Главная » Алфавитный каталог авторов » Т » Рабочие тетради 60-х годов (фрагменты)

Александр Твардовский

Рабочие тетради 60-х годов

Фрагменты

1968 год

9.X.68. Пахра

День отъезда в Сухуми — впервые, пожалуй, на отдых просто, без намерений «рвануть» — сил нет. Беру только новую тетрадь для дневника (этой — год).

12.X.68. Санаторий МВО «Сухуми», корпус 8, 2 отдел[ение], «люкс» № 7

Вчера прибыли сюда — не представлял, что это будет так рано, посылая бесстыдную телеграмму с указанием даже вагона, т[о] е[сть] с очевидным «повисанием» над милым и добрым Шинкубой1. Он таки встретил, а в воротах встретил нач[альник] отделения (Борис Маркович), а там сестра (Антонина Афанасьевна). Все хорошо. Санаторий — городок, густо зазелененный, у самого моря. Народу — тьма, но генеральский наш корпус — бывший жилой дом для офицеров расположенного здесь полка, тихое и не похожее на санаторные помещения место. Три комнаты, если считать и застекленную веранду, пристроенную при переоборудовании. Слово «люкс» здесь, как и в «Барвихе», означает как бы марку автомобиля («Чайка», «Шевроле». «Я вам принесу в «Люкс»...).

Присели с Шинкубой на этой веранде и — никуда не денешься — заговорили о «событиях». Больше я, но он без обиняков показал, что не приемлет решительно «акции» и, что называется, переживает с особой остротой сына маленького и в чем-то ущемленного народа, — сына, поэта и президента этой игрушечной «державы».

Приехал с остатками гриппа, но сегодня уже, наверное, не выдержу, полезу в море. Вода — 20. Испытываю недостаток утречком кофейку, согретого быстренько на плите, и отсутствие (?) палки. Гадаю, где бы вырезать, впрочем, уже не с прежней мечтательностью.

13.X. «Сухуми»

Как начался вчера почти что с утра дождь, так, все густея и усиливаясь, шел и всю ночь (просыпаюсь еще по-пахрински среди ночи, курю и т.п.). Гнало в сон, как, должно быть, в дожди, что бывают в тропических джунглях. Конца не предвиделось — море представлялось его ближайшей и безграничной водной базой — будет, казалось, идти и идти. Но с утра посветлело, сейчас (10 ч.) денек ломается.

Из-за не полного еще освобождения от гриппа не купался. Сегодня начну.

Память. Ехал сюда с неприятным чувством: единственный выправленный и смонтированный экземпляр «Глав» не мог найти. Он оказался среди бумаг в портфеле. Вчера на прогулке не мог вспомнить название дерева, о котором знал, что оно осушило болотистые земли Колхиды, и знал и называл это дерево, подъезжая к Сухуми. Второй раз в этом году стал вспоминать фамилию (зачем он мне дался) одного жука из аппарата Союза писателей, зная даже имя-отчество.

Вспомнить-то вспомнил в течение нескольких минут (эвкалипт и Евгенов). Но!

17.X.

Третьего дня вечером были Шинкубы — он и Тамара Константиновна. Показал ему вырезку из этой статейки. Он ее прочел раз, другой, изменился лицом. Потом он рассказывал о Шолохове, — смотрю, держит что-то в руке — валидольная трубочка.

Шолохов со свитой в полтора-два десятка человек совершал турне по Грузии, встречаемый с каким-то сверхторжественным почетом. На Рице в Сталинском доме был банкет, куда пригласили и Шинкубу с супругой. Шолохов дважды провозглашал тост в память Сталина («мы находимся в доме, где Он»... и т.д.) в выражениях, которые были возможны только при жизни Сталина: гениальный, мудрый, спаситель отечества и т.п.

Тоже «дурак»? Оно-то верно, что и дурак дураком, но преподлым образом соображающий что к чему.

Шинкуба, помимо всего, был глубоко задет, что в Абхазии Шолохов «сможет пробыть только полтора часа, осмотреть обезьяний питомник».

— Здесь же есть еще и люди, можно было бы хоть бегло поинтересоваться ими.

Шолохов подарил ему финский нож (должно быть, закупил их в Финляндии партию — на все подобные случаи). Принимая подарок, Шикуба будто бы намекнул ему что-то насчет обезьян и своего древнего народа.

Шинкуба опять вспомнил о черных бериевских временах в Абхазии, об эшелонах порожняка на зап[асных] путях ж[елезной] д[ороги].

