Главная » Алфавитный каталог авторов » А » В ночь новолуния

Шалодиа Аджинджал

В ночь новолуния

Повесть

1

— О бара [1], позвал старый Рашид жену, — подай скорее мою одежду!

Но слабый голос больного потерялся в стенах каштановой акуаски.

— Куда же она подевалась? — возмущался старик, раздражаясь невниманием жены. Наконец, не дождавшись Рафиды, замешкавшейся во дворе по хозяйству, он попытался добраться до шкафа сам. С трудом сел на постели, затем боязливо, как младенец, пробующий ходить, ступил на пол. Тут же закружилась голова, подкосились непослушные ноги.

Рашид снова сел на кровать и прислонился спиной к стене. Потолок, пол, окна, двери — все плыло перед глазами. Но он не лег.

Понемногу все водворилось на свои места. Рашид взглянул в зеркало, вделанное в платяной шкаф. Там отразилось его лицо, столь же безжизненно белое, как волосы и борода.

«Да, болезнь и старость не красят. Сдал... — промелькнуло в звенящей от слабости голове. — Но сегодня... сегодня необходимо быть на Поляне. Иначе — беда. Хватит ли сил?»

И ответил Рашид своему отражению: «Умру, но пойду!»

— О, бара, куда запропастилась, будь ты неладна? — изо всех сил крякнул Рашид. Нет, не от хвори блестели теперь глаза старика — не ведомая никому тревога лихорадила ого изнутри, заставила сорваться с постели.

— Что случилось, уара [2]? — появилась на пороге Рафида, посапывая дымящейся длинной трубкой.

— Дай мне одежду! — сдвинул седые брови Рашид, дабы у жены сразу же отпало желание возражать.

— Какую еще одежду? — не вынимая трубки изо рта, удивленно спросила Рафида.

— Черкеску, архалук, башлык, — ответил он как ни в чем не бывало.

— И куда же ты собираешься идти?

— На сход, на Поляну.

— На какой еще сход? В тебе же душа еле держится.

— Сказано тебе, неси и не рассуждай много!

Рафида изумленно вынула изо рта трубку. «Помилуй, господи, три ночи кряду глаз не сомкнула — метался в жару. Полсела уже мысленно попрощалось с ним. А сегодня на сход?! Не бред ли это?»

Рашид одевался, боясь, что не удержится на ногах. Рафида, наблюдая за ним, набивала табаком свою трубку и бубнила под нос:

— Самого ветром качает, а туда же, придумал заботу. Будто без него не обойдутся!..

Рашид молча оделся. Теперь он боялся только лестницы. Как бы не закружилась голова... Медленно вышел на террасу. Рафида искоса посматривала на него, ей очень не нравилось выражение мужниного лица. Неживое упорство застыло на нем. Она тоже боялась лестницы. У нее обмерло сердце, когда Рашид приблизился к ступеням.

Еще больше слабея от неуверенности, Рашид шагнул и гордо пошел вниз по длинной и крутой лестнице, ощущая дрожь в коленях и все же не касаясь перил.

— Вперед ногами бы тебя спустить по этой лестнице, безмозглого! — облегченно пробурчала Рафида, когда он достиг земли.

— Где мой посох, бара? — почувствовав под ногами землю, возвысил голос Рашид.

— Даду [3], — радостно подбежал к Рашиду меньшой внучок Даур, — он в конюшне, я на нем скакал.

— Тащи его скорее сюда, — отозвался дед, рассеянно погладив внука по голове.

Даур удивился невниманию — он к этому не привык. Однако тотчас же притащил посох, стоявший «на привязи» в конюшне.

— Даду, возьми меня с собой, — кинулся Даур вслед. — Мы ведь договорились всюду вместе ходить.

Напоследок еще раз попыталась вразумить мужа Рафида:

— День к закату клонится, сход уже кончается, куда тебя несет, старого безумца?..

Рашид с размаху вонзил посох в землю, что означало — говорить не о чем. Лишь у самой калитки, смягчившись, обернулся.

— Уймись, бара, видишь, я не один, — и крепко взял Даура за руку.

— Мы обязательно должны идти, нанду [4], — успокоил Рафиду внук.

2

С трудом поспешал по дороге дед. Радостно притопывал рядом внук, ожидая обычных дедушкиных рассказов. Но дед молчал. Беспокойно молчал. Словно там, куда он так торопился, происходит или должно произойти нечто тревожное. Напряжение старого передалось и малому.

— Даду, ты болеешь, да?

— Да нет. Здоров... Выздоровел. Только ты давай побыстрее, а то опоздаем.

— Куда опоздаем?

— На сход.

— А что такое сход?

— Это когда люди, народ, все село собирается на Поляну.

— А зачем они собираются, у них что, дома нет?..

— У них праздник сегодня. В нашем селе открывают дворец.

— А что, он до этого был закрыт? В нем адау [5] был заперт, да?.. — Но Даур так и не втянул деда в настоящий разговор.

— Боюсь, стемнеет, — снова забеспокоился Рашид.

— А что будет, если стемнеет? — уцепился за новую тему Даур.

Дед замялся.

— Стемнеет, стемнеет... Стемнеет — будет ночь.

— Ты темноты не бойся, даду. Если будет ночь, взойдет луна.

— Что? Луна взошла? — Рашид испуганно остановился и поднял лицо к небу. Солнце не спеша заходило. Луны еще и в помине не было. Рашид перевел дух.

— Да, этой ночью девятая луна взойдет, — сказал он скорее себе, чем внуку.

Солнце коснулось верхушек деревьев, когда Рашид дотащился с Дауром до центра села, где праздновали сегодня открытие Дворца культуры.

На Поляне яблоку негде было упасть. Рашид остановился в воротах, вонзил в землю посох и молча принялся осматривать всех. Какое-то время его никто не замечал. Просто никому в голову не могло прийти, что он явится сюда. Все село знало, что старый председатель плох и вряд ли вообще поднимется.


Чудесное село Арашра! Недаром говорят, что оно самое красивое во всей Абхазии. Природа здесь расстаралась вовсю. Если посмотреть с востока, то кажется село расписным блюдом с золотой каймой, которое горы протягивают на ладонях к небу. Еще прекраснее Арашра с юга — роскошным ковром ниспадает оно с вершины горы. Смотришь снизу — думается, что нет там ни одного ровного пятачка, куда бы можно ногой ступить. Но стоит подняться — лежат изумрудные поляны в темной оправе леса. «Карагач» по-абхазски — араш. Потому и село называется Арашра. Пол-Абхазии видно отсюда. А море рукой подать. Кажется, разбегись получше — и прыгнешь прямо в него.

И на людей не поскупилась природа в Арашре — крепки как скалы, легки как серны. Издревле поселились они здесь. Кто знает, сколько тысячелетий лежит посреди села огромный серый камень. Но старики утверждают, что предки их предков приходили к нему молотить пшено и просо. На поляне, где покоится этот великан, исстари собирались крестьянские сходы, исстари вершились судьбы Арашры.

Прежде здесь стоял только просторный каштановый дом князя Нахарбея. Теперь вокруг Поляны — школа, больница, новое здание правления колхоза и сельсовета. А на древнем камне высится памятник человеку, обагрившему своей кровью эту землю ради счастья своего народа.

Не хватало в селе только Дворца культуры. И вот сегодня наконец арашринцы празднуют его открытие. Веселится молодежь. Не хочет расходиться по домам, готовая до утра обновлять свой дворец.

«Ну, а если взойдет луна? Что тогда?» — думал Рашид, стоя в воротах.

А тем временем на другом конце огромного двора молодежь затеяла скачки, и донеслось оттуда до старика:

— Эй, поберегись! Алиас скачет!

Поседел бы Рашид от этого крика, если бы уже не был седым. А на середину Поляны вылетел молодой всадник. Он лихо сидел в седле, горячился под ним вороной конь.

Вынул джигит из газырницы газырь, бросил его на середину Поляны, не спеша объехал круг' людей и, гикнув, пустил коня. На всем скаку должен он поднять с земли свой газырь. Многие сегодня пытались сделать это. Но — не сделали.

— Давай, Алиас! — слышалось из толпы. Десятки глаз следили за наездником, но мало кто заметил, как газырь оказался снова в газырнице Алиаса. Доля секунды. Гул восхищения прошел по толпе.

«Неужто это возможно? — не верил своим глазам Рашид, — Все повторяется на земле. О господи!..»

— Смотрите, кто к нам пришел! — раздался изумленный голос.

Люди обернулись. Рашид был для них вроде того древнего дерева, что стояло посреди Поляны и спасало под своими раскидистыми ветвями от дождя и зноя не одно поколение в Арашре. И не потому, что так уж стар годами, и не потому, что полвека бессменно возглавлял сельский Совет. Нет, просто никогда не делал он того, чего пришлось бы стыдиться или бояться, не старался понравиться, никого не унижал и сам ни перед кем не унижался. И всегда готов был словом или делом помочь человеку. Когда же ушел на заслуженный отдых, люди по-прежнему продолжали тянуться к нему. Потому что верили. Да и сам Рашид нередко повторял: «Поверишь человеку — и он откроется, за тобой пойдет».

Была в селе такая примета: если при закладке нового дома подойдет человек, которому хозяин не доверяет, все переносится на следующий день. Вот и старались в Арашре к началу строительства залучить в гости Рашида. Уж тогда-то хозяева были спокойны.

И при закладке Дворца культуры Рашид тоже был. Не дождался старый председатель только сегодняшнего дня. Старость и болезнь вынудили уйти от дел. Но по-прежнему ни один сход, ни один праздник не обходились без него. И стоило ему в праздничной серой черкеске, в ярком шелковом архалуке, с белым башлыком за плечами появиться, как все радостно устремлялись к нему навстречу.

Но сегодня Рашид тяжело молчал. Шепот «старик пришел» замер, прокатившись по рядам. Это был не тот старик. Праздник словно не радовал его.

Стихли песни, смолкли голоса, спешились молодые наездники. Замер праздник. Народ теснился к воротам, в тревожном ожидании глядя на него. С чем он пришел?..

От толпы отделились почтенные старцы.

— Да быть тебе неразлучным с нами, Рашид!

— Добро вам, добро, здравствуйте, — не глядя, ответил тот.

Еще больше удивились старики.

— Мы знаем, что ты болен, и видим, что не удержался, все же пришел к нам. Приди ты с самого начала, праздник был бы полнее.

И опять не поднял на них глаз Рашид. Того юного всадника продолжал он видеть перед собой. «Боже, как похож на Пего. И конь под ним точь-в-точь такой же. И зовут так же...»

3

«И тогда вот так же начались состязания. Но дальше — все было иначе. Сухо щелкнул выстрел. Я оглянулся и не увидел Его. Меня обжег страх — что с Ним? Конники с гиканьем промчались мимо. Я продолжал искать Его глазами. И вдруг Он появился прямо передо мной. Бледный, ударь кинжалом — кровь не выступит. Я понял, с ним что-то стряслось, и на всякий случай загородил Ему дорогу.

Уйди! Мои глаза сейчас ничего не видят, — предупредил Он, не снимая руки с рукояти кинжала.

— Что с тобой? — не отступился я.

— Полюбуйся на моего коня!

Я оглянулся и обомлел: хвосту Его вороного красавца был отхвачен больше чем наполовину. Так Нахарбеевы приспешники разделались с удачливым простолюдином...»

— Да видеть нам тебя всегда в полном здравии на нашей Поляне! — прервали старики воспоминания Рашида.

Рашид помедлил с ответом, исподлобья рассматривая их, и наконец глухо произнес:

— Не мешало бы разойтись, скоро стемнеет. — И, ни на кого не глядя, направился к центру Поляны.


— Зачем спешить, Рашид? Такой праздник! Пусть себе веселятся, — пристроился сбоку Рашида невысокий старик.

— И все же лучше разойтись, пока все хорошо. Плохо, если люди не умеют вовремя расходиться, — настаивал на своем Рашид.

Спутник Рашида пытался что-то возражать, но тот будто не слышал его слов. Он даже забыл о своем внуке, и Даур одиноко плелся за дедом, стараясь не упустить его из виду.

Рашид остановился у памятника и посмотрел вверх. Стоящий на древнем камне казался живым, окликни его — отбросит бурку н шагнет навстречу.

Даур догнал деда, потянул за полу черкески.

— Кто это, даду?

— Мы с ним дружили.

— А теперь не дружите? Поссорились?..

— И теперь дружим... С друзьями не ссорятся. — И Рашид слегка прикоснулся к голове внука.

Даур обиженно засопел. Он уже знал, что вот так, слегка, поглаживает ему дед макушку, когда хочет отделаться от него.

Старик, сопровождавший их, прервал диалог внука с дедом:

— Какой-то ты сегодня странный, Рашид. Люди стоят ждут тебя, а ты с внуком беседуешь. Пожалуй к нам под дерево.

Рашид покорно побрел за ним. Отвесил общий поклон и занял оставленное для пего почетное .место. Погрустневшего Даура забрала родня. Праздник снова оживился, вспыхнули песни и танцы.

— Ну вот, — осторожно завел разговор все тот же невысокий старик, — видишь, как веселится народ. А ты хотел праздник испортить.

— Вижу... Все вижу. Но сегодня должна взойти новая луна, — ответил Рашид, нетерпеливо постукивая посохом.

— Ну и пусть. Добро пожаловать!

— Но сегодня девятое новолуние года!

— Ну и пусть себе девятое, — не уступал собеседник. — Ты что, возражаешь против этого?

— Ничуть я не возражаю. Празднуйте хоть до утра. Но с Поляны надо уйти, — Рашид встал и снова направился к памятнику,

Старик обиженно смолк. Как-никак он был не моложе Рашида, и можно было бы говорить с ним повежливей.

— Что он сказал тебе? — обратились к нему его товарищи. — Что его беспокоит?..

— Ничего не сказал. Говорит только, что сегодня будет новолуние. Что бы это могло означать?..

— Непонятно! И что? Может, отменить его хочет?

А к Рашиду тем временем подошел нынешний председатель сельсовета Адгур. Непонятна ему была печаль старого председателя. Странным показался разговор его со стариком. Ничего, казалось бы, не сказал особенного Рашид, но посеял в душе сомнение. Недосказанностью повеяло...

Ничто так не смущало молодого председателя, как недосказанности. Что за ними? И потому разыскал Адгур своего друга Василия, архитектора, автора проекта Дворца культуры. Он приехал из города на праздник на своей машине.

— Нe пойму, что творится со стариком, — обратился к нему Адгур. — Заладил одно: «Скоро ли разойдутся люди?»

Василий чувствовал себя виноватым, оттого что не зашел к Рашиду сразу по приезде, и теперь поторопился исправить свою оплошность, а Рашид уже и сам радостно улыбался ему.

— Маму привез с собой? — нетерпеливо поинтересовался он после первых слов приветствия.

— Да. Хотя врачи и возражали, очень слаба она после больницы.

— Так я и знал, — усмехнулся чему-то своему Рашид. — А плохо, что праздник пришелся на этот день.

— Мама тоже так сказала. А что в этом плохого? — поинтересовался Василий.

Адгур нетерпеливо расхаживал поодаль.

— Как, говоришь, мама сказала? — переспросил Рашид.

— Да вот так и сказала: «Жаль, что праздник пришелся на девятую луну». А я не пойму, какая разница, что. сегодня, что завтра... Не станете же вы, как в старину, запретные дни соблюдать?

— Дад, для нас с твоей матерью есть другой запретный день. — И, немного помолчав, добавил: — Значит, настояла, чтобы привез и ее...

Через полчаса из уважения к просьбе Рашида все разошлись по домам. А еще через полчаса на небе прорезался узенький серпик молодой луны.

4

Опустела Поляна. Только Рашид с Василием остались сидеть под деревом. Люди хоть и разошлись, но в душе пеняли Рашиду за испорченный праздник. Да и Василию все эт® было непонятно, но с разъяснениями старик не торопился.

Понемногу разгорался в небе лунный серпик.

— Новолуние, — произнес Рашид.

С детства слышит Василий это слово, и с детства исполнено оно тайного смысла. Для всех рождается новая луна, но только для его матери в этом рождении заключено было нечто особенное. Каждое новолуние она теряла покой, а раз в году, в девятую луну, уезжала куда-то. Совсем маленький, Вася верил, что мама узнает у луны погоду. А потом Вася уехал учиться и забыл про луну. А потом — уехал работать и некогда стало вспоминать.

И вот — снова луна. На этот раз она тревожит и дядю Рашида. И мама по-прежнему все торопится в Арашру, все говорит про новолуние. В волнении Василий поднялся, но Рашид удержал его:

— Посиди. Она caмa придет сюда.

— Кто?..

— Твоя мама.

Значит, дядя Рашид умеет читать мысли. Да, оба они, очевидно, связывают с новолунием что-то очень важное. Даже свадьбу сына Адица запретила играть накануне девятого новолуния.

— Дядя Рашид, — взмолился Вася, — объясните же мне хоть что-нибудь! Вы самый близкий нам с матерью человек. Что все это значит? Почему я не должен знать вашу тайну? Ведь вы доверяете мне...

— Тут ты прав, дад.

— Так что же вы скрываете от меня? Почему даже открытию дворца нельзя совпадать с новолунием? Что несет новая луна?


Все выше и выше взбирается по небосклону юный серпик. Рашид задумался. Вся жизнь Васи прошла перед ним. Рассказать ли ему о прошлом? И о прошлом матери?

Рашид вдруг будто наяву увидел, как он мечется с крошечным Васей на руках по этой самой Поляне, не зная, куда деть новорожденного... Сейчас перед Рашидом взрослый мужчина. Как будто еще вчера подросток отбрасывал назад непокорный чуб, словно устраняя с пути преграду. Вон и сейчас запустил пальцы в шевелюру, хотя теперь особо не во что их запускать. Полысел Вася. Ему это идет — лоб стал выше, открытей. Вон прячет в карман незажженную сигарету — вспомнил, что при Рашиде не курит.

В детстве он прихрамывал. Матери больно было это видеть. И она объездила с ним всю страну, пока не нашла врача, устранившего изъян.

Рассказать ему о прошлом или нет? Почему Адица ничего не объяснила сыну? И права ли она?

Им недолго осталось жить. Унести все собой?.. Украсть у Васи память о прошлом?

Не сказала...

Но ей пришлось бы говорить о себе. Это всегда трудней. И Рашид решился.

— Пока жива твоя мама, на этой Поляне никого не должно быть в ночь девятого новолуния. Об этом всю жизнь заботился я. Теперь это будет твоя забота... Так с чего же начать? — помолодевшим голосом продолжал Рашид. Памятник, казалось, тоже вслушивается в голос старика. — Слушай же.

5

— Бывает в детстве любовь. Не мужская дружба, которая приходит потом, а детская беззаветная любовь к товарищу.

Вот так я и мой товарищ любили друг друга. А тут как раз царь собирал воинов на первую мировую...

«Истинные сыны отечества! Родина в опасности! Донг каждого мужчины — встать.на защиту родного очага! Вступайте в ряды нашей доблестной армии!»

На обращение государя мы с Алнасом откликнулись едва ли не первыми и тут же прибыли в Очамчиру.

Моего друга признали негодным к службе — он был моложе меня. Очень переживал. До самой отправки в часть крутился подле нас, умоляя офицера, но тот был непреклонен. Тогда друг решил самовольно ехать с нами. Тут офицер обозлился: «Государь зовет мужчин, а не детей! Кто тебе оружие доверит!..»

Так нас разъединили. Алиас, возмущенный несправедливостью, остался, а я, воодушевленный героизмом, отправился.

Нас свели с черкесами и отдали под начало самого великого князя, государева брата. Где мы только не воевали, пока не вызвал нас государь в Петроград на защиту трона. Тут-то мы и узнали, что зовут нас «дикой дивизией», а воевать мы должны с простым народом. Многим из наших не понравилось это! Побросали мы свои ружья, посрывали погоны и разбежались кто куда.

Меня напоследок ранило, и тогда приютила меня по дороге русская семья. Выходила, на ноги поставила. Пару лет прожил я в России. Жизнь повидал, ума набрался. И вернулся я на Кавказ если не большевиком, то вполне сознательным пролетарием. Радовался, что кончилась у нас власть местного князя Нахарбея, что земля принадлежит крестьянам, а заводы — рабочим. Да не тут-то было! На Кавказе порядки были еще прежние. Все у того же владетельного Нахарбея оставалась наша земля. Отец по-прежнему едва сводил концы с концами, да и соседи не отличались от него.

