Вячеслав Бигуаа
Статьи:
САДЗЫ В АБХАЗСКОМ ФОЛЬКЛОРЕ И ЛИТЕРАТУРЕ
Исторические процессы на Западном Кавказе отразились, прежде всего, в языке и фольклоре абхазов и адыгов. Впоследствии фольклорные сюжеты и образы легли в основу поэтической структуры многих произведений национальных писателей. Близкие сюжеты можно обнаружить в абхазской легенде об озере Рица и адыгском предании об озере Шатхурей1; в абхазских и адыгских фольклорных произведениях (песни, плачи «гыбза», героические сказания) о Кучуке, сыне Аджгерия (абх.: Аджгери-ипа Кучук, адыг.: Аджигерийко Кучук)2. Кучук — историческая личность. В абхазских сказаниях он абхазский герой, в адыгских — адыгский. Кучук был одним из популярных персонажей 30–40-х гг. XIX в. Он прославился дерзкими набегами на позиции царских войск.
Вспомним первую строфу поэмы И. Когониа «Зосхан Ачба и сыновья Беслана Жанаа», которая написана на фольклорной основе:
Живший в Шапсугии Зосхан Ачба,
В свое время был большим человеком.
Своей страной и народом Правил он единолично.
(здесь и далее подстрочные переводы мои. — В. Б.)
В. Цвинариа, анализируя поэму И. Когониа, отмечал: «Сегодня абхазский читатель с удивлением может спросить: где в Шапсугии жил Зосхан Ачба? Здесь могут быть два мнения: первое — в древности контакты между адыгами и абхазами были более тесными и близкими; благодаря этому среди адыгов жили и абхазы. Вторую точку зрения выдвинул Л. Лавров: «Нами давно уже была выдвинута гипотеза о длительном процессе сокращения численности абазин из-за многовековой ассимиляции их адыгами и о том, что ряд адыгских «племен» (шапсуги, абадзехи, бжедуги) были прежде абазинами и говорили на абазинском языке3». Если исходить из этой гипотезы, Зосхан Ачба был абазинским князем. О том, что абазины и абхазы генетически и по языку один народ, писали ученые. Можно сказать, что Шапсугия была землей абазин-абхазов»4.
Историческая наука обычно не рассматривает фольклорный материал, как источник. Но героические сказания и предания часто возникают на основе исторических событий, установить которые не всегда удается. Шапсуги жили на Северо-Западном Кавказе, между реками Джубга и Шахе (т. н. Малый Шапсуг) и в высокогорных лесистых областях на северных склонах Кавказского хребта по рекам Антхир, Абин, Афине, Бакан, Шипе и др. (Большой Шапсуг). С. Броневский писал, что шапсуги «числом... до 10 тысяч семей неоднородных колен, но составленных от смешения черкесов, абхазов и частию татар...»5. Как оказался представитель абхазской великокняжеской фамилии Ачба, восходящей, как предполагают историки, к династии Леонидов (абхазских царей), на крайних пределах Северо-Западного Кавказа? Причину этого можно объяснить тем, что северо-западные границы раннесредневекового Абхазского царства достигали до р. Кубани (Малой Хазарии).
Определенные исторические события конца XVIII — первой половины XIX в. легли в основу адыгских и абхазских сказаний о Бесльние Абате (адыг.) и Абатаа Беслане (абх.), которые и были использованы адыгским писателем, историком, этнографом и просветителем XIX в. С. Хан-Гиреем (1808–1842) в произведении «Бесльний Абат» и абхазским поэтом И. Когониа (1904–1928) в поэме «Абатаа Беслан». Но возникает закономерный вопрос: идет ли речь в этих произведениях об одной и той же исторической личности или это случайное совпадение имен и фамилий? С моей точки зрения, случайных совпадений здесь нет. В данном случае мы вновь сталкиваемся с теми историческими реалиями, о которых сказано выше. Даже один из абхазских сказителей утверждал: «Абатаа жили выше Сочи, до сих пор эту территорию называют «место обитания Абатаа»»6. Но необходимо заметить, что при всей исторической идентичности Бесльния Абата и Абатаа Беслана, их фольклорные и литературные образы различны. Герой С. Хан-Гирея - шапсугский дворянин, мужественный и деятельный человек с ораторскими способностями и гибким характером, но был весьма жесток, коварен, мстителен и беспощаден к своим обидчикам, сметал на своем пути к славе конкурентов. В своих злодеяниях Бесльний больше похож на князя Зосхана Ачба из поэмы «Зосхан Ачба и сыновья Беслана Жанаа». Невзрачный на вид, но мужественный и хитрый Зосхан был беспощаден к тем, кто пытался соревноваться с ним:
Он избавлялся от того, кто решил соревноваться с ним,
Продавал его в неволю,
В своем селе он был жесток,
Кто ненавидел его, их он уничтожал беспощадно7.
Не пощадил Зосхан и славных сыновей Жанаа Беслана, когда почувствовал их превосходство над собой. Он, как и Бесльний, тщательно подготовил набег на сыновей Беслана: для того чтобы избежать возможной мести со стороны близких братьям Жанаа, он выяснил, есть ли у них ближайшие родственники в Абхазии и на Северном Кавказе; привлек к этому гнусному делу ряд абхазских князей. В поэме Зосхан Ачба показан, как исключительно жестокий, бессердечный человек, который «прославился» своими кровавыми набегами и разорением целых родов. Поэтому он не пользовался добрым авторитетом в народе; люди его остерегались, избегали встречи с ним даже его братья и родственники.
По мнению некоторых адыгских литературоведов, у абхазов сохранилась помять о Бесльнии Абате (имеется в виду Абатаа Беслан), но в другой его интерпретации, «выявив в его характере только положительные черты»8. Тем самым, они признают историческую идентичность Бесльния Абата и Абатаа Беслана. Действительно, в абхазских историко-героических песнях и сказаниях Абатаа Беслан в основном показан, как героическая личность, в которой народ воплотил свои представления об идеальном типе абхаза, о мужестве, отваге, нравственном человеке и т. д. Именно с такими людьми народ связывал свои надежды. Однако известны сказания, в которых образ Беслана не полностью совпадает с представлениями об идеальном рыцаре. В одном сказании о Беслане, записанном Ш. Салакая в 1960 г. со слов старца Бардыгуа Таниа в с. Пакуаш Очамчирского района Абхазии, встречается два рассказа о женитьбе героя.
Первый рассказ — весьма редкий и связан с прекрасной сестрой семи состоятельных братьев — Камчой. В нем не изображены героические поступки Беслана; сказитель дает скромное описание его характера и портрета. Исключение составляет гипербола, использованная при описании действий Беслана против своего соперника — жениха Камчи: он его несколько раз кидал высоко вверх и ловил, превращая в беспомощного человека. Очевидно, что этот мотив появился в сказании под влиянием Нартского героического эпоса, в котором Сасрыква так поступал со своими братьями.
Беслан, услышав о Камче, поехал с друзьями повидать ее. Когда они подъехали к дому семи братьев, он на коне перепрыгнул через высокую ограду, желая продемонстрировать свое удальство, и таким же образом возвратился к друзьям. Этим и закончилось первое знакомство. Во время второго посещения девушки, как и в первом случае, братьев не было дома. На этот раз он сидел в зале, а она в своей комнате; оба запели, играя на музыкальных инструментах, ачамгуре и апхярце. Это было своеобразным музыкальным откровением. Братья не узнали об этом. Но если бы и знали, не чинили б препятствий, поскольку он, будущий зять, знаменит. Однако Беслан не спешил со свадьбой, посчитав, что некрасиво после знакомства сразу жениться. В итоге братья решили выдать сестру замуж. Устроили пышное застолье для свадебной процессии со стороны жениха. Камча притворилась больной, надеясь, что появится Беслан и увезет ее. Через несколько дней он с друзьями явился, как гость; в его честь братья обновили застолье. Надежды девушки не оправдались. Когда он, придерживаясь этических принципов, объяснил Камче, что он не может посягать на чужую невесту, девушка огорчилась. Она поняла, что Беслан окончательно отдалился от нее. Тогда Камча попросила хотя бы сопровождать ее до корабля, где она и умерла. Беслан чувствовал себя виноватым, но было поздно. В конце повествования сказитель, оценивая действия героя, добавил, что «Беслан совершил грех... Он мог увести Камчу»9.
В устно-поэтическом творчестве абхазов сохранились следы «садзского фольклора», которые не обнаруживаются в адыгском фольклоре, хотя некоторые садзские герои, о которых народ слагал песни, создавал сказания, видимо, были известны среди горцев Северо-Западного Кавказа. В фольклорном наследии абхазов заметное место занимают героические песни и сказания о Пшкиач-ипа Манче и Баалоупха Мадине, о Инапха Киагве, которые выступают защитниками народа и родины, о Куджбе Капыте и др. Эти произведения встречаются в стихотворной (песенной) форме и прозе. Но прозаические сказания отличаются скудостью художественных средств, а песни насыщены эпитетами, сравнениями и гиперболами. В них отразились древние поэтические традиции абхазов, в частности героических песен о нартах.
Примечательна песня о храбром Манче и Баалоу-пха Мадине10. Действия происходят в Малой и Большой Абхазии (Садз Манча родом из Ахчипсы. В одном варианте сказания, записанном В. Кукба, отмечено, что он из Дала11). В начале же песни создается героический образ Манчи: он «герой с храбрым сердцем», «неутомим в ходьбе», «непобедим в борьбе», «был знаменит в своей стране», «его имя было известно на севере и на юге». Но пришла пора жениться. И дошла до него весть о прекрасной сестре семи братьев Баалоу-пха Мадине из Цабала (Цебельды). Он решил отправиться в Цабал. Далее рисуется величественный портрет героя:
Коня, что стал строптив и дик,
Что за год от седла отвык,
Он оседлал седлом расшитым,
Во всей округе знаменитым.
Надел он пояс золотой,
Кинжал с чеканкой дорогой,
Башлык, на белый снег похожий,
Чувяки из отменной кожи —
Такие, что носок к носку;
Повесил шашку на боку
Да пистолет, бойца достойный,
И сам — плечистый, гибкий, стройный,
Гарцуя на коне гнедом,
Неспешно свой покинул дом12.
(перевод С. Липкина)
Создан и портрет красавицы Мадины:
Нет солнца — светится она,
Блестит, хотя и не луна;
Она затмила всех кругом,
Чьи косы были под платком.
К ней сватались из разных мест, ахчипсувские, абазинские и черкесские парни:
Им не внимала Мадина.
Увидев свата из окна,
Не говорила: «Едет кто-то»,
А говорила: «Едет что-то».
В итоге Мадина вышла замуж за Манчу. Через два дня после свадьбы героя вызвал к себе владетельный князь и сообщил ему о нападении вражеских войск на Абхазию и поручил возглавить защитников родины. В бою героически погиб Манча, его заменила Мадина, одевшись в мужскую одежду; благодаря ей, абхазы победили в сражении.
Заметим, что в песне и садзы, и абхазы, и Садзен, и Абхазия представлены, как единое целое.
В другом (прозаическом) варианте сказания о Пшкиач-ипа Манче13 используется мотив предварительной недооценки, как один из художественных приемов; он встречается во многих фольклорных произведениях. Например, в архаических героических сказаниях о нартах, где нарты пренебрегают младшим братом Сасрыква, но в критической ситуации они обращаются к нему за помощью; нарты также недооценивали своего «бестолкового» брата Цвицва. Герой, как правило, изначально показан невзрачным человеком, его сторонятся даже близкие люди, не приглашают его в поход за славой и т. д.
Манче было тридцать лет, его соплеменники, ахчипсувцы, относились к нему пренебрежительно, считая никчемным человеком. Однажды один из его соотечественников посватался к красивой девушке из страны абазин. Сто джигитов отправились за невестой. На обратном пути кто-то напал на них и увел невесту.
Опозоренные ахчипсувцы подняли шум, безуспешными оказались их старания по поиску невесты. Наконец, и Манча решил отправиться на поиски похищенной невесты.
Люди смеялись: «Куда тебе там, как будто что-то можешь сделать». У него не было ни ружья, ни пистолета, ни коня, ни еды. «Если мы снизошли до тебя, значит, наши дела действительно плохи», — сказали те отчаявшиеся ахчипсувцы, у которых увели невесту. И все-таки снарядили Манчу. На удивление сородичей ему удалось найти похитителя и невесту.
В этом же варианте сказания рассказывается о других героических деяниях Манчи: однажды он одержал победу над большой группой грабителей, которые напали на его село (этот мотив встречается в других героических сказаниях, например, о Инапхе Киагве).
В общем фонде абхазского фольклора немалое место занимают песни и сказания о других не менее известных садзских героях — Аджыр-ипа Данакае, Куджба Капыте, Баг(ба) Паре, Геч(ба) Решиде (Рашите) и др. Они были известны по всей исторической Абхазии (включая Садзен или Джигетию), хотя записи этих сказаний производились фольклористами в основном в Бзыбской Абхазии (в селах Бзыбь, Отхара, Лыхны, Эшера и др.). Это свидетельствовало об историческом, культурно-духовном и языковом единстве населения всей Абхазии (Большой и Малой) до массового выселения садзов в 1864 г. Садзы никогда не отделяли себя от остальных абхазов, хотя садзские общины часто вели вольный образ жизни, но при этом принимали активное участие в политической жизни Абхазского княжества. Кроме того, садзы, по сравнению с абхазами Большой Абхазии, из-за территориальной близости постоянно общались с убыхами и западноадыгскими субэтносами и обществами. Это, естественно, не могло не отразиться на их языке и образе жизни. А убыхский язык, видимо, сформировался на базе садзского диалекта и под непосредственным влиянием адыгского (черкесского).
Вполне вероятно, что по этим причинам иногда в литературе некоторых садзов представляют убыхами. Так произошло, например, с садзом Чу Якубом14 из Мацесты (часть территории Садзена) в записях Ж. Дюмезиля, который стал впоследствии главным героем повести Д. Зантариа «Судьба Чу Якуба», где Якуб представлен убыхом.
Возникали вопросы к историко-философскому роману Б. Шинкуба «Последний из ушедших» по поводу этнонима(?) «аублаа», в переводах произведения — «убыхи». Но это художественные произведения (о них скажем ниже).
Первыми в абхазской литературе тема садзов появилась в начатом С. Чанба историческом романе «Дал». Это многообещавшее произведение создавалось писателем на русском языке в соавторстве с историком А. Фадеевым (литературный псевдоним — А. Тодуа) (1908–1965), который внес значительный вклад в исследование истории Абхазии, Кавказа, был одним из первых историков, написавшим работу об освободительной борьбе убыхов. Отрывки («Высадка в Гаграх» и «Надрез на колыбели») были опубликованы в газете «Советская Абхазия» 30 марта и 12 июня 1936 г. Если бы не смерть писателя, то, роман «Дал» был бы завершен и явился первым историческим романом в абхазской литературе, в котором сделана серьезная попытка художественными средствами раскрыть трагическую историю горцев в XIX в.. Как свидетельствуют отрывки, авторы романа предполагали создать большое художественное и докумен-тированное произведение с развернутыми комментариями, время действия в котором, очевидно, охватывало первую половину XIX в. или, возможно, доходило бы до 1877–1878 гг., т. е. до русско-турецкой войны и последнего массового выселения абхазов в Турцию.
В первом фрагменте описана высадка русских войск в Гаграх в июле 1830 г. Уже этот отрывок в той или иной мере отражает взгляды Чанба и Фадеева на исторические события первой половины XIX в. Опираясь на массу архивных материалов, писатели попытались воссоздать атмосферу эпохи, объективную реальность того времени, отношения различных слоев российского (солдат и офицеров) и абхазского обществ к войне. Нет предвзятого отношения к исторической действительности; намечается сложная многоплановая картина трагической судьбы абхазского народа (в том числе садзов) в XIX столетии.
«Высадка в Гаграх» начинается с рассказа о том, как 1 июля 1830 г. русский отряд, составлявший «Абхазскую экспедицию» под начальством генерала Гессе был направлен из Редут-Кале (близ Поти) в Сухум-Кале для взятия этого города. В контексте рассказа особый интерес представляет короткий эпизод, изложенный старым безымянным матросом о временах русско-кавказской и русско-турецкой войн. Речь рассказчиков позволяет судить об их чине, ранге, социальном положении и уровне развития. Одни хвалятся своей служебной биографией на Кавказе и участием в боевых действиях «за родину», не понимая сути войны; другие осознают, что они являются игрушкой в руках царского самодержавия, которое их руками совершало античеловеческие военные акции против горцев.
Рассказ от лица героя заменяется объективным повествованием о походе первого батальона 44-го егерского полка и взвода саперов на Гагру, на транспортных кораблях «Успех», «Редут-Кале» и «Буг», их сопровождали бриги «Орфей», «Пегас», «Ганимед» и шлюпка «Диана». Отряд спокойно высадился на берег и расположился в руинах старой Гагринской крепости. Однако это не означало, что флотилия с десантом не была замечена местным населением. Авторы показывают своеобразное отношение местного населения к этому событию, хотя Абхазия уже 20 лет находилась в составе Российской империи.
Не все население Абхазии с удовлетворением восприняло упрочение власти России в крае, скорее всего, оно предпочитало независимое существование. С. Чанба и А. Фадеев не обошли эти вопросы – в противном случае они пополнили бы ряды тех писателей и исследователей, которые предвзято описывали исторические процессы XIX в. В контексте 1830-х годов писатели рассматривают русские войска, как «вражеские, неприятельские» - так воспринимались они тогда населением Абхазии и соседних черкесских земель.
«Первыми заметили флотилию близ Гагр проживавшие неподалеку садзы общины Цан (в районе нынешнего Цандрипша. — В. Б.). Они прекрасно умели различать флаги турецких контрабандистов от... русских военных бригов и шлюпов.
Увидев, что флотилия повернула и скрылась за выступавшими в море острогами Гагринского хребта, жители селения Цандрипш послали гонцов к соседям — в общину Геч (в районе нынешнего Гечрипша — В. Б.). Оттуда поскакали вестники тревоги дальше до самой Мзымты, в устье которой жили садзы из общины Ареда. (Турки называли их Артлар).
Там до заката солнца, все приморские общины садзов были оповещены о высадке русских войск в Гаграх. Вечером узнали об этом и на том берегу Мзымты, среди убыхов.
И пока эта страшная весть передавалась из уст в уста, пока во всех селениях, разбросанных по долинам Бгарыпсты, Псоу и Мзымты, старики держали совет, а женщины, причитая и шушукаясь возле очага, готовили мужьям, сыновьям и братьям копченое, вяленое мясо, сыр и вареные на меду колобки, пятеро молодых садзов отправились из Цандрипша к Гаграм на разведку.
Никто не знал, что будут делать неприятельские войска — останутся ли они в Гаграх или двинутся дальше, вглубь страны»15.
Отрывки романа показывают, какое важное значение придавали авторы этнографическим, лингвистическим (топонимическим, этнонимическим, гидронимическим) и другим данным. Речь идет не об их использовании для наполнения произведения национальным колоритом. Они были необходимы для углубления художественного мира романа, более убедительного отражения исторических процессов и личностей, а также раскрытия образов героев, представляющих ту или иную общину или группу, наконец, - для этнопсихологического обоснования мотивов поведения героев в определенных ситуациях. Важно было воскресить и зафиксировать исторические названия местностей, неразрывно связанных с историей и культурой абхазов.
Крупным явлением в абхазской литературе стал историко-философский роман Б.В. Шинкуба «Последний из ушедших». Произведение подробно анализировано в моей книге «Абхазский исторический роман. История. Типология. Поэтика» (М., 2003), поэтому остановлюсь лишь на некоторых существенных его особенностях и вопросах, возникающих в связи с проблемой садзов. Но обойти этот роман в этой статье было бы неправильно, потому что трагическая судьба убыхов — это и судьба садзов, тем более, действия в произведении происходят, как на территории собственно Убыхии, так и в Садзене, отчасти в Большой Абхазии, встречаются, образы садзов и абхазов из Большой Абхазии (Шарах, Михаил / Хамутбей Чачба, в эпизодах — Гечба Рашид, Маан Кац и др.). Да и сам главный герой Зауркан Золак наполовину абхаз (его мать была абхазкой из цебельдинского рода Шат-ипа), подолгу в детстве и юности жил в Цебельде у своих родственников, прекрасно знал абхазский язык и фольклор.
Впервые роман был опубликован в 1974 г. в журнале «Алашара» (№№ 1–8), отдельной книгой вышел в конце того же года. Не успев выйти, произведение сразу же попало в поле зрения критики. Одним из первых, кто отметил художественную и историческую ценность романа, был литературовед и поэт В. Цвинариа: в газете «Апсны капшь» («Красная Абхазия», 1975 г., 29 июля) он напечатал весьма эмоциональную содержательную, местами небесспорную статью «Реквием кровавому пути (трагедии)» («Ареквием ашьамюазы»). В ней, в частности, ученый писал: «Роман Б. Шинкуба «Последний из ушедших» не похож на привычное для нас произведение. В нем читатель не увидит четкого разделения белого и черного, страдания и радости... Во всем романе господствует темная ночь, никакого проблеска света... «Последний из ушедших» — это многоплановое историческое произведение, ...это история... целого народа... До сих пор у нас не было подобного произведения, которое так возвышало бы наше историческое мышление, национальное самосознание, заставляло бы думать о прошлом, настоящем и будущем... Таким образом, «Последний из ушедших» является первым абхазским историческим романом. Именно те произведения, которые ставят большие проблемы, рождают глубокие мысли, создают большую литературу...»16.
Один из ключей к тайнам романа связан с повествовательной структурой творения.
Перед Б. Шинкуба стояла сложная задача; материал, от которого веяло величайшей трагедией, диктовал «свои условия». Изначально писатель стремился к масштабному, полифоническому, внутренне напряженному историческому роману. Писатель понимал, что обычное объективное эпическое повествование от третьего лица, широко распространенное в литературе, не подходит для передачи труднейшего и тяжелого сюжета. Он выбрал сложную многоступенчатую структуру повествования. Три повествователя (автор - Шарах Квадзба - Зауркан Золак) соединяют разные времена, протягивая между ними связующую духовную нить. Важно, что каждый из них – очевидец событий своего времени. И это усиливает художественную значимость романа.
Писатель поставил перед своим героем, Заурканом, труднейшую задачу: он должен рассказать о трагедии малочисленного, вольнолюбивого и воинственного народа. Поэтому его речь особенная, в ней ощущается синтез различных типов ораторской речи: политической, философской, поминальной, выступления на народном суде и т. д. Проявляется артистизм, «актерские способности» самого героя. Вместе с тем, повествователь следует и традиции сказительского искусства, активно использует фольклорный материал: сказки, пословицы и поговорки, которые усиливают художественно-эстетическую значимость и философскую глубину размышлений героя.
Повествование Зауркана Золака состоит из двух частей. В первой части герой рассказывает о событиях и людях до выселения убыхов и во времена махаджирства.
Он начинает с импровизированной сцены приема почетного гостя в лице Шараха Квадзба (первая часть романа «Трапеза с мертвыми»), которая говорит о том, что речь пойдет о величайшей трагедии убыхов, о философии и истории исчезнувшего народа, примеров коего много в истории человеческой цивилизации. Эта история – урок и предупреждение. Сцена, естественно, предопределяет характер и структуру самой речи горевестника. Зауркан с помощью слова воскрешает прошлое, давно умерших братьев и сестер, родственников, обычаи и традиции (в частности, этику приема гостя).
Вторая часть повествования Зауркана Золака связана с жизнью убыхов в Турции; в условиях чужбины народ переносит неимоверные испытания. Основной удар пришелся на национальную культуру, родной язык, этику, обычаи и традиции. Кроме того, убыхи в Турции оказались на разломе истории: Османская империя разваливалась. Горцы с Кавказа использовались в качестве пушечного мяса в войне с врагами империи, а в 20-х годах XX в. они вновь оказались между двумя огнями, т. е. противоборствующими силами за власть в Турции, между сторонниками Мустафы Кемаля (Ататюрка) и султанской власти. И те, и другие искали поддержку среди многочисленной и воинственной горской диаспоры. В итоге представители убыхов, абхазов, адыгов (черкесов) и других оказались на противоположных берегах. После победы кемалистской революции части горцев пришлось покинуть Турцию. Процесс выселения продолжился.
Ценность образа Зауркана Золака заключается не только в том, что он понял ошибки и открыто рассказывает об историческом пути убыхов, но и в том, что в ходе повествования мы видим раскаивающегося за всех и за себя человека, хотя уже ничего не вернешь. В итоге он становится мудрее; личность, которая рассуждает о философии истории убыхов, но герой остался один - без рода, без племени, без народа.
Есть и другая сторона повествования, она имеет огромное значение для самого Зауркана. Появление абхаза Шараха Квадзба (сородича по материнской линии) было величайшим событием для столетнего старика, ибо, несмотря на затворническую жизнь, Зауркан жаждал встречи именно с таким почетным гостем, тем более из Абхазии. Он внутри себя носил тяжелую ношу — воспоминания о прошлом, которые необходимо было рассказать близкому по крови человеку, именно по крови; только он мог сохранить и передать будущим поколениям память о былом величии и трагедии народа. Более того, у последнего из убыхов появилась возможность погрузиться в историю, в свое прошлое; воскрешая пройденное мастерским словом, герой возрождает себя; ему важно войти в мир прошлого, этому способствует сам процесс повествования, который иногда доводит его до экстаза. Мысль героя сосредоточена на прошлом, а будущее бесперспективно, ибо там нет продолжения рода, национальных традиций, обычаев, языка... В повествовании ощущаются черты мифологического мышления.
Зауркан Золак постепенно рассказывает, как убыхи шли к своему концу. Он участник и свидетель событий, объективно повествующий об истории народа. Он предстает перед Шарахом Квадзба, как горевестник, потому его речь насыщена соответствующей лексикой, рассказами о жизни убыхов, от которых веет могильным холодом и печалью смерти. Жизнь убыхов как бы заключена в черную рамку, которая, благодаря речи повествователя, превращается в экран, и читатель видит кадры из жизни народа с участием самого Зауркана Золака. С другой стороны, за кадром слышен рассудительный, критический голос последнего из убыхов: он оценивает события, персонажей, он ничего не идеализирует, говорит об исторических явлениях и процессах, о людях, учитывая их внутреннюю противоречивость и сложность. В его речи заложены национальная самокритика, обобщающие философские начала, которые наталкивают читателя на глубокие размышления, связанные с общечеловеческими проблемами. Антиномичность — важнейшая черта характера самого Зауркана Золака и многих персонажей, о которых он говорит.
Рассказ Зауркана убеждает, что национальная культура, которая включает в себя язык, обычаи, традиции, фольклор, этику отношения человека к природе, литературу (если она есть), может сохраниться и развиваться в лоне родной природы, на базе собственной историко-духовной почвы, родины; выбив у нее почву, обрекаешь ее на медленную смерть, хотя эта культура может исчезнуть и на родине, если создать искусственную среду для ее растворения, ассимиляции. Невольно вспоминается стихотворение поэта Ю. Лакербая «Исповедь убыха». Читая эти строки, естественно, представляешь образ Зауркана Золака, и кажется, что это его исповедь:
Забывают мои одежды,
И оружье мое, и речь.
Только имя осталось прежним.
Для чего мне имя беречь?
Узнаю я гнездо орлицы.
Понимаю шелест змеи.
А вокруг все чужие лица –
Ни очага, ни семьи!
Кто — от яда,
Кто — предан, продан,
Кто под гребнем крутой волны...
Переврали дела и годы
Летописцы со стороны.
Перевалы — в алмазном сверке,
Но бесстрастны они, глухи.
И, названья их исковеркав,
Сочиняют теперь стихи.
Снег весной, как вино, забродит.
Оглушителен крик реки: -
Посмотри! Земляки уходят.
Туго стянуты башлыки.
И бредут они тихо-тихо,
И вода пожирает след...
Ни нашествия и ни ига.
Есть земля.
А народа нет!17
Особый интерес представляют оппозиции, представленные в «Последнем из ушедших»: Хаджи Берзек Керантух и царский генерал; Хаджи Берзек Керантух и Хамутбей Чачба; Дзапш Ахмет, сын Баракая и Керантух; Дзапш Ахмет и его брат Ноурыз и др. Через эти оппозиции выявляются три подхода, три непримиримые позиции, мировосприятия, три возможных решения проблемы войны и мира, судьбы горцев Западного Кавказа. И каждая точка зрения имеет под собой почву, это — историческая реальность. Эти позиции четко были выражены участниками встречи у берегов реки Мзымта (на земле садзов). Генерал, с присущей военному прямотой, обвинил Керантуха в измене, и в его словах есть доля правды: «Ты, Хаджи Керантух, принадлежишь к знаменитому роду Берзек... и тебе не подобает сегодня делать одно, а завтра — другое... Когда началась война, ты отказался от пожалованного тебе императором чина и звания. Вместо того, чтобы соблюдать верность России, ты сблизился с турками... С тех пор нарушаешь заключенные с нами условия, постоянно держишь под ружьем все мужское население, нападаешь на наши укрепления... Я не хочу тебя оскорблять, но не нахожу для твоих поступков другого слова, как измена»18.
На это последовал такой же прямой, резкий, но во многом справедливый ответ Хаджи Берзека: «Господин генерал, тебе следует поосторожнее выражаться... Я стою на своей земле, и не в кандалах, а с оружием... Да, правда, я совершил бы измену, если бы, как некоторые другие владетельные князья на Кавказе, ради ваших чинов и ваших серебряных рублей предал бы свой народ. Но, ...как видите, меня ничто не соблазнило.
Но, господин генерал, как назвать того человека, который пришел сюда с бесчисленным войском, чтобы выгнать убыхов с их земли?.. Да, ты сказал мне правду: мы когда-то приняли ваше подданство, надеясь, что нам в этом подданстве будет хорошо жить. Но наши надежды были обмануты... Когда вы во время войны не можете защищать от турок это побережье, вы уходите, оставляя его и нас на произвол судьбы! А когда возвращаетесь — начинаете бранить нас изменниками! Какой же, я спрашиваю, мир может быть заключен между нами?19» В разговор вступает Хамутбей Чачба, воспитанник убыхов. Он пытается убедить Керантуха согласиться с предложениями царского генерала, не делать опрометчивого шага, от которого зависит судьба народа. Хамутбей говорит на абхазском языке предводителю убыхов: «Если через горный перевал ведет только одна дорога и другой нет, то приходится идти по этой дороге... Не обижайся на мои слова, но у вас, убыхов, уже нет времени на колебания и нет двух дорог через перевал»20. Однако Керантуху было, что сказать абхазскому князю (речь Керантуха неоправданно сильно сокращена в переводе К. Симонова и Я. Козловского); он напомнил Хамутбею, что тот вместе с царскими генералами в прошлом неоднократно участвовал в усмирении убыхов, да и некоторых абхазских вольных обществ Дала и Цабала (Цебельды). При этом Хаджи Керантух одним штрихом, но метко характеризует предшественников Хамутбея Чачба на посту владетельного князя — Келешбея и Сефербея Чачба: «Если сегодня твой дед Келешбей, Царствие ему Небесное, когда-то объединивший всех нас, был бы жив, ни вы, абхазы, ни мы, убыхи, не оказались бы на краю пропасти. Нам так сейчас не хватает его ума, мудрости, смелости и энергии... С его гибелью исчезло многое. У него не осталось никого, кто мог бы продолжить его дело. Твой отец, Сафарбей (или Сефербей/Георгий — В. Б.), ради чина и власти, не спросив свой народ, без выстрела уступил русскому царю всю Абхазию. А теперь, ты хочешь накинуть аркан и на нашу шею»21.
