А. Скаков. Статьи

Александр Скаков

Статьи:

Абхазия: социально-политические итоги 2017 года (в соавт. с В. Мухановым) (PDF; 367 Кб)
(Международная аналитика. 2017, № 3. С. 43-55.)
Путеводители по Абхазии начала XXI века: общее и особенное, достоинства и недостатки (DOC; 66 Кб)
(Доклад на III Международных Инал-иповских чтениях 4-6 октября 2016 г., г. Сухум)
Абхазия в 2015 году: основные политические и социально-экономические тренды (в соавт. с В. Новиковым) (PDF; 307 Кб)
(Ежегодник ИМИ, 2016. Выпуск 1 (15). Международная политика в меняющемся мире. - М., 2016. С. 117-128.)
Абхазия в античности: попытка анализа письменных источников

Абхазия в античности: попытка анализа письменных источников

«Саннийская археология – закрытая книга»
(Дейвид Браунд о саннах Арриана)

Нередко многим археологам и историкам древности, мимоходом обращающимся к прошлому Западного Закавказья и Северо-Западного Кавказа в эпоху античности, кажется, что история этого региона во второй половине I тыс. до н.э. – начале I тыс. н.э. относительно неплохо изучена. На территории Абхазии уже более ста лет ведутся интенсивные археологические исследования, античные авторы оставили пусть и разрозненные, но многочисленные сведения о проживавших здесь древних племенах. Что может быть проще: выдели археологическую культуру и наложи на её ареал известный по античным источникам этноним. Стоит ли задаваться вопросом – а является ли вообще этот известный нам термин этнонимом? Все кажется простым: вот выделенная во второй четверти XX в. колхидская культура (или, если кому-то больше нравится, колхидо-кобанская), а вот известные нам в античной традиции «колхи». Отсюда делается вывод, превращающий археологическую колхидскую культуру в «колхскую культуру», принадлежавшую, понятно, предкам современных грузин (точнее, мегрел или сванов). Никаким другим этническим объединениям места на карте Западного Закавказья в эпоху древности уже не оставалось. Очевидно, не оставалось места и для предков современных абхазов. Как мы попытаемся показать ниже, этнокультурная карта этого региона в древности была гораздо более сложной.

Многоплеменность Западного Закавказья

Уже относительно давно своего рода аксиомами стали утверждения о существовании как единой колхидской культуры эпохи поздней бронзы – раннего железа, занимающей всю территорию Западного Закавказья (а, по мнению некоторых исследователей, распространяющейся также на Северный и Центральный Кавказ), так и могущественного Колхидского царства, под влияние которого, якобы, подпали греческие поселения, так и не ставшие полисами (1). О Колхидском царстве мы, за исключением мифических сведений, относящихся к мифу об аргонавтах, имеем информацию из крайне незначительного числа источников. Известная по урартским источникам «страна Кулха» находилась, несомненно, в значительно более южных районах Восточного Причерноморья (область Кларджети в течении реки Чорох) и в этой связи вряд ли может нас интересовать. Ксенофонт, в описании событий 401 г. до н.э., упоминает страну фазиан, где царствовал потомок Аэта. Страбон говорит о Колхиде, в которой цари («благополучие их было невелико») владеют страной, разделенной на скептухии. В то же время, Страбон, описывая земли занимающихся пиратством племен ахейцев, зигов и гениохов, также говорит об их разделении на скептухии, подвластные тиранам и царям, причем у гениохов в I в. до н.э. одновременно правило четыре царя. Соаны, согласно Страбону, управлялись царем и советом из 300 человек. Тем самым, в один ряд встают якобы могущественные колхи, отсталые пиратские племена гористого побережья (ахейцы, зги и гениохи) и горцы-соаны: царская власть и у тех и у других была достаточно слабой, говорить о существовании устойчивых государственных образований для этого времени не приходится. Упомянем в этой связи и следующее заключение: «на основании нумизматического материала факт существования единого Колхидского царства во II-I вв. до н.э. не подтверждается» (2).

Имеющиеся археологические и лингвистические данные не позволяют говорить о культурном и этническом единстве населения Западного Закавказья во II-I тыс. до н.э. Столь же необоснованно было бы напрямую связывать его с исключительно с картвельским или же только с абхазо-адыгским кругом. Представление о существовании единой колхидской или, тем более, «колхской» культуры постепенно уходит в прошлое и становится не более чем фактом историографии (3). А именно существование этой культуры стало, как уже говорилось, основанием для тезиса об этнокультурном единстве населения Колхиды, где, якобы, «превалировал картвельский (колхский и сванский) этнический элемент» (4).

Как было принято считать, античная Колхида, полностью соответствующая Западному Закавказью, населялась племенем или племенным объединением колхов. Это не совсем так. Общепризнанно существование в древности двух значений термина «колхи» (5). С одной стороны, «колхи» – это один из этнонимов, локализуемый ранними авторами между Диоскуриадой и Апсаром. В то же время, Ксенофонт (около 430 г. до н.э. – вторая четверть IV в. до н.э.) уверенно помещает колхов в окрестностях Трапезунта. Отметим, что А.И. Иванчик странным образом связывает этот рассказ Ксенофонта с «пережитками старого представления о локализации Колхиды», связанными с местоположением гипотетического «царства Кулха», разрушенного, якобы, на рубеже VIII-VII вв. до н.э. (6) Но Ксенофонт, все же, опирался не на литературную или устную традицию, а на собственные впечатления, как очевидца и участника описанных им событий. С другой стороны, «колхи» - это собирательное название значительного числа племен, вероятно, разноязычных. Именно в данном контексте следует понимать определение Гекатеем Милетским кораксов и мосхов как «племен колхов». Прямолинейная трактовка таких определений представляется сомнительной. К примеру, как указывают схолии к Эсхилу, «скифским племенем» считались халибы, населяющие север Анатолии (i), а сама Колхида располагалась в Скифии. Более того, Гезихий Александрийский называет кораксов «скифским народом». Разумеется, никому не приходит в голову делать выводы об этнокультурной ситуации в Восточном Причерноморье на основании информации такого характера.

Наиболее ранние античные источники подтверждают наличие в регионе, занимаемом выделенной в середине XX века Колхидской культурой, нескольких племенных общностей. Поэтому не соответствует действительности утверждение Н. Ломоури: «все античные авторы, описывающие ситуацию в Восточном Причерноморье, называют здесь лишь один народ – колхов» (7). Тем более, что чуть ниже исследователь опровергает сам себя: «для VI-I вв. до н. э. реальным остается проживание в Северной Колхиде колхов, колов и кораксов» (8). Кроме того, этническую карту и этническую номенклатуру региона следует рассматривать в динамике, так как сомнительно, что на протяжении более чем полтысячелетия границы племен и племенных общностей оставались неизменными.

Этническая карта региона: от Псевдо-Скилака до Плиния

Некоторые неувязки и откровенные натяжки, связанные со стремлением того или иного исследователя разместить определенный топоним или племя в рамках своей «исторической родины», порою обусловлены не только лежащими вне научного знания политическими пристрастиями, но и непониманием специфики источника. Как правило, за исключением мифологических сочинений или же кратких и случайных упоминаний восточнопричерноморских реалий, мы имеем дело с двумя категориями источников. Это землеописания (восходящие иногда к итинерариям – описаниям сухопутных дорог) и периплы, то есть описания морского побережья. В ряде случаев, как, например, у Страбона, присутствуют оба жанра, соединенные при этом, порой, достаточно механически. Тщетным занятием был бы поиск в периплах информации о жителях горных ущелий, отдаленных от моря. Перипл был предназначен для путешествующих морем и потому, во-первых, описывал все земли по порядку, так, как они располагались в реальности, последовательность перечисления племен соблюдалась строго, а во вторых, абсолютно не интересовался жителями горных ущелий, не давая о них никакой информации.

Любопытно, что механическое совмещение двух различных подходов к географическому описанию прослеживается и на античных картах (9). Так, на Певтингеровой карте, на картографическую основу, «вполне похожую на современную», механически накладывается римская дорожная система, лишенная ландшафтной привязки. Ряд портовых городов, в том числе, Апсар, Фасис, Себастополис, оказались в итоге вдали от моря, а прибрежная дорога Трапезунт-Себастополис показана уходящей в глубь материка. Таким образом, необходимо не отвергать огульно тот или иной источник как недостоверный, а попытаться понять его характер и специфику.

Уже Геродот (III,97) говорит о «соседях колхов», проживающих между их областью и Кавказским хребтом. Более того, если следовать Геродоту, область колхов начиналась только у реки Фасис, то есть современной Риони (I,104). Согласно Псевдо-Скилаку Кариандскому (30-е гг. IV в. до н.э., сведения, как предполагается, относятся ко второй половине V – первой половине IV вв. до н.э.), колхи занимали территорию от Диоскурии (район Сухума) до Апсара (ныне Гонио): «за ними народ колхи и город Диоскурида и Гиен, город эллинский». Северо-западнее колхов на побережье Черного моря проживали племена гелонов. В этой связи вызывает удивление утверждение В.Ф. Бутба: «мы не имеем ни одного факта (не считая ничем не подтверждаемой ссылки Арриана), связывающего гелонов и будинов с Кавказским Причерноморьем» (10). Далее, за гелонами, размещались меланхленов, в земле последних протекали реки Метасорис и Айгипий. Их можно предположительно связать с наиболее значительными реками данного региона – Псоу (или Мзымта) и Бзыбью. Еще далее на северо-запад, до «эллинского города» Торика и торетов (как считается, они находились в Геленджикской бухте (11)) размещались область Колика, племена кораксов, гениохов, ахеев (ахейцев).

Отметим, что соседство кораксов и колов, живущих в области Колика, отмечается и у Гекатея Милетского (VI – начало V вв. до н.э.), который четко различает колов и колхов (фр.185 и 186). Ничего, кроме отдаленного созвучия, не указывает на то, что «прямая связь этнонима «колы» с наименованием колхов вряд ли может вызывать сомнения» (12). Плиний Старший размещает Колику в соседстве с гениохами. Нет никаких оснований связывать колов и Колику, как это делают некоторые исследователи, с юго-восточной Абхазией (13) или с «северо-восточной частью Колхидской низменности и прилегающими к ней предгорьями» (14), очевидно, следуя элементарной логике, эту область необходимо помещать северо-западнее современной Абхазии. В периплах, а именно с ними мы имеем дело в большинстве случаев, речь идет о племенах, населяющих именно прибрежные районы, а не внутренние, тем более, горные, районы Колхиды. Было бы непродуктивно ждать от исторических источников того, что они заведомо не могут дать.

При этом и Г.К. Шамба и Ю.Н. Воронов локализуя колов и Колику юго-восточнее современного Сухума, исходили из того, что колы фиксируются Гекатеем Милетским и Псевдо-Скилаком южнее кораксов. А кораксы традиционно связываются с рекой Коракс, которую часто отождествляют с современной рекой Кодор. Такой подход вызывает серьезные сомнения, связанные с тем, что источники, позволяющие отождествить эти реки, относятся к значительно более позднему времени. Но самое главное препятствие состоит в том, что кораксов Псевдо-Скилак упоминает не просто перед Диоскуриадой, а значительно раньше её, описание же у него идет с северо-запада на юго-восток. От Диоскуриады (район современного Сухума) кораксов отделяют область Колика, земля меланхленов с реками Метасорис и Айгипий, наконец, земля гелонов. Очевидно поэтому, что кораксов и колов для второй половины I тыс. до н.э. можно помещать только северо-западнее современного Сочи.

Размещение кораксов между Коликой и гениохами делает невозможным их локализацию в Юго-Восточной Абхазии. При этом источники, четко различающие кораксов и гениохов, не дают оснований для вывода о том, что этноним «гениохи» в это время является собирательным для кораксов и «ряда других этнических объединений древней Абхазии» (15). Нет никаких оснований и для локализации кораксов в Бзыбском ущелье (16). Логике источников, являющихся, напомним, периплами, противоречит и помещение кораксов в районе Пацхирской крепости близ Цебельды (17). Абсолютно безосновательно «Кораксийская крепость» Гекатея Милетского отождествляется с Пацхирской крепостью, находящейся восточнее Сухума. Как будто бы в эпоху античности на территории Абхазии не было других крепостей, кроме Пацхирской. Столь же необоснованно размещение кораксов в районе Шубары в бассейне р. Гумисты севернее Сухума (18) Единственный автор, помещающий кораксов близ Диоскуриады, это Плиний Старший, но, как будет показано ниже, в этом месте он опирался на несколько разновременных источников, основательно перепутав последовательность перечисления племен.

