Главная » Алфавитный каталог авторов » Ц » Персиковая косточка

Шалва Цвижба

Персиковая косточка

Новые стихи

Перевод с абхазского Вл. Савельева
 
Москва
Советский писатель
1979

С  (Лбх)
Ц 28

Единство  людей,  дружбу,  взаимопомощь  воспевает  в  новой  книге  стихов  абхазский  поэт  Шалва  Цвижба. Творчество  великих  мастеров  мировой культуры  органично  входит  в  духовный  мир  лирического  героя,  делая  его богаче,  глубже  и  красочней.  А  любовь к  своей  родной  земле  освещает  этот мир  мягким  светом  душевности.  Гордость  за  свою  родину,  уважение  к братским  народам,  к  их  трудовым  и культурным  традициям  помогают  герою  бороться  за  чистоту  и  благородство человеческих отношений.

Художник  Наталья  Капранова

©   Перевод  на  русский  язык.
Издательство  « Советский  писатель»,  1979 г.

70403—336
Ц --------------- 341-79.                  4702030000
083(02)—79

---------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ

• Все  цветет
• На  стыке  времен
• Волшебная  сила
• Памяти  Лемешева
• Российская  тишина
• Луна
• Парусник
• «Ты,  жизнь... »
• Персиковая  косточка
• О,  век  наш!
• Два  горя
• Байрон
• Якорь
• Живой  памятник
• Цветок
• Черные  камни
• Солдат
• Баллада  о  спичках
• Страусы 
• Томик  стихов  
• Гибель
• Чайка
• Португалия
• В  защиту  природы
• Мать
• Деревья
• Волнуйся,  море
• Дар   столетий
• Элегия
• Двое  и  трое  (Баллада)
• Мы встретимся опять
  1.  Отец  и  сыновья
  2.  Нержавеющая  лопата
  3.  Семейное  счастье
• «То  дождь,  то  зной...»
• Испытание
• Инжир
• И  вновь  о  Бетховене 
• Тропа 
• Друзья
• Каждому  свое
• Сказка
• В  тайге 
• Чудо-алфавит
• Незабываемая  секвойя
• Камень  и  алмаз
• Голова  поседела 
• Галактион  Табидзе  и  абхазец
• Лоза   предков

ВСЕ ЦВЕТЕТ
Апрель завел  иные песни.
И  вот  я  снова  в  том  кругу,
Где желт кизил,
Где  красен  персик,
Где груша словно  бы  в  снегу.

И  на  душе тепло  и  ясно:
Чтоб  щедро  принести плоды,
Смешеньем желто-бело-красным
Пестрят весенние сады!


НА СТЫКЕ ВРЕМЕН
Азалии тугие прутья,
Дверей  и  окон  перекос.
Избушка  под соломой —
Тут  я
Родился  некогда  и  рос.

Но скрылась за  былыми днями
Избушка — и  на  месте том
Горит вечерними огнями
Большой  многоэтажный дом.

Мне этажи  привычны эти.
Живу я,  в  памяти храня,
Как здесь рождались  наши дети
И  вырастали здесь — с меня.

Но  все  мне  та  избушка  снится...
Видать,  я  сам  на  свет  рожден
На ощутимейшей  границе —
На самом стыке двух времен.


ВОЛШЕБНАЯ СИЛА
Беда  нагрянет  утром  рано...
И  вот
Теснит дыханьем  грудь:
Связной,  спешащий  к партизанам,
Избрал  наикратчайший  путь.

Ни  шагу влево  или  вправо,
Вперед,  хоть  в  беге  изнемог.
Снесло  водою переправу —
Вперед...  прыжок через  поток.

Он до своих добрался  к сроку —
Их  не застать  врасплох врагу.
Но,  возвратясь  назад к потоку,
Связной  застыл  на  берегу.

Как?
Просто  взять  и  прыгнуть  смело?
Срываясь с  горной вышины,
Вода  бурлила  и  ревела,
Вода  катила  валуны.

Вода  их  била  и дробила.
Связного —
На  пути  в  отряд —
Какая  сила  окрылила
Лишь полчаса  тому назад.


ПАМЯТИ ЛЕМЕШЕВА
К  чему  жалеть, что  с ним  знаком  я  не  был?
Опять  былое памятью верну:
Как чисто  воспевал  он  наше небо,
Как славил  нашей  Родины весну!

Весна  на  Родине...
В  низинах где-то
Еще снегов  белеют лоскуты,
Но  вот  сквозь  них уже  рванулись  к  свету
Весенние волшебные цветы.

Весна.
И  небо  синью  раскололось,
И  все цветет,  и солнцем даль полна.
Певца  ли голос,  Родины ли голос
Нам  возвещают,  что пришла  весна?

Дом  иль  завод,
Река  ли,  луг ли,  лес ли,
Заоблачные ль выси — знаю я,
С  народом  были Лемешева  песни
Повсюду как надежные друзья.

Когда  над  нами  грянула  нежданно
Великая  священная война,
В  сердца  тепло
Вселяла  неустанно
Певцом  провозглашенная  весна.

Весна!
Какое множество оттенков
Певцы  вложить пытались  в  образ твой!
Но только нежный лемешевский тенор
Насквозь пропитан  был  весной  самой.

Я  и  сегодня  слушаю те песни
И голос, уходящий в синеву.
И теплотою той  весны чудесной,
Как в  молодости,  нынче я  живу.

Как  в  молодости.
Хоть седой  пургою
Уже стучится  время  в дверь  мою...
Тебе — кто  нам дарил весну зимою,
Тебе  я  эти  строки  отдаю.


РОССИЙСКАЯ ТИШИНА
Леса  российские тихи —
В  них тишина  стоит издревле.
Надежно поглощают мхи
Шум  от падения деревьев.

Равнин  российских широта
Покоем  наполняет взгляды.
Даль  неопасна  и  чиста,
В  ладу  и  мире все,  что  рядом.

Светла  вода  российских рек,
Плывущая  по вольной  воле.
Душой  ты,
Русский  человек,
Спокоен  сам  не  оттого ли...


ЛУНА
Ты  нам  казалась тайной.
Оттого-то
Все одержимей мы день ото дня
Ковер  отождествляли  с самолетом
Иль наделяли крыльями  коня.

Был  мир  земной,  обласканный тобою,
Любовью  несказанною томим.
Какое счастье чувствовали двое
Под  призрачным  сиянием  твоим!

Ты  пробуждала жажду созиданья
И  вдохновеньем  метила людей.
Смягчалось зло в твоем  немом сиянье
И  вспоминал  о совести злодей.

А  ты  звала  настойчиво  куда-то,
Была  светла  твоя  над сердцем  власть.
Так  появилась  «Лунная соната»,
Так «Лунная долина»  родилась.

И  вот теперь тебя достигли  люди...
Мне  страшно
Ощутить тебя  иной.
Но  нет!  Но  нет!
Мы  с прежней страстью  будем
Любить,  мечтать  и  плакать  под луной.


ПАРУСНИК
На  мачтах выпукло  и  цепко
Держались паруса,  белы.
Но  парусником, словно щепкой,
Играли грозные валы.

Испытывали  на  отвагу,
Бросали  в  ливень  и туман.
И  чудилось,  вот-вот беднягу
Погубит древний  океан.

А  ныне давнее  невольно
Готово  выступить  из  мглы.
По-прежнему вскипают волны,
Все так же дыбятся  валы.

