Главная » Алфавитный каталог авторов » А » Антология абхазской поэзии » Советские абхазские поэты. Часть 2

СОВЕТСКИЕ АБХАЗСКИЕ ПОЭТЫ (часть 2)

• Леонтий Лабахуа
  Девушка у станка. Перечел В. Микушевич       
  Вот какие новости в Река. Перевел А. Чивилихин
  Правда. Перевел Ю. Вронский   
  Голос Ткварчели. Перевел Ю. Вронский   

• Шалва Цвижба
  «По саду вешнему иду...» Перевел А. Чивилихин   
  Виновата весна. Перевел А. Чивилихин   
  Вернитесь на родину! Перевел А. Чивилихин   
  Мать. Перевел А. Чивилихин   
  Кипарисы. Перевел В. Микушееич   
  Абхазским актерам. Перевел В. Микушевич   
  Абхазке-пианистке. Перевел А. Чивилихин   
  Опора. Перевел Ю. Вронский   
  Яблоня Эдги. Перевел А. Чивилихин
  Леван-кораблестроитель. Перевел А. Чивилихин
  Маленький скрипач. Перевел А. Чивилихин   
  Зима в Абхазии. Перевел А. Чивилихин 

• Киазым Агумаа
  Семья Гыда. Перевел С. Спасский   
  Колхида. Перевел С. Спасский   
  В саду. Перевел В. Брик   
  «Вспыхнул порыв в глубине сердечной...» Перевел А. Кочетков   
  Я люблю Квикви. Перевел Б. Брик   
  Песня о родине. Перевел Б. Серебряков   
  Абхазские горы. Перевел Б. Серебряков   
  Письмо в Апсны. Перевел А. Оленич-Гнененко   
  Генацвале. Перевел В. Микушевич   
  Ласточка. Перевел В. Микушевич   
  Спой мне, красавица... Перевел Ю. Вронский
  Девушка в саду. Перевел А. Чивилихин   
  Любовь моя. Перевел В. Микушевич   
  Ачарпын. Перевел Д. Голубков
  Прощание воина. Перевел Ю. Вронский   
  Весна. Перевел Ю. Вронский   
  Одиночество. Перевел В. Микушевич   
  Ночью. Перевел В. Микушевич   
  Песня пшава. Перевел Б. Серебряков   
  Твои песни. Перевел Б. Серебряков

• Баграт Шинкуба
  Сон. Перевел С. Липкин   
  Моя звезда. Перевел С. Липкин   
  Капля. Перевел Я. Козловский 
  Осенний сад. Перевел К. Брик
  День Победы. Перевел Л. Длигач       
  Песня ранения. Перевел Д. Голубков   
  Сонет. Перевел Д. Голубков           
  Ветер мой, лети! Перевел С. Липкин   
  Мои земляки (Фрагменты из романа в стихах)
          Глава первая. Перевел С. Липкин
          Глава шестая. Перевел Я. Козловский

• Иван Тарба      
  Язык Октября. Перевел А. Кронгауз       
  С первых дней. Перевел М. Максимов   
  На скачках. Перевел Я. Козловский       
  Машинистка. Перевел А. Кронгауз       
  Детство. Перевел Я. Козловский       
  «Лишь только в песнях горных...» Перевел А. Межиров
  У родника. Перевел Я. Козловский       
  «Пусть она — какая ж в том обида?..» Перевел Н. Гребнев
  «Дмитрий Гулиа в гостях...» Перевел П. Козловский
  «Нет, не чувствовал и жажды...» Перевел П. Козловский   
  «Ты стихов не пишешь...» Перевел Б. Дубровин           
  На суд товарищей (Из поэмы). Перевел Я. Козловский   

Леонтий Лабахуа
(1911-1938)

ДЕВУШКА У СТАНКА
Не  о  той,  что  носит  шелковые  платья,
Не  о  той,  что  губы  красит  день  и  ночь,—
Нет,  хочу  сегодня  написать  я
О  тебе,  Абхазии  Советской  дочь.

Стало  все  теперь  по-новому  в  Ткварчели.
Жизнь  кипит  и  пенится,  как  горная  река.
Спрашивают  люди:  разве  в  самом  деле
Девушки работают в  Ткварчели у  станка?
Да,  все  это  правда,  не  вымысел,  не  сказка.
По  плечу  нам  самые  трудные  дела.
Научилась  грамоте  девушка абхазка.
На  завод  работать  мастером  пошла.

Трудится  она  упорно,  неустанно,
Совершенствуя  свое  искусство  что  ни  год.
Перевыполняя  нормы  все  и  планы,
К  коммунизму  родина  могучая  идет.

1932


ВОТ  КАКИЕ НОВОСТИ В  РЕКА(1)
Все  новости  в  Река  расскажем  подряд:
Деревья  оделись  в  зеленый  наряд,
Хорошая  новость,  но  есть  и  новей:
Здесь  слышали —  утром  запел  соловей,
Коль  этого  мало,  добавить  готов,
Что  в  воздухе  носится  запах  цветов.
Что  делают  в  Река?  Отвечу  я  так:
Сады  удобряют,  сажают  табак,
Среди  виноградных  хозяйствуют  лоз,
Чтоб  славный  собрать  урожай  довелось,
Чтоб  спелые  гроздья,  черны,  не  легки,
На  лозах  висели  бы,  как  курдюки.
Едва  петухи  на  заре  запоют,
В  поля  комсомольцы  выходят  на  труд.
Сажают  табак,  веселы  и  ловки —
Им  трудное  дело  любое  с  руки.
Друг  друга  они  обогнать  норовят —
Лишь  вырвется  кто-то  вперед  из  ребят,
Другие,  никак  не  желая  отстать,
Усердием  время  спешат  наверстать.
И  тот,  кто  давно  ль  еще  был  позади,
Догонит,  обгонит  того  и  гляди.
Как  в  скачке,  где  скорость  —  успеха  закон,
Нелегкой  ценою  дается  обгон.
Летит  вслед  за  белым  скакун  вороной,
Догнать  не  хватает  секунды  одной.
Как  хочет  быть  первым,  мгновенья  ценя,
Джигит,  торопя  вороного  коня,
Так  здесь,  поднимаясь  с  зарею  на  труд,
За  первенство  спор  комсомольцы  ведут.
Где  сеют  они  кукурузу  —  зерно
Зря  в  землю  не  ляжет  у  них  ни  одно.
Поднимутся  стебли,  тогда  посмотри:
На  каждом  початка  по  два  иль  по  три.
И  то-то  уж   будут  довольны  собой
Те,  кто  потрудились  весенней  порой...
Но  вот  нестерпимою  стала  жара  —
И,  значит,  бригадам  на  отдых  пора.
В  кружок  собрались  комсомольцы  в  тени.
Успели  умыться,  побриться  они.
Газету  для  них  принесли  из  села.
Читай,  как  идут  у  соседей  дела,
Успешно  ль  посадку  ведут  табака,
И  кто   впереди,  кто  в  отставших  пока.
Закончился  отдых.  Теперь  дотемна
Работа  продлится.  На  то  и  весна.
Увидят  серп  месяца  над  головой,
Тогда  и  окончится  день  трудовой.
И  с  песней  домой  комсомольцев  семья
Пойдет. Потрудились  на  славу  друзья.

-----------
1 Река — название  села.

1933


ПРАВДА
В  доме  воцарилась  тишина.
Лампа  разливает  свет  дрожащий.
В  эту  ночь  опять  не  будет  сна,
Мысли  обступили  плотной  чащей.
Эти  мысли  много  дней  подряд
Шелестят  взволнованно,  как  флаги.
На  столе  передо  мной  лежат
Чистые  полотнища  бумаги.
Мысли  гонят  теплых  снов  уют.
И  о  смысле  жизни  человечьей
Шепчутся,  вопросы  задают...
Что  я  им  и  как  я  им  отвечу?..
Я  не  стану  говорить,  что  льва
Уложу  я  голыми  руками.
Глупые,  хвастливые  слова
Не  пошевельнут  и  малый  камень.
Сердце  жжет  могущественный  зной,
И  ничто  мне  сердца  не  остудит.
На  листках,  лежащих  предо  мной,
Я  хочу  поведать  правду  людям.
Не  хочу,  чтоб  люди  обо  мне
Говорили:  «Сжег  он  все,  что  сеял!»
Я  хочу  помочь  моей  стране
Стать  еще  прекрасней  и  сильнее.

1934

ГОЛОС ТКВАРЧЕЛИ
Тысячелетий
Катятся  волны.
Горы  спокойны.
Горы  безмолвны.
Тучи  по  кручам,
Тучи  по  скалам
Медленно  ползают
Стадом  усталым.
Падают  троны.
Буйствуют  войны.
Горы  безмолвны.
Горы  спокойны.
В  тихих  ущельях
Зелень  ютится,
Сосны  в  утесы
Вцепились,  как  птицы.
Падают  в  вечность
Орлы  и  короны.
Дремлют  на  скалах
Крылатые  кроны.
Пенится  речка
В  расселине  горной,
Мельницу  вечности
Крутит  покорно.
Часто  мерещится
Горному  краю:
Горные  духи
На  горне  играют.
Горы  спокойны.
Так  было.
Так  будет.
Кто  их,
Когда  их,
Зачем  их
Разбудит?

I

Братья  Темраз  и  Тархуна
Бродят всю жизнь  по  ущельям.
Братья  Темраз  и  Тархуна
Мало  знакомы  с  весельем.
Были  они  пастухами...
Как-то  они  увидали
Уголь  твердый,  как  камень,
Яркий,  как  черный  пламень...
Черный,  холодный  пламень
Трогали  братья  руками...
Старший  промолвил:
—  Брат!
Сколько  кругом  добра!..
Это,  пожалуй,  стоит
Золота  и  серебра!..—
Младший  ответил:
—   Да...
Видишь,  а  здесь  руда...
Так  и  лежит  не  при деле...
Знаешь,  мой  брат,  когда-нибудь
Люди  придут  сюда,
Знаешь,  весь  мир  тогда
Заговорит  о  Ткварчели!
Людям  откроют  скалы
Тайны  заветные,
Брат,
В  этих  горах  немалый
Люди  отроют
Клад!

*  *  *

Горы  безмолвны.
Как  было,
Так  будет.
Кто  их,
Когда  их,
Зачем  их
Разбудит?
В  салки  гоняют
Легкие  козы.
Сосны  роняют
Желтые  слезы.
Смотрит Тархуна
На  горное  царство.
Плачут  струны
Его  апхярцы.
Брат  подхватил
Заунывный  мотив,
Голос  Темраза
Высок  и  красив:

—  Мой  край  родной,  твои  потоки
Чисты,  прозрачны,  как  хрусталь.
Седые  главы  гор  высоких
Надменно  озирают  даль.
Твои  сосновые  стволы
Пьянят  нас  запахом  смолы.
Но  что-то  вечно  тяготит  нас!
Мой  край,  цветами  ты  украшен,
Тебе  поет  морской  прибой,
В  гостеприимном  доме  нашем
Приют  находит  гость  любой,
И  бесконечны,  как  года,
Твои  огромные  стада...
Но  что-то  вечно  тяготит  нас!
Мой  край,  ты  птиц  многоголосьем
Взрываешь  утреннюю  тишь.
Ты  на  земле  растишь  колосья,
А  под  землей  руду  таишь...
Но  что-то  вечно  тяготит  нас!
Оно  мне  свет  застлало  черным,
Оно  велит  мне  быть  покорным,
Оно  зовется  рабством...

*  *  *

Белоголовые,
Мудрые  старцы,
Слушают  горы
Плач  апхярцы ...
Весть  из Ткварчели
Слушают  люди,
Страшную  жажду
Весть  эта  будит...
Весть  из  Ткварчели
Узнал  толстосум...
Спазмы  в  груди...
Помрачается  ум...
Где-то  в  горах,
У   аула  какого-то,
Черное  золото!
Черное  золото!
Кажется,  горы,
Час  ваш  настал!
Уголь  ваш  скоро
Вырвут  у  скал!

*  *  *

Но  пролетают
Ночи  и  дни.
Бродят  по  скалам
Козы  одни.
Выстрел  абрека
Изредка  грохнет
И,  прокатившись,
Где-то  заглохнет...
Насторожится
Дикая  птица,
Вскрикнет —  и  снова
В  сон  погрузится...
Горы  спокойны.
Так  было.
Так  будет.
Кто  их,
Когда  их,
Зачем  их
Разбудит!

II

Как-то  в  горах
Разразился  гром
Голубым,  безоблачным  днем.
Сонная  вечность
Протерла  глаза.
Что  здесь  случилось?
Откуда  гроза?
Загрохотала:
—  Гр-р-рум-м,  бум-м!
Рушатся  скалы:
—  Гр-р-румм,  бум-м!
Грунт  взлетает,
Как  пух,  покорен.
Не  устоит
Ни  кремень,  ни  корень!
Это  народ  наш
Идет
Вперед,
Он  богатства
У  недр  берет!
Это  не  молния
И  не  гром,
Это  полная
Жизнь  кругом!

*  *  *

Солнце  пылает
Улыбкой  яростной
Над  панорамой  труда
Многоярусной.
Скал  клыки
Висят  над  ущельями.
Черные  пасти
Пещеры  ощерили.
Вот  на  призыв
Медногорлого  горна
Люди  прячутся
В  пасти  черной.
Словно  орехи,
Скалы  раскалывают
Грозные  молоты
Аммоналовые.
С  визгом  несутся
Кремневые  брызги.
Тонут  глыбы
В  речке  Гализге...

*  *  *

Скалы,  уйдите  с  пути!
Дайте  народу  пройти!
Прочь  пустую  породу
Уголь  нужен  народу!
Недра  штурмует
Советский  народ!
Вперед,  комсомольцы,
Герои,  вперед!

*  *  *
 
Разноязычный
Говор  вокруг.
Майзель,  Гриценко,
Орлов,  Полищук,
Нушке,  Бакрадзе...
Немец,  грузин,
Сван  и  абхазец  —
Все  как  один
Машут  кирками,
Камень  дробят.
Крепче,  чем  камень,
Дружба  ребят.

*  *  *
 
Слышали  цокот
Адской  погони?—
Вышли  на  скачки
Лучшие  кони.
Белая  лошадь
Первой  идет,
Лебедем  белым
Рвется  в  полет.
Следом  за  белой,
Не  отставая,
Черною  тенью
Летит  вороная.
Миг  напряженья  —
И  вороная
Вырвется!  Ну!..
Поднатужься,  родная
Две  бригады,
Как  борзые  кони,
Сил  не  жалеют,
Гонят  и  гонят!..
Твердая  воля
В  каждом  движенье,
И  бесконечный
Миг  напряженья...
Не  из-за  денег,
Не  за  награду
Перегоняет
Бригада  бригаду.
Этой  работе
Название:
Социалистическое
Соревнование.

*  *  *

Снова  катится
Горн  по  ущелью,
Люди  прячутся
В  горной  пещере.
Прочь,  помехи!..
Заряд  аммоналовый,
Словно  орехи,
Скалы  раскалывает...

III

Радостно,  шумно
Сегодня  в  Квезани.
Люди,  как  дети,
Сияют  глазами.
Звуки  веселого
Марша  слышны...
Кто-то  вспомнил
Про  жизнь  старины...
На  богатея,
Словно  рабы,
Кровью  потея,
Гнули  горбы.
В  доме  бедность,
В  сердце  тоска...
Сколько  еще
Эти  цепи  таскать?..

*  *  *

Радостно,  шумно
Сегодня  в  Квезани.
Музыка.
Люди  сияют  глазами.
Воля,  народ,
Воплотилась  твоя!
Прямо  в  Квезани
Идет  колея.
Черные  полосы  стали  —
Путь  в  небывалые  дали!..
Люди  на  рельсах
Столпились  в  волненье.
Ждать  уже  нет
Никакого  терпенья!
Нетерпеливо
Над  головами
Бьется,  как  пламя,
Алое  знамя...
Слушайте,  слушайте,
Горы  Ткварчели,
Это  стальные
Пути  загудели!..
Поезд  все  ближе...
Взметнулось  вокруг
Море  рабочих
Мозолистых  рук.
Самая  старая
В  мире  гора
Не  слыхала
Такого  «ура»!
Музыка  медно,
Победно  гремит.
Ленту  разрезали!
Путь  открыт!

*  *  *

И  вот  не  в  стихах,
Не  в  газетной  заметке
Полные  угля
Бегут  вагонетки!
-Эй!  Кто  там  встал?
Отойди  скорей!
Движется  уголь!
Держись  левей!
Но  вот  вагонетки,
Как  птицы,  взвились
В  синее  небо,
В  орлиную  высь!
Попирая  небесный  свод,
По  проводам
В  паланкинах  плывет,
Движим  электричеством,
Черный,  как  негр,
Его  величество
Король  недр!

1934,  Ткварчели — Река


Шалва Цвижба
(Родился   в  1912  году)

*  *  *

По  саду  вешнему  иду.
Справляет  пир  природа.
Деревья  расцвели.  В  саду
Струится  запах  меда.

В  соседстве  пальм и  тополей,
Акаций  и  магнолий
Мне  липа  старая  милей
Других  деревьев  боле.

Одна  тому  причина  есть  —
Скрывала  тень  густая,
Как  милую  недавно  здесь
Поцеловал  в  уста  я.

1929


ВИНОВАТА  ВЕСНА
Нам  улыбались  весенние  дали,
Синие  ранней  поры  небеса.
В  пышно  расцветшем  саду не  смолкали
Сердцу  отрадные  птиц  голоса.

Столько  даровано  было  весною
Ясного  света  вокруг  и  тепла.
Счастьем  считал  я,  что  рядом  со  мною,
Милая,  ты  в  эту  пору  была!

То  ли  нечаянно  сблизились  руки,
То  ли  к  плечу  прикоснулось  плечо,
Только,  не  вытерпев  сладостной  муки,
Поцеловал  я  тебя  горячо.

Тут  и  попал  у  тебя  я  в  немилость,
Не  удержавшись  себе  на  беду.
Ты,  ускользнув  из  объятий,  смутилась
Люди  могли  нас  увидеть  в  саду.

Ты  отчитала  влюбленного  колко,
Был  я  сурово  наказан  сполна,
Милая,  я  не  виновен  нисколько,
Милая,  тут  виновата  весна.

1929


ВЕРНИТЕСЬ  НА РОДИНУ!
Мучит  тяжелый  недуг  старика.
Смерть,  что  от  боли  избавит,  близка.

Слаб  он.  От  родины  милой  вдали
Дни  его  жизни  к  концу  подошли.

И,  собирая  остатки  сил,
Речь  свою  он  к  сыновьям  обратил:

«Горек  удел  наш,  родные  сыны:
Матери-родины  мы  лишены.

Люди  недобрые  нас  увлекли
Счастья  искать  в  чужеземной  дали.

Дети,  не  верьте  султана  словам:
Рабскую  долю  готовит  он  вам.

Лучше  уж   смерть,  чем  такая  судьба  —
Нет  безотраднее  доли  раба!

Только  у  русских  защиту  найдет
Маленький  наш  терпеливый  народ.

Только  с  их  помощью  мы  сохраним
Все,  чем  гордимся  и  чем  дорожим.

Сколько  б  в  пути  ни  стояло  преград,
Помните  край  свой,  вернитесь  назад!

Вы  еще  молоды,  мне  уж   не  жить.
Вот  что  прошу  вас  мне  в  гроб  положить...»

Из-под  матраса  дрожащей  рукой
Он  достает  узелок  небольшой.

Только  достал  —  и  повисла  рука,
Очи  смежились  —  и  нет  старика.

Что  на  исходе  земного  пути
Старый  с  собой  пожелал  унести?

Горстка  абхазской  земли  в  узелке,
Той,  о  которой  мечтал  вдалеке.

1930


МАТЬ
Лежит  в  больничной  палате  мать
Вот  уже  несколько  дней.
Не  забывает  сын  навещать,
Ежедневно  приходит  к  ней.