Картину, близкую к предлагаемой Псевдо-Скилаком, мы видим у Помпония Мелы (I в. н.э.), опирающегося на более ранние ионийские источники. Вдоль Черноморского побережья, согласно этому автору, проживают (с юго-востока на северо-запад) меланхлены, тореты, «шесть Колик», кораксы, фтирофаги, гениохи, ахеи, керкеты. Здесь упоминаемые Страбоном в близлежащих горных ущельях фтирофаги оказались на побережье, вклинившись между кораксами и гениохами, а тореты, по сравнению с временами Псевдо-Скилака, переместились далеко на юго-восток, с берегов Геленджикской бухты в район современного Адлера. Отметим, что локализация фтирофагов на побережье между кораксами и гениохами в какой-то степени соответствует данным Арриана, отмечавшего проживание фтирофагов «в древности» в районе Нитики (Гагра или Цандрипш). В остальном этническая карта Помпония Мелы соответствует географическим представлениям Псевдо-Скилака. По свидетельству Аппиана (102) и Страбона (XI,II,13), Митридат при переходе на Боспор пересек сначала владения гениохов, а затем – землю ахейцев, что также соответствует данной этнической карте. Приблизительно такую же этническую карту мы находим у Дионисия Периэгета (I-II вв.), опиравшегося на более ранние источники. За колхами живут тиндариды (очевидно, в районе Диоскурии), далее зиги, гениохи, ахейцы, тореты, керкеты и даже киммерийцы. Здесь на смену гелонам, меланхленам, колам и кораксам пришли тиндариды.

Согласно Страбону (I в. до н.э. – I в. н.э.), побережье, занимаемое гениохами и ахейцами (между которыми у этого автора вклиниваются зиги) гористо и лишено гаваней, эти племена ведут разбойничью жизнь, скрываясь в ущельях и бесплодных местностях (XI,II). Данное описание вполне соответствует району между Сочи и Геленджиком. За гениохами (и керкетами), на границе Колхиды, проживали мосхи (XI,II,14) или макропогоны (XI,II,1). Страбон при описании региона опирается на два несколько противоречащих друг другу источника. По одному из них (Страбон ссылается на «историков митридатовых войн»), между гениохами и Питиунтом размещались керкеты, по другому (перипл Артемидора Эфесского 104-100 гг. до н.э.) – керкеты находились в районе Бат, между Анапой и Геленджиком, то есть там, где их помещал Псевдо-Скилак Кариандский, а земли гениохов доходили до Питиунта. В отличие от Н. Ломоури (19), у нас, как и у Страбона, информация «историков митридатовых войн» не вызывает недоверия. Поход Митридата по восточному берегу Черного моря не мог не привести к пополнению географических знаний античного мира о проживающих там народностях. Возможно, расхождение между «историками митридатовых войн» и Артемидором Эфесским, как предполагал в свое время Г.А. Меликишвили (20), связано с изменением этнической карты региона в первой половине I в. до н.э.

В горной части страны, над приморскими племенами, жили фтирофаги (упоминается их ущелье, но нет никаких причин делать на этом основании вывод о проживании фтирофагов в Кодорском ущелье (21), на территории Восточного Причерноморья, безусловно, ущелий всегда было более чем достаточно) и, восточнее, соаны, занимающие вершины Кавказа, возвышающиеся над Диоскуриадой. Соаны (суаны, санны), по нашему мнению, не тождественны санигам (противоположное мнение обосновывал Ю.Н. Воронов (22), так как у Плиния Старшего, к примеру, они упоминаются раздельно и в различных регионах Кавказа (VI,14). Разумеется, здесь можно сослаться на свойственное Плинию Старшему умение перепутать и достаточно механически соединить разновременные источники. Тем не менее, саниги всеми античными авторами локализуются западнее Диоскуриады-Себастополиса или же в районе этого города, а санны-соаны, наряду с фтирофагами, размещаются либо в горах над Диоскуриадой, либо значительно восточнее последней. Использовать же в этой связи мягко говоря невразумительное высказывание Ипполита Римского (III в. н.э.), идентифицирующего суанов и санигов, вряд ли оправданно. По справедливому замечанию Б.М. Гунба, «ссылаясь на Ипполита Римского, делать какие-либо кокретные выводы весьма опрометчиво» (23). Не тождественны соаны и саннам, которых Арриан помещает недалеко от Трапезунта. Все это не означает, что соаны, являющиеся, по нашему мнению, союзом племен, безоговорочно тождественны предкам современных сванов, хотя нельзя полностью исключать возможность некоторой преемственности между ними. Тождественность соанов и сванов не вызывала, кстати, сомнений у большинства как абхазских (24), так и российских (25) ученых. В целом, именно эту точку зрения можно считать общепринятой, хотя, повторюсь ещё раз, проводить линию прямой преемственности между союзом племен конца I тыс. до н.э. и современным этносом затруднительно. Что же касается древних «фтирофагов», характеристика, данная Страбоном этому племени, стала причиной отсутствия каких-либо версий об его этнической принадлежности.

Вероятно, источники Страбона отражают ситуацию, когда владения гениохов расширились на юго-восток, доходя до Питиунта (устье Бзыби), который, как сообщает Плиний Старший (23/24-79 гг.), был разграблен ими несколько позже («богатейший город Питиунт разграблен гениохами») (VI,16).

Согласно Плинию, ахейцы переместились в район Питиунта, меланхлены и кораксы - в район Диоскурии. Кроме того, Плиний упоминает гениохов и саннов гениохов в районах Апсара и Трапезунта (VI,12). Таким образом, в II-I вв. до н.э. наблюдается серьезное изменение этнической номенклатуры региона, связанное с перемещением племенных образований, занимающих побережье между современными Сочи и Новороссийском, на юго-восток, в районы современной Абхазии и, возможно, ещё далее на юг. Впрочем, упоминание гениохов (как и других народов северо-восточного побережья Черного моря, в частности, керкетов (Страбон, Квинт Курций Руф, Палефат, Гелланик (ii)) в южных районах Колхиды или на севере Анатолии можно объяснить и иначе. Ряд источников говорит об основании Диоскуриады (Помпоний Мела) и Фасиса (Гераклид, эксцерпт «Политии фасиан» Аристотеля) «в земле гениохов». Вполне вероятно, что эти утверждения восходят к раннему источнику, отражающему доколонизационный период, когда гениохи контролировали большую часть восточного побережья Черного моря. В этом случае упоминание Плинием и Аррианом гениохов в районах Апсара и Трапезунта может свидетельствовать о сохранении здесь связанных с этим этнонимом племенных групп. С аналогичным предположением, которое кажется нам вполне вероятным, выступал Г.К. Шамба, по мнению которого, «со второй половины I тыс. до н.э. гениохийские племена в Восточном Причерноморье выглядят как отдельные островки» (26). Странным образом, для Н.Ю. Ломоури упоминание гениохов в эксцерпте «Политии фасиан» является аргументом в пользу недостоверности и сомнительности всего этого фрагмента, так как, якобы, «по данным всех других античных авторов, гениохи проживали значительно севернее, а по некоторым данным, значительно южнее р. Фасиса, но в обоих случаях за пределами Колхиды» (27). Исходя из подобной системы аргументации, можно поставить под сомнение практически любой античный источник. Что же касается гениохов – их первоначальный ареал расселения (в качестве союза племен) в самом деле мог включать как Колхиду в узком смысле, так и прилегающие к ней с севера и юга территории.

Кроме того, изменение этнической номенклатуры может и не означать изменения этнической карты региона. Тем не менее, утверждение Ю.Н. Воронова (28) об отсутствии каких-либо данных, свидетельствующих о вторжении и расселении «пришлого элемента» в Восточном Причерноморье в последние века до нашей эры представляется нам необоснованным. Во-первых, очевидно перемещение ряда этнонимов в юго-восточном направлении. Во-вторых, в этом контексте необходимо рассматривать и разрушение Питиунта гениохами. И, наконец, с вторжениями северо-западных соседей и общей нестабильностью следует связывать и признаваемые Ю.Н. Вороновым резкое сокращение населения и запустение приморской зоны Абхазии.

На протяжении длительного периода большинство источников устойчиво размещает гениохов в северо-восточной части Черноморского побережья, скорее всего, в районе современных Туапсе и Архипо-Осиповки. С другой стороны, как видим, есть вызывающая доверие информация об их проживании в доколонизационный и в раннеантичный период, а в некоторых случаях, и позже, на Черноморском побережье в районах Трапезунта, Апсара, Фасиса и Диоскурии. Поэтому одинаково ошибочными нам кажутся как утверждение о том, что «гениохи никогда не проживали на территории Абхазии и недоразумением является попытка их локализации в Северо-западной Колхиде» (29), так и попытки выделить на территории Абхазии «культуру гениохов», связав её с предками современных абхазов (30). При этом желание связать гениохов, как и санигов, со сванами, практически не утруждая себя внятными доказательствами (31), не может не вызывать удивления.

Корреляция письменных источников с данными археологии

Кажущаяся противоречивость имеющихся источников, обусловленная, в первую очередь, как нам кажется, их разновременностью, вынудила ряд исследователей отказаться от попыток определения принадлежности изучаемых ими памятников к тому или иному племенному объединению древности. Одним из немногих исключений, подтверждающих, кстати говоря, возможность отождествления археологического памятника с тем или иным этнонимом, стали работы А.А. Малышева и возглавляемого им коллектива авторов, посвященные могильникам древней Синдики и прилегающих территорий (32). Есть и обратные примеры. Так, погребения эпохи раннего железа могильника Назарова щель – I (пос. Архипо-Осиповка), по выводу авторов раскопок, «очевидно, принадлежат меотам в широком смысле (керкетам, гениохам, «поедатеям вшей» античных авторов), исконно населявшим эту территорию» (33). Таким образом, памятник, находящийся за пределами расселения исторических меотов, не только связывается с меотами, но и, одновременно, к меотам оказываются отнесены керкеты, гениохи и фтирофаги, то есть племена, расселенные от современной Анапы до Центральной Абхазии. Получается, что все они проживали на небольшом пятачке земли близ современной Архипо-Осиповки. Такой подход к анализу исторических источников и определению соотношения древних этнонимов с археологическими памятниками ни в коей мере не может нас удовлетворить.

Гипотеза о существовании в эпоху поздней бронзы - раннего железа кобано-колхидской культурно-исторической общности, в рамках которой выделяется ряд самостоятельных, хотя и родственных культур, была выдвинута нами несколько лет назад и активно поддержана рядом ведущих специалистов (А.П. Мошинский). На территории Западного Закавказья нами, как было обосновано в ряде работ, выделяется несколько самостоятельных археологических культур (Бзыбская, Ингури-Рионская, Лечхумо-Имеретинская), входящих в Кобано-колхидскую культурно-историческую общность (34).

Сколько-нибудь обоснованных возражений, исходящих из анализа археологического материала, данная концепция не вызвала, а звучащие иногда критические замечания опираются исключительно на ненаучные аргументы (iii). К примеру, в качестве аргументов используются следующие тезисы: «ну вот, будем теперь выделять для каждого ущелья отдельную культуру» или «принято считать, что существуют отдельные кобанская и колхидская культуры, и это является аксиомой». Хотелось бы, чтобы полемика велась в рамках научной дискуссии с разбором аргументов оппонента и, что немаловажно, сопровождалась вводом в научный оборот до сих пор в своем большинстве неопубликованных памятников этого исторического периода. Я имею в виду узловые для данного региона Тамышское и Бамборское поселения, большинство других поселенческих памятников Абхазии эпохи поздней бронзы - раннего железа. В противном случае, все заявления, к примеру, об единстве керамического комплекса этой эпохи в Западном Закавказье выглядят голословными, более того, имеющийся материал заставляет в них усомниться.

В свою очередь, могу сделать одно замечание, также имеющее не научный, а, скорее, политический характер. Как ни странно, доминирующие среди абхазских археологов ревнители тезиса о существовании единой колхидской культуры в своих построениях полностью единодушны с господствующей в грузинской исторической науке парадигмой. А исходит эта парадигма из старого тезиса об идентичности археологической материальной культуры и этнографической культуры, то есть определенного этнического образования, как правило, племенной общности. То есть Западное Закавказье (или вообще большая часть Кавказа - !!!) занята колхидской культурой, которая соответствует либо мегрело-занскому, либо сванскому этносу.

