ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРОТИВОСТОЯНИЕ
14. НАЧАЛО НАДЛОМА
«Прошлой зимой грузинские боевики захватили осетинских заложников. Людей раздели догола, избили арматурными прутьями так, что их тела превратились в кровавое месиво. Потом в двадцатиградусный мороз бросили в горную реку Лиахву, добивая несчастных с берега камнями. Потом их вытащили, они уже не могли ни стоять, ни двигаться. Но их заставили ползти голыми по-пластунски. После этого отрезали у полуживых людей волосы и заставили их есть свои волосы. Этих мучеников удалось спасти. Поместили их в больницы, часть в Цхинвали, часть в Джаву. Потом приехали тележурналисты. Жертвы едва дышали, но рассказали, что произошло. Рассказ их засняли на пленку. Под занавес корреспондент спросил у одного из несчастных, смог бы он все это простить. Тот ответил, что очень трудно, но надо. И добавил: "Мы же должны думать о наших детях».
Генерал Ким Цаголов (осетин).
«Московские новости», № 9 от 3 марта 1991 г.
Конечно, спорным может представляться утверждение, что в первую половину правления Гамсахурдия грузинское общество по степени демократизации занимало одно из первых мест в Советском Союзе. Вернее, такое утверждение может считаться более или менее справедливым, когда речь идет о правах грузин, тогда как по отношению к «малым народам» ущемления прав человека были просто вопиющими. Упразднив автономию Южной Осетии, Грузия 11 декабря 1990 года сделала выбор в пользу строительства «малой империи». Политика бывших диссидентов, направленная на подавление национальных меньшинств, превратилась в официальную, но еще в большей степени – в неофициальную политику, в бытовую повседневность. В остальном же звиадистская Грузия, и даже ее оставшиеся автономии – Абхазия и Аджария – совсем не задыхались, как то принято изображать, под гнетом тирана. Везде, кроме Южной Осетии, обстановка почти все время была спокойной. Экономический кризис развивался ненамного быстрее, чем во всем остальном Советском Союзе. Но грузинский народ не выказывал раздражения в адрес своего вождя, тем более что Гамсахурдия уверенно обещал оздоровление экономики в будущем – за счет использования гидроресурсов (грузины даже предполагали торговать экологически чистой пресной водой, отправляя ее в страны Восточного Средиземноморья), добычи полезных ископаемых и т.д. Гамсахурдия правил грузинами по принципу «хлеба и зрелищ»: он обещал оставить хлеб дешевым – и сохранил дотации на важнейшие продукты питания (хотя не избежал обвинений в популизме); на протяжении всего его правления цены на хлеб оставались низкими, в то время как по всему Союзу именно в это время росли неудержимо. Грузинское же телевидение, как уже говорилось, показывало лучшие фильмы из советского и мирового «золотого фонда», которые раньше могли увидеть лишь избранные из партийной элиты, записи кавказских танцев, песен, концертов. Развернув красочную пропаганду национальных культурных традиций, Грузия в то же время не замыкалась в себе, стараясь заимствовать лучшее из мировых духовных ценностей. Как звиадисты, так и их оппозиционеры мечтали о превращении Грузии в центр просвещения, высокоинтеллектуальной жизни на всем Кавказе, и когда в 1990 году Звиад Гамсахурдия выдвинул идею Кавказского дома – политического, экономического и культурного сообщества – грузины не скрывали, что надеются видеть свою страну во главе этого сообщества.
+ + +
В конце 1990 года в Южной Осетии уже действовали боевики, фактически обложившие Цхинвали экономической блокадой. Они базировались в грузинских селах вокруг города и отгоняли сюда же автомобили с продовольствием, которые перехватывали на трассе, ведущей в город с юга. К Новому году в окрестностях Цхинвали располагалась целая армия, готовая по первому знаку захватить его. Осетинское население Цхинвали надеялось только на внутренние войска СССР, контролировавшие положение в городе до начала января включительно. По городу шли слухи о намечающемся вводе подразделений грузинской милиции. Осетины знали, что большая часть ее – переодетые в милицейскую форму боевики, что среди этих последних немало бывших заключенных-уголовников, и что город будет отдан этой «милиции» в полную и бесконтрольную власть. Они не желали этого допустить.
4 января осетинское население, наэлектризованное слухами, вышло на улицы и приступило к строительству баррикад; накануне председатель Верховного Совета Южной Осетии Торез Кулумбегов по радио предупредил горожан о реальной опасности грузинского нападения и подверг критике командование внутренних войск – как оказалось, не напрасно, поскольку на другой день, поставленные в известность о готовящемся вводе грузинской милиции военные попросили только беспрепятственного выхода из города для себя.
В ночь с 5 на 6 января 1991 года, когда внутренние войска оставили свои посты и ушли в военные городки, в Цхинвали вступил отряд в несколько тысяч грузинских милиционеров и боевиков. Но их задача – полностью взять под контроль город с преобладающим осетинским населением – была нелегкой. По мере того как грузины по-военному четко занимали одно за другим административные здания, обком, почту, банк, осетины начали сопротивляться. В городе завязались перестрелки, пока что локальные и беспорядочные; в первые четыре дня погибло двое грузин и четверо осетин, десятки были ранены. Грузинские «милиционеры» оказались совершенно неуправляемыми: они начали грабить магазины, громить административные здания, школы, театр, автобусы, троллейбусы, издеваться над мирным населением. Настоящие милиционеры-грузины, работавшие здесь и раньше, иногда пытались обуздать своих «коллег», но успеха не имели. Грузины овладели едва половиной городских кварталов; они удерживали центр города, осетинские ополченцы окружили их баррикадами и закрепились на окраинах. Тогда грузины обложили город извне – получилось двойное кольцо. За прошедший год осетины успели вооружиться, хотя не имели общего командования: отряды сопротивления (часто в них насчитывалось всего по 10 – 15 человек) составлялись из односельчан, соседей по улицам, по кварталам, и действовали разрозненно, без координации действий. Однако их боевой дух был высок, а знание города позволяло успешно противостоять более сильному противнику.
Изданный 7 января указ Горбачева о выводе грузинской милиции из Цхинвали только подогрел воинственный пыл грузин, расценивших его как вмешательство империи в дела Грузии. Понимая, что начался решающий этап борьбы, осетины оказывали все более упорное сопротивление. Все новые и новые люди подключались к борьбе против грузинской «милиции», терроризирующей захваченные ею районы. К тому времени стало официально известно, что из 59 сбежавших за последнее время из грузинских тюрем заключенных 34 оказались в Южной Осетии в качестве милиционеров. Дошло до того, что назначенный комендантом юго-осетинской столицы Гиви Кванталиани обращался к советским войскам МВД с требованиями о задержании грузинских же боевиков, с которыми сам справиться не мог. Число убитых и раненых росло с каждым днем. Между тем в сельской местности вспыхнула уже настоящая война. Грузинские вооруженные отряды захватывали, грабили и жгли осетинские села. Тысячи людей бежали в Джаву и дальше, через Рокский перевал, в Северную Осетию – в Россию.
Одновременно с действиями по подавлению осетин грузинское правительство продолжало антимосковскую политику, решительно поддерживало прибалтов во время кровавых январских событий в Риге и Вильнюсе, давало понять, на чьей стороне Грузия в начинающейся кувейтской войне. И демократы всего мира не допускали мысли о правоте «осетинских сепаратистов» в этом конфликте. Абхазия же оставалась спокойной. Не то чтобы победа Ардзинба была победой «партии согласия» – грузины довольно скоро почувствовали в нем опасного противника – но Ардзинба никогда не поддавался на провокации и не вступал в конфронтацию по национальному вопросу. В органах управления автономной республики по-прежнему господствовали грузины. Некоторые абхазы призывали вооруженным путем поддержать осетин, с которыми абхазов связывало сходное положение; но у Гамсахурдия на случай мятежа в Абхазии всегда был под рукой авангард для наступления на нее – мингрелы. Поэтому лишь отдельные абхазы в то время пробирались в Южную Осетию и воевали там на стороне осетин.
Внимание Ассамблеи горских народов было приковано к осетино-ингушскому конфликту, вступившему в январе 1991-го в опасную стадию. Руководство Северной Осетии категорически отказывалось вернуть ингушам Пригородный район; митинги шли по всей Северной Осетии и Ингушетии. В то же время АГНК начала внушать опасения союзному правительству, усматривавшему в ее существовании угрозу своей монополии на власть в этом регионе. Северная Осетия, отвлеченная спором о Пригородном районе, не была в состоянии остановить грузинское наступление. Между тем южные осетины лишились даже своего руководителя: 29 января глава парламента Южной Осетии Торез Кулумбегов был арестован и увезен в Тбилиси. Кулумбегов давно боролся против грузин, при Шеварднадзе его дважды исключали из партии («за неправильную оценку социально-экономического развития» и «за клевету на руководящих работников»). Три года он скрывался в России и Армении от преследований, в 1986-м вернулся в Цхинвали, а в 1990 году был избран председателем Верховного Совета. Кулумбегову предстояло провести в тбилисском изоляторе почти год; однако и после его пленения осетины не сложили оружия – это означало бы сдачу на поток и разграбление.
Цхинвальские ополченцы постепенно отработали тактику «баррикадной войны». Ночью над городом взмывала сигнальная ракета, а затем в наступившей темноте осетины открывали довольно меткую стрельбу по грузинской «милиции», и обычно бой заканчивался в их пользу. Отвоевывая улицу за улицей, осетинские ополченцы постепенно овладели большей частью Цхинвали. Грузинам иногда приходилось разговаривать по рации по-мингрельски: осетины прекрасно знали грузинский язык, и командиры, отдавая своим подчиненным боевые приказы, слышали в ответ в эфире: «Спасибо за информацию». К весне 1991 года каждые сутки в столице Южной Осетии погибало в среднем до пяти грузинских боевиков. Среди грузин началось дезертирство, некоторые даже сами сдавались осетинам и просили переправить их в Россию через Рокский туннель. Это придало осетинам смелости: о сдаче и подчинении уже не было и речи.
Теперь Звиад Гамсахурдия возложил обязанность покорения «Самачабло» не на милицию, а на новообразованную Национальную гвардию. Ее возглавил один из ближайших соратников Гамсахурдия, его бывший одноклассник Тенгиз Китовани, человек без определенных занятий, дважды судимый, по образованию скульптор (выпускник Тбилисской академии художеств). Став главнокомандующим, он пожертвовал миллион рублей (по тем временам солидную сумму) в фонд гвардии. Китовани также обладал авторитетом в криминальном мире, хоть и не был «вором в законе»; не без его влияния Гамсахурдия провел несколько амнистий, давших свободу не только незаконно осужденным при прежнем режиме, но и части уголовников, которые теперь уже законно вливались в ряды Национальной гвардии и отправлялись «защищать Грузию» на осетинскую войну. В итоге и воины, и мародеры на равных пользовались славой патриотов и борцов за демократию.
Джаба Иоселиани, лишившийся возможности стать в авангарде похода в Южную Осетию, теперь выступил с осуждением решения об упразднении осетинской автономии, посоветовал снять энергетическую блокаду и предложил свой план урегулирования: вывести из «Самачабло» милицию и гвардейцев, заменив их отрядами «Мхедриони». К этому времени Иоселиани стал резко критиковать политику Гамсахурдия, а ему самому все больше симпатизировали те российские демократы, которые уже видели, что национально-освободительное движение приобретает опасное сходство с нацизмом, но пытались объяснить все пороки личностью самого Гамсахурдия или политикой его партии. Тщетно пытаясь найти в Грузии лидера, сочетающего демократические воззрения с национальной терпимостью, гости из России нередко поддавались обаянию Джабы Иоселиани, который был харизматической личностью и умел производить впечатление интеллектуала. На фоне мрачного Гамсахурдия, по каждому поводу твердившего о «руке Москвы», Джаба Иоселиани казался более рассудительным, а в его «всадниках» нередко видели «робин гудов», не представляя себе жестокостей, на которые они окажутся способны, когда уже не нужно будет никого стесняться.
Зная о недовольстве населения Грузии неуправляемостью «мхедрионцев», Гамсахурдия решил обратить к своей выгоде изданный Горбачевым в декабре 1990 года указ «О роспуске незаконных вооруженных формирований». Именно в соответствии с этим указом советские силовики попытались в январе 1991 года подавить национальные движения в Вильнюсе (13 января) и Риге (20 января), однако своей цели они не достигли. Зато Гамсахурдия умудрился использовать слабость Кремля к своей выгоде: опираясь на тот же указ Горбачева, он обратился к командованию ЗакВО с просьбой оказать помощь в ликвидации организации «Мхедриони». Как ни странно, «оккупанты» пошли навстречу «мятежнику»: 19 февраля органы МВД Грузии и спецназ ЗакВО арестовали Джабу Иоселиани, его заместителя Зазу Вепхвадзе и до сорока активистов региональных отделений организации – всех по обвинению в незаконном хранении оружия. Джаба Иоселиани был помещен в ту же тбилисскую тюрьму, что и Торез Кулумбегов. «Мхедрионцы» оказались в подполье, впрочем, не особо глубоком, поскольку организация благополучно пережила режим Гамсахурдия. Вероятно, Горбачев рассчитывал, что Гамсахурдия в благодарность за услугу приостановит кампанию по выходу Грузии из состава СССР, довольствуясь ролью президента в обновленном Союзе. Для Гамсахурдия же эта комбинация была лишь тактическим ходом, с помощью которого ему удалось временно избавиться от опаснейшего конкурента в борьбе за власть. Другой соперник – Эдуард Шеварднадзе – сколачивал в это время в Москве группу коммунистов-реформаторов и тоже объявил себя врагом Горбачева. Поэтому на время и стал возможен альянс советского президента с грузинским вождем. Но главного союзника Гамсахурдия по-прежнему видел в американцах, которые в эти недели громили Ирак, а к концу февраля выбили войска Саддама Хусейна из Кувейта. Поражение Ирака означало сильный удар по влиянию Советского Союза на Ближнем Востоке и еще большее ослабление московских державников.