Шинкуба рассказывал со слов женщины-врача, доктора мед[ицинских] наук (жена одного из маршалов), находившейся в составе группы врачей у одра Сталина в последние дни и часы, что она была удивлена, какой это маленький старый человечек в постели, узкогрудый, с высохшими кривыми ножками и большим вислым животом. —

19.X. Сухуми

Вчера смотрел меня глав[ный] терапевт санатория Исхок Муртозыч (фам[илии] не знаю), красивый, интеллигентный по культуре речи и даже интеллигентно заикающийся чуть-чуть. Прежде чем сделать заключение после очень тщательного, отнюдь не формального осмотра, присел за стол, помолчал и, по-видимому, собрался не столько с мыслями, сколько со словами, в каких подать мне свои выводы.

Не было, как мне кажется, ни стремления напугать, ни обойтись поверхностно-утешительными формулами.

— Вы услышите от меня слова, которые вы, наверное, уже слышали — никаких открытий я не делаю. — Но картина была серьезна и легла она на не покидающее меня последние годы, особенно месяцы, ощущение возраста. Более всего он подчеркнул легочное: эмфизема, склеротические явления. Вкупе с сердцем это создает недостаточность и все вытекающие последствия. Он не отнес это за счет курения целиком, но, конечно, и т.д. Осмотрел ноги, вернее, сказал, что левая хуже, но в целом, «эндоартериит» (?) облетеирующий нашел в начальной лишь стадии. Сказал еще о «малом круге» — этого я не совсем понял, но, кажется, о желудочно-кишечных делах. Предложил колоться (эуфиллин и еще что-то) ежедневно с 1 ч. до 2 ч. у Марьи Ивановны, вчера уже сделавшей мне эту инъекцию в присутствии обоих врачей — врачу при этом положено быть, и еще принять какие-то уколы. Словом...

День вчера уже ломался, с вечера пошел дождь и развернулся в грозу, шел всю ночь и сейчас (5 ч.) загустел, усилился, шумит мощным то нарастающим, то чуть стихающим шумом, слышен и гром. Мне-то ничего, а М[ария] И[лларионовна] будет переживать это дело, как потерю. Уже неделю здесь, а было лишь два добрых дня — наилучший позавчерашний, но и вчера еще хорошо было купаться, хоть и была волна и выход из моря был чуть затруднен. —

Рассказ Шинкубы, как он ехал в Москву с письмом о берианских бесчинствах в Абхазии и как в вагон вошел офицер-кабардинец, грудь в орденах, и стал кричать и рыдать: за что он воевал, если, приехав домой, не застал матери и др[угих] родных, увезенных куда-то в порядке «мероприятия», продиктованного «верховным письмом». И как он, Шинкуба, боялся, что это — провокатор и что ему нужно подобраться к письму. —

Вчера не пришлось купаться. Вечером, гуляя, нашел тот закоулок, каким первый раз ходил вырезать палку, а потом дважды и трижды не мог напасть на него, все забирал левее. Нашел, и было так приятно, как будто вспомнил, наконец, то, что мучительно вспоминал, как это бывает теперь со мной: имя, дату, название книги, — вспомнил, никого не спрашивая и не заглядывая никуда. —

Вчера в библиотеке. — Вы и есть Твардовский? — Говорят. — А тут вас приходили смотреть.

День веселеет, звонил Шинкуба насчет поездки в Пицунду. Вчера заходил Искандер с сотрудником «Сов[етской] Абхазии», забыл его фамилию, бравшим у меня в 66-м г. интервью. Фазиль вечером должен был улететь в Москву, жаль: с ним можно было бы нырнуть куда-нибудь в гущу народа.4

20.X. «Сухуми»

Брал с собой тетрадку в Пицунду, но записать ничего, конечно, не записал, некогда было за угощением и общением с абхазской администрацией интуристских корпусов на опушке этой дивной рощи. Зато читал под воздействием «Изабеллы» — Баграту одному — главы и всем вместе — остальное, т.е. «Зап[исную] кн[ижку]». «Сыном-отцом» Баграт был, кажется, вполне искренне тронут[1].

По дороге оттуда или еще там стали проситься в стихи — большие или малые — о том, «как в горы сын пришел с войны, грудь в орденах и ранах, и не застал родную мать, что увезли в изгнанье», и о том, как шофер-парнишка из работавших «на задании» сказал, что пусть бы уж одних мужчин, а женщин и детишек со стариками не нужно бы, и был назавтра расстрелян перед строем, как изменник родины. Первое — по рассказу Баграта, второе Шустера Ин[нокентия] Ник[олаевича].2 И это должно бы сложиться вместе, как некая баллада на тему о «верховном гневе». «Две были». Это могло бы потом составить некий антисталинистский цикл, уже отдельный от «Далей». И чисто головным образом предполагается к этому циклу еще нечто о Ленине в его антисталинистской сущности. Перечитать Драбкину3. Где-то нужно изъясниться в том смысле, что от сталинистской темы, не высказав ее до конца, нам никуда не деться всем —

Чья зрелость, юность или детство

При нем прошли.

Наш долг предупредить потомков.

