Юрий Воронов
Тайна Цебельдинской долины
СОДЕРЖАНИЕ
Книга Ю. Н. Воронова посвящена одному из новейших открытий советской археологии. Планомерные раскопки памятников цебельдинской культуры Абхазии начались в 1960 г. Первые достаточно полные публикации появились в 1970—1971 гг. Историк 3. В. Анчабадзе, автор вышедшей в Сухуми в 1959 г. книги «Из истории средневековой Абхазии (VI—XVII вв.)», располагал только отрывочными данными письменных источников. Последующие работы археологов В. Л. Леквинадзе, М. М. Трапша, Г. К. Шамбы, М. М. Гунбы уже раскрыли отдельные детали интереснейшей картины. Но нарисовать цельный образ забытой цивилизации Цебельдинской долины, древней Апсилии, удалось только Ю. Н. Воронову.
Уроженец этих мест, Ю. Н. Воронов много лет назад начал изучение древностей Апсилии, сначала как краевед. Еще в школьные годы он основательно ознакомился с Цебельдинским краем, что так необходимо полевому археологу. В Абхазском государственном музее в Сухуми видное место занимает большая коллекция цебельдинских древностей (более тысячи предметов), собранная на разрушаемых пахотой и эрозией почвы памятниках. Все эти копья, топоры, украшения, стеклянные и глиняные сосуды спас от уничтожения и передал в 1959 г. в музей цебельдинский школьник Ю. Воронов.
Находки краеведа сразу же заинтересовали ученых. С 1960 г. М. М. Трапш начал раскопки некрополя у крепости Шапка. Ю. Н. Воронов был непременным участником этих работ и одновременно расширял зону своих разведок. Окончив Ленинградский государственный университет, Ю. Н. Воронов, уже сложившийся специалист по археологии Абхазии, приступил к работе в Абхазском совете Грузинского общества охраны памятников культуры. В 1969 г. он подвел итоги своих многолетних обследований археологических памятников Абхазии от эпохи палеолита до раннего средневековья в книге «Археологическая карта Абхазии», а в 1971 г. — в кандидатской диссертации «История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья (по данным археологии)». [3]
То принципиально новое, что внес Ю. Н. Воронов в изучение цебельдинской проблемы — это программность поиска. Он первый поставил задачу воссоздать целостную историческую картину цебельдинской цивилизации, не ограничиваясь изучением отдельных ярких памятников. Исходив весь район, отличающийся сложным, горным рельефом, археолог подробно реконструировал картину древнего заселения. Сначала это были могильники. Фиксируя их следы на разрушаемых пахотой и эрозией холмах, он постепенно установил их размеры и планировку. Оказалось, что эти «селения мертвых» во много раз превосходили по площади селения живых. Так, Шапкинский могильник занимал площадь 2,5 х 1,5 км, тогда как поселение перед Шапкинской крепостью — только 270 х 70 м.
Ю. Н. Воронов выявил целую сеть поселений и крепостей, расположенных так, что из каждой крепости можно было видеть несколько соседних. Он установил, что поселения были расположены на террасах. Ему удалось даже зафиксировать древние дороги. Они видны то как колеи, то как выемки в грунте, то лишь как продольные останцы утрамбованной земли, уцелевшие на фоне смытых со склонов более мягких участков поверхности. Эти дороги ведут от ворот одной крепости к другой, уходят к семейным участкам древних могильников и наконец сливаются в единую трассу, протянувшуюся от Себастополиса (Сухуми) к Клухорскому перевалу. За рубежом изучение римских дорог ведется давно. В нашей стране Ю. Н. Воронов — один из первых ученых, посвятивших свои исследования этой области археологии.
Апсилия представляется в настоящей книге не скоплениями мертвых руин на холмах и выходами битых глиняных черепков на пашнях, а цветущей страной, густо покрытой сетью крепостей, селений и дорог, открывающихся как бы с высоты птичьего полета. Этому впечатлению способствуют составленные автором схемы всей Апсилии и отдельных ее комплексов.
Историзм, умение раскрыть прошлое на документальной основе — одна из наиболее привлекательных особенностей книги. Автор умеет видеть и малое, что придает рассказу особую зримость. Например, описывая родники около поселений, он сообщает не только о черепках апсилийских кувшинов, найденных около ведущих к родникам тропинок. Он отмечает дальний и трудный путь к воде от поселений, рассказывает об устройстве цистерн. И здесь же перекинут «мост» к сообщениям византийцев VI в. Ю. Н. Воронов отмечает, что не только топография Пскальской крепости соответствует описанию древнего Тцахара. Оказывается, крутая, узкая тропинка к ручью, судя по всем признакам, та самая, по которой четырнадцать веков назад византийские солдаты после неудачной ночной [4] атаки «беспорядочно бросились вниз, возвратились в лагерь с многочисленными и разнообразными ранами от неприятельского оружия и от сильных ушибов ног от частых падений на камни. Поэтому у них не было больше духа карабкаться на эту скалу».
Трудно даже вкратце перечислить то новое, что историк и археолог найдет в книге Ю. Н. Воронова. Автор продолжает работы своих предшественников. Многое из того, о чем говорится в книге, высказывалось и ранее, но только как предположения. Ю. Н. Вороной сумел поставить их на твердую почву фактов. Так, исследователи давно предполагали, что у апсилов существовали связи с более южными народами предшествующего времени, вплоть до Северо-Восточной Анатолии. Впервые найденные Ю. Н. Вороновым в Абхазии апсилийские погребения II—III вв. подтвердили предположение Н. В. Хоштария о принадлежности апсилам могильников типа Чхороцку. Ю. Н. Воронов охарактеризовал культуру предшествовавших апсилам кораксов и связи ряда черт цебельдинской культуры с более ранними находками в Северной и Центральной Колхиде. Мисимийцев, опираясь на письменные данные, помещали в долине Кодора. Автор конкретизировал и уточнил эту гипотезу, предложив убедительную локализацию Тцахара. Историки не раз писали о пути к Клухорскому перевалу через Апсилию, но только Ю. Н. Воронов сам прошел по этому пути, зафиксировал его следы и связал их с эпохой давно заброшенных поселений.
Тезис о «буферной» роли Апсилии по отношению к Римской империи и Византии высказывали неоднократно, опираясь на косвенные данные письменных источников. Ю. Н. Воронов конкретизировал и это положение. Он сумел доказать, что общество апсилов имело специализированно-военный характер, было тесно связано с Римом и Византией, в нем отсутствовала заметная социальная дифференциация. Автор указал на сосредоточение крепостей вокруг транскавказского пути; на различие в устройстве их стен по мере удаления к периферии Апсилии. Интересно его наблюдение относительно того, что в женских могилах военного поселения на горе Шапка по сравнению с другими могильниками больше украшений, зато нет мотыг и зернотерок. Характеризуя общественный строй апсилов как военную демократию, Ю. Н. Воронов подчеркивает его своеобразие. «Родовой строй древних цебельдинцев, — пишет он, — представляется несколько усложненным, деформированным, в основе чего следует видеть результат воздействия античного мира, органической, хотя и периферийной частью которого была Цебельда на протяжении многих веков».
Правильное понимание истории Апсилии было бы невозможно без уточненной датировки археологических памятников. Обычно их [5] датировали II—V вв. Получалось, что от времени знаменитых византийских известий VI в. не сохранилось ни могил, ни поселений. Публикация Ю. Н. Вороновым и В. А. Юшиным богатого погребения с византийскими монетами Юстиниана I (527—565 гг.) способствовала решению этого вопроса. То, что цебельдинские могильники перестали функционировать в конце VII — начале VIII вв., Ю. Н. Воронов убедительно связал с арабскими вторжениями первой половины VIII века. Известное по письменным данным занятие Апсилии абазгами он подтверждает материалами некоторых поселений и пастушеских сооружений ацангуаров.
Научное значение памятников цебельдинской культуры трудно переоценить. Они нужны для выяснения этногенеза абхазского народа. Монографическое изучение Апсилии не менее важно и для познания прошлого Западной Грузии (Эгриси). Апсилийские могильники с их богатыми индивидуальными захоронениями, мало затронутыми влиянием христианского обряда, дают ценный сравнительный материал для датирования раннесредневековых некрополей Картли. Ведь закавказские формы застежек — фибул — при большом местном своеобразии имели и ряд общих черт, позволяющих их сопоставлять. Цебельдинские находки — уникальный по полноте источник для изучения оружия, военных обычаев, украшений и стеклянной посуды эпохи «великого переселения народов» на территории СССР, Средней и Южной Европы. К северу от Кавказского хребта и Черного моря изучение этой эпохи затруднено частыми передвижениями народов. В Абхазии находки II—VII вв. дают картину спокойного непрерывного развития и поэтому могут служить надежным эталоном. В Цебельде можно с большой полнотой изучить интереснейший пример многовекового контакта античной цивилизации с одним из пародов, находящихся на последней стадии первобытнообщинного строя. Наконец, Цебельда дает многое и для изучения археологии Византии, на собственной территории которой, например, еще мало изучены оружие и украшения раннего средневековья.
Следует всячески приветствовать всестороннее и глубокое изучение позднеантичной и раннесредневековой Абхазии, которое ведет Ю. Н. Воронов. Первый, обзорный этап этой работы, отраженный в книге, дал общую картину проблемы. Задача следующего этапа — углубить и развить ее путем столь же целенаправленных стационарных раскопок поселений и могильников цебельдинского времени.
Рисунки в тексте выполнены автором.[6]
Светлой памяти
Иосифа Александровича Гзелишвили
посвящается
Цебельдинская долина, цебельдинская археологическая культура, историческая Цебельда, село Цебельда — название это связано с главной крепостью древнеабхазского племени апсилов, упоминаемом в источниках VI в. н. э. в форме «Тзибила», «Тибелия», «Цибилиум». Живописные руины крепости до сих пор высятся на двух утесах в восточной части Цебельдинской долины. Под утесами на 500-метровой глубине по дну ущелья несется самая большая река Абхазии — Кодор, берущая свое начало у седых вершин Западного Кавказа.
До недавнего времени никаких реальных сведений об апсилах в литературе не содержалось. Лишь немногим больше десятка лет в этих горных долинах ведутся исследования, в результате которых открыта совершенно новая, хотя и сравнительно небольшая, цивилизация, существовавшая на протяжении 500 лет на площади в несколько сот квадратных километров. Как теперь выясняется, древние цебельдинцы занимали под крепостями более 6 га земли, под поселениями — более 10 га, под могильниками — около 900 га! Одних каменных стен было возведено более четырех погонных километров, что составляет около 40 тыс. куб. м сплошной кладки. Уже подсчитано, что за 500 лет здесь было захоронено более 40 тыс. человек. Настоящие поля погребений! И каждое из них — это десятки разнообразных предметов — оружие, украшения, посуда... [7]
Жили Цебельдинцы в поселениях городского типа, ходили по узким улицам между рядами одноэтажных деревянных домов, в случае опасности скрывались за мощные стены крепостей-цитаделей. Они установили торговые связи со многими странами цивилизованного мира той эпохи. Здесь сталкивались политические и экономические интересы римлян, византийцев, персов, арабов.
Задача настоящей книги — дать первую комплексную характеристику «цебельдинской цивилизации», показать наиболее интересные черты экономической, политической и духовной жизни Апсилии во II—VII вв. н. э., наметить основные этапы развития этого небольшого народа, создавшего одну из ярких страниц истории варварских племенных объединений на восточной периферии римско-византийского культурного мира. [8]
Географические условия. Историческая Цебельда еще в середине XIX в. включала в себя довольно обширную территорию, ограниченную с юга передовым известняковым хребтом (горы Апианча, Агыш, Чижоуш), с запада — рекой Келасури, с востока — рекой Кодор и с севера — Главным Кавказским хребтом. Во II—VII вв. н. э. эта территория целиком входила в ареал цебельдинской археологической культуры.
Основная географическая особенность рассматриваемой территории — это наличие двух достаточно обширных, идущих параллельно друг другу долин, Цебельдинской и Азантской, которые продолжаются в основном в сторону гор, вдоль ущелья реки Кодор (Дальское ущелье). Долины окружены со всех сторон известняковыми горами. Породы их, как известно, способствуют формированию узких каньонов, крутых склонов и обширных скальных участков, делающих местность труднопроходимой. Значительные пространства долин сложены эоценовыми мергелями, а на окраинах — глинами, для которых характерны мягкие формы рельефа, обрамленного широкими речными террасами [40]. Именно на стыке твердых (известняки) и мягких (мергели, глины) пород и сосредоточены основные памятники цебельдинской культуры. Крепости и поселения тяготеют, как правило, к скалистым известняковым вершинам, обладающим высокой естественной защищенностью, в то время как могильники занимают ближайшие мергелистые и глинистые пространства.
Любопытно и то обстоятельство, что большинство памятников древних цебельдинцев располагалось в местах [9] с наиболее благоприятным микроклиматом, создаваемым направлением горных склонов, вдоль которых устремляются щелевые потоки воздуха со стороны моря и гор. Отмеченные на этих памятниках следы многотысячелетнего обитания людей задолго до зарождения и расцвета цебельдинской культуры говорят о том, что в числе географических причин, обусловивших топографию ее памятников, фигурировали и особенности микроклимата.
Рис. 1. Схема расположения основных поселений цебельдинской культуры и соединявших их в древности троп вдоль современной Военно-Сухумской дороги.
В Цебельдинскую и Азантскую долины со стороны моря можно проникнуть через четыре ущелья. Наиболее доступным, по-видимому, считалось ущелье Большой Мачары, где и теперь проходит единственное шоссе, ведущее в горы. Подступы к долинам через ущелья Кодора, Малой Мачары и Келасури гораздо сложнее. Со стороны гор в обе долины было проще всего попасть через ущелье Кодора, по которому издавна проходил Клухорский перевальный путь, известный ныне как Военно-Сухумская дорога [6].
Клухорский перевальный путь... Его значение в истории Восточного Причерноморья пока еще явно недооценивается. [10] Вместе с тем в распоряжении науки уже имеются определенные данные, говорящие о том, что в VI—IX вв. здесь через Апсилию шел важнейший торговый путь, соединявший Византию со Средней Азией в обход Каспийского моря [31, 72-73]. Засвидетельствованная источниками [2, 3] ожесточенная борьба за район Цебельды в VI в. между Византией и Персией была обусловлена прежде всего наиболее благоприятными на Западном Кавказе местными географическими возможностями для проникновения на Черноморское побережье кочевников из северокавказских степей. В свою очередь арабы в конце VII — начале VIII в. неоднократно вторгались в Цебельдинские ущелья, прежде всего потому, что география благоприятствовала здесь их движению дальше, через Северный Кавказ на территорию Хазарии. Даже эти достаточно отрывочные сведения говорят о существовании пути через Клухорский перевал, что заставляло окрестные народы возводить здесь различные заслоны. Основную работу в этом направлении должны были вести Рим и его преемница Византия — более организованные и, следовательно, более ранимые, чем их северокавказские «антиподы» (Алания и Хазария). Их забота об охране подступов со стороны Северного Кавказа к важнейшим провинциям империи выражалась прежде всего в сооружении в I—VI вв. вдоль восточного побережья Черного моря Понтийского лимеса — цепи приморских укреплений, в которых были размещены постоянные гарнизоны легионеров [43]. Историческая Цебельда в силу своего расположения оказалась форпостом этой оборонительной системы на пути к перевалам: на долю ее населения выпала основная задача укрепления подступов со стороны Северного Кавказа, в результате чего сформировался самобытный и яркий комплекс, позволивший выделить памятники древней Цебельды в самостоятельную археологическую культуру.
Древние торговые пути в какой-то степени подобны рекам: по ним из столетия в столетие циркулирует стремительный поток народов, предметов, идей. На территории исторической Цебельды этот поток наибольшую силу проявил в период наиболее активной римско-византийской экспансии на побережье, то есть во II—VII вв. н. э. Поэтому со всей определенностью может быть сделан [11] вывод о том, что цебельдинская археологическая культура обязана своим происхождением в первую очередь благоприятному сочетанию местной географической среды с соответствующими общественно-экономический и политическими предпосылками, характеризовавшими Восточное Причерноморье в тот период.
История поиска. В самом начале 80-х годов XIX в. на одном из холмов близ горы Шапка арендовал участок земли грек, переселившийся сюда из окрестностей Трапезунда. Вскоре он уступил его другому греку, а сам таинственно исчез. Новый владелец, копая как-то яму, наткнулся на кувшин, в котором нашел пережженные человеческие кости. Эту находку он объяснил тем, что первый арендатор совершил убийство и таким способом уничтожил следы своего преступления. Предложенная им версия долго волновала местное население. Таково было первое сведение о кремационных захоронениях на территории исторической Цебельды.
В 1886 г. здесь побывала председатель Московского археологического общества графиня П. С. Уварова, которая тогда же отметила в своем дневнике: «...в стороне от Мачарского ущелья... местный житель, Рейман, производил раскопки и открыл могилы с признаком сожжения» [56, 103]. По всей видимости, речь шла о могильнике в районе Герзеульской крепости.
В 1907 г. археолог А. А. Миллер проводил раскопки в крепости Цибилиум (бывшее имение генерала Краевича), но обратил основное внимание лишь на средневековые храмы [47, 75]. В 1911 г. отсюда же вдовой генерала Краевича в Археологическую комиссию был переслан медный саркофаг, найденный местными крестьянами, которые, по слухам, разграбили находившиеся в саркофаге богатые погребения мужчины и женщины [16, 61]. В 1915 г. ботаник Ю. Н. Воронов передал в Тифлисский музей большую коллекцию предметов (топоры, мечи, наконечники копий, фибулы, бусы и др.) из могил, разрушенных крестьянами при обработке почвы [38, 93].
В 1924 г. группа ученых в составе Н. Я. Марра, Б. В. Фармаковского, Д. П. Гордеева, Г. Г. Григора, Д. И. Гулиа, С. М. Ашхацава, А. Л. Лукина и В. И. Стражева совершила поездку в Цебельду, где «произвела осмотр чрезвычайно интересных остатков еще никем не обследованных укреплений и сооружений, признав крайне [12] желательным начать на месте осмотра археологические раскопки» [14, 28]. Речь шла о крепости на вершине горы Шапка. В 1925 г. В. И. Стражев опубликовал краткие сведения об этой крепости, которую он отнес, однако, к развитому средневековью [52, 161].
В последующие два десятилетия археологи М. М. Иващенко, В. И. Стражев и Л. Н. Соловьев неоднократно посещали Краевичи, в окрестностях крепости Цибилиум. Местные крестьяне приносили им древние предметы из разрушавшихся могильников, хранящиеся теперь в фондах Абхазского государственного музея [16, 61].
В 1945 г. геолог и археолог И. А. Гзелишвили с помощью художницы С. В. Вороновой осмотрел крепость на горе Шапка, раскопал 12 погребений западнее усадьбы Вороновых, собрал на распахиваемых участках ряд предметов из разрушенных погребений в окрестностях сел Ольгинское, Цебельда, Марамба, Краевичи [26]. В 1959 г. керамику из раскопок И. А. Гзелишвили опубликовала К. И. Бердзенишвили [11].
В 1945 году Б. А. Куфтин издал сведения о коллекции ботаника Ю. Н. Воронова в Тифлисском музее [38, 93-95]. В 1954 г. С. И. Четверухин передал в Государственный исторический музей богатую коллекцию предметов (оружие, керамика, монеты, серебряный сосуд и др.) из доследованных им разрушающихся погребений (ГИМ, инв. № 84974). Позднее автор настоящей работы за несколько лет собрал на распахиваемых и размываемых участках более тысячи предметов из разрушенных погребений. Передача этой коллекции в 1959 г. в Абхазский государственный музей вызвала большой интерес у местной научной общественности [48, 29]. Так завершился первый, стихийный этап накопления сведений о цебельдинской археологической культуре.
В 1960 г. известный абхазский археолог М. М. Трапш при участии Ю. Н. Воронова и В. С. Орелкина приступил к систематическим раскопкам могильника у крепости Шапка в окрестностях сел Октомбери (Ольгинское) и Марамба. В 1962—1967 гг. в состав экспедиции вошли также Г. К. Шамба, М. М. Гунба, В. Б. Ковалевская и др. В ходе семилетних работ было выявлено около 200 погребений, сосредоточенных главным образом на пяти холмах — Стеклянном (семейный комплекс Абгидзраху), Церковном (семейный комплекс Ауахуамаху), [13] Верином (семейный комплекс Ахьацараху), Монетном (семейный комплекс Алраху) и Грушевом (семейный комплекс Ахаччарху).
В эти же годы материалы из раскопок цебельдинских могильников публикуются в серии статей, включаются в отдельные монографии. В 1961 и 1963 гг. М. М. Транш опубликовал краткие итоги исследований в Цебельде [54, 55]. В 1964 г. материалы Цебельдинских могильников рассматривались в монографии 3. В. Апчабадзе [9, 214-219]. В том же году К. В. Голенко описал все известные ему находки монет в окрестностях Цебельды [27, 65-67]. Тогда же Л. А. Ельницкий посвятил специальный экскурс серебряному медальону из могильника на Грушевом холме (Ахаччарху) [30, 144]. В 1965—1967 гг. несколько статей опубликовал Г. К. Шамба [62, 64-66], который провел комплексное изучение могильника Ахаччарху. Эти материалы легли в основу его кандидатской диссертации [63]. В 1966 г. А. К. Амброз в своей монографии, посвященной фибулам юга Европейской части СССР, провел предварительную классификацию фибул исторической Цебельды [5, 50-57].
Параллельно с участием в экспедициях М. М. Транша автор настоящей работы в те же годы занимался выявлением новых памятников цебельдинской культуры. Были установлены границы исследовавшегося могильника, а также принадлежность его населению крепости и поселения на горе Шапка; выявлены крепости, поселения и могильники цебельдинской культуры в поселке Краевичи (Цибилиум), севернее села Цебельда (гора Ахыста) и в селе Азанта (гора Бат и ее окрестности), в урочище Апушта и в урочище Лар, в селе Чины (Пал), в селе Верхняя Юрьевка, в селе Герзеул, на горе Пскал и др. Крепости обмерялись, фиксировались поселения и могильники, следы древних дорог; в частности, были отсняты трассы путей, соединявших крепость Цибилиум с крепостями Шапка и Пал.
Таким образом, в 1962—1968 гг. сплошными разведками удалось охватить значительную горную зону общей площадью до 200 кв. км. В этих работах автору оказывали большую помощь Л. Н. Соловьев, В. С. Орелкин, В. А. Юшин, А. С. Вознюк, В. И. Воротников, В. И. Моисеенко, А. С. Четверухин, А. Н. Берников, В. Н. Воронов, А. А. Судаков, В. С. Орелкин, В. Г. Воронов и другие. [14]
Рис. 2. Схема распространения памятников цебельдинской культуры в Северо-Восточном Причерноморье и эволюция накопления фактов о ней с 1880 по 1972 г. [15]
Итог исследованиям был подведен в издании «Археологическая карта Абхазии», опубликованном в 1969 г. [16].
В 1968—1969 гг. М. М. Гунба выявил и раскопал в окрестностях села Марамба около 30 погребений (пункт «Апианча») с интересным инвентарем [28]. В 1970 г. он копал могильники цебельдинской культуры в селе Атара Армянская [10]. В 1966—1969 гг. Ю. Н. Воронов, А. С. Вознюк и В. А. Юшин вели охранные наблюдения на Алуштинском, Азантском и Ларском могильниках, в результате чего было спасено до 50 погребений, частично опубликованных в начале 1970 г. [17]. В 1967—1969 гг. В. А. Юшин и Ю. Н. Воронов доследовали серию богатых погребений VI—VII вв. на периферии Церковного и Юстинианова холмов на Шапкинском могильнике [18]. Первое из этих погребений с золотыми и серебряными монетами Юстиниана I было опубликовано в 1971 г. [19]. Тогда же до двух десятков погребений II—VII вв. н. э. доследовано на пашнях в окрестностях крепости Цибилиум. В 1970—1971 гг. серию поселений и могильников цебельдинской культуры удалось выявить в селах Эшера, Амткел, Зима, Ажара и др. [24, 25]. В 1970 г. Г. К. Шамба опубликовал исследование материалов раскопанного в 1962—1964 гг. могильника на Грушевом холме [61]. В 1971 г. были опубликованы основные материалы раскопок М. М. Трапша в 1960—1965 гг. в Цебельде [53], а А. К. Амброз подробно рассмотрел хронологию могильников цебельдинской культуры [4, 106-111]. Так закончился второй этап уже сознательного накопления данных о памятниках цебельдинской культуры.
Проблемы и споры. К концу 60-х годов XX в. в трактовке цебельдинских материалов определился ряд закономерных противоречий, проявившихся как в вопросах установления хронологии памятников цебельдинской культуры, так и в отношении их этнической характеристики, социально-экономического облика и т. д. Если одни исследователи (М. М. Трапш, Г. К. Шамба) датировали могильники Цебельды II—V вв., то другие (Б. А. Куфтин, А. К. Амброз, Ю. Н. Воронов) говорили о более протяженном периоде — II—VII вв.; одним (М. М. Трапш) представлялось, что могильники цебельдинской культуры оставлены древнеабхазскими племенами абазгов и апсилов, другие (Г. К. Шамба, Ю. Н. Воронов) [16] отстаивали их исключительно апсилийскую принадлежность; одни (М. М. Трапш, 3. В. Анчабадзе, Г, К. Шамба) рассматривали древних цебельдинцев как сельское население и проводили параллели с деревенским бытом абхазов, другие (И. А. Гзелишвили, Ю. Н. Воронов) усматривали в поселениях древних цебельдинцев черты городской формации; одним (М. М. Трапш, Г. К. Шамба) представлялось, что отдельные комплексы погребений, раскопанные в Цебельде, были родовыми могильниками, другие (Ю. Н. Воронов) видели в них семейные кладбища; одним (М. М. Трапш, 3. В. Анчабадзе, Г. К. Шамба, М. П. Инадзе) казалось, что христианство проникло в Цебельду в конце III—IV вв., другие (Ю. Н. Воронов, В. А. Юшин) отстаивали более позднюю дату — не ранее второй половины VI—VII вв. Дискуссионной оказалась и проблема политической ориентации амсилов — выступали они против римлян (М. М. Трапш) или же в союзе с последними (М. М. Гунба, Ю. Н. Воронов). Противоречия намечались и в определении границ Апсилии, трактовке происхождения предметов и т. д.
Таким образом, круг спорных вопросов широк. И причина этого — недостаточное количество первоначально введенных в науку вещественных материалов и скудость соответствующих письменных источников.
Вместе с тем накопившийся за последние годы материал позволяет разрешить многие спорные вопросы. Ведь выводы до сих пор делались обычно на основе анализа материалов из четырех-пяти частично раскопанных семейных кладбищ одной родовой общины. Теперь же в распоряжении исследователей находятся более 500 погребений из десятка могильников и около 20 поселений, давших несколько десятков тысяч предметов, позволяющих вплотную подойти к разрешению главных вопросов экономической, культурной и политической жизни древней Цебельды, а вместе с ней и всей Апсилии.
С уточнением хронологии отдельных этапов цебельдинской культуры можно конкретнее использовать данные византийских источников VI—VIII вв. в целях реконструкции облика и истории местных населенных пунктов. Совокупность всех имеющихся материалов уже сегодня позволяет достаточно полно воссоздать интересную картину жизни, быта и занятий древних цебельдинцев во II—VII вв. н. э. [17]
На территории исторической Цебельды и ее окрестностей известно более 15 поселений, 10 крепостей и до 20 могильников II—VII вв. н. э. Наиболее значительные из этих памятников сосредоточены в Цебельдинской и Азантской долинах по правому берегу Кодора. Здесь же выявлены и следы древних дорог, соединявших поселения и ведущих к Клухорскому перевалу. Описанию всех этих памятников и посвящена настоящая глава.
1. Поселения
Свод памятников. Самым западным пунктом находок цебельдинской керамики, которая может быть связана с апсилийским поселением, является Эшерское городище, где выявлены довольно многочисленные фрагменты пифосов, больших двуручных кувшинов и других изделий V—VI вв. Довольно значительная примесь ошлакованных обломков указывает на то, что здесь могли находиться обжигательная печь и мастерская по изготовлению керамики [23, 114].
Большое количество фрагментов цебельдинской керамики выявлено на склонах вершины, где расположена Герзеульская крепость [16, 59]. Отдельные фрагменты такой же керамики найдены у остатков крепостицы на конусообразной вершине к северу от села Верхняя Юрьевка [16, 59].
Одно из крупнейших поселений цебельдинской культуры расположено в южной части Цебельдинской долины, у крепости Шапка. Несмотря на многолетнюю пахоту и значительную крутизну склона, здесь культурный [18] слой, правда в большинстве своем переотложенный, сохранился местами на глубину до одного метра. На поверхности он проявляется обилием характерных керамических фрагментов; обломков каменных изделий — зернотерок, терочников и т. д.; отдельных украшений — бус, кусочков фибул. Все эти предметы фиксируются на площади 270x70 м и постепенно сползают в ближайшее ущелье. На окраине обширной поляны, в зарослях, прослеживаются остатки искусственных террас, когда-то покрывавших склон. Ширина их достигала 5-10 м, высота подпорных стен, сложенных из ломаного камня насухо, составляла 0,5-1,5 м. В верхней части поселения перед трех-пятиметровой скалистой стеной тянется широкая естественная терраса. Судя по всему, она также была застроена в свое время линией деревянных хижин, прислоненных к скале. В 100 м юго-восточнее поселения находится карстовый родник, довольно значительная струя воды которого вырывается из широкой щели в скале. Родник никогда не пересыхает. Вдоль тропы, ведущей к нему, найдены отдельные фрагменты керамики, а в районе самого родника — серия выразительных фрагментов кувшинов, которые случайно разбивали древние апсплийки, ходившие сюда за водой [16, 59-60].
Следы поселения северо-западнее крепости Цибилиум, на склонах под ее стенами и у подошвы утесов, по дну карстовой балки выявляются по обильным скоплениям фрагментов древней посуды и костей животных на площади до двух га. С северо-запада поселение ограждали скалы, с востока — утес и ущелье, с юга к нему непосредственно примыкало кладбище. Дорога на поселение вела через довольно узкую расщелину. Здесь, по всей видимости, находились деревянные ворота. За ними к северу протекает несколько маломощных родников [16, 60-61].
Остатки небольшого поселения сохранились в поселке Планта вдоль скалистой гряды, за которой открывается обрыв к устью Джампала. Внизу — выход подземной реки Кара-су (Амткел). Здесь найдены главным образом фрагменты кувшинов, пифосов и кухонной посуды. Юго-восточнее прослеживаются фундаменты небольшого укрепления.
Поселение-укрытие зафиксировано в верхнем культурном слое грота «Красная скала», расположенного [19] несколько южнее выхода Кара-су. Здесь отмечено «чередование пяти очажных прослоек», керамика которых несет на себе пережиточные черты апсилийской посуды и может, следовательно, датироваться началом VIII в. [12, 359].
Рис. 3. Крепости, поселения и могильники в Герзеуле (1) и на горе Шапке (2). (Штриховкой обозначены могильники).
На вершине горы Ахыста (717 м над уровнем моря) юго-восточнее крепости расположено поселение площадью до 2 га. С северо-востока и юго-запада его защищают обрывы и скалы. С юго-востока его ограждает мощный вал длиной около 100 м (от обрыва до обрыва), шириной до трех-четырех м и высотой (теперь) до 1,5 м. Общий характер сооружения позволяет предполагать, что здесь первоначально были возведены две параллельные стены из бревен, пространство между которыми затем заполнялось мелким камнем. Помимо внешнего вала, в 50 и 90 м к северо-западу от него по направлению к крепости видны еще два поперечных вала аналогичной конструкции. Первый у юго-западного обрыва упирается в округлое сооружение, сложенное из ломаного камня насухо. Размеры последнего: внутренняя [20] площадь 4 х 4 м, толщина стен до 2 м, высота до 1 м. В 20 м к северу у края обрыва видны остатки еще одной каменной, квадратной в плане постройки размером 13 х 13 м. Все пространство между валами заполнено обломками глиняной посуды и каменных изделий — зернотерок, ступок, терочников и др. Дорога через поселение к крепости проходила вдоль северо-восточного обрыва. Здесь в 10-15 м от него, в валах, имеются понижения, где в древности, по-видимому, находились ворота. Ближайший родник расположен к северу от крепости. К нему нужно спускаться метров двести по очень узкой, крутой тропке. На территории поселения, в восточном его углу, прослеживается небольшое болотце, указывающее на то, что здесь когда-то мог быть небольшой родник или водосбор [16, 61].
