В. А. Шнирельман. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье

В. А. Шнирельман

Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье

(фрагменты)

МОСКВА ИКЦ «АКАДЕМКНИГА» 2003

Предисловие

Эта работа писалась долго. Первые мысли о ней появились у меня 15 лет назад во время Всесоюзной научной сессии по итогам этнографических и антропологических исследований, проходившей в Сухуми осенью 1988 г. Тогда трудно было предположить, что мирная абхазская земля станет ареной тех трагических событий, которые развернулись здесь через несколько лет. Но какие-то неуловимые признаки близившейся грозы уже витали в воздухе, и в приватных беседах абхазские ученые выражали озабоченность тем, как история Абхазии и абхазского народа изображалась их грузинскими коллегами. В следующий раз судьба забросила меня в Абхазию ровно год спустя, и я не узнал край, знакомый мне с детства. Вся страна бурлила — позади остались всенародное подписание исторического лыхнинского письма, безуспешная попытка открытия в Сухуми филиала Тбилисского университета, двухдневная грузиноабхазская война 15—16 июля 1989 г. Люди были возбуждены, в городе действовал Народный фронт Абхазии, и его активисты оперативно знакомили соотечественников с высказываниями, звучавшими в отношении абхазов из уст грузинских политиков и творческой интеллигенции. Речь шла о таких образах абхазской истории и абхазских предков, которые разжигали у грузин неприязнь к абхазам, а у абхазов рождали горькие мысли о несправедливостях, которые они десятилетиями вынуждены были терпеть со стороны руководства Грузинской ССР. Обо всем этом мне доводилось неоднократно слышать от местных жителей — как абхазов, так и грузин. То, что грузино-абхазский конфликт имел серьезную политическую, социальную и экономическую подоплеку, было видно невооруженным глазом. То, что он затрагивал сложный языковой вопрос, тоже не вызывало удивления. Но какое отношение ко всему этому имели далекие предки, жившие в эпоху раннего средневековья или еще раньше, почему на исходе XX в. столь актуально звучал вопрос о национальности первых правителей Абхазского царства и какое дело было абхазам до прозвища сына царицы Тамары, почему весьма туманные сведения о Колхидском царстве эпохи античности вдруг привлекли пристальное внимание современных полити-

ков, почему острым политическим вопросом стала проблема архитектурных школ, связанных с возведением первых христианских храмов, строившихся на Черноморском побережье по византийским канонам? Эти и другие подобные вопросы невольно приходили в голову при знакомстве с основными идеологемами, придававшими неповторимый кавказский колорит тем напряженным дискуссиям, которые велись на страницах абхазской и грузинской прессы в трудные дни конца 1980—начала 1990-х годов. Все это заставляло задуматься о политическом смысле истории, причем не только недавней, но и весьма отдаленной, к которой иной раз прикасается лишь лопата археолога. Для меня, закончившего кафедру археологии МГУ и проведшего немало полевых сезонов в археологических экспедициях, происходившая на глазах политизация исторического знания имела особый смысл. Неужели весь наш энтузиазм, изнурительный физический труд и тяжкие интеллектуальные усилия в стремлении познать отдаленное прошлое нужны лишь для того, чтобы обслуживать сиюминутные потребности большой политики? Этот вопрос не оставлял меня все последующие годы. В поисках ответа на него я перерыл горы литературы, беседовал с немалым числом специалистов как отечественных, так и зарубежных. И везде, куда бы ни забрасывала меня судьба, я всегда интересовался тем, какое значение для местных жителей и политиков имели вопросы локальной и региональной древней истории. Как можно было ожидать, повсюду история являлась полем ожесточенных политических баталий, и я не знаю ни одного серьезного этнополитического конфликта, участники которого обходились бы без апелляции к историческому прошлому и деяниям далеких предков. Следовательно, случившееся в Закавказье не было чем-то исключительным, и это позволяло рассмотреть происходившие там споры по историческим проблемам как модель, значение которой выходит не только далеко за рамки региона, но и за пределы сугубо историографической тематики. Мне представляется, что обращение к этой человеческой трагедии сможет научить историков с большей ответственностью относиться к предмету своих штудий, а политикам покажет опасность безоглядного некритического оперирования историческими материалами. О том, насколько убедительно мне удалось обосновать такие идеи, судить, конечно, читателю.

Мне же остается приятный долг поблагодарить Фонд Фулбрайта, Центр Дэвиса Гарвардского университета и Национальный музей этнологии в г. Осаке за поддержку моих исследований, предоставление мне возможности для написания данной книги и обсуждения ее отдельных идей с американскими и японскими коллегами. Кроме того, на разных этапах работы немалую помощь в сборе материалов мне оказали мои кавказские друзья и коллеги, перечислить которых здесь нет возможности. Я также признателен сотрудникам родного для меня Института этнологии и антропологии РАН, которые щедро делились со мной имеющимися у них материалами. Особую благодарность мне хотелось бы выразить директору ИЭА РАН чл.-корр. В.А. Тишкову, создавшему в институте благоприятный климат для разработки новых концептуальных подходов к этнографическому материалу и всегда поддерживавшему мой интерес к этнополитической проблематике. Я также благодарен заведующему сектором Кавказа ИЭА, чл.-корр. РАН С.А. Арутюнову за неизменно благожелательное отношение к моим исследованиям, равно как и моему рецензенту проф. Л.Б. Алаеву за критические замечания, которые помогли мне улучшить данную работу. Разумеется, за основное содержание книги, ее идеи и возможные недостатки несу ответственность только я один. Ее первый вариант вышел в 2001 г. на английском языке в г. Осаке. Настоящее русское издание было существенно переработано и дополнено новыми материалами.

В.А. Шнирельман

Введение. Мифы, символы и политика

Зарубежная советология в течение десятилетий разрабатывала концепцию, согласно которой один из основных драматических моментов развития советской общественной модели состоял в противостоянии русского и нерусского. С этой точки зрения, взаимоотношения политического центра и зависимой от него периферии выглядели достаточно просто: центр всеми силами навязывал русификацию, а периферия всячески этому сопротивлялась, культивируя местные языки и этнические культуры.

Русификация якобы способствовала политическому господству русского большинства, тогда как сохранение местных языков и культур создавало легитимную основу для сопротивления этой тенденции (Barghoom, 1956; Goldhagen, 1968; Tillett, 1969).

Этот подход, похоже, исходил из модели британской колониальной империи, которая и бралась за основу интерпретации расстановки политических сил в СССР. Между тем, рисуя все в черно-белом цвете, сторонники этого подхода упускали из виду богатую палитру этнополитических взаимоотношений и трений, которые буквально пронизывали советскую действительность и в конечном счете послужили катализатором кровавых этнических конфликтов, разрушивших красивый, но далекий от действительности миф о «дружбе народов», десятилетиями выковывавшийся советской пропагандой. Упор на «русификацию» как якобы главную коллизию советской действительности сделал западных советологов столь же неготовыми к анализу этнических конфликтов, как неготовыми к этому оказались и их советские коллеги, убаюкивавшие себя рассуждениями о «вечной и нерушимой дружбе» советских народов.

Наиболее прозорливые из западных экспертов по Советскому Союзу уже давно поняли, что, несмотря на, казалось бы, единую и неизменную коммунистическую догму, внутренняя политика в СССР несколько раз кардинально менялась и в частности в том, что касалось национального вопроса (Simon, 1991). Между тем, одно в этой политике оказывалось поразительно устойчивым — это пронизывающая ее борьба официальной идеологии против национализма, которая оста-

валась столь же актуальной в 1970—1980-е гг., как и в первые годы Советской власти. Конечно, в разные периоды и национализм понимался по-разному, и отношение властей к разным национализмам было неодинаковым. Однако нельзя не признать, что политизация этничности, осуществленная большевиками в 1920-е гг., и создание ими иерархического этнополитического административного устройства сделали этнонационализм постоянным фактором внутренней политики на всех ее уровнях. Если, скажем, в 1958 и 1978 гг. отдельные союзные республики делали попытки противостоять усиливающейся русификации, то внутри них отдельные этнические меньшинства вели отчаянную борьбу за самосохранение, сопротивляясь ассимиляционным устремлениям местных республиканских властей. В центре этой борьбы находились вопросы доступа к высоким политическим должностям, право преимущественного использования местных экономических ресурсов, дележ в свою пользу государственных дотаций, право на получение образования на родном языке, сохранение своей народной культуры и т.д.

Немаловажное место отводилось и исторической концепции, которая должна была придать как доминировавшему большинству, так и этническому меньшинству уверенность в своем праве добиваться тех или иных привилегий. По негласной советской установке последнее было позволено только самобытным коренным народам. Вот почему концепция самобытности имела в СССР огромное политическое звучание и даже заставляла искусственно консервировать народные традиции, которые в иных условиях вряд ли имели бы шансы сохраниться в нашу динамичную эпоху индустриальных и постиндустриальных цивилизаций. По той же причине в советской идеологии доминировали примордиалистские1 установки (Banks,

---------------------------------

1 Примордиалистский подход утверждает, что этничность возникает автоматически на основе таких объективных показателей, как язык, внешние физические черты, религия, особенности традиционной бытовой и поведенческой культуры. В отличие от него конструктивистский подход делает акцент на активной творческой интерпретации людьми окружающей реальности. С этой точки зрения, объективные показатели служат не более, чем сырьем для такого рода интерпретаций. При наличии одних и тех же объективных основ люди могут придавать им разное значение в зависимости от своих текущих интересов и конкретной ситуации, делая акцент то на языке, то на тех или иных особенностях культуры, то на религии и т.д. Материалы, проанализированные в настоящей работе, свидетельствуют о плодотворности конструктивистского подхода, ибо, как мы увидим ниже, представления о далеких предках и истоках этнической истории неоднократно реинтерпретировались в соответствии с изменениями этнополитической ситуации.

1996. P. 17—24; Tishkov, 1997. P. 1—5). Все это делало весьма актуальной проблему престижного прошлого, которое единодушно считалось бесценным источником аргументов, облегчавших успешное проведение отмеченной борьбы.

Я согласен с теми авторами, которые полагают, что с секуляризацией современного общества религия все чаще заменяется образом священного прошлого (мифом о происхождении), которое становится важной основой этнического самосознания и широко применяется для легитимизации политических, экономических, социальных и культурных прав этнической группы (Smart, 1987. Р. 71; Baram, 1991; Verdery, 1991; Smith, 1991. P. 161-164. Ср. Gellner, 1983. P. 56-57; Giner, 1993; Альтерматт, 2000. С. 140—141). Действительно, как пишет Т. Эриксен, «история является не продуктом прошлого, а ответом на запросы настоящего» (Eriksen, 1993. Р. 72). Перефразируя П. Уорсли, можно сказать, что прошлое не является абсолютной или просто интеллектуальной категорией; его задача состоит в том, чтобы наделить людей такой идентичностью, которая позволит им заявлять о своих правах (Worsley, 1984. Р. 249). Ведь конструируя прошлое, люди, во-первых, исходят из современных социополитических условий и связанных с ними интересов и ценностей (Fogelson, 1989. Р. 139), а во-вторых, стремятся обеспечить себе будущее, основанное на соответствующим образом интерпретированном или реинтерпретированном прошлом 2.

Разумеется, здесь имеется в виду лишь одна из функций истории, каковых у нее много. История обладает такими функциями, как познавательная (расширяет и углубляет наши знания о прошлом), дидактическая (учит на положительных и отрицательных примерах), этнознаковая (обосновывает связь человека с предками и традиционной культурой), мировоззренческая (дает пищу для самопознания отдельному человеку и человечеству в целом), идеологическая (навязывает человеку установки, связанные с политическими интересами).

------------------------------

2 Об этих двух подходах к прошлому см. Ben-Yehuda, 1995. Р. 273—274.

Идеологическую функцию истории французский историк М. Ферро эмоционально определил как врачевание и борьбу, подчеркнув тем самым, что исторический образ не свободен от жгучей актуальности (Ферро, 1992. С. 10—11). В свою очередь, рассматривая историю как идеологию, американка Н. Хиер выделила такие ее стороны как придание правомочности политической системе, рациональное оправдание политики и служба барометром политического климата (Heer, 1971). Именно об этнополитической актуальности исторических представлений и идет речь в данной книге.

Но прежде следует отметить, что функции истории иной* раз противоречат друг другу. Например, если познавательная '•.

функция настраивает на поиск исторической истины, какой бы горькой она ни была, то идеологическая требует использования исторических знаний для достижения тех или иных политических целей. Последнее нередко ведет к манипулированию историческими фактами и даже к их искажению. Это вовсе не означает, что политические требования всегда опираются на отретушированные представления о прошлом. Стремление колоний к политической независимости, апеллирующее к исторически достоверным свидетельствам колонизации и колониального гнета, вполне справедливо и не требует искажения исторической истины. Столь же правомочны требования насильственно депортированных народов по возвращению на родину и восстановлению своего полноправного статуса, что также опирается на бесспорные документы. Вместе с тем, во многих других случаях столь же бесспорные и однозначные свидетельства отсутствуют, и тогда политические деятели могут побудить историков к выработке наукообразных аргументов, которые обслуживали бы потребности текущей политики.

Имеется немало способов выполнения такого заказа, причем это вовсе не обязательно требует фабрикации подложных документов (хотя и такие случаи в наше время не являются редкостью). Историк может замалчивать неудобные факты или сообщать о них скороговоркой, искусственно придавать необычайно высокую роль второстепенным свидетельствам и опускать гораздо более значимые, использовать многозначные термины, лишающие информацию необходимой точности и создающие почву для разночтений. Надо также учитывать, что исторические источники сами по себе допускают разные интерпретации, и при прочих равных ангажированный историк выберет ту из них, которая диктуется превходящими вненауч-

ными соображениями. Еще свободнее с историческими знаниями обращаются непрофессионалы, для которых идеологическая функция истории обладает несомненным приоритетом перед ее познавательной функцией.

Впрочем, речь здесь идет не только и не столько о сознательном манипулировании историческими знаниями. Проблема гораздо глубже и серьезнее. По словам Р. Суни, «для достижения своих предпочтительных целей люди могут действовать вполне рационально; но сами эти предпочтения теснейшим образом связаны с идентичностью, которую люди создают для себя сами или которая уже была им навязана» (Suny, 2001.

Р. 894). Вот почему образы прошлого, существующие в народе, во многом формируются на основе современной окружающей нас реальности. Более десяти лет назад английские социальные антропологи поставили проблему, способную заинтриговать: «Каким образом современность определяет облик прошлого?» (Chapman, McDonald, Tonkin, 1989. P. 4—5). С тех пор взгляды на функцию прошлого значительно изменились. Сегодня многие антропологи разделяют мнение о том, что «история является представлением о прошлом, которое тесно связано с выработкой идентичности в настоящий момент» (Friedman, 1992. Р. 195). Столь же надежно установлено, что представления о прошлом существенно влияют на поведение современных людей. «То, как мы представляем себе прошлое, а также истинность или ложность этих представлений во многом определяют наше нынешнее поведение и то, что мы собираемся сделать, чтобы обеспечить себе будущее», — так эту мысль формулирует известный американский археолог К. ЛамбергКарловский (Lamberg-Karlovsky, 1996. Р. 8). Иными словами, «этничность не позволяет нам отделить спокойствие мысли от бурного потока действий». Именно такое решение вынесли английские ученые (Chapman, McDonald, Tonkin, 1989. P. 2.

См. также Laitin, 1998. P. 21—22).

Отчетливо сознавая все это, современное государство, в особенности национальное, придает огромное значение официальной версии истории и всеми силами пытается навязать ее своим гражданам; для этого используются средства массовой информации, система образования, музеи, реклама и политические выступления. Обычно национальное государство узурпирует право на установление «исторической истины», присваивает себе все прошлое в пределах своих границ и тщательно отбирает исторические факты. При этом преувеличива-

ется и прославляется все то, что идет ему на пользу, и преуменьшается или вовсе игнорируется то, что может ему повредить (Alonso, 1988. Р. 39—45).

При изучении современных этнонационалистических идеологий и их носителей следует учитывать, что последние обычно хорошо образованы, причем своими знаниями о прошлом они обязаны школе, художественной литературе и средствам массовой информации (Ферро, 1992; Smart,• 1987. Р. 70—71; Eriksen, 1993. Р. 91-92; Ruiz-Zapatero, Alvarez-Sanchis, 1995).

Такую информацию им предоставляют профессионалы — историки, этнологи, археологи, лингвисты, писатели и пр. Среди профессионалов полезно различать две группы: ведь одни из них представляют доминирующее большинство (так называемую титульную нацию), а другие — этнические меньшинства. В зависимости от самых разных факторов (политической ситуации, особенностей межэтнических взаимоотношений, демографических параметров, социальной среды и т.д.) все эти интеллектуалы выдвигают и отстаивают определенные версии прошлого, представляющие и оценивающие одни и те же исторические события или процессы далеко не одинаково.

Результатом их деятельности чаще всего бывает столкновение соперничающих этноцентристских версий истории (McNeill, 1986. Р. 9; Шнирельман, 1996; Shnirelman, 1996b; 1998а; Tishkov, 1997. P. 8-15; Губогло, 1998. С. 563—577; Кузнецов, Чеченов, 2000), которые вносят свой вклад в то, что можно назвать идеологией этнической конфронтации (Shnirelman, 1995b). Если же иметь в виду ситуацию, складывающуюся при тоталитарном режиме, то следует также учитывать давление со стороны официальной идеологии — цензуру и подавление микроидеологий (или «отклоняющихся идеологий»), которые выходили далеко за пределы рамок, очерченных режимом. Поэтому большое внимание в настоящем исследовании будет уделено тому, как в советский период ученые подвергались политическому давлению, а их построения становились основой для манипуляций общественным мнением.

Специалисты по методологии истории уже давно заметили, что «историческая истина» конструируется историками весьма по-разному в зависимости от их исходных установок.

А те в конечном итоге определяются вовсе не требованиями научной методологии, а превходящими моментами, связанными с политическими, социальными, религиозными, культурными, национальными, эпохальными и другими фактора-

ми. Как справедливо заметил один из наиболее тонких современных российских историков А.Я. Гуревич, общественная память является «не складом фактов, а творческим процессом» (Гуревич, 1991. С. 31). Выстраивая свой взгляд на прошлое, общество отбирает факты или даже псевдофакты, которые помогают ему обрести себя, обеспечить себе достойное место в современном мире и облегчают доступ к тем или иным ценным ресурсам, будь то реальное политическое положение или символический престиж. Поэтому нельзя не согласиться с мнением одного из американских специалистов о том, что история «является процессом отбора, ведущего к отбраковке и утрате некоторых событий, тогда как другие сохраняются и превращаются в символы идентичности» (Phillips, 1989. Р.4).

Итак, в представлениях о прошлом отражается прежде всего современное состояние этнической группы, ее взгляд на окружающий мир и ее представления о будущем (Thomson, 1968.

Р. 27). Политические, экономические, демографические и другие процессы, меняющие положение данной этнической группы в контексте более широкой социополитической системы, перестройка политических союзов, сдвиги в оценках иноэтничных соседей и изменения в самооценках — все это прямо и непосредственно влияет на представление об окружающем мире, которое вырабатывает и поддерживает этническая группа.

Поэтому, если наши взаимоотношения с прошлым и отличаются какой-либо объективностью, то она состоит в процессе бесконечных изменений, заставляющих нас вносить коррективы в оценку того, что происходило в прошлом, или даже кардинально ее пересматривать. Именно этот процесс реинтерпретации прошлого и составляет объект моего исследования, причем конечные продукты этого процесса рассматриваются как «новые мифы», по Э. Хобсбауму (Hobsbawm, 1983).

Кроме того, ниже будет показано, что этноцентристские концепции истории, которые навязываются людям в школе, а также средствами массовой информации и художественной литературой, оказывают значительное влияние на формирование современной этнической идентичности и обусловливают определенные модели политического поведения. По всем этим причинам коллективные представления о прошлом и являются главным объектом изучения в настоящей работе.

Следовательно, героями данной книги будут историки — ведь им сплошь и рядом приходится откликаться на насущные потребности общества, к которому они себя причисляют.

В Советском Союзе по указанным выше причинам это было особенно актуальным для национальных историков, считавших своим долгом создавать версии истории, способствовавшие повышению престижа их республик или этнических групп.

Поэтому национализм, или правильнее, этнонационализм, зримо или незримо всегда присутствовал в тех общих взглядах на региональную историю, которые были характерны для местных историков, трудившихся в отдельных республиках СССР.

И конструировавшиеся ими этноцентристские версии истории оказывали большое влияние на соответствующие этнические группы, будоража этническое самосознание и формируя этническую идентичность. Кроме того, установлено, что этноцентристский подход к окружающему миру способствует межгрупповой враждебности — ведь «негативное отношение передается посредством мифов и легенд о чужаках» (Stagner, 1987. Р. 9, 11). Между тем, как это ни удивительно, современные специалисты (историки, социологи, этнологи и др.) из постсоветских государств, проявляя понятный интерес к весьма актуальным вопросам национализма и этнической идентичности в своих странах и активно анализируя проблемы языковой политики, религии, национатьной культуры, оставляют почти без всякого внимания национальные версии прошлого и их политическую роль как в СССР, так и на всем постсоветском пространстве (но см. Шнирельман, 1995; 1996; 1999; 2000; Shnirelman, 1996a; 1996b; Tishkov, 1997. Р. 8-15; Тишков, 2001.

С. 141-145, 459-481; Губогло, 1998. С. 563-577; Аймермахер, Бордюгов, 1999).

Я хорошо сознаю, что изучение соперничающих версий истории является трудным и ответственным занятием. Как уже отмечал А.Г. Здравомыслов, опасно писать о неурегулированных конфликтах, ибо каждое неосторожное слово способно подбросить хворост в тлеющий костер (Здравомыслов, 1999.

С. 20—21). И все же я полагаю, что поиск компромиссного решения невозможен без скрупулезного анализа конфликта и его идеологии. Мне представляется, что независимое исследование даст возможность самим враждующим сторонам взглянуть на себя как бы со стороны, еще раз оценить свои позиции и попытаться отделить существенное от несущественного, миф от реальности.

Одна из проблем, с которой сталкивается любой, кто пытается проанализировать место истории и историков в современном этнополитическом контексте, — это те изначальные

установки и побуждения, которыми руководствуется ученый, занимающийся реконструкцией далекого прошлого. Колониальная или неоколониальная обстановка, состояние конфронтации с другими державами, национально-освободительная борьба — все это ведет к мобилизации «исторической памяти» и настоятельно требует рисовать славный образ далеких предков, чьи беспримерные подвиги должны вдохновлять их современных потомков. В таких условиях идеология патриотизма заставляет местных ученых, во-первых, делать акцент на те исторические процессы или события, которые способны пробуждать гордость в сердцах своих соплеменников, во-вторых, создавать образ врага, наполняя его негативным содержанием и приписывая ему те качества, которые отвергаются данной культурой, в-третьих, представлять историю в тонах конфронтации, приобретающей едва ли не вневременные рамки.

В эпоху национализма главными субьектами истории становятся нации, а так как примордиалистский подход наделяет их чрезвычайно устойчивыми культурными характеристиками, то нации вольно или невольно начинают отождествляться с этническими группами, корни которых теряются в незапамятной древности. Такое видение прошлого создает иллюзию бессмертности этноса и порождает соблазн поиска его истоков в первобытных временах, куда благодаря неуемной фантазии целой когорты писателей и переносятся многие коллизии нашего бурного времени. Что же касается ученых, то у них такие настроения вызывают неосознанное стремление воспринимать древние общности в свете того, что они знают о современных этнических группах. Иными словами, современная этничность искусственно навязывается далекой древности. Это-то и ведет к отождествлению археологических культур с этническими общностями, против чего уже не раз, хотя и безуспешно, возражали некоторые специалисты (Монгайт, 1967; Арутюнов, Хазанов, 1979; Арутюнов, 1989. С. 41—50; Шнирельман, 19936; 1997). Таким образом, этнические проблемы, коллизии и конфронтации нашего времени способствуют этнизации исторического мышления.

Если верно то, что историк испытывает на себе влияние не только внутри исторического академического дискурса, но и давление со стороны окружающей социально-политической среды, то это вдвойне относится к национальным историкам.

Ведь они, наряду с другими своими соотечественниками, не только остро ощущали несправедливости проводимой по от-

ношению к ним национальной политики, но и делали все, что было в их силах, для того, чтобы продемонстрировать с помощью отсылок к историческим примерам всю глубину и безосновательность этих несправедливостей. И дело вовсе не в том, что якобы все местные историки сознательно и с энтузиазмом развивали этноцентристские концепции. Нередко они были вынуждены делать это помимо своей воли, находясь под сильным давлением со стороны местных властей и общественности.

Поэтому специалист, интересующийся местной историей и пытающийся опираться на работы местных историков, должен прежде всего оценить обстановку, в которой последним приходилось трудиться 3. По сути, речь должна идти об экстерналистском (внешнем) подходе; в отношении советской науки его успешно демонстрирует Л. Грэхэм (Грэхэм, 1998). Исследователю следует обращать внимание, во-первых, на общественные настроения, окружавшие местных историков, а во-вторых, на то давление, которое оказывали на них местные власти, советские и партийные. Ведь историку как «бойцу идеологического фронта» полагалось быть членом партии и подчиняться партийной дисциплине; лишь немногим ценой своей карьеры удавалось этого избежать. Наконец, в-третьих, внимания заслуживают и те ничуть не менее этноцентристские версии региональной истории, которые создавались историками из соседних республик или принадлежавшими к конкурирующей этнической группе 4.

В национальных республиках, где любые этнические несправедливости воспринимались особенно остро, историки постоянно испытывали на себе влияние общественных настроений, доходивших до них по семейно-родственным каналам, через средства массовой информации и художественную литературу, а также, в особенности, от коллег. Настроения среди последних, проявлявшиеся в неформальных разговорах,

--------------------------------

3 Между тем, историографические споры, десятилетиями будоражившие этнические общины Закавказья, в наше время резко расширяют свои границы, вовлекая и ряд западных ученых. Например, среди последних уже встречаются сторонники как армянского подхода, так и азербайджанского. О первых см. Walker, 1991; Chorbajian, Donabedian, Mutafian, 1994; о вторых Van der Leeuw, 2000.
4 Некоторые из этих факторов были довольно удачно проанализированы С. Велыченко (Velychenko, 1993).

можно отнести к разряду неформального давления. Именно на этом уровне этноцентристские версии истории обсуждались наиболее откровенно.

В СССР была создана достаточно эффективная система контроля за исторической продукцией. Она включала не только и даже не столько официальную цензуру, сколько строгую самоцензуру и давление со стороны коллег, ощущавшееся на самых разных уровнях. Любая рукопись должна была пройти формальное обсуждение на заседаниях научного отдела или сектора, а затем на заседании ученого совета НИИ или университета. Особым весом пользовались мнения как дирекции, так и местного партийного комитета. Если рукопись успешно проходила и эту инстанцию, наступала очередь редактора соответствующего издательства, который тщательно выискивал не столько научные, сколько политические ошибки.

Разумеется, нельзя считать, что на всех этих уровнях и во всех социальных средах давление имело однонаправленный характер. Например, на неформальном уровне мог господствовать этнонационализм, тогда как официально власти прокламировали борьбу с ним. Однако поскольку для республиканских властей этнонационализм служил важнейшим фактором поддержания их авторитета в глазах местного населения, они, как это ни парадоксально звучит, хранили ему верность всегда, даже если под давлением из общесоюзного центра вынуждены были периодически проводить кампании против него.

Мало того, как мы увидим ниже, такие кампании, временами сотрясавшие отдельные республики, искусно направлялись местными властями преимущественно против этнических меньшинств, которые и объявлялись носителями «порочных националистических идей». В этих условиях национализм титульного народа не только не нес от таких кампаний никакого урона, но даже укреплял свои позиции. Ведь местные историки еще раз убеждались в общественной значимости этноцентристских представлений о прошлом, объявлявшихся «патриотическими». И сами они порой искренне, а порой из карьерных соображений спешили демонстрировать такой патриотизм, благо неясность многих исторических сообщений и туманность отдаленных эпох позволяли это успешно делать. Действительно, любой историк встречался с ситуацией, когда фрагментарность и противоречивость исторических документов открывают возможность нескольких иной раз взаимоисключающих интерпретаций. В таких случаях патриотически настроенный

историк выбирает ту из них, которая в большей мере отвечает его патриотическим убеждениям, соответствует настроениям широкой общественности или требуется властными структурами. Вот почему в эпоху национальных государств история обречена быть националистической (Thomson, 1968).

Кроме того, в Закавказье имелись и особые факторы, безусловно, влиявшие на настроения местных историков и накладывавшие отпечаток на их представления о далеком прошлом. Для армян такими факторами первостепенной важности были, во-первых, наличие значительной армянской диаспоры, а во-вторых, воспоминания о геноциде 1915 г.; азербайджанские историки никогда не забывали о крупном азербайджанском анклаве на территории Ирана; а у грузин особую озабоченность вызывал многонациональный состав их республики. И ниже мы увидим, какое отражение находили такого рода современные проблемы в версиях отдаленной истории, создававшихся в отдельных закавказских республиках.

Все это особенно касается вопросов происхождения народа, решение которых затрудняется и, похоже, всегда будет затрудняться методологическими и фактографическими причинами. Ведь в методологическом плане многое зависит от того, что понимать под «народом» и по каким критериям можно судить о его консолидации. В разные годы разные исследователи или даже целые исторические школы называли среди таких критериев то язык, то культуру, то религию, то расовый тип, а то и все это вместе или в разном сочетании (Алексеев, 1979; 1986; 1989; Арутюнов, 1993). Между тем, не говоря уже о том, что все эти критерии могут пониматься и интерпретироваться весьма по-разному, большинство современных специалистов сходятся во мнении, что этничность определяется прежде всего самосознанием и что для нее первостепенное значение имеют не сами по себе перечисленные «объективные» критерии, а то, какое значение им придают сами люди. А судить об этом по имеющимся историческим документам иной раз бывает весьма затруднительно, а иной раз и вовсе невозможно. В этом и состоит основная фактографическая сложность — дошедшие до нас от древних эпох источники настолько фрагментарны и противоречивы, что часто просто не дают возможности профессионально судить об этнической картине в древности.

Ниже мы увидим, что расхожим местом в работах армянских историков стало утверждение о том, что в царстве Арта-

шесидов обитали одни лишь армяне. При этом дается ссылка на Страбона, писавшего, что в конце I тыс. до н.э. население всей территории Армении говорило только на армянском языке.

Между тем, вопрос о том, насколько достоверно это сообщение Страбона, даже не ставится. А ведь Страбон не проводил никаких широких лингвистических исследований в Армении, да и трудно было бы ожидать этого от античного автора. Зато хорошо известно, что в те времена в городах Передней Азии всегда встречались, например, кварталы сирийцев и евреев, и нет оснований полагать, что в Армении это было не так. Да и как бы иначе арамейская письменность могла проникнуть в ту эпоху в Закавказье? Историкам также хорошо известно, что в древности язык бюрократии и письменности иной раз существенно отличался от языка основной массы местного населения. Например, в Древневавилонском царстве, где господствовал аккадский (семитский) язык, сохранялась шумерская клинопись и бюрократия продолжала культивировать шумерский язык; в эллинистических государствах Передней Азии самым популярным письменным языком был греческий, хотя и местное население, и знать принадлежали к совершенно иным культурным традициям; в тот же период арамейский язык служил lingua franca в иранском мире и зоне иранского влияния; аналогичная картина встречалась в средневековой Европе, где господствовала латынь. И совсем уж недавно, на рубеже XVIII—XIX вв., русская аристократия предпочитала говорить на французском языке и пользоваться французской письменностью. Все такие примеры поднимают кардинальную проблему, давно ставящую в тупик профессиональных историков. Действительно, если речь идет о малоизученном древнем государстве, от которого до нас дошли лишь весьма немногочисленные письменные документы, можно ли по ним судить о языке основной массы местного населения или же речь идет лишь о языке, который отличался от общепринятого и обслуживал узкий круг бюрократии? Историки могут давать разные ответы на этот вопрос, но ответ патриотически настроенного историка хорошо предсказуем: если язык письменных документов соответствует языку его этнической группы, то он охотно припишет его основной массе населения; если же такого соответствия не обнаружится, то он отождествит этот язык с узким кругом иноземной бюрократии и противопоставит его языку местных обитателей.

Мало того, не исключено, что во втором случае он не избе-

жит соблазна изобразить героическую борьбу местных жителей с «иноземными поработителями».

Другая проблема касается празднования знаменательных дат, которые представляются существенными для данной этнической группы и, что важно, поощряются местными властями. Ниже мы увидим, что открытие в 1950 г. археологами надписи, говорящей о сооружении на месте современного Еревана урартской крепости Эребуни в 782т. до н.э., стало основанием для властей Армянской ССР отпраздновать 2750летие Еревана в 1968 г. Вместе с тем, никакой прямой связи между археологическим открытием и состоявшимися позднее празднествами не было. Действительно, ведь пышный общенародный праздник организовали не археологи, а власти Армении, затратившие на это огромные средства. Почему местные власти оказались в этом заинтересованы и почему они не устроили празднества вскоре после открытия, скажем, в 1953 г.

или в 1958 г., когда можно было праздновать соответственно 2735-летие или 2740-летие; почему они не отложили праздник до 2018 г., чтобы отпраздновать сразу 2800-летие? Да и какое отношение имеет столица Армении, Ереван, к урартской крепости, связь которой с армянами еще требует доказательств? Ответ на поставленные вопросы не представляет секрета для того, кто знает новейшую историю Армении. Искать его надо в событиях 1965 г., всколыхнувших, как мы увидим ниже, всю Армению и давших мощный импульс подъему армянского национализма. В свою очередь в Грузии этноцентристские версии прошлого получили толчок во время событий 1956, 1978 и 1988—1989 гг., о чем речь пойдет ниже. Задевая национальные чувства, все эти события побуждали местных историков к формированию патриотических концепций прошлого.

Разумеется, были и такие историки, которые не желали жертвовать методологией истории в угоду патриотизму. В этом случае им приходилось выдерживать изнурительную борьбу с цензурой на всех тех уровнях, о которых уже говорилось. Одни из них не выдерживали и сдавались. Другие стремились вести борьбу до последнего и иногда даже побеждали. Но цена победы была неимоверно высока, ибо она выражалась в компромиссе с редактором, на что приходилось идти ради публикации труда жизни. В результате выпускалась книга, полная внутренних противоречий, позволявших ученикам и последователям автора отстаивать концепции, находившиеся в явном противоречии друг с другом. Таковой была, например, фундаменталь-

ная монография академика Г.А. Меликишвили, посвященная древней Грузии (Меликишвили, 1959), о чем речь пойдет ниже.

Вместе с тем, общаясь с коллегами или обращаясь к ним в своих научных публикациях, профессиональные историки в отличие от писателей все же старались придерживаться определенных научных принципов и не выходить за отведенные ими рамки. По меткому выражению одного грузинского автора, исследователь является рабом исторической действительности, тогда как писатель — ее господином (Натрошвили, 1990.

С. 126). Однако опыт показывает, что историка сдерживают не столько правила профессиональной этики, сколько жанр его произведения и особенности той аудитории, к которой он обращается. Историки чувствовали себя более свободно на страницах популярных изданий и в средствах массовой информации. Это стало особенно заметно во второй половине 1980-х гг., когда многие научные дискуссии по вопросам истории выплеснулись на страницы массовой прессы и, поддавшись эмоциям, некоторые историки добровольно поступались профессиональной этикой во имя патриотизма. Еще менее скованными профессиональной этикой чувствовали себя дилетанты — журналисты, писатели и вообще далекие от истории интеллектуалы. Именно они, не испытывая жесткого давления научной цензуры, действовали много смелее и позволяли себе весьма рискованные исторические построения, недопустимые для профессиональных историков (Ферро, 1992. С. 192; Altstadt, 1991). Именно в их интерпретации представления о прошлом доходили до широкой публики через СМИ, научнопопулярную и художественную литературу. В таких изданиях исторический процесс выглядел не только упрощенно, но часто подавался под патриотическим углом зрения или даже существенно искажался в угоду этноцентризму.

Еще более важным источником исторических знаний являлась школа, перед которой ставилась задача не только пробудить у учащихся познавательный интерес к истории, но, что еще важнее, воспитать из них национально-ориентированных граждан. Поэтому, как мы увидим ниже, в школьных учебниках по родной истории патриотические моменты неизбежно искусственно усиливались, а роль «инородцев» в местном культурном процессе либо принижалась, либо вообще игнорировалась, что весьма ярко проявлялось в грузинских и азербайджанских учебниках в отношении просветительской деятельности великого раннесредневекового армянского под-

вижника Месропа Маштоца (ок. 350—439/440). Идя навстречу патриотическим чувствам своих соотечественников, профессиональные историки все же не могли позволить себе написание ультра-патриотических учебников. Тогда вместо них за дело с энтузиазмом орались дилетанты, и в условиях обострения межнациональных отношений их исторические экскурсы находили широкий отклик и пользовались большей популярностью, чем произведения профессионалов. Не случайно немало учебных пособий для школ было в конце 1980-х—начале 1990-х гг. выпущено энтузиастами-дилетантами.

Таким образом, проблема заключается не в том, что в условиях крайне скудной и противоречивой исторической информации о древнейших эпохах историк стоит перед необходимостью делать выбор в пользу той или иной интерпретации прошлого, а в том, почему историк сам или под определенным давлением останавливает свой выбор на той именно интерпретации, которая лучше соответствует этноцентристскому мировосприятию. В настоящей работе меня интересует прежде всего даже не столько позиция профессионального историка, выраженная в его научных публикациях, сколько то, какой именно образ прошлого и по каким каналам доходит до широкой публики, какое влияние он оказывает на этническую идентичность и этнические ориентации в целом, кем, как и в какой обстановке он создается, насколько он поддерживается или не поддерживается местными властями, почему последние выказывают острую заинтересованность в определенных интерпретациях прошлого и в каких именно. Поэтому в своем анализе я вовсе не собираюсь заострять внимание на критике имеющихся исторических или псевдоисторических концепций, которая составляет далеко на самую важную цель данной работы. В центре настоящего исследования будет образ далекого прошлого народов в той мере, как он представлен не только профессионалами, но и дилетантами, не только в научных публикациях, но и на страницах самой широкой прессы и даже в школьных учебниках. Не менее существенно то, какой именно образ отдаленного прошлого рисуется в работах тех специалистов (историков позднейших эпох, географов, искусствоведов и др.), которые включают его в свои обобщающие работы, посвященные более позднему времени. Обращение к таким произведениям важно, так как, делая краткий экскурс в древнюю историю, их авторы тщательно отбирают лишь те моменты далекого прошлого, которые, на их взгляд, являют-

ся наиболее значимыми для их народов. Именно эти моменты и создают стержень этнонационального мифа, становясь важными символами этничности.

Кроме того, я уделяю большое внимание сравнительному анализу исторических концепций, которые создавались соседними национальными школами в одном и том же регионе и были самым тесным образом связаны с настроениями местных политиков. Я полагаю, что невозможно понять смысл многих идеологем, заложенных в местный исторический миф, не обращаясь к конкурирующим с ним аналогичным мифам иноэтничных соседей. Ниже мы увидим, как остро реагировали друг на друга армянская и азербайджанская версии этногенетического процесса или, скажем, грузинская и абхазская.

Наконец, огромное значение имеют те ключевые периоды в жизни современного общества, когда история кардинально пересматривается, и нам важно понять, что это за моменты, почему они требуют такого трепетного отношения к истории и как именно социально-политическая обстановка влияет на создаваемые новые образы далекого прошлого. При этом я обращаю внимание прежде всего на этнические моменты древней истории, которые приобретают в наше время особую остроту и напрямую связаны с идеологией этнических конфликтов. Я разделяю подход к изучению современной культуры, следующим образом сформулированный В. Столке: «Антропологов должно интересовать не столько культурное разнообразие само по себе, сколько то политическое значение, которое придается культурным различиям в конкретных политических контекстах и взаимоотношениях. Люди склонны воздвигать культурные перегородки и культивировать культурную обособленность там, где наблюдаются отношения господства-подчинения и конфликт» (Stolcke, 1995. Р. 22).

Все эти проблемы встали вплотную перед советскими историками, привлеченными Академией наук СССР к созданию региональных историй. В апреле 1976 г. на координационном совещании историков, организованном Отделением истории АН СССР, было принято решение о подготовке региональных историй народов СССР в течение текущего пятилетия (1976-1980 гг.) (Польский, 1976; Воронов, 1989а).

А в октябре 1976 г. советские историки уже встречались в Сухуми для того, чтобы обсудить детали подготовки и издания единой «Истории Закавказья». Между тем, радужные ожидания инициаторов проекта столкнулись с не располагающей к

оптимизму жизненной реальностью. Выяснилось, что имелись по меньшей мере три разные концепции истории Закавказья (азербайджанская, армянская и грузинская), расходившиеся по многим пунктам. Несмотря на многочисленные попытки московских и ленинградских ученых предложить компромиссные подходы, совещание зашло в тупик.

Вопрос о создании единой истории Закавказья встал перед учеными не впервые. Об этом говорилось еще на Объединенной научной сессии Академий наук всех трех закавказских республик, которая проходил в Баку с 29 марта по 2 апреля 1954 г. Любопытно, что в докладе, посвященном периодизации этой истории, известный армянский ученый С.Т. Еремян сумел изящно обойти все вопросы, связанные с формированием отдельных закавказских народов (Еремян, 1957). Очевидно, он понимал остроту этих проблем и не хотел провоцировать взрывоопасную полемику. Между тем, многие участники сессии находили нужным координировать исследования по родственным проблемам и сделать подобные общие совещания регулярными. Однако за все последующие десятилетия вплоть до распада Советского Союза никакой единой «Истории Закавказья» так и не было создано.

Последний раз разговор об этом состоялся на совещании в Отделении истории АН СССР в 1988 г. Ему предшествовали бурные обсуждения национальных взаимоотношений на самом высоком уровне. Хранить молчание о спорах, ведущихся между различными национальными школами историков, стало уже невозможно, и тогда академик-секретарь Отделения истории АН СССР С.Л. Тихвинский вынужден был признать, что эти споры разрушают научное знание и провоцируют межнациональные конфликты (Тихвинский, 1986. С. 10—12). В этом же ключе и проходило совещание 1988 г., где ведущие ученые из закавказских республик выступили против модернизации и политизации истории, однако нередко укоряли в этом не столько себя и своих коллег, сколько своих соседей. На совещании не было и речи о том, чтобы выяснить глубинные причины политизации исторических знаний. Зато снова звучали призывы к поиску единой истины. Для этого, как и в 1976 г., была разработана программа комплексных исследований, призванная объединить усилия специалистов соседних республик.

Большое место в ней отводилось исследованию процессов этногенеза. Речь при этом шла лишь об этногенезе армянского, азербайджанского и грузинского народов; о других народах,

проживающих в Закавказье, программа даже не упоминала (Арешян, Абрамян, 1988). Вырваться из замкнутого круга примордиалистских представлений советская наука была не в состоянии.

В то же время с конца 1980-х гг. во всех республиках раздавались тревожные голоса, предупреждавшие об опасности политизации древней и средневековой истории и о разрушительном идеологическом заряде, содержавшимся в этноцентристских версиях этногенеза. Правда, как правило, внимание обращалось лишь на исторические построения противоположной стороны, которые трактовались как искажения научной истины. Под истиной, разумеется, понималась та версия истории, которая развивалась «своими» учеными. Тем не менее, речь шла об опасности воспитания у людей особого враждебного отношения к соседнему народу, которое выливалось либо в призывы к сепаратизму (Надарейшвили, 1996. С. 5, 33—34), либо в вытеснение этнического меньшинства с территории его обитания (Оганджанян, 1989). И лишь крайне редко критика была направлена против своих коллег, выдвигавших фантастические идеи, руководствуясь «ложно понятым патриотизмом» (Алиев, 1988а).

Тем временем, век национализма создавал особые причины, заставлявшие ученых вольно или невольно заниматься модернизацией прошлого. В наши годы многим людям кажется, что современные механизмы этнической или национальной идентичности вечны и универсальны. На это, собственно, и опирается примордиалистский подход. Между тем, даже в наше время в разных странах и этнополитических контекстах идентичность строится по-разному. Иногда за основу берется религия (в республиках бывшей Югославии или современном Иране), иногда — раса (ярчайший пример — проблема черных в США), но очень часто — язык. Последнее доминировало в СССР. Но даже в СССР язык отнюдь не был универсальным критерием идентичности. Например, аджарцы и месхетинские турки отличали себя от грузин прежде всего по своей приверженности исламу, равно как по религии кряшены отличали себя от поволжских татар. Однако этническому большинству было трудно с этим смириться, и для грузин аджарцы все равно представлялись грузинами, равно как поволжские татары никогда не противопоставляли себя кряшенам.

В этом выражалось не просто стремление поддерживать родственные узы. Проблема лежала гораздо глубже, ибо в советс-

ких условиях, где республики конституировались по этническому принципу, идентичность имела прямое отношение к политическим и территориальным вопросам (Suny, 1993b; Slezkine, 1994). Ведь только титульный народ чувствовал себя обладающим всеми правами на территории своей автономии.

Поэтому важны были и сама численность данного народа, и то, насколько он был способен инкорпорировать родственные группы населения или же навязать концепцию родства таким этническим меньшинствам, которые на самом деле в родстве с ним не состояли.

Мало того, в этих условиях право на территорию и политическое доминирование требовало освящения историей.

В этом-то и состояла разгадка того поистине неутолимого интереса к своему этногенезу, своим отдаленным предкам, которое отличало советскую историческую науку, в какой бы республике она ни развивалась. При этом в поисках предков мало кто соглашался учитывать тот факт, что в прошлом идентичность могла строиться иначе, чем ныне. С правами на идентичность тех, кто давно отошел в мир иной, считаться было непринято. Отсюда бесконечная и в общем-то бесперспективная борьба между учеными разных национальных школ за тех или иных политических и культурных деятелей эпохи средневековья (Панарин, 1994. С. 36) и даже за целые племенные или этнические группы глубокой древности, о которых по сути было мало что известно.

Например, на территории Арцаха (Нагорного Карабаха) до начала XIX в. действовала самостоятельная албанская церковь. В соответствии со средневековой традицией преимущественно конфессиональной идентичности прихожане этой церкви называли себя «албанами», хотя по языку, культуре и этническим связям они мало чем отличались от армян (Мнацаканян, 1969. С. 172-174; Юзбашян, 1989. С. 85). Поэтому современным армянским исследователям их армянская идентичность представляется естественной. Напротив, как мы увидим ниже, азербайджанцы, считающие албанов своими непосредственными предками, всячески этому противятся. Аналогичным образом, чтобы сохранить свои торговые привилегии или чтобы стать членом ремесленного цеха, средневековые грузины нередко переходили в монофизитство и начинали идентифицировать себя с армянами. Однако, современным грузинским исследователям трудно с этим примириться, и они продолжают считать таких людей грузинами. Они, например, пишут

о том, что армянские надписи на территории Грузии могли выполняться «грузинскими монофизитами» (Гвасалиа, 1991 а.

С. 163—164). Со своей стороны, армянские авторы уверены в том, что эти надписи были оставлены «армянскими диофизитами» (см., напр., Мурадян, 1968; 1985. С. 32—37). Вместе с тем, несомненное участие армянских строителей в создании знаменитого храма Мцхетского Джвари (Мурадян, 1985. С. 33— 34) вызывает возмущение у грузинских авторов как «попытка доказать армянское происхождение шедевра древнегрузинской архитектуры» (см., напр., Мусхелишвили, Арвеладзе, 1988.

С. 151).

Все это создает вненаучные поводы для априорных суждений, использующих источниковедческие сложности для фактически неограниченных манипуляций данными далекого прошлого, чем всегда пользовались идеологи национализма.

В СССР, где за десятилетия своей монопольной власти партийные органы накопили громадный опыт манипуляции общественным мнением, для этого имелась достаточно благодатная среда. В частности, огромную роль в эскалации как абхазского, так и карабахского конфликтов сыграли решения соответственно ЦК КП Грузии 1978 г. и Нагорно-Карабахе кого обкома КП Азербайджана 1975 г., устанавливавшие более жесткий контроль над произведениями местной литературы и историографии. Этими решениями местные партийные органы присваивали себе право на историческую истину и пытались оказывать давление на общественное мнение с помощью как определенных версий древней и средневековой истории, так и художественной литературы (см., напр., Мирзоян, 1989; Марыхуба, 1994а. С. 284, 291-292).

В настоящей книге речь пойдет об армянской, азербайджанской, грузинской, абхазской и югоосетинской историографиях, которые уже давно культивируют разное видение того, что и как происходило в истории региона. Различия касаются существенных моментов, не только затрагивающих чувствительные стороны идентичности, но и имеющих прямое отношение к территориальным спорам. Особое значение, как мы увидим ниже, играют интерпретации древней истории Карабаха, Абхазии и Южной Осетии. Различия в подходах к древней истории сыграли немалую роль в выработке идеологии конфронтации, занимавшей не последнее место в развитии карабахской, абхазской и югоосетинской трагедий.

Часть 2. ГРУЗИНО-АБХАЗСКИЙ КОНФЛИКТ

Глава 1. Республика с урезанными правами 259
Глава 2. Абхазская автономия и поиски великих предков 278
Глава 3. «Похождения» древних грузин в Малой Азии ... 293
Глава 4. Вечная Грузия 318
Глава 5. Колхидский мираж 336
Глава 6. «Открытие» Турчанинова 349
Глава 7. Абхазы в борьбе за право на прошлое 354
Глава 8. Абхазо-грузинское соперничество 368
Глава 9. Конфронтация 385
Глава 10. История, религия, демография, политика 434

Глава 1. РЕСПУБЛИКА С УРЕЗАННЫМИ ПРАВАМИ

Наряду с теми государственно-административными образованиями, которые в течение 1920—начала 1930-х гг. смогли повысить свой статус (а таких было большинство), в СССР имелись республики и области, статус которых в эти годы неуклонно понижался (см., напр., Ментешашвили, 1990. С. 62). Одним из ярких примеров этого была Абхазия. Абхазию не случайно называют жемчужиной Причерноморья. Располагаясь в северной части Колхидской низменности, Абхазия отличается мягким климатом, лежит на перекрестье торговых путей и культурных взаимодействий, богата ценными субтропическими плодовыми и лекарственными растениями, является превосходным курортным районом и в то же время представляет собой важный в военно-стратегическом отношении мост, связывающий Восточную Европу с Закавказьем и Малой Азией. Коренное население Абхазии с глубокой древности было представлено абхазами, по языку родственными живущим на северо-западе Кавказа адыгам. Все они относятся к еще более крупной северокавказской языковой семье, не имеющей никаких генетических связей с картвельской (южнокавказской) языковой семьей, к которой относятся грузины. К югу от абхазов издавна обитали мегрелы, входящие в картвельскую семью, но имеющие свой язык, значительно отличающийся от грузинского. «История Грузии», вышедшая в Тбилиси в 1910 г., называла грузинский, чано-мегрельский и сванский языки самостоятельными членами яфетической языковой семьи (Law, 1998. Р. 178). До конца 1920-х гг. самобытность мегрелов и мегрельского языка официально признавалась, их численность учитывалась особой строкой в переписи населения, и на мегрельском языке выходило немало литературы. В частности, в 1931 —1935 гг. издавалась газета на мегрельском языке. Мало того, в 1925 г. и даже в конце 1920-х гг. поговаривали о создании мегрельской автономии, хотя это и встречалось в штыки грузинской интеллигенцией (Шенгелая, 1991. С. 78; Марыхуба, 19946. С. 57—58; Константинов,

260

2001). Однако вскоре с этой практикой, не получившей поддержки в Москве, было покончено, и в 1939 г. мегрелы вместе со сванами и аджарцами впервые фигурировали во Всесоюзной переписи как грузины (Марыхуба, 19946. С. 58). Теперь их особая история, памятники и историческая территория были интегрированы в единую версию общегрузинского прошлого. Например, идентифицируя легендарных колхов с лазами (мегрело-чанами), а тех с «древними грузинами», грузинская историография, как мы увидим ниже, рассматривает древнегреческий миф об аргонавтах как ценное грузинское историческое наследие (Hewitt, 1993. Р. 268, 317, note 9; 1995а; 1995Ь. Р. 52—53; Goldenberg, 1994. Р. 85—86). Аналогичная судьба ожидала в Советской Грузии и абхазское прошлое. Веками за владение Абхазией велась борьба между великими державами — в этом споре участвовали Византия, Персия, Арабский халифат, Османская империя и Россия. На владение Абхазией издавна претендовала и Грузия, однако ее столетиями раздирали внутренние противоречия, и в течение значительной части средневекового периода она представляла собой ряд обособленных царств или княжеств, которые лишь на короткое время объединялись и столь же быстро отпадали друг от друга. Одним из таких княжеств и была Абхазия, являвшаяся интегральной частью объединенного Грузино-Абхазского государства только в X—XIII вв. Позднее она то вступала в альянс с соседними княжествами или на время подчинялась им, то получала возможность вести самостоятельное существование. Начиная с XVI в. Западная Грузия, включая Абхазию, чем дальше, тем больше подпадала под влияние Османской империи. Правда, при этом в Абхазии продолжали править князья Шервашидзе (Чачба), происходившие из знатного абхазского рода. К началу XIX в. турецкое влияние было в Абхазии весьма ощутимым, определенную популярность здесь получил ислам, и протурецкая ориентация отличала Абхазию от многих других грузинских княжеств. Российско-турецкое противостояние рубежа XVIII—XIX вв. закончилось победой России, и она сумела включить в свои пределы значительную часть Закавказья. Грузия вошла в состав России не как единое целое, а в виде ряда независимых княжеств. Одним из таких княжеств, включенных в состав Российской империи, и была Абхазия. Это произошло в 1810 г. (Suny, 1989. Р. 64; Hewitt, 1993. Р. 270—271; Colarusso, 1995. Р. 77). Еще более полувека после этого она имела

261

своего собственного владетельного князя, однако в связи с участием ряда абхазских племен в антиколониальной войне горцев Кавказа против России Абхазия лишилась автономного статуса и в 1864 г. превратилась в особый Сухумский военный отдел (с 1883 г. округ) в составе Кутаисского военного губернаторства. Более чем на полвека Абхазия попала под прямое правление русской администрации и потеряла свое имя, которое ей удалось вернуть лишь в 1919 г. (Лакоба, 1990а. С. 7, 32). Российские светские и церковные власти стремились делать все возможное для того, чтобы ввести абхазов в лоно Русской православной церкви и полностью русифицировать. В частности, в этих целях Гагра с окрестностями была в 1904— 1917 гг. приписана к Сочинскому району Черноморской губернии (Lakoba, 1998a. Р. 87). Абхазы пытались этому противостоять, и в 1916г. они даже выступили с просьбой объединить Сухумский округ с Кутаисской губернией 1. Национальное оживление в Абхазии началось в 1910— 1917 гг., когда, с одной стороны, к этому стали активно призывать местные интеллектуалы, а с другой, абхазы ощутили эмоциональный подъем в связи с героическими подвигами абхазского конного отряда на полях Первой мировой войны. Февральская революция окончательно пробудила абхазов к политической жизни. 10 марта 1917 г. в Сухуме был организован Комитет общественной безопасности, объявивший себя местным органом Временного правительства. Комитет возглавил абхазский князь А. Шервашидзе. В период политического кризиса и анархии, наступившей осенью 1917 г., абхазы поначалу сделали ставку на региональное федеративное государство. Для этого 20 октября 1917 г. они участвовали в подписании «союзного договора» и организации во Владикавказе Юго-Восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей. На основе этого договора в Екатеринодаре было создано Объединенное правительство Юго-Восточного союза (Лакоба, 1990а. С. 60-62; 1993. С. 281). Одновременно 8 ноября 1917 г. по инициативе меньшевиков в Сухуме состоялся съезд абхазского народа, на котором был учрежден Абхазский Народный Совет (АНС). Его возглавил видный общественный деятель, активный защитник прав горцев Кавказа Симон Басария (о нем см. Басария, 1984. С. 3—

------------------------------------

1 О разных интерпретациях этих намерений см. Ментешашвили, 1990. С. 7—10; Лакоба, 2001а.

262

24). 2 На съезде были приняты Декларация съезда Абхазского народа и Конституция Абхазского народного совета. В них подчеркивались культурная самобытность абхазского народа, его особый исторический путь и делалась установка на политическое самоопределение абхазского народа, хотя вопрос о форме такого самоопределения абхазы благоразумно оставляли открытым до Учредительного собрания народов России. Вместе с тем, приоритетными они открыто провозглашали тесные связи с горцами Северного Кавказа 3; о Грузии в этих документах вообще речи не было. АНС объявлялся «национально-политической организацией, объединявшей абхазский народ». Одновременно декларировалась защита прав национальных меньшинств (Басария, 1923. С. 86—89). Лишь в начале 1918 г. АНС занялся урегулированием взаимоотношений с Грузией, и 9 февраля между ним и Национальным советом Грузии было подписано соглашение, по которому Грузия признала единую Абхазию в границах от р. Ингури до р. Мзымта. Однако вопрос о политическом устройстве Абхазии был оставлен открытым — абхазы в соответствии с решениями своего съезда требовали признания полной независимости, а грузины предлагали им автономию в рамках Грузинской республики. Правда, в соглашении говорилось о признании грузинской стороной принципа национального самоопределения (Ментешашвили, 1990. С. 11; Лакоба, 1993. С. 285; Hewitt, 1993. Р. 278). Весной 1918 г. Абхазия пережила два большевистских переворота, вступление в Сухум войск Закавказской федерации и, наконец, провозглашение независимой Грузинской демократической республики 26 мая. В ответ на это 2 июня АНС заявил, что все предшествующие договоренности с Грузией теряют юридическую силу, и провозгласил себя единственным носителем политической власти в Абхазии. Однако он выразил надежду на помощь Грузии в организации местных органов власти. Вслед за тем 8—11 июня прогрузински настроенная делегация АНС подписала с Грузией договор, по которому Абхазия включалась в состав Грузии, но получала широкую внутреннюю автономию и финансовую помощь. Грузия наделялась правом послать в Абхазию военный отряд для под

-------------------------------------

2 О съезде см. Clogg, 1995. Р. 181. 3 В Союзе северокавказских горцев Абхазию представлял «полномочный министр по делам Абхазии» С.М. Ашхацава.

263

держания порядка. Вопрос о форме власти в Абхазии оставлялся на усмотрение съезда всего ее населения (Ментешашвили, 1990. С. 15-16; Hewitt, 1993. Р. 279) 4. Во второй половине июня—июле под предлогом борьбы с большевиками все побережье от Сухума до Туапсе было занято грузинским корпусом генерала Мазниева (Мазниашвили), который, вопреки предварительным договоренностям, был назначен генерал-губернатором Абхазии. В ответ на эти действия некоторые из деятелей АНС завербовали в Турции отряд абхазских махаджиров и высадились десантом в Кодорском районе, но это выступление было отбито грузинскими войсками (Лакоба, 1993. С. 296—301; 2001а; Гамахария, Гогия, 1997. С. 77—78). В августе 1918 г., заподозрив местное абхазское население в симпатиях к Турции, грузинские войска устроили погром в Кодорском уезде и ввели для абхазов ограничения права свободного передвижения по ряду районов Абхазии (Басария, 1923. С. 94—96; 1984. С. 16). Грузинские власти пытались организовать расследование этих бесчинств, но без видимых результатов (Ментешашвили, 1990. С. 24—25). Тем временем грузинский язык был объявлен единственным языком делопроизводства, а абхазская азбука дезавуирована как «выдумка русских чиновников». Делалось все, чтобы выполнить наказ грузинского лидера Н. Жордании о «грузинизации абхазов» (Сагария, 1989а; 1989б; Марыхуба, 1994б. С. 18; Лакоба, 2001а) 5. В связи с этими событиями съезд населения Абхазии, которому надлежало определить политическое устройство Абхазии, был на неопределенное время отложен. АНС в знак протеста заявил в августе 1918 г. о самороспуске (Басария, 1923. С. 91 — 92), а фактически был разогнан по обвинению в туркофильстве (Лакоба, 1993. С. 301; 2001а) 6. Впрочем, и образованный вслед за тем новый АНС, где преобладали грузинские делегаты, оказался не более сговорчивым. Он обратился к командующему Добровольческой ар-

----------------------------------------------

4 Подробно об этом документе см. Лакоба, 1993. С. 294—296; 2001а.
5 Кстати, даже современные грузинские авторы, отнюдь не расположенные к абхазам, признают, что меньшевики не считались с фактором национального своеобразия абхазов (Гамахария, Гогия, 1997. С. 68).
6 Совсем иначе эта история трактуется грузинской историографией, где изменения в АНС связываются с запланированной реорганизацией с целью привести его состав в соответствие с этническим составом населения Абхазии (Гамахария, Гогия, 1997. С. 83—84).

264

мией генералу М.С. Алексееву с просьбой оказать помощь для очистки Абхазии от грузинских войск. Для решения этой проблемы 12—13 сентября у генерала Алексеева состоялось совещание представителей Грузинской Республики, Краевого Кубанского правительства и Добровольческой армии. За полным отсутствием взаимопонимания стороны не пришли ни к какому приемлемому решению, но представитель Кубани Н. Воробьев вскоре опубликовал брошюру (Воробьев, 1990), где доказывал, что Россия имеет много больше оснований владеть Абхазией, чем Грузия 7. Впоследствии, как мы увидим ниже, грузинская историография предпринимала немало усилий для того, чтобы опровергнуть основные положения этой брошюры. В начале октября грузинские власти разогнали нелояльный АНС, обвинив его в подготовке переворота с целью отделения от Грузии. По Абхазии прокатилась волна арестов — фактически под стражу были взяты не только ряд руководителей АНС, но и большинство образованных абхазов и видные старейшины (Басария, 1923. С. 93). Объяснения грузинской стороны особой логикой не отличались: с одной стороны, арестованные обвинялись в симпатиях к помещикам и прорусской ориентации, с другой — в принадлежности к большевикам и туркофильстве (Ментешашвили, 1990. С. 22—23, 25—26; Гамахария, Гогия, 1997. С. 85). В начале 1919 г. соперничество между Добровольческой армией и Грузинской Республикой за Абхазию продолжалось. Новый главнокомандующий генерал А.И. Деникин требовал удалить из Абхазии грузинские войска и грузинскую администрацию. Грузинские власти продолжали обещать Абхазии «широкую автономию», ибо, как заявлял министр внутренних дел Грузии Н. Рамишвили, абхазский народ еще не был готов к независимости. В итоге в Абхазии были организованы демократические выборы, и по их результатам в марте 1919 г. был создан новый Народный Совет Абхазии (НСА), где преобладали грузинские меньшевики. 20 марта они приняли «Акт об автономии Абхазии» в рамках Демократической Республики Грузия. Эти планы получили поддержку у депутатов Учредительного собрания Грузии. Последних беспокоило то, что в

-------------------------------------

7 О грузинской и абхазской версиях этих событий см. Ментешашвили, 1990. С. 11-19; Гамахария, Гогия, 1997. С. 84; Лакоба, 1990а. С. 64-69 (См. также Hewitt, 1993. Р. 278-281).

265

Абхазии существовали сильные антигрузинские настроения, а большая часть населения говорила на русском языке. Поэтому они опасались, во-первых, волны народного возмущения в случае отказа от предоставления Абхазии автономии и, вовторых, ее союза с Добровольческой армией в случае предоставления ей независимости. Так что решение об автономии было вынужденным, и поэтому, несмотря на заявления грузинских лидеров (в том числе, и на международных совещаниях), его практическое исполнение всячески затягивалось (Лакоба, 1990а. С. 74—77; Ментешашвили, 1990. С. 40—41, 46— 49, 50-52). Напротив, началось санкционированное грузинскими властями массовое переселение в Абхазию грузинских крестьян, беспрепятственно получавших здесь прежние казенные и частновладельческие земли. В то же время НСА готовил этим землям совсем другую судьбу — абхазы мечтали о возвращении на родину десятков тысяч махаджиров, вынужденных переселиться в Османскую империю в 1860—1870-е гг. Но пока обращение о махаджирах бродило по бюрократическим каналам, Абхазию заселяли грузинские крестьяне (Басария, 1923. С. 83— 85; Ментешашвили, 1990. С. 41—42; Лакоба, 1990а. С. 78). Одновременно продолжалась борьба за абхазов между Русской православной церковью и Грузинской церковью. Если до революции первая имела очевидные преимущества, то при Грузинской Республике инициатива перешла к Грузинской церкви 8, и на территории Абхазии впервые за много столетий была создана епархия Грузинского католикосата. Отношения между двумя церквями продолжали оставаться напряженными (Ментешашвили, 1990. С. 7, 43—46; Гамахария, Гогия, 1997. С. 62-63, 66-67, 94-97). В декабре 1920 г. делегация НСА, проводившая в Тбилиси переговоры с представителями Учредительного собрания Грузии, к своему удивлению обнаружила, что последнее решило само без обсуждения с абхазами разобраться с вопросом об абхазской автономии и разработать конституцию для Абхазии. Понадобился протест со стороны НСА, чтобы конституционная комиссия взялась наконец за разработку проекта об автономии Абхазии. В новой Конституции Грузии (статья 107) Абхазия именовалась «Сухумской областью» и объявля

-----------------------------------

8 Впрочем, Грузинская церковь пыталась вести себя активно и до революции (Марыхуба, 1994б. С. 21).

266

лась неотъемлемой частью Грузии, ее границы устанавливались от р. Ингури до р. Мехадыр, управление внутренними делами в Абхазии возлагалось на НСА, а государственным языком там объявлялся грузинский язык, хотя НСА получал право вводить в школах и для делопроизводства любые из местных языков. Этот весьма противоречивый проект был утвержден Учредительным собранием Грузии 21 февраля 1921 г., но было уже поздно — до установления Советской власти в Абхазии оставались считанные дни (Ментешашвили, 1990. С. 47-49; Пипия Б., 1995. С. 215; Гамахария, Гогия, 1997. С. 108-110, 112; Лакоба, 1993. С. 319-320; Lakoba, 1998b. P. 92). Бесчинства грузинских войск в Абхазии, захват земель грузинскими крестьянами, затягивание вопроса об автономии и предоставление Абхазии конституции с урезанными правами, наконец, откровенные установки лидеров демократической Грузии на грузинизацию Абхазии (Сагариа, 1990) — все это обеспечило Советской власти широкую поддержку у абхазов. По словам абхазского исследователя, абхазы восприняли вступление Красной Армии в Сухум 4 марта 1921 г. как освобождение от оккупационного режима. С неменьшим энтузиазмом было встречено провозглашение независимой ССР Абхазии 31 марта 1921 г. Абхазские большевики всячески настаивали на независимости Абхазии от Грузии и ради этого даже были готовы к включению Абхазии в состав РСФСР. Мало того, надеясь на получение независимого статуса, они оказали бесценную помощь Советской России в проведении успешных переговоров с Турцией. Все это было ответом на политику Демократической Грузии, вызывавшей недовольство у всего населения Абхазии, а не только у абхазов (Лакоба 1990а. С. 79-83, 85; 1993. С. 320-322; 2001а; Hewitt 1993. С. 281) 9. На состоявшихся весной 1921 г. ряде заседаний с участием как абхазских, так и грузинских большевиков решение о создании независимой Абхазской ССР было одобрено, а вопрос о вхождении ее в РСФСР или Грузию оставлен на усмотрение

----------------------------------

9 Между тем, З.Гамсахурдия и другие грузинские деятели еще недавно доказывали, что в Демократической Грузии не было ущемления прав этнических меньшинств и что последнее стало прямым следствием создания трех автономий в Грузии после 1921 г. (Ахалкаци, Алашвили, 1991; Хоштария-Броссе, 1991а).

267

съездов Советов Абхазии и Грузии. Состоявшийся 28 мая Первый съезд Советов трудящихся Абхазии одобрил решение о независимости Абхазии, подчеркнув также ее волю к союзу с другими советскими республиками. Однако на деле многие члены Кавбюро РКП(б), а также некоторые члены Оргбюро РКП(б) Абхазии полагали, что Абхазия не способна к экономической самостоятельности и что поэтому нужно ориентировать ее на прочный союз с соседней Грузией. Такого мнения придерживался, в частности, нарком по делам национальностей Сталин. Он не только заявлял, что «Абхазия является автономной частью независимой Грузии», но и способствовал оказанию на нее финансового давления. В результате уже в декабре 1921 г. Грузия и Абхазия подписали союзный договор, который в следующем году был одобрен съездами Советов Абхазии и Грузии. Конституция, принятая III Всеабхазским съездом Советов в апреле 1925 г., объявляла ССР Абхазию суверенным государством, но подчеркивала ее неразрывные связи с Грузией. При этом русский язык провозглашался государственным, что по сути лишь закрепляло сложившуюся ситуацию. В 1926—1927 гг. и Грузия, и Абхазия приняли новые Конституции, законодательно оформившие их договорные отношения. Эти отношения между республиками сохранялись до февраля 1931 г., когда статус Абхазии снова понизился — было принято решение о преобразовании ее в Автономную ССР в рамках Грузинской ССР. А в 1937 г. Абхазия потеряла свою государственную символику и теперь должна была использовать герб и флаг Грузии (Ментешашвили, 1990. С. 56—63; Лакоба, 1990а. С. 83—84; 2001 а; Дзапшба, 1996. С. 48—52; Гамахария, Гогия, 1997. С. 117—126; Lakoba, 1998b. P. 93-95). Вместе с тем, вплоть до гибели в 1936 г. Председателя ЦИКа Абхазии Нестора Лакобы понижение политического статуса мало сказывалось на реальной ситуации в Абхазии. Благодаря гибкой и дипломатичной политике Лакобы и его дружбе со Сталиным, вплоть до второй половины 1930-х гг. Абхазия избегала массовых репрессий и ускоренной коллективизации, продолжала пользоваться известной самостоятельностью и сохраняла свой культурный ландшафт. Желая закрепить это положение, в последние годы жизни Лакоба неоднократно ставил перед Сталиным вопрос о включении Абхазской АССР в состав РСФСР (Лакоба, 1990а. С. 110—126; Данилов, 1990. С. 10-12).

268

Однако планам Лакобы не суждено было осуществиться. Давление на Абхазию началось еще при его жизни. Например, в 1935 г. по инициативе Берия для автомобилей были введены единые номерные знаки с надписью «Грузия», и абхазами это было однозначно воспринято как плохое предзнаменование (Лакоба, 1990а. С. 124). Резкие изменения наступили после 1936 г., и современные абхазские авторы трактуют период 1937—1953 гг. как фактическое упразднение Абхазской АССР и установление режима грузинской оккупации (Лакоба, 1990а. С. 86—97, 130-133. См. также Сагариа, 19896; 1990; Дзапшба, 1996; Otyrba, 1994. С. 284-285; Марыхуба, 19946. С. 65-67). В 1937 г. в Абхазии началась сплошная коллективизация, сопровождавшаяся массовыми репрессиями (см., напр., Данилов, 1990. С. 12—15). Только с июля 1937 г. по октябрь 1938 г. было арестовано свыше 2000 человек, причем треть из них были расстреляны (Лакоба, 1993. С. 345—347; Марыхуба, 1994а. С. 119). О демографических потерях абхазов красноречиво свидетельствуют следующие цифры: с 1926 по 1939 г. доля абхазов в Абхазии сократилась с 27,8 % до 18,0 %. Доля грузин за тот же период тоже несколько уменьшилась — с 33,6 % до 29,5 % (Slider, 1985. Р. 52, table 1). Однако в последующие годы значительно усилился приток грузинского (мегрельского) населения из Западной Грузии, причем для обеспечения вновь прибывших необходимыми землями последние изымались у абхазских колхозов. В итоге абхазы окончательно превратились в национальное меньшинство на своей земле. Достаточно сказать, что за последующие 20 лет (с 1939 до 1959 г.) грузинское население в Абхазии увеличилось на 66 254 человека, а абхазское — всего на 5 000 человек (Лакоба, 1990а. С. 92; 1993. С. 347—354; Сагариа, 1990) 10. С 1937—1938 гг. грузинские власти начали политику этноцида: вначале был разработан новый алфавит на основе грузинской графики, затем стали упраздняться абхазские школы, повсюду внедрялось преподавание на грузинском языке, шла грузинизация местной топонимики, к середине 1940-х гг. абхазы были полностью вытеснены из органов управления. Одним словом, шла ускоренная насильственная интеграция абхазов в грузинскую общность. Для этого, в частности, абха-

----------------------------------------

10 О документах из архива КГБ, свидетельствующих о целенаправленном переселении мегрелов в Абхазию и мерах по грузинизации абхазов, а также о сопротивлении абхазов этому см. Clogg, 1995.

269

зов пытались представить как одну из грузинских этнических групп, и, как мы увидим ниже, грузинские ученые создавали для них соответствующую версию этногенеза. Эта политика давала о себе знать, в особенности, в 1940-е гг. В августе—сентябре 1941 г. были арестованы 20 видных представителей абхазской интеллигенции и среди них — С. Басария. Их обвинили в создании националистической организации и подготовке путча; большинство из них вскоре были расстреляны 11. В марте 1945 г. Абхазский обком КП Грузии принял постановление о переводе обучения в абхазских школах на грузинский язык, а в июне это было подтверждено ЦК КПГ. Такое решение обосновывалось, в частности, «общностью материальной и духовной культуры родственных грузинского и абхазского народов». В те годы первый секретарь Абхазского обкома КП Грузии А. Мгеладзе вообще отрицал существование особого абхазского языка и заявлял, что абхазы говорят на испорченном грузинском (Марыхуба, 19946. С. 66). В 1945—1946 гг. абхазские школы были закрыты и заменены на грузинские с грузинским преподавательским составом. Вместо русских и абхазских учебников вводились грузинские (Марыхуба, 1994а. С. 81-82) 12. В августе 1936 г. Сухум был переименован в Сухуми, чем было положено начало кампании по грузинизации абхазской топонимики. В 1948—1952 гг. в Абхазии было переименовано свыше 147 населенных пунктов. В июле 1946 г. исчезли вывески с абхазскими надписями, а Союз писателей Абхазии превратился в Абхазское отделение Союза писателей Грузии. Были закрыты газеты и журналы на абхазском языке, прекратились абхазские радиопередачи. Одновременно Абхазский государственный ансамбль получил название «Государственного ансамбля грузинской народной песни и пляски». С начала 1940-х гг. сам термин «абхазский народ» стал подвергаться гонениям (Марыхуба, 1994а. С. 84—85, 90—91). Робкие попытки абхазов возражать против этой политики расценивались властями как вылазки «буржуазных националистов» и жестоко преследовались (Сагариа, 1990; Лакоба, 1990а. С. 92-96, 123; Марыхуба,

---------------------------------------------

11 С. Ашхацава был арестован еще раньше, в 1937 г., вместе с другой группой абхазских интеллектуалов, куда входили, в частности, его критики 3. Агрба и А. Хашба (Clogg, 1995. Р. 181, 183, 186).
12 Любопытно, что в 1989 г. З.Гамсахурдия все еще отрицал этот факт (Марыхуба, 19946. С. 51—53).

270

1994а. С. 94-95; Дзапшба, 1996. С. 64-66; Slider, 1985. Р. 53-54; Hewitt, 1993. Р. 281-282; 1995b. P. 57) 13. Мало того, к началу 1950-х гг. шла подготовка выселения всех абхазов из Абхазии, и именно в 1949—1951 гг. начали печататься главы из книги грузинского литературоведа-самоучки П. Ингороквы, где доказывалось, что абхазы являлись пришлым населением, появившимся в местах своего нынешнего проживания относительно недавно (Лакоба, 1990а. С. 97—98; 2000. С. 17; Марыхуба, 19946. С. 32-33; Hewitt, 1993. Р. 281-282; 1995Ь. Р. 57). Абхазы счастливо избежали участи лишенных родины, но греки были в 1949 г. выселены отсюда в Казахстан; назад им удалось вернуться только в 1954 г. (Мамулиди, 1989; Кешаниди, 1989; Бугай, Гонов, 1998. С. 221—222). Лишь в 1953—1955 гг. после смерти Сталина и устранения Берия были приняты меры по исправлению курса и возвращению абхазам их законных прав. В особом постановлении Президиума ЦК КПСС от 10 июня 1956 г. «Об ошибках и недостатках в работе Центрального Комитета Коммунистической партии Грузии» было признано, что в Грузии «умышленно проводилась линия на ликвидацию национальной культуры местного абхазского, армянского и осетинского населения, осуществлялась его насильственная ассимиляция». После этого были восстановлены абхазские школы, и в них снова началось преподавание абхазского языка и литературы. Были приняты меры по возвращению на работу уволенных ранее абхазских преподавателей. Снова был введен абхазский алфавит на основе русской графики и восстановлены прежние названия ряда населенных пунктов (Сагариа, 1990). Начиная с 1947 г. борьба абхазов против дискриминации велась, главным образом, в форме писем и петиций, подписанных известными абхазскими интеллектуалами и адресованных ЦК КПСС и Верховному Совету СССР (Марыхуба, 1994а). Начало этому положили Г.А. Дзидзария, Б.В. Шинкуба и К.С. Шакрыл, которые еще в 1947 г. выражали свое возмущение этноцидом со стороны грузинских властей (Марыхуба,

------------------------------------

13 В последние годы об этих фактах этноцида в Абхазии стали писать и грузинские авторы (См., напр., Нодия, 1998. С. 29—30; Nodia, 1998. Р. 23; Анчабадзе, 1999. С. 24—25). Правда, некоторые из них добавляют, что абхазы пострадали от сталинского режима ничуть не больше, чем все другие (См., напр., Гачечиладзе, 1998. С. 96—97).

271

1994а. С. 81—86; Сагариа, 1990) 14. В мае 1954 г. к ним присоединился выдающийся абхазский поэт и общественный деятель Дм. Гулиа, обращавший внимание центральных властей на гонения против абхазской культуры и языка и снова ставивший вопрос о включении Абхазии в состав РСФСР (Марыхуба, 1994а. С. 110—113). С 1960—1970-х гг. такого рода письма приняли массовый характер — теперь они зачитывались на многолюдных собраниях, и осуществлялся сбор подписей в их поддержку. В эти годы внешним предлогом для массового волеизъявления обычно служили грузинские публикации исторического или филологического характера, однозначно расценивавшиеся абхазами как антиабхазские. Именно в этих условиях научная проблематика получила большое общественное звучание. По словам современного абхазского автора, «обстановка длительного грузинского давления на Абхазию придавала абхазоведению огромное политическое значение» (Дзапшба, 1996. С. 69). В 1950-е гг. вся Абхазия была возбуждена публикацией книги П. Ингороквы, и абхазские ученые потратили немало чернил, чтобы изобличить его в искажении исторических фактов. Возмущение было настолько велико, что партийные органы как в Абхазии, так и в Грузии вынуждены были принять специальные постановления, осуждавшие эту книгу (Лакоба, 1990а. С. 97—98; Дзапшба, 1996. С. 79; Лежава, 1997. С. 174-183). В 1965 г. абхазская общественность выступила против книги директора Абхазского НИИ ЯЛИ, филолога Х.С. Бгажбы, в которой демонстрировалось большое влияние грузинского языка на абхазский (Бгажба, 1964). Хорошо помня о недавних попытках грузинизации, проводившихся под аналогичную риторику, абхазы расценили эту публикацию как новую попытку рассматривать себя частью грузинской нации. В связи с этим в Сухуми состоялось большое собрание, потребовавшее изменить кадровую политику в Абхазии, дискриминировавшую абхазов. В частности, эта критика была направлена против первого секретаря Абхазского обкома М.Г. Бгажбы, брата упомянутого выше ученого (Марыхуба, 1994а. С. 138—150). Протокол собрания с множеством подписей был отправлен в ЦК КПСС. После этого многие из подписавших его получили административные или партийные взыскания. Однако это не устрашило абхазов, и вскоре им представился новый повод заявить о

------------------------------------

14 В написании их обращения участвовал и Ш.Д. Инал-Ипа, но по соображениям безопасности его подписи под письмом не было.

272

своих правах. Им послужил выход в 1967 г. третьего тома сочинений известного грузинского историка, академика Н. Бердзенишвили, где грузины изображались потомками древнего коренного населения Абхазии. Выступление против неприемлемой версии истории вылилось в резкую критику политики грузинских властей. На повестку дня встали вопросы абхазской топонимики, привилегии абхазской молодежи при поступлении в вузы и ее трудоустройство; звучали и призывы к выводу Абхазии из состава Грузии. Тогда абхазы лишь чудом избежали репрессий (Марыхуба, 1994а. С. 159—163; Дзапшба, 1996. С. 79-80; Козлов, 1999. С. 404-405). Следующая кампания была проведена в 1977—1978 гг. в связи с принятием новой Конституции СССР и Конституции ГССР. Первоначально власти пытались исключить из новой редакции Конституции Грузинской ССР положение о грузинском языке как государственном в пределах республики. Однако массы ответили на это многотысячной демонстрацией протеста, прошедшей в Тбилиси. Грузины настаивали на государственном статусе грузинского языка, опасаясь русификации (Шубин, 2001. С. 139—140). Однако то, что выглядело естественной защитной реакцией с точки зрения грузин, вызывало негативное отношение абхазов, которые, во-первых, уже давно свыклись с русским как вторым родным языком, а вовторых, в качестве третьего языка для общения с соседямимегрелами использовали мегрельский. Введение еше одного языка, мало соответствовавшего сложившейся социолингвистической ситуации, представлялось абхазам не только излишней нагрузкой, но и прямой угрозой их собственному языку. Поэтому они вовсе не желали переучиваться на грузинский лад (Hewitt, 1996. Р. 203). Вначале абхазские ученые заявили свой протест против искажений истории абхазского народа в грузинской историографии. Затем последовало письмо 130 известных абхазских интеллектуалов о дискриминации абхазского народа и фактических нарушениях абхазской автономии со стороны грузинских властей. Это письмо было написано группой абхазских ученых, в которую входили И.Р. Мархолиа, A.A. Аншба, О.Н. Дамения, Р.К. Чанба, В.Л. Цвинария и др. Авторы письма выражали тревогу по поводу надвигающейся грузинизации и требовали выхода Абхазии из состава Грузинской ССР (Обращение, 1977; Марыхуба, 1994а. С. 164—187; Lakoba, 1998b. P. 97—98). Аналогичные по содержанию письма посылались абхазами и в первой половине 1980-х гг.

273

Существенно, что эти письма не сводились лишь к выступлениям отдельных интеллектуалов. Гонения на их авторов в 1978 г. вызвали бурю протестов по всей Абхазии, причем в этой кампании участвовали целые села, она охватила много тысяч человек, среди которых были даже члены правительства Абхазии. Постепенно кампания принимала антигрузинский характер. В те годы столь массовые народные движения протеста, включавшие многодневные забастовки рабочих и служащих (в сентябре 1978 г.), не проходили ни в одной другой республике. Они заставили режим всерьез обеспокоиться. Были проведены изменения во властных и партийных структурах Абхазии и Грузии; тогда, выступая на пленуме ЦК КПГ (июнь 1978 г.), первый секретарь ЦК КПГ Э.А. Шеварднадзе (он занимал этот пост в 1972—1985 гг.) признал факты дискриминации абхазов грузинскими властями; абхазы получили некоторые привилегии, в частности, в Сухуми на базе бывшего Педагогического института был открыт Абхазский государственный университет (АбГУ), ставший для них важным национальным символом. Однако общее отношение грузинских властей к абхазам кардинально не изменилось, и новая Конституция Абхазской АССР образца 1978 г. принималась в здании Абхазского обкома, оцепленного войсками на случай народных выступлений (Дзапшба, 1996. С. 72—75, 80—81; Slider, 1985. Р. 59-64; Hewitt, 1993. Р. 282; Lakoba, 1998b. P. 98). Кампании, которые устраивали абхазы, дали свои плоды. В 1950—1980-е гг. их положение стало понемногу улучшаться, хотя изменения носили неоднозначный характер. Например, за 1950—1970-е гг., составляя лишь 17 % населения Абхазской АССР, абхазы значительно повысили свое представительство в партийном руководстве: к 1978 г. среди секретарей партийных организаций всех уровней абхазы составляли от 37 % до 45 %. Зато среди рядовых членов партии в эти же годы доля абхазов колебалась от 13 % до 19 %, тогда как среди грузин она достигала более 50 %. Это вело к тому, что в парторганизациях абхазы часто руководили грузинами. Вторым языком в Абхазии и для абхазов, и для грузин был русский, причем среди абхазов он имел гораздо большую популярность, чем среди грузин (в 1979 г. им свободно владели соответственно 75 % абхазов и лишь 56 % грузин). Это означало, что мало кто из абхазов мог получить высшее образование в Тбилиси, где обучение велось, главным образом, на грузинском языке. Поэтому до преобразования Сухумского педаго-

274

гического института в АбГУ многие абхазы стремились получать высшее образование в РСФСР, что для них было непросто. Зато после образования АбГУ число абхазских студентов за несколько лет выросло более, чем в десять раз. В любом случае по уровню образования абхазы отставали от грузин, и это ограничивало их доступ к престижным должностям. Кроме того, Абхазия считалась курортным районом, промышленный бум обошел ее стороной, и ее основное население было представлено сельскими жителями. Абхазия получала финансирование не прямо из Москвы, а через Тбилиси, где вопрос нередко решался не в ее пользу. По вложению капиталов на одного жителя Абхазия отставала от других районов Грузии, ее предприятия работали на устаревшем оборудовании. В результате и производительность труда, и доходы населения там были ниже, чем в остальной Грузии (Slider, 1985. Р. 53—59). Меры, принятые в 1978 г., ненамного снизили напряженность между абхазами и грузинами. В конце 1980-х гг. важнейшие руководящие посты в Абхазской АССР распределялись между абхазами и грузинами следующим образом. В Верховном Совете республики было 55 абхазов и 56 грузин, в местных Советах грузины даже доминировали — 47 % грузин против 26 % абхазов. Среди руководящих работников Совета Министров Абхазии было 16 абхазов и 24 грузина. Среди руководителей в промышленности, транспорте, строительстве, в колхозах и совхозах были 191 абхаз и 322 грузина (В кривом зеркале, 1989) 15. Хотя, как мы видим, доля абхазов в руководстве была меньше, чем грузин, она значительно превышала их долю в населении республики. Поэтому грузины жаловались на засилье абхазов в советских и партийных органах (см., напр., Nodia, 1998. Р. 23). На это абхазы отвечали, что назначением на ответственные должности занимались в Тбилиси, где подбирали кадры, постоянно находившиеся под грузинским контролем. Мало того, в те годы, когда вторым секретарем Абхазского обкома партии, а затем председателем Совета Министров Абхазии был А. Сакварелидзе, абхазы слабо привлекались к решению ключевых вопросов, их мнение часто игнорировалось. Постоянная мелочная опека со стороны тбилисских властей не могла не возмущать абхазов (Маршания, 1995. С. 198; Акаба, 1999. С. 15-16).

------------------------------------

15 Несколько иные цифры дает Л.В. Маршания (Маршания, 1995. С. 188-190).

275

Абхазы сетовали на то, что реальную власть в экономике Абхазии имели грузины, руководившие большинством разнообразных предприятий. Грузины составляли основной костяк преподавательского состава в АбГУ (до 70 %), в его руководстве их было поровну с абхазами, но грузины упорно распространяли слух, что абхазы узурпировали в нем все руководящие посты. Все же, по негласной традиции, абхазской молодежи было легче туда поступить, чем грузинской. В республиканской больнице Абхазии также работали преимущественно грузины. Многие рычаги управления оставались в Тбилиси. Например, бумага для абхазской газеты «Бзыбь» приходила оттуда, и когда в 1989 г. политика газеты вызвала недовольство грузинских властей, они просто резко сократили поставки бумаги. Если создание АбГУ встречало положительную реакцию у абхазов, то наличие в Сухуми Института субтропических культур, где основной преподавательский и студенческий состав был представлен грузинами (до 90 %), вызывало у них беспокойство. Этот Институт был одним из тех учреждений, которые привлекали в Абхазию высокообразованных грузин, составлявших абхазам серьезную конкуренцию (Шнирельман, 1989а. См. также В кривом зеркале, 1989; Кварчия, 1989). В то же время грузины любят говорить о неблагодарности абхазов, которые при численности менее 100 тыс. человек имели свои университет, телевизионный канал, массовую художественную литературу и несоразмерно высокое представительство в органах власти (см., напр., Амирэджиби, 1992; Тотадзе, 1994. С. 24—25). Между тем, как уже отмечал Дж. Хьюит, абхазский сектор в Абхазском университете всегда был меньше и слабее, чем русский и грузинский; абхазские телевизионные программы транслировались поначалу лишь два раза в неделю по полчаса, только в 1989 г. это время увеличилось до трех часов, но передачи шли поздно ночью (Hewitt, 1993. Р. 285). Кроме того, абхазы убеждены в том, что всех этих скромных успехов они добились собственными руками, а вовсе не с помощью грузин (Акаба, 1999. С. 14—15). В конце 1980-х гг. ситуация приняла драматический характер. Грузинские националисты становились все смелее и открыто заявляли о своих намерениях отделить Грузию от СССР и создать независимое демократическое государство. В то же время, помня о нарушении прав меньшинств в Демократической Грузии в 1918—1921 гг. и бурно реагируя на шовинистические лозунги некоторых из неформальных грузинских дви-

276

жений, абхазы все активнее настаивали на возвращении Абхазии статуса суверенной республики и заявляли о невозможности дальнейшего пребывания в составе Грузии. Письмо, написанное в этом духе, было отправлено абхазами в июне 1988 г. в адрес XIX Всесоюзной конференции КПСС, причем его подписали 60 видных деятелей абхазской науки и культуры. Первоначальный текст этого письма был подготовлен еще в 1985 г. заведующим отделом истории дореволюционного периода Абхазского государственного музея И.Р. Мархолиа и сотрудником Института истории СССР Г.Н. Трапезниковым. В письме вновь поднимались вопросы, уже звучавшие в обращении абхазской интеллигенции к советскому руководству в 1977 г. (Марыхуба, 1994а. С. 164—187). Окончательной доработкой текста занимался ученый секретарь Абхазского государственного музея А.Н. Абрегов, а его редактированием — абхазский правовед Т.М. Шамба (Приложение, 1989. См. также Марыхуба, 1994а. С. 383-439). В этом знаменитом письме-воззвании — оно получило название «Абхазского письма» — содержалось требование вернуть Абхазии статус, утвержденный абхазским народом в марте 1921 г. 18 марта 1989 г. в с. Лыхны оно получило массовую поддержку; его подписали около 32 000 взрослых граждан республики, причем 5 000 среди них были представлены русскими, армянами, греками, грузинами и пр. (Ардзинба, 1989). Если учесть, что численность абхазов в Абхазии составляла тогда немногим более 93 000 человек, то это означает, что письмо подписали почти все взрослые абхазы. Само место схода было значимо для абхазов, ибо там располагалась усадьба князей Шервашидзе, где веками принимались многие судьбоносные решения, затрагивавшие интересы абхазского народа. Иначе говоря, легитимность принятого решения ни у кого из абхазов сомнения не вызывала (Марыхуба, 19946. С. 12—13; Дзапшба, 1996. С. 75-76, 81-82). Однако никто не торопился разделить опасения абхазов, не говоря уже о выполнении их требований. Для Грузии — как для коммунистической, так и для неформальной — все это было неприемлемо. Центр был слишком поглощен внутренним конфликтом между реформистским и консервативным течениями внутри властных структур и был уже не в состоянии справиться с ростом общей напряженности в стране; поэтому открытый конфликт центра с Грузией был недопустим. Что же касается международных организаций, на вмешатель-

277

ство которых уповали абхазы, то они были зачарованы реформистской деятельностью Горбачева, ожидали от нее только позитивных результатов и не спешили предпринимать какиелибо шаги, способные подорвать его репутацию. Так абхазы остались в одиночестве перед нараставшей волной грузинского шовинизма, который расцвел махровым цветом при президенте Гамсахурдия, пришедшем к власти осенью 1990 г. Этому предшествовали трагические события 1989 г. (абхазско-грузинские столкновения в связи с учреждением филиала Тбилисского университета в Сухуми в мае и двухдневная война 15— 16 июля), а затем последовали грузино-абхазская война 1992— 1993 гг. и полный разрыв во взаимоотношениях между Грузией и Абхазией, заведший ситуацию в тупик. Недальновидная политика грузинских неформалов, а затем и правительства Гамсахурдия, была направлена не только против абхазов. Одновременно начались трения с армянским и азербайджанским меньшинствами на южных и восточных границах Грузии соответственно. Забеспокоились аджарцы на юго-западе и южные осетины на севере. Особая тревога охватила их после того, как правительству Гамсахурдия, озабоченному «чистотой нации», удалось выселить из Грузии 4000 дагестанцев (об этом см., напр., Hewitt, 1993. Р. 287; Otyrba, 1994. Р. 291), а в грузинской прессе стали раздаваться голоса в пользу упразднения аджарской автономии (см., напр., Джахая, 1990). Тем временем 25 августа 1990 г. абхазский парламент принял Декларацию о государственном суверенитете Абхазии (Республики Апсны), вызвавшую в Грузии негативную реакцию. В 1992 г. Грузия отказалась от Конституции ГССР 1978 г. и вернулась к Конституции Демократической Республики Грузия февраля 1921 г., где ни о каких автономиях не говорилось. Абхазия поначалу желала всего лишь восстановить статус договорной республики, который она имела в 1925 г. Переговоры об этом велись с Грузией в августе 1992 г. Однако они были прерваны вступлением грузинских войск в Абхазию. После этого последняя сочла себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к Грузии и ввела в действие пункт Конституции ССР Абхазии 1925 г., говоривший о праве на отделение и свободное самоопределение. Тем самым, Абхазия объявила о своей полной государственной независимости. Наконец, 26 ноября 1994 г. это было закреплено в новой Конституции, принятой Верховным Советом Абхазии (Дзапшба, 1996. С. 47, 52—

278

57; Hewitt, 1993. P. 291; Otyrba, 1994. P. 286-288; Лакоба, 2001а; 20016). Существенно, что лидеры Абхазии неоднократно выказывали желание, во-первых, сохранить многоэтничный состав населения республики, а во-вторых, быть частью более крупной федерации (Шамба, 1990; Lakoba, 1995. Р. 103—104). По сути, Абхазия никогда не стремилась к полной независимости, абхазы хотели лишь одного — чтобы уважались их права как особого народа со своим особым языком и культурой (об этом см. Hewitt, 1996. Р. 196). Первым президентом независимой, но никем не признанной Абхазии стал в 1994 г. В. Ардзинба. 3 октября 1999 г. в Абхазии прошли новые выборы президента и был проведен референдум по вопросу о судьбе республики. В этом участвовали 87 % зарегистрированных граждан, причем 99 % вновь отдали свои голоса Ардзинбе, а 97 % подтвердили свое желание жить в суверенной республике (Глобачев, 1999).