Несмотря на неудачи в Южной Осетии, власть Гамсахурдия укреплялась. Грузинский народ все так же восторженно выражал ему свою поддержку. Влияние «мхедрионцев» сильно упало. Назначаемые лично Звиадом префекты – преимущественно из интеллигенции –забирали власть в свои руки и управляли, как правило, лучше прежних секретарей райкомов, по-деловому. Советский Союз слабел, остатки партийных структур в Грузии разрушались. В этих условиях Звиад Гамсахурдия вскоре пошел на открытый разрыв с Москвой.
15. ПРЕЗИДЕНТ
Горбачевский референдум 17 марта 1991 года о сохранении СССР не мог не усугубить размежевание в Грузии по национальному признаку. Не было сомнений в том, что грузины в подавляющем большинстве проголосуют «против», и что в пику им осетины и абхазы выступят «за», а грузины, в свою очередь, воспримут такую позицию как очередное «покушение на территориальную целостность». Уже было ясно, что осетины не будут иметь общего мнения с грузинами; в Абхазии же велась напряженная политическая агитация. Уже к началу правления Гамсахурдия настроения местных русских, армян (эти народы в Абхазии составляли соответственно 14,3 и 14,6%), а также греков, турок и всего остального русскоязычного населения изменились не в пользу Грузии. Звиадистская пропаганда напоминала абхазам о многолетней мирной совместной жизни и совместном – в будущем – строительстве нового правового общества; но реалиями для 55% негрузинского населения в Абхазии оставались воинственные лозунги грузинских экспансионистов. Для людей, ощущающих свое национальное принижение, почти все демократические свободы гамсахурдиевского режима сводились к нулю.
Приход же к власти Владислава Ардзинба в еще большей степени сковал грузинских националистов в Абхазии. Он проводил искусную политику компромиссов: уступал по мелочам, давал грузинам возможность одерживать демонстративные победы, но в то же время неуклонно отстаивал позиции абхазов в главных вопросах. В Тбилиси скоро поняли, что столкнулись с достойным противником. В том, что русскоязычное население Абхазии склонилось на сторону абхазов, главная заслуга, конечно, принадлежала грузинской националистической пропаганде, но нельзя отрицать и роли нового Верховного Совета. Ардзинба демонстрировал свою национальную терпимость, предпочитая абхазскому языку русский – в то время еще язык межнационального общения. Ардзинба выступал и на грузинском языке (а Гамсахурдия впоследствии обращался к абхазам по-абхазски – правда, будучи свергнутым и в изгнании). Абхазия не давала повода ни к военному вторжению, ни к упразднению автономии; несмотря на численное превосходство грузин и мингрелов в Абхазии, Гамсахурдия не решился повторить с ней опыт Южной Осетии.
Парламент Республики Грузия 26 февраля принял решение бойкотировать референдум 17 марта. Но так как официально Грузия еще оставалась частью Советского Союза, абхазы и осетины имели возможность не считаться с решением звиадистского парламента. В Абхазии партийные органы начали подготовку к референдуму. Звиад Гамсахурдия, выступив по телевидению 5 марта, призвал все население не принимать в нем участия, а говоря о запланированном на 31-е марта другом референдуме – о восстановлении независимости Грузии, – заявил: «Референдум выявит не только сторонников независимости Грузии, но и тех, кто заслуживает права быть гражданином Грузии. Допустим, определенная часть населения не отдала голос независимости Грузии. Разве мыслимо человеку, который не желает восстановления нашей независимой государственности, подарить гражданство Грузии и передать в собственность грузинскую землю?.. Лишь после референдума мы решим, кому быть гражданином Грузии и кому должна быть отдана грузинская земля, земля наших предков, в собственность».
Тем не менее референдум 17 марта прошел как в Абхазии, так и в Южной Осетии: в первой республике значительная, а во второй подавляющая часть населения высказались за сохранение СССР. Президиум Верховного Совета Грузии 22 марта аннулировал итоги референдума там, где он состоялся; его результаты почти не оказали влияния на политическую жизнь СССР. Грузино-абхазские отношения после этого снова охладели. Конфликт усугублялся спором о префектах, попыткой Тбилиси ввести институт префектур в Абхазии; это означало бы ее расчленение на районы с подчинением каждого непосредственно центру, т.е. лишение автономии.
Абхазское правительство предприняло контрмеры: назначило на местах ряд своих представителей, официально именовавшихся главами администраций. Но в Гальский район, почти полностью мингрельский, Гамсахурдия все же назначил префекта, и местное население его поддержало. Абхазы могли рассматривать эти действия и как первый шаг по введению прямого правления Тбилиси, и как попытку оторвать Гальский район от Абхазии. Грузия по-прежнему проводила довольно жесткую политику в отношении Абхазии, в грузинских средствах массовой информации уже привычно называли абхазское правительство «сепаратистами», с одной стороны, и «агентами Кремля» – с другой. В том же выступлении 5 марта Гамсахурдия, отвечая на упреки оппозиции о «назначении» им Ардзинба, сказал: «Выборы Председателя Верховного Совета Абхазии полностью зависят от Абхазского Верховного Совета. У нашего же Верховного Совета нет никакого права ни на вето, ни на высказывание своего мнения. Это сделано специально. И, разумеется, конституционная реформа, которую мы намерены провести, предусмотрит и в будущем выправит это несоответствие».
В марте Гамсахурдия добился дипломатического успеха в своей борьбе как против советского руководства, так и против Южной Осетии. Визит Председателя Верховного Совета России Бориса Ельцина на Кавказ 23 – 24 марта официально был связан с северокавказскими проблемами, в частности, с продолжавшимся противостоянием осетин и ингушей. В столице Ингушетии Назрани стоял стотысячный митинг: в условиях смешанного проживания конфликтующих народов на спорной территории Пригородного района существовала опасность спонтанной вспышки вооруженных столкновений; Ельцин рассчитывал укрепить свой авторитет на Северном Кавказе, примирив враждующие стороны.[1] Но уже вечером 23 марта он отправился в Грузию, где на границе с РСФСР, в высокогорном селе Казбеги, состоялась встреча, рассматривавшаяся как рандеву двух выдающихся лидеров демократического движения. Никто не мог в то время предсказать, что менее года спустя после торжественной встречи один из ее участников будет свергнут как диктатор и враг демократии, а другой даст свое согласие и еще через два года поможет уничтожить. А сейчас они вступили в союз против Горбачева, договорившись о заключении до конца апреля проекта межгосударственного договора (пока что был подписан только «протокол о встрече и переговорах»). Немногие разглядели его оборотную сторону – ведь фактически он означал союз России и Грузии против Южной Осетии. Во всех пунктах этого документа Юго-Осетинская автономная область именовалась «бывшей»; стороны договорились о «восстановлении» в Южной Осетии «законных органов местной власти» – грузинских префектов; наконец, Ельцин обязался добиться вывода из Юго-Осетии частей Советской Армии. Протокол предусматривал создание до 10 апреля совместного российско-грузинского отряда милиции для разоружения всех незаконных формирований – иначе говоря, осетинских отрядов, а также, видимо, «мхедрионцев». Планировались также «незамедлительные» операции по возвращению беженцев.
Реакция осетин на договор в Казбеги последовала сразу же: плакаты на центральной площади Цхинвали гласили: «Встреча в Казбеги – новый Мюнхен!» Осетинам оставалось благодарить судьбу, что многие полномочия лидеров РСФСР и Грузии, прежде всего в отношении Советской Армии, оставались на бумаге. В сущности, переговоры с Ельциным дали Гамсахурдия возможность вырвать ногу из «цхинвальского капкана» – сдать осетинам оставшиеся кварталы и при этом «сохранить лицо». По соглашению с осетинскими командирами грузинские формирования 22 – 23 марта покинули город. Грузинам было важно не просто уйти из Цхинвали, но создать видимость успешно завершившейся операции по разоружению населения: на переговорах они просили осетинских ополченцев вернуть хотя бы отнятое милицейское оружие. Осетины нашли четыре автомата и пять пистолетов, которые «сдали» грузинским уполномоченным, и 24 марта грузинские отряды окончательно ушли. Это была национальная победа: центр автономной области стал столицей осетинского государства, Цхинвали превратился в Цхинвал.
Поражение в Южной Осетии нанесло сильный удар престижу звиадистского правительства. Хотя положение освободивших свою столицу осетин еще более ухудшилось,[2] было очевидно, что взять Цхинвал во второй раз будет не в пример труднее. Грузинские же отряды продолжали громить осетинские села, откуда жители бежали уже в Цхинвал (грузины из Цхинвала, в свою очередь, – в Грузию, прежде всего в Тбилиси). На остальной территории Южной Осетии – там, где соседствовали грузинские и осетинские села, установилась анархия: вооруженные банды авантюристов, действовавших от имени Тбилиси, стекались в Южную Осетию со всей Грузии, устремляясь туда, где можно было без риска пограбить.
На Северном Кавказе Ельцину не удалось решить осетино-ингушскую проблему, так как он твердо высказался против передела существующих административных границ республик, входящих в состав РСФСР. В качестве «компенсации» ингушам он пообещал поднять «наверху» вопрос о выделении Ингушетии из Чечено-Ингушской АССР. Этим он вызвал раздражение в Грозном, где у власти еще находились коммунисты во главе с лояльным Москве Доку Завгаевым. Деятели Ассамблеи горских народов весной 1991 года выступили за решение проблемы более радикальным путем: им удалось организовать переговоры в Нальчике, на которых осетинские представители дали принципиальное согласие на возвращение Ингушетии Пригородного района в обмен на отказ ингушей от претензий на часть Владикавказа.[3] Но официальное руководство Северной Осетии не стало выполнять этот договор, тем более что он никак не мог понравиться осетинскому населению Пригородного района.
«Восстановления законной власти в Самачабло» тоже не произошло; счет разоренным и сожженным югоосетинским деревням шел уже на десятки. Жестокость с обеих сторон за полтора года войны выросла непомерно. Именно в этот период группа грузин во главе с Мерабом Миндияшвили остановила «Скорую помощь», расстреляла раненого осетина, подвергла избиению врачей и водителя – их спасли только русские военные. Вскоре осетины захватили в плен четверых грузин, одним из которых был Миндияшвили, привязали их к деревьям и сожгли заживо. К апрелю погибло более ста и было ранено свыше трехсот осетин, примерно такие же потери понесли грузины.
Референдум о восстановлении независимости Грузии состоялся 31 марта 1991 года одновременно с выборами в местные органы управления. Это был день рождения Звиада Гамсахурдия. Сам грузинский лидер при всеобщем торжестве принял участие в плебисците и открыто проголосовал за независимость, подавая пример своему народу. В будущих результатах плебисцита не сомневался никто. Зато вопрос о референдуме в автономиях снова доставил головную боль грузинскому правительству. В Аджарии уже ощущалось напряжение, но здесь референдум прошел без эксцессов. Не состоялся он в Цхинвале и Джавском районе. В целом в нем приняло участие 90,5% населения бывшей Грузинской ССР. Голосование проходило под контролем нейтральных наблюдателей, и нарушений практически не было зафиксировано. 98,9% голосовавших высказались за независимость, что составило 89% от всего населения (той же бывшей Грузинской ССР). Общую картину нарушил ход референдума в Абхазии: абхазы и их сторонники из числа других национальностей нашли довольно остроумный способ не выступить открыто против независимости единой Грузии и в то же время выразить свой протест – они унесли бюллетени по домам. Таким образом в этой республике в голосовании приняли участие не более 60% избирателей.
Выборы в органы местного управления снова принесли решительную победу блоку «Круглый стол – Свободная Грузия». Рейтинг Звиада Гамсахурдия оставался очень высоким: он на 43 пункта опережал второго по популярности деятеля – Нодара Натадзе. Громкая победа 31 марта побудила грузинского лидера пойти дальше. В день второй годовщины трагедии на проспекте Руставели парламент принял Акт о восстановлении государственной независимости Грузии и тогда же вынес решение об учреждении должности президента. Введение этого поста лишний раз подчеркивало провозглашенную независимость, так как президентом был и Горбачев. Президент наделялся широкими полномочиями: функциями главнокомандующего, правом роспуска парламента, формирования правительства, назначения префектов.
На чрезвычайной сессии парламента 14 апреля 1991 года Звиад Гамсахурдия был открытым голосованием избран президентом Грузии. Еще предстояло провести всенародные выборы, назначенные на 26 мая. Гамсахурдия был совершенно уверен в успехе: с ним, с его именем связывали провозглашенную свободу, Грузия ликовала, торжества следовали одно за другим; поклонники и особенно поклонницы Гамсахурдия готовы были молиться на него. Ура-патриотизм стал религией, призывы к созданию единой и неделимой Грузии – повседневным лозунгом.
