Мира Хотелашвили-Инал-ипа
Статьи:
АБХАЗСКИЕ ТАМГИ
По материалам книги проф.
Ш. Д. Инал-Ипа "Антропонимия абхазов".
- ГУРИПП "Адыгея" Майкоп, 2002 -384 с.
У многих обществ древнейшего мира в определенный период их истории появлялась потребность изображения простейших графических начертаний, положивших начало "знаковому творчеству" человечества еще в мустьерскую эпоху. Эти ранние начертания не несли еще никакой религиозной нагрузки и представляли собой группы штрихов или сочетания простых линий.
Творчество в изображении знаков продолжалось очень длительное время, но по крайней мере в энеолите многие из них несли уже религиозно-магическое смысловое содержание, и зачастую, вероятно, были элементами ритуальных действ, связанных с земледельческими, охотничьими и скотоводческими культами, призванными обеспечить удачу на охоте, приплод скота или обильный урожай. Это знаки-символы лука и стрел, волнистых линий воды, штрихов дождя, зигзагов молний и змей, а также солярные и астральные знаки - круг, крест, крест в круге, свастика, вихревая свастика, розетки, полумесяц, звезда и т.п. А еще позже формируются как графические, так и вещественные фетишистские символы почитания божеств.
Многочисленные и разнообразные знаки (знаки-рисунки, знаки-символы известные еще с верхнего палеолита и т.д.) положили начало, рождению востребованным в достаточно развитых в социально-экономическом отношении обществах знаковым системам, важнейшей из которых был феномен письма (одним из самых ранних было пиктографическое, т.е. рисуночное письмо).
Знаковой системой, правда, с натяжкой, можно назвать и сложившуюся в древнем обществе загадочную систему родовых знаков, получивших в позднейший период название тамга. О древности ее зарождения никто не спорит. Еще П.С. Ефименко в XIX в. доказывал древнее их происхождение. В этом вопросе, как кажется, составляет исключение Азаматова М.К., относившая зарождение института тамг к раннему средневековью.
Л. И. Лавров же и многие другие ученые, согласные с его мнением, считают появление на Кавказе тамг, только как знаков собственности, связанным с распространением табунного коневодства, но не ранее конца II тыс. до н. э., "когда родовое хозяйство, судя по всему, уже распалось" и появилась потребность "отличать табуны лошадей, принадлежавших разным хозяевам". Таким образом, пишет Л.И. Лавров "мало оснований для предположения о появлении тамг в эпоху господства родового строя", о чем он сам писал ранее, считая тамги не частными, а родовыми знаками собственности.
Но ряд исследователей придерживался и придерживается мнения, что некоторые тамги из слоя древнейших знаков восходят к тотемным изображениям еще родового строя, подвергшихся со временем стилизации и превратившихся в графический символ рода. Так,
И. И. Мещанинов считал кавказские тамги и сарматские знаки начала н. э. из Северного Причерноморья знаками древней "графики тотемических ячеек".
Несколько позднее и П.С. Пожидаев высказался в пользу происхождения кавказских тамг из тотемных изображений. Мнение о том, что в некоторых тамгах иногда можно видеть знаки, восходящие к стилизованным тотемным изображением, высказал и Ш. Д. Инал-ипа.
Этого взгляда придерживаются В.С. Драчук, Ш.Ш. Хуранов и некоторые другие исследователи. Так, Ц.Н. Бжания разделил абхазо-абазинские тамги по рисунку на три группы, и тамги второй группы счел происшедшими от тотемных изображений.
Л.И. Лавров, правда с оговоркой, писал, что форма одних тамг восходит или к специально изобретенным орнаментальным фигурам, не имевшим смыслового значения, или к заимствованным рисункам разного назначения, также не содержащим определенного смысла, или к магическим знакам-оберегам. К таким знакам, вероятно, можно отнести вышитую большую шашку на кумачовом полотнище, так называемого, "народного знамени", восставших в 1866 г. абхазских крестьян.
Как кажется, к перечню Л. И. Лаврова следует добавить астральные и солярные знаки глубокой древности, несшие в свое время магическо-религиозный смысл, а также дошедшие до нас, но трудноопознаваемые теперь в тамгах стилизованные фигуры тотемов древних родов. Здесь небезынтересно отметить и абхазское знамя с изображением длинобородого козла с тремя полумесяцами над ним, зарисованное или скорее срисованное в XVIII в. царевичем Вахушти с какого-то более древнего документа.
Одними из древнейших абхазских знаков-тамг, по мнению Ш.Д. Инал-ипа, являются фигуры простого круга и русской буквы "П", поверх которой помещен знак типа русской же буквы "Т" в самых различных вариациях. В последнем знаке он видел "стилизованное изображение барана",2 хотя некоторые варианты из них можно считать и стилизованной головой быка. Исходными фигурами вообще всех горских кавказских тамг, помимо них, Л. И. Лавров назвал в своей работе еще лиру, дугу и просто подобие буквы "П", а комплекс этих исходных фигур, образованных преимущественно плавно изгибающимися линиями и, гораздо реже, прямыми, и встречающихся почти в одинаковых пропорциях, он счел характерным для народов от Абхазии до Чечни.
По мере развития общества появлялись как новые знаки, так и все новые и новые вариации старых рисунков, заимствования как самих знаков у соседних народов, так и знаков письменностей и других знаковых систем, пополняя тем самым фонд этих интереснейших исторических памятников, ставших в классовом обществе средоточием чести рода.
Родовые знаки имели широкое распространение, были известны и почти всем народам Северного Кавказа, а в Закавказье у причерноморских адыгов, убыхов, мегрелов и некоторых других. Система тамговых знаков широко бытовала и в Абхазии, о чем говорят приводимые ниже и далеко неполные таблицы. Лишь некоторые из этих тамг производят впечатление упрощенных пиктограмм, а основной фонд представляет собой графические фигуры из четко и лаконично скомпонованных линий. Несомненно, каждый народ имел и свое исконное слово, обозначавшее родовой знак. После своих разысканий, исследователь абазинских тамг Ш.Ш. Хуранов пришел к заключению, что словом, обозначавшим у абазин родовой знак было, скорее всего, "дзарна", сохранившееся в некоторых выражениях абазин в смысле клейма. У абхазов тоже есть специальное слово для обозначения клейма - адырга. Абхазский же этнограф Ц.Н. Бжания считал однако, что исконным древним абхазским термином, обозначавшим мечение вообще всякого скота, было ахцара (ахцара), что в переводе означает "метка", "метить" сохранившееся только в отношении мечения мелкого рогатого скота.
После же монгольских завоеваний на родовые знаки распространяется старотюркское слово "тамга", означавшее "знак", "отпечаток". Оно вытеснило местные обозначения у многих народов Средней Азии, Кавказа, Ближнего и Среднего Востока и др. Словом тамга монголы называли особый знак - тавро, которым метили лошадей и скот (абх. "адамыга", абаз. "дамыгъа", кабард. "дамыгъэ", мегрел, "дагэа" и т.д.). Знак этот, изготовленный из железа, приваривался к длинному железному стержню с деревянным держаком. Как считают, впоследствии, монголы стали им метить деревья, ковры и другие предметы и объекты, обозначая тем самым их принадлежность. Абхазы метили таким образом лошадей, быков, буйволов, мулов и ослов, выжигая родовое тавро, в основном, на крупе в разных его местах, а иногда даже по свидетельству В. П. Пожидаева и на внутренней стороне ляжки.3 В редких случаях тавро ставилось и на щеках морды животного. А сам процесс мечения носил название "адамыгнцара", т.е. "наносить, накладывать тамгу".
Несомненно, что слово тамга должно было проникнуть с самим обычаем мечения лошадей и крупного рогатого скота путем выжигания на теле животного знака раскаленным трафаретом. С этого времени не только инструмент для проведения операции мечения, но и сам знак стал называться тамгой, став таким образом, не только графическим, но и овеществленным символом рода или фамилии. Этот факт говорит о том, что до монгольских вторжений обычая ставить тавро выжиганием знака у этих народов не существовало, иначе трудно объяснить два факта: во-первых, отсутствие железных трафаретов тамг в археологических материалах домонгольского времени, что является важным свидетельством довольно позднего их появления и, во-вторых, как могло слово тамга так распространиться среди многих народов, если этот обычай существовал у них ранее, а не был заимствован вместе с термином. Ведь не может быть, чтобы столько народов не имело в течение такого длительного времени своего исконного слова, обозначавшего родовой или фамильный знак. В таком случае надо признать, что при мечении лошадей, крупного рогатого скота и др. как собственности родовой знак не употреблялся до монгольских завоеваний.
Конечно же, не подлежит сомнению, что скот метили с очень давних времен. Как уже говорилось выше, Л. И. Лавров и другие исследователи считают, что тамга появилась как знак собственности у скотоводов, занимавшихся в основном табунным коневодством, в конце II тыс. до н.э. Но мечение лошадей и др. до появления железного штампа велось, видимо, теми же способами, какими метили мелкий рогатый скот, а в прошлом и коров до самого последнего времени. Это мечение у абхазов, как отмечено выше, носило название "ахцара" ("ахцэара").
Производилось оно разными видами, каждый из которых имел свое название и заключался в особых и самых разнообразных формах нарезов, надрезов, вырезов и сквозных прорезов ушных раковин скота и их сочетаний. (Основные из них: стрелка - ахумпал, ахэымпал, кружок - акылцара, акылцэара, нарез усеченной формы-ахсазац, ахьсазацэ).
Одновременно употреблялись, видимо, и другие виды мечения, например, сбривание шерсти на морде. Об этом говорит название тамги джгердинской общины под названием ачсара, аесара, которая выжигалась на морде животного. Дословно же слово состоит из двух частей - аеы - морда и асара -брить, сбривать.
Однако вышеизложенное не означает, что родовые знаки, несшие, вероятно, первоначально только магическую и отличительно-опознавательную функцию, в свою очередь, не использовались для обозначения принадлежности или собственности уже в древнейшее время, о чем говорят знаки на посуде, тарной керамике и других предметах археологии античного и средневекового времени, игравшие роль, можно думать, не только показателя собственности, но в некоторых случаях и клейма, даже в то далекое время. Родовой знак как знак собственности вырезался или выжигался на плодовых деревьях, на деревьях в дуплах которых гнездились дикие пчелы; у входа пещер и на скалах с теми же дикими пчелами; на камнях и скалах у водопоев и пастбищ; вырезался на оружии, музыкальных инструментах, подошвах стремян и т.д.; ткался узором на коврах; вышивался, выводился аппликацией или галунами на кисетах, покрывалах, кожаных подушках, знаменах (на них иногда рисовался и краской) и т.д.
Со временем тамги приобретали новые функции. Так, функцию подписи знак тамги нес если рисовался под документом, или если в знак благодарности за гостеприимство и угощение гость вырезал или выжигал свою тамгу на дверях, столбах домов, или, как у абхазов, на порогах дверей, и на деревянных с резными зооморфными ручками кружках ача (аеа), из которых ели кислое молоко (абх. "ахраеа").
В то же время выводили их и на другого вида кружках ача (абх. "ахмачыр"), из которых пили вино. Так, в знак преподнесения ценного подарка наносили тамгу на кружку, произнеся перед этим, древнее окаменелое выражение: "Уаеа иануп", т. е. "лежит, нанесен на твоей "аеа". Ту же фразу произносили и при одаривании невесты. А во время свадьбы или торжественного пира, преподносивший подарок, после произнесения тоста добавлял: "арахэтиаа уаеа иануп" - т.е. "на твоей "аеа" лежит подаренный скот".
Выпив вино, из специально поданной кружки, он ножичком вырезал на ней свой знак. Такие кружки "аеа", с нанесенными на них тамгами, считались почетными, хранились как реликвия, передавались по наследству и "подавались с вином исключительно дорогому и знатному гостю".
Когда же знаменосец военного отряда или ополчения поднимал в походе знамя с изображением тамги вождя, то в этом случае графический символ играл уже роль геральдического знака - герба. Роль герба и опознавательной надписи знак играл и в тех случаях, когда высекался на надмогильных памятниках и столбах4 (но, как правило, на могилах погибших воинов). А как пишет Ш.Д. Инал-Ипа "на основе показаний фольклора в прошлом и границы владений устанавливались по нарезам на деревьях", в которых можно угадывать тамги.
В связи с этим особое значение приобретает свидетельство О. Даппера, посетившего Абхазию в начале второй половины XVII в. (см. выше с. 175). Он обратил внимание на то, что у абхазов на одном из холмов территории объединенной группы хозяйств (15-20), окруженной частоколом и рвами "водружался опознавательный символ", который, несомненно, был или стягом со знаком рода в верху древка, или, что вернее, был знаменем с большой тамгой в центре полотнища, чтобы хорошо было видно издалека. Здесь он выступал, в первую очередь, как отличительный опознавательный символ.