Глава 2. АБХАЗСКАЯ АВТОНОМИЯ И ПОИСКИ ВЕЛИКИХ ПРЕДКОВ

События времен Демократической Республики Грузия и гражданской войны воочию продемонстрировали политическую роль древней истории и этнографии. И русские, и грузинские власти прибегали к ним для доказательства своих прав на владение Абхазией. Так, упоминавшийся выше представитель Кубанского правительства Н. Воробьев писал о том, что абхазы не имеют никакого родства с грузинами, что абхазы известны на Черноморском побережье с раннего средневековья, что они имели свое государство до того, как вошли в состав Грузии, что этот период интеграции с Грузией был относительно непродолжительным, что со второй половины XV в. Абхазия существовала независимо от Грузии и что даже накануне революции 1917 г. абхазы составляли более 50 % ее населения (Воробьев, 1990). В свою очередь для доказательства своих прав на северозападные земли вплоть до Туапсе грузинские власти тоже прибегали к историческим аргументам — они привлекли к этому

279

ведущего грузинского историка И. Джавахишвили, который утверждал, что абхазы и грузины — родственные народы, что Абхазия всегда была частью Грузии и что границы Абхазии, а тем самым, и Грузии, одно время доходили до устья Кубани и Туапсе. Под нажимом со стороны Грузии представители АНС вынуждены были подписать документ, настаивавший на исторических правах абхазов на причерноморские земли вплоть до Туапсе. А грузинский представитель заявил на Парижской мирной конференции 1 мая 1919 г., что Сочи являлся грузинским городом, а все Восточное Причерноморье — исконной грузинской землей (Басария, 1923. С. 92; Ментешашвили, 1990. С. 35-36; Hewitt, 1993. Р. 279; Марыхуба, 19946. С. 25-26). Абхазские интеллектуалы давно задумывались о далеком прошлом своего народа и пытались наделить его великой историей. Особую потребность в этом они испытывали на рубеже XIX—XX вв., когда Абхазия потеряла свое имя, ее этнический состав быстро изменялся далеко не в пользу абхазов, и абхазские просветители стремились всеми силами сдержать процесс эрозии абхазской культуры и привить абхазам национальное самосознание. Одним из таких просветителей был будущий известный абхазский поэт Дмитрий Гулиа, положивший начало литературной традиции на абхазском языке (о нем см. Делба, 1937; Гулиа, 1962; Бгажба, Зелинский, 1965; ИналИпа, 1974). Дмитрий Гулиа (1874—1960), выходец из крестьянской семьи, родился в абхазском селе Уарча, расположенном в низовьях р. Кодор. Его ранние годы были связаны с одной из самых трагических страниц в истории абхазского народа — с махаджирством, когда сотни тысяч горцев были фактически изгнаны российскими властями со своей земли и вынуждены были искать убежище в пределах Османской империи. Среди них был и отец Дмитрия, Иосиф Гулиа, который, претерпев немало испытаний в период вынужденного изгнания, все же вернулся с семьей на родину. Дмитрий учился вначале у приходского священника, а затем в горской школе в Сухуме, единственной такого рода школе, дававшей начальное двухклассное образование; затем в течение четырех месяцев он пробыл в учительской семинарии в Гори. В эти годы огромное влияние на мальчика оказал смотритель школы К.Д. Мачавариани, прививший ему интерес к филологии, фольклору и истории Абхазии. К этому времени Дмитрий уже мог свободно общаться на русском и гру-

280

зинском языках и знал абхазский народный эпос, сказания о нартах, с которыми его когда-то познакомил отец. С ранней юности Гулиа был связан с делом абхазского народного просвещения и был предан ему всю свою долгую жизнь. Мачавариани привлек его к работе над совершенствованием абхазского алфавита. Этот алфавит был впервые создан талантливым лингвистом генерал-майором П.К. Усларом (1816—1875) в 1862 г.; иной вариант был предложен комиссией под руководством генерала И.А. Бартоломея (1814—1870), издавшей в 1865 г. первый абхазский букварь. Мачавариани и Гулиа довели их работу до логического конца и в 1892 г. выпустили в Тбилиси абхазскую азбуку, положившую начало обучению абхазов на родном языке (Бгажба, 1967. С. 41—52). Дмитрий Гулиа стал одним из первых сельских учителей, занявшихся этим благородным делом в 1890-х гг. А с 1918 г. он впервые начал публиковать свои сочинения на абхазском языке и фактически стал одним из основоположников абхазской художественной литературы (Гулия, 1925. С. 20-21; Делба, 1937; Гулиа, 1962. С. 19-20, 31, 44, 47, 112 сл.; Бгажба, Зелинский, 1965. С. 67 сл.). В 1920-е гг. Гулиа стал видной фигурой среди немногочисленных абхазских интеллектуалов и в 1921 г. даже входил в абхазское правительство. В 1925 г. он выпустил книгу «История Абхазии», сыгравшую важную роль в формировании абхазского национального самосознания. В 1928—1929 гг. он возглавлял Академию абхазского языка и литературы, основанную в 1925 г. по инициативе академика Н.Я. Марра. Затем после острой критики в свой адрес и преобразования Академии в 1931 г. в Институт абхазской культуры (позднее — Абхазский институт языка, литературы и истории Грузинского филиала АН СССР) Гулиа до конца своих дней работал там научным сотрудником, занимаясь, главным образом, абхазским языком, фольклором и литературой. 1 января 1937 г. Президиум ЦИК Абхазской АССР присвоил ему почетное звание народного поэта Абхазии, а в 1938 г. он был депутатом Верховного Совета Абхазской АССР. В 1937—1938 гг. под давлением из Тбилиси Гулиа пришлось участвовать в составлении нового абхазского алфавита, на этот раз на основе грузинской графики. Одновременно он был занят разработкой учебника по грузинскому языку для абхазских школ (Сагариа 1990) 1. Вряд ли вся эта деятельность прино-

-------------------------------------------

1 О том, что Гулиа не испытывал восторга от этой работы, хорошо знали в КГБ (Clogg, 1995. Р. 185).

281

сила ему моральное удовлетворение. Гулиа так глубоко переживал закрытие абхазских школ в 1946 г., что слег с тяжелой болезнью. Однако это не спасло его от поношений, которые обрушились на него в связи с новой кампанией против «Истории Абхазии» (Гулиа, 1962. С. 219—220), о чем речь еще впереди. В мае 1954 г. Гулиа написал письмо на имя Хрущева о притеснениях против абхазской культуры и просвещения и просил принять Абхазию в состав РСФСР (Марыхуба, 1994а. С. 110—111; Дзапшба, 1996. С. 72). Чудом уцелев во времена сталинских репрессий (власти не решались тронуть единственного народного поэта Абхазии), Дмитрий Гулиа до конца своих дней оставался преданным абхазской культуре и много сделал для ее развития. Этому способствовало, в частности, то, что он дважды (в 1954 и 1958 гг.) избирался депутатом Верховного Совета СССР. Как уже отмечалось, он рано заинтересовался проблемами древней истории Абхазии и по крупицам собирал данные об этом, пытаясь ответить на вопросы, постоянно мучившие абхазских интеллектуалов, — кто такие абхазы, откуда они появились на Кавказе, кем были их отдаленные предки и, наконец, чем вызвано незавидное положение, в котором они оказались на рубеже XIX—XX вв. (об этом см. Марр, 1926. С. 134). Все эти вопросы вызрели у юноши под влиянием бесед с Мачавариани, который познакомил его со своими выписками из работ древних и средневековых историков. В особенности Гулиа полюбился Геродот, рисовавший славную историю колхов и выводивший их из Египта. Новый импульс для поисков в этом направлении он получил от Н.Я. Марра, с которым познакомился незадолго до начала Первой мировой войны. Тогда Марр доказывал, что по языку и культуре абхазы связаны с южным переднеазиатским миром, где и следовало искать их корни (Марр, 1916) 2. Для Гулиа интерес к истории не был просто плодом досужего любопытства; он искренне полагал, что каждый народ, обладавший самосознанием, должен иметь свою историю. Поэтому написание истории Абхазии воспринималось им как исполнение гражданского долга, и он, пусть и с урывками, занимался этим в 1910—начале 1920-х гг. Хотя за свою жизнь Гулиа написал немало самых разных произведений, «История Абхазии», по свидетельству его сына, оставалась его самым

-----------------------------------

2 Об этом см. Гулиа, 1962. С. 31, 64, 99-100.

282

любимым детищем (Гулиа, 1962. С. 100,-122, 158—160). Фактически, как отмечал другой выдающийся абхазский ученый Ш.Д. Инал-Ипа, это было «первой дерзновенной попыткой осмыслить древнюю и средневековую историю Абхазии...» (Инал-Ипа, 1974. С. 54) 3. То же самое признавали даже самые суровые критики «Истории Абхазии» (Агрба, Хашба, 1934. С. 17; Делба, 1937. С. 42-43). Объясняя свой неподдельный интерес к предмету исследования, Гулиа писал, что немногочисленный ныне абхазский народ, хотя и обладал великим прошлым, фактически не владеет им, ибо его полная история остается ненаписанной, многочисленные археологические памятники не изучены, а фрагментарные сведения, содержавшиеся в работах старых авторов, никем не собраны и не систематизированы (Гулия, 1925. С. 7-9). «История Абхазии» содержала несколько принципиальных положений, ряд из которых позднее вошли в советскую историографию, другие были столь же решительно отвергнуты, третьи до сих пор представляют предмет острой дискуссии между абхазскими и грузинскими историками. Во-первых, Гулиа видел предков абхазов в гениохах, которых античные авторы помещали на восточном побережье Черного моря; вовторых, он отождествлял гениохов с колхами и выводил их из Египта, а точнее — из Эфиопии; в-третьих, называл абхазов ближайшими родственниками средневековых зикхов и происходивших от них адыгов Северо-Западного Кавказа; в-четвертых, упоминал об их родстве одновременно и с грузинскими племенами (сванами, лазами, картвелами и пр.). Вслед за Марром Гулиа причислял северокавказские языки (к ним относится и абхазский) к яфетическим, ставил их в прямую связь с урартскими (ванскими) клинообразными надписями, находил яфетический субстрат в армянском языке и рисовал широкую картину миграций яфетидов на север, на Кавказ, где они смешивались с местными обитателями. Мало того, именно с этими процессами он связывал появление колхов в Восточном Причерноморье и настаивал на том, что, вопреки утверждениям грузинской историографии, их следует отождествлять не с мегрело-лазами, а с абхазо-

-------------------------------------

3 О более критическом отношении Инал-Ипы к построениям Гулии см. Инал-Ипа, 1965. С. 16; 1976. С. 40—42 (См. также Бгажба, Зелинский, 1965. С. 66).

283

адыгами. Будучи, подобно многим своим современникам, заворожен сенсационными открытиями в области хеттологии, Гулиа полагал, что и хетты могли сыграть существенную роль во всех этих процессах. Опираясь на все еще фрагментарные, но достаточно выразительные археологические данные, он предполагал, что блестящая культура бронзового века могла проникнуть на Кавказ с юга, возможно, вместе с родственными хеттам племенами (Гулия, 1925. С. 89—91). Гулиа даже высказывал соображение о том, что хетты были основателями Сухума, который, по его мнению, являлся одним из древнейших городов Кавказа (Гулия, 1925. С. 146—147). Отождествляя античных гениохов с колхами, Гулиа расселял их по огромной территории, охватывавшей не только историческую Колхиду (в нее он включал современные Абхазию, Мегрелию, Имеретию, Сванетию, Гурию, Лазистан), но даже и Армению вплоть до истоков р. Евфрата (в этом Гулиа следовал Марру и ряду других современных ему авторов). Смену этнонимов в Восточном Причерноморье в I тыс. до н.э.— I тыс. н.э. Гулиа объяснял не сменой населения, а изменением военно-политического баланса между различными местными племенами и разной степенью знакомства внешних наблюдателей с местным населением. Так, в записях разных греческих и римских авторов местные племена выступали под именами то колхов, то гениохов, то абазгов и апсилов (Гулия, 1925. С. 36, 41—52, 71, 76, 80—81). К колхским племенам Гулиа, вслед за Марром, причислял и мосхов (Гулия, 1925. С. 82), тем самым смело подключая и абхазов к давнему историографическому спору, который вели армянские и грузинские ученые по поводу этнической принадлежности древних мосхов. Гулиа обращал внимание на тот факт, что на территории Грузии (в том числе, Восточной!) встречаются топонимы и гидронимы абхазо-адыгского происхождения (Гулия, 1925. С. 62—64). Сокращение этой обширной территории и уменьшение численности древних абхазо-адыгов он связывал с происходившей в средние века грузинизацией (Гулия, 1925. С. 71). Однако, все это случилось позднее, а поначалу, — настаивал Гулиа, — абхазы играли роль культуртрегеров. Живя у морского побережья и активно общаясь с греками, они распространяли плоды цивилизации среди всех своих соседей как на севере и северо-западе, так и на востоке. Так продолжалось вплоть до X в., когда в этот процесс втянулись и грузины (Гулия, 1925. С. 143).

284

Наконец, возникновение и развитие Абхазского царства с конца VIII в. до конца X в. Гулиа однозначно связывал с местной абхазской династией и утверждал, что одно время абхазские цари властвовали над отдельными грузинскими правителями и даже оказывали влияние на Армению (Гулия, 1925. С. 192-222). Совершенно очевидно, что «История Абхазии» задевала больные места и являлась вызовом грузинской историографии. Вместе с тем, в обстановке идеологического плюрализма 1920-х гг. она не встречала больших нареканий в Грузии — все неприятности были еще впереди. А пока что в 1929 г. Гулиа получил даже грузинский республиканский орден Героя труда и был избран членом Грузинского историко-этнографического общества. Напротив, отношение к книге Гулиа в Абхазии оказалось, на удивление, весьма неоднозначным. Самым слабым местом «Истории Абхазии» была полюбившаяся Гулиа идея о приходе предков абхазо-адыгов из Египта и Абиссинии. Надо сказать, что она опиралась не только на предположения Геродота 4, но и на народные сказания, популярные у народов Северного Кавказа (об этом см., напр., Марр, 1926. С. 134; Инал-Ипа, 1965. С. 104-106; 1976. С. 162-163). Они и ныне оказывают определенное влияние на местные версии этногенеза. Некоторые современные специалисты считают, что в этих представлениях есть доля истины, связанная с участием в местном этногенезе выходцев из Средиземноморья (Каухчишвили, 1979. С. 116). Между тем, родство с африканцами никак не входило в планы сухумских властей, и это очень эмоционально выразил Н. Лакоба, заявивший, что «пусть сам Гулиа будет трижды эфиопом», но абхазам это никак не подходит. Поэтому власти не испытывали большого восторга от этой книги. Хотя «История Абхазии» была завершена к концу 1922 г. и автор щедро знакомил с ее содержанием самую широкую публику — от народных учителей до партийной и советской элиты (Гулия, 1925. С. 11), ему пришлось выпускать свою книгу не в Сухуме, а в Тбилиси, где он по приглашению И. Джавахишвили читал в 1924—1925 гг. лекции по абхазскому языку (Гулиа, 1962. С. 158-160, 164; Инал-Ипа, 1974. С. 28).

-------------------------------------

4 Фактически Геродот воспроизводил распространенное в античном мире убеждение в том, что Египет соединялся с Колхидой большой рекой под названием Океан (Braund, 1994. Р. 17—18).

285

Вместе с тем, далеко не все в его книге было неприемлемым для абхазских властей и абхазских патриотов того времени. Те страницы, где воспевались политические и культурные достижения абхазов в самой Абхазии и прославлялась их выдающаяся роль в истории Кавказа, воспринимались вполне позитивно. Книги, написанные в этом духе, Наркомпрос Абхазии готов был выпускать в Сухуме. При этом абхазские интеллектуалы руководствовались теми же побуждениями, что и Гулиа, но выражали их более резко и открыто. Их не устраивала полная неразработанность абхазской истории, и они объясняли это шовинизмом грузинских, армянских и русских историков, которых мало заботила судьба немногочисленного абхазского народа (Ашхацава, 1925. С. 5—6). Фактически этим абхазские авторы лишь повторяли то, что уже много лет энергично пропагандировал Марр (Марр, 1916). В то время, как в Тбилиси выходила книга Гулиа, в Сухуме печаталась брошюра другого известного деятеля абхазского национального движения С.М. Ашхацава 5. По сути это был расширенный доклад, подготовленный им по просьбе Абхазского научного общества для I Съезда деятелей краеведения Черноморского побережья и Западного Кавказа, проходившего в Сухуме в сентябре 1924 г. Реконструируя древнюю историю Абхазии, Ашхацава в особенности подчеркивал следующие моменты. Во-первых, древнейшую цивилизацию Закавказья он связывал с деятельностью единого народа, из которого вышли наири или урарты, создавшие там древнейшее государство. По культуре они относились к «ассирийско-вавилонскому миру» и оказывали огромное влияние на северные регионы вплоть до верховьев р. Волги. При этом Ашхацава верил (в этом он следовал Марру), что урарты находились в ближайшем родстве с абхазами. Во-вторых, хотя после упадка Урарту на исторической сцене и появились армяне и картвелы, они долго ютились на задворках истории, пока абхазы на занялись созданием мощного государства. Это якобы началось едва ли не с самого начала н.э., и с абхазами должна была считаться даже Византия. Втретьих, абхазские цари задумали объединить картвельские пле-

-------------------------------

5 С.М. Ашхацава еще в 1913 г. возглавил основанный в с. Лыхны «Бзыбский комитет общества распространения просвещения среди абхазов». О нем см. Бгажба, 1964. С. 312; Бгажба, Зелинский, 1965. С. 56; Clogg, 1995. Р. 181.

286

мена не ради создания какого-то «грузинского государства», а ради собственного могущества. Поэтому речь шла вовсе не о мирном воссоединении, а об обретении новых территорий путем беспощадных военных баталий. Так Абхазское царство мужало и расширяло свои границы, пока не включило в свой состав всю Грузию. Тем не менее, — настаивал Ашхацава, — оно всегда, вплоть до конца XV в., оставалось именно Абхазским царством, и его властители, в том числе Давид Строитель и Тамара, были абхазскими царями. В-четвертых, идея нового воссоединения земель в рамках на этот раз грузинского государства была относительно новым явлением, возникшим в XVI—XVII вв. Именно в это время грузинские авторы из патриотических соображений взялись переписывать историю заново, и ее нежелательные страницы, связанные с величием Абхазии, были грубо вымараны. В-пятых, для Ашхацавы очень важно было подчеркивать факт абхазо-адыгского единства, и он отмечал, что в древности абхазы и черкесы составляли единый народ и когда-то вместе приняли христианство. Наконец, Ашхацава настаивал на том, что христианство распространилось среди абхазов с первых веков н.э. и что уже в III в. они имели своего епископа. Тем самым, он изображал абхазов одними из древнейших христиан и намекал на то, что Абхазская церковь могла быть основана самим Андреем Первозванным 6. Обвиняя средневековых грузинских историков в тенденциозности, Ашхацава верил, что следы былого величия абхазов должны были так или иначе сохраниться, — пусть древние манускрипты уничтожены и переписаны заново, но ведь имеются и иные источники, в частности, археология, в те годы уже доказавшая свою способность возвращать к жизни древние забытые цивилизации. Ашхацава также уповал на древние надписи, монеты, топонимику, лингвистические данные и пр. В своем энтузиазме он заходил порой слишком далеко и делал допущения, совершенно не приемлемые для науки. Скажем, он отказывался видеть связь между древним и современным грузинским языком и безапелляционно объявлял, что «древнегрузинский алфавит» был создан абхазами и обслуживал нужды абхазского языка и государства. Поэтому средневеко-

-----------------------------

6 Специалисты считают, что первые церкви появились в Абхазии в IV-VI вв. (Гулия, 1925. С. 136 ел.; Фадеев, 1934. С. 69; Инал-Ипа, 1965. С. 113-114, 124).

287

вые надписи, прославлявшие «абхазских царей», он считал безусловно абхазскими, и вопрос об их языке у него даже не возникал. С абхазской династией он связывал и древнейшие в Восточном Причерноморье монеты, так называемые, «колхидки». Упоминая об абхазской топонимике в Грузии, автор, подобно Гулиа, объявлял мосхов предками абхазов. Наконец, ссылаясь на Марра, он заявлял, что, судя по лингвистическим данным, именно абхазский язык оказал огромное влияние на грузинский, а не наоборот (Ашхацава, 1925)7. Разделавшись с грузинской историографией, Ашхацава начинал историю Абхазии с XI в. до н.э., а время VIII—XV вв. н.э. объявлял «абхазской эпохой». На этом золотой век абхазов закончился, и наступили черные дни. О последующих временах Ашхацава предпочитал много не распространяться, определив облик будущей абхазской историографии, которая основное внимание с тех пор уделяла поискам утраченного золотого века и гораздо более скупо писала о периоде XV—XVIII вв. Те же особенности абхазской историографии 1920-х гг. проступали и в популярном очерке С.П. Басария по экономической географии и этнографии Абхазии. В его книге истории уделялось минимальное внимание, и поэтому представляется особенно важным, какие именно факты счел нужным воспроизвести Басария. Подобно Гулиа, он считал древних абхазов одним из племен античных гениохов, настаивал на том, что они поселились в Колхиде за несколько веков до н.э., и возводил возникновение Сухума к эпохе Рамзеса II. Далее Басария с гордостью отмечал, что в отличие от Грузии Абхазия в древности и средневековье никогда не теряла своей самостоятельности — покорить ее не удавалось ни римлянам, ни византийцам, ни генуэзцам, ни туркам. Возражая некоторым грузинским авторам, Басария утверждал, что не абхазы, а мегрелы являются пришельцами на этой территории, и не абхазы оттесняли мегрелов на юг, а, напротив, мегрелы постепенно ассимилировали абхазов, продвигаясь на север. Его возмущали попытки насильственно навязать абхазам христианство или ислам, и он настаивал на том, что у абхазов имелась своя исконная монотеистическая традиция (Басария, 1923. С. 38, 43, 49—50, 57-58, 137-138). Иными словами, после обретения Абхазией относительной самостоятельности абхазские интеллектуалы принялись за

----------------------------------

7 О критике его взглядов см. Инал-Ипа, 1976. С. 39—40.

288

разработку своей версии древней истории, в которой абхазам предназначалось далеко не последнее место. Во-первых, абхазы объявлялись безусловными автохтонами на своей территории; даже если речь шла о приходе их древних предков откудато из других мест, это случилось так давно, что абхазы все равно могли претендовать на статус первопоселенцев по отношению к своим соседям (прежде всего, грузинам). Во-вторых, идея о древней миграции с юга была тесно связана со стремлением ввести предков абхазов в круг древнейших ближневосточных цивилизаций и наделить их почетным статусом культуртрегеров. В-третьих, предполагалось, что в глубоком прошлом предки абхазов заселяли гораздо более широкие пределы и что со временем их этническая территория резко сузилась. В-четвертых, предки абхазов изображались носителями высокой культуры, принесшими свет учености на прежде дикий Кавказ. В частности, в некоторых версиях они выступали как едва ли не самые ранние христиане на Кавказе. Наконец, именно абхазы объявлялись создателями одного из древнейших на Кавказе государств, ознакомившими грузин с основами политического устройства. Эта версия истории была призвана убедить и самих абхазов, и внешний мир в полной основательности их претензий на культурную самостоятельность и создание своей независимой государственности, — ведь все это опиралось на, казалось бы, неопровержимые исторические заслуги древних предков. Одновременно в этой версии наглядно проявлялось соперничество абхазов с грузинами — действительно, как мы увидим ниже, борьба шла за практически одни и те же исторические ресурсы, и обе стороны прибегали к весьма сходным культурно-историческим аргументам. Существенно, что поражение Демократической Республики Грузия и потеря Грузией независимости, с одной стороны, и обретение абхазами политического статуса, формирование своей собственной республики, с другой, породили у абхазов чувство определенного превосходства. Похоже, что грузинские интеллектуалы долго не могли прийти в себя после шока, вызванного насильственным присоединением Грузии к Советской России, подавлением массового антисоветского восстания в 1924 г. и антирелигиозной кампанией, нанесшей в 1920-х гг. сильный удар по Грузинской церкви и уничтожившей много первоклассных памятников архитектуры. Все это и позволило абхазам беспрепятственно создавать в начале 1920-х гг. версии истории, где

289

они по меньшей мере символически одерживали верх над грузинами, не только возвращая себе свое историческое прошлое, но порой даже прихватывая часть грузинского исторического наследия. Политически это опиралось на симпатии Советской власти к этническим меньшинствам, проявлявшиеся в 1920-е гг. и отчетливо продемонстрированные решениями XII съезда РКП(б). А идеологически это находило поддержку в теории Марра, который всеми силами возбуждал интерес к культуре и истории этнических меньшинств. Существенно, что абхазский вопрос занимал в теории Марра совершенно особое место, и он неоднократно возвращался к его обсуждению (Марр, 1916; 1926; 1929; 1938). Его возмущало отсутствие интереса к абхазам у грузинских и армянских историков, и он настаивал на том, что «история абхазов — это начало грузинской Багратидской династии», связанной одновременно и с армянскими Багратидами (Марр, 1916) 8. Представления Марра о древнейшей истории абхазов были достаточно путаными — гениальные догадки сочетались в них с абсурдными утверждениями. Марр совершенно правильно устанавливал близкое родство абхазского языка с северокавказскими, писал о северокавказском субстрате в армянском языке и о значительном, хотя и позднем, пласте грузинских заимствований в абхазском языке. В то же время он безосновательно отождествлял скифов с колхами и помещал древнейших этрусков на Волге. Его представления о появлении абхазов на Кавказе отличались противоречивостью: с одной стороны, он писал о приходе яфетидов (т.е. и предков абхазов) с юга из Передней Азии (Марр, 1916), а с другой, настаивал на том, что абхазский язык сложился на Северном Кавказе (Марр, 1926. С. 154). Он предполагал, что абхазы появились в районе Восточного Причерноморья в античности и оттеснили чужеродных для них колхов на юг (Марр, 1926. С. 146—147, 153—154). Ему было ясно, что в прошлом абхазы занимали гораздо более обширную территорию, чем ныне, и в социально-политическом плане превосходили грузин — абхазы не только основали свое царство, но включили в него грузин и оказали определенное влияние на грузинский язык. Подчеркивая факт их политического доминирования, Марр

----------------------------------------

8 Позднее эта фраза так пришлась по душе абхазским историкам, что они вновь и вновь не без удовольствия ее цитировали (См., напр., Ашхацава, 1925. С. 22; Фадеев, 1934. С. 85; Марыхуба, 1993.С. 20—21).

290

отмечал, что вплоть до царицы Тамары титулатура царей начиналась со слов «царь абхазов» (Марр, 1929). Короче говоря, эта концепция содержала весьма разнородные положения — одни из них могли с успехом использоваться для повышения своего престижа абхазами, другие — грузинами. Так оно и получилось. Но если в 1920-е гг. абхазоцентристская версия древней истории не встречала никаких препятствий, то в течение следующего десятилетия ситуация начала меняться. На это повлияли два обстоятельства — одно общего плана, другое было специфично для Абхазии. Первое заключалось в «марксистском перевороте» в советской науке, положившем начало решительному отказу от некоторых популярных прежде подходов, например, от миграционизма (Шнирельман, 1993а; Shnirelman, 1995a. Р. 125-126; 1996а. Р. 231-232). Второе было связано с понижением политического статуса Абхазии и ее вхождением в Грузинскую ССР на правах автономии. Ведь это повлекло за собой подчинение абхазских исторических учреждений тбилисскому центру, который начал осуществлять определенный контроль над ними. В начале 1930-х гг., когда советской науке было предписано бороться с миграционизмом, национализмом и шовинизмом, эта кампания обернулась против книг Басария, Ашхацавы и Гулиа. Их обвиняли не только в методологических просчетах, но прежде всего в приверженности «буржуазной теории миграции», в местном национализме и даже «абхазском шовинизме», а следовательно, в пропаганде «антимарксистских» и «антипартийных» идей. В особенности, досталось Ашхацаве за преувеличение роли абхазского народа и попытки присвоить грузинскую письменность. Отметалась и гипотеза Гулиа об абиссинских корнях абхазов. Теперь в соответствии с марристско-марксистской концепцией абхазы обязаны были иметь исключительно местное происхождение — «абхазский народ сложился путем скрещения племен, в свою очередь образовавшихся путем слияния мелких этнических родовых и тотемных групп, живших в пределах Кавказа». Критики прежних подходов выступали с позиций интернационализма и призывали не выпячивать достижения одного какого-либо народа за счет другого. Они были даже готовы отказаться от названия «Абхазское царство», ибо оно было «союзным государством абхазов, картвел и других племен» (Агрба, Хашба, 1934; Делба, 1937. С. 43-44) 9.

-----------------------------

9 Об этом см. Гулиа, 1962. С. 162—165.

291

В ходе этой кампании авторы «немарксистских писаний» подверглись жесткой критике со стороны местных партийных органов, и против их концепций широким фронтом выступила местная пресса (Агрба, Хашба, 1934. С. 18) 10, однако никаких административных мер против них предпринято не было. После ритуального признания своих ошибок все они продолжали трудиться на благо Абхазии. Расплата пришла позднее, в конце 1930 — начале 1940-х гг., когда Басария и Ашхацава вместе с их критиками исчезли в горниле сталинских репрессий. А пока дело ограничилось сменой парадигмы, и к написанию истории Абхазии был привлечен русский автор A.B. Фадеев, исходивший из новой этногенетической концепции, разработанной к тому времени Марром и активно внедрявшейся руководством Государственной академии истории материальной культуры. Теперь этнополитическая ситуация в древней Колхиде виделась совсем по-иному — там не было ни «народов», ни «государств», а имелись лишь мелкие разноязычные родовые группы с текучим составом, которым еще предстояло слиться в более прочные этнические общности. Но даже на рубеже н.э. ни абхазов, ни картвелов еще не было, не говоря об их особых языках. Тем не менее, античные авторы давали всем этим мелким группам определенные названия и ошибочно изображали их самостоятельными народами. Столь же ошибочным было бы представлять колхов какой-либо этнически однородной общностью, ибо под этим собирательным термином имелись в виду самые разные группы, обитавшие в Колхиде. И лишь постепенно в рамках такого рода массивов происходила консолидация групп в более крупные общности; об этом свидетельствовала смена этнонимов — переход от гениохов к апсилам и абазгам и от колхов к лазам (Фадеев, 1934. С. 44—66). В плане политического развития Фадеев отдавал некоторый приоритет предкам грузин, иберам и лазам, у которых на рубеже н.э. появились племенные вожди. Впрочем, вскоре то же самое отмечалось у апсилов и абазгов, и, как полагал Фадеев, отдельные абхазо-адыгские племена могли возникнуть уже в первых веках н.э. (Фадеев, 1934. С. 66—68, 75). Формирование древнейшей государственности в Колхиде рисовалось ему следующим образом. В самом начале средневекового пери-

-----------------------------

10 Подробно об этом см. Гулиа, 1962. С. 164—165.

292

ода наблюдался расцвет Лазики - мощного племенного объединения, в которое, наряду с предками грузин, входили и абхазские племена со своими вождями. Однако в VI—VIII вв. южные и восточные области были ослаблены и обескровлены постоянной изматывающей борьбой с внешними врагами — вначале с иранцами, затем с арабами. В 660-х гг. Иберия пала и была включена в состав Арабского халифата, а ее картвельские правители вынуждены были искать убежище у абхазов. Лазика также была разграблена и пришла в упадок. В силу своей географической удаленности от основных мест боевых действий, а также благодаря умелой игре на арабско-византийских противоречиях, абхазы не только понесли меньше ущерба, но сохранили свою политическую структуру и смогли возвыситься над соседними племенами. Их правитель Леон II провозгласил себя государем и достаточно быстро подчинил своей власти все Западное Закавказье. Так и возникло государство, которое в поисках компромисса между абхазской и грузинской версиями истории Фадеев назвал «Абхазо-картвельским» (Фадеев, 1934. С. 70—81). Впрочем, этот термин не удовлетворил даже абхазских «интернационалистов» (Агрба, Хашба, 1934. С. 19). В последующие два века абхазские правители вели активную наступательную политику и сумели присоединить к своему государству не только многочисленные картвельские княжества, но и ряд соседних территорий. Присоединяя новые земли, они добавляли к своему титулу соответствующее наименование, а так как их первым владением была Абхазия, то с нее традиционно и начиналась титулатура. Например, объединитель Западной и Восточной Грузии первый владетель объединенного царства Баграт III называл себя «царь абхазов, картлов, кахов, лаков, армян», и эта традиция поддерживалась вплоть до царицы Тамары. Фадеев утверждал, что это было не просто формальным моментом — абхазская знать имела значительное влияние в объединенном царстве, хотя в ходе смещения центра государственности на восток, вначале в Кутатиси (вначале именно так звучало название нынешнего Кутаиси), затем в Тифлис, ее роль постепенно падала. В итоге официальным языком объединенного государства стал картвельский — язык доминирующего населения: на нем велась вся документация, создавались литературные шедевры, шло богослужение. Так произошла картвелизация государственности, и Абхазия превратилась в далекую окраину (Фадеев, 1934.

293

С. 84—89). Нетрудно заметить, что, выстраивая свою концепцию, Фадеев во многом следовал Марру (ср. Марр, 1929). Однако, потеряв былое могущество, Абхазия вовсе не растворилась в грузинском мире. Около 1125 г. царь Давид сделал ее правителем (эриставом) человека из рода Шервашидзе (Чачба). Представители этой фамилии оказались весьма предприимчивыми людьми, и, когда Грузия лежала в развалинах после монгольского нашествия 1231 — 1232 гг., Давид Шервашидзе сумел получить потомственные права на княжение в Абхазии. В XIV в. его наследники фактически отложились от Тифлиса, а в XV в. после окончательного распада объединенного царства независимость Абхазии получила юридическое оформление (Фадеев, 1934. С. 89). Таким образом, концепция Фадеева, гораздо более умеренная, чем построения его предшественников 1920-х гг., все же представляла историю Абхазии достаточно обособленной от истории Грузии, а для принципиально важного периода становления единой государственности даже наделяла ее пальмой первенства.

Глава 3. «ПОХОЖДЕНИЯ» ДРЕВНИХ ГРУЗИН В МАЛОЙ АЗИИ

Потерпев поражение от большевиков, демократическая Грузия лишилась и своих исторических амбиций. Грузины хорошо помнили о своей великой средневековой истории, но в эпоху интернационализма говорить о ней было нежелательно. Советским гражданам в 1920-х гг. Грузия преподносилась как хотя и «древний очаг человеческой культуры», но несчастная страна, вечно страдавшая из-за своего промежуточного положения между Западом и Востоком. Ее постоянно кто-то завоевывал, и на этом фоне грузинское государство Давида Строителя и царицы Тамары казалось случайным малозначащим эпизодом (Бялецкий и др., 1929в. С. 9—10). Совершенно по-иному процесс рисовался грузинской историографией, которая, подобно абхазской, также была зачарована образом золотого века; его связывали с ранним средневековьем и апогеем грузинской цивилизации при Давиде

294

Строителе и царице Тамаре в XII—начале XIII вв. Более поздние периоды грузинской истории, окрашенные в трагические тона, вызывали меньше энтузиазма и не привлекали такого большого внимания грузинских авторов (см., напр., Бакрадзе, 1878. С. VI—VII). Зато вечной темой для обсуждения были истоки грузинской государственности и грузинского народа. За отсутствием надежных данных для сколько-нибудь однозначных выводов эти вопросы постоянно возбуждали воображение грузинских исследователей, которые, во-первых, пытались вести поиски в глубочайшей древности, а во-вторых, искали своих предков среди создателей древнейших ближневосточных цивилизаций. Любопытно, что этим занимались лучшие из грузинских историков, к которым позднее присоединились и археологи. До революции эти немногочисленные специалисты творили в основном вне Грузии, а в самой Грузии историей своего народа увлекались за редким исключением только энтузиасты, не имевшие нужного образования. Научная грузинская школа по изучению истории своего народа сложилась в Тбилиси лишь в 1920— 1930-е гг. Тогда же здесь возникла профессиональная местная археология. Большую роль в ее становлении сыграл академик И.А. Джавахишвили, еще в 1908 г. отводивший археологии главную роль в восстановлении древней истории грузинского народа. Первые археологические коллективы начали складываться вокруг Государственного музея Грузии и в Тбилисском университете. Позднее археологическое подразделение возникло в созданном в 1936 г. при Грузинском филиале АН СССР Институте языкознания, истории и материальной культуры им. Н.Я. Марра (Меликишвили, 1959. С. 10, прим. 3; Лордкипанидзе, 1976. С. 3-4; 1979а. С. 22-24; 1982. С. 5-7). Юго-Восточное Причерноморье начало привлекать внимание грузин в 1870-е гг. в связи с обострением русско-турецких отношений, массовой миграцией махаджиров в Османскую империю и возникавшей в силу этого проблемой будущего Восточного Причерноморья. В 1873 г. в Аджарии и Гурии побывал крупнейший грузинский историк того времени Д. Бакрадзе, живо интересовавшийся местными христианскими древностями и родством местного населения с грузинами. Он отмечал наличие в Северо-Восточной Турции христианских храмов и грузинских эпиграфических надписей IX—XII вв., а также писал о близком этническом родстве аджарцев и лазов с грузинами. Ссылаясь на Геродота и Страбона, Бакрадзе располагал лазов античного времени в широком ареале, достигавшем

295

на западе р. Галис и включавшем Трапезунд. Он подчеркивал языковые и культурные сходства между лазами и аджарцами, с одной стороны, и грузинами, с другой, и настаивал на их принадлежности «к одному народу — картвельскому» (Бакрадзе, 1878. С. 45). Правда, у него и самого, видимо, еще не было полной уверенности в этом, и иной раз он противопоставлял грузин лазам и мегрелам (Бакрадзе, 1878. С. 29). Его последователи были более категоричны. Одним из первых, кто прямо поставил вопрос о древнейших предках грузин и искал их в Малой Азии, был A.C. Хаханашвили (1864—1912), лучше известный среди интеллектуалов Петербурга как Хаханов. Он опирался прежде всего на библейскую традицию, записи Иосифа Флавия, а также на свидетельства древних греческих и римских авторов, упоминавших множество названий самых разнообразных племен, обитавших в северных районах Передней Азии и в Закавказье в разные эпохи. Хаханов пытался выделить из этих названий те, которые, на его взгляд, могли быть связаны с предками грузин. К таковым он причислял «мешех» (месех, мосхи, мушки, моссиники), «тубал» (табал, тибарен), «макрон», «саспир», «халиб», «чаны» (цаны, санны, санеги), «кашки» (колхи). Поначалу они жили в северных районах Малой Азии близ р. Галис и на юго-восточном побережье Черного моря вплоть до р. Чорохи на востоке, а временами расселялись до Киликии и верховьев р. Евфрат. К середине 1 тыс. до н.э. их ареал сдвинулся к востоку от р. Галис, и они входили в состав XIX (северо-западной) сатрапии Персидской империи (Хаханов, 1903) 1. Ко времени Страбона (рубеж н.э.) некоторые из них уже жили в горах Юго-Западной Грузии и в Колхиде, другие оставались в Малой Азии и их далекими потомками являются современные турецкие лазы и цаны. Вместе с тем, одновременно Хаханов помещал лазов и санов в позднеантичной Лазике, располагавшейся в южной части Западной Грузии (в бассейне р. Чорохи), и это лучше соответствует мнению ряда современных специалистов о том, что последние достаточно поздно переселились в места своего современного обитания из Колхиды (Beller-Hann, 1995. Р. 488). Путем логических умозаключений Хаханов выстраивал гипотезу о том, что колхи

----------------------------------

1 Современные специалисты подтверждают, что мосхи, макроны, моссиники, тибарены и саспиры могут рассматриваться в качестве протогрузинских групп (Дьяконов, 1968. С. 119—122; Redgate, 1998. Р. 51,57-58).

296

также относились к кругу всех этих родственных народностей, ставших в конечном итоге родоначальниками грузин (Хаханов, 1903. С. 10—15). Все же он признавал, что у него не было твердых данных для отождествления всего древнего населения Колхиды с грузинами (Хаханов, 1903. С. 18). Еще более рискованным было его предположение о том, что создатели ванских клинообразных надписей, «алородии» (так тогда называли урартов — В. Ш.), были все теми же тибаренами или мосхами, а значит — грузинами. Следовательно, — с удовлетворением писал Хаханов, — грузины занимали изрядную часть исторической Армении задолго до прихода туда армян (Хаханов, 1903. С. 19—20, 25, 39—55). Халибов, или халдов, известных «изобретателей железа», которых отдельные античные авторы помещали в северных горных районах Передней Азии, Хаханов также включал в число предков грузин (Хаханов, 1903. С. 23-24). Ему представлялось важным не только восстановить максимальные пределы территории, занимаемой в древности грузинами, и не только обнаружить многочисленных предков грузин в позднем бронзовом и раннем железном веке, но и вернуть из небытия славные страницы их древней истории, и он с гордостью писал о том, что в XII в. до н.э. мушки господствовали в Малой Азии и составляли достойное соперничество ассирийцам, а позже мосхи и тибарены участвовали в скифских походах в Сирию (Хаханов, 1903. С. 33). Мало того, ссылаясь на археологические материалы раннего железного века из долин р. Куры и Аракса, Хаханов подчеркивал, что древнегрузинская цивилизация была типологически сходной с цивилизациями Микен и древней Эллады в целом. Их общий источник он обнаруживал в Месопотамии и полагал, что большую роль в распространении культурных достижений сыграли хетты (Хаханов, 1903. С. 60). Иными словами, для восстановления древнейшей грузинской истории и поиска предков грузин Хаханов использовал практически те же исторические данные и те же методы их интерпретации, что и абхаз Гулиа. И этот методологический прием обрек грузинскую и абхазскую историографию на постоянное состояние конфронтации, в котором они находились на протяжении всего XX в. Какое же место в истории Хаханов отводил абхазам? Он со всей уверенностью заявлял, что по языку и происхождению они резко отличались от грузин. Вслед за первым грузинским историком Д. Бакрадзе (Бакрадзе, 1878. С. VI) он отожде-

297

ствил древнейшее население Колхиды с грузиноязычными племенами и предположил, что абхазы появились здесь позднее. Но если Бакрадзе писал о приходе абхазов с севера изза Кавказского хребта и датировал это временем между XI и XVII вв. (Hewitt, 1993. Р. 274; 1998. Р. 118), то Хаханов допускал, что это могло произойти еще во II в. н.э. Похоже, он полагал, что мегрелы были единственными обитателями Сухуми и его окрестностей едва ли не до X—XI вв. При этом он ссылался, в частности, на находку в Сухуми монеты с древнегрузинской надписью (Хаханов, 1903. С. 62—63). Что касается восточных пределов расселения грузинских племен, то, не имея на то никаких оснований, Хаханов смело включал грузин в состав древней Кавказской Албании и, тем самым, раздвигал границы их территории до самого Каспийского моря. Поиски доказательств этого он оставлял археологам (Хаханов, 1903. С. 63—64). Впервые свою концепцию Хаханов изложил в докладе на VIII съезде естествоиспытателей и врачей в Петербурге, а первый вариант текста был опубликован в 1890 г. Его построения достаточно точно характеризуют грузинскую историографию первых десятилетий XX в. Тогда было принято выводить грузин из северных районов Передней Азии, писать об их едва ли не изначальном «национальном единстве» и возводить корни их древнейшей государственности к раннему железному веку, когда они как будто бы все еще обитали в Малой Азии. Эта версия не только развивалась ведущими грузинскими историками, но и содержалась в школьных учебниках (Соселия, 1931. С. 183—201). В начале 1930-х гг. все это подверглось ревизии — теперь с «национальным единством» было покончено, «древние грузины» изображались в виде отдельных разрозненных племен, которые проникали в Закавказье без связи друг с другом; предлагалось забыть и о «ранней грузинской государственности» античного или более раннего периода — марксистская парадигма не допускала наличия государства в «родовом обществе». Тем самым подрывались основы гипотезы об античном «Колхидском государстве» эпохи Страбона, о чем любил писать известный грузинский историк И.А. Джавахишвили. Сам Джавахишвили обвинялся в национализме и реакционных взглядах (Соселия, 1931) 2. Но, как и в Абхазии,

-----------------------------

2 О более мягкой критике немарксистских взглядов Джавахишвили см. Меликишвили 1959. С. 9, 13; Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 32.

298

серьезных административных последствий это не имело. Мало того, старым грузинским историкам не предъявлялось обвинений в «буржуазном миграционизме», и сами марксистские критики прилежно повторяли рассуждения о переселениях древних картвелов с юга в Закавказье (см., напр., Соселия, 1931. С. 211). Очевидно, автохтонная парадигма, введенная Марром, настолько лишала грузин привычных начал их истории, что в данном отношении они были не способны порвать с традицией. Впрочем ошеломляющий удар традиционной грузинской историографии был нанесен не столько введением марксистской методологии, сколько открытиями чешского ученого Б. Грозного, убедительно отождествившего хеттский язык с индоевропейскими. После этого, как писал обескураженный H.A. Джавахишвили, «исчезло все, на что опиралось построение истории Грузии древнейшей эпохи», ибо появилась тенденция причислять мушков и табалов также к индоевропейцам (Джавахишвили, 1950. С. 227—228) 3. Из возникшего тупика возможны были два выхода — либо отказаться от поисков предков грузин на юге и заняться разработкой принципиально новой концепции, либо поставить под сомнение надежность построений Грозного, которые с энтузиазмом приняла мировая наука. По первому пути попытался двигаться И.А. Джавахишвили, второй казался предпочтительным его ученику С.Н. Джанашиа. Профессор И.А. Джавахишвили (1876—1940) считается основателем грузинской советской историографии. Он с ранних лет мечтал об изучении истории своего народа и, закончив в 1895 г. гимназию, поступил на армяно-грузино-иранское отделение Петербургского университета, где среди его наставников были Н.Я. Марр и А. Цагарели. Его основные интересы лежали в области истории грузинской государственности и права, и его магистерская диссертация, блестяще защищенная в 1905 г. на факультете восточных языков Петербургского университета, была посвящена особенностям государственного строя древней Грузии и древней Армении. Впрочем, Джавахишвили отличался широким кругозором и поистине необъятной сферой своих научных интересов. Не

----------------------------------

3 Как показывают последние данные, они действительно оказались индоевропейцами (Хазарадзе, 1978). Правда, Хазарадзе все же склонна причислять мушков к картвелам (Хазарадзе, 1984).

299

успела выйти из печати его диссертация, как уже в следующем 1906 г. он публикует брошюру о политических движениях в Грузии в XIX в. Эта книга была сочтена недопустимо радикальной, ее тираж был уничтожен, а автор был привлечен к судебной ответственности. Между тем, Джавахишвили продолжал свою подвижническую работу по развитию грузиноведения, привлекая к ней молодежь. С 1903 г. он читал курсы по истории Грузии и Армении в Петербургском университете, а иногда и в Грузии, которую он время от времени посещал. В 1907 г. он основал в Петербурге студенческий кружок по грузиноведению, а в 1917 г. переехал в Тбилиси, где стал одним из создателей Тбилисского университета 4, открывшегося 26 января 1918 г. В 1919—1926 гг. Джавахишвили был ректором этого университета, а затем до конца своих дней оставался его профессором. Лишь в 1931 — 1933 гг., в годы «марксистского переворота» в исторической науке, Джавахишвили временно потерял связь с университетом и работал заведующим кафедрой Грузинского педагогического института, однако затем был вновь восстановлен в должности. С 1931 г. он сотрудничал и с Государственным музеем Грузии, где в 1936 г. стал заведовать отделом истории. В последние годы жизни Джавахишвили пользовался всеобщим почетом и уважением. В 1938 г. он был избран депутатом и членом Президиума Верховного Совета ГССР, а в 1939 г. стал действительным членом АН СССР. В начале 1950-х гг. бывший Институт языкознания, истории и материальной культуры им. Н.Я. Марра был переименован в Институт истории, археологии и этнографии им. И.А. Джавахишвили. Одним из главных трудов Джавахишвили была 4-томная «История грузинского народа», которая расценивается современной грузинской наукой как первая попытка создания научной истории Грузии. В последние годы жизни Джавахишвили был особенно поглощен проблемой этногенеза грузинского народа. Этот интерес окрашивал всю его долгую жизнь, начиная с поездки на Синай в 1902 г. в поисках грузинских рукописей и кончая руководством грандиозными археологическими работами в Мцхета-Самтавро, развернувшимися в предвоенный период (Джанашиа, 1941; Меликишвили, 1976; 1986; Джорбенадзе, 1984). Мцхетская экспедиция, руководимая И.А. Джавахишвили и его учеником С.Н. Джана-

---------------------------------

4 Вначале он назывался Грузинский университет (Марр, 1918).

300

шиа, стала фактически кузницей кадров грузинской археологии (Лордкипанидзе, 1976. С. 4). Огромное впечатление на Джавахишвили произвели работы Б. Грозного, посетившего Тбилиси с лекциями в конце 1930-х гг. После этого ему стало ясно, что поиски предков грузин на юге нуждаются в ревизии, и он обратился к северу, откуда Кавказ наводняли волны скифо-сарматских племен. Полагая, что абхазы также пришли в Колхиду с севера, Джавахишвили задавал себе вопрос, не могли ли предки картвелов появиться оттуда же. Ведь и Марр был склонен отождествлять колхов со скифами, причисляя к ним уже известных нам тубалов-тибаренов и выводя их с Северного Кавказа (Марр, 1926. С. 147; 1938. С. 247). Если для Хаханова свидетельства Страбона, безусловно, указывали на южное происхождение грузин (Хаханов, 1903. С. 4—8), то Джавахишвили видел в них столь же надежное доказательство принадлежности предков картвелов к скифо-сарматскому миру (Джавахишвили, 1950. С. 228-229). Правда, оставалось лишь одно препятствие, хотя и немаловажное, — господствующее в науке мнение об ираноязычии скифов. И Джавахишвили предпринял грандиозную работу по пересмотру традиционных этимологий; он проанализировал множество эпиграфических источников, племенных названий и топонимов. В итоге он пришел к выводу, что кавказский скифо-сарматский мир был наполнен северокавказской лексикой — прежде всего, адыгской, но также чеченской и лезгинской. Следовательно, «скифы и сарматы принадлежали к северокавказской адыго-чеченско-лезгинской народности». Не остановившись на этом, Джавахишвили обнаруживал следы северокавказцев в топонимике Грузии, причем как Западной, так и Восточной (вспомним, что до него о том же писали Марр и Гулиа). Этот пласт этнонимов и топонимов шел еше дальше — он охватывал, с одной стороны, древнюю Кавказскую Албанию, а с другой, — Малую Азию, и имелись все основания говорить о его родстве с протохеттскими (хаттскими) и протохалдскими лексическими материалами! Казалось бы, все эти данные могли свидетельствовать об одном — о широком расселении в древности предков северокавказских народов, занимавших практически весь кавказский ареал и северные районы Передней Азии до появления там индоевропейцев и картвелов, не говоря уже о тюр-

301

ках. Так это и трактуется современной наукой (Дьяконов, 1968. С. 10—22; Дьяконов, Старостин, 1988; Иванов, 1985) 5. Между тем, такой вывод Джавахишвили решительно не устраивал. Он использовал свои новаторские данные для того, чтобы вернуться к традиционной точке зрения. Он вновь утверждал, что передвижение «скифо-сарматских» племен шло с юга на север и что тубал/тибарен и мушки/мешхи не были связаны с индоевропейским миром (Джавахишвили, 1939; 1950) 6. Но какое отношение все это имеет к предкам грузин? Самое прямое — ведь в предвоенные годы грузинские лингвисты выдвинули гипотезу об иберийско-кавказском родстве и сконструировали иберийско-кавказскую языковую семью, объединившую картвелов с северокавказцами в единое целое (Чикобава, 1952; Меликишвили, 1976. С. 18) 7. Одним из ярых приверженцев этой идеи и был Джавахишвили (об этом см. Меликишвили, 1976. С. 18; Анчабадзе, 1976. С. 18; Джапаридзе, 1980. С. 22). Как выяснилось в ходе дальнейших лингвистических исследований, она оказалась ошибочной 8. Однако она идеально соответствовала грузинской политической экспансии, наблюдавшейся в 1937—1953 гг. Кроме того, она позволила грузинской историографии присваивать далекое прошлое северокавказских народов (Марыхуба, 1994б. С. 59), в частности, объяснять политические и культурные успехи феодальной Грузии на Северном Кавказе генетическим родством с местным населением (Дидебулидзе, 1983). С.Н. Джанашиа (1900—1947) был учеником академика Джавахишвили. Он родился в селе Макванети в семье грузинского

----------------------------------

5 Кстати, изучение Самтаврского могильника конца II—первой половины I тыс. до н.э. показало, что тогда обитатели Картли были по своему физическому типу сходны с горцами Кавказа, и лишь позднее здесь отмечался прилив южного населения (Меликишвили, 1959. С. 118-119).
6 О сочувственном отношении к этому современной грузинской науки см. Меликишвили 1986. С. 56. Более вероятно, что тубал следует идентифицировать с носителями лувийского языка, а мушков — с фригийской языковой средой (Дьяконов, 1968. С. 193—194).
7 Впрочем, еще во второй половине XIX в. в грузинской науке появилась тенденция считать абхазский язык диалектом грузинского. В 1853 г. об этом писал Д. Кипиани (Hewitt, 1995a. Р. 290, 309, note 5).
8 В настоящее время об этом с удовлетворением пишут абхазы (см., напр., Chirikba, 1998. Р. 38).

302

этнографа, педагога и общественного деятеля Н.С. Джанашиа. В 1922 г. он закончил историческое и лингвистическое отделения Тбилисского университета, а затем прошел курс аспирантуры под руководством И.А. Джавахишвили. С 1926 г. он уже читал лекции по истории Грузии и абхазскому языку в Тбилисском университете, а в 1935 г. получил там звание профессора и был назначен заведующим кафедрой истории Грузии. С 1936 г. он одновременно исполнял обязанности директора вновь созданного Института языка и истории материальной культуры (позднее Института истории АН ГССР). Джанашиа отличали столь же широкие научные интересы, как и его учителя. Хотя его докторская диссертация (1938 г.) была посвящена «Феодальной революции в Грузии», он занимался историей не только Грузии, но и горцев Кавказа, знал абхазский язык, был инициатором, а с 1937 г. и руководителем крупнейших в довоенной Грузии археологических раскопок в Мцхете и в ряде других районов республики. Джанашиа рано проявил себя как выдающийся организатор грузинской науки. Он был учредителем Грузинского лингвистического общества, заместителем председателя Грузинского филиала АН СССР (с 1939 г.), а после получения звания академика АН ГССР (в 1941 г.) — вице-президентом АН ГССР. В 1943 г. он был удостоен звания академика АН СССР, а в 1946 г. был избран депутатом Верховного Совета СССР. За свои большие научные и организаторские заслуги он получил два ордена Ленина, дважды был лауреатом Сталинской премии (Вестник древней истории, 1948, № 1, с. 188—189; Известия АН СССР, 1948, т. 5, № 1, с. 107—108; Меликишвили, Ломтитадзе, 1949). Джанашиа не менее настойчиво, чем его учитель, искал предков картвелов среди известных народов древней Передней Азии. Отмечая, что древнейшие цивилизации Передней Азии были созданы народами, не имевшими никакого отношения к индоевропейцам, семитам или тюркам, он полагал, что именно к этому древнейшему пласту и восходят своими корнями картвелы. В частности, он всячески пытался породнить их с хеттами и был убежден, что предки картвелов могли когда-то играть выдающуюся роль в жизни древней Малой Азии. Он настаивал на том, что они пришли в Закавказье с юга и населяли Армению до армян и Абхазию до абхазов. Он пытался возводить корни грузинского алфавита к VII в. до н.э. и полагал, что картвелы появились в Грузии, уже обладая развитой письменностью. Для обоснования своих предположений

303

он пытался опираться на археологию и ссылался прежде всего на «кобанско-колхидскую культуру» позднего бронзового века, которую он связывал с предками грузин. Такую интерпретацию вполне допускала схема археолога Куфтина, отождествлявшего колхидскую культуру с кобанской и предполагавшего их ассоциацию с «иберо-мегрелами» (Куфтин, 1949. С. 133— 257, 312). Ясно, что все это не позволяло Джанашиа принять идею Грозного об индоевропейском характере хеттского языка (Джанашиа, 1959а; 19596; 1991. С. 18). Вместе с тем, подобно Джавахишвили, он был сторонником иберийско-кавказского языкового родства и находил немало адыгских элементов в грузинской топонимике и даже лексике (Джанашиа, 1959в. С. 81 — 123). Так идея родства с северокавказскими народами помогала грузинским историкам конструировать великую древнюю историю грузинского народа, что без нее было бы сделать весьма затруднительно. А что же с Абхазией? Как грузинская историография конца 1930—1940-х гг. рисовала ее место в древней истории? В те годы больше всего внимания этому уделял Джанашиа, который в целом воспроизводил традиционный грузинский подход, обогащая его некоторыми новыми, главным образом, археологическими данными. Он начинал свое повествование с позднего бронзового — раннего железного века и отождествлял известных грекам колхов с создателями «кобанско-колхидской» археологической культуры, вслед за Куфтиным (Куфтин, 1949. С. 135, карта) устанавливая ее границы от р. Терека на севере до Трапезунда на юго-западе 9. Вслед за античными авторами Джанашиа рисовал древнюю Колхиду процветающей страной, богатой природными ресурсами, в частности, золотом. Упоминая о древнегреческих городах-государствах в Колхиде, Джанашиа предполагал, что и местное население могло воздвигать свои города и даже чеканить свои монеты «колхидки» 10. Иными словами, он был сторонником идеи своего учителя о древнем Колхидском государстве, якобы развивавшемся бок о бок с греческими колониями. Вряд ли надо говорить, что население этого государства представлялось ему отдаленными предками грузин.

-----------------------------------

9 Позднее археологи доказали неправомерность безоглядного отождествления кобанской культуры Центрального Кавказа с колхидской (Анчабадзе, 1964. С. 83—84; Козенкова, 1996. С. 130—131).
10 Эта идея, безусловно, восходила к Марру (Марр, 1927. С. 13—14).

304

Собственно абхазов Джанашиа отождествлял с апсилами и абазгами, первые упоминания о которых восходят к I—II вв. н.э. Он не рассматривал вопрос о том, как и когда они оказались на побережье Колхиды. Возможно, это не представлялось ему существенным, так как для него абхазы вместе с грузинами и другими кавказскими народами составляли единую этническую общность; о каком-либо ином происхождении абхазов (как полагали Бакрадзе и Хаханов) речи уже не было. Первым средневековым царством в Колхиде Джанашиа называл Лазику, или Эгриси (IV—VI вв.), которая поначалу занимала здесь господствующее положение. Однако позднее из-за бесконечных войн с внешними врагами и в конечном итоге полного подчинения Византии значение Лазики упало (Джанашиа, 1991. С. 18—40). Зато в VIII в. усилилось Абхазское княжество, меньше пострадавшее от вражеских нашествий и сумевшее в своих интересах использовать смутные времена, наступившие в Византии. Завоевательную политику абхазских царей Джанашиа характеризовал как отвечавшую требованиям времени и продолжавшую дело объединения Грузии, будто бы начатое Лазикой. Однако к концу X в. Абхазия будто бы пришла в упадок, и объединение Грузии завершил уже приемный сын правителя Тао-Кларджетского княжества Баграт III, для которого Абхазия составляла «материнское наследство» (Джанашиа, 1952; 1991. С. 40-48). Таким образом, в трудах Джанашиа история Абхазии была лишь частью общей истории Грузии. Однако она содержала ряд симпатичных для абхазов положений — о том, что в раннем средневековье апсилы и абазги двигались с юго-востока на северо-запад, а не в обратном направлении (Джанашиа, 1991. С. 39), что термин апсилы связан с самоназванием абхазов «апсуа» и что у сына царицы Тамары Георгия было прозвище Лаша, этимологизируемое из абхазского языка как «свет» (Джанашиа, 1991. С. 24). Все это подтверждало большую древность абхазов на территории Абхазии и их высокую роль в грузинском государстве. Тем временем, подобно историкам других республик, грузинские ученые получили задание написать «Историю Грузии». На это были брошены лучшие силы, и к 1941 г. первый вариант этого труда был подготовлен академиком И. Джавахишвили с его учениками С. Джанашиа и Н. Бердзенишвили. Главы, посвященные древнему и средневековому периодам

305

вплоть до X в. н.э., были написаны С. Джанашиа. Исправленный текст этого издания вышел на грузинском и русском языках в 1946 г. и был принят в качестве стандартного учебника для старших классов средней школы (его второе издание: Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950). Учебник был написан в примордиалистских тонах и, как это с тех пор было принято в такого рода изданиях, начинал историю Грузии с палеолита. Он рисовал телеологический процесс сплочения грузинских племен в грузинскую нацию вокруг национально-культурного ядра, представленного Картли. Почему они должны были непременно сплачиваться, причем именно вокруг Картли, учебник не объяснял. Во всяком случае политическому фактору в этом отводилась явно второстепенная роль, зато первостепенное значение придавалось культурно-религиозному. О том, что Западная Грузия поначалу ориентировалась на греческий письменный язык и подчинялась византийскому патриарху, тогда как в Восточной Грузии имелась своя церковная епархия, учебник тщательно умалчивал. Тем не менее, Джанашиа заявлял, что образованные люди VI—VII вв. однозначно понимали под Картли и Восточную Грузию, и Эгриси (и это в то время, когда Картли находилось в зависимости от Персии, а Лазика подчинялась Византии! — В.Ш.). Ссылаясь на внешние средневековые источники, учебник включал в национально-культурное грузинское единство не только собственно грузин, но и абхазов, и осетин (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 7). В поисках древнейших предков грузин Джанашиа сконструировал «хетто-иберийское» единство, понимая под ним яфетическую семью, выделявшуюся ранним Марром и переосмысленную грузинским лингвистом А. Чикобавой (Джапаридзе, 1980. С. 25). Предками грузин он объявлял «хетто-субаров», расселявшихся во II тыс. до н.э. от Малой Азии до Северной Месопотамии и Закавказья. Тем самым грузинам приписывалась славная история хеттов, гиксосов и миттанийцев (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 16—18) 11. Учебник воспроизводил традиционную версию о мушках (месхах) и тубалах как предках грузин, причем подчеркива-

---------------------------------

11 Позднее Меликишвили пытался спасти схему Джанашиа от жесткой критики и разъяснял, что речь здесь шла не о прямых физических предках, а лишь о языковом родстве грузин с северокавказцами (Меликишвили, 1959. С. 14).

306

лось, что человечество обязано им введением железа. Фактически древним грузинским государством объявлялось государство Урарту (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 32—38). Любопытно, что, уже зная о наличии в Закавказье двух очень разных культурных зон в позднем бронзовом веке (западной и восточной), Джанашиа все равно настаивал на том, что в то время Кавказ был населен однородной «хеттосубарской» общностью (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 23—31) 12. Колхи однозначно назывались в учебнике «западногрузинским племенем» и ассоциировались с Колхидским царством, которое будто бы существовало в период греческой колонизации и имело своей столицей город Айя на р. Фасис (Риони) — название столицы было взято из мифа об аргонавтах. В доказательство приводились «колхидки», серебряные монеты, будто бы чеканившиеся местными династами. Эллинистическое Понтийское царство называлось грузинским, так как, по мнению Джанашиа, в его населении доминировали грузины. Поэтому он с особым удовольствием упоминал о победоносных войнах и территориальных приобретениях Митридата VI Евпатора, правившего там в конце II—первой половине I в. до н.э. Рассматривая население Колхиды первых веков н.э. и перечисляя местные племена, включая апсилов и абазгов, Джанашиа называл всех их «колхидским народом»; абхазы как отдельная группа не упоминались 13. Любопытно, что Джанашиа не удовлетворялся надежными данными о достаточно древней грузинской письменности, введенной в раннем средневековье; он убеждал читателя в том, что до появления христианства у грузин была некая «древняя языческая письменность» (иероглифы и клинопись), от которой не осталось и следов (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 92—95). Далее Джанашиа излагал уже известную нам версию о политической истории вначале государства Лазики, затем Абхазского царства, дополняя ее некоторыми подробностями, усиливавшими ее грузиноцентристский

---------------------------------

12 Другие грузинские авторы были более осторожны — они связывали западную культуру с колхами, а восточную с иберами (Микеладзе, 1969. С. 7).
13 Той же линии тогда следовала в своей кандидатской диссертации М.П. Инадзе, которая говорила о грузинском происхождении апсилов и абазгов (Инадзе, 1953. С. 18).

307

облик. В частности, он уверял читателя в том, что уже в раннем средневековье, независимо от политической ситуации, Картлийское царство успешно распространяло среди соседей грузинский язык и грузинскую письменность, которые, как отмечал Джанашиа, «легко усваивались родственными грузинскими племенами». Он писал о культурном сближении Картли и Эгриси, не объясняя механизма этого сближения (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 138). Ведь следует иметь в виду, что основным населением Эгриси были мегрелы, по языку значительно отличавшиеся от картвелов 14. Абхазское царство Джанашиа называл «западногрузинским государством» и утверждал, что его основным населением были грузинские племена картов, мегрелов и сванов. Свое название царство получило будто бы по имени династии, но почему династия называлась абхазской, Джанашиа не разъяснял. Мало того, едва ли не основную роль в окончательном объединении Грузии он отводил южно-грузинскому княжеству Тао-Кларджети, и оно представляло для него больший интерес, чем Абхазия. Джанашиа подчеркивал, что уже в IX в. в Абхазии языком делопроизводства, богослужения и изящной литературы стал грузинский (Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 152—165). Однако, в учебнике вовсе не упоминалось о том, что титулатура грузинских царей начиналась с титула «царь абхазов», а прозвище сына царицы Тамары Лаша теперь оставлялось без объяснения. Между тем, именно этим моментам абхазы придавали большое значение. Стоит ли говорить о том, что во всех последующих главах учебника абхазы уже ни разу не упоминались, а для южных осетин на его страницах вообще не нашлось места? Иными словами, цель учебника заключалась в строительстве единой однородной грузинской нации, и никакие интересы этнических меньшинств не должны были этому препятствовать 15. Во имя создания великой древней истории авторы не останавливались перед домыслами и преувеличениями и откровенно присваивали прошлое древних народов, не имевших к грузинам никакого отношения. Грузинам приписыва-

----------------------------------

14 Подробно об этом см. Hewitt, 1995a.
15 Если в грузинской историографии Джанашиа по-прежнему является культовой фигурой, то для ученых, не скованных ею, он уже иной раз представляется «фальсификатором истории» эпохи Берия (см., напр., Воронов, 1995).

308

лись и земли иных народов, фактически осуществлялась грузинская историографическая экспансия; она вполне соответствовала тому факту, что территории целого ряда северокавказских народов (карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей), выселенных в конце 1943—начале 1944 гг., были переданы Грузии (см., напр., Suny, 1989. Р. 289; Бугай, Гонов, 1998. С. 198, 207—208). Трудно не заметить, что и идея иберийско-кавказского родства также подводила определенную научную базу под эту политику. В любом случае учебник понравился властям, и его авторам была присуждена Сталинская премия 2-ой степени. Рецензии известных русских специалистов на этот учебник были вполне благожелательны; его называли одним из лучших учебников по истории народов СССР. Правда, рецензентов приводили в недоумение попытки Джанашиа приписать халдов (урартов) к предкам грузинского народа, изобрести государство для первобытных сасперов и вообще удревнить грузинскую государственность и письменность. Их удивляло упорное нежелание авторов учебника учесть дружескую критику и избавить его второе издание от слишком уж одиозных положений (Базилевич, 1946; Бороздин, 1948; 1951). Однако, похоже, что авторы учебника больше руководствовались мнением влиятельных чиновников, нежели обращали внимание на оценки, данные коллегами. Ведь содержавшаяся в учебнике версия ранней истории Грузии была одобрена верхами и получила широкую популярность. Она идеально соответствовала тому представлению о написании истории, которое следующим образом было сформулировано редакцией одного из популярных грузинских журналов «Энимкис моамбе»: «Наша историческая наука на основе марксистско-критического изучения источников обычно устанавливает однуединственную истину, которая может и не совпасть полностью ни с одним из [...] источников» (цит. по Натрошвили, 1990. С. 127). Речь шла, разумеется, о той истине, которая соответствовала патриотическим настроениям властей. В 1948 г. в Москве вышла брошюра, посвященная Советской Грузии. В ней грузины включались в «хетто-иберийскую группу», будто бы монопольно владевшую огромной территорией от Северной Месопотамии и Малой Азии до Кавказского хребта. «Хетто-субарским племенам» приписывалось создание государства Урарту, чье население, халды, объявлялось грузинским племенем. Грузинская письменность представля-

309

лась достижением дохристианского времени. Возникновение Иберийского и Колхидского царств датировалось VI в. до н.э., и все их население отождествлялось исключительно с предками грузин. Грузины объявлялись «одаренным народом», который не только веками стойко и успешно боролся с разнообразными захватчиками, но сумел при этом выдвинуть целую плеяду крупных поэтов, философов, зодчих. Абхазскому народу в этой славной истории места не находилось (Хачапуридзе, 1948. С. 7-10). Известно, как скрупулезно и придирчиво советская идеологическая машина рассматривала в 1940-е гг. учебник по истории Казахской ССР (см., напр., Tillett, 1969. Р. 70—76). Однако ничего подобного в отношении грузинского учебника не наблюдалось, хотя, как отмечалось, его первый пробный вариант вышел за два года до казахского учебника. Напротив, его выход сопровождался целым рядом хвалебных рецензий, несомненно, заказных. Совершенно очевидно, что отношение высшей власти к истории Грузии было иным, чем, скажем, к истории Казахстана или Украины. Зато грузинская историографическая экспансия вплоть до мельчайших подробностей следовала примеру русской историографии того времени. Любопытно, что кампания борьбы с национализмом, проведенная в Грузии с осени 1951 до осени 1952 гг. и приведшая к смене большей части партийного руководства, не затронула грузинских историков (Suny, 1989. Р. 289—290; Данилов, Пыжиков, 2001. С. 247—250; Пыжиков, 2002. С. 153). Очевидно, русским и грузинским историкам в те годы позволялось то, что ни один другой народ себе позволить не мог. Одна из причин столь благожелательного отношения властей к грузинскому историософскому мифу, основанному на миграционистской концепции, коренилась в особенностях внешней политики СССР второй половины 1940-х гг. Ведь, как отмечалось выше, присоединив западные земли, Сталин мечтал о приращении территории СССР за счет южных соседей (Чуев, 1991. С. 14, 102—104). В декабре 1945 г. не без участия СССР в Северо-Западном Иране была образована Азербайджанская автономия. Одновременно, как мы знаем, была инспирирована ирредентистская кампания среди армян, требовавших земли у Турции. Именно в этот момент в тбилисской газете «Комунисти» была опубликована статья ведущих грузинских историков, академиков С. Джанашиа и Н. Бердзенишвили, которые, ос-

310

новываясь на рассмотренной выше концепции, требовали от Турции вернуть якобы исконно принадлежавшие Грузии земли к востоку от Трабзона и северу от Эрзерума. Апеллируя к истории, они пытались продемонстрировать, что этническая территория грузинского народа всегда покрывала область между Большим Кавказом и Большим Тавром. При этом они утверждали, что «хетты и субары — непосредственные предки грузинского народа — первенствовали в Передней Азии». Следующим форпостом «грузинской цивилизации» они называли государство Урарту и сообщали о том, что после его падения грузинский народ все же нашел в себе силы к созданию новых центров государственности, постепенно смещавшихся к северу. Помимо Колхиды и Иберии, авторы называли еще и некое государство сасперов, превращая его в одно из крупнейших государств Передней Азии эпохи Геродота (хотя ни о какой государственности у сасперов сам Геродот не знал). Лазов-чанов, до сих пор населяющих Северо-Восточную Турцию, авторы трактовали как прямых потомков обитателей древней Колхиды и наследников средневековой Трапезундской империи. Они указывали также на большую политическую роль югозападного грузинского Тао-Кларджетского княжества в образовании объединенного Грузинского государства и называли «Южную Грузию», позднее вошедшую в состав Турции, едва ли не колыбелью грузинской культуры. Турок авторы изображали не иначе как варварами, несущими лишь смерть и разрушения. Они заверяли, что Грузия якобы никогда не отказывалась от своих южных земель, представляли «Южную Грузию» «колыбелью нашей народной индивидуальности» и заявляли, что жертвы, понесенные грузинским народом во время Второй мировой войны, давали право на возвращение земель, якобы незаконно отторгнутых Турцией (Джанашиа, Бердзенишвили, 1945). Заметка, опубликованная в центральном органе Грузинской компартии, была тут же, как по команде, перепечатана центральными советскими изданиями — «Правдой», «Известиями», «Красной звездой». Все это говорило о заранее продуманной кампании, подготовленной партийными функционерами16. Не случайно основные идеи этой заметки повторял первый секретарь ЦК КП Грузии К.Н. Чарквиани в статье,

------------------------------------------

16 Правда, В.М. Молотов представлял дело так, будто это было инициативой самих грузинских ученых (Чуев, 1991. С. 102).

311

посвященной 25-летнему юбилею Советской Грузии. Прославляя Советскую Грузию, он сожалел, что одна вековая мечта грузинского народа все же оставалась неосуществленной — «восстановление территориальной целостности Грузии». Далее он перечислял те районы Турции, которые следовало бы вернуть по требованию грузинской общественности (об этом см. Хачапуридзе, 1948. С. 14). Западные комментаторы обращают внимание на тот факт, что в это время проходили очень напряженные переговоры о проливах. Они полагают, что ирредентистская кампания была развернута с целью сделать Турцию более податливой (Kolarz, 1952. Р. 234; Kuniholm, 1980. Р. 287). Ничуть не преуменьшая значение этого фактора, уместно предположить, что Сталин мог действительно планировать территориальное расширение СССР за счет Турции и Ирана, о чем свидетельствуют все приводимые выше факты 17. Следует учесть и то, что страсти по южным землям не затихали в Грузии еще несколько лет, встречая вполне благожелательный прием в Москве. Ведь чуть позднее те же историки смогли выпустить брошюру с изложением территориальных претензий к Турции. В ведущем советском историческом журнале в те годы подчеркивалось, что, потребовав у Турции возвращения насильственно отторгнутых земель, где располагалась «колыбель грузинского народа», Джанашиа выражал мнение всей грузинской советской общественности (Джанашиа, 1948). А известный грузинский поэт Григол Абашидзе сочинил поэму, воспевавшую земли древней грузинской провинции Тао, находящиеся в составе Турции, и в 1950 г. получил за это Сталинскую премию. Однако отторгнуть турецкие территории не удалось. Более успешно обстояло дело с внутренней политикой. Ведь историографическая концепция, сложившаяся в 1937—1939 гг., хорошо соответствовала планам грузинских властей по грузинизации абхазов и интеграции их в единую грузинскую общность. Одновременно надо было покончить с попытками абхазов обрести свою собственную самобытную историю. Под подозрение попал АбНИИ, сотрудников которого обвиняли в «изучении вопросов культуры в духе буржуазного национализма». В КГБ вспомнили об уже однажды подвергшихся критике книгах С. Ашхацавы и С. Басарии и заклеймили их как

------------------------------------------

17 О замыслах перекраивания границ, нашедших отражение в рассматриваемой концепции, см. Suny, 1989. Р. 284—285.

312

антигрузинские и контрреволюционные (Clogg, 1995. Р. 182— 184). Но поскольку их авторы были к тому времени ликвидированы, главным объектом критики стала «История Абхазии» Дмитрия Гулиа. Во-первых, она по-прежнему пользовалась популярностью у абхазов, не в последнюю очередь благодаря широкой известности ее автора, а во-вторых, она звучала для грузин вызовом, и они видели в ней ущемление своего достоинства. Во властных кругах решили, что Гулиа сам должен отказаться от своей книги; ему делались такого рода предложения, но он их мужественно отвергал. В конечном итоге тогдашним председателем Совета Министров Абхазии М.К. Делба в 1951 г. от имени Гулиа была выпушена брошюра «О моей книге "История Абхазии"», подготовленная по указке КГБ и разосланная по всем необходимым адресам. Детальная история написания этой книги выяснилась сравнительно недавно. После того, как Гулиа отказался участвовать в этом предприятии, его попросили подсказать, кто мог бы за него написать такую брошюру. Он, не задумываясь, назвал имя Ш.Д. ИналИпы, и последнему пришлось взяться за эту работу. Однако сделанные им критические замечания по поводу книги Гулиа оказались чересчур мягкими, и тогда Делба практически переписал подготовленный им текст заново. Позднее Инал-Ипа говорил, что, увидев брошюру, он не узнал там своего текста. Когда времена изменились, Гулиа смог заявить, что брошюра была сфальсифицирована, а Делба оправдывался тем, что ее написали и выпустили ради спасения Гулиа от репрессий (Гулиа, 1962. С. 219—221). Действительно, в 1946 г. Д. Гулиа попал в поле зрение КГБ, и ему грозила физическая расправа (Смыр, 1994. С. 17-18; Clogg, 1995. Р. 179). Впрочем, циничный, как многие советские чиновники, Делба вряд ли заботился об абхазском народе или о его народном поэте 18. Ведь будучи во главе Наркомпроса Абхазии в самые черные годы, именно он был причастен к тем разрушительным для абхазской культуры школьным реформам, которые происходили с конца 1930-х гг. Он же активно участвовал в судебном процессе против «лакобовцев» осенью 1937 г. (Лакоба, 1990а. С. 132-133; Марыхуба, 1994а. С. 118, 122). Правда, это его не спасло, и он тоже оказался под негласным надзо-

---------------------------------------

18 Правда, в 1937 г. Делба выпустил брошюру к 45-летию литературно-научной деятельности Д. Гулиа, всячески восхваляя классика абхазской литературы.

313

ром и подозревался в контрреволюционной деятельности на том основании, что, будучи в 1920-х гг. руководителем Главлита Абхазии, не остановил публикацию рассмотренных выше книг Гулиа, Басария и Ашхацавы. В 1947 г. Делба, наряду с ведущими представителями абхазской интеллигенции, попал в список «буржуазных националистов», подготовленный КГБ (Clogg, 1995. Р. 184, 187). Между тем, именно Делба, критикуя Марра в 1951 г., выступал прежде всего против «ошибочности и порочности ... отрыва абхазского языка и истории абхазов от грузинского языка и истории Грузии» и видел одну из злостных ошибок Марра в том, что тот отказывался рассматривать «абхазов как племя грузин». Напротив, сам Делба настаивал на том, что «абхазы как грузинское племя на всем протяжении своей истории были неотъемлемой частью грузинского народа» (Делба, 1952). В том же духе была составлена упомянутая брошюра, написанная от имени Д. Гулиа. В ней Абхазия рассматривалась как «неотъемлемая часть Грузии», и ей отводилось место преданного сателлита, будто бы озабоченного только одним — построением «национального грузинского государства». Автор брошюры практически отказывался от всех выводов «Истории Абхазии», причем не только от тех, которые не выдержали испытание временем (типа происхождения абхазов из Эфиопии и сближения терминов «Абиссиния» и «Апсны»), но и от тех, которые получили поддержку со стороны ведущих грузинских ученых (об абхазо-адыгской топонимике на территории Грузии). Он, разумеется, пересматривал и те выводы, которые ставили под сомнение исторический приоритет грузин в Абхазии (например, о некартвельском происхождении древних жителей Колхиды, о культурной отсталости грузинских племен по сравнению с абхазскими обитателями побережья и пр.). В брошюре воспроизводилась мессианская версия древней истории Грузии, создававшаяся в те годы грузинскими историками: говорилось о широком расселении древних грузин по Передней Азии и Закавказью, об их культуртрегерской деятельности и создании множества цивилизованных центров, об их генетической связи с хеттами и халдами, о грузинской принадлежности колхов, о самостоятельной грузинской государственности, возникшей якобы задолго до начала н.э. (см., напр., Пирцхалава, 1948; Хачапуридзе, 1948. С. 7—10). Абхазс-

314

кое царство рассматривалось как «западно-грузинское государство», будто бы направлявшее все свои усилия на общегрузинское дело — объединение грузинских племен в рамках единого «национального государства». Отдавая дань времени, автор ополчался против немецких историков и лингвистов, выводами которых когда-то оперировал Гулиа. В брошюре заявлялось, что «абхазы, собственно, те же грузины». Злейшими врагами Грузии изображались турки, и читатель отсылался к упомянутой выше брошюре видных грузинских историков С. Джанашиа и Н. Бердзенишвили. В годы насильственной грузинизации Абхазии автор накидывался на «турецких ассимиляторов» и называл одного из наиболее почитаемых абхазами правителей Абхазии конца XVIII — начала XIX вв. Келеш-бея (см., напр., Басария, 1923. С. 140; Фадеев, 1934. С. 142-145; Инал-Ипа, 1965. С. 145; Лакоба, 1990а. С. 8-9; 1993. С. 159-161; Смыр, 1994. С. 11; Lakoba, 1998a. Р. 67—68) «предателем», стремившимся к расчленению Грузии (Гулиа, 1951). Позднее в своей автобиографии Д. Гулиа писал о том, как ему мешали заниматься историей и этнологией абхазов. Но по решению бюро Абхазского обкома КП Грузии текст этой автобиографии был в 1956 г. уничтожен вместе с тиражом журнала «Алашара» («Рассвет»), где она была напечатана (Смыр, 1994. С. 18). Не было опубликовано и письмо Делбы в Абхазский обком КП Грузии от 1 октября 1953 г., в котором он признавал свою вину за написание рассмотренной выше брошюры и просил изъять ее из обращения (Марыхуба, 1994а. С. 96—97). В то время, как в Абхазии разворачивалась кампания против книги Гулиа, в Тбилиси в 1949—1951 гг. в журнале «Мнатоби» начали выходить отдельные главы книги Павле Ингороквы, а в 1954 г. появилась и сама книга, содержавшая более 1000 страниц (Ингороква, 1954). По мнению ряда специалистов, книга была написана по заказу спецслужб и была призвана создать научные основания для выселения абхазов из Абхазии (Лакоба, 1990а. С. 97—98; 2000. С. 17; Лежава, 1997. С. 175-178). О происхождении абхазов говорилось в ее четвертой главе. По сути она завершала процесс историографической грузинизации абхазов. Ведь если Джавахишвили и Джанашиа считали древних абхазов частью грузинской общности, то они не посягали на самобытность абхазского языка и культуры. А Ингороква прямо причислял апсилов к «грузинским племенам с грузинскими диалектами» и заявлял, что в VIII в. Абхазию заселяли исключительно грузинские племена (Ингороква, 1954.

315

С. 11 б) 19. В другом месте он настаивал на том, что грузины-мосхи со временем стали именовать себя абазгами (Ингороква, 1954. С. 129, 137). Если Джавахишвили и Джанашиа признавали наличие абхазов в Колхиде в античный период, то, по Ингороква, тех не было там вплоть до позднего средневековья; он утверждал, что они начали расселяться по Абхазии лишь в XVII в., явившись из-за Кавказского хребта (Ингороква, 1954. С. 188) 20. Если Джавахишвили и Джанашиа находили в Грузии значительный абхазо-адыгский топонимический субстрат, то Ингороква все это пересматривал и всеми силами старался доказать, что даже в Абхазии абхазские топонимы имели грузинское происхождение 21. Для Ингороквы эта позиция не являлась чем-то новым. Ведь еще в 1918 и 1921 гг. он участвовал в жарком территориальном споре, развернувшемся между вновь образованными государствами Закавказья (Smith, 1999. Р. 66—67). Естественно, он решал пограничный вопрос в пользу Грузии. При этом в своей записке «О границах территории Грузии» он объявлял абхазов грузинским племенем, признавая большую заслугу этого племени перед грузинской историей (Лежава, 1997. С. 175—178; Анчабадзе, 1999. С. 37-38)22. Выход книги Ингороквы был отмечен рядом положительных рецензий в грузинской прессе. Одна из них принадлежала академику Г.С. Ахвледиани, который видел заслугу автора именно в том, что тот изобразил абазгов картвельским племенем, а Абхазское царство — грузинским государством. Отныне в грузинском политическом процессе места чужакам не было. «Грузинское государство Западной Грузии основано не чужим племенем (после покорения), а было создано грузинскими племенами, в числе которых было грузинское племя абхазы», — писал маститый рецензент. Он также хвалил Ингорокву за то, что тот отнес топонимику Абхазии к «картвельскому языко-

--------------------------------------------

19 О том, что в этом отношении Ингороква был неодинок в грузинской науке начала 1950-х гг., говорит кандидатская диссертация М.П. Инадзе, где излагались сходные идеи (Инадзе, 1953).
20 См. также «Мнатоби», 1950, № 3. С. 146—189. Эта идея иногда воспроизводится и западными учеными. См., напр., Wixman, 1982. Р. 152.
21 О критике методов Ингороквы см. Инал-Ипа, 1992. С. 7—8; Hewitt, 1993. Р. 273-275; 1998. Р. 118-119.
22 О политическом подтексте концепции Ингороквы см. Лакоба, Шамба, 1989; Чумалов. 1995. С. 23-25, 84-85.

316

вому миру» (Ахвледиани, 1955). В 1956—1957 гг. журнал «Мнатоби» провел целую дискуссию по книге Ингороквы, причем некоторые известные грузинские историки и филологи (директор Института истории АН ГССР Н. Бердзенишвили, а также Л. Кобахидзе, С. Каухчишвили, Г. Ахвледиани) разделяли его антиабхазскую позицию. В поддержку концепции Ингороквы высказачись и ряд грузинских писателей. Тогда одна лишь филолог К. Ломтатидзе нашла в себе силы выступить против коллективного мнения своих коллег (Марыхуба, 1994а. С. 130— 131; Лежава, 1997. С. 174-175; Hewitt, 1998. P. 119) 23. Именно с тех пор в грузинской историографии стало принято считать «Бичвинта» (греч. термин для Пицунды, означающий «сосновая») и «гениохи» (греч. термин для «возниц») исконными грузинскими терминами, что абсолютно не приемлемо с научной точки зрения (Hewitt, 1998. Р. 118-119, 121). Совсем иной прием книга Ингороквы получила у абхазов, увидевших в ней стремление в очередной раз «ликвидировать национальное лицо абхазского народа» (Марыхуба, 1994а. С. 124). От внимательного глаза абхазских авторов не укрылось то, что к началу 1950-х гг. Ингороква кардинально пересмотрел свои прежние взгляды — ведь за десять лет до выхода рассматриваемой книги он признавал большую роль абхазов в строительстве грузинского государства (Анчабадзе, 1956. С. 264, 273; Инал-Ипа, 1965. С. 19; 1976. С. 50-51; Лакоба, Шамба, 1989). Они упрекали его в тенденциозности, намеренном замалчивании или искажении фактов, рискованных допущениях, расхождениях со своими собственными более ранними построениями, излишнем доверии к сомнительным источникам информации. По сути абхазы обвиняли Ингорокву в том, что он лишал их этнического имени и древней истории (Соселия, 1955; Анчабадзе, 1956; Бгажба, 1956; Марыхуба, 1994а. С. 129). Один из абхазских критиков подытожил это следующим образом: «Абхазы, аборигены этого края, остались бесприютными — они, оказывается, не абхазы в собственном смысле этого слова, а апсуйцы, которые также не нашли места в объемистой книге П. Ингороквы» (Бгажба, 1956. С. 283). Книга Ингороквы явно опоздала с выходом — сталинская эпоха кончилась, всесильный Берия сошел с исторической

----------------------------------

23 Но некоторые современные грузинские историки уверяют, что в 1950-е гг. большинство их коллег отвергли теорию Ингороквы (см., напр., Нодия, 1998. С. 36; Анчабадзе, 1999. С. 26).

317

сцены, и абхазы поняли, что получили исторический шанс бороться за улучшение своего положения. В партийные и советские органы начали поступать письма от возмущенных граждан, назревал скандал, и чиновники сделали все возможное, чтобы загасить его в зародыше. Вначале на заседании ЦК КПГ, состоявшемся 12 апреля 1954 г., было постановлено изъять книгу Ингороквы, но за нее вступились грузинские ученые. Тогда абхазы стали посылать письма в ЦК КПСС о том, что в Грузии нарушается право абхазского народа на существование. Ситуацию, безусловно, усугубили события в Тбилиси и Сухуми начала марта 1956 г., когда там прошли антиправительственные демонстрации, продемонстрировавшие силу грузинского национализма. Звучавшие там призывы и лозунги напугали этнические меньшинства (Козлов, 1999. С. 155—181). В свете этих событий построения Ингороквы и отношение к ним со стороны грузинской общественности имели для абхазов особенно зловещий смысл. В апреле 1957 г. они организовали акции протеста в Сухуми перед зданием Обкома партии. Это заставило ЦК КПГ снова вернуться к вопросу о книге Ингороквы. Публикация дискуссионных выступлений в журнале «Мнатоби» была осуждена (За марксистско-ленинскую разработку, 1957), волна хвалебных рецензий остановлена, их авторы и редакторы соответствующих изданий получили партийные взыскания. На идеи, подобные тем, что высказывал Ингороква, было наложено табу (Лежава, 1997. С. 180— 183; Гамахария, Гогия, 1997. С. 144, прим. 112). Между тем, осуждение концепции Ингороквы грузинскими властями было формальным: говорилось о том, что концепция была ошибочной, но какие именно ошибки допустил Ингороква, не сообщалось; его единомышленники были осуждены, но не названы по имени; открытой критике подвергся лишь Н. Бердзенишвили, однако не за искажение абхазской истории, а за «антинаучные» представления «об истории образования грузинской нации». В чем именно состояли эти искажения, допущенные крупнейшим грузинским историком, читателям партийной грузинской прессы оставалось неизвестным. Не говорилось и о том, как надо писать историю Абхазии (За марксистско-ленинскую разработку, 1957). Короче говоря, грузинские власти ограничились демагогической отпиской, которая мало кого могла убедить. Поэтому идеи Ингороквы продолжали жить в Грузии своей жизнью, хотя излагать их на бумаге было не принято. Лишь в 1989 г. грузинские писатели

318

открыто заговорили о реабилитации Ингороквы и его научного наследия (об этом см. Hewitt, 1998. Р. 120; Нодия, 1998. С. 36; Анчабадзе, 1999. С. 33). С тех пор идеи Ингороквы приобрели в Грузии необычайную популярность, о чем пойдет речь ниже.

