Главная » Алфавитный каталог авторов » А » Адыгский режиссер Касей Хачегогу » Часть первая

Часть первая

Главы:

• И гривы плясали на ветру   
• Здравствуй, мама, это я   
• Мне душу растревожили кабардинцы   
• Душа моя ноет о театре   
• Нужен человеческий совет   
• «Желание — отец мысли»   
• «Обращаться со словами нужно честно»   

…Я абхазец. Дальние предки мои
Арабов и персов войска
гнали с кавказской земли.
Я абхазец. И маленькой этой землей
По-сыновьему я горжусь.
Адыгейцам, черкесам по языку,
Близким братом я прихожусь.

Дмитрий ГУЛИА,
народный поэт Абхазии


И ГРИВЫ ПЛЯСАЛИ НА ВЕТРУ…

Адыгейские актеры встретили нас радостными объятиями, поцелуями и восторженными воспоминаниями о своих гастролях 1984 года в Абхазии. А Шарах Пачалиа припомнил приезд Абхазского театра в Адыгею и как тепло зрители принимали его в роли короля Лира.
Генеральный директор и художественный руководитель Адыгейского театра Касей Хачегогу рассказал о своих связях с Абхазией, взволнованно говорил о выдающемся абхазском режиссере Дмитрии Кортава, рано ушедшем из жизни. Много было сказано проникновенных слов о братстве абхазских и адыгейских воинов, так ярко  проявившемся в годы войны в Абхазии…
Так начались гастроли Абхазского государственного театра из города Ткуарчал на земле Адыгеи. Об этих гастролях еще будет сказано в свое время. Объектом же моего рассказа стало творчество одного из крупнейших режиссеров Северного Кавказа, заслуженного деятеля искусств Российской Федерации Касея Хачегогу. Но прежде чем обратиться к поставленным им спектаклям, расскажу немного о театре адыгов, о самом народе.
Народ, способный создать собственный национальный театр, не затеряется на дорогах истории, потому что он умеет языком искусства говорить о своей жизни.  Таким народом являются и адыги.  В создании национального театра адыгов немаловажную роль сыграла русская театральная культура. Именно русские актеры и режиссеры стали рядом с адыгами, чтобы оказать помощь в создании Адыгейского драматического театра. Свой вклад внесла Советская власть, субсидировавшая творческие коллективы страны и воспитавшая актерские и режиссерские кадры в вузах Москвы и Ленинграда. В частности, Адыгейский театр был создан еще в далеком 1936 году, 25 июня. И с той поры адыгейская речь звучит со сцены его на радость зрителям. А слышать родной язык и видеть близких по духу героев со сцены родного театра — великое событие для каждого народа.
Ленинградский государственный  институт театра, музыки и кинематографии, Московский государственный институт театрального искусства им. А. Луначарского, где учился и я, в разные годы выпустили для Адыгейского театра четыре группы актеров с высшим театральным образованием. И это — факт исторической важности, поскольку ни одна нация в мире (кроме бывших республик Советского Союза) не может похвастаться таким составом мастеров сцены, где все артисты — профессионалы. С рождением Адыгейского театра появились и национальные драматурги. Со сцены заговорили герои Т. Керашева, Г. Схаплока, Е. Мамия, П. Кошубаева, Х. Ашинова, Н. Куека и других авторов. Прошлое и настоящее адыгов обрели сценическую жизнь, и зритель увидел себя в историческом измерении. Театр сближает людей, сохраняет языки. А это очень важно для духовного становления общества.  К счастью, Адыгейский театр и по сей день служит возрождению своего народа, своей республики. На его сцене играли и играют великолепные актеры, создавшие интересные и глубокие образы.
На сцене Адыгейского театра ставились пьесы не только национальных авторов, но и переводная драматургия. Герои Шекспира, Мольера, Шиллера, Гольдони, Гоголя, Чехова, Островского, Шварца и других классиков покоряли зрителей. В кропотливом театральном творческом процессе  особая роль принадлежит режиссерам Адыгейского театра, создавшим спектакли на адыгейском и русском языках. Среди них: М. Ахеджаков, Н. Тхакумашев, А. Тонин, Г. Шеремеев, М. Лотков, М. Шовгенов, А. Курашинов, А. Романовский, В. Ширшов и другие.
Об истории Адыгейского театра уже много написано, я лишь напомнил читателю о прошлом этого замечательного коллектива, с которым продолжает сотрудничать человек, кому посвящена эта книга. А идею написать о творческом пути Касея Хачегогу мне подсказал наш абхазский режиссер  Дмитрий Кортава. Когда я сообщил ему, что начинаю писать о нем книгу, Дмитрий, выслушав меня, назвал сразу имя своего друга адыга Касея Хачегогу.
— А потом и обо мне напишешь так же хорошо,— улыбаясь, доверительно сказал Дмитрий Кортава. Это не было кокетством с его стороны — он искренне желал продолжить творческие связи наших народов. Я пообещал ему тогда взять его совет на заметку, но, увы, вскоре он ушел из жизни, талантливый режиссер и человек большой души. Потом началась война в Абхазии…
Набранная в типографии книга о Дмитрии Кортава была сожжена грузинскими вандалами. Впоследствии я все же восстановил текст книги, а друг Дмитрия Кортава Касей Хачегогу издал ее за свой счет.  И эта его братская преданность другу Дмитрию взволновала меня. Уже после войны я решил исполнить просьбу Дмитрия Кортава и написать об адыгейском режиссере. Думаю, что этот скромный труд абхазца явится определенным вкладом в адыгейское искусствоведение.
Начну я с детства человека, ради которого ехал  в Адыгею той лунной октябрьской ночью. Родился Касей Хачегогу 30 января 1949 года. Фамилия его, кстати, переводится как «гостевая дорога», или же «дорога для гостей». И это мне запомнилось как неслучайная деталь в его биографии...
— Знаешь, Алексей, иногда я ощущаю себя даже прадедом своим Хатугом, только не смейся… Порой на меня наваливается такая тоска по аулу Тахтамукай — никакими словами не описать! Вообще, меня всего заполнили старинные адыгейские песни, которые так любил Хатуг. И хочется одеться, как он, и сплясать с гостями наши танцы в его доме. Поверь, это была такая искренняя и добрая жизнь,— так говорил Касей Хачегогу во время нашей беседы с ним в его театральном кабинете.
— Да, прадед твой наверняка любил родные народные песни! — подхватил я слова собеседника, мысленно сравнивая Хатуга со своим абхазским дедом Сааткереем.
— До фанатизма — это точно! Сам умел плясать и своих друзей доводил в пляске до экстаза,—  продолжал  Касей. Глаза его при этом поблескивали бесовским огоньком. Да и было от чего — предок-то, по его рассказам, был человек привлекательный, хлебосольный, дружелюбный и одновременно строгий. Да и барашек имел — не сосчитать,  и целый табун лошадей. Я представляю себе, как он поглаживает их густые гривы, как гарцует на скакунах.
Как повелевала его фамилия, Хатуг Хачегогу еще в дороге встречал своих гостей, своими руками подносил им напиток бахсым. Приходят соседи, друзья — в доме царит веселье. Потом наступало время для рассказов о великих делах предков, для песен и плясок.  В такие вечера к Хатугу захаживали и любители всяких новостей. Хозяин знал много, потому что у него часто бывали гости. Бывало и так, что люди, зная его слабость к народным песням и пляскам, уже у входа в дом начинали петь,  и Хатуг, раскрыв объятия, шел им навстречу.
— Наш род особенно любил петь величальные, в которых много радостных, солнечно теплых слов. Встретив поющих гостей,  Хатуг и сам присоединялся к ним, а потом  говорил: «О-о, братья! Каждая ваша песня достойна нескольких барашек, но сегодня и одной хватит!». И резал для пиршественного стола одного из самых крупных животных. Потом пели, плясали и рассказывали о  прошлом адыгов, непремен¬но вспоминая и тех, кто отдал жизнь во имя народа своего,— продол¬жал свой рассказ Касей Хачегогу.
— А ты, потомок доброго и гостеприимного Хатуга, любишь песни?
— Что за вопрос, Алексей!  Возможно ли заниматься режиссурой, не зная песен предков? От них мы впитываем в себя силу народную. Не познав песен и танцев, созданных предками, останешься...
— Глух и нем, не так ли,  Касей?
— Именно так. Вот я, к примеру, прямо-таки деревенею порой от усталости и городской суеты. И тут же уезжаю в свой родной аул Тахтамукай, где впервые услышал наши  песни  и  увидел танцы.  Словно  зано¬во рождаюсь...
— Так сказать, высвобождаешься  из суеты и телом и душой.
— Да, Алексей, душа очищается от бытовой шелухи, а главное — от неискренних многословий.
— Вполне согласен с тобой, Касей. И душа тоже изнашивается от лицемерной  болтовни.
— А народные песни — это целебное средство для омоложения души.
— Стало быть, твой аул несравним ни с какими  курортами, так?
— Всякие там острова и пляжи, Алексей,  лечат лишь  бренное тело, но не душу...
— Я тебя хорошо понимаю, друг Касей. Да, родные места, воспоминания детства и  песни, спетые неповторимыми голосами предков,— все это незабываемо.
— А еще — образы добрых людей, родственников, соседей хранит наша память. Натруженные руки их поглаживали наши лохматые головы, пригова­ривая при этом:  «Неужели не устал? Хватит бегать, отдохни!» Угоща¬ли фруктами. Откусив их с хрустом, тут же принимались снова «гарцевать» верхом на палке-скакалке…
— Все мы, Касей, из одного детства. Адыг, как и абхаз, прежде чем оседлать скакуна, «объезжал», свою палку-лошадку. Жизнь наша начиналась с палок деревянных, тарелок и ложек из дерева. А еще с древних песен и танцев. Можешь мне спеть адыгскую народную песню, Касей?
— У нас их много — о чем спеть?
— Мы о дереве говорили — вот и пой о нем.
— Да их тоже много, Алексей.
— А вот эту, вроде бы незатейливую, но пронизанную бытовой филосо¬фией.  Я и слова знаю — они восхитили меня, приобщили к духовным родникам  природы. Слушай,  Касей, эту «Песню дерева»...

Песню грустную река
Принесла издалека,—
Где-то дерево шумело,
Эту песню ей пропело:
Я расту недалеко,
Я ценюсь невысоко,
А меж тем моя цена
Быть высокою должна.
Я к вам еду по дороге
На быках коротконогих.
Я — мосточек вашей речки,
Огонечек вашей печки,
Груша, что в тяжелый час
Кормит, выручая вас.

Для княгини я — постель,
Для ребенка — колыбель.
Я и мачта, я и лодка,
И башмачная колодка.
Я и стрелы, я и лук,
И телега я, и плуг.
Я — валежник для костра.
Я — колода средь двора,
У которой ждет конца
Обреченная овца.
Я — дубовое корыто,
Обод липовый для сита.
Кто идет, тому я — посох,
Едет — ось при двух колесах.
Для гостей  я — стол треногий.
Там — богатый, здесь — убогий.
Мастер гнет меня в дугу.
Колесом я быть могу,
Быть могу я и дубиной,
Землемерной палкой длинной.
Я для девушек и ступа,
Я и пестик, бьющий тупо,
Я и кружка на пирушке,
Я и ручка просорушки.
Я — кормушка, я — кадушка,
Простоквашная болтушка,
Я — и вилы, и ушаты,
Деревянные лопаты.
Я и дышло для волов,
Сразу для восьми голов.
Для жилища  — я подпорка,
Окна, двери, переборка.
Я — решетка желоба,
Я — пролетка и арба.
Я вас в дождик укрываю,
Я вам руки согреваю.
Знайте, люди, без меня
Нет ни дыма, ни огня.
Без меня бы вы пропали,
День бы прожили едва ли.

— Алексей, это же здорово, что ты ее знаешь! И мне она очень нравится.
— Песня словно оберегает от варварства духовного, ты не согласен со мной, Касей?
— Пожалуй, ты прав. Вот адыги, как говорится, поняли душу дерева и спели об этом песню.
— Ну, абхазы тоже почитают культ дерева! Мои предки, Аргуны, напри­мер, преклонялись грабу.
— А почему не дубовому дереву или каштану?
— Граб — он коренастый, крепкий, растет в горных местах, его ни ве¬тер не согнет, ни снег не сломает. Граб — дерево гордое,  это точно.
— Хорошо, Алексей, я согласен с твоими доводами. А вот почему вы, как адыги, не сочинили тогда песню, а?
— Когда вы песню только сочиняли, мы из дерева уже делали  стрелы и лук, телегу и плуг, выдалбливали из дерева корыто и поили скакунов! — и мы оба расхохотались.  Потом Касей добавил: «Хорошо, что напомнил о скакунах. На днях в Тахтамукайском районе праздник намечается со скачками.  Обязательно поедем — увидеть сразу всех моих:  маму, сестер, других родственников и непременно наших гривастых коней! Не сопротивляйся,  отказа не приму»!
— Дай мне слово вставить, я ведь не отказываюсь…
— И правильно делаешь,— согласился успокоенный Касей.
И вот мы на его новеньком «Мерседесе» направляемся в аул детства талантливого режиссера Касея Хачегогу. «Машина-зверь» бесшумно и плавно преодолевает трассу. Мы некоторое время молчим. На память мне приходят слова из адыгской народной песни «Начальник погоню пустил за мной»:
Я не прослыл на родине вором,
Имя мое не покрыто позором.
С лихими людьми не хотел я знаться,
Но я человеком хотел называться.
Воли, воли мне захотелось…

Мелодию этой песни услышал я в Черкесске от композитора Аслана Даурова.
А потом, еще в Нальчике, от режиссера Руслана Фирова. Она запомнилась мне и  такими словами:

Я из тех, кто себя не славил словами,
Кто делами своими прославлен всюду.
Сын Дзигура, я страха не знал, не ведал.
Черный пес в черный час меня продал и предал.
Было светлым дороги моей начало,
Да мрачной потом для меня стала она...

— Алексей, о чем задумался? Надеюсь, не жалеешь о поездке,— беспокоится Касей.
— Откуда такие мысли, друг, ведь я еду на встречу с миром, где впервые качнулась твоя колыбель!
— Это — да! Хотя сам я не страдаю манией величия — так себе, режиссер,— усмехнулся Касей.
— Ты — сын своего народа и его интеллектуальный потенциал, на таких людях и держится любая нация.
— Интересная мысль, Алексей... Значит,  на тебе держится Абхазия, а на мне — Адыгея?
— Не исключено — ведь мы те «винтики», без которых духовный корабль общества долго не проплавает.
— И без простого работящего народа тоже не обойтись.
— Все так, мой дорогой. «Простолюдины»  так же нужны истории, как и писаки. К примеру,  кто опишет эту вот поездку? Конечно же, неугомонный, въедливый писака!
— Хорошо, брат, наблюдай и пиши,— согласился Касей и замолчал.
Итак,  11 октября 1997 года к 12-ти часам дня мы были на ипподроме аула Тахтамукай. Веками  адыги славились непревзойденным искусством джигитовки. На  празднествах народу собиралась уйма. И повсюду слышались звонкие голоса детворы…
На миг я представил себе крепкого, с глазами, полными любопытства, мальчугана по имени Касей, так же бегавшего лет сорок тому назад, по ипподрому... Теперь он — Касей Яхьявич Хачегогу — представительный и известный в Адыгее и по всей России театральный режиссер, ныне министр культуры Республики Адыгея. Жители аула не скрывали своего уважения к  известному земляку. Люди подхо­дили к нам, здоровались с ним, обнимая и целуя его. Вели разговор непринужденно, вспоминая о его жизни в родном ауле. Конечно, они не подозревали, что своими рассказами питают  воображение его буду¬щего биографа... Слушал я их внимательно, с удовольствием. Появление любимого земляка превратило  рассказчиков в интересных собеседников. Перед моими глазами живо предстали картины детства Касея — звонкий смех и восторженные глаза эмоционального мальчугана в ми¬нуты радости… гневные окрики драчуна  с потным лбом и царапинами на коленках... Сверстники Касея не забывают друг  друга и в такой праздник раз в год встречаются для душевных бесед. Его друзья — люди разные, бывшие и нынешние чиновники, творческая интеллигенция. Мне запомнились и простые труженики, живущие в его родном ауле, это отцы и деды маленьких крепышей,  которые сейчас бегают вокруг нас в ожидании начала конных состязаний.
Касей, знакомя меня с людьми, называл мою фамилию и непременно прибавлял: «Он из Абхазии, наш брат». Приветливые улыбки людей сменя¬лись вопросами о жизни в блокадной Абхазии, осуждением зачинщиков минувшей войны. Некоторые из них или их сыновья были участниками битв на стороне абхазов.  Потом наступало тягостное молчание — мы скорбели о погибших — адыгах и абхазах.
Знакомство наше продолжалось — к нам подошла группа высокопоставленных лиц  с Премьер-министром Республики Адыгея Мухарбием Тхаркаховым. После знакомства этот симпатичный человек проникновенно сказал: «Мы всегда рады видеть братьев-абхазов на наших праздниках». Затем он при­гласил нас подняться выше по лестнице и усадил так, чтобы лучше обозре¬вать все огромное поле для соревнований наездников. Тут же к нам под­сел и глава администрации Тахтамукайского района Николай Демчук.  Его красивая  шевелюра была чуть тронута сединой. Он оказался приветливым и общительным собеседником. Рассказал, что на днях  вернулся из Гагры — этот город Абхазии побратался с Тахтамукайским районом Адыгеи.  Не скрывал восхищения  абхазским гостеприимством и отношением  к нему лично  Руслана Яэычба и его друзей. Много мы переговорили тогда об Абхазии и наших народах. Неожиданно для меня Николай Демчук заговорил  на адыгском языке с Премьер-министром. Выяснилось, что этот русский человек с детства изучал язык адыгов,  что в дальнейшем ему, как руководителю района, очень пригодилось.
Я сразу вспомнил  Понтийского царя Митридата Евпатора, говорившего  на 22-х  языках народов, живших  в его владениях. Там была и  Абхазия, стало  быть, Митридат говорил и на языке предков абхазов и адыгов…
Было это 2000 лет тому назад,  подданные любили его и шли с ним в бой против римлян.  Вот и Тахтамукайского  предводителя Н. Демчука, так сказать, местного «Митридата», адыги уважают — об этом я узнал позже. Купив в майкопском книжном магазине книгу Рашида Савва под названием «Мудрость адыгского этикета» (редактор — доктор исторических наук, профессор,  академик  международной академии  информатизации А. И. Манаенков) я с удивлением прочитал вступительные слова к ней Николая Демчука.  Вот они:  «Продолжительное время живу и работаю в Республике Адыгея. К адыгским народам, к их традициям и обычаям отношусь с пониманием и глубоким уважением. Убежден, что адыгский этикет — высокое достижение не только этих народов,  но и мировой нравственной культуры. В ней заключена  великая мудрость народов, рожденная и отшлифованная веками.
Соблюдение этикетных норм возвышает каждого адыга в отдельности, адыгские народы в целом. Они помогают каждому обрести уважение, честь и достоинство, занять свое место в обществе. Поэтому очень хочу, что­бы адыгский этикет знали все адыги , все  жители Республики Адыгея и соблюдали адыгство — адыгагъэ — нормы общения, имели личностные каче¬ства, предусмотренные в нем.
Узнав, что подготовлена рукопись учебного пособия «Мудрость адыгского этикета» к изданию, что в нем остро нуждаются учителя, учащиеся, молодежь, и осознав важность введения данного предмета в школах, актуальность поднимаемых в пособии вопросов, выделил из бюджета района средства для его издания.
Успехов вам в изучении адыгского этикета и неукоснительном соблюде¬нии его нравственных принципов, столетиями являвшихся нормой жизни и поведения старших поколений».
Эти строки лишь подтверждают подлинность суждения о том, как необхо¬димы люди  с таким мышлением. Не проливалось бы столько крови народной…
А праздник в Тахтамукае  набирал силу — перед состязанием конников силами творческих коллективов района показали концерт. Звучали прекрас­ные мелодичные и мужественно-героические песни, да и танцев было немало.  Надо отметить, что все хоровые коллективы одинаково хорошо владели двумя языками — адыгским и русским. И белобрысые русские подростки в черных черкесках с белыми газырями танцевали адыгские старинные танцы. Так и происходит духовное сближение народов, утверждая торжество красоты. И там, где красотой дорожат и наслаждаются ее проявлениями,  царит добро в людских отношениях.  А если  общество захлестывает жажда материального накопительства и политическое  варварство, оно  утрачивает человеческое лицо. И люди начинают питать друг к другу ненависть.
Глядя на поющих и танцующих  детей, я вспомнил  высказывание мудреца: «Не обучающий сына своего художеству, готовит из него грабителя на большой дороге».  Уверен, что и герой этой книги ,  Касей Хачегогу, лет сорок тому назад так же пел и плясал, как эти дети сегодня, пото¬му и пошел в жизни большой дорогой искусства.
Концерт окончен, и над полем  звенят серебряные трубы,  слышится легкое ржание адыгских скакунов. Минута-другая, и они уже несутся по широкой дороге ипподрома. Гривы их пляшут на ветру, а управляют ими сильные и ловкие парни и подростки. Стремительные, крепконогие,  с пышными хвостами и раздувающимися  ноздрями, высокие кони  кабардинской породы несутся  по ипподрому,  опережая друг друга, а над ними сверкают краски неба.
Забеги совершались от двух до восьми километров. Побеждали сильные  и выносливые скакуны, хотя не поспевающие за ними  тоже выглядели впечатляюще. На этом  празднике жизни  все хотели быть замеченными  и признанными. Мчались ретивые кони, и возбужденные всадники цепко держали их за гривы…  И вдогонку им летели крики восторга и отчаянное хлопанье зритель-ских ладоней. Смотрел я на это удивительное зрелище и вдруг вспомнил египетское слово «сеенех», что означает «ваятель» — художник, «оживитель» красоты.  Нечто подобное я лицезрел сегодня на Тахтамукайском ипподроме. Немецкий ученый и путешественник Карл Кох писал: «Прежде всего любят лошадей, верных спутников черкесов на пути их к славе и чести». Верно подмечено. Адыги, как и абхазы, всегда стремились жить ради славы и чести в бою и в труде.
… Праздник в Тахтамукае близился к завершению. Люди покидали ипподром, кое-где еще бегали счастливые и восторженные мальчишки, волосы их были взъерошены, словно конские гривы. Я не удержался и остановил одного, спросив: «Как зовут тебя?» Мальчуган испытующе посмотрел на меня и гордо ответил: «Хамзат Аргунов  я!» И тут же быстро спросил: «А вас как называть?» Я на миг онемел, услышав свою фамилию. Ответил не сразу: «Я тоже Аргун. Ты – Аргунов, и я – Аргун!». Он разочарованно произнес: «Я вам честно сказал, а Вы шутите, да?». И  убежал. Я испытывал двойственное чувство. Я не сомневался, что мои однофамильцы есть повсюду на Северном Кавказе и всегда желал их узнать поближе. Но встретившись так неожиданно в конце праздника со своим родичем, черноглазым крепышом, оторопел и потерял его из виду. Храни тебя судьба, мой брат по крови, вырастай достойным слов из песни — «На земле адыгов он живет!» Сказано же: «Стремитесь жить страстно, умереть успеешь». Тот незабываемый день 11 октября 1997 года как раз был моментом страстной  жизни,  когда ум и сердце каждого были в плену у красоты и мужества наездников, гостеприимства народного, красивых тостов, песен и танцев.
Касей Хачегогу, вздыхая, смотрит на опустевшее пространство вокруг и с сожалением произносит: «Все это мое родное… Видишь тот пруд, мы из него летом не вылезали. Да, познание красоты начинается с детства, и жаль, что оно так быстротечно…» Я молчал, очень хорошо понимая его. Свое родное село я тоже храню в памяти с радостью и болью одновременно. Рад за Касея, что его село сохранилось и обновляется с каждым годом. Мой же Адшау, что в Очамчирском районе Абхазии, совсем заброшен, и все вокруг заросло. Людей нет, угасает жизнь — ни песен тебе, ни танцев, одни птицы да зверье нарушают тишину заброшенного села. Да, Касей счастливее меня, ведь в его ауле есть кому спеть и сплясать и конские гривы по ветру расплескать.