В докладе на сессии 14 апреля Звиад Гамсахурдия гарантировал, что Абхазия останется автономной, а вопрос об автономии Аджарии будет решать всегрузинский референдум. Однако жители этих республик оставались при своем мнении. Сергей Шамба, председатель Народного Форума «Аидгылара», поздравив Грузию с провозглашением независимости, заявил, что отношения Грузии с Абхазией должны строиться на основе равноправия двух республик. Сильно накалилась атмосфера в Аджарии. Провозглашенная в июле 1921 года автономия аджарцев, как известно, имела больше всего поводов называться «искусственной»: унитарии подчеркивали, что аджарцы – это грузины, омусульманенные в средние века, и ничем, кроме религии, не отличаются от большинства грузинской нации. Однако аджарцы вовсе не собирались отказываться от автономии. На случай распада СССР Аджария видела своего защитника в Турции, у границ которой она располагалась. На парламентских выборах 1990 года аджарцы отдали предпочтение Компартии Грузии, получившей 55,9% голосов; «Круглый стол» получил всего 19,8%. Настроения аджарцев вызвали немалую озабоченность и раздражение сторонников грузинского единства, которые по традиции объявили всех противников упразднения автономии Аджарии сепаратистами, экстремистами, коммунистами или панисламистами, в зависимости от их политической платформы. Одно время казалось, что в Аджарии возникнет новый очаг войны. Снятый в марте 1991 года с поста председателя Верховного Совета Аджарии Тенгиз Хахва был жестоко избит в Тбилиси; части Национальной гвардии в Батуми уже готовились к военной кампании по подавлению «сепаратистов». Однако многотысячные митинги протеста в Батуми 22 – 23 апреля (аджарцы требовали отставки заместителя председателя Верховного Совета Аджарии, звиадиста Нодара Имнадзе) заставили грузинское правительство спустить дело на тормозах. 23 апреля Имнадзе был отстранен, а в начале мая убит при попытке покушения на главу аджарского Верховного Совета Аслана Абашидзе. Но Аджария все же избежала войны; грузинскому президенту хватало осетинского фронта. Здесь к середине апреля было разгромлено и опустошено 110 сел, из них 86 – осетинских. Но ни блокада, ни явное численное превосходство грузинских формирований, осаждавших Цхинвал с нескольких сторон (несмотря на приход добровольцев из Северной Осетии, число осетинских ополченцев не превышало двух тысяч человек), не смогли заставить его защитников сдаться. Российско-грузинская милиция так и не была создана, а руководство Советского Союза приняло решение ввести в Южную Осетию дополнительный контингент внутренних войск МВД. В ответ «Круглый стол – Свободная Грузия» провозгласил забастовку железнодорожников – в ущерб Советскому Союзу, считавшему Грузию своей частью. Снова в блокаде оказались железнодорожные пути у Самтредиа и морские порты.
Примечания
[1] В 1990 – 1991 гг. народы Северного Кавказа, и прежде всего лидеры неформалов в автономных республиках, поддерживали российских демократов и Ельцина; демократы в этот период выдвинули лозунг уравнивания в правах всех союзных и автономных республик СССР.
[2] Независимый союз энергетиков Грузии принял решение об энергетической блокаде Цхинвала и Джавского района; жители оказались без света и тепла в условиях горной зимы; продовольствие не поступало в Цхинвал ни из Грузии, ни из России, поскольку грузинские войска, отступив из города, сохранили контроль над грузинскими селами к северу и востоку от Цхинвала.
[3] Назрань мало подходила на роль ингушской столицы; ингуши хотели сделать столицей правобережную часть Владикавказа (в этом городе в первые годы советской власти находилась общая администрация Северной Осетии и Ингушетии) или райцентр Октябрьское в Пригородном районе (бывшее ингушское село Шалхи). Впоследствии ингуши построили новую столицу – Магас.
16. ДИКТАТОР
«Агенты Кремля» – так все чаще стал называть представителей оппозиции Звиад Гамсахурдия в преддверии первых всенародных выборов. Причиной было стремление «здоровых слоев общества», как стали называть грузинскую оппозицию, опереться на союз с Москвой против своего первого президента. Любопытно, что противников Гамсахурдия одновременно поддержали и боровшиеся против Горбачева демократы, и – негласно – силовые структуры. Таким образом, своей политикой грузинский лидер вызвал раздражение обеих противостоящих сил в Москве. Для Кремля он был естественным врагом, а московским демократам казался слишком одиозной личностью. Располагая фактической властью всего несколько месяцев, Гамсахурдия оставил по себе дурную славу, хотя его недостатки во многом были преувеличены. Несколько месяцев – это период с ноября 1990 года, когда он пришел к власти, до августа 1991 года, когда вооруженные силы вышли из-под его контроля: с этого момента власть Гамсахурдия на местах держалась только по инерции. Но весь этот отрезок времени Грузия оставалась в составе СССР, ни одна страна мира ее не признала, а советские войска стояли по всей республике, так что теория о диктатуре, свергнутой демократами, нуждается в существенной корректировке.
Власть Гамсахурдия основывалась на поддержке грузинского народа, на который он опирался благодаря националистической истерии, им раздутой (борьба за независимость плюс территориальная целостность). Грузинский народ не стал бы способствовать собственному закабалению, для него Гамсахурдия был вождем, освободившим Грузию от опостылевшей власти русских. Огромное большинство народа не чувствовало себя угнетенным, а выступали против «тирана» его бывшие союзники, с которыми он не желал делиться политической властью. Они же не могли предложить ничего радикально нового как в национальном (наиглавнейшем во всей политической жизни Грузии 1990-х гг.) вопросе, так и во всех прочих. Следовательно, программа Гамсахурдия слегка не соответствовала идеалам демократии, но представлялась вполне логичной: раз идет борьба с сильной метрополией за свободу родины – будь добр подчиняться главнокомандующему. И своих противников Гамсахурдия начал преследовать не за «демократизм», а за действия против центрального правительства, избранного легитимным путем.
Оглядываясь назад, нельзя не признать, что именно при Гамсахурдия свобода слова, печати и убеждений, как это ни парадоксально, достигла высшей точки.[1] Конечно, надо помнить, что в это время быть демократом в Грузии означало проклинать коммунистический режим, с которым отождествлялись все негативные явления, а критика в грузинской прессе была в основном обращена в прошлое или вовне – на Кремль, Москву и Россию. Но и критику в свой адрес Гамсахурдия терпел гораздо дольше, чем любой советский руководитель. Тем более накануне майских выборов грузинское правительство еще нельзя было всерьез упрекнуть в отступлениях от демократических традиций, а репрессии и удушение свободы печати носили характер избирательный.
Свои кандидатуры на пост президента помимо Гамсахурдия выдвинули еще восемь кандидатов, каждому из них было необходимо собрать до 2 мая десять тысяч подписей. Среди них были самые разные политические и общественные деятели: сменивший Гумбаридзе первый секретарь грузинской Компартии Джемал Микеладзе; председатель Народного фронта Нодар Натадзе, главный соперник Гамсахурдия; писатель Ираклий Шенгелая; народный депутат СССР профессор Валериан Адвадзе; юрист Картлос Гарибашвили, адвокат Джабы Иоселиани, и т.д. Самого Джабу Иоселиани тоже попыталась выдвинуть кандидатом группа представителей интеллигенции (режиссер Реваз Чхеидзе, академик Александр Джавахишвили, бывшая политзаключенная Нано Какабадзе). Однако парламент при специальном рассмотрении этого вопроса внес поправку к избирательному закону о недопущении к выборам лиц, содержащихся под стражей.
К тому времени и на Западе, и особенно в России начали появляться открытые публикации, направленные против Звиада Гамсахурдия и всей его политики. Его обвиняли в политической нетерпимости, в «вождизме», во всех жестокостях осетинской войны, как будто именно он один с самого начала был в ней виноват. Гамсахурдия не отмалчивался: его многочисленные сторонники, в свою очередь, публиковали статьи, выступали на диспутах с отповедями в адрес критиков, указывали на отсутствие у всех оппозиционеров принципиально иной программы действий.
Следует отметить, что некоторые деятели грузинской оппозиции, поняв, что шансов победить Звиада Гамсахурдия не имеют, вдруг выступили в защиту «малых народов» и с критикой «чрезмерных гонений» на осетин. Но против концепции о «единой и неделимой» не выступил никто – ни тогда, ни позже.
В мае 1991 года у Гамсахурдия осталось пять соперников: Валериан Адвадзе («Союз национального согласия и возрождения»), Джемал Микеладзе (Независимая компартия Грузии), Нодар Натадзе (Народный фронт Грузии), Ираклий Шенгелая (политический блок «Свобода») и Тамаз Квачантирадзе («Союз свободных демократов»). Предварительные социологические опросы показали, что Гамсахурдия далеко обогнал всех конкурентов; тем не менее оппозиционеры развернули против него шумную кампанию в газетах и на телевидении, обвиняя его в притеснениях (и даже покушениях на жизнь) соперников, поскольку он-де боится поражения. При сохраняющемся двоевластии, запутанной политической ситуации и осложнившейся по всему СССР криминогенной обстановке было довольно трудно установить, кто нанес Гарибашвили удар твердым предметом по голове и кто подверг разгрому квартиру Валериана Адвадзе (стреляли в самого Адвадзе, который поспешил обзавестись охранниками из России), хотя исключать фанатичных поклонников президента из числа подозреваемых тоже нельзя. В остальном предвыборная кампания также прошла без особых эксцессов.
26 мая 1991 года Звиад Гамсахурдия одержал решительную победу на прошедших под международным контролем выборах: из 3604810 избирателей в них приняли участие 2978247 человек. За Гамсахурдия проголосовало 86% избирателей,[2] Адвадзе получил 7,9% голосов, Микеладзе – 1,7%, Натадзе – 1,2%, Шенгелая – 0,9%, Квачантирадзе – 0,3%. Выборы проходили в присутствии наблюдателей из США, Франции, Германии, Испании, Австрии, Бельгии, Голландии, Дании, Финляндии, Чехословакии, России, Эстонии, Латвии и т.д. Даже если учесть неизбежные мелкие ошибки и традиционные нарушения, не подлежит сомнению высокая степень поддержки Гамсахурдия народом, который несколько месяцев спустя якобы восстал против него. Отныне Грузия становилась республикой с сильной исполнительной властью. В парламенте, председателем которого стал избранный еще 18 апреля Акакий Асатиани, сторонники президента твердо сохранили свои позиции, и новая фракция «Демократический центр», объединившая ряд партий оппозиции, была слабой.
+ + +
Среди грузин лишь один человек мог сравниться известностью и популярностью со Звиадом Гамсахурдия. Это был Эдуард Шеварднадзе.
Имя министра иностранных дел СССР на последних этапах горбачевской перестройки произносилось дикторами Центрального телевидения чуть ли не чаще, чем имя самого Горбачева, но в декабре 1990 года Шеварднадзе демонстративно подал в отставку, мотивируя ее желанием предупредить общество об опасности надвигающегося реванша консерваторов. Так Шеварднадзе окончательно вошел в роль высокопоставленного поборника демократии, даром что еще три года назад разговаривал с Ельциным на знаменитом пленуме ЦК КПСС как Сталин с недобитым троцкистом. Угроза правого поворота действительно существовала, это было очевидно не для одного Шеварднадзе; другое дело – в какой степени искренними были его действия – об этом мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Дальнейшая роль Шеварднадзе в политической жизни Советского Союза в 1991 году хорошо известна, рассказывать о ней нужды нет. Здесь же следует сказать о тревоге, возникшей среди звиадистов в связи с интересом, который экс-министр стал исподволь проявлять к своей родине, Грузии. Внешне Шеварднадзе никак этого не показывал, и лишь когда его спрашивали, осторожно высказывал свое неодобрение «экстремистскими», а потом «диктаторскими» замашками Гамсахурдия, выражал обеспокоенность по поводу того, куда идет грузинский народ и т.п. Между тем грузинскому народу было лестно возвышение земляка, успевшего побыть и министром грозного СССР, и одним из столпов «перестроечной» демократии. Не этой популярности, конечно, боялись звиадисты, но силового вмешательства России, которая не могла потерпеть у южных границ государство, вся идеология которого строилась на подчеркнутой неприязни к Москве. К тому же в это время Кремль еще не определился в вопросе о возможном характере раздела Советского Союза, если таковой все-таки произойдет. Были версии, что Москва может примириться с независимостью Грузии, присоединив тяготеющие к России территории (Абхазию и Южную Осетию), или поспособствовав возведению в Тбилиси более лояльного, чем Гамсахурдия, лидера.
В то время устремления всех автономий, обвиненных в сепаратизме, – Абхазии, Южной Осетии, Приднестровья, Нагорного Карабаха – следовало скорее назвать ирредентизмом (то есть стремлением выйти из состава одного государства и войти в состав другого). Присоединиться они желали именно к России (за исключением карабахцев, стремившихся к объединению с Арменией). В самой России было всего несколько автономий, претендующих на самостоятельность. Главным образом это были республики, обладающие богатыми природными ресурсами (Чечня, Татарстан, Якутия), прочие смотрели на Россию как на доброжелательного старшего брата и охотно остались бы под ее властью, приносившей им стабильность и экономические выгоды. Но пересмотр границ союзных республик, хотя и обещал неплохие перспективы, сделал бы смертельными врагами России те республики, которые бы от этого пересмотра пострадали. Запад не был заинтересован в создании на территории бывшего Советского Союза ряда геополитических центров вместо единого прежнего, и тоже противился подобному переделу. Следовательно, Звиаду Гамсахурдия нужно было ожидать не территориальных претензий, а попытки переворота в пользу пророссийского соперника. В Москве знали совсем не так много надежных и в то же время авторитетных грузинских политиков, которые могли бы составить Гамсахурдия конкуренцию. И нетрудно было догадаться, кто соответствовал этим параметрам больше всех.
Этой угрозы и опасался Звиад Гамсахурдия. Он рано разглядел своего главного прямого врага – Шеварднадзе; он предупреждал о том, что против него и его партии плетутся интриги, но доказать ничего не мог. Его противники изображали вежливое недоумение, намекали, что грузинский президент страдает манией преследования. В российской демократической прессе уже давно муссировалась информация, порочащая грузинского лидера, – например, о том, что во время митинга 9 апреля он призывал манифестантов не расходиться с площади, заранее зная, чем все это закончится; что на этом митинге грузины специально выпускали вперед себя женщин, которых и стали в первую очередь избивать спецназовцы. Появилась и такая версия: война в Осетии развязана-де с целью скомпрометировать грузинскую демократию, поскольку сам Гамсахурдия – агент Москвы. Демократические журналисты из России все более негативно описывали ситуацию в Грузии, нередко тенденциозно истолковывали факты, подходили к грузинской ситуации с российскими мерками. Грузинский президент не мог не увидеть в их морализаторстве стремления дискредитировать, подорвать его власть.
