СОВЕТСКИЕ АБХАЗСКИЕ ПОЭТЫ (часть 3)
- Сандро Сангулиа
Другу летчику. Перевела В. Звягинцева
Родина. Перевела В. Звягинцева
Я люблю тебя, Черное море. Перевела В. Звягинцева
«Месяц выплыл легко из-за туч...» Перевел Р. Ивнев
Ночь в саду. Перевел Л. Длигач
Охотник. Перевела В. Потапова
В поле. Перевел Л. Длигач
Море. Перевел Л. Длигач
Кодор. Перевел Л. Длигач
Герачский источник. Перевела В. Потапова
Песня о Сухуми. Перевел Л. Длигач
- Чичико Джонуа
Ачамгур. Перевел А. Ревич
Песня ранения. Перевел А. Ревич
Ответ. Перевел А. Ревич
Эшерский табак. Перевел А. Ревич
Мать. Перевел А. Ревич
Ночь в Члоу. Перевел А. Ревич
Танцор. Перевел А. Ревич
Двор колхозника. Перевел В. Серебряков
Осень. Перевела В. Потапова
Вечер у моря. Перевел А. Ревич
Ливень. Перевел А. Ревич
В дороге. Перевел А. Ревич
Верность. Перевел А. Ревич
- Алексей Джонуа
Воспоминания. Перевел В. Брик
Ауаз махаджира. Перевел В. Державин
Дуб. Перевела В. Звягинцева
Луна. Перевела В. Звягинцева
Цветок. Перевел В. Микушевич
Осень. Перевел А. Межиров
Конь и наездник. Перевел В. Лифшиц
Первая любовь. Перевел Л. Длигач
Песня кузнеца. Пересел Л. Длигач
Сборщица чая. Перевел Л. Длигач
На скачках. Перевела В. Потапова
Песня аробщика. Перевела В. Потапова
Поэту. Перевел Л. Длигач
Шахтеру. Перевела В. Потапова
Ботанический сад. Пересел В. Луговской
На колхозном рынке. Перевела В. Потапова
Танцор. Перевел В. Микушевич
«Чудо». Перевел А. Кронгауз
- Алексей Ласуриа
Здравствуй, Абхазия! Перевел М. Соболь
Тост. Перевел Г. Куренев
Под Москвой. Перевел А. Кронгауз
Чем хорош мой край. Перевел А. Кронгауз
Стихи о дочке. Перевел А. Кронгауз
1. Перемена
2. В роддоме № 4
3. Как назвать?
К сестре. Перевел В. Авдеев
Эвкалипт. Перевел В. Соколов
О самом необходимом. Перевела М. Павлова
Абхазия открыта Октябрем. Перевел А. Кронгауз
Мельник. Перевел А. Кронгауз
Сердце друга. Перевел А. Кронгауз
«По сторонам смотрю...» Перевел Д. Голубков
Отчего поседела моя голова. Перевел Д. Голубков
О любви. Перевел Д. Голубков
Скромный человек. Перевел А. Кронгауз
Рождение. Перевел А. Ревич
Сандро Сангулиа
(Родился в 1911 году)
ДРУГУ-ЛЕТЧИКУ
Помнишь, малышами по горам
Мы с тобой бродили по утрам,
Помнишь, как за стадом по холмам
И по влажным бегали лугам?
Любо было с ветром наравне
Взапуски скакать тебе и мне.
Вместе мы у Ломы (1) на спине
Пели песни в горной тишине.
Нищ и темен был отцовский дом.
Знанье? Где там! Кто мечтал о нем?!
Но блеснул Октябрь живым лучом —
Стало жить светлей в краю родном.
Осушил Октябрь потоки слез,
Знанье нам с тобой Октябрь принес,
Для отцов родимый дом — колхоз,
Урожай богат, хорош покос.
Старый друг мой, ты теперь пилот,
Высоко парит твой самолет.
Я — поэт, парю я в свой черед:
Воспеваю в песнях наш народ.
Видел я вчера тебя, мой друг,
Праздник ликовал, шумел вокруг,
От земли ты оторвался вдруг,—
Ох, ловчее не видал я рук!
Самолет, взлетев под облака,
Ринулся к земле издалека,
Но на полпути твоя рука
Снова подняла его, крепка.
Ты как на коне джигитовал,
Дикой кошкой самолет играл,
Верной ты рукой сжимал штурвал.
Хорошо, товарищ, ты летал.
Пусть дорога каждому своя,
Оба мы отчизны сыновья.
Будем охранять свои края,
Ты — оружием и песней — я.
--------------
1 Лома — кличка буйвола.
1939
РОДИНА
Дороже родины нет в мире ничего,
Хочу лишь ей одной отдать себя всего.
Ты колыбелью мне, любимая, была;
Хочу лишь одного: чтоб вечно ты цвела!
Завянут, опадут холодные слова,
И только жар души вовеки не умрет.
Я песне кровь отдам, чтоб стала песнь жива,
Не то бессильною сочтет ее народ.
Звени же, кровь моя, пой родину мою,
Звени сильней о том, что в сердце я таю,
Чтоб за морем, в чужом, неведомом краю
Услышал человек, как я свой край пою.
1940
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЧЕРНОЕ МОРЕ
На берег волны твои набегают,
Пена шумит, как вино амачар,
Брызги твои серебром отливают,
Но отступаешь ты, грозно ворча.
Часто сердитое — стихнешь порою,
Словно качаешь ребенка в ночи...
Вдруг приподымутся волны горою,
Станут швырять корабли, как мячи.
Море, бушуешь ты вольною силой!
Сердцу поэта твой нрав по нутру,
Любо и чайке скользнуть белокрылой
По серебру твоему на ветру.
Вижу, как в землях далекого юга
Враг подбирается к синим волнам,
Ишь подоткнул свои полы, зверюга,
Хочет проникнуть с оружием к нам.
Пусть он попробует двинуться в море
Встретим его на соленом просторе;
Если нырнет он, себе же на горе,—
Черной пучиной поглотится вскоре.
Море, бушуешь ты вольною силой.
Любит тебя наш свободный народ.
Пенься, играй синевою красивой.
Кто нас попробует тронуть — умрет.
1940
* * *
Месяц выплыл легко из-за туч,
И восток осветился зарею,
Белоснежных хребтов и круч
Очертания предо мною.
Вот ракеты вдали поднялись,
Как стеклянные чаши разбились,
На секунду огнями зажглись
И навеки за тучами скрылись.
Я иду по немецкой земле,
По угрюмым немецким селеньям,
И твой образ сияет во мгле,
Как сияет звезда в отдаленье.
Я увидел родные глаза
За густою ночной пеленою.
Свою рану я перевязал
Тем платком, что подарен тобою.
Ты одна, я в далеком пути,
Новый год я с тобой не встречаю.
Назира! Не тоскуй, не грусти,
Не ревнуй ни к Днепру, ни к Дунаю.
Назира! Не тоскуй, не грусти,
Не тумань свои очи слезою,
Верь, что радость нас ждет впереди.
Что вернусь я победной тропою.
1944
НОЧЬ В САДУ
Вот луна поднялась из-за горного кряжа—
Уплывающий, тающий шар золотой.
Облаков поределых дырявая пряжа
Временами над горной висит высотой.
Звезды робко трепещут вкруг лунного диска —
Драгоценный, несчетный, сверкающий рой.
Наше небо сейчас невесомо и близко,
Словно сказочный полог над снежной горой.
Я по саду иду, и листва серебрится.
Прихотливо топорщится тень у куста.
С ближней ветки тревожно срывается птица,
И в безмолвном саду тишина разлита.
Мой Сухуми раскинулся как на ладони.
Серебрится, сияет, безмолвствует сад.
Волны в пене жемчужной, как быстрые кони,
Налетят на гранит — и отпрянут назад.
Так сияет луна, проплывая над садом,
Так блестит и сверкает роса на пути,
Звезды светят таким немигающим взглядом,
Что легко на тропинке иголку найти.
1946
ОХОТНИК
Уже склонилось к западу светило.
С ним сумерки вступили в краткий спор.
Оно прощальным светом золотило
Лиловую гряду отвесных гор.
Вверху ледник сверкал зеркальным глянцем.
Внизу — потока горного обвал
Гремел, и отливал густым багрянцем,
И пенился, и грозно бушевал.
Неспешно догорал закат в лазури.
Взбирался тур по склону ледника.
Румяный луч играл на гладкой шкуре
И золотил упругие бока.
Рога закинув, тур скачком араша
Взлетел на крутизну, потом исчез...
По горным кручам с острой алабашей
Охотник шел ему наперерез.
Он шел вперед, вбивая для опоры
Свой посох верный в твердую скалу.
Охотник изучил родные горы
Подобно быстрокрылому орлу.
Он выстрелил... Шестнадцатый по счету,
С отвесной кручи рухнул тур стремглав.
...Ледник померк, утратив позолоту,
И солнце закатилось, отпылав.
1947
В ПОЛЕ
Свет зари отражается в каждом сияющем взоре,
И роса на свету драгоценным сияет огнем.
Наше чайное поле похоже на шумное море;
И зеленые листья, как волны, бушуют на нем.
На заботу о нас мы делами всегда отвечаем;
Поработав на славу, мы снимем большой урожай,
Чтоб сограждан своих напоить замечательным чаем,—
Уважай свое слово и темпов труда не снижай!
Как абхазский табак опьяняет своим ароматом!
Он и тонок, и сладок, и нежен, и светел, как мед.
Знатоков табака урожаем утешим богатым,—
Больше нашей бригады с гектара никто не возьмет.
Кукурузный початок у нас, как всегда, полновесен,
А стволы кукурузы крепки и стройны, как ольха!..
Эта тема земная достойна восторженных песен
И от сердца идущего, полного силы стиха.
1947
МОРЕ
Весь в брызгах соленых стою на твоем берегу.
На миг ты отпрянешь и снова несешься навстречу,
Как лев свирепея, меняя тона на бегу...
Но чем я на блеск и на всплеск твой веселый отвечу?
Незримый огонь постоянно горит под тобой.
Ты плещешь и пенишься, неугомонное море,
Качаешь звезду, отражаешь простор голубой,
С упрямой землей в постоянном соседстве и споре.
Плывут корабли и тревожат могучую грудь.
Баюкай суда в необъятной своей колыбели.
Рыбачьи баркасы идут в неизведанный путь,
Как легкие чайки, что с отмели дальней взлетели.
Бои отшумели, и снова царит тишина
В просторах родного веселого южного моря.
В горах и равнинах героев гремят имена,
Чьей доблестью край мой навеки избавлен от горя.
Весь в брызгах соленых стою на твоем берегу.
