружинский  М.  Пять  черкесских князей в Польше // Генеалогия Северного Кавказа. — Нальчик, 2002. — С. 149-151.

112. Барановский Б. Указ. соч. С.249-259.

113. Асколи Э.Д. де. Описание Черного моря и Татарии // АБКИЕА. — С. 63.

114. Гожба Р. Кавказская диаспора // Эхо Кавказа. — 1993. — №3. — С. 16.

115. Ковалевская В. Б. К изучению орнаментики наборных поясов VI-IX вв. как знаковой системы // Статистико-комбинаторные методы в археологии. — М., 1970. — С. 145.

116.  Там же. — С. 144, 145, 153.

117. Кулаков В. И. Легендарные гербы Пруссии // Гербовед. 1996. — №1. — С. 6-17; Его  же.  Аустеравия // Родина. — 1997. — №2. — С.28: «Одной  из загадок  прусской  археологии  является  пояс VIII века,  обнаруженный  в захоронении  воина  в  урочище  Ирзекапинис (прусс. — «могилы  гребцов») близ  совр.  города  Зеленогорска.  Круглые  бронзовые  детали  этого  пояса оформлены  в  виде  нераспустившихся  бутонов  цветков.  От  этих  накладок отходили,  как  и  в  современных  кавказских  поясах,  направленные  к  низу декоративные  пояски.  На  их  концах  прикреплены  бронзовые  наконечники, украшенные стилизованными изображениями головок животных».

118. Монперэ Ф.Д.де. Путешествие вокруг Кавказа у черкесов и абхазов, в Колхиде, Грузин, Армении и Крыму. — Т.1. — Нальчик, 2002. — С. 162-163.

119. Хотко С.Х. Очерки истории черкесов. — С. 151-156.

120. Горелик Н.В. Указ. соч.  — С. 268.

121.  РавдоникасТ.Д.  Об  одной  детали  военного  костюма  кабардинских феодалов XVIII в. // Краткое  содержание  докладов  среднеазиатско-кавказских чтений. —Л., 1981. — С. 15; Смирнова Л. И. Предметы военной экипировки  некоторых  народов  Кавказа  в XIX в. (в  собрании  МАЭ) // Этнографические  аспекты  традиционной  военной  организации  народов Кавказа и Средней Азии. — Вьш.2. — М., 1990. — С.93.

122. Горелик М.В. Указ. соч. — С. 268.

123.  Там же.

124. Guadalupi G.  The Discovery of the Nile, p.59.

125. Голубев  Л.Э.  Мамлюкские  гербы  из  Прикубанья. Историко-археологический альманах. Вып. 8. — М., Армавир, 2002. — С. 142-146.  126. Там же.  — С. 143.

127. Абрамович А. Очерк сословного строя в горских обществах Терской и Кубанской  областей. 1. Кабардинский  округ. Уорки // Сборник документов по сословному праву народов Северного Кавказа. — Т.1. — Нальчик, 2003. — С. 28-29.

128. Хотко С.Х. Указ. соч.   —  С. 129.

129. Босворт К.Э. Мусульманские династии. Справочник по хронологии и генеалогии / Пер. с англ, п прим. П.А. Грязневича. — М., 1971. — С. 101.

130. Валлоттон А. Александр I. — М., 1991. — С. 229.

131. Потто В.А. Кавказская война. — Т.2. — Ставрополь, 1994. — С.296.

132.  См.:  Шу  Ш.С.  Музыкальный  фольклор  адыгов  в  записях  Г.М. Концевича. — Майкоп, 1997. — С.76-78.

133. Потто В.А. Утверждение русского владычества на Кавказе. — Т.З. — Тифлис, 1904. — 4.1. — С.57-58.

134. Дневник поручика Н.В. Симановского. 2 апреля — 3 октября 1837г., Кавказ // Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIXв. — СПб., 2000. — С.415: «... мы  засыпали  их  пулями,  но  ни  одного  не  могли ранить, ибо это были панцпрники,...».

135. Черкесия в XIX веке: сб. ст. — Майкоп, 1993. — С.257.

136. Потто В.А. Кавказская война. — Т.1. — С. 147-148.

137. Cameron J.P. Personal Adventures and Excursions in Georgia, Circassia, and Russia. — Vol.1. — London, 1845, pp.186, 196, 210: «Тем не менее, как бы ни был  силен  охранный  эскорт,  никогда  нельзя  быть  уверенным  в  своей безопасности. Так, например, в 1836г. большой отряд, состоявший из двух эскадронов казаков, батальона пехоты и четырех пушек, сопровождавший почту из Владикавказа в Екатеринодар, был атакован и произошла кровавая стычка,  в  которой,  несмотря  на  то,  что  горцы  в  конечном  счете  были отражены,  они  отступили  с  сравнительно  пустяковыми  потерями,  не только нанеся жестокие потери своим противникам, но и захватив значительную добычу и множество пленных».