«Не вздумай никому сказать, что земля наша; кто бы нам ее дал!» — замахал на меня руками отец, когда я рассказал про Россию.

«Не знаю, как там в России, но знаю, что земля, на которой мы живем, принадлежит Нахарбею», — зашипел на меня брат отца, озираясь по сторонам.

«Не стоит, дад, спорить с ними, — убеждал меня сосед, — разозлятся, совсем выгонят с земли вон».

«Сын мой, не гневи бога. Мы живем на их земле, и да пребудет с нами их благословение», — заклинал меня отец.

И только он, мой любимый друг, мой верный Алиас, сразу же понял меня. Как он жалел, что не был вместе со мной! Как ему хотелось самому увидеть все виденное мною! Он даже ране моей почти что завидовал. Как хотелось ему, чтобы у нас стало, как в России! Как загорелся он!

С нас-то двоих и началось. Постепенно люди стали прислушиваться к нам. Появились и открыто сочувствующие.

Но не было, знать, еще такого, чтобы обошлось без подхалимов и доносчиков. Были они и у князя Нахарбея. Быстро дошло до него, что вернулся из дальних краев Рашид, сын Темыра, и сеет смуту.

Однако не так глуп был князь Нахарбей, и наслышан о России. Видел, какие волны катятся оттуда на Кавказ, но был уверен, что выстоит. Правда, ходил мрачнее тучи. На каждую муху готов был броситься в собственном доме. Каждые двое, увлеченные интересным разговором друг с другом, казались ему злоумышленниками. Все село обвинял он в неблагодарности.

На всякий случай Нахарбей все-таки решил приручить меня. Столкнувшись как-то с моим отцом, он соизволил порадоваться моему возвращению. Много ли было надо моему бедняге отцу! Одно княжеское слово могло осчастливить старика. Дома он напустился на меня, что я все еще не сходил на поклон к князю.

Но этого Нахарбею было, конечно, мало. Он еще раз подстерег старика и снова завел речь обо мне. На этот раз его светлость интересовался, не собираюсь ли я обзаводиться собственным хозяйством. А если так, то он готов помочь отделиться от отца такому заслуженному сыну, как я. Он обещал подарить мне на обзаведение самый лучший участок земли — у реки.

Хитрец Нахарбей понимал, что полсела зарится на этот участок, да не в силах выкупить его. Едва услышал отец о таком щедром подарке, как повалился на колени перед князем, ловя подол его черкески, чтобы поцеловать.

И это предусмотрел Нахарбей. Дружески поднял он старика с земли. Я, видите ли, сам заслужил такой подарок. И не перед ним, ничтожным слугой отечества, а перед самим государем.

Окончательно ошалел от счастья мой бедный отец. Тут-то и закинул Нахарбей свой главный крючок: «Не стыдно, мол, тебе, сколько времени прошло, как сын вернулся, а ты нн разу не показал мне его. Теперь, чего доброго, и не узнать парня стало».

Старик от счастья был на седьмом небе.

— Немедленно одевайся, — торжественно объявил он мне. — Сам Нахарбей пожелал увидеть тебя. Да будет благословенно имя его. Пока ты со своей шпаной собирался делить его землю, он сам решил подарить тебе лучший участок в селе.

Мне стало смешно. Все крестьянское простодушие сошлось и отразилось в моем отце. Как бы ни обижались крестьяне на князя, стоило тому их малость приласкать, как тут же прощались все обиды и снова он становился их Нахарбеем, их «гордостью, князем, родственником».

Я рассмеялся. Отец чуть с ума не сошел. Мы с Алиасом попробовали объяснить старику истинный смысл княжеской ласки, но он и слышать ничего не хотел. Он считал себя опозоренным и разоренным. Дареная земля уплывала из рук.

Не помогли наши обещания, что скоро вся княжеская земля перейдет крестьянам.

— У тебя будет только та земля, — отрезал отец, — которую даст тебе Нахарбей. Иной земли не бывает.

О большем с ним было бесполезно говорить. Я замолчал. Тогда и он, перестав ругаться, удивленно и изучающе осмотрел меня. Было видно, что он не верит собственным глазам.

6

Удрученный отец все же пошел к Нахарбею. Он сообщил князю, что я болен и поэтому не смог прийти. Нахарбей с деланным огорчением заметил:

— Я хотел сделать ему подарок, а ведь сколько людей просили меня продать этот участок.

Отец виновато поплелся к двери.

— А на что жалуется твой сын?.. — остановил его Нахарбей.

— Особо ни на что... — растерянно замялся отец. — Но, да будет с нами твое благословение, мне нечего от тебя скрывать. Странным кажется мне сын после возвращения.

— Да ну, не скажи кому другому! — казалось, искренне изумился князь. — Что ж такого ты за ним заметил?..

— Вроде бы ничего особенного. Но что не скрою от себя, то не скрою и от тебя, что ни скажу, на все молчит. И дела не делает. Где мой сын, который понимал меня с полуслова? Сидит и думу думает. Потом уходит невесть куда.

— Хай! Лучше в должниках ходить, чем слышать от тебя такое! — изобразил волнение Нахарбей. — Я тоже наслышан кое о чем, но не верил пока.

— Ты тоже наслышан? — удивился бесхитростный старик.

— Как же, говорили мне уже. Но не хотел спрашивать прежде, чем ты сам скажешь.

— Горе мне! — воскликнул отец. — Лучше мне бы в молодости удавиться, чем в старости видеть и слышать такое.

— Что ты, что ты, Темыр! Твой сын еще молод. Если и появился какой недуг, быстро пройдет. Кто-то его сбил с истинного пути. Он не говорил, где побывал?

— Нет, вроде ничего от него не слыхал особенного, разве что про людей, у которых все общее.

— Так чего же ты ждешь, Темыр? Иди к ворожеям. Разве есть на свете такие люди? Это нечистый твоего сына обвел. Но ты но пугайся — даже буйнономешанных лечат. Не теряй времени, помоги сыну. Если что, можешь рассчитывать на меня. За ту землю не бойся, я подожду, пока твой сын вылечится. А как поправится, приходи с ним ко мне.

Окончательно заморочив голову, отпустил Нахарбей моего отца. Долго еще потом пытался отец заманить меня на княжеский двор, но так у него и не вышло.

И пошел он тогда, как выяснилось, по ворожеям. Быстро определили они мою болезнь. «Сын твой провинился перед божеством земли, — разъяснили они отцу, — поэтому и твердит постоянно «земля, земля». Если дальше так пойдет, он начнет есть землю. Нужно свести его к святыням Дашкапсара и принести в жертву божеству черного, без единого белого волоска, барашка».

Отец последовал совету и купил жертвенного барашка. Помню, как он пасся на нашем дворе. Я не спрашивал, зачем он тут, н сам отец ничего не говорил. Ийогда, проходя по двору, я поглаживал крутые завитки на спине барашка, и отец умиленно смотрел на наше общение. .Потом он поворачивался лицом к восходу и долго что-то бормотал. Он творил молитвы.

Однажды пришел к нам Алиас и объяснил мне, что мой отец держит жертвенного агнца. И что купил он его, чтоб отмолить мои грехи. То-то посмеялись мы в тот день!

В какое-то воскресенье отец встал особенно рано. Тщательно умывшись и сотворя молитву, он подошел к барашку и завязал на нем шелковый лоскуток.

— Если ты сын мне, следуй за мной. Не спрашивай, куда и зачем, — многозначительно произнес отец.

Я рассмеялся.

— При чем здесь барашек, если болен я?!

— Да простит тебя бог, — тяжко вздохнул отец, — не хочешь, как хочешь.

С тех пор как моего отца убедили, что я болен, он никогда не спорил со мной. Оказывается, мое состояние требовало деликатного обращения.

И снова пошел отец к ворожеям. И снова они все объяснили ему. Это нечистая сила не пускала меня из дому. Но, оказывается, лечить меня можно было и без меня. Достаточно взять что-нибудь из моих носильных вещей и обвести вокруг них жертвенного барашка. Так и сделал отец в первое же утро, когда меня не оказалось дома.

Увы, жертва не помогла. Я «болел» все серьезнее. Вот тогда-то и объявили меня сумасшедшим. Сам Нахарбей принародно скорбел о том, что «бедного Темыра постигла черная старость. Такой хороший был у него сын, да вот, помешался».

— Но на то была божья воля, — неизменно добавлял Нахарбей.

7

На молодую луну над Арашрой набежало легкое облачко. А когда оно прошло, показалось старому Рашиду, что Памятник на камне открыто повернулся в его сторону и слегка улыбнулся.

Умолк Рашид. Но теперь он и сам не совсем отчетливо сознавал, что из рассказанного произнес он вслух, а что лишь мелькнуло быстрым воспоминанием в его голове.

Ночные птицы кричали вдали, ночные голоса бормотали что-то неразборчивое, ночные шорохи ползли по листве дерева.

— Так на чем я остановился? — спросил Рашид Василия после молчания.

— На вашем сумасшествии, — тут же ответил Василий и сам испугался своих слов. Восковое лицо дяди Рашида и впрямь показалось ему безумным. Словно очнувшись, Василий отстранение огляделся. Ночная Поляна, ночной Памятник, ночной разговор со стариком, в руках которого посох, и — новолуние. Все трезвое существо Василия сопротивлялось этому наваждению.

— Да, сумасшествие, — усмехнулся Рашид, — божья воля, как сказал бы Нахарбей.

8

Арашра и сейчас напоминает остров. Одно село среди гор. Оно тянется так далеко, что и на быстром скакуне не доскачешь из конца в конец до полудня. А в ширину — рукой подать. От одной околицы до другой перекликаться можно. Посередине села выросла гора. Как египетская пирамида — чем выше, тем уже. И кажется, если встать у подножия, что упирается она своим острием в небо. До половины гора оплетена зеленью, а выше — гладкая скала, словно отесанная исполинским топором. С одной ли, с другой ли стороны на гору смотреть — кажется, по другую ее сторону никто не живет.

В старину, говорят, этой горы вовсе не было. Поперек села бежал игривый ручей. Такой прозрачный и чистый, что воду его брали для питья. И хватало этой воды на оба берега. Дружно жило село. И решил господь бог эту дружбу проверить. И объявили архангелы людям, что их ручей раз в год приносит с гор золото. Объявить объявили, а день и час, в который пойдет золото, не назвали.

С той поры начали крестьяне дневать и ночевать у ручья. Землю запустили, хозяйство забросили — дарового богатства ждали.

И снова раздался архангельский глас:

«А если сейчас золото пойдет, кому добро забирать? Чей ручей?..»

Тут и началось. Левобережные полезли на правобережных, правобережные на левобережных — наш ручей, наша земля!

Когда слов не хватило, взялись за палки. Палки обломали — схватились за ножи. Не день и не два бились соседи, ручей кровью окрасили, а доказать друг другу ничего но смогли.

И тогда, не видя этому конца, божество, всемогущий Дашкапсара, иссушил ручей и воздвиг между левобережными и правобережными эту высокую гору, дабы глаза не видели, дабы ноги не носили друг к другу.

Но и это не остановило людей. Они продолжали кипеть ненавистью и лезли на гору. Пришлось тогда Дашкапсаре самому сойти с небес.

Как сказывают, оставил тогда Дашкапсара свой золотой корабль у небесного причала и по золотой цепи спустился на вершину горы. Сел на лужайке на высокую, в человеческий рост, траву и стал присматривать за людьми.

Однажды любопытные решили добраться до вершины и поглядеть на него. Тогда раздался гром с ясного неба — это своим голосом предостерег их Дашкапсара. Не велел подыматься. Но не послушались упрямцы, и постигла их божья кара — у самой вершины сверкнула молния и спалила их.

С тех пор никто больше не поднимался на вершину. И если какому охотнику случалось в погоне за дичью приблизиться к вершине, густой туман обволакивал его, застилая глаза. Вверх идти — колени слабели, а вниз — ноги сами несли. Все поджилки начинали дрожать у несчастного. Потому и называлось божество Дашкапсара — приводящий в дрожь.

И те, и другие арашринцы поклонялись Дашкапсаре. С горы постоянно тянуло сладковатым запахом курений. Левая сторона приходила сюда проклинать правую, правая — левую, и обе просили у божества, чтоб истаяли их противники, как воск, который они сжигают здесь. Горы бараньих и козьих рогов громоздились у святилища.

Но сей день на стенах скальной ниши остались следы копоти.

9

Вспомнилось Василию, что Поляна, на которой они сидят с Рашидом, находится у подножья той самой горы, и почудился ему в дуновении ветра запах курений. II сам старик показался таким древним, что вполне мог сойти за участника тех самых событий у золотого ручья. И Рашид вдруг действительно начал вспоминать:

— Я говорю тебе о том, свидетелем чего был сам. Богом в те времена для обеих сторон был князь Нахарбей. Но, в отличие от Дашкапсары, он больше всего боялся мира меж людьми. Если на какое-то время в Арашре воцарялся покой, не было ссоры или кровной мести, Нахарбей не находил себе места, пока не посеет новую вражду.

Мы с Алиасом отлично понимали, что без примирения левобережных с правобережными Арашре никогда не освободиться от княжеской власти. Вот и пришлось мне, «сумасшедшему», браться за искоренение вековой вражды.

Кого только не приходилось нам с Алиасом мирить — дядей с племянниками, зятей с тестями, даже однофамильцев. И уже потянулся народ через перевал в гости друг к дружке. И снова начали женихи высматривать невест, поскакали вестники с приглашением на свадьбы.

Ну, а Нахарбей? Нахарбей тем временем не дремал.

В тот день мы с Алиасом были в Сухумском подпольном ревкоме. Нахарбей разослал в обе стороны своих вестников с сообщением, что ждет сегодня гостей из Дала и просит односельчан украсить праздник своим присутствием. Уже почти примиренные нами арашринцы охотно откликнулись на этот зов. Давно не было на селе больших праздников, и каждому хотелось повеселиться.

С великими почестями принимал Нахарбей колчерукого сына дальского князя. В его честь он устроил вот на этой Поляне, где мы сидим, аимцакиача — игру в ручной мяч. Каждая сторона выставила по команде.

— Вот здесь, — Нахарбей поднял над головой акиасу [6], — стоимость двух быков. — И сам бросил мяч в игру.

Всю Поляну перепахали ногами игроки, но ни один не сумел достичь ворот. Как скала на скалу, налетали они друг на друга. Оголились по пояс, в клочья разорвав одежду. Обстановка накалилась, налились кровью глаза, участились стычки. Игра угрожала перерасти в драку.

Это-то и радовало Нахарбея.

Из толпы раздались голоса, что пора, мол, прекращать игру, иначе быть беде.

— Как прекращать?! — возмущенно поднялся Нахарбей. — Кто осмелился такое сказать?.. Кто хочет опозорить Арашра? Или перевелись у нас настоящие игроки?..

Снова разгорелась игра. То и дело ломались биты, мяч отскакивал в сторону, его подхватывали... Но ни один из взявших мяч не мог далеко уйти — его тут же сбивали с пог, и все начиналось сначала.

Нахарбей зорко следил за игрой. Дорогой гость почти не смотрел на мяч, его больше интересовали жены местной знати. Когда он смотрел на них, одна половина его лица почему-то начинала дергаться в смехе, тогда как другая сохраняла приличествующее моменту выражение.

Но вот один из левых взял мяч и рванулся к воротам. Каждого, кто пытался его остановить, сбивал он с ног. Он был неудержим. Правые набросились на него, но он проходил сквозь клубки тел. Наконец он влетел с мячом в ворота, волоча на себе защитников.

«Эх, если бы не ты! Эх, если бы не я!» — в запоздалой ярости бранились друг с другом проигравшие.

Вот тут-то и настал момент Нахарбея.

— Мне показалось, — бросил он небрежно с балкона, — что левый нарушил правила и только поэтому достиг ворот.

Этого было достаточно. Команды стояли друг против друга, готовые сцепиться в любую секунду. А Нахарбей больше не вмешивался. Он даже отвернулся от поля, преспокойно разговаривая о чем-то с гостем.

А страсти накалялись. Слов, даже самых крепких, уже явно не хватало противникам. В ход пошли кулаки. Но и кулаков оказалось мало. Взялись за ножи. Кто-то уже истекал кровью, кому-то раскроили лоб.

Нахарбей прохаживался по балкону, притворно возмущаясь.

— Разве это люди? Опозорили меня перед гостем.

Но никакие бранные слова не могли скрыть его удовольствия от резни.

В этот-то миг мы и появились на Поляне.

— Люди убивают друг друга, а вы спокойно смотрите! — гневно закричал я Нахарбею, подскочив к балкону.

— А ты их останови, они тебя лучше слушают, — со смехом ответил он.

Мы с Алиасом кинулись разнимать людей, но они, не видя и не слыша нас, продолжали резню. Я вклинился в гущу дерущихся и что есть мочи закричал:

— Опомнитесь! Вас, как собак, натравили друг на друга!

— Уйди, а то и тебя не пощадим! — пригрозила мне одна сторона.

— Уйди! — вторила другая.

Нахарбей торжествовал на своем балконе.

Рядом со мной встал Алиас.

— Никуда мы не уйдем! — закричал он. — Сначала убейте нас, а потом делайте что хотите.

Поодиночке парни, не принимавшие участия в игре, стали подходить к нам, образуя стенку. С двух сторон накатывалась на нее волны. Не счесть тумаков, полученных нами справа и слева. Но в конце концов мы разняли противников.

Непримиримыми врагами разошлись игроки. Но все-таки разошлись.

— Только попробуйте сунуться за гору! — кричали правые.

— Только появитесь у нас, живыми не уйдете! — отвечали им левые.

А ведь именно в эту ночь впервые должны были собраться представители обеих сторон. Ради этого и ездили мы в Сухум. Народ был на грани объединения. Теперь же люди, вооружившись до зубов, притаились по обе стороны Дашкапсары.

Нахарбей опять победил.

10

Прежде, бывало, после таких стычек на следующий день стороны посылали своих наиболее почтенных людей на поклей к Нахарбею. Посланцы умоляли князя примирить молодежь. Эти приемы также учитывались княжеской политикой. «Когда бы не вы, — степенно произносил князь, — я и с места не встал бы, но вы люди почтенные, из уважения к вам придется пойти».

Затем князь отправлялся мирить крестьян. Делал он это тоже по-своему. Левосторонним доверительно говорил: «Дались вам эти голодранцы! Каждый год приходят к нам занимать кукурузу. У меня надежда только на вас. Вы люди степенные, не сделаете, чего вам не подобает».

Правосторонним же он напевал: «Да что с вами, люди добрые? Как можно равняться на этих дикарей? Не срамите меня, я ведь тоже правосторонний!»

А уж потом за дело брались почтенные посланцы: «Сам Нахарбей изволил прийти к вам! Вы же знаете, как дорого его внимание. Это мы упросили князя!»

Никому бы не дали они и слова поперек сказать после Нахарбея. Кое-как примирив обе стороны, посредники шли к князю, несли, а то и вели подарки за великую услугу.

Ждал посланцев князь и на этот раз. Но не дождался. Забеспокоился Нахарбей.

А мы с Алиасом день и ночь мотались по ту и по эту сторону горы. Сначала нас и слушать никто не желал. «До смерти ни видеть, ни знать мы их не хотим, пусть на наших свадьбах не гуляют и наших покойников не хоронят», — заявляли обе стороны. Большинство не догадывались, да и не поверили бы, что резню подстроил Нахарбей.

Мы терпеливо убеждали и молодых и старых. Сумели привлечь на свою сторону кое-кого из наиболее уважаемых на селе. У одних поколебали веру в князя, у других — побороли страх. И наконец назначили день схода.

Но Нахарбей опять расстроил наши планы. Накануне намеченного схода ранним утром на княжеском дворе раздались истошные крики: «Ограбили! Ограбили!»

Это вопил княжеский слуга старый Бакура. Нахарбей в одной нательной рубашке появился в дверях.

— Чего разорался спозаранок? Кого ограбили?

— Нас, мой господин, нас ограбили, — причитал Бакура, топчась по первому снегу.

— Да говори же толком, что случилось? — заорал Нахарбей на слугу так, что соседи начали сбегаться на княжеский двор.