Но  вот  однажды  проведать  пришла
Соседка  вместо  сынка,
И  мать  из  рассказа  ее  поняла,
Что  он  прихворнул  слегка.

Назавтра  хуже  стало  больной  —
Ни  встать,  ни  поднять  головы.
Тревога  за  сына  тому  виной —
Все  матери  таковы.

Ее  оперировать  будет  хирург.
Терзаема  болью,  она
Окинула  взглядом  стоящих  вокруг
И  стала  белей  полотна.

Понятно,  что  так  беспокоен  взгляд  —
Тревога  ее  гнетет:
Минуты  тяжелые  ей  предстоят,
Возможен  смертельный  исход.

Но  нет,  не  этим  встревожена  мать.
И  шепот  ее,  как  стон:
«Сегодня  сын  не  пришел  опять  —
Знать,  болен  опасно  он!»

1930


КИПАРИСЫ
Стоят  кипарисы  зеленые  в  ряд.
Их  кроны  о  чем-то  в  ночи  шелестят.
Их  моют  дожди,  солнце  греет  их  щедро,
Колеблют  им  ветки  весенние  ветры.

В  зеленый  наряд  кипарисы  одеты
Осенней  порою,  зимою  и  летом...
Хотелось  бы  мне  уподобиться  им,
Оставшись  до  старости  лет  молодым.

1930

 
АБХАЗСКИМ АКТЕРАМ
Плод  незрелый  оставляет
Кислый  привкус  на  губах.
Схожи  мы  с  плодом  незрелым:
Вы  —  на  сцене,  я  в  —  стихах.

Мы  работаем  упорно
День  за  днем,  из  года  в  год.
Дни  настанут,  и  созреет
Ароматный  сладкий  плод.

1933


АБXА3КЕ-ПИАНИСТКЕ
Ты  в  бедной  семье  подрастала,
Твой  путь  мне,  абхазка,  знаком:
Ненастной  порою,  бывало,
Ты  в  школу  бежишь  босиком.

В  ручонках,  застывших  под  ветром,
Легко  ль  было  книги  нести!
Зато  ты  сегодня  —  на  светлом,
Прямом  и  широком  пути.

В  притихшем  сверкающем  зале,
Сломав  равнодушья  ледок,
Сердца  взбудоражил  и  залил
Нахлынувших  звуков  поток.

И  ширится  гордое  чувство  —
По  праву  мы  теми  горды,
Кто  смело  к  высотам  искусства
Сегодня  восходит,  как  ты.

1933


ОПОРА
Над  потоком  горным
Два  бревна  висят.
Волны  пенной  пастью
Путнику  грозят.

Школьника  Нахара
Мостик  не  страшит,
Ловок,  словно  серна,
Маленький  джигит.

Ну,  а  вдруг  другого
Здесь  охватит  страх?
Голову  закружит,
Зарябит  в  глазах?

Как  же  это  раньше,
Пионер  Нахар,
Ты  о  тех  не  вспомнил,
Кто  и  слаб  и  стар?

С  этой  мыслью  школьник
Прибежал  домой.
Взял топор  и  гвозди
Из  дому  с  собой.

Мальчик  проработал
Чуть  не  дотемна.
Над  мостом  опора
Прочной  быть  должна.

Новые  перила
Гладки  и  крепки.
Смело  проходите,
Дети,  старики!

На  тропинке  узкой,
Весь  как  снег  седой,
Показался  старец
С  длинною  клюкой.

На  Нахара  с  лаской
Старец  посмотрел:
—  Славная  опора.
Молодец,  пострел.

Будь  же  счастлив,  мальчик,
До  скончанья  дней!
Будь  всегда  опорой
Верной  для  людей!

1954


ЯБЛОНЯ ЭДГИ
Рады  мать  с  отцом  за  сына,
Повод  есть  к  тому  прямой:
Яблок  целую  корзину
Мальчуган  принес  домой.

Десять  лет  всего  лишь  Эдги,
Но  смышлен,  хотя  и  мал.
Чтоб  достать  рукой  до  ветки,
Чай,  на  цыпочки  вставал.

Коль  удачливость  такая
С  малых  лет,  то,  став  большим,
Соберет  он  урожая
Яблок  несколько  машин!

Может,  все-таки  причина
Неясна  вам  —  почему
Рады  мать  с  отцом  за  сына,
Улыбаются  ему?

Ведь  корзину  яблок  Эдги
Смог  добыть  трудом  своим —
Снял  их  с  яблони-трехлетки,
Им  посаженной  самим.

1954


ЛЕВАН-КОРАБЛЕСТРОИТЕЛЬ
Леван  живет  у  моря.
Он  в  корабли  влюблен.
На  пароходе  в  Гагру
Однажды  ездил  он.

С  тех  пор  одна  забота
Покоя  не  дает:
Решил  малыш  построить
Огромный  пароход.

Для  дела  подходящий
Достал  материал:
Фанеру,  доски,  гвозди.
Топор,  пилу  достал.

Усердно,  с  увлеченьем
Он  строить  принялся.
Строительства  программа
Ясна  Левану  вся.

А  море  плещет  рядом.
И  мальчугана  взор
Влечет  простор  открытый,
Сверкающий  простор.

Идет  успешно  дело,
И  по  всему  видать  —
Мечта  осуществится...
Лет  через  двадцать  пять.

1954


МАЛЕНЬКИЙ  СКРИПАЧ
С  каким  усердием  играет
На  скрипке  маленький  Кязым!
Занятье  это  обожает
Малыш  всем  существом  своим!

Пусть  музыкальная  наука
С  трудом  дается,  нелегка,
Пусть  слышен  для  чужого  уха
Один лишь  скрип из-под  смычка,

Но  в  упоении  счастливом
Не  скрип  тягучий  слышит  он  —
Мелодий  чудных  переливом
Слух  музыканта  упоен.

Играй,  Кязым,  играй,  пиликай!
Пусть  твой  успех  пока  что  мал,
Когда-то  и  талант  великий
С  таких  же  звуков  начинал!

1954


ЗИМА В АБХАЗИИ
Хлопья  снега  вьются.
Вся  земля  бела.
Лужицы  —  как  блюдца
Тонкого  стекла.

Пенья  птиц  не  слышно.
Всюду  тишина.
Снегом  лавровишня
Запорошена.

Но  нежданно  с  неба
Хлынул  яркий  свет.
И  не  стало  снега,
И  ледка  уж   нет.

Пар  стоит  над  полем.
Холоду  не  быть.
Каждый  кустик  волен
Ветки  распрямить.

Утром  в  школу  Махти
Шел — на  шапке лед,
А  домой,  представьте,
Сняв  пальто,  идет.

1954


Киазым Агумаа
(1915—1950)

СЕМЬЯ  ГЫДА
У  Гыда  малая  семья:
Он  сам,  жена  и  сыновья,
Их  трое.  Старшему  пять  лет,
А  младшему  и  года  нет.
У  Гыда  пацха(1)  —  решето,
В  ней  щелей  насчитаешь  сто.
Хлев  обветшавший  и  кривой
Склонился  набок  головой.
Лишь  отойдет  пора  зимы  —
Наш  Гыд  берет  быков  взаймы.
В  соху  он  запрягает  их.
(Сосед  ему  давал  своих,
Всегда  глумясь  над  бедняком.)
Однако  наша  речь  о  ком?
Джагуатан  —  проныра,  пес!
Он  Гыда  доводил  до  слез.
Он  грабил  всех,  и  не  мала
Расплата  за  быков  была.
Он  рыскал  по  ночам,  как  вор,
На  всякий  забирался  двор,
Моргал  глазами,  как  шакал,
Согнувшись,  всюду  проникал.
И  к  нам  он  попадал  не  раз.
Все  высмотрит  лукавый  глаз.
Во  все  он  забежит  концы.
Там  стащит  дыни,  огурцы,
Там  — кукурузу  и  тайком
Добро  к  себе  волочит  в  дом.
Но  под  ударом  бурных  гроз
Погиб  бесславно  жадный  пес.
Октябрьской  бурею  сметен,
Исчез  без  завещанья  он.
И,  отдыхая  от  обид,
Вздохнул  свободно  старый  Гыд.
С  друзьями  он  в  колхоз  вступил,
Живет  он,  полный  новых  сил.
Три  года  пронеслись,  и  тот,
Кто  знал  когда-то  тяжкий  гнет,
Невзгоды  все  преодолев,
Построил  дом  и  новый  хлев.
Высок  и  светел  Гыдов  дом.
Достаток  видится  во  всем.
Из  шелка  платья  у  жены,
И  в  школе  учатся  сыны.
Вот  как  живет  семья  теперь,
И  скорбь  и  страх  ушли  за  дверь,
И  патефон  поет  подчас:
«Уасарайда,  сиуарайда(2),
Веселый  труд  ждет  утром  нас».

----------------
1  Пацха — хижина  горца.
2  Непереводимый  веселый  припев  абхазской  песни.

1934


КОЛХИДА
В  тревоге  столетия  морщили  лбы,
И  время  седое  брело  еле-еле,
И  горы  громоздкие,  встав  на  дыбы,
В  просторы  раскинувшиеся  смотрели.
И  легкие  туры  в  долину  с  высот
Скакнуть  не  решались.  Казалось,  навеки
Земле  этой,  впадинам  этих  болот
Лишь  скорбь  и  унынье  рождать  в  человеке.
Грязь  липкая,  топи,  рои  комаров...
Тут  властвовала  малярия  —  царица.
Рион  тут  бежит.  Тесноту  берегов
Кодор  разорвать,  будто  шкуру,  стремится.
Таили  в  себе  умерщвляющий  ад
Проклятые  те  комариные  тучи.
Бывало,  тут  громко  лягушки  галдят
И  толпами  скачут  из  тины  тягучей.
В  тревоге  столетия  морщили  лбы,
И  время  седое  брело  еле-еле,
И  горы  громоздкие,  встав  на  дыбы,
В просторы раскинувшиеся смотрели.
Тут  море  могучее  с  ложа  встает,
О  берег  волнами  колотит  сердито.
Рвет  дамбы  Рион.  И  под  натиском  вод
Земля  плодородная  начисто  смыта.
Как  траур,  тумана  оденут  пары
Все  небо.  А  солнце  взойдет  над  землею  —
Не  спрятаться  от  беспощадной  жары.
Долина  Колхиды  объята  тоскою...

Так  было.  А  ныне  смирился  Рион
И  солнце  как  будто  иное.  С  природой
В  краю  этом  люди  сразились,  и  он
Расцвел,  обновленный  трудом  и  заботой.
Унылую  грязь  заменили  цветы.
Долина  раскинулась  радостным  садом,
И  кроны  огромных  деревьев  густы,
И  вечным  гордятся  деревья  нарядом.
И  гнилостных,  необозримых  болот,
Что  были  раскинуты  всюду  когда-то,
Сегодня  нигде  и  никто  не  найдет.
Земля  плодородна,  щедра  и  богата.

В  тревоге  столетия  морщили  лбы,
И  время  седое  брело  еле-еле,
Но  после  упорной  и  трудной  борьбы
Сады  многоцветные  здесь  заблестели.

1938


В САДУ
Я  вновь  в  саду,  тревожим  песней...
Куда  ни  глянешь  —  благодать.
Здесь  нежен  ветер,  и  прелестней
Вам  в  мире  сада  не  видать.

Пред  красотой  бессильно  слово,
Прохлада  льется,  как  струя,
И  у  растения  любого
Есть  тайна  нежная  своя.

Я  слышу  веток  тихий  шорох,
Как  бы  беседу  о  любви,
И  листьев  шепоты,  в  которых
Стихи  предвижу  я  свои.

Я  помню:  птицы  пели  хором.
Сидел  я,  преданный  мечте,
И  Квикви  образ  перед  взором
Мелькал  в  вечерней  темноте.

Чуть  слышным  шелестом  о  Квикви
Напоминая  мне  опять,
К  моим ладоням ветви никли,
Как  бы  желая  их  пожать.

Иль  думали  питомцы  сада,
Что  я  грущу  наедине?
Но  ведь  она,  моя  отрада,
Всегда  со  мной,  всегда  во  мне!

Ведь  окрыленная  машина,
Смех  комсомолки  молодой
Чудесней  сказок  Шарадина(1)
И  грез  о  царстве  под  водой!

Я  вновь  в  саду,  тревожим  песней...
Куда  ни  глянешь  —  благодать,
И  ни  душистей,  ни  прелестней
Вам  в  мире  сада  не  видать!

----------------
1  Ходжа  Шарадин — легендарный  абхазский  шутник,  герой сказок.

1939


*  *  *

Вспыхнул  порыв  в  глубине  сердечной,
Сжился  с  душой,  не  прошедши  мимо.
Явился  он  не  как  первый  встречный,
Но  в  срок,  по  зову,  неотвратимо.

Не  мальчик  я,  хоть  и  жил  не  много,
И  не  старик  с  дорожной  клюкою.
Пряма,  как  стрела,  моя  дорога,
И  жажду  делом  я  успокою.

Видал  Баку,  Тбилиси,  Москву  я,
Мне  милы  они,  как  мой  Сухуми.
Не  плачь  же,  Квикви  моя,  тоскуя,
Не  предавайся  печальной  думе!

Нет  у  тебя,  голубка  родная,
Скорби  ни  маленькой,  ни  великой.
Смейся  же,  взглядом  тепло  сияя,
Беды на нас и  впрямь  не накликай!

Пусть  не  мрачнеет  темное  око,
Солнце  мое  в  небесном  просторе!
Пусть  мы  не  вместе,  пусть  ты  далеко,
Разве  такое  уж   это  горе?

Я  и  сейчас  твой  портрет  целую,
С  любовью  его  беру  я  в  руки.
Кто  носит  в  сердце  любовь  такую,
Того  не  пугает  боль  разлуки.

Не  превращай  царапинку  в  рану,
Счет  не  веди  ты  ложным  обидам.
Правде  служу  я  —  и  лгать  не  стану:
Тебя  и  край  свой,  клянусь,  не  выдам!

1940


Я  ЛЮБЛЮ  КВИКВИ
Подобно  старому  Боккаччо,
Кто  из  живущих  не  твердил
О  том,  как  он,  смеясь  и  плача,
И  став  на  целый  мир  богаче,
Впервые  в  жизни  полюбил?

Люблю  я  в  мае  птичье  пенье,
В  чадрах  зеленых  цепи  гор,
Колхиды  знойной  дуновенье,
Ключей  стремительных  кипенье
И  шумно  мчащийся  Кодор.

Мне  мил  корабль  тот  деревянный,
Что  на  Ерцаху  опочил(1),
И  память  детства  —  дол  Кетвана(2)
И  той  пещеры  сумрак  странный,
Где  был  прикован  Абрыскил.

Но  увядать  цветы  привыкли,
Мгновенна  песня  соловья,
Мечты  исчезнут,  как  возникли,
И  всех  милей  резвушка  Квикви,
Подруга  славная  моя.

Как  не  любить  созданье  это?
Как  Лашкиндар(3),  она  стройна,
Волной  кудрей  до  пят  одета
И  для  влюбленного  поэта
Очарования  полна.

Люблю  ее,  как  даль  морскую,
Как  ветерок  в  июльский  жар,
Как  розу —  символ  поцелуя,
Как  мира  молодость  вторую,
Как  наш  неистовый  азар(4).

В  день  расставанья,  день  печали
(О,  как  гудели  поезда!)
«Люблю!»  — мне  губы  прошептали
И  на  вопрос  мой:  «Навсегда  ли?» —
Мне  отвечали:  «Навсегда!».

Теперь,  как  утренние  пчелы,
Не  разлетаются  мечты,
У   них  есть  цель,  и  все  глаголы
Готов  отдать  я  за  веселый
Глагол  «люблю»,  в  котором  —  ты!

------------------
1  По преданию,  о скалы Ерцаху во время всемирного потопа разбился корабль.
2  Кетван — название  реки.
3  Лашкиндар  — гора  неподалеку  от  Ткварчельских  копей.
4 Азар — песня,  которую  поют  во  время  скачек.

1940


ПЕСНЯ О РОДИНЕ
Народному  повту  Грузии  Г.  Табидзе, автору  стихотворения  «Родина».

Родине —  голос  поэта,
Ей  он  свой  стих  посвятил,—
Мнится,  луч  яркий  рассвета
Сердце  в  груди  озарил.

Родина  с  детства  со  мною,—
Сколько  в  ней  света,  огня!
Ласковой,  теплой  рукою
Как  она  грела  меня!

Счастьем  меня  окружала,
Чтоб  беззаботно  я  рос,—
Ветром  любви  обвевала,
Нежным дыханием  роз.

И  когда,  пулей  задетый,
Ждал  я  конца  своего,
Слышал  я  голос  поэта:
Родина —  прежде  всего!

1941


АБХАЗСКИЕ ГОРЫ
На  заре  на  перевалах,
Где  луга  в  цветах  лежат,
Где  в  зеленых  покрывалах
Рощи  тихие  стоят,—

Там,  по  травам  пробегая,
Ветерок  порой  шуршит,
То  к  деревьям  припадает,
То  уйти  от  них  спешит;

Там  пастух  бредет  с  отарой,
Песню  тихую  поет;
Он  спокоен,  горец  старый,—
Нет  ни  горя,  ни  забот.

И  спокойно,  горделиво
Скалы  высятся,  блестя,—
Беззаботны,  молчаливы,
Будто  спящее  дитя.

Далеко,  журча  и  пенясь,
Ручеек  несется  с  гор.
По  лощинам  льется  песня  —
Славит  солнце  птичий  хор.

Все  залито  ярким  светом,
Миг  —  и  туча  вдруг идет.
Ослепительною  лентой
Опоясан небосвод.

Есть  ли  что  прекрасней  в  мире
Блеска  молний  над  горой,
Грома  в  поднебесной  шири
Над  обмершею  землей?

Я  смотрю  вперед  без  страха...
Белым  пологом  укрыт,
Недвижим,  седой  Ерцаху,
Как  мудрец,  вдали  стоит.

1942


ПИСЬМО В АПСНЫ
Ты  далеко,  но  как  вчера
Волны  морской  я  помню  плеск,
Мимоз  дыханье  по  утрам
И  золотого  солнца  блеск.

Там  каждый  дом  —  среди  садов,
В  цветах  он  утопает  весь,
И  через  семь  крутых  хребтов
Туда  летит  пастушья  песнь.

Ты  далеко,  и  только  сны
Напоминают  отчий  кров,
Но  я  вернусь  к  тебе,  Апсны,
Из  Брянских  сумрачных  лесов.

Пролить  не  жаль  мне  кровь  свою,
Рука  в  бою  не  задрожит.
Я  клятву  родине  даю,
Что  и  пред  смертью  крикну:  «Жизнь!»

Мечом  врага  сразив  в  борьбе,
Что  цепи  нес  стране  родной,
Апсны,  я  вновь  вернусь  к  тебе
Цветущей  розами  весной.

Помчит  араш  меня  в  края,
Где  снова  ввысь  несется  песнь,
И  скажет  мне  любовь  моя:
—  Герой,  привет  тебе  и  честь!

1942, Брянские  леса


ГЕНАЦВАЛЕ
Далеко  ты  теперь  от  меня,  генацвале.
Между  нами  чащобы,  равнины,  пески.
Как  припомнишь  порою  тебя  на  привале,
Потемнеет  в  глазах  от  тоски.

Я  люблю  тебя,  слышишь,  люблю  исступленно,
Ни  на  миг  не  могу  позабыть  твоих  глаз.
Повторять  я  готов,  как  мальчишка  влюбленный,
Имя  светлое  тысячи  раз.

Пусть  война,  пусть  тревога,  пусть  бремя  печали,
Пусть  неистовство  стали,  шрапнели,  огня,
Все  равно  возвращусь  я  к  тебе,  генацвале,
Если  ты  не  забудешь  меня.

Я  сражаюсь  за  синие  горные  дали,
За  рассветы  над  морем,  за  юность  твою.
Мне  не  страшны  враги.  Верь,  моя  генацвале,
Я  не  дрогну  в  кровавом  бою.