Рис. 4. Крепости, поселения и могильники в урочище Лар (1) и в с. Азанта — Бат (2). (Штриховкой обозначены могильники).
Пожалуй, наиболее выразительны остатки поселения на вершине горы Бат (661 м над уровнем моря). Здесь к югу от крепостной стены в древности было возведено из земли и камня более десятка искусственных террас, [21] ступенчато спускавшихся вниз по склону. Каждая терраса имеет длину от 50 до 100 и более метров, ширину от 8 до 10 м. Подпорные стенки, сложенные из ломаного камня насухо, и теперь во многих местах достигают 0,5-1 м. Поверхность террас покрыта фрагментами керамики, обломками каменных орудий — зернотерок, пестов, терочников, ступок и т. д., костями животных, керамическим и железным шлаками и другими следами интенсивной человеческой деятельности. Обращает на себя внимание большое количество кусочков глиняной обмазки, покрывавшей когда-то, по всей видимости, стены протянувшихся вдоль террас деревянных сооружений. Основное поселение располагалось на площади около 2-2,5 га, растянувшись в длину на 300 и в ширину на 50-100 м. На его западной окраине, в 200 м от воротной башни крепости, на вершине небольшого холма находится прямоугольное строение из камня. Внутренняя площадь здания 2 х 2 м, высота стен 1-1,5 м, толщина до 1,5 м. Вокруг строения найдены фрагменты древней посуды. Возможно, в этом случае мы имеем дело с жертвенником, стоявшим у входа в основное поселение. В 300 м юго-западнее описанного сооружения плато пересечено мощным валом, начинающимся у северного обрыва горы и уходящим на 184 м к югу. Высота вала в настоящее время до 1,5 м, ширина до 4 м. Сложен он насухо из обломков известняка, иногда достигающих метра в поперечнике. Внутри пространства, огороженного валом, прослеживается сильно заболоченный участок, где когда-то мог находиться родник или искусственный водоем [16, 62].
Поселение площадью до 1,5 га расположено в урочище Лар, между Мертвым каньоном и ущельем западного притока реки Джимеле, выше современного шоссе. Здесь ниже крепостной стены сохранились несколько мощных поперечных каменных валов и следы многочисленных искусственных террас, покрытых керамическими фрагментами, костями животных, металлическим и керамическим шлаками. Нередки находки бус, бронзовых фибул и других следов обитания. У шоссе — культурный слой, образованный смывом с верхних районов поселения, главным образом переотложенного характера; он достигает мощности 1,5-2 м. Общий характер поселения и крепости находит на мысль, что первоначально оно [22] тяготело к вершине утеса, затем было защищено крепостными стенами, после чего по мере роста населения распространялось в южном направлении уже за пределами стен [16, 61-62].
Рис. 5. Крепости, поселения и могильники в Герзеуле (1) и на горе Шапке (2). (Штриховкой обозначены могильники).
В урочище Алушта, по-видимому, почти на всем протяжении своего существования поселение совмещалось с укреплением на южном гребне. Прослеженные здесь стены сухой кладки, наращивавшие скалу, в отдельных случаях могли служить и опорами для деревянных жилищ. Следы другого поселения отмечены северо-восточнее, в верховьях ручья у подножия того же гребня. Судя по характеру находок, оно относится к заключительному этапу существования памятников подобного рода в Цебельде (VI—VII вв.) [16, 62; 17, 175].
Более 1,5 га занимает поселение у крепости Пал. Оно представляет собой фактическое продолжение крепости, но отделено от нее глубоким искусственным рвом. С востока поселение защищено по краю площадки валом из [23] ломаного камня и нагромождением скал, с запада по краю обрывистого склона тянется на 100 м стена сухой кладки, дальше по контуру площадки на 250 м она разрушена и осыпалась вниз по склону. В зарослях северной и южной части поселения прослеживаются остатки многочисленных каменных фундаментов. В северо-западной части поселения обращает на себя внимание искусственный ровик глубиной 0,5, шириной 0,5 и длиной до 30 м, выложенный камнем и устьем обращенный в обрыв. Кругом обнаружено множество фрагментов керамики, обломков каменных зернотерок и терочников, шлаков, костей животных. Эти остатки интенсивно смываются по западному склону, фиксируясь в большом количестве на пашнях в 200 м западнее поселения [16, 62-63].
Слабые следы естественно укрепленного поселения сохранились на одной из вершин по правому берегу реки Учкур, на высоте 200-250 м над уровнем реки Кодор. Площадка 20 х 20 м окружена с трех сторон обрывами. На ней найдены характерные фрагменты апсилийской посуды [16, 63].
Значительное поселение выявлено на правом берегу реки Зима, в одном километре северо-западнее шоссе. Вершина с трех сторон защищена обрывами. Тропа к ней ведет по узкому перешейку. Верхняя площадка имеет около 200 кв. м полезной площади. Вокруг нее с севера и востока расположены уступы шириной до 10 м, на которых находились когда-то деревянные жилища. Поверхность вершины в длину на 70 м и в ширину на 10-20 м покрыта множеством обломков характерной цебельдинской керамики. Природные условия делали поселение почти неприступным и исключали сооружение специального каменного укрепления.
Наиболее углублено в горы поселение, расположенное на северо-восточной окраине села Ажара, на отроге одного из хребтов. Конечная часть отрога была отделена от основного массива глубоким, до 30 м, искусственным рвом. Ее северо-восточную возвышенную часть занимало маленькое укрепление, а на оставшейся к юго-западу площадке размером 50 х 20 м располагалось несколько строений. Культурный слой почти весь ополз — на склонах лежат многочисленные фрагменты древней глиняной посуды характерного апсилийского облика.
Единственное из известных на левом берегу Кодера [24] поселений цебельдинской культуры находится на вершине горы Пскал (862 м над уровнем моря). Площадь поселения более 0,5 га. Склон горы здесь широкими ступенями понижается от стен крепости. Террасы, по всей вероятности, частично образованы выборкой камня для крепостных стен. Здесь же имеются и следы искусственного террасирования, образованного с помощью незначительных подпорных каменных стен и земляных насыпей. С трех сторон поселение защищено неприступными обрывами. По сути дела, на поселение можно было проникнуть только через крепость. На поверхности террас лежит множество фрагментов глиняных и стеклянных сосудов, обломки изделий из камня, керамические и металлические шлаки, кости животных.
Рис. 6. Крепости и поселения на отрогах горы Пал (1) и на горе Пскал (2).
Из всех поселений и окрестностях Цебельды лишь это наиболее походит на описание поселения у крепости Тцахар в сочинении византийского историка Агафия. И теперь еще вдоль восточного обрыва видна узкая, очень крутая тропинка, [25] спускающаяся к ручью. Видимо, именно про нее писал Агафий в VI в.: «Местные же жители... с трудом спускались вниз по одной, чрезвычайно узкой и скрытой тропинке... там... варвары черпали воду» [2, 64-65].
Возможно, что небольшое поселение той же культуры существовало на берегу моря северо-западнее современного города Очамчира, на месте Гюэноса античных авторов. Здесь найдены фрагменты нескольких характерных кувшинчиков и краснолаковых мисок [16, 65].
Общая характеристика поселений. Все описанные выше поселения имеют ряд общих черт. Древние цебельдинцы предпочитали крутые склоны или скалистые площадки с хорошо защищенными природой подходами. Большинство поселений окружено полностью или частично естественными обрывами, скалами, ущельями. Легкодоступные участки перекрывались валами и либо деревянными, из толстых бревен, либо каменными стенами. Социальная безопасность ставилась выше удобств, которые могли предоставлять открытые ровные пространства в окрестностях. Этим же обстоятельством отчасти объясняется и скопление в одном месте большого числа людей, компактность жилищ, сосредоточение производства, вполне очевидное сосуществование жилых сооружений с различными мастерскими, помещениями для скота, складами, торговыми рядами и т. д.
Все эти постройки располагались на искусственных террасах с каменными подпорными стенками, ступенчато оформлявшими склоны гор. Ширина террас обычно не превышала 8-10 м, длина их достигала 100 м. Следовательно, жилища и прочие сооружения располагались параллельными рядами достаточной длины. Ширина же их, по-видимому, не могла превышать 4-6 м, поскольку здесь же, по внутренней части террасы, должна была тянуться улица шириной не менее 2 м. Террасы пересекались редкими перпендикулярно или наискось идущими поперечными улицами, соединявшими горизонтальные дороги. Отмечены случаи использования террас либо естественного происхождения, либо образованных путем выборки строительного камня. Жилища, кроме того, по-видимому, прислонялись к продолговатым невысоким уступам скал. В большинстве своем поселения сопровождаются укреплениями-цитаделями, логическим продолжением которых они являются. [26]
Первоначально поселения основывались на вершинах, затем на определенном этапе своего развития они получили оборонительные стены, за которые продолжали распространяться по мере увеличения числа жителей.
Судя по имеющимся данным, обследованные поселения цебельдинской культуры вполне сложились уже к началу V в. н. э.
Жилища древних цебельдинцев, вероятно, в большинстве были деревянными. Широко использовать доски технические возможности того времени, видимо, не позволяли. Следовательно, стены домов должны были возводиться плетением с помощью кольев и прутьев. Они часто обмазывались глиной, остатки которой выявлены на многих поселениях Цебельды. Крыши, покрывавшиеся обычной соломой или осокой, судя по удлиненности жилых помещений, могли иметь односкатное плоское оформление с легким наклоном назад.
Интерьер жилых помещений на поселениях Цебельды пока реконструируется лишь предположительно. Вдоль стен должны были располагаться деревянные нары-лежанки, рядом, видимо, стояли простейшей формы низкие столы и скамейки, на стенах висели шкуры животных. Очаг располагался ближе к выходу. Жилища освещались с помощью факелов. В боковых пристройках содержался домашний скот, размещались различные хозяйственные объекты — приспособления для размола, кувшины с запасами зерна, воды и т. д. Отдельное жилое помещение с примыкающим к нему хозяйственным комплексом, по-видимому, служило нуждам одной семьи. По мере ее увеличения жилище удлинялось либо сооружались новая терраса.
Многочисленные отходы производства — железные, медные и керамические шлаки — свидетельствуют о том, что на поселениях находились и различные ремесленные мастерские, которые чаще располагались внутри крепостных стен. Не следует исключать и возможность существования производственных центров, обособленных от поселений. Примером продукции такого центра может, вероятно, служить коллекция керамических фрагментов цебельдинского облика, обнаруженная на Эшерском городище.
Обращает на себя внимание относительно скудное снабжение поселения водой. Большинство известных теперь [27] родников находится на довольно значительном расстоянии от них — до 100 и более метров. От поселения у крепости Шапка родник удален на 100 м, причем тропа преодолевает в одном месте довольно трудный скальный участок. На 0,5-1 км отстоят ближайшие родники от поселений на горах Пал, Ахыста и Бат. Серьезные трудности с водой должны были испытывать и жители нагорных поселений в урочище Апушта и в селе Зима. Поселение на горе Пскал соединено с источниками 300-метровой тропинкой, круто спускающейся вниз вдоль обрыва. Хорошо снабжалось водой лишь поселение в урочище Лар — рядом в ущелье протекает река. Все это позволяет говорить о существовании довольно развитой системы искусственного сбора дождевой воды. И действительно, остатки водосборов и цистерн отмечены в ряде цебельдинских крепостей.
Из трудов византийских историков. Достаточно точные описания поселений окрестностей Цебельды имеются у византийских историков VI в.— Прокопия Кесарийского и Агафия Миринейского.
Прокопий Кесарийский, рассказывая о военных действиях византийцев против абазгов — племени, которое соседствовало с Апсилией, — описывает их поселение следующим образом: «Так как дома абазгов были многочисленны, отстояли друг от друга на близком расстоянии и, кроме того, были окружены со всех сторон своего рода стеною, то абазги, взойдя на них, защищались изо всех сил, поражая врагов в голову... пока римляне не додумались поджечь дома» [3, 402]. Судя по всему, особой разницы в облике поселений апсилов и абазгов не было.
Еще более яркое представление о структуре поселений Абхазии этого времени дает описание Агафия, посвященное осаде главной крепости мисимиян, локализуемой на вершине горы Пскал. О топографии поселения историк сообщает следующее: «Большинство жилищ не было окружено стеной, но находилось в скалистой местности, расположенной вблизи. Утесы и обрывистые скалы, простираясь в длину, делали чрезвычайно трудным всякий путь к нему (т. е. к поселению. — Ю. В.) и проход для всех незнакомых с местностью чужестранцев. Местные же жители, знавшие окрестности, с трудом спускались вниз по одной чрезвычайно узкой и скрытой тропинке [28] в случае необходимости и снова взбирались наверх. У подножия на влажном и плоском месте били ключом источники с питьевой водой. Там, спускаясь ночью... варвары черпали воду». Далее, повествуя о ночном штурме этого поселения византийцами, Агафий пишет: «Тогда римляне... рассыпались по улицам... мисимияне... вскочив с постелей... пытались собраться и соединиться, выскакивая из разных жилищ. Но римляне, встречая их при выходе... произвели страшное избиение. Одни, уже выскочившие, немедленно умерщвлялись, а за ними другие, третьи, так что не было никакого перерыва в избиении, производимом в общей свалке. Многие женщины, вскочив с постелей, с громким плачем высыпали на улицу. Но охваченные гневом римляне не пощадили их... Одна красивая женщина выскочила с зажженным факелом в руках и была хорошо видима, но и она, пронзенная копьем в живот, погибла самым жалким образом. Из римлян кто-то, схватив факел, бросил огонь в жилище. Жилища, построенные из дерева и соломы, быстро воспламенились. Пламя поднялось так высоко, что возвестило о происходящем народу апсилийцев и другим, более отдаленным. Тогда, конечно, варвары стали погибать еще более страшным способом. Те, кто оставались дома, сжигались вместе с домами, или их давили порушившиеся постройки» [2, 120-122].
Таким образом, археологические данные о поселениях Цебельды в VI в. в деталях подтверждаются свидетельствами византийских источников того же времени.
2. Крепости
Свод памятников. Ближайшая к морю крепость цебельдинской оборонительной системы находится в селе Герзеул и занимает вершину гребня между двумя левыми притоками реки Большой Мачары, у выхода последней из Пахцирского (Ольгинского) ущелья. Длина окруженного стенами пространства достигает 495 м, ширина не превышает 60 м. Стены на всем своем километровом протяжении сложены облицовочной мелкоквадровой кладкой на прочном известковом растворе. Облицовочный камень имеет грубую подтеску и образует ряды, иногда прерывающиеся. В районе воротной башни [29] отмечена однорядная прослойка кирпича. Стены до сих пор местами сохраняют высоту до 3-6 м, толщина их в среднем 1,5 м. Хорошо сохранились две прямоугольные выступающие башни — воротная и дозорная. Восточная, воротная башня поднимается на высоту до 5 м. Ее внешний размер в плане 7 х 6,5 м при толщине стен до 1,5 м. Вход запирался, по-видимому, наружным подъемным полотном и внутренними створчатыми воротами. Порог наружного входа приподнят над уровнем земли на 1,5 м — его ширина 1,5 м. Конструкция ворот (два последовательных входа и помещение между ними — так называемый пропугнакулум) находит близкие аналогии в римско-ранневизантийских памятниках Причерноморья (например, в крепости Ятрус в Болгарии). Дозорная башня находилась на западной, наиболее возвышенной оконечности гребня и завершала укрепление. Ее размеры снаружи 5,5 х 6 м при толщине стен до 1,5 м. Ширина дверного проема, ведущего в башню, 1,5 м. Остатки двух башнеобразных сооружений отмечены у северной и южной стен с внутренней их стороны. В 230 м от воротной башни у северной стены прослеживаются цокольная часть и фундаменты небольшого раннехристианского храма. Западнее в зарослях фиксируются фундаменты еще нескольких сооружений. В 70 м от дозорной башни посредине небольшой площадки имеется углубление размером 4 х 4 х 2 м, облицованное камнем на известковом растворе. Это, по всей видимости, остатки цистерны для сбора дождевой воды. Поселение располагалось внутри крепостных стен, главным образом по террасам южного склона. Поверхность почвы покрыта фрагментами разнообразной керамики, обломками кирпича, черепицы, каменных изделий, костями животных и т. д. [16, 59; 48, 122]. Другая значительная крепость этого района находится на вершине Шапки, расположенной в глубине ущелья левого притока реки Мачара, у ее входа в Пацхирское (Ольгинское) ущелье. Скрытая со всех сторон горами, окруженная глубокими ущельями, соединенная с окрестными возвышенностями лишь узким перешейком, удобная для размещения на ее вершине большого поселения, эта гора очень подходила древним цебельдинцам. На перешейке они воздвигли воротную квадратную башню размером 12,5 х 13 м с усеченным южным углом, где находились небольшие (не более 2 м шириной) ворота, ведущие [30] в крепость. За этой башней через 90 м узкий гребень (шириной до 10-15 м), обрамленный обрывами и стенами, приводит к башнеобразному сооружению (размер внутреннего помещения 2 х 2 м), образующему с противолежащей стеной маленький проход, над которым в 10 м к западу возвышается прямоугольная башня (высота до 7 м, размер в плане 8 х 8 м). За этой башней находится небольшая площадка, с двух сторон обтекающая скалистый массив. Площадка защищена по контуру стенами, сохранившимися здесь на высоту до 2 м и в ширину до 1,5 м; они продолжаются и вокруг вершины по периметру в 450 м.
На вершине скалистого массива сохранились фундаменты еще одной башни размером 10 х 12 м. За ней в зарослях прослеживаются развалы камня — древние фундаменты, среди которых лет 30 назад еще отчетливо выделялись фундаменты небольшого храма. Вдоль юго-западного гребня на естественных террасах сохранились фундаменты трех прямоугольных сооружений размером 10 х 10 м каждое.
Стены крепости и башни против входа возведены из ломаного известняка на прочном известковом растворе. Лишь облицовка главной семиметровой башни исполнена прекрасно отесанными квадрами с четким соблюдением рядов. В кладке стен кое-где использовался кирпич. Все верхнее плато горы в свое время было застроено жилищами, от которых остались развалы камня. Кроме того, здесь сохранилось множество керамических фрагментов, зернотерок, терочников, костей животных, металлического и керамического шлака, свидетельствующих о существовании внутри крепостных стен производственных мастерских. Фрагменты керамики, кости, обломки каменных, металлических и стеклянных изделий смываются по всем склонам горы, проявляясь в большом количестве в выносах осыпей на дне ущелий, где их размывают ручьи [16, 59-60; 52, 161].
Проходя по извилистой тропе через густые заросли, покрывающие крепостной двор, или опустившись передохнуть на обработанный руками древнего мастера камень, посетитель этих руин может внезапно совсем рядом увидеть небольшую затаившуюся змею золотисто-коричневой окраски. Это единственная ядовитая змея Абхазии — гадюка Казнакова. Именно здесь, в этих [31] зарослях, она и была впервые обнаружена и поймана в 1908 г.
Небольшое укрепление того же времени находилось па конусообразной вершине к югу от Шапки, на окраине села Верхняя Юрьевка. Оно прямоугольного плана, размером 20 х 20 м. С внутренней стороны восточной стены укрепления сохранились следы двух небольших помещений. Кладка внешних стен из грубо обработанного известняка выполнена на известковом растворе. В более позднее время в ограде, судя по некоторым признакам, мог стоять храм, затем совершенно разрушенный. Родник находится в 100 м севернее, на склоне того же холма [16, 59].
Крупнейшее оборонительное сооружение цебельдинской культуры — крепость Цибилиум, оставившая заметный след в источниках VI в. в связи с византийско-персидскими войнами. Крепость расположена на двух живописных утесах, спадающих 100-метровыми каскадами скал в ущелье Кодера. Оба утеса соединены узким перешейком. Внешняя линия обороны охватывала их полукругом длиной до 350 м. Внутренние поперечные стены делили крепость на четыре части, так что каждый утес был защищен двойным рядом укреплений. Высота основных оборонительных стен достигает 8-10 м, ширина доходит до 2,5-3,5 м. Сложены они облицовочной кладкой с мощным заполнителем из ломаного камня на прочном растворе. Одним из наиболее интересных сооружений крепости Цибилиум является ее западная башня, служившая, по-видимому, одновременно и для защиты ворот, и для зрительной связи с другими укреплениями долины. Высота башни до 18 м от подошвы со стороны обрыва. Наружные ее размеры 12 х 6 м. Возведена она в несколько приемов облицовочной кладкой из прекрасно отесанных квадров, положенных в ряды в духе лучших римско-византийских традиций, на прочнейшем известковом растворе, который сопротивляется атмосферным воздействиям лучше, чем сами известняковые плиты. Внутрибашенное помещение размером в плане 2,5 х 7,5 м имело в восточной части каменное потолочное перекрытие с люком, через который по деревянной лестнице попадали на смотровую площадку, окруженную высоким каменным барьером, заканчивавшимся, вероятно, зубцами. В полу основного помещения находились [32]
Рис. 7. Юго-Западная сторона воротной башни Цибилиума до ее разрушения в 1961 г. (по рис. С.В. Орелкина).
два люка, которые вели в узкие, глубокие камеры размером 1,2 х 2,2 м, со сводчатыми потолками. Освещалось помещение через большое окно с арочным перекрытием, прорезанное в южной стене. Вход в помещение обнаружен в северной стене, выше уровня земли. У северной стены башни прослеживается узкий (до 2 м) коридор, защищенный с наружной стороны стеной. Этот проход был, видимо, одним из главных путей в крепость. За башней находится небольшой двор с каменным зданием; от него к северу спускаются в три ряда стены, принадлежавшие зданиям казарменного типа, две сильно разрушены, третья сохранилась хорошо: в длину на 30 м, в ширину — на 2,5-3,5 м и в высоту — на 4-5 м. Внизу нее три стены смыкаются с квадратной (7 х 7 м) выступающей башней. От нее внешняя линия стены тянется [33] на восток. Выше этой стены расположена большая терраса, разделенная стенами на четыре части. Она опирается в основание еще одной четырехметровой стены, составляющей вторую линию обороны западного утеса. На его вершине находятся развалины храма XI—XII вв. и здание с двумя комнатами. От упомянутой террасы внешняя оборонительная стена длиной 100 м тянется параллельно перешейку, образуя между двумя частями крепости нечто похожее на мост шириной до 20 м. «Мост» на востоке упирается в мощную степу толщиной до 3 м и высотой до 4-5 м. Вход с подъемными воротами находился на значительной высоте от уровня земли.
К внутренней части этой стены примыкает серия построек, среди которых обращает на себя внимание прямоугольная цистерна, сложенная из камня на известковом растворе и покрытая изнутри толстым слоем обожженной глины. Она могла вмещать, по-видимому, до 8 куб. м воды.
В этом месте для обеспечения внешней линии обороны сооружена большая, прямоугольная в плане башня размером 6 х 6 х 4 м; высота ее стен достигает 8 м. На север выходило окно с арочным перекрытием (высота 1,2 м, ширина 0,8 м). Углы башни оформлены прямоугольными выступами — пилястрами. Первоначально она соединялась с внутренним двором крепости через дверь, позже заделанную. От башни внешняя оборонительная линия крепостных степ шла на протяжении 100 м на северо-восток. В средней ее части прослеживаются сильно разрушенные конструкции, по-видимому свидетельствующие о существовании здесь в древности ворот.
Ниже, на тропе, ведущей к воротам, был найден череп коня с богатой уздечкой. Судя по всему, это след далекой битвы, в которой конь, как, вероятно, и всадник, был убит и придавлен обломками стен, рухнувших при штурме крепостных ворот. А явно чужеземный облик позолоченных медных украшений уздечки и их форма, находящая аналогии в памятниках не ранее VII в., позволяют подозревать, что эта находка может быть свидетельством штурма Цибилиума арабами, что могло произойти уже в конце VII в.
Между первой и второй линиями обороны восточного утеса, в зарослях, сохранились остатки древних фундаментов, водосборных лотков и т. п. Вторая внутренняя [34] линия обороны охватывает этот утес по его средней Части. Стена тянется от обрыва до обрыва в длину на 60 м, прерываясь в середине проемом ворот. У северного обрыва эта стена достигает восьмиметровой высоты. Кроме того, здесь для полной безопасности скала надстроена и облицована каменным панцирем, благодаря чему высота стены увеличивается еще на 12 м.
На вершине восточного утеса сохранились фундаменты нескольких сооружений, развалины церкви XI—XII вв. и расселина у края 100-метрового обрыва, в древности отгороженная от него каменной стеной. Поверхность склонов изнутри и снаружи крепостных стен усыпана обломками посуды, свидетельствующей о жизни людей на протяжении по крайней мере полутора тысячелетий [16, 60-61; 42, 250; 47, 75].
В скалах, обрамляющих крепость со стороны реки, гнездятся орлы. Рано утром, когда спадает туман, они начинают свой плавный облет Кодорского ущелья. И надолго остается в памяти картина: на переднем плане высоко в небо выступает воротная башня Цибилиума, за нею красноватые скалы, подножие которых укутано туманом, и орлы, вылетающие из расщелин навстречу первым лучам восходящего солнца.
Крепость на вершине горы Ахыста (717 м над уровнем моря) охватывает оконечность скалистого мыса к северу от поселения. Периметр стен ее составляет 350 м, их высота местами и сейчас достигает 4-5 м, толщина стен 1,5 м. Площадь огражденного пространства составляет около 5 тыс. кв. м. Воротная башня прямоугольной формы (10 х 8 м в плане) находилась в южной части крепости. За башней возвышается скальный массив, на верхней плоскости которого прослеживаются фундаменты нескольких зданий. К западу от воротной башни, между скалой и стеной, сохранились остатки двух прямоугольных каменных построек.
В толще той же западной стены отмечен тайник — небольшое помещение размером в плане 2 х 1 м, высотой до метра, с выложенным тесаным камнем коробовым сводом. В северной части укрепления в скале имеется прямоугольное углубление, которое, по-видимому, служило цистерной. Башня и восточная стена несут на себе следы значительных разрушений, вызванных, по-видимому, последним штурмом, после которого крепость и поселение [35] были покинуты. Множество фрагментов керамики покрывает склоны горы внутри и вне крепостных стен [16, 61].
Крепость в урочище Лар расположена выше поселения на мысу, образованном ущельем западного притока реки Джимеле и Мертвым каньоном. Глубина последнего в районе дозорной площадки превышает 50 м. Остатки крепостных стен хорошо видны с юга и востока более чем на 200 м в длину. Стены сложены насухо так называемой «циклопической» кладкой из крупных камней. Ширина стен достигает 3-4 м, высота в настоящее время не превышает 1,5 м.
К южной стене изнутри примыкают остатки трех или четырех прямоугольных башен, защищавших углы крепости и входные ворота. Крепостной двор площадью около 6 тыс. кв. м ступенчато поднимается к вершине. Ряд террас носит искусственный характер — они образованы с помощью сложенных насухо из камня подпорных стенок высотой до метра. К одной из таких террас в средней части крепости пристроено небольшое прямоугольное помещение (размер изнутри 4 х 4 м).
Развалы древних фундаментов на вершине утеса свидетельствуют о том, что здесь некогда возвышалась небольшая дозорная башня. Отсюда к ручью на север спускается очень крутая, местами прерывающаяся двух-трехметровыми обрывами тропинка. Культурный слой внутри крепостных стен частично смыт. У восточной стены в средней части фиксируется значительное скопление ошлакованных фрагментов кувшинов и керамических шлаков — возможно, здесь находилась печь для обжига керамики [16, 61].
Крепость на вершине горы Бат (661 м над уровнем моря) занимает довольно узкую полосу длиной 100 м и шириной до 20 м. Стены сложены облицовочной кладкой на известковом растворе. Ширина их до 1-1,2 м, высота до 2,5 м. С запада подступы к стенам были защищены прямоугольной башней (8 х 10 м). На крепостном дворе, главным образом в его средней и восточной части, сохранились фундаменты ряда сильно разрушенных сооружений. Находки многочисленных фрагментов керамики, каменных зернотерок, шлаков, костей животных свидетельствуют о существовании поселения и внутри крепостных стен [16, 62]. [36]
Апуштинская крепость находится на узком гребне, обрывающемся к югу в ущелье реки Холодной. С севера она защищена каскадом мелких скал. Стены сухой кладки охватывают территорию длиной до 350 м и шириной до 20-40 м. Высота стен не превышает обычно метра — они служили прежде всего для наращивания линии двух-трехметровых обрывов, обрамляющих гребень, в нижней части которого находились крепостные ворота. Все склоны внутри и вне стен усыпаны фрагментами древней посуды и прочими свидетельствами древнего жилья. В средней части крепости находится пещера, попасть в которую можно через отверстие в потолке. Верхний ярус пещеры представляет собой помещение диаметром до 10 м и высотой до 8 м. Нижний ярус соединен с верхним широкой вертикальной шахтой глубиной до 6-8 м. Дно полости покрыто обломочным материалом, визуальный осмотр которого никаких древних остатков не выявил [16, 68].
В густом лесу, окружающем крепость, множество звериных троп. Здесь можно встретить медведя, который при встрече с человеком тут же спешит уйти в сторону, обычно вверх по склону.
Руины крепости скрыты в зарослях северной оконечности большого холма, на склонах горы Пал у Джампальского моста. От поселения крепость отделена глубоким рвом и двумя линиями стен с башней. С остальных сторон ее территория защищена обрывами. Поэтому здесь крепостные стены, как и на Ларе, сложены насухо и представляют собой каменные валы шириной до 2,5 м и высотой до 1,5 м. Периметр внешних стен крепости 410 м. Они охватывают площадь размером до 4700 кв. м. В южной части крепостного двора на возвышении сохранились фундаменты башнеобразного сооружения размером 9 х 10 м. К северу от него идет поперечная стена и остатки серии прямоугольных помещений, примыкающих к огромному скалистому останцу. Керамические фрагменты и другие следы интенсивной жизни в прошлом покрывают поверхность почвы как изнутри, так и снаружи крепостных стен [16, 62].
Пскальская крепость венчает вершину (862 м над уровнем моря) одноименной горы. Размеры укрепления невелики: общая длина стен 125 м, охваченная ими площадь составляет 650 кв. м. Толщина стен до 2 м, высота [37] до 4 м. Сложены они облицовочной кладкой на прочном, известковом растворе. Плиты в облицовке отличаются огромными размерами (до 1,1 х 1,2 х 1 м). В северо-западной части стена укреплена квадратной башней. Крепость имела два входа. Первый вел со стороны перешейка, второй — в сторону поселения, на юго-восток. Подступ к крепости труден — тропа ведет на протяжении 290 м по узкому (до 4-10 м) скальному перешейку, соединявшему вершину с окрестными горами. Достаточно обильные находки керамических изделий и других древних остатков, а также развалины храма XI—XII вв. свидетельствуют о длительном использовании крепости, начиная по крайней мере с конца IV — начала V в. н. э. [16, 64].
Несколько лет назад здесь поселился монашествующий грек, который накрыл развалины храма деревянной крышей и превратил их в свое жилище. Основным занятием этого благообразного старца было плетение корзин из растущего здесь же орешника, которые охотно брали у него в обмен на пищу и одежду крестьяне из окрестных деревень. Рядом с храмом он разбил огород, при обработке которого наталкивался на обломки керамических сосудов, стеклянных бокалов и других изделий, которые аккуратно выбирал из земли и раскладывал вокруг по скалам. Все эти находки стали впоследствии достоянием ученых.
Два поселения цебельдинской культуры, известные в Дальском ущелье, — Учкурское и Зиминское — не имели каменных укреплений. В то же время маловероятно, что здесь никогда не было деревянных стен.
Маленькое укрепление, стены которого были сложены из ломаного камня на известковом растворе, выявлено в селе Ажара, на северной, возвышенной части поселения, описанного выше. Укрепление это имело многоугольную в плане форму. Периметр стен составляет 42 м. Толщина не превышает 1-1,2 м. Вершина с крепостью отделена от основного горного массива рвом 30-метровой глубины. Внутри стен найдены фрагменты апсилийской керамики V—VII вв.