Вспомнил еще из рассказа Шинкубы со слов врачихи, что на голове у Сталина были только от самого лба волосенки кромкой, а там голый череп, — землистого цвета плешь.

Новая Пицунда не так дурна, как можно было предположить. Первое замечательное впечатление — никаких следов недавней стройки, какие и в городах остаются обычно долго еще после заселения домов — ни ям, ни битого кирпича, ни досок от опалубок, покореженных плит, панелей и т.п. Газоновая травка обтекает дорожки — бетонные и плиточные, ни щепочки, ни камешка, как будто эти щегольски-модерновые и, правда, красивые четырнадцатиэтажки стоят здесь давным-давно. И внутри все хорошо, кроме очень уж старательно модернированной мебели — низкие столики, креслица и т.д. По фасаду — широченная набережная с крупногалечным пляжем, чудесное море байкальской чистоты, а сзади, хотя, строго говоря, нет «задов» — этот древний, мрачноватый в своей древности сосновый бор, который старше этих зданий по крайней мере на 10 ты[сяч] лет, т.е. 10 ты[сяч] лет назад такая сосна уже повсеместно на земле кончила свой век. — Бедный Шинкуба в тостах всячески старается «примирить» эту модерновую многоэтажность с идеей «древней абхазской земли».

22.X.Сухуми

Абхазцы, рассказывает Шинкуба, не смирились с покорением Кавказа, и в 64-м г., кажется, начали восстание в Гудаутах, где порубили полковника со 150 казаками, прибывшего наводить порядок. Пошли на Сухуми и заняли город. Были жестоко подавлены, и с тех пор до 1905 г. были, как он выразился по-русски, «виновными», т.е. как бы вне закона: абхазца можно было застрелить безнаказанно. В Первую мировую при сформировании «дикой дивизии» в ней был абхазский полк, по словам Шинкубы, показавший себя в боях на редкость.

«Реабилитация» после 1905 г. была не следствием «свобод», а неучастия Абхазии в волнениях, захвативших другие народы Кавказа.


Пошли вчера на «Щит и меч». Не части, а «фильм первый», «фильм второй». Такой дряни давно не видел. Первым сеансом был так раздражен, что уж должен был пойти на второй, загубить вечер, чтобы убедиться или разубедиться. Ничего не страшно, никого не жалко. Длинно, пустоутробно. Авторы, ввиду секретности действий героя, скрывают и от зрителя, чем он, собственно, занимается[3].

24.X. Четверг, Сухуми

Захолодало, задождило — юг не мил. Последним удовольствием было утреннее купание в Пицунде. Здесь — это уже процедура, которую отбываешь, — вчера уже купался только утром, после этого не мог согреться в нетопленом «люксе», поехали с Машей на рынок искать что-нибудь теплое — свитер, ватник, ничего не нашли, только день разбился. Приуныл, относя это за счет «комнатного холода». Вечером вышел погулять — за воротами город шумный и вонючий, прошел вдоль шоссе в сторону того дома отдыха в Ботаническом саду, не дошел, вернулся. Пошел за билетами в кино, выпил стакан портвейна в санаторном киоске; после ужина и в кино не пошел, — предпочел «Карамазовых», — как раз «Великого инквизитора». Маша вернулась, говорит — дрянь венгерская про артистов цирка. С таким настроением и залег.

А утром стало, наконец, совсем ясно, что настроение не только и не столько от холода, сколько от Главы. Пицундское чтение, подогретое «Изабеллой», было тем последним чтением, когда уже делаешь это «мобилизуясь», преодолевая какое-то торможение внутри, и теперь уже ясно, что в этом виде больше никому не стану читать. И — хорошо.

25.X. Сухуми

Отделил в большой главе «частное» от «общего», и ясно по крайней мере, то, что обратно не вернусь, даже рад, что не напечатал «Главу» в таком виде, — жалею даже, что в таком виде она есть у Македонова. Теперь все это не будет называться главами «Далей», — впрочем, это еще не окончательно. Так ли сяк, это некий шаг, на том спасибо Сухуми. Кстати, сегодня затопили — батареи хоть чуть-чуть да тепленькие — уже жизнь.

Вчера пришел наконец пакет с версткой послесловия1, когда я уже позвонил от Акобы Нури Реджабовича — чудесного абхазца, пред[седателя] Ком[итета] нар[одного] контроля — позвонил, что пусть, мол, сверят хорошенько с оригиналом и все. Поехал вновь звонить, никак не мог долго, кое-как дозвонился уже в седьмом часу (там у них было собрание), прочел С[офье] Х[анановне] мои поправки, — слава тебе, господи.