Но, горд сегодняшними днями,
По  шири  разъяренных вод,
Вздымая  нос,  слепя  огнями,
Плывет дворец-атомоход.

Ему  путей  открыто  много.
И  все-таки  в  расцвете  сил
Шагает  атом  той дорогой,
Что скромный  парус проложил.


*   *   *

Ты,  жизнь,
Была с моей  судьбой  скупа:
Не знала  щедрых благ моя тропа.

Но  смог  я сохранить  в  такой  борьбе
Любовь  к тебе и доброту к тебе.

Я  урожаи сердца  и ума
В  твои,  о  жизнь,  ссыпаю закрома.


ПЕРСИКОВАЯ КОСТОЧКА
Взлетела  ветка  выше в  синеву,
А спелый  персик полетел  в траву.

И,  в  мякоти оставив  рваный  след,
Из  тьмы  явилась  косточка  на  свет.

Ботинок пнул  ее что  было сил,
Сапог ей  грубо  на  бок наступил.

А дождь пролился  весело и зло —
Ее  ручьями в  реку унесло.

Там  за собой  волна  вела  волну.
Но косточка,  увы,  пошла ко дну.

Застряла,  притомившись,
Меж  камней,
Но волны все же помнили о ней.

И  снова  подняла  ее  вода,
И  на  берег швырнула  без труда.

И  в  поисках покоя  и тепла
Поглубже в землю косточка вошла.

А  годы,  как обычно,  все  брели
И  растворялись в голубой дали.

Как  прежде,
То  бурлива,  то  тиха,
Бежала  к  морю  горная  река.

И  деревца,  впадая  в  забытье,
Тянулись  ввысь  по  берегам ее.

Одно стоит у самой  у воды,
Чтоб  отражались в  ней его  плоды.

Чтоб  ветки,  прогибаясь до  земли,
Полюбоваться  бы собой могли.

Да,  персиковой косточке пройти
Пришлось  губительнейшие  пути.

Ее топтало  и  влекло  на дно.
Но  род ее продолжен все  равно!


О ВЕК НАШ!
Давно не зная тишины,
Мы,  хоть живем
Почти что рядом,
Разделены,  разобщены
Ревущей  грозно  автострадой.

Машины  мчат и  мчат вперед
В  седой завесе плотной пыли.
Ты чуть замешкался — и вот
Тебя  едва  не раздавили.

Молчу о случае одном...
Нет,  не всегда  шоферы  правы:
Один  разгорячен вином,
Другой лихачит для забавы.

Как поступить нам  в  свой  черед,
Чтоб  не томиться  разобщенно?
Прорыть подземный  переход?
Мост перекинуть над бетоном?

Все шире раздвигают ряд
Машины  в  мареве белесом.
О  век наш!
Как  меня  страшат
Твои  бесстрастные  колеса!


ДВА ГОРЯ

1

С  раскидистым  платаном  рядом
Толпа  большая собралась.
Две смерти  сразу,
Две  утраты
На  мир  обрушились  сейчас.

Сгибаются  под горем  спины,
Слезами  застятся  глаза.
Оплакивают
Мать  и  сына —
И скорбь людей унять нельзя.

М ать встретила  старушкой старой
Естественную  смерть  свою.
Сын  Нахарбей — красивый парень
От  вражьей  пули пал  в  бою.

Машинный,  конный или  пеший —
Народ  валил  со  всех  сторон.
И  среди  прочих,  безутешен,
В  людской толпе стоял  Ясон.

2

Они  Отчизну защищали,
Фашиста  к западу тесня.
Прогорклые от дыма дали
Дрожали  в заревах  огня.

Рвались тяжелые снаряды,
И  неба  плавились  края.
Бои не просто вместе — рядом,
Плечом  к плечу прошли друзья!

К  врагу  горели  местью гневной,
Вперед ползли  сквозь вой свинца
Два  парня  из одной деревни,
Два верных друга,
Два  бойца.

Их  все лишенья  не  согнули.
Но  как-то  раз  в  лесах  густых
Шальная  вражеская  пуля
Сразила  одного  из  них.

Другой нести  его пытался,
Найти пытался медсанбат,
Хотя  в  агонии  метался
Смертельно  раненный солдат.

И  раненый,  собравшись  с духом,
Владея  голосом  едва,
Опущенный  на  землю другом,
Такие произнес слова:

«Мой  брат,
Коль приведет дорога
Тебя  в Абхазию опять,
Не говори  родным до срока,
Что  я  остался  здесь  лежать.

Умрет один  из  них —
Тогда-то
Ты  принесешь  и эту весть.
Наверно,  легче две утраты
Им  будет  разом  перенесть».

Земля,  под танками  слабея,
Дрожала, сдерживая стон.
Погибший звался  Нахарбеем,
Его  похоронил  Ясон.

3

Промчались три десятилетья
С  тех  пор,  как  бой  последний  смолк.
О друге,  о  его  завете
Ясон забыть никак не  мог.

Родню  героя  честь  по  чести
Так утешал  из  года  в  год:
—  Похоже,  он пропал  без  вести
И,  может быть,  еще  придет...

Над гробом  наклонившись  резко,
Застыл  Ясон.
Как  больно  в  нем
Башлык  и  красная  черкеска
Отозвались далеким днем!

Он  слово,  данное  когда-то,
На  протяженье стольких лет
Хранил  и праведно,  и  свято,
Не доверял другим  секрет.

Когда  ж скончалась
Мать  собрата —
Ясон  принес о  сыне  весть.
...«Наверно,  легче две утраты
Им  будет  разом  перенесть...»


БАЙРОН
Не  к  тебе ли  в  далекие годы
Я  спешил  наяву  и во сне?
Не  под этим  ли  вот  небосводом
Ты  порой  обращался  ко мне?

А  потом  я  носился  по  свету —
В упоенье и сил,  и  борьбы —
Юным  Чайльдом  Гарольдом, Манфредом,
Дон  Жуаном,  корсаром  судьбы.

Открывались мне горы  и  реки,
И  мелькала  страна за  страной.
Итальянцы,  испанцы  и  греки
Заводили знакомства со мной.

Я  пленялся  античной  культурой,
Я  испытывал сущность свою,
Угрожая  владычеству турок
В  беспощадном  и честном  бою.

Так  мечтал  я  о  царстве  свободы,
Зол  и  весел,  умен  и  удал.
Так,  о  Байрон,  в  далекие  годы
Ты  бесстрашью  меня  обучал,

Обучал откровениям  острым.
Знаю  я,  что  в  чужой стороне
Миссолунг* — твой трагический остров...
На  таком умереть  бы  и мне.
-----------------

*  Миссолунг — остров,  где  в  1824  году  скончался  Байрон.


ЯКОРЬ
Корабль  рыскает устало,
Хотя  машина  и сильна...
Несут,  несут  его  на  скалы
Теченье,  ветер  и  волна.

Несут — он  натиску стихии
Не может противостоять.
И  страх.  И  возгласы  глухие.
И  ропот,  панике  под  стать.

Один  молчит.
Другой  машину
Винит  в  несчастье сгоряча.
Но  якорь  бросился  в пучину,
Тяжелой  цепью грохоча.

Он, не мечтающий о чуде,
От грозных  рифов  невдали,
Вкогтился  в  плотный  грунт —
И  люди
В  надежде дух перевели.

И  пусть обшивка  парохода
Дрожит  от  ветра  и  воды!..
Я славлю якорь — в  непогоду
Нас  удержавший  от  беды.