Общая характеристика крепостей. Веяния эпохи в сочетании с местными географическими условиями придали крепостям Цебельды комплекс своеобразных черт, рассмотрение которых представляет [38] самостоятельный интерес. Все укрепления тяготеют к тем возвышенностям, которые одновременно сочетают в себе стратегические преимущества и условия для размещения большого числа жилищ. Эти обстоятельства говорят о том, что первоначально здесь возникали только поселения. На определенном этапе своего развития их обитатели вынуждены были принимать меры по организации более основательной, чем это позволяли природные особенности, защиты. Вокруг поселений стали возводить каменные стены. Однако рост числа жителей приводил к тому, что застройка выходила за пределы первоначального городища, и оно превращалось в цитадель уже более значительного поселения. Как было отмечено выше, материалы, обнаруженные вне крепостных стен, свидетельствуют, что наружные поселения формировались в конце IV — начале V в. н. э. Вероятно, этот период и следует считать определяющим при решении вопроса о хронологии цебельдинских крепостей. Древнейшие постройки Цибилиума обычно датируются IV в. [44, 250].
Другим важным фактором, определяющим сложение облика апсилийских крепостей, было существование трансцебельдинского торгово-стратегического пути, а также близость римско-византийских укреплений на побережье (в первую очередь Себастополиса, находившегося на территории Апсилии). Действительно, наиболее значительные по размерам и сложные по конструкции укрепления (Герзеул, Шапка, Цибилиум, Ахыста, Пал) располагаются вдоль следов этого пути. В то же время по мере приближения к побережью увеличивается и число признаков, свидетельствующих о решающем влиянии римско-византийского зодчества. В Герзеульской крепости мелкоквадровая кладка сочетается с однорядным кирпичным поясом (пережиточная форма римской opus mixtum); башни на Шапке, в Цибилиуме и на Ахысте были возведены с помощью крупноквадровой римской кладки (opus quadratum). Остальные стены в тех же крепостях представляют собой естественную местную трансформацию технических приемов подобного же типа (грубая мелкоквадровая облицовочная кладка). Наиболее удаленные от побережья крепости (Лар, Алушта, Пал) вообще обошлись без монолитных стен, ограничившись «циклопической» кладкой, имеющей глубокие местные корни. [39]
Еще одна любопытная деталь. Все крепости Цебельды связаны между собой зрительно. Шапка имеет такую связь с Ахыстой и Цибилиумом. С последнего просматриваются Шапка, Ахыста, Бат и Пскал. Ахыста зрительно связана с Герзеулом, Шапкой, Ларом, Батом, Апуштой и Цибилиумом. С Лара видны вершины Ахысты и Бата и т. д. При этом в такой связи между отдельными, крепостями основную роль играла высота дозорных башен и площадок, которые по условиям местности могли иметь только одну пространственную точку соприкосновения.
Так, например, если бы башня Цибилиума не достигала 16 м в высоту, то зрительная связь с Шапкой и Пскалом была бы исключена. Башня на Шапке служит целям связи с башнями Ахысты и Цибилиума. Аналогично значение и дозорной площадки в Ларе.
Из трудов византийских историков. Ценные сведения о структуре крепостей в окрестностях Цебельды VI в. содержатся в византийских источниках. Так, Прокопий Кесарийский сообщает относительно Цибилиума следующее: «В этой стране (т. е. Апсилии. — Ю. В.) есть крепость в высшей степени укрепленная; местные жители называют ее Тзибилой» [3, 403]. Агафий подробно останавливается на осаде главной крепости мисимиян Тцхаре, локализуемой на горе Пскал: «Мисимияне же... все собрались в одном (укреплении. — Ю. В.), которое казалось им наиболее укрепленным. С древних времен оно называется Тцахар; называют его железным за его неприступность и крепость...». Византийцам «предпочтительнее казался штурм стены в той части, где нападение было наиболее удобно, а ров засыпан...» Во время боя «один из них (мисимиян. — Ю. В.), однако, спасся бегством и уже приблизился к укреплению, входил в ворота, но тут погиб, пораженный многими стрелами, и, рухнув там, остался лежать на пороге ворот...» [2, 120-123]. Таким образом, источниками подтверждается древность соответствующих укреплений и отмечаются многие характерные их черты — неприступность, использование природных условий для обороны, связь крепостей с поселениями, наличие рвов и стен, крепостных ворот и т. д. [40]
3. Могильники
Свод памятников. Наиболее западный из могильников цебельдинской культуры найден С. 3. Лакобой в селе Верхняя Эшера, в местности Пышта. Здесь при сельскохозяйственных работах было разрушено несколько погребений на северо-восточном склоне гребня, в 500 м южнее шоссе, к востоку от ресторана «Эшера». Из этих погребений извлечены железные наконечники копий, меч и кувшины цебельдинского типа. Еще западнее, на вершине холма, лет 20 назад был найден клад серебряных римских монет первых веков н. э. [24, 378].
Второй могильник зафиксирован также в с. Верхняя Эшера, в нескольких километрах восточнее первого, ниже шоссе. До десятка ингумационных погребений было разрушено здесь при проведении террасирования на юго-восточных склонах холма, на вершине которого находится средневековый храм, обычно связываемый с именем французского путешественника Дюбуа де Монпере, который впервые его описал. Из этих погребений известно [несколько характерных керамических сосудов, железные наконечники копий, ножи, фибулы, браслеты, перстни, бусы и т. д. [22, 378].
До двух десятков погребений подвергались разрушению на правом берегу реки Большая Мачара в 1960—1961 гг., при расширении карьера Мерхеульского известкового завода. Здесь найдены железные наконечники копий, топоры, отдельные бронзовые и керамические изделия [16, 59].
Многослойный могильник в течение нескольких десятилетий разрушается на площади около 12 тыс. кв. м восточнее Герзеульской крепости. Здесь доследовано одно кремационное погребение III в. н. э. с браслетами, фибулами, бусами и другими предметами. В результате случайных раскопок найден целый ряд изделий последних веков до н. э. — первой половины первого тысячелетия н. э. Серия погребений без инвентаря, совершенных по христианскому обряду, составляет верхний горизонт могильника [16,59].
Довольно значительное скопление погребений выявлено в селе Верхняя Юрьевка, в западной части горного массива Апианча. По рассказам местных жителей, несколько могил было разрушено при обработке почвы в [41] лощине южнее укрепления, описанного выше. В 0,5-1 км от него, юго-восточнее и южнее, на глинистом поле в полосе длиной до 400 м, отмечено до десятка кремационных погребений, разрушенных во время пахоты. В них обнаружена специфическая керамика, железные наконечники копий, топоры и ножи, бронзовые фибулы и т. д. [16, 59].
Крупнейшим и наиболее изученным является могильник, раскинувшийся на площади 2,5 х 1,5 км к северу от крепости и поселения на горе Шапка. Все это пространство представляет собой скопление мелких холмов и хребтов, разделенных оврагами и небольшими ущельями образующими бассейны рек Барьял и Мачара. Холмы сложены мергелями и покрыты тонким почвенным слоем, изъеденным эрозией. В результате разрушения почвы и сельскохозяйственных работ здесь в течение последнего столетия погибло более 1000 погребений. Благодаря раскопкам и доследованиям последних лет теперь известно более 400 кремационных и ингумационных погребений, инвентарь которых частично стал достоянием науки. Находки в погребениях содержат более десятка различных видов керамических изделий, разнообразную стеклянную посуду, железное оружие (топоры, мечи, наконечники копий, дротиков и стрел, щиты), умбоны, ножи, железные, бронзовые и серебряные детали одежды (фибулы и пряжки, бронзовые игольники), бронзовые кувшины, железные ножницы и серпы, многочисленные украшения из бронзы, серебра и золота (браслеты, серьги, гривны, медальоны, кресты, кулоны, перстни), медные серебряные и золотые монеты, разнообразные бусы конскую сбрую и прочие изделия как местного изготовления, так и привозные. Погребения располагались отдельными скоплениями вдоль гребней и на склонах холмов с интервалами в 50-500 м друг от друга. Каждое из таких скоплений, насчитывающее до 50-100 погребений III—VII вв., представляет собой семейное кладбище Таких кладбищ на рассматриваемом могильнике известно до 50. Таким образом, примерно за 500 лет здесь образовалось около 4500-5000 погребений [4, 106-111; 11, 16, 60; 16; 20, 26-27; 26; 28; 38, 93-95; 49; 53-55; 61-66].
В Цибилиуме значительный массив погребении прослеживается на продолговатой поляне, примыкающей к [42]
Рис. 8. Схема распределения семейных кладбищ на родовом могильнике у поселения и крепости Шапка: 1 — раскопано «площадью»; 2 — раскопано частично; 3 — доследовано несколько погребений.
воротной башне крепости и к поселению с запада. Поляна ежегодно распахивается под сельскохозяйственные культуры, в процессе обработки которых разрушено около сотни кремационных и ингумационных захоронений. И последние годы здесь же доследовано до двух десятков погребений, характеризующих период с II в. до н. э. до конца VII в. н. э. Кроме того, погребения фиксируются отдельными скоплениями в размывах и на полях северного склона гребня, в 200 м севернее поселения, вдоль южного склона противолежащего в километре мергелевого хребта, в двух пунктах у следов древней дороги, в 1,5 и 3 км западнее крепости. В 1911 г. в районе Цибилиума во время сельскохозяйственных работ был найден медный саркофаг, в котором, судя по рассказам, находилось богатое парное захоронение, разграбленное лицами, его обнаружившими. В погребениях Цибилиумского могильника найдено более десятка разновидностей керамических изделий, железное оружие (топоры, наконечники копий, ножи), сельскохозяйственные орудия (мотыги, каменные зернотерки), детали одежды (бронзовые [43] и железные фибулы и пряжки), бронзовые и серебряным украшения (браслеты, серьги, цепочки, перстни, колокольчики, разнообразные бусы), серебряные и золотые монеты и другие изделия местного изготовления и привозные [16, 61, 63-64].
Крестьяне рассказывают о находках кувшинов и железного оружия на колхозных полях на плато юго-западнее слияния рек Джампала и Кодера, поблизости от находящегося здесь поселения цебельдинской культуры.
На горе Ахыста на полях в 500 м южнее поселения разрушено при пахоте несколько кремационных погребений. Местные жители указывают на находки здесь фрагментированных и целых кувшинов, железного оружия и бронзовых предметов. Общая площадь находок составляет около 2 га [16, 61].
Древние захоронения, разрушенные во время сельскохозяйственных работ, эрозией и при строительстве дороги, отмечены в пяти пунктах юго-восточнее, южнее и юго-западнее поселения в урочище Лар, на мергелевых склонах. Известен инвентарь более десятка ингумационных погребений, который включает разнообразную керамику, стеклянные сосуды, железное оружие (топоры, наконечники копий, мечи и ножи), бронзовые детали одежды (пряжки и фибулы), бронзовые и серебряные украшения (браслеты, гривны, серьги, разнообразные бусы), сельскохозяйственные и ремесленные железные орудия (мотыги, струги, серпы) и другие изделия местного и привозного происхождения [16, 62].
В районе села Азанта погребения древних цебельдинцев фиксируются в двух пунктах — по западному склону горы Бат, где они разрушаются в результате сельскохозяйственных работ, и в 500 м южнее большого азантского дольмена, по северному склону мергелистого холма, где находятся развалины средневекового храма. Во втором пункте вдоль дорожных колей удалось доследовать шесть кремационных и ингумационных захоронений. Среди находок обращают на себя внимание несколько керамических сосудов, железные мотыги, топор, наконечники копий и нож, серебряные и бронзовые браслеты, фибулы и серьги, керамические прясла и разнообразные бусы [16, 62. См. также работу автора «Позднеантичные памятники села Азанта», ТАГМ, IV, 1974]. [44]
В урочище Апушта скопления погребений фиксируются вдоль пологого глинистого склона на площади до 1 кв. км. Почва здесь нарушена интенсивными лесозаготовками, изрезавшими склон глубокими канавами, вдоль которых в последнее десятилетие доследовано около 40 кремационных и ингумационных захоронений, в которых выявлено большое количество разнообразной керамики, многочисленное железное оружие (топоры, мечи, наконечники копий, ножи, щиты), железные мотыги, бронзовые и железные фибулы, пряжки и поясные наборы, серебряные и бронзовые украшения (браслеты, серьги, подвески, разнообразные бусы) [16, 62; 17].
Следы отдельных погребений с инвентарем цебельдинского типа фиксируются в ряде пунктов Дальского ущелья — у крепости Пал, в ущелье реки Учкур, в районе сел Лата, Чхалта, Птыш и Ажара [16, 63].
Значительное скопление небольших семейных могильников с кремационными и ингумационными захоронениями зафиксировано в 12 пунктах в окрестностях и на территории села Атара Армянская на площади 3 х 3 км. Среди находок обращают на себя внимание разнообразная керамика, железное оружие (топоры, мечи, наконечники копий и стрел), бронзовые, железные и серебряные украшения и детали одежды (пряжки, фибулы, серьги, браслеты, серебряные монеты) [16, 64].
Отдельные находки специфической керамики и железных изделий (топоры, мотыги и др.) указывают на возможность существования могильников цебельдинской культуры и в селах Абжаква, Парнаут, Джгерда, Адзюбжа, Тамыш, Кутол, к западу от Очамчиры (Гюэнос), в селе Царче и ряде других пунктов Сухумского, Гульрипшского и Очамчирского районов Абхазской АССР [16,65].
Общая характеристика могильников. При изучении топографии и структуры могильников цебельдинской культуры намечается ряд любопытных особенностей, на которых необходимо остановиться особо. Под могильники, как правило, занимали ближайшую к поселению территорию, обладавшую спокойным рельефом и мягким грунтом. Геологические особенности района в этих случаях обычно заставляли отдавать предпочтение почвам с мергелистой либо глинистой основой. Это приводило к тому, что занятыми под кладбища оказывались [45] участки, наиболее пригодные для земледелия и придомного животноводства. Общий для всего поселка могильник не занимал сплошной территории, а обычно распадался на множество семейных кладбищ с небольшими (до 500-1000 кв. м) участками, разделенными промежутками без захоронений и связанными с поселениями достаточно удобными дорогами.
У нас нет прямых сведений о том, как могилы отмечались на поверхности. Ясно одно: цебельдинцы не применяли капитальных надгробий. Все сводилось, вероятно, к обычным земляным насыпям. Поскольку погребения, судя по вещам (фибулы и др.), часто образуют последовательные ряды, можно говорить о том, что во всяком случае на протяжении 100-200 лет древние цебельдинцы знали точно, кто где захоронен.
Закономерно также предполагать, что каждое семейное кладбище могло иметь свое святилище, возможно крупное дерево, около которого молились и совершали жертвоприношения в память умерших. Недаром на вершинах холмов, на склонах которых хоронили цебельдинцев, впоследствии были построены христианские храмы.
На основной территории распространения памятников цебельдинской культуры поселения носили многосемейный характер, что отражалось и на структуре могильников, представлявших собой поля погребений, упорядоченные по семейному признаку. На периферии же этой культуры (Эшера и др.) часто фиксируются небольшие, в несколько десятков погребений кладбища, которые из-за своей изолированности могут свидетельствовать о том, что здесь семьи расселялись уже отдельными хозяйствами.
4. Дороги
Общая характеристика. Накопившиеся к настоящему времени материалы позволяют с достаточным основанием говорить о структуре и направлении путей, в свое время связывавших отдельные населенные пункты исторической Цебельды.
От побережья к проходам, ведущим в Цебельду, несомненно, существовал ряд подъездных дорог и троп, следовавших вдоль рек Беслетка, Келасури, Мачара и Кодор. В 10-15 км от берега моря, в местах стыка [46] конгломератов с известняками, продольные хребты резко понижаются, создавая благоприятные условия для функционирования поперечной дороги у подножия передового известнякового хребта от Беслетки до Кодора и дальше. До строительства шоссе основные тропы, ведущие на территорию исторической Цебельды, проходили через Бурджу и Полтавское (пересекая вброд реку Келасури), через перевал в западной части горы Чижоуш (по левому берегу реки Келасури), Пацхирское (Ольгинское) ущелье, гору Апианча (из села Герзеул в село Марамба), село Наа (по правому берегу Кодора) и перевал Кяч (от Пскала на Амзару). Вдоль большинства указанных троп выявлены археологические памятники, свидетельствующие об использовании этих путей по крайней мере последние 3000 лет.
Основная трасса торгово-стратегического пути через Клухорский перевал начиналась в рассматриваемый перинод, несомненно, в Себастополисе (современный Сухуми). Первым следующим крупным населенным пунктом па этом пути была Герзеульская крепость. От последней до поселения у горы Шапки основная тропа вела сначала по правому склону ущелья восточногерзеульского ручья, в районе водопада поворачивая в Пацхирское (Ольгинское) ущелье, примерно в 100 м выше уровня русла реки Большая Мачара. Дальше тропа хорошо прослеживается вдоль бровки древнего сброса и выводит к циклопическому укреплению Пацхир, сворачивая затем вправо в ущелье левого притока Мачары, в верховьях которого находится Шапка. Другая тропа могла идти по правому берегу Большой Мачары, о чем свидетельствует могильник на месте карьера Мерхеульского известкового завода. Третий путь от Герзеульской крепости шел через западную оконечность горы Апианча и выводил к Верхнеюрьевскому поселению и могильнику. От последнего дорога хорошо прослеживается до самого поселения на склонах горы Шапки.
Крупнейшие поселения цебельдинской культуры были соединены между собой колесными дорогами. Характерные следы таких дорог сохранились между Шапкой, Цибилиумом, Палом и Ахыстой, а также между урочищами Лар и Апушта.
От перешейка с воротной башней на Шапке прослеживается короткий (до 100 м) участок дороги, соединявший [47]
Рис. 9. Схема древних дорог в окрестностях с. Цебельда: 1 — крепости; 2 — современное шоссе; 3 — древние дороги.
крепость с поселением и образованный выломом значительных массивов известняка. Ширина дороги до 4 м. От того же перешейка начинается дорога к Цибилиуму. На протяжении 700 м она хорошо прослеживается вдоль склона Апианчи. В конце XIX в. ширина этой дороги составляла около 4 м и по ней свободно проезжала телега. На одних участках здесь отмечаются следы вылома известняка, в других местах дорога проходила по искусственной террасе с подпорными наружными стенками из ломаного камня. Затем на протяжении четырех километров она вела по стыку известняков и мергелей у подножия горы Апианча через современные села Марамба и Мегреловка. Этот участок дороги горизонтален и отличается обилием родников. Затем трасса преодолевала небольшой спуск в сухое ущелье, по которому когда-то между вершинами Апианча и Адагуа текла река Праамткел.
Восточнее у подошвы горы Адагуа на несколько сот метров прослеживается глубокая колея древней дороги шириной до 4-5 м, глубиной до 1,5 м, прорезавшая почву до известняков. Затем следы ее огибают с севера Джагашкарский луг и идут вдоль мергелевого гребня, протянувшегося севернее Цибилиума. На восточной [48] оконечности гребня древняя дорога раздваивалась — к югу уходит 500-метровый участок к Цибилиуму; он проявляется рядом глубоких борозд, идущих вдоль пологого мергелистого водораздела. Следы дороги сохранились и к югу от Джагашкарского луга. Всего от ворот Шапки до ворот Цибилиума 7350 м.
Основная трасса этой дороги ведет в сторону крепости Пал. На протяжении 1,5 км до ущелья реки Шакуран она превосходно прослеживается как вблизи, так и со стороны склонов Ахысты. Это идеально ровная полоса кустарников, обрамляющих глубокую борозду в мергелях. От реки Шакуран и находящейся рядом русской крепости постройки 1838 г. древняя дорога до центра села Амткел (Захаровка) совпадает с современным шоссе, а затем прямой линией, пересекая несколько раз его серпантин, спускается к слиянию рек Схча и Джампал. Благодаря ледниковой морене, грунт которой вообще устойчив, участок дороги ниже центра села Амткел просматривается очень хорошо. Ширина колеи здесь достигает 4-5 м. Местами врез дороги уходит в грунт на 3 м. Она бронирована валунами, входившими в основу моренных отложений.
До строительства железного моста через реку Джампал в начале XX в. попасть на склоны горы Пал было можно только в одном месте — в 300 м выше моста по ущелью Джампала, где в результате благоприятного расположения пластов известняка имеется единственный подъем четырехметровой ширины на плато, повсюду в этом районе обрамленное обрывами высотой от 3 до 50 м. От реки до холма, где расположены поселения и крепость Пал, дорога вела прямой километровой линией, а затем огибала указанный холм с юга и востока, направляясь в сторону села Чины. Расстояние от ворот Цибилиума до поселения Пал равно 6 км.
От Чины следы древней дороги уводят в ущелье реки Джампал, где они, некоторое время совпадая с трассой современного шоссе на село Георгиевское, вскоре сворачивают вправо. Выйдя на низкий перевал, они оставляют к югу вершину горы Пал и непроходимые в древности Багатские скалы. От Чины до этого перевала немногим более 3 км. За перевалом следы дороги в сплошном лесу прослеживаются еще около 4 км и пересекают ущелье реки Хинги, а также два ее небольших левых притока. [49] Затем она продолжается по левому берегу реки Учкур, на высоте около 200 м у места впадения Учкур в Кодор., Здесь, огибая с севера утес, на котором находится упомянутое выше Учкурское поселение, древняя дорога спускалась затем в пойму Кодера, по правому берегу которого шла до Чхалты, где раздваивалась. Один путь вел к Марухскому перевалу, второй продолжался по правому берегу Кодера до села Генцвиш, но здесь не пересекал Кодор, как современное шоссе, а достигал места слияния Клыча с Гвандрой. Миновав брод через Клыч, дорога затем выводила по левому его берегу к Клухорскому перевалу [16, 63-64; 22].
Таким образом, мы подробно рассмотрели основную трассу южной части Клухорского перевального пути, известного в раннем средневековье как «путь через Апсилию» или «Даринский путь» [31, 72].
В окрестностях Цебельды отмечено также значительное число дорог местного значения. Так, от основной трассы в районе Джагашкарского луга отходит к северу дорога, соединявшая Цибилиум с поселением на горе Ахыста. Следы дороги проявляются характерными бороздами вдоль водораздела, соединяющего Ахысту с Адагой. От поселка Кесяновка линия дороги видна в виде глубокой колеи, прорезавшей грунт местами до известняков, в которых выбиты довольно глубокие параллельные борозды. Следы дороги приводят па поселение и заканчиваются у воротной башни крепости [16, 61].
Следы другой дороги хорошо видны на восьмикилометровой линии между урочищами Лар и Апушта. Она проходила по стыку мергелей и известняков. Местами здесь сохранились глубокие борозды и колеи, прорезавшие мергелевую основу. Дорога пересекала по диагонали плотину Амткельского озера и выводила к урочищч Алушта через единственный перешеек, которым и теперь пользуются трактора при лесоразработках.
Вдоль линии дороги фиксируются скопления погребений и отдельные захоронения. От поселения Лар погребения тянутся параллельно следам дороги более чем на километр до Чертова моста, где на холме сохранились остатки средневекового храма. Вышеописанный могильник в Азанта, расположенный у руин другого средневекового храма, также тяготеет к трассе древней дороги. [50] Рядом с последней было найдено и одиночное погребение в центре плотины Амткельского озера [17, 181].
Рис. 10. Схема путей, соединявших поселение на горе Шапка с могильником: 1 — следы древних дорог; 2 — скопления погребений; 3 — средневековые христианские храмы.
Помимо капитальных дорог, соединявших поселения цебельдинской культуры между собой и с основной трассой торгового пути, в районе Цебельды прослежена довольно густая сеть мелких служебных дорог и троп, связывавших поселения с кладбищами, родниками и т. д.
На могильнике у крепости Шапка по склонам и гребням сильно эрозированных холмов до сих пор сохранились продольные полосы утрамбованной земли. Их ширина обычно составляет 5-6 м. То обстоятельство, что большинство погребений сосредоточено вдоль этих полос, а они сами, постепенно соединяясь, сливаются в одну линию, ведущую к поселению, говорит о том, что по ним дорогам покойников возили или переносили на кладбище.
Хорошо прослежены тропы, по которым древние цебельдинцы ходили за водой. Такая тропа соединяла, например, поселение у крепости Шапка с карстовым источником. [51] Здесь на протяжении 100 м отмечена полоса утрамбованной земли шириной до 1-1,5 м, вдоль которой найдены отдельные фрагменты керамики. С помощью «потайных» троп гарнизоны Пскала, Ахысты и Лара обеспечивали себя водой на случай осады. При этом приходилось преодолевать на протяжении 100-200 м крутые спуски и подъемы по скалистым гребням.
С уверенностью могут быть постулированы скотопрогонные пути к альпийским пастбищам. Они проходили вдоль ущелий Келасури, Джампала и Кодора, а от Апушты могли идти по хребту через гору Лыхта. На альпийских лугах Гуарапа в верховьях Джампала находится камень, покрытый древними рисунками, среди которых привлекают внимание изображения характерных цебельдинских топоров с рукоятками [16, 63].
Подводя итоги сказанному, следует отметить, что даже наиболее важные дороги Цебельды были грунтовыми — нигде не отмечено следов мощения их камнем. В сезон дождей и в болотистых местах их могли укреплять ветками и бревнами.
Способы передвижения по дорогам исторической Цебельды были достаточно разнообразными. По главным дорогам, по-видимому, шел колесный транспорт — арбы или телеги с запряженными в них быками. Достаточно широко древние цебельдинцы пользовались лошадьми, которых даже хоронили совместно с владельцами на семейных кладбищах. Чаще же всего они передвигались пешком, что позволяло медленно, но верно преодолевать значительные расстояния.
Из трудов византийских историков. Византийские источники VI в. дают немало косвенных данных о дорогах на территории Апсилии. Приведем несколько подходящих к случаю отрывков. Дорогу, соединявшую Апсилию с соседней Абазгией в районе современного Нового Афона, Прокопий Кесарийский описывает следующим образом: «Есть только один проходя ведущий в это укрепление (Трахея. — Ю. В.) и в остальную страну абазгов, по которому нельзя идти людям даже по двое в ряд.... Над этой узкой тропой тянется очень отвесная и грозная в своей суровости скала» [3. 401]. Об обстоятельствах подхода к крепости Цибилиум (Тзибила) со стороны Колхиды (вероятно, через проход Кеп-Богаз) тот же автор сообщает следующее: «Тердет… [52] тайно вошел в соглашение с персами, что передаст им укрепление... Когда они были близко от крепости, Тердет... поехав вперед, оказался в укреплении... и... подошедшее персидское войско... принял» [3, 403]. Далее Прокопий пишет: «Но римляне, занимавшие гарнизоном Тзибилу, захватили проход, бывший очень узким и окруженный отвесными горами... и при таких обстоятельствах совершенно непроходимый, и остановили дальнейшее продвижение персов» [3, 432]. Локализовать последний пункт с достаточной точностью не удается. Прокопий, заметив, что он уже упоминал этот проход раньше, имел, видимо, в виду Трахею, т. е. район современного Нового Афона. Если это так, то перед нами интересный факт, свидетельствующий о достаточно высоком качестве стратегических дорог на территории Апсилии, позволявших перебрасывать войска на большие расстояния.
Более подробные данные о местных дорогах содержатся в работе Агафия Миринейского. Он, например, пишет: «Есть в этой стране гора... не слишком высокая... но чрезвычайно крутая, перпендикулярно поднимающаяся вверх со скалами, обрывающимися во все стороны. Посередине была тесная, плохо протоптанная дорога, труднодоступная даже для одного бесстрашного человека... Когда варвары медлили и на горе не была еще установлена охрана, римляне, предупредив их, заняли вершину и... рассыпались немедленно по более плоской и доступной для лошадей местности» [2, 119]. Дальше Агафий подробно описывает тропу, с помощью которой жители поселения у крепости Тцахар (Пскал) доставали воду: «Местные же жители, знавшие местность, с трудом спускались вниз по одной чрезвычайно узкой и скрытой тропинке в случае необходимости и снова взбирались наверх». О крутизне этой тропы Агафий рассказывает: «Если бы... они (стражи. — Ю. В.)... сбросили бы какой-нибудь огромный камень», то он, «падая вниз, легко сокрушил бы всех пытавшихся подняться» [2, 121]. Тот же автор следующим образом описывает отступление византийцев по тропе: «Те беспорядочно бросились вниз, возвратились в лагерь с многочисленными и разнообразными ранами от неприятельского оружия и от сильных ушибов ног от частых падений на камни. Поэтому у них не было больше духа карабкаться на эту скалу...» [2, 123].
Имеющиеся материалы позволяют судить о таких чертах экономики древних цебельдинцев, как сельское хозяйство (земледелие, животноводство), охота, ремесленное производство (обработка камня, дерева, кости и кож, керамическое производство, металлургия, прядение и ткачество). Они занимались также торговлей и военной подготовкой. В настоящее время имеются все основания и для выводов о социальной структуре населения древней Цебельды.
1. Сельское хозяйство и промыслы
Земледелие. Топография и структура поселений древней Цебельды со всей определенностью указывают на то, что здесь существовала вполне устойчивая организация сельскохозяйственной территории, обрабатываемые участки которой были сосредоточены в окрестностях населенных пунктов. Каждая семья имела земельный участок при общинном владении, орудия для обработки почвы и тягловую силу.
Характер земледелия древних цебельдинцев пока еще не совсем ясен. Выше уже отмечалось, что значительная часть ближайших к поселению и наиболее удобных для земледелия участков была занята под кладбищами. Это указывает на небольшую площадь земель, использовавшихся под сельскохозяйственные культуры в окрестностях поселений. Поэтому можно предполагать, что участки, закрепленные за отдельной семьей, обрабатывались [54]
Рис. 11. Сельскохозяйственные орудия: топор (1), цалда (2), садовый нож (3), маральник (4), мотыги (5-10), серпы (11-12), ступка (13) и зернотерка (14). 1, 5-8, 14 — Цибилиум, 2 — Лата, 3 — Джгерда, 4 — Атара Армянская. 9 — Апушта, 10, 11 — Лар, 12 — Шапка, 13 — Баг.
долгое время. Семья в этом случае должна была принимать меры к ежегодному возрождению качества почвы путем использования правильного севооборота. Впрочем, ограниченность обрабатываемых площадей могла быть связана и с тем, что население основных военных поселений Цебельды могло получать часть продуктов [55] от менее воинственных жителей окраин Апсилии.
Новые участки очищались от леса и кустарника в первую очередь с помощью огня. Употреблялись также и соответствующие инструменты, по-видимому, специальные тяжелые топоры, имевшие удлиненную насадочную часть. Могли здесь использоваться и боевые топоры, часто встречающиеся в могильниках Цебельды. При расчистке новых участков от кустарника и колючек применялись железные топоры-цалды. Одна такая цалда была найдена в селе Лата [63, табл. I, рис. 28].
Из почвообрабатывающих орудий на территории исторической Цебельды зафиксированы главным образом железные мотыги. Две из них могут быть связаны с поселениями, большинство же найдено в женских погребениях во всех известных могильниках цебельдинской культуры, за исключением крепости Шапка, где зафиксирована, кажется, лишь одна такая случайная находка. Форма мотыг достаточно характерна; с течением времени она несколько меняется [17, 189]. В III — первой половине V в. преобладают орудия с одним рабочим, довольно широким лезвием и молоточковидной либо гладкой обушной частью. Со второй половины V в. появляются двулезвийные мотыги, первоначально имевшие кирковидную форму, с одним тупым острием; к VII в. они принимают законченное симметричное оформление обоих лезвий, при этом значительно удлиненных и суженных. Малые размеры и узкие лезвия рабочих частей у большинства мотыг, возможно, свидетельствуют о том, что они использовались после вспашки при посадке и прополке злаковых, основную тяжесть по обработке которых несли женщины.
Из других почвообрабатывающих орудий этого времени необходимо отметить единственный железный наральник, происходящий из погребения, разрушенного в Атаре Армянской. Он представляет собой прототип тех металлических сошников, которые будут использоваться на этой территории на протяжении всего средневековья. Большая редкость подобных находок должна объясняться, по-видимому, тем, что плуги здесь обычно были полностью деревянными. Их конструкция могла быть примерно следующей: корень или сук срубленного дерева (бука, дуба, граба и др.) использовался как рало, с [56] противоположной стороны прикреплялась ручка. Пахота осуществлялась парой волов, тащивших плуг на простейшем ярме. Их наличие документируется глиняным сосудом в виде фигурки быка [53, 205-206]. Почвы в окрестностях цебельдинских поселений не отличаются большой плотностью, и поэтому, вероятно, нужда в железных наральниках здесь была невелика.