Безусловно, представление о полном совпадении ареалов археологических культур и этнических границ было связано с определенным уровнем развития науки и в настоящее время уже не может быть безоговорочно принято. Извинительная в первой половине XX в. абсолютная убежденность в полном соответствии культуры и этноса в наше время уже, как минимум, «требует серьезной аргументации» (В.Б. Ковалевская). Утверждение о таком совпадении требует, по крайней мере, рассмотрения археологической культуры как реконструированной нами целостной системы, включающей информацию не только о погребальном обряде, керамическом и металлическом комплексе, домостроении и т.д., но и о целом ряде этнических критериев (язык, самосознание, мировоззрение и др.), данные о которых, как правило, нам недоступны.

В том случае, если мы и далее будем, пусть и порой не объявляя об этом во всеуслышание, приравнивать археологическую культуру к этносу, дискуссия, неизбежно, полностью потеряет научный характер и будет вестись только на одну тему: принадлежит ли тот или иной памятник гениохам, сванам или мегрелам. Этот путь вряд ли перспективен. Напротив, гораздо более продуктивным представляется своего рода восхождение от частного к общему: конкретный археологический памятник – группа памятников (к примеру, памятники одного ущелья) – локальный вариант – археологическая культура – культурно-историческая общность. Такой подход должен сопровождаться тщательным выявлением всего массива связей как между отдельными памятниками, так и между их группами, локальными вариантами, культурами.

Пока что, учитывая слабую, по сравнению с соседними регионами России, изученность как древностей района Сочи, так и археологических памятников Абхазии, уверенно выделять группы памятников и локальные варианты, а, порой, и археологические культуры, а далее, при возможности, соотносить их с письменными источниками, конечно, затруднительно. Тем не менее, ставить такую цель можно и нужно, иначе кораксы, колы, гениохи, соаны и фтирофаги так и останутся для нас навсегда фантомами, не имеющими ни своей территории, ни своей истории, перемещающимися по карте в зависимости от воли исследователя, не всегда свободного от ложно понимаемого патриотизма.

На сегодняшний день можно сделать ряд предварительных выводов. Территория, занятая собственно колхами по Псевдо-Скилаку, совпадает с выделенной нами Ингури-Рионской колхидской культурой (35). Область гелонов соответствует в этом случае Бзыбской колхидской культурой, с меланхленами можно связать либо памятники типа Гагринского могильника, либо культуру, представленную обнаруженными недавно поселениями в районе Адлера (36). Как материальная культура (металлический инвентарь, керамика), так и погребальный обряд Бзыбской колхидской культуры резко отличают её от памятников соседних регионов. Племенам, проживающим, согласно Геродоту, между колхами и Кавказскими горами, принадлежат, вероятно, памятники круга могильников Шубара, Мерхеули, Джантух, Ларилари. Их материальная культура и погребальный обряд резко отличают эти некрополи от памятников приморской Абхазии. Безусловно, такая корреляция между древними этнонимами и археологическими культурами не может не носить гипотетического характера. Несомненно только наличие в Северо-западном Закавказье, кроме племенной общности колхов, границы которой в середине I тыс. до н.э. доходили до Диоскурии, ещё целого ряда племен и племенных общностей. Это, кстати, соответствует утверждению Страбона о том, что в Диоскуриаду собирается если не 300, то уж не менее 70 народностей, причем «все они говорят на разных языках, так как живут врозь и замкнуто в силу своей гордости и дикости» (XI,II,16).

Перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет

В период походов ранних кочевников – киммерийцев и скифов (конец VIII – VII вв. до н.э.), активно использовавших перевальные маршруты через Главный Кавказский хребет, происходит активизация связей между населением Западного Закавказья и племенами Северного Кавказа (37). По устоявшемуся в отечественной науке представлению (38) путь исторических киммерийцев в Переднюю Азию пролегал по «Меотидо-Колхидской дороге», вдоль восточного побережья Черного моря, а несколько позже за ними по этому же маршруту последовала часть ранних скифов. Нами уже обращалось внимание на труднопроходимость относительно малонаселенного в то время побережья Черного моря между Гагрой и Геленджиком (39). По словам Аппиана, описывающего переход Митридата из Диоскурии на Боспор через земли гениохов и ахейцев, «он совершил столь огромный путь в столь короткое время и прошел через столько диких племен и через так называемые «скифские запоры», до тех пор для всех непроходимые» (102).

О невозможности продвижения крупных конных отрядов вдоль «густо заросшего субтропическим лесом» и, добавим ещё, прегражденного до недавнего времени непроходимыми скалами, Черноморского побережья, говорил и И.М. Дьяконов (40). В частности, в районе Гагр, по воспоминаниям русского офицера-разведчика первой половины XIX в. Ф.Ф. Торнау, «отвесные скалы перегораживали дорогу», «горы, примыкавшие к морю, в редком месте позволяли втащить на них лошадей», «объехать было невозможно, и мы перешли через них по головоломной тропинке, рискуя упасть сами или уронить в море наших лошадей», а «дорожка» в горы «в недальнем расстоянии делается невозможною для лошадей» (41). Утверждение о существовании в древности так называемой «Меото-Колхидской дороги», на наш взгляд, ничем не обосновано. Отметим, что сомнения в возможности использования киммерийцами «меотидо-колхидского пути» были высказаны и Г.Т. Квирквелия (42). По его мнению, у Геродота нигде прямо не говорится, что киммерийцы использовали именно этот путь, и более вероятным ему кажется движение киммерийцев вдоль западного берега Черного моря.

По нашему мнению, наиболее вероятны два маршрута походов ранних кочевников через Большой Кавказ в VIII-VII вв. до н.э. Первый путь через перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг соединял горную Дигорию и Рачу, второй – через Клухорский и другие перевалы связывал Абхазию и Кисловодскую котловину. В дальнейшем здесь, по мнению Ю.Н. Воронова (43), пролегли Мисимианский и Даринский «пути» эпохи раннего средневековья. «Мисимианский путь» через перевалы Баса-Чубери и Донгуз-Орунбаши соединял ущелья рек Ингури и Галидзга с верховьями Баксана и Кубани, а «Даринский путь» из Кодорского ущелья через Клухорский перевал приводил в верховья Теберды. Спустя много веков по этому маршруту прошла Военно-Сухумская дорога.

Любопытно, что сванский фольклор сохранил любопытное предание о нашествии на Сванетию неведомого северного народа, прошедшего через Главный Кавказский хребет двумя маршрутами – с верховьев Кубани по перевалу Баса-Чубери и с верховьев Теберды по Клухорскому перевалу, а далее – перевалом Хидар. Сказание уточняет, что «это не были предки нынешних карачаев, а совсем другой народ, пришедший из северных степей: язык их из сванов понимали только 15 человек» (44). Пришельцы разгромили богатые общества Сал и Фаж в Западной Сванетии, истребив поголовно почти всех их жителей, но были остановлены объединившимися жителями Восточной Сванетии, после чего обратились на Мегрелию и Абхазию. Здесь они не стали истреблять жителей, а ограничились захватом добычи (включая красивых девушек), с которой через «абхазские проходы» ушли обратно на Северный Кавказ. Предание настолько соответствует предположительно реконструируемым нами историческим реалиям, что вопрос о простом совпадении вряд ли может стоять. Упоминание «абхазских проходов» заставляет вспомнить о сыгравшей значительную роль в раннем средневековье «абхазской дороге», проходившей через Марухский перевал.

В этой связи вспомним об упоминаемом Эсхилом в «Прикованном Прометее» пути, по которому предстоит пройти Ио. При этом путь Ио у того же Эсхила в драме «Просительницы» проходил через Фракийский Боспор. В «Прикованном Прометее» Эсхил счел возможным проложить его через Кавказ и Киммерийский Боспор («пролив Меотиды»), зная этимологию названия «Боспор» как «коровьей переправы». Автор (В.Н. Ярхо) современных комментариев к Эсхилу (45), опираясь на трактовку античным автором пути Ио как дороги из Европы в Азию, предполагает направленность этого маршрута с севера на юг, размещая, следуя данной логике, халибов в северной Скифии, а Кавказ – севернее или северо-западнее Черного моря. В этом случае географическая информация, содержащаяся в драме Эсхила, теряет всякий смысл. По нашему мнению, нет никаких оснований предполагать у Эсхила столь слабые познания в географии. Скорее всего, описание реального сухопутного маршрута через Кавказ, с юго-запада на север, от земель причерноморских халибов к Боспору Киммерийскому (Керченскому проливу), заимствованное у одного из ранних греческих географов (iv), было поэтически обработано и вставлено в текст драмы. Небольшая путаница возникла у античного автора лишь с границами между Европой и Азией.

Это свидетельство Эсхила, на которое в свое время обратил внимание И.С. Каменецкий (46), указывает на наличие древнего торгового пути, проходящего через перевалы Главного Кавказского хребта. Вероятно, это и в самом деле вошедший в драматическое произведение пересказ древнего периегеза. Берегом Черного моря, оставляя слева землю халибов, путь ведет к «Яростной реке» (реке «Буйной», «Обиде», «Громотухе»), переправа через которую затруднительна. Дорога идет вдоль течения этой реки, доходя до её истоков и вершин Главного Кавказского хребта, и через перевал приводит в страну амазонок, а оттуда ведет к Киммерийскому перешейку и Меотиде. Очевидно, что, несмотря на мнение авторов древних схолий к Эсхилу, под рекой Буйной следует подразумевать не Аракс, а Риони, Ингур или Кодор.

Торговый путь, связывающий Колхиду и Центральный Кавказ в направлении юго-запад – северо-восток, шел, по нашему мнению, по ущелью реки Галидзга (мимо изучаемого нами в последние годы Джантухского могильника), далее, через небольшой перевал Ходжал (Ченчели), переходил в ущелье реки Ларакваква (приток Ингури), а затем – реки Ингури. Вдоль реки Ингури, несколько севернее её, шла хорошо известная и интенсивно используемая до недавнего времени дорога. Здесь маршрут разветвлялся: одно его ответвление по ущелью реки Ненскра выводило к перевалам Баса-Чубери (Джибер) и Чаперазау (Чипер), а далее приводило, соответственно, к верховьям Кубани и Баксана, другое – по ущелью реки Накра вело к перевалу Донгуз-Орунбаши и приводило в Баксанское ущелье, куда можно было перейти также перевалами Бечо, Джан-Туган и Гарваш, третье – перевалами Местиа, Лехзырским, Твибер и Китлод выходило в ущелье Чегема, четвертое – через перевал Цаннер позволяло выйти в ущелье Черека Безенгийского. Наконец, двигаясь на восток вдоль Главного Кавказского хребта с верховьев Ингури перевалом Загар не составляло труда перейти на верховья Цхенисцкали, далее перевалы Вацицвера и Сасвано вели в верховья Риони. Оттуда перевалами Шариавцаг (Шаривцек) и Гезевцек можно было перейти на верховья Черека Балкарского, перевалы Гебеафцаг и Гурдзиафцаг вели в Дигорское ущелье, а Мамисонский перевал позволял выйти в Алагирское ущелье. Вплоть до недавнего прошлого наиболее удобными на Главном Кавказском хребте считались перевалы Баса-Чубери, Донгуз-Орунбаши, Твибер, Шариавцаг, Гурдзиафцаг, Мамисонский. Нельзя исключать и маршрутов, начинавшихся в Кодорском ущелье (Абхазия), выводивших далее через перевалы Клухорский и Нахар в верховья Теберды и Учкулана, или же позволяющих через перевал Хидар перейти в ущелья Ненскры и Ингури. Впрочем, археологический материал, свидетельствующий о бытовании в эпоху раннего железного века торгового пути Кодор – Теберда и Учкулан – Кубань, пока сравнительно немногочислен.

На наш взгляд, сводить характер контактов между племенами Западного Закавказья и Центрального Кавказа к торговым связям было бы упрощением. Торговля продукцией скотоводства и земледелия, рабами, солью и т.д., безусловно, имела место. Археологический материал позволяет предполагать также миграции отдельных групп населения. В некоторых случаях появление серий предметов, выполненных в подражание чужеродным образцам, можно объяснять существованием моды. При этом по обе стороны Главного Кавказского хребта в довольно значительном количестве встречаются являющиеся безусловным импортом предметы, как правило, имеющие не утилитарный, а церемониальный или парадный характер. Вряд ли можно предполагать, торговлю, к примеру, орнаментированными топорами или зооморфной пластикой. Вероятно, появление таких предметов в памятниках местного населения связано с существовавшей здесь в древности системой обмена дарами, напоминающей изученный в свое время Б. Малиновским институт «кула», аналоги которого были проанализированы М. Моссом (47).