В то же время, начиная с В.П. Пожидаева, заявившего о принадлежности тамг только привилегированным фамилиям, в основном почти все исследователи, включая Л.И.Лаврова, пишут об исключительно классовом характере этого института. Но, по-видимому, так было не всегда. Когда-то родовой знак был знаком всего коллектива, но с течением времени закреплялся за наиболее привилегированной семьей, присвоившей себе верховенство в роде и передавался уже по наследству только в ней, становясь, по словам X. Яхтанигова "классическим документом социального символизма". Такие знаки с принадлежностью мы знаем уже с довольно раннего времени. Так, известны знаки Аршакидов Парфии, Саса-нидов Ирана, Сиявушидов, Рюриковичей, Багратидов и др. Эти знаки принадлежали правящим и владетельным домам, но мы, к сожалению, не знаем сохранялись ли тогда одновременно знаки и у простых родов, не связанных с правящими.
На Кавказе же зависимые крестьяне, по мнению почти всех ученых, занимавшихся этим вопросом, обычно пользовались тамгой своего владельца, а тамги вымерших родов, как правило, присваивали себе вассальные по отношению к ним фамилии.3 В пореформенное же время многие крестьяне, "по примеру своих бывших владельцев, обзаводились собственными тамгами", однако не без сопротивления со стороны последних. Самыми поздними из них у абхазов были знаки в виде русских и грузинских букв.
Мнение, высказанное впервые Пожидаевым В. П. и поддерживаемое почти всеми исследователями, что в прежние годы знак тамги являлся принадлежностью только привилегированных фамилий может быть оспорено, по крайней мере, в отношении более раннего периода, а в Абхазии, частично, и позднейшего. Об этом говорит многочисленность сарматских знаков рубежа нашей эры из Северного Причерноморья, сотни тамг, изображенных на скале Кунитыга в долине реки Малки (выше с. Сармаково) у скотопрогонной дороги в Кабарде, а также совпадение рисунков тамг у абхазских и абазинских непривилегированных фамилий, которые на Северном Кавказе появились в далеко отстоящее от XIX в. время. Об этом же говорят и нередко совпадающие по контуру рисунка тамги крестьянских фамилий со знаками древнейших письменностей, которые они не могли заимствовать в позднее время. Все вышеприведенное говорит о том, что и задолго до XIX в. многие свободные независимые крестьяне были обладателями своих собственных тамг, о чем говорят и данные старинных историко-героических песен, где часто упоминаются не только княжеские и дворянские, но и крестьянские знамена, несомненно, имевшие на своем полотнище изображение тамги фамилии. Это положение подтверждают и крестьянские тамги дореформенного времени, зарисованные в жандармском управлении Абхазии еще во время подготовки реформы в конце 60-х и начале 70-х гг. Ш.Ш. Хуранов также пишет, что до отмены крепостного права тамги имели не только князья и дворяне, но и наиболее богатая часть свободного крестьянства абазин, возможно, и какая-то часть воль ноотпущенников. Но это вопрос социального значения, и он должен быть дополнительно и специально изучен.
Нередко абхазские тамги повторяют таинственные знаки, нанесенные на древние и средневековые сосуды и другие предметы. Есть они и среди высеченных знаков Гуарапского камня, в верховьях бассейна р. Кодор (вблизи р. Джампал) и на других скалах и камнях у пастбищных мест Абхазии. Встречаются они и в священном почти недоступном гроте Аагца, где, по мнению Соловьева Л.Н., относятся к эпохе раннего средневековья.
Большое количество знаков, обнаруженных на археологических предметах из Абхазии, можно найти и в работе Г. Ф. Турчанинова, видевшего во многих из них знаки местного древнейшего письма. В.Н.Юргевич, опубликовавший знаки, изображенные на камне у Кривого Рога, обратил внимание на сходство их и знаков на ольвийских львах с кавказскими тамгами.
С сарматскими знаками Северного Причерноморья сравнивал и Ш. Д. Инал-ипа некоторые абхазо-абазинские тамги. А Л. И. Лавров сопоставлял многие кавказские тамги не только с различными древними знаками, но и со знаками древних и поздних письменностей народов мира. Он привел в своей замечательной работе, посвященной кавказским тамгам, сопоставительные таблицы7 и считал несомненной генетическую связь некоторых кавказских тамг с сарматскими и боспорскими знаками, ногайско-татаро-среднеазиатскими и знаками рунической письменности. Вместе с тем Л.И.Лавров предполагал связь некоторых кавказских тамг и "с буквами, иероглифами и другими знаками Средиземноморья" в связи с чем несомненно вызывает интерес взгляд А. И. Немировского на некоторые знаки местных керамических сосудов. По его мнению, в Колхиде античного времени еще в 111-1 вв. до н.э. сосуществовали две системы обозначения чисел, древнейшая из которых восходила "к малоазиатской и в конечном счете к клинописной". го убеждение базируется на наблюдении Вяч. В. Иванова, которому "удалось выявить аналогии между этрусскими и римскими идеографическими обозначениями чисел и ли-кийскими", т. е. древними малоазиатскими.
А.И. Неми-ровский и в некоторых знаках на амфорах местного производства из Эшер и Вани, имеющих соответствия в некоторых тамгах видит графемы, имеющие точные соответствия с этрусскими знаками цифр. Поэтому он считает, что в этих знаках, продолжающих древнюю малоазиатскую традицию, можно видеть "цифры, указывающие объем сосудов в пока неизвестных нам мерах, или номера партий".
Итак, абхазские тамги несли функции опознавательную (вероятно, самую раннюю) знака собственности, надписи, подписи (отчасти залога), клейма и герба.
Однако и после исследований Л.И.Лаврова проблема определения семантики фигур тамг и большинства других таинственных знаков остается чрезвычайно сложной. Трудно пока твердо ответить на вопрос: являются ли они упрощенными пиктограммами или идеограммами, или заимствованиями из письменностейи других знаковых систем, или представляют собой просто случайную комбинацию всевозможных линий. Это предстоит еще выяснить, что, возможно потребует усилий ученых не одного поколения.
Ниже прилагается список фамилий и таблицы, принадлежавших им тамг, в которых, к сожалению не приводятся несколько абхазских тамг из ценной в целом работы Х.Х.Яхтанигова1, так как источники их в книге не указаны. Досадно, что неиспользованными остались и "абхазские знаки собственности" из коллекций Музея этнографии в Петербурге, о которых упоминает Ш. Д. Инал-ипа в указанной выше работе. Весьма вероятно, трафареты абхазских тамг находятся и в Этнографическом музее Грузии в Тбилиси.
Вызывают интерес и знаки работы Улапа Мустафы Махира. В ней даются рисунки 257 кавказских тамг: ингушей, чеченцев, кабардинцев, абазин, северокавказских армян, шапсугов, убыхов и, как ни странно, ни одной абхазской. Вполне вероятно, что среди тамг, проходящих у него без уточнения просто как кавказские, кроются и абхазские знаки. Л.И. Лавров в своей фундаментальной работе "Кавказские тамги" включил их в свои таблицы под номерами 1205, 1214, 1215, 1218, 1238, 1242, 1246, 1251, 1254, 1257, 1258, 1261-1263, 1275, 1297, 1299, 1300, 1310, 1318, 1319, 1333, 1339-1343, 1345, 1346, 1348, 1353, 1369, 1371, 1372, 1378, 1380-1382. Может быть, они скрываются у Улапа М. Махира и под некоторыми тамгами аба-зинских фамилий, так как на Ближнем Востоке слово "абаза" покрывает не только абазин, но и абхазов (№№ 20, 839, 1377 у Лаврова Л.И.).
Вместе с тем Ш.Ш. Хуранов предполагает, что из приведенных С. Броневским в его работе 58 тамг, одна под названием "Язег" является абхазской.
Весьма важно было бы собрать все сохранившиеся на территории Абхазии трафареты тамг, а также и среди абхазской диаспоры. Можно надеяться, что в семьях сохранилась или память о рисунке тамги, или сами трафареты, так как последние олицетворяли честь рода, всегда хранились у старшего и передавались, как и алабашьа по наследству. Необходимо собрать и различные знаки как с этнографических объектов и предметов (надмогильные памятники, склепы, постройки, скалы, камни, ковры, адапы, кожаные подушки, деревянные кружки ача и т.д.), а также и с предметов и объектов археологии, имеющих тамгообразный облик, и издать полный свод обнаруженных как древнейших, так и позднейших знаков, с приложением таблиц аналогий.
Пояснения к таблицам тамг
При составлении предлагаемых таблиц тамг были использованы следующие источники:
"Перепись группы тайных агентов по знаковой описи движимого и недвижимого имущества по Гумскому и Бзыбскому уезду".
Миллер А.А. Из поездки по Абхазии в 1907 г. // Материалы по этнографии России. Т. 1. - СПб. 1910. С. 77.
Инал-Ипа Ш.Д. Абхазы - Сухуми. 1965. С. 220-222.
Его же. Об абхазо-адыгских этнографических параллелях // Ученые записки. АдНИИЯЛИ. Т. 4. - Краснодар. 1965. С. 236-238.
Его же. Страницы исторической этнографии абхазов. -Сухуми. 1971. С. 115.
Его же. Скотоводство // Земледелие и скотоводство у абхазов. -Тбилиси. 1986. С. 194-195.
Его же. Зарубежные абхазы. - Сухуми. 1990. С. 139, а также тамги еще им неопубликованные.
Бжания Ц.Н. Из истории хозяйства и культуры абхазов. -Сухуми. 1973. С. 305-307.
Лавров Л.И. Кавказские тамги. - В кн.: Лавров Л.И. Ис-торико-этнографические очерки Кавказа. - Ленинград. 1978. С. 91-163. В этой работе приведены абхазские тамги и по авторам:
Ефименко П.С. Юридические знаки // ЖМНП. Ч. 176. СПб. 1874. № 530 по Лаврову Л.И.;
Фелицин Е.Д. Сборник тамг, или фамильных знаков oзападно-кавказских горцев и племени Кабертай адигского
народа // Записки Одесского общества истории и древности. Т. 15. - Одесса. 1889 (№№ 45, 114, 194, 750 по Лаврову Л.И.);
Макалатия С. История и этнография Мегрелии. - Тбилиси. 1941. С. 49. (№102 по Лаврову Л.И.).
Габниа С.С. Личный архив.
Неопубликованные трафареты тамг из фондов Абхазского государственного музея.
Обозначение собраний:
1. АМ -Абхазский госмузей;
2. Б - Бжания Ц.Н.;
3. Г - Габниа С.С.;
4. Е - Ефименко П.С.;
5. Ж - Жандармское управление;
6. И -Инал-Ипа Ш.Д.;
7. Л -Лавров Л.И.;
8. Мк - Макалатия С.;
9. М - Миллер А.А.;
10. Ф - Фелицин Е.Д.
Прилагаемый список родовой, фамильной или личной принадлежности тамг, дается с указанием в скобках аббревиатуры источника.