Основными земледельческими культурами исторической Цебельды были, вероятно, мягкая пшеница и просо, составлявшие, судя по источникам, основной продукт земледелия и в последующий период вплоть до XIX в. Видное место в сельском хозяйстве древних цебельдинцев должно было занимать культурное садоводство. Прямым свидетельством культивирования виноградарства на рассматриваемой территории является находка косточек винограда местного сорта «качич» в слое III— IV вв. римской крепости Себастополис [61, 72], находившейся в границах Апсилии. В погребениях древних цебельдинцев найдены плоды двух видов местного ореха. В Алуштинском могильнике на топоре сохранились остатки ветви с листьями и плодами мелкого местного ореха «фундук» [17, 186].* В одном из погребений у крепости Цибилиум найдено несколько грецких орехов. Следует отметить, что до последнего времени оба вида орехов занимали значительное место в растительном комплексе Цебельды и Кодорского ущелья.
Урожай злаков созревал, очевидно, в сентябре. Для уборки урожая пользовались железными серпами и ножами. В окрестностях Цебельды найдено два вида древних серпов. Первый, более архаичный, с короткой рукояткой, обнаружен в погребении на Верином холме (Ахьацараху), второй — случайная находка на могильнике в урочище Лар. Слабый прогиб лезвия обоих серпов, не позволяющий захватывать много колосьев, по-видимому, свидетельствует о том, что колосья убирались отдельно от соломы. В других хозяйственных операциях подобного типа должны были использоваться и кривые ножи с длинной, широко открытой тульей, найденные в Джгерде. Срезанные колосья сушились, зерно вымолачивалось и ссыпалось затем в пифосы — большие хозяйственные кувшины. В аналогичной таре хранились вино, сушеные фрукты и т. д.
Пшеничное и просяное зерно мололи с помощью гранитных [57] зернотерок простейшего вида, состоявших из двух овальных камней различного размера. Обломок такой зернотерки был положен в головах женщины, похороненной на Цибилиумском могильнике. На поселениях помимо таких зернотерок найдены овальные, не очень глубокие ступки, в которых зерно растиралось с помощью песта, изготовленного из крупной гальки.
Земледелие на территории исторической Цебельды засвидетельствовано и ранневизантийскими источниками. Так, Агафий Миринейский, описывая поход византийцев против мисимиян в 556 г., сообщает: «Поэтому римляне, находясь в укреплении апсилийцев, старались протянуть время, пока не истечет срок жатвы» [2, 116]. Позднее, после поражения мисимиян, византийский полководец Иоанн «разрешил им снова безбоязненно возделывать свои поля и восстановить прежний образ жизни» [2, 124]. Косвенное указание о возделывании злаковых в Апсилии содержится и в сообщении Прокопия Кесарийского о событиях в Лазике, когда византийцы «из-за недостатка продовольствия... покинули эти крепости (Сканда и Шорапани. — Ю. В.), так как питаться, подобно колхам, долгое время местным пшеном, к которому они не привыкли, они совершенно не могли» [3, 418].
Скотоводство. Скотоводство в древней Цебельде засвидетельствовано достаточно обильными находками костей домашних животных, большинство которых выявлено в культурных напластованиях поселений. По определению проф. Н. И. Бурчака-Абрамовича, остеологический материал с поселения в урочище Лар содержал кости крупного (корова) и мелкого (овца, коза) рогатого скота. Были обнаружены также кости лошади и свиньи.
Об уровне и значении скотоводства в жизни древних цебельдинцев говорят и многочисленные косвенные данные, полученные главным образом на основе анализа изображений на керамике. Видное место занимают здесь скульптурные головки животных, в первую очередь баранов, прилеплявшиеся сбоку [61, 19-23]. Возможно, что и другая группа рельефных украшений, так называемые «двуспиральные налепы», должна сопоставляться со стилизованными изображениями бараньих рогов. На поздних этапах развития цебельдинской культуры [58] фиксируются налепы, имитирующие козьи головки. Достаточно выразителен сосуд в виде фигурки быка, который говорит о большом значении крупного рогатого скота в местном стаде. Сама форма ряда керамических изделий древней Цебельды, характеризующихся специфическим «чашечкообразным» венчиком, возможно, должна быть поставлена в зависимость от молочного животноводства. Неоднократно зафиксированные на могильниках Цебельды захоронения лошадей говорят о высоком уровне местного коневодства.
Рис. 12. Кости быка (1), барана (2), козы (3) и свиньи (4), глиняные головки барана (5) и козы (6), скульптурная фигура быка (7), ножницы (8) и вилка (9). 1-4 — Лар, 5-9 — Шапка.
Как полагают, с овцеводством [53, 163] должна быть связана находка в одном из погребений Цебельды железных пружинных ножниц. С использованием в пищу мяса животных, несомненно, связана большая бронзовая двузубая вилка из другого погребения. До сих пор абхазцы используют такие вилки, когда варят мясо [53, 163].
О характере скотоводства в древней Цебельде имеются хотя и скудные, но достаточно определенные данные. В своей основе оно должно было иметь придомный характер. Под пастбища могли использоваться окрестности поселений, а после уборки урожая — и сельскохозяйственные участки. Вместе с тем у нас имеются [59] достаточные свидетельства развития отгонного скотоводства. На альпийских пастбищах Гуарапа В. С. Орелкин нашел камень с древними рисунками, среди которых имеется несколько изображений характерных цебельдинских топоров V—VI вв. Однако при исследовании ацангуар — высокогорных пастушеских сооружений в этой зоне пока не обнаружено керамики и других остатков древнее VIII—X вв. Этот факт должен свидетельствовать в пользу того мнения, что отгонное скотоводство древних цебельдинцев еще не достигло того размаха, который оно приобрело позже.
В нашем распоряжении нет прямых письменных свидетельств о скотоводстве у апсилов. Однако данные более позднего периода, по-видимому, немногим должны отличаться от тех условий, в которых находилось скотоводство древних цебельдинцев. В раннем средневековье (VIII—X вв.) все альпийские пастбища в окрестностях Цебельды были освоены для выпаса главным образом: мелкого рогатого скота. По данным этнографа Ц. Н. Бжания, население Цебельды «издавна славилось скотоводством», а в середине XIX в. здесь каждый средний зажиточный крестьянин имел 2-3 коровы, 2 тягловых быка, 200-250 коз, 50-60 овец и 2-3 лошади [13, 43]. В начале XIX в. С. Броневский, имея в виду местных коров из окрестностей Сухуми, писал: «Рогатый скот около Согума малого роста, имеет кости высунувшиеся, глаза быстрые и сердитые, но мясо вкусное и жирное». По мнению исследователей, речь шла о древнейшей местной горной мелкорослой породе с узкими твердыми копытами, приспособленными к каменистой почве гор [13, 39].
Охота. Охота играла, по-видимому, заметную роль в жизни древних обитателей Цебельды. Обращают на себя внимание многочисленные клыки кабанов и других диких животных, использовавшиеся в качестве украшений — амулетов в ожерельях. Видное место в охотничьем промысле должен был занимать горный олень, керамическая фигурка которого найдена в одном из погребений могильника на Грушевом холме (Ахаччарху) [13, 61, 64-65]. Кости птиц выявлены в культурном слое поселения в урочище Лар. Основными орудиями, использовавшимися при охоте, по-видимому, были метательное копье и лук со стрелами. [60]
2. Ремесленное производство
Обработка камня. Возведение оборонительных сооружений и других зданий, благоустройство поселении, проведение дорог, устройство цистерн, водостоков — для всех этих многочисленных работ требовалось большое число каменщиков. Их деятельность складывалась из заготовки материалов, их обработки и, наконец, самого строительства.
Добыча строительного материала облегчалась топографией поселений, занимавших вершины, образованные известняковыми породами, залегающими послойно и характеризующимися обилием трещин в местах выхода на поверхность. Поэтому обычно каменоломня располагаюсь в зоне строительства. Камень выламывался с помощью железных или деревянных клиньев. Признаки интенсивной выломки камня отмечены как внутри, так и вне стен во всех крепостях цебельдинской культуры, выбор места каменоломни диктовался различными соображениями — необходимостью углублять рвы через перешейки (Пскал, Ахыста, Пал), террасировать территорию поселения, наращивать обрывы.
Обработка строительного камня требовала большой затраты труда. Наиболее ответственные места — углы зданий, облицовка башен и отдельных участков стен [16, табл. X, рис. 9; XI, рис. 1, 4, 6, 7], своды, арки оконных и дверных проемов — возводились из квадров, подвергавшихся тщательной отеске, в процессе которой пользовались узким железным орудием. После каждого удара оно оставляло маленькую ямку, которыми покрыта вся обработанная поверхность. Размеры плит в облицовке башни крепости на горе Шапке составляли 0,8 х 0,5 х 0,4 м, в облицовке башни Цибилиума они несколько мельче — 0,65 х 0,2 х 0,4 м. Прочие оборонительные стены (Герзеул, Шапка, Цибилиум, Ахыста, Пскал, Пат) возводились в большинстве случаев из ломаного камня с грубо обработанной внешней поверхностью, но с почти обязательным соблюдением рядов в облицовке, что достигалось подбором обломков одной толщины и грубой подтеской соответствующих граней. Размеры таких блоков невелики, они удерживаются во всех трех измерениях в пределах 20+40 см. Исключение составляют восточная стена Пскальской крепости, где в кладке [61] использованы плиты размером более метра в поперечнике.
Обжиг извести происходил поблизости от строительства. Наличие исходного материала и аналогии на смежной территории (Анакопия) позволяют предполагать, что обжигательные известковые печи находились на территории крепостей. Известь выдерживалась в ямах длительный срок, в прямой зависимости от которого находилась и ее прочность. Во всяком случае, в кладке башен Шапки и Цибилиума известковая прокладка долговечнее и прочнее, чем связываемые ею известняковые блоки, в настоящее время интенсивно разрушающиеся под воздействием атмосферных явлений.
Возведение укреплений требовало хорошего знания местности, ее стратегических возможностей, различных специфических навыков. Апсилийские зодчие, несомненно, должны были проходить необходимую выучку у римских или византийских мастеров, почерк которых улавливается во многих конструкциях крепостей древней Цебельды. Вдоль намеченной линии стен первоначально вырубалась в скале ступень, на которую должна была опираться подошва стены. Так, например, главная башня Цибилиума была возведена на гребне скалы, наружный склон которой имел две или три ступени. Нижняя цокольная часть стены до высоты 0,5-1 м от подошвы обычно немного выступала. Дальше стены наращивались по строгой вертикали. В отдельных случаях, прежде чем проводить основную стену над недостаточно защищенным природой обрывом, последний наращивался каменным панцирем на высоту до 10-15 м, как это сделано, например, в восточной части Цибилиума.
Свою специфику имела сама кладка стен. В древние оборонительных стенах и башнях Цебельды применялась в своей первоначальной или пережиточной форме кладка, именуемая обычно opus quadratum [42, 140-141]. Сложенные таким способом стены представляют собой две наружные конструктивные облицовки, возведенные из хорошо отесанных крупных квадров. Промежуток между облицовками заполнялся бутовой кладкой из ломаного камня, залитого известковым раствором. Стены наращивались постепенно небольшими ярусами, соответствовавшими обычно одному или двум рядам облицовочных блоков. В воротной части Герзеульской крепости [62] имеется однослойная кирпичная прокладка, восходящая к соответствующему римско-ранневизантийскому приему, обычно называемому opus mixtum [42, 138].
В главной башне Цибилиума отмечено двухслойное возведение наружной стены, причем сначала поднимаясь сердцевина башни с подвальным помещением до уровня пола комнаты первого этажа. Это первоначальное сооружение имело самостоятельную квадровую наружную облицовку, к которой затем была прислонена еще одна вертикальная стена толщиной более метра с повторной наружной облицовкой. Упомянутые помещения в цоколе первого этажа башни были выложены также прекрасно отесанными квадрами и перекрыты сводом с люком в его вершине. Другая башня Цибилиума имела изнутри угловые прямоугольные выступы — столбы, на которых, вероятно, покоился каменный свод. В крепости на горе Ахыста в толще стены прослежен тайник, имевший свод, выложенный тесаным камнем. Проемы окон в обеих башнях Цибилиума были перекрыты арками.
Толщина стен, сложенных на известковом растворе, обычно составляла 1,5-2 м, однако в отдельных случаях превышала 3 м. Верхняя плоскость стен всюду разрушена, и поэтому трудно судить, была ли она гладкой или ее венчали зубцы. Последнее следует с достаточным основанием предполагать в оформлении верхней боевой площадки башен.
Помимо стен на известковом растворе в древней Цебельде, особенно по ее периферии, широко использовались так называемые «циклопические» стены, которыми были укреплены крепости в урочищах Лар и Апушта, у поселения Пал и др. Эти стены в соответствии с достаточно укоренившимися местными традициями [21] складывались всухую из крупных и средних обломков камня без подтески. Ширина таких стен составляла обычно 2-3 м при высоте до 2-2,5 м. В настоящее время от них сохранились довольно мощные валы, окружающие крепостной двор. На горе Бат подобным валом было защищено поселение.
Особую категорию сооружений в крепостях составляли объекты водоснабжения. Прослежены остатки обычно углубленных в скалу и выложенных камнем на растворе цистерн. В Цибилиуме выявлена каменная цистерна [63] с внутренней керамической обмазкой, подвергавшейся обжигу. К цистернам вели вырубавшиеся обычно в скале водосборы. Любопытен искусственный каменный ров, прослеженный на поселении у крепости Пал.
В строительных работах, по-видимому, принимали участие не только специалисты-каменщики, но и большая часть населения цебельдинских поселений, поскольку значительное число операций не требовало специальных навыков. Таковы были подтеска скалы при подготовке строительной площадки, ломка камня и его транспортировка, наконец, основные работы по благоустройству своего населенного пункта. В последнем случае возводились подпорные стенки из ломаного камня насыпались террасы и т. д.
Определенных усилий требовало благоустройство дорог. От воротной башни Шапки в сторону поселения и могильника дороги частично вырубались в скале, частично наращивались с помощью каменных подпорный стенок. У Цибилиума в скале прослежена искусственная выемка, через которую проходила дорога к поселению.
Заканчивая раздел об обработке и использовании камня в древней Цебельде, необходимо упомянуть о зернотерках и ступках простейших форм, изготовлявшихся из гранитных валунов, которые доставлялись на поселение из близлежащих ущелий. Обращают на себя внимание также такие каменные поделки, как многочисленные терочники, песты, а также находимые в погребениях и поселениях точильные камни. Полуфабрикаты хрустальных бус с частично отшлифованными гранями, но еще без отверстий, найденные в одном из погребений, свидетельствуют о местной обработке горного хрусталя [61, 55-56].
Производство керамики. По объему продукции керамическое производство древней Цебельды являлось, несомненно, наиболее распространенным видом местного ремесла. Об этом говорят десятки и сотни тысяч, если не миллионы керамических фрагментов, сплошь (иногда на значительную глубину) покрывающих территории поселений и окружающих их склонов, а также около тысячи целых или фрагментированных сосудом найденных в погребениях [11; 16, табл. XXV-XXVIII; 17, 186-188; 53, 131-138; 61, 18-32; 62 и др.]. [64]
Рис. 13. Цебельдинские керамические изделия II—IV вв.: 1, 2, 10 — Шапка; 4-5, 8, 9 — Цибилиум; 7 — Апушта.
Керамическое производство древних цебельдинцев базировалось на богатейшем ассортименте местных глин. Присутствие большого числа ошлакованных фрагментов посуды и керамического шлака позволяет предполагать, что какая-то часть печей для обжига керамики находились на территории поселений внутри крепостных стен. Сырье заготавливалось поблизости и доставлялось к [65] мастерской, где производили формовку гончарной керамики — пифосов, амфор, больших двуручных сосудов, одноручных кувшинов, мисок, тарелок, отдельных горшков, кирпича.
Рис. 14. Цебельдинские керамические изделия V—VII вв.: 1-8, 10-13 — Шапка. 9 — Цибилиум.
О существовании ряда самостоятельных керамических мастерских могут свидетельствовать специфически значки, отличающие иногда целую серию сосудов. Одним из наиболее распространенных клейменных знаков [66] было наносимое на горло или поверхность сосуда изображение, напоминающее латинскую букву W. Среди других сюжетов следует отметить пятиконечную звезду, ромб, угол и т. д.
Иной, не ремесленный, а скорее домашний характер носило производство лепной керамики, изготовлявшейся без гончарного круга, по-видимому женщинами. Такого рода керамика, судя по находкам в культурных напластованиях поселений, всегда играла значительную роль и хозяйстве и быте местного населения. Правда, это почти не прослеживается в погребениях, поскольку там находят главным образом гончарную, более дорогую посуду. В группе лепной керамики преобладают горшки, миски, чаши на высоких поддонах. В последнем случае хорошо виден кустарный характер таких изделий. У них довольно сносно обожженная чаша и поддон, но перехват обычно имеет обжиг лишь на глубину до 1 см, а дальше глина, как правило, не поддается даже реставрации. Домашний характер носил и обжиг пряслиц.
Керамические изделия древней Цебельды хорошо изучены, что позволяет сегодня с достаточным основанием проследить их эволюцию на протяжении 500 лет с достаточной хронологической дифференцированностью по векам от II по VII включительно.
Древнейший керамический сосуд, который должен быть связан с цебельдинской культурой, найден в комплексе II в. на Цибилиумском могильнике. Кувшин имеет воронкообразное горло, обрамленное у края венчика рантом, и ручку с жгутовым оформлением.
Ассортимент керамических изделий апсилов III в. н. э. включает большие двуручные кувшины с воронкообразном рифленым венчиком, вазочки на высоком полом поддоне, кухонные горшочки, кружки и др. Украшалась керамика волнистым орнаментом, покрывавшим иногда всю поверхность изделия. На ручках нередки рельефные спиралевидные или зооморфные налепы.
Керамика IV в. мало меняет свой облик: несколько округляются тулова у одноручных кувшинчиков, венчики их постепенно принимают чашечкообразную форму с бороздчатым оформлением, поддон у вазочек несколько понижается. В погребениях появляются плоскодонные пифосы с массивным венчиком, миски, котлы, ритуальные сосуды в виде фигурок оленя, быка и т. д. В украшении [67] сосудов помимо сюжетов, бытовавших ранее, возникают нарезной и штампованный (главным образом крестовидный) орнаменты. Ручки многих сосудов оформлены по-прежнему — жгутом по краю. Амфоры привозные.
Рис. 15. Редкие формы керамических изделий из различных пунктов Цебельды: 1-2 — Шапка, 3 — Апушта, 4-5 — Цибилиум.
В V в. керамика древних цебельдинцев претерпевает ряд эволюционно обусловленных изменений как по форме, так и по ассортименту. Венчики больших двуручных сосудов и одноручных кувшинов приобретают гофрировку. У пифосов появляется массивный выступающий поддон. Одноручные кувшины имеют, как правило, грушевидную форму. Распространяются появившиеся еще, возможно, в конце IV в. краснолаковые тарелки. Вазочки больше не фиксируются. Для этого времени характерны остродонные (дно формовано с помощью пробки) амфоры с перехватом местного изготовления. Орнаментация изделий несколько меняется: волнистый орнамент используется только для украшения верхней части тулова, горла и (редко) венчика. Широко распространяются [68] штампованный (кружки, полукруги, ромбы и т. д.) и нарезной той орнаменты.
В VI в. здесь по-прежнему распространены пифосы с выступающим узким поддоном, двуручные сосуды с чашечкообразным гофрированным венчиком, одноручные кувшины с грушевидным туловом, миски, кухонные горшки, амфоры с перехватом, разнотипные краснолаковые тарелки и т. д.
В конце периода появляются одноручные кувшинчики с лощеной поверхностью. В украшениях керамики сохраняет значение многорядная волна, широко распространен штампованный орнамент, нередки рельефные зооморфные налепы, налепные шнуровидно оформленные валики и т. д.
В VII в. традиционные формы апсилийской керамики постепенно изживаются. Вероятно, уже в первой половине века из производства исключаются амфоры с перехватом, краснолаковые тарелки. Венчик у двуручных сосудов теряет гофрировку, утрачиваются многие орнаментальные сюжеты (многорядная волна, зооморфные налепы и др.). К концу века в погребениях фиксируются, как правило, лишь своеобразные одноручные лощеные кувшинчики из хорошо отмученной глины со скудной орнаментацией (штампованные кружки, рельефные свастики и кресты на днищах и т. д.) и кухонные горшочки.
Таким образом, на протяжении столетий апсилы создали большое число исконно самобытных, местных и творчески переосмысленных античных форм керамических изделий, анализ которых лишний раз подчеркивает большое значение памятников цебельдинской культуры и системе древностей Восточного Причерноморья.
Металлургия. Судя по имеющимся данным, собственные кузницы и мастерские по обработке железа и других металлов существовали в большинстве поселений исторической Цебельды. Об этом говорят как многочисленные металлические шлаки и отдельные предметы, так и богатая специфическая продукция мастерских, выявленная в погребениях.
Так, погребение кузнеца было разрушено в урочище Лар. Его инвентарь содержал главным образом обломки либо поврежденные экземпляры железных хозяйственных орудий и оружия, а также серебряные украшения. [69]
Орудий кузнечного ремесла в Цебельде, к сожалению пока не найдено. Металлургия древних цебельдинцев базировалась на местной, достаточно богатой сырьевой базе. На территории исторической Цебельды железные руды прослежены в ряде пунктов Кодорского ущелья (Зима, Ажара, Сакен и др.); медные фиксируются в верховьях Чхалты, Птыша, Клыча, Джампала, в Дальском ущелье, в районе села Джгерда и в других пунктах; проявления золота отмечены по рекам Джампал и Кодор. Имеются выходы серебро-свинцовых руд. В соответствии с этим в Цебельде следует выделить изделия мастерских, специализировавшихся на обработке железа, меди и драгоценных металлов [16, табл. XXXVI-XLVII; 53, 143-163; 61, 39-45].
Рис. 16. Серебряный сосуд из Цебельды (Шапка).
Продукция мастерских по обработке железа включала оружие (топоры, наконечники копий, дротиков и стрел, мечи, кинжалы и ножи, умбоны и другие детали щитов), хозяйственные орудия (мотыги, цалды, серпы, ножницы, струги, гвозди и т. д.), элементы конской сбруи, предметы одежды (пряжки, декоративные напоясные пластинки, фибулы), отдельные украшения (браслеты, гривны, копоушки, кольца и т. д.).
Достаточно развитым было медно-литейное дело. Изготовлялись многочисленные изделия, среди которых необходимо отметить фибулы, пряжки, браслеты, серьги, кольца, копоушки, колокольчики, бусы, гвоздики, игольники и иглы, цепочки, вилки, умбоны, различные подвески, наконечники стрел и т. д.
Ювелирное производство документируется серебряными и золотыми предметами; последние попадаются очень редко. Из серебряных изделий местного изготовления необходимо отметить фибулы, пряжки, браслеты, серьги, височные подвески, поясные декоративные пластинки, накладки, кольца, перстни, пластинчатые обкладки ножен мечей и кинжалов и т. д. Особняком стоит замечательный [70] серебряный кубок. Он близок к античным по контуру, но имеет змеевидные ручки, исполненные в местных традициях [16, табл. XLVII, рис. 9, 10]. Сотовидное украшение стенок сосуда может быть связано, по-видимому, с оформлением соответствующих стеклянных изделий. Из золотых предметов лишь витой браслет и круглопроволочные серьги с полным основанием могут быть отнесены к местной продукции. В ювелирном деле широко применялись также вставки цветных стекол и камней.
Деревообрабатывающее ремесло. В строительном деле, а также в производстве различных бытовых предметов в поселениях Цебельды видное место занимали плотники и столяры. К сожалению, природные условия не способствуют длительной сохранности дерева на этой территории. Довольно часты находки обгорелых обломков, но работы по определению древесных пород пока не проводились. Впрочем, никакой разницы в составе лесных пород древней Цебельды по сравнению с настоящим временем, видимо, быть не должно. Таким образом, в строительстве и в производстве различных деревянных бытовых предметов могла использоваться древесина дуба, каштана, бука, ореха, ясеня, самшита и других пород, заготовка которых не представляла особых трудностей.
Как уже отмечалось выше, абсолютное большинство жилищ, хозяйственных и служебных построек возводилось в Цебельде из дерева. Наиболее трудоемким процессом в этом случае была обработка каркасных и опорных столбов, балок и стропил, поддерживавших крышу, коробок и полотнищ дверей и ворот, лестниц и т. д. Каркас зданий, возможно, сплетался прутьями рододендрона или мелкого ореха. В плетении стен и в кровельном покрытии основное значение имела солома осоки и камыша. Об этом свидетельствует и византийский историк VI в. Агафий Миринейский, который сообщал, что в окрестностях Цебельды в это время жилища строились «из дерева и соломы» [2, 122]. Дерево широко применялось и в сооружении лесов при строительстве крепостных стен и башен. Следы деревянных брусьев прямоугольного сечения засвидетельствованы в Цибилиуме.
Пересеченная местность с большим числом горных [71] рек вызывала необходимость в строительстве мостов. Деревянный мост, например, должен был находиться на месте современного Чертова моста через реку Джимеле в урочище Лар.
Широко использовалось дерево и в интерьере жилищ. Низкие деревянные столики, скамьи, крюки, различная утварь (кружки, миски и т. д.) несомненно играли большую роль в быту древних цебельдинцев. Из дерева изготовляли рукояти ножей, мечен, топоров, мотыг, древки копий и стрел, основы луков, полотна щитов, ножны для ножей, кинжалов, мечей и т. д.
Использование древесины в погребальных памятниках Цебельды фиксируется лишь в VII в., когда под покойниками начинает появляться дощатая подстилка. В одном случае прослежено использование в качестве такой подстилки в могиле большого (длиной более 1,5 м и шириной до 0,4 м) куска коры с подстилающим ее тонким слоем древесины.
Деревообделочных инструментов из Цебельды до нас пока дошло немного. Заготовка и первичная обработка древесины в основном осуществлялись железными топорами, в первую очередь рабочими, с удлиненной проушной частью. Такие инструменты выявлены пока лишь в Цибилиуме и в погребении кузнеца в урочище Лар. Из последнего происходит также достаточно совершенный струг, который, судя по его размеру, предназначался для обработки небольших деревянных деталей. На территории того же могильника было случайно найдено тесловидное орудие, по своей форме близкое к мотыгам, характеризовавшим в раннем средневековье степную и лесостепную зоны Восточной Европы.
Поскольку в Цебельде были широко распространены мотыги совершенно иной конструкции, это орудие также должно быть связано с деревообрабатывающим производством.
Помимо твердой древесины, в изготовлении различных бытовых предметов видное место должно было занимать использование прутьев и камыша. Кроме возведения стен жилищ и других построек эти материалы могли использоваться для изготовления корзин, циновок и т. д.
Обработка кости. К деревообрабатывающему ремеслу довольно близко примыкает обработка кости [72] и рога. Сведения об этой отрасли производства в Цебельде пока относительно скудны [19, 100; 53, 205]. В погребениях довольно часто встречаются клыки кабана, зубы оленя, фаланги с просверленным отверстием для подвешивания, а также обломки изделий из трубчатых костей животных. Одна из таких трубочек была орнаментирована четырьмя продольными рядами врезных кружочков с точками в центре. Аналогичный орнамент имела костяная пластинка (обкладка ручки ножа?) из погребения второй половины VII в.
Рис. 17. Деревообрабатывающие инструменты: струг (1), долото (2), топор (3), тесло (4), 1, 2, 3 — Лар, 2 — Шапка.
На поселениях попадаются отдельные трубчатые кости с надпилом. Наиболее яркой находкой, связанной с косторезным ремеслом в Цебельде, следует пока считать накладку лука из погребения на Стеклянном холме (Абгидзраху). Она состояла из отдельных продолговатых костяных пластин, обозначивших в грунте плавную дугу длиной до 1,5 м. Охота на горных оленей, туров, косуль и т. д. способствовала использованию и быту древних цебельдинцев и изделий из рога — в одном из погребений найден обломок рога, возможно от ножен.
Кожевенное дело. Развитое скотоводство и охота представляли собой благоприятную основу для местного скорняжно-кожевенного и шорного производства. Следы его проявляются на остатках кожаных изделий, сохраняющихся в погребениях. Наибольшее распространение имели кожаные пояса с бронзовыми и железными пряжками, встречающиеся как в мужских, так и в женских [73] могилах. Иногда пояса имели бронзовую или серебряную фигурную пластинчатую обкладку. На позднем этапе цебельдинской культуры (VII в.) они снабжаются еще и металлическими наконечниками. Из ремней изготовлялись также портупеи (от которых находят обычно мелкие портупейные пряжки), части конской упряжи и т. п. Интересной находкой представляются остатки кожаных башмаков со своеобразными бронзовыми застежками, обнаруженные в одном из погребении VII в. на Юстиниановом холме [19, 104].
Рис. 18. Изделия из кости: детали ножен (1, 2), рукояти ножей (3, 4), амулет (5). 1-5 — Шапка.
Продукция кожевенного производства должна была занимать важное место в военном деле. В цебельдинских могильниках отмечено применение кожи для обшивки деревянных ножен мечей и кинжалов, поверх которой накладывались серебряные пластины и бляшки-гвоздики. Кожа, вероятно, использовалась и в обшивке деревянных щитов, при изготовлении луков, в производстве мешков, подстилок, одежды, седел и т. п. В отдельных погребениях зафиксированы следы кожаной подстилки. В заключение необходимо отметить, что специальных инструментов для обработки кожи в Цебельде пока не найдено.
Прядение и ткачество. Прядение и ткачества в древней Цебельде носили, по-видимому, домашний характер. Вещественными остатками этого производства служат лишь глиняные пряслица, которые были обнаружены как на поселениях, так и в женских погребениях. В последнем случае они фиксируются иногда в нескольких экземплярах [17, 179]. Отпечатки тканей сохраняются также на отдельных бронзовых и железных предметах в могильниках.
Сырьевую базу местного ткацкого ремесла должна, была составлять продукция животноводства (шерсти [74] овец) и, вероятно, земледелия (лен, конопля). Прядение, как и ткачество, было исключительно женским занятием. Нитки изготовлялись с помощью примитивных деревянных прялок с керамическими грузилами. Ткали на простейшем деревянном горизонтальном станке. Судя по имеющимся отпечаткам, местные ткани имели различную, иногда очень тонкую фактуру. Одежду шили бронзовыми иголками, хранившимися обычно либо в кожаных нагрудных мешочках, имевших иногда бронзовый ободок, либо в бронзовых игольниках, нашивавшихся на рукав платья выше локтя.
Рис. 19. Глиняные пряслица. 1-4 — Апушта; 5-9 — Азанта.
3. Торгово-экономические и культурные связи
Существование транзитного торгового пути общевосточнопричерноморского значения способствовало проникновению на территорию исторической Цебельды значительного числа импортных изделий. О ее торгово-экономических и культурных связях говорят две категории находок — собственно привозные вещи и местные изделия, исполненные под влиянием иноземных образцов. Первая группа включает в себя стеклянную посуду, некоторые металлические изделия (сосуды, украшения, [75] оружие), керамику (амфоры, кувшины, краснолаковые блюда), большинство бус. Во вторую входят отдельные керамические изделия (амфоры, кувшины), оружие (умбоны, мечи, наконечники стрел), конский убор (псалии), хозяйственные изделия (ножницы), украшения (серьги, пряжки, фибулы, перстни). Самостоятельное место занимают монеты. Интересны, хотя пока и скудны, данные о цебельдинском экспорте.
