Главная » Алфавитный каталог авторов » Ц » Долина крылатых коней

Ш. Цвижба

Долина крылатых коней

Перевод с абхазского О. Романченко

Рисунки А. Лурье

Издательство "Детская литература"
Москва - 1971

С (Абх.)
Ц 28
7-6-2

Рассказы о природе и о животных никогда не перестанут интересовать читателей. Интерес к этому возникает в раннем детстве и продолжается долго, порой всю жизнь.
Но рассказы, где речь идёт о наших четвероногих друзьях, не всегда бывают только познавательные. Иногда во взаимоотношениях человека и природы решаются важные моральные проблемы, и в первую очередь проблема гуманизма.
Сборник абхазского писателя, автора многих книг для детей и взрослых, интересен именно с этой точки зрения. Автор пытается в общении человека с природой, во встречах его с животными раскрыть характеры людей.
Герои рассказов Шалвы Цвижбы всегда заняты важными делами. Они гуманны, человечны, наблюдательны. Автор приводит много удивительных, занятных историй, которые не могут оставить читателя равнодушным.
Попробуем же побывать вместе с автором и в его родной Абхазии, и в далёкой тайге, куда судьба надолго забросила его героев. И попробуем вместе с ним заглянуть ненадолго в величественный, полный не раскрытых ещё тайн мир природы.

СОДЕРЖАНИЕ

Рассказы дедушки Шахана:

• Дедушка Шахан
• Медведь
• Бурундук
• У истоков Хорана
• Отчаянный
• Овчарка Вулкан
• Буйволица Бача
• Говорящие камни
• Долина крылатых коней