ЖИВОЙ  ПАМЯТНИК
Б.  Шинкубе

Такой дороги, чтобы — как струна,
Еще  никто  не  видел  в целом  мире.
И  птице незнакома прямизна:
То  ввысь уйдет,  то  вниз  падет  она,
То  развернется, упиваясь ширью.

Д а  и  земля,  где  обитаем  мы,
Не  то  чтобы  разглаженное поле:
Встречаются  и  горы,  и холмы,
Встречается  равнинное раздолье.

Того,  кто  это  не усвоил  в  срок,
Подстерегают  беды  и напасти.
Народ убыхов  этим  пренебрег —
И  потому к нему пришло несчастье.

Убыхов  больше нет —
Погиб  народ,
И  речь  его  не  вознесется  к  свету..
Жаль,  если человек один умрет.
А  тут — народ  исчез  с лица  планеты.

И у поэта  раной дышит  грудь,
С убыхами  он словно  входит в  споры:
«Зачем  вы  не  смогли  постигнуть  суть
Того,  что вам  сулил  обычный  путь, —
Ведь  на  любой  дороге  есть  заторы!

Зачем  бросаться  гневно  на  скалу,
Стоящую  в  веках  неколебимо?
Ведь даже тур
Ни  камню,  ни стволу
Бой  не объявит,  пробегая  мимо.

Намучившись под гнетом  тяжких дней,
Решили  вы,  что  сбросить  гнет смогли  бы...
Трава,  растущая  из-под камней,
Не сбрасывает — огибает глыбы...»

Но,  чтоб  народ тот
Воскресить опять,
Чтобы  о  нем  потомки  не забыли,
Поэт  задумал  памятник создать,
Вместив  в  него  сказания  и  были.

Он  взялся  за  начало  из  начал:
Он допросил  строения и камни,
Последнего убыха  повстречал,
Проник в  его печали  и  исканья.

«Последний  из ушедших»  назван труд.
Он возвещает каждому народу:
«Пусть те,  кто  слабы,
Силу обретут —
И  в  этом  правда  жизни  и  свободы».


ЦВЕТОК
То  змея  к тебе  ползет,
То  пчела  летит  по саду.
Что  ж
Одним  ты даришь  мед,
А  других  снабжаешь  ядом?

И  отзывчивый цветок
Прошептал  мне:
«Те  и  эти
Пьют один лишь  сладкий  сок
Каждый  за  себя  в  ответе».


ЧЕРНЫЕ КАМНИ
Гремели  волны,  как  всегда,
Из  года  в  год трудились  хмурые...
Однажды  гневная  вода
Подмяла  берег Диоскурии.

И  вехами  на  сквозняке,
Скрывая  истинные думы,
Темнели камни вдалеке
Непобедимо  и угрюмо.

И  каждый — здания стена:
Стихией  город был  разрушен,
Но  все-таки  с морского  дна
Он  молча  наблюдал за  сушей.

Картины  ужасов  остры,
Они забудутся едва ли.
Я  знаю,  камни с той  поры
Глубокий траур  не снимали.

И  сквозь  года,  года,  года
Людей оповещали хмурые
О  том,  как гневная  вода
Подмяла  берег Диоскурии.

Ревут  валы  века  подряд,
Шумит  Сухуми по  соседству.
А  камни  черные молчат
И  давят,  давят  мне  на  сердце.


СОЛДАТ
Брату  Володе

Гибли  люди  мирной  стороны,
Смрадный дым  стелился  над лугами.
Что же  брат  мой?
С  первых дней  войны
Он  в жестокий  бой  вступил  с врагами.

Помню,  годы  плавились в огне,
Ширившемся зло  и торопливо.
С  верным  автоматом  на  ремне
Брат  шагал  сквозь  пламя  и  разрывы.

Как  ему  на  все хватало  сил?
Кровь...  Страданья...
И  не потому ли
Он  в  фашизм  бестрепетно  всадил
И  свою  карающую  пулю.

Побывал  в самом  Берлине брат.
Не щадя своей короткой жизни,
Защитил  он  как простой солдат
Честь, свободу и судьбу Отчизны.

На  груди  ж  у брата — ничего.
Впрочем,  орденов  ему не  надо:
Есть ли  где достойная  награда
Подвигу солдатскому его!


БАЛЛАДА О СПИЧКАХ
Крепчал  мороз.
Под белизной,
Под мертвою ее лавиной,
Казался  лес  немой  стеной,
Молчали горы  и долины.

Окаменело  все  вокруг.
Крыла  не поднимала  птица.
И  даже треск  стволов  не  вдруг
Мог сквозь безмолвие пробиться.

Такая стыла тишина!
Земля  ее вбирала  кротко.
Лишь поступь путника  слышна
Была  в лесу морозном  четко.

Шел  меж деревьев  человек,
Настигнут стужею суровой,
Он  то  проваливался  в  снег,
То  выкарабкивался  снова.

Шел  лесом древним  и  глухим,
С трудом дыша колючей стынью:
Лицо  под инеем сплошным —
Одни  глаза  глядят  сквозь  иней.

Устал —
А  не  передохнуть:
Рюкзак  с едою — за  спиною,
Но пища  стала ледяною,
И  стужа  подгоняет  в  путь.

Геолог — он  всегда  солдат.
Пусть трудно одному — и  все же
Он одолеет сто  преград,
Преодолеет  бездорожье.

Но  вот он,  наконец-то,
Дом!
Как  неожиданно предстал  он!
И,  радость удержав с трудом,
Геолог дверь  толкнул  устало.

Зимовье.
Пусть безлюдно  в  нем,
Но стол стоит добротный, старый.
Очаг — и  вот уж ты с огнем.
Сколоченные грубо нары.

И  вот  оттаял  потолок.
Вот вкусно задымилась  пища.
Геолог так в  пути  продрог —
Озноба  не унять  в  жилище.

И,  сладить с холодом  спеша,
Он  сел  к огню  почти вплотную.
Сел, жаром  огненным дыша
И  сердце памятью  волнуя.

Как позабыть  недавний  путь
И  стужи  крепкие оковы?
Мороз,
Тебе легко  согнуть
Своей  жестокостью любого!

И  даже побежденный  сном,
Геолог шел дорогой прежней:
Деревьев  треск стоял  кругом,
Казалась  белизна  безбрежной.

Он дом  оставил  поутру.
Теперь ему пройти немного:
К товарищам  и  к их костру
Под вечер  приведет дорога.

Как прежде,  стыла тишина,
Земля  ее вбирала кротко.
Лишь  поступь путника  слышна
Была  в лесу морозном  четко.

Геолог шел  глухой  тайгой.
Уже отмерен  путь немалый.
Но  вдруг
Своею же тропой
Назад упрямо зашагал  он.

Вот дом-зимовье.
Вот  порог.
Вот тот же стол — добротный,  старый.
Геолог  спичек коробок
На  нем  запасливо оставил.

И  снова двинулся вперед.
И  легче сделалось на  сердце:
Пусть тот,
Кто следом  в дом  войдет,
Сумеет у  огня  согреться!


СТРАУСЫ
Все птицы прежде совершали вместе
Великий  перелет,  нелегкий путь.
Однажды,
Опустившись с поднебесья,
Они на  луг присели отдохнуть.