В итоге, Хаджи Керантух, обращаясь и к Хамутбею Чачба, и к безымянному царскому генералу, говорит: «Никто не дарил нам эту землю. И никто не отнимет ее у нас, пока мы живы!.. Если между нами будет мир — хорошо, если нет — то мы будем воевать!22» В романе вырисовываются и другие оппозиции: Хаджи Керантух и Дзапш Ахмет, сын Баракая; Дзапш Ахмет и Дзапш Ноурыз (брат Ахмета) и др. Особый интерес представляет трагический образ Ахмета, который, с моей точки зрения, имеет своего прототипа в лице достаточно известной политической фигуры 50-х–начала 60-х годов XIX столетия Измаила Дзиаш (Дзейш), сына Баракая (Баракай-ипа) — представителя одной из знатных убыхских фамилий23. Измаил, как и герой романа «Последний из ушедших» Ахмет, был прекрасным дипломатом. В начале 60-х гг. (видимо, в 1861 г.), на очередном меджлисе («Великое свободное собрание»), созданном в 1861 г. горцами Западного Кавказа, «было принято решение отправить специальное посольство в Константинополь, Париж и Лондон с просьбой о «заступничестве»... Посольство возглавлял Измаил Дзиаш»24. Он удачно справился с дипломатической миссией. Он также развернул активную деятельность по доставке современного оружия на Кавказ.
Герой романа «Последний из ушедших» Дзапш Ахмет пошел против течения, он открыто выступил против неверных решений и переселения в Турцию. Ахмет был мудрым, дальновидным и гибким политиком; был предан народу и искренне переживал за его судьбу. Во время тех тяжелых переговоров между царским генералом, Хамутбеем Чачба и Керантухом генерал, считавший Ахмета не менее достойным представителем убыхов, попросил его высказать свое мнение о создавшейся ситуации.
Ахмет фактически занял разумную позицию, которая вызвала раздражение как у Хаджи Берзека, так и у генерала. Ахмет сказал: «Вы не понимаете нас, господин генерал, а мы не понимаем вас». Разозленный Керантух подумал: «Причем мы, если они нас не понимают». Но Ахмет, сын Баракая смотрел дальше, он предвидел, чем могла обернуться для убыхов война с огромной империей. На последнем меджлисе разгорелся новый конфликт между Ахметом и Керантухом, а также между Ахметом и его старшим братом Ноурызом. Даже братья оказались по разные стороны баррикад.
Ноурыз, призывавший воевать до последнего убыха, был готов убить Ахмета, но его удержали. Ахмет, в прошлом упорно ведший борьбу против России, осмелился сказать то, о чем никто не решился бы говорить. Завершая свою речь, Ахмет сказал: «Я вижу только два выхода для нашего народа: или погибнуть до последнего человека в битвах, или понять, что враг победил нас и — пусть теперь поступает с нами как хочет, как велит его совесть. Я больше верю тем, кто шел против нас с обнаженной шашкой, чем тем, кто тайно продавал нам свое оружие, но никогда не хотел проливать за нас свою кровь. Я много раз бывал в Турции и знаю, что нас, мужчин, не ждет там ничего хорошего... Покинувший свою землю будет страдать до конца! Я знаю одно: если мы, убыхи, покинем ее — нас не будет. А теперь делайте со мной что хотите: изгоняйте или убивайте»25.
А вот позиция Ноурыза: «Это не собрание мужчин, это сборище старух и гадалок!..
Если мы будем и дальше гадать, вместо того чтоб сражаться, давайте хотя бы снимем с себя мужскую одежду, не будем ее позорить... Наш дом здесь, а не в Турции и не на Кубани. Пусть трусы уходят куда хотят, а храбрые останутся сражаться, пока жив хоть один убых!»26. Ахмету же пригрозил: «...Клянусь покойным отцом, если ты повторишь еще раз, что хочешь примирения с гяурами, я зарублю тебя. Не доводи меня до братоубийства...»27.
В конце концов, совет меджлиса принял пагубное решение о переселении в Турцию.
Анализ исторических фактов, исторических образов в романе «Последний из ушедших» показывает, что Б. Шинкуба придерживался определенной философии личности и истории. Личность может сыграть положительную или отрицательную роль в истории народа, целого региона и т. д. При этом поведение ее зависит от многих факторов, в том числе от социального, экономического и культурного развития народа, внешних воздействий, физических и психологических данных, этического воспитания и духовного уровня, ораторских способностей и т. д. Несовершенство хотя бы нескольких факторов обычно приводит к трагическим последствиям.
Обобщая результаты анализа произведения Б. Шинкуба, следует сказать следующее: в романе впервые открыто и масштабно поставлены важнейшие проблемы истории Кавказской войны XIX столетия. Творение свидетельствует о том, что художественная литература иногда может опережать историографию.
Неслучайно роман «Последний из ушедших» завоевал сердца миллионов читателей, особенно он стал родным на Северном Кавказе, народы которого пережили в XIX в. трагедию войны и махаджирства, ибо автор отразил не только судьбу исчезнувшего конкретного этноса, но и выразил общую боль многих народов, больших и малых. Смерть этноса писатель рассматривает как философскую (историософскую), общечеловеческую проблему, как урок, величайшую утрату для мировой цивилизации.
Роман утверждает: осмысление прошлого помогает лучше понять настоящее и заглянуть в будущее; также автор предупреждает: то, что случилось с убыхами, может произойти с каждым народом, и даже с цивилизацией; тому немало примеров в мировой истории.
Сквозь образную систему романа проходит и другая мысль: все войны, беды и трагедии в мире, уносящие миллионы человеческих жизней, уничтожающие целые народы, совершаются из-за глупости, алчности, невежества и несовершенства человека, от недостатка духовности и культуры. Б. Шинкуба с сожалением подтверждает известную истину, выраженную И. Крыловым: «У сильного всегда бессильный виноват...»; и другое: миром правила и правит грубая сила.
Вместе с тем, роман ставит массу других вопросов философского, историософского и этнософского характера. Среди них такие проблемы: война и человек, судьба этноса в контексте мирового исторического процесса, личность и народ, роль личности в истории народа, личность и свобода с точки зрения индивидуализма и коллективизма, личность и национальная этика, этническое и национальное сознание, язык и культура в условиях чужбины и т. д.
Роман также полемизирует с самой трагической реальностью, которую он проклинает, отвергает, хотя и отражает ее. И в этом проявляется конфликт между художественной правдой и исторической правдой. Произведение дискутирует и с историческими личностями, которые могли не допустить трагедии, направить народ по спасительному пути. Хотя автор прекрасно понимал, что в той ситуации это было трудно сделать, ибо, по словам Л. Арутюнова, было очевидно, что «суть трагической ситуации — в роковой невозможности правильного, разумного решения...»28.
Духовная сила романа «Последний из ушедших» заключается и в том, что та полемика, предложенная им, продолжается и сегодня, и, видимо, продолжится и в будущем. Говорят, что история рассудит правых и неправых, но сама история связана с человеком, она не может быть без него. Поэтому проблема заключается в самом человеке, обществе...
Вместе с тем хотелось бы кратко остановиться на некоторых вопросах, возникавших после выхода романа «Последний из ушедших»; они связаны с наименованиями «Бытха» и «аублаа». В произведении писатель называет Бытху аныхой. Возможно, что в народе (во всяком случае, среди абхазов) святилище называли Быт-ныха, сокращенный вариант от Бытха-ныха. В разных источниках Бытха топонимическое название. Например, в «Лоции Черного моря» (1851) отмечалось, что Бытх — горка, «от которой выдается мыс Соча-Бытх»29.
Г. Шакирбай, по данным архивных материалов и картам XIX — нач. XX в., составил таблицу топонимов от реки Ингур до Новороссийска. Среди этих топонимов встречаются: гора Аублаарных (дословно: гора-святилище Аубла. — В. Б.), горная река Битха или Бытха30. В работах Л. Люлье приводится и гидроним Батхь — название речки31. Шакирбай, отмечая, что убыхи этнически и лингвистически занимали промежуточное звено между абхазами и адыгами и говорили, как на родном, так и на абхазском и черкесском языках, название Бытха относил к абхазским топонимам. По его мнению, одно из названий местностей в Сочинском районе «Бытха, по-абхазски Бытвхуа, можно этимологизировать, как Бытв — родовая абхазская фамилия Бытвба и хуа — «холм», «гора», т. е. — холм Бытвбовых»32. Ш. Д. Инал-ипа среди садзских святилищ перечисляет и Аублаа-рныха (святилище рода Аублаа) на территории г. Сочи (гора Батарейка). Кроме того, ученый считал, что Аублаа — это абхазская, в частности, садзская фамилия. Он также говорил о новоафонском старожиле У. С. Куруа, знавшем «предание, согласно которому абхазы произошли от представительницы рода Аублаа (Апсуаа зхылцыз Аублаа ипха лоуп)»33.
Несколько противоречивы сообщения А. Рукевича: «В этом ауле (на реке Сочипста) жил убыхский князь Аубла Ахмат, слывший по всему побережью, как отчаяннейший пират, грабивший... крымские и анатолийские берега... Горцы, населяющие эту часть побережья, принадлежали к племени убыхов, находившегося под властью князя Берзекова...»34. Но здесь подчеркивается родовая принадлежность Ахмата.
А по Д. Чачхалиа, Аубла — это титул, который присваивался выбранным правителям Соча (Сача; абх.: Швашаа, Швачаа). Если это так, то это уникальное явление, которое нигде больше не встречается. Соча — в прошлом абхазская «община» в центре современного г. Сочи. Память о Сочи сохраняется по сей день. В стихотворении К. Чачхалиа «Радостно иду я...»35 лирический герой, прогуливаясь вдоль берега р. Сочи, чувствует прилив сил, его охватывает ностальгическая любовь к этой земле предков. Здесь все родное: и море, и деревья; они тоже чувствуют в нем родного человека, а сосны:
Встретили с большими почестями,
Словно выстроившись в почетный караул.
Далее поэт пишет:
Здесь многие названия звучат
На языке моих предков;
Здесь не чужие мы,
Кровь дает о себе знать, говорят.
Мы богаты историей,
Везде одни памятники, черепа.
В романе Б. Шинкуба (в абхазском оригинале) Аублаа — этноним, он используется в качестве названия всего народа. Но, исходя из вышесказанного, можно утверждать, что «Аублаа» и «Убых» имеют разные значения: первое — это фамилия или титул, второе — название народа. Важно, что в русском и других переводах романа используется только название «убыхи». Этноним «убыхи», как обозначение конкретного этноса, широко распространен в русской и зарубежной научной литературе и исторической публицистике (в формах: англ. Ubykh, фр. Oubykh, нем. Ubych, тур. Wubıh и т. д.; изредка — Pдkh).
В ХVII в., а точнее — в 1666 г. на Кавказе побывал турецкий путешественник и ученый Евлиа Челеби. Результатом этой поездки стала «Книга путешествий», в которой описано более двадцати народов и этнических групп, живших от границ Абхазии с Грузией по р. Ингур до Анапы. По мнению Евлия Челеби, двадцать из описанных племен, в том числе и племя «соча» — это племена народа абаза36. Причем многие из них говорят как на черкесском, так и на абхазском языке. Вероятно, что племя (вернее, община или общество) соча относится к абхазам и близка убыхам. Так или иначе, нет сомнения в исторической, этнической, языковой близости абхазов и убыхов. Поэтому необходимо рассматривать образ святилища Бытхи и этимологию понятия «Бытха» с точки зрения абхазской религиозной традиции и языка. В абхазском и абазинском языках встречаются ахы/хы (голова, глава), ах/ха (владетель, царь, правитель), ахада (главный), выражение «Хыхь икоу» (в смысле «находящееся наверху, на небе», Бог); «хыхь» — всегда означает верхний.
Несмотря на вышесказанное, нельзя забывать, что «Последний из ушедших» художественное произведения. В нем, например, символический образ святилища Бытхи многофункционален; через него писатель усиливает мотив трагизма в поэтической структуре романа; кроме того, раскрывает особенности менталитета, быта и верований убыхов, говорит об ошибочности мнения многих историков, которые считали, что одной из главных причин борьбы горцев против Российской империи (особенно на Северо-Западном Кавказе и Абхазии), а также их выселения или переселения является ислам. Словом, судьба святилища — это судьба самого народа.
Многие из проблем, затронутых Б. Шинкуба, впоследствии нашли отражение в историко-философских повестях Д. Зантариа «Судьба Чу Якуба» и «Князь хылцисов», которые стали заметным явлением в литературной жизни Абхазии 1980-х гг. Они впервые были опубликованы в журнале «Алашара» (1981, № 1; 1982, № 1), а впоследствии вошли в книгу прозы писателя «Нар улбааит» (1984).
Исторические повести Д. Зантариа — значительный вклад в развитии жанра повести в национальной литературе. В этих произведениях, написанных великолепным языком, писатель творчески использовал эпические повествовательные традиции абхазского фольклора в сочетании с традициями абхазской и мировой психологической прозы. В повестях отражены особенности эпохи Кавказской войны, этнопсихология людей, традиционная культура, истоки и причины трагедии горцев (садзов-абхазов, убыхов и др.) — выселения в Турцию. Все основные персонажи (Чу Якуб, Гечба Решид /Рашит) — исторические, они новые в абхазской литературе. Трагедия героев — эта трагедия самого народа, который оказался между двумя империями — Российской и Османской, ведшими непримиримую борьбу за обладание стратегически важным для них кавказским регионом. Обостренное чувство свободы не позволяло горцам сложить оружие. Вместе с тем, отсутствие единства как внутри этносов и субэтносов, так и между родственными народами и обществами, внутренние конфликты, месть, предательство, торговля людьми и т. д. тоже играли негативную роль, уничтожали народ. Эти проблемы не обошел автор.
В основе повести «Судьба Чу Якуба» — материалы Ж. Дюмезиля об убыхах и абхазах, в которых описана трагическая судьба Чу Якуба. Материал был предоставлен писателю Русланом Гожба, который вспоминал: «Он задумал повесть «Судьба Чу Якуба». Мы достали записи Дюмезиля, в которых была описана драматическая история, пережитая убыхом Чу Якубом. Даур был буквально заинтригован этими сюжетами»37.
Дюмезиль в течение многих лет занимался изучением языка, истории и культуры убыхов; нет ничего удивительного, если в его материалах Чу Якуб представлен убыхом.
Но по другим источникам Чу — садзский род, проживавший в нижнем течении р.
Мацеста, на части территории Джигетии. В самом начале повести «Судьба Чу Якуба» читаем: «Суапсеи Хуастеи рыюдзыбжьара зджынджыз агуахууаа па дызмамыз арра дыргадзомызт. Зны, шыкусык, ртшеизыргон дара, хылцысаа рганахь еибашьра ицаразы.
Швачапста еизартаны ирылахван ажвлар абри-абри атшны...»38. Под текстом автор дает пояснения: «агуахууаа... аублаа роуп» (т. е. убыхи), хылцысаа «асадзкуа» роуп. Во всем тексте писатель использует два термина — «агуахууаа» (т. е. аублаа) и «хылцысаа» (т. е. садзы»); он их не смешивает. Главный герой произведения Чу Якуб — убых из Мацесты. Выше уже отмечалось, что «аублаа» и «убыхи» не одно и то же. Но, повторюсь, речь здесь идет о художественном произведении. По большому счету, писатель воссоздает картину жизни убыхов и садзов в 20-х — 60-х гг. XIX в. Именно это временное пространство охватывает повесть, ибо в начале произведения Чу Якубу было чуть более 22 лет; через несколько страниц упоминается Адрианопольский договор между Россией и Турцией, заключенный 2 сентября 1829 г., а в конце повести рассказывается о массовом выселении убыхов в 1864 г.
Действие в повести происходит на Кавказе (главным образом в Джигетии и Убыхии), Ближнем Востоке (Египте) и Турции. Писатель создает великолепный образ главного героя. На родине крестьянин Якуб показал себя бесстрашным воином, думающим об интересах народа; он стал авторитетным человеком. Однако, оказавшись «чужим среди своих», он тайно покинул Убыхию. В Египте Якуб превратился в мамлюкского эмира Хаджи (Якуб-бея), полководца, армия которого постоянно сопровождала огромную массу паломников-мусульман в святые места. Именно за рубежом Чу Якуб смог реализовать свои выдающийся качества лидера, государственного деятеля, политика и полководца, недооцененные на родине. Вскоре в Египет он перевез и семью. Но жизнь на чужбине оказалась несладкой; тоска по родине мучила его. За героем неотступно следует его Судьба (тень), предостерегая его от опасностей. Однажды она явилась ему и призвала вернуться на родину, где народ оказался в трагической ситуации. Якуб возвратился на Кавказ с огромным богатством, которое было роздано соплеменникам. Ему предложили дворянский титул, но он отказался, и все же он был повышен в своих правах — мог участвовать в совещаниях высшего сословия. Старший сын Якуба женился на девушке из известного рода Берзеков. Вместе с тем, от всего этого жизнь спокойней не стала для него — человека, как пишет автор, «государственного масштаба». Якуб понимал, что необходимо, пока не поздно, договариваться с Россией, а не идти на поводу у англичан, которые, преследуя свои цели, призывали горцев продолжать войну против русских. Он пытался спасти народ от катастрофы; искал сторонников среди соплеменников. Герой выступал против работорговли (эпизод посещения поместья Аубла Ахмата), мести (когда берзековцы убили его старшего сына, он не стал мстить, понимая всю опасность этого явления для малочисленного народа). Главными его противниками оказались представители рода Берзеков. После гибели сына Якуб с семьей переселился в Турцию. Семья устроилась неплохо, благодаря чиновнику-армянину, которого Якуб когда-то в Египте спас от смерти. Но вновь, как это было в Египте, мысли о родине начали беспокоить его; они усилились, когда поток беженцев с Кавказа начал увеличиваться. Якуб нанял корабль и отправился к родным берегам, надеясь помочь гибнущему народу. Но было уже поздно.
Впоследствии опустевшие земли, прилегавшие к селению, где раньше жил Чу Якуб, купил какой-то граф немецкого происхождения.
Повесть ставит важный вопрос: почему такой человек, Чу Якуб, стал «лишним» на родине, смог проявить свой потенциал государственного деятеля не в Убыхии, а в чужой стране — в Египте? Кроме того, произведение констатирует: не только внешние факторы, но и внутренние раздоры, высокомерие некоторых представителей высшего сословия общества (образы Берзека Махматуко, Састынгаза Ачба и его сестры, Аубла Ахмата и др.), губительные пороки (как кровная месть, работорговля, зависть), отсутствие единства привели народ к катастрофе.
В повести «Князь хылцысов» Д. Зантариа впервые в абхазской литературе создал художественный образ известного в XIX в. садзского князя Гечба Решида (Рашита). С этим героем, можно сказать, писателю повезло, ибо о нем, да и о роде Гечба, немало сведений встречается в разных источниках и исследованиях: С. Духовский «Даховский отряд в 1964 году» (СПб., 1864), К. Д. Мачавариани «Описательный путеводитель по городу Сухуму и Сухумскому округу с историко-этнографическим очерком Абхазии» (Сухум, 1913), М. Владыкин «Путеводитель и собеседник в путешествии по Кавказу» (М., 1874), А. Н. Дьячков-Тарасов «Гагры и их окрестности (в историко-географическом отношении)», «Записки Кавказского отдела Русского географического общества» (кн. XXIV, вып. 1, Тифлис, 1903), Г. А. Дзидзариа «Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия» (Сухум, 1975; 2-е. издание — Сухум, 1982) и др. В этих изданиях Гечба Решид представлен, как влиятельная историческая личность, игравшая заметную роль в политической жизни Абхазии, (включая Джигетию и Убыхию). «Как многие прибрежные владетели, чьи поместья были доступны с моря русским кораблям, он придерживался умеренной русской ориентации, что совпадало с официальным курсом 23владетеля Абхазии»39. Он, как и литературный герой Чу Якуб, трезво оценивал сложившуюся историческую реальность, и в глубине души понимал, что гибельно для народа продолжение войны с Российской империей. Многие сегодня ссылаются на слова Гечба Решида, которые были высказаны генералу Гейману 26 марта 1864 г. во время встречи группы представителей садзов-джигетов с генералом: «Мы — джигеты; мы народ вольный, никогда ни с кем открыто не воевали и никогда никому не подчинялись. Теперь мы видим, что все кругом нас покоряется русским, и мы уже считаем землю нашу собственностью российского императора»40. (Эти слова приводятся и в повести Д. Зантариа). Вместе с тем, Решид Гечба не был в восторге от энергичных действий Михаила (Хамутбея) Чачба (Шервашидзе), направленных на утверждение позиций царизма в Абхазии. Это, кстати, одним штрихом, но метко отражено в романе «Последний из ушедших». Владетель Абхазии Хамутбей Чачба, отправляясь на переговоры к убыхам, «хотел взять с собой еще двух спутников, захватив их по дороге, но это ему не удалось. Маршан Алмахсит из Цебельды предусмотрительно отправился на охоту, а князь Гечба Рашид из страны садзов, когда владетельный князь, проезжая мимо, послал за ним, сказался больным. О причине болезни догадаться было нетрудно: при мирном исходе дела Гечба не хотел в него вмешиваться, а при кровавом исходе, очевидно, стал бы на сторону Хаджи Керантуха»41. Массовая депортация горцев в 1864 г. опустошила и Гечрипш. Его владетель Решид тоже вынужден был выселиться в Турцию вместе с 400 подвластными ему людьми. В 1873 г. Решиду было разрешено вернуться на родину. В Гечрипше, что уже был занят колонистами из России, поселиться он не мог и временно обосновался в районе Гагр. Во время русско-турецкой войны (в августе 1877 г.) Решид Гечба насильно был доставлен к командующему турецких войск Шевкету-паше. В итоге Решид в ранге паши высадился в Гудауте с несколькими сотнями турецких солдат.
Впоследствии он был вынужден уехать в Турцию, где жил в вилайете Измит в селе Кузулук. Но ему удавалось появляться в Абхазии.
Образ Решида, хотя редко, но встречается в абхазском фольклоре. В одной исторической песне говорится:
В первом походе добывший шелковое знамя, а во втором сражении принесший бархатное знамя Гечба Решид!42
(перевод Д. Чачхалиа)
Повесть «Князь хылцысов» раскрывает одну страницу из жизни Гечба Решида, связанная с его возвращением на родину из Турции в начале 1870-х гг. Ему не менее 70 лет. В создании его образа автор использует устно-поэтические традиции (особенно героические сказания и песни). Примечательно, что в ходе повествования писатель вставляет поэтические строки, сочиненные им самим в стиле народных героических песен; в них отражаются характер и взгляды главного героя, трагическое положение народа. В первой же песне-вставке сжато и емко показано сложное положение Решида, что не может смириться с потерей свободы и жизнью под чужим небом в отрыве от родины:
Что же делать Гечба Решиду?
Не смог он одеть казацкую шапку,
И в Турции не находил себе места,
А родина превратилась в пристанище диких зверей.43
(подстрочный перевод)
В другой песне утверждается, что «садзов невозможно вернуть на родину, как невозможно повернуть течение реки Мзымта в сторону гор».
Автор обращает пристальное внимание на портретную характеристику героя.
Несмотря на пожилой возраст, Решид строен, крепок и энергичен. «Иула видел, что Гость (Решид) выглядел так, как о нем говорят: широкоплечий, с тонкой талией...
Ростом выделялся среди мужчин подобных ему... И в молодости по красоте по всей Абхазии никто не мог сравниться с ним. Да, конечно, возраст давал о себе знать. Но походка, взгляд свидетельствовали о том, что он еще был силен и быстр...». «Гость, не опуская ружье, подошел к большому офицеру и левой рукой прихватив его за горло, поднял. Невысокий офицер растянулся до роста Решида...». Портрет словно срисован с князя Гечба Арсланбея из картины художника Г. Гагарина «Совещание абхазских предводителей»44.
Решид всегда был с народом, воевал за его свободу, не щадил предателей и карьеристов. Для него идеалом национального государственного деятеля был Келешбей Чачба, о котором он размышлял: «Имя Келешбея ураганом разносилась по всей Абхазии. Он вытеснил из страны пашу, сжег и феску, присланную ему падишахом.
В то время Келешбей объединил всю Абхазию. За Ингуром овладел крепостью Рух, собрал под свое знамя шапсугов, убыхов и других. Келешбею подчинились Дал–Цабал, Аибга, Ахчипса, Цвиджа. Как говорили наши отцы, укрепилась Абхазия во время правления Келешбея. И мой отец Беслан встал рядом с ним, поддерживал его политику, возглавил его армию. Если у нас был бы лидер такого масштаба, то наш народ не пережил бы такую трагедию. Во времена Келешбея и моего отца Гечба Беслана по всей земле между Сочи и Ингур звучала абхазская песня...»45. Очевидно почти полное совпадение позиций Решида и Хаджи Берзека Керантуха из романа Б.Шинкуба. Характер и взгляды этих двух героев во многом совпадали, но ни к чему хорошему не привели — опустела Джигетия, опустела Убыхия.
Однако Решид не застал Келешбея, а встать под знаменем Хамутбея (Михаила) Чачба он не хотел.
Что же делать Гечба Решиду?
Не застал он Келешбея
А под дырявым знаменем Хамутбея
Он встать никак не мог...46
(подстрочный перевод)
Решид не был верующим в полном смысле этого слова, не выполнял исламские обряды, но совершил хадж, чтобы увидеть мир; много путешествовал по Европе, где учился его единственный сын. Но в его душе не было спокойно, тоска по родине мучила его. В итоге герой возвращается в Абхазию, а остальные беженцы так и остались на чужбине. Эта проблема (разделенность народа) актуальна и по сей день.
Завершая статью, хотелось бы остановиться на стихотворении поэта и историка Д. Чачхалиа «Джигеты», посвященном Фазилю Искандеру47. В произведении отразились историософские взгляды поэта, который, напомним, давно занимается собиранием и публикацией малоизвестных или неизвестных материалов по истории и культуре абхазов и адыгов (черкесов), напечатал немало статей и две книги — «Абхазская Православная церковь. Хроника. Прибавления» (М., 1997); «Хроника абхазских царей.
Статьи. Заметки. Дополнение» (М., 1999). Кстати, во второй книге напечатаны ряд интересных статей о Малой Абхазии, абхазской и черкесской диаспоре в Сирии и Иордании и др. («Храм в Лоо», «О княжеском роде Гечба», «Абхазские персонажи Гагарина», «Абхазия в зарисовках Кастелли», «У черкесов Иордании и Сирии»). Кроме того, он автор двух работ — «Джигетия на политической и этнографической карте Абхазии» и «Историческая топонимика Большого Сочи середины XIX-го века (фамильно-родовая номенклатура)», опубликованных в качестве приложения к книгам Ф. Боденштедта «По Большой и Малой Абхазии. О Черкесии» (М., 2002) и Э. Мартеля «Кавказская Ривьера. Путешествие по югу России и по Абхазии» (М., 2004) (эти книги изданы благодаря Д. Чачхалиа). В этих работах автор отразил свои позиции, в частности, о Джигетии, ее истории. По мнению Д. Чачхалиа, в письменных источниках и картографических материалах XVIII — первой половине XIX в. под Абхазией подразумевались: 1) собственно Абхазское княжество (от р. Ингур до р. Бзыбь или до Гагры включительно); 2) Абхазское княжество вместе с Западной Абхазией (Джигетией); 3) Абхазское княжество вместе с Западной Абхазией (Джигетией) и Северной Абхазией (условно — Абазинией).
«Малой Абхазией чаще называли северную Абхазию (Абазу, Абадзу); реже — Джигетию. Джигетией называлась территория к западу от р. Бзыбь, чаще к западу от современной Гагры. В разное время у разных авторов западная граница ее обозначалась по реке Хосте, чаще — по речке Мамайке. На самом деле, если иметь в виду западную границу имения Сача, то она проходила по водоразделу, между реками Псахе (Мамайка) и Дагомыс. В новое время в пределы Джигетии порой включали и земли убыхов. Тогда эта граница отодвигалась до р. Шахе... Джигетия в XV–XVIII вв. была не только однородной, но и политически признанной частью Абхазии»48.
В стихотворении «Джигеты», с моей точки зрения, речь идет не только о джигетах (садзах), но и о судьбе всего народа. В нем звучат мотивы героической борьбы за свободу, трагедии народа, потери родины; имя и слава остались в памяти, осталась и земля «а народа нет!», как писал Ю. Лакербай. Не без гордости поэт пишет:
Джигеты мы, мы славили Кавказ
Своею доблестью, своей отвагой.
Не зря зовут джигитами у вас
Мужчин, готовых броситься в атаку.
Джигеты мы! Мы вскормлены землей,
Мы пили родники Шахе и Сочи.
И в час беды мы все рванулись в бой,
Отчизны имя подвигом упрочив.
Нам ненавистен плен, и мы легли
Костями в землю, мы презрели рабство.
Мы и во сне позволить не могли
Себе своих сердец пленопродавство.
Невольно вспоминается судьба убыхов в романе Б. Шинкуба «Последний из ушедших»: воинственный и свободолюбивый народ, тоже славивший «Кавказ своею доблестью, своей отвагой», не смог смириться с рабством, пленом; «в час беды» убыхи, как и джигеты, «рванулись в бой» и «легли костями в землю», оставшиеся покинули родину. Трагические ноты звучат в строках:
Он кремень, из которого не высечь Уже искры и не разжечь костра, Что выполнит великую повинность Быть очагом, чтоб с ночи до утра, С утра до ночи в нем горенье длилось.
Джигетия — Очаг, Отчизна, Мать...
И нашей песней стала Песнь Раненья.
А рана — глубокая и незаживающая на теле Абхазии, и по сей день звучит «Песнь Раненья»...
Примечания
1. Шинкуба Б. В. Золотые россыпи (Абхазские устные народные сказания и этнографические материалы; на абх. яз.), Сухум, 1990, с. 385–388; Фольклор адыгов в записях и публикациях XIX — начала XX века (сост. и автор вст. статьи А. И. Алиева; комм. А. И. Алиевой и А. М. Гутова), Нальчик, 1979, с. 223–224.
2. Адыгейские песни времен Кавказской войны (сост. А. М. Гутов, В. Х. Кажаров, Н. Г. Шериева; вст. статьи А. М. Гутова и В. Х. Кажарова), Нальчик, 2005, с. 166, 216–241; Шинкуба Б. Золотые россыпи, с. 50–51, 466; Абхазское народное поэтическое творчество. Хрестоматия (сост. Ш. Х. Салакая; на абх. яз.), Тбилиси–Сухум, 1975, с. 287–292; Абхазские народные историко-героические сказания (записал, подготовил к печати, пред. и комм. С. Л. Зухба; на абх. яз.), Сухум, 1978, с. 57–60.
3. Лавров Л. И. Историко-этнографические очерки Кавказа, Л., 1978, с. 41.
4. Цвинариа В. Л. Утреняя звезда (Жизнь и творчество И. Когониа; на абх.яз.), Сухум, 1979, с. 37–38.
5. См.: Новейшие известия о Кавказе, собранныя и пополненныя Семеном Броневским, в 2-х т., СПб, 2004, с. 152.
6. Шинкуба Б. Золотые россыпи, с. 50–51, 465.
7. Когониа И. А. Стихотворения и поэмы; на абх. яз., Сухум, 1955, с. 65.
