ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НАГНЕТАНИЕ
7. НОВЫЕ ВРЕМЕНА
Реформы Михаила Горбачева были продиктованы ясным, твердым рассудком. В 1980-х гг. стало очевидно, что Советский Союз, несмотря на все свои успехи, переживает экономический и политический кризис. Главной причиной его стала закоснелость государственного аппарата, где желание номенклатурных деятелей закрепить за собой и своими детьми руководящие должности парализовало выдвижение новых талантов. Это толкнуло в оппозицию вполне жизнеспособному советскому режиму большую часть населения. По сходным причинам не справился со своими задачами идеологический аппарат. Однако следует отдать должное коммунистической верхушке: сам кризис был замечен ею заблаговременно. Первые лозунги горбачевских реформ – «перестройка» и «ускорение» – были не просто громкими словами, которым сегодня часто придается ироническое звучание. «Ускорение» означало ускорение темпов роста производства для нужд военно-промышленного комплекса, «перестройка» – модернизацию экономики путем развития собственных новейших технологий, то есть опять-таки во имя сохранения военного паритета с евроамериканским блоком. Эти планы потерпели неудачу, и реформы, в гораздо более неуклюжем виде, осуществились лишь в начале 1990-х гг. Горбачев не спас Советский Союз, но под его руководством социалистическое государство без большого кровопролития все же превратилось в капиталистическое, хотя и утратило при этом многие сферы влияния.
Летом 1985 года Михаил Горбачев назначил министром иностранных дел, на смену умершему Андрею Громыко, 1-го секретаря Компартии Грузинской ССР – Эдуарда Шеварднадзе. Многие отмечали, что со времени Сталина грузину впервые удалось подняться в московские верхи, и гадали, будет ли его деятельность в Кремле такой же судьбоносной. Горбачев же познакомился с Шеварднадзе еще будучи первым секретарем крайкома партии Ставрополья. Руководители двух соседних регионов, они нашли общий язык, наезжая друг к другу с инспекционными проверками по партийной линии. Теперь Шеварднадзе быстро стал правой рукой Горбачева в Кремле. Вскоре новый министр очаровал весь Запад. О международной славе Шеварднадзе говорить не приходится – его имя символизирует падение Берлинской стены и конец «холодной войны». Симпатию Запада Шеварднадзе вызывал именно своими уступками на международной арене, в противоположность «Мистеру Нет» – Громыко; вывод войск из Восточной Европы и прочие благие дела Шеварднадзе были по существу торговлей странами и территориями, однако благодарности Запада ему хватило надолго. По сути, политический капитал Шеварднадзе был теперь поделен между двумя враждующими лагерями, что помогло ему на склоне лет утвердиться на родине в качестве лидера независимого государства.
Эдуард Шеварднадзе родился в 1928 году в Гурии, в селе Мамати близ города Ланчхути; его земляком был, в частности, известный грузинский писатель Нодар Думбадзе. Выходцу из крестьян, Шеварднадзе было нелегко пробиться в высшие круги тбилисской элиты, здесь требовалось нечто большее, чем просто талант чиновника. Он не был заурядным партийным функционером, и при всей своей хитрости и расчетливости умел нарушить правила партийной дисциплины: в молодости, рискуя карьерой, он женился на девушке из репрессированной семьи; работая в органах МВД, неоднократно демонстрировал личную смелость при наведении порядка во время разных потасовок. В 1965 году он дослужился до поста министра внутренних дел и завоевал репутацию человека жесткого и решительного, а его пребывание на этом посту известно как время борьбы с коррупцией и преступностью.
Мафия, опутывавшая Грузию практически весь советский период, тесно срослась со всеми государственными учреждениями и, конечно, с партийным аппаратом. Поэтому «борьба с коррупцией» скорее напоминала попытки барона Мюнхгаузена поднять себя за волосы. Внешне новый министр добился на этом поприще несомненных успехов. Тюрьмы переполнялись уголовниками (заодно и политическими преступниками), по республике прокатились массовые аресты. Но, как писал посетивший Грузию в 1976 году известный историк-диссидент Андрей Амальрик, «сомневаюсь, чтобы чистка покончила с коррупцией, скорее повысила размер взяток: республиканский прокурор, например, за прекращение уголовного дела брал 30 000 рублей, начальник медицинского управления МВД за «актирование» – 60 000, заработок ведущего инженера за сорок лет». Зато в процессе «борьбы с коррупцией» Шеварднадзе собрал досье на первого секретаря Компартии Грузии Мжаванадзе, под видом преследования взяточников сместил его ставленников, посадил на ключевые посты своих людей.
В 1972 году Шеварднадзе стал первым секретарем ЦК КП Грузии и правил страной в течение 13 лет, продолжая прежнюю политику. В ходе борьбы с коррупцией в 1972 – 1974 гг. было арестовано 25 тысяч человек, в том числе 9,5 тысяч коммунистов и 7 тысяч комсомольцев. Но любой протест против советского строя по-прежнему грозил крупными неприятностями. Приписки, взяточничество, круговая порука расцвели еще пышнее. При этом именно Грузия шеварднадзевской эпохи осталась в памяти советских людей как свободная солнечная красивая страна; и среди русской интеллигенции, и в кругах коммунистической номенклатуры считалось признаком хорошего тона проявлять дружественные чувства к братской Грузинской ССР. А Шеварднадзе, стараясь подчеркнуть исключительное расположение грузинского народа к России, изрек однажды: «Для нас солнце всходит на севере».
На время правления Шеварднадзе пришлось одно из самых больших национальных выступлений абхазов против грузин. Все началось с коллективного письма группы абхазской интеллигенции, в котором говорилось об ущемлениях прав абхазов, в ЦК КПСС (в декабре 1977 года). Однако московское руководство, не желая распутывать это сложное дело, перепоручило разбирательство партийным органам Грузии. Большая часть подписантов подверглась различным притеснениям вплоть до исключения из партии, а усмирение национального движения грузинское руководство возложило на руководителя Абхазии – первого секретаря обкома Валерия Хинтба. Но результат получился обратным. Весной 1978 года в городах и селах Абхазии состоялись многолюдные сходы, достигшие апогея в Сухуми 22 мая 1978 года, когда на площади собралась 20-тысячная толпа – почти четвертая часть абхазского народа; Эдуарду Шеварднадзе, спешно приехавшему из Тбилиси и пытавшемуся «заговорить зубы» митингующим, устроили обструкцию. Власти поспешили перебросить в Абхазию значительное количество военных подразделений. Межнациональные столкновения грозили охватить всю Абхазию. У абхазов не было никаких шансов на победу – рассказывали, что абхазские старики встали перед Шеварднадзе на колени, умоляя не доводить дело до применения силы; и все-таки они не отступали, продолжали сходы и митинги. Летом 1978 года забастовки и другие акции протеста парализовали общественную жизнь автономной республики: грузинскому руководству пришлось согласиться с тем, что по решению ЦК КПСС, Совета Министров СССР и т.д. абхазам были сделаны некоторые уступки. В частности, в Сухуми были созданы Абхазский государственный университет (АГУ) и Абхазское телевидение. Советские военные гарнизоны, размещенные в ключевых районах Абхазии, еще долго наблюдали за ситуацией, готовые отреагировать на новое обострение обстановки.
Объявленная Горбачевым перестройка породила на Кавказе глухое подспудное волнение. Повсеместный подъем национального движения сыграл главную роль в разрушении СССР, а Кавказ представлялся в ряду «ненадежных» национальных окраин одним из самых «опасных» регионов. Антисоветские настроения на Кавказе никогда не исчезали, поскольку русификация продолжалась, и тому же Шеварднадзе в 1970-х гг. пришлось решать проблему, связанную со студенческим патриотическим движением. Такая проблема вставала практически перед любым руководителем союзной или автономной республики: как утихомирить свой народ и в то же время остаться хорошим для него.
Советское правительство располагало двумя путями борьбы за сохранение СССР: либо прямое, в том числе военное, подавление национально-освободительных движений, либо использование межэтнических конфликтов, для чего Кавказ подходил почти идеально. Первый вариант показал (на данный момент) свою несостоятельность: попытки восстановить «железный порядок» обернулись неудачей (Тбилиси – апрель 1989 года, Баку – январь 1990 года). Второй путь как будто обещал быть более перспективным. Северный Кавказ сталкивался с Грузией в Абхазии, а Армения с Азербайджаном – в Нагорном Карабахе. Грузия и Азербайджан представляли собой две «малые империи» не по государственному строю, а по территориально-этнической структуре: грузинская нация господствовала над абхазами и осетинами, а Азербайджан – над лезгинами, талышами и карабахскими армянами.
Нетрудно заметить сходство политики советского руководства в отношении этих двух «малоимперских» республик. Именно в них коммунисты пытались применить силу; именно их руководителей поддерживали[1] до того, как власть захватили националисты – Звиад Гамсахурдия и Абульфаз Эльчибей. Когда же в войнах за подавление «сепаратистов» Грузия и Азербайджан потерпели поражение – соответственно от северокавказцев и армян, – в каждой из них уже пришел к власти новый лидер из старой партийной элиты: Эдуард Шеварднадзе и Гейдар Алиев. Надо сказать, что хотя приведенная схема объясняет сходство кавказских войн, ни в коем случае нельзя ограничиваться ею при изучении конфликтов на Кавказе. Напротив, необходимо каждый раз вникать в подробности порой даже самого незначительного политического события, чтобы представить истинную картину происшедшего. А главное – всегда помнить, что люди, принимавшие участие в межнациональных конфликтах, не были простыми исполнителями чужой воли. При всем различии в масштабе Кавказ не уступал Европе по количеству наций, проживающих в его пределах. Любая кавказская война была схваткой народов, борьбой личностей, противостоянием национальных характеров. О каждой из них можно написать десятки серьезных книг – и даже этого будет мало.
Примечания
[1] В Грузии – нежелание пересматривать статус автономий; в Азербайджане – операции советских войск против карабахских армян до 1991 года в союзе с Аязом Муталибовым, лояльным Москве.
8. ПРОБУЖДЕНИЕ
Процессы демократизации, декларированные Горбачевым, означали отказ от активной борьбы с национальными движениями в союзных республиках. И мало-помалу ожила и развернулась деятельность грузинских диссидентов, возглавляемых знаменитой шестеркой «революционеров». Это были Мераб Костава, Звиад Гамсахурдия, Ираклий Церетели, Георгий Чантурия, Зураб Чавчавадзе и Нодар Натадзе. Двое первых уже давно считались лидерами грузинского национального движения; еще в 1974 году Костава и Гамсахурдия создали в Грузии группу правозащитников, в 1976 году – Хельсинкскую группу Грузии, выпускавшую нелегальные журналы «Золотое руно» и «Сакартвелос моамбе». В них отстаивались не столько демократические свободы, сколько «права грузин на национальное самосознание, культуру, церковь». В то же время грузинские диссиденты работали в тесном союзе с российскими, вместе отстаивая либеральные ценности. Например, Звиад Гамсахурдия был одним из первых, кто распространял в СССР «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
В 1977 году члены правозащитных групп подверглись арестам по всему СССР. В Грузии эту операцию с большим рвением выполнил Шеварднадзе: Костава и Гамсахурдия были арестованы весной 1977-го, а правозащитное движение в Грузии разгромлено. Звиад Гамсахурдия, проведя под следствием больше года, пошел на примирение с властями – точнее, сделал вид, что пошел, но факт остается фактом: в телевизионном выступлении он публично раскаялся в своей деятельности и отрекся от демократического движения. Позднее он объяснял свой поступок договором с Костава, согласно которому Мераб оставался в тюрьме, а Звиад освобождался и продолжал борьбу. Мераб Костава получил три года лагеря и два года ссылки; Гамсахурдия – только ссылку. Возобновить же борьбу против советской системы ему удалось только в 1988 году, в решающие годы перестройки.
И вот тут следует сказать о важнейшей особенности грузинского национально-демократического движения, определившей его судьбу, которую выразили три роковые даты: разгона демонстрации в Тбилиси 9 апреля, падения режима Звиада Гамсахурдия, вторжения в Абхазию войск Госсовета. Только на первый взгляд может показаться, что вождям диссидентов легко далась их задача – поднять грузинскую нацию на борьбу. Грузия входила в число республик, которым подчинение Москве приносило немалые экономические выгоды. Конечно, уже не в такой степени, как во время Сталина, но и теперь грузины не были обделены. И правящая элита, и интеллигенция, и мафия, и самые широкие слои грузинского народа были заинтересованы в сохранении Советского Союза прежде всего экономически; стабилизирующим фактором была боязнь лишиться благ, получаемых от подчинения Москве. Борьба против советской власти требовала от грузин единства, целеустремленности, стойкости, готовности к самопожертвованию, отказа – во имя далекого идеала – от сравнительно благополучной и сытой, мирной и спокойной жизни. Одним словом, чтобы побудить народ восстать против господства коммунистов, у грузинских демократов оставался один выход: поднять на знамя национализм.
Это понятие не нужно воспринимать однозначно негативно, поскольку патриотизм, национализм и шовинизм – явления одного порядка. Без разжигания националистических чувств не состоялся бы ни один патриотический подвиг народа – будь то французы Жанны д´Арк или китайцы Чжу Юань-чжана. К сожалению, история доказала закономерность превращения патриотизма в национализм в процессе борьбы за независимость, особенно же – когда речь идет о нации, предрасположенной к этой болезни в силу своего национального характера. Именно к таким нациям принадлежали грузины. Многие столетия кавказские народы снова и снова отстаивали свою землю от бесчисленных завоевателей. Горцам в этой борьбе помогала выстоять самозабвенная жажда свободы, которую они ставили превыше всего и предпочитали подчинению любую анархию; грузинам же – национальная гордость, высокомерие, сознание своей исключительности. Грузины с презрением относились к русским, которым вынуждены были подчиняться, и это помогало им сохранять собственное достоинство. Высококультурный, талантливый народ гордился собой по праву, но именно эта гордость побуждала их относиться свысока к «малым народам» Грузинской ССР, и все коммунистические лозунги интернациональной дружбы не могли заставить грузин думать иначе.