Глава 4. ВЕЧНАЯ ГРУЗИЯ

В начале 1950-х гг. сменилась не только политическая ситуация, серьезные изменения произошли и в науке. Во-первых, было полностью отброшено наследие Марра; во-вторых, гораздо более ясной стала лингвистическая ситуация в древней Передней Азии; в-третьих, массовые археологические исследования значительно прояснили многие страницы древней истории Грузии, и археологи все настойчивее требовали самого серьезного отношения к своим построениям. До 1940-х гг. археологическая карта Грузии зияла множеством белых пятен, фрагментарные материалы не создавали почвы для восстановления сколько-нибудь полной картины эволюции культуры в Закавказье, историки их игнорировали и исходили из миграционистских концепций, — скажем, считалось, что культура металла появилась на Южном Кавказе извне и только на рубеже II—I тыс. до н.э. Именно в этом плане историков интересовали все эти мосхи, тубалы, халибы и пр., о которых шла речь выше. Между тем, к началу 1940-х гг. было накоплено достаточно археологических данных для того, чтобы попытаться проверить, насколько традиционная историческая концепция с ними увязывается. Первым такую попытку осуществил выдающийся советский археолог Б.А. Куфтин. Б.А. Куфтин (1892—1953), начавший свою карьеру специалистом по центральному региону России, в конце 1920-х гг. оказался жертвой репрессий и был выслан из Москвы в Вологду. С помощью грузинских коллег он смог в 1934 г. перебраться в Грузию, где ему сперва предложили поработать над упорядочиванием археологических фондов Музея Грузии для создания там археологической экспозиции. В 1934—1935 гг. он участвовал в исследованиях Абхазской археологической экспедиции, которая под руководством академика И.И. Мещани-

318

нова провела первое широкое обследование археологических памятников Абхазии. Во второй половине 1930-х гг. и в первые послевоенные годы Куфтин уже самостоятельно продолжал эти изыскания. Одновременно в 1936—1940 гг. и во второй половине 1940-х гг. он вел раскопки в Восточной Грузии в верховьях р. Храми, где ему удалось выявить великолепную триалетскую культуру среднего бронзового века. Так он превратился в первоклассного археолога, фактически заложившего основы современной первобытной археологии Грузии (Формозов, 1995. С. 47, 71). В частности, Куфтин открыл миру бронзовый век Грузии, оказавшийся необычайно богатым и продолжительным, чего никак не ожидала традиционная историография. И Куфтин прямо заявлял, что привычная схема этногенеза грузинского народа нуждается в пересмотре. Во-первых, длительная культурная преемственность, обнаруженная археологами, позволяла ставить вопрос о местных корнях грузинского народа. Вовторых, хотя археологи и фиксировали несомненные древние связи местной культуры с южными переднеазиатскими, но эти связи вели вовсе не в Малую Азию, а в Месопотамию. В-третьих, Куфтин убедительно выделял две разные культурные зоны на Кавказе в эпоху бронзового века — западную и юго-восточную; первую из них он сопоставлял с тем пластом «адыгской» топонимики, о котором писали Джавахишвили и Джанашиа (Куфтин, 1944; 1949. С. 317—318) 1. И если юго-восточную зону (Южная Грузия, Армения, часть Азербайджана) он предположительно отождествлял с картвелами, то западная не имела к ним никакого отношения — там в бронзовом веке могли обитать только предки абхазо-адыгских народов! Но именно в западном ареале античные авторы помещали тибаренов, месхов и колхов. Впрочем, сам Куфтин не довел этот вывод до логического конца; очевидно, этому не способствовала окружавшая его обстановка. Мало того, следуя Марру, он вначале писал о последовательной смене «хозяйственно-общественных слоев»: «кобанско-колхидскую культуру» он связывал со «сперо-иберо-киммерийской средой», которую он отождествлял с «иберо-мегрелами»; «колхидский этнический слой» начала ранне-

------------------------------

1 Джанашиа отождествлял западную группу с колхами, в которых вслед за ним грузинские авторы видят западно-картвельские племена (об этом см. Лордкипанидзе, 1979а. С. 37—38, прим. 11).

320

го железного века он связывал с мегрело-чанами; «сперо-иберский субстрат» виделся ему основой равным образом «картлоимеретинской народности» и «авазго-овсо-сванско-хевсурского племенного объединения», из которого позднее выделилась абхазская народность. Что же касается дольменной культуры, то о ней Куфтин писал следующее: «Исключена возможность искать соответствие этого древнего населения с последующими исторически действовавшими и в настоящее время живущими племенами и народами, оформленными в процессе всей последующей истории». Все же он высказывал соображение о том, что докобанскую эпоху можно связывать условно с «пеласгическим пластом» (Куфтин, 1949. С. 233—236, 289, 311 — 322). Похоже, что эта последняя его гипотеза предугадывала ту общность, которую современные лингвисты объединяют в северокавказскую языковую семью. В любом случае очевидно, что в середине 1930-х гг. представления о соотношении археологических памятников с лингвистическими общностями были еще весьма туманными — в чем-то Куфтин ошибался, в чемто его взгляды отличались разительными противоречиями, но в чем-то он заглядывал далеко вперед. Он писал о том, что «восточногрузинские племена» в течение среднего и позднего бронзового века ассимилировали «западногрузинские», и накануне греческой колонизации на территории Грузии уже имелись разнообразные грузинские племенные группы. В любом случае новым в концепции Куфтина была ее явная автохтонистская направленность. Он настаивал на том, что не только грузинская государственность, но и сам грузинский народ имел истоки, главным образом, на территории самой Грузии; конечно, в формировании грузинского народа участвовали и какие-то группы, пришедшие с юга, но их роль не была решающей (Куфтин, 1944; 1949. С. 2—3, 311). Этот вывод не сразу привился в грузинской историографии, однако с изменением политического режима он стал в ней господствующим в 1950—1970-х гг. (Меликишвили, 1986. С. 58; Джапаридзе, 1980. С. 29; Лордкипанидзе, 1989. С. 16-17). Новая эпоха требовала новых героев. С начала 1950-х гг. ведущим специалистом по древней истории Грузии стал Г.А. Меликишвили (р. 1918), человек нового поколения, блестяще образованный историк, знаток древних языков. Он получил прекрасное образование в стенах Тбилисского университета, окончив его в 1939 г. Среди его учителей были С.Н. Джанашиа

321

и Г.В. Церетели. Уже в 1950-е годы Меликишвили стал признанным авторитетом по истории Древнего Востока и древнего Закавказья. Его докторская диссертация (1954 г.) была посвящена древневосточным материалам по истории Закавказья. В 1957 г. за свои урартоведческие исследования он был удостоен Ленинской премии, а в 1960 г. стал академиком АН ГССР. С 1965 г. он являлся директором Института истории, археологии и этнографии АН ГССР. Меликишвили много занимался и преподавательской деятельностью; с 1944 г. он регулярно читал лекционные курсы в Тбилисском университете (Меликишвили, 1979). Г.А. Меликишвили был первым грузинским историком, кто начал строить свое видение древней истории на основе автохтонистской концепции, опираясь на археологические данные. Впервые он изложил свои взгляды в докладе, прочитанном на Отделении общественных наук АН ГССР в июне 1951 г. в связи с кампанией, направленной против марризма. Доклад был формально посвящен истории грузинского народа в целом, однако на самом деле речь в нем шла лишь о древнейших этапах этой истории. Парадоксально, что, выступая против взглядов Марра, докладчик развивал автохтонистские идеи, за которые тот более всего и ратовал. Меликишвили призывал отказаться от миграционной концепции и искать корни грузинского народа прежде всего на территории Грузии 2. Он выступал сторонником иберийско-кавказской гипотезы и настаивал на древнем родстве картвельских языков с северокавказскими 3. Впрочем, языковым родством дело не ограничивалось. Конечно, в отличие от своих предшественников Меликишвили не считал урартов и хеттов грузинами, однако настаивал на том, что к предкам последних следует причислять те ассимилированные и потерявшие свой исконный язык группы, которые внесли весомый вклад в формирование культуры данного народа. А поскольку в состав грузин вошли какие-то хурритские, урартские и хеттские племена, то грузинский народ по праву может считаться «наследником хеттской и хурриурартской культур» (Меликишвили, 1952. С. 11). Так традиционная концепция грузинской исторической школы с ее поли-

------------------------------------

2 Этой концепции Меликишвили никогда не изменял (см., напр., Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 31—32, 180, 184).
3 Подробно об этом см. Меликишвили, 1959. С. 94—97. Позднее он от этого отказался (Меликишвили, Лордкипанидзе. 1989. С. 181).

322

тическим подтекстом снова обрела право на существование. Достаточно было ассимилировать этническое меньшинство, чтобы претендовать на его культуру и историческое наследие. Ведь не случайно, рассматривая разные этнические признаки, важнейшим из них Меликишвили считал язык (Меликишвили, 1952. С. 5). Трудно удержаться от сопоставления всего этого с многолетним стремлением грузинских властей к грузинизации абхазов. Впрочем, концепция Меликишвили имела и существенные отличия от традиционных взглядов. Если, подобно последним, она отождествляла малоазиатских мушков, колхов, халибов и др. с древними грузинами, то считала их не автохтонами, а пришельцами с Южного Кавказа, где и находилась истинная и вечная родина грузин. Это расселение автор связывал с эпохой упадка государства Урарту, когда на его развалинах будто бы образовалось мощное грузинское объединение (Меликишвили, 1952. С. 36—41; Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 183). Другим древним грузинским государством, на этот раз в Малой Азии, он называл Фригийское царство, созданное мушками (мосхами), которых грузинская историография однозначно отождествляла с грузинами (Меликишвили, 1952. С. 43—45). В северо-восточных районах современной Турции он размещал царство Диаухи, где поначалу господствовали хурриты, но затем власть будто бы перешла к западно-грузинским племенам. Меликишвили разделял и традиционную идею о древнейшем Колхидском царстве, когда-то соперничавшим с Урарту, а затем вновь возвысившимся в годы греческой колонизации (Меликишвили, 1952. С. 47—49). Иными словами, в его концепции грузины выглядели единственными из героев славных событий первой половины I тыс. до н.э., кто сумел дожить до наших дней и, следовательно, может по праву претендовать на наследие великих древних государств Передней Азии. А как же с армянами и северокавказцами? Какое место отводилось им на просторах древней Передней Азии? Меликишвили правильно вводил армян в контекст древнего индоевропейского («хетто-лувийского») мира Малой Азии. Он воспроизводил версию армянских ученых о том, что древняя армянская общность тесно ассоциировалась с малоазийским государством Хайаса. Однако он делал все, чтобы оторвать историю древних армян от Урарту: он утверждал, что армяне сложились в этническую общность еще до проникновения на

323

урартскую территорию и что поэтому урартская культура не оказала на них существенного влияния (Меликишвили, 1952. С. 45—46; 1959. С. 171) 4. Однако это не объясняло наличия мощного урартского субстрата в армянском языке (Дьяконов, 1968. С. 200—201, 231) и не отвечало на вопрос о взаимоотношениях между армянами и грузинами в древности на территории бывшего Урартского государства, куда автор практически одновременно направлял потоки их переселений 5. Делая грузин наследниками урартской культуры, он фактически обделял армян, создавая почву для историографической конфронтации между грузинскими и армянскими историками. Правда, позднее он признал, что, распространяясь по территории Урарту, армяне ассимилировали местное хуррито-урартское население (Меликишвили, 1959. С. 234). Тем самым и они получили возможность претендовать на урартское наследие. Позднее, когда участие урартов в этногенезе армян стало очевидным, грузинские авторы, напротив, начали доказывать, что, оказывая огромное воздействие на Армению, урартийцы почти не влияли на грузин (см., напр., Хидашели, 1973). Действительно, грузинский язык в гораздо меньшей мере, чем армянский, поддался хуррито-урартскому влиянию. Однако, полностью отвергать это влияние тоже не приходится (Дьяконов, 1968. С. 241-242, прим. 134, 135). Что касается северокавказцев, то вслед за Джавахишвили автор отождествлял их со «скифо-сарматскими» пришельцами. Не решаясь порвать с традиционной идеей об их северной прародине, он все же делал решительный шаг от нее, обнаруживая следы северокавказцев в Малой Азии задолго до появления там «скифов». Он, пожалуй, впервые ввел в советскую историографию идею о том, что какие-то северокавказские племена упоминались еще в надписях ассирийского царя Тиглатпаласара I (1115—1077) в форме «кашка» и «абешла». Первых Меликишвили сопоставлял с «касогами» (черкесами), а вторых с «апшила» (абхазами) (Меликишвили, 1952. С. 30—

-------------------------------------

4 Совсем иначе на это смотрит современная историография (Redgate, 1998. Р. 5).
5 Кстати, Меликишвили. занимал весьма непоследовательную позицию в отношении исторических связей грузинского языка — с одной стороны, он отрицал наличие в грузинском языке какоголибо некартвельского субстрата, с другой, писал о хурри-урартских элементах в грузинском (Меликишвили, 1959. С. 111, 116-117, 178).

324

32; 1959. С. 120, 167-170, 174. Ср. Дьяконов, 1968. С. 12-13). Это открытие нашло восторженный прием у абхазов, и, как мы увидим, стало важным компонентом их этногенетической схемы, хотя имеется и гипотеза о том, что кашки были одними из предков курдов (Капанцян, 1947. С. 131 — 133). Сам Меликишвили позднее разъяснил, что названия «кашки» и «абешлийцы» не были строго этническими и использовались в хеттскую эпоху как собирательные термины для горных племен северо-востока Малой Азии (Меликишвили, 1962. С. 319). Имеются также основания предполагать, что за этими названиями скрывалась одна и та же группа населения (Арутюнян, 1985. С. 104). Как бы то ни было, первый золотой век грузинской истории Меликишвили относил ко второй четверти I тыс. до н.э., когда грузинские племена массами расселялись на юг и основывали там одно государство за другим. При этом они инкорпорировали в свою среду хурритов, урартийцев и даже малоазийских мушков. Итогом этого процесса будто бы стало создание двух ранних грузинских государств: Колхиды на западе и Иберии на востоке, вокруг которых и начали консолидироваться древние грузинские племена. Причастность к древней государственности, а, следовательно, право на свою собственную государственность — эта идея постоянно двигала грузинскими учеными, занимавшимися этногенезом своего народа. Она же была важным стержнем грузинской идеологии в целом (Dragadze, 1988. Р. 10, 40). Не случайно, как мы видели, и Джавахишвили, и Джанашиа в равной мере занимались и историей древнегрузинской государственности, и происхождением грузин. То же относилось к Меликишвили, который пытался продемонстрировать преемственность грузинской государственности едва ли не с ассирийских времен. Если с «Царством мосхов», которое на поверку оказалось государством фригийцев-индоевропейцев, это плохо получалось, то Меликишвили перенес свое внимание на малоизученную страну Диаухи, фигурировавшую вначале в ассирийских, затем в урартских источниках и располагавшуюся в юго-западной части исторической Грузии. Надежных источников о политическом устройстве Диаухи и ее этническом составе практически не было, но было известно, что она долго и небезуспешно отбивалась от натиска вначале Ассирии, затем Урарту. Этого Меликишвили казалось достаточно для вывода о том, что, если здесь еще и не было государства, то

325

по крайней мере уже имелась предгосударственная структура. Столь же условны были его сближения местных обитателей сасперов с иберами. Однако, как ни шатки были эти построения, они позволяли предполагать, что государственная традиция у грузин не затухала тысячелетиями — через «иберовсасперов» она передалась от Диаухи прямо к Картли (Меликишвили, 1959. С. 102, 114, 116, 176-178, 203-209, 215-217, 234) 6. Правда, в другом месте своей работы Меликишвили рисовал более правдоподобную картину проникновения элементов древневосточной государственности к грузинам — от персов через зависимые от них южногрузинские области (Меликишвили, 1959. С. 279). Позднее Меликишвили внес в свою схему важные уточнения. Установив, что Диаухи находилась в постоянной вражде с Кулхой, он перенес свое внимание на последнюю, ибо она ассоциировалась с названием «Колхида». Он разъяснял, что в древности термин «Колхида» имел несколько значений. Само это название идет от Кулхи — политического образования рубежа II—I тыс. до н.э., которое господствовало в Юго-Восточном Причерноморье. Греки придали этому названию всеохватывающее значение, покрывающее территорию от Кавказского хребта до Трапезунда. Соответственно, под «колхами» они понимали все ее разноплеменное население, которое, вопреки Джавахишвили и Джанашиа, вовсе не было единым народом. Вместе с тем, некоторые авторы придавали колхам более узкое значение и связывали их с Юго-Восточным Причерноморьем (между р. Риони и р. Чорохи), где обитало мегрелочанское население — исторические лазы, предки современных мегрелов. Опираясь на весьма скудные данные источников, Меликишвили все же был склонен называть Кулху ранним государством, во всяком случае в VIII в. до н.э., когда она, хотя и неудачно, соперничала с Урарту (Меликишвили, 1962. См. также Меликишвили, 1959. С. 62—65, 259) 7.

---------------------------------------

6 Абхазский этнограф Ш.Д. Инал-Ипа полагал, что страна Диаухи была населена хурритами (Инал-Ипа, 1976. С. 110).
7 Между тем, современные лазы, живущие в Турции, не испытывают родственных чувств к мегрелам. Они склонны идентифицировать себя прежде всего с Турцией и исламом. То же самое более ста лет назад зафиксировал Д.Бакрадзе в случае с аджарцами, которые идентифицировали себя с исламом и «татарами» и быстро переходили на турецкий язык (Бакрадзе, 1878. С. 45—46, 76— 77; Harm, 1997; 2000; Harm, Beller-Hann, 1998. P. 258).

326

Затрагивая проблему тех многочисленных народов северовостока Малой Азии (халибов, табал, тибаренов, макронов и пр.), которых традиционная схема уверенно называла предками грузин, Меликишвили проявлял больше осторожности — ведь за этими часто собирательными названиями могли скрываться группы разнородного происхождения. В частности, он уже не настаивал на том, что Фригия была картвельским государством, и соглашался с тем, что все связанные с ней эпиграфические памятники были написаны на фригийском (индоевропейском) языке. Все же, похоже, он не оставлял надежды на то, что в ее состав могли входить какие-то картвельские племена. Он соглашался с тем, что население древней Малой Азии и Северной Месопотамии включало хурритов, протохеттов, хеттов, лувийцев, армян, т.е. было очень разнородным по языку и культуре. И в то же время ему было трудно отказаться от мысли о том, что, наряду с этими группами, там обитали самые разные западно-грузинские и восточно-грузинские племена, которые позднее были частично ассимилированы армянами и греками (Меликишвили, 1959. С. 69-85, 167, 175, 226-227, 301-303) 8. В конечном итоге, как бы забыв о своих собственных оговорках и предостережениях, он изображал Фригию могущественным «Царством мушков», разумея под мушками предков грузин, и в то же время отмечал, что «грузинские племена мушков, входившие во Фригийское царство, к этому времени были сильно хеттизированы» (Меликишвили, 1959. С. 109, 111-112, 226, 229). Понимая всю сложность обсуждения проблемы мушков, на родство с которыми претендовали и армяне 9, Меликишвили, во-первых, полностью исключал связь мушков с индоевропейцами, во-вторых, противопоставлял западных малоазийских мушков восточным северомесопотамским, в-третьих, объяснял неувядающий интерес грузинской историографии к мушкам (мосхам) тем, что мосхи сыграли выдающуюся роль в формировании грузинского народа, — ведь это их имя получила первая столица восточно-грузинского государства, Мцхета.

---------------------------------

8 Любопытно, что эту грузиноцентристскую концепцию иногда некритически подхватывают и западные авторы. См., напр., Suny, 1989. Р. 4, 6; Redgate, 1998. Р. 57; Goldenberg, 1994. Р. 13, где даже кашки причисляются к грузинам.
9 Об армянском подходе см. Манандян, 1956; Еремян, 1970; Карагезян, 1981. О связи древних мушков с армянами см. Дьяконов, 1983. С. 169—170; Redgate, 1998. Р. 16-17.

327

Древним очагом месхо-картлийских племен, ядра будущей восточно-грузинской народности, Меликишвили называл историческую область Спери, располагавшуюся в верховьях р. Чорохи. Он с воодушевлением писал о том, что, продвинувшись через эту область на восток, мосхи познакомили восточных грузин с духовными ценностями древней Малой Азии и, возможно, с особенностями ее политической организации (Меликишвили, 1959. С. 102, 105-112, 115, 229, 233-234; 1962. С. 319). На самом деле мушки были народом, родственным фригийцам и пришедшим в восточную часть Малой Азии с запада в XII в. до н.э. Собственно фригийцы, которых ассирийские, урартские и древнееврейские источники также называли мушками, в это время только еще вступали на землю Малой Азии, переправившись через проливы. Мосхи Юго-Восточного Причерноморья были действительно носителями протогрузинского языка, но никакого отношения к мушкам не имели. Именно мушки передвинулись в верховья р. Евфрата к IX в. до н.э. и, видимо, положили начало арменизации населения Урарту. Предков грузин в этих местах никогда не было (Дьяконов, 1983. С. 169—171). Правда, в последнее время грузинская исследовательница Н.В. Хазарадзе настаивает на отождествлении мушков с предками картвелов и доказывает, что предки армян появились в Восточной Анатолии не ранее 670—660-х гг. до н.э. (Хазарадзе, 1984). Эта ее позиция вызывает недоумение, ибо она сама сообщает о надписях царей мушков, выполненных как в лувийской иероглифике в более ранний период, так и на древнефригийском языке несколько позднее (Хазарадзе, 1978; 1988). Что касается северокавказцев, то Меликишвили щедро населял ими многие горные районы Грузии и Закавказья в целом, но считал их более отсталым населением по сравнению с обитавшими в низменностях грузинами. Он упоминал о неудачных попытках картлийских царей ассимилировать горцев путем введения у них христианства (Меликишвили, 1959. С. 119-125, 129-130). К середине 1960-х гг. Меликишвили уточнил свои представления о расселении и этнической принадлежности колхов. По его мнению, вплоть до последних веков до н.э. они обитали южнее р. Риони и тяготели скорее к бассейну р. Чорохи. Этих колхов он отождествлял с «грузино-занскими», т.е. мегрело-чанскими племенами. А к северу от них вплоть до Диос-

328

куриады (современный Сухуми) он поселял сванов, которые, по его мнению, и скрывались за популярным в период эллинизма названием «гениохи». Обитавших по соседству с ними мисимиан он также причислял к сванам. В пользу этого говорили местная топонимика и ряд достаточно серьезных, на его взгляд, лингвистических аргументов (Меликишвили, 1966). Обращаясь к Северной Колхиде, Меликишвили интерпретировал значительные изменения местной этнической номенклатуры на рубеже н.э. массовыми передвижениями племен. В частности, он полагал, что предки абхазов (апсилы и абазги) пришли из-за Кавказского хребта к началу II в. Они и их соплеменники вытеснили с побережья древние грузинские племена, обитавшие там ранее. Результатом был упадок политической культуры и варваризация общества (Меликишвили, 1959. С. 88-90, 98-99, 307-308, 310, 364-365; 1973. С. 141-142). Короче говоря, не будучи столь радикальной, как схема Ингороквы, эта концепция все-таки рисовала грузин первопоселенцами на территории Абхазии и вводила в оборот идею о «двуаборигенности», получившую острое политическое звучание в конце 1980-х гг. (Анчабадзе. 1999. С. 33—34). Кроме того, она изображала предков абхазов более отсталым населением, чем грузины. Разумеется, это никак не могло удовлетворить абхазов. Мало того, инициативу по объединению Грузии Меликишвили приписывал Картлийскому государству, которое будто бы едва ли не с III—II вв. до н.э. подчинило Западную Грузию своему влиянию. Любопытно, какими аргументами он при этом оперировал. Он, например, признавал, что византийцы III— IV вв. нигде не упоминали о господстве Картли над Эгриси. Однако он объяснял это их тенденциозностью, нежеланием признать очевидное. Об объединении Грузии Абхазским царством он писал как бы скороговоркой, и в конечном итоге в его изложении это оказывалось победой Картлийского государства, будто бы веками вовлекавшего Западную Грузию в сферу своего влияния. И это было не политической победой одного из местных государей, а культурным торжеством грузинского языка и грузинской письменности над греческим языком и греческой письменностью. Меликишвили писал, что объединение Грузии привело к грузинизации абхазской знати и образованию единой грузинской народности. Однако в эту народность он включал лишь картов, мегрелов и сванов; абхазы в этом списке не значились (Меликишвили, 1959. С. 131 —

329

135). Разумеется, вопрос о существенных языковых и культурных различиях между мегрелами, сванами и картами вовсе не рассматривался. А между тем, есть все основания полагать, что мегрелам и сванам, исключая их элиту, грузинский язык был чужд вплоть до XIX и даже начала XX вв. (Hewitt, 1995a). Позднее, возможно, под влиянием абхазских политических выступлений Меликишвили изобразил события VIII— X вв. в более приемлемом для абхазов свете. Он выступил с критикой грузинской историографии, которая традиционно преуменьшала роль Абхазского царства в объединении Грузии и отдавала пальму первенства южногрузинскому княжеству Тао-Кларджети (см., напр., Джанашиа, 1991. С. 48; Бердзенишвили, Джавахишвили, Джанашиа, 1950. С. 162—165, 169; Меликишвили, 1959. С. 138—139; Бердзенишвили и др., 1962. С. 129—137; Антадзе, 1967. С. 66). Меликишвили указывал, что, во-первых, в титулатуре грузинских царей наименование «царь абхазов» неизменно предшествовало титулу «царь картвелов»; во-вторых, столицей объединенной Грузии в течение целого столетия оставалась прежняя столица Абхазского царства Кутатиси. Все это означало не только символическую роль ассоциации с сильным прежде Абхазским царством, но и готовность царей объединенной Грузии опираться на его мощь для подавления мятежей и новых территориальных завоеваний. Меликишвили убедительно демонстрировал, что преувеличение роли Тао-Кларджети и его правителя Давида восходило к старым грузинским хроникам, авторы которых были патриотами Картли и рассматривали Западную Грузию как отдаленную периферию, не имевшую серьезного значения для грузинского исторического процесса. Фактически же в конце X в., когда завершалось объединение Грузии, этот процесс полностью контролировался Абхазским царством, которое по своей силе ничуть не уступало Тао-Кларджети. Вопреки прежней грузинской историографии Меликишвили показывал, что события развивались не столько в пользу Тао-Кларджети, сколько вопреки планам ее правителя — Картли досталось не ему, а абхазской династии; зато само княжество Тао-Кларджети по воле его правителя отошло к Византии и было навсегда потеряно для Грузии (Меликишвили, 1973. С. 133—138). И это случилось задолго до появления Турецкого государства! Тем самым, национальная идея XIX—XX вв. никак не увязывалась с интригами средневековых властителей. Кстати, она слабо увязывалась и с брачной политикой грузинских царей.

330

Ведь не секрет, что бабушка по отцу, мать и второй муж царицы Тамары происходили из осетин. А Давид Строитель поддерживал порядок в своем государстве и вел завоевательную политику, главным образом, руками тюрок-кипчаков (Воронов, 1995). Рассмотренная выше концепция Меликишвили выросла из его работы над учебником по истории Грузии, которая велась ведущими грузинскими специалистами в 1950-е гг. Учебник 1940-х гг. был скомпрометирован своими связями с идеологией сталинско-бериевского режима, и в 1954 г. ЦК КПГ поставил перед грузинскими историками задачу создания нового учебника. Этот учебник вышел в 1958 г. на грузинском языке, а его расширенная версия была выпущена в виде учебного пособия на русском языке в 1962 г. Главы, посвященные древнейшим периодам истории Грузии по III в. до н.э. включительно, были написаны Меликишвили; главы о позднеантичном и раннесредневековом периодах подготовил профессор В.Д. Дондуа; принципиально важную главу о политическом объединении Грузии взял на себя один из ведущих грузинских историков H.A. Бердзенишвили, причем формирование и политическая деятельность Абхазского царства освещались вставленными в учебник старыми текстами Джанашиа — к тому времени мнение последнего о роли Абхазского царства в истории Грузии приобрело уже культовый характер и мало кто отваживался излагать эту проблему по-иному. Наконец, самый славный период в истории Грузии — от объединения до монгольского нашествия — был описан Бердзенишвили (Бердзенишвили и др., 1962). Какие же моменты в истории Грузии казались авторам заслуживающими внимания, что они пытались донести до читателя? Картвельская языковая общность правильно подразделялась на три обособленные группы (мегрело-чанскую, картскую и сванскую), но их древние носители локализовались там же, где и ныне обитают их потомки — мегрело-чаны в Юго-Восточном и Восточном Причерноморье, карты к востоку от них, а сваны в горах и, отчасти, низменностях Западной Грузии (Бердзенишвили и др., 1962. С. 27—28). Тем самым, давалось понять, что нынешняя территория Грузии испокон веков заселялась грузинами. Правда, отмечалось, что там жили и северокавказцы, но в соответствии с иберийскокавказской гипотезой они изображались близкими родственниками грузин.

331

Древнейшими государственными образованиями грузин объявлялись Диауха и Кулха (Бердзенишвили и др., 1962. С. 28—32). Следовательно, грузинская государственность насчитывала не менее 3000 лет, и грузины оказывались носителями одной из древнейших государственных традиций 10. Правда, к VIII—VII вв. до н.э. эти политические образования пришли в упадок, но, чтобы поддержать непрерывность государственной традиции, Меликишвили сконструировал сильный племенной союз «сасперов» в верховьях р. Чорохи и изобразил их наследниками традиций Диаухи. Одновременно он включил в их состав остатки разгромленных индийцами урартских племен, от которых они будто бы позаимствовали и бесценные урартские культурные традиции (Бердзенишвили и др., 1962. С. 33—34). На территории Колхиды Меликишвили помещал Колхидское царство (VI—III вв. до н.э.), называя его преемником древней Кулхи. Воспевая силу и могущество этого государства, он сознательно преуменьшал роль древнегреческих колоний, сводя ее лишь к торгово-ремесленной деятельности (Бердзенишвили и др., 1962. С. 36—41). Становление государственности в Восточной Грузии в IV— III вв. до н.э. Меликишвили связывал, с одной стороны, с сильным влиянием Персидской державы (что правильно. — В.Ш.), а с другой, с переселением сюда мосхов с далекого запада, из Малой Азии, откуда они будто бы принесли ценные хеттско-малоазийские традиции (Бердзенишвили и др., 1962. С. 43—45). Рисовался будто бы имманентно присущий грузинским племенам процесс консолидации, начавшийся едва ли не в бронзовом веке и получивший особый импульс с возникновением Картлийского царства. Меликишвили признавал, что население этого царства было пестрым; кроме грузин, оно включало северокавказцев, скифов, хеттов, хурритов и урартийцев, однако все они были успешно ассимилированы грузинами и сменили язык (Бердзенишвили и др., 1962. С. 50—51). Повествуя о раннем Картлийском государстве, учебник активно апеллировал к замечательным находкам археологов, сделанным в районе Мцхеты в конце 1930—1940-х гг. Там были найдены царская резиденция, мавзолеи правителей, богатые гробницы знати, образцы древнейшей письменности («армазское письмо», сформированное на основе арамейского в I—

----------------------------

10 Эта идея оказалась очень живучей в грузинской историографии. См., напр., Микеладзе, 1974. С. 191.

332

II вв.), — все это недвусмысленно свидетельствовало о развитии древнего грузинского государства (Бердзенишвили и др., 1962. С. 70-78. См. также Меликишвили, 1959. С. 22) 11. Важным рубежом в развитии древнегрузинской культуры стало принятие христианства в IV в., когда появился оригинальный грузинский алфавит, священные книги начали переводиться на грузинский язык и было положено начало грузинской литературной традиции. Учебник подчеркивал, что грузинскую письменность создал не армянский просветитель Месроп Маштоц, а она сложилась самостоятельно на основе «армазского письма» (Бердзенишвили и др., 1962. С. 88—89. Ср. Бердзенишвили и др., 1950. С. 95) 12. В этом авторы учебника опирались на гипотезу Г.В. Церетели, высказанную в конце 1940-х гг. на волне государственного патриотизма, требовавшего искать для письменности древние дохристианские корни (Церетели, 1949) 13. Между тем, как было показано позднее, хотя армянский просветитель Месроп Маштоц и не может считаться прямым создателем грузинской письменности, последняя не могла бы возникнуть без его участия (Периханян, 1966. С. 127-133). Ситуация с Западной Грузией была сложнее, археологам не удавалось обнаружить там столь же недвусмысленные свидетельства становления местной государственности. Зато имелось немало письменных документов, правда, допускавших различную интерпретацию. Тем не менее, учебник делал акцент на то, что правители раннесредневековой Лазики считали себя наследниками древних колхидских царей — следовательно и здесь грузинская государственность развивалась непрерывно (Бердзенишвили и др., 1962. С. 79—80), несмотря на то, что «Колхидское царство» распалось к II в. до н.э. и в последующие столетия здесь складывалась совершенно новая политическая ситуация, никак с ним не связанная (Инадзе, 1953;

----------------------------

11 Раскопкам в Мцхете придавалось такое огромное значение, что с 1974 г. они курировались ЦК КП Грузии и Советом Министров Грузинской ССР. Новейший обзор всех этих и новейших находок см. в Лордкипанидзе 1982. С. 24—26; Braund, 1994. Р. 206—208.
12 На самом деле, во-первых, еще более популярной в этот период там была греческая письменность, а во-вторых, «армазское письмо» было зафиксировано и в Армении, откуда был родом Месроп Маштоц (Braund, 1994. Р. 212-215).
13 О дохристианских корнях грузинского алфавита писал еще Д.Бакрадзе (Бакрадзе, 1878. С. VII).

333

Меликишвили, 1959. С. 364—375). Апсилы и абазги упоминались среди местных племен поздней античности и раннего средневековья, но об их связи с современными абхазами учебник хранил молчание. Зато сообщалось о культурном сближении Картли с Эгриси в IV—V вв., когда грузинская письменность будто бы быстро вытеснила на западе греческую (Бердзенишвилиидр., 1962. С. 114) 14. Абхазское царство называлось «подлинно грузинским царством», говорилось о прочных позициях в нем грузинского языка, а его название объяснялось «племенной принадлежностью воцарившейся там династии», хотя и здесь не было ни слова об особенностях языка и культуры абхазов. Разумеется, и внешняя политика Абхазского царства трактовалась как «общегрузинская». При этом честь окончательного объединения Грузии отдавалась Тао-Кларджетскому княжеству (Бердзенишвили и др., 1962. С. 128—137). Учебник с гордостью описывал выдающиеся достижения царя Давида IV Строителя (конец XI—начало XII вв.), максимально расширившего пределы Грузии и превратившего ее в многонациональное государство, но и тут у авторов не нашлось ни строчки для абхазов. Зато Грузия изображалась освободительницей закавказских народов от иноземного владычества и центром кавказского культурного мира (Бердзенишвили и др., 1962. С. 169—170, 189). Мало того, Грузия времен царицы Тамары объявлялась самым могучим государством Ближнего Востока — ведь в эти годы она уже смогла создать в Южном Причерноморье вассальное Трапезундское государство, направленное против сельджукской экспансии (Бердзенишвили и др., 1962. С. 203—206). Прозвище сына царицы Тамары — Лаша — упоминалось, но оставлялось без объяснения. Зато в этом учебнике затрагивался вопрос о появлении в Грузии южных осетин — они изображались кровожадными варварами, устраивавшими набеги на мирные грузинские селения, истреблявшими и изгонявшими их обитателей. Несмотря на сопротивление грузинских царей, они сумели закрепиться в горных ущельях и с XIII в. жили в пределах Имеретинского царства (Бердзенишвили и др., 1962. С. 248—254, 283). К абхазам учебник возвращался лишь в связи с событиями XVII в. и утверждал, что в общественной жизни у них господствовал грузинский язык (Бердзенишвили и др., 1962. С. 312—313). Стоит

-------------------------------------

14 На самом деле это произошло лишь в X в.

334

ли говорить, что абхазы усмотрели в этом учебнике новые рецидивы концепции Ингороквы (Марыхуба, 1994а. С. 125—126)? Таким образом, к 1960-м гг. в грузинской историографии сложилась следующая схема формирования и древней истории грузинского народа. Основным районом его сложения теперь считалось Закавказье и лишь отчасти северные и, возможно, центральные районы Малой Азии. Последним придавалось значение постольку, поскольку оттуда пришли мушки (месхи), принесшие с собой малоазийско-хеттские традиции, которые как бы приобщали грузин к наследию древнейших цивилизаций. Кроме того, грузинским авторам было трудно отказаться от мысли о том, что малоазийские обитатели, давшие миру железо, были грузинами. Но в целом возобладал автохтонистский подход, причем немалую роль в этом сыграли археологические исследования, выявившие богатый пласт культур бронзового и раннего железного века. Основной очаг государственности и грузинской культуры связывался с Восточной Грузией, где рано появившееся христианство было быстро грузинизировано и создало основу для сложения богатой литературной традиции на грузинском языке. Правда, прославлялось и Колхидское царство как один из древнейших центров грузинской государственности. Но в целом Западной Грузии уделялась второстепенная роль, ибо в раннем средневековье она находилась под эгидой константинопольского патриарха, и там литературная традиция на грузинском языке брала начало лишь с X в. Именно эта концепция, делавшая акцент на три момента — автохтонность, раннюю христианизацию и царство Давида и Тамары, — преподавалась в грузинских школах и служила важной основой грузинской идентичности в 1960—1980-е гг. Большую роль в ее обосновании играли археологические находки, и даже грузинские крестьяне иной раз бережно хранили их в своих домах как доказательства того, что их предки вечно обитали на грузинской земле (Dragadze, 1988. Р. 9—10, 40). Любопытно, что среди первых наиболее ярких символов, которыми оперировали грузинские националисты в борьбе за независимость в 1989—1990 гг., были именно Объединенное Грузинское царство и православная вера. Начиная с конца 1989 г. Грузия искала любые поводы для того, чтобы подчеркнуть свою причастность к христианству. Одним из первых общенародных ритуалов стало прибытие из Греции в Тбилиси копии иконы Иверской Богоматери, состоявшееся 9 октября 1989 г. и вызвавшее массовую экзальтацию. С тех пор в центральных газетах

335

Грузии все чаще помешались фотографии грузинских средневековых храмов, которые, с одной стороны, пробуждали у грузин историческую память, а с другой, укрепляли их христианскую идентичность. Параллельно культивировались и светские ритуалы, связанные с идеей независимости. 8 февраля 1991 г. вся Грузия торжественно отметила годовщину вступления на престол Давида Строителя, что дало повод СМИ распространять массу материалов о территориальном единстве и независимости Грузии. Затем наступила очередь Шота Руставели, юбилей которого был отмечен 28 мая 1991 г. «Абхазскому царству» воздавалось должное за объединение Грузии, однако его название ставилось в кавычки, и на исторической сцене действовали только грузинские герои. Впрочем, говоря об объединении Грузии, некоторые авторы вообще ухитрялись обходить Абхазское царство молчанием. Из всех архитектурных памятников на территории Абхазии грузинских авторов едва ли не более всего привлекал Беслетский мост под Сухуми, на котором была найдена грузинская надпись XII в. Разные авторы пытались этимологизировать абхазские топонимы, исходя из грузинского языка. Абхазам в этой истории места не находилось, а абхазские раннехристианские храмы приписывались «абхазской школе грузинской архитектуры». Это представление о грузинской истории так или иначе доносилось до широкой общественности популярно написанными книгами по истории грузинской архитектуры (Гараканидзе, 1959; Амиранашвили, 1963; Беридзе, 1967; 1974; Джанберидзе, Цицишвили, 1976), культуры (Менабде, 1968), мореплавания (Берадзе, 1989), военного искусства (Джорджадзе, 1989). Некоторые из грузинских специалистов по народной архитектуре включали абхазов в число «западногрузинских племен» и на этом основании приписывали предкам грузин практически все древности Абхазии от дольменной культуры бронзового века до абазгских и апсильских групп раннего средневековья (Гараканидзе, 1959; Адамиа, 1968) 15. Так в общественном сознании выстраивался образ славной истории древней Грузии, подхваченный грузинскими средствами массовой информации, в особенности, в 1988—1989 гг. (см., напр. Тухашвили 1989), когда Грузия напрягала все свои усилия в борьбе за независимость.

15 О критике этого подхода с абхазских позиций см. Инал-Ипа, 1992. С. 9-10; Марыхуба, 1994а. С. 210-211.

336

Глава 5. КОЛХИДСКИЙ МИРАЖ

Идея о древнем Колхидском царстве, самом раннем государстве в Восточном Причерноморье, с давних пор возбуждала воображение грузинских ученых, причем особый импульс она получила с проведением систематических археологических исследований, начатых там в 1950-х гг. (Инадзе, 1968. С. 6—38; Лордкипанидзе, 1979а). Мы уже видели, что определенную дань ей отдавал И.А. Джавахишвили; в еще большей мере, основываясь на новых материалах, ее развивал Г. Меликишвили. Впрочем, позиция последнего была весьма непоследовательной, ибо ученый постоянно боролся в нем с грузинским патриотом. Касаясь этой проблемы, Меликишвили ввел важное уточнение: он настаивал на том, что следует делать различие между, с одной стороны, предгосударственным образованием Колха (Кулха), которое соперничало с Урарту и сохранило о себе память в романтическом мифе об аргонавтах, а с другой, Колхидским царством — современником греческих колоний в Причерноморье. Ученый понимал, что строгих доказательств государственного статуса «царства Кулхи» у него не было, и тем не менее, он отводил ему важное место в грузинском политическом процессе и даже снабжал его столицей, помещая ее в устье р. Чорохи (Меликишвили, 1959. С. 185-186, 214—219) 1. Еще больше энтузиазма он проявлял по поводу древнего Колхидского царства и предполагал, что его столица, легендарная Айа, лежала на р. Фасис (Риони) (Меликишвили, 1959. С. 245; Бердзенишвили и др., 1962. С. 58). Меликишвили даже отваживался утверждать, что соседи дали Колхидскому царству название «Эгриси» (Меликишвили, 1959. С. 236) 2, — никаких данных об этом не имелось, и он просто переносил вглубь веков ситуацию, известную по раннесредневековым источникам. Далее, Меликишвили обращал внимание на серебряные монеты «колхидки», которые во множестве были обнаружены в Восточном Причерноморье. Он предполагал, что их че-

------------------------------------

1 О критике этого подхода с абхазских позиций см. Инал-Ипа, 1992. С. 9-10; Марыхуба, 1994а. С. 210-211.
2 Позднее это было подхвачено другими грузинскими авторами (см., напр., Берадзе, 1989. С. 34).

337

канкой занималось местное население, и это служило важнейшим аргументом в пользу наличия здесь классового общества, а значит и рабовладельческого государства (Меликишвили, 1959. С. 247—248; Бердзенишвили и др., 1962. С. 39—41). Грузинские авторы придают большое значение сообщению Геродота (IV, 37) о «четырех народах», обитавших в его время в Передней Азии, — персах, мидянах, сасперах и колхах. Предполагается, что раз мидяне и персы имели свои крупные государства, то и другие два народа отличались тем же (Джанашиа, Бердзенишвили, 1945; Лордкипанидзе, 1979а. С. 52; Lordkipanidze, 1991. S. 110—111). Любопытно, что сторонников таких взглядов вовсе не смущал тот факт, что, несмотря на интенсивные поиски, в Восточном Причерноморье так и не удалось обнаружить ни каких-либо построенных местным населением крупных городов, ни дворцов правителей, ни храмов, которые бы относились к середине I тыс. до н.э. Единственный памятник, где грузинские археологи надеялись встретить долгожданные свидетельства расцвета Колхидского царства, это — холм у современного поселка Вани, расположенного в ущелье р. Сулори в Имеретии. Однако оптимистичные надежды руководителя многолетних раскопок в Вани О.Д. Лордкипанидзе обнаружить в слоях VI—V вв. до н.э. остатки древних колхидских дворцов и храмов (Лордкипанидзе, 1976. С. 13) как будто бы не оправдались. В Вани действительно было выявлено крупное фортифицированное поселение с великолепными каменными храмами, но оно относилось к эпохе эллинизма, и найденные там остатки культуры имели ярко выраженный греческий облик. К эпохе «расцвета Колхидского царства» там относились лишь маловыразительные остатки деревянного сооружения, которое археологи сочли святилищем. Но ни фортификационных сооружений, ни дворцов, ни даже вообще остатков жилищ обнаружить не удалось. Зато в Вани этого периода, а также в ряде других поселков (Итхвиси и др.) были выявлены следы далеко зашедшего процесса социальной дифференциации — богатые погребения и масса золотых и серебряных изделий (Лордкипанидзе, 1978. С. 39 сл., 62, 69; 1979а. С. 60-66, 180-184; 1985; 1992; Lordkipanidze, 1991. S. 112, 116, 118, 122—125). Однако сами по себе эти погребения еще не являются доказательством сложившейся государственности. Поэтому чересчур оптимистичное утверждение О.Д. Лордкипанидзе о существовании в Вани «центра одной из административных единиц Колхидского царства»

338

(Лорлкипанидзе, 1978. С. 69; Lordkipanidze, 1991. S. 124—125) следует считать несколько преждевременным. Скорее можно согласиться с А.И. Болтуновой в том, что своим расцветом Вани обязан не мифическому централизованному Колхидскому царству, а тесными контактами с греческим миром (Болтунова, 1963. С. 156-157). Все это ставило в тупик, чем, видимо, и вызывались колебания Меликишвили. С одной стороны, он считал Колхидское государство непрочным, нестабильным образованием, развитие которого сдерживалось мощным греческим культурным влиянием и постоянными нападениями горских племен (Меликишвили, 1959. С. 115—116, 126). С другой стороны, в той же самой книге Меликишвили подчеркивал, что, напротив, сильное Колхидское государство не оставляло широкого поля для политической активности греков, и греческая колонизация поневоле имела здесь иной характер, чем в Северном Причерноморье, ограничиваясь торгово-ремесленной деятельностью. Он также отмечал, что в греческих городах население было смешанным, и со временем удельный вес местного компонента нарастал (Меликишвили, 1959. С. 242, 244). Именно вторая концепция, наделенная изрядной долей патриотизма, и была взята на вооружение грузинскими специалистами, разрабатывавшими ее в течение последних десятилетий. Одним из них был Т.К. Микеладзе (1925—1998), который, начиная с 1950-х гг. усердно занимался древней историей грузинских племен севера Малой Азии и Юго-Восточного Причерноморья. Микеладзе был уроженцем Тбилиси, выходцем из грузинской элиты. В 1949 г. он закончил исторический факультет Тбилисского университета и прошел там курс аспирантуры по отделению археологии и истории Древнего мира. По окончании учебы он вначале недолго работал в Телавском государственном педагогическом институте, но уже в 1956 г. вернулся в столицу и с тех пор навсегда связал свою научную судьбу с престижным Институтом истории АН Грузинской ССР. В 1961 — 1966 гг. он возглавлял археологические исследования на территории г. Поти и его окрестностей, а с 1971 г. был бессменным руководителем Колхидской археологической экспедиции. При деятельном участии Микеладзе при Институте истории в 1977 г. был создан Центр археологических исследований АН Грузинской ССР (ЦАИ) — главное учреждение для координации всех археологических исследований в Грузии. Центром руководил один из ведущих грузинских архе-

339

ологов О.Д. Лордкипанидзе (Лордкипанидзе, 1982. С. 8), и Микеладзе с самого начала стал его заместителем. Позднее он был включен в члены Археологической комиссии АН Грузинской ССР. В Грузии его высоко ценили, и после его кончины при ЦАИ был создан Кабинет археологии Колхиды, получивший его имя. Помимо научной работы, Микеладзе уделял много внимания преподавательской деятельности: он вел постоянный семинар «Археологические беседы» при ЦАИ и регулярно читал в Тбилисском университете спецкурс по этногенезу грузинских племен по данным археологии (Лордкипанидзе, Джорбенадзе, 2000). Иными словами, грузинские студентыисторики последних десятилетий воспитывались на его идеях. Свою кандидатскую диссертацию Микеладзе посвятил локализации древних грузинских племен (все тех же халибов, тибаренов, макронов, моссиников, таохов и др.), упоминавшихся Ксенофонтом (Микеладзе, 1953), а докторскую — древнейшей Колхиде и ее населению (Микеладзе, 1969; 1974). Его кандидатская диссертация мало что добавила к традиционной схеме грузинской историографии (см., напр., Джанашиа 1959а) — разве что фантастическую идею, находившую в библейском сказании о Каине и Авеле эхо воспоминаний о грузинских племенах (Микеладзе, 1953. С. 16. См. также Микеладзе, 1969. С. 55— 57). В дальнейшем он доказывал, что предки грузин, все те же халды и тувалы, осчастливили человечество изобретением железа и имели в Малой Азии свои царства Табал и Халиту (Микеладзе, 1969. С. 46—64; 1974. С. 188—189). Позднее эту мысль развивал археолог Д.А. Хахутайшвили, обнаруживший мощный очаг раннего железоделательного производства в Западной Грузии. И у него не было сомнений в том, что древнейшими мастерами железоделательного производства были халибы, которых он, вслед за крупным советским лингвистом Вяч.Вс. Ивановым, отождествлял с хаттами. Между тем, Иванов устанавливал родство хаттского языка с абхазо-адыгскими (Иванов, 1985); Хахутайшвили же полагал, что халибы входили в колхскую группу картвельских племен (Хахутайшвили, 1988а; 19886). Микеладзе подхватывал мысль Меликишвили об отождествлении мушков (мосхов) с месхами, дистанцировал их от фракийцев, считал древними грузинами и полагал, что во второй половине I тыс. до н.э. они передвинулись в Восточное Причерноморье (Микеладзе, 1969. С. 65—66; 1974). В соответствии с традиционной грузинской историографической концепцией он выводил предков остальной части грузин (сванов

340

и мегрело-чанов) также из Малой Азии (Микеладзе, 1974. С. 184). Попытки поместить мосхов в античную Колхиду являются давней традицией грузинской историографии. Однако, недавно было показано, что все это не имеет никаких серьезных оснований — в середине I тыс. до н.э. мосхи по-прежнему обитали в центральных районах Малой Азии и лишь к рубежу н.э. продвинулись на восток к границам Юго-Западной Грузии (Хазарадзе, 1984; 1991). В своей докторской диссертации Микеладзе исходил из достаточно спорной, но популярной у советских археологов, идеи о тождестве археологической культуры с этническим и языковым единством (Микеладзе, 1969. С. 3—6; 1974. С. 183. См. также Джапаридзе, 1980. С. 7) 3 и на этом основании говорил об этнически однородном населении бассейнов р. Риони и р. Чорохи вплоть до верховьев р. Куры еще во второй половине II тыс. до н.э. Он связывал это население с колхами, западногрузинскими племенами, которые были картезированы в IV— III вв. до н.э. (Микеладзе, 1969. С. 26—27; 1994. См. также О.Д. Лордкипанидзе, 1989. С. 185, 188-201; 1992. С. 201-202; Lordkipanidze, 1991. С. 93). Доказательством этнического единства ему служило наличие здесь якобы однородной колхидской археологической культуры. Выбросом колхидской культуры на север он считал кобанскую культуру Центрального Кавказа и полагал, что ее носителями тоже были древние грузины (Микеладзе, 1990.С.75—76.См.также Lordkipanidze, 1991.S.95). Как отмечалось, того же мнения придерживался Джанашиа. С этим был согласен и Г.А. Меликишвили (Меликишвили, 1962. С. 321). Вместе с тем, прямое отождествление кобанской культуры с колхидской большинство нынешних археологов считают неправомерным (см., напр., Козенкова, 1996. С. 130—131). Мало того, к тому времени, когда Микеладзе писал свою диссертацию, уже было установлено, что колхидская культура отнюдь не была однородной и распадалась на локальные варианты (Коридзе, 1965). Что означали эти локальные варианты, представляли ли они части общего этнического единства или отражали наличие ряда самостоятельных этнических групп, находившихся в тесных контактах; а может быть, они были созданы какими-либо особыми социальными группами, не имевшими отношения к этничности? Этих вопро-

------------------------------

3 На самом деле связи здесь не столь уж однозначны. Об этом см. Шнирельман, 1993б.

341

сов ни Микеладзе, ни его грузинские коллеги себе не задавали. Зато наличие сильного племенного союза давало основание предполагать, что на его основе в Колхиде могла сформироваться местная государственность. Развивая идеи Меликишвили, Микеладзе возводил ее ко второй половине II тыс. до н.э., а эпоху нового расцвета Колхидского царства начинал с VIII—VI вв. до н.э., хотя и сознавал, что надежных источников для этого заключения у него не было (Микеладзе, 1969. С. 81-86; 1974. С. 190-191. См. также Хахутайшвили, 1955) 4. Другие грузинские авторы не были столь радикальны; но и они были убеждены в том, что в античный период в VI—III вв. до н.э. на территории Колхиды существовало местное государство. Расхождения касались лишь его территориальных и хронологических рамок. До сих пор ведутся споры о том, где располагался его политический центр (см., напр., Лордкипанидзе, 1979а. С. 53—54). Один из наиболее умеренных подходов говорил о том, что политический взлет Колхидского государства был недолог и ограничивался VI—V вв. до н.э., после чего оно сморщилось до небольшого политического образования в бассейне р. Фасис. В отличие от Меликишвили, создательница этой гипотезы М.П. Инадзе объясняла непрочность Колхидского царства внутренними причинами — живучестью первобытных порядков у входивших в него племен (Инадзе, 1968. С. 164; 1973. С. 168—169). Это было недалеко от истины, но и она преувеличивала могущество Колхидского царства. На самом деле античные источники позволяют говорить лишь о небольшом политическом образовании в низовьях р. Фасис (Braund, 1994. Р. 91). Исходя из них, некоторые авторы вообще сомневаются в наличии государства у колхов ранее последних веков I тыс. до н.э. (Болтунова, 1952. С. 178). Те же, кто его признают, представляют его достаточно аморфным по своей организации, где и речи не могло быть о какой-либо сильной царской власти (Цецхеладзе, 1997. С. 113—114; Дискуссия, 1992). Как бы ни разнились взгляды грузинских исследователей, среди них расхожим местом стала упоминавшаяся выше идея о том, что Колхидское царство сдерживало греческую колонизацию и ограничивало автономию греческих поселений. Здесь греки будто бы вынуждены были устраивать свои колонии в

---------------------------------

4 О критике этого подхода см. Лордкипанидзе, 1979а. С. 68, прим. 117; Braund, 1994. Р. 90-91.

342

уже существовавших ранее местных городах и широко пользовались услугами местных ремесленников. Кроме того, наличие плотного местного сельского населения не позволяло грекам иметь свои собственные сельскохозяйственные угодья (хоры), как это наблюдалось в других местах. Грузинские авторы доказывали, что в Колхиде не было типичных греческих полисов (Инадзе, 1958; 1968. С. 143-144, 157-158; 1979; Ломоури, 1960; 1962. С. 61-62; Лордкипанидзе, 1966. С. 63-64; 19796; 1989. С. 256-272; Микеладзе, 1969. С. 38-39; 1974. С. 187; Каухчишвили, 1975. С. 496—497; Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 230) 5. В своем стремлении умалить роль греков в Причерноморье один автор утверждал даже, что основу мифа об аргонавтах заложили не греческие плавания в Колхиду, а плавания грузинских мореходов в ахейскую Грецию. Он писал о широкой торговле античной Колхиды с Северным и Западным Причерноморьем, нигде не упоминая, что этой торговлей занимались греки, а не грузины (Берадзе, 1989. С. 32, 66 ел.). Вообще грузинские историки и археологи часто ссылаются на миф об аргонавтах, видя в нем доказательство ранней колхидской государственности, восходящей едва ли не ко второй половине II тыс. до н.э. Между тем, как резонно полагала А.И. Болтунова, многое в этом мифе неясно, начиная от его датировки и кончая содержанием, которое со временем менялось, впитывая новую информацию. И есть веские основания полагать, что ядро мифа основывалось на сказочных сюжетах, не имевших никакого отношения к реальности. Термин «Айя» вначале был нарицательным и означал «страну» вообще; лишь много позднее он стал ассоциироваться с Колхидой. Греки начали плавать к берегам южного Понта не ранее VIII в. до н.э., а с Колхидой они познакомились только на рубеже VIII— VII вв. до н.э. (Болтунова, 1976). Письменных свидетельств о Колхидском государстве было до обидного мало, зато из года в год рос объем археологических материалов, которые и стали объектом пристального внимания грузинских исследователей (Лордкипанидзе, 1976. С. 12— 13; 1979а. С. 11—29). Какие аргументы извлекали грузинские авторы из археологических материалов, чтобы доказать, что

------------------------------------

5 О критике этого подхода см. Новосельцев, 1985. С. 88; Болтунова, 1979а; Яйленко, 1982. С. 247-258; Лакоба, 1993. С. 36-37; Цецхеладзе, 1997; 1998; Braund, 1994. Р. 87-89, 91-92; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 164-168.

343

греческая колонизация имела в Восточном Причерноморье исключительно ограниченный характер? Ведь специалисты отчетливо сознавали сложность анализа этой проблемы — известные древним авторам греческие города фактически оставались неизученными, не было данных об организации городской жизни, трудно было доказать факт смешанности городского населения (Лордкипанидзе, 1979а. С. 119; 19796. С. 191-195, 202; Цецхеладзе, 1997. С. 101-110, 113-114; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 165). Приходилось опираться на косвенные данные. Грузинские историки и археологи, во-первых, подчеркивали, что прибрежная полоса Колхиды и, особенно, места будущих греческих городов были плотно заселены местными обитателями задолго до появления греков. В частности, демонстрировалось, что в ряде населенных пунктов местная культура сменялась пришлой греческой; в других меcтах они мирно сосуществовали; наконец, имелись случаи, когда греческие и местные погребения располагались на одних и тех же могильниках (Лордкипанидзе, 1979а. С. 120-143; 19796. С. 203-232; Инадзе, 1968. С. 97—106, 128-140; 1979. С. 284—287). Указывалось на то, что в Фасисе, наряду с Аполлоном, почитали и какую-то местную богиню (Ломоури, 1960). Подчеркивалось, что появление греков не привело к кардинальным изменениям в политической, экономической или культурной ситуации, какой-либо значительной эллинизации местного населения не наблюдалось, зато греки попадали под сильное влияние местной культуры. Все это объяснялось наличием сильного Колхидского государства (Ломоури, 1960; Лордкипанидзе, 1979а. С. 144— 148; 19796. С. 233—237; 1992. С. 198) 6. Во-вторых, утверждалось, что название «Диоскурия» было не греческим, а грузинским, и что, следовательно, Диоскурия поначалу была местным городом, где жили одни только колхи (Инадзе, 1968. С. 121; Микеладзе, 1969. С 43-44, 92; 1974. С. 187-188; Лордкипанидзе, 1979а. С. 133—134; 19796. С. 221—222) 7. В-третьих, вновь вставал острый вопрос о происхождении «колхидок», серебряных монет, которые широко использовались в античной Колхиде. Конечно, их прототип пришел из греческого мира с его сим-

----------------------------

6 Впрочем, даже некоторые грузинские исследователи сознавали, что в этом Лордкипанидзе заходил чересчур далеко (см., напр., Инадзе, 1968. С. 144-145).
7 О критике этого см. Цецхеладзе, 1997. С. 105—106.

344

волом льва (Милет) и культом Аполлона (Дондуа, 1987. С. 17— 20; Цецхеладзе, 1997. С. 103—104), — соглашались грузинские авторы. Однако, их могли чеканить в местном политическом центре в бассейне р. Риони (Микеладзе, 1974. С. 191) или в каком-либо другом месте, а истоки их символики вовсе не обязательно было искать в греческом мире (Капанадзе 1955. С. 33; Капанадзе, Голенко, 1957; Лордкипанидзе. 1979а. С. 176; 19796. С. 250-255) 8. Между тем, всячески умаляя значение греческой колонизации и ссылаясь при этом на нехватку и неоднозначность археологических свидетельств, грузинские авторы умалчивали о том, что еще меньше имелось каких-либо надежных археологических данных о Колхидском царстве. Нет достаточно достоверных сообщений о нем и в античной литературе (Болтунова, 1952. С. 178; 1979а. С. 260; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 165). А те данные, которые.имелись, не только не позволяли выдвигать гипотезу о самостоятельном царстве, но даже допускали, что в VI—V вв. до н.э. колхские племена могли находиться в зависимости от Ахеменидской державы (Болтунова, 19796. С. 51; Яйленко, 1982). Зато сведения о масштабах греческой колонизации оказывались не столь уж безнадежными 9. Ведь изображения льва на «колхидках» были вовсе не случайны — они связывались с культом Аполлона, типичным для Милета, исходной метрополии, откуда шла колонизация (Инадзе, 1968. С. 168; 1979. С. 288; Лордкипанидзе, 1979а. С. 174—175; Дондуа, 1987. С. 17-20; Цецхеладзе, 1997. С. 104). Мало того, на Кубани в 1899 г. была найдена происходившая из Фасиса серебряная чаша, свидетельствующая о том, что там располагался храм Аполлона, как это и надлежало городу выходцев из Милета (Болтунова, 1963. С. 156; Инадзе, 1968. С. 177; Каухчишвили, 1975. С. 495-496; Лордкипанидзе, 1979а. С. 12, 124—125; 19796. С. 209; Braund, 1994. Р. 97; Цецхеладзе, 1997. С. 103). И имеются все основания полагать, что «колхидки» появились в Колхиде благодаря деятельности милетцев. Ведь и изображения на «колхидках», и их технические особенности — все это вводит нас в греческий

----------------------------------------

8 Об изображении местного образа богини-матери на «колхидках» писал еще Куфтин (Куфтин, 1949. С. 255). Этот образ был типичен для переднеазиатского и средиземноморского миров (Цецхеладзе, 1997. С. 104).
9 Обзор см. Braund, 1994. Р. 96—121; Цецхеладзе, 1997; 1998.

345

мир Малой Азии. Некоторые авторы допускают, что они чеканились в Фасисе, греческом полисе в устье р. Риони, каким его рисуют античные авторы. И этому вовсе не противоречит тот факт, что в Фасисе, наряду с древнегреческими богами, могли почитать и какую-то местную богиню; ведь греки с почтением относились к местным божествам и иногда даже включали их в свой пантеон (Болтунова, 1963. С. 156—157; 1973; Braund, 1994. Р. 118-121; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 166; Цецхеладзе, 1997. С. 104). Конечно, Плиний называл Диоскурию «городом колхов», но это было уже тогда, когда тот утратил греческий облик. Ситуация в Южной Колхиде, на которую ссылались грузинские авторы, оказалась не показательной — действительно, там большинство греков не задержались из-за высокой плотности местного населения. Но даже и там возникли греческие поселения (Инадзе, 1968. С. 122; Braund, 1994. Р. 95; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 166; Цецхеладзе, 1997. С. 109-110). Все же основная масса греков отправилась на север, где они нашли подходящее место для поселения в устье р. Риони. Здесь и далее к северу жили более отсталые племена, чем на юге; греки селились либо в необжитых местах, либо там, где жизнь давно прекратилась; их поселения с развитой инфраструктурой притягивали аборигенов, — вот почему вскоре недалеко от них возникали местные поселки. И не случайно экономический и культурный подъем в Колхиде совпадал по времени с греческой колонизацией. Постепенно здесь внедрялся греческий язык, усваивались греческая письменность и обычаи (Болтунова, 1963. С. 155-157, 167; 1979а; Яйленко, 1982; Инадзе, 1968. С. 180—183; Воронов, 1979; Шамба, 1979; Цецхеладзе, 1993. С. 16-21; Лакоба, 1993. С. 40-54; Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 167—168; Цецхеладзе, 1998), — с этим вынужден был согласиться даже один из самых убежденных сторонников грузинской точки зрения О.Д. Лордкипанидзе (Лордкипанидзе, 1979а. С. 154-179, 190-196, 199-200, 207-210; 19796. С. 256; 1992. С. 200 сл.). Мало того, в последние годы появилась новая гипотеза, объясняющая специфику греческой колонизации Колхиды, — сдерживающим фактором оказалось вовсе не призрачное могущество Колхидского царства, а местные природные условия, малоблагоприятные для развития традиционного древнегреческого сельского хозяйства (Цецхеладзе, 1993. С. 13; 1997. С. 112-114). Как отмечал в свое время Ю.Н. Воронов, мощный толчок гипотезе о Колхидском царстве дала эпоха Лаврентия Берия.

346

Однако, судя по словам наиболее компетентных античных авторов, ни в долине р. Фасис, ни к северу от нее никакие колхи не проживали. Там жили другие племена, получившие от греков имя гениохов, но судить об их языке нет никакой возможности за полным отсутствием сведений об этом. Что же касается Колхидского царства, то имеется немало исследователей, сомневающихся в его существовании. Вместе с тем, умаление роли греческой колонизации ведет к искаженному представлению о развитии культуры и о политическом процессе в Восточном Причерноморье. А ведь именно греческое влияние, как полагал Воронов, оказалось решающим в формировании здесь ранней политической организации, введении письменной традиции и христианства. Господствующая у грузинских историков и археологов тенденция преуменьшать роль греческого фактора вела к сознательному торможению соответствующих археологических исследований; будучи профессиональным археологом, Воронов хорошо знал то, о чем писал (Воронов 1989а; 1989б). В то же время для грузинской историографии мысль о политической подоплеке научных построений была полностью чуждой. И в брошюре с многообещающим названием «Археология и современность», повествуя об истории археологических исследований и научно-познавательной роли археологии, О.Д. Лордкипанидзе ни словом не упомянул о ее социально-политической функции (Лордкипанидзе, 1979в). Между тем, отказаться от идеи о сильном Колхидском царстве грузинская наука не в состоянии. Ведь оно позволяет выстроить линию непрерывной грузинской государственной традиции в Восточном Причерноморье в течение длительного времени, которое Микеладзе, например, определял в 2500 лет. Игнорируя серьезные разрывы в этой преемственности, фиксировавшиеся другими грузинскими авторами (см., напр., Меликишвили, 1959), он создал фантастическую схему развития Колхидского царства, полностью повторявшую периодизацию истории Древнего Египта: Древнее царство XII— VI вв. до н.э., Среднее царство VI—I вв. до н.э., Позднее царство I—VI вв. н.э. (Микеладзе, 1974). Другой грузинский автор также вводит новый термин для периода VII в. до н.э.—IV в. н.э., «Иберийско-колхский период», исходя из того же представления о незначительной роли греко-римского влияния в Колхиде (об этом см. Kohl, Tsetskhladze, 1995. P. 163). Идея о Колхидском царстве находит почетное место на страницах

347

фундаментальных академических изданий по истории Грузии (Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 195, 205—208) и преподносится грузинскими историками как несомненная истина, не требующая обсуждения (см., напр., Лордкипанидзе, 1990. С. 6, 40). С Колхидским царством прочно связывается процесс сложения «общенациональной материальной и духовной культуры Грузии» в дохристианскую эпоху (Лордкипанидзе, 1984). К Колхидскому царству любят обращаться и грузинские писатели-фантасты (Сичинава, 1991). И пусть эта идея слабо соответствует исторической реальности, зато позволяет утверждать, что грузинское государство существовало в Восточном Причерноморье за две тысячи лет до появления там абхазского. Наличие собственной древней государственности — это едва ли не центральная часть грузинского историософского мифа, затрагивающая глубочайшие пласты грузинского самосознания. Когда в Грузии впервые за годы советской власти было объявлено о праздновании Дня восстановления национальной государственности, официальный орган ЦК КП Грузии газета «Заря Востока» опубликовала пространную статью об истории грузинского государства. В этой статье говорилось о том, что грузинская государственность возникла раньше, чем где-либо в Европе. При этом, ссылаясь на миф об аргонавтах, автор не только неоправданно удревнял содержавшиеся там сведения о «древней Колхиде» до XV в. до н.э., но и утверждал, что имеются исторические документы о ее грузинской принадлежности (Тухашвили, 1989). Кулха и Диауха академика Меликишвили оказывались детьми по сравнению со столь древним «грузинским государством». Впрочем, стремясь продемонстрировать неразрывную временную преемственность, автор упоминал и эти «государства», и даже вспоминал о «полугрузинском Урарту». Он писал: «История Грузии последовательна и почти непрерывна. 3500 лет не нарушалась общая линия колхидской культуры. 2300 лет аналогично протекает политическая жизнь Иберии. Мало менялись грузинский язык (это притом, что только в первой половине I тыс. н.э. грузинская письменная традиция несколько раз реформировалась, и современные грузины без специальной подготовки слабо понимают этот язык! — В.Ш.), религиозные убеждения (это притом, что в IV в. было введено христианство, кардинально их изменившее! — В.Ш.), национальный характер». Автор указывал на динамичный исторический процесс,

348

который в других местах вел к разрушению империй, исчезновению древних народов, смене языков и т.д. Но «в Грузии все атрибуты нации и национального государства оставались неизменными», — утверждал он. Все это выражает саму суть грузинского национального мифа, с которым грузинам так трудно расстаться. В то же время, наличие самостоятельной Абхазии способно этот миф разрушить, и рассматриваемый здесь автор даже не упоминал об Абхазском царстве (Тухашвили, 1989). Мысль о древних колхах и их славном государстве прочно владеет умами грузинских политиков. В своей записке о событиях в Грузии в начале 1990-х гг. Б. Гугушвили, бывший премьер-министр правительства 3. Гамсахурдия и член Кабинета министров Чеченской Республики Ичкерия, называет колхов прямыми предками сванов и мегрелов. Он исходит из идеи о «двуаборигенности» и настаивает на том, что абхазы всегда расселялись в горах и предгорьях, а мегрелы заселяли всю прибрежную полосу от р. Риони до Сочи. Он уверяет читателя, будто жившие в Абхазии мегрелы называли себя абхазами, что большая часть абхазов близки мегрелам по культуре, хорошо говорят по-мегрельски и тоже происходят от колхов. По его мнению, сталинский режим в равной мере преследовал грузин и абхазов, чтобы развить их сепаратизм (sic!) и спровоцировать этноконфликты. Он настаивает на предоставлении всем им равных гражданских прав; ему лишь не нравится существование Абхазской Республики, и ее создание в 1921 г. он считает преступлением против Грузии (Gugushvili, 1997. Р. 93-96). Само название «Колха» также не осталось невостребованным. В 1990 г. его присвоил себе причерноморский коммерческий консорциум, объединивший ряд ведущих промышленных предприятий Грузии. Своей целью он ставил развитие инфраструктуры прибрежных районов от Батуми до Гагры. В 2000 г. Грузия, пусть и скромно, отпраздновала 3000-летие грузинской государственности, и парламент республики выделил на это особую статью бюджета (Ю. Анчабадзе, 1999. С. 169; П. Закареишвили. Личное сообщение). Это означает, что идея Колхидского царства взята на вооружение современными грузинскими политиками и активно используется для формирования современной грузинской идентичности (см., напр., Чабукиани, 1995. С. 15). Итак, миф об аргонавтах, давно уже занявший прочное место в грузинском общественном созна-

349

нии, оказался сильнее, чем все рассуждения грузинских ученых о древней Фригии, Диаухе и других ранних политических образованиях «древнегрузинских племен» 10. В последнее время у грузин появился новый предмет гордости, тоже связанный с последними достижениями грузинских археологов. Если начиная с 1970-х гг. слава местообитания древнейшего человека на территории СССР оставалась за Азербайджаном, где в пещере Азых (на территории Нагорного Карабаха) была найдена челюсть питекантропа, то в конце 1990-х гг. Азербайджану пришлось потесниться и отдать пальму первенства Грузии. В это время грузинским археологам посчастливилось обнаружить в Дманиси останки Homo erectus, датированные временем 1700 тыс. лет назад. По этому случаю в середине октября 2000 г. в Тбилиси была устроена выставка, призванная продемонстрировать миру «древнейшего европейца». Тем самым, было подчеркнуто стремление Грузии отождествлять себя с Европой и влиться в сообщество европейских народов. Особый вес выставке придало посещение президентом Грузии Э.А. Шеварднадзе.

Глава 6. «ОТКРЫТИЕ» ТУРЧАНИНОВА

В то время как грузинские ученые создавали миф о древнейшем грузинском государстве в Колхиде, произошло событие, которое способно было подорвать сами основы грузинской версии древней истории и вдохновило абхазов на изложение своего взгляда, сильно расходившегося с грузинским. В 1960 г. на одном из хуторов недалеко от Майкопа (Адыгея) был найден камень с загадочными знаками. Он был обнаружен одним из местных жителей при проведении хозяйственных работ на приусадебном участке. Сын хозяина участка показал этот камень своему учителю истории, а тот передал его в Адыгейский научно-исследовательский институт. Камень так бы и ле-

-------------------------------------

10 Между тем не имеется никаких научных аргументов в пользу отождествления героев мифа об аргонавтах с грузинами (Болтунова, 1976; Colarusso, 1995. Р. 76).

350

жал в хранилище вместе с массой других археологических материалов, если бы в начале 1963 г. с ним не познакомился этнограф Л.И. Лавров, известный специалист по эпиграфике Кавказа. Он отвез его в Ленинград и показал ведущим советским экспертам по древним письменам. Заключение было однозначным — это памятник очень древней письменности, не имевшей аналогов, однако запись была настолько короткой, что без дополнительных сопоставительных материалов прочитать ее не представлялось никакой возможности. Между тем, за ее дешифровку взялся профессор Г.Ф. Турчанинов из Ленинградского филиала Института языкознания АН СССР. Он сопоставил ее с библским псевдоиероглифическим письмом и нашел в ней некоторые элементы, напоминавшие ему хеттскую иероглифику. По палеографическим особенностям он датировал надпись XIII—XII вв. до н.э. и счел ее произведением колхов, когда-то обитавших в этих местах. Но самым удивительным было то, что, по Турчанинову, надпись легко читалась по-абхазски. А речь в ней будто бы шла о городе Айа, принадлежавшем местному правителю и построенному где-то в предгорьях. Турчанинов видел в этой надписи переклички с мифом об аргонавтах, писал о возможных контактах древних абхазов с финикийцами и хеттами и даже был готов отождествить синдов, обитавших в античности на Тамани, с абхазами. Что же касается древнего города, упоминавшегося в надписи, то он предполагал, что тот стоял когда-то в долине р. Белой, т.е. на территории Адыгеи (Турчанинов, 1965а; 1966; 1971. С. 11—33). Все это требовало кардинального пересмотра бытующих представлений об истории древней Колхиды: во-первых, колхи оказывались абхазами, во-вторых, их земли достигали на севере Таманского полуострова и Кубани, в-третьих, уже в позднем бронзовом веке у них были своя государственность и письменность. Колхидское царство становилось реальностью, но вовсе не той, о которой мечтали грузины, — оно оказывалось древним абхазским царством. Гипотеза Турчанинова произвела эффект. Ее подхватили местные и центральные газеты, взахлеб писавшие о находке древнейшей письменности на территории СССР, оказавшейся абхазской. Писали и о границах «древнейшего Абхазского царства», достигавших отрогов Северо-Западного Кавказа (Пачулиа, 1963а; 1963б; Информация, 1965). В 1963 г. Турчанинов выступил с сообщением о своем открытии в Сухуми на

351

расширенном заседании ученого совета Абхазского института языка, литературы и истории в присутствии ведущих ученых Абхазии, признавших его заключение «важным научным открытием» (Пачулиа, 1963а). В декабре 1963 г. московская «Литературная газета» обратилась за комментариями к известным советским ученым — один из них (И.Н. Винников) призвал к осторожности и критическому отношению к мнению Турчанинова; другие (академики И.И. Мещанинов и В.В. Струве) выказывали больше оптимизма, но полагали, что следует подождать, пока предложенное прочтение надписи подтвердят другие специалисты по абхазскому языку; абхазские авторы (Г. Дзидзария, Ш. Инал-Ипа, М. Трапш) утверждали, что текст доступен пониманию абхазов, и не сомневались, что в древности абхазский язык мог иметь гораздо более широкий ареал, чем ныне; наконец, адыгейский ученый, директор Адыгейского научно-исследовательского института М. Аутлев был не склонен приписывать надпись деятельности именно абхазов и считал, что речь должна идти об общих абхазо-адыгских предках (Майкопская находка, 1963). Тем временем, на месте находки камня с надписью силами адыгейских и абхазских археологов были проведены специальные исследования. Их результаты звучали разочаровывающе для тех, кто слишком поспешно подхватил сенсационные сообщения о «древнейшей письменности». Выяснилось, что камень был найден на месте бывшего меотского поселения и не может датироваться ранее последней трети III в. до н.э. Адыгейский археолог специально подчеркивал, что это было «древнеадыгское» поселение (Аутлев, 1965; 1966. См. также Пачулиа, 1963а). Еще больше скепсиса внесла дискуссия, развернувшаяся в научной печати. Ведущий археолог-кавказовед Е.И. Крупное подчеркивал, что колхидская археологическая культура Западного Кавказа не дает никаких оснований для гипотезы о древней государственности в этих краях на рубеже II—I тыс. до н.э. Еще менее оснований имелось для предположения о наличии у местных племен столь древней письменности, в особенности, на абхазском языке. Участвовавший в осмотре места находки Крупнов подтверждал, что камень следует датировать временем не ранее IV—III вв. до н.э. Мало того, как писал Крупнов, даже некоторые абхазские специалисты признавались ему, что чересчур поспешно доверились заманчивым построениям Турчанинова (Крупнов, 1964; 1965).

352

Ведущий советский специалист по языкам древней Передней Азии И.М. Дьяконов отметил методические просчеты и неоправданные допущения Турчанинова. По его мнению, время для дешифровки майкопского камня еще не наступило (Дьяконов, 1966). Л.И. Лавров также указывал на слабости методических приемов Турчанинова, в прошлом уже неоднократно дававшие о себе знать. Он демонстрировал, что гипотеза Турчанинова коренным образом расходилась со всеми имеющимися материалами по истории Северо-Западного Кавказа (Лавров, 1966. С. 18; 1967). Отзывы этих ученых нисколько не поколебали Турчанинова; никаких коррективов в свою гипотезу он внести не пожелал. Напротив, он попытался уличить своих оппонентов в некомпетентности. При этом он допускал натяжки и искажения реальной картины. Осторожные и уклончивые отзывы ряда специалистов он трактовал в свою пользу, настаивал, что камень мог быть принесен на место его обнаружения с какогото более раннего поселения, указывал на мнение археологов о широком ареале адыгов в период раннего железного века — для него это означало подтверждение его точки зрения, но, тем самым, он неправомерно отождествлял адыгов с абхазами. Он вспоминал и гипотезу Меликишвили о государстве Кулха, игнорируя тот факт, что тот локализовал Кулху только в узком районе Юго-Восточного Причерноморья. В подтверждение своей точки зрения Турчанинов ссылался на новую находку подобной же надписи на плитке из Сухуми, где она была датирована II в. до н.э., т.е. так же, как и меотское поселение, откуда происходила первая находка. Удивительно, что и это не заставило его изменить свою первоначальную датировку (Турчанинов, 19656; 1966; 1971. С. 3—8). Мало того, сообщая в своей книге о раскопках на месте находки майкопского камня, Турчанинов нигде не упомянул ни о меотской принадлежности изученного поселения, ни о его датировке (Турчанинов, 1971. С. 31). Зато он выступил с новым сенсационным сообщением. Анализируя Сухумскую надпись, он будто бы нашел в ней упоминание абхазского этнонима «Акуа» и название известного абхазского села Лыхны. И хотя, судя по его собственным хронологическим выкладкам, обе находки разделялись интервалом в 1000 лет, он уверял читателя, что ни в языке, ни в границах расселения абхазских племен за этот период никаких изменений не произошло (Турчанинов, 1971. С. 33-42).

353

Увлеченный своими построениями Турчанинов попытался даже прочесть по-абхазски протобиблские тексты 1. И ему это «удалось»! Последнее не только не заставило его усомниться в своем методе, но, напротив, привело к выводу о зарождении абхазской письменности в III тыс. до н.э. Теперь он заявил, что именно древние абхазы оказали влияние на формирование финикийского письма (Турчанинов, 1971. С. 115— 116). Для специалистов все это звучало весьма подозрительно (см., напр., Лордкипанидзе Г., 1978. С. 133—136), и, видимо, не случайно ни одной рецензии на книгу Турчанинова в печати так и не появилось. Вместе с тем, как и ожидал Турчанинов, его идея пришлась по вкусу отдельным абхазским авторам, которые с тех пор исправно на нее ссылались (Шакрыл, 1965. С. 220; Инал-Ипа, 1964. С. 8; 1965. С. 86-87; 1976. С. 125; Гогуа, 1989.С. 158). Обещанная Турчаниновым новая книга о древних письменностях Кавказа и Европы так и не увидела свет по ряду причин. Ключевым моментом послужило то обстоятельство, что книга должна была выйти в бурные для Абхазии годы. И в Ленинградском отделении издательства «Наука» решили не усугублять обстановку, резонно предполагая, что издание книги во время волнений 1977—1978 гг. еще больше обострит грузино-абхазские отношения (об этом см. Марыхуба, 1994а. С. 220). Кроме того, в начале 1980 г. в Отделение литературы и языка АН СССР на нее поступило несколько отрицательных рецензий целого ряда профессиональных лингвистов. Одна из них принадлежала перу известного грузинского лингвиста Т.В. Гамкрелидзе, справедливо упрекавшего автора книги в неправомерности прямолинейного использования фактов современного языка с целью дешифровки древней письменности и в пренебрежении методами реконструкции древних языков, выработанными в рамках исторического языкознания (Гамкрелидзе, 1989). Другой грузинский специалист показал, что так называемая сухумская плитка оказалась обломком кирпича римской эпохи, который никак не мог датироваться временем ранее I в. н.э. (Лордкипанидзе Г., 1978. С. 134—135). Знаменательно, что, отвергая критические оценки специалистов, Турчанинов признавал общественную значимость

-------------------------------

1 Ученые связывают библскую письменность II тыс. до н. э. с одним из древних семитских языков. Об этом см. Фридрих, 1978. С. 79—80; Гельб, 1982. С. 128-130, 132-135.

354

своих построений. Он писал: «Когда интерпретируется или публикуется тот или иной новый памятник письма, будь он абхазский, осетинский или черкесский (адыгский), интерес к нему проявляют не только специалисты, но и народная интеллигенция всех профессий». Ведь «письмо как признак этнической зрелости является одной из самых ярких черт культурной истории народа» (Турчанинов, 1971. С. 3). Нет никаких сомнений, что на интерпретации профессора Турчанинова повлияла этнополитическая ситуация в Абхазии и, будучи верным учеником Марра, он предпринимал все усилия, чтобы создать абхазам великую историю и помочь им в борьбе с грузинской историографией. Как мы увидим ниже, все это оказало влияние на абхазскую версию древней истории и абхазское самосознание в целом. Не случайно одно из последних сообщений об открытиях Турчанинова было опубликовано в абхазской прессе в феврале 1989 г. (Турчанинов, 1989), т.е. в тот период, когда напряженность в грузинско-абхазских отношениях достигла кульминации.

Глава 7. АБХАЗЫ В БОРЬБЕ ЗА ПРАВО НА ПРОШЛОЕ

Абхазская научная школа по-настоящему сложилась только в послевоенные годы. До революции историей и этнографией Абхазии занимались одни лишь энтузиасты-дилетанты, не имевшие хорошей подготовки. До русско-турецкой войны 1876—1877 гг. в Сухуме при горской школе имелся небольшой археологический музей, но в годы войны он был вывезен и бесследно исчез. Нельзя сказать, чтобы абхазскими древностями в царской России никто не интересовался. Но интерес этот был достаточно однобоким — изучались прежде всего христианские памятники и, отчасти, остатки античных городов. Абхазы в этом практически не участвовали (Стражев, 1925). В 1920-е гг., благодаря развитию краеведческого движения, число энтузиастов значительно возросло, но их подготовка попрежнему оставляла желать лучшего. В 1922 г. краеведы основали в Сухуме Абхазское научное общество, объединившее всех, кому была дорога абхазская культура. В него входили многие

355

видные люди Абхазии от руководящих работников (Н. Лакоба) до деятелей абхазской культуры и просвещения (Д. Гулиа, С. Чанба, С. Ашхацава, С. Басария и др.) (Пачулиа, 1976. С. 32). Однако, хотя Общество и видело свою задачу в охране памятников старины, никакой особой секции по истории и археологии в нем не было. Видимо, считалось, что соответствующие проблемы была способна решать секция географии и этнографии. Однако при всем интересе к древности ее изучение проходило достаточно вяло, и среди докладов, сделанных в Обществе в 1924 г., ни один не касался вопросов истории. Вместе с тем, в сентябре 1924 г. Обществу удалось успешно провести в Сухуме 1-й Съезд деятелей краеведения Черноморского побережья и Западного Кавказа. Это был самый крупный из всех областных краеведческих съездов, организованных в 1924 г. Он собрал небывалое число участников (188 человек), и на нем председательствовал академик Н.Я. Марр. Участие Марра было большой удачей для абхазов. Он со свойственной ему энергией занялся развитием абхазоведения (Марр, 1938), и в 1925 г. по его инициативе была сформирована Академия абхазского языка и литературы. В 1931 г. на базе Общества был создан Институт абхазской культуры (позднее — АбНИИ). В 1924 г. в Сухуме был учрежден Абхазский государственный музей, где имелось историко-археологическое отделение. Все эти учреждения активно занимались сбором первичных материалов по истории, археологии и этнографии Абхазии, однако последние по большей части оставались необработанными, и мало кто из местных ученых рисковал заниматься широкими обобщениями (Инал-Ипа, 1965. С. 13—18, 23—24). По-настоящему о возникновении абхазской исторической школы можно говорить начиная с послевоенного времени. В 1950—1970-е гг. среди абхазских специалистов наибольший интерес к древней абхазской истории проявляли двое — историк З.В. Анчабадзе и этнограф Ш.Д. Инал-Ипа. З.В. Анчабадзе (1920—1984) был, пожалуй, самым заметным абхазским историком второй половины XX в. Он родился в Гагре в семье, связанной множеством родственных уз с известными грузинскими семьями. Его карьера складывалась вполне благополучно. Окончив Сухумский государственный педагогический институт, он затем прошел курс аспирантуры в Институте истории АН ГССР под руководством ведущих историков Грузии — С. Джанашиа и Н. Бердзенишвили. В самые суровые для Абхазии годы он сумел защитить диссертацию по такому острому

356

и малоизученному вопросу как «Мегрелия и Абхазия в XVII в.» (1948). А в 1960 г. он защитил докторскую диссертацию по истории средневековой Абхазии. Анчабадзе умел ладить с властями Грузии, его научная карьера складывалась довольно успешно, и он быстро поднимался по научно-административной лестнице. В 1956—1958 гг. он заведовал отделом истории и этнографии Абхазского научно-исследовательского института истории, языка и литературы (АбНИИ), в 1958—1973 гг. был заведующим отделением горских народов Кавказа Института истории АН ГССР, а с 1973 г. был ректором Сухумского государственного педагогического института. В 1979 г. его избрали членом-корреспондентом АН Грузинской ССР (Тогошвили, 1988. С. 3-9). Первой работой Анчабадзе о древней истории Абхазии была упоминавшаяся выше рецензия на книгу Ингороквы (Анчабадзе, 1956). После этого интерес к древней Абхазии и истории абхазского народа его уже никогда не покидал, и он выпустил об этом несколько книг (Анчабадзе, 1959; 1964; 1976). Его концепция происхождения абхазов, их истории в раннем средневековье, формирования и исторической роли Абхазского царства сводилась к следующему. По Анчабадзе, главную роль в формировании абхазского народа сыграли два компонента — один местный, другой пришлый. Детально рассматривая археологические данные с территории Абхазии и Колхиды в целом, Анчабадзе показывал длительную преемственность культурного развития и богатство местной культуры, что, по его мнению, свидетельствовало о заселенности Абхазии с древнейших времен и сложении здесь достаточно устойчивой этнокультурной общности. Именно с ней он связывал местные корни абхазов. Вместе с тем, он подчеркивал важную роль, которую сыграли какие-то пришельцы из Малой Азии (родственные «кашкам» и «абешла» ассирийских источников), смешавшиеся с местными обитателями во II тыс. до н.э., наделившие их более высокой культурой и передавшие им свой язык (Анчабадзе, 1964. С. 120— 128; 1976. С. 19-23; Анчабадзе и др., 1986. С. 18-21). Так, по концепции Анчабадзе, абхазы, с одной стороны, обретали статус древнейшего исконного населения Колхиды, а с другой, становились наследниками культурных традиций ранних цивилизаций Передней Азии 1.

-----------------------------------------

1 Та же концепция развивалась в первом в Абхазии учебнике по местной истории (Дзидзария, 1960. С. 12—19, 34—35).

357

Что касается более поздних периодов, то и здесь взгляды Анчабадзе кое в чем существенно расходились с позицией ведущих грузинских специалистов. Во-первых, у него не вызывало сомнений, что такие раннесредневековые группы как абазги, апсилы, мисимиане и саниги (их он отождествлял с гениохами) в той или иной мере были предками современных абхазов (Анчабадзе, 1959. С. 6-22; 1964. С. 136-137, 169-179; 1976. С. 30—39, 44—45; Анчабадзе и др., 1986. С. 27—28) 2. Апеллируя к археологическим данным о древней культурной преемственности, он отвергал тезис о появлении предков абхазов в Колхиде только в первых веках н.э. и настаивал на том, что их следует считать исконным местным населением. В особенности на него произвели впечатление результаты археологических исследований в Цебельде, где была обнаружена культура, имевшая глубокие местные корни. Он предложил называть ее «апсильской культурой», ибо, по свидетельствам античных авторов, именно там располагались земли исторических апсилов. Он подчеркивал, что в первых веках н.э. наблюдалось движение к северо-западу мегрело-чанских племен, которые только в это время начали проникать в Южную Абхазию (Анчабадзе, 1964. С. 181-183; 1976. С. 39-41; Гунба, 1989а. С. 143; Инал-Ипа, 1992. С. 84-86) 3. Во-вторых, он протестовал против изображения древних абхазских предков отсталыми первобытными племенами и полагал, что у них уже наблюдался далеко зашедший процесс социальной дифференциации и возникла раннеклассовая структура. Поэтому он называл их не племенами, а небольшими народностями, объединенными в автономные общества во главе со своими царями, в той или иной степени зависимыми от Лазики или Византии (Анчабадзе, 1959. С. 22, 29—33; 1964. С. 183, 202-204; 1976. С. 46; Анчабадзе и др., 1986. С. 38). В-третьих, он полагал, что единая абхазская народность сложилась из всех четырех вышеуказанных групп при верховенстве абазгов, создавших к середине VIII в. крупное и сильное княжество. Однако в основу языка этой народности легло апсильское наречие (Анчабадзе 1959. С. 62—69; 1976. С. 48—52; Анчабадзе и др., 1986. С. 42; Дзидзария, 1960. С. 63—64).

----------------------------

2 На самом деле изначально мисимиане скорее всего были сванами (Цулая, 1995. С. 20—21).
3 О цебельдинской культуре см. также Воронов, 1975; Пачулиа, 1968. С. 50-51; 1976. С. 118-120.

358

В-четвертых, Анчабадзе возражал Ингорокве, в свое время назвавшему первых абхазских царей лазами (т.е. грузинами) по происхождению. Анчабадзе настаивал на том, что их следует считать этническими абхазами (Анчабадзе, 1959. С. 78-—80). В-пятых, он отмечал, что с самого начала Абхазское царство не было моноэтничным по составу — кроме собственно абхазов, оно включало лазов (мегрелов), картов, адыгов. При этом количественно в нем доминировали картвелы, они были в культурном отношении более развитыми, и поэтому постепенно в царстве победил грузинский язык и распространилась грузинская письменность. Это, по его мнению, произошло к началу IX в. Однако и после образования Абхазского царства почти до середины IX в. Абхазская церковь оставалась в подчинении у константинопольского патриарха. И только после этого началось сближение западно- и восточно-грузинской церквей (Анчабадзе, 1959. С. 105-108, 146-151; 1976. С. 53). В-шестых, Анчабадзе показал, что значение терминов «Абхазия» и «абхазы» со временем изменялось. После образования объединенного Абхазского княжества в 730—740-х гг. вся его территория обозначалась термином «Абазгия», а его население получило название «абхазы». А после возникновения Абхазского царства в 870-х гг. термин «Абхазия» уже покрывал всю его территорию, включая и Западную Грузию. Мало того, теперь и термин «абхазы» употреблялся не только по отношению к этническим абхазам, но для всего населения царства. Все это заставило Анчабадзе вслед за грузинскими авторами говорить об «общегрузинском направлении культурной и церковной политики Абхазского царства» (Анчабадзе, 1959. С. 117-118, 152-153; 1976. С. 54-55, 57-58; Анчабадзе и др., 1986. С. 46). Поэтому он выступал против преувеличения роли абхазов в Абхазском царстве и как будто бы соглашался с Джанашиа, называвшим Абхазское царство «западногрузинским образованием» (Анчабадзе, 1959. С. 157—159). Вместе с тем, ему казалось важным подчеркнуть, что даже в период объединенного Грузинского государства, не говоря уже об иных эпохах, абхазы не сливались с грузинами, а сохраняли свое этническое своеобразие (Анчабадзе, 1976. С. 61—63). Иными словами, Анчабадзе прилагал все усилия, чтобы найти компромиссную точку зрения, которая устраивала бы и грузин, и абхазов. Ведь свою первую книгу он писал в разгар скандала, возникшего в связи со спорами о книге Ингороквы. Да и последующие годы были окрашены определенной на-

359

пряженностью в абхазо-грузинских взаимоотношениях. Возможно, Анчабадзе испытывал некоторое давление с грузинской стороны, о чем говорит тот факт, что в своих книгах он не ограничивался одними лишь критическими замечаниями в адрес Ингороквы, а везде, где это было возможно, позволял себе и позитивные отзывы о его построениях. Следует также иметь в виду, что до конца своей жизни Анчабадзе был сторонником идеи об иберийско-кавказской языковой и «этнической» семье (Анчабадзе, 1964. С. 122; 1976. С. 17—18; Анчабадзе и др., 1986. С. 19). Жизненный путь Ш.Д. Инал-Ипы (1916—1996) складывался не так гладко, как у Анчабадзе. Выходец из абхазских дворян, брат репрессированных, он долго вынужден был скрывать свое происхождение. В Абхазии конца 1930-х гг. у него не было будущего, и он уехал в Москву, где ему удалось поступить на исторический факультет Московского педагогического института. Получив неплохое историческое образование, он затем прошел курс аспирантуры в Институте истории, археологии и этнографии АН Грузии у известного грузинского этнографа Г.С. Читая. С тех пор его интересы были навсегда связаны с историей и культурой абхазского народа. Его научная карьера проходила в стенах АбНИИ, где он проработал, начиная с 1949 г., всю свою долгую жизнь, занимаясь изучением традиционной культуры абхазов и их происхождением. В основе его докторской диссертации (1962) лежала книга «Абхазы», являющаяся по сути единственным произведением, дающим всестороннее представление об истории абхазов, их традиционном образе жизни и культуре. Этнографические работы Инал-Ипы никогда не замыкались рамками одной лишь академической среды, они всегда имели большое общественное звучание и оказывали существенное влияние на развитие абхазского национального самосознания. Ведь в них постоянно подчеркивалась самобытность абхазского народа, дающая ему право на самостоятельное развитие. Мало того, ИналИпа участвовал в составлении едва ли не всех абхазских обращений к руководству страны с требованиями защиты абхазских языка и культуры и изменения политического статуса Абхазии. Это не могло нравиться грузинским властям, и выход основных его книг, посвященных ранней истории абхазского народа, не столько доставлял радость автору, сколько приносил новые неприятности (Анчабадзе, Решетов, 1996).

