Вера Желиховская
По берегам Черного моря
Из писем к подруге
Москва - Издание Т-ва И. Д. Сытина - 1908
99 с. С 26 фотографиями.
Скачать книгу "По берегам Черного моря" в формате PDF (46 Мб)
HTML-версия фрагмента книги (стр. 13—30):
...Мы прожили здесь целые сутки в ожидании морского парохода, почему-то запоздавшего, и только завтра утром отправляемся дальше. И хорошо, что мы оставляем Батум: это красивое, но грустное по своему разоренному виду, и нездоровое лихорадочное место.
Прощай, покамест! В Сухуме или Феодосии буду опять писать тебе. Надеюсь, что ты довольна мною. Любящая тебя всей душой Нина.
II
4 мая. Между Батумом и Сухум-Кале.
...Я еще не рассказывала тебе, что в Батуме село к нам много новых пассажиров. Целая семья какого-то полковника Сельцева с двумя взрослыми дочерьми, с мальчуганом лет десяти, как видно, ужасным шалуном, и маленькой прелестной девочкой. Потом какая-то гурийская княжна или княгиня, в престранном костюме, с множеством мелких кос, распущенных из-под напутаннаго на голове, наподобие чалмы, вуаля, и с нею брат ее, очень; высокий, стройный гуриец в длинной чохе и шитой золотом папаноке (1) на таких пышно-курчавых волосах, что, кажется, будто бы у него надета мохнатая папаха. При них еще маленькая девочка абхазка, круглая сиротка, которую они подобрали на улице. История этой девочки такая трагическая, что я должна тебе ее рассказать.
Видишь ли, вчера, после обеда, нам предложили знакомые посмотреть сад при доме начальника Батумской области. Сад этот не велик, но замечателен чуть не тропическою растительностью, а ты знаешь, какая мама охотница до цветов.
Вот мы и отправились полюбоваться двухаршинными кактусами, саженными кущами аорумов, магнолиями и камелиями, которые здесь свободно зимуют в грунту.. Туда же пришли и эти гурийцы. Знакомая нам дама указала на них, как на будущих наших спутников, и рассказала, что эта хорошенькая семилетняя девочка с испуганными черными глазками и тоже одетая, словно костюмированная куколка, в яркий гурийский костюм, одна спасена от смерти из числа очень большой семьи. Во время последней нашей войны с турками разорилось и погибло много абхазских семей, даже княжеских и богатых родов. Когда турецкая эскадра подошла к абхазским берегам и начала бомбардировать Сухум, то всеми прибрежными жителями овладела паника. Все, кто мог, бросились бежать вовнутрь страны, вслед за русскими отступавшими войсками. Другим пришлось поневоле сдаться туркам, чтобы не быть замученными. Семья маленькой Мириям, — человек двадцать, даже более их было тогда, — тоже бросилась в горы. Но недалеко они ушли. Когда они подошли к реке Кодору, то мост на ней оказался сожженным. Итти далее за русскими было невозможно... Несчастные абхазцы целый месяц проскитались по лесам и горам, прячась от неприятеля. Боясь варить себе пищу, чтобы дым костра не привлек внимания на их убежище, они, истощив захваченные с собою запасы, питались ягодами и дикими плодами. Наконец старший в семье, дед Мариямы, решился итти к туркам и сдаться в плен. Они уже потеряли нескольких человек своих: двое детей у них исчезли бесследно в лесных дебрях, старая бабушка умерла от истощения сил, а взрослый сын утонул, пытаясь переплыть Кодор. Вернулись они в свою родную деревню между Сухумом и Гудаутом, страшно бедствовали и голодали до того, что ели падаль, выбрасываемую турками из сожженного ими города. Старика деда турки допрашивали о дорогах, о русских войсках, посылали его на разведки, и когда он отказывался служить им шпионом, потому что был христианином и только из крайности сдался врагам России, то они его пытали. Старик не вынес истязаний и умер. Тогда семья окончательно распалась и разбрелась. Двое дядей Мириямы ушли и, вероятно, были убиты, а отец ее совсем перешел к туркам. Когда, по заключении мира, абхазцы, боясь наказания за свою невольную измену, тысячами начали переселяться в Турцию, он забрал свою жену и детей и