На миг ты отпрянешь и снова несешься навстречу,
Как лев свирепея, меняя тона на бегу...
Я песней короткой на всплеск твой веселый отвечу.
1948
КОДОР
Закипая в яростном задоре,
Словно конь, грызущий удила,
Бьется о скалу волна Кодора,
И дрожит могучая скала.
Русла прихотливого изгибы
Он в разлив меняет, и со дна
Вековые каменные глыбы
Подымает пенная волна.
Плодоносный ил несут в долины
Шалые потоки мутных вод.
Мчит Кодор мой сосны-исполины
К лесопилке звонкой круглый год;
С гор приносит воду снеговую,
Хоть земля суха и горяча,
И, рождая молнию живую,
Зажигает лампу Ильича.
1948
ГЕРАЧСКИЙ ИСТОЧНИК
Наполни деревянный ахмачир!..(1)
Струя по камню звонко зажурчала.
Веселый ключ, стремясь увидеть мир,
Из-под скалы берет свое начало.
Извилистой тропой мы шли сюда.
Синели небеса над горным кряжем.
Нас освежит холодная вода,
У родника мы отдохнуть приляжем.
По камню ключ бежит в густой тени.
Шатаясь от усталости, как пьяный,
Ты воду ключевую зачерпни
И жадно пей из кружки деревянной.
...Но осушить свой ахмачир до дна
Никто из нас не оказался в силах:
Вода неумолимо холодна —
Так холодна, что кровь застынет в жилах!
--------------
1 Ахмачир — кружка.
1948
ПЕСНЯ О СУХУМИ
Твой голос подобен струе родниковой,
И я без конца его слушать готов.
Ты в небе сияешь горой ледниковой,
Ты заткан шелками несчетных цветов.
Ты строишься с прежним упорством и волей
В щебенке, в мелу, в известковой пыли.
Дома поднимаются выше магнолий,
Все чаще в Сухуми идут корабли.
Сияют далекие горные выси,
К причалу плавучий приблизился док,
Летят поезда из Москвы и Тбилиси,
Им вторит знакомый фабричный гудок.
Мне кажется, ты молодеешь с годами,
Ты дышишь легко и в полуденный зной,
Чудесными отягощенный плодами,
Омытый живой черноморской волной.
Веселое море раскинулось рядом,
Пленительна дальних вершин белизна.
Ты стал жизнерадостным городом-садом,
И песня твоя на Ерцаху слышна.
1948
Чичико Джонуа
(Родился в 1915 году)
АЧАМГУР
Звенит ачамгур, как поток,
И снова я тих и печален.
Слова: «Береги мой цветок!» —
В напеве струны зазвучали.
Мне вспомнилась горная высь
И толпы народа в низине.
Был праздник, и песни лились,
Летели к заоблачной сини.
Шел с другом я, а под горой
Озерная гладь зеленела,
Под девичьей легкой рукой
Струна ачамгура звенела.
Мы слушали песнь не дыша,
Внимали ей серые скалы,
И молча молила душа,
Чтоб музыка не умолкала.
Но вдруг замолчала струна,
И девушка встала проворно,
Цветы собирая, она
Брела по лужайке нагорной.
Мелькнул ее белый платок.
Я вижу: она на утесе.
Кричит: «Береги мой цветок!»
И, дар свой мне под ноги бросив,
Бегом — по тропе напрямик,
Как серна, легка, горделива.
Но вдруг оступилась... и вмиг
Упала, сорвавшись с обрыва.
И пена озерной волны
Накрыла разбитое тело,
И чудилось — из глубины:
«Храни мой цветок!» — долетело.
Холодный подул ветерок,
И струны дрожа зазвучали.
«Вовеки храни мой цветок!» —
Я слышал в глубокой печали.
Порою я с другом моим
Встречаюсь над озером горным,
Мы молча на круче стоим,
И чудится крик до сих пор нам.
Струна зазвенит, как поток,
И снова я тих и печален.
Слова: «Береги мой цветок!» —
Я слышу, опять зазвучали.
1941
ПЕСНЯ РАНЕНИЯ
Разбуди меня рано-рано,
В час, когда запоет соловей.
Эта песня мне вылечит рану.
Разбуди же меня! Не жалей!
Разбуди! Так хочу я проснуться,
Когда тело бессильно во сне.
Пусть лица твои косы коснутся.
Отогрей! Сядь поближе ко мне!..
Разбуди ты меня на рассвете,
Я услышать хочу соловья.
Даже если усну я навеки,
Разбуди, дорогая моя!
1943
ОТВЕТ
Я письмо твое читала,
Вслух читала всей родне.
Мама плакала сначала,
А потом сказала мне:
«Я б хотела в трудном марше,
В битве сыну помогать!..»
Если б знал ты, брат мой старший,
Как страдает наша мать!..
А отец сказал: «Будь смелым!
Тот, кто трусит,— не солдат.
Бейся, сын, за наше дело,
Будь в бою героем, дад!
Помни, сын, удел высокий —
Смерть геройская в бою,
Нет, не должен враг жестокий
Полонить страну твою!»
Я письмо твое читала,
И казалось мне, родной,
Что сильней и выше стала,
Что вернулся ты домой.
Ты не смейся... Ведь порою
Я тебя к обеду жду
И, бывает,— стол накрою,
Миску лишнюю кладу.
Я учусь прилежно в школе,
Чтобы ты, придя домой,
Был своей сестрой доволен,
Чтоб гордиться мог сестрой.
Так хочу я, милый брат мой,
Чтобы ты остался жив,
Чтоб с войны пришел обратно,
Всех фашистов победив.
1944
ЭШЕРСКИЙ ТАБАК
По степи гуляло пламя,
И дрожал степной простор,
Как баркас рыбачий в шторм.
Враг скрывался за холмами,
Мины рвали косогор.
Кто-то взял меня за локоть.
Поглядел я — наш солдат.
«Табачок возьми-ка, брат!
Из Абхазии далекой...
Самый лучший, говорят».
Да, сухумский! Что за чудо —
Табачок любимый мой!
Город вспомнился родной.
Где бы ни был я, повсюду
Этот город предо мной.
Там я рос, там юность прожил,
Там друзья минувших лет.
Этот маленький пакет
Мне любых даров дороже,
Он — как родины привет.
Я, куря табак, всем сердцем
Край родной благодарил.
Вспомнил я далекий тыл,
Где растят табак эшерцы.
Как мне их подарок мил!
Вся земля вокруг дрожала,
Как в жестокий шторм ладья,
И, цигаркою дымя,
Я сразил врагов немало
В вашу честь, мои друзья!
1945
МАТЬ
Мне этот дом давно знаком,
И вот опять пришел сюда я.
Здесь жил мой друг. Над очагом
Склонилась женщина седая.
Огонь пылает, а она
Сидит одна, тиха, грустна.
— Мать, здравствуй! — Смотрит, узнает.
«С приездом, нан(1). Вернулся? Выжил?
Тебя мы ждем четвертый год.
Скинь бурку! Сядь к огню поближе!»
Старушка обняла меня,
И сел я молча у огня.
«Так рада я тебе, сынок,
Как будто прямо в рай попала, —
Ведь без тебя и дня не мог
Прожить мой Хаджгуат. Бывало,
Вина в компании не пил,
Покуда ты не приходил...
О, сколько пало в дни войны!
В каком дому не знали горя?
И вы — Абхазии сыны,
Покинув берега Кодори,
С врагами встретились в бою,
Спасая родину свою.
Не вместе уходили в бой
И возвращаетесь не вместе,
Вернутся, может быть, домой
Те, о которых нет известий.
Их матери не плачут — ждут,
Что сыновья домой придут.
И мой вернется в отчий дом,
Где родился, где рос, счастливый,
Где мать живет в тоске по нем,
Где старый двор порос крапивой,
Где без него разросся сад,
Посаженный пять лет назад.
Седельце сына я храню,
Все чищу, пыль с него стираю,
Я корм даю его коню,
Взгляни — пасется у сарая.
Тоскует конь, все время ржет,
Хозяина, должно быть, ждет.
Вся жизнь моя прошла в труде,
А все тружусь по мере силы.
Мой сын, мой мальчик! Где ты? Где?
Пока жива, вернись, мой милый!
Ну, кто не тянется домой?
Вернись же к матери, родной!»
Она умолкла. Смотрит вдаль.
Лицо усталое сурово.
Видать, ее гнетет печаль.
Молчит старушка, я — ни слова.
Ей нелегко, и я притих:
Мы знали, сына нет в живых.
1945
НОЧЬ В ЧЛОУ
Еще не скоро быть заре,
А мне уже не спится.
Я вышел. Тихо на дворе,
Деревья спят и птицы.
Луною даль озарена,
В долинах сумрак синий,
Шумит речная быстрина —
Дуаб течет в низине.
Мерцают снежные хребты.
Ну что за ночь — как в сказке!
Сиянье льется с высоты
На мирный край абхазский.
Как зачарованный стою.
Луна плывет все выше.
Что так волнует кровь мою?
Чей зов далекий слышу?
Гляжу я — никого кругом,
Тьма все заполонила.
Там, над мерцающим хребтом,
Я вижу два светила.
Две точки в пустоте висят,
Две звездочки небесных.
Они, как много лет назад,
В ночных сияют безднах.
Горели, помнится, они,
Когда я был с тобою.
Я говорил тебе: «Взгляни,
Их две, нас тоже двое...»
Теперь тебя со мною нет,
Храню я только имя.
Мы не видались много лет
И встретимся чужими.
Когда с войны вернулся я,
Узнал я ненароком,
Что ты живешь, любовь моя,
В селении далеком.
Ты спишь?.. Быть может, в вышине
Твой взгляд бессонный встретив,
Тебе сегодня обо мне
Напомнят звезды эти.
1945
ТАНЦОР
Птицей вылетел на сцену,—
Я едва заметить мог,
Как упал он на колено,
Распрямился — и мгновенно
Завертелся, как волчок.
Слышу я мотив абхазский,
А танцора не узнал,
Пулей он мелькает в пляске,
Блещет молнией кинжал.
Танец кончился задорный,
Вижу — предо мной стоит
Юноша в черкеске черной,
Он стройнее лани горной,
Счастьем взор его горит.
Миг — и нет его на сцене,—
Пред восторженной толпой
Промелькнул он легкой тенью
Сын абхазского селенья,
Мастер пляски огневой.
1947
ДВОР КОЛХОЗНИКА
Построен крепко дом абхазца.
В лучах зари по вечерам
Блестит стекло оконных рам,
И рядом приютилась пацха,
И сизый дым ползет к горам
По вечерам, по вечерам.