РАССКАЗЫ ДЕДУШКИ ШАХАНА

ДЕДУШКА ШАХАН

Дедушка лежал на спине и крепко спал, до пояса прикрытый одеялом.
Отдых и сон — казалось, это всё, что осталось теперь для Шахана. Совсем ослабел старик. Он хорошо и много поработал в своё время. Был одним из организаторов колхоза в родном селе. Портреты его печатались в газетах. Когда-то он ездил почётным делегатом в Москву, на первую сельскохозяйственную выставку.
Во времена дедушкиной молодости на месте этого селения тянулись заболоченные луга. В народе их называли «гиблым местом». Опасно было селиться поблизости: люди умирали от туберкулеза, малярии, воспаления лёгких.
Шахан и несколько его земляков первыми решили осушить эти земли. Они объявили войну болотам, подняли народ. Людям пришли на помощь кустарники, деревья: вёдрами вытягивали их цепкие корни влагу из почвы.
Вот за этот труд и посылали дедушку в Москву. Но ведь он был не дедушкой, а молодым человеком, полным сил. Повидал он в Москве людей, приехавших из разных уголков страны, да и отправился в тайгу, в экспедицию. Там тоже, как ему сказали, очень нужны были сильные и смелые люди.
Мечтал тогда Шахан пройти свою Родину из конца в конец. Большую свою Родину, не только Абхазию. Он полюбил тайгу, задержался там на несколько лет, пока не затосковал по родному дому, по выращенному среди болот прекрасному саду.
Нет, вовсе не плохая пора жизни — старость. Пусть с годами ослабел дедушка Шахан, но какая большая и крепкая у него семья! Сыновья, дочери, внуки. Будто ветви могучего дерева. Внуки уже и не считают, сколько лет их дедушке.
Да и зачем?
Долговечны абхазские старики. Имея за плечами сотню прожитых лет, они ещё идут записываться в хор, который так и называется: «Хор столетних стариков». А если тебе семьдесят либо восемьдесят, то ещё и не примут: годами не вышел.
Правда, дедушка Шахан не был в хоре, но зато он знал множество разных удивительных историй, которые так любили слушать его дети, потом внуки, друзья внуков и друзья этих друзей...
Но не будём торопиться, истории ещё впереди! Сначала познакомимся получше с дедушкой Шаханом и его семьёй.
Сыновей и дочерей он давно уже вывел в люди. Старший сын работает на новостройках-электростанциях, второй служит в городе. А младший — агроном в своём колхозе. Тут же работают и дочери.
Теперь уже не дедушка Шахан заботится о своих близких, а дети и внуки о нём. Младший сын живет в отцовском доме. Дедушке Шахану хорошо в окружении внуков и внучек. Что может быть лучше — жить под одной крышей с заботливыми и дорогими твоему сердцу людьми!
Было раннее утро, дедушка Шахан ещё спал. В ногах у старика, растянувшись, откинув в сторону хвост-коротышку, спал кот Барсик.
Барсик не мог спать так спокойно, как дедушка. Он то и дело вздрагивал, перебирал лапками, помахивал хвостом. Порой шерсть у него на спине дыбилась, будто он сердился на кого-то. Наконец кот встряхнулся и сел. Посмотрел на старика, зевнул и дугой выгнул спину. Потом сделал несколько мягких шажков по одеялу и положил голову дедушке на шею. С полузакрытыми глазами кот тихо замурлыкал.
Дедушка вздрогнул: жёсткие усы Барсика укололи шею. Жмурясь от света, дедушка погладил своего маленького пушистого друга. Их сделал друзьями один случай. У Барсика тогда ещё не было имени, а если и было, то знала его лишь мама-кошка. Та самая мама-кошка, что научила его ловить мышей и лазать по деревьям.
Никто не знает, почему котёнок отбился от дома и от своей мамы. Может быть, в азарте охоты он очутился на большой поляне у леса. И вдруг на него со злобным лаем набросились злые собаки. Окружили котёнка, почуяв в нем чужого, и пытались разорвать на куски.
Тогда и остался котёнок без хвоста. Да и сама жизнь висела на волоске. Но тут появился человек с палкой. Он бесстрашно разогнал свирепых собак, а котёнок в ужасе подпрыгнул и в мгновение ока взобрался на плечо своему спасителю. Он так вцепился когтями, что человек с трудом
оторвал его, ласково погладил и понёс домой.
Человеком этим был дедушка Шахан.
Соседи приходили и уходили, одни глядели на котёнка, другие нет, но никто не признал его своим. А возможно, и не хотели признать из-за покалеченного хвоста.
Дедушке стало жаль котёнка: бездомный, да ещё такая беда постигла. Он приютил беднягу и назвал его Барсиком.
Барсик и со своим смешным хвостиком был очень красив: пепельно-серый, пушистый. В благодарность он прежде всего стал защищать хозяев от жадных мышей: так азартно охотился, что вскоре в доме не осталось ни одной мыши.
Не раз происходили шумные скандалы между котёнком и ежами. Самодовольные, важные, никого не признавая, ежи повадились в сад и уносили на своих колючках то сочную хурму, то инжир. Котёнок стрелой кидался на них, отчаянно сражался, угрожающе фыркал. Но что поделаешь! Не под силу ему было поцарапать колючую броню.
Крепче всего привязался Барсик к дедушке Шахану. Всегда ласкался, тёрся о его ноги, распевая свои ласковые песенки. Если дедушки не было дома или котёнку не удавалось пробраться в его комнату, он находил какую-нибудь вещь — хоть шлёпанец у порога — и укладывался то ли спать, то ли караулить.
А как хорошо он понимал и слушался дедушку. Стоило старику окликнуть его — он тут как тут! Поднимется на задние лапы и мяукнет, глядя на старика преданными зелёными глазами. А зови кто другой — и с места не встанет. За дедушкой Барсик мог ходить по пятам, как собака, а то и по следу отыскивал. Дорогу, по которой уходил старик, он так же не путал с другой, как дедушкины вещи не путал с чужими.