поплыл в кочерме (2), думая, что навсегда оставляет Россию, переселяясь к новым своим соотечественникам... Да не так-то сталось! Новое отечество оказалось очень негостеприимно. Несчастные переселенцы из Абхазии, Гурии и вновь покоренного Лазистана (это за Батумом, страна, прежде принадлежавшая тоже Грузии, так что там все почти отуреченные грузины, бывшие христиане) мерли с голоду, как мухи. Ни земли, ни продовольствия им не давали, и они, как дикие звери, перезимовали под открытым небом, питаясь подаянием, кореньями и травами. Не прошло и году, как все начали проситься обратно в Россию. Но в то время русское правительство, заботясь о скорейшем устройстве разоренной войною Абхазии, уже распорядилось их бывшими землями, отдало их новым поселенцам. Несчастных отказывалась вновь принять Россия, за неимением для них места в их родной земле, куда они все теперь стремились. Некоторые, опомнившиеся раньше, успели, однако, возвратиться, и хотя тоже страшно бедствовали исотнями умирали от холоду и голоду — и в море и на родных местах, выжженных турками, где им опять пришлось зимовать без крова, но все-таки в течение следующего года кое-как устроились, если не на прежней земле, то хоть поблизости от родных своих пепелищ. Другие же, более упорные или более совестливые, как отец Мириямы, терпели до последней крайности, а когда решились тоже вернуться, то оказалось, что обратных переселенцев окончательно запрещено принимать на кавказские берега... Многие, однако, прорывались обратно обманом, переплывая границу в крошечных лодчонках, скрываясь, и лесными тропинками, один по одному, достигая своей родины очень часто только затем, чтобы умереть на родной земле. Все наши порты, все берега были постоянно переполнены нищими абхазцами, полуголыми, изморенными болезнями и голодом. Правительству, наконец, пришлось прибегнуть к мерам строгости. Так как Турция не препятствовала, но, напротив, даже способствовала этим обратным переселениям своих единоверцев, которых сама же погубила, переманив в свое подданство, то начальникам всех наших портов было приказано не допускать кочермам, фелукам и далее маленьким каикам высаживать пассажиров из Турции на русские берега.
Вот в это-то неблагоприятное время отец Мириямы и решился окончательно вернуться. Их оставалось всего четверо: он с женой да две дочери, двенадцати лет и шести. Вся остальная семья перемерла. Собралось их человек до двухсот. Собрав последние гроши, наняли они кочерму, чтобы она довезла их до Сухума, но негодяй хозяин кочермы, грек, обманул их. Доплыв до Батума, он объявил им, что в кочерме его повреждение, что он не рассчитал, подняв такой тяжелый груз, что дальше плыть невозможно... К пристани их не пустили. Несчастная кочерма, со своими двумя сотнями голодных, оборванных, измученных пассажиров, три дня качалась в виду города — без помощи, без пищи, без воды!.. Наконец, раздававшиеся на ней стоны и крики, а более всего страшный запах, который доносился с нее на другие суда, обратили на себя внимание. Послана была комиссия освидетельствовать, точно ли она не может без починки уйти в море? Что на этой кочерме нашли — страшно подумать!.. Представь себе, на ней уже было несколько человек мертвых. Да! И мертвецы, и умиравшие, и еще здоровые, — все это лежало и сидело вповалку, друг на друге, потому что судно едва могло вмещать пятьдесят человек, а подняло двести. Все это копошилось, еле ползая, в страшной нечистоте, скопившейся на дне кочермы; больные бредили в предсмертных мучениях; другие стонали, моля о хлебе, о капле воды; дети, несчастные младенцы, кричали или обессиленные задыхались у груди бесчувственных от голоду матерей!.. Боже праведный! Бывают же такие ужасы на свете!.. Я бы не поверила, если б нам не рассказывал этого в Батуме один из бывших в числе комиссии на кочерме «Агиос-Петрос» (святой Петр), — так называли ее. Она, действительно, оказалась поврежденной; в ней была течь.