ЗДРАВСТВУЙ, МАМА, ЭТО Я

После праздника Касей говорит мне: «Алексей, надо мне повидать маму, едем вместе, хорошо?»
… У дома нашу машину заметила молодая женщина и радостно устремилась навстречу. Это оказалась сестра Касея — Мира, она порывисто обняла брата, но, увидев рядом постороннего, засмущалась. Касей познакомил меня с ней и зятем. А потом тихо подошла пожилая женщина и молча обняла Касея.
— Здравствуй, мама, это я,— дрогнувшим голосом произнес сын. Я отошел в сторону, но слышал, как мать заговорила негромким голосом. Сын молча слушал.
Они долго беседовали, видимо, мать расспрашивала сына о его жизни, а заодно и наставляла уму-разуму, как это делает всегда при встрече  и моя мать, хотя я давно уже поседевший и умудренный жизнью человек. Такие уж они, эти матери наши, добрые, не устающие, не унывающие.
… Затем стал говорить Касей. Объясняет ей что-то улыбчиво. Она укоризненно отвечает ему и быстро идет ко мне. Подошла, слегка обняла меня и, целуя, мягко произнесла: «Извини, сынок, не знала, что ты – гость из Абхазии… И сын меня не предупредил!» И все таким же заботливым голосом стала расспрашивать меня о минувшей войне в Абхазии и непростой послевоенной жизни. Я слушал ее, отвечал на вопросы и вспоминал рассказы Касея о своей матери. Молодая и пригожая Рабигат сама воспитывала трех детей, работала в двух местах. С мужем, отцом Касея, они расстались давно…
Мне хочется самому продолжить рассказ о матери Касея, чьи нежные глаза так напомнили мне глаза моей матери. Но что я знаю о ней? Она учила сына одеваться опрятно, быть вежливым со всеми, уважать старших, учиться хорошо, никого не обманывать и многим другим жизненно важным бытовым мелочам. Помню, как Касей говорил мне: «Если бы не мама, был бы никем…Она воспитывала в нас трудолюбие, честность,  понимая красоту и умея видеть ее в обыденном, учила этому и своих детей».
Глядя на Рабигат, я сравнивал жизни матери и сына. Эта добрая,  трудолюбивая женщина вырастила достойного сына Адыгеи,  колдуна театральной сцены, показывающего жизнь народную — трагическую и величавую… Качая люльку, знала ли она, что сын ее будет работать с произведениями великих классиков всех времен и народов. Но одна верная надежда жила у матери — плохого человека в мир этот она не выпустит. И пусть  никто не думает, что мы сами по себе становимся писателями, учеными, поэтами и режиссерами. Если ты  состоялся как личность, в этом самая большая заслуга твоей матери.
С глубокой признательностью смотрел я на эту простую сердечную женщину, бывшую типографскую работницу, и думал о том,  насколько же велики духовные и физические силы наших матерей, растящих нас. И всегда ли мы отплачиваем им добром и пониманием, как часто не замечаем, что они стареют у нас на глазах?! И почему жизнь так устроена, что время лучше помнит о злодеяниях, нежели о добродетелях? Совершенен ли тогда человек?..
У поэта Б. Пастернака есть строки: «Не исказить голоса жизни, звучащего в нас». Мне кажется, это сказано  о голосах наших неповторимых, всепрощающих матерей.
… Уезжали мы в обратный путь, провожаемые взглядом Рабигат, которая упрашивала нас погостить еще. Но нас звали к себе дела и заботы. Совсем стемнело, мы оба молчали. Касей вел машину осторожно, монотонно шуршали шины, а высоко в небе мерцали первые звезды.
На полпути от Майкопа я все же решился спросить Касея.
— Извини, может, тебе не хочется говорить, но я только спрошу об…— запнулся я на полуслове.
— Я ждал этого разговора,— устало  сказал Касей, поняв мой вопрос.
— Итак, рос ты без отца…
— Можно сказать и так, однако я всегда бегал к нему. Любил я его… У меня и брат есть от его второй жены. Ну, и мама моя не противилась нашим встречам.  В тайне я очень гордился им.
Конечно, для мальца он  был примером бесстрашия и геройства. Да и в масштабе всей страны военный летчик Яхья Хачегогу был легендарным  летающим  асом. Удостоился за свои подвиги 13-ти орденов и медалей. Советские летчики, в числе которых был и Яхья Хачегогу, своими полетами опровергали захлебывающиеся речи Геббельса о том, что самолеты Советов не способны появиться в небе  над Германией. Касей бережно  хранит газетные публикации тех лет. 
Так,  в один из  дней эскадрилья  бомбардировщиков, после успешной «работы» над немецкими объектами под Сталинградом, возвращалась к себе на базу. Неожиданно их стал преследовать вражеский штурмовик. От  своего командования  советские пилоты получили приказ не ввязываться в бой с этой мощной машиной. Команде подчинились все, кроме летчика Яхьи Хачегогу. Развернув самолет, он пошел на верную смерть и тараном сбил врага. Оба самолета загорелись — немецкий упал, а бесстраш¬ный адыг сумел-таки дотянуть свою машину до аэродрома — спас себя и машину тоже... Потом командованием он был срочно вызван  в штаб на разнос — как нарушивший приказ. Там  Яхья Хачегогу прямо ска­зал генералу: «На родной земле убегать от врага недостойно мужчины. Лучше смерть,  чем бесчестье на мой народ!».  Мужественные слова бесстрашного адыга генералу понравились, он обнял его и сам прикрепил орден Славы III степени к его груди.
Много еще отважных  поступков  совершил Яхья Хачегогу. Вот, к примеру, такой. В воздушном бою его самолет подбили, он катапультировался и приземлился  в лесу. Пока осматривался, к нему подбежали мальчишки и наперебой заговорили: «Дяденька летчик, там,  за деревьями, в доме немцы заперли  связанную нашу учительницу! Наверное, расстреляют, помогите!». Все вместе они незаметно пробрались к строению. Выждав время, Яхья  наганом разбил окно и  запрыгнул внутрь. Отдыхавшие два охранника подняли руки и сдались, их связали и оставили в доме,  а учитель­ница с ребятами  повели летчика к партизанам. Яхья Хачегогу получил еще  один орден.
Или такой случай. Оказавшись в окружении, сбитый летчик вместе с другими нашими военнопленными (около 10 человек)   были посажены во временную тюрьму. В следующую ночь отчаянный храбрец уговорил пленников,  они выкопали ход из тюрьмы и сбежали.
А вот что произошло с ним уже в конце войны. Как известно, японцы в 1945 году удумали оторвать от СССР часть земли на Дальнем Востоке. Пришлось перебросить туда некото¬рые военные части, в том числе и эскадрилью наших бомбардировщиков. Был в ней и Яхья Хачегогу, как один из лучших летчиков. А накануне,  перед вылетом во Владивосток,  летчики устроили  в москов-ском ресторане встречу. Пили за Победу, пели героические военные песни и, конечно, плясали, кто как мог. Женщины бросали восхищенные взгляды на красавца  брюнета. Кто-то из друзей его крикнул: «Яхья, станцуй по-своему!». И сразу раздались ритмичные  хлопки, а бравый адыг поправил ремень  и сказал: «Освободите-ка стол,  я буду танцевать на нем, как нарт!» Все шумно зах­лопали, а статный потомок нартов на носках уже плавно двигался по столу. Аккордеон выводил кавказ-скую мелодию,  и ордена и медали на груди Яхьи Хачегогу тоже ритмично позвякивали.  Столовые приборы почти не шелохнулись — в этом и состояло  искусство адыгского танцора:  не нарушить убранство стола и, как говорится,  сплясать, «цепляясь за воздух».
Присутствующие в зале неотрывно смотрели на необычного плясуна с орлиным взглядом, награждая его щедро аплодисментами. Но  только он окончил свой танец, как тут же появилась милиция и за нарушение порядка его увезли в военную комендатуру. К счастью, находившийся в эти дни на Дальнем Востоке дважды Герой Советского Союза, генерал авиации  А. Покрышкин  прослышал о случившемся и «принял меры»…  После этого командование московской милиции извинялось перед всем летным составом эскадрильи, улетевшей в бой с японскими милитаристами. Московскую милицию можно понять — откуда ей было знать о том, что еще несколько веков тому назад предки абхазов, адыгов и абазин — великие нарты — устраивали застольные пляски, которые оберегали людей от чрезмерных возлияний.
Такие вот подробности узнал я об отце Касея Хачегогу — достойном потомке великих нартов.  И сын вправе гордиться своим отцом,  от которого унаследовал завидную терпеливость,  настойчивость и любовь к избранному делу. У него же научился танцевать и крепко ступать по земле. А еще — ездить на коне.
… Машина наша мягко двигалась по дороге. Не знаю, о чем думал Касей, я же продолжал размышлять о том, как все же хорошо, что есть люди, которые любят летать в небе и ставить спектакли. О таких абхазы говорят так: «Ауаа рзы икоу ауаа» («Люди, живущие для людей»).
— Знаешь, Алексей, о чем думаю? — нарушил Касей наше молчание, слегка замедлив ход машины. – Все представлял себя летчиком, уж очень хотелось увидеть сверху землю нашу, людей. Не удалось мне…
— У тебя другой жизненный путь, Касей,— сказал я своему адыгскому другу, так по-детски сказавшему при встрече с матерью: «Здравствуй, мама, это я…»


МНЕ ДУШУ РАСТРЕВОЖИЛИ КАБАРДИНЦЫ

Как-то я засиделся в кабинете у Касея в театре. Разбирал рецензии на поставленные спектакли, беседуя с обаятельной Лидой Куловой, заведующей литературной частью театра. Она переводила мне с адыгейского языка некоторые тексты. Касей в тот день репетировал свой очередной спектакль. Временами к нам заходила с чаем, кофе и конфетами милая секретарь директора Светлана.
Неожиданно заскочил возбужденный Касей и с ходу предложил: «Алексей, поедешь в горы со мной?»
— Мои предки когда-то спустились с гор, чтобы шагнуть, так сказать, в цивилизацию, а ты снова тянешь меня туда,— пошутил я. Касей объяснил причину такого решения. К нему в гости приехал американец адыгского происхождения с огромным желанием посмотреть лошадей Касея. Попутно выяснилось, что он работает в одном из отделов ООН. Меня это заинтересовало — в последние годы организация эта особенно активизировалась в решении судеб народных и территориальных вопросов. К примеру, именно туда закинут сейчас спасательный «трос» Э. Шеварднадзе, и он,  когда это понадобится, может невредимым добраться до США…
И вот целая группа — Касей, я, гость из Америки и еще несколько девушек-студенток, подружек дочери режиссера Нафсет, едем в горы.
— Как Вас зовут? — обратился я к гостю, молодому симпатичному парню.
— Адыгски имя мой Берзыдж Чагоду,— довольно сносно ответил он по-русски и облегченно вздохнул.  Потом я разговаривал с ним через Нафсет — она переводила ему мой разговор то на адыгейский, то на английский язык. Из общения с Берзыджем Чагоду я почерпнул для себя много полезного, особенно меня порадовала его объективная оценка абхазской проблемы.
— Касей, скажи:  разве мы не посмотрели в Тахтамукае твоих коней? — спросил я у сидевшего за рулем сосредоточенного Касея.
— Там были аульские кони, я вам своих покажу! — с заметной гордостью ответил он.
— Твои личные кони? — опешил я.
— Мои, мои, скажу откровенно, Алексей, кабардинская порода всю душу мне растревожила…
— Интересно узнать, каким образом?
— Несколько лет тому назад я поставил в Кабарде спектакль, а министр культуры, наш с тобой общий друг Руслан Фиров (он ставил и твою пьесу в свое время) подарил мне тогда коня.  Так моя страсть с детства обрела реальное воплощение. Я люблю этих красивых выносливых животных – для меня они целый мир… конечно, после театра.
— Так сказать, отдохновенье, беседа с природой в образе этих великолепных и верных существ. Знаешь, ведь, какие у них добрые и мудрые глаза, какие они чуткие и отзывчивые на ласку. По-моему, даже большому режиссеру есть чему поучиться у них,— шутливо говорю я.
— Ого, куда тебя занесло! Тогда и я скажу: не мешало бы и пишущим людям поучиться у них душевности и честности.  Ты поймешь, о чем я говорю…
— Вот мы и скрестили шпаги — держись, режиссер!
— Я и держусь … за руль,— рассмеялся Касей Хачегогу. А горная дорога сужалась и извивалась, словно вспугнутая змея. Наши попутчики на заднем сидении тихо переговаривались между собой. Мы с Касеем поговорили еще немного. Потом замолчали. Машина медленно поднималась в горы, поднимая тяжелую пыль. Я рассматривал встречающиеся на пути дома, хозяйственные постройки и думал о странностях и превратностях судьбы человеческой. Вот этот молодой человек, приехавший из далекой Америки, чтобы найти корни своих предков, не позабыл язык родной земли. И сейчас рассказывает на нем что-то смешное своим новым знакомым. Вряд ли они хорошо представляют себе то, что происходило на этой земле сто сорок лет назад, когда прадеды Берзыджа Чагоду с окровавленными лицами и навеки остановившимися взглядами лежали ничком, закрывая телами своими родную землю, по которой их везет сейчас известный адыгский режиссер Касей Хачегогу... Тени не погребенных ходят по горам… Может быть, они сейчас видят нас, смотрят на этого адыга из Америки, потомка чудом уцелевшего от полного истребления народа.
Дорога продолжала змеиться, иногда, когда машина набирала скорость, казалось,  что горы летят навстречу. Касей молчит и сосредоточенно ведет машину. Я же продолжаю упражнять свою память, вспоминая строки из книги выдающегося абхазского историка и археолога Михаила Трапша, который писал об адыгах и абхазах: «Несомненно, уже в эпоху поздней бронзы и раннего железа, на территории Абхазии существовало несколько племен, позднее ставших известными  античным писателям под именем зихов, санигов, гениохов, кораксов и других. Все эти племена, образовавшиеся на основе более аморфной очамчирской культуры эпохи энеолита, ранней и средней бронзы, послужили основой формирования древних абхазов». (М. Трапш. «Труды». Т. 1, с. 39).
Два тысячелетия назад до нашей эры жили эти «зихи», о которых идет речь, они и являются древними предками современных адыгов. Вот и получается, что «осколок» тех древних «зихов» ведет сейчас машину на высокогорное пастбище, где выгуливается табун лошадей.
— Надеюсь, не устал, Алексей? Дорога сложная, это тебе не путь на Тахтамукай,— заговорил, наконец, Касей.
— Отсутствующие не устают, Касей, поскольку меня «тут нет»,— ответил я ему.
— Хорошо сказал, гость наш уважаемый!
— Ну, какой я гость, Касей, мы уже давно разъезжаем с тобой по Адыгее. Могу сказать, что я тоже уже «седой обитатель этих гор». И биение сердца моего заставляет меня вспомнить лики приятных и не совсем приятных мне людей,— произнес я с актерским пафосом, и он, как режиссер, принял слова мои, с улыбкой кивая головой.
С заднего сиденья машины доносилась то древняя, то младоанглийская речь. А мой ум все «работал» о нем — герое этой книги. Всей своей жизнью он опровергает определение некоего ученого, сказавшего: «Забыв об основах, человек эпохи науки и техники забыл о своем назначении, лишил себя пути совершенствования. Ушел от истинного созерцания мира. Уничтожил все высшие стремления. Отбросил этику духа и заключил себя в духовную неподвижность. И стук машин окончательно заглушил голос духа и последний вопль сердца  человеческого».  Нет, Касей Хачегогу из тех, кто старается разорвать эти цепи  «духовной неподвижности». Поэтому мы, бросив на время город, едем в горы к тем, кто может вернуть человека к естеству.  Жаль, что так скоротечны такие часы.
— Писатель, спустись с высот философии,— услышал я призыв режиссера.
— Хорошо, давай поговорим, Касей.  Я, признаться, больше устаю от молчания.
— Это почему? — удивился он.
— Слишком много противоречивых мыслей от услышанного и увиденного обуревают мою голову.
— А что нового, о чем я не слышал еще? — любопытствует Касей.
— Например, такой анекдот по поводу того, что слышит и видит человек. Мне его рассказывал мой друг, ныне покойный абхазский художник Сергей Габелиа. Слушай, но не забывай, что в твоих руках руль…
«Джуга однажды спросили: «Как дела, что в мире слышно?» Тот ответил: «Разбились у меня очки, и я ничего не видел, а слухам не очень верил. Теперь приобрел новые очки, вот ношу их...» Ну, и что скажешь? — спросили люди.
— Жутко мне стало: увиденное и услышанное совпадают — жить не хочется,— ответил Джуг».— Современно звучит, не так ли, Касей?
— Такие придумки всегда ко времени оказываются. Народная режиссура, так сказать. Вроде бы  простовато, да не совсем — тут и политика, и философия. Словом, они крамольные, можно и должности лишиться, и головы, рассказывая их,— наигранно-строгим голосом говорит Касей.
— У меня уже нет никакой должности, Касей, я те-перь — свободный художник! — продолжал и я шутливо.
— Надеюсь, как свободный субъект, ты не участвовал в развале СССР,— смеется Касей.
— Там другие постарались,— сказал я и замолчал.
— Алексей, не молчи, пожалуйста, иначе придется остановиться между скал на отдых,— просящим тоном сказал Касей.
— Устал, говоришь, а чья была затея? Вот и я, как говорится, попал в твой колодец… Ладно, слушай народную притчу.
«Некий мечтатель шел, глядя в небо, и размышлял про себя: почему  человечество  никак не может избавиться от глупости и зависти, сплетен, доносов и грабежа и пр. И неожиданно свалился в колодец… Конечно, он тут же принялся орать, что есть мочи: «Люди, помогите! Погибаю!»
Один из проходящих мимо заглянул в колодец и, увидев несчастного, спросил его: «Что с тобой случилось?» Тот из колодца: «Не видишь, куда угодил? Помоги, не то захлебнусь». Человек сверху крикнул: «Пойду за веревкой и вытащу тебя! А пока не вернусь, никуда не уходи, слышишь?  Мне некогда тебя искать»…
— Ну, брат, здорово! «Пока не вернусь, никуда не уходи!»… А куда же он уйдет?
Наконец-то мы приехали к месту назначения. Нас встретил конюх и проводил в конюшню.
— Горжусь я ими и радуюсь, потому что даже кабардинцев перещеголял в улучшении этой породы! Посмотри вот на этого — чудо! — подвел меня Касей  к молодому жеребцу. Завидев хозяина, конь тонко заржал и мордой ткнулся в плечо Касея. Тот целует  его в лоб, обнимает за шею и что-то шепчет жеребцу на языке, понятном только обоим…
— Это уникальная порода. В его жилах течет арабская, английская и, конечно, кабардинская кровь. Ты только посмотри, какими  умными глазами он смотрит на нас! — с любовью восторгался «погубленный» кабардинцами  Касей Хачегогу.
— А мне видятся его глаза печальными,— высказал я свое мнение.
— Ну, чего им печалиться, условия — лучше не надо. Да нет, они скорее вопрошают: и кого это ты привел на сей раз?
— Вот и скажи своим красавцам — этот пришелец из Абхазии пять раз принимал участие в скачках на четырех—восьмикилометровые забеги.
— Неужели ты еще и наездник?
— Да, был. Отец мой очень любил возиться с лошадьми, я тоже помогал ему. Ну, а потом жизнь сделала меня чинушей, приходилось разъезжать на правительственных машинах. Но привязанность к этим животным осталась прежней.
— Стало быть, и ты тоже мчался не раз с повязкой вокруг головы!
— Да, Касей, с красной повязкой на лбу гнал я жеребца под выкрики зрителей и даже был награжден дважды,— не без гордости вспомнил я свою молодость. Так оно и было. Дядя мой, Аргун Эраста, пытался подготовить из меня наездника, а я вот стал писакой.
Спустя некоторое время  Касей предложил мне проскакать галопом  по извилистой горной  дороге. Он сел на одну из лошадей, а я отказался. Не хотелось «мешком» торчать на спине норовистого жеребца…
— Профессоре, Ви езжаит на коня? Я буду скакат зудаволствим! — раздался энергичный голос потомка адыгов из Америки, и мы с любопытством уставились на Берзыджа Чагоду.
— Касей, сможет ли он усидеть? — с беспокойством спросил я.
— Алексей, он же нашей крови. Садись, Берзыдж,— и усадил его на тонконогого вороного коня.
— Касей, тебе душу «отравили» кабардинцы. И ты то же самое делаешь с америкацем,— мой голос прозвучал уже им вслед — тронув  лошадей, они поскакали вперед. Я смотрел на них, отметив про себя, что парень из американской семьи сразу же выпрямился в седле, весь напрягся и устремился навстречу ветру.
Долго сидел я один  на деревянной лавке, предаваясь раздумьям и отдыхая. Дочь Касея, Нафсет, со своими подругами где-то собирали полевые цветы. Прикрыв глаза, я вслушивался в щебетанье птиц, жужжание пчел, порой их заглушали еще какие-то звуки.
Ускакавшие всадники стояли перед моими глазами, постепенно превращаясь в образы всадников в кованых панцирях и шлемах, с саблями, блестящими  под лучами солнца. Потом из двух всадников образовалась сотня, нет, это уже целая армия в древнем Египте времен мамлюков… Начиная с 1382 по 1517 год  Сирия и Египет повиновались потомкам адыгов и абхазов, которые правили в этих странах в те далекие времена. Среди них был и полководец адыгского происхождения Баркук (1382 г.), низложивший турецкого султана Хаджибина Шагбана и занявший египетский престол. Сто тридцать пять лет правили в Египте адыги.
Были адыги мужественными, сильными, разумными, потому и могли управлять обширными территориями. Но всему бывает свой предел — Египет наши предки потеряли в 1517 году. После длительного векового противостояния турки одолели великую цивилизацию. Полководцу Туманбею пришлось на время сдать страну турецкому предводителю Селиму.
Вспомнилась мне моя поездка в Египет в 1972 году. Там, в Каире, посетил я цитадель-крепость, где 500 всадников-мамлюков в далеком про­шлом были окружены турками. Слышал и рассказ историка-экскурсовода о том, как эти бесстрашные воины-черкесы бросались вместе с конями в про­пасть, чтобы не стать добычей  врага.
Об этом историческом периоде повествует нам и книга адыгского исто¬рика С. Хотко под названием «Черкесские (адыгские) правители Египта и Сирии в XIII—XVIII веках». В частности, в ней говорится:  «Начиная с 1748 г. и вплоть до 1811 г. Египтом управляли мамлюки Каздоглийя. Наиболее  известная фигура этого периода абхаз Али-бей. Если сведения о присутствии абхазского элемента в мамлюкском  Египте XIII-XVI вв.  весьма ограничены, то для периода  XVII—XVIII вв.  существует большой объем информации, который позволяет отличить  абхазов  от про­чих мамлюкских племен.
Начиная с XVII века в мамлюкских дружинах появляется множество абха¬зов, являвших собой, по выражению Анри Деэрена, «безраздельно смелых и дерзких воинов». Многие из  абхазов  делали успешную карьеру и становились эмирами.  Наиболее могущественный из абхазских мамлюкских эмиров XVIII века — Али-бей (1763—1773 гг.).»
Сколько же крови пролито нашими предками в далеких странах... Что заставляло их воевать за Египет?   Может, уходили они  в края далекие для добывания славы? Не напрасно же абхазы говорят так: «Ахаца  ишьа дартвом» («Настоящему мужчине кровь не дает сидеть сложа руки»). Это свойство характера наших предков и призывало их к героическим действиям и мужественным поступкам, дабы, как говорится, не деревенели колени у костра».
... И вот уже сквозь шелест осенней листвы, гонимой ветром, слышу я строки  стихотворения современного египетского поэта Салаха Жахина «Мамлюки» (в той же  книге С. Хотко):

«Эпоха романтики — мамлюков время.
В окон квадратиков — героев племя.
Гарцуют всадники, веселье сея,
Как петуха гребень, лица и шеи.