Стоят фруктовые деревья,
Плоды цепляются к плодам.
Возносят к небу фимиам
Цветы на солнечном нагреве,
Покачиваясь тут и там,
По вечерам, по вечерам.
Сарай стоит за домом Чагу
И погреб и конюшня там,—
Все это Чагу строил сам.
У дома ходят важным шагом
Цесарки, поднимая гам,
По вечерам, по вечерам.
Конь бьет копытами и гриву
Свою вручает всем ветрам.
Трава колышется, к камням
Ограды ластится игриво.
Отдаться любо здесь мечтам
По вечерам, по вечерам.
В лучах зари вечерней греясь,
Бредут коровы по полям.
Лоснится кожа по бокам,
И, жвачкой заняты своею,
Они спешат к родным дворам
По вечерам, по вечерам.
Очаг горит под мирным кровом.
Котел с водой подвешен там.
Готовят ужин. Чагу сам
Спешит с подойником к коровам,
Стоящим по своим углам,
По вечерам, по вечерам.
Он — честный труженик колхоза,
Богатство льнет к его рукам.
Блестит стекло оконных рам,
За ними — девушка, как роза,
Змеятся косы по плечам
По вечерам, по вечерам.
1949
ОСЕНЬ
Дружнее работа осенней рассветной порой,
И дышится легче, и песни звучат задушевней,
Веселое солнце блеснуло за синей горой.
Народ просыпается рано в колхозной деревне.
Тяжелые гроздья к земле пригибают лозу.
Проворные осы жужжат у корзин винограда.
Арба заскрипела на узкой тропинке внизу,
И смуглый колхозник увозит корзины из сада.
Растет кукуруза на фоне густой синевы,
Ядреные зерна ее маслянисты и сладки.
Кто вяжет снопы кукурузной высокой ботвы,
Кто горкой укладывает золотые початки...
На скатах деревья рядами стоят, посмотри!
Тугой апельсин отливает оранжевым лоском.
Висит мандарин, как фонарик, светясь изнутри,
И жесткие листья блестят, как натертые воском.
С ружьем за плечами проходит суровый пастух.
Подхваченный эхом, доносится рев буйволиный.
Коровы мычат, отгоняя назойливых мух,
И овцы толпятся на склоне покатой долины.
Под липой косматую бурку свою расстелив,
Уселся пастух. В тишине зазвенела апхярца.
И голос певца и знакомый протяжный мотив
Находят свой отклик в душе молодого и старца.
Виляя хвостом, учащенно и жарко дыша,
У ног пастуха на траве отдыхает овчарка.
...Взгляни, как деревня на склоне горы хороша,
Как солнце над нею горит ослепительно ярко!
Тяжелыми злаками обременяя поля,
Плодами душистыми ветки в садах нагружая,
Колхозная осень проходит, сердца веселя,
Скликая гостей на торжественный пир урожая.
1949
ВЕЧЕР У МОРЯ
Каждый день, закончив труд,
Те, кем город наш отстроен,
К морю вечером идут
Жаркой летнею порою.
Чист вечерний небосклон,
Свежий ветер гладит пряди,
Весь Сухуми отражен
На морской прибрежной глади.
Городских огней лучи,
Как осколки солнца, ярки,
Слышно, музыка звучит,
Молодежь танцует в парке.
Вдоль прямых аллей идем,
Каждый куст посажен нами,
Каждый новый светлый дом
Создан нашими руками.
Каждый встречный нам знаком,
Здесь мы все не раз бывали,
Здесь делились табаком,
Песни пели, танцевали.
Много вложено труда,
Строить нам еще немало,
Чтоб Сухуми рос всегда,
Чтоб еще прекрасней стал он.
День прошел, закончен труд,
И с лесов сухумских строек
Люди отдыхать идут
Жаркой летнею порою.
1949
ЛИВЕНЬ
Густая наползает мгла,
Свистя, пронесся шквал летучий,
Сверкнула молнии стрела,
И с громом раскололись тучи.
За залпом залп гремит вдали,
Стихая, снова возникая,
Всё облака заволокли,
Плывет в долины мгла густая.
Совсем вечерняя пора —
Все гуще сумрак, все темнее.
Вдруг хлынуло как из ведра,
Сплелись потоки, словно змеи.
Но гул грозы вдали затих,
Как хлопья пуха мчатся тучи,
И нет потоков дождевых,
Лишь ручейки стекают с кручи.
Померкли радуги цвета,
На травах росы засверкали,
И растворилась духота,
И все свободней дышат дали.
Хлеба колышутся кругом,
Покой повсюду и прохлада,
Напился влаги чернозем,
Колосья пьют — и люди рады.
1949
В ДОРОГЕ
Я еду с отдыхающими вместе,
Из Гагры путь лежит до Гудаут.
Задумчиво внимаю русской песне,
Которую попутчики поют.
Передо мной встает сама Россия,
Войною опаленные поля,
Огонь пожаров, схватки боевые
И кровью обагренная земля.
Прошли года, прошли века! А ныне
Я слышу в песнях гул былых побед,
Я вижу: города растут в пустыне,
Я, словно солнцем, радостью согрет.
Как никогда, меня пьянит дорога,
Мне вспомнился отцовский старый дом,
Где с братьями сидел я у порога,
Где над рекою бегал босиком.
Смеркалось — плыли песни над долиной,
Их слушая, мечтал о чем-то я,
Как эта девушка с косою длинной —
Безмолвная попутчица моя.
Навстречу нам — абхазские селенья,
Внизу шумит прибрежная волна.
Напев абхазский слышу в отдаленье,
И радостью душа окрылена.
Вокруг лежит земля, где столько солнца,
Где слышен вечный шум морской волны.
Лети, машина! Едут в ней питомцы
Советской необъятной стороны.
Мелькают справа чайные посевы,
Пестрят косынки сборщиц меж кустов.
Сады густые замелькали слева,
Тугие ветви гнутся от плодов.
Я улыбаясь говорю соседям:
«Абхазский край радушьем знаменит.
Хотите? — мы сейчас в село заедем,
Нас примут, как обычай наш велит».
Мы едем в Гудауту, а над нами
Звучит напев, и весела душа.
Я встретился со спутницей глазами,
И мчатся наши думы над полями...
Машина, что ж ты едешь не спеша?
1953
ВЕРНОСТЬ
Был друг у меня — и не стало,
В бою он сражен наповал.
Солдату рыдать не пристало,
Но слез я тогда не сдержал.
На круче у синего Дона
Был друг мой бойцами зарыт,
Над холмиком ветер студеный
Завыл, словно плача, навзрыд.
Своей кареглазой невесте
Уже не напишет солдат,
Она, не имея известий,
Ждала, что придет он назад.
И в день моего возвращенья
В тревоге пришла на вокзал.
О гибели друга в сраженье
Я девушке не рассказал.
Глядел я в глаза ей несмело,
Не зная о чем говорить,
Мне сердце мое повелело
Суровую истину скрыть.
— Он едет, он скоро прибудет...—
И тут я подумал: а вдруг
Меня за неправду осудит
С войны не вернувшийся друг.
С тех пор она ждет не дождется,
Ночами томится без сна,
Все именем друга клянется,
По-прежнему верит она.
Вздыхает, тайком доставая
Его довоенный портрет,
Ей мнится: из дальнего края
Любимый прислал свой привет.
Навеки лишилась покоя,
Поверила девушка мне.
Кто знал, что случится такое!
Уж лучше б я пал на войне!
Сказать бы всю правду! Не хочет
И слушать она ни о чем,
То вдруг без причины хохочет,
То катятся слезы ручьем...
Два сердца слились воедино,
Пусть радость им не суждена,
Невеста до самой кончины
Останется другу верна.
И долгие, долгие годы
Ждет летом она и зимой,
Что павший в бою за свободу
Однажды вернется домой.
1955
Алексей Джонуа
(Родился в 1920 году)
ВОСПОМИНАНИЯ
Помню: в детстве без заботы
Я играл и пел с тобою
И шутя через болото
Перепрыгивал порою.
Шашку сделал ты из вяза,
И конем служила палка...
Наши детские проказы,
Наши игры — все мне жалко!
В бой вступая рукопашный
С одногодками когда-то,
Шашку выхватив, бесстрашный,
Ты кричал: «На штурм, ребята!»
Щеголял ты патронташем
Из арбуза в юном войске
И отрядом шумным нашим
Ты командовал геройски.
Ты поздней остепенился,
Позабыв наш круг веселый...
Вдруг — недавно возвратился,
Выпускник военной школы.
Командир отважный, ловкий,
Ты с любовью встречен дома.
Служишь шашкой и винтовкой
Ты народу трудовому.
От врагов ты охраняешь
Край родимый, край советский
И с улыбкой вспоминаешь
Вечерами круг наш детский.
1936
АУАЗ(1) МАХАДЖИРА
Навсегда расстаемся. Меня не вини ты, родная,
Моя мать, моя родина, в страшный прощания час.
Я у мачты стою и, слезами ее обливая,
С тяжким грузом на сердце тебе говорю: «Ауаз».
Всю любовь и все мысли навеки я здесь оставляю —
На твоем берегу, где, волнуясь, бушует прибой,
Горсть земли я на сердце кладу и ее обещаю
Сохранить на чужбине до часа кончины глухой.
Эту горсть в час кончины рассыплют над грудью моею.
Успокоюсь душою тогда я и мирно усну.
А как сбросишь ты цепи,— пусть ветры, над землями вея,
Пропоют мне, что радость пришла и в родную страну.
Даже кости мои не забудут тебя, хоть в глубокой
Они яме истлеют, смешаются с прахом навек.
Пусть, увидев мой череп, узнает мой правнук далекий,
Кем же был и откуда — умерший давно человек.
Не горюй обо мне, мягкосердая мать! Не скрывает
Сын твой правды, что в Турцию ныне неволей плывет.
Много с семьями нас, махаджиров, теперь отплывает
С горькой песней, летящей над ширью бушующих вод.
Так прости же, Абхазия! Мы покидаем с печалью
Берег твой. Но взойдет твое солнце, чтоб вечно сиять.
Ты, счастливая, будешь — за дальнею сгинувших далью
Сыновей своих в песнях, в преданьях своих вспоминать.
-----------------
1 Ауаз — последнее прощание уходящего навсегда, умирающего.
1939
ДУБ
Под горным ветром, старый и суровый,
Стоишь ты, дуб, у Панау-горы.
Под ярким солнцем скрученной подковой
Свисает со ствола лоскут коры.
Вершины — что невесты под чадрами,
Семья косуль резвится на скале,
Дым парохода — тучкой над волнами,
А берег тонет в солнечном тепле.