Стеклянная посуда. Стеклянная посуда найдена в целом (в погребениях) и фрагментированном (на поселениях) виде [15, 16, табл. XLVII, рис. 11-12; 53, 139-142; 61, 32-39; 65]. В настоящее время с территории исторической Цебельды известно уже более 50 целых стеклянных сосудов, которые распадаются на 10 групп и в свою очередь более чем на 20 вариантов. В первую группу входят стаканы с округлыми стенками, варианты которых фиксируются в погребениях со второй половины IV до первой половины VII в. Вторая группа объединяет стаканы усеченно-конусовидной формы, среди которых отмечено два варианта, характеризующим вторую половину IV—VI вв. Третья группа характеризуется коническими кубками, подразделяющимися на пять вариантов, представленных в комплексах второй половины IV — середины VII в. Четвертая группа имеет два варианта, относящихся к концу IV — началу V в. и ко второй половине VI в. Пятая характеризуется флаконами трех вариантов, характерных для погребений второй половины V — первой половины VII в.
Кроме того, в комплексах конца V — второй половины VII в. отмечены единичные находки чаш с полым поддоном, округлых стаканов с синими нитевыми напаями, стаканов с поперечным перехватом и синими нитевыми напаями, рюмковидных бокалов и одноручный кувшинчиков.
Стеклянные сосуды с напаями синего стекла относятся к продукции восточно-римских провинций (Египет, Палестина, Сирия и др.) [49, 100]. Отдельные варианта этой посуды могли производиться и в Северном Причерноморье (Пантикапей, Фанагория) [49, 100]. Сосуда первой группы с сотовидным орнаментом — сирийского типа [51, 231]. Центры производства рюмковидных сосудов известны на Кипре, в Египте и в Сирии [50, 152-153]. Использование цветных и бесцветных стеклянных [76] нитей для украшения сосудов отмечено как в сирийских и египетских, так и в западноевропейских мастерских. В частности, украшение сосудов из прозрачного стекла синими нитями имело широкое распространение в мастерских на Рейне (Кельн и др.) [50, 140].
Рис. 20. Импортная стеклянная посуда из погребений у крепости Шапки.
Тот факт, что основные находки стеклянных изделий в Цебельде тяготеют к ближайшим приморским пунктам (главным образом Шапкинский могильник), свидетельствует о том, что они поступали в Цебельду через Себастополис. Здесь при раскопках найдены многочисленные фрагменты стеклянных стаканов с синими напаями и рюмковидных сосудов аналогичных цебельдинским. Находки отдельных экземпляров стеклянных сосудов в Гилячском могильнике (к северу от Клухорского перевела) подтверждают высказанную Н. П. Сорокиной что на Северный Кавказ эти изделия попадали «через [77] мысль, приморские центры Восточного Причерноморья» [49, 100], т. е. через Цебельду.
Рис. 21. Импортные бронзовые изделия: умбон (1), пряжки (2, 3), фибулы (4-6), фляга (7) и перстень (8), 1, 3-7 — Шапка, 2 — Лар, 8 — Цибилиум.
Металлический импорт. Из бронзовых изделий этой группы находок следует упомянуть сосуды, умбон, серию пряжек, отдельные фибулы и перстни. На территории исторической Цебельды найдено два бронзовых сосуда. От первого сохранилась лишь донная часть, второй представляет собой крупную флягу с накидной крышечкой на бронзовой цепочке из погребения середины второй половины VI в. Позолоченный римский умбон (центральная часть щита) с гранеными тульей и шляпками гвоздей найден в погребении второй половины V в. Интересна группа бронзовых, позолоченным пряжек с плоской перегородчатой инкрустацией разноцветным стеклом, найденных главным образом в погребениях второй половины VI — первой половины VII в. Эта группа изделий, должно быть, была связана с производством восточносредиземноморских византийских мастерских (Сирия и др.) [69; 228, рис. 2, 5-10]. Из Цебельды известна также одна раннеримская бронзовая шарнирная фибула типа «авцисса», которая найдена в [78]
Рис. 22. План (1) и инвентарь погребения с импортной пряжкой с греческой надписью (Лар): 2 — 3 — керамика, 4 — железный меч (а, б, в — серебряные детали ножен меча), 6-8 — железные наконечники копий, 9 — бронзовый браслет, 10-11 — бронзовые пряжки, 12-15 — серебряные пряжки, 16 — бронзовая фибула.
погребении начала V в. н. э. [53]. Явно не местный облик носит другая фибула, отличающаяся от первой пластинчатой дужкой и пружинной частью — она найдена в комплексе рубежа IV—V вв. Особняком стоит прекрасной работы инкрустированная фибула — брошь, изображающая павлина, — из погребения середины VII в. [18]. Ближайшая ей аналогия лишь одна куда менее эффектная позднеримская птицевидная застежка, происходящая из Восточного Средиземноморья [68, табл. 49, рис. 322]. [79] Привозными должны быть перстни, на печатках которых имеются античные по своему характеру изображения женских головок, лошадей и т. д.
Заканчивая раздел об импорте бронзовых изделии, необходимо также упомянуть замечательный уздечный набор с коня, по-видимому павшего во время штурма крепости Цибилиум в конце VII в. и тогда же засыпанного обломками ее стен.
Помимо железных удил здесь найдены бронзовые позолоченные псалии, гвозди, ременные наконечники и бляшки с плоской инкрустацией, пропеллеровидная пластинка и др.
Серебряные импортные изделия из Цебельды представлены в первую очередь медальоном с изображением медузы Горгоны и нательными христианскими крестиками, а также рядом пряжек и других деталей поясных наборов. На лицевой стороне упомянутого медальона вокруг изображения имеется надпись: «единый бог, помогающий приносящему». Л. А. Ельницкий, специально изучавший этот медальон, нашел ему аналогии в Антиохии, где они датированы 347 и 398 гг. [30]. Цебельдинский медальон найден в комплексе середины — второй половины V в.
Из привозных золотых изделий следует упомянуть нательный христианский крестик из комплекса VII в. и кулон рубежа IV—V вв. и бусину из погребения втором половины IV — начала V в. [53, 195-207]. Эти изделия выполнены в духе провинциальных восточносредиземноморских, римско-византийских традиций.
В одном из погребений на Юстиниановом холме найдены медальон и пара серег, стилистически совершенно не связанные с местной культурой. Эти предметы изготовлены из олова с ощутимой примесью железа, бронзы, серебра и других элементов. На лицевой стороне медальона — женское лицо в профиль, обращенное к цветку, на оборотной стороне — фигура льва, обрамленная зернью. По стилистическим особенностям это изделие надо отнести также к продукции восточносредиземноморских ранневизантийских провинциальных мастерских [18].
Привозная керамика. На протяжении всего рассматриваемого периода древние цебельдинцы приобретали со стороны и отдельные виды керамической посуды. [80] В одном из ранних (рубеж III—IV вв.) погребений Цибилиумского могильника найдена импортная римская амфора с гофрированными стенками, изготовленная из тонко обработанной глины. С конца IV в. в Цебельду поступают простые краснолаковые тарелки. Два привозных краснолаковых блюда с характерной орнаментацией известны из комплексов середины VI в. Довольно часто на поселениях попадаются обломки привозных керамических изделий — это фрагменты амфор с рифленой поверхностью, а также амфор с перехватом в средней части тулова и с пироксеновидной примесью в глине, закраины различных, главным образом краснолаковых мисок, чаш и блюд, по форме и орнаментации перекликающихся с продукцией позднеримских и ранневизантийских провинциальных мастерских.
Рис. 23. Оловянный медальон из погребения VII в. на Юстиниановом холме (Шапка).
Импорт бус. На территории исторической Цебельды обнаружено более двух десятков тысяч бус. Абсолютное большинство их найдено в погребениях и относится, за исключением сравнительно редких изделий из горного хрусталя, гагата, камня, бронзы и керамики, к импорту. Первое по количеству место занимают разнообразных форм и колера бусы из стекла, которые относятся [81] к продукции римско-византийских провинциальных восточносредиземноморских мастерских (Египет, Сирия, Малая Азия и др.). В Цебельде найдено множество пастовых одноцветных и мозаичных бус, которые также поступали сюда из южных районов Средиземноморья. Оттуда же ввозились довольно многочисленные раковины каури. Часто находят здесь изделия из так называемого египетского фаянса. Египетского происхождения и стеклянная подвеска в виде головки негритянки [24, 378]. Довольно значителен процент янтарных бус, сырье для которых добывалось в Прибалтике, Поднепровье и других местах. Большой интерес представляет найденная в комплексе VI в. каменная бусина с печаткой, на которой продавлен иероглиф «бeнь» в древнекитайском стиле «кай-шу», характерном для Китая IV—VI вв. Значение иероглифа — «корень», «император» [16, 93].
Рис. 24. Импортные глиняные изделия — амфора (1) и краснолаковые тарелки (2-6): 1 — Цибилиум, 2, 3, 5, 6 — Шапка, 4 — Ажара.
Если абсолютное большинство стеклянных, фаянсовых, пастовых изделий поступало в Цебельду через Себастополис и отсюда шло дальше на Северный Кавказ, то янтарь, большинство сердолика, а также упомянутая бусина с китайским иероглифом попали сюда, вероятно, с Северного Кавказа через Клухорский перевал. Об этом [82] должен свидетельствовать анализ процентного соотношения различных видов этих изделий, обнаруженных по обе стороны перевала. Если в Цебельде, особенно в IV—V вв., абсолютное преобладание имеют стеклянные и пастовые бусы [61, 56], то на Северном Кавказе больше всего каменных — янтарных и сердоликовых изделий [35, 11-13].
Рис. 25. Импортные (1-32) и местные (33-35) бусы из различных могильников Цебельды: 1-4 — медовое стекло, 5-6 — «египетский» фаянс, 7 — янтарь, 8, 9 — стекло с металлической прокладкой, 10-16 — синее стекло, 17 — сердолик, 18 — раковина каури, 19-30 — паста, 31 — гешир, 32 — камень, 33-35 — горный хрусталь. [83]
Рис. 26. План (1) и инвентарь погребения со стеклянной подвеской в виде головки негритянки: 2-4, 6 — бронзовые фибулы, 5 — бронзовая подвеска, 7 — бронзовое кольцо, 8 — железный нож, 9-14, 18, 19, 27-29, 31-33 — стеклянные бусы, 15-17 — янтарные бусы, 35-36 — серебряные подвески с сердоликами.
Прочие свидетельства импорта. Выше уже отмечалось, что ряд изделий, характеризующих цебельдинскую культуру, возник под влиянием иноземных форм, несколько переосмысленных затем на местной почве. Хотя импортных их прототипов на территории исторической Цебельды пока не найдено, но проникновение сюда таких изделий, хотя бы в единичных экземплярах, вряд ли может подвергаться сомнению.
Римскими по своему происхождению являются умбоны — металлические центры щитов. Близкие по форме умбоны можно увидеть, например, на щитах римских легионеров барельефа колонны Траяна [45, рис. 121]. В Цебельде железные и реже бронзовые умбоны встречаются в мужских захоронениях второй половины IV—VI вв. В зависимость от северопричерноморского вооружения позднесарматского времени должны быть поставлены простые цебельдинские мечи, а также мечи и ножи с кольцевидными навершиями [57, 6, 8, 24]. С Северного Кавказа в Цебельду пришли и колчанные наборы — большинство известных здесь наконечников стрел имеет характерное трехлопастное ромбическое оформление Различные варианты таких наконечников выявлены в [84] Цебельде в комплексах V — второй половины VI в. Через Клухорский перевал сюда должны были проникнуть и пряжки-сюльгамы.
Ярко выраженный общепричерноморский характер носят почти все пряжки, фибулы, серьги, перстни и ножницы из Цебельды. В III — первой половине V в. здесь преобладали простейшие формы бронзовых и железных круглопроволочных, овальных или прямоугольных пряжек. Во второй половине V — первой половине VII в. в Цебельде бытуют пряжки с зооморфной иглой. Во второй половине VI—VII вв. — пряжки с инкрустированными щитками и полыми кольцами. Аналогичная закономерность характерна и для памятников Крыма [4].
Бронзовые и железные фибулы с самого начала находятся в зависимости от северопричерноморских центров. Отсюда заимствована форма наиболее ранних лучковых подвязных одночленных фибул, характеризовавших Цебельду во II—IV вв. В конце IV в. в Цебельду поступают прогнутые «лебяжинские» фибулы, возникшие на Боспоре в результате проникновения туда черняховских элементов. А. К. Амброз полагает, что появление их в Абхазии связано с северокавказским влиянием [4, 107]. Вместе с тем не следует исключать возможность доставки их и через Себастополис, поскольку на Северном Кавказе этот вариант фибул получает распространение в V—VI вв. [5, 57], а в Цебельде они фиксируются уже в IV в., сохранившись лишь до середины V в. Во второй половине VI—VII вв. в Цебельде бытовали местные пластинчатые крестовидные фибулы, по происхождению связанные с круглопроволочными более раннего времени.
Та же зависимость прослеживается и в отношении серег. Они были заимствованы из Северного Причерноморья в конце II — начале III вв. и, постепенно трансформируясь, сохранялись до второй половины VI в., когда получили распространение иные, кольцевидные формы.
Достаточно яркие «вторжения» со стороны отмечены и в керамике древней Цебельды. Это прежде всего амфоры, как по общей идее, так и в конкретных деталях созданные на основе общепричерноморских амфор с перехватом. Ранние цебельдинские амфоры (первая [85] половина V в.) и ряд кувшинчиков местного производства имеют характерный вертикальный венчик, связанный с аналогичным оформлением изделий позднеримского времени. Как в погребениях, так и на поселениях в V—VI вв. широкое распространение получили простые краснолаковые тарелки, часть которых могли изготовлять местные мастера.
Рис. 27. Керамический экспорт Цебельды: 1 — Каманы, 2 — Себастополис, 3 — Пицунда, 4 — Красная Поляна.
Цебельдинский экспорт. Данные о цебельдинском экспорте довольно скудны, в первую очередь по причине слабой изученности соседних территорий. При раскопках Себастополиса было найдено большое количество керамических фрагментов цебельдинского происхождения. Это пифосы [16, табл. XXXIII, рис. 1] и одноручные кувшинчики с характерной орнаментацией. Отдельные обломки той же керамики известны из Гумистинского ущелья (Каман, Отсюш). Фрагменты большого двуручного кувшина были найдены при раскопках римского Питиунта. Наконец, наиболее отдаленной от Цебельды находкой является одноручный кувшин, обнаруженный в одном из разрушенных погребений IV в. в Красной Поляне (Сочинский район). Предметом вывоза [86] могли быть зерно, фрукты, кожи, меха, а также невольники и т. д.
Рис. 28. Серебряные и золотая (12) монеты из окрестностей Цебельды: 1 — Нерон, 2 — Домициан, 3 — Нерва, 4 — Траян, 5 — Адриан, 6 — Антонин Пий, 7 — Люций Вер, 8 — Марк Аврелий, 9 — Септимий Север, 10 — Юлия Домна, 11 — Феодосий II, 12 — Юстиниан I.
Денежное обращение. Основу денежного обращения древней Цебельды составляла главным образом провинциальная римская (кесарийская) на раннем (II—IV вв.) и византийская монета на позднем (VI—VII вв.) этапе существования цебельдинской культуры. На ее территории найдено более 500 монет [16, 69; 27, 65-67], которые должны быть полностью связаны с местным денежным [87] обращением. Две древнейшие монеты этого периода — золотые подражания статерам Лисимаха — найдены: первая в составе Герзеульского клада, захороненного во второй половине II в. н. э., вторая вместе с несколькими другими неизвестными монетами в начале этого века у крепости Цибилиум. Серебряные римские монеты, главным образом денарии Августа рубежа новой эры, известны в составе Герзеульского клада и клада монет, найденного в Верхней Эшере рядом с могильником цебельдинской культуры.
Основная масса кесарийских серебряных монет I—III вв. сосредоточена в окрестностях главным образом трех центров древней Цебельды: у Герзеульской крепости в составе клада (около 500 монет, чеканенных в правление императоров Нерона, Веспасиана, Домициана, Нервы, Траяна, Адриана, Антонина Пия, Луция Вера, Марка Аврелия); в погребениях Шапкинского могильника (до 20 монет, чеканенных в правление императоров Нервы, Траяна, Адриана, Антонина Пия, Юлии Домны); на Цибилиумском могильнике (до 10 монет, чеканившихся в правление императоров Траяна, Адриана, Септимия Севера и др.). Три серебряные кесарийские монеты (одна чеканена при Адриане) найдены в могильнике села Атара Армянская.
В своей массе все эти монеты из погребений обнаружены в комплексах III—IV вв., в одном случае — в комплексе середины VI в. Находки бронзовых монет III—IV вв. в Цебельде крайне редки (два случая).
Из поздних монет, найденных исключительно в Шапкинском могильнике, первая, серебряная силиква, отчеканена в правление императора Феодосия II (408—450 гг.) в Константинополе, другие три — золотая и две серебряные — в правление Юстиниана I (527—565 гг.). Силиква происходит из погребения рубежа V—VI вв., остальные — из погребения второй половины VII в. [18, рис. 43].
Таким образом, хотя основную роль в торговых операциях древних цебельдинцев еще, по-видимому, играл обмен, здесь важное место занимала и денежная торговля. По справедливому замечанию К. В. Голенко, широкое распространение кесарийского серебра в Цебельде было обусловлено тем, что оно «служило основным средством обращения в той части Колхиды, которая находилась [88] в зависимости от римлян и контроль над которой осуществлялся через приморские крепости» [27, 24], в данном случае через Себастополис. Отсюда, несомненно, поступала в Цебельду большая часть монет, как в римское, так и в византийское время. Служили они средством оплаты в торговле с римским гарнизоном Себастополиса и во внутренних межапсилийских сделках. Римские и византийские монеты проникали в цебельдинскую долину самыми различными способами. Один из них может быть проиллюстрирован данными византийских источников. Так, в сообщении Прокопия Кесарийского о том, что лазы в VI в. «стерегли границы, не получая от римлян ни денег, ни хлеба», содержится указание на существовавший у римлян обычай субсидировать пограничные племена за определенные, главным образом стратегического характера услуги. Об этом достаточно ясно говорит Агафий Миринейский: «Военачальник же Сотерих отправился в указанный ему путь. Ибо он привез императорские деньги для раздачи соседям-варварам в качестве императорский субсидии. Эта раздача производилась ежегодно с древних времен» [2, 87]. Таким образом, если в VI в. «императорская субсидия» раздавалась аланам и «более отдаленным народам», то вполне закономерно предположить, что во II—III вв. аналогичная ситуация наблюдалась и в отношении территориально более близких к римским границам народов, важнейшим из которых были блокировавшие Клухорский перевальный путь апсилы. Именно с такой субсидией следует, по-видимому, связывать Герзеульский клад монет — один из взносов Рима в экономику древних цебельдинцев, почему-то не розданный и закопанный в землю.
4. Военное дело
Топография исторической Цебельды — важнейший по своему стратегическому значению Западно-Кавказский перевальный путь, здесь же пограничный район Римской империи, рядом Северный Кавказ с издавна перемещающимися кочевниками — в значительной степени обусловила военный облик древних цебельдинцев. Благодаря обычаю класть в могилы обильный инвентарь, цебельдинские погребения служат редким по полноте [89] источником для изучения вооружения «эпохи переселения народов» (V—VII вв.).
Рис. 29. Железные наконечники копий и дротиков IV—VII вв.: 1-10 — Шапка, 11, 12 — Лар.
Каждый боеспособный мужчина — воин. Таков вывод, который основывается на изучении сотен погребений. Во всех захоронениях мужчин обычно лежат два наконечника копий, топор или меч, щит, иногда колчанный набор, нож. Находки проливают свет на многие воинские обычаи апсилов. В могилах воинов, например, найдены амфоры, вероятно, с вином. Можно говорить, по-видимому, и о том, что в условиях военного быта у древних цебельдинцев сложился культ оружия, отразившийся на их погребальном обряде. С воинскими погребениями связаны и все известные конские захоронения.
Вооружение древних цебельдинцев может быть подразделено на наступательное и оборонительное. В первом случае это оружие дальнего и ближнего боя — копья, дротики, лук и стрелы и, возможно, праща, топоры, мечи, кинжалы и ножи. Во вторую группу включаются щиты и кольчуга. [90]
Наконечники копий и дротиков. В течение нескольких веков наконечники копий в Цебельде претерпевали определенные изменения [17, 188; 53,150-151; 61, 39-40]. В IV в. они имеют широкое листовидное перо с продольным ребром, доходящим до острия. Во второй половине того же века наконечники несколько изменяются — перо сужается и вытягивается, серединное ребро, не доходя до конца, двумя резкими возвратами уходит вдоль краев к основанию. Этот признак, постепенно усугубляясь, сохраняет свое значение в течение всего V в., когда серединное ребро приобретает шестигранное в сечении оформление. В VI в. лезвие все более удлиняется, продольное ребро спускается к тулье. Перо ромбовидное в сечении, тулья приобретает наружное огранение.
В VII в. большинство наконечников имеет равномерной ширины перо с сужением в средней части. Серединная грань, как правило, отсутствует. Параллельно с листовидной формой в VI — первой половине VII в. довольно широко, обычно в паре с первыми, используются четырехгранные наконечники с миниатюрным листовидным жальцем на конце.
Наконечники, условно сопоставляемые с дротиками, имеют конусовидную форму и различные размеры. Часть их может быть предположительно связана с подтоками копий.
Лук и стрелы. Классический лук зафиксирован в Цебельде лишь однажды, когда в погребении были отмечены следы его истлевших костяных накладок. Луки изготовлялись из дерева и поэтому не сохранились. Все известные в Цебельде наконечники стрел, за исключением двух бронзовых, железные [18, рис. 4, 7-20; 53, 151-153].
В IV в., как правило, использовались лишь кованые конические и плоские наконечники. С конца IV — начала V вв. в Цебельде широко распространяются разнообразные черешковые наконечники. Среди них отмечаются шипастые, круглые в сечении, четырехгранные, трехлопастные, треугольные и трехлопастные ромбические. Последние преобладают в VI в.
Топоры. Цебельдинские топоры известны в двух разновидностях [16, табл. XXXVI, рис. 9-20; 17, 188; 53, 147-150; 61, 43-45]. Первая, обычная, характеризуется массивной формой, широким лезвием, узкой шейкой и округлой обушной частью; рукоять также массивная, короткая — ее изображение имеется на культовой камне в верховьях реки Джампал (гора Гуарап). Фиксируются они в погребениях IV—VII вв. и за этот период сохраняются почти в неизменном виде — с течением времени лишь несколько расширяется лезвийная часть и выгибается верхняя линия.
Рис. 30. Железные (1, 3-16) и бронзовый (2) наконечники стрел IV—VI вв. (Шапка).
Как известно, сила удара боевого топора зависит от длины рукояти. Поэтому у боевых топоров она обычно была длинная и сравнительно тонкая. Некоторая вислообушность и короткая рукоять цебельдинскнх топоров [92] находит аналогию среди метательных топоров франков V—VII вв.— так называемых франциск. По сообщению Прокопия, их «железо было крепким... деревянная же ручка очень короткая. При первом же натиске по данному знаку они обычно бросают во врагов эти секиры, разбивая их щиты и убивают их самих» [3, 239]. Найденные археологами франциски, как и топоры гуарапских изображений, имели ручки не более 30-40 см.
Рис. 31. Топоры IV—VII в.: 1, 9 — Апушта, 2 — Лата, 3-4 — Цибилиум, 5, 6, 8, 11 — Шапка, 7 — Гуарап, 12 — Амткел.
[93] Если цебельдинские топоры были действительно метательными, то эта традиция могла сохраняться здесь еще со времен бронзовых топоров.
Вторая, более редкая форма цебельдинских топоров характеризуется узкой лезвийной частью и длинным молоточковидным обухом. Топоры этого вида почти не встречаются в ранних погребениях, занимая видное место лишь в комплексах VI—VII вв. Особняком стоит своеобразное оружие с металлической частью кирковидной формы, найденное в комплексе начала VII в.
Мечи, кинжалы, ножи. Древнейшими из известных в Цебельде являются мечи и ножи с кольцевидными навершиями. В IV—V вв. здесь были распространены исключительно двулезвийные мечи. Во второй [94] половине VI в. они постепенно вытесняются однолезвийными клинками [53, 144-147].
Рис. 32. Мечи (1-9) и ножи (10-15) IV—VII вв.: 1, 3-10, 12-15 — Шапка, 2 — Апушта, 11 — Цибилиум.
Согласно обычаю, распространенному сначала у кочевников Восточной Европы, а с V в. и по всей Европе, к мечу подвешивалась большая буса, вероятно на шнурке. Некоторые исследователи считают, что она имела магическое значение. Такие бусы (чаще мозаичные или каменные) лежали около большинства цебельдинских мечей V—VI вв. Следовательно, общеевропейская мода «эпохи переселения народов» была воспринята не только дунайскими или боспорскими, но и апсилийскими воинами.
Не менее типично для той эпохи сочетание длинного двулезвийного меча с однолезвийным боевым ножом (или коротким мечом). Меч подвешивался на узком ремне, свисавшем с пояса и продетом в деревянную скобу на ножнах. Длина ремня регулировалась малыми пряжками.
Кинжалы в погребениях Цебельды довольно редки. По своей форме они представляют собой увеличенные ножи или уменьшенные мечи. Ножи — непременная принадлежность каждого жителя древней Цебельды вне зависимости от пола и возраста. Форма их на протяжении веков изменяется мало.
Щиты. Щиты древние цебельдинцы изготавливали из дерева [53, 153]. Поверхность их покрывалась кожей. Форма четырехугольная или овальная. Прямоугольный (49 х 68 см) щит найден на Стеклянном холме в комплексе конца VI — начала VII вв. Углы его были укреплены железными скобами, а торцы обшиты железными полосами на длинных гвоздях. Шестигранную вытянутую форму, судя по остаткам дерева, мог иметь щит с позолоченным граненым умбоном.
Остальные щиты овальной (диаметром до 0,7 м) формы. Железные умбоны имели граненую или гладкую поверхность и плавный либо уступчатый переход к полям. Изнутри в центре щит имел деревянную рукоять с железным покрытием, связанным с умбоном с помощью гвоздей, иногда выковывавшихся слитно со щитком рукояти.
Кольчуга, панцирь. В Цебельде пока не найдено ни одной целой кольчуги. Имеются лишь характерные обрывки, состоящие из нескольких сцепленных вместе [95] железных плоских колечек. В 50-х гг. на территории Шапкинского могильника было разграблено погребение воина, по рассказам крестьян, имевшего бронзовый панцирь и шлем. От панциря сохранилась лишь одна массивная пластинка с отверстием.
Рис. 33. Щиты (1-3, 9) (реконструкция) и умбоны (4-8) из погребений IV—VII вв.: 1-3, 5-9 — Шапка, 4 — Цибилиум, 1-3 — предположительные реконструкции.
Конская сбруя. На ранних этапах цебельдинской культуры (IV—V вв.) здесь использовалась уздечка с простыми железными двукольчатыми удилами.
В VI—VII вв. распространяются железные удила со стержневыми или пластинчатыми псалиями, с загнутым концом, иногда орнаментированными насечкой. Помимо удил в конских погребениях находят различные железные колечки, пряжки, бронзовые бубенчики [53, 156-161]. [96]
Рис. 34. Детали уздечных наборов: 1-5, 7, 8 — Шапка, 6 — Цибилиум.
Боевая тактика. Таким образом, вооружение древних цебельдинцев отличалось разнообразием и было достаточно мощным для своего времени. Использовалось оружие во время боя в следующем порядке: сначала выпускались стрелы, затем противника поражали метательными копьями и дротиками. Когда враги сходились, в дело шли мечи и топоры. В византийских источниках сохранились достаточно яркие зарисовки боев, происходивших на территории Цебельды. Приведем описание сражений в этом районе Агафия Миринейского, подходящее к случаю. Первое из них происходило между византийцами и савирами: «...Около 500 савиров помещались на каком-то возвышенном пункте, далеко отстоящем от остального войска. Когда Максенций и Феодор хорошо разведали, что они, отложив оружие, находятся в беззаботном состоянии, то тотчас же послали против них 300 всадников. Окружив незаметно стены... они стали поражать варваров метательными копьями, [97] камнями, стрелами и всем, что попадалось под руку...» [2, 117].
Далее Агафий описывает уже столкновение византийцев с мисимиянами: «На маленькую кучку римлян в не больше чем 40 всадников, собравшихся вместе... напало 600 мисимиян пеших и конных, полагая, что, окружив их, легко перебьют благодаря своей численности. Но те, имея опыт в военном деле и быстро заняв какой-то холм, показали доблестные дела. Завязался ожесточенный бой, шедший с переменным успехом. Они пытались окружить римлян. Римляне же то бросались на них сомкнутым строем, чтобы прорвать и привести в расстройство весь варварский строй, то отступали и возвращались в безопасное место...» [2, 119-120].
Любопытно описание некоторых обстоятельств осады Тцахара, сопоставляемого с Пскальской крепостью. Византийцы, «построив несколько домиков и хижин как можно ближе к стене... безопасно штурмовали ее, пользуясь одинаково и осадными орудиями, и метанием копий, и другими подобными способами, делая положение тех, кто был внутри, чрезвычайно тяжелым и даже невыносимым. Варвары от этого тяжело страдали, были весьма сильно теснимы, но не переставали защищаться. Некоторые из них, пользуясь черепахами, пытались на ступать на римское сооружение, чтобы их разрушить. Но, прежде чем они приблизились и должным образом прикрылись, некий Сварука по имени, славянин по происхождению, метнул копье в не успевшего еще прикрыться и поразил его смертельно. Тотчас же черепаха дрогнула и, рассыпавшись, рухнула. Раскрылись и остались без защиты люди, которых римляне легко перебили, поражая копьями» [2, 123].
Судя по всему, как по облику вооружения, так и по боевой тактике, древние цебельдинцы немногим отличались от византийцев.
5. Черты социальной жизни
Социальная структура населения древней Цебельды может быть в какой-то степени представлена лишь на основании археологических данных, подкрепленных некоторыми соображениями, базирующимися на византийских письменных источниках. [98]
Как было показано выше, все население исторической Цебельды в рассматриваемую эпоху сосредоточивалось примерно в двух десятках более или менее крупных населенных пунктов, отстоявших друг от друга на 2-7 и более километров. Каждый из этих пунктов представлял собой естественно или с помощью стен и валов укрепленное поселение с большим числом тесно поставленных одноэтажных деревянных жилых и подсобных строений, разделенных узкими улочками. Поблизости располагался могильник, отдельными скоплениями погребений занимавший огромную территорию, иногда много десятков гектаров. Поселения были соединены между собой более или менее сносными дорогами, пригодными иногда и для колесного транспорта.
Социальная структура поселений довольно хорошо прослеживается путем комплексной характеристики древних могильников, более или менее четко разделенных на участки, каждый из которых служил для погребения членов отдельной большой семьи. Так, на Шапкинском могильнике были захоронены представители по крайней мере 45 больших семей. Каждое такое семейное кладбище насчитывает до 50-150 погребений, захороненных в период с конца II в. по VII в. включительно. Расчеты показывают, что такая семья во время расцвета цебельдинской культуры (IV—VII вв.) состояла из 8-10 человек, а все население данного пункта достигало 500-600 человек [20, 26].
Наблюдения, проведенные А. К. Амброзом в отношении ряда больших семейных кладбищ Цебельды, позволяют выделить на каждом из них несколько малых семей. Так, на одном из большесемейных кладбищ на Стеклянном холме (Абгидзраху) дифференцируются три самостоятельных скопления могил — южное, среднее и северное. Каждое из них, судя но фибулам, сложилось уже в III—IV вв. и развивалось дальше самостоятельно. В другом могильнике на Грушевом холме (Ахаччарху) с IV в. располагалось три группы могил, а северный край раскопа задел четвертую. Таким образом, на каждом кладбище большой патриархальной семьи параллельно функционировали с IV по VII вв. несколько маленьких кладбищ, разделенных незначительными промежутками свободной площади. Размеры каждой из таких групп — 12-25 могил, охватывающих промежуток времени в [99] 300—400 лет. Малые семьи, аналогичные цебельдинским, выделяются в Суук-су (отсталые готы — федераты Византии), среди склепов Боспора, а также в Башкирии и Удмуртии.
Не все семейные кладбища одного могильника одновременны. Отмечается затухание отдельных малых, а иногда и больших семей в конце VI — начале VII в, другие возникают в IV, V и VI вв., что говорит о выделении новых семей, служит показателем роста населения в данном пункте.