Был  корм для  них обилен,  свеж  и вкусен
Луг угощал  их сочною травой.
Но  вновь взлетели  лебеди  и  гуси,
А  страусы
Простились  с синевой.

Да,  потянуло страусов  к покою:
Им  по  сердцу пришелся  этот луг.
Здесь виделось радушие такое,
Здесь лето длилось  вечное вокруг!

И  страусы с утра  паслись  прилежно:
Кто помешает страусам одним?
Но  вот покой,  плывущий  безмятежно,
Им  стал  не просто  мил — необходим.

Века тянулись
Долгой вереницей.
И  сколько  лет,  сказать  я  не  могу,
Большие и непуганые птицы
Бездумно отдыхали на  лугу.

Выл  мягок климат.
Незаметно  в  весе
Значительно  прибавили они
И,  напрочь  позабыв о поднебесье,
В ходьбе степенной
Коротали дни.

Паслись стадами,  словно табунами.
И  вслед гусям,  кричащим  на  лету,
Смотрели удивленными глазами
На  птиц,
На  облака,
На  высоту.

И утверждались  в  мысли:
«Рождены  мы
Жить  на земле бескрылою семьей».
Но  были  предки  страусов
Иными,
Парившими  свободно
Над землей!


ТОМИК СТИХОВ
Егише  Чаренцу

Тот край,  слыхал  я,  глух и  мрачен,
И  не пойму я одного:
Зачем тебе он предназначен?
Ты  слишком  молод для  него.

Звучал  и  горько  и  сурово
Твой  голос в  звонкой  тишине.
Стихотворений томик новый
Ты  отдал  на  прощанье мне.

Уехал  я  в  такие дали,
Каких твой  голос  не достиг.
Там  даже птицы  замерзали,
В  снега  роняя  хриплый  крик.

Как талисман,  сквозь зной  и  холод
Я  книгу  нес  и  мудрость  нес:
«Тому,  кто  был  в  поступках  молод,
От  веку весело жилось».

А жизнь  и  впрямь во мне бурлила,
Манила трудностью дорог.
«Гул  будней — он давал мне силу,
Дарил  крыла  и  в  дали влек».

Твой  стих  и  мужеством,  и  верой
Звучал  в сердцах  моих друзей.
Горел под снегом  и под ветром
Огонь  поэзии  твоей.

С  тех  пор  мелькнуло лет  немало,
И  в  книге выцвели листы.
Но  ни на  миг не остывало
То  пламя,  что  вдохнул  в  них  ты.

Вот  наконец настали  сроки,
И  я  лечу к тебе домой
Сказать:
Я только что с дороги,
Я  возвратился,  я — живой!

Но  руки  виснут,  словно  плети,
От  слез  в  глазах  моих темно.
Услышал  я,
Что  нет  на  свете
Егише Чаренца давно.

И  плач  надрывно  замер  в  горле,
И  сердце дрогнуло,  стуча:
Где ты,  поэт,  воспевший  гордо
Дела  и  время  Ильича!

...Один  уйдет,  оставив  миру
Надгробье пышное, как храм.
Другой
Мечту свою и лиру
Навек передоверит  нам.


ГИБЕЛЬ
Гордясь  могучими  рогами,
Покоен,  царственен,  силен,
Неторопливыми шагами
Он грузно выплыл  на  бетон.

И замер, с видимой охотой
Пытаясь оглядеть простор...
Но в  двух шагах,  за  поворотом,
Взревел  стремительный  мотор.

Какой  же свален силой  буйной
Он — несгибаемый  на  вид?
Но умирает гордый  буйвол,
И  вздрагивает,  и хрипит.

Кто поразил  его  собою?
Не отпугнули  же  врага
Ни  грудь,  развернутая  к  бою,
Ни вознесенные рога.

Не  просто  было  исполину,
Ослабевавшему  в  пыли,
Взглянуть  вокруг...
Но  он  машину
Заметил  все  же  невдали.

И  взор  его  блеснул,  поверьте:
Судьба — со  многими строга —
Ему открыла перед смертью
Ударом  смятого  врага.


ЧАЙКА
Синь  без  края  и  границы.
Только  я  любуюсь  все ж
Не твоим  полетом, птица,
А лишь тем, как ты плывешь.

Вверх и вниз по  кручам  вольным,
Вверх  и  вниз,  простор  любя.
Не случалось пенным  волнам
Опрокидывать тебя.

И  корабль —
Он  судьбою,
Он на  вид с тобою схож:
Ты,  как мачту над волною,
Гордо голову несешь.


ПОРТУГАЛИЯ
Худая  слава  о  тебе
Шла,  Португалия,  по свету:
Был черный цвет в твоей судьбе
Заметнее любого цвета.
И  каждый  мог увидеть это.

Для  белых бунтарей — тюрьма.
Борцам  колоний — заточенье.
Рассвет или  ночная тьма —
Замки угрюмые сама
Ты вешала  в  ожесточенье.

И  ржавый  скрежет тех замков
Звучал  над  миром  непрестанно.
Звучал  над краем  моряков,
Тех,  кто  еще  во тьме  веков
Прошел  дорогой Магеллана.

Но  наступил двадцатый  век.
Он  жаждет мира  и  свободы.
Не  терпит  рабства  человек.
И  революция  разбег
Берет с  асфальта  Лиссабона.

Камоэнс,  сквозь  столетий  дым
Вглядись  стране  в  глаза  живые.
Знавал  ли  мир  рывки такие:
И  малой  кровью

Днем  одним
Решилась участь тирании.

Тебе  я,  краю  апельсинов,
Желаю мужества  и силы!


В ЗАЩИТУ ПРИРОДЫ
Природа  с  нами  так строга
За то,  что  блажь  не порицалась.
Куда  унес свои  рога
Величественный  мегацарос?

Куда  гиганты — напролом —
Ушли сквозь время спозаранку?
Напоминают  о  былом
Окаменевшие останки.

В  горах  седых,  в  лесах  глухих
Не выманить  гигантов  к свету...
Величьем  их  и  мощью  их
Гордилась  некогда  планета.

Да,  минул  их далекий  век!
Но  если  проявить терпенье,
То  выяснишь:  и человек
Повинен  в том  исчезновенье.

Он  бил  из  лука,  из  ружья,
Он ямы  рыл  на тропах вьюжных.
Зависело  число  зверья
От эффективности  оружья.

Жирафы,  страусы,  слоны
Готовятся  исчезнуть  вскоре.
Но  мы  их  защитить должны
В  еще не кончившемся  споре.

Мне страшно  оттого,  поверь,
Что  все живое  мельче,  тише;
Что  вымирает  крупный  зверь —
Плодятся  воробьи да  мыши!..


МАТЬ
Уже неделю  мать  в  больнице.
Но в  череде тоскливых дней
Идут друзья  ей поклониться
И  сын
Склоняется  над  ней.

Однажды кто-то  будто к слову
О  сыне  речь повел  в  обход.
Мать поняла,
Что нездоров  он,
Что  в  этот  раз  он  не  придет.

Не  в  силах совладать  с тоскою,
Мать  не  сомкнула  ночью глаз.
Мать!
Ты лишаешься  покоя,
Бессонно думая  о  нас.

Ей  операция  наутро.
И  вот  из-под  тяжелых  век
Мать  поглядела
На  хирурга
И  побелела
Словно  снег.

Не операция  пугает —
Витают  мысли  вдалеке,
Хоть  мать  прекрасно понимает,
Что жизнь ее —
На  волоске.