Ты очень стар. Наверное, ты слышал
Гонимых махаджиров плач и зов.
Ты помнишь? Вырос папоротник пышен
На пепелище сирых очагов.
Сегодня здесь звучат иные песни!
Здесь молодой Абхазии приют!
Взгляни же, дуб: столетний твой ровесник
Седой старик — и юн и счастлив тут.
1939
ЛУНА
До зари еще далеко,
Веет ветер на постель,
Мне не спится... Одиноко...
Лунный луч пробился в щель.
Здравствуй, радость моя, здравствуй!
Где гуляла ты, луна?
Не видала ль ту, кем страстно
Вся душа моя полна?
Расскажи скорей, не мучай,
Кто с ней счастлив в тишине,
В чьем она саду дремучем,
Говорит ли обо мне?
Чу... ты слышишь шорох чая,
Тихий шаг я различаю...
Кто идет, кусты качая?
Не она ль прошла, скучая?
Слышишь, петухи запели,
Скоро к милой поспешу,
А пока я здесь, в постели,
Будь подругой ей — прошу.
1940
ЦВЕТОК
Весенней радости поток
Бушует с новой силой.
Не грустно ли тебе, цветок,
Над скорбною могилой?
Быть может, здесь лежит поэт,
Всемирно знаменитый...
Трава чуть слышно шепчет: «Нет.
Солдат, солдат убитый».
В кровавом яростном бою
Погиб он не напрасно.
Он пал за родину свою.
Такая смерть прекрасна.
Цветы увянут средь полей —
Ведь лето быстротечно.
В сказаньях родины своей
Живут герои вечно.
1945
ОСЕНЬ
В холодке колхозного сарая
Груда тюкового табака,
Каждый лист, как свечка восковая
Отливает золотом слегка.
Почернели гроздья винограда,
Собраны орехи, и с дерев
Бронзовые клочья листопада
Падают, дотла перегорев.
Над полями труд неугомонный
Властвует с рассвета до темна,
Зреют апельсины и лимоны,
Терпким соком даль напоена.
И в большой корзине кукуруза
На плетеном днище прилегла.
И арба, скрипучая от груза,
Шествует по улицам села.
Дышит поле синее, сквозное,
На серпах ломаются лучи,
Листья кукурузные от зноя
Как ладони наши, горячи.
Урожай на славу и на милость,
Но с погрузкой быть настороже:
Только бы арба не подломилась —
Доски прогибаются уже.
Выгнута широкая дорога,
Словно изобилья щедрый рог,
И течет как будто бы из рога
Урожай к амбару на порог.
И крылатый стяг соревнованья,
Что под небом осени парит,
О победах воли и дерзанья
Истинную правду говорит.
Будет год обильного обильней,
Будет полдень светлого светлей...
Виноградный сок течет в давильне,
Люди возвращаются с полей.
1946
КОНЬ И НАЕЗДНИК
Как тавро, его копыта
Метят пыль дороги.
Шея выгнулась дугою —
Пляшет быстроногий!
Жарок блеск округлых ляжек
И волнистой гривы,
В серебре седла сверкают
Солнца переливы.
А наездник саблю вынет,
Плеткой только тронет,
Крикнет: «Чоу» — их и ветер,
Ветер не догонит!
1946
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Она озарила мне сердце при первой же встрече,
Тяжелые косы спадали на тонкие плечи,
Она опоила меня изумительным ядом,
Но я рассказал ей об этом лишь ласковым взглядом.
Впервые изведал я чувство, подобное чуду,
И, что б ни случилось, любимой своей не забуду.
Вдвоем на пригорке недолго мы пробыли с милой,
Но чувство мое нарастало с невиданной силой.
Вторично я встретил ее на плантации чайной
И робко молчал, осчастливленный встречей случайной
Побегами чая она наполняла корзину,
И косы тугие на стройную падали спину.
Она покраснела, мы взорами встретились снова,
Но все же друг другу опять не сказали ни слова.
Недолго вдвоем оставались мы с девушкой милой,
Но чувство мое нарастало с невиданной силой.
В суровом бою, где взрывался снаряд за снарядом,
Увидел я милую с воином раненым рядом:
Хоть мины гудели и пули затеяли пляску,
Она продолжала спокойно свою перевязку.
Я сразу узнал ее в грубой походной шинели,
С крестом нарукавным,— а пули о камень звенели...
Мы взгляды скрестили. Она меня тоже узнала,
Но слов не хватало, а времени было так мало,—
Река полыхала, на воздух взлетела плотина...
По мы победили, со славой дойдя до Берлина.
Мы нашу страну отстояли в боях и походах.
Приехала девушка летом в Сухуми на отдых.
Я милую сразу узнал, и она меня тоже;
И я перед ней свое сердце открыл не без дрожи
Глазами она отвечала на все — не устами;
И молча мы с ней обменялись живыми цветами
1940
ПЕСНЯ КУЗНЕЦА
Вздох мехов и взмах руки.
Пляшет молоток Самсона.
Звон железа вдоль реки
Эхо повторяет сонно.
— Посильней мехи тяни,
Пламя раздувай, не мешкай! —
На веселые огни
Богатырь глядит с усмешкой.
— Надо сбить с железа спесь!
Как железо ни упорно,
Но его смягчает здесь
Пламя яростного горна.
До обеденной поры
Можно, при такой сноровке,
Сделать чудо-топоры
И серпы отличной ковки.
Раскаляется металл.
По бруску ударю снова,
Чтоб горячий сноп взлетал
Из-под молота стального.
Кузница озарена
Брызгами огня живого.
Песня звонкая слышна,
Ловко выгнута подкова.
Жарким золотом пыля,
Молот учащает взлеты.
— Пусть пойдет пахать поля
Новый плуг моей работы.
— Подводи скорей коня —
Все готово для джигита.
Можешь прочно у меня
Подковать коню копыта.
Конь рванул — и был таков,
Пыль клубится по дороге,
И следы моих подков
Отпечатывают ноги.
От огня я весь в поту,
Но в труде моя отрада,
Молот блещет на лету,
Гул несется в гущу сада.
Пролетает вдоль реки,
Раздается в роще дальней.
Бойко пляшут огоньки
Над веселой наковальней.
Посильней мехи тяни!
Над косой и над лопатой
Потружусь я в эти дни.
Пусть помогут вам они
Урожай собрать богатый.
1947
СБОРЩИЦА ЧАЯ
Она поет нежнее птицы горной,
Девичий голос трепетен и чист,
Подобна серне легкой и проворной,
Она идет, срывая чайный лист.
Ее глаза — зеленых звезд осколки,
А брови удивительно густы.
Вонзило солнце острые иголки
В обрызганные росами кусты.
Туман покинул дальние откосы.
Поля в дремоте дышат горячо.
Она поет, ее тугие косы
Сползают, словно змеи, на плечо.
Поток стремглав летит с горы Ерцаху,
В нем блещут отраженные огни.
По быстроте, по страсти и размаху
Ей водопады горные сродни.
И, наслаждаясь ароматным чаем,
Мы вспоминаем сборщицу всегда.
По праву мы героем величаем
Того, кто в поле не жалел труда.
1947
НА СКАЧКАХ
Кони резвые храпят.
На конях сидят ребята,
И у всадников-ребят
Сердце радостью объято.
Взвизгнув «чоу», летят вперед.
Узнаешь в любом джигита.
Вьется грив водоворот,
О землю гремят копыта.
Словно рыба под водой,
Конь гнедой плывет по суше.
Всех опередил гнедой,
Навострив задорно уши.
Во всю прыть коней гоня,
На могучего коня
Седоки глядят ревниво,
Он, подковами звеня,
Высекает сноп огня,
Словно из кремня огниво.
Конь гнедой в колхозе горном
В табуне взращен отборном.
Не обгонишь скакуна!
Всадником гордясь проворным,
Конь трепещет, как струна,
Под седлом своим узорным.
1947
ПЕСНЯ АРОБЩИКА
Торопись, моя скрипучая арба!
В дружный труд мы тоже вносим нашу долю.
Петухи поют. Колхозников гурьба
Разбредается по солнечному полю.
Черный буйвол, ты вези мою арбу,
Нагруженную богатством урожая.
Твой напарник с белым пятнышком на лбу
Бодро движется, тебя опережая.
От жары твои взлохмачены бока,
У тебя неторопливые повадки.
Ты возил со мною листья табака,
Золотые кукурузные початки.
Ты возил солому, камни и столбы.
В узком русле, словно в тесном коридоре,
Заглушая мерный скрип моей арбы,
Волны закипали бурного Кодора.
Черный буйвол, ты вези мою арбу,
Нагруженную богатством урожая.
Твой напарник с белым пятнышком на лбу
Бодро движется, тебя опережая.
Упираются в сияющую синь
Ослепительные снежные вершины.
А на склонах поспевают сотни дынь,
Ароматные желтеют мандарины.
Вот за изгородью зреет апельсин,
Виноград к земле крутые клонит грозди.
...Мне случается возить и керосин,
И смолистые дрова, и соль, и гвозди.
Черный буйвол, ты вези мою арбу,
Нагруженную богатством урожая.
Твой напарник с белым пятнышком на лбу
Бодро движется, тебя опережая.
1947
ПОЭТУ
Кто лезет без лестницы на небеса,
Чтоб только не видеть земли,
Кто в райские жаждет забраться леса,
Чтоб жизнь оставалась вдали,
Кто вечно склоняет мечты и цветы
И нудно мусолит строку,
Кто даже при виде живой красоты
Мгновенно впадает в тоску,
Кто вечно в надзвездной парит высоте,
От всех отгорожен стеной,
Кто полон презренья к земной суете
И брезгует жизнью земной.
Кто цедит слова о весне и любви
Из горестно сомкнутых уст —
Тот жалок, поэтом его не зови —
Он внутренне беден и пуст.
Мы знаем, поэт настоящий привык
Народному зову внимать,
Перо его — остро отточенный штык,
Он родину любит как мать.
А те, кто оторван от почвы родной,
Чья песня в бою не слышна,
Как смутные тени пройдут стороной,
Забудутся их имена!
1947
ШАХТЕРУ
В Акармаре, около Ткварчели,
Мы с тобой пасли овец и коз.
Здесь отары прятались в ущелье
От осенних бурь и летних гроз.
Вспомни, мой ровесник смуглолицый,
Как мы ночью, лежа у костра,
Сказки и пастушьи небылицы
Слушали до самого утра.
Как на дно холодной Хириквары
Был нам каждый камешек знаком.
Мы поток стремительный и ярый
Вброд перебегали босиком.
На Джантойских неприступных склонах
Мы вдвоем пасли своих козлят.
Плотная стена лесов зеленых
Привлекала восхищенный взгляд.