8. Тхагазитов Ю. М. Духовно-культурные основы кабардинской литературы, Нальчик, 1994, с. 91; Хакуашев А. Х. Адыгские просветители, Нальчик, 1973.
9. Абхазский фольклор (запись текстов, пред. и прим. Ш. Х. Салакая; на абх.яз.), Сухум, 2003, с. 228–235, 238.
10. См. варианты в книгах: Шинкуба Б. Золотые россыпи, с. 64–78; Абхазское народное поэтическое творчество, Тбилиси–Сухум, 1975, с.243–256; Абхазские народные историко-героические сказания, Сухум, 1978, с.35–42.
11. См.: Кукба В. И. Избранные труды. На абх. яз., Сухум, 2007, с. 269.
12. Антология абхазской поэзии. М., 1958, с. 46–47.
13. Абхазские народные историко-героические сказания, с. 35–42.
14. Кстати,Ш. Д. Инал-ипа в своей книге «Садзы» (с. 144) причисляет Чу к садзским фамилиям.
15. Чанба С. Сочинения. Сухум, 1987, с.375.
16. Цвинариа В. Л. Время и творчество. Литературно-критические статьи. На абх.яз., Сухум, 1989, с. 205–206, 229.
17. Лакербай Ю. Избранное. Стихи. М., 2000, с. 38.
18. Шинкуба Б. Последний из ушедших. Роман и повести. Нальчик, 1994, с. 40–41.
19. Шинкуба Б. Собр. соч., т. 3.,на абх. яз., Сухум, 1979, с. 49–50
20. Шинкуба Б. Последний из ушедших, 1994, с. 43.
21. Шинкуба Б. Собр. соч., т. 3., 1979, с. 53.
22. Там же, с. 54.
23. См.: Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухум, 1975. с. 87; По мнению Д. К. Чачхалиа, Дзейш — абхазский аристократический род. «Фамилия Дзейш встречается в среде зарубежных абхазов, в частности, в Турции. ...встречается также среди турецких эмигрантов убыхского происхождения». (Чачхалиа Д. К. Историческая топонимика Большого Сочи середины XIX-го века (фамильно-родовая номенклатура)// Мартель Эдвард. Кавказская Ривьера. Путешествие по югу России и по Абхазии. М., 2004. с. 168–169);
24. Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. с. 168.
25. Шинкуба Б. Последний из ушедших, 1994, с. 73–74.
26. Там же, с. 69.
27. Там же, с. 72.
28. Арутюнов Л. Н. Развитие эпических традиций в современной советской литературе. Взаимодействие литератур и художественная культура развитого социализма. М., 1981, с. 229.
29. Лоция Черного моря;Шакирбай Г. З. Абхазские топонимы Большого Сочи. Сухум, 1978, с. 38.
30. Шакирбай, с. 43–44.
31. Люлье Л. Я. Черкессия. Историко-этнографические статьи. Черкесы (Адыге). Материалы для истории черкесского народа, вып. 1, Нальчик, 1991, с. 307.
32. Шакирбай, Указ. соч. с. 16.
33. Инал-ипа, Садзы... с. 152.
34. Рукевич А. Ф. «Из воспоминаний старого эриванца» (1832–1839 гг.)// Исторический вестник, 1914, с. 771; Рукевич А. «Из воспоминаний старого эриванца» (1832–1839 гг.) [Отрывки]; Литературная Абхазия. 1991, № 2. с. 159.
35. Чачхалиа К. Ш. Лирика. Сатира. На абх.яз., Сухум, 1980, с. 80–81.
36. Челеби Евлиа. Книга путешествий, ч. 2., М, 1972, с. 50–51.
37. См.: Зантариа Д. Б. Мир за игольным ушком. Поэзия. Проза. Публицистика. Дневники. (Сост. В. Зантариа, С. Арутюнов), Сухум, 2007, с. 261.
38. Зантариа Д. Нар улбааит. На абх.яз., Сухум, 1984, с. 3.
39. Чачхалиа Д. К. Хроника абхазских царей. Статьи. Заметки. Дополнение. М., 1999, с. 73.
40. Духовский С. Даховский отряд в 1964 году. СПб, 1864, с. 94.; Дзидзария Г. А. Махаджирство и проблемы истории Абхазии XIX столетия. Сухум, 1975, с. 189.
41. Шинкуба Б. Проза. Романы, повесть. М, 1988, с. 40.
42. Абхазская народная поэзия. 2-е издание (Сост. Д. И. Гулиа и Х. С. Бгажба; пред. С. Л. Зухба, на абх.яз.), Сухум, 1972, с. 28–29.
43 Зантариа Д. Нар улбааит. с. 54.
44. См.: Чачхалиа Д. Хроника абхазских царей, с. 85–86.
45. Зантариа Д. Нар улбааит. с. 72.
46. Там же, с. 73.
47. Чачхалиа Д. Абхазская лира. Стихи и переводы. М, 2010, с. 82–83.
48. Чачхалиа Д. К. Джигетия на политической и этнографической карте Абхазии //Боденштедт Ф. По Большой и Малой Абхазии. О Черкесии. М., 2002, с. 154.
(Материал взят с сайта: http://www.abaza-duney.ru.)
_____________________________________________
ДВА РУСЛА ПРОСВЕЩЕНИЯ
Из глубины веков
История становления абхазского и адыгского просветительства свидетельствует о том, что процесс возрождения национальной культуры, создания письменной литературы проходил в сложнейших условиях. Главной проблемой для абхазо-адыгских народов, для которых Кавказская война закончилась с катастрофическими последствиями, было сохранение языка, национальной культуры и этнической самобытности. Путь к спасению первые просветители видели в создании собственной письменности, образовании, распространении исторических знаний о родном народе и стране.
В решении задач просветительского характера, формировании абхазской интеллигенции значительную роль сыграли многие русские и некоторые грузинские учёные и деятели культуры: П. Услар, Л. Лопатинский, К. Мачавариани, П. Чарая и др. В образовательном процессе огромную роль играл русский язык. Именно на этом языке абхазы и адыги постепенно начали осваивать достижения не только русской, но и мировой культуры. Во второй половине XIX – начале XX вв. была подготовлена почва для перехода просветительского движения в Абхазии и на Северном Кавказе на новый уровень, создания оригинальной литературы, зачатки которой ранее обнаружились в переводной духовной и детской литературе.
Однако просветительство на Кавказе не полностью совпадает с содержанием и целями просвещения в Европе и России. Там просвещение скорее представляло собой интеллектуально-философское и культурное движение. Европейское, в том числе и русское, просвещение возникло на базе давно сложившихся национальных литератур и литературных языков. А просветительство на Северном Кавказе и в Абхазии зародилось в XIX веке в иных историко-культурных условиях. Термин «просветительство» позволяет обобщить особенности развития национальной культуры в течение 60–70 лет. И представляет собой важное явление национальной культуры, неотъемлемую часть первого периода истории абхазо-адыгских литератур.
Вместе с тем мировоззрение и типология литературного наследия просветителей свидетельствуют, что многим из них присущи родовые признаки европейского и русского просветительского движения, связанные с просвещением людей в прямом смысле этого слова: воспитанием, назиданием.
В абхазском и адыгском просветительском движениях, в отличие от европейского и русского, участвовали представители разных слоёв населения: князья, дворяне, крестьяне, а также представители других народов. Движение это непосредственно связано с историей создания письменности, учебной литературы, с изучением языка, истории, традиций и обычаев, культуры народа, со становлением научной мысли, художественной литературы.
Не всегда история национального просветительства полностью совпадает с историей национальной интеллигенции. Порой некоторые исследователи в национальную интеллигенцию включают тех или иных персон, исходя исключительно из их этнического происхождения. Вопрос сложный и спорный, но ясно одно: проблему необходимо исследовать комплексно, в историко-культурном контексте. Требуется дифференцированный подход к каждой личности. Важно выявить, насколько творческая и культурная деятельность таких фигур связана с развитием национальной культуры и литературы.
С моей точки зрения, следует говорить о двух течениях в национальном просветительстве. Первое было направлено на сохранение и развитие родного языка, создание собственной оригинальной письменной литературы, национальных школ, развитие национальной культуры, науки: Д. Гулиа, А. Чочуа, А. Чукбар, Д. Маан, С. Чанба – в абхазской культуре и литературе; У. Микеров, Т. Табулов (также он считается основоположником черкесской литературы), Н. Озов – в абазинской; Ш. Ногмов, У. Берсей, П. Тамбиев, Н. Цагов, Т.-С. Шеретлоков, Т. Кашежев, А. Дымов, С. Сиюхов – в адыгских. Второе течение связано с такими именами, как С. Хан-Гирей, С. Адиль-Гирей, Адиль-Гирей Кешев, С. Званба, Г. Чачба, и другими, которые творили на ином языке во благо и ради защиты собственного народа, пытались донести до широкой общественности правду о своём народе, о его быте, культуре, современном положении. Их наследие вместе с другими источниками (русскими, немецкими, французскими, английскими) впоследствии стало основой для изучения истории и традиционной культуры народа. В просветительском движении на Северном Кавказе, в Абхазии и других регионах Российской империи, а затем в СССР участвовали представители русской интеллигенции. Они работали в системе народного образования, писали историко-этнографические статьи об абхазах, исследования о национальных языках, создавали или участвовали в создании алфавитов для разных языков. Их биографии, научная и педагогическая деятельность – это часть истории национальных культур.
Просветительские традиции, на мой взгляд, продолжили свою жизнь в современной литературе. Писателей и сегодня, в условиях опасной для национальных культур глобализации, волнуют проблемы сохранения родного языка, культуры, особенно этической культуры, которая пока ещё позволяет сохранять облик народа, его мировоззрение. Яркий пример – романы «Хъапсэ» А. Кешокова, «Рассечённый камень» Б. Шинкубы, повесть «Вкус воды» А. Гогуа и др.
(Опубликовано: Литературная газета, № 29, 2008 г.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.lgz.ru.)
______________________________________________
АПСУАРА И АДЫГАГЪЭ. ЭТНОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. ЛИТЕРАТУРНЫЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ
В начале 1980-х гг. выдающийся историк, этнограф, фольклорист и литературовед, кавказовед Ш. Д. Инал-ипа писал: «В нашей современности заложены наследие прошлого и зерна ближайшего и отдаленного будущего. Без их синтеза невозможен никакой прогресс, который предполагает не разрушение традиций, а продвижение по восходящей линии, сберегая прошлое для будущего. Подчеркнем еще раз важность и необходимость того, чтобы в стремительном движении вперед мы безрассудно не растеряли ничего из того, что действительно дорого и действительно прекрасно в народном творчестве в широком смысле этого слова».1 Актуальность этих слов в нынешних условиях не вызывает никаких сомнений.
Литературы родственных абхазо-адыгских народов (абхазы и абазины; адыги /черкесы/ — кабардинцы, адыгейцы, черкесы) неразрывно связаны с историей, материальной и духовной культурой, национальными обычаями и традициями, этикой Апсуара[*] (букв.: абхазство) и Адыгагъэ (букв.: адыгство). Сразу же оговоримся: понятия «этика» и «этикет» не раскрывают сути Апсуары и Адыгагъэ, а также Адыгэ хабзэ и абхазские аҵас и ақьабз, но в русском языке нет другого термина. В словарях «этика» (лат. ethica; греч. êthos) имеет одно значение: учение о морали как одной из форм общественного сознания; система норм нравственного поведения человека, целой группы и т. д. «Этикет» (франц. êtiquette) — установленный порядок поведения. Читателю, не знающему историю, культуру, обычаи и традиции абхазо-адыгских народов трудно понять разницу между этикой и Апсуарой или Адыгагъэ, между «этикетом» и Адыгэ хабзэ или аҵас, ақьабз, значение которых шире чем «этика» или «этикет». Поэтому «этика» или «этикет» можно рассматривать, как весьма условные соответствия адыгским и абхазским понятиям; в таком случае правильнее было бы параллельно с терминами «этика» и «этикет» пользоваться и понятиями «Апсуара» и «Адыгагъэ», «Адыгэ хабзэ» (или «хабзэ») и «аҵас», «ақьабз». Заметим, что этимология основных понятий («апсуара» и «адыгагъэ») восходит к самоназванию народов — апсуа (абхаз) и адыгэ (адыги).
Апсуара и Адыгагъэ — культурное достояние абхазов и адыгов, которое начало формироваться, с нашей точки зрения, в эпоху возникновения мифов и основного ядра Нартского эпоса, в доклассовом обществе.
Апсуара и Адыгагъэ охватывают все стороны историко-духовной жизни абхазов и адыгов. Они спасли родственные народы (в том числе абхазо-адыгскую диаспору в зарубежных странах) во времена тяжких испытаний в XIX–XX вв.; до сих пор обеспечивали связь прошлого с настоящим, внутреннюю сплоченность народов и их единство с родиной, сохраняли историческую память. Без глубокого знания национальной этики невозможно понять и особенности художественных образов, художественного мира произведений литературы, осмысливающих сложнейшие проблемы жизни народа в прошлом и настоящем. Этика — основа национального самосознания, этнопсихологии. Писатель, решая эстетические задачи, создавая характеры, не может не концентрировать свое внимание на этических основах поведения, жизни своих героев. Это касается всех повествовательных и поэтических жанров литературы. Создателем художественных творений является индивидуальное сознание автора, а художественный образ — это проявление душевного состояния писателя, способ выражения его отношения к явлениям жизни и природы. Писатель — часть народа, его мировоззрение формируется, прежде всего, на основе национальной этики, культуры, истории, обычаев и традиций. Если перед адыгом или абхазом поставить, например, вопрос: что важнее: Адыгагъэ, Апсуара или религия (ислам или христианство /главным образом православие/)? — то ответ в основном будет положительный в пользу первых, хотя и адыги, и абхазы не отрицают ислам и христианство, которые занимают значительное место в жизни и культуре адыгского и абхазского народов. Для синкретического сознания это закономерное восприятие, мировоззрение. Сравним: для русского народа православие — это все; без него невозможно представить национальную духовную культуру. Поэтому русскую классическую литературу трудно полностью понять без знания этноментальных основ, тесно связанных с православием.
Абхазские и адыгские писатели, как правило, являются носителями и ревностными защитниками Апсуары и Адыгагъэ. Этика определяет характер отношения писателя к окружающему миру, к природе и человеку, к жизни, к родине и народу, к их истории, национальной культуре, к языку и т. д. Наконец, Апсуара и Адыгагъэ определяют национальное своеобразие творчества того или иного писателя.
При рассмотрении творчества иноязычных абхазо-адыгских писателей, особенно представителей диаспоры, исследование этических основ произведений позволяет в определенной степени решить их отношение к национальной культуре и литературе. В чужой стране, в отсутствие условий для сохранения и развития языка, письменности на родном языке этика становится важнейшим фактором сохранения своего национального облика, национальной идентичности.
Проблема национальной этики всегда волновала представители абхазской и адыгской интеллигенции — писателей, ученых, деятелей культуры и др. С одной стороны, они открыто обсуждали и обсуждают проблемы Адыгагъэ и Апсуара в публицистических и иных работах, особенно в последние десятилетия (Б. Шинкуба «Пока живы корни — дерево живет. /Размышления об абхазском этикете/» /Сухум, 1995, на абх. яз./; Н. Хашиг «Апсуара» /Сухум, 1994, на абх. яз./ и «Основы Апсуара» /Сухум, 2002, на абх. яз./; Куправа А. Э. «Апсуара. Среда формирования. Духовные и нравственные основы». /Сухум, 2000/, «Апсуара — традиционная культура абхазов». /Краснодар, 2002/ и «Апсуара — традиционная культура абхазов». /Сухум, 2007/; С. Мафедзев «Адыги. Обычаи и традиции /Адыгэ хабзэ/» /Нальчик, 2000/ и др.). Авторы выражают озабоченность по поводу деградирующего воздействия современных «цивилизационных» процессов, забвения молодым поколением норм Адыгэ хабзэ и Апсуары.
Небольшая этнографическая книга Б. Шинкуба «Пока живы корни — дерево живет...» — это не обычное научное исследование, а пространные заметки писателя-публициста, этнографа и философа об Апсуаре, рафинированное изложение взглядов автора на национальную этику, ранее отраженных в его художественных произведениях.
«Неиссякаемы источники, которые способствуют сохранению обычаев и традиций, оживляют корни. И пока эти корни живы — народ продолжает жить», — писал Б. Шинкуба.2 Речь идет не о физическом существовании народа, а о его духовности, национальной идентичности, этническом облике, судьба которых непосредственно связана с судьбой Апсуары. Писатель отмечает: «Когда кто-то видит падающую звезду, он обязательно скажет: “И моя звезда горит на небе!” Он убежден, что у каждого живого существа есть своя звезда на небе... Обычаи и традиции, составляющие Апсуара, как те звезды освещают жизнь нашего народа. Несмотря на свою древность, эти обычаи всегда новы. Некоторые традиции испытали на себе сильное воздействие исторических процессов, но сохранились, а другие вовсе исчезли, не выдержав давления жестокого времени... Упадет одна звезда, вместо нее появляется другая; в противном случае небо давно опустело бы... К сожалению, иначе обстоят дела с народными обычаями и традициями: если они стерлись из жизни, то их... практически невозможно возродить. Другая судьба у едва сохранившихся обычаев, их можно оживить, укрепить и развивать».3 По мнению автора, все национальное духовное богатство определяется одним словом — Апсуара! Благодаря именно ей абхазский народ, не раз оказывавшийся на грани исчезновения, сохранил свою самобытность и не растворился среди других многочисленных народов. «Наши предки не случайно всегда первый тост поднимали с такими словами: “О Всемогущий Бог, не дай погибнуть нашей Апсуара!” — пишет Б. Шинкуба. И не случайно они ревностно относились к обычаям и традициям, и для них их исчезновение было равносильно смерти этноса. «Почвеннические» взгляды Б. Шинкуба сформировались, прежде всего, на основе Апсуара, в рамках которой он рос, воспитывался. Мысли писателя отражены в образах деда Бежана, его сына Бадры и внука Лагана из романа «Рассеченный камень» (1982–1998), которые (если считать от отца Бежана — Азнаура) воплощают в себе почти двухвековую историю народа.
О значении Апсуара писал абхазский поэт А. Н. Джонуа (1920–1989) в стихотворении «Апсуара». В нем лирический герой прямо обращается к Апсуара, как к живому, реально существующему явлению, подчеркивая, что его жизнь без Апсуара потеряла бы смысл; он утверждает, что его сердце принадлежит Апсуаре, она же сформировала его как личность, его характер, сохранила родной язык, который он освоил благодаря Апсуаре. Вместе с тем, он просит Апсуару «защитить его и после смерти». Завершается стихотворение словами:
Но смогу ли
Спеть о тебе песню,
Пока пою я...
И исполняя долг перед тобой,
Не пожалею жизни ради тебя!4
(Подстрочный перевод наш. — В. Б.)
Другой классик абхазской поэзии второй половины XX в. Т. Ш. Аджба в стихах непосредственно обращается к теме Апсуары. Сам Т. Аджба и по жизни был тем человеком, который воплощал в себе тип истинного абхаза, воспитанного в духе Апсуары, на основе высоких нравственных начал. Это, естественно, не могло не отразиться в его творчестве. В четверостишии «Ответ тому, который сказал мне: “Ты не смог перешагнуть через свою Апсуару”», когда лирический герой (сам поэт) оказался перед выбором: Апсуара, или личная выгода (которую можно было получить, отрекшись от чести и совести /аламыс/), поэт не отступил от Апсуары:
Не знаю как ты прыгал,
Не знаю через что ты перепрыгнул,
А я через Апсуара не смог перепрыгнуть,
Она не оказалась такой низкой, чтобы через нее я перепрыгнул!..5
(Подстрочный перевод мой. — В. Б.)
«Апсуара» называется другое стихотворение Т. Аджба. В нем автор отмечает, что Апсуара имеет глубокий смысл, ее нельзя отбросить в сторону, без нее жизнь — пустой звук; у Апсуары большая трагическая история, омытая кровью. Т. Аджба пишет:
Апсуара многозначна,
Она — неиссякаемый источник,
Человечность, счастье, судьба,
Не отказаться от нее никогда.
Кто-то живет в достатке,
У него есть все, что он хочет,
Никакое препятствие ему не помеха...
А меня держит моя Апсуара!
Жизнь становится бессмысленной, лживой, —
Если Апсуара будет забыта.
Без Апсуары — все пустота,
Не будет Апсуары — исчезнет все!..
...Апсуара охватила бы весь мир,
Если было бы легко выполнять ее нормы.
Да, Апсуару уничтожили бы, стерли бы вовсе,
Если было бы легко ее уничтожить.
Апсуара — могучая сила,
А кто же полностью понимает ее суть?..
Если в твоих руках потухнут все свечи,
Иди вперед, Апсуара не даст тебе затеряться!
Многое пережила Апсуара,
Ее история сложна и трагична.
Апсуара обагрена кровью,
Это знамя победы — держи его высоко!6
(Подстрочный перевод мой. — В. Б.)
В этом стихотворении если вместо «Апсуара» использовать «Адыгагъэ», то текст произведения никак не будет противоречить духу и смыслу адыгской этики.
* * *
Национальная этика всегда функционировала в обществе автономно, «самостоятельно», независимо от государства. А в условиях отсутствия централизованной системы власти и законодательных актов в прошлом, этика играла исключительную роль регулятора внутренней жизни этноса. Не вдаваясь в подробности, отметим, что она была и остается одним из важнейших способов сохранения национального облика народа, национального своеобразия литературы; этика консервативна, но может меняться под воздействием цивилизационных процессов, социально-экономического и культурного развития, идеологии, иногда не в лучшую сторону. Это отражается и в литературе.
Уточним: европейское понимание общечеловеческих ценностей не всегда совпадает с восточным, а кавказско-горское понимание не во всем согласуется и с тем, и с другим, а многие традиции (в том числе и этические), корнями уходящие в глубокую древность, сохранились по сей день. Кроме того, в абхазском, адыгском, как и в ином горском обществе, связь индивида, личности с этносом, народом, личностного сознания с этическими нормами сильны. На Кавказе личностное, индивидуальное сознание больше соизмеряется с этническим, национальным самосознанием. Это, конечно, не означает подавления собственного «я» личности, наоборот, оно может еще больше сохраняться в таком сочетании. Человек не мыслит себя вне этноса, даже если эта связь открыто не проявляет себя. При этом высокоэтичная личность открыта к диалогу с чужой культурой.
Необходимо хотя бы кратко описать характерные черты национальной этики адыгов и абхазов и раскрыть суть ряда понятий и категорий, которые до сих пор обстоятельно не изучены. Часто путаются ценностные нравственно-духовные (этические) категории Апсуара и Адыгагъэ (человечность, почтительность, совесть, героизм, стыд, мудрость и т. д.) с практическими (этикетными) обычаями, обрядами, нормами поведения человека (адыг.: Адыгэ хабзэ; абх.: Аԥсуа ҵасқәа, ақьабзқәа) в тех или иных ситуациях. Хотя, надо признать: ценностные категории настолько слиты с обрядами, что их порою трудно рассмотреть дифференцированно.
Обычаи и традиции абхазо-адыгских народов неоднократно становились объектом описания и исследования разных авторов (отечественных и зарубежных) XIII–XX вв. Первые этнографические материалы встречаются в путевых записях и книгах путешествий иностранных путешественников, монахов-миссионеров, дипломатов, писателей, естествоиспытателей, этнографов, географов, лингвистов коммерсантов XV–XVIII вв. — итальянцев Джорджио Интериано (вторая половина XV — начало XVI в.), Арканджело Ламберти (XVII в.), Джиовани Лукка (XVII в.) и Ксаверио Главани (конец XVII — первая половина XVIII в.), турка Эвлия Челеби(1611 — около 1682), французов Жана Баптиста /Батиста/ Тавернье (1605–1689), Жана Шардена (1643–1713), Феррана (около 1670 — после 1713), Карла Пейсонеля (1727–1790), немцев Адама Олеария (1600 или 1603–1671), Иоганна-Антона Гюльденштедта (Гильденштедта) (1745–1781), Петр-Симона Палласа (1741–1811) и др.7 Особое место занимает XIX век, когда в Москве, Санкт-Петербурге, Тифлисе (Тбилиси), Владикавказе, Ставрополе и других городах начали выходить многие периодические издания, посвященные истории и культуре народов Кавказа. В их числе: «Кавказский календарь», «Сборник сведений о кавказских горцах», «Сборник сведений о Кавказе», «Кавказские епархиальные ведомости», «Кавказская старина», «Кавказский сборник», «Записки Кавказского Отдела Императорского Русского Географического общества», «Вестник Европы», «Военный сборник», «Терские ведомости», «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», «Русский инвалид», «Русский художественный листок», «Сборник сведений о Северном Кавказе» и многие другие, которые печатали историко-этнографические статьи и другие материалы, в которых описывались быт, обычаи и традиции (в том числе, связанные с этикой) абхазов и адыгов.
Тогда же вышли труды, статьи и очерки: С. Броневского, Е. Г. Вейденбаума, К. Д. Мачавариани, Г. А. Рыбинского, В. В. Василькова, А. Н. Веселовского, Н. Ф. Грабовского, А. Кавецкого, В. Швецова, Н. М. Альбова, К. Коха, Н. П. Колюбакина, Л. Я. Люлье, Ф. И. Леонтовича, Ф. Ф. Торнау, К. Сталя, Э. Спенсера, Дж. А. Лонгворта, Тебу де Мариньи и др.8
В том же XIX в. начала формироваться абхазская, абазинская и адыгская научная и творческая интеллигенция (Ш. Б. Ногмов, А.-Г. Кешев, С. Хан-Гирей, С. Т. Званба, А. М. Эмухвари и др.), которые начали заниматься изучением истории и культурного достояния родных народов.9
В XX в. этнография формируется как самостоятельная наука: она целенаправленно занимается изучением традиционной культуры, в том числе этической. Основными объектами исследования становятся особенности быта народов, обычаи, обряды и т. д.10 Однако в трудах преобладало этнографическая описательность, в них мало места занимало культурологическое осмысление и отражение ценностной стороны, природы и структуры Адыгагъэ и Апсуары. Исключение составляли, например, работы Ш. Д. Инал-ипа (Очерки об абхазском этикете. Сухуми, 1984) и Б. Х. Бгажнокова (Адыгский этикет. Нальчик, 1978; Адыгская этика. Нальчик, 1999). Кстати, Ш. Д. Инал-ипа был одним из первых ученых, который затронул тему абхазо-адыгских этических параллелей; ей посвящена одна глава его книги «Очерки об абхазском этикете». Еще раньше (в 1965 и 1982 гг.) он опубликовал две развернутые статьи, посвященные абхазо-адыгским этнографическим параллелям.11
Кроме того, Ш. Д. Инал-ипа в своих исторических трудах неоднократно останавливался на вопросах историко-культурных связей абхазов и адыгов, подчеркивая этническую и языковую близость, общность исторических судеб этих народов. Монография Б. Х. Бгажнокова «Адыгский этикет» подтвердила точку зрения Ш. Д. Инал-ипа о типологической схожести большинства ценностных категорий и норм Адыгагъэ и Апсуара. Впоследствии исследование кабардинского ученого стало для Инал-ипа одним из основных источников по адыгской этике. О книге же Б. Х. Бгажнокова Ш. Д. Инал-ипа писал: «Абхазо-адыгские этикетные параллели в широком смысле этого слова настолько многочисленны и выразительны, что книгу об адыгском этикете с известным основанием можно было бы назвать и произведением по абхазским моделям поведения, и наоборот».12
Б. Х. Бгажноков выделяет этику — Адыгагъэ как разветвленную систему моральных принципов, понятий и норм, и адыгский этикет — адыгэ щъэнхабзэ (известен и под общим названием адыгэ хабзэ) — свод принципов и норм общения, символизирующих взаимное признание, уважение, понимание.13 Речь, очевидно, идет о двух взаимопроникающих частях национальной этики — духовно-ценностной (этика) и нормативной (этикет) (сравним с абх.: Апсуара и ацIас или акьабз). Однако ощущаются некоторые противоречия в концепции Б. Х. Бгажнокова, связанные с определением Адыгагъэ и Адыгэ хабзэ — этики и этикета; похоже, что ученый рассматривает их как синонимы. Тем не менее, он исследует их как отдельные явления, выделяя структурные элементы.
По мнению Бгажнокова, Адыгагъэ охватывает пять основных принципов (вернее было бы понятие «категории») — человечность (адыгейский вариант — цIыфыгъ, кабардинский — цIыхуыгъэ) (сравним с абх.: ауагIвра), почтительность, разумность, мужество, честь.
«Человечность — единство позитивных, объединяющих чувств и реакций. Во всем мире она ассоциируется с любовью, состраданием, пониманием... В языке адыгов “любить человека” означает “видеть его хорошим” — фIыуэ лъагъуын... Это своего рода “сочувственная объективность”, противостоящая мизантропии и предполагающая осмысленное желание и готовность действовать в интересах ближнего. Специальным обозначением такой готовности является слово хьэтыр, ассоциирующееся с такими понятиями, как “услуга”, “уступка”, “одолжение”, “выручка”, “понимание”, “помощь”. Говорят: “Необходимо видеть хатир человека” — ЦIыхуым йыхьэтыр лъагъуын хуейшъ. Так выражается обязанность войти в положение страждущего, «увидеть» чувства, доводы, желания другого человека, а также действовать с учетом его интересов, жертвуя своим временем, силами, средствами...»14 В абхазском это соответствует смыслу аҳаҭырқәҵара (синоним: апатуқәҵара) (букв.: уважение; уважительное, почтительное отношение к кому-либо) — один из принципов ауаҩра. У абхазов распространено крылатое выражение: «Нет богатства большего, чем человечность» («Ауаҩра еиҳау мал ыҟаӡам»).
Кроме того, Б. Х. Бгажноков в качестве моральной категории рассматривает псапэ, которая важна при исполнении «долга человеколюбия» важное место. Псапэ используется в значениях: «1) жажда или стремление души; 2) опора, надежда души. Благодаря такому соединению короткое слово псапэ выражает две основополагающие мировые идеи — благотворение и спасение... Недаром говорят: “Совершающий псапэ приобретает псапэ” — Псапэ зышIэм псапэ къехь. Сложилось мнение, что, совершая добрые дела, доставляя людям радость, человек, хотя и теряет на это время, силы, средства, в то же время и тотчас приобретает для себя как бы взамен нечто гораздо большее, полезное и ценное — он очищает, успокаивает, спасает собственную душу. Псапэ воспринимается как моральная заслуга и ценность, прямо противоположная греху — гуэныхь(сравним с абх.: агвнахIа. — В. Б.), что в немалой степени способствует стремлению постоянно, каждодневно совершать добрые дела. Чем больше благодеяний, тем лучше — тем, как говорят, больше шансов заслужить благосклонность Бога... Как видим, псапэ стоит у истоков и в центре древней религиозной системы адыгов. Эта ценность, прямо противоположная греху (гуэныхь) и поддерживающая тем самым постоянное желание приобретать псапэ. Каждый человек уверен в том, что чем больше добрых дел он совершит, тем лучше для его души...»15 По традиционным представлениям абхазов, совершение добра приносит человеку, сделавшему его, душевную радость; оно сочтется ему. О таком богоугодном деянии говорят: исабапупI» (по сути слово близко к псапэ); возможно, что в прошлом говорили: ипсапоупI. (Заметим, что корень псы в значении «душа» занимает значительное место в абхазском языке).