И лозунг «Грузия для грузин», поднятый на знамя грузинскими «революционерами», сделал то, чего не сделал бы никакой другой, – он пробудил народ и посеял в нем дух мятежа. Грузия для грузин, в границах прежней союзной республики, независимая, дружественная Западу, свободная от необходимости подчиняться чужому влиянию в культуре, в обычаях и в образе жизни; Грузия, в которой все ресурсы автономий, и прежде всего абхазского «золотого берега», будут поставлены на службу господствующей нации – только ради этого идеала грузины решились отбросить советское благополучие. Движение шестерки диссидентов было, конечно же, не столько демократическим, сколько национально-освободительным. Понятие свободы для грузинских демократов заключалось прежде всего в независимости национальной, но от своих подлинно демократических идей они не отказывались: не только потому, что программы «революционеров» совпадали с идеологией Запада, на помощь которого рассчитывали опереться, но также потому, что они противоречили советской системе, олицетворявшей чужеземное владычество.
Курс на жесткое подавление самостоятельности автономий, избранный борцами за свободную Грузию, вставал в противоречие со всеми идеями прав человека, с элементарной логикой. Но выбора не было: только в такой неразрывной связи воспринимались грузинской нацией идеи собственной свободы и господства над малыми народами. И лидеры грузинских революционеров знали это и не пытались что-то сделать, дабы изменить общественное мнение – интересы малых народов были им наименее близки. Грузинские же демократы не имели выбора, их цель была шире, чем простое сохранение целостности Грузии, а в своей борьбе им приходилось считаться прежде всего с желанием масс и выдвигать понятные им лозунги.
+ + +
Звиад Гамсахурдия, сын известного писателя Константинэ Гамсахурдия, классика грузинской литературы, был мингрелом. Это обстоятельство сыграло позже существенную роль; пока что в глазах общественности оно не имело значения, и никто не пытался оспорить его принадлежность к истинно грузинской интеллигенции. Прекрасное образование (Гамсахурдия был кандидатом филологических наук, свободно владел английским, немецким и французским), благородство манер и харизматичность выдвигали его на первый план среди сподвижников, как и то обстоятельство, что он происходил из элитарной, просвещенной семьи, чьи корни уходили к княжеским династиям. Константинэ Гамсахурдия занимал почетное место в плеяде деятелей культуры, хотя кроме знаменитых романов «Похищение луны», «Давид Строитель» ему приходилось посвящать большие труды биографии Иосифа Виссарионовича. Мераб Костава безусловно превосходил Звиада твердостью характера, настойчивостью, бескомпромиссностью; в развернутой к концу 1980-х гг. грузинскими неформалами деятельности – сначала издании нелегальных журналов «Матианэ» и «Вестник Грузии», а потом в целом ряде антиправительственных акций – от митингов до голодовок протеста – Мераб Костава был фактическим лидером, но добровольно уступал Звиаду первое место. Среди многочисленных легенд, распространившихся в это время о Гамсахурдия по Грузии (после возобновления деятельности диссидентов), одна, к примеру, утверждала, что Константинэ оставил сыну большое наследство в одном из швейцарских банков, которое тот сможет получить лишь в том случае, если станет главой независимой Грузии. Эта легенда была опровергнута позднее; но она отражала настойчивость Звиада в борьбе за вывод Грузии из-под власти Советского Союза. Он специально учился ораторскому искусству, даже изучал речи Гитлера, чтобы усвоить его способность возбудить, наэлектризовать толпу. Впоследствии ему удалось добиться восторженного, искреннего преклонения со стороны значительной части грузинского народа; особенно любили его женщины, составлявшие большинство среди его самых пылких почитателей. И все-таки Мераб Костава умением точными скупыми словами доходчиво выразить свои мысли затмевал Звиада: его уважали больше других диссидентов, его страстность, непримиримость делали его речи зажигательными; в разгар национальной борьбы Костава не забывал о социальных требованиях, громче всех выступал за права крестьян. Но он выдвигал Звиада Гамсахурдия на первое место ради общего дела: он понимал, что именно Звиад больше других подходит на роль официального должностного лица. Оба они были самыми авторитетными среди шестерки: Костава больше всех пострадал от властей (Гамсахурдия же впервые был арестован в 1957 году еще школьником за создание патриотической организации «Горгаслиани», а из Союза писателей исключен в 1977 году и впоследствии не восстановлен). Ни Чантурия, ни слишком эмоциональный Церетели, ни молодой Чавчавадзе не могли конкурировать с ними.
Деятельность их уже начала оказывать влияние на общественную жизнь Грузии, но даже после 1987 года, в котором наступил перелом и перестройка из партийного предприятия превратилась в замедленную демократическую революцию, грузинский народ оставался спокойным. И первый толчок событиям, которые привели к его пробуждению, произошел в Абхазии.
9. НОЧЬ САПЕРНЫХ ЛОПАТОК
В канун 1989 года, который окончательно выявил почти всех противников в будущих войнах и революциях в Грузинской ССР, первым секретарем ЦК Компартии Грузии был Джумбер Патиашвили. В период распада СССР этого человека постоянно отождествляли с реакционными силами, коммунистическим порядком, не желающим сдавать свои позиции, поступиться хотя бы единой крупицей власти. А между тем он заслуживал этого меньше, чем тот же Шеварднадзе: при Патиашвили Грузия жила свободнее, хотя старая система взяточничества и круговой поруки оставалась нерушимой. Он не пытался устраивать грандиозных предприятий типа борьбы с коррупцией или выполнения пятилетки в три года; кое в чем он прислушивался к мнению народа и даже пошел на конфликт с Москвой из-за планируемого строительства туннеля в системе Большого Кавказа. Новая дорога, по замыслу московского руководства, должна была прочнее связать обе республики, символизировать их дружбу и т.п. Однако когда грузинская общественность воспротивилась этому строительству, доказывая, что оно не только приведет к выселению крестьян с обжитых мест, но и откроет дорогу для холодных ветров и тем самым приведет к изменению климата Грузии, – Патиашвили решительно выступил против проекта и добился того, что вышестоящее руководство от него отказалось.
В феврале 1988 года начался первый на Кавказе открытый межнациональный конфликт. 20 февраля областной Совет Нагорно-Карабахской автономной области обратился к Москве с просьбой о присоединении Карабаха к Армянской ССР. 21 февраля в поддержку карабахцев прошли митинги в Ереване. 22 февраля произошли столкновения на национальной почве в карабахском городке Аскеран, погибло двое азербайджанцев; в те же самые дни в Азербайджане поднялась волна манифестаций против армян, и в ночь с 27 на 28 февраля начались армянские погромы в Сумгаите. Москва не решилась ни выполнить просьбу карабахцев, ни навести порядок вооруженной силой; так уже в 1988 году сотни тысяч человек стали беженцами. До конца года конфликт, еще беспорядочный и стихийный, разворачивался по нарастающей, и только землетрясение в Армении в декабре 1988 года, когда погибло 26 тысяч человек, временно его приостановило.
Власти Грузии долгое время относились к митингам и голодовкам тбилисской молодежи без особой тревоги. На фоне событий в Азербайджане и Армении они все еще казались «художественной самодеятельностью»; грузинские коммунисты считали, что рано или поздно борцов за демократию удастся утихомирить, и не проявляли к ним той нетерпимости, которую власти нередко выказывали к неформалам в других частях Союза, в данный момент – в Прибалтике, где в 1988 году один за другим учреждались «народные фронты», ставшие главной силой в борьбе за независимость. Грузинские же диссиденты стремились не отставать в от прибалтов, а по возможности (в какой-то степени из тщеславия) – быть первыми, поэтому их акции становились все более дерзкими. Грузинские неформалы переключили внимание на конкретных врагов – советских военных, объявленных «оккупантами», начали устраивать пикеты у военных баз Закавказского военного округа, женщины стали забрасывать палками и камнями автобусы с советскими, т.е. русскими, солдатами (и даже их детьми). Первое нападение на воинскую часть произошло в феврале 1989 года; этот инцидент предпочли не предавать гласности. В дальнейшем военнослужащие имели самые серьезные основания опасаться за свою жизнь и даже получили нелегальное предписание не появляться вне баз в военной форме.
С началом выступлений против русских военных изменился характер грузинских митингов: на смену демократическим лозунгам на русском и грузинском языках появились плакаты «Русские свиньи, убирайтесь вон!», и хотя под «русскими свиньями» здесь понимались советские солдаты, нельзя сказать, чтобы это было очень приятно проживающим в Грузии русскоязычным. Мало того, рост националистических настроений представлял угрозу правам не столько русских, которых пока еще могла защитить Москва, но больше всего – народов грузинских автономий, в первую очередь осетин и абхазов.
Абхазская АССР в правление первого секретаря обкома Бориса Адлейба (1978 – 1989), выдвиженца и приятеля Шеварднадзе, назначившего его на этот пост именно в разгар абхазских выступлений, оставалась внешне спокойным и процветающим курортом. Грузины не пытались отнять у абхазов мелкие привилегии, полученные в качестве уступок летом 1978 года, и уже не требовалось советских войсковых частей для поддержания порядка. Несмотря на то, что абхазская автономия по сути ограничивалась сферой культуры, что значительная часть приезжающих на отдых туристов даже не знала, кто такие абхазы, последние все же смирялись с таким положением. Но когда перспектива создания суверенной Грузии, вначале казавшаяся неосуществимой, стала приобретать реальные очертания, абхазы встревожились не на шутку. Независимой Грузии, в которой они не составляли бы и двух процентов от общей численности населения, ничего не стоило свести политические права абхазов к нулю. Мало того, грузины не задумались бы возобновить политику ассимиляции других народов, причем даже высшая интеллигенция посчитала бы такую меру оправданной и необходимой. Теми же опасениями прониклись и осетины: оба подчиненных народа совсем не разделяли стремления грузин к независимости по их собственной модели. До тех пор, пока в рамках СССР разница между союзными и автономными республиками сильно сглаживалась реальным положением – самостоятельность и тех, и других носила фиктивный характер, – абхазы и осетины мирились с подчинением Тбилиси. И сейчас их заставила встревожиться даже не столько перспектива провозглашения независимости Грузии (она еще казалась почти нереальной), сколько резкое усиление шовинистических настроений среди всех слоев грузинского общества.
3 ноября 1988 года в официальной советской газете «Комунисти» была опубликована программа развития грузинского языка, предусматривавшая переход на грузинский язык во всех учреждениях и введение экзамена на знание грузинского языка для поступающих в вузы. Появлялись и статьи с требованием о переводе на грузинский язык всех негрузинских школ. 21 ноября 1988 года в той же газете предлагалось ограничить «размножение отдельных наций, проживающих в Грузии», двумя детьми, а «желающим расширенного воспроизводства предоставить право выехать на место жительства за пределы республики».
Нельзя сказать, что такие проекты и такие настроения были характерны для одной только грузинской нации. Среди абхазских деятелей культуры также встречались узколобые псевдопатриоты, которые мечтали не о восстановлении справедливости, а о том, чтобы занять в социальной иерархии то место, которое сейчас занимали демагоги грузинской национальности. Если бы именно они возглавили сопротивление грузинам, последние легко одержали бы победу просто за счет численного превосходства. На счастье абхазов, в тот период все сложилось иначе.
Грузинские патриоты считали главной национальной задачей удержать Абхазию, «золотой зуб Грузии», и в последующие годы именно абхазский вопрос превратился для них в навязчивую идею, которая разрослась до общегрузинских масштабов и стала, говоря научным языком, этнической доминантой. Постепенно обладание Абхазией стало для грузинской нации вопросом чести, и конфронтация была неизбежной. Защиту против нарождающейся волны грузинского национализма абхазы и осетины искали, во-первых, в советской власти, во-вторых, в сообществе народов Северного Кавказа. Абхазы рассчитывали на поддержку Москвы потому, что она оказалась их естественным союзником: планы грузинских «революционеров» противоречили интересам советского государства, а их антирусская кампания ударяла по правам русскоязычных. Северный Кавказ тоже раздирали внутренние противоречия, порожденные все той же произвольной – сталинских времен – нарезкой границ автономных республик и областей, когда искусственно вызывались территориальные споры (между осетинами и ингушами, чеченцами и дагестанцами); когда два адыгских народа – черкесы и кабардинцы – были объединены попарно с двумя народами тюркского происхождения – карачаевцами и балкарцами; когда в состав этих республик включались районы с русско-казачьим населением, а в состав русских «краев» – напротив, области, населенные кавказцами. Но несмотря на все это, по отношению к грузинам северокавказцы вместе с абхазами и южными осетинами чувствовали себя единым суперэтносом, так же, как все кавказцы подсознательно противопоставляли себя русским.
На Северном Кавказе уже зарождались национальные движения: хотя они пока не доросли до грузинского радикализма, кавказцы были готовы поддержать грузин в борьбе против советского строя. Но в то же время между многими кавказскими народами и грузинами существовала скрытая неприязнь, восходящая ко времени сталинских депортаций. Поэтому абхазов были готовы поддержать не только народы адыгской группы – адыгейцы, черкесы, абазины, кабардинцы – но и осетины, чеченцы, дагестанцы. Среди абхазов были и сочувствующие реформам Горбачева, но на Кавказе советская власть всегда была гораздо слабее, чем в России, поэтому межнациональные счеты для многих кавказцев стояли выше, чем неприязнь к советской власти. В национальном же вопросе все абхазы выступали против грузинских неформалов, тем более что девиз «Грузия для грузин» ничего общего с защитой прав человека не имел.