Недра гор от сонного покоя
Пробудил веселый гул кирки.
Не узнаешь прежнего Джантоя:
Там растут и крепнут рудники.
Видишь в окнах солнечные брызги?
Новой жизни славные творцы
На высоких берегах Гализги
Возвели просторные дворцы.
Мой ровесник мужественный, стройный,
Родине под стать растешь и ты.
Что ни день — твой молоток отбойный
Подрубает новые пласты.
Со стихией неустанной споря,
Ты увлекся страстною борьбой.
Сколько силы в молодом шахтере,
С лампочкой спустившемся в забой!
Золотом отсвечивая черным,
Жаркий твой поблескивает взгляд.
Отраженным огоньком задорным
Черные пласты во мгле блестят.
Пятилетка в солнечном Ткварчели —
Это горы нового угля.
С ним скорей придет к великой цели
Наша плодоносная земля.
1947
БОТАНИЧЕСКИЙ САД
Вот предо мною растенья,
Точно зеленые крылья,—
Мирной и сладостной тенью
Влажную землю укрыли.
Вот величавой стеною
Мощно встают кипарисы,
Вот с гималайской сосною
Шепчется дуб густолистый.
В рощах бамбуковых вешний
Ветер, веселый и синий,
Взор очарованный тешат
Гроздья лиловых глициний.
А к эвкалиптам вплотную
Пальмы из дальней Флориды,
Пальмы! — в Сухуми вторую
Родину обрели вы!
Здесь африканские травы,
Заокеанская флора.
Здесь мексиканка агава
Рядом с самшитом суровым.
Листья душистых магнолий
С веточки сочной и зыбкой
В лица глядятся — в окно ли —
С необычайной улыбкой.
Липа раскинула ветви
В тысячелетнем величье,
В кроне ее неприметны
Гнездышки малые птичьи.
Здесь в густолиственном шуме
Зреет народа богатство,
Пестует город Сухуми
Солнцем овеянный сад свой.
1947
НА КОЛХОЗНОМ РЫНКЕ
В Сухуми идешь по колхозному рынку,
Дивясь изобилью осенних садов.
Душистого меда высокую крынку
Теснят на прилавке корзины плодов.
Подернута черная гроздь «изабеллы»
Лиловым налетом, и трудно постичь,
Как вырос такой ароматный и спелый,
Такой удивительно крупный качич?(1)
— «Отведай!» — кричит мне, приветлив и весел,
Старик продавец, усмехаясь в усы.
Он множество яблок румяных отвесил
И желтые груши кладет на весы.
Колхозники об урожае высоком
Не зря позаботились в этом году.
Вот персик, наполненный сладостным соком,
Как солнечный полдень в сухумском саду.
Домой горожанин уносит в корзине
Всех красок осенних торжественный пир.
Хозяйке по сердцу душистая дыня,
И синие сливы, и сладкий инжир.
Взгляните на смуглый румянец Макрины.
Недаром толпится народ у стола.
Впервые она собрала мандарины
И в город на ослике пх привезла.
Гигантскую тыкву растили с любовью.
Картофель насыпан в тугие мешки.
В соседстве с оранжевой крепкой морковью
Лежат фиолетовые кабачки.
Вот лобио подле капусты кудрявой,
И перец душистый — отрада южан.
С ним рядом, для острой и пряной приправы
Лежит на прилавке чеснок и рахан.
Там — купишь баранью отличную тушу,
А здесь — молодой наливают маджар.
Играет вино, веселящее душу,
От солнца в бутыли пылает пожар.
Есть в нашем краю виноградные лозы.
На пастбищах тучные бродят стада.
Великим богатством владеют колхозы.
Растет нерушимое братство труда.
---------
1 Качич — сорт винограда.
1947
ТАНЦОР
То не молния, то не виденье,
Не гроза, налетевшая с гор.
Нет, как ястреб, пронесся по сцене
Молодой темнокудрый танцор.
Вот рванулся он дико и резко,
Вот застыл на мгновение вдруг.
И опять замелькала черкеска,
И опять все замолкли вокруг.
Словно сокола горного крылья,
Развевается черный башлык.
Пляшет юный танцор без усилья —
Ритма тайну он с детства постиг.
Ключ к искусству упорно искал он
В том краю, где гнездятся орлы.
Он бродил по ущельям, по скалам,
Не боялся ни барсов, ни мглы...
Вот окончилась пляска. А в зале
Гул оваций, как моря прибой,
Почему же слезой заблистали
Очи девушки рядом с тобой?
1950
«ЧУДО»
Говорит старик старухе:
— По деревне ходят слухи —
В десяти верстах отсюда
В Очемчире бродит чудо.
Ей старик, собрав терпенье,
Растолковывает:
— Чудо землю и каменья
Пережевывает,
В землю зубьями колотит,
Пасть такая — вмиг проглотит...
А старуха с недоверьем:
— Мы не верим суеверьям,
Только темные старухи
В наше время верят в слухи...
В это самое мгновенье
За окном —
Землетрясенье,
Грохот,
Лязг,
Раскаты грома,
И, огромней адомбея(1),
Кто-то замер возле дома.
Занеся над крышей шею
Пасть разинул этот кто-то
Чуть пошире, чем ворота.
Кто?
Старуха прямо к двери,
А старик лукаво вслед:
— Ну, теперь ты в слухи веришь,
Или скажешь, чуда нет?
А старуха возле дома
Усмехается:
— Это чудо по-другому
Называется.
Нам старухам по газете
«Чудеса» знакомы эти.
Не напрасно ходят с шумом
Не лопата вам...
Удивить старуху вздумал
Экскаватором!
-----------
1 Адомбей — горный зубр.
1952
Алексей Ласуриа
(Родился в 1927 году)
3ДРАВСТВУЙ, АБXА3ИЯ!
Не собирала меня в дорогу
Мать родная весенним днем,
Мой отец не зарыл до срока —
До приезда — кувшин с вином.
И подруга, что только снилась,
Целовала меня во сне,
На вокзале не появилась,
Не махнула рукою мне.
Для меня на перроне нашем,
Как в душе, пустота, тоска...
Кепки, шляпы, платочки машут;
Мне — ни взгляда и ни платка.
Был в Сухуми вечер прохладный...
Расставаясь тогда с тобой,
На прощанье глотнул я жадно,
О Абхазия, воздух твой.
Как рулетка — чтоб мерить дали —
Извиваясь, летел состав.
Думы-волны меня качали,
Я измучился, плыть устав.
Убегали отары, села...
Что на свете найдешь родней?
На Сухумской горе — веселый
За спиною каскад огней...
Нет, в торжественную минуту
Мать не выйдет меня обнять.
С окончанием института
Не поздравят отец и мать.
Вот — к отцам приезжают дети,
Пишут матери сыновья...
Сиротою на белом свете
В раннем детстве остался я.
Мне отец мой и мать родная —
Та земля, на которой рос.
Горы, горы мои без края,
Вот и встретиться довелось!
Жил в Москве я. Столица с ласкою
Поднимала меня, любя.
Мать родная, земля абхазская,
Сын твой не осрамил тебя!
Ночью с Ленинских гор, бывало,
Смотришь — и не отводишь глаз:
Как Сухуми, Москва сияла,
Только ярче в тысячи раз.
Заводские гудки в столице
Возвещали начало дня,
И рождалась, чтоб с ними слиться,
Песня новая у меня.
Нету счета друзьям хорошим,
Всюду вместе они со мной.
Где бы ни был я — здравствуй, Леша!
Каждый дом для меня родной.
В каждом слове я дружбу слышу,
Одинаково мне близки
И долина реки Дгамыша
И долина Москвы-реки.
Я не гостем живу приезжим,
Стала домом моим Москва.
Я уже не Алешка прежний,
А солидный семьи глава.
Русой девушкой, лучшей в мире,
Как любим я! И как влюблен!
Много места у нас в квартире —
Не квартира, а стадион!
Мне б работать и жить в столице...
Только там, где родился я,
Ждет — когда же он возвратится? —
Мать родная, земля моя.
О Абхазия, край мой горный!
Я к тебе устремляю шаг.
Не ищу я дороги торной,
Легкой жизни, готовых благ.
Я люблю сквозь пургу шальную
(Снег сыпучий в глаза метет),
На замерзшие пальцы дуя,
Пробиваться в снегах вперед.
В стены дома пусть каждый камень
Будет вложен моим трудом.
Я хочу своими руками
Жизнь построить, как строят дом.
Край любимый, где вереницей
Горы встали, там нужен я.
Ты мне счастье дала, столица.
До свиданья, Москва моя!
Пусть хоть частью оплачен будет
Долг мой вечный перед тобой
Тем, что жить помогу я людям
Всеми знаньями, всей судьбой...
Знаю: нету ворот, в которых
Сына встретят отец и мать,
И невестке подарков ворох
От свекрови не получать.
Но едва я сомкну ресницы —
Все мне видится край родной,
И вдыхаю я — так мне снится,—
О Абхазия, воздух твой.
Снова я на земле родимой —
Так прими же детей своих.
Одного меня проводила,
А сегодня встречай двоих!
1953
ТОСТ
Чтоб счастье посетило этот дом,
Мы собрались за праздничным столом.
Пускай не знают тягости разлук
Ни девушка, ни наш веселый друг.
Да будет с парнем счастлива она.
— Эй, девушка!
Налей скорей вина.
Давно пора, чтобы оно текло
В сверкающее радугой стекло.
Мы дружно пили за родимый край,
За новых лоз богатый урожай,
По очереди выпили потом
За нас,
За всех сидящих за столом.
Но разве позабудутся дела
Создателя звенящего стекла?
Его нам тостом обнести нельзя.
Так выпьем же за мастера, друзья!
Ведь это вовсе не его вина,
Что нынче с нами он не пьет вина,
Желанным гостем он стучится в дом —
Он в торжестве участвует трудом.
Вы слышите бокалов тонкий звон?
В кругу гостей присутствует и он.
— Эй, девушка!
Налей-ка нам полней,
Мы мастеру желаем светлых дней!
Как льется широко у нас вино,
Как искрится и пенится оно,
Пусть так и труд сидящих за столом
Сольется с общим родины трудом.
Пусть наша радость множится в труде:
В цехах, в полях и на море — везде.
Всем мастерам великого труда
Счастливой жизни долгие года!
1953
ПОД МОСКВОЙ
С москвичкой иду, где речушки блеск
Средь сосенок и берез.
Вижу вокруг подмосковный лес,
Слышу ее вопрос.