1942


ЛАСТОЧКА
Дорога  мне  родная  земля.
Вновь  охвачен  я  смутным  волненьем.
Предо  мною  простерлись  поля
В  одеянье  зеленом  весеннем...

Дышит  теплою  влажностью  лес,
Надрываются  в  зарослях  птицы.
По  лазурным  просторам  небес
Черной  точкою  ласточка  мчится.

О,  скажи  мне,  родная,  скорей,
Над  Абхазией  ты  не  летала?
Не  встречала  ли  милой  моей
Там,  где к  звездам  возносятся  скалы?

Как  живется  ей?  Ждет  ли  меня,
Как  и  прежде,  любви  не  жалея?
На  душе  моей  день  ото  дня
Все  тревожнее,  все  тяжелее.

Мне  щебечет  певунья  в  ответ:
«Верь,  напрасны  твои  опасенья.
Не  забыла  тебя  она,  нет.
Ждет  она  твоего  возвращенья».

1943


СПОЙ МНЕ, КРАСАВИЦА...
Не  иссякнет  свет  небесный,
Не  затихнет  шум  морской...
Об  отважном  горце  песню
Ты,  красавица,  мне  спой!

Спой  мне,  дева,  о  Куасте(1).
Песню  по  свету  пусти.
Пусть  летит!  Никто  не  властен
Встать  у  песни  на  пути!

----------
1  Очевидпо,  речь  идет  о  Коста  Хетагурове.

1944


ДЕВУШКА В  САДУ
С  рассветом  в  тихий  сад  она
Вошла  росистою  тропою.
И  грудь  волненьем  стеснена,
И  сердце  лишено  покоя.

В  воспоминаньях  перед  ней
Одна  мелькает  тень  родная,
Слова  звучавших  здесь  речей
Ей  в  тишине  напоминая.

Ей  листья  шепчут  вновь  и  вновь
Так  ненавязчиво  и  мило
О  нем,  о  юном,  чья  любовь
С  рассветом  сердце  разбудила.

Деревья  росные  стоят,
Пред  нею  ветви  преклоняя,
И  роза  дарит  аромат,
Бутон  душистый  раскрывая.

Ее  семья  от  сна  встает,
Клубится  дым  родного  крова.
Походкой  важною  идет
На  зов  казенная  корова.

И  девушка,  покинув  сад,
Спешит  туда,  где  листья  чая
Росу  жемчужную  хранят,
Где  песни  девичьи  звучат,
Покой  долины  нарушая.

Да,  милый  не  придет  назад,
Ее  не  встретит  ненароком,
Но  расцветает  тихий  сад,
Спасенный  им  в  бою  жестоком.

1944


ЛЮБОВЬ МОЯ
Сраженный  пулею  шальною,
Лежал  на  койке  я  без  сил,
Но  ты  была  всегда  со  мною,
И  боль  без  стона  я  сносил.

Ты  мне  сопутствовала  всюду:
В  пути,  на  отдыхе,  в  бою.
Я  никогда  не  позабуду
Улыбку  нежную  твою.

В  годину  бедствий  и  печали,
В  дни  поражений  и  невзгод
Твои  глаза  мне  озаряли
Дорогу  трудную  вперед.

Спасала  ты  меня  от  зноя,
Смиряла  вьюгу  и  мороз.
Не  расставался  я  с  тобою
И  все  невзгоды  перенес.

Стонали  раненые  глухо,
Разрывов  гул  еще  не  стих.
Отогнала  ты  смерть-старуху,
И  вот  остался  я  в  живых.

Сказала  ты:  «Врастем  корнями
В  тугую  грудь  земли  родной,—
Бессилен  вихрь  тогда  над  нами,
Не страшен нам палящий зной».

Свое  ты  сердце  отдала  мне.
К   тебе  вернусь  я  скоро  вновь.
Нежней  цветка,  прочнее  камня
Моя  солдатская  любовь.

1944


АЧАРПЫН

1

Долины  в  объятьях  тоски.
Утесы  скорбят  величаво.
Как  слезы,  летят  лепестки,
С  цветов  опадая  на  травы.

Угрюмо  бормочет  поток,
Настойчиво  катит  каменья;
Он  ищет  к  свободе  дорог,
Подпрыгивая  в  нетерпенье.

И  песня  его  то  тиха,
То  яростным  громом  рокочет...
Обида  в  груди  пастуха
Кипучим  потоком  клокочет.

Он  бродит  по  лысинам  гор.
Он  слышит  и  голос  и  плач  их.
Мутится  от  ярости  взор:
К  Абхазии  рвется  захватчик!

И  трогает  дед  ачарпын
Дрожащей  иссохшей  рукою,
Суровые  ветры  вершин
Чудесной  игрой  беспокоя.

И  столько  в  напеве  тоски,
И  жгучего  гнева,  и  муки,
Что  сами  собой  в  кулаки
Сжимаются  юношей  руки.

О пропасти старец поет.
Поток  надрывается  люто.
И,  сгрудившись,  слушает  скот,
Слова  понимая  как  будто.

II

И  вот  —  увидали  врага
Просторы  нагорий  кавказских.
Альпийские  топчут  луга
Скоты  в  металлических  касках.

Кричат,  пастуха  окружив:
—  Веди  нас  к  абхазским  вершинам!
Услужишь  —  останешься  жив.
В  Абхазию  путь  укажи  нам!

Косматую  бурку  надел
И  молча  кивнул  головою...
В  кромешную  бездну  летел
Поток  взбунтовавшийся  воя.

III

Он  темною  чащей  шагал,
Веревкою  с  немцами  связан.
Они  средь  насупленных  скал
Покорно  плелись  за  абхазом.

Внезапно  запел  ачарпын,
Ветрам  встрепенувшимся  вторя...
Он  вел их к  подножью  вершин
Оскалившегося  нагорья.

Сперва  не  страшил  их  подъем,
Шутили  с  вожатым  сначала.
Потом  понукали,  потом
Угрюмо  глядели  на  скалы.

Теперь  понукал  уже  он,
Покрикивая:
—  Хай,  амарджа!(1) —
Донельзя  отряд  утомлен,
Трудней  не  придумаешь  марша!

Их  жизнь  походила  на  нить.
Держал  ее  властно  вожатый.
Им  в  пору  волками  завыть,
Но  рты  их  испугом  зажаты.

А  полночь  полна  красоты.
Луна  показалась  большая.
Она  озаряла  хребты,
Ласкала  их,  не  согревая.

Рыдающий  ветер  умолк.
И  крикнул  начальник  отряда:
— Пастух,  выполняй  же  свой  долг!
К  дороге  нам  выбраться  надо!

И  старец  ответил  врагам,
Над  черною  пропастью  стоя:
—  Тропинки  —  и  то  не  отдам
В  стране  моей  вам  ни  за  что  я!

И,  бросив  в  кусты  ачарпып,
Он  ринулся  камнем  в  ущелье
И,  связаны  с  ним,  как  один
Все  немцы  за  ним  полетели.

Их  встретила  ревом  вода
Распахнутым  жадно  объятьем.
Укрыла  их,  чтоб  никогда
Абхазию  не  увидать  им...

Средь  хмурых,  суровых  вершин,
За  самой  высокой  горою,
Под ветром поет  ачарпын
Отважную  песню  героя.

-------------
1  Хай,  амарджа — ободряющее  восклицание  («подтянись!», «живей!»).

1944


ПРОЩАНИЕ  ВОИНА
До  свиданья,  белый  сад!
Милый  город,  до  свиданья!
Покидает  вас  солдат.
Ждет  солдата  испытанье.
Я  иду  убить  беду.
Клятву  матери-отчизне
Беззаветно  соблюду —
Без  свободы  нету  жизни.
Конь  мой  пляшет  под  седлом,
Понесет  меня  он  скоро
Сквозь  горячий  дым  и  гром...
До  свиданья,  реки,  горы!..
Воет  ветер.
Там  и  тут
Низко-низко  над  дорогой
С  криком  ласточки  несут
Всем  понятную  тревогу.
До  свиданья,  край  родной!
Ты  в  чужом  краю  далеком
Будешь  следовать  за  мной
И  следить  незримым  оком.
И  меня,  страна  моя,
Не  страшит  поход  суровый.
Сколько  б  раз  ни  сгинул  я,
Воскресишь  меня  ты  снова!

1943


ВЕСНА
Зазеленев  безмятежно
После  тяжелого  сна,
Робко,  взволнованно,  нежно
В  сердце  стучится  весна.

Громче,  родная,  смелее!
Сердце  мое  разбуди!
Расшевели  поскорее
Нежные  струны  в  груди.

Если  неладно  запели,
Ты  их  получше  настрой,
Если  они  потускнели,
Золотом  солнца  покрой.

Теплым  прикосновеньем
Тронь  мое  сердце,  весна.
И  погаси  в  нем  сомненья!
И  воцарись  в  нем  одна!

1945


ОДИНОЧЕСТВО
«Что  сидишь  одиноко  у  моря?  —
Говорит  мне  с  усмешкой  сосед.—
Или  на  сердце  тайное  горе,
Или  белый  не  мил  тебе  свет?
Иль  на  звонком  своем  ачамгуре
Оборвал  ты  струну  невзначай?
Так  чего  же  ты  брови  нахмурил?
Натяни  ее  вновь  и  играй».
Не  нужны  мне  советы  такие:
Их  забудешь,  услышав  едва.
Словно  осенью  листья  сухие,
Облетают,  поблекнув,  слова.
Разве к  солнцу  я  льну,  чтоб  согреться?
Не  пою  ли  я  песни  о  нем?
Разве  в  бьющемся  бешено  сердце
Не  любовь  полыхает  огнем?
Поселить  я  готов  это  пламя
В  миллионах  неистовых  строк.
Но  признаюсь  по  совести  вам  я:
Без  любви  я  и  впрямь  одинок.
Тот,  кто  к  солнцу  не  рвется,  как  птица,
Кто  любовь  про  запас  бережет,
Кто  людей  и  природы  боится —
Будет  холоден  вечно,  как  лед.

1945


НОЧЬЮ
Унеслась  гроза  во  тьму.
Ночь  безмолвна  и  безбрежна.
Сказки  сердцу  моему
Тишь  нашептывает  нежно.

Может  быть,  луна  зашла?
Может  быть,  померкли  очи?
Или  это  —  просто  мгла,
Мрак  молчания  и  ночи?

Изогнулась,  как  змея,
Над  водою  черной  ива.
Где  любимая  моя?
Без  нее  мне  так  тоскливо!

Пусть  чернеют  тучи  вновь.
Пусть  погаснут  звезды,  тлея.
Все  равно  моя  любовь
Солнце  ясного  светлее.

1946


ПЕСНЯ ПШАВА
Поток  над  бездной  мчит  волну,
Дробя  глухую  тишину.
И  брызги  мчатся  к  горным  склонам,
Как  слезы  девушки  влюблённой.

Цветов  ковер  внизу  лежит,
Роса  бутоны  серебрит,
Дочь  пшава,  в  руки  взяв  чонгури,
Готова  спорить  с  ревом  бури.

Чаргали  горы!  Вы  о  чем
Во  мраке  шепчете  ночном?
Иль,  как  меня,  своею  силой
И  вас  Пшавелы(1)  песнь  пленила?

-----------
1  Важа  Пшавела — выдающийся  грузинский  поэт  (1861—1915).

1947


ТВОИ  ПЕСНИ
Памяти  Николоза  Бараташвили(1).

Исчезнет  тело,  песня  остается...
Она  не  гаснет  в  сердце  никогда.
Твоих  стихов  напев  мне  в  сердце  льется,
Как  родника  прозрачного  вода.

Будь  соловьем  над  розою  чудесной
Или  струною  ачамгура  я,
Неслыханной  я  залился  бы  песней,
В  груди  своей  обиды  не  тая:

Араш  Абрскила  на  крутых  вершинах
Оставил  миру  навсегда  свой  след.
Зачем  же  ты  так  рано  нас  покинул
И  песни  не  допел  своей,  поэт?

Пчела  с  рассветом  путь  свой  направляет
К  залитым  солнцем  розовым  кустам,
Целует  их  как  будто,  отлетает,—
К  другим  она  торопится  цветам.

Так  я  одну  страницу  за  другою
Листаю  в  книге,  образ  твой  ловлю.
Чудесный  мир  встает  передо  мною,
Полней  живу  я  и  сильней  люблю.

--------------
1  Николоз  Бараташвили — выдающийся  грузинский поэт  (1817—1845).

1947


Баграт Шинкуба
(Родился  в  1917  году)

СОН
—  На  белом  скакуне  я  проскакал  во  сне,
Что  это  значит,  мать  моя  родная? —
—  Ты  детские  года  оставил  навсегда,
Сынок,  пришла  пора  твоя  мужская.

—  Взбирался  конь  лихой  отвесною  скалой, 
Что  это  значит,  мать  моя  родная? —
—  Трудиться  должен  ты,  чтобы  сбылись  мечты,
Сынок,  твоя  дорога  —  трудовая.

—  Я  прискакал  на  луг,  стоял  народ  вокруг,
Что  это  значит,  мать  моя  родная?  —
—  То  значит,  что  народ  твоей  работы  ждет,
Тебя  достойным  сыном  называя.

1935


МОЯ  ЗВЕЗДА
От  предков  я  узнал:  «Покуда  не  затмилась
Твоя  звезда,  не  будешь  знать  невзгод».
Но  палец  я  навел,  моя  звезда  сокрылась
И  с  неба  сорвалась,  как  зрелый  плод.

Тогда,  как  птица,  я  пустился  в  путь  широкий,
Пришпорив  белоснежного  коня,
И  рощи  и  сады  мелькали  вдоль  дороги,
Свистела  буря  позади  меня.

Деревьев  не  считал,  —  я  мог  бы  сбиться  в  счете,
Холмы  и  горы  видел  на  пути,
Летел  я,  чтоб  схватить  в  стремительном  полете
Мою  звезду —  и  дальше  понести.

1935


КАПЛЯ
Дождь  то  пуще,  то  тише.
Вот  уж  сутки  почти
Капли  падают  с  крыши:
«Кули-чли»,  «кули-чли».

Солнца  вешнего  сабли
Туч  распорют  гряду,
Чтобы  вспыхнули  капли
За  окошком  в  саду,

Чтоб  туман  поседелый
Ветру  на  спину  лег,
Словно  газовый,  белый,
Невесомый  платок.

Стебли  с  ветками  зябли,
Это,  видно,  учли
Напевавшие  капли:
«Кули-чли»,  «кули-чли».

Знаю:  рано  иль  поздно,
Зазвенев  на  ветру,
Капли  в  стужу  —  замерзнут,
Испарятся  —  в  жару.

Не  желал  бы  я  песне
Этой  участи,  друг,
Не  желал  бы,  но  если
Станет  капелькой  вдруг,

Упадет  пусть  на  сердце
Человеку  в  пути,
И  поможет  согреться,
И  поможет  дойти.

1936


ОСЕННИЙ  САД
Хурма  в  саду  благоухает,
Вздыхает  розовый  гранат,
И  с  лоз  опущенных  свисает
Как  уголь  черный  виноград.

И  листья  падают,  и  к  югу
Уж  потянулись  журавли.
И,  подавая  весть  друг  другу,
Перекликаются  вдали.

Плоды  румяные  откинув
На  взгорье  яблони  стоят,
И  сотни  желтых  мандаринов
Сквозь  зелень  яркую  блестят.

А  за  изогнутым  гранатом,
К  земле  пригнувшим  тонкий  стан,
В  лицо  мне  дышат  ароматом
И  акачич,  и  ахардан(1).

К ак  здесь  отрадно  вечерами,
Когда  алеет  виноград
И  ветви,  полные  плодами,
К  земле  склоняет  пышный  сад.

Когда  от  отблесков  багряных
Он  вспыхнуть,  кажется,  готов
И  окровавлен  на  платанах
Их  густолиственный  покров!

Спеши,  садовник,  в  день  погожий
Собрать  богатый  урожай —
Лимон  с  его  шершавой  кожей
И  мандарин,  с  луною  схожий,—
И  зиму  радостно  встречай!

--------------
1  Акачич,  ахардан — сорта винограда.

1936


БЕЛАЯ КОФТОЧКА
О,  не  спеши,  убегая,
Девушка  в  белом!
Стой!  Это  ты —  иль  другая
Мной  завладела?

Жизнь  без  тебя  не  в  жизнь  мне,
Все  безотрадно...
Ну  —  оглянись,  капризная,
Будь  ты  неладна!

Встретил  тебя  —  и  сразу
Сердце  запело.
Слышишь  меня,  ясноглазая
В  кофточке  белой?

Ласточка,  помню,  летела.
Крикнул,  печалясь:
—  Девушка  в  кофточке  белой
Не  повстречалась?

Только  махнула  крылами,
Не  отвечая...
И  наклонился  к  цветам  я,
Полон  печали.

Только  цветы  опустили
Головы  ниже...
О,  неужели  милую
Я  не  увижу?..

Птицы  опять  оживились,
Солнцем  согреты.
Снова  цветы  появились,
Милой  лишь  нету.

Чудится  мне,  что  со  мною
Ты  каждый  вечер.
Плат  твой  ловлю  я  рукою  —
Это  лишь  ветер...

О,  не  спеши,  убегая,
В  кофточке  белой!
Ты  это  — или  другая
Мной  завладела?

Выслушай,  недотрога,
Будь  ты  неладна!
Рядом,  одной  дорогой
Пойдем  мы,  ладно?

1938


ШАРДА  АМТА
Шарда  амта!(1)  Други,  все  ли
В  сборе?  Выпьем  же  за  то,
Чтоб  в  сердцах  цвело  веселье
Девятьсот  годов  и  сто.

Дружно  кубки  подымите
С  чистым,  искристым  вином.
Двухголосой  огласите
Песней  радости  наш  дом!

Спелых  гроздей  дар  янтарный
Блещет,  пенится,  шипит
И  отрадой  лучезарной
Наши души  вновь  дарит.

Дева,  что  струей  златою
Льет  нам  в  кубки  ток  вина,
Юным  сердцем  и  душою
К  другу  расположена.

Пусть  ответит  он  любовью,
Что  в  груди  его  горит.
Выпьем  же  ее  здоровье,
Как  обычай  нам  велит.

Будет —  вечно  молодая —
Наша  жизнь  полным-полна.
Все  пышнее  расцветая,
Пусть  проходит,  как  весна.

Пусть  у  каждого  лет  до  ста
Не  скудеет  юный  жар!
Выше  кубки,  громче  тосты
За  великий  жизни  дар!

Шарда  амта!  Други,  все  ли,
Все  ли  в  сборе?  Так  за  то,
Чтоб  в  сердцах  цвело  веселье
Девятьсот  годов  и  сто!

-------
1  Шарда  амта  (многие  лета)  — застольное  восклицание.

1940


ДЕНЬ  ПОБЕДЫ
Есть  в  жизни  народов  такие  суровые  дни,
Что  всем  поколеньям  врезаются  в  память  они.

Нас  пламя  войны  обожгло  в  сорок  первом  году,
И  дымные  ветры  неслись,  предвещая  беду.

Стояли  мы  насмерть,  к  плечу  прижимая  плечо,
И  жерла  орудий  дышали  на  нас  горячо.

В  предчувствии  злой,  приближавшейся  к  сердцу  беды
Не дрогнули  мы,  а  теснее  сплотили  ряды.

В  те  годы  над  миром  нависла  дремучая  мгла,
Но  правды  бессмертной  она  заслонить  не  могла.

Сквозь  горе  и  слезы,  сквозь  лютую  стужу  и  зной
Пришли  мы  к  победе,  сплоченные  целью  одной.

Мы  знамя  свое  водрузили  на  вражьей  земле,
И  вспыхнуло  утро  для  тех,  кто  томился  во  мгле.

Девятого  мая  зажглась  молодая  заря,
Развернутым  стягом  над  морем  и  сушей  горя.