Сыпь  дирхемы черни! Выше стремя!
Звенят струнами лютен, от пляски сатанеют.
Меч — мяч жонглера. Веселись, глазея.
Они с тобой смеются и… острием по шее.
А колы и удавки... А плетей змеи...
А вертелы в пекле, где тебя греют...
Благодари предков, хорошо без злодеев! —
Что тебя родили не в мамлюков время».
Поэта Салаха Жахина можно понять, но история есть история. Без сильных и отчаянных людей,  без борьбы  и даже жестокости невозможно было удерживать государство,  строить города, мосты, цитадели...
Мои раздумья прервало конское ржание. Вглядываюсь в даль каменистой дороги , по которой возвращаются взбодренные Касей и Берзыдж — два потомка тех всадников далекого Востока. И слышу рыдания самоотверженных матерей, на сыновьей крови которых зиждется слава и мужество наших предков. Вечная благодарная память потомков вам, матери адыгов и абхазов, растившим  своих сыновей достойными  своих «горячих и зорких» коней! Как говорят  абхазы: «Кто оседлает норовистого и зрячего скакуна, того не догонишь». А друзья мои, два адыга из разных стран мира, скачут ко мне, прерывая мое одиночество. Хотя сказано мудрыми: «Думающий  человек не одинок».
Дорогой читатель, думаю, у тебя уже  возник вопрос ко мне: « А не очень ли автор увлекся  рассказом о прошлом народа героя этой книги?» Но ведь мы знаем, что в душе каждого человека хранится этакий мини-портрет своего народа. И я пишу об адыгском режиссере, рассказывая  о прошлом и настоящем народа, которому он принадлежит.


ДУША МОЯ НОЕТ О ТЕАТРЕ

— С чего  началась у тебя  тяга к искусству? — начал я беседу с Касеем.
— С народных песен: «Сармафа» и «Песня о Касее». Есть у нас такой герой из народной песни. Очень популярный.
— И поэтому родители назвали тебя этим именем?
— Наверняка. Я с детства любил эту песню, потом сам напевал  часто — одним словом, родители не случайно дали мне имя Касей.
— У абхазов тоже есть имя Касей, точнее, Кастей.
— А как же, мы народы из одного гнезда. У абхазов есть известный про­заик с фамилией  Гогуа, и я   Хаче — гогу.
— Верно, Касей. А еще,  Аргуновы есть у адыгов и абхазов.
— Все так,  Алексей. Плохо то, что видимся редко.
— На то немало причин, Кастей, извини, Касей.
— Называй меня, как тебе хочется —все равно звучит по-родному,— разулыбался  Касей.
— Признайся, ты стал режиссером по зову души, так?
— Точно. Кровь моя становилась горячей, когда я думал о театре,  я бредил им, окунаясь в радужный мир  разных образов...
— И желание быть летчиком,  в подражание отцу Яхье,  отпало?
— Все эти песни, танцы, школьные  постановки драмкружка отвлекли меня от неба. Тяга к нему —  особая…  Так сказать,  стоишь крепко на земле, а мысленно облетаешь весь мир. Ну, ты меня понимаешь, драматург и искусствовед.
— Итак,  искусство театра полностью овладело тобой…
— Да. Я любил читать о философах, их труды.  Мудрые мысли Сократа, Аристотеля,  Платона,  Еврипида, Софокла, Аристофана и  других мыслителей древности пересилили  увлеченность небом, профессией летчика. Древней Элладой я увлекся еще в студенческие годы.
— Вот и расскажи об этом времени.
— Сначала поговорим о своих «философах»,  без них я не стал бы тем,  кто я есть сегодня. Да ты и сам хорошо знаешь, что без фольклора нет  и духовной жизни.
— К тому же и сама древняя философия вышла,  скажем так, из фольклора.
— Я упомянул адыгейскую народную песню не случайно.  Послушай, Алексей, о чем в ней поется. «Любил Касей девушку-красавицу, собирался в жены взять ее. А сосватали любимую за богатого старца. Девушка все глаза выплакала о Касее, а он  не мог тягаться с толстосумом.
На свадьбу собрался весь аул. Люди поют, танцуют и поздравляют ста­рого жениха с удачной женитьбой. Пришел на свадьбу и Касей. В пляске он приблизился  к стоявшей с  опущенной головой невесте. И та через фату увидела только танцующие ноги любимого…Она закричала от душевного волнения, танец прервался, и невеста упала без чувств. Позже девушка лишилась рассудка. Перед смертью запела она трагическую песню о любимом Касее — так с песней на устах и распрощалась несчаст­ная с жизнью». Очень тронула меня эта песня, в детстве слышать ее не мог без слез, когда сам ее пел, тоже плакал. Как знать, может, эта песня и сделала меня чувствительным в жизни...
— Именно такого склада человек и посвящает свою жизнь служению искус­ству.
— Это и произошло со мной, Алексей. В нашей тахтамукайской школе художественная самодеятельность была в почете среди учеников. Светла­на Амирзановна Хакуз — наша учительница по литературе и вдохно-витель¬ница — увлекла многих из нас чтением книг, пением и, особенно, театром. Сама ставила детские спектакли, мы в них играли и мастерили своими руками декорации и костюмы. Пытались и сами сочинять пьесы для своего драмкружка. Словом, театр был  для меня тогда всей жизнью.
— В школьные годы я тоже, Касей, болел им, и по сей день вылечить некому,— смеясь, сказал я  Касею, и он тоже расхохотался.
Из дальнейшего рассказа Касея я узнал о том, что сестра педагога Светланы Хакуз, Сара, была профессиональной актрисой Майкопского театра. И все участники школьного драмкружка часто ездили в Майкоп смо­треть уже настоящие спектакли. Понятно, что, закончив среднюю школу, Касей только и думал о театре. Там его   встретил ныне известный режис­сер, заслуженный деятель искусств РСФСР Нальбий Тхакумашев. Долгая бесе¬да с режиссером убедила молодого человека в необходимости учиться искус­ству актера. Пылкий паренек немного расстроился от столь категорич­ного совета, потому что уже считал себя  готовым актером. И все же слова про­фессионального режиссера:  «Ты будешь артистом, толь¬ко поучись обязательно!» — подействовали на Касея. Он поступает в театральную студию при известном в России Красно­дарском драматическом театре.
В одном из своих интервью, данном журналистке Валерии Ломешиной, Касей Хачегогу вспоминает: «Окончил театральную студию с отличием и стал режиссером самодеятельных коллективов. Спустя время, сдал документы в Краснодарский институт культуры, на режиссерское отделение. Первым экзаменом была специальность, сдал на «Отлично», а вот историю завалил.  Разозлился и вернулся в Майкоп. Тогдашний начальник управления культуры, уважаемый мною человек,  Ш. П. Хейшхо,  узнав об этом, отправился со мной в Кра¬снодар. В приемной комиссии попросил о пересдаче экзамена, потом целую  неделю сам занимался со мной историей. Что-то он во мне разглядел и добился своего — меня  приняли в институт.
В 1971 году, после его окончания, я вернулся в Майкоп, и меня пригла¬сили работать в ДК «Дружба». Вскоре меня вызывает к себе Ш. П. Хейшхо и  со смехом вспоминает об экзаменах по истории. Потом серьезно спрашивает: — Надеюсь, теперь проблем с экзаменами не будет? Мы посылаем тебя учиться в Ленинградский институт театра, музыки и кино.
В Ленинграде я поступил сразу на два факультета: актерский и режиссуры.
— Чем запомнились годы учебы в Ленинграде ?
— Лучше спросить, кем? Мне повезло с людьми — с однокурсниками, с преподавателями. Мне не нужно было себя ломать, подстраиваться под кого-то. Учился режиссуре среди актеров. Знаете крылатую фразу Станиславского об актерах? «Это — дети, но «сукины дети». Пока учился в институте, нам не разрешалось играть в кино — это совершенно разные понятия. В кино можно добиться многого при отсутствии большой работы актера за счет всяких свето-  и  видеоэффектов. Не нужно так напрягаться  и вживаться в роль. Режиссуре меня учил великий, не побоюсь этого слова, педагог В. С. Андрушкевич. Мы гуляли с ним по Невскому, кормили голубей в Летнем саду. Он учил меня впитывать жизнь, тренировать и глаз, и ум свой. Был человек с чудинкой — он, к примеру, никогда не ступал на сце­ну в той обуви, которую носил на улице, считал это святотатством. К своей профессии ведь можно относиться по-разному: и как к способу зарабатывания денег, или как к хобби. Это же разные вещи. Он научил меня относиться к театру, как к Богу, как к религии.
— В то время Вы не учились в одном институте с Михаилом Боярским?
— И учились вместе, и жили в одном общежитии. Среди нас он был вполне обыкновенный парень, ему крупно  повезло, что он попал в среду киноактеров, которые были востребованы зрителем. В актерской профессии, как известно, большую роль играет Его величество Случай. А сколько замечательных, серьезных актеров не могут выплеснуть свой талант так открыто, потому что он глубоко внутри  них и зреет при колоссальной работе души. Недавно Боярский приезжал в Майкоп, я показал ему свою студию «Квадрат». Он был потрясен, честное слово. (Газ. «Советская Адыгея»,
25.VII. 1997г.).
Вот так начинался профессиональный путь режиссера. Вот так  об этом писала В. Ломешина  в другой своей статье: «Первый раз я увидела Касея Яхьявича Хачегогу на семинаре, где собрались режиссеры народных театров со всей Адыгеи. Семинар проходил в его студии «Квадрат». И в квадрате сцены, на ярко-зеленом стуле сидел Человек — художественный руководи¬тель Адыгейского театра, заслуженный деятель искусств Российской Федерации, один из сильнейших режиссеров России Касей Яхьявич Хачегогу, сидел и — хвастался. Он так и сказал всем нам, собравшимся в его студии: «Давайте так: я много говорю и хвастаюсь, а вы мне, по ходу дела, задаете вопросы», чем моментально расположил к себе всю аудиторию.
Лично  мне очень симпатичны такие люди, умеющие на фоне всеобщего недовольства собой взять и сказать прямо: «Я это смог». Помните у Александра Сергеевича: «Ай, да Пушкин!» Мы волею обстоятельств уже привыкли  выглядеть бедными и несчастными,  вроде бы счастливым  сегодня и  быть-то неприлично, а уж хвастаться — и подавно, даже если есть чем».
С мнением журналистки, сказавшей о Касее Хачегогу как об одном из сильнейших режиссеров России, я вполне согласен.  Сила  режиссера — в поставленных им спектаклях. И в этой книге я расскажу о спектаклях,  поставленных им в разные годы и в разных городах, не нарушая хронологии  их появления на сцене.
В 1970 году молодой начинающий режиссер делает в Краснодарском инсти­туте культуры свои первые шаги в серьезной режиссуре и ставит пьесу известного советского драматурга Александра Крона «Глубокая разведка». Он интересно разработал главную мысль всей постановки. Разведка — не только земных недр, но и всего людского взаимодействия. Режиссер  показывает зрителю всю важность «разведки» именно жизни человека, в которой будет добром и чистосердечием согрета каждая душа. Иначе невозможно ни строить го¬рода, ни добывать нефть, ни растить детей.
Режиссер, сталкивая честного человека и специалиста-геолога Мориса со слабохарактерным, вялым начальником нефтеразведки Гетмановым, с болтуном и бабником, главным инженером Рустамбейли, пока¬зал со сцены непростую и противоречивую жизнь рабочих и интеллигенции в одном из районов Азербайджана. Спектакль рассказывал о труднейшей работе бурильщиков нефти и геологов, об успехах и неудачах,  о радостях и отчаянии  тружеников.
Наряду со многими разноликими героями  спектакля, в нем действовал главный — это Александр Майо-ров — большой специалист-разведчик природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока. Применив свой богатый опыт в азербайджанских условиях, он обустроился  жить на этой земле, как бы являя собой пример  добросердечия и порядочности.  И люди, работающие с ним,  в полной мере ощутили  на себе эти прекрасные человеческие качества.
Спектакль «Глубокая разведка» у режиссера Касея Хачегогу завершался такой мыслью: «С людьми, как Майоров, можно созидать и противостоять таким, как Рустамбейли, Гетманов, и прочим начальствующим элементам». Важная мысль спектакля — быть полезным обществу, как говорит один из героев: «Будьте человеком, и в два часа ночи можно перестать быть геологом»...
Режиссер раскрывает жизненную философию главного героя.  Майоров говорит: «При чем тут нефть? Разведчиком можно быть везде. По существу, вся наша жизнь — разведка. Разведка в суть человеческую»... Словом, спектакль Касея Хачегогу «дышал жизнью», а там, где жизнь кипит, люди у дела, работают, влюбляются — там и возникают конфликты. Выявляются друзья и враги, добрые и  злые,  умные и бездарные прохиндеи. А завершу я разговор о первом спектакле режиссера словами великого реформатора русской сцены Константина Ста¬ниславского: «Подобно тому, как из зерна вырастает растение, точно так из отдельной мысли и чувства писателя вырастает его произведение». И сценическое «растение» режиссера Касея Хачегогу под названием «Глубо¬кая разведка» сполна оправдало комедийный жанр. Как известно, душа человеческая отдыхает и самоочищается и в смехе, и в плаче тоже. Об этом еще писали древние греческие философы. И спектакль молодого адыгского режиссера был и смешным, и умным.
В том же 1970 году на сцене Краснодарского ДК «Октябрьский» Касей Хачегогу ставит пьесу «Сомбреро» классика детской советской драматургии Сергея Михалкова. И снова режиссер находит настоящий материал для спектакля. Пьесы С. Михалкова были полны огромной жизненной энергией. Автор ее хорошо понимал воспитательную роль театра для детей. Именно театральное искусство способно привлечь внимание даже малыша к истине, произнесенной со сцен в проникновенном слове.
Автор пьесы, за ним и режиссер как бы подтвердили слова известного воспитателя беспризорных детишек А.Макаренко, сказавшего в свое время о роли театра так: «Мы вдруг увидели, что театр — это не наше развлечение и забава, но наша обязанность, неизбежный общественный налог, отказаться от уплаты которого — невозможно».
И сам Касей, еще играя в детских спектаклях школьного театра, начал понимать значение театра для детской аудитории. Режиссер выбрал «Сомбреро» из множества других михалковских произведений для детей потому, что она являлась пьесой, решающей важную психологическую проблему — неуважительного отношения общества к человеку, будь он взрослый или подросток. Банальный, на первый взгляд, конфликт перерастает здесь в почти трагедию в жизни подростка Тычинкина.
Своим спектаклем режиссер ненавязчиво, в комедийном русле, призывал не нарушать нравственные нормы человеческих отношений. Судьба подростка Шурика в его спектакле взволновала одинаково детей и их родителей, пришедших в театр, и это было прекрасно. И спустя годы, став уже маститым режиссером, Касей Хачегогу так же отчетливо помнит тот спектакль и его зрителей, как и себя самого — молодого режиссера, который горел творческим рвением и неустанно бегал, прыгал, орал и добивался своего от молодых актеров. И вместе они творили на сцене достоверную жизнь. Ведь настоящий спектакль (будь он для детей или взрослых), поставленный мыслящим режиссером, и в самом деле открывает что-то большое. Такой режиссер тем и привлекает зрителя, что дает ему возможность ощутить истинное сердцебиение времени.
Касей Хачегогу понял и принял философию писателя С. Михалкова — увидеть большое в малом.
Но вернемся к его студенчеству уже в Ленинградском институте театра, музыки и кино. Как мы уже знаем, он учился сразу на двух факультетах. Прослеживая творческий путь Касея, разбирая поставленные им спектакли, приходится только удивляться его неутомимости. И сам он откровенно говорит  об этом в одном из интервью: «Я вообще удачлив по жизни, мне всегда везло, особенно на людей. Моя мать, ей сейчас 75 лет, до сих пор говорит стихами. И это несмотря на 4 класса образования. Отец долгое время считался лучшим танцором в ауле Тахтамукай, откуда я родом. Он был летчиком и во  время войны совершал поистине героические поступки. Все это — неугомонность, лиричность, вообще восприятие мира оголенными нервами — мне передалось от родителей. Еще в школе я с удовольствием занимался в драмкружке, танцевал и пел неплохо. Уже имел успех у зрителей в аулах, подбадривавших меня восхищенными возгласами: «Ого, Касей, быть тебе артистом!» Я после школы сразу поехал в Майкоп с весьма серьезным намерением: «Буду работать артистом!»
И стал он не только артистом, но и одним из ведущих российских режиссеров.
Итак, Касей живет, учится и ставит студенческие спектакли в Ленинграде. Среди них пьесы: «За сердце дарят сердце» П. Кошубаева и «Провинциальные анекдоты» А. Вампилова. Последний уже отличался  определенной зрелостью постановщика, где мой  герой уже успел проявить силу своего ума, темперамент и чувство ответственности.
Известно, что А. Вампилов долгое время был одним из самых популярных советских драматургов, прекрасным аналитиком событий, происходящих в стране. Этот вампиловский дар — уметь из обыденного жизненного случая сделать художественно-эстетическое обобщение — четко выразился в его трагикомическом произведении в 2-х частях под названием «Провинциальные анекдоты».
Драматург А. Вампилов прожил мало, в возрасте 35 лет он трагически погиб в 1972 году. А вот судьба его художественных произведений сложилась удачно. Пьесы А. Вампилова ставились  и сейчас ставятся по всему миру.
В основе этого произведения лежат два услышанных автором анекдота,  но они «взрываются» целым залпом человеческой глупости. Мне кажется, Касей Хачегогу  посвятил свой студенческий спектакль  исследованию людского духовного убожества.
В первой части спектакля режиссер заостряет внимание на главном герое Калошине, работающем администратором гостиницы «Тайга».
Калошин — угодливый службист, человек без собственного мнения. Во все глаза следит этот администратор за вверенными ему номерами гостиницы. Проверяет, кто с кем и о чем у них разговоры. В одном из номеров за мирной беседой он «застукал» командированного Потапова с соседкой по номеру Викторией. Бесцеремонно выпроваживает посетителя, громко рассуждая о том, что, хотя они только беседовали, но вполне могли потом перейти и к аморальным действиям, что уже является нарушением действующего порядка в гостинице. А он не допустит морального и физического падения гостей в стенах лично ему доверенного учреждения. С этой убийственной демагогией он оскорбил футбольного болельщика Потапова, зашедшего к соседке послушать по радио трансляцию матча. Но, поступив по инструкции, горе-администратор начинает мучаться вопросом: «А кто он, Потапов, а может, высокая птица?» И начинает лихорадочный поиск его биографических данных.  Наконец, Калошин узнает, что гость прибыл из Москвы и работает метранпажистом.  А что это такое, никто толком не может объяснить ни в гостинице, ни его городские знакомые…
Ситуация, скажем прямо, напоминает гоголевского «Ревизора». Калошин не выпускает из рук трубку телефона, пытается узнать значение такого пугающего слова «метранпаж». Ему уже мерещится, что Потапов  прислан «сверху». Узнав, наконец, что слово «метранпаж» связано с типографией, он тут же представляет  Потапова руководителем газеты. А уж пресса для трусливого и посредственного Калошина и вовсе означала потерю должности…  Ему  становится плохо,  и он ложится в номере Виктории, ожидая инфаркта... И какой он есть на самом деле,   этот человечек с заячьей душой — он сбивчиво объясняет знакомому врачу Борису: «Нет, брат, видно,  от судьбы не уйдешь. Давно, когда я еще баней заведовал, сказал мне как-то один грамотный человек:  с Вашим характером вы, говорит, далеко пойти можете, но, говорит, учтите,  погубит вас ваше невежество. Так оно и вышло... Хотел я от судьбы уйти: следы заметал, вертелся, петлял,  как  мог, с места на место перескаки­вал. Сколько я профессий поменял? Кем я только не управлял, чем не заведовал?.. И складом, и баней, и загсом, и рестораном. И по проф¬союзу, бывало, и по сапожному делу, и по снабжению, и по спортивному сектору — в каких только сферах я не вращался? С кем только дела не имел? И с туристами, и с инвалидами, и со шпаной, бывало. Большим на¬чальником, правда, никогда не был, но все же... Одно время был я даже директором кинотеатра... И везде что-нибудь да  случалось…  Всякое со мной случалось, но ничего, везло мне все же.  Хлебнешь, бывало, а потом, глядишь, снова выплыл… Но, сколько не прыгал, а досталась все-таки мне эта самая го¬стиница. И метранпаж в результате... А начальства я, Боря, всегда боялся... Так боялся, что, когда сам сделался начальником, я самого себя стал бояться. Сижу, бывало, в своем кабинете и думаю — я это или не я. Думаю — как бы мне самого себя, чего доброго, под суд не отдать. После привык, конечно, но все равно, всю жизнь так и прожил в нервном напряжении. Дома, бывало, еще ничего, а придешь на работу — и начинается. С одними одно из себя изображаешь, с прочими — другое и все дума¬ешь, как бы себя не  принизить. И не превысить.  Принизить нельзя, а превысить и того хуже... День и ночь, бывало, об этом думаешь. Откро¬венно скажу, сейчас вот только и дышу спокойно... Спета моя песенка, Боря... Кончено».