Национальное движение в Абхазии ожило снова. Еще в июне 1988 года группа абхазской интеллигенции, как и 11 лет назад, отправила на XIX партийную конференцию в Москву похожее по содержанию коллективное письмо. По примеру грузинских неформалов, уже создавших ряд нелегальных партий (к этому времени они были объединены в общество Ильи Чавчавадзе, включившее в себя около 40 организаций), абхазские общественные деятели учредили 13 декабря 1988 года в Сухуми Народный Форум Абхазии (НФА), называемый также «Аидгылара» («Единение»). Первоначально он именовался Народным Фронтом и официально был создан «в поддержку перестройки», как и в Прибалтике. Название «Единение» должно было символизировать и призыв к национальной консолидации абхазской нации, и попытку диалога с другими национальными общинами внутри республики. Но когда межнационального согласия добиться не удалось – очень многие грузины, мингрелы и сваны, жившие в Абхазии, считали «Аидгылара» движением, направленным на выход автономной республики из Грузии – НФА стал органом абхазского национального движения.
Грузины тоже не особенно всерьез воспринимали и Абхазское письмо, и Народный Форум, пока 18 марта 1989 года не произошел знаменитый лыхненский сход. Организованный по инициативе «Аидгылара», он насчитывал 30 тысяч человек – треть абхазской нации. Принятое на сходе Обращение к советскому правительству подготовили главным образом ученые из Абхазского института языка, литературы и истории – АбНИИ. Сообщив о многочисленных случаях ущемления прав абхазов грузинскими властями, авторы выдвинули просьбу о восстановлении за Абхазией статуса союзной республики, упраздненного при Сталине. На этот раз подписать Лыхненское Обращение уговорили ряд партийных деятелей, включая и самого Бориса Адлейба. Текст Обращения развезли по городам Абхазии, и очень много абхазов – а также не-абхазов – поставили под ним свои подписи.
Реакция грузинской общественности – не только диссидентов, но и большинства партийных деятелей – была однозначной: возмущение и негодование. Многим грузинским националистам будущая автономия абхазского народа виделась чуть ли не на уровне индейских резерваций, и сама мысль об отделении Абхазии путем превращения ее в ССР казалась им кощунственной. Не все патриоты-демократы Грузии были так настроены, но выступили против абхазской инициативы почти все. То, что абхазы апеллировали к Москве, а в своих просьбах опирались на старые коммунистические доктрины, позволило грузинским демократам объявить абхазское движение прокоммунистическим и антидемократическим. Грузинские патриоты не хотели замечать противоречий в своем понимании права народа на независимость: демократия в Грузии уже тогда заканчивалась там, где начинался национальный вопрос.
25 марта состоялся митинг грузинского населения в Сухуми, в организации которого принимали участие приехавшие из Тбилиси вожди неформалов; в тот же день их сторонники провели в Тбилиси санкционированный митинг в парке Победы, шествие по проспекту Руставели, манифестацию у Дома правительства – все под антиабхазскими лозунгами. Мераб Костава 1 апреля организовал митинг в Леселидзе – крайней западной точке Абхазии и Грузинской ССР; возвращаясь в Сухуми, участники этой акции подверглись нападению толпы абхазов у села Бзыбь и под Гудаутой. На следующий день сухумские грузины начали демонстрации и забастовки, а в Тбилиси абхазский вопрос уже вытесняли другие лозунги – с требованием выхода Грузии из состава СССР.
4 апреля митинг организовали студенты Тбилисского госуниверситета и медицинского института, несколько человек объявили голодовку у Дома правительства на проспекте Руставели, и с этого времени акция стала уже непрерывной. Ираклий Церетели, лидер Партии национальной независимости, 5 апреля призвал продолжать митинг и голодовку именно в антисоветском духе, и тогда же по требованию большинства собравшихся антиабхазские выступления прекратились. Теперь власти Москвы и Тбилиси встревожились, и грузинское партийное руководство попыталось заставить митингующих разойтись, неоднократно предупредив их о возможных последствиях. 6 апреля руководитель Абхазии Борис Адлейба был снят со своего поста, но это известие уже не повлияло на тбилисских манифестантов. Сейчас они были воодушевлены идеей свободы Родины, Сакартвело, и готовы продолжать начатое, несмотря ни на что. Ни собранная правительством «инициативная группа» деятелей культуры, ни католикос Илия Второй не смогли уговорить их разойтись. Наконец, 8 апреля, когда митингующие начали захватывать автобусы и троллейбусы, в столицу были стянуты части Советской Армии и внутренние войска МВД СССР. Все эти дни Патиашвили и его окружение напряженно обменивались шифрограммами с Москвой, однако на запросы об обстановке отвечали, что ситуация очень сложная, но остается под контролем. И лишь когда грузинскому правительству в какой-то момент показалось, что настроения митингующих могут передаться всему Тбилиси, оно решилось призвать войска, рассчитывая, что рассеять толпу удастся с наименьшими жертвами – с применением щитов и дубинок, и что эту задачу осуществят внутренние войска, согласно специальному указу Верховного Совета СССР от 28 июля 1988 года.
Когда в Тбилиси стали входить танки, бронетранспортеры и части отборного спецназа, партийное руководство попыталось забить отбой, но было уже поздно: из Москвы поступил конкретный приказ, его выполнение возлагалось на командующего войсками Закавказского военного округа генерал-полковника Игоря Родионова. В ночь с 8 на 9 апреля его подразделения окружили собравшуюся на проспекте Руставели толпу.[1] В ней было много женщин, даже дети; люди все предыдущие дни вели себя достаточно мирно, никто не имел при себе оружия, и по крайней мере танков большая часть присутствующих не ожидала. Илия Второй, остававшийся с манифестантами до конца, призвал их отступить, уйти с площади, но они отказались. Люди опускались на колени, хором читали молитву и снова кричали: «Са-кар-тве-ло! Са-кар-тве-ло!» В четыре часа утра на проспекте появились танки. Митингующие встретили их свистом, скандированием своих лозунгов; они расступались перед танками и снова смыкали свои ряды, пропустив их. Тогда вышедшие на площадь спецназовцы тремя шеренгами окружили демонстрантов, и началось побоище. Грузины надеялись добиться своих целей с наименьшими потерями и потому были возмущены силовой акцией; спецназовцы, в свою очередь, были возмущены поведением грузин, которые вначале пробовали оказать активное сопротивление. Главным оружием военных были саперные лопатки, в ход пошли и дубинки, затем газы «Черемуха» и «Си-Эс». Драка стала всеобщей, солдаты били и женщин, и подростков, догоняли и тех, кто прорывался через шеренги и пытался бежать, ломились в церковь, где искали убежища демонстранты. Грузинская милиция, также посланная на место митинга, уже не разгоняла толпу, а отбивала манифестантов у разъяренных спецназовцев. В этом побоище погибло девятнадцать грузин, из них четырнадцать женщин; свыше двухсот было искалечено и ранено, главным образом в давке. Со стороны спецназовцев пострадало 187 человек.
Еще до разгона толпы, в 23 часа 8 апреля, назначенный военным комендантом Тбилиси Родионов ввел комендантский час, теперь же объявил об особом режиме въезда в город и запрещении всяких несанкционированных собраний, шествий, демонстраций и митингов. Когда на следующий день, 10 апреля, в Кутаиси, Рустави, Душети и других городах Грузии прошли митинги протеста, власти тут же на месте арестовали самых горячих ораторов. Были арестованы в Тбилиси и лидеры неформалов – Гамсахурдия, Костава, Чантурия, Церетели, Саришвили, Хухунашвили; официально на них заранее возложили всю ответственность за происшедшее.
Михаил Горбачев и Эдуард Шеварднадзе прилетели в 5 утра 9 апреля из Лондона в Москву, где им и сообщили о происшедшем. Оба они выразили глубокое соболезнование пострадавшим; Шеварднадзе пообещал в ближайшее время приехать в Тбилиси, разобраться во всем и добиться строгого наказания виновных.
Происшедшее в Тбилиси осудили прогрессивные круги всего мира. Общественность России выступила с требованием расследовать обстоятельства трагедии. Настроение народов Северного Кавказа было решительным: в случае революции, восстания в Грузии прийти на помощь ей. И только абхазский народ не выступил в защиту грузин: абхазы помнили, с чего начался митинг на проспекте Руставели.
Примечания
[1] В распоряжении Родионова было 4,5 тысячи солдат; количество манифестантов русские оценивали в 10 тысяч, грузины – в 4-5 тысяч.
10. УНИВЕРСИТЕТСКАЯ ВОЙНА
Расправа правительственных войск над демонстрантами вызвала волну негодования во всем грузинском обществе. Хотя в ответ на события 9 апреля народного восстания в Грузии не произошло, перелом в общественном мнении нельзя было не заметить. Почти все, кто раньше относился к неформалам равнодушно, симпатизировали им, все сочувствующие превратились в их ярых приверженцев.
Восстановить прежний порядок, а тем более замолчать события 9 апреля, не удалось. Траур по погибшим превратился в мощную акцию протеста. На открывшемся вскоре I съезде народных депутатов СССР демократы добились создания комиссии по расследованию происшедшего во главе с Анатолием Собчаком,[1] которая, как и следственная подкомиссия Верховного Совета Грузии во главе с Тенгизом Лилуашвили, сделала заключение не в пользу военных. Попытка возложить всю вину на вождей «экстремистов» и сделать их «козлами отпущения» также сорвалась, на сороковой день заключения их пришлось выпустить на поруки, и они возобновили антисоветскую деятельность. А Джумбер Патиашвили после девятого апреля ушел в отставку и поклялся, что его нога никогда больше не ступит на проспект Руставели.
Эдуард Шеварднадзе прилетел в Тбилиси через несколько дней после побоища, всеми возможными способами выразил свою скорбь по поводу случившегося и повторил свое обещание найти и наказать виновных до последнего человека. Именно он, выполняя обещания, которые дал бурлящей студенческой общественности, сыграл главную роль в освобождении арестованных диссидентов и всемерно старался загладить вину правительства. Новый первый секретарь Компартии Грузии – бывший председатель КГБ республики Гиви Гумбаридзе, и не пытался предпринять что-либо против возобновившихся митингов и голодовок. Драконовские указы Родионова быстро превратились в пустой звук. С другой стороны, грузинские демократы четко понимали, что все извинения и реверансы со стороны властей – вынужденная мера, и что Шеварднадзе, который двенадцать лет назад расправлялся с этими же диссидентами, не моргнув глазом, сегодня может сам отдать приказ подавить демократическое движение. Новый глава Грузии Гиви Гумбаридзе не имел особого авторитета, поскольку не использовал свои возможности, чтобы предотвратить побоище: в тот момент просто было необходимо избавиться от скомпрометированного Патиашвили (кроме того, Гумбаридзе был родственником Шеварднадзе, враждовавшего с Патиашвили). Поэтому грузинские диссиденты не стали делать шагов навстречу властям; если и шли на диалог с ними, то старались показать, что делают это вынужденно. Борьба за независимость Грузии в ее решающей фазе (апрель 1989 – октябрь 1990 гг.) уже не прекращалась и не спадала. Выдвигались новые лидеры, возникали новые партии. Люди все смелее участвовали в антисоветских акциях. И все более откровенно звучали на митингах, печатались в левых газетах предсказания о скором крахе КПСС, распаде Советского Союза.
Что касается Абхазии, то здесь грузинские активисты боролись одновременно и за независимость Грузии, и против новых абхазских инициатив. Лыхненское Обращение со снятием Бориса Адлейба не было аннулировано, а взаимных претензий уже никто решить не мог, поскольку грузины не хотели больше считать третейским судьей Кремль, а абхазы – Тбилиси. Для местных грузин, а особенно для потомков переселенцев, вопрос о принадлежности Абхазии был кровным. С другой стороны, далеко не все грузинское население в Абхазии поддерживало неформалов Грузии: в Абхазии к тому времени существовали тысячи смешанных семей; многие понимали под словом «родина» прежде всего Абхазию, а уже потом – Сакартвело; у некоторых запись в паспорте не совпадала с настоящей национальностью; наконец, находились и такие, кто сохранил коммунистические убеждения и остался интернационалистом, или кого просто отталкивала нетерпимость ультрапатриотов. Но значительная часть грузинского населения в Абхазии была настроена против любых попыток абхазов расширить свое влияние в автономии. Это прочно связывало местных грузин с тбилисскими неформалами-унитариями, а коль скоро движущей силой грузинской борьбы за демократию стал национализм, эти два разнородных движения прочно связались воедино. И еще одно обстоятельство усиливало эту связь: мингрельское происхождение Звиада Гамсахурдия.
Мингрелия до перестройки жила совсем неплохо под официальной властью партии и неофициальной – мафии. Через нее проходил ряд транспортных линий, мингрелы активно занимались торговлей, средний уровень жизни здесь превышал российский, и даже при том, что бывший центр княжества династии Дадиани – Зугдиди – считался одной из криминальных столиц Грузии, у мингрелов не было особого желания ссориться с коммунистической властью. И вовлеклись они во всегрузинское движение преимущественно не по идейным, а по практическим соображениям. Мингрелы составляли подавляющее большинство грузинского населения в Абхазии. Колонизация XIX и XX веков отодвинула этнические границы Мингрелии далеко на запад, они охватили весь Гальский район, Очамчиру; на остальной территории до Псоу, кроме Гудаутского района и города Ткварчели, мингрелы численно превосходили абхазов. Соответственно, именно мингрелы преобладали во всех правящих учреждениях Абхазии. За спиной у них стояла при этом не Мингрелия, а вся Грузия. И мингрелы, и грузины, и сваны в Абхазии чувствовали себя единой нацией при противопоставлении абхазам.