Промчатся  столетья,  но  этот  немеркнущий  свет
Пробьется  к  потомкам  сквозь  толщу  бесчисленных  лет.

1945


МОЙ ГОРОД
К ак  мне дорог  мой  город —  веселый,  светящийся,  свежий
И  знакомое,  теплое,  лучшее  из  побережий.
Я  пою  наше  небо,  и  утро,  и  звонкие  хоры
Суетящихся  птиц,  и  ветвей  прихотливых  узоры.
Как  ты  вырос  и как  возмужал,  мой  любимый Сухуми,
Весь  в  сиянье  воды  и  в  морском  несмолкающем  шуме!
Где,  бывало,  болото коню доходило до  брюха,
Стало  чисто  и  сухо,  и  песня  касается  слуха,
И  дома  молодые  встают  вместо  прежних  лачужек,
Подымаясь  внезапно  над  грудой  щебенки  и  стружек.
Там,  где  лужи,  бывало,  весной  подступали  к  порогу,
Я  блестящую  вижу  лежащую  рядом  дорогу.
Эвкалипты  и  лавры  над  ней  подымают  вершины,
И,  шурша  и  сверкая,  по  ней  пролетают машины.

*      *      *

Встрепенулась  вода,  и  на  берег  струится  прохлада,
И  дыхание  моря  сливается  с  запахом  сада.
Этот  климат  меня  от  печали  и  старости  лечит,
Даже  в  зимнюю  пору  листва  тут  шумит  и  лепечет;
И  с каким бы цветком я  случайно ни  встретился  взглядом,
Он  чарует  меня  не  теряющим  красок  нарядом.
Темно-синими  брызгами  море  меня  освежает,
Отражает  звезду  и  луну  в  глубину  погружает.

*       *       *

Здесь  впервые  прозрел  я  и  вымолвил  первое  слово,
Здесь  ушел  я  с  любимой  из-под  материнского  крова.
Здесь  трудился,  и  жил,  и  мужал,  и  сближался с  друзьями...
Пусть  иных  уже  нет,—  имена  их  останутся  с  нами.
Их  геройства  вовек  не  забудут  друзья  и  потомки,
Светом  правды  они  разгоняли  глухие  потемки,
Шли  бесстрашно  в  огонь,  задыхались  в  дыму непроглядном.
И  ашуг  и  поэт  говорят  об  их  подвиге  страдном.
Грохотала  война,  в  несмолкающем  гуле  и  шуме
Приближенье  врага  настороженный  видел  Сухуми,
Опаленный  огнем,  он  смотрел  на  высокие  горы.
Враг  хотел  одолеть  их,  чтоб  двинуться  в  наши  просторы,
Но  исход  наступленья  не  эта  решила  преграда,—
Враг  был  схвачен  за  горло  в далеких  снегах Сталинграда.
И  звериную  лапу,  что  долго  грозила  Кавказу,
Мы  зажали  в  тиски,  а  потом  обезвредили  сразу.

*       *        *

Мой  Сухуми!  К  тебе  обращаю  горячее  слово,
Ты  грядущее  наше  и  ты  отраженье  былого.
Ты  ворота  Кавказа,  в  которые  море  стучится,
И  сквозь  эти  ворота  врагу  никогда  не  пробиться!
Ветер  дышит  озоном,  смыкается  море  с  газоном.
О  Сухуми,  ты  помнишь  далекие  встречи  с  Язоном?
Здесь  ведь  некогда  «Арго»  подолгу  стоял  на  причале,
И  страдала  Медея,  и  чайки  над  нею  кричали.
Не  сюда  ль  аргонавтов  манило  руно  золотое?
Светлый  город  не  раз  превращался  в  болото  пустое,
Зарастали  его  берега,  покрывались  чащобой,
Только  звери  из  мрака  на  солнце  глядели  со  злобой.
Но  опять  подымался  мой  город  из  тьмы и болота,
И  ложилась  опять  на  заре  на  волну  позолота.

*       *       *

О  мой  город любимый,  ты  сказочно  молод и  весел.
Сколько ярких шелков ты над морем весенним развесил!
Так  мужай  и  цвети,  разрастайся  все  выше  и  шире.
Стань жемчужиной радужной,  самой пленительной в мире.
Подымайся  и  крепни,  мой  город,  весенний  и  синий,
Восхищая  и  радуя  строгим  изяществом  линий,
Чтобы песню  за  песней  слагали о  нашем Сухуми,
О  цветущих  садах,  о  морском  упоительном  шуме.

1946


ТЕЛЕНОК
Где  раскидистый  тополь  кудрявится,
На  расчищенном  скотном  дворе
Отелилась  корова-красавица.
Это  было  на  ранней  заре.

Тяжелеют  сосцы  налитые:
Видно,  вымя  полно  молока,
И  рога  серебрятся  крутые,
И  лоснятся  на  солнце  бока.

Сын  с  отметкою  белой  на  мордочке
Материнское  пьет  молоко.
Разъезжаются  ножки,  как  жердочки,
И  на  них  устоять  нелегко.

Вот  на  слабых  копытцах  теленок
Устремился  за  матерью  в  хлев.
Он  сначала  набрался  силенок,
А  потом  замычал,  осмелев.

Зоотехник  любовно  поглаживал
Золотистую  спинку,  бочок:
—  Кто  лелеял  телят  и  выхаживал,
Сразу  скажет:  отличный  бычок!

1947


В  ДОРОГЕ
Еду  я  дорогой  горной,
Опадает  зной,
Не  устал  мой  конь  проворный,
Верный  конь  гнедой.

Еду  в  горы  я  на  отдых,
Там  я  в  детстве  жил.
А  вокруг  кипит  природа
Первозданных  сил.

До  Сурамского  нагорья
Даль  раскрылась  мне,
А  направо  плещет  море,
В  нем  простор  волне.

Небеса  —  как  синий  бархат,
И  мерцает  в  них
Седоглавого  Ерцаху
Белоснежный  лик.

Еду  я  дорогой  длинной
Через  реки  вброд.
В  плодородную  долину
Долгий  путь  ведет.

Уродилась  кукуруза,
Кочаны  сплелись,
А  над  ними  с  ношей  грузной
Стебли  поднялись.

Еду,  еду  мелкой  рысью,
И  кричу  с  седла
Людям,  что  ломают  листья:
—  Мастерам —  хвала.

Горный  ветер  песней  веет
С  влажной  высоты,
У  дороги  зеленеют
Чайные  кусты.

Еду  я  дорогой  длинной
У  подножья  гор,
Золотые  апельсины
Мой  чаруют  взор.

Из  темнеющего  сада,
Точно  новый  дар,
Блещут  гроздья  винограда,
Мандаринов  жар.

Мне  чудес  не  перечислить:
Ветви  отягчив,
Вижу,  яблоки  повисли  —
Золотой  налив.

Вижу  я,  как  расцветает
Мой  родимый  край,
Как  обильно  созревает
Новый  урожай!

Вот  строенья  забелели  —
Предо  мной  село,
Счастье  здесь  на  самом  деле
В  обиход  вошло.

Изобилье  и  довольство
Дал  колхозный  труд.
—  Заезжай,  товарищ,  в  гости!
Встречные  зовут.

Полон  радости  высокой,
Голос  мой  звенит.
Ведь  вспоен я  жарким  соком
Этой  вот  земли!

Песня  крепнет  год  от  года,
Родину  пою!
Счастье  моего  народа
Полнит  песнь  мою.

Путь  наш  все  светлей  и  краше
Прям  он  и  широк!
И  к  великой  цели  нашей
Нет  других  дорог!

1947


ПЕСНЯ РАНЕНИЯ

1

Ранят  ястреба  стрелою  —
Заживет  крыло  больное.
Коль  копыто  серны  сбито  —
Костью  зарастет  копыто.
Коль  бойца  в  сраженье  ранят —
Рану  снова  плоть  затянет.
Чтоб  прогнать  недуг  проклятый,
Родичи,  друзья  солдата,
Храбреца  утешат  лаской,
Бодрой  песнею  абхазской.
Пойте  ж,  други,  неустанно:
Атла  псирири,  псиквана!(1)

2

Но  иные  есть  больные,
Есть  ранения  иные...
Родничок  любви  засохнет,
Коль  тропа  к  нему  заглохнет;
Коль  гнездится  в  сердце  горе  —
Раненый  зачахнет  вскоре,
Воспалится  в  сердце  рана...
Чем  лечить  недуг  нежданный?
Лист  целебный  не  поможет,
Друг  совета  дать  не  сможет...
Пойте!  Только  песнь  желанна!
Атла  псирири,  псиквана!

-------------
1  Припев  старой  абхазской  песни  ранения.

1947


СОНЕТ
Я  знал  тебя  девчушкой  смуглолицей.
Никто  не  видел,  как  прекрасна  ты.
Глазам  не  верю ...  Как  не  подивиться!
Где  прятала  ты  столько  красоты?

Я  слышал — ты  хозяйка-мастерица,
Детишки  и  нарядны  и  сыты...
Тебе  пришлось  годами  с  горем  биться,
Чтоб  явью  стали  все  твои  мечты.

И  вслед  гляжу  я,  полон  мыслей  вешних..
Под  ветром  гнется  молодой  орешник,
Но  крепко  сердце  в  глубине  ствола.

Тебя  валила  горькая  усталость.
Ты гнулась  под  бедой,  но  не  ломалась:
Знать,  сердцевина  прочною  была.

1956


ВЕТЕР  МОЙ,  ЛЕТИ!
О  ветер,  ты  всегда,  всегда  в  пути,—
На  родину  попутно  залети,
Помчись,  мой  ветер,  по  земле  абхазской,
Скажи  моей  сестренке  с  тихой  лаской:
—  Слегка  задет  осколком  старший  брат,
Но  он  здоров,  приедет  он  назад.

О  ветер  мой,  побудь  в  родном краю,
Неси  ты  песнь  последнюю  мою!
Там,  в  доме,  плачет  мать  моя  седая;
Скажи  ей  слово,  мягко  утешая:
—  Не  плачь  о  нем,  вернется  мальчик  твой,
Он  невредим,  вернется  он  домой.

О  ветер  мой,  примчись  ты  поутру
И  расскажи  отцу,  что  я  умру.
—  На  поле,  где  была  горячей  схватка,
Свою  он  отдал  силу  без  остатка.
От  смерти  он  не  отступил  назад,
В  бою  не  осрамил  тебя  солдат.

1956


МОИ  ЗЕМЛЯКИ
Фрагменты  из  романа  в  стихах

ГЛАВА ПЕРВАЯ(1)
Зима,  нагрянув  слишком  рано,
На  солнце  совершив  набег,
Дышала  сыростью  тумана
И  землю  облачила  в  снег.
Уйди  скорей,  шалунья  злая,
Из  южного  родного  края.
Уже  февраль  принес  тепло,
И  солнце,  ласково  играя,
Над  сединой  хребта  взошло.
Размякнув,  с  веток  снег  свалился,
Блестя  и  тая  на  лету.
Земли  почуяв  теплоту,
Цветок  фиалки  появился,
И  алыча  уже  в  цвету.
Но  марта  кто  поймет  природу?
Готовясь  в  прошлый  раз  к  уходу,
Грозился  он,  войдя  в  азарт,—
Не  любит  улыбаться  март!
Остаться?  Силы  нету  боле,
А  не  уйдет  по  доброй  воле:
Измучив  и  людей  и  скот,
Он  пропадет  на  целый  год,
Оставив  снежный  след  на  поле.

Друзья,  мне  но  сердцу  весна,
Когда  вот  так  придет  она,
Среди  зимы  повеет  лаской,
Сияя  над  землей  абхазской,
Когда  я,  бурку  сбросив  с  плеч,
В  день  отдыха  в  одном бешмете
Брожу  вдоль  моря  на  рассвете
И  слышу  трепетную  речь
Волны,  бегущей  на  просторе,
Зовущей  искупаться  в  море.

Февраль  проснулся  на  заре,
И  люди  принялись  за  дело.
—  Начнем!  —  сказали  в  Амзаре.
Везде  работа  закипела,
Везде  поля  оживлены,
Пора  настала  посевная,
И  трактор,  землю  разрезая,
Шумит —  и  это  шум  весны.
Вон  там  заборы  ставят  ровно,
Подпорки  чинят  у  столбов,
Другие  запрягли  быков
И  повезли  большие  бревна.

Опять  вступает  мой  народ
В  кипучий  урожайный  год,
Трудом  и  миром  озаренный.
Вновь  созиданья  шум  зеленый
Над  родиной  моей  плывет.
Вам,  совершавшим подвиг  бранный,
Вам,  вставшим  в  строй  плечом  к  плечу,
Чтоб  заживить  отчизны  раны,—
Я  здравицу  сказать  хочу.
Я  вижу  вас,  семью  родную,
Я  жизни  слышу  новизну,
Я  слышу  мирных  дней  весну,
Что  к  нам  приблизилась  вплотную.
Я  посылаю  вам  привет,
Амзарцы  из  колхоза  «Свет»:
Сзывает  вас  его  сверканье
На  необычное  собранье.

Дзикур  и  Тодуа  Симон
К  колхозной  двигались  конторе
И,  в  оживленном  разговоре
Оставив  за  собою  склон,
Увидели  с  холма:  машины
Внизу  под  яблоней  стоят.
Дзикур  остановил  Симона:
—  Ты  видишь?  Гости  из  района.
Большое  дело  будет,  брат!

Тут  всадники  заторопились,
Коней  пришпорив,  вскачь  пустились.
Куда,  среди  холмов,  полян,
Спешат  и  молодежь  и  старцы?
Сегодня  утвердят  амзарцы
Колхозный  пятилетний  план.
И  лица  их  и  путь  грядущий
Он  в  этот  вечер  осветит,
В  сад  плодоносный  и  цветущий
Всю  Амзару  он  превратит.
Над горным полукругом  вечер
Безоблачный  сошел  давно.
И  дует  из  ущелий  ветер,
Пьяня,  как  свежее  вино.
Свою  тревогу  поднял  птичью,
Лисицу  заприметив,  дрозд,
А  та,  задрав  мохнатый  хвост,
Вдруг  замерла,  следя  добычу.
И з-за  горы,  средь  первых  звезд,
Сиянье  месяц  льет  двурогий.
Под  ветром  на  большой  дороге,
Весенняя  застыла  грязь,
Сходна  с  шагреневою  кожей,
Трещит,  когда  идет  прохожий.
И,  ярко  в  сумерках  светясь,
Вдали  виднеется  правленье.
Давно  абхазское  селенье
Таких  не  знало  вечеров!
Пристроив  кур,  пригнав  коров,
Покончив  с  ужином  до  срока,
И  молодежь  и  старики
Текут  и  шумно  и  широко
С  обоих  берегов  реки
Сюда,  в  колхозное  правленье.
Одни  верхом,  а  те —  пешком,
Фуражка  рядышком  с  платком.
У  всех  —  единое  стремленье,
Единый  путь,  единый  дом.

Вот  мастера  по  сбору  чая,
Вот  мастерицы  урожая,
Пахучих  листьев  знатоки,
Дела  колхоза  обсуждая,
Проходят  берегом  реки.
—  Земля у дванцев,  что  ль,  жирнее?
А  только  нас  они  сильнее:
Опередили  в  том  году! —
—  И  то  еще  имей  в  виду:
Мешками  деньги  загребая,
Их  поделили  меж  собой.—
—  Не  прибедняйся,  дорогая,
Давай  зайдем  к  тебе  домой —
Найдем  тысчонок  там  десяток.
Отец твой  знал  такой достаток?

Идут  пешком,  спешат  верхом,
И  группами,  и  в  одиночку,
Порой  отец  обгонит  дочку,
Порой  седок  взмахнет  кнутом
И  крикнет  весело:  —  Дорогу!
Смотри,  куда  ты  ставишь  ногу! —
Треск  и  сверкание  копыт,
Удар  кнута  в  ушах  звенит...
Чья  трубка  светится  во  мраке?
Кто  с  верным  посохом  идет?
Мы  различаем  голос  Гваки:
—  Вот  у  мзиурцев  скот  так  скот!
Чтоб  описать  его,  приятель,
Потребуется  нам  писатель,
И  то  ему  не  хватит  слов,
Чтобы  воспеть  коней  породу,
И  никакому  счетоводу
Не  счесть  баранов  и  коров.
Каких  коней  найдешь  там  стройных!
Каких  коров  найдешь  там  дойных!
Бараны  там  тебя  пленят
Витыми,  важными  рогами,
А  овцы —  овцы  все  подряд  —
Свисающими  курдюками!
Их  выпестовал  сам  колхоз.
Ей-богу,  честь  свою  уроним,
Когда  мзиурцев  не  догоним!
Я  на  собрании  всерьез
Хочу  сказать  свое  сужденье:
Такая  в  Амзаре  трава,
Что  для  скотины —  объеденье.
Недавно  слышал  я  слова:
Народной  силе  все  покорно.
Я  спрашиваю  мастеров:
Ужель  держаться  нам  упорно
За  шестьдесят  своих  коров?
Богатый  скот  колхозу  нужен!

Пораньше  приготовив  ужин,
Выходит  Хиква  из  ворот
И  шагом  медленным  идет,
Чтоб  дать  себя  догнать  соседке.
—  Да,  мы  немало  табаку
Получим  в  новой  пятилетке.
Лежать  не  будем  на  боку,
Тринадцать  центнеров  с  гектара  —
Так  решено,  и  все  звено  —
Со  мною,  знаю,  заодно  —
А  мы  слова  не  тратим  даром!
Остановился  над  рекой
Сын  Гваки,  инженер  Арсана.
Дзиква  несется  день-деньской,
Дробясь  о  скалы  непрестанно,
И  в  зеркале  холодных  вод
Блистает  звездный  небосвод.

«Волнуйся,— думает  Арсана,—
Теки,  свободна  и  сильна,
Воинственна  и  первозданна.
Пусть  мчится  за  волной  волна,
А  завтра  мы  не  опоздаем,
В  урочный  час  к  тебе  придем
И  запряжем,  и  обуздаем,
И  покорим  своим  трудом...»
О  том,  что  мощный  ствол  цветет
По  малой  веточке  мы  судим.
О  том,  что  счастлив  наш  народ,
Мы  судим  по  амзарским людям.

*  *  *

У  нас  есть  озеро.  Зовем
Его  «Турецкая  могила».
Названье  странное.  О  нем
Узнаете  от  старожила:

«Когда  Абхазию  султан
Поработил,  насильник  старый,
И  кровь  текла  из  наших  ран,
И  сыпались  на  нас  удары;
Когда  купцы  и  янычары
Надели  цепи  на  крестьян,—
Кривым  ножом  вооруженный,
Спесивой  свитой  окруженный,
В  чалме,  не  глядя  на  людей,
Лицом  пятнист,  широкоскулый,
Верхом  на  муле  Хасанбей
За  данью  прибыл  из  Стамбула.
Сердито  изрыгнул  он  брань:
—  Срок  наступил,  платите  дань. —
Молчали  бедные  крестьяне.
—  Я  истреблю,— он  закричал,—
Всех,  кто  платить  не  хочет  дани!—
По-прежнему  народ  молчал;
Тогда  в  толпу  глаза  вонзились,
Глаза  врага.  Раздался  крик:
—  Эй,  дикари,  вы  разучились
Хозяев  понимать  язык? —
Взмахнул  он  плетью  и  ударом
Сбил  старика  седого  с  ног.
Но  сам тут смерть  нашел,— недаром
Народ  свой  гнев  копил,  берег,—
Могуче,  словно  в  бурю  море,
Народа  яростное  горе!
Клянусь:  в  мгновение  одно
Судьба  насильника  решилась:
Он  канул  в  озеро,  на  дно,
А  по  воде  чалма  кружилась...»

*  *  *

А  впрочем,  забрались  как  будто
Мы  в  историческую  глубь.
Нам  каждая  важна  минута  —
Так  поспешим  в  колхозный  клуб.
Здесь  наших  спутников  встречаем,
Плакатов  столько  здесь  цветных,
Что  веет,  кажется,  от  них
Лимоном,  табаком  и чаем.
Легла  на  землю  ночи  тень,
А в клубе  свет  горит,  как  чудо,
Как  будто  солнце  каждый  день
Восходит  именно  отсюда.