Гамсахурдия дал понять, что намерен взять под контроль каналы, по которым из республики исходила информация. Размежевание между ельцинистами и звиадистами произошло в считанные месяцы. Летом 1991 года российская демократическая общественность уже вовсю критиковала Гамсахурдия как за национальную политику,[3] так и за ущемления прав человека. Сидящий в тюрьме Джаба Иоселиани, которого как российские, так и западные журналисты называли почти исключительно «профессором», превратился в главного политзаключенного. Осложнились также отношения Гамсахурдия с грузинской интеллигенцией. Он не мог простить многим ее представителям – так называемой «орденоносной интеллигенции» – относительно сытого и спокойного существования в согласии с властями во времена его, Звиада, диссидентства. Его конфликт с ними в дальнейшем рассматривался как «травля интеллигенции», служившая лишним доказательством диктаторской сущности режима Гамсахурдия.
Надо признать, что после своего всенародного избрания Гамсахурдия несколько переменился в своем поведении. Он полюбил пышность, помпезные военные смотры, торжественные официальные выступления, начал ездить на черных лимузинах, откровенно любовался тем, чего достиг он сам, его партия, его народ. Его обвиняли в самовольных кадровых перестановках, его жену Манану Арчвадзе – во вмешательстве в государственные дела; не оставили без критики и издание в его правление собрания сочинений Константинэ Гамсахурдия, уже давно почти не печатаемого. Впрочем, все парады и торжественные выезды продолжались недолго, от силы три – четыре месяца; после августа Гамсахурдия было уже не до того.
Пока же грузинский президент мог пренебрегать нападками; народ поддерживал его и склонен был извинить ему такое поведение. Политика «хлеба и зрелищ» оставалась на повестке дня; дешевизна хлеба не казалась пустяком в условиях зарождающихся рыночных отношений, официально введенных 14 июня 1991 года. Фактически они ограничились возникновением множества мелких кооперативов, коммерческих предприятий, введением в практику бартерных отношений и т.п. К концу правления Гамсахурдия его начали критиковать за торможение земельной реформы и препятствование реформам рыночным; некоторые обвиняли его в стремлении законсервировать сложившиеся структуру хозяйства и государственный строй в целом, чтобы установить автократический режим. Насколько эти обвинения были справедливы, мы увидим ниже.
Летом 1991 года грузины добились временного разрешения нескольких национальных конфликтов в свою пользу, но не без компромиссов. В частности, был решен аварский вопрос. Аварцы после победы Гамсахурдия на выборах уже ни на что не надеялись: весь этот год продолжалась блокада аварских сел, избиения жителей, поджоги домов. Правительство Дагестанской АССР вынудило грузинское правительство разделить материальную ответственность. По договору, уезжающие из Грузии аварцы расселялись на территории зимних кизлярских пастбищ, давно уже арендуемых Грузией у Дагестана: здесь постоянно жили грузинские семьи, эвакуированные летом 1990 года во время аварско-грузинских столкновений в Кварельском районе. Грузия обязывалась оплатить аварцам транспортные расходы и стоимость покинутых домов, поставлять в Дагестан стройматериалы и технику для строительства новых домов для переселенцев. Впечатление от самого факта этой депортации осталось довольно тягостное. Впрочем, не все аварцы покинули Кахети при Гамсахурдия. Из Грузии продолжали уезжать – преимущественно в Россию – осетины, русские, вообще представители «русскоязычного» населения. Русские в Грузии ощущали на бытовом уровне неприкрытую враждебность, подвергались нападениям, оскорблениям, дискриминации.
В Аджарии кризис разрешился в июле 1991 года: на выборах в Верховный Совет автономной республики победу одержала региональная организация «Круглый стол – Свободная Грузия», но парламент возглавил Аслан Абашидзе, прямой потомок владетельных князей, правивших Аджарией пять веков, противник упразднения автономии. Ему было суждено превратиться в общенационального (для аджарцев) лидера, пережить своего патрона и превратить свою республику в полунезависимое государство. Что же касается Абхазии, то грузинская сторона после долгих и сложных переговоров[4] согласилась на устройство Верховного Совета по квотному принципу: из 65 депутатских мест 28 получали абхазы, 26 – грузины, 11 – представители других национальностей. Официально оговаривалось, в каких избирательных округах будут выдвигаться кандидатами только абхазы, в каких – только грузины и т.д. Конечно, такая система представлялась искусственной и противоречила общепринятым нормам свободных выборов, но только она обеспечивала абхазам реальную государственную автономию, и такой компромисс единственно мог компенсировать абхазам их малочисленность в республике вследствие сталинской колонизации. Абхазы, таким образом, получали в парламенте простое большинство, но даже при поддержке 11 депутатов остальных национальностей – не две трети голосов (так как грузины имели больше трети). Официально эта система была утверждена 27 августа 1991 года, то есть уже после ГКЧП и мятежа Китовани. Выборы были назначены на 22 сентября.
За этот компромисс на Звиада Гамсахурдия позднее обрушивались самые гневные упреки со стороны ультрапатриотов. Его обвиняли в недальновидности и в потворстве сепаратистам. Видимо, президент не только реально оценил возможности грузинской армии на опыте осетинской войны, но и начал понимать, что силой решать национальные вопросы бесперспективно. Однако официальная риторика по адресу мятежных осетин не изменилась, война в Осетии продолжалась, все более принимая затяжной, позиционный характер.
Летом 1991 года Гамсахурдия продолжал активную дипломатическую работу, стараясь установить контакты прежде всего с Прибалтикой, заключил более тесные договоры о дружбе с азербайджанским президентом Аязом Муталибовым (12 июля), главой Верховного Совета Армении Левоном Тер-Петросяном (27 июля). Он не оставлял своей давней идеи создания Кавказского дома путем объединения в ходе борьбы с Центром всех закавказских и северокавказских республик в некое подобие Евросоюза, основанного на кавказских традициях. Но Москва, конечно, в то время не допустила бы возникновения такого сообщества, да и сам Гамсахурдия своим осетинским походом практически похоронил идею Кавказского дома, какого бы мнения на этот счет он сам ни придерживался.
Примечания
[1] Стоит вспомнить, что и о классической афинской демократии Перикла справедливо говорили: «На словах это была демократия, на деле правление одного человека», что (в сравнении с Гамсахурдия) Перикл проводил не менее агрессивную внешнюю политику, а его практика расселения колонистов – клерухов – держалась на военной силе и для подчиненных Афинам городов была очень тяжела; что стоило Периклу потерпеть несколько поражений в Пелопоннесской войне, он был отстранен от власти, оштрафован на крупную сумму, и, может быть, ему повезло вовремя умереть от эпидемии.
[2] В Южной Осетии выборы не состоялись. В Абхазии же не голосовали только «абхазские» Гудаутский район и город Ткварчели. Впрочем, грузины предусмотрели для желающих принять участие в голосовании возможность сделать это в селе Ахалсопели Гудаутского района, а для жителей Очамчирского района – в самой Очамчире.
[3] Но не за идею создания «единого, неделимого» (то есть унитарного) государства, а только за негуманные способы ее воплощения в жизнь.
[4] Народный Форум Абхазии предлагал ранее проект двухпалатного парламента. Нижняя палата по этому проекту состояла из пяти равных по числу депутатов представительств крупнейших общин (грузинской, абхазской, армянской, русской и греческой); абхазская фракция получала бы право вето при решении вопросов, затрагивающих национальные права абхазов. Однако звиадисты отвергли этот проект, опасаясь создать прецедент для самой Грузии с ее многочисленным армянским, азербайджанским и русским населением: о подобной схеме устройства грузинского парламента, конечно же, не могло идти и речи.
17. ОППОЗИЦИЯ ДВУХ ТЕНГИЗОВ
Прежде чем говорить о главной причине падения Гамсахурдия, нужно сказать и о второстепенных, также немаловажных. Одной из них было поражение на фронте. Несмотря на то, что жестокие обстрелы Цхинвала, Знаура и других осетинских городов стали обыденным явлением, что десятки тысяч людей пополняли беженские лагеря в Северной Осетии, кампания 1991 года была проиграна. В военном отношении звиадисты были слабы, боевой техники у них было мало, профессионализмом гвардейцы в своей массе тоже не отличались. Генерал-«афганец» Ким Цаголов, еще в прошлом году фактически руководивший сопротивлением южных осетин, при поддержке других североосетинских деятелей создал в Алагире базу, из которой через Рокский перевал в Южную Осетию поступали боеприпасы, оружие, шли добровольцы. Осетины сами обстреливали снарядами села Горийского и других районов Грузии. Сколько бы грузинская пропаганда ни твердила о стоящем за спиной осетин Советском Союзе, было очевидно, что многотысячная гвардия Тенгиза Китовани не в силах сломить отчаянное сопротивление осетинского народа, и что главная причина ее неуспехов – в ней самой. Грузинская гвардия ясно показала свою плохую боеспособность, мало кто из гвардейцев обладал боевым опытом, и многие предпочитали не воевать, а грабить и наслаждаться властью над беззащитным мирным населением, как осетинским, так и грузинским. Мало-помалу стало понятно, что затягивание этой войны выгодно грузинской военной верхушке. Сила и влияние командующего Национальной гвардией неуклонно росли, и когда его чрезмерная самостоятельность стала угрожать власти президента,[1] вскрылись давно назревшие противоречия в недрах президентской команды, выявились расхождения целей Гамсахурдия и Китовани. Оба с одинаковым усердием организовывали поход в Южную Осетию, но если первому по политическим соображениям были необходимы победа и подчинение осетин, то второго вполне устраивала затяжная кампания: гвардейцы быстро поняли, что на войне можно делать хорошие деньги. Доходы поступали от продажи награбленного, от спекуляций оружием, наконец, напрямую – из тыла: правительство старалось платить гвардейцам зарплату, хорошо кормить и одевать их. Постепенно Тенгиз Китовани стал естественным союзником тех политических сил, которые были заинтересованы в затягивании осетинского конфликта, но с другой целью – дискредитации режима Гамсахурдия.
В августе 1991 года ближайший союзник Тенгиза Китовани в президентской команде – председатель правительства Тенгиз Сигуа – открыто выступил против президента по вопросу экономических реформ. Конфликт быстро достиг такого накала, что Сигуа демонстративно подал в отставку и сразу же вслед за этим скрылся. Было очевидно, что за ссорой скрывается нечто большее, чем разногласия по экономическому вопросу, хотя и они имели немаловажное значение. Сигуа обвинил Гамсахурдия в замораживании рыночных реформ, в частности, приватизации, нежелании решать земельный вопрос (уже упоминавшийся намек на попытки президента сохранить старый государственный строй). Заметим, однако, что рыночные реформы в тогдашней Грузии, как и в других союзных республиках, означали раздел доходов, ранее направлявшихся в общесоюзную казну, между группировками нуворишей. Когда же ряд лиц из ближайшего окружения Гамсахурдия выразил желание участвовать в этом дележе, президент воспротивился им и тем вызвал их недовольство. Конечно, в его стараниях сохранить государственный контроль над экономикой можно было усмотреть своекорыстный интерес: стремление укреплять центральную, т.е. собственную, власть. Но нельзя не признать разумными его резкие высказывания по поводу быстро расплодившихся кооперативов, коммерческих предприятий и бирж, созданных и функционировавших исключительно для различных спекуляций.
К чему привели рыночные реформы даже в самодостаточной России, общеизвестно; для Грузии же они были гибельными и привели бы к краху экономики (что и произошло впоследствии, после свержения Гамсахурдия) а следовательно, к потере самостоятельности. Гамсахурдия не выступал против реформ, он только подчеркивал, что не следует с ними торопиться, и сохранение государственного контроля над крупными предприятиями на переходный период лучше «шоковой терапии». Надо было выбрать что-то одно – эксперименты с экономикой или борьбу за независимость.
Трагичность положения Гамсахурдия заключалась в том, что он должен был вести борьбу сразу за все, что обещал перед приходом к власти – и за независимость, и за территориальную целостность, и за передел всего существующего строя, в то время как его единственной опорой был грузинский национализм. Когда же надежды на легкое построение «малой империи» развеялись при поражении в Южной Осетии, а коррупционеры натолкнулись на сопротивление в своих планах, он стал не нужен, более того – неуместен на грузинском троне. Он был идеалистом, оказавшимся на вершине власти, и как любой идеалист в такой ситуации, пролил немало крови. А искренность свою он доказал в свои последние дни, два с половиной года спустя в мингрельских лесах.
+ + +
События 19 – 21 августа 1991 года в Советском Союзе описаны достаточно хорошо, но в Грузии они до сих пор окутаны завесой тайны, неясностей и домыслов. По сути, полностью достоверно лишь то, что Тенгиз Китовани 19 августа встал в оппозицию Гамсахурдия, а значительная часть Национальной гвардии вышла из повиновения президенту. Современная же версия о поддержке Звиадом Гамсахурдия ГКЧП страдает неточностями и противоречит элементарной логике. На что мог надеяться непризнанный президент непризнанного государства, вступив в союз с опаснейшими врагами его и его партии? В лучшем случае – на новую замену тюрьмы на ссылку. Не мог он рассчитывать и на укрепление своей «диктатуры» – его власть основывалась на антимосковской пропаганде. Следовательно, переговоры с ГКЧП был для Гамсахурдия лишь тактическим ходом, но они дали его бывшим союзникам великолепный предлог для оправдания последующего переворота.
Многие лидеры, поддержавшие ГКЧП, продолжали благополучно править и не подвергались остракизму ни со стороны Ельцина и его правительства, ни со стороны российских демократов. Напротив, целый ряд деятелей, выступивших против «путча», вскоре сошел со сцены (Витаутас Ландсбергис в Литве, Юрий Мешков в Крыму, Джохар Дудаев – в Чечне). Но именно попытки договориться с ГКЧП сыграли главную роль в падении Гамсахурдия.
После ухода премьер-министра Сигуа в подполье президент Грузии еще продолжал делать вид, что ничего особенного не произошло и что правительственный кризис удастся преодолеть без особого труда. На 19 августа был назначен суд над Торезом Кулумбеговым, который не подозревал, что этот день станет началом нового периода в истории Грузии, который в конечном итоге принесет ему свободу. Когда утром 19-го мир узнал о заговоре ГКЧП, Грузия напряженно ожидала реакции своего правительства и президента. В стране были люди, готовые подняться на вооруженную борьбу против новой власти, но многие понимали, что в случае ее утверждения в Москве и подчинения ей Советской Армии шансов на победу практически нет: уровень боеспособности грузинской Национальной гвардии показала югоосетинская кампания, независимость Грузии не признала ни одна страна мира, а режим ГКЧП в случае победы довольно скоро был бы признан Западом. С другой стороны, Гамсахурдия не мог не увидеть, что сопротивление новые хозяева Кремля встретили хоть и не массовое, но решительное, не исключалась возможность длительной гражданской войны по всему СССР, поэтому он предпочел пойти на переговоры с новой властью.