138.  О  замерзании  пролива  см.:  Толстиков  В.П.  К  проблеме  образования боспорского государства // ВДИ. — М., 1984. — №3. — С. 40.

139. Интериано Дж.  Указ. соч.   — С. 50.

140.  Феофилактова  Т.  Политические  отношения  России  с  народами Северо-Западного  Кавказа  в  период  подготовки  второй  русско-турецкой войны II пол. XVIII в. (1783-1787 гг.) // Россия и Черкеспя. — Майкоп, 1995. — С.72.

141. Хотко С.Х. Указ. соч. — С. 313; Его же. Очерки истории черкесов. — С. 178, 423-431; Нагель  Т.  Тимур-завоеватель.  Мюнхен, 1993. Пер.  с  нем. — Ростов-на-Дону, 1997. — С.380-381.

142. Хотко С.Х. Очерки истории черкесов. — С. 178.

143. Cameron J.P. Personal Adventures..., р.113.

144.  Короленко  П.П.  Переселение  казаков  на  Кубань. — Екатеринодар, 1910. — С.287.

145.  Цит.  по:  Фролов  Б.Е.  Попытка  введения  шашек  на  вооружение черноморских  казаков  в  начале 20-х  годов XIX в. // Итоги  фольклорно этнографических  исследований  этнических  культур  Кубани  за 1996г. — Краснодар, 1997. — С. 19.

146. Там же. — С. 19.

147. Цит. по: Фролов Б.Е. Указ. соч. — С. 19.

148. Бесс Ж.-Ш. де. Путешествие в Крым, на Кавказ // АБКИЕА. — С.335.

149. Попко И. Д. Терские казаки со стародавних времен. — Нальчик, 2001. — С. 116-123.

150. Kennan G. An Island in the Sea of History // National Geographic Magazine. — Vol.XXIV. — №10. — Washington, 1913, p. 1095.

151. Цит. по: Аталиков В.М. Страницы истории. — Нальчик, 1987. — С. 139.

152.  Лавров  Л.  И.  Адыги  в  раннем  средневековье // Сборник  статей  но истории Кабарды. — Вып. IV. — С. 52.

153. Аджинджал И. Жилища абхазов. — Сухум, 1957. — С.15-16.

154. Деопик В. Б. Адыгейские племена III-IX вв. // Очерки истории СССР. — М., 1958. -С.636.

155. Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. — М., 1823. — С. 106.

156. Миллер А. Черкесские постройки // Материалы по этнографии России. — Т.П. — СПб., 1914. — С.59-61. 

157. О друидизме абхазо-адыгов см.: Галонифонтпбус И. де. Сведения о народах  Кавказа (1404г.).  Из  сочинения «Книга  познания  мира». — Баку: «Элм», 1980. — С. 17; Челеби Э. Книга путешествия. — Вып. 2. — М., 1979. — С.69, 75-77; Вып. 3. — М., 1983. — С.52;  Мотрэ  А.  де  ла.  Путешествие  в Европу, Азию и Африку // АБКИЕА. — С.141-142; Ферран. Путешествие из Крыма  в  Черкесию  в 1709 г. //АБКИЕА. — С'.1'12;  Мелнксет-Беков  Л.М. Pontica Transcaucasica Ethnica (по данным Миная Медичи от 1815-1819гг.) // Советская  этнография. — 1950. —  №2. — С.169-174;  Инал-ипа  Ш.Д. Ступени  к  исторической  действительности. — Сухум, 1992. — С.38; Хабекирова  Х.А., Мусукаев А.И. Мир дерева в культуре адыгов. — Нальчик, 2001. — С.51, 89-90.

158.  Аракелян  Г.  С.  Черкесогаи  Историко-этнографическое исследование) // Кавказ и Византия. — Вып.4. — Ереван, 1984. — С.28-129.

159. Спенсер Эд. Указ. соч.  — С.87.

160. Cantimir Dm. Histoire de Г Empire Ottoman ou se voyent les causes de son aggrandissement et de sa decadence. — T.I. — Paris, 1743, p.144; Аталиков В.М. Страницы истории. — Нальчик, 1987. —  С. 139; Губоглу  М. (Бухарест).  Турецкий  источник 1740 г.  о  Валахии, Молдавии  и  Украине // Восточные  источники  по  истории  народов  Юго-Восточной  и  Центральной  Европы. —  М., 1964. — С. 152; Челеби  Э.  Книга путешествия. — Вып. 2. —  М., 1979. —  С.74;  Хотко  С.Х.  История  Черкессии.  —  С. 203-204; Alien W.E.D. Problems of Turkish Power in the Sixteenth Century. — L., 1963, p. 75.

161. Попко И. Д.  Указ. соч. —  С. 117.

162. Потто В. А. Указ. соч. — Т.2. — С. 344-345.

163.  Привилегированные  сословия  Кабардинского  округа // Поэма  об Алгузе. — М., 1993. — С. 238.

164. Цпт. по: Бгажноков Б.Х. Адыгский этикет. — Нальчик, 1978. — С.22-23.