Отсюда можно сделать вывод, что все большим семьи были объединены между собой близкими и дальними, иногда уходящими в глубь столетий родственными связями и, следовательно, каждый из населенный пунктов древней Цебельды представлял собой родовое поселение с зарождавшимися чертами городской формации, по своей структуре восходящее к аналогичный поселкам, характеризовавшим эту территорию в более древние времена.
Но родовая организация уже переживала свой заключительный этап. Как было сказано выше, больше патриархальные семьи в Цебельде уже в III—IV вв. достигли тех размеров, когда выделение малых семей стало необходимым для сохранения гибкости всей социальной организации общества того времени. При этом такая семья должна была получить отдельное помещении а затем скот и землю. Однако малые семьи до конца существования Апсилии сохраняют здесь единство (патронимию), оформляемое на поселениях отдельными кварталами, а на могильниках — рамками большесемейного кладбища.
О равноправии всех семей в рамках одного населенного пункта свидетельствует сопоставление их состояния. В литературе уже высказана мысль о значительной имущественной дифференциации у древних цебельдинцев [8, 200; 53, 129-130; 61, 14-15]. Такие выводы были основаны лишь на сопоставлении разновременных захоронений внутри одного семейного кладбища. В то же время, если сопоставить одновременные погребения из различных семейных кладбищ, то можно сделать вывод об отсутствии сколько-нибудь заметной имущественной дифференциации на поселениях Цебельды вплоть до VII в., что должно объясняться в первую очередь правовым [100] регулированием, характерным для родовой организации.
По-видимому, в связи с социальным укладом в одной цебельдинской семье в одно и то же время сосуществовали два погребальных обряда — трупоположение и трупосожжение. Исследователи пытаются объяснять это явление различной этнической принадлежностью погребенных [11, 106], «смешанными культурами двух традиций одного этнического массива» [61, 16], «различием в вероисповедании» [9, 229]. Однако ряд данных (в 80% случаев преобладание трупоположения, длительность совместного использования обрядов в рамках одной семьи и др.) говорят о том, что эти объяснения недостаточны. Не отвергая возможности интерпретировать разницу в погребальных обрядах в семье обстоятельствами смерти данного лица, можно в то же время предположить и иную, социальную причину этого явления. У нас нет прямых свидетельств о существовании рабства у цебельдинцев, хотя они, так же как и их соседи лазы и абазги, по свидетельству византийских историков, могли поставлять на византийские рынки невольников. Однако родовой строй препятствовал установлению развитого рабства в Цебельде, хотя исключать какие-то зачаточные его формы нет оснований. Поэтому сжигали трупы скорее всего пленников, принятых в данную семью и пользовавшихся почти равными правами с ее членами при жизни, но похороненных по иным погребальным обрядам. На Цибилиумском могильнике доследовано три расположенных рядом женских погребения III в.: первое и второе — трупоположения с однотипным и довольно богатым инвентарем, а третье кремационное, имевшее лишь железные фибулу и браслет. Эти погребения одновременные и, вероятно, взаимосвязаны [16, 64]. Не следует ли в этом случае имущественное и обрядовое неравенство объяснять зависимым положением кремированной? Позже особой имущественной разницы между погребенными по обоим обрядам не наблюдается, хотя специальные исследования, возможно, смогут прояснить этот вопрос.
Важно отметить и факты, свидетельствующие о неравномерности темпов внутреннего распада родовой организации в различных пунктах исторической Цебельды. Если это явление наиболее ярко прослеживается на [101] Шапкинском могильнике и несколько смазано у Цибилиума, то на других погребениях семейная дифференциация проявляется пока с трудом. Конечно, уровень изученности последних много ниже, но уже и теперь трудно объяснить сплошное скопление погребений на площади до 1 кв. км в урочище Алушта. Таким образом, процесс разложения родовой организации проходил более ускоренными темпами в населенных пунктах, непосредственно тяготевших к торговому пути и ближайших к побережью.
Если черты имущественной дифференциации почти не проявляются внутри отдельных родов, то между ними существовала хорошо прослеживаемая разница как в приобретении предметов роскоши, так и в хозяйственной специализации. Так, стеклянная, краснолаковая и местная амфорная посуда фиксируются пока почти исключительно на Шапкинском могильнике. Здесь же в основном обнаружены наборы женских туалетных принадлежностей. Вся известная монета на территории внутренней Цебельды сосредоточена в погребениях Шапкинского и Цибилиумского могильников. В то же время, если для всех остальных погребений исторической Цебельды был характерен обычай класть в могилы женщин мотыги, пряслица и даже зернотерки, то ни в одном захоронении Шапкинского могильника таких изделий не найдено. Здесь преобладали предметы импорта и роскоши и отсутствовали орудия труда. Следовательно, в Шапке существовали какие-то особые условия, исключившие необходимость обработки земли и получения сырья для нужд домашнего хозяйства. В то же время женщины Шапки в большей степени уделяли внимание своей внешности, чем жительницы многих других поселений исторической Цебельды. Это явление не может объясняться иначе, как определенной хозяйственной специализацией различных родов, причем население большинства периферийных поселений было занято непосредственным производством средств к существованию, в то время как отдельные роды были исключены из этой системы, потребляя, по всей видимости, ее излишки. Местоположение Шапки у начала горного отрезка Клухорского перевального пункта позволяет предполагать, что с самого начала ее население заняло ведущее место в торговле между побережьем и горами. Не исключено, что экономическое [102] положение последних определялось также охраной купеческих караванов, уходивших за перевалы. В качестве компенсации значительная часть товаров могла оседать здесь и через посредство уже местных торговцев распространяться среди остального населения древней Цебельды.
Об отдельных штрихах местной социальной жизни можно судить и по уже неоднократно цитировавшимся трудам византийских авторов Прокопия Кесарийского и Агафия Миринейского. Прокопий, например, сообщает, что в Цибилиуме имелся «начальник крепости» [3, 403], по-видимому представитель местной родоплеменной верхушки. Агафий, описывая события в Апсилии и соседней с ней Мисиминии, отмечает, что апсилы и мисимияне были близкими «по образу жизни» [2, 119]. Во всем последующем, весьма обстоятельном описании Агафия нет никаких данных о существовании единоначалия у мисимиян. В то же время сам характер их поведения позволяет предполагать существование здесь какой-то коллективной власти (народного собрания или совета старейшин).
Обращает на себя внимание воинственный облик всего мужского населения древней Цебельды. Здесь неукоснительно соблюдался уже упомянутый выше принцип «каждый боеспособный мужчина — воин»; из столетия и столетие в очень высоком темпе развивается боевое оружие, меняется его ассортимент. «В потусторонний мир» мужчина уходил в полном боевом облачении, часто с конем; вплоть до VII в. мужчины различных семей внутри рода обладают примерно одинаковым снаряжением. Все это позволяет определить социально-политический строй древних цебельдинцев как «военно-демократический». Характеризуя такого типа строй, Ф. Энгельс писал: «Военачальник, совет, народное собрание образуют органы родового общества, развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни» [1, 164].
Таким образом, имеющиеся данные могут говорить лишь о том, что на всем протяжении существования цебельдинской культуры ее носители были объединены в крупных населенных пунктах по родовому признаку. Вместе с тем здесь достаточно четко прослежены черты [103] разложения основ родового строя, о чем в первую очередь говорит выделение семейных кладбищ. Во всяком случае, в нашем распоряжении пока нет никаких данных, свидетельствующих, что уже с IV—V вв. в Цебельдо существовали какие-то «господствующие классы» [9,1 229], которые могут быть связаны с ранней стадией феодализма [7, 8]. Мы наблюдаем лишь характерные черты строя «военной демократии».
Родовой строй древних цебельдинцев представляется несколько усложненным, деформированным, в основе чего следует видеть результат воздействия античного мира, органической, хотя и периферийной частью которого была Цебельда на протяжении многих веков.
В основе деформированности общественного строя Апсилии можно усматривать ряд обстоятельств, среди которых в первую очередь необходимо указать на военизированную специализацию ее населения, обусловленную буферной ролью Апсилии в системе обороны границ Римско-Византийской империи. Тесные политические и культурные связи с Римом, а затем его преемницей Византией вызвали некоторую однобокость внутреннего развития страны, что выразилось, в частности, в невнимании к своей экономике — все лучшие для обработки земли ушли под кладбища. Свою роль, по-видимому, сыграла и различная хозяйственная специализация поселений в зависимости от их географического расположения — одни, протянувшиеся вдоль древнего пути и более богатые, были военизированы, жители других, на периферии страны, в большей мере занимались земледелием и скотоводством. Обращает на себя внимание и независимость граждан Апсилии, о чем говорит обилие вещей в могилах при отсутствии реальных следов имущественной дифференциации. Судя по всему, местные военачальники и совет старейшин с успехом могли тормозить развитие этой дифференциации, поскольку разорение и обогащение воинов были обычно связаны с дальними походами и завоеваниями. Апсилы же, хотя и были воинственны, в условиях буферной специализации своей страны этого качества открыто не проявляли.
Любопытно, что аналогичные цебельдинским по своему характеру поселения выявлены и в Северной Болгарии. Это тоже горные крепости с лабиринтами однотипных лачуг и с богатым населением. Полагают, что это [104] были готы-федераты, находившиеся на пограничной службе у Византии и образовывавшие, следовательно, еще один буфер на ее границе. На рубеже VI—VII вв. они были разбиты аварами и славянами.
В отличие от апсилов их соседи лазы и особенно абазги придерживались более независимой политики, их социальная структура развивалась равномерно, в их среде раньше проявилось расслоение, появились «князья». Они чаще терпели поражения в войнах, но их самостоятельность сослужила им добрую службу впоследствии, когда встал вопрос о том, кто выживет, а кто погибнет. Положение апсилов было не лучше, но зато они всегда чувствовали рядом сильного союзника. И когда этот союзник в условиях арабских нашествий отдалился, на передний план выступили черты архаизации строя Апсилии, что и привело в конечном счете к поглощению ее населения и территории в середине VIII в. усилившимися абазгами. [105]
Археологические данные позволяют судить о ряде интересных моментов духовной культуры древних цебельдинцев. Погребальные обряды достаточно ясно вскрывают их представления о загробном мире. Отдельные находки связаны с различными языческими культами и воззрениями. Об эстетических наклонностях местного населения говорят детали одежды и многочисленные украшения. Имеется достаточно сведений о таких видах местного искусства, как архитектура, скульптура и графика.
1. Погребальные обряды. Религия
На территории исторической Цебельды повсеместно отмечено сосуществование двух различных погребальных обрядов — трупоположения и трупосожжения. В количественном отношении резко преобладают трупоположения [53, 118]. При этом в распределении этих обрядов почти никаких закономерностей не отмечено — в одно и то же время одних членов семьи независимо от пола и имущественного состояния почему-то сжигали, других просто закапывали в землю. Оба обряда фиксируются с конца II в., но если трупоположения (ингумация) известны до конца VII в., то наиболее поздняя кремация датируется пока началом VII в. Необходимо также отметить еще одну общую закономерность. На территории исторической Цебельды не найдено ни одного самостоятельного детского захоронения — все известные погребения [106] детей связаны с погребениями их матерей. На семейные кладбища с поселений вели специальные дороги, по которым траурные процессии проходили к месту похорон.
Рис. 35. Основные виды ингумационных захоронений V—VII вв. в Цебельде: 1, 2 — Шапка, 3 — Цибилиум, 4 — Лар.
Трупоположение (ингумация). Могильная яма выкапывалась до уровня мергеля на глубину до 1-1,5 м. Дно ее иногда частично покрывалось материей, кожей, настилом из тонких коротких досок (с VII в.) или большим куском древесной коры. В большинстве [107] случаев покойник укладывался на спину в вытянутом положении, с различно положенными руками часто одна лежит вдоль тела, другая положена на пояс или таз; реже обе руки сложены на груди или подтянуты кистями к подбородку. В нескольких случаях покойники лежали на боку со слегка согнутыми руками и ногами [53, 119-123].
Ориентировка трупов различна. На Шапкинском могильнике отмечено положение головой на юг, север и запад (последнее преобладает). На Цибилиумском могильнике голова чаще ориентирована на юг, реже на север. На Алуште, наоборот, головой на север лежит большинство покойников, хотя отмечена и южная ориентировка. В Азанте большинство захоронений ориентировано головой на север и лишь в одном случае покойник лежал головой на запад. На Ларском могильнике преобладают погребения головой на север.
Несколько большую устойчивость в ориентировке покойников показывают семейные кладбища. Например, на Грушевом холме (Ахаччарху) все погребения ориентированы головой на юг с очень незначительными отклонениями в отдельных случаях к западу [61, табл. I]. В то же время другое семейное кладбище, на Стеклянном холме (Абгидзраху), демонстрирует «веерообразное» расположение покойников, ориентированных головой на запад, северо-запад и север [53, рис. 5]. Такая закономерность обусловлена, по-видимому, рельефом — на крутизне покойники располагались боком к склонам, на гребнях — поперек них. Таким образом, разнообразие ориентировки покойников в древней Цебельде должно объясняться не только религиозными или этническими соображениями, но и особенностями рельефа.
Довольно часты в Цебельде захоронения коней, которые на равных правах с членами данной семьи погребались на общем кладбище. Конечно, речь идет не о всех конях, а только о любимых, чем-то отличившихся. В одних случаях отмечено совместное захоронение коня и хозяина, в других первый лежит совершенно самостоятельно.
Покойники были одеты так же, как при жизни; хоронили их вместе с личными вещами. В соответствии с этим фибулы лежат на плечах и груди, все украшения — у шеи и на груди, серьги — у висков, браслеты — [108] на руках, поясные пряжки, ножи, кремни и кресала — на поясе. В головах, в ногах, а иногда сбоку покойника ставились глиняные сосуды, число которых колебалось от одного до пяти. Наиболее обязательны одноручные кувшинчики. Кроме того, в могилу ставились большие двуручные кувшины или пифосы, клались амфоры, кухонные горшочки, вазы, миски, тарелки. Стеклянный сосуд обычно располагается в головах. В мужских захоронениях на левом, редко на правом плече лежали наконечники копий, топоры, умбоны. Мечи и кинжалы, как правило, находились у левого бедра. Женщинам в головах слева часто клали мотыгу или обломок зернотерки.
В ряде случаев в погребениях помимо личных вещей покойника встречаются отдельные предметы или группы предметов (украшения, оружие), которые жертвовались покойнику в момент захоронения его близкими — женой, мужем, отцом, другом и т. д. — и были подчас более дорогими, чем те, которыми он обладал при жизни. В одном случае в погребении воина в головах лежало довольно богатое ожерелье. В другом поверх тела воина, обладавшего собственным мечом, был положен второй более роскошный, с портупеей. В женских погребениях, за исключением одного случая, когда был положен наконечник копья, приношения включали обычно отдельные фибулы или связки фибул, браслеты, серьги и т. д., которые клались в головах или сбоку трупа. Одной женщине, уже имевшей собственные серебряные серьги, под локоть была положена пара золотых сережек, другой — серебряный браслет, две очень ярких серьги и замечательный медальон с изображением женского лица и цветка [8].
Интересно погребение с копьем, найденное на Стеклянном холме (семейный комплекс Абгыдзраху-35). У висков лежали серьги, на руках несколько браслетов, на груди четыре фибулы — все это особенности женского костюма. Копье же было на плече, как обычно у воинов-мужчин. Впрочем у последних, как правило, копья имели по два наконечника, если не считать нескольких исключений, к которым относится и самое богатое погребение Цебельды с монетами Юстиниана. В том же могильнике найдено еще одно женское, но на этот раз кремационное погребение, где рядом с урной был воткнут [109] также один наконечник копья. Если же предполагать здесь не простой дар, то не говорит ли отмеченный факт о каком-то особом положении отдельных женщин в Апсилии?
Согласно наблюдениям М. М. Трапша, первая женщина с копьем обладала огромным ростом: «длина костяка от теменной части черепа до пяточных костей — 2,15 м» [53, 54]. В то же время следует отметить, что в условиях крутого склона, на котором было найдено это захоронение, вполне возможна механическая растяжка костяка. Сам М. М. Трапш отмечает, что «череп оказался выше костей туловища на 22 см» [53, 54]. Следовательно, рост этой женщины скорее всего был нормальным.
Трупосожжение (кремация). Кремирование покойников занимало видное место в системе погребальных обрядов древних цебельдинцев. Поскольку на самих могильниках нет следов кострищ, следует предположить, что каждое поселение обладало собственным крематорием или площадкой для кремации.
Как правило, тело покойника сжигалось отдельно от его имущества. Это положение подтверждается отсутствием следов огня на жаронеустойчивых изделиях, в первую очередь янтарных украшениях, которые довольно часто попадаются в урнах с прахом. Лишь в трех случаях отмечено совместное сжигание тела с вещами. В первом это дало спрессованный стеклянный рюмковидный сосуд, во втором наконечники копий сохранили соответствующую окалину, в третьем пастовые бусы были оплавлены. Во всех остальных случаях вещи опускались в урну уже после того, как прах остывал.
Урна помещалась на дне прямоугольной ямы, часто углубленной в толщу мергеля, плитки которого использовались для придания урне устойчивости. Вокруг большого двуручного сосуда или пифоса, служившего урной, который устанавливали вверх дном или укладывали на бок, располагались крупные изделия — амфоры, кувшинчики, миски, наконечники копий, топоры, умбоны, мечи, стеклянная посуда и т. д. Урну обычно прикрывала миска или краснолаковая тарелка; внутрь предварительно мог опускаться небольшой одноручный кувшинчик. Наконечники копий иногда вертикально втыкались в дно ямы, а если она оказывалась слишком узкой, мечи могли сгибаться пополам. [110]
Рис. 36, 37. Кремационные захоронения IV—VII вв. (Шапка).
Отмечено несколько примеров совместного захоронения урны с прахом и конского костяка. Лишь в одном случае вместо коня покойнику была положена уздечка. Как и при трупоположениях, встречаются посторонние приношения — украшения, оружие и т. д. Так, например, одному покойнику был пожертвован кинжал с богатым бронзовым поясом, резными пряжками и фигурной цепочкой (кладбище на Стеклянном холме). В другом случае в трупоположении воина оказался женский браслет.
О существовании каких-либо надмогильных сооружений на кладбищах древней Цебельды сведений не сохранилось. В ряде случаев отмечены вторжения более поздних захоронений в ранние могилы. Так, у одного трупоположения при захоронении кремации была отсечена часть плечевой кости. В другом случае кремация нависала над более углубленным трупоположением. Следует отметить, что если бы на поверхности могилы четко оконтуривались и поддерживались, то в их расположении относительно друг друга наблюдалась бы система более четкая, чем прослеживаемая. Можно также предполагать, что рядом с кладбищами на вершинах могли находиться семейные святилища. Об этом нет никаких сведений, кроме совпадения возможно случайного, [111] когда в ряде пунктов, связанных с могильниками цебельдинцев, позже возводились христианские храмы (Верхнеэшерский, Вороновский, Азантский, Ларский).
Религиозные воззрения. Анализ погребального обряда со всей очевидностью показывает, что древние цебельдинцы на всем протяжении существования цебельдинской культуры были язычниками. Потусторонний мир воспринимался ими достаточно конкретно: умершие возрождались и были заняты «там» тем же, чем и в этой жизни: мужчины сражались, женщины украшали себя, обрабатывали землю, хозяйничали. С благой целью облегчить умершему первые шаги в потустороннем мире родственники ставили в могилу сосуды с питьем и пищей, жертвовали ему «на память» различные предметы. Одно из самых богатых и ярких захоронений цебельдинской культуры принадлежало воину, умершему уже во второй половине VII в. В потусторонний мир его сопровождали: глиняный сосуд, стеклянный бокал, топор, наконечник копья, нож, кинжал с ножнами в серебряной оправе, роскошный пояс, украшенный серебряными ажурными пластинами, портупейный ремешок с серебряной пряжкой и т. д. На руке надет бронзовый браслет. На груди лежали две серебряные монеты, а в рот была положена золотая (все три чеканены в правление императора Юстиниана I). Последнее обстоятельство очень интересно — ведь в рот покойнику клали монету древние греки уже за тысячу лет до указанного захоронения. Таким образом, перед нами классический пример языческого погребального обряда. Он был характерен во второй половине VII в. для представителей местной родоплеменной верхушки. К ней, по-видимому, можно отнести и покойника [19].
В Цебельде найдено несколько предметов, которые дают повод исследователям говорить о принятии христианства местным населением уже в IV в. [19, 228; 53, 206-207; 61, 63-64]. Аргументами в пользу такого вывода служат западная ориентировка покойников, два нательных креста, медальон с раннехристианской греческой надписью, крестовидная инкрустация на отдельных пряжках, крестовидное оформление фибульных дужек, изображение крестов на стеклянных бокалах, крестовидное размещение кружочков в орнаментации местных керамических сосудов. [112]
Рис. 38. Самое богатое из погребений, найденных на территории исторической Цебельды (Юстинианов холм): 1 — план захоронения, 2 — глиняный горшок. 3 — стеклянный бокал, 4 — бронзовый браслет, 5, 6 — железные топор и наконечник копья, 7, 8 — серебряная и бронзовая фибулы, 9 — золотая монета, 10-11 — серебряные монеты Юстиниана I.
Однако в действительности все эти атрибуты не могут свидетельствовать о столь раннем проникновении христианства в Цебельду. Нательные кресты, несомненно привозные, относятся к комплексам конца VI — первой половины VII в. и, составляя одно целое с ожерельем, должны рассматриваться лишь как украшения. Иного значения им цебельдинцы, по-видимому, не придавали. Медальон с изображением Горгоны и с греческой надписью, найденный в погребении второй половины [113]
Рис. 39. Самое богатое из погребений, найденных на территории исторической Цебельды (Юстинианов холм): 1 — реконструкция пояса; 2, 4, 5-8, 17-19 — серебряные детали пояса, 3 — бронзовый пинцет, 9 — костяная пластинка, 10 — серебряная пластинка, 11, 12, 15-16— серебряные детали ножен кинжала, 13 — железный кинжал, 14 — бронзовый перстень, 20-27 — бронзовые детали обувных застежек.
V в., также представляет собой импортное изделие, происходящее из Антиохии или ее окрестностей [30], и, следовательно, не имеет никакого отношения к религиозным воззрениям древних цебельдинцев. Этот медальон, как и кресты, играл роль только экзотического украшения. Крестовидная орнаментация пряжек и стеклянных сосудов может характеризовать лишь уровень христианизации создававших их ремесленников, но не населения древней Цебельды, поскольку и эти предметы импортированы [114]
Рис. 40. Один из наиболее ранних местных христианских памятников Цебельды — резная известняковая плита из храма VIII в. (пос. Марамба).
из более южных районов Восточного Средиземноморья. Что же касается крестовидного распределения кружочков на керамике, то это лишь один из вариантов широко распространенного местного орнаментального мотива, который, кроме того, в IV—VI вв. включал треугольное, пятиугольное и даже шестиугольное [115] распределение кружочков. Западная же ориентировка покойников фиксируется в Цебельде с III в. и, судя по всему, возникла самостоятельно, вне связи с христианством.
Следует, впрочем, обратить внимание на конкретные изображения крестов на отдельных пифосах и кувшинах Цебельды [16, табл. XXVII, рис. 12, 18]. Такой крест на одном из пифосов сочетается с превосходным изображением собаки, в других случаях помимо креста на днищах кувшинов встречаются изображения свастики и другие, свидетельствующие о том, что в VII в. крестовидный орнамент использовался в Цебельде наравне с другими мотивами. Скорее всего здесь речь идет о постепенном внедрении в местную орнаментацию сюжета, характеризовавшего значительную часть привозных изделий.
Достаточно противоречивы и данные византийских источников. Прокопий Кесарийский, сообщая, что апсилы «с давних уже времен христиане» [3, 380], далее относительно их соседей — абазгов — пишет: «Эти варвары еще в мое время почитали рощи и деревья. По своей варварской простоте они полагали, что деревья являются богами» [3, 382].
Таким образом, если абазги, которые жили на побережье и имели на своей территории (в Питиунте) епископскую кафедру с начала IV в., в VI в. были еще язычниками, то об апсилах, заселявших горные долины, и говорить не приходится. Об этом свидетельствует и Агафий.
Отмечая, что апсилы и мисимияне близки «по образу жизни», он затем ясно показывает, что мисимияне лишь тогда напомнили византийцам, что они «одной с ними религии» (т. е. христиане), когда встал вопрос о физическом уничтожении всего племени [2, 119, 124]. Анализ источников в сочетании с данными археологии позволяет со всей определенностью сделать вывод, что из конъюнктурных соображений местная родоплеменная верхушка в отдельных случаях вынуждена была на словах доказывать свою приверженность христианству. Последнее, однако, даже в сочетании с некоторыми мотивами, проникшими в местную материальную культуру в результате контактов с христианским миром, никоим образом не может [116] свидетельствовать о сколько-нибудь значительной роли христианского мировоззрения в духовной жизни древних цебельдинцев, во всяком случае до второй половины VII в.
Рис. 41. Отражения различных культов в материальной культуре древней Цебельды: 1, 2 — Цибилиум, 3, 11 — Апушта, 4-10 — Шапка.
Отдельные черты языческих верований населения исторической Цебельды могут быть прослежены на основе анализа орнаментальных мотивов, оформления местных изделий и т. д. С культом домашних животных связывают скульптурные головки барана и козла, украшавшие одноручные кувшины, сосуд в виде быка, изображение собаки и т. д. Сосуд, символизирующий оленя, может свидетельствовать о культе отдельных диких животных. Просверленные клыки кабана и зубы оленя, помимо украшения, могли играть роль своеобразных оберегов. Несомненно, видное место в пантеоне древних цебельдинцев занимал культ деревьев: в погребениях найдены ветви с плодами мелкого ореха-фундука, грецкие орехи, на одном сосуде имелось изображение дерева [16, табл. XXVII, рис. 22]. С солярным культом связываются астральные знаки — изображения солнца и звезд, [117] кружочки, волны и т. д. Отдельные рисунки на керамике представляют собой человеческие фигуры, связанные, возможно, с антропоморфными божествами. Видное место в системе языческих воззрений древних цебельдинцев занимал культ фаллоса, который иллюстрируется соответствующим оформлением ряда украшений, найденных в погребениях (браслеты, височные кольца, подвески и т. д.). С каким-то языческим обрядом, возможно, связаны и изображения цебельдинских топоров на культовом камне пастухов с альпийских пастбищ Гуарапа. Как борьбу христианской и языческой символик можно охарактеризовать вышеупомянутое изображение собаки и креста на одном из цебельдинских пифосов.
На груди одного из покойников, захороненного в VII в. на Юстиниановом холме, был найден сталактит. Можно полагать, что эта находка связана с культом пещер, служителем которого мог быть погребенный. До ближайшей из пещер, которыми так богаты окрестности Цебельды, более двух километров. Следовательно, этот сталактит либо был принесен издалека родственниками покойного, либо находился среди его прижизненных вещей.
Несомненно, связано с определенными языческими воззрениями и отсутствие на могильниках Цебельды детских захоронений. В двух случаях дети были захоронены вместе с матерями в общей могиле. Предполагать в древней Цебельде низкую детскую смертность не приходится. Следовательно, до достижения определенного возраста и прохождения какого-то обряда (посвящения?) дети и подростки хоронились как-то иначе, вне кладбищ.
2. Одежда, украшения
Одежда. Одеяния древних цебельдинцев могут быть реконструированы с большей или меньшей точностью на основе расположения отдельных металлических деталей одежды и следов тканей в погребениях.
Мужчины носили короткую (до колен?) полотняную или шерстяную тунику, которую подпоясывали кожаным ремнем с металлической, часто довольно большой пряжкой. К поясу подвешивались нож, оселок, мешочек с [118] кремнем и кресало. Климатические особенности страны позволяют предполагать также, что к предметам их одежды относились длинные шерстяные или кожаные штаны. Поверх этого одеяния набрасывался шерстяной плащ или бурка, закреплявшаяся на плече фибулой. Голова покрывалась, вероятнее всего, шерстяной или кожаной шапкой. На ногах носили кожаные башмаки, очень редко с металлическими застежками. Внешний облик воина завершался щитом и двумя копьями в левой руке, мечом на портупее или топором за поясом.
Женщины надевали длинные полотняные или шерстяные платья, подпоясанные кожаным поясом, иногда с металлической пряжкой. К поясу подвешивался железный нож. Платье и накидывавшийся сверху легкий плащ закреплялись на плечах одной, двумя или несколькими фибулами. Рукава платья были длинными, во всяком случае доходили до локтя (в одном захоронении бронзовый игольник был нашит выше локтя). В ушах были вдеты серьги, у висков, на сдерживавшей волосы ленте, укреплялись височные подвески. На шею надевались витая гривна и ожерелье из большого числа (от двух-трех десятков до нескольких сот) бус и разнохарактерных подвесок, на руки — по одному или по два браслета, на пальцы рук — перстни. Не все украшения надевались повседневно, их носили по праздникам. В окрестностях периферийных поселений цебельдинской культуры чаще, видимо, можно было видеть женщин в более простой одежде, с мотыгой на плече.
Для реконструкции эволюции эстетических воззрений на территории исторической Цебельды необходимо рассмотреть развитие различных типов, характерных для нее украшений — фибул, пряжек, серег, подвесок, ожерелий, браслетов, перстней и т. д.
Фибулы. Металлические застежки — фибулы — играли важную роль в костюме древних цебельдинцев. Первые образцы их были заимствованы из Северного Причерноморья, возможно, из античных городов. Это были простые проволочные подвязные фибулы, сделанные из одного куска нетолстой проволоки. И носили их в Цебельде так же, как в Северном Причерноморье — по одной или две. Самые ранние находки датируются второй половиной II в. н. э. В то же время в Западной [119]
Рис. 42. Фибулы II—VII вв.: 1, 6, 10-13, 17-19, 21-23, 25 — Шапка, 2, 3 — Герзеул, 4, 7-9, 16, 20, 24 — Цибилиум, 5. 14, 15 — Азанта, 26, 27 — Апушта.
Грузии (Клдеети, Бори, Чхороцку) появилось местное производство подвязных фибул. От крымских образцов они отличались более четким дуговидным корпусом. Возможно, прав М. М. Трапш, предполагая в этом влияние местной кобанской традиции. В начале III в. дуговидные подвязные фибулы появились и в Цебельдинской долине. [120] Началась выработка местных цебельдинских фибул. Они украшались проволочной обмоткой иногда с петельками. И носили их уже по иному — до пяти штук в комплекте.
С конца III в. фибулы в Цебельде стали делать составными из двух кусков проволоки: пружина прикреплялась к изделию с помощью оси, вставленной в широкое колечко («двучленные фибулы»). Этот способ сохранялся до конца цебельдинской эпохи. Двучленные фибулы IV в. делались обычно простыми из толстой гладкой проволоки. Иногда к расширенной ножке припаивалось гнездо с цветной вставкой. Это было либо синее стекло, либо полированный слоистый халцедон молочного цвета, либо другой камень. В конце IV—V вв. формы фибул разнообразнее, декор богаче. Большие дуговидные фибулы сплошь покрываются узором из тонкопроволочных завитков, похожих на маленькие улитки. Применяется кручение, гранение. К фибулам подвешивают амулеты в виде очковидных спиралей с петлей посередине. Некоторые специалисты считают их символами плодородия.
За Кавказским хребтом в это время происходит процесс активного перемещения народов, что ведет к резким изменениям и в сфере художественного производства. Сюда, в Абхазию доходят лишь слабые отзвуки «великого переселения народов». Так, с Северного Кавказа проникли фибулы с двускатной пластинчатой спинкой (лебяженские) и проволочные фибулы с прогнутой в виде буквы S спинкой. Появились на фибулах и несложные перегородчатые инкрустации из треугольных синих стеклышек. Все эти новшества продержались недолго и вскоре исчезли. В V в. завязка постепенно выходит из употребления и тонкий конец «ножки» начинают приклепывать к спинке; фибулы приобретают крестовидное перекрестие. В конце V—VII вв. крестовидные фибулы стали основной формой в Абхазии. Их развитие шло по пути расширения и уплощения дужки, расширения ножки, усложнения орнаментации. Изучение этих изменений очень важно для разработки точных датировок.