Что  хвори  незнакома  милость...
Но  взгляд,  как прежде,  напряжен:
Как  сын?
Что с ним  вчера  случилось?
Неужто простудился он?


ДЕРЕВЬЯ
В  долине деревьев  немало
И  там  зеленеет,  и  тут...
А вот под крутым  перевалом
Они по-иному растут.

Корнями сплетаясь упруго,
Ветвями касаясь  ветвей,
Не  просто стоят — друг за друга,
Попробуй-ка  их одолей!

Под кручей  избыточно места,
И  нет недостатка  в  воде,
Но  даже деревьям  известно:
Сплоченность спасает в  беде.

Тревожно вблизи перевала:
С  него  наползают снега,
Вода  устремляется  шало
И  яростно дышит пурга.

Деревья  в  иную годину,
Спасенья  не  видя  ни  в  чем,
На  грудь принимают лавину,
К плечу прижимаясь плечом!


ВОЛНУЙСЯ, МОРЕ
Н. Г. С.

Я смотрю, как в штормовую пору
Пенный вал перерастает в гору.

И громит утесы, грохот множа.
И  земля
Сдержать не в силах дрожи.

Я смотрю — и сердцу это мило,
И кипят во мне мечты и силы:

Ведь преодоленное судьбою
Как бы тонет в грохоте прибоя... 

Но подчас меняется картина —
И недвижна водная равнина.

И в тиши являются печали
И ведут меня в былые дали.

Горы, вознесенные белесо...
Тяжкий труд...
Жестокие морозы...

Нет уж, море,
Лучше гром да шквалы —
Пусть бы и на миг ты не стихало!


ДАР  СТОЛЕТИЙ
Над краем пламя крепло,
Но вот — бесстрашья сын —
В губительное пекло
Рванулся армянин.

Вела его надежда.
Не подаваясь вспять,
Спешил он не одежду
Да золото спасать.

Не помышлял о пище.
Но, не жалея сил,
Тяжелый  сундучище
Он на плечи взвалил.

Пожар несчастья множил.
Но не ушло в туман
То, что всего дороже,—
Наш  Матенадаран*.

Знал армянин невзгоды.
И голоден, и бос,
Сквозь годы, годы, годы
Сундук он этот нес.

Нес и в жару, и в стужу,
В ночи и среди дня,
Как собственную душу
От бед его храня.

Чтоб в рукописях редких
Мы прочитать могли
О славе наших предков
И всей родной земли.
-------------------------

* Матенадаран — хранилище  древних  рукописей  в  Ереване.


ЭЛЕГИЯ
Поэту  Лeвapce  Квициния

Давным-давно когда-то мы с тобою,
В свою неповторимую весну,
Как братья, приходили под секвойю,
Ценя высокий ствол за прямизну.

Мы в чтении стихов
Не знали меры,
Не сдерживали в критике страстей,
На Байрона, Назона и Бодлера,
На Пушкина ссылаясь без затей.

И новый стих
Казался прежних лучше.
Секвойя наша высилась, горда,
Как будто мы
С ветвей ее могучих
Срывали эти строки иногда.

Так дни катились
Весело и юно
В живых лучах весеннего тепла.
Но как-то раз жестокая фортуна
Навек дороги наши развела.

Расстались мы с тобою
Без вопросов...
Меня в пределах девственной тайги
Суровый Север обжигал морозом
И оглушал стенаньями пурги.

Расстались мы...
Ты с искреннею жаждой
О нови пел, о счастье поутру.
Война над нами грянула однажды —
И ты винтовку предпочел перу.

Ты не щадил себя в огне и гуле,
Ты жизнь свою свободе посвятил.
Что горше на земле,
Чем встреча с пулей
В расцвете гордых замыслов и сил?..

Да, горя было у людей в достатке.
Я  выжил.
Но редеющих волос
Снегами запорошенные прядки
В родимую Абхазию принес.

И, никого тоской не беспокоя,
Любуясь  статью 
Ствольной прямизны,
Я, словно встарь,
Сижу в тени секвойи —
Какие сроки ей отведены!

И  дерево,
У давнего итога
Как неразлучных помнящее нас,
Шумит, как будто вопрошает строго:
«А где второй находится сейчас?»

Хоть свежий ветер
Издали  прорвался,
Мне, как в кошмаре,
Тяжко  наяву...
Не упрекай, погибший друг Леварса
Меня за то, что я еще живу!

Наш дух един.
И я не потому ли
В себе твои порывы узнаю.
Когда бы не судьба —
В огне и гуле
Могли мы от одной и той же пули
В сраженье пасть
За Родину свою.


ДВОЕ  И  ТРОЕ
(Баллада)

Шли двое по дороге.
Вдруг в пыли
Они мешочек с золотом нашли.

И вспыхнули огнем две пары глаз —
Кому богатством завладеть тотчас?

И в туче пыли не видать ни зги:
Схлестнулись двое, словно бы враги.

На горле пальцы отвердели зло.
Двоих с ума сокровище свело.

И вот ножи их замелькали всласть,
И кровь обоих щедро пролилась...

А вскоре здесь уже иной порою
На то же золото наткнулись трое.
И — в туче пыли не видать ни зги.
И  пальцы
Горло сдавливают с силой:
Находка всех троих ума лишила,
И те схлестнулись, словно бы враги.

Нисколько не спадает напряженье,
На миг не прекращается сраженье —
Кому богатством завладеть тотчас?
Похоже, бесконечно длиться бою:
Едва лишь за ножи берутся двое,
Встает меж ними третий
Всякий  раз.


МЫ ВСТРЕТИМСЯ ОПЯТЬ
Возраст  можно  победить,  сохранив  даже в  старости 
здоровое  сердце  и  активную  жизненную  позицию.
Академик  Е.  Чазов

I.  ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ
У крыльца гремят копыта:
Конь горяч и возбужден.
Конь доставит нынче Сита
На собрание в район.

Сит проснулся ранней ранью.
У него хватает сил,
И ни одного собранья
Он пока не пропустил.

Он в дорогу приоделся.
На коне так на коне:
Сит не просто
Вырос в детстве —
Вырос он на скакуне.

Сыновей у Сита много,
Но лишь двое у крыльца —
Роста с Костою
В  дорогу
Вышли проводить отца.

Младший принялся за дело:
Он, проворен и удал,
Подседлал коня умело,
И почистил, и взнуздал.

Все ему легко и просто.
Он любой работе рад —
Только-только бойкий Коста
Зашагнул за шестьдесят.

Ну, а много ль набралось-то
Лет у старшего сынка?
Лишь к восьмидесяти Роста
Приближается  пока.

Вот в дорогу все готово
У старательных мужчин.
Под уздцы коня лихого
Крепко держит младший сын.

Вот и в путь пускаться время.
Старший сын — в заботах строг
Помогает Ситу в стремя
Вдеть начищенный сапог.

Сит скрывает нетерпенье.
Он и сам бы сел в седло:
Ведь со дня его рожденья
Лишь сто двадцать лет прошло.

2.  НЕРЖАВЕЮЩАЯ  ЛОПАТА

Жизнь — она всегда как чудо.
Вновь синеют небеса.
Вновь весна пришла —
И  всюду
Раздаются  голоса.

И  сплетается ветвями
Сад у солнца на виду.
Со своими сыновьями
Сит  работает в саду.