В своей кампании за выход Грузии из Советского Союза неформалы не упускали из поля зрения Абхазию. В это время они не ставили удержание Абхазии выше независимости Грузии, но в то же время не сбрасывали со счетов возможности военного похода в эту республику. Абхазы знали, что конфликт будет не в их пользу, и всячески старались сохранить стабильность. Но теперь инициативу стали проявлять грузины. Время казалось им подходящим для укрепления своих позиций в республике: неформалы-патриоты приобрели поддержку большей части населения Грузии, сочувствие в России и во всем мире; ЦК КПСС оставил Лыхненское Обращение без ответа; первым секретарем Абхазского обкома стал долго проработавший в Тбилиси, инертный Владимир Хишба. Камнем преткновения послужил вопрос об открытии в Сухуми филиала Тбилисского государственного университета – с этим требованием 6 мая 1989 года грузинские студенты АГУ начали сидячую забастовку у драматического театра имени Константинэ Гамсахурдия.
Интеллигенция в это время шла в авангарде национально-освободительной борьбы как абхазов, так и грузин. В описываемое время, например, объектом особого интереса стали исторические науки: заново опровергались и доказывались права России на власть над Грузией и Грузии – над Абхазией и Осетией. И сейчас в поддержку акции студентов АГУ забастовали преподаватели грузинских школ, работники ГИСХа (Грузинского института субтропического хозяйства), затем еще целого ряда предприятий, где преобладали грузины. Абхазы встретили идею создания филиала ТГУ в штыки. Они понимали, что, во-первых, поступить в этот филиал не-грузину будет крайне сложно, почти невозможно; во-вторых – что провалившиеся при поступлении в ТГУ в Тбилиси будут приезжать в Сухуми, где у них, как у столичных абитуриентов в «провинции», будет больше шансов. Наконец, в споре о филиале ТГУ был важен вопрос принципа: культура и образование были именно той сферой, в которой абхазам были сделаны уступки в 1978 году, и вмешательство Тбилиси в вопрос о ТГУ означало перемену политики в отношении их прав. Хотя инициатива и исходила от сухумских грузин, именно Министерство народного образования Грузии 14 мая 1989 года постановило выполнить требование студентов. В ответ уже абхазы 15 мая собрались на многотысячный митинг на площади Ленина в Сухуми. Абхазские руководители, с одной стороны, всячески пытались отговорить абхазов от проведения акций протеста, с другой – не торопились выделять под филиал ТГУ здание и давать субсидии. Но для грузин этот проект тоже превратился в дело чести. Грузинская часть преподавателей и студентов АГУ ушла в здание ГИСХа и провозгласила себя филиалом ТГУ, а во время летних каникул намеревалась устроить приемные экзамены в здании грузинской 1-й школы.
Конфронтация нарастала. Абхазы 22 июня начали сидячую акцию протеста в здании государственной филармонии; она продолжалась до 3 июля, когда из Москвы приехала депутатская комиссия, признавшая нецелесообразным открытие филиала. Но руководство «филиала ТГУ» объявило ее решение недействительным. Грузинские неформалы откровенно показывали, что не побоятся столкновений; они надеялись победой над абхазами укрепить свой авторитет во всей Грузии. Позднее стало известно, что за несколько дней до 16 июля, на которое были назначены приемные экзамены, в Кодорском ущелье шла раздача огнестрельного оружия местным сванам. В своих высокогорных селениях сваны сохраняли максимум независимости, какая была возможна в рамках Советского Союза: автомат или динамит для свана были столь же обыденным оружием, как для русского складной нож. Приняв участие в грузинской колонизации, сваны заселили верховья реки Кодор; их села были разбросаны и на побережье, в Гульрипшском и Очамчирском районах. Свободолюбивые, суровые и воинственные, сваны в национальном вопросе решительно выступали против абхазов, и три года спустя, во время войны, стали для них намного более опасным противником, чем мингрелы.
14 – 15 июля обстановка в Сухуми накалилась до предела. Собравшиеся перед зданием первой школы абхазы требовали от приемной комиссии «филиала ТГУ» отмены экзаменов, со всей Абхазии съезжались люди и присоединялись к ним. Грузины 15 июля группировались у набережной, в парке имени Руставели, от абхазов их отделяло всего несколько кварталов, и когда вечером у парка произошло первое столкновение (грузины избили двух абхазцев, пытавшихся сфотографировать толпу), тут же началась ожесточенная драка. Абхазы взяли верх, грузины бежали из парка кто вплавь по морю, кто по набережной до Красного моста, где собиралась другая группа грузин и сванов из Кодорского ущелья. Из окон первой школы абхазским манифестантам стали показывать непристойные жесты; абхазы ворвались в школу, устроили драку и там.
Поздно вечером несколько тысяч абхазов, стоявших на площади Ленина, увидели надвигавшиеся на них два обвязанных мешками с песком грузовика, набитых сванами, голыми до пояса и вооруженными автоматами. За грузовиками шла толпа грузин, также полураздетых (чтобы узнавать своих) и настроенных крайне воинственно. Как выяснилось впоследствии, сваны были абсолютно уверены, что своим оружием наведут страху на абхазов и легко разгонят митингующих. Но на площади неожиданно для них оказались абхазы из Ткварчели, которые приехали на митинг, заранее зная, чем он может обернуться, а поэтому прихватили с собой шахтерский аммонит. Когда стало ясно, что грузовики вот-вот врежутся в толпу, ткварчельцы стали бросать им под колеса взрывчатку; грузины ударились в панику, вообразив, что абхазы вооружены гранатами, грузовики с предельной скоростью развернулись и покинули площадь.
Всю ночь на 16 июля в Сухуми шла стрельба. Грузины заблокировали абхазов в центре города, на площади Ленина; грузинские вооруженные пикеты стояли на всех въездах в столицу республики; милиция была бессильна прекратить столкновения. Тогда же через Гальский район на Очамчиру двинулись вооруженные отряды грузин и мингрелов – 20 тысяч жителей Западной Грузии и 10 тысяч – Гальского района Абхазии, которые были остановлены абхазами у въезда в город, на мосту через реку Галидзга. Защитники удерживали мост с большим трудом: нападавшие не скрывали своего намерения устроить погром в Очамчире и ворваться в Сухуми и Ткварчели, и спас город прокурор Очамчиры Валерий Гурджуа, приказавший выдать из милиции изъятое перед тем оружие. Он и работник РОВД Даур Шларба после были арестованы и осуждены, несмотря на доказательства оправданности их действий. На мосту все-таки погибло несколько человек – всего по Абхазии погибло 9 грузин и 5 абхазов.
Советское правительство срочно направило в Абхазию внутренние войска, и ситуацию в Сухуми и Очамчире удалось взять под контроль. Тем не менее 16 и 17 июля продолжались столкновения на трассе между этими двумя городами, где проезжающие легковые автомобили и автобусы останавливали поочередно то абхазские, то грузинские пикетчики, которые вытаскивали и избивали – или брали в заложники – пассажиров враждебной национальности. Ткварчельцы загородили въезд в город скоплением автомобилей, вооружились все тем же аммонитом и ожидали нападения грузин. Но его не последовало. Грузины отступили от Очамчирского моста на Галидзге; советские десантники восстановили порядок по всей Абхазии. Дальше началось разбирательство. Правоохранительные органы Грузии развернули повальные аресты «экстремистов». Власти были заинтересованы в замораживании конфликта в том же положении, в каком он и начался. Решать проблему в пользу абхазов не желал никто. Наоборот, Москва не хотела раздражать грузин противодействием в абхазском вопросе, чтобы не прибавить им антирусских настроений. Абхазы восприняли ввод внутренних войск с облегчением, но эти последние не собирались вмешиваться и ограждать их от репрессий грузинских властей. Абхазы вновь начали массовые манифестации и голодовки протеста, которые продолжались еще долго после июльских событий. Северокавказцы, как в июле 1989-го, так и позже, выступили в поддержку абхазов, хотя еще очень неорганизованно и стихийно; несомненно, что поход кавказцев в Абхазию состоялся бы уже тогда, если бы советские части не прекратили междоусобицы. Так начался процесс, который привел к созданию Ассамблеи горских народов Кавказа.
События 1989 года не принесли преимущества ни одной из сторон, но резко усилили поляризацию общества и выявили расстановку сил в будущем широкомасштабном конфликте, определили Гудауту и Ткварчели как главные центры абхазского сопротивления. В целом, несмотря на притеснения, которым подвергались лидеры абхазского национального движения, несмотря на заключение десятков участников событий 15 – 16 июля в тюрьмы Грузии (абхазы долго добивались изъятия их дел из компетенции грузинских правоохранительных органов), грузинам не удалось одним ударом разгромить и подавить абхазов. Мирная и почти спокойная жизнь в республике продолжалась еще три года, но многие жители Абхазии с уверенностью предсказывали настоящую войну в будущем, какой бы невероятной – в едином и стабильном СССР – она ни казалась.
Примечания
[1] Возглавить ее предлагали и академику Андрею Сахарову, но он отказался, поскольку еще раньше побывал в Тбилиси, ознакомился с программой грузинских националистов и сумел разглядеть все ее отрицательные черты. Сахаров был очевидцем событий 1978 года в Абхазии, и все его наблюдения позволили ему охарактеризовать Грузию как «малую империю», что долго вызывало сильное негодование грузин.
11. ОСЕТИНСКИЙ КОСТЕР
Общепринятая версия «грузинской революции», которая сложилась еще в конце перестройки, заключалась в следующем: в 1989 – 1990 гг. грузины боролись за демократию, в конце 1990 года Гамсахурдия пришел к власти, установил диктатуру, и тогда-то началось ущемление прав человека, малых народов и т.д. и т.п. Подробно описывать эту легенду нет нужды – любой может ознакомиться с ней по правительственным газетам России того времени, – но опровергнуть ее необходимо.
Итак, в 1989-м году, когда начался конфликт в Южной Осетии, российские демократы видели в грузинских неформалах горячих союзников в борьбе против мрачного коммунистического строя, и очень часто, не задумываясь, помещали их противников – даже если в их роли выступали целые народы – в разряд консерваторов и приверженцев вышеупомянутого коммунистического строя. А именно те доброхоты-демократы, которые имели самые общие познания в истории и этнографии Кавказа, высокопарно рассуждали о правах народа на землю, опираясь исключительно на данные одной стороны – либо искренне, либо по расчету, но всегда с апломбом. Первой жертвой этой пропаганды сделалась Южная Осетия, которая стала в то время главным очагом сопротивления планам грузинских унитариев.
Прежде чем описывать войну в Южной Осетии, надо сказать о причинах, по которым она началась именно здесь, а не в Абхазии, где уже состоялась проба сил.
Юго-Осетинская автономная область была образована в апреле 1922 года после того, как ее народ, преимущественно под знаменем большевизма, несколько лет восставал и боролся против Грузинской Демократической Республики (ситуация, очень схожая с абхазской). При Сталине Южная Осетия по мере необходимости тоже подвергалась колонизации и грузинизации,[1] но не в той степени, как Абхазия, поскольку она считалась не такой ценной частью Грузинской ССР. Она уступала Абхазии более чем в два раза по площади и (до начала вооруженного конфликта) в пять раз по численности населения. Южная Осетия не обладала таким важным стратегическим положением. Единственным городом здесь считался Цхинвали.
Но существовало и еще одно различие: абхазы в своей республике, в результате всех перемещений населения, насчитывали всего 17% жителей, осетины в Южной Осетии составляли 67%. Это означало, что при возможном плебисците об отделении от Грузии осетинам обеспечено простое большинство. А было уже ясно, что вопрос об изменении статуса Южной Осетии непременно возникнет (и осетины в этом случае будут при голосовании единодушны), если грузинские ультрапатриоты будут продолжать в том же духе. Последние, в свою очередь, сделали вывод: решение осетинского вопроса путем свободного голосования неприемлемо. Они стали искать такой аргумент, который могли бы противопоставить реальной расстановке сил в Южной Осетии, чтобы заранее объявить неправомочным любой референдум об отделении от Грузии. Такой аргумент нашли: история была поставлена на службу политике.
Предки осетин – аланы – выделились из сарматов и в I в. н.э. расселились в степях между Доном и предгорьями Большого Кавказа. Разбитые в IV в. гуннами, аланы частью отступили к Кавказу, а частью вовлеклись в Великое переселение народов, и в V в. вместе с германцами добрались до Туниса: основанное в 439 году в Карфагене государство называлось Алано-Вандальским. Оставшиеся на Кавказе аланы (ясы, овсы, осетины) основали на рубеже IX – X вв. государство Алания, уничтоженное в 1238 – 1239 гг. монголами Золотой Орды, в состав которой вошла тогда же и Грузия. В 1256 году от Золотой Орды отделилось ирано-монгольское государство Хулагуидов, и границей между ними стал Кавказский хребет.
В 1260-х гг. осетины, теснимые золотоордынцами, попросили убежища у иранского Хулагу-хана, который и позволил им укрыться в Картли – ближайшей провинции своего ханства. Однако поскольку грузины пользовались большой автономией – у них сохранялась царская власть, – они поначалу смогли воспротивиться этому переселению, и массовый переход осетин за Большой Кавказ состоялся лишь в начале 90-х гг. XIII в., после смерти слабого грузинского царя Вахтанга II (1289 – 1292). Воспользовавшись царившей в Грузии феодальной анархией, осетины овладели большей частью Картли и в 1292 году взяли Гори. Они беспрепятственно делали набеги по всему Картли; ни Давид VIII, ни Вахтанг III не смогли с ними справиться, и лишь Георгий V Блистательный (1314 – 1346) сумел оттеснить осетин обратно в горы. Источниками очень невнятно освещены последующие события: грузинские историки доказывают, что Георгий V изгнал всех осетин за Большой Кавказ, и они заселили современную Южную Осетию только в XVII – XVIII вв., постепенно продвигаясь на юг, вытесняя или ассимилируя грузинское население, с чем последние грузинские цари были вынуждены примириться.