1. Абгаджаа (Ж)
2. Абдаа (Ж)
3. Абдеиба (Ж) (Ж)
4. Абдеиба
5. Абдеиба (Ж; И)
6. Абраскил (Ж)
7. Абыхуба (Ж)
8. Аведжба (Ж)
9. Аведжба (Ж) )
10. Агган-ипа (Ж)
11. Агуба (Ж)
12. Аджба (Ж)
13. Аджба (Ж)
14. Адикуа(Ж)
15. Адлеиба (Ж;И)
16. Адлеиба (Ж)
17. Аиба (Ж)
18. Аикусба (Ж)
19. Аимхаа, Емхаа, Гал (Ж; Б)
20. Акаюба (Ж)
21. Акцисба (Ж)
22. Акшба (Ж)
23. Акыртаа (Ж)
24. Амаба (Ж)
25. Амаршан (Ж)
26. Амкваб, Маркула (И)
27. Амчба (Ж; И)
28. Анкваб (Ж)
29. Ануа (Ж)
30. Апба (Ж)
31. Апсхе, Апсха, Псху (Ф)
32. Апхазоу (Ж)
33. Аргун (Ж)
34. Аргун (Л)
35. Ардзиба (Ж)
36. Ардзинба (Ж)
37. Ардзинба (Ж)
38. Арсалиа (И)
39. Артушба (Ж)
40. Аршба, Ткуарчал (И)
41. Арыстаа (Ж)
42. Арытба (Ж)
43. Арютаа (Ж)
44. Асадзуаа (Ж)
45. Атарба (Ж)
46. Атумаа (Ж)
47. Атумаа Гуп (И)
48. Ахашба (Ж)
49. Ахиба (Ж)
50. Ацамба (Ж)
51. Ачамба (Ж)
52. Ачба (И)
53. Ачба, Ткуарчал (И)
54. Ачба (И)
55. Ачба, Ткуарчал (И)
56. Ачба, Ткуарчал (И)
57. Ачба Хабугу, Члоу (И)
58. Ачба Алма, Ткуарчал (И)
59. Ачба (Ж)
60. Ачба, Пакуаш (И)
61. Ачба (И)
62. Ачкаду (Ж)
63. Ачуа (Ж)
64. Ашба (Ж)
65. Ашба (Ж)
66. Ашба (Ж)
67. Ашмеиба (Ж)
68. Баало (Ж)
69. Бабышь-ипа (Ж)
70. Багапшьаа (Ж)
71. Багба (Ж)
72. Базба (Ж)
73. Банык-ипа (Ж)
74. Барас (Ж)
75. Барганджиа (Ж)
76. Бармышаа (Ж)
77. Барцыц (Ж)
78. Бганба, Калдахвара (Ж)
79. Бганба (Ж)
80. Бжаниа (Ж)
81. Блабаа (Ж)
82. Бутба (Ж)
83. Быджаа (Ж)
84. Варданиа (Ж)
85. Габлиа (Ж)
86. Габлиа (Ж)
87. Габлиа (Ж)
88. Габни-ипа (Ж)
89. Гадлеиба (Ж)
90. Гамгиа (Ж)
91. Гечба (Ж)
92. Гогуа (Ж)
93. Гожба (Ж)
94. Гуаджгиар-ипа (Ж)
95. Гуатасаа-Гобечиа (Ж)
96. Губаз (Ж)
97. Гублиа (Ж)
98. Гулариа (Ж)
99. Гулиа (Ж; И)
100. Гумба (Ж)
101. Гунба (Ж)
102. Гуниа, Маркула (И)
103. Гырджинба (Ж)
104. Гыруапшь (Ж)
105. Гыцба (Ж)
106. Давлет-гери (Ж)
107. Давлет-гери (Ж)
108. Дагуаа (Ж)
109. Дбар (Ж)
110. Дбар (Ж)
111. Демирдж-ипа (Ж)
112. Джанба (Ж)
113. Джопуа, Члоу (И) и община Моквы (Б)
114. Джьургьиа (Ж)
115. Дзадзба (Ж)
116. Дзяпшь-ипа (Б; Ж)
117. Дзяпш-ипа (И)
118. Дзяпш-ипа (И)
119. Дзяпш-ипа (И)
120. Допуа (Ж)
121. Думаа (Ж)
122. Думанов(Ж)
123. Езыджба (Ж)
124. Емхаа, Аимхаа, Гал (Б; Ж; И)
125. Ешба и Хаиндрава, Тхина (Б; И)
126. Жане-Жанаа (Ж)
127. Зантариаа, Тамыш (Б; Ж)
128. 3антариаа (Ж)
129. 3ванба (Ж)
130. 3ухба (Ж)
131. Инал-Ипа, Соулах, Пицунда (И)
132. Инал-Ипа (И)
133. Инал-Ипа, Калдахвара (И)
134. Инал-Ипа Сафарбеи (Ж)
135. Инапшба (Ж)
136. Инапшба (Ж)
137. Иуанба (Ж
138. Каитанба (Ж)
139. Камкиа (Садзуа) (Ж)
140. Капба (Ж)
141. Капшь (Ж)
142. Карамсакал, Чегем Джгерда, (Б)
143. Карамчакал, Чегем (И)
144. Кацуба (Ж)
145. Келаматраа (Ж)
146. Кецба (Ж)
147. Киашовы (Ж)
148. Килба-Килдзаа (Ж)
149. Киут (Ж)
150. Кичба (Ж)
151. Когониа(Ж;И)
152. Косовы (Ж)
153. Куадзба (Ж)
154. Куадзба (Ж)
155. Куарчаа (Ж)
156. Куарчиа (Ж)
157. Куасаа (Ж)
158. Куачал-ипа (Ж)
159. Куджба (Ж)
160. Куджба (Ж)
161. Кумузовы (Ж)
162. Куцниа, Атара (Ж; И)
163. Куцниа (Ж)
164. Куцниа (И)
165. Кчач (Ж)
166. Кшынба (Ж)
167. Кяхир-ипа (Бения), Блабурхва, Отхара (И)
168. Ладариа (Ж)
169. Лакербаи Мурзакан, Дурипш (И)
170. Лакоба (Ж)
171. Лакрба (Ж)
172. Ламиа (Ж)
173. Ласуриа (Ж)
174. Ласуриа (Ж)
175. Лацушба (Ж)
176. Лацушба (И)
177. Лацушба (И)
178. Леиа (Ж)
179. Леиба (Ж)
180. Лоуаа (Ж)
181. Лоуаа (И)
182. Маан (?)(И)
183. Маан (?)(И)
184. Маан (?)(И)
185. Маан (И)
186. Маан (И)
187. Маан Кац, знак с печати (Г)
188. Магьба (Ж)
189. Маршан, Псху (Ф)
190. Маршан Кудачир, Псху(Ф)
191. Маршан Гуп (Б)
192. Маршан (И)
193. Маршан Ширинбеи, Цебельда (И)
194. Маршан (И)
195. Марыхуаа (Ж)
196. Мканба (Ж)
197. Мканба (Ж)
198. Мкьараа (Ж)
199. Мукба (Ж)
200. Мукба (Ж)
201. Мукба (Ж)
202. Мусхаджба (Ж)
203. Мхонджиа (Ж)
204. Накопиа (Ж)
205. Накопиа (Ж)
206. 0зган (Ж)
207. 0рчукба (Ж)
208. 0трба (Аотырба), Абгархук (И)
209. Палба (Ж)
210. Папба (Ж)
211. Папба (Ж)
212. Пате-ипа, знак с его картин (Г)
213. Пкинба (Ж)
214. Плиа (Пилиа), Отхара (И)
215. Плиа, Отхара (И)
216. Плиа, Лыхны (И)
217. Плиа (И)
218. Псхе из Псху (Б)
219. Пшанба (Ж)
220. Пшьалиаа, Джгерда (И, Б)
221. Пшьмахуаа (Ж)
222. Сабуа (Ж)
223. Саканиа, Кутол (Г)
224. Саканиа (Ж)
225. Саманба (Ж)
226. Смырба (Ж)
227. Тамбиа (И)
228. Таниаа (Ж)
229. Тантиба (Ж)
230. Тапшь (Амаршан), (Б; Ж)
231. Таркил (Ж)
232. Тлабычаа (Ж)
233. Трапш (Ж;И.)
234. Тужба (Ж)
235. Фирсоу (Ж)
236. Хагба, Ачандара (И)
237. Хагба (И)
238. Хагушь (Ж)
239. Хахубиа (И)
240. Хахубиа (И)
241. Хачукаа (Ж)
242. Хашыг (Ж)
243. Хецба (Ж)
244. Хециа (И)
245. Хинтба (Ж)
246. Хишба (Ж)
247. Хуарцкиа (Ж)
248. Хуранба (Ж)
249. Хурхумал (Ж)
250. Цандба (Ж)
251. Царгуш (Ж)
252. Цвижба (Ж)
253. Цеиба (Ж)
254. Цихьчаа (Ж)
255. Цишба (Ж)
256. Цугба (Ж)
257. Цузба (Ж)
258. Цымцбов (Ж)
259. Цыцба (Ж)
260. Цыцба (Ж)
261. Цыцба Тамыш (Б)
262. Чаабал (Ж)
263. Чамагуа (Ж)
264. Чанба (Ж)
265. Чаушба (Ж)
266. Чачба (Мк)
267. Чачба (Б)
268. Чачба (Ж)
269. Чачба (Ж)
270. Чачба (Ж)
271. Чачба (Ж)
272. Чачба (Ж)
273. Чачба (Ж)
274. Чачба (И)
275. Чачба (И)
276. Чачба, Тамыш (Б)
277. Чачибаа, Джирхва (И)
278. Чачхал, Пакуашь (Ж,И)
279. Чиркба (Ж)
280. Читанаа (Ж)
281. Чичба (Ж)
282. Чичба (Ж)
283. Чолокуа (Ж)
284. Чуаз (Ж)
285. Чукбар (Ж)
286. Чыблахаа (Ж)
287. Чызмаа (Ж)
288. Чым садзы Аибга (Ф)
289. Чымаа(Ж)
290. Шакрыл-Шоугиан (Ж)
291. Шамба (Ж)
292. Шаниба (Ж)
293. Шинкуба (Ж)
294. Шинкуба (Ж)
295. Шларба (Ж)
296. Шониа (И)
297. Шониа (И)
298. Шогиан-Шоугиан (Ж)
299. Шьнаху (Ж)
300.Эбжноу (Ж)
301. Община Джгерда (Б;И)
302. Абхазы (AM)
303. Абхазы (AM)
304. Абхазы (AM)
305. Абхазы, садзы (Е)
306. Абхазы (М)
307. Абхазы (М)
308. Абхазы (М)
309. Абхазы (М)
310. Абхазы (М)
311. Абхазы (М)
312. Абхазы (М)
313. Абхазы (М)
314. Абхазы (М)
315. Абхазы (М)
316. Абхазы (М)
317. Абхазская (Б)
318. Абхазская (И)
319. Абхазская (И)
320. Абхазская (И)
321. Абхазская (И)
322. Абхазская (И)
323. Абхазская (И)
324. Абхазская (И)
325. Абхазская (И)
Тамги абхазов Сирии
326. Казанба (И)
328. Маан (И)
329. Трам (И)
Некоторые тамги, помимо того, что назывались абхазскими, имели и свое особое название, так №52, 79, 181- это и алу-дамыг, "тамга-жернов" и Алоу-дамыг, т.е. тамга рода Алоу; №215 - ацьар-дамыг, "тамга-крест"; №275 - аееимаа-дамыг, "тамга-подкова"; №301 - амагана-дымыг "тамга-серп"; №124 - хэнацэкьара, пятипалая, №230 - называлась тамгой Кизилбековых. Так называлась тамга Тапшь, патронимии рода Маршьан.
(Перепечатывается с сайта: http://www.adgil.narod2.ru.)
___________________________________________
К ИСТОРИИ РОДА СОЧИНСКИХ КНЯЗЕЙ АУБЛАА
Краткий очерк (1)
Судя по многим фольклорным и некоторым историческим источникам, история рода князей Аублаа, проживавших в XIX в. в низовьях реки Сочи-пста, заслуживает самостоятельного изучения, что и будет, вероятно, сделано в недалеком будущем. В предлагаемом же кратком очерке, основной целью которого является рассмотрение вопроса об этнической принадлежности этого рода, приводятся лишь те, сравнительно немногочисленные материалы, которые удалось собрать к настоящему времени. Перед тем, как приступить к их изложению, думаю, следует сделать некоторое отступление, касающееся общества (племени, по Э. Челеби) Соча и его владетелях XVII в., поскольку существует целый ряд невыясненных моментов, касающийся их взаимоотношений с родом Аублаа.
Из «Книги путешествия» турецкого автора Эвлия Челеби(2) известно, что в середине XVII века, а это не такое уж далекое время от XIX века, западнее общества Хамыш (располагалось в долине р. Хоста), существовало достаточно многочисленное «племя» Соча, имевшее своего бея, т. е. князя, так же, как и у всех, говоря словами Челеби, племен «абаза» прибрежной полосы, общества которых носили названия своих ведущих родов (в данном случае имеется в виду территория только Джигетии). И «племя» Соча, как его зафиксировал Э. Челеби, писавший на турецком языке, называлось по имени своего бея-князя – Соча, в абхазском произношении Шьача (Шэача). К сожалению, в известных нам источниках второй половины XVII и XVIII вв. ни о роде Соча, ни о роде Аублаа нет никаких сведений.
Как видно, в основном все прибрежные общества до последнего дня их бытования на родине продолжали называться по именам их правящих родов, зафиксированных еще в «Книге путешествия» Э. Челеби. Исключение в этом ряду представляет только общество Соча. В XIX столетии на той же территории вдруг появляется новое название владетелей этого общества – Облагу или Аублаа, а их владения, начиная от водораздела между реками Дагомыс и Псахе и до владений князей Хамышаа абхазы и другие местные жители называли просто – Аублаа идгил, что означало «Аублова земля». Если имела место смена родов, то это событие могло произойти в какой-то период XVIII века, а может быть и ранее, где-то во второй половине XVII в. Возможно, Аублаа представляет собой закрепившееся в качестве фамилии название какой-то ветви, патронимии (абхазское «абипара») бывшего княжеского рода Шача/Сача/Саша? Этот род в абхазском фольклоре проходит всегда только как княжеский, причем обязательно в связке с другой и тоже княжеской фамилией – Шварыква ( Шэача-Шэарыкуа).
Упоминается в преданиях и некий Шэача Хабыдж (Щабыџ)(3). Антропоним Шэача (как и название местности, и реки), имеет разные вариации, благодаря чрезвычайно сложной первой фонеме, наличной в абхазском и убыхском языках. Подобные звуки сложны как для восприятия, так и для произношения, но еще более - для воспроизведения их в письменном виде.
Именно поэтому не только название Сочи, но и формы фамилии, связанной с этим топонимом, у разных ответвлений, нередко разнятся друг от друга(4). Сам же топоним Сочи/Соча, по убеждению известного лингвиста акад. К. В. Ломтатидзе, имеет абхазское происхождение(5). К ее мнению присоединился и Ш. Д. Инал-Ипа, считающий вполне вероятной генетическую связь термина Сочи с абхазским языком. Как он пишет Сочи, а вернее Соча, в абхазском известен «в двух вариантах – Швача (Шэача) и Хышвача (Хышэача и Хы-шэача), что в дословном переводе с абхазского (бзыб. Хы-Шэача) означает «Головное Сочи», а Хышэача – «Трое+Сочье» (возможно в последнем названии подразумеваются: аул Али Ахметбея Аублаа, затем основное селение на левобережье и небольшой поселок на правобережье реки Сочапста(6).