Глядит, улыбаясь:
— Лесок хорош? —
А я говорю в ответ:
— Хорош-то хорош, но, признаться, все ж
Сравнения с морем нет! —
Мы сели на самый большой из пней
Меж зонтиками грибов,
Но море шумело в душе моей,
Стучался, гремел прибой.
Травинки зеленые, как вода,
Плескались у башмаков,
А мысли летели туда, туда,
Где пена у берегов;
Где, может, в такой же, как я, тоске
На солнечном берегу
Другая девушка на песке
Доверилась ветерку...
Москвичка заметила — я грущу,
Припомнив далекий дом.
Легонько хлопнула по плечу:
— Грустишь?
По домам пойдем.—
Я дома — повсюду в моей стране.
Но что же плохого в том,
Что кажется лучше всех прочих мне
Не прочий, а о тчи й дом?
Москвичка, я тебе не солгу,
Не обману тебя:
— Я землю твою любить могу,
Лишь землю свою любя.
1955
ЧЕМ ХОРОШ МОЙ КРАЙ
Как будто я Абхазию не знаю,
Мне говорят приезжие о ней:
Нет нигде теплее края,
Нет нигде воды синей.
Мне о Гагре и Сухуми
Два часа твердил один,
А другой в прибоя шуме
Мелодичность находил.
Третий видом насладиться
Восходил на горный склон.
Тайной гор — холодной Рицей —
Был четвертый восхищен.
Ну, а пятый — в самом деле
Гимны пел на все лады
Черноглазой «изабелле»,
Что опутала сады.
А шестая в томной позе
Восклицала:
— Красота! —
Отдавая дань мимозе,
Что изменчиво желта.
А седьмой пел с интересом
Про вино (немного пьян),
А восьмой твердил — профессор —
Про сухумских обезьян.
А девятый...
Впрочем, ясен
Без девятого вопрос.
И с каждым я по-своему согласен,
Я тоже вижу, как мой край прекрасен,
Где я родился, где я рос.
Но говорю приезжему, как брату:
— Не розами, мимозами, пойми,
Богат мой край, чем все края богаты,—
Людьми.
1955
СТИХИ О ДОЧКЕ
1. ПЕРЕМЕНА
По обычаю абхазцев, некрасиво
Эти чувства пересказывать друзьям,
Только, радости своей скрывать не в силах,
Понимаю я: молчать уже нельзя.
Удивляются ребята: «Что с Алешей?
Изменился... Не случилась ли беда?
Он, бывало, запевала был хороший
И на праздниках дежурный тамада,
И на девушек заглядывался тоже —
Ни одна теперь не нравится ему».
Удивляются ребята: «Что с Алешей?
Отчего он изменился, почему?»
Веселились мы нередко вечерами,
Погулять любили мы под выходной.
Но с работы не иду теперь с друзьями.
Я и сам не понимаю — что со мной?
Я ничуть не изменился, твердо знаю,
Не ханжа я, не зазнался и не скуп.
Только тостов я давно не поднимаю
И давненько не касалась рюмка губ.
Ожидаю приближающийся праздник.
Были месяцы, недели до него —
Их по пальцам я считал, как первоклассник,-
И теперь уже остались дни всего.
Надо мной уже девятый месяц замер,
Переходит долгожданную межу;
И мальчишкою, пришедшим на экзамен,
На тебя я нерешительно гляжу.
Перехватываю тайный взгляд короткий,
Да и сам таю мечту наедине...
И тяжелою победною походкой
Ты по-новому идешь навстречу мне.
Сын ли, дочка?.. Мы не знаем, не гадаем —
Потому что мы обидеть не хотим,
Коль родится вдруг, кого не ожидаем,—
И до времени мечты свои таим.
В «Детском мире» оба делаем покупки,
Видно, движимы надеждой не одной:
Для «нее» ты выбираешь в день по кукле,
Для «него» я «ЗИМ» наметил заводной.
Я в бессоннице, в тревогах и заботах.
Кто-то шепчет: — На Алеше нет лица...—
Но работаю, как прежде не работал,
Чтоб ребенку захотелось быть в отца.
По обычаю абхазцев, некрасиво
Эти чувства раскрывать, но не беда,
Если, радости своей сдержать не в силах,
Не могу я промолчать, не в силах, да!..
2. В РОДДОМЕ № 4
Железная в роддоме дисциплина:
Стремится молодой отец вперед,
Но дверь, что скрыла дочку или сына,
Границей государственной встает.
В час неурочный передать подарки
Напрасно хочешь в дверь большую ту.
Здесь все, от главврача до санитарки,
Надежны, как солдаты на посту.
Робея, перед белой дверью встань-ка
В неопытных отцов счастливый строй,
Где козырнул полковник старой няньке,
Профессор оробел перед сестрой.
Сюда войдя торжественно и прямо,
Я замер, ослепленный белизной.
Заметив это, две каких-то дамы
Хихикнули — должно быть, надо мной.
А третья заступается: — Он скромен,
И все здесь необычно для него,
Последний раз он побывал в роддоме,
Наверно, в день рожденья своего...—
А я и родился-то не в роддоме.
Вилась тропинка горная, крута,
Я ничего не мог увидеть, кроме
Густых небес и снежного хребта.
Я родился в абхазской ветхой пацхе
Под шум потоков и обвалов гром,
Под звуки с детства милой мне апхярцы,
Когда курился дым над очагом.
Не на четвертом этаже в палате —
Я родился под кровлей голубой.
И не склонялся добрый врач в халате
Над матерью моей, как над тобой.
Но боль она не выдавала стоном,
Ждала, сомкнув уста что было сил.
И выстрелом, тогда традиционным,
Отец о сыне скалам возвестил.
Пожертвовал отец козой последней
(Таков обычай), чтоб округа вся
Увидела, что родился наследник,
Что в доме горца горец родился...
Но почему воспоминаний следом
В приемной белой я пошел в тот час?
Я сына ждал, не признаваясь в этом,—
Есть от отцов еще не мало в нас!..
Вдруг слышу голос. Вскакивая с силой,
К окошечку бегу. И в том окне
Мне кажется сестра такой красивой,
Как наши сестры в горной стороне.
И я смеюсь. Она смеется тоже:
— Дочь. Три кило. Полметра с лишним рост
Я спрашиваю: — На меня похожа?
— Ну копия отца, что за вопрос! —
...Я по Москве пошел походкой крепкой,
Чтоб всем поведать радости свои.
И мне казалось: под моею кепкой
О счастье распевают соловьи.
Я зашагал по улицам знакомым,
Открыт любому встречному лучу.
Спасибо же «Четвертому роддому»,
И няням, и сестре, и главврачу.
Но трижды я «спасибо» повторяю
И голову склоняю перед ней,
Пред той, что мир от края и до края
Открыть сумела дочери моей.
А я иду и улыбаюсь людям,
И наши взгляды больше, чем слова.
Воспитывать мы дочку вместе будем:
Она и я, отчизна и Москва!
3. КАК НАЗВАТЬ?
Все сомненья теперь начинаются только.
День четвертый, а имени дочери нет.
Как назвать? И имен подбирается столько...
Созывается срочный семейный совет.
Председателем — дед, горячо обсужденье,
Прадед тоже участвует в преньях сторон.
И под вечер готов к твоему утвержденью
Список лучших — абхазских и русских — имен.
Есть в нем Гунда, Варвара, Назыра, Елена.
Этот список тебе мы спешим передать.
Отвечаешь ты коротко и откровенно:
— Отклоняю! — Мать.
Поясняешь:
— Варвара — есть злая сестрица,
Есть Назыра — скупой прослыла средь подруг,
Имя Гунда ей тоже никак не годится,
А Елен и без этого много вокруг.—
Без конца продолжались бы наши сомненья.
Может, дочка без имени б так и росла,
Если б — только на пятые сутки с рожденья —
Мне идея хорошая вдруг не пришла.
Назовем нашу дочку, как речку в России,
Как абхазских девчонок зовут далеко,
Чтобы имя по-русски звучало красиво
И у нас, по-абхазски, звенело легко,
Чтоб была в этом имени русская удаль,
Чтоб веселье абхазское слышалось в нем.
Назовем ее «Кама». Прислушайся. Худо ль?
Мы родное свое в этом слове найдем.
Для того я назвал это имя сегодня,
Чтоб судьба нашей дочки, пряма и светла,
Словно русская Кама была полноводна,
Как абхазская Кама была весела.
1953
К СЕСТРЕ
Далекая Ярна, родная сестра!
Письмо от тебя получил я вчера.
Читал, перечитывал несколько раз
И все не свожу с него любящих глаз.
Ты пишешь мне, милая: «Братик ты мой!
Что кушаешь ты? Кто следит за тобой?
Ты с детства в Абхазии солнечной рос...
И как переносишь ты русский мороз?
В метели, когда там не видно ни зги,
Ты дома сиди хоть, себя береги...
Наверно, забыл, как тебя я люблю?
На днях тебе теплые вещи пришлю,
Сама я вяжу их, ночами не сплю...»
Далекая Ярна, родная сестра!
Письмо от тебя получил я вчера.
Ну что мне ответить? Ты знаешь сама,
Что верно, сурова в России зима.
Вода во дворе превратилася в лед,
И ветер ветвями по форточке бьет;
Чуть высунешь руку — отдернешь ладонь...
Снежинки и те все летят на огонь.
За окнами сосны шумят и скрипят.
Но ты не волнуйся: я счастлив и рад,
Ведь я среди русских, я равный им брат.
И пусть месяцами нет теплого дня —
Родные сердца согревают меня.
1951
ЭВКАЛИПТ
Я помню горячее солнце весеннее,
И толпы веселых людей, и жару.
Мой город родимый! Он весь в воскресенье
Поднялся деревья сажать поутру.
Я помню, как листья вниманием радуя,
Лучи облаков пробивали края,
Как встретились мы и как в нашу бригаду я
Тебя записал, дорогая моя...
Казалось, одни мы торопимся за город.
Шутили товарищи, глядя на нас.
Все дальше, все выше взбирались мы на гору
Ты пела, а я не сводил с тебя глаз.
Мы вышли кипучими силами мериться,
В работе свое мы открыли родство.
Ты помнишь то робкое первое деревце —
Мы «нашей любовью» назвали его.
Потом приходили туда в воскресенье
(О, если б неделя имела их семь!)
Бродить и мечтать под ветвями весенними
С утра и по самую темную темь.
Там роща качала зелеными крыльями,
Хотела взлететь выше горных вершин.
И тот эвкалипт, что с тобой посадили мы,
Уже выше нас был тогда на аршин.
Потом я уехал, и слухи настойчиво
Твердили о том, что нежданный мороз
Немало убил не морозоустойчивых,
Особенно тех, кто в забвении рос.