Даже если взять за крайнюю дату переселения осетин в Шида Картли (Внутреннее Картли) версию грузинских ученых, т.е. XVIII век, требование лишить Южную Осетию автономного статуса на том основании, что осетины – пришельцы на исконной грузинской земле и никогда не имели на ней государственности, представлялось несправедливым. И не только несправедливым, но довольно двусмысленным. Отказывая южным осетинам в автономии именно на этих основаниях, Грузия автоматически лишалась прав на Абхазию, поскольку абхазский народ пришельцем не был, а грузинское население появилось здесь не раньше XIX века; до того на Самурзакано и Абжуйскую Абхазию претендовали мингрелы, но не грузины, и даже мингрелы до ХХ века никогда не жили в западных и средних областях Абхазии. Иными словами: на Южную Осетию грузины претендовали, исходя из исторических прав на эту территорию, на Абхазию – исходя из реального расклада сил. По логике, претендуя на Южную Осетию, грузины должны были бы отказаться от Абхазии – и наоборот. Но для ревностных пропагандистов независимой и неделимой Грузии противоречий такого рода не существовало: они считали почти личным оскорблением, если Грузии предлагали отказаться от одной из своих «законных частей». Идея национального превосходства над малыми народами после событий в Абхазии весной – летом 1989 года еще более укрепилась в умах грузинской интеллигенции, части правящей элиты и значительного количества простых грузин. Еще задолго до перестройки в грузинском обществе часто поминали недобрым словом Серго Орджоникидзе, и не за его коммунистическую деятельность, а за то, что он «раздарил» Грузию – т.е. не только оставил в ней три автономии, но еще и «отделил» часть Черноморского побережья (район Сочи – Туапсе), район Закаталы, перешедший к Азербайджанской ССР, и т.д. И это несмотря на то, что в 1920-х гг. произошло не «расчленение Грузии», а принудительное объединение нескольких совершенно разных народов в союзную республику, границы которой определялись на основе контуров двух бывших российских губерний и феодального государства XV в.
+ + +
«Георгий V, прозванный Блистательным, возродил былую славу Грузии. Он сверг столетнее татаро-монгольское иго. Одним из первых мероприятий в этом плане было обуздание внутренних насильников. Он не остановился на полумерах. Как и других предателей, осетин он «вырвал с корнями и выдворил» (за пределы Грузии)... С тех пор до позднего средневековья «осетинская проблема» не возникала перед Грузией». Эти слова грузинского историка Важи Кикнадзе («Свободная Грузия», 10 августа 1991 года) выражали настроение самых непримиримых радикалов, и их лозунги по мере роста влияния демократов-патриотов в обществе начали оказывать влияние на официальную политику грузинского правительства. Но в последний раз скажем: нельзя утверждать, что грузинские революционеры постепенно съехали на позиции национализма на местном уровне – они исповедовали такие идеалы с самого начала. Лишь в 1992 году, когда с грузинской демократией было покончено, грузинский патриотизм выродился в местный ограниченный национализм; пока что лидеры грузинских неформалов не считали важнейшей задачей подавление «малых народов». Нельзя отрицать, конечно, что собирая в 1989-м отряды для расправы над абхазами (а потом и осетинами), они шли по пути наименьшего сопротивления. Но своей главной цели – борьбы за независимость – они не упускали, и в 1989 году еще пытались искать пути примирения со своими «врагами» – национальными меньшинствами, справедливо полагая, что и среди них найдется немало противников советского режима. Они предлагали сплотиться на основе общекавказского единства в противовес «русским колонизаторам». Но найти общий язык не удалось: все лозунги грузинских неформалов и, соответственно, их программы на будущее шли вразрез с этими попытками, да и они каждый раз сопровождались неизбежными оговорками о «единой истории», «общей судьбе», и абхазы воспринимали их соответствующим образом. Примером может служить поездка в Абхазию – в Лыхны – католикоса Илии Второго. Направляющемуся в Лыхны лимузину католикоса преградила путь группа людей, устроивших проверку на предмет наличия оружия, чему окружение католикоса категорически воспротивилось. Началась перепалка, возник неприятный инцидент, «некоторые ударили машину ногой, некоторые – рукой», как скорбно констатировал рассказчик по грузинскому телевидению. Когда же в автомобиле все-таки было найдено оружие, и его оказалось более чем достаточно, окружение Илии Второго не смутилось, пояснив, что время опасное, и защита необходима. Абхазы же утверждали, что оружие было предназначено для местного грузинского населения. Скандал продолжился уже на официальном уровне, и в конечном итоге католикосу так и не удалось посетить Лыхны.
К этому времени подъем грузинского национального движения вызвал ответную реакцию в местах компактного проживания армян и азербайджанцев на юге Грузии. Азербайджанцы составляли большинство в Марнеульском (80%), Болнисском (66%) и Дманисском (64%) районах; Марнеульский район с 1978 года даже имел особый статус. Здесь столкновения произошли еще 25 июня 1989 года и продолжались несколько дней (в требования азербайджанцев входило назначение местных, а не тбилисских, начальников, ведение делопроизводства на азербайджанском языке, выпуск азербайджанской газеты и ретрансляция программ телевидения Азербайджанской ССР). В ходе столкновений получили ранения около 40 человек. В августе 1989 года группа грузин, принимавшая участие в этих событиях, основала постоянное (разумеется, пока нелегальное) военизированное формирование; так было положено начало «Когорте всадников» – «Мхедриони», сыгравшей значительную роль в событиях нескольких последующих лет.
В начале августа обострилась обстановка и в Джавахети, где армяне составляли до 90% населения в двух районах – Ахалкалакском и Богдановском; их требования уже включали создание автономии. Преобладание армян в Джавахети (армяне называли его Джавахка) было настолько бесспорным, что в Тбилиси опасались их претензий не меньше, чем в Баку – стремления Нагорного Карабаха воссоединиться с Арменией. Даже в Цалкском районе на юге Грузии произошли выступления греков, которые тоже выдвинули притязания на национальное самоуправление. Однако ни в Цалке, ни в Джавахети, ни в азербайджанских районах не возникло вооруженного конфликта: внимание грузинской нации приковывала ситуация в Абхазии. Здесь продолжались конфликты и столкновения на бытовом уровне; абхазы устраивали забастовки на всех предприятиях, где их только удавалось организовать. Забастовочные комитеты требовали, в частности, ввести на территории Абхазии особое правление Верховного Совета СССР; в то же время Гальский и Гульрипшский районы Абхазии, населенные в основном мингрелами и сванами, объявили о переходе в непосредственное подчинение Тбилиси.
Апеллируя к Москве, абхазы в то же время активно налаживали контакты с Северным Кавказом, где после 16 июля началось движение за создание общекавказской организации, которая бы отстаивала интересы горских народов, способствовала их консолидации и выполняла миротворческие функции. Представители абхазского, кабардинского и чеченского национальных движений выступили с инициативой встречи лидеров всех национальных движений для выработки какой-либо общей платформы. Так состоялся I съезд народов Кавказа. Он прошел в Сухуми в конце августа 1989 года, и результатом его стало учреждение 26 августа Ассамблеи горских народов Кавказа – АГНК. Главой координационного совета Ассамблеи был избран кабардинец Муса Шанибов, преподаватель университета в Нальчике, главой совета старейшин – чеченец, юрист Махрадзин Коттоев. Учрежденная представителями национальных движений адыгского, шапсугского, черкесского, кабардинского, ингушского, чеченского народов, поддержавшими абхазов против грузинских унитариев, АГНК не рассматривалась как союз военный или политический. Ее создатели декларировали следующие цели: урегулирование межнациональных конфликтов, защита прав репрессированных народов, борьба за повышение статуса автономных республик, укрепление экономических и культурных связей между горцами. Грузины восприняли провозглашение АГНК на абхазской территории довольно негативно, но пока никаких эксцессов не произошло: реальную власть по-прежнему удерживали коммунисты, ни Ассамблея, ни грузинские неформалы официально еще не обладали никакими политическими правами.
В Абхазии напряжение постепенно проходило, убитых похоронили, раненые выздоравливали, но гражданского согласия ждать было нечего. Абхазы оставались враждебны грузинскому национальному движению, видели в нем только плохое. Они даже обратились (на сходе в селе Ачандара) к старым языческим богам, прося у них защиты против новоявленных врагов. Неизвестно, кто был тому причиной – древние боги или советские спецслужбы, – но вскоре, 13 октября, в автомобильной катастрофе погибли несколько лидеров грузинских неформалов, в том числе Чавчавадзе и самый выдающийся из вождей – Мераб Костава. Удар был очень тяжелым, но грузинское национально-демократическое движение уже ничто не могло остановить. Звиад Гамсахурдия, став наиболее влиятельной фигурой среди его лидеров, уже не считался главой всего движения – появлялось все больше новых партий, разумеется, пока непризнанных.
Грузины не устраивали больше беспорядков в Абхазии; июльская резня закончилась ничьей (филиал ТГУ, хоть и не упраздненный официально, все три предвоенных года практически не функционировал из-за множества неурядиц). И в это время подняла голову Южная Осетия. В отличие от абхазов, немало осетин в Грузинской ССР проживало за пределами своей автономии: они и стали первыми жертвами роста националистических настроений. Их начали притеснять, вынуждая тем самым уезжать в Южную Осетию. Эта почти официальная политика в сочетании с общим настроением грузинских газет и телепередач дала осетинам понять, что наступление – пока неофициальное – на права «малых народов» началось. А поскольку осетины составляли в своей автономии большинство, они отреагировали радикально.
10 ноября чрезвычайная сессия областного Совета в Цхинвали приняла решение о преобразовании Юго-Осетинской АО в АССР и обратилась в Верховный Совет Грузии и Верховный Совет СССР с просьбой утвердить его. В Советском Союзе автономная республика рассматривалась как «советское социалистическое государство», автономная же область – просто как «область, отличающаяся особенностями национального состава и быта». Грузинские неформалы-унитарии восприняли это постановление (равно как и Лыхненское Обращение) как бык – красную тряпку; они начали работу по организации в Цхинвали митинга грузинского населения, на котором должно было прозвучать требование отмены вышеупомянутого решения от 10 ноября, и развернули антиосетинскую пропаганду. 23 ноября у южного въезда в Цхинвали появилась колонна из двухсот автобусов, приехавших из Тбилиси: в них сидели будущие участники митинга: неформалы решили не полагаться только на местных грузин. Однако осетины – жители Цхинвали – преградили им дорогу. Сутки продолжалось противостояние: осетины держали национальное бело-красно-желтое знамя и флаг СССР, грузины – флаг Грузинской Демократической Республики. К вечеру 24-го тбилисцы уехали, но в Южную Осетию уже были введены подразделения милиции из внутренних районов Грузии, а в грузинских деревнях к северу от Цхинвали обосновались группы грузинских неформалов, пикетировавшие дорогу между Цхинвали и вторым по величине населенным пунктом Осетии – городком Джава.
Когда 25 ноября в автономную область вошли части советского спецназа, а 26 ноября была выведена грузинская милиция (поскольку уже появились данные об ее участии в столкновениях на стороне грузин), с обеих сторон насчитывалось несколько десятков раненых. И, в отличие от Абхазии, междоусобица в Южной Осетии не прекратилась. Группы грузинских боевиков, действовавших вокруг Цхинвали, захватывали заложников, устанавливали пикеты на дорогах и в селах, особенно там, где население было смешанным. Несмотря на численный перевес осетинского населения, грузины чувствовали за спиной поддержку всей своей нации, а также и партийных руководителей, которые все больше поддавались влиянию националистов в вопросе взаимоотношений с автономиями. Осетинские же коммунисты, не колеблясь, обратились за поддержкой к Москве и тем только усилили гнев грузин.
Первый секретарь обкома Южной Осетии Анатолий Чехоев ушел в отставку, и на его место был назначен Валнин Цховребашвили, огрузиненный осетин из Тбилиси; формально он был грузинским ставленником, но осетины относились к нему неплохо. Однако он не имел сил прекратить конфликт. Советский спецназ тоже не был всесилен и не мог предотвратить мелких провокаций, рассчитанных на разжигание межнациональной вражды и часто принимавших самые уродливые формы. 3 января 1990 года в селе Приси из малокалиберной винтовки неизвестным был убит трехлетний ребенок (отец его оказался грузином, мать – осетинкой). Тбилисское телевидение рассказало об этом с такими комментариями, что 6 января в Цхинвали многосотенная толпа вышла на площадь перед обкомом на митинг протеста. Напряжение несколько улеглось, когда через четыре дня грузинское телевидение предоставило слово и осетинской стороне. Но спокойствие, которое вернулось в Абхазию, в Южной Осетии не наступило больше никогда.
Парадоксальная ситуация сложилась в Грузии в 1989 году. Если в Тбилиси спецназовцев считали карателями, то в грузинских автономиях в них видели защитников, гарантию мира, стабильности, правопорядка. И все было неизбежно: и грузинский национализм, без которого диссиденты остались бы слабой кучкой правозащитников, и стремление грузин не поступиться ни пядью земли союзной республики при выходе из состава СССР. Другого пути не представлял себе ни один грузинский демократ. А мнение западного сообщества до самого августа 1991 года оставалось однозначным: демократические реформы должны проводиться в рамках Советского Союза, ни одна республика, провозгласившая себя независимой, не будет признана, и даже на экономическую помощь она не должна рассчитывать.
Примечания
[1] Например, Цхинвали до 1961 года именовался Сталинири, что переводилось как «Сталин-осетин»: есть версия, что родившийся в Гори Сталин был грузином осетинского происхождения, а фамилия Джугашвили была присвоена осетинскому роду Дзугаевых.