В Абхазии этот род полностью исчез, но в Турции и Сирии их семьи еще встречаются(7). Нашим соотечественникам удалось встретить нескольких из них. Так в 1991 году одного Шашэ встретил в районе Адапазары, сотрудник АбИГИ, лингвист В. М. Бганба, но собранные им материалы, к сожалению, еще не все опубликованы. Другого Шаша/Саша встретил во время своей этнографической экспедиции абхазский этнолог Ю. Г. Аргун(8). Встреча с этим человеком не была
запланирована и состоялась совершенно случайно. Представители диаспоры города Адапазары посоветовали Ю. Г. Аргун посетить мероприятие, специально планируемое сотрудниками их телевидения, для записи старинных абхазских песен и танцев. Он принял их приглашение и поехал в селение Кайлар, куда были приглашены люди преклонного возраста из соседних деревень, где проживают абхазы. Первому, кому предложили представиться будущим телезрителям, оказался Шашьаа Мас-ипа Ешраф, так как он считался самым почетным и уважаемым гостем из всех прибывших. Он рассказал Ю. Аргун только то, что знал от своих прадедов: предки Шьашаа всегда жили в долине реки Сача-пста, а невдалеке от них обитали общества Чуа и Хамыш. Однако, по свидетельству Ю. Г. Аргун Шашаа Ешраф не являлся как будто бы ни князем, ни дворянином. Как пишет и Д. К. Чачхалиа(9), от Ашрафа Сашаа он узнал, что его предки смогли переправить из Абхазии в Турцию 6 тысяч абхазов. Однако и Д. К. Чачхалиа не убедился в аристократическом происхождении Ашрафа Сашаа.
Этими моими более, чем краткими и скромными сведениями хочу обратить внимание на, как мне кажется, важный для истории Абхазии вопрос сопряженности родов Аублаа и Шэашьаа. Распутать узел, в который безусловно, на мой взгляд, сплетены эти два загадочные рода, представляется весьма интересным и, может быть углубленное и более широкое изучение этого вопроса приоткроет перед нами неожиданные перспективы – возможность заглянуть в далекое прошлое абхазского народа, где эти роды или род играли несомненно значительную роль.
Итак, кем же были сами Аублаа? Что о них известно? Где располагались их владения в прошлом? Где было их родовое гнездо? К какому этническому миру они относились? И куда делись беи Соча, о существовании которых писал Эвлия Челеби?
На большинство из этих вопросов дать однозначный ответ не только непросто, но в настоящее время, скорее всего и невозможно. Имя рода Аублаа всплывает в военной исторической литературе в форме Облагу только в период Кавказской войны. Первые сведения о них относятся к 1830 и 1835-37 гг. Это был род, – по словам барона И. К. Аш(10), – «сильнейший из садзских князей», а по Ф. Ф. Торнау(11) был «сильнейшим» не только среди садзских, но и среди всех князей и владетелей на территории от реки Шахе и до р. Бзыбь, т. е. включая и весь Садзен (Джигетию). К сожалению, известными стали (и то лишь отчасти) всего два его представителя – владетельный князь общества Соча - Али Ахмет Бей Аублаа и его брат, погибший во время морского боя с казаками в 1841 году, имя которого так и осталось неизвестным(12).
Что касается Али Ахмет Бея, то его личность достаточно красочно, хотя кратко и односторонне, охарактеризована русским офицером А. Ф. Рукевичем. Он писал, что на реке Соча-пста жил князь Аубла Ахмет, «слывший по всему побережью как отчаяннейший пират, грабивший…крымские и анатолийские берега. За его небольшой, но чрезвычайно хорошо оснащенной бригантиной наши военные суда очень долго и упорно гонялись и так-таки не смогли захватить ее»(13).
Вспоминал о нем и известный военный разведчик, барон Ф. Торнау, охарактеризовавший его уже с другой стороны и тоже односторонне – как «ревностного мусульманина»(14). Однако, поведение князя в дальнейших событиях, да и в обыденной жизни, не подтвердили мнение барона. Покровительствовавший торговле с турками и, несомненно, получавший от них пошлинный и таможенный сборы, а также, видимо, и подарки, он вынужден был выдавать себя за такового, тем более, что турки, по свидетельству Ф. Торнау, имели свой опорный пункт совсем рядом с его усадьбой. Это место было одним из самых главных их пристанищ, откуда турецкие купцы производили торг с горцами(15). Оно располагалось у подножья морского склона горы левобережья реки Сочи-пста. На этой горе жил Аублаа Ахмет, там же находился и его аул. Он был «разбросан» на
вершине горы и отстоял от основного села на версту и – в «получасе от берега» моря(16). Авторы справочника по Сочи писали, что «владетельный князь [общества] Саша жил в доме, окруженном высоким частоколом, на краю поселения, раскинувшегося по берегам реки Сочи»(17), защищенного от моря и со стороны левого берега реки густым лесом.
Само же селение в XIX столетии располагалось в основном по левобережью р. Соча-пста, в довольно обширной долине, считавшейся на побережье одной из наиболее плодородных. Там, недалеко от устья реки, «несколько обнаженного от леса», «небольшой купой росла сосна»(18). Отсюда, т.е. от моря к селению вела дорога, для прикрытия которой на берегу был «сделан небольшой завал из деревьев и земли», а со стороны реки селение, подобно горе Аублаа было защищено таким же густым лесом. В селении, согласно Ф. Торнау, жило 450 семейств общества Саша(19), в самой же низменной части долины, по направлению в сторону моря, количество жителей было незначительным. Ближе к берегу попадались лишь одиночные дома из-за боязни нападений со стороны моря, хотя Дж. Белл посчитал морской берег Сочи хорошо защищенным благодаря стене, сохранившейся от старой, видимо турецкой, крепости. Возможно эта крепость, как и в Сухуме, была возведена на руинах древних укреплений византийского, а может быть даже и римского времени. Как писал очевидец, тот же Дж. Белл, местное население перед битвой за Сочи в 1838 году, до наступления российских войск, использовало и ее полуразвалившиеся стены, дополнительно укрепив их завалами.
Однако завалы всего побережья были разрушены с моря мощным артиллерийским огнем из орудий прибывших к Сочи военных кораблей, вслед за чем, после упорных боев Сочи был взят. Гора же, где располагалась усадьба Аублаа и его аул, получила название «Батарейка», в память о том, что во время борьбы за Сочи там располагалась батарея пушек убыхов и садзов, обстреливавших российские войска.
Представляют интерес материалы, связанные и с другой горой, расположенной ближе к морю и тоже имевшей платообразную вершину. На ней русские после взятия Сочи возвели крепость. Начало ее строительства совпало с днем ангела императрицы(20),и новый форт был назван в ее честь Александрией. По рассказам старожилов, записанных К. Коченовским, в этой крепости в прошлом, до занятия ее русскими, «находились остатки круглого, похожего на храм каменного здания из дикого камня, который пошел для сооружения на его месте храма»(21). Натуралист и охотник А. Старк, посетивший эти места в 1870 году, так описал увиденное им: «…я первый раз посетил Даховск. Стены его укреплений и его башен были тогда еще целы, а на площади красовалось изящное круглое, с колоннами здание запущенной церкви…к сожалению как здание этой красивой церкви, так и стены и башни укрепления, как и всех береговых укреплений, проданы военно-инженерным ведомством на слом»(22).
А всего через три года в 1873 г. А. В. Верещагин, посетив Даховскую крепость, писал, что от нее теперь «остались только полуразрушенные стены, бастионы, казармы и посредине площади круглое здание без купола и крыши, бывшее прежде церковью»(23). Как мы уже знаем, фундаментом бывшей «красивой и изящной церкви» послужило основание круглого древнего здания, «похожего на храм».Трудно теперь сказать, что представляло собой в прошлом это сооружение – остатки ли христианского храма в виде ротонды или языческого капища?
На территории этой горы в 30-х годах, до взятия русскими Сочи, находилась усадьба другого какого-то крупного князя с обширным садом, очень долго слывшим у первых русских поселенцев «княжеским»(24). Может быть это была усадьба брата Али Ахмета? Или, скорее, принадлежала одной из семей князей Арыдба, поселившихся в качестве «гостей» во владениях Аублаа. В данном
случае мы явно имеем пример абхазского социального института, так
называемого «асасства»(25). Арыдба были кровными врагами убыхских дворян Берзеков Дагомуковых и их появление в сочинском крае, надо думать было неслучайным. Оно, как можно предположить, произошло по предварительному сговору князей Аублаа с адлерскими князьями. У самих Аублаа, судя по источникам, были далеко нерадужные отношения с продвигавшимися с гор к морю Берзеками, захватившими в самом начале XIX в. принадлежавшие садзам земли ущелья р. Соча-пста, вплоть до выхода ее из него,(26) в трех часах езды от Сочи. Спустившиеся по реке убыхи, во главе с Берзеками захватили не только земли, принадлежавшие абхазам-садзам, но и один из садзских (джигетских) центров, расположенный в 15 верстах от морского берега на месте нынешнего селения Пластунка, под названием Мытыхуа/Мутыхуа/Мтыхуа(27), происходящим от абхазского имени(28) и абхазского же слова хуа, означающим «холм», «владение», а с наращением «са»–«хуаса» уже означало по-убыхски «селение» – Мутыхуаса/Мытыхуаса. Оно стало резиденцией знаменитого и прославленного военного вождя убыхов Хаджи Адагуа Берзека, а напротив, по левобережью реки, в селе, названном Дагомуковым, обосновалась семья его брата. Там жил племянник Хаджи Берзека, тоже широко известный неукротимый Керантух Берзек. Отошла к убыхам и росшая на правобережье, вблизи этих мест знаменитая белолистка – гигантское священное дерево садзов(29), ставшее священным и для убыхов.
Все вышеизложенное никак не могло нравиться ни князьям Аублаа, ни населению Сочи, ни вообще всем оттеснявшимся садзам. По-видимому, вселение в Сочи враждебного Берзекам сильного садзского княжеского дома, по мнению Аублаа и самих Арыдба, поставило бы заслон дальнейшему наступлению Берзеков. Судя по последующим событиям, это мероприятие имело успех, так как Берзеки, в течение всей дальнейшей истории, не продвинулись по реке Соча-пста в сторону моря ни на версту – ведь между ними и Арыдба стояла кровь. Да и союз двух родов Аублаа и Арыдба представлял собой немалую силу и Берзеки, как видно, предпочитали не вступать с ними в открытую борьбу – даже наоборот.
Так, в 1838 году один из представителей этого сильного дворянского рода, упоминавшийся уже Керантух Берзек, объявил генерал-майору Симборскому, что «он и большая часть его родных готовы оставить свои жилища и переселиться в Абхазию, куда их впрочем, направляло не столько желание покориться России, сколько кровная вражда» с джигетской фамилией «жившей в селе князя Аублаа Ахмета». Понятно, что он имел в виду своих кровников Арыдба(30).
Однако влияние убыхов во главе с Берзеками в связи с разыгравшимися на территории Восточного Причерноморья военными событиями, чрезвычайно возросло. Своей непримиримой борьбой и беспредельной неукротимой воинственностью они широко распространили свою политическую гегемонию, переходившую временами в тяжелый диктат. На юго-востоке эта граница достигала реки Хоста, в связи с чем эту политическую границу часто заменяли, заменяют и поныне понятием этническим. В действительности же, как на территории Сочи так и в обществах Хамыш и Псахе (соседнее с Сочи общество, обитавшее в плодородной долине р. Псахе, совр. Мамайка), население, хотя и было уже довольно смешанным, но несомненно, заметно преобладающим этническим элементом продолжал оставаться садзский, о чем и писали авторы того времени(31). Недаром абхазы все земли, начиная от водораздела между реками Дагомыс и Псахе (Мамайка) и до владений князей Хамышаа, называли Аублаа Идгил, т. е. «Землей Аублаа»(32). Видимо, не случайно владетельный князь Абхазии Келешбей присоединил завоеванием этот район, считая его частью этнической территории Абхазии и учитывая стремление убыхов к захвату этих территорий. Об этом удалось узнать из сведения бар. И. К. Аш, в котором сказано, что Келешбей «силою оружия покорил…джикетский народ.., обитающий от монастыря Гагры до селения Мамая»(33) (а вернее, учитывая географию района, до водораздела между реками Дагомыс и Псахе).
Вполне вероятно предположение, что этот шаг был предпринят в связи с продвижением в этом районе к морю верхних убыхов. В этом отношении важны слова Ф. Торнау об этом народе: убыхи «живут между верховьями рек Хоста и Шахе…но не по берегу моря, а в верстах 15 и более в ущельях и долинах параллельной цепи гор, исключительно по р. Убых, простирающейся верст на 40 и впадающей в Шахе.»