Тогда Бакура, заикаясь, словно кукурузный кочан застрял у него в горле, выдавил:

— Мой господин, ночью из... из... из... конюшни...

— Что — ночью из конюшни? — грозно спросил Нахарбей, накидывая архалук.

— Коня увели, мой господин! — голос у Бакуры вдруг прорезался, он заорал с новой силой: — Ограбили! Ограбили!

Весь дом поднялся на ноги.

— Коня, говоришь, моего увели? — еще более возвысил голос Нахарбей. — Ты не ошибся? Кто мог решиться на это?..

Сбежавшиеся соседи перешептывались: «Коня украли! У князя украли коня!»

— Было бы полбеды, если бы твоего, мой господин, — убивался Бакура.

— Так какого же коня?!

— Коня Адицы, мой господин!

— Коня Адицы? — в ужасе переспросил Нахарбей.

«Коня Адицы!» — эхом прокатилось по двору.

11

— Коня Адицы? — прервал рассказ Рашида изумленный Василий. — Какой Адицы?!

— Да, Адицы, — подтвердил Рашид. — Разве я уже успел произнести это имя? Дорого нам всем обошелся этот конь, Вася!

Нахарбей пригнал его из Кабарды огненным стригунком. Сам растил. Дважды на дню смотрел, как пасется он. Из других сел приезжали подивиться на него: от Ингури до Кодора не встречалось подобного. Настоящий араш [7]!

Целый год просрочил Нахарбей с укрощением коня. Ждал, когда вернется из города дочь Адица. Ей предназначался копь в честь окончания гимназии. А еще решил Нахарбей, что обротать такого коня должен только дворянин.

И наконец этот день настал. Собрал Нахарбей всех дворянских сыновей-наездников, живущих окрест. Большой праздник готовился в княжеском дворе. Шутка ли, впервые седлали коня Адицы.

С грудок поймали его в загоне, еле вывели на широкий двор. Горячий конь никому не давался. И, прежде чем оседлать, долго гоняли его по Поляне. Лишь когда решили, что конь достаточно изнурен, не без труда усадили на него известного в округе наездника-дворянина.

С трепетом сердечным смотрела Адица на своего коня: как-то поведет себя он?.. Но не успел известный наездник коснуться конской спины, как шлепнулся на землю. Оскорбился дворянский сын, кинулся еще раз, и опять пришлось подниматься с земли.

А народ все прибывал. Полсела пришло поглядеть на потеху. По очереди дворянские сынки пробовали обуздать коня, но всякий раз незадачливые наездники слетали с него.

Адица с восторженным любопытством смотрела на своего Белогривого. И, когда очередной неудачник стегал его кнутом, морщилась как от боли.

Нахарбей забеспокоился. Он знал, что, если не сумеешь смирить коня в первый день, пиши пропало. Никогда не справишься с ним.

— Ну, где еще смельчак? — то и дело покрикивал князь, по однажды обжегшиеся не желали во второй раз испытывать судьбу.

А день клонился к закату. Нахарбею становилось не по себе.

Пропадал конь. Пропадала княжеская гордость.

— Мне бы ваши годы, сынки, уж я бы приструнил коня! — пытался пристыдить молодцов князь.

— Есть один. Он его как миленького приручит, — раздалось из толпы.

— Кто таков?.. Как его имя?..

— И имя у него есть, и сердце мужественное, Алиасом зовут. Твой сосед, князь.

— Кто, говоришь? Нет, уважаемый. Коня единственной дочери моей должен укротить дворянин.

И снова обернулся князь к своим дворянам.

— Что ж, если вы бессильны, тогда я сам. — И пошел к коню.

Едва ухватился князь за луку седла и ногу вдел в стремя, как конь прижал уши и волчком завертелся на месте.

Адица от страха зажмурила глаза. В тот же миг Нахарбей мешком плюхнулся наземь. Подскочившие парни подняли его.

Но Нахарбей не собирался сдаваться. Побагровев от стыда и злости, князь вновь ринулся на коня с плетью. Но тот взвился на дыбы, угрожая подмять его под себя.

Вот тут-то и появился рыжий Сафарбей, племянник князя, наследник его двора, только что вернувшийся из поездки.

— Что стряслось с вами, добрые молодцы? Или коней объезжать разучились?

— Смотри! — обрадованно погрозил коню князь. — Сейчас тебе покажут, как сбрасывать седоков.

Решительный вид двоюродного брата успокоил и Адицу.

— Вовремя приехал, — продолжал Нахарбей, — а то уж я испугался, что придется крестьянского сына звать на помощь.

— Не дай нам бог коня, объезженного крестьянином! — прошипел племянник п решительно направился к Белогривому, которого едва удерживали несколько человек.

При виде Сафарбея конь угрожающе заржал и оскалил зубы. Сафарбею пришлось дважды огреть его тяжелым кнутом по гордой шее. На секунду боль подействовала, и Сафарбей вскочил в седло.

— Да умереть мне за тебя, дорогой племянник! Да останешься ты единственной надеждой в нашем роду! — молитвенно забормотал Нахарбей.

Но конь, очнувшись от ударов, неистово заплясал на задних ногах. Затем упал на передние и вновь поднялся на дыбы.

Второго маневра Сафарбей не выдержал — вылетел из седла. С земли подняли его полуживого и прислонили к дереву.

— Да съедят тебя волки! — кинулся на коня с кнутом Нахарбей, но тот снова не подпустил его. Конь стоял гневный и гордый посреди разъяренных людей и презрительно ржал.

Совсем немного оставалось до заката. Нахарбей взглянул на небо, и пламя низкого солнца словно обожгло его. «Теперь только стрелять коня», — зло промелькнуло в мозгу. Он еще раз взглянул на Белогривого и чуть не расплакался — сказочный конь стоял на Поляне.

— Что делать, Адица, не справились с твоим конем, — пожаловался дочери князь

Она промолчала.

— Однако без Алиаса не обойтись! — прервал тишину чей-то голос.

«Да не видать тебе и ему белого света!» — чуть было не заорал Нахарбей, по, как стрелок, который взвел курок, а спуск не нажал, застыл в напряжении.

— Где же он? — выдавил из себя князь.

— О чем ты говоришь! — всполошился Сафарбей. — Адица, конь твой, не соглашайся!

— Почему же, — помедлив, отозвалась Адица, — если вы не сумели, отчего бы не попробовать другим?..

— Не позорь наш род! — завопил Сафарбей, но князь перебил его:

— Конь не твой, сноровки у тебя тоже нет.

В наступившей тишине было слышно, как скрипнул зубами Сафарбей.

— Пусть выйдет... тот, — кисло приказал князь.

«Кто же выйдет?» — во все глаза смотрели дворянские сынки, неотрывно смотрела и Адица.

Алиас не спеша вышел в круг. Смуглый, черные волосы начесаны назад, в белой шелковой рубашке с узким наборным ремешком, за которым щегольски торчал кнут.

«До чего хорош!» — забыв о коне, залюбовалась Алиасом Адица.

Конь яростно кинулся на нового мучителя, но никто не успел и глазом моргнуть, как наездник был уже в седле. Как и прежде, взмыл свечой конь, но наездник слился с седлом.

— Отпускайте аркан! — крикнул он державшим.

— Не отпускайте! — вырвалось у Адицы.

Но конь, почувствовав свободу, уже летел неведомо куда, унося с собой приросшего к седлу наездника, оставляя далеко позади себя удивленные крики толпы:

Ни разу не оскорбив коня плетью, Алиас проделал несколько кругов по Поляне и, спешившись, подвел, его к невольно отшатнувшемуся Нахарбею.

— Теперь можешь садиться не страшась. — И, как бы между прочим, добавил: — Конь чувствует, когда его боятся, и норовит взять верх.

...Только передав поводья Нахарбею, Алиас взглянул на Адицу. Словно магнитом потянуло их друг к другу.

12

— Не будь я сыном своего отца, — успокаивал Нахарбей дочку, — если не найду вора, пусть хоть в роге быка укроется! А ты, Бакура, — обратился он к слуге, — сейчас же созови всех, кто умеет идти по следу. Слава богу, выпал снег. Торопитесь, пока не растаял. Беги, беги!

Не меньше полусотни человек отправил князь по следам, видневшимся на свежем снегу. Все больше народу присоединялось к ним по пути. Целая процессия шла по петлявшему вдоль берега следу. Впереди бежал Бакура, то и дело гнусавя: «Ограбили! Ограбили!»

Сам Нахарбей остался дома. С людьми вместо себя он послал Сафарбея. Хоть и молод был племянник, но во многом уже не уступал дядюшке. Не только манерой садиться на коня, но и характером пошел в него. Разве что цветом волос не вышел.

Не был женат Сафарбей и не собирался жениться, пока все княжество не перейдет к нему по наследству. У Нахарбея не было сыновей. У Сафарбея не было отца. И в самом деле, в роду их, кроме него, некому было сменить князя. Денно и нощно мечтал племянник о смерти дядюшки. Дом его стоял недалеко от княжеского, но Сафарбея совершенно не занимало отцовское имение. Даже укладываясь спать, ложился он лицом к княжескому двору. И знал, и видел Нахарбей, но делал вид, что не знает и не видит.

«Нам и дня не прожить без тебя!» — уверял дядюшку племянник.

«Вся моя надежда на тебя!» — поощрял племянника дядюшка.

След коня привел людей к моему дому. Я в ту ночь был у товарищей по ту сторону горы, мы готовили объединительный сход.

Мой отец вышел к народу:

— Да о чем вы, люди добрые? Как могло случиться, чтобы след привел к нам?.. Это недоразумение.

Односельчане молчали.

Стоя на стременах, к воротам подскакал Сафарбей:

— Ты брось честной народ морочить! Выводи коня по-хорошему!

— Дад, дад... Нельзя так! Дад... — больше ничего не мог выговорить несчастный старик. Растерянно ища поддержки, смотрел он на людей.

Они продолжали молчать. Никто не ожидал, что след приведет ко мне и моему отцу Темыру.

— Где твой Рашид? — рыская взглядом, первым вбежал во двор Бакура. — A-а! Вот он где — след! Смотрите, люди! Вот — вор сошел с коня, вот — конь потоптался, вот — он снова сел на коня. А вот — след со двора. Все ясно. Заехал домой, прихватил с собой что надо, а теперь ищи ветра в поле!

Бакура бегал по двору, тыча палкой в следы. Зачем-то сняв шапку, он подскочил к хозяину. Бакура был лыс. Уже высоко поднявшееся солнце плясало на голом черепе. Спег потихоньку плавился, следы коня исчезали.

— Где твой герой? — снова закричал Бакура на Темыра.

— Дома его нет. Со вчерашнего дня, — сгорбился от свалившегося несчастья отец.

— Все ясно, — Сафарбей подал коня вперед. — Скорей к князю, он ждет нас. Сами доложите ему, куда привел след.

— Эх, лучше бы мне быть твоим должником, чем случиться такому между нами, — горестно вздохнул Нахарбей, когда к нему ввели Темура.

— Мудрый, милостивый Нахарбей! Поверь мне, Рашид не крал коня. Я знаю своего сына. Не такой он человек, — весь дрожа, проговорил старик.

— Я тоже хочу, чтобы твои слова подтвердились. Не думаю, чтобы твой сын смог так обойтись со мной. — Князь сделал ударение на слове «твой».

— Да припаду я к золотым ступням твоим, почтенный Нахарбей, ты не первый день знаешь нас. Не дожить мне до вечера, если мой сын решился на это.

— И я того же хочу, но ты докажи мне и всему народу, что твой Рашид ни при чем.

— След обманул их, ошиблись они...

— Кто ошибся? Твой сын, прихвативший по ошибке чужого коня, или народ, видевший его следы? — мгновенно нашелся Бакура.

— А ты помолчи, пока я с человеком разговариваю! — прикрикнул на слугу князь. — Продолжай, Темыр.

Нахарбей исподволь наблюдал за Темыром. Что-то новое проглядывало в старике. Он не падал на колени, не хватал полы черкески. Он стоял перед Нахарбеем печальный и суровый.

— Если мой сын угнал коня, то пусть его поперек седла привезут на нем. Милостивый Нахарбей, дозволь мне поклясться в невиновности сына.

— Вот это другие слова! — оживился Нахарбей.

— Я сейчас же пойду к подножию Дашкапсары и поклянусь перед богом в непричастности моего сына, — облегченно вздохнул отец.

Старый Темыр уже начал привыкать, что при встрече односельчане только и говорили ему:

— Хороший у тебя сын...

— Он не только твои...

— Он наш!

— Господи, дай ему силы.

— Судя по его делам, он выдернет из наших сердец гвозди.

Нахарбей вышел на крыльцо вместе с Темыром, который был готов умереть от стыда.

— Почтенные! — обратился он к тем, кто шел по следу. — Не допустите греха, не сделайте зла ни себе, ни другому. У кого пропажа, у того сто грехов, а у вора один грех. Темыр намерен поклясться перед святилищем Дашкапсары в невиновности своего сына. Того и я желаю. Пойдите с ним. Вы сказали, что вас привел к нему след. Стало быть, и вы должны поклясться у подножия Дашкапсары, что конь не побывал во дворе Темыра.

Люди растерялись.

— Но предупреждаю: не сотворите греха. У всех у вас есть семьи. Не лишите себя ложной присягой покровительства всемогущего Дашкапсары.

Люди запутались окончательно. Никто из односельчан и подумать не мог, что Рашид способен на кражу. Но след-то привел к нему! Смущало и приказание Нахарбея: «Поклянитесь, что не видели коня». Ну да, самого коня не видели, но след...

Темыр терпеливо ждал решения народа.

— Нет, почтенные, я семейный! У меня дети. Давать ложную клятву перед Дашкапсарой я не могу. Если хотите, сами клянитесь в невиновности Рашида, — первым запротестовал Бакура.

Желающих клятвенно заступиться за Темыра не нашлось. Тогда заговорил взъяренный Сафарбей:

— С тех пор, как вернулся ваш любимый Рашид, в селе пропало три коня. Твой конь, твой конь, — тыкал он пальцем в крестьян. — Разве не так? Значит, и в тех кражах замешан он. Значит, он позорит село. Что молчите? Может, так вам и надо?

Крестьяне, у которых пропали кони, загудели. Можно было подумать, что до возвращения Рашида на селе не пропадали кони!

В тот же день обеим сторонам села стало известно, что Рашид конокрад и посажен в тюрьму.

Общий сход откладывался на неопределенное время.

13

— Вот так, сынок, из сумасшедшего я стал вором.

Василий сочувственно улыбнулся. Старый председатель представал перед ним с несколько неожиданной стороны.

— Вы украли коня у князя, как у классового врага, не так ли?..

Восковое лицо Рашида дрогнуло в беззвучном смехе.

— А вот ему, — Рашид кивком указал на Памятник, — такие мысли не пришли в голову даже тогда.

Василий глянул на каменного Алиаса. Тот как бы уже полностью развернулся к ним на своем постаменте и смотрел на Василия с сочувственной улыбкой. Рашид пожалел, что затеял ночной разговор.

— Он шел ко мне в этот день, — Рашид кивнул в сторону Памятника, — чтобы рассказать о главном счастье, которое может посетить человека в молодости. Он полюбил и был любим. Он решился наконец открыться в этом своему другу. Но не в том положении застал он меня, чтобы обрадовать своим счастьем. У же был вызван жандарм из Очамчиры, и меня готовили к отправке. Поговорить нам не удалось.

— Ты веришь этому бреду? — успел спросить я его.

— Я верю тебе, — ответил он.

А в этот вечер у него было назначено свидание. Адица пришла с кувшином к роднику. Набрала воду. Подождала. Вылила и набрала снова. И приготовилась ждать.

«Забыл о встрече? Не может быть. Опаздывает? Но ведь уже много прошло времени. Сам меня просил. Обещал быть осторожным, чтоб не случилось как в прошлый раз».

В прошлый раз, возвращаясь от родника, Алиас столкнулся с Сафарбеем. Она узнала об этом у себя дома.

Отец никак не мог забыть свои страхи по поводу укрощения Белогривого и потому частенько вспоминал Алиаса. «Жаль, что он крестьянский сын, быть бы ему первым парнем на селе!»

Но однажды Сафарбей глумливо порадовал дядюшку:

— Этот, как его, «первый парень» обхаживает твою дочь.

Нахарбей чуть не тронулся рассудком.

— Шутишь?..

— Их видели у родника. И я тоже.

— Не поздоровайся ли ты с ним за руку? — сдерживая бешенство, проговорил Нахарбей. — Не пригласил ли в гости?..

— Заметив меня, он вскочил в седло и скрылся. Теперь я знаю, что ему сказать. Без твоего ведома не хотел проливать нечистую кровь у родника.

— Змею убивают там, где встретят. Даже во дворе. Даже внутри дома. Ты этого не знал?

— Теперь знаю.

Затем отец пошел к Адице:

— Вижу, на горе себе выучил я тебя в городе. Моя ли дочь возвратилась из гимназии? Не забыла ли, из какого она рода?

— Не в происхождении дело, — пыталась возразить Адица.

— Не будь его, — оборвал ее отец, — осел рождал бы коня.

— А не вырождаются ли наши кони в ослов? — дерзко ответила Адица и убежала, чтоб не продолжать разговора.

...Алиаса все не было. Адица начала сердиться. «А ведь как говорил! Хоть издали посмотрим друг на друга...»

Пока она думала, солнце село. Машинально — в который раз? — вылила она воду из кувшина и побрела домой, не замечая, что кувшин пуст. Шла, ничего не видя вокруг. «Почему не пришел?..»

— Что с тобой, дочь моя? Ты словно чем-то опечалена, а? — с легкой иронией в голосе встретил ее отец.

Она, не ответив отцу, прошла в свою комнату. «Не пришел так не пришел, не плакать же из-за этого!» — сердилась она на себя. Взяла книжку, попробовала читать, но и одной странички не перевернула.

После моего ареста Алиас не смог пойти на свидание. В его горячее сердце словно вогнали гвоздь. Он понимал разумом, что Адица тут ни при чем, но совладать с раненым сердцем не хватило сил. И Адица и ее конь, и ее отец, и ее брат стали сливаться в один враждебный поток, унесший друга.

Самое святое для него место — у родника, где прежде ему казалось, что даже сухие ветки кустарника провисают от красных любовных ягод, да и сам родник вдруг потерял былое значение, и он обошел его стороной. Он вообще старался сегодня не подходить к княжескому двору, страшась, что встретит кого-нибудь из Нахарбеевых. Встреться они ему, он не смог бы поручиться, что кинжал останется в ножнах.

К моему отцу скоро пожаловали посредники.

— Если ты сможешь привести на княжеский двор две пары волов, мы сумеем умолить Нахарбея.

Как ни был уверен отец в правоте сына, он все же ухватился за это предложение. Не было только волов. Пошел он по родственникам, и волы нашлись.

Нахарбей растерялся, когда увидел моего отца с волами на своем дворе. Он, видимо, не ожидал, что старик сумеет достать выкуп.

— Передайте ему, — приказал он слугам, — что одного моего позора, не считая коня, не стоят эти жалкие пары волов. Пусть пригонит пять пар, если хочет дешево отделаться.

Но хитроумный Нахарбей и предположить не мог, какой оборот примет его приказание. Поиск десяти волов для моего выкупа снова объединил обе стороны села. И из-за горы пригнали пару. Алиас делал все возможное и невозможное.

Нахарбей обозлился на самого себя. Нет, недооценил он, значит, этого Рашида! Не так надо бороться, не так! Прав Сафарбей, здесь другой язык требуется — подлиннее и поострее.

Когда наутро мой отец с посредниками пригнал на княжеский двор стадо волов, коварный Нахарбей небрежно бросил с балкона:

— Откуп за позор я приму, но заодно верните и коня.

Такой наглости посредники не ожидали даже от Нахарбея.

14

Долго Алиас не приходил к роднику, но сердцу не прикажешь, снова потянуло его к Адице. Он застал ее там, как всегда, перед заходом солнца. Но лучше бы не застал.

— Он не должен был делать этого. Он знал, что это мой конь. Если бы он тебя уважал, не стал бы ради тебя. Вы же дружили с ним, — обрушилась на Алиаса Адица.

Кровь бросилась парню в голову.

— Ты считаешь, что это он увел твоего коня?