Находки предметов, происходящих из Бзыбской Абхазии или Центральной Колхиды, в археологических памятниках Черноморского побережья Кавказа от Сочи до Анапы подтверждают сведения античных авторов о пиратстве племен, проживавших в то время между современными Сочи и Новороссийском. Так, в «Политике» Аристотеля говорится о склонности гениохов и ахейцев к убийству и людоедству (VIII,III,4). Согласно Страбону (XI,II,12), ахейцы, зиги и гениохи «обрабатывая скудную землю» «живут морским разбоем»; снаряжая флотилии «камар» и «нападая то на купеческие корабли, то даже на какую-нибудь страну или город, они господствовали на море» и занимались работорговлей. Аппиан в «Митридатовых войнах» (102) отмечает, что ахейцы всех эллинов, которых брали в плен, убивали «по обычаю скифов, - сначала в гневе, всех, с течением же времени только самых красивых из них, а потом тех, на кого падет жребий». Овидий в «Посланиях с Понта» (IV,10) также рисует непривлекательный образ гениохов и ахейцев: «Какой бы лай ни подняли чудовища из обрубленного паха Сциллы, все же гениохские корабли причинили морякам больше вреда. Ты не можешь сравнить и Харибду с враждебными ахейцами, хотя она трижды изрыгает трижды выпитую морскую воду. Хотя [эти племена] свободнее плавают в правой части [Понта], и эта сторона небезопасна от них».

Греческая колонизация Восточного Причерноморья

Важной вехой, во многом определившей дальнейшее развитие региона, стала греческая колонизация. Как правило, и не без оснований, выделяется доколонизационный период в контактах местного населения с древними греками. Рассуждая о нем большинство исследователей, к сожалению, опирается не на археологические находки, а на хорошо известный миф об аргонавтах, посетивших, якобы, Колхиду с целью возвращения золотого руна. Самое удивительное, что эллинистическая поэма III в. до н.э. Аполлония Родосского «Аргонавтика» используется при этом для реконструкции социальной истории колхов конца II – начала I тыс. до н.э. Мифические события (v) реконструируются настолько уверенно, что Ясон и Медея становятся реальными историческими личностями, а поход аргонавтов получает достаточно твердую дату – до 40-х или 30-х гг. XIII в. до н.э., «за поколение до Троянской войны», XIII-XII вв. до н.э., рубеж XIII-XIV вв. до н.э. Таким образом, появление греков на берегах Колхиды значительная часть исследователей (в первую очередь, грузинских) относит к микенской эпохе, то есть к позднеэлладскому III периоду (vi). Излишне, видимо, говорить, что никаких археологических свидетельств столь раннего знакомства греков с Колхидой не обнаружено. Кратко проанализировав доступные материалы, А.И. Иванчик пришел к выводу, с которым нельзя не согласиться: «по прежнему нет достаточных оснований для предположений о существовании регулярных связей между микенскими греками и побережьями Черного моря…» (48) Конечно, можно уповать на то, что со временем, во время новых археологических исследований, такие основания будут обнаружены, но здесь мы вступаем уже в сферу фантазий, не имеющих ничего общего с фактами и наукой.

Как обосновано исследователями (49), в песнях X-XII гомеровской «Одиссеи» используется материал более древней эпической поэмы об аргонавтах, при этом часть географических (или мифологических) реалий (Планкты, Симплегады, остров Кирки, страна лестригонов, источник Артакия) приурочена к востоку, то есть к Черному морю, которое отождествлялось с Океаном. В «Одиссее» упоминается корабль «Арго», а в «Илиаде» - Ясон. Вроде бы, Колхиду как цель путешествия аргонавтов впервые называет Евмел Коринфский (конец VIII - начало VII вв. до н.э.), но поэмы, известные под его именем, были записаны только во второй половине VI в. до н.э. и содержат значительное количество поздней информации (50). Первое упоминание Колхиды в связи с аргонавтами следует поэтому связывать с Эпименидом Критским (вероятно, последняя треть VII в. до н.э.), но этот автор, очевидно, являлся уже современником греческой колонизации Причерноморья. Как отмечает А.И. Иванчик, «наиболее вероятно, что отождествление мифической Эи с Колхидой, общепринятое в позднее время, является одним из … поздних элементов» (51). А.И. Иванчик ошибается (52), говоря об упоминании Колхиды в связи с аргонавтами в «Каталоге женщин» Гесиода (фр.241). Здесь нет упоминания Колхиды и, как и в «Теогонии» (340) говорится лишь о реке Фасис, которая первоначально локализовалась на севере, возможно, отождествлялась с Доном (53), и лишь затем была связана с р. Риони.

Мы также не можем согласиться с А.И. Иванчиком, связывающим отождествление мифической Эи и Колхиды со временем, не позднее второй половины VIII в. до н.э., так как позже, якобы, она была разрушена киммерийцами (54). Это утверждение основано на излишнем доверии к чисто гипотетическим построениям некоторых исследователей (Т.К. Микеладзе (55) и др.), абсолютно не подкрепленным фактами. На самом деле, у нас нет никакой внятной информации, тем более, «данных археологии», как о существовании государства (а не объединения племен) Кулха, так и о его разрушении киммерийцами. Поэтому не исключено, что Эпименид Критский и его современники первыми отождествили Эю (первоначально помещаемую в Океане) с Колхидой, сразу приурочив её к восточному побережью Черного моря, где её и размещала античная традиция в дальнейшем. Но итоговый вывод А.И. Иванчика не вызывает сомнений: «миф об аргонавтах не может использоваться как аргумент в пользу существования древних контактов между Эгеидой и Кавказом. Эя древнейших версий аргонавтик не локализовалась на Кавказе» (56).

Абсолютно убедительно обосновано, что «Эя первоначально мыслилась как страна на берегу Океана или остров в Океане» (57). Согласно одной из гипотез, «первоначально цель похода аргонавтов находилась гораздо ближе к Греции, может быть где-то на фракийском или малоазиатском побережье Понта» (58), согласно другой – земля Ээта древних свидетельств была на севере Адриатики (59). Опять же, можно согласиться с выводом о том, что локализации мифической Эи «отражают расширение греческого географического кругозора. Эта страна оказывалась каждый раз локализованной в самой удаленной точке известного мира» (60). Отметим также убедительно отмеченные параллели между Эей аргонавтик и «миром мертвых», Ясоном и образом колдуна-шамана и т.д. (61)

На самом деле, следы первых путешествий гомеровских греков к берегам современной Абхазии крайне немногочисленны. На сегодняшний день они ограничиваются находками нескольких фибул конца геометрической – начала архаической эпохи (VIII в. до н.э.) в селениях Новый Афон, Псырцха, Абгархук (62). Наиболее ранние находки греческой керамики в Северо-Западном Закавказье, относящиеся, вроде бы, к концу VII в. до н.э., встречены на Красномаяцком поселении на территории современного Сухума (63). Впрочем, так как материалы Красномаяцкого поселения остаются практически неопубликованными, эта дата, очевидно, нуждается в уточнении. К этому же времени, концу VII-началу VI вв. до н.э., относятся находки греческой керамики в Батумской крепости (64).

Следует отметить, что и для других колонизуемых греками регионов прослеживается период доколонизационной торговли. Так, эгейская продукция среднего геометрического II периода (около 800 – около 750 гг. до н.) встречается в Этрурии, Кампании и Сицилии, но при многолетних исследованиях греческих колоний на территории Италии не обнаружен материал ранее позднего геометрического I периода (около 750 – 725 гг. до н.э.) (65). О начале греческой колонизации побережья Абхазии мы можем относительно уверенно говорить применительно к первой половине VI в. до н.э., учитывая находки античной керамики этого времени в слоях Гюэноса (Очамчира) и Эшерского городища, а также поселения местного населения на Холме Верещагина (66). К середине VI в. до н.э. вроде бы (если верить публикаторам) относятся единичные фрагменты импортной греческой керамики из расположенного относительно далеко от моря в горной части Абхазии могильника Джантух (67).

Во второй половине VII – первой половине VI вв. до н.э. (своего рода «смутное время») материальная культура региона сильно меняется. Сложившаяся в VI в. до н.э. местная культура настолько значительно отличалась от своей предшественницы, как по погребальному обряду, так и по керамике, оружию, украшениям, что есть все основания трактовать её не как хронологический этап, а как новую культуру, хотя и генетически связанную с более ранними памятниками. Причиной кардинальных изменений стал целый ряд факторов: затронувшие Колхиду и имевшие, вероятно, разрушительные последствия неоднократные «походы» ранних кочевников – исторических киммерийцев и скифов, демографический кризис (часть населения, вероятно, уходит вместе с пришельцами, часть – погибает, в результате в середине-второй половине VII в. до н.э. на территории современной Абхазии сокращается число могильников и поселений), начало греческой колонизации. Для второй половины VII – первой половины VI вв. до н.э. в регионе зафиксировано заметно меньше погребальных памятников, чем для более ранней эпохи. Таким образом, греческие пришельцы увидели в некоторой степени опустевшие земли, что облегчило процесс колонизации.

На территории современной Абхазии находились, по меньшей мере, три греческих города, хорошо известных в античном мире. Это Диоскурия (Диоскуриада), Гиенос (Гиен, Гюэнос, Гиэнос) и Питиунт. Споры, периодически возникающие по поводу характера данных поселений, времени их основания, соотношения в них местного и греческого населения, обусловлены слабой археологической изученностью этих памятников. «Великий Питиунт» впервые упоминается Страбоном, ссылающимся на Артемидора Эфесского (II в. до н.э.), но при начавшихся в 1952 г. раскопках найдены лишь слои II-VI вв. н.э., и только единичные находки относятся к II-I вв. до н.э. (68) Вероятно, отсутствие эллинистических слоев связано с переносом Питиунта после его разорения гениохами, о котором упоминает Плиний Старший (VI,16). Предположительно, это разорение «богатейшего города» произошло в первой половине I в. н.э. (69) Очевидно, город предшествующего периода до сих пор не найден археологами.

Гиенос, возникший, судя по археологическому материалу, не позднее первой половины VI в. до н.э. (70), исследовался лишь эпизодически, а его большая часть уничтожена при строительстве Очамчирского порта. Неоднократно отмечалось, что Псевдо-Скилак Кариандский, хорошо отличающий «полис», «греческий полис», «греческий акрополь», «большой варварский полис» и «гавань» (71), называет Гиенос, как и Фанагорию, Кепы, Синдскую Гавань, Патунт, Торик, Фасис, «греческим полисом» (81), а Диоскурию – просто «полисом». Предполагается также, что именно Гиенос Помпоний Мела в своем «Землеописании» называет Кикном, т.е. «Лебедем» (I,110): «В начале берегового изгиба находится город, который, как рассказывают, основали греческие торговцы, назвавшие его Кикном, потому что, когда буря носила их во тьме [по морю] и они не знали, где находится земля, крик лебедя подал им знак» (72). Следуя логике текста, Кикн находится относительно недалеко от Фасиса, а за ним, при движении против часового круга, следуют меланхлены, тореты, «шесть Колик», кораксы, фтирофаги (!), гениохи, ахеи, керкеты, синды. В принципе, последовательность перечисления племен, за незначительным исключением, в этом тексте соблюдена, следовательно, соотнесению Кикна с Гиеносом ничего не мешает (vii). Аргументы М.П. Инадзе, размещающей Кикн ближе к Фасису, в пределах Рионской низменности, вряд ли можно счесть убедительными, её ссылка на Плиния Старшего не решает ситуации (73). Плиний Старший называет город Кигн два раза в одном и том же регионе, что само по себе свидетельствует о путанице в источниках. Первый раз Кигн оказывается у него вместе с Тиндаридой (возможно, Диоскуриада) на берегах Фасиса, причем оговаривается, что в настоящее время этих городов уже не существует (VI,13), второй раз (VI,14) географ помещает его за апсилами, Себастополисом и санигами, но до гениохов и Колики, то есть на морском побережье северо-западнее современного Сухума. Обе локализации, скорее всего, основаны исключительно на стремлении автора примирить основательно перепутанные источники. При анализе данных Плиния по соседним регионам Причерноморья уже отмечалось, что «многочисленные случаи противоречий и несоответствий … заставляют осторожно относиться к его данным» (74). Предполагается, что с Гиеносом связаны и упоминаемые Стефаном Византийским «города колхов» Пиенида и Тиенида, впрочем, напомним, что Плиний Старший недалеко от Кигна называет «реку и город Пений», то есть, скорее всего, Питиунт (VI,14). Не исключено, что все эти названия все же могут быть связаны между собой, впрочем, рассуждения на этом поле лучше оставить филологам.