И у каждого лопата:
Окопать деревья надо,
Дать им ласку и уход,
Поддержать хотя б немножко.
Только кто там по дорожкам
Под деревьями идет?

Для чего людей тревожит?
Что намерен разузнать?
A! Ученые, похоже,
К нам наведались опять!

Быт Абхазии и нравы —
Все исследуют по праву.
К долгожителям хоть раз
Да нагрянут за два года...
К Ситу мудрая забота
Направляет  их  сейчас.

—  Сит! — и гости честь по чести
Друг за другом и все вместе
Обнимают старика. —
Возраст ваш в большом почете,
Так зачем вы на работе?
—  Как зачем? Я жив пока!

Наши предки всей семьею
За дела брались чуть свет.
Мой отец дружил с землею
И в свои сто сорок лет!

—  Вот и наш, — смеется Роста, —
Молодеет что ни год!
—  И ни в чем, — смеется Коста, —
Он от нас не отстает!

Добавляет  Сит:
—  Найдете
Здесь вы многих нам под стать.
Ту лопату, что в работе,
Мертвой ржавчине не взять!

3.  СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ

И опять прошло два года.
И весенняя погода
Вновь смешала все подряд:
Звуки, запахи и краски...
К долгожителям абхазским
Вновь ученые спешат.

Вновь толпою именитой
Обступают гости Сита,
Словно шумная родня.
Любопытствуют нестрого:
—  Как  здоровье?
—  Слава богу!
Да и радость у меня!

В дом пришло большое счастье! — 
Ходит юно старый Сит,
Огоньки в глазах лучатся,
Голос весело звучит.

Сит вздыхает хитровато:
—  Сын женился наконец!
—  Где ж он?
—  В поле вместе с братом!
—  Поздравляем вас, отец...
Это самый младший вроде?
—  Младший,  младший.
Вертопрах:
Шестьдесят четыре года
Отгулял в холостяках!

Но ворчит старик не очень,
К счастью главному клоня:
—  Старший сын мой, между прочим,
Тоже радует меня!

—  Как, скажите?
—  Очень  просто!
Так на лад пошли дела,
Что на днях супруга Росты
Нам мальчишку родила!

И ученый Зденек Пиша
От волненья жарко дышит:
—  Мальчик цел и невредим?
—  Цел и крепок, слава богу!
—  Сколько ж Росте?
—  Да  немного —
Восемьдесят с небольшим!

Так вот время без заботы
Округляют старики:
«С  небольшим» — четыре года,
То есть просто пустяки.

Внук родился — о болезнях
Забывает человек.
Так вот радостные вести
Продлевает людям век.


*   *   *

То  дождь,
То  зной,  палящий  немо.
То  снег.
А люди круглый год
Здесь ждали под открытым небом —
Когда автобус подойдет.

Когда дорогою прямою
Проляжет в дали их маршрут.
Да, люди летом и зимою
Немало нервничали тут.

И то-то было удивленья:
Здесь не во сне, а наяву
Нехитрое  сооруженье
Возникло как по волшебству.

Столбы. Навес.
А под навесом
Две основательных скамьи.
И чудо это с интересом
Тут обсуждали — все свои.

Все были веселы и рады,
Все были счастливы вполне.
«Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, — и тебе, и мне»*.
------------------------

*  Строки, принадлежащие А.  Блоку.


ИСПЫТАНИЕ
Сыну  Евгению

Oтец меня на  пароход однажды
Привел,
Прощально помахал рукой.
Mне  девять лет.
И я один. Мне страшно.
Вот если б он до Гагры плыл со мной!

А Гагра? Что о ней я слышал, кстати?
Да только то, что с завтрашнего дня
Учиться буду в школе-интернате,
Куда  как будто приняли меня.

Гудок.  Гудок.
И мы отплыли вскоре.
Ночь опустилась, берег заслоня.
Отец, зачем меня ты бросил в море,
Ведь я же знаю, ты любил меня!

До сна ли?
Тьма плыла, меня пугая,
И я сидел, свою судьбу кляня,
Вцепившись в лавку потными руками,
Как будто в гриву дикого коня.

До Гагры, говорят, сто километров.
Сто!
Это же почти что край земли!
А вдруг мы опрокинемся под ветром
Или столкнемся с судном, что вдали?

Ступил на сушу я — мне стало легче.
Я вытер слезы, дню и солнцу рад.
Теперь
Лишь на себя была надежда:
Найти,  найти
Дорогу в интернат.

И я ее нашел.
Я к ней за годы
Привык. С друзьями общей жизнью жил.
К родителям все тем же пароходом
Нередко на каникулы спешил.

Отец! Урок твой в памяти не меркнет:
И в жизни я
Не подавался вспять,
Когда не сотни —
Тыщи  километров
Мне приходилось преодолевать.


ИНЖИР
Суха она или влажна —
Инжиру почва не важна.
В  земле, в песке ли —
Каждый  год
Он плодоносит и растет.

Бывает — голая скала.
Но  всеми силами ствола
Инжир  пробьется,
Зацветет,
И вот на нем родится плод.

А что за плод?
Да  чудо-плод!
Он тает, попадая в рот.
Он — словно настоящий мед.
На свете есть ли слаще плод?

Хвала тебе, инжир, хвала!
Куда б судьба ни занесла,
Ты всюду добывать готов
И сок, и сладость для плодов!


И ВНОВЬ О БЕТХОВЕНЕ
Постигший музыку твою,
То в ликовании, то в муках
Я новое распознаю
В казалось бы привычных звуках.

А  правда,
Среди прочих тем
Не откровенье это разве:
Прекрасен мир хотя бы тем,
Что создан из многообразья.


ТРОПА
Тайга стоит стеною.
Вокруг и до небес
Чащобою сплошною
Все только лес да лес.

То стонуще, то немо
Деревья без затей
Поддерживают небо.
Но знал я там людей!

Тайга стоит стеною —
Угрюма и слепа.
Но там была и мною
Проложена  тропа!


ДРУЗЬЯ
Алиму  Кешокову

Они друзей своих теряли
В страде суровой, фронтовой.
Но сквозь страданья и печали
Пришли, дошли из дальней дали
Алим и друг его
Домой.

Дрались на разных направленьях,.
Потом Победа их свела.
Алим и друг его
Со  рвеньем
Взялись за мирные дела.

И вновь разъехались по свету,
Разлуки постигая вкус:
Один — в снегах полярных где-то,
А над другим — седой Эльбрус.

Так миновало четверть века.
Но случай — то же колдовство.
И встретились два человека —
Алим
И старый друг его.

Они сошлись в объятье крепком.
Молчала над друзьями высь.
Сошлись —
Два  дерева  нередко
Стволами могут так сойтись.

Опять, опять  открылось взглядам
Все то, что породнило их.
Стояли люди с ними рядом,
За мигом проносился миг.

А  впрочем, ведали едва ли
Смотрящие со стороны:
Друзья
По-братски обнимали
Всех тех, кто не пришел с войны...


КАЖДОМУ СВОЕ
Я птицу увидал окраски неземной.
Я замер не дыша — такие птицы редки.
Но птица и сама в тот миг передо мной
Сидела, не таясь, на неподвижной ветке.

Наряд  ее
Каких тонов лишь не вобрал,
Какие только в нем не жили переливы:
Сиял он то пунцов, то синь, то сер, то ал...
На птицу я глядел, как будто бы на диво.