Сосредоточен  тихий  зал.
Докладчик  с  ним  ведет  беседу.
Вот  прошептал,  подсев  к  соседу,
Тот,  кто  немного  опоздал:
—  А  где  же  секретарь  райкома?
Тебе  лицо  его  знакомо?  —
—  Да  вот  он!  —  Где?  — Ты  бестолков
Сидит  средь  наших  стариков,
Гляди,—  меж  Бакурой  и  Гвакой...
Но  слушать не  мешай,  однако.,.—
На сцене  Тодуа Симон:
С  докладом  выступает  он.
Расстегивает  он,  взволнован,
Две  пуговки  воротника,
Потом  застегивает  снова.
Литое  взвешивает  слово
Большая  смуглая  рука.

Вот  перелистана  страница,
Нет,  нелегко  ей  воплотиться
В  плотину,  в  зрелые  плоды.
О,  сколько  надобно  трудиться,
Чтоб  этим  цифрам  превратиться
В  живые,  шумные  сады!
Но  веря  в  руки  золотые,
В  то  пламя,  что  в  сердцах  горит,
Парторг  неспешно  говорит,
И  падают  слова  простые,
Как  яблоки  в  густом  саду.
Он  всех  повел  на  высоту,
Чтоб  видели  свое  селенье
Не  только  в  нынешнем  цветенье,
А  в  щедром  завтрашнем цвету.
Доклад  окончен.  Время  прений.
Четвертым  выступает  Кан.
Он  горячится:  нет  сомнений,
Ему  сейчас,  на  этой  сцене,
Досталось  от  односельчан.
Несутся  возгласы  из  зала,
Звонок  грозит  им.  Суть  ясна,—
Кан  продолжает:  —  Нам  война
Хозяйство  строить  помешала.
Но  посмотрите  вы  на  план
(К  парторгу  обернулся  Кан),
Охват большой,  а силы мало.
Как  рассуждает  Елизбар?
«Даешь  табак!  Нужна  плотина!
Чай,  мандарины  — все  едино,
Все  в  общий  попадет  амбар!»
Нельзя  же  так  за  дело  браться.
Я  приведу пример:  чинар,
Пусть  у  чинара  веток  двадцать  —
Растут  из  одного  ствола.
Когда  задача  тяжела,
Нам  не  поможет  краснобайство.
Где  корень  нашего  хозяйства?
Чай,  только  чай —  вот  мой  ответ:
Для  нас  он  становой  хребет!
Земля  амзарская  родная
Как  будто  создана  для  чая.
Ты  не  шуми  звонком,  Дзикур,
Я  без  тебя  регламент  знаю.
Отдать  все  силы  нужно  чаю.
А  что  до  остальных  культур —
Пока  хозяйство  не  поправим,
На  прежнем  уровне  оставим.

—  Пример,  который  ты  привел,—
Отрезал  Гвака,— просто вздорен:
Нарисовав  могучий  ствол,
Ты  дал  ему  один  лишь  корень!—
А на галерке —  молодежь:
—  Подумай,  Кан,  куда ты гнешь?
Свои  мы  испытали  крылья,—
Зачем же  ползать  нам  в  бессилье?

Хилкан,  поправив  свой  платок,
Как  бы  решась  войти  в  поток,
Сказала  громко  молодежи:
—  Вас не  глупее  Кан:  он  тоже
Не  носит  воду  решетом.
А  ваша  будет  речь  потом!

Как  будто  больше  ждать  не  вправе,
С  трудом  молчавший  до  сих  пор,
Взял  слово  Бакура.  Протер
Очки в  серебряной оправе
И  папку серую  раскрыл
(А  эта  папка  в  Амзаре
Известна  даже  детворе).
—  Я ,—  Бакура  заговорил,—
Не  первый день веду расчеты.
Бояться  нечего  работы,
Отличный можем мы  создать
Питомник,  силы  напрягая:
Воистину  земля  такая
Для  цитрусовых — благодать.
Я  обязательство  беру:
Не  подведу я  Амзару!—
—  Не  подведем!— раздался  бас.
То крикнул высоченный  Бас
И  сел,  на  лоб  надвинув  шапку.
А  Бакура,  захлопнув  папку,
Речь  продолжал:  —  Не  только  чай
Получим  от  своей  долины:
Мы  вырастим и  мандарины.
Кан,  сделай  милость,  отвечай:
Ужель отдать все  силы чаю?
Иначе  дело  понимаю,
С  тобой не  соглашусь  никак.
А  где  ж  лимон?  А  где  ж  табак?—
—  А  кукуруза,— крикнул  Миха,—
Зачем  ей  ходу  не  даешь?—
Заволновалась  молодежь,
Звонок  — и  сразу  стало  тихо.

В  бешмете  сером встал  Кастей:
—  Я  спрашиваю  у  людей —
Ужель  к  болоту  мы  привыкли
Посередине  Амзары?
Мы  дожили  до  той  поры,
Чтоб  эвкалипты  здесь  возникли!

Кипят сердца в  колхозе  «Свет»,
Не  умолкает  спор  горячий,
И  в  каждом  сердце  есть  ответ:
—  Жизнь  будет  краше  и  богаче! —
Бежит  Симона  карандаш,
Пометки  зачеркнув: —  Не  стану
Я  возражать  сегодня  Кану:
Ему  колхоз  ответил  наш!
—  Я  тоже  здесь  не  посторонний!—
Воскликнул  Гвака.  И  старик
На  стул  повесил  свой  башлык,
Ударил  трубкой  по  ладони,
Проворно,  словно  молодой,
Он,  высыпав  золу,  поднялся,
Держа  под  мышкой  посох  свой,
Легко  на  сцену  он  взобрался
(На  посох  он  не  опирался),
Потом  немного  постоял,
Как  в  зеркало,  вгляделся  в  зал,
Огладил  бороду  седую,
Минуту  помолчал,  другую.

—  Сыны  мои,— так  начал  он,—
Я  снегом  жизни  убелен,
Я  больше  вас  познал  страданий.
Дышалось  трудно  мне,  рабу:
Сидели  на  моем  горбу
Князья  и  разные  дворяне.
Я шел по жизни  как слепец,
И  после  долгих  лет  блужданья
Достиг  я  счастья  наконец.
Послушайте  слова  преданья—
Мне  вспомнилось  оно  сейчас:

«Давным-давно,— гласит  рассказ,—
Жил  великан  непобедимый,
Ни  с  кем  на  свете  не  сравнимый.
Он  горы  превращал  в  песок,
Когда  он был с горами в  ссоре.
Когда ж  входил  в  морской поток,
То  сразу  высыхало  море
И  превращалось вдруг в  туман.
Но  сила,  что  была  железной,
Оказывалась  бесполезной:
Не  видел  счастья  великан.
Сквозь  душный  зной  и  сквозь  ненастье
Он  мчался  по  тропе  крутой:
Он  знал,  что  утренней  звездой
На  небесах  сияет  счастье!
Усталый,  только  раз  в  году,
На  скакуна  взлетев  над  бездной,
Он  выси  достигал  небесной
И  в  руки  брал  свою  звезду.
Она  горела  на  ладони,
С  трудом  добытая  звезда,
А он  дрожал  на  небосклоне,
Не  знал,  что  делать  с  ней,  куда
Нести,  кому  отдать  сначала...
И  озирался  он  вокруг,
И  незаметно  ускользала
Звезда счастливая из  рук».

Народ  потомкам  в  назиданье
Оставил  мудрое  преданье:
Когда  не  верит  человек
В  грядущий  день,  в  свое  призванье,
Не  будет  счастлив  он  вовек.
Сыны  мои!  Все  в  нашей  власти,
Как  великан,  могуч  народ,
В  своих  руках  он  держит  счастье,
И  сам  он  счастье  создает...

Мы  знаем,  чем  займемся  ныне
И  что  мы  будем  делать  впредь,
Нас  никому  не  одолеть.
Звезда  нам  светит  на  вершине,
Зовет  в  грядущие  года,
Кремля  счастливая  звезда.

Живу  без  малого  столетье
Я  на  земле,  но  знайте,  дети,
Душа  у  Гваки  молода.
Чтоб  жить  умней,  светлее,  краше,
Чтоб  с  молодыми  вровень  стать,
Мне  мало  видеть  счастье  наше:
Его  я  должен  созидать!

Замолк  старик.  И  на  мгновенье
Казалось:  вспомнит  он  слова,
Которые  забыл  сперва.
Взмахнул  он  посохом  в  волненье,
Потом  глазами  всех  обвел,
С  трибуны  медленно  сошел.

Рукоплескания  не  сразу
Послышались.  Притихший  зал,
Внимавший  мудрому  рассказу,
Вдруг  встрепенулся,  задрожал:
—  Столетье  проживи  ты  снова! —
—  Умен  старик!  Рассказ  глубок! —
Тут  возгласы  прервал  звонок:
Взял  секретарь  райкома  слово...
Сверкает  полночь  на  дворе,
И  смотрят звезды  с небосвода
На  горы  в  лунном  серебре.
Так  тихо,  будто  вся  природа
Внимает  нынче  Амзаре.

ГЛАВА  ШЕСТАЯ
Не  меньше  века  на  земле
Старик Елкан живет в селе;
Был  молодым  и  он  когда-то,
Дружил  с  кинжалом  в  те  года
И  с  черной  буркою  крылатой
Не  расставался  никогда.
И  там,  где  тучи  рвутся  в  клочья,
Он  у  истоков  горных  рек
По тропам, что белы как снег,
Умел  направить  днем и  ночыо
Коня  испытанного  бег.
Лихой  джигит,  бездельник  смелый,
Он  угонял  стада  не  раз,
Но  бог  его  от  смерти  спас
И  с  головой  оставил  целой.

В  реке  зимою  буйства  нет.
И  на шестом десятке  лет
Елкан,  весну  забыв  свою,
Завел  хозяйство  и  семью.
Остепенившись  наконец,
Давил  вино  да  стриг  овец.
Когда  же  мир,  ему  привычный,
В  могильную  был  сброшен  тьму,
Он  загрустил  и  безразлично
Стал  относиться  ко  всему.
Привычки  старые,  глубоко
Укоренившиеся  в  нем,
Как  бельма,  застили  жестоко
Все  то,  что  делалось  кругом.
Он,  нравы  прошлого  храня,
Не  видел  нынешнего  дня.
Седой  как  лунь,  в  минувший  год
Он  только  раз  пришел на  сход.
Порой  на  площади  села
Поговорив  про  все  дела,
Соседа  спросит  вдруг  сосед:
—  А  что  Елкан!  Он  жив  иль  нет?

*  *  *

Хребты  подернуты  туманом,
Легла  на  землю  тишина.
Вот  Гвака  встретился  с  Елканом.
—  Ну  как  живешь  ты,  старина?
Что  вниз  глядишь?  Ведь  не  за  плугом
Идешь  весной  по  целине.
Иль  злато  ищешь?  Будь  же  другом,
Найдешь — так  половину  мне.—
—  Клин-борода,  поверь,  давно  мы
С  такими  шутками  знакомы.
Ты  молод,  а  моя  тропа
Сползает  вниз  по  склонам  милым,
Вот  и  скриплю  я,  как  арба,
Давно  не  мазанная  мылом...—
Так всякий раз  они при встрече
Заводят  не  без  шуток  речи.
Один  хоть  стар,  но  сердцем  молод,
Другой,  чья  ветхой  стала  плоть,
Души  состарившейся  холод
Уже  не  в  силах  побороть.

*  *  *

О,  есть ли в  мире  доля  хуже,
Чем  вдовья?  Ночи  напролет
В  печали  Хиква  слезы  льет:
Она  похоронила  мужа.
Одной  теперь  придется  ей
Растить,  воспитывать  детей.
Их  пятеро  — все  малолетки.
Заботы  тяжесть  обрели,
Хоть  сердобольные  соседки
Ей  помогали  как  могли.

Елкан в  поношенной черкеске,
Присев  поближе  к  очагу,
Однажды  так  сказал  невестке:
—  Понять  я  бога  не  могу.
Был  мой  черед  сойти  в  могилу,
Но  с неба грянула  беда,
Моя надежда — сын мой милый —
Покинул  землю  навсегда.
Наверное,  не  выше  молний
Молитв  моих  дошли  слова...
Покойный  требует  исполнить
Нам  долг  положенный.  Молва
О  нас  пойдет  чернее  тьмы,
Когда  не  справим  тризны  мы.
Начнут  шептаться  старики
И  сплетничать  старухи  хором.
Сумеют  злые  языки
Мой  старый  дом  покрыть  позором.
Он  не  смолкал:  — Мои  седины
Все  уважать  должны  вокруг.—
Поминок  старая  картина
Пред  Хиквою  явилась  вдруг...

...Шум  во  дворе.  Хмельные  гости
Пьют  за  помин  души  того,
Кто  спит  в  могиле  на  погосте,
Давно  не  слыша  ничего.
Все,  что  она  на  трудодни
В  родном  колхозе  получила,
Не  торопясь  съедят  они,
Уже  глотая  через  силу.
Овечки  встретятся  с  ножом.
А  содержимое  амбара
Как  будто  слижет  языком
Неукротимого  пожара.
В  полях  людей  работа  ждет,
Горит  земля,  не  кормлен  скот,
Но  гости пьют и  день  и два,
Уже  кончается  неделя...

Была  в  отчаянье  вдова:
Что предпринять ей в самом деле?
И  Хиква в  горестной тревоге
Весь  день  не  покладала  рук,
Но  вот  пред  нею  на  пороге
Астанда  появилась  вдруг.
—  Родная,  милая  моя,
Входи.  Тебе  так  рада  я.
Прости,  что  в  доме  разоренье.
Идет  уж  кругом  голова.—
И  перед  гостьей  угощенье
На  стол  поставила  вдова.

Вздохнули  обе,  а  потом
Разговорились  обо  всем.
—  Супруг  мой,— старшая  сказала,—
Для  дома  нового  немало
Купил  и  бревен  и  досок,
Судьбы  предвидеть  лишь  не  мог!
Хозяйство.  Дети.  Встану  рано,
Кручусь  весь  день,  ложусь  во  тьме.
А  вот  у  свекра,  у  Елкана,
Одни  поминки  на  уме.
Что  делать  с  ним?  Уверен  он,
Что  коль  поминок  мы  не  справим,
То  навсегда  свой  дом  ославим
На  весь  колхоз,  на  весь  район.
Терзаюсь  я.  Дай  мне  совет,
Справлять  нам  тризну  или  нет?
Она  заплакала.—  Ну  мама,—
Воскликнул  мальчик,  младший  самый,
Ведь  обещала  ты  на  днях
Не  плакать,  а  сама  в  слезах.—
—  Нет,  я  не  плачу,  мой  сынок,
Играй  спокойно,  голубок.—
Астанда  чуть  не  разрыдалась,
Пронзила  сердце  боль и жалость.
Она  сказала: —  Твой  супруг
Был  настоящим  человеком,
Он жизнь любил,  твой верный  друг,
Умел  идти  он  в  ногу  с  веком,
И  с  тем  обрядом  поседелым,
Который  тянет жизнь  назад.
Он  терпеливо,  честно,  смело
Умел  бороться,  как  солдат.
Верна  будь  памяти  его,
Не  слушай  свекра  своего.
Клянусь  я  совестью  своей,
Тебя  в  беде  мы  не  оставим,
Колхозом  новый  дом  поставим,
Поможем  вырастить  детей.

—  Спасибо,  милая,  пусть  бог
Тебе  лишь  радость  посылает.
В  душе  тоска  моя  стихает,
Когда  ты  входишь  на  порог...

*  *  *

Порой  разбуженная  птица
Тревояшый  поднимает  крик.
Порою  рыжая  лисица
Мелькнет  в  кустах,  как  лунный  блик.
Уже  давно  озарено
В  селенье  каждое  окно.
И  отдыхают от жары
Поля  и  рощи  Амзары.
«Свод  неба,  вниз  глядящий  хмуро,
Да  щедрый  ливень  для  нолей
Мне  были  б  ярких  звезд  милей»,—
Подумал  про  себя  Дамей,
Открыв  калитку  в  сад  Дзикура.
Незастекленная  веранда
Увита  зеленью  ветвей,—
Быть может,  ждет его на ней
Широкоглазая  Астанда?
Он  к  ней  стремится  вновь  и  вновь.
Рукой  ли  струн  она  коснется,
Иль  запоет,  иль  улыбнется,
Он  весь —  вниманье,  весь — любовь.
И  знает  девушка  сама,
Что  от  нее  он  без  ума.

*  *  *

В  час  лунный  у  подножья  гор,
Забыв  о  времени  летучем,
Сошлись  подобные  двум  тучам
Два  мнения.  И  вспыхнул  спор.
К  упрямым  доводам  взывая,
Схлестнулись  стороны  всерьез.
Из  трубки  пепел  выбивая,
Дзикур  сердито  произиес:
—  Уж  очень  ты,  Дамей,  запальчив,
В  решеньях  скор,  как  пионер.
Арсана,  знаю  я,  не  мальчик,
А  настоящий  инженер.
Но  ты  подумай  и  пойми,
Что  в  Амзаре  в  такую  пору
Близка  ребяческому  вздору
Идея  ваша,  черт  возьми!
Водоподъемник  в  эти  дни
Вы  строить  можете  одни,
А  я  на  плечи  не  хочу
Брать  то,  что  мне  не  по  плечу.

—  Дерзать  боишься,  но,  поверь,
Не  убедишь  односельчан  ты.—
И  посмотрел  Дамей  на  дверь
Заветной  комнаты  Астанды.
Ему  хотелось  в  этот  час
Взглянуть  в  глаза  ее  большие,
Миндалевидные,  родные;
Вторых  таких  не  сыщешь  глаз.
—  Когда  подсолнухи  грызут,
То  шелуха  летит  на  ветер,
А  я,  должно  быть  ты  заметил,
Словами  не  бросаюсь  тут.
Не  увлечете  вы  людей —
Таких  не  надо  нам  затей.
Электростанция — то  дело,
А  здесь —  я  заявляю  смело  —
На  опыт  ваш  кладу  запрет,
В  нем  никакого  проку  нет.—
—  Клянусь,  Дзикур,  твой  вывод  ложен!
Не  рассчитав  наверняка
Своих  возможностей,  из  ножен
Ты  не  выхватывай  клинка.
Отвесна  горка  «Старый  дуб»,
И  мне  без  посоха,  признаться,
Туда,  как  многим,  не  подняться,
Но  ведь  Арсана  наш  не  глуп.
И  говорит  он,  что  поднять
На  высоту  не  трудно  воду,
Чтоб  засуха,  нагрянув,  с  ходу
Отпрянула  немедля  вспять.
Иначе,  брат,  жара,  как  дура,
Спалит  добро  садов,  полей,—
И  вновь  с  волнением  Дамей
Подумал  о  сестре  Дзикура:
«Наверно,  не  придется  мне
С  ней  посидеть  наедине».

Дзикур,  позиций  не  сдавая,
Ответил,  трубку  набивая:
—  Не  отстаем  мы,  слава  богу,
План  выполняем  каждый  год,
К  чему  же  лезть  на  ту  дорогу,
Где  нет  покоя  от  забот,—
Ладонью  спичку  заслоня,
Коснулся  табаком  огня,
И  молвил  с  трубкою  у  рта:
—  А  вдруг  не  выйдет  ни  черта
Тогда  не  вас,  меня  к  ответу
Потянут  за  шумиху  эту.
Уволь,  Дамей.  Благодарю
И  заявляю  вам  заране,
Что  о  тебе  и  об  Арсане
Я  напишу  секретарю
Райкома  партии.  Пусть  он
Вам  скажет,  чтобы  на  рожон
Не  лезли,  вы.—
—А  если  вдруг
Тебя  он  не  поддержит,  друг?—
Но  тут  осекся  фронтовик:
Вошла  Астанда  в  этот  миг.
—  Наговорились  вы  немало,
Прошу  к  столу,—  она  сказала.