Московский переворот очень неудачно совпал с ослаблением грузинского правительства. Гвардия уже находилась в натянутых отношениях с президентом. Снова сплотить политическую верхушку можно было бы только всеобщим восстанием против СССР, однако оно неминуемо привело бы к большой крови. Национальная гвардия насчитывала в то время 15 тысяч человек; командование ЗакВО могло немедленно развернуть против нее силы, вчетверо превосходящие ее только по численности. Вооружением, дисциплиной и военной выучкой грузинская гвардия далеко уступала советским войскам. Командиры ЗакВО сами подтверждали – уже после падения ГКЧП – что не сомневались в исходе столкновения. Поэтому Гамсахурдия 19 августа встретился с командующим ЗакВО Валерием Патрикеевым (сменившим ранее Родионова) и заместителем министра обороны СССР Владимиром Шуралевым и заключил с ними следующий договор: президент Грузии выступит с обращением к населению и призовет сохранять спокойствие, Национальная гвардия будет преобразована в спецподразделения МВД СССР и выведена за город, а военные, в свою очередь, воздержатся от насильственного восстановления советского порядка. Существует версия, что первоначально Гамсахурдия даже хотел бежать в горы и начать партизанскую войну, а на переговоры с советскими военными его уговорил пойти глава Аджарии – Аслан Абашидзе. Как бы то ни было, Гамсахурдия решился на компромисс.
Выступив по телевидению, президент призвал нацию соблюдать спокойствие и сохранять выдержку. Он произвел впечатление человека скованного и не похожего на самого себя. Многие были сильно удивлены его призывами, но никаких эксцессов в этот день не последовало, и вся Грузия осталась спокойной. Нужно сказать, что для грузинских националистов как члены ГКЧП, так и Горбачев, власть которого отстаивали Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, Шеварднадзе, были врагами, противниками независимости Грузии. Так что грузины не горели желанием восставать в поддержку Михаила Горбачева против Геннадия Янаева.
Но взбунтовались новорожденные «части МВД» под командованием Китовани. Судя по всему, Гамсахурдия попытался использовать сложившееся положение для смещения ставшего опасным командующего гвардией. Но Тенгиза Китовани нельзя было упрекнуть в трусости и нерешительности: он не колеблясь пошел на разрыв с президентом. Собрав тбилисский гарнизон гвардии, он обвинил президента в сговоре с советскими властями и военным командованием, после чего во главе 5-тысячного отряда ушел в леса Рконского ущелья, в 80 километрах на запад от Тбилиси. В ответ Гамсахурдия издал указ о снятии Тенгиза Китовани с поста командующего гвардией.
На следующий день, 20 августа, Гамсахурдия решился открыто выступить против ГКЧП. Он призвал народы и правительства Запада, прежде всего США, срочно признать провозгласившие себя независимыми советские республики, в которых «парламенты и президенты избраны народом». Заметим, что ночь с 20 на 21-е августа, когда решилась судьба ГКЧП, еще была впереди.
Когда же 21 августа ельцинисты одержали победу, в числе главных победителей оказался смертельный враг Звиада – Эдуард Шеварднадзе. Общеизвестна его роль в борьбе с ГКЧП, но остается спорным вопрос, насколько он рисковал. Так, сами «путчисты» спустя какое-то время вышли из тюрьмы, а потом были амнистированы. Сомнительно, чтобы высокопоставленным сторонникам Горбачева угрожала более серьезная опасность. Теперь на Шеварднадзе смотрели как на героя, его восхваляли и на Западе, и в России – демократы-победители. А в российской прессе уже начали появляться статьи и заметки о предательстве Гамсахурдия в дни путча, его поддержке ГКЧП, о «восстании» против него народа. Но если в отношении других, в том числе и более лояльных к ГКЧП политических деятелей, эти обвинения мало-помалу блекли и глохли, то Гамсахурдия так и не вышел из-под огня критики, хотя уже отмечалось, что отношение к ГКЧП не стало всеобщим критерием оценки политиков.[2]
Итак, за всеобщим неприятием Гамсахурдия стояло что-то большее, чем справедливый гнев поборников демократии. И это «что-то» можно четко назвать своими именами. После переворота ГКЧП и последовавшего запрещения КПСС Горбачев потерял твердую почву под ногами и остался только президентом разваливающегося на глазах Советского Союза, приговор которому положила вскоре «полоса признаний» независимости союзных республик. А желающих принять участие в разделе Советского Союза на удельные княжества было более чем достаточно. При этом один из главных организаторов «демократической революции» – Шеварднадзе – остался не у дел. Он еще полгода принимал участие в политической жизни СССР, но не мог не видеть его близкого конца. Логика последующих событий позволяет с определенностью утверждать, что сразу после августовских событий Шеварднадзе установил прочные контакты с грузинской оппозицией и начал активную политическую игру с целью свержения звиадистов в Грузии. Неизвестно, когда, как и при каких обстоятельствах было договорено, что за свои услуги Шеварднадзе получит Грузию в удел, но анализ последующих событий неопровержимо доказывает существование такой договоренности.
Примечания
[1] Здесь нужно упомянуть, что при наборе рекрутов для армии Китовани действовал самостоятельно, и при нем в 1991 году в гвардию было принято много бывших «мхедрионцев».
[2] Поведение грузинского президента очень напоминали действия украинского лидера Леонида Кравчука: утром 19 августа он встретился с генералом Варенниковым, потребовавшим не сопротивляться решениям ГКЧП – в обмен на невведение чрезвычайного положения на Украине; после этого Кравчук призвал народ к спокойствию и выдержке, а 20 августа – как и Гамсахурдия – решился все же выступить с осуждением Комитета.
18. НАДЛОМ
За несколько дней августа власть Звиада Гамсахурдия серьезно поколебалась. К старой, легальной политической оппозиции добавилась новая, которую возглавили бывший премьер-министр и бывший командующий армией. Мятежные гвардейцы Тенгиза Китовани не собирались выходить из Рконского ущелья, где они расположились лагерем. По-прежнему скрывался Тенгиз Сигуа. Старая же оппозиция немедленно пошла на союз с мятежниками, хотя и понимала, что выиграть борьбу за власть нельзя без поддержки России, пусть теперь демократической, той самой России, которую грузинские оппозиционеры привыкли обличать как первого врага.
Уже 21 августа члены Национально-демократической партии Георгия Чантурия попытались организовать голодовку перед Домом правительства. Но их акция была сорвана собравшейся на митинг толпой сторонников президента, в которой чантуриевцы буквально растворились. Митинг звиадистов продолжился, поскольку в условиях мятежа Китовани они считали себя обязанными защитить президента; зазвучали призывы к решительным действиям. В ту же ночь сторонники президента заняли большую часть зданий, принадлежащих оппозиционным партиям. Эти события показали не только решительность приверженцев Гамсахурдия, но и не ослабевшую поддержку его народом. Конечно, нельзя понимать под народом тех, кто захватывал здания и вообще вел себя агрессивно: это были рьяные поклонники президента, особенно же поклонницы – «черные колготки». К тому времени в Грузии черные колготки для женщин стали тем же, чем для мужчин – кожаные пальто: частью национальной моды, а поскольку именно грузинки в подавляющем большинстве обожали президента, его сторонниц стали обобщенно называть «черными колготками». Они играли громадную роль во всех политических манифестациях еще задолго до описываемых событий, сейчас же вели себя особенно отчаянно и могли наброситься с кулаками даже на вооруженных гвардейцев. Этому вообще не следует удивляться, если вспомнить, что наивысшего военно-политического расцвета Грузия достигла во времена правления царицы Тамары.
Подавляющая часть грузинского народа не отступилась от президента и не сочла его действия изменой. И несмотря на все более усиливающиеся нападки на него со стороны оппозиционеров, грузины понимали, что подтолкнуло их лидера пойти на договор с Москвой: он поступал уже не как ораторствующий диссидент, а как государственный деятель, чья профессия – темная подковерная борьба. Видимо, эта эволюция отразилась и на позиции Гамсахурдия в национальном вопросе: если зимой 1990-го он росчерком пера упразднил Южную Осетию, то летом 1991-го предпочел договориться с Абхазией, сознавая, что с «экстремистами-сепаратистами» вполне можно договориться.
Заметим также, что даже самые ярые поклонники Гамсахурдия приветствовали именно его идеи, а не его личность, и мало кто простил бы ему измену. Но даже Китовани позднее вменял ему в вину прежде всего попытку распустить гвардию, а Сигуа – противодействие пресловутым экономическим реформам; позднее, во время частых поездок в Москву, начавшихся после его отставки, он пытался собирать на Гамсахурдия дополнительный компромат, связанный с августовскими событиями (но ничего существенного не собрал). О настроении не только грузинского общества, но и мятежной гвардии наглядно свидетельствуют слова самого Тенгиза Китовани: «Если бы я своим ребятам сказал, что надо свергнуть Гамсахурдия, они бы затоптали меня. Надо было показать, на что способен президент», то есть спровоцировать его на применение силы. Недостатка в желающих взять на себя эту благую задачу не было: «старая оппозиция» активизировалась сразу, едва только верховную власть пошатнул мятеж гвардии.
Звиад Гамсахурдия некоторое время еще пытался не обращать внимания на критиков и старался использовать происходящее в России в интересах Грузии и своей партии. 26 августа грузинский парламент запретил Компартию Грузии, равно как и все «коммунистические объединения», а также национализировал ее имущество; 7 сентября в городах и селах Грузии были созданы ликвидационные комиссии, призванные в кратчайший срок провести в жизнь эти постановления. 27 августа Гамсахурдия преобразовал правительство в кабинет министров во главе с премьер-министром Виссарионом Гугушвили, назначенным ранее на место Сигуа. Август принес звиадистам еще одну долгожданную победу – независимость Республики Грузия признала Румыния. Но внутриполитическая ситуация сложилась не в пользу президента: именно сейчас, когда у Гамсахурдия появилась реальная возможность добиться независимости и преподнести ее народу от своего имени, оппозиция мертвой хваткой вцепилась в штурвал государственной власти и стала вырывать его. Все четыре последних месяца правления Гамсахурдия его руки были скованы, и никаких реформ ему уже не удалось провести.
Усложнились и задачи звиадистов в сфере официальной пропаганды. С приходом к власти «демократов» и ликвидацией КПСС как будто исчезла (или во всяком случае ослабла) опасность для свободы Грузии со стороны «имперского центра». Доказывать же наличие подпольных интриг против грузинского правительства со стороны Шеварднадзе Звиаду Гамсахурдия было труднее. Пока что «новая оппозиция» действовала как бы сама по себе. Уже позднее Тенгиз Китовани открыто выдвинул лозунг: «Грузия – форпост России на Кавказе» и привлек на свою сторону русских военных обещанием не требовать вывода частей ЗакВО из Грузии. Хотя отставленный заодно с Сигуа министр иностранных дел Георгий Хоштария был известен как открытый приверженец Шеварднадзе, Сигуа в этот период не дал повода связать свое имя с московским претендентом (он вообще был известен как убежденный антикоммунист). Подозрения Гамсахурдия подтвердились слишком поздно, когда изменить ничего уже было нельзя.
Наступление на диктатуру «старая оппозиция» начала 2 сентября 1991 года, когда национал-демократы организовали митинг у Дома кино на проспекте Руставели с требованием отставки президента и нового кабинета министров и проведения перевыборов в парламент. Митингующие вели себя довольно агрессивно, и нет ничего удивительного в том, что прибывший грузинский ОМОН заработал дубинками. В ответ в милиционеров полетели заранее припасенные булыжники и тому подобные «уличные снаряды». Началась стрельба – оружием к тому времени обзавелись в Грузии многие. По чистой случайности никто не погиб, но было ранено тридцать человек. Обстановка в столице сразу накалилась. Начиная со 2 сентября сторонники Чантурия постоянно проводили бурные митинги в центре Тбилиси; звиадисты собирали свои митинги, представители обеих сторон объявили на проспекте Руставели голодовки протеста. Когда же 7 сентября Гамсахурдия приказал префектам обеспечить безопасность митингующих звиадистов, Китовани заявил, что в случае нового побоища ОМОНа с демонстрантами выступит на стороне последних.
От Чантурия не отставали прочие оппозиционеры. У здания штаб-квартиры Партии национальной независимости Ираклия Церетели началась сидячая акция протеста, были воздвигнуты баррикады, а на митинге 11 сентября учрежден «Координационный совет», выдвинувший требования об отставке Гамсахурдия, временном упразднении президентского поста, созыве Национального съезда и назначении новых выборов. На следующий день бастующие журналисты, требующие «свободы слова», заблокировали здание Госдепартамента по телевидению и радиовещанию, затем к ним присоединились сторонники «старой оппозиции»; наконец, мятежные гвардейцы Тенгиза Китовани оставили Рконское ущелье, вошли в Тбилиси и присоединились к манифестантам. Звиад Гамсахурдия располагал превосходящими по численности военными силами – мятежные гвардейцы насчитывали менее 5 тысяч человек, – но он не решался применить их против своего же народа, развязать гражданскую войну: это означало бы крушение всех планов, тяжелый удар по его авторитету. Ведь формально Грузия еще оставалась в составе Советского Союза, распускать его никто не собирался, а базы ЗакВО были разбросаны по всей республике, и Гамсахурдия не мог решиться уничтожить грузинскую армию в братоубийственной резне. Он выжидал, продолжал пропаганду национального единения, указывал, что происходящее на руку прежде всего врагам грузинской независимости. Видя, что в российской и общесоюзной прессе распространяется все больше порочащих его сплетен, он пошел ва-банк: запретил печатать в Грузии все московские газеты, приказал отключить программу Центрального телевидения СССР. Его надежды на выход из кризиса были небеспочвенными. Звиадисты были многочисленны по-прежнему, «старая» и «новая» оппозиции еще не заключили тесного союза, а пытались использовать друг друга в борьбе против правительства. В мятежной гвардии падала дисциплина. Впоследствии некоторые гвардейцы, как рядовые, так и офицеры, снова перешли на сторону Гамсахурдия
События 2 сентября на проспекте Руставели были засняты известным кинодеятелем Георгием Хаиндрава; пленку взялся лично отвезти в Москву сам лидер НДПГ Чантурия, дабы продемонстрировать демократической общественности диктаторскую сущность грузинского режима. Однако не успел самолет с Чантурия (и его супругой Ириной Саришвили) на борту подняться в воздух, как ему было приказано снова приземлиться. Самолет сел с полными баками топлива, что могло привести к катастрофе, но обошлось; Чантурия вывели из самолета, арестовали и препроводили в тюрьму. Это произошло 16 сентября. Сам Хаиндрава был арестован днем позже за попытки снять другую такую же батальную сцену, что и вызвало праведный гнев грузинской интеллигенции – впервые подвергся заключению подлинный деятель культуры.