Адица впервые увидела любимого таким. Обычно спокойный, ласковый, улыбчивый, Алиас, ходивший по земле, словно боясь примять траву, смотрел на нее грозно и жестоко. Она не могла поднять на него глаза.

— Ведь не я одна, все так считают. Почему ты оскорбляешься? Знаю, что он друг тебе, но он — вор. Уж если кто и должен обижаться на тебя, так это я. Твой друг...

— Адица, пойми: не трогал он твоего коня, как не трогал его я. Ты лучше спроси своего отца, он-то наверняка знает настоящую причину исчезновения Белогривого.

— Отец подозревает только Рашида. И потом, что ты так горячишься? Отец Рашида не стал бы предлагать выкуп, если бы тоже так не считал. — Вот что говорила Адица, а в душе ее росло удивление: «Я-то думала, что он оскорбится за меня, а он оскорбился за вора».

— Пока я не могу доказать тебе, Адица. Считай, как знаешь.

И Алиас вскочил на коня. Он думал, что Адица станет удерживать его. Но она молча повернулась и пошла к дому.

А дома ее ждала новость.

— Адица, на субботу сын Дарыквы приглашает нас к себе в Дал. Подумай, кто достоин сопровождать нас в гости?

После кражи коня Нахарбей очень изменился к Адице. Он во всем советовался с дочерью, словно и шагу не мог ступить без нее. Адица поражалась таким переменам.

Сафарбея, наоборот, злило, что князь советуется не с ним. Но он терпел... Что еще ему оставалось делать в ожидании наследства?..

— Что ж, раз пригласили, надо ехать, — откликнулась Адица, заранее зная, что из отказа все равно ничего не выйдет. Она понимала значение этой поездки. Бедный Алиас. Чуяло его сердце. Не зря он как-то горько заметил: «Куда мне, крестьянину, когда есть сын Дарыквы!» Тогда она возмутилась. А сейчас? Сейчас она пусть самую малость, но все-таки предавала Алиаса. — Конечно же поедем, — повторила она под испытующим взглядом отца, ничем не выдав, какого труда стоит ей это согласие.

— Я рад, что ты стала понимать меня, — улыбнулся Нахарбей.

Нет, недаром отец устроил этот семейный совет. Под невинным приглашением в гости явно крылся иной смысл.

— Нас должны сопровождать достойные люди, — размышлял князь вслух. — Свиту надо составить из лучших певцов и танцоров, а самое главное, нужны отменные наездники. Мы должны предстать перед дальцами в полном блеске и вернуться оттуда с почестями.

— Не волнуйся, почтенный Нахарбей, мы ни в чем не уступим дальцам, — уверенно произнес Сафарбей.

— Не уступим, говоришь? Назови-ка, сколько вас, наездников?

Сафарбей перечислил всех княжеских сынков, но Нахарбей презрительно заметил:

— Все твои молодчики не так давно доказали нам, чего они стоят. Я полагаю, нам надо взять с собой Алиаса.

Адица при упоминании имени Алиаса невольно покраснела, а у Сафарбея от возмущения едва глаза не вылезли из орбит.

— Как, Алиаса в нашу свиту?!

— Да, возьмем в нашу свиту. Я знаю, что ты имеешь в виду, племянник мой дорогой, надежда и опора моя. Но у Алиаса на лбу не написано, что он крестьянский сын, а парень он что надо и сможет постоять за нашу честь. Дочь моя, а ты не находишь, что я прав? — вдруг обратился Нахарбей к Адице.

От неожиданности девушка едва не лишилась дара речи, но тут же взяла себя в руки.

— Отец, если бы разговор шел о женщинах и девушках, я бы оставила право выбора за собой, но что касается мужчин, то тут решайте сами.

— Адица права. Значит, так и порешим: Алиас едет с нами. А ты, Сафарбей, извести его завтра же. Понял?

— Понял, — процедил сквозь зубы Сафарбей.

В эту ночь Адица не могла сомкнуть глаз. То ее обуревала радость оттого, что она поедет в Дал в сопровождении Алиаса, а то вдруг охватывала тревога — вдруг в пути они поссорятся с Сафарбеем или, что еще хуже, с отцом? Как тогда быть? Но ведь отец сам назвал его имя. Может быть, он подобрел к нему? Хочрт приблизить к себе? А может, отец давно догадался об их отношениях и просто скрывает это? Зачем тогда поездка в Дал? Почему он захотел взять с собой Алиаса? Только ли затем, что «он хороший наездник и прославит нас»?

Адица представила себе, как будет злиться Колчерукий, когда увидит Алиаса среди кавалькады гостей, въезжающих во двор, и ей стало весело. Ей захотелось самой, раньше Сафарбея, сообщить Алиасу такую новость.

Неожиданно для себя встретил Алиас утром по дороге к своему дому Адццу. Они с подругой, обе верхом, весело скакали ему навстречу. Всего несколько часов назад они холодно расстались, и вдруг — сама Адица, такая же, как прежде, милая и ласковая. Пропустив подругу вперед, она
остановилась перед Алиасом. Взгляд девушки нежно нашел его взгляд.

— У меня радостная весть, Алиас... — улыбнулась Адица.

— Твои глаза уже все сказали, — Алиас соскочил с коня и встал у ее стремени.

Адица в который раз залюбовалась им. С грустью заметила серебряные нити в смоляных волосах. Раньше их не было...

— Так ты не хочешь, чтобы я сообщила добрую весть? — лукаво спросила Адица.

— Хочу, еще как хочу, — весь напрягся Алиас.

— Ты должен составить нам компанию, — торжественно произнесла Адица.

— Какую компанию?..

— Нас приглашают в Дал. И ты едешь с нами. Отец сам того пожелал.

Алиас молча глядел на нее. Потухла радость глаз, улыбка сошла с лица.

— Я думала, ты обрадуешься, — погрустнела Адица.

— Чему я должен радоваться? Тому, что князь берет с собой еще одного стремянного?

— Никакого не стремянного, — начала сердиться Адица. — Неужели не понимаешь? Как ровню со всеми. Отец сам так сказал. Или ты от меня отказываешься?..

— Адица, солнышко, чего я не сделаю ради тебя! Но не ты берешь меня с собой, а твой отец. А ему я не компания. Передай ему мою благодарность, что снизошел до крестьянского сына.

— Но почему? Сейчас, когда отец так переменился к тебе, ты сам противишься, — Адица кусала губы.

— Не надо, Адица. Вам же самим будет стыдно, если в гостях начнут говорить, что вы привезли с собой конокрадова друга.

Не такого ответа ожидала Адица. На глаза навернулись слезы. «Вот, значит, как он обращается со мной!» Обида подступила к самому горлу. Резко стегнула она коня и умчалась.

Окаменел Алиас. Сердце кричало, окликая ее, но язык не повиновался. Если бы она оглянулась!..


— Ни вчера, ни позавчера не могли застать его. Сегодня чуть свет Бакура наконец-то застал... — докладывал возмущенно Сафарбей игравшему в нарды Нахарбею.

— Ну и что же?.. — Нахарбей задержал в руке кости, которые уже собрался метнуть. Его партнер по нардам тоже насторожился.

— Он сказал... — Сафарбей выдержал многозначительную паузу, — что ему некогда с нами бездельничать.

— Что?! Так и сказал этот собачий сын? — Нахарбей швырнул кости в очаг. Так он всегда поступал во гневе. Надо сказать, что игра в нарды была основным занятием князя. Он был азартен. И порой, сердясь за проигрыш, раза по три на дню сжигал в очаге игральные кости. И сегодня он играл с утра. Сегодня ему везло. Не было еще ни одной проигранной партии. И тут — эти слова! Такую игру перебили!

Адица содрогнулась. Она еще надеялась, что Алиас призадумается и согласится. Но Алиас не понял ее, не внял ее просьбе. Не понял и отказался... от нее!

— Так и сказал, дорогой дядюшка: «Некогда мне с ними бездельничать», — подливал масла в огонь Сафарбей, — И зачем он нам? Стоило унижаться! Да уж за одно то, что князь вспомнил его имя, он должен был бежать сюда и целовать ноги. А он?..

— Ты прав, племянник, во всем виноват я сам: князь посылает гонца к простолюдину, и тот дает достойный ответ. Не так ли, Адица? — Нахарбея бесило молчание дочери. — Зря мы этого наглеца не упекли вместе с его дружком-конокрадом. Он наверняка помогал Рашиду. Вот и боится теперь, собачье отродье, мне в глаза смотреть.

Эти слова задели Адицу. «Так теперь, значит, и Алиаса подозревают? Не слишком ли? Но почему он так горюет о Рашиде, что за всем этим кроется? Почему он отказал отцу? Почему не пощадил меня?..»

— Его тоже надо бы убрать из села, — продолжал свое Сафарбей.

— Ты прав, племянник, — согласился князь.

15

А в это время, пока князья решали судьбу Алиаса, сам он приготовил приговор для другого.

Чабан Базала, что пас овец у перевала Дашкапсара, заметил, что река несет с горы конский навоз. Глазам своим не поверил старик, ибо подниматься выше того места, где он сам увидел навоз, запрещалось всевышним. Но через некоторое время навоз снова поплыл по реке. Всего одному человеку сказал об этом Базала, но этого было достаточно, чтобы слух о конском навозе дошел и до ушей Алиаса.

В тот же день разыскал Алиас старого чабана. Под страшной клятвой, что Алиас никогда не разгласит эту новую тайну Дашкапсары, старик все-таки показал то место на реке.

— Не каждый день она проносит навоз, — один-два раза в неделю, да простит меня бог за разглашение тайны, — уточнил Базала.

Когда Алиас пошел вдоль реки в гору, старик перекрестился и закрыл глаза, чтобы не видеть страшного конца безумного человека. Он в ужасе ждал, что небо затянут тучи, молния и гром обрушатся на Алиаса, и молил бога простить парня по молодости лет. И бог, видимо, услышал молитвы.

Беспрепятственно дошел Алиас по реке до какой-то пещеры. Тут-то и оправдались его давние предположения: конь Адицы был привязан здесь. Увидев человека, он радостно заржал. Видно было, что кто-то ухаживал за конем, аккуратно доставлял корм.

Гора свалилась с плеч у Алиаса при виде Белогривого. Теперь оставалось только выследить ухаживающего за ним человека.

К великой радости Базалы, Алиас невредимым спустился к нему.

— Ничего не нашел я там, — сказал он старику.

— Господь сохрани нас, — радовался старик. — Ты никому ничего не говори, и я больше не скажу ни слова.

Той же ночью Алиас пробрался в пещеру. Конь по-прежнему стоял там. Алиас любил его не меньше Адицы. Ведь именно он был виновником их встречи. Хотел Алиас приласкаться к коню, но тот, увидев, что человек снова пришел без корма, стал строг.

— Глупышка, ты не на меня должен сердиться, а на тех, кто привел тебя сюда. Вспомни, как ты не подпускал к себе никого, кто хотел тебя объездить, ждал меня. Как бы обрадовалась твоя хозяйка, если б увидела, что мы беседуем с тобой, — приговаривал Алиас, но конь не хотел слушать, он хотел есть. Насколько мог дотянуться, он выщипал редкие травинки и теперь лизал голую скалу. Единственно, чего было у него вдоволь, — воды. И конь нехотя пил.

Утро, полдень и вечер ждали они с конем неведомого похитителя, но тот не приходил. Конь уже привык к Алиасу, полагая, что тот тоже ждет корма, и доверчиво тыкался мордой ему в грудь.

— Не бойся, теперь я не оставлю тебя, — снова говорил с конем Алиас. — Ты и не знаешь, что из-за тебя сидит в тюрьме мой лучший друг. Если бы ты мог поведать мне, кто тебя украл, мы сейчас же ушли бы отсюда и рассказали Адице правду.

И конь, словно понимая его, согласно покачивал головой.

Наконец на закате появился перед пещерой... Бакура, взмокший от груза на плечах, — целый мешок кукурузы приволок он в гору.

Погода портилась. Низкие тучи обволакивали гору, издали погромыхивал гром. Бакура трусил. Сбросив мешок, он упал на колени и начал молиться Дашкапсаре.

— Помоги и не покарай, всевышний. У меня много детей. Ни в чем я не виноват. Ради других содеял я это преступное дело. Пощади меня!

— А кто эти другие? — вдруг раздался над Бакурой голос, грознее которого он не слышал в жизни. Голос прижал несчастного холуя к земле. Он ведь знал, что над пещерой никто не мог находиться, кроме бога. Как из могилы, глянул он наверх, но ничего, кроме тучи, не увидел там.

— Это я, Дашкапсара, говорю с тобой. Говори правду, если хочешь жить!

— Всемогущий, это Нахарбей заставил меня.

— Ты знаешь, что из-за тебя страдает невинный?

— Знаю, господи. Прости меня.

— Ты слышишь меня, мерзкий человек?

— Слышу, господи.

— Делай, как я скажу, если хочешь пощады.

— Сделаю, господи.

— Немедленно отведи коня хозяину.

— Отведу, господи.

— Внизу живет чистый старик Базала. Пойдешь к нему и скажешь, что по реке плыл помет не от моего коня, а от коня, которого украл ты.

— Скажу, господи.

— Во дворе Нахарбея созовешь народ и расскажешь им всю правду, все, как было.

— Созову, господи.

— А мне в залог оставишь частицу себя. Разорви башлык пополам и положи половину на камень.

— Кладу, господи, — еле слышно выдавил Бакура и непослушными пальцами разодрал башлык.

— Теперь иди.

Как ветром сдуло с горы Бакуру вместе с конем.


Все выполнил мерзкий человек, что приказал ему бог. Во дворе Нахарбея заорал что было мочи и собрал народ. Нахарбей уже лег спать и поднялся от этого крика.

— Что ты вопишь в моем дворе?! — напустился он на слугу.

Двор был полон, посередине стоял конь Адицы.

— Где ты был, где нашел коня? — заорал Нахарбей.

— Там, где ты приказал его спрятать, — дерзко ответил Бакура, ибо над горой еще ходили тучи и изредка доносился гром.

— Я спрашиваю, кто привел коня, кто нашел? — словно не услыхав ответа, гнул свое Нахарбей.

— Я привел коня, которого ты приказал мне украсть. Ты совершил грех моими руками, но великий Дашкапсара сжалился надо мной. Грех содеянного пусть падет на тебя. Слышите, люди? — с пеной у рта орал Бакура, искоса поглядывая на дальние зарницы. — Я должен сказать вам всю правду, так велел всевышний.

— Несчастный сошел с ума. Остановите его, — приказал Нахарбей, но никто не поторопился выполнить приказание.

— Нет, я не сошел с ума! — не унимался Бакура. — Я люблю тебя, князь, но больше люблю своих детей. Зачем за твой грех должен расплачиваться другой? Люди, знайте, я украл коня, а не Рашид.

— Тогда тебя надо немедленно засадить за решетку. Эй, люди! — орал князь.

— Но заставил меня ты! Я сейчас же приведу назад корову, которую ты дал мне за то, чтобы я заехал на Белогривом во двор Рашида, а потом спрятал коня в пещере. Ты посылал меня с кормом для него туда, куда ни один верующий не смеет ступить. Я не хочу божьей кары из-за тебя. Тебе бы услышать то, что слышал я на горе! Я оставил ему в залог половину башлыка! — и Бакура показал людям разодранный башлык.

— Да он и вправду сумасшедший. Уберите его со двора. Коня — в конюшню, — уже совершенно спокойно распорядился Нахарбей и ушел в дом.

Люди так ничего и не поняли.

Немногое поняла и Адица. Ей хотелось верить, что Бакура действительно сошел с ума. Она жалостливо заглянула в лицо несчастному, но встретила ясные, разумные глаза.

Ей стало не по себе. Вспомнились слова Алиаса. Неужели ее отец способен на такое?.. Она пошла за отцом.

Нахарбей знал, что сейчас он может потерять дочь. И поэтому, едва завидев ее, заговорил неестественно быстро:

— Несчастный решил найти коня. Зашел слишком высоко. Дашкапсара не простил ему этого. Покарал. Жаль беднягу. Ничего, кроме добра, мы от него не видели. К черту такого коня, из-за которого гибнет человек!

Адица не могла смотреть на отца. Оказывается, она еще не знала этого человека. Горькое, как по покойнику, горе захлестнуло ее. Не дай вам бог заживо хоронить близких! Поездка в Дал так и не состоялась.

16

Я сидел в тюрьме и ничего не знал о событиях, развернувшихся в Арашре. Больше всего угнетало меня отсутствие сведений об отце. Я понимал, каково там приходится старику. Вся надежда была на Алиаса — он один мог поддержать его. Но мне и в голову не могло прийти, что он сможет оказать столь могучую поддержку, которую он оказал всем нам, перевоплотившись в Дашкапсару.

Освободила меня из тюрьмы революция, вспыхнувшая в Сухуме. Вместе с сухумскими большевиками митинговал я на улицах и площадях, готовясь принести революционный факел в родное село.

Вот тогда-то, на сухумском базаре, и увиделись мы с Бакурой. Какой-то бес подтолкнул меня подойти и заговорить с ним. Он в испуге таращил глаза на мою новую кожанку, на маузер у бедра и бормотал что-то неразборчивое. Я пообещал ему завтра к обеду быть в селе и продолжить разговор. За это молодечество я чуть не поплатился жизнью. Тогда, на революционном подъеме, всем нам казалось, что бояться и осторожничать должны враги, а не мы.

Бакура, так и не допродав своей кукурузы, заторопился в Арашру. К этому времени он уже перестал бояться божьей кары и говорил встречному и поперечному, что был г. беспамятстве. Люди Нахарбея всячески поддерживали этот слух.

На взмыленных лошадях ворвался Бакура во двор Нахарбея н сразу же прошел к князю. Тот, как всегда, резался в нарды. Тут же крутился Сафарбей, сидела за книжкой Адица.

Немедля выложил свои новости Бакура. Князь прекратил игру и начал закручивать усы вниз. Так он всегда вел себя, обдумывая очередную пакость. Адица теперь уже знала это. Потом подозвал Сафарбея и зашептался с ним. Адица расслышала только слова: «У переправы через Мцарс». Затем мужчины разошлись.

Тенью проскользнула Адица в конюшню и оседлала коня. Теперь она знала, чем можно порадовать Алиаса. Долго скакала она по дорогам села, прежде чем заметила друга. Отпустив поводья, устало возвращался Алиас к дому. Адица обогнала го.

— Адица? — удивился Алиас.

— Радостная весть для тебя, — улыбнулась девушка.

— Большей радости, чем видеть тебя, для меня нет, — как всегда соскочил с коня Алиас и встал перед ней.

— Завтра Рашид приезжает! — не сдержавшись, выпалила Адица.

Алиас вопросительно посмотрел на нее.

— Да, да. Приезжает твой друг.

— Кто сказал, где услышала?..

Адица загадочно улыбнулась.

— Знаю, что приезжает. Завтра в обед. Не спрашивай, кто сказал, где узнала. Поверь словам.

— Завтра в обед? — все еще не вполне веря, переспросил Алиас, но больше ни о чем не стал допытываться.

Адица боялась, что Алиас спросит, узнала ли она, кто украл коня. Упрекнет своей правотой. Но он не сделал этого, и она была благодарна.

Они снова понимали друга друга.

— Только знаешь... — в голосе Адицы послышалось сомнение.

— Что только? — весь напрягся Алиас. Он словно ждал этого «только».

— Отец что-го говорил Сафарбею про переправу через Мцарс. Нехороший у него был голос.

Этого оказалось вполне достаточно Алиасу. Наскоро поблагодарив девушку, он вскочил на коня. Домой он так и не заехал. Прихватив с собой пару друзей, Алиас отправился к переправе через Мцарс.

Мцарс разлился весенним половодьем. Переправы, удобной летом, сейчас не существовало. Лишь вплавь на коне можно было преодолеть Мцарс. Друзья мои очень спешили, но враги все же опередили их.

Меня они встретили еще на том берегу Мцарса и открыли огонь. Убив моего коня и решив, что со мной тоже покончено, они разбежались, как волки, оставив меня под буками. Я не узнал их — лил дождь, стояла тьма, да и на лица у них были надвинуты башлыки. Сколько их было, тоже не определил, не то трое, не то четверо.