Видят такую привязанность Барсика, дедушка очень сердился на тех недобрых людей, которые всегда, как камень за пазухой, носят дурные слова про животных. Была у дедушки любимая поговорка, которую хорошо знали его близкие: «Защити слабого!» Она была очень короткая и в то же время очень-очень длинная. Для дедушки в ней часто умещалось всё, что он мог сказать о другом человеке. Она была для него вроде мерки, по которой он определял, кому можно верить, а кто — опасный, недобрый и неверный человек.
Прошло много лет с тех пор, как дедушка Шахан и Барсик живут под одной крышей. Одряхлел за эти годы и Барсик. Давно уже норовит вместо охоты за мышами полежать где-нибудь в тёплом местечке, свернувшись клубком. Дедушка Шахан каждое утро подбадривает шутливо Барсика: «А ну, вставай, лежебока, смелее, смелее...»
Вот и в это утро, жмурясь от солнца и поглаживая пушистую спинку Барсика, дедушка говорил:
— Ты что же это, хитрец, меня разбудил, а сам опять дремать собрался? Вставай, вставай, без нас, стариков, завтрак не состоится.
Ох как прав был дедушка! Завтрак давно уже был готов, и в приоткрытую дверь тихонько заглядывали пятилетний Батул и семилетняя Ада.
Когда дети увидели, что дедушка кряхтя поднимается с кровати, Ада бросилась подавать ему тёплые носки — дедушка ходил в них и летом, а Батул — шлёпанцы.
Когда дедушка умылся, Ада подошла к нему с расчёской и причесала его белые как снег, редкие волосы.
И вот все уселись за стол. В самом деле, без дедушки семья никогда не начинала завтракать. А дети старались есть получше и не капризничать, чтобы не испортить дедушке настроение. Они с нетерпением ждали того времени, когда все вместе выйдут в сад.
Накормили и Барсика. Хотя в его мисочке было вдоволь молока, дети старались, каждый от себя, бросить коту лакомый кусочек. Барсика все в доме любили — кто только не таскал его, посадив на плечо или прижав к груди руками. Правда, теперь перестали. Только маленький Батул порой забывал, что Барсик — уже дряхлый старичок, и хватал его в охапку.
Не однажды дети вспоминали историю Барсика и говорили с тревогой: «Что было бы, не появись вовремя дедушка? Ведь растерзали бы котёнка злые собаки».
Но скорее в сад, в сад!.. Надо сказать, что это не просто какой-нибудь обычный садик возле дома. В зелени его утопают все дома селения. Он простирается до самого моря, и даже сельские улицы кажутся аллеями этого сада — везде растут неогороженными груши, персики, яблоки: рви, сколько душе угодно!
Фруктовое деревья переплелись ветвями, и так же переплетались голоса распевающих среди листвы птиц.
Дети не торопили дедушку. Знали: посидит он на скамье, затянется несколько раз из своей старой трубки и начнёт рассказывать. Только детей в саду, как обычно, становилось всё больше и больше. В гости к Аде и Батулу с самого утра приходили их сверстники.
Вдруг дети посовещались о чём-то и направились все вместе к одному из деревьев. Дедушка Шахан, уже было приготовившийся рассказывать, с удивлением вынул трубку изо рта.
— Мы сейчас, дедушка, — сказала Ада. — Вот только дерево нужно выпрямить. Оно цветёт, а когда плоды появятся — не выдержит. Правда? Совсем свалится.
Дедушка кивнул. Все, кто старше и кто младше, начали помогать Аде: одни подставили плечи, другие подтягивали дерево руками, а самые маленькие подбадривали старших. Наконец дерево выпрямили. Оно было небольшое, тоненькое, и paботa эта, привычная для сельских ребят, оказалась им вполне под силу. Теперь дерево нужно было закрепить.
— А где лопата? — сказала Ада.
— Я знаю, где она! — крикнул Батул, умчался и вскоре появился, волоча тяжёлую лопату.
Дети обложили дерево землёй, утрамбовали её.
Дедушка смотрел на них, а они, гордые сделанным, стояли и смотрели на дедушку. Батул — в серёдке, с лопатой в руках. Весь вид его будто говорил: «Ага, видите, я тоже кое-что значу!» И лопату он не выпускал из рук в надежде, что она ещё понадобится.
— Какое счастье, — негромко заговорил дедушка Шахан, — какое счастье, что мы сумели вырастить на этой земле такой сад!..
Старик глубоко вздохнул и продолжал, ласково глядя на детей:
— У меня уже нет сил ухаживать за ним, у моих poвесников тоже. Вся надежда была на детей, но, я вижу, и вы, внуки, уже умеете это делать. Вот так, дорогие мои, выпрямляйте каждое погнувшееся дерево, а вот эти, засохшие, выкорчёвывайте и на их месте сажайте новые, чтобы вечно цвести нашему саду...
Дети уже пристроились на скамье по обе стороны от дедушки. Кому не хватило места рядом, те повисли на спинке скамьи, как ласточки на проводе.
Они знали: сейчас дедушка начнёт рассказывать. Опять какую-нибудь совсем новую историю, потому что историям этим конца не было. Правда, действовали в них почти всегда одни и те же люди, геологи-поисковики, с кем дедушка провёл в тайге много трудных лет: русские ребята Гриша и Саша, якут Ефрем, татарин Гали и дедушкин земляк, начальник партии Алхас Базалович. Любил дедушка родную Абхазию. Любил он и далёкую тайгу, где вместе со своими товарищами искал богатства, нужные людям.
С хитрецой были дедушкины рассказы: вроде бы про какого-нибудь зверька, про смешной или страшный случай, а вот ребята, послушав эти истории, задумывались о людской смелости, о дружбе и взаимной выручке, о том, каким должен быть человек.
Кот Барсик дремал неподалёку под деревом и тоже лукаво щурил зелёные глаза: мол, знаю, всё знаю. Хочешь быть настоящим человеком — умей защитить слабого.
Дедушкины рассказы не забыты. Если хочешь, послушай...