Вот она, жизненная кардиограмма несчастного Калошина, который (как ему кажется) умирает от одной мысли — потерять должность. А перед «смертью» произносит прощальные слова жене своей Марине, разрешая той продолжать изменять ему с Камаевым. Зная о неверности жены, все молчал, чтобы бракоразводный процесс не помешал его работе, не подпортил авторитет его  перед начальством. Как говорится, «жил — дрожал и умирал — дрожал»…
Но в конце концов все выясняется: Потапов — это рабочий типографии — наборщик или метранпаж. «Смерть» миновала Калошина, и в его никчемной  жизни ничего не изменилось...
В такой анекдотичной ситуации режиссер Касей Хачегогу сумел разглядеть трагедию человека, над судьбой которого властвует страх перед должностью. Режиссер с явной насмешкой разоблачает сущность людей, которые портят жизнь окружающим и себе тоже.  Первую часть спектакля режиссер превратил в трагикомедию, порожденную человеческим убожеством. Оно, к сожалению, весьма живучее. Еще Гоголь писал так об анекдотических происшествиях: «Что ни говори, а подобные происшествия не редки на этом свете». И в нынешней жизни хватает всевозможных начальников, намертво сросшихся со своими «местечками». А тронешь этих чиновников, они выпадают из них,  как гнилой зуб.
Режиссер показал настоящее лицо «нуль-человека», от которого — «нуль-пользы».
Тема второй части спектакля «Провинциальные анекдоты» у постановщика  еще более обостренная. И здесь царствуют глупость, ханжество, порожденные скудоумием. Спектакль показывает людей, живущих примитивными потребностями. Любовь, уважение, честь, взаимопомощь — для них оскорбительные понятия.
Двум пьянчужкам, шоферу Анчугину и экспедитору Угарову, проснув­шимся после запоя, нужно было опохмеляться. Денег же у них не было. И никто из обитателей гостиницы «Тайга» взаймы им не дал. Ситуация для них сложилась безвыходная. Тогда один из выпивох — Анчугин — орет в открытое окно на всю улицу: «Граждане! Кто даст взаймы сто рублей?» И потом выговаривает охрипшим с похмелья голосом прохо­дящей публике свое недовольство: «Гляди-ка на них, еще смеются... Ну, чего лыбишься, верзила? Потешаетесь на сытый-то желудок... А другие будто и не слышат ничего! Смотри- ка, толстяк какой, а как ходу  прибавил! Эй, не растянись! И разве они — добрые люди?» — Так, с хамоватой обреченностью дает пьяница свою оценку людям.
Неожиданно в гостиницу заходит некий Хомутов и предлагает безвозмездно сто рублей. И этот щедрый жест незнакомца вызывает подо¬зрение у всех героев спектакля. Ни музыкант, ни молодожены, ни горничные, а тем более сами выпивохи не верят, что вот так просто можно помочь при случае. Доходит до того, что доброго Хомутова допытывают с пристрастием, откуда у него эти «лишние» деньги.
Эту фарсовую ситуацию режиссер высвечивает  и обогащает до той степени, что  зритель начинает  вместе с героями этого действа погружаться в дремучесть их души:  как это – человек просто так хочет помочь  людям? И что им двигает делать добро?
Анчугин с недоумением произносит: «Помочь, говорит, хотел от души, говорит,  от  всего сердца. Ну, вот и допытываемся мы тут у него, а он на своем — просто, говорит, даю бескорыстно. Что же это такое, а? Объясните нам, люди!»
Вот как понимают доброту и порядочность некото¬рые люди, сами лишенные этих качеств.
И другой герой спектакля — инженер Ступак, вроде бы выше интеллектом, но тоже озадаченный,  вопрошает так: «Неизвестны его мотивы, недаром он их скрывает. Такая шутка только аферисту, пройдохе под стать. Словом, жулик!».
А музыкант Базильский, казалось бы, тонко чувствующий красоту, ее доброе начало, нагловато улыбаясь, спрашивает Хомутова: «А вам врача не надо? Вы уверены, что вполне здоровы?»  И вконец оболваненный Хомутов  не выдерживает нападки окружающих людей и с возмущением обращается к ним со словами: «А с вами, вот, что, граждане?! Неужели не понять — у одного человека ни копейки, а у другого они есть. Кому-то деньги нужны позарез и тот, кто их подкопил,  делится с нуждающимися, помогает, что же здесь особенного?  Смысл этих слов и постарался  философски развить Касей Хачегогу в своем спектакле.  Недоверие,  одичалость и непонимание друг друга. Люди вместе работают и пьют  тоже вместе. И одновременно не доверяют никому. Смотришь на героев спектакля  и думаешь: сколько же пустоты в их головах и душах… Люди превращены в бездушные существа, уничтожающие ближнего за его великодушие! Спектакль открыто разоблачал моральных слепцов, живущих во тьме невежества.  И она, эта тьма, по всей видимости, долго еще будет довлеть над добром, совестью, умами разумных и порядочных людей. Опасно и тревожно жить в обществе, когда вот такие люди оказываются у власти. Когда правит царь-глупец, вся страна находится словно под серой тенью. Театр должен уметь  видеть эту опасность и снимать ее.


НУЖЕН ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СОВЕТ

С тех пор,  как юноша  Касей пришел в театр и с ходу заявил: «Буду работать артистом!»,  прошло немало лет. За это время он получил три диплома — актерский и два режиссерских. С ними Касей Хачегогу и вернулся в свой родной Адыгейский театр.
Театр — это место, где, играя на сцене, актеры смеются, плачут, страдают, отображая жизнь общества. В театре, как говорится, и смех и слезы в одном глазу уживаются...
Прежде чем приступить к рассказу о жизни героя этой книги уже в родном Адыгейском драматическом театре имени А. С. Пушкина, вспомним о том,  как Касей Хачегогу впервые вышел на его сцену. Об этом нам поведает пестрая программка 1976 года. Слегка пожелтевшая в архиве  уже известного режиссера, она сообщает о том, что выпускники адыгейской студии при Ленинградском институте театра, музыки и кино показали концерт-спектаклъ в двух частях. Там же значится и имя художественно­го руководителя Адыгейской студии, заслуженного деятеля искусств РСФСР, профессора-педагога В. С. Андрушкевича. Имя Касея Хачегогу упо­мянуто в программке несколько раз. Вот он представляет музыкальную композицию по мотивам И. Бабеля и А. Корнилова под названием «Соль». В другом номере он с сокурсниками — И. Нагой и А. Ачмиз — исполняет уже  этюд « Рыбаки», сыгранный с удовольствием, как воспоминания детства, когда Касей рыбачил в родном Тахтамукае и радостный возвращался домой с серебристым уловом.
В другом номере первого отделения концерта-спектакля  Касей Хачегогу вместе с другими актерами уже поет русскую народную шуточную песню «Метелки». Вспомнил я об этом концерте-спектакле студентов, выпуск¬ников Адыгейской студии Ленинградского вуза  потому, что из этого кур­са в мир Адыгейского театра шагнули будущие его замечательные актеры. Среди них М. Дагамукова, Н. Нагой, А. Ачмиз, А. Хатхакумов, С. Ачмиз, З. Зехов, А. Воркожоков, С. Сахтарьекова, Ф. Курашинова, М. Уджуху, А. Шиков, С. Кушу, М. Кукан, М. Ачмиз и другие. И, конечно, сам актер и режиссер Касей Хачегогу.
Тогда они все, молодые, задорные, красивые и несомненно талантливые сыновья и дочери Адыгеи порадовали зрителей своей игрой. Гордился ими и сам В. Андрушкевич — радовался и переживал за своих питомцев, выпустив их в сложный и небезопасный мир. Я не оговорился, мир театра и вообще искусства – он рискованный для людей, в нем случайных. Сцена таких не щадит, словно бурный горный поток, выбрасывающий из себя никчемные коряги… Трагична судьба тех в искусстве, про которых поэт так сказал: «… бродячий узник собственного тела». Отрадно за учеников В. Андрушкевича, выдержавших главный экзамен на жизнь и украсивших собой искусство родного адыгского народа.
Адыги говорят: «Где нет хороших стариков, там и хорошей молодежи нет». Молодой актерский состав из Ленинграда приняло в театре талантливое старшее поколение. Но не забывали молодые артисты и режиссер Касей Хачегогу своего неизменного советчика по актерскому мастерству и режиссуре профессора В. Андрушкевича. Он для них — особый человеческий свет.
Я вспоминаю высказывание и своего незабвенного педагога по московскому институту театрального искусства — профессора и доктора искусствоведения Георга Гояна. Он мне говорил: «Разве лесоруб слышит плач деревьев, которых он бездушно срубает? Будь милосерд-нее ко всему живому...» Значение этих слов я хорошо понял с годами. Каждый человек должен участвовать в жизни новых поколений, в их воспитании.
— Признаюсь с сожалением, что больше занимался «утюжкой» слабых пьес для сцены, нежели воспитанием режиссерских кадров, преемников для театра,— признавался мне 49-летний Касей Хачегогу.
— Еще не поздно начать! — заверил я его.
— В народе у нас говорят: «Если сердце не смотрит, то и глаза не видят». Вот, пока сердце смотрит и ликует, и надо подбирать себе смену, учить на мир смотреть с е р д ц е м… Так и поступал мой педагог по институту.
Да, время идет неумолимо, и жизнь быстротечна. А человеку надо сделать для своего народа то, что он может и к чему сердце у него лежит. И еще: необходимо всегда ощущать корни народные, иначе народ погибнет.
А теперь, дорой читатель, вернемся в 1977 год, к первому спектаклю Касея Хачегогу, поставленному на сцене профессионального театра в родном Майкопе. Спектакль назывался «Не беспокойся, мама!» по лирической драме Н. Думбадзе. Касей  сам же и делал музыкальное оформление своего спектакля.
Нашумевшая в 70-годы эта лирическая драма была особенно частой гостьей в репертуарах многих театров бывшего Союза. Литературная основа была предельно простой и вместе с тем насыщенной глубокой жизненной философией. Лирическая драма эта была близка и молодому режиссеру Касею Хачегогу — душой и сердцем воспринял он все происходящее в ней. И поставил свой спектакль свободно и лирично-возвышенно.  Работалось легко с молодыми актерами, с которыми учился в Ленинграде, делил кусок хлеба и пел вместе с ними родные адыгские народные песни…
Распределив мысленно роли в своем будущем спектакле, он уже слышал голоса героев и представлял себе зримо тот или иной персонаж. Актерский состав выглядел так: А. Кукан (Теймураз), С. Татлок (Исидор), Ч. Муратов (Вано), Н. Айтекова (Сашико), Ф. Курашинова (Дадуна), З. Зехов (Гурген), А. Шиков (Арчил), А. Воркожоков (Гела), А. Хатхакумов (Анзор), Х. Емиж (Гиви), М. Уджуху (Изида), С. Татлок (Чхартишвили), М. Догомукова (мать) и другие.
Сам режиссер в первой постановке сыграл роль Чхартишвили, а в послед¬ствии эту роль играл уже актер С. Татлок. С помощью художника А. Резюкина режиссер достиг предельно верной обстановки для действующих лиц. В некоторые роли приходилось делать вводы других актеров, что в общем-то не нарушило органики всего спектакля. Это — артисты Н. Ачмиз (Арчил), Х. Емиж (Анзор), А. Бетникова (Мзия), А. Воркожоков (Луговей) и другие.
О постановке Касея Хачегогу писалось много, я процитирую одну из многих статей, опубликованную в газете  «Черноморская здравница» за 18 апреля 1981 года. Спустя некоторое время после премьеры  Адыгейский театр приехал на гастроли в Сочи, и критик Н. Саакова  на¬писала о спектакле следующее: «Нодар Думбадзе писатель очень театральный, образы его книг так и просятся на сцену. Они ярки, колоритны, в каждом есть какая-то своя симпатичная человеческая  «чудинка».
Адыгейский государственный драматический театр имени А. С. Пушкина по¬ставил спектакль по произведению Н. Думбадзе «Не беспокойся, мама!». Активная сила противления злу проступает в нем главной чертой  характе­ра Теймураза Джакели. Актер М. Кукан,  играющий эту роль, показывает та¬кой характер, позволяющий думать о его последующем развитии. Теймураз  у него обаятельный, простой, без тени хитрецы, именно эти качества объясняют все причины его поступков.
Пожалуй, этого героя можно обвинить в некоторой беспечности. Но его беспечность не имеет ничего общего с той,  которая отличает приятелей его возлюбленной Дадуны  («Бери от жизни все, что можешь, и по мере сил — бесплатно»).
Теймураз легко переживает свое непоступление в вуз, легко расстает¬ся и с любимой. Но это, как видно, идет от его всепобеждающей жизнера­достности — и от верности создателей спектакля жанру комедии.
Сознание тяжести утрат и чувство непреходящей ценности каждого мгно¬вения жизни придет к герою позже, только после настоящих серьезных по¬терь, глубоко и тяжко пережитых. Так отзовется в нем смерть пограничника Щербины.
Служба Теймураза на границе, и тема границы вообще, имеет у Нодара Думбадзе особый смысл.
Она означает и рубеж в жизни героя, и в более широком плане — погра­ничную полосу между двумя мирами человеческих ценностей.
В романе «Не беспокойся, мама!» на заставе, где служит Теймураз,  ему открывается тот же самый закон вечности. Просто, без лишних фило¬софствований о нем говорит в своем напутствии дядя героя: «Бог много чего придумал для испытания человека... Но если ты в армии сломишься — гибель тебе, если в армии другу изменишь — гибель, а если друг изменит тебе — тоже гибель».
Спектакль «Не беспокойся, мама!» удостоен диплома 2-й степени на Всероссийском смотре драматургии народов СССР. В нем  прекрасный ан¬самбль молодых актеров, где тон по праву задает дуэт главных героев (Дадуну играет Ф. Курашинова).
Отличная поддержка им — острая характерность образов, созданных артистами Н. Жанэ (тетя Сашико) и 3. 3еховьм (часовщик Гурген).
Словом,  книга Н. Думбадзе прочитана театром как острая комедия хара¬ктеров, за веселым смехом, однако, заставляющая задуматься над многими важными вопросами. И хорошо, что в спектакле не опущен и не упрощен поиск молодым героем своего «закона вечности».
Из сказанного видно, как Касей Хачегогу начал свой творческий режиссерский путь не просто рядовой премьерой, а удостоившейся сразу диплома на Всероссийском смотре драматургии народов СССР. Награда явилась заслуженной — столько было затрачено энергии, ума и душевного волнения.
«Театр — это «вторая действительность», порожденная художественным мышлением, сохраняющая в особой форме чувственную полноту и конкретно-социальную достоверность представляемого. Но в спектакле также всегда присутствует элемент «разъяснения» — либо в тексте хора (реплики хора, текст от автора, резонерствующие персонажи, интермедии), либо в самом сюжетно-драматическом построении, подтексте, вводящем зрителя в сферу философского осмысления бытия, глубочайших проблем жизни и смерти, общественного долга. Театр предстает поэтому в некоторой степени «объяснительной моделью мира» и одновременно своеобразным началом, активизирующим сознание и волю людей, пробуждающим в них социальную действенность»,— так пишет философ С. Изволина в своей работе под названием «Театр и философия». Вдумываясь в эти слова, особенно отчетливо понимаешь смысл и значение театра в освещении «глубочайших проблем жизни и смерти». И эту мысль о философском значении театра в жизни общества прекрасно чувствует режиссер Касей Хачегогу. Об этом же рассказывают и  его спектакли на сцене родного театра.
Как известно, театр не приемлет протокольного решения показа жизни со сцены. Он не навязчиво, мудрым словом и через художественно-полнокровные образы показывает роль пожилого человека в этой сложной жизни, как и место безнравственного существа в ней. С уверенностью скажу, что спектакли Касея Хачегогу отражают, как в зеркале, эту самую жизнь в ее сложных неожиданных переменах.
Хочу остановиться на спектакле под названием «Четыре капли» по известной комедии драматурга Виктора Розова. Идею о том, чего же хотят люди в этой жизни, очень четко  высвечивает Касей Хачегогу в своей постановке. Конечно, людям свойственно стремиться к благополучной и сытой жизни, они хотят иметь все. Люди бьются за это «счастье», обременяя свою душу и калеча судьбу в стычках, спорах, кровавых конфликтах, которые и обнажают самую их суть. Они же и составляют в целом то общество, в котором и живут. Об этих противоречиях, своего рода «маленьких капельках» повседневности, пульсирующих в русле всей человеческой жизни, и рассказывает нам спектакль Касея Хачегогу.  Состоит он из четырех одноактных комедий, и хотя образы в них разные, объединяет  их всех одна мысль о том, что негативные явления в жизни людей очень живучи.
Эти небольшие драматургические «капельки» под названием «Заступница», «Квиты», «Незаменимый», «Праздник» отражают половодье человеческого бытия.
Первая комедия-«капелька» — «Заступница» показывает зрителю школьницу Ларису. Она приходит к начальнику Суслякову с требованием объяснить ей, почему тот обижает ее отца своей манерой оскорбительно-заносчиво разговаривать с подчиненными. Юная ученица с присущей этому возрасту тягой к справедливости  объясняет директору огромной фабрики, как надо понимать ранимых и порядочных людей, наподобие ее отца.
Роль Суслякова сыграл ныне известный адыгский актер Ч. Муратов, Ларису  играла актриса М. Уджуху. Дуэт этих блистательных актеров помог режиссеру показать взаимоотношения начальника и подчиненного: высокомерие и черствость души, робость и оскорбленное  человеческое достоинство.
Героиня актрисы М. Уджуху срывающимся от возмущения голосом обращается к директору со словами: «Зачем вы ему вчера сказали: «У тебя на плечах голова или кадка с  капустой?!»  И тот, словно отмахиваясь, отвечает непрошеной заступнице: «Не помню я, что кому говорил.  У меня и без того дел хватает, подумаешь, оскорбление…». Эти слова лишь подчеркивают духовное убожество руководителя, которому ничего не стоит оскорбить человека, выгнать или снять с работы необоснованно. Для Суслякова-Муратова люди — всего лишь «капельки», которые «падают и испаряются тут же…» Они — «мелочи» жизни и используются начальниками для выполнения их планов.
Столкновение героев из «капельки» перерастает в бурный обвинительный монолог актрисы М. Уджуху. Ее героиня возмущенно произносит: «У моего папы еще какая на плечах голова! Он наизусть половину Пушкина знает, половину Лермонтова, половину Некрасова и даже прозу Гоголя! А Вы знаете «Украинскую ночь»? Не знаете вы ее, а папа мой всю наизусть ее рассказывает. Он говорит, говорит мне, а я всегда засыпала, когда маленькая была…
А еще Вы папе сказали недавно: «Катать бы тебе чурбаки, как та мартышка, а не в плановом отделе работать»… Ну, за что Вы так на него?!. Наверно, за эту липовую бумажку, которую он отказался подписывать, да?»
В этой сцене режиссер Касей Хачегогу сталкивает лживость натуры с правдолюбием, отзывчивость души с бездушием. Кстати, разоблачению подвергается и еще одна героиня этой интермедии – секретарша директора, роль которой сочно исполнила Ф. Курашинова. Словом, в первой «капле» драматург В. Розов и режиссер К. Хачегогу открыто отстаивали право любого гражданина на человеческое достоинство.
Драматург В. Розов пишет так: «Искусство — оно может быть и своего рода лекарством». К этому добавлю — и особенно искусство театра. Посмотрев спектакль Касея Хачегогу «Четыре капли» по Розову, зрители (и начальство в том числе) наверняка запомнят сражения его героев за культуру взаимоотношений между людьми. Запомнят, а значит, и задумаются — хотя бы на время.
Продолжает тему взаимопонимания, скажем так, взаимотерпения и вторая «капелька» спектакля, названная «Киты».
… Поздним вечером мчится в Москву полупустая электричка. В одном из ее вагонов встретились двое: Михаил Денисов и Андрей Селезнев. Обоим по пятьдесят лет, они — бывшие школьные друзья, еле узнали друг друга…
За прошедшие десятилетия один из них — герой актера Ч. Муратова — Михаил Денисов стал даже лауреатом Ленинской премии. Другой — однокаш­ник Андрей Селезнев — тоже человек состоятельный, занимает внушитель­ную должность. Но ему, конечно, далеко до лауреатства. И вот герой актера Ч. Паранука,  завистливый Селезнев, как говорится, начинает «доста­вать» друга детства. Лавры того не  дают ему покоя.
Сцену стычки бывших друзей режиссер спектакля строил напористо, на «едином дыхании», чтобы не «остыла» основная мысль в затяжной беседе. Актеры Ч. Муратов и Ч. Паранук энергично сталкивали своих героев, «высе¬кая» из розовского словесного материала   выпуклые образы Денисова и Селезнева. Оба они состоятельные, владеют дачами в Подмосковье и поло¬жением в обществе,  но имеют  и общий изъян — отсутствие культуры и до¬броты.
С явной издевкой Селезнев-Паранук смотрит на Денисова-Муратова, а потом насмешливо говорит ему: «Да по глазам всю твою психику вижу, хоть и не так светло. Эх, Мишка, Мишка…  может, еще в детстве убить тебя надо было. Для блага общества.  Для  р а в е н с т в а. Ну-ну, шучу, не крути желваками. Ползай... А, кстати, медаль такая сколько стоит, а»? Денисов, едва сдерживая себя, отвечает: «Не знаю, торговать не собираюсь и не приценивайся». А Селезнев продолжает наступать: «Нацепил, чтобы все видели: «Вот, мол, я лауре­ат, шире дорогу!» И, не скрывая своей неприязни, дернул денисовский лацкан пиджака. Хозяин медали остервенело рявкнул: «Не тронь!». Селез¬нев со злостью пытается оторвать медаль, но тут же падает от удара школьного друга наотмашь!
Актеры Ч. Муратов и Ч. Паранук вывели на сцену образы людей, лишенных «человеческого света». А режиссер Касей Хачегогу этой «капелькой» жизни показал важную деталь бытия:  казалось бы, бесполезно спорить с невеж­дой, у которого «проломлен мост» сознания, но приходится спорить, бороться и побеждать.
И, надеясь на магическую силу театра,  режиссер, сам весьма «ершистый» по духу, и героев своих спектаклей делает отнюдь не приспособленцами при очередной  политической  «непогоде».
И вот третья «капля» спектакля «Незаменимый». В ней режиссер продолжает тему ценности человека в развитии общест¬ва, эволюции мышления. А проще сказать, и в этой части спектакля вновь конфликт — на сей раз между начальником цеха Воропятниковым и рабочим Семиным.
У Семина родился сын, и он прогулял три дня. А Воропятников устроил рабочему разнос и говорит: «И говорить с ним не буду, выгнать с работы к черто­вой матери, сразу и навсегда!» Проблема полной разобщенности из-за отсутствия, опять-таки, «человеческого света» в людях, состаляет основу и этой части спектакля Касея Хачегогу. Роли были распределены актерам: М. Кукан — Воропятников, С. Тлебзу — Чашкина, А. Воркожоков — Семин. Три интересных актера разыграли розовскую интермедию сочно и впечатляюще.
Груб начальник цеха Воропятников, под стать ему и угодливая Чашкина, да и сам хорош этот молодой папаша, рабочий Семин. Он только с виду кажется жертвой. По ходу спектакля перед зрителем предстает изво¬ротливый и хамовитый тип. Являясь специалистом своего дела, он наме¬ренно пишет заявление об уходе с работы, провоцируя начальство. И доводит руководство до такой степени, что они сами становятся просите­лями.... Словом, режиссер настойчиво продолжает решать проблему разобщенности людей, выявляя хамство и высокомерие. Спектакль показывал,  как углублялась трещина между командно-приказным стилем управления и постоянно «непросыхающим» от пьянства рабочим классом.
Описывая спектакль Касея Хачегогу, вспоминаю беседу с ним об этих «четырех каплях». Мы говорили о том, как он сумел , минуя цензуру в 1977 году, раскрыть распад в бездуховных коллективах. Это явление уже начинало набирать силу, и режиссер (вместе с автором) почувствовали симптомы развала коллективного сознания, которым управляли начальствующие неучи, а наглые подчиненные добивались своего.  Эта «накипь» в обществе практически вся выплыла наружу в конце 90-х годов XX века. Не зря ведь театр считается своего рода барометром времени, на который следует поглядывать почаще.
И последняя «капля» спектакль «Праздник». В этой тра­гикомедии режиссер занял ведущих актеров Адыгейского театра — главные роли распределены в такой последовательности: Ч. Паранук — Зосимов, С. Тлебзу — Нина, Ф. Курашинова — Муза, А. Ачмиз — Петя, А. Воркожоков — Степан, в массовых сценах в роли гостей выступили: М. Уджуху, А. Варпок, А. Бешнибова, Ч. Муратов, М. Кукан, С. Кушу и сам Касей Хачегогу.
Сюжетная линия этой последней части спектакля проста до наивности. Муза — дочь Андрея и Нины — защитила диссертацию, и дома устроили вече¬ринку только для ученых гостей. Родители Музы не в счет, и потому отец Андрей и мать Нина не показываются на глаза шумному застолью.
И здесь режиссер  подает героев с их бездуховностью до самообнажения. Стыдиться своих «несовременных» родителей, отсылая, словно скот, куда подальше — это есть вакханалия бескультурья. Ее дополня¬ют и гости. Так, некая ученая дама, с рюмкой в цепких пальцах, энергич¬но заявляет: «Ненавижу идеалистов, верных своим мужьям и женам, всегда знающих, как должно себя вести!»
Спектакль показывал отношение модных ученых к семейному укладу, к традиции сохранения очага и верности супругов друг другу. Словами маль¬чугана Пети  давалась оценка всему происходящему в спектакле.
Школьник Петя — Ачмиз наотрез отказался уйти на время застолья к соседям. И с гневной усмешкой сказал собравшимся гостям так: «Все сначала будут интеллигентными: «сю-сю-сю». Потом каждый заумное изрекать начнет. А через часок-другой «загрузятся» и начнут похабщину рассказывать…»
Спектакль Касея Хачегогу призывал к очистительной мысли — построению умной людской общины, вообще высококультурной нации. Как сказал один мудрец нашего века: «Нацию надо строить, как дом знания и красоты, а для этого требуются умные предводители».
Спектакль душевно-трогательно намекал о том, что порядочный добрый и умный человек теперь уже позабыт, он стал даже неприятен в этой жизни для поколения «новых» людей, с холодно-расчетливым ее восприятием.
Размышляя о спектаклях адыгского режиссера и, в частности,  о «Четырех каплях», прежде всего думаешь о том, как разобщен мир людей, как мелки и хаотичны их мысли, и что обрести единство можно только благодаря культуре. Непросвещенное общество наносит невосполнимый ущерб всей мировой культуре.
Великие люди своего времени призывали современников повернуться лицом «к человеческому свету». Обществу всегда нужен человек, который зажигал бы факел культуры, в особенности театральной.
На программке спектакля «Четыре капли» нарисованы человеческие глаза, из которых одна за одной капают слезы… Какие они — радостные, горестные? Наверное, разные… Думаю, что и режиссер Касей Хачегогу, и художник А. Резюкин хотели сказать нам о том, что и слезы проливать  не каждый способен – это тоже культура души. Абхазы, например, так говорят: «Агумбыл дызцвыуадзом» («Душою черствый — слезу не выронит»). Или еще так: «Из пустых глазниц слез не дождешься».
— Режиссура — одна из сложнейших профессий, мне так кажется. Надо все знать в этой жизни, коль скоро берешься показать ее со сцены. Ты согласен, Алексей? — спросил Касей во время одной из наших бесед.
— Кончено, как режиссер, ты всемогущ, можешь показать со сцены и бродягу, и президента, и неповторимое существо — женщину!
— О-о, женщины… Ось жизни нашей, так сказать, так и крутимся вокруг.
— Красивая женщина, как и талантливый писатель — всегда становится предметом зависти.
— А чего же завидовать, не лучше ли самому писать и восхищаться красотой,— заблестели глаза у режиссера.
— Любишь их, Касей?
— Кого, писателей? Выборочно. О женщинах же у меня особое мнение — не для печати.