Тьма  за  окном  черным-черна.
И,  устремившись  из  окна,
Луч  света  врезался  в  нее,
Как  золотое  острие.
И  бабочки  друг  дружке  вслед
Летят,  летят  на  яркий  свет.

*  *  *

«Мой  друг  давнишний  Дзенеладзе
Прочтет  мое  письмо.  Признаться,
Могу  я  суток  через  пять
Ответа  из  Тбилиси  ждать.
О  ном  скажу  я  смело:  друг!—
Хоть  голова  его  белее.
Когда  студентом  был  в  Москве  я,
Он  кандидатом  был  наук.

Я  с ним  в  те  годы  подружился,  —
Московской  дружбы  нет  прочней.
Меня  учил  и  сам  учился
Он  у  моих  учителей.
Потом —  всему  своя  пора —
Мой  друг  шагнул  в  профессора.
Люблю  я  доброго  Нико.
С  выпускниками  у  него
Идет  все  время  переписка.
Он  к  сердцу  принимает  близко
Заботы  нх,  мечты,  тревоги,
Чем  жизнь  наполнена  в  итоге.
Теперь  он  крупный  педагог,
В  машинах,  в  технике  знаток,
И  только  пишущей  машинки
Не  признает  («Какой  в  ней  прок!»)
И  письма  пишет  по  старинке.
Клянусь,  когда  бы  не  дела,
Меня  б  сегодня  увела
В  Тбилиси  горная  дорога,
По  ней  машин  стремится  много.
Там  от  Куры  невдалеке,
Чей  бег  стремителен  и  гулок,
Шагая  в  сторону  Ваке,
Я  тот  нашел  бы  переулок,
Где  дом  с  балконом  мозаичным
Стоит  под  кровом  черепичным.
Нажал  бы  кнопочку  звонка
Я  у  дверей  особняка.
И  в  кахетинской  небольшой
Старинной  шапочке  простой
Меня  б  хозяин  дома  встретил,
Как  юноша  горяч  и  светел.

И  у  рабочего  стола,
Поняв  моих  забот  причину,
Он  в  наши  вторгся  бы  дела,
Помог  создать  нам  для  села
Водоподъемную  машину.
А  в  час,  когда  в  огнях  Тбилиси,

Я  вновь  послушал  бы  «Даиси»
Или  приятелей  опять
Я  звоном  встретил  бы  стакана»,—
Так  думал  инженер  Арсана,
Решив  в  Тбилиси  написать.

*  *  *

Вот  Расидац,  согнувши  стан,
В  тиши  к  веретену  присела,
Как  вдруг  калитка  заскрипела
И  въехал  на  коне  Елкан.
Кряхтя,  он  спешился.  Навстречу
Хозяйка  вышла. —  Добрый  вечер!
Давненько,  дядюшка,  вы  что-то
Не  заезжали  к  нам  в  ворота.
Позвольте,  привяжу  коня.
Как  жизнь?  Здоровье  как?  —  Да  ныне
Нет,  дорогая,  и  в  помине
Ни  сил,  ни  жизни  у  меня.
Держаться  стала  еле-еле
Душа  в  моем  разбитом  теле.
Все  позабыли  старика.

И  разговор  издалека
Он  не  спеша  повел  о  деле.
Припомнил,  как  с  отцом  ее,
Двоюродным  любимым  братом,
Делил  и  пищу  и  жилье,
Как  много  раз  по  горным  скатам
В  дороги  дальние  они
В  те  славные  пускались  дни.
—  На  праздниках  мы  вместе  пили,
Печали  поровну  делили.
Ваш  дом  мне  близок,  как  родной.
И  в  Амзаре  тебе  одной
Могу  излить  свою  кручину:
Поминки  объявить  по  сыну —
Мое  последнее  желанье,
Да  вот  быка  нет  на  закланье.—
И,  свесив  голову  понуро,
Елкан  добавил  в  тишине:
—  Ты,  Расидац,  как  мать  Дзикура,
Помочь,  конечно,  можешь  мне.
Дзикур,  дай  бог  ему  здоровья,
На  свет  рожден  для  дел  больших.
К  тебе  любовь  его  сыновья—
Пример  для  юношей  других.
Мы  как-никак  с  тобой  родня,
Замолви  слово  за  меня.
На  ферме  есть  быков  немало,
Пусть  он  уважит  старика
И  Гваке  повелит  быка
Мне  дать  во что  бы ни  стало.—
—Доверьте  мне  свою  судьбу,
К  Дзикуру  я  найду  тропу.
И  знайте,  дядя,  что  быка
Уже  вы  взяли  за  рога.

*  *  *

Жалея  дядюшку  седого,
Племянница  сдержала  слово.
Елкан,  хваля  ее  смекалку,
Тропинкой  узкою,  прямой
Шел  из  правления  домой,
Привычно  опершись  на  палку.
Теперь  поминки  были  близко,
Теперь  в  руке  у  старика
Имелась  верная  записка
На  получение  быка.
«Поминок  скорых,— думал  дед,—
Не  очень  тяжким  будет  бремя...»
Зашел  по  делу  в  это  время
Дамей  к  Дзикуру  в  кабинет.
—  Ах,  это  ты!  Садись,  приятель,
А  я  уж  думал — вновь  идет
Ко  мне  старик  несчастный  тот,—
Сказал  устало  председатель.
—  Наверно,  с  просьбою  сюда
Он  приходил?—  Да,  в  том  беда,
Что  отказать  ему  нет  сил.—
—  О  чем же  он  тебя  просил?—
—  Поминки  он  устроить  хочет,
И  все  о  жертвенном  быке
В  жестоком  горе  и  тоске
На  склоне  лет  своих  хлопочет.
Не  долго  жить  ему  осталось,
Не  выбраться  ему  из  тьмы.—
—  Что  ж  сделал  ты?  — Уважил  старость
И  дал  быка  ему  взаймы.—
—  Кто  право  дал  тебе  на  это?—
—  Позволь,  мой  друг,  взамен  ответа
Вопрос  задать:  скажи  по  чести,
Как  на  моем  проклятом  месте
Ты  поступил  бы?  —
—  Уж  конечно,
Не  так  поспешно  и  беспечно!
Помог  бы  Хикве  чем  возможно,
И  если  душу  всю  вложить,
То  сообща  совсем  не  сложно
И  старца  переубедить.
Тебе  ж  нет дела  до  народа.—
—  Постой!  Давай  без  кутерьмы,
Ведь  я  того  быка  не  продал,
А  под  расписку  дал  взаймы.
Замечу  кстати:  недостойно
Ты  стал  вести  себя,  Дамей,
Чернишь  меня  в  глазах  людей,
Забыв,  что  твой  отец  покойный
Меня  просил  в  любой  судьбе
Названым  братом  быть  тебе.—
—  Я  чту  желание  Басята,
И  сам  люблю  тебя,  как  брата,
Но  знай,  что  должность —  не  супруга,
А  дружба —  не  бюро  услуг,
И  покрывать  ошибки  друга
Не  может  настоящий  друг.
Вот  так-то,— произнес  Дамей
И  шумно  вышел  из  дверей.

«Хоть  в  отношении  быка
Свалял  я  нынче  дурака,
Дамей  здесь  не  законодатель.
Он  стал  не  в  меру  дерзок,  горд,
Такой  дружок  на  кой  мне  черт!»  —
Подумал  гневно  председатель.

*  *  *

Дзикур  домой  вернулся  злой
И,  скрыть  волненье  не  умея,
На  фотографию  Дамея
Астанде  показал  рукой:
—  Пора  убрать!  Ему  дорога
Теперь  заказана  сюда.
Не  огорчайся,  не  беда,
Ведь  женихов  на  свете  много.
Вот  Ларба  Сакун,  например,
Чем  не  жених,  не  кавалер?
Он  мне  сказал:  твоя  краса
Давно-давно  его  неволит.
А  этот  пусть  мои  глаза
Отныне  больше  не  мозолит.—
—  Опять  не  в  духе  вы,  мой  брат.
А  те,  кто  сердится  не  в  меру,
Ну  вот  как  вы  сейчас,  к  примеру,
Услышать  правды  не  хотят.
Я  заявляю  вам  по  чести:
Портрет  останется  на  месте,
А  сватать  Сакуна  смешно —
Он  получил  отказ  давно.
Вам  потому  сей  лодырь  мил,
Что  он  вас  лестью  опьянил.
Ведь  у  него  на  этот  счет
Своя  особая  сноровка.
Он  скакуна  придержит  ловко,
Чтоб  конь  ваш  вырвался  вперед.
Набьете  трубку — и  тотчас
Огонь  он  высечет  для  вас...—
—  Да  что  ты  учишь,  как  Симон!—
Сказал  Дзикур  и  вышел  вон.

*  *  *

Скатилось  солнце  за  хребты,
Лег  сумрак  дымной  синевою.
В  саду  водою  ключевою
На  клумбах  политы  цветы.
Астанда  па  скамье  одна,
В  раздумие  погружена.
Пред  нею,  подбоченясь  лихо,
Стоит  кувшин.  Спокойно,  тихо
В  саду  ветвистом  все  вокруг,
Не  ждет  красавица  подруг,
И  не  спешит  чамгура  в  руки
Сегодня  взять  она...  Друзья,
Хочу  вам  всем  поведать  я,
Что  в  дни,  когда  она  в  разлуке
Была  с  Дамеем,  грусть  не  раз
Ее  терзала,  как  сейчас.
Но  вот  шаги  раздались  рядом.
Мгновенно — и  нежным  взглядом
С  Дамеем  встретилась  она.
Всходила  медленно  луна
Над  полузатемненным  садом.

—  Астанда, — и,  рукой  касаясь
Послушной  девичьей  руки,
Дамей  сказал,—  твоей  тоски,
Наверно,  я  виной  являюсь.
Как  видно,  грубо  чересчур
С  твоим  я  обошелся  братом.  —
—  Ты  быть  не  можешь  виноватым,
Я  знаю,  что  не  прав  Дзикур.
Не  осуждай  меня,  Дамей,
Но  больно  мне  от  вашей  ссоры.—
И  снова  встретились  их  взоры
Под  сенью  дремлющих  ветвей.
Как  мчится  время!  Звездный  рой
Уже  летит  над  Амзарой.
Любовного  свиданья  час
Мгновеньем  кажется  для  нас.
Слились  две  тени  на  тропе.
Качнулись  розы,  пламенея.
Желаю  счастья  я  тебе,
Невеста  славного  Дамея!

-----------
1  Главы  даются  в  сокращении.

1947—1950


Иван Тарба
(Родился  в  1921  году)

ОСЕНЬ
В  дни  весны,  порою  зимней
И  в  любое  время  года
Ждут  в  краю  гостеприимном
Твоего,  мой  друг,  прихода.

Как  велит  обычай  древний,
Поспешат  накинуть  к  встрече
В  стужу  зимнюю  деревья
Бурки  белые  на  плечи,

Чтобы  гостя  в  снег  и  вьюгу
Ожидать  не  на  пороге,
А  пойти  и  встретить  друга
Перед  домом  у  дороги.

Если  ты  придешь  весною,
Ветер,  в  роще  пролетая,
Очарует  под  луною
Былью  давнею  лесною,
На  дубах  листы  листая,

Удивит  не  пышным  дивом,
А  веселой,  умной  сказкой,
Той  глубокой  и  правдивой,
Что  сложил  народ  абхазский.

Если  в  гости  летом  будешь  —
Сил  накопишь  и  здоровья,
Сам  с  собой  в  горах  побудешь,
Отдохнешь  под  сельской  кровлей.

Караванной  тропкой  старой
Ты  пройдешь,  легко  шагая.
Тень  свою  сгустит  чинара,
Отдых  твой  оберегая.

Круглый  год  друзей  приветить
Рад  мой  край  гостеприимный...
Рассказал  тебе  о  лете,
О  поре  весенней,  зимней.

Но  как  праздничной  награды
Ждут  здесь,  август  провожая,
Время  сбора  винограда,
Время  сбора  урожая.

Приходи  порой  осенней,
Не  запамятуй  совета:
Чтоб  застать  людей  в  селенье,
Приходи  еще  до  света.

Очень  мы  тебя  попросим
К  сроку  встать  не  полениться.
Встретить  гостя  выйдет  осень,
Золотая  от  пшеницы.

—  Здравствуй,  гость,  войди,  прохожий,
А  в  глазах  привет  и  ласка.
Осень,  как  она  похожа
На  красивую  абхазку!

Поведет  к  отарам  в  скалы,
В  поле,  в  чайную  долину,
Поведет  тебя  в  подвалы,
В  погреба,  где  бродят  вина.

Поведет  селом  знакомым,
В  лица  встречным  глядя  смело.
Под  окном  любого  дома
Угостит  тебя  чурчхелой.

И  руками  молодыми
На  бахчах  и  огородах
Для  тебя  отыщет  дыню,
Как  пудовый  самородок.

С  угощением  вечерним
Поднесет  хозяйка  чару,
Всю  серебряную  с  чернью,
С  молодым  вином  «мачара».

Рогом  чокнется  старинным,
Полным  тем  вином  бродящим,
Чтобы  в  край  гостеприимный
Ты  заглядывал  почаще.

1949


ЯЗЫК  ОКТЯБРЯ
Он  держал  не  перо, а  мотыгу
В  заскорузлых  крестьянских  руках.
И  лежала  земля, словно  книга,
Что  не  мог  прочитать  он  никак.

И  его,  не  как  нынче,  не  к  школе
С  детских  лет, из  родного  села
Бедняка  в  кукурузное  поле
Неширокая  тропка  вела.

Хоть  усердно  работал — на  диво,
Голодал,  как  и  прежде,  пока.
Сколько  лет  он  молчал  терпеливо.
Видно, правды  не  знал  языка.

И  однажды  за  русским  солдатом,
Положившим  терпенью  конец,
Зашагал  мой  отец, как  за  братом,
Вслед  за  правдой пошел мой отец.

И  пылало  абхазское  небо
Над  огнем  всколыхнувшихся  сел,
Пусть  отец  тогда  в  партии  не  был  —
Боевую  он  школу  прошел.

1951


ТБИЛИССКАЯ НОЧЬ
Люблю  я  ночь  тбилисскую,
Где  в  окруженье  звездном
Луна  такая  близкая
Над  горным  гребнем  острым,

Где  ветерок  вполголоса
Нашептывает  саду,
Луна  рисует  полосы,
Копируя  ограду,

Где  набережной  звонкою
Шагаю  над  Курою,
Где  волны  с  плоскодонкою
Увлечены  игрою,

Где  ярко  освещенное
Не  гаснет  до  рассвета
В  ночи  окно  ученого,
А  может  быть — поэта.

Мигают  окна,  светятся,
Взобравшись  на  вершину,
Где  ковш  Большой  Медведицы
Над  миром  опрокинут,

Где  небеса  бездонные,
Где  вечно  над  тобою
Гудят  цеха  бессонные,
Как  дальний  шум  прибоя,

Где  звезды  меркнут  искрами
Над  трубами  завода...
Вся  эта  ночь  тбилисская  —
Предчувствие  восхода.

1951


ДОЛИНА  АЛАЗАНИ
Я  ловлю  ее  глазами,
Но  зигзагами,  звеня,
Алазани,  Алазани
Убегает  от  меня.

А  долина  за  рекою  —
Нескончаемый  простор,
Спит  в  эпическом  покое,
Разбросалась  между  гор.
Бесконечна,  величава,
Горным  солнцем  зажжена.
Где  берет  она  начало,
Где  кончается  она?

Говорят,  на  эти  травы
Пепел  с  пламенем  летел.
Говорят,  что  бой  кровавый
Над  долиною  кипел.
Но  не  видел  здесь  я  пепла  —
Смерти  след,  кровавый  след.
Зелень  новая  окрепла —
Я  застал  ее  расцвет.

Говорят,  что  здесь  когда-то,
За  судьбу  свою  дрожа,
Как  заплата  у  заплаты,
У  межи  была  межа.

Но  не  видел я  такого,
Я  пришел  сюда  потом —
Разлеглась  долина  новым
Расцветающим  ковром.

Предо  мной  лежит  сегодня,
Урожаи  расстеля,
Плодоносна,  плодородна
Алазанская  земля.

Возле  горного  порога,
Так  добра  и  хороша,
Так  распахнута  широко,
Как  народная  душа.

А  туман,  за  стаей  стая,
Наплывает  вдалеке,
Будто  сливки  застывают
На  топленом  молоке.

И  бежит  быстрее  лани,
Холодна,  неглубока,
Алазани,  Алазани —
Наша  горная  река.

1951


ВОЛГА
Волга!
Где  имя  нашли  такое?
Камешек  волжский  в  руке  держу..
Нет,  мне  не  будет  теперь  покоя,
Если  о  Волге  не  расскажу.

Мне  до  истока  идти  далеко,
Где  ручеек,  а  не  синий  вал.
Я  б  на  колени  стал у  истока,
Влажную  б  землю  поцеловал.

Волга!
Ты  вся  воплощение  силы,
Неукротимости,
Широты.
Разве  бы  где-нибудь не  в  России,
Волга,
Могла  бы  родиться  ты?

Чистая,
Тихая, мирным  летом,
Бурная,
Мощная по  весне.
Русский  характер  я  вижу  в  этом,
Русская  сила  в  твоей  волне.

В  свете  закатном — бела,  как  лава,
Голубоватая — чуть  рассвет.
Русская  песня.
Русская  слава.
Длинная  летопись русских  побед.

Если  случится  на  берег  этот
Выйти  хоть  раз,
Навсегда  уже
Чистое  зеркало,  полное  света,—
Волжский  разлив — унесешь  в  душе.

Каждому  имя  твое — родное.
Песни  о  славе  твоей  летят.
Над  знаменитой  твоей  волною
Встал,  словно  памятник,
Сталинград.

1952


С  ПЕРВЫХ ДНЕЙ
Двадцать  первый.
Весна.
Гром,  который — от  взгорий  до  моря.
Рвали  молнии  небо
И  снова  сшивали  прочней...
Гром,  до  моря  который,
Горящие  воды  Кодора!
И,  от  крови  тяжелые,
Волны  текли  меж  камней...
Победители  в  полночь
На  берег  взошли  каменистый,
Где  с  винтовкой  заморской
Убитый  лежал  меньшевик.

Опоясаны  лентами,
Шли  по  селу  коммунисты,
И  светились  патроны
От  вспышек  зарниц  грозовых.
Из  Абхазии  дымные  тучи
Уже  уходили.
В  белой  хижине — пацхе —
В  тот  час  родился  человек,
Словно  близкие  выстрелы
К  жизни  его  пробудили,
Обещая  ему
Беспокойный  и  радостный  век.
А  заря  поднималась,
Лучи  простирая  косые.
Навсегда  отступила
Из  нашей  Абхазии  мгла.
Это  светлое  утро
Пришло  из  Октябрьской  России,
Это  партия
Вечное  солнце  ко  мне  принесла.
Бородатый  солдат,
Уроженец  далекой  Рязани,
Оказался  дружком,
Боевым  побратимом  отца.

В  честь  солдата  по-русски
В  тот  день  нарекли  меня  Ваней.
Это  партия  дружбой
Связала  людские  сердца.
Я  с  годами  мужал,
Восходя  на  крутые  ступени,
Комсомольское  племя
Встречали  большие  дела.
Это,  землю  меняя,
Вставали  ряды  поколений,
Это  партия  новых  бойцов
За  собой  повела.
А  далекое  детство
Бредет  по  тропинкам  Кавказа.
Я  иду  коммунистом
И  счастлив,  шагая  в  строю,
Сознавать,  что  без  партии
В  жизни  не  прожил  ни  часа,
Что  она  с  первых  дней
Осеняет  дорогу  мою.

1953


АБХАЗИЯ
Люблю  я  всю  Абхазию  мою,
Страна  души (1)  она  по  праву.
Природа  здесь,  как  в  сказочном  краю,
Народ  хозяйствует  на  славу.