МЕДВЕДЬ

Человеческая нога не протоптала ещё ни одной тропинки в глухой тайге, где очутился отряд геологов. Деревья тут росли так тесно, что заслонили всё небо своими верхушками. Сюда не могли проникнуть ни ветер, ни дождь. Любопытные птицы перелетали с ветки на ветку: ведь они впервые видели людей.
Змеёй пробиралась между деревьев речка. Геологи шагали по её высокому берегу. Они были вооружены и тащили с собой поисковое снаряжение — от сложных приборов до простого молотка, — чтобы разведать, чем богаты в этом краю долины и горы.
Нередко геологи останавливались. Брали немного песку либо земли и начинали промывать. На дне лотка — особого тазика — после промывки порой сверкали крупинки золота. Золотой песок геологи ссыпали в бумажные пакетики-капсули. Иногда сильным ударом молотка кто-нибудь из геологов отсекал острый камень от горного склона. На свежих изломах тоже поблёскивали золотые метинки.
Чудесный, богатый край! Только вот нелегко добраться туда из Абхазии. Дорогу пересекают горы, леса, реки. Приходится пересаживаться с одного поезда на другой. Но начальник поисковой партии Алхас Базалович не только добрался, а даже обосновался в этих краях надолго, перевёз в таёжный посёлок жену и сына.
Это был очень добродушный человек, всегда спокойный, уравновешенный. Может, поэтому всем казалось, что он и по возрасту гораздо старше остальных, хотя в самом деле начальник партии был совсем ещё молодым человеком.
Через равнины, леса и горы добирались в тайгу друзья — Гриша и Саша, оба молчаливые, совсем недавно окончившие институт. Они боялись попасть впросак, показать свою неопытность, но умели вдвоём работать за четверых. Молчалив был и якут Ефрем, местный житель. Зато татарин Гали вечно всех умел растормошить своими неистощимыми шутками.
Люди шли всё дальше и дальше, углубляясь в лесную чащу. Снова отсекали куски горной породы, снова вынимали свои записные книжки.
Алхас Базалович долго разглядывал какой-то обломок, сделал пометку в записной книжке. Видимо, написал о том, что в породе много золота. Затем вынул маленький горный компас, приложил к скале и тоже что-то записал. Теперь по этим записям любые другие люди могли отыскать это место и сразу узнать о его богатствах.
Неожиданно геологов остановил сильный рёв, донёсшийся из-за деревьев. Гулкое эхо прокатилось по лесу и затерялось между неподвижных стволов. Все мгновенно схватились за оружие, хотя никто не понимал, что произошло.
Поисковики продолжали свой путь, но уже настороженные, готовые к любым неожиданностям.
Они дошли до того места, где река делала крутой поворот. Течение тут было медленнее, а глубина больше. Поисковики старались идти бесшумно, осторожно раздвигая кусты. Где же оно, громкоголосое чудище?
И тут все увидели на противоположном берегу медведя. Он стоял, внимательно вглядываясь в воду. Вдруг он опустил в реку лапу, выхватил рыбу, дугой сверкнувшую в воздух, и с силой забросил её себе за спину. Бросок был такой резкий, что рыба снова упала в воду там, где река делала изгиб.
Немного погодя медведь опять махнул лапой, и другая рыбина бултыхнулась за его спиной в воду.
Скрытые густыми зарослями, геологи с интересом наблюдали за медведем.

А мишка увлечённо ловил рыбу. Некоторые рыбы падали на берег, но всё равно так близко от воды, что достигали её в несколько прыжков. Выловив несколько рыб, медведь, довольный, повернулся назад и стал в недоумении обнюхивать мох. И отчаянно заревел. Всё было в этом рёве: удивление, обида, ярость. Бедняга! Видно, он считал, что пойманные им рыбы вежливо ждут на берегу, а там — ни единой! Наверно, и давеча было то же самое. Ну, не обидно ли?
Геологи с сочувствием глядели на медведя, однако ружья держали наготове. А он продолжал свою бесполезную работу. Сердился, ворчал и всё яростнее швырял рыбу — одна едва не долетела до другого берега.
Алхас Базалович тихо засмеялся, медведь поднял голову и заметил его. Тогда Алхас Базалович решил, что прятаться больше нечего, и, поднявшись во весь рост, отдал команду.
Наверно, ребята, вы думаете: грянули выстрелы и медведь свалился бездыханный?
Нет, начальник скомандовал опустить ружья. Ну, мог ли он приказать что-нибудь другое? Ведь Мишка ни на кого не нападал, даже не собирался. Спокойно поводил носом и смотрел на людей так, точно давно привык к ним. И вид у него был обиженный, как у обманутого мальчишки.
— Добрый день, Михаил Иванович! — крикнул Гали.
— Какой смешной! И не боится, — удивился Саша.
— Его люди никогда не обижали, в этом всё дело — сказал Алхас Базалович.
Геологи перебросили медведю несколько галет и сахару. Решили угостить. И всё время подшучивали. А что? Медведь на том берегу. Если какая шутка ему и не слишком понравится — он не опасен. Ну, а если,вдруг рассвирепеет, и решит переплыть реку — у людей в руках ружья. Медведь не прикоснулся ни к галетам, ни к сахару, лишь смотрел во все глаза на неожиданных гостей.
Снова посыпались шутки:
— Что, брезгуешь?
— Может, тебе варёного мяса дать?
— Или жареного?
Медведь уселся удобнее на задние лапы и крутил головой, прислушиваясь к шуткам и смеху.
— Похоже, мы тебе понравились? — со смехом спросил Алхас Базалович. — Ну что ж, будем знакомы с сегодняшнего дня. — И, обратившись к товарищам, сказал: — Пошли, друзья мои. Времени у нас в обрез, а дел впереди много.
— Товарищ начальник, — остановил его Гриша. — Неужели мы уйдём, бросив такого медведя?
— А как же быть? — спросил Алхас Базалович и добавил с улыбкой: — Неужто вам кажется, что зверь пойдёт вместе с нами?
— Нужно убить.
— Это ещё зачем? — вспыхнул начальник. — За что его убивать? И какая нам сейчас в этом нужда? Друг мой, это было бы просто злое и бессмысленное убийство. Посмотрите, какие у него доверчивые, любопытные глаза. Ничего плохого он нам не сделал и не собирается делать.
— Не только нам, — добавил Гали. — Рыбу вон и то ловить не научится.
Люди рассмеялись и отправились дальше делать важное и нужное своё дело.