— Однажды  на правительственном банкете я услышал от тебя такие слова: «Кони доходят до финиша, а мужики еле-еле встают из-за стола, да и то не все…» А еще ты сказал: «Люблю гривастых коней, пышноволосых женщин и умных предводителей!».
— Ничего себе… Да, вроде, и пьян не был. Хотя сказал верно, только о предводителе не стоило говорить, правда, Алексей?
— Не переживай, все было к месту сказано, прямо по законам режиссуры. Кстати, скажи, Касей, тебе все эти спектакли нравятся?
— Пока не сдам — да. Потом переключаюсь на новые постановки — иные образы и исполнители, и куча старых проблем…
— Это и сплетни, стычки, шум да гам и, наконец, очередная премьера. И снова возгласы радости, поцелуи, звон фужеров под аплодисменты! И опять — тишина да завистливые взгляды. Так,  Касей?
— Да, уж... подмечено тобой со знанием театрального мира.  Я убежден, что жизни  режиссера и летчика-испытателя очень похожие. Взлет и падение. Слава и забвение.
— Так сказать, смерть творческая и вновь славное воскрешение, да? Как писал литовский поэт Эдуардас Межелайтис:

«И сердце я изранил всем маршрутам,
Всем путникам в угоду».

Или:               

«Я умер, к перекрестку пригвожденный,
Замученный, распятый…»

— Если ты обо мне говоришь, Алексей, этими строками, тогда я прямо тебе скажу — никогда я не угодничал ни перед кем!
— Я просто вспомнил Межелайтиса — мощная мысль и упругость слов его восхищают.

« Да будет труд мой воскресенья чудом
Для родины распятой...»
« Я родину святую, и ноги ей,
Дымящиеся кровью, смиренно
                                               поцелую...»

— Да... мощная духовная энергия.
— Именно, Касей! Однако сила ее одних двигает к добру и справедливости, а вот других-то...  Знаешь, как сказал о них Лев Толстой? «А тех двигала мощная энергия ошибок».
— Да, Алексей, когда бог хочет покарать человека, он дает ему все.
— Да, но от хорошей сытой жизни тоже жизни нет. Человек перестает работать и ощущать эту самую жизнь.
— Моя жизнь, Алексей — это работа над моими спектаклями. И, конечно, оценка моего труда.
— Слышал я, Касей, высказывание одного долгожителя: « Человек стремится быть достойным своей славы в народе.  А заимел славу, так сохрани ее». Потому и нет в этой жизни ни остановки, ни передышки... Повесил себе на шею венок признания — сумей и удержать его до  самой смерти. Да, да, до стука молотков по четырем гвоздям...
На том и закончилась тогда  наша беседа, а я продолжу дальше свой рассказ о творческих поисках  Касея Хачегогу.
После удачной постановки комедии В. Розова « Четыре капли», Касей Хачегогу показал подряд в 1978 году несколько спектаклей, среди кото¬рых: «Три месяца жизни»  Б. Мамия, «Жужа из Будапешта» Л. Жуховицкого, «В списках не значился» Б. Васильева. Постановки разные по своему художественно-эстетическому уровню, да и драматургическая основа  этих спектаклей не блистала совершенством. И все же они стали интересными для зрительского восприятия. В  спектакле «Жужа из Будапешта» Л. Жуховицкого были заняты русские актеры Б. Лазаренко (Виктор), Н. Анкудинов (Лепа), А. Климов (Будкин), Л. Аксенова (Лена), Н. Старец (Вера), Г. Гафт (Магда), А. Ларутина  (Жужа) и др.
В том же 1977—1978 театральном сезоне Касей Хачегогу ставит для детей известную пьесу того периода « Сказка о храбром Кикиле» Г. Нахуцришвили, прошедшую во многих национальных театрах бывшего Союза.
Если в предыдущем  спектакле Касей Хачегогу занял актеров из русской труппы, то веселую, жизнерадостную пьесу-сказку сыграли уже адыгские актеры. На сцене, в сказочных костюмах (известные по прежним постановкам) вновь прекрасные  актеры: Ч. Муратов (крестьянин Тома), С. Кушу (Марта), А. Ачмиз (Гио), М. Уджуху (Тамро),  Ч. Паранук (Иасон), Ф. Курашинова (Маико), А. Воркожоков (Вахушти), С. Татлок (Царь), А. Варпок (Визирь), А. Бешнибова (Вестник), заслуженный артист КБ АССР С. Тлебзу (Судья). И сам режиссер сыграл эпизодическую роль в этом интересном спектакле, где герои превращались то в добрых, то в злых людей.
В главной роли Кикилы режиссер занял комедийного актера Мурата Кукана.  Выбор его был весьма удачным, и это определило качество всего детского спектакля. Это жизнерадостное зрелище нравилось многочисленной детворе как в Майкопе, так и во всех селах Адыгеи.  Изящество решения мизансцен, проникновенное понимание актерами своих героев — все это было в спектакле.  Продолжалась работа трудная, но вдохновенная, которая пролила «человеческий свет» вокруг.
Драма «В списках не значился»  Б. Васильева пронизана болью и грустью и высветлена стойкостью духа народного. Режиссер помогал актерам прочувствовать все внутренние сложности каждого образа. Добивался от исполнителей самостоятельных решений заложенных в драме задач. Так росли и актеры.
В день премьеры спектакля «В списках не значился» на его афише мы прочитали такие пожелания режиссеру-постановщику от актеров и зрителей: «Рад и горд идти с тобой вместе», «Сегодня я раздумался и скажу прямо: «Отличный получился спектакль! Спасибо за разнообразие репертуара нашего театра», «Во славу театра поработаем вместе и дальше!», «Верю в вашу счастливую звезду, в Ваш человеческий и творческий талант!», «Желаем в творчестве Вам светлой дороги!», «Касей! Спокойнее, спокойнее, береги нервы и не ломай дров…» Об этой последней записи режиссер так отозвался: «Конечно, нервничал…» Еще бы, ведь он одолел, как написано в афише, «Трагедию в двух частях».
Спектакль рассказывал о давней страшной войне с германским фашизмом.   Сколько трагедий повторилось — Карабах, Южная Осетия, Приднестровье, Абхазия, Афганистан, Чечня… Загублено столько молодых жизней по вине некоторых политиков-недоумков.
Может, в будущем Касею предстоит еще поставить спектакль о Чечне или Абхазии?  И по жанру он тоже будет называться «трагедией в частях»… О политиках, затевающих войны и убивающих чужих сыновей, скажу словами мудрой женщины, специалиста по культуре Индии Елены Рерих. Она писала: «Карлики своекорыстия пытались заслонить гигантов общего блага». В творчестве Касея Хачегогу на протяжении многих лет видны эти образы.
У настоящих талантливых творцов мышление, скажем так, разогрето «таинственным огнем». Я верил в это, когда писал о режиссерах, драматургах, композиторах, художниках, хореографах и дирижерах.
Герой моей книги — Касей Хачегогу — один из них. Его незабываемые спектакли рассказывают мне о том, как прекрасна жизнь и как она же и безобразна. Но для очищения ее и возникает время от времени неизбывный человеческий свет. Думая об этом, я вспомнил абхаз-скую притчу: «Некий старец, по имени Бадрак, прощаясь перед смертью со своим многочисленным потомством, попросил тихим голосом: «Дети мои,  зажгите много-много свечей… Не жалейте воск, пусть трещат и горят свечи… Не хочу уходить туда в темноте…»
Да, свет нужен всем и всегда, в прямом и переносном смысле. Не в поисках ли этого света пишутся  и создаются книги и спектакли?


«ЖЕЛАНИЕ — ОТЕЦ МЫСЛИ»

Именно так и сказал однажды великий драматург и поэт Вильям Шекспир. И такое желание — стать рядом с мыслями гиганта мировой драматургии,  каковым является Шекспир, пробудилось у адыгского режиссера еще в быт­ность его студентом режиссерского факультета Краснодарского института культуры. Он зачитывался им, восхищался и радостной  «болью  болел».
Позже,  обучаясь уже в Ленинграде режиссерской профессии, Касей Хачегогу запоминал такие строки  Шекспира: «Если бы не было разума, нас заездила бы чувственность. На то и ум, чтобы обуздывать ее нелепости.»
Время и опыт режиссерской деятельности Касея Хачегогу сделали свое дело. Он берется за постановку Шекспира. И в 1979 году в Адыгейском государственном драматическом театре состоялась премьера комедии ан¬глийского драматурга «Двенадцатая ночь». Шекспир написал ее в 1600 году, а в 1606 году «Двенадцатую ночь» поставила  «Труппа слуг короля». И вот, без малого 400 лет спустя, режиссер — выходец из адыгского аула Тахтамукай, ставит на родной сцене произведение великого философа и мудреца. Известив, что просто так в жизни ничего не бывает... Если проследить историю адыгов, их героическое прошлое, победы и поражения — ну, чем не шекспировские сюжеты? Или смеховая культура абхазов и адыгов, тоже из многовековой их истории. Без смеха и юмора, без лирических и сатирических песен и танцев народы не могут жить. Абхазы, например, так говорят в шутку: «Легче остановить дождь, чем девушку, собирающуюся замуж». Много смешного и у адыгов о непутевых женихах и невестах. Так, они говорят: «Жену, с которой не можешь развестись, не порочь». Или так: «Два ястреба де¬рутся — воробью корм достается». Такую «ястребиную возню» устраивают смешные шекспировские герои за пальму первенства в любовных интригах из «Двенадцатой ночи» в постановке Касея Хачегогу. В ней участвуют герои, объединенные, так сказать, одной проблемой — любовь, любовь и любовь.
Вот закадычные друзья, которые не могут жить друг без друга. Глядя на них, так и хочется сказать словами адыгских поговорок: «Две чесоточные лошади — друзья». И «Кому своя доля кажется мала, у того собака из рук ее и выхватывает». Похожее происходит в спектакле, поставленном Касеем Хачегогу.  Так, веселая жизнь, выхваченная из глубин веков, стала близкой, я бы сказал, необходимой для душевной разрядки современного зрителя. Герои Шекспира, «оживленные» на сцене, понравились людям — через добрый  смех и  юмор перед ними раскрывалась жизнь. Спектакль  не стремился поучать, он лишь возбуждал желание жить, о котором сам Шекспир  сказал, что оно является  «отцом мысли».
Итак, действие спектакля — это жизненная карусель, осью которой и стала любовь... Как и во всех своих драматургических произведениях, Шекспир и в «Двенадцатой ночи» интересно закручи­вает интригу. Герои ее влюбляются, ссорятся, интригуют, раздают друг другу пощечины, но все же победу одерживает Любовь. Как мудрый режиссер, Касей Хачегогу не противоречит автору, не пере¬иначивает литературную основу на свой лад. Он «оживил» героев вдохновением своего режиссерского видения  Шекспира, и желание автора комедии получило реальное воплощение в спектакле силами вели¬колепных актеров.
Поначалу кажется, что путаница и неразбериха в жизни героев так и никогда не кончится. Но, словно от волшебной палочки, сверкнула своей магической силой любовь, и все стало ясно и понятно в отношениях персо­нажей. А жизнь им подбрасывает совсем не то, чего они ожи­дают, а прямо противоположное.
Например, Себастьян повсюду искал сестру свою Виолу, а нашел бога¬тую красавицу Оливию и взял ее в жены.
Орсино мучился, страдал,  подсылал людей  к Оливии, надеясь, что она станет его женой. А жизнь так повернулась, что он с радостью женился на красавице Виоле.
Хитроумная, жизнерадостная Мария опутала своими чарами и взяла в мужья себе добряка и  выпивоху Тоби Белча.
Или  неразлучный со своей наивной глупостью Эндрю Эгьючек — суще¬ство, как говорится, «не от мира сего», получив хорошего тумака, «каменеет» на месте.
Капитан Антонис угодил в тюрьму за свои морские разбои, но бедолагу пожалели и вышвырнули оттуда.
Больше всех досталось дворецкому Оливии, доносчику и спесивцу Мальвилио. Но, прикинувшись дурачком, он был выпущен из темницы, поб­рел куда глаза глядят, ругая всех и вся.
А над всеми этими заблудшими  душами в лабиринте любви  потешался слуга Оливии — шут по имени Фасте. Произносил он вроде бы и шутливые слова типа: «Дурацкий колпак мозгов не портит», «Дурость, сударь, вроде как солнце, всюду разгуливает и везде поспевает светить». Но по смыслу они были, конечно, совсем  не шутливые.
Постановку «Двенадцатой ночи» смотрели зрители Майкопа, во многих городах Краснодарского края и  Черноморского побережья. Так, сочин­ская газета «Черноморская здравница» за 27 апреля 1979 года напеча¬тала восхищенную рецензию С. Пономаревой, озаглавленную «Верность Шекспиру». В ней говорится: «Этот спектакль надолго запомнится зри­телю. В фойе его встретили чудесными звуками флейты, виолончели, гитары, скрипки. Тут же прохаживались актеры в гриме героев комедии — пожалуй, одной из самых любимых комедий великого английского драматурга.
Как часто уважение и любовь к классическому литературному произведению оборачивается пиететом и оторопью перед ним. Тогда хрестоматийный глянец покрывает произведение настолько густо, что делает его чуть ли не герметически  закрытым для сегодняшнего зри­теля. И — реакция постановщика: модернизировать, пытаться оживить клас¬сику хотя бы ассоциациями между веком нынешним и веком минувшим. И превращается тогда классика в плоскую иллюстрацию к нынешним нашим проблемам и тревогам.
Режиссер-постановщик К. Я. Хачегогу оживил «Двенадцатую ночь» В. Шек¬спира, не пользуясь чужеродными прививками и искусственными допингами. Он увидел в вечно юной комедии живую идейную и художественную энергию.
В «Двенадцатой ночи» театральный аромат создается как художествен­ным, так  и звуковым оформлением. У себя в театре майкопчане обвивают зелеными гирляндами не только сценическую площадку, но и весь зритель­ный зал. На выездных спектаклях, к сожалению, этого не сделать. Но звон¬коголосый птичий щебет, наполняющий прекрасную страну Иллирию, услышан всеми. Это — мир шекспировской пьесы. И вот на сцену проходят через зрительный зал артисты, хозяева этого мира. В их игре жизненная досто­верность и психологизм органически сливаются с театральной выпуклостью, сценической яркостью образов, чему всегда старался быть верным майкоп¬ский театр.
Герои комедий Шекспира... Красивые, свободные, смело отстаивающие право на счастье, свято верующие в естественную доброту человека. Они влюбляются, спорят, философствуют, негодуют, и все это — в ослепи-тель¬ной веренице розыгрышей, с буйной радостью жизни, кипучим весельем здоровых и счастливых людей, полных нерастраченных сил. Таковы юная Виола (А. Тарутина) и ее брат отважный Себастьян ( Ю. Кизинек). Майкоп­ский театр, нарушив традицию (обычно Себастьяна играет актриса, испол­няющая роль Виолы), передал эту роль актеру. Таковы их друзья капитан корабля (М. Долиненко) и суровый Антонио (Л. Качанов). Нельзя не отме¬тить работу актеров А. Лукичева (сэр Тоби), М. Яркина  (сэр Эндрью), Н. Анкудинова (шут Фасте).  Не раз и не два они вызывали бурные аплодис­менты зрительного зала. И не только остроумными комедийными приемами. Добродушный дядя Тоби, трогательный, по-детски наивный сэр Эндрью и умница, плут и выдумщик Фасте — такая замечательная компания! И как же радостно им, когда благодаря блестящей выдумке отчаянной Марии (Л. Матеж) удается, наконец, высмеять и с позором изгнать спесивого зануду Мальволио (заслуженный артист РСФСР А. Н. Гарин) — уж очень раз­дражал он своими показными добродетелями.
Итак, капризная Оливия  (Н. Старец) заполучила в мужья юного Себасть¬яна, не превосходящего ее ни умом, ни богатством,— как и пророчество­вал ее дядюшка — сэр Тоби. Наигравшись в страстную любовь на расстоя¬нии, томный герцог Орсино (Б. Лазаренко) вручил себя отважной (правда, только до тех пор, пока дело касалось ее чувства) Виоле, Сэр Тоби отва¬жился на брак с Марией. Оправдывается второе названием комедии: «Как вам угодно». Недоволен только Мальвилио, но его угрозы никто не воспри¬нимает всерьез. Отшутился и шут Фасте: в зал несется милая меланхолич¬ная песенка — актеры прощаются со зрителем. Последними уходят со сцены музыканты.
Постановка «Двенадцатой ночи» на сцене Майкоп-ского государственного драматического театра им. А. С. Пушкина замечательна своим раскрытием су¬щности комедии.  Выходя из театра, испытываешь радостное чувство, кото¬рое можно определить в двух словах: это Шекспир».
Да, спектакль Касея Хачегогу воспевал  красоту человека. Каждый из героев добивался своей правоты по разному, но лик красоты, тем не менее, не затушевывался. Большой любитель музыки — ре¬жиссер максимально использовал ее в своем спектакле, и она глубже оттеня¬ла чувства героев. Все они искусно попадали в  собственные сети, якобы расставленные для других — в этом  скрыт весьма поучительный смысл.  Интересны детали спектакля: на первый план режис­сер  выдвигает не умничающих красавцев-мужчин, а юную очаровательную прелестницу. И красавица Виола-Тарутина становится владычицей владыки. Именно всесильный правитель  Иллирии, герцог Орсино, теряет свое пре­восходство перед ее красотой.
Режиссер философски обобщил и вынес на суд зрителей мысль о том, что не место в обществе тем, которые своей занудной сварливостью нарушают гармонию взаимоотношений между людьми.  Пример тому — Мальвилио-Гарин, поплатившийся за свое содеянное. Его одурачили, назвав сумасшедшим. На это хитроумный шут Фасте отвечает словами: «В жизни не поверю помешанному, пока не увижу его мозгов». Таким он считает дворец¬кого — человека мстительного и властного...
В этой безудержной любовной карусели постановщик спектакля вынуждает шута произнести в финале такие слова:  «Одни рождаются великими, другие достигают величия, к третьим оно приходит». Как и в нашей жизни тоже — величие чаще «завоевывается» отменными проходимцами.
Еще один из героев спектакля «Двенадцатая ночь» так, мимоходом, но очень ясно подшучивает, произнося: «Ты — изверг моей души...» Несомненно этот смешной и веселый спектакль заставлял зрителя задуматься о том, что жизнь быстротечна, добро со злом еще противоборствуют и надо в ней быть поосмотрительней, да поумнее... Не зря шут еще так поет:

«Когда я достиг разумных лет —
И дождь, и град, и ветер,—
Наделал соседям я много бед,
А дождь лил каждый вечер.

Когда я ввел жену в свой дом —
И дождь, и град, и ветер,—
Пошло все в доме кувырком,
А дождь лил каждый вечер» и т. д.