До реки я добрался, но дальше пути не было. Я никогда не видел такого разлива на Мцарсе. Вдруг на воде я заметил два силуэта. Кто-то плыл на коне на эту сторону и вел за собой еще одного коня. Волны перекатывались через них. Я на всякий случай расстегнул кобуру.

Как две утки, плыли кони по бурной реке.

Наконец я узнал его.

— Алиас! Алиас! — закричал я изо всех сил и бросился навстречу. Конечно, это был он. Да и кому бы еще быть!

Река не отпускала его, тянула дальше, вниз, мимо меня. Я, крича, бежал за ним по берегу.

Как рыба выскользнув из реки, он подскочил ко мне:

— С возвращением, Рашид! Да перейдут к тебе радости врагов твоих!

Мы обнялись, стоя по колено в Мцарсе.

Алиас торопил меня:

— Народ не сможет долго ждать.

«Какой народ?» — хотел спросить я, но Алиас уже подсаживал меня на коня.

Он плыл впереди, принимая на себя первую волну. Что греха таить, я боялся. Я никогда не имел дела с таким половодьем.

С великим трудом достигли мы берега.

— Слава богу! — разулыбавшись, соскочил с коня Алиас.

Я тоже спрыгнул, и мы еще раз обнялись. У нас не было времени для излияния чувств. К нам подскакали два его товарища, и мы во весь опор понеслись в село.

Выезжая мне навстречу, Алиас успел пустить по селу слух о моем приезде. И народ, не сговариваясь, повалил на Поляну перед Нахарбеевым домом, под большое дерево. Меня ждали к обеду, но и до вечера никто не хотел расходиться.

Когда Нахарбею доложили о причине народного схода, он задохнулся от ярости.

— Бакура, это ты проболтался? Да я тебя живьем закопаю!

— Пусть лихорадка уничтожит весь мой род, если я кому-нибудь, кроме вас, слово сказал, — заскулил Бакура.

— Так кто же?! Кто не вытерпел? Полный котел мамалыги можете слопать, а эту новость не проглотили? Клянусь покойным отцом, что кто бы это ни был...

Нахарбей покосился на Адицу. Она спокойно читала, и, как ни подозревал ее отец, доказать не мог.

— Кто вас собрал? — разъяренный князь выскочил во двор. — Что вы делаете на моем дворе без моего ведома?

Завидев свирепого Нахарбея, часть людей кинулась к нему. Что из того, что они сами же грозились вообще не знаться с князем! Стоило им увидеть его, как рабья кровь дала себя знать.

Нахарбей по главной лестнице поднялся на балкон. За ним хвостом Сафарбей, за ними Бакура с кривой, как тыква, застрявшая в щели забора, головой.

Надувшись как индюк, к собравшимся обратился Сафарбей:

— Если вы ждете своего конокрада, вы обмануты. Он никогда больше не перейдет реку Мцарс.

Нахарбей, заложив руки за спину, с подаренной самим царем шашкой на боку, важно прохаживался по балкону.

Народ заблудился между правдой и ложью.

Сначала ему сказали, что Рашид помешался, и он, скорбя душой, поверил в это. Потом сказали, что Рашид — вор. С трудом, но все же и в это поверил народ. Потом вором оказался Бакура, а не Рашид. Люди снова поверили и обрадовались. И опять все не так: Бакуру, оказывается, посетил бог, и тот тронулся рассудком. И снова поверили люди... Те, кто вчера еще требовал изгнать Бакуру из села, сегодня, приплясывая, «божьей песней» вымаливали у Дашкапсары прощение покаявшемуся во грехах княжескому холую.

Вот и сегодня они собрались сюда встречать Рашида, но им говорят, что Рашид не придет.

Мы прискакали на Поляну как раз в тот момент, когда теперь уже сам Нахарбей убеждал народ, что вора, которого они ждут, они не дождутся.

— Вор ваш Бакура, а вы его сообщники! — хлестнул, словно выстрел, чей-то голос.

Народ загалдел: «Кто, кто это? Где?..»

Нахарбей схватился за рукоять шашки.

— Кто решился сказать это?.. — и шагнул к лестнице.

Все притихли.

— Я знаю, — продолжал Нахарбей, — что вы все это время собираетесь тайком от меня. Я знаю, где вы собираетесь и кто вами верховодит. Несчастные, каким законом вас смутили? Без моего ведома вам ни один закон не переправить через Мцарс. В моем княжестве, пока я жив, ничто не изменится помимо моей воли. А для смутьянов у меня есть свой закон.

— Ты для нас закон, — бросились к лестнице седобородые старики.

— Некоторые ночами сидят, болтают, — продолжал Нахарбей, — что я своему народу враг. Что держу вас в рабстве. Скажите, люди хорошие, в каком таком рабстве я вас держу?.. Разве мы не живем с вами по законам родства? Полсела мои аталыки [8]. — Нахарбей погладил пробившихся к нему стариков по спинам. — Разве я не делил с вами горе и радость?.. Разве не участвовал в ваших свадьбах и похоронах? Возьмем хотя бы последний пример: разве Шахан не был крестьянином?

— Да, да, это так, — поддержали князя из толпы.

— Да будет мир праху его, как я поступил, когда умер Шахан?

— Ну конечно, дад, кто бы смог сделать то, что сделал ты. Дай бог тебе жить, пока он с того света не вернется.

— Кто сороковины по нему справил?

— Справил, дад, справил.

— А кто атарчей [9] на годовщине устроил?

— На годовщину ты собрал деньги со всего народа. А скачки устроил, чтоб похвастаться своим конем. Разве забыл? — раздался тот же голос.

Нет, Нахарбей никогда не забудет этих скачек, как не забудет их и Алиас.

На коня Нахарбея, под великолепное седло, подложили белый шелковый атарчей. На этого коня должен был сесть Сафарбей. Всадники, участвовавшие в скачках, выстроились полукругом. Среди них и Алиас на ладной, крепкой лошадке. Нахарбей заметил его. Глаза налились кровью. Не зная, как снять Алиаса со скачек, князь объявил:

— Сегодня мы пускаем только чистокровных коней. Все, кто на полукровках, — отойдите.

Пришедшие на годовщину крестьяне поняли, куда клонит князь. Чистокровные кони водились только у знати. Крестьяне обиделись.

— Это поминки крестьянина, почему же крестьянам нельзя участвовать в скачках?..

Боясь, что праздник расстроится, Нахарбей промолчал.

Джигиты начали под звуки азара, старинной боевой песни без слов, заезжать в шеренгу. Конь с атарчеем шел во главе. Так с песней конников въехали джигиты на кладбище. Там спешились, постояли у могил. Сев на коней, еще раз спели азар.

Удивительная это песня! В самое сердце проникает она. Поминальная и величальная одновременно. Это не женское причитание — азар поют мужчины. Печаль и героизм песни наполняют всадника мужеством, укрепляют силы, зовут на подвиг. Даже кони, заслышав азар, перебирают копытами.

Скачки начались прямо от кладбища. Первым пошел конь с атарчеем. Гикнув, пустились за ним остальные всадники — вниз, под пригорок, с которого не только верхом, но и пешком-то было рискованно спускаться. Громко покрикивая, сразу за Нахарбеем мчался Сафарбей.

«Да умереть мне за тебя и за землю, по которой ты ходишь!» — громко подбадривал Нахарбей племянника.

Внизу ждал опасный брод. Всадники прошли и эту преграду. Конь Нахарбея все возглавлял гонку. Вслед за ним и остальные всадники с гиканьем вылетели на равнину, а дальше опять склон. Конь Нахарбея скакал без устали. Многие начали заранее поздравлять князя. Одна Адица следила за Алиасом. Как ей хотелось увидеть его посреди двора с атарчеем в руках! Как жалела она, что у него такая маленькая лошадка. С радостью дала бы она ему своего Белогривого.

На высоком подъеме лошадка Алиаса начала настигать Сафарбея. Насторожился Нахарбей, зашелся дух у Адицы, возликовали крестьяне. На вершине Алиас перегнал Сафарбея, вырвал из-под седла старого князя атарчей, схватил кусок шелка в зубы и, искусно лавируя, помчался вперед.

Больше никто не догнал Алиаса. Победителем влетел он на княжеский двор. Как обидно было Адице, что обычаи не позволяли ей первой поздравить любимого.

Крестьяне бурно радовались.

Нахарбей готов был выпить кровь из Алиаса. Он выбрал момент и со всей злостью стегнул коня Алиаса кнутом. По абхазским понятиям, это равносильно удару по самому наезднику.

Алиас резко повернулся. Рука сама потянулась к кинжалу. Страшно вскрикнула Адица.

Этот крик отрезвил Алиаса. Мгновенно вспомнились слова Адицы, еще вначале сказанные ему: «Плохой он или хороший, но он мой отец. Я боюсь остаться на свете одна». И словно сама Адица повисла на гневной руке Алиаса.

Нахарбей молча ждал.

И Алиас понял, что он сделает дальше. Мгновенно повеселев, мой друг как ни в чем не бывало загарцевал на своем коньке по двору. Сделав круг, он резко рванул поводья на себя и, пропахивая двор, понесся прямо на Нахарбея. Адица похолодела. Несколько женщин истошно вскрикнули. Нахарбей не сдвинулся с места.

Алиас, не сдерживая коня, промчался на локоть от Нахарбея, залепив его с головы до ног грязью, обильно сдобренной во дворе конским навозом.

Где было слыхано, чтобы князя в его владениях кто-нибудь осмелился обрызгать грязью?.. При всем народе! Большего позора Нахарбей не переносил за всю свою жизнь.

— На что решился, подлец! — заговорили дворяне.

Сафарбей схватился за кинжал.

— Молодчина, Алиас! Попробуйте его тронуть! — загудели крестьяне, вырывая колья из ограды.

Нахарбей не сдвинулся с места.

— Довольно, успокойтесь, — наконец произнес он. — Молод. Горяч. На сегодня прощаю. В другой раз разберемся.

И, пока люди видели его, не стал отирать грязь с лица.

Вот эти воспоминания и пронеслись мгновенно в двух головах — Нахарбея и Алиаса.

Нахарбей вновь овладел собой.

— Ну и темнота, — завопил он. — Жители той стороны оказались умнее вас, хоть вы и зовете их дикарями. Видите, никого из них нет на вашем сборище. Неужели вы думаете, что всесильный Дашкапсара простит сотворившему зло?.. Неужели вы полагаете, что бог дозволит нашему конокраду пересечь Мцарс? Я поставил у подножия горы свечу в человеческий рост и знаю, что всемогущий бог услышал мои молитвы. Образумьтесь, безумные!

— Конечно, дад, конечно. Как можно, почтенный, тебе перечить? — закивали старцы.

— Расходитесь! Расходитесь! — срывая голос, закричал Бакура.

— Стойте! — снова раздался резкий голос. — Ты, мерзкий Бакура, забыл, как, стоя на коленях перед пещерой, молил меня о пощаде?

Голос прозвучал совсем близко. Не одного Бакуру кинуло в дрожь.

— Это я говорил с тобой в тот вечер. Это обо мне ты рассказывал людям. Это я взял у тебя в залог полбашлыка, — произнес все тот же голос, и какой-то всадник приблизился к толпе. Одним показалось, что это Дашкапсара, другие узнали Алиаса.

Алиас махнул рукой, и я в сопровождении двух моих товарищей въехал на Поляну.

— Получай свой залог обратно! — крикнул Алиас и швырнул в лицо Бакуры половину башлыка.

Мы спешились у самой лестницы. Впереди Алиас, за ним я с маузером на боку, а за нами два друга, тоже вооруженные.

Мы поднимались наверх, а с балкона во главе с Нахарбеем торопливо уходила знать со своим верным слугой Бакурой.

17

И вот я снова в отцовском доме.

— Вернулся, горемычный, — вместо приветствия проговорил отец.

Если бы не голос, я не узнал бы в этом дряхлом старике своего отца. Господи, как быстро старят людей горе и позор! Бледный, исхудалый, смотрел он на меня. Первое, что бросилось в глаза, были его руки, кожа да кости, переплетенные жилами, они дрожали. Дрожали еще недавно крепкие крестьянские руки. Это было невыносимо.

Я вспомнил, как они задрожали в первый раз. Это было, когда жандарм увозил меня из села. Отец протянул руки ко мне, и они дрогнули. Так, значит, и дрожат с той минуты.

— Вернулся. Я уж и не чаял увидеться. Сына оклеветали, а его отец ничего не сумел, чтоб спасти, — старик сурово осуждал себя. А руки дрожали.

Я припал к ним и впервые со времен детства расплакался. И мой отец, как в детстве, утешал меня.

Это была наша с ним родительская ночь.

Мать Алиаса тоже встречала сына на пороге.

— Где ты пропадаешь, нан? Или забыл, что мать одна? — радостно журила сына старая Мсыркан. — Привел бы жену в дом, что ли, все веселее было бы ждать. А так — тревожусь, гляжу на ворота, того гляди, шею искривлю...

Ни мне, ни Алиасу не дано было и на этот раз доночевать в родительском доме. Я должен еще до рассвета быть по ту сторону горы, чтобы привести левосторонних на общий сход. Алиасу предстояло подготовить к завтрашнему дню боевую дружину. Мало ли что могли выкинуть Нахарбей и его приспешники.

Еле заметный в ночи, Алиас несся по улице села и сам не заметил, как конь свернул к дому Адицы. Он лучше знал, куда надо его хозяину. Адица узнала коня по топоту, копыт. Сбежав по задней лестнице, она прошла к воротам. Прежде, едва заслышав цокот знакомых копыт, Адица, подхватив кувшин, шла по воду. Алиас, прижавшись к задней стенке скалы, из-под которой бил родник, ждал ее.

Но сегодня Алиас не стал прятаться за скалу, а прямо подскакал к воротам. Он спрыгнул с коня, и они встали друг перед другом, разделенные узкой изгородью. Стояли и молчали.

«Если вы сами стесняетесь говорить друг с другом, то вот он я, можете на меня рассчитывать», — как бы хотел сказать конь Алиаса и, потянувшись через изгородь, доверительно положил голову на плечо Адицы. Она погладила его по морде и стала ласково перебирать гриву. Коню это было приятно. Он вообще хорошо относился к Адице. Только в самый первый раз, когда Алиас с Адицей встретились у родника, конь настороженно, словно оценивая, смотрел на девушку.

— Что ж ты, милый, смотришь так сурово? Чем не угодила я тебе? — пропела ему тогда Адица и попыталась погладить гриву. Конь гордо вскинул голову.

— О, да ты мне нравишься! — рассмеялась Адица. — Может, попоить тебя водичкой?..

И, набрав в ладони воды, поднесла коню. Он еще раз глянул на нее, вращая глазищами, и, опустив уши, смиренно ткнулся губами в ее ладони. С тех пор конь стал признавать Адицу.

— Не смог проехать мимо, не взглянув на тебя, — сказал Алиас.

— Правду говорит твой хозяин? Скажи мне, мой добрый друг, — спросила Адица, играя шелковистой гривой коня.

— Спроси, спроси его, — обрадовался Алиас, — он все знает. Ты не поверишь, он чувствует, когда я хочу поехать к тебе. Если даже отпущу поводья, сам направляется к роднику.

Но Адица, как показалось Алиасу, была несколько задумчива.

— Что с тобой, радость моя?.. — встревожился он.

«...Я не должна была ничего говорить ему в ту ночь. Я отправила его в дорогу, ранив в самое сердце. Но я не могла утаить от него, что друг в опасности, он никогда не простил бы мне...»

Но это будет потом, а сейчас Адица радовалась, что он приехал.

— Я не пережила бы, если б мы сегодня не встретились, — говорила она. — Пришло то, чего я больше всего боялась. Только что приезжали гости из Дала. Отец затевает недоброе. Я слышала, как он сказал, что у него нет дочери, которая бы ослушалась отца. Как быть, Алиас?..

Алиас молчал. Он знал, что после завтрашнего митинга Нахарбею будет не до сватовства, да и дальским князьям тоже. Но как объяснить Адице?

— Почему ты молчишь? — Адице было непереносимо его молчание. — Или тебя не трогает, что меня хотят выдать замуж?.. А может, тебя это устраивает? Может, ты уже разлюбил?..

Алиас встрепенулся от радости. Такое признание!

— Адица! Я никому тебя не отдам. До самой смерти.

— Если б я не верила... Но никто не знает моего отца лучше меня. Он скорее спалит дом вместе со мной, чем позволит нам быть вместе.

— Не бойся, Адица!

Они замолчали. Как ни спешил, не мог сейчас уехать от нее Алиас, и она, словно боясь упустить, крепко держалась за гриву его коня.

Тучи, затянувшие небо над Арашрой, разошлись, и на краю неба пополз серпик новорожденной луны.

— Адица, гляди, новая луна! — обрадовался Алиас.

— Новолуние! Новое счастье! — подхватила его радость Адица и запрокинула голову к небу.

Как завороженный смотрел Алиас на ее косы, в два ручья бегущие по груди, на глубокие черные глаза под строгими полумесяца ли бровей и не мог оторваться.

— Сылашара [10], новая луна увидела нас вместе. Это доброе знамение. Если влюбленных застанет новолуние, говорят, что они будут счастливы. Или я это сам придумал? Или новая луна взошла для нас?

«Только бы говорил», — молилась Адица. Она словно заново видела Алиаса. Нежные лучики молодой луны посеребрили его волосы, бурку, скинутую с одного плеча, он казался ей могучей птицей, готовой взмыть в небо.

Алиас умолк. Но Адица чувствовала, как зарождаются у пего в груди еще более чудные слова, и ждала, когда они коснутся уст.

— Адица, я и сегодня, наверно, не решился бы сказать тебе, но мне велит эта молодая луна. В нынешнем году на девятое новолуние будет наша свадьба. К этому времени никто и ничто в мире не сможет помешать нам.

Освещенная молодой луной, на моем коне въедешь ты в мой двор. По обычаю, я не смогу сам встретить тебя — и снять с коня, но буду любоваться тобой со стороны. Мои дружки помогут тебе сойти на землю. Девушки, окружив, покрытую легким шелковым шарфом, поведут тебя в мой дом. Молодая луна, ошеломленная твоей красотой, серебром изойдет. Дружки затянут радеда — песню, которая оповестит округу о приезде невесты.

Горемычная моя мать, сгорбленная от невзгод, наконец-то выпрямит спину и, встретив тебя на лестнице, осыплет серебряными монетами, чтобы было у нас с тобой счастье в изобилии. В дверях над твоей головой парни скрестят кинжалы, чтоб счастливой ногой переступила ты порог. В искрах этих кинжалов увижу я тебя...

Жарко обдали Адицу эти слова, током пробежали по всему телу, и, словно опьянев, не знала она, что ответить любимому.

Девятое новолуние! И близко, и далеко.

Слишком далеко и слишком близко...

— Что ж ты молчишь, Адица?..

Медленно подняла она голову, и Алиас окунулся в переполненные радостью глаза. Никто из них не заметил, как перелетел через изгородь Алиас, как смущенно уткнулась лицом в его бурку Адица. Только конь, прикусив, чтоб но звенели, удила, чутко слушал биение их сердец.

Алиасу казалось, что благоуханный цветок распустился на его груди. Велико было искушение прижать эту головку к сердцу, коснуться шелка волос любимой, но разум напомнил сердцу: «Рано».

Адица, словно очнувшись, отпрянула от него. Они отходили друг от друга и смеялись. Беспричинно и беспечно смеялись, и только сердца все еще не могли оторваться.

— Тебе надо спешить? — уже как бы издалека спросила Адица.

— Нет, — ответил Алиас, но она увидела, как подобрался он, готовый прыгнуть в седло.

— Тебе надо спешить, — уже в печальном утверждении повторила она.

— Да, пожалуй, — грустно согласился он. — Надо скакать к перевалу. Утром Рашид поведет через него крестьян с той стороны. Надо встретить.

— Рашид за перевалом? — вздрогнула Адица. — Не скачи туда, Алиас.

— Почему?..

— Не скачи туда!

— Почему же? Что случилось?

— Я боюсь за тебя.

— Адица, говори все. Там мой друг.

— Да, я понимаю. Но будь осторожен. Они, — она махнула рукой в сторону своего дома, — уехали на перевал вооруженными.

— Спасибо, Адица. Не беспокойся, милая. — Алиас взлетел на коня. — До завтра!

Долго еще стояла Адица у ворот, проклиная себя.