На территории современного Сухума, где большинство ученых помещает основанную жителями Милета (не позднее 520-х гг. до н.э.) Диоскурию, четко выраженных слоев не только архаического, но и классического периодов при ведущихся там многолетних раскопках не обнаружено. Крайне сомнительно, что весь древний город уничтожен наступающим морем или погребен на дне Сухумской бухты. Тем более что римские и византийские остатки бесспорно находившегося здесь Себастополиса сохранились относительно неплохо. По расчетам Ю.Н. Воронова, «ширина полосы, отнятой за последние 2 тыс. лет морским прибоем у суши, не превышает 100 м.» (75) Трудно себе представить, что размеры античного полиса, обладающего значительной по своим размерам хорой (76), составляли в ширину всего лишь 100 или чуть более метров.

Единственным косвенным указанием на наличие древнего города в Сухумской бухте является находка знаменитой надгробной стелы в устье реки Беслетки (77). Впрочем, не исключено, что погребение со стелой находилось на одном из некрополей хоры древней Диоскуриады, которая, судя по распространению археологических находок, занимала достаточно значительную территорию. Недаром Дионисий Периэгет, опирающийся на ранние источники, говорит о стране тиндаридов, то есть, скорее всего, жителей Диоскуриады. Другое столь же косвенное указание – находка в кладке раннесредневековой стены фрагмента резного киматия (карниза) храмовой постройки, датированного III-II вв. до н.э. (78) И, опять же, храм этого времени вполне мог находиться на хоре античного города, а не в его центральной части.

По нашему предположению, в какой-то исторический период, возможно, с конца IV в. до н.э., «акрополь» древней Диоскуриады находился на месте Эшерского городища. Раскопки, начатые в 1967 г., с несомненностью указывают, что Эшерское городище представляет собой остатки крупного поселения, возникшего, судя по находкам импортной керамики, в первой половине VI в. до н.э. По мнению исследователей памятника, «в архаический период это могла быть усадьба представителя местной знати …, который состоял в торговых или обменных отношениях с греками» (viii). Вполне возможно, что «Эшерское городище в VI в. до н.э. является хорионом (усадьбой, входившей в сельскую округу Древней Диоскуриады)» (79). Но уже в IV в. до н.э. «памятник представляет собой поселение городского типа, где ведется монументальное строительство и проживает греческое население» (80). Мы видим здесь мощные оборонительные сооружения, общественное здание, водопровод, сравнительно многочисленные архитектурные детали (капитель, обломки сложнопрофилированных карнизов, фрагменты колонн, кровельный материал) (81), наконец, надпись конца IV – начала III вв. до н.э. на бронзовой плите, исполненную на «безукоризненном греческом языке» и прямо говорящую о полисе (82). Это, безусловно, признаки уже не «хориона», по крайней мере, хорионы с такими особенностями в Причерноморье нам неизвестны. Таким образом, в эпоху эллинизма на месте Эшерского городища находился город с греческим населением. В то же время, ни о каком городе в столь непосредственной близости от Диоскуриады (принимая версию о её местонахождении в центре современного Сухума) античные источники не сообщают. Не исключено, что после разрушения Эшерского городища в I в. до н.э. город был перенесен на хору Диоскуриады, в центр современного Сухума, где к тому времени уже существовало значительное поселение. Другой вопрос – где находилась основанная в VI в. до н.э. выходцами из Милета Диоскуриада до конца IV в. до н.э. Перенос античного города на новое место, пусть и в пределах своей хоры – явление достаточно распространенное.

У Плиния Старшего, как известно, упоминаются и Диоскуриада (VI,15-16), и Себастополь (VI,14,16), но это противоречие, свойственное данному автору, объясняется, скорее всего, наличием двух разновременных источников. А учитывая наличие ещё и города Тиндарида (тиндаридами иногда называли сыновей Тиндарея Диоскуров) на берегу Фасиса, близ Кигна (VI,13), количество источников, упоминающих Диоскурию – Себастополис и использованных Плинием Старшим, может быть увеличено до трех. Аналогичную ситуацию у Плиния Старшего мы видим и с Питиунтом - Питиусом, который упоминается то как Пений (находится на одноименной реке между Себастополем, санигами и Кигном, с одной стороны, и гениохами, с другой) (VI,14), то как Питиус (VI,16). Очевидно, здесь мы опять имеем дело с использованием автором двух источников.

Основанный милетянами во главе с Фемистагором Милетским Фасис уверенно локализуется в районе современного Поти, хотя остатки древнего города до сих пор не найдены. Фасис упоминается и в греческой надписи на серебряной фиале, найденной в Зубовском кургане, выполненной на ионийском диалекте в V-IV вв. до н.э. Существует предположение о неоднократном переносе древнего Фасиса. Скорее всего (Дюбуа де Монпере, Джанашиа, Джавахишвили), Фасис находился на левом берегу р. Риони, восточнее Поти. Единственным указанием на нахождение Фасиса на правом берегу Риони является свидетельство Псевдо-Арриана. Археологически изучены лишь раннеантичные и эллинистические поселения (83). Н.Ю. Ломоури отождествлял с древним Фасисом окруженную болотом крепость «Наджихури», находящуюся между рекой Риони, озером Палеостоми и каналом Недаарти (84). Можно допустить, что, действительно, как предполагает М.Ф. Высокий, «римские крепости и формировавшиеся вокруг них поселения располагались несколько в стороне от старого греческого города» (85).

Отсутствие следов греческого полиса (а именно о полисе говорят источники, и не только аристотелевская «Полития фасиан», дошедшая в пересказе Гераклида) затрудняет любые попытки реконструировать его историю. Отметим лишь, что источники не дают абсолютно никаких оснований для предположения о том, что «в существующем поселении, городе (Фасисе), поселились милетяне» (86). В данном Помпонием Мелой описании «самого острого угла Понта» говорится лишь: «Здесь живут колхи, сюда изливается р. Фасис, тут же находится соименный реке город, основанный Фемистагором Милетским, тут же храм и роща Фрикса, прославленная древним сказанием о золотом руне» (1,108). Как видим, ничего о предшествующем поселении здесь не говорится и ничего не подкрепляет сделанный на основании этого текста (причем, в используемом этом авторе переводе) вывод Т.С. Каухчишвили: «Следовательно, автор знает о том, что названное им поселение известно ещё с времен похода аргонавтов, где впоследствии милетянин Фемистагор «основал» город. Получается так, что известное, т.е. уже основанное, основывают еще раз» (87). Поражает стремление увидеть в источнике то, что очень хочется увидеть!

Несмотря на культурное воздействие со стороны греческого полиса, культура местных племен в V-IV вв. до н. э. сохраняла свою самобытность. Заметим, что, в целом, уровень знаний греков о Колхиде и, тем более, об её внутренних районах, был невысок. Неслучайным в этой связи выглядит и весьма незначительное количество находок в Колхиде монетных импортов классического и эллинистического периодов. Вплоть до походов Помпея внутренние районы Западного и Центрального Закавказья оставались terra incognita для античных купцов и географов.

Только не ранее V-IV вв. до н.э., можно проследить, опираясь на археологический материал, начало процесса интенсивного социального расслоения среди древних жителей Абхазии. Для более раннего периода мы видим однородное в социальном и имущественном плане общество, в котором каждый взрослый мужчина являлся воином, а община состояла из равноправных малых семей. И только после начала греческой колонизации и, возможно, не без влияния античного социума, появляются погребения вождей, резко отличные от погребений рядовых общинников. К этому же времени относятся и первые достоверные сведения о возникновении в Западном Закавказье царской власти. Так, в 401-400 гг. до н.э., стратеги-спутники Ксенофонта собирались «плыть к Фазису и захватить страну фазиан. Там царствовал тогда потомок Аэта» (VI,36-37). Значительно позже, согласно источникам, царская власть утверждается у племен, занимающих побережье Черного моря между современными Новороссийском и Адлером. Страбон, напомним, упоминает четырех царей гениохов и подвластных своим царям или тиранам «скептухов» у ахейцев и зигов (XI,II,12-13). Такая же, судя по всему, достаточно слабая царская власть в сочетании с разделением страны на «скептухии», отмечается Страбоном у собственно колхов. По сообщению Геродота, колхи и их северные соседи были данниками персов (III,97), а Страбон говорит об их вхождении в державу Митридата Понтийского (XI,II,18) и управлении «наместниками» или «правителями» царя. В 83 г. до н.э. колхи восстали против наместников и потребовали от Митридата назначения его сына царем Колхиды. Царство Митридата Филопатора-Филадельфа было недолгим, уже в 80 г. он был обвинен, возможно, не без оснований, отцом в сепаратистских стремлениях и казнен. Соаны Страбона управлялись царем и советом из 300 человек (XI,II,19), то есть царская власть у них также была ограничена. Известны базилевс Ака (190-е – 180-е гг. до н.э.) и поставленный в 63 г. до н.э. Помпеем правителем Колхиды Аристарх (App., Mithr, 114), причем и тот и другой чеканили свою монету. Считающийся, вслед за Аппианом (117), скиптроносцем колхов Олтак, он же Олкаба, Олкабанта (Секст Юлий Фронтин), согласно Плутарху (Лук.,16), происходил из правителей жившего по берегам Меотиды племени дандариев, то есть, очевидно, не являлся ни скифом, ни колхом. Несмотря на прямое указание Плутарха, некоторые исследователи продолжают считать Олтака колхом, делая вывод об имевшем место, якобы, сражении Помпея с «каким-то отдельным колхским династом» (88).

Впрочем, и в начале новой эры царская власть установилась не у всех племен Восточного Причерноморья. В частности, Арриан отмечает отсутствие царской власти у саннов.

Здесь мы не будем подробно вдаваться в дискуссионный вопрос о месте чеканки серебряных колхидок (конец VI-середина V вв. до н.э. – конец IV – начало III вв. до н.э.), столь многочисленных в Западном Закавказье. Часть исследователей, на наш взгляд, обоснованно, местом их чеканки считает античный полис Фасис (89), часть – какие-либо центры Колхидского царства (90). В какой-то степени, обе эти гипотезы могут не противоречить друг другу. Не исключено, что в какой-либо период античный полис Фасис стал столицей полуварварского Колхидского царства. В таком случае было бы понятно, почему Ксенофонт считает правившего в эго время потомка Аэта царем не колхов, а фасиан. Косвенным указанием на чеканку монет именно в Фасисе является наличие на некоторых колхидках, монете Аристарха и золотых подражаниях статерам Лисимаха изображения хорошо известной античным авторам фасианской богини (91). Кроме того, и это неоднократно отмечалось исследователями, изображаемый на колхидках лев являлся символом Милета, выходцы из которого основали Фасис (92).

Логично предположить, что на территории приморской части современной Абхазии царская власть возникла раньше, чем у более отсталых пиратских племен гористого побережья или у горцев-соанов. В этой связи обратим внимание на монеты базилевса Аки, имя которого полностью соответствует абхазскому названию г. Сухум – Акуа (93). В отличие от Г.Ф. Дундуа (94), это совпадение нам не кажется случайным. Напомним также, что Псевдо-Скилак Кариандский Гиен и Фасис, в отличие от Диоскуриады, называет «городами эллинскими». Возможно, в какой-то момент Диоскуриада действительно перестала быть греческим полисом, став резиденцией варварского правителя. Традиция чеканки монеты в Диоскуриаде была продолжена при Митритаде Понтийском.

События второй половины IV в. до н.э.

Во второй половине IV в. до н.э. на территории Абхазии происходят какие-то катастрофические события, связанные с проникновением сюда, скорее всего, через перевалы Главного Кавказского хребта, меотского воинского контингента из Прикубанья, прекращением жизни на городище Гюэнос, появлением конских жертвоприношений по меотскому обряду (95). В это же время, напомним, меняется, судя по имеющемуся археологическому материалу, местоположение Диоскуриады – город переносится на нынешнее Эшерское городище.