Какая река скрывается под названием Убых, до сих пор неясно и, как ни странно, никто из исследователей не коснулся этого вопроса. Словом Убых названа гора на карте 1843 года. Повидимому где-то около нее должна была протекать и река под названием Убых. Что же касается общества Хамыш, то в этом отношении показательны слова
проф. А. Нордмана, отметившего, что «при устье реки Хуоста,… джигеты построили два бревенчатые завала, которые служили прикрытием для пристававших здесь мелких турецких судов»(34). И ни слова не сказано об убыхах, которые, как жители этих мест, если, конечно их было там достаточное количество, должны были бы участвовать в общем для всех мероприятии, касавшегося в таком случае не только джикетов, но и убыхов.
Что же касается самого рода Аублаа, то впервые, как уже было отмечено, мы встречаемся с ним в сообщениях барона И. К. Аш 1830 года, отметившего не только то, что Облагу были «сильнейшими из садзских князей», но и то, что они «пользовались общим уважением народа»(35). При этом, судя и по многим другим материалам, смело можно сказать, что ни один абхазский княжеский род не испытывал к себе со стороны народа такой пиетет и не обладал такой широкой популярностью как Аублаа (так, например, в высшей степени престижной среди всех абхазских князей считалась женитьба на представительнице этой фамилии).
Аублаа выступают одной из самых привилегированных и почитаемых абхазских родовых групп в абхазском фольклоре – легендах, сказках, многочисленных выражениях, присказках, пословицах, афоризмах и поговорках. К сожалению, они трудно переводимы на русский язык и теряют при этом всю свою фольклорную специфичность и оригинальность. Ниже приводится ряд из тех, которые удалось собрать к настоящему времени, а их без сомнения гораздо больше:
1) Аублаа-пха Мыркьа дысзааугап, сара мыжда?! («Может ты приведешь Мыркьу – дочь самого Аублаа?! Так говорили слишком разборчивому жениху).
2) Апсуа зхылцыз, Аублаа ипха лоуп. (Абхазы произошли от дочери Аублаа).
3) Аублаа-пха дызтацахаз июны насыпла итэуп. (Дом, в котором дочь Аублаа стала невесткой, наполняется счастьем).
4) Аублаа! (Так, с восхищением отвечали на вопрос: какова невеста?, имея в виду ее статность, красоту и достоинства, и это означало, что она также прекрасна, как дочь Аублаа. В то же время могли так ответить и с насмешкой в том случае, если невеста была уж слишком неказистой, некрасивой и без всяких достоинств).
5) Аублаа рыпха дааргазшва («Как-будто привели дочь Аублаа». Так с иронией говорили о тех, кто слишком суетился во время привода невесты, не отличавшейся ни красотой, ни происхождением и никакими особыми достоинствами ).
6) Аублаа реипш дхацазароуп («Он должен быть таким же бесстрашным как Аублаа»).
7) Згуыгьра бзиоу Аублаа дрывасуеит («Только тот, кто обладает особым мужеством может позволить себе соперничать с Аублаа»).
8) Аублаа дипазар акара, пату икэуырцеит («Ему оказали такой почет, будто он сын Аублаа»).
9) Уи дублаауп, духамцгылар калоит, уамашэа иумбан («Он Аублаа, может и не вставать»). Поговорка имела два значения: в одном по отношению к Аублаа, которые имели право не вставать ни перед царями, ни перед владетелями, в силу своего особого положения, а в другом – по отношению к дурно воспитанному человеку, не вставшему для приветствия вошедшего или подошедшего человека, вообразив о себе Бог знает что.
10) Уи Аублаа иеипш зегь идырует («Он подобен Аублаа – все знает». Ее также употребляли в двух смыслах, в одном – относили к очень сведущему человеку, а в другом применяли к личности недалекой, малознающей, но любящей порассуждать).
11) Ухы шпамюапыуго, уублаау џьушьозар! (« Как ты себя ведешь! Ты что, Аублаа, что ли?» Говорилось с осуждением, в смысле: «что ты себе позволяешь?!» )
12) Убриакара упстазаара узазызауеи Аублаа рыпсы ухоушэа. («Что ты так дрожишь за свою жизнь, будто душа самого Аублаа сидит в тебе». Это значило, что душу и жизнь Аублаа при всех обстоятельствах надо было сберечь и сохранить.)
13) Аублаа уапчацэла дчыжэырхует. («Помогавший спешивавшемуся с коня Аублаа, подстилал под его ноги полу своей бурки или черкески». Непереводимая дословно окаменелая фраза-формула, записанная в Турции со слов садза Хаки Уарданиа и объясненная его односельчанином Хишба.)
14) Ахэштаара ичхэахаз Аублаа дихыччоит хэа («Застрявший у костра, [т.е. ничтожный] смеется над Аублаа».)
15) Апсуа изы асас даублаауп («Для абхаза гость так же дорог и уважаем, как представитель рода Аублаа»).
16) Нескоьлко вариантов поговорки-вопроса, связанного с обычаем гостеприимства, где упоминается Аублаа, относят и ныне к сильно запоздавшему человеку:
17) Аублаа дутазма(«Аублаа что ли гостил у тебя?»).
18) Унызкыло иумази, Аублаа дутамызтгьы! («Что ты так задержался, будто тебя посетил сам Аублаа!»).
19) Аублаа дутамызтгьы, уаха дарбан уаанызкылоз? («Если у тебя гостил не Аублаа, то кто другой мог так задержать тебя?»)(36).
По словам абхазского ученого из Турции Омара Беигуаа все древние афоризмы и поговорки исходят от Аублаа. А псырдзхвинский старожил У. С. Куруа рассказал Ш. Д. Инал-Ипа предание, согласно которому все абхазы произошли от представительницы рода Аублаа, о чем говорит и поговорка, приведенная выше. Предание можно сравнить со сказкой-легендой «Откуда пришли абхазы», записанной Самсоном Чанба в сел. Аацы от Арчелия Селима(37).
Важную запись, к сожалению лишь рефрен, одной исчезнувшей абхазской загадочной похоронной песни сделал ученый К. С. Шакрыл(38). В ней несколько раз упоминаются Аублаа: «Аублаа ублыс, ублаа ублас; Аублаа ублыс, ублаа ублас». К большой досаде, это выражение переводу не поддается и смысл слов «ублаа ублас» непонятен. К сожалению, осталась неизвестной не записанная вовремя и сама песня-плач.
Такое на редкость большое количество выражений, поговорок и представлений, собранных здесь лишь частично и слова из песни-плача с упоминанием Аублаа, говорят о необычном положении этого рода и в далеком прошлом. У потомков махаджиров сохранилось много различных воспоминаний и древних представлений о прошлом величии этого рода. Их собирал в Турции известный абхазский ученый, историк и фольклорист, потомок махаджиров Омар Бейгуаа. Собирал он эти материалы не только у старожилов-сказителей, но и у представителей семей Аублаа. Со слов стариков сказителей он записал предание о том, что: «Вначале был Аублаа, затем Апсха, потом Ачба, за ним Чачба» и далее отмечает, что «в старину на собраниях и в других общественных местах все вставали, когда появлялся Ачба, или его внук Ачачба. Но Аублаа при их появлении имели право не вставать, и это не считалось постыдным или признаком дурного тона». От того времени и сохранилось у абхазов выражение: «Он Аублаа, может и не вставать». Как он отметил «Царь Апсха занимал главное место в социальной иерархии абхазов, но Аублаа стояли над всеми слоями,
включая царский род, и хотя они не относились к правящей династии, но считались выше всех царствующих родов». По его словам «в абхазской истории династические фамилии Ачба, идущие за ними Чачба и, не уступавший им ни в чем, предводитель Инал, в обычаях и законах абхазского народа стоят ниже Аублаа»(39). А такое место, как представляется, мог, по-видимому, занимать только верховный жрец государства.
О странном обряде, отдающим ароматом глубокой древности, рассказал в 1990 году представитель этого рода, абхаз из потомков махаджиров-садзов Аублаа Икмет Ещреф-ипа (позже тот же сюжет был записан и от Аублаа Зосхана)(40). По их словам детям мужского пола их рода до 3-хлетнего возраста не разрешается соприкасаться с землей, все это время их носят на руках. По исполнению ребенку трех лет, в центре двора на земле расстилают овечью шкуру (а ранее, в Абхазии, скорее всего, расстилали козью) и ставят на нее босоногого мальчика. При этом читают специальную молитву: «Пока этот мальчик будет ходить по Земле, пусть от него будет отвращена всякая порча и чтоб была ему ниспослана благодать, любить и быть любимым среди своего народа, чтоб он был достойным всяческого уважения, а Бог пусть относится к нему с любовью. Пусть он будет красивым, хорошим и чтоб в народе пользовался славой»(41).
Прискорбно, что под влиянием ислама ныне утеряно имя божества, к которому обращались с этой молитвой и оно теперь заменяется или словом «Всевышний» или арабским словом «Аллах», означающим «Бог». Об этом странном обычае пишет и Омар Бейгуаа. Считается, что если не провести описанный ритуал, то на мальчика, соприкоснувшегося с землей, станут влиять какие-то злые силы, исходящие от земли, а вернее от божества Земли. Как выше отмечено, обряд совершается в середине двора, где ребенка, поставив на шкуру, обязательно поворачивают лицом к востоку, в сторону восхода солнца. После произнесения молитвы, от которой, по всей видимости, остались лишь малые и искаженные фрагменты, ребенка поднимают со шкуры и босым же ставят на чистую землю. С этого момента он считается, как говорят Аублаа, «освобожденным от злых сил Земли».
Ритуал этот неукоснительно продолжают совершать все семьи Аублаа до настоящего времени. «Мы, Аублаа, продолжаем исполнять обычаи предков – молимся не иначе, как сидя на овечьих подстилках. Мы, подобно предкам, высоко несем нашу Аублара (родовую честь Аублаа), нашу мораль, нашу Апсуара (Абхазство)(42).
В связи с этим обычаем представляет интерес и рассказ князя Мюнура Аублаа, который записал в Стамбуле Д. К. Чачхалиа. По словам Мюнура в их роде помнят, каким глубоким почтением пользовались их предки на родине в Апсны, помнят и о том, что «когда Аублаа сходили с лошади, то им, не давая ступить сразу на землю, подстилали под ноги нижнюю полу своей бурки или черкески»(43). В современности этот акт воспринимается как особо почтительное отношение к представителям рода Аублаа, однако сопоставив его с вышеописанным ритуалом и поговоркой, проясняется связь с той же темой – какой-то таинственной зависимости рода от темных сил земли, соприкосновение с которой грозило бедой. В этом отношении приходит на ум и воспоминание о групповом портрете абхазской знати, исполненном Г. Г. Гагариным. На нем вся группа абхазской знати и ее свита стоит на земле за исключением одного князя Али Ахметбея. Он стоит не на земле, а на мощном корневом ответвлении гигантского священного дуба садзов, под названием Лиашв-ныха. Этот дуб находился во владениях общества Арыдаа, на берегу моря в 400-метрах к западу от Мдзымты на территории современного Адлера, («под ним джигеты по традиции справляли религиозные праздники, собирались на военные совещания, вершили суд»(44)). И, конечно, совершенно неслучайно выбор места для картины Г.
Г. Гагарина пал именно на этот объект и, как видно, был сделан самими садзами. Во всем вышеизложенном, как мне кажется, просматриваются некие обрывки религиозной системы, связанной с противоборством темных хтонических и светлых небесных сил. Представленные исключительно интересные материалы, в свою очередь отражают имевшие и имеющие место не только осколки каких-то религиозных воззрений, но вероятно и связанные с ними культовые действа, в которых определяющая роль отводилась роду Аублаа. И здесь вновь складывается впечатление об Аублаа, как о роде, относившимся когда-то к жреческому сословию, в котором играл главенствующую роль, причем это главенство явно передавалось по наследству, что и привело в конечном итоге к его персонификации. С другой стороны обряды и ритуалы, связанные с божеством земли и с освобождением от ее злого влияния на этот род, свидетельствуют о том, что их жреческие функции не были связаны с каким-либо хтоническим божеством, а то, что ребенка ставили, обратив лицом в сторону восхода солнца (видимо, ритуал исполнялся во время его восхода), позволяет думать о связи с небесным огнем – с солнцем, а вместе с тем, как видно, и с молнией – огненным небесным змеем.
В связи с последним вызывает далеко не праздный интерес, сообщенное шапсугами этнографу Л. И. Лаврову смутное их воспоминание о каком-то «роде змей» или вернее «змеином роде», который жил некогда на территории общества Уардан (шапс. Вардане)(45). Л. И. Лавров считал, что «змеиный род» или «род змей» является никем иным, а родом именно «сочинских князей Облагу или Аублаа, как называют его донесения русских начальников (где «а»,– пишет он , – видимо, есть абхазский префикс)» и далее продолжает: «В названии рода, присутствует элемент «бла», «блэ», что на адыгских языках означает «змея»(46).
Может быть в прозвании Аублаа «змеиным родом» отразились их древние жреческие функции в культе почитания змей, в свою очередь, связанном с культом молнии – огненной небесной змеи? Недаром в роде Аублаа особо почиталась надочажная цепь как змей в железе – символ связующего звена между огнем земным с огнем небесным. Сравнительно недалеко от Сочи, в 5-ти или 5,5 верстах вверх по течению реки существовало даже селение под названием Архыщна-аху, что по-абхазски означает «Холм надочажной цепи». Значит и там существовал один из центров ее культа(47).