Б. Х. Бгажноков понятие «почтительность» приравнивает к нравственной категории нэмыс (по-кабардинский, адыгейский вариант — намыс) (в абхазском языке: аламыс, анамыс); он считает, что термин нэмыс восходит к греческому «nomos» — «закон» и к производному от греческого арабскому «намус» со значением «честь», «доброе имя», «репутация», «совесть». Исследователь подчеркивает, что не только на Кавказе, но и в Средней и Малой Азии «это слово произносят с благоговением, как волшебное, обладающее большой нравственной силой».16 Однако в каждой национальной культуре оно обрастает новыми значениями. По мнению И. А. Шорова намыс «примерно означает “нравственность”, если под ней подразумевается моральная деятельность и нравственные отношения, где моральные нормы находят свою реальную жизнь».17 А. И. Бройдо права, когда она ставит аламыс ближе к Апсуара. По ее мнению, «Аламыс — основа основ абхазской морали и духовности», представляющий собой «квинтэссенцию этнической морали, совокупность высших нравственных качеств человека: честь, достоинство, благородство, свободолюбие, совесть, чувство долга, верность, последовательность в поступках, целомудрие».18 Кстати, А. И. Бройдо впервые в абхазоведении предложила конкретную структуру Апсуара, с выделением ценностной, духовной и нормативной (практической) ее сторон. (Об этой структуре мы еще скажем в ходе работы). Она определяет Апсуара, как «абхазский этос»,19 т. е. «обобщенная характеристика абхазской культуры, выраженная в устойчивой системе господствующих духовных ценностей и норм поведения».20 Такая дефиниция вполне подходит и к Адыгагъэ.
Возвращаясь к термину «почтительность», заметим, что он больше соответствует абх. ҳаҭырқәҵара. Кстати, в другом месте Б. Х. Бгажноков отмечает, что «слово намыc часто «используют для обозначения адыгской этики и морали в целом. Отсюда термин адыгэ нэмыс, под которым понимают, с одной стороны, адыгский этикет, а с другой — характерную для народа воспитанность. В сознании людей адыгэ нэмыс — едва ли не синоним адыгства, подобно тому, как у абхазов понятие “абхазский аламыс” является синонимом Апсуары— абхазскости».21 Вместе с тем, далее он утверждает: «И все же категория адыгэ нэмыс — это прежде всего обозначение адыгского этикета как соционормативного института, который способствует формированию и постоянному воспроизводству в отношениях между людьми высокого уровня или, по крайней мере, необходимого этически выверенного минимума отношения и признания».22 Очевидно смешение этики (Адыгагъэ) и этикета (Адыгэ хабзэ).
В «Словаре кабардино-черкесского языка» нэмыс переводится как «приличие», «пристойность», почет, уважение», а связанные, например, с ним выражения нэмыс иIэн как «пользоваться уважением, почетом»; нэмыс хэлъын — «быть, учтивым, скромным, благопристойным; соблюдать правила приличия»; нэмыс хуэщIын — «относиться к кому-либо с уважением, почтением».23 В «Словаре абхазского языка» К. С. Шакрыл и В. Х. Конджария аламыс переводится как «совесть»; соответственно: аламысда — «бессовестный», аламысдара — бессовестность. Вместе с тем, авторы словаря пытаются объяснить суть аламыса: букв.: «Ответственное чувство достойного поведения по отношению к окружающим, обществу». Здесь, видимо речь идет о достойном поведении в обществе, чувстве меры, уважительном отношении к окружающим.24
Содержание понятия нэмыс и анамыс /аламыс в абхазо-адыгских языках многозначно. Когда абхазы говорят «намыс змоу уаҩупI» («он / она человек с намусом»), то имеют в виду человека, воспитанного в рамках Апсуара, человека чести, совести, долга, мужественного и благоразумного, доброго и терпеливого и т. д. О многозначности намуса свидетельствуют в частности пословицы и поговорки абхазо-адыгских народов; их смысловое созвучие очевидно. Абхазские пословицы гласят: «Где нет намуса — нет и человечности»25, «Где нет намуса — нет счастья»26; «Стыдливость — это уже половина намуса» («Аԥхашьара — ламыс иабжоуп»).27 Адыги говорят: «Ум — намыс, богатство — счастье» («Акъылыр нэмысщ, былымыр насыпщ»)28; «Ограничь свою речь и укрепи намыс» (т. е. будь сдержан в речах) («Уипсалъэ гъэIэси, уи нэмыс гъэбыдэ»)29; «Тот, кто почтителен, тот и счастлив» («Нэмыс зиIэм насып йыIэшъ»).30
Следующий принцип, по Б. Х. Бгажнокову, — разум (адыг.: акъыл). Слово акъыл перешло и в абазинский язык (акъыль); с адыгского и абазинского переводится как «ум», «рассудок», «разум». В «Словаре кабардино-черкесского языка» (М., 1999) указаны производные от акъыл другие слова: акъылыфIагъ(э)(мудрость) и акъылыфIэ(умный, мудрый). В абхазском акъыл соответствуют два термина: ахшыҩ («ум») и аҟәышра («разум», «мудрость», «рассудок»). Надо согласиться с А. И. Бройдо, которая в качестве категории Апсуара выделяет собственно аҟәышра, а не ахшыҩ.31 Мудрость без умане бывает, однако умный, много знающий человек не всегда отличается мудростью. Мудрость, как правило, приходит с жизненным опытом; при этом прекрасные знания о жизни, природе и человеке, которые приобретаются благодаря умственным способностям личности, могут стать хорошим подспорьем. Абхазская пословица гласит: «Ум — хозяин, знание — гость» («Ахшыҩ аԥшәымоуп, аҵара сасуп»). Вместе с тем, заметим, что в прошлом (до распространения письменности) было немало старцев (иногда даже людей среднего возраста) — выходцев из разных социальных слоев, которые были блестящими народными ораторами и мудрецами; они, опираясь на традиционную культуру, принципов и норм Апсуары, решали сложные проблемы, возникавшие в обществе; им даже удавалось мирить кровников. К таким людям относились с большим почтением; с ними считались и князья, и дворяне, и крестьяне. Так было и в адыгских обществах. В 1910 г. Д. И. Гулиа, опираясь на народную мудрость, афористические жанры фольклора (поэтику пословиц и поговорок), написал стихотворение «Ум, знанье, сила» («Ахшыҩи, аҵареи, амчи»); в нем поэт утверждает:
Ахшыҩ аԥшәымоуп, аҵара сасуп,
Ахшыҩи аҵареи еибыҭазар, нас имаҭәахыуп.
Ахшыҩ уасхыруп, аҵара убра ишьақәырӷӷоуп,
Ауасхыр кәадазар, аҩны шәарҭа дууп.
Хшыҩда амч ду уаҩы дҭанархоит,
Ахшыҩи амчи еицызар, нас уаҩы дыннархоит.
Ҵарада ахшыҩ дырҩегьых ҵырӷәа дууп,
Хшыҩда аҵара мыцхәы ишәарҭа дууп.32
Ум — хозяин, знанье — гость.
Если соединить ум и знанье, будет польза.
Ум — опора, знанье утверждается в нем,
Если опора слаба, опасен и дом.
(Т. е. опасно соединение слабого ума со знанием).
Без мудрости большая сила погубит человека,
Соединение разума и силы служит созиданью.
И без знанья разум сильная опора,
Знанье без разума несет большую опасность.
(Подстрочный перевод мой. — В. А.)
Д. И. Гулиа использует только слово ахшыҩ, которое в разных строках соответствует русским терминам «ум», «разум», «мудрость». Кстати, в абхазских пословицах: «Ахшыҩ змоу — ауаҩрагьы илоуп» («Если человек мудр у него есть и человечность»), «Ахшыҩ ахьыҟоу — апатугьы ыҟоуп» («Где преобладает разум /мудрость/ — там и почет, и уважение /честь/»)33 ахшыҩ никак не переведешь как «ум».
В художественном переводе стихотворения Д. Гулиа, осуществленном Ф. Искандером, ахшыҩ встречается только как «ум»:
Ум — хозяин, знанье — гость.
Смысла нету жить им врозь.
Ум — опора, крыша — знанье,
Кто разрушит жизни здание?
Сила без ума — слепа.
Разрушать — ее судьба.
Если нет ума у знанья —
Невозможно созиданье.34
Умственно способный человек может обрести знания, но со знаниями не всегда приходит мудрость; интеллектуала не всегда можно отнести к интеллигентному (в этическом его понимании) человеку.
Несоответствие ума и разума отразил сам Ф. Искандер в эссе «Ценность человеческой личности». В нем писатель размышляет о сущности человека, о философии истории и государства, о свободе личности и психологии различных категорий людей. Автор сравнивает знаменитого физика Ферми со своим земляком Гераго. Здесь неважна достоверность фактов, главное — суть. «Говорят, — пишет он, — американские ученые, узнав, что правительство собирается сбросить над Японией атомную бомбу, всполошились и чуть ли не стали собирать подписи под обращением в правительство, чтобы оно этого не делало. Говорят, когда к знаменитому физику Ферми обратились с просьбой принять в этом участие, он отказался. — Что вы, ребята, — сказал он, — это же хорошая физика...».35 Это образ известного ученого. А далее автор сжато, но емко характеризует Гераго: «Говорят, Ферми — великий ученый. Феномен? По-видимому. А разве чемпион мира штангист Алексеев не феномен? Или мой земляк, мельник Гераго... Однажды он осторожно подсел под корову со сломанной ногой, приподнял ее на плечах и вынес из оврага на ровное место».36 И затем в заключение: «Если бы я был заведующим отделом кадров при Ноевом ковчеге и мне предстояло выбрать, кого взять в ковчег — Ферми или мельника Гераго, то, я, не имея о них других данных, кроме изложенных... предпочел бы все же мельника, даже рискуя получить выговор от товарища Ноя за разведение семейственности во вверенном ковчеге».37 Ф. Искандер фактически подтверждает мысли Д. И. Гулиа, выраженные в стихотворении «Ум, знанье, сила».
Если в системе Адыгагъэ выделяется акъыл, то в структуре Апсуара правильно было бы обозначить аҟәышра, а не ахшыҩ, а последнее по необходимости рассматривать как часть первого.
По мнению Б. Х. Бгажнокова, акъыл в системе адыгской этики «не просто разум как таковой, а нравственный, социальный разум, позволяющий отличать добро от зла, моральное от аморального, приличное от неприличного».38 В произведении Д. И. Гулиа речь идет именно о нравственной стороне «ума», ибо без моральной опоры ум и знания могут привести к разрушительным последствиям. Именно «нравственный ум»39 способен отличить добро от зла, хорошее от плохого, пошлого и т. д. Попутно заметим, что при рассмотрении художественно-эстетической значимости того или иного явления литературы и искусства, должно быть использовано нравственное сито.
В научной литературе по-разному интерпретируют категорию «мужество» (адыгское лIыгъэ, абхазское ахаҵара). Б. Х. Бгажноков, опираясь на адыгский материал, утверждает, что «мужество — это большая воля и необходимое моральное качество, ассоциирующееся с силой нравственных позиций и устремлений личности... Волевые свойства, такие как храбрость, решительность, стойкость, оказываются в ореоле высокой нравственности и, напротив, общеизвестные нравственные качества — щедрость, человечность, справедливость, деликатность, снисходительность предстают как проявления истинного мужества. Не зря в толковом словаре адыгейского языка мужество включается в число ведущих признаков человечности. Когда говорят о ком-либо: лIыгъэ хэлъшъ — “обладает мужеством”, обычно имеют ввиду, что он честен, добр, внимателен, скромен. В целом это способствует взаимному усилению волевых и нравственных побуждений и свойств: воляукрепляется и облагораживается нравственностью, нравственность повышает свою весомость и значимость за счет воли. Мужество — это сплав волевых и моральных качеств».40 Мужество проявляется в разных ситуациях; истинное мужество, помнению Б. Х. Бгажнокова, совершается под контролем разума. Важна и этическая, нравственная сторона мужества. Не каждое, скажем, смелое, решительное действие является проявлением мужества. Можно ли соотнести с мужеством, всякое такое действие, совершенное в состоянии гнева? Вряд ли. Другой вопрос возникает в связи с местью, но его следует рассматривать в контексте определенного этапа истории народа. В прошлом у многих народов Кавказа (до XX в.) кровная месть была возведена в ранг обычая; она в какой-то мере выполняла функцию регулятора в обществе. Каждый член общества (князь, дворянин, крестьянин) понимал, что в случае если он посягнет на жизнь или честь другого (независимо от сословной принадлежности), то возмездие обязательно наступит. Народ нередко воспевал «мстителей», посвящал им рассказы. Например, в одной абхазской народной песне воспевается крестьянин Салуман Бгажба, который в течение короткого времени отомстил убийце брата.
В другом абхазском фольклорном произведении, рассказе «Женщина, отомстившая за мужа» повествуется об истории одной семьи: в прекрасную жену авторитетного в народе мужчины влюбился его друг. Последний решил убить первого и завладеть его женой. Друзья пошли на охоту в горы, где тот и совершил свой черный замысел. Возвратившись в село, убийца сказал, что его друг сорвался со скалы и упал в пропасть. Впоследствии он женился на этой женщине. Но смерть бывшего мужа не давала ей покоя. Через несколько лет от самого убийцы она все же узнала правду. В итоге женщина застрелила убийцу. Народ не осудил ее; сельчане собравшись сказали ей: «Ты права, дад, никто тебя за это не будет упрекать; только, конечно, трудно было тебе сделать этот шаг».41 Кстати, такой рассказ лег в основу поэмы И. Когониа «Навей и Мзауч». А другая поэма И. Когониа — «Как маршановцы уничтожили друг друга» свидетельствует о катастрофических для народа последствиях кровной мести.
И сегодня месть как явление не исчезло, но в условиях существования конституционных порядков, судебных и других органов, к ней редко прибегают. Люди знают, что месть уголовно наказуема. Главное, месть перестали воспринимать как обычай и мужественный, героический поступок.
Б. Х. Бгажноков отмечает, что Адыгагъэ отвергает любые побуждения или действия, «возникающее под влиянием гнева, самонадеянности или невежества, несмотря на то, что по своим внешним признакам эти действия часто трудно отличить от проявлений мужества. Тем самым отстаивается взвешенное отношение к мужеству, характерное для общества с развитой моральной рефлексией. Адыгская этика предлагает концепцию нравственно наполненных и обоснованных видов мужества, которая подчиняется целиком и полностью идеям справедливости, человечности, добра. Наиболее отчетливо выделяются при этом: 1) доблесть — хахуагъэ, 2) стойкость — къамыланджэ, 3) выносливость — бэшэч, 4) выдержка — шыIэ, 5) сдержанность в гневе — тэмакъ кIыхьагъэ, 6) толерантность — дэчых, 7) мужество-благородство — лIыфIыгъэ».42
А. И. Бройдосчитает, что ахаҵара занимает одну из главных позиций в Апсуаре; «ахаҵара — мужественность, совокупность лучших качеств мужчины-воина, хозяина и главы семьи, храбрость, удальство, активность действия, умение противостоять угрозе и достойно встречать невзгоды». Афырхаҵара она определяет, как высшее проявление ахаҵара, «героизм, самопожертвование, величие духа, сохранение достоинства даже ценой жизни; единственная экзистенциальная из абхазских традиционных ценностей, характерная для пограничных ситуаций».43
Любопытно, что внешние физические данные личности не являются определяющими для лIыгъэи ахаҵара, важно внутреннее содержание человека. В процессе воспитания в социальной среде с традиционной культурой, в духе Адыгагъэ и Апсуара, в подсознании индивида закладываются определенные этические концепты, впоследствии регулирующие поведение. Это не значит, что генетические коды не играют никакой роли. ЛIыгъэи ахаҵара формируются именно на базе природных, наследственных факторов и воспитания. Интересно, что в абхазо-адыгских языках, как и во многих других языках, при характеристике личности с точки зрения лIыгъэ и ахацIара, часто используется слово «сердце» (адыг: гу, абх.: агәы). Характерны следующие выражения: адыгские: Дыгуыжъыгу кIуэцIылшъ(«В его груди сердце волка»); Гуы кIуэцIылъшъ («С мощным сердцем в груди»); Гуышхуэ кIуэцIылшъ («Большое сердце в груди»); Гу пцIанэ («мягкосердечный, отзывчивый, чуткий»); Гу хьэлэл («добросердечный», «добродушный») и т. д. Абхазские: Уи ақәыџьма (или абжьас) агәы изҭоуп («В его груди сердце волка /или тигра, барса/»); Агәыҭбаа изҭоуп / лызҭоуп («У него / нее широкое /большое/ сердце»); Агәы ҳалал («добросердечный», «добродушный») и др.
Образ человека на вид незаметного, но мужественного, высоконравственного и добросердечного, показал в середине 1910-х гг. К. Мачавариани в литературно-публицистическом очерке «Светлой памяти павшего на войне героя корнета К. Ш. Лакербай» (Батум, 1917; переиздание — [Сухум, 2003]).
В произведении автор, с одной стороны, создает героический образ прославленного героя Первой мировой войны, участника Абхазской сотни в так называемой «Дикой дивизии», дворянина Константина Лакербая (Лакрба) (1891–1916). Писатель лично знал героя с его малолетства. В очерке корнет Лакербай показан скромным человеком, небольшого роста, с небогатырским телосложением. Но в этом невзрачном совсем юном человеке была заложена огромная сила воли, много мужества и храбрости; к тому же он отличался своей воспитанностью, рыцарскими манерами поведения. Лакербай никогда не хвалил себя, не любил говорить о своих подвигах, которых немало было на его счету. Наблюдения К. Мачавариани приводят его к выводу о том, что настоящие герои, как правило, скромны, это «черта, характеризующая истинных горцев». Писатель гордится корнетом, его подвиги подтверждает документами; он в частности приводит отрывок из приказа главнокомандующего Кавказской армии Великого князя Николая Николаевича от 1 октября 1915 г. за № 790, в котором описывается одна из подвигов Лакербай: «...На другом участке корнет Лакербай, со смешанным взводом черкес, под губительным артиллерийским и оружейным огнем, раненный в руку, прорвался через преграждения противника и захватил офицера, 25 нижних чинов и форпостный телефон, до сорока человек были исколоты кинжалами...».44
Другой яркий подвиг Лакербай связан с выносом раненого бойца из поля боя, за что он был награжден Георгиевским оружием. Этот рассказ предваряется характеристикой горцев, которые порой, рискуя жизнью, выносили раненого «из кромешного ада, где живого места нет кругом, где вся почва вспахана воронками снарядов, и металлическим ливнем безостановочно бьют пулеметы».45 Невероятным поступком Лакербай были восхищены не только его сослуживцы, но и враги. Писатель живо, и не без восторга, описывает это событие: «Весь их полк был брошен в конном строю на австрийскую пехоту, которую надо было во что бы то ни стало откинуть с передовых линий. Но тирольцы (это были тирольские стрелки) держались крепко и таким огнем встретили черкесов, что тем пришлось отскочить назад под прикрытие леса. Вдруг корнет Лакербай замечает, что его товарищ по Николаевскому кавалерийскому училищу, корнет Асенков ранен в какой-нибудь сотне шагов от неприятельских окопов... Надо было спасти Асенкова... И вот Лакербай, нахлестывая коня, выносится из леса галопом и, все развивая аллюр, все горячей “посылая” своего кабардинца, прямо маршем направляется на тирольские окопы. Австрийцы сначала обалдевают, ошеломленные такой дерзостью всадника, а потом, обстреливают его, но неудачно для себя и удачно для Лакербай. Корнет осаживает коня возле Асенкова, стонущего от боли в простреленном плече. Асенков был крупный телом, пудов около шести, так что маленький Лакербай не поднял бы его. И вот новое чудо для затаившихся изумленных австрийцев, — Лакербай трогает ногайкой передние ноги своего кабардинца, заставляет его лечь. Кабардинец поднимается уже с двойной ношей. Лакербай гикает и взмахивает ногайкой по направлению к тирольцам и спокойным шагом едет к своим. Ему даже не стреляют вдогонку — такое впечатление произвело все это на любимое войско Франца-Иосифа. Наоборот кое-кто из тирольцев, высунувшись поверх окоп и забыв всякую вражду, с восторгом аплодируют Лакербай и его безумному подвигу».46 Писатель пишет и о других подвигах корнета. Истоки легендарной храбрости уроженцев Абхазии и вообще всех горцев К. Мачавариани видел в традициях народа, который в прошлом воспитывал мужчин с раннего детства в спартанском и рыцарском духе, в духе Апсуара. Воин должен был быть и благородным человеком. На войне горцы проявляли не только чудеса храбрости, но и благородство, человеколюбие. К. Мачавариани приводит примеры, свидетельствующие о том, что горцы из «Дикой дивизии» были обходительны с мирным населением; они отдавали остатки своих продуктов нуждающимся, детям, всячески помогали им. Писатель, прекрасно зная характер горцев, протестовал против утвердившегося названия «Дикая дивизия»; ни с какой «дикостью» горцы ничего общего не имели.
Немало вопросов возникаетпри определении сущностной стороны категории честь, которая в адыгском (кабардино-черкесском и адыгейском) языке соответствует термину напэ — лицо, щека, честь, совесть и т. д. Очевидно, что лицо не только физическая часть тела, но оно символизирует и отражает нравственную сущность или состояние личности. Говорят: «Синапэр мэс»» («Моe лицо горит от стыда»); «Синапэр тeкIaшъ» (букв. «Мое лицо сошло», «Мое лицо потеряно»); «Псэр тыи, напэр къашътэ» («Отдай жизнь и возьми честь».Синонимом напэ (но неполным, по словам Б. Х. Бгажнокова) является термин нэгу, который подразумевает ту область лица, где расположены глаза и в русском языке ему соответствуют: «выражение лица», «взгляд», «взор». Во взгляде отражается многие особенности человека, его настроение, духовное состояние. Характерные адыгские выражения: «Зи нэгу мыфIым йыгури фIыкъым» («Плохой взгляд — плохое сердце»); («Зи нэгу къабзэм йыгур къабзэшъ» («Чистый взгляд — чистое сердце»); «УыкIытэ йынэгу шIэлъкъым» («Bo взоре нет стыда»); «УыкIытэ йынэгу шIэлъшъ» («Во взоре есть стыд»).
Б. Х. Бгажноков указывает и на некоторые слова, отображающие различные нюансы чести: «шIыхь — честь в значении, близком к почету, славе; пшIэ — честъ в значении «авторитет»; нэмыс — честь с указанием на достоинство.47 Характерные выражения с термином напэ: «[и] напэ зэреплъщ» («пусть поступает, как подсказывает совесть»); «напэ къэмыхьын» («не снискать чести, уважения»); «напэ хужькIэ» («с чистой совестью»); «напэр /зы/техыжын» («опозориться», «осрамиться»); «напи укIыти зимыIэ» («без стыда и совести») и др.48
В абхазской этической системе многозначное понятие аламыс (анамыс) подразумевает честь, но есть и конкретные термины — апату (синоним аҳаҭыр) в значении почет, честь, уважение, бережность.49
В рамках рассмотрения категории чести, Б. Х. Бгажноков обращает внимание на категорию стыда, в котором, по его мнению, доминирует страх, как бы предупреждающий бесчестие, позор. Этот страх, по его словам, — этический («шынэ-укIытэ»).50 Как и у адыгов, так и у абхазов и многих других народов, чувство стыда связано с общественным (коллективным) мнением, которое более действенно, чем какое-либо судебное решение.
О связи стыда и страха говорят такие характерные суждения, как: «Шынэ зиIэмуыкIытэ йыIэшъ, уыкIытэ зиIэм напэ йыIэшъ» («Знающий страх знает стыд, знающий стыд имеет честь»), или «Шыни, уыкIыти, напи йыIэкъым» («Лишен и страха, и стыда, и чести») (в смысле: человек потерял нравственные чувства, стал бесчестным, бессовестным).51 У абхазов в таком случае говорят: «Дагьшәом, дагьԥхашьом»(«Лишен и страха, и стыда»). В данном случае термин «дагьшәом» (букв.: не боится, не имеет страха) используется в нравственном смысле; а когда хотят подчеркнуть собственно бесстрашие, храбрость человека, то употребляется «агәымшәара» (трехкоренное слово: гәы /сердце/+м /элемент отрицания/+шәара /страх, боязнь/ = бесстрашие, храбрость).
Если в системе Адыгагъэ, по Бгажнокову, выделяется особая нравственная категория шынэукIытэ (букв. «страх-стыд»), то в Апсуаре они (аԥхащара — стыд; ашәара — страх, боязнь) обозначаются отдельными категориями. В обеих близких этических системах и стыд, и страх, с точки зрения нравственности, выступают в качестве инструмента морального контроля и проявляются почти во всех категориях Адыгагъэ и Апсуара. Именно в этом понимании их отсутствие приводит к нравственной деградации человека. Именно диалектическую связь страха и стыда и негативные последствия их отсутствия имел ввиду Ф. А. Искандер, когда в «Балладе об украденном козле» писал:
Два главных корня в каждой душе — извечные
Страх и стыд.
И каждый Страх, побеждающий Стыд,
людей, как свиней, скопит.52
Однако у Искандера речь идет о страхе (аппозиции ему — храбрость, смелость), как о негативном, низменном чувстве, которое препятствует формированию внутренне свободной личности; от страха к рабству путь короток. Здесь страх и трусость взаимопроникают. Такой страх, как правило, ведет к падению личности, прислужничеству, пресмыкательству, лицемерию, к отказу от собственного «я», и, наконец, к предательству интересов народа и родины. А с точки зрения этической системы, страх выполняет функцию нравственного регулятора и тесно связан с этической категорией стыда: человек чести, воспитанный в духе Адыгагъэ и Апсуары, страшится не физической боли или наказания, а общественного, коллективного порицания, позора.
Любопытен монолог героя новеллы Т. Керашева «Последний выстрел» — Алэбия, которому характерны антигуманные черты: «Кичимся своей родовитостью, есть у нас под властью люди низших сословий, но с этими подвластными людьми нам приходится считаться и даже приноравливать свои поступки к их мнению. Мы, князья и орки (аристократы), опутаны всякими адыгскими обычаями: мужское достоинство, человечность, народная молва. Живем в боязливой оглядке на людское мнение...». Алэбий, всю жизнь гнавшийся за властью и богатством, принес много зла людям, сеял страх (физический), но он прекрасно понимал, что есть страх (этический) перед народной молвой, есть вообще Адыгагъэ, принципы которого он отрицал. Отсутствие у него «этического» страха сделало его изгоем; он проиграл. И когда он умер, жители аула не позволили его хоронить на аульском кладбище. Именно таких людей имеют в виду адыги и абхазы, когда говорят: «Лишен и страха, и стыда, и чести».
Исходя из сказанного, абхазской и адыгской этических системах отдельно, наряду со стыдом (абх.: аԥхашьара, адыг.: укIытэ), следует выделить категории ашәара (абх.) и шынэ (адыг.) (оба в значении «страх», «боязнь»), они, являются, если можно так сказать, духовно-ценностным пультом управления поведения этичного человека. В данном случае страх ничего общего не имеет с трусостью (абх.: ашәаргәындара, адыг.: шынэкъэрабгъагъэ).
В таком понимании эти слова нельзя рассматривать в качестве антонима к терминам «храбрость» и «смелость». Вместе с там, такой страх может приводить к подвигу, к героическому поступку, как храбрость и смелость. Однако это касается тех адыгов или абхазов, которые соблюдают принципы Адыгагъэ и Апсуара и придерживаются нормы этикета (адыг.: Адыгэ хабзе, абх.: Аԥсуа ҵасқәа или ақьабзқәа). Для тех людей, игнорирующих эти принципы и нормы, нет проблем с подобным страхом.
Кроме рассмотренных этических категорий в Апсуаре и Адыгагъэ есть еще другие понятия, выражающие иные важные стороны этики, и потому являющиеся неотъемлемой частью ее структуры. Однако заметим, что в системе Апсуара, как и в структуре Адыгагъэ, порою трудно установить иерархию этических категорий по их значимости; все вроде бы важны. Тем не менее, можно попытаться выделить наиболее общие сущностные категории, за которыми следуют другие. Причем каждая категория концептуальна, наполнена определенным содержанием, а материализуется через этикет (нормы поведения, обряды, обычаи и ритуалы).
А. И. Бройдо впервые попыталась описать иерархию ценностей и определить структуру Апсуара. На основе собранного и анализированного ею материала, она выделила 23 категории Апсуары и расположила их в таком приоритетном порядке с условным переводом каждого понятия: 1) аламыс (честь), 2) аҵас (обычай), 3) ауаҩра (человечность), 4) аиашаӡбыра (справедливость), 5) абызшәа (родная речь), 6) аԥсадгьыл абзиабара (патриотизм), 7) ахаҵара (мужественность), 8) Афырхаҵара (героизм), 9) адинхаҵара (религиозная вера), 10) аидгылара (общинность), 11) аиҳабыра-еиҵбыра (система статусов), 12) ажьра-цәара (родственность), 13) асасра (гостеприимство), 14) аԥхашьара (общественное осуждение), 15) аамҭаеиқәшәытра (преемственность поколений), 16) ачҳара (терпимость), 17) ахымҩаԥгаща (этикет общения), 18) аҟәышра (мудрость), 19) ҵасым (запрет), 20) алахьынҵа (фатализм), 21) аԥсабара аичIахIара (гармония с природой), 22) апшӡара (красота), 23) ачIыгвра (прилежание).53 Впоследствии исследователь особо выделила аламыс, как сугубо духовное явление, и аҵас, как поведенческое, то есть этикетное.
В представленной структуре следовало бы исключить слово «ҵасым», которое является термином-«инструментом» нормативной части Апсуара; термин часто используется с религиозным оттенком (в смысле: нельзя поступить так по религиозным соображениям). Возникает вопрос и относительно термина «алахьынҵа» (точный перевод — «судьба», иногда — «участь»); сложно его представить в качестве этической категории. Кроме того, искусственным образованием кажется и термин «аамтаеиквшIытра» (букв.: перекличка времен, в смысле: связь времен); в абхазском языке есть другой, более распространенный термин «аквалеимдара» (преемственность поколений).
Вместе с тем, отдельно, наряду со стыдом (аԥхашьара), можно было бы выделить категорию ашәара (абх.; «страх», «боязнь»).
Добавил бы и категорию ахақәиҭра (свобода /внутренняя — внутри личности и внешняя — независимость от других/), которая является неотъемлемой частью абхаза и адыга и других; при этом личная свобода соизмеряется со свободой родного народа. Обостренное чувство свободы иногда приводит к конфликтным ситуациям, даже к войнам, а его отмирание, отсутствие приводит к нравственной гибели личности и этноса. Напротив, ее наличие способствует развитию личности, шире — национальной культуры, родного языка и т. д. Свобода также присутствует почти во всех категориях Адыгагъэ и Апсуара. Традиционная культура абхазо-адыгских народов свидетельствует, что нельзя говорить о свободе личности вне национальной этической системы. В этом обнаруживается противоречие, например, с европейским пониманием прав человека, которые провозглашены общечеловеческими ценностями. А что такое «общечеловеческие ценности»? Вопрос остается открытым. Понятно, что сама жизнь человека является общечеловеческой ценностью, а дальше что?.. Каждый человек на основе родной национальной культуры (в том числе этической) по-своему смотрит на многие явления жизни и природы, оценивает их; при этом абсолютных совпадений в мировой культуре не бывает, но есть параллели, схождения. Да, конечно, и свободу можно рассматривать, как общечеловеческую ценность, но ее понимают по-разному.