18

Как в кино, проходила перед Василием чья-то жизнь, и только сейчас он начал постигать свою связь с ней. Немолодой уже архитектор чувствовал себя школьником перед экраном прошлого. За эти часы и минуты он стал сопереживателем невероятных, по его разумению, событий и ситуаций.

— Так кто же я? — в наступившей паузе еле слышно заговорил Василий. — Его сын? — И дрожащим пальцем указал на словно приблизившийся Памятник.

— Нет, сынок. Ты русский, — тихо улыбнулся старый Рашид.

— А мама?

— Адица абхазка. Но ты наш с ней сын.

— И ваш — сын?

— Да, дружок, да, — вздохнул Рашид.

Забравшись под самый купол неба, лунный серпик висел прямо над Василием, напоминая выгнутый светящийся язычок.

Василий был начинен знаниями. В том числе и историческими. Но если в своей архитектурной науке он уделял внимание всему, то исторические его представления были довольно общими.

Но вот висел над ними месяц, маленький и далекий, как во все времена, и заставлял подробно вглядываться в прошлое, в события полувековой давности, казавшиеся такими отдаленными. И сам старый председатель, словно реликтовый тур, был частицей той истории и только чудом говорил с ним на человеческом языке.

Как длинна все-таки одна человеческая жизнь!..

И как коротка жизнь поколений!..

Василий вдруг почуял запах дымного пороха, конского пота и пыли дорог...

— Да, — откуда-то издалека донесся до Василия голос Рашида. — Нелегко начался у меня тот день, а кончился и того хуже.

Поначалу меня хорошо приняли на той стороне. Даже обрадовались встрече. Как-никак тоже вложили свою лепту, когда мой отец волов на выкуп собирал. Рассказ о революции в Сухуме приняли с прохладцей. Мало ли что в городах творится! А когда я завел речь о новом сходе на Поляне, поднялись на дыбы. «Ноги нашей на том проклятом берегу не будет! Ни один приход без крови не обходится. Хватит с нас. Пусть сами свою судьбу решают, а мы поглядим».

А еще старики ввязались. Не верилось им, что все побоища — дело рук Нахарбея. Привыкли доверять князю. А поговорить любят. Я слово — они сто в ответ. Не переслушаешь. Будь на моем месте кто другой, ни с чем бы ушел. Но меня они все-таки уважали. Во-первых, невинный страдалец, а во-вторых, мать моя, покойная, с их стороны была. Начали уступать старики.

О молодежи и говорить нечего. И Алиас поработал, да и любопытно все-таки, как это они без Нахарбея новую власть делать будут.

Договорились, что через час-другой оседлают коней и всем миром прибудут на Поляну.

Мне больше делать здесь было нечего, и я заторопился к себе. Как-то там у Алиаса дела?.. Уговаривали меня старики остаться, вместе с народом пойти, вина на дорожку выпить. Отказался я. Не терпелось с Алиасом встретиться.

С легкой душой переходил я перевал. Узкая дорога казалась широкой и светлой. Чудилось, будто растаяла гора между сторонами, и снова на месте ее течет ручей, быстрый и чистый. И снова, как в легенде, берут люди из ручья одну воду.

С горы сорвался камень и, увлекая другие, пошел вниз. Я рванул коня и проскочил осыпь. Но камнепад не прекращался. Чудом проскакал я под градом булыжников к самому переходу. Но и он был завален камнями. Конь на всем скаку налетел на преграду и рухнул. Я вылетел из седла. Не успел я осознать случившееся, как на меня набросили бурку и крепко связали. Лицо для верности закрыли башлыком. Потом меня куда-то потащили.

— Хочешь жить? — услыхал я голос, вроде бы знакомый, но не разобрал чей.

— Сначала скажите, в чьих я руках.

— Отвечай, тебе говорят, хочешь жить?

— А что я для этого должен сделать?

— Условие такое: здесь на перевале встретишь народ, который поднял, и поклянешься перед этими баранами, что голос Дашкапсары предупредил тебя: «Перешедшие в это утро перевал живыми назад не воротятся». Словом, если хочешь жить, убеди народ вернуться. Не согласен — пойдешь «своей дорогой». Посмотри, какая она у тебя. — Кто-то слегка приподнял башлык, и я увидел перед собой бездонную пропасть.

— Выбирай, — повторил тот же голос. Башлык снова опустили на глаза. — Думай.

Связанный по рукам и ногам, я был беспомощен, и это бесило меня.

— Не надейся, — сказал я невидимому врагу, — пугать и отговаривать народ я не стану. Ни силы небесные, ни вы, гады ползучие, не остановите их. Они перейдут проклятую Дашкапсару.

— Что ж, тогда мы отправим тебя в ад, — мерзко засмеялся голос, и только теперь я узнал Бакуру.

— A-а, так это ты, Бакура! Опять твоими руками, дурак ты безмозглый, Нахарбей жар загребает!

— Приканчивай его! — услышал я другой голос и тотчас узнал Сафарбея.

— Со мной вы можете поступать как вам вздумается! — закричал я что было сил. — А Нахарбею передайте, что его все равно раздавят. Со всем народом вам не сладить. Свобода, как плуг, вывернет ваши корни!

Я был готов к смерти.

Вдруг сильный толчок отбросил меня в сторону. Я не мог видеть тогда, что это Алиас преодолел каменный завал в проходе и пришел мне на помощь. Меня еще раз толкнули, и я как сноп покатился куда-то, ударяясь о камни.

Бакура кинулся на Алиаса. Самый ненавистный человек на земле был перед ним. Они схватились не на жизнь, а на смерть. То и дело оступались, и камни летели из-под их ног в пропасть.

Сафарбей и Нахарбей (и этот, оказывается, был здесь) злобно смотрели на Алиаса, но подойти к Бакуре, стоящему у края пропасти, не решались.

Алиас ударился локтем об острый выступ скалы. Хлынула кровь.

— Молодец, Бакура, — завопил Сафарбей, — добивай его!

И в тот же миг Бакуре показалось, что скала уходит из-под его ног. Это Алиас рывком приподнял его. Только один раз успел взвыть Бакура, летя туда, куда только что хотел отправить меня. Я слышал этот крик.

А по дороге на перевал уже поднимались люди.

Алиас бросился на Сафарбея. Ловко кинул его грудью на камни и стал заламывать руки. Тогда Нахарбей выхватил кинжал и подскочил к ним. Почувствовав опасность, Алиас обернулся, и в это же самое мгновение Нахарбей всадил ему кинжал в грудь. Ни слова не успел сказать Алиас, лишь взглянул на Нахарбея, на смерть свою, и упал.

Уже с обеих сторон приближались к перевалу люди, когда Нахарбей с Сафарбеем скрылись в зарослях.

Связанного меня и раненого Алиаса увидел народ, поднявшись на перевал. Испокон веков враждовали друг с другом люди и вот снова увидели кровь на Дашкапсаре. Но теперь это была совсем иная кровь — она была пролита за них, за их счастье, и они стояли потрясенные.

«Песню ранения» запели все вместе. Запели те, кто доселе не сказал друг другу ни одного доброго слова. Развязав меня и уложив на бурку Алиаса, они встали над ним, и песня, которая не дает раненому до срока закрыть глаза, вознеслась до небес.


Нахарбею, лежавшему за камнем, казалось, что пение сотрясает землю.

— Собака, видно, еще не испустил дух, — одними губами шепнул он Сафарбею. — Но думаю, он не заметил меня. Ты должен взять вину на себя. На время скроешься в лесу. Нe вечно же быть такому, скоро они опять перегрызутся. Вернется наше время. Я должен выйти к людям. Не могу же я все оставить на произвол судьбы. Они, может, и хотят этого, но не дай им бог. Продует ветром, дождем смоет... Выйдешь из леса — прямиком в мой дом. Там — все твое. Все с сегодняшнего дня передаю тебе.

Сафарбей прятался за кривым деревом и молча думал о княжестве, которое ему привалило.



Я, избитый и окровавленный, поднимал за плечи моего Алиаса и умолял сказать хоть слово. Я ничего не видел код проклятым башлыком в тот момент, когда меня отшвырнули от пропасти. Только теперь я наконец понял, что отшвырнул меня именно Алиас. Но Алиас молчал. Отяжелевшие веки опустились на его всегда смеющиеся глаза...

— Алиас, это я, Рашид, говорю с тобой, — кричал я ему, — скажи что-нибудь.

Я вдыхал в него свою жизнь, и он приоткрыл глаза.

— Отодвинься, хочу видеть небо. Может, но...ву...ю луну увижу, — прошептал он.

— Кто?.. Кто тебя? — рыдал я.

Он покачал головой, продолжая глядеть на небо. Что видел он там? Чьи голоса слышал?

— Кто тебя убил, Алиас?

Народ тревожно ждал.

Он повернул глаза ко мне:

— Не Рашид... меня... убил, — и опустил веки.

Это были последние слова.

Народ поднял убитого и скорбно понес на Поляну. Там, под старым деревом, поклялись мы перед его прахом в верности делу, за которое он отдал жизнь. Я не мог держаться на ногах, и меня отвели к отцу. Выборы сельсовета откладывались.

До самых похорон люди не отходили от Алиаса. Адицу к нему не подпустили, как она ни рвалась...

19

Я надолго слет. Сказывалось и сотрясение мозга, и нервный шок. Моя болезнь притормозила новые веяния: в Арашре. У меня дома собиралась наша маленькая ячейка, но ребята не хотели начинать выборы без меня.

И опять оживился притихший с похорон Алиаса княжеский дом. Пока молодая рабоче-крестьянская милиция разыскивала по лесам сбежавшего Сафарбея, подозреваемого в убийстве Алиаса, сам Нахарбей спешил закончить переговоры с дальским князем. Там, в Дале, крестьяне пока вели себя спокойно, и Нахарбей рассчитывал укрыться, в случае нужды, под крышей зятя.

Адица, оскорбленная односельчанами, не позволившими ей даже проститься с Алиасом, была безучастна ко всему.

Сорока дней еще не прошло со смерти Алиаса, а в это время на княжеском дворе стали затевать свадьбу. В час, когда отец, ожидая отчаянного сопротивления дочери, грозно объявил ей о своем решении выдать ее замуж, Адица действительно хотела воспротивиться. Но вместо Алиаса встала перед ее глазами озлобленная толпа, прогнавшая ее сначала от дерева, под которым лежал Алиас, а потом и от его гроба. Невыразимая обида захлестнула сердце девушки, ей казалось, что она должна навсегда уехать отсюда куда угодно, хоть в тот же Дал.

Так, неожиданно для Нахарбея, Адица согласилась.

Нахарбей ликовал.

Весело было в тот вечер в его доме. В центре своего огромного двора стоял он сам, нахлобучив высоченную папаху и довольно подкручивая усы. Радостно пожимал он руки соседям, пришедшим с дорогими подарками; чуть заметный поклон отвешивал тем, кто пришел с пустыми руками. По его представлениям, пустые руки были у тех, кто не вел за собой корову или быка. Особенно угодил князю Якуп Ткварчельский, тоже князь, но не из богатых. Якуп пригнал большого серого быка с крутыми острыми рогами. Двое здоровых молодцов едва удерживали его.

— Этого богатыря привяжите отдельно, — распорядился Нахарбей. — Полезная скотина.

Все бегали, суетились. Всем хватало дела на свадьбе. И еще бы, князь выдает свою дочь за другого князя. Хоть и колчерук жених, зато невеста красавица.

— А чего надо этой беременной русской? Что она здесь ходит взад-вперед?! — заорал Нахарбей на служанку, шедшую с кувшином воды.

Нахарбей очень хорошо знал, кто «эта беременная русская». Наташа, гимназическая подруга Адицы. Она приехала в Арашринскую школу учить детей. Она уже бывала у Адицы, но сейчас ее приход был Нахарбею особенно неприятен. Все русские напоминали ему о революции.

— Что ты кричишь? — служанка не очень-то боялась своего грозного господина: кто-кто, а она-то знавала его и более ласковым. — Не узнал подругу Адицы?

— Зачем она нужна сегодня? Скажи ей, что Адице не до нее. Хотя, уж если очень хочет видеть ее, пусть зайдет и тут же выйдет. Поняла? — проворчал Нахарбей и снова пошел туда, где был привязан серый бык. Никак не мог налюбоваться на скотину.

Наташа по крику поняла, что ее приход не по нраву отцу Адицы. Не зная, как поступить, она топталась посреди двора.

Высокие папахи в упор смотрели на нее.

— Пошел, пошел! — накинулась на нее свирепая служанка, плохо говорившая по-русски.

Наташа повернула назад, так и не поняв, что происходит.

— Наташа, ты куда? — на балконе появилась Адица.

Наташа замялась. Вернуться — нарушить закон горцев. Как можно входить в дом, если хозяин не желает этого?.. Уйти — нарушить закон дружбы. Лучшая подруга, с которой она не расставалась четыре года, выходит замуж — как же не повидаться с ней?..

— Пошел, пошел! — это снова появилась служанка и, схватив Наташу за рукав, потащила к дому.

— Все-таки она здесь! — ругался Нахарбей. — Не подобает мужчине связываться с женщиной, не то бы я натравил на нее собак. Что может быть у них общего? Сколько раз запрещал Адице встречаться с ней!

— От кого же у нее ребенок? — насмехаясь, спросил один из обладателей высокой папахи.

— Кто его знает. Говорят, из тех свиней, что борются за новые порядки. Продырявили его, говорят, как собаку.

— И она, значит, пришла с таким грузом сюда? — хихикал мужчина, словно сроду не видел беременных женщин. — Клянусь, князь, она принесла сюда революционера!

Наташа шла по лестнице под перекрестным огнем насмешек, как под настоящим перекрестным огнем.

— Что же она делает в нашем селе? — не унималась папаха.

— Учит русской грамоте крестьян.

— Так кого же она сюда пришла учить?.. — уже без смеха возмутилась папаха.

Взглянув на Адицу, Наташа ужаснулась про себя: так непохожа была Адица на девушку, выходящую замуж. Безразличная, с безжизненно застывшим лицом стояла та перед ней. Даже не поздоровавшись, они прошли в дом.

В комнате был беспорядок, окно зашторено. Это так но вязалось с прежней Адицей, светолюбивой и аккуратной. Видимо, так же сумбурно и темно было и в душе Адицы.

Еще в гимназии поклялись девушки в дружбе на всю жизнь. И вот как странно эта самая жизнь началась. Наташа раньше своих подруг вышла замуж. Адице очень нравился ее избранник. За такого, как ей казалось тогда, она сама бы пошла. И, позавидовав чистой девичьей завистью, Адица искренне пожелала подруге счастья.

Но этого для счастья оказалось мало. Еще не кончился у молодоженов медовый месяц, как муж погиб в перестрелке с жандармами. Наташа осталась одна.

— Что мне оставалось делать? — рассказывала Наташа Адице при их первой встрече в Арашре. — Когда стали набирать учителей в деревни, первой подала заявление. Знаю, он сам одобрил бы это решение. Вспомнила, что ты живешь здесь, и попросилась сюда.

Адица тогда расцеловала подругу.

Наташа стала первой учительницей арашринцев. Днем обучала детей, вечером — их отцов. Она словно не знала усталости. В селе полюбили и зауважали ее. Женщины жалели юную вдову.

— Я боялась, что горцы грубы и жестоки, — рассказывала Наташа Адице потом, — не знаешь никогда, чем навлечешь их гнев. Боялась, что не уживусь. Ведь они, по слухам, считают ниже своего достоинства даже здороваться с женщиной. Сколько раз я слышала, что, завидев русского, они запираются в домах. Я думала, что они — как кинжал в ножнах.

А оказалось, что это добрый, веселый народ. Они мне и дров привезли, и кукурузы. Даже козу пытались подарить. А как они умеют шутить! Мне один мой взрослый ученик сказал: «Дай ты мне вместо карандаша цалду, я покажу тебе, что я умею. За то время, пока свое имя и фамилию вывожу, я арбу соберу».

Наташа тогда очень смеялась над крестьянским юмором и: все доказывала Адице, какой у нее в селе замечательный народ.

Именно этот разговор о своих односельчанах и вспомнила сейчас Адица, увидев подругу. Знала бы Наташа, как общались эти добрые люди с Адицей!..

Наташа смотрела на подругу и диву давалась: зачем с такой тяжестью в душе выходить замуж? Она знала о любви Адицы и Алиаса и тем более не понимала подругу. Что это: желание поскорее забыть или полное безволие? Как непохоже все это на прежнюю Адицу!

— Адица, ты сама решила? — не выдержала наконец молчания Наташа. Адица не ответила. — Я знаю ваши горские законы. И знаю, что твой отец — князь. Но ведь на дворе революция! Почему ты позволяешь выдавать себя замуж?!

— Прошу тебя, не будем об этом, — умоляюще глянула на подругу Адица. Наташа заплакала.

— Эй, айда, пошел, — снова появилась свирепая служанка. — Айда, айда!

— Моя Адица! — обняла Наташа подругу.

Та не шелохнулась. Лишь с порога услышала Наташа долгий всхлип.


Наедине с собой Адица все пыталась вспомнить свою прежнюю жизнь, но это у нее не получалось. Вместо собственной жизни на память приходила иная, древняя жизнь из старой горской легенды. И связана была эта легенда с домом Алиаса, а стало быть, и с ее прошлой жизнью.

...Дошли когда-то римские легионеры до Кавказа и встретили отчаянных горцев, не сдающихся врагу. По-своему оценил их отвагу цезарь Юстиниан. Приказал покупать и воровать детей абхазов, чтобы потом вырастить из них в Риме настоящих воинов.

Ужасное время настало для Абхазии. Хватали детей во дворах, уносили младенцев из люлек, уводили беременных матерей...

И жил тогда храбрый воин Хырзаман. Весть о нем дошла до Юстиниана, и приказал цезарь отнять у Хырзамана ребенка. Когда легионеры пришли к его дому, Хырзаман, как и все абхазы, был на войне. Дома была только его жена, она ждала первенца. Схватили легионеры женщину и — назад. Со слезами обратилась она к богу, пусть он лучше обратит ее в камень, чем допустит неволю. Бог услышал ее. Легла перед легионерами вместо женщины новая гора, в точности повторявшая все линии будущей матери.

Кончилась война. Скакал Хырзаман домой, позабыв все свои раны. Торопился увидеть первенца. Но застал только беременную гору перед своим домом... Ни дня не провел он в доме. Прорубил рядом с каменной женой пещеру в скале и до самой смерти жил в ней, охраняя жену и ребенка. После смерти его сменил брат, потом сын брата. Построили они дом вместо пещеры и из поколения в поколение стали жить там, сторожа гору.

Алиас был из этого рода...

Подходил вечер. В эту пору брала она кувшин и направлялась к роднику, а внизу уже слышался стук копыт его коня...


В комнату вошли женщины.

— Скорее одевайся, сейчас жениховы дружки придут!

Она начала одеваться. Но мысли текли помимо ее воли.

«Алиас, Адица давала тебе слово, что ни за кого не выйдет, кроме тебя. Так-то она держит свое слово?..»

И вдруг до нее донесся стук копыт его коня. Она узнавала его из сотен других. Не поверив ушам, бросилась к окну. Там, у родника, стоял оседланный конь Алиаса.

Адица не знала тогда, что кто-то из наших парней нарочно пустил его к ее дому, чтобы хоть чем-то омрачить ее свадьбу. Радостная волна охватила все ее существо. Словно сам Алиас вернулся к ней. Она смеялась и плакала. Теперь она знала, что делать. Быстро сорвала она в сенях со стены бурку отца, повязала голову башлыком и, торопясь, сбежала по задней лестнице. Как хорошо знаком ей этот путь до родника!

На дворе сновало слишком много мужчин, чтобы кто-нибудь обратил внимание на еще одного.

Конь, увидев ее в мужском наряде, видимо, не узнал. Она тихонько окликнула его, он тут же обернулся к ней. Узнал. Как всегда, ткнулся губами в руки.

Свадебный кортеж с песней ехал за невестой. Навстречу мчался одинокий всадник. Кто-то из подвыпивших дружек преградил ему дорогу:

— Стоп! Кто таков? Поворачивай коня!

Но, видя, что всадник летит очертя голову, отпрянул в сторону.