Во второй половине V и первой половине VI вв. фибулы имеют дужку из толстого круглого стержня, в первой половине VI в. эта дужка становится полукруглой или массивно-овальной в сечении. Во второй половине [121] VI в. преобладают восьмигранные или пластинчатые дужки, ножка прямоугольна. В первой половине VII в. ножка изготовляется в форме треугольника, а в середине и во второй половине VII в. перекрестие перемещается на середину корпуса, спинка часто бывает продольно-ребристой. Изменяется и декор фибул. Крестовидные фибулы украшали нарезками, имитирующими обмотку: сначала сплошными, позднее — нарезные участки чередовали с гладкими. Применяют также насечки, гравировку, фигурные и кружковые штампы, зубчики, выемки, гранение. Часто фибулы инкрустируют сердоликом. Крестовидное перекрестие в позднее время иногда заменяют диском или волютами, концы оси пружины украшают большими гранеными головками. В VII в. вновь прослеживаются связи с Северным Кавказом: это фибулы со спиральным завитком на конце пластинчатого приемника.
Прототипы шарнирных Т-образных фибул могли проникать оттуда же или из Картли. Вероятно, византийскими связями надо объяснить находку замечательной брошки в виде павлина, инкрустированного разноцветным стеклом [4, 107-110; 5; 17, 189; 53, 170-189; 61, 45-51; 66].
Фибулы цебельдинской культуры — местное своеобразное явление. Здесь нет близких соответствий большинству фибул Закавказья, Северного Кавказа или Крыма. Способ их ношения также чисто местный. Мужчины обычно носили одну фибулу, редко две. Женщины имели несколько фибул, все обязательно разных форм. Пар из одинаковых фибул здесь почти не встречалось.
Пряжки. Пряжки еще ярче, чем фибулы, отражают внешние связи цебельдинской культуры. Возможно, это объясняется тем, что большинство пряжек найдено в могилах воинов и входило в их снаряжение. А нужды обороны и постоянная боевая готовность заставляли пристально следить за всеми новшествами в этой области, появлявшимися у соседних народов.
В женском костюме пряжки редки. Кольцевые застежки со спирально закрученными концами встречаются только в комплексах II—III вв. Со второй половины III — начала IV в. апсилы стали носить пряжки иных типов, общих для Крыма, степей Северного Причерноморья и Северного Кавказа. Для IV в. характерны пряжки [122] с овальным утолщенным спереди кольцом, прямой хоботковидной иглой и прямоугольным или овальным щитком.
Рис. 43. Пряжки II—VII вв.: 1, 3, 5-15 — Шапка, 2, 4 — Цибилиум.
В первой половине V в. на громадных пространствах Восточной и Средней Европы появились новые формы пряжек «эпохи переселения народов». Вместе с оружием они проникли и в Абхазию. Это большие пряжки с округлым или, реже, четырехугольным кольцом, прямоугольным или иногда овальным щитком, в некоторых случаях украшенным сердоликом в оправе. На конце иглы — схематическое изображение животного: намечены [123] рот, уши и глаза. Их много в Цебельде в комплексах второй половины V в. и в VI в. Хорошие образцы таких пряжек найдены в Крыму и на Дунае. Однако там широкие пояса с большими зооморфными пряжками носили только женщины. В Цебельде же — только мужчины. Такие трансформации нередки в раннем средневековье. Возможно, на Цебельду повлияли традиции кочевых, а не оседлых народов Причерноморья. Одновременно в Абхазию проникли маленькие пряжечки с округлым щитком, украшенным плоской полихромной инкрустацией — одна из ведущих форм в находках гуннской эпохи по всей Европе и на Северном Кавказе. Судя по всем этим находкам, цебельдинские воины находились в курсе всего того, что происходило к северу от их владений.
Связи с Византией также не могли не оставить здесь следа. Пряжки VII в. с овальным кольцом, резко сужающейся иглой и щитком, украшенным плоской монохромной инкрустацией, а в одном случае с греческой надписью, сделаны по византийскому образцу. Близкие им пряжки находят в самых отдаленных частях Византийской империи и у ее соседей — от Сирии до Западной Европы. В том же VII в. большую часть Восточной Европы охватила новая мода на пояса с пряжками и бляшками геральдических форм. В цебельдинских могилах тоже появились В-образные пряжки с полым кольцом, а также цельнолитые [4, 107-110; 16, табл. XL, рис. 1-18; 17, 189-190; 53, 164-170; 61, 59-61]. Помимо основных пряжек, в состав поясных и портупейных наборов VI—VII вв. входили различные фигурные пластинчатые накладки, малые пряжки, колечки со щитками, ременные наконечники и т. д.
Браслеты. Древнейшие образцы этих украшений связаны с комплексами II — первой половины III в. Это круглопроволочные, в полтора оборота браслеты с концами, имеющими фаллическое оформление; круглопроволочные браслеты с обрубленными концами, украшенными сеткой гравированных линий и кружочками; круглопроволочные гладкие, с уплощенными концами, пластинчатые, в полтора — два оборота. В III— первой половине VI в. были распространены круглопроволочные браслеты с заходящими концами, с концами, оформленными в виде змеиных головок; браслеты с двойной [124] перевязкой. Во второй половине IV в. остаются круглопроволочные браслеты с рублеными концами, оформлявшимися иногда гравированным узором. В V в. наряду с этими браслетами изредка встречаются экземпляры со змеиными головками, фаллическими окончаниями и т. д. В VI в. распространяются круглопроволочные браслеты с уплощенными концами, украшавшимися рядами точечной насечки. В VII в. наряду с ними используются круглопроволочные браслеты, массивные, с обрубленными концами, оформленными круговыми бороздами, пластинчатые, с нечетным числом прямоугольных утолщений с ямкой в центре, орнаментированные точечными дорожками [17, 190; 18; 53, 189-191; 61, 57-59].
Рис. 44. Браслеты II—VII вв.: 1, 2, 6, 10 — Цибилиум, 3, 4 — Герзеул, 5, 7-9 — Шапка.
Серьги. Наиболее ранние, найденные в комплексах III в. серьги представляют собой круглопроволочные [125] колечки северопричерноморского типа с верхней застежкой и каплевидным стеклышком в серебряной оправе. Изредка они снабжены фигурными привесками. В IV в. форма кольца серег мало меняется, но у них появляются характерные привески из витой проволоки с полым, сначала округлым, а затем биконическим грузиком на конце. В V в. кольца серег приобретают вытянуто-овальную форму и украшаются круглым или прямоугольным сердоликом в серебряной оправе, сохраняясь в таком виде до середины VI в.
Рис. 45. Серьги (1-12) и височные подвески (13-17) III—VII вв.: 1, 3, 5 — Цибилиум, 2 — Азанта, 4, 6-12, 14-17 — Шапка, 13 — Герзеул.
Во второй половине VI — первой половине VII в. используются главным образом мелкие круглопроволочные кольцевидные серьги с припаянными снизу колечками, пирамидками зерни и сердоликами в оправе. Во второй половине VII в. широко распространяются кольцевидные проволочные серьги, расплющенные в нижней части, где в отверстиях закреплялась пара подвесок с сердоликовыми бусинами [17, 190; 18; 53, 193-195; 61, 61].
Височные подвески. Группа украшений по их расположению у висков при отсутствии серег должна быть отнесена к височным подвескам. Часть их восходит [126] к местным прототипам бронзовой эпохи и характеризуется овальными, обычно бронзовыми колечками в полтора оборота, концы которых либо утолщены, либо имеют фаллическое оформление. Использовались они, как правило, в III—V вв.
Во второй половине III — начале VII в. в Цебельде был распространен и другой, возникший под воздействием античных форм вариант височных подвесок, имевших форму зажима и украшенных круглыми, овальными и крупными каплевидными сердоликами в серебряной оправе [53, 191-192].
Рис. 46. Золотые украшения IV—VII вв. (1-6) (Шапка).
Перстни. Этот вид украшений, обычно изготовлявшихся из бронзы и редко из серебра, фиксируется в Цебельде пока со второй половины IV в. Два цельнолитых перстня имеют на печатках изображения женской головы в фригийском колпаке и скачущей лошади. В V в. продолжалось использование цельнолитых перстней, [127] украшавшихся иногда сердоликом. В VI в. распространяются пластинчатые кольца с напаянной прямоугольной пластинчатой орнаментированной печаткой либо с сердоликом в оправе. В VII в. пользовались как цельнолитыми, так и пластинчатыми перстнями с припаянным орнаментированным щитком [16, табл. XLV, 9-11; 53, 191].
Ожерелья. Шею и грудь жительницы древней Цебельды любили украшать множеством (иногда до 400) бус, нанизывавшихся обычно на простую нить. Во II—III вв. широко использовались мелкие бусы из синего и зеленого стекла, подвески из стекла медового цвета, стеклянные с металлической (серебристой или золотистой) прокладкой, одноцветные, белые или желтые пастовые. Изредка попадаются изделия из агата, янтаря, сердолика, а также раковины каури. В IV в. приток бисера и других бус из синего стекла возрастает. Широко использовались подвески из стекла медового цвета, стеклянные с металлической прокладкой. По-прежнему редки ластовые, янтарные и сердоликовые поделки. Бусы первой половины V в. по ассортименту мало отличаются от бус IV в.
Позже подвески из стекла медового цвета почти исчезают, постепенно увеличивается приток сердоликовых и янтарных украшений, попадаются изделия из «египетского» фаянса. Из погребения середины V в. происходит замечательная подвеска в виде головы негритянки, также египетского происхождения [24, 378]. В середине — второй половине VI в. широко используются многоцветные пастовые бусы, изделия из янтаря, гагата, сердолика, раковин каури; распространяются крупные граненые хрустальные бусы, по-видимому местного производства. В первой половине VII в. этот набор сохраняется. Во второй половине того же столетия наблюдается резкое увеличение числа янтарных и сердоликовых бус [17, 190; 18; 53, 195-204; 61, 51-57].
Шейные гривны. Для украшения шеи помимо ожерелий жительницы древней Цебельды в V — начале VII в. использовали шейные обручи — гривны, которые изготовлялись сначала из железа, а затем, в VI — начале VII вв., — исключительно из бронзовой витой проволоки. Иногда на такую гривну нанизывали одну или несколько крупных бусин. Массивная серебряная гривна [128] иной конструкции, с орнаментированными разомкнутыми утолщенными концами, найдена в комплексе второй половины IV в. [53, 170; 61, 61-62].
Рис. 47. Украшения IV—VII вв.: гривны (1, 2), пинцет (3) перстни (4-9), игольники (10, 11), туалетный набор (12), 1 — Лар; 2, 3, 5-12 — Шапка, 4 — Цибилиум.
Подвески. Помимо подвесок прикладного характера (цепочки, колокольчики, двойные спирали, клыки животных, бусы-навершия мечей и т. д.), использовавшихся обычно как дополнения к фибулам, пряжкам, ожерельям и т. д., в древней Цебельде были в ходу различные подвески, которые занимали самостоятельное положение по сравнению с другими украшениями. Среди них следует отметить серебряный медальон с изображением Горгоны; золотой кулон с привесками; нательный крест [129] из листового золота и такой же серебряный пластинчатый крест; оловянный медальон с изображением женского лица, цветка и животного; броши с сердоликовыми вставками и другие изделия, в IV—VII вв. служившие местным женщинам для украшения шеи и верхней части груди.
Туалетные принадлежности. В конце V— VII вв. в Цебельде были распространены наборы туалетных принадлежностей, состоящие из двух стержней с крючком и ложечкой на концах, подвешенных на кольце. Обычно они изготовлялись из бронзы, реже из железа. Орнаментировка их перекликается с фибулами VI в. — группа круговых бороздок. Полагают, что эти предметы служили для чистки зубов и ушей, хотя не исключено, что они использовались для косметической обработки ногтей; их носили среди прочих украшений на груди. К этой группе изделий можно отнести единичные экземпляры бронзовых пинцетов [19, 103; 53, 204].
3. Искусство
На основе исследования цебельдинских памятников можно судить об архитектуре и изобразительном искусстве древних цебельдинцев, главным образом в области скульптуры и графики. Эти виды искусства носили здесь ярко выраженный прикладной характер.
Архитектура. Как уже было выше сказано, в исторической Цебельде возводили почти исключительно оборонительные сооружения. Их творцы, местные архитекторы, прекрасно владели искусством обработки строительных материалов, планировки, возведения стен и башен достаточно сложной конструкции. Архитектура древней Цебельды была проста, сурова и подчинялась основной цели — обеспечить безопасность населения. В основе большинства сооружений, особенно башен, лежал прямоугольный план. Стены крепостей говорят о высоком умении использовать и усовершенствовать природные возможности. Обращают на себя внимание стены отдельных сооружений Цебельды, выполненные в духе римской кладки opus quadratum. Обычно за этим видят хронологический показатель — более совершенные узлы возводились раньше, остальное — после. В действительности башни и стены возводились, по-видимому, примерно в [130] одно и то же время, а тот факт, что наиболее совершенной кладкой отличались воротные и выступающие, «фасадные» части крепостей, должен говорить о стремлении строителей создать определенное впечатление у пришельцев. Таким образом, перед нами пример учета древними зодчими Цебельды и социально-психологического аспекта, заставлявшего размещать самые совершенные архитектурные образцы в наиболее просматриваемых частях крепостей. Этой цели служила поверхность стен, ритмично расчленявшаяся на ряды и блоки и вместе с тем гладкая из-за тщательной отески камня. Стены таких башен оживлялись только большими окнами с полуциркульным верхом.
Рис. 48. Изображения животных в керамике (1-5, 7-8) и бронзе (6) (Шапка).
О высоком искусстве местных строителей в оформлении интерьера зданий свидетельствует использование каменных сводов и угловых пилястров, на которых покоились [131] подпружные арки. Своды использовались также для строительства тайников, цистерн и т. п.
Рис. 49. Графические изображения собаки (1), людей (2-9) и растений (10, 11) на керамике IV— VII вв.: 1-3, 5-11 — Шапка, 4 — Тамыш.
Скульптура. С этим видом изобразительного искусства в древней Цебельде связаны скульптурные фигурки быка и оленя, а также соответствующие зооморфные налепы на керамике. Фигуры животных выполнены в несколько суховатой манере, с натуралистически выделенными деталями — рогами, копытами, хвостами, глазами, ноздрями, шерстью и т. д. Гораздо схематичнее и примитивнее слеплено большинство бараньих и козлиных головок, украшающих стенки кувшинов. Это говорит о различном уровне мастерства местных ремесленников, а главное, о наличии в древней Цебельде способных, одаренных природой скульпторов, специализировавшихся [132] на лепке глиняных изображений, имевших прежде всего прикладное значение.
Графика. Об этом виде изобразительного искусства на территории исторической Цебельды можно судить по различным изображениям и орнаментации на глиняных, металлических и костяных изделиях. Имеются изображения человека и животных на керамике. Существовало несколько, видимо, трафаретных способов передачи антропоморфных изображений. Очень динамичен и точен при всей своей схематичности уже упоминавшийся рисунок собаки. Среди других следует отметить изображение топоров с рукоятями, которые держат руки на культовом камне горного пастбища Гуарап. Видное место в работе древних рисовальщиков занимало украшение глиняных сосудов, выполнявшееся с помощью разнообразных инструментов — штампов, зубчатых лопаточек, костяных и деревянных палочек. Достаточно сложной была и технология нанесения орнаментов на металлические и костяные изделия. Фактически основная часть соответствующей продукции местного производства представляла собой самостоятельные произведения искусства. Высокие эстетические требования местного населения к предметам повседневной необходимости являются свидетельством достаточно обеспеченной, хорошо организованной жизни в древней Цебельде. [133]
История Апсилии — древней Цебельды еще не написана. Все, что до сих пор сделано, основывалось на скудном, случайном археологическом материале или на отрывочных данных из древних хроник. И все же, что все-таки можно рассказать об истории древних цебельдинцев теперь? Откуда они? Какую территорию занимали в период своего расцвета, с кем дружили, с кем воевали? На большинство этих вопросов пока не может быть дано исчерпывающего ответа — нужно еще много работать. Но что-то уже есть, какие-то вехи, связи... И рассказать об этом теперь можно.
1. Происхождение
При попытке сравнить основные компоненты материальной культуры древней Цебельды с материальной культурой соседних территорий того же времени прежде всего бросается в глаза глубокая самобытность цебельдинских керамических изделий. Как известно, керамика у оседлых народов в родовом обществе — наиболее стойкий показатель этнической преемственности и, наоборот, сдвиг в эволюции керамических форм на данной территории дает повод предполагать инородные этнические вторжения, смену этноса. Конечно, прежде чем делать такие выводы, необходимо учесть и другие данные, связанные как с судьбой всех остальных компонентов местной материальной культуры, так и с антропологией, погребальными обрядами и т. д.
В литературе довольно прочно утвердился тезис, согласно которому апсилы пришли в Кодорское ущелье с [134] юго-востока в I—II вв. н. э. и, ассимилировав местное население (кораксов и др.), положили начало памятникам цебельдинской культуры [32, 17; 46, 383; 21, 141]. Выше были очерчены границы распространения памятников цебельдинской культуры в III—VII вв. Изучение синхронных памятников северо-западной Абхазии (исторической Абазгии) позволяет со всей определенностью говорить, что граница между апсилами и абазгами проходила к западу от Эшеры — в районе Нового Афона [8, 10-11; 20, 26]. Вместе с тем юго-восточная граница распространения памятников цебельдинской культуры теряется в глубине Колхиды, во всяком случае в тот период, когда там функционировали могильники I—III вв. типа Чхороцку. В свое время Н. В. Хоштария высказала мнение, что эти могильники принадлежали апсилам [59, 22; 60]. Теперь, когда удалось выяснить, что собой представляет материальная культура апсилов, точка зрения Н. В. Хоштария приобрела совершенно реальную основу: все керамические изделия Чхороцку (вазочки, горшки и др.) находят свои аналогии в Цебельде. Обращает на себя внимание и идентичность чхороцкувских фибул, браслетов, наконечников копий и мечей ранним цебельдинским. Общим является также обряд кремации.
Одновременно в материальной культуре Цебельды II—VII вв. выявлен ряд черт, связывающих ее с культурой Центральной и Северной Колхиды более раннего времени. Преемственность отмечена в профилях венчиков у пифосов, в форме одноручных кувшинов с воронкообразным венчиком и одноручных горшочков-кружек, в орнаментации крестовидным штампом по тулову, многорядной волной по верхней и боковой поверхности венчика, штампованными кружочками по верхней плоскости края мисок и т. д. [39, рис. 25; 4, табл. 19, рис. 1; 21, 6; 22, 7, 9; 23, 1; 26, 1, 4; 35, 1-6, 13, 67]. Аналогичная преемственность прослежена на ряде цебельдинских гривен, фибул, браслетов, подвесок, топоров, цалд и других металлических изделий.
Все эти данные подтверждают вывод о прямой этнокультурной преемственности апсилов II—VII вв. с населением Колхиды эллинистического периода и начала новой эры.
Вместе с тем в нашем распоряжении появились факты, [135]
Рис. 50. Таблица сопоставлений характерных черт памятников: Центральной Колхиды VII—I вв. до н. э.: (1-26), Чхороцку II—III вв. н. э. (55-60) с соответствующим материалом из Цебельды II—VII вв. (27-54, 61-66)
доказывающие непрерывность существования цебельдинских поселений по крайней мере с III—II вв. до н. э. Таково уже отмечавшееся в литературе присутствие слоя I-го тысячелетия до н. э. на отдельных местных позднеантичных поселениях [21]. Об этом свидетельствует и недавно обнаруженное на Цибилиумском могильнике богатое женское захоронение, инвентарь которого включал две серебряные серьги, три бронзовых браслета, бронзовые обоймочки, цепочки, пронизи, спирали и более 500 бус из стекла с золотистой и серебристой прокладкой (синих, зеленых, темно-медовых, [136] бесцветных, а также из желтой и белой пасты), янтарь и другие изделия конца III—II вв. до н. э. Кувшин из этого погребения тесно связан с соответствующими изделиями эллинистического периода на побережье, с которыми обычно сопоставляют ранний тип цебельдинской позднеантичной керамики [61, 188].
Таким образом, в вопросе о происхождении цебельдинской культуры намечаются две точки зрения. Во-первых, имеются все основания говорить об автохтонности населения исторической Цебельды. Во-вторых, устанавливается серия устойчивых признаков, свидетельствующих о прямой преемственности между цебельдинской позднеантичной и колхидской эллинистической культурами. Как та, так и другая линия связей пока скудно аргументированы, но иных возможностей решения уже, по-видимому, не найти.
Как же исторически должны быть осмыслены эти факты? Ведь согласно имеющимся данным, в III—VII вв. вся Центральная Колхида была занята картвельскими племенами лазов. Оказывается, однако, что письменные источники могут дать ответ на этот вопрос. Во-первых, любопытен давно поднятый исследователями факт сходства названия «апсилы» с «абешла» — племенами, упоминаемыми ассирийскими источниками в Северо-Восточной Анатолии еще во второй половине 2-го тысячелетия до н. э. [46, 77, 120]. В культурном отношении эти «абешла» могут быть сопоставлены с носителями южного варианта колхидской позднебронзовой культуры между Чорохом и Орду, на территории современной Северо-Восточной Турции. Затем на протяжении всего 1-го тысячелетия до н. э. и позже на этой территории были распространены названия с соответствующей корневой основой (пс) — Арипса, Апсар, Апсирт, Акампсис и т. д.
Согласно более поздним, уже греко-римским источникам (Аристотель, Гераклит Лемб, Помпоний Мела) вся территория Центральной и Северной Колхиды в VI в до н. э. была заселена племенами гениохов — на их земле были основаны греками города Фасис и Диоскуриада [41, 218, 820]. Согласно Геродоту, колхи в V в до н. э. проживали южнее Фасиса, а к северу от него распространялись «соседи колхов», т. е. гениохийские племена [40, 67, 73]. Гиппократ и Ксенофонт [V, 6, 36] со всей
Рис. 51. Инвентарь погребения III—II вв. до и. э. из Цибилиумского могильника: 1 — верхняя часть кувшина, 2, 3 — серебряные серьги, 4-6 — бронзовые браслеты, 7-9 — бронзовые обоймочки, 10-15 — обрывки бронзовой цепочки, 16 — бронзовая спираль, 17 — бронзовые пронизи, 18 — пастовая желто-сине-зеленая буса, 19 — бесцветная стеклянная буса, 20 — янтарная буса, 21 — буса из белой пасты, 22 — бусы из желтой пасты, 23 — бусы из зеленого стекла, 24 — бусы из синего стекла, 25 — бусы из темно-медового стекла, 26 — бусы с серебристой прокладкой, 27 — бусы с золотистой прокладкой.
[137] определенностью говорят о том, что Центральную Колхиду в V в. до н. э. занимали не колхи, а фасиане (судя по всему, одно из названий гениохов Центральной Колхиды), тогда как колхи в это время проживали в районе восточнее Трапезунда [41, 111, 427].
В последних веках до н. э. население Центральной Колхиды в источниках обычно обозначается уже как «колхи», однако, по справедливому замечанию академика Г. А. Меликишвили, «перемещение... древней (мифической) Колхиды на р. Риони является, несомненно, продуктом позднего осмысления...» [46, 218], т. е. механического перенесения названия «колхи» греческих источников, следующих ионийской традиции, на население Центральной Колхиды, что вовсе не отражало истинной этнической картины, сложившейся в этом районе.
Рис. 52. Схемы этнической ситуации в Колхиде: в VI в. до н. э. (1), на рубеже н. э. (2) и в VI в. н. э. (3).
Собственно апсилы впервые упоминаются в I в. н. э. Плинием Секундой, локализующим их в районе Себастополиса [41, 858]. Более точные сведения дает автор II в. н. э. Флавий Арриан, согласно которому они проживали на побережье Колхиды, между лазами и абазгами, юго-восточнее Себастополиса [41, 396]. Лазы же на рубеже новой эры, согласно достаточно определенным данным Плиния Секунда, находились еще в устье Апсары (современная река Чорох) [41, 856], т. е. вне пределов Центральной Колхиды. Лишь в течение [139] I—II вв. лазы постепенно занимают эту территорию и к концу II в. выходят к Ингуру. Этому способствовало полное опустошение Центральной Колхиды, начавшееся в период войны Митридата с Помпеем и продолжавшееся в результате интенсивных смут и различных вторжений до I—II вв. н. э., когда римляне окончательно закрепились в Восточном Причерноморье.
Вышеприведенное свидетельство древних авторов об гениохийской этнической общности Центральной и Северной Колхиды, подтверждаемое полной общностью материальной культуры на всей этой территории в сочетании с фактами культурной преемственности между населением Центральной и Северной Колхиды эллинистического периода и носителями цебельдинской культуры, позволяет усматривать непосредственное родство фасиан и апсилов. Кроме того, оба эти названия имеют одну общую основу (пас — апс). Грузинское оформление этнонима «апсилы» (этнический суффикс -ел) свидетельствует о проникновении этого названия в римско-византийские источники через картвельскую (лазскую) среду, когда на рубеже новой эры лазы пришли в непосредственный контакт с фасианами и передали их самоназвание, звучащее близко к современному самоназванию абхазов «апсуа», как «апсилы». Таким образом, в носителях цебельдинской культуры скорее всего следует видеть северо-западную ветвь центральноколхидских гениохов — фасианов — апсилов, имеющую местные корни и одновременно обогащенную в I—II вв. за счет родственных переселенцев с юго-востока.
2. Годы развития (II-IV вв.)
Как отмечалось выше, апсилы упоминались впервые Плинием Секундой и Флавием Аррианом. Последний в своем отчете императору Адриану писал: «...лазы; царем у них Маллас, получивший свою власть от тебя. За лазами следуют апсилы; у них царь Юлиан, получивший царство от твоего отца. С апсилами граничат абаски; у абасков царь Ресмаг; этот тоже получил свою власть от тебя. Рядом с абасками — саниги... в земле которых лежит Севастополь» [41, 396]. Итак, во главе апсилов в 137 г. н. э. стоял «царь» (племенной вождь) с римским именем Юлиан, в отличие от своих соседей [140] получивший власть еще при императоре Траяне (98—117 гг. н. э.). Это говорит о том, что у апсилов сравнительно рано сложилась политическая ориентация на Рим. Не случайно Центральная Апсилия формировалась вдоль Клухорского перевального пути, который интересовал римлян с момента их появления на побережье. С одной стороны, перевал открывал богатые торговые возможности, а с другой — представлял большую опасность со стороны Северного Кавказа, где в это время основное беспокойство римлянам причиняли аланы. Не случайно Флавий Арриан посетил Себастополис непосредственно после войны, которую вел с аланами. В задачу полководца, несомненно, входило изучение возможностей обороны со стороны Клухорского перевала. Именно с этого момента мог начаться интенсивный приток кесарийского серебра на территорию исторической Цебельды, о чем свидетельствует, в частности, герзеульский клад монет, зарытый в конце 60-х годов II в. В то же время в Цебельду проникают фибулы северопричерноморского типа, раковины каури и т. д. Начинается развитие основных форм материальной культуры позднеантичной Цебельды.
Заинтересованность Рима в поддержании добрых отношений с местными племенами, и в первую очередь с Апсилией, несомненно, должна была усилиться после событий середины III в., когда, согласно сообщению византийского историка Зосимы, «скифы (т. е. готы. — Ю. В.) опустошили области до Каппадокии, Питиунта и Эфеса» [41, 707]. Новая фаза добрососедских взаимоотношений древней Цебельды с Себастополисом характеризуется укреплением экономических и культурных связей. В Цебельду поступают амфоры, там распространяются серьги северопричерноморского типа, увеличивается приток бус, кесарийской серебряной монеты и т. д.
Значительное расширение этих связей происходит во второй половине IV в., что было обусловлено вторжением на Северное Причерноморье гуннских племен. Как справедливо отмечают исследователи, «охрана путей через Кавказский хребет (Клухорский и Марухский перевалы) теперь приобрела для Рима особо важное значение и составляла одну из главнейших обязанностей римского гарнизона в Абхазии. В таких условиях, разумеется, римские власти должны были всячески стремиться [141] поддерживать лояльные отношения с местными политическими образованиями» [9, 194]. Именно теперь в Цебельду впервые поступает стеклянная посуда, появляются первые краснолаковые изделия, новые типы фибул и пряжек северопричерноморского облика, а также римские фибулы; еще больше увеличивается приток бус, ввозятся перстни. Щиты получают римское оформление — металлические умбоны. К этому же времени должно быть отнесено зарождение цебельдинской оборонительной системы. Римская кладка, характеризующая ее укрепления, связана в первую очередь с той ролью, которую играли здесь интересы Рима. Ведь главный его форпост на этой линии, Себастополис, получал таким образом надежную защиту со стороны гор.
Следовательно, для развития цебельдинской археологической культуры имело важное значение распространение ее носителей вдоль западнокавказского перевального пути, обеспечившего их тесную политическую и культурную связь с римским миром.
Относительно взаимоотношений древних цебельдинцев с другими соседями данных значительно меньше. Определенные культурные связи прослеживаются с Северным Кавказом. Об этом говорят мечи и ножи сарматского типа и, может быть, кольцевые застежки, попадавшие сюда, по-видимому, через аланов [53, 128]. Нет пока никаких данных о контактах с северо-западными и юго-восточными соседями апсилов — абазгами и лазами. Лишь один кувшин, изготовленный в Цебельде, известен из погребения IV в., разрушенного в Красной Поляне, что указывает на реальные экономические связи Апсилии с населением других горных долин Западного Кавказа.
В ряде работ на основе косвенных указаний византийских авторов VI в. (Прокопий, Менандр и др.) высказывается мысль о том, что в 80—90-х годах IV в. апсилы попали в вассальную зависимость от лазов [29, 315; 46, 125; 7, 7]. При этом полагают также, что экспансия Лазского царства на северо-запад была вызвана ослаблением в это время Римского государства. Последнее вынуждено было якобы «согласиться на подчинение» лазам Апсилии [29, 317]. Однако никаких реальных оснований для такого вывода нет. Об усилении Лазского царства в III—IV вв. римские и византийские источники [142] ничего не сообщают. Наоборот, согласно древнегрузинским источникам (Леонти Мровели), Лазика (Эгриси) мыслилась не как «царство», а как «эриставство», находившееся в III—IV вв. в зависимости от Картлийского царства [34, 57, 65, 70]. К тому же вторая половина IV в. — время бурного подъема цебельдинской культуры, которое было обусловлено документально засвидетельствованным усилением контактов с римским миром через Себастополис, что исключает всякую возможность подчинения Апсилии кому бы то ни было, кроме Византии.
Таковы условия, в которых в течение II—IV вв. складывались основные черты цебельдинской культуры. С одной стороны, могущественный Рим, с другой — волны кочевников. И между ними маленькое образование — Апсилия. В I в. н. э. римский император Нерон выдвинул идею создания цепи таких «буферных» государственных образований для защиты восточных границ империи [37, 85]. Основную роль должны были играть местные, пограничные с Римом оседлые племена. Цебельда может считаться лучшим примером воплощения «плана Нерона», для чего потребовалась не одна сотня лет.
3. Период расцвета (V-VII вв.)
Источники не содержат прямых сведений об Апсилии V в. Археологические данные, напротив, позволяют проследить различные направления экономического и политического развития Апсилии в этот период. По-прежнему наиболее тесные связи историческая Цебельда поддерживала с Себастополисом, а через него — с римско-византийским миром. Местный рынок чутко отзывался на все изменения материальной культуры, характерной для Причерноморья. Через Себастополис в Цебельду продолжает поступать стеклянная и краснолаковая посуда. В местное производство внедряется такая специфическая античная тара, как амфоры, что свидетельствует о дальнейшем вовлечении древних цебельдинцев в общепричерноморскую культуру. О том же говорит античное влияние на форму некоторых кувшинов, широкое распространение прогнутых фибул, пряжек и т. д. На протяжении всего периода через Себастополис поступают различные украшения (медальон с изображением Горгоны, [143] бусы и т. д.), вооружение (щит с позолоченным бронзовым умбоном и др.). В конце периода в Цебельду проникают пряжки с хоботковидными иглами, украшенными на конце резной головкой животного, возникновение которых в Северном Причерноморье датируется 420—450 гг. н. э. Денежное обращение по-прежнему носит римско-византийский характер (силиква Феодосия II и др.).