Вместе с тем, А. Бройдо дает и любопытную диалектическую структуру Апсуара, в которой в центре располагается Апсуара, сверху и снизу аламыс и аҵас, а по левой и правым сторонам от Апсуары следующие сочетания: ценности — нормы, чувства — действия, духовное — материальное, общее — частное, постоянное — переменное, цели — средства, сущность — существование, идеальное — реальное, содержание — форма.
Резюмируя сказанное и используя, но, отчасти корректируя и дополняя схему А. Бройдо, мы бы предложили следующую схему Апсуара, которая состоит из этики (духовно-ценностной) и этикетной (аҵас или ақьабз) частей. Духовно-ценностные, сущностные категории можно разделить на несколько групп. На первом месте стоит многозначная категория аламыс (или анамыс) (смысл понятия шире, чем честь и совесть, несмотря на то, что они являются значительными элементами понятия), которая является составной частью исключительно всех категорий этики и этикета); поэтому в быту она иногда используется как синоним Апсуары. На второй ступени находятся наиболее значимые, общие, сущностные категорий, без которых Апсуара теряет всякий смысл; они, так или иначе, присутствуют в структуре других понятии: 1) ауаҩра (человечность); 2) ахақәиҭра (свобода, независимость /на уровне индивидуальном и народа/); 3) аҳаҭырқәҵара (синоним: апатуқәҵара) (почтительность, уважительное отношение к себе /ахпатуқәҵара/ и другим); 4) аквалеимдара (состоит из двух корней: аквал — след, наследие и еимдара — преемственность; то есть, преемственность поколений /речь идет о продолжении духовно-нравственных и других лучших традиций народа). Далее следуют также важные категории, усиливающие ценностную суть Апсуара: 1) аԥсадгьыл абзиабара (любовь к родине, патриотизм); 2) абызшәа (родная речь); 3) адинхаҵара (религиозная вера, которая у абхазов носит ярко выраженный синкретический характер); 4) ажьра-цәара (родственность), 5) аидгылара (единство, единение); 6) аԥхащара (стыд); 7) аиҳабыра-еиҵбыра (система статусов по старшинству); 8) асасра (подразумевает гостеприимство и быть гостем; куначество); 9) ахаҵара (мужественность), 10) аҟәышра (мудрость); 11) афырхаҵара (героизм), 12) аԥсабара аиҷаҳара (бережное отношение к природе; в смысле сохранения гармонии с природой); 13) ацқьара (чистота, в физическом и духовном плане); 14) ачҳара (терпимость); 15) аиашаӡбыра (справедливость); 16) ашәара (страх, в смысле боязни общественного порицания за недостойное поведение); 17) ахпатуқәҵара (самоуважение); 18) ахӡырымгара (скромность; букв.: не выделять, не прославлять самого себя); 19) апшӡара (красота, в широком смысле этого слова; она присутствует почти во всех категориях); 20) ачIыгвра (прилежность, собранность).
Такая структура (кроме каких-то нюансов, связанных, например, с религией и др.) применима и к адыгагъэ.
Почти под каждой категорией предполагается определенный этикет (нормы, адат — обычное право), иначе сущностная сторона, не получая материального воплощения, превращается в демагогические соображения, идеи. Вместе с тем, ценностные категории, с моей точки зрения, первичны и имеют более древнюю историю (связаны с ранними этапами возникновения мифологического сознания54), чем сами нормы поведения. Человек, воспитанный в рамках определенной этики, свободно чувствует себя в «своем» обществе, а также и в «чужом», ибо, как правило, суть большинства категорий универсальна, а отличия (порою существенные) обнаруживаются в этикете, в котором проявляются и различия в мировосприятии. Этические принципы и нормы становятся неотъемлемой частью личности, когда они переходят в подсознательный уровень, тогда они становятся естественным состоянием человека. Но путь от восприятия, осознания до подсознательного уровня долог и мучителен. Этот путь из века в век повторяется, без него не может быть преемственности, о которой всегда печется старшее поколение, общество в целом. Ибо утеря Апсуары и Адыгагъэ абхазы и адыги воспринимают как утерю своей национальной идентичности.
Преемственность этических традиций обеспечивается средой (обществом), семьей, воспитанием и т. д. В прошлом огромную роль в этом играл фольклор, который изначально отражал жизнь народа, его эстетическое и этическое отношение к реальной действительности, к природе и человеку. В XX в. с формированием литературных традиций у абхазо-адыгских народов, как и у других народов Северного Кавказа, с постепенным угасанием многих фольклорных жанров (эпос, сказка, предания и т. д.), прежние функции устного народного творчества стала выполнять литература. В таких условиях остро встает вопрос об этичности художественной литературы, которая подразумевает и внутреннюю свободу творческой личности (ведь свобода всегда была одним из важных принципов национальной этики). К сожалению, с этой точки зрения литература еще не изучалась.
Однако вернемся к этикету. В абхазском языке, как уже отмечали, этикет обозначается двумя синонимичными понятиями — аҵас и қьабз. В «Словаре абхазского языка» дается три толкования термина «аҵас»: 1) характер, поведение (человека, животного); 2) адат, обычай (то есть, традиционные обычаи и нормы поведения, принятые в народе); 3) привычка (в Нартском эпосе иногда предложение начинается так: «Ус акәын Нарҭаа ҵасс ишрымаз...» («По привычке /обычаю/ нарты...» или «У нартов было заведено...»).55 В этом же словаре «ақьабз» переводится как «обычай, адат.56 Но «ақьабз» соответствует и слову «обряд» (например, «ақьабзтә поезиа» — «обрядовая поэзия»). Характерны выражения: «Ԥсыуа ҵасла ас ҟарҵаӡом» («По абхазским обычаям так не поступают»); «Аԥсуа ҵасла ихы мҩаԥигеит» («Он повел себя по-абхазски») и др. В таких предложениях, как правило, слово «ақьабз» не используют; оно чаще встречается там, где речь идет собственно об обычаях, традиционных обрядах, связанных в частности со свадьбой, похоронами, религиозными празднествами и другими. Хотя заметим, что и в этих ситуациях допустимо параллельное использование «аҵас». Так можно сказать: «Ачара иадҳәалоу аҵасқәеи ақьабзқәеи» («Свадебные обряды»), при этом подразумеваются поведенческие нормы (больше связаные с «аҵас»; например, когда говорят о поведенческих нормах невесты или зятя, то употребляется «аҵас», реже — «ақьабз»).
И в «Словаре кабардино-черкесского языка» «хабзэ» переводится как 1) обычай, традиция; этикет; 2) закон.57 К переводам можно добавить и «адат». Во многих современных адыговедческих исследованиях (этнологических, фольклористических, литературоведческих) часто происходит замена понятий, когда Адыгагъэ используется как синоним Адыгэ хабзэ, или на первый план необоснованно выносится лъапсэ (особенно после выхода романа А. П. Кешокова «Лъапсе» /1994/, который переводят как «Корни»). А. П. Кешоков использовал термин «лъапсе» в качестве символа, подобно тому, как Д. И. Гулиа превратил термин «очаг» во всеобъемлющий символический образ в своей поэме «Мой очаг». В обоих случаях этнографические реалии, зафиксированные в языке, превращаются в сложные и полифоничные литературные образы, отражающие отношение писателей к истории, судьбе родного народа и родины. Кстати, в «Словаре кабардино-черкесского языка» «лъапсе» — усадьба с жилыми строениями.58
Другой пример: в абазинской литературе поэтами еще в советское время создан романтизированный литературный образ территории проживания абазин в Карачаево-Черкессии — «Абазашта» (один из сборников стихов и поэм М. Х. Чикатуева так и называется «Абазашта — родина моя. Стихи, поэмы, легенды»; Сухуми, 1983). Название состоит из двух корней: «абаза» — самоназвание абазин и «шта» — «отчий край», «отчизна», «отчий дом», «семейный очаг», «участок». Таким образом, Абазашта — романтизированное литературное абазинское название части территории Карачаево-Черкесии, в которой проживают абазины; плод воображения абазинских поэтов. В источниках прошлых веков такой топоним не встречается, он отсутствует и среди современных географических названий.
Что касается понятий Адыгагъэ и Адыгэ хабзэ, то здесь проблема более сложная. В адыгском обществе Адыгэ хабзэчасто воспринимается, как равнозначное адыгагъэ, то есть, Адыгэ хабзэ — основа национальной идентичности; понятие охватывает все — и духовно-ценностные (этические) принципы и нормы (этикетные). Синкретное восприятие Адыгагъэ и Адыгэ хабзэ так или иначе отражается и в концепции Б. Х. Бгажнокова. Он пишет: «Адыгский этикет, широко известный под общим названием адыгэ хабзэ, представляет собой систему сложившихся в традиционном адыгском обществе принципов и норм общения, символизирующих взаимное признание, уважение, понимание. Однако в исторической Черкесии термин адыгэ хабзэ служил обозначением феодального обычного права в целом, включая сюда и этикет. Слово хабзэ в этом контексте соответствует таким значениям, как «норма», «обычай», «закон». Адыгэ хабзэ — это нормативная система или кодекс, в рамках которого этикетные принципы и правила соединялись органически с правовыми и во многих случаях были даже признаны правовыми, что заметно усиливало социальную значимость этикета. Не исключено, что морально-правовой синкретизм и некоторые другие особенности адыгэ хабзэ являются наследием майкопской и хатто-хеттской культур. Но в своих основных, дошедших почти до XX в. чертах этот кодекс оформился в Х–XV вв. как выражение идентичных для всех черкесских земель форм правления и единой в основе своей соционормативной культуры».59 По его мнению, хабзэ находилось в движении, со временем одни обычаи уходили в прошлое, другие появлялись; «приживались только те хабзэ, которые в наибольшей степени отвечали условиям жизни и быта народа, его вкусам, потребностям, запросам».60 Он утверждает, что в эпоху феодализма содержание и полномочия института Адыгэ хабзэбыли гораздо шире и богаче. Тогда этикет охватывал три типа хабзэ: l) коммуникативно-бытовые (этикетные); 2) обрядово-церемониальные; 3) юридические. По его словам, в феодальный период у адыгов значительная часть этикетной культуры способствовала установлению, закреплению и поддержанию власти князей и дворян. Однако в средние века (до массового выселения адыгов в конце 50-х — середине 60-х гг. XIX в.) социальная структура (князья, дворяне, крестьяне и т. д.) и внутрисословные отношения в адыгских субэтносах и обществах были различны. Если в кабардинском обществе была четко выражена сословная иерархия, то у некоторых западных адыгов (абадзехов, шапсугов, натухайцев и др.) ситуация была иная, сословная соподчиненность была слабо выражена, а у некоторых обществ не было даже князей, отсутствовало крепостничество, как и в Абхазии (где были князья, дворяне и крестьяне разных степеней) и у убыхов. Это не могло наложить отпечаток на этикетную культуру определенной части адыгов.
Именно в эпоху феодализма, на базе традиционного Адыгагъэ, сформировался рыцарский моральный кодекс и этикет — уэркъ хабзэ.61 Б. Х. Бгажноков отмечает, что «князья и высшее дворянство Черкесии, а также подчиненные им мелкие дворяне или рыцари-уорки поддерживали свою власть и авторитет не только силой и храбростью на поле боя, но и развитием особых этически и эстетически значимых культурных комплексов, среди которых этикет и — шире — образ идеального, благородного, совершенного человека стоял на первом месте. Феодал должен был отличаться от крестьянина красивой фигурой, изысканной вежливостью, красноречием, сдержанностью, деликатностью, артистичностью, ловкостью. В числе качеств, поднимающих престиж и авторитет князей и дворян, можно назвать также умение хорошо петь, танцевать и играть на одном из музыкальных инструментов».62 Для воспитания своих детей в духе уэркъ хабзэфеодалы пользовались институтом аталычества63: они отдавали детей навоспитание другому феодалу, которые обучали их воинскому искусству, хорошим манерам, музыке, красноречию и т. д. При этом основные принципы и правила почтительного поведения оставались едиными как для феодалов, так и для крестьян.
Кроме того, адыгские князья отдавали своих детей на воспитание и балкарским таубиям, осетинским алдарам и баделятам (феодальные сословия), но сами князья могли быть аталыками только вышестоящего лица. Обычно они брали на воспитание детей крымского хана.
Заметим, что слово уэркъмогло быть использовано и по отношению к крестьянину, который обладал определенными качествами. Л. И. Лавров, изучавший быт черкесов (в частности шапсугов) в 1920-х гг., писал: «В настоящее время это слово употребляется среди них не в социальном смысле, а в моральном: человек хорошего поведения; человек, строго придерживающийся предписаний адата».64
В ту же феодальную эпоху, также на базе основных принципов Апсуара, в Абхазии сформировался рыцарский, дворянский этикет — аамысҭа қьабз (аамысҭашәара), где аамысҭа соответствует слову уэркъ (дворянин). Абхазские князья также пользовались институтом аталычества, с той лишь разницей, что князья отдавали своих детей на воспитание не только в дворянские семьи, но и в крестьянские (с крепким хозяйством). Тем самым устанавливались родственные связи между князьями и крестьянами; при этом князья расширяли свои связи с народом, а аталыки (воспитатели) в лице князей получали покровителей. Эти традиции, а также отсутствие крепостного права, в те времена сглаживали межсословные отношения, способствовали сохранению единства народа и препятствовали возникновению классовой ненависти и войн. Абхазские князья, как и адыгские, отдавали своих детей на воспитание представителям высшего сословия или предводительского рода (где не было сословия князей) других народов. Так, воспитанником убыхского лидера Хаджи Берзек Керантуха был сын абхазского князя — Ростом Инал-ипа; аталыком владетельного князя Абхазии Михаила (Хамудбея) Чачба (Шервашидзе) был Хаджи Берзек Дагомуко; они — герои романа Б. Шинкубы «Последний из ушедших». Убыхи воспитали и сына известного западночеркесского князя Сефер-бея Зан — Карабатыра. Один из ногайских князей Карамурзиных воспитывался в семье князя Маршан из Ахчипсы (абхазское общество).65
Интересно то, что Б. Х. Бгажноков, например, этическую категорию «почтительность» считает ведущим принципом этикета; в рамках Адыгэ хабзэ рассматривает и ряд других этических категорий (по его словам, «частных, инструментальных принципов») — почитание старших (нэхъыжъым йынэмыс), почитание женщины (бзылъхуыгъэм йынэмыс), почитание гостя (хьэшIэм йынэмыс), почитание детей (сабийм йынэмыс), самоуважение (шъхьэлъытэж); их же он относит к стратификационным принципам. «В отличие от этого фатические принципы, среди которых наиболее отчетливо выделяются благожелательность, скромность и артистизм, определяют общий настрой, стиль или тон этикетного поведения, акцентируя внимание на необходимости радовать и приятно удивлять друг друга хорошими манерами, блестящим знанием и исполнением всех пунктов этикета...66
К этикетным ученый относит определенную часть обрядово-церемониальных обычаев: свадебные, похоронные, обычаи, связанные с рождением ребенка, гостеприимством, застольем и т. д.
По мнению Б. Х. Бгажнокова, из общей системы Адыгэ хабзэследует выделить термин адыгэ шъэнхабзэ(букв.: «адыгские правила нравственного поведения»), для более точного обозначения адыгского этикета. И тут же добавляет: «В народе этикет широко известен и под названием адыгэ нэмыс».67 о котором говорилось выше. Таким образом, «не только этикетные, но и собственно правовые нормы адыгэ хабзэ рассматриваются и предстают как механизмы перенесения принципов адыгства из теоретической плоскости в практическую — в сферу морального и правового поведения и общения. ... Этика, право и этикет образуют слаженную ценностно-нормативную систему, которая является ядром всей традиционной социорегулятивной культуры адыгов».68
В итоге, структура адыгского этикета по Б. Х. Бгажнокову выглядит так:
Адыгский этикет
адыгэ шъэнхабзэ, адыгэ нэмыс
Почтительность
пшIэ, нэмыс
Принципы этикета Нормы этикета
стратификационные и фатические речевые и неречевые,
предписывающие и запрещающие69
Почти все указанные принципы и нормы встречаются в абхазской этической системе. Но почитание старших, почитание женщины, почитание детей и другие следует рассматривать в рамках структуры этической категории «почтительность», (IатырвцIара, апатуқәҵара), а, например, почитание гостя — это из категории асасра, при этом в каждом случае подразумеваются определенные нормы поведения (ахымгIвапгашьа) как речевого, так и неречевого характера. Именно эти этикетные нормы более динамичны, в какой-то мере могут трансформироваться под воздействием реальной действительности, некоторые даже отмирают или находятся на стадии исчезновения (например, мытье ног гостю и т. д.).
О динамичности Адыгэ хабзэ свидетельствует, например, отказ в глубокой древности от хабзэ (обычая) избавления от «бесполезных» стариков путем их убийства и усиления уважительного отношения к старшим. Об этом говорится в адыгском сказании «Новый обычай нартов, введенный Бадыноко». В одной кабардинской мифической сказке «Внуки Инала» утверждется, что со времени сына Инала Одноглазого — Казы перестали убивать стариков. У Казы было трое сыновей. Когда отец состарился, сыновья по обычаю не захотели убивать его. Они сделали гроб поместили живого отца и опустили в могилу, а народу сказали что старик умер. Каждый вечер сыновья привозили отца домой, угощали его, а к рассвету доставляли обратно в могилу. В это время на территории появился дракон, который вот-вот захватит истоки реки. А уничтожить дракона никто не может. Как-то ночь сыновья рассказали отцу о сложившейся ситуации. Старик объяснил, что дракон червяк, его не трудно убить. «Но кто это сделает?.. Нынче таких людей уже нет!» — сказал он. «...Мы убьем его, или не станем жить на свете, погибнем, воскликнули сыновья». Старик попросил принести его старую шашку. Затем сказал, чтобы каждый попробовал шашкой перерубить перекладину. Удалось это сделать только младшему Хатокшуко. Его и послал отец убивать дракона. В итоге дракон был убит. Народ попросил Хатокшуко рассказать, как он смог одолеть чудище. «Расскажу, — отвечает Хатокшуко, — но только вы сперва дайте мне клятву, что выполните все, чего бы я ни пожелал». Когда люди обещали ему исполнить его пожелание, Хатокшуко и поведал им, как с помощью отца дракон был убит. И в завершении своей речи он попросил всех в дальнейшем прекратить убийство глубоких стариков. Так с этого времени кабардинцы перестали убивать стариков.70 С такой развязкой завершается и другая сказка «Советы отца»: «Нет, невозможно жить без стариков, старух. Мы существовать не в состоянии, если старики не будут вместе с нами».71
Один из сюжетных линий сказки «Советы отца» почти совпадает с сюжетом абазинской сказки «С этого дня не хороните стариков заживо». В обеих сказках сыновья не избавились от своих отцов, а сохранили им жизнь, кормили и ухаживали за ними в скрытом от людского глаза местах — в вырытой яме и пещере. Когда разразился голод от неурожая, полезные советы стариков оказались кстати; они помогли вырастить богатый урожай.
С установлением Советской власти ушел в прошлое, как и аталычество, и институт покровительства, сохранились лишь его элементы в гостеприимстве (хозяин все еще несет ответственность за гостя, покровительствует ему).
Уходит в прошлое речевой и ритуальный или обрядовый этикет, связанный с природой, горами, охотой; хотя и сегодня встречаются, скажем, некоторые пастухи и охотники, которые пытаются следовать нормам «охотничьего» или «лесного» этикета. Этот этикет являлся частью Апсуара; она регламентировала поведение человека в горах, в лесу и т. д. Известно, что у абхазов, как и у адыгов, в быту долго сохранялся так называемый «искусственный язык (речь)», порожденный мифологическими и религиозными представлениями народа. Ныне лишь немногие помнят его.
«Искусственный язык» был особым языком, включавшим в себя «охотничий язык», «лесной язык» (абна бызшва). Этим языком часто пользовались абхазские охотники и пастухи. В горах охотники, например, придерживаясь традиционных религиозных верований, друг друга по имени не называли. Считалось, что Ажвейпшаа72 щедро награждал тех, кто употреблял охотничий язык. Один из первых собирателей материалов абхазского «искусственного языка» И. Адзинба писал: «Когда абхазцы ходили на охоту (в лес или в горы), пока они охотились, разговаривали между собой “на лесном языке”. Будь то зверь (дичь), будь то орудие, будь то одежда они называли не так, как обычно у себя дома. В лесу все обычные названия были в запрете (ахьӡ ршьон)».73 Кроме того, охотникам не полагалось смеяться, шутить, ругаться, оскорблять друг друга.74 Вгорах если кто-то нарушал этикет, ему, как правило, говорили: «Ҵасым, ус ҟаумҵан» («Не делай так, не принято»), или «Ҵасым, ус умҳәан» («Не говори так, не принято»), (запретительный этический концепт «ҵасым» здесь имеет религиозный оттенок).
Однако под негативным влиянием современной цивилизации исчезла определенная высокая культура взаимоотношения человека и природы, и вместе с ней соответствующий этикет. Эта проблема остро поставлена во второй книге романа Б. В. Шинкубы «Рассеченный камень» (1998), действия в котором происходят в эпоху коллективизации сельского хозяйства. Любопытен образ одаренного скотовода Джомлата, который подлежал раскулачиванию. Он был арестован, его избивали, что для человека, воспитанного в духе Апсуара, считалось величайшим позором. Выпуская из тюремного ада, представители органов предупредили Джомлата: «Выбирай: или сдаешь весь свой скот, кроме двух коров, и вступишь в колхоз, или со всей семьей будешь сослан в Сибирь».
За короткое время Джомлат осмыслил многое. Он не ожидал, что советская власть, на которую он возлагал большие надежды, унизит, оскорбит его — честного труженика, навесит на него ярлык «врага народа»; он разочаровался в ней, ибо власть изменила народу. В досоветский период даже владетельный князь не мог унизить (избить) такого крестьянина, как Джомлат, не мог преступить Апсуара, согласно которой, и для простого человека свобода и честь, были превыше всего. Нарушивший этику, мог быть наказан путем мести.
После освобождения из тюрьмы, Джомлат не мог оставаться дома, его тянуло в горы, к чистым родникам и рекам, где он чувствовал себя свободно и легко. Горы для него священны, а низина, как ему уже казалось, кишит змеями.
Джомлат еле дошел до дома, попросил невесток к раннему утру приготовить еду на дорогу. Еще было темно, когда Джомлат и его старший брат Сит оседлали коней и отправились в сторону гор. Они шли на пастбище, где пасли стадо сыновья Джомлата.
Когда Джомлат рассказал сыновьям обо всем случившемся, чувство мести охватило их, но они сдержались. Ради спасения отца сыновья согласились передать колхозу почти все стадо (1500 голов) и через два дня погнали в село коз и овец. В сельсовете председатель правления колхоза Руща, для которого не существовало никаких этических принципов, обошелся с ними не по-человечески; братья, воспитанные «по-спартански», могли уничтожить негодяя Рущу, но они опять сдержались. Сыновья Джомлата не подвели отца, они вели себя достойно, мужественно и этично. Самое ужасное произошло после: милиция попыталась арестовать сыновей Джомлата, но не смогла: братья ушли в абреки. А за Джомлатом в горы были посланы милиционеры, чтобы они арестовали «врага народа». Когда они появились, Джомлат понял, что и с сыновьями не все в порядке, но он, не сопротивляясь, пошел с ними; однако старый пастух просчитал свои последующие шаги. По дороге он оторвался от милиционеров и быстро начал подниматься вверх, а те начали стрелять в него, но Джомлат успел добраться до вершины скалы; лоскутные тучи то закрывали, то открывали его. Рядом — обрыв, а внизу — глубокое озеро. Сит, следовавший за милиционерами, почувствовал, что брат задумал что-то ужасное, однако невозможно было что-либо изменить. И вдруг Джомлат громко и четко заговорил. Его голос эхом разносился по горам. Ошеломленные милиционеры перестали стрелять и в оцепенении смотрели вверх. Пастухи из ближайших пастбищ, услышав выстрелы, начали стекаться к месту событий. Писатель придает важное значение речи Джомлата, которая свидетельствует о том, что старец мудр и прекрасно владеет ораторским искусством, аналитическим умом. Через эту речь, объемом в несколько страниц, автор выдвигает определенную концепцию исторических событий 30-х гг., которую он считает правильной.
Речь Джомлата образна, метафорична, эмоциональна и философична. Она состоит из нескольких частей: одна часть адресована милиционерам, другая — Ситу, третья обращена к горам. В комплексе все они посвящены сложившейся критической политической, экономической и духовной ситуации в стране, в частности в деревне.
Обращаясь к милиционерам, преследующим его как «врага народа», Джомлат говорит: «...Вы, преследующие меня, ...зачем стреляете? Может быть, по поводу какой-то радостной вести?.. Или из-за того, что я ушел из низины, поросшей бурьяном, и поднялся вверх, поближе к небу?.. Вы жалкие люди!.. Вы, как волки, неожиданно набрасываетесь на невинного человека. Арестовываете его и бросаете в тюрьму. Вы не хотите знать, в чем его обвиняют, вы даже не обращаете внимания на плачущих его детей...»75
Для Джомлата верх (вершина горы, скалы) — символ божественной истины, чистоты и справедливости. Достижение высоты — это сближение с небом, где обитает Бог. Милиционеры не смогли догнать Джомлата, ибо эта высота им недоступна, они связаны только с низиной, где творится зло. А горы не любят, когда грубо нарушают их законы, стихию. Пальба из пистолетов в невинного человека, тем более всегда учитывающего эти законы, — тоже нарушение традиционных правил общения с природой, норм поведения в горах. Раньше абхазы (охотники, пастухи и т. д.), как и многие горцы Кавказа, прилежно соблюдали этикет горной жизни, неотъемлемой части Апсуара, дабы не гневить традиционных языческих божеств Ажвейпш-Жвейпшыркана, Аирга (Аирг (или Аерг)76 и др. Милиционеры не могут оторваться от низины, которая заросла бурьяном, а где бурьян начал господствовать, там все запущено, не хватает рук настоящего крестьянина-трудяги. На низине начали преследовать именно таких крестьян, жизнь превратилась в ад; там стали властвовать ложь, лицемерие, подонки и кровопийцы, которым стали мешать тысячелетние традиции и обычаи народа, Апсуара. От такой деградирующей низины и ушел Джомлат. Он стоит на вершине скалы, символизирующей вечность, чистоту и мощь духовного начала.
Далее Джомлат, смотря сверху вниз, дает характеристику событиям, которые развернулись на «низине»: «Когда мы, трудящиеся, получили свободу... начали работать... с удвоенной силой, ...но наша радость продолжалась недолго... На... добросовестных людей... навесили... ярлык “врага народа”, “кулака”... Каких-то крестьян с семьями выселяют в Сибирь на погибель, ...других сгнаивают в тюрьмах, третьих, видимо, “самых опасных”, увозят куда-то, а потом объявляют, что они, мол, покончили жизнь самоубийством. О, боже, что же случилось такое, чтобы человеческая жизнь потеряла смысл, цену?!»77
В другой части речи, обращенной к горам — свидетелям тысячелетней истории абхазов и других горских народов Кавказа, мудрый старик сжато, но емко раскрыл суть философии истории горцев XIX–XX вв., описал судьбу традиционной культуры абхазов, показал их философские взгляды на взаимоотношения человека и природы. «О, вы, мои родные горы!.. Бог сотворил вас так, что вы постоянно стоите на ногах, свысока смотря на землю!.. Вы знаете, что скоро будете окутаны трауром, хотя это скрываете от нас!.. Мы, горцы Кавказа, воспитанные вами... подняли оружие, когда обрушилась на нас жестокая сила; ... десятилетиями горцы проливали кровь, она текла словно река. Потом, когда они поняли, что им не осилить врага, тысячами выселились [в Турцию]. Вы молчите, но вам известно, сколько было утоплено в море махаджиров (депортированных). Когда провозгласили свободу (после Октябрьской революции 1917 г. и создания Абхазской республики в 1921 г. — В. Б.), вы сняли траур, посветлел ваш взгляд, ...и радости нашей — ваших детей, не было предела; мы воспевали новую власть, но все мы оказались обманутыми. По вашему взгляду видно, что вы понимаете сложившуюся нынешнюю ситуацию; вы также знаете, что нас ждет завтра, но не говорите об этом. Своим молчанием вы, видимо, предупреждаете нас: “Вы сами должны понять ситуацию, в которой оказались!”...
О, мои горы... Я не прошу вас объяснить, почему вы обижены на нас; вы сами видите, что мы перестали проводить традиционные моления, посвященные вам... Мы постоянно гневим божество Ажвейпша-Жвейпшыркана, скоро забудем и об Аирге. ...Если спрашиваешь внуков: какие божества они знают? — они начинают смеяться. “Нет ни Бога, ни святилищ, все это ложь!” — так воспитывают их учителя.
О, родимые горы, наши предки так высоко чтили вас, что создали... специальный охотничий язык, на котором они говорили только в горах... Мы за короткий период времени забыли этот язык; и когда вы видите охотника, вы уже не радуетесь ему... Раньше мы бережно относились к горным родникам, ...не загрязняли их... А в ваших быстрых горных реках мы никогда не купались, раздевшись догола; в таком же виде не появлялись под ясным горным небом, ибо (согласно религиозным соображениям) так вести себя не положено было!..»78
По мнению старого пастуха, забвение традиций и обычаев народа, культуры общения человека с природой может привести к экологической катастрофе, к деградации нации, потере нравственности, в конечном итоге — потере Апсуара. Взгляды Джомлата — это продолжение мировоззрения предков, которое формировалось на полирелигиозной основе. Согласно такому мировосприятию, человек — неотъемлемая часть природы; и человек, как и природа, — божественное творение. Религиозное сознание предполагает гармоническое сосуществование этих двух элементов мироздания. Беспокойство Джомлата вызвано тем, что эта гармония начала разрушаться; между человеком и природой образовалась трещина, которая, благодаря новым порядкам в жизни, постепенно увеличивалась и скоро могла дойти до полного «рассечения». Система (или власть), отрицающая духовную, культурную основу, ведет общество к катастрофе, деградации народа, к гибели самой системы. В такой ситуации разрушается и очаг предков, являющийся основой этноса; начинают господствовать зло, лицемерие, ложь и т. д., вытесняются добро, честность, совесть, правда, ибо они кому-то экономически не выгодны. Но до поры до времени...
Как свидетельствует Джомлат, человек, почувствовав свое превосходство над природой, начал совершать «жестокие, опустошительные набеги» в горы, уничтожая все на своем пути: деревья, горы, зверей и т. д. Джомлат остро чувствует положение народа, который под влиянием политических и идеологических факторов, теряет сплоченность, единство, не может сохранить и Апсуара. Значит, ситуация критическая: раскол общества и конфликт между людьми неизбежны.
В конце пастух, обращаясь к Ситу, стоявшему у подножия скалы, попросил, чтобы он понял его положение и психологическое состояние. Вместе с тем, Джомлат продолжил свою речь, характеризуя объективную реальность: «...Перед глазами открыто творится зло, но ты не можешь противостоять этому, ты бессилен, тогда не лучше ли уйти из этой жизни? Я не хочу быть свидетелем того, как вчерашний хлебосольный человек, схватившись за голову, садится у очага, боясь появления гостя, ...которого не может угостить... Раньше мужчина мстил за убитого брата, а теперь вместо этого живой брат клевещет на погибшего брата; так воспитывают его наши руководители, стравливающие людей друг с другом! Не лучше ли ослепнуть, чем наблюдать за отцом и сыном, разговаривающим на разных языках?.. Я спрашиваю: какая жизнь ждет нас завтра?.. Если за правду можешь бесследно исчезнуть, а негодяев начинают возвышать...»79 Закончив речь, Джомлат бросился вниз, в глубокое озеро. Пастух уверен, что окажется в раю, ибо он всегда соблюдал традиции предков, нормы Апсуара, уважал законы гор, никогда не делал зла другому человеку.