К сожалению, ни в российской, ни в зарубежной печати XIX века, почти ничего не промелькнуло о языческих воззрениях этого загадочногорода. Имеются лишь косвенные следы об их священных местах – аныхах и почитании надочажной цепи(48). По воспоминаниям старожила города Сочи доктора К. А. Гордона гора Батарейка еще в начале XX века вся была покрыта старым дубовым лесом, в котором величина дубов доходила до 2-3-х обхватов толщины.
Это была священная дубрава рода Аублаа – Аублаарныха, где «р» показатель принадлежности, а «ныха» означает «святилище». На этой возвышенности помещалась не только усадьба Али Ахмета, его аул и святилище в священной дубовой роще рода, но находились и могилы его предков, о чем писал Дж. Белл и доктор К. А. Гордон в последнем своем письме к Ш. Д. Инал-Ипа. Топоним Аублаарныха был засвидетельствован и профессором А. Д. Нордманом(49).
В этой священной роще на нижней ветви огромного старого дуба, висела железная цепь, оканчивавшаяся небольшим крестом с прикрепленной к нему надочажной цепью необычной формы. От этого креста шли расходящиеся в стороны две другие цепи, образующие стороны треугольника, с основанием из железной плотной пластины с пятью отверстиями – по одной на утонченных ее концах для скрепления с цепями и три в средней части, через которые были продеты кольца с прикрепленными к ним железными крючьями. Эти крючья, как видно предназначались для подвешивания пожертвований. Внутри же треугольника был приварен большой железный крест. Обо всем этом Дж. С. Белл пишет следующее: «…священность места определялась несколькими разбросанными могилами… Здесь я подошел к объекту моего любопытства, подвеске на ветви огромного старого дуба, к которой она была прикреплена железным клином. Прилагаемый набросок может наилучшим образом дать представление об этой любопытной реликвии древности и несомненном свидетельстве того, что христианство когда-то здесь преобладало, а также и о месте, выбранном для него. На крючки вешали различные многочисленные пожертвования… которые оставались до полного ветшания. Вид некоторых лоскутков говорил о том, что они появились не так давно. Некоторые люди хотели снять этот крест как осужденного свидетеля ошибки и предрассудков их предков, чтобы русские не могли попытаться использовать его для притязаний на страну, которая когда-то была христианской. Другие же относились к этому символу с таким же почитанием, как Али Ахмет Бей, глава этой местности, который предъявлял право на предупреждение и пресечение осквернения этой реликвии веры его дальних предков, и я верю, что это было причиной более решительного сопротивления русским в одной или двух вылазках в этом направлении»(50).
Фактически в этом предмете, как нельзя более ярко проявился религиозный синкретизм, где древний культ надочажной цепи и почитаемый языческий символ креста, несомненно, называвшийся с дохристианских времен аджаром (но вовсе не со времени принятия грузинами христианства), слился с христианским крестом. Действительно, этот предмет являлся «интереснейшей реликвией», свидетельствующей о произошедшем религиозном» синкретизме, процессе слияния христианских и языческих представлений.
В этой дубраве, по словам Дж. Белла, около деревьев было поставлено много железных и других древних крестов, а среди них попадались даже позолоченные. По его свидетельству три креста были особо почитаемы – один висевший на дереве и два других, стоявших на земле. В связи с этим представляет интерес, описанный выше инцидент имевший место 10 июля 1838 года, во время борьбы русских за захват сочинского района. Именно тогда разгорелся спор «по поводу некоторых старинных крестов». Часть народа требовала уничтожения особо почитаемых из них, а другая сильно препятствовала этому. Однако спор окончился в пользу почитателей крестов, среди которых первым оказался сам, по словам Ф. Торнау, якобы «ревностный мусульманин», князь Саша, Али Ахмет Бей Аублаа. «Благодаря его вмешательству, кресты были оставлены»(51). Кстати, этот князь, о чем писал тот же Дж. Белл, пил много вина, а такое пристрастие к вину, в свою очередь, никак не согласуется с представлением о нем, как о «ревностном мусульманине». Род Аублаа, о чем уже говорилось выше, впервые появляется в форме Облагу в 1830 году у барона И. Аш, а затем в 1835 повторен и Ф. Торнау. В дальнейшем в таком написании название рода больше, кажется, не встречалось.
Позже, насколько мне стало известно, только один раз оно проскользнуло в форме Облаа в «Записке…» А. Пахомова, управляющего имением абхазского удельного князя Г. Д. Шервашидзе(52). У этого автора начальные буквы Ау- , заменены одной фонемой О. Вероятнее всего это ошибка, так как в его «Записке…» встречается множество искажений, как топонимов, так и фамилий. Между тем среди представителей абхазской диаспоры эта форма, да и названние их как Облагу, неизвестны. Там фамилия произносится только как Аублаа. Как видно не только бар. И. Аш, но и Ф. Торнау делали свои записи со слов адыгейцев. И все же вопрос об этнической принадлежности князей Аублаа остается в силе.
Какие же доводы можно привести для обоснования его принадлежности к садзскому, а точнее и шире, к абхазскому этническому миру.
а) Важен вопрос его сословного положения. Высшая феодальная категория князей, к которой принадлежали князья Аублаа, Хамышаа и Ачу, была представлена в социальной структуре абхазского общества XIX века, а не убыхского(53). Князей в социальной структуре убыхского общества не было, были только дворяне и шляхотиджи. При этом род Аублаа признавали сильнейшим не только из садзских князей, но и среди всех владетелей на территории от реки Шахе до реки Бзыбь.
б) Известно, что Аублаа были крупнейшими и богатейшими феодалами. Только один князь Али Ахмет, по сведению генерала Н. Анрепа владел 700-ми дворами(54), а все население, находившееся, как тогда говорили, под «покровительством» князя, равнялось 10 000 человек(55), в то время как «сильнейший» и «богатейший», как тогда считали, убыхский дворянский род Берзеков, согласно Дж. Беллу, не имел ни одного своего представителя, обладавшего более чем 20-ю подвластными дворами.
в) социальное положение в обществе рода Аублаа одного из самых «знатнейших», по словам П. Россиева(56), было особым. Он, обладая исключительно широкой популярностью, пользовался, при этом, согласно сведению бар. И. Аш, «общим уважением народа».
г) О популярности Аублаа говорят фольклорные абхазские, а не убыхские, материалы, приведенные выше в тексте статьи. Само собой разумеется, что никакой род не мог бы занять столь впечатляюще почетное место в устном народном творчестве как Аублаа, в чуждой ему этнической среде. Вместе с тем этот материал свидетельствует и о глубокой древности рода.
д) Ш. Д. Инал-Ипа обратил внимание на оформление фамилии Аублаа, также как и Хамышаа, Чизмаа и других, окончание которых носит абхазский характер, где «аа» показатель множественности в отношении людей, что имеет распространение именно в абхазской среде: Жанаа, Козмаа, Герзмаа, Думаа, Агумаа те же Чизмаа и многие другие, о чем писали в свое время академики С. Н. Джанашия и К. В. Ломтатидзе(57).
е) Институт асасства являлся органической частью абхазского образа жизни и составлял неотъемлемую составляющую народного кодекса – «апсуара». Им и воспользовались князья Арыдба, вселяясь на земли князей Аублаа.
ж) Представители этого рода говорят, что они до сих пор живут по правилам апсуара, т. е. «абхазства», прося Бога помочь им сохранить этот ценнейший национальный институт. И тут же с сожалением и тревогой говорят, что от их рода осталось всего несколько семей, говорящих по-абхазски. Вся молодежь растворяется среди турок, благодаря интенсивной урбанизации.
з) Представляет интерес важное сообщение П. Россиева, говорящее о том, что князья Аублаа не считались убыхами среди самих убыхов: «Генерал Симборский, – пишет он, – предложил князю (?) Берзекову взять от него письменные условия и прочитать их при сборе всего убыхского общества, а потом склонить к покорности князя Ахмета, а если можно, то и других старшин»(58), в которых, конечно же, следует видеть садзов. В этом пассаже ясно вырисовывается принадлежность Аублаа и всех старшин его среды не к убыхскому, а к садзскому, т. е. абхазскому этническому миру. Показательно в этом отношении сообщение Аублаа Икмет Ешреф-паши о том, что его предки выселились из Абхазии вместе с князьями Ачба и абхазскими же дворянами Магь/Магьра/Магьраа, а это последнее в свою очередь говорит об их абхазском окружении.
и) Привлекает внимание записанная известным ученым Х. С. Бгажба, очень важное сообщение, говорящее о том, что некогда какая-то ветвь рода Аублаа проживала и на территории Абхазии. Со слов глубоких стариков он узнал об исчезнувшем в Северной Абхазии племени Мзаа/Мдзаа/Мамдзаа, обитавшем в прошлом в абхазских горах и состоявшим из фамилий Аублаа, Абатаа, Абырзыкь, Адагуа, Аиааира, Аджираа и Нанба, полностью переселившимся в Турцию(59).
к) О том, что род Аублаа был абхазским, вряд ли может вызвать сомнение. Даже в политической жизни страны он, несмотря на то, что находился в сфере политического влияния убыхов, как правило придерживался общеабхазской ориентации и более лояльно относился к вопросу присоединения к России. Вспомним групповой портрет абхазских князей конца апреля и начала мая 1841 года, исполненный Г. Гагариным, где стоят представители только абхазской знати со своей свитой: слева-направо – генерал русской армии, первостепенный абхазский дворянин Кац Маан, затем под священным дубом стоят садзские абхазы князья Ахмет Аублаа и Аслан Гечба, славившийся своим огромным ростом и редкой, по словам Фр. Боденштедта, мужской красотой, далее цебельдинский князь Зоусхан Маршан (погиб в тот же год во время боев, предпринятых Анрепом для «наказания» убыхов, в безрезультатной, так называемой «Убыхской экспедиции» в начале октября 1841 года) и четвертый от него бзыбский княжич, воспитанник Керантуха Берзек – Ростом Инал-Ипа (сын Нарчоу Инал-Ипа, также бывшего воспитанника Берзеков.) Как ни странно, этот, широко известный групповой портрет, как и совместный портрет Керантуха Берзека с его воспитанником княжичем Ростомом Инал-Ипа, у всех авторов проходят по-разному, но нигде не даны правильные данные об этих личностях. Сведения же обо всех перечисленных лицах можно найти в специально посвященном этому вопросу исследовании – статье Д.Чачхалиа(60).
л) Обращает на себя внимание то, что селения, основанные князьями Аублаа в Турции и их владения садзы между собой называют по-абхазски, также как в прошлом и на их исторической родине – Аублаа иқы0а, т. е. «селение Аублаа», а их владения в целом – Аублаа идгьыл, т. е. «Аублова земля».
м) Одним из важнейших показателей в рассмотрении подобных вопросов, как известно, является язык. Следует, видимо, здесь привести некоторые данные и в этом направлении. Так, например, один из наблюдательных авторов генерал Г. Филипсон отметил, ссылаясь на Жана де Лукка, писавшего 20-х годах XVII века, что самыми значительными реками абхазов были Соча и Субаши [речка у р. Шахе], писал: «В таком случае вся нынешняя земля убыхов принадлежала бы в то время абхазам, что и весьма вероятно, потому что и в настоящее время разноплеменность и следы недавнего завоевания очень заметны в этом участке» (о недавнем завоевании писал и Е. Фелицин) и добавляет при этом, что «во всей земле убыхов чернь знает язык асадзипсуа»(61). Под чернью несомненно следует видеть покоренное садзское население, говорившее еще на своем садзском диалекте абхазского языка. Важно и то, что он пишет о самих садзах: «Этот народ, – пишет он, – говорящий чистым абхазским языком, имеет еще особенное наречие – асадзипсуа, не похожее ни на адэхейский, ни на абхазский язык»(62). Собственно это тот же язык, на котором говорила и «чернь» на территории Нижней Убыхии. Видимо именно об этом языке писал и К. Ф.Сталь: « у убыхов в простонародье есть еще свой язык, но он день ото дня исчезает»(63). И здесь, надо полагать речь идет о том же садзском диалекте.
Интересное сведение донес до нас биолог Н. М. Альбов: «по словам хакучей, – сообщает он, – у убыхов было два языка – один общечеркесский, адыге.., а другой – свой собственный язык, которым они пользовались тогда, когда желали, чтобы их не понимали другие черкесы, например находясь в плену. Этот последний язык носил у них название «абзабзы». Он объяснял его значение как – «абхазский язык»(64). Л. Лаврову же удалось установить ошибку, допущенную Н. Альбовым. Загадочный язык называли так не сами убыхи, а их соседи шапсуги, рассказавшие Л. И. Лаврову, что язык этот хоть и был непонятен ни черкесам, ни абхазам, но все же стоял ближе к абхазскому, чем к черкесскому(65).