Определенные связи прослеживаются и с Северным Кавказом, откуда в Цебельду проникают еще на рубеж IV—V вв. трехлопастные черешковые наконечники стрел, характеризовавшие местную культуру в V—VI вв.
По-прежнему почти ничем пока не документирована взаимоотношения с непосредственными соседями апсилов — абазгами и лазами. Отдельные фрагменты цебельдинской керамики на абазгских поселениях в ущелье реки Келасури, а также определенный процент пористой посуды на поселениях Цебельды свидетельствуют, однако, о их внутренних торговых и культурных связях. В взаимоотношениях с Лазикой по сравнению с IV в., по видимому, никаких изменений не произошло. Правда некоторые исследователи допускают возможность вассальной зависимости апсилов от лазов на протяжении всего V в. [6, 7]. Против этого положения говорит ряд древних, прежде всего грузинских, источников, называющих Лазику по-прежнему зависимой от Картлийского царства. Джуаншер сообщает, например, что в V в. граница между Абхазией и Грузией проходила по реке Эгрис-Цкали (Ингур) [35, 146]. Как Джуаншер, так и испанский хронист Хидатиус единогласно свидетельствуют, что в середине V в. византийцы вели успешную войну против лазов, причем византийские войска действовали с территории Абхазии [35, 146]. Эти сведения исключают всякую мысль о том, что Лазика в этот период могла осуществлять протекторат над Апсилией. Последняя была теснейшим образом связана с византийцами, господство которых на побережье в V в. документировано как сведениями Хидатиуса, Фиодорита Кирского и др., так и данными о функционировании Понтийского лимеса [43].
Некоторые авторы допускают также мысль, что во второй половине V в. картлийским царем Вахтангом Горгасалом была включена во владения Картли «восточная [144] часть Абхазии», под которой в этот период можно было подразумевать только Апсилию. В действительности же Вахтанг Горгасал никогда не доходил до пределов Апсилии. Отрывок из «Жизни Грузии», на основании которого могут быть сделаны эти выводы, относится ко времени значительно более позднему, когда под Абхазией («Апхазети») понималась вся Западная Грузия [46, 31]. Согласно этому отрывку, Вахтанг захватил «крепости Апхазети вплоть до Цихе-Годжи», т. е. подошел к Цихе-Годжи не с запада, а с востока.
В V в. в Апсилии были завершены основные работы по возведению укреплений, расширены поселения, вышедшие далеко за пределы крепостных стен, местные керамические мастерские и кузницы стали изготовлять больше продукции, выросло поголовье скота, были освоены новые сельскохозяйственные территории.
В VI в. в связи с событиями тринадцатилетней греко-персидской войны (542—555 гг.) Апсилия выходит на мировую арену, благодаря чему она попадает в поле зрения византийских писателей. Последнее обстоятельство делает этот период ее истории наиболее известным. Материальная культура претерпевает ряд закономерных изменений, дающих необходимое представление о политической и культурной ориентации древней Цебельды, продолжавшей составлять ядро Апсилии.
В первой половине VI в. связи с греко-римским миром сохраняются на прежнем уровне. В Цебельду поступают стеклянная и краснолаковая посуда, украшения (бусы и др.). Середина столетия — время активного участия Апсилии в греко-персидской войне, а также следующий за ней период — характеризуется усилением связей с Византией, документированным появлением в захоронениях древних цебельдинцев бронзовых сосудов, византийских пряжек с плоской перегородчатой инкрустацией, наличием краснолаковых блюд и разнообразных стеклянных сосудов. Погребения воинов отличаются богатством и многочисленностью инвентаря.
На протяжении всей первой половины VI в. и в особенности в период греко-персидской войны древняя Цебельда, судя по данным материальной культуры, была ориентирована на Византию.
Анализ письменных источников подтверждает данные археологии. Византийские историки, тщательно фиксировавшие [145] события войны, неоднократно обращаются к Апсилии, ее крепостям, населению, обычаям. Ниже мы приведем ряд выдержек из древней хроники.
Прокопий Кесарийский так говорил о местоположении Апсилии: «На противоположной стороне берега (залива, куда впадает Фасис. — Ю. В.), принадлежащего уже Европе, находится область апсилиев: они подданные лазов и с давних пор уже христиане... За апсилиями и за вторым краем этого „полумесячного" залива по берегу живут абазгии...» [43, 380].
О событиях 550 г. на территории Апсилии Прокопий сообщает: «Набед (персидский военачальник. — Ю. В.)... встретив в Апсилиях Феодору, жену Опсита (который был дядей Губаза и царем лазов)... взял ее в плен и увел в пределы персов. Эта женщина родом была римлянка...» [3, 400]. Далее апсилы упоминаются в связи с походом византийцев против абазгов. «За пределами апсилиев, при входе в пределы абазгов, есть... очень сильное укрепление... люди, говорящие здесь по-гречески, называют его «Трахеей» — сурово-кремнистым. И вот римское войско пристало к берегу между пределами абазгов и апсилиев» [3, 401].
Затем Прокопий дает справку о событиях 550 г. в самой Цебельде: «Апсилии были издревле подданными лазов. В этой стране есть крепость в высшей степени укрепленная; местные жители называют ее Тзибилой. Один из знатных людей у лазов, по имени Тердет, который носил у этого народа название так называемого „магистра", поссорившись с царем лазов Губазой и став его врагом, тайно вошел в соглашение с персами, что передаст им укрепление. Приведя с этой целью войско персов, он отправился в Апсилию для выполнения этого замысла. Когда они были близко от крепости, Тердет с сопровождавшими его лазами, поехав вперед, оказался в укреплении, так как те, которые сторожили эту крепость, не имели никакого основания не доверять начальнику лазов и поэтому не проявили к нему никакой подозрительности. Таким образом, подошедшее персидское войско Тердет принял в укреплении. Вследствие этого мидяне стали думать о захвате под свою власть не только Лазики, но и Апсилии. Ни римляне, ни лазы, занятые войной вокруг Петры и теснимые войском мидян, не могли послать помощи апсилийцам. У начальника этой крепости [146] была жена родом из Апсилии, очень красивая лицом. В эту женщину внезапно безумно влюбился начальник персидского войска. Сначала он старался соблазнить ее; когда же он увидел, что не имеет успеха, то без всякого колебания он применил насилие. Приведенный этим в яростный гнев, муж этой женщины ночью убил его самого и всех тех, которые вошли с ним в это укрепление, оказавшихся невинной жертвой страсти их начальника, и сам завладел укреплением. Вследствие этого апсилии отпали от колхов, упрекая их в том, что они не захотели оказать им помощи, когда они подвергались насилию со стороны персов. Но Губаз послал к ним тысячу римлян под начальством Иоанна, сына Фомы... многими дружескими речами и обещаниями ему удалось привлечь их на свою сторону без всякого сражения и вновь сделать подданными лазов. Вот чем кончилось дело у апсилиев по поводу крепости Тзибилы» [3, 403].
Последний раз в сочинении Прокопия эти места упомянуты под 553 г.: «После этого персы со всем своим рвением устремились на абазгов. Но римляне, занимавшие гарнизоном Тсибилу, захватили проход, бывший очень узким и окруженный отвесными горами... и при таких обстоятельствах совершенно непроходимый, и остановили дальнейшее продвижение персов. Поэтому, не имея возможности заставить уйти стоящих против него врагов, Мермероес повел назад войско и тотчас же отправился к Археополю с целью его осадить» [3, 432].
После смерти Прокопия Кесарийского летопись событий продолжал Агафий Миринейский. Относительно местоположения соседей апсилов мисимиян Агафий сообщает: «Когда Сотерих (византийский посланник, — Ю. В.) пришел в страну мисимиян, они были подданными царя колхов, так же как апсилийцы. Но язык у них (с колхами. — Ю. В.) разный, так же как и нравы. Живут же они севернее народа апсилиев и несколько восточнее...» [2, 87].
Далее Агафий в связи с событиями 550 г. продолжает: «Весной римские военачальники собрались и решили идти на мисимиян... Итак, это войско с наступлением лета пришло в страну апсилийцев. Когда оно хотело продвинуться дальше, то препятствием ему явился персидский отряд, там собранный. Ибо, узнав о приготовлениях римлян и о том, что они идут на мисимиян, персы, выступив [147] из Иверии и городков, расположенных вокруг Мухирисиса, двинулись на римлян, предупредив их в занятии местности, чтобы оказать там помощь мисимиянам. Поэтому римляне, находясь в укреплениях апсилийцев, старались протянуть время, пока не истечет срок жатвы; идти же в боевом строю против персов и соединенных с ними мисимиян считали неосмотрительным и даже весьма опасным. Итак, каждое войско оставалось на месте; ни одно из них не делало даже попытки продвинуться дальше, но они взаимно наблюдали друг за другом и выжидали, кто двинется первым... Когда наступила зима, персы тотчас же, снявшись с лагерей, отступили снова в Котаисий и Иверию с целью там зимовать, отказавшись тем самым на длительное время от помощи мисимиянам... Римляне же, освободившись от преграждающих путь персов, продолжали свой поход в сторону мисимиян. Когда они дошли до так называемого укрепления Тибелия, отделяющего страну мисимиян от апсилийцев, прибыл Мартын, чтобы принять команду и руководить всем войском... Войско же тем временем продолжало продвигаться вперед... Прежде всего оно решило еще раз испытать настроение мисимиян, не возвратятся ли они добровольно к более благоразумным намерениям, признав своих прежних правителей, не раскаются ли они в совершенных ими преступлениях, сдавшись римлянам без боя и возвратив все деньги, похищенные у Сотериха. Итак, отобрав, насколько это было возможно, самых разумных людей из апсилийцев, римские начальники посылают их в качестве послов. Мисимияне же были далеки от того, чтобы отказаться от своего упорства и новыми деяниями загладить безрассудство старых. Мало того, эти преступные люди, обремененные злодеяниями, находящиеся во власти злого демона и заслуживающие всякого бранного наименования, которое им могло присвоить справедливое негодование, отбросив и нарушив общечеловеческие законы, немедленно убили послов, хотя они были апсилийцами, их соседями, близкими им по образу жизни, хотя они и не знали и не принимали участия в том, в чем те обвиняли одинаково римлян и Сотериха, но желали только сделать дружеский, без всякого упрека совет, могущий принести им выгоду» [2, 116-119].
В последний раз Агафий упоминает апсилов в связи [148] с захватом византийцами поселения под стенами главной крепости мисимиян — Тцахара: «...Пламя поднялось так высоко, что возвестило о происходящем народу апсилийцев и другим, более отдаленным» [2, 122].
Из приведенных отрывков может быть сделай ряд закономерных выводов о характере политической жизни Апсилии в период тринадцатилетней войны.
Со всей определенностью подтверждается тот факт, что Апсилия добровольно предоставляла свою территорию византийцам в качестве плацдарма для борьбы против персов, а также присоединившихся к последним местных племен (абазги, мисимияне). Так, в 550 г. убежище на территории Апсилии пыталась найти Феодора, которая «родом была римлянка». Тогда же со стороны Апсилии византийцы проводили карательную экспедицию против абазгов, когда была опустошена главная крепость последних Трахея. В 553 г. византийский гарнизон, занимавший Цибилиум (Тзибила), воспрепятствовал проникновению персов в Абазгию. В 556 г. в военных операциях против персов и мисимиян византийцы использовали «страну апсилийцев», размещались в «укреплениях апсилийцев» и т. д. Именно апсилы мирили византийцев с местными племенами, в частности с мисимиянами. Союзнические отношения Апсилии с Византией подчеркиваются и в XXXI новелле Юстиниана, написанной после 555 г., где отмечены «апсилы и другие божьей благодатью дружественные нам племена».
Лишь однажды апсилы проявили враждебность, но не против византийцев, а по отношению к лазам, что объясняется прежде всего тем, что персов в Апсилию привел лаз. Зависимость апсилов, как, впрочем, и других древнеабхазских племен, от Лазики, навязчиво, с явным подтекстом подчеркиваемая византийскими авторами, в действительности носила скорее символический характер. Согласно источникам, все эти племена подчинялись Лазике не благодаря ее собственному могуществу, но под нажимом самих византийцев, из политических (обусловленных персидской экспансией в Колхиду) соображений, создававших у лазов иллюзию власти над соседними племенами. В этом отношении показателен тот факт, что лазский царь послал к отпавшим апсилам не лазов, а «римлян», которые «многими дружескими речами и обещаниями» вновь сделали апсилов «подданными [149] лазов», а в Цибилиуме разместился не лазский, а византийский гарнизон. О том, что и в период тринадцатилетней войны Лазика и Апсилия фактически были самостоятельными политическими образованиями, говорит та выдержка из труда Агафия, где сказано, что «мидяне стали думать о захвате под свою власть не только Лазики, но и Апсилии». Так, отмеченный на основе изучения памятников материальной культуры факт усиления апсило-византийских контактов в середине VI в. находит свое подтверждение и в византийских источниках.
Установление ареала памятников цебельдинской культуры позволяет по-новому взглянуть на проблему локализации и этно-культурной принадлежности мисимиян, которые, согласно Агафию, занимали территорию «севернее народа апсилиев и несколько восточнее». Главная крепость апсилов — Цибилиум (Тзибила, Тибелия), — по данным того же автора, находилась на границе между Апсилией и Мисиминией. Согласно этим данным, мисимияне локализовались в Кодорском ущелье. Изученность территории исторической Цебельды позволяет, исходя из основных характеристик, данных Агафием, локализовать Тцахар на месте укрепления на горе Пскал (левобережье Кодера). В этом случае находят детальное соответствие такие сведения Агафия, как подходы, описание вершины, возраст, топография и размер укрепления, топография поселения, расположение источников и описание тропы к ним, протянувшиеся в длину скалы, климатические особенности и т. д. Очень важно то, что Агафий упоминал о зрительной связи с Цибилиумом, единственным из видимых отсюда укреплений апсилов, наблюдавших, согласно византийскому автору, пламя горящего поселения у Тцахара. Поскольку в цебельдинском секторе отсутствует иная возможность локализации Тцахара, а оснований не доверять Агафию нет, напрашивается закономерный вывод о том, что, поскольку Пскальская крепость входит в число основных памятников цебельдинской культуры, речь может идти лишь «о тесной этнокультурной связи мисимиян с апсилами, разрыв между которыми был обусловлен главным образом, вероятно, географическими условиями (ущелье Кодора)» 120, 27]. Последнее замечание полностью согласуется и с сообщением Агафия о том, что апсилы близки мисимиянам «по образу жизни». [150]
Во второй половине VI — первой половине VII в. особых изменений в культурной ориентации древней Цебельды не отмечается. В этот период сюда через византийские рынки на побережье поступают: стеклянная посуда, специфические поясные пряжки с плоской перегородчатой инкрустацией и греческими надписями, серебряные и золотые нательные кресты, разнообразные украшения (в том числе замечательный медальон с изображениями женской головы, цветка и животного, а также брошь-павлин, найденные в комплексах середины VII в.). Многие погребения отличаются богатством инвентаря, причем они по-прежнему сосредоточены главным образом вдоль основной трассы торгового пути и в ближайших к морю пунктах (Шапка, Цибилиум, Лар). О сохраняющейся провизантийской ориентации Апсилии во второй половине VI в. свидетельствует византийский историк Менандр Протиктор. Он, в частности, сообщает, что византийский чиновник Земарх, возвращаясь на родину из Алании, поехал не через Мисиминию, поскольку по соседству с ней находились персидские войска, а направился «Даринским путем», по которому «попал в Апсилию», оставив «мисимийский путь» слева [8, 62]. Тот же автор сообщает и о существовании торгового пути из Средней Азии в Византию через Апсилию [31, 72].
Из других событий политического и культурного значения может быть отмечено вполне возможное участие апсилийских воинов в организованных Византией совместных лазо-абазго-аланских походах: на помощь восставшим против персов армянам — в 572 г. [58, 208] и непосредственно против персов — в 623 г. [8, 81-82].
4. Последние годы. Гибель
Инвентарь захоронений древних цебельдинцев, характеризующих вторую половину VII в., свидетельствует о сохранении их культурных связей с византийским миром. Об этом говорят отдельные украшения, предметы одежды, стеклянная посуда, золотые и серебряные монеты и т. д. Вместе с тем отмечаются и новые категории вещей, не находящие прототипов на данной территории и не связанные с византийским импортом. Это характерные «геральдические» детали поясных наборов, которые могли попасть в Цебельду с Северного Кавказа [151] через Аланию. Об усилении контактов с Абазгией свидетельствует серия браслетов с нечетным числом утолщений. Наиболее поздний материал из могильников Цебельды не выходит за пределы VII в. Здесь, по-видимому, пока не найдено ни одного захоронения рубежа VII—VIII вв. Аналогичную картину демонстрирует большинство крепостей и поселений, прекративших свое существование где-то на рубеже VII—VIII вв. Причем отмеченная выше находка головы коня с богатой иноземной уздечкой, засыпанная обломками крепостных стен Цибилиума, а также следы одновременных разрушений в стенах других крепостей древней Цебельды свидетельствуют о насильственном пресечении жизни на основных поселениях цебельдинской культуры.
Наиболее поздние скопления керамики, имеющей апсилийские черты, выявлены в ряде гротов исторической Цебельды (Красная скала, Чацкал и др.), где они датируются, по-видимому, началом — первой половиной VIII в. Переход древних цебельдинцев, только недавно проживавших в городах, к пещерной жизни, несомненно, должен свидетельствовать о каких-то жестоких и страшных событиях.
Как показывает анализ соответствующих письменных источников, основную роль в гибели цебельдинской культуры должно было сыграть нашествие арабов.
Впервые апсилы могли столкнуться с арабами еще вдали от своей родины, когда, согласно арабскому историку IX в. Баладзори, «вспомогательные отряды Аллана, Апхаза, Самандра и Хазар» оказывали поддержку византийцам в сражении на берегах Евфрата в 654 г. [8, 89].
В 697 г. лазы и, по-видимому, абазги восстали против византийцев и пригласили к себе на помощь арабов, которые сразу же заняли своими гарнизонами не только крепости Лазики, но, судя по всему, вторглись и в Апсилию, которую рассчитывали использовать для наступления на Хазарию. Во всяком случае, в самом начале VIII в. (не позже 705—710 гг.) Апсилия оказывает поддержку византийцам в борьбе с арабами в Кодорском ущелье. Как сообщает византийский историк Феофан Хронограф, Юстиниан II «послал (Льва Исавра. — Ю.В.) в Аланию; он дал ему огромную сумму денег и повелел натравить аланов на абазгов». Лев Исавр «через Апсилию» проник к аланам, которые «приняли его с большими [152] почестями, послушались его, вторглись в Абазгию и опустошили эту страну». Назад Лев Исавр, отказавшись воспользоваться «абхазским путем» (в данном случае, вероятии, путь через Санчар — Псху), который ему рекомендовали уже смирившиеся абазги, двинулся снова через Апсилию, где воспользовался помощью скрывавшегося здесь же отряда византийцев и армян, чтобы отбить у арабов «железную крепость» (вероятно, Цибилиум или Тцахар). В этом сражении византийцев поддержали 300 апсилов, которых возглавлял «первейший среди апсилов» Маринэ. После уничтожения арабского гарнизона Лев Исавр «с большим почетом» был принят апсилами и выведен на берег моря, откуда на корабле отправился в Византию [8, 89-92]. Таким образом, и в начале VIII в. апсилы в отличие от своих соседей лазов и абазгов продолжали сохранять традиционную провизантийскую ориентацию. Даже в самых тяжелых условиях они приходили на помощь византийцам.
Вскоре арабы вновь проникли на территорию историческом Цебельды, через которую они дважды, в 723—725 и 729—730 гг., под руководством полководца Джахара-ибн-Абдуллаха вторгались в Аланию и Хазарию [58, 216]. Последнее и, вероятно, самое опустошительное нашествие апсилы пережили, или, правильнее сказать, уже не пережили, в 738 г., когда, согласно Феофану Хронографу, арабские войска под руководством Сулеймана-ибн-Исама вторглись в Апсилию и Мисиминию, взяли штурмом «железную крепость», в которой засел Евстафий, сын «блистательного патрикия» Маринэ. Потерпев поражение под Анакопией, арабы увезли Евстафия с собой и после неудачной попытки обратить его в исламскую веру казнили [8, 93-94].
Как свидетельствуют раннесредневековые памятники Кодорского ущелья (крепости Чхалта, Клыч, ацангуары — жилища пастухов в зоне альпийских лугов и др.), материальная культура местного населения с середины VIII в. принимает полностью абазгский характер. Остатки апсилийского населения не смогли противостоять последовавшей за изгнанием арабов этнической и культурной экспансии абазгов и оказались ими ассимилированными. Так была перевернута одна из самых ярких страниц древней истории Абхазии, да и всего Восточного Причерноморья.
Осенью 1972 г. автор настоящей работы продолжал археологические разведки в районе села Азанта. Здесь, в неоднократно упоминавшемся выше урочище Лар, было найдено еще несколько апсилийских погребений, среди которых одно представляло особый интерес. На дне могильной ямы лежала на спине головой на север пожилая женщина. У головы ее стоял кувшинчик, на груди было две фибулы, под правой рукой лежала железная мотыга, а на тазу найдены нижняя челюсть ребенка 6-7 лет и маленький бронзовый браслет. Поверх костяка пожилой женщины лежали останки девушки-подростка 14-16 лет, захороненной в скорченном положении на боку, в могилу которой были положены фибула и кувшинчик. Оба кувшина, фибулы и браслет относятся к одному времени — первой половине VII в. Судя по всему, перед нами одновременное коллективное захоронение. Эта находка со всей очевидностью подчеркивает сугубо языческий характер погребальных обрядов древних цебельдинцев в VII в.
Тогда же на Юстиниановском холме Шапкинского могильника в процессе обработки почвы для посадки противоэрозийной лесной полосы было разрушено несколько десятков древних могил. Удалось спасти инвентарь ряда погребений IV—V вв. Здесь впервые в комплексе были найдены своеобразные плоские наконечники стрел, среди которых один оказался бронзовым. В соседних могилах обнаружены серебряные монеты, глиняная и стеклянная посуда, новые интересные образцы оружия (мечи, наконечники копий и т. д.). Так было найдено еще одно семейное кладбище на Юстиниановском холме — [154] пятое по счету. Сообщения об отдельных находках постоянно поступают и из других пунктов исторической Цебельды. Все сказанное в этой книге в значительной степени основано на результатах анализа таких эпизодических, часто случайных находок, которые тем не менее дали уже большой, очень своеобразный и удивительно яркий материал. Последнее обстоятельство говорит о том, что систематическое археологическое исследование поселений, крепостей, могильников и других памятников древних цебельдинцев должно еще более обогатить наши представления об истории и культуре исторической Апсилии, в тесной зависимости от уровня изученности которой находится сложный и очень интересный вопрос о происхождении абхазов. Поиск в Цебельдинской долине продолжается. [155]
ЛИТЕРАТУРА
1. Энгельс Ф., Происхождение семьи, частной собственности и государства, М., 1952.
2. Агафий, О царствовании Юстиниана, М., 1953.
3. Прокопий из Кесарии, Война с готами, М., 1950.
4. Амброз А. К., Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы, — «СА», 1971, № 2.
5. Амброз А. К., Фибулы юга Европейской части СССР, — «САИ», Д 1-30, М., 1966.
6. Анисимов С., Военно-Сухумская дорога, М., 1930.
7. Анчабадзе 3. В., Дзидзария Г. А., Вековая и нерушимая дружба братских грузинского и абхазского народов, Тбилиси, 1969.
8. Анчабадзе 3. В., Из истории средневековой Абхазии (VI—XVII вв.), Сухуми, 1959.
9. Анчабадзе 3. В., История и культура древней Абхазии, М., 1964.
10. Бгажба О. X., Бжания В. В., Гунба М. М., Соловьев Л. Н., Шамба Г. К., Шервашидзе Л. А., Археологические исследования в Абхазии, — «АО 1970 г.», М., 1971.
11. Бердзенишвили К. И., Позднеантичная керамика из Цебельды, — «МАГК», II, 1959.
12. Бжания В. В., Исследование памятников каменного века и эпохи бронзы в Абхазии, — «АО 1969 г.», М., 1970.
13. Бжания Ц. Н., Из истории хозяйства абхазов (Этнографические очерки), Сухуми, 1962.
14. «Бюллетень № 3 Распорядительного комитета Первого съезда деятелей по краеведению Черноморского побережья и Западного Кавказа», Сухум, 1924.
15. Воронов Ю. Н., К истории экономических связей Апсилии в IV—VII вв. (привозная стеклянная посуда из Цебельды), — «КСИА», 138, 1973.
16. Воронов Ю. Н., Археологическая карта Абхазии, Сухуми, 1969.
17. Воронов Ю. Н., Вознюк А. С., Юшин В. А., Алуштинский могильник IV—VI вв. н. э. в Абхазии, — «СА», 1970, № 1.
18. Воронов Ю. Н., Юшин В. А., Новые памятники цебельдинской культуры в Абхазии, — «СА», 1973, № 1.
19. Воронов Ю. Н., Юшин В. А., Погребение VII в. н. э. из с. Цебельда в Абхазии, — «КСИА», 128, 1971.
20. Воронов Ю. Н., История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья (по данным археологии), автореф. канд. дисс., М., 1971.
21. Воронов Ю. П., К вопросу о локализации кораксов и их крепости в Абхазии, — «ВДИ», 1968, № 3.
22. Воронов Ю. Н., Краткий очерк археологии Клухорского перевального пути, «Алашара», Сухуми, 1969.
23. Воронов Ю. Н., Об Эшерском городище, — «СА», 1972, № 1.
24. Воронов Ю. Н., Разведки в Абхазской АССР, — «АО 1970 г.», М., 1971.
25. Воронов Ю. Н., Разведочные работы в Абхазской АССР, — «АО 1971 г.», М., 1972.
26. Гзелишвили И. А., Остатки кремации, погребенные в глиняных сосудах в Абхазии, — «САНГ», VIII, 1-2, Тбилиси, 1947.
27. Голенко К. В., Денежное обращение Колхиды в римское время, Л., 1964.
28. Гупба М. М., Археологические раскопки в с. Цебельда в 1969 г., — в сб. «Археологические исследования в Грузни в 1969 г.», Тбилиси, 1971.
29. Джанашиа С. Н., Труды, т. II, Тбилиси, 1953.
30. Ельницкий Л. А., О малоизученных или утраченных греческих и латинских надписях Закавказья, — «ВДИ», 1964. № 2.
31. Иерусалимская А. А., О Северо-Кавказском «шелковом пути» в раннем средневековье, — «СА», 1967, № 2.
32. Инадзе М. П., К истории Грузии античного периода (Флавий Арриан и его сведения о Грузии), автореф. канд. дисс., Тбилиси, 1953.
33. Инадзе М. П., Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси, 1968.
34. Инал-ипа Ш. Д., Абхазы (Историко-этнографические очерки), Сухуми, 1969.
35. «Картлис цховреба», т. I, Тбилиси, 1955.
36. Ковалевская В. Б. (Деопик), Стеклянные, каменные и металлические украшения IV—IX вв. Северного Кавказа и Крыма как исторический источник, автореф. канд. дисс., М., 1961.
37. Кудрявцев О. В., Восточная политика римской империи в начале правления Нерона, — «ВДИ», 1948, № 2.
38. Куфтин Б. А., Материалы к археологии Колхиды, т. I, Тбилиси, 1949.
39. Куфтин Б. А., Материалы к археологии Колхиды, т. II, Тбилиси, 1950.
40. Куфтырева Н. С., Лашхия Ш. В., Мгеладзе К. Г., Природа Абхазии, Сухуми, 1961.
41. Латышев В. В., Известия древних писателей о Скифии и Кавказе, — «ВДИ», 1947—1949.
42. Леквинадзе В. А., Материалы к монументальному строительству в Лазике, — «ВГМГ», XXII-В, 1961.
43. Леквинадзе В. А., Понтийский лимес, — «ВДИ», 1969, № 2.
44. Леквинадзе В. А., По поводу римских крепостей в Восточном Причерноморье, — «САНГ», X : I, 1965.
45. Машкин И. А., История древнего Рима, М., 1956.
46. Меликишвили Г. А., К истории древней Грузии, Тбилиси, 1959.
47. Миллер А. А., Разведки на Черноморском побережье Кавказа в 1907 г., — «ИАК», 33, 1909.
48. Пачулиа В. П., Исторические памятники Абхазии, их значение и охрана, М., 1968.
49. Сорокина Н. П., О стеклянных сосудах с каплями синего стекла из Причерноморья, — «СА», 1971, № 4.
50. Сорокина Н. П., Позднеантичное и раннесредневековое стекло с Таманского городища, — в сб. «Керамика и стекло древней Тмутаракани», М., 1963.
51. Сорокина Н. П., Стекло из раскопок Пантикапея 1945—1959 гг., — «МИА», 103, 1962.
52. Стражев В. И., Руинная Абхазия, — «ИАНО», т. I, Сухуми, 1925.
53. Трапш М. М., Культура цебельдинских некрополей,— «Труды», т. III, Тбилиси, 1973.
54. Трапш М. М., Некоторые итоги раскопок цебельдинских некрополей в 1960—1962 гг. — «ТАИ», XXXIII-XXXIV, 1963.
55. Трапш М. М., О некоторых итогах археологических исследований в с. Цебельда Сухумского района, — «ТАИ», XXXII, 1961.
56. Уварова П. С., Кавказ (Абхазия, Аджария, Шавшетия, Посховский участок). Путевые заметки, II, М., 1891.
57. Xазанов А. М., Очерки военного дела сарматов, М., 1971.
58. Xонелия Р. А., Некоторые вопросы политической истории Абхазии VI—VIII вв. по данным армянских источников, — «Сборник научных работ аспирантов», Сухуми, 1967.
59. Xоштария Н. В., Цихисдзири, Тбилиси, 1941.
60. Xоштария Н. В., Чхороцку — могильник с трупосожжением (захоронения в урнах и остатки поселений), — «МИГК», II, 1941.
61. Шамба Г. К., Ахаччархва — древний могильник нагорной Абхазии, Сухуми, 1970.
62. Шамба Г. К., Керамические изделия позднеантичной эпохи из некрополя Ахаччаохва, — «ТСГПИ», XVIII-XIX, 1966.
63. Шамба Г. К., Население нагорной Абхазии в позднеантичную эпоху (по археологическим данным некрополя Ахаччархва), автореф. канд. дисс., Тбилиси, 1966.
64. Шамба Г. К., Позднеантичные погребения нагорной Абхазии, — «СА», 1965, № 2.
65. Шамба Г. К., Стеклянная посуда позднеантичной эпохи из раскопок в районе Цебельды 1962 г.,— «Тезисы докладов сессии Абгосмузея», Сухуми, 1966.
66. Шамба Г. К., Фибулы из некрополя Ахаччархва, — «МАА», 1967.
67. J. Werner, Die Fibeln der Sammlung Diergardt (Völkerwanderunsfszeitlicher Schmuck), Berlin, 1961.
68. J. Werner, Zu donauländischen Beziehungen des alamannischen Gräberfeldes am alten Gotterbarmweg in Basel, Helvetia antiqua, Zurich, 1966.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
АО — Археологические открытия, М.
ВГМГ — Вестник Государственного музея Грузии, Тбилиси.
ВДИ — Вестник древней истории, М.
ИАК — Известия Археологической комиссии, СПб.
ИАНО — Известия Абхазского научного общества, Сухуми.
КСИА — Краткие сообщения Института археологии, М.
МАА — Материалы по археологии Абхазии, Тбилиси.
МАГК — Материалы по археологии Грузии и Кавказа, Тбилиси.
МИА — Материалы и исследования по археологии СССР, М.
МИГК — Материалы по истории Грузии и Кавказа, Тбилиси.
СА — Советская археология, М.
САИ — Свод археологических источников, М.
САНГ — Сообщения Академии наук Грузинской ССР, Тбилиси.
ТАГМ — Труды Абхазского государственного музея, Сухуми.
ТАМ — Труды Абхазского Института языка, литературы и. истории им. Д. И. Гулиа АН СССР.
ТСГПИ — Труды Сухумского государственного педагогического института, Сухуми.
(Опубликовано в: Москва, "Наука", Главная редакция восточной литературы, 1975.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.annals.xlegio.ru.)
(OCR Halgar Fenrisson)