О возможном исчезновении прекрасных обычаев и традиций народа писал А. К. Чачба (Шервашидзе) (1867–1968) — абхазский князь, художник, живописец, график, декоратор театральных спектаклей, художественный критик,оставивший значительный след в российской, абхазской и мировой культуре: «...Мы живем среди народа с красивыми древними обычаями, с большой красивой внутренней душевной культурой... Мне чрезвычайно грустно, когда я думаю о том, что может исчезнуть все то, что так дорого ценишь в абхазах, вообще в горцах наших. Я представляю себе их стройных, ловких, очень вежливых с большим достоинством, молчаливых, умеренных во всем, стойких и твердых. В этом вся наша культура».80 Слова А. Чачба относятся и к адыгской этической культуре.
Примечания
1 Инал-ипа Ш. Д. Очерки об абхазском этикете. Сухуми, 1984. С. 187.
2 Шьынқәба Б. Адацқәа бзанаҵы — аҵла аԥсы ҭоуп (Аԥсуа етикет азы гәаанагарақәак). Аҟәа, 1995.
3 Там же. С. 11–12.
4 Апсуа поезиа антологиа. ХХ ашвышыквса: 2-томкны. 1-тIви атом. Акъва–Москва, 2001. Ад. 360.
5 Апсуа поезиа антологиа. ХХ ашвышыквса: 2-томкны. 2-тIви атом. Акъва–Москва, 2001. Ад. 288.
6 Там же. С. 295.
7 См.: Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII–XIX вв. Нальчик, 1974.
8 Броневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, собранные и пополненные Семеном Броневским. Ч. I. М., 1823. (Переиздание — Нальчик, 1999. Полное издание в 2-х томах /в одной книге/ под названием «Новейшие известия о Кавказе, собранныя и пополненныя Семеном Броневским». СПб., 2004; Вейденбаум Е. Г. Священные рощи и деревья у кавказских народов // Известия Кавказского Отдела Императорского Русского географического общества. Тифлис, 1878. Т. V. № 3; Мачавариани К. Д. Некоторые черты из жизни абхазцев. Положение женщины в Абхазии // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск 4. Тифлис, 1884. Отдел II. С. 40–76. Он же. Очерки Абхазии // Черноморский вестник. 1899. № 254; 1900. №№ 13, 17, 31, 34. Он же. Религиозное состояние Абхазии // Кутаисские губернские ведомости. 1889. №№ 6, 11–14, 16, 20–22, 24, 26–29; Рыбинский Г. А. Сухумский округ. Абхазия в сельскохозяйственном и бытовом отношении. Тифлис, 1894; Васильков В. В. Очерк быта темиргоевцев // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск 29. Тифлис, 1901. Отдел I. С. 71–122; Веселовский А. Н. О быте и нравах черкесов // Записки Русского географического общества. Кн. 1. СПб., 1864; Грабовский Н. Ф. Свадьба в горских обществах Кабардинского округа // Сборник сведений о кавказских горцах). Выпуск II. Тифлис, 1869. Раздел VI. Этнографические очерки. С. 1–24. Он же. Очерк суда и уголовных преступлений в Кабардинском округе // ССКГ. Вып. IV. Тифлис, 1870. Раздел I: Исследования и материалы. С. 1–78; Кавецкий А.Первоначальное физическое воспитание детей у абадзехов, темиргоевцев и других племен горцев, населяющих Майкопский уезд Кубанской области // Кубанские областные ведомости. Екатеринодар, 1879. № 27, 14 июля; Швецов В. Очерк о кавказских горских племенах с их обрядами и обычаями в гражданском, воинском и домашнем духе. М., 1856; Альбов Н. М. Этнографические наблюдения в Абхазии // Живая старина. Вып. 3. СПб., 1893. С. 297–329; Кох К. Черкесы // Адыги. Нальчик, 1992. № 4. С. 44–76; Колюбакин Н. П. Взгляд на жизнь общественную и нравственную племен черкесских. Извлечение из записок // Кавказ. 1846. № 11; (Люлье Л. Я. О гостеприимстве у черкесов // Кавказ. 1859. № 7. Он же. Верования, религиозные обряды и предрассудки черкеc // Записки Кавказского Отдела Императорского Русского географического общества. Тифлис, 1862. Кн. V. С. 121–139. Он же. Учреждения и народные обычаи шапсугов и натухажцев // Записки Кавказского Отдела Русского географического общества. Тифлис, 1866. Кн. VII. С. 1–18; Леонтович Ф. И. Адаты кавказских горцев. Материалы по обычному праву Северного и Восточного Кавказа. В 2-х выпусках. Одесса, 1882–1883; Торнау Ф. Ф. Воспоминания кавказского офицера: В 2-х ч. М., 1864; Сталь К. Этнографический очерк черкесского народа // Кавказский сборник. Т. XXI. Тифлис, 1900. Отдел II. С. 53–173; Spencer E. Travels in Circassia, Krim, Tartary etc. in 1836. 2 vol. London, 1837. (На русском под названием «Путешествия в Черкесию» — Майкоп, 1993); Лонгворт Дж. А. Год среди черкесов / Перевод с английского В. М. Аталикова. Нальчик: Эль-Фа, 2002; Taitbout de Marigny M. Recueil de vues et costumes pour le voyage en Circassie. Bruxelles, 1821; наанглийском— Three voyages in the Black-Sea to the coast of Circassia. London, 1837 и др.
9 История адыхейского народа, составленная по преданиям кабардинцев Шора–Бекмурзин–Ногмовым (Приложение к «Кавказскому календарю на 1862 год») / Исправления, предисловие, примечания и приложения А. Берже. Тифлис, 1861. (На немецком — «DieSagenundLiederdesTscherkessenVolks». — Лейпциг, 1865); Кешев А. Избранные произведения. Нальчик, 1977; Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1992; /Званба С. Т. Зимние походы убыхов на Абхазию в 1823 г. // Кавказ. 1852. №№ 33, 53. Он же. Обряд жертвоприношения Св. Победоносцу Георгию, совершаемый ежегодно абхазами // Кавказ. 1853. № 90. Он же. Поцелуй за занавесом // Кавказ. 1853. № 55. Он же. Абхазская мифология и религиозные поверья и обряды между жителями Абхазии // Кавказ. 1855. №№ 81, 82. Он же. Очерки абхазской мифологии // Кавказ. 1867. №№ 74, 75, 76. Он же. Этнографические этюды. Сухуми, 1955. (2-е дополненное издание под названием «Абхазские этнографические этюды». — Сухуми, 1982; Эмухвари А. М. Воспитание детей в Абхазии // Черноморский вестник. Батум, 1898. № 70, 28 марта. Он же. Абхазцы и их потребности // Черноморский вестник. Батум, 1898. № 154, 14 июня; № 155, 15 июля. Он же. К характеристике абхазов // Черноморский вестник. Батум, 1898. № 132, 17 июня; № 135, 20 июня. Он же. Письмо к редактору // Черноморский вестник. Батум, 1898. № 173, 6 августа. [Эмухвари А. М.] Апсуа. Гудауты // Черноморский вестник. Батум, 1902. № 65, 20 марта. Он же. Положение Кодорского участка // Черноморский вестник. Батум, 1902. № 215, 27 сентября. Апсуа. [Эмухвари А. М.] Сел. Лыхны // Черноморский вестник. — Батум, 1904. № 1, 1 января и др.).
10 Гулиа Д. И. Божества охоты и охотничий язык у абхазов. (К этнографии Абхазии). Сухум, 1926; Гулиа Д. И. Культ козла у абхазов. (К этнографии Абхазии). Акуа–Сухум, 1928; Чурсин Г. Ф. Очерки по этнологии Кавказа. — Тифлис, 1913; Он же. Материалы по этнографии Абхазии. Сухуми, 1957; Патейпа Н. С. Избранное. (Статьи, рассказы, стихи). Сухуми, 1978. (Статьи на абхазском и русском; рассказы и стихи на абхазском); Джанашиа Н. С. Статьи по этнографии Абхазии. Сухуми, 1960; Аджинджал И. А. Из этнографии Абхазии (материалы и исследования). Сухуми, 1969; Акаба Л. Х. Исторические корни архаических ритуалов абхазов. Сухуми, 1984; Акаба Л. Х. Брак и свадебные обряды у абхазов (по материалам Очамчирского района) // Труды АбИЯЛИ. Т. XXVI. Сухуми, 1955. С. 205–218; Лавров Л. И. Изменение в культуре и быте адыгейцев за годы Советской власти // Советская этнография. 1962. № 4. С. 16–22; Бжания Ц. Н. Из истории хозяйства абхазов. Этнографический очерк. Сухуми, 1962; Бжания Ц. Н. Из истории хозяйства и культуры абхазов. (Исследования и материалы). Сухуми, 1973; Мамбетов Г. X. О гостеприимстве и застольном этикете адыгов // Ученые записки Адыгейского НИИ. Т. VIII. Этнография. Майкоп, 1968; Бигвава В. Л. Современная сельская семья у абхазов. Тбилиси, 1983; Бигвава В. Л. Образ жизни абхазских долгожителей. Тбилиси, 1988; Инал-ипа Ш. Д. Очерки по истории брака и семьи у абхазов. Сухуми, 1954; Инал-ипа Ш. Д. Абхазы: (Историко-этнографические очерки). Сухуми, 1960. (2-е переработанное, дополненное издание. — Сухуми, 1965); Смирнова Я. С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа. Вторая половина XIX–XX в. М., 1983; Она же. Аталычество и усыновление у абхазов в XIX–XX вв. // Советская этнография. 1951. № 2. С. 105–114; Она же. Семейный быт и общественное положение абхазской женщины (XIX–XX вв.) // Кавказский этнографический сборник. Вып. 1. Москва, 1955. С. 113–181; Она же. Воспитание ребенка в адыгейском ауле в прошлом и настоящем // Ученые записки Адыгейского НИИ. Т. VIII. Этнография. 1968. С. 109–178; Она же. Детский и свадебный циклы обычаев и обрядов у народов Северного Кавказа // Кавказский этнографический сборник. Вып. 6. М., 1976. С. 47–98; Она же. К типологии обычаев умыкания (по материалам народов Северного и Западного Кавказа) // Проблемы типологии в этнографии. М., 1979. С. 265–269; Смирнова Я. С. Свадебный дарообмен у народов Северного Кавказа и его современная модификация // Советская этнография. 1980. № 1. С. 96–104; Она же. Роли и статусы старших в абхазской семье (к проблеме геронтофильных факторов долгожительства) // Советская этнография. 1982. № 6. С. 40–51; Она же. Положение «старшей» женщины у народов Кавказа и его историческое истолкование // Кавказский этнографический сборник. Вып. 8. М., 1984. С. 22–37; Думанов Х. М. Обычное имущественное право кабардинцев (вторая половина XIX— начало XX вв. Нальчик, 1976; Он же. Социальная структура кабардинцев в нормах адата. Первая половина ХIХ в. Нальчик, 1990; Он же. Правовые нормы адыгов и балкарцев в ХV–ХIХ вв. (в соавторстве). Нальчик, 1997; Гарданов В. К. Система композиций в обычном праве адыгов (черкесов) XVIII— первой половине XIX в. // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Доклады советской делегации. М., 1964; Он же. Общественный строй адыгских народов (XVIII— первая половина XIX в.). М., 1967; Мафедзев С. Х. Обряды и обрядовые игры адыгов в XIX— нач. XXвека. Нальчик, 1979; Он же. Очерки трудового воспитания адыгов. Нальчик, 1984; Он же. О народных играх адыгов (XIX — начало XX в.). Нальчик, 1986; Он же. Адыги. Обычаи, традиции (Адыгэ хабзэ). Нальчик, 2000; Амичба Г. А. Верховая езда абхазов. (Этнографический очер). Сухуми, 1978. (На абх. яз.); Аргун Ю. Г. Обычаи, обряды и взаимосвязь поколений. Сухуми, 1978. (На абх. яз.); Гарб П. Долгожители. М., 1986; Дбар С. А. Обычаи и обряды детского цикла у абхазов (вторая половина XIX — начало ХХ вв.). Сухум, 2000; Бахиа С. И. Абхазская «абипара» — патронимия. Тбилиси, 1986; Мамхегова Р. А. Очерки об адыгском этикете. Нальчик, 1993; Меретуков М. А. Семья и брак у адыгских народов (XIX — 70-е годы XX в.). Майкоп, 1987; Анчабадзе Ю. Д. «Прекрасный обычай гостеприимства…» // Советская этнография. 1985. №4. 110–155 и др.
11 Инал-ипа Ш. Д. Об абхазо-адыгских этнографических параллелях // Ученые записки Адыгейского НИИ языка, литературы и истории. Серия истории и этнографии. Т. IV. Краснодар, 1965. С. 222–246; Он же. Абхазо-кабардинские этнографические параллели // Вопросы кавказской филологии и истории. Нальчик, 1982. С. 68–84.
12 Инал-ипа Ш. Д. Очерки об абхазском этикете. Сухуми, 1984. С. 172.
13 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. М., 2006. С. 547, 568.
14 Там же. С. 548, 549.
15 Там же. С. 549.
16 Там же. С. 551.
17 Шоров И. А. Адыгская (Черкесская) народная педагогика. — 2-е испр. и доп. изд-е. Майкоп, 1999. С. 156–157.
18 Бройдо А. И. Проявления этнопсихологических особенностей абхазов в ходе Отечественной войны народа Абхазии 1992–1993 годов. М., 2008. С. 12.
19 Этос — от греч. êthos— нрав, обычай, характер, манера вести себя. Термин ввел в науку американский культуролог, антрополог А. Крёбер. Встречаются: «этос науки», «этос музыки» и т. д.
20 Бройдо А. И. Указ. соч. С. 12.
21 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 552.
22 Там же.
23 Адыгэбзэ псалъалъэ. Словарь кабардино-черкесского языка. М., 1999. С. 533.
24 Шьаҟрыл К. С. и Конџьариа В. ХI. Аԥсуа бызшәа ажәар. Словарь абхазского языка: В 2-х т. Т. 1. Сухуми, 1986. С. 405.
25 Аԥсуа жәаԥҟақәа / Иеиқ. Х. С. Бӷажәба. Аҟәа, 1983. Ад. 66.
26 Там же. С. 68.
27 АхькъвырчIахаква. Ажвапкъаквеи ажвапцIаквеи / Иеикв. Шь. Т. Камкиа. Акъва, 1985. Ад. 37.
28 Пословицы и поговорки народов Карачаево-Черкесии. Черкесск, 1990. С. 105.
29 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 586.
30 Там же. С. 553.
31 Бройдо А. И. Указ. соч. С. 23, 48.
32 Гәлиа Д. Иҩымҭақәа реизга: 6-томкны. 1-тәи атом. Аҟәа, 1981. Ад. 63.
33 Аԥсуа жәаԥҟақәа / Иеиқ. Х. С. Бӷажәба. Аҟәа, 1983. Ад. 45.
34 Гулиа Д. Стихотворения и поэмы. [Л.], 1974. С. 69.
35 Искандер Ф. Ценность человеческой личности // Детектив и политика. 1990. Вып. 2. С. 263.
36 Там же.
37 Там же.
38 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 553.
39 Там же.
40 Там же. С. 555–556.
41 «Иҭамбаӡо жәлар рӡыхь. Жәлар рҿаԥыц ҳәамҭақәа» / Ианиҵеит, еиқәиршәеит К. С. Шьаҟрыл. Аҟәа, 1989. Ад. 248.
42 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 557.
43 Бройдо А. И. Указ. соч. С. 20.
44 Мачавариани К. Д. Корнет К. Ш. Лакербай. (На титульном листе: Светлой памяти павшего на войне героя корнета К. Ш. Лакербай). [Сухум], [2003]). С. 3.
45 Там же. С. 18.
46 Там же. С. 18–19.
47 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 562.
48 Адыгэбзэ псалъалъэ. Словарь кабардино-черкесского языка. М., 1999. С. 526.
49 Шьаҟрыл К. С. и Конџьариа В. ХI. Аԥсуа бызшәа ажәар, Ҷкадуа Л. П. Аԥсуа бызшәа ажәар. Словарь абхазского языка: В 2-х т. Т. 2. Сухуми, 1987. С. 14–15.
50 Бгажноков Б. Х. Адыгская этика. Нальчик, 1999. С. 74.
51 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 565.
52 Искандер Ф. Путь. М., 1987. С. 51.
53 Бройдо А. И. Указ. соч. С. 40–41.
54 Это, вероятно, было то древнее время, когда предки родственных абхазо-адыгских народов еще находились в одном языковом и культурном пространстве и намечалось отделение от общего этнического древа отдельных общин, а затем и субэтносов. Возможно и тогда начало формироваться ядро Нартского эпоса. Об исторической и этнической общности абхазов и адыгов свидетельствуют мнения ряда ученых (Д. И. Гулиа, И. М. Дьяконов, Вяч. Вс. Иванов, Ш. Д. Инал-ипа, З. В. Анчабадзе, А. Камменхубер, Г. А. Меликишвили, В. В. Бунак, В. Г. Ардзинба, Р. Ж. Бетрозов и др.) о языковой и генетической близости этих народов с хаттами, населявшими Малую Азию или Малую Анатолию. На этой проблеме мы более подробно останавливались в нашей монографии «Абхазский исторический роман. История. Типология. Поэтика» (М., 2003). Время расцвета Хаттского царства — IIIтысячелетие — начало IIтысячелетия до н. э. К середине XVIII в. до н. э. вместо Хаттского царства завоеватели создают мощную Хеттскую империю, и возникает новый хеттский этнос, перенявший отчасти язык хатти (в ритуальных службах), а также название страны и народа, культурные традиции хаттов и, по-видимому, опыт государственного строительства. (См.: Гулиа Д. История Абхазии // Гулиа Д. Собр. соч.: В 6-ти тт. Сухуми, 1986. Т. 6. С. 23–280; Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа. История Армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н. э. Хурриты. Лувийцы. Протоармяне. Ереван, 1968; Иванов Вяч. Вс. Интерпретация текста хаттско-хеттского строительного ритуала в свете данных внешнего сравнения. — Текст: Семантика и структура. М., 1983; Иванов Вяч. Вс. Об отношении хаттского языка к северозападнокавказским // Древняя Анатолия. М., 1985. С. 25–59; Иванов Вяч. Вс. Разыскания в области анатолийского языкознания // Этимология. М., 1971; Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. Сухуми, 1976; Анчабадзе З. В. История и культура древней Абхазии. М., 1964; Kammenhuber A. HattischeStudien I. // Reyuehittiteetasianique. T. XX. 1962; Меликишвили Г. А. Наири-Урарту. Тбилиси, 1954. С. 400; Бунак В. В. Антропологический состав населения Кавказа // Вестник Государственного музея Грузии им. С.Н. Джанашиа. Тбилиси, 1947. Т. XIII; Ардзинба В. Г. Ритуалы и мифы древней Анатолии. М., 1982; Ардзинба В. Г. К истории культа железа и кузнечного ремесла (почитание кузницы у абхазов) // Древний Восток. Этнокультурные связи. М., 1988. С. 263–306; Бетрозов Р. Ж. Происхождение и этнокультурные связи адыгов. Нальчик, 1991; Бетрозов Р.Ж. Хатты и абхазо-адыги // Адыги. 1991. № 3 [по ошибке на обложке журнала стоит 1992 г.] С. 100–106 т др.])
55 Шьаҟрыл К. С. и Конџьариа В. ХI. Аԥсуа бызшәа ажәар, Ҷкадуа Л. П. Аԥсуа бызшәа ажәар. Словарь абхазского языка: В 2-х т. Т. 2. Сухуми, 1987. С. 373.
56 Шьаҟрыл К. С. и Конџьариа В. ХI. Аԥсуа бызшәа ажәар. Словарь абхазского языка: В 2-х т. Т. 1. Сухуми, 1986. С. 351.
57 Адыгэбзэ псалъалъэ. Словарь кабардино-черкесского языка. М., 1999. С. 676.
58 Там же. М., 1999. С. 492.
59 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 568.
60 Там же. С. 569.
61 Уэркъ — уорк, уздень; соответствует русскому «дворянин», хотя в адыгском обществе уэркъ хабзэ имело отношение вообще к высшему сословию, включая и князей.
62 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 569–570.
63 Аталычество (от тур. ata— отец, atalık— отцовство) — обычай передачи сыновей знатных фамилий (князей, ханов, шамхалов и др.) на воспитание другим феодалам или вассалам. По достижении определенного возраста дети возвращались к родителям. Аталычество занимало значительное место в жизни многих народов Кавказа, арабов, кельтов и др. Многие источники свидетельствуют о широком распространении этого традиционного института у абхазо-адыгских народов. Аталычество преимущественно функционировало среди князей и дворян. Князья отдавали своих детей на воспитание другим феодалам, или в крепкие крестьянские и дворянские семьи.
Хан-Гирей, сам в детстве воспитывавшийся у аталыка, писал, что аталык «прилагает свои попечения о том, чтобы его воспитанник был ловок, учтив в обхождении с старшими, а с младшими — соблюдал приличие своего звания, равно как неутомим в верховой езде и искусен в употреблении оружия. Аталыки ездят с ними в отдаленные племена, чтобы приобресть вновь вступающему на стезю наездничества друзей и знакомых. Когда же воспитанник придет в совершенный возраст, то воспитатель возвращает его в дом родителя с торжеством… Девочка, отданная на воспитание, воспитывается под попечением жены аталыка или приемной матери. Она приучается там к рукоделиям, приличному обхождению, словом, ко всему, что необходимо для будущей ее жизни в супружестве. Приемная мать ездит с нею на празднества, сопровождаемые танцами, и под ее надзором она там проводит время в танцах; при возвращении же воспитанницы в родительский дом соблюдаются те же обряды, какие при возвращении воспитанника» /Хан-Гирей. Записки о Черкесии. Нальчик, 1992. С. 61–262/. Аталыческие связи существовали и между народами Кавказа. Убыхские дворяне, например, часто воспитывали детей из известных княжеских фамилий родственных народов (абхазов и адыгов). Сами убыхи также отдавали своих детей на воспитание соседним народам. Младший брат Бесльний Абата — Убых воспитывался среди убыхов. Нередки были случаи, когда сыновья известных абхазских князей воспитывались в семьях кабардинских князей; это, в частности, отразилось в ряде абхазских героических сказаний. Аталычество исчезло с отменой феодальных отношений, на Кавказе — после установления советской власти в регионе)
64 Лавров Л.Из поездки в черноморскую Шапсугию // Советская этнография. 1936. № 4. С. 248.
65 См.: Абазины. Историко-этнографический очерк. Черкесск, 1989. С. 142.
66 Бгажноков Б. Х. Этика и этикет // Адыгская (Черкесская) Энциклопедия. С. 570.
67 Там же. С. 570.
68 Там же. С. 570.
69 Там же. С. 571.
70 Кабардинский фольклор. 2-е доп. издание. Нальчик, 2000. С. 122–123.
71 Там же. С. 126.
72 Ажвейпш-Жвейпшыркан (или Ажвейпш) (Ажвеипщ-Жвеипщыркъан; Ажвеипщ, Ажвеипщаа) — в абхазской мифологии божество охоты, покровитель диких животных)
73 Адзинба И. Лесной язык /абна бызшәа/ // Аԥсны ҟаԥшь [журнал]. Сухуми, 1939. № 2. С. 38–41.
74 См.: Бгажба Х. С. Искусственная речь абхазских охотников /по данным бзыбского диалекта/ // Труды АбИЯЛИ. Т. XXXIII–XXXIV. Сухуми, 1963. С. 394–405.
75 Шьынқәба Б. Иҩымҭақәа реизга: 4-томкны. 4-тәи ат. Аҟәа, 1998. Ад. 495.
76 Аиргь; Аергь — в абхазской мифологии древнее божество охоты, покровитель диких животных.
77 Шьынқәба Б. Иҩымҭақәа реизга: 4-томкны. 4-тәи ат. Аҟәа, 1998. Ад. 496.
78 Там же. С. 497–498.
79 Шьынқәба Б. Иҩымҭақәа реизга: 4-томкны. 4-тәи ат. Аҟәа, 1998. Ад. 499.
80 Зайцева-Шервашидзе Р. Разум и сердце — Родине // Литературная Грузия. 1984. № 4. С. 210.
(Перепечатывается с сайта: http://www.apsuara.ru/portal/node/746.)
______________________________________________________
ПУБЛИЦИСТИКА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ «АПСНЫ» (1919–1921)
В статье предпринята попытка исследовать особенности публицистики в первой абхазской газете «Апсны» в контексте исторических и культурных процессов в Абхазии в 1917–1921 гг. Авторы публицистических работ затрагивали вопросы политического, экономического и культурного развития Абхазии, грузино-абхазских взаимоотношений, возвращения абхазских махаджиров из Турции, сохранения родного языка и национальной этики (апсуара), образования и т.д.
Ключевые слова: Абхазия, Грузия, 1917–1921 гг., абхазско-грузинские взаимоотношения, история, культура, образование, Д.И. Гулиа, С.Я. Чанба, М.А. Лакрба, Д.И. Аланиа, Д.Т. Маан.
Первая абхазская газета «Апсны» («Абхазия») выходила с февраля 1919 г. по февраль 1921 г. За этот период увидело свет 85 номеров издания*. Его инициатором и впоследствии главным редактором газеты был Д.И. Гулиа1. В состав редакции входили С.Я. Чанба2, Д.И. Аланиа3 и, видимо, М.А. Лакрба4. На страницах «Апсны» значительное место занимала публицистика. Ее основные жанры — статьи (аналитические, информационно-аналитические, исследовательские), хроникальная информации и материалы, написанные на стыке статьи и очерка, иногда с элементами эссе.
Главными темами статей были: политическое и экономическое положение Абхазии и абхазского народа в контексте политических процессов в мире, абхазско-грузинские взаимоотношения, возвращение
______________________
* В 2006 г. в Сухуме на языке оригинала был издан сборник, в котором осуществлена републикация номеров газеты «Апсны» [Газета «Апсны» 2006]. Это издание стало спасением газеты от полного исчезновения, ибо сохранившиеся единичные экземпляры были в ветхом состоянии, более того: они в основном находились в личных архивах тех или иных лиц; номера газеты фактически не были доступны современным читателям и специалистам. В книге из 85 номеров отсутствуют четыре (1919, № 8, 9, 11; 1921, № 4); их пытались найти в Абхазии, Тбилиси, Москве, Петербурге и других местах, но обнаружить номера так и не удалось. Возможно, они были в фондах Абхазского государственного архива и архива Абхазского института языка, литературы и истории им. Д.И. Гулиа, однако 22 октября 1992 г. (во время грузино-абхазской вой ны 1992–1993 гг., когда г. Сухум контролировали грузинские власти) оба научных центра были целенаправленно сожжены.
157
абхазских махаджиров из Турции, состояние национальной культуры, сохранение родного языка и апсуара (национальной этики), развитие школьного образования на родном языке, борьба с пороками общества (воровство, грабежи, злостная зависть и т.д.) и др. Почти все эти проблемы затронуты и в поэтических, прозаических, драматических произведениях.
Особенности восприятия реальной действительности, положения Абхазии, абхазского народа и его культуры писателями и публицистами отразились, например, в полемике между М.А. Лакрба, Д.И. Гулиа и Д.И. Аланиа, в которую включились и некоторые другие авторы.
Д.И. Гулиа, как редактор газеты, способствовал публикации дискуссионных материалов; он считал, что они полезны и помогают понять правду жизни, решать важные для народа вопросы. Спор спровоцировал М.А. Лакрба, придерживавшийся, как и Д.И. Аланиа, более радикальных патриотических позиций; они оба были сторонниками идеи независимости и суверенитета Абхазии. Разница между ними заключалась в том, что Лакрба в то время не проповедовал никаких большевистских идей; он даже считал, что наличие в Абхазии разных политических партий с разными идеологиями наносит непоправимый урон и так малочисленному абхазскому народу, раскалывая его. Аланиа более или менее был близок к большевикам, разделял их социалистическую идеологию. На страницах газеты позиция Аланиа больше совпадала с позицией С.Я. Чанба. А Д.И. Гулиа в политических вопросах (особенно связанных с абхазско-грузинскими отношениями) занимал более или менее нейтральную позицию, во всяком случае, резко не выступал против господства Грузии в Абхазии, включения Абхазии в состав Грузии, хотя выражал свое недовольство относительно политики грузинских властей в Абхазии. На первое место он ставил решение важнейших культурных задач: ликвидация неграмотности населения, сохранение и развитие родного языка через развитие абхазских школ, национальной письменной литературы, борьба против пороков общества и т.д.
Достижение свободы народа он связывал с решением именно этих проблем. В принципе, эту позицию трудно было оспорить. О крайней необходимости просвещения народа на родном языке, беспощадной борьбы с пороками общества, за сохранение и развитие лучших традиций народа писали почти все авторы газеты «Апсны». Но некоторые предполагали решать эти проблемы комплексно, вместе с политической борьбой за свободу и независимость родины.
В статье «Хватит уже» [Апсны 1920, № 27] М.А. Лакрба с болью писал о том, что абхазы постепенно теряют Абхазию*. По мнению автора, с каждым годом положение абхазов ухудшается. Кто же в этом виноват? «Грузины, Деникин, Ленин, Эшба5, Лакоба6 или наши депутаты в Народном Совете Абхазии? — писал он. — И до сих пор мы не поняли причину, хотя без конца пишем об этом. В прошлую зиму в одном
___________________________
* Все цитаты из публикаций газеты «Апсны» даются в переводе автора статьи.
158
из номеров... тбилисской газеты “Борьба” отмечалось: “Мы, грузины...
должны бояться не Деникина, не Ленина, не армян, а тех людей, которым мы доверяем...” Они за этими людьми следят, на своих партийных и других собраниях обсуждают их деяния, поведение...». Писатель считал, что причины ухудшения положения абхазского народа надо искать в самих себе, в национальной элите, в отсутствии единства. По его словам, одни представители национальной интеллигенции, политической элиты (включая депутатов Народного Совета Абхазии), словно «с России спустились по Волге и стали большевиками; другие... оказались в одном ряду с грузинскими меньшевиками... Так абхазы начали служить своей родине... А самой Абхазии нет...». В подтверждение своих слов М.А. Лакрба приводит катастрофическую демографическую ситуацию в стране: «Вчера как-то взял карту Абхазии и долгое время смотрел на нее. Можно поплакаться. Не спрашивая нас, разделили... на три части... и это выглядит так: 1) в Гагрском районе между русскими и абхазами по берегу на протяжении 8 километров и до горных массивов заселяются грузины; 2) территория между бзыбцами7 и абжуйцами8 в Гумистинском уезде9 держат в своих руках представители разных национальностей; 3) а в Самурзакане10 абхазы настолько разбросанно живут среди мегрельцев, что их трудно собрать, объединить». Писатель также выражает сомнение по поводу возвращения абхазских махаджиров на родину, при этом он не объясняет причины невозможности решения этой проблемы. Он обвиняет многих представителей интеллигенции, которые не видят реального положения народа и «делают вид, будто что-то делают». «Хватит лгать, “играть в жмурки”, как говорят русские», — к такому выводу приходит автор. Естественно, острая статья М.А. Лакрба не могла пройти незамеченной.