Ясно, что речь везде идет о садзском диалекте абхазского языка. Недаром абхазы, по словам Л. Я. Люлье, называли не только джигетов, но и убыхов садзами, не имея конечно в виду Верхнюю Убыхию. По его же сведению и всю Нижнюю Убыхию абхазы зачастую называли Садзеном(66). В то же время показательно, что когда Ф. Торнау говорит о смешанном населении Сочи и Вардане, то отмечает, что оно представляет собой смесь выходцев из натухайцев, шапсугов «и преимущественно абазинцев» (абхазов в целом он называл, как правило, абазинцами). Через некоторое время он писал, что в населении Соча «черкесы и убыхи» присутствуют лишь «отчасти»(67). Все вышеизложенное находит подтверждение и в наличии внушительного слоя абхазской топонимики в этом регионе, материал о котором дается в находящейся в печати книге Ш. Д. Инал-Ипа «Убыхи». Весь этот материал был приведен мною для обоснования того, что действительно убыхи компактно не жили вблизи моря и, как видно, только в какой-то период XVIII века постепенно стали продвигаться к побережью. А в самом начале XIX века, спустившись с гор по ущелью реки Соча-пста, завоевали земли садзов, захватив и важный центр местного населения – Мытыхуа или Мутыхуа, но, как уже отмечалось выше, в 15 верстах от моря были остановлены. В этой ситуации как видно по всему, князья Аублаа хотя и находились в зоне политического влияния убыхов, но, так как их владения не подверглись полному завоеванию оставались хозяевами на своей земле, проживая в окружении в основном садзского населения. Поэтому несостоятельна «формула»: «Сочи было сердцем Убыхии». Данное положение не соответствует действительности. Если это воспринимается как определение центра, где в 15 км от моря на реке Соча-пста, а не в низовьях ее жили лидеры убыхов во главе с Хаджи Берзеком, («сердцем убыхов»), то только в таком смысле можно воспринять это выражение.
Что же говорят сами представители рода Аублаа о своей этнической принадлежности? При этом, большое значение имеет самосознание самих Аублаа. В Турции садзов, включая Аублаа и Шашаа, считают абхазами, называя всех абхазов и абазин одним словом «абаза», (адыги же словом «азега» называют именно абхазов, включая туда садзов, бзыбцев, абжуйцев и горные абхазские общества). Все члены рода Аублаа удивляются тому, что их часто относят к убыхам.
Так, Мюнур Аублаа, живущий недалеко от города Адапазары, в селении, которое они называют Джгерда, заявил Д. Чачхалиа, что с удивлением и только из печатных работ узнал, что их считают убыхами, в то время как весь их род садзский, абхазский. Он твердо знает, что его предки абхазы – апсуа как по отцовской, так и по материнской линии. Все представители этого рода знают свою родословную до отдаленнейших колен и утверждают, что их предки говорили на садзском языке, на котором продолжает говорить все нынешнее садзское население диаспоры.
Обнаружившему в Турции 16 селений садзов (и отдельные мелкие поселки), известному лингвисту В. А. Чирикба удалось собрать и изучить большой материал по садзскому диалекту и издать ряд посвященных ему работ(68). Готовится им к печати и грамматика садзского диалекта.
Таким образом, на мой взгляд, все имеющиеся у нас данные достаточно обоснованно, определяют принадлежность Аублаа к абхазскому этническому миру.
Закончить очерк хочется словами жителя селения Джгьарда (Турция) Аублаа Эмира, которые повторяют все представители этого замечательного рода, да и все садзы: « Мы не убыхи – мы абхазы»(69).
Примечания
1. Охват различных аспектов проблемы выходит за рамки одного очерка. Каждый из затронутых вопросов – будь то исторические свидетельства, фольклор или религиозные верования, требует самостоятельного рассмотрения. Однако, не имея возможности посвятить каждой теме отдельную статью или главу, я все же решила в рамках одного очерка предложить собранный довольно разнообразный, но, как я думаю, немаловажный материал.
2. Эвлия Челеби. Книга путешествия. Вып. 3. М.1983, с. 51.
3. Инал-Ипа Ш. Д. Антропонимия абхазов. – Майкоп. 2002, с. 162.
4. Его же. Садзы.- М. 1995, с.72, 117, 125.
5. Ломтатидзе К. В. О некоторых вопросах этнической принадлежности и расселения абхазов.// Ж-л
«Мнатоби» 1956, 12 (на груз. яз).
6. Инал-Ипа Ш. Д. Указ. соч. с.125.
7. По сведениям лингвиста, В. А. Чирикба в Турции Шəашаа живут близ города Карапючек в селениях
Цхинара и Хамыш. (За представителем фамилии Шащэ, обосновавшейся в период махаджирства в Сирии,
замужем широко известная среди диаспоры и на Кавказе Мажда Хабжоко, живущая ныне в Нью-Йорке. Она член АМАН и преподаватель арабского языка в международной школе при ООН. (Зарина Канукова. Родина в ее мыслях и делах // «Черкесский мир», 1998, 2, с. 24.
8. Из личного архива Ю. Г. Аргун. За предоставление материала приношу большую благодарность.
9. Чачхалиа Д. К. Историческая топонимика Большого Сочи середины XIX века // Приложение к кн. : Эдвард Мартель. Кавказская Ривьера. Путешествие по югу России и по Абхазии. М, 2004, с.175.
10. Аш И. К. (барон). Военно-статистическое обозрение страны, заключенной между Мингрелиею, крепостью Анапой и Черным морем и северо-западной частью Кавказского станового хребта. Абхазия // ЦГВИА ВУА, Ф. 414, д. 301, л. 29.
11. Торнау Ф. Ф. Описание части восточного берега Черного моря от р.Бзыби до р. Саше. 25 ноября 1835 г. // в кн. Дзидзария Г. А. Ф. Ф. Торнау и его кавказские материалы XIX века. – М. 1976, с.106.
12. Н. В. Утверждение наше в Абхазии // КС, т. 1, XIII, Тф. 1889, с. 420.
13. Рукевич А. Ф. Из воспоминаний старого эриванца (1832-1839) // Исторический вестник. 1914, декабрь, с. 771.
14. Торнау Ф. Из докладной записки 3 января 1835 года (Бамбора). с.106.
15. Там же.
16. Там же.
17. Доброхотов Ф. П. и др. Черноморское побережье Кавказа. Справочная книга. Петроград. 1916, с. 230.
18. Несомненно, это был вид реликтовой пицундской длиннохвойной сосны. По сведению проф. А. Нордмана такую сосну он видел помимо Пицунды еще и в Мамае, недалеко от Сочи // Нордман А. Путешествие профессора Нордмана по Закавказскому краю // ЖМНП. 1838, № XI, с. 416.
19. Торнау, указ. соч., с. 106.
20. Затем ее почему-то переименовали, как ни странно, в Навагинскую, в память военного отряда, не принимавшего участия в завоевании Сочи, чем страшно возмутили и обидели генерала Симборского, одного из главнейших руководителей военной операции по взятию Сочи. Впоследствии и это название было отставлено в прошлое, и крепость стала называться Даховской, теперь уже в честь Даховского отряда в 1864 году занявшего Сочи. Затем за этим местом закрепилось название – «Даховский посад».
21. Коченовский К. И. Сочи. Исторический очерк. Общее описание города. Окрестности города. СПб,1913, c. 4.
22. Старк А. На Русской Ривьере. Из дневника охотника. СПб, 1913, с. 13.
23. Верещагин А. В. . Путевые заметки по Черноморскому округу. – М. 1874, с. 38. В связи с этим строением вспоминаются предания, сохранявшиеся среди абхазов о круглой башне (вариант –огромный дуб), стоявшей на месте Пицундского храма, откуда в древности страшным голосом изрекались грозные прорицания. Уничтожена она была будто бы Андреем Первозванным посредством удара топориком. Поверженной она умолкла, после чего абхазы уверовали в праведность проповедей Апостола Андрея // Из устных рассказов 1960 г. писателя Михаила Лакербай и адвоката Джото Коркия-Атумаа. См. И. Н. Абхазия и в ней Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь. М.,1898, с. 78. Интересны и зарисовки круглых башен в предгорьях Абхазии, исполненные в XVII в. монахом Христофором Кастелли ,а также и сохранившиеся в горах круглые башни непонятного назначения, например башня Цумур на р. Гумиста.
24. Коченовский, Указ. соч. с. 4.
25. Асасство – это обычно-правовой институт абхазского гостеприимства, существенный элемент
традиционного быта абхазов, так называемого апсуара, т.е. «абхазства», при котором крестьяне (очень редко дворяне, а в особых случаях даже и князья), могли переселяться из одной общины в другую и переходить от одного феодала к другому. Обычай этот официально сохранялся до 1869 г.,фактически же частично продолжал действовать вплоть до первых лет Советской власти. Согласно традиции любой гость считался лицом неприкосновенным, ему оказывали помощь и разные знаки внимания, защищали от преследования врагов, принимали в свою общину и т.д.
26. Краткое описание страны, лежащей к северу от реки Сочи-пста до вновь возведенного на Туапсе
укрепления // Кубанские областные ведомости, 1885, № 1.
27. Краткое описание страны…1885, № 1.
28. Здесь же следует отметить абхазские по происхождению имена Мты, Мыта, Муты и др. (См. в кн. Инал-Ипа Ш. Д. Антропонимия абхазов. Майкоп, 2002, с. 78, 87, 109, 110.
29. Эту белолистку специально посетил А. Верещагин. По его измерениям ствол ее «на высоте 2,5
аршин…оказался в окружности 17 с лишним аршина.., а у земли более 20 аршин. (Верещагин А. В. Путевые заметки по Черноморскому округу. М., 1874, с. 41). «Немного выше ближайшей к морю теснины, – писал А. Старк, – есть ровная поляна, на которой росла колоссальнейшая белолистка, переходная форма между серебристым тополем и обыкновенною осиною. Дерево это считалось священным. Двенадцать лет тому назад (т. е. в 1870 г.) и я восхищался этим гигантом и удивлению моему не было предела, когда измеренный он оказался семи сажен в окружности (ок. 5 м). Увы! В настоящее время от этого действительно священного дерева остался лишь обгорелый пень. Какой-то дикий варвар сжег его» (Старк, указ. соч., с. 87, 88.).
30. Россиев, Павел. «У Черного моря» (к истории покорения Кавказа в 1838 году) // Газ. «Новое слово». 1913, № 8.
31. Инал-Ипа. Садзы. с. 112, 127 и др.
32. Чачхалиа, …топонимика Большого Сочи, с. 167
33. Аш И. К. Военно-статистическое обозрение страны, заключенной между Мингрелиею, крепостью Анапой и Черным морем и северо-западной частью Кавказского станового хребта. Абхазия // ЦГВИА, ВУА, ф. 414, д. 301, л. 4-5, 13.
34. Путешествие профессора А. Нордмана по Закавказскому краю // ЖМНП, 1838, № XI, с. 414.
35. Аш. Указ. соч., л. 29.
36. Часть из представленных материалов является общераспространенной, а другая собиралась из разных источников, так №№ 1,6, 7, 12, 14-18 взяты из книг. Инал-Ипа Ш.Д. Антропонимия абхазов. – Майкоп. 2002,
с.204. и из книги «Садзы. – М. 1995, с. 238, 239. Далее №№ 3, 4, 5, с благодарностью были получены от Лауры Бения. Они записаны ею в селе Бармыш в 1977 г. со слов бабушки Малэд Бениа (1896 г. р.); №№ 9, 10 и 11 взяты у О. Беигуаа. Поговорка № 13 дана по аудиозаписи, сделанной Чачхалиа Д. в 2000 г. в Турции.
37.Абхазские сказки (под ред. А. Хашба, В. Кукба. Ввод. слово И. Мещанинова. Илл. Л. А. Чачба-Шервашидзе.
Сухум. Изд. АбНИИКА, 1935, с. 166-171.
38. Шакрыл К. С. Иаахтны иащҳəап. Рукопись с. 3 (см. Инал-Ипа Ш. Д. Садзы. с. 123,135).
39. Омер Бюйюка (Бигваа) . Аублааа – Великий учитель // Материалы по абхазологии. № 2, 1971 г. и № 3
1975 г. // Газ. «Республика Абхазия».1999 (материал дан в изложении Р. Гожба).
40. Ачба А. О. Изустцъаада Аублаа? (Кто такие Аублаа?) // Гражданское общество. Сухум, 2004, с. 13, 14.
41. Там же
42. Там же. С. 14.
43. ЛА ЧДК
44. Инал-Ипа Ш. Д. Садзы. С.258-259. Лавров Л. И. Из поездки в Черноморскую Шапсугию летом 1930 г. //СЭ, 1936, № 4 – 5, с. 130.
45. Как видно в данном сообщении отразилось время, когда этот род занимал территории,
распространявшиеся и к северо-западу от сочинского подрайона. Важным представляется в этом отношении и сообщение ген. Н. Н. Раевского об обществе Вардан (Вардане). Здесь он вносит ясность в представлении о нем: «Сюэпсе [Зюебзе по Л. Люлье]. Реку сего имени называют ошибочно Вардан или Фагусе; первое есть название особого общества джигетов и всего урочища, на коем они живут, а последнее – имя ничтожного ручья, впадающего близ Сюэпсе». (Раевский Н. Н. О кораблекрушениях и о предосторожностях при плавании вдоль восточного берега // Кубанские областные ведомости. 1890, №№ 45-47. См. также // Абхазия и абхазы в Российской периодике. Том I, 2005, с. 76, 77. Можно предположить, что там в прошлом жила одна из ветвей князей Маршан – Вардан-жвлара, переселившаяся затем, вероятно, на Северный Кавказ, а род Фагуа и теперь живет в Турции.