Но «наша любовь»... Я спокоен, любимая.
Но «наша любовь»... Я зову ее в стих.
Согрета сердцами твоим и моим она,
Навек спасена среди тысяч других.
Она с остальными стоит рука об руку,
Ее прямота нашим душам под стать.
Она поднялась всеми ветками к облаку
И тянется — хочет до солнца достать.
1950
О САМОМ НЕОБХОДИМОМ
Было так:
Сел я вечером стихи писать
О завтрашнем дне человечества.
Сижу.
Думаю —
С чего начать?
Слова разбежались.
Мысли мечутся.
Несмело луна заглянула в окно,
Словно пришла ко мне на свидание
И, увидев, что жду ее давно,
Извиняется за опоздание.
Я сказал ей:
— Чем можешь ты мне помочь?
В тебе поэзии больше нету.
Ты в небесах, а я на земле.
Нам с тобой, дорогая, не по пути.
Иди-ка к другому поэту.—
Оттого ли, что с ней я на «ты» говорил,
Или просто она торопилась куда-то,
Только вдруг от окна
Отвернулась луна
И нырнула в пушистую вату.
Тогда я встал
И окно распахнул —
И в комнату хлынул воздух...
А я слушал вечернего города гул
И глядел на дальние звезды.
Я думал: может быть, на одной из планет
Вот так же сейчас не спится поэту
И так же, окно распахнув, поэт
Глядит на мою планету.
Марсианин!
Ты видишь — наш шар земной
Великолепная штука,
Только надо нам покончить с войной,
И это будет однажды весной,—
В этом мужество наше порукой.
Но для того, чтобы побеждать,
Надо бороться пока ты в силе.
Мне вот надо такие стихи написать,
Чтоб в цель без промаха били.
Как научиться?
Кто даст совет —
Где взять такое уменье?
Закрываю окно,
Зажигаю свет.
Достаю с книжной полки том Ленина.
В эту ночь до утра меня учил
Мудрейший из учителей.
А наутро, спокойный и полный сил,
Я встал
И пошел в Мавзолей.
Красная площадь — вот она, вот...
Ком волненья горло сдавил.
Тысячная очередь к Мавзолею течет
Артерия народной любви.
У входа часовые стоят,
На винтовках играет солнце,
Брови сдвинуты,
Суровый взгляд —
Словно вылитые из бронзы.
Вхожу.
А Ленин — словно живой,
Словно хочет сказать мне что-то.
Но нельзя останавливаться — за мной
Тысячи ждут у входа.
Нельзя...
А из сердца рвутся слова,
И трудно бороться с волненьем.
Мне хочется крикнуть: «Спасибо вам,
Спасибо, товарищ Ленин!
Спасибо за то, что мне помогли, —
Сегодня, беседуя с вами,
Я понял, как надо за счастье земли
Бороться простыми стихами».
Я вышел на площадь, где в тишина
Стоят серебристые ели.
Казалось — люди кивали мне
И птицы о радостном пели.
Со мной разговаривали дома,
Что вчера еще были немы.
Казалось, весь мир предо мной открыт,.
И это — не камень, не дом, не гранит,
А строчки моей поэмы!
Я сел в троллейбус.
Скорее домой!
Как все записать?
Смогу ли я?
Александр Сергеевич кивнул головой:
«Желаю удачи, Ласуриа!»
Площадь Маяковского.
Где же поэт?
Ищу, оглядываюсь кругом.
Может, пошел в Московский совет?
Иль принимает высотный дом?
Уж он не усидит на месте ни дня,
Уйдет на заводы, в колхозы, на стройки..
А там, у вокзала, встречает меня
Алексей Максимович Горький.
Вот я и дома.
Беру тетрадь.
Скорее писать, писать, писать...
Друзья мои!
Чтоб в стихе глубокая мысль легла,
Чтоб за словами стояли дела,
Чтоб сделать счастливой жизнь,
Чтоб покончить с бедой и с войной навсегда,—
Как воздух для жизни,
Как хлеб и вода,
Необходим ленинизм!
1952
АБХАЗИЯ ОТКРЫТА ОКТЯБРЕМ
Какое б ни грянуло горе,
Какая б ни вышла беда,
Горы твои не согнутся и море
Не высохнет никогда.
Давно убеляют седины
Высокие эти хребты,
Но тянутся к небу и солнцу вершины,
И к юности — ты.
Не знаю садов, твоих краше,
Речушек, от пены седых.
И ты неизменно ровесница наша,
Сверстница молодых.
Ты вынесла столько горя,
Изведала столько бед,
Не раз чужеземцы топтали предгорья,
На пашнях — их след.
Князья твой лес вывозили,
Купцы увозили твой мед.
И голод сгибал и болезни косили
Твой нищий народ.
Крестьянин, сохой ковыряя
Иссохшую землю, без сил
Вдоль пашни шагая от края до края,
Ненависть накопил.
А за полночь — в горы с друзьями;
Лишь месяц над ними серьгой...
Слова обжигали сердца их, как пламя,
Когда говорил Серго.
Тогда расступилась впервые
Над нищей Абхазией мгла,
И армия Ленина к нам из России
На помощь пришла.
За счастье народа боролась,
Боролась за нашу страну.
С крутых берегов меньшевистскую сволочь
Пустила ко дну.
...Проносится ветер по клумбам.
Подернута даль серебром.
Открыт «Новый свет» Христофором Колумбом,
Абхазия — Октябрем.
О родина наша седая,
Ты стала навек молодой,
И озарена ты от края до края
Кремлевской звездой!
1955
МЕЛЬНИК
Не по душе судьба бездельника,
Не хочет мельник на покой,
Хотя давно уже у мельника
Виски побелены мукой.
И подчеркнула пылью мельница
Морщинки мелкие у глаз,
Но ничего ему не делается,
В нем пламень горский не погас!
Он ногу потерял в гражданскую,
Когда народ был бос и гол.
Ходил тропою партизанскою —
Не только он зерно молол.
Сюда крестьяне в ночь безлунную
Сходились горною тропой,
И неплохой служил трибуною
Мешок, наполненный мукой.
Запорошит муки метелица
Борцов преследуемых след,
Что волокли мешки на мельницу,
А уносили правды свет.
С тех пор немало перемолото
На старой мельнице зерна.
И мельник выглядел бы молодо,
Да вот подводит седина.
И вечерком закроет мельницу,
У входа сядет, как привык.
Воспоминаниями делится
С друзьями юными старик.
Рассказывает: — Неприятеля
Рубил я шашкой на скаку.
Но в мире лучшее занятие —
На мельнице молоть муку.
Чтобы, размахивая крыльями,
Дул ветерок — союзник наш,
Чтоб вырастали дети сильными,
Чтоб матери пекли лаваш...
Работа — счастье небывалое,
И этим счастьем завладей,
Чтоб стало дело даже малое
Великим делом для людей!
1954
СЕРДЦЕ ДРУГА
Там, где ущелья чаша глубока,
Горянка гордая бурлива,
Бросается отважная река
С крутого горного обрыва.
И спутник мой восторженно вскричал,
За камень удержавшись еле:
— Ну что на свете глубже я встречал,
Чем это горное ущелье! —
Луна, как шапка сванская, кругла
И холодна, как диск железный.
Гляжу я вниз... и все густеет мгла.
Дыханье затаила бездна.
Мой спутник вглядывается во тьму.
Ущелье глубоко, но все же
Есть тропка, неизвестная ему,—
По ней на дно спуститься можем.
Нагроможденье древнее во мгле
Могуче. Только в самом деле
Не знает он — что глубже на земле,
Чем это горное ущелье?
Не знает он, как на багряном льду
Я умирал. Спускался вечер.
Вдруг чувствую, в беспамятстве, в бреду,
Что кто-то взял меня на плечи.
Немели губы. Сердца стук редел.
Бинты разматывались, рдея.
Слабели руки. Весь я холодел,
Не чувствуя, что холодею.
— Потеря крови,— говорил хирург.—
Ведь на снегу лежал-то сколько! —
— Мою возьмите кровь! — воскликнул вдруг
Товарищ на соседней койке...—
Коснулся спутник моего плеча,—
Он потрясен на самом деле,
Не знает он, что глубже и сильней,
Чем это горное ущелье.
Глядит он вниз, мой спутник молодой,
Но — седина тому порука:
И он узнает, встретившись с бедой,
Что глубже... глубже сердце друга!
1953
* * *
По сторонам смотрю,
Мечутся, ищут глаза мои,
Ищут глаза мои девушку —
Нет без нее мне пути!
Где она, где скрывается,
Девушка, милая самая,
Самая злая и хитрая,—
Должен ее я найти!
Знает она: прочла
В глазах моих беззащитных,
Что сердце свое сумасшедшее
В плен ей навек отдаю.
Заметила, но не сказала
(Девчонки ужасно скрытны!),
Заметила, верно, зоркая,
Она седину мою.
Что мне делать теперь?
Не мазаться ж восстановителем!
Я поседел без времени,
Но разве я виноват?
Но разве друзья и сверстники
Когда-нибудь где-нибудь видели,
Что я отстаю от юности?
Ступай — расспроси ребят!
Друзья, подойдите к ней,
Скажите, что в каждом деле
Я самый неугомонный,
Смелый и заводной.
Пусть ведает эта капризная:
Хоть волосы поседели —
Сердце не поседеет,
Я навсегда молодой!
1953
ОТЧЕГО ПОСЕДЕЛА МОЯ ГОЛОВА
Я не в духе, это так. Однако
Удивляться этому смешно:
Даже солнца свет не одинаков,
Нынче — ясно,
Через час — темно.
И сегодня темного немало,
Хоть живем мы чисто и светло...
Вот и голова седою стала,
И печалью сердце обожгло.
Не вчера ль на палку я садился,
Будто на лихого скакуна?
Не вчера ль с любимой объяснился,
Целовался с нею допоздна?
Псы соседские на нас рычали,
Млели мы в густой тени двора...
Счастливы мы были не вчера ли?
Не вчера...
Конечно, не вчера...
А сегодня в зеркало я глянул —
Как Ерцаху, голова бела.
Рано?
Нет, по-моему не рано —
Юность слишком жаркою была,
Слишком пылко кровь моя горела,
Слишком щедрым я на чувства был...
Стала голова до срока белой,
Пеплом стал мой юношеский пыл.
1956
О ЛЮБВИ
Дай сердцу волю —
заведет в неволю.
Счастлив тот, кто любит и любим,
Кто согрет зарей любви счастливой.
Но порою не везет иным,
На душе у них темно, тоскливо.
Некоторых ослепляет страсть —
Человека не увидят рядом.
Могут и взлететь
И в грязь упасть...