Но вот услышал вдруг ее трескучий крик
И усмирил восторг, возникший поначалу.
«О боже мой, ответь, — подумал я в тот миг, —
Зачем она кричит?
Уж лучше бы молчала!»

Был тот гортанный всхлип
На кваканье похож,
Как будто бы в дупло, что в дереве таится,
Лягушка забралась — и вот, скрывая дрожь,
Свой голос выдает за голос этой птицы.

Подумал я: к чему весь этот маскарад,
Чем вызван он
И что в конечном счете значит?
Зачем тому, на ком столь царственный наряд,
Вопить из-под него почти по-лягушачьи?

Но нет, разумно все,
Что людям  мир раскрыл.
Природе обижать живое не годится.
Когда б у райских птиц
И голос  райский был,
Что делать соловью — обычной с виду птице?


СКАЗКА
«Смерть с хворобою ползут
В пятнах тьмы и в бликах света.
Гибнут люди там и тут,
Страхом скована планета.

И враждой ослеплено
То, что не подмято страхом.
Труд заброшен: все равно
Результаты станут прахом...

В далях видя пустоту,
Люди, то скорбя, то ссорясь,
Забывают доброту,
Забывают честь и совесть.

Старцу юноши дерзят
За презрительное слово.
Тот с собой покончить рад,
Этот рад убить другого.

Яд в слова царей проник,
Ходят колкости по кругу.
И мелькают дни владык
В озлобленье друг на друга.

Мир спасать не так легко...
Но забрезжил лучик света:
Надо чудо-молоко
Привезти с другой планеты.

Пусть дорога далека —
Надо вынести лишенья:
От парного молока
Наступает исцеленье.

И, привстав на стременах,
В небо смело и открыто
На крылатых скакунах
Поднимаются джигиты.

Сколько жертв и дней тоски
Стоил путь нелегкий этот?..
Достигают смельчаки
Пастбищ сказочной планеты.

И, с земли сгоняя зло,
Нa просторах обновленных
В молоке гудит тепло
Вымени и трав зеленых.

В молоке ликует труд
И надежды человека.
Все в согласии живут
Не по веку — по два века.

Но, ценя и краткий миг,
Жаждут нового итога:
Что два века? Мало их!
Даже три — не так уж много!..

...Вот об этом иногда
Говорят в краю абхазском.
Да, событья и года
Ты опередила, сказка!

И от нас недалеки
Долгожителей преданья.
Мы вам верим, старики:
Стали былью предсказанья.

На космическом коне
Люди время обскакали,
Люди ходят по Луне,
Люди обживают дали.

Я мечтаю об одном:
Повидать бы — верю в это! —
Как с крылатым скакуном
Поравняется ракета.

Станет над Землей светло.
Молоко планет далеких
В нас войдет, храня тепло
Вымени и вешних соков.


В ТАЙГЕ
Тайга,  тайгa,
Вокруг  одна тайга.
Иду глухой и узкою тропою,
Которая,  наверно, на века
Окружена и стиснута тайгою.

Такая тишина скользит с небес,
Что ветер никнет в чаще безответно.
И  чудится  мне: так безмолвен лес,
Что я вот-вот в нем растворюсь бесследно.

Я, угнетенный этой тишиной,
Идe — и сон смыкает мне ресницы.
Вдpyr где-то рядом, где-то надо мной
Крик обронила вспугнутая птица.

Тот  крик пронзил собою тишину,
Меня пронзил, прошел огнем по коже.
И лес, что был у немоты в плену,
Зашевелился вдруг, воспрянул, ожил.

Тайга, тайга,
Одна тайга вокруг.
Тень отдалилась, меж стволами рея.
Но, словно бы меня окликнул друг,
Я  зашагал и тверже, и быстрее.


ЧУДО-АЛФАВИТ
К  столетию  со  дня  рождения  основоположника 
абхазской  литературы  Д.  И.  Гулиа

1

Судьба ему отмерила при жизни
И горя, и страдания с лихвой.
С  рождения
Гонимый махаджирством*,
Ребенком он вернулся в край родной.

Он рано понял:
Родина — святыня.
Разлуке с ней
Смерть предпочел бы он.
Знал: надвое народ его отныне
Бескрайним Черным морем разделен.

Но мальчик рос, беде подставив плечи,
Мужал и креп, как нарт**, день ото дня,
И, сказочною силою отмечен,
Как  Прометей,
Он слышал зов огня.

И, подчиняясь этому горенью,
Он Родину решил от тьмы спасти,
Спасти народ свой от исчезновенья...
Но где пути?
Но как найти пути?

И русский брат тогда ему заметил:
—  Вот  алфавит.
Составь из букв слова.
Ты сохранишь язык
В  тысячелетьях,
И, значит, будет Родина жива.

Какая радость сердце окрылила,
Каким  порывом
Взмыла ввысь душа!
И слов волшебных золотая жила
Слилась с бумагой, новизной дыша.

Стихи  рождались,
Устремляясь светом
И к юношам, и к древним старикам.
По городам и селам за поэтом
Уже шагала слава по пятам.

Народ  дивился:
Слов родных значенье
Вместил абхазец в белые листы.
А Гулиа людей письму и чтенью
Сам обучал с утра до темноты.

Повсюду повторялось имя это.
И  старики,
Молитвы  сотворя,
Твердили, что сам бог
Послал  поэта.
И это счастье,
Это, мол, не зря.

Не зря, мол, русский дал совет.
Такое
Превыше всех даров и всех похвал.
И, новой жаждой сердце беспокоя,
Народ абхазский к книжкам припадал.

2

«Что  грому
Или молнии под силу?
Но залп «Авроры» разогнал туман.
Так правда, наконец, заговорила
На языке рабочих и крестьян»***.

Так  Гулиа
Воспел зарю свободы,
Взошедшую на долгие века.
В  стране,
Где равноправные народы
Отныне дружбой связаны на годы,
Той  дружбой,
Что священна и крепка.

Слова звучали громко, как живые.
Абхазский стих был каждому открыт.
Нам эту радость
Подарил  впервые,
Как будто чудо,
Русский алфавит.

Мы шли на бой
С керазовцами**** вместе,
Мы смело шли за русскими вослед,
Чтоб в небе над Абхазией,
Как  песня,
Летел непобедимый красный цвет.

3

Поднявшись гордо
Посреди Сухуми,
Неколебимо Гулиа стоит.
Чело его какой открыто думе?
Бессмертен  он —
Гранитный монолит.

Отец!
Твое столетие недаром,
Как  праздник,
Чтут сегодня стар и млад.
Сердца абхазцев благородным жаром
Любви к тебе — взволнованно горят.

Как буйные побеги — поколенье,
Которому ты отдал жизнь сполна.
Таков  закон:
Жизнь одного растенья
Бывает в сотнях жизней
Продлена.

Твоя Апсны в своих дерзаньях ясных
Рассталась с предрассудками.
Она
Среди республик гордых и прекрасных
Прекрасная и гордая страна.

Поэт,
Своим стихом, прямым и звучным,
Ты доказал, что с каждым говорит
И что свободно может быть изучен
Любым  абхазцем
Русский  алфавит.

Вместят те буквы
И любовь, и муку:
Так множество ручьев река вместит.
И даже мой язык,
Язык ста звуков!
Он возвратил мне —
Русский  алфавит.

Скажи, какая сила в нем сокрыта?
Язык абхазский
Жив его броней,
Как жив вот этой глыбою гранита
Твой памятник над нашею землей.