БУРУНДУК

Как море, раскинулось широкое озеро. Вокруг него далеко-далеко уходили в небо горы с голубеющими вершинами и поросшими густым лесом склонами. Кое-где чернели угрюмые камни, будто стены разрушенного древнего замка. Право же, кавказцу это напоминало родные края, и оттого тайга была ещё милее...
У самого берега плотничали люди. Это были знакомые нам геологи-поисковики: Саша и Гриша, Ефрем, Алхас Базалович. Конечно, был рядом с ними и Шахан, только рассказывал он обычно не о себе, а о своих друзьях. Так и прошли они с ним рядом через всю жизнь.
Да и то сказать: немало тропок проложили они вместе в таёжных лесах. Набрали много образцов горной породы, много капсюлей со шлихами.
Туман плыл над озером, и в клубящихся его волнах то появлялся, то вновь исчезал небольшой островок. Геологи решили побывать и там. Такова уж их работа, чтобы не оставить неисследованным ни одного уголка земли. Для поездки на остров и строили геологи плот.
Нелёгкое это дело, но суровые таёжные условия всему научат. Ведь не однажды путь геологам преграждали озёра и реки, и всякий раз плоты приходилось строить заново.
Плот получился удобный, лёгкий. А чтобы плыть на нём по озеру, где нет течения, пришлось сделать вёсла.
На остров решили отправиться втроём: Алхас Базалович, Ефрем и... Дедушка Шахан что-то здесь не договорил, но, право же, маленькие слушатели его догадывались, что, возможно, и в геологической экспедиции молодой в то время Шахан оказался благодаря своему земляку Алхасу Базаловичу. И держаться старался к нему всегда поближе — не зря помнил он чуть ли не каждый шаг Алхаса Базаловича.
Одним словом, на остров отправились втроём. Остальным хватало дела и на берегу.
Некоторое время плыли вдоль берега, чтобы проверить плот. Беда, если ненароком даст течь или вообще развалится. Но плот был сделан добротно.
— Ну, для этого океана вполне сойдёт, — сказал Базалович.
Он стоял, как капитан на мостике, опершись на своё ружьё, и проверял путь по компасу. Порой туман так сгущался, что вовсе закрывал остров, но это не пугало наших моряков. Капитан взглядывал на компас и уверенно командовал:
— Право руля! Лево руля!
А как много было в этом озере рыбы! Ещё бы. Ведь её никто не ловил. Наверно, ни один плот, ни одна лодка не бороздили эту водную гладь. Крупные щуки и лини таращили любопытные глаза, шныряли вокруг плота, наталкиваясь друг на друга. Они мешали плыть. Вёсла то и дело натыкались на них. Должно быть, не одну шишку набили гребцы на головах этих рыб.
Наконец геологи достигли острова. Привязав плот к выступу скалы, они спрыгнули на берег.
Ну и остров! Он вовсе не стоил того, чтобы ради него столько времени возиться с плотом. Клочок земли — несколько метров в окружности. Едва-едва возвышается над водой. А вся растительность на этих низких голых скалах — несколько кустов, карликовых берёзок да объеденных грибов.
Хотя островок был очень мал, геологи отдали ему должное. Они отбили молотком несколько кусков скалистой породы, установили, из каких горных пород состоит остров.
В одном месте нашли даже камень с прожилками золота. Всё это Алхас Базалович отметил в своей записной книжке.
А на геологической карте, развернув её на колене, он нарисовал крохотный кружок. Малютка остров оказался богачом, и его не следовало терять из виду.
К великому удивлению поисковиков, на острове оказалась живая душа: бурундук. Увидев людей, он засвистел, забегал, подняв пушистый хвост. Вскочил на куст, с него на другой, но, чувствуя, что это не поможет, бросился в воду.
Он отплыл далеко от берега. Маленький грызун плыл, а взгляд его был обращён к острову. Земля! Ничего не поделаешь. Как ни страшно на ней, она всё же лучше, чем вода. И бурундук повернул обратно.
Он взобрался на крайнюю, торчавшую из-под воды скалу и, съёжившись, прижался к ней. С каким ужасом смотрел он на незнакомых пришельцев! Взгляд его будто говорил: оставьте мне хоть этот единственный камень.
— Как попал сюда бурундук? — удивлённо переглянулись геологи.
— Возможно, зимой, когда озеро замерзало, добрался да так и застрял, — предположил Ефрем.
— Если он зимой добрался, то тем же путём и ушёл бы, — возразил Алхас Базалович, с жалостью разглядывая бурундука. — Скорее, хищная птица сыграла тут роль. Схватила беднягу в когти и подняла в воздух, но он вырвался. Упал на остров или в воду тут неподалёку. Плавать он, как видите, умеет.
Бурундук сидел на камне, маленький, несчастный, жалкий. Весь мокрый, он дрожал от холода и покачивался, удерживая равновесие своим хвостом, который почти касался воды. Зверёк, видно, устал и совсем выбился из сил после своего заплыва.
Алхас Базалович подошёл к бурундуку. Тот не двинулся с места, лишь задрожал сильнее. Начальник партии погладил его по спинке, потом подсадил к обгрызенному грибку.
— Смотри, ты съел только половину гриба. Решил сберечь на завтра, что ли? Ешь, ешь. Всё равно этих богатств надолго не хватит.
Алхас Базалович вынул из рюкзака галету, переломил пополам и положил перед зверьком:
— Ну-ка, отведай и этого.
Потом обратился к своим товарищам:
— Как он дрожит! И не только от холода. Напуган. Определённо с беднягой произошло что-то страшное. Ведь бурундуки любопытны и быстро осваиваются.
Люди с добрыми улыбками разглядывали зверька. Их давно не бритые бородатые лица просветлели. Для них, изучающих неведомый край, каждый встреченный зверь был живым посланцем прекрасной и ещё так мало знакомой человеку природы! Бессмысленно убивать, шагать, ничего не видя вокруг, — значит закрывать перед самим собой двери в её необъятный мир. И что ещё хуже — закрывать их и для других, идущих следом.
— Алхас Базалович, взгляните-ка сюда, — позвал Ефрем и показал кусочки грибов, припрятанные среди камней. — Бурундук уже собрал часть урожая.
— Готовится к зиме, — подтвердил начальник группы. Он нагнулся, осмотрел щели между камней и с улыбкой добавил: — Какая упорная борьба за существование! Какая стойкость! Чувствует, что предстоит суровая зима, только вот не понимает, что этих кусочков недостаточно на зиму.
Бурундук не притронулся ни к галетам, ни к предложенному грибу — до того ли ему было!
Геологи покурили, отдохнули немного, а затем разожгли костёр и открыли консервные банки. Решили пообедать на острове. Дров оказалось сколько угодно: вода прибила к берегу несколько подгнивших стволов.
С лёгкостью удалось выловить несколько рыб для походной ухи. Рыб не только сварили, но и зажарили прямо над огнём — пальчики оближешь!
Отсутствием аппетита геологи не страдали. Ребята рослые, сильные, всегда на воздухе. Не зря считается, что геологом может быть лишь очень выносливый, волевой и здоровый человек.
Дул холодный ветер — предвестник суровой таёжной зимы. А геологам предстояло обследовать выделенный им участок до наступления холодов. Вот они и трудились в эти последние оставшиеся недели не покладая рук. Им ещё предстояло подняться в горы — к истоку реки Хоран.
Издали донеслись глухие выстрелы.
— Кажется, мы задержались, — сказал Алхас Базалович, затянулся в последний раз папироской, швырнул окурок в воду и резко выпрямился. — Поехали, ребята! Это о нас беспокоятся.
И на крохотном островке раздались ответные выстрелы, возвестившие, что сигнал принят и всё в порядке.
Вечерело, когда поисковики отправились обратно, на Большую землю. Начальник группы снова дотошно проверил надёжность плота — не разошлись ли гдe крепления. Несколько медлительный, Алхас Базалович во всём любил аккуратность и точность. Он никогда ничего не терял, не забывал, но если самые молодые геологи завидовали: вот, мол, подарила судьба счастливый характер, то остальные понимали, что никакая тут не судьба, а просто лишь сам человек мог так воспитать себя.
На озере стоял сплошной туман. Плот вели по компасу.
Но каково же было удивление геологов, когда ничего не забывавший Алхас Базалович вдруг воскликнул:
— Ох, совсем забыл! Придётся повернуть назад.
Плот повернули, причалили к берегу. Алхас Базалович спрыгнул на землю и исчез в темноте. Минут пятнадцать его не было, но вот он появился. В руках он держал свою кепку с крепко сжатыми краями. Геологи подумали, что начальник решил взять дополнительно образцы горной породы.
Алхас Базалович улыбнулся, приоткрыл кепку. Там сидел бурундук. Зверёк съёжился, вцепился коготками в подкладку. Весь вид его говорил: вы можете убить меня, но я не желаю этого видеть.