Здесь  цепи  гор,  как  стены  крепостей,
И  камни  рощами  покрыты.
Ее  наряда  нету  зеленей,
В  ней  солнца  круглый  год  избыток.

Сухуми,  как  невеста,  ты  возник,
Прикрыв  платком  зеленым  взоры.
Шоссе,  как  белый  жениха  башлык,
Сухумскую  обвило  гору.

Цветы  пьянят,  как  мед,  и  дышит юг,
Всей  солью  моря  освежая,
Крик  обезьян  шалящих  слышен  вдруг,
Гостей  тропического  края.

Здесь  северян,  закончивших  поход,
Я  вижу,  загорелых,  гордых,
Сквозь  горы  проходящих  каждый  год.
Здесь  место  встреч,  туристов  отдых.

Люблю  богатство  наших  деревень,
Полей  колхозных  даль  без  края
И  сладкий  стон  земли  в  счастливый  день
Под  славной  ношей  урожая.

Там  кукуруза  крутит  так  усы,
Как  урожаев  знатный  мастер,
Початки  в  блеске  золотой  красы
Несут  в  амбары  плодородья  счастье.

Там  тянутся  фруктовые  сады,
Что  серебром  дождя  омыты,
И  черных  слив,  как  пуговиц,  ряды
Блестят,  смуглянкою  пришиты.

Там  ольхи  очень  старые  стоят,
Повиты  лозами,  как  сетью.
И  кто  кого  поддерживать  тут  рад?
Их  браку  минуло  столетье.

Люблю  плантаций  чайных  на  ветру
Безбрежность.  Ветер  чуть  кусты  качает...
Я  быстрые  люблю  движенья  рук
Девичьих — крылья  белых  чаек.

Люблю  трудолюбивых,  милых,  тех,
Чей  облик  так  пуглив  и  ласков,
По  вечерам  их  песни,  звонкий  смех
И  стариков  абхазцев  сказки.

Люблю  Абхазию,  чей  облик  нов  —
Все  ново,  от  людей  до  быта;
Люблю  я  тосты  свадебных  пиров,
Люблю игру лихих джигитов.

Люблю  я  новизну  ткварчельских  шахт,
Когда-то  здесь  охотник  редкий
По  малой  нитке  тропочки  бежал,
Да  плакала  свирель  пастушья  где-то.

Теперь  здесь  ярче  слитков  золотых
Потоком  черным  уголь  льется,
Как  скакуны  на  скачках  мировых,
За  вагонеткой  новая  несется.

Люблю  ходить,  где  пропасти  оскал,
Все  выше,  вдаль,  чтоб  сердце  пело,
И  встретить  где-то  у  багдадских  скал
Гостей  далеких  загорелых.

Мой  путь  все  выше,  к  высям  ледяным,
Их  путь  лежит  в  долины  к  морю.
Мой  добрый  край  раскроет  сердце  им,
Амткел  обнимется  с  Кодором.

А там,  по  Бзыби,  где  скала  глуха,
Машины  к  Рице  горным  мчат  проходом,
Где  озеро  как  бурка  пастуха,
Где  льются  Авадхары  воды.

Люблю,  как  сын,  Абхазию  мою,
Не  устаю  ходить  по  ней, — такую
Ее,  как  цвет  невянущий,  пою  —
Большой  земли  советской  часть  родную!

----------------
1  Апсны — по-абхазски  «Страна  души».

1953


НА СКАЧКАХ
Лыхненский  двор  народу  полон.
Шум, говор, ржание  коней.
Из  ближних  и  далеких  сел  он
На  скачки  пригласил  гостей.

Над  ним  простор  небес  безбрежных
Прибой  живой  голубизны.
Направо  горы  в  бурках  снежных,
И  море  с  левой  стороны.

Вот  зазвучал  азар  старинный
Над  строем  всадников  лихих.
На  старт  под  шелест  тополиный
Трибуны  проводили  их.

Красивы  всадники  на  диво.
Сияет  солнце,  даль  светла.
И  скакуны  нетерпеливо
Грызут,  танцуя,  удила.

Кто  победит  в  соревнованьях?
Об  этом  спорят  знатоки.
Поспешна  юность  в  предсказаньях
Неторопливы  старики.

В  борьбе  вопрос  решится  спорный:
Кто  заберет  сегодня  приз?
Дан  старт! Раздался  клич  задорный,
И  кони  вихрем  понеслись.

Вначале,  скачку  возглавляя,
Шел  конь  каурый  впереди,
Но  вскоре  лошадь  вороная
Его  сумела  обойти.

Ее  хозяин,  парень  бравый.
Секрет  победы,  видно,  знал  —
Он  от  безвестности  до  славы
За  три  минуты  доскакал.

Затем  джигит  в  папахе  серой,
Клинка  сжимая  рукоять,
Помчался  бешеным  карьером
Искусство  рубки  показать.

Ходивший  в  рейды  и  атаки,
Видавший  виды  под  огнем,
Он  так  сидел  на  аргамаке,
Как  будто  родился  на  нем.

Легко  лозу  рубивший  с  ходу,
Не  мог  джигит  не  знать  того,
Что  смотрят  из  толпы  народа
Глаза  любимой  на  него.

1953


МАШИНИСТКА
Все  ее  хозяйство  небогато,
Поезд  в  степь  ее  привез  к  утру,
И  палатка  хлестко  и  крылато
Над  столом  забилась  на  ветру.

И  она,  усевшись  деловито,
Папки  поспешила  развернуть.
Для  удобства  или  так,  для  вида,
Столик  пододвинула  чуть-чуть.

Тишина  копилась  тут  веками,
Но  машинка,  тишине  грозя,
Под  ее  бегущими  руками
Затрещала,  заиграла  вся.

Папку  приготовила  сначала,
Крупно  отпечатала:
«ЦИМЛА»,
Первую  страницу  написала
И  подшила  первые  дела.

И  не  просто  дерзкая  машинка
В  нашей  канцелярии  стучит —
От  палатки  первая  тропинка
К  берегу  цимлянскому  бежит.

А  потом,  глубокий,  словно  кратер,
Котлован  оставив  позади,
Прошагает  грузный  экскаватор
С маркою  уральской на  груди.

И  его  огромные  детали,
Несомненно  заслонят  от  нас,
Как  в  палатке  буковки  летали
Сводками  о  стройке  становясь.

Словно  птицы  зернышки  клевали —
Пальцы  то  туда,  а  то  сюда,
Будто  подбирали  на  рояле
Первую  мелодию  труда.

Ей  на  стройке  все  здесь  интересно.
И  она  горда,  что  раньше  всех
Ей  бывает  каждый  день  известно,
Кто  отстал,  а  у  кого  успех.

Имена  строителей  родные
Ей  знакомы.  И  она  вчера
Отпечатать  списки  наградные
В  машбюро  осталась  до  утра.

Сложит  все  бумаги  на  рассвете,
Тщательно  рассортирует  их
И  своей  фамилии  не  встретит
В  этих  длинных  списках  наградных.

«Позабыли  или  не  успели,
Там  зато  другие  имена...»
В  песне  машинистку  не  воспели...
Впрочем,  есть  и  песня —
Вот  она!

1953


ДЕТСТВО
Поет  в  горах  пастушечья  свирель,
Летят  ручьи,  седые  от  кипенья.
Передо  мной  родимое  селенье,
Где  мать  мою  качала  колыбель.

Как  будто  снится  мне  волшебный  сон:
Я  вижу  детство, смуглого  мальчишку,
С  ватагой  босоногою  вприпрыжку
Бежит  купаться  на  рассвете  он.
Гремит  реки  шальной  водоворот,
И  рвется  сердце  матери  на  части:
А  вдруг  ее  единственное  счастье
Свирепая  Гализга  унесет!

Нет,  это  явь, нет,  это  мне  не  снится,
Он — мой  двойник, мальчишка  из  села.
Здесь  не  меня  ли  в  первый  класс учиться
Мать  за  руку  однажды  отвела?

Постигнув  мудрость  азбуки  нехитрой,
Читать  я  стал, как  сельский  грамотей.
Сам  знаменитый  Гулиа  Димитрий
Был  автором  грамматики  моей.

Ровнее  строки  вывести  старалась
Моя  к  тетради  льнувшая  рука,
Но  снова, как  тропинка,  изгибалась
Из-под  пера  ползущая  строка.

Любил  я  слушать,  сидя  на  уроке,
Рассказы  про  далекие  края...
Настало  время —  выпрямились  строки. 
Настало  время — кончил  школу  я.

Смотрю  вокруг.  Здесь  перемен  немало
Произошло  за  несколько  годов.
Тот  школьный  сад, что  детвора  сажала,
Согнулся  весь  под  тяжестью  плодов.

Мне в  старый класс зайти бы по привычке.
Но  это  ныне  невозможный  труд:
Ведь  вместо  прежней  школы-невелички
Десятилетка  выстроена  тут.

Теплы  друзей  приветливые  речи,
И  каждый гостя приглашает в  дом,
Из  погреба  достав  во  имя  встречи
Бочонок  старый  с  молодым  вином.

К  себе  зовут  меня  поля,  дубравы
И  берега  стремительной  реки,
Что  помнят смех  мой и  мои шаги,
Минувшие  печали  и  забавы.

Смотрю  вокруг — не  в  силах наглядеться.
Как  рассказать  товарищам  о  том,
Что  я  сейчас  свое  увидел  детство,
Бегущее  на  речку  босиком!

1953


МАТЬ
Нет  невозвратимее  разлуки,
Нету в  жизни  горестнее  дня,—
Ты  ко  мне  протягиваешь  руки,
Не  себя  жалея,
А  меня.

Слабая  такая,  дорогая,
Бедная,  бессильная  рука...
Солнце  всходит,  ничего  не  зная,
Зайчиком  бежит
Вдоль  тюфяка.

Неужели  скоро  это  солнце,
Обходя  просторный  небосвод,
Глаз  твоих  погасших не  коснется,
Мимо равнодушно  проплывет?

Нам  болезнь  не  дарит  ни  минутки,
Не  дает  ни  часу  нам,  ни  дня,
Но  живешь, живешь  ты третьи  сутки
Ты  боишься  огорчить  меня.

Я  же  век  усталых  не  смыкаю
И  в  глаза  туманные  гляжу —
Будто  бы  тебя  не  отпускаю,
Ниточку  последнюю  держу.

Что-то  ты  сказать  мне  захотела,
Но  уже  не  слушались  уста,
Долгим-долгим  взглядом  поглядела
И  закрыла  веки  навсегда.

Сколько  было  боли  и  тревоги
В  этом  взгляде  —
Целый  мир  забот,
Все  о  той, о  будущей  дороге,
Что  осиротевший  сын  пройдет.

И  уста  твои,  что  замолчали,
Запертые  смертью  на  замок,
Может  быть,  в  последний  миг  в  печали
Главное мне  что-то завещали.
Только  я  расслышать  уж  не  мог!

Это  было  все...
С  того  мгновенья
Я  не  мог  уж  к  матери  прийти
Для  совета,  или  утешенья,
Или  для  напутствия  в  пути.
Говорят,  что  мать  одна  на  свете  —
Значит,  я  теперь навек  один...

Голову  я  поднял: солнце  светит,
Светит,  как  всегда  и  всем  на  свете
От  пеленок  детских  до  седин.
В  комнату  вошло,
Открыло  двери,
Заглянуло  в  книги  на  столе...
Как  ни  странно  это  — в  час  потери
Солнце  не  погасло  на  земле!
В  нем  природы,
В  нем  народа  сила
Не  устанет  никогда  сиять.
Родина  меня  усыновила,
Родина
Одна  тебе  под  стать,
Мама  милая,
Родная  мать!

1953


*  *  *

1

Лишь  только  в  песнях  горных
Мне  до  срока
С  черкешенкой  встречаться  довелось.
Мы  друг  от  друга  жили  недалеко,
Но  долго  шли  дороги  наши  врозь.

И  вот  явилась  женщина  другая —
Единственная,  верная,  одна.
Мы  вышли  в  путь,
Любовь  оберегая,
Поверив,  что  незыблема  она.

И  с  той  поры
Я  не  встречал  рассветов
Под шум дождя у  прибережных  скал;
Любовь  и  верность  в  юности  изведав,
Я  чувств  иных  не  звал  и  не  искал.
И  стали  забываться  понемногу
Заботы  и  тревоги
Прежних  дней.
Одну  заботу  и  одну  тревогу
Я  чувствовал  с  годами  все  сильней.

Одна  любовь  была  мне  всех  дороже.
С  ней  вместе,  безмятежно  и  светло,
Я  вышел  в  путь. Я  счастлив  был. Так  что  же,
Так  что  же  это  вдруг  произошло?

Минувшее  виденье  песни  горной —
Черкешенка  возникла  наяву.
Неотвратимо,  слепо  и  упорно
Я  к  ней  стремлюсь.
Иду  за  ней.
Зову.

Я  не  был  подготовлен  к  этой  встрече,
Права  моя  любовь  иль  не  права —
Но  жизнь  вошла  со  мной  в  противоречье,
Смешала  дни  и  спутала  слова.

Я  говорю  бессвязно  и  невнятно:
Остановиться...  Вспомнить...  Повернуть...
Но  у  любви  дороги  нет  обратно
И  вспять  не  поворачивает  путь.

И  у  кого  прощенья  попрошу  я
За то,  что  свет погас  в  моем дому.
Когда  любовь,
Лавиною  бушуя,
Подкатывает  к  сердцу  моему?

Мы  оба  на  свиданье  опоздали,—
И  все-таки,  как  позднюю  зарю,
За  радость  счастья  в  облаке  печали
И  за  любовь  тебя  благодарю.

2

За  окошком  растет,  зацветает  черешенка,
Заплетает  весенние  косы  свои,
И  о  чем-то  поет  молодая  черкешенка —
Слышу  голос  любви.

Я  сегодня  ей  высказал  все,  что  я  думаю,
Чем  живу  и  на  чем  в  этой  жизни  стою.
Рассказал,  как  люблю  золотую  беду  мою,
Непонятную  радость  мою.

По  весеннему  саду  проходит  красавица,
Собирает  цветы  и  поет.
К  сердцу  голос  ее  на  лету  прикасается —
И  ответная  песня  стремится  в  полет.

Перед нею черешня цветущая  клонится,
Я  гляжу — и  вскипает  надеждой  душа.
Но  за  это  отплатит  мне  ночью  бессонница,
Осторожной  листвой  за  окошком  шурша.

Вот  оно,  мое  счастье  тревожное,  около
Промелькнуло  легко  и  светло,
Каблучками  по  мелким  ступенькам  процокало,
Затворило  калитку  и  к  морю  ушло.

Если  верное  сердце  любовью  расколото,
Остается  одно  утешение  мне —
Что  не  сделался  жертвой  душевного  холода,
Что  горел,  и  горю,  и  сгораю  в  огне.

1953


У  РОДНИКА
По  тропе,  что  с  давних  лет
Вьется,  будто  бы  змея,
Позабыв  весь  белый  свет,
Проходила  с  милым  я.

И,  хоть  полночь  не  впервой
Мы  встречали  среди  скал,
Был  послушным  милый  мой
И  меня  не  обижал.

Говорил  он  про  любовь,
Как  про  чудо  из  чудес.
И  медовый  месяц  вновь
Улыбался  нам  с  небес.

Отражая  небосвод,
Танцевал  родник,  звеня.
Он  студеные,  как  лед,
Бросил  капельки  в  меня.

Стало  холодно  мне  вдруг
Под  луною  среди  скал,
Но  меня  впервые  друг
В  этот  миг  поцеловал.

Вся,  как  вспыхнувший  костер,
Запылала  сразу  я
На  тропе,  что  с  давних  пор
Вьется,  вьется,  как  змея.

Вышла  замуж  я  давно.
И,  хоть  вдаль  летят  года,
Эту  полночь  все  равно
Не  забуду  никогда.

Я  люблю,  когда  в  горах
Серебрится  лунный  лик.
Повстречался  мне  на  днях
Звонкий  памятный  родник.

И  с  волнением  к  нему
Я  приблизилась  едва,
Как,  не  знаю  почему,
Закружилась  голова.

1953


*  *  *

Пусть  она —  какая  ж  в  том  обида?
Красотой  не  ослепляет  глаз,
Есть  красивей  девушки,  я  видел,—
Лучших  нету,  уверяю  вас!

С  чем  сравнить  мою  мне  дорогую?
Все  слова  забыл  я,  как  назло.
Ничего  придумать  не  могу  я,
Что  ее  напомнить  мне  б  могло.

Нет  у  милой  кос,  тяжелых,  гладких,
В  волосах  ни  искры,  ни  огня,
Русые  коротенькие  прядки
Намертво  опутали  меня.

Пусть  не  выхолены  руки  ленью,
Пальцы  не  белы  и  не  тонки,
Но  меня,  ей-богу,  в  исступленье
Может  привести  прикосновенье
Загорелой  дорогой  руки.

Нет  в  ее  глазах  волшебной  силы,
В  них  не  голубеет  бирюза,
Но  они  меня  навек  пленили,—
Значит,  хороши  ее  глаза.

Что  еще  могу  о  ней  сказать  я?
Милая  проворна  и  ловка,
И  к  лицу  ей  ситцевое  платье —
Может,  больше,  чем  другим  шелка.

Пусть  и  не  заметите  покуда
Вы  ее  среди  подруг  в  кругу,
Ну,  а  я  гляжу  и  не  могу —
Лишь  она  передо  мною  всюду!

1953


*  *  *

Димитрий  Гулиа  в  гостях,
И  там,  где  долы  в  росах,
С  ним  речь  заводит  о  стихах
Пастух,  сжимая  посох.

Он  говорит: —  У  нас,  мой  друг,
Слагают  песни  в  поле.  —
И  запевает  песню  вдруг
Знакомую  до  боли.

Окончив  песню,  молвит  дед:
—  Ты  на  меня  не  сетуй...—
Молчит  по  скромности  поэт:
Он — автор  песни  этой.

1953


*  *  *

Нет,  не  чувствовал  я  жажды,
Когда  вечером  однажды
Шел,  забыв  про  все  дела,
Вдоль  абхазского  села.

По  пути  я  в  чей-то  двор
Ненароком  бросил  взор.
Вижу — гений  красоты
Поливает  там  цветы.

Заикаясь  от  волненья,
Я  сказал: —  Прошу  прощенья!
Жажда  жжет  меня,  как  рана.
Мне  б  водички  полстакана.

Незнакомка  улыбнулась,
В  дом  вошла,  затем  вернулась,
И  взамен  воды  она
Предложила  мне  вина.

Ну  и жажда!  Пью  и  пью,
Сам  себя  не  узнаю.
Но,  клянусь,  не  от  питья
Захмелел  в  тот  вечер  я.
В  голове  поплыл  туман.
На  тропу  упал  стакан.
Он  упал — и,  как  назло,
Сразу  вдребезги  стекло!

А  красавица  смеется:
К  счастью,  мол,  посуда  бьется.
Говорит  мне: — Заходите,
Если  пить  вы  захотите!

1953


*  *  *

Ты  стихов  не  пишешь и  не  строго,
У  плеча  склонившись  моего,
Спрашиваешь  часто: —  Сделал  много?
И  порою  слышишь:  — Ничего.

Как  и  я,  ты  сядешь  у  камина,
Новых  щепок  в  угли  набросав.
Вспыхнет  пламя,  тени  отодвинув.
Отчего  ж  темны  твои  глаза?

Молча  ты  встаешь, идешь  от  света,
Замерли  шаги  твои,  тихи.
Но,  твоей  улыбкой  не  согреты,
Будут  ли  горячими  стихи?

Я  один... Ночь  рушится  на  скалы,
И  луны  осколки  на  столе...
Я  пишу... И  ты в  ночи  привстала.
Милая,  что  ищешь  ты  во  мгле?