360

Действительно, в отличие от осторожного Анчабадзе, ИналИпа в большей степени был склонен к абхазоцентристской точке зрения. Самым фундаментальным его произведением была книга «Абхазы (историко-этнографические очерки)» (1965), посвященная многогранному обсуждению проблем традиционной абхазской культуры. В этой книге он не мог обойти молчанием и вопрос о происхождении абхазов и их древней истории, которому было посвящено несколько глав. Впервые в очень сжатой форме он изложил свое представление о ранней истории абхазского народа в докладе на VII Международном конгрессе антропологических и этнографических наук, проходившем в Москве в августе 1964 г. (Инал-Ипа, 1964). Позднее он снова вернулся к этой теме в книге «Вопросы этнокультурной истории абхазов» (1976). Хотя он высказывал дежурные комплименты в адрес грузинской историографии, многое в ней его не устраивало, и он сожалел о том, что в учебниках по истории Грузии Абхазии уделялось недостаточное внимание, а некоторые разделы о ней совершенно умалчивали. У него вызывали возражения и отдельные гипотезы Меликишвили, связанные с составом древнего населения Колхиды, в частности, говорящие о приходе предков абхазов из-за Кавказского хребта к началу н.э. Еще меньше его устраивала установившаяся в грузинской науке тенденция отождествлять едва ли не все древние племена Восточного Причерноморья с предками грузин и полностью игнорировать абхазов (Инал-Ипа, 1965. С. 22-23; 1976. С. 44-50, 222-225). Формулируя свою концепцию происхождения и истории абхазского народа, Инал-Ипа делал акцент на следующих моментах: во-первых, дольменная культура раннего бронзового века могла быть создана далекими предками абхазо-адыгских народов (Инал-Ипа, 1964. С. 2; 1965. С. 29, 81-82; 1976. С. 79 ел.); во-вторых, следовательно, Абхазия издавна была родиной абхазов, о чем говорит само ее название, содержащее древний корень «пс», связанный с понятиями «абхаз», «душа», «родина», «предок», — он напоминал, что сами абхазы называют себя «апсуа», а родину — «Апсны», и находил тот же корень в этнонимах «апсары» (грузинская летопись XIII в.) и «апсилы» (римские авторы I—II вв. н.э.) (Инал-Ипа, 1976. С. 354—355); в-третьих, до середины XIX в. вся территория Абхазии (от р. Ингури до р. Мзымта) была занята преимущественно абхазским населением (Инал-Ипа, 1965. С. 46—47). Иными словами, по этой версии, абхазы непрерывно населя-

361

ли Абхазию с первобытной древности до окончания Кавказской войны, после чего этнодемографическая ситуация резко изменилась не в их пользу. Кроме того, ссылаясь на мнение грузинского лингвиста, Инал-Ипа говорил об абхазском субстрате в мегрело-чанском языке, а следовательно, о влиянии абхазского языка на грузинский (Инал-Ипа, 1964. С. 5; 1965. С. 57), что возвращает нас к построениям Ашхацавы. Любопытно, что, обращаясь к этногенезу и этнической истории абхазского народа, основное внимание Инал-Ипа уделял древнейшим периодам, т.е. золотому веку; печальные для абхазов времена, связанные с чужеземным владычеством, привлекали его много меньше. Если описанию археологических памятников и анализу ранней истории вплоть до X в. он уделил в своей книге 81 страницу, то для изложения событий XII—XVIII вв. ему хватило всего 5 страниц (Инал-Ипа, 1965). Иными словами, время вхождения Абхазии в грузинское государство и период турецкого владычества, сыгравшие значительную роль в формировании современной абхазской культуры, он оставлял без детального рассмотрения. Ведь автору, принадлежавшему к этническому меньшинству, было сложно писать о поздних периодах истории, не входя в конфликт с официальной концепцией, представленной прежде всего грузинской историографией. Лишь в начале 1990-х гг. Инал-Ипа получил возможность свободно изложить свои взгляды на историю Абхазии последних столетий (Инал-Ипа, 1992). Впрочем, конфликта с грузинской историографией Инал-Ипе избежать не удалось. Постоянно помня о грузинской точке зрения, изложенной выше, Инал-Ипа всеми силами стремился отстаивать тезис об автохтонности абхазов. Как он это делал? Во-первых, он активно привлекал археологические данные, будучи уверен в том, что археологическая культура совпадала с этнической группой (Инал-Ипа, 1976. С. 99), и полагая, что на территории Абхазии существовала полная культурная преемственность, начиная по меньшей мере с V тыс. до н.э. (Инал-Ипа, 1976. С. 101—102). Указывая на большую роль железа и кузнечного дела в религиозных представлениях абхазов, он видел в этом наследие древних металлургов, оставивших богатые памятники бронзового века на территории Абхазии. Последнюю он был склонен представлять главным центром металлургического производства в древней Колхиде. А чтобы аналогии с абхазами звучали более весомо, он предполагал, что жители

362

Колхиды раннего железного века, подобно этнографическим абхазам, занимались, в основном, яйлажным скотоводством (Инал-Ипа, 1965. С. 68—70, 74). Кроме того, сопоставив ареал древних дольменов с картой расселения абхазов и адыгов, Инал-Ипа нашел настолько разительные совпадения в их границах, что счел это сильным аргументом в пользу отождествления строителей дольменов с предками абхазо-адыгских народов (Инал-Ипа, 1965. С. 36; 1976. С. 79-100. См. также Марковин, 1974. С. 5, 48-52). Во-вторых, он категорически отвергал гипотезы о массовых передвижениях племен в Восточном Причерноморье в эпоху античности, указывал на отсутствие каких-либо археологических свидетельств об этом и, ссылаясь на предположения Марра, допускал, что ареал абхазов был в древности много шире, чем ныне, и захватывал юго-восток Причерноморья (Инал-Ипа, 1965. С. 75—81; 1976. С. Ill, 113) 4, т.е. тот самый район, который, по Меликишвили, сыграл едва ли не решающую роль в формировании древнегрузинского населения! Пытаясь найти компромисс с грузинским подходом, ИналИпа писал, что среди создателей колхидской культуры были равным образом представлены и западно-грузинские (мегрело-чанские), и абхазские племена. В то же время он допускал, что сходства между колхидской культурой Восточного Причерноморья и кобанской культурой Центрального Кавказа могли свидетельствовать о единстве языка их создателей; совершенно очевидно, что имелся в виду явно не грузинский язык (Инал-Ипа, 1964. С. 2-3; 1965. С. 82). В-третьих, подчеркивая автохтонность абхазо-адыгов в Восточном Причерноморье, Инал-Ипа не отказывался и от малоазийских «родственников». Используя известные историкам сведения о кашках и абешла в Малой Азии, он со своей стороны указывал на некоторые этнографические параллели между абхазо-адыгами и хеттами и подчеркивал большую политическую и культурную роль кашков в Малой Азии во второй половине II тыс. до н.э. Тем самым, по его мнению, ареал расселения абхазо-адыгов в позднем бронзовом веке охватывал огромную территорию от Центрального Кавказа до северных и северо-восточных районов Малой Азии (Инал-Ипа, 1964. С. 3-5; 1965. С. 83-85; 1976. С. 122-133, 144-145). Нетрудно

------------------------------------

4 Кроме того, Инал-Ипа находил абхазские топонимы на СевероЗападном Кавказе вплоть до Туапсе (Инал-Ипа, 1976. С. 383).

363

заметить, что он в значительной мере совпадал с ареалом древних грузинских племен, который рисовался грузинской историографией. Однако, по мнению Инал-Ипа, «обширная территория — от центральной части Северного Кавказа до Южного Причерноморья — в продолжение III и почти всего II тысячелетия до н.э. была занята в основном абхазо-адыгскими и родственными им абешло-каскскими племенами, а картвельский этнический элемент проникает в Восточное и Южное Причерноморье значительно позже касков». Ранее VIII в. до н.э. грузиноязычных племен в Колхиде и Понте не было, — уверенно заявлял он (Инал-Ипа, 1976. С. 117—118) 5. Мало того, по его мнению, к древней абхазо-адыгской общности относились и тибарены, и даже обитатели страны Хайаса-Аззи, расположенной в бассейне р. Чорохи (Инал-Ипа, 1976. С. 128—129) 6. Все это было способно вызвать самую бурную реакцию со стороны грузинских исследователей. Поэтому обойти этот острый момент молчанием Инал-Ипа не мог, и, идя на уступку грузинской историографии, писал, что в этом ареале обитали «родственные абхазо-адыго-картвельские племена». Он подчеркивал, что такое решение проблемы является данью дружбе народов (Инал-Ипа, 1965. С. 85). Но скорее всего это было данью советско-грузинской цензуре, которая не могла допустить конфронтации между абхазскими и грузинскими историографиями и делала все, чтобы смягчить этот спор. Между тем, во второй своей книге, вышедшей в 1976 г., Инал-Ипа гораздо более настойчиво и уверенно излагал свою особую точку зрения, чем в первой. В поисках аргументов в пользу идеи о большой древности абхазов в отмеченном ареале Инал-Ипа не мог не соблазниться заманчивым «открытием» Турчанинова. Впервые он обратился к нему в своем докладе об этногенезе абхазского народа, прозвучавшем на VII Международном конгрессе антропологических и этнологических наук в Москве в 1964 г., а затем регулярно ссылался на него в своих книгах о древней истории абхазского народа (Инал-Ипа, 1964. С. 8; 1965. С. 86-87; 1976. С. 125, 202) 7.

------------------------------------

5 Любопытно, что ранее он проявлял большую гибкость, допуская, что абхазо-адыгские и западно-грузинские народности могли сформироваться на одном субстрате (см., напр., Инал-Ипа, 1964. С. 4).
6 Как мы знаем, жителей Хайасы армянские ученые склонны относить к своим предкам.
7 3. Анчабадзе, напротив, полностью игнорировал построения Турчанинова.

364

В-четвертых, Инал-Ипа апеллировал к номенклатуре древних восточно-причерноморских племен, о которых упоминали античные авторы. В отличие от грузинских историков он склонен был многие из этих племен связывать с древними абхазами. Он подчеркивал преемственность этнонимов на территории Абхазии, что также должно было подтверждать тезис об автохтонности (Инал-Ипа, 1965. С. 86—90, 96—97). В то же время сперва он шел на уступку грузинской точке зрения и отмечал, что значительная территория Колхидского царства была занята западно-грузинскими (мегрело-чанскими) племенами (Инал-Ипа, 1965. С. 91). Каким образом на одной и той же территории с глубокой древности могли не смешиваясь обитать столь разные по языку группы населения, ИналИпа не объяснял. Да он бы и не смог этого сделать, ибо современная этнополитическая обстановка настоятельно требовала локализации древних племен именно там, где поныне обитают их потомки. И если древние источники этому плохо соответствовали, тем хуже для них. Все это ставило историка в достаточно двусмысленное положение. Вот откуда бесконечные противоречия, встречавшиеся в работах Инал-Ипы и его коллег. Зато Инал-Ипа с гордостью подчеркивал вклад древних абхазо-адыгов в формирование языков и культур Закавказья. В частности, он ссылался на абхазскую топонимику в Западной Грузии, на свидетельства влияния абхазского языка на грузинский, наконец, на абхазское прозвище Лаша, которое носил сын царицы Тамары, — ведь обо всем этом неоднократно писали и сами грузинские ученые (Инал-Ипа, 1964. С. 5-6; 1965. С. 99-100, 135; 1976. С. 214, 383-388) 8. Политическое развитие абхазов в I тыс. н.э. Инал-Ипа связывал с рядом мелких княжеств, которые вначале находились в той или иной зависимости то от Лазики, то от Византии, но постепенно на протяжении второй половины I тыс. н.э. обретали все больше независимости. Об этом, в частности, свидетельствовала найденная археологами в Питиунте в 1954 г. вислая печать с греческой надписью, говорившей о ее принадлежности правителю Константину Абазгскому, которого

-----------------------------------

8 Впрочем, обращение Инал-Ипы с топонимическим материалом было не всегда корректным, и на это указывали его грузинские оппоненты (см. Ломоури, 1990. С. 171—172).

365

Инал-Ипа считал безусловным абхазом (Инал-Ипа, 1965. С. 113, 124; Дзидзария, 1961. С. 16). В то время Абхазия находилась под мощным влиянием византийской культуры; языком церкви и торговли был греческий, на что указывали многочисленные греческие надписи, найденные археологами в разных местах Абхазии (Инал-Ипа, 1965. С. 124). Говоря об Абхазском царстве, Инал-Ипа отдавал пальму первенства в его образовании абхазскому элементу — ведь оно возникло на основе предшествовавшего Абхазского княжества, им руководила абхазская династия, и Абхазия всегда играла в нем значительную роль. Первый период существования Абхазского царства, когда его столица все еще находилась в Анакопии (совр. Новый Афон), Инал-Ипа вслед за Марром называл «национальным периодом», подчеркивая тем самым, что царство сложилось на абхазской основе. Но затем царская резиденция была перенесена в Кутатиси, в состав царства вошло многочисленное грузинское население, и царство стало приобретать грузинский характер. Все же и после этого Инал-Ипа называл его «абхазо-грузинским государством», а не просто «грузинским», как это было принято в грузинской историографии. Он отмечал, что и в составе объединенной Грузии абхазы продолжали играть большую политическую и военную роль. Он ссылался при этом не только на известный по литературе факт первенствующего места абхазов в царской титулатуре, но и на подтверждение этому, найденное археологами, — надпись на монете XI в. ясно говорила о «Георгии — царе абхазов и грузин». Инал-Ипа казалось важным подчеркнуть, что выходцы из абхазов активно участвовали в развитии средневековой грузинской культуры. В этом отношении его внимание привлекла фигура выдающегося церковного деятеля Иоанна Петрици, которого грузинская традиция считает грузинским ученым и мыслителем (Менабде, 1968. С. 52; Бердзенишвили и др., 1950. С. 199; 1962. С. 214-215; Чабукиани, 1995. С. 28). Со своей стороны Инал-Ипа ссылался на письмо византийского философа, называвшего Иоанна Петрици «грамматиком-абазгом» и, вслед за Марром, считал это достаточным аргументом для причисления его к абхазам (Инал-Ипа, 1965. С. 134; 1976. С. 306— 308. См. также Гогуа, 1989. С. 158). В итоге он заключал, что «абхазы, этнически негрузинское племя, сыграли важную роль в истории Грузии» (Инал-Ипа, 1965. С. 130—132, 135; 1976.

366

С. 399—413) 9. Правда, все эти соображения Инал-Ипа должен был смягчать рассуждениями об абхазско-грузинской дружбе в эпоху Абхазского царства и о благотворном влиянии грузинской культуры на абхазов (Инал-Ипа, 1965. С. 134). Инал-Ипа пытался доказать, что абхазский народ сложился на основе двух компонентов, позднеантичных апсилов и абазгов, и что это произошло во второй половине I тыс. н.э., в особенности, в ходе образования Абхазского царства. Он настаивал на том, что именно тогда уже сформировался единый язык абхазов (Инал-Ипа, 1965. С. 102, 132, 138; 1976. С. 396, 408), хотя он хорошо знал, что и в начале XX в. у абхазов имелось несколько разных диалектов. Вместе с тем, он отмечал, что в объединенной Грузии наблюдался процесс грузинизации абхазов и их знати, и это нарушило поступательный ход сложения абхазской народности (Инал-Ипа, 1965. С. 139). Таким образом, при наличии очевидных сходств подход Инал-Ипа отличался более выраженным абхазоцентризмом, чем концепция Анчабадзе. Еще более радикальную и вместе с тем более противоречивую точку зрения отстаивал Е.С. Шакрыл. Опираясь на археологические данные, он доказывал, что абхазско-адыгские племена являлись постоянным компонентом культурного развития в Восточном Причерноморье едва ли не с палеолита. В то же время, ссылаясь на древние письменные источники, он искал предков абхазов и адыгов в Малой Азии среди соответственно абешла и кашков. Он даже настаивал на том, что формирование абхазов и адыгов как особых этносов произошло в Малой Азии к концу II тыс. до н.э. Мало того, он предполагал, что уже в тот период у них имелась своя письменная традиция. Шакрыл был бескомпромиссным защитником миграционного подхода и полагал, что, двигаясь на север из Малой Азии, предки абхазов и адыгов одно время заселяли всю Грузию, что и нашло отражение в ее топонимике. В своем энтузиазме он даже готов был вносить исправления в древние письменные источники и доказывал, что апсилы были известны на территории Колхиды в VI—V вв. до н.э., хотя древнейшие упоминания о них, как известно, встречаются у Плиния в I в. н.э. Подобно Инал-Ипе, Шакрыл в поисках доказательств

----------------------------------

9 Лишь в конце 1980-х гг. Инал-Ипа отважился откровенно сказать то, что невозможно было сделать в 1960—1970-е гг., — об «абхазской школе храмовой архитектуры», о влиянии абхазского языка на грузинский и т.д. (Инал-Ипа, 1989б; Инал-Ипа, Амичба, 1989).

367

древности абхазо-адыгов на Кавказе также обращался к «открытию» Турчанинова (Шакрыл, 1965). Наконец, уже в 1980-е гг. молодой абхазский историк, будущий президент Абхазии, В.Г. Ардзинба, закончивший аспирантуру в Институте востоковедения АН СССР в Москве, отстаивал идею о том, что черная металлургия была открыта именно предками абхазо-адыгских народов. Он опирался на собранные Инал-Ипой фольклорные данные, свидетельствовавшие об огромной роли железа в традиционных абхазских верованиях и ритуале. Будучи специалистом по древней Малой Азии, Ардзинба размещал этих древнейших кузнецов именно в том регионе, где Микеладзе и другие грузинские авторы не видели никого, кроме «грузинских» племен (халибов и пр.) II тыс. до н.э. (Ардзинба, 1983; 1988) 10. При всех различиях абхазские версии этногенеза и ранней этнической истории абхазского народа сходились в ряде существенных положений. Все это позволяет сформулировать концепцию, которую можно назвать абхазским видением далекого прошлого, значительно расходившимся с грузинской версией. Абхазская концепция, во-первых, настаивала на глубоких местных корнях абхазского народа в Абхазии и пыталась обосновывать это археологическими данными; во-вторых, не забывала о «малоазийских родственниках» или «предках», которым отводилась роль культурных героев; в-третьих, следовательно, широко расселяла абхазских или абхазо-адыгских предков по территориям, включавшим и те, которые ныне занимают грузины; в-четвертых, отождествляла многие позднеантичные и раннесредневековые племена Колхиды, прежде всего апсилов и абазгов, с предками абхазов; в-пятых, настаивала на относительно независимом политическом процессе у абхазов в раннем средневековье, который привел к созданию Абхазского государства во главе со своими собственными абхазскими царями; в-шестых, специально подчеркивала большую роль абхазов в объединенном грузинском государстве, и, наконец, в-седьмых, говорила о сложении абхазской народности в ходе формирования Абхазского царства, подчеркивая, что это случилось за несколько веков до появления грузинской народности.

--------------------------------

10 В переводе с абхазского фамилия Ардзинба означает «златокузнец». Очевидно, его предки происходили из престижного рода кузнецов.

368

Глава 8. АБХАЗО-ГРУЗИНСКОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО

Начиная с конца 1970-х гг. в Грузии стало модно ежегодно собирать совещания местных историков, чтобы демонстрировать дружбу и плодотворную совместную деятельность. Последний раз такая встреча состоялась в Боржоми в сентябре 1986 г. Там грузинские, абхазские и югоосетинские историки заверяли друг друга в преданности принципам интернационализма и убаюкивали себя иллюзорными успехами на поприще исторической науки (Большой совет, 1986). Казалось, ничто не предвещало близившейся бури. Между тем, на горизонте уже сгущались тучи. Рассмотренные выше материалы высвечивают основные разногласия между грузинским и абхазским видением древней истории Восточного Причерноморья, накопившиеся ко второй половине 1980-х гг. В первую очередь это касается состава населения древней Колхиды. Грузинские ученые находили здесь прежде всего грузиноязычные племена, занимавшие всю ее территорию с глубочайшей древности до конца эпохи античности, а, возможно, и позднее — соответственно к грузинским племенам относили колхов, керкетов, гениохов, мисимиан, санигов и иногда даже абазгов и апсилов (Инадзе, 1953. С. 18-19; Микеладзе, 1974. С. 183; 1990. С. 79-80; Меликишвили, 1959. С. 65, 91—93; Каухчишвили, 1965. С. 28; Ломоури, 1990. С. 161 — 163). Например, никаких предков абхазов во II—I тыс. до н.э. Микеладзе в Восточном Причерноморье не обнаруживал (Микеладзе, 1974. С. 185). Мало кто из грузинских авторов отваживался признать, что до появления картвелоязычных племен в Западной Грузии жили предки абхазо-адыгов или что колхи включали в себя множество разноязычных племен (но см. Джапаридзе, 1976; О. Лордкипанидзе, 1989. С. 185, 221). В последние советские десятилетия некоторые из грузинских ученых следовали концепции Ингороквы и связывали появление абхазов в Абхазии с нашествием горцев в XVII в. Другие более осторожные авторы придержившшсь концепции «двуаборигенности» — они допускали, что в течение двух последних тысячелетий в Колхиде обитали два разных этнических массива: предки грузин и предки абхазо-адыгов (Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 188; Лашхия, 1989;

369

Ломоури, 1990. С. 161, 166; Хоштария-Броссе, 1993. С. 14—15, 31; Гванцеладзе, 1992). Но и они полагали, что абхазо-адыги появились там только в первых веках н.э. в ходе расселения горных племен по равнине, а ранее в Колхиде обитали одни лишь картвелы (Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989. С. 326— 335) 1. В 1970—1980-х гг. в Советской Грузии концепция «двуаборигенности», похоже, имела официальную поддержку. Ее разделял, в частности, профессиональный археолог, вице-президент АН ГССР академик A.M. Апакидзе. Грузинская версия древней истории Восточного Причерноморья приобрела новую остроту, когда к ее обсуждению обратился сванский историк Т.Ш. Мибчуани. В своей книге, опубликованной в разгар грузино-абхазского конфликта, он впервые обнародовал сваноцентристскую концепцию древней истории Колхиды. По его мнению, вся территория, раскинувшаяся между р. Чорохи и г. Гагра, была ареалом древнего расселения сванов, которых он представлял первым из картвельских племен, заселившим Восточное Причерноморье. Упоминавшихся античными авторами гениохов, санигов и мисимиан он причислял к сванам (Мибчуани, 1987; 1988; 1989а; 19896). Вопреки традиционной грузинской версии, он противопоставлял Эгриси Лазике: в его схеме Эгриси было ранним политическим образованием сванов, но затем его присоединила к себе Лазика, и местные сваны подверглись ассимиляции со стороны мегрелов. Он даже утверждал, что часть мегрелов и ныне помнят о своем сванском происхождении. Мало того, отстаивая историчность мифа об аргонавтах, он пытался доказать, что древнегреческие мореплаватели посетили не вообще картвелов, а конкретно предков сванов. Тем самым древняя Колхида оказывалась прежде всего сванским наследием. Для обоснования своих построений Мибчуани активно использовал топонимические материалы и находил сванские топонимы не только в Юго-Восточном Причерноморье, но даже в Гудаутском районе, который абхазы считают своей древней вотчиной и где до осени 1993 г. располагалось правительство непризнанной Абхазской республики (Мибчуани, 1989а). Короче говоря, Мибчуани отстаивал следующие значимые для

-------------------------------

1 Впрочем, имеется еще одна, на этот раз афроцентристская, версия происхождения колхов, которая, вслед за Геродотом, связывает их с черными африканцами (См. Ali, Ali, 1993. P. 19; Martin, 1993. P. 63).

370

сванов положения: во-первых, именно сваны оказывались древнейшим населением Восточного Причерноморья, во-вторых, именно они создали древнейшую здесь государственность, в-третьих, абхазы были потомками адыго-черкесских племен, переселившихся в эти места только в первых веках н.э. Совершенно иначе на это смотрят абхазы, для которых керкеты, гениохи, ахеи, моссиники/мисимиане, саниги, т.е. обитатели приморской и предгорной частей Восточного Причерноморья, были не сванами, а «непосредственными предками абхазского народа» (Анчабадзе, 1956. С. 262—265, 268; 1959. С. 13-16; 1964. С. 136-137, 169-179; 1976. С. 30-39, 44-45; Инал-Ипа, 1965. С. 79, 86-90, 93-95; 1976. С. 176-189, 226-238; Дзидзария, 1960. С. 36-38; 1961. С. 15; Гунба, 1989а. С. 139—157). Наиболее пристальное внимание абхазских авторов обращено на апсилов и абазгов, и они настаивают на том, что появление этих племен, очевидных предков абхазов, на карте древней Колдхиды связано не с их миграцией из-за гор, а с уточнением номенклатуры местных племен, сделанным некоторыми позднеантичными авторами (Плиний, Арриан), побывавшими в этих местах и знавшими ситуацию много лучше, чем их предшественники (Анчабадзе, 1959. С. 12; ИналИпа, 1976. С. 204—219) 2. С этой точки зрения, предки абхазов изначально жили на территории Восточного Причерноморья в отличие от грузинского населения, пришедшего туда позднее. Поэтому абхазские авторы категорически возражают против теории «двуаборигенности», тем более что она имеет, по их мнению, весьма сомнительную политическую подоплеку (см., напр., Обращение, 1989; Гунба, 19896; Папаскири, 1990; Инал-Ипа, 1992. С. 12; Ашхаруа, 1993). Отношение абхазских ученых к Колхидскому царству также несколько отличалось от грузинского. Абхазские авторы видели в нем не единое централизованное государство, а непрочное образование, состоявшее из разноязычных этнических групп (Инал-Ипа, 1965. С. 68, прим. 1, 90—91; Анчабадзе, 1964. С. 156-160; 1976. С. 27-28; Дзидзария, 1960. С. 24; Анчабадзе и др., 1986. С. 25—26), включая западных грузин и абхазов. Этим они и объясняли наличие локальных вариантов внутри колхидской культуры. Анчабадзе и Инал-Ипа разделяли идею о Колхидском царстве и считали его реальным образованием. Они соглашались с грузинскими авторами в том, что оно сфор-

-------------------------------

2 Об обоснованности абхазской версии см. Hewitt, 1993. Р. 272.

371

мировалось на местной основе, и приводили археологические данные о социальной дифференциации, которая, на их взгляд, свидетельствовала о наличии в Колхиде классового общества в I тыс. до н.э. (Анчабадзе, 1964. С. 142—143; 1976. С. 27; ИналИпа, 1965. С. 91, 107; Дзидзария, 1961. С. 14-15). Однако ИналИпа не пытался преувеличивать роль этого царства и писал о значительном влиянии греков на местное население. Он отдавал должное греческим городам-колониям на территории Абхазии — Диоскурии, Питиунту, Гюэносу, — видя в них стимул для местного развития. Он подчеркивал, что они положили начало письменной традиции в Восточном Причерноморье (Инал-Ипа, 1965. С. 108-118; 1976. С. 190-193). Вместе с тем, он всеми силами искал аргументы, способные подтвердить связь Колхидского царства с абхазами. Он сознавал, что у него не было строгих свидетельств для решения вопроса о происхождении «колхидок» — чеканились они местными властями или греческими городами. Все же он высказывал предположение о том, что изображение головы быка на них могло как-то связываться с древнеабхазским культом быка (Инал-Ипа, 1965. С. 107; 1976. С. 201). Анчабадзе с еще большей уверенностью заявлял, что эти монеты чеканились местными властями (Анчабадзе, 1964. С. 144. См. также Дзидзария, 1961. С. 15). Характеризуя взаимоотношения Колхидского царства с греками, Анчабадзе принимал грузинскую точку зрения о том, что местная государственность ограничивала греческую колонизацию (Анчабадзе, 1964. С. 147—148, 160— 161; Анчабадзе и др., 1986. С. 24), однако он признавал и культурное взаимодействие, обогащавшее обе стороны, а также определенную эллинизацию местного населения (Анчабадзе, 1976. С. 27,40-41; Анчабадзе и др., 1986. С. 34). В любом случае, если грузинами Колхидское царство однозначно воспринималось как грузинское, то абхазы в этом сомневались; они хотели бы видеть там и абхазский компонент. Например, рассматривая проблему колхов, Анчабадзе отмечал, что древние авторы нередко использовали этот термин в качестве собирательного и включали в него не только мегрело-чанов, но и другие неродственные им племена, обитавшие в Колхиде (Анчабадзе, 1964. С. 132—134; 1976. С. 29-30; Анчабадзе и др., 1986. С. 25). Аналогичным образом Инал-Ипа пытался доказать, что колхов нельзя однозначно идентифицировать с одним лишь грузинским элементом и что без привлечения данных об абхазской культуре целый ряд особенностей колхского

372

наследия не смогут получить убедительного объяснения (ИналИпа, 1976. С. 200-203). Абхазо-грузинское соперничество находит выражение и в решении вопроса о появлении христианства в Грузии. Имеющиеся факты говорят о том, что христианство проникло в Грузию и Абхазию практически одновременно в IV в., хотя и разными путями. При этом грузинские авторы делают акцент на деятельности св. Нино (Нины), которая пришла в Мцхету из Каппадокии по долине р. Куры и оказала такое сильное влияние на картлийского царя, что он сделал христианство официальной религией своего царства. Грузинская церковь считает деву Нино первой «национальной святой» (Бердзенишвили и др., 1950. С. 91; 1962. С. 85; Амиранашвили, 1963. С. 90; Беридзе, 1974. С. 4—5; Тухашвили, 1989. См. также Житие, 1992; Braund, 1994. Р. 246—252). При этом грузинская версия либо преуменьшает, либо вовсе замалчивает роль Абхазии в распространении христианства в Закавказье. Например, фундаментальные работы по истории искусства и архитектуры в Грузии либо вообще обходят раннесредневековую Абхазию молчанием, либо вскользь упоминают о ее раннехристианских храмах (см., напр., Амиранашвили, 1963. С. 113—114; Беридзе, 1967. С. 14, 43—44; 1974; Джанберидзе, Цицишвили, 1976. С. 41—42). В то же время они никогда не забывают упомянуть о расположенном недалеко от Сухуми Беслетском мосте XI—XII вв., где в 1934 г. была обнаружена средневековая грузинская надпись (Беридзе, 1967. С. 19, 59; Джанберидзе, Цицишвили, 1976. С. 84. Об этом см. Бгажба, 1967. С. 20; Пачулиа, 1968. С. 27). Между тем, христианство проникло на территорию абазгов из Византии еще в IV в., и именно тогда Питиунт стал одним из главных центров христианства на Кавказе. Хотя государственной религией у абазгов христианство стало, как и в Лазике, лишь в VI в., там уже с IV—V вв. строились христианские храмы, одни из древнейших на Кавказе. В частности, абхазские авторы любят подчеркивать тот факт, что в Питиунте археологи обнаружили остатки единственного в Грузии крупного трехнефного храма V в., что в 551 г. там был построен храм специально для абхазов и что там располагалась резиденция «абхазских» католикосов, чья духовная власть распространялась на всю Западную Грузию (Анчабадзе, 1959. С. 23—25; 1976. С.41;Инал-Ипа, 1965. С. 113-114, 124; 1976. С. 301; Дзидзария, 1960. С. 41, 44; 1961. С. 16).

373

Много интересных и важных данных о раннем христианстве в Абхазии дала археология. В частности, при раскопках храма IV—V вв. в Пицунде там была найдена великолепная мозаика, и Инал-Ипа пытался сопоставлять ее сюжеты с некоторыми народными представлениями абхазов (Инал-Ипа, 1976. С. 299—300). Большое значение для понимания особенностей проникновения христианства во внутренние районы Абхазии имеют раскопки в Цебельде, которая считается столицей апсилов. Исследования показали, что там уже в раннем средневековье строились христианские храмы. Поэтому если вначале Анчабадзе писал о длительном сохранении дохристианских верований у населения Абхазии в эпоху раннего средневековья, то позднее он подчеркивал, что начиная с IV—V вв. христианство играло там значительную роль (Анчабадзе, 1976. С. 41—42). Он и другие абхазские авторы обращали внимание на широкое церковное строительство на территории Абхазии с середины I тыс. н.э. (Анчабадзе, 1959. С. 152—153; Пачулиа, 1968. С. 8-9; 1976. С. 120; Гунба, 1989а. С. 91-95). Абхазская версия ранней истории Абхазии и абхазов, предназначенная для широкой публики, излагалась в многотиражных туристических проспектах и популярных книгах по истории Абхазии, написанных В.П. Пачулиа, «ученым в области туризма», как его назвал известный советский историк M .А. Коростовцев. В своих книгах Пачулиа, когда-то начинавший как профессиональный археолог, доказывал, что Абхазия — это исконная земля абхазов (Пачулиа, 1968; 1976). Та же мысль проводилась в юбилейном издании, посвященном 40-летию Советской власти в Абхазии (Дзидзария, 1961), и в учебниках по истории Абхазии (Дзидзария, 1960; Анчабадзе и др., 1986), хотя в то же время все такого рода издания обязаны были неизменно подчеркивать «глубокие и неразрывные» культурные и исторические узы между абхазским и грузинским народами. Вместе с тем, в советское время в связи с болезненностью абхазской проблемы исследования по истории Абхазии находились под пристальным надзором со стороны местных властей. Все такого рода работы подлежали строгой цензуре, к их исполнению допускались лишь проверенные люди, и исторические концепции, выходящие за рамки дозволенного, либо не подлежали публикации, либо подвергались жесткой критике. В первую очередь это относилось к тем взглядам, которые грешили ярко выраженным этноцентризмом как грузинским,

374

так и абхазским. Например, чтобы не раздражать абхазов, грузинские власти запретили переиздание книги Ингороквы «Георгий Мерчуле» и любыми способами препятствовали публикации работ его сторонников (Ломоури, 1990. С. 159). В то же время в первом абхазском учебнике по истории главы, посвященные наиболее дискуссионным раннесредневековым периодам, в частности, формированию Абхазского царства, были написаны грузинской исследовательницей М.Д. Лордкипанидзе. По установившейся среди грузинских историков традиции, она воспроизводила концепцию Джанашиа и делала акцент на преобладании грузинского населения в Абхазском царстве и его постепенной грузинизации — церковном подчинении картлийскому католикосу, распространении грузинского языка и письменности. Хотя она признавала, что абхазы играли активную политическую роль не только в Абхазском царстве, но и позднее в объединенной Грузии, она все же настаивала, что Абхазское царство было «грузинским политическим образованием». Мало того, она «обнаруживала» «стремление абхазского феодального общества приобщиться к более высокому грузинскому феодальному укладу жизни» (Дзидзария, 1960. С. 48—63, 64—71). Вопреки этому категоричному выводу, абхазский автор (Анчабадзе) демонстрировал в своей части, что абхазская знать не мирилась со своим подчиненным положением в объединенной Грузии и время от времени устраивала мятежи (Дзидзария, 1960. С. 75— 78). Тем не менее, следующий учебник по истории Абхазии, вышедший уже в 1986 г., содержал все ту же грузиноцентристскую характеристику Абхазского царства и его политики (Анчабадзе и др., 1986. С. 45—49). Очевидно, дело не обошлось без вмешательства партийных чиновников, ибо Постановление ЦК КП Грузии от 25 апреля 1978 г. требовало, чтобы макет учебника был обсужден на Бюро ЦК КП Грузии (Марыхуба, 1994а. С. 284). Все это вызывало недовольство абхазов, и они пытались жаловаться в высокие партийные и советские инстанции. В своем письме, направленном в адрес президиума XIX Всесоюзной партийной конференции в 1988 г. (Приложение, 1989; Марыхуба, 1994а. С. 383—439), они обращали внимание на высказывания секретаря по идеологии ЦК КПГ Г.Н. Енукидзе на Всесоюзном совещании идеологических работников, состоявшемся в Москве 16—17 октября 1979 г. Выступая в прениях по докладу М.А. Суслова «О дальнейшем улучшении идеоло-

375

гической, политико-воспитательной работы», Енукидзе сетовал на то, что центральные издательства страны выпускали произведения по местной истории, не советуясь предварительно с коллегами из республик, которых это касалось. Он утверждал, что результатом этого были недоброкачественные труды, игнорировавшие уже существующие (т.е. созданные грузинскими учеными. — В.Ш.) научные труды и концепции. Разногласия по острым научным проблемам его явно раздражали. Енукидзе рассуждал о «буржуазной националистической пропаганде» и призывал вскрывать ее вред и открыто говорить о тех, «кому такие изыскания служат» (Енукидзе, 1979) 3. Абхазы расценили это выступление достаточно однозначно — как попытку ввести контроль над научными исследованиями, проводившимися вне научных учреждений Грузии, и установить монополию грузинских историков на освещение истории народов Кавказа. Однако, что конкретно имел в виду Енукидзе? Едва ли не главным поводом для разворачивания новой идеологической кампании в Грузии послужил выход в 1978 г. в престижном московском издательстве книги русского археолога, работавшего в Абхазии, Ю.Н. Воронова «В мире архитектурных памятников Абхазии». Книга вызвала бурю негодования у грузинских ученых (об этом см. Марыхуба, 1994б. С. 42), и один из ведущих искусствоведов Грузии, академик АН Грузинской ССР В.В. Беридзе тут же написал на нее весьма критическую рецензию. Эта рецензия, направленная против «фальсификации истории Грузии и Абхазии», не была тогда напечатана (Ломоури, 1990. С. 160). Отдавая должное хорошему знакомству Воронова с фактическим материалом, Беридзе счел нужным внести некоторые уточнения и указать на фактические ошибки, якобы содержавшиеся в книге. Речь шла о том, что Воронов без должного уважения отнесся к грузинской версии средневековой истории и входил в круг именно тех авторов, против которых в конце 1970-х гг. предостерегал Енукидзе (Воронов, 1989в). По мнению Беридзе, автору следовало бы указать, что Абхазское царство с самого начала включало в себя Западную Гру-

----------------------------------

3 Фактически Енукидзе лишь повторял решения Бюро ЦК КП Грузии, принятые в апреле 1979 (Марыхуба, 1994а. С. 281, 284). Недавно все это почти дословно воспроизвел Р.Чабукиани (Чабукиани, 1995. С. 29).

376

зию и, следовательно, значительный массив грузинского населения; что это «Западно-грузинское царство» было зачинателем борьбы за создание общегрузинского национального государства; что языком письменной культуры Абхазии был грузинский (Беридзе, разумеется, умалчивал о греческом языке, который в ранний период Абхазского царства и представлял там литературную традицию. — В.Ш.). Беридзе настаивал на том, что даже в период византийского господства зодчество Абхазии было в большей степени связано с Грузией, чем с Византией. В итоге Беридзе предъявлял Воронову суровые обвинения в искажении истории абхазо-грузинских взаимоотношений и квалифицировал его книгу как «тенденциозную и некомпетентную» (Беридзе, 1989. См. также Чабукиани, 1995. С. 28). Следует отметить, что, хотя рецензия Беридзе и другие подобного рода отзывы в конце 1970-х гг. не публиковались в открытой печати, их копии активно ходили по рукам и, безусловно, воздействовали на общественное мнение в Грузии. К тому времени Ю.Н. Воронов (1941 — 1995) уже зарекомендовал себя как один из лучших археологов Абхазии. Он родился в с. Цебельда в русской семье, связанной многолетними узами с Абхазией. Достаточно отметить, что его дед был когда-то градоначальником Сухума и немало сделал для его процветания. Воронов увлекся археологией, еще будучи школьником. В 1966 г. он окончил восточный факультет ЛГУ и в 1971 г. защитил кандидатскую диссертацию по теме «История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья». Он участвовал в самых различных археологических исследованиях на территории Абхазии, но наибольший интерес у него вызывал античный период, и с его именем связаны многолетние и чрезвычайно плодотворные исследования в Цебельдинской долине. По итогам этих раскопок он защитил в 1986 г. докторскую диссертацию на тему «Восточное Причерноморье в раннем железном веке». Между тем, в связи с рассмотренными выше настроениями грузинских ученых и политикой грузинских властей его академическая карьера складывалась негладко. В 1978 г. Воронов стал объектом жесткой критики на заседании Отдела археологии АбНИИ за игнорирование влияния грузинской архитектурной традиции; во время общественных выступлений в Тбилиси в 1978—1979 гг. его книга подверглась ритуальному сожжению на проспекте Руставели, а в Академии наук Грузинской ССР его труд был квалифицирован как «черная книга». С тех пор его исследовательская деятельность

З77

постоянно встречала препятствия со стороны как властей, так и научной общественности Грузии (Воронов, 1989в). Для проведения этой политики грузинские власти получили санкцию со стороны ведущего советского идеолога М. Суслова (об этом см. Lakoba, 1998b. P. 99). Не меньший интерес представляет и другой текст, написанный в 1978 г. и также не допущенный к печати советской цензурой. Он принадлежал специалисту по исторической географии Грузии, будущему члену-корреспонденту АН ГССР Д. Мусхелишвили, и был написан в ответ на требования ряда абхазских интеллектуалов вывести Абхазию из состава Грузии. Автор счел эти требования возмутительными и попытался ответить на них одновременно как историк и как гражданин — впрочем, гражданский пафос в его выступлении явно перевешивал скрупулезность профессионала-историка. Говоря о сложном и длительном процессе формирования государственной территории, он, с одной стороны, признавал участие в этом «родственных и неродственных племен и народов», но с другой, противореча собственной логике, заявлял, что «национальная территория фактически является творчеством одного народа» и народ этот, конечно же, был грузинским! Автор опирался на примордиалистскую органическую теорию происхождения государства и утверждал, что формирование Грузии не было следствием случайных политических процессов, — нет, Грузия являлась «естественной органической единицей, сформировавшейся на основе физикогеографического и экономико-географического единства». Он настаивал на том, что в процессе формирования государственности «на определенном этапе преимущество получают племя либо народ, находящиеся в лучшей природно-экологической среде и лучше приспособившиеся к ней», — в дальнейшем процесс происходит при «гегемонии этого племени или народа». И автор пытался доказать, что прогресс в развитии Западной Грузии был вызван постоянной инфильтрацией восточно-грузинских племен, которые и принесли сюда плоды высокой цивилизации (Мусхелишвили, 1989). Тем самым, становление государства и его расцвет Мусхелишвили связывал с благотворным влиянием грузинского элемента 4; зато его ослабление, изменение этнического состава

----------------------------------

4 Он еще не раз прибегал к этому доводу, выступая в грузинских СМИ (см., напр., Мусхелишвили, 1990. С. 18; 1991).

378

некоторых из его областей, перекройка границ, неоднократно происходившая в истории, — все это было следствием «засилья кавказских горцев» или «агрессивной политики» абхазских правителей, иными словами, случайных факторов, нарушавших стройность «органической теории», столь полюбившейся автору. Появление абхазов на территории Абхазии рассматривалось как поздний приход горцев в период ослабления грузинского государства. Автор настаивал на том, что эти горцы смешались с местными обитателями; поэтому, — заявлял он, — Абхазия всегда была частью Грузии, а ее население всегда было смешанным — «абхазско-грузинским». Хотя имя Ингороквы не называлась, тень его незримо присутствовала за всеми этими пассажами, окрашенными не столько строго историческим, сколько геополитическим и отчасти даже расистским стилем мышления 5. К сожалению, именно этот стиль мышления утвердился в грузинской историографии в постсталинский период; он лежал в основе школьного обучения. Иные взгляды, противоречившие грузинскому видению истории, грузинские власти стремились не допускать до широкого обсуждения; ситуация в исторической науке строго контролировалась. В самой Грузии такой контроль был введен, в особенности, после волнений 1978 г. 6 С тех пор в Грузии сурово пресекались издания исторических произведений, шедших вразрез с основными установками грузинской историографии. Не случайно, как мы уже видели, история формирования Абхазского царства и характеристика его особенностей и политики неизменно давались в версии Джанашиа, отступления от которой не допускались. Мало того, грузинские авторы иной раз придавали культурному развитию на территории Абхазии второстепенное значение или вообще им пренебрегали. Например, в специальной брошюре, посвященной развитию археологии на территории Грузинской ССР, один из ведущих грузинских археологов О.Д. Лордкипанидзе лишь мимоходом упоминал об археологических исследованиях в Абхазии и, подчеркивая значение древнегрузинских памятников, ни словом не упомянул о том, что абхазские авторы считали «древнеабхазским наследием» (Лор-

-------------------------------------------

5 О расизме в современной Грузии см. Charachidze, 1989. Р. 13; Hewitt, 1993. Р. 300, 320, note 83.
6 О цензуре и воздействии партийных органов на прессу в Грузии см. Чхеидзе, 1989.

379

дкипанидзе, 1982). И это всегда составляло предмет недовольства со стороны абхазов (см., напр., Otyrba, 1994. Р. 282). Впрочем, власти стремились соблюсти баланс, руководствуясь Постановлением ЦК КП Грузии от 25 апреля 1978 г., требовавшим от «Отделов пропаганды и агитации, науки и учебных заведений ЦК КП усилить контроль за публикациями, связанными с историей Грузии и Абхазии» (Марыхуба, 1994а. С. 284). Поэтому наиболее одиозные версии истории, вышедшие из-под пера грузинских авторов, также не подлежали изданию. Например, восьмая книга трудов академика Н. Бердзенишвили «Вопросы истории Грузии» в своем первоначальном варианте, излагавшем концепцию происхождения абхазского народа, близкую к взглядам Ингороквы, была опубликована только в 1990 г. Из первого издания, вышедшего в конце 1960-х гг., эта концепция была под давлением абхазов изъята (об этом см. Ломоури, 1990. С. 159; Гамахария, Гогия, 1997. С. 144, прим. 112). Как уже отмечалось, по требованию абхазов было приостановлено переиздание трудов П. Ингороквы, из научных работ грузинских историков изымались построения, способные вызвать гнев абхазов, не печатались рецензии грузинских историков на публикации абхазских авторов, которые казались первым тенденциозными и принижающими роль грузинской культуры и истории (Ломоури, 1990. С. 159—160). И все же острие идеологического давления было направлено не на грузинскую, а на абхазскую историческую мысль, ибо на совещании Абхазского обкома КП Грузии, состоявшемся в Сухуми 2 октября 1978 г., зачинщиками беспорядков 1978 г. назывались абхазы 7. Поэтому, со своей стороны, абхазские авторы выражали сожаление по поводу того, что в начале 1980-х гг. было приторможено или даже запрещено издание ряда книг абхазских историков и филологов. В частности, указывалось на уничтожение тиража книги Г.З. Шакирбая «Абхазские топонимы Большого Сочи» (Сухуми, 1978), где речь шла о расселении абхазов на территории нынешнего Краснодарского края в эпоху средневековья. Очевидно, кто-то из чиновников счел эту книгу потенциально опасной, так как она могла использоваться абхазами для претензий на северные территории.

-------------------------------------

7 О секретном протоколе этого совещания см. Марыхуба, 1994а. С. 298-330.

380

В издательстве долго лежала книга абхазского филолога С.Л. Зухбы об абхазском фольклоре. Она была опубликована только после того, как под нажимом Абхазского обкома КПГ он снял всю критику в адрес грузинской историографии. Более пяти лет в издательстве пролежал уже упоминавшийся новый учебник по истории Абхазии (Анчабадзе и др., 1986). Он вышел в свет лишь тогда, когда его содержание стало полностью соответствовать грузинской версии истории. Публикация рассмотренной выше книги Инал-Ипа «Вопросы этнокультурной истории абхазов» (1976) вызвала целую кампанию в республиканской прессе, где эта книга называлась вредной и мешающей дружбе грузинского и абхазского народов (За глубокое научное изучение, 1977. Об этом см. Марыхуба, 1994а. С. 168, 189—205). Этот скандал потребовал вмешательства Отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС, который поручил группе ведущих советских ученых дать оценку этому труду. Ничего криминального специалисты в нем не нашли; напротив, их отзыв был весьма доброжелательным и позитивным. Вместе с тем, Инал-Ипа так и не получил возможность ответить своим критикам в республиканской прессе. Этими критиками были известные абхазские историки 3. Анчабадзе и Г. Дзидзария, руководившие исторической наукой в Абхазии и в силу этого обязанные постоянно оглядываться на Тбилиси (Марыхуба, 1994а. С. 262). Достаточно отметить, что в те годы они выпустили совместную книгу о вечной дружбе грузинского и абхазского народа, где писали и об «общегрузинской политике абхазских царей», и о гегемонии картвельского элемента в Абхазском царстве (Анчабадзе, Дзидзария, 1972). Известно, что имелись и многочисленные грузинские рецензии, направленные против книги Инал-Ипы (М. Лордкипанидзе, 1989; Ломоури, 1990. С. 159). Однако в те годы они оставались неопубликованными; было принято иезуитское решение о том, что критиками абхазского автора должны быть сами абхазы — это якобы отводило от организаторов этой критики упреки в необъективности. По решению руководства Грузии не был опубликован и положительный отзыв на книгу Инал-Ипа, написанный группой столичных ученых. В июне 1977 г. несколько абхазских специалистов-историков направили в Отдел науки ЦК КПСС, а также на имя первого секретаря ЦК КП Грузии Э.А. Шеварднадзе и первого секретаря Абхазского обкома КП Грузии В.М. Хинтба письмо в защиту книги ИналИпы (Марыхуба, 1994а. С. 189—204). Ответа они не получили.

381

Злоключения выдающегося абхазского этнографа на этом не кончились. К концу 1980-х гг. он подготовил монографию о садзах, особой этнической группе, жившей в XIX в. между Гагрой и Сочи и говорившей на языке, близком к абхазскому. Однако ее публикацию в Тбилиси отложили — там не понравилась идея автора о том, что в этом районе в прошлом мог обитать абхазоязычный народ. Ведь в грузинской историографии принято отождествлять живших у северных рубежей Абхазии в раннем средневековье санигов с мегрело-чанами, а не с садзами (Ломоури, 1990. С. 162—163). С огромным трудом автору удалось получить от тбилисского издательства свою рукопись назад. В 1989 г. грузинские авторы обрушили на него шквал обвинений в шарлатанстве и некомпетентности (см., напр., Ломоури, 1990. С. 161 — 172. Об этом см. Hewitt, 1996. Р. 210). В то же время в Грузии выходили десятки книг и статей, в которых абхазы усматривали не только пренебрежение своим прошлым, но и стремление его присвоить, «огрузинить». Еще в конце 1970-х гг. абхазские историки составили целый список таких изданий, насчитывавший более тридцати наименований. Среди их авторов они называли известных грузинских историков М.Д. Лордкипанидзе, С.Г. Каухчишвили, С.С. Какабадзе, экономиста П.В. Гугушвили, искусствоведа И. Адамиа и др. Особую тревогу у абхазов вызывало игнорирование абхазского народа, его территориальных прав и исторического наследия, проявлявшееся в популярных изданиях о Грузинской ССР, в издававшихся в Грузии этнографических и исторических картах, а также учебных пособиях (Марыхуба 1994а. С. 206—218, 261—262). В частности, в юбилейном красочном издании о Грузинской ССР, изданном в Москве в 1967 г., первым грузинским государством называлось «Колхидское (Эгрисское) царство», Абхазское царство выступало под грузинским названием «Эгриси-Абхазети», а заслуга в создании объединенного Грузинского царства отдавалась целиком средневековым предкам грузин (Антадзе, 1967. С. 61, 63, 66). Мало того, авторы указанного издания ухитрились включить абхазов в список народов, для которых Грузия стала «второй родиной» (Антадзе, 1967. С. 82). Этот промах с досадой вынуждена была отметить даже официальная грузинская газета «Заря Востока» (Советский Союз. Грузия, 1968). У абхазов же такие заявления вызывали нескрываемое возмущение (Марыхуба, 1994а. С. 211).

382

С особым недовольством абхазы восприняли юбилейную энциклопедию «Грузинская Советская Социалистическая Республика», вышедшую в 1981 г. к 60-летию Грузинской ССР (Абашидзе, 1981). Хотя в ней были представлены как грузинская, так и абхазская версии прошлого, подготовленные соответственно Г. Меликишвили и М. Лордкипанидзе с грузинской стороны и 3. Анчабадзе с абхазской, абхазы сочли ее откровенно антиабхазским изданием, закрепившим идеологическое давление грузинской историографии. Они, в частности, отмечали явный грузиноцентристский характер энциклопедии и пренебрежение материалами об этнических меньшинствах, живших в Грузии. А в грузинской версии прошлого, изложенной в этом издании, они обнаруживали несомненные признаки живучести концепции Ингороквы. Их также возмущали помещенные в энциклопедии исторические карты, фактически представлявшие Абхазию древней грузинской территорией, местом процветания ранних грузинских царств (Марыхуба, 1994а. С. 363—373). В связи с выходом этой книги в АбНИИ состоялась беседа его сотрудников с Г.Е. Енукидзе, откровенно признававшимся, что «за историками стоят люди, с которыми ЦК КП Грузии не в состоянии справиться» (Марыхуба, 1994а. С. 424). Любопытно, что абхазы сетовали также на то, что издательство «Наука» отказалось публиковать новую книгу Г.Ф. Турчанинова, где протобиблская и финикийская письменность, а по сути древнейший алфавит, объявлялись абхазским изобретением (об этом см. также Марыхуба, 1994б. С. 39, прим. 9). Как уже отмечалось, книга не была опубликована в связи с тем, что все отзывы специалистов о ней оказались отрицательными. Между тем, историческая версия, сформулированная Турчаниновым, нашла благожелательный прием среди абхазов, стремившихся освободиться от давления грузинской историографической традиции. В начале 1980-х гг. не была опубликована и книга абхазского археолога М.М. Гунбы, посвященная раннесредневековой Абхазии. Она вышла лишь в 1989 г., когда давление цензуры было значительно ослаблено. О чем шла речь в этой книге и чем она вызвала недовольство грузинских историков? Фактически Гунба отстаивал основные положения той абхазоцентристской версии прошлого, о которой шла речь выше, но делал это еще более решительно. Он категорически возражал грузинским авторам, связывавшим античное прибрежное на-

383

селение Колхиды исключительно с грузинскими племенами, объявляя ее грузинской землей, и настаивал на том, что предки абхазов населяли эти земли как в позднеантичный период, так и ранее — во времена Колхидского царства. Столь же энергично он протестовал против трактовки цебельдинской археологической культуры как грузинской, о чем писали некоторые грузинские авторы. Возражая Меликишвили, он пытался продемонстрировать, что в эпоху поздней античности и раннего средневековья предки абхазов ничуть не отставали по уровню развития от грузин и могли сами сформировать свои политические объединения. Любопытно, что в отличие от рассмотренных выше абхазских авторов, он привлекал для доказательства этого положения массу археологических данных. Зависимость абхазских раннегосударственных образований от Лазики казалась ему сомнительной, и он делал все, чтобы опровергнуть этот утвердившийся в науке вывод. Не менее энергично он выступал против трактовки Питиунта и Себастополиса (бывшая Диоскурия и будущий Сухуми) грузинскими (лазскими) городами, а также против идеи некоторых грузинских исследователей о том, что абхазы могли получить христианство при посредничестве лазов. Он делал все, что было в его силах, чтобы опровергнуть мнение грузинских авторов о первоначальной зависимости княжества абазгов от Лазики или даже Картли, и настаивал на том, что оно подчинялось непосредственно Византии. Неприятие у него вызывала и установившаяся в грузинской науке тенденция называть Абхазское царство грузинским и считать его основное население грузинами. Он настаивал на том, что это царство было создано абхазами, и выступал против посягательств грузинских авторов на абхазское историческое наследие. Указывая на древнегреческое присутствие в Восточном Причерноморье, он писал, что греки в гораздо большей степени повлияли на абхазов, чем грузины, — вот в чем причины существенных отличий социального строя абхазов от грузин. Иными словами, он стремился любыми способами доказать, что абхазские племена раннего средневековья ни в чем не уступали таким грузинским политическим образованиям, как Лазика в Западной Грузии и Картли в Восточной. Другая его идея заключалась в том, что абхазы никогда не составляли какого-либо единства с грузинами, и в этом он апеллировал как к древним письменным, так и к археологическим источ-

384

никам. Он настаивал на том, что, хотя Абхазское царство было многоэтничным государством, руководство в нем принадлежало абхазам, проводившим свою, абхазскую, политику, а вовсе не грузинскую, о чем так много писали грузинские авторы. Кроме того, он не обходил стороной и давний территориальный спор между абхазами и грузинами о принадлежности южных районов Абхазии (историческое Самурзакано) и доказывал, что в древности там никогда не было лазов (Гунба, 1989а). В своей увлеченности он иногда заходил слишком далеко и делал выводы, не обоснованные источниками. Например, он неоправданно удревнял принятие христианства в Абазгии, считая, что ее царь крестился в начале IV в., и, не имея на то строгих доказательств, утверждал, что христианство легко и быстро находило отзвук у простого народа. Мало того, он подхватывал христианский миф о миссии Андрея Первозванного и допускал, что Абазгия и Апсилия могли быть крещены именно этим подвижником. В его версии Абхазия становилась одной из древнейших христианских стран, во всяком случае более древней, чем Грузия! Пытаясь исправить исторические источники, Гунба делал первым царем абхазов не Леона II, как это принято в историографии, а его предшественника Леона I, которого он изображал главой мощного государства. Еще дальше заходил абхазский археолог И.И. Цвинария, сознательно противопоставлявший развитие археологических культур в Западном Закавказье Восточному (Цвинария, 1990). Он подчеркивал, что на западе имелась непрерывная преемственность культуры, идущая от палеолита, тогда как на востоке некоторые важные периоды (например, неолит) представлены не были. Он считал это достаточным для утверждения о том, что на Западном Кавказе местные обитатели самостоятельно изобрели земледелие и скотоводство. Цвинария настаивал на преобладающей роли местных племен в развитии культуры; он допускал, что иногда сюда могли попадать какие-то пришельцы извне, но они с железной последовательностью растворялись среди местного населения. Он даже высказывал предположение о том, что именно отсюда раннее производящее хозяйство могло попасть в Месопотамию, а не наоборот 8. Вопреки устоявшимся в науке представлениям, он

------------------------------------

8 Это расходится с современными научными представлениями (см. Шнирельман, 1989б. С. 94—95).

385

предполагал также, что не майкопская культура Северо-Западного Кавказа отражала сильное влияние, идущее из Передней Азии, а напротив, создатели майкопской культуры могли повлиять на развитие в Передней Азии. Известную куроаракскую культуру раннего бронзового века он выводил тоже с Западного Кавказа и пытался продемонстрировать, что ее носители оказались неблагодарными по отношению к своим «старшим братьям». «Под давлением агрессивной этнической массы носителей куро-аракской культуры западно-закавказская ... пришла в упадок, и ее носители, подвергнувшись ассимиляции, полностью растворились в среде первой» (Цвинария, 1990. С. 19—20). При этом Цвинария изображал абхазоадыгов безусловными автохтонами на Кавказе — с ними-то и была связана западно-кавказская культура. А картвелы выглядели в его схеме пришельцами, не имевшими отношения к древнекавказскому миру. Они и были создателями «агрессивной куро-аракской культуры» (Цвинария, 1990. С. 25—28). И хотя это противоречило его собственному предположению о происхождении куро-аракской культуры с Западного Кавказа, археолог оказался пророком: говоря о событиях пятитысячелетней давности, он по сути предсказал вторжение грузинских войск в Абхазию в августе 1992 г. 9

Глава 9. КОНФРОНТАЦИЯ

Если в течение 1980-х гг. этноцентристский подход все больше овладевал умами абхазских ученых, то в не меньшей мере он был присущ и их грузинским коллегам. В конце 1980-х гг. в грузинских публикациях все чаще встречались утверждения в духе Ингороквы о том, что коренными обитателями и основным населением Абхазского царства были грузинские племена, что поэтому Абхазское царство следует называть грузинским, тем более что оно якобы проводило «грузинскую политику». Мало того, утверждалось, что оно было более отсталым,

---------------------------------------

9 По моим собственным наблюдениям, абхазы еще в 1989—1990 гг. сознавали, что войны с Грузией им не миновать.

386

чем грузинские княжества того времени, и что многое в своем устройстве оно унаследовало от Эгриси (Бадридзе, 1988; Пайчадзе, 1988). Некоторые грузинские авторы вовсе перестали использовать термин «Абхазское царство», заменив его на «Объединенное грузинское царство» или «грузинскую феодальную монархию» (см., напр., Думбадзе, Ломинадзе, Лордкипанидзе, 1983). Разумеется, у абхазов это не могло не вызывать чувства возмущения (Инал-Ипа, Амичба, 1989). Было бы ошибочно думать, что радикальные этноцентристские версии истории возникли внезапно лишь во второй половине 1980-х гг. Во-первых, как мы видели, абхазские и грузинские авторы уже давно демонстрировали разное видение того, что и как происходило в далеком прошлом. Но при этом грузинская версия истории была существенным элементом официальной идеологии в Грузии, неизменно фигурировала в школьных и вузовских учебниках, навязывалась населению через средства массовой информации. Напротив, создатели абхазской версии постоянно встречали на своем пути всяческие препоны, их произведения нередко отвергались издательствами как «не соответствующие научной истине» (под последней однозначно понималась грузинская версия истории). Даже преподавание истории Абхазии в школах встречало препятствия. В этих условиях многие варианты абхазской версии существовали только в устной форме, а искусственные барьеры делали их все более радикальными. Со временем даже среди секретарей по идеологии Абхазского обкома партии преимущество начали получать те, кто разделяли антигрузинскую позицию (Маршания, 1995. С. 197). Во-вторых, как уже отмечалось, наиболее радикальные подходы и заявления представителей обеих сторон тормозились цензурой и не имели возможности попасть в открытую печать. Это стало очевидным в конце 1980-х гг., когда в грузинских газетах начали появляться письма, заметки и рецензии, написанные в прошлые годы, но по цензурным соображениям остававшиеся неопубликованными. К таковым принадлежали упоминавшиеся выше письмо Д. Мусхелишвили (Мусхелишвили, 1989) и рецензия Беридзе (Беридзе, 1989), свидетельствовавшие о настроениях, встречавшихся у грузинских интеллектуалов в конце 1970-х гг. Рецензия Беридзе была опубликована лишь в начале апреля 1989 г., а незадолго до нее в популярной грузинской газете появилась статья депутата Верховного Совета СССР А. Бакрадзе, где тот вновь вспоми-

387

нал о книге Ю.Н. Воронова и изображал ее автора провокатором, подрывающим традиционную дружбу между абхазами и грузинами (Бакрадзе, 1989) 1. Обе эти публикации положили начало целой кампании, развернутой против Воронова грузинскими СМИ. В итоге во время первого кровавого столкновения между грузинами и абхазами 15—16 июля 1989 г. бандитскому нападению подвергся Мемориальный музей «Ясочка» в абхазском селе Цебельда, посвященный предкам Воронова, сделавшим когда-то большой вклад в культурное развитие Абхазии. Одновременно был учинен погром на месте археологических работ в Цебельде, проводимых Вороновым (Воронов, 1989а; 1989б). Кампанию в печати это не остановило, и уже известный нам сванский историк Т.Ш. Мибчуани обвинил его в фальсификации истории сванов на том основании, что тот отказывался признать раннесредневековых санигов предками современных сванов (Мибчуани, 1989б) 2. С тех пор на него была устроена охота. Пытаясь найти себе место в новой общественно-политической ситуации, Воронов стал одним из инициаторов создания Сухумского общества интернационалистов, заявившего о себе 25 октября 1989 г. Однако жесткая абхазо-грузинская конфронтация не оставила надежд на реализацию его романтической мечты об этническом мире и согласии. Следуя семейной традиции, он без колебаний встал на сторону абхазов и занял пост вице-премьера в правительстве новой Абхазии. Одновременно он опубликовал в абхазской печати целый цикл статей в помощь преподавателям истории Абхазии (об этом см. Марыхуба, 19946. С. 43). Во время штурма Сухуми в августе 1992 г. налетчики разгромили его квартиру, а в сентябре 1995 г. он был убит неизвестными в масках у входа в свой дом. Резкое ухудшение во взаимоотношениях между абхазами и грузинами происходило в течение 1988—1989 гг., когда страсти, исподволь звучавшие в специальных научных публикациях, выплеснулись на страницы популярных газет и журналов (об этом см. Марыхуба, 1994б. С. 40—47). В это время группой абхазских

------------------------------------

1 Историк А. Бакрадзе, профессор Тбилисского университета, в конце 1970-х гг. подвергался гонениям за пропаганду грузинского национализма. С марта 1989 до мая 1990 г. он возглавлял Всегрузинское общество Ш. Руставели (Goldenberg, 1994. Р. 92, 95).
2 Ответ Воронова см. Воронов, 1990. О критике Мибчуани со стороны Инал-Ипы см. Инал-Ипа, 1992. С. 20—21.

388

интеллектуалов была составлена пространная записка в адрес XIX Всесоюзной партийной конференции (июнь 1988 г.), получившая вскоре название «Абхазского письма» (Приложение, 1989; Марыхуба, 1994а. С. 383—439). Основное содержание этого обращения было утверждено абхазской общественностью на многолюдном собрании в с. Лыхны 18 марта 1989 г. Вскоре после этого оно было разослано тогдашним руководителям СССР (Генеральному секретарю ЦК КПСС и Председателю Президиума ВС СССР М.С. Горбачеву и Председателю Совмина СССР Н.И. Рыжкову), руководству АН СССР и директорам ряда ведущих академических институтов (Обращение, 1989). Требования абхазов сводились к возвращению Абхазии статуса Советской Социалистической Республики, который она получила в 1921 г. Во второй половине 1980-х гг. это требование содержалось во множестве писем, направляемых абхазами в ЦК КПСС (Перечень, 1989. С. 163). Обоснованию этого требования и была посвящена брошюра объемом в 87 страниц, где детально анализировался исторический путь, пройденный Абхазией, и ее современное положение. Абхазские интеллектуалы сетовали на то, что им все еще приходится защищать свою этнокультурную самостоятельность, место абхазов на этнической карте мира. Причину этого они связывали прежде всего с многолетней целенаправленной антиабхазской деятельностью грузинских властей. Их письмо начиналось историческим экскурсом, и они заявляли, что «абхазы являются древнейшим автохтонным населением Западного Кавказа, обитавшим в этом регионе с IV—III тысячелетий до н.э.». Статус автохтонного населения был для них настолько важен, что они не желали ни с кем этим делиться и категорически возражали против тезиса о «двух коренных народах», ставшим к этому времени популярным у грузинских авторов. Кроме того, абхазы настаивали на том, что в течение веков Абхазия стремилась сохранять свою политическую самостоятельность. Вершина могущества Абхазского царства связывалась ими с VIII—X вв., когда, по их мнению, оно присоединило к себе западно-грузинские земли. В последующие века это царство выступало в виде «Абхазо-Грузинского» государства, которое в средневековых источниках по-прежнему называлось Абхазским царством. После его распада, — писали они, — Абхазия сохраняла независимость вплоть до турецкого завоевания в XVI в. Авторы письма настаивали на том, что Абхазия сознательно приняла решение о присоединении к России в 1810 г.

389

Ограничиваясь лишь кратким упоминанием о жестоких репрессиях царского правительства против абхазов, вызвавших их массовую миграцию в Османскую империю, и храня молчание о русификации, абхазские интеллектуалы обращали свое возмущение прежде всего против политики грузинизации, которую поначалу вынашивала грузинская церковь, затем подхватили грузинские меньшевики, и, наконец, пытался воплотить в жизнь Лаврентий Берия. Детально останавливаясь на политической истории Абхазии в советский период, авторы письма пытались продемонстрировать, что, в отличие от многих других республик и областей и вопреки воле своего народа, в течение первых послереволюционных десятилетий Абхазия теряла свой статус: ее развитие шло от независимой республики к договорной республике и, наконец, к автономной республике в составе Грузии. Во всем этом они винили грузинский национализм, преследовавший одну цель — разрушение самосознания абхазского народа и его полную ассимиляцию. С этой целью властями Грузии сознательно брался курс на монопольное положение грузинского языка и культуры, на внедрение в сознание грузин идеи об Абхазии как органической части Грузии, на массовое переселение грузин на территорию Абхазии, и вместе с тем на физическое уничтожение абхазской интеллигенции, лишение абхазов своей истории, ограничение сферы действия абхазского языка. И все это — под сенью демагогических лозунгов о дружбе грузинского и абхазского народов! Абхазские авторы указывали, что, хотя после смерти Сталина эта политика была признана порочной, в своем несколько более смягченном варианте она сохраняла свое значение и в последующие годы вплоть до начала перестройки. В частности, обращалось внимание на то, что особому давлению подвергалось население Гальского района, где власти настоятельно советовали людям записываться в паспорт «грузинами» — это давало определенные привилегии в отношении учебы, карьеры и пр. Авторы письма вскрывали и подоплеку гипотезы об иберийско-кавказском лингвистическом родстве — если абхазский язык рассматривался как родственный грузинскому, то его нетрудно было перевести в категорию «диалекта» и ввести обучение на литературном грузинском языке, как это уже было сделано для мегрелов и сванов 3.

------------------------------

3 О судьбе мегрельского языка см. Hewitt, 1995a.

390

Одним из важнейших моментов, вызывавших неприятие у абхазов, был грузиноцентристский подход к истории Абхазии и абхазов, особенно рельефно выраженный в монографии Ингороквы. Абхазские авторы отмечали, что, хотя этот подход и был официально осужден в 1950-е гг., он стал важным ориентиром для грузинских историков. И многие из последних так или иначе следовали ему в своих концепциях (назывались имена H.A. Бердзенишвили, С.Г. Каухчишвили, В.И. Адамии, М.Д. Лордкипанидзе, С.С. Какабадзе. В списке антиабхазских произведений фигурировала и юбилейная энциклопедия «Грузинская Советская Социалистическая Республика»), причисляя Абхазию к Грузии, родине этнических грузин. Абхазские авторы писали, что изыскания грузинской историографии последних лет в области истории Абхазии являются по существу продолжением той откровенной борьбы, которая велась и ведется против абхазского народа, борьбы за «юридическое обоснование исторического права Грузии и грузинского народа на владение этой страной, которая называется Абхазией». Соответственно, грузинскую историографию они представляли не обычной наукой, а «разработанной геополитической доктриной», направленной на создание «Великой Грузии» в будущем (Марыхуба, 1994а. С. 420—425). Следует заметить, что «Великая Грузия» — это вовсе не домыслы абхазских авторов. На проведенном в Турку (Финляндия) симпозиуме Руставели фигурировала карта исторической Грузии (т.е. Объединенного государства Давида Строителя и царицы Тамары), включавшая некоторые районы, входящие ныне в Турцию, Россию, Армению и Азербайджан. Начиная с осени 1988 г. эта карта оказалась весьма популярной среди грузинских политиков и интеллектуалов. Она получила широкое хождение в Грузии, и летом 1989 г. Звиад Гамсахурдия демонстрировал ее иностранным корреспондентам (см., напр., Hewitt, 1996. Р. 196, note 16). Она сохраняет свою популярность и в постсоветской Грузии. Грузины со всей серьезностью отнеслись к «Абхазскому письму»; с его резкой критикой на очередной сессии Верховного Совета Грузинской ССР выступил первый секретарь ЦК КП Грузинской ССР Д.П. Патиашвили (Патиашвили, 1989. С. 2). По указанию грузинских властей был составлен ответ, в подготовке которого участвовали несколько академиков и членов-корреспондентов АН Грузинской ССР, не говоря уже об ученых с более скромными регалиями (По поводу, 1989). Ис-

391

кусно используя самые слабые стороны оппонентов (например, обращение тех к сомнительным разработкам Турчанинова), грузинские ученые всеми силами отстаивали основные положения уже известной нам грузинской историографии — о Колхидском царстве и его «грузинских» обитателях, о появлении предков абхазов на этой территории лишь в первых веках н.э., о «западногрузинском» характере Абхазского царства, о преобладании в нем картвельского населения и т.д. Они пытались продемонстрировать, что и после распада Грузинского государства в XIII в. Абхазия всегда так или иначе административно подчинялась какому-либо из грузинских царств или княжеств и никогда не получала полной независимости. На страницах грузинского ответа снова находило место предположение Ингороквы о нашествии горцев в XVII в. и сопутствовавших этому серьезных изменениях этнокультурной ситуации в Абхазии. Грузинские авторы всячески отрицали какие-либо попытки грузинизации абхазов: они ссылались либо на симпатии к абхазам со стороны грузинских демократов типа Ильи Чавчавадзе, либо на классовую политику Демократической Республики Грузии 1918—1921 гг., будто бы не затрагивавшую национальных моментов, либо на желание будто бы самого абхазского руководства ССР Абхазии войти в состав Грузии. Если грузинские авторы что-то и признавали, так это факты антиабхазской политики в 1937—1953 гг. Но, не вдаваясь в детали, они отмечачи, что в те годы репрессиям подвергались и грузины — при этом они указывали на депортацию месхетинцев и на «мингрельское дело». Но ведь потому месхетинцы и были выселены, что, будучи мусульманами, не считались вполне грузинами (они до сих пор по этой причине не могут вернуться на родину); а подоплека «мингрельского дела» заключаюсь в том, что руководивший НКВД Л. Берия окружил себя мегрелами, и это вызвало подозрения со стороны Сталина — к собственно грузинам «мингрельское дело» не имело отношения (Костырченко, 2001. С. 463; Данилов, Пыжиков, 2001. С. 259). Мало того, манипулируя данными переписей, о чем речь пойдет ниже, грузинские авторы пытались занизить численность абхазов, определяя национальность не по самосознанию, а по родному языку. Они также полагали, что всех людей с грузинскими фамилиями следует причислять к грузинам. Они всячески пытались отвести от дореволюционной грузинской церкви обвинения в стремлении к грузинизации абхазов и,

392

напротив, демонстрировали откровенные русификаторские наклонности у Русской православной церкви. Столь же энергично они обеляли политику Демократической Республики Грузии в отношении абхазов в 1918—1921 гг. А ответственность за введение грузинского языка в абхазских школах и упразднение абхазского в 1940-х гг. они пытались переложить на Д. Гулиа, который, как мы знаем, под угрозой репрессий участвовал в составлении нового абхазского алфавита на грузинской графике. Игнорируя многие вполне справедливые упреки и требования абхазов, грузинские авторы обвиняли их в неблагодарности к «ленинской национальной политике» и нежелании учитывать «успехи Советской власти». Они даже обвиняли абхазов в создании мифа о «Великой Абхазии». Как мы увидим ниже, начиная с 1989 г., все эти аргументы легли в основу той пропагандистской кампании, которая в течение ряда лет велась средствами массовой информации Грузии и была направлена на достижение независимости и сохранение территориальной целостности государства. Грузинским авторам представлялось крайне важным подчеркнуть, что грузины являлись коренным населением на всей территории Грузии. В этом они видели главный довод против национальных автономий, где грузины якобы подвергались дискриминации со стороны укрепившихся там меньшинств. Действительно, сложившаяся в советское время структура национального представительства оставляла желать лучшего, однако грузинские авторы намеренно драматизировали ситуацию и настаивали на том, что в ряде районов некоренное население достигло подавляющего большинства и это якобы ставило коренных жителей, т.е. грузин, на грань исчезновения (см., напр., Гоциридзе, 1989). Особые опасения у грузин вызывало проявившееся в годы перестройки стремление этнических меньшинств (армян, азербайджанцев, греков и др.) добиться создания новых территориальных автономий. В этом грузины видели угрозу территориальной целостности Грузии. Путь к ее преодолению грузинские демократы вначале видели в упразднении всех каких бы то ни было автономий на территории Грузии, и уже осенью 1988— весной 1989 гг. с их стороны звучали призывы закрыть азербайджанские школы в Марнеульском районе и ликвидировать автономию Абхазии. Вот где лежали истоки страстей, разыгравшихся вокруг понятий «коренной»/«некоренной» в течение 1989—1990 гг. и приведших в конечном итоге к упраздне-

393

нию в конце 1990 г. одной из автономий — Юго-Осетинской Автономной Области. Надо ли говорить, что огромную роль в этих спорах играли исторические аргументы? Следует признать, что и в грузинских, и в абхазских аргументах была доля истины, хотя столь же очевидно, что грузинские авторы в своем стремлении уйти от наиболее острых проблем прибегали к замалчиванию некоторых фактов, вольной интерпретации источников, смещению акцентов. Как бы то ни было, к 1989 г. страсти достигли высшего накала. Особое беспокойство у абхазов вызывала шовинистическая пропаганда, которая тогда велась целым рядом неформальных грузинских движений и поддерживалась немалым числом грузинских деятелей культуры и искусства. Их идеи широко тиражировали грузинские средства массовой информации, например, такие популярные в кругах интеллектуалов газеты, как «Литературули Сакартвело» («Литературная Грузия»), «Народное образование», «Молодежь Грузии» и др. Например, осенью 1988 г. на страницах «Литературули Сакартвело» впервые прозвучал лозунг «Грузия для грузин» и неоднократно публиковались рассуждения о том, что «в Грузии негрузинского ничего не должно быть...» (цит. по Обращение, 1989. См. также Черемин, 1991; Goldenberg, 1994. Р. 95) 4. Чтобы полностью понять этот лозунг, надо иметь в виду, что по-грузински «Грузия» звучит как «Сакартвело», и этот термин означает «для картвелов», «принадлежащая картвелам [земля]». Между тем, термин «картвелы» многозначен: во-первых, он может обнимать все население Грузии (в X в. Георгий Мерчуле распространил его на всех православных, знавших грузинский язык), во-вторых, он применяется для всех носителей языков картвельской языковой семьи и, наконец, в-третьих, в узком смысле он означает грузин Восточной Грузии («истинные картвелы») (Law, 1998. Р. 193; Анчабадзе, 2001. С. 314, 322, прим. 2). Но ни мегрелы, ни сваны, ни, тем более, абхазы не принадлежат к числу последних (Гараканидзе, 1959. С. 19; Hewitt, 1995a. Р. 303). Правда, термин «картвел» получил это последнее значение только в советское время. До революции он не ассоциировался с этническим фактором и обнимал всех обитателей грузинского государства, или относился к инклюзивной куль-

-----------------------------------

4 Вряд ли можно согласиться с К. Дзебисашвили в том, что до 1992 г. грузинские СМИ вели себя лояльно по отношению к абхазам (см. Dzebisashvili, 2000. Р. 153).

394

турной общности, не ограничивавшейся одними лишь этническими грузинами (Марр, 1918. С. 1507). Поэтому значение лозунга «Грузия для грузин» по сути тоже многозначно, и этим искусно пользовались грузинские националисты, придавая ему в разных контекстах разный смысл. Абхазы это прекрасно понимали и подозревали тех в неискренности. Сейчас и абхазские, и грузинские интеллектуалы хорошо сознают связь этого лозунга с распространенным среди грузин представлением о том, что Абхазия являлась неотторжимой частью Грузии, но обитающие там абхазы не входили в грузинскую общность и были абсолютными чужаками (Дамениа, 2001. С. 327; Джгереная, Шатиришвили, 2001. С. 65). Если для грузин обращение к истории Демократической Республики Грузии означало борьбу за суверенитет, то абхазы видели в этом возвращение к националистической политике меньшевиков и дискриминации меньшинств, и их беспокоила судьба Абхазской автономии, тем более что среди националистов-неформалов раздавались призывы к упразднению автономий. Поэтому развитие демократического движения грузин было встречено абхазами с опаской, и они пытались срывать митинги, посвященные грузинской независимости, как это произошло в Гагре 26 мая 1990 г. (об этом см., напр., В Абхазском обкоме, 1989; Т. Шамба, 1989; Ломсадзе, Синельников, 1990; Черемин, 1991; Лакоба, 2001б). Зная об этих настроениях среди абхазов, неформалы попытались усилить пропаганду своих идей в Абхазии и вовлечь абхазов в совместные выступления против «имперской политики России». Однако абхазы им не доверяли, их возмущали многие шовинистические лозунги неформалов, и не в последнюю очередь попытки тех демонстративно ассоциировать свое движение с Демократической Республикой Грузией (использование ее черно-бело-бордовых знамен, портретов ее лидера Н. Жордания). Абхазы неоднократно пытались им противодействовать, и на этой почве уже весной 1989 г. между ними и грузинскими неформалами иногда завязывались стычки (Шнирельман, 1989а) 5. Между тем, именно весной 1989 г. грузинские власти начали с особой страстью подчеркивать свою лояльность историческим символам грузинской нации, которые не могли оставить равнодушными ни одного грузина. 8 февраля 1989 г. по

---------------------------------

5 О событиях 1989 г. см. Истину упрятать нельзя, 1989.

395

всей Грузии (включая и Южную Осетию!) проходили торжества по случаю 900-летней годовщины вступления на трон Давида Строителя. На следующий день ему был заложен памятник в центре Тбилиси. 21 февраля в газете «Заря Востока» был опубликован проект «Государственной программы охраны и использования памятников истории и культуры Грузии», подготовленный по поручению ЦК КП Грузинской ССР. С тех пор газета регулярно публиковала фотоматериалы о самых значительных памятниках архитектуры средневековой Грузии с соответствующими аннотациями. Наконец, 24 апреля 1990 г. ЦК КП Грузии, Президиум Верховного Совета и Совет Министров Грузинской ССР приняли постановление «О государственной программе научных исследований, преподавании и популяризации истории Грузии». Все это свидетельствовало о той большой роли, которую власти Грузии отводили истории как важнейшему символу грузинской государственности и грузинской нации. Одновременно публиковались статьи, посвященные формированию грузинской нации и истории грузинской государственности. По словам профессора Тбилисского университета Н. Пирцхалавы, на рубеже 1980—1990-х гг. грузинские интеллектуалы жили в царстве грез, и все их помыслы были связаны с возвращением к «идеалу славного прошлого нации с великой традицией державности». Это вело к самообману и мешало понимать суть современных политических процессов (Пирцхалава, 1997. С. 189). Существенно, что при этом нация осознавалась в духе крайнего примордиализма, который буквально пронизывал выпущенную АН Грузии в 1988 г. книгу философа Н. Натадзе, отождествлявшего нацию с общностью, основанной не только на общей территории, едином языке и культуре, но и на кровном родстве (Charachidze, 1989. Р. 13). Демонстрируя примордиалистский подход, авторы статей грузинской прессы искали корни «грузинского этноса» в недрах первобытности. В их изображении он существовал как бы извечно и постоянно наперекор всем недругам стремился к консолидации. Сотрудники Института истории, археологии и этнографии АН Грузинской ССР всенародно заявляли, что с объединением Грузии в XI—XII вв. термин «картвелы» получил расширительное значение и был перенесен на мегрелов, сванов и другие группы населения, а страна стала называться «Сакартвело», и что объединенное Грузинское царство охватывало своими границами едва ли не весь Кавказ (Коранаш-

396

вили, 1989а; Тухашвили, 1989; Гвасалиа, 1991б). О роли абхазов в объединительном процессе даже не упоминалось, ни разу не встречалось и само название «Абхазия». Правда, один из этих авторов, философ Г. Коранашвили, вскоре спохватился и признал большой вклад абхазов в политическое объединение страны в IX—X вв. Он всеми силами пытался продемонстрировать, что между грузинами и абхазами никогда не было трений. Все беды абхазского народа он списывал на русификаторскую политику царского правительства, а позднее — на действия грузинских властей сталинского времени. Он даже готов был признать искажения истории, встречавшиеся в работах ряда грузинских авторов и, прежде всего, Ингороквы. Однако он отмечал, что тон этому задали сами абхазы еще в 1920-е гг., — он называл уже известные нам работы С. Ашхацавы и С. Басарии (Коранашвили, 1989б). Фактически Коранашвили стал одним из немногих грузинских авторов, кто открыто указал на противостояние между грузинской и абхазской версиями истории, находившимися в плену этноцентристских подходов. Некоторые другие грузинские авторы шли еще дальше и упрекали абхазскую историографию в «разжигании антигрузинской истерии» (Гамахария, Чания, 1991б. С. 1). Между тем, у Коранашвили тут же нашелся оппонент, историк К. Цкитишвили, который аккуратно воспроизводил версию происхождения абхазского народа, разработанную Ингороквой, и называл последнего «великим ученым» и «последним энциклопедистом». Если, отмежевываясь от Ингороквы, Коранашвили брал себе в союзники таких сторонников «двуаборигенности» как Джавахишвили, Джанашиа и Меликишвили, то его оппонент приводил фамилии тех, кто разделял концепцию Ингороквы — Н. Бердзенишвили, Ю. Кочаравы, Ш. Месхиа, М. Лордкипанидзе, Ш. Шанидзе (Цкитишвили, 1989). Тем самым, оказывалось, что и сама грузинская историография не отличалась крепким единством. Впрочем, газета «Молодежь Грузии», устроившая эту дискуссию, явно симпатизировала Цкитишвили и его единомышленникам. Ведь он доказывал, что Абхазия всегда была частью Грузии, что ее границы доходили до Туапсе, что нынешние абхазы были потомками недавних пришельцев-адыгейцев и что не нужно было в 1978 г. реорганизовывать Сухумский педагогический институт в Абхазский государственный университет. Именно эта точка зрения возобладала в 1989—1990 гг. в средствах массовой информации Грузии, усиливших антиаб-

397

хазскую пропаганду, апеллировавшую к истории и изображавшую абхазов недавними пришельцами на «грузинской земле» в соответствии с идеями Ингороквы (Dzebisashvili, 2000. Р. 154). Последний был тогда реабилитирован грузинской общественностью и его именем была даже названа улица, где располагался Институт языкознания АН Грузинской ССР (Hewitt, 1995b. P. 59, 6l; 1998. P. 120). Вот отрывок из выступления чл.-корр. АН ГССР С. Цаишвили по грузинскому радио 30 марта 1989 г. Он говорил тогда: «...К сожалению те, кто способствует этим разъединяющим тенденциям (имелся в виду рост напряженности между абхазами и грузинами. — В.Ш.), забывают о нашем историческом прошлом, забывают и о том, как оказались в Абхазии те абхазские племена, которые сегодня называют абхазским племенем. А в прошлом, может быть, оно имело другое название. Забывают, как переселились они сюда на Черноморское побережье, как принял их грузинский народ, местный грузинский народ, которым была заселена эта территория, и сделал их своим собратом и близкими... Вместо того, чтобы хорошо знать свое историческое прошлое, этот исторический урок, они начали проявлять своеобразные гегемонистские претензии именно на той территории, которая сегодня называется Абхазией...» (цит. по Историческая справка, 1989). Любопытно, что все это было произнесено на следующий же день после выступления Патиашвили на сессии Верховного Совета Грузии. Кампания явно дирижировалась сверху. Аналогичные идеи развивались и центральной грузинской прессой. В мае 1989 г. газета «Ахалгазрда комунисти» («Молодой коммунист») писала: «Используя нашу тысячелетнюю доброту, с нашего вежливого согласия с Северного Кавказа пришли к нам адыгские племена (апсилы и абазги) пару веков тому назад, и мы поселили их в сердце нашей грузинской земли... Племена, пришедшие в гости, назвались именем древнейшего грузинского племени — абазгов и, обнаглевши от нашего простодушия, даже навязали адыгский язык грузинскому абхазу, который в течение тысячелетий, кроме родного грузинского, на другом языке и звука не мог издать. Теперь пришелец из-за гор, плющом окутавший наше национальное тело, оспаривает нашу землю» (Кахидзе и др., 1989) 6.

-----------------------------------

6 О других примерах этой пропаганды, подхваченной многими грузинскими интеллектуалами, и об абхазской реакции на это см. Цвинариа, 1989; Чалидзе, 1991; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 141; ИналИпа, 1989б; 1992. С. 27; Hewitt, 1998. Р. 120, 123.

398

К сожалению, некоторые видные грузинские историки также приняли участие в этой антиабхазской кампании, развязанной грузинскими СМИ. Например, профессор Н.Ю. Ломоури выступил тогда с собственной концепцией этногенетического процесса на Черноморском побережье Грузии. Он полагал, что в античности и раннем средневековье там обитали предки как грузин, так и «черкесо-адыгов», тогда как собственно абхазы появились там позднее. Большую роль в этом он придавал массовому притоку горского населения в XVI— XVII вв. (Ломоури, 1989) 7. Правда, отвечая на критические возражения Ш.Д. Инал-Ипы, он вскоре признал термин «черкесо-адыги» неудачным и заменил его более подходящим термином «абхазо-адыги». Вместе с тем, несмотря на его декларативное дистанцирование от схемы Ингороквы, последняя незримо присутствовала в его рассуждениях о том, что апсилы и абазги входили в «грузинское этническое единство», что по данным физической антропологии они сближались с грузинами и отличались от современных адыгов и что абхазский язык был принесен в Абхазию горцами, пришедшими сюда в XVI—XVII вв. (Ломоури, 1990. С. 161, 169—171). Иными словами, по сути он предлагал все ту же схему Ингороквы, но в несколько модернизированном виде. Эту же схему подхватили и некоторые грузинские археологи (см., напр., Ахалкаци, 1990), пытавшиеся даже ввести в научный оборот политизированный термин «апсуйцы», оскорбительный для абхазов (об этом см. Инал-Ипа, 19896. С. 4). К сожалению, этот термин нашел большой спрос в современной Грузии (Анчабадзе Г., 1999. С. 36). При этом, подчеркивая этноцентристские моменты в той интерпретации фактов далекой истории, которую давали абхазские авторы, грузинские историки также оказывались неспособными избежать этноцентризма и, критикуя абхазов, допускали те же самые методологические промахи. Например, отмечая, что идея о широком расселении абхазо-адыгов в Восточном Причерноморье в глубокой древности является всего лишь лингвистической гипотезой и потому не может использоваться для сколько-нибудь окончательных утверждений, проф. Н. Ломоури сам опирался исключительно на лингвистическую

------------------------------

7 Любопытно, что, обсуждая географические проблемы античной Колхиды тридцатью годами ранее, Ломоури благоразумно полностью обошел острые этнические вопросы (Ломоури, 1957).