В следующем же номере газеты [Апсны 1920, № 28 (56) (№ 28 /66/)] была опубликована статья Д.И. Аланиа «Некоторые абхазские интеллигенты. (По поводу статьи “Хватит уже”)», в которой было выражено несогласие с пессимистическим настроением М.А. Лакрба. Автор с иронией и сарказмом отвечает писателю: «“Абхазский народ похож на больного, который находится в предсмертной агонии. А мы, не покладая рук работающие во благо народа, похожи на ‘комфору’ из воска, которая пытается продлить жизнь умирающего на один-два дня...
Что бы мы ни говорили и ни делали, дни абхазов сочтены, и напрасно мы трудимся...” Когда я услышал такое и прочитал статью Лакрба “Хватит уже”, мне трудно было сообразить, что сказать». Д.И. Аланиа категорически не воспринял критику М.А. Лакрба в адрес представителей абхазской интеллигенции.
В другом номере газеты [Апсны 1920, № 29 (57) (№ 29 /67/)] М.А. Лакрба опубликовал статью «Что удивительно...», в которой вступил в открытую полемику с Д.И. Аланиа. Писатель не разделял некоторые оптимистические взгляды оппонента на положение Абхазии и абхазского народа, апсуара. По мнению Лакрба, Абхазия тогда находилась в трагическом положении, некоторые местные демократы, выступая в Тифлисе от имени народа, говорят, что «абхазы принадлежат вам,
159
ваше слово для них закон». Писатель отмечал: «Если Абхазия находится в хорошем положении, то тогда где наши читальни?.. Где Горская школа? (Она, как писал Д.И. Гулиа в статье «История первой в Абхазии школы — “Горской школы”», была превращена в казарму и армейскую конюшню. — В.Б.). Из учащихся мальчиков в Сухуме только двое-трое абхазов. Остальные школы функционируют, как функционировали, а абхазские закрыли. Где свобода народа Абхазии? Аланиа не верит, но пусть он посмотрит на карту Абхазии и посчитает, сколько осталось абхазов, а сколько других народов... Правда, для большевика Аланиа все народы одинаковы, он трудится во благо пролетариата, а мы, “относящиеся к некоторым”, по его словам, работаем для народа... Мы не хотим ради пролетариата потерять апсуара... Аланиа желает узнать, какой партии я принадлежу. Когда Чхенкели11 спросил Асланбека Шерипова12: “Какой же Вы, наконец, политической партии”, тот ответил: “Я горец. И это вся моя политическая партия”. Аланиа спросил меня: “Какой я политической партии?” Отвечаю: я — абхаз».
Спустя некоторое время М.А. Лакрба опубликовал в газете не менее острую статью под тем же названием — «Хватит уже» [Апсны 1920, № 34 (72)], в которой, как и в статьях многих авторов, отражаются традиции народного ораторского искусства, активно используются пословицы и поговорки и такое эффективное художественное средство, как ирония; с ее помощью писатель усиливает критическую оценку тех или иных явлений жизни. В таких случаях ироничное описание ситуации метафорично, ибо под ним скрывается истинная правда действительности в интерпретации автора. Статью М.А. Лакрба начинает с вполне ироничным отражением происходивших в течение нескольких лет событий: «Вскоре после революции три года тому назад мы имели “Свободную независимую Абхазию”, в позапрошлом году — “Широкую территориальную, национальную автономию Абхазии”, в прошлом году — “Культурную автономию Абхазии, или автономную единицу Республики Грузия”, в нынешнем году — “Провинцию Грузии”.
До чего доведут нашу Абхазию, не знаю, но она сегодня движется по широкому пути, ей предоставляют выбор, ее очищают. А абхазы — члены Народного Совета — усердно работают... в поте лица, напоминая “обезьяну” Крылова». Последние ироничные предложения (особенно: «...на сегодня движется по широкому пути, ей предоставляют выбор...», «...абхазы — члены Народного Совета — усердно работают... в поте лица») подчеркивают отношение писателя к судьбе Абхазии, сложившейся в 1917–1920 гг., к деятельности некоторых политических лиц.
Однако заметим, что в Народном Совете, созданном грузинскими властями в Абхазии, было всего несколько абхазских депутатов, которые никак не могли повлиять на решения Совета. Впоследствии М.А. Лакрба уже открытым текстом утверждал, что Абхазия катится вниз, исчезает апсуара, и этому способствуют: «1) Наличие многих партий, когда один, прихватив кусок, бежит в одну сторону, а другой, прихватив другой кусок, бежит в иную сторону... 2) Абхазы, не воспитанные поабхазски, не знающие родного языка». Писатель обращает особое вни-
160
мание на факт существования многих партий в Абхазии, созданных не абхазами, а чужими народами, и призывает абхазов покинуть эти партии, наносящие вред народу, создать собственно национальную абхазскую партию, которая работала бы в интересах Абхазии и народа, куда в принципе могли войти и представители других народов, проживающих в Абхазии.
Д.И. Гулиа более спокойно, чем Д.И. Аланиа, отнесся к этим выступлениям М.А. Лакрба, считая такие дискуссии чрезвычайно полезными. В своей статье «О статье “Хватит уже”» [Апсны 1920, № 39 (77)] он отмечал, что некоторые читатели воспринимают такую полемику (например, между Лакрба и Аланиа) как «ругань двух лиц, топящих друг друга». Но это в корне неправильно; а «Лакрба и Аланиа после своих статей спокойно прогуливались по Сухумскому бульвару и живо беседовали и смеялись». Вместе с тем Д.И. Гулиа выразил свое несогласие с позицией М.А. Лакрба, связанной с проблемой многопартийности.
Гулиа писал: «...Лакрба хочет, чтобы абхазы были объединены одной национальной партией... это хорошее дело, но скажу следующее: 1. На Совете... наших депутатов семь человек... А когда для работы в комиссиях требовалось привлечь по одному представителю партий...
нашим депутатам пришлось разделиться на три партии, и они получили право направлять для работы в комиссиях троих своих депутатов от трех партий. 2. Если из-за своей малочисленности наши депутаты покинули бы Народный Совет... Абхазия, наподобие Зугдидскому уезду, растворилась бы в Грузии. Этим Советом выработана конституция... наши депутаты борются за предоставление Абхазии автономии... 3. Я тоже, как и Лакрба, хочу, чтобы все абхазы были объединены в одну партию... Но добиться этого вряд ли возможно... Где в мире найдете такое государство, где есть только одна партия?! Нигде!.. Ни один народ на это не способен, потому что по-разному думают дворяне и крестьяне... торговцы и покупатели... образованные и необразованные... мусульманин и христианин...». Однако правда заключается в том, что непримиримая борьба партий по идеологическим и иным соображениям может привести к трагедии; для малочисленного народа подобный конфликт может поставить народ на грань исчезновения.
Этого не желали ни Гулиа, ни Лакрба.
После этой публикации Д.И. Гулиа М.И. Лакрба написал патриарху письмо, которое под названием «Дорогой Дмитрий!» было опубликовано в газете «Апсны» [Апсны 1920, № 41 (79)]. Автор письма, соглашаясь с некоторыми позициями Д.И. Гулиа, все же отметил, что многопартийность может быть только в свободных и независимых государствах, но Абхазия таковым не является. «Наша главная цель — свобода Абхазии, — писал Лакрба. — ...Я желаю единства народа. Я понимаю, что не может быть одной партии, я всегда был далек от утопии. Я хочу, чтобы было единство абхазской интеллигенции, союз; если решение наших внутренних дел (вопрос земли и т.д.) будет зависеть от нас, будет полностью в наших руках, то можем разделиться по партиям... На сегодняшний день всем нам, абхазам не хватает единства и взаимопомощи;
161
мы не можем между собой найти общего языка, спорим о том, что нам уже не принадлежит»; «Если мы сами себе не поможем, никто нам не поможет».
В этом же номере газеты [Апсны 1920, № 41 (79)] Д.И. Гулиа завершил дискуссию с М.А. Лакрба, напечатав статью «По поводу присланного мне письма М. Лакрба»; он не изменил основные свои позиции, высказанные в публикации «О статье “Хватит уже”». А по поводу независимости Абхазии, о которой писал Лакрба, Д.И. Гулиа отмечал: «После революции и разрушения Российской империи... некоторые ее части — Грузия, Финляндия, Польша и другие сумели создать государства... Они не с оружием в руках создали государства. В то время, если и мы, абхазы, могли бы создать государство, то мы его создали бы, и никого не спросили бы. Поэтому мы оказались с грузинами в одном государстве. Кроме того, если мы получим самую плохую автономию и сможем использовать ее полностью, то мы оказались бы в одном ряду с народами, имеющими широкую автономию. И наоборот, если, имея широкую автономию, мы не сможем использовать ее, то мы не достигнем уровня тех народов, имеющих малую автономию». Очевидно, что Д.И. Гулиа в то время не верил в идею создания независимой Абхазии, ибо народ еще не был готов к этому. Однако мнение Д.И. Гулиа не вполне совпадало с мнением народа, который никак не мог согласиться с зависимым положением Абхазии, ибо он на своей шкуре испытывал прелести господствующей власти. Кстати, об этом свидетельствуют многие публикации (статьи, художественные произведения) в газете «Апсны».
Против М.А. Лакрба резко выступил М.И. Чалмаз13. Он напечатал в газете статью «Вначале реши свои проблемы, потом чужие» [Апсны 1921, № 3 (84)], в которой выразил недоумение по поводу письма Лакрба «Дорогой Дмитрий!». Чалмаз критиковал Лакрба не за концептуальные взгляды на действительность, а за манеру разговора с патриархом по поводу неполучения очередных номеров газеты «Апсны» в Тифлисе, где Лакрба некоторое время находился, и за его «индивидуалистические выходки». Правда заключалась в том, что Д.И. Гулиа готов был несколько экземпляров очередного номера газеты передавать в Тифлис для абхазских студентов, но последние, как ни просил Гулиа, не смогли найти человека, который доставлял бы им газету. Кроме того, Чалмаз считал безосновательной критику абхазских депутатов в Народном Совете Абхазии.
С позицией М.А. Лакрба, связанной с критикой абхазов — депутатов Народного Совета Абхазии, не согласился и протоиерей Д.Т. Маан (Марганиа)14. В данном случае мнение Маана совпадает с точкой зрения Д.И. Гулиа. В статье «Несколько слов о статье Николая Патейпа15 в 38-м номере газеты “Апсны”» [Апсны 1921, № 1 (82), 2 (83)] протоиерей отмечал, что, благодаря тем нескольким депутатам, еще сохраняется название страны — Абхазия; они неоднократно арестовывались за свою политическую деятельность, рискуя своей жизнью, пытаются отстаивать интересы народа.
162
Вместе с тем большая часть статьи Д.Т. Маана посвящена полемике со священником Н.С. Патейпа, который чуть раньше опубликовал статью «Кто не упал духом, тот увидел будущее» [Апсны 1920, № 38 (76)].
В ней Н.С. Патейпа размышлял об истории, культуре и будущем абхазского народа. Статья свидетельствовала о том, что ее автор хорошо знал историю своего народа. Он был восхищен родным народом, который перенес многие тяготы (завоевания, колонизации, угнетение), но смог сохраниться. Он писал, что завоеватели и колонизаторы захватывали и заселяли Абхазию, надеясь на то, что они останутся здесь навсегда; да и сама природа края и его стратегическое положение были главными причинами нежелания чужестранцев оставлять страну. Эти чужестранцы, «увидев, что нас, абхазов мало, и у нас нет образования и сильного покровителя, остались здесь, считая себя хозяевами, правителями этой земли. Кто пришел сюда и увидел райскую Абхазию, тот накладывает на нее руку, как голодный ястреб своими когтями впивается в перепелку. Со временем они, по причине вытеснения их нашей армией или нашим сильным покровителем, оставляют нас и уходят.
И мы остаемся полноправными хозяевами нашей родины... Мы сами не писали нашу историю, ее писали чужие. Наша земля носит наше имя, так оно было записано первыми фиксаторами». Далее автор отмечал, что, благодаря именно Богу, абхазы сохранились на своей родине.
«Не бойтесь, абхазы, с древних времен Бог покровительствовал нам, мы не исчезнем!» Н. Патейпа считал, что одного количества недостаточно для самосохранения, спасения народа; «если народ малочислен, но един, то может добиться многого». Автор выражал уверенность в том, что придет время, когда абхазский народ получит свободу, потому что «у Абхазии немало покровителей: Елырныха, Лыхных, Аныпсных» (Анан-Апсны Лдзааных)16.
Д.Т. Маан в статье «Несколько слов о статье Николая Патейпа в 38-м номере газеты “Апсны”», отметив, что Патейпа является одним из лучших абхазских священников, верным сыном своего народа, все же выразил свое несогласие с его некоторыми оптимистическими позициями. Д.Т. Маан более мрачно разрисовал прошлое и настоящее абхазского народа и его культуры. Он считал, что «ныне оставшиеся абхазы почти не существуют». По его словам, из-за того, что «абхазы не обращали внимания на образование и приобретение знаний, они превратились в людей, пренебрежительно относящихся к свому и зависимых от чужих... Нет завоевателей, которые не оставили бы раны на теле Абхазии... Я не видел ни одного абхаза, который отстаивал бы национальную самобытность народа... Бог не может помочь, если сам народ не помогает себе... Правда, нет ни одного народа без пороков, но такого народа, как абхазский, который отличается самоуничижительными пороками, не встретишь нигде; воровство, зловредная зависть, клеветничество, предательство — вот чем мы занимаемся. Мы должны понять, что пока мы не избавимся от пороков, не очистимся, не объ единимся для решения общенародных задач, нам не будут покровительствовать ни Елырныха, ни Лыхных, ни Аныпсных». По мне
163
нию протоиерея, «чужаки», появлявшиеся в Абхазии, нанесли огромный урон народу, они пытались поработить его, изменить лицо страны. Если они были «добренькими», то где большая часть нашего народа, «который густо населял все побережье до границ с Северным Кавказом? — писал Д.Т. Маан. — Куда же делись абхазы, жившие между Кодором и Аапста? Где дальцы17, цабальцы18, ахчипсувцы19, псхувцы20, аибговцы21? Что их унесло в Турцию? Кто-то скажет, что они добровольно покинули родину; они просто так не выселились... Они здесь не вынесли страданий, унижения, гнета. Что же случилось с самурзаканцами, большинство из которых, являясь прирожденными абхазами, не считают себя таковыми? Если вдумаемся, то поймем, что эти “чужаки” ничего хорошего нам не сделали, они обескровили нас... Патейпа прав в том, что название Абхазии еще сохраняется... но имеем ли мы сегодня право на нее? Мне кажется, что другие, прибывшие вчера, имеют больше прав. Что же нам дает одно название, если все богатство страны принадлежит чужим». И далее усиливается скептическое отношение автора к действительности. Он отмечал: «Нам кажется, что мы существуем, но не хотим видеть, что мы исчезаем... На наших глазах народ гибнет...». Д.Т. Маан осуждал тех абхазов, которые пренебрежительно относились к своему родному языку, легко отказывались от него и в угоду непонятным интересам переходили на другой язык. Протоиерей призывал открыто говорить правду, если даже она кому-то не нравится, объединить усилия всех здравомыслящих представителей народа для решения общенациональных проблем.
Очевидно, что взгляды Д.Т. Маана пессимистичнее, чем М.А. Лакрба. Более умеренную позицию по политическим вопросам занимал Д.И. Гулиа. Изначально ближе к нему был и С.Я. Чанба. Но со временем и у них позиция менялась, особенно по отношению к новому Народному Совету Абхазии, на который возлагали некоторые надежды.
В редакционной статье «Сухум, 28 марта» [Апсны 1919, № 3], предположительно написанной Д.И. Гулиа, выражается доверие к Народному Совету. В ней отмечалось, что депутаты — представители народа, думающие, подготовленные люди; они — «демократы, понимающие и уважающие свободу», борющиеся за свободу народов. Автор статьи был уверен, что эти «демократы» «не поставят Абхазию в рабское положение». В статье было изложено мнение многих представителей абхазского народа, согласно которому Народный Совет не отражает интересов Абхазии, ибо основной состав депутатов «чужаки», но эта точка зрения не поддерживалась автором статьи. Далее в статье читаем: «...Но большинство депутатов посчитало этот Совет как выражающий интересы народа; они 20 марта приняли решение о включении Абхазии в состав Грузии в качестве автономии (не спросив, конечно, народ. — В.Б.). Теперь вскоре состоится комиссия по выработке Конституции, определяющей правила вхождения Абхазской автономии в состав Грузинской Республики. (Половина членов комиссии будет состоять из депутатов грузинского парламента в Тифлисе, другая — из депутатов Абхазского Народного Совета.) Это имеет большое значение
164
для Абхазии. Ныне, когда нет рабства, надеемся, что Абхазия не окажется в рабском положении и получит настоящую автономию». Последующие события показали, что автор этой статьи ошибся. Народный Совет и власти Грузии и не собирались предоставлять Абхазии какойлибо автономии. Д.И. Гулиа часто задавали вопрос: «Где же та свобода народа, полученная после революции, о котором вы пишете?» В статье «Сухум, 1-е мая» [Апсны 1919, № 6] он, отвечая на этот вопрос, писал, что свобода сама по себе не приходит, абхазы не должны сидеть сложа руки, отставать от других народов; напоминал о том, как они проявили неорганизованность во время выборов депутатов Народного Совета в марте 1919 г. Д.И. Гулиа также с сожалением отмечал, что у абхазов нет единства при решении полезных и необходимых для народа задач, они не отдают своих детей в школу, не оказывают помощь школам. Вместе с тем писатель ставил вопрос о создании Абхазского Национального Совета, ибо в существующем Народном Совете Абхазии абхазов очень мало. Гулиа даже был председателем комиссии по организации собрания (видимо, учредительного) Абхазского Национального Совета. Как сообщал он в информации «Абхазский Национальный Совет» [Апсны 1919, № 14], собрание должно было состояться 20 июня 1919 г.
Перед этим должны были пройти уездные собрания, где должны были избрать своих представителей на общий съезд. Но дело в том, что такие мероприятия можно было провести с разрешения властей Абхазии, а они, по понятным причинам, не были заинтересованы в создании Абхазского Национального Совета, который мог стать объединяющей силой; меньшевики опасались именно этого единства народа. Д.И. Гулиа, естественно, понимал причины, по которым ему никак не удавалось организовать съезд, но он открыто не мог писать о них; писатель, как и другие, больше говорил об отсутствии единства внутри абхазского общества. Однако сложившаяся ситуация так или иначе просматривалась в статье Д.И. Гулиа «О сборе Абхазского Национального Совета» [Апсны 1919, № 15]. В итоге ничего из этого не получилось.
Определенные изменения претерпели и взгляды С.Я. Чанба, который больше симпатизировал большевикам, нежели меньшевикам, ибо первые провозгласили идею о праве нации на самоопределение. Он также не был против создания общества социальной справедливости.
В своей статье «Сухум, 17 марта» [Апсны 1919, № 2] С.Я. Чанба, оценивая причины и последствия Первой мировой войны, отмечал, что народы поняли истинное лицо политиков, правителей и богачей (буржуазии), которые, в угоду личным интересам, столкнули народы, бросили их в кровавую бойню; воюющие крестьяне, рабочие из Турции, Германии, Австрии, России и др. — братья. Поняв всю гнусность войны, солдаты начали оставлять поле боя; когда революция охватила многие страны, война закончилась. Революции боятся Франция, Англия, Америка и др. Однако, как говорил Чанба, после войны еще большей трагедией стала внутренняя война (речь, видимо, идет о Гражданской войне). Очевидно, что С.Я. Чанба поддерживал идею большевиков, которые провозгласили право нации на самоопределение, свободу, но кото-
165
рое еще не получило своего решения. Автор надеялся, что будут решены и проблемы Абхазии, и эти надежды он связывал с выборами в новый Абхазский Народный Совет (АНС), которые должны были состояться 18 марта 1919 г. Он думал, что АНС решит задачи политической и экономической свободы Абхазии. Вместе с тем исторические источники свидетельствуют о том, что грузинское правительство, опасаясь, что А.И. Деникин, получив поддержку англичан, претворит в жизнь свои цели, провело так называемые «демократические» выборы в Абхазский Народный Совет, который впоследствии был переименован в Народный Совет Абхазии (НСА). В результате выборов большинство членов НСА составили сторонники грузинского правительства; оно, естественно, не выражало интересов населения Абхазии. Поэтому НСА не имел поддержки среди большей части населения Абхазии, но судьбу Абхазии Совет решал по своему усмотрению, не спрашивая народа.
Свои взгляды на политическое положение Абхазии С.Я. Чанба выразил на открытии нового Народного Совета, в котором он был членом фракции «независимцев», состоящей из нескольких человек. Речь писателя была опубликована в одном из апрельских номеров газеты «Апсны» [Апсны 1919, № 4]. Оратор отмечал, что, «когда Октябрьская революция разогнала так называемое “Временное правительство”, грузинские социалисты... почувствовав, что не смогут реализовать свои идеи, покинули Россию и отправились на Кавказ, в Грузию». Они, считая себя интернационалистами, прибыв в Грузию, начали строить грузинскую государственность. И с этого момента, по словам Чанба, «лидеры грузинского народа свернули с правильного пути»; в «России они шли по интернационалистскому пути, а вернувшись в Грузию... они отказались от этого и перешли на путь так называемого “социал-патриотизма”». Далее С.Я. Чанба говорил: «Теперь грузины ухватились за государственность. Все партии, включая национальнодемократическую партию, кроме одной-двух, объединились и занялись этим делом. Без земли, населения никакое государство не может состояться. Поэтому грузины начали расширять свои границы. И в этой ситуации наша маленькая Абхазия стала лакомым куском. Но как наши соседи могут приобрести ее? Сегодня силой кого-либо подчинить трудно, если хитростью не овладеешь им». По мнению С.Я. Чанба, они хитро разыграли идею «самоопределения». «Сейчас народ Абхазии “самоопределяется”. Так ли на самом деле?! На первый взгляд кажется, что это действительно так, но если внимательно всмотримся, то увидим, что дело “самоопределения” не в наших руках, оно прихвачено другими, которые решают свои проблемы. Разогнав Абхазский Совет, захватив власть в округе (Абхазии, которая продолжала называться, как в бывшей Российской империи, Сухумским округом. — В.Б.), они отняли наше право на самоопределение». С.Я. Чанба сжато говорил о некоторых страницах послереволюционной истории Абхазии. Оценивая характер и цели новых выборов в Совет, он писал: «Они активно проводили агитацию среди населения, чтобы выдвинуть и избрать своих сторонников, чтобы через них решить свою давнишнюю мечту —
166
включение Абхазии в состав Грузии. Как видите, они сегодня близки к этой цели». Завершая свою речь, С.И. Чанба отметил: «Мы приветствуем создание грузинской республики, уважительно относимся к самоопределению грузин и поздравляем их; но мы любим, уважаем себя не хуже, чем они, среди красивых словечек мы чувствуем их цель — добиться обладания Абхазией. И поэтому мы протестуем против них».
В другой статье — «Единение» [Апсны 1920, № 18 (56)] С.Я. Чанба отмечал, что только единство народа может спасти народ. Он писал: «К сожалению, наш народ разделен, в прошлом половина народа, не вынеся рабства, покинула родину... Другие, чужаки, заняли Гумистинский уезд и тем самым разделили нас здесь. Это нанесло народу большой вред, стало препятствием нашего единства. Слово бзыбцев не доходит до абжуйцев, слово абжуйцев — до бзыбцев, а слово абжуйцев и бзыбцев не доходит до самурзаканцев. Вот так мы разделены, общего языка не находим... Но в последнее время, как я вижу, мы стали ближе, начали понимать наших сыновей, которые выступают за нас... Когда арестовали Аланиа и Маан, бзыбцы выразили протест; они сказали, что арест депутатов от народа означает арест всего народа; свой протест они донесли до Совета. То же самое собирались сделать абжуйцы, но не успели... Это воодушевило ваших сыновей, и они готовы более энергично отстаивать интересы народа... Знайте, в единстве наша сила».
Позиция С.Я. Чанба совпадала с взглядами Д.И. Аланиа — тоже члена фракции «независимцев» в Народном Совете. Его доклад на собрании абхазской интеллигенции (сокращенный вариант доклада опубликован в марте 1920 г. в двух номерах газеты «Апсны» — № 7 /45/, 9 /47/) свидетельствует о том, что народ интересовался своим положением, политическими процессами, происходившими в стране. Абхазы упрекали своих депутатов: «Мы знаем, что вы, наши сыновья, депутаты Совета, делаете много для нас, но ваш недостаток заключается в том, что вы не приходите к нам и не говорите, как идут наши дела на Совете». На это Д.И. Аланиа ответил, что они (депутаты) знают об этих недостатках, и указал на причины их возникновения: «Конечно, нам следовало приходить на народные собрания и докладывать вам о положении наших дел, и узнать о ваших болях, однако в наше трудное время сложно и дорого стало перемещаться. У других есть партийные организации, которые оказывают им финансовую помощь, а у нас таких организаций нет, и некому нам помочь. Это первое. И второе, нас стало меньше. Если все, объединившись, не выступим против наших противников, мы их не одолеем. Мы надеемся на вас, нашу абхазскую интеллигенцию, вы живете среди народа, говорите им о наших делах.
А нам сообщайте о бедах народа. Если мы все рука об руку будем работать, то, возможно, Абхазия сохранится». И далее Д.И. Аланиа обрисовал реальную картину действительности: «Когда они под любым предлогом разогнали первый Совет (Абхазский Народный Совет. — В.Б.) и организовали выборы в так называемый Народный Совет Абхазии, мы с этим не согласились, ибо мы знали, что хитростью и обманом созданный от имени Абхазии новый Совет никакой пользы не принесет
167
самой Абхазии. Несмотря на это, мы надеялись на то, что, введя наших людей в этот Совет, как-то поможем Абхазии; поэтому мы составили список № 8. В этот список включили людей, которые могли поддержать Абхазию, при этом мы не обращали внимания на их партийную принадлежность. Мы думали, что во время голосования все абхазы поддержат их. Наша беда — отсутствие у нас, абхазов, единства; во время выборов все разбрелись по партиям, и мы не набрали нужное количество голосов; в итоге вместо 20–25 возможных наших депутатов всего были избраны 7. По этой причине на Совете мы оказались в меньшинстве.
Депутатов прогрузинской ориентации оказалось намного больше. И с тех пор на Совете мы пытаемся отстаивать интересы Абхазии, спорим с ними без конца. Чтобы понять наши разногласия, посмотрите конституции, написанные нами и ими. Они стремятся включить Абхазию в состав Грузии. Сейчас наша позиция такова: в нынешней ситуации Абхазия может находиться в составе Грузии, но Абхазия должна сохранить за собой право на свое богатство, решать вопросы земельные, земства и образования и другие; одним словом это называется автономией. Наши оппоненты тоже поддерживают идею предоставления Абхазии автономии, однако есть разные автономии: существуют малая автономия и широкая автономия. Они предлагают малую автономию (областную автономию), а мы требуем широкую автономию (типа автономии Канады или автономии Финляндии, когда она была в составе России). И до сих пор мы дискутируем с ними по этому вопросу.
И неизвестно, кто в этом споре победит. Ныне нам предлагают войти в Учредительное собрание Грузии; вы сами знаете, что никакой пользы от этого нет. Вот такие наши сегодняшние дела».
А в октябре 1920 г. О. Чачаа22 опубликовал в газете [Апсны, № 37 (75)] статью «Слава тебе, а сила мне», в которой он писал, что с включением Абхазии в Грузию ее права уменьшились; она даже не получила реальную автономию, которую обещали грузинские власти. О какой автономии может идти речь, когда руководителей Абхазии присылают из Тифлиса. В данном случае он разделяет позицию Д.И. Аланиа.
Немало других статей, посвященных политической ситуации в Абхазии в конце 1910-х гг. Они в той или иной степени перекликаются с публикациями Д.И. Гулиа, С.Я. Чанба, Д.И. Алания, М.А. Лакрба и Д.Т. Маана и других, поэтому нет смысла подробно останавливаться на них.
* * *
Авторы газеты, обсуждая политическое положение Абхазии, не могли обойти вниманием тему махаджирства. Писатели и общественные деятели прекрасно понимали, что выселение большей части абхазов в Турцию в 60–70-х гг. XIX в. стало основной причиной резкого ослабления Абхазии и абхазского народа. Они пытались немного изменить ситуацию, возвратив хотя бы часть махаджиров. Однако в условиях несвободы народа решить эту задачу оказалось невозмож-
168
но. В анонимной статье «Сухум, 28 августа» [Апсны 1920, № 31 (59) (№ 31 /69/)] затрагивалась проблема возвращения махаджиров из Турции. В ней отмечалось: «Для нас, абхазов, находящихся на родине, в Абхазии, самым больным вопросом является то, что большинство нашего народа находится далеко от нас, в Турции. До сих пор мы молчали об этом, понимая, что были бессильны решить эту проблему».
Действительно, при самодержавной власти в Российской империи, которая способствовала выселению «непокорных горцев», решить проблему возвращения изгнанников в Абхазию было совершенно нереально. С конца XIX в. лишь небольшому числу махаджиров (в том числе семье отца Д.И. Гулиа — Урыса /Иосифа/ Гулиа) удалось нелегально вернуться на родину. В то далекое время многие представители грузинской интеллигенции сочувствовали абхазским махаджирам.
Они с болью писали о трагедии абхазов. «После завоевания Черкесии Верховное правительство из-за стратегических и других соображений посчитало нужным опустошить эти места. В Сухумском, Бичвинтском (Пицундском. — В.Б.), Гагрском и других ущельях, там, где раньше гремела жизнь, теперь не встретите следов человека», — писала газета «Дроэба» («Время») от 6 июня 1875 г. [См. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 10]. В 1880 г. эта же газета (№ 199) описывала удручающее положение абхазских переселенцев: «Вы представляете сейчас, в каком положении должны быть те абхазы, которые как рыба свалены друг на друга на судне “Агнос Петрос”, у которых нет ни еды, ни воды, ни одежды, и что хуже всего — права выхода на сушу!.. Ни наше правительство, ни власти Турции не хотят запускать этих людей в свою страну... Турция не принимает изгнанных от нас людей. У обеих стран есть свои политические соображения, по которым эти люди не должны иметь место на территории России и Турции... Неужели так велика их вина, что мы человеколюбие подчиняем каким-то политическим соображениям и просвещенная власть доведет дело до того, что эти люди или утонут в море, или же съедят друг друга в каюте. Мы помним, несколько лет тому назад, какой шум подняли журналы и газеты по поводу того, что директор Московского зоологического сада плохо кормит животных сада. “Какой же он варвар, что так мучает животных”, — писали эти журналы и газеты. Насколько более потрясающим является участь тех малолетних детей и их матерей, которые от голода погибают между небом и водой... Абхазов кидают, как мяч, от нашего порта до порта Турции, откуда их выстрелами возвращают обратно, и стоят они, эти несчастные, потерявшие надежду и отчаявшиеся люди меж двух земель» [См. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 45–46].