Долго еще слышала Адица за спиной их песню. А когда дружки весело въезжали во двор Нахарбея, Адица, насмерть перепуганная своим поступком, спешилась перед домом Алиаса. Ей все слышались его слова: «Освещенная молодой луной, на моем коне въедешь ты в мой двор... моя мама, сгорбленная от невзгод, наконец-то выпрямит спину и, встретив тебя на лестнице, осыплет серебряными монетами».

Где новая луна? Где светлый двор? Где мама...

Маленький домик за оградой стоял в трауре. Двери были распахнуты настежь.

Адица подошла к калитке. Долго не решалась открыть: «И калитку эту он сделал своими руками. Радостно открывал, входя в свой маленький дворик, радостно закрывал, зная, что вернется сюда. Сколько ждала его за этой калиткой его мама. Он больше не придет. Сгниет калитка...»
Адица сняла бурку, размотала башлык, накинула их на коня. Распустила волосы. В свадебном платье спустилась она во двор.
Собака лежала под лестницей, положив голову на втянутые лапы, и наблюдала за ней. Сейчас бросится на непрошеную гостью. Но собака не сдвинулась с места. Из дома доносились причитания матери.

Адица ступила на лестницу.

— Кто там? Рашид?

Адица дошла доверху. Старая женщина подняла лампу и узнала ее.

— Что тебе здесь нужно? Нет больше моего сына. Тот, кто убил его, почему не убил и меня? Иди и скажи, чтоб меня тоже убил. Уходи со двора Алиаса! Зачем ты пришла?.. — пронзительно кричала несчастная мать.

Адица повернула назад. Окаменело спускалась она по лестнице. Господи! Хоть бы кто-нибудь выстрелил в нее сейчас!
С трудом перешла она двор. Конь, словно не желая выпускать ее, загородил калитку. Старая женщина с лампой в руках следила за ней сверху.

— Остановись! — настиг Адицу тяжелый голос.

Адица покорно пошла назад. Мать смотрела на ее волосы, распущенные по плечам, на молитвенно сложенные на груди руки и медленно спускалась по лестнице ей навстречу.

— В чем твоя вина, несчастное дитя! — она тяжело вздохнула. — Заходи, посмотри его комнату, где он спал, где он рoc. Откуда тебе знать, что такое горе матери, потерявшей единственного сына?.. Естественно оплакивать мать, умершую раньше своих детей. За что же мне такое наказание — пережить свое дитя? Почему бог лишил меня счастья умереть хотя бы на день раньше сына?! Как мне перенести эту боль?.. — опять запричитала мать, но сдержала себя. Освещая Адицу лампой, она всматривалась в нее. Так вот какой невестки не дождалась она в свой дом!

На кровати были разложены вещи. Вещи кричали. Черкеска, архалук, кинжал... Из-под черкески выглядывал край платка. Адица узнала его. Это она подарила Алиасу платок. Он обещал всегда носить его с собой, прижимая к груди. Адица закрыла глаза, боясь, что упадет. Выстояла.

Мать подошла к изголовью и начала говорить с сыном:

— Здесь раньше лежали вещи твоего отца. Его судьба была не лучше твоей. Чтоб сгорел княжеский дом, чтоб его водой смыло! Напились княжеские гости, повздорили меж собой, потом — с князем. Братья твоего отца вступились — их обидели. Не стерпело горячее сердце — поднял твой отец руку на обидчиков. Да только разве смел простой крестьянин поднять руку на дворян? Князья-то потом помирились. А твоего отца из-за угла застрелили. Четыре года было тебе тогда. С трудом я тебя вырастила и — тоже для князей... Теперь и разложила твои вещи. Померк мой свет. Хотя бы ты, как отец, оставил после себя зернышко!..

Не удержалась Адица, подошла к матери и низко склонила голову перед ней.


А в это время бог весть какой ужас творился в доме Нахарбея. Разъяренный отец перевернул все вверх дном и, не найдя дочери, испугался. Он знал князя из Дала и знал обычаи. Такого позора гости не перенесут.

А гости уже приставали с кинжалом к горлу:

— Ты сам подстроил такую шутку, чтобы опозорить Дал! Ты сам спрятал дочь!..

Особенно горячился брат Дарыквы, дядя жениха. Он был старшим над дружками, за все отвечал перед братом и племянником.

Услышав угрозы гостей, оскорбились хозяева. Князек Якуп Ткварчельский, тот самый, что пригнал так приглянувшегося Нахарбею серого быка, первым набросился с бранью на брата Дарыквы.

Нагарбей видел, что его родня хочет взять гостей на испуг, но понимал, что за ними нет ни силы, ни правоты. Разъяренные гости быстро расправились бы с Нахарбеевым воинством.

— Да замолчите же вы! — заорал он на своих. — Я сам во всем виноват. Я не сумел воспитать единственную дочь. Поделом мне!

Хоть покаянием надеялся Нахарбей спастись от позора.

— Да, поделом! — крикнул брат Дарыквы.

И в мгновение ока, выхватив кинжал, обрезал полу черкески Нахарбея.

Такого позора не испытал на памяти Нахарбея ни один князь. Даже простолюдину, случись с ним такое, не стало бы житья на Кавказе.

А гости меж тем с бранью выезжали со двора и, выезжая, повесили отрезанный лоскут на столб ворот.

Это был крах княжеской чести.

У Нахарбея еще хватило сил заорать на окружавших его своих:

— Что стоите?.. Кого собрались оплакивать? Вон отсюда!

Больше сил у князя не оставалось. Свои разбежались. Он один стоял посреди опозоренного двора и, склонив голову, рассматривал край утратившей свое великолепие черкески. Затем на негнущихся ногах подошел к уже оседланной лошади, вынул из седельной кобуры револьвер, взвел курок и выстрелил себе в висок.

20

Долго не могла возвратиться Адица в пустой родительский дом. Но не могла она и долго оставаться в доме Алиаса. Обезумевшая от горя мать своими причитаниями сводила Адицу с ума.

Я вскоре встал на ноги, и мы провели наконец выборы сельсовета. На первом же заседании постановили реквизировать просторный каштановый дом Нахарбея под сельсовет. Адице решено было оставить ее светелку над задней лестницей и обширную нахарбеевскую кухню, кормившую когда-то целый двор. Оставили ей и Белогривого.

Мы не видели, когда Адица выходила из дому и когда возвращалась. Лишь изредка замечал кто-нибудь, как скачет она на своем Белогривом к перевалу Дашкапсара, туда, где убили Алиаса.

На Поляне мы решили поставить Алиасу памятник и выписали из Сухума скульптора. Часами наблюдала Адица за работой мрачноватого русского старика, с молодой силой тесавшего камень. На ее глазах прорастал из камня Алиас. А когда работа вчерне была закончена, Адица подошла к старому мастеру и долго что-то говорила ему. Взялся за голову старый мастер и в раздумье заходил вокруг Памятника.

Я попробовал спросить у старика, что все это значит, но он отвечал не очень для тогдашнего меня вразумительно:

— Вы заказывали просто памятник, погибший достоин большего.

Старик уехал и долго не возвращался. Я уже собирался переговорить с Адицей — зачем и что сказала она старику, но тот вернулся с голубоглазым, немного странноватым юношей. Юноша тоже долго разговаривал с Адицей, а потом принялся за работу. Адица не отходила от него.

Через три дня совершилось чудо: Алиас как живой предстал перед нами.

С тех пор Адица почти все время проводила у Памятника. Даже по ночам выходила к нему.

Мы тогда не понимали этой причуды. Злые языки поговаривали, что она не отходит от Памятника, чтобы показать нам свою преданность. Многого мы не понимали тогда. Не знали, что значит одной оставаться ночью в пустом огромном доме. Не понимали, как опасно, когда человек один на один со своим горем. В темноте горе усиливается. Оно кружит, изводя тебя бессонницей. Все плохое, что ты перенес или сделал на свете, безжалостно напоминает о себе.

В громадном доме, где еще вчера раздавались смех или плач его обитателей, где гремел грозный голос владыки, не оставалось по ночам никого, с кем Адица могла бы перемолвиться словечком. За нее говорили стены.

«Отцеубийца, — говорила одна стена, — не будет тебе прощения от всего нашего рода. Ты — наш позор».

«Не была ли ты виновницей гибели любимого?» — вторила ей другая.
«Что ты сама сделала доброго на земле?» — не давала покоя третья.

А в четвертой были окна, и за ними слышались то стук копыт коня Алнаса, то разбойный посвист Сафарбея.

И вскакивала с постели Адица, и бежала во двор к Алиасу, и прижималась к камню, ища у него защиты. И странно: камень под ее рукой оказывался теплым и наполнял ее долгожданным спокойствием. Обогретая, уходила она от Памятника. И уже не казалась ей такой зловещей тишина в доме, и не так страшил завтрашний день...

* * *

Старый Рашид умолк. То, о чем даже не задумался бы молодой Рашид, остановило сейчас старого. Предстояло сказать Васе, кто же он есть на самом деле. Как сказать? Почему Адица сама не сделала этого?

— Ты маму любишь, Вася?..

Вася вздрогнул. Так часто спрашивал его дядя Рашид в детстве. Так спрашивал он его, когда Вася обивал порог военкомата, не бравшего его из-за едва приметной хромоты на фронт. Так спрашивал, когда Василий перебрался жить в город, а мама не захотела ехать с ним. Но давно уже дядя Рашид не задавал этого вопроса.

— Так ты любишь маму? — переспросил Рашид.

— Я люблю Адицу, — ответил Вася, и они оба вздрогнули. Никогда раньше не называл Вася Адицу по имени. Как это у него вышло сейчас?

И вдруг Вася понял, что мать перестала быть для него просто матерью. Она была уже легендарной Адицей, невестой Памятника.

Рашид догадался, о чем думает Василий.

* * *

В то давнее утро Адица поздно спустилась из своей светелки. Во дворе сельсовета почему-то было многолюдно. Адица прислушалась к разговорам. О чем-то странном говорили сегодня люди.

— Клянусь богом и людьми, я воспитал бы ребенка, но он же русский.

— Я тоже, но как я внесу его в дом?..

— А ты слышал, что однажды случилось с Чантой?

— Что с ним случилось?

— Он подобрал в городе подкидыша, русского ребенка, и принес домой. А на следующий день молния спалила его дом. Не приведи господь никому!

— А говорят, бога нет!

— Что ты, сынок, бог все видит.

Адица слушала и ничего пока не понимала.

Я тоже прислушался. Я стоял на крыльце сельсовета, неловко прижимая к груди новорожденного. Несколько часов назад умерла от родов его мать, наша учительница Наташа. Гнев переполнял меня. Если бы в нашем с отцом доме была хоть одна женщина, я не задумываясь взял бы дитя себе.

— Все, — сказал я народу, — я вас понял. Идите по своим домам. Значит, в Арашре нет ни одной человеческой души. Значит, его воспитают чужие люди, которые в глаза не видали его матери ж не знают, кто он. Зря старалась для вас его мать.

А ведь она так любила ваше село... — Я еле сдерживал бешенство.

— Что происходит? Где Наташа? — спросила Адица стоявшего рядом старика.

— Ой, деточка, — замахал руками тот, — беда! — Померла наша учительша, сынок остался, никто брать не хочет. Беда!..

Адица вскрикнула и рванулась ко мне.

— Это мой ребенок!

— Еще чего, нахарбеевскому семени отдавать! — заорал один из присутствующих.

Я готов был растерзать ханжу.

— Да, — сказал я Адице, — вы дружили с Наташей. Вы имеете право на ее сына. — И передал ей малыша.

Потом мы зарегистрировали ребенка в сельсовете. Это была наша первая регистрация. Адица назвала мальчика Василием. Так, оказывается, звали мужа Наташи. Но фамилию Адица дала ребенку свою. Мы не стали возражать. В конце концов, в их роду бывали и достойные люди, сложившие головы за абхазский народ.

Теперь, долгими ночами убаюкивая своего Васю, Адица не терзалась одиночеством. Одна только тень Наташи посещала ее жилище. «Что ж, — рассуждала Адица, — Наташа со своим мужем недаром прожили свои короткие жизни. Они оставили сына». Но рассуждения не помогали. Щемящая жалость сдавливала сердце, когда перед нею возникала Наташа. «Господи, да хоть успела ли она взглянуть на своего сына?.. Успела ля прикоснуться к нему?.. Что за горькая доля женщины — родив, умереть!»

И казалось Адице, что не отец, а Наташа осиротила ее своей смертью.

С этих пор мы и подружились с Адицей. Я как бы негласно взял на себя роль отца усыновленного ею ребенка. Я делал все мужские дела, которые требовались по дому, на что Адица отвечала молчаливой благодарностью. Кроме всего прочего, она видела во мне друга Алиаса и, общаясь со мной, как бы соприкасалась с ним. Я иногда рассказывал ей о наших общих делах, и она буквально загоралась вся при каждой новой подробности из его жизни. Мы вместе с ней навещали его мать, и той казалось, что мы муж и жена, отчего она горевала и радовалась одновременно.

В школе по вечерам, как и прежде, собирались безграмотные. Детей пока никто не учил, а взрослых взялся учить я. Какой, конечно, был из меня учитель! Собравшись, мы больше вспоминали Наташу да обсуждали сельские дела, чем занимались учебой.

Однажды, когда я проводил такой вот урок, открылась дверь — на пороге стояла Адица.

— Добрый вечер, — сказала она, — я пришла учить вас грамоте.

Люди не знали, как быть. Кто-то все же нерешительно встал. За ним поднялись и остальные.

— Садитесь, — улыбнулась Адица так, словно всегда стояла за этим учительским столом.

Люди недружно расселись. Пересел за парту и я. Воцарилась напряженная тишина. Разглядывали Адицу по-разному. Одним не понравился ее голос, других поразила красота, а третьим показалось, что сам Нахарбей пожаловал к ним.

Адица тоже молча оглядывала класс. Первой не выдержала одна из девушек. И без того розовощекая, она сделалась пурпурной и выкрикнула:

— Кто ты такая, чтобы учить нас?

Да, мои односельчане не проявили революционной сознательности. Как раньше кидались в ноги князю, так сейчас накинулись на его дочь:

— Скажи на милость, чему ты станешь учить?

— Кто тебе сказал, что мы не обойдемся без вас?

— И как это дочь почтенного Нахарбея надумала обучать простолюдинов?!

— Ты пришла учить, как убивать наших парней?..

И тут все скопом накинулись на растерявшуюся девушку. Адица терпеливо молчала до последнего обвинения — «Как убивать наших парней», сразившего ее, она была близка к обмороку. Пурпурную девицу с трудом утихомиривали двое парней.

Мое терпение лопнуло. Я вскочил и так грохнул кулаком по парте, что отскочила крышка.

— Вы что, с ума посходили?! — заорал я. — Человек сам пришел к вам, чтоб отдавать свои знания, а вы как с цени сорвались! Вам что, учиться надоело?..

Класс потихоньку начал приходить в себя. Собралась с духом и Адица. Благодарно глянув на меня, она заговорила:

— Я пришла к вам потому, что ваша прежняя учительница была моей близкой подругой. Теперь, когда Наташи нет, я обязана заменить ее. Это мой долг.

Ученижи растерянно замолчали. Воспользовавшись тишиной, снова поднялся я:

— Все, товарищи. С сегодняшнего дня сельский Совет назначает учителем детской и взрослой школы Адицу. Кто не согласен с сельсоветом, может покинуть помещение.

Так Адица стала учительницей. Задним числом мы действительно вынесли решение сельсовета об этом назначении. Там никто не возражал, учить людей все равно было некому.

21

Сафарбей разбойничал в предгорных лесах. Сухумской милиции, малоопытной тогда, было не под силу справиться с бандой. Нахарбеев племянник собрал вокруг себя с полсотни абреков и дерзко налетал на окрестные деревни. Заодно он посчитался с дальским князем за бесчестье Нахарбея. Имение Дарыквы было спалено дотла, а с ним и половина всего Дала.

Пришлось браться за оружие нам самим. Многие дальские крестьяне, озлобленные пожаром, влились в нашу боевую дружину. Мы шли за Сафарбеем по пятам. Стоило ему появиться где-нибудь, как срабатывал сельский «беспроволочный телеграф», и дружина буквально наступала банде на хвост. Под нашими пулями они уже потеряли несколько своих абреков, и наконец нам удалось схватить в плен Якупа Ткварчельского, тоже приставшего к сафарбеевской шайке. Раненому князьку быстро развязали язык.

Так мы узнали, где находится их главная резиденция. Узнали мы и о том, что Сафарбей намерен пробиваться через Армению за кордон. Медлить было нельзя. Дожидаться милицейской помощи из Сухума — некогда. Решили брать своими силами.

Наша поспешность оказалась своевременной — мы застали бандитов уже на марше. В лагере оставались единицы. Наш внезапный налет обескуражил абреков, и они, теряя убитых и раненых, подались в горы. Я разделил дружину на две перавпые группы и большую, во главе со своим помощником, отправил преследовать бандитов. Сам же с небольшим отрядом остался на всякий случай в лагере. Среди убитых и раненых Сафарбея, конечно, не было.

Вот тут-то и осенила меня догадка: не всю правду сказал нам чертов Якуп! Оставив в лагере охрану, я, с уже совсем маленькой группой, пустив коней в галоп, бросился назад в Арашру.

* * *

Глубокой ночью ворвались во двор сельсовета три всадника, закутанные в башлыки. От стука копыт проснулась Адица. Ребенок спал. Вполсвета горела прикрученная на ночь лампа. Загрохотали по сеням сапоги. Дверь светелки с треском распахнулась.

— Ну, сестрица, принимай гостей! — раздалось с порога.

Ужас охватил Адицу от этого голоса. Сафарбей с наганом в руке стоял перед ней.

— Или родне не рада? Или другую родню завела? — он ткнул наганом в сторону колыбели.

Мальчик проснулся от крика, увидел мужчину и, чему-то обрадовавшись, потянулся к нему. Сафарбей взвел курок. Мальчик засмеялся. Адица вскочила с постели и закрыла колыбель собой.

— Убирайся вон! — затопала она на Сафарбея.

Двое его дружков ввалились в светелку вслед за ним и захохотали.

— Видали? — заскрежетал по привычке зубами Сафарбей. — Брата она гонит, а этого выродка закрывает. Отойди! — заорал Сафарбей так, что вздрогнул весь старый дом. — Не то я продырявлю этого подкидыша сквозь тебя!

Сафарбей знал, чей это ребенок. Как он жалел сейчас, что не застрелил Наташу, когда она приходила к Адице в день несостоявшейся свадьбы! Он даже прицелился в нее, когда она, выйдя из ворот, стала подниматься по косогору, но Нахарбей запретил ему стрелять. Мало того, приказал немедленно исчезнуть, боясь, как бы он не натворил беды. Сафарбей исчез — и вот чго из этого вышло. Как всегда, он оказался прав.

— Он не подкидыш, — Адица на секунду замялась, — он мой сын. Мой, понял?!

Сафарбей захохотал.

— Так не поэтому ли ты отказалась от свадьбы?..

— Поэтому, негодяй!

— Но, ты, потише! Подобрала щенка, которым погнушались даже простолюдины?! Что ж, тебе не впервой позорить княжеский род. Твой отец поплатился за это. Отойди!

Сафарбей попробовал оттолкнуть ее от люльки.

— Убирайся вон, ненавижу! — не своим голосом закричала Адица, — Убей меня, трус, убей! Ты любишь убивать беззащитных. Нет, меня ты не тронешь. Ты боишься пролить мою кровь. Ты только младенцев не боишься! А я убила бы тебя! Без всякой жалости! — И она зарыдала. Ребенок тоже заплакал.

— Хватит! — рявкнул Сафарбей, — Не так я хотел поступить, когда шел сюда. Ты всегда была червем среди нас, но я не желал твоей крови. Кровь, к сожалению, у нас одна. Но червей надо давить. Это мой дом. Мудрый Нахарбей вовремя подарил его мне. И я пришел сюда сжечь свой дом вместе с их собачьим Советом, который так полюбился тебе. Только увидев пламя над собственной крышей, я навсегда уйду из этой проклятой страны. Но теперь я уйду без тебя. Ты изжаришься здесь вместе со своим свиненком.

— Хватайте ее, — приказал он своим дружкам. — Привяжите к люльке и заткните рот, чтобы я не слышал больше ни одного поганого слова.