399

гипотезу о раннем расселении там сванских и мегрело-чанских племен. Исходя из современных реалий, он причислял их к картвелам (Ломоури, 1990. С. 163—166), хотя, строго говоря, в этническом плане термин «картвелы» относится лишь к грузинам Восточной Грузии. Между тем, такое расширительное использование этого термина позволяло ему и другим грузинским авторам заявлять об обитании картвелов в Восточном Причерноморье с глубочайшей древности, что и вызывало неприятие у абхазов. Кроме того, Ломоури некорректно обращался с археологическими данными, интерпретируя дольменную культуру Абхазии как вариант общеколхидской культуры, что, разумеется, неверно. Но для него такое понимание археологической ситуации было чрезвычайно важным, ибо он отождествлял колхидскую культуру с грузинским этносом, что позволяло ему писать о демографическом и культурном преобладании грузин в Колхиде еще в раннем железном веке. При этом его не смущало то, что, как он сам признавал, собирательный термин «колхи» включал в себя апсилов и абазгов — ведь, по его мнению, они тоже были носителями общегрузинского культурного единства (Ломоури, 1990. С. 161, 167— 169). Все это не оставляло места для абхазской самобытной культуры, и абхазы, естественно, не могли с этим смириться. В грузинской прессе звучали и аргументы иного рода. Так, П. Топурия убеждал читателя в том, что в интересах самой Абхазии было оставаться в составе Грузии. Ведь, — считал он, — абхазский этнос находится на низком уровне развития и не подготовлен к государственной жизни. И он «дружески» предупреждал абхазов, что, оторвавшись от Грузии, они «пойдут по неверному пути этнического развития» (Топурия, 1989). Все это было почти дословным воспроизведением той историософии, которая в 1989 г. составляла основу программных документов грузинских радикалов. Одним из их лидеров тогда являлся З.К. Гамсахурдия, чье имя после событий 1956 г. было тесно связано с грузинским национальным движением (Козлов, 1999. С. 179). Бывший правозащитник и один из лидеров Грузинской Хельсинской группы, известный писатель и преподаватель Тбилисского государственного университета, будущий первый президент Грузии, 3. Гамсахурдия был сыном известного и уважаемого в Грузии писателя К. Гамсахурдия, которого еще в начале 1952 г. обвиняли в идеализации прошлого и буржуазном национализме (Забота, 1952). Слава отца передалась сыну, и в конце 1980-х гг. тот стал знаменем всех,

400

кто боролся за свободу Грузии (Jones, 1994. Р. 135—136; Goldenberg, 1994. Р. 82, 90). К его слову прислушивались, за ним готовы были идти; даже работники ЦК КПГ находились под обаянием его личности. Между тем, для обоснования своих геополитических амбиций Гамсахурдия взял на вооружение идеи Ингороквы. В 1989 г. в своем известном письме академику А.Д. Сахарову он заявлял, что, во-первых, в I тыс. до н.э. «Абхазия составляла ... часть Колхиды, одного из древних грузинских государств», во-вторых, в эпоху средневековья название «Абхазия» нередко связывалось с Грузией, наконец, в-третьих, «в Новое Время «абхазами» стали неправильно называть северокавказское, адыгейское племя апсуа, родственное черкесам, которое в XVII в. начинает захватывать северную горную часть исторической Абхазии, ассимилирует ее грузинское население и укрепляется там». Современных абхазов Гамсахурдия называл «апсуйцами» и сопоставлял их с «арабами, которые поселились на исторической земле Египта и Израиля». Наконец, в национальных автономиях он видел «зримое пятно преступлений сталинизма против народов СССР» и считал, что они были созданы для разжигания межнациональной вражды (Гамсахурдия, 1989; Ахалкаци, Алашвили, 1991). Подборка статей, написанных в таком же духе, была в 1989 г. опубликована в журнале «Матиане», издаваемом Грузинской Хельсинской группой, которой руководил 3. Гамсахурдия (об этом см. Otyrba, 1994. Р. 308— 309, note 4). Другой член Хельсинской группы, М. Гагнидзе, вслед за Гамсахурдия утверждал, что в Грузии права малых народов никогда не ущемлялись; зато в Абхазии ущемлялись права грузин (Гагнидзе, 1991). Все это должно было стать руководством для политических действий. И в своем специальном воззвании «Летопись—4» (1989) Гамсахурдия призывал своих сторонников, «грузин Северо-Западной Грузии», всеми силами бороться с «апсуйскими сепаратистами». Для начала он предлагал, «чтобы у Абхазской АССР были отторгнуты те районы, которые исторически не принадлежали Апсны и где численность апсуйцев меньше, а именно Гэльский, Гульрипшский, Гагрский, Сухумский районы, часть Очамчирского района, а также г. Сухуми». Заключая свое воззвание к грузинам «Северо-Западной Грузии» (так он отныне называл Абхазию. — В.Ш.), он с деланным возмущением писал: «То, что 16 % населения село на голову 84 %, стало источником и причиной тех безза-

401

коний, которые творятся в Абхазской АССР» (Историческая справка, 1989). При этом он искажал цифры и их смысл. Ведь, во-первых, абхазов тогда было 17,8 %, а во-вторых, около половины остального населения Абхазии составляли русские, армяне, греки и др., которых вряд ли увлекала рисовавшаяся им перспектива. Да и среди грузин Абхазии было немало тех, кто поддерживал абхазов. Любопытно, что этот «великий демократ» всячески превозносил политику Л. Берия: «В 1936— 1954 гг. было прекращено господство сепаратистов и насилие апсуйцев в отношении других наций, проживающих в Абхазской АССР. Но через год после кончины Сталина сепаратисты постарались взять реванш и восстановить положение, которое было при Лакобе» (Историческая справка, 1989). Призывы Гамсахурдия были услышаны. На митинге в Сухуми глава Всегрузинского общества Шота Руставели, Акакий Бакрадзе, убеждал присутствовавших там мегрелов в том, что именно они были прямыми потомками древних абхазов, живших когда-то на Черноморском побережье (Hewitt, 1993. Р. 283). Первый секретарь ЦК КПГ Г.Г. Гумбаридзе, выступая 19 сентября 1989 г. на Пленуме ЦК КПСС, прилежно повторял риторику грузинских неформалов того времени о засилии малочисленных абхазов в органах власти Абхазии (об этом см. Лакоба, 19906. См. также Шакрыл, 1989; Аджинджал, 1989). Даже решительный оппонент Гамсахурдия, лидер Национально-демократической партии Грузии Гия Чантуриа полагал, что абхазы пришли на территорию Абхазии в XVIII в. (Чантуриа 1989). Правда, став вначале Председателем Верховного Совета, а затем и Президентом Грузии, Гамсахурдия резко изменил свое отношение к абхазам. Впервые он продемонстрировал это в марте 1991 г. Тогда в преддверии общесоюзного референдума о жизненности Советского Союза, назначенного на 17 марта, он объявил свой референдум по вопросу о независимости Грузии (31 марта). Поэтому ему нужна была поддержка национальных меньшинств, и он готов был многое им обещать. Стараясь отговорить абхазов от участия в общесоюзном референдуме, он делал акцент на «общее колхское происхождение» и «генетическое родство», на общности истории и культуры грузин и абхазов. Проявляя кавказскую галантность, он признавал престижность образа абхазов в грузинском самосознании и говорил об их рыцарском благородстве. Теперь он готов был считать их «коренным населением», хотя и в русле концепции

402

«двуаборигенности»; и вся вина за абхазские события стала возлагаться на «имперскую политику России» и «авантюризм» абхазских официальных руководителей во главе с Ардзинбой (Гамсахурдия, 1991а). Волна антиабхазской пропаганды в грузинских СМИ временно спала 8. Однако, это было связано, возможно, не столько с резким изменением политики по «абхазскому вопросу», сколько с тем, что главным теперь временно сделался «осетинский вопрос» и средства массовой информации Грузии получили задание раздувать прежде всего антиосетинскую кампанию. Вместе с тем, идя на президентские выборы, Гамсахурдия включил в свою предвыборную программу обещание гарантировать Абхазии статус автономной республики в составе Грузии (Гамсахурдия, 1991б. С. 2) и неоднократно подтверждал свою решимость к этому (см., напр., Гамсахурдия, 1991в). Вызвав гнев многих своих соратников и оппонентов, он даже пошел на принятие избирательного закона для Абхазии, основанного на квотах, позволявших абхазам иметь привилегии на выборах (Нодия, 1998. С. 42; Акаба, 1999. С. 16). Что же касается требований абхазов о выделении из состава Грузии, то Гамсахурдия готов был признать их право на самоопределение, но ... по ту сторону от Кавказского хребта (Nodia, 1998. Р. 27—28). Все это позволяет согласиться с Н. Пирцхалавой, которая характеризовала начало 1990-х гг. в Грузии как период «националистического мракобесия» (Пирцхалава, 1997. С. 190, 192). Прежнее отношение грузинских властей к абхазам как к «некоренному» населению не было забыто; оно вновь дало о себе знать после падения режима Гамсахурдия в выступлении министра иностранных дел Грузии А. Чикваидзе в Лондоне перед английскими парламентариями 23 ноября 1992 г. Там он ссылался на миф об аргонавтах и утверждал, что в те времена Колхиду населяли одни лишь грузины (Hewitt, 1993. Р. 312). Все это было призвано обосновать право грузин на обладание территорией Абхазии. Сторонником радикальной грузинской версии истории Колхиды является и другой грузинский политик, Т.В. Надарейшвили, когда-то сотрудник КГБ и второй секретарь горкома КПСС г. Гагра, а в постсоветское время — член кабинета

-----------------------------------

8 Об этом свидетельствовал побывавший в Абхазии в начале 1991 г. корреспондент газеты «Известия» (Арсеньев, 1991).

403

министров Грузии, Председатель Верховного Совета Абхазии в изгнании и одновременно генерал-майор грузинской армии, активный участник грузино-абхазской войны 1992—1993 гг., в которой он выступал председателем грузинского Совета Обороны Абхазии. В своей книге, посвященной «геноциду в Абхазии», он настаивал на кровном родстве между грузинами и абхазами и обличал абхазских сепаратистов, якобы забывших эту простую «историческую истину» и поэтому совершивших «преступления против человечества». Он обвинял абхазских ученых в фальсификации истории абхазского народа с целью искусственного отрыва абхазов от единого грузинского организма и утверждал, что, «если бы абхазы знали свою подлинную историю, они не подняли бы руку на грузин, а остались бы патриотами Грузии». Сам Надарейшвили прилежно следовал версии Ингороквы и утверждал, что исконные абхазы были грузинами и что до XVII в. в Восточном Причерноморье развивались только грузинские государственные образования, звучала только грузинская речь и безраздельно господствовала грузинская культура. Однако, — сетовал он, — к несчастью, в XVII в. регион подвергся массовым миграциям адыго-черкесских горцев, которые ассимилировали часть местного населения, и это привело к упадку культуры и изменению традиций. Именно тогда началось отчуждение абхазов от грузин (Надарейшвили, 1996. С. 5—12). Между тем, — настаивал Надарейшвили, — Абхазия всегда была неотъемлемой частью Грузии, и там никогда не существовало государственности, имевшей негрузинский характер. Поэтому он называл нетерпимым то, что абхазы монополизировали политическую власть в Абхазии (Надарейшвили, 1996. С. 32). Своей целью Надарейшвили объявлял «возрождение грузинского гена и духа» в Абхазии. Короче говоря, взгляды, которые пропагандирует этот действующий грузинский политик, со всей очевидностью демонстрируют шовинистическую суть концепции Ингороквы и плоды ее политического применения. Речь идет о превращении абхазов в безмолвное и дискриминируемое этническое меньшинство на той земле, где, как они верили, испокон веков обитали их предки. Любопытно, что, не в пример многим другим грузинским авторам, Надарейшвили хорошо сознает идеологический смысл разных исторических версий, — видимо, сказывается опыт работы в КГБ и партийных структурах. Он отчетливо понимает, что создание представителями этнического меньшинства

404

своей версии истории и, в особенности, ее преподавание в школе способствуют резкому росту этнического самосознания и обостряют чувство обособленности от доминирующего большинства. В свою очередь это актуализирует исторические обиды и облегчает задачу создания образа врага в лице последнего (Надарейшвили, 1996. С. 5—6, 33—34). Вот почему древняя и средневековая история занимают такое огромное место в грузино-абхазском конфликте и систематически используются в идеологической пропаганде, ведущейся обеими сторонами. В этом активно участвуют грузинские интеллектуалы, пусть и далекие от исторической науки, но считающие своим патриотическим долгом солидаризироваться с грузинской версией истории. Такого рода брошюра была выпущена в Кутаиси при поддержке губернатора Имеретинского края и мэра г. Кутаиси Т. Шашиашвили. Ее автор, доктор технических наук P.P. Чабукиани, ставил своей задачей «разоблачение апсуйского (абхазского) сепаратизма» и доказательство исторического единства грузин и абхазов. Особое значение он придавал тому, что его произведение публиковалось в Кутаиси, «древней грузино-абхазской столице». В своей брошюре он писал об иберийской государственности, якобы известной еще Гомеру (? — В.Ш.} и о Понтийском царстве, якобы относившемуся к «эллинистическому грузинскому миру». Мало того, он вспоминал об «открытиях» Турчанинова и объявлял о принадлежности майкопской и сухумской надписей предкам мегрелов и сванов, будто бы истинным создателям древнего Колхидского государства (Чабукиани, 1995. С. 5—6, 20). Он противопоставлял средневековых абхазов, потомков апсилов и абазгов, современным «адыгоапсуйцам», и настаивал на том, что первые всегда составляли большинство в Абхазии, а вторые появились там только в XVI в. Он договаривался до того, что будто бы по своему языку «абхазы (апсуа) являлись абазинами, а не абхазами». Вслед за Ингороквой, М. Лордкипанидзе и Т. Мибчуани он отождествлял средневековых «абхазов» с грузинами и заявлял, что «апсуа» будто бы взяли себе название «абхазы» после переселения в грузинскую провинцию Абхазети. Он винил их в том, что они якобы занимались «апсуизацией» коренных абхазов, которые, по его словам, принадлежали к мегрелам и сванам (Чабукиани, 1995. С. 16, 19). Все это надо было ему для того, чтобы заявить, что «грузины и абхазы (но не апсуа) являлись коренным населением Абхазии» (Чабукиани, 1995. С. 33—36).

405

Для него не являлось секретом, что абхазы всегда входили в единое с грузинами государственное объединение, будь то Эгрисско-абхазское объединение IV—VI вв., Абхазское царство или Мегрельское княжество. Он прославлял «абхазских» царей за то, что они развивали грузинскую культуру и якобы искренне служили интересам Грузии. Он утверждал, что народы исторической Грузии во все эпохи стремились к объединению и что даже флаг Абхазского княжества, сходный с имеретинским и гурийским, говорил об их общей государственности. Он также напоминал о совместных выступлениях абхазов и грузин против турецкого ига (Чабукиани, 1995. С. 5—8). Иными словами, он, подобно Надарейшвили, энергично отрицал самобытность абхазов и объявлял средневековую абхазскую культуру исключительно «грузинской». Впрочем, некоторую дифференциацию он все же проводил: настаивая на идентичности культуры грузин и «настоящих абхазов», он противопоставлял последних «апсуа», выставляя тех дикарями, далекими от истинной цивилизации. Он педантично перечислял их «грехи»: у них до недавнего времени не было письменности, они не создали ни одного великого литературного или архитектурного памятника, им была чужда «цивилизованная религия», и они поклонялись идолам (Чабукиани, 1995. С. 25— 26). Между тем, рассуждая таким образом, Чабукиани только проявлял свою неосведомленность: во-первых, указывая на отсутствие мечетей в Абхазии, он обнаруживал незнание того, что эти мечети были уничтожены грузинскими меньшевиками в 1919 г.; во-вторых, презрительно заявляя о том, что кумиром «апсуа» являлась кузница, чего будто бы не наблюдалось у «истинных абхазов», он входил в противоречие со сванским ученым Т. Мибчуани, который как раз с гордостью писал о традиционном культе железа и кузницы у сванов (Мибчуани, 1989а. С. 223-237. См. также Лордкипанидзе, 1992. С. 195). Игнорируя превратности драматической судьбы абхазов, Чабукиани высокомерно заявлял, что многие из них не владеют родным языком, и выставлял их якобы «единственным народом, не имеющим среднего образования на родном языке». Он также подчеркивал их более низкие «интеллектуальные возможности» по сравнению с грузинами (Чабукиани, 1995. С. 19, 49—50). При этом он забывал заметить, как в 1937— 1953 гг. закрывались абхазские школы и осуществлялась насильственная грузинизация абхазов. Кстати, это не мешало ему заявлять о том, что в Грузии будто бы никогда не наблюдалось

406

притеснения других народов (Чабукиани, 1995. С. 23). Он доходил до того, что объяснял «махаджирство» отсутствием у «апсуа-абхазов» чувства родины, и ставил им в пример «настоящих абхазов» и грузин Самурзакани, которые остались на месте (Чабукиани, 1995. С. 22, 48). Однако и здесь он не договаривал, оставляя читателя в неведении о том, что в изгнание отправлялись мусульмане, а не христиане, составлявшие большинство обитателей Самурзакани. Подобно Надарейшвили, Чабукиани энергично выступал против абхазской версии истории и пытался демонстрировать, что вся культура в Восточном Причерноморье создавалась исключительно грузинами. Мало того, он обвинял абхазов в целенаправленном уничтожении грузинских исторических памятников и грузинской топонимики на территории Абхазии (Чабукиани, 1995. С. 29—30). Наконец, он полностью лишал абхазов политической инициативы и утверждал, что абхазский сепаратизм был раздут «грузинами-ренегатами», бежавшими в свое время в Абхазию и принявшими там ради карьеры абхазскую идентичность (Чабукиани, 1995. С. 37, 49). Пафос брошюры Чабукиани не ограничивался борьбой за абхазскую территорию. Он вспоминал обо всех землях, якобы насильственно отторгнутых от исторической Грузии соседними государствами (Чабукиани, 1995. С. 15, табл. 3), и не случайно обложку его произведения украшала карта «Великой Грузии». Все эти историософские построения грузинских политиков и патриотической интеллигенции опирались на поддержку официальной грузинской науки, которую представляла, в частности, член-корреспондент АН Грузинской ССР, заведующая кафедрой истории Грузии Тбилисского государственного университета М. Лордкипанидзе, специалист по раннесредневековой Грузии. Активно участвуя в политических дебатах того времени, она прилежно воспроизводила версию об исконности грузинского населения в Колхиде и гораздо более позднем приходе сюда предков современных абхазов и неоднократно выступала с ее пропагандой в самых разных аудиториях (М. Лордкипанидзе, 1989; 1990. Об этом см. Tishkov, 1997. Р. 13—14)9. Она сомневалась в том, что апсилов и абазгов I—II вв. н.э., упоминаемых античными авторами на террито-

----------------------------------------------

9 Надо отдать должное той последовательности, с которой она отстаивала эти идеи, начиная с 1960—1970-х гг. Об этом см. Марыхуба, 1994а. С. 200.

407

рии Абхазии, можно отождествлять с предками современных абхазов, и предпочитала видеть в них картвелов. По ее мнению, следовало отличать местных древних абхазов от пришедших много позднее «апсуа», которые и являлись предками нынешних абхазов. Она была склонна отождествлять с грузинами как древних абхазов, так и ряд других племен древней Колхиды (например, санигов, мисимиан), этническая принадлежность которых неясна и вызывает споры. Вслед за Ингороквой, она настаивала на том, что предки нынешних абхазов являлись отсталыми горцами, наводнившими Абхазию, в основном, лишь в XVII в., когда обширные пространства этого края были очищены от грузин турецкими нашествиями. Все это ей было необходимо для того, чтобы объявить грузин не только коренным населением Абхазии, но и преобладающим большинством среди местного населения с самых отдаленных времен (Лордкипанидзе, 1990. С. 58-59) 10. Те же взгляды, но еще более энергично и безапелляционно, она развивает и в современной независимой Грузии. Теперь в ее трудах уже фигурирует колхидская культура позднего бронзового и раннего железного веков, приобретающая облик «картвельской культуры»; она безоговорочно утверждает, что древнегреческий миф об аргонавтах, а также ранние античные авторы свидетельствуют о древности картвельского языка в Юго-Восточном Причерноморье; оказывается, в античности картвелы распространялись вдоль побережья на северо-запад вплоть до Туапсе; она признает разноречивость мнений об этнической принадлежности апсилов и абазгов и их этнической принадлежности, но сама явно тяготеет к концепции Ингороквы; в любом случае, — настаивает она, — территория апсилов и абазгов во все эпохи входила в состав каких-либо грузинских государств (Лордкипанидзе, 1995). На рубеже 1989—1990 гг. идеи Ингороквы были поддержаны филологом А. Ониани; правда, он датировал приход абхазов в Абхазию не XVII в., а XV в. (Ониани, 1990. Об этом см. Hewitt, 1996. Р. 198). По словам современного грузинского историка, в 1990-х гг. в Грузии победила версия о массовых переселениях абхазо-адыгских племен с Северного Кавказа. Расхождения касаются лишь хронологии этих событий, которая, как мы видели, колеблется от поздней античности до позднего средневековья (Анчабадзе, 1999. С. 35).

------------------------------------

10 О критике этого подхода см. Hewitt, 1998. Р. 122.

408

Предметом острого спора между грузинами и абхазами остается проблема Абхазского царства, его создателей и этнического состава его населения. На рубеже 1980—1990-х гг. М. Лордкипанидзе со всей страстью отстаивала и пропагандировала грузинское видение этой проблемы. Это касается не только ее главы в учебнике по истории Абхазии, о чем уже говорилось, и глав в фундаментальном многотомном издании по истории Грузии (Меликишвили, Лордкипанидзе, 1989), но и публицистических выступлений в популярных изданиях и средствах массовой информации (М. Лордкипанидзе, 1989; 1990; 1995). Она уверяла, что «Абхазское царство было грузинским государством в том, что касается основного состава его населения, языка, культуры, письменности, государственной политики...» (М. Лордкипанидзе, 1990. С. 43; 1995. С. 7. См. также Тотадзе, 1994. С. 22—23). Иными словами, грузинскую идентичность Абхазского царства она прямо связывала с тем, что грузины составляли там большинство населения, что там имелась грузинская церковь с богослужением на грузинском языке, что грузинский язык получил там статус государственного и что там создавались шедевры грузинской литературы и архитектуры. Она приводила слова академика Бердзенишвили: «Древние абхазы — картвелы они по происхождению или нет — по истории и культуре были такими же грузинами, как эгры, сваны, карты, кахи и все картвельские этнические группы, и принимали такое же участие в строительстве грузинского государства и грузинской культуры, как все картвельские племена» (М. Лордкипанидзе, 1995. С. 9). Нетрудно заметить, что в данном контексте термин «грузин» использовался не в этническом смысле, а в смысле государственной и культурной принадлежности. Но и это не могло удовлетворить абхазов, ибо данная концепция заставляла их строить чужое государство и создавать чужую культуру. Мало того, даже их имя присваивалось этим государством и его культурой. Ведь, как писала Лордкипанидзе, по названию государства все его население как грузины, так и абхазы, стали называться «абхазами». Поэтому было так трудно судить об этнической принадлежности различных групп населения, упоминавшихся на абхазской территории средневековыми авторами. Признавая этот факт, М. Лордкипанидзе все же безоговорочно заявляла, что термины «Абхазия» и «абхазы» использовались грузинскими и иноземными средневековыми авторами для обозначения, главным образом, «Грузии» и «грузин» (М. Лордкипанидзе, 1990. С. 46—47).

409

Кроме того, М. Лордкипанидзе замечала, что этническая принадлежность абхазских царей остается неясной. По ее мнению, титул «царь Абхазии» означал лишь то, что династия происходила из страны, называемой Абхазией. Фактически же цари могли быть греками или грузинами по происхождению. Но она настаивала на том, что по культуре и языку цари абхазов были грузинами (М. Лордкипанидзе, 1990. С. 43. См. также Тотадзе, 1994. С. 22-23). Изображая абхазов пришельцами с гор, принесшими с севера чуждую местному населению культуру и свое этническое имя «апсуа», она вместе с тем почему-то награждала их «грузинским самосознанием» и сетовала на то, что в XIX в. царские власти «стремились внедрить, вопреки грузинскому, абхазское (апсуа) самосознание». Она даже убеждала читателя в том, что передовое абхазское общественное мнение якобы возражало против этого (Лордкипанидзе, 1995. С. 9). М. Лордкипанидзе, удостоившаяся в новой Демократической Грузии звания академика Национальной академии Грузии, далеко не одинока в своих оценках древней истории. Ее позицию разделяют немало других грузинских академиков. Например, в 1991 г. известный грузинский лингвист, академик Т.В. Гамкрелидзе выступил в печати с утверждением о том, что термин abxaz имеет будто бы западнокартвельское происхождение и вначале был названием одного из картвельских племен, а от него перешел на всю Абхазию и ее население. И лишь после упадка Абхазского царства этот термин передался местным апсилам — предкам абхазов (Гамкрелидзе, 1991) 11. Особое место в грузинской историографии сыграл пропагандистский сборник «Грузия — "малая империя"?!», опубликованный в 1990 г. Одним из его авторов был член-корреспондент АН Грузинской ССР, новый директор Института истории, археологии и этнографии АН ГССР Д.Л. Мусхелишвили. В своей статье он фактически воспроизводил все основные моменты концепции «двуаборигенности» — об исконном обитании грузин (колхов-мегрелов, сванов и месхов) в Колхиде, о приходе туда апсилов и абазгов в I—II вв. н.э. и об установле-

--------------------------------

11 О критике этого с филологической точки зрения см. Инал-Ипа, 1992. С. 108, прим. 50; Hewitt, 1998. Р. 121. О возмущенной реакции абхазской исследовательницы на рассуждения грузинского лингвиста см. Ашхаруа, 1993.

410

нии политической и этнической границы между ними и мегрелами по р. Келасури. От себя он добавил к этому тезис о том, что не грузины, а именно абхазы положили начало формированию «малой империи», и именно их цари, невзирая на свое этническое происхождение, делали одно большое грузинское дело, создавая объединенную Грузию и способствуя всемерному развитию ее культуры. Подобно Джанашиа и М. Лордкипанидзе, он доказывал, что в культурном и политическом отношении абхазские цари были грузинами. Таким образом, — заявлял он, — не Грузия присоединила к себе Абхазию в эпоху средневековья, а Абхазия завоевала Грузию, перейдя при этом на грузинскую культуру. Однако в XVII в. из-за экспансии кавказских горцев в Абхазии произошли коренные изменения. Мегрельский князь Леван II Дадиани пытался остановить их натиск, отгородившись крепостной стеной, протянувшейся вдоль р. Келасури. Но это не помогло, и к началу XVIII в. абхазы продвинулись до р. Ингури. Все же, несмотря на все эти катаклизмы, на юге Абхазии сохранилось прежнее грузинское население, а абхазская знать и в XIX в. продолжала культивировать грузинскую культуру. Нагнетание напряженности между грузинами и абхазами Мусхелишвили связывал, во-первых, с колониальной политикой русского царизма, а во-вторых, со слепой приверженностью этой политике советских властей, объявивших мегрелов, сванов, гурийцев и другие локальные группы (очевидно, автор причислял к ним и абхазов) грузинского народа отдельными самостоятельными народами (Мусхелишвили, 1990). Автор полностью снимал ответственность за это с грузинской стороны, объявляя грузин интернационалистами по своей внутренней природе. Как это сочеталось с признаваемым им этноцидом в Абхазии, проводившимся грузинским правительством в 1937— 1953 гг., он не объяснял. Другой автор того же сборника, И.П. Антелава, развивал и пояснял идею о нетождественности этнического происхождения и культурной общности. Он не сомневался в том, что раннесредневековые абазго-апсилы и современные абхазы находятся в этническом родстве. Но он подчеркивал глубокое культурное различие между ними «в сторону деградации соответствующих традиций». Антелава отдавал должное раннесредневековым абхазам, объединившим страну не в качестве завоевателей, а как представителей «близкого рода» (Антелава, 1990. С. 20—21). Но одновременно он писал о «борьбе за еди-

411

ную Грузию», и действительно объединение Грузии в IX— X вв. происходило далеко не мирным путем. Подобно Мусхелишвили (а на самом деле вслед за Ингороквой), он тоже писал о наплыве горцев с их «примитивной культурой» в XV в. и представлял абхазо-мегрельские войны XVII в. не усобицами местного значения, а фактически цивилизационной «борьбой между грузинской социально-политической системой и горской примитивной общественной системой» (Антелава, 1990. С. 23). Автор обвинял советскую власть не только в предоставлении абхазам автономии, но и в передаче им якобы исконных грузинских (мегрельских) земель. Именно он первым сформулировал идеи о привилегированном статусе абхазов в Абхазии, о грузинах-ренегатах, из карьерных соображений объявлявших себя абхазами, и об их активной роли в провоцировании «абхазского экстремизма» (Антелава, 1990. С. 25). Как мы уже видели, все это оказалось востребованным и звучало, например, в брошюре Чабукиани. В конечном итоге, Антелава настаивал на том, что все земли Абхазии должны остаться в ведении Грузии. Что же касается абхазской автономии, то, по его мнению, ее следовало ограничить одним лишь Гудаутским районом (Антелава, 1990. С. 27). Короче говоря, в этом сборнике, оказавшем большое влияние на грузинское общественное мнение, средневековые абхазы полностью лишались своей собственной культуры и объявлялись слепыми исполнителями «грузинского дела». Когда же они наконец обретали эту культуру, она оказывалась «примитивной» и недостойной строителей какой бы то ни было государственности. Авторам казалось естественным, что во всех регионах Грузии власть должна была находиться в руках «более цивилизованных» грузин. Удивительно, что, завороженные своими идеями, авторы не видели никакого противоречия в том, что, как демонстрировал Мусхелишвили, с одной стороны, объединенное грузинское государство было создано абхазами, но с другой, являлось результатом «творчества одного народа — грузинского» (Мусхелишвили, 1990. С. 8—9, 18). В последние годы в Грузии и за ее пределами издаватось множество пропагандистской литературы, пытавшейся сделать грузинскую версию истории достоянием всего мира. В 1995 г. грузинские журналисты издали в Петербурге сборник, где, наряду с упомянутым выше текстом М. Лордкипанидзе, содержались и другие работы того же плана. В одной из статей доказывалось, что подавляющая часть топонимов Абхазии и

412

многие известные там древние этнонимы не имеют никакого отношения к абхазскому языку и, напротив, связаны с грузинами. В частности, там фигурировала все та же «Бичвинта», которую автор статьи отрывал от греческого прототипа и вслед за Ингороквой этимологизировал, исходя из грузинского языка. Кроме того, он намекал на картвельское происхождение Леона I и Леона II, создателей Абхазского государства (Г. Пипия, 1995) 12. Автор другой статьи, журналист Б. Пипия, не просто придерживался грузинской версии, но искусственно усиливал ее грузиноцентристский дух. Он, во-первых, безапелляционно воспроизводил версию Ингороквы об абхазах как горцах, спустившихся на побережье в XVII в., и настаивал на том, что Абхазия всегда входила в состав каких-либо грузинских государств. Во-вторых, он изображал Келеш-бея ставленником турок, а его старшего сына, от рук которого он погиб, агентом России 13. В-третьих, он делал абхазов виновниками войны 1992—1993 гг. со всеми ее страшными последствиями и ни слова не говорил об антиабхазской пропаганде, которую вели официальные и неофициальные средства массовой информации Грузии на рубеже 1980—1990-х гг. (Б. Пипия, 1995). В том же сборнике публиковалась статья грузинского демографа А. Тотадзе (Тотадзе, 1995), где в сжатом виде повторялись основные идеи и аргументы его книги, о чем речь еще впереди. Вместе с тем, знаком некоторых сдвигов в сознании грузинских интеллектуалов стало то, что к участию в рассматриваемом сборнике был приглашен Л.В. Маршания, абхаз по национальности, академик Аграрной Академии Грузии, который в течение своей жизни занимал немало высоких постов — был первым заместителем председателя Совета Министров Абхазской АССР, секретарем Абхазского обкома партии по идеологии (причем в самое горячее время конца 1970-х гг.), заместителем заведующего отделом ЦК КПГ и т.д. И хотя в своей статье он отстаивал в целом прогрузинскую позицию 14 и обрушивал свой гнев на «абхазских сепаратистов», все же

------------------------------------

12 Любопытно, что Пипия — генерал-майор КГБ в отставке.
13 На самом деле все было как раз наоборот. С этим вынуждены согласиться даже историки, придерживающиеся откровенных грузиноцентристских взглядов (Гамахария, Гогия, 1997. С. 49—50).
14 Не случайно в свое время абхазы пеняли ему на то, что он не знал абхазского языка (Марыхуба, 1994а. С. 176).

413

там нашла место абхазская версия истории. Он рисовал абхазов древнейшими обитателями Восточного Причерноморья, называл Абхазское царство «абхазо-грузинским государством» и прямо писал о демографической катастрофе, сделавшей абхазов незначительным меньшинством на своей земле. Он указывал, что рассуждения о доле абхазского и грузинского элемента в населении Абхазии сильно ранили самолюбие абхазов, ибо все знали, какие именно события привели к сокращению численности абхазов. Обличая «абхазских сепаратистов», он единственный из авторов сборника писал и о «грузинских экстремистах», обвиняя тех и других в гибельном для обеих сторон разрыве между абхазами и грузинами. Он также был единственным, кто открыто писал о бесчинствах грузинских гвардейцев в Сухуми в августе 1992 г. Речь шла не только об убийствах, поджогах частных жилищ и мародерстве. В ноябре 1992 г. грузинские боевики сожгли АбНИИ со всем его историческим архивом, археологическими и этнографическими коллекциями. Были уничтожены Центральный государственный архив Абхазии, Партархив Абхазского Рескома КП Грузии, местный краеведческий музей в Сухуми, разгрому подверглись школы, библиотеки, театры (об этом см. Марыхуба, 1994а. С. 300, прим. 2; Lakoba, 1995. Р. 101; Colarusso, 1995. Р. 83). Это была расправа с абхазской историей, попытка лишить абхазов исторической памяти. Порицая обоюдный экстремизм, Маршания тем не менее обращался прежде всего к грузинским интеллектуалам, которые оказались не в состоянии погасить конфликт, в частности, поддерживая лозунг упразднения автономии Абхазии. Он призывал их признать тот факт, что абхазы являются особым народом и их нельзя смешивать с грузинами, как это нередко делают различные грузинские активисты. Мало того, он прямо обвинял грузинские войска в мародерстве и преступлениях против абхазов (Маршания, 1995) 15. Выступление Маршания было, безусловно, актом гражданского мужества. Однако надо иметь в виду, что, во-первых, пойти на это ему позволили его высокие посты и заслуги перед Грузией, благодаря чему грузинские власти пытались, хотя и безуспешно, сделать из него

--------------------------------

15 Маршания и раньше пытался потушить разгоравшийся грузиноабхазский конфликт, призывая грузинские власти не вмешиваться в дела Абхазии, и этим его позиция изначально отличалась от грузинской (Маршания, 1990).

414

реального соперника В. Ардзинбы на предстоящих президентских выборах в Абхазии (Глобачев, 1999. С. 27), во-вторых, сборник с его статьей публиковался на русском языке в России и имел, безусловно, пропагандистский характер, в-третьих, его особое мнение выглядело одиноко среди других, отстаивавших грузиноцентристские взгляды. Ведь авторы предисловия к сборнику рисовали идиллическую картину полной национальной гармонии в Грузии на протяжении веков и во всем случившемся винили «гудаутских сепаратистов», кавказских горцев и «деструктивные и реакционные силы России»; какой-либо вины грузин в этом они не видели (Пипия, Чиквиладзе, 1995). И все же сама по себе публикация в грузинском издании статьи абхаза Л. Маршания, излагавшего позицию, расходившуюся с грузинской, свидетельствовала о некотором изменении климата в среде грузинской общественности. Правда, эти изменения еще не были глубокими, и, убежденные в истинности своей версии, грузинские авторы по-прежнему видят в абхазской историографии одно лишь «искажение прошлого и присвоение грузинской истории» (Тотадзе, 1994. С. 22; Гамахария, Гогия, 1997. С. 32). Недавно в Тбилиси вышло солидное издание, само название которого, «Абхазия — историческая область Грузии», говорило о намерениях его авторов, грузинских историков. Редактором этого издания был историк Т.Ш. Мибчуани, который в свое время, как мы видели, населял Абхазское царство одними сванами и упрекал Ю.Н. Воронова в искажениях их древней истории; во второй половине 1990-х гг. Мибчуани уже выступал академиком Национальной академии Грузии. В книге абхазские националисты изображались марионетками России, а их важнейшим идеологическим оружием называлась историография: «На службу имперских интересов была поставлена прежде всего историческая наука, апсуйская историография, возникшая в советский период на основе русской шовинистической публицистики XIX—XX вв.» (Гамахария, Гогия, 1997. С. 9). Хотя авторы всячески отмежевывались от советского прошлого, по стилю их книга близко напоминала труды советских борцов с «измышлениями буржуазной историографии». Они брались отстаивать истину, которая, на их взгляд, заключалась в том, что вся территория Абхазии и даже лежащие к северо-западу от нее земли вплоть до р. Кубани были исконно грузинской территорией, где издревле обитали грузины; что с XI в. сюда начали проникать «апсуйские племе-

415

на», «оккупировавшие» к XVI—XVII вв. побережье вплоть до р. Ингури; что «апсуйцы» присвоили себе якобы грузинское название «абхазы»; что до присоединения к России Абхазия всегда была частью Имеретинского царства и подчинялась западно-грузинской епархии; что Россия использовала Абхазию и абхазов для истребления горцев Кавказа, и т.д. (Гамахария, Гогия, 1997. С. 10-12) 16. Идейные и научные установки тех или иных ученых авторы напрямую связывали с фактами их личной жизни: Марр занял «антигрузинскую» позицию после того, как его не взяли на кафедру грузинского языка Петербургского университета 17, а интерес к абхазскому языку объяснялся его антигрузинскими настроениями; англичанин Дж. Хьюит поддерживает абхазов, так как женат на абхазке; выявление ведущими грузинскими учеными древнего абхазо-адыгского пласта в Восточном Причерноморье будто бы вызывалось тем, что этого требовали «времена марризма». Все, что не укладывалось в их концепцию, авторы отметали как теории, созданные по политическому заказу. К таковым они относили даже идею Меликишвили, сближавшую малоазийских кашков и абешла с предками абхазо-адыгов (Гамахария, Гогия, 1997. С. 16—18, 24, 27—28, 129, прим. 10, С. 144, прим. 112). В целом во взглядах абхазских и русских ученых авторы априорно видели один только антигрузинский этноцентризм. Вместе с тем, когда им требовалось доказать обратное, они полностью игнорировали эти свои методологические принципы: они порицали ведущих грузинских ученых (Джавахишвили, Джанашиа, Читая) за их приверженность миграционной теории и поддерживали мнение русского археолога Куфтина о местном кавказском происхождении грузинской культуры. Авторы отказывались следовать иберийско-кавказской гипотезе, но зато обнаружили новый довод в пользу интеграции абхазов в общегрузинское единство — оказывается, предками абхазов были западно-грузинские племена, достаточно поздно перешедшие на «адыгскую речь» (Гамахария, Гогия, 1997. С. 18—20).

----------------------------

16 Один из авторов этой книги, доцент кафедры политологии и истории Грузии Грузинского института сельского хозяйства Д.Гамахария, участвовал в пропаганде этой ингороковской версии еще в 1991 г. (Гамахария, Чания, 1991а).
17 На самом деле И. Джавахишвили не взял его на работу во вновь отрывшийся Тбилисский университет в 1918 г. См. Law, 1998. Р. 177.

416

Апеллируя к археологии, причем делая это весьма неумело, авторы отождествляли создателей колхидской культуры исключительно с грузинами, расширяли ее ареал до фантастических размеров (до Восточной Грузии и Юго-Восточной Турции) и «находили» среди строителей древних дольменов предков сванов (Гамахария, Гогия, 1997. С. 15. Вспомним, что редактором книги был сван Мибчуани). Безоговорочно утверждая, что средневековые авторы не различали абхазов и картвелов, используя для них единый термин «абхазы», авторы игнорировали прекрасно известный им факт, что царский титул всегда включал наименование нескольких исторических общностей, именовавшихся по своим обитателям — «царь абхазов, картвелов, эров, кахов...» (Гамахария, Гогия, 1997. С. 37). Разве это не свидетельствует о том, что монархи средневековой Грузии проводили четкие различия между разными группами ее обитателей? Непрофессионализм авторов сказывался не только в их подходе к археологическим или филологическим данным. Удивительно непрофессионально была опубликована и подборка документов, которые составляли добрую половину их объемистого труда — никакой источниковедческой работы проведено не было, документы публиковались без всяких комментариев. Отбирались только те источники, которым надлежало подтверждать концепцию грузинской историографии. Так, авторы приводили слова майора царской армии А. Дьячкова-Тарасова о том, что абхазы когда-то оттеснили мегрелов на юг за р. Ингури. Но если Дьячков-Тарасов имел в виду события второй половины XVII в., когда Абхазское княжество действительно отобрало часть земель у Мегрельского, то авторы изображали дело так, будто речь шла о начале расселения горцев-абхазов по территории Абхазии в целом, где до них будто бы обитали исключительно мегрелы (Гамахария, Гогия, 1997. С. 44—45). Мало того, если источники входили в противоречие с грузинской историографией, их авторы обвинялись в тенденциозности или незнании ситуации. Издание имело явный пропагандистский характер. Авторы сходу отвергали тезис об аборигенности абхазов и настаивали на том, что они были поздними пришельцами с Северного Кавказа. Однако образ только лишь «пришельцев» авторов не устраивал, и они рисовали древних «апсуа» в виде «скифских агрессоров», веками изнурявших Грузию своими кровавыми набегами. Называя древних джиков, абазгов и ап-

417

силов грузинскими племенами, авторы настаивали на том, что «скифы-оккупанты» в XIV—XVI вв. присвоили себе их названия и захватили их земли. В рассматриваемой книге «апсуа» рисуются самыми кровожадными из всех горцев, которые когда-либо нападали на Грузию. С тех пор они будто бы и стремились расчленить Грузию (Гамахария, Гогия, 1997. С. 26—32, 41). В целом в своем изложении средневековой истории Грузии авторы прилежно воспроизводили практически все основные положения книги Ингороквы и настаивали на том, что средневековые абхазы были этническими грузинами. Их книга отчетливо показывает весь смысл концепции Ингороквы для современных грузинских политиков. Ведь если бы эта концепция была истинной, то в массовой грузинской колонизации Абхазии начиная с конца XIX в. следовало бы видеть не «оккупацию», а «возвращение грузинского населения, изгнанного из Абхазии в XVII—XVIII вв. апсуйскими оккупантами» (Гамахария, Гогия, 1997. С. 58). К сожалению, как это отмечает абхазский историк, концепция Ингороквы прочно вошла в грузинскую историографию и учебный процесс в 1990-е гг. Она, например, составляет ядро академического сборника «Разыскания по истории Абхазии/Грузии», вышедшего в Тбилиси в 1999 г. Похоже, что большинство историков постсоветской Грузии открыто демонстрируют солидарность с этой концепцией (Лакоба, 2000. С. 18; 2001а; 20016). Естественно, все это раздражало абхазов, ибо лишало их политических прав, родины, истории, идентичности (см., напр., Возба, 1989а; 1989б; Кокоскерия, 1989; Тария, 1989; Цвинариа, 1989; Инал-Ипа, 1989б; 1992. С. 3—28; Ашхаруа, 1993; Otyrba, 1994. Р. 282; Марыхуба, 1994б. С. 34, 40-53). В первой же пропагандистской брошюре, изданной вскоре после вторжения грузинских войск в Абхазию, абхазский автор писал о недавнем прошлом: «Факты, события, целые пласты жизни общества античных и средневековых предков абхазов подвергались подтасовке, лакировке, а то — и прямой фальсификации, грузинизации» (Марыхуба, 1993. С. 3). Ведь для абхазских авторов представляется совершенно бесспорным, что на северо-востоке Малой Азии и на юго-западе Закавказья предки абхазо-адыгских народов обитали по меньшей мере с IV—III тыс. до н.э., и лишь позднее в этот массив вклинились картвелы, оттеснив абхазо-адыгов в Западное Закавказье (Лакоба, Шамба, 1989; Лакоба, 1990а. С. 4-6; 2000. С. 16-17; Бе-

418

лая книга, 1993. С. 19—21; Марыхуба, 1993. С. 8—10; Марыхуба, 19946. С. 34—35; Otyrba, 1994. Р. 282). Абхазы в особенности гордятся древними генетическими связями с хаттами, кашками и абешла Малой Азии и подчеркивают, что те обладали своей государственностью, одной из древнейших в мире, и оказали заметное влияние на индоевропейцев-хеттов (Chirikba, 1998. Р. 38—40, 42—43) 18. Абхазы считают бесспорным, что как единый народ они сформировались в раннем средневековье на территории Абхазии и вовсе не являются там какими-либо поздними пришельцами. Существенно, что среди абхазских авторов, разделяющих эти концепции, — историк С. Лакоба и археолог С. Шамба; оба они активно участвовали в строительстве новой Абхазии — Лакоба как заместитель спикера парламента Республики Абхазии, Шамба вначале как председатель правления Народного форума Абхазии «Аидгылара», затем — министр иностранных дел в правительстве Абхазии. Нынешний президент Абхазии Владислав Ардзинба, профессиональный историк, специалист по древней Передней Азии, также разделяет эту концепцию и нередко апеллирует к ней в своих выступлениях (Бигуаа, 1993). Абхазская версия однозначно и небезосновательно связывает апсилов и абазгов с древними абхазо-абазинскими группами: апсилы сопоставляются с самоназванием абхазов «апсуа», а абазги — с самоназванием абазин «абаза». Именно к ним, а не к картвелам, тяготеют, по мнению абхазских авторов, саниги и мисимиане (Инал-Ипа, 1989б; Гунба, 1989а. С. 140-150; Шамба, 1989; Лакоба, 1990а. С. 5; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 142; Марыхуба, 1993. С. 11-14; Chirikba, 1998. Р. 44-47; Shamba, 1998. Р. 51, 58; Bgazhba, 1998. Р. 59). Владения всех этих племен простирались вдоль морского побережья вплоть до современного Сухума и даже южнее, где они граничили с мегрелами. Иначе говоря, по абхазской версии, абхазы занимали практически всю свою нынешнюю территорию еще в I тыс. н.э., т.е. являлись там местными обитателями в течение по меньшей мере последних 1500—2000 лет, а возможно, и много дольше (см. особ. Гунба, 1989а. С. 139 сл.; 1989б). Абхазские археологи допускают, что

-----------------------------

18 Этот автор воспроизводит и гипотезу Турчанинова о связи майкопской плитки с библским письмом, хотя не упоминает ни фамилии Турчанинова, ни ассоциаций плитки с абхазским языком. Очевидно, будучи профессиональным лингвистом, автор понимает всю сомнительность построений Турчанинова.

419

абхазы могли населять прибрежную полосу в течение тысячелетий и что именно с ними следует связывать древние местонахождения бронзового и раннего железного века, а также многочисленные племенные названия, известные древнегреческим авторам (Shamba, 1998. Р. 51—56). Любопытно, что о каком-либо Колхидском царстве абхазские авторы теперь вовсе не упоминают. Что касается Абхазского царства, то абхазские авторы признают, что в составе его населения преобладали картвелы (грузины) и что по этой причине грузинский язык стал постепенно языком литературы и культуры 19. Они также признают, что с тех пор термин «абхаз» получил очень широкое значение и стал использоваться для всех обитателей Западной Грузии. Но этот факт вовсе не противоречит тому, что население оставалось многоэтничным. Распространенность грузинского языка в среде знати, включая и абхазскую, вовсе не мешала простому народу по-прежнему говорить на родном абхазском языке. Ведь в период поздней античности и грузинская знать говорила на чужеземных языках, что не мешало бытованию грузинского в среде простого люда (Апакидзе, 1968. С. 278; Braund, 1994. Р. 215—216). Мало того, абхазские авторы настаивают на том, что формирование Абхазского царства сопровождалось сплочением абхазских племен в единую народность, или даже нацию, которая в свою очередь сыграла выдающуюся роль в его окончательном оформлении. Они придают огромное значение тому, что объединитель Абхазии и основатель царской династии Леон II провозгласил себя «царем абхазов» и назывался в источниках «абхазским владетельным князем». Все эти факты рассматриваются абхазской концепцией как неопровержимые свидетельства того, что первое настоящее государство на территории современной Грузии было создано абхазами (Гунба, 1989а. С. 213—235; Лакоба, Шамба, 1989; Лакоба, 1990а. С. 4; Марыхуба, 1993. С. 19—20; Chirikba, 1998. Р. 47; Bgazhba, 1998. Р. 61—63) 20. Все это вовсе не умаляет грузинского вклада в развитие культуры Абхазии, признанием чего слу-

------------------------------------

19 Правда, один абхазский автор настаивает на том, что вначале в церквях Абхазского царства служба велась в основном на абхазском языке (Смыр, 1994. С. 8).
20 Действительно, Абхазское царство как независимое государство было основано абхазскими князьями, но позднее их независимость была ограничена объединенным Грузинским государством. Детально об этом см. Цулая, 1995. С. 30—41.

420

жила публикация в газете «Советская Абхазия» (11 октября 1989, с. 4) фотографии знаменитого Беслетского моста с древнегрузинской надписью XI—XII вв. После провозглашения Абхазией независимости и открытого вооруженного конфликта с Грузией абхазская версия истории стала также более независимой и более радикальной. Похоже, что абхазская пропаганда взяла на вооружение уже известную нам концепцию С. Ашхацавы. Мысли последнего звучат в брошюре «Об абхазах и Абхазии», написанной председателем Народной партии Абхазии И. Марыхуба (Мархолия) и изданной дважды — в сентябре 1992 г., затем в феврале 1993 г., т.е. во время абхазо-грузинской войны. По-видимому, этой брошюре придавалось важное значение — вдохновлять абхазов, воспитывать у них патриотизм, напоминая о великом прошлом. Но для этого надо было создать это поистине великое прошлое. И автор брошюры, один из давних деятелей абхазского национального движения, рисовал Абхазию «землей обетованной», где появился древнейший человек; он представлял абхазов древнейшим народом Западного Кавказа, обладателем одного из древнейших в мире языков и потомком античных колхов. В брошюре высказывалось предположение, что уже в раннем средневековье у абхазов имелась своя письменность; подобно Ашхацаве, автор брошюры утверждал, что грузинский алфавит был создан на основе древнего абхазского алфавита. И он с гордостью подчеркивал факт непрерывного (!) развития абхазской государственности на протяжении последних двенадцати столетий. Напротив, грузины изображались пришлым населением на Кавказе, которое расселилось по землям, ранее занятым абхазо-адыгами. Говорилось, что абхазская народность возникла на несколько веков раньше грузинской, а абхазский язык оказал влияние на грузинский. Объединенное Грузинское государство выводилось из Абхазского царства и подчеркивалась почетность титула «царь абхазов». Иными словами, грузины выступали в образе «младшего брата», обязанного всеми своими достоинствами старшему. Мало того, вслед за Ашхацавой, автор упрекал великого средневекового грузинского историка Вахушти Багратиони в фальсификации истории и посягательстве на славное абхазское прошлое. Главным врагом абхазов брошюра провозглашала «грузинский апартеид». Ее автор настаивал на том, что в течение последних ста лет идет непрерывный геноцид абхазского народа.

421

Не будучи скован былыми цензурными препонами, автор обвинял грузинскую историографию в обслуживании политического заказа, направленного против абхазов. К антиабхазским были причислены все основные исторические концепции грузинских ученых — «иберийско-кавказские исследования», теория грузинского феодализма Меликишвили, взгляды Джанашиа на грузинскую средневековую культуру, идеи Ингороквы и М. Лордкипанидзе о недавнем появлении абхазов в Абхазии, теория «двуаборигенности» (Марыхуба, 1993. См. также Марыхуба, 1994б. С. 40—53) 21. Война 1992—1993 гг. еще больше возбудила антигрузинские настроения среди абхазов. Это отражается и на их восприятии истории. Теперь в провозглашении Баграта III царем объединенного царства абхазы видят «национально-политическую ошибку» своих предков (История Абхазии, 1991. С. 59; Наша сила, 1993. С. 29; Смыр, 1994. С. 8; Читашева, 1995), которой следует избегать в будущем. Впрочем, некоторые абхазские авторы развивают более радикальную версию, говорящую о том, что «Абхазское царство являлось прежде всего государством абхазского народа, хотя в него были включены и другие народы, в том числе, грузины» (Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 143). В любом случае то государство, которое в грузинской историографии имеет название Объединенного Грузинского царства, абхазы именуют Абхазо-грузинским, или Абхазо-имеретинским. Абхазы гордятся тем, что абхазское княжество всегда сохраняло целостность, тогда как грузины страдали от политической раздробленности. Именно эта концепция вдохновляет абхазов на борьбу за суверенитет, и не случайно в своих политических заявлениях президент Ардзинба обращается к древнему Абхазскому царству, основанному «более 1200 лет назад» (Наша сила, 1993. С. 10; Бигуаа, 1993; Чирикба 1998. С. 4). В целях пропаганды своей версии истории абхазы сняли художественно-публицистический фильм «Свидетель», который летом и осенью 1993 г. демонстрировался в некоторых городах Северного Кавказа. Любопытно, что эта история излагалась в фильме устами древнеабхазского бога и, тем самым, приобретала сакральный характер (Крылова, 1993). Конфронтация с Грузией иной раз ведет к появлению в абхазской среде весьма экстравагантных исторических конст-

-----------------------------------

21 О «геноциде абхазского народа» в течение последних ста лет см. также Шамба, 1990.

422

рукций. Так, некоторые интеллектуалы пытаются увидеть в этом частное проявление глобальной борьбы с мировым злом. Под последним они понимают многонациональные государства с их «имперской гордыней», опирающейся на учение «жрецовкаинитов», носителей отрицательного начала. Приписывая этих жрецов проточанским племенам, авторы этой версии как бы делают грузин едва не изначальными носителями разрушительной энергии, противостоящими носителям добра — протоабхазам-яфетидам. Зло проявило себя в «мессианских мечтах», т.е. в необоснованных притязаниях грузин и попытке построить «малую империю» еще во времена грузинских Багратидов. Якобы это и привело к краху Абхазо-имеретинского царства (Регельсон, Хварцкия, 1997 С. 480, 502—503, 536— 537, 547-548). О более умеренном абхазском видении исторической перспективы и ее роли в современном абхазском самосознании говорит учебное пособие «История Абхазии», подготовленное группой абхазских ученых к началу 1990-х гг. Судьба этого издания складывалась драматически. Оно было выпущено в 1992 г. и предназначалось для использования в школах и вузах Абхазии. Однако началась грузино-абхазская война, и львиная часть тиража, находящаяся в Сухуми, была уничтожена грузинскими спецслужбами. Тем не менее, власти Абхазии нашли возможность переиздать эту книгу в Гудауте в 1993 г. Можно представить, с какими трудностями им пришлось при этом встретиться. Однако само по себе новое издание «Истории Абхазии» свидетельствует о той огромной роли, которую абхазские власти и абхазские интеллектуалы придают своей версии истории, призванной выковывать абхазскую нацию. В написании учебника принимал участие даже президент Абхазии В.Г. Ардзинба. Им в соавторстве с В.А. Чирикбой написано «Введение», посвященное происхождению абхазского народа (Лакоба, 1993. С. 5—12). В нем абхазы представлены как исконное древнейшее население всей территории современной Абхазии и части нынешней российской территории, примыкающей к Сочи. Абхазский язык называется одним из древнейших языков мира и включается в абхазо-адыгскую языковую семью, которая в свою очередь была частью северокавказского языкового единства. В то же время подчеркивается, что идея иберо-кавказского языкового родства не выдержала испытания временем и отвергнута современной наукой. Делается акцент на родстве абхазо-адыгских языков с вымершим хаттс-

423

ким языком древней Малой Азии и подчеркивается, что хатты оказали сильнейшее культурное влияние на индоевропейцев-хеттов. Хатты объявляются и изобретателями металлургии железа. Вслед за современными лингвистами авторы показывают, что в глубокой древности носители северокавказских языков населяли не только кавказский регион, но и обширные области Малой Азии и Переднего Востока. Именно они создали Хурритские и Урартское государства, и о них напоминает топонимика Юго-Восточного Причерноморья. Все это хорошо соответствует той картине, которую рисуют современные лингвисты. По имеющимся данным, абхазоадыги действительно являются потомками древнейших обитателей Восточного и Юго-Восточного Причерноморья. Однако авторы «Введения» на этом не останавливаются. Они обращаются к уже известной нам, хотя и небесспорной, гипотезе, выводящей абхазов и адыгов от абешла и кашков древней Малой Азии. Они представляют племенной союз кашков и абешла как грозную силу, с которой должны были считаться хетты, и даже обнаруживают «могучее государство Каска» в верховьях р. Галис (Лакоба, 1993. С. 10. См. также Лакоба, 2000. С. 16—17). Однако, авторы хорошо сознают, что возведение абхазов к абешла заставляет принять миграционную гипотезу; но тогда абхазы потеряют статус абсолютных автохтонов. Поэтому создатели учебника возвращаются к идее о широком расселении абхазо-адыгской общности вдоль побережья Черного моря, но переносят на эту общность славу могучих кашков и абешла. Ради обретения престижных предков они идут еще дальше и вспоминают об «открытиях» Турчанинова (правда, не называя его имени), подчеркивая наличие в древнем Восточном Причерноморье письменности, близкой к библской, финикийской и хеттской (Лакоба, 1993. С. 11). Обращаясь к археологическим материалам, авторы указывают на непрерывность единого культурного развития в Абхазии, начиная с дольменной эпохи. Все это также должно продемонстрировать как древность и автохтонность абхазов, так и их причастность к высоким переднеазиатским цивилизациям. Надо ли говорить, что племена Восточного Причерноморья, упоминаемые античными авторами (гениохи, ахейцы, апсилы, абазги, саниги и мисимиане), безоговорочно причисляются к древнеабхазским племенам. Равным образом княжества Апсилия, Абазгия, Мисиминия и Санигия представ-

424

ляются основой, на которой сформировалось Абхазское княжество, а затем и Абхазское царство. Все это связывается с творческой активностью древних абхазов. Название «абхаз» выводится из древнего племенного названия «абазги». Вместе с тем, ни о колхах, ни о Колхидском царстве во «Введении» не упомянуто, видимо, для того, чтобы лишний раз не раздражать грузин. Зато говорится о неоднократных переселениях отдельных абхазских племен на северо-восток через Кавказский хребет. О каких-либо передвижениях горцев в обратном направлении, как на том настаивает грузинская версия, речи не идет. Все эти проблемы рассматриваются более подробно в отдельных главах учебника. Любопытно, что все разделы, посвященные ранней истории Абхазии от каменного века вплоть до конца средневекового периода (третья часть всей книги), были написаны Ю.Н. Вороновым при незначительном участии некоторых абхазских коллег (О.Х. Бгажба о древней металлургии и Р.Н. Кация о народной культуре и исламе). Следует отметить, что, будучи профессиональным археологом, он проявлял больше осторожности, чем авторы «Введения». Он старательно обошел вопрос об этническом происхождении строителей дольменов и не склонен был настаивать на их культурной преемственности с более поздними обитателями здешних мест (Лакоба, 1993. С. 28—29). Зато его соавтор О.Х. Бгажба с гордостью отмечал, что железоделательное производство было впервые налажено в Малой Азии предками абхазо-адыгских народов. Вопреки грузинам, халибов он отождествлял с хаттами, а их наследниками по кузнечному делу считал кашков и абешла (Лакоба, 1993. С. 31). Переходя к античному периоду, Воронов тоже касался этнических вопросов. Античных гениохов он называл предками нынешних абхазов. Именно с ними он связывал «колхидскокобанскую культурную провинцию» (Лакоба, 1993. С. 33). К этому выводу он шел долгие годы, фиксируя культурную преемственность между цебельдинской культурой раннего средневековья, оставленной апсилами, и более ранними материалами эллинистического времени (Воронов, 1975. С. 135—140). О колхах он даже не вспоминал, а Колхидское царство казалось ему химерой, не имеющей никаких научных обоснований (Лакоба, 1993. С. 36). Зато, хотя термин «абазг», как мы знаем, появился лишь во II в. н.э., Воронов считал возможным, опираясь на археологическую преемственность, нахо-

425

дить культуру предков абхазов в VI—IV вв. до н.э. (Лакоба 1993. С. 37). Мало того, демонстрируя симбиоз древнегреческой и местной культур, он называл абхазов прямыми «кровными наследниками античной культуры» (Лакоба, 1993. С. 45) 22. Личное многолетнее проведение раскопок в Цебельде позволило Воронову сделать и другой важный вывод, расходящийся с традициями грузинской историографии. Не зафиксировав никаких серьезных культурных изменений в Цебельдинской долине на рубеже н.э., он отверг гипотезу о массовых переселениях горцев и существенных этнических изменениях на территории Абхазии в первых веках н.э. Ему было ясно, что там по-прежнему обитали все те же известные античным авторам племена, которые он считал правомерным отождествлять с предками абхазов (Лакоба, 1993. С. 46—52. Ср. Воронов, 1975. С. 140). Если грузинские авторы при описании раннесредневекового периода в Абхазии отдавали приоритет Лазскому царству, то Воронов делал акцент на Апсилию и Абазгию, упоминая Лазику лишь походя. В его изложении она как будто бы не играла никакой роли в политическом и культурном развитии древнеабхазских племен. Даже неясно было, кто обитал в Лазике. Вопрос о мегрелах-лазах Воронов старательно обходил: описывая раннесредневековый период, он упомянул их лишь дважды и безотносительно к Лазике (Лакоба, 1993. С. 61, 66). Весьма осторожно Воронов подходил к проблеме христианизации абхазов — здесь археолог в нем решительно преобладал над идеологом. Он отметал гипотезы о раннем появлении христианства в Абхазии в связи с деятельностью Андрея Первозванного, справедливо подчеркивая легендарный характер таких сведений. В своей более ранней работе Воронов вовсе не находил у апсилов следов христианства, а появившиеся там в конце VI—начале VII вв. крайне редкие нательные кресты справедливо трактовал как детали украшений (Воронов, 1975. С. 113, 116). Однако после раскопок главной апсильской крепости Цибилиума, проведенных в 1978—1982 гг., выяснилось, что там к середине VI в. имелось несколько христианских хра-

-------------------------------------

22 Это — безусловное преувеличение, так как в Северной Колхиде между греками и местным населением наблюдались далеко не мирные отношения. Лишь район Диоскурии был затронут эллинизацией, тогда как горные районы как будто бы вообще не испытывали греческого влияния (Цецхладзе, 1997. С. 108; 1998. С. 93).

426

мов, построенных благодаря подвижнической деятельности епископа Константина (Воронов, Бгажба 1985. С. 66—70, 87). Все же Воронов доказывал, что основная масса апсилов и после официального принятия христианства еще долго продолжали придерживаться языческой обрядности. Фактически на их полное обращение в христианство ушло около ста лет (с середины VI в. до первой половины VII в.) (Лакоба, 1993. С. 66). Впрочем, это утверждение о «полной» христианизации представляется несколько преувеличенным: скорее речь должна идти о двоеверии, а возможно, и о длительном сосуществовании (вплоть до XX в.) язычества с христианством (Анчабадзе, 1999. С. 32). Взгляды Воронова на процесс становления государственности в Абхазии также коренным образом отличались от тех, что были приняты в грузинской историографии. Ему было ясно, что абхазская знать формировалась в контексте византийской политической традиции и не имела никакого отношения к раннесредневековым грузинским политическим образованиям. Еще меньше она была связана с картлийскими царями, не имевшими никаких прав на Абхазию (Лакоба, 1993. С. 68, 71). Менее оригинален Воронов был в своей характеристике причин и обстановки сложения Абхазского царства. Однако и здесь он не преминул бросить вызов грузинской историографии. Во-первых, он отметил, что изначально название «Абхазское царство» было принято только в грузинских источниках, т.е. грузины той эпохи в отличие от наших современников признавали приоритет Абхазии. Во-вторых, византийцы до X в. считали Абхазию своим вассалом, и действительно по ряду причин Абхазия в IX—X вв. была тесно связана с Византией, а вовсе не с Грузией. Ни о какой «прогрузинской» политике абхазских царей в этих условиях не было и речи. Зато было типичное соперничество отдельных владетелей, стремившихся расширить свои территории за счет соседей (Лакоба, 1993. С. 73—77). Не имело смысла и противопоставлять якобы древних культурных оседлых обитателей Абхазии более поздним пришельцам-горцам, как это нередко делалось в грузинской историографии. На самом деле основная масса местных свободных общинников занимались яйлажным скотоводством и по образу жизни мало чем отличались от горцев (Лакоба, 1993. С. 74, 86-87). Обращаясь к архитектуре Абхазского царства, Воронов подчеркивал ее связь прежде всего с византийской традицией

427

и писал об «абхазо-аланской школе восточно-византийского церковного зодчества». Ничего специфически грузинского он здесь не находил. Если судить по языку богослужения и литературы, то грузинское влияние начало сказываться в Абхазии только с конца X в. (Лакоба, 1993. С. 87—89, 142). То, что грузинские авторы любят называть Объединенным Грузинским царством, Воронов называл «царством абхазов и картвелов» или, по династии, царством Багратидов. Ему это казалось ближе к исторической истине: ведь во-первых, название «Грузия» появилось только в XV в., а во-вторых, тем самым он отдавал должное абхазам, активно участвовавшим в политическом процессе (Лакоба, 1993. С. 90, 99). События XVII в. изображались в учебнике как междоусобные войны между мегрельскими и абхазскими князьями, боровшимися за территории и власть в регионе. Ни о каких массовых переселениях северокавказских горцев в Абхазию речи не было, хотя признавалось живейшее участие джигетов, кабардинцев и абазин, которых привлекали на помощь абхазские князья (Лакоба, 1993. С. 122—126). Любопытно, что Воронов соглашался с грузинскими авторами в том, что так называемую «Великую Абхазскую (Келасурскую) стену» построил мегрельский князь Леван Дадиани для отражения абхазских набегов. Ведь некоторые абхазские авторы пытались ее удревнить и отлучить от мегрельского наследия; напротив, грузины ссылались на нее, доказывая, что в Южной Абхазии (Самурзакано) всегда обитали мегрелы (Лакоба, 1993. С. 123—124). Тем не менее, расширение Абхазии на юг до р. Ингури Воронов трактовал как возвращение земель, временно оккупированных грузинами (Лакоба, 1993. С. 126). Столь же интересен другой учебник по истории Абхазии, вышедший в Майкопе, ставшем важным центром абхазской интеллектуальной жизни после абхазо-грузинской войны. Учебник был написан русским писателем, но под контролем абхазов, которые его рецензировали и готовили к печати. Кроме того, влияние на него гудаутского учебника более чем очевидно. Любопытна сама структура учебника — половина его текста (57 страниц из 122) посвящена первобытному, античному и раннесредневековому периодам до VIII в. н.э., т.е. акцент явно делается на золотом веке абхазского прошлого. Первые же страницы знакомят читателя с завораживающими перспективами древнейшего прошлого, к которому причастны предки абхазов — говорится о древних синокавказской и севе-

428

рокавказской лингвистических семьях, позволяющих раздвинуть горизонты истории на 10—11 тыс. лет назад, и подчеркивается, что абхазский язык являлся полноправным участником этого процесса. Тем самым он представляется «уникальным реликтом», заслуживающим самого бережного к себе отношения. Повествуя о более поздней истории, учебник протягивает прямую нить от малоазийских кашков и абешла к позднеантичным абазгам и апсилам, называя их прямыми предками современных абхазов. Предками абхазов изображаются и античные гениохи. Саниги и мисимиане рассматриваются как племена, входившие в состав протоабхазов; их родство со сванами отвергается (Яговитин, 1995. С. 5, 23, 41—42, 49). Зато колхи не упоминаются вовсе, а Колхидское царство объявляется научным мифом. Воздается должное древнегреческим городам-полисам, принесшим цивилизацию в Восточное Причерноморье, а примыкающая к ним провинциальная культура, изученная археологами, связывается с предками абхазов. Глава, повествующая об античном периоде, заключается выводом о том, что «греки и абхазы породнились и по крови, и по культуре»; тем самым абхазы рассматриваются прямыми наследниками античной культуры (Яговитин, 1995. С. 36). Огромную роль учебник придает археологическим данным — богатые воинские захоронения IV в. до н.э. под Сухуми связываются с абхазской знатью; район Цебельды рассматривается как важнейший центр позднеантичных и раннесредневековых апсилов, у которых в то время, судя по археологическим данным, происходило формирование сложного стратифицированного общества; многовековая культурная преемственность в Цебельде приводится в доказательство отсутствия скольконибудь серьезной смены населения в позднеантичный период, и идея грузинской историографии о нашествии горцев на рубеже н.э. отметается; христианские храмы в Цебельде объявляются бесценными абхазскими реликвиями, ибо именно там впервые совершилось крещение абхазов (Яговитин, 1995. С. 37— 42, 47, 50). Фактически раскопки в Цебельде позволили фрагментарным раннесредневековым сообщениям обрасти плотью исторической реальности: там был найден иранский доспех VI в. н.э., подтверждающий сведения об иранских претензиях на Восточное Причерноморье; были обнаружены кирпичи с клеймами епископа Константина, крестившего апсилов в 530-х гг.; изменения в погребальном обряде позволяют доско-

429

нально изучить процесс перехода язычников в христианство; подчеркивается, что на территории Абхазии найден древнейший на территории бывшего СССР христианский купольный храм — Драндский собор (Яговитин, 1995. С. 47, 50). Иными словами, учебник делает особый акцент на древности христианства в Абхазии, что, как мы увидим ниже, имеет огромный смысл для современных абхазов и прямо увязывается с современной политической ситуацией. Найденные в Питиунте свинцовые печати VII—VIII вв. интерпретируются как свидетельства наличия сложной социально-политической и конфессиональной организации, в которой немалую роль играли выходцы из абхазской знати. Они имели византийские титулы и служили византийским интересам, и именно с них начинается известный список средневековых абхазских правителей («Диван абхазских царей») (Яговитин, 1995. С. 52—53). В учебнике говорится о росте могущества и престижа абхазского правителя Леона I: он удачно использовал благоприятную историческую ситуацию и, будучи правителем Абазгии, сумел в середине VIII в. мирным путем закрепить за собой территории Апсилии, Мисиминии и Лазики. Его успехи были развиты его племянником Леоном II, который, опираясь на поддержку свободных общинников, объединил всю Западную Грузию и положил начало Абхазскому царству. В целом, явно опираясь на схему Джанашиа, автор учебника расходился с ним в одном, но чрезвычайно существенном для абхазов моменте, — он отказывался видеть в действиях Леона II некую «общегрузинскую политику» и, вслед за Вороновым, изображал его обычным феодальным деспотом, руководствовавшимся своими собственными интересами, хотя эти интересы и привели к объединению всех картвелоязычных (грузинских) племен в рамках одного государства (Яговитин, 1995. С. 55—63). В учебнике отмечалось, что это государство было многоэтничным — в нем жили не только абхазские и грузинские племена, но и греки, армяне, евреи, зихи (адыги), аланы. При этом абхазы всегда играли в нем значительную роль. Это иллюстрируется прозвищем сына царицы Тамары Лаша, взятом из «апсарского» (т.е. абхазского) языка. Учебник подчеркивает, что все такого рода факты, а их немало, говорят об особой индивидуальности абхазов, «наличии у них собственного языка, политической автономии и лидеров». Говорится даже о некоей особой административной единице, которая будто бы

430

оформилась в Абхазии в XII в. (Яговитин, 1995. С. 82—85). Все это призвано подвести историческую основу под лозунг нынешней независимости Абхазии. Восточное направление экспансионистской политики абхазских царей объясняется геополитической обстановкой того времени: ведь к северу и к югу располагались мощные державы (Хазарский каганат и Византийская империя), конфликтовать с которыми было опасно. Напротив, движение абхазских царей на юго-восток поддерживалось Византией, рассматривавшей его как направленное против враждебного ей ислама. Любопытно, что, дистанцируясь от антивизантийского пафоса советской историографии, учебник специально подчеркивает добрососедские отношения Абхазии с Византией. Зато предпринимаются все усилия для того, чтобы оспорить тезис грузинской историографии о раннем подчинении Абхазской церкви Мцхетскому католикосу (Яговитин, 1995. С. 66—68). Археологические данные используются и для демонстрации культурного подъема на территории исторической Абхазии в VIII—X вв., говорится о расцвете ремесла и торговли, высокой активности морских портов, бурном развитии церковного зодчества. Последнее, вопреки грузинской историографии, включается в «абхазо-аланскую школу» восточно-византийской традиции. Высокая роль Византии подчеркивается доминированием греческого языка в деловой переписке и богослужении — грузинские надписи появляются в Абхазии только с самого конца X в. (Яговитин, 1995. С. 71—72). Иными словами, судя по учебнику, вплоть до конца X в. Абхазия была теснейшим образом связана с Византией; ничего грузинского там еще не было. Инициативу объединения Грузии учебник также приписывает абхазам — именно они, а не владетель Тао-Кларджети, возвели на трон Баграта III. Подчеркивается, что с тех пор государство получило название «Царство абхазов и картвелов», и лишь в XIX—XX вв., благодаря грузинской историографии, оно превратилось в объединенное Грузинское царство. При этом важнейшими историческими символами, говорящими об абхазской идентичности царства, автору учебника служат: главенствующее место термина «царь абхазов» в титулатуре грузинских царей, а также тот факт, что Баграт III избрал местом своей усыпальницы Бедийский собор в Абхазии, а не христианский центр в Мцхете. Все это позволяет сделать следующий вывод: «Не будь в VI—VIII вв. развивающихся в рам-

431

ках византийской культурно-политической системы Абазгии и Апсилии, не будь в VIII—X вв. политически независимого, но христианского ... византинизирующегося Абхазского царства, то не сложилось бы в XI—XIII веках тяготевшего к тому же христианскому миру культурно-исторического единства, ныне называемого «общегрузинским»» (Яговитин, 1995. С. 75). В то же время, чтобы сбалансировать интересы абхазских христиан и мусульман и подчеркнуть древние корни абхазской религиозной терпимости, учебник напоминает, что монеты Баграта III имели с одной стороны арабскую надпись «Мухаммед — посланец Аллаха», а с другой — грузинскую «Христе, возвеличь Баграта, царя абхазов» (Яговитин, 1995. С. 76). Стремясь соблюсти разумный баланс, автор учебника не игнорировал грузинский вклад в развитие культуры средневековой Абхазии. Он подчеркивал использование грузинского языка абхазской знатью, писал о грузинизации местной церкви, о шедеврах грузинской архитектуры (Яговитин, 1995. С. 87—88). Но в то же время он замечал, что простые жители продолжали говорить на абхазском языке и оставались приверженцами традиционных языческих верований. Письменные источники об этом молчали, но об этом недвусмысленно свидетельствовали археологические данные. События XVII в., занимающие, как мы видели, особое место в грузинской историографии, объясняются в учебнике следующим образом. Это время было окрашено бесконечными войнами между абхазами и мегрелами. В них большую поддержку абхазам оказали пришедшие с Северного Кавказа садзы, абазины, кабардинцы, которых те привлекали на свою сторону. Именно тогда некоторые знатные выходцы из Кабарды подчинили своей власти горные общины Абхазии. Тогда же часть абхазского населения переселилась на юго-восток в Самурзакано, и с тех пор граница между абхазами и мегрелами стала проходить по р. Ингури (Яговитин, 1995. С. 104—109). Учебник завершается двумя основными идеями. Во-первых, абхазы являются самобытным народом с богатой и сложной историей, и не случайно они «мужественно отстаивают свое право на собственное место под солнцем». Во-вторых, при советской системе их история нещадно искажалась во имя так называемой «дружбы народов», которая на деле выражалась в присвоении истории «избранными народами» и «конструировании могущественного государства, границы которого должны были совпадать с теми, что появились после

432

1917 г., либо быть еще шире» (Яговитин, 1995. С. 120—121). Грузинская историография не называлась, но подготовленный читатель без труда понимал, в чей адрес были направлены эти слова. Таким образом, учебник сообщал читателю, что абхазы издревле жили на территории Абхазии и в то же время были тесно связаны с древними цивилизациями Малой Азии; утверждалась безусловная ценность абхазского языка и необходимость в его охране; подчеркивалось, что стратифицированное общество складывалось в Абхазии конвергентным путем и что именно это привело к созданию Абхазского царства усилиями самих абхазов, причем как царей, так и простых общинников. В учебнике доказывалось, что в своей политике абхазские цари исходили из прагматических соображений и руководствовались расстановкой политических сил, а не некими иррациональными «общегрузинскими» интересами, которых еще не было. Отмечался вклад абхазов в становление грузинской государственности, и грузинам предлагалось это с благодарностью признать. При этом какое-либо воздействие грузинской стороны на сложение абхазской политической и культурной системы отвергалось, зато вслед за Вороновым подчеркивалось благотворное влияние античных греков и Византии вплоть до того, что греки практически включались в число предков абхазов. Особый акцент делался на древней христианской традиции у абхазов, но в то же время учебник показывал, что Абхазия с древности была поликультурной и поликонфессиональной страной, и призывал к толерантности. Наконец, в нем демонстрировалась непрерывность в развитии самобытного абхазского этноса и его политической организации, что должно было оправдать стремление абхазов к суверенитету. Существенно, что многие из положений учебника опирались не столько на письменные источники, сколько на результаты археологических раскопок. Вне всякого сомнения, такой учебник, актуализирующий события отдаленного прошлого, возбуждал абхазское самосознание, создавая ему опору в глубинах истории и поражая фантазию великими деяниями предков. В не меньшей мере тому же способствовала статья об Абхазии в академическом справочнике «Народы мира» (Смирнова, 1988), где предки абхазов изображались ровесниками древневосточных и античных цивилизаций (см., напр., Лакоба, Шамба, 1989; Хоботоев, 1989; Марыхуба, 1993. С. 17).

433

Как мы уже видели, определенное влияние на развитие абхазского самосознания оказали открытия советских лингвистов, сформулировавших во второй половине 1980-х гг. теорию северокавказской лингвистической общности и попытавшихся установить ее родство с сино-тибетскими языками, с одной стороны, и североамериканскими языками группы надене, с другой. Воодушевленный этими грандиозными перспективами, С. Лакоба писал в своей популярной книге о том, что абхазский язык может стать будущим языком человечества. При этом он ссылался на некоторых российских писателей начала века, прибегавших тогда к подобного рода гиперболам из уважения к абхазскому гостеприимству. Там же он делал акцент на специфических особенностях развития абхазов в раннем средневековье, в частности, наличии большого числа свободных общинников, опора на которых и позволила Абхазскому царству быстро возвыситься над своими соседями. В то же время он отмечал серьезные этнодемографические изменения в Абхазии в конце XIX в., положившие начало превращению абхазов в этническое меньшинство у себя на родине (Лакоба, 1988. С. 5—14, 22, 28) 24. Следовательно, недавнее прошлое не могло вызывать ничего, кроме чувства горечи. Зато великое отдаленное прошлое разжигало воображение абхазов и позволяло с оптимизмом смотреть в будущее. У грузин все эти этноцентристские рассуждения абхазов вызывают лишь раздражение (Тотадзе, 1994. С. 30—32; 1995. С. 41— 44; Гамахария, Гогия, 1997. С. 17). Интересно, что одни лишь научные аргументы абхазов не удовлетворяют. Обеспокоенные пропагандой, ведущейся грузинскими средствами массовой информации, абхазы в мае 1989 г. обратились к оракулу, обитающему, по местным поверьям, на горе Ачандара Гудаутского района, с просьбой сказать им, когда же появились в Абхазии их древние предки. По словам моих информаторов, оракул подтвердил, что абхазы являются коренными жителями своей земли (Шнирельман, 1989а). Это подняло моральный дух абхазов и помогло им противостоять грузинской интервенции. Тот же эпизод был положен в основу уже упоминавшегося фильма «Свидетель».

--------------------------------

23 В своих научных работах Лакоба подходит к вопросам древнего языкового родства более осторожно (см. Лакоба, 2000. С. 17).

434

Глава 10. ИСТОРИЯ, РЕЛИГИЯ, ДЕМОГРАФИЯ, ПОЛИТИКА

В условиях, когда абхазы чувствовали, что их язык, культура и идентичность находятся в опасности, для них огромное значение имел любой факт (или псевдофакт), говоривший об их древности, исконном обитании на территории Абхазии или о тех выходцах из абхазского народа, которые достигли мировой известности. Вот почему известный абхазский писатель А. Гогуа, выражая тревогу по поводу современного положения абхазского народа, так трепетно относился к абхазской идентичности Иоанна Петрици (хотя при жизни последнего термин «абхаз/абазг» использовался в широком значении и включал всех обитателей объединенной Грузии) и так настаивал на признании «открытия» Турчанинова (но оно, как это ни печально, было отвергнуто всем научным сообществом) (Гогуа, 1989). Вместе с тем, справедливо упрекая его в легковерности и неосторожном обращении с историческими фактами, его оппонент М. Лордкипанидзе, будучи историком-профессионалом, сама допускала отнюдь не невинные погрешности. Среди последних — утверждения о том, что негрузинская речь была зафиксирована в Западной Грузии лишь начиная с XVII в. 1, что уже в 1921 г. абхазы составляли всего 17,6 % населения Абхазии 2. На самом деле, по переписи 1926 г., абхазы составляли 27,8 % 3. Последнее нужно было для того, чтобы обойти острый вопрос о резком снижении доли абхазов в Абхазии в 1940—1950-е гг. Ведь Лордкипанидзе пыталась отрицать факт массовых переселений мегрелов в Абхазию в эти годы. Справедливо отмечая использование писателем Гогуа завышенной цифры переселенцев-грузин (200 тыс. человек), сама она использовала искусст-

----------------------------------

1 Лордкипанидзе сознательно замалчивала абхазское прозвище Лаша, которое имел сын царицы Тамары, и наличие здесь «языка апсаров», т.е. безусловно, абхазов, еще в конце XII в. (См., напр., Цулая, 1991. С. 118; Hewitt, 1996. Р. 199).
2 Эта цифра взята ею из газетной публикации академика Ю.Качаравы. См. «Ахалгазрда Комунисти», 6 июня 1989 г.
3 Это следует из таблицы, приведенной грузинским демографом (Тотадзе, 1994. С. 13. См. также Muller, 1998. Р. 232).

435

венно заниженные цифры — например, писала, что грузинское население Абхазии с 1926 по 1959 г. выросло на 79 тыс. человек (а на самом деле — почти на 90 тыс. человек), и, указывая число русских и армянских переселенцев, забывала (?) упомянуть о грузинских (М. Лордкипанидзе, 1989. Ср. Тотадзе, 1994. С. 13). Все эти идеи М. Лордкипанидзе активно распространяла как в своих газетных публикациях, так и в публичных выступлениях по грузинскому телевидению (об этом см. Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 141). В публицистических выступлениях рубежа 1989—1990 гг. М. Лордкипанидзе фактически воспроизводила версию древней истории, выработанную грузинской историографией в предшествующие десятилетия (М. Лордкипанидзе, 1989; 1990). Между тем, как демонстрировал Ю.Н. Воронов, многие из ее ключевых аргументов не выдерживали критики. Во-первых, гипотеза о Колхидском царстве, в особенности, его грузинском населении, остается спорной и не может привлекаться в качестве веского доказательства (Воронов, 1989а. См. также Белая книга, 1993. С. 27). Ее активное использование грузинскими политиками, как было показано, диктуется соображениями, весьма далекими от науки. Во-вторых, данные археологии фиксируют полную преемственность развития культуры в Цебельде с VIII в. до н.э. вплоть до VIII в. н.э., а это означает, что апсилов, а вместе с ними и абазгов, нельзя считать населением, появившимся в этих местах лишь в начале н.э. Это — безусловные предки абхазов, которые жили здесь постоянно с глубочайшей древности. В-третьих, в течение первых 150 лет своего существования Абхазское царство было тесно связано с Византией, о чем свидетельствует распространенность в нем тогда греческого языка; ни о какой прогрузинской политике в этот период говорить не приходится. Кстати, в ответе академику Беридзе Воронов резонно замечал, что раннесредневековые владетели Абхазского царства жили не общегрузинскими, а своими собственными интересами, тем более что понятия «Грузия», «грузинская земля» возникли много позднее (Воронов, 1989в). В-четвертых, в период Объединенного Грузинского государства абхазы, с одной стороны, активно участвовали в его политике и пользовались неизменным уважением у его властителей, а с другой, сохраняли свою идентичность. Сохраняли свое значение и важные византийские черты организации власти, перешедшие к Грузии по наследству от абхазской ди-

436

настии. В-пятых, если имеются неоспоримые доказательства переселения части абхазов в позднем средневековье на Северный Кавказ, то столь же надежных данных о встречном массовом переселении нет. Наконец, христианство возникло на территории Абхазии в IV—V вв. и с тех пор веками находилось под неусыпным оком константинопольского патриарха; греческий язык не только господствовал в церкви до середины X в., но, наряду с грузинским, использовался при богослужении вплоть до XIV в. 4 Воронов замечал, что все ранние христианские храмы на территории Абхазии следует относить к восточно-византийской традиции, а не к варианту грузинской архитектуры, как это принято в грузинской науке (Воронов 1989а; 1989б). Как мы видели, взгляды Воронова повлияли на абхазскую историографию последнего десятилетия, однако для грузинской они оказались неприемлемыми. В 1988—1989 гг. весьма остро встал вопрос о религиозной принадлежности абхазов. Многие грузинские авторы этого времени, следуя версии Ингороквы, отождествляли христианское население средневековой Абхазии с грузинами и связывали упадок там христианства с наплывом с Северного Кавказа варварских языческих племен, вскоре принявших ислам. В эти годы грузинские средства массовой информации усиленно культивировали образ христианской Грузии, окруженной кольцом враждебных ей мусульманских народов (Нодия, 1998. С. 24; Акаба, 1999. С. 17—18). Это делалось для того, чтобы добиться расположения христианских стран Запада. Не последнюю роль в этом играл образ абхазов, которых изображали исключительно мусульманами, причем связанными с мусульманскими фундаменталистами. Грузинское телевидение распространяло слухи о тесных контактах абхазов с Ираном (но те абхазы, которые являются мусульманами, принадлежат к суннитам. — В.Ш.) и Турцией. А после того, как было обнародовано Лыхнинское воззвание, по Тбилисскому телевидению передали, что абхазы замыслили создать Мусульманскую Кавказскую Республику (Шнирельман, 1989а; Белая книга, 1993. С. 15) 5.

----------------------------------

4 Подробно о смене систем письменности в Абхазии см. Бгажба, 1967. С. 6-25.
5 Об антиисламском выступлении известного грузинского писателя Ч. Амирэджиби см. Темишев 1990. Позднее он утверждал, что у грузино-абхазского конфликта нет никакой религиозной подоплеки, но упорно продолжал связывать абхазов с Иорданией и Саудовской Аравией (Амирэджиби, 1992).

437

Мусульманский фактор беспокоил и грузинских политиков (Надарейшвили, 1996. С. 34). Масло в огонь подлили события 15—16 июля 1989 г., в которых активное участие приняли абхазы турецкого происхождения — отец, дочь и племянник. Они мужественно сдерживали мегрельский отряд, пытавшийся переправиться через реку Галидзгу на абхазскую сторону. Все абхазы, с которыми мне довелось беседовать, были благодарны им за то, что те спасли их от побоища. Но для грузинской стороны это стало лишним поводом обвинить абхазов в связях с Турцией. Ходили слухи, что первый секретарь Гудаутского райкома партии К.К. Озган получал из Турции оружие и снабжал им абхазов. Тенденция считать всех абхазов мусульманами-фанатиками еще более окрепла при президенте Гамсахурдия. Ее открыто поддерживала М. Лордкипанидзе, представлявшая абхазов как истовых мусульман и заклятых врагов христианства в Западной Грузии (Лордкипанидзе, 1990. С. 50). Все это напоминало концепцию Ингороквы, который, говоря о резкой смене населения в Абхазии в XVII в., рисовал картину вытеснения христиан язычниками-кочевниками. Возрождая эту идею, Лордкипанидзе была далеко не одинока — вслед за ней те же настроения подхватили другие грузинские историки (см., напр., Гамахария, Гогия, 1997. С. 45—46). В пропагандистской брошюре, выпущенной в Кутаиси в середине 1990-х гг., заявлялось о намерениях «апсуйских сепаратистов» создать «новое мусульманское государство на Кавказе за счет территории древней Грузии» с целью отторжения Грузии от христианского мира (Чабукиани, 1995. С. 2, 51). Пропаганда возымела действие: осенью 1989 г., будучи в Сухуми, я неоднократно слышал от грузин и русских о готовящемся выступлении мусульманского мира против христианства. При этом к мусульманам, наряду с азербайджанцами, люди причисляли не только абхазов, но даже осетин. Одна русская женщина говорила мне, что, хотя у абхазов и нет ни мечетей, ни мулл, они были мусульманами от рождения. Все это соответствовало тому образу осажденной крепости, который усиленно ковался грузинской пропагандой (Шнирельман, 1989а). Реальная картина религиозности в Абхазии была иной (Крылов, 1997. С. 194-195; 2001; Clogg, 1998; Лакоба, 2000. С. 16). Ее своеобразие определяется тем, что в ее северных районах (в основном, Гудаутском) жили абхазы-мусульмане, а в

438

южных (в основном, Очамчирском) — христиане. Вместе с тем, отношение абхазов к этим конфессиям было достаточно прохладным. Например, христиане не посещали церквей, объясняя это незнанием грузинского языка, на котором отправлялась литургия (Смыр, 1994. С. 19). Другое объяснение состояло в том, что на иконе в Гудаутском храме грешники, идущие в ад, были изображены очень похожими на абхазов, и последним это не нравилось. Что касается ислама, то ему в Абхазии повезло еще меньше. В 1918 г. меньшевики сожгли все мечети, подозревая мусульман в нелояльности и связях с Турцией (Смыр, 1994. С. 17). А в 1930—1950-е гг. люди вовсе боялись говорить об исламе, видя, как мусульман подвергают репрессиям, а мусульманские народы — поголовным депортациям. Похоже, что все мусульманство Гудаутского района сводилось к тому, что местные абхазы не разводили свиней. Однако, как мне рассказывали абхазские информаторы, это не мешало им в прошлом охотиться на диких кабанов. Как бы то ни было, в конце 1980 — начале 1990-х гг. абхазы стремились всячески открещиваться от мусульманства и подчеркивать свои древние христианские корни. Например, С. Лакоба доказывал, что абхазы с древности являлись христианами, а мусульманство, проникшее сюда в XVI—XVII вв., не пустило здесь глубоких корней. Одновременно он напоминал о небезуспешных попытках арабов и турок исламизировать грузин (Lakoba, 1995. Р. 101—102. См. также Цвинариа, 1989). В эти годы у абхазских ученых появился необычайный интерес к своему христианскому наследию. Выше уже отмечалось, что еще раньше и 3. Анчабадзе, и Ш. Инал-Ипа годами подчеркивали древность христианства у абхазов. В 1989 г. некоторые абхазские интеллектуалы пытались доказывать, что св. Нина приплыла на Кавказ по морю и первым делом окрестила абхазов, а уж затем отправилась в Грузию. Однако они быстро отказались от этой версии, ибо образ св. Нины был чужд абхазам; зато его начали усиленно культивировать грузины — в октябре 1989 г. было решено воздвигнуть статую просветительницы Грузии св. Нино у Музея археологических экспедиций в Тбилиси, а в июне 1991 г. Грузинская церковь торжественно отметила годовщину прибытия св. Нино в Джавахетию. Действительно, церковная традиция ясно говорила о том, что она пришла в Мцхету по долине р. Куры (Житие, 1992). Вместе с тем, та же церковная традиция повество-

439

вала о том, как Андрей Первозванный принес христианство в Абхазию, Мегрелию, Осетию и ряд других районов. И в 1989 г. абхазский археолог М. Гунба, возрождая давно забытые аргументы Басарии (Басария, 1923. С. 77), осмелился возвести абхазское христианство к легендарным временам Андрея Первозванного. Он не только неоправданно удревнил христианскую традицию в Абхазии, но и пытался доказать, что оно рано распространилось в самых широких народных массах (Гунба, 1989а. С. 81—97). Другие абхазские авторы относятся к этой версии с осторожностью, но и они иной раз подчеркивают, что христианство пустило корни в Абхазии с конца III—начала IV вв. (Bgazhba, 1998. Р. 60). Иными словами, спор велся о том, кто первыми — грузины или абхазы — получили святое крещение (Шнирельман, 1989а. См. также Белая книга, 1993. С. 24). Все это имело одно любопытное последствие: во время абхазо-грузинской войны 1992—1993 гг. среди абхазов наблюдалось стремление вернуться в лоно христианской церкви. Результатом этого стало то, что в ходе социологического обследования, проведенного в 1997 г., около 50 % опрошенных абхазов признали себя христианами (Крылов, 2001. С. 115). Популярности христианства в Абхазии способствовала также энергичная деятельность нового молодого священника в Новом Афоне. В вышедшей в годы войны пропагандистской брошюре по истории Абхазии специально подчеркивалось, что Абхазия являлась древней христианской страной (Марыхуба, 1993. С. 38). Мало того, некоторые абхазские интеллектуалы сделали попытку доказать, что Абхазия была страной исконного «допотопного» монотеизма и родиной его носителей, яфетидов«протоабхазов», разнесших эти высшие знания другим народам. По этой версии, именно их путь был отмечен древними дольменами. Их миссионерская деятельность будто бы привела к сложению целого круга народов, ставших основой для формирования будущего христианского мира. В частности, это из абхазской земли факел исконного монотеизма был передан семитическим народам. И хотя собственно христианство возникло за пределами Абхазии, абхазы были среди первых народов, к которым его свет принес Андрей Первозванный. Поэтому, как настаивают приверженцы этой версии, у Абхазии нет иного пути, кроме православного (Регельсон, Хварцкия, 1997. С. 105-117, 507-511, 515-516, 533-534, 555).

440

Однако такие взгляды как будто бы не нашли широкой поддержки у абхазов, ибо, благодаря массированной грузинской пропаганде, христианство стало прочно ассоциироваться с Грузией и грузинами 6 и шло вразрез с требованиями абхазской идентичности. Поэтому в последние годы в Абхазии наблюдалось оживление традиционных языческих верований, тесно связанных с концепцией «апсуара», или «абхазства», лежащей в основе мировоззрения и поведенческих стереотипов абхазов (Смыр, 1994. С. 19; Читашева, 1995; Шнирельман, 1998. С. 16—17; Крылов, 2001). К этому, в частности, призывал министр народного образования и культуры Абхазии Н. Чанба во время Всемирного конгресса абхазо-абазинского народа в октябре 1993 г. (Наша сила, 1993. С. 15). Христианству приходится с этим мириться. Достаточно сказать, что в крупных языческих церемониях нередко участвует упомянутый выше православный священник с иконой в руках 7. Судя по результатам социологического исследования 1997 г., 47,4 % абхазов, назвавших себя христианами, признали, что они почитают и традиционные святилища. Среди мусульман таковых оказалось 66,5 %. Не менее популярно язычество и среди остальных абхазов (Крылов, 2001. С. 116). Новым предметом абхазо-грузинского спора в конце 1980-х гг. стала демографическая проблема. Впервые она явственно прозвучала в «Абхазском письме». Затем ее активно начали обсуждать Ш.Д. Инал-Ипа и другие абхазские авторы (Инал-Ипа, 1989а; 1990; 1992. С. 115-136; Лакоба, Шамба, 1989; Кварчиа, Ачугба, 1991). Поводом к этому послужили неоднократные заявления 3. Гамсахурдия (Гамсахурдия, 1989) и других грузинских политических активистов о том, что якобы 17 % населения Абхазии (т.е. абхазы. — В.Ш.) имеют здесь невообразимые привилегии и чуть ли не эксплуатируют всех остальных. Поэтому абхазские ученые обратились к этнодемографической статистике, свидетельствующей о резких изменениях в этническом составе местного населения за последние 100— 150 лет. Именно в этот период абхазы из безусловного большинства населения превратились в меньшинство (Muller, 1998). Одним из первых за анализ этих данных взялся Инал-Ипа. Он доказывал, что вплоть до середины XIX в. абхазы расселя-

-----------------------------

6 Это было закреплено президентом Шеварднадзе 14 октября 2002 г., когда он объявил православие государственной религией Грузии.
7 Благодарю за это сообщение Арду Инал-Ипа.