Слепнуть все же никогда не надо.
Нет в любви фортуны пареньку,
Ноет он, друзей стихами муча.
Но бывает, что свою тоску
Водкой заливает невезучий.
Распускать в беде себя нельзя,
Заведет в неволю чувств стихия.
Плохо опускаться так, друзья,—
Лучше уж писать стихи плохие.
1956
СКРОМНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Когда он жил, он жизни был достоин,
На трудности не сваливал вину.
И штатский человек, совсем не воин,
Отправился солдатом на войну.
Хотя метель и обжигала тело
И стыла кровь, когда мороз крепчал,
Но исполнял он воинское дело,
Как родине в присяге обещал.
Упав на миг у придорожной бровки,
Он вскакивал, едва умолкнет взрыв.
Он так был прям, как ствол его винтовки,
И, словно камень дота, молчалив.
Не потому, что все принять намерен,
Не размыкал он опаленных губ,
А потому, что в наше завтра верил
Он всей душой — великий жизнелюб!
И потому он мог терпеть невзгоды
И, глаз не отводя, идти в бои,
Что был он сыном своего народа,
Заботливым отцом своей семьи.
Не ради славы горе он изведал,
Не для наград покинул мирный кров,
И на груди, когда пришел с победой,
Горело больше ран, чем орденов.
И вот уже плуг потянулся к пашне,
За лемехами борозду стеля.
И, кажется, забылся день вчерашний,
Пришел хозяин,— поняла земля.
Улыбка, чуть смущенная, живая,
По целым дням не покидала губ.
Вот так бы он и жил, не унывая,
Наш скромный друг, великий жизнелюб.
Но, видно, диалектика природы
Неумолима. И пришел черед
Ему уйти от солнца, от работы,
От радостей житейских и невзгод,
От тех людей, чьей дорожил он лаской,
Кого согрел заботою своей,—
Простому сыну матери абхазской
И честному отцу своих детей.
Мы с ним простились в солнечное утро,
Стояли под сплошной голубизной,
Его без орудийного салюта
Похоронили мы в земле родной.
Покинул он весь этот мир знакомый:
И сад, и пашню, и солдатский путь,
Как будто место уступил другому,
Как будто бы подвинулся чуть-чуть.
Как памятники поднимались горы,
Его могила скрыла меж камней...
Мы думали о скромности, которой
Нет ничего ни выше, ни сильней.
1955
РОЖДЕНИЕ
Вечер. Я пришел с занятий.
В общежитье тьма.
Вижу — на моей кровати
Белый лист письма.
Осветил сквозь занавеску
Отблеск фонарей
Две строки:
«Больна невестка.
Приезжай скорей».
На бегу пальто накинув,
Из дому иду.
На попутную машину
Сел я на ходу.
Полночь над землей абхазской.
Сон кругом и тишь.
Я покинул кузов тряский
У села Тамыш.
Срок рожать моей невестке.
Я ускорил шаг.
Снег в лицо и ветер резкий,
Только свист в ушах...
Скоро год как на войне
Муж ее Сандро.
Удалось приехать мне —
Что ж, и то добро.
Помню, брат мне дал наказ,
Отправляясь в бой:
— Будь ей другом, Алиас.
Помни, дорогой,
Если в жилах у тебя
Кровь, а не вода,
Не бросай ее в беде,
Помогай всегда.—
Брат не часто письма пишет,
Некогда писать.
Если сын родится,
Гришей
Просит он назвать.
Пишет:
«Брат мой, будь отцом,
Если жизнь мою
Вражеский стрелок свинцом
Оборвет в бою...»
Кончен путь. Дворы и крыши
Снегом замело.
Снег идет. Стал ветер тише.
Я вошел в село.
По снегу иду седому,
След тропинкой лег.
Из окна родного дома
Светит огонек.
От волненья шапка смята.
С лаем на крыльцо
Выбежал Дамуш косматый,
Лижет мне лицо.
С крыши снег слетает редкий
И слепит глаза.
Дверь открыла мне соседка —
Старая Хамза.
— Здравствуй, нан! Приехал, милый?
Не волнуйся, сядь.
Девять месяцев пробило —
Время ей рожать.
Врач у нас. Всю ночь не спал он,
Не сомкнул он глаз.
А невестке лучше стало,
Спит она сейчас.
Нан! А как твое здоровье?
Как твои дела?
К нам недавно от Сандро
Весточка пришла.
Жив! Жалеет, что не может
Он семье помочь.
Спрашивает, кто родился —
Мальчик или дочь?
* * *
Утро встает над горами,
И солнечные лучи
На крышах,
В оконной раме,
Как в августе,
Горячи.
День должен быть добрым,
Верю.
Искрятся лучи на снегу.
Стою я у самой двери.
Стою,
А войти не могу.
Что за стеной?
Неизвестно.
С надеждой на дверь гляжу,
Шагаю по комнате тесной
И места не нахожу.
Чтоб, ветер опережая,
Село облетела весть,
Беру я ружье,
Заряжаю,
Дрожу от волненья весь.
Готов я
Жизни величью —
Рожденью
Салютовать.
Готов я исполнить обычай
И в воздух три выстрела дать.
Как на посту,
С оружьем
Стою я,
И в этот миг
Взлетел,
Тишину нарушив,
Новорожденного крик.
И слышу, подходит сзади.
Хамза —
Это голос ее.
— Свершилось. С племянником, дядя!
Скорей заряжай ружье! —
Волнуясь, шагаю к порогу,
И взгляд мой вперед устремлен.
Вдруг вижу я,
Через дорогу
К воротам идет почтальон.
В чем дело?
Я в эту минуту
Владеть перестал языком.
А пальцы дрожат почему-то,
Конверт открывая с трудом.
Вот бланк — в типографии набран,
А имя вписало перо.
Читаю я:
«...смертью храбрых...»
Сандро! Мой братишка!
Сандро!
— Эй! Нан!
Что случилось, Алеша? —
Мне машет Хамза у дверей.—
Парнишка родился,
Хороший.
Стреляй же, стреляй поскорей! —.
Прочь слезы!
Бумажку скомкав,
Себя пересилив с трудом,
Я крикнул, как надобно,
Громко:
— Будь светлым, наш дом!—
Три выстрела слышит селенье.
Мне плакать сегодня нельзя.
В знак смерти и в честь рожденья
Салют мой трехкратный, друзья!
Пал брат мой в бою,
Но отныне
Он снова живет среди нас.
Ведь жизнь продолжается в сыне,
Родившемся только сейчас.
Сегодня не стану о брате
Вести я с невесткою речь.
Ей боли без этого хватит,
Мне надо ее поберечь.
Письмо я подальше припрячу,
Никто не узнает о нем.
С угрюмым лицом,
Но не плача,
Шагаю я по двору в дом.
А где же племянник мой?
Вот он.
В кого он лицом — не поймешь.
Лежит, в одеяло замотан.
Пожалуй,
На брата похож.
В глазах мальчугана знакомых
Я вижу весенний покой.
Соседи идут мимо дома.
— С племянником, дорогой!—
А в доме полно народу.
На улице тает снег.
И празднует вся природа
Рожденье твое,
Человек!
* * *
Время подобно теченью,
Реке.
Известно еще со времен Гераклита:
Волна оставляет след на песке.
Но вот уже новой волной размыт он,
Дней с рожденья ребенка
Прошло немало —
Десять раз в кувшинах вино поспевало.
Десять раз, десять лет подряд
Наливался у нас виноград.
И мальчик
Для жизни и солнца создан,
Ему мигают ласково звезды,
И ветер поет, проносясь с нагорий:
— Живи, Григорий! Расти, Григорий!—
И он растет,
Смуглокож и тонок,
Входит в просторный мир
Паренек.
Для него растет на лугу жеребенок,
Как сказочный конь араш,
Быстроног.
Во дворе
Ручей «плотиной» запружен.
И разлилась широко вода.
Мальчуган пускает
В океане-луже
Собственной конструкции суда.
А там, впереди, через столько-то лет
Ждут, быть может, тебя, Григорий,
Рубка на большом корабле
И настоящее море.
Живи!
И мальчик живет, подрастая.
Над ним кружит голубиная стая,
Над ним, как мачты, качаются сосны,
Над ним шумят, пролетая, весны.
Под ним земля, родная, большая,
Потоки гремят, голоса заглушая.
Под ним ущелья, тропы оленьи
И где-то в тумане, в долинах, селенья.
Я вижу — Григорий идет дорогой
С ватагой сверстников босоногой...
Все ниже солнце.
Готовы уроки.
Ребята выходят на луг широкий.
Я вижу — насыпь к запруде тянется,
Дамба теченью наперерез.
Ребята строят «электростанцию»,
Почти такую же, как Сухумгэс.
Речушка мелка, плотина мала,
Но впереди — дороги и сроки,
Где ждут ребят большие дела
И настоящие стройки...
Вижу я школьный двор.
Перед школой
Выстроились ребята.
Развевает ветер веселый
Флаг на шесте крылатый.
Красные галстуки гладит ветер,
Приморский, солоноватый.
Стоят в строю советские дети
Торжественно, как солдаты.
Над их головами,
Со знаменем вровень,
Небо плывет голубое.
И знамя и галстуки —
Цвета крови
Погибших на поле боя.
Строй рук загорелых в салюте поднят,
Взлетев голубиной стаей.
Товарищи!
Мой племянник сегодня
В ряды пионеров вступает.
Я вижу — он идет перед строем,
Идет уверенным шагом
И красному знамени, как перед боем,
На верность дает присягу.
Звучит она, словно клятва солдата,
И вторят ей сотни сердец.
Так родине клялся когда-то
Погибший на фронте отец.
Он знамени честь и славу
Не уронил в бою.
И сын занимает по праву
Отцовское место в строю...
Мой брат... Он погиб, сражаясь
За будущее земли,
Чтоб снова взошли урожаи;
Чтоб дети спокойно росли.
На высоте безыменной
Простая могила бойца...
И не один мой племянник
Сегодня растет без отца.
Мой маленький милый Григорий
Идет по дороге земной,
Но ветер подул из-за моря,
И снова запахло войной.
Мне вспомнились
Наши
Когда-то
Разрушенные города.
Я помню...
Я — брат солдата.
Послушайте!
Вы, господа!
В песках мы каналы пророем,
Сады разведем средь степей,
Университеты построим...
Все это для них —
Для детей.
Ведь дети — грядущее наше,
А вы...
Вы грозитесь опять
Весь мир, все живое взорвать.
Но знайте —
Нам гром ваш не страшен.
И будет над нашей страною
Всегда голубым небосвод.
Штыка острие стальное —
Испытанный громоотвод!
1953