12. ГРУЗИЯ ПОДНИМАЕТСЯ
Январь 1990 года ознаменовался новой волной митингов и забастовок в Грузии и тем как бы обозначил программу неформалов на весь предстоящий год, в котором грузинскому народу было суждено сделать выбор в пользу независимости. Именно октябрьские выборы в Верховный Совет Грузии должны были стать своеобразным референдумом – за или против выхода из состава СССР. Но до этого грузинам предстояло выдержать борьбу за конкретную цель – свободные выборы. Она казалась трудной, но достижимой. Хотя советское руководство по-прежнему решалось время от времени на применение силы, окружение Горбачева видело бесперспективность жестких мер. В январе советские войска попытались подавить азербайджанское национальное движение: к этому времени в Баку были блокированы воинские части, а в Ленкорани и Нахичевани были разрушены пограничные посты и открыта граница с Иранским Азербайджаном. Советские войска, входящие в Баку, встретили гораздо более ожесточенное сопротивление, чем в Тбилиси; в городе был взорван телецентр, перед райкомами лежали кучи выброшенных партбилетов. Погибло 135 человек, и снова давление российской общественности заставило сторонников «твердой руки» отступить. Это вдохновило грузин на более смелые требования. 9 марта 1990 года Верховный Совет Грузии вслед за комиссией Верховного Совета СССР признал, что ввод войск Советской России в Грузию в феврале 1921 года и занятие ее территории являлись с правовой точки зрения интервенцией и оккупацией с целью свержения существующего политического строя, а с политической точки зрения – аннексией. Для грузин такой акт означал то же, что в свое время для прибалтов – признание существования пакта Молотова-Риббентропа.
Революционное движение в Грузии набирало обороты. Даже выделение грузинского футбола из Всесоюзной федерации воспринималось как акт борьбы за независимость; траурная годовщина 9 апреля превратилась в очередную большую демонстрацию народного возмущения. К апрелю 1990 года свыше 40 тысяч граждан Грузии внесли свои фамилии в списки тех, кто отказывался от гражданства СССР и требовал выдать «вид на жительство» в Советском Союзе – как гражданам чужого государства, независимой Грузии. Разрушались и уродовались памятники вождям коммунизма. Наконец, начали создаваться регулярные, все еще незаконные, но не такие уж и подпольные, вооруженные формирования, наиболее значительным из которых была учрежденная 24 ноября 1989 года «Когорта всадников» – «Мхедриони»; ее вожди рассчитывали в будущем превратить ее в костяк армии независимой Грузии. С самого начала «мхедрионцы» получили возможность приобретать боевой опыт в югоосетинской междоусобице.
Первый этап вооруженного конфликта в Южной Осетии (ноябрь 1989 – январь 1990 гг.) еще нельзя было назвать полноценной войной: столкновения были слабыми и разрозненными, в значительной степени они подогревались присутствием вооруженных формирований из Грузии. В стратегическом отношении и ту, и другую сторону ожидали немалые неудобства: слишком запутанным было взаимное расположение осетинских и грузинских сел и земель. Два из четырех районов Южной Осетии – Знаурский и Джавский – были почти полностью осетинскими; в Знаурском районе грузины жили в селе Авневи (между Знауром и Цхинвалом) и еще нескольких деревнях. В городе Цхинвали грузины составляли треть населения; села к северу от Цхинвали вдоль Большой Лиахвы (Курта, Ачабети, Кехви и др.) и к северо-востоку вдоль Малой Лиахвы (Берула, Эредви, Ванати, частично Белоти) были грузинскими; к западу и северо-западу от Цхинвали – осетинскими. В Ленингорском районе грузины заселяли всю долину реки Ксани (лишь под Ленингори было несколько осетинских сел), здесь проживало также и немного армян; районы между Ксани и Малой Лиахвой (включая Лехурское и Меджудское ущелья, а также села Дмениси и Ксуиси на восток от Цхинвали) были осетинскими. Таким образом, осетинские села юго-восточной части автономной области и грузинские села к северу и востоку от Цхинвали оказались во взаимном окружении.
К марту 1990 года грузинские вооруженные формирования оставили территорию автономии. Причиной были раздоры внутри грузинского национально-освободительного движения, резко усилившиеся весной 1990 года: ряд неформальных партий выступил с критикой сторонников Гамсахурдия в связи с их участием в юго-осетинском конфликте (хотя в то же время никто не хотел и слышать об уступках осетинам в вопросе статуса Южной Осетии). Уже в тот период соперничество между грузинскими патриотами отвлекало их от «общенациональной» войны. Георгий Чантурия, Ираклий Церетели, Нодар Натадзе один за другим превратились в соперников и врагов Звиада Гамсахурдия. Число партий непрерывно росло, и к началу 1990 года перевалило за сотню; их объединяла идея независимости Грузии, и в чуть меньшей степени – демократические взгляды. По отдельным мелким вопросам они порой яростно конфликтовали друг с другом, хотя некоторые организации состояли всего из нескольких человек; в те дни родилась поговорка «Сколько грузин – столько партий» (при том, что всем националистам и демократам, принадлежащим к этим партиям, еще не удалось добиться свободных выборов). Но грузинская Компартия, возглавляемая Гиви Гумбаридзе, неуклонно теряла авторитет. По мере общего политического и экономического кризиса во всем Союзе слабела вся партийная система, и даже выход грузинской Компартии из КПСС, на который пошел Гумбаридзе, не мог спасти положения: отказ от однопартийной системы означал переход власти к Советам народных депутатов, а на свободных выборах в Верховный Совет самые сильные вожди националистов имели бы твердый шанс на победу над коммунистами.
Когда в марте 1990 года раскололся Комитет национального освобождения,[1] из него вышел Гамсахурдия со своими сторонниками; тогда же от «Мхедриони» откололось Общество «Белый Георгий» («Тетри Гиорги»), взявшее на себя функции защиты и охраны Звиада Гамсахурдия. Уже 24 апреля между этими вооруженными формированиями произошла перестрелка на проспекте Руставели; один человек был ранен (первая жертва внутренней усобицы среди грузин). Однако этот инцидент относился к разряду из ряда вон выходящих. В Южной Осетии представители всех грузинских формирований действовали активно и единым фронтом. А северокавказское сообщество на события в этой автономной области отреагировало совсем не так радикально, как на события в Абхазии. Причинами были не столько межнациональные разногласия (территориальные споры северных осетин с кабардинцами и особенно с ингушами), сколько однозначная ориентация Цхинвали на Москву. Южные осетины очень долго не искали союза с народами Северного Кавказа – в отличие от абхазов.
Летом 1990 года столкновения в Южной Осетии почти полностью прекратились. В Абхазии стабилизация наступила еще раньше, разумеется, благодаря присутствию частей внутренних войск СССР. Вторая причина была, пожалуй, даже важнее, чем первая: в 1990 году экономические реформы Горбачева открыли дорогу капиталистическим отношениям. Во всем Закавказье начался коммерческий бум, многие стремились заработать деньги на перепродаже дефицитных товаров, а обладатели подпольных капиталов получили возможность легализовать их и заняться бизнесом. Национальные раздоры, конечно, не были забыты, а лишь отложены, тем более что быстрый распад коммунистического образа жизни только убеждал население в непрочности наведенного властью порядка.
В то же время обострились межнациональные конфликты во внутренних районах Грузии. Грузинские коммунистические власти с трудом контролировали ситуацию: экономический кризис, рост преступности и прочие знамения перестройки толкали в оппозицию им все больше людей. Отметим, что в правую оппозицию (т.е. за возвращение старых, доперестроечных порядков) не ударился почти никто. Вся грузинская нация была одержима идеей духовного возрождения. Экраны телевизоров заполняли лучшие фильмы, концерты – и не только грузинские: Грузия увлеклась западной культурой, жадно воспринимала все то, что раньше было отгорожено непроницаемой стеной; с другой стороны, пока никто не представлял, чтобы грузины поддались влиянию Запада на свой образ жизни так, как россияне – чуть позже, во времена Ельцина. Тем, кто наблюдал искреннюю, одухотворенную деятельность грузин по реставрации храмов, по оживлению древних традиций, трудно было не сочувствовать им, не поддаться их обаянию.
Сессии Верховного Совета Грузии, как отмечали наблюдавшие за политической жизнью в республике корреспонденты, проходили спокойно в значительной степени по доброй воле руководителей Хельсинкского союза Гамсахурдия и Народного фронта Грузии. Последние сочли нужным поддерживать конструктивные отношения с властью, ибо политическая обстановка в СССР позволяла надеяться, что свободных выборов можно будет добиться и мирным путем. За прошедший год они усилились настолько, что выступали почти как официальные и законные организации. При каждом райкоме уже находился эмиссар той или иной сильной партии и оказывал немалое влияние на принимаемые решения.
Наиболее решительные из представителей новых партий перешли к захватам зданий КПСС, комсомола и т.п., превращая их в свои резиденции. А члены вооруженных формирований все смелее нападали на советские воинские части, отделения милиции, захватывали оружие (а иногда просто покупали его). Порою, однако, оружие и даже военная техника появлялись у таких формирований совершенно непонятным образом, что позволяло предположить добрую волю советских властей. Вполне вероятно, что когда в 1990 году безусловное лидерство Звиада Гамсахурдия стало очевидно всем, некоторые круги Кремля оказались заинтересованы в создании, в противовес звиадистам, альтернативных вооруженных группировок. Так или иначе, летом 1990-го было ясно одно: Звиад Гамсахурдия превратился в самого популярного вождя, и возглавленный им в 1990 году блок националистическо-демократических партий «Круглый стол», спикером которого он был избран, мог уверенно рассчитывать на победу на свободных выборах.
Но тем временем национальная политика грузинских демократов приносила все новые плоды. Антирусские настроения достигли той степени накала, когда русскоязычное население начало ощущать себя в Грузии лишним. Ультрапатриоты взяли на вооружение лозунг: «Грузин, стыдись своей русской матери!», звучавший как мрачное предзнаменование сегрегации по принципу «чистоты крови». В следующем году звиадисты разработали проект закона о гражданстве, по которому для получения оного не-грузин был обязан прожить в республике не менее 10 лет, владеть грузинским языком, знать основы Конституции и историю Грузии, кроме того, присягнуть на верность законам государства. Не только абхазы и осетины, но и русские, армяне, азербайджанцы крайне обеспокоились этими требованиями, перспектива превращения республики в государство с ярко выраженным господством титульной нации обретала реальные черты. Надо подчеркнуть: деятели будущей оппозиции до 1991 года полностью разделяли взгляды партии Звиада Гамсахурдия в национальном вопросе, а некоторые и критиковали его за недостаточную жесткость.
Сторонним наблюдателям непримиримость грузинских патриотов виделась более или менее оправданной в свете политической обстановки внутри СССР и вокруг Грузии в частности: ведь грузинские революционеры оставались в роли слабейших, борцов за демократию, а Советский Союз – никто не отрицал – оставался могущественным врагом. Поэтому даже разгул антирусских настроений представлялся оправданным: в борьбе все средства хороши, тем более что в республиках Прибалтики русские и вправду выступали в качестве препятствия на пути к независимости, желали они этого или нет. Притом направленность шовинистической пропаганды была избирательной (в частности, в Грузии по-прежнему практически отсутствовал антисемитизм), т.е. ультрапатриоты, как правило, не считали нужным третировать представителей тех народов, которые не собирались бороться против идеи независимой, единой и неделимой Грузии.
Однако порой действия грузинских революционеров неприятно удивляли даже сочувствующих им, например, фактическое изгнание духоборов – русских общинников православной секты, проживавших в горной Джавахети, куда их в 1841 году сослал Николай I. Духоборы пережили на этих землях все власти, теперь же оказались под ударом, их вытесняли без шума, без столкновений – обычное впоследствии «выдавливание» мирных беззащитных русских жителей. Даже колонистами в прямом смысле слова духоборов назвать было трудно – их отправили сюда в ссылку после отлучения и проклятия русской православной церкви. Общество Мераба Костава взяло на себя скупку домов у духоборов, для того, чтоб их не заселили местные армяне. Духоборы уезжали сначала поодиночке, потом группами. Звиад Гамсахурдия официально выступил против их выезда, указывая, что они – малочисленные, трудолюбивые, спокойные, не требующие автономии – нужны Грузии; но уезжавшие справедливо считали его, как и всех неформалов, виновником этого изгнания – с обжитых мест, от хорошего хозяйства в пустующие, неустроенные, полузаброшенные деревни Центральной России.
В разгар выезда духоборов Гамсахурдия организовал кампанию массового неповиновения с целью добиться свободных выборов. 26 июля сотни пикетчиков из местных отделений Хельсинкского союза и Общества св. Ильи Праведного – их возглавлял Гамсахурдия – заблокировали железнодорожные пути вокруг города Самтредиа, главного узла железных дорог Западной Грузии. Неформалы объявили, что уже не верят обещаниям правительства республики провести выборы, и блокада приняла продолжительный характер. 29 июля Гамсахурдия выступил по республиканскому телевидению (такого права он уже добился) и возложил всю ответственность за сложившиеся неудобства и возможные последствия на правительство. Последнее пошло на уступки и опубликовало в печати три варианта законопроекта о выборах, но Гамсахурдия, не давая руководству ни минуты покоя, тут же заявил, что неформалы продолжат кампанию, пока не добьются желаемого результата.
В августе 1990 года закон о выборах был наконец принят, но у грузин уже появились другие проблемы, связанные по-прежнему с национальным вопросом. Одну из них снова создала Абхазия. Здесь обстановка по-прежнему оставалась спокойной, но активность грузинских неформалов и их успехи снова заставили абхазов искать возможности высказать свои притязания. Сигналом тревоги прозвучало признание Верховным Советом Грузии (20 июня) незаконными всех государственных структур и договоров, заключенных после февраля 1921 года, т.е. после завоевания Грузии большевиками. Все три автономии по данному постановлению также попадали в разряд незаконных; их руководство попыталось принять контрмеры, в результате чего в июле 1990 года произошел раскол Верховного Совета Абхазии. Депутаты-грузины саботировали сессию, на которой абхазы намеревались рассмотреть вопрос о признании факта захвата Абхазии меньшевистской Грузией в 1918 году. Зато сессия Совета депутатов Южной Осетии 10 августа 1990 года большинством голосов (67 за, 25 против, 7 воздержавшихся) приняла декларацию о суверенитете Южной Осетии.