Начальство смилостивилось над погибавшими. Их высадили на землю и позволили расположиться временно в той разрушенной части города, которую покинули турки. Все жители сжалились над ними: им нанесли хлеба, денег, кто что мог. Им выдали продовольствие из полиции, по распоряжению губернатора, и, кроме того, в их пользу частные люди сделали сборы, подписки. Вероятно, месяц, проведенный этими несчастными на улицах Батума, показался земным раем в сравнении с прежними страданиями. Хотя погода была дождливая, но ведь это было летом (3), а эти бедняки привычны были обходиться без крова.
Но не думай, что этим кончились страдания этих несчастных жертв войны: ведь их не совсем приняли на русскую землю, им только позволили переждать, пока кочерма будет починена...
Через несколько времени ее поправили. Было сделано распоряжение о немедленной высылке всех этих турецких подданных назад, в Турцию. Что это была за картина смятения и ужаса, когда абхазцев сгоняли к берегу и силой сажали на ту же кочерму — я не берусь описывать! Я уши затыкала себе, когда очевидцы рассказывали нам об этих душу раздирающих сценах отчаяния. Довольно сказать тебе, что мужчины, военные люди, уходили и запирались в домах поплотнее, чтобы не слышать криков и воплей детей и женщин, которыми нагружали кочерму, как баранами, обреченными на убой, да они и были, действительно, обречены смерти. Хозяин ветхой «Агиос-Петрос» открыто заявлял, что она не довезет их до Самсуна, первого турецкого порта, а если бы и довезла, то их не примут на берег турецкие власти, как бродяг, отказавшихся от подданства Порты. Этот грек волосы на себе рвал за то, что пожадничал, набрав столько народу с платой за проезд, а теперь должен везти их даром, потеряв столько времени и не зная, как развязаться с ними. Правда, что из двухсот человек оставалось не более полутораста, остальные или перемерли, или, пользуясь случаем, ушли в горы, но все-таки приходилось грузить их, словно тюки, одного на другого. Тем не менее, в назначенный час, большой казенный пароход взял их на буксир и, в сопровождении лодки с береговою стражей, несчастная кочерма поплыла прочь от русской границы, сама не ведая, куда плывет она...
Тяжко, я думаю, было батумцам смотреть, как сотни ни в чем неповинных людей удалялись в безбрежную морскую даль, почти на верную гибель; но нечего было делать! Буксирный пароход вытянул их за черту русских вод; лодка еще постояла там, чтобы убедиться, что кочерма удалилась от наших берегов, и затем вернулась, исполнив свою обязанность.
Что ж, ты думаешь, сделал шкипер кочермы?.. Как только живой груз ее остался в его распоряжении, он направил судно к берегу, на самом рубеже владений турецких и русских, и силой, угрожая беспощадно затопит их всех в море, принудил переселенцев высадиться на узкой береговой песчаной полоске, откуда не было ни хода ни выхода: с одной стороны, волны хлестали по ней, с другой — ее загораживали неприступные скалы. Высадив, таким образом, абхазцев на голодную смерть или, вернее, заживо похоронив их, негодяй шкипер уплыл себе на всех парусах, обрадовавшись, что разделался с неудобными пассажирами.
Пока береговая стража заметила толпу людей на пустынном берегу, пока дала знать властям, пока из Батума в Тифлис шли телеграммы об этом страшном злодействе и ожидались приказания на запросы: что делать? чем помочь? спасать ли, или дать погибнуть ста пятидесяти душам? — прошло дня три. В это время чуть не треть несчастных успела перемереть, валяясь без воды и пищи, днем и ночью заливаемая брызгами и морскою пеной. Мать и отец Мириямы были в числе погибших. Мать ее, уже почти умирающую от горячки или тифа, стащили на кочерму и там она умерла; отец же их доконал себя голодом, припрятывая детям каждую щепотку хлеба, данного им, из милосердия, батумцами.