Вечером были у художницы Бубновой Варвары Дмитриевны, о кот[орой] только знал со слов Т. Аршбы («Сов[етская] Абхазия»), что она прожила лет 30 в Японии. Живопись, во всяком случае, незаурядная, а сама — девчонка с седой челкой (лет ей 70 — не меньше), чем-то напоминающая киноактрису Мазину.[2]

Море сегодня было на редкость чистое, но похолоднее, м[ожет] б[ыть] потому, что выглянуло солнышко. Машин протезик зубной нашелся — деталь скелета моей жены (ее выражение). Надписал Акобе Теркина детгизовского, а второй раз поехал, надписал — по принадлежности — «Т[еркина] на т[ом] св[ете]».

27.X. Сухуми

Вчерашняя церемония захоронения праха поэта (имени его не расслышал и не запомнил) на площадке Пантеона на горе над городом, перевезенного сюда с гор, вопреки («согласилась») воле матери покойного. Условный, безобразно укороченный, лакированный под пошлый «орех» — гроб (как полуванна сидячая в некоторых новых домах и гостиничных номерах). И бетонная квадратная могила в метр, не более, глубиной. Высшие власти в щегольских остроносых ботинках, предельно укороченных плащах и шляпах (увы, модники: Запад носит уже широконосые ботинки и не носит шляп). Тарба, делающий у гроба распорядительские жесты[1]. Приглашение к столу, отклоненное мною по подсказке Шинкубы.

Милый Шинкуба. Я воздержался до конца от выражения моих взглядов на подобные мероприятия без особой нужды. И потом, когда мы уже сидели в представительском «поплавке» за «чашкой кофе», вдруг оказалось, что он тех же взглядов, что это ограбление сельского кладбища и что на это ловко намекнул выступавший у гроба высокий старик в черкеске и при кинжале, как бы от имени матери покойного заявивший что-то вроде того, что раз он здесь вам нужнее, мать уступает.

Хорошо с ним поговорили. Он впервые, пожалуй, сделал мне такие лестные признания, которые, даже отмыслив их тостовую гиперболистику, показывают и подтверждают, что меня не спутывают ни с кем и отдают должное «Новому миру» в полном объеме.

1.XI.68. Сухуми

Осталось два раза искупаться утречком — не столько из потребности, хотя из нее, сколько из тщеславия. —

Предстоит ненужный и обязывающий обед с Тарбой и его соруководителями абх[азской] лит[ерату]ры (58 членов!).

3.XI.68. «Сухуми». День отъезда

Вчера утро было выходное в смысле стола, — после тарбинской встречи, — но хорошо тем, что удержался от сильного позыва прогуляться, правда, не то чтобы усилием воли, а просто отвлечением — читал Блока-критика, впервые здесь открытого мною. — Вечером встреча Симонова в аэропорту и угощенье у Шинкубы.

Сегодня и бог велел не браться за дело, — мысленно я уже там, дома. Последний раз искупались — свежевато, но хорошо.


Примечания

12.Х.

[1] Баграт Шинкуба — народный поэт Абхазии, председатель Президиума Верховного Совета Абхазской АССР. В «Новом мире» (1967, № 5) был опубликован отрывок из его романа в стихах «Песнь на скале» — «Кольчуга» в переводе Р.Ф. Казаковой.

19.Х.

[4] Ф. Искандер — с 1958 г. автор «Нового мира». Серьезным нападкам подверглась его повесть «Созвездие Козлотура», завоевавшая огромную популярность («Новый мир», 1966, № 8). Затем А.Т. печатает рассказы Искандера: «Колчерукий» (1967, № 4) и «Дедушка» (1968, № 7). В планах журнала была объявлена повесть «Сандро из Чегема», но напечатать ее А.Т. не удалось.

25. Х.

[2] В.Д. Бубнова вспоминает, что А.Т. и Марию Илларионовну привез к ней в мастерскую М.Е. Эшба — председатель Союза художников Абхазии, сын видного государственного и партийного деятеля Грузии. В. Бубнова за эту недолгую встречу почувствовала в А.Т. «огромную любовь к великому искусству слова, его доброту... скрытую за усталостью от работы и борьбы за честность русского слова». Она опубликовала письма А.Т., 24.ХII.68 г. и 27.VIII.69 г., где он выражал готовность печатать ее статью об искусстве, которую прочел «одним дыхом», и поощрял писать воспоминания (В.Д. Бубнова. «В памяти навсегда». «Литературная Грузия», 1977, № 8).

27.Х.

[1] Иван Тарба — абхазский поэт. Сведений об этой погребальной церемонии в местной печати не обнаружено. Газета «Советская Абхазия» в основном перепечатывала материалы центральной прессы.


Публикация В.А. и О.А. Твардовских.

Подготовка текста О.А. Твардовской.

Примечания В.А. Твардовской.

(Опубликовано в журнале: Знамя. 2003, № 10. Перепечатывается с сайта: http://magazines.russ.ru/.)