165. Там же.  — С. 22.

166. Там же.  — С. 23.

167.  Лонгворт  Дж.  Год  среди  черкесов / Пер.  с  англ.  В.М.  Аталикова. — Нальчик, 2002. — С.207-208.


-----------------------------------
Агрба  Б.  С.,  Хотко  С. X.

«ОСТРОВНАЯ»  ЦИВИЛИЗАЦИЯ ЧЕРКЕСИИ

ИД 02010 от 8 июня 2000 г. ПД 00408 от 13 марта 2000 г.

Подписано  в  печать 6.05.2004 г.  Бумага  офсетная.  Формат  бумаги 60x84 1/8. Способ печати офсетный.

Усл. печ. л. 5,58. Заказ № 066. Тираж 1200.

Отпечатано  с  готового  оригинал-макета  в  государственном  унитарном предприятии  Республики  Адыгея  Республиканском  издательско-полиграфическом  предприятии «Адыгея»  Комитета  РА  по  делам  печати, информации и общественно-политическому прогнозированию, г. Майкоп, ул.

Пионерская, 268.
-----------------------------------

 

Одной  из  наиболее  ярких  и  сущностных  черт историко-кулътурной  самобытности  Черкесии является  друидизм.  Страна  адыгов  вплоть  до 1864 г. оставалась наиболее друидической областью не только на  Кавказе,  но  и  во  всем  цивилизационном пространстве Средиземноморья. Может быть, именно друидизм  являлся  тем  духовным  стержнем,  который удерживал  конфессиональную  самобытность Черкесии,  препятствовал  ее  христианизации  и исламизации. Друидизм оказывал серьезное воздействие на  самые  различные  стороны  жизни:  на  становление чрезвычайно изощренной культуры садоводства и полеводства, на народную медицину,  социальную  организацию.  Друидизм — религия  кланов,  не нуждающаяся  и  не  терпящая  централизации.  Друидам  не  нужны  здания, украшения,  дорогие  облачения  для  своих  священнослужителей.  Им  не нужны церковные  институты  и  князья  церкви.  Поэтому  кланы  Черкесии культивировали друидизм, который, в свою очередь, закреплял клановость.

Характерно,  что  в  наиболее  цельном  виде  друидизм  бытовал  на  западе Черкесии и на севере Абхазии — в Натухае, Шапсугии, Убыхии, Абадзехии, Джигетии (Садз), Ахчипсу, Мдавее. Влияние друидизма заметно ослабевает в княжеской Абхазии, Кабарде, Темиргое. Архаичность и концептуальность друидизма  на  Северо-Западном  Кавказе  подтверждается  бытованием  у адыгов и абхазов вплоть до XVIII в. так называемого «воздушного погребения», т.е. именно друидического обряда захоронения.

На наш взгляд, взаимосвязь дольменного и друидического ареалов вполне очевидна.  Столь  же  легитимен  сравнительный  анализ  абхазо-адыгского  и баско-кельтского друидизма.

На протяжении всей своей истории Черкесия исторгала из себя большие группы воинов-уорков. География адыгского военного отходничества обширна и включает страны на пространстве от Балтики до Судана. Случалось и так, что на поле битвы сходились армии, во главе каждой из которых стояли военачальники-черкесы. В эпоху конных войн найм солдат в Черкесии был обусловлен именно высочайшей репутацией адыгской кавалерии, ее способностью противодействовать многочисленным армиям  кочевых империй, а также регулярным войскам европейских и мусульманских стран.

Поляки нанимали черкесов против шведов, турок и русских, а русские, в свою очередь, против поляков, шведов, турок и татар.

Каковы  же  социальные  истоки  адыгского  военного  отходничества? Прежде  всего  мы  должны  признать,  что  незатухание  этого  явления определялось  способностью  адыгской  культуры  воспроизводить воинственность. Культ воина — всадника и пирата — в Черкесии разделяли все слои общества. От сутствие деспотизма и кастовых запретов, обилие коней  и  оружия,  и  постоянная  внешняя  угроза  делали  всех  или  почти  всех адыгов профессиональными воинами. На воспитание воина была полностью ориентирована система отдачи детей на воспитание. Адыг, воспитанный в жесткой  системе  воинского  обучения  приемным  отцом,  был  готов  к опасным  авантюрам  за  пределами  своей  страны.  Своеобразным  учебным пособием  по  военному  отходничеству  являлся  героический  нартский  эпос.

Адыгское  дитя  вырастало  в  мифе,  примеряя  его  на  себя,  подражая поступкам героев нартских саг. А все подвиги нартов совершаются далеко за  пределами  родины,  в  которой  им  самим  никто  не  угрожает.  Влияние эпоса  на «образование»  средневекового  адыга  было  огромно.  Легендарные персонажи  воспринимались  в  качестве  предков,  их  деяния  оценивались  как достойные подражания.

---------------------------------

(Материал взят с сайта: http://www.elot.ru/.)