Наконец пришло позволение — принять несчастных на русский берег. Приказано было послать за ними пароход и оказать им необходимую помощь в Батуме, а оттуда отправить в Абхазию.
Многие говорили нам, Варенька, что когда пришла эта телеграмма из Тифлиса, то по всему городу была радость, как в Светлый праздник. Пароход, нагруженный хлебом и водой, в тот же час отправился, и все жители высыпали на пристань, каждый с посильной помощью несчастным. «Для всех нас будто бы Светлое Христово Воскресение наступило, — рассказывала нам одна дама, — все мы мучились страхом и жалостью за них в эти ужасные дни; что же должны были чувствовать они сами?!»
Да! Надо думать, что уцелевшим беднягам тогда свободно вздохнулось!.. Быть может, известие, приведенное им русским пароходом, во многих измученных больных удержало душу, готовую расстаться с телом... Говорят, что многие из них, напуганные морскими бедствиями, не захотели уже даже возвращаться на родину в Абхазию, а разбрелись из Батума, куда глаза глядели, прежде, нежели правительство указало им места на сухумском берегу. Обе несчастные сиротки, Мирияма и сестра ее, были из числа последних. Как только отдано было им всем приказание собираться снова на пароход, старшая девочка, не помня себя от страху, схватила сестренку за руку и потащила ее с собою в кусты, подальше от общей стоянки. Прячась от встречных, голодные, еле прикрытые лохмотьями, чуть живые, брели они по горным тропинкам, только и думая о том, как бы уйти подальше от ужасного моря!.. На третий день пути, старшая сестра свалилась с ног и далее итти не могла. Маленькая Мирияма поила ее водой из лопуха, кормила ягодами ежевики, которые собирала тут же, на речке, а когда сестра впала в беспамятство, она села возле нее и горько плакала, не зная, что ей делать. Удивительно, как сама она уцелела, как не заразилась болезнью умиравшей сестры, как выдержала голод, питаясь несколько дней одними дикими ягодами!.. В одно утро девочка, проснувшись на заре и окликнув сестру, увидала, что та раскинулась на траве неподвижно и больше не дышала... Мирияма уже несколько часов, быть может, спала рядом с трупом сестры!..
Она видала мать свою, отца и многих близких в таком состоянии, а потому тотчас же поняла, что сделалось с сестрой... В ужасе от своего беспомощного одиночества, она прошла еще, громко крича и плача, несколько шагов по каменистой дороге и, обессиленная, упала на землю...
Бедняжка, разумеется, умерла бы и сама, если бы счастливый случай не привел на эту тропинку нескольких всадников. Они ехали откуда-то из гор, вниз по реке Чороху, и наткнулись на полумертвого ребенка, а в нескольких шагах и на труп другой девочки. Умершую зарыли, а маленькую Мириям взял к себе один из всадников, — вот этот самый высокий гурийский князь, что едет с нами. Сестра его такая, кажется, добрая и так полюбила бедную сиротку, что, даст Бог, она будет теперь счастлива. Но какое мучение с ней было вчера, когда ее надо было сажать на лодку и потом на пароход! Как ее ни убеждали, как ни упрашивали, она руками и ногами цеплялась за землю, так что сам князь внес ее, чуть не в конвульсиях, на палубу. Ее уложили в первом классе на диван, и там она пролежала несколько часов, зажмурившись от страху, пока не заснула. Сегодня утром ее одели (она, очевидно, не видя моря, не подозревала, где она находится) и попробовали было вывести наверх. Но едва она ступила на палубу, как побледнела, вся затряслась и, как помешанная, бросилась к княгине. Надо было ее свести снова в каюты. Там она немного «отошла», что называется. Но все-таки глядит на всех со страхом, исподлобья, как пойманный волчонок.
Боже мой! Я и не заметила, какое огромное послание настрочила тебе. Боюсь, что если буду так продолжать, то всех моих капиталов не хватит на почтовые марки!..