Другая корреспонденция («Из Поти 28 сентября пишут») на страницах «Дроэба» утверждала мысль о том, что никакого добровольного переселения абхазов в Турцию не было: «Удивляюсь крепости и силе этого народа — после таких бед и мытарств у них каждый пятый еще жив. Этот человек, которого насильно угнали в Турцию, там потерял самое дорогое — жену и детей; но он все равно стремится на родину,
169
говорит, что вся семья с собой унесла в могилу тоску о родине. И хотя бы он должен увидеть их опустевший двор, чтобы на том свете обрадовать их рассказом о нем» [См. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 47]. В своей статье «Абхазы и Абхазия» публицист С. Месхи подчеркивал, что берег Черного моря Кавказа с древнейших времен населяли черкесы и абхазы; при богатейшей природе края жители жили бедно. По его мнению, выселение большого количества горцев произошло насильственно: «Большая часть абхазов, которых посадили на корабль для выселения в Турцию, плакала, рыдала, простирала руки к родной стране... Коль это так, то мы должны надеяться на то, что всем желающим абхазам наше правительство предоставит право вновь вернуться и поселиться в своей стране. Помимо человеколюбия, этого требует справедливость и даже польза, потому что несомненно, что такие народы, как черкесы, абхазы, лучше иметь в качестве друзей, чем врагов» [Дроэба 1878, № 158; см. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 38–39].
Но, к сожалению, в последующие десятилетия в среде грузинской элиты начали преобладать другие взгляды, которые, например, в 1870-х гг. выразили педагог и общественный деятель Я.С. Гогебашвили (1840–1912), писатель и публицист Г. Церетели (1842–1900) и др.
Я.С. Гогебашвили в статье «Кем заселить Абхазию» утверждал, что только грузино-мегрелы на правах соседнего народа имеют преимущество на колонизацию территории Абхазии [Тифлисский вестник 1877, № 209, 210, 243–245, 248; см. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 16]. А Г. Церетели в статье «Курьер» писал: «Как прекрасно побережье Черного моря, начиная от Поти и до Крыма. Теплый климат и море объединили на этих берегах Европу и Россию с прекрасной землей Западного Кавказа... Прежнего населения — черкесов и абхазов — уже нет. Обстоятельства вынудили их покинуть свою страну.
Земли очень много... так о чем же думает наш народ, почему до сих пор не решается переселиться в эту страну? Говорят, не могу бросить свою родину, свой уголок; но не могут же люди все время кучиться, словно мухи, в одном уголке, где нельзя ступить ногой, ведь все равно, рано или поздно, некоторым нашим людям придется покинуть свои села из-за нехватки земли. Так не лучше ли сейчас же подготовиться, пока прибрежные страны не заняты другими и пока еще есть много мест.
Если кто-то скажет, что ему трудно бросить свой край, то где бы он ни находился, разве Кавказ не наш край? Весь Кавказ является нашей землей, нашей страной... Поселимся ли в стране черкесов или в Дагестане, везде наша родина...» [Церетели 1873; см. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 27–28). Г. Церетели предлагал создать специальное общество, которое способствовало бы переселению грузинских крестьян в Абхазию и Западный Кавказ (бывшую Черкесию). Эти мысли Г. Церетели повторяются и в других его публикациях — «Переселение» [Дроэба 1879, № 27; см. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 39–40], «Мнение господина Верещагина о заселении Джигетии и Абхазии» [Дроэба 1879, № 36; см. также: Этни-
170
ческая «революция» в Абхазии... 1995, с. 40–41], «Заселение Джигетии и Абхазии» [Дроэба 1879, № 36; см. также: Этническая «революция» в Абхазии... 1995, с. 41–42].
А уже в новейшее время писатель, общественный и политический деятель Грузии И. Гомартели (1875–1938) в частности писал: «Абхазцы не занимаются ни хозяйством, ни хлебопашеством, ни торговлей, ни промыслом... Абхазец — изящный, стройный, красивый. Он любит коня, кутеж, природу, а труд, работу — нет... Абхаз не смог создать культуру, не создал письменность, и сегодня он пытается создать письменность изуродованной русской азбукой. Абхазы сегодня не смогут создать собственную азбуку. У них нет культурной силы для этого...
Если руководствоваться судьбой самих абхазцев, разве не все равно, кто их проглотит, если это поглощение обязательно?» [Алиони. 1917, 16–23 ноября; см. также: Грузино-абхазский конфликт... 2007, с. 9].
Комментировать эти слова бесполезно, они сами за себя говорят. Справедливости ради скажем, что такие настроения, хотя в незначительной степени, присутствовали и в абхазском обществе в начале XX в. Об этом свидетельствуют многие публикации в «Апсны» и история самой газеты. Некоторые представители абхазского народа не понимали значения письменности и литературы на родном языке и образования (об этом еще скажем ниже).
После двух революций 1917 г. у абхазов появились некоторые надежды на возвращение своих соотечественников. В упомянутой статье «Сухум, 28 августа» отмечалось: было очень важно, что «у всех появилась возможность говорить о волнующих их вопросах, и мы начали говорить о своей боли. По этому вопросу мы начали проводить собрания, обсуждения. И в этих собраниях не только абхазы, но и представители других национальностей неоднократно принимали решение о возвращении абхазов-махаджиров на родину, а также о сохранении ныне пустующих в Абхазии земель для возвращающихся махаджиров. Абхазы никогда не забывали об этой проблеме, но сейчас усиленно занялись ею. Однако ходят разговоры, что какие-то люди, прибывшие извне, не поставив в известность ни Народный Совет Абхазии, ни Комиссариат, ни коренное население — абхазов, начали заселять все незанятые земли. Если это правда, то наши абхазские депутаты Совета должны были поднять этот вопрос, но пока они этого не сделали... Все, кто занимается возвращением абхазских махаджиров, должны понять, что земельный вопрос так же чрезвычайно важен, как и само возвращение. Если не будет земли для махаджиров, зачем тогда их мучить очередным тягостным переселением! Вначале надо решить земельный вопрос, а потом начать процесс возвращения».
Похожие мысли высказал Д.И. Аланиа в статье «Два слова о проблеме махаджиров» [Апсны 1920, № 10 (48)]. Он отмечал, что «у каждого абхаза, оставшегося на родине, есть родственники среди махаджиров, но общаться они не могли; не было никаких надежд, что они увидятся, ибо время было такое. В России произошла большая революция. Произошли невероятные изменения. Абхазы начали думать о возможно-
171
сти возвращения в Абхазию своих братьев-махаджиров. Этот вопрос начали поднимать на общих собраниях народа. Все партии поддержали эту идею, но проблема так и осталась нерешенной. Сегодня нам необходимо срочно заняться этим вопросом, если сегодня не решим его, то завтра будет поздно». Далее он сообщал, что полномочные представители махаджиров обратились с письмом в грузинское правительство с просьбой разрешить им вернуться на родину. Для решения проблемы возвращения соотечественников Д.И. Аланиа предлагал выполнить следующие задачи: «1) в каждом уезде провести общее собрание абхазов и принять решение, отражающее наше желание возвратить махаджиров; 2) поставить вопрос возвращения махаджиров на Народном Совете Абхазии; 3) определить земельный фонд для махаджиров; 4) выкупить за казенный счет дома греков и армян, покидающих Абхазию; 5) послать абхазскую делегацию в Турцию для проведения переговоров с махаджирами». Но почему в те годы некоторая часть греков и армян покидала Абхазию? Ответ очевиден: это результат националистической политики тогдашнего правительства Грузии в Абхазии. И в конце, обращаясь к абхазской интеллигенции, он писал: «Вы должны понять: чем меньше численность нашего народа, тем труднее решить наши проблемы. Наши махаджиры должны вернуться к нам!!! Могилы их предков взывают к ним, их дети должны расти и воспитываться на родине».
В небольшой статье «Комитет по делам махаджиров» [Апсны 1920, № 8 (46)], опубликованной под псевдонимом «Деге», Д.И. Гулиа предлагал создать «Эмиграционный комитет», который смог бы эффективнее способствовать возвращению абхазских махаджиров из Турции.
По мнению писателя, необходимо держать земли для махаджиров, выбрать людей, которые собирали бы необходимые деньги, а возвращать махаджиров надо поэтапно, по 10–20 семей. Такие мысли Д.И. Гулиа высказал и в другой маленькой статье — «Еще раз о проблеме махаджиров» [Апсны. 1920. № 9 (47)]. Вместе с тем он отметил, что надо послать людей в Турцию и поговорить с самими махаджирами, и почемуто выразил уверенность в том, что Тбилиси поможет в решении этого вопроса. Однако грузинские власти, господствовавшие в Абхазии в течение трех лет (1918–1921), никаких шагов не предприняли для возвращения абхазов из Турции; время показало, что они преследовали совершенно другие цели — максимальное заселение Абхазии грузинами из разных регионов Грузии.
В другой своей статье — «Пребывание Мыстафы Бутба23 [в Абхазии]» [Апсны 1920, № 31 (59) (№ 31 /69/)] Д.И. Гулиа приводит рассказ Мустафы Бутба о жизни абхазских махаджиров в Турции. М. Бутба утверждал, что абхазы в Турции сохранили язык, они в основном мусульмане, многие на военной службе.
В корреспонденции «Еще раз о проблеме махаджиров» [Апсны 1920, № 22 (50) (№ 22 /60/)] сообщалось о том, что недавно в Сухуме на собрании абхазской интеллигенции рассмотрели проблему возвращения махаджиров, которые «насильственно были выселены в Турцию
172
благодаря русским чиновникам и турецким агентам». Было решено послать человека в Турцию, чтобы выяснить настроения махаджиров; создан комитет по оказанию помощи махаджирам (председатель комитета Г. Зухба, секретарь М. Тарнава24, члены: В. Ачба, А. Чочуа, Д. Гулиа, Д. Аланиа). Комитет должен был организовать сбор средств для махаджиров, которые захотят возвратиться на родину. Однако, несмотря на все старания представителей абхазской интеллигенции, в той политической ситуации проблему возвращения абхазских махаджиров на родину так и не удалось решить. Этот вопрос был поставлен и в первые годы Советской власти в Абхазии, но в условиях СССР еще труднее оказалось выполнить желание народа. Возвратились к этой проблеме лишь в конце 1980-х гг. Времени прошло много, но вопрос продолжает волновать абхазское общество. Ныне сделано очень мало; из сотен тысяч махаджиров возвратилась на родину лишь небольшая часть.
* * *
Значительное место в публицистике занимают темы образования, просвещения народа, развития национальной школы, сохранения и функционирования родного языка. Многие абхазы не придавали особого значения этим проблемам. И неудивительно, что в статьях звучит беспощадная самокритика. К вопросам образования и родного языка часто обращался Д.И. Гулиа (более чем в пятнадцати статьях); да и основанная им газета «Апсны» была нацелена на решение просветительских задач. Во главу угла образования Д.И. Гулиа ставил родной язык. В статье «Наше время...» [Апсны 1919, № 33, 34] он указывал на необходимость развития абхазского языка по причине трудности его освоения. По его мнению, «абхазы в древности были многочисленным народом, имели своих царей, однако из-за того, что они не создали письменность на родном языке, сам язык отстал в своем развитии; они освоили другие языки и растворились среди чужих народов, забыв свой абхазский язык. Вместе с тем никто из представителей других национальностей не освоил абхазского языка; таким образом, численность абхазов уменьшалась и достигла нынешнего уровня». Но вряд ли язык был виновен в уменьшении численности народа; вспомним хотя бы XIX век, Кавказскую войну, опустошившую страну. С моей точки зрения, Д.И. Гулиа специально обострял проблему, чтобы привлечь внимание народа к образованию на родном языке, искоренить в сознании многих абхазов пренебрежительное отношение к своему языку. Просветитель писал: «Мы, абхазы, пренебрежительно относимся к своему языку, не хотим его развивать. Многие, вместо сохранения и развития родного языка, говорят: зачем он нам нужен, какая польза от него... И в этих условиях может ли развиваться наш язык? Может же исчезнуть язык?.. Конечно же, исчезнет. Но если этот язык исчезнет, то исчезнет и народ — носитель этого языка... Однако, сколько ни объясняй, некоторые не верят в эту печальную перспективу; они отвечают: Абхазия давно существует, и за это время она не исчезла, а что такое
173
сейчас произошло? Знайте, вы, кто так говорит, что и в ваше время Абхазия потеряла значительную часть коренного населения, но сейчас, по сравнению с прошлым, Абхазия переживает большой наплыв иностранных граждан, никогда не было такого многообразия языков на ее территории. И в этих условиях, если мы двумя руками не возьмемся за родной язык, не будем развивать письменность, образование на абхазском языке, то мы его потеряем. Потеряем язык — исчезнем мы, сами абхазы».
Подобные взгляды Д.И. Гулиа выразил и в статье «Главная сила — единение...» (опубликована под псевдонимом «Донган») [Апсны 1919, № 12]; он отмечал, что в древности Абхазское царство охватывало большую территорию — от Лихского (Сурамского) перевала до Азовского моря, от р. Кубани до Черного моря; и Карталиния зависела от Абхазии. «Где сейчас та большая Абхазия? — писал Гулиа. — Абхазы пренебрегали образованием, своим родным языком, не создали письменность на родном языке; пользовались чужой письменностью... Словом, мы растворились среди образованных и более сильных народов.
Все видите, сколько нас осталось сегодня. И те, кто сегодня еще остался, неуважительно относятся к родному языку... не проявляют рвения к образованию... не могут объединиться... Если мы не проснемся, как другие народы, не проявим усердие к образованию, не будем учиться на родном языке, то у нас нет будущего, мы растворимся среди других народов, исчезнем...». Эти мысли Д.И. Гулиа почти повторяет и в статье «Слово об абхазах» (тоже опубликована под псевдонимом «Донган») [Апсны 1920, № 7 (45)]. Автор писал: «Человек или целый народ могут исчезнуть навсегда, если даже физически сохранятся. Это ужасная смерть... Если забываешь свой язык, свои традиции, ведешь себя как чужестранец, то ты навсегда умер для народа...».
Проблемам образования посвящена и статья Д.И. Гулиа «Абхазские школы» [Апсны 1919, № 2]. В ней он осуждал пассивность населения в этой сфере; утверждал, что «ни один народ, не имеющий образования, не может быть свободным...». Особое внимание Гулиа обращал на развитие школьного образования, положение учителей, которым необходимо было оказывать материальную поддержку. Он возлагал надежды на будущий Абхазский Народный Совет, который мог решить три важные задачи: первое — поддержка школьного образования, второе — подготовка кадров врачей для сельских местностей, третье — ремонт дорог. Впоследствии его надежды рухнули, ибо Народный Совет и не собирался заниматься этими вопросами, противоречащими ассимиляторской политике меньшевиков. Примечательна судьба Горской школы, о которой Д.И. Гулиа написал большую статью «История первой в Абхазии школы — “Горской школы”», опубликованную под псевдонимом «Деге» в восьми номерах газеты «Апсны» [1920. № 12 (50)–19 (57)]; она написана на стыке трех жанров — публицистической статьи, научной статьи и очерка. В статье показана история Горской школы от ее создания 14 апреля 1863 г. до июня 1920 г. Печально то, что Д.И. Гулиа во многих случаях опирался на архив школы,
174
часть которого впоследствии хранилась в Абхазском государственном архиве, уничтоженном 22 октября 1992 г. С момента своего открытия школа была под особым присмотром наместника Кавказа и военного командования царских войск, ибо в регионе она была единственной.
Школу неоднократно посещали главные инспекторы (начальники) кавказских школ Неверов и К.П. Яновский, генерал-губернатор Кутаисской губернии Д.И. Святополк-Мирский, начальник Горского управления генерал Старосельский, принц П.Г. Ольденбургский и др. Вначале количество учащихся составляло 20 мальчиков (из них 15 — абхазы, 5 — сыновья русских чиновников); в 1872 г. оно было доведено до 40 человек, а в 1874 г. — до 81 человека (из них 40 — за казенный счет, 41 — за оплату). Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. школа была закрыта, а архив был отправлен в Кутаис, другие документы и материалы — в Цабал (Цебельду). Школа вновь была открыта 7 февраля 1879 г., а занятия начались лишь 22 сентября 1880 г. (количество учащихся — 72). В последующие годы появились новые постройки и в 1895 г. количество учащихся достигло 196 человек. В начале XX в. в Сухуме было открыто Городское училище, и где-то с 1910 г. Горская школа постепенно начала приходить в упадок; уменьшалось число учащихся, ибо некоторые пошли в Реальное и Городское училища. Но Горская школа все же функционировала до революции 1917 г. После революции материальное положение школы ослабло. Кроме того, как отмечал Д.И. Гулиа, с июня 1918 г. школьные здания были превращены грузинскими войсками в армейскую казарму и конюшню.
О значении образования неоднократно писали другие писатели и публицисты — М.А. Лакрба, Дз. Х. Дарсалиа25, Д.Т. Маан, Д.И. Аланиа, И.А. Аджинджал26 и др.
В статье «Учение — свет...» [Апсны 1919, № 20] М.А. Лакрба, как и Д.И. Гулиа, отмечал, что сила народа — в его образованности; подвергал критике интеллигенцию за пассивность и бездействие. Он писал: «Тот народ, который не самосовершенствуется, не может защитить себя, объединиться, не имеет перспективы, исчезнет. Победивший народ не щадит побежденного. И побеждает он не силой оружия, не численностью, а образованием, знанием... культурой, сила воздействия которых безгранична. Народы, государства, какими бы они ни были большими, могут деградировать и исчезнуть, как капля в море, если будут пренебрегать образованием, мудростью. И в условиях, когда исчезают недостаточно культурно развитые, непросвещенные большие государства, на что мы, абхазы, должны надеяться? Чем мы лучше ушедших в небытие народов? Мы сегодня находимся на грани исчезновения, деградации. И в этой ситуации мы попусту тратим время, некоторые представители нашей интеллигенции спят, как будто умерли год тому назад, хотя Абхазия надеется на них... Не проснулись они еще... У нас нет высокообразованных людей. Правда, немало тех, кто владеет грамотой... Чем же занимается наша интеллигенция? Чем они помогают Абхазии?.. Если хочешь узнать, чем занимаются многие представители интеллигенции, можно выйти на Сухумский бульвар, и
175
ты их там увидишь. Когда другие народы заняты каким-то делом, они, и утром, и днем, и вечером, расчесанные, одетые в черкеску с кинжалом на поясе, красуясь и смеясь, без конца гуляют, посещая одну кофейню за другой... Просто духом падаешь, смотря на нашу абхазскую интеллигенцию; это они будут ковать свободу Абхазии?..». И в статье «Несколько слов о статье Б. Чолокуа27 “Время и мы, абхазы”» [Апсны 1919, № 10] Лакрба отмечал важность единства народа, особенно единства тех, которые стремятся вывести народ на правильный и спасительный путь, указывал на большую роль образованной интеллигенции в этом процессе и призывал поддерживать их и сплотиться вокруг них. Беды народа он связывал с нехваткой образования, с некоторыми традициями, которые наносят ущерб народу. «Мы все должны стремиться получить образование, именно оно восславит нас, направит по праведному пути», — писал писатель. В других публикациях — «Письмо в редакцию» [Апсны 1919, № 21], «Сельские школы» [Апсны 1919, № 24] — М.А. Лакрба выражал свое беспокойство по поводу отсутствия абхазских учащихся в Сухумском реальном училище, Сухумской женской гимназии и т.д.; указывал на отсутствие нормальных условий для получения школьного образования в селах Абхазии; отмечал, что сельские школы не получают никакой помощи, а основная масса абхазов живет в сельской местности.
В статье «Кто имеет образование — будет всегда впереди, а кто не имеет — отставать» [Апсны 1920, № 20 (58)] Д.И. Аланиа подчеркивал: «Сегодня главной силой являются ум и знание. Народы (включая и малочисленные), имевшие образование, выдвинулись вперед, получили свободу, а малообразованные народы (абхазы и другие) остались позади. Если мы не хотим бесславно исчезнуть, мы, абхазы, должны взяться за образование... Именно образование спасет наш малочисленный народ».
Статья протоиерея Д.Т. Маана «Удачи вам, кто от чистого сердца работает во благо абхазского народа» [Апсны 1919, № 3] наполнена патриотическим пафосом; автор, горячо любящий свой народ, его культуру и родной язык, приветствовал выход газеты на абхазском языке; он выражал надежду, что с помощью газеты судьба абхазского языка изменится к лучшему. Вместе с тем он писал: «На страницах газеты вы пишете, что великая революция в России дала свободу всем народам, право решать свою судьбу самим. Однако этой свободы, о которой вы говорите, у Абхазии еще нет, и думаю, что в ближайшее время ее не будет, ибо народ получит свободу благодаря лишь образованию и силе (мощи); но, к несчастью, и того, и другого у нас нет. Если даже получим свободу, мы сами не сможем решить свои проблемы, у нас нет возможностей... Куда бы мы ни входили, если абхазский язык, определяющий лицо народа, хорошие национальные традиции сохранятся и абхазы у себя на родине будут чувствовать себя хозяевами, а не гостями... — вот что нам нужно...». Автор также отмечал, что абхазы с грузинами, «в руках которых ныне находимся», жили вместе, по соседству, но тогда «они не мешали функционированию нашего языка, не иска-
176
жали наши прекрасные традиции, не претендовали на нашу родину, думаем, что и сегодня они не нанесут нам вред. Мы пока отстаем... если они помогут нам оправиться, сохраниться как народ, это принесет и им славу, а в противном случае что мы можем сделать, какие у нас возможности...». Д. Маан призывал бережно относиться к родному языку, находить пути его сохранения, укрепить его права: «Если мы являемся самостоятельным народом со своим языком, то в наших школах, ритуальных молениях, учреждениях наш язык абхазский должен стоять на первом месте. На нашей родине Абхазии в школах не должно быть так, что чужой язык стоит на первом месте, а наш родной — на втором (в качестве гостя)».
Пафос статьи Д.Т. Маана сохранен в статье И.А. Аджинджала «Образование — лекарство для Абхазии» (опубликована под именем Джынджал Герасма) [Апсны 1919, № 5]. В ней автор призывал сохранить родной язык и делать все, чтобы он не исчез; считал, что абхазский язык в школах должен стоять на первом месте, учителей надо поддерживать, вовремя платить им зарплату; подчеркивал огромное значение образования, школы для будущей судьбы, развития народа, для приобретения реальной свободы.
Интересен стиль небольшой статьи И.А. Аджинджала «Несколько слов о тех, кто болеет за Абхазию» (опубликована под именем Герасма Джынджал); автор, словно оратор, подбирает нужные, емкие слова, пословицы и поговорки. В статье он пишет: «Каждый должен болеть за свою родину и народ. Это прежде всего касается образованных людей... Кто помогает родному народу, тот помогает себе. Кто помогает себе, тому и бог помогает. Мы, абхазы, имеющие образование, этого не делаем. Если где-то выгоду увидим, то начинаем думать только о себе».
Немалый интерес представляет, например, статья Б. Чолокуа «Время и мы, абхазы» [Апсны 1919, № 7], в которой одновременно рассматривалось несколько проблем. В статье автор размышляет о философии истории, жизни, о состоянии народа, своем отношении к родине.
При этом он лаконичен. Статья начинается словами, определяющими отношение автора к родине, которую он искренне любит: «Я абхаз, родился и воспитывался в Абхазии, здесь же я умру...». После такого вступления писатель выразил желание открыто сказать несколько слов об абхазах. Речь автора образна, местами метафорична. Основную часть статьи он начинает философскими обобщениями: «Время похоже на колесо, оно бесконечно вращается, хотя мы этого не видим; однако, если глубоко подумать, то можно понять эту истину. И человечество должно вращаться вместе с колесом времени; и насколько оно вращается в лад с этим колесом, настолько оно облегчает свою жизнь... С моей точки зрения, все народы, кроме нас, абхазов, стремятся соответствовать колесу времени! Мы же оказались в зубцах этого колеса (под этим колесом); если мы не одумаемся, не будем расторопными, оно (колесо) нас раздавит, разрубит на мелкие кусочки, и мы исчезнем без следа...».
Б. Чолокуа хотел сказать, что абхазский народ, оказавшись после бурных событий 1917 г. в сложнейшей ситуации, может исчезнуть, если не
177
принять срочные меры и не идти в ногу со временем. По его словам, некоторые делают вид, что действуют в духе времени, но это самообман.
Свои пессимистические взгляды он подтверждал фактами из жизни, которая была полна негативными явлениями. Он жестко осуждал воровство и грабежи, которые приобрели в то время опасные масштабы; не скрывая, говорил о разорительных для народа традициях (проведение многолюдных и пышных поминок); отмечал, что люди готовы тратить большие средства на поминки, а на учебу ребенка у них денег не хватает. Чолокуа, как и все авторы первой абхазской газеты, переживал за деградирующие народ негативные явления, которые обострились в ту переломную историческую эпоху. Очевидно, что такая ситуация типична для всех переходных периодов, возникавших в истории многих народов после революций, переворотов и т.д. Яркий пример — современная Российская Федерация, в которой, начиная со времен правления Б.Н. Ельцина, воровство, мошенничество, коррупция, заказные убийства и т.д. захлестнули всю страну, стали «нормой жизни»; и конца этого беспредела не видно. Пропаганда культа денег, отказ от духовно-культурных традиций, искусственное внедрение в общество чуждых народу «иностранных» правил жизни, импортирование в страну заграничных стандартов образования, «эффективно» способствующих понижению школьного и вузовского образования, массовое засорение через СМИ и низкопробную «литературу», без особой необходимости, родного языка иностранными словами-паразитами и т.д.
и т.п. формируют космополитичное общество потребителей, убивают в человеке патриотические чувства, формируют пренебрежительное отношение к родному языку. И в итоге весь смысл жизни человека сводится к поклонению культу денег; все можно купить (и даже совесть, личную жизнь, родину и т.д.) и продать. Именно этого и добиваются мировые финансовые воротилы, входящие в определенные организации «избранных господ»; им чужды национальное самосознание, национальная культура, традиции, ибо они мешают им управлять миром.
Кстати, некоторые публикации С.Я. Чанба и анонимных авторов в газете «Апсны» (Сухум, 10 сентября // Апсны. 1920. № 33 /71/; Сухум, 12 ноября // Апсны. 1920. № 39 /77/; С.Я. Чанба. Наше время // Апсны.
1919. № 20; он же. «Не хотим большевиков!» // Апсны. 1919. № 26, 27), посвященные политическим событиям в мире 1910-х гг., борьбе Запада против большевистской России, схватке двух миров — капиталистического и антикапиталистического, прямо или косвенно наталкивают на подобные мысли.
Авторы «Апсны» прекрасно понимали, что человеческие пороки легко могут деградировать и уничтожить небольшой малообразованный народ, пока еще сохранявший родной язык, часть этических традиций и др. И всему негативному и разрушительному они стремились противопоставить образование на родном языке, в том числе и духовное.
178
Примечания
1 Гулиа Дмитрий Иосифович (1874–1960) — патриарх абхазской литературы, просветитель, поэт, прозаик, историк, этнограф, фольклорист, лингвист.
2 Чанба Самсон Яковлевич (1886–1937) — абхазский просветитель, прозаик, драматург, поэт, публицист, государственный и общественный деятель, основоположник абхазской драматургии.
3 Аланиа Дмитрий Иванович (1893–1938) — государственный и общественный деятель Абхазии, просветитель, публицист.
4 Лакрба (Лакербай) Михаил Александрович (1901–1965) — абхазский писатель, поэт, драматург, сценарист, театровед.
5 Эшба Ефрем Алексеевич (1893–1939) — абхазский революционер, государственный и политический деятель Абхазии, Кавказа, России и СССР.
6 Лакоба Нестор Аполлонович (1893–1936) — государственный и политический деятель Абхазии и Кавказа. С февраля 1922 г. — председатель СНК ССР Абхазии, в 1930–1936 гг. — председатель ЦИК ССР Абхазии.
7 Население северо-западной Абхазии от Сухума до р. Мзымта, ныне до р. Псоу.
8 Население между Сухумом и Самурзаканью — нынешним Гальским районом Абхазии.
9 Гумистинский уезд, или участок — название центральной части Абхазии по административно-территориальному делению Российской империи в конце XIX в. — 1917 г. (ориентировочно соврем. Сухумский и Гулрыпшский районы, включая г. Сухум).
10 Самурзакан (Самырзакан) — историческое название современного Гальского района Абхазии; занимал территорию между реками Аалдзга (Галидзга) и Ингур.
11 Чхенкели Акакий Иванович (1874–1959) — грузинский политически й деятель, меньшевик. С мая 1918 г. — министр иностранных дел Грузии. В 1921 эмигрировал за границу.
12 Шерипов Асланбек Джемалдинович (1897–1919) — чеченский политический и государственный деятель, революционер, публицист.
13 Чалмаз Миха (Михаил) Исламович (1902–1937) — государственный и политический деятель Абхазии, писатель, публицист.
14 Маан (Марганиа) Дмитрий Тлапсович (1866–1946) — абхазский просветитель, религиозный деятель, этнограф, публицист.
15 Патейпа (Патей-ипа) Николай Соломонович (псевдонимы абх.: Н. П-ипа, Тхасоу; русск.: С.Л. И-ипа, N) (1877–1941) — абхазский просветитель, этнограф, краевед, детский писатель, публицист, общественный и религиозный деятель.
16 Речь идет об абхазских традиционных святилищах в селах Елыра, Лыхны и Лдзаа, на месте которых в средние века впоследствии появились храмы.
17 Дальцы (Дал) — абхазское вольное общество в районе исторического селения Дал в Кодорском ущелье. Полностью выселены в Турцию в 1877–1878 гг.
18 Цабальцы (Цабал) — абхазское вольное общество в Цебельде (Цабал).
Полностью выселены в Турцию в 1877–1878 гг.
179
19 Ахчипсувцы — абхазское общество, проживавшее в верховьях рек Хоста и Мзымта. Полностью выселены в Турцию в 1860-х гг.
20 Псхувцы (Псху) — абхазское вольное общество в с. Псху в верховьях р. Бзыбь. Полностью выселены в Турцию в 1877–1878 гг.
21 Аибговцы — абхазское общество в верховьях реки Псоу. Полностью выселены в Турцию в 1860-х гг.
22 Чачаа Омар Хасанович (1898–1943) — абхазский публицист.
23 Бутба (Бутбай) Мустафа Шаабанович (ок. 1860–1946) — представитель абхазской диаспоры в Турции, просветитель, ученый. В совершенстве владел абхазским, турецким, французским и немецким языками.
24 Тарнава Михаил Иванович (1895–1941) — абхазский просветитель, историк, общественный деятель, публицист.
25 Дарсалиа Дзадз Харитонович (1898–1977) — абхазский писатель, прозаик, драматург, публицист, общественный деятель.
26 Аджинджал Иван Андреевич (1886–1963) — абхазский историк, этнограф, общественный деятель, журналист, публицист.
27 Чолокуа Баджга (? — ок. 1937) — абхазский литератор, публицист, государственный и общественный деятель Абхазии.
Литература
Алиони. Тифлис, 1917, 16–23 ноября.
Газета «Апсны» (1919–1921 гг.) / Составитель В.Ш. Авидзба. Сухум, 2006 (на абх. яз.).
Грузино-абхазский конфликт: 1917–1992 / Сост. К.И. Казенин; послесловие О.Р. Айрапетова. М., 2007.
Дроэба. 1879. № 27.
Дроэба. 1879. № 36.
Дроэба. 1878. № 158.
Тифлисский вестник. 1877. № 209, 210, 243–245, 248.
Церетели Г. Курьер // Дроэба. 1873. № 399.
Этническая «революция» в Абхазии (по следам грузинской периодики XIX в.) / Сост., перев. с грузинского, автор предпосылочных статей, ответ. ред. Т.А. Ачугба. Сухум, 1995.
(Источник: Кавказские научные записки – 2011. – № 3(8). – с. 156-179)
(Материал взят с сайта: http://kavkazoved.info/.)