— Опять, бедняга, нырял, — сказал начальнику гладя бурундука по головке. — Нужно обсушить его как следует.
— А не опасно с таким страшным зверем? — смеялись геологи, налегая на вёсла. — Ещё загрызёт!
— Что поделаешь! Пропадёт он тут в одиночестве. Живая душа, жалко.


У ИСТОКОВ ХОРАНА

Отряды поисковой партии встретились в долине реки Хоран. Сюда перебросили всё: продукты, снаряжение, лошадей, собак.
Это был последний оставшийся участок. Его можно было исследовать и раньше, но он оказался очень богат золотом, и геологи решили возможно тщательнее опробовать каждый метр гористой земли.
Стояла поздняя осень. По ночам подмораживало. Реки стали свинцово-тёмными, и вода в них была ледяная. У берегов тонкий ледок не таял уже и днём, когда слабо пригревало солнце. Временами шёл снег.
Геологи всё выше поднимались к верховью реки Хоран, а долина всё более суживалась. Наконец горы так тесно сблизились, что полноводная ещё недавно река превратилась в ручей.
Неожиданно на одном из горных склонов геологи наткнулись на старый полузасыпанный колодец. Это всех поразило. Считалось, что они находятся в местах, куда не добирался до них ни один человек.
— Может, это яма? — предположил Гали. — Трещина в горе. Так бывает.
— Нет, это колодец, — возразил Алхас Базалович и указал на кучи земли, поросшие травой. — Посмотрите, эта земля вынута человеческими руками.
И все согласились с ним.
Значит, не такие уж это непроходимые места, — разочарованно протянул Саша, самый молодой из геологов. — Местные жители, наверно, все уголки знают.
В самом деле, за последние несколько дней геологи не встречали местных жителей — охотников и пастухов. Но якут Ефрем, тоже местный житель, с сомнением покачал головой.
— Нет, нет, — возразил он. — Для чего нашим рыть тут колодец? В таком глухом месте...
Но и это не всё. На своём пути геологи встретили и второй колодец, и третий. В одном, не слишком глубоком, когда слегка разгребли землю, нашли какие-то железные изделия, изъеденные ржавчиной до неузнаваемости. Некогда крепкое, теперь железо крошилось в руках, как хлебная корочка. Правда, среди этих непонятных вещей оказался топор — его можно было узнать по обуху.
Начали промывать собранную землю. Но обнаружили только редкие золотые крупинки. Удивительно! Такого здесь ещё не бывало. Стоило промыть всего один лоток, и на дне его оставалась целая горсть золота.
— Откуда может быть золото в этой земле? —, сердито произнёс Алхас Базалович. — Она уже промыта, а золото выбрано.
— Хищниками? — спросил Саша.
— Разумеется, хищниками, — строго сказал начальник отряда, окидывая местность внимательным взглядом, будто надеялся вот в эту самую минуту заметить испуганные лица спрятавшихся хищников. — Разумеется, ими. Кто еще мог вырыть эти колодцы? Известно, что за годы Советской власти сюда ещё ни разу не посылали геологов. Значит, кто-то пытался добыть золото сам.
Поисковики взобрались на крутой склон горы, сплошь покрытый угловатыми, торчащими обломками. Из-под ног срывались камни и с грохотом катились вниз, увлекая за собой другие.
Внизу змеёй извивалась река Хоран. До вершины оставалось уже немного. На этом заканчивалось задание геологов. Там они пройдут через перевал и спустятся в долину другой реки. По берегу выйдут к морю. Усталым людям не терпелось поскорее добраться до моря, а там — легче всего. Пароходом они доберутся до своей базы.
Алхас Базалович и его группа обогнали всех остальных. Снизу доносились лай собак и конское ржание. Порой слышались выстрелы.
Не успели геологи забыть о странных колодцах, как на пути их оказался зияющий чёрный вход в пещеру. Можно ли было пройти мимо? Ведь люди изучали каждую мелочь на своём пути. Вошли.
Пещера была просторная. По ней можно было идти, не нагибая головы. Настоящий дом, только без окон.
Алхас Базалович приказал всем остановиться у входа и дальше пошёл один. Он зажёг свой фонарик, но мгновенно погасил и крикнул:
— Назад!
Люди торопливо выбрались на свежий воздух. Над входом в пещеру, на скалистом склоне, зеленели ветви сосен, под ногами шуршали опавшие листья и увядшая трава. Ярко светило солнце.
Алхас Базалович вышел последним и тяжело прислонился к скале.
— Что там? — с любопытством допытывался Саша. — Ну что, скажите?
— Каждый сам для себя, каждый сам за себя. И уже ничем не поможешь, — задумчиво и горько сказал начальник отряда.
— Что? — не поняли геологи.
— Там те самые хищники, — сказал Алхас Базалович. — Они все погибли...
Вечерело. Привычную лесную тишину сейчас нарушал лишь грохот камней, падавших со склонов. В эти минуты тайга стала казаться геологам непривычно страшной. С каждой минутой она стаиовилась мрачнее и мрачнее. И самая пещера напоминала огромного крокодила с хищно раскрытой пастью, поглотившей разом нескольких людей.
— Отойдём подальше, товарищи, — угрюмо сказал Алхас Базалович. — Нужно устроиться на ночлег, но только не здесь.
Геологи спустились к реке, нашли ровную площадку между деревьями и натянули свои палатки. Установили печурки-времянки, и вскоре из труб посыпались весёлые искры.
Геологи привыкли к таёжным условиям. Не однажды приходилось им встречаться со всякими случайностями, не однажды бывало нелегко. Но в этот вечер что-то необычно гнетущее не давало им уснуть. Что там за люди в пещере? Почему они погибли? Кто и когда напал на них?
Самым молодым чудились разбойники в лесу. Их пугал доносившийся снизу отрывистый лай собак — там заночевали другие группы геологов.
Утром, сразу после завтрака, поисковики отправились в пещеру.
Нужно же было понять, что здесь случилось.
Видимо, трагедия произошла очень давно. В пещере лежали скелеты четверых людей. Клочки истлевшей одежды рассыпались сами по себе. Только сапоги сохранились лучше, но их изгрызли мыши и горностаи.
Пещера и в самом деле служила домом для этих несчастных людей. Посредине стоял грубо сколоченный стол. На нём валялись в беспорядке покрытые пылью миски, котелки, ржавые ножи и ложки.
Под столом лежали два ведра, в углу — опрокинутая скамья, тоже грубо сколоченная из простых досок. Оленьи и медвежьи шкуры свидетельствовали, что владельцы пещеры жили тут долго и были неплохими охотниками. Повсюду были разбросаны инструменты: пилы, топоры, удочки для рыбной ловли. В углу пещеры паутиной висела запылённая рыболовная сеть. Валялись тут и четыре ружья разных систем и калибров.
Вот из них-то и перестреляли друг друга жившие в пещере люди. У двух из них, лежавших посреди пещеры, головы были пробиты навылет...
Геологи молча, не скрывая своего ужаса, хотя событие и произошло много лет назад, осмотрели каждый угол пещеры. Вдруг кто-то наткнулся на мешок, лежавший под грудой медвежьих шкур. Этот мешок, видимо, и послужил причиной гибели четырёх человек. Он был наполнен рассыпным золотом.
— Вот дно что! — воскликнул Алхас Базалович, стараясь по тяжести определить вес мешка. — Пожалуй, не меньше семи килограммов. Несчастные! Как они одичали, как должны были ненавидеть друг друга! Каждый боролся только за себя, и все погибли. Скорее прочь отсюда. Страшное это место...
Мешок с золотом геологи упаковали вместе со всем остальным материалом. Они везли с собой составленную ими карту и тетради с подробным описанием этих мест. Работа была полностью закончена, и полевой геологической партии предстояло подняться наверх, к водоразделу.
Обширна тайга! Не окинешь глазом. Молчаливые горы, густые кроны могучих деревьев, синие пятна озёр, извилины рек — всё это открылось взору, будто увиденное с самолёта. А как чист и свеж холодный горный воздух!
Усталые люди остановились. Они видели сверху реку, по которой им предстояло добраться до моря, а с другой стороны тянулся извилистый Хоран. Скоро, скоро в долине Хорана зазвучат свистки экскаваторов, загрохочут тракторы и бульдозеры, разгоняя величавую тишь тайги.
Алхас Базалович кивком головы указал на круглую гору с пещерой. Какой маленькой показалась она геологам в эти кинуты!