Любопытна локализация меотских комплексов и отдельных находок в Абхазии – подавляющее большинство из них сосредоточено в районе Сухуми, между Диоскуриадой и устьем реки Кодор (Гюэнос, Алексеевское ущелье, устье реки Келасури, Агудзера, Ахул-абаа, замок Баграта, парк Н.Н. Смецкого, Хипста). Кроме того, меотские мечи найдены в погребениях Гуадиху и Сухумской горы. Почти все эти пункты, кроме находящегося несколько южнее Гюэноса (г. Очамчира в Абжуйской Абхазии) и значительно севернее Хипсты (район Гудауты) сосредоточены в районе Сухуми, между Диоскуриадой и устьем реки Кодори. Во-первых, этот район находился в предшествующее время на стыке двух культур (бзыбской и ингури-рионской), в своего рода пограничной зоне. Во-вторых, именно сюда по Кодорскому ущелью выходит одна из основных дорог, связывающих через сравнительно легко проходимые перевалы Северо-западный Кавказ и Западное Закавказье. Не исключено, что именно через эти перевалы меотский воинский контингент проник на территорию Абхазии.

О каких-то крупных военных столкновениях говорится и во фрагментах надписи из Эшерского городища, относимой к концу IV – началу III вв. до н.э. (96) Возможно, на стабильность ситуации в регионе повлияли также действия боспорского царя Эвмела (310/309-304/303 гг. до н.э.), успешно боровшегося с пиратством гениохов и ахеев и поставившего своей целью покорение племен, населявших Черноморское побережье Кавказа. В это же время, отметим, прекращается и чеканка колхидок.

М.Ф. Высокий, в отличие от В.Р. Эрлиха (97), не связывает появление конных отрядов из Прикубанья с запустением городища Гюэноса, справедливо обращая внимание на то, что «жизнь на городище прекращается, судя по археологическим данным, самое позднее – в начале IV в. до н.э., в то время как захоронения конских черепов сам автор датирует второй половиной IV в. до н.э., так что разница между этими событиями – лет 40-50» (98). Кроме того, исследователь отмечает «отсутствие следов насильственного разрушения (пожара, пр.) на городище Гюэноса в указанную эпоху (начало IV в. до н.э.)» (99). Как представляется, оба автора не совсем правы. В начале IV в. до н.э. происходит запустение поселения только на изученным относительно недавно и относительно хорошо восточном холме. Как в свое время совершенно справедливо и осторожно оговаривал автор раскопок С.М. Шамба, «данное положение распространяется пока что лишь на восточный холм» (100). Что же касается двух других холмов и поселения вокруг – там хорошо представлены материалы IV-III и даже III-I (особенно, к северу от западного холма) вв. до н.э. (101) Во-вторых, во рву западного холма во время работ 1935-1936 гг. были засвидетельствованы следы сильного пожара, предположительно, вызванного нападением врага и имевшего место примерно в то время, о котором идет речь (102). Речь идет о «мусоре пожарища, одновременно выброшенном с площадки в ров» (103). Таким образом, имели место как разрушение города, так и запустение его части, причем эти события могли быть не одновременными. После этого город был восстановлен, хотя и, очевидно, в меньших размерах. Вполне логично было бы попытаться как-то связать эти события с появлением здесь воинского отряда из-за гор, с Прикубанья.

С чем же связано (кроме активности пиратов и борьбы с ними) осложнение ситуации в регионе и появление меотского воинского контингента на южных склонах Главного Кавказского хребта, в таком отдалении от родной для них Кубани? Наши работы (2006-2011 гг.) на Джантухском могильнике в горной части Восточной Абхазии позволяют ставить вопрос о выделении яркого и своеобразного локального варианта Ингури-Рионской колхидской культуры. К нему, кроме Джантухского некрополя (г. Ткуарчал), относятся могильники Шубара-2 (бассейн Гумисты) и Ларилари (Сванетия).

В позднеколхидский период, в VI-II вв. до н.э., преемственность погребального обряда прослеживается только на периферии Ингури-Рионской культуры, в горах и предгорьях. Именно здесь, о чем свидетельствуют могильники Джантух и Ларилари, формируется своеобразная материальная культура, в наибольшей степени связанная с кобано-колхидскими традициями. Обращает на себя внимание «пережиточный» облик ряда типов инвентаря, характерных для этих могильников. Таким образом, в горных районах Западного Закавказья сохраняются архаические черты как в погребальном обряде, так и в материальной культуре. Еще одна особенность этих могильников – наличие заметной группы предметов, связанной с культурой ранних кочевников.

Наличие как «кобанских», так и «колхидских» черт, а также предметов, связываемых с культурой ранних кочевников и античного импорта, объясняется местоположением могильника на древнем торговом пути, связывающем Колхиду и Центральный Кавказ по ущельям рек Галидзга, Ларакваква, Ингури, Накра (104) и получившем позднее название Мисимианского (105). Население, оставившее Джантухский могильник, обеспечивало функционирование важнейших для того времени торговых маршрутов, связывающих Западное Закавказье и Северный Кавказ. Учитывая все это, можно говорить о существовании в рамках позднеколхидской Ингури-Рионской культуры своеобразного Джантухско-Лариларского локального варианта. Вероятно, к данному варианту относятся также могильники Шубара-2 (бассейн Гумисты) и Усахело, в таком случае, очевидно, что племена, оставившие эти памятники, контролировали практически все перевальные пути между Колхидой и Северным Кавказом.

Г.К. Шамба, как уже отмечалось нами, связывал Джантухский могильник с племенем колов, а Шубару-2 – с племенем кораксов (106). При таком отождествлении опять же не учитывалось, что список этнонимов, приводимый Псевдо-Скилаком Кариандрским, представляет собой перипл, то есть описание побережья Черного моря и перечисление проживающих на нем племен. То есть искать в этом списке информацию о населении горных ущелий нет никаких оснований. Кроме того, перечисление живущих по берегам Понта племен у Псевдо-Скилака идет по часовому кругу, кораксы и область Колика упоминаются задолго до Диоскуриады и Гиэноса, отделенные от них племенами гелонов и меланхленов, соответственно, следуя логике текста, их можно локализовать в районе современного Лазаревского - Сочи. Ничем не противоречит этой локализации и упоминание кораксов и колов Гекатеем Милетским, также указывающим на их проживание рядом друг с другом.

Обратим внимание на упоминание Геродота (III,97) о племенах, проживающих между колхами и Кавказским хребтом. Кроме того, Страбон говорит о племенах фтирофагов и соанов, живущих «над» колхами (XI,II,14; XI,II,19), о «народностях», живущих выше Диоскуриады (XI,II,16). Соаны «господствуют над всеми народностями вокруг них, занимая вершины Кавказа, возвышающиеся над Диоскуриадой». По нашему мнению, именно с фтирофагами и соанами Страбона можно связывать племена Джантухско-Лариларского варианта. Соответственно, «могущество» соанов, о котором говорит Страбон, было обусловлено их господством над основными перевальными маршрутами через Главный Кавказский хребет.

Такая трактовка памятников типа Джантух и Ларилари позволяет предложить гипотезу, объясняющую появление на территории Абхазии во второй половине IV в. до н.э. меотских комплексов. Как предполагает М.Ф. Высокий, контингенты представителей меотской культуры выполняли функции пограничной охраны, будучи нанятыми на службу Диоскурией (107). Было бы логично допустить, что расширение зоны контроля населения, оставившего Джантухский могильник, на всю территорию горной части Северо-западного Закавказья (в частности, район Шубары в предшествующий исторический период относился к Бзыбской колхидской культуре, теперь же культурная принадлежность этого могильника меняется) и установление его господства над перевальными коммуникациями серьезно обеспокоило как Диоскурию, так и местных правителей и, возможно, стало причиной прекращение жизни на городище греческого полиса Гиэноса в начале IV в. до н.э. Именно в связи с этим происходит приглашение на территорию современной Абхазии меотского воинского контингента, при том, что меотские племена Северо-западного Кавказа, бесспорно, сами были заинтересованы в бесперебойном функционировании перевальных коммуникаций. Отметим сразу, что данная гипотеза ни в коей мере не исключает более длительной истории взаимоотношений между древним населением центральной/северо-западной Колхиды и меотскими племенами, на что вполне справедливо обращает внимание В.Р. Эрлих (108). Именно наличие устойчивых коммуникаций между Северо-западным Кавказом и Западным Закавказьем могло побудить меотов отправить некий воинский контингент для защиты приморских поселений Колхиды. Опасное усиление племен Джантухско-Лариларского варианта объясняет и другой факт, уже привлекавший внимание исследователей: необычную для Западного Закавказья насыщенность оружием захоронений местного населения в районе современного Сухума (Эшера, Гуадиху, Красный Маяк) (109). При этом, что также указывает на конфронтационный характер отношений между двумя группами древнего населения Абхазии, в многочисленных погребениях этого времени в районе современного Сухума полностью отсутствуют какие-либо предметы, связанные своим происхождением с Джантухско-Лариларским вариантом.

Этническая номенклатура региона в начале нашей эры

В начале нашей эры этническая номенклатура региона у античных авторов кардинально меняется. Как отмечалось выше, Плиний в своем описании Западного Закавказья, вероятно, опирался на несколько разновременных источников. Согласно более ранним из них, на побережье находились область Колика, племена меланхленов, кораксов и город Диоскуриада, далее проживали ахейцы, марды, керкеты, аки, тореты и синды (VI,15-17). Как видим, часть этнонимов повторяет сведения Псевдо-Скилака Кариандского, но последовательность перечисления племен нарушена. Возникает впечатление, что здесь мы имеем дело с двумя периплами, причем в первом из них перечисление племен идет с северо-запада на юго-восток, заканчиваясь Диоскуриадой, а во втором, затрагивающем этническую номенклатуру лишь северо-восточной части побережья, напротив, с юго-востока на северо-запад. Первый источник фиксирует перемещение кораксов в район Диоскуриады. Именно с этим предполагаемым передвижением этнонима мы связываем получение современной рекой Кодор названия Корак (110). Показательно, что кораксы и меланхлены выступают при этом парой, а их названия имеют практически одинаковое значение. «Кораксы» - «черные как вороны», «меланхлены» - «люди в черных плащах».

Следуя другому источнику, Плиний перечисляет область Кегритику, племя абсилов, крепость Севастополь, племя саников, нелокализуемые города Кигн и Пений, «племена гениохов, различающиеся многими названиями». В данном случае географом соблюдена правильная последовательность, а используемый им источник соответствует ситуации рубежа эр, вместо города Диоскуриады упоминается её преемник – крепость Себастополис. Появляются новые этнонимы, что, конечно, не означает смены населения в регионе. На территории современной Абхазии фиксируются два племенных, или скорее раннегосударственных образования – «племена» абсилов и саников (санегов), граница между которыми проходила в районе Себастополиса. Санеги впервые упоминаются Мемноном в связи с событиями 70 г. до н.э., когда к ним бежали отчаявшиеся сторонники Митридата Понтийского из Синопы.

Племена и царства (вернее, раннегосударственные образования) Восточного Причерноморья, как указывает Иосиф Флавий (I в. н.э.) подчиняются Римской империи, хотя и сохраняют в большинстве случаев свою автономию. В 131/132 гг., во время путешествия Арриана, здесь, кроме римских крепостей в Апсаре, Фасисе и Севастополе находились царства гениохов (на территории современной северо-восточной Турции), лазов (бывших колхов), апсилов, абасков, санигов и зилхов (вероятно, тождественны более ранним зигам). При этом, как уточняет Арриан, цари лазов, апсилов, абасков, санигов и зилхов «получили власть» от римского императора, то есть являлись вассалами империи. Здесь впервые появляются абаски (абазги), вклинивающиеся между апсилами и санигами, причем именно на земле санигов находился Севастополь. Обозначить для этого времени южную границу царства апсилов, мы, к сожалению, не можем из-за отсутствия источников. Попытка провести такую границу по реке Эгрис-цкали (111), которая, якобы, соответствует Галидзге, не может считаться основательной (112). Связь этнонимов «абазги» и «апсилы» с абхазским этносом сейчас уже, практически, не вызывает сомнений (113). Напротив, этническая принадлежность санигов до сих пор остается спорной. Действительно, их связь с позднейшими садзами не может считаться доказанной, но это не является основанием для причисления их к картвельским племенам «скорее всего, мегрело-чанского происхождения», никаких аргументов для этого нет (114). Возможность проживания в данном регионе отдельных картвельских племен нельзя отрицать, одним из таких племен могли бы быть свано-колхи Птолемея, но, пока что, аргументов для таких утверждений, мягко говоря, недостаточно.