Несмотря на предотвращение миссии Чантурия, Гамсахурдия был подавлен попыткой одного из лидеров «старой оппозиции» апеллировать к Москве. Видимо, поэтому он пошел на уступки 17 сентября, когда проспект Руставели был перекрыт баррикадами и движение по нему прекратилось, а здание теледепартамента снова блокировано демонстрантами и гвардейцами. Власти разрешили показать по телевидению обращение скрывающегося Сигуа, в котором тот подверг президента критике и потребовал его отставки. С этого дня оппозиция фактически установила контроль над государственным телевидением. Гвардейцы Китовани охраняли митингующих у теледепартамента, верные Гамсахурдия части – Дом правительства. Все ощущали нависшую над Тбилиси угрозу междоусобицы. 21 сентября в знак протеста против конфронтации между грузинами совершил акт самосожжения молодой врач Гия Абесадзе: в предсмертной записке он заявил о реальной возможности гражданской войны на горячо любимой им родине.
В ночь с 21 на 22 сентября правительственные войска освободили от баррикад проспект Руставели. Гвардейцы Китовани отступили от телецентра, но его пикетирование продолжалось. Китованцы явно уступали правительственной армии; в их укрепленном лагере на горе Шавнабада на юго-западной окраине Тбилиси, ставшем их главной базой после выхода из ущелья, не было ни танков, ни бронетехники, ни хорошей артиллерии. Численность мятежников оставалась невысокой. Из других вооруженных формирований на стороне мятежников выступили военизированные части «Общества Мераба Костава», их командиром был Важа Адамия, один из активнейших участников югоосетинского конфликта (в рядах «Общества Мераба Костава» преобладали выходцы из грузинских районов, прилегающих к Южной Осетии). «Мхедрионцы» оставались в подполье и не пытались поддержать мятеж гвардии – ведь Китовани еще несколько месяцев назад разгонял их организацию и арестовывал Джабу Иоселиани.
После того, как 25 сентября мятежники попытались захватить Тбилисское управление электросети и в схватке погибло несколько человек, группа жителей города Зугдиди обратилась в главное управление Национальной гвардии с требованием переодеть их в военную форму (оружие у всех уже имелось) и отправить в Тбилиси для оказания помощи президенту в поддержании порядка. Им не было отказано. На следующий день около тысячи зугдидцев записались в добровольческий отряд, и такие же отряды начали создаваться в городах Сенаки, Чхороцку, Цаленджиха, Абаша, Поти, Гали, Очамчира, Сухуми, Рустави, Телави, Лагодехи. Обращает на себя внимание, что в первых восьми городах, а также в Зугдиди эти отряды формировались из мингрелов: они единодушно были готовы защищать власть своего земляка. Командующим Национальной гвардией вместо Китовани в сентябре 1991 года был назначен мингрел – майор Вахтанг Кобалия, с января 1991 года воевавший в Южной Осетии в должности командира батальона.
Вечером 26 сентября войска президента захватили без боя почти пустой лагерь Китовани в Шавнабада (выбрав момент, когда гвардейцы отвлеклись на какие-то другие дела). После этого Звиад Гамсахурдия предложил оппозиции переговоры, а 30 сентября – амнистию (указ об освобождении от уголовной ответственности всех участников антиправительственных акций, сдавших оружие до 12 часов 3 октября). В этот же день на митинге он призвал отправиться к теледепартаменту, чтобы договориться с ними о мире. «Мы их победим, но они побеждены не будут, они победят вместе с нами. Да, мы победим их любовью. Они стреляют в нас, а мы будем бросать в них цветы и цветами победим их» – заявил Гамсахурдия. С митинга огромная масса народа двинулась к митингующим у теледепартамента – там стояло около 5 тысяч человек. Но чуда не произошло, и единственным положительным результатом было то, что участники переговаривались мирно и так же мирно разошлись.
+ + +
В конце сентября 1991 года в Абхазии состоялись выборы в парламент, которому предстояло стать единственным легитимным органом власти. Абхазская Компартия, поддержавшая 19 августа ГКЧП, была также запрещена и выбыла из игры как единая сила (впрочем, избранные депутаты были в значительной степени бывшими, а то и действующими коммунистами). Предвыборная агитация велась напряженно: будущее зависело от личности каждого депутата, поэтому как абхазы, так и грузины выдвигали самых энергичных и эрудированных деятелей; многие снимали свои кандидатуры в пользу более популярных кандидатов, жертвуя личными амбициями. Наибольшую активность избиратели проявили в «абхазских» избирательных округах, наименьшую – в «грузинских», несмотря на то, что на 26 «грузинских» мест претендовало свыше 130 кандидатов, на 28 «абхазских» – 56 кандидатов, на 11 остальных – 39. Знаменательно, что именно местные представители грузинской «старой оппозиции» выступали с призывом бойкотировать выборы, расценивая введение депутатских квот как «апартеид». Их призыв почти не нашел отклика у грузинского населения Абхазии: ведь большинство его составляли мингрелы, сохранившие верность Гамсахурдия. Но примечательно, что еще только поднимающая голову оппозиция уже заняла по отношению к абхазам более жесткую позицию, чем обличаемый ею «диктатор».
19. ЧУДОВИЩНАЯ КОАЛИЦИЯ
«Вот, например, якобы наши силы напали на поселок
Шавнабада, на лагерь гвардейцев Тенгиза Китовани.
Ну, во-первых, это никакие не гвардейцы,
это бывшие гвардейцы, сегодня – бандиты...»
Звиад Гамсахурдия.
Телемост Москва – Тбилиси.
10 ноября 1991 года.
Срок ультиматума истек, а мятежники разоружаться не собирались, хотя по-прежнему были слишком слабы для свержения Гамсахурдия. Поэтому в ночь с 3 на 4 октября гвардейцы Китовани покинули Тбилиси и, выйдя из города (при этом имели место столкновения с войсками Гамсахурдия и появились новые раненые), расположились близ его восточной окраины, у Тбилисского водохранилища – так называемого Тбилисского моря. Здесь они заняли территорию профсоюзного учебного центра и основали новый лагерь, ставший главной базой антиправительственных сил.
Вечером 4 октября к зданию парламента подошла большая колонна демонстрантов во главе с Ираклием Церетели, пресс-секретарем НДПГ Ириной Саришвили, бывшим первым секретарем запрещенной грузинской Компартии Джемалом Микеладзе, бывшим секретарем райкома Сандро Кавсадзе. Звиадисты собрали контрмитинг. Тогда люди Церетели ворвались в несколько зданий вокруг правительства, затем атаковали само здание. Между манифестантами с обеих сторон произошел ряд стычек с применением автоматического, холодного и даже химического оружия (отравляющего газа). Всего 4 – 5 октября был ранен 81 человек, один из них умер. Однако гвардейцы Китовани не возобновляли антиправительственных действий. В свою очередь, Гамсахурдия не предпринял решительных мер против оппозиции гражданской, и в последующие дни октября в Тбилиси восстановился относительный порядок. Пикетирование теледепартамента прекратилось. 5 октября сессия грузинского парламента приняла обращение к населению Грузии с призывом проявить чувство ответственности и воздержаться «от любых насильственных действий». Во время заседания у здания парламента стоял большой митинг звиадистов, и его участники требовали официально объявить события последних дней как попытку государственного переворота, а инцидент в ночь с 4 на 5 октября – попыткой разгона парламента и свержения президента. Гамсахурдия было на кого опереться в «наведении порядка», но он не сделал этого, равно как и не разгромил мятежников на Тбилисском море – не хотел запятнать свои руки таким большим кровопролитием. Как оказалось, он совершил роковую ошибку – позже у него уже не хватило сил для борьбы с Китовани.
Обращает на себя внимание состав предводителей манифестантов, атаковавших Дом правительства. Плечом к плечу с интеллигентами из «старой оппозиции» выступали коммунисты, которые еще раньше открыто поддержали мятеж Китовани. Многие из них, как Сандро Кавсадзе, ранее составляли команду Эдуарда Шеварднадзе. Но существовала еще одна сила, вожди которой по вполне понятным причинам не появлялись ни на митингах, ни на баррикадах, но которая тем не менее сыграла одну из главных ролей в последовавших событиях. Это была мафия. Ее недовольство президентом возрастало пропорционально его усилиям по подчинению экономики государству и противодействию разворовыванию страны нарождающейся прослойкой нуворишей. Многие из «новых грузин» принадлежали к мафиозным структурам и вместе с тем были связаны с партийной номенклатурой, тесно сросшейся с мафией во времена Шеварднадзе: для нее Гамсахурдия был врагом номер один.[1] Почти все грузинские предприниматели были недовольны политикой самоизоляции: они знали, что смогут сколотить состояния только при сохранении тесных экономических связей с бывшей метрополией, в которой в это время зарождался «дикий капитализм». Американцы и европейцы еще не оказывали Грузии гуманитарной помощи, и прекращение дотаций из России приводило грузинскую элиту в уныние. Грузинские бизнесмены уже после распада Советского Союза с огорчением шутили: «Мы потеряли свою самую богатую колонию – Россию».
Всего вышеперечисленного было достаточно, чтобы мафия объявила президенту войну не на жизнь, а на смерть. Понятным представляется и сближение со сторонниками Китовани коммунистов, а в дальнейшем и новой буржуазии, и мафии как таковой. Правда, криминалитет получил несомненную выгоду от доходов с грабительской войны в Осетии, в которой преступники нашли много новых возможностей для обогащения. Однако дельцы понимали, что войны можно развязывать и вести без Гамсахурдия, тем более что агрессивная армия мародеров уже была создана, а цели ее командования начали расходиться с новой политикой Гамсахурдия, который намеревался воевать уже не со всеми подряд, а только с непокорными южными осетинами, тогда как во взаимоотношениях с Абхазией и Аджарией компромисс оказался вполне возможным.
Таким образом, осенью 1991 года окончательно сложилась антипрезидентская коалиция, в которой объединились совершенно разнородные силы: мятежные армейские части, интеллигенция, составлявшая «золотую оправу» оппозиции, коммунисты, нарождающаяся буржуазия и мафия. Похожая ситуация возникла в 1866 году в Румынии, когда для отстранения от власти основателя Румынского государства Александру Кузы на время объединились самые разнородные политические группировки – от ультраконсерваторов до либералов. Их союз получил название «чудовищной коалиции», которое в полной мере подходит и для оформившегося блока антизвиадистских сил.
Остававшиеся до решающего сражения два с половиной месяца были ознаменованы периодическими военными столкновениями в Тбилиси и его окрестностях. В Южной Осетии продолжалась позиционная война: грузины обстреливали осетинские города, осетины – грузинскую территорию: здесь бок о бок сражались против осетинских «сепаратистов» звиадисты и оппозиционеры. Осенью 1991 года обстановка по всей остальной Грузии оставалась спокойной, и чтобы объяснить вспышку гражданской войны в конце года, необходимо учесть еще несколько факторов.
Эдуард Шеварднадзе в этот период – во второй половине 1991 года, во время неуклонного распада Советского Союза и всеобщей неопределенности, – по-прежнему находился в гуще политической жизни. Одно время его имя называли в числе десяти кандидатов на пост генерального секретаря Организации Объединенных Наций, однако 19 ноября 1991 года он совершенно неожиданно для окружающих был назначен Горбачевым на только что учрежденную должность министра внешних сношений СССР. Предшественник Шеварднадзе Борис Панкин, назначенный министром иностранных дел после подавления ГКЧП, был отстранен фактически без всякого повода и отправлен послом в Великобританию. Причин смещения Панкина называли несколько и связывали их с его политической платформой, но скорее всего дело обстояло проще: Панкин попытался сломать заведенные при Шеварднадзе взаимоотношения в союзном МИДе, перенесенные им из Тбилиси, по принципу «ты – мне, я – тебе», навести здесь русский бюрократический порядок, что не понравилось некоторым влиятельным работникам МИДа. Шеварднадзе вновь оказался на вершине, но не мог не видеть, что СССР слабеет и что дни его сочтены.