441

лись от р. Ингури на юго-востоке до Сочи на северо-западе, хотя территория, находившаяся под властью владетельного князя была уже — она охватывала участок между р. Ингури и р. Бзыбь. Инал-Ипа настаивал на том, что все эти земли тогда занимали преимущественно абхазы; других этнических групп там почти не было. Трагическим последствием Кавказской войны и ряда последующих войн для абхазов было махаджирство — вынужденное переселение огромной части абхазов в Османскую империю с 1840-х до конца 1870-х гг. Численность махаджиров определить трудно, но Инал-Ипа писал, что было выселено 100 тыс. абхазов. Он также ссылался на работу американского исследователя Э. Толедано, который только для 1863 г. давал цифру в 150 тыс. переселенцев. Но это слабо соответствовало приводимым Инал-Ипой данным о том, что до середины XIX в. абхазов всего было 100—150 тыс. человек. Как бы то ни было, в результате насильственного переселения обезлюдели районы, лежавшие к северу от р. Бзыбь, а также центральная часть Абхазии (Сухумский и Гульрипшский районы). Именно туда в конце XIX в. устремился поток мигрантов — русских, армян, греков, которые должны были послужить русификаторской политике царизма 8. Инал-Ипа называл среди них и грузин, отмечая, что меры, введенные царскими властями для ограничения их переселения, слабо помогали. Действительно, как ни пытался грузинский демограф А. Тотадзе 9 доказать, что переселению мегрельских крестьян чинились всяческие препятствия, по его собственным данным, численность грузин в Абхазии с 1886 по 1926 г. увеличилась на 34 тыс. человек, т.е. почти вдвое (Тотадзе, 1994. С. 13, 37. См. также Muller, 1998. Р. 226). Особенно массовые переселения мегрелов на территорию Абхазии происходили в 1930— 1950-е гг., т.е. на памяти нынешнего поколения. В итоге, если в 1897 г. абхазы все еще составляли большинство населения Абхазии (55,3 %), то в 1959 г. их доля упала до 15,1 % (ИналИпа, 1989а; 1990; 1992. С. 127-147; Лакоба, Шамба, 1989; Шамба, Лакоба, 1996. С. 12—15; Чумалов, 1995. С. 63-67; Белая книга, 1993. С. 30).

----------------------------------

8 В результате уже в 1873 г. в Сухуме обитали в основном русские, греки, армяне и мегрелы, а в целом в районе Сухума мегрелы составляли 64 % населения (Muller, 1998. Р. 222).
9 Любопытно, что в советские годы Тотадзе был заведующим сектором межнациональных отношений ЦК Компартии Грузии.

442

Правда, некоторые абхазские авторы слишком небрежно обращались с ранними малодостоверными свидетельствами и брали на веру цифры, вызывающие закономерные сомнения. Например, в статье В. Кварчиа и Т. Ачугба со ссылкой на Дм. Гулиа (Гулия, 1925. С. 294) отмечалось уменьшение численности абхазов с 600 тыс. до 200 тыс. человек с середины XVII в. до конца XVIII в. (Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 145). Столь же мало доверия вызывали их демографические выкладки, относившиеся к большей части XIX в., когда никаких переписей населения еще не велось (Тотадзе, 1994. С. 6—7; Muller, 1998. Р. 219). Впрочем, их главная задача состояла в том, чтобы продемонстрировать, что вплоть до 1870 г. в границах бывшего Абхазского княжества никого, кроме абхазов, не было и что начиная с середины 1880-х гг. доля абхазов в Абхазии прогрессивно падала. Они приводили данные, согласно которым накануне Первой мировой войны абхазы все еще преобладали в населении Абхазии, составляя около 60 %. Действительно, по данным независимого исследователя, в начале 1870-х гг. абхазы составляли 60,9 % населения Абхазии (Muller, 1998. Р. 222). Резкое уменьшение их доли абхазские авторы связывали с действиями грузинских властей: вначале в годы Демократической Грузии самурзаканцы были записаны грузинами, затем то же повторилось при переписях 1926 и 1939 гг.; а в 1940—1950-е годы, наряду с депортацией ряда этнических меньшинств (турокмесхетинцев, греков, ассирийцев, курдов и др.) за пределы Грузии, происходило планомерное переселение грузин в Абхазию (Сагариа, 1990; Ашхаруа, 1993). Так и получилось, что за 100 лет с небольшим абхазы из доминировавшего населения превратились в незначительное меньшинство. С 1897 г. по 1989 г. численность абхазов увеличилась с 58 697 до 93 267 чел., а численность грузин — с 25 875 до 239 872 чел. В итоге в 1989 г. абхазы составляли в Абхазии 17,8 % населения, а грузины — 45,7 %. Следовательно, — подытоживали абхазские авторы, — резкое снижение относительной и абсолютной численности абхазов в Абхазии происходило «за счет механического роста неабхазского населения и искусственной ассимиляции части абхазов» (Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 146—150. См. также Лакоба, 1990а. С. 99—100; Марыхуба, 19946. С. 24—25; Дзапшба, 1996. С. 60-62; Hewitt, 1993. Р. 269). Иначе на это смотрят грузинские ученые, ориентирующиеся на речь Э.А. Шеварднадзе в парламенте Грузии в октябре 1992 г., когда он заявил, что падение доли абхазского населе-

443

ния в Абхазии было естественным процессом, к которому грузины не имели никакого отношения. Иными словами, он всячески открещивался от фактов целенаправленного переселения грузин в Абхазию, организованного грузинскими властями (Hewitt, 1995. Р. 57). С тех пор грузинские авторы стали усердно доказывать, что грузинские миграции не оказали существенного влияния на демографические процессы в Абхазии, а если даже они стимулировались искусственно, то с благой целью, — чтобы противостоять встречным миграциям русскоязычного населения. Более других на этой ниве потрудился А. Тотадзе. Если, по расчетам абхазских авторов, в 1886 г. абхазы составляли 85,7 % населения Абхазии (Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 147), то Тотадзе приводил иные данные и доказывал, что уже тогда они находились в численном меньшинстве (Тотадзе, 1994. С. 7). В чем причина этих расхождений? Одним из самых болезненных вопросов, вызывающих бесконечные споры между абхазами и грузинами, является проблема исторического Самурзакано (нынешнего Гальского района Абхазии). Эта область издавна служит яблоком раздора между абхазами и мегрелами, и вследствие этого в 1845 г. она была взята под контроль российских властей. Абхазские авторы делают акцент на то, что изначально эти земли были заселены абхазами, в конце XIII—начале XIV вв. они попали под власть мегрельских князей, но в конце XVII в. Абхазскому княжеству удалось их вернуть (Дзидзария, 1960. С. 100 сл; 1961. С. 18; Инал-Ипа, 1965. С. 142; Анчабадзе, 1976. С. 67; Лакоба, Шамба, 1989; Инал-Ипа, 1992. С. 110-111, Лакоба, 1993. С. 162—164). Кстати, еще С. Басария в свое время отмечал, что само название «Самурзакано» восходит к имени владетеля Мурза-хана (по-абхазски «Мурзакань»), происходившего из рода Шервашидзе и правившего на территории между р. Охурей и р. Ингури (на крайнем юге Абхазии) (Басария, 1923. С. 98). Если в период мегрельского господства там обитало много мегрелов, то после этого вновь решительно преобладали абхазы (Анчабадзе, 1976. С. 67; Анчабадзе и др., 1986. С. 60—61; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 144). Правда, в первой половине XIX в. Самурзакано вновь попало под сильное влияние мегрелов: в 1811 — 1813 гг. туда переселилось немало мегрелов, спасавшихся от голода и эпидемий, а в 1813 г. область снова на некоторое время вернулась в состав Мегрелии. Но это, по мнению абхазских авторов, все же не привело к серьезному изменению этнического состава населения. Ведь даже в начале XX в.

444

мегрелы составляли там лишь 13 % населения, и в XIX в. местное население предпочитало отождествлять себя с абхазами (Басария, 1923. С. 100; Пачулиа, 1976. С. 151; Инал-Ипа, 1989а; 1990. С. 39-40; 1992. С. 117-119; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 146; Лакоба, 1993. С. 163). Значительное влияние на изменение этнокультурной ситуации на юго-востоке Абхазии оказали события эпохи махаджирства, когда обезлюдевшая центральная часть Абхазии была заселена неабхазами. Это разорвало прежде сплошной абхазский массив на северо-западную и юго-восточную части, где закрепились культурные и диалектные различия (Крылов, 1997. С. 186, 191). Начиная со второй половины XIX в. на юго-востоке большое распространение получили абхазо-мегрельские браки, и уже в конце XIX в. мегрельский язык стал в Самурзакано господствующим. Сложнее дело обстояло с культурой и самосознанием. По заключению Инал-Ипы, и после смены языка у местных жителей сохранялось либо абхазское, либо «самурзаканское» самосознание 10. Об этом достаточно убедительно писал К.Д. Мачавариани в 1899 г. (Инал-Ипа, 1992. С. 121 — 122; Hewitt, 1996. Р. 200—201). Мало того, даже в первой половине 1920-х гг., самурзаканцы все еще идентифицировали себя с абхазами и в качестве таковых были учтены переписью 1922/23 гг. (Muller, 1998. Р. 226). Но уже при общесоюзной переписи 1926 г. их силой записывали в грузины, и это повторилось в 1935 г. при выдаче новых паспортов (Марыхуба, 1994б. С. 19, 57). В итоге в настоящее время почти все население там считает себя мегрелами, хотя и сохраняет смешанную абхазо-мегрельскую культуру (Басария, 1923. С. 101 — 102; ИналИпа, 1989а; 1990. С. 40-42) 11. Кстати, переселялись и сваны. До середины XIX в. их не было севернее верховьев р. Ингури, а затем они передвинулись на северо-запад в верховья р. Кодор, где возникла «Абхазская Сванетия» (Инал-Ипа, 1989а; 1990. С. 39—42). Грузинские авторы представляют себе всю эту ситуацию по-иному. Во-первых, они полагают, что в конце XVII в. абхазы незаконно захватили часть мегрельской территории и ассимилировали мегрельское население. Во-вторых, им кажется

----------------------------

10 Сам термин «самурзаканское племя» впервые вошел в обиход во времена императора Николая I (Басария, 1923. С. 99).
11 О свидетельствах древности абхазского населения в Самурзакано см. Инал-Ипа, 1992. С. 84-114.

445

очевидным, что там всегда проживали мегрелы; что-либо иное современным грузинам представить себе трудно (Коранашвили, 1989а; Цкитишвили, 1989; Мусхелишвили, 1990. С. 11—12; Антелава, 1990. С. 24; Гванцеладзе, 1992; Тотадзе, 1994. С. 8—9; Надарейшвили, 1996. С. 11 — 12, 21; Гамахария, Гогия, 1997. С. 58—60). Однако это видение ситуации сложилось у грузин сравнительно недавно. Первым мегрелов с самурзаканцами отождествил известный деятель народного образования Грузии второй половины XIX в. И. Гогебашвили. По окончании русско-турецкой войны 1877—1878 гг., в которой абхазы поддержали Турцию, он выступил с серией статей, призывавших мегрелов к колонизации опустевших местностей Абхазии (об этом см. Лакоба, 1993. С. 206-207; Марыхуба, 19946. С. 21-22). Тогда он в первую очередь выдвигал экологический аргумент и заявлял, что именно мегрелы были лучше других приспособлены к жизни в болотистых низменностях 12. В то же время он признавал, что изначально самурзаканцы принадлежали к «абхазской расе», но затем испытали сильное влияние со стороны мегрелов. Однако в выпущенной чуть позднее книге для детей он уже безоговорочно заявлял, что «мегрелы и самурзаканцы — один народ» (об этом см. Hewitt, 1993. Р. 275; 1998. Р. 118). Фактически Гогебашвили призывал к тому, чтобы обескровленную после ухода махаджиров Абхазию заселяли исключительно мегрелы (Лакоба, 1993. С. 207; Lakoba, 1998a. Р. 84-85). Все это соответствовало тому этноцентристскому духу, который пытался внести в грузинскую школу Гогебашвили: известно, что участвуя в обсуждении учебников по истории Грузии, он выступал за то, чтобы школьники знакомились лишь с героическими эпизодами этой истории в ущерб ее систематическому изложению. Его собственный учебник содержал раздел «Преданные родине грузины», призванный воспитывать дух патриотизма (Мчедлишвили, 1990. С. 160—163). Уместно упомянуть, что именно в такой обстановке первый грузинский историк Д. Бакрадзе начал в конце 1870-х гг. рассматривать грузин (мегрелов) как коренных обитателей Восточного Причерноморья в ареале от р. Кубани до Трапезунда, а в абхазах он видел поздних пришельцев (Бакрадзе, 1878. С. VI. Об этом см. Марыхуба, 1994б. С. 20).

-----------------------------

12 Любопытно, что вслед за ним этот аргумент повторяет и современный грузинский автор (Гачечиладзе, 1998. С. 95).

446

Вот почему грузинские демографы, не учитывая изменения исторической ситуации, безоговорочно причисляют самурзаканцев к мегрелам 13. Они обвиняют абхазов в том, что те включают самурзаканцев второй половины XIX в. в свою общность (Тотадзе, 1994. С. 8). По Тотадзе, никто из самурзаканцев не принял участия в махаджирстве — для него это является веским доказательством того, что они не отождествляли себя с абхазами (Тотадзе, 1994. С. 8). Напротив, в свое время Басария указывал на то, что, когда после революции 1917 г. грузинские власти хотели выделить Самурзакано из Абхазии и ввести в состав Кутаисской губернии, местные жители выразили протест, и властям пришлось пойти на попятную. Для него это было неопровержимым свидетельством их абхазской принадлежности (Басария, 1923. С. 103). В данном случае оба автора делали методологическую ошибку — ведь политическое поведение не связано жестко с этничностью. Как бы то ни было, грузинские и абхазские этнодемографические подсчеты для конца XIX — начала XX вв. разительно не совпадают. Если для 1886 г. абхазские авторы определяют численность абхазов в Абхазии в 58 963 человека, а грузин — около 4000 человек (Лакоба, 1990а. С. 99; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 147), то, по грузинской версии, эти цифры составляли соответственно 28 320 и 34 806 человек (Тотадзе, 1994. С. 13; 1995. С. 31). Следует отметить, что цифры, сообщаемые абхазами, подтверждаются переписью 1897 г., однако показательно, что данные этой переписи грузинский автор в своей демографической таблице намеренно не приводит 14. Игнорирует он и данные переписи 1939 г., а ведь именно они в сравнении с последующими переписями со всей очевидностью доказывают резкий рост грузинского населения в Абхазии в 1940-х гг. — с 91 967 чел. в 1939 г. до 158 221 чел. в 1959 г. (Лакоба, 1990а. С. 99; Кварчиа, Ачугба, 1991. С. 149. См. также Hewitt, 1993. Р. 269, 272). Аналогичную манипуляцию с демографическими показателями вслед за Тотадзе проделывают и другие грузин-

------------------------

13 Между тем, во второй половине XIX в. ситуация виделась несколько по-иному. В те годы власти проводили четкую грань между самурзаканцами и мегрелами, тогда как отличить самурзаканцев от абхазов удавалось далеко не всегда (Muller, 1998. Р. 224).
14 Сознательное игнорирование данных этой переписи грузинскими демографами заметно любому независимому эксперту (см., напр., Muller, 1998. Р. 225).

446

ские идеологи (Антелава, 1990. С. 28; Чабукиани, 1995. С. 38, табл. 8; Надарейшвили, 1996. С. 21). Таким образом, если грузинский демограф пытался демонстрировать более бережное и более квалифицированное обращение с этностатистическими данными, то тем не менее у него наблюдалась явная тенденция занижать демографические потери абхазов от махаджирства, преувеличивать численность грузинского элемента в Абхазии в XIX в. и преуменьшать его роль в резком изменении демографической ситуации в середине XX в. Манипулируя цифрами, он отмечал, что, если в период 1926—1979 гг. грузинское население Абхазии возросло в 3,1 раза, то русское — в 6,6 раз (Тотадзе, 1994. С. 12; 1995. С. 25—31). Но ведь, во-первых, реальная ситуация определяется не столько относительными, сколько абсолютными цифрами населения, а они были несопоставимы: если численность русских в этот период возросла на 68 тыс. чел. (по абхазским данным, на 59 300 чел. См. Лакоба, 1990а. С. 99), то грузин — на 145 тыс. чел., т.е. вдвое по сравнению с русскими (кроме того, русские никогда не пытались изобразить себя коренным населением Абхазии). Во-вторых, основная масса грузинских (мегрельских) переселенцев появилась в Абхазии в 1940-е гг., когда грузинские власти осуществляли планомерную переселенческую политику, специально направленную на то, чтобы превратить абхазов в незначительное меньшинство населения (Muller, 1998. Р. 236). Все эти этнодемографические манипуляции отнюдь не невинны. Ведь именно они позволяли 3. Гамсахурдия заявлять, что к Абхазии были присоединены «исконные» земли Грузии и что в Абхазии абхазское нацменьшинство беззаконно «воцарено над остальными» (Гамсахурдия, 1989). Вместе с тем, следует отметить, что сами переселенцы и их абхазские соседи прекрасно помнили об этом переселении. По словам моего информатора, в его деревне в 1948—1949 гг. поселились 55 мегрельских семей. Все они хорошо помнили, как это произошло. И никому из них даже в голову не приходило сказать, что это — не абхазская земля (Шнирельман, 1989а. См. также Бахия, 1989; Джохадзе, 1989). Между тем, исходя из теории «двух аборигенных народов», грузинский демограф утверждал, что грузины являлись «коренным населением Абхазии» и что это оправдывало их массовые переселения. Мало того, указывая на ситуацию в ряде автономных республик и округов России, где коренное население также

448

оказалось в численном меньшинстве, он замечал, что там его доля среди руководящих кадров была еще ниже, чем среди населения этих автономий в целом. Ссылаясь на обратную картину, наблюдавшуюся в Абхазии, он делал вывод о дискриминации там грузин (Тотадзе, 1994. С. 13—18. См. также Гванцеладзе, 1992). Сознательно смешивая этничность с государственной принадлежностью, он апеллировал к средневековым грузинским авторам и писал, что в уже XI—XV вв. грузины и абхазы составляли единый народ, — любопытно, что в состав этого народа он включал и осетин. В поисках аргументов он вспоминал о словах М. Делбы, сказанных в 1940-е гг., о том, что «абхазы — те же грузины». Об обстановке, в которой это было сказано, он хранил полное молчание (Тотадзе, 1994. С. 18—19; 1995. С. 34). И, наконец, он заявлял, что «грузины, сражаясь в Абхазии, защищают не только свою землю, но борются и за спасение Абхазии и абхазского народа от исчезновения» (Тотадзе, 1994. С. 38). Иными словами, упразднение Абхазской автономии, уничтожение абхазского культурного наследия и убийство абхазов объявлялись благом для абхазского народа. Достаточно сказать, что к концу 1990-х гг. численность абхазов в Абхазии сократилась с 97 тыс. (по переписи 1989 г.) до 90 тыс. человек (Глобачев, 1999. С. 27). Несколько иные аргументы выдвигает другой грузинский автор. Он видит повод к массовому переселению грузин в Абхазию в 1940-е гг. в том, что в течение двух предыдущих десятилетий туда переселялись, в основном, русские, и это создавало опасность русификации и ассимиляции абхазов (действительно, сопоставление этностатистических данных за 1926—1939 гг. показывает значительный прилив русского населения в Абхазию. См. Muller, 1998. Р. 235). По его мнению, демографические меры, принятые тогда грузинскими властями, были адекватным ответом на это. Это была не антиабхазская, а антиимперская политика, — заявляет он (Гванцеладзе, 1992). Грузинизация абхазов кажется ему, безусловно, предпочтительнее их русификации. Но он забывает упомянуть, что эта тбилисская политика поддерживалась Москвой. Наконец, в грузинской среде популярно мнение о том, что многие грузины, живущие в Абхазии, якобы вынуждены были записываться «абхазами» в паспорта. Тем самым численность абхазов будто бы неоправданно завышалась (Гванцеладзе, 1992; Г. Пипия, 1995. С. 21). Любому знающему, как мегрелов на всей

449

территории Грузии, включая Абхазию, силой записывали в «грузины», трудно в это поверить. Таким образом, если грузинам было дорого государственное единство, и ради этого они настаивали на интеграционной версии истории, языка и культуры, то абхазов более всего заботило сохранение своей самобытности, и они отчаянно сопротивлялись возможной ассимиляции. Именно в этом контексте в 1989 г. обеими сторонами с прямо противоположных позиций рассматривался и весьма болезненный мегрельский вопрос. В это время, наряду с другими неформальными организациями, в Западной Грузии появилось движение за автономию мегрелов, которое распространяло воззвания с требованием отделения от Грузии. Одним из поводов, накаливших страсти, послужила очередная перепись населения, во время которой некоторые жители г. Сухуми под обаянием лозунгов «демократии» и «гласности» попытались записаться мегрелами. Однако грузинский руководитель переписной кампании заставил их изменить эту запись на грузинскую. Многие из них были напуганы и ожидали репрессий (Шнирельман, 1989а). Разумеется, это не могло не возмутить мегрелов. Газета «Бзыбь» публиковала письма мегрелов, которые, может быть, впервые за многие десятилетия начали заявлять о своей особости, о несправедливом отношении к мегрельскому языку, об исчезновении мегрельского народа из советских переписей после 1926 г. и о навязывании мегрелам грузинской идентичности (Бокучава-Гогулия, 1989; Джоджуа, 1989; 1990. Об этом см. Hewitt, 1995а. Р. 303—305; 1999. Р. 489-490). Абхазские авторы пытались использовать мегрельский вопрос для демонстрации фактов дискриминации меньшинств в Грузии (Я. Лакоба, 1989; Цвинариа, 1989). Демонстрируя свои симпатии к мегрелам, власти Абхазии в 1993—1994 гг. инициировали введение преподавания мегрельского языка в школах Гальского района (Hewitt, 1995a. Р. 308), а в 1997 г. попытались издавать газету «Гал» на трех языках — абхазском, русском и мегрельском (Hewitt, 1999. Р. 477). Правда, большинство из мегрелов, в самые последние годы вернувшихся в Гэльский район, как будто бы не поддерживают абхазскую политику «мегрелизации». В то же время грузины однозначно воспринимают стремление мегрелов подчеркивать свою особость как угрозу единому «грузинскому национальному организму». Мегрельский вопрос приобрел особую остроту в самом начале 1990-х гг., когда

450

президент Гамсахурдия, сам будучи мегрелом, формировал элиту становящегося на ноги грузинского государства из мегрелов и их земляков-сванов (Бойкова, 1991). И не случайно после своего падения с поста президента Гамсахурдия нашел поддержку именно в Мегрелии (Goldenberg, 1994. Р. 86). Чтобы не создавать новый очаг напряженности, грузинская идеология всегда была склонна подчеркивать близость картвельского и мегрельского языков, и любой намек на мегрельскую самобытность воспринимается в Грузии как стремление мегрелов к сепаратизму (см., напр., Тотадзе, 1994. С. 19—21). Выступления английского филолога Дж. Хьюита в защиту мегрельского языка и мегрельской идентичности однозначно трактуются как «антигрузинская деятельность» (Тотадзе, 1994. С. 20—21, 42; Гамахария, Гогия, 1997. С. 17). Мегрелы, попытавшиеся вспомнить о своей самобытности, также подверглись травле (Hewitt, 1996. Р. 214, note 50). Напротив, абхазы всегда подчеркивали свою терпимость по отношению как к иноязычным и инокультурным группам населения, так и к различным конфессиям. Еще С. Басария когда-то указывал на равнодушие абхазов к «национализму» и якобы исконно присущее им уважение к правам человека (Басария, 1923. С. 85—86). В последние годы абхазы связывают этот свой альтруистический настрой с моральной концепцией «апсуара» (Ашхаруа, 1993). Ныне это нашло выражение в новой национальной символике, принятой Республикой Абхазия. Вопервых, эта символика имеет нарочито эклектический характер — она включает, с одной стороны, древние генуэзские символы, с другой, цветовую символику Горской республики 1918 г. Во-вторых, сочетание белых и зеленых полос на флаге Абхазии, где белое ассоциируется с христианством, а зеленое с исламом, должно подчеркивать ее религиозную терпимость (Марыхуба, 1993. С. 37—38) 15. Право Абхазии на свою государственную символику было санкционировано абхазо-грузинским соглашением, подписанным в Москве 4 апреля 1994 г. (Hewitt, 1999. Р. 477).

***

Интеллектуальные споры, о которых шла речь выше, отчетливо показывают, как и с какой целью этноцентристские

-----------------------------

15 В выработке этой символики участвовал С. Лакоба.

451

установки «помогают» решать сложные проблемы далекого прошлого. Например, у современных ученых нет надежных данных для решения вопроса о Колхидском царстве. Между тем, грузинские историки и археологи отстаивают версию о жизнеспособном и могущественном раннем царстве в Западной Грузии, что позволяет претендовать на цивилизаторскую роль, а, тем самым, и на власть в Восточном Причерноморье. Идеологическая борьба между грузинами и абхазами шла, во-первых, за культурное превосходство (кто первым открыл черную металлургию, принял христианство, обрел письменную традицию и кем этнически были прославленные культурные и политические деятели глубокого прошлого), во-вторых, за территориальный приоритет (кто может претендовать на статус коренных жителей Абхазии и на ее земли), в-третьих, за государственный приоритет (кто был создателем древнейшей государственности в Западной Грузии). С точки зрения тех и других, любое четкое и однозначное решение этих вопросов было способно легитимизировать право одной из сторон как на абхазскую территорию, так и на политическую власть в Абхазии. Это получило особый смысл в течение последнего десятилетия, когда борьба абхазов за суверенитет достигла кульминации. Вот почему грузино-абхазский спор о том, что случилось в глубочайшем прошлом, выходил далеко за рамки чистой истории, и для обеих сторон неприемлемые для них решения выглядели святотатственными посягательствами на национальные святыни. Трудно не согласиться с М. Чумаловым в том, что грузино-абхазской войне предшествовала «идеологическая борьба», неразрывно связанная с интерпретацией абхазского прошлого (цит. по Хоштария-Броссе, 1993. С. 128) 16. Это отчетливо осознавали обе стороны, и не случайно, когда накал страстей достиг своего предела, и среди грузин, и среди абхазов раздавались голоса, призывавшие не превращать интеллектуальные споры о древней истории в орудие противостояния (Трапш, 1989; Г. Пипия, 1995. С. 22; Маршания, 1995. С. 197). Подобно армянской, грузинская идентичность строится прежде всего на основе языковой лояльности. Быть грузином означает, прежде всего, владеть грузинским языком. Как мы видели, языковой фактор играет огромную роль в конструировании грузинского этногенеза, где грузинским предкам

-----------------------------------

16 Недавно это подтвердил и абхазский историк (Лакоба, 2000. С. 18).

452

предписывалось говорить на грузинском языке 17. Вместе с тем, если для армян языковой фактор играет изолирующую роль, то грузины видят в нем прямо противоположное, интегрирующее, начало. Поэтому, если грузинский (картвельский) язык в узком смысле и отличается значительно от мегрельского и сванского, хотя и составляет вместе с ними единую языковую семью, то при построении своей этногенетической схемы грузины игнорируют эти отличия и считают своими предками всех, кто когда-либо входил в эту языковую общность. Мало того, выдвигая идею иберийско-кавказского родства, они пытались включать в ту же общность как предков северокавказских (абхазо-адыгских и нахско-дагестанских) народов 18, так и их вымерших языковых сородичей — хурритов, урартийцев, хаттов. Тем самым, грузинский этногенез как бы интегрировал культурное наследие всех этих народов и открывал возможность как для ассимиляции некоторых из ныне живущих таких групп (абхазов), так и для претензий на их территории. В итоге грузинская этногенетическая схема играла и до сих пор играет огромную политическую роль, создавая идеологические основы для национальной общности, вбирающей в себя максимальное число кавказского населения, присваивающей древнее историческое наследие соседних народов и претендующей на обширные территории, выходящие далеко за пределы современной Грузии. Вместе с тем, это находилось в конфликте с биологическим наследием, принципом крови, миф о котором служит важной опорой грузинской идентичности. Поэтому, как признает грузинский автор, ассимиляция других в Грузии никогда не приветствовалась, ибо она все равно не могла превратить человека в грузина (Нодия, 1998. С. 25) 19. Абхазы всегда оставались для грузин чужаками, носителями иного этнического начала. В условиях военного конфликта такие представления ведут к биологизации этнического фактора и восприятию грузино-абхазских взаимоотношений обеими сторонами в духе

------------------------------------

17    О роли грузинского «языкового мифа» в современной грузинской идентичности см. также Law, 1998.
18    Эта идея и ныне весьма популярна среди грузинских интеллектуалов (См., напр., Ментешашвили, 2001).
19    В 1989 г., будучи в Сухуми, я слышал об «удивительно устойчивом характере грузинской крови». Тогда этот миф там упорно распространяли некоторые грузины.

453

дарвиновской борьбы за существование (см., напр., Дамениа, 2001). Фактически грузино-абхазское противостояние включало интеллектуальное присвоение чужого прошлого, причем в тех условиях, когда многое в этом прошлом было общим. Приведенные данные отчетливо показывают роль прошлого как важнейшего символа идентичности. При этом, чтобы интегрировать меньшинство, большинство делает акцент на культурных или языковых сходствах и на общей исторической традиции. В то же время, сопротивляясь ассимиляции, меньшинство настаивает на своих отличиях, пытаясь, тем самым, сохранить своеобразие. В интересах интеграции большинство пытается включить прошлое меньшинства в свое собственное прошлое. При этом, чем успешнее большинству удается подчинить меньшинство политически, тем с большей настойчивостью оно занимается присвоением прошлого, принадлежащего меньшинству, приписыванием его своим предкам. Именно так и создается миф о вечной и нерушимой национальной консолидации. Между тем, если меньшинству препятствуют выразить свое видение прошлого, его идеология радикализируется, и миф о прошлом приобретает гипертрофированные формы. Упорное нежелание меньшинства пожертвовать своей идентичностью в интересах большинства заставляет большинство также идти на радикальное решение проблемы. В контексте грузино-абхазских взаимоотношений это приняло символическую форму и выразилось в попытках ряда грузинских ученых и идеологов очистить древнюю историю Абхазии от абхазов. В результате «древние абхазы» оказались «грузинами», а предки реальных абхазов — «поздними пришельцами», якобы противоправно узурпировавшими власть на чужой территории. Интересно, что абхазский этногенетический миф чутко реагировал на политические изменения, происходившие в советское и постсоветское время. В начале 1920-х гг., когда Абхазия упивалась достигнутой политической свободой, абхазский исторический миф подчеркивал превосходство абхазов над грузинами и включал мессианские нотки. Через десять лет, когда политический статус Абхазии понизился, абхазский миф получил более умеренный облик и удовлетворился равным вкладом абхазов и грузин в становление грузинской государственности. В 1940-е гг. общая политическая обстановка не способствовала развитию абхазского мифа, и он фактически сдал все свои позиции грузинскому мифу. Начиная с 1950-х гг. по

454

мере развертывания борьбы абхазов за сохранение своей идентичности абхазский миф возрождался, причем теперь его разработкой занимались абхазские ученые, пытавшиеся мобилизовать для этого научный аппарат и все известные им научные данные. Однако, принципиальных качественных изменений в содержании и структуре мифа не произошло; в начале 1990-х гг. круг замкнулся, и миф вернулся к риторике начала 1920-х. Очевидно, примордиалистский подход, устанавливающий жесткие рамки научных поисков, обрекал научную мысль фактически на топтание на месте. Этногенетические мифы абхазов и грузин строятся по принципу оппозиции друг к другу. Ядро грузинского мифа составляет государственность, а абхазского — аборигенность. Оба мифа как бы соревнуются за древность и соперничают за наследие передневосточных цивилизаций, оба в то же время настаивают на аборигенности. В частности, на Всемирном конгрессе абхазо-абазинского народа, состоявшемся в октябре 1992 г., было заявлено, что, где бы ни жили абхазы, Апсны является землей их предков, их колыбелью, родиной их языка (Наша сила, 1993. С. 4). Но если абхазам достаточно идеи о культурной преемственности на протяжении тысячелетий, то у грузин это сочетается с государственной преемственностью. При этом у грузин государственность тесно связана с этничностью, с грузинским духом. Абхазы, напротив, готовы допустить поликультурность и поликонфессиональность; отсюда присущая абхазскому мифу толерантность. Правда, в борьбе с грузинским мифом абхазы тоже настаивают на государственной преемственности, но им вполне хватает последних 1200 лет. В то же время, как это сформулировал абхазский этнолог Ю. Аргун, «государство нам нужно не ради самого государства, а для того, чтобы оно защитило нас и сохранило тысячелетнюю абхазскую культуру — апсуара» (Наша сила, 1993. С. 63). Иногда абхазы настаивают на гомогенности населения до середины XIX в., но это — не принципиальный момент абхазского мифа; это — следствие их соперничества с грузинским мифом, который настаивает на «двуаборигенности», имея в виду, что грузины всегда жили в Абхазии и даже составляли там едва ли не большинство населения. Абхазов особенно возмущало то, что концепция двуаборигенности звучала даже в изданиях, посвященных Конституции СССР (Марыхуба, 1994а. С. 446, 458). В этом они усматривали смертельную опасность для будущего своего народа.

455

Важное место в грузинской идентичности занимает православие, причастность к которому грузины чувствовали даже в годы советских антирелигиозных кампаний. Православное христианство активно использовалось как очень важный символ идентичности в период обретения Грузией независимости. Православие рассматривалось там как выражение лояльности грузинской идее. Поэтому к грузинам, принадлежавшим к иным христианским конфессиям (баптистам и пр.), не говоря уже о мусульманах (как турки-месхитинцы), существовало настороженное, если не враждебное, отношение. Национальное сплочение требовало образа врага, и в этом качестве в 1988—1989 гг. выступал ислам. Грузинским националистам не требовалось больших усилий для того, чтобы убедить общественность в нависшей над Грузией исламской угрозой. Ведь из школьных уроков истории люди знали о том, что перед Грузией в течение веков стояла опасность исламизации. Поэтому, пытаясь объяснить себе причины абхазской оппозиции, грузины нередко ассоциировали абхазов исключительно с мусульманством. Со своей стороны, зная об этом, абхазские интеллектуалы на рубеже 1980—1990-х гг. делали все возможное, чтобы отмежеваться от ислама и представить Абхазию древней христианской страной. Некоторые абхазы в этих условиях даже принимали православие. Этим они преследовали три цели: во-первых, тем самым подрывалась основа грузинской идеологической риторики, настаивавшей на религиозной подоплеке грузино-абхазской конфронтации; во-вторых, давался знак России, на помощь которой абхазы весьма рассчитывали; в-третьих, христианская вера, на их взгляд, создавала им привлекательный имидж на Западе. Впрочем, похоже, что христианство так и не стало здесь важным символом идентичности. Куда существеннее абхазам представляется их традиционная система ценностей (абх. апсуара), коренящаяся в языческой культуре предков. В 1990-е гг. наблюдалась отчетливая тенденция к ее кодификации, что поддерживалось властями Абхазии и чем занимались некоторые абхазские ученые. Таким образом, в Абхазии не произошло того возрождения ислама, какое наблюдалось в 1990-х гг. в республиках Северного Кавказа. Совершенно очевидно, что за этими различиями лежит политический фактор — стремление абхазов избежать резкого противопоставления себя христианскому миру. Грузинский миф очень сильно влияет на настроения грузин, и вовсе не случайно на выборах 1990 г. первым президен-

456

том новой Грузии стал певец этого мифа Звиад Гамсахурдия. Столь же не случайно, что первые же политические действия возглавляемого им движения и его правительства вызвали обострение ситуации в осетинском, азербайджанском, армянском, аджарском и абхазском районах Грузии (Jones, 1992. Р. 80-81; Goldenberg, 1994. Р. 100—101). Меньшинства моментально поняли направленное против них острие этого мифа. Существенно, что в настоящее время сами грузинские специалисты осознают связь волнений среди меньшинств с шовинистической риторикой режима Гамсахурдия (Nodia, 1998. Р. 30; Kokoev, Svanidze, 2000. P. 39). Поэтому для абхазов все рассмотренные выше споры отнюдь не представляются схоластическими; они затрагивают их нынешние жизненно важные интересы. Имея в виду шовинистическую пропаганду, которая велась в Грузии в 1988— 1989 гг., абхазы всерьез опасались, что, добившись независимости, грузины ликвидируют их автономию и займутся их ассимиляцией (начиная с ноября 1988 г. грузинские неформалы стали откровенно заявлять о планах ликвидации абхазской автономии). Ведь сознавая свою малочисленность в Абхазии, абхазы понимали, что в условиях демократических выборов они потеряют доступ к власти, а тем самым, и право распоряжаться территорией, где, как они полагали, испокон веков жили их предки. Ничуть не хуже это понимали и грузины (см., напр., Антелава, 1990. С. 26—27). Поэтому основной тезис грузинской историографии о том, что первыми эту землю освоили грузины, абхазы воспринимали очень остро: они отчетливо сознавали, что, утвердившись в грузинском сознании, эта идея способна оказать огромное влияние на поведение избирателей, которые потеряют важный стимул для голосования за абхазских кандидатов (Шамба, 1990. С. 8; Шнирельман, 1989а). Действительно опыт голосования в постсоветских республиках показывает, что, независимо от своей национальности, люди склонны поддерживать кандидатов, принадлежащих к титульной нации (ср. Beissinger, 1997. Р. 166). Война 1992—1993 гг. подтвердила эти опасения; она убедила абхазов в том, что грузинские власти вознамерились строить моноэтничное государство, не признающее никаких прав меньшинств (об этом см. Ашхаруа, 1993; Lakoba, 1995. Р. 99, 101). Именно установка на моноэтничное государство и лежит в основе грузинского этногенетического мифа, о котором говорилось выше. Между тем, абхазов устраивала только феде-

457

ральная структура Грузии, гарантирующая права национальных меньшинств (Шамба, 1990. С. 8). Чтобы осознать весь драматизм интеллектуального противостояния, надо иметь в виду, что в условиях иерархической этноадминистративной структуры, существовавшей в СССР, культурный и социальный статус любой отдельно взятой этнической группы был тесно связан с ее политическим статусом. А это определяло неравные перспективы для дальнейшего развития (Гогуа, 1989) и окрашивало политические взаимоотношения между народами, задевая их жизненно важные интересы и создавая у меньшинств чувство ущемленности. Отвечая своим грузинским коллегам, абхазские авторы указывали на ненормальность ситуации, когда людей убеждают в том, что они не являются народом, и в то же время призывают к «миру» и «дружбе» (Лакоба, Шамба, 1989). Вопрос об «исторической справедливости» особенно остро воспринимается этническими меньшинствами. В последние годы и в грузинском обществе идеи широкого федерализма получают определенное понимание (Kokoev, Svanidze, 2000). Судя по данным социологического опроса, проведенного в Грузии в 1997—1999 гг., среди грузин возрастает терпимость по отношению к абхазам и осетинам (Dzebisashvili, 2000. Р. 154). Это позволяет надеяться на позитивные перемены в грузино-абхазских отношениях. Вместе с тем, преподавание в грузинских школах версии истории Абхазии, навеянной идеями Ингороквы и встречающей активное неприятие у абхазов, безусловно, тормозит эти перемены (Лакоба, 2000. С. 18). Мешают этому и негативные образы друг друга, получившие распространение, в особенности, после войны 1992—1993 гг. Если в глазах грузин абхазы выглядят сепаратистами, посягнувшими на сакральные земли Грузии, то абхазы воспринимают грузин как оккупантов и представителей имперской идеологии, поднявших руку на саму абхазскую идентичность. Преодоление таких стереотипов потребует времени и больших интеллектуальных усилий.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЭТНОЦЕНТРИЗМ И РАСПАД ГОСУДАРСТВА

Специалисты по национализму, неоднократно писавшие об огромной мобилизующей силе националистической идеологии, отмечали большое значение образа славного прошлого и великих предков и подчеркивали использование этого образа средствами массовой информации и школы для формирования идентичности и мировосприятия в целом (Gellner, 1983; Horowitz, 1985; Boucher et al., 1987; Anderson, 1991; Tishkov, 1997; Levinger, Lytle, 2001). Такого рода исторические представления, или «коллективная память», безусловно, входят в то, что М. Бейсинджер называет «символическим капиталом», играющим важную роль в националистической мобилизации (Beissinger, 2002. Р. 151). Однако мало кто пытался рассматривать под этим углом зрения те идеологии, которые выковывались и пропагандировались в отдельных республиках СССР. Между тем, теперь уже не составляет секрета тот факт, что, наряду с коммунистической идеологией, в различных республиках Советского Союза вырабатывались и распространялись националистические идеологии, имевшие в силу этноадминистративного построения государства (некоторые авторы называют это этнофедерализмом) этнический характер (Suny, 1993b. P. 98—126; Slezkine, 1994; Smith, 1995; 1998. P. 4-8; Brubaker, 1997. P. 28-40; Verdery, 1998. P. 293-294; Beissinger, 2002. P. 118-123). Этому, в частности, способствовало поддерживаемое государственной идеологией представление о государстве как о сообществе «коллективных личностей» (Осипов, 1997. С. 252—254). Вот почему, говоря об идеологическом характере советского режима, следует иметь в виду, что он не только способствовал господству коммунистической идеологии, но и провоцировал всплеск националистических идеологий (Ср. Beissinger, 1997. Р. 169). Это вовсе не означает, что советские коммунисты однозначно симпатизировали национализму. Напротив, центр неоднократно разворачивал широкие кампании борьбы против национализма. Однако нетрудно заметить, что начиная с конца 1930-х гг. эти кампании были направлены против этно-

505

национализма титульных народов отдельных республик. В свою очередь в республиках местные власти объявляли борьбу прежде всего с этнонаштонализмом этнических меньшинств. Создавая образ врага, эта борьба сама по себе успешно обеспечивала консолидацию отдельных этнических групп. Выше мы рассмотрели шесть разных этнических групп, в советское время являвшихся титульным населением своих административно-территориальных единиц — республик (армяне, азербайджанцы, грузины), автономных республик (абхазы) или автономных областей (армяне Нагорного Карабаха и южные осетины). После распада СССР Армения, Грузия и Азербайджан стали независимыми национальными государствами, а три остальные группы образовали самостоятельные территориально-политические общности, хотя и не признанные международным правом. В советское время в силу иерархического государственного устройства СССР одни из рассмотренных групп были формально подчинены другим. Иными словами, советские власти сознательно создавали и поддерживали ранжированность этнополитической системы, хотя она и отличалась от той, о которой писал Д. Хоровиц (Horowitz, 1985). При этом политические взаимоотношения между этническими группами были весьма сложными, и на республиканском уровне, и на уровне автономий они выглядели по-разному. Так, на уровне отдельных союзных республик армяне, азербайджанцы и грузины выступали титульными нациями, тогда как абхазы, армяне Нагорного Карабаха и южные осетины представлялись этническими меньшинствами. Но в своих автономиях последние три группы считались титульным населением, причем в двух случаях из трех (в Южной Осетии и в Нагорном Карабахе) титульное население (южные осетины и армяне) по своей численности значительно превосходило тех, кто принадлежал к титульному населению соответствующих союзных республик, т.е. грузин и азербайджанцев. И лишь в Абхазии титульное население (абхазы) представляло собой демографическое меньшинство. Вместе с тем, в политическом плане титульное население в СССР всегда имело право на определенные привилегии, и именно его представители, как правило, занимали ключевые политические позиции в своих национальных образованиях. В условиях иерархического территориально-политического устройства это неизбежно порождало трения между властями разных уровней. Ведь если республиканские власти были заин-

506

тересованы в снижении административных полномочий подчиненных им властей отдельных автономий, то последние, напротив, настаивали на их расширении. При этом у первых имелось несоизмеримо больше рычагов давления на вторых — ведь назначение на высшие должности в автономиях находилось под контролем республиканских властей и через них же осуществлялось финансирование автономий союзным центром. Если руководители автономий были недовольны решениями республиканского руководства, они имели возможность апеллировать к Москве, но реакция союзного центра во многом зависела от особенностей личных контактов высших московских чиновников с представителями местных властей. Поэтому все без исключения местные лидеры должны были бороться друг с другом за расположение московских чиновников. Однако, будучи оправданной в тактическом плане, эта политика не отличалась особой надежностью с точки зрения стратегии, ибо московские чиновники временами менялись и все приходилось начинать заново. Зато в стратегическом плане ставка делалась на статус титульного народа, на который в СССР могло претендовать только коренное население, испокон веков обитавшее на данной территории и обладавшее ярко выраженным культурным и языковым своеобразием. Тем самым, язык, культурт и глубокая историческая преемственность на данной территории неизбежно становились важнейшими политическими ресурсами. Это далеко не всегда отчетливо осознавалось самим населением и, в частности, учеными. Но это прекрасно понимали местные власти, и не случайно именно по их инициативе в местной прессе иной раз печатались статьи местных ученых, посвященные происхождению и ранней истории титульных народов. Еще показательнее общенародные празднества, устраивавшиеся местными властями в связи с годовщиной происхождения местной государственности или возникновения города на месте его будущей столицы. Такие мероприятия актуализировали социальную память и легитимизировали политический статус титульного населения. Стоит также напомнить о политической роли закавказских этногенетических схем во второй половине 1940-х гг., когда Сталину настоятельно требовалось расширить южные границы СССР за счет Турции и Ирана. Тогда даже на уровне центральной власти всячески приветствовались поиски грузинских предков в Малой Азии, объявление Хайасы колыбелью армян и обнаружение азербайджанского наследия в древней

507

Мидии. Не менее показательны кампании борьбы за историческую истину, проводившиеся по инициативе местных властей, когда под истиной понималась версия этногенеза и ранней истории, сформулированная исторической школой, представлявшей интересы титульного народа. В этом отношении особую роль, как мы видели, сыграли решения пленумов Нагорно-Карабахе кого обкома в 1975 г. и ЦК КП Грузии в 1978 г. Наконец, следует помнить, что создание школьных учебников по истории находилось под особенно жестким контролем местных властей, и именно учебники несли массам упрощенные примордиалистские исторические схемы, призванные служить научной основой, утверждавшей незыблемость политического доминирования титульной нации. Поэтому было бы наивно думать, что образ истории и исторических предков является плодом деятельности «чистого разума» ученых, творческая жизнь которых проходит в неких стерильных условиях. Четверь века назад Э. Сайд продемонстрировал, какую огромную роль вненаучные колониальные интересы и расхожие европоцентристские стереотипы сыграли в формировании образа Востока («ориентализм»), укоренившегося не только в общественном сознании европейцев, но и среди европейских ученых (Said, 1978. Р. 202—203). А еще раньше основатель американской этнологической школы Ф. Боас начал плодотворно разрабатывать идею об огромном воздействии культуры и культурных кодов на восприятие мира носителями каждой данной культуры (об этом см. Sahlins, 1976). Выше было показано, что, как и в случае с «ориентализмом», главным фактором, влияющим на формирование образа истории, являются политические интересы, оказывающие давление как на ученого, так и на все общество через целую сеть социальных институтов. Так, в советских условиях ученые испытывали сильное давление со стороны как академического сообщества, так и социальной, и политической среды. При этом, если в академическом сообществе асимметричные взаимоотношения были несколько сглажены требованиями научной этики и методологии, то связи между учеными и социополитическим окружением отличались ярко выраженной асимметрией. Это означает, что ученый находился под сильным давлением со стороны чиновников, финансовых организаций, средств массовой информации, системы образования и общественности. Стоит ли удивляться тому, что в таких условиях ученые и их научные построения часто становились

508

жертвами этнонационалистических идеологий (Hobsbawm, 1992)? Каким образом апелляция к древней истории помогала легитимизировать право на статус титульного, т.е. коренного, этноса, какие аргументы при этом использовались? Ведь хорошо известно, что некоторые из рассмотренных выше этнических групп сформировались в значительной мере благодаря массовым передвижениям племен, происходившим в далеком или не столь далеком прошлом. Так, формирование азербайджанского народа было следствием тюркских миграций с востока, осетинский народ возник как результат передвижения ираноязычных кочевников из степного пояса Восточной Европы, толчок к сложению армян НКАО дала завоевательная политика армянских царей последних веков I тыс. до н.э. Наконец, армяне Армянской ССР сформировались в результате неоднократных переселений армян с Армянского нагорья, происходивших в течение I тыс. до н.э. и начавшихся, возможно, еще в урартскую эпоху. Для абхазов и грузин не имеется столь же четких исторических свидетельств об их древних переселениях, однако мы знаем, что в определенные периоды миграционная модель также активно использовалась местными историками. Между тем, что бы ни говорили исторические источники, в 1950—1980-е гг. местные историки прилагали все силы для того, чтобы обосновать автохтонный статус своих этнических групп по отношению к соперничающему населению. В основе этого лежала борьба за право на территорию и на политическую власть над ней. Ведь в советских условиях статус пришлого населения либо значительно ослаблял возможность участия в такой борьбе, либо вообще лишал каких-либо шансов на победу. Вот почему отдельные этнические группы испытывали столь неутолимую страсть к поиску своих местных исконных предков и в то же время стремились представить своих конкурентов поздними пришельцами. Именно в таком контексте рассмотренная выше борьба за предков обретала глубокий политический смысл и может рассматриваться как достаточно типичная для межэтнических взаимоотношений в СССР в целом. И эта идеологическая борьба велась постоянно даже в те годы, когда на поверхности межэтнические взаимоотношения выглядели вполне бесконфликтными и обе стороны клялись друг другу в вечной и нерушимой дружбе. Изучаемое явление находило яркое отражение в грузиноабхазском, грузино-осетинском и армяно-азербайджанском

509

конфликтах. Грузинские историки делали упор на расселение ранних грузинских племен по Восточному Причерноморью в течение раннего железного века и античной эпохи, а абхазов изображали более поздними пришельцами, появившимися там либо в первых веках н.э., либо вообще к концу средневекового времени. В свою очередь абхазские ученые настаивали на исконном вхождении Восточного Причерноморья в зону широкого расселения адыго-абхазских предков, позднее рассеченную картвельским клином; и в этой перспективе грузины оказывались более поздними пришельцами. Грузинские авторы представляли грузин древнейшим населением Шида Картли, куда осетины начали проникать лишь в течение XIV—XVII вв. Со своей стороны их осетинские коллеги делали акцент на массовых миграциях ираноязычных кочевников в Закавказье в периоды раннего железного века и в раннем средневековье вплоть до отождествления кобанской культуры позднего бронзового века с ираноязычным населением. Все это делало осетин, а не грузин, исконным населением Центрального Кавказа. Армянские историки доказывали, что армяне расселились по территории Куро-Аракского междуречья в течение I тыс. до н.э. или, самое позднее, в первых веках н.э. Ссылаясь на однозначные показания письменных источников, они писали о постепенном проникновении тюрок в Восточное Закавказье в течение эпохи средневековья, причем в этой схеме Нагорный Карабах выглядел территорией, где тюркоязычные кочевники появились позднее всего. Иными словами, для армян предки азербайджанцев однозначно связывались с пришлыми тюрками. Иначе к этому подходили азербайджанские историки, всеми силами стремившиеся либо отождествлять своих предков с албанами, исконными обитателями Восточного Закавказья, либо углублять историю тюрок в регионе до немыслимой древности. Этот подход представлял армян НКАО арменизированными албанами, т.е. превращал их по сути в неармян и делал ближайшими родственниками азербайджанцев. Азербайджанский пример демонстрирует своеобразный подход к языковому фактору, достаточно нетипичный для общесоветской ситуации, где язык служил едва ли не важнейшим критерием идентичности. Ведь в целом признание того, что предки утратили свой исконный язык и перешли на язык более сильных соседей, значительно подрывало концепцию самобытности и ослабляло позиции этнической группы в борь-

510

бе за автохтонный статус (об этом см., напр., Horowitz, 1985. Р. 219; Шнирельман, 1996; Matsuo, 1999). Однако, имеющиеся исторические источники не позволяли азербайджанцам в равной степени аргументированно доказывать и автохтонность предков, и исконность языка. Надо было выбирать что-либо одно, и в борьбе за статус коренного населения многие азербайджанские ученые делали выбор в пользу автохтонности, жертвуя языком (лишь ревизионисты пытались порвать с этой традицией). В то же время, изображая своих предков безусловными автохтонами, они видели в армянах пришельцев-завоевателей. Выявленная оппозиция «мы/они» как «автохтоны/пришельцы» получила особое звучание в ходе резкой эскалации межэтнических конфликтов в Закавказье. Действительно, поляризация подходов и оценок является постоянной чертой этнических конфликтов (Stagner, 1987. Р. 12—13). Их общей особенностью служит стремление перевести иноэтничных соседей, будь они в меньшинстве или большинстве, в категорию недавних иммигрантов. Последних с железной последовательностью изображали чужаками, угрожавшими ценностям и культуре местного населения. Именно против них было направлено жало концепции «коренного народа», изобиловавшей аргументами в пользу избавления от «нежелательных гостей», т.е. этнической чистки. Все это весьма напоминает отношение к иммигрантам в современной Западной Европе и может рассматриваться в рамках единой модели «культурного фундаментализма» (Stolcke, 1995). Любопытно, что в официальной советской риторике термин «коренной народ» отнюдь не пользовался популярностью; его связывали с колониальной лексикой, которой в СССР места не должно было быть (Соколовский, 1998. С. 83-84). В англоязычной литературе и законодательствах англоязычных наций к «коренным» или «аборигенным» группам относятся те немногочисленные группы местного населения, которые прослеживают свое происхождение от обитателей данных стран или регионов, проживавших там до начала колонизации. Иногда, хотя и крайне редко, в эту категорию включают, так называемых, «метисов» (например, в Канаде), потомков смешанных браков между аборигенами и колонистами (см., напр., Kallen, 1982. Р. 67—73; Asch, 1993). Аборигенный титул помогает таким группам бороться за свои гражданские права, включая в свою риторику ссылки на опасность

511

геноцида и этноцида. Одним из важнейших аргументов является апелляция к культурной самобытности и вековому обитанию на земле предков, что призвано придать борьбе законную силу (Kallen, 1982. Р. 204—205; Beckett, 1996. Р. 5). Однако международное право допускает борьбу за политическое самоопределение, лишь если речь идет о колониальной ситуации (Kallen, 1982. Р. 15—16) или в крайнем случае о недавнем завоевании какого-либо суверенного государства другим; тогда за покоренным народом сохраняется право на восстановление своего суверенитета (Asch, 1993. Р. 31—32). Во всех других случаях право народа на самоопределение не тождественно его праву на полный разрыв с данным конкретным государством (Альтерматт, 2000. С. 104). Между тем, как показывают все проанализированные выше данные, само понятие «коренной народ» обладало и в СССР высокой жизненной силой; оно постоянно так или иначе подразумевалось во всех рассмотренных этногенетических спорах, и его популярность в постсоветской действительности оказывается далеко не случайной. Как сейчас, так и в советские годы, это понятие было теснейшим образом связано с политической борьбой между различными этническими элитами. Ссылаясь на международное право, они используют в этой борьбе такие понятия как «колониализм», «оккупация», «геноцид», представляя себя пострадавшим «коренным населением», которое может восстановить справедливость только при достижении национальной независимости. Понятно, какую огромную роль в этом дискурсе играет образ далекого прошлого, якобы способный установить истину — кто в действительности является «коренным населением», а кто «оккупантами». Таким образом, мы видим, что исторический дискурс включал две важнейших оппозиции: автохтонность/пришлость, языковая преемственность/языковой разрыв. Именно автохтонность и языковая преемственность давали максимальные шансы претендовать на статус коренного, а тем самым, и титульного населения. Вместе с тем, внимательный анализ рассмотренных выше этногенетических схем показывает, что, вопервых, помимо этих аргументов, имелись и другие, усиливавшие или ослаблявшие содержавшийся в них заряд, а во-вторых, они не имели абсолютного значения и их можно было реинтерпретировать. Так, при всем своем значении фактор автохтонности не являлся абсолютно приоритетным. Определенную ценность

512

представляла и пришлость, если она позволяла связывать своих предков с древним народом, известным своими славными деяниями, в особенности, если он являлся создателем ранней цивилизации 1. Вот почему осетины, стремясь отождествлять своих предков с местной кобанской культурой, никогда не забывают о своих связях со скифами, сарматами и аланами, бесстрашными воинами, успешными завоевателями и основателями ранних государств на юге Восточной Европы. Абхазам и грузинам недостаточно иметь автохтонных предков в Закавказье; они высоко ценят и своих малоазийских предков или родственников, позволяющих им стать участниками процесса становления древнейших цивилизаций мира. Армян эта тенденция тоже не миновала: им кажется недостаточным быть наследниками древней империи Тиграна Великого, их неумолимо притягивает слава государства Урарту, причастность к которой делает их предков создателями древнейшего государства в Закавказье и, тем самым, как бы возвышает над их этническими соседями. Это дает им известную психологическую компенсацию за значительные политические потери, понесенные их предками в эпоху средневековья, когда они почти постоянно находились в зависимости от одного из более мощных соседних государств. В свою очередь азербайджанцы приписывают своим предкам не только все средневековые политические образования в Восточном Закавказье, но более раннюю Мидию Атропатену и еще более раннюю Манну. Последнее позволяет им оспаривать у армян статус древнейших цивилизаторов и культуртрегеров. Следовательно, помимо автохтонности, большое значение для местных обитателей представляют еще два фактора — статус древнего носителя высокой культуры и статус создателей древней государственности. Характерно, что идентификация своих предков с пришельцами с Северного Кавказа не устраивает абхазов вовсе не потому, что лишает их статуса коренного населения, а потому, что делает их наследниками отсталого варварского населения. Напротив, иметь своими предками пришельцев из Малой Азии (кашка, абешла) им кажется престижным, и они это высоко ценят.

----------------------------

1 Когда-то еще Э. Ренан отмечал, что геройское прошлое и слава предков играют первостепенное значение в построении национальной идеи (Ренан, 1886. С. 38).

513

Те же факторы отчетливо просматриваются и в грузинских этногенетических схемах: если в споре с осетинами, грузинские авторы делают упор на аборигенности грузин в Шида Картли вплоть до того, что Картли объявляется исконной родиной грузин, то при построении своей общей этногенетической схемы они не забывают и о своей «прародине» в Малой Азии. Этим преследуются две цели: во-первых, как отмечалось, наличие предков в древней Малой Азии считается престижным, а во-вторых, грузинские авторы никогда не забывают о землях Северо-Восточной Турции, заселенных мегрелоязычными лазами, — эти земли причисляются к исконно грузинским территориям и всегда изображаются на картах «Великой Грузии» (в территориальном споре с турками именно эти земли изображались «сердцем» исторической Грузии). Аналогичные чувства испытывают азербайджанские исследователи в отношении Северо-Западного Ирана: с одной стороны, они размешают там свои древнейшие государства (престижный фактор), а с другой, не забывают и о живущих там своих азербайджанских собратьях (территориальный фактор). Что касается языковой преемственности, то ей придают основополагающее значение почти все из рассматриваемых здесь этнических групп. Ведь этот фактор помогает наиболее надежно устанавливать родство со славными предками, аборигенами данной территории. Вместе с тем, в двух случаях мы встречаемся с более сложным отношением к языковому фактору. Как уже отмечалось, опираясь на исторические свидетельства, азербайджанцы не в состоянии доказать свою лингвистическую преемственность от древних предков в Восточном Закавказье. И чтобы отстоять свой автохтонный статус, они вынуждены делать упор на культурной и генетической преемственности, ведущей от кавказоязычных албан и ираноязычных атропатенцев к тюркоязычным азербайджанцам. В свою очередь осетины придают огромное значение иранскому культурному, языковому и политическому наследию, полученному ими от славных скифов и сарматов. Однако, последние были безусловными пришельцами на Кавказе, и абсолютизация родства с ними ставит осетин перед угрозой лишиться автохтонного статуса. Поэтому осетинские ученые делают все, что в их силах, для того, чтобы укоренить своих предков в центральных районах Кавказа. Отсюда столь ненасытная страсть к наделению создателей кобанской культуры ираноязычием. Фактически то же самое делают и азербайджанские ревизио-

514

нисты: они, с одной стороны, подчеркивают великое тюркское политическое наследие, а с другой, всеми силами стремятся углубить историю тюрок в Закавказье вплоть до отождествления албан с тюрками. Все же между азербайджанским и осетинским подходами имеется кардинальное различие: если осетины идут к предкам прежде всего через языковую и биологическую преемственность, то азербайджанцы, для которых фактор смены языка их предками не представляется ущемляющим их достоинство, — через территориальную и биологическую. Вот откуда постоянно вызывающая изумление у армян страсть азербайджанцев идентифицировать исторические личности по месту их рождения или проживания, а не по языку. Все это позволяет выделить следующие важные компоненты этнической идентичности, тесно связанные с политическим статусом на данной территории: а) автохтонность; б) языковая преемственность; в) культурная преемственность; г) военная слава древних предков; д) участие отдаленных предков в создании древних государств; е) культуртрегерская или цивилизаторская миссия древних предков, ж) биологическая преемственность. В идеальном варианте все эти компоненты выступают в едином комплексе, но, если между ними возникают противоречия, большую ценность приобретают те из них, которые способны лучше обосновать идею автохтонности. Следовательно, главным фактором идентичности и частой причиной этнических конфликтов в конечном счете выступает территориальность (Landis, Boucher, 1987. P. 20—21). При этом речь идет не столько о правах хозяйствования на данной территории, т.е. о владении ее ресурсами, сколько о политическом господстве на ней, так как политическая власть — единственная легитимная основа для всех видов коллективного пользования территорией в современном мире. Это-то и лежит в основе этнонационализма. В рассматриваемом контексте стремление укорениться на данной территории и акцент на биологической связи с далекими предками приводит к расовой парадигме. Выше мы видели, что доведенный до крайности примордиалистский подход стимулирует поиск предков едва ли не в палеолите, т.е. в такой древности, где культурные и языковые параметры становятся неотличимыми от расовых. Такой подход получил распространение в СССР с 1960-х гг., когда нерусские этносы начали всеми силами отчаянно сопротивляться превращению в «новую историческую общность», означавшему для них пол-

515

ную русификацию и потерю идентичности. Ответом стала биологизация этноса, наукообразную основу которой создавал Л.Н. Гумилев. Официальная наука пыталась этому сопротивляться, хотя и неэффективно, ибо сама она была не способна избавиться от примордиалистских взглядов. Так в советскую идеологию неудержимо входила расовая доктрина, открыто заявившая о себе в эпоху перестройки. Стоит ли удивляться тому, что сейчас в работах некоторых азербайджанских авторов можно встретить понятие «тюркской расы», у армянских и осетинских интеллектуалов распространяется представление об «арийской расе», среди грузин определенной популярностью пользуется идея о необычайной устойчивости «грузинской крови»? Все это создает основы для расизма, и его рецидивы уже наблюдаются в разных регионах постсоветского пространства. Кстати, исследователи уже отмечали, что примордиалистский подход к этничности приводит к биологизации этноса и расизму (Шнирельман, 2002. С. 82). Материалы о движении «новых правых» в современной Европе свидетельствуют об определенной связи между этнонационализмом и новым расизмом (см., напр., Альтерматт, 2000. С. 101—103, 203—204, 218-225). Любопытно, что почти во всех проанализированных случаях роль религии не акцентировалась, она рассматривалась лишь как один из факторов культуры этноса, как ценное наследие, лишний раз свидетельствующее о праве на территорию. Поэтому если в армянской или грузинской версиях истории и отводилось место раннехристианским храмам, то лишь в той мере, в какой последние могли свидетельствовать о широких пределах влияния соответствующих культур и о занимаемых ими границах. Такое редукционистское сведение значения религии исключительно к ее культурной роли было следствием советской внутренней политики, активно подавлявшей религию. Официально религия была вытеснена из спис-. ка важных идентичностей (правда, встречались и редкие исключения, представленные, например, аджарцами или турками-месхетинцами). Тем не менее, армяне никогда не забывали о том, что они — монофизиты; грузины и осетины помнили о своей принадлежности к православной церкви, а азербайджанцы не порывали полностью с мусульманской традицией. Зато у абхазов при наличии трех традиционных религий религиозный фактор и не мог служить важной основой идентичности.

516

Однако с распадом СССР и крушением коммунистической идеологии во всех рассмотренных случаях роль религии в идентичности неудержимо росла. Особый интерес представляют абхазы, поставленные перед необходимостью решительного выбора между, во-первых, христианством, укреплявшим контакты с Россией и теоретически способным ослабить накал конфронтации с Грузией, во-вторых, исламом, позволявшим поддерживать связи с зарубежной диаспорой, и втретьих, язычеством, лежавшим в основе традиционной абхазской культуры поведения (абх. апсуара), получившей огромное значение в постсоветской Абхазии. В любом случае, как мы видели, представления об отдаленных предках играпи огромную роль в идентичности закавказских народов и были тесно связаны с приоритетными политическими установками в отношении своих иноэтничных соседей. Цель титульного населения республики состояла в интеграции этнического меньшинства, и для этого создавалась общеисторическая схема, вводившая меньшинство в историю титульного народа и делавшая его частью последнего. Именно с этой целью азербайджанские авторы представляли армян НКАО потомками албан, а грузинские авторы объявляли абхазский язык частью иберийско-кавказской семьи, т.е. ближайшим родственником картвельского. Такие сближения облегчали интеграцию и ассимиляцию этнических меньшинств. В свою очередь, понимая эту опасность, этнические меньшинства выковывали свой образ истории, всеми силами стремясь как можно дальше дистанцировать свою историю от истории титульного народа. Тем самым они отстаивали свое право на статус отдельного самобытного народа, позволявший им требовать особых политических прав. Ведь в советских условиях отдельный народ имел возможность претендовать на особый политико-территориальный статус, а группа, считавшаяся частью более крупного народа, такой возможности была лишена. В описанной ситуации огромное значение для идентичности имели не только горизонтальные связи, о которых писал Б. Андерсон (Anderson, 1991), а и вертикальные, тесно связывавшие современников с предками, которые с таким рвением реконструировали местные историки. Таким образом, все рассмотренные выше компоненты этнической идентичности в конечном счете были обращены к политике, и в советских условиях, где политизация этничности имела юридические основания, это было неизбежно. Вот

517

почему политический фактор способствовал манипуляциям с указанными выше компонентами этничности и задавал основные параметры тем или иным версиям отдаленного прошлого. О том, как менялась аргументация в зависимости от конкретного политического контекста, свидетельствуют следующие примеры. В случае с абхазами грузины выдвигали общедемократический аргумент, подчеркивая факты непропорционального представительства; это позволяло им заявлять о том, что абхазское меньшинство будто бы угнетало грузинское большинство. Зато в случае с южными осетинами упор делался на то, что осетинское большинство будто бы дискриминировало грузинское меньшинство и грузинскую культуру. Иными словами, во втором случае аргументация велась от лица этнического меньшинства, претендовавшего на статус автохтонного населения, т.е. здесь грузины сознательно занимали ту же самую позицию, которую абхазы занимали по отношению к ним в Абхазии. Любопытно, что азербайджанцы никогда не выдвигали аналогичного аргумента в отношении армян НКАО. Возможно, это происходило потому, что, как мы уже видели, по сравнению с доминирующим территориальным фактором роль языка и культуры в их идентичности была выражена значительно слабее. Все это убедительно свидетельствует о правомерности инструментального подхода к версиям отдаленного прошлого, — ведь они вырабатывались и пропагандировались в целях, весьма далеких от чисто академических. Обстановка постоянных этнических трений, создававшая атмосферу хорошо ощутимой угрозы этническим ценностям, политическому и территориальному статусу отдельных этнических групп, заставляла местную интеллигенцию консолидироваться. В этих условиях доминировала корпоративность, и ни о каком плюрализме исторических версий речи быть не могло; несогласные тут же оказывались в социальной изоляции. Вот откуда такая сплоченность местных интеллектуалов, отчетливо проявлявшаяся в рассматривавшихся выше идеологических баталиях на историческом фронте. Мало того, огромная роль истории в самосознании местных этнических групп подчеркивалась тем, что среди лидеров национальных движений было немало профессиональных ученых, так или иначе связанных с созданием версий истории для своих народов (Chernykh, 1995. Р. 143— 144). В Абхазии историком является ее первый президент В. Ардзинба, археологом — министр иностранных дел С. Шам-

518

ба, археологом был и вице-премьер Ю. Воронов, а во главе Народной Партии Абхазии стоит историк И. Марыхуба (Мархолиа); в Южной Осетии первым президентом был этнограф Л. Чибиров, этнографом являлся и лидер Народного Фронта А. Чочиев; в Азербайджане лидером Народного Фронта и президентом республики в начале 1990-х гг. был историк А. Эльчибей. В Армении и Грузии их первыми президентами были филологи — Л. Тер-Петросян и 3. Гамсахурдия. Историки, филологи и один этнограф встречались и среди членов Комитета Карабах. Все это далеко не случайно, ибо местные национальные идеологии в значительной мере опирались на этнические версии истории. Имея в виду роль идеологии, механизмы ее формирования и ее мобилизационные потенции, можно проводить определенные параллели между коммунизмом и этническим национализмом. В обоих случаях политика ищет опору в мощной идеологии, способной увлечь массы; эта идеология вырабатывается профессиональной интеллигенцией, увлеченной данной идеологической моделью; последняя объявляется священной ценностью народа, посягательства на которую сурово караются; для демократии и плюрализма мнений в такой обстановке места не остается. Важно, что в обоих случаях огромную важность приобретает образ врага; разница состоит лишь в том, что для коммунизма враг выступал в классовом обличий, а для этнического национализма — в облике иноэтничных чужаков. Вот почему переход от коммунизма к этническому национализму не представлял больших трудностей в идеологическом плане — требуемые идеологии уже имелись, равно как был хорошо разработан механизм их формирования и использования для массовой мобилизации. Такого рода идеологии пользовались большой популярностью в постсоветских государствах в 1990-х гг. Наконец, следует отметить, что перечисленные выше факторы идентичности были не только вплетены в ткань местных исторических версий, но и навязывались людям с детского возраста через учебники истории. Ведь в последних факторы этнической идентичности выступали как основания для местного патриотизма: в них осуществлялась идеализация и романтизация предков, отмечалась их глубокая древность на данной территории, прославлялись их высокие культурные достижения (письменность, литература, архитектура, металлургия), делался акцент на их вековой борьбе с иноземными захватчиками и поработителями ради отстаивания своего суверенитета или обрете-

519

ния независимости. И хотя пришельцы могли сыграть немалую роль в формировании данного народа или его исторической судьбе (азербайджанцы получили свой современный язык от тюрок; кипчаки и осетины оказали немалую помощь грузинам в борьбе с внешними врагами; грузины сыграли большую роль в развитии культуры у абхазов и южных осетин; армянская культура долго испытывала влияние со стороны турецкой), в рассмотренных выше версиях древней истории значение культурного синтеза сводилось к минимуму или вовсе игнорировалось во имя создания мифа о некой чистой самобытной культуре. В этом отношении, как мы видели, весьма характерным оказывается болезненное отношение к Месропу Маштоцу со стороны как азербайджанских, так и грузинских авторов. Вместе с тем, все это не означает, что отметается любое внешнее влияние. Например, в течение последнего десятилетия абхазы начали ценить связь своих предков с древними греками, что помогает им ощущать причастность к древней высокой цивилизации гораздо лучше, чем призрачная связь с кашка и абешла. Кроме того, тем самым они получают возможность приобщиться к ценностям раннехристианской культуры без какого-либо посредничества со стороны грузин. В любом случае местные учебники истории, выпускавшиеся в национальных республиках и областях СССР, рисовали весьма привлекательный образ древней местной государственности — она выступала в виде желанной цели, к которой веками стремились уважаемые предки: они либо всеми силами отстаивали ее от нападений внешних врагов, либо неустанно вели национально-освободительную борьбу ради обретения своей государственности. Напротив, в стандартных общесоюзных учебниках делался акцент на эксплуататорской и имперской сущности российской государственности, и последняя воспринималась поколениями школьников прежде всего в негативном плане. Вот откуда те антигосударственнические настроения, которые неоднократно с огорчением отмечали в массе русского населения русские националисты. И вот почему распад СССР в конце 1991 г. был воспринят многими русскими достаточно индифферентно, тогда как нерусские титульные народы с энтузиазмом принялись за строительство своих национальных государств. Поэтому изучая особенности массового политического поведения и пытаясь делать прогнозы, следует учитывать господствующие в обществе образы истории и их мощный этнополитический заряд.

520

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Абаев В.И. 469
Абашидзе Г. Г. 311
Аббас I (шах) 199
Абдул-Гамид II (султан) 45
Абрегов А.Н. 276
Авель 339
Агализаде, Хаджи Мулла 111
Аганбегян А.Г. 114
Агрба 3. 269
АдамиаИ. 381, 390
Айвазян С.М. 79-82, 85, 86, 93-97, 228
Айрикян П. 49, 51
Акопян A.A. 224
Алекперов А.К. 125, 129-130
Александр Македонский (царь) 42-43, 95
Александр III (император) 33
Алексеев М.С. 264
Алибейзаде Э. 175
Алиев В. 251
Алиев Гейдар 113—114, 118, 160, 181, 210, 240, 247-250
Алиев И.Г. 154-158, 160, 162—163, 167, 174, 176, 182-188, 222, 233-236
Алиев К.Г. 171
Алияров С.С. 114, 160, 166,
170-172, 187, 235-236
Амирэджиби Ч. 436
Андерсон Б. 516
Андраник (Озанян) 49
Андрей Первозванный 286, 384, 425, 439
Антелава И.П. 410—411
Анчабадзе З.В. 355-359, 363, 366, 370-371, 373-374, 380, 382, 438
Аншба A.A. 272
Апакидзе A.M. 369
Аполлон (бог) 343—344
Апхазава Н.И. 491—493
Аракелян Б.Н. 60, 91
Араншахики (династия) 198, 230-231
Аргишти (царь) 64
Аргун Ю. 454
Ардзинба В.Г. 278, 367, 402, 414, 418, 421-422, 517
Аревелкаци Г.-Х. (князь) 198
Арешян Г.Е. 90
Арриан 370
Арташес (царь) 42—43, 62, 66, 75
Аршакиды (династия) 42, 63, 75-76, 152, 196, 222
Асов А.И. 498
Астурян С. 52
Атропат (наместник) 33, 95, 137, 148, 186
Аутлев М. 351
Ахвледиани Г.С. 315—316
Ахемениды (династия) 43, 62, 67, 344
Ахмедзаде 3. 108
Ахундов Д.А. 165, 213
Ахундов М.Ф.-А. 105
Ачугба Т. 442
Ашурбейли С.Б. 168, 214, 215
Ашхацава С.М. 262, 269, 285—287, 290-291, 311, 313, 355, 361, 396, 420
Бабаев И.А. 175
Бабек 137, 161, 179
Баблян Я. 50

521

Багиров М.Д. 111-112, 133-134,
141, 143, 146-147, 149
Баграт III (царь) 95, 292, 304,
421, 430-431
Бакиханов А. К. 103
Бакрадзе А. 386-387, 401
Бакрадзе Д.З. 294, 304, 325, 332, 445
Бакунц А. 59
Бала М. 152, 181, 186
Балаев А.Ч. 184, 496
Балаян З.Г. 87, 92, 189-190, 227, 246
Бартоломей И.А. 280
Бартольд В.В. 125-126, 129
Басария С.П. 261, 269, 287, 290-291, 311, 313, 350, 396, 439, 443, 446, 450
Бгажба М.Г. 271
Бгажба О.Х. 424
Бгажба Х.С. 271
Беляев Е.А. 159
Вениамин 188
Бердзенишвили H.A. 272, 304, 309, 314, 316-317, 330, 355, 379, 390, 396, 408
Беридзе В.В. 375-376, 386, 435
Берия Л.П. 46, 112, 268, 270, 307, 316, 345, 389, 391, 401
Боас Ф.507
Болтунова А.И. 338, 342
Борьян Б.А. 54
Брежнев Л.И. 50
Буниятов З.М. 92, 154, 158-162,167-168, 175, 177-179, 187-188, 202-207, 210-211 215-
217, 219, 221-222, 229-230,237, 244, 247
Буртеляны (знатный род) 243
Ваган Гохтнеци 245,
Вазген I (католикос) 48
Ванакан 162
Ванеев З.Н. 476-483
Вахабзаде Б.Н. 114
Вахушти Багратиони (царевич) 420
Велиев К. 175
Велиханлы (Велиханова) Н.М. 251
Величко В.Л. 116, 221, 222,237, 247
Велыченко С. 19
Винников И.Н. 351
Володин Э. 247
ВольскийА.Н. 115
Воробьев Н. 264, 278
Воронов Ю.Н. 345—346, 375-376, 387, 414, 424-427,429, 432, 435-436, 518
Габиббейли И. 252
Гаглойти (Гаглоев) Р.Х. 493
Гаглойти Ю.С. 466, 483-484,486
Гагнидзе М. 400
Галазов А. 470
Гамкрелидзе Т.В. 73, 86, 353,409
Гамсахурдия З.К. 266, 269, 277,348, 390, 399-402, 437,440, 447, 450, 456, 464,
466-467-469, 494, 518
Гаспарали (Гаспринский) И. 105
Гвасалиа Дж. 473, 493
Гейбуллаев Г.А. 171, 173-174,228, 235
Георгий V Блистательный (царь) 473, 484
Геродот 43, 151, 281, 284,294, 310, 337, 369
Геюшев Р.Б. 207, 212
Гогебашвили Я. 445
ГогуаА.Н.434
Гомер 252, 404
Горбачев М.С. 94, 114, 116,229, 277, 388, 469

522

Грибоедов A.C. 237
Григорий (епископ) 195
Грозный Б. 298, 300, 303
ГрэхэмЛ.Р. 19
Гугушвили Б. 348
Гугушвили П.В. 381
Гукасян В.Л. 168, 170, 204
Гулиа Д.И. 271, 279-285, 287,290, 296, 300, 312-314,355, 392, 442
Гулиев А.Н. 143
Гулиев Дж.Б. 211
Гумбаридзе Г. Г. 401
Гумилев Л. Н. 515
Гумматов A.A. 118
Гунба М.М. 382, 384, 439
Гурбан Р. 166
Гуревич А.Я. 16,
Гусейнов И.А. 143, 152
Давид-бек 64
Давид Строитель (царь) 95,286, 293, 330, 333-335,390, 395
Давтак 203
Дадуик Н. 35, 37-38
ДамениаО.Н. 272
Дарий I (царь) 39, 42, 56
Дашдамиров А.Ф. 252
Дейок (царь) 136
Делба М.К. 312-314, 448
Деникин А.И. 264
Джавахишвили И.А. 65, 279,284, 294, 297-301, 304,314-315, 319, 323—325,
336, 396, 415, 480, 492
Джанашиа С.Н. 298, 301—309,311, 314-315, 319-320,324-325, 330, 340, 355,
358, 374, 378, 396, 410,415, 421, 429
Джаукян Г.Б. 71-73, 82, 90—91
Джафарзаде И.М. 125
Джуссойты Н. 468
Дзаттиаты Р. Г. 492
Дзидзария Г.А. 270, 351, 380
Дзиццойты Ю.А. 486
Дзоциев А. 496
Дондуа В.Д. 330
Дьяконов И.М. 40—41, 52, 55,57, 70, 74, 82, 84-86, 88,92-93, 143, 156-157, 352
Дьячков-Тарасов А.Н. 416
Екатерина II (императрица) 200
Енукидзе Г.Н. 374-375, 382
Ервандуни (Ервандиды), (династия) 66-67, 69
Еремян С.Т. 27, 63-71, 83, 85,223, 226-227
Жордания Н. 263, 394
Заратуштра 94
Зарех (царь) 42
Затикян С. 49
Здравомыслов А.Г. 17
Зифельдт-Симумяги А.Р. 124
Зухба С.Л. 380
Ибрагимов З.И. 143
Ибрагим-хан 200, 236
Иванов Вяч.Вс. 73, 86, 339
Иеремия 69
Измаилов Р. 125
Иисус Христос 95, 431, 496—498
Ильдегизиды (атабеки) 242, 245
Иль-ханы (династия) 102
Инадзе М.П. 306, 315, 341
Инал-Ипа Ш.Д. 271, 282, 312,325, 351, 355, 359-367,370-371, 373, 380, 398,
409, 438, 440—441, 444
Ингороква П.И. 270—271, 314—318, 328, 334, 356, 358-359, 368, 374, 378-379,
382, 385. 391, 396-398,

523

400, 403-404, 407, 411-412,417, 421, 436-437, 457
Иоанн Петрици 95, 365, 434
Иосиф Флавий 295
Исмаилов М.А. 160, 204, 212,233, 251
Исраеляны (знатная семья) 208
Ишханян P.A. 86-88, 91-93
Казембек М. 105
Каин 339
Какабадзе С.С. 381, 390
Калинин М.И. 135
Камбаров И. 184
Капанцян Г.А. 58-60, 66, 71, 79,90, 94
Карагезян О.О. 89-91
Касымова P.M. 171
Катвалян М.А. 84—85
Каухчишвили С.Г. 316, 381, 390
Каиия Р.Н. 424
Качарава Ю. 396, 434
Кашкай С.М. 164
Кварчия В. 442
Келеш-бей 314, 412
Кемаль Ататюрк 45, 109
Кипиани Д. 301
Кир (царь) 127
Киракос Гандзакеци 162, 203,217
Киров С.М. НО
Кобахидзе Л. 316
КокоевЭ. 471
Константин Абазгский (епископ) 364, 426, 428
Коранашвили Г. 396
Коростовиев М.А. 373
Крупнов Е.И. 351
Крымский А.Е. 128—129
Ксенофонт 43, 62, 75, 339
Кулумбегов Т. 461
Куркджян В. 57
Куфтин Б.А. 303, 318-320, 344,415
Лавров Л.И. 350, 352
Лакоба Н. 267-268, 284, 355,401
Лакоба С.З. 418, 433, 438, 450
Ламберг-Карловский К. 14
Лаша (царевич) 304, 307,333, 364, 429, 434
Леван III Дадиани (князь) 410, 427
Лезов С.В. 38
Леон I (князь) 384, 412, 429
Леон II (царь) 292, 384, 412,419, 429
Ломоури Н.Ю. 398-399
Ломтатидзе К. 316
Лордкипанидзе М.Д. 374,381-382, 390, 396, 404,406, 408-411, 421, 434-435, 437
Лордкипанидзе О.Д. 337, 339,343, 345-346, 378
Мазниев (Мазниашвили) 263
Малов С.Е. 149
Мамедов А. 171, 186
Мамедова Ф.Д. 114, 216-225,229, 233-234
Мамиконян В. 48
Мамиконян М. 43
Мамулов С.С. 97
Манандян Я.А. 55-57, 58, 65,90
Манукян В. 51
Марданов М. 251
Марр Н.Я. 58, 65, 129, 137,148-149, 154, 280, 282-283, 285, 287, 289, 291,293, 298, 300, 303, 305,313, 318-319, 321, 354-355, 362, 365, 415
Мархолия (Марыхуба) И.Р. 272, 276, 420, 518
Маршания Л.В. 274, 412—414
Мачавариани К.Д. 279—281, 444

524

Меликишвили Г.А. 24, 305, 320—331, 336, 338-341, 347, 352,360, 362, 382-383, 396, 415
Мелик-Огаджанян К.А. 227
Месроп Маштоц 25, 43—44, 80,136, 145-146, 151, 188-189,197, 218, 223, 242, 332, 519
Месхиа Ш.А. 396
Мещанинов И.И. 124—125, 129,318-319, 351
Мгеладзе А. 269
Мибчуани Т.Ш. 369, 387, 404-405, 414, 416
Микеладзе Т.К. 338-341, 346,367-368
Мита (царь) 70
Митрен (правитель) 42
Митридат VI Евпатор (царь) 306
Мкртчян H.A. 72
Мнацаканян А.Ш. 85, 227
Мовсес Каганкатваци (Моисей Каланкатуйский) 44, 128,146, 189, 202-203, 206, 216—
219, 221, 231-232
Мовсес Хоренаци (Моисей Хоренский) 52, 83—84, 86, 245
Молотов В.М. 60, 141, 310
Мурадян П.М. 228, 229-230,232-234
Мурза-хан 443
Мустафаев И.Д. 112
Мусхелишвили Д.Л. 377, 386,409-412, 475
Муталибов А. 117
Мхитар Гош 162, 203, 217, 222
Надарейшвили Т.В. 402—403,405-406
Надир-шах 103
НасирА. 118
Нариманов Н. 34, 107, 109-110,139, 201
Натадзе Н. 395
Нейматова М.С. 243—244, 251
Нжде Г. 201
Низами Ганджеви 103, 133,138, 146, 162, 175
Нина (Нино) 372, 438, 478
Ной 52
Оганесян В.Э. 90—91
Озган К.К. 437
Олштадт О. 106, 116, 147, 230
Ониани А. 407
Орбели И.А. 65
Орбеляны (знатный род) 243—244, 246
Оронтиды (династия) 42—43
Панахлы Н. 116
Папуашвили Т.Г. 228
Паруйр (вождь) 66, 68—70, 83
Патиашвили Д.П. 390, 397
Пахомов Е.А. 126—127
Пачулиа В.П. 373
Периханян А.Г. 145
Пиотровский Б.Б. 81, 93
Пипия Б.М. 412
Пирцхалава Н. 395, 402
Пишевари С. 140
Плиний Старший 150—151,345, 366, 370
Помпоний Мела 150—151
Потемкин Г.А. 231
Пчелина Е.Г. 215
Рамишвили Н. 264
Рамсес II (фараон) 287
Расул-заде М.Э. 34, 53, 122,131, 139
Раффи 61
РенанЭ. 512
Рзаев Н.И. 168
Руса II (царь) 40, 67
Руставели Ш. 335, 387, 390,401
Рыжков Н.И. 388
Рыскулов Т. Р. 111

525

Сайд Э. 507
Сакварелидзе А. 274
Самойлович А.Н. 125
Сандалян Ж. 52
Саркисян Г. К. 74, 91, 223
Сасаниды (династия) 43, 102, 126,128, 163, 165, 178, 188, 223
Сахаров А.Д. 230, 400
Сахаров А.Н. 229-230
Сахль ибн-Сумбат (Сахл Смбатян) 202
Свазян Г.С. 224
Сейидов М.168
Селевкиды (династия) 42, 62
Сен-Мартен В. де 478
Сефевиды (династия) 102, 103,127, 131, 133, 150, 177, 187,199
Сталин И.В. 47, 60, 138, 149,183, 267, 270, 309, 311, 389,391, 496, 506
Столке В. 26
Страбон 22, 43, 62, 206, 224, 234,294-295, 297, 300, 486, 492
Струве В.В. 65, 154, 351
СулейменовО. 171
Султанов, Хосровбек 109, 200
Сумбатзаде A.C. 146, 162—164,235
Суни Р. 14,
Суслов М.А. 374, 377
Сысоев В.М. 127, 215
Талибов В. 250
Тамара (царица) 7, 95, 286, 290,292-294, 304, 307, 330, 333-334, 364, 390, 429, 434
Тер-Петросян Л. 46, 48, 51, 518
Техов Б.В. 468, 487-491, 494
Тиглатпаласар 1 (царь) 323
Тигран Великий (царь) 36, 42,54, 62, 75, 205, 512
Тимур (Тамерлан) 199, 480
Тихвинский С.Л. 27, 168
Тогошвили Г.Д. 485
Токаржевский Е.А. 143
Толедано Э. 441
Топурия П.399
Тотадзе А. 412, 441, 443, 446
Трапезников Г.Н. 276,
Транш М. 351,
Турчанинов Г.Ф. 349—354, 363,367, 382, 391, 404, 418,423, 434
Улубабян Б.А. 212, 226, 227
Уорсли П.12
Урнайр (царь) 128
Услар П.К. 280
Фадеев A.B. 291-293
Ферро М. 13
Хазарадзе Н.В. 70, 298, 327
Хайк 52
ХалиловД.А. 214
Халыков Г. 146
Хамицев В.Л. 496
Ханзадян С. 50
Хасан-Джалал (князь) 198—199, 234
Хатами 182
Хаханов (Хаханашвили) A.C. 295-297, 300, 304
Хахутайшвили Д.А. 339
Хачатрян B.H.S2—85
Хашба А. 269
ХиерН. 13
ХинтбаВ.М.380
Хобсбаум Э.16
Ходова В. 490
Хоровиц Д. 505
Хрущев Н.С. 50, 111, 141, 281
Хьюитт Дж. 275, 415, 450
ХьюсенР. 161
Цагарели А. 298
Цаишвили С. 397

526

Цвинариа В.Л. 272
Цвинариа НИ. 384-385
Церетели Г.В. 321, 332
Цкитишвили К. 396
Цховребов 3. 467
Чабукиани P.P. 375, 404-406,411
Чавчавадзе И.Г. 391
Чанба Н. 440
Чанба Р.К. 272
Чанба С. 355
Чантуриа Г. 401
Чарквиани К.Н.310
Чибиров Л.А. 470, 518
Чикваидзе А. 402
Чикобава A.C. 305
Чирикба В.А. 422
Читая Г.С. 359, 415
Чочиев А. Р. 467, 490-491, 495-499, 502-503, 518
ЧумаловМ.Ю. 451
Шавров Н.И. 237
Шакирбай Г.С. 379
Шакрыл E.G. 366
Шакрыл К..С. 270
Шамба С. 418, 517-518
Шамба Т.М. 276
Шанидзе Ш. 396
Шарифлы М.Х. 143
Шашиашвили Т. 404
Шеварднадзе Э.А. 273, 349, 380,440, 442
Шейбаниды, (династия) 102
Шелов-Коведяев Ф.В. 246—248
Шервашидзе (Чачба) (знатный род) 260, 276, 293, 443
Шервашидзе А. (князь) 261
Шервашидзе Д. 293
Шинкуба Б.В. 270
Ширалиев М.Ш. 153
ЩепотьевА. 119—122
Эльчибей (Алиев) А.Г. 116—118, 181, 186, 518
Эмин Г. 77, 78
Энвер-паша 106
Эриксен Т. 12,
Эфендиев М.М. 143
Юзбашян К.Н. 216
Юсифов Ю.Б. 172-173
Ямпольский З.И. 137, 147-152,160, 170, 186, 201-202

УКАЗАТЕЛЬ ПОЛИТИЧЕСКИХ, ГЕОГРАФИЧЕСКИХ, ПЛЕМЕННЫХ И ЭТНИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

Абазги 283, 291, 304, 306, 315,328, 333, 357, 366-368, 370,372, 383, 397-398, 404, 407, 416, 418, 423-424, 428, 435
Абазины 404, 427, 431
Абешла 323, 356, 362, 366, 415,418, 423-424, 428, 512, 519
Абиссиния 284, 313
Абхазия 7, 30, 259-287, 290-293,297, 302-303, 307, 312-315,319, 328, 335, 348, 351, 353-
356, 358-361, 364-368, 372-382, 384-385, 387-392, 394,396-427, 429-437, 439-449, 453-457, 482, 516-517
Абхазская АССР 267-268, 273-274, 280, 400-401, 412
Абхазское царство 7, 284, 286,290, 306-307, 313-315,328-330, 333, 335, 350, 358, 365-367, 374-376, 378,380-381, 383-386, 388, 391,405, 408-409, 413-414,420-421, 424, 426, 431—433,480, 482, 499
Абхазы 7, 95, 259-266, 268-279, 281-292, 296-297,300-302, 304-307, 311-317, 322-324, 328-329, 333-335,348-354, 356-362, 364-368,370-371, 373-375, 378-380, 382-383-394, 396-397,400-425, 428-457, 500, 505,507, 509, 512, 515-517, 51'9
Аварцы 103, 253
Австро-Венгрия 45
Агван (Агванк) 128, 130, 196,203, 217, 225
Аджария 120, 294
Аджарцы 28, 119—120, 260,277, 294-295, 325, 515
Адыгея 350, 491
Адыги 259, 282, 352, 358, 362,366, 398, 423
Азербайджан 30, 33—35, 37—38, 44, 46-47, 49, 53, 63,81, 92, 101-119, 122-152, 154-155, 157-170, 173,175-182, 184-194, 196,200-202, 204-212, 214,216, 218-222, 224-225,228-229, 235-236, 238-243, 246-253, 255, 319,349, 390, 505, 518
Азербайджанская ССР 117,123, 133-134, 141-144,152, 154-155, 159, 166-167, 170, 177, 179, 184,194, 209, 214, 229, 233,242-243, 252
Азербайджанцы 21, 29, 33-35, 37-39, 47-50, 63, 81,92, 101, 104-108, 112-117, 120, 122-123, 125-126, 130-143, 147, 150,152-155, 157-158, 161-166, 171-172, 174-175, 177-178, 180-186, 189-196, 209-210, 224, 226,228, 232-233, 237-240,244-246, 249-250, 253-255, 392, 437, 505, 509—510, 512-515, 517, 519
Азерийские турки 195
Аззи 56, 90
Азых 162, 176, 211, 349