В дальнейшем этнонимы несколько смещаются на северо-восток. По данным армянской географии «Ашхарацуйц», восходящим, вероятно, к первой половине V в. н.э. (115), абазги и апсилы совместно владеют Себастополисом. В тоже время, их юго-восточная граница, из-за невозможности уверенно идентифицировать реку Дракон, опять же остается неизвестной. Тем не менее, есть основания предполагать их некоторое оттеснение на северо-запад под давлением Лазского царства, подчинившего себе царство апсилов и сделавшего своими подданными сохранивших у себя царскую власть (двух правителей, разделивших страну на две части) абазгов. Себастополис в VI в., во времена Прокопия Кесарийского, находится уже в земле апсилов, а их граница с абазгами проходит теперь в районе Нового Афона (абазгской крепости Трахеи). Ослабление Лазского царства и поддержка со стороны Византии привели к возвышению в наибольшей степени сохранившего свой потенциал и традиции независимости царства абазгов, в рамках которого началась этническая консолидация древнеабхазских племен.

* * *

В эпоху античности, а затем и раннего средневековья, на территории как Колхиды в целом, так и Абхазии сложился и успешно функционировал симбиоз, основанный на взаимодействии интернационального, античного в своей основе города и многоликой, самобытной варварской периферии. Таким образом, была заложена основа формирования полиэтничного абхазского общества. Сформировались устойчивые племенные объединения, связанные, с одной стороны, с передовыми достижениями греко-римско-византийской цивилизации, с другой – находящиеся на перекрестке торговых путей и поддерживающиеся активные связи со своими соседями по обе стороны Главного Кавказского хребта. Отметим, что уже в древности наблюдаются серьезные различия как в этнонимах, так и в материальной культуре между Северо-западной (Бзыбской) и Юго-восточной (Абжуйской) Абхазией. Наконец, культура местного населения на протяжении всего данного периода сохраняла преемственность по отношению к своим предшественникам, что исключает возможность резкой смены населения, хотя, как видим, некоторые миграции внутри относительно единого культурного ареала, безусловно, имели место.
___________________________________
(I) Статья публикуется в переработанном и расширенном виде. Её первоначальные варианты увидели свет в качестве: Скаков А.Ю. Абхазия в эпоху античности: страна на перекрестке культур и коммуникаций. // Материалы Первой международной научной конференции, посвященной 65-летию В.Г. Ардзинба. Сухум. 2011. С.115-129; Скаков А.Ю. Абхазия в контексте древней истории Восточного Причерноморья. // Первые международные Инал-Иповские чтения (Сухум, 9-12 октября 2007 г.). Сухум. 2011. С.329-347. Этническая карта региона во второй половине I тыс. до н.э. была проанализирована в: Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-западного Закавказья в эпоху поздней бронзы - раннего железа. // КСИА. Вып. 223. М. 2008. с.143-172.

Примечания

(1) Лордкипанидзе Отар. К проблеме греческой колонизации Восточного Причерноморья (Колхиды) // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Материалы I Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья, Цхалтубо, 1977. Тбилиси. 1979.
(2) Дундуа Г.Ф. Нумизматика античной Грузии. Тбилиси. 1987. С.100.
(3) Скаков А.Ю. К вопросу о выделении археологических культур в Западном Закавказье // Традиции народов Кавказа в меняющемся мире. Сборник статей к 100-летию со дня рождения Леонида Ивановича Лаврова. СПб. 2010. С.48-67; Скаков А.Ю. Некоторые проблемы истории Северо-Западного Закавказья в эпоху поздней бронзы – раннего железа // КСИА. Вып. 223. М. 2009. С. 143-149; Скаков А.Ю. Погребальные памятники Бзыбской Абхазии X-VII вв. до н.э. // РА. 2008. № 1. С. 15-27.
(4) Ломоури Нодар. Абхазия в античную и раннесредневековую эпохи. Тбилиси. 1997. С. 5, 6.
(5) Меликишвили Г.А. К истории древней Грузии. Тбилиси. 1959. С. 62-64.
(6)Иванчик Аскольд И. Накануне колонизации. Северное Причерноморье и степные кочевники VIII-VII вв. до н.э. в античной литературной традиции: фольклор, литература и история. Москва-Берлин. 2005. С. 83, 84.
(7) Ломоури Нодар. Ук. соч. С. 6, 7.
(8) Там же. С. 16.
(9) Подосинов А.В. Александр Македонский на Дону? (Пространство пути и пространство карты в античной географии) // ДГ. 2009 год. Трансконтинентальные и локальные пути как социокультурный феномен. М. 2010. С. 269, 270.
(10) Бутба В.Ф. Племена Западного Кавказа по «Ашхарацуйцу». Сухум. 2001. С. 125.
(11) См. Онайко Н.А. Архаический Торик. Античный город на северо-востоке Понта. М. 1980.
(12) Ломоури Нодар. Ук. соч. С. 8.
(13) Шамба Г.К. Культура племен Абхазии в первом тысячелетии до н.э. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. Ереван. 1987. С. 20, 21.
(14) Воронов Ю.Н. Древняя Апсилия: источники, историография, археология. Сухум. 1998. С. 36.
(15) Маан О.В. Абжуа. Историко-этимологические очерки Очамчирского района Абхазии. Сухум. 2006. С. 55.
(16) Ломоури Нодар. Ук. соч. С. 8.
(17) Воронов Ю.Н. К вопросу о локализации кораксов и их крепости в Абхазии // ВДИ. 1968. № 3.
(18) Шамба Г.К. Ук. соч. С. 19.
(19) Ломоури Нодар. Ук. соч. С. 14.
(20) Меликишвили Г.А. Ук. соч. С. 87.
(21) Бутба В.Ф. Ук. соч. С. 112.
(22) Воронов Ю.Н. Древняя Апсилия: источники, историография, археология. Сухум. 1998. С. 31, 32.
(23) Гунба Б.М. Письменные источники о Себастополе // Проблемы истории, филологии, культуры. Выпуск. XVI/1. М.-Магнитогорск. 2006. С. 260.
(24) Бутба В.Ф. Ук. соч. С. 112.
(25) Буданова В.П. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М. 2000. С. 346; Подосинов А.В., Скржинская М.В. Римские географические источники: Помпоний Мела и Плиний Старший. Тексты. Перевод. Комментарий. М. 2011. С. 310. Примечание 463.
(26) Шамба Г.К. Ук. соч. С. 22.
(27) Ломоури Н.Ю. К вопросу о методике использования некоторых античных и грузинских источников по истории древней Грузии // Источниковедческие разыскания. 1982. Тбилиси. 1985. с.55,56.
(28) Воронов Ю.Н. Древняя Апсилия: источники, историография, археология. Сухум. 1998. С. 36, 37.
(29) Ломоури Нодар. 1997. С. 9, 10.
(30) Бгажба О.Х., Лакоба С.З. История Абхазии с древнейших времен до наших дней. Сухум. 2007. С. 61-67
(31) Меликишвили Г.А. Ук. соч. С. 91, 92.
(32) Юго-восточная периферия Боспора в эллинистическое время: по материалам Раевского некрополя. (Некрополи Черноморья. Том I). М. 2007; Аспургиане на юго-востоке Азиатского Боспора. По материалам Цемдолинского некрополя. (Некрополи Черноморья. Том II). М. 2008; ABRAU ANTIQUA. Результаты комплексных исследований древностей полуострова Абрау. Под ред. А.А. Малышева. М. 2009; Население архаической Синдики. По материалам некрополя у хутора Рассвет (Некрополи Черноморья. Том III). Под ред. А.А. Малышева. М. 2010.
(33) Верещинский-Бабайлов Л.И., Мелешко Б.В., Узянов А.А. Культурный слой могильника Назарова Щель – I. // Культурные слои археологических памятников. Теория, методы и практика. Материалы научной конференции. М. 2006. С. 295.
(34) Мошинский А.П., Скаков А.Ю. Кобано-колхидская культурно-историческая общность: внутренняя структура и отражающие её понятия // В.Ф. Миллер и актуальные проблемы кавказоведения. I Всероссийские Миллеровские чтения. Тезисы докладов. Владикавказ. 2008. С. 28-29.
(35) Скаков А.Ю. Хронология могильников Колхиды раннего железного века // Степи Евразии в древности и средневековье. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. Кн.II. СПб. 2003. С. 142-144; Скаков А.Ю. Проблемы выделения археологических культур эпохи поздней бронзы – раннего железа в Западном Закавказье // Современные проблемы археологии России. Материалы Всероссийского археологического съезда 23-28 октября 2006 г. Том I. Новосибирск. 2006. С. 461-463.
(36) Джопуа А.И., Мимоход Р.В., Скаков А.Ю., Клещенко А.А. Новые поселения эпохи бронзы – раннего железа на территории Имеретинской низменности и их место в системе поселенческих древностей Северо-западного Закавказья // Пятая Кубанская археологическая конференция. Краснодар. 2009. С. 90-93; Мимоход Р.А., Скаков А.Ю., Клещенко А.А. Новые данные о поселениях района Сочи в эпоху раннего железа (по материалам раскопок в Имеретинской низменности) // Проблемы археологии Кавказа (К 70-летию Ю.Н. Воронова). Сборник материалов Международной научной конференции, посвященной 70-летию Ю.Н. Воронова (10-11 мая 2011 г., г. Сухум). Сухум. 2011. С. 61-74.
(37) Скаков А.Ю. К вопросу об использовании перевалов Западного Кавказа в эпоху раннего железа // Производственные центры: источники, «дороги», ареал распространения. Материалы тематической научной конференции. СПб. 2006. С. 80-85; Скаков А.Ю. К вопросу о функционировании перевальных коммуникаций на Западном и Центральном Кавказе в древности // Восток в эпоху древности. Новые методы исследований: междисциплинарный подход, общество и природная среда. Тезисы конференции. М. 2007. С. 44-45.
(38) Крупнов Е.И. О походах скифов через Кавказ // Вопросы скифо-сарматской археологии. М. 1954.
(39) Скаков А.Ю., Джопуа А.И, Шамба Г.К. Новый могильник колхидской культуры в Бзыбской Абхазии // Материалы и исследования по археологии Северного Кавказа. Вып. IV. Армавир. 2004. С. 68, 69.
(40) Дьяконов И.М. Киммерийцы и скифы на Древнем Востоке // РА. 1994. № 1. С. 108.
(41) Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф.Ф. Торнау. Нальчик. 1999. С. 238, 240.
(42) Квирквелия Г.Т. К вопросу о возможности использования киммерийцами меотидо-колхидского пути // Вопросы археологии Грузии. III. Тбилиси. 1985. На груз. яз. С. 121, 122.
(43) Воронов Ю.Н. Ещё раз о раннесредневековых перевальных путях через Западный Кавказ // XVII «Крупновские чтения» по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). Майкоп. 1992. С. 69.
(44) Деген-Ковалевский Б.Е. К истории железного производства Закавказья. По материалам раскопок Чуберской железоплавильни – В. Свания // ИГАИМК. Вып. 120. Из истории древней металлургии Кавказа. М.-Л. 1935. С.319-325.
(45) Эсхил. Трагедии в переводе Вячеслава Иванова. М. 1989. С. 549, 550.
(46) Каменецкий И.С. Меоты и греческая колонизация // Местные этно-политические объединения Причерноморья в VII-IV вв. до н.э. Материалы IV Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья, Цхалтубо-Вани, 1985. Тбилиси. 1988. С. 84.
(47) Малиновский Бронислав. Избранное: Аргонавты западной части Тихого океана. М. 2004; Мосс М. Очерк о даре // Мосс М. Общества. Обмен. Личность: Труды по социальной антропологии. М. 1996.
(48) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 107.
(49) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 59-63, 82-85.
(50) Там же. С. 63, 83.
(51) Там же; Джаксон Т.Н., Калинина Т.М., Коновалова И.Г., Подосинов А.В. «Русская река»: Речные пути Восточной Европы в античной и средневековой географии. М. 2007. С. 20.
(52) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 63.
(53) Джаксон Т.Н. и др. Ук. соч. С. 34.
(54) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 63.
(55) Микеладзе Т.К. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья. Тбилиси. 1974. С. 186-191.
(56) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 84.
(57) Там же. С. 82.
(58) Андреев Ю.В. Поэзия мифа и проза истории. Л. 1990. С. 148.
(59) Грейвс Роберт. Мифы древней Греции. М. 1992. С. 433, 434, 450.
(60) Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 83.
(61) Андреев Ю.В. Поэзия мифа и проза истории. Л. 1990. С. 160-170; Иванчик Аскольд И. Ук. соч. С. 82, примечание 76.
(62) Скаков А.Ю. Фибулы древней Колхиды: происхождение, типология, хронология // Revista Arheologică (Археологический журнал). Serie noua. Vol.IV. nr.2. Chişinău. (Кишинев). 2008. С. 80; Сулава Н. Фибулы в Колхидской и Кобанской культурах: ареальная дистрибуция и хронология // Международная научная конференция «Археология, этнология, фольклористика Кавказа». Сборник кратких содержаний докладов. Тбилиси, 25-27 июня 2009 года. Тбилиси. 2010. С. 267.
(63) Воронов Ю.Н. Археологическая карта Абхазии. Сухуми. 1969. С. 50; Воронов Ю.Н. Рецензия на Онайко Н.А. Архаический Торик. Античный город на северо-востоке Понта. М. 1980. // СА. 1984. № 2. С. 262.
(64) Кахидзе А.Ю., Хахутайшвили Д.А. Материалы древней истории Батуми // Памятники Юго-Западной Грузии. XVIII. Тбилиси. 1989. С.126; Высокий М.Ф. Греческая колонизация Восточного Причерноморья: итоги и перспективы исследования // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып.XIV. Москва-Магнитогорск. 2004. С. 401.
(65) Грэхэм А.-Дж. Колониальная экспансия Греции // Кембриджская история древнего мира. Том III. Часть 3. Расширение греческого мира. VIII-VI века до н.э. М. 2007. С. 117.
(66) Джопуа А.И., Ксенофонтова И.В., Эрлих В.Р., Шамба Г.К., 2004. Новые находки архаической греческой керамики из района Диоскурии // Боспорский феномен: проблемы хронологии и датировки памятников. Материалы международной научной конференции. Часть II. СПб. С. 51-56; Шамба Г.К., Эрлих В.Р., Джопуа А.И., Ксенофонтова И.В. Исследование Эшерского городища в Абхазии в 2003 г. // Абхазоведение. История. Этнология. Археология. Вып.III. Сухум. 2004. С. 60-74.
(67) Кобахия Б.С., Шамба Г.К., Шамба С.М. Раскопки и разведки в Сухуми, Эшера и Ткварчели // Археологические открытия 1983 года в Абхазии. Тбилиси. 1987. С. 17.
(68) Апакидзе Андриа. «Великий Питиунт». Археологические раскопки в Пицунде // Великий Питиунт. Том III. Тбилиси. 1978. С. 16, 93.
(69) Подосинов А.В., Скржинская М.В. 2011. С. 317, 318.
(70) Шамба С.М. Гюэнос-I. Тбилиси. 1988. С.50, 63, 64.
(71) Об этом см. подробнее: Каухчишвили Т.С. Письменные источники по вопросу «колонизации» Восточного Причерноморья // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья. Материалы I Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья. Цхалтубо – 1977. Тбилиси. 1979. С. 296 и далее.
(72) Подосинов А.В., Скржинская М.В. 2011. С. 49.
(73) Инадзе М.П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси. 1968. С. 124.
(74) Каменецкий И.С. История изучения меотов. М. 2011. С. 173.
(75) Воронов Ю.Н. Диокуриада-Себастополис-Цхум. М. 1980. С. 25.
(76) В частности см. Сапрыкин С.Ю. Греческие полисы Причерноморья (эпоха архаики и ранней классики) // Античный полис. Курс лекций. М. 2010. С. 83-85.
(77) Трапш М.М. Труды. Том II. Древний Сухум. С. 227, 229. Рис. 42.
(78) Воронов Ю.Н. Абхазская Атлантида. Сухум. 2010. С. 26. Рис. 7.
(79) Там же. С. 4 (От издателей).
(80) Джопуа А.И. Центральная Абхазия в I тысячелетии до н.э. по археологическим памятникам села Эшера (Абхазия). Автореферат дис. к.и.н. М. 2009. С.20.
(81) Воронов Ю.Н. Об Эшерском городище // СА. 1972. № 1. С. 104, 114-116, Рис.3,33,35.
(82) Каухчишвили Т.С. Греческая надпись Эшерского городища // Источниковедческие разыскания. 1982. Тбилиси. 1985; Виноградов Ю.Г. Бронзовая плита с надписью из Вани // ВДИ. 1995. № 3. С. 66-70.
(83) Качарава Д.Д., Квирквелия Г.Т. Города и поселения Причерноморья античной эпохи. Малый энциклопедический справочник. Тбилиси. 1991. С. 289, 293.
(84) Ломоури Н.Ю. Из исторической географии древней Колхиды // ВДИ. 1957. № 4. С. 99.
(85) Высокий М.Ф. Ук. соч. С. 403.
(86) Каухчишвили Т.С. 1979. С. 298.
(87) Там же.
(88) Дреер Мартин. Помпей на Кавказе: Колхида, Иберия, Албания // ВДИ. 1994. № 1. С. 28.
(89) Дундуа Г.Ф. Ук. соч. С. 17-33.
(90) Капанадзе Д., Голенко К. К вопросу о происхождении колхидок // ВДИ. 1957. № 4; Лордкипанидзе Отар. Ук. соч. С. 250-255.
(91) Дундуа Г.Ф. Ук. соч. С. 30-32.
(92) Дундуа Г.Ф. Ук. соч. С. 19, 20.
(93) Капанадзе Д.Г. О достоверности имени, выбитого на статере базилевса Аки // ВДИ. 1949. № 1. С. 164, 165.
(94) Дундуа Г.Ф. Ук. соч. С. 98.
(95) Эрлих В.Р. Меотское святилище в Абхазии // ВДИ. 2004. № 1.
(96) Высокий М.Ф. Ук. соч. С. 406, 418, 419.
(97) Эрлих В.Р. 2004. С. 171, 172.
(98) Высокий М.Ф. Ук. соч. С. 404.
(99) Там же.
(100) Шамба С.М. 1988. С. 64.
(101) Качарава Д.Д. Город Гюэнос в античную эпоху. (К истории городов Восточного Причерноморья). Историко-археологическое исследование. Автореферат диссертации канд. ист. наук. Тбилиси. 1972. С. 15, 20, 21; Воронов Ю.Н. Гиенос // СА. 1976. № 4. С. 47-52. Рис. 2-5
(102) Качарава Д.Д. 1972. С. 15.
(103) Соловьев Л.Н. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии // Сборник материалов по истории Абхазии. I. Сухуми. 1939. С. 20.
(104) Скаков А.Ю. 2007.
(105) Воронов Ю.Н. 1992. С. 69.
(106) Шамба Г.К. Освещение некоторых вопросов истории раннеабхазских племен в сборнике грузинских авторов («Разыскания по истории Абхазии / Грузия». Тб. 1999) // Вестник Академии наук Абхазии. № 1. Сухум. 2005.
(107) Высокий М.Ф. Ук. соч. С. 404, 405.
(108) Эрлих В.Р. Узда Колхиды и Центральной Грузии античной эпохи: к проблеме выделения традиций // Археология и палеоантропология евразийских степей и сопредельных территорий. М. 2010. С. 101, 102.
(109) В частности, см. Сапрыкин С.Ю. Ук. соч. с.83, 84.
(110) Бутба В.Ф. Ук. соч. С. 82, 83.
(111) Ломоури Нодар. 1997. С. 18.
(112) Бутба В.Ф. Ук. соч. С. 85,86.
(113) Ломоури Нодар. 1997. С. 19.
(114) Ломоури Нодар. 1997. С. 20.
(115) Бутба В.Ф. Ук. соч. С. 105, 106.