Все это время Шеварднадзе неуклонно отвергал всякие предположения о своем возможном вмешательстве в грузинские дела, но утаить шило в мешке уже было нельзя. В конце октября 1991 года известный грузинский тележурналист Валерий Кварацхелия направил Шеварднадзе письмо с просьбой быть посредником между властью и оппозицией в деле нормализации ситуации в республике. Вскоре после этого Кварацхелия был арестован и привлечен по статье 242 Уголовного Кодекса, принятой специально в эти дни (участие в блокировании зданий государственных учреждений), затем освобожден – после того, как он объявил голодовку, а на телевидении возобновилась акция протеста. Отставленный министр иностранных дел Хоштария бежал из Грузии, опасаясь политических преследований за все ту же «шевардистскую» позицию. Еще в интервью иностранным журналистам в сентябре 1991-го Гамсахурдия на вопрос: «Считаете ли вы, что он (Шеварднадзе) претендует на власть, что он хотел бы стать президентом Грузии?» – ответил с убеждением: «Конечно, конечно, это он борется против меня, а эти оппозиционные группы борются за него».[2]
В своей статье «Неизвестный скульптор» грузинский журналист Акакий Микадзе приводит такие интересные сведения о деятельности Китовани после ухода его гвардии на Тбилисское море: «В октябре 1991 года в мастерской известного художника Зураба Церетели на Тверском бульваре состоялось его знакомство с Павлом Грачевым, которому уже прочили пост министра обороны. Согласно одной из версий, судьба Гамсахурдия решилась именно на этой встрече». Что ж, если не на этой, то на одной из подобных в осенние дни 91-го, в ходе челночных поездок Китовани и Сигуа в Москву. Упомянутая встреча вряд ли была праздной: Зураб Церетели уже тогда был близок московским правительственным кругам. Так или иначе в распоряжении людей Китовани начали появляться неизвестно откуда бронетехника, боеприпасы, самое современное оружие. Конечно, в демократической прессе категорически отвергалась возможность военного вмешательства Советской Армии во внутригрузинский конфликт, а если и высказывались такие предпосылки, то в форме опасения, что русских призовет на помощь... Гамсахурдия. Впрочем, до самого Нового года помощь Китовани со стороны ЗакВО не была явной; напротив, его люди формально оставались в конфликте с «русскими оккупантами» и время от времени делали набеги на советские склады оружия, где легко (даже подозрительно легко) захватывали необходимую военную технику. В эти месяцы они добывали оружие всеми правдами и неправдами, в частности, нелегально покупали его на деньги, предоставленные грузинской буржуазией (по каким соображениям – уже было сказано).
Гамсахурдия не желал сдаваться. На его стороне оставались часть гвардии, тбилисская милиция, республиканский ОМОН, вооруженный отряд зугдидцев и поддержка большинства грузин, особенно крестьянства. Он не только не собирался выпускать из заключения Чантурия и Хаиндрава, но и арестовывал новых, самых деятельных «подрывников»; помимо Кварацхелия, за решеткой оказались члены НДПГ Вано Хухунеишвили, Мамука Георгадзе и т.д. 22 октября сотрудники российского КГБ сняли с самолета на Тель-Авив Георгия Хоштария – согласно поступившей просьбе грузинского правительства, но руководство КГБ СССР спустя два дня принесло Хоштария свои извинения, объявив, что сотрудники госбезопасности аэропорта превысили свои полномочия. Лидер Партии национальной независимости Ираклий Церетели ушел в подполье; некоторые представители интеллигенции из «старой оппозиции» уехали в Россию, над другими (Реваз Чхеидзе, Лана Гогоберидзе, Эльдар Шенгелая) «нависла угроза ареста», в связи с чем президенту даже направила письмо в их защиту группа европейских кинематографистов. Впрочем, из интеллигентов никто больше арестован не был, большинство уже сидевших долго в тюрьме не задержалось, и при свержении Гамсахурдия в захваченном тбилисском изоляторе политзаключенных обнаружилось крайне мало (помимо Кулумбегова, Хаиндрава и еще нескольких, большинство составляли «мхедрионцы» Джабы Иоселиани, вместе с которыми было выпущено на волю множество уголовников).
Не оправдались и надежды Гамсахурдия на всемирное признание независимости Грузии. Даже признание ее со стороны Украины (в декабре 1991 года) подавалось как огромное достижение. Грузия признавала независимость каждой союзной республики, отделявшейся от СССР, но все больше правителей отворачивалось от грузинского лидера как от зачумленного, и утверждение «Гамсахурдия – диктатор» превратилось к концу года почти в аксиому. Но в эти месяцы у Гамсахурдия появился неожиданный друг, не очень сильный, но надежный и верный, оставшийся в прочном союзе с ним до самого конца.
Примечания
[1] 8 октября 1991 года на заседании парламента Грузии «после обстоятельного и эмоционального обсуждения» было принято постановление о лишении полномочий депутатов от Компартии Грузии. Оппозиционные фракции воздержались от голосования.
[2] Газета «Свободная Грузия», 12 сентября 1991 г.
20. БУНКЕР
«...Во время боев был один момент, когда у наших противников-гвардейцев кончились боеприпасы, и они решили даже кончить самоубийством, как вдруг кто-то из них заорал: «Наши друзья военные пришли к нам на помощь и привезли нам на КамАЗах оружие!» Понимаете, привезли целые «КамАЗы» оружия, пригнали новые БМП и БТРы. Сколько мы их БТРов ни уничтожали, у них появлялись все новые и новые. Они что, их рожали? Ясно, что их предоставлял им Закавказский военный округ. У нас даже отснято на видеопленке, как погиб один из водителей БТРа из числа солдат ЗакВО, который воевал на их стороне. А потом генерал Беппаев, заместитель командующего округом, прямо заявил об этом по Центральному телевидению: дескать, мы предоставили Госсовету танки, чтобы он навел порядок в Западной Грузии, и вдруг эти танки Т-72 оказались в Южной Осетии – как, мол, это так? Одним словом, все в соответствии с нашей поговоркой: если на вора все время смотреть, он проболтается трижды в день».
«Литературная газета», № 31, 29 июля 1992 г.
Интервью со Звиадом Гамсахурдия.
Победа Джохара Дудаева в борьбе за власть над Чечней в 1991 году была практически неизбежна. Ее предопределила и давняя непримиримая вражда чеченского народа к русской власти, и память о тринадцати годах ссылки, когда с административных карт исчезло само слово «Чечня», и международная обстановка, позволявшая чеченцам надеяться опять-таки на поддержку Запада, сперва дипломатическую, а в перспективе, может быть, и военную. В обстановке распада Советского Союза призыв Дудаева к борьбе за независимость привлек подавляющее большинство чеченцев, хотя мало кто из них мог представить, чем кончится эта затея. Между тем чеченцам было труднее претендовать на независимость, чем грузинам, азербайджанцам и любой другой из пятнадцати союзных наций СССР. Во-первых, Чечня была не союзной, а автономной республикой; во-вторых, численность чеченцев не достигала и миллиона; в-третьих, независимая Чечня представляла бы собой плацдарм, спускающийся с Кавказского хребта – южной границы РСФСР – на равнину, и это создало бы для Москвы серьезные геостратегические проблемы. То, что этот плацдарм при любом удобном случае будет использован какой-либо враждебной России державой, в Москве не сомневались, а в Чечне надеялись: только с помощью извне чеченцы могли завоевать независимость, если Россия не желала отпускать Чечню добровольно.
О том, каким противником могут стать чеченцы, в Кремле, вероятно, с самого начала догадывались. Еще Петр I, столкнувшись с чеченцами, оценил силу этой нации; и история Кавказской войны, и оборона Брестской крепости,[1] и восстания чеченцев в эпоху Сталина показали, насколько трудно сохранять господство над этим народом, который до прихода русских не подчинялся по сути вообще никому. Как только представилась очередная возможность отложиться от России, чеченцы воспользовались случаем, и на этот раз, в отличие от Кавказской войны, у нации нашелся вождь (имам Шамиль был аварцем, и чеченцы видели в нем лишь политического, но не национального лидера). В 1990 году чеченское национальное движение возглавил генерал авиации Джохар Дудаев, единственный в Советском Союзе чеченец-генерал, в 1944 году – году своего рождения – высланный вместе со своим народом в Казахстан. Встав во главе исполкома ОКЧН – Общенационального конгресса чеченского народа, – Дудаев пришел к власти быстро и неожиданно для многих.
В мае 1991 года Дудаев ушел из Советской Армии, а в августе возглавил сопротивление ГКЧП в Чечне, в то время как Верховный Совет Чечено-Ингушской АССР во главе с Доку Завгаевым поддержал переворот. Тем самым Дудаев немедленно привлек на свою сторону большую часть народа: победа ГКЧП означала для чеченцев угрозу подавления их национальных устремлений. Руководители ОКЧН собрали большой митинг протеста перед зданием Совета Министров; все эти три дня исполком ОКЧН подчинялся в своих действиях Белому Дому России. После победы Ельцина и Хасбулатова Дудаев получил не только удобную ситуацию для захвата власти в республике, но и моральное право на свержение Завгаева как сторонника ГКЧП. Однако Дудаев совсем не соответствовал Тенгизу Китовани – наоборот, он изначально рассматривал Гамсахурдия как союзника против России, а Китовани – как противника, поскольку тот опирался на союз с Москвой.
22 августа ОКЧН потребовал отставки Верховного Совета Чечено-Ингушетии, а после отказа начал формирование вооруженных отрядов – так называемой Национальной гвардии. К концу августа сторонники Дудаева захватили ряд административных зданий, взяли под контроль радио и телевидение. 3 сентября Верховный Совет Завгаева ввел чрезвычайное положение в Чечено-Ингушетии, но к тому времени вся республика уже подчинялась ОКЧН. 6 сентября гвардейцы ворвались в здание бывшего республиканского комитета партии и разогнали сессию Верховного Совета. Так совершилась чеченская революция. Завгаев подал в отставку, а исполком ОКЧН 15 сентября согласился (по предложению прибывшего из Москвы Руслана Хасбулатова) на создание коалиционного Временного Высшего Совета республики из 32 человек. Чеченец Хасбулатов был в это время главой российского парламента и по одному этому не мог поддерживать идею полной независимости Чечни, о которой уже открыто говорил Дудаев. Поэтому союза между Дудаевым и Хасбулатовым не возникло. Но пока продолжалась борьба сторонников и противников роспуска Советского Союза, Дудаев мог надеяться использовать борьбу Ельцина с Горбачевым (а потом Хасбулатова и Руцкого с Ельциным) для достижения своих целей.
Главной целью дудаевцев была легитимизация чеченской революции: ОКЧН начал работу по подготовке к новым выборам. Временный Высший Совет и Совет Министров Чечено-Ингушетии попытались было предотвратить приход сторонников независимости к власти путем всенародных выборов, объявили ОКЧН незаконным органом. Тогда лидеры чеченской революции в ночь с 7 на 8 октября свергли и Временный Высший Совет. После этого у национал-радикалов уже не было в Чечне сколько-нибудь серьезных противников. Какое-то время чеченцы не желали отделения Ингушетии: они настаивали на объединении чеченцев и ингушей, как очень близких народов, в единую в прошлом нацию – вайнахов. Но позднее, видя упорство ингушей в стремлении к самостоятельности и опасаясь союза последних с Москвой, они разумно уступили. 1 октября 1991 года дудаевцы объявили о разделе Чечено-Ингушетии на суверенную республику Нохчи-чо и Ингушетию в составе России. (официально Ингушская Республика была провозглашена 4 июня 1992 года). Земельного размежевания между Чечней и Ингушетией не произошло, спорные Малгобекский и Сунженский районы так и остались спорными. С русско-казачьим населением республики особой конфронтации пока не возникло, хотя бытового национализма не избежала и Чечня, и русские уже начали покидать республику из-за неприязненного к ним отношения. Но в первые месяцы правления Дудаева чеченцы в своем большинстве не проявляли враждебности к русским, и Дудаев не строил свою политику на национальной нетерпимости. Атаман грозненского отделения Терского казачества Георгий Галкин, председатель оргкомитета съезда русскоязычного населения в Грозном в 1991 году, говорил о Дудаеве так: «Я его хорошо знаю. Мы вместе работали в этническом совете, встречались за «круглым столом». Он умный человек. Дудаев никогда не допускал ни одного резкого слова в адрес русского населения и не принимал решений, унижающих нас. Однако Дудаев – это не весь исполком ОКЧН, не он один определяет политику национальных движений. Так что ярый национализм, который все чаще проявляет себя в республике, исходит не от Дудаева. Но и ответственности за это он с себя снимать не должен».[2]
27 октября в Чечне состоялись всенародные выборы президента. Несмотря на то, что здесь уже возник целый ряд оппозиционных партий, Джохар Дудаев одержал бесспорную победу: голосовало 72% избирателей, из них за Дудаева высказались 90,1%. Наделенный широкими полномочиями, президент сосредоточил в своих руках значительную власть.
В первые же месяцы после победы революции Дудаев установил дружеские отношения с правительством Гамсахурдия. Надо сказать, что Гамсахурдия, уже скованный мятежом Китовани, не решался выступить в поддержку Чечни слишком радикально; тем не менее звиадистская Грузия была потенциальным союзником Чечни против России и лучшим мостом к Турции, а значит, и к блоку НАТО. Как и Гамсахурдия, Джохар Дудаев выступал за создание «Кавказского дома», под которым он понимал союз кавказских наций, независимых от Москвы. Чечено-грузинский союз был вполне возможен, несмотря на грузино-осетинскую войну. Несмотря на то, что чеченцы и осетины входили в Ассамблею горских народов, отношения между ними были прохладные (впрочем, хотя чеченцы в вопросе о Пригородном районе поддерживали ингушей, они никогда не ввязывались в этот конфликт).
1 ноября 1991 года была провозглашена полная независимость Чечни – как от России, так и от Советского Союза. А 1 – 2 ноября в Сухуми состоялся III съезд народов Кавказа, в котором участвовали делегации от 13 народов. На съезде было принято решение об учреждении на базе АГНК[3] Конфедерации горских народов Кавказа – КГНК, провозглашенной 3 ноября 1991 года в селе Лыхны. Был избран Кавказский парламент (по три депутата от каждого народа), президентский совет (президент, 1-й вице-президент и по одному вице-президенту от каждого народа), а также Комитет кавказских сообществ и Третейский суд народов Кавказа. Столицей КГНК был объявлен Сухуми (штабы Конфедерации были организованы также в Нальчике и Грозном). Президентом КГНК стал Муса Шанибов (бывший глава Координационного совета АГНК), председателем парламента – Юсуп Сосламбеков, член парламента Чечни и исполкома ОКЧН, занявший также и пост министра обороны Чеченской республики.