528

Айраратское царство 62, 75
Айя 306, 336, 342, 350
Аккадцы 69, 91
Ак-коюнлу 199
Алазанская долина 225
Алания (Аланское царство) 479-482, 494, 499, 501-503
Аланы 429, 471-474, 479-485,489, 492-493, 496-497,500-502
Алародии 43, 56, 296
Албания (Кавказская ) 42, 44,63, 65, 92, 102, 114, 119,121, 126, 128-129, 139, 144-147, 149-150, 152, 158,160, 163-165, 168-169, 172,176-177, 183, 186-188, 196, 198, 202, 204-207, 209,212-213, 216-225, 229-231, 234-235, 238, 244,253-254, 297, 300
Албаны 29, 63, 76, 103, 121,126-127, 129, 131, 136, 138,148-149, 151, 158, 161, 163, 171, 176, 187-188, 192-193,197, 202, 204, 207, 217,219-221, 223-224, 226-228, 232-233, 235, 238, 241,244, 509, 513-514, 516
Алванк 128
Алззи 40
Алинджакала (Ернджак) 245
Алтай 129, 174
Амарксар 216
Анакопия 365
Анатолия 45, 52, 61, 71, 100,327
Англия 60, 200
Ани 44, 198, 236
Апсилы 283, 291, 304, 306, 328,333, 357, 360, 366-368, 370,373, 397-398, 404, 407, 410, 416-418, 423-426, 428, 435
Апсуйцы (апсуа) 316, 398, 400,404-405, 407, 414-415,417-418
Апшеронский полуостров 165
Арабский халифат 198, 260,292
Арабы 44, 136, 150, 177, 198,203, 205, 234, 242, 292,400, 438
р. Аракс 42, 54, 58, 62, 70,75-76, 90, 92, 104, 142,144-146, 152, 179, 205,216, 221, 225, 234, 296
Арамейцы 41, 72
Арарат 35, 43, 69, 84-85, 94
р. Арацани 40, 56—57, 69
Ардаган 46, 60, 120
Арзанена 69
Арии (арийцы) 52, 80, 94-95,122, 165, 489-490, 495-496, 498
Армавир 43, 69
Арме 41, 69, 83
Армения 22-23, 33, 35-38,41-51, 54-56, 59-65,67-70, 73-84, 86-87, 89,92-98, 101, 107, 109-110,113-116, 120, 127, 133,152, 170, 182, 195-196,198-201, 203-205, 210,216, 218-220, 223, 225-232, 234-239, 241-242,245-246, 248, 250-253,255, 283-284, 296, 298-
299, 302, 319, 332, 390,505, 518
Армены 57, 71, 92
Армина-Шуприа 66, 68, 75
Армяне 21-23, 29, 33, 35-41,43-64, 66-68, 70—83,85-107, 109, 112, 114-115, 117, 121-122, 126,128-129, 131, 136, 148,151-152, 161-162, 176,187-191, 193-197, 200,
529

203-204, 207-208, 210—211,218-219, 221-223, 226-229,232-234, 236-249, 251, 253-255, 276, 285, 292, 296,302, 309, 322-323, 326-327,392, 401, 429, 441, 452, 476, 505-506, 508. 510, 512,514-516-517
Армянская ССР 23, 36, 47, 54,60-61, 68, 79, 82, 86, 161,194, 228, 230, 243, 508
Армянское нагорье 43, 55, 60,62, 66-68, 71-76, 79, 82-84, 86, 89-91, 96-97, 99, 190, 215, 508
Арран 33, 128, 196, 204
Арцах 29, 45, 50, 62-63, 75, 98,128, 135, 145, 151-152, 189,196-197, 199, 201, 204, 219-224, 226-227, 229-233,235
Арьяна Вайдж 165
Ассирийцы 40—41, 66—67, 296
Астапат 208
Астара 118, 158
Атропатена (Атрапатакан) 33, 95,101, 139, 142, 144, 146, 152,155, 157-158, 164, 168, 171,176, 180, 183, 186, 214, 228
Афганистан 183
Африка 159, 176
Ахалкалаки 46, 120
Ахалцихе 120
Ахеменидская империя 43
Бактрия 186
Баку 27, 104, 106-107, 112,114-117, 123-127, 129-130,132-133, 139, 143, 147, 153, 158-159, 170, 177, 180, 193,208, 210, 212, 228, 247-249
Балкарцы 308, 479
Балканы 40, 45, 53, 55, 72, 83,86
Барда 102
Батуми 348
Бейрут 86—87
р. Белая 350
Белоруссия 98, 140
Берлин 158, 222
Беслетский мост 335, 372, 420
Бехистун 39, 57, 123
р. Бзыбь 441, Ближний Восток
р. Большая Лиахви 491—492
Боржоми 368
Булгары 177, 245
оз. Ван 52-53, 56, 66, 79,84,129
Вананд 245
Вани 337-338
Варяги 95
Васпуракан 242
Великая Армения 62—63, 67,75, 81, 98, 223, 226, 242,246-249
Великая Грузия 390, 406, 467,513
Великий Азербайджан 140,181
Великий Туран 246
Византийцы 183, 287, 328,426, 482
Византия 44, 87, 102, 198,203, 220, 230, 234, 260,285, 304-305, 329, 357,364, 372, 376, 383, 426,430, 432, 435
Владикавказ 261, 470, 477,481, 486, 488, 490, 495-496
р. Волга 285, 289
Вологда 318
Вьетнам 181
Гагра 261, 348, 355, 369, 381,394, 402

530

р. Галидзга 437
Галилея 496
р. Галис (Кызыл Ирмак) 295, 423
Ганджа 102—104
Гандзасар 198-199, 208—209,212, 216, 221, 227, 231, 234,254
Гаргары 224, 234
Гарни 43
Гениохи 282-283, 287, 291, 316,328, 346, 357, 368-370,423-424, 428
Германия 45, 97
Гиксосы 79, 80, 94, 305
Гилян 139
Гогарена (Гугарк) 63, 219
Гори 279
Гохтн 242
Греки 41, 55, 69, 87, 270, 276,303, 325-326, 338, 342-343,345-346, 371, 383, 392, 401, 409, 428-429, 432, 441-442,491, 519
Грузинская ССР 267, 272, 290,332, 338-339, 375-376, 378,381-382, 390, 395, 397, 406, 409, 464
Грузины 7, 21, 28—29, 37, 45,48, 58-59, 61, 66, 74, 94—96, 99, 103, 121-122, 136, 151, 191, 228, 254, 259, 260,268, 272-276, 283, 288-292,294-298, 300-301, 303-306, 308-309, 312-315,321-327, 330, 334, 339-340,342, 348, 350, 358, 360, 367,381, 383-384, 387, 390-392,394, 396-398, 400, 404-413,416-417, 419-422, 424,426-427, 432-433, 437-
449, 451-452, 454-455,461-465, 472-476, 482-483, 485-488, 490, 492, 500,505, 507, 509, 512, 515,517, 519
Грузия 23-24, 30, 45-47, 49,63, 94—95, 107, 113, 120,122, 169-170, 196, 209,219, 225, 237-239, 252,259, 260, 262, 264, 266-279, 283-284, 286-288,292-294, 298-300, 302, 304-305, 307-311, 313-315, 317—321, 324, 327-335, 339-340, 347-349,355-356, 358-360, 364-366, 368-369, 372, 373-386, 390-395, 398-403,406-414, 416-417, 420-421, 426-427, 429, 434-435, 437-438, 440, 442,445, 449-452, 455-457,461-476, 478-480, 482,484-485, 491-494, 496,498, 500, 505, 507, 513,515-516, 518
Гудаута 369, 411, 422, 437-438
Гунны 152-153, 161, 169, 173
Гурия 283, 294
Гюлистан 231
Гюэнос 371
Дагестан 120, 163, 187, 196,203
Дагестанцы 151, 277
Даргинцы 253
Двалети 461, 478, 483
Двалы 478, 480, 483, 485, 489,493
Двин 197
Дербент 120, 128, 167, 179, 195
Джавахети 120, 438
Джелалабад 116
Джигеты 427
Джики 416
Джраберд 208
Джуга (Старая) 245

531

Диауха 53, 322, 324-325, 331,347, 349
Диоскурия 327-328, 343, 345,371, 383, 425
Евразийские степи 479
Евреи 22, 76, 96, 142, 429, 476
Европа 22, 138, 149, 153, 259,347, 349, 353, 490, 498, 508,510, 512, 515
р. Евфрат 56-58, 283, 295, 327
Египет 42, 79, 80, 281-282, 284,346, 400
Екатеринодар 261
Елисаветполь 104, 106—107
р. Енисей 175
Ереван 23, 44, 46, 48-50, 61, 64-65, 87, 90-91, 93-94, 96, 100, 226, 238, 250
Ерек Манкунк 208
Закавказская Федерация 45, 107—108, 11О, 119
Закавказье 8, 19, 21—22, 27—28,45, 62, 66, 81, 92, 94, 98,100, 102, 104, 119-120, 122, 130-131, 138, 141, 149-153,166, 170, 172-173, 175, 180,186-187, 198-200, 206, 210, 213-214, 225, 232-234, 236,242-243, 249-253, 259, 260,285, 292, 295, 297-298, 302, 305-306, 313, 315, 318, 321,327, 334, 364, 372, 384, 417,471-472, 476, 478—480, 484, 489, 491-492, 509-510, 512-513
Зангезур 107, 109, 200, 243, 251
р. Зеленчук 483
Зена Сопели 465
Зигхи 282, 429
Иберия 44, 63, 254, 292, 310, 324, 347
Израиль 400
Израильтяне 49
Имеретия 283, 333, 337, 461
Ингилойиы 119-120, 122, 228
р. Ингури 262, 266, 360, 410,415-416, 427, 431, 441,443-444
Ингуши 308, 488
Индия 80, 95, 489
Индогерманцы 55
Индоевропейцы 52—53, 56,58, 66, 70-73, 80, 82, 86,88, 90-91, 97-98, 158, 298, 300, 302, 324, 326,418, 488, 490, 497
Ирак 35
Иран 21, 28, 34-35, 37, 46,101-103, 106, 108, 109,111, 123, 132, 138—142, 149-150, 156-157, 159,161-162, 169, 178—182,187, 190-191, 193, 199, 228, 230-231, 233, 236-237, 242, 252, 309, 311,436, 489, 506, 513
Иранцы 34, 48, 121, 123, 131, 138, 142, 148, 164, 172, 190, 292, 480, 486, 488, 494, 500-501
Испания 94—95
Иссык 183
Истамбул 131
Кабала 196
Кабарда 431
Кавказ 55, 59, 65,127, 131, 143,222, 245, 246,253, 259-262,288-290, 300-310, 318-319, 350-353, 355-363, 372, 375,388, 395, 397,119-120,165, 221-248-249,281-285,-303, 306, 322, 340,-356, 362-384—385,407,415-

532

416, 420-421, 431, 436-438, 455, 462, 471-472,474-475, 479—480, 482-483, 485-491, 493-494,496-501, 509, 512-513
Казахстан 183, 201, 270, 309
Кала-Дара 120
Камбисена 42, 198, 219, 227
Каппадокия 59, 372
Кара-коюнлу 45, 199
Карапапахи 228
р. Кара-су 69
Карачаевцы 308, 479
Караяз 120
Каре 46, 60, 120, 205
Картвелы 70, 282, 285, 290-291, 298, 300-302, 307,319, 327, 329, 358, 369, 385, 393, 395, 399, 407, 416,418-419, 427, 430, 474,488, 491-492
Картам 169, 301, 305, 307, 325,328-329, 333, 383, 461,474, 480, 484, 492, 513
Карты 307, 328—330, 358, 408
Каспиана 43, 63, 150, 165
Каспии 136, 150, 158, 165, 170
Каспийское море 33, 95, 119—120, 151, 247, 297
Кахети 121, 151
Кашка (Каска) 52, 295, 323—324, 356, 362-363, 366,415, 418, 423-424, 428, 512, 519
р. Келасури 410
Керкеты 368, 370
Киев 95, 128, 495
Киевская Русь 76, 95, 177
Киликия 42, 44, 295
Киммерийцы 479
Кипчаки 519
Китай 80
р. Кодор 279, 444
Колхи 260, 282, 283, 289, 291,295, 300, 303, 306, 313,319, 322, 327, 337, 340, 343, 348, 350, 368, 371,399, 409, 420
Колхида 53, 259, 283-284, 287,291, 295-297, 300, 303-304,306, 310, 313, 315, 324-325, 328, 331, 339-347, 349-350,356-357, 360-363, 366-371,383, 398-400, 406-407, 425, 484, 487
Колхидское царство 7, 297,303, 306, 309, 322, 331-332, 334, 336-338, 341-347, 350, 364, 370-371,381, 383, 391, 404, 419,424, 428, 435, 451
Корея 181
Краснодарский край 247—248, 379
Кряшены 28
Ксани 461
р. Кубань 264, 279, 344, 350,414, 445, 482-483
Кулха 325, 331, 336, 347, 352
р. Кура 42-43, 54, 59, 62—63,75, 90, 92, 102-103, 120,126-128, 144-146, 151-152, 163, 167, 187-188, 193,196-197, 204-205, 207, 209,214, 216, 219, 221, 223-225,228-230, 232, 234-235, 296,340, 372, 438
Курды 48, 119—121, 129, 200-201, 226, 240, 324, 442
Кутаиси (Кутатиси) 292, 329, 365, 404, 437
Куткашена 102
Кутии 144, 157, 162
Кызылванк (Кармир Банк) 208
Лазика 292, 295, 304-306, 332,357, 364, 369, 372, 383, 425, 42

533

Лазистан 283
Лазы 260, 282, 291, 294-295,310, 325, 358, 513
Лаки 292
Лачин 201
Лезгины 103, 119-122, 238, 253
Ленинград 65, 350
Ленкорань 116—118
Лувийцы 41, 326
Луллубеи 144, 157, 162
Лчашен 94
Лыхны 276, 285, 352, 388, 436
Майкоп 349, 427
Макроны 295, 326, 339
Малатия 41
Малая Азия 40, 52, 55, 58, 61,66, 68-69, 71-73, 77, 79-80, 86, 88, 90, 98-99, 131, 259, 293, 295-297, 300, 302,305, 308, 319, 322-324,326-327, 331, 334, 338-340, 345, 356, 362, 366-367,417-418, 423-424, 432, 488,506, 513
Малая Армения 59, 69, 74
Манна 144, 146, 147, 157, 162,164, 176, 188, 512
Манцикирт 102
Матенадаран 77
Матиена 67
Мегрело-чаны 260, 320, 325,327-328, 330, 340, 357, 364,371, 381, 399
Мегрелы 259, 260, 287, 295, 307,325, 328-329, 348, 358, 369,389, 391, 393, 395, 401, 404,409-410, 416, 418, 425, 427,441, 443-446, 448-450
Мегрельское княжество 405
Мелид 41, 71
Месопотамия 88, 175, 296, 305,308, 319, 326, 384
р. Мехадыр 266
Мецамор 80, 81, 94
р. Мзымта 262, 360
Мидия 43, 66, 70, 75, 83, 85,122, 133-136, 138, 142-144, 152, 154-157, 163-164, 167, 171-173, 176-177, 183, 191, 230, 507
Мидия Атропатена 42, 114,144, 146-147, 149-150,157, 512
Мидяне (мидийцы) 41, 56, 69,136, 138, 143, 148-149,155, 157-158, 166, 172, 176, 190, 331, 337
Микенская цивилизация 296
Милет 344
Мингечаур 189, 197, 201, 208-209
Мисимиане 328, 357, 368—370,407, 418, 423, 428
Миттани 94
Монголы 136, 471, 473, 478-480
Москва 54, 60, 80, 94, 97, 11О,115, 135, 155, 167, 209,227, 233, 248, 260, 274, 308, 311, 318, 359-360,363, 367, 374, 381, 448,450, 495, 506
Моссиники 295, 339, 370
Мосхи 58, 283, 295-296, 315,318, 322, 324, 326-327,331, 339-340
Мушки 40-41, 56-58, 65,69-72, 83, 88-90, 92,295-296, 298,-301, 305,322, 324, 326-327, 334, 339
Мцхета 302, 326, 331-332,372, 430, 438, 492
Мцхетский Джвари 30
Мцхета-Самтавро 299
Нагорный Карабах (НКАО) 29, 45-51, 54-55, 64, 81,
534

86, 89, 92-94, 103-104, 107,109-110, 115-118, 121, 125,129, 137, 151, 161, 182, 191, 194-201, 204, 208-211,213-215, 222, 226-228,230-237, 239-241, 255, 349, 505, 508-509, 516-517
Наири 41, 52, 56—57, 78—80,82-84, 285
Наири-Хубушкиа 68
Нахичевань 44, 46, 48, 51, 95,103-104, 107, 109, 113,116, 118, 125, 165, 180, 205, 208, 211-212, 215, 219, 238-240, 242, 244—245,250-252
Ниневия 68
Hуха 205
Огузы 168-169, 173, 180, 195
Ордубад 245
Осетины 277, 305, 307, 330,333, 437, 448, 457, 461-469, 471-487, 490-492, 494-503, 505, 509, 512-515, 517, 519
Османская империя 35, 45, 51,78, 87, 100, 102, 105, 107,199, 231, 237, 260, 265, 279, 294, 389, 441
Очамчира 438
Пайтакаран 63, 128, 145, 219
Париж 114, 222
Партав 197
Парфия 42, 142, 186
Персия 33, 42—43, 63, 67, 75,85, 95, 103, 126, 137, 139,196, 199, 220, 230, 236-237, 242, 260, 305
Петербург 295, 297, 299, 411
Печенеги 173
Питиунт (Пицунда) 316, 364,371-373, 383, 429
Понтийское царство 306
Поти 338
Пшавы 479
Рача 461
Рим 42-43, 63-64, 126, 196,220
Римляне 42, 150, 170, 287
Российская империя 45, 97,462
Российская Федерация
(РСФСР) 111, 266, 271,274, 469
Россия 33, 35, 46, 48, 61, 78,96, 103, 107-109, 119, 121,133, 137-138, 143-144, 173, 193, 195, 200-221,227-228, 231, 236, 242,246-248, 252, 260-262,264, 266, 288, 318, 354, 388,390, 394, 402, 412, 414-415,447, 455, 462, 467, 469-470,495, 500, 516
Русские 93, 94—96, 104, 106—108, 112-113, 240, 248,276, 401, 435, 437, 441, 447-448, 519
Русы 177
Савиры (савиры) 161
Садзы 381, 431
Сакасена 63, 214
Саки 66, 152, 173, 192, 214,233
Самачабло 465—466, 475
Самтаврский могильник 301
Самурзакано 384, 406, 431,443-444, 446
Саниги 295, 357, 368-370,381, 387, 407, 418, 423, 428
Сан-Франциско 60
Сарматы 66, 173, 214, 300,479-480, 485-486, 488-489, 491, 500-501, 512-513

535

Сарыджалы 199
Сасперы 43, 295, 308, 310, 325,331, 337
Сасунские горы 40
Сванетия 283
Сваны 260, 282, 307. 328-330,340, 348, 357, 369-370, 387,389, 393, 395, 399, 404, 408-
410, 414, 416, 428, 444, 450
оз. Севан 43, 91, 94, 205
Северная Осетия (СО АССР) 463-464, 467, 469-471, 474,485-486, 493-494, 496, 501
Сельджуки 44—45, 101 — 102, 119,126-127, 131, 135-136, 142,145, 161, 166-167, 169—170,172, 189, 198, 203, 242
Семиты 52, 72, 88, 96, 302, 490
Сибирь 46, 108, 11О, 174
Синай 299
Синды 350
Сирийцы 22, 76
Сирия 42, 59, 296, 490
Сисиан 113, 205, 243
Скифы 66, 138, 150, 172-173,176, 182-183, 192, 214, 289,300, 323, 331, 416-417, 479, 485, 489-492, 496-498, 500-501, 512-513
Софена 69
Сочи 279, 348, 379, 381, 422, 441
Спери 327
Средиземное море 95, 138, 247,284
Средняя Азия 46, 102, 175
СССР (Советский Союз) 10—11,17, 20, 26-28, 30, 39, 46-47, 51, 54, 59-61, 64-65, 78, 82, 85, 98, ПО, 112-114,116, 118, 130-131, 135, 140-141, 143, 152, 154, 166, 168, 184, 191, 211, 239, 259, 270,275, 302, 308-309, 311, 349-350, 386, 388, 400, 429, 454, 457, 464-466, 469, 504-506, 508, 510-511, 514,516, 519
Степанакерт 50, 81, 199, 246
Стырфазский могильник 493
Сулорское ущелье 337
Сумгаит 115
Сурб Еррордутюн 215
Сурмала 46
Сухум (Сухуми) 7, 26, 261—263, 266, 269, 271, 273,275, 277, 279, 283-285, 287, 297, 317, 328, 335,350, 352, 354-355, 372,376, 379, 383, 387, 400,413, 418, 422, 428, 437,441, 449, 452
США 28, 60
Сюник 42-44, 63, 107, 198-199, 204, 219, 220, 227,242-244
Табал 41, 298, 326, 339
Тавр 40, 310
Талыши 108, 118, 240
Талышская Муганская Республика 108, 118
Тамань 350
Тао-Кларджети 304, 307,310-311, 329, 333, 430
Таохи 43, 339
Татары 28, 34, 195, 325
Таты 119, 240
Тбилиси (Тифлис) 64, 104,120, 123, 128, 259, 265,272-274, 280, 284-285,292-294, 299-300, 314,317, 334, 338, 349, 376,380-381, 395, 414, 417,438, 468, 476
Тебриз 102-103, 140-141, 178
р. Терек 144, 303
Тибарены 295—296, 300—301,319, 326, 339, 363

536

р. Тигр 69
Тли (Тлийский могильник)
487-488, 490, 493
Тосп 41
Трапезунд (Трабзон) 295, 303, 310, 325, 445
Туапсе 263, 278-279, 362, 396, 407
Тубал 295, 300-301, 305, 318
Туркманчай 104, 233, 236
Туркмения 201
Туркмены 35, 45
Турку 390
Турция 37-38, 45-46, 48, 50-51, 54, 59, 60-61, 68, 97-98, 106, 109, 120, 122-123, 131, 139, 150, 159, 166, 181,205, 216, 229, 236—237,242, 249, 252, 255, 263, 266,311, 322, 325, 390, 416,436-438, 445, 506, 513
Тушины 479
Тушпа 41, 69
Тюрки 34, 36, 47-48, 61, 81,96, 102-107, 115, 119-123,126-127, 129-132, 134, 139, 147, 149-150, 153-154, 161, 163, 166-171,173, 175-176, 179-181,183, 185—186, 189, 191,214, 224, 227, 231-233,235, 237, 242, 252, 300, 302,330, 509, 514, 519
Тюрко-татары 130
Тюркский каганат 153
Уарча 279
Удины 102, 127, 163, 226
Украина 98, 140, 309
Улуани 127
Урал 153
Урарту 39-41, 52, 56-57, 59,62, 66-71, 73-75, 77-81,83-86, 88, 90-93, 95-96, 99, 235, 251, 285, 306, 308,310, 322-323, 325, 327,336, 347, 423, 512
Урарты (урартийцы) 41, 52,56-57, 72, 82-83, 85, 89,92-93, 96, 150, 285, 296, 308, 324, 331, 452
оз. Урмия 42, 59, 164, 172, 186,321
Урут 243-244
Утик 62-63, 75, 98, 128, 145,151-152, 196-197, 219,227, 230, 235
Фазии 43
Фасис 343—345
р. Фасис (Риони) 306, 325,327, 336, 340-341, 344-346, 348
Финикийцы 79, 350
Финикия 42
Финляндия 390
Фракийцы 55, 90, 339
Фрако-фригийцы 40, 72, 92
Франция 249
Фригийское царство (Фригия) 65, 322, 326, 349
Фригийцы 40, 55—57, 70—71,88, 324, 327
Хазарский каганат 430
Хазары 102, 150, 161, 169, 477
Хайяса 41, 55—60, 62, 65-66,69, 71, 74, 79-80, 82-84,88, 90-91, 94, 98, 322, 363, 506
Хайяса-Аззи 69, 92, 363
Халибы 52, 295-296, 318, 322,326, 339, 367, 424
Халиту 339
Хатты 339, 423-424, 452, 489
Хаченское княжество 45, 63,198-199, 212, 214, 221,231, 234, 236

537

Хевсуры 479
Хетты 53, 56, 58, 72, 82, 150,283, 296, 302, 305, 310, 313,321, 326, 331, 350, 362, 418, 423, 488-489
Хурриты 40-41, 58, 72, 88, 94,96, 102, 157, 322, 324-326,331, 452, 491
Хурро-урарты 56, 69
Цавдеи 234
Цаны 295
Цебельда 357, 373, 376, 387, 425, 428, 435
Цхинвали (Цхинвал) 461, 464,468-469, 476-477, 488, 495,498, 503
Чаны 295
Черкесы 286, 323, 398, 400
Черное море 95, 119-120, 247,282, 295, 423
Чеченцы 253, 308
р. Чорох (Чорохи) 41, 55, 58, 90,295, 325, 327, 331, 336, 340,363, 369
Шаки 205
Шемаха 103-104
Шида Картли 465-466, 472,474-475, 478. 485, 487,491-493, 509, 513
Ширак 120
Ширван 33, 102, 128, 162,167, 177, 237
Шумер 170, 176
Шумеры 88, 122, 175-176, 214
Шухур-Саада 103
Шуша 50, 195, 199, 200, 215
Эгриси 304-305, 307, 328,333, 336, 369, 381, 386
Эребуни 23, 41, 64
Эрети 197, 205, 219
Эрзерум 69, 310
Этиуна 90
Этруски 176, 289
Эфиопия 49, 282, 313
Эчмиадзин 44, 95
Югославия 28
Южная Осетия (ЮОАО) 30,395, 461-470, 474—479,482-483, 485-488, 490, 492-495, 499-500, 505,518
Яфетиды 56, 149, 282, 422

ЛИТЕРАТУРА

Абаев В.Д. Тбилиси и Осетия: (К 1500-летию столицы Грузии). Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1959.
Абаев В.И. Этногенез осетин по данным языка // Происхождение осетинского народа / Ред. Х.С. Черджиев. Орджоникидзе: Сев.Осет. кн. изд-во, 1967. С. 9—21.
Абаев В.И. Трагедия Южной Осетии: Путь к согласию // Независимая газ. 1992. 22 янв.
Абаев В.И. и др. Южная Осетия: Остановить насилие // Известия. 1991. 12 февр.
Абасов М.Г. Охрана памятников истории и культуры — гражданский долг каждого // Памятники Азербайджана. Баку: Азерб. гос. издво, 1989. С. 121-124.
Абашидзе И.В. (ред.). Грузинская Советская Социалистическая Республика. Тбилиси: Груз. сов. энциклопедия,1981.
Аббасов А. Дело жизни — история родины // Бакин. рабочий. 1999. 13 марта.
Абдумаев Г. На прочном фундаменте // Правда. 1982. 9 июня.
Абдурагимов Г.А. Кавказская Албания — Лезгистан: История и современность / СПб.: Даг. пед. ун-т. 1995.
Абегян М. История древнеармянской литературы. Т. 1. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1948.
Аветисян Г.М. Ранние сведения о распространении арамейских племен по Северной Месопотамии и Армянскому нагорью // Ист. филол. журн. 1984. № 3. С. 37—44.
Аветисян Г. К вопросу о «кавказском доме» в пантюркистских устремлениях // Этнические и региональные конфликты в Евразии / Ред. А. Малашенко и др. М.: Весь мир, 1997. Кн. 1: Центральная Азия и Кавказ. С. 130—158.
Агаев Р. Печальная история // Молодежь Азербайджана. 1988. 11 авг.
Агаян Э.Б. и др. До каких пор Зия Буниятов будет фальсифицировать историю? // Коммунист. 1989. 26 мая.
Агрба 3., Хашба А. Вместо предисловия // Фадеев A.B. Краткий очерк истории Абхазии. Сухум: Абгиза, 1934. Ч. 1. С. 3—21.
Адамиа И. Грузинское народное зодчество. Тбилиси, 1968. На груз. яз.
Аджинджал Е. Осторожно — шовинизм // Единение. 1989. 26 нояб.
Азерли М.И. Арабоязычный источник IX в. о древнем Азербайджане // Докл. АН АзССР. 1974. Т. 30, № 8. С. 86-88. На азерб. яз.
Азерли М.И., Мусеви Т., Ямполъский 3. О слове «Азербайджан»: (Заметки историков) // Там же. 1974. Т, 30, № 12. С. 82—85.
Азизбекова JT.A. Музею истории Азербайджана 50 лет. Баку: Элм, 1973.

539

Айвазовский И. Баку обвиняет Иран в экспорте «исламской революции» // Независимая газ. 2001. 1 июня.
Айвазян А. Историко-архитектурные памятники Нахичевани. Ереван: Айастан, 1981.
Айвазян С.Б. Судьба армянская. М.: Сов. писатель, 1976.
Айвазян С.М. Об этнической принадлежности гиксосов // Докл. АН АрмССР. 1962. Т. 34, № 5. С. 231-234.
Айвазян С.М. Расшифровка армянской клинописи. Ереван: Б. и., 1963.
Айвазян С.М. К некоторым вопросам истории и металлургии древнейшей Армении. Ереван; М.: ВИНИТИ, 1967.
Айвазян С.М. А существовало ли Урарту? // Гарун. 1969. № 1. С. 24—31.
Айвазян С.М. К этногенезу проторусских: (Обнаружение проторусской цивилизации II тысячелетия до н.э. на севере Армянского нагорья). Ереван, 1977.
Айвазян С.М. Хнагуйн Хайястани мшакуйти патмутьюниц. Ереван: Луис, 1986. На арм. яз.
Айвазян С.М. История России: Армянский след. М.: Крон-пресс, 1997.
Аймермахер К., Бордюгов (ред.). Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М.: АИРО—XX, 1999.
Акаба Н. О некоторых популярных мифах // Аспекты грузино-абхазского конфликта / Ред. П. Гарб и др. Irvine: Univ. of Calif., Irvine, 1999.T. 2. C.9-19.
Акопян A.A. Албания—Алуанк в греко-латинских и древнеармянских источниках. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1987.
Акопян A.A., Мурадян П.М., Юзбашян К.Н. К изучению истории Кавказской Албании // Ист.-филол. журн. 1987. № 3. С. 166—189.
Акопян Т.Х. Историческая география Армении. Ереван: Митк, 1968. На арм. яз.
Акопян Т.Х. Очерк истории Еревана. Ереван: Изд-во Ерев. ун-та, 1977.
Алекперов А.К. Исследования по археологии и этнографии Азербайджана. Баку: Изд-во АН АзССР, 1960.
Алекперов A., Bapтaпeтoв А. Задачи этнографии в Азербайджане // Сов. этнография. 1932. № 5/6. С. 187-195.
Алекперов А.Ф. Связи Азербайджана с «Севером» накануне вторжения сельджуков / Ин-т истории АН Азербайджанской Республики. Баку, 992.
Алексеев В.П. Историческая антропология. М.: Наука, 1979.
Алексеев В.П. Этногенез. М.: Высш. шк., 1986.
Алексеев В.П. Историческая антропология и этногенез. М.: Наука, 1989.
Алибейзаде Э., Велиев К. Откуда наши корни? Некоторые соображения о происхождении азербайджанского народа // Коммунист Азербайджана. 1989. № 3. С. 56-65.
Алиев А. Тарихин дэрин гатларына догру // Азербайджан. 1989. № 10. С. 129—130. На азерб. яз.
Алиев A.A. Об оборонительных сооружениях Кавказской Албании // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI

540

пятилетке»: Тез. докл. / Ред. В.П. Шилов, Дж.А. Халилов. Баку: Ин-т истории АН АзССР, 1985. С. 49-51.
Алиев Г. О задачах партийных организаций республики по дальнейшему усилению идеологической работы в свете решений XXIV съезда КПСС // Бакин. рабочий. 1971. 2 нояб.
Алиев Г. Заключительная речь на заседании Конституционной комиссии Азербайджанской Республики 14 января 1998 г. // Там же.
1998а. 23янв.
Алиев Г. Указ президента Азербайджанской Республики о геноциде азербайджанцев // Независимая газ. 1998б. 22 апр.
Алиев Г. Выступление на церемонии Вакфа стратегических и социальных исследований группы «Мармора» // Бакин. рабочий. 1998в. 6 нояб.
Алиев Г. Указ президента Азербайджанской Республики о проведении 75-летия Нахичеванской Автономной Республики//Там же. 1999а. 9 февр.
Алиев Г. Мы должны защитить и сохранить территориальную целостность Азербайджана не только в настоящий период, но и для будущих поколений // Там же. 1999б. 11 февр.
Алиев Г. Вступительное слово на заседании Государственной комиссии по 75-летнему юбилею Нахичеванской Автономной Республики // Там же. 1999в. 12 февр.
Алиев И.Г. История Мидии. Баку: Изд-во АН АзССР, 1960.
Алиев И.Г. К интерпретации параграфов 1, 3, 4 и 5 IV главы XI книги «Географии» Страбона // Вестн. древ. истории. 1975. № 3. С. 150—165.
Алиев И.Г. Несколько слов о скифо-сакской проблеме // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1986а. № 1. С. 127—138.
Алиев И.Г. Серьезный вклад в албанистику // Там же. 19866. № 4. С. 111-114.
Алиев И.Г. Изучение проблем древней истории, филологии и археологии в Азербайджане в 1977—1987 гг. // Вести, древ, истории. 1988а.
№ 1.С. 56-77. 1988в. Вып. 8. С. 19-26.
Алиев И.Г. Карабах в древности // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1988б. № 3. С. 9-28.
Апиев И.Г. Роль мидийского элемента в этнической истории Атропатены // Кавказско-Ближневосточный сборник. Тбилиси: Мецниереба. Несколько слов по поводу так называемых «протоазербайджанцев» и «протоазербайджанского языка» в Древнем Азербайджане // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1989а. № 3.С. 90-103.
Алиев И.Г. Нагорный Карабах: История. Факты. События. Баку: Элм, 19896.
Алиев И.Г. Очерк истории Атропатены. Баку: Азерб. гос. изд-во. 1989в.
Алиев И.Г. Располагает ли наука доказательствами в пользу ираноязычности мидян и атропатениев? Можно ли считать мидян од-

541

ними из предков азербайджанского народа? // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1990а. № 3. С. 50—59; № 4. С. 80—88.
Алиев И.Г. По страницам одной работы, или о дилетантизме в науке //Там же. 1990б. №4. С. 157-159.
Алиев К. Г. К вопросу об источниках и литературе по истории древней Кавказской Албании // Вопросы истории Кавказской Албании / Ред. И.Г. Алиев. Баку: Изд-во АН АзССР, 1962. С. 6-29.
Алиев К.Г. Кавказская Албания (I в. до н.э. — I в. н.э.). Баку: Элм, 1974.
Aiuee К.Г. Этюды о населении древнего Азербайджана // К проблеме этногенеза азербайджанского народа / Ред. М.А. Исмайлов. Баку: Элм, 1984. С. 40-68.
Алиев К.Г. Древний Азербайджан в иранской историографии // Изв.
АН АзССР. История, философия и право. 1985. № 2. С. 126—127.
Алиев К.Г. Античные источники по истории Азербайджана. Баку: Элм, 1987.
Алиев М.М. Речь тов. М.М. Алиева на XVIII съезде Коммунистической партии (большевиков) Азербайджана // Бакин. рабочий. 1951. 30 мая. С. 3.
Алиев С.М. К вопросу об этногенезе азербайджанских тюрок // М.Н.
Губогло (ред.). 3-й Конгр. этнографов и антропологов России, 8— 11 июня, 1999: Тез. докл. М.: ИЭА, 1999. С. 388.
Алияров С.С. Об этногенезе азербайджанского народа // К проблеме этногенеза азербайджанского народа / Ред. М.А. Исмайлов. Баку: Элм, 1984. С. 4—39. Англ, пер.: Soviet Anthropol. and Archaeol., 1990. Vol. 29, № 1.
Алияров С.С. Наш запрос: Наши история, памятники, учебники // Азербайджан. 1988. № 7. На азерб. яз. _ Мътерматт У. Этнонационализм в Европе. М.: РГГУ, 2000>f Амиранашвили Ш. История грузинского искусства. М.: Искусство, 1963.
Амирэджиби Ч. Мы свою страну построим такой, какой нам будет нужно! // Рос. вести. 1992. 22 окт.
Антадзе К.Д. и др. Грузия. М.: Мысль, 1967.
Антелава И.П. К некоторым вопросам «абхазской проблемы» // Грузия — «малая империя»?! / Ред. Г.С. Гачечиладзе. Тбилиси: Саранги, 1990. С. 19-28.
Анчабадзе Г. Изучение вопросов этнической истории абхазов на фоне грузино-абхазского конфликта // Аспекты грузино-абхазского конфликта / Ред. П. Гарб и др. Irvine: Univ. of Calif., Irvine, 1999. Т. 2. С. 20-40.
Анчабадзе Г. Грузино-абхазское государство: историческая традиция и перспективы // Там же. 2001. Т. 5. С. 309—324.
Анчабадзе З.В. Вопросы истории Абхазии в книге П. Ингороквы «Георгий Мерчуле — грузинский писатель X века» // Тр. Абхаз, ин-та яз., лит. и истории. 1956. Т. 27. С. 261—278.
Анчабадзе З.В. Из истории средневековой Абхазии. Сухуми: Абгиз, 1959.
Анчабадзе З.В. История и культура древней Абхазии. М.: Наука, 1964.

542

Анчабадзе З.В. Очерк этнической истории абхазского народа. Сухуми: Алашара, 1976.
Анчабадзе З.Б., Дзидзария Г.А. Дружба извечная, нерушимая. Сухуми, 1972.
Анчабадзе З.В., Дзидзария Г.А., Куправа А.Э. История Абхазии. Сухуми, 1986.
Анчабадзе Ю.Д. Национальная история в Грузии: Мифы, идеология, наука // Национальные истории в советском и постсоветских государствах / Ред. К. Аймермахер, Г. Бордюгов. М.: АИРО—XX, 1990. С. 161-178.
Анчабадзе Ю.Д., Решетов A.M. Шалва Денисович Инал-Ипа // Этногр. обозрение. 1996. № 6. С. 166-169.
Апакидзе A.M. Города древней Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1968.
Апакидзе A.M. и др. Открытое письмо к Президенту СССР Михаилу Горбачеву // Вестн. Грузии. 1991. 2 марта.
Аихазава И.И. Могильник Квемо Алеви. Тбилиси: Мецниереба, 1988.
На груз. яз.
Апхазава Н.И. Культурно-этнические процессы в северо-западной части Шида Картли с древнейших времен до позднего средневековья // Осетинский вопрос / Ред. А. Бакрадзе, О. Чубинидзе. Тбилиси: Кера-ХХ1, 1994. С. 27-73.
Аракелян А. Карабах до завоевания российским царизмом // Ист. журн.
1938. № 2. С. 68—78.
Аракелян Б.Я. Миграционная теория и вопрос о происхождении армянского народа. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1948. На арм. яз.
Аракелян Б.И. О некоторых вопросах армянской историографии // Ист.-фшюл. журн. 1989. № 2. С. 15—25. На арм. яз.
Аракелян Б.Н., Агаян Ц.П., Парсамян В.А. История армянского народа: Учебник для 7—8 кл. 5-е изд. Ереван: Луис, 1988.
Аракелян Б.Н., Джаукян Г.Б., Саркисян Г.К. По поводу вопроса об Урарту—Армении // Ист.-филол. журн. 1987. № 1. С. 25—28. На арм. яз.
Аракелян Б.Н., Джaукян Г. Б., Саркисян Г.К. Урарту—Армения. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1988.
Аракелян Б.Н., Иоаннисян А.Р. История армянского народа. Ереван: Айпетрат, 1951.
Ардзинба В.Г. Послесловие: О некоторых новых результатах в исследовании истории, языков и культуры Древней Анатолии // Маккуин Д.Г. Хетты и их современники в Малой Азии. М.: Наука, 1983. С. 152-182.
Ардзинба В.Г. К истории культа железа и кузнечного ремесла: (Почитание кузницы у абхазов) // Древний Восток: Этнокультурные связи/ Ред. Г.М. Бонгард-Левин, В.Г.Ардзинба. М.: Наука, 1988.
С. 263-306.
Ардзинба В. Г. Выступление на Съезде народных депутатов // Бзыбь.
1989. 6 июня.
Арешян Г.Е. Индоевропейский сюжет в мифологии населения междуречья Куры и Аракса II тыс. до н.э. // Вестн. древн. истории. 1988.
№4. С. 84-102.

543

Арешян Г.E. Археология и исторический синтез: (Наследие Б.Б. Пиотровского в области урартоведения, кавказоведения и арменоведения) // Там же. 1992. № 4. С. 16—27.
Арешян Г.Е., Абрамян Л.А. Совещание в Отделении истории Академии наук СССР // Вестн. обществ. наук АН АрмССР. 1988. № 6. С. 93—96.
Ариф А. История хранит имена//Хазар. 1989. № 1. С. 109—118.
Арсеньев В. Абхазия: Между небом и землей // Известия. 1991. 28 март Арутюнов С.А. Народы и культуры: Развитие и взаимодействие. М.:Наука, 1989.
Арутюнов С.А. Этногенез, его формы и закономерности // Этнополит. вести. России. 1993. № 1. С. 87—98.
Арутюнов С.А., Хазанов A.M. Проблема археологических критериев этнической специфики // Сов. этнография, 1979, № 6. С. 79-89.
Арутюнян Б. Когда отсутствует научная добросовестность // Вестн.
обществ. наук Арм ССР. 1987. № 7. С. 33-56.
Арутюнян В.М., Асратян М.М., МеликянА.А. Ереван. М.: Стройиздат, 1968.
Арутюнян Н.В. Топонимика Урарту. Ереван: Изд-во АН АрмССР. 1985.
Асланян A.A. и др. Армения. М.: Мысль, 1966.
Асцатурян В.Г. (ред.) Нагорный Карабах за 50 лет (1923—1973). Степанакерт: ЦСУ АзССР, 1974.
Аутлев П.У. 32 века Майкопской плите? // Адыгейская правда. 1965. 21 марта.
Аутлев П.У. К вопросу о возрасте майкопской плиты // Вестн. древ.
истории. 1966. № 2. С. 104—107.
Ахалкаци Э. Археологи едут в Абхазию // Заря Востока. 1990. 6 мая.
Ахалкаци Э., Алашвили М. Справедливость восторжествует // Вестн.
Грузии. 1991. 21 февр.
Ахвледиани Г. Ценный труд по истории грузинской культуры // Заря Востока. 1955. 9 июля.
Ахмедов Г.М., Бабаев И.А. Археологические культуры Азербайджана. Баку: Элм, 1986.
Ахмедов Э.М. Философия азербайджанского просвещения. Баку: Азернешр, 1983.
Ахмедшина Ф. Куда идут деньги азербайджанских рабочих? // Хазар. 1990. №3. С. 110-134.
Ахундов Д.А. Отличительные черты и символические особенности стел Кавказской Албании // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI пятилетке»: Тез. докл. / Ред. В.П. Шилов, Дж.А. Халилов. Баку: Ин-т истории АН АзССР. 1985. С.77—78.
Ахундов Д.А. Архитектура древнего и раннесредневекового Азербайджана. Баку: Азерб. гос. изд-во, 1986.
Ахундов Д.А., Ахундов М.Д. Культовая символика и картина мира, запечатленная на храмах и стелах Кавказской Албании. Тбилиси: Ин-т истории груз, искусства АН ГССР, 1983.
Ахундов Д.А., Ахундов М.Д. К вопросу о «спорных» моментах в истории культуры Кавказской Албании // Изв. АН АзССР. Лит., яз. и искусство. 1986. № 2. С. 104—115.

544

Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело профессора Б.В. Чобан-Заде // Восток. 1998а. №5. С. 125-133.
Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Гибель профессора Губайдуллина // Altaica / Ред. В.М. Алпатов и др. М.: ИВ РАН, 19986. Кн. 2. С. 5-17.
Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело Рухуллы Ахундова // Восток. 2000. № 2. С. 91-108.
Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Забытый востоковед Артур Рудольфович Зифельдт-Симумяги // Там же. 2001. № 1. С. 104-109.
Ашурбейли С.Б. Скульптура Азербайджана древнего периода и в период средневековья // Труды Музея истории Азербайджана. Баку, 1956. Т. 1.С. 61-109.
Ашурбейли С. Б. Топонимика Апшерона в связи с вопросом этногенеза азербайджанцев // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1967. №2. С. 54-67.
Ашурбейли С.Б. Государство Ширваншахов. Баку: Элм, 1983.
Ашурбей/ш С. Б. Древнеармянские письменные источники V—VII вв. о племенах и народах Кавказа // Источниковедческие разыскания, 1985 / Ред. Р.К. Кикнадзе. Тбилиси: Мецниереба, 1988. С. 226—233.
Ашхаруа А. Абхазия: Настоящее невозможно понять без осмысления прошлого // Сов. Адыгея. 1993. 20 июля.
Ашхацава С.М. Пути развития абхазской истории. Сухуми: Наркомпрос Абхазии, 1925.
Бабаджанян P.A., Согомонян Ж.О. Сурен Тигранович Еремян. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1984.
Бабаев И.А. К вопросу о возникновении государства Албании (Кавказской) // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1976. №4. С. 40-51.
Бабаев И.А. Города Кавказской Албании в IV в. до н.э. — III в. н.э. Баку: Элм, 1990.
Бабаян Л. О. Политическая целеустремленность армянской историографии V века // Ист.-филол. журн. 1980. № 3. С. 58—67.
Багиров М.Д. Об очередных задачах интеллигенции Азербайджана. Баку: Азернешр, 1950.
Багиров М.Д. Отчетный доклад тов. М.Д. Багирова на XVIII съезде Коммунистической партии (большевиков) Азербайджана о работе ЦК КП(б) Азербайджана // Бак. рабочий. 1951. 26 мая. С. 1—6.
Бадалов Ф.А. История лезгинского народа (лезгиноязычных народов) и государства (V тыс. до н.э. — X в. н.э.). Дербент, 1998.
Бадридзе Ш.А. Некоторые вопросы политического и социально-экономического строя Абхазского царства // Вопросы истории народов Кавказа/ Ред. Г.Д. Тогошвили. Тбилиси: Мецниереба, 1988. С. 36-146.
Базилевич К. Ценная книга по истории Грузии // Большевик. 1946. № 7-8. С. 67-75.
Бакрадзе А. Невежество или провокация // Литературули сакартвело. 1989. 31 марта. На груз. яз.

545

Бакрадзе А., Чубинидзе О. (ред.). Осетинский вопрос. Тбилиси: Кера— XXI, 1994.
Бакрадзе Д. Археологическое путешествие по Гурии и Адчаре. СПб.: Имп. Акад. наук, 1878.
Бала М. Азербиjчан тарихинда тюрк Албанjа // Азербайджан. 1989. № 10. С. 119-129. На азерб. яз.
БалаевА. Мамед Эмин Расул-заде // Хазар. 1990. № 1. С. 37-38.
Балаев А., Камбаров И. Трехглавый дракон: Ведомственность, монополизм, догматизм // Молодежь Азербайджана. 1988. 15 сент.
Балаян З.Г. Очаг. Ереван: Советакан Грох, 1984.
Балаян З.Г. Между адом и раем: Карабахские этюды. М.: Академия, 1995.
Баренц Р. Геополитика: Взгляд изнутри. Ереван: Тираст, 1999.
Барсегов Ю.Г. Культ аннексий: Международное право на рубеже тысячелетий. М.: Готика, 1997.
Барсегов Ю.Г. Ложь на службе экспансионизма и геноцида // Армян, вестн. 1998. № 3-4. С. 123-139.
Бартикян P.M. «Византийские» хурраматы и Армения // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 1989. № 12. С. 3-14. Наарм. яз.
Бартольд В. В. Место прикаспийских областей в истории мусульманского мира // Бартольд В.В. Сочинения: В 9 т. М.: Наука, 1963. Т. 2, ч. 1.С. 649-772.
Бархударян В.Б., Худавердян К. С. История Армянской ССР в советской исторической науке // История СССР, 1983. № 2. С. 76—88.
Басария С.П. Абхазия в географическом, этнографическом и экономическом отношении. Сухум-Кале: Наркомпрос Абхазии, 1923.
Басария С.П. Биографический очерк. Статьи. Сухуми: Алашара, 1984.
Бахия Б. Дайте спокойной жизни! // Бзыбь. 1989. 6 апр.
Бгажба Х.С. Некоторые вопросы этнонимики и топонимики Абхазии (в связи с работой Павле Ингороквы «Георгий Мерчуле») // Тр. Абхаз, ин-та яз., лит. и истории. 1956. Т. 27. С. 279—303.
Бгажба X. С. Бзыбский диалект абхазского языка. Тбилиси: АН ГССР, 1964.
Бгажба Х.С. Из истории письменности в Абхазии. Тбилиси: Мецниереба, 1967.
Бгажба Х.С., Зелинский К.Л. Дмитрий Гулиа. Сухуми: Алашара, 1965.
Бекузаров А.Х. Формирование государства у алан // Тез. докл. на Междунар. науч. конф. по осетиноведению, посвящ. 200-летию со дня рождения A.M. Шегрена / Ред. A.A. Магометов. Владикавказ: СОГУ, 1994. С. 61-62.
Белая книга Абхазии: Документы, материалы, свидетельства, 1992— 1993. М.: Комис. по правам человека и межнац. отношениям Верхов. Совета Республики Абхазия, 1993.
Берадзе Т. Мореплавание и морская торговля в средневековой Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1989.
Бердзенишвили И., Джавахишвили И., Джанашиа С. История Грузии: В 2 ч. Ч. 1. С древнейших времен до начала XIX в. Тбилиси: Госиздат ГССР, 1950.

546

Бердзенишвили H.A., Дондуа В.Д., Думбадзе М.К. и др. История Грузии: В 2 т. Т. 1. С древнейших времен до 60-х гг. XIX в. Тбилиси: Гос.
изд-во учеб.-пед. лит., 1962.
Беридзе В.В. Грузинская архитектура с древнейших времен до начала XX в. Тбилиси: Литература да хеловнеба. 1967.
Беридзе В.В. Грузинская архитектура «раннехристианского» времени (IV—VII вв.). Тбилиси: Мецниереба, 1974.
Беридзе В. В. И тенденциозность, и некомпетентность // Заря Востока. 1989. 7 апр.
Бигуаа С. На родине предков // Эхо Кавказа. 1993. № 3. С. 16.
Бойкова Т. Звиад и его кампф // Megapolis-express. 1991. 26 сент.
Бокучава-Гогулия Т. Открытое письмо в редакции республиканских газет «Народное образование», «Молодежь Грузии», «Литературули Сакартвело» // Бзыбь. 1989. 6 июня.
Болтунова А.И. Замечания по поводу проспекта «Всемирной истории» АН СССР, т. 1—2 // Вести, древ, истории. 1952. № 4. С. 175—179.
Болтунова А.И. Античные города Грузии и Армении // Античный город / Ред. А.И. Болтунова. М: Изд-во АН СССР, 1963. С. 153-169.
Болтунова А.И. Колхидки // Вести, древ, истории. 1973. № 4. С. 92—108.
Болтунова А.И. Аргонавты и Колхида // Изв. АН ГССР. История, археология, этнография и история искусства. 1976. № 3. С. 37—44.
Болтунова А.И. Эллинийские апойки и местное население Колхиды // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья / Ред. О.Д. Лордкипанидзе. Тбилиси: Мецниереба, 1979а. С. 256-274.
Болтунова А.И. Колхи и держава Ахеменидов // Проблемы античной истории и культуры: В 2 т. / Ред. Б.Б. Пиотровский. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 19796. Т. 1. С. 51-55.
Большаков О.Г. [Рецензия] // Эпиграфика Востока. 1985. Т. 23. С. 106— 108. Рец. на кн.: Нейматова М.С. Мемориальные памятники Азербайджана. Баку, 1981.
Большой совет историков Грузии // Заря Востока. 1986. 25 сент.
Бороздин И.Н. [Рецензия] // Вести, древ, истории. 1948. № 1. С. 110—115.
Рец. на кн.: Бердзенишвили Н., Джавахишвили И., Джанашиа С.
История Грузии. Ч. 1. Учебник для старших классов средней школы. Тбилиси, 1946.
Бороздин И.Н. К новому изданию учебника «История Грузии» // Там же. 1951. №3. С. 134—137.
Борьян Б.А. Армения. Международная дипломатия и СССР: В 2 ч. Ч. 1.
М.; Л.: Госиздат, 1928.
Борян Г. Об одном ошибочном издании // Правда. 1951. 5 окт.
Бочоришвили В. Правда под обстрелом // Вести. Грузии. 1991. 26 февр.
Брокгауз и Ефрон. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1897. Т. 21.
Бромлей Ю.В. Совершенствование национальных отношений в СССР // Коммунист. 1986. № 8. С. 78-86.
БСЭ. Большая советская энциклопедия. 1-е изд. М., 1939. Т. 42.

547

Бугай Н.Ф., Гонов A.M. Кавказ: народы в эшелонах (20—60-е гг.). М.: ИНСАН, 1998.
Буниятов З.М. Новые данные о нахождении крепости Шаки // Докл.
АН АзССР, 1959. Т. 15. № 9. С. 869-872.
Буниятов З.М. Еще раз о неизданных страницах «Истории Агван» Моисея Каганкатваци // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1961. №4. С. 3—9.
Буниятов З.М. Азербайджан в VII—IX вв. Баку: Изд-во АН АзССР, 1965а.
Буниятов З.М. О хронологическом несоответствии глав «Истории Агван» Моисея Каганкатваци // Докл. АН АзССР. 19656. Т. 21, № 4. С. 65-67.
Буниятов З.М. Об одном историческом недоразумении // Там же. 1977а. Т. 33, № 2. С. 67-69.
Буниятов З.М. Размышления по поводу книги А.Н. Тер-Гевондяна «Армения и Арабский халифат» // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 19776. № 4. С. 115—116.
Буниятов З.М. Государство атабеков Азербайджана (1136—1225гг.).
Баку: Элм, 1978.
Буниятов З.М. Институт народов Ближнего и Среднего Востока Академии наук Азербайджанской ССР // Народы Азии и Африки. 1982. № 6. С. 53-60.
Буниятов З.М. Новый труд по истории Азербайджана // Лит. Азербайджан. 1986а. № 10. С. 125-127.
Буниятов З.М. Этнолингвистические «изыскания» в романе Исы Гусейнова «Идеал» // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 19866. №4. С. 104-106.
Буниятов З.М. Несколько замечаний по поводу этнических процессов в Ширване (до первой трети XIII в.) // Докл. АН АзССР. 1986в. Т. 44, № 4. С. 70-74.
Буниятов З.М. О некоторых тенденциях в освещении средневековой истории Азербайджана (по страницам журнала «Элм ве хаят») // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1987а. № 3. С. 124—127.
Буниятов З.М. Меценатствующий апологет // Там же. 19876. № 4. С. 133-136.
Буниятов З.М. Еще раз о локализации области Шаки // Там же. 1987в. № 1.С. 117-119.
Буниятов З.М. Молчать не приучен // Огонек. 1988. № 45. С. 22—24.
Буниятов З.М. Мифы и миф // Азербайджан. 1989. 6 нояб.
Буниятов З.М. (ред.). История Азербайджана по документам и публикациям. Баку: Элм, 1990а.
Буниятов З.М. В древнем Азербайджане, в том числе и в Албании никаких тюрков не было // Елм, 19906. 29 дек.
Буниятов З.М. Азербайджан в эпоху Низами. Баку: Элм, 1991.
Буниятов З.М., Нейматова М.С. О некоторых искажениях эпиграфических памятников // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1985. № 3. С. 132—136. На азерб. яз.

548

Буниятов З.М., Нейматова М. С. [Рецензия] // Там же. 1988. № 3. С. 105—112. Рец. на кн.: Хачатрян A.A. Корпус арабских надписей Армении VIII— XVI вв. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1987. Вып.1.
Бялецкий К.А. и др. Армения. М.: Моск. рабочий, 1929а.
Бялецкий К.А. и др. Азербайджан. М.: Моск. рабочий, 19296.
Бялецкий К.А. и др. Грузия. М.: Моск. рабочий, 1929в.
В Абхазском обкоме КП Грузии // Бзыбь. 1989. 25 мая.
В кривом зеркале: (По поводу одной публикации в республиканской газете «Народное образование») // Сов. Абхазия, 1989. 14 июня.
Вайнберг Б.И. Этногеография Турана в древности. М.: Восточная литература РАН, 1999.
Ванеев З.Н. Народное предание о происхождении осетин. Сталинир: Госиздат Юго-Осетии, 1956.
Ванеев З.Н. Средневековая Алания. Сталинир: Госиздат Юго-Осетии, 1959.
Ванеев З.Н. К этногенезу осетинского народа // Изв. Юго-Осет. НИИ АН ГССР. 1964. Вып. 13. С. 3-19.
Ванеев З.Н. Избранные работы по истории осетинского народа. Цхинвали: Ирыстон, 1989. Т. 1.
Ванети З.Н. К вопросу о времени заселения Юго-Осетии // Изв. ЮгоОсет. НИИ АН ГССР. 1936. Вып. 3. С. 270-278.
Васильева О. Грузия как модель посткоммунистической трансформации. М.: Горбачев-Фонд, 1993.
Велиев С. С. Древний, древний Азербайджан. Баку: Гянджлик, 1987.
Велиханова Н.М. Изменение исторической географии Азербайджана в результате арабских завоеваний // Историческая география Азербайджана / Ред. З.М. Буниятов. Баку: Элм, 1987. С. 46—87.
Велиханова Н.М. Зорию Балаяну — размышления по поводу книги «Дорога» // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1989. №3. С. 118-128.
Возба А. Сильные убеждают, слабые заставляют // Бзыбь. 1989а. 8 июля.
Возба А. Слушайте последние известия // Там же. 1989б. 22 июля.
Володин Э. Аргументы каменного века // Сов. Россия. 1992. 21 нояб. С. 1.
Воробьев Н. О неосновательности притязаний Грузии на Сухумский округ // Материалы по истории Абхазии. Сухуми: Алашара, 1990.
Вып. 1. С. 17-25.
Воронов Ю.Н. Тайна Цебельдинской долины. М.: Наука, 1975.
Воронов Ю.Н. В мире архитектурных памятников Абхазии. М.: Искусство, 1978.
Воронов Ю.Н. Некоторые проблемы социальной истории Северной Колхиды в эпоху греческой колонизации // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья / Ред. О. Лордкипанидзе. Тбилиси: Мецниереба, 1979. С. 274—279.
Воронов Ю.Н. Абхазский синдром (исповедь археолога) // Бзыбь. 1989а. 21, 23 сент.
Воронов Ю.Н. Историческая наука и национальный вопрос. 1989б. Архив автора.

549

Воронов Ю.Н. Ответ академику В. Беридзе // Бзыбь. 1989в. 17, 19 авг.
Воронов Ю.Н. Сваноколхи, ашхарацуйц и убиенные апостолы // Единение. 1990. 3 июня.
Воронов Ю.Н. Царица Тамара и «структура страсти» // Лит. Россия.
1995. 18 авг.
Воронов Ю.Н., Бгажба О.Х. Материалы по археологии Цебельды (итоги исследования Цибилиума в 1978—1982 гг.). Тбилиси: Мецниереба, 1985.
Воспоминания. Воспоминания о прошлом // Отчизна. 1993. Январь, № 2.
Габараев С.Й7.(ред.). Очерки истории Юго-Осетии: В 2 т. Цхинвали: Ирыстон, 1969. Т. 1.
Габиббейли И. Выступление на торжественном заседании Государственной комиссии, посвященном 1300-летию дастана (эпоса) «Китаби-деде Горгуд» // Бакин. рабочий. 1999. 20 февр.
Гаглоев Р.Х. Стырфазский могильник (I—VBB. н.э.). Цхинвали: Ирыстон, 1984.
Гаглоева З.Д. Захарий Николаевич Ванеев. Цхинвали: Ирыстон, 1981.
Гаглоев Ю. С. Туласы мыггаг цаваер адаема хаттаей у. Уый тыххаей // Фидиуэг. 1959. № 11. С. 93—96. На осет. яз.
Гаглойти Ю.С. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тбилиси: Мецниереба, 1966а.
Гаглойти Ю.С. Сведения «Армянской географии» VII в. об аланах // Изв. Северо-Осет. НИИ. 19666. Вып. 25. С. 184-194.
Гаглойти Ю.С. Южная Осетия: (К истории названия). Цхинвал: Б. и., 1993.
Гаглойти Ю.С. Сарматы и Центральный Кавказ // Тез. докл. на Междунар. науч. конф. по осетиноведению, посвящ. 200-летию со дня рождения A.M. Шегрена / Ред. A.A. Магометов. Владикавказ: Издво СОГУ, 1994. С. 44-46.
Гаглойты Р.Х. Сармато-аланы в Южной Осетии // Там же. С. 59—61.
Гагнидзе М. Надеяться на мудрость народа можно // Вестн. Грузии.
1991.5 февр.
Гаджиев Т. Г. Раннесредневековые города Азербайджана (IV — начало VIII вв.): Автореф. дисс. канд. ист. наук. М.: МГУ, 1994.
Гаджиев Ш., Джафаров Э. Наш союзник — перестройка // Молодежь Азербайджана. 1988. 12 нояб.
Галоян Г.А., Худавердян К.С. (ред.). Нагорный Карабах: Историческая справка. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1988.
Гамахария Д., Гогия Б. Абхазия — историческая область Грузии. Тбилиси: Агдгома, 1997.
Гамахария Д., Чания В. «Оккупация» Абхазии: Мифы или реальность? // Свобод. Грузия. 1991 а. 27 апр.
Гамахария Д., Чания В. Аннексия Грузии и розыгрыш «Абхазской карты» // Там же. 19916. 27 июня.
Гамкрелидзе Б. К вопросу о расселении осетин в Грузии // Осетинский вопрос / Под ред. А. Бакрадзе, О. Чубинидзе. Тбилиси: Кера— XXI, 1994. С. 169-188.

550

Гамкрелидзе T.B. По поводу одного «открытия» профессора Г. Турчанинова // Веч. Тбилиси. 1989. 7 апр.
Гамкрелидзе Т.В. Из истории племенных названий Древней Колхиды // Изв. АН ГССР. История, этнография и история искусства. 1991.
№2. С. 7-15.
Гамкрелидзе Т.Е., Иванов Вяч.Вс. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1984. Т. 1—2.
Гамрекели В.Н. Двалы и Двалетия в I—XV вв. н.э. Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1961.
Гамсахурдия 3. Открытое письмо академику А.Д. Сахарову // Веч. Тбилиси. 1989. 12сент.
Гамсахурдия 3. Обращение к абхазскому народу // Вести. Грузии. 1991а.
12 марта.
Гамсахурдия 3. Программа кандидата в президенты господина Звиада Гамсахурдии // Свобод. Грузия. 19916. 22 мая.
Гамсахурдия 3. Выступление на сессии Верховного Совета Республики Грузия 7 июня 1991 // Там же. 1991в. 13 июня.
Гамсахурдия 3. Президенту СССР М.С. Горбачеву // Заря Востока.
1991г. 15янв.
Гамсахурдия 3. Цель Центра — наказать нас // Вести. Грузии. 1991 д.
27 февр.
Ганаланян А., Хачикян Л., Тер-Гевондян А. Об очередных «размышлениях» З.М. Буниятова // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1978.
№5. С. 95-104.
Гараканидзе М. Грузинское деревянное зодчество. М.: Искусство: Сабчота Сакартвело, 1959.
Гасанов М.Р. Г.Д. Тогошвили — ученый-исследователь грузино-северокавказских взаимоотношений// Науч. мысль Кавказа. 1996. № 1.
С. 89-92.
Гафарлы М. День солидарности вместо Нового года // Независимая газ. 1999. 31 дек.
Гачечилазде Р. Географический фон решения конфликта в Абхазии // Грузины и абхазы: Путь к примирению / Ред. Б. Коппитерс и др.
М.: Весь мир. 1998. С, 86-107.
Гванцеладзе Т. Еще раз об «оккупационном» населении Абхазии // Иберия-спектр. 1992. 7—13 мая.
Гвасалиа Дж. Из истории грузино-осетинских отношений // Молодежь Грузии. 1989. 9 дек.
Гвасалиа Дж. К вопросу о взаимоотношениях грузинского и осетинского народов // Изв. АН ГССР. История, этнография и история искусства. 1990а. № 3. С. 7—16. На груз. яз.
Гвасалиа Дж. К вопросу о переселении осетин в Картли // Грузия — «малая империя»?! / Ред. Г.С. Гачечиладзе. Тбилиси: Саранги, 19906.
С. 29-39.
Гвасалиа Дж. Историческая география Восточной Грузии (Шида-Картли). Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1991а.

551

Гвасалиа Дж. Шида Картли — сердце Грузии // Вести. Грузии. 19916.
6 марта.
Гвритишвили Д. В. К вопросу о принадлежности «двалов» и переселении осетин в Картли // Мимомхилвели. Тбилиси, 1949. Т. 1. На груз. яз.
Гейбуллаев Г.А. К этногенезу азербайджанцев // К проблеме этногенеза азербайджанского народа / Под ред. М.А. Исмайлова. Баку: Элм, 1984. С. 102-151.
Гейбуллаев Г.А. Истина по Т. Папуашвили // Изв. АН АзССР. 1989. № 1.
С. 99-103.
Гейбуллаев Г.А. К этногенезу азербайджанцев. Баку: Элм, 1991.
Гельб И.Е. Опыт изучения письма. М.: Радуга, 1982.
Генис В.Л. Красная Персия: Большевики в Гиляне, 1920—1921 гг.: Документальная хроника. М.: МНПИ, 2000.
Геюшев Р.Б. О слове «хат» в наименовании памятников Нагорного Карабаха // Материальная культура Азербайджана / Ред. P.M. Вахидов и др. Баку: Элм, 1973а. Вып. 7. С. 331—334.
Геюшев Р. Б. О конфессионально-этнической принадлежности Гандзасарского монастыря // Там же. 19736. Вып.7. С. 366—368.
Геюшев Р.Б. Христианство в Кавказской Албании. Баку: Элм, 1984.
Геюшев Р.Б. Гандзасар — памятник Кавказской Албании. Баку: Элм, 1986.
Геюшев Р.Б., Ахадов А. Гандзасарский монастырь — албанский памятник// Возрождение. 1991. № 7/9. С. 83—88.
Глобачев М. Нарушители карантина// Новое время. 1999. № 42. С. 26—27.
Гогуа А. Наша тревога // Дружба народов. 1989. № 5. С. 157—159.
Гостиева Л.К., Дзадзиев А. Б. (ред.). Северная Осетия: этнополитические процессы 1990—1994 гг.: Очерки. Документы. Хроника. М.: ЦИМО, 1995. Т. 2.
Гостиева Л.К., Дзадзиев А.Б., Дзарасов A.A. Северная Осетия от выборов до выборов (1993—1995) // Развивающийся электорат России: Этнополитический ракурс / Ред. М. Н. Губогло. М.: ЦИМО, 1996. Т. 3: Выборы 95, вып. 2. С. 90-157.
Гоциридзе Р. По новым меркам к старой политике? // Молодежь Грузии. 1989. 140КТ.
Гранат. Энциклопедический словарь Гранат. М., 1917. Т. 30.
Грант Е. Как Карабах стал «неотъемлемой частью» Азербайджана // Pro Armenia. 1991. № 2. С. 41—45.
Грэхэм Л.Р. Очерки истории российской и советской науки. М.: ЯнусК, 1998.
Губогло М.Н. Языки этнической мобилизации. М.: Яз. рус. культуры, 1998.
Гукасян В.Л. Удинские слова в «Истории Албании» // Изв. АН АзССР.
Лит., яз. и искусство. 1968а. № 1. С. 53—61.
Гукасян В.Л. К освещению некоторых вопросов истории Азербайджана в монографии «Азербайджан в VII—IX вв.» // Там же. 19686. № 4.
С. 115-135.

552

Гукасян В.Л. Значение закавказских источников в изучении истории азербайджанского языка дописьменного периода // Сов. тюркология. 1978. №2. С. 19-33.
Гукасян В.Л. Ценный источник по истории Азербайджана // Изв. АН АзССР. Лит., яз. и искусство. 1981. № 4. С. 124—125.
Гулиа Г. Дмитрий Гулиа: Повесть о моем отце. М.: Мол. гвардия, 1962.
Гулия Д.И. История Абхазии. Тифлис: Наркомпрос ССР Абхазии, 1925.
Т. 1.
Гулиа Д.И. О моей книге «История Абхазии». Сухуми: Абгиз, 1951.
ГулиевА.Н. История Азербайджана: Учебник для 7—8 кл. 4-е изд. Баку: Маариф, 1972.
Гулиев Дж.Б. (ред.) История Азербайджана. Баку: Элм, 1979.
Гулиев Дж.Б. Следовать истине, а не амбициям // Бакин. рабочий.
1989. 10 июня.
Гулиев Дж.Б., Мадатов Г.А., Надиров A.A. Советская Нахичевань. Баку: Азерб. гос. изд-во, 1984.
Гумба Г. Кавказская Албания по «Ашхарацуйцу» Вардана вардапета (XIII в.) // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1986. № 9. С. 64-73.
Гунба М.М. Абхазия в I тысячелетии нашей эры. Сухуми: Алашара, 1989а.
Гунба М.М. Об автохтонности абхазов в Абхазии. 19896. Архив автора.
Гурбан Р. О словах Азери, Атропатена, Азербайджан // Изв. АН АзССР.
1968. № 3. С. 82-91. Наазерб. яз.
Гуревич А.Я. О кризисе современной исторической науки // Вопр.
истории. 1991. № 2/3. С. 21-36.
Гуриев Т. Аланы, асы, осетины // Соц. Осетия. 1991. 12 апр.
Гурчиани В. Обвиняются в преступлении перед грузинским народом // Вести. Грузии. 1991. 14февр.
Гусейнов И.А. Институт истории АзФАН // Изв. Азерб. фил. АН СССР.
1943. №6. С. 104-108.
Гусейнов И.А. и др. (ред.). История Азербайджана: В 3 т. Баку: Изд-во АН АзССР, 1958. Т. 1.
Гусейнов P.A. О тюрках IV—VII вв. в зоне Кавказской Албании // Вопросы истории Кавказской Албании / Под ред. И. Алиева. Баку: Изд-во АН АзССР, 1962. С. 181-192.
Гусейнов Ч. Правд много, а истина одна // Лит. газ. 1992. 16 сент.
Гутнов Ф. Ранние этапы этнической истории осетин // Отчизна. 1993.
Январь. № 2.
Дадамян Б.В. Выступление на Съезде народных депутатов 6 июня 1989 г.
// Известия. 1989. 7 июня.
Дамениа О.Н. Абхазо-грузинский конфликт: Проблемы и перспективы урегулирования // Аспекты абхазо-грузинского конфликта / Под ред. П. Гарб и др. Irvine: Univ. of Calif., Irvine, 2001.T. 5. С. 185— 190, 324-336.
Данилов A.A., Пыжиков A.B. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М.: РОССПЭН, 2001.

553

Данилов С. Трагедия абхазского народа // Материалы по истории Абхазии. Сухуми: Алашара, 1990. Вып. 1. С. 5—16.
Дашдамиров А. В человеческом измерении // Независимая газ. 2001.
27 февр.
Делба М.К. Основатель абхазской литературы Дмитрий Гулия. Сухуми: Ин-т Абхаз. Культуры, 1937.
Делба М.К. К вопросу изучения языка и истории абхазов. Сухуми: Абгиз, 1952.
Джавадлы Г. Судьба исторических памятников Южного Азербайджана//Хазар. 1990. № 1. С. 147-148.
Джавахишвили И.А. Историко-этнологические проблемы Грузии, Кавказа и Ближнего Востока // Вести, древ, истории. 1939. № 4.
С. 30-49.
Джавахишвили И.А. Введение в историю грузинского народа. Кн. 1.
Историко-этнологические проблемы Грузии, Кавказа и Ближнего Востока. Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1950.
Джамшидов Ш. Об архитектурном комплексе «Деде Коркуд» // Возрождение. 1991. № 7-9. С. 33-37.
Джанашиа С.Н. Иван Александрович Джавахишвили: Некролог // Вести. АН СССР. 1941. № 1. С. 68-70.
Джанашиа С.Н. С.Н. Джанашиа: (Некролог) // Вести, древ, истории.
1948. № 1.С. 159.
Джанашиа С.Н. О времени и условиях возникновения Абхазского царства // Труды: В 3 т. Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1952. Т. 2.
С. 322-341.
Джанашиа С.Н. Тубал-табал, тибарен, ибер // Там же. 1959а. Т. 3, С. 1—80.
Джанашиа С.Н. К вопросу о языке и истории хеттов // Там же. 19596.
Т. 3. С. 197-207.
Джанашиа С.Н. Труды: В 3 т. Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1959в. Т. 3.
Джанашиа С.Н. Абхазия в составе Колхидского царства и Лазики: Образование «Абхазского царства» // Изв. АН ГССР. История, этнография и история искусства. 1991. № 2. С. 18—49.
Джанашиа С.Н., Бердзенишвили Н. О наших законных требованиях к Турции: Письмо в редакцию газеты «Комунисти» // Правда. 1945. 20 дек.
Джанберидзе Н.Ш., Цицишвили И.Н. Архитектура Грузии от истоков до наших дней. М.: Стройиздат, 1976.
Джапаридзе ОМ. К этнической истории грузинских племен по данным археологии. Тбилиси: Мецниереба, 1976. На груз. яз.
Джапаридзе ОМ. К раннему этногенезу кавказских племен // Историко-филологические разыскания / Под ред. A.B. Урушадзе. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1980. С. 7—36.
Джаукян Г. Б. Хайасский язык и его отношение к индоевропейским языкам. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1964.
Джаукян Г. Б. Очерки по истории дописьменного периода армянского языка. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1967а.

554

Джаукян Г.Б. Взаимоотношение индоевропейских, хуррито-урартских и кавказских языков. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 19676.
Джаукян Г.Б. Об аккадских заимствованиях в армянском языке // Ист.-филол. журн. 1980. № 3. С. 107-119; № 4. С. 6-106.
Джафарзаде И.М. Развитие археологических работ в Азербайджанской ССР// Изв. АН АзССР. 1945. № 6. С. 125-137.
Джафаров Д. Об эпосе «Деде Коркут» // Правда. 1951. 2 авг. С. 3.
Джафаров Ю.Р. Гунны и Азербайджан. Баку: Элм, 1985.
Джафаров Ю. О дискуссии и дискутантах // Молодежь Азербайджана.
1988. 200КТ.
Джахая Л. Позиция, на которой стоим // Заря Востока. 1990. 15 мая.
Джгереная Э., Шатиришвили 3. Грузия — Абхазия: Проблемы идентичности // Аспекты абхазо-грузинского конфликта / Под ред. П.
Гарбидр. Irvine: Univ. of Calif., Irvine, 2001. Т. 7. С. 61—75.
Джилавян А. Большой юбилей как шанс для маленькой страны // Независимая газ. 2001. 6 сент.
Джоджуа Н. Время рассудит // Бзыбь. 1989. 4 июля.
Джоджуа Н. Не изменю и не предам // Единение. 1990. 4 июля.
Джорбенадзе С. Жизнь и деятельность И. Джавахишвили. Тбилиси, 1984. На груз. яз.
Джорджадзе И.И. История военного искусства Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1989.
Джохадзе С. Пусть победит разум // Бзыбь. 1989. 22 июля.
Дзапшба Ф.З. Суверенизация абхазского народа: Политологический анализ. Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1996.
Дзаттиаты Р.Г. Раннесредневековый могильник в селении Едыс (Южная Осетия) // Сов. археология. 1986. № 2. С. 198-209.
Дзаттиаты Р.Г. Алано-сасанидские отношения по материалам археологических раскопок в Южной Осетии // Аланы и Кавказ / Под ред. В.Х. Тменова. Владикавказ: Северо-Осет. ин-т гуманит. исслед.
1992. С. 71-82.
Дзидзария Г.А. (ред.). Очерки истории Абхазской АССР: В 2 т. Сухуми: Абгиз, 1960. Т. 1.
Дзидзария Г.А. Страницы истории // Абхазская АССР / Под ред. М.К.
Делбы. Сухуми: Абгиз, 1961. С. 14—25.
Дзиццойты Ю.А. Диалектология и древняя история южных осетин // Тез. докл. на Междунар. науч. конф. по осетиноведению, посвящ.
200-летию со дня рождения A.M. Шегрена / Под ред. A.A. Магометова. Владикавказ: Изд-во СОГУ, 1994. С. 58-59.
Дидебулидзе З.Ш. Культурные взаимосвязи народов Грузии и Центрального Предкавказья в X—XII вв. Тбилиси: Мецниереба, 1983.
Дискуссия об античном Вани // Вести, древ, истории. 1992. № 1.
С. 209-212.
Дондуа Г.Ф. Нумизматика античной Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1987.
Дубнов В. Страна пирамид Гейдара Алиева // Новое время. 1996. № 30.
С. 14-18.

555

Думбадзе M.К., Ломинадзе Б.Р., Лордкипанидзе М.Д. К истории Нагорной Картли в V—XVII вв. // Особенности социально-экономического развития горных районов феодальной Грузии. Тбилиси: Меиниереба, 1983. С. 154-171.
Дьяконов И.М. История Мидии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1956.
Дьяконов И.М. «Майкопские письмена»: (К методике работы дешифровщика) // Вести, древ, истории. 1966. № 2. С. 99—104.
Дьяконов И.М. Предыстория армянского народа. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1968.
Дьяконов И.М. К методике исследований по этнической истории // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности / Под ред. М.С. Азимова и др. М.: Наука, 1981а. С. 90—100.
Дьяконов И.М. К древневосточному субстрату в армянском языке // Ист.-филол. журн. 19816, № 1. С. 56—78.
Дьяконов И.М. О прародине носителей индоевропейских диалектов // Вести, древ, истории. 1982. № 3. С. 3—30.
Дьяконов И.М. К праистории армянского языка // Ист.-филол. журн.
1983. №4. С. 149-178.
Дьяконов И.М. Личное сообщение. 1993. Архив автора.
Дьяконов И.М. Книга воспоминаний. СПб.: Европейский дом, 1995.
Дьяконов И.М., Старостин С.А. Хуррито-урартские и восточнокавказские языки // Древний Восток: этнокультурные связи / Под ред.
Г.М. Бонгард-Левина, В.Г.Ардзинбы. М.: Наука, 1988. С. 164—207.
Евгеньев Д.Е. Вопросы этногенеза турок в турецкой исторической литературе // Этнические процессы и состав населения в сттзанах Передней Азии / Под ред. М.С. Иванова. М.; Л.: Йзд-во вост. лит.Д' 1963. С. 71-87.
Енукидзв Т.Н. Важный участок коммунистического строительства // Заря Востока. 1979. 25 окт.
Еремян С. Т. Проблема этногенеза армян в свете учения И.В. Сталина о языке // Изв. АН АрмССР. Сер. обществ, наук. 1951. № 6. С. 37—51.
Еремян С. Т. К вопросу об этногенезе армян // Вопр. истории. 1952а. № 7.
С. 101-108.
Еремян С.Т. Атлас к книге «История армянского народа», 1951. Ереван: Айпетрат, 19526.
Еремян С.Т. К вопросу об этногенезе армян // Коммунист. 1953.
19 мая.
Еремян С.Т. Основные проблемы периодизации истории народов Закавказья // Труды Объединенной научной сессии АН СССР и Академий наук Закавказских республик по общественным наукам, Баку, 29 марта—2 апреля 1954 г.: Стеногр. отчет / Под ред.
С. Вургуна. Баку: Изд-во АН АзССР, 1957. С. 95-106.
Еремян С.Т. Экономика и социальный строй Албании III—VII вв. // Очерки истории СССР III-IX вв. М.: Изд-во АН СССР, 1958а.
С. 303-310.
Еремян С.Т. Идеология и культура Албании III—VII вв. // Там же.
1958б. С. 323-330.

556

Еремян С. Т. Первые армянские государственные образования (VII— VI вв. до н.э.) // Ист.-филол. журн. 1968. № 3. С. 91 — 120.
Еремян С.Т. Процесс формирования армянского народа // Там же.
1970. № 2. С. 27—56. На арм. яз. с рус. рез.
Еремян С. Т. Армяне // Армянская советская энциклопедия. Ереван: Арм. сов. энциклопедия. 1980. Т. 6. С. 157—159. На арм. яз.
Еремян С. Т. Аборигены Армянского нагорья // Коммунист. 1981а. 11 янв.
Еремян С. Т. Великая Армения // Армянская советская энциклопедия. Ереван: Арм. сов. энциклопедия. 19816. Т. 7. С. 434—436. На арм. яз.
Еремян С. Т. Армяне и фригийцы // Коммунист. 1984. 8 янв.
Житие святой равноапостольной Нины, просветительницы Грузии / Под ред. Игумена Владимира (Зорина) и В.Н. Вигилянского. М.: Скиния, 1992.
Жоржолиани Г., Тоидзе Л., Лекишвили С., Хоштария-Броссе Э. Исторические и политико-правовые аспекты грузино-осетинского конфликта. Тбилиси: Самшобло, 1995.
За глубокое научное изучение истории Абхазии // Сов. Абхазия. 1977.
14 мая. То же // Алены капшь. 1977. 14 мая. На абхаз, яз. То же // Сабчото Абхазети. 1977. 14 мая. На груз. яз.
За марксистско-ленинскую разработку вопросов истории // Заря Востока. 1957. 4 июня.
Забота партии о литературе //Лит. газ. 1952. 30 сент.
Заридзе Г. Закабалить грузинский народ невозможно // Вести. Грузии.
1991. 12февр.
Заседание Государственной комиссии по 75-летнему юбилею Нахичеванской Автономной Республики под председательством Президента Азербайджана Гейдара Алиева // Бакин. рабочий. 1999.
12 февр.
Заявление народных депутатов СССР от Грузии по вопросу об упразднении Юго-Осетинской автономной области // Заря Востока. 1991. 10 янв.
Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт. М.: РОССПЭН, 1999.
Зифелъдт А.Р. Деятельность Общества обследования и изучения Азербайджана за два года: 2 ноября 1923 г. — 8 ноября 1925 г. // Изв.
о-ва обследования и изуч. Азербайджана. 1925. № 1. С. 107—112.
Зотов В., Соловьев А. Не забывайте о русских // Сов. Россия. 1992.
29 сент.
Зубков В. Человек цели // Соц. индустрия. 1985а. 26 апр.
Зубков В. Зия Буниятов: всегда в поиске // Сов. Союз. 19856. № 4. С. 52.
Зубов А. Политическое будущее Кавказа: Опыт ретроспективно-сравнительного анализа // Знамя. 2000. № 4. С. 141—173.
Зулалова Х.А. З.М. Буниятов: Библиография. Баку: Элм, 1988.
Зулалян М.К. Вопросы древней и средневековой истории Армении в освещении современной турецкой историографии. Ереван: Издво АН АрмССР, 1970.

557

Ибрагимов З.И., Токаржевский ЕЛ. Писатели и историки о мужестве и доблести азербайджанцев. Баку: Азернешр, 1943.
Ибрагимов З.И., Токаржевский Е.А. Развитие советской исторической науки в Азербайджане. Баку: Ин-т истории АН АзССР, 1964.
Ибрагимов З.И., Токаржевский Е.А. Академия наук Азербайджанской ССР и развитие исторической науки // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1965. № 3. С. 3—13.
Иванидзе В. Карабах, боль моя // Огонек. 1990. № 4. С. 26—29.
Иванов В. В. Об отношении хаттского языка к северозападнокавказским // Древняя Анатолия / Под ред. Б.Б. Пиотровского. М.: Наука, 1985. С. 26-59.
Илиа II. Его Святейшеству, Святейшему Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию II // Вестн. Грузии. 1991. 1 марта.
Инадзе М.П. К истории Грузии античного периода: (Флавий Арриан и его сведения о Грузии): Автореф. дисс. канд. ист. наук. Тбилиси, 1953.
Инадзе М.П. К вопросу о самоуправлении в причерноморских городах Колхиды в античную эпоху // Сообщ. АН ГССР. 1958. Т. 21, №2. С. 241-247.
Инадзе М.П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси: Мецниереба, 1968.
Инадзе М.П. О времени образования Колхидского царства по данным древнегреческих авторов // Вопросы древней истории / Под ред. Г.Г. Гиоргадзе. Тбилиси: Мецниереба, 1973. С. 156—169. (Кавказско-Ближневосточный сборник; Т. 4.) Инадзе М.П. О некоторой специфике греческой колонизации Восточного Причерноморья // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья / Под ред. О. Лордкипанидзе. Тбилиси: Мецниереба, 1979. С. 283—292.
Инал-Ипа Ш.Д. Об этногенезе древнеабхазских племен: Докл. на VII Междунар. конгр. антропол. и этнол. наук (Москва, август 1964 г.).
М.: Наука, 1964.
Инал-Ипа Ш.Д. Абхазы: (Историко-этнографические очерки). Сухуми: Алашара, 1965.
Инал-Ипа Ш.Д. Прыжок благородного оленя. Сухуми: Алашара, 1974.
Инал-Ипа Ш.Д. Вопросы этнокультурной истории абхазов. Сухуми: Алашара, 1976.
Инал-Ипа Ш.Д. Об изменении этнической ситуации в Абхазии XIX в.
// Сов. Абхазия. 1989а. 6 июля.
Инал-Ипа Ш.Д. О моем народе, его истории и отечестве: По поводу одной статьи и не только о ней // Там же. 19896. 16 сент.
Инал-Ипа ШД. Об изменении этнической ситуации в Абхазии в XIX— начале XX в. // Сов. этнография. 1990. № 1. С. 38—49.
Инал-Ипа Ш.Д. Ступени к исторической действительности. Сухум: Алашара, 1992.
Инал-Ипа Ш.Д,., Амичба Г. Главное — историческая достоверность // Сов. Абхазия. 1989. 7 янв.

558

Ингороква П. Георгий Мерчуле — грузинский писатель X века. Тбилиси: Сабчота мцерали, 1954. На груз. яз.
Инджикян О. Армянский вопрос и советско-турецкие отношения // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 6. С. 3—17.
Информация, которой 3200 лет// Сов. Кубань. 1965. 31 янв.
Иоаннисян А.Р. Россия и армянское освободительное движение в 80-х годах XVIII столетия. Ереван: Изд-во Ерев. ун-та, 1947.
Иоаннисян А.Р., Аракелян 5.Г.(ред.). История армянского народа: Учебник для 8 и 9 кл. средней школы: В 2ч. 4.1. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1950.
Исаенко A.B. Из глубины веков // Сев. Осетия. 1993. 18—19 февр.
Искандарян А., Арутюнян Б. Армения: «карабахизация» национальной истории // Национальные истории в советском и постсоветских государствах / Под ред. К. Аймермахера, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 1999. С.283-292.
Исмаилов М.А. В Институте истории и философии Академии наук Азербайджанской ССР// Вопр. истории. 1954. № 4. С. 179—181.
Исмаилов М.А. Читая книгу и рецензию о ней // Изв. АН АзССР.
История, философия и право. 1969. № 1. С. 123—127.
Исмаилов М.А. Старые проблемы молодых ученых // Молодежь Азербайджана. 1988. 18окт.
Исмаилов М.А. Не мешать нормализации межнациональных отношений // Вопр. истории. 1989а. № 5. С. 83—84.
Исмаилов М.А. В роли пасынков //Азербайджан. 19896. 5 ноября.
Исмаилов М.А. Фальсификация истории Карабаха продолжается // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1989в. № 4. С. 29— 34. На азерб. яз.
Исмаилов М.А. (ред.). События вокруг НКАО в кривом зеркале фальсификаторов: (Сб. материалов). Баку: Элм, 1989г.
Истину упрятать нельзя // Единение. 1989. 25 окт.
Историческая справка: Документ Народного Фронта Абхазии. 1989.
Архив автора.
История Абхазии: Учеб. пособие. Сухум: Алашара, 1991.
История Азербайджанской ССР: Учебник для 8 и 9 кл. Баку: АзФАН, 1939.
История Азербайджана: (Краткий очерк). Баку: АзФАН, 1941.
История Азербайджана: Учеб. пособие для сред. шк. Баку: Азерб. издво учеб.-пед. лит., 1960.
Ишханян P.A. Урарту-Армина-Хайу// Гарун. 1969. № 6. С. 11 — 16.
Ишханян P.A. Новые открытия в сравнительном языкознании и вопросы происхождения и древнейшей истории армян // Вести. Ерев.
ун-та. Обществ, науки. 1979а. № 2. С. 85—111.
Ишханян P.A. Языковые источники, относящиеся к происхождению армян // Гарун. 19796. № 10. С. 70-76.
Ишханян P.A. Древнейшие аборигены // Коммунист (Ереван). 1980.
16 февр.

559

Ишханян P.A. Происхождение и древнейшая история армян в свете новых достижений лингвистики //Лит. Армения. 1981. № 4. С. 63—78.
Ишханян P.A. Без фактов и свидетельств не может быть достоверного исторического труда // Ерев. ун-т. Науч.-информ. журн. 1982. № 2.
С. 30-34.
Ишханян P.A. Вопросы происхождения и древнейшей истории армянского народа. Ереван: Айастан, 1988. На арм. яз.
Ишханян P.A. Иллюстрированная история Армении: Беседы для среднего школьного возраста. Ереван: Аревик, 1989. На арм. яз.
Казанджян Р. К предыстории самоопределения Нагорного Карабаха.
М.: Армянская община Москвы, 1997.
Казиев М.А. (ред.). Памятники истории Азербайджана. Баку: Изд-во АН АзССР, 1956.
Казиев М.А. (ред.). Азербайджан: (Исторические и достопримечательные места). Баку: Изд-во АН АзССР, 1960.
Казиев М.А., Эфендиев М., Алияров С.С. История Азербайджана: (Краткий обзор). Баку: Азерб. гос. ун-т, 1969.
Калинин М.И. О коммунистическом воспитании: (Доклад на собрании партийного актива гор. Москвы 2 октября 1940 г.) // Правда.
1940. ЗОокт.
Калоев Б.А. Василий Иванович Абаев и вопросы этнографии в его трудах. М.: Наука, 2001.
Капанадзе Д.Г. Грузинская нумизматика. М.: Ин-т истории материальной культуры, 1955.
Капанадзе Д.Г., Голенко К.В. К вопросу о происхождении колхидок // Вести, древн. истории. 1957. № 4. С. 88-95.
Капанцян Г. Хайаса — колыбель армян: Этногенез армян и их начальная история. Ереван, 1947.
Капанцян Г. Историко-лингвистические работы. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1956.
Капанцян Г. Историко-лингвистические работы. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1975.
Карагезян А. К локализации гавара Кашатаг // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1987. № 1. С. 40-45.
Карагезян О. О. Фракийцы на юго-западе Армянского нагорья // Ист.филол. журн. 1981. № 1. С. 217-233.
Карагезян О.О. Проблема этногенеза и самоназвания армянского народа по клинописным источникам // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 7. С. 57-76.
Караев Я. Карабах: литературная среда // Хазар. 1990. № 2. С. 132—144.
Караулов А. Вокруг Кремля. М.: Новости, 1990.
Каргаманов Дж. Ученый и воин: Герою Советского Союза Буниятову 60 лет // Бакин. рабочий. 1981. 29 дек.
Карта древних и средневековых памятников зодчества Азербайджанской ССР. М., 1980.
Касумова С.Ю. Южный Азербайджан в III—VII вв.: (Проблемы этнокультурной и социоэкономической истории). Баку: Элм, 1983.

560

Касымова P.M. К этногенезу азербайджанского народа по данным антропологии // К проблеме этногенеза азербайджанского народа / Под ред. М.А. Исмайлова. Баку: Элм, 1984. С. 69—101.
Катвалян М.А. Процесс образования первого единого государства на Армянском нагорье и слияния аборигенных племен в IX—VI веках до н.э.: Автореф. дисс. канд. ист. наук. Ереван, 1980.
Каухчишвили С.Г. Сведения византийских писателей о Грузии: В 2 т.
Т. 2. Тбилиси: Мецниереба, 1965.
Каухчишвили Т.С. Греческая эпиграфика как источник истории Грузии // Проблемы античной культуры / Под ред. A.B. Урушадзе, Р. Гордезиани. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1975. С. 495—505.
Каухчишвили Т.С. Некоторые вопросы истории Колхиды и Иберии по данным греческих источников // Проблемы античной истории и культуры: В 2 т. / Под ред. Б.Б. Пиотровского. Ереван: Издво АН АрмССР, 1979. Т. 1.С. 114-120.
Кахидзе М., Мишвеладзе Р., Мебуришвили Т., Джулухидзе Г. Это ли патриотизм и справедливость страны? // Ахалгазрда Комунисти.
1989. 6 мая. На груз. яз.
Кашкой С.М. Из истории Маннейского царства. Баку: Элм, 1977.
Кварчиа В. Открытое письмо // Бзыбь. 1989. 29 июля.
Кварчиа В., Ачугба Т. Об этнической и демографической ситуации в Абхазии в прошлом и настоящем: (Историческая справка) // Лит. Абхазия. 1991. № 2. С. 140-150.
Кешаниди С. Уважать достоинство нации // Бзыбь. 1989. 18 июля.
Кибизова Э.Э. Роль и место признаков национальной идентификации в структуре мотивации межличностных отношений в многонациональных учебных группах // Тез. докл. на Междунар. науч.
конф. по осетиноведению, посвящ. 200-летию со дня рождения A.M. Шегрена / Под ред. A.A. Магометова. Владикавказ: Изд-во СОГУ, 1994. С. 72-75.
Климов A.A., Джафарзаде И.М., Ямполъский З.И. Об итогах изучения территории Азербайджана за 20 лет // Изв. Азерб. фил. АН СССР.
1940. №2. С. 65-71.
Клычков Г. Модель глоттогенеза армян // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1980. № 8. С. 87-99.
Ковалевская В.Б. Методические приемы выделения аланских древностей I тыс. н.э. в Закавказье // Аланы и Кавказ /Под ред. В.Х. Тменова. Владикавказ: Сев.-Осет. ин-т гуманит. исслед., 1992. С. 22—50.
Козаев П. Из древнейшей истории народов (ассирийцы, нарты, семиты). СПб., 1993. (Прил. к газ. «Добрый день»).
Козенкова В.И. Культурно-исторические процессы на Северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке. М.: ИА РАН, 1996.
Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе.
Новосибирск: Сиб. хронограф, 1999.
Кокоскерия М. Учиться говорить правду // Бзыбь. 1989. 1 авг.