Похоже, до всеобщей человеческой гармонии еще далеко, да и в природе тоже.  А тут еще и соседи, которых надо опасаться. И что делать самому,  когда в доме все кувырком от появления в нем жены... Обо всем этом пел шут, обращаясь в финале спектакля прямо к залу. Режиссер оставил этого героя наедине со зрителем, и он пел и пел, как одинокая птица.
А не похожи ли мы порой сами на одиноких птиц и шутов?  С той лишь разницей, что хачегоговский  Фасте говорит все, что захочет, а мы, понурив головы, шепчем лишь про себя.  Да, для себя  произносим банальные шутки, а думаем совсем о другом. Сказал же поэт Гарсиа Лорка: « И вижу я толпы, но тел под одеждой — нет!».
Пьеса известного драматурга Александра Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся…» обрела свою жизнь и на сцене Адыгейского театра. Все рецензии отмечали небывалый успех режиссера-постановщика Касея Хачегогу. В частности, театральный критик, кандидат философ-ских наук Ю. Беренгард пишет о спектакле следующее: «Пьеса лауреата Государственных премий СССР и РСФСР А. Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся...», поставленная на сцене Адыгей­ского государственного драматического театра имени А. С. Пушкина, по те¬ме относится к так называемым производственным, хотя ее действие от начала и до конца происходит в купейном вагоне идущего поезда. Вместе с движением поезда движется конфликт пьесы. Его развитие раскры¬вает характеры и социально-нравственные отношения людей в сфере их производственной, общественной жизни.
В спектакле немало смешного, особенно сначала, и зритель, не подоз­ревая, что будет впереди, еще не зная истинных мотивов поведения пер­сонажей, отдается смеху; еще не вдумываясь в существо вещей, возможно, кого-то ошибочно осуждает, кому-то незаслуженно симпатизирует.
Но вот смеха в зале становится все меньше и меньше. Однако скучно не стало. Воцарилась тишина, которая бывает, когда зал прислушивается к каждому слову на сцене, когда напряженно работают воображение и мысль зрителя.
Зал становится все серьезнее, и хотя подчас снова слышится смех и даже аплодисменты на острую реплику (вообще шутки шутить на сцене, как известно, дело серьезное), однако по ходу действия все больше ста­новится не до шуток.
Мы почувствовали себя соучастниками значительного, до боли знакомого драматического конфликта, доверительно приобщенными к этому конфликту театром.
Затаив дыхание, мы прислушивались и вглядывались в его сценическое развитие, в живую схватку характеров, намерений, страстей, позиций противоборствующих персонажей. И, смею уверить, переживали высший миг нравственного и эстетического очищения и торжества, когда театр высве­тил правду, и мы еще больше прониклись верой в необходимость активной жизненной позиции.
Спектакль хорошо организован и верно выстроен его режиссером К. Я. Хачегогу. Это подтверждают действенное развитие конфликта, точно най­денный темпоритм, правильная трактовка персонажей и концепция спектакля в целом.
В одном из купе возвращается из командировки комиссия, из-за многих недоделок не подписавшая акт о приеме построенного хлебозавода. А лов­кий человек, в последний момент вскочивший в вагон, всеми средствами пытается заставить комиссию этот акт подписать. Он, главный диспетчер СМУ «Сельхозстроя» Леня Шиндин, находчив и напорист. Он попадает в нелепые ситуации, бывает смешон. Но, смеясь над ним, мы почему-то испы-тываем к нему некую симпатию, когда его нехитрый план терпит крах. Мы еще многого не знаем,  но нас подкупает его самозабвенная одержимость, за которой чувствуется нечто большее, чем жажда заставить комиссию всеми правдами и неправдами подписать акт.
Постепенно на наших глазах в Шиндине  проявляется неуемная жажда спра¬ведливости, беспокойство о человеке, которому нужно помочь и поддержать начатое им новое, важное дело.
То, что происходит в пьесе,— лишь отзвук схватки за ее пределами, схватки людей разных позиций и целей, хотя их непосредственно в пьесе нет. Управляющий трестом Грижелюк и начальник СМУ «Сельхозстроя» Его¬ров — антиподы. Грижелюку, строящему свою карьеру и благополучие на показухе, мешает Егоров — честный человек и талантливый архитектор, про­кладывающий новые пути в сельском строительстве.  Чтобы устранить неугодного Егорова, задуман коварный план.
Грижелюк заставляет Егорова в такие сжатые сроки построить хлебозавод, чтобы недоделки были неизбежны и послужили причиной снятия Егорова и расправы с ним.
Разумеется, нельзя принимать объекты с серьезными недоделками. Спектакль не дискутирует на эту печально известную тему, а рассказы¬вает о человековедческой  стороне дела со строительством хлебозавода, когда необходимо защитить самую большую ценность нашего государства — человека.
Недаром такой живой отклик в зале находят слова Шиндина, которые он слышал от своего учителя: «Любить Родину — это не березки целовать! А поддерживать самых честных, самых преданных людей, когда им бывает трудно! Они — Родина!» (Газ. «Адыгейская правда», 24 ноября, 1979 г.).
Свой замысел в спектакле «Мы, нижеподписавшиеся…» режиссер реализовал с помощью талантливых актеров. Это: М. Кукан — Шиндин, Е. Балабанова — Алла, Ф. Максудов — Малисов, И. Кошелев — Девятов, Г. Гафт — Виолетта, Н. Заволокин — Семенов, А. Лукичев — проводник и другие.
Режиссер, представляя себе театральное искусство и как  особое «цар­ство зеркал»,  где человек смотрится весьма своеобразно, усилил,  скажем так, свой режиссерский объектив, тем самым увеличивая панораму действия героев в той или иной сцене.
У. Панеш — автор многочисленных статей о спектаклях Адыгейского театра, к примеру, так описал игру актера М. Кукана в сбор¬нике «Годы, спектакли, судьбы» (1986 г., с. 90): «…Зритель   понимает, что артисты нацелены на участие в напряжен­ном действии, на раскрытие сложных судеб людей, острых жизненных ситуа­ций. С одной стороны, Шиндин М. Кукана — ловкач, человек напористый, даже хитроватый, но, тем не менее, попадающий и сам порой в смешные и нелепые ситуации. Но главное в герое — это подчеркивается в спектакле — его социальная позиция, жажда справедливости, стремление «поддержать самых честных, самых преданных людей, когда им бывает трудно». Шиндин понимает, что сдача завода с крупными недоделками организована управ­ляющим трестом  Грижелюком,  чтобы потом расправиться с талантливым архитектором Егоровым.
Непосредственной схватки разных позиций в пьесе нет, но их отзвук находит в постановке чрезвычайно эмоциональное и сильное воплощение».
Из этих публикаций видно, как раскрывал спектакль Касея Хачегогу жизнь наших современников со всеми ее положительными и негативными сторонами.  Безусловно, пьеса прямо просилась на сцену, будь иначе, Касей Хачегогу и не взялся бы за ее постановку, он весьма разборчивый в выборе репертуара. И даже взятый автором отдельный случай из жизни, говоря языком музыкантов, «оркестровал» весьма профессионально,  подчинил единому смысловому напряжению и слово,  и действие и создал спектакль-симфонию.
Размышляя о спектаклях, поставленных героем моей книги Касеем  Хачегогу, вспоминаю  слова выдающегося  режиссера, хорошо мне знакомого Анатолия Эфроса, рано покинувшего этот мир. О творчестве музыкантов он писал так:  «Музыкант должен воспроизвести все, что слышит внутри себя, как истинный мастер. Он должен владеть техникой игры. Рука должна подчиняться ему. Ничто не должно быть преградой для передачи всего того, что он чувствует и  слышит,— ни сложный ритм, ни опасный переход от одного момента к другому — ничто не должно его беспокоить. Беспрерывными упражнениями он добивается совершенства и легкости исполнения. Самые трудные момен­ты он должен в конце концов осиливать почти шуточно. Рука, держащая смычок, должна быть послушна чувству...»   (А. Эфрос «Продолжение театрального рассказа». М., 1985, с. 178). Сказано превосходно. Правда, в отличие от музыканта, у режиссера вместо смычка сложные  живые люди — актеры, которые не все и не сразу «высекают» из себя прекрасную мелодию,  чтобы превратить спектакль в мощную  симфонию. Как  выразился А. Эфрос: «Некоторые актеры так запрофессионалились, что потеряли правдивость, они заштамповались, ты даешь им новые роли, а они играют везде одинаково». Стало быть, не трудно себе представить, насколько непросто режиссерам создавать на сцене жизнь человеческую,  не похожую на предыдущие. Досадно, что однообразием грешат не только ак¬теры с режиссерами, но и драматурги тоже. Их герои (в особенности, жулики, пьяницы, извращенцы) заполнили собой экраны современных фильмов и столичные театральные сцены. Как не вспомнить любимого мной  Г. Лорку, сказавшего: «У голубых развалин рая, где пьют бродяги, смертью заедая». Да, жизнь — она разная бывает.  Некоторые обогащают себя смертью других, не гнушаясь   делать гадости  ближнему — наверное, считают, что это их правильный путь... Я же уверен, что вечными  в памяти народной остаются  лишь воины, защитившие Родину свою, да еще люди творчества — писатели, художники, компо­зиторы, артисты, режиссеры и пр.,  которые воссоздают на сцене жизнь человеческого духа. И можно только сожалеть, что еще мало пишется о режиссерской и актерской деятельности.
Разноликой мелодией была насыщена и шутовская комедия Адыгей­ского театра «Тиль Уленшпигель» Г. Горина, поставленная также Касеем Хачегогу. Автор комедии написал ее по мотивам известного французского романа Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле». Своими «помощниками» в постановке этого спектакля режиссер сделал известных поэтов-песенников Ю. Михайлова и Ю. Энтина, на чьи слова не менее популярный композитор Г. Гладков написал изумительную музыку. Художественное оформление осуществил неизменный соратник Касея Хачегогу по театру А. Резюкин.  Об этом спектакле остались весьма эмоциональные записи зрителей и самих актеров, вычитанные мной с афиши «Тиля Уленшпигеля». Вот они: «С большим удовольствием познакомился с хорошим человеком и интересным режиссером. Желаю счастья на трудном пути в искусстве!», «Касей, режиссер ты — блистательный и будешь еще ярче при твердости характера. Спасибо за прекрасный спектакль!», «Нашему дорогому талантливому режиссеру-постановщику «Тиля» — поклон!», «Касей, неужели  я останусь для вас загадкой, а?», «В любви всегда рождаются красивые дети… И потому наш «Тиль» — прекрасен!», «От одной из почитательниц, тоже актрисы — милому, талантливому режиссеру — творите, дер-зайте, ищите! И оставайтесь — сейчас, сегодня, всегда — молодым!»
Действительно, постановка «Тиля Уленшпигеля» была умная, смешная, музыкально насыщенная, добрая и красивая. На сцене жили судьбой своих героев актеры Адыгейского театра: М. Кукан (Тиль), Ч. Муратов (Клаас), С. Зейтунян (Сооткин), З. Зехов (Рыбник), Х. Емиж (Ламмэ), М. Догомукова (Катлина), М. Уджуху (Нели), А. Воркожоков (Палач), Ч. Паранук (Монах), Ф. Шхабацева (Колликэн), Н. Ачмиз (Профос), А. Шиков (Филипп), Ф. Курашинова (Мария), С. Кушу (Блондинка), А. Варпок (солдат), Ю. Чич (Розенкрафт), М. Айтеков (генерал), Н. Ачмиз (капрал), М. Хурум (Стивен ) и другие.  Остается на сцене и сам режиссер, дублируя в этом спектакле роль Ламмэ. Как говорится, совместный труд облагораживает всех участников спектакля. А он, надо сказать, весьма недолговечен, и коли нет возможности подробно описать игру каждого исполнителя, то хотя бы оставить их имена для истории просто необходимо. Могу сказать не без гордости об абхазских актерах — их я увековечил своими книгами по истории абхазского театра. В этой книге рассказываю о замечательном адыгском режиссере и, насколько позволяют архивные материалы, называю имена актеров, связанные именно с творчеством Касея Хачегогу. А писать об адыгах, отдавших свои пылкие сердца театральному искусству, нужно непременно.
Вы когда-нибудь встречались с печальными глазами  слабоумного человека? Эти глаза и открытые рты — напоминающие больную птицу, часто встречаются в жизни и на сцене. Жизнь жестоко расправляется с людьми. Одни выживают в жестокой борьбе, а у других разрывается «сеть кровавых жилок»… Что мы делаем во спасение человека от грязи нравственной, болезней и слабоумия? Ничего… Театры перестали показывать современного униженного человека, обобранного гражданина, умного интеллигента, ставшего бомжем на обочине этой жизни. Мы все под прессом американской поп-культуры, где смакуются культ насилия, катастрофы,  катаклизмы, а человек никому не нужен. «Трясина бесцветной игры и бесцветного пота…» И очень отрадно, что в театрах Адыгеи не забывают о человеке добропорядочном, и на сцене оживают такие герои, которым хочется подражать в жизни. В этом несомненная заслуга адыгского режиссера Касея Хачегогу, творческий путь которого не назовешь бесцветным и пустым.  Он из тех талантливых личностей, кто всегда прислушивается к голосу души человеческой.
Спектакли Касея Хачегогу пропитаны нектаром остроумия и мудрости. Своими работами «он уважать себя заставил». И это выразилось в том, что он становится главным режиссером Адыгейского государственного драматического театра.  Это должно радовать. От этого грустно и даже страшновато. Почему? Прежде всего потому, что намного возрастает ответственность, ты уже отвечаешь не только за свои спектакли, но и за целый сложный коллектив.
Когда меня, молодого, окончившего московский ГИТИС им. А. Луначарского, назначили директором Абхазского драматического театра, любимый мной дядя Антон Аргун сказал мне: «Сынок, запомни — у каждого руководителя глаза становятся  как «псы сторожевые». Антон Джармович работал всю свою жизнь, был  председателем Очамчирского горисполкома, партийным работником, редактором районной газеты.   Он очень любил театр, литературу, вообще искусство. По натуре своей был веселым и ранимым, справедливым и добрым, вот и не выдержало его чувствительное сердце, когда началась абхазско-грузинская война. О нем я вспомнил сейчас потому, что он часто  рассказывал мне о наших братьях-адыгах, в частности, о князе Редеде. Позже, написав историческую новеллу «Редед — князь адыгов», я показал ему свою работу. Взволнованный, он поцеловал меня и сказал: «Да, сынок, зов крови ничем не остановить, хотя наши окна и замурованы, сам знаешь, кем… Ничего, время сметет все преграды». Именно через «открытие окна» врывается в нашу жизнь мощная энергия мира, радости и печали.
Дорогой читатель, поверь, что это имеет прямое отношение к театру. Именно он, театр, появился в человеческом обществе несколько тысячелетий тому назад для того, чтобы «прорубить окно» через дремучее невежество, пробудив в душах людских ж е л а н и е обогатиться людской мудростью.


«ОБРАЩАТЬСЯ СО СЛОВАМИ НУЖНО ЧЕСТНО»