Теперь прощай, милая! Вот уж и Сухум виден издали. Скоро подойдем и отправимся на берег погулять и покататься. Надо опять пойти попробовать уговорить Маргариту Васильевну восстать с одра. Авось, она восстанет, узнав, что твёрдая земля близко...
Твоя Нина.
III.
Феодосия, 5 мая вечером.
Ну-с, милая моя Баболечка (4), набралась я с три короба новых впечатлений, вернулась сейчас с берега и сажусь делиться с тобой, бедная моя домоседка, своим запасом. И при какой еще обстановке сажусь писать! Ты бы, хохотунья и охотница до новых знакомств, никогда не могла сидеть смирно, с пером в руках, среди такой обстановки.
Представь себе огромную, низенькую залу, в которой стоят три длинных стола, кругом — бархатные диваны, зеркала, бронза, яркий свет ламп, пианино, мраморный буфет, возле которого суетятся лакеи; предо мною — множество народу, новых пассажиров: военных, статских, моряков, нарядных дам, шумливых детей; за спиной у меня раздается в поднятые люки вечный прибой волн, словно неумолкаемый шум водопада, сливаясь с общим говором и смехом. Это наша кают-компания первого класса. И среди этой веселой, пестрой обстановки, (которой ты, бедняжка, я знаю, будешь крепко завидовать!) сижу я в уголке и строчу тебе свой дневник...
Мы чуть не целый день стоим в Феодосии, у самой пристани: все ждали парохода с грузом и пассажирами из Керчи с Азовского моря. Теперь дождались и принимают груз, которому, кажется, конца не будет. Так надоел этот шум на палубе, стук и будто скрежет подъемной цепи, эти вечные восклицания матросов-приемщиков из глубины темного трюма и с лодок у пароходного трапа: «майна» и «вира», то есть де «подавай» и «подымай блок», что у меня голова непременно заболела бы от всего этого, если бы она имела привычку когда-нибудь болеть.
Во избежание всего этого гама и шума, я ушла вниз, чтобы написать тебе. Но постой, все по порядку! Вчера я бросила письмо, когда мы подходили к Сухум-Кале...
Если Батум оставляет грустное впечатление своими полуразрушенными зданиями, то Сухум еще более, — особенно на тех, кто видал его до войны. Мама с Маргаритой Васильевной чуть не плакали, сокрушаясь над развалинами стен и остовами сожженных зданий, а в особенности над вырубленным и спаленным турками садом, который прежде славился на весь черноморский берег. Говорят, что деревья, розы, камелии, виноград, фрукты, — все достигало в нем громадных размеров и необычайной красоты. Сколько лет нужно ждать теперь, сколько трудов положить, чтобы изгладить эти следы турецкого пребывания!.. Слава Богу, что сама всесильная, могучая красавица, южная природа, — лучшая целительница ран. Люди еще мало успели поправить в эти два-три года, а она уже сделала многое... Уже одни эти четырехъярусные горы чего стоят! Впереди —яркие, светло-зеленые, все изрезанные красивыми ложбинками, свежими овражками, потом — темнее, выше; за ними синие, сизо-туманные и, наконец, снеговые, которые то гордо выступают, блистая на голубом небе, то кокетливо прячутся за вершинами, поросшими лесом...
Здесь мы простились с нашими гурийцами, — братом, сестрою и маленькою абхазкой Мириям. Она и не сознавала, что попала на родину, — в место, где более трех-четырех лет тому назад жила она спокойно и счастливо среди большой семьи, которой теперь осталась единственной представительницей.
В прелестной Сухумской бухте мы стояли недолго. Мы поплыли дальше, в открытое море, минуя Новороссийск, Анапу и еще несколько незначительных портов...
____________________________________________
(1) Плоская складная шапочка, похожая на блин.
(2) Парусное судно.
(3) 1880 года, в июле. Это было описано, в свое время, во многих газетах.
(4) По-грузински Варвара — Баболе.