И  не  те  ль  слова  ты  прошептала,
От  которых  речь  моя  ярка,
Как  ребенок,  робкая  сначала,
Смело  встанет  на  ноги  строка.
Если  так (да,  так,  а  не  иначе!)
На  рассвете  ль,  в  сумраке  ночном
Ты  со  мной,  любимая, и  значит,
Мы с тобою трудимся вдвоем.

1953


МЕДИЦИНСКАЯ  СЕСТРА
Белоснежные  повязки
Перевязывали  туже,
Испытали  все  лекарства,
А  ему  все  хуже,  хуже...

По  ночам  в  его  палате
До  утра  сестра  дежурит:
Даст  воды,
Постель  поправит,
Ну  а  он  все  брови  хмурит...

И  консилиум  созвали
Для  него,
На  всякий  случай,—
Хоть  идет  к  поправке  дело,
Но  ему ничуть не  лучше.

Невозможно  докопаться,
Доискаться —
В  чем  причина?
Все  признать  уже  готовы,
Что  бессильна  медицина.

Только  сам  больной  внезапно
Угадал  порой  ночною,
Что  не  раны  и  болезни,
А...  сестра  всему  виною.

Торопливая,  подходит,
Хоть  и  зла  ему  не  хочет,
Поглядит —
И  дрогнет  сердце,
Ртуть  в  термометре  подскочит.

Эх,  врачи,  в  подобном  деле
Все  искусство  ваше  зыбко  —
Не  нужны  ему  лекарства,
А нужна  ее  улыбка!

1955


ХАМЕЛЕОН
Его  улыбка  неуловима,
Ему  в  глаза  заглянуть  нельзя —
Взирает  он  не  на  вас,  а  мимо,
Надменным  взглядом  едва  скользя.

Отменно вежлив  — не упрекнете,
Официально  холодноват.
К  нему  войдете —
«Вы  по  работе?»—
Сухие  губы  проговорят.

Но  что  случилось? —
Раскинув  руки,
Идет  навстречу  вам  от  стола.
В  радушном  взгляде  ни  тени  скуки,
Улыбка  радостно-весела.

Он  спросит:
Были  ли  на  футболе,
И  о  здоровье  детей,  жены.
Хоть  вы  с ним  съели  три  пуда  соли,
Вы  бесконечно  удивлены:

В  чем  подоплека  преображенья?  —
В  том,  что  пред вами  Хамелеон —
Про  ваше  новое  назначенье
Сегодня  утром  прослышал  он.

1950


СТАРИК
Утолив  водой  студеной  жажду,
Подставляя  лица  ветерку,
В  жаркий полдень юноши  однажды
Говорили  в  поле  старику:

—  Сто  годов  тебе  уже  от  роду,
Голова,  как  облако,  седа.
И  неловко  нам,  что  носишь  воду
Ты  с  хребта  высокого  сюда.

Сам  себя  ты  сделал  водоносом,
Но  поверь, легко  любой  из  нас
По  тропе  поднимется  к  утесам
И  с  водой  вернется  через  час.

И  старик  ответил  им на  это,
К  дальним  кряжам обратив  свой  лик:
—  За  скалой,  что  в  старину  воспета,
Есть  с  водой  серебряной  родник.

Поднимаясь  утром  к  небосводу,
Где  касатки  кружатся,  звеня,
Из  того  источника  я  воду
Пью  —  и  старость  не  берет  меня.

А  быть  может,  не  слабеет  тело
И  душа  не  знается  с  тоской
Оттого,  что  не  сижу  без  дела
И  не  удаляюсь  на  покой.

В  полдень  воду  приношу  сюда  я,
Не  беда,  что  в  инее  виски,
Голова  Ерцаху  вся  седая,
А  посмотришь  на  плечи —  крепки.

1956


НА СУД ТОВАРИЩЕЙ
Смешной малыш, едва  лишь смог в  селе я
Сам  доползти  от  люльки  до  дверей,
Как  сто  надежд,  одна  другой  светлее,
Родились  в  сердце  матери  моей.

Она  меня  под  синим  небосводом,
Где  по  ущелью  мчится  ручеек,
То  сравнивала  с  утренним  восходом,
То  с  месяцем,  что  ясен  и  высок.

Но  вскоре  мать  навек  закрыла  очи,
И  положили  в  гроб  ее  простой.
Вздыхали  люди:  —  Мал  еще  сыночек...
Вздыхали,  называли  сиротой.

Пора  дождей в  горах  сменила  вёдро,
Потом  зима  вершины  замела.
Я  рос  без  материнского  присмотра,
Без  материнской  ласки  и  тепла.

Но  я  былинкой  не  клонился  долу,
И  помню  —  на  заре,  по  холодку,
Не  по  миру  отправился,
А  в  школу —
С  матерчатою  сумкой на  боку.

И,  будучи  мальчишкой  восьми летним,
Умел  любого  оседлать  коня.
И  день  за  днем,  все  дальше,  все  заметней
Сиротство  уходило  от  меня.

Мир  предо  мной  распахивался  шире!
Четыре  класса  за  спиной  стоят.
И  взял  я  курс  на  город  Очемчира:
Вблизи  него  открыли  интернат.

Вдоль  моря  шла  зеленая  дорога.
Но  что  такое  значит —  интернат?
Казенно,  неприветливо  и  строго
Звучало  это  слово  для  ребят...

Но  вот  живу  уже  я  в  интернате.
Никто  не  попрекнет  ржаным  куском.
И  не  на  сене  сплю,  а  на  кровати,
Хожу  в  ботинках,  а  не  босиком.

Сестрой  мне  стала  девочка  чужая,
Чужой  мальчишка — братом  стал  моим.
Одна  семья,  единая,  большая...
И мы свой дом зовем гнездом родным.

*  *  *

Вошло  у  сердца  моего  в  привычку
(Тому,  знать,  возраст  нынешний  виной),
Как  на  поверке  делать  перекличку
Товарищам,  учившимся  со  мной.

Мы  некогда  от  тихого  причала
Навстречу  бурям  вышли  в  полный  рост,
Нас  связывали  письма  поначалу,
Как  берега  соединяет  мост.

Где  вы  теперь,  друзья  мои  по  школе?
Одни  не  пишут —  видно,  недосуг,
Другие  мир  покинули,  и  боле
Мы  их  не  встретим,  не  пожмем  их  рук.

Они  победу  оплатили  кровью,
И,  как  велит  обычай  старины,
Я  пил  не  раз  за  вечное  здоровье
Друзей,  не  возвратившихся  с  войны.

Чтоб  не  нарушить  сна  их  шумным  словом
Иль  звонко  отозвавшимся  стеклом,
Не  чокаясь,  в  молчании  суровом,
Пьют  этот  тост  за  праздничным  столом.

Мы  не  привыкнем  никогда  к  потерям,
Я  в  смерть  друзей  поверить  не  могу.
Все  кажется:  еще  открою  дверь  им
И  рядом  с  ними  сяду  к  очагу.

Вот  смотрит  друг  с  портрета  небольшого:
Улыбкою  глаза  озарены,
Не  заслонит  лица  его  живого
Письмо о смерти,  что  пришло с войны.

Он,  не  сдаваясь  времени  на  милость,
Навек  остался  парнем  молодым,
Его  лицо  ничуть  не  изменилось,
А  я  живой  и  становлюсь  седым.

Как  страшно  мне,  что  он,  мой  друг  заветный,
Не  постарел  за  десять  с  лишним  лет,
Как  больно  мне,  что  рамкою  портретной
Он  огражден  от  радостей  и  бед...

Нам  по  горам  шататься  б  до  рассвета,
Охотиться,  тревожа  старый  лес,
Глядеть  на  небеса  морского  цвета
И  видеть  в  море  глубину  небес.

Знать  слабости  друг  друга  и  привычки,
Сердито  спорить,  в  чем-то  не  сойдясь,
И  тут  же  от  одной  и  той  же  спички
Прикуривать,  от  ветра  заслонясь.

Знакомых  бухт  распахнуты  объятья,
По  расписанью  ходят  поезда.
Ужели  мы  не  встретимся,  как  братья?
Ужели  буду  думать  и  писать  я
О  нем в  прошедшем времени  всегда?

Мечтать  о  встрече,  может  быть,  нелепо,
Был  друг  солдатом  и  погиб  в  бою,
Но  черной  лентой  траурного  крепа
Его  портрета  я  не  обовью.

*  *  *

Мы  с  другом  честно  разделить  готовы
Свой  хлеб  и  славу,  порох  и  ночлег.
Не  крепок  дом  без  каменной  основы,
И  без  друзей  не  крепок  человек.

Но  без  друзей —  как  деревце  в  пустыне,
Ему  весны  не  радостей  приход.
Боясь  глядеть  в  лицо  небесной  сини,
Он  больше  существует,  чем  живет.

Товарищей  отзывчивых  и  смелых
Я  приобрел  на  свете  не  вчера.
Вы  были  или  не  были  в  Ткварчелах?
Там уголь  выдается  на-гора!

Но  из  него  возникнуть  даже  горстка
Пылающего  жара  не  могла  б,
Когда  б  мой  друг  в  тяжелый  труд шахтерский
Не  вкладывал  сердечного  тепла.

А  тот,  что  поселился  на  Урале,
Встал у  мартена  с  бронзовым лицом,
Он  варит сталь.  Ему  для  этой стали
Характер  личный  служит  образцом.

Всегда  друзьями  мы  гордиться  будем.
Мой  третий  друг  в  больницу  едет  вновь.
И  нож  хирурга  жизнь  спасает  людям
И  в  ранах  останавливает  кровь.

Четвертый  друг  учительствует  где-то,
Чтоб  передать  своим  ученикам
То  лучшее,  что  в  нас  достойно  света,
Что  пригодится  будущим  векам.

У  пятого  полковничьи  погоны,
И  по  тревоге, как  велит  устав,
Всегда  готов  поднять  он  батальоны
Вблизи  родных  недремлющих  застав.

Мои  друзья  узнали  сотни  тягот,
Но  все  же  в  жизни  счастлив  их  удел,
И всех друзей не навестить мне за год,
Хоть  повидать  их  очень  бы  хотел.

Я  много  раз  брал  крутизну  подъема,
Встречал  в  походе  дымную  зарю,
Мне  чувство  локтя  издавна  знакомо,
И  юноше  я  нынче  говорю:

—  Махнув  рукою  отчему  порогу,
Ты,  покидая  надолго  его,
Большой  поклажи  не  бери  в  дорогу,
А  друга  захвати,  хоть  одного.


*  *  *

Мы  сыновья  великого  народа,
Но  горько  нам,  что  силу  сохранив,
Пословица:  «В  семье  не  без  урода»  —
Еще  сдана  не  может  быть  в  архив.

Нам  с  детских  лет  в  одних  и  тех  же  школах
Давалось  воспитание  одно,
Одни  и  те  же  в  городах  и  селах
Картины  волновали  нас  в  кино.

В  степных  долинах  и  меж  скал  отвесных
Кормила  хлебом  нас  одна  земля.
И  широко  (порою  в  классах  тесных)
Учили  мыслить  нас  учителя.

Привить  старались  с  первого  урока
Они  такую  к  родине  любовь,
Чтоб  был  готов  без  страха  и  упрека
Любой  из  нас  пролить  в  сраженьях  кровь.

И,  презирая  всяческую  пресность,
Придерживались  мненья  одного,
Что  посохом  поступка  служит честность,
Что  нет  опоры  крепче  для  него.

И,  приближая  лет  грядущих  дальность,
Учили  нас  с  мальчишеских  годов
Любую  уважать  национальность
В  единстве  дел,  и  помыслов,  и  слов.

Считаясь  дерзновенным  поколеньем,
Прошедшие  горнило  трудных  дней,
Мы  все  почти,  за  малым  исключеньем,
Не  подвели  своих  учителей.

Нам  воспитанье  правильное  дали,
Откуда  же  берутся,  черт  возьми,
Еще  такие  люди,  что  не  стали
Поныне  настоящими  людьми?

Они  как  ржа! Железо  не  напрасно
От  ржавчины  спасает  человек,
Их  в  коммунизм  не  пустят —  это  ясно,
Им до  социализма  целый век.


*  *  *

Случилось  мне  проездом  в  это  лето
Побыть  часок  на  станции  одной,
Где  встретил  я за  стойкою  буфета
Ровесника. Учился  он  со  мной.
Я  помню,  что  с  дипломом педагога
Его  в  село  направили,  но  тут
Он  молвил  громко:
—  Ва,  побойтесь  бога!
Я  по  ошибке  кончил  институт!

Нельзя  ль  послать  кого-нибудь  другого,
Чья  тянется  к  науке  голова?  —
Как  будто  архалука  дорогого,
Халата  засучил  он  рукава.

Он  растолстел,  стал  выглядеть  дородней,
И  не  беда,  что  пот  течет  с  лица,—
Чем  пенистее  пиво,  тем  доходней
Идут  дела  весь  день  у  продавца.
На  этой  пене,  деловой  мужчина,
Вполне  довольный  собственной  судьбой,
Из  кирпича  построил  он  домину
С  окошками,  покрытыми  резьбой.

Звал  в  гости  он, кивая  на  когорту
Бутылок,  что  стояла  в  три  ряда,
А  мне  ему  хотелось  двинуть  в  морду,
Чтоб  эту  встречу  помнил  он  всегда.


*  *  *

Дождавшись  пассажирского  состава,
Я  отдал  проводнице  свой  билет.
Шел  поезд  в  гору. От  меня  направо
Сидел  в  купе  мужчина  средних  лет.

Он  повернул  лицо  вполоборота
К  соседке,  что  вязала  у  окна,
Не  торопясь  в  сердцах  ругал  кого-то,
И  разделяла  гнев  его  она.

И  понял  я,  сидящий  с  ними  рядом,—
Мужчина  этот  речь  ведет  о  том,
Что  в  их  райцентре  ведает  продскладом
Не  кто-нибудь,  а  штатный  агроном.

—  Сад высадил.  Живет  в  большом достатке,
Не  вытянешь  в  поля  и  тягачом.
Там  с  кукурузой  были  неполадки,
А  он  спокоен:  я,  мол,  ни  при  чем.

Понятно,  с  неба  не  срывает  звезды,
Зато,  клянусь,  родился  тамадой,
На  всех  пирушках  поднимает  тосты
И  прозван  был  «коньячною  звездой».

И  хоть  в  продскладе  не  пылает  печка,
Но  для  пьянчуги, я  бы  вам  сказал,
Теплее  нет,  наверное,  местечка,
Чем  этот  не  пустующий  подвал.

И,  отложив  вязанье  на  минуту,
Тут  спутница  сказала:  — Экий  вор! —
Мне  вспомнился  буфетчик  почему-то.
(Им  все-таки  займется  прокурор!)


*  *  *

Постукивали  быстрые  колеса,
И  за  окном,  как  будто  бы  в  кино,
Мы  видели  то  горные  утесы,
То  поле  с  облаками  заодно.

То  чай,  как  стихотворные  страницы,
Вдали  ровнял  ряды  зеленых  строк...
А  женщина  опять  взялась  за  спицы,
Слегка  за  нитку  потянув  клубок.

И,  в  разговор  вступая  осторожно,
Промолвила: —  Одно  я  вам  скажу —
На  жулика  найти  управу  можно,
Трудней  найти  управу  на  ханжу.

В  его  словах  полно  словечек  дутых,
Душа  черства,  как  высохший  чурек.
Есть  у  меня  подруга  в  Гудауте,
Муж  у  нее  известный  человек.

Добрей  барашка  он  в  часы  работы,
Но  под  вечер,  лишь  ступит  на  крыльцо,
Как  с  добротой  сведет  немедля  счеты,
В  нем  деспота  домашнего  лицо.

Супруга в  три погибели  согнется,
С  него  у  двери  стащит  сапоги,
И  детский  смех  мгновенно  оборвется,
И  стихнут,  как  на  кладбище,  шаги.

В  его  поступках  ханжества  приметы
Порою  очень  явственно  видны:
Он  может  пить  за  женщин всей  планеты,
Не  допустив  к  столу  своей  жены.

Он  на  собранье  не  без  возмущенья
Готов  того,  кто  изменил  жене,
Казнить  за  бытовое  разложенье,
А  сам  всю  жизнь  грешит  на  стороне.

Вдали  мелькнули  домики  поселка,
И  машинист  протяжный  дал  гудок.
Вздохнув  о  чем-то,  женщина  умолкла,
Слегка  за  нитку  потянув  клубок.

И  не  тая  сочувствия  простого,
Сказал  сосед  мой,  обратившись  к  ней:
—  Подруге  вашей  бросить  бы  такого!  —
—  Не  так-то  просто.  Четверо  детей.

Туннель  минули.  Показалось  море,
Зеленоватый  излучая  свет.
И  женщина  простилась  с  нами  вскоре,
Потом  сошел  мужчина  средних  лет.


*  *  *

Так  повелось  уже,  что  в  наше  время,
Легко  усвоив  формулу  одну,
На пережитки,  чувствуя их  бремя,
За  все  пороки  валим  мы  вину.

На  этот  счет не  стану  я  вопросов
Философу  сегодня  задавать,
А  то  боюсь — начнет  в  меня  философ
Тяжелыми  цитатами  стрелять.

Их  у  него  припасено  с  избытком,
Все  правильно,  не  скажешь  ничего.
Он  назовет  бездушье  пережитком,
Но  разве  людям  легче  от  того!

Мне  горько,  друг, что  при  советской  власти
Еще  порой  бросают  якоря
Былые  нравы  и  чужие  страсти
В  сердца  рожденных  после  Октября.

И  бюрократ,  присев  поближе  к  свету,
Чтоб  выяснить  твою  земную  суть,
Глядит  в  твой  паспорт,  на  твою  анкету,
Но  не  желает  в  душу  заглянуть.

Свое  понятье  у  него  о  дружбе,
И  всех  людей,  от  старцев  до  девиц,
Он  делит  на  влиятельных  по  службе
И,  так  сказать,  на  подчиненных  лиц.
Берут  льстецы  такого  в  окруженье,
И  на  постах  высоких  и  больших
В  его  устах  одно  местоименье
Звучит  гораздо  чаще  остальных.

Он  на  него  во  время  разговора
Всегда  заметный  делает  упор:
«Мой  институт», «мой  главк», «моя  контора»,
«Мой  секретарь», «мой доктор», «мой  шофер».
Выписывает  «Правду»  неуклонно,
Но  не  читает  в  ней  передовых
И  каждого  боится  фельетона:
Бывают  неприятности  от  них.

Хотел  бы  он,  перестраховщик  строгий,
Любым  путем,  но  поспокойней  жить,
Сильнейшую  из  всех  идеологий
В  подсобное  хозяйство  превратить.

Чтоб  из  нее  он  мог  бы  в  дни  иные —
Ну,  скажем,  под  седьмое  ноября —
Взять  для  доклада  мысли  боевые
Руками  своего  секретаря...

Так  повелось  уже, что  в  наше  время,
Легко  запомнив  формулу  одну,
На  пережитки,  чувствуя  их  бремя,
За  все  пороки  валим  мы  вину.

Но  я  хочу  и  пожилым и  юным
Напомнить,  чтоб  не  забывали  впредь:
Товарищи,  все  то,  что  не  к  лицу  нам,
Само  собой  не  может  отмереть.

Чтоб  дикое, преступное, дурное
С  дороги  нашей  было  сметено,
Пусть  нас  сплотит  непримиримость  боя,
Быть  в  стороне —  сердцам  запрещено.

Состав  на  мост  вошел  за  светофором.
И  думал  я,  волнуясь,  как  юнец:
«Есть  пережитки  темные,  которым
Давно  пора  бы  положить  конец.

Тот  рос  в  нужде,  а  нынче  глянешь —  барство
К  нему  и  в  душу  заползло  и  в  дом.
Но  я  бы  в  интересах  государства
Судил  таких  общественным  судом:

Пусть  школьные  друзья,  как  прокуроры,
Придут  на  суд, и  с  ними  наравне
Не  сводят  с  обвиняемого  взора
Те  парни,  что  погибли  на  войне».

1954