    К этому призывал еще великий Гоголь, оставив потомкам, как завещание, такие строки:  «Обращаться со словами нужно честно...» Он призывал человечество к доброте, искоренению зла  в обществе.   А  глупость обуздать, как он считал, можно только словом метким и честным. Он же писал так: «Произнесенное метко, все равно, что писаное, не вырубишь топором».
А еще раньше французский ученый и писатель 17 века Блез Паскаль написал: «Красноречье — это живопись мысли». Вот о такой «живописи» слов и мыслей в спектакле Адыгейского театра «Ревизор» Н. Гоголя, поставленным Касеем Хачегогу в 1980 году, и пойдет дальше речь. Но прежде  вернусь к факту назначения Касея Хачегоу главным режиссером театра в более подробном освещении этого события театральным критиком С. Шхалаховой: «Творческая удача предыдущих постановок соединила все поколения актеров театра для дальнейшего сотворчества. У молодежи была сегодняш­няя мысль, обогащенная фантазией и стремлением к поиску, у старшего поколения — глубокое знание жизни, опыт большой практической работы, уже определившееся мастерство, способное создавать жизненно достовер¬ные, полнокровные образы. Была и актерская техника и хорошее знание зрителя. Но представлять дело так, что процесс сотворчества артистов разных поколений проходил безболезненно — нельзя. Они — художники раз­ных поколений, школ, воспитанники разных вузов, и это не могло не ска­заться.  Главное — шел процесс активизации на почве единых идейно-художественных исканий. Расширилось творческое общение адыгейской и русской трупп. К. Хачегогу, сплотив актерскую молодежь этих трупп, поставил «Тиль...» Г. Горина, «Мы, нижеподписавшиеся...» А. Гельмана, которые оказались интересными как по их мысли, так и форме сценического выра¬жения. Вскоре — в 1979 году — Касей Хачегогу стал главным режиссером национальной труппы  адыгейского театра.
Принимая театр в тридцать лет, К. Хачегогу утвердил тем самым мысль о том, что творческий диапазон его возможностей был заявлен смело и недвусмысленно. Изменения в репертуаре театра расширили диапазон гастро¬лей.
Коллектив Адыгейского театра во главе с К. Хачегогу видел развитие театра в трех направлениях: постановка спектаклей по лучшим произведе­ниям русской и мировой классики, включение в репертуар пьес антивоен¬ной направленности, постановка остросюжетных спектаклей по пьесам на¬циональной драматургии. И, как видно, театр имел на это творческое, профессиональное право — время подтвердило верность его идейно-эстети­ческих исканий». (В кн.:  «Годы, спектакли, судьбы», с. 105).
И вот он — необычный спектакль Касея Хачегогу — «Ревизор». И потом — обстоятельная рецензия на него, написанная краснодарским театраль¬ным критиком Р. Кушнаревым.  Спустя некоторое время, после премьеры «Ревизора», он пишет в газете «Комсомолец Кубани» (за 25 апреля 1982 года, в дни гастролей Адыгейского театра в Краснодаре) статью под наз­ванием «С чего начинается «Ревизор»?
«Что за странный вопрос вынесен в заголовок! Да любой школьник, не задумываясь, скажет: «Я пригласил вас, господа...»  и так далее. А все на свете знающий студент-филолог еще и прибавит, что в «Ревизоре»-де нет экспозиции,  и первая реплика городничего суть завязки пьесы.
В самом деле, уж что-что, а начало гоголевской комедии знают все.  И театральные режиссеры тоже. Однако время от времени попадаются среди них такие, которые как будто сомневаются: да в самом ли деле «Я пригла¬сил вас, господа...» — это начало? А точно ли нужна «Ревизору» экспо¬зиция? И, усомнившись, начинают придумывать сценическую жизнь, непо¬средственно в пьесе не обозначенную.
Ну, ладно бы еще сценическую!.. Адыгейский режиссер Касей Хачегогу вообще начинает свой спектакль чуть ли не с порога театра. Судите сами. Зрители, едва попадая в фойе, обнаруживают перед собой некий внушитель­ных размеров  монумент — тучную фигуру на высоком пьедестале. К памятнику (надо полагать, основателю города) на длинной веревке привязана, совсем как всамделишная, грязная,  вся в репьях, тощая коровенка. А по обе стороны пьедестала вдоль стен фойе разбросаны покосившиеся плетни, над ветхими жердями которых торчат перевернутые глиняные глечики и свисают тяжелые желтые головки подсолнухов.
Отсюда, с этой «городской площади», зрители входят в зал и идут по его центральному проходу (как по центральной улице), прямо к сцене. Идти приходится осторожно, то сторонясь всклокоченной овцы, то обходя гусыню с выводком, то перешагивая через живописные кучи мусора. На сте­нах вкривь и вкось — лабазные вывески. И вот впереди, словно на при­горке, во все зеркало сцены вырастает фасад дома Сквозник-Дмухановских — единственное, видать, в городе двухэтажное строение. Желтые стены, белые полуколонны, ряды окон, массивная дубовая дверь строго по центру... Ни дать, ни взять, этакий петербургский — знай наших! — особняк в миниатюре.
Слева от фасада, у портала, возлежит здоровенная свинья. Рядом, уткнувшись в деревянное корыто и повернув к залу короткие, спиралью, хвостики, стоят розовые поросята. У правого портала — собачья конура, из которой выглядывает тупая сонная морда старой дворняги. А вокруг громоздятся огромными валунами тыквы. Наверху, мимо окон второго этажа, «пролетает» крупная ворона. На редкость забавно все это смотрится в сочетании с классическим претензиями фасада.
Итак, окунувшись в атмосферу уездного захолустья, зрители занимают места. Гаснет свет, и все вокруг заливает бледная лунная голубизна. Где-то надрывно кричит петух, сигнализируя о середине ночи. С густым скрипом отворяется дверь, и за ней вырастает грузная фигура городничего.
Заспанный, наспех и не до конца одетый, Антон Антонович чем-то явно встревожен. Разбудили его, видно, не к добру приснившиеся две «черные, неестествен­ной величины, крысы, которые —  помните? — «пришли, понюхали — и пошли прочь».
Вытянув далеко вперед руку с мерцающим огоньком свечи, городничий напряженно всматривается в безмолвную темноту ночи. И тут неожиданно громко доносятся невесть откуда слова гоголевского эпиграфа к пьесе. Городничий от ужаса втягивает голову в плечи. «Что это? Глас свыше? Слуховая галлюцинация? Или, может, та самая, пролетающая мимо черная вещунья прокричала ему человеческим голосом: на зеркало, мол, неча пе¬нять... Антон Антонович испуганно крестится, грозит кому-то тяжелым кулаком и, пятясь, скрывается за дверью.
Тишина ночи быстро сменяется шумной суетой раннего утра. Двери особ¬няка уже почти не закрываются. То, как ошпаренные, выскакивают полицей­ские. То возвращается запыхавшаяся прислуга. То выкатывается колобком, сияя от выведанных новостей, Бобчинский… Наконец, уже при полном параде, появляется сам Сквозник- Дмухановский. Навстречу ему спешат поднятые по тревоге Ляпкин-Тяпкин, Земляника, Хлопов. И только тут, не дожидаясь, пока чиновники поднимутся на сцену, Антон Антонович срываю¬щимся от волнения голосом почти выкрикивает свое знаменитое: «Я пригла¬сил вас, господа...»
Ну, наконец-то!.. Теперь, кажется, все становится на место. И ревни­тели буквы гоголевского наследия могут вздохнуть с облегчением. К чему, спрашивается, этому Хачегогу — так и чудится нам голос некоего около­театрального скептика — надо было огород городить? А что, может, и впрямь все это лишнее — и натуральные, «как в кино»,  приметы уездного быта, и кошмары ночи, и суета утра? Может быть, в подоплеке такого начала все «не по Гоголю»?
А, собственно, почему не «по Гоголю»? Все, что придумал режиссер, либо существует, либо подразумевается у автора «Ревизора». Если, конеч­но, исходить из духа, а не буквы комедии. Сам Гоголь, как известно, испытал муки крайней неудовлетворенности на премьере своей пьесы. О причине этих мук прозорливо заметил как-то Григорий  Козинцев: «Может быть, Гоголь оттого и пришел в ужас, что ему представлялись грандиозные,  но неведомые еще театру формы,  а увидел он на сцене Александринского театра род академической, «правильной»  постановки.
Может быть, Касей Хачегогу, ставя «Ревизора», задумывался о возмож¬ной реакции его автора на свой спектакль. «Грандиозные, но неведомые» формы (во всяком случае, на майкопской сцене), судя по всему, имели целью передать суммарные представления режиссера о Гоголе, создателе не толь¬ко «Ревизора», но и, скажем,  «Носа» или «Портрета». В спектакль испо¬дволь входит, обретая затем все более причудливые очертания, удивитель­ный мир гоголевского «фантастического реализма».
Вот в рассказе Бобчинского и Добчинского о Хлестакове возникает фан­тасмагорическая картина расколовшегося пола, откуда на длиннющих ножках поднимается высоко над сценой застеленная суконным одеялом гостиничная койка, а на ней собственной персоной — Иван Александрович, с турецкой трубкой в зубах. Видение это длится какое-то время и исчезает, как поя¬вилось. А оторопевшие чиновники долго еще принюхиваются к запаху сто­личных духов и табака. Вот и думай тут, было это все или померещилось. В другой раз, в сцене вранья, Хлестаков начинает смешно взмахивать рука¬ми, готовый, видимо, взлететь на крыльях плутовского вдохновенья. И, глядишь, в самом деле воспаряет вместе со стулом над головами пьянень¬ких отцов города. Но, не удержав равновесия, падает на заботливо подст­ав-ленные руки. И ничему уже не удивляющиеся чиновники уносят его, тол­каясь и наступая друг другу на пятки, в глубину дома. И мы вместе с ними перестаем чему-либо удивляться. Даже тогда, когда в такт с дикой пляской ошалевшего от счастья городничего начинают танцевать и стены особняка.
Что ни говори, режиссер на этот раз затеял со зрителем сложные игры. Втянув его поначалу в натурально воссозданную, конкретно историческую среду, окунув в быт и нравы давно минувшего времени, он затем сам же всякое ощущение достоверности разрушает. Мало-помалу рассеиваются любые представления о реальности. Элементарные жизненные ситуации искажают­ся до состояния абсурда, а он начинает походить на реальность.
И все же,  что-то в этом зыбком мире спектакля кажется нам и устой­чивым, и знакомым. Пристально вглядываясь, мы все более узнаем те или иные повадки населяющих сцену людей, людей особой категории, никогда не меняющихся, выживающих при любых мировых катаклизмах. Уж до чего, казалось бы, искажен и странен мир, созданный фантазией режиссера, но и тут они свои, и тут им удобно. Чиновничество исследуется в спектак­ле не как социальное явление, а как нравственная категория, как нечто, враждебное духовности, противное самой человеческой природе.
Отдельные пороки, составляющие понятие «чиновник», изображаются в спектакле сочными постановочными мазками. Взять хотя бы такую нетлен¬ную черту, как угодничество. Когда изрядно подвыпившего Хлестакова ве¬дут к дому городничего, тот ненароком вступает в уже знакомое нам свиное корыто у портала. И что же? Следующие за ним чиновники все, как один, героически проделывают то же самое. Или, например, живущий в каждом из них страх потерять место, страх наказания обличается за¬бавной мизансценой, где сникшие после чтения хлестаковского письма чиновники задумчиво, понурив головы и заложив руки за спину, проха-жи¬ваются друг за другом по кругу, напоминая прогулку арестантов в тюрем­ном дворе.
Однако же главным предметом обличения оказывается у Хачегогу некий комплекс пороков, условно объединенных общим понятием — свинство. Образ свиньи в спектакле становится неким символом, отличительным знаком. И особенно отчетливо это выражено в заключительном эпизоде, мало похо¬жем на традиционную немую сцену. В конце спектакля все местное общест¬во скопом исчезает вдруг в глубине  сцены, на их место выкатывается фура, на которой полукольцом разместились портновские вешалки-стояки, с болтающимися на них мундирами, сюртуками, фраками, платьями — всем тем, что осталось от героев спектакля. В центре же полукольца, глядя в зал сонными, немигающими глазами, «живая» и невредимая, стоит огромная свинья. Смысл режиссерской мета¬форы предельно ясен. Исчезли, растворились во мраке лет уродливые го¬голевские типы, оставив после себя лишь музейные атрибуты. Но дух их, воплощенный в образе свиньи, нет-нет, да и проявит себя и в наше время.
«Ревизор» Касея Хачегогу — спектакль во многих отношениях примеча­тельный. Помимо чисто художественных достоинств, он стал, на наш взгляд, первой работой Адыгейского театра, объединившей художественные прин¬ципы различных актерских поколений. И это сулит коллективу творческие перспективы, может быть, самые радужные за всю его полувековую историю. Конечно, единая творческая вера — не манна небесная, она трудно и долго складывается, то и дело подвергается испытаниям. Процесс взаимоотношений главного режиссера со своими актерами, их место и роль в осуществлении постановочных замыслов Касея Хачегогу, его собственная, довольно непро­стая и поучительная творческая судьба — все это тема отдельного боль¬шого разговора, который, надо надеяться, впереди.
Но уже сейчас ясно, что именно в единомыслии главная сила сегодняш­него Адыгейского театра, возглавляемого Касеем Хачегогу. Да, «Ревизор» у майкопчан начинается с творческого единомыслия. Как, впрочем, и «Отелло», и «Тартюф», и другие заметные удачи коллектива последнего периода».
Я привел полностью эту интересную статью потому, что она зафи¬ксировала для истории сугубо этнографически-философскую сторону поста­новки талантливым режиссером Касеем Хачегогу комедии Гоголя. Постановок ее было множество на сценах театров народов СССР и за рубежом, я сам видел их немало. Ставил «Ревизора» и Абхазский театр в 1931 году, где городничего играл выдающийся абхазский актер и народный артист  Абхазии Азиз Агрба. Но такое  философское  восприятие  «Ревизора»   впервые осуществил лишь адыгский режиссер Касей Хачегогу. А вот с авторским текстом, говоря словами самого Гоголя,  обращался осторожно и честно известный адыгский поэт и драматург Нальбий Куек, который перевел «Ревизора».
Язык Гоголя звучал со сцены уже языком одного из древних народов мира — нежным, мягким и вместе с тем громыхающе-гортанным говором адыгов.
Итак, мы узнали об общем философском фоне данного спектакля. Но, помня о том, что актеры — это главный  фактор  в  создании спектакля, перечислим  имена тех, кого режиссер занял в этой постановке: заслуженный артист РСФСР Ю. Чич (Городничий), заслужен¬ная артистка России Н. Жанэ (Анна Андреевна), М. Уджуху (Марья Анто­новна), З. Зехов (Лука), Ч. Паранук (Ляпкин-Тяпкин), заслуженный артист Кабардино-Балкарии С. Татлок (Земляника), А. Варпок (Шпекин), заслуженный артист РСФСР Ч. Муратов (Бобчинский), М. Айтеков (Добчинский), А. Воркожоков (Осип), А. Варпок (лекарь), А. Ачмиз (почтмейстер) и другие. А ведущую роль Хлестакова сыграл актер М. Кукан. Кстати, на каждую роль в этом спектакле были назначены дублеры. Словом, весь Адыгейский театр был полностью занят в «Ревизоре». Касей Хачегогу хотел расширить творческий диапазон актерских возможностей  на высокой классике. Своих единомышленников он пустил, скажем так, в «свободное плавание» по «волнам» добротной драматургии.
Говорить об игре всех актеров — это все равно что написать еще одну книгу. Приведу лишь выдержки из статьи театроведа С. Шхалаховой, опубликован­ной в сборнике «Годы, спектакли, судьбы» (с. 109), в которой, в частно¬сти, говорится: «Смысл «немой сцены» у Касея Хачегогу иной — не все пороки изжиты. Меняются люди, а вместе с ними умирают старые и рождаются новые формы пороков. И дело не в форме, может быть, новой и плохо узнаваемой, а в сути, в сердцевине — в мерзости, которая противостоит человечности. Подчинив спектакль жесткой режиссерской концепции, К. Хачегогу дал актерам свободу импровизации. Особенностью режиссера является его тяга к работе крупным планом. Он дает актеру мысль, направление и требует от него детализации, психологического насыщения образа. Поэтому почти все его спектакли построены на свободной актерской импровизации.
В центре спектакля образ «Ревизора» Хлестакова. Он — гроза всех чи¬новников и, в первую очередь, городничего. На взаимоотношениях Хлеста­кова и остальных действующих лиц решается основная мысль комедии, рас­крываются пороки. Хлестаков в исполнении М. Кукана изначально плут, но по ходу действия он умудряется еще «эволюционировать». Постепенно и многокрасочно раскрывается его авантюрный характер. Полнокровно пода¬ны и образы чиновников. Лука Лукич Хлопов, попечитель народных училищ (арт.  З. Зехов) — подхалим и лизоблюд, за внешней угодливостью которого скрывается коварный и хитрый чинуша, способный ползать на коленях, рас­чувствоваться до слез — лишь бы убедить в своей преданности. Туповат Ляпкин-Тяпкин (арт. Ч. Паранук), авантюристичен Земляника (арт. С. Татлок) патологически  любопытен до чужих тайн Почтмейстер (арт. Н. Ачмиз). Женские образы сыграны отлично — здесь налицо единство творческой работы многоопытной и талантливой Н. Жанэ и молодой эмоциональной актри­сы М. Уджуху. Критика отмечала высокий уровень этих ролей: «Актрисы верно поняли режиссерский замысел…— до гротеска атаковать мещанскую идеологию и порождаемую ею безумную страсть к тряпкам, роскошной жизни, начисто исключающую какую  бы то ни было духовность. Жанэ и Уджуху справились с этой важной для всего спектакля задачей. Они находят не¬мало актерски выразительных средств, чтобы полнее передать узкий мирок своих героинь. Общеизвестно, что искусство разграничивает  «тьму от света», и мысль эта четко прозвучала в этом спектакле Касея Хачегогу».
Так, режиссер через образы Городничего, Хлестакова и их окружения открыл глаза читателям на многие стороны жизни.  Сам Гоголь, размышляя о Хлестакове, так писал   о своем персонаже: «Этот пустой человек и ничтожный характер заключает в себе собрание многих тех качеств, которые водятся и не за ничтожными людьми. И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж тоже окажется им иногда, и  наш брат, грешный литератор, подчас похож на Хлестакова». (Н. Гоголь. Полн. собр. соч. Т. IV, с. 118). И как же сегодня злободневны эти гоголевские слова… Герои из спектакля Адыгейского театра весьма живучи и поныне, узнаваемы по чиновничьим  должностям. Своим спектаклем режиссер поднял на всеобщее обозрение неотмирающее зло, имя которому взяточничество. «Поклонники его из эпохи Гоголя и Салтыкова-Щедрина, «перешагнув» век  19-й и 20-й, появились и в 21-м веке. Бессмертна сатира великих писателей, как и их спектакли, созданные по их произведениям,  среди которых и постановка Касея Хачегогу. Успех режиссера и актеров заслуженно разделил с ним и А. Резюкин — он раскрылся в этой работе новыми гранями своего творчества.
Спектакль убеждал зрителей в том, что каждый из нас ответственен за ту долю зла, которую он принес в этот мир, еще не свободный от дремучего невежества. Адыгские актеры вместе со своим режиссером показали себя настоящими творцами, которым под силу поднимать  общечеловеческие темы и решать их творчески, приглашая зрителя в арбитры.
Театральный коллектив, возглавляемый Касеем Хачегогу, всегда стремился  отразить противоречия в обществе, отстаивая духовные ценности в нем. Театр заинтересованно вмешивается в жизнь, становясь нужным обществу творческим организмом, а не увеселительным заведением. Таким выстроил Касей Хачегогу свой особый театр — думающий, изобличающий, нежно-поэтичный… Словом, все, как и в самой жизни, состоящей, как известно, из смеха и слез.
Размышления о творческом  пути Касея Хачегогу, о его спектаклях напомнили мне его статью,   опубликованную в газете «Адыгейская правда» за 4 июля 1980 года.  В ней режиссер интересно рассказывает о детях и театре для них, а также о спектаклях, увиденных им в Болгарии.  Будучи приглашенным туда на фестиваль детских театров, он позже напишет в статье «Когда воспитывает сцена»: «Есть у наших болгарских друзей самобытная традиция — проводить национальный смотр детско-юношеской драматургии и театра. Постоянным центром таких праздников искусства выбран город Тырговиште — в знак уважения и памяти девяти детей, замученных во время войны с фашистами.
Много интересного увидели мы  за время пребывания в солнечной Болга¬рии — эти встречи запомнились на всю жизнь.
В столице Болгарии мы чувствовали, что находимся среди друзей, так же стремящихся к мирному созиданию на планете.
Да, люди не забывают об ужасах минувшей войны, свято чтят память павших героев — этому и был посвящен митинг в память о погибших детях в селе Ястребино.
С волнением слушали мы выступление у Вечного огня бывшего фронтови¬ка, политического заключенного, ныне ведущего драматурга Кольо Георгиева. Каждое его слово звучало страстным призывом — всеми силами крепить дружбу и мир на земле.
Большой интерес для нас представляли творческие встречи с деятелями театрального искусства. Болгарские коллеги рассказали нам, какое боль¬шое внимание уделяется в их стране драматургии для детей и юношества. Основные принципы этих произведений сформированы в национальной програм­ме эстетического воспитания.
Так, в августе 1979 года в Болгарии была проведена международная детская ассамблея «Знамя мира», посвященная Международному году ребен­ка. Высокогуманные идеи ассамблеи и ее крылатый девиз «Единство, творчество, красота» дали новый мощный творческий толчок к укреплению свя¬зей болгарского драматического театра с подрастающим поколением зри­телей. За минувший театральный сезон, к примеру, целых 25 драмтеатров Болгарии поставили новые спектакли для детей и юношества.
Особенно полюбились юным зрителям спектакли по пьесам В. Петрова, Н. Иорданова, И. Радоева, Б. Априлова, П. Панчева, П. Пелинова. На совре­менном этапе своего развития болгарский драматический театр решает проблемы своего детско-юношеского профиля и в количественном и в ка¬чественном отношении.
За восемь интересных, творчески насыщенных дней мы просмотрели в Тырговиштском театре 11 хорошо организованных, разных по тематике и художественному решению спектаклей. Смотр драматургии открылся спек¬таклем по пьесе Панчо Панчева «Кукла Букла». Он учит детей любить людей, помогать им. Эта мораль утверждается в финале песенкой «Не можем в этом мире представить себе человека, равнодушного к чужой беде».
После каждого спектакля приглашенное профессиональное жюри произ­водило глубокий разбор спектаклей, как с точки зрения идейного воспита­ния молодого поколения, так и художественного совершенства постановок. На подобном разборе каждый раз присутствовали все приглашенные гости из братских стран с правом активного участия. На обсуждении присутство¬вали также участники спектаклей, постановщики, авторы пьес, художники и представители всех цехов театра.
Много было и просто зрителей из разных концов страны, которые приехали «болеть» за свой театр и, с нетерпением ожидали результатов смотра. Чувствовалось, что в  Болгарии очень любят театральное искусство.
Живой обмен мнениями о четвертом смотре детско-юношеской драматур¬гии и театра состоялся в Доме болгаро-советской дружбы. В частности, хозяева смотра выразили общее желание обменяться творческими гастро¬лями между Тырговиштским  и Адыгейским театрами.
У болгарских коллег мы заинтересовались опытом по созданию детских театральных студий на профессиональной основе, организацией просмотра дра­матических произведений для детей и подростков, слаженной работой всего театрального коллектива. Несомненно, все это поможет и нашему коллективу повысить роль театра в воспитании подрастающего поколения зрителей».                                                
Все увиденное в Болгарии нашло  у Касея Хачегогу ответную реакцию  последующими  работами в театре. Так, на сцене для детворы появилась пьеса-сказка  Нальбия Куека под названием «Цеунеж и мальчик». Спектакль получился светлым и содержательным. Для оформ­ления очаровательной сказки режиссер пригласил художника-постановщика Г. Баранову. Красочные костюмы в спектакле   сотворила Л. Даурова, а музыкальную атмосферу в нем создала Г. Аксетина. И, конечно, блистательно сыграли актеры. Главного героя — Мальчика — играли (попеременно) актеры М. Уджуху и С. Сиюхов. Образ Дедушки создали  Н. Ачмиз и А. Варпок. «Злой дух» был сыгран актерами М. Хурум и Н. Иванченко. Дети увидели в этом спектакле и других актеров: А. Воркожоков (Лев), Ф. Курашинова (Лиса), А. Македонский (Волк), С. Кушу (Медведь) и их дублеров — С. Зейтунян, Х. Емиж, Л. Хижняя, В. Тлемешок. А роль «Ветра» изображал З. Зехов. Этот детский спектакль нес в себе огромный заряд добра, подтверждая слова самого режиссера, высказанные им в статье «Когда воспитывает сцена».
В этой связи вспомнились и слова исследователя театра для детворы Л. Шпета, сказавшего, что «Детская аудитория чиста и непосредственна в своих чувствах, восприимчива и горяча, доверчива и полна признательности. В то же время это непоседливая, шумливая, с неустойчивым вниманием, бескомпромиссная, с неожиданными реакциями». (Л. Шпет. Советский театр для детей. М. «Искусство», 1971, с. 162). И, конечно, каждый спек¬такль «Цеунеж и Мальчик», показанный во всех городах и аулах Адыгеи и в Краснодарском крае, превосходно  воспринимался переполненными зрительными залами. Режиссер Касей Хачегогу вместе с актерами разгова­ривал со сцены с детьми живыми увлекательными образами сердечной сказ¬ки адыгского поэта Н. Куека.
В течение 1980 года театр показал еще несколько новых постановок, среди которых «Шесть старых дев и один мужчина» по пьесе О. Иоселиани  и «Квартет для души» по комедии известного осетинского драматурга и режиссера Г. Хугаева.  Кстати сказать,  его простые жизнеутверждающие комедии  очень нравились зрителям в 70-е годы.
В своей новой сценической работе  «Квартет для души» режиссер смеется и грустит, шутит и импровизирует, приближая к зрителю непростую жизнь добрых, простых героев комедии. Постаревшие друзья вместе вспоминают молодость,  войну, послевоенную  жизнь. Они еще бодры, говорливы и очень деятельны. А центром их внимания является одна лишь Бабуце, которая отвергла их любовь. Актеры М. Кукан — Дарданел, З. Зехов — Гагуца, А. Воркожоков — Данел жили полнокровной жизнью своих героев. Пели, плясали, балагурили, объяс­нялись в любви, высказывали свою неприязнь к тем, кто недостойно вел себя в жизни. Для более подробного описания спектакля обратимся к летописи того периода, а именно к статье Т. Иванюк, опубликованной в газете «Адыгейская правда» от 11 ноября 1980 года.
«Заслуженная артистка РСФСР Н. Жанэ играет роль Бабуцы глубоко, прони­кновенно, с первого акта завоевывая симпатии зрителей. Премьеру этого спектакля майкопчане увидели на русском языке. Стариков в нем играют молодые актеры,  прекрасно справляющиеся с искусством перевоплощения, и не только внешнего, особенно М. Кукан.
Образ Гагуцы психологически заострен. Он подкупает неподдельной искренностью человека доброго, возвышенного в своем чувстве, к Бабуце. Актер З. Зехов создал образ многоплановый.  В Гагуце удивительно сочетается мудрость человека глубокого, мыслящего и что-то трогательно-детское в его умении удивляться, в его явном замешательстве, когда порой кол­кие намеки  его друзей попадают в цель.
Если кто-то больше всего и заставляет зрителя смеяться и сопережи¬вать, так это Дарданел. Шутник, острослов. Но как беспомощен он в своей открывшейся правде. Да,  он сам себе отослал денежный перевод, чтобы друзья не подумали плохо о его сыне, который давно перестал заботить¬ся о престарелом отце, обрек его на одиночество. И как понятна его боль за сына, и как трогательна его любовь к Бабуце. Все эти чувства тонко передает М. Кукан.
Спектакль, близкий к жанру мелодрамы, проходит в двух измерениях, как бы в поверхностном и глубинном течении. Поверхностное — это то, что придает ему кажущуюся веселость, комедийность.
Вот сельский культармеец Инал, роль которого исполняет актер А. Шиков, пытается создать из стариков оригинальный коллектив художественной самодеятельности, научить их веселить сельскую публику.
И вот эта игра на «веселость» приводит к тому, что поначалу зритель не улавливает перехода к нотам минорным, глубоко лиричным, а позже трагическим. В зале смех, еще не верится в подлинность выплеснутых ге¬роями чувств. А маска шутливой веселости давно сброшена. Не всегда удачно вплетаются в ткань спектакля и песни стариков.
Но эти огрехи, которые нетрудно избежать при дальнейшей работе над спектаклем, совсем не умаляют его достоинств.
Довольно ярко звучит в пьесе тема отцов и детей. Детей, в правом бою сложивших свои головы на поле брани, памятью о которых живут ста­рики, и других — живых, приносящих порой горе и страдание.
Трагически решен финал пьесы. Героиня уходит из жизни, когда найдена и спета главная песня, воплотившая в себе прожитую жизнь этих неразлуч¬ных аульчан, красоту их чувств. И в этот момент особенно остро чувству­ешь: человеческое одиночество противоестественно. Человек должен любить и быть любимым, чувствовать чье-то внимание и заботу, особенно тогда, когда наступает осень твоей жизни. Ведь душа любит и страдает до послед¬него мига, последнего вздоха своего».
Так выглядела актерская расстановка сил в смешной и во многом грустной, поучительной сценической постановке режиссера Касея Хачегогу. Этой своей работой он как раз и подтвердил мнение о том, что хороший спек¬такль театра из народной жизни — это общечеловеческий язык для душевного изъяснения. Режиссер проник-новенно-бережно обращался со словами драматурга Г. Хугаева, явно исполняя гоголевский завет — «общаться со словами нужно честно». И в то же время постановщик спектакля прекрасно понимает, как же важно «уходить от вчерашнего в завтрашнее», а значит — вперед, к новым героям, к их проблемам, близким и понятным обществу, дабы перекликались времена и судьбы человеческие».
В репертуаре театра за 1980 год обрели сценическое воплощение еще несколько сказок — это «Гассан — искатель счастья» Е. Сперанского, «Сказка о храбром Кикиле» Г. Нахуцришвили, «Два клена» Е. Шварца и «Василиса Прекрасная» С. Прокофьева и Г. Сапгира. Эти спектакли одного театрального сезона наполнили радостным волнением сердца юных зрителей.
— Касей, ты с удовольствием ставишь спектакли для детей, отчего такая тяга? — спросил я.
— С детьми мне всегда приятно работать. Ставлю сказки с наслаждением, тогда и жизнь моя наполняется чистыми и добрыми помыслами, словом погружаясь в ребячий мир. И актеры тоже на глазах добреют, становясь ребячливо-наивными. Не забываю я, что дети, так сказать, резерв нации, будущее народа, и мы обязаны заботиться о духовном их развитии. Работая над детскими пьесами, мысленно нахожусь в своем родном ауле. Вспоминаю отца,  который говорил мне: «Сынок, не играй в интеллигента, помни всегда, что ты родился и вырос в селе. Только в таких благословенных краях и рождались настоящие сказки! Мы же — сельчане, и все наши дипломы    начинаются с наших аулов. Если человек не чувствует прелести сель-ского уюта, чистого воздуха, шепота деревьев и журчанья рек, у него сердце черствеет…» Понятно теперь, Алексей, почему я ставлю сказки?
— Очень рад, что помнишь родителей и землю родную. Я тоже крестьянский сын  и каждую весну как-то особенно чувствую запах вспаханной земли.
— Конечно, силу мне дает мой родной аул, я точно знаю!
— И сказки твои, Касей, мысленно «разыгрываются» в родном ауле, так?
— Они вообще преследуют меня с самого детства… Потому и стал режиссером, наверное, чтобы показать их все любопытной детворе,— рассмеялся Касей.
Да, хорошо все-таки быть таким режиссером, как Касей Хачегогу, который  даже и после «широкоформатных» глубоких и сложных спектаклей для взрослых обязательно возвращается  к детским постановкам. И сам потом сидит в зрительном зале вместе с детворой, довольный ребячьей реакцией на все происходящее на сцене. Я хорошо понимаю режиссера, и сам люблю находиться среди юных зрителей в зале, восхищаясь их непосредственностью. Дети не фальшивят — они сразу обнаруживают, где правда, а где ложь. Касей Хачегогу понимает природу детей, и поэтому детские его спектакли восторженно принимают юные зрители.
Но вернемся к его спектаклям для взрослых, например, к постановке по пьесе американского драматурга Э. Баэра «Случай в метро» (1981 г.).
Тогда еще, в 1981 году, Касей Хачегогу  страстно писал в газете «Адыгейская правда» (за 27 марта): «Современная пьеса, современный спектакль говорят не только о сегодняшнем дне, но и заставляют нас заглянуть в будущее. И надо со сцены увлечь зрителей этим будущим, чтобы оно было не фразой, а живым воплощением идеи.
В этой связи актуальной будет, на наш взгляд, пьеса «Случай в метро» Э. Баэра, художественно-яростно говорящая о нравственной катастрофе жизни современной Америки. Да, не просто жить в этом мире. Надо противостоять реакционным силам и разлагающему влиянию буржуазной идеологии. А это значит — снова борьба и снова агитация».
Сама жизнь показала правоту режиссера, спектакль учит молодежь честности и порядочности. В постановке были заняты адыгские актеры театра. Образы главных героев создали М. Кукан (Дж. Ферроне) и З. Зехов (Арти Коннорс). В остальных ролях выступили: М. Усток (Прохожий), Ю. Чич (Гарри), С. Берзегова (Эллен), А. Воркожоков (Тони), М. Уджуху (Алиса), Ч. Муратов (Беккерман), Н. Жанэ (миссис Беккерман), Н. Ачмиз (Феликс), А. Шиков (Филин), А. Айтеков (Гарри Первис), Ф. Курашинова (Мюриэль Первис), А. Варпок (Маккэн), Х. Емиж (Отис), А. Хуажев (кассир), С. Татлок (хозяин бильярдной) и Л. Даурова и Ф. Шхабацева — дублеры ролей Мюриэль Первис и Алисы.
А теперь процитирую статью С. И. Иванюк о спектакле: «Два молодчика, зевая от скуки, бесцельно били по шарам на бильярдном столе, время от времени потягивая виски из горлыш¬ка бутылки. Изрядно поизмывавшись над хозяином бильярдной, они, наконец, вышли на пустынные улицы города-гиганта. Продолжая «развлекаться», до смерти избивают незнакомого прохожего только за то, что в его кар­мане оказалось лишь 8 долларов... И снова , как ни в чем ни бывало, бредут по городу.
Наконец-то находят дело «повеселее» — в их руках очутились пассажи­ры одного из вагонов ньо-йорской подземки.
Хулиганов всего двое — Джо Ферроне и Арти Коннорс. Их садистским выходкам нет предела: они прижигают сигаретой тело охмелевшего пассажи­ра, унижают достоинство девушки на глазах у ее возлюбленного, роются в сумочке у женщины в присутствии мужа, пробуют удушить галстуком од¬ного из парней просто так,  для забавы, издеваются над негром, над по¬жилыми супругами.
В ответ молчаливое безразличие.  Хулиганы знают, что американец, как правило, будет до последнего созерцать насилие, безобразие, которое  творится у него на глазах. И не вмешается, не отведет беду от дру­гого человека. Лишь бы не тронули его самого.
Пассажирам, случайно оказавшимся в вагоне подземки, и впрямь не до хулиганов. Каждого занимают свои житейские заботы — бессердечность сына, рост дороговизны, беспричинное увольнение с работы, бесстыдная, даже показная безнравственность...
Все это: разгул насилия, страх перед будущим, полное равнодушие к чужой беде — с жизненной достоверностью сумел передать коллектив Адыгейского государственного драматического театра.
Пьеса «Случай в метро» или же «Инцидент» сложна для сценического воплощения. Надо убедить зрителя: перед ним не рядовое происшествие в нью-йоркской  подземке. Изображаемый в спектакле случай — это  симптом страшной болезни, охватившей ныне западное общество — распада морали и нравственности, кризиса духовных ценностей.
Реакция зала во время премьеры свидетельствовала: да, зрители прониклись тревогой американского драматурга за моральное здоровье своего общества.  И в этом заслуга актеров и, конечно, постановщика спектакля — главного режиссера театра К. Хачегогу и художника А. Резюкина.
Впору этой пьесе вновь вернуться на сценические подмостки театров бывшего СССР. Еще совсем недавно мы говорили: «Два мира — две судьбы…» А теперь все смешалось в сознании людей на всей планете. Любое общество, если не востребован его  интеллектуальный потенциал, слепнет. Опасно, когда безнаказанно действуют дурные силы, а еще страшнее, если они оказываются у власти.
Видный абхазский поэт и ученый Омар Беигуа, выросший и живущий в Турции, так пишет: «Хаштроуп цвыдрас икадзоу» («Самая страшная потеря для человечества — это забвение своего прошлого»). Да и сам я, бывая неоднократно в западных странах, видел эту молодежь XX века. А сколько таких развелось сейчас на бескрайних просторах бывшего СССР? И когда произойдет духовное отрезвление общества? Есть ли новые идеи — взамен навязанных нам Западом? Сколько вопросов, и все без ответа. Поэтому так нужны спектакли, подобные «Инциденту». Они показывают людям суть происходящего и заставляют думать о том, что нужно сделать для собственного спасения. Безумец порождает безумца, вор — вора и т. д. Абхазы не зря говорят: «Пошлешь осла на пастбище в горы — не жди, что вернется он оттуда блестящим иноходцем». Шекспировский Гамлет не просто тревожился о том, что бездуховная, вычурная красивость обязательно потащит порядочность в омут.
«Быть или не быть, вот в чем вопрос»,— говорит шекспировский Гамлет. Суть этой проблемы  так  истолковал  знаменитый режиссер Анатолий Эфрос. «Быть — значит примириться, устроиться жить.    Не быть — значит вступить в поединок и, скорее всего, умереть в неравном бою со злом...» Как мало среди нас тех, которые хотят «не быть», и как много жаждущих «быть», примиряясь со злом и стоящих с опущенной головой для удара, лишь бы не умереть в «неравном бою со злом»...
Такие вот размышления вызывает спектакль «Инцидент» Касея Хачегогу. В моем понимании, режиссер типа Хачегогу — это прежде всего борец, который отстаивает нравственные принципы силой художественных образов. Архивные материалы театра рассказывают нам о великолепной игре актеров. По этому поводу вспоминаются слова Михаила Чехова — большого русского актера, завершившего  свою сложную жизнь на Западе. Он сказал так: «Можно играть пошлого человека, но нельзя его играть пошло». Достойно сыграли своих героев адыгские  актеры, вызывая аплодисменты благодарных зрителей.
 В том же  1981 году режиссер ставит спектакль под названием «Начало легенды» адыгского драматурга Е. Мамия. В своем выступлении  в честь Международ­ного дня театра Касей Хачегогу пишет о новой постановке: «Впервые театр решил показать на сцене жизнь одного из лучших сынов Адыгеи, неутомимого борца за народное счастье Шахангирея Умаровича Хакурате. В нашем театре состоялась премьера спектакля по пьесе Е. Мамия «Начало легенды».  Новая работа была тепло принята зрителями. Образ Ш. Хакурате на сцене показан ярко и  жизненно правдиво. Большую помощь оказали нам земляки Ш. Хакурате — жители аула Афипсип Теучежского района, которым театр показал премьеру на сельской сцене».
Увидеть человека с прославленным именем в живом сценическом воплощении,  в гуще сложных событий — поучительно для зрителей.
Историко-революционная тема всегда украшала репертуар театров СССР. Каждая национальная республика предоставляла свои театральные подмо­стки героям, боровшимся за свободу народа против своих же национал-предателей, которые обманывали народ в угоду либо представителям цар­ской верхушки, либо местным  князьям.
Чем же привлекла режиссера эта адыгейская пьеса драматурга Е. Мамия? Касей Хачегогу рассказывает: «Прежде всего, оригинальностью мышления автора в историко-революционном плане. Литературный образ главного героя Шахангирея Хакурате. Я кропотливо работал над сценическим вопло­щением этой пьесы. Очень рад, что зрителю понравилась наша работа. Особенно благодарили нас земляки самого героя — жители аула Афипсип. Для меня эти отзывы о сценическом образе Шахангирея Хакурате знавших его аульчан — дороже всех хвалебных рецензий. А если люди приняли спектакль, значит — и я в нужном русле повел творческий состав актеров». И художник Ф. Атласкиров прекрасно поработал с режиссером, выстроив по его замыслу общую панораму села.
... На предгорной равнине расположился небольшой адыгский аул. Строе¬ния его, словно ульи, гнездятся на земле. Каждый дворик окружен плетнем. Общий вид аула и его жителей говорит о том, что люди разобщены, подавлены скукой и бесправием, каждый живет сам по себе.
И вот монотонное течение жизни аула нарушает вихрь революции, народ взялся за оружие во имя свободы, и возглавил их в этой борьбе Шахангирей  Хакурате.
Как отмечала печать,  музыка,  подобранная  режиссером  совместно с Г. Аксютиной, прекрасно подчеркивала сценическое действие.  Народные адыгские мелодии торжественно-призывно заполняли панораму аула тревожными и радостными звуками. А рецензент, кандидат филологических наук А. Схаляхо (перевод с адыг-ского языка заведующей литературной частью театра Л. Куловой), писал о спектакле: «Этому жизненному материалу, идейно-тематическому смыслу драмы полностью подчинены декорация и музыка спектакля.
В предзакатном небе вспыхивают яркие огни, закрываемые временами черным облаком;  раздающаяся народная мелодия  пробуждает в душе надежду — она звучит то громко, то затихает, вызывая сомнения.
Для показа этой борьбы между светом и мраком  и появляются на сцене герои спектакля «Начало легенды», которым суждено столкнуться.
Особую значимость драме придает образ центрального героя — любимого сына адыгского народа Шахангирея Хакурате, посвятившего свою жизнь борьбе за идею свободы.
... Хакурате (засл. арт. РСФСР Ю. Чич), после долгого хождения по аулам области, несмотря на сильную усталость, в плаще и  с тростью, возвращается  ночью в свой  кабинет и продолжает работать.
В то же время возвращается на работу и Председатель  ЧК Джамаёко (А. Воркожоков). Он приверженец новой жизни,  неустанно трудится,  хотя часто нарушает законы, которые сам должен охранять. Неумением своим распознавать суть добра и зла  его образ противопоставлен цельному характеру Хакурате.
Несмотря на различность осмысления новой жизни, народ все же выбира¬ет прогрессивный путь — кто раньше, кто позднее.
В образе настоящего ленинца Хакурате собраны воедино лучшие черты адыгского народа. Простота и справедливость, вера в идеалы добра, готовность отдать свою жизнь за лучшее будущее своего народа — вот совокупность черт его душевного богатства. С кем бы он ни встречался, у каждого  после общения и разговора с ним осмысленнее становился жизненный путь. Актер Ю. Чич стремился (и в этом он преуспел), достоверно донести до зрителей не только принцип работы партийного руководителя, но и  ос¬новные черты его характера, особенности внешности и многих привычек реального человека, которого еще помнили многие.
Образы в спектакле и воспроизводимые события предстают перед зрителями, как оживший исторический памятник. Так, очень убедительно воспринимаются образы Бачира (Н. Ачмиз) и Шабана (М. Кукан). Как говорит невеста Бачира: «…у него душа чиста, словно у ребенка». Он надежный, участливый друг. В человеке прежде видит положительные качества характера, способствующие лучше понимать друг друга.
Да и Шабан — достойный товарищ Бачира. Оба из одного аула, дружба их скреплена идейным братством. Человек непростой судьбы — Шабан пор­вал со своей обеспеченной семьей, испытал лишения. Но истинное стремление — видеть людей свободными и счастливыми — привела его в революцию.
Яркими и колоритными выглядят в спектакле и образы Умара Хаджабико (З. Зехов), Хаджимоса Быламыко (засл. арт. КБАССР С. Татлок), Лабыше (засл. арт. КБАССР Ч. Муратов), Трахо (Ч. Паранук), Эфенди (М. Айтеков). Запоминаются и  эпизодические роли, как Джиракиз (засл. арт. РСФСР Н. Жанэ), Чаусар (засл. арт. РСФСР М. Хурум), матушка Начатх (Р. Паранук), Тимофей (М. Усток).
Спектакль демонстрировал зрителям профессиональный подход режиссера  к постановке и высокое исполнительское мастерство самих актеров.
С эстетических позиций спектакль характеризуется как высокохудожествен­ное сценическое полотно, с главенствующей ролью народного героя, избрав¬шего своим  жизненным идеалом служение справедливости и свободе для тру­дового народа.
Незначительные недостатки спектакля не умаляют его главного смыслового достоинства. В целом, эта интереснейшая постановка была несомненным творческим достижением.
Говоря о достоинствах спектакля, особо отмечу работу режиссера Касея Хачегогу. Как и во всех своих постановках, и в этом спектакле он блеснул своим мастерством  и художественным вкусом. Историко-революционной драмой он показал зрителям удивительно  смелые режиссерские находки, заставляю¬щие нас поверить в реальность происходящего на сцене». (Газ. «Социали¬стическая Адыгея», 28 февр., 1981).
Несомненно, спектакль явился этапным  явлением в театральной жизни Адыгеи. Талантливый постановщик показал свое глу­бокое знание традиций и обычаев  родного адыгского народа, в особенности музыкального фольклора. Спектакль был пронизан романтическим, эмоционально-возвышенным пафосом. Героика и романтика в нем являли собой «сплав» с земной реальной действительностью того периода.