ОТЧАЯННЫЙ

Геологоразведочные объекты были разбросаны по всей тайге. Одни разведчики искали золото, другие олово, третьи молибден. Чего только нет в недрах этих необъятных таёжных просторов!
Среди всех этих разбросанных участков, у подножия горы, высилось добротно сволоченное здание вроде большого сарая. Это был склад. Сюда геологи приезжали со своих участков за консервами, маслом, табаком, сахаром, за обмундированием и нужными инструментами.
С одного боку к складу была пристроена будка. В ней жил заведующий, который одновременно был и продавцом, и сторожем. Ну, продавцом не продавцом — товары геологам отпускались без денег, — но, одним словом, каждый товар проходил через его руки.
Кроме склада и человека, жившего здесь, поблизости не было ни одного дома.
Заведующего складом звали Ефремом. Широкоплечий, плотный, он был в телогрейке и ватных брюках. На широком солдатском ремне висел пистолет в кобуре.
Это наш старый знакомый, который летом ходит вместе с партией геологов, а зимой ведает складом. Так бывает в тайге, где каждый человек дорог: людей-то ведь маловато.
Одному человеку в тайге, да ещё если на руках у тебя столько разного добра, нельзя без оружия. Как знать, вчера волк или какая-нибудь росомаха были сыты и благодушны, а сегодня могут и на грабёж пойти, до склада добраться. Местный житель, Ефрем хорошо знал тайгу, умел защититься от любого зверя.
Однажды Ефрем сидел у себя в будке, разложив на столе бумаги. Он подсчитывал, сколько за последние дни выдал продуктов и сколько у него осталось.
На дворе заскрипели сани — была середина апреля, но зима ещё держалась стойко. Ефрем, обрадованный, что будет с кем словом перекинуться, выскочил из будки.
— Здорово, хозяин! — раздался весёлый голос.
— Добро пожаловать, Гриша!
Гриша спрыгнул с саней, снял с рук большие овчинные рукавицы и крепко пожал Ефрему руку.
— Как дела? Чем нас порадуешь?
— Дела отличные. Найдётся всё, что душе угодно, — молодцевато заявил Ефрем. — Пошли пока в будку, отдохнёшь, чаем крепким напою.
— Нет, спасибо, — нахмурился Гриша. — Прежде всего давай дело сделаем. Люди ждут.
Лошадь укрыли попоной, дали ей сена и осьавили во дворе. Вместе с Ефремом Гриша пошёл на склад.
Ефрем долго гремел большим тяжёлым замком. Они отворили дверь, вошли и вдруг расхохотались оба. Посреди помещения на одном из мешков сидел горностай и торопливо обгрызал рыбу, вытянутую из мешка. Он так жадно уплетал мёрзлую солёную горбушу, что не обратил внимания на вошедших, лишь покосился сердито одним глазом.

— Ах, воришка! — воскликнул Ефрем и, вынув пистолет из кобуры, прицелился в нахального зверька.
— Погоди, не убивай! — Гриша схватил Ефрема за руку. — Я, брат, сам охотник, но с горностаем у меня свои счёты. Я перед ним в долгу. Дашь нам на одну рыбину меньше.
Приход людей всё же обеспокоил горностая. Он спрыгнул с мешка, но вовсе не думал убегать. Поднялся на задние лапы и стянул рыбу на пол. Поглядывая быстрыми глазками на людей, он как бы говорил: обождите, ещё не то будет.
Горностай был невелик, размером с крысу, но гибкий, подвижный, с короткими лапками и круглой красивой мордочкой. Весь белый как снег, лишь кончики ушей и хвоста — чёрные.