Тогда же достигла высшего накала проблема турок-месхетинцев. Осевшие в средние века на юго-западе Грузии, в горной Месхетии, они подверглись при Сталине (в 1944 году) депортации в Среднюю Азию, а в мае 1989-го бежали и оттуда после чудовищной ферганской резни. Обратившись к властям Грузии с просьбой позволить им вернуться на родину отцов, они получили категорический отказ. Все грузинские революционеры, базируясь на положении «Грузия для грузин», протестовали против их возвращения под всевозможными предлогами: что турки-месхетинцы некоренные жители, что они мусульмане, и наконец, что «самим есть нечего». Обездоленные, отчаявшиеся месхетинцы не отступали; собравшись в Краснодарском крае, они намеревались устроить мирное шествие в Месхетию. Кратчайшая дорога шла вдоль Черного моря, через Абхазию. Понимая, что мирное шествие сразу же за рекой Псоу, в грузинской Гагре, может превратиться в бойню, советские власти спешно поставили на границе спецназовцев, а затем уговорили месхетинцев отступиться. С этими событиями связан курьезный, но показательный случай: Раиса Горбачева, приехав вместе с мужем на президентскую дачу в Мюссере, заявила, что поскольку вокруг дачи столько «пустующей земли», именно в таком прекрасном месте следует расселить беженцев. Поскольку Мюссера находилась на территории, где преобладали абхазы, последние не могли остаться равнодушными к такому проекту, зная влияние супруги на президента СССР. На следующее утро Раиса Максимовна была неприятно поражена видом огромной толпы абхазов, окружившей дачу: единодушие и решимость собравшихся произвели на нее столь сильное впечатление, что она поспешила заверить их, что турки-месхетинцы здесь расселены не будут – и затем покинула Мюссеру. Изгнанникам же так и не пришлось вернуться в Месхетию.
Еще один конфликт возник на востоке Грузии – в Кварельском районе, где началась кампания по выселению «леков» (аварцев, живших здесь уже полтора столетия со времен набегов горцев из Дагестана) с исконной грузинской земли, хотя аварцы жили здесь небольшими компактными группами и ни на что не претендовали. Звиад Гамсахурдия выступил особенно жестко по этому поводу и потребовал сноса в аварском селе Тиви «незаконно строящихся» домов. Районные власти послушно постановили снести эти дома и прислали бульдозеры под охраной милиции. Аварцы бросились защищать свои дома, начались драки палками и камнями, милиция стреляла в воздух. Далее боевики Хельсинкского союза (читателя не должно шокировать это словосочетание) обложили Тиви блокадой, не пропуская сюда даже машины с хлебом. Власти Грузии объявили, что не могут обеспечить безопасность аварцев. Грузинские аварцы, приехавшие в Дагестан, просили собратьев принять их, расселить на своей территории; дагестанцам такая перспектива не очень нравилась – в перенаселенной республике, на которую наступало Каспийское море, не хватало земли. Вместе с волной протестов по поводу действий звиадистов в Дагестане звучали выступления против иммиграции из Грузии. После того, как ряд партий осудил Гамсахурдия, он объяснил (на встрече в Казбеги с дагестанской делегацией из Хасавюрта, где и проходил митинг в защиту «леков»), что все происшедшее – следствие юридических неурядиц. Но было ясно, что и аварцам суждено повторить судьбу духоборов.
А тем временем абхазам все же удалось собрать большинство депутатов на сессию своего Верховного Совета и принять (25 августа 1990 года) Декларацию о суверенитете. Эта Декларация не являлась требованием предоставить Абхазии независимость от Грузии, но грузинские депутаты немедленно запротестовали. 26 августа Верховный Совет Грузии аннулировал принятие Декларации; началась забастовка сухумского депо, вся железнодорожная линия оказалась заблокированной (большинство рабочих в Абхазии были грузинами, абхазы оставались по преимуществу сельскими жителями). Филиалы грузинских националистических партий в Абхазии призвали местных (грузин) к гражданскому неповиновению. До новых столкновений не дошло, но отношения Тбилиси и Сухуми продолжали портиться. 20 сентября решающий шаг сделали осетины, провозгласив Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику. Осетины твердо намеревались остаться в составе СССР в случае отделения от него Грузии; можно было бы определенно назвать их зачинщиками нового конфликта, если бы не пресловутое постановление от 20 июня. Ведь для южных осетин никакой автономии в Грузинской Демократической Республике не существовало.
Звиад Гамсахурдия в преддверии выборов говорил так: «самый реальный путь выхода из кризиса – всеобщие демократические выборы в национальный парламент Грузии, который будет представлен истинными лидерами национального движения. Только такой парламент может гарантировать права национальным меньшинствам на территории Грузии. Мы готовы сохранить автономии Абхазии и Южной Осетии, но не Аджарии, где местная коммунистическая мафия вцепилась в насиженные номенклатурные места». Итак, сохранение автономий и статуса национальных языков за абхазским и осетинским было максимумом, на который Гамсахурдия соглашался до выборов. Как он заговорил после выборов – отдельная история.
Примечания
[1] Подробно описывать борьбу внутри грузинского национального движения не представляется возможным, это увело бы нас далеко в сторону; отметим лишь, что именно в этот период произошло размежевание между сторонниками Гамсахурдия и его будущей оппозицией.
13. ГАМСАХУРДИЯ У ВЛАСТИ
«Я вас очень прошу, не упоминайте слова «Южная Осетия».
Они воспринимаются нами как оскорбление.
Никакой «Южной Осетии» нет.
Осетины являются национальным меньшинством в Грузии.
Меньшинством, которому мы, согласно международным нормам,
гарантируем все права, включая право на национальную культурную автономию.
Но не государственную. Государственность у них есть в Северной Осетии, в РСФСР».
Звиад Гамсахурдия,
интервью еженедельнику «Собеседник», 1990 год, № 19.
Ко времени октябрьских выборов Звиад Гамсахурдия имел сложившуюся оппозицию, объединенную в так называемом «Национальном конгрессе». Последний стал единственной силой, которая могла бы соперничать с блоком сторонников Гамсахурдия «Круглый стол – Свободная Грузия». Компартия Грузии совершенно утратила популярность в народе и сохраняла влияние за счет старых связей и официальной поддержки Кремля. Национальный конгресс объединил Национально-демократическую партию Георгия Чантурия, Партию национальной независимости Ираклия Церетели, Общество Ильи Чавчавадзе и еще целый ряд партий. Претензии Национального конгресса к политике Гамсахурдия были многочисленны и разнообразны, но ни одна из них не могла поколебать его популярности в грузинском народе. Возможно, именно эта популярность в конечном счете и толкнула соперничающие партии в оппозицию, так как дело шло к установлению, в результате всеобщих выборов, гегемонии «Круглого стола». Как справедливо отмечали аналитики, «политические пристрастия населения определялись ориентацией на лидера, а не на партию и ее программу».[1] А бесспорным лидером нации стал Звиад Гамсахурдия. Его позиция – как до, так и после прихода к власти – состояла в следующем: пока Грузия сделала только первый шаг на пути к независимости, не следует дробить революционное движение борьбой партий под видом развития демократии, это в конце концов выльется в грызню за власть; все усилия надо бросить на борьбу за главную цель – выход из Советского Союза. Следует признать, что он оказался прав, поскольку никто из его противников не смог предложить другой модели будущего государственного устройства; многие в то время были заняты взаимными распрями, даже члены политсоветов то и дело перебегали из одной партии в другую. Конечно, ни одна партия не пыталась занять принципиально иной позиции в национальном вопросе, это уронило бы ее рейтинг до нуля. Поэтому абхазы и осетины все новые грузинские партии воспринимали как единый фронт, развернутый против них.
Признаки надвигающегося разлада становились все более тревожными. Накануне выборов в здании бывшего ЦК комсомола Грузии, где располагалась штаб-квартира «Круглого стола», были застрелены два активиста «Тетри Гиорги». Следствие не дало результатов. Подозрения звиадистов лежали на «мхедрионцах», к тому времени явно тяготевших к Национальному конгрессу (в противовес «Тетри Гиорги») и превратившихся во внушительную военную силу; следует сказать подробнее о них и их вожде.
Биография Джабы Иоселиани, хоть и слегка фантастическая, не содержала особых тайн. Впервые попав в тюрьму за кражу в 16 лет, он не только стал авторитетным «вором в законе», прославившись своей непокорностью тюремным властям, но и обнаружил талант к литературному творчеству. Еще молодым он бежал из заключения, кочевал по России и в Ленинграде под чужой фамилией поступил на факультет восточных языков университета. Затем за соучастие в ограблении и убийстве он был арестован и судим вновь, 25-летний срок ему снизили до 10 по ходатайству народных артистов Серго Закариадзе и Медеи Джапаридзе. В 1966 Джаба Иоселиани вернулся в Тбилиси, окончил ТГУ, защитил докторскую диссертацию и с 1975 по 1985 преподавал здесь литературоведение.
В 1989 году Джаба Иоселиани открыл новое поле деятельности – политику. Нет нужды говорить, что в сколачивании «Когорты всадников» его воровские связи и авторитет сыграли немалую роль, тем более что понятия «мафиозо» и «грузинский патриот» никогда не считались несовместимыми. Новобранцы-уголовники охотно вербовались в ряды будущих защитников Родины, не встречая протеста у значительной части неформалов. Такие люди не боялись крови, а в случае чего (например, волны политических репрессий) и тюрьмы; правда, они рассчитывали на вознаграждение за труд и риск, однако, зная их как людей практичных, можно предположить, что они предугадывали, какой характер примут войны за свободу и единство Грузии.
Отряды «Мхедриони» действовали, как уже упоминалось, в Южной Осетии; здесь они выступали, к примеру, под видом милиции («Пока разберутся...»), а своей задачей декларировали «защиту мирного населения любой национальности». Когда в сентябре 1990 года Джабе Иоселиани удалось добиться решения Совета Министров Грузии о легализации «Мхедриони», она была зарегистрирована как корпус спасателей на случай стихийных бедствий («мхедрионцы» действительно сыграли существенную роль в спасении людей во время землетрясения в Раче). Впоследствии это название еще раз всплыло на свет божий, хотя «Мхедриони», прикрывшись этой вывеской, и не думали даже для виду изменить свою структуру.
Реальное влияние всех перечисленных политических партий и вооруженных формирований не следует и преувеличивать. Москва могла официально игнорировать все устремления грузинских сепаратистов и даже допустить демократические выборы, означавшие по сути передачу им официальной власти. Это было время неопределенности в Советском Союзе, никто не мог знать, победят в верхах сторонники жесткой линии или реформы будут продолжаться. Мощные части советской армии по-прежнему располагались на территории Грузии и в случае правого переворота могли легко восстановить господство над ней, отправив всех грузинских диссидентов на прежнее место – в тюрьму.
28 октября состоялись долгожданные выборы, в них приняли участие 11 блоков и партий. Блок «Круглый стол – Свободная Грузия» одержал внушительную победу, завоевав 155 мест в Верховном Совете; Компартия получила 64 места, Народный фронт Грузии – 16. Блоку «Демократическая Грузия» досталось 4 места, по одному – блоку «Освобождение и экономическая независимость» и «Всегрузинскому обществу Руставели»; прочие (независимые) кандидаты разделили оставшиеся 9 мест. Таким образом, звиадисты получили в парламенте 62% голосов, в то время как коммунисты – 25,6%. Советской власти в Грузии больше не существовало.
В первый день работы нового Верховного Совета, 14 ноября 1990 года, Звиад Гамсахурдия тайным голосованием был избран его председателем.
Тогда же парламент принял закон об объявлении «переходного периода в республике для восстановления полной государственной независимости Грузии», единогласно – закон об изменении наименования государства (Республика Грузия), а также утвердил символы государства – гимн, герб и трехцветный флаг. Всем было ясно, что Грузия в борьбе за независимость вышла на финишную прямую. Самому факту состоявшихся выборов и победы звиадистов грузины придавали огромное значение: везде царило ликование, и даже казалось, что главная битва выиграна и вскоре Грузия добьется истинной независимости и процветания.
Поддержка Звиада Гамсахурдия народом, доверие и любовь к нему были очень велики. Он мог не обращать внимания ни на ослабевших коммунистов, ни на показавшую свою непопулярность оппозицию. В нем видели олицетворение обновленной Грузии, просвещенной и гордой, свободолюбивой и патриархальной. И сам он старался по мере сил поддерживать это отношение к себе, следил за собой, а в выступлениях перед народом каждой мелочью подчеркивал свою искренность, твердость убеждений. Наблюдателей со стороны даже пугала одержимость его речей и восхищенное преклонение слушателей, когда все – и мужчины, и женщины, и дети – единодушно, с пылом скандировали: «Зви-а-ди! Зви-а-ди!» И не следует забывать, что своей роли «отца нации» он добился в трудных условиях, без всякой внешней поддержки. Он мечтал о многом, но добился немногого: слишком сильны оказались его противники. Что касается оппозиции ему, то можно было бы предсказать еще большее ее ослабление в случае реального успеха звиадистов в борьбе за выход из состава СССР. В демократических кругах России мало кто решался выступать против Звиада Гамсахурдия. Одним из этих немногих стал академик и философ Мераб Мамардашвили: он осуждал экстремистские методы борьбы грузинских демократов, в свое время он заявил: «Если мой народ изберет своим лидером Гамсахурдия, то мне придется пойти против своего народа», – и умер 25 ноября в московском аэропорту Внуково от инфаркта, после того как группа сторонников Гамсахурдия не пустила его на тбилисский самолет, называя его предателем. Но даже Мамардашвили о проблеме «малых народов» высказывался так: «Национальные меньшинства являются составными элементами нашей грузинской судьбы... Если мы успеем показать пример законодательства построения новых социальных реформ... то успокоятся и осетины, и абхазы, найдя в них воплощение своих подлинных, а не фальшивых интересов, за которыми они бегут, отстаивая Абхазскую Советскую Республику». Так говорил философ, протестующий против еще гипотетического попирания прав человека будущим режимом Гамсахурдия и ратующий за соблюдение их. А сам Звиад Гамсахурдия вскоре после своего прихода к власти заявил: «Мы слишком долго цацкались с сепаратистами, слишком долго они безнаказанно действовали, выдвигали незаконные притязания».