Хотя литературная основа драмы Е. Мамия и подверглась сценической редакции режиссером,  он все же (следуя гоголевскому наказу) обращался со словами драматурга  «нежно и честно».
После столь успешной премьеры вышеназванного спектакля, театр со¬вершает гастрольное турне по городам Черноморья. Так, газета «Керчен­ская правда» за 2 апреля 1981 года поместила статью «Искусство друзей» журналистов Л. Мангуплис  и А. Лизунова, в которой говорится: «В этот раз гостями клуба интересных встреч редакции были актеры Адыгейского государственного драматического театра им. А. С. Пушкина, га¬строли-ровавшие в нашем городе.
С этим коллективом керчан связывает пятнадцатилетняя дружба. Репер¬туар театра отличался жизнеутверждающим юмором, а также вечными проблемами: истинное человеческое  с ч а с т ь е, любовь, долг перед обществом и пр.
Спектакли, удачно выстроенные режиссером, художником-оформителем, шли в неугасающем ритме, постоянно захватывая зрителей коллизиями стремительно развивающихся событий.
— Мы были взволнованны тем, что нам предстояли гастроли в городе-герое Керчи. Не раз слышали рассказы об отцах и дедах, сложивших головы на этой героической земле,— рассказывает актер Али Шиков.— Двадцати двух лет от роду погиб под Керчью и мой дядя. Был он капитаном, командовал батареей.
В театре, надо заметить, воспитана хорошая молодая смена. Пять лет назад труппу пополнили выпускники Ленинградского государственного Института театра, музыки и кино. Они приехали в Майкоп со своим репертуаром «Дон Кихот» Сервантеса, «Свои люди, сочтемся» Островского и другими пьесами. Творческая преемственность различных поколений актеров помогла за последние годы поставить на национальной сцене Гоголя, Шекспира, Лор¬ку, Чехова.
Театр стремится развивать свою национальную драматургию. Примечатель¬но, что один из ведущих актеров труппы, заслуженный артист Кабардино-Балкарии Чапай Измаилович Муратов — автор многих пьес, раскрывающих геро¬ическую судьбу своего народа, красоту души женщин-тружениц. И сейчас он работает над новым своим произведением.
— Хочется новую пьесу — «Легенда о женщине» — поставить самому. Новый спектакль, как и другие мои работы, мы покажем в моем родном ауле Блечепсине. На премьеру придут односельчане, характеры и жизни которых ста­ли основой для создания художественных образов.
Значителен сценический успех постановки пьесы ведущего драматурга Е. Мамия «Начало легенды». Главный герой спектакля Ш. Хакурате — один из первых революционеров Адыгеи — боролся за свободу и расцвет националь­ной культуры, науки.
Идеи, за которые он боролся, живут и побеждают. Адыгея — край расцвета национальной культуры, черпающей свои кадры в народе. В скором будущем в Майкопе большой драматический театр примет своих первых зрителей. К этому торжеству актеры готовятся сейчас. Главный режиссер К. Я. Хачегогу инсценирует повесть лауреата Государственной премии СССР Т. Керашева «Месть табунщика». Спектакль расскажет о горном адыгском народе, который настойчиво боролся за свою свободу и независимость».
К слову сказать, Касей Хачегогу не только талантливый режиссер, а еще и умелый пропагандист искусства адыгского народа за пределами своей республики. Ежегодно устраивает гастроли для театра, не пропускает и театральные фестивали. Так, в 1981 году коллектив Адыгейского театра вместе с главным режиссером Касеем Хачегогу едет в Краснодар для участия в краевом театральном фестивале. Об этом газета «Комсомолец Куба­ни» сообщала следующее: «Продолжается показ фестивальных спектаклей, посвященных 40-летию Великой Победы. На сцене краевого драматического театра имени М. Горького — гости из Майкопа:  Адыгейский областной дра­матический театр имени А. С. Пушкина показывает спектакль «Если б небо было зеркалом» Г. Лордкипанидзе по роману Н. Думбадзе.
Один из героев спектакля, Нодар, мечтает, чтобы небо было зеркалом. Тогда каждый смог бы посмотреть на себя со стороны. Злой человек стал бы от этого добрым, плохой — хорошим, а хороший стал бы еще лучше. Но, к сожалению, мир устроен иначе. И есть в нем еще жестокие войны, есть предатели, есть несчастье. С этим миром и приходится столкнуться жите¬лям маленькой деревушки, по-военному сиротливой, хотя и очень далекой от линии фронта.
Режиссер-постановщик спектакля — К. Хачегогу, художественное оформление И. Шекояна. В главных ролях артисты: М. Догомукова, С. Кушу, М. Уджуху, С. Сиюхов и другие.
С этого фестиваля адыгейские актеры уезжали с наградой.
На собственный вопрос: «Что такое театр?» Анатолий Эфрос отве¬чает так: «Это, повторяю,  небольшая группа актеров и их режиссер, худо¬жественные идеи которого эти актеры разделяют. Если сержант скомандует своему взводу «налево!», то вряд ли кто-то из солдат повернется направо. Существует воинская дисциплина. Когда режиссер скажет актеру «налево», то все актеры обязательно спросят: «А почему?» И им нужно ответить точно, потому что неточный ответ не приведет ни к какому результату» («Продолжение театрального разговора».  М., «Искусство», 1985, с. 220). Эти слова имеют непосредственное отношение и к Касею Хачегогу — рабо¬тавшие под его началом актеры верили в него и без всякой команды во¬влекались в творческий процесс. В одном из своих выступлений в печати  («Волжская правда», 6 августа 1981 года) Касей Хачегогу с теплой призна¬тельностью рассказывает о своем театре: «Адыгейский областной драма­тический театр имени А. С. Пушкина в гостях на прекрасной волжской земле. Творческий коллектив нашего театра с волнением ждет встречи с любите¬лями театрального искусства вашего города.
Надеемся, что наше знакомство принесет радость всем: и жителям го¬рода, и гостям, и, конечно, актерам, чей труд будет посвящен волжанам.
Несколько слов о коллективе.
Адыгейский областной драматический театр имени А. С. Пушкина — один из старейших театров на Северном Кавказе — ему скоро 50 лет. Но все говорит о том, что мы стоим у истоков будущей театральной истории Адыгеи.  Утверждать так нам дает право возрастающая любовь жителей нашей респуб¬лики к театральному искусству.
На сцене нашего театра, включающего русскую и национальную труппы, осуществлены постановки более пятисот произведений русской и зарубеж­ной классики, пьес драматургов союзных республик и местных авторов. Сегодня наша национальная драматургия особенно обогащается прекрасными переводами разных пьес на адыгейский язык: В. Шекспира «Укрощение строптивой»  и  «Отелло», Н. Гоголя «Ревизор», А. Островского «Свои люди — сочтемся», К. Гольдони «Хозяйка гостиницы» и т. д.
Гордостью театра являются произведения одного из основоположников адыгейской литературы, лауреата Государственной премии СССР Тембота Керашева. Это спектакли: «Дорога к счастью», «Умной матери дочь», инсценировка его нового романа «Одинокий всадник». В них рассказывает¬ся о героической судьбе малочисленного, но гордого, свободолюбивого адыгейского народа, о его борьбе за новую счастливую жизнь.
Наш театр молод. Молодость определяется не столько возрастом, сколь­ко состоянием души, возможностями и степенью беспокойства за общее дело. Театр в разные годы пополнял свой состав выпускниками адыгейских студий ГИТИСа и Ленинградского института театра, музыки и кино.
Первое поколение, пришедшее к нам,— выпускники 1941 года, многие из них погибли в борьбе с фашизмом во время Великой Отечественной войны. Те, кто с победой вернулся, до сих пор успешно работают и во¬спитывают молодых актеров. Это ветераны сцены, заслуженные артисты Кабардино-Балкарии Софа Гуковна Тлебзу и Сулейман Татлок.
Среднее поколение театра представляют ведущие актеры: заслуженная артистка РСФСР, лауреат премии Краснодарского крайкома ВЛКСМ имени Н. Островского М. Хурум, заслуженные артисты РСФСР Ю. Чич, Н. Жанэ, заслуженный артист Кабардино-Балкарии Ч. Муратов, Ч. Паранук — они являют­ся выпускниками ГИТИСа 1962 года.
Третье поколение театра — выпускники Ленинградского института театра, музыки и кино — ведущая молодежь: М. Кукан, З. Зехов, А. Воркожоков, Н. Ачмиз,  А. Шиков, М. Уджуху, Ф. Курашинова, С. Кушу, М. Догомукова и др.
В Московский ГИТИС им. А. В. Луначарского направлена на учебу новая группа молодежи, которая вернется к нам через пять лет».
Да, Касей  Хачегогу благодарен своим актерам, четко доносившим его постановочные замыслы до  зрителя. Он умеет подобрать интересный репертуар, где ярко выражены взаимоотношения личности и общества. Режиссер постоянно в творческом поиске — его влекут все новые идеи и замыслы, которыми он живет и поныне. Как говорят адыги: «Если хорош вожак, то и следующий за ним — неплох».