Из дальних стран в абхазскую столицу
Теперь все чаще приезжают те,
Кто памятнику хочет поклониться —
Как  Чести,
И  Уму,
И  Доброте.

Поэта  имя
По-абхазски к людям
Летит с гранита времени вдогон,
Как  истина:
«Язык абхазский будет
Моим письмом навечно сохранен».
--------------------------

*  Махаджирство — насильственное  переселение  абхазцев  в Турцию  в  XIX  веке.
**  Нарт — сказочный  богатырь.
***  Из  стихов  Д .  И.  Гулиа.
****  Керазовцы — абхазские  партизаны  времен  гражданской войны.


НЕЗАБЫВАЕМАЯ  СЕКВОЙЯ
Опять к тебе пришел я, о секвойя,
И оказался словно бы в раю:
Ловлю твое участие живое,
Душой прохладу чувствую твою.

Деревья обступили молчаливо
Тебя со всех сторон.
И тишь вокруг:
Погасли ветра буйные порывы,
Не слышен стал реки журчащей звук.

Здесь для меня поэзия впервые
Зажглась неугасимою звездой.
Здесь я обрел друзей в года былые —
Сам молодой под сенью молодой.

О гордая красавица, тебе ли,
Стоящей здесь столетья
Напролет,
Бояться ливня, ветра иль метели —
Ничто тебя,
Я знаю, не согнет.

Теперь к тебе я прихожу все чаще
И тихо-тихо у ствола стою.
То ли старею,
То ли грусть горчаще
С годами наполняет грудь мою.

Идет зима.
И лишь с тобой, секвойя,
У твоего могучего ствола,
Я забываю о зиме порою,
Ловлю дыханье прошлого тепла.

Ты бодростью мне сердце оживила,
И я тебе кладу поклон земной
За то, что ты
В меня вселяешь силы
И долголетьем делишься со мной.


КАМЕНЬ И АЛМАЗ
Стыду и благородству вопреки
Крикливый Жац перебивал Хаки.

Хаки обронит слово —
В тот же миг
Извергнет Жац десяток слов других.

Хаки — он речь продумывал сперва
И осторожно взвешивал слова.

А Жац — с его шального языка
Рвалась, казалось, вешняя река.

Хаки решил потише говорить:
Глядишь, и Жац
Слегка умерит прыть.

Но тот пустил слова вперегонки:
Мол, явно выдыхается Хаки.

Мол, за одно словечко я готов
Противнику ответить градом слов.

А  голос!
Только звук его один
Многоведерный, мол, взорвет кувшин

В Хаки жила надежда мудреца:
Мысль высказать на людях до конца.

И пусть потом в глаза и за глаза
Те будут против, эти будут — за.

Но голос Жаца, и могуч, и шал,
Все доводы рассудка заглушал.

И, не тая в глазах своих тоски,
Поспешно прочь направился Хаки...

Постой,  Хаки!
Постой, не уходи!
Давай припомним строки Саади.

Во все века водились крикуны —
Нам эти строки помогать должны:

«И мудрость заглушат обвалы фраз,
И камнем можно расколоть алмаз...»


ГОЛОВА ПОСЕДЕЛА
Лицо в морщинах.
Голова бела.
Неужто, старость, ты ко мне пришла
И час свой выжидаешь с нетерпеньем?
Ошибка вышла — нет здесь старика:
Ведь я читаю Пушкина пока
И слушаю Бетховена с волненьем.


ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ И АБХАЗЕЦ
Такое было:
Горе на абхазца
Обрушилось всей тяжестью своей.
Ну, как ему, несчастному, подняться?
Кому поведать о беде своей?

Осиротел.
Нет ни сестры, ни брата —
Все на чужбину бурей сметены.
И кажется, оттуда нет возврата
В страну отцов —
В любимую Апсны.

А он остался, не покинув землю,
Где прах отцов священно погребен.
Прижавшись к дубу,
Страшной буре внемля,
На родине в живых остался он.

Он брел сквозь беспощадные невзгоды,
Он молча испытания сносил.
Шли медленные, траурные годы,
И таяли остатки прежних сил.

Потом  Табидзе
Повстречал  абхазца
И добротою обогрел, как мог.
—  Мой друг, — сказал поэт, — ты веришь в братство?
Ты веришь в то, что ты не одинок?

Табидзе нес абхазцу утешенье,
Его бедой, его страданьем жил.
Вобравший боль и гнев от униженья,
Написан кровью сердца «Махаджир»*.

Седой абхазец, выстрадавший горе,
Стал на ноги — пришла его пора.
А с ней — к Табидзе радость глубже моря
И выше, чем абхазская гора.

Поэт у огоньков садился с нами,
У огоньков, боровшихся с бедой.
Поэт  боялся:
Не займется пламя
В том очаге, что был залит водой.

Но жил огонь!
В Абхазии повсюду
Он в очагах крепчал день ото дня.
Да, дружба всех народов — это чудо,
А чуда не бывает без огня!

Пшавела,
Церетели,
Чавчавадзе,
Тато,
И  Руставели,
И  Сабо —
Все говорят на языке
Абхазца,
Абхазец их
Навек связал с собой.

Галактион Табидзе...
Он абхазцу
Так дорог, что я слов найти не смог.
«Мой друг, — спросил поэт, — ты веришь в братство?»
И понял тот:
«Да, я не одинок!»
---------------------------

1  «Махаджир» — стихотворение  Табидзе  о  насильственном 
переселении  абхазцев  в Турцию  в  XIX  веке.


ЛОЗА ПРЕДКОВ
Мы сады разводили издревле.
Но судьба, не считаясь с душой,
Отлучила меня от деревни
И забросила в город большой.

Увела от садовой тропинки.
Но судьба не лишит меня сил,
Потому что живую лозинку
Я в дорогу с собой прихватил.

Новоселье далось нам не худо:
Ведь не раз, как бы ни был устал,
Я подвязывал гибкое чудо,
Поливал его и подстригал.

Мы сады разводили издревле.
Не боясь ни жары, ни грозы,
Новый дом, как домишко в деревне,
Утопает в объятьях лозы.

Я, о предки, оторван от сада,
Жил, почтение к вам сохраня:
В центре города кисть винограда
Налилась под окном у меня!

--------------------------------------------------

Шалва Лайварсанович Цвижба

ПЕРСИКОВАЯ  КОСТОЧКА

М.,  «Советский  писатель»,  1979,  96  стр.
План  выпуска  1979  г.  №  341

Редактор  А.  И.  Каныкин
Худож.  редактор  В.  В.  Медведев
Техн.  редактор  Т.  С.  Казовская
Корректор  Т.  П.  Лейзерович

ИБ  №  1466
Сдано  в  набор  04.07.78.  П одписано  к  печати  30.10.78.  А  10040.  Формат  70Х108 1/32.  Бумага  тип.  № 1. Литературная  гарнитура.  Высокая  печать.  Усл. печ.  л.  4,2.  Уч.-изд.  л.  2,64.  Тираж   10 000  экз.  Заказ  №  565.  Цена  30  коп.  И здательство  «Советский писатель»,  121069,  Москва,  ул.  Воровского,  11.
Тульская  типография  Союзполиграфирома  при  Государственном  комитете  СССР  по  делам 
издательств,  полиграфии  и  книжной  тооговли.  г.  Тула, проспект Ленина, 109.

-------------------

(Сканирование, вычитка - Абхазская интернет-библиотека.)