Структуры Конфедерации горских народов были, как видим, внушительными и многообразными, однако официально они не признавались никем, и реальной властью Конфедерация не обладала. Цели и задачи КГНК сторонние наблюдатели трактовали по-разному: одни рассматривали ее как антироссийский союз сепаратистов, другие – как военную организацию, призванную отвоевать у Грузии республики, тяготеющие к северокавказскому сообществу. Возросшая активность кавказцев вызывала все большее беспокойство у российского правительства, поскольку они, объединившись, начали выдвигать старые претензии, казалось бы, уже давно забытые. К примеру, 4 ноября члены руководства КГНК приняли участие в 1-м съезде шапсугского народа и от его имени поддержали требование шапсугов о восстановлении Шапсугского национального района.[4] Когда же Ельцин 8 ноября ввел чрезвычайное положение в Чечено-Ингушетии, парламент и президентский совет КГНК объявили военное положение на всем Кавказе, повсеместно развернулась запись добровольцев. Кавказцы ясно дали понять, что они желают играть самостоятельную роль внутри будущего Российского государства, а чем больше укреплялась независимость Чечни, тем больше Москва должна была считаться и с Конфедерацией.
Ельцин должен был срочно решать, в каком направлении будет развиваться кавказская политика нового государства – Российской Федерации. В ноябре 1991 года попытка российского правительства решительно навести порядок в Чечне закончилась полным провалом. Жителям было приказано в три дня сдать все имеющееся оружие; в аэропорту Грозного высадился с транспортных самолетов отряд спецназа «Витязь», насчитывавший 1,5 тысячи человек; Грозненский МВД получил приказ арестовать «Дудаева и других членов ОКЧН» (т.е. даже не исполкома, а всего Конгресса). Но в ночь с 8 на 9 ноября на улицы и площади чеченской столицы вышло 200 тысяч человек; российские спецназовцы были заблокированы гвардейцами Дудаева в аэропорту Ханкала и не решились ничего предпринимать, сознавая свое бессилие. Когда неудача операции стала очевидной, Верховный Совет России отменил указ Ельцина. В свою очередь, Дудаев показал, что готов к переговорам и диалогу: торжествуя победу, чеченцы не оскорбили чести военных, не разоружили десантников, никто из них не был ранен. Джохар Дудаев, советский генерал, умел находить общий язык с Москвой и в эти дни, и в последующие годы, и скорее всего, российскому руководству следовало приложить все усилия, чтобы договориться именно с ним. Авторитет и управленческий опыт Дудаева могли бы поддержать среди чеченцев дисциплину; Дудаев сумел бы навести порядок и предотвратить анархию. Москва же, начиная с 1991 года, упорно поддерживала чеченскую оппозицию и этим только расшатывала власть Дудаева, но антироссийские настроения чеченцев сохранялись в полной мере.
+ + +
В декабре 1991 года власть Гамсахурдия слабела не по дням, а по часам. Возобновившиеся митинги оппозиции становились все более многолюдными. Люди Китовани все смелее делали вылазки из своего лагеря на Тбилисском море, и наконец правительственные войска оказались не в силах им противостоять. По-прежнему звиадисты собирали бурные митинги, по-прежнему «черные колготки» яростно защищали на них своего кумира и его власть, по-прежнему Гамсахурдия, стараясь сохранить выдержку, спокойствие и достоинство, выступал по телевидению, в парламенте и на публичных диспутах, например, с митингующими студентами, поддерживавшими интеллигенцию (11 декабря и далее). Он по-прежнему старался оправдаться по поводу каждого своего «диктаторского» поступка; ему вообще вредила привычка оправдываться, но он не умел, подобно более опытным лидерам, делать хорошую мину при плохой игре. А тем временем стал явным еще один смертельный симптом кризиса власти звиадистов: многие политические и общественные деятели начали открещиваться от Гамсахурдия, «прозревать» и переходить в лагерь его противников. Видимо, именно эта поразившая Гамсахурдия переменчивость побудила его позднее сказать о грузинах «нация предателей» – этой фразы многие ему тоже не простили. Но у Гамсахурдия оставалось и позже огромное количество сторонников по всей Грузии, однако они представляли собой почти исключительно гражданское население. Вооруженную поддержку ему могли бы оказать лишь мингрелы, но они были слабы и неорганизованны.
Не особенно хорошо, впрочем, был вооружен и отряд Китовани. Накануне решительной схватки он насчитывал всего около 2 тысяч человек, около десятка БТРов, столько же гаубиц и градобойных орудий и один танк. Тем не менее Китовани в эти декабрьские дни постоянно провоцировал людей Гамсахурдия на столкновение: его бронетехника демонстративно разъезжала по улицам Тбилиси, грохотала взад и вперед мимо президентского дворца. Он явно чувствовал за спиной поддержку, которая позволяла ему не бояться первым пролить кровь грузин. Однако Китовани и на этот раз выпустил вперед себя гражданскую оппозицию, которая 20 декабря снова собрала двадцатитысячную толпу. Манифестанты подошли к Дому правительства и потребовали дать им доступ к средствам массовой информации и освободить всех политзаключенных. В ответ звиадисты по телевидению и радио снова призвали народ прийти к президентскому дворцу и защитить законную власть. Митингующие взяли Дом правительства в кольцо; осада продолжалась более суток. Между сторонниками и противниками президента время от времени происходили жестокие драки. Наконец, ранним утром 22 декабря охранявшие президента люди применили огнестрельное оружие: погибло 4 человека. Долгожданный повод для нападения представился: два часа спустя Тенгиз Китовани отдал приказ о штурме президентского дворца. В полдень из Южной Осетии прибыл отряд Важи Адамия в 300 человек и присоединился к гвардейцам Китовани. Тенгиз Сигуа предъявил президенту ультиматум о немедленной отставке, а мятежные отряды оцепили комплекс зданий вокруг президентского дворца, где находились Гамсахурдия, его семья, члены кабинета министров и парламента. Часть депутатов, перешедших на сторону оппозиции, давно покинула президента.
...22 декабря 1991 года грузинские телезрители могли видеть на экранах своих телевизоров стол с микрофоном в одном из помещений резиденции Гамсахурдия, за которым постоянно сменялись люди из его окружения, возбужденно ругавшие оппозицию и время от времени инстинктивно пригибавшиеся от грохота взрывов, потрясавших все здание. Выступавшие, то в гражданской, то в военной одежде, сообщали о ходе обороны, призывали народ поддерживать правительство, обличали мятежников то по-русски, то по-грузински, особенно часто повторяя понятные на обоих языках эпитеты: «Бандитэби! Экстремистэби!» Самый эмоциональный из выступавших – поэт Петриашвили, кричал, тыча пальцем с экрана: «Шен, Тенгиз Сигуа! Шен, Тенгиз Китовани!!»[5] – и обрушивал на их головы проклятия, обещая даже в случае своей гибели являться к ним в виде призрака и не давать покоя во сне. Но осаждавшие были людьми практичными и на такие угрозы внимания не обращали. Треск выстрелов и разрывы снарядов становились все громче, на стол и на головы выступавших сыпалась штукатурка с потолка; наконец, после четырех часов дня изображение стало мутным и вскоре пропало окончательно.
Бои между защитниками президентского дворца и отрядами созданного лидерами «новой оппозиции» Военного Совета с первых же часов приняли самый ожесточенный характер. Они затянулись надолго, потому что силы осажденных не уступали осаждавшим ни числом, ни техникой, а их боевой дух оказался даже выше, чем у противника. Обе стороны несли тяжелые потери: уже в первый день в войсках оппозиции насчитывалось свыше ста человек убитыми и ранеными. Взять президентский дворец не удавалось, и несмотря на серьезные разрушения, вызванные артиллерийскими обстрелами, бункер дворца прочно оберегал осажденных. В бункере находились большие запасы продовольствия, оружия, боеприпасов, автономные источники электричества, воды. Однако на помощь Гамсахурдия не пришло ни население столицы, ни отряды его сторонников из провинций, где население показывало своим поведением, что подчинится победителям. Тбилисская милиция заняла нейтральную позицию, на деле же улицы на время осады бункера вообще вышли из-под ее контроля, и в городе сильно возросла преступность; имело место и прямое мародерство с грабежами магазинов и квартир. Тем временем отряды Китовани и Адамия взяли под контроль аэропорт, банк, Дом связи и прочие жизненно важные объекты – кроме тюрьмы, в которой находились все политзаключенные.
Европейское сообщество встретило известия о событиях в Тбилиси молчанием, никто не выступил в защиту свергаемого «диктатора»; в союзных республиках уже утвердилась версия о восстании против него народа, а в Абхазии и Южной Осетии поражение Гамсахурдия встретили с облегчением. С его уходом связывали надежды на ослабление жесткой политики Тбилиси по отношению к «малым народам». В Южной Осетии почти совсем стихли военные действия, прекратились еженощные обстрелы Цхинвала. Все как будто отвечало надеждам на изменение к лучшему после ниспровержения тирана.
Это было время Беловежских соглашений, создания СНГ. Когда 31 декабря Советский Союз прекратил свое существование, Грузия стала независимой, хотя и не признанной никем республикой – было просто непонятно, кого же признавать. Но именно теперь, когда независимость Грузии стала реальностью, Звиад Гамсахурдия в собственной столице укрывался в бункере от обстрелов собственной армии. А Эдуард Шеварднадзе в это время в Москве выражал крайнее огорчение кровопролитной войной в Грузии, но упорно отказывался от возможности своего вмешательства в дела республики.
Артиллерийские снаряды разрушили десятки зданий вокруг президентского дворца. Весь проспект Руставели, считавшийся одним из памятников архитектуры старого Тбилиси, был изуродован до неузнаваемости. Звиадисты отбивались упорно. 24 декабря они полностью очистили от мятежников проспект Руставели, и если бы не военная поддержка со стороны ЗакВО, Китовани пришлось бы бежать из Грузии. Звиадистам удалось нанести гвардейцам такой урон, что какое-то время под командованием Китовани оставалось всего несколько десятков человек; и хотя помощь ЗакВО позволила ему возобновить штурм, мятежники по-прежнему могли не выдержать натиска и разбежаться, а звиадисты – выйти из бункера и овладеть ситуацией. 28 декабря Китовани снова получил помощь, на этот раз для захвата телебашни – в бою приняло участие несколько десятков советских солдат. Эти действия можно считать последней в истории операцией Советской Армии; три дня спустя, после упразднения СССР, советские войска на территории Грузии стали российскими войсками.
28 декабря формирования оппозиции захватили, наконец, и тбилисский центральный изолятор. Джаба Иоселиани, оказавшийся на свободе, вступил в союз с Китовани и Адамия, стал членом Военного Совета и призвал своих «всадников» к борьбе с президентом. Но взять бункер не удалось и им. Осажденные даже отметили, наперекор всему, Новый год традиционным грузинским застольем. За это их потом долго упрекали и высмеивали политические противники; другие утверждали, что звиадисты в своем подземелье пытали арестантов и собственных «изменников», однако достоверных доказательств найдено не было. К примеру, бывший министр звиадистского правительства, изменивший Гамсахурдия, Мурман Оманидзе вышел из бункера на свободу, как он сам выразился, «благодаря эластичности моего ума»; подобные рассказы заставляют усомниться в зверствах звиадистов.
Неизвестно точно, когда члены Военного Совета окончательно поняли, что сами справиться не смогут, и руководство боевыми действиями взяли на себя российские офицеры, а к бою на стороне «новой оппозиции» подключились части спецназа Печорской дивизии. Звиад Гамсахурдия обратился к Ельцину с просьбой не поддерживать мятежников, а напротив, оказать помощь законному демократическому правительству, но ответа не получил.
2 января Военный Совет официально объявил о принятии государственной власти над республикой, приостановив деятельность парламента (где большинство насчитывали сторонники Гамсахурдия); исполняющим обязанности президента был назначен Тенгиз Сигуа. 4 января Военный Совет упразднил префектуры – власть на местах должны были взять его уполномоченные представители. Все говорило о том, что сражение близится к концу. Еще до этого по призыву обеих сторон посредником в конфликте выступила армянская делегация, а Китовани и Сигуа на встрече с ней дали понять, что согласны на беспрепятственный выезд президента из Грузии при условии его отречения от власти. Но Гамсахурдия отрекаться не стал.
В два часа ночи 6 января 1992 года начался последний штурм президентского дворца и к 5 утра завершился его взятием войсками Военного Совета и Закавказского военного округа. Звиад Гамсахурдия со своими приближенными прорвался через окружение и бежал из Тбилиси на юго-восток, в сторону Азербайджана. Колонна насчитывала несколько «Икарусов» и легковых автомобилей под охраной бронетранспортера. Разделившись на несколько групп, звиадисты сумели избежать плена и оторвались от погони. Военный Совет полностью овладел ситуацией в Тбилиси.
«Преданные идеалам свободы и демократии силы одолели диктатуру, – заявил Эдуард Шеварднадзе в обращении к народу Грузии 6 января. – Победила демократическая революция. Поздравляю вас, дорогие соотечественники, с этой победой».
Примечания
[1] Седьмую часть советских бойцов, оборонявших Брестскую крепость в 1941 году, составляли вайнахи – чеченцы и ингуши, сыгравшие в героической защите цитадели огромную роль.
[2] «Собеседник», ноябрь 1991 г., № 47.
[3] К этому времени в АГНК входили 16 народов Кавказа: шапсуги, адыгейцы, абхазы, абазины, черкесы, карачаевцы, кабардинцы, северные осетины, южные осетины, ингуши, чеченцы, чеченцы-аккинцы, аварцы, лакцы, лезгины и турки-месхетинцы.
[4] Центром Шапсугского национального района было Лазаревское на Черноморском побережье Краснодарского края. После упразднения Сталиным в 1945 году этого района шапсугам так и не удалось добиться его восстановления. 15 июля 1992 года президиум Верховного Совета России принял постановление о его воссоздании, однако оно не было проведено в жизнь.
[5] «Ты, Тенгиз Сигуа! Ты, Тенгиз Китовани!!»