*

(i) - Халибы с тем же успехом могут быть названы «скифским племенем», с каким «кораксы» - «колхским». Имеется в виду расширенное понимание термина «скифы». Впрочем, не исключено, что в какой-то степени в этом определении могла отразиться ситуация, существовавшая во время скифских походов в Азию.
(ii) - От Гелланика Митиленского (V в. до н.э.) до нас дошло всего несколько отрывков, затрагивающих географию Причерноморья и, по большей части, маловразумительных. В одном из них говорится: «выше же керкетов живут мосхи и хариматы, ниже же гениохи, выше же кораксы». Мало того, что разобраться, где здесь «верх» и «низ» и кто над кем находится по меньшей мере затруднительно, само по себе определение того региона, о котором идет речь в этом отрывке, мягко говоря, является проблемой. Упоминание в единой связке мосхов, керкетов и хариматов мы видим и у Палефата (IV в. до н.э.), но и от него дошли лишь бессвязные отрывки. Судя по Палефату, мосхи, керкеты и хариматы пребывали у реки Парфений, которая в настоящее время отождествляется с рекой Фуртуной, находящейся на южном побережье Черного моря (Буданова В.П. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М. 2000. С.398). На южные или, скорее, юго-восточные области Причерноморья может указывать и упоминание в этой связи мосхов. Вероятно, в данном случае мы все же имеем дело со следами старой традиции, знавшей о тех временах, когда гениохи контролировали значительно большую территорию, чем позже.
(iii) - Образец таких «замечаний» можно увидеть в сборнике «Абхазоведение. Археология. История. Этнология». Вып.V-VI. Сухум. 2011. С. 9. Маститый автор замечания, не утруждая себя аргументацией, назвал данную концепцию «искусственной конструкцией».
(iv) - Обратим внимание на помещение Эсхилом скифов в районе Западного Закавказья, южнее побережья Черного моря и земли халибов. Вероятно, здесь мы сталкиваемся с отголоском того исторического периода, когда скифы находились в Передней Азии. То есть данный источник Эсхила относится к VII в. до н.э.
(v) - Подробнее см. Андреев Ю.В. Поэзия мифа и проза истории. Л. 1990. С.144-176.
(vi) - И если подобная «доверчивость» по отношению к мифу и стремление датировать мифические события простительны для любителей (см., к примеру, Войнович П. Бессоница. Гомер. Тугие паруса (Исследование мифа о золотом руне). М. 2008), то от профессиональных историков хочется ждать профессионального подхода, предполагающего историзм, а не слепое следование мифологическому или просто фольклорному сюжету (см., в частности, Федорова Е.В., Мифы и реальность Древней Греции. М. 2005. С.281 и далее; Поспелов Д.В. К вопросу о начале греческой колонизации Черного моря // Вопросы подводной археологии. М. 2011. С.67-73). Подобные подходы, позволяющие признать реальное существование и златорунного барана, переносящего героев из Беотии в Колхиду, ничем не отличаются от подходов того же Страбона, ищущего реальную основу в мифе о золотом руне (XI,II,19). Как в свое время говорил Ю.В. Андреев (1990. С.106), то, что было простительно для Шлимана, «остававшегося, как бы то ни было, дилетантом в науке, едва ли можно простить современному историку или археологу, приступающим к решению тех же вопросов, казалось бы, во всеоружии новейших методов исследования древнейших памятников человеческой культуры, будь то эпическая поэма или же заброшенное городище, но тут же сворачивающих на проторенный ещё античными историками путь наивно-рационалистического истолкования мифа или легенды».
(vii) Локализация Кикна на Эшерском городище или, тем более, в Пичвнари, не кажется нам убедительной (см. Подосинов А.В., Скржинская М.В. Римские географические источники: Помпоний Мела и Плиний Старший. Тексты. Перевод. Комментарий. М. 2011. С. 91. Примечание 120.

(viii) - Правда, на соседней странице тот же автор предполагает нахождение здесь в данный период «торговой фактории, через которую осуществлялся обмен» (Джопуа, 2009. С.19).
____________________________________________

(Опубликовано: Учёные записки Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института Востоковедения РАН. Т. 1. Абхазия. М.: ИВ РАН. 2013. Отв.ред.: Скаков А.Ю.)

(Перепечатывается с сайта: www.kavkazoved.info.)

Об авторе

Главная » Алфавитный каталог авторов » С » А. Скаков. Статьи

Александр Скаков

Статьи: