ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. МЕЖДОУСОБИЦА
21. МИНГРЕЛЬСКАЯ КАРТА
«Армия здесь стояла, стоит и будет стоять!»[1]
Тенгиз Китовани, январь 1992 года.
«...Допустим, теневики помогали Китовани, потому что Гамсахурдиа грозился закрыть все кооперативы, совместные предприятия и искоренить коммерцию. Я не могу подтвердить, что теневой мир на свои деньги содержал гвардию, но полагаю, такая помощь была.
Она означала выживание для этих структур».
Тенгиз Сигуа, февраль 1992 года.
Кортеж автомобилей с семьей и окружением Звиада Гамсахурдия – с ним, в частности, бежали из Тбилиси многие депутаты парламента – днем 6 января 1992 года прибыл в азербайджанский город Казах. Армянская сторона ранее обещала ему предоставить – на первое время – крышу над головой в Дилижане, но колонна вначале направилась по автомагистрали вглубь Азербайджана, в сторону Гянджи. Однако азербайджанские власти перекрыли беглецам дорогу и дали понять, что правительство Муталибова не намерено давать политическое убежище свергнутому президенту. Вечером люди Гамсахурдия через Казах въехали на территорию Армении и расположились в городке Иджеван, неподалеку от границы с Грузией и Азербайджаном.
Армяне также не собирались давать убежище Гамсахурдия: ему разрешили остаться «временно», а «сопровождающим лицам» – выехать в любом направлении. О готовности принять бежавшего президента заявили несколько дней спустя Франция и Швейцария, но сам он не считал своего дела полностью проигранным. Он видел, что оппозиция победила лишь благодаря бывшим советским, а ныне российским войскам, надеялся поднять грузинский народ на борьбу за национальное освобождение. Однако почти вся Грузия признала новую власть беспрекословно, префекты в большинстве своем сложили с себя полномочия, и вооруженного сопротивления в собственно Грузии практически не возникло. И единственными, кто восстал в поддержку президента, были его земляки – мингрелы.
В результате переворота в Тбилиси коренным образом изменился расклад сил в Абхазии и Западной Грузии. Из опоры Тбилиси и ударной силы в борьбе с абхазами Мингрелия превратилась в наиболее ненадежную провинцию Грузии; став новым оплотом звиадистских сил, она сделалась очагом гораздо более опасной фронды, чем Абхазия и Южная Осетия. Мингрельское восстание не было сепаратистским – грузины рассматривали мингрельский народ как составную часть своей нации, да и сами мингрелы не помышляли об отделении от Грузии; притом звиадизм основывался на грузинском, а никак не на мингрельском национализме. Но фактически мингрелы представляли собой нацию в большей степени, чем соседние гурийцы или рачинцы, – это и позволяло им так единодушно выступать в поддержку Гамсахурдия. В то же время, поскольку они считались грузинами, войну против них приходилось рассматривать как гражданскую. Эта очень запутанная ситуация создавала немалые трудности для всех сторонних наблюдателей, которые пытались анализировать звиадистские восстания: они были и политическими, и народными, и национальными одновременно.
Мингрелы в свою очередь также оказались между двух огней: их главным противником стала захватившая власть в Тбилиси «хунта» – звиадисты иначе ее не называли – а в тылу у них оставались враждебные абхазы. Контроль Тбилиси над Абхазией также ослабел из-за перехода мингрелов в оппозицию новому правительству. Однако мингрелы по-прежнему ощущали свое единство с грузинской нацией при противопоставлении абхазам, притом Гамсахурдия и не думал снимать с повестки дня девиз единства Грузии, иначе он просто потерял бы большую часть сторонников. И хотя соседские, бытовые связи абхазов и мингрелов вдруг снова проступили сквозь туман национальной вражды, последние не могли рассчитывать на какой-либо союз с абхазами, хотя и чувствовали, что те не ударят им в спину.
В Тбилиси триумвират победителей – Сигуа, Китовани, Иоселиани[2] – сразу же начал жестокими мерами утверждать свою власть и подавлять выступления безоружных, но все еще многочисленных звиадистов. Именно тогда жители Тбилиси узнали, что такое настоящая диктатура. Уже 6 января был расстрелян большой митинг звиадистов, то же повторилось на другой день и продолжалось со все возрастающей беспощадностью. То, что казалось святотатством и при коммунисте Патиашвили, и при националисте Гамсахурдия, теперь совершалось легко и естественно. И при этом российские демократы уверенно и часто безоговорочно признавали за демократов же как членов Военного Совета, так и людей, на которых они опирались, хотя ни для кого в мире в общем-то не было секретом, что военные отряды оппозиции (особенно Джабы Иоселиани и Важи Адамия) большей частью состояли из бывших уголовников. Этих «бандитэби», расстреливавших и грабивших своих сограждан, объявили спасителями нации и страны, хотя они почти ничего не сделали реально, чтобы предстать таковыми в глазах мирового сообщества.
Одним из немногих актов «демократизма», проявленных Военным Советом, стало освобождение 9 января из тюрьмы Тореза Кулумбегова, который вернулся в Цхинвал на присланном за ним в Тбилиси вертолете и был встречен ликующей толпой народа. Видимо, этот жест Военного Совета был обусловлен расчетом если не склонить осетин к примирению, то оправдать себя на случай возобновления в будущем войны в Южной Осетии: здесь шла подготовка к назначенному на 19 января референдуму о независимости от Грузии и «воссоединении» с Россией. Вопреки некоторым прогнозам, свержение Гамсахурдия вовсе не привело к прекращению конфликта. Сам Тенгиз Сигуа уже в подполье, в сентябре 1991 года, заявлял, что о восстановлении автономии «Самачабло» не может быть и речи. Энергетическая блокада Южной Осетии продолжалась (она была снята лишь через полгода, после заключения мира при посредничестве Москвы). Нет ничего удивительного, что осетины продолжали готовиться к плебисциту; еще не дождавшись его, грузины 14 января выпустили по Цхинвалу 80 ракет и далее проделывали это регулярно. Но осетинская проблема для Военного Совета стояла на втором плане: главную заботу по-прежнему представлял Гамсахурдия со своими сторонниками.
В первые дни после победы, когда триумвират начал формировать новое, Временное правительство,[3] победители были заняты преимущественно подавлением звиадистов в столице. Против свержения Гамсахурдия выступили только белорусский лидер Станислав Шушкевич и чеченский – Джохар Дудаев. Шушкевич был далеко, зато Дудаев решительно протянул Звиаду Гамсахурдия руку помощи, первым предложил ему убежище, заявил, что не признает захватившую власть в Тбилиси клику, выразил намерение помочь законному президенту восстановить власть, пусть даже военной силой (хотя и не имел прямой возможности для этого). Оппозиционеры-победители сильно забеспокоились. В первые же дни после свержения Гамсахурдия районы с мингрельским населением охватила кампания массового неповиновения, которая все более отчетливо принимала характер восстания. В Сухуми забастовали железная дорога и аэропорт, в Очамчире – почти все предприятия; к 10 января были разобраны железнодорожные пути между Зугдиди и Гали. В Мингрелии начало формироваться народное ополчение; его костяком был небольшой зугдидский батальон, созданный здесь осенью 1991 года. 11 января вооруженный отряд звиадистов в 43 человека перешел армяно-грузинскую границу и появился в Джавахети, возможно, рассчитывая пройти в Аджарию, а оттуда – в Мингрелию, но у села Богдановка был разбит, окружен и взят в плен. Уже это столкновение показало реальные шансы сторон в борьбе; но тбилисское правительство сделало вид, что обеспокоено агрессивностью звиадистов и потребовало от правительства Армении убрать Гамсахурдия от грузинской границы, ближе к Еревану. Некоторые члены Военного Совета прямо требовали задержать его и выдать в Грузию, где на него уже завели уголовное дело.
Восстание в Западной Грузии к середине января распространилось от Сухуми до Кутаиси, охватив всю Мингрелию, большую часть Абхазии (Сухуми, Очамчиру и Гальский район) и запад Имерети, где на сторону звиадистов стал город Самтредиа; в Кутаиси, Вани, Багдади, так же как и в Гагре, имели место столкновения звиадистов со сторонниками Военного Совета. Все железные дороги в Западной Грузии были парализованы; вне контроля Тбилиси оказались все крупные морские порты, кроме Батуми, где сохранял власть умный и осторожный Аслан Абашидзе, нашедший вскоре общий язык с новым правительством и не испортивший отношений с Гамсахурдия. Что касается Сванетии, то она демонстрировала полную лояльность новой власти; фамилии Китовани и Иоселиани указывали на их сванское происхождение, и в их отрядах было много сванов.
14 января в Самтредиа звиадисты захватили два междугородних автобуса с армянами и объявили их заложниками, требуя обеспечить Гамсахурдия свободный выезд в Зугдиди. Этим они косвенно снимали ответственность с властей Армении за то, что в 17 часов следующего дня он вылетел из Еревана на присланном из Сухуми самолете в неизвестном направлении. Предполагалось, что самолет сядет в Грозном, но в ночь на 16 января Гамсахурдия со своей свитой прибыл в Сухуми, проехал в Зугдиди и объявил о намерении выступить в поход на Тбилиси для восстановления своей власти. Заложники-армяне были выпущены сразу же после вылета Гамсахурдия из Еревана (все это время они находились в санатории под Сухуми), блокада дорог прекращена. В Мингрелию из Абхазии ехали звиадисты-добровольцы; однако наступательных действий Гамсахурдия не предпринимал. Ополченцы располагали десятком бронемашин, несколькими тракторами «Кировец» с установленными на них пулеметами; рядовые были вооружены автоматами и охотничьими ружьями. 19 января в Сухуми даже была украдена с постамента мемориальная пушка времен Великой Отечественной войны.
В планируемом походе на Тбилиси Гамсахурдия рассчитывал опять-таки на поддержку народа, поскольку большинство грузин сочувствовало ему. Торез Кулумбегов даже объявил, что в случае угрозы для Тбилиси придет на помощь Военному Совету с осетинскими отрядами. Но вскоре оказалось, что возможности звиадистов очень сильно преувеличены. Уже 17 января отряд «мхедрионцев» под начальством Джабы Иоселиани высадился на российском военном аэродроме Копитнари, в 20 километрах от Кутаиси, и легко овладел ситуацией в этом городе. Вечером из Самтредиа на Кутаиси двинулась колонна звиадистов, которые потребовали разрешить им провести в городе митинг; однако пикет «хунтистов» заставил их отступить. 18 января войска Военного Совета без боя заняли Самтредиа и Вани; Гурия также подчинилась им. Только на подступах к Абаша, на мингрельской земле, они были остановлены. Отряды Военного Совета имели тяжелую технику и хорошее оружие, полученные от российской армии; мингрелы же в подавляющем большинстве не имели боевого опыта и в серьезных боях легко обращались в бегство.
Мингрельские звиадисты в эти дни сделали несколько попыток захватить оружие на российских военных складах, но в Поти российские военные застрелили двух нападавших; сколько-нибудь значительного количества даже стрелкового оружия мингрелам добыть не удалось. Их тыл был ненадежен. Еще до начала военных действий в грузинских СМИ появились сообщения о планах создания Мингрело-Абхазской республики, якобы разработанных Звиадом Гамсахурдия и Владиславом Ардзинба. Некоторые звиадисты действительно допускали такую возможность, но абхазы не принимали ее всерьез, поскольку в такой республике мингрелы составили бы подавляющее большинство. Абхазское руководство оказалось в сложном положении. В Абхазии только 6 января 1992 года, после долгих дебатов, было наконец избрано руководство нового Верховного Совета. Председателем его стал Владислав Ардзинба, первым заместителем – Тамаз Надарейшвили, заместителем – глава армянского общества «Крунк» Альберт Топольян. Надарейшвили, бывший второй секретарь Гагринского райкома партии, происходил из семьи колонистов 1940-х гг. и выдвинулся в лидеры грузинской общины в Абхазии в ходе подготовки к референдуму 17 марта 1991 года. Демонстративно разорвав отношения с коммунистами, он вступил в ряды национал-радикалов и долго оставался ярым звиадистом, но после поражения Гамсахурдия «разочаровался» в нем и перешел на сторону победителей, в полной мере сохранив антиабхазские настроения. Вообще те грузинские националисты, которые не считали своим главным врагом Москву, а ратовали преимущественно за создание унитарного государства, легче всего отреклись от Гамсахурдия и приняли сторону Военного Совета, почувствовав, что именно этот лозунг новые вожди нации менять не собираются. Все это поняли, видимо, и осетины: несмотря на энергичные протесты Сигуа, референдум в Южной Осетии состоялся и показал небывалое единодушие народа: 98% голосовавших высказались в пользу независимости. Это означало новый конфликт с Тбилиси; однако не могли же осетины серьезно надеяться на изменение официальной политики по отношению к ним, если даже на переговорах их страну не называли иначе как «Шида Картли» и «Самачабло».
Абхазы, напротив, не возражали против признания новой власти, но в сухумском парламенте многие грузины были звиадистами, и поэтому единой позиции абхазское руководство вообще не имело. Ардзинба намеревался сохранять нейтралитет; «Аидгылара» отвергла переговоры с мингрелами о союзе. Из-за всего этого в Абхазии началось гражданское противостояние звиадистов с абхазами; с 19 января была усилена охрана абхазского парламента из-за опасения нападения звиадистов. Но они не решались обострять отношения с абхазами в то время, как им на пятки наступала армия «хунты». 22 января она прорвала оборону звиадистов и заняла Абашу и Сенаки; передовые отряды Военного Совета подошли к Поти и Хоби. Исход восстания уже практически не вызывал сомнения. Только Зугдиди и Поти выражали готовность сопротивляться до конца; в Гагре вечером того же дня местные «мхедрионцы» и звиадисты договорились прекратить противостояние. Ткварчельцы снова заложили блоками мост на въезде в город и выставили здесь пикеты. Абхазы все больше опасались вероятного ввода грузинских войск на свою территорию; в условиях запутанной политической борьбы власть Верховного Совета Абхазии вообще слегка ослабела. Из-за боевых действий в Мингрелии и общего кризиса по всей Абхазии постоянно отключалось электричество, с продовольствием становилось все хуже: за хлебом выстраивались огромные очереди. Возросла преступность: из главной в республике Драндской тюрьмы бежала большая группа уголовников, часть их переловили, остальные продолжали бродить по горам Восточной Абхазии.
О местонахождении Звиада Гамсахурдия ничего не было известно, на людях он больше не показывался. Между тем попытки грузин взять Поти натолкнулись на серьезное сопротивление вооруженных горожан. Окруженный со всех сторон болотами и реками, Поти представлял собой естественную крепость. Первая попытка прорваться в город через Рионский мост закончилась поражением войск Военного Совета; переговоры не увенчались успехом. В Тбилиси вскоре возобновились митинги протеста. Штурм Поти 24 января снова закончился неудачей, и лишь три дня спустя войскам Тбилиси все-таки удалось захватить порт, подавить сопротивление мингрелов в городе. Группа звиадистов бежала на самолете в Москву и была тут же выдана российскими властями в Тбилиси. 28 января силы Военного Совета встали в селе Цаиши на подступах к Зугдиди, в ночь с 29 на 30 января пошли на штурм мингрельской столицы. После недолгого боя звиадисты не выдержали натиска и бежали, рассеявшись по окрестностям. Однако грузины, заняв Зугдиди, не попытались сразу же перейти реку Ингури, на мосту через которую встал небольшой вооруженный отряд абхазских ополченцев.
Теперь грузинам предстояло решить, что делать дальше. Мингрельское ополчение было легко разбить, но заставить сложить оружие – очень трудно. Войска Военного Совета контролировали только крупные города Мингрелии, но в сельских районах господствовали мятежники; попытка разоружить их означала бы новую войну. Грузины же не хотели ссориться с мингрелами, надеясь, что их безусловное военное превосходство мало-помалу убедит мингрелов прекратить сопротивление, отступиться от Гамсахурдия. Но продолжение операции против звиадистов в Абхазии стало для Военного Совета логической необходимостью. Звиад Гамсахурдия, судя по всему, скрывался теперь именно в Абхазии, местонахождение командиров зугдидского батальона – депутатов Вальтера Шургая и Нугзара Володинашвили – также было неизвестным. Звиадисты могли накопить силы и перейти в наступление или же захватить власть в самой Абхазии – такие перспективы сильно тревожили Тбилиси. С другой стороны, вооруженный пикет на Ингури, выставленный абхазами, сильно раздражал грузин, а квотный парламент Абхазии, утвержденный свергнутым ныне президентом, с самого начала вызывал недовольство грузинских унитариев. Для абхазов конфликт с Военным Советом Грузии был опасен вдвойне: многие звиадисты-мингрелы в Абхазии могли бы в этом случае взять сторону грузин.
Примечания
[1] Имеется в виду российская армия (прим. автора).
[2] Важа Адамия сильно уступал им влиятельностью и вскоре отошел на третьестепенные позиции.
[3] Его составили преимущественно люди из окружения Гамсахурдия, вовремя перешедшие на сторону «новой оппозиции», а частично – представители старой партийной номенклатуры, которой при Гамсахурдия путь в правительство был закрыт. Поскольку большинство депутатов сохранило верность свергнутому президенту (многие последовали за ним в эмиграцию), парламент фактически развалился, и Грузия существовала без законодательного органа до октября 1992 года, когда в нарушение всех правовых норм был избран новый.
22. ПОД ВЛАСТЬЮ «КОМПАНИЙ»
«Иоселиани, не имея определенных занятий и местожительства и являясь членом бандитской группы в составе его – Иоселиани, Лоцабидзе, Инашвили и Абзианидзе, вооруженной тремя пистолетами и финским ножом, 8 октября 1955 г., около 13 часов, совместно с Лоцабидзе, Инашвили и Абзианидзе совершил с целью ограбления вооруженное нападение на квартиру 32 дома № 5 по ул. Б.Московской в гор.Ленинграде, во время которого Инашвили и Лоцабидзе убили гражданку Фельдман Д.Л. путем удушения, всеми похищены принадлежащие Фельдман Д.Л. и Н.И. и Барвиш 1400 руб. денег, носильные вещи и ценности. Во время бандитского нападения Иоселиани стоял около Фельдман Н.И. с пистолетом и ножом, покалывая его ножом, домогался выдачи денег и ценностей, завязывал Фельдман Н.И. глаза и ноги.
После совершенного нападения Иоселиани, совместно с другими участниками банды скрылся, обратив награбленное в личную пользу.
Своими действиями Иоселиани совершил преступление, предусмотренное ст. ст. 59-3, 136 ч.I п.«а» УК РСФСР и ст.2 ч.2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об усилении охраны личной собственности».
Из приговора по делу Джабы Иоселиани,
Ленинград, 7 июля 1956 г.
К концу января 1992 года войска Временного правительства установили контроль над всей территорией собственно Грузии. Причиной их быстрой победы стала главным образом помощь оружием и техникой со стороны ЗакВО: поскольку новые правители уже не демонстрировали враждебности Москве, русские военные не опасались снабжать их тем самым оружием, передачи которого Грузии так долго и безуспешно добивался Гамсахурдия. Легкость, с которой «новая оппозиция» подавляла выступления звиадистов, воспринималась со стороны как признак ее поддержки народом. На самом же деле она означала не что иное, как совершенное изменение характера власти. Все нарушения прав человека до переворота воспринимались как нечто из ряда вон выходящее, поскольку происходили в цивилизованном обществе. Теперь же весь демократический камуфляж не мог замаскировать сущность нового режима – власть захватила «компания». Так в средние века назывались отряды наемников под предводительством кондотьеров. Они бродили по всей Европе, нанимались на службу к различным феодалам и королям. «Компания», как правило, представляла собой разношерстное, но сплоченное и устойчивое объединение людей, чьей профессией была война, а привычкой – грабеж; они имели собственный суд, казну, походную церковь и т.д. и существовали как «бродячее государство». В условиях анархии средневековых войн «компании» безнаказанно грабили целые страны; опустошив одну область, переходили в другую. Самые удачливые кондотьеры оказывали сильное влияние на политическую жизнь Европы, захватывали власть в государствах: так, в 1311 году «каталонская компания» захватила Афины, создав здесь испанское герцогство, в 1366-м французские «белые компании» свергли кастильского короля Педро Жестокого, в 1450-м кондотьер Франческо Сфорца стал герцогом Милана. С этими случаями вполне сравнима ситуация, сложившаяся в начале 1992 года в Республике Грузия.
После прекращения боев мародерство и хулиганство в Тбилиси не пошли на убыль, а продолжали процветать не только в столице, но и по всей Грузии. Стало заметно ожесточение нравов, преступления совершались теперь более открыто и цинично, и мало кто из разбойников старался выглядеть благородным, как это бывало раньше. Военный Совет, неукоснительно пресекая любое выступление политических противников, не спешил обуздывать преступность. Неопределенным оставался и новый политический курс. Неясно было, то ли победители собираются вводить так и не восстановленную Гамсахурдия конституцию 1921 года, то ли созывать что-то вроде Законодательного собрания, то ли ограничиться упразднением поста президента... Они предпочитали отложить дискуссию о будущем политическом строе «до политической стабилизации» в Грузии, зато за экономические реформы принялись немедленно. Премьер-министр Временного правительства Тенгиз Сигуа пообещал в скором времени передать землю крестьянам, а пока что начался решительный переход к рынку путем «шоковой терапии», несмотря на тяжелое положение хозяйства республики. Уже не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться, какие социальные группы оказались у власти в результате «демократической революции». «Компаниям» гвардейцев и «мхедрионцев» оказывали финансовую и иную поддержку «новые грузины» и старые представители номенклатуры, а те, в свою очередь, обеспечивали своим спонсорам условия для бизнеса и подавляли выступления недовольных.
В ряде районов Грузии жителям впервые за многие десятилетия пришлось переживать холода без света и тепла; на большинстве предприятий с осени не выплачивалась зарплата. В такой обстановке повышение 1 февраля цен на хлеб в десять раз вызвало однозначную реакцию населения. Стало ясно, что свержение Гамсахурдия не только заменило силу права правом силы, но и ударило по карманам рядовых граждан, которые пытались протестовать – в феврале резко увеличилось число людей, выходивших на демонстрации в Тбилиси. Однако в тот же день, 1 февраля 1992 года, вышел запрет на проведение любых митингов и манифестаций. Если 30 января митинг был разогнан брандсбойтами, то 2 февраля – расстрелян, то же самое повторилось 3-го. Джаба Иоселиани заявил: «...Мы им покажем, что такое демократия в условиях военного положения – это полное соблюдение всех его требований. Иначе, об этом непросто говорить, но провокаторы будут расстреливаться на месте. Демократия – это вам не лобио кушать».
Безоружные митинги звиадистов – на них по-прежнему было много женщин из числа «черных колготок» – продолжали разгоняться все последующие дни: убитых порой считали десятками, раненых – сотнями. Но весь февраль и март демонстранты снова и снова выходили на улицы с плакатами «Долой Временное правительство! Звиад – это свобода!» Увы, было слишком поздно. Ни в одном регионе Грузии больше не возникло очагов вооруженного сопротивления Военному Совету. Вскоре разрешилась и абхазская проблема.
Еще в начале февраля назначенный командующим армией в Мингрелии молодой офицер Георгий Каркарашвили начал переговоры с абхазским парламентом о вводе в республику грузинских войск для наведения порядка. Настроение звиадистов в Гали и Очамчире оставалось весьма воинственным. В Очамчире толпа потребовала у милиционеров оружие – оборонять город,[1] а когда получила отказ, на штурм здания милиции бросились разъяренные звиадистки, которые вырвали машиной дверь здания; одновременно звиадисты пробили и крышу, но добыча была очень скудной: автомат и пять пистолетов. После взятия Зугдиди отрекся от своего поста префект Гали, но сторонники Гамсахурдия захватили здание префектуры, не допустили сюда присланного парламентом Абхазии уполномоченного и заявили, что префектура должна быть сохранена. Впрочем, в военном отношении и звиадисты, и абхазы были очень слабы: абхазский блок-пост на мосту через Ингури был скорее символическим. Установив полный контроль над Зугдиди, Каркарашвили подошел к Ингури и в ночь на 4 февраля перешел реку ниже абхазского поста. Днем 4 февраля грузины заняли Гальский район. Вооруженные звиадисты разбежались и ушли в горы. С абхазами столкновений не было. Вечером в Очамчире состоялась встреча представителей Верховного Совета Абхазии, звиадистского забастовочного комитета и командования войск Военного Совета. Видя, что борьба за Абхазию проиграна, звиадисты согласились на прекращение митингов и снятие железнодорожной блокады с 5 февраля; абхазы, в свою очередь, – на беспрепятственный проход грузинских войск по своей территории (после 12 февраля войска обещали вывести). Утром 6 февраля грузинские войска вступили в Сухуми, затем двинулись через Гудауту в Гагру, которая считалась последним возможным прибежищем Гамсахурдия.
Каркарашвили сделал все, чтобы пребывание грузинской гвардии в Абхазии не обернулось никакими эксцессами, то есть постарался предотвратить перерастание торжества победы в беспредел. Выступление спокойного, интеллигентного молодого грузинского военачальника по Сухумскому телевидению скорее успокоило тех, кто опасался посягательства на права абхазов. Конечно, ни гвардейцы, ни тем более «мхедрионцы» дисциплиной не отличались, и командующий так и не смог запретить им, как выражались во времена Людовика XIV, «необходимые бесчинства». Они не платили за товары в магазинах, отнимали автомобили, заходили в квартиры звиадистов, брали там все, что хотели. Несмотря на то, что абхазы уже были вооружены и шло формирование внутренних войск на базе ополчений патриотов, они терпели и ждали, когда грузины уйдут согласно договору.
К 8 февраля правительственные (будем называть их так) войска без какого-либо сопротивления со стороны местных звиадистов продвинулись вдоль всей главной магистрали до российско-абхазской границы на реке Псоу. Звиад Гамсахурдия, как выяснилось, покинул Абхазию еще в начале февраля и был вывезен в Грозный, где Дудаев предоставил убежище всей его семье и его сторонникам. Итак, армия Каркарашвили как будто выполнила стоявшие перед ней задачи, и дальнейшее ее пребывание в Абхазии начало тяготить абхазов. На границе у Псоу при стечении народа священник освятил воду, затем собравшиеся начали торжественно устанавливать грузинский флаг, но этой церемонии абхазы уже не выдержали и начали собираться поблизости. Ардзинба позвонил Тенгизу Сигуа и дал понять, что терпение народа не безгранично; Сигуа приказал грузинам умерить победный патриотический пыл и пообещал абхазам, что войска скоро выведут.
Первое восстание звиадистов закончилось почти полным их разгромом. В Абхазии, за исключением Гальского района, их вооруженные группировки никогда больше не пытались предпринимать активных действий. В самой Мингрелии, в лесах и отдаленных селениях, продолжали укрываться плохо вооруженные, но довольно многочисленные отряды звиадистов. Население занятых правительственной армией городов сочувствовало им и готово было поддержать их, если ситуация изменится в пользу свергнутого президента. Но не надежда на удачу толкала мингрелов на их восстания, почти безнадежные: каждое подавление мятежа сопровождалось все более разнузданными грабежами, и не будет преувеличением сказать, что жители Мингрелии чем дальше, тем больше боролись уже не за власть Гамсахурдия, а против беспредела, творимого «компаниями».
По мере того, как проходила зима, улучшались условия для партизанской войны. Главные транспортные магистрали проходили по югу и западу Мингрелии, здесь располагалось большинство крупных населенных пунктов; их и старались держать под контролем войска Тбилиси. В северной Мингрелии, ставшей надежным тылом звиадистов, преобладали горные леса, пересеченные множеством речных ущелий. Сюда приходили бойцы-звиадисты из Абхазии и, по некоторым данным, даже чеченцы-дудаевцы, которых, впрочем, здесь никогда не оказывалось в сколько-нибудь значительном количестве.
Войска Военного Совета ушли из Абхазии только в середине февраля 1992 года – по единодушному требованию абхазской и грузинской фракций абхазского парламента, поскольку гвардейцы и «мхедрионцы» не переставали пробавляться грабежами. Уже тогда они наглядно продемонстрировали населению Абхазии уровень своей боеспособности. Испорченную или даже прочно застрявшую боевую технику (в том числе танки и БТРы) грузины бросали на месте (или предварительно сжигали ее). Уходили они тоже без каких-либо эксцессов; в Ткварчели грузинские войска так и не вошли. Однако небольшой отряд грузинских гвардейцев под предводительством сухумца Сосо Ахалая все же остался в абхазской столице.
Абхазия вздохнула спокойнее с ослаблением звиадистов и уходом тбилисских войск. Продовольственный и энергетический кризис смягчился с приходом весны, и политическая ситуация мало-помалу стабилизировалась. Пока еще только на высшем, парламентском уровне была заметна тенденция к расколу абхазского Верховного Совета. Парламент довольно неплохо управлялся с хозяйственными вопросами (большинство депутатов занимали и посты в правительстве) и поддерживал нормальную жизнь в республике; но как только доходило до вопросов политических, начинался разброд. Местные грузины и мингрелы, звиадисты и представители всех оппозиций выступали единым фронтом за сохранение грузинского господства в Абхазии, и этническая вражда всегда преобладала над политической. Недаром в Абхазии почти не происходило вооруженных столкновений между звиадистами и правительственными войсками – ни теперь, ни после.
Большая часть грузинских депутатов, начиная с заместителя Ардзинба – Тамаза Надарейшвили, – упорно ставила абхазам палки в колеса, чуть только они пытались утвердить какое-либо постановление, укрепляющее абхазскую автономию. В частности, грузины заблокировали решение о смене названия «Абхазская АССР» на «Республика Абхазия» (Аджария, например, со времени Гамсахурдия стала именоваться «Автономная Республика Аджария»). Если грузинские депутаты понимали, что не смогут воспрепятствовать принятию какого-либо решения, они просто саботировали работу парламента, порой коллективно покидали зал. Их настроения открыто выразил в эти дни в парламенте один из самых активных деятелей грузинской фракции Джемал Гамахария, заявив: «Мы – за права человека. Но права грузин на грузинской земле шире прав человека».
Владислав Ардзинба в эти месяцы старался использовать все промахи, ошибки и раздоры между грузинами, чтобы укрепить свои позиции в парламенте. Ему удавалось снова и снова мирить между собой отдельные группы депутатов и при этом покровительствовать решениям, которые вызывали недовольство грузин. Во время первого мингрельского восстания абхазский парламент вел бурные дискуссии о соответствии занимаемой должности министра внутренних дел Абхазии Гиви Ломинадзе, одного из видных грузинских ультрапатриотов. Его обвиняли в неумении справиться с преступностью и в том, что он ставит свои политические интересы выше служебного долга; «политические» в Абхазии, конечно же, означало «национальные». Ардзинба не мог не воспользоваться случаем, чтобы не отнять у грузина силовое министерство. Поскольку вопрос: «Кто за то, чтобы признать криминогенную обстановку в республике неудовлетворительной?» исходил от абхазской стороны, грузинские депутаты готовились по обыкновению проголосовать против, но когда Ардзинба как бы мимоходом заметил: «Я так считаю, что кто голосует против, тот считает ее удовлетворительной», по залу прокатился смешок. Криминогенная обстановка в Абхазии походила на таковую по всей Грузии, т.е. была очень плохой. Во многих населенных пунктах Абхазии жильцы больших домов к тому времени даже начали организовывать ночные патрули для защиты от грабителей и воров. Признание работы МВД неудовлетворительной стало прологом к отстранению Ломинадзе, которое спустя несколько месяцев стало одним из главных поводов к войне. Но пока что этот конфликт не достиг большой остроты.
Примечания
[1] Таким образом, повторилась ситуация июльской резни 1989 года – только на этот раз уже мингрелы защищали Очамчиру от наступающих грузин.
23. ВРЕМЯ «КРАСНОГО ДЕМОКРАТА»
Указ
Президента Республики Грузия
о признании государственной независимости
Чеченской Республики
Принимая во внимание решения демократически избранных президента и парламента Чеченской Республики от 1 ноября 1991 года и 2 ноября 1991 года соответственно, а также вступление в силу Конституции Чеченской Республики, постановляю:
1. Признать государственную независимость Чеченской Республики.
2. Указ вступает в силу с момента его подписания.
Президент Республики Грузия Звиад Гамсахурдия Грозный, 13 марта 1992 года
Указ
Президента Чеченской Республики
от 29 марта 1992 г. № 60а г. Грозный
Признавая волеизъявление грузинского народа о независимости, выраженное 31 марта 1991 года на всенародном референдуме, Президент Чеченской Республики
ПОСТАНОВЛЯЕТ:
1. Признать Грузию как независимое государство.
2. Министру иностранных дел Чеченской Республики установить дипломатические отношения с Республикой Грузия после восстановления в ней конституционной власти.
3. Указ вступает в силу со дня его подписания.
Президент Чеченской Республики Д. Дудаев
После вывода грузинских войск из Абхазии звиадисты в этой республике возобновили акции протеста. Сначала у драматического театра группа студентов и школьников устроила сидячую забастовку; затем забастовали педагоги Гагры, Сухуми, Гали. Был создан комитет национального неповиновения во главе с Этери Гвалия – подобные комитеты возникли в 1992-м году по всей Грузии. Тем временем в Мингрелии звиадисты уже пробовали силы в партизанской войне: 13 февраля они сделали набег на Сенаки, в ночь на 24-е атаковали Зугдиди. Накалилась обстановка и в Южной Осетии. Еще в январе 1992 года грузинские отряды снова начали концентрироваться вокруг Цхинвала, а вскоре возобновились периодические ракетные обстрелы осетинских городов. Бывший комендант Цхинвала Эриташвили, выступая 14 февраля по Грузинскому телевидению, заявил, что приедет в Цхинвал «с тем, чтобы ни одному осетину не удалось живым вырваться в Северную Осетию». Тенгиз Китовани на собрании представителей всех вооруженных формирований Грузии 24 февраля подчеркнул, что вскоре сможет договориться о выводе российских войск из Южной Осетии, а ситуацию в «этом регионе» будет контролировать Национальная гвардия. Это означало просто-напросто новый поход на Южную Осетию. Торез Кулумбегов уже не собирался блокироваться с Военным Советом против звиадистов. Еще более решительно был настроен главнокомандующий, председатель Совета Министров Олег Тезиев. Выходец из Северной Осетии, Тезиев был фактическим руководителем Южной Осетии в 1991 – первой половине 1992 гг., и в основе его политики лежала идея объединения обеих Осетий в составе Российской Федерации.
Упомянутое собрание 24 февраля имело целью объединить все грузинские вооруженные отряды с подчинением их Георгию Каркарашвили, назначенному командующим Национальной гвардией Грузии. Сам Китовани собирался, став заместителем премьер-министра (Тенгиза Сигуа), курировать вооруженные силы. Однако «Мхедриони» так и не вошли, как было договорено, в состав Национальной гвардии, и Каркарашвили подчинились только те части, которыми командовал ранее Китовани. Джаба Иоселиани сохранил независимость и политический вес. «Чудовищная коалиция» после свержения Гамсахурдия полураспалась, сделав свое дело. Реальную власть получили вожди «новой оппозиции» с присоединившимся к ним Иоселиани. «Старая оппозиция» фактически оказалась не у дел. Возможность активно участвовать в политической жизни страны ей могли дать только «свободные выборы». Но и с ними победители не спешили: в условиях разгонов митингов в столице, «малой войне» в Осетии и Мингрелии говорить о свободных выборах не имело смысла.
А Звиад Гамсахурдия, объявившийся в Грозном в середине февраля, продолжал называть себя законным президентом, и Джохар Дудаев всячески поддерживал его как единственного на всем Кавказе союзника в борьбе с Москвой. Дудаев с ноября 1991 года главной задачей видел вытеснение с территории Чечни российских войск: отряды дудаевцев поощряли русских военных к уходу нападениями на склады, массовыми захватами оружия, часто с перестрелками. Против самого Дудаева уже успела сложиться оппозиция, которая в дальнейшем пополнялась «свободными атомами», откалывавшимися от окружения Дудаева. Надтеречный район Чечни, где русские и казаки составляли треть населения, еще в 1991 году восстал против Дудаева и с тех пор не подчинялся ему. Но грузинский сценарий в Чечне не повторился; Джохар Дудаев был не поэтом-грузином, как Гамсахурдия, а генералом-чеченцем; в его характере качеств, отсутствующих у Гамсахурдия, – жестокости, последовательности, решительности – оказалось с избытком. Чеченская оппозиция могла лишь окапываться в отдельных районах, опираясь на местные клановые связи; большинство населения поддерживало президента, а неуступчивость Москвы только укрепляла власть и авторитет Дудаева.
В 20-х числах февраля Джохар Дудаев и Звиад Гамсахурдия обнародовали проект создания «Союза военных сил Закавказья» – объединения всех закавказских и северокавказских государств в лигу независимых от России республик. Эта идея ни у кого не нашла поддержки. Лидеры Армении и Азербайджана были заняты конфликтом в Карабахе, с начала 1992 года разгоревшимся в настоящую войну. Правители республик Северного Кавказа вовсе не хотели терять свои кресла ради сомнительного единства, и даже председатель парламента Конфедерации горских народов Кавказа Юсуп Сосламбеков, выступая в Сухуми, осудил идею Дудаева и Гамсахурдия. Грузинскую «хунту» Дудаев не принимал в расчет. Введенную в эти же дни в Грузии конституцию 1921 года (в 1921-м она фактически не успела вступить в силу) ни Гамсахурдия, ни Дудаев не считали легитимной.
Тенгиз Сигуа, наиболее респектабельный член триумвирата, уже вскоре после победы выразил намерение уйти из политики после выборов. Двое других, напротив, совсем не собирались отрекаться, однако при всей явной снисходительной симпатии и тайной поддержке со стороны правительства Ельцина их воцарение по всем нормам международного права оставалось чистой узурпацией. Узаконить ее могли бы только «свободные выборы», но для них, согласно официальным объяснениям, требовалась стабилизация, которой – все понимали – с правящим Военным Советом придется дожидаться еще долго. Поэтому большинство политических деятелей мало-помалу сошлось во мнении, что для успокоения и консолидации Грузии необходим сильный лидер. Эта доктрина казалась несколько странной, поскольку по официальной легенде грузинский народ не потерпел автократа Гамсахурдия и восстал против него, а теперь, два месяца спустя, страна вдруг снова нуждается в «твердой руке». При этом ожидаемый спаситель Грузии должен был стать настоящим народным вождем, олицетворением нации, примирителем враждебных партий – короче говоря, патриархальным «отцом отечества».
Часть «старой оппозиции» всерьез увлеклась идеей восстановления монархии – в бывшем СССР и за его пределами уже объявилось несколько претендентов на трон, отпрысков династии Багратиони. В феврале 1992 года эмиссары Национально-демократической и Конституционно-монархической партий отправились в Испанию, где проживал самый богатый и известный член рода Багратиони – Хорхе (Георгий) Багратион, принадлежащий к Мухранской линии, в прошлом двадцатикратный чемпион Испании по автогонкам, а в описываемое время – торговый представитель фирмы «ФИАТ». Он не исключал возможности своего воцарения на родине предков, изучал грузинский язык и историю и предполагал приехать в Грузию, когда (и если) его позовет народ. В качестве «запасного варианта» монархисты рассматривали кандидатуру его старшего двадцатилетнего сына Ираклия. Другие претенденты, проживающие главным образом в России (в том числе и прямые потомки последнего тбилисского царя), вызывали у сторонников монархии гораздо меньший интерес.
Но стать грузинским царем так и не пришлось ни Георгию Тринадцатому, ни Ираклию Третьему. Довольно скоро Хорхе Багратион, к большому неудовольствию делегатов, отказался ехать в Грузию, видимо, правильно оценив обстановку. Некоторое время спустя он умер, и разговоры о возведении на трон его сына звучали уже несерьезно в свете последовавших событий. А сейчас, в феврале 1992 года, президент Джордж Буш-старший предложил Временному правительству Грузии в обмен на установление дипломатических отношений с США восстановить у власти законного президента Гамсахурдия. К этому времени Грузию признала уже 21 страна, но лишь де-факто. По всем канонам международной политики мировому сообществу полагалось ввести против Грузии санкции, а не то что признавать ее и выделять ей гуманитарную помощь, которую Временное правительство уже сейчас активно выпрашивало у всего мира. Грузия из числа бывших союзных республик нуждалась в экономической помощи в первую очередь: она стала первой страной на постсоветском пространстве, в которой произошел военный переворот. Продолжался топливный кризис. Перестали летать грузовые самолеты. Цены в магазинах и на рынках непрерывно росли. В начале марта прекратило функционировать тбилисское метро, и толпы людей запрудили улицы; 4 марта весь Тбилиси – случай беспрецедентный – оказался без электричества. Именно в эти дни Эдуард Шеварднадзе, приехав в США, учредил в Майами Фонд возрождения и спасения Грузии. Говоря о ситуации на своей родине, он подчеркивал, что не время разбираться, кто прав и кто виноват; главное – помочь страдающему грузинскому народу и спасти молодую демократию (здесь он имел в виду режим Военного Совета).
Официально Эдуарда Шеварднадзе призвал в Грузию Демократический Союз, лидер которого Автандил Маргиани, судимый ранее за жульничество, был партийным функционером в Верхней Сванетии, а в 1991 году недолгое время возглавлял Компартию Грузии. Вожди «новой оппозиции» Китовани и Сигуа поначалу не хотели возвращения Шеварднадзе, по крайней мере делали вид, что не хотели. Однако они понимали, что только непререкаемый международный авторитет «красного демократа» может заставить мировое сообщество признать свержение Гамсахурдия «демократической революцией». Джабу Иоселиани, как и умеренное крыло «старой оппозиции», вполне устраивал приход Шеварднадзе, а грузинский народ, уже достаточно натерпевшийся от хозяйничанья «компаний», надеялся на Шеварднадзе как на символ потерянного благополучия брежневских времен или хотя бы элементарного порядка. Но сторонники изгнанного президента отчаянно протестовали против приезда Шеварднадзе – они понимали, что человек, так медленно и кропотливо подготавливавший свое возвращение, возьмет власть крепко и надолго. И когда стала известна дата планируемого прибытия Шеварднадзе, звиадисты в Мингрелии начали готовить новое восстание.
+ + +
Солнечным субботним днем 7 марта 1992 года толпа в две тысячи человек встречала в Тбилисском аэропорту прилетевшего из Москвы Эдуарда Шеварднадзе. Уже было известно, что следом в аэропорту начнут разгружаться самолеты с гуманитарными грузами. Звиадисты в этот день отважились только на маленький митинг протеста. В небольшой приветственной речи Шеварднадзе оптимистично оценил будущее нации («Народ устал от мнений, но я верю в его готовность начать полнокровную созидательную деятельность, верю в успех») и свое собственное («Я прибыл не как частное лицо, а как политический деятель, ощущающий потребность начать работу, засучив рукава»). Из аэропорта Шеварднадзе проследовал в Сионский собор, где зажег свечи во славу Господа и во имя спасения Грузии, а затем отправился на проспект Руставели и осмотрел разрушения. 8 марта Шеварднадзе встретился в своей резиденции с Китовани и Сигуа, обсудил с ними вопросы экономики, а на пресс-конференции изложил свою программу («свободные выборы», создание «сильных демократических институтов» и нормализация экономики; во внешней политике – курс на полную независимость, отказ от вступления республики в СНГ). Наконец, на четвертый день пребывания в Грузии Шеварднадзе стал во главе ее правительства: вечером 10 марта Военный Совет самораспустился, и взамен был создан Государственный Совет, призванный выполнять функции президента и парламента. Госсовет составили 56 представителей 20 политических партий, его главой (председателем) был избран Шеварднадзе. Затем был сформирован Президиум Госсовета: председатель – Шеварднадзе, его заместитель – Джаба Иоселиани, премьер-министр – Тенгиз Сигуа, а его заместитель – Тенгиз Китовани. Каждый из них получил право вето, еще одно право вето – весь остальной Госсовет.
Итак, Грузия не успела опомниться, как Эдуард Шеварднадзе снова стал первым лицом в государстве, причем из всех персон в Президиуме Госсовета он, безусловно, вызывал наибольшее доверие в народе. Его приход связывался с признанием независимости Грузии, с обильной денежной и продовольственной помощью Запада – словом, с тем процветанием, за которое Грузия должна была заплатить независимостью. Многие грузины считали, что подчиняться Европе и Америке – совсем не то, что находиться в составе СССР, эту точку зрения долго разделял и Гамсахурдия; лишь позднее, убедившись в неискренности и расчетливости западных политиков, он стал резко высказываться и по их адресу. Об экономической стабилизации победители говорили громко и уверенно; через неделю после создания Госсовета был образован Временный штаб по координации экономической реформы, и политика «шоковой терапии» была продолжена. Госсовет отменил установленный при Гамсахурдия (в ноябре 1991 года) высокий налог на регистрацию совместных предприятий, облегчил приватизацию и декларировал свободу торговли. Таким образом были созданы все условия для передела собственности в пользу нуворишей. Лишь самые трезвомыслящие сознавали, что «тайваньское чудо», обещанное самим Шеварднадзе, – утопия, и что дружба Шеварднадзе с Западом не помешает ему использовать российскую помощь для силового подавления любой оппозиционной силы. И те, кто это понимал, еще более решительно поддерживали единственную партию, для которой превыше всего было самоопределение Грузии, – звиадистов. Именно такой смысл содержало в себе слово «звиадизм» зимой, весной и летом 1992 года.
Для мингрелов, однако, сущность звиадизма по-прежнему оставалась несколько иной. В Абхазии и Мингрелии антиабхазский оттенок звиадизма потерял свою яркость, но отнюдь не исчез. Звиадисты (как партия) не хотели терять симпатий тех грузинских националистов, которые были отречься от Гамсахурдия при условии, что новая власть не изменит прежней позиции в отношении «сепаратистов», – проще говоря, не откажется от идеи малой империи. Мингрелы (как нация) вкладывали в слова «Абхазия – это часть Грузии» другое значение: «Абхазия – это часть Мингрелии». Мингрелы и грузины в Абхазии продолжали выступать единым фронтом против абхазов и их союзников – русских, армян и других русскоязычных. 11 марта 1992 года в Сухуми состоялся учредительный съезд Прогрессивно-демократического союза Абхазии (ПДСА), куда вошли представители грузинского населения республики (большинство – интеллигенция и бывшие партийные деятели). Первоочередной задачей ПДСА было названо приведение конституции Абхазии в соответствие с конституцией Грузии (также – повышение политического статуса Абхазии и расширение статуса органов самоуправления, разграничение властных полномочий Абхазии и Грузии. Подчеркивалось, что союз ставит целью сохранение целостности Грузии). В ПДСА вошли как грузины, так и мингрелы; его учреждение объективно было направлено против абхазского национального движения. Однако ослабевшие звиадисты все же пытались найти точки соприкосновения с абхазами, чего не делали приверженцы бывшей оппозиции. Они надеялись на силу грузинской армии и международный авторитет Шеварднадзе, с помощью которых рассчитывали удержать Абхазию если не военным, то политическим путем.
Значительная часть грузинских войск к весне 1992 года покинула Мингрелию, и в мингрельских городах распоряжения наместников Временного правительства саботировались: кое-где было отключено тбилисское телевидение, не завозились «хунтистские» газеты и т.д. Подчинившийся новым грузинским властям парламент Абхазии контролировал ситуацию на большей части территории республики, но в мингрельском Гальском районе звиадистские группировки действовали беспрепятственно. Впрочем, за исключением взрывов в конце февраля на железной дороге, и без того парализованной политической забастовкой железнодорожников, звиадисты не предпринимали никаких актов насилия, не грабили, не препятствовали нормальной жизни в Гали и городах Мингрелии.
9 марта звиадисты установили контроль над городком Цаленджиха в Северной Мингрелии, где их влияние было очень сильным. На другой день после образования Госсовета они захватили под Зугдиди в заложники 17 бойцов правительственной армии. Наконец, вечером 12 марта мингрелы взяли в плен командующего Национальной гвардией Георгия Каркарашвили и бывшего заместителя министра обороны Бесика Кутателадзе, перешедшего на сторону оппозиции в дни штурма бункера. В тот же день звиадисты полностью овладели Зугдиди; дороги в Абхазию оказались перекрытыми, на подступах к Зугдиди встало полуторатысячное мингрельское ополчение, которым командовали глава Комитета гражданского неповиновения в Зугдиди Вальтер Шургая и по-прежнему называвший себя главнокомандующим Вахтанг (Лоти)[1] Кобалия. 12-го же марта в Грозном, куда собрались верные Гамсахурдия парламентарии,[2] открылась сессия Верховного Совета Грузии. На ней присутствовал Джохар Дудаев (это был день принятия конституции независимой Чеченской Республики). Звиад Гамсахурдия сделал ряд заявлений на тему: «Необходимо прозреть Западу, ослепленному Шеварднадзе», выразил надежду на восстановление в Грузии законной власти; Дудаев обещал свою поддержку.
На следующий день Госсовет Грузии, в свою очередь, собрался на сессию и принял решение направить в Мингрелию военные отряды для широкомасштабной операции против звиадистов. Китовани предъявил повстанцам ультиматум: в два дня освободить заложников и прекратить военные действия.
Хотя сразу штурмовать Зугдиди грузины не решились, стало ясно, что новой войны в Западной Грузии не избежать. Забеспокоились и абхазы, которым с приходом к власти оппозиции никак не удавалось остаться в стороне от общегрузинской политики. И у абхазов, и у грузин были причины для недовольства друг другом. Абхазское руководство не вело борьбы против звиадистов, поскольку даже большинство грузинских депутатов абхазского парламента принадлежало ранее к блоку «Круглый стол – Свободная Грузия». Абхазы скоро убедились, что с уходом Гамсахурдия их положение отнюдь не изменилось к лучшему. Мало того, что в Абхазии остался небольшой грузинский отряд Сосо Ахалая, новые правители Грузии значительно больше, чем Гамсахурдия, вмешивались в дела автономной республики и постоянно пытались влиять на дела Абхазии различными указаниями и директивами. В свою очередь грузины, и без того раздраженные провозглашением Сухуми столицей КГНК, не пришли в восторг от предложения руководства Конфедерации (в конце февраля) ввести в Абхазию свои вооруженные формирования для поддержания порядка. Абхазия все больше притягивала к себе внимание политиков: здесь столкнулись в 1992 году интересы трех коалиций, окончательно сложившихся в описываемое время.
Примечания
[1] После распада СССР на Кавказе политические деятели тоже стали выступать под своими вторыми именами, связанными с национальными или религиозными традициями – как Юрий (Муса) Шанибов. Однако второе имя Кобалия – Лоти – по его собственному утверждению в интервью еженедельнику «Собеседник», означает «любитель выпить».
[2] Председателем грузинского парламента в изгнании стал Мераб Кикнадзе.
24. ЗАСУЧИВ РУКАВА
Возведение Эдуарда Шеварднадзе на грузинский трон означало временный переход Грузии в орбиту влияния новой России, уже независимой и демократической. Российская армия продолжала стоять в Грузии: как Военный Совет, так и Госсовет демонстрировали к ней всяческое расположение (причиной, конечно, было не возрождение дружбы народов, а желание Шеварднадзе иметь опору против звиадистов и других возможных соперников). Шеварднадзе уже в марте официально обратился к Ельцину с просьбой оставить войска на территории Грузии, хотя 95% офицеров ЗакВО выражали желание покинуть Закавказье.
Тем временем пресловутый международный авторитет Шеварднадзе уже начал приносить первые плоды. Если в начале марта Запад давал понять, что признание Грузии по очевидным причинам будет делом трудным, то после прихода Шеварднадзе к власти почти 50 стран изъявили намерение установить с Грузией дипломатические отношения, а 24 марта ее приняли в структуры СБСЕ. Страны Европы и США всячески выражали свое благоволение к новому грузинскому лидеру, но реальным оставался военно-политический союз Госсовета с правительством Бориса Ельцина. Это была первая коалиция. В роли второй выступал альянс антироссийских, антимосковских сил – Дудаев, Гамсахурдия и их приверженцы. Третьей был союз народов Северного Кавказа и Абхазии – КГНК. В активном противостоянии пока находились две коалиции: первая и вторая. Конфедерация пока не проводила активной политики, хотя в ноябре 1991 года она и готовилась призвать к мобилизации добровольцев на защиту мятежной Чечни. Ельцин, временно отступив от политики силового давления, но надеясь сколотить против партии Дудаева более-менее жизнеспособный фронт оппозиционеров, сменил тактику и выступал теперь не столько против отделения Чечни, сколько против Дудаева. Более терпимым стало отношение Москвы к Конфедерации, хотя многие по-прежнему смотрели на нее как на экстремистскую организацию, угрожающую стабильности и целостности и России, и Грузии, и Азербайджана.[1] КГНК нередко считали организацией исламистской и даже террористической. Уже в феврале 1992 года военный комендант Тбилиси Гела Ланчава заявил, что в столице Грузии якобы находятся террористические группы звиадистов и дудаевцев. Однако терактов как таковых в первые годы после распада СССР на Кавказе было довольно немного.
Председатель парламента КГНК Юсуп Сосламбеков действовал в марте 1992 года заодно с Дудаевым, когда против чеченского президента выступала оппозиция. Но в целом у руководства КГНК и Чечни наблюдались достаточно явные расхождения целей; прежде всего КГНК декларировала своей задачей не «отрыв» от России северокавказских национальных республик, а лишь контроль над соблюдением прав кавказцев. В свою очередь, российские державники не выступали против КГНК слишком активно – они уже поняли, что смогут использовать Конфедерацию в интересах России.
А конфедераты весной 1992 года серьезно обеспокоились судьбой Абхазии. Уже первые недели пребывания Шеварднадзе на посту председателя Госсовета показали, что национальная политика грузинского правительства остается прежней: то есть не только вопрос территориальной целостности Грузии не ставился под сомнение, но даже название «Южная Осетия» ни разу не произносилось в грузинских официальных СМИ. Обстрелы же Цхинвала регулярно продолжались и после прихода к власти Шеварднадзе. Не собирался новый лидер менять и отношение к звиадистам. Абхазам же было нетрудно выстроить логическую цепочку: в Мингрелии восстание звиадистов почти неминуемо будет подавлено военной силой – в Гальском районе мятежники скрывались беспрепятственно, а в Сухуми не разгонялись их митинги – значит, разгромив звиадистов в Мингрелии, грузины непременно захотят «навести порядок» в Абхазии. Больше всего абхазы опасались покушений на идею квотного устройства своего парламента. В Грузии уже были отменены многие распоряжения «диктатора», поэтому и согласие Гамсахурдия на «неконституционное» устройство абхазского парламента тоже можно было аннулировать в любой момент.
В Гагре после пленения Каркарашвили начали высаживаться с моря «мхедрионцы»; вскоре они составили здесь значительную вооруженную группировку. Новые правители Тбилиси были недовольны позицией абхазов в сухумском Верховном Совете: несмотря на все антиабхазские выпады звиадистов, в Абхазии никто не пресекал их мирные манифестации и голодовки протеста. Ни в Абхазии, ни в Аджарии, с которой у Госсовета также складывались непростые отношения, звиадисты не подвергались репрессиям, как во всей остальной Грузии.
Весь март 1992 года звиадисты контролировали столицу Мингрелии Зугдиди и прилегающий район; они придерживались оборонительной тактики. Повстанцы были намного слабее армии Госсовета, но опирались на поддержку населения; госсоветовцы, в свою очередь, не решались штурмовать Зугдиди, опасаясь вспышки национального – как в Южной Осетии – восстания. Наличие высокопоставленных заложников позволило Комитету национального неповиновения добиться 18 марта соглашения о признании (разумеется, чисто условном) формирований звиадистов в Мингрелии частями Национальной гвардии Грузии, а гвардейцы и «мхедрионцы» должны были покинуть территорию Мингрелии. Подлинного примирения, конечно, не ожидал никто; существование вооруженных отрядов звиадистов было несовместимо с режимом Госсовета. Вскоре генеральный прокурор Грузии Размадзе потребовал от правительства Чечни выдать Гамсахурдия в связи с заведенным против него делом (но меньше, чем от кого-либо, Грузия могла ожидать этого от Джохара Дудаева). 25 марта в Тбилиси был расстрелян еще один митинг звиадистов; тогда же сторонниками Госсовета был сожжен дом Гамсахурдия в Тбилиси. Вскоре шедшие в Сенаки переговоры (о прекращении конфликта и «совместном контроле над регионом» вооруженных формирований звиадистов и госсоветовцев) прервались; мингрелы опять перекрыли железнодорожную трассу.
Грузинское командование выставило ультиматум: до 31 марта прекратить блокаду трассы, сдать оружие и разойтись по домам, иначе Госсовет перейдет к решительным действиям. В ответ звиадисты подняли новый мятеж. Города с небывалой легкостью переходили под их власть. К 30 марта 1992 года под контролем звиадистов находились Зугдиди, Цаленджиха, Поти, Сенаки, Хоби, Абаша и Чхороцку, то есть практически вся Мингрелия. Съехавшиеся в Зугдиди из городов Абхазии – Сухуми, Гали, Очамчиры, Гагры – звиадисты-мингрелы решили организовать «мирный марш» на Тбилиси, чтобы провести там митинг (а дальше, очевидно, действовать по обстоятельствам, не исключая и попытки реставрации режима). Но Госсовет вовремя принял меры, и у реки Цхенисцкали на въезде в Самтредиа колонне из сорока автобусов преградил дорогу отряд гвардейцев и «мхедрионцев». Другое войско Госсовета через Гурию подошло к южным окраинам Поти. Неизвестно, как скоро госсоветовцы справились бы со вторым восстанием звиадистов, не получи они от ЗакВО новую партию танков и бронетехники. Об этих танках и упоминал генерал Беппаев, известный своими более чем дружескими отношениями с Китовани и другими военачальниками Шеварднадзе.
Именно в эти дни наступила кульминация первого серьезного выступления чеченской оппозиции против Дудаева. 31 марта вооруженные сторонники оппозиции, прибывшие в Грозный из Надтеречного, Шалийского, Урус-Мартановского и Сунженского районов и митинговавшие на площади, захватили здание телевидения и радио, попытались окружить здание правительства. Свержение Дудаева было бы сильным ударом по Гамсахурдия, для сторонников которого Чечня оставалась самым надежным тылом и прибежищем. Дудаев располагал двумястами учебными чешскими самолетами, которые могли бы беспрепятственно поддерживать связь с Мингрелией. Теперь чеченский президент в очередной раз доказал свою силу: к вечеру 31 марта войска Дудаева разбили формирования оппозиции, восстановили контроль над теле- и радиостанциями; мятежники, однако, еще продолжали сопротивляться.
1 апреля 1992 года войска Госсовета вторглись в Мингрелию, взяли Абашу и Сенаки, захватили южный мост у Поти и ворвались в его пригороды. Из южной Мингрелии звиадисты бежали без боя, видя невозможность противостоять тяжелой бронетехнике, но жители Поти снова оказали вооруженное сопротивление: после упорного сражения грузины были отброшены на юг до села Малтаква. К утру 2 апреля сопротивлялись, как в январе, только Зугдиди и Поти. В Сухуми в эти дни звиадисты только митинговали. Зато абхазы, встревоженные размахом боев и слишком напористым наступлением грузин, начали собирать вооруженное чем попало ополчение: на этот раз они решили не допустить перехода грузин в Гальский район, считая, что им там делать нечего, поскольку на этот раз восстание звиадистов уже не распространялось на запад от реки Ингури. Грузины 3 апреля взяли Зугдиди, ворвались в Поти, часть повстанцев бежала по морю на двух катерах; один из них был захвачен, 80 человек попало в плен; другой успел пристать у села Анаклия, 50 звиадистов под командованием Джемала Кобалия скрылись в лесах. В остальных городах Мингрелии серьезного сопротивления повстанцы не оказали.
Вечером 3 апреля абхазское ополчение встало у Ингурского моста, не пропуская грузинские войска, подступившие к абхазской границе сразу после взятия Зугдиди. Звиадисты тем временем снова разбежались: частью ушли в партизаны, частью спрятали оружие и разошлись по домам. Грузины, стоявшие у реки Ингури, явно намеревались продолжать поход и дальше, в Абхазию, что еще больше насторожило абхазов и укрепило их в решимости не пропускать госсоветовцев, ибо теперь насущной необходимости ввода правительственных войск в автономию не было. В Сухуми срочно выехали Муса Шанибов и президент Комитета самообороны КГНК Султан Сосналиев. Несмотря на телефонный разговор Ардзинба с Шеварднадзе, в котором последний обещал не вводить войска, противостояние на Ингури продолжалось. Абхазы успели заминировать мост, подогнали к нему газовозы, привезли взрывчатку. Грузины в ночь на 5 апреля устроили «учения», в ходе которых состоялась перестрелка, в результате погибло 4 человека. В последующие дни грузины продолжали подтягивать к Ингури технику и войска, а в Абхазию начали прибывать первые добровольцы с Северного Кавказа. 7 апреля в Сухуми Ардзинба встретился с делегацией Грузии (с Ланчава и заместителем министра госбезопасности Чхеидзе), с которой и договорился о компромиссе: Тбилиси не вводит войска, а абхазское правительство обязуется обеспечить бесперебойную работу транспортных магистралей и прекратить продолжающиеся в Сухуми митинги звиадистов.
Движение через Ингурский мост скоро открылось, тем не менее на границе продолжало царить напряжение. Грузины время от времени пытались переправиться через реку, угрожали абхазам до тех пор, пока те не открывали стрельбу, затем разворачивались и уезжали. Посетивший 13 апреля Сухуми новый министр обороны Грузии Леван Шарашенидзе пообещал прекратить все это и выразил уверенность, что компромисс будет найден и в будущем. В абхазском вопросе Госсовет мог не торопиться. Быстрое подавление уже второго мингрельского восстания заставило многих грузинских националистов в Абхазии обратить взоры в сторону Тбилиси. Здесь новый вождь нации уже наглядно показал ту же твердость в вопросе «целостности», что и предыдущие правители, и впридачу продемонстрировал искусство политической игры, которым эти последние не обладали.
В Грозном Джохар Дудаев удержал власть; Гамсахурдия снова выступал с призывами ко всем странам не признавать «хунту» Госсовета, но остался неуслышанным. «Полоса признаний» Грузии продолжалась. Шеварднадзе в апреле 1992 года снова решительно отверг идею вступления Грузии в СНГ (заявив, что не верит в его, СНГ, жизнеспособность) и тем завоевал поддержку еще части грузинских патриотов. Звиадисты практически по всей Грузии прекратили выступления против новой власти, и Шеварднадзе уже не приходилось пачкать руки, подавляя сопротивление недовольных. Манифестации в Тбилиси сошли на нет. Партизаны Мингрелии не предпринимали никаких активных действий. Аджария демонстрировала полную покорность и не давала повода для ввода правительственных войск. Единственной частью Грузии, не признававшей власти Госсовета, осталась Южная Осетия.
С окончанием боев в Мингрелии гвардейцы и «мхедрионцы» снова оказались без дела. Между тем Шеварднадзе должен был вознаградить «компании» за лояльность добычей, да и просто чем-то занять. К тому времени они настолько привыкли ставить свои желания выше закона и настолько свыклись с отсутствием сдерживающей силы, что вели себя буйно и развязно на всей территории Грузии. В апреле 1992 года то и дело происходили столкновения жителей Боржоми, Хашури и других грузинских городов с бесчинствовавшими «мхедрионцами». Члены Госсовета понимали, что необходима новая война, способная привлечь симпатии националистов к новому правительству и сплотить нацию, – причем война победоносная, чтобы не повторилось разочарование при поражении 1991 года в Цхинвале. И Шеварднадзе задумал разгромить Южную Осетию, сделать то, чего не смог сделать Гамсахурдия. Шеварднадзе обладал важнейшим преимуществом перед своим предшественником: он был союзником президента России, и это давало ему возможность нейтрализовать российские войска, по-прежнему стоявшие в Южной Осетии.
Исход войны с Южной Осетией означал решение давнего вопроса: быть или не быть Грузии унитарным государством. В пользу похода именно против Цхинвала говорили многие обстоятельства: и неуступчивость осетин, выигравших неравную войну, и важность приведения к покорности именно Южной Осетии – она дальше всех ушла по пути к независимости, и отсутствие у нее в прошлом иной поддержки, кроме московской (со свержением Гамсахурдия Москва перестала помогать ей), и даже старый аргумент звиадистов – что осетины не имеют на свою землю исторических прав.
Примечания
[1] Здесь имеется в виду лезгинский вопрос. 300-тысячный лезгинский народ был разделен (наподобие осетинского) дагестано-азербайджанской границей на две примерно равные половины. Лезгины были одним из четырех народов Дагестана, представленных в КГНК.
25. ПОХОД НА ЦХИНВАЛ
В ночь с 19 на 20 апреля 1992 года столица Южной Осетии подверглась невиданному ракетному обстрелу. В городе было разрушено множество домов. После этого массированные обстрелы Цхинвала и других осетинских городов повторялись каждую ночь. Блокада Южной Осетии с юга так и не была снята за четыре месяца после переворота: теперь грузинские отряды стали готовиться к прямому штурму. А главным успехом грузинской стороны стало соглашение, которого добился Эдуард Шеварднадзе, – о выводе внутренних войск бывшего СССР из Южной Осетии и о замене их объединенными вооруженными силами СНГ. Еще до всяких договоренностей о вводе последних внутренним войскам, расквартированным в Цхинвале, был отдан приказ немедленно покинуть город. Утром 25 апреля жители осетинской столицы узнали об уходе русских солдат; их временные казармы опустели, и только на стене одной из них какой-то военный написал мелом: «Вас снова продали».
Хотя при Гамсахурдия внутренние войска СССР крайне редко и почти всегда негласно вмешивались в конфликт на стороне осетин, те сохраняли к ним симпатию, надеясь, что в крайнем случае военные защитят мирных жителей от террора. Теперь эта надежда исчезла. Но осетины быстро оправились от шока. Вечером того же дня на митинге в Цхинвале осетинская Национальная гвардия торжественно поклялась защитить родину, а все до сих пор разрозненные отряды осетинских ополченцев объявили о подчинении командованию гвардии. 26 апреля Торез Кулумбегов вернулся в Цхинвал из Владикавказа; в тот же день в городе состоялся экстренный съезд Конфедерации горских народов – ее руководители объявили о возможности ввода отрядов северокавказских добровольцев в Южную Осетию. Авторитет КГНК несоизмеримо возрос: в ней, а не в России осетины видели теперь своего главного защитника. Однако выполнить на деле свои намерения Конфедерации было очень трудно. Путь на Рокский перевал и Цхинвал лежал через Северную Осетию, которой правил расчетливый и дальновидный Ахсарбек Галазов, сделавший в споре о Пригородном районе ставку на твердый союз с Москвой. Конфедератам следовало ждать всевозможных препятствий со стороны Ельцина в попытке защитить осетин, ибо Ельцин быстро забыл одно из своих заявлений, сделанное при Горбачеве, – что каждая республика может брать столько суверенитета, сколько сможет проглотить. И хотя значительная часть российских политиков выступила против действий Госсовета по объединению Грузии «железом и кровью», Ельцин взял курс на поддержку силовых действий нового правительства Тбилиси, видимо, считая «малые народы» Грузии слишком слабыми, чтобы принимать в расчет их интересы.
Москва прямо дала понять, что будет рассматривать участие в военных действиях в Южной Осетии добровольцев с Северного Кавказа – российских граждан – как уголовно наказуемое преступление. Госсовет Грузии, с одной стороны, настойчиво призывал Россию не допустить помощи осетинам со стороны Конфедерации, с другой – громко заявлял об угрозе «имперской России», о том, что Россия якобы хочет руками КГНК отнять у Грузии «Самачабло» и Абхазию. Версия о стремлении России – путем поддержки мятежных автономий – свалить Шеварднадзе (своего же ставленника) распространилась очень широко. Российские демократы были готовы поставить под сомнение слова любого грузинского политического деятеля, кроме Шеварднадзе, – для них он превратился в почти священную особу. Тому, конечно, были свои причины. Ни один грузинский политический деятель не имел и десятой доли тех московских связей, которыми обладал Шеварднадзе. За время своего пребывания в министрах ему удалось обеспечить хорошие места очень многим своим протеже. Именно эти люди действовали сейчас в России в интересах Шеварднадзе как в дипломатической, так и в информационной сферах. Шеварднадзе еще только утверждался у власти, а демократические московские газеты уже начали изъясняться стилем и слогом официального Тбилиси. Вот, к примеру, начало статьи «Мужской поступок» в одной из крупнейших еженедельных газет «Московские новости»; «После выхода внутренних войск России из цхинвальского региона Госсовет Грузии выступил с обращением к осетинскому народу с призывом прекратить кровопролитие и приступить к мирному урегулированию конфликта. Однако в начале минувшей недели ситуация резко обострилась. С обеих сторон возобновились боевые действия, появились новые жертвы и десятки раненых, усилился поток беженцев». Тут и пресловутый «Цхинвальский регион», заменивший «Самачабло» в официальных обращениях грузин к осетинам; и миротворческие усилия Госсовета Грузии (мир предложил Госсовет, а виновник обострения ситуации не назван, однако он как бы противопоставляется миролюбивому Госсовету); и беженцы – непонятно с какой стороны (а между тем наступали грузины, и беженцы устремились с 25 апреля в сторону Северной Осетии). Такой же завесой многозначительных недомолвок многие газеты окутывали происходящее в Грузии все последующие годы.
Деятели «старой оппозиции» в национальном вопросе занимали более жесткую позицию, чем Госсовет; они громче всех кричали о «руке Москвы» и «имперской политике России» в автономиях. Однако работе Госсовета их антироссийская настроенность не мешала: когда речь шла о борьбе против мятежных автономий, оппозиционеры сразу же выражали готовность поддерживать Госсовет и закрывали глаза на его дружбу с Россией. При этом некоторые грузинские националисты открыто говорили, что нужно использовать союз с Москвой для того, чтобы объединить под властью Тбилиси бывшую Грузинскую ССР и затем перейти к Западу, к чему с самого начала и призывал Звиад Гамсахурдия.
Помимо «старой оппозиции» виновником эскалации осетинского конфликта начали называть и Тенгиза Китовани. Свергая Гамсахурдия, он действовал в интересах Шеварднадзе, но в дальнейшем проявлял недовольство, что властью приходится делиться не только с ним, но и с Джабой Иоселиани, на которого Шеварднадзе опирался в первую очередь; не случайно именно с Джабой он обменялся первым рукопожатием в аэропорту при возвращении в Грузию. Между тем Китовани возглавил военный мятеж против Гамсахурдия, его гвардейцы понесли самые тяжелые потери при штурме бункера; сейчас отряды Китовани были наиболее боеспособными из всех вооруженных формирований в Грузии и содержали в себе меньше уголовных элементов (как-никак они представляли собой части правительственных войск Гамсахурдия), чем «мхедрионцы». Естественно, что Китовани считал себя вправе претендовать на самостоятельную роль.
Впрочем, никакие разногласия не мешали Китовани и Шеварднадзе совместно действовать против осетин и звиадистов (а затем и против абхазов), так что можно предположить, что масштабы их вражды значительно преувеличены. Ведь версия о непослушных военачальниках была выгодна не только Шеварднадзе, получавшему не исчерпывающее, но сносное алиби перед цивилизованным миром, но и самим военачальникам – им было важнее завоевать репутацию патриотов и ревнителей «территориальной целостности».
Борьба за власть над Грузией еще не была окончена, и никто из соперников не желал признавать себя побежденным раньше времени. Но уже сейчас можно было предсказать, что больше всего шансов на победу имеет тот деятель, который обладает внешними связями и поддержкой экономических магнатов. Пока что Шеварднадзе должен был считаться с «экстремистами» из интеллигентской оппозиции, а потому на протяжении нескольких лет в Грузии еще существовала все более хиреющая показная демократия. Если при Гамсахурдия демократические свободы стали привилегией грузинской нации, то теперь – правящей элиты внутри грузинской нации.
После разгрома второго мингрельского восстания Госсовет избрал в отношении звиадистов тактику длинного кнута и маленького пряника. В Зугдиди несколько мирных митингов было разогнано так же бесцеремонно, как до того в Тбилиси, а на партизанские районы Мингрелии «мхедрионцы» и гвардейцы делали грабительские рейды. В столице, однако, власти пошли на уступки и 21 апреля предоставили прямой эфир студентам одного из вузов, которые повторили традиционные обвинения партии Гамсахурдия в адрес новой власти и сделали в числе прочих такое заявление: «После провала путча в Москве он (Шеварднадзе) позвонил в Тбилиси и заявил, что утопит Звиада в крови. Эдуард Шеварднадзе приехал в Тбилиси по заданию Москвы с целью погубить грузинский народ. Скоро вы все в этом убедитесь. Но Грузия тоже не сидит сложа руки и готовится к восстанию».
Госсовет развязывал войну в Южной Осетии не только для того, чтобы вырвать у звиадистов знамя борьбы за единство Грузии, но и чтобы нейтрализовать их: не мог же Звиад Гамсахурдия, еще полгода назад душивший Южную Осетию, теперь переменить свое мнение на 180 градусов и выступить в поддержку «сепаратистов». Войны с непокорными автономиями были для новых правителей единственной возможностью расколоть движение звиадистов, занять делом иррегулярные формирования, отвлечь общественность от экономического кризиса, который Шеварднадзе уже в это время определял как катастрофу – и все это одновременно.
+ + +
Все попытки переговоров осетин с Госсоветом после ухода российских войск закончились ничем. Формально Шеварднадзе даже отрицал свою причастность к действиям грузинских вооруженных отрядов в Осетии, старался всячески преуменьшить свои реальные возможности, утверждая, что его роль во внутриполитической жизни Грузии ограничивается чуть ли не функциями мирового судьи. Впрочем, грузинское правительство не особенно скрывало свое намерение подавить Осетию; предложения КГНК о переговорах Госсовет отверг, назвав их «декларативными». Шеварднадзе 25 апреля заявил, что не будет вводить в Южную Осетию гвардию или другие войска, а контроль над «Цхинвальским регионом» будет осуществлять милиция Гори (4 тысячи человек). Однако осетины еще по январю 1991 года помнили, что может скрываться за словом «милиция»; им было безразлично, как будут называться оккупационные отряды, которым они, по требованию Шеварднадзе, должны были сдаться исключительно в обмен на «мир», то есть прекращение истребительных ракетных обстрелов и снятие блокады. Сдача означала для них не только признание всех жертв полутора лет войны совершенно бессмысленными, но и потерю национального достоинства, начало цепи бесконечных унижений, издевательств, грабежей. Осетины продолжали борьбу.
В начале мая 1992 года весь Цхинвальский район снова был охвачен военными действиями. Цхинвал был осажден с севера, востока и юга, и бои с применением танков и артиллерии шли у самых окраин осетинской столицы. В городе почти не осталось детей, и толпы беженцев уходили через Рокский туннель на север. На стороне осетин сражались русские добровольцы, на стороне госсоветовцев –русские же наемники-профессионалы из служащих Закавказского военного округа. Недостатка в боеприпасах грузины по-прежнему не испытывали. Но грузинским войскам не удалось развить атаку, и опять в Тбилиси наступил разлад. Националисты из бывшей «старой оппозиции» (Натадзе, Чантурия и другие) потребовали усилить помощь отрядам, осаждающим Цхинвал, и выступали с нападками на Госсовет за недостаточное рвение. Во второй половине мая в Тбилиси возобновились митинги звиадистов; они разгонялись по-прежнему, а Джаба Иоселиани на заседании Госсовета объявил: «Мы решили действовать на основе международных законов. И действовать последовательно. Все незаконные митинги будут рассеяны. Кто окажет сопротивление – получит пулю!» Но в Осетии дело не ладилось настолько, что после неудачной танковой атаки на Цхинвал Шеварднадзе, вопреки возражениям лидеров «старой оппозиции», вылетел 13 мая в Гори, откуда на автомобиле приехал в столицу Южной Осетии для встречи с Торезом Кулумбеговым. Это и был тот «мужской поступок», которым Шеварднадзе вроде бы подтвердил свою репутацию миротворца. При встрече они договорились прекратить огонь с обеих сторон, а затем восстановить телефонную связь, разблокировать автомобильную магистраль: предполагалось создать в Цхинвале и Тбилиси миротворческие группы, призванные разбирать сложные вопросы.
Но перемирие продолжалось недолго. Война была выгодна членам Госсовета, а поскольку Шеварднадзе уже продемонстрировал свои мирные намерения, ее можно было продолжать дальше, сваливая вину на грузинских боевиков в Осетии, которых «невозможно остановить». Ракетные удары по Цхинвалу возобновились через несколько дней; ни с Северного Кавказа, ни из Северной Осетии военной помощи не поступало, и не будь грузинский военный контингент таким рыхлым, война давно бы завершилась полной победой тбилисских войск. Возобновление войны в Осетии оказало серьезное влияние на политические настроения абхазов; они окончательно убедились, что Госсовет в вопросах национальной политики ни на шаг не отступил от позиции Гамсахурдия, но действует тоньше и хитрее, сочетая грубую силу с показным миролюбием, и самое главное – что всем шитым белыми нитками оправданиям и отговоркам этого нового правительства почти весь мир готов безоговорочно верить. Абхазы не доверяли Госсовету и ясно продемонстрировали это апрельским противостоянием на Ингури. А к концу весны политическая ситуация вокруг Абхазии снова начала осложняться.
26. «МЫ НЕ ОСТАНОВИМСЯ ДО ТЕХ ПОР...»
«Мне это напомнило фильмы Феллини, именно те, где Феллини повествует о рождении фашизма. Именно в Италии, а не в Германии. Итак, лагерь. Я не выходил из машины, наблюдая за происходящим из окна. Происходила муштра членов формирования. Это были мужчины лет сорока. Картина показалась мне немного смешной, потому что это были явно бывшие учителя, сельскохозяйственные жители, колхозники, не привыкшие к военной форме. Они возбуждали себя воинственными выкриками и приветствовали друг друга фашистским жестом выброса руки. Они были не страшными, а, скорей, гротескными. Но стоило вспомнить, что эти люди могли убивать других людей, чтобы почувствовать грозу. Вот это и были китованцы, «черная», политическая полиция».
Мариуш Вильк, польский журналист, август 1992 г.
Общественная жизнь в Абхазии весной 1992 года мало-помалу вернулась в прежнее русло. Звиадисты после апрельского поражения еще более ослабли и уже не проводили регулярных митингов. Снова функционировали железнодорожная и автомобильная магистрали, проходившие по республике; их важность все более возрастала из-за конфликта в Карабахе, который перерос в большую войну. Все дороги в Армению через Азербайджан оказались перекрытыми. Карабахские армяне 8 мая 1992 года заняли Шушу, после изгнания оттуда азербайджанцев весь Нагорный Карабах и Шаумяновский район к северу от него оказались в руках армян. Азербайджан затрясла политическая борьба. Отставленный в марте президент Аяз Муталибов 14 мая попытался снова захватить власть, но был тут же свергнут, и к власти пришла партия националистов во главе с Абульфазом Эльчибеем. Так в Азербайджане состоялась революция, подобная звиадистской по содержанию. В это же время карабахцы взяли Лачин и пробили «коридор» в Армению; военные действия разгорелись по всей армяно-азербайджанской границе – националисты Эльчибея главной задачей поставили покорение Карабаха. Звиад Гамсахурдия называл Эльчибея своим единомышленником, хотя тот и не вел себя так враждебно по отношению к Москве. Показательно, насколько судьба азербайджанских националистов повторила путь звиадистов – правда, в более быстром темпе.
В 1992 году имела хождение теория о «мусульманском кольце» на Кавказе вокруг христианских Армении и Грузии, но она представляется надуманной. Составными частями этого «кольца» назывались Турция, Иран, Азербайджан и народы КГНК, в т. ч. и абхазы; однако на деле религиозный фактор играл в кавказских конфликтах едва ли не последнюю роль. Грузины, абхазы и осетины были православными христианами, тогда как армяне – монофизитами. Грузия никогда не пыталась поддержать Армению в войне с Азербайджаном, а в Абхазии армяне выступали на стороне абхазов. Азербайджанцы были шиитами; турки, северокавказцы (включая часть абхазов), а также аджарцы – суннитами. При всем при этом духовенство не обладало политическим влиянием ни в одной из кавказских республик. Почти никакой роли оно не играло в описываемое время и в Абхазии.
Среди грузинского населения Абхазии уже не было прежнего единодушия. Сваны и грузины, как правило, поддерживали новую власть, но среди мингрелов общего мнения не существовало. Не каждый звиадист был мингрелом, и не каждый мингрел – звиадистом. Когда же Госсовет выразил намерение строить «малую империю», для некоторых живущих в Абхазии звиадистов стало выгоднее перейти в ряды шевардистов. Самые искренние остались приверженцами президента-изгнанника.
Итак, весной 1992 года политическая борьба в Абхазии переместилась в верхи. Работа парламента заметно пробуксовывала. Грузинские депутаты все чаще вступали с абхазскими в эмоциональные (хотя и достаточно цивилизованные) перепалки. Скоро дошло до того, что на любое выступление абхаза по любому делу, относящемуся к национальному вопросу, следовало выступление грузина, который доказывал обратное. Многие грузинские депутаты уже прямо выступали против квотной системы. Вновь посыпались обвинения в адрес абхазских и русскоязычных деятелей («националисты», «экстремисты», «сепаратисты» и т.п.), причем уже с голоса официального Тбилиси, проводником влияния которого в Абхазии стали часть депутатов («разочаровавшихся» звиадистов) и Прогрессивно-демократический союз; последний, руководимый бывшими партийными работниками, теперь стремился играть роль главной опоры Шеварднадзе в Абхазии.
Прежде чем говорить о политической обстановке в Абхазии весной 1992 года, необходимо уделить внимание общему положению дел. Экономический упадок, наступивший в Грузии, в равной мере затронул и Абхазию. С одной стороны, в республике возобновилась работа всех коммунальных служб; с другой – быстро росли цены на продовольствие и предметы первой необходимости вообще, на транспорт. Рыночные реформы дали толчок возникновению бесчисленных кооперативов, коммерческих предприятий – большая часть их, как и следовало ожидать, ничего не производила. Зато стремительно развивалась торговля, в нее втянулись самые широкие слои населения. Особенно увеличился размах челночной торговли с Турцией (в чуть меньшей степени – с Грецией и Польшей), автобусы из Абхазии регулярно отправлялись в турецкий город Трабзон, добирались даже до Сирии. А тем временем промышленность в Абхазии приходила в упадок. Приватизация шла туго. Самые большие выгоды из рыночных реформ извлекала мафия. Забастовки начинались уже и по экономическим причинам. При этом новое правительство Грузии намеревалось оставлять Абхазии лишь 16% всех ее доходов, и в вопросе о бюджете грузинские депутаты Верховного Совета Абхазии поддерживали притязания Тбилиси. Бюджет стал одной из главных тем дискуссий в абхазском парламенте, а другой – как и в январе – вопрос о министре внутренних дел Абхазии Гиви Ломинадзе.
Криминогенная обстановка в Абхазии, как и по всей Грузии, оставалась на прежнем уровне: продолжались и грабежи квартир, и угоны автомобилей (для выкупа или на продажу). Были случаи, когда грабители раскапывали свежие могилы, чтобы украсть из гроба вещи, положенные в него вместе с покойником, – преступления, ранее неслыханные. Поэтому абхазы, хоть и не без труда, сумели выдавить Ломинадзе с его поста; однако депутаты-грузины сразу же выдвинули его кандидатуру на пост председателя Совета Министров Абхазии (5 мая 1992 года). На тайном голосовании кандидатура Ломинадзе не прошла. Владислав Ардзинба предложил в качестве премьера проабхазски настроенного мингрела Важи Зарандия; грузинская фракция отказалась рассматривать ее, но тем не менее Зарандия был избран тем же тайным голосованием, простым большинством голосов. После этого заседания абхазский парламент окончательно раскололся на две большие фракции и больше уже ни разу не собирался в полном составе.
Грузинская фракция Верховного Совета («Демократическая Грузия») объединяла 30 депутатов (из них 26 грузин), абхазская – 35 депутатов (из них 28 абхазов). Абхазская фракция, насчитывавшая большинство и возглавляемая спикером Ардзинба, фактически взяла на себя функции парламента. Отрешив от должности Ломинадзе, абхазская фракция назначила исполняющим обязанности министра внутренних дел Александра Анкваба, чье имя уже было известно достаточно хорошо. Абхазец, Анкваб долго работал в Грузии, не считался грузинами абхазским националистом и имел репутацию профессионала, беспощадного к преступникам. Именно такой человек мог бы навести порядок в Абхазии, однако это меньше всего устраивало тех, кто хотел сохранить вооруженные формирования для достижения политических целей. Ломинадзе отказался подчиниться решению о своем отстранении и со своим окружением засел в здании МВД, заявив, что не уйдет в отставку, пока его не снимет Тбилиси. Госсовет, естественно, не признал его смещения, а «старая оппозиция» решительно потребовала не церемониться больше с абхазами. Деятели ПДСА начали готовить митинг грузинской общественности в Сухуми.
Нельзя отрицать, что отстранение Ломинадзе действительно имело политическую подоплеку. Камнем преткновения стали грузинские вооруженные формирования в Гагре и Сухуми – отделение «Мхедриони» и отряд Сосо Ахалая, объявленный подразделением Национальной гвардии Грузии. Как и в самой Грузии, они вели себя довольно развязно. Еще 19 февраля 1992 года Военный Совет провел широкую амнистию – из 20 тысяч заключенных уголовников было выпущено 18,5 тысяч. Многие из них по традиции оказались в рядах гвардейцев и «мхедрионцев». Таким образом, после свержения Гамсахурдия впервые объединились обе военные организации с большим процентом уголовников; серьезных расхождений между ними с тех пор долгое время не было; члены «Мхедриони» легко переходили в гвардейцы – и наоборот. Их командиры в Абхазии старались удержать своих подчиненных от массовых грабежей, но не могли предотвратить отдельных ограблений и убийств. Сами же они тайно составляли списки активистов абхазского национального движения, их союзников – русских и армян – и заодно просто богатых людей, так что в августе пришедшие из Грузии войска уже располагали фамилиями и адресами «врагов народа». Ломинадзе как министр внутренних дел не принимал никаких мер по обузданию грузинских группировок – это противоречило бы всей его политической деятельности по утверждению в Абхазии твердой власти Грузии. Итак, его отставка действительно не могла не рассматриваться и как политический акт. Но абхазам отстранение Ломинадзе было необходимо как важный этап в борьбе за укрепление своего суверенитета.
С той же целью в Абхазии начал создаваться полк внутренних войск – плохо вооруженный, но все же представляющий собой настоящую армию, пришедшую на смену прежнему ополчению, каждый раз собиравшемуся в минуту опасности. Полк численностью до тысячи человек должен был подчиняться Президиуму Верховного Совета Абхазии. Посетивший 6 мая 1992 года Сухуми министр Шарашенидзе заявил, что абхазские внутренние войска должны подчиняться командованию внутренних войск Грузии, потребовал разместить части грузинской армии на территории Абхазии. Ардзинба, в свою очередь, высказывал пожелание, чтобы абхазы служили в армии на территории своей республики, чтобы были созданы условия для прохождения альтернативной службы. Переговоры не разрешили противоречий: несмотря на то, что абхазское правительство формировало внутренние войска не только из абхазов, грузинское руководство настаивало на контроле грузинских войск над всей российско-абхазской границей, на передаче Очамчирской военно-морской базы, принадлежавшей России, в ведение грузинских военных.
Прогрессивно-демократический союз Абхазии все-таки собрал 15 мая митинг грузинской общественности в Сухуми, однако людей на него пришло немного, а звиадисты держались отдельно; практических последствий этот митинг не имел. Но грузино-абхазские противоречия обострялись тем больше, чем тревожнее поступали сообщения о войне в Южной Осетии. 20 мая у села Кехви на дороге между Цхинвалом и Джавой неизвестные боевики расстреляли колонну из нескольких автомобилей и автобусов с осетинскими беженцами; погибло несколько десятков человек, в большинстве – женщины и дети. Эта расправа вызвала взрыв возмущения на всем Северном Кавказе; никто не сомневался, что убийство совершено одной из грузинских диверсионных групп, действовавших вокруг Цхинвала. Госсовет никак не решался принять на себя ответственность и называл в качестве преступников то осетин, то агентов Гамсахурдия, то обещал «строго наказать виновных». Руководство Северной Осетии резко выступило против Грузии: 21 мая сессия парламента Северной Осетии приняла решение перекрыть ведущий в Грузию газопровод, Военно-Грузинскую дорогу, разрешить собирать отряды добровольцев для защиты Цхинвала. Положение города между тем стало критическим. Грузины взяли несколько господствующих над городом высот, непрерывными обстрелами разрушили большую часть зданий Цхинвала.
На сессии КГНК в Махачкале в конце мая 1992 года делегаты от Южной Осетии признали положение безнадежным. Они пообещали всем народом перейти в ислам, если Северный Кавказ спасет их. Конфедераты отвергли эту жертву; на заседании парламента КГНК было принято решение приложить все усилия для защиты Цхинвала; Грузии был предъявлен 10-дневный ультиматум. К этому времени в Южной Осетии было уничтожено более ста осетинских деревень; падение Цхинвала означало решающий перелом в войне и разгром осетин, поэтому Грузия бросила на его штурм все силы. Со своей стороны, конфедераты начали собирать отряды в Нальчике; их авангард состоял из абхазских добровольцев. Абхазы четко понимали, что после подавления Южной Осетии грузины не оставят их в покое и получат возможность установить в Абхазии такой режим, какой им понравится.
По мере своих успехов в Осетии Госсовет вел диалог с абхазами все более жестким тоном. Грузины все чаще пытались перебросить в Абхазию дополнительные вооруженные отряды: к примеру, 28 мая по дороге на Очамчиру были задержаны грузовики с оружием, у двоих сопровождавших оказались удостоверения «Мхедриони» за подписью Джабы Иоселиани; они объясняли, что цель их поездки – борьба с террористическими группировками в Гальском районе. Под террористами подразумевались все те же мингрельские партизаны, которые продолжали малую войну и иногда тревожили нападениями госсоветовцев в Зугдиди и Сенаки; однако в Гальском районе их было немного и почти не оставалось в других районах автономной республики.
В конце мая Тамаз Надарейшвили предложил Ардзинба подать в отставку, объявив, что последний «находится в плену узкогрупповых интересов определенных политических сил общества, которые не имеют ничего общего с истинными чаяниями народа Абхазии». К лету 1992 года сформировались требования шевардистской оппозиции Владиславу Ардзинба: роспуск Верховного Совета Абхазии, пересмотр квотного принципа его формирования, а в первую очередь – отставка самого Ардзинба как «лидера сепаратистов». Именно против него развернули активную борьбу члены созданного в это время грузинами в Абхазии Совета национального единства. Вошедший в него глава абхазского отделения «Мхедриони» Борис Какубава заявил, что Ардзинба «узурпировал всю власть в автономной республике, нарушает конституцию Абхазии, игнорирует мнение грузинского населения Абхазии, ущемляет интересы и права не только грузин, но и русских, армян и других народов, проживающих здесь», и что он даже «продолжает политику Гамсахурдия» (?!?). В заключение Какубава предупредил: «Пусть никто не забывает о том, что «Мхедриони» имеет опыт свержения диктаторских режимов». Руководители Совета национального единства объявили, что в ближайшее время состоятся акции протеста, будет «блокировано все народное хозяйство автономии, а также прекратят работу все виды транспорта». «Мы не остановимся до тех пор, пока у власти будет Владислав Ардзинба», – подчеркнули они.
27. РЕВАНШ СОСТОЯЛСЯ
Возобновление военной операции против южных осетин – ее размах намного превышал масштабы кампании 1991 года – все более неблагоприятно отражалось на международном авторитете Грузии. Расстрел беженцев у села Кехви заставил отреагировать даже ООН, более чем расположенную к Шеварднадзе, и рассмотрение вопроса о приеме Грузии в эту организацию было приостановлено. Жесткими действиями Грузии против осетин была удивлена и российская общественность. Российские левые, неприязненно относившиеся к Шеварднадзе, активно выступали в защиту осетин. Представители грузинского министерства обороны на переговорах с командованием Черноморского флота 26 – 29 мая в Севастополе не смогли добиться выделения Грузии ее доли боевых кораблей (Грузии были обещаны только суда третьего класса: сторожевые катера, малые десантные корабли и т.п.)[1] 3 июня вице-президент России Александр Руцкой заявил о необходимости скорейшего ввода в Южную Осетию частей североосетинской Национальной гвардии для защиты своих собратьев; Шеварднадзе оценил это высказывание как «эхо имперских времен, рецидив имперского мышления».
Грузины были близки к победе; тем решительнее они вмешивались в абхазские дела, надеясь своей твердостью привлечь на свою сторону как можно больше противников абхазов. Группировка Сосо Ахалая, расположившаяся на турбазе имени XV съезда ВЛКСМ на восточной окраине Сухуми, уже играла в Абхазии ту же роль, что и мятежный отряд Китовани на Тбилисском море. Гвардейцы Ахалая объявили себя представителями Министерства обороны Грузии. В начале июня по ночам с моря начали высаживаться и присоединяться к людям Ахалая грузинские боевики. Обстановка в республике снова накалилась. 5 июня руководители «Аидгылара» заявили, что если в Абхазии будут создаваться «неконституционные органы власти», они призовут ко всеобщей мобилизации и потребуют от парламента принять декларацию о независимости Абхазии. Грузинские активисты в Абхазии чувствовали, что приближается час решительной схватки, и не скрывали, что после падения Цхинвала предпримут все меры, чтобы добиться ввода грузинских войск, подавления абхазской самостоятельности, уничтожения ненавистного парламента Ардзинба.
Тенгиз Китовани 6 июня провел в Поти переговоры с командующим мингрельскими партизанами Лоти Кобалия. Китовани предложил всем звиадистам перейти в гвардейцы, обещая им «прощение всех грехов». А между тем существовала только одна страна, где звиадисты и госсоветовцы могли бы встать плечом к плечу, – Абхазия. Кобалия на службу к Шеварднадзе не перешел, однако внутриполитический курс новых хозяев вырисовывался все более отчетливо: национальное примирение и «внешние» войны в автономиях. Надо сказать, что осетинская война все-таки не пользовалась особой популярностью в народе: еще с 1989 года главным для рядового грузина представлялся все же абхазский вопрос. А Цхинвал, осаждаемый войсками целой Грузии, по-прежнему не сдавался. Конфедерация горских народов продолжала собирать отряды, хотя российское правительство все категоричнее требовало от северокавказцев «невмешательства во внутренние дела Грузии».
В ночь с 8 на 9 июня грузины взяли у осетин отвоеванное ими село Эргнети, захватили села Мамисубани и Приси, овладели позициями осетин по всему левому берегу Лиахви, кроме самого Цхинвала. Кольцо вокруг города сомкнулось полностью. Грузины не смогли войти в жилые кварталы, но заняли все высоты вокруг Цхинвала, расположенного в котловине. Продольные улицы простреливались насквозь, укрыться от снарядов удавалось только на поперечных. Защитники Цхинвала в этой катастрофической ситуации сражались до последнего и сумели выстоять. Потери осетинских ополченцев за всю кампанию составили всего около ста человек убитыми; несравненно больше жертв было среди мирного населения. Грузины не смогли долго удерживать город в полном окружении. Ультиматум Георгия Каркарашвили о выводе из города всех вооруженных людей, а из республики – североосетинских добровольцев никаких результатов не возымел.
Тем временем в Северной Осетии взрыв народного возмущения привел к захвату 9 – 10 июня во Владикавказе осетинами – в основном беженцами – военных складов российской армии со стрелковым оружием и 12-ю самоходными артиллерийскими установками. Российские военные оказывали сопротивление, открывали огонь, в перестрелках погибло несколько человек. В некоторых районах Северной Осетии было введено чрезвычайное положение; военная прокуратура арестовала во Владикавказе главу правительства Южной Осетии Олега Тезиева по обвинению в организации нападений на склады (и оружие, и боеприпасы, и САУ тем временем через Рокский перевал были переправлены в Южную Осетию). Полевые командиры Цхинвала тогда пригрозили, чего бы им это ни стоило, отправить часть своих вооруженных отрядов в Северную Осетию и освободить Тезиева. Российские власти испугались, конечно, не их, а возможной конфронтации с народом и руководством Северной Осетии, рассматривавшейся ими как важный стратегический плацдарм для возможной борьбы против мятежной Ичкерии: Владикавказ и в ХХ веке в большой мере оправдывал свое название.
Тем временем с мая 1992 года осетино-ингушское противостояние снова усилилось. Ингушский лидер Руслан Аушев продолжал выступать за пересмотр границ, Владикавказ по-прежнему не уступал. Москва приняла его сторону, и не по причине консерватизма: мы уже помним, что Чечня поддерживала притязания ингушей на Пригородный район, но Россия нуждалась в осетинах как союзниках на Северном Кавказе. Поэтому ингуши попытались решить территориальные проблемы в споре с Чечней за Малгобекский и Сунженский районы, где в начале этого года даже имели место стычки между ингушами и чеченцами. Ингуши же сближались с врагами Дудаева: с Россией – добиваясь самостоятельности Ингушетии от Чечни, и с Грузией – в конфликте с осетинами. По всей видимости, и до, и после свержения Гамсахурдия грузины поставляли ингушам оружие. В то же время Ингушетия после III съезда народов Кавказа фактически вышла из Конфедерации, поскольку лидеры последней решили временно отказаться от пересмотра границ между северокавказскими республиками. Ингушетии же было необходимо строить свою государственность, провозглашенную 4 июня этого года, она не могла и дальше оставаться в таком неопределенном положении. Таким образом, вокруг обеих Осетий завязался такой узел национальных и политических проблем, распутать который нельзя было разом.
13 июня 1992 года, когда во Владикавказ прибыл передовой «абхазский» отряд Конфедерации горских народов во главе с Мусой Шанибовым, в город прилетели 62 самолета с войсками российского спецназа и оружием для него и североосетинской милиции. Шанибов требовал дать его отряду проход в Южную Осетию, чтобы защитить Цхинвал. Москва располагала всеми возможностями для разгрома КГНК, но не пошла на силовое решение конфликта, тем более, что политическая обстановка в самой России отличалась неустойчивостью. Борис Ельцин в 1992 году с гордостью отмечал, что ни одного вооруженного конфликта на территории России не возникло. Война же политическая – против Чечни или другой сепаратистской республики – была чревата ослаблением российского президента, уже имевшего влиятельную оппозицию, группирующуюся вокруг вице-президента Александра Руцкого и спикера парламента Руслана Хасбулатова.
Начались поиски компромисса. Ахсарбек Галазов выступил посредником в диалоге Тбилиси и Цхинвала, ходатайствовал перед российскими властями об освобождении Тезиева (его выпустили с согласия Генерального прокурора России Валентина Степанкова), начал переговоры и с абхазским отрядом Конфедерации. Муса Шанибов перечислил все претензии к грузинской стороне: в Южной Осетии по сути происходит этническая чистка, все переговоры – декларативные и выглядят как издевательство над осетинским народом; если в ближайшее время не будет предпринято реальных усилий по заключению мира, весь Кавказ поднимется на защиту Южной Осетии. После двух дней переговоров с Галазовым отряд КГНК отступил в Нальчик.
Разногласия существовали уже и в руководстве Южной Осетии: Торез Кулумбегов склонялся к переговорам с Шеварднадзе, а его заместитель Алан Чочиев выступал за союз с КГНК и принятие помощи от нее; вместе с Тезиевым он настаивал на продолжении войны до победы.
А вот в Грузии разногласий было меньше, чем представлялось со стороны. Эдуард Шеварднадзе в июне 1992 года выступал в роли миротворца, всемерно желающего прекратить войну (но притом не согласного ни на какие уступки сепаратистам «Цхинвальского региона»), однако связанного по рукам неподчинением ему полевых командиров – членов Госсовета, в частности, Тенгиза Китовани. Еще в начале июня Шеварднадзе заявил, что не контролирует ситуацию из-за конфликта с Китовани, и в нападении гвардейцев на российский учебный танковый полк в Гори 13 июня также обвиняли именно последнего. В этом инциденте участвовало около 200 гвардейцев, целью их был захват оружия. Небольшой российский отряд отбил нападение; грузины потеряли 12 человек убитыми, 20 ранеными и 28 пленными, из русских погибли два офицера и восьмилетняя девочка, дочь одного из военнослужащих.
Позднее оправдания Шеварднадзе о том, что ситуация в Южной Осетии вышла из-под его контроля, повторялись регулярно. А между тем Тенгиз Китовани совсем не походил на разбушевавшегося неуправляемого полководца. В эти самые дни, 13 – 14 июня 1992 года, он от имени Госсовета вел переговоры с абхазским правительством в Сухуми. Несколькими днями ранее, 8 июня, обстановка в Абхазии снова осложнилась, абхазские резервисты уже собирали ополчение на базе новообразованного полка внутренних войск. Но Китовани занял на переговорах весьма разумную позицию и пообещал распустить все грузинские вооруженные формирования в Абхазии. Напряжение ослабло; другое дело, что эти обещания выполнены не были, – просто Тбилиси в очередной раз дал задний ход, поскольку осетинская партия еще не была доиграна.
Ожесточенные обстрелы Цхинвала не прекращались; по всему городу бушевали пожары от фугасов; к 20 июня грузины продвинулись в левобережную часть Цхинвала. Осетинских ополченцев по-прежнему было немного. И все же Шеварднадзе понял, что Грузия не сможет взять Цхинвал иначе как с еще большим напряжением сил и тяжелыми человеческими потерями, притом еще неизвестно, чем обернется его взятие. Чтобы овладеть осетинской столицей, необходимо было перебить всех ее вооруженных защитников. Не то чтобы мировое сообщество серьезно взволновала бы такая развязка: именно в эти дни июня азербайджанцы перешли в наступление в Нагорном Карабахе, захватили Шаумяновский район, затем взяли Ленинаван, а в начале июля – Мардакерт; ожесточение с обеих сторон было велико, гибло мирное население, армяне тысячами бежали из занятых азербайджанцами районов, но реакцию и российской, и западной общественности на вообще все подобные конфликты можно в целом выразить двумя фразами: «Какой ужас» и «Лучше бы они помирились». Дело было в другом – в ответ на резню в Цхинвале весь Северный Кавказ действительно поднялся бы на войну и с Шеварднадзе, и с Ельциным, что грозило опасным усилением всех антироссийских сил и прежде всего Дудаева в Чечне. Такого Ельцин в то время не мог себе позволить.
Верховный Совет России все решительнее выступал против Грузии и Молдовы по поводу их жестоких действий против отделившихся автономий. Эдуард Шеварднадзе поддержал президента Молдовы Мирчу Снегура в борьбе против славянского населения Приднестровья и 20 июня обратился в ООН и другие международные организации с жалобой на «агрессию России». Далее оба попросили прислать в Южную Осетию и Приднестровье наблюдателей СБСЕ – в связи с тем, что российские войска на базах в Молдове и Грузии получили приказ всеми силами отражать нападения. К чему это распоряжение привело несколько дней спустя в Приднестровье, известно: генерал Александр Лебедь надолго превратился для жителей воюющих регионов в символ «русского порядка», надежды на спасение. Грузинам такая опасность в данный момент не грозила, но Шеварднадзе не упустил случая объявить об «имперских притязаниях» Москвы. Против нее Шеварднадзе апеллировал к ООН, а против ООН косвенным образом... к Москве. На 24 июня была назначена встреча Ельцина с Шеварднадзе в Дагомысе, на которой предполагалось обсудить возможности мирного урегулирования югоосетинского конфликта; однако Шеварднадзе несколько раз ставил под сомнение свой приезд на переговоры из-за приостановки принятия Грузии в ООН. В конце концов ему удалось добиться решения этого вопроса через президента США Джорджа Буша: 31 июля Грузию приняли в ООН в обход Генеральной Ассамблеи, и в дальнейшем руководители ООН не подвергали Грузию особо жесткой критике.
Шеварднадзе намеревался выжать на встрече в Дагомысе из своих успехов в Южной Осетии все, что только возможно. Южная Осетия не сдалась, но кампанию 1992 года она проиграла: грузины захватили ряд важных стратегических пунктов, нанесли осетинским ополченцам тяжелый урон, с помощью России отвели угрозу со стороны КГНК. В Цхинвале не осталось ни одного неповрежденного здания; 117 осетинских сел было разгромлено грузинами к концу войны.[2] Число беженцев обеих национальностей достигло 90% населения. Грузия осталась вольна устанавливать или снимать блокаду Цхинвала; не только о признании суверенитета, но и о восстановлении автономии Южной Осетии не было и речи. И хотя грузинские националисты называли перемирие при посредничестве России и вводе миротворческих сил СНГ капитуляцией, позиции Грузии в Южной Осетии значительно укрепились по сравнению со временами Звиада Гамсахурдия.
В июне 1992 года внутри Конфедерации наступил раскол на радикальное («чеченское») крыло (к нему кроме дудаевцев относилась лишь небольшая карачаевская партия) и умеренное («пророссийское»). Раскол был вызван прежде всего заступничеством российских властей за Южную Осетию. Урегулировать осетино-ингушский конфликт также не удалось: на переговорах в поселке Джейрах в Горной Ингушетии осетины заняли непреклонную позицию в вопросе о Пригородном районе, и в итоге было дезавуировано даже принятое соглашение (о возвращении бывшим ингушским селам их старых названий, о передаче старым владельцам ингушских домов, занятых при депортации 44-го года; о восстановлении ингушских кладбищ; о совместной борьбе с преступностью).
Напоследок надо сказать о ситуации в Мингрелии накануне Дагомысской встречи. Здесь власть тбилисского правительства ограничивалась во времени и пространстве оккупацией войск Китовани и Иоселиани; мингрельские города подчинялись Госсовету вынужденно, большинство населения поддерживало партизан. Мингрелов толкала на безнадежные восстания уже не надежда на победу, а террор со стороны «компаний», становившийся все более жестоким после каждого восстания. Сторонники Кобалия еще в начале июня отвергли соглашение о союзе в обмен на их «прощение», а сейчас, после невзятия Цхинвала, многие грузины остались недовольными Госсоветом, и у звиадистов снова появились шансы привлечь на свою сторону симпатии общественности. Госсовету поэтому оставалось только одно: уничтожить звиадистское движение силой.
Примечания
[1] Впоследствии Черноморский флот был разделен только между Россией и Украиной, несмотря на поддержку последней грузинских притязаний. Конечно, такая позиция Москвы могла представляться несправедливой, но она в целом соответствовала сложившейся после распада СССР практике, согласно которой Россия приняла на себя долги союзных республик, за что они уступили ей свое имущество за рубежом. Для всех было очевидно, что с моря Грузии никто не угрожает, и грузины, получив военные суда, могли бы применить их исключительно для вооруженного подавления суверенитета автономий, то есть Абхазии и Аджарии.
[2] В Южной Осетии было много мелких сел; в частности, были разрушены все осетинские села от Знаура до Меджудского ущелья, то есть на территории, прилегающей к Горийскому району Грузии.