Пока что, впрочем, победители стремились прежде всего реально утвердить свою власть над Грузией и организовать собственный управленческий аппарат. 15 ноября Звиад Гамсахурдия назначил председателем Совета Министров директора Института металлургии, доктора технических наук Тенгиза Сигуа (заместителя председателя Центризбиркома на прошедших выборах). Первым заместителем председателя Верховного Совета стал Акакий Асатиани. 22 ноября началось формирование кабинета министров. Тогда же Гамсахурдия направил Горбачеву заявление по поводу проекта нового союзного договора, в котором говорилось об отказе Грузии подписать его. Затем был заключен ряд договоров об экономическом и культурном сотрудничестве с рядом республик Советского Союза, также вставших на путь отделения от него: Эстонской Республикой (27 ноября), Украинской (30 ноября) и Азербайджанской ССР (6 декабря), Республикой Молдова (21 декабря). Одновременно звиадисты развернули активную деятельность по внутреннему переустройству республики: они стремились как можно скорее разрушить старые советские органы, подорвав этим влияние Москвы в Грузии.
По замыслу Гамсахурдия, вся полнота власти на местах должна была сосредоточиться в руках назначаемых центром префектов из числа кандидатов, выдвигаемых местным населением. Таким образом, планировалась полная реорганизация всего механизма управления, большинства государственных структур. Но она еще не успела развернуться, как страна вступила в настоящую войну.
Ура-патриоты призывали «разобраться» с Южной Осетией, провозгласившей себя, по сути, союзной республикой. Официальный Тбилиси начал усиленную «артподготовку» в средствах массовой информации: факт нарушения территориальной целостности был налицо, а право Республики Грузия на всю территорию бывшей Грузинской ССР не ставил под сомнение никто. В сущности, для Грузии поступиться не очень богатой территорией, составляющей 5,6% от Грузинской ССР и населенной преимущественно чужеродной нацией, во имя демократических идеалов было бы не так уж тяжело и не позорно. Так позднее Джохар Дудаев, чтобы развязать руки для борьбы с Россией, дал согласие на выделение Ингушетии из Чечено-Ингушской АССР и даже пошел на территориальные уступки. Но для нового грузинского правительства удержание Южной Осетии было вопросом принципа. Уже проникшийся идеей национального превосходства, грузинский народ в большинстве разделял взгляды звиадистов. К тому же утверждение, что отделение Южной Осетии есть происки Кремля, получило развитие в виде следующей концепции: на осетинском «фронте» Грузия отстаивает свою свободу, и сражающийся на нем воюет против коммунистической империи за священную свободу Грузии. Такая теория порождала, в свою очередь, «синдром крестового похода»: всем отправляющимся на священную войну Господь отпускает грехи; поэтому ради торжества правого дела грузинское общество было готово закрыть глаза на присутствие бандитов в армии, которую отправят подавлять Осетию. Осетины тоже знали это и отнюдь не горели желанием подчиниться и впустить в свои города и села даже грузинскую милицию.
Южная Осетия готовилась к парламентским выборам, назначенным на 9 декабря 1990 года. 8 декабря грузинский парламент постановил заранее считать незаконными эти выборы и их результаты, а прокуратура Грузии предупредила организаторов выборов об уголовной ответственности. Но 9 декабря выборы состоялись по всей Южной Осетии (кроме семи грузинских избирательных округов) и в них приняло участие свыше 70% населения. Тогда на следующем заседании Верховного Совета Грузии 11 декабря 1990 года был поставлен на голосование вопрос об изменении Конституции Грузии. Звиад Гамсахурдия в своей речи на этой сессии подвел итоги: «...по нашему глубокому убеждению, полной и надежной гарантией защиты прав превратившегося сегодня в историческом Шида Картли в национальное меньшинство грузинского населения может быть только полная ликвидация так называемой Юго-Осетинской автономной области, чтобы избежать посягательства на территориальную целостность Грузии и дальнейшего обострения межнациональных отношений в этом регионе...» Далее он прибавил, что Грузия гарантирует «защиту населения Шида Картли», а также «сохранение осетинского языка» и осетинских школ.
Парламент Республики Грузия единогласно принял решение об упразднении Юго-Осетинской автономной области. Отныне само словосочетание «Южная Осетия» перестало упоминаться во всех грузинских газетах, телепередачах, официальных сообщениях и постановлениях: ее официальным наименованием стало «Шида Картли» или «Самачабло» (последнее название произошло от фамилии местных средневековых владетелей Мачабели). Верховный Совет Южной Осетии был поставлен вне закона.
Уже 12 декабря в результате перестрелки из автоматов в центре Цхинвали были убиты два грузина из ближайшего окружения Гамсахурдия и один осетин. Вечером президиум Верховного Совета Грузии ввел чрезвычайное положение на территории Цхинвали и Джавского района. 14 декабря председатель Партии национальной независимости Церетели в выступлении по телевидению потребовал в два дня вывести из Южной Осетии внутренние войска СССР. В свою очередь, Верховный Совет СССР 15 декабря обратился к «Верховному Совету Грузинской ССР» и «облсовету Юго-Осетинской автономной области» с призывом отменить антиконституционные решения об изменении статуса последней. 16 декабря в ответ на это обращение депутаты Южной Осетии выразили готовность к переговорам с грузинским парламентом и попросили увеличить численность внутренних войск СССР в Южной Осетии; 17 декабря Гамсахурдия и Сигуа потребовали от этих войск навести порядок в Южной Осетии. В ряде грузинских сел Южной Осетии уже появились отряды МВД Грузии, но настоящие военные действия были еще впереди.
В борьбе против «осетинских сепаратистов» грузинская нация располагала двумя разрядами вооруженных сил. С одной стороны, это были перешедшие в подчинение звиадистскому правительству подразделения МВД республики и формирования «Тетри Гиорги», с другой – «Мхедриони», ставшие, однако, неудобными Звиаду Гамсахурдия. Они не являлись вооруженными формированиями оппозиционного Национального конгресса, а только блокировались с ним, вообще же превратились в независимую военную силу, не подчинявшуюся никому. Звиадисты обоснованно опасались способности «Мхедриони» поднять на щит любую политическую группировку, даже чисто бутафорскую. Кроме того, Гамсахурдия не хотел конкурентов в будущем осетинском походе – а готовность идти против осетин изъявили все боевики, понимая, что военная добыча и боевая слава им гарантированы почти при любом исходе кампании. Сам вопрос престижа государственной власти требовал не позволить «Мхедриони» разделить с правительственной армией славу борцов за удержание Южной Осетии.
Собственно правительственная армия – Национальная гвардия Грузии – была создана лишь 20 декабря 1990 года при Министерстве внутренних дел. Ее основу составили старые части войск МВД и отряды «Тетри Гиорги». А 28 декабря Верховный Совет запретил деятельность вооруженных формирований, не предусмотренных законом. Регистрация «Корпуса спасателей» была аннулирована, однако Звиад Гамсахурдия был уже бессилен уничтожить формирования «мхедрионцев». Могущество «Мхедриони», к тому времени располагающего пятью тысячами человек, несколькими десятками БТРов и солидным количеством оружия и боеприпасов на разбросанных по всей территории Грузии базах, не поколебалось.
+ + +
II съезд народов Кавказа, состоявшийся 13 – 14 октября 1990 года в Нальчике, объявил о намерении проводить в дальнейшем миротворческие акции и операции силами Ассамблеи горских народов Кавказа. Речь шла главным образом об осетино-ингушском конфликте, урегулировать который не могли ни российские, ни советские руководители. Массовые выступления ингушей за возвращение Пригородного района – центра формирования ингушской нации, составлявшего треть ингушских земель, – происходили еще в начале 1960-х, в 1970 и 1973 гг. Новый подъем ингушского движения начался в 1988 – 1989 гг., и к концу 1990 года напряженность в Пригородном районе сильно возросла. Часть ингушей уже в это время ориентировалась на звиадистскую Грузию, и еще в 1989 году у руководителей ингушского национального движения начались трения с лидерами АГНК. Однако против складывающейся грузино-ингушской коалиции осетины Севера и Юга по-прежнему стремились бороться в союзе с Москвой, а не с народами Кавказа, и по этой причине деятели Ассамблеи не вмешивались в юго-осетинские дела. В Абхазии же влияние АГНК сохранялось, – и может быть, уже тогда опасение ввязаться в войну со всем Кавказом (по крайней мере, с адыгскими народами) вынуждало звиадистов, занимавших все более жесткую позицию в отношении Южной Осетии, не трогать Абхазию, которая вела себя спокойно. Так же спокойно, без конфликтов с грузинской стороной, 24 декабря 1990 года состоялись выборы председателя Верховного Совета Абхазии, ставшего и здесь – после потери Компартией Грузии монополии на власть – высшим органом управления.
Еще полтора года назад доктор исторических наук, востоковед-хеттолог Владислав Ардзинба имел мало шансов возглавить правительство Абхазии. Род Ардзинба считался одним из крупнейших в Абхазии, накануне падения Советского Союза 23 представителя этого рода занимали различные руководящие посты. Однако возможностей для карьеры, учитывая сохраняющееся засилье в Абхазии грузин и всего грузинского, у молодого выпускника Сухумского педагогического института (университет в Абхазии еще не был учрежден) было не так уж много. В советское время специальность историка, которую выбрал Владислав Ардзинба, не считалась перспективной. Намного более ценилось образование юридическое, дававшее возможность разбираться в тонкостях законодательства и консультировать деловых людей при попадании в щекотливое положение, или медицинское, обещавшее при должном уровне профессионализма хорошие доходы. Получив высшее образование, Ардзинба уехал в Москву и поступил в аспирантуру Института востоковедения Академии наук СССР. Это было солидное учебное заведение: из его стен вышли многие известные политики советского и постсоветского периода, например, будущий президент Азербайджана Гейдар Алиев и будущий премьер Российской Федерации Евгений Примаков.
Ардзинба долго работал в Институте востоковедения, где заведовал сектором культуры, затем вернулся в Абхазию и в 1988 году стал директором АбНИИ, игравшего роль цитадели абхазского национального движения. На этой работе он провел совсем немного времени: события в СССР открыли перед ним широкое поле деятельности. В том же 1988 году Ардзинба был избран депутатом Верховного Совета Абхазской АССР, а в 1989 году делегирован на I съезд народных депутатов СССР, имевший для перестройки то же значение, что и созыв Генеральных штатов – для Великой французской революции. Первой же темой для обсуждения на этом съезде стали события 9 апреля в Тбилиси. Ардзинба поднял вопрос об антиабхазских лозунгах, выдвигавшихся грузинской стороной накануне митинга на проспекте Руставели, и о положении абхазов в целом. Ораторские способности Ардзинба произвели большое впечатление на аудиторию, а в Абхазии сделали его одним из самых популярных политиков, хотя он не был вхож в круги местной партийной элиты. Поэтому он предпочел остаться в Москве и не прогадал: в Верховном Совете СССР он возглавлял комиссию по автономным образованиям и успел немало насолить грузинским унитариям.
Теперь, после избрания главой Верховного Совета Абхазии, Владиславу Ардзинба предстояло распутывать сложнейшие переплетения внутриабхазской политики, где у него были не только противники-грузины, но и соперники-абхазы. Особо сильны в то время были позиции первого секретаря Гудаутского райкома партии Константина Озгана, претендовавшего на роль первого человека в республике. Он происходил из села Лыхны – исторического центра Абхазии – и сыграл значительную роль в обороне Абхазии от грузин в июле 1989 года, как и первый секретарь Очамчирского райкома Сергей Багапш; оба они вынуждены были оставить свои посты по требованию Тбилиси, зато заслужили уважение своего народа. Новый руководитель Очамчиры Константин Салия мог стать лидером, который устраивал бы Грузию, как и ткварчельский первый секретарь Давид Пилия. Уже приобретали известность новые абхазские политики, выдвинувшиеся в связи с деятельностью Народного Форума «Аидгылара». И все-таки именно Ардзинба сумел стать фигурой, приемлемой для большинства сил, сталкивающихся в Абхазии. В Тбилиси неожиданно легко согласились на избрание Ардзинба: там он казался слабым московским интеллигентом, к тому же грузины опасались прихода к власти Озгана, от которого ожидали более серьезных неприятностей. Гамсахурдия не препятствовал избранию Ардзинба прежде всего потому, что последний не имел ничего общего с партаппаратом; более того, в доперестроечные времена он испытывал на себе внимание местного (грузинского) КГБ.
Грузины поняли ошибку поздно, но за весь период параллельного правления Ардзинба и Гамсахурдия – этих двух лидеров, известных мировому сообществу преимущественно по войнам, которые они вели, – Абхазия оставалась мирной. Собственно, эти деятели были в чем-то похожи друг на друга: оба выдвинулись благодаря своим личным качествам, оба были интеллектуалами, обладали европейским шармом, знали по несколько языков; оба выдающиеся политики, оба сумели добиться для своих народов фактической, но не официальной независимости, обоим предстояло пройти путь от преклонения перед ними как перед любимцами нации до обвинений в авторитаризме. Разница заключалась только в методах управления: Гамсахурдия для достижения своей цели было необходимо разжигание национализма, Ардзинба противопоставил ему политику терпимости, и она дала хорошие результаты, хотя для многих они не сразу стали очевидными.
Примечания
[1] О.Васильева. «Грузия как модель посткоммунистической трансформации». М. 1993.