Несмотря на опасность, он вцепился зубами в добычу и поволок её по полу. Мёрзлая рыба камнем грохотала по деревянному настилу.
— Нет, ты смотри, смотри, что творит, — беззлобно говорил завскладом, убирая пистолет в кобуру. — Ну, не бессовестное создание? Грабёж среди бела дня. — Он продолжал таким тоном, будто горностай понимал его: — Ты соображаешь, что делаешь? Стащил рыбу с себя ростом. Ну, далеко ли ты с ней уйдёшь?
А горностай, видимо, намеревался уйти далеко. Извиваясь между мешками и ящиками, он пятился назад, не выпуская из зубов свою добычу.
Вот он добрался до своей норы в углу, юркнул туда, потом высунул голову, схватил рыбу за хвост и потащил. Рыба вошла в нору только до половины и застряла.
Завскладом и Гриша засмеялись. Да и как было не смеяться! Под полом отчаянно трудился горностай, изо всех сил дёргал рыбу за хвост. А рыба с оскаленной пастью раскачивалась во все стороны, будто готовилась к нападению.
Труд горностая увенчался успехом — рыба исчезла в норе.
— Смотри-ка... — удивлялся Ефрем, разглядывая вход в нору. — Ну, ловкач! Уволок-таки. Придётся забить эту дыру покрепче, пусть себе другое место ищет для охоты. Ах, воришка!
Гриша, укладывая продукты в мешки, покачал головой.
— Ты не прав. Не воришка, а настоящий охотник, отчаянный, бесстрашный. Знаешь, почему я в долгу перед ним?
В будке Ефрема стало холодно, пока он отпускал Грише товары на складе. Гриша завязывал мешки, упаковывал свёртки, укладывал на сани. Тем временем Ефрем затопил печь и поставил чайник. Он всё же собирался напоить гостя чаем и хоть чуток спокойно поболтать за столом.
Трещали сухие смолистые поленья, а когда Гриша вошёл в будку, на чайнике уже весело подпрыгивала крышка.
— Вот теперь мне и верно чайку захотелось, — сказал Гриша. Свои большие рукавицы он положил в угол, а шапку повесил на гвоздь.
— Больше выпьешь — дешевле обойдётся каждый стакан, — пошутил Ефрем, всегда старавшийся задержать гостя. — Ну, выкладывай, какие у тебя там особые счёты с этим мелкйм жуликом.
— А вот такие, — сказал Гриша. — Сегодня он уволок мороженую рыбину, а третьего дня преподнёс всему нашему участку огромного жирного глухаря. Так-то.
— Быть не может, — усомнился Ефрем. — Приручил ты его, что ли?
И Гриша начал рассказывать, как он отправился чуть свет на охоту, чтобы добыть на обед свежей дичи.
В лесу было тихо, нигде ни звука. Морозный воздух пронизывал с головы до пят. В снегу здесь и там виднелись ямки — следы ночёвки глухарей. Они так и живут до лета, зарываясь в снег. Да, до лета. Весны в этих краях нет — вон ещё в апреле снег лежит глубокий, нетронутый.
Гриша видел и глухарей, но они не подпускали его близко. Стрелять было бесполезно.
И Гриша решил вернуться домой. В лесу потеплело, а это было ещё хуже мороза. Как ни скупились солнечные лучи на тепло, они сразу взрыхлили снег. Он налипал на лыжи, оседал, и идти было с каждым шагом всё труднее.
Но вот впереди открылась поляна. Она тянулась в лесу небольшой полосой, вся поросшая кустами голубики. Мёрзлые ягоды висели на кустах. Птицы очень любят эти ягоды. В таких местах куропатки иногда облепляют все кусты — одним выстрелом можно убить десяток. Жалко? Что поделать, охота есть охота.
Поляна была знакома Грише — тут не однажды улыбалось ему счастье.
— И вот иду я поляной, — рассказывал Гриша Ефрему, потягивая горячий чаёк, — и вижу: пасётся в кустах огромный глухарь. Присел я. Нужно подобраться поближе, а это дело нелёгкое, сам знаешь.
— Да, глухарь — птица осторожная, — заметил Ефрем.
— Верно, — согласился Гриша. — Ну я и спрятался за деревом. Потом незаметно от этого дерева к другому и бух — провалился в снег чуть не пo самую макушку.
— Надо же, как назло, — посочувствовал завскладом.
— Стою не дышу, — продолжал шёпотом Гриша, будто сейчас подкрадывался к осторожной птице. — Прямо закоченел. Вдруг вижу: глухарь встрепенулся, крыльяни захлопал. Ну, думаю, заметил. А он барахтается в снегу, будто лапой в петлю попал. Выбрался я кое-как, поправил лыжи и бегом к нему. Да где там — снова провалился.
— Ну надо же, опять некстати! — воскликнул Ефрем.
— Едва я вылез, глухарь полетел. — Гриша поднял вверх руку. — Летит, а у самого во-от такой ком снега на шее.
— Ком снега? — удивился Ефрем, с усмешкой покачал головой и потянулся к печурке — прикурить погасшую цигарку. Наверняка он думал про себя: вот и слушай этих охотников. Непременно что-нибудь приврут. Он затянулся и степенно сказал: — Не может снег держаться на летящей птице.
— Да ты погоди. — Гриша волновался, видя, что ему не верят. — Глухарь и летел-то необычно. Бросался то в одну, то в другую сторону. И вдруг свалился камнем прямо к моим ногам.
— Прямо к твоим ногам? — Ефрем захохотал. — Понял, значит, твой глухарь, что тебе домой без дичи нельзя.
— Так вот и свалился, — продолжал Гриша, не замечая насмешки. Он в два больших глотка допил чай и поставил перед собой пустой стакан. — Я растерялся, даже выстрелить не успел. Но стрелять и не стоило: глухарь был мёртв.
И вдруг с этой птицы спрыгнул... Можешь себе представить? Горностай!
— Слыхал я такую сказку, — сказал Ефрем.
— Может, и слыхал, — согласился Гриша. — Только другую. А это не сказка.
— Что же, значит, горностай решил полетать на глухаре, свет белый повидать?
— Ну подумай сам, разве мог этот крохотный зверёк удержать такого индюка? — убедительно заговорил Гриша. — Борьба у них началась на снегу — я тогда горностая не приметил, белый ведь. Потом глухарь взлетел, а горностай и показался мне комом снега.
— Сказки, — всё ещё не верил Ефрем.
— Клянусь тебе, нет! Я ещё горностаю глухариную голову уступил, он с ней и убежал, как котёнок. А глухарь нам достался. Такой обед закатили! У кого хочешь спроси. Я к тебе наших ребят привезу.
— Ладно, может, и так, — смягчился Ефрем. — Значит, это он солёную горбушу взамен птицы уволок. Не забыл всё же про должок.
— Да, видно, помнит, — засмеялся и Гриша и, уходя уже, от дверей сказал: — Неправ ты, Ефрем, когда зовёшь его воришкой. Отчаянный это зверь, хоть и маленький.
— Да уж я и сам видел, — усмехнулся Ефрем. — Ладно, обижать его не буду. В случае чего, с тебя за него спрошу.
Гриша улыбнулся, хотел что-то сказать, но не успел. Во дворе заскрипели сани, и Ефрем поспешил навстречу вновь прибывшему гостю.


ОВЧАРКА ВУЛКАН

Полноводная горная река Манджана бурно катила свои воды мимо геологоразведочного посёлка, который тоже назывался Манджаной.
Два человека стояли на берегу и внимательно смотрели на реку. Вдали была видна голова плывущей собаки с остро торчащими ушами и палкой во рту. Волны грозили захлестнуть собаку, но она держалась стойко. Выбрасывая из воды белую грудь, собака плыла к берегу, не выпуская палки из зубов. Она бросала на людей быстрые взгляды, как бы давая понять: мне очень трудно, но я выполню ваше задание.
На берегу стояли Алхас Базалович и его маленький сын, второклассник Руша. Пёс Вулкан выбрался на берег, отряхнулся и опустил палку у их ног.
— Молодец! — Алхас Базалович потрепал пса по мокрой шее.
Ласка понравилась Вулкану. Поднявшись, на задние лапы, он передние опустил на плечи хозяину, оказавшись почти одного с ним роста.
— Вулкан, — звонка позвал Руша, — взять!
Он указал на другую палку, плывшую по воде.
Вулкан сегодня не один раз бросался в воду и приносил всё, что ему приказывали, но Руше не подчинился: мал ещё. Чтобы не огорчить мальчика, Вулкан лизнул его руку.
К отцу и сыну подошёл Сергей Викторович Майоров, их друг и сосед, которого в посёлке кратко называли Майорычем. Вулкан завилял хвостом — он тожё любил Майорыча.
— Значит, уезжаем? — сказал Майорыч. — Признаться, не по себе мне будет без вас. Я уж и домой к вам заходил. Ого, Вулкан, ты сегодня много дров припас.
— Да, потрудился на славу, — улыбнулся Алхас Базалович. — Ну как, друг, не передумал? Могу я на тебя положиться?
Майорыч только усмехнулся, как бы говоря, что он слов на ветер не бросает.
— А вы идите домой с Вулканом, — ласково обратился Алхас Базалович к Руше. — Наигрались, довольно.
Мальчик и собака побежали наперегонки, а взрослые степенно пошли берегом реки, обсуждая свои дела.
Майорыч родился на Крайнем Севере, тут вырос и прожил всю свою жизнь, а семья Алхаса Базаловича приехала из Абхазии, за пятнадцать тысяч километров. Но трудно сказать, кто из них больше любил эти суровые таёжные края. Зато и про Абхазию, когда семьи сходилась вместе, разговоров было столько