46. Лавров. Указ. соч., с.130.
47. Его же. Этнографический очерк убыхов // Ученые записки АдНИЯЛИ. Том VIII. - Майкоп. 1968.с.7.
48. Чачхалиа Д. К. Абхазская святыня старого Сочи (К вопросу о почитании надочажной цепи на Кавказе) // ЭО 1. 1998, с. 86-92.
49. Инал-Ипа Ш. Д. Садзы. С. 72, 122.
50. J.S.Bell. Journal of a residence in Circassia during the years 1837, 1838 and 1839. Vol. II, pp. 58, 59.
51. Там же.
52. Пахомов А.Записка об имениях князя Георгия Шервашидзе // Исторический вестник.Тбилиси. 1953, с.253 // Опубликована И. Антелава и Г. Дзидзария. Выражаю благодарность В. А.Чирикба, обратившего мое внимание на эту форму фамилии.
53. Отдел рукописей библиотеки им. Ленина. Фонд Ф. Д. Милютина, 169, л. 13, 81. ( см. Инал-Ипа. Садзы. с. 128).
54. Н. В. 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // КС, 1890. Том XIV, с. 310.
55. Торнау Ф. Воспоминания кавказского офицера, с. 114.
56. Россиев, Павел. У Черного моря…// Газ. «Новое слово». 1913, № 8.
57. Инал-Ипа. Садзы. с. 123; Ломтатидзе К. В. Абхазское слово ауаюы – «человек» // Моамбе. Том 4. № 7. 1943, с. 730 (на груз. яз.).
58. Россиев. Указ. соч.
59. Бгажба Х. С. Бзыбский диалект абхазского языка. Тбилиси. 1964, с. 268.
60. Чачхалиа Д. Абхазские персонажи Гагарина // В кн. Чачхалиа Д. К. Хроника абхазских царей. М. 1999, с. 84-94.
61. Филипсон Г. И. там же
62. Филипсон Г. И.Черкесы, казаки и адэхе // Рукописный отдел Российской гос. библиотеки. Фонд Д. А. Милютина. д. 169, № 81, л. 54.
63. Сталь К. Ф. Этнографический очерк черкесского народа // КС, т. XXI, 1900, с. 114.
64. Альбов Н. М. Ботанико-географические исследования в Западном Закавказье в 1893 г. // ЗКОРГО, кн. XVI. Тф., 1894, с. 142.
65. Лавров Л. И. Из поездки в черноморскую Шапсугию // СЭ, 1936, № 4-5, с. 131.
66. Люлье Л. Я. Черкесия. Историко-этнографические статьи. Краснодар. 1927, с. 9; Торнау Ф. ЦГВИА. ф.90. оп. 1. д. 120. л. 2. Торнау Ф. ЦГВИА. ф. 90. оп. 1. д. 120. л. 2.
67. Торнау. Воспоминания.., с. 114.
68. Чирикба В. А. Расселение абхазов в Турции (Приложение к книге Ш.Д.Инал-Ипа «Садзы». – Москва, 1995. – С. 260 - 277); его же: Viacheslav A.Chirikba. Common West Caucasian. The reconstruction of its Phonological Sistem and Parts of its Lexicon and Morphology. – Leiden. 1996. В эту книгу под названием «Общезападнокавказский язык» было включено и краткое описание садзского диалекта; его же: Chirikba, V.A. Sadz, an Abkhaz Dialectin Turkey. In: Howard A. Aronson (ed.). NSL.8. Linguistic Studies in the Non-Slavic
Languages of the Commonwealth of Independent States and the Baltic Republics, Chicago: The University of Chicago, 1996, p. 67-81.
69. Чачхалиа Д. Эмир Аублаа: «Мы – абхазы» // Гражданское общество. Сухум. 2004, с. 9.
(Перепечатывается с сайта: http://www.abaza-duney.ru.)
___________________________________________
СЛОВО В ЗАЩИТУ АБХАЗСКОЙ АДЖИКИ
Когда-то известный абхазский ученый-кавказовед Ш. Инал-ипа, смеясь, так говорил об аджике коллеге и другу – профессору Нью-Йоркского и Колумбийского университетов Суле Бенет: «Слава Богу, у нас есть хоть что-то, на что, наверное, никто и никогда не посягнет и не станет оспаривать хотя бы этот наш маленький вклад в мировую культуру». Но как он ошибался!
Этнолог С. Бенет была большой любительницей и ценительницей абхазской аджики и никогда не уезжала из Абхазии без нескольких баночек ароматных разновидностей этого продукта. Она рассказывала о том, как, приезжая в Тбилиси из Абхазии, угощала там ею своих друзей. Наряду со многими проблемами этнологии, С. Бенет интересовалась также пищей народов мира и в свое время выпустила в Нью-Йорке книгу, посвященную праздничным блюдам многих стран. Она была хорошо осведомлена и о кухне народов Кавказа, имея возможность подробно знакомиться с ней во время своих многочисленных и долговременных поездок, так как была участницей многолетней совместной советско-американской экспедиции, работавшей по вопросам долгожительства у народов Кавказа.
С. Бенет предлагала даже написать в соавторстве книгу о праздничных блюдах абхазской национальной кухни, отличающихся своей специфичностью и оригинальностью. В ней она предполагала посвятить специальный раздел не только многочисленным соусам, но и особо выделить рецепты абхазской аджики, различные виды которой предназначаются и для стола, и для заправки при приготовлении различных блюд. Кстати, впервые в литературе известие об абхазских соусах встречается в книге турецкого путешественника Эвлия Челеби, которого в 1641 году угощали абхазы-садзы недалеко от Сочи «асадзбалом». Жаль, что пожелание С. Бенет осталось неосуществленным, такая книга была бы очень познавательной, поскольку в те годы, за исключением узкого круга, мало кто знал об абхазской кухне и, в частности, об абхазских приправах.
В 60-х годах XX века аджикой заинтересовались грузинские ученые М. Джанелидзе и Д. Акели. Объехав Очамчырский район Абхазии, они собрали материал и включили его в свой труд в отдел «Народная медицина Очамчырского района», где пишут и об абхазской аджике в разделе «11 братьев и 11 сестер», подразумевая 22 разновидности растений, входивших в различные ее составы. Рукопись этого раздела книги была ими сдана в архив Абхазского института языка, литературы и истории. Но, к сожалению, в последнее время аджику уже не всегда называют абхазской. Ее теперь нередко называют грузинской.
Само слово аджика (ауьыка) абхазского происхождения и входит в слово «соль» (ауьыкхыш). Что же касается продукта, о котором у нас идет речь, то абхазы называют его словом «апырпыл-джика» (апырпыл-уьыка), что означает «перечная соль» или «аджиктцатца» (адьыкцэацэа), то есть «соль, перетертая с чем-то». Несмотря на то что существовало немало ее разновидностей, основа была одна: соль, перец и, в подавляющем большинстве, чеснок. Абхазская аджика бывает красного, оранжевого, коричневого и зеленого цветов с переходами в зависимости от состава, куда могло входить разное количество приправ – свежих зеленых трав или смеси сушеных и растертых в порошок травянистых растений. Аджика двух первых цветов употреблялась для растирания с орехами для получения орехового теста, из которого отжималось орехово-аджичное масло под названием «арашы» красного или оранжевого цвета. Это арашы иногда входило непосредственно в состав блюд или употреблялось для обработки готовящихся или уже готовых продуктов (мяса, птицы, овощей, яиц, трав). Служило оно и для украшения блюд, приготовленных с грецкими орехами.
Вызывает интерес сообщение путешествовавшего по северо-западному Черноморскому побережью англичанина Эдмунда Спенсера. Он имел возможность ознакомиться с традиционным запасом провизии воина среди жителей побережья. Однако он путает названия продуктов. Так, просо он называет абхазским словом «аджика», а кислое молоко черкесским словом «сху» (у абхазов это «ахарцэы»). Очевидно, слово «аджика» он слышал среди садзов или убыхов, называвших простую соль словами «джи» или «аджи» («уьы», «ауьы»). В таком случае можно быть почти уверенным, что этот продукт изготавливался и у убыхов, и также, как у всех абхазов, входил обязательным компонентом в запас провианта воина.
Настоящая аджика готовится на специальном плоском камне-ахакя (ащайьа)- терочнике округлой или четырехугольной формы, который, как правило, от очень долгого употребления имеет выемку сработанности, углубляющуюся по направлению к центру. Само растирание производят небольшим округло-продолговатым камнем под названием «апхныга». Его обхватывают правой рукой и, прижимая сверху левой, водят по нижнему камню (на этих камнях готовили не только аджику, но растирали грецкие орехи, фундук, сушеные каштаны, а также другие продукты культурной и дикой флоры).
Аджика, изготовленная таким способом, имеет очень тонкую консистенцию, похожую на сливочное масло. Поэтому в шутку ее называют «абхазским маслом». Ни один абхаз не представляет себе стола без аджики. Определенные столовые разновидности этой приправы, изготовленные с копченым перцем, неизменно входили в запас провианта походной пищи абхазского воина, моряка и охотника.
В наше время Бог знает кто только не стал выпускать ее на рынок, и зачастую такие виды «аджики» почти ничего общего не имеют с настоящими абхазскими. Додумались даже до того, что появилось название «грузинская аджика армянского приготовления». Но ведь ни в Грузии, ни в Армении никогда в прошлом такой продукт не только не готовили, но даже и не знали. Назвали бы эти продукты просто грузинской, армянской, греческой, молдавской приправой и т.д., но зачем же называть их абхазским названием?
После этого задумаешься, стоит ли публиковать рецепты разнообразных аджик, – ведь они сейчас же будут подхвачены и в новом названии никак не будет отражено то, что этот продукт испокон веков готовили именно абхазские женщины.
Недавно, когда Абхазский Институт гуманитарных исследований посетили руководители республики и зашел разговор о нуждах института и мерах по оказанию ему финансовой помощи, одна из его сотрудниц этнолог Г. Тарджманипа-Копешавидзе, возмущенная тем, что происходит пусть с небольшим, но все же национальным достоянием, начала разговор об этом продукте. Занимаясь уже много лет изучением такого важного пласта народной культуры, как питание, она опубликовала ряд статей по этому вопросу, выпустила в 1989 году и книгу «Абхазская кухня», куда вошли рецепты, которые были собраны автором к тому времени. Ныне количество записанных рецептов значительно возросло, однако упущено значительно больше, так как, к сожалению, этой стороной этнографического быта абхазов специально мало кто занимался (исключая небольшие разделы в работах Л. Акаба, Ш. Инал-ипа, И. Аджинджал).
Абхазов, да и вообще все население страны волнует то, что новоявленные зарубежные производители используют в названии продукта абхазское слово «аджика» и при этом приписывают его грузинской кухне. Как писал в своей статье журналист А. Кривенюк, «само право на происхождение продукта грузины приписывают себе, сообщая об этом во всех кулинарных книжках» (в старых этого не было). Аджика «на мировом рынке специй и трав презентуется изготовителями или ее продавцами в девяноста процентах случаев как продукт грузинской кухни, в остальных десяти процентах – как продукт кавказской кухни», чем наносится удар по самоидентичности сугубо национального исконно абхазского классического продукта. («В боях за аджику». Газ. «Чегемская правда», N 7. Сухум, 7 марта 2006 г.). Что говорить об аджике, если в Грузии стали выпускать и абхазские марки вин, таких, как «Апсны», «Букет Абхазии», «Лыхны» и др. Они тоже приписываются грузинам, несмотря на то что Сухумский винзавод является их экспортером, а марки этих вин рождались в Абхазии и не раз получали международные награды, начиная с 1932 года.
Та же Г. Тарджманипа-Копешавидзе привела пример обращения Греции в Гаагский суд по поводу особого сорта сыра брынзы из национальной греческой кухни, который Турция объявила своим. Иск греков имел положительный результат – они выиграли процесс. Так как прецедент налицо, Г. Тарджманипа-Копешавидзе предложила использовать и в нашем случае потенциал Гаагского суда, на что последовала реплика директора института Василия Авидзба: «Давайте не забывать, что нас пока в Гаагском суде не принимают...». И он, к сожалению, прав, так как в международной практике права народов и стран смешивают со статусом и правами государств, что далеко не одно и то же. Где же тогда так широко декларируемые права человека и права народов на свою самоидентичность?
Пока остается, как пишет выше процитированный журналист, лишь тешить себя мыслью, что наша аджика, «в отличие от раскрученных производственных марок, что ни на есть настоящая. Но, к сожалению, об этом сейчас знаем только мы».
(Опубликовано в: Республика Абхазия, 11. 07. 2006 г.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.abkhaziya.org.)
___________________________________________