Друзья Сафарбея, такие же безжалостные, как и он сам, бросились выполнять приказание. Адица попыталась сопротивляться, но силы были слишком неравные, и Сафарбей лишь случайно наткнулся глазом на острый ноготок, когда она в отчаянии вскинула руки.

— Вяжите же ее! — орал Сафарбей, зажимая рукой раненый глаз.

Адицу прикрутили к люльке. Детской пеленкой заткнули рот...

— Тащите керосин, — приказал Сафарбей, — я сам подожгу это осиное гнездо. Рука у меня легкая.

Все трое метались по дому, обливая его керосином. Облегченно вздохнули, лишь когда он кончился. Ребенок истошно кричал у Адицы за спиной. Этот крик словно бил ее по голове, и единственным ее желанием было, чтобы огонь скорее вспыхнул.

Сафарбею подали спички. Но испачканными в крови руками он никак не мог чиркнуть ими. Тогда он подобрал с пола косынку Адицы и вытер руки. Спички наконец зажглись. Он подержал язычок пламени перед лицом Адицы и бросил горящий пучок в угол. Сразу же занялась облитая керосином степа. Сафарбей выскочил в сени, поджег весь коробок сразу и запустил вдоль сеней. Быстро прогромыхали сапоги всех троих по задней лестнице.

Старый каштановый дом, века простоявший и в дождь, и в зной, словно ждал этого огня. Адица увидела, как пламя побежало по потолку, и закрыла глаза.

В конце двора, прежде чем сесть на коня, Сафарбей оглянулся одним глазом на дом, проверяя, горит ли. И показалось Сафарбею, что этот пожар сжигает ему сердце. Никогда доселе не ощущал он его присутствия в груди...

* * *

Издали увидел я огонь над Поляной. Худшие мои опасения подтвердились. Во весь опор пустил я коня. На повороте к Поляне столкнулся с Сафарбеем.

— Стой! — закричал я ему.

Он осадил коня.

— Сын нищего останавливает меня? — крикнул он и выстрелил из нагана. Но промахнулся. В тот же миг я прострелил ему кисть правой руки. Подоспели мои дружинники.

К сельсовету уже бежал со всех сторон народ. Я перемахнул через изгородь и спрыгнул с коня у самого дома. Из окна светелки Адицы било пламя и несся душераздирающий детский крик.

Я бросился по рушащейся задней лестнице, влетел через горящие сени в светелку, схватил ребенка, выбросил Адицу вместе с люлькой в окно и выпрыгнул с ребенком сам.

Мои друяшнники отбивали Сафарбея от напирающей толпы. Люди рвались растерзать его. Окровавленный Сафарбей валялся на земле и скрежетал зубами.

«Убийца Алиаса!..» — прокатилось по толпе.

Увидев меня, он издевательски захохотал.

— А ведь твоего дружка убил не я! Это отец его милой Адицы продырявил зятя!

И я вспомнил вдруг, что слова последнего проклятия Алиасу были действительно произнесены голосом Нахарбея. Как я мог сразу забыть это!

Много позже, когда на суде Сафарбей повторил это показание и Адица закричала с места: «Он лжет! Он всегда лжет!» — я не стал подтверждать правоту Сафарбея. К этому времени я очень хорошо понимал, почему перед смертью Алиас так и не сказал, кто убил его. Ведь Адица так боялась остаться на свете одна!

Но это было много позже. А пока Адица с разбитым коленом и ободранными локтями стояла над догорающим домом. Рядом в чьих-то сердобольных руках то плакал, то затихал ребенок. Уже занималось утро, но в свете последнего пламени никто не видел его, Адица, оцепенев, смотрела на убывающую пляску огня. Потом очнулась и, преодолевая боль в разбитой ноге, пошла на крик ребенка.

Кто-то накинул ей на плечи черкеску, кто-то усадил на камень, кто-то положил на колени малыша, и тот потихоньку успокоился. Адица смотрела на освещавшие его личико отсветы пламени, все еще слышала его крик и, как и в те кошмарные минуты, желала, чтобы все скорее кончилось.

Дом догорел. Только огромный ворох углей таял под утренним ветром.

Люди понемногу разошлись. Лишь две-три старушки, боясь оставить Адицу одну и не решаясь приблизиться к ней, скрывались за уцелевшими деревьями. Странно, но стройные чинары, окружавшие дом, даже не обгорели. Очевидно, только вверх, только в небо шел исполинский жар от пылающего старого дома.

Постепенно подернулись серой пеленой и угли. Над пепелищем вставал неторопливый рассвет. Сиротское одиночество овладело Адицей — то самое, которого она боялась всю жизнь. Рано или поздно сбываются наши детские страхи. Адица пугливо оглянулась, словно боясь что-то увидеть за спиной, и встрепенулась всем телом: в ворота, вместе с утренним солнцем, входил спаситель.

Я тихо, боясь испугать ее, шел к Адице. Дик был двор без княжеского дома. Мерзость запустения так мгновенно обрушилась сюда, словно этому пепелищу было сто лет.

Адица попыталась встать, но это у нее не получилось из-за распухшей ноги, и она снова расплакалась. Я как мог принялся утешать ее. Ребенок, услышав мой голос, проснулся и тоже заплакал. «Видно, надолго останется у него страх перед мужским голосом», — подумал я. И тут мои односельчане, принесшие столько огорчений и мне, и Адице, до слез растрогали меня. В ворота въезжали арбы, груженные строительным материалом и домашним скарбом. К Адице деловито подошла старуха знахарка и, жестом отстранив меня, принялась врачевать разбитую ногу. Мужчины принялись сколачивать жилье, женщины взялись за сооружение временного очага.

Адица растрогалась и разволновалась.

— Они же ничего хорошего еще не видели от меня, почему же так поступают? — твердила она.

Люди быстро собрали ей в тени деревьев новый домик.

Хуже обстояло дело с сельсоветом. Пришлось реквизировать и сафарбеевский дом, ибо все знали, что жить в нем Сафарбею уже не придется. И если ему еще только предстоял приговор суда, то двух его дружков в ту же ночь приговорил сам народ. У меня не хватило дружинников охранять их, и крестьяне изрубили их тохами [11], как привыкли рубить сорную траву.

У доброй Адицы впервые в жизни мелькнула мстительная улыбка, когда она услышала о гибели своих мучителей. Я заметил это и тоже записал на княжеский счет. Длинен был мой счет к господам!

Трудно приходила в себя Адица после пожара. И, кажется, только мое почти постоянное присутствие заставляло ее жить, действовать, учить людей грамоте. Да и сам я, каким бы ни был усталым, словно набирался сил, едва взглянув на нее, Я все больше понимал жизнерадостность Алиаса, которой он был охвачен в последнее время... Любить и быть любимым — это ли не вечный источник?

К сожалению, я знал только, что я полюбил Адицу. Любила ли Адица меня, я мог только предполагать. Боже, как я любовался ею тогда! Она сидела передо мной, девственница, с младенцем на руках, и мне казалось, что нимб окружает их головы. Сколько раз порывался я сказать ей те слова, которые просились с моего языка, но всякий раз, предугадывая мое желание, она ловко переводила разговор на Алиаса, и я, его друг, не мог противиться течению ее мыслей.

На следующий день она снова радовалась моему появлению, и я не мог не видеть, что радость была искренней.

* * *

После суда над Сафарбеем на меня навалились неотложные дела. Всем сельсоветом мы кроили и перекраивали княжеские земли, стараясь сделать так, чтоб ни один крестьянин не был в обиде. Обиженные все равно находились, и мы опять начинали все сначала.

А по селу тем временем все-таки пополз слух, что Алиаса убил Нахарбей. Как ни старался я на суде, народ поверил показаниям Сафарбея. «Перед казнью не лгут», — говорили старики.

Снова запричитала мать Алиаса. Для Адицы настала пора новых испытаний. Никто на этот раз не сказал ей дурного слова, но замолкали разговоры при ее появлении, и стали испуганно смотреть на свою учительницу дети. Я из-за земельных передряг стал реже встречаться с Адицей, и она, по-видимому, решила, что и мне неприятно общение с ней.

Однажды я столкнулся с Адицей у школьной ограды. Она понуро шла с кипой тетрадей и книг в руках. Я, как всегда, обрадовался встрече. Заметив мою радость, посветлела и она. Увидела отрывающуюся пуговицу на моей кожанке и, дотрагиваясь до нее тонкими длинными пальцами, покачала головой.

— Вот что значит без женского присмотра. Приходи после уроков, пришью.

И тут мне показалось, что настал момент, когда можно наконец сказать ей все те слова, которые я берег для нее.

— Адица! — начал я. — Я обязательно должен сказать тебе... Чтоб ты знала...

Расширенными зрачками смотрела она. Испуг затрепетал в них. Она горела как свеча.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, Рашид.

Я изумился перемене ее голоса.

— Я знаю, что ты переживаешь. Тебя интересует, почему Алиас не сказал тебе перед смертью, кто его убил.

Совсем не об этом хотел я говорить с Адицей!

А она продолжала:

— Когда-то я сказала Алиасу, что боюсь сиротства. Вот поэтому он и не выдал... отца.

«Проклятье! — чуть не закричал я вслух. — Я хочу говорить с ней о любви, а она, бедняжка, оказывается, так мучается!»

— Я приду к тебе после уроков, — только и сумел сказать я в ответ.

Адица пришивала пуговицу и внимательно посматривала на меня. Что-то во мне, видимо, тревожило ее. Я понял, что если и дальше буду следить за ее взглядом, то таки не сумею поговорить всерьез. Превозмогая невесть откуда подступившую робость, я начал:

— Ты знаешь, Адица, что я никогда не забуду своего лучшего друга... — Адица насторожилась. Я заторопился. — Но сейчас я хочу сказать другое. Прошлого не вернешь. За отца тебя никто не винит. Не о нем я хотел говорить с тобой утром. Я хочу сказать тебе... Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Прошу тебя, не продолжай! — выронила иголку Адица. Глаза наполнились слезами.

— Я обидел тебя? Я поступил неправильно?..

— Нет, это я не имею права обижать тебя, — медленно поднялась Адица. — Я хочу видеть тебя каждый день. Смотрю на дорогу и жду, когда ты придешь. Я люблю тебя...

У меня зашлось сердце.

— Люблю как друга, как брата, как друга его. Хоть ты и молчал, я давно чувствовала тебя. Но прошу, не сердись на меня. Люблю я не тебя. Не надо было столько времени мучить, но я тоже не решалась сказать.

Я долго молчал. Любит не меня? Странно. Я скорее бы понял «не люблю тебя». Кого же она любит? Мелькнула смутная мысль об Алиасе, но я тут же отбросил ее. Покойный друг мне, кажется, начинал мерещиться.

Адица стояла ни жива ни мертва.

— Желаю тебе счастья, — обиженно сказал я. — Но что с тобой, неужели ты боишься, что я стану мешать твоей любви? Ты просто могла бы мне сказать, кто он.

— Ты его хорошо знаешь.

— Вот и прекрасно, — деланно улыбнулся я, надел кожанку и вышел вместе с иголкой и ниткой.

Так на меня обрушились терзания. Кого же все-таки из хорошо известных мне людей избрала Адица? И чем дальше я перебирал в памяти моих друзей, с которыми могла быть знакома Адица, тем в большее недоумение приходил. Все они были либо женаты, либо просто не могли приглянуться Адице. Если не друзья, то оставались враги. Их я тоже знал достаточно хорошо. Сын Дарыквы отпал сразу. Местные дворяне были не в счет. Неужели князек Ткварчельский?.. Он еще хоть как-то вписывался в мое представление о вкусах Адицы. Но князька мы передали в трибунал, и с тех пор о нем не было ни слуху ни духу. И это говорило не в его пользу.

Я терялся в догадках.

Через несколько дней, столкнувшись на улице с Адицей, я не удержался и обиженно высказал ей:

— Ты мне говорила неправду. Хорошо поразмыслив, я увидел, что все мои друзья или женаты, или недостойны тебя. Зачем же ты солгала мне?..

Адица невесело усмехнулась:

— Нет, дорогой Рашид, не все твои друзья женаты.

Я возмутился и начал перечислять по пальцам. Адица даже развеселилась.

— Хорошо, — сказала она. — Грех тебя мучить. Приходи послезавтра в полночь на Поляну, и ты увидишь своего соперника.

Я залег в кустах еще с вечера. Ровно в полночь отворилась дверь Адицыного домика, и она вышла на освещенную луной Поляну.

— Рашид! — тихо позвала Адица.

Я даже не понял, что она окликает меня. «Какой еще Рашид?» — мелькнуло у меня в голове.

— Рашид, не прячься, я знаю, что ты здесь.

Я вылез из кустов.

— Ты меня?..

Адица, улыбаясь, взяла меня под руку.

— Вот он, твой соперник, — указала она на Памятник.

Я смотрел то на нее, то на каменного Алиаса и потихоньку убеждался, что это не бред.

— Но ведь это же, это... — я не находил слов. — Это противоестественно.

Адица зажала мне ладонью рот.

— Я один раз чуть не предала его от боли и горечи. Не заставляй меня предавать из благодарности.

Я ошалел. Они стояли друг против друга, смотрели друг другу в глаза и вполне понимали один другого.

«Что ж ты молчишь, Алиас, скажи что-нибудь!» — хотелось крикнуть мне.

Вместо него заговорила Адица:

— Ты видишь, Рашид, новую луну на небе? Алиас не в бреду шептал тебе на перевале про новолуние. В то новолуние он просил меня стать его женой. — Ее голос звонко дрожал. — Он назначил нашу свадьбу на девятую луну. Почему на девятую, я не спрашивала, — ему было виднее. Я только прикинула тогда, скоро ли придет эта ночь. Эта ночь еще не прошла. И я не могу отказаться от нее. Высшего счастья для меня нет. До смерти буду я ждать девятую луну. Ты был лучшим другом Алиаса, поэтому я хочу всегда видеть тебя. Я люблю тебя, брат.

Что-то невообразимое поднялось у меня в душе. Я не помнил себя в тот момент. Возможно, я рыдал...

Потом я видел их в ночь на девятое новолуние. Безмолвный, не удержался я и подсмотрел их свидание. Легкая, словно тень, поднялась Адица на цоколь и приникла всем телом к холодному камню. Для нее он был, наверное, и живым, и теплым. Она замерла на груди Алиаса, и он, чуть двинув плечом, прикрыл ее каменной буркой.

Они стояли так долго-долго, пока не начала блекнуть в рассветном небе новая луна. Потом Алиас опустил бурку, и Адица выскользнула из-под нее, гордая и прекрасная.

На сельском Совете было решено поставить новое здание на месте сгоревшего княжеского дома. Почти год тянулась стройка. Наконец мы переехали в свой новый дом. Все были очень довольны, ибо никому не хотелось расставаться с Поляной. Дом Сафарбея отдали под школу, а старую школу приспособили под жилье Адицы с сыном. Временный домик был уже тесен для них двоих.

Мы с Адицей дружили по-прежнему. Только любовь моя к ней переросла в чувство безграничной преданности и уважения, какое испытываешь иногда к старшим.

С переездом я потерял счет новолуниям и в девятую лупу рано ушел с работы. Мои члены сельсовета решили без меня отпраздновать новоселье, тем более что они знали мою невеликую тягу к вину. Двое из них засиделись за разговором до ночи и в обнимку, придерживая друг друга, побрели домой. Наутро они со смехом рассказывали мне, что одному из них даже привиделись на пьедестале два памятника вместо одного.

— Какое сегодня новолуние? — встревоженно спросил я.

Члены сельсовета, споря друг с дружкой, все же досчитались до девятого.

Тогда-то и дал я себе зарок никого не оставлять в сельсовете в ночь на девятую луну. В крайних случаях оставался сам.

А еще через некоторое время сосватала мне Адица свою ученицу, пурпурную красотку Рафиду, нынешнюю мою старуху...

22

Старый Рашид рассмеялся и раскашлялся.

Василий задумался под новой луной. Все сходилось, пожалуй, в рассказах старика. Все не вызывало возражений. Даше сам Рашид, принявший от изумления игру теней за каменную бурку, накинутую на плечи Адицы. Кроме, кроме...

Василий смотрел на огромный валун, служащий постаментом Памятнику, и недоумевал.

— Дядя Рашид, а пьедестал тогда был тот же?..

— Этот же, сынок, этот же.

Так Вася и остался в недоумении.

Лунный серпик перешел свой зенит и пополз вниз. Размылась небесная синева на востоке. Ночь новолуния шла к концу.

Оба они, Рашид и Вася, слушали тишину. Она была безмятежной. Даже ветер утих к рассвету. Даже птицы примолкли, копя силы на утреннюю зарю.

Обоими ими владели противоречивые желания.

Старику хотелось и не хотелось, чтобы Адица пришла сегодня на свидание. С одной стороны, надо бы Васе воочию увидеть, как это бывает. А с другой — стара стала Адица. Как бы не случилость чего на пьедестале.

Василий тоже испытывал двойное чувство. Если мама не придет сюда, то старику придется верить или не верить на слово. А этого Василий никогда не любил. Если же мама придет, тут он просто терялся, как же она поднимается на пьедестал?..

Меж тем Адицы все не было.

Сидящие под деревом и не подозревали о причине ее задержки. Еще в полночь хотела она подойти к Алиасу, но, заслышав разговор под деревом, не решилась. Она узнала голоса и поняла, о чем может вести речь Рашид на Поляне в ночь новолуния. В смятении вернулась она домой, не зная, бранить ей Рашида или благодарить. Дело ли затеял старый? Она знала своего Васю и понимала, что временем и образованием он мало подготовлен к восприятию той причудливой действительности, которую нарисует перед ним Рашид. Не было тяги к ирреальному у Васи и в детстве. Видимо, сказалась еще и наследственность. Бедная Наташа была очень хорошим человеком, но чересчур реалистичным. Таким же был и Васин отец, как ни фантастична была жизнь революционера-подпольщика. И Адица вдруг подумала, что История (не наука о ней, а сама История) потому и делает подчас такие неправдоподобные зигзаги, что свято верит в собственную правдоподобность.

Адица размышляла на своем крыльце, а ночь девятого новолуния шла к концу. Адица уловила в себе приметы старости. Раньше она не рассуждала бы, полезен или нет ее приход к Алиасу. Она просто шла, сметая преграды. А теперь задумалась. Поймала себя Адица и еще на одном обстоятельстве. С каждым годом ей все тяжелее и тревожнее было приходить к Алиасу. Он стоял все такой же юный, а она старела, старела...

И вдруг Адица поняла, что если сегодня не побывает у него, то до будущего года может не дожить. Стало страшно, как в ночь пожара. Адица торопливо набросила шаль и заспешила на Поляну. Рашид , с Василием все еще сидели под старым деревом, но они ее больше не смущали. Она не Думала о них. Укоризненно смотрел на нее постаревший в бледнеющей луне Алиас.

Василий, увидев мать, схватил Рашида за руку. Плавно приближалась она к Памятнику, камень был чуть ли не вдвое выше нее.

«Как же она, старенькая, больная, поднимется?» — думал Вася.

А она, приблизясь, точно крыльями, взмахнула концами шали и оказалась рядом с Алиасом.

И все. Никаких усилий восхождения Вася не заметил. Он видел, как прижалась мать к Памятнику, как шевельнул тот плечом, прикрывая ее каменной буркой...

Лунный серпик быстро скользнул вниз, бледнея в светлеющем небе. Адица торопливо вскинула голову, чтобы взглянуть в лицо любимого. Черная шаль соскользнула ой ка плечи, и серебряное сияние волос, казалось, высветлило на мгновение Памятник, придя на помощь угасающему новолунию.
______________________

[1] Бара — обращение мужа к жене.
[2] Уара — обращение жены к мужу.
[3] Даду — дедушка.
[4] Нанду — бабушка.
[5] Адау — сказочный великан.
[6] Акиаса — кожаный кисет. У князя — с золотой цепочкой.
[7] Араш — богатырский конь.
[8] Аталык — молочный брат.
[9] Атарчей — вымпел на скачках. Здесь — просто скачки.
[10] Сылашара — свет очей моих.
[11] Тоха — мотыга.

Перевод с абхазского Л. Аргун и Л. Щеглова

______________________

(Печатается по изданию: Ш. Аджинджал. На обрыве: Роман, повести, юмористические рассказы. — Москва, 1984. С. 158-234.)

(OCR — Абхазская интернет-библиотека.)