561

Константинов С. Имея в виду внутреннее равновесие // Независимая газ. 2001. 30 мая.
Коранашвили Г. С чего начинается нация // Заря Востока. 1989а.
26 февр.
Коранашвили Г. Главное, что нас объединяет // Молодежь Грузии.
19896. Юокт.
КоридзеД.Л. К истории колхидской культуры. Тбилиси, 1965. На груз, яз.
Корчагин М. Граница на замке? // Огонек. 1990. № 4. С. 4—5.
Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. М.: Междунар. отношения, 2001.
Косян A.B. Этнические передвижения в Малой Азии и на Армянском нагорье в XII в. до н.э. // Ист.-филол. журн. 1991. № 1. С. 65—78.
Кочарян Г.А. Нагорный Карабах. Баку: О-во обследования и изуч. Азербайджана, 1925.
Крупное Е.И. О загадочной майкопской надписи // Вопр. истории.
1964. №8. С. 209-211.
Крупное Е.И. Ответ Г.Ф. Турчанинову // Вестн. древн. истории. 1965. № 4.
С. 206-208.
Крупное Е.И. Проблема происхождения осетин по археологическим данным // Происхождение осетинского народа / Под ред. Х.С. Черджиева. Орджоникидзе: Сев.-Осет. кн. изд-во, 1967. С. 22—41.
Крылов А.Б. Традиционные институты абхазов: Прошлое и современность // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах / Под ред. М. Б. Олкотт и др. М.: Моск. Центр Карнеги, 1997.
С. 184-201.
Крылов А.Б. Абхазия: Традиционная религия в политической и социальной жизни современного непризнанного государства // Неоязычество на просторах Евразии / Под ред. В.А. Шнирельмана.
М.: Библейско-богослов. ин-т, 2001. С. 114—129.
Крылова Е. Истории Абхазии свидетель // Сев. Кавказ. 1993. 20 нояб. С. 12.
Крымский А.Е. Страницы из истории Северного или Кавказского Азербайджана (классической Албании) // Сергею Федоровичу Ольденбургу: К пятидесятилетию научно-общественной деятельности / Под ред. Ю.И. Крачковского. Л.: АН СССР, 1934. С. 289-305.
Кузнецов б./1.(ред.). Материалы по археологии и древней истории Северной Осетии. Т. 3. Орджоникидзе: Сев.-Осет. НИИ, 1975.
Кузнецов В.А. Алания и Грузия: Две страницы истории // Лит. Осетия.
1986. №68. С. 116-120.
Кузнецов В.А. Взгляд сквозь века и годы // Соц. Осетия. 1989. 1 июля.
Кузнецов В.А. Очерки истории алан. Владикавказ: Ир, 1992.
Кузнецов В.А. Так что же «записано в истории»? // Сев. Осетия. 1994.
14 апр.
Кузнецов В.А. Какую истину мы ищем? (О статье Б.В. Техова) // Фыдыбаестае. 1996. Февраль, № 1.
Кузнецов В.А. Межнациональное согласие и современная историография Северного Кавказа // Тарих. 1997. № 4. С. 47—51.

562

Кузнецов S.A., Чеченов И.М. История и национальное самосознание.
Владикавказ: Сев.-Осет. ин-т гуманит. и социал. исслед., 2000.
Кули-Заде 3. Проходят столетия, а энциклопедия остается // Возрождение. 1991. № 7/9. С. 27—32.
Кусов О. Иисус Христос был все-таки осетином // Сев. Кавказ. 1993а.
26 июля.
Кусов О. Сенсационные раскопки // Там же. 19936. 18 сент. С. 15.
Кусов О. Последний путь Сталина должен лежать на Кавказ // Там же.
1993в. 13 нояб.
Куфтин Б.А. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры по данным археологии // Вести. Гос. музея Грузии. 1944.Т. 12/13.
С. 291-439.
Куфтин Б.А. Материалы к археологии Колхиды: В 2 т. Т. 1. Тбилиси: Техника да шрома, 1949.
Лавров Л. И. Эпиграфические памятники Северного Кавказа: В 2 ч.
Ч. 1.М.: Наука, 1966.
Лавров Л.И. К попытке чтения майкопской надписи // Сов. этнография. 1967. № 2. С. 203-205.
Лазарашвили Г. Р. О времени переселения осетин в Грузию // Там же.
1966. №2. С. 101-109.
Лакоба С.З. «Крылились дни в Сухум-Кале»: Историко-культурные очерки. Сухуми: Алашара, 1988.
Лакоба С.З. Очерки политической истории Абхазии. Сухуми: Алашара, 1990а.
Лакоба С.З. Ключ к решению проблемы? // Единение. 19906. 25 окт.
Лакоба С.З. (ред.) История Абхазии: Учеб. пособие. Гудаута: Алашара, 1993.
Лакоба С.З. Историография и война, или к вопросу происхождения абхазов: (Теории, гипотезы, мифы) // Бюл. О-ва исследователей истории России (Токийский ун-т). 2000. Октябрь. № 40. С. 16—18.
Лакоба С.З. Настоящее, продавленное историческим прошлым, или о новых грузинских «разысканиях» //Acta Slavica Japonica. 2001a.
Т. 19.
Лакоба С.З. Абхазия — де-факто или Грузия де-юре? Sapporo: Slavic Research Center of Hokkaido Univ. 20016.
Лакоба С., Шамба С. Кто же такие абхазы? // Сов. Абхазия. 1989.
8 июля.
Лакоба Я. Совершенствование межнациональных отношений — необходимое условие преодоления политического отчуждения и бюрократизма в политической системе советского общества // Бзыбь. 1989. 13 июля.
Лашхия Ш. Давайте подумаем об этом вместе // Сов. Абхазия. 1989. 30 сент.
Лежава Г.П. Между Грузией и Россией: Исторические корни и современные факторы абхазо-грузинского конфликта (XIX—XX вв.).
М.: ЦИМО, 1997.
Лезвина В. Фальшивка по армянскому вопросу // Ставроп. правда.
1992. 23 окт.

563

Лезов C.B. В Нагорном Карабахе и вокруг него // Рос. газ. 1992.
28 марта.
Леонтьева Л. Погромы на экспорт // Моск. новости. 1992. 1 нояб.
Ломоури Н.Ю. Из исторической географии древней Колхиды // Вести, древ, истории. 1957. № 4. С. 96—110.
Ломоури Н.Ю. К вопросу о греческой колонизации побережья Колхиды // Сообщ. АН ГССР. 1960. Т. 25, № 2. С. 249-256.
Ломоури Н.Ю. Греческая колонизация Колхидского побережья. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1962. На груз, яз., рус. рез.
Ломоури Н.Ю. Как мы должны понимать этноним «абхаз» // Литературули Сакартвело. 1989. 7 апр. На груз. яз.
Ломоури Н.Ю. Некоторые вопросы ранней истории Абхазии: (Ответ профессору Ш.Д. Инал-Ипа) // Изв. АН ГССР. История, этнография и история искусства. 1990. № 3. С. 158—175.
Ломоури Н.Ю. Земля Шида Картли неприкосновенна и неотделима от Грузии // Заря Востока. 1991. 22 янв.
Ломсадзе Т., Синельников А. Хроника предсказанного конфликта // Там же. 1990. 15 июня.
Лордкипанидзе Г. Колхида в VI—II вв. до н.э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
Лордкипанидзе М.Д. Некомпетентность — в ранг истины? // Заря Востока. 1989. 21 июля.
Лордкипанидзе М.Д. Абхазы и Абхазия. Тбилиси: Ганатлеба, 1990.
Лордкипанидзе М.Д. Неотъемлемая часть Грузии // Распятая Грузия / Под ред. Б.М. Пипия, З.Б. Чиквиладзе. СПб.: Печатный двор, 1995.
С. 5-9.
Лордкипанидзе О.Д. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси, 1966.
На груз. яз.
Лордкипанидзе О.Д. И.А. Джавахишвили и новая грузинская археология. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
Лордкипанидзе О.Д. Город-храм Колхиды. М.: Наука, 1978.
Лордкипанидзе О.Д. Древняя Колхида: Миф и археология. Тбилиси: Сабчота Сакартвело, 1979а.
Лордкипанидзе О.Д. К проблеме греческой колонизации Восточного Причерноморья // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья / Под ред. О.Д. Лордкипанидзе.
Тбилиси: Меиниереба, 19796. С. 187—256.
Лордкипанидзе О.Д. Археология и современность. Тбилиси: Мецниереба, 1979в. На груз. яз.
Лордкипанидзе О.Д. Археология в Грузинской ССР. Тбилиси: Мецниереба, 1982.
Лордкипанидзе О.Д. К истории культуры Грузии античной эпохи // Грузия и Восток / Под ред. Р.В. Метревели. Тбилиси: Мецниереба, 1984. С. 162-174. На груз. яз.
Лордкипанидзе О.Д. Новые археологические открытия в Вани // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI пятилетке»: Тез. докл. / Под ред. В.П. Шилова, Дж.А. Халилова. Баку: Ин-т истории АН АзССР, 1985. С. 16.

564

Лордкипанидзе О.Д. Наследие древней Грузии. Тбилиси: Мецниереба, 1989.
Лордкипанидзе О.Д. Городище Вани в общеколхидском контексте // Вестн. древ, истории. 1992. № 1. С. 184-208.
Лордкипанидзе О.Д., Джорбенадзе В.А. Памяти Теймураза Константиновича Микеладзе // Рос. археология. 2000. № 2. С. 235—236.
Майкопская находка //Лит. газ. 1963. 21 дек.
Молов С.Е. Древние и новые тюркские языки // Изв. АН СССР. Отдниелит. и яз. 1952. Т. 11, №2. С. 135—143.
Мамедов А. Теоретические проблемы восстановления первичных корней в тюркских языках // Вопросы азербайджанской филологии / Под ред. М.З. Джафарова. Баку: Элм, 1984. Вып. 2. С. 5—21.
Мамедов К.В. Население Азербайджанской ССР за 60 лет. Баку: Азерб.
гос. изд-во, 1982.
Мамедов Р. Очерк истории города Нахичевани: (Средневековый период). Баку, 1977. На азерб. яз.
Мамедов Т. «Тарих тэкэри»нин изи илэ // Азербайджан. 1988. № 9.
С. 137-162; № 10. С. 171-178; № И. С. 143-164. На азерб. яз.
Мамедов Т. SOS! //A3ep6aJ4an. 1990. № l (13). С. 4—5. На азерб. яз.
Мамедова Ф.Д. «История Албан» Мовсэса Каганкатваци как источник по общественному строю раннесредневековой Албании: Автореф. дисс. канд. ист. наук. Баку: Элм, 1971.
Мамедова Ф.Д. «История Албан» Моисея Каланкатуйского как источник по общественному строю раннесредневековой Албании.
Баку: Элм, 1977.
Мамедова Ф.Д. Политическая история и историческая география Кавказской Албании, III в. до н.э. — VII в. н.э. Баку: Элм, 1986.
Мамедова Ф.Д. О некоторых вопросах исторической географии Азербайджана // Историческая география Азербайджана / Под ред.
З.М. Буниятова. Баку: Элм, 1987. С. 7—45.
Мамедова Ф.Д. Причины и следствия // Молодежь Азербайджана. 1988.
29 сент.
Мамедова Ф.Д К вопросу об албанском (Кавказском) этносе // Изв.
АН АзССР. История, философия и право. 1989а. № 3. С. 108—117.
Мамедова Ф.Д. Был такой народ — албаны //Лит. Азербайджан. 19896.
№10. С. 108-112.
Мамедова Ф.Д. Политическая история и историческая география Кавказской Албании // Вышка. 1989в. 1 июля.
Мамедова Ф.Д. К вопросу об албанском (кавказском) этносе // История Азербайджана по документам и публикациям / Под ред.
З.М. Буниятова. Баку: Элм, 1990. С. 42—55.
Мамедова Ф.Д. Политическая история и историческая география Албании. Баку: Азернешр, 1993.
Мамулиди А. Не повторить ошибок прошлого // Бзыбь. 1989. 8 апр.
Мамулов С.С. Удивительный народ из страны чудес. М.: Акционер, о-во «Технический прогресс», 1993—1997.

565

Манандян ЯЛ. Краткий обзор истории древней Армении. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1943.
Манандян Я.А. О некоторых спорных проблемах истории и географии древней Армении. Ереван: Айпетрат, 1956.
Морковин В.И. Дольменная культура и вопросы раннего этногенеза абхазо-адыгов. Нальчик: Эльбрус, 1974.
Марр Н.Я. Кавказоведение и абхазский язык // Журн. М-ва нар. просвещения. 1916. № 5. С. 1—27.
Марр Н.Я. О Кавказском Университете в Тифлисе // Известия Российской акад. наук за 1918 г. Пг., 1918. С. 1496—1516.
Марр Н.Я. Абхазоведение и абхазы: (К вопросу о происхождении абхазов и этногонии Восточной Европы) // Восточный сборник.
Л.: Б. и. 1926, С. 123—166.
Марр Н.Я. Значение и роль изучения нацменьшинства в краеведении // Краеведение. 1927. № 1. С. 1-20.
Марр Н.Я. Абхазский язык // Литературная энциклопедия. М., 1929.
Т. 1.С. 18-23.
Марр Н.Я. О языке и истории абхазов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1938.
Мартыненко K.M. Этнос и политика. Краснодар: Кубан. гос. ун-т, 1995.
Маршания Л. Еще раз о консолидации здоровых сил // Заря Востока.
1990. 7 июня.
Маршания Л. Богом и судьбой нам дано жить вместе // Распятая Грузия / Под ред. Б.М. Пипия, З.Б. Чиквиладзе. СПб.: Печатный двор, 1995. С. 180-209.
Марыхуба (Мархолиа) И.Р. Об абхазах и Абхазии: (Историческая справка). Сухум (Акуа), 1993.
Марыхуба (Мархолиа) И.Р. (ред.). Абхазские письма (1947—1989): Сб.
документов: В 2 т. Т. 1. Акуа (Сухум): Эль-Фа, 1994а.
Марыхуба (Мархолиа) И.Р. Об абхазских письмах 1947—1989 годов // Абхазские письма (1947—1989): Сб. документов / Под ред. И.Р.
Марыхуба (Мархолиа). Акуа (Сухум): Эль-Фа, 19946. Т. 1. С. 5—80.
Медойти Д.Н., Чочиев А.Р. Еще раз о «кавказском» субстрате: (К этнической атрибуции кобано-тлийской культуры) // От скифов до осетин: Материалы по осетиноведению. М.: Менеджер, 1994. Вып. 1.С. 98-102.
Мелик-Огаджанян К.А. Историко-литературная концепция 3. Буниятова // Вести, архивов Армении. 1968. № 2. С. 169—190.
Мелик-Огаджанян К.А. Еще раз о национальной принадлежности Мхигара Гоша, автора «Судебника»//Там же. 1969. № 1. С. 183—198.
Меликишвили Г.А. О происхождении грузинского народа. Тбилиси: О-во по распространению полит, и науч. знаний ГССР, 1952.
Меликишвили Г.А. К истории древней Грузии. Тбилиси: Изд-во АН ГССР, 1959.
Меликишвили Г.А. Кулха (из древней истории Южного Закавказья) // Древний мир / Под ред. Н.В. Пигулевской и др. М.: Изд-во Вост.
лит., 1962. С. 319-326.

566

Меликишвили Г.А. Наименование города Фасиса и вопрос об этническом составе населения древней Колхиды // Вести, древ, истории. 1966. № 1.С. 82—86.
Меликишвили Г.А. Политическое объединение феодальной Грузии и некоторые вопросы развития феодальных отношений в Грузии.
Тбилиси: Мецниереба, 1973.
Меликишвили Г.А. Выдающийся ученый и общественный деятель. Тбилиси: Мецниереба, 1976.
Меликишвили Г.А. Академику АН Грузинской ССР Георгию Александровичу Меликишвили 60 лет // Сообщ. АН ГССР. 1979. Т. 94, № 1.С. 241-243.
Меликишвили Г.А. Иване Джавахишвили и современная грузинская историография // Коммунист Грузии. 1986. № 5. С. 54—62.
Меликишвили Г.А., Ломтатидзе Л. Симон Николаевич Джанашиа // Крат, сообщ. Ин-та истории материальной культуры. 1949. Вып. 24.
С. 116-120.
Меликишвили Г.А., Лордкипанидзе О.Д. (ред.). Очерки истории Грузии: В 8 т. Тбилиси: Мецниереба, 1989. Т. 1.
Меликишвили Г.А., Массон В.М., Лившиц В.А. [Рецензия] // Вести, древ, истории. 1962. № 2. С. 126—137. Рец. на кн.: Алиев И.Г. История Мидии. Баку, 1960.
Меликсет-Беков Л.М. К археологии и этнологии Туальской Осии // Материалы по изучению Грузии: Юго-Осетия. Тифлис, 1925.
С. 252—279. (Тр. Закавк. науч. ассоц.).
Мелконян Э.Л. Этническая культура и традиция // Ист.-филол. журн.
1980. № 4. С. 72-83.
Менабде Л. Очаги древнегрузинской культуры. Тбилиси: Ганатлеба, 1968.
Ментешашвили A.M. Из истории взаимоотношений грузинского, абхазского и осетинского народов (1918—1921 гг.). Тбилиси: Знание, 1990.
Ментешашвили Л. Нехорошие сочинения на заданную тему // Независимая газ. 2001. 28 февр.
Мещанинов И.И. Доисторический Азербайджан и урартская культура // Изв. О-ва обследования и изуч. Азербайджана. 1925. № 1. С. 5— 15.
Мещанинов И.И. Краткие сведения о работах археологической экспедиции в Нагорном Карабахе и Нахичеванском крае, снаряженной в 1926 г. Обществом изучения Азербайджана // Сообщ.
ГАИМК. 1926. Вып. 1. С. 217-240.
Мещанинов И. И. Археологическая экспедиция Общества в Нагорный Карабах и Нахичеван // Изв. О-ва обследования и изуч. Азербайджана. 1927. № 4. С. 104—107.
Мибчуани Т. К вопросу об этническом происхождении мисимиан // Мнатоби. 1987. № 5. На груз. яз.
Мибчуани Т. Об этническом происхождении санигов // Там же. 1988.
№ 6. На груз. яз.

567

Мибчуани Т. Из истории этногенеза, расселения и культуры западногрузинских горцев. Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1989а. На груз, яз.
Мибчуани Т. Кто были «суано-колхи»? // Нар. образование. 19896.
10 дек. На груз яз.
Микаелян Г. Г. История Киликийского армянского государства. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1952.
Микаелян В., Хуршудян Л. Некоторые вопросы истории Нагорного Карабаха // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 4. С. 43-56.
Микеладзе Т.К. «Анабасис» Ксенофонта и его сведения о картвельских племенах: Автореф. дис. канд. ист. наук. Тбилиси, 1953.
Микеладзе Т.К. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья (XV—IV вв. до н.э.): Автореф. дис. докт. ист. наук. Тбилиси, 1969.
Микеладзе Т.К. Исследования по истории древнейшего населения Колхиды и Юго-Восточного Причерноморья. Тбилиси: Мецниереба, 1974.
Микеладзе Т.К. К археологии Колхиды (эпоха средней и поздней бронзы — раннего железа). Тбилиси: Мецниереба, 1990.
Микеладзе Т.К. Протоколхская культура // Эпоха бронзы Кавказа и Средней Азии / Под ред. К.Х. Кушнаревой, В.И. Марковина. М.: Наука, 1994. С. 67-74.
Мирзоян Б. С. Нагорный Карабах // Вестн. обществ, наук АН АрмССР.
1988. № 7. С. 43-56.
Мирзоян Б. С. Истина одна // Коммунист. 1989. 19 июля.
Мкртчян Л. Прежде всего — не убивать! // Дружба народов. 1989.
№ 11. С. 201-209.
Мкртчян H.A. Некоторые древнесемитские слова в армянском языке // Ист.-филол. журн. 1970. № 2. С. 241—251. На арм. яз.
Мкртчян H.A. «Отклонения» от закономерностей армянского языка в свете данных аккадского языка // Там же. 1979. № 4. С. 219—234.
Мкртчян Ш. Историко-архитектурные памятники Нагорного Карабаха. Ереван: Айастан, 1988.
Мнацаканян А.Ш. О литературе Кавказской Албании. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1969.
Мнацаканян А.Ш. Армянские наместники Армении в период владычества урартов и ассирийцев по Мовсесу Хоренаци: (К вопросу об автохтонности армян) // Вестн. обществ, наук АН АрмССР.
1981. №2. С. 74-87.
Мнацаканян А.Ш., Севак П. По поводу книги 3. Буниятова «Азербайджан в VII—IX вв.» // Ист.-филол. журн. 1967. № 1. С. 177—190.
Монгайт А.Л. Археологические культуры и этнические общности // j НаЈодь1_Азии и Африки. 1967. № 1. С. 53—69. V Мурадян ТО/. Армянская надпись храма Джвари // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 1968. № 2. С. 55-80.
Мурадян П.М. Армянская эпиграфика Грузии. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1985.

568

Мурадян П.М. Как издавались «Путешествия» // Коммунист. 1988. 25 июня.
Мурадян П.М. Упрощенный подход мешает выяснению этнических проблем // Вопр. истории. 1989. № 5. С. 77—78.
Мурадян П.М. История — память поколений: Проблемы истории Нагорного Карабаха. Ереван: Айастан, 1990.
Муслюмов И.С., Мосесова И.М., Саркисян Е.Г. Советский Нагорный Карабах. Баку: Азернешр, 1983.
Мустафаев В.К. Газета «Азербайджан» (1941 — 1942 гг.) и национальное самосознание азербайджанцев // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1991. № 1. С. 12—П. Наазерб. яз.
Мусхелишвши Д.Л. Из исторической географии Восточной Грузии.
Тбилиси: Мецниереба, 1982.
Мусхелишвили Д.Л. Во имя исторической правды // Веч. Тбилиси. 1989.
5 апр.
Мусхелишвили Д.Л. Грузия — «малая империя»?! // Грузия — «малая империя»?! / Под ред. Г.С. Гачечиладзе. Тбилиси: Саранги, 1990.
С. 3-18.
Мусхелишвили Д.Л. Не вдаваться в историю и причины конфликта?! // Вести. Грузии. 1991. 5 апр.
Мусхелишвили Д.Л., Арвеладзе Б. «Истина вечна...» //Лит. Грузия. 1988.
№ 10. С. 138-151.
Мчедлишвили Г. История и школа // Там же. 1990. № 12. С. 155—163.
Мы протестуем // Вести. Грузии. 1991. 4 апр.
Надарейшвили Т.В. Геноцид в Абхазии. Тбилиси: Самшобло, 1996.
Намазов Э. Как же победить дракона? // Молодежь Азербайджана.
1988. 29сент.
Натадзе Н. Господину В. Чалидзе // Свободная Грузия. 1991. 1 июня.
Натрошвили Т. Рыцарь правды//Лит. Грузия. 1990. № 12. С. 125—137.
Наша сила — в единстве: Первый Всемир. конгр. абхазо-абазинского народа, 7—8 окт. 1992 r. M.: Всемир. конгр. абхазо-абазинского народа, 1993.
Нейматова М.С. Материальные памятники Азербайджана (XII—XIX вв.). Баку: Элм, 1981.
Нейматова М.С. Еще раз об урудских памятниках Зангезура // Изв.
АН АзССР. История, философия и право. 1985. № 4. С. 87—94.
Нейматова М.С., Аллахвердиев С.Н. Об эпиграфических памятниках Азербайджана. Баку: Элм, 1986.
Нерсисян M.I. (ред.). История армянского народа. Ереван: Изд-во Ерев.
ун-та, 1980.
Новосельцев А.П. К вопросу о политической границе Армении и Кавказской Албании в античный период // Кавказ и Византия. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1979. Вып. 1. С. 10-18.
Новосельцев А.П. Древнейшие государства на территории СССР: Некоторые итоги и задачи изучения // История СССР. 1985. № 6.
С. 85-103.

569

Новосельцев А.П. Кавказская Албания: Проблемы, трудности и пути / их преодоления // Восток. 1991. № 5. С. 190—200. V Подия Г. Конфликт в Абхазии: Национальные проекты и политические обстоятельства // Грузины и абхазы: Путь к примирению / Под ред. Б. Коппитерс и др. М.: Весь мир, 1998. С. 19—67.
Нуриев Ф. Там, за Араксом // Молодежь Азербайджана. 1988. 15 нояб.
Об изучении древней истории Азербайджана // Изв. Азерб. фил. АН СССР. 1940. №6. С. 117.
Обращение представителей абхазской интеллигенции в органы власти СССР, 1977 // Абхазский узел: Документы и материалы по этническому конфликту в Абхазии / Под ред. М.Ю. Чумалова. М.: Ин-т этнологии и антропологии, 1995. С. 19—34.
Обращение к Генеральному секретарю ЦК КПСС и Председателю Президиума ВС СССР М.С. Горбачеву и др. // Сов. Абхазия. 1989.
24 марта.
Обращение к Президенту СССР М. Горбачеву, Президенту США Д. Бушу, Генеральному секретарю ООН Пересу де Куэльяру // Вести. Грузии. 1991а. 23 февр.
Обращение к осетинскому народу // Там же. 19916. 20 февр.
Обращение к Генеральному секретарю ООН, программе «Время», М. Горбачеву и 3. Гамсахурдия // Там же. 1991 в. 26 февр.
Ованесян М. Синдром неведения, или кому выгодно мутить воду? // Сов. Карабах. 1989. Юавг.
Оганджанян P.C. Межнациональные отношения и миграция // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1989. № 11. С. 48-53.
Оганесян В.Э. Серебряный кубок из Карашамба // Ист.-филол. журн.
1988. №4. С. 145-161.
Оганесян K.JJ. Эребуни: К 2750-летию основания Еревана. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1968.
Ониани А. Абхазия и Западная Грузия по языковым данным // Нар.
образование. 1990. 7 янв.
Осипов А.Г. Официальные идеологемы регулирования межнациональных отношений как фактор развития этнической конфликтности // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах / Под ред. М.Б. Олкотт и др. М.: Московский Центр Карнеги, 1997.
С. 250-272.
Открытое письмо // Молодежь Грузии. 1989. 7 дек.
Очерки по истории Азербайджана // Изв. АН АзССР. Отд-ние обществ, наук. 1946. Вып. 1. С. 13—72.
Очерки истории Южного Азербайджана, 1828—1917. Баку: Элм, 1985.
На азерб. яз.
Паин Э., Попов А. О референдуме в Южной Осетии // Независимая газ. 1992. 23 янв.
Пайчадзе Г. Г. Название «Грузия» в русских письменных источниках // Вопросы истории народов Кавказа / Под ред. Г.Д. Тогошвили.
Тбилиси: Мецниереба, 1988. С. 67—183.

570

Памяти Захария Николаевича Ванеева // Изв. Юго-Осет. НИИ АН ГССР. 1963. Вып. 12. С. 3-6.
Панарин С.А. Национализмы в СНГ: Мировоззренческие истоки // Свобод, мысль. 1994. № 5. С. 30-37.
Папазян А.Д. Новые эпиграфические данные о последних отпрысках армянской феодальной знати в Сюнике // Ист.-филол. журн. 1983.
№4. С. 118-125.
Папазян А.Д. Возвращаясь к «дешифровке» урутской эпитафии // Там же. 1987. № 4. С. 171-180.
Папаскири А. Дружить могут только равные в правах // Единение.
1990. 3 июня.
Папуашвили Т. Истина — прежде всего // Лит. Грузия. 1987. № 11.
С. 182-194.
Парсамян В.А. История армянского народа, 1801 — 1900: В 2 кн. Кн. 1.
Ереван: Айастан, 1972.
Парсамян В.А., Погосян С.П., Арутюнян Р. История армянского народа: Учебник для 8 кл. Ереван: Армучпедгиз, 1962.
Пассек Т.С., Латынин Б. Очерк доистории Северного Азербайджана // Изв. О-ва обследования и изуч. Азербайджана. 1926. № 3. С. 112—157.
Патиашвили Д.П. Выступление на сессии Верховного Совета Грузинской ССР 29 марта 1989 г.// Заря Востока. 1989. 30 марта.
Пахомов Е.А. Краткий курс истории Азербайджана. Баку: Бакин. отд.
нар. образования, 1923.
Пачулиа В.П. Тайна Майкопской плиты разгадана // Адыгейская правда. 1963а. 22 дек.
Пачулиа В.П. Из глубины веков // Коме, правда. 19636. 14 дек.
Пачулиа В.П. В краю Золотого руна. М.: Наука, 1968.
Пачулиа В.П. Абхазия: Историко-культурный очерк. Сухуми: Алашара, 1976.
Перечень просьб, регулярно повторяющихся в почте ЦК КПСС по вопросам межнациональных отношений // Изв. ЦК КПСС. 1989.
№ 10. С. 162-165.
Периханян А.Г. К вопросу о происхождении армянской письменности // Переднеазиатский сборник. М.: Наука, 1966. Вып. 2. С. 103—133.
Персии, М.А. Застенчивая интервенция: О советском вторжении в Иран и Бухару в 1920—1921 гг. М.: Муравей-гайд, 1999.
Петросян А. Отражение индоевропейского корня *uel- в армянской мифологии // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1987. № 1. С. 56—70.
Петросян С. Племенной союз Хайаса-Аззи в системе двоичных противопоставлений // Там же. 1987. № 3. С. 77—87.
Пиотровский Б.Б. Ванское царство. М.: Изд-во АН СССР, 1959.
Пиотровский Б.Б. Письмо в редакцию // Ист.-филол. журн. 1971. № 3.
С. 302-303.
Пиотровский Б.Б. Страницы моей жизни. СПб.: Наука, 1995.
Пипия Б. Разменная монета // Распятая Грузия / Под ред. Б.М. Пипия, З.Б. Чиквиладзе. СПб.: Печатный двор, 1995. С. 210-224.

571

Пипия Б., Чиквиладзе З.Б. Вместо предисловия // Там же. 1995. С. 3—4.
Пипия Г. 1995. Говорят горы, реки, города // Там же. 1995. С. 10—22.
Пирцхалава С. Предки грузин и их родственные племена в Передней Азии в 40—6 вв. до н.э. Тбилиси: Госиздат, 1948. На груз. яз.
Пирцхалава Н. Интеллектуалы и национальная принадлежность: Являются ли грузинские интеллектуалы советскими интеллигентами? // Этнические и региональные конфликты в Евразии / Под ред. А. Малашенко и др. М.: Весь мир, 1997. Кн. 1: Центральная Азия и Кавказ. С. 183—196.
Пожидаев В.П. Горцы Северного Кавказа. М.; Л.: Госиздат, 1926.
Польский М.П. Координационное совещание историков // История СССР. 1976. № 5. С. 234-239.
По поводу искажения истории грузино-абхазских взаимоотношений: (Ответ авторам «Абхазского письма») // Заря Востока. 1989. 28— 30 июля.
Пресс-центр Верховного Совета Республики Грузия, ИА «Сакартвело»-Сакинформ: По поводу статьи в газете «Комсомольская правда» // Заря Востока. 1991. 5 янв.
Приложение к письму Президиуму XIX Всесоюзной партийной конференции // Бзыбь. 1989. 15 февр.—4 марта, № 17, 20—22, 24, 26-29. См. ЧумаловМ.Ю. (ред.), 1995. С. 35-103.
Программа тюркской партии федералистов («Мусават») // Хазар. 1989.
№ 1.С. 90-93.
Пчелина Е.Г. Краткий историко-археологический очерк страны ИронХусар // Материалы по изучению Грузии: Юго-Осетия. Тифлис, 1925. С. 233—251. (Тр. Закавк. науч. ассоц.).
Пчелина Е.Г. Армянские памятники на территории Азербайджанской ССР // Тр. Отд. истории и культуры Востока Гос. Эрмитажа.
1940. Т. 3. С. 243-255.
Пыжиков A.B. Последние месяцы диктатора (1952—1953 гг.) // Отеч.
история. 2002. № 2. С. 152-158.
Расул-заде М.Э. О пантуранизме // Хазар. 1990а. № 1. С. 65—81.
Расул-заде М.Э. Сиявуш нашего времени // Там же. 19906. № 1. С. 39—64.
Расул-заде М.Э. Гафгасия тюрклери // Азербайджан. 1990в. № 12. На азерб. яз.
Регельсон Л.Л., Хварция И.И. Земля Адама: Исследования абхазской мифологии. Сухуми: Республика Абхазия, 1997.
Ренан Э. Что такое нация. СПб., 1886.
Решение Объединенной научной сессии // Труды Объединенной научной сессии АН СССР и Академий наук Закавказских республик по общественным наукам, Баку, 1957. 29 марта — 2 апреля 1954 г.: Стеногр. отчет / Под ред. С. Вургуна. Баку: АН АзССР, 1957. С. 855-859.
Рзаев Н.И. Элементы древнетюркской культуры на территории Кавказской Албании //Докл. АН АзССР. 1965. Т. 21, № 9. С. 83-88.
Рзаев Н.И. Искусство Кавказской Албании. Баку: Элм, 1976.

572

Ришардо Ж.-П. Армяне, чего бы это ни стоило // Армяне. Ереван: Луис, 1991. С. 249-438.
Рустамханлы С. Книга жизни. Баку: Гянджлик, 1990.
Сагария Б. Кто такие были меньшевики, какова была их политика // Бзыбь. 1989а. 20 мая.
Сагария Б. О трагических страницах нашей истории // Там же. 19896.
20, 22, 25, 27, 29 июля.
Сагариа Б. О «белых» и «черных» пятнах в истории Абхазии // Единение. 1990. Январь, № 1 Сагумян С. Некоторые соображения о надгробном искусстве // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 3. С. 50—61. На арм. яз.
Саламзаде A.B., Мамедзаде K.M. Памятники нахичеванской школы азербайджанского зодчества. Баку: Элм, 1985.
Самвелян X., Арутюнян А., Погосян С. История армянского народа: В 2 ч. Ч. 1. Ереван: Изд-во АН АрмССР. 1944.
Самедов В.Ю. Речь тов. В. Ю. Самедова на XVIII съезде Коммунистической партии (большевиков) Азербайджана // Бакин. рабочий.
1951. 30 мая. С. 2.
Самойювич А.Н. К вопросу о наследниках хазар и их культуры // Еврейская старина. 1924. Т. 11. С. 200—210.
Санакоев М.П. Историография истории Осетии. Цхинвали: Ирыстон, 1971.
Саркисян Г.К. О прародине, формировании народа и Урарту // Ист.филол. журн. 1990. № 1. С. 23—40. На арм. яз.
Саркисян Т.К., Мурадян П. Буниятовщине не видно конца // Вест, обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 5. С. 41—49.
Саркисян Д.И. К вопросу об урартах, алародах, арменах // Ист.-филол. журн. 1991. № 1. С. 185-204.
Сафарян Г.Г. Политико-правовые воззрения Мхитара Гоша // Там же. 1989. № 4. С. 35—47.
Свазян Г.С. Атванк в VII—VIII вв.: Автореф. дис. канд. ист. наук. Ереван, 1974.
Свазян Г.С. Об одной «албанской» надписи // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1987. № 2. С. 42-45.
Свазян Г.С. Пример использования исторической науки в экспансивных целях // Вестник Ерев. ун-та. 1989а. № 2. С. 46—56.
Свазян Г.С. Ариах в исторических первоисточниках // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 19896. № 11. С. 3-14.
Свазян Г.С. История страны Алуанк (с древнейших времен до VIII в.): Автореф. дис. докт. ист. наук. Ереван, 1991.
Северная Осетия: Проблемы дня // Фыдыбагстзе. 1995. Август, № 4.
Сейидов М. Истоки азербайджанского мифологического мышления.
Баку: Язычи, 1983. На азерб. яз.
Сейранян U.A. Карабах и Россия: Страницы истории. М.: Б.и., 1997.
Селицкая Т. Новое сближение // Независимая газ. 2001. 22 сент.
Сичинава В. По следам аргонавтов // Дорогами тысячелетий / Под ред. В.П. Янкова. М.: Мол. гвардия, 1991. Кн. 4. С. 28—62.

573

Смбатян Ш.В. Еще раз о южной границе Кавказской Албании // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1989. № 10. С. 3—17.
Смирнова Я.С. Абхазы // Народы мира: Историко-этнографический справочник / Под ред. Ю.В. Бромлея. М.: Сов. энциклопедия, 1988.
С. 35-36.
Смыр Г.В. Религиозные верования абхазов. Гагра: Ист. науч. о-во Абхазии, 1994.
Советский Союз. Грузия // Заря Востока. 1968. 19 янв.
Согомонян М.С. Из истории Арцаха-Карабаха // Вести, архивов Армении. 1969. № 1. С. 127-150.
Создание в Александрии Армянского национального совета // Правда.
1945. 23 дек.
Соколовский С.В. Понятие «коренной народ» в российской науке, политике и законодательстве // Этногр. обозрение. 1998. № 3.
С. 74-89.
Соселия Г. К вопросу о происхождении государства у картвельских племен // Научные записки Закавказского коммунистического университета имени 26-ти. Тифлис, 1931. Т. 1. С. 181—220.
Соселия Г. Вопреки исторической правде // Сов. Абхазия. 1955. 18 дек.
Степанадзе Д.К. Политические взаимоотношения Грузии с народами Кавказа в XII в. Тбилиси: Мецниереба, 1974. На груз. яз.
Стражев В.И. Руинная Абхазия // Изв. Абхаз, науч. о-ва. 1925. Вып. 1.
С. 131-169.
Ступишин В.П. Карабахский конфликт, 1992—1994. М.: Арм. община в Москве, 1998.
Ступишин В.П. Геополитические фальсификаторы и национальный вопрос //Арм. вести. 1999. № 1/2. С. 7—14.
Сумбатзаде A.C. Истоки истории Азербайджана // Изв. АН АзССР.
История, философия и право. 1979. Вып. 1. С. 62—80.
Сумбатзаде А. С. Азербайджанская историография XIX—XX вв. Баку: Элм, 1987.
Сумбатзаде A.C. Азербайджанцы — этногенез и формирование народа. Баку: Элм, 1990.
Сысоев В.М. Начальный очерк истории Азербайджана (северного).
Баку: Азерб. археол. ком. при Наркомпросе АзССР, 1925а.
Сысоев В.М. Краткий очерк истории Азербайджана (северного). Баку: Азерб. археол. ком. при Наркомпросе АзССР, 19256.
Тария В. Вы услышите правду // Бзыбь. 1989. 3 авг.
Темишев М. Места под солнцем хватит всем // Единение. 1990. Апрель, № 2.
Тер-СаркисянцА.Е. Армяне: История и этнокультурные традиции. М.: Вост. лит., 1998.
Тер-Саркисянц А.Е., Худавердян В.Ц. Армянская диаспора юга России: Положение и перспективы. М.: Арм. община Москвы, 1993.
Техов Б.В. Центральный Кавказ в XVI—X вв. до н.э. М.: Наука, 1977.
Техов Б.В (ред.). Очерки истории Юго-Осетинской автономной области. Тбилиси: Мецниереба, 1985.

574

Техов Б.В. Осетины — древний народ Кавказа: (Истоки, культура, этнос). Цхинвали: Ирыстон, 1993.
Техов Б.В. Кобан и гальштат (конец II — начало I тыс. до н.э.) // Тез.
докл. на Междунар. науч. конф. по осетиноведению, посвящ. 200летию со дня рождения A.M. Шегрена / Под ред. A.A. Магометова.
Владикавказ: Изд-во СОГУ, 1994а. С. 62—66.
Техов Б.В. К этнической принадлежности создателей кобанской культуры Центрального Кавказа // От скифов до осетин: Материалы по осетиноведению. М.: Менеджер, 19946. Вып. 1. С. 4—20.
Техов Б.В. В.А. Кузнецов мне друг — но истина дороже // Южная Осетия. 1995. 5 нояб.
Тирацян Г.А. Урарту и Армения // Вести, обществ, наук АН АрмССР.
1968. №2. С. 17-30.
Тирацян Г.А. Известный ученый и гражданин: (К 80-летию со дня рождения академика АН Армянской ССР С.Т. Еремяна) // Там же. 1988. № 5. С. 78—81. На арм. яз.
Тирацян Г.А., Арешян Т.Е. Археология и проблема Урарту-Армения // Ист.-филол. журн. 1990. № 3. С. 70—75. На арм. яз.
Тихвинский С.Л. Состояние и задачи координации исторических исследований // Вопр. истории. 1986. № 9. С. 3—15.
Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте (этнография чеченской войны). М.: Наука, 2001.
Тогошвили Г.Д. К вопросу о времени и условиях переселения осетин на территорию Грузии // Изв. Юго-Осет. НИИ АН ГССР. 1983.
Вып. 28. С. 195-214.
Тогошвили Г.Д. (ред.). Вопросы истории народов Кавказа. Тбилиси: Мецниереба, 1988.
Тоидзе Л.И. Из истории взаимоотношений грузинского и осетинского народов // Изв. АН ГССР. История, этнография и история искусства. 1990. № 3. С. 17—66. На груз. яз.
Тоидзе Л. И. Образование осетинской автономии в Грузии // Осетинский вопрос / Под ред. А. Бакрадзе, О. Чубинидзе. Тбилиси: Кера— XXI, 1994. С. 296-321.
Тонаканян А.Г. О находках астрономических календарей I тыс. до н.э. // Вестн. обществ, наук. 1989. № 12. С. 71—81.
Топуриа U.A. [Рецензия] // Народы Азии и Африки. 1982. № 5. С. 189— 192. Рец. на кн.: Буниятов З.М.. Государство атабеков Азербайджана. Баку, 1978.
Топурия П.А. Открытое письмо В. Ардзинба или кое-что о национальном вопросе // Литературули Сакартвело. 1989. 14 июля.
Тотадзе А. Население Абхазии. Осетины в Грузии. Тбилиси: Самшобло, 1994. То же, на англ, яз.: Totadze A.. The population of Abkhazia.
The Ossets in Georgia. Tbilisi: Samshoblo, 1994.
Тотадзе А. Вражда не приносит добра // Распятая Грузия / Под ред.
Б.М. Пипия, З.Б. Чиквиладзе. СПб.: Печатный двор, 1995. С. 23-50.
Трапш А. Нужна объективная оценка // Бзыбь. 1989. 3 авг.

575

Тукеш А. «Необходимо создание Кавказской конфедерации» // Хазар.
1990. № 4. С. 70-72.
Турчанинов Г.Ф. Древнейший письменный памятник Кавказа // Вестн.
древ. истории. 1965а. № 3. С. 97-108.
Турчанинов Г.Ф. По поводу заметки Е.И. Крупнова «О загадочной майкопской надписи» // Вопр. истории. 1965б. № 4. С. 205—206.
Турчанинов Г.Ф. Древнейший письменный памятник Кавказа// Вестн.
древ. истории. 1966. № 2. С. 82—98.
Турчанинов Г.Ф. Памятники письма и языка народов Кавказа и Восточной Европы. Л.: Наука, 1971.
Турчанинов Г.Ф. Майкопская находка//Абхаз. ун-т. 1989. 17 февр.
Тускиа Б. К вопросу этногенеза осетин и их переселения в пределы Грузии // Лит. Грузия. 1992. № 4/5. С. 395-404.
Тухашвили Л. Государственность: Этап развития // Заря Востока. 1989.
26 мая.
Улубабян Б.А. О северо-восточном диалекте армянского языка и смежных вопросах // Вести, обществ, наук АН АрмССР. 1968. № 1.
С. 51—77. Наарм. яз.
Улубабян Б.А. Еще раз о времени созыва Агвенского собора // Там же.
1969. № 6. С. 51-60. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Ценное исследование о литературе страны Агванк // Лит. Армения. 1970. № 2/3. С. 161-163.
Улубабян Б.А. Топонимы «Албания», «Агванк» и «Аран» // Ист.-филол.журн. 1971. №3. С. 115—126. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Истоки Хаченского княжества // Вести. Ерев. ун-та. 1972.
№2. С. 214-226. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Княжество Хачена в X—XVI вв. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1975. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Еще одна произвольная интерпретация армянской «Истории страны Агванк» // Вести, архивов Армении. 1979а. № 2.
С. 219-232.
Улубабян Б.А. О границах древнего Агванка // Вести. Ерев. ун-та. 19796.
№ 1. С. 109-124. На арм. яз.
Улубабян Б.А. [Рецензия] //Лит. Армения. 1979в. № 8. С. 100—102. Рец.
на кн.: Айвазян А. Историко-архитектурные памятники Нахичевани. Ереван: Айастан, 1978.
Улубабян Б.А. Гандзасар. Ереван: Айастан, 1981а. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Очерки истории восточного края Армении (V—VII вв.).
Ереван: Изд-во АН АрмССР, 19816. На арм. яз.
Улубабян Б.А. Магические превращения, или Как были «албанизированы» хачкары и другие армянские памятники // Лит. Армения.
1988. №6. С. 84-92.
Улубабян Б.А. Горный Карабах // Коммунист (Ереван). 1989. 18 авг.
Фадеев A.B. Краткий очерк истории Абхазии. Ч. 1. Сухум: Абгиза, 1934.
Фазили А.Г. История древнего Азербайджана в трудах современных иранских историков: Автореф. дис. канд. ист. наук. Баку, 1964.

576

Фазили А. Г. История древнего Азербайджана в трудах современных иранских историков. Баку: Элм, 1970. На азерб. яз.
Фазили А.Г. Древняя и средневековая история Азербайджана в историографии Ирана. Баку: Элм, 1984. На азерб. яз.
иков Б.З. Неоиндуизм и западная культура. М.: Вост. лит., 1994.
Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира.
М.: Высш. шк., 1992.
Формозов A.A. Русские археологи до и после революции. М.: Ин-т археологии РАН, 1995.
Фрай Р. Наследие Ирана. М.: Гл. ред. вост. лит., 1972.
Фридрих И. История письма. М.: Наука, 1978.
Фурман Д. Возвращение в третий мир: Грустная история про азербайджанскую демократию//Свобод, мысль. 1993. № 11. С. 16—28.
Фурман Д. Несостоявшаяся революция: Политическая борьба в Азербайджане (1988—1993) //Дружба народов. 1994. № 4. С. 148—169.
Хазарадзе Н.В. Этнические и политические объединения Восточной Малой Азии 1-ой половины I тыс. до н.э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
Хазарадзе Н.В. Этнополитические проблемы древней истории Грузии (мосхи). Тбилиси: Мецниереба, 1984. На груз. яз.
Хазарадзе Н.В. Лувийско-иероглифические надписи Хартапу // Кавказско-ближневосточный сборник. Тбилиси: Мецниереба, 1988.
Т. 8. С. 84-93.
Хазарадзе Н.В. К вопросу о расселении мосхов в VI—V вв. до н.э. // Проблемы истории Закавказья. Тбилиси: Мецниереба, 1991. С. 7—32.
Халилов А. И. Общество обследования и изучения Азербайджана — первый единый научный центр республики // Изв. АН АзССР.
История, философия и право. 1985. № 1. С. 3—10.
Халилов Дж.А. Материальная культура Кавказской Албании. Баку: Элм, 1985а.
Халилов Дж.А. Интерпретация археологической культуры в археологии Азербайджана в период государственности // Всесоюз. археол. конф. «Достижения советской археологии в XI пятилетке»: Тез.
докл. / Под ред. В.П. Шилова, Дж.А. Халилова. Баку: Ин-т истории АН АзССР. 19856. С. 27-30.
Xалилов Х.Д. Из этнической истории Карабаха // История Азербайджана по документам и публикациям / Под ред. З.М. Буниятова.
Баку: Элм, 1990. С. 37-42.
Хамицев В.Л., Балаев А.Ч. Давид Сослан, Фридрих Барбаросса... Алания от Палестины до Британии. Владикавказ: ИПФ «Ариан», 1992.
Хамицев В.Л., Каргаев Т. «Несущим бремя мое...» // Отчизна. 1993.
Январь, № 2.
Ханбабян А. Десять лет и семнадцать веков свободы // Независимая газ. 2001.21 сент.
Ханзадян Э.В. Культовые памятники Мецамора. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1978.
Ханзадян Э.В., Мкртчян К.А., Парсамян Э.С. Мецамор. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1973.

577

Харадзе E. и др. Знать прошлое, видеть настоящее, думать о будущем // Вестн. Грузии. 1991. 1 марта.
Хаханов A.C. Древнейшие пределы расселения грузин по Малой Азии // Зап. Кавк. отд. имп. Рус. геогр. о-ва. 1903. Кн. 22, вып. 6. С. 1—70.
Хахутайшвили Д.А. Картвельские племена Причерноморья по данным греко-латинских писателей (VI в. до н.э. — IV в. н.э.). Тбилиси: Изд-во Тбил. ун-та, 1955.
Хахутайшвшш Д.А. Древнеколхидское железо и Ближний Восток // Кавказско-ближневосточный сборник. Тбилиси: Мецниереба, 1988а. Вып. 8. С. 168-172.
Хахутайшвили Д.А. Письменные источники о халибах-«железоделателях» и новейшие археологические открытия // Источниковедческие разыскания, 1985 / Под ред. Р.К. Кикнадзе. Тбилиси: Мецниереба, 19886. С. 234-237.
Хахутайшвили Д., Шамиладзе В. Открытое письмо В. Абаеву, Н. Джусойты и др. // Вестн. Грузии. 1991. 26 февр.
Хачапуридзе Г.В. Советская Грузия. М.: Госполитиздат, 1948.
Хачатрян A.A. Корпус арабских надписей Армении VIII—XVI вв. Вып.
1. Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1987.
Хачатрян A.A. К интерпретации арабских надписей Армении (VIII— XVI вв.)//Ист.-филол. журн. 1989. № 4. С. 151-162.
Хачатрян В.Н. Хайасы // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 1972. № 8.
С. 32-41.
Хачатрян В.Н. Хайаса и Наири // Там же. 1973. № 1. С. 37—47.
Хачатрян В.Н. Наири и Армина // Там же. 1976. № 8. С. 59—72.
Хачатрян В.Н. Страна Хайк в составе Урарту // Там же. 1980. № 6.
С. 101-112.
Хачылы Т. Тарих халгынлыр чиларин joxca? // Азербайджан. 1989.
12 дек. На азерб. яз.
Хидашели М.Ш. О характере взаимоотношений Юго-Западной Грузии с урартским миром // Вопросы древней истории / Кавказско-Ближневосточный сборник; / Под ред. Г. Гиоргадзе и др. Тбилиси: Мецниереба, 1973. Т. 4. С. 101—110.
Хикмет Гаджи-заде. Есть международное право, и оно должно главенствовать//Лит. газ. 1992. 16 сент.
Хоботоев Г. В новом издании — глава об Абхазии // Бзыбь. 1989.
30 мая.
Ходжабекян В., Асатрян Б. Из истории армянского населения Нахичевана // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 1988. № 6. С. 18-27.
Хостикоева 3. Сатанинские игрища // Лит. Россия. 1991. 26 апр.
Хоштария-Броссе Э.В. Архивные материалы проливают свет на «белые пятна» истории // Вестн. Грузии. 1991 а. 12 февр.
Хоштария-Броссе Э.В. Документы свидетельствуют // Там же. 1991б.
8 марта.
Хоштария-Броссе Э.В. Межнациональные отношения в Грузии — причины конфликтов и пути их преодоления. Тбилиси: Мецниереба, 1993.

578

Хуршудян Л.А. Истина — единственный критерий исторической науки. Ереван: Изд-во Ерев. ун-та, 1989.
Цвинариа В. По законам арифметики? // Единение. 1989. 26 нояб.
Цвинария И.И. Взаимоотношения культур энеолита и ранней бронзы Западного Кавказа. Сухуми, 1990.
Церетели Г.В. Армазское письмо и проблема происхождения грузинского алфавита. II // Эпиграфика Востока. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 59-71.
Церетели Н. Осетинские ученые предпочитают молчание // Свобод.
Грузия. 1991. 2 мая.
Цецхеладзе Г. Р. Греки в Колхиде: (Экономические и культурные взаимоотношения в VI—II вв. до н.э.). М.: Ин-т востоковедения РАН, 1993.
Цецхеладзе Г.Р. Греческое проникновение в Восточное Причерноморье: Некоторые итоги изучения // Вести, древн. истории. 1997. № 2.
С. 100-115.
Цецхеладзе Г.Р. Греческое проникновение в Восточное Причерноморье: Некоторые итоги изучения: (Продолжение) // Там же. 1998.
№ 3. С. 87-97.
Цкитишвили К. Главное, что нас объединяет // Молодежь Грузии.
1989. 30 нояб.
Цулая Г. В. Из истории грузинской антропонимики // Сов. этнография. 1991. №3. С. 116-123.
Цулая Г.В. Абхазия и абхазы в контексте истории Грузии. М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 1995.
Чабукиани P.P. Прелюдия трагедии Абхазии. Кутаиси: А/О «Стамба», 1995.
Чалидзе В. Стоит ли менять тюрьму народов на отдельные камеры? // Коме, правда. 1991. 24 мая.
Чантуриа Г. Будем лечить болезни // Страна и мир. 1989. № 5. С. 56—60.
Черджиев Х.С. (ред.). Происхождение осетинского народа. Орджоникидзе: Сев.-Осет. кн. изд-во, 1967.
Черемин С. Противостояние: Взгляд журналиста на истоки конфликта в Южной Осетии //Труд. 1991. 16, 17 мая.
Чибиров Л.А. (ред.). Осетия и осетины. Владикавказ: Ир, 1994.
Чикобава A.C. Введение в языкознание. Ч. 1. М.: Учпедгиз, 1952.
Чирикба В. Грузино-абхазский конфликт: В поисках выхода // Грузины и абхазы: Путь к примирению / Под ред. Б. Коппитерса и др.
М.: Весь мир, 1998. С. 68—85.
Читашева Р.Г. Апсуара как основа нравственности и нравственного воспитания абхазов. Гагра: Б. и., 1995.
Чичинадзе 3. История Осетии по грузинским источникам. Цхинвал: Науч. отд. культур, центра АМН, 1993.
Чобан-заде Б.В. Тюркологический съезд // Изв. О-ва обследования и изучения Азербайджана. 1925. № 1. С. 101—103.
Чочиев А. Уроки игры на бойне. Б. м., Б. г.
Чочиев А.Р. Нарты-арии и арийская идеология. М.: Акалис, 1996.

579

Чочиев А.Р. Нарты-арии и арийская идеология. Кн. 2. М.: Акалис, 2000.
Чочиев А.Р. Феномен SINX-W L как координата перехода человечества к цивилизации. Цхинвал, 2001 а.
Чочиев А.Р. Феномен MON и субстанция UD в системе ари-ас-аланской философии, веры и мистики. Джеуджыкау: Иристон, 20016.
Чочиев А.Р. Панорама Школа-Цхинвал — разворот ранней истории евразийской цивилизации. Джеуджыкау: Иристон, 2001в.
Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991.
Чумалов Л.А.(ред.). Абхазский узел: Документы и материалы по этническому конфликту в Абхазии. М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 1995.
Чхеидзе Р. В прямом и кривом зеркале... // Заря Востока. 1989. 26 сент.
Шакрыл Е.С. К вопросу об этногенезе абхазо-адыгских народов // Учен. зап. Адыгейского НИИ яз., лит. и истории. 1965. Т. 4. С. 205—221.
Шакрыл Т. Суть — одна // Единение. 1989. 26 нояб.
Шамба Г.К. К истории Абхазии в раннеантичную эпоху // Проблемы греческой колонизации Северного и Восточного Причерноморья / Под ред. О. Лордкипанидзе. Тбилиси: Мецниереба, 1979.
С. 339-345.
Шамба С. О происхождении наименований абхаз, апсуа, абазин, абаза // Бзыбь. 1989. 28 янв.
Шамба С. Право на уважение заслуживает каждый народ // Молодежь Грузии. 1990. 30 марта, № 12.
Шамба С., Лакоба С. Народный форум Абхазии и его цели // Абхазский узел: Документы и материалы по этническому конфликту в Абхазии / Под ред. М.Ю. Чумалова. М.: Ин-т этнологии и антропологии РАН, 1995. С. 9—16.
Шамба Т.М. Выступление народного депутата СССР Т.М. Шамбы // Бзыбь. 1989. 4 июля.
Шелов-Коведяев Ф.В. По поводу «аргументов каменного века»: Письмо в редакцию «Советской России» // Сов. Россия. 1993. 11 февр.
Шелов-Коведяев Ф.В. Чтобы быть эффективной, власть должна быть максимально приближена к людям // Ставроп. правда. 1994.
140КТ. С. 1,5.
Шенгелая Э. и др. Из истории взаимоотношений грузинского и осетинского народов. Тбилиси: О-во «Цодна» имени И. Чавчавадзе Республики Грузия, 1991.
ШепиловД.Т. Воспоминания // Вопр. истории. 1998. № 6. С. 3—45.
Ширалиев М.Ш., Асадуллаев С.Г. Советская тюркская филология и задачи журнала «Советская тюркология» // Сов. тюркология. 1970.
№ 1.С. 3-15.
Широков О.С. Место армянского языка среди индоевропейских и проблема армянской прародины // Вестн. обществ, наук АН АрмССР. 1980. № 5. С. 80-93.
Шнирельман В.А. Полевой дневник: Сухуми. 1989а. Архив автора.
Шнирелъман В.А. Возникновение производящего хозяйства. М.: Наука, 1989б.

580

Шнирельман В.А. Злоключения одной науки: Этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этногр. обозрение. 1993а. № 3. С. 52-68.
Шнирельман В.А. Археологическая культура и социальная реальность: Проблема интерпретации керамических ареалов. Екатеринбург: УрО РАН, 19936.
Шнирельман В.А. Националистический миф: Основные характеристики // Славяноведение. 1995. № 6. С. 3—13.
Шнирельман В.А. Борьба за аланское наследие: (Этнополитическая подоплека современных этногенетических мифов) // Восток. 1996.
№5. С. 100-113.
Шнирельман В.А. Уроки националистической археологии // Современное состояние и перспективы развития исторической науки Дагестана и Северного Кавказа: Тез. докл. науч. конф. Махачкала: Дагест. науч. центр РАН, 1997. С. 9—11.
Шнирельман В.А. Неоязычество и национализм: Восточноевропейский ареал. М.: ИЭА РАН, 1998.
Шнирельман В.А. Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Теоретические проблемы исторических исследований / Под ред. Е.И. Пивовара. М.: Изд-во МГУ, 1999. Вып. 2.
С. 118-147.
Шнирельман В.А. Ценность прошлого: Этноцентристские исторические мифы, идентичность и этнополитика // Реальность этнических мифов / Под ред. А. Малашенко, М.Б. Олкотт. М.: Гендальф, 2000. С. 12-33.
Шнирельман В.А. О новом и старом расизме в современной России // Вести. Ин-та Кеннана в России. 2002. Вып. 1. С. 76—83.
Шубин A.B. От «застоя» к реформам: СССР в 1917-1985 гг. М.: РОССПЭН, 2001.
Щепотьее А. О спорных кавказских территориях, на которые имеют права самоопределившиеся азербайджанские тюрки // Изв. АН АзССР. История, философия и право. 1990. № 2. С. 42—62.
Эльдарлы Н. Зия Мусаевич Буниятов (1923—1997) // Культурные ценности, 1997-1998. СПб.: Европейский дом, 1999.С. 234-235.
Эльчибекян Ж.Г. К вопросу о происхождении династии Ервандидов // Ист.-филол. журн. 1971. № 2. С. 107—115. На арм. яз.
Эмин Г. Семь песен об Армении. М.: Сов. писатель, 1967.
Эмин Г. Семь песен об Армении. Ереван: Айастан, 1970.
Эмин Г. Семь песен об Армении // Эмин Г. Избр. произведения: В 2 т.
М.: Худож. лит., 1979. Т. 2.
Эфенди Р. Каменная пластика Азербайджана. Баку: Ишыг, 1986.
Юзбашян К.Н. [Рецензия] // Вест, обществ, наук АН АрмССР. 1989.
№ 10. С. 84—88. Рец. на кн.: Нагорный Карабах: Историческая справка. Ереван, 1988.
Юнусов А. Дело профессионалов // Молодежь Азербайджана. 1988.
29 сент.

581

Юнусова Л. Надо изменить школьную программу // Там же. 1988.
20 окт.
Юсифов Ю.Б. О наименованиях «Албания» и «Арран» // Изв. АН АзССР. Сер. обществ, наук. 1961. № 10. С. 23—31.
Юсифов Ю.Б. К значению древних топонимов в изучении этнической истории Азербайджана // Изв. АН АзССР. Лит., яз. и искусство. 1987. №2. С. 101-110.
Юсифов Ю.Б. Об актуальных проблемах этнической истории Азербайджана // Проблемы изучения источников по истории Азербайджана / Под ред. Т.С. Велиева. Баку: АН АзССР, 1988а. С. 15-39.
Юсифов Ю.Б. Киммеры, скифы и саки в древнем Азербайджане // Кавказско-Ближневосточный сборник / Под ред. Г.Г. Георгадзе.
Тбилиси: Мецниереба, 19886. Т. 8. С. 181—192.
Юсуфзаде Ф. Не пора ли начать лечение? // Возрождение. 1991. № 7/9.
С. 91-92.
Яговитин В.А. Очерки истории Абхазии: Учеб. пособие для ср. и высш.
учеб. заведений СНГ. Майкоп: Адыгея, 1995.
Яйленко В.П. Греческая колонизация VII—III вв. до н.э. М.: Наука, 1982.
Якобсон А. Из истории армянского средневекового зодчества (Гандзасарский монастырь XIII в.) // Вести, обществ, наук АН АрмССР.
1977. №12. С. 59-76.
Якобсон А.Л. Гандзасарский монастырь и хачкары: Факты и вымыслы // Ист.-филол. журн. 1984. № 2. С. 146—152.
Якобсон В.А. Игорь Михайлович Дьяконов // Вестн. древ, истории.
2000. №2. С. 5-10.
Ямпольский З.И. Восстание Бабека: (Краткий очерк). Баку: АзФАН, 1941.
Ямпольский З.И. Из истории древней Кавказской Албании. М.: Ин-т востоковедения, 1949а.
Ямполъский З.И. Вопросы истории Атропатены и Кавказской Албании предскифской эпохи. М.: Ин-т востоковедения, 1949б.
Ямпольский З.И. Вопросы древней истории в изданиях Азербайджанской ССР (1948—1951 гг.) // Вестн. древ, истории. 1952. № 2. С. 164-168.
Ямпольский З.И. К вопросу об одноименности древнейшего населения Атропатены и Албании // Тр. Ин-та истории и философии АН АзССР. 1954. Т. 4. С. 100-108.
Ямпольский З.И. О значении термина «Атропат» // Докл. АН АзССР.
1955а.Т. 11,№3. С. 215-219.
Ямполъский З.И. Древние авторы о языке населения Азербайджана // Изв. АН АзССР. 19556. № 8. С. 61-69.
Ямпольский З.И. Материалы о происхождении азербайджанского народа//Там же. 1956. № 1.С. 93-101.
Ямпольский З.И. Выступление // Труды Объединенной научной сессии АН СССР и Академий наук Закавказских республик по общественным наукам, Баку, 29 марта—2 апр. 1954 г.: Стеногр. отчет/Под ред. С. Вургуна. Баку: АН АзССР, 1957а. С. 129-131.

582

Ямпольский З.И. К изучению летописи Кавказской Албании // Изв.
АН АзССР. 19576. № 9. С. 149-159.
Ямпольский З.И. Албания Кавказская // Советская историческая энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1961. Т. 1. С. 354—355.
Ямпольский З.И. Об этногенетической непрерывности на почве Азербайджана // Вопросы истории Кавказской Албании / Под ред. И.
Алиева. Баку: АН АзССР, 1962. С. 32-43.
Ямпольский З.И. Древнейшие сведения о тюрках в зоне Азербайджана // Учен. зап. Азерб. гос. ун-та. Сер. яз. и лит. 1966. № 2. С. 62—64.
Ямпольский З.И. Об интерполяции этнонима «тюрки» у Помпония Мелы и Плиния Старшего // Там же. 1970а. № 2. С. 10—11.
Ямпольский З.И. О тюрках V в. до нашей эры // Там же. 19706. № 5/6.
С. 10-13.
Ямпольский З.И. Об этническом составе Каспианы // Учен. зап. Азерб.
гос. ун-та. Сер. истории и философии. 1971. № 1. С. 35—37.
Ямское А.Н. Межнациональные конфликты в Закавказье: Предпосылки возникновения и тенденции развития // Полис. 1991. № 2.
С. 75-85.
Abrahamian L. H. Mother tongue: Linguistic nationalism and the cult of translation in postcommunist Armenia. Berkeley: Univ. of Calif., Berkeley, 1998.
Abrahamian L.H. Typology of aggressiveness and national violence in the former USSR // Divided Europeans: Understanding ethnicities in conflict / T. Allen, J. Eade. The Hague: Kluwer Law Intern., 1999.
P. 59-76.
All A., Alt I. The Black Celts: An ancient African civilization in Ireland and Britain. Caerdydd; Cymru: Punite Publ., 1993.
Alijarly S. The Republic of Azerbaijan: Notes on the state borders in the past and the present // Transcaucasian boundaries / Ed. J.R.F. Wright et al. London: UCL press, 1996. P. 113-133.
Altstadt A.L. Rewriting Turkic history in the Gorbachev era // J. Soviet Nationalities. 1991. Vol. 2, No. 2. P. 73-90.
Altstadt A.L. The Azerbaijani Turks: Power and identity under Russian rule. Stanford: Hoover Institution press, 1992.
Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism. London: Verso, 1991.
Areshian O.E. Armenian and Indo-European cosmogonic myths and their development// Proc. of the Fourth Intern. Conf. on Armenian Linguistics / Ed. J. A.C. Greppin. Delmar (N. Y.): Caravan Books, 1992. P. 1—36.
Asch M. Home and native land: Aboriginal rights and the Canadian constitution. Vancouver: UBC press, 1993.
Asian K. Armenia and the Armenians: From the earliest times until the Great War (1914). N. Y.: MacMillan, 1920.
Astourian S.H. In search of their forefathers: National identity and the historiography and politics of Armenian and Azerbaijani ethnogeneses // Nationalism and history: The politics of nation building in postSoviet Armenia, Azerbaijan and Georgia / Ed. D.V. Schwartz, R. Pa

583

nossian. Toronto: Center for Russian and East European Studies, Univ. of Toronto, 1994. P. 41—94.
Bakalian A. Armenian-Americans: From being to feeling Armenian. New Brunswick: Transaction publ., 1993.
Banks M. Ethnicity: Anthropological constructions. London; New York: Routledge, 1996.
Baram A. Culture, history and ideology in the formation of Ba'athist Iraq, 1968-1989. New York: St. Martin's, 1991.
Barghoorn F.C. Soviet Russian nationalism. New York: Oxford Univ. Press, 1956.
Beckett J. Contested images: Perspectives on the indigenous terrain in the late 20th century// Identities. 1996. Vol. 3, No. 1/2. P. 1-13.
Bedrosian R. Armenia during the Seljuk and Mongol periods // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian. London: Macmillan, 1997. Vol. 1: The dynastic periods: From antiquity to the fourteenth century. P. 241—271.
Beissinger M.R. State building in the shadow of an empire-state // The end of empire? The transformation of the USSR in comparative perspective / Ed. K. Dawisha, B. Parrott. Amronk (N. Y.): Sharpe, 1997. P. 157-185.
Beissinger M.R. Nationalist mobilization and the collapse of the Soviet State. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2002.
Beller-Hann I. Myth and history on the Eastern Black Sea coast // Central Asian Survey. 1995. Vol. 14, No. 4. Pp. 487—508.
Ben-Yehuda N. The Massada myth: Collective memory and mythmaking in Israel. Madison: Univ. of Wisconsin press, 1995.
Benda H.J. Non-Western intelligentsias as political elites // Political change in underdeveloped countries / Ed. J.H. Kautsky. New York: John Wiley and Sons, 1962. P. 235-251.
Bennigsen A. The crisis of the Turkic national epics, 1951 — 1952: Local nationalism or internationalism? // Canad. Slavonic Papers. 1975.
Vol. 17, No. 2/3. P. 463-474.
Bennigsen A. Soviet minority nationalism in historical perspective // The last empire: Nationality and the Soviet future / Ed. R. Conquest. Stanford: Hoover Institution press, 1986. P. 131 — 150.
Bennigsen A., Broxup M. The Islamic threat to the Soviet State. New York: St. Martin's, 1983.
Bgazhba O. History: first — 18th centuries // The Abkhazians: A handbook / Ed. B.C. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998. P. 59-67.
Birch J. The Georgian/South Ossetian territorial and boundary dispute // Transcaucasian boundaries / Ed. J.F.R. Wright et al. London: UCL press, 1996. P. 151-189.
Birch J. Ossetiya— land of uncertain frontiers and manipulative elites // Central Asian Survey. 1999. Vol. 18, No. 4. P. 501-534.
Boucher J., Landis D., Clark K.A. (ed.). Ethnic conflict: International perspectives. Newbury Park: Sage, 1987.
Boumoutian G.A.[Rec.] // Armenian Review. 1992. Vol. 45, No. 3. P. 63—69.
Rec. ad op.: Altstadt A.L. The Azerbaijani Turks. Stanford, 1992

584

Bournoutian G.A. Rewriting history: Recent Azeri alteration of primary sources dealing with Karabagh //J. Soc. Armenian Studies. 1992—1993.
Vol. 6. P. 185-190.
Bournoutian G.A. The ethnic composition and the socio-economic conditions of Eastern Armenia in the first half of the nineteenth century // Transcaucasia, nationalism and social change / Ed. R.G. Suny. Ann Arbor: Univ. of Michigan press, 1996. P. 69—86.
Braund D. Georgia in Antiquity: A history of Colchis and Transcaucasian Iberia, 550 BC-AD 562. Oxford: Clarendon press, 1994.
Brubaker R. Nationalism reframed. Nationhood and the national question in the New Europe. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997.
Chapman M.K., McDonald M., Tonkin E. Introduction — history and social anthropology // History and ethnicity / Ed. E. Tonkin et al. London: Routledge, 1989. P. 1-21.
Charachidze G. L'Empire et Babel: Les minorites dans la perestroika // Le Genre Humain. 1989. T. 20. P. 9-36.
Chemykh E.N. Postscript: Russian archaeology after the collapse of the USSR — infrastructural crisis and the resurgence of old and new nationalisms // Nationalism, politics and the practice of archaeology / Ed. Ph.L. Kohl, C. Fawcett. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1995.
P. 139-148.
Chirikba V. The origin of the Abkhazian people // The Abkhazians: A handbook/ Ed. B.C. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998. P. 37—47.
Chorbajian L., Donabedian P., Mutaflan C. The Caucasian knot: The history' of Nagorno-Karabagh. London: Zed Books, 1994.
Clogg R. Documents from the KGB archive in Sukhum: Abkhazia in the Stalin years// Central Asian Survey. 1995. Vol. 14, No. I. P. 155—189.
Clogg R. Religion // The Abkhazians: A handbook / Ed. B.G. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998. P. 205-217.
Colarusso J. Abkhazia // Central Asian Survey. 1995. Vol. 14, No. 1. P. 75—96.
Croissant M.P. The Armenia-Azerbaijan conflict: Causes and implications.
Westport: Praeger, 1998.
Dekmejian R.H. The Armenian diaspora // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian. London: Macmillan, 1997.
Vol. 2: Foreign domination to statehood: The fifteenth century to the twentieth century. P. 413—443.
Diдt F. Olzhas Sulejmenov: «Az i Ja» // Central Asian Survey. 1984. Vol. 3, No. l.P. 101-121.
Djahukian G.B. Did Armenian live in Asia Anterior before the twelfth century B. C. // When worlds collide: The Indo-Europeans and the pre—Indo-Europeans/ Ed. T.L. Markey, J.A.C. Greppin. Ann Arbor: Karomapubl., 1990. P. 25-33.
Djavadi A. Glasnost' and Soviet Azerbaijani Literature // Central Asian Survey, 1990. Vol. 9. No. 1. P. 97-103.
Dragadze T. Rural families in Soviet Georgia: A case study in Ratcha province.
London: Routledge, 1988.

585

Dudwick N. The case of the Caucasian Albanians: Ethnohistory and ethnic politics // Cah. Monde russe et sovietique. 1990. Vol. 31. No. 2/3.
P. 377-384.
Dudwick N. Armenia: The nation awakens // Nation and politics in the Soviet successor states / Ed. I. Bremmer, R. Taras. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1993a. P. 261-287.
Dudwick N. Armenian-Azerbaijani relations and Karabagh: History, memory and politics // Armenian Review. 1993b. Vol. 46, No. 1/4.
Dudwick N. The pen and the sword: Intellectuals, nationalism and violence in Armeniaand Azerbaijan. Unpublished manuscript. 1994.
Dudwick N. The cultural construction of political violence in Armenia and Azerbaijan // Problems of post-Communism. 1995. Vol. 42, No. 4.
P. 18-23.
Dudwick N. Nagorno-Karabakh and the politics of sovereignty // Transcaucasia: Nationalism and social change: Essays in the history of Armenia, Azerbaijan and Georgia / Ed. R. Suny. Ann Arbor: Univ. of Michigan press. 1996. P. 427—440.
Dudwick N. Armenia: paradise lost? // New states, new politics: Building the post-Soviet nations / Ed. I. Bremmer, R. Taras. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997. P. 471-504.
Dzebisashvili K. The mass media and conflicts in the Caucasus // Central Asia and the Caucasus. 2000. No. 1. P. 150—155.
Engin A. Eti tarihi. Istanbul, 1958.
Eriksen Т.Н. Ethnicity and nationalism: Anthropological perspectives.
London: Pluto press, 1993.
Fogelson R. The ethnohistory of events and nonevents // Ethnohistory. 1989.
Vol. 36, No. 2. P. 133-147.
Friedman J. Myth, history, and political identity // Cultural Anthropology.
1992. Vol. 7. P. 194-210.
Gabrielian M. C. Armenia: A martyr nation. New York: Fleming H. Revel, 1918.
Garsoian N. The emergence of Armenia // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian. London: Macmillan, 1997a. Vol. 1: The dynastic periods: From antiquity to the fourteenth century. P. 37—62.
Garsoian N. The Arsakuni dynasty (A. D. 12—[180?]-428) // Ibid. 1997b.
Vol. 1. P. 63-94.
Gatteyrias J.-A. L'Armenie et les Armeniens. Paris: Librarie Leopold, 1882.
Gellner E. Nations and nationalism. Oxford: Basil Blackwell, 1983.
Giner S. Religion civil // Rev. Esp. investigaciones sociol. 1993. T. 61. P. 23—55.
Goldenberg S. Pride of small nations: The Caucasus and post-Soviet disorder.
London; New Jersey: Zed books, 1994.
Goldhagen E. (ed.) Ethnic minorities in the Soviet Union. New York: Praeger, 1968.
Gugushvili B. Report on the conditions of subethnical groups of Megrels and Svans as a result of the 1992 criminal coup d'etat in Georgia and war in Abkhazia // Caucasus and an unholy alliance / Ed. A. Leitzinger.
Helsinki: Kirja-Leitzinger, 1997. P. 91-108.

586

Напп Ch. Ethnicity, language and politics in north-east Turkey // The politics of ethnic consciousness / C. Govers, H. Vermeulen. London: MacMillan, 1997. P. 121-156.
Напп СИ. Personal communication, 2000.
Hann Ch., Beller-Hann I. Markets, morality and modernity in north-east Turkey // Border identities / Ed. Th.M. Wilson, H. Donnan. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998. P. 237-262.
Heer N. W. Politics and history in the Soviet Union. Cambridge, Mass.: MIT press, 1971.
Herzig E.M. Armenia and the Armenians // The nationalities Question in the post-Soviet states / Ed. G. Smith. London: Longman, 1996. P. 248— 268.
Hewitt B.C. Abkhazia: A problem of identity and ownership // Central Asian Survey. 1993. Vol. 12, No. 3. P. 267-323.
Hewitt B.G. Yet a third consideration of Vцlker, Sprachen und Kulturen des sьdlichen Kaukasus // Ibid. 1995a. Vol. 14, No. 2. P. 285-310.
Hewitt B.C. Demographic manipulation in the Caucasus//J. Refugee Studies.
1995b. Vol. 8, No. 1. P. 48-74.
Hewitt B.G. Abkhazia: A problem of identity and ownership // Transcaucasian boundaries / Ed. J.F.R. Wright et al. London: UCL press, 1996. P. 190-224.
Hewitt B. G. The role of scholars in the Abkhazians' loss of trust in the Georgians and how to remedy the situation // Caucasus: War and peace. The New World disorder and Caucasus / Ed. M. Tutuncu. Haarlem: SOTA, 1998. P. 115-125.
Hewitt B.G. Abkhazia, Georgia and the Circassians (NW Caucasus) // Central Asian Survey. 1999. Vol. 18, No. 4. P. 463-499.
Hewsen R.H. Ethno-history and the Armenian influence upon the Caucasian Albanians // Classical Armenian culture: Influence and creativity / Ed.
T.J. Samuelian. Philadelphia: Scholars press, 1982. P. 27—40.
Hill F., Jewett P. Report on ethnic conflict in the Russian Federation and Transcaucasia. Cambridge (Mass.): Harvard Univ. J.F. Kennedy School of Government, 1993.
Hobsbawm E. Introduction: Inventing traditions // The invention of tradition / Ed. E. Hobsbawm, T. Ranger. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983. P. 1-14.
Hobsbawm E. Ethnicity and nationalism in Europe // Anthropology Today.
1992. Vol. 8. P. 3-13.
Horowitz D.L. Ethnic groups in conflict. Berkeley: Univ. of Calif, press, 1985.
Ishkhanian R. The law of excluding the third force // Armenia at the crossroad: Democracy and nationhood in the post-Soviet era / Ed. G.J. Libaridian.
Watertown (Mass.): Blue Crane books, 1991. P. 9—38.
Jones S. Georgia: The long battle for independence // Nationalism and the breakup of an empire / Ed. M. Rezun. Westport: Praeger, 1992. P. 73—96.
Jones S. Populism in Georgia: the Gamsaxurdia phenomenon // Nationalism and history: The politics of nation building in post-Soviet Armenia,

587

Azerbaijan and Georgia / Ed. D.V. Schwartz, R. Panossian. Toronto: Center for Russian and East European Studies, Univ. of Toronto, 1994. P. 127-149.
Just R. Triumph of the ethnos // History and ethnicity / Ed. E. Tonkin et al.
London: Routledge, 1989. P. 71—88.
Kauen E. Ethnicity and human rights in Canada. Toronto: Gage, 1982.
Kirzioglu F. Kars tarihi. Istanbul, 1953.
Kohl Ph.L., Tsetskhladze G.R. Nationalism, politics and the practice of archaeology in the Caucasus // Nationalism, politics and the practice of archaeology / Ed. Ph.L. Kohl, C. Fawcett. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1995. P. 149-174.
Kokoev K., Svanidze G. Problems of national (ethnic) minorities in Georgia // Central Asia and the Caucasus. 2000. No. 1. P. 37—43.
Kolarz W. Russia and her colonies. New York: Praeger, 1952.
Kuniholm B.R. The origins of the Cold War in the Near East. Princeton: Princeton Univ. press, 1980.
Kurbanov R.O.-O., Kurbanov E.R.O. Religion and politics in the Caucasus // The politics of religion in Russia and the new states of Eurasia / Ed.
M. Bourdeaux. Armonk: M.E. Sharpe, 1995. P. 229-232.
Kurkjan V.M. A history of Armenia. New York: Armenian General Benevolent Union, 1958.
Laitin D.D. Identity in formation: The Russian-speaking populations in the near abroad. Ithaca; London: Cornell Univ. Press, 1998.
Lakoba S. Abkhazia is Abkhazia // Central Asian Survey. 1995. Vol. 14, No. 1.
P. 97-105.
Lakoba S. History: 18th century — 1917 // The Abkhazians: A handbook / Ed. B.G. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998a. P. 67-88.
Lakoba S. History: 1917-1989 // Ibid. 1998b. P. 89-101.
Lamberg-Karlovsky C.C. Beyond the Tigris and Euphrates: Bronze Age civilizations. Beer-Sheva: Ben-Gurion Univ. of the Negev press, 1996.
Landis D., Boucher J. Themes and models of conflict // Ethnic conflict: International perspectives / Ed. J. Boucher et al. Newbury Park: Sage, 1987. P. 18-31.
Law V. Language myths and the discourse of nation-building in Georgia // Nation building in the post-Soviet borderlands: The politics of national identity / Ed. G. Smith et al. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998.
P. 167-196.
Lemercier-Quelquejay C. Islam and identity in Azerbaijan // Central Asian Survey. 1984. Vol. 3, No. 2. P. 29-55.
Levinger M., Lytie P.P. Myth and mobilization: The triadic structure of nationalist rhetorics // Nation and Nationalism. 2001. Vol. 7, No. 2.
P. 175-194.
Libaridian G. (ed.). The Karabagh file. Cambridge (Mass.): The Zoryan Institute, 1988.
Lordkipanidze O. Archдologie in Georgien: von der Altsteinzeit zum Mittelalter. Weinheim: VCH Acta Humaniora. 1991.

588

Mallory J.P. The homelands of the Indo-Europeans // Archaeology and language / Ed. R. Blench, M. Spriggs. London: Routledge, 1997.
Pt I. Theoretical and methodological orientations. P. 93—121.
Mamedov A. Aspects of the contemporary ethnic situation in Azerbaijan // Central Asia and the Caucasus. 2000. No. 1. P. 29-37.
Mamedova F. Le probleme de l'ethnos Albano-Caucasien // Can. Monde russe et sovietique. 1990. Vol. 31, No. 2/3. P. 385—394.
Martin T. The Jewish onslaught. Dover (MA): The Majority press, 1993.
Matossian M. The impact of Soviet policies in Armenia. Leiden: Brill, 1962.
Matsuo M. Language differentiation and homogenization in nested conflicts: Two case studies // J. Intern. Development and Cooperation. 1999.
Vol. 5, No. 1. P. 87-102.
McNeil! W.U. Mythistory and other essays. Chicago; London: Univ. of Chicago press, 1986.
Mirak R. The Armenians in America // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian. London: Macmillan press, 1997. Vol. 2: Foreign domination to statehood: The fifteenth century to the twentieth century. P. 389—411.
Motika R. Glasnost in der Sowjetrepublik Aserbaidschan am Beispiel der Zeitschrift Azarbaycan // Orient. Ztschr. Deut. Orient—Instituts. 1991.
Jg. 32, H. 4. S. 573-590.
Muller D. Demography: Ethno-demographic history, 1886—1989 // The Abkhazians: A handbook / Ed. B.C. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998. P. 218-239.
Nissman D.B. The Soviet Union and Iranian Azerbaijan: The use of nationalism for political penetration. Boulder: Westview press, 1987.
Nodia G. Causes and visions of conflict in Abkhazia: Working paper of the Berkeley Program in Soviet and post-Soviet studies. Berkeley: Univ. of Calif, Berkeley, 1998.
Otyrba G. War in Abkhazia: The regional significance of the GeorgianAbkhazian conflict // National identity and ethnicity in Russia and the new states of Eurasia / Ed. R. Szporluk. Armonk (N. Y.): M.E. Sharpe, 1994. P. 281-309.
Paelian G.H. Landmarks in Armenian history. N. Y.: Gotchag press, 1942.
Pasdermadjan H. Historie de l'Armenie. Paris: Librarie Orientale, 1964.
Phillips J. Symbol, myth, and rhetoric: The politics of culture in the Armenian—American population. New York: AMS press, 1989.
Rakowska-Harmstone T. Minority nationalism today: An overview // The last empire: Nationality and the Soviet future / Ed. R. Conquest. Stanford: Hoover Institution press, 1986. P. 235—264.
Ram H. The immemorial Iranian nation? School textbooks and historical memory in post-revolutionary Iran // Nations and Nationalism. 2000.
Vol. 6, No. 1. P. 67-90.
Redgate A.E. The Armenians. Oxford: Blackwell, 1998.
Ruiz-Zapatero G., Alvarez-Sanchis J.R.A. Prehistory, story-telling and illustrations: The Spanish past in school textbooks (1880—1994) // J.
Europ. Archaeol. 1995. Vol. 3, No. 1. P. 213-232.

589

Russell J. The formation of the Armenian nation // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian. London: MacMillan, 1997.Vol. 1: The dynastic periods: From antiquity to the fourteenth century. P. 19—35.
Rutland P. Democracy and nationalism in Armenia // Europe-Asia Studies.
1994. Vol. 46, No. 5. P. 839-861.
Sahlins M. Culture and practical reason. Chicago; London: Univ. of Chicago press, 1976.
Said E.W. Orientalism. New York: Pantheon books, 1978.
Sandalgian J. Histoire documentaire de 1'Armenie des ages du paganisme (1410 av. — 305 apr. J.-C.). T. 1. Rome: Imprimerie du Senat de J. Bardi, 1917.
Sarkisyanz M. A modern history of Transcaucasian Armenia. Nagpur: Udyama Commercial press, 1975.
Saroyan M. Beyond the nation-state: Culture and ethnic politics in Soviet Transcaucasia // Transcaucasia: Nationalism and social change: Essays in the history of Armenia, Azerbaijan and Georgia / Ed. R. Suny. Ann Arbor: Univ. of Michigan press, 1996. P. 401—426.
Shaffer B. The formation of Azerbaijan collective identity in Iran // Nationalities Papers. 2000. Vol. 28, No. 3. P. 449-477.
Shamba G. On the track of Abkhazia's antiquity // The Abkhazians: A handbook / Ed. B.C. Hewitt. New York: St. Martin's, 1998. P. 48-58.
Shnirelman V.A. From internationalism to nationalism: Forgotten pages of Soviet archaeology in the 1930s and 1940s // Nationalism, politics and the practice of archaeology / Ed. Ph. Kohl, C. Fawcett. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1995a. P. 120—138.
Shnirelman V.A. The past as a strategy for ethnic confrontation — Georgia // hCa Quarterly. 1995b. Summer^ No. 14. P. 20-22.
Shnirelman V.A. The faces of nationalist archaeology in Russia // Nationalism and archaeology in Europe / Ed. M. Diaz-Andreu, T.C. Champion.
London: UCL press, 1996a. P. 218-242.
Shnirelman V.A. Who gets the past? Competition for ancestors among nonRussian intellectuals in Russia. Washington (D. C.) etc.: Woodrow Wilson Center Press and Johns Hopkins Univ. press, 1996b.
Shnirelman V.A. National identity and myths of ethnogenesis in Transcaucasia // Nation building in the post-Soviet borderlands: The politics of national identity / Ed. G. Smith et al. Cambridge: Cambridge Univ.
press, 1998. P. 48-66.
Simon G. Nationalism and policy toward the nationalities in the Soviet Union. Boulder: Westview press. 1991.
Slezkine Yu. The USSR as a communal apartment, or how a socialist state promoted ethnic particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53, No. 2.
p. 414-452.
Slider D. Crisis and response in Soviet nationality policy: The case of Abkhazia // Central Asian Survey. 1985. Vol. 4, No. 4. P. 51-68.
Smart N. Religion in the western mind. Albany: State Univ. of New York press, 1987.

590

Smith A.D. National identity. London: Penguin books, 1991.
Smith G. Ethnic nationalism in the Soviet Union: Territory, cleavage and control // Environment and planning. C. Government and Policy. 1995.
Vol. 3. P. 49-73.
Smith G. Post-colonialism and borderland identities // Nation building in the post-Soviet borderlands. The politics of national identity / Ed. G.
Smith et al. Cambridge: Cambridge Univ. press, 1998. P. 1—20.
Smith J. The Bolsheviks and the national question, 1917—1923. London: MacMillan, 1999.
Stagner R. Foreword // Ethnic conflict: International perspectives / Ed. J.
Boucher et al. Newbury Park: Sage, 1987. P. 7—16.
Stolcke V. Talking culture: New boundaries, new rhetorics of exclusion in Europe//Current Anthropology. 1995. Vol. 36, No. 1. P. 1—12.
Suny R. G. Images of the Armenians in the Russian Empire // The Armenian image in history and literature / Ed. R. G. Hovannisian. Malibu (Calif.): Udenapubl., 1981. P. 105-137.
Suny R.G. Armenia in the twentieth century. Chico (Calif.): Scholar press, 1983.
Suny R.G. The making of the Georgian nation. London: Tauri, 1989.
Suny R. G. Looking towards Ararat: Armenia in modern history. Bloomington: Indiana Univ. press, 1993a.
Suny R.G. The revenge of the past: Nationalism, revolution, and the collapse of the Soviet Union. Stanford: Stanford Univ. press, 1993b.
Suny R. G. Soviet Armenia // The Armenian people from ancient to modern times/ Ed. R.G. Hovannisian. London: MacMillan, 1997. Vol. 2: Foreign domination to statehood: The fifteenth century to the twentieth century.
P. 347-387.
Suny R.G. Constructing primordialism: Old histories for new nations // J.
Modern History. 2001. Vol. 73. P. 862-896.
Swietochowski T. The politics of a literary language and the rise of national identity in Russian Azerbaijan before 1920 // Ethnic and Racial Studies.
1991. Vol. 14, No. 1. P. 55-63.
Swietochowski T. Russia and Azerbaijan: A borderland in transition. New York: Columbia Univ. press, 1995.
Tapper R. Ethnic identities and social categories in Iran and Afghanistan // History and ethnicity / Ed. E. Tonkin et al. London: Routledge, 1989.
P. 232-246.
Tchilingirian H. Nagorno Karabagh: Transition and the elite // Central Asian Survey. 1999. Vol. 18, No. 4. P. 435-461.
Ter-Gregor N. History of Armenia. London: John Heywood, 1897.
Thomson D. Must history stay nationalistic? The prison of closed intellectual frontiers// Encounter. 1968. Vol. 30, No. 6. P. 22—28.
Thomson R. Armenian literary culture through the eleventh century // The Armenian people from ancient to modern times / Ed. R.G. Hovannisian.
London: MacMillan, 1997. Vol. 1: The dynastic periods: From antiquity to the fourteenth century. P. 199—239.

591

Tillett L. The great friendship: Soviet historians on the non-Russian nationalities. Chapel Hill: Univ. of North Carolina press, 1969.
Tishkov V.A. Ethnicity, nationalism and conflict in and after the Soviet Union. London: Sage, 1997.
Vahabzade В., Aliyarov S.S. From the editor's mail box // J. Institute of Muslim Minority Affairs. 1988. Vol. 9, No. 2. P. 429-434.
Van der Leeuw Ch. Azerbaijan: A quest for identity. Surrey: Curson press, 2000.
Velychenko S. Shaping identity in Eastern Europe and Russia: Soviet-Russian and Polish accounts of Ukrainian history, 1914—1991. New York: St.
Martin's, 1993.
Velychenko S. National history and the «History of the USSR»: the persistence and impact of categories // Nationalism and history. The politics of nation building in post-Soviet Armenia, Azerbaijan and Georgia/ Ed. D.V. Schwartz, R. Panossian. Toronto: Center for Russian and East European Studies, Univ. of Toronto, 1994. P. 13—39.
Verdery K. National ideology under socialism. Berkeley: Univ. of Calif, press, 1991.
Verdery K. Transnationalism, nationalism, citizenship, and property: Eastern Europe since 1989 // Amer. Ethnologist. 1998. Vol. 25, No. 2.
P. 291-306.
Walker Ch.J. Armenia and Karabagh: The struggle for unity. London: Minority rights publ., 1991.
Williams C., Smith A.D. The national construction of social space // Progress in Human Geography. 1983. Vol. 7, No. 4. P. 502-518.
Worsley P. The three worlds: Culture and world development. London: Weidenfeld and Nicolson, 1984.
Wixman R. Ethnic nationalism in the Caucasus // Nationalities Papers.
1982. Vol. 10, No. 2. P. 137-156.
Zimansky P. Archaeological inquiries into ethno-linguistic diversity in Urartu // Greater Anatolia and the Indo-Hittite language family: Papers presented at a Colloquium hosted by the Univ. of Richmond, March 18—19, 2000 / Ed. R. Drews. Washington (D. C.): The Institute for the Study of Man, 2001. P. 15-27.

Об авторе

Главная » Алфавитный каталог авторов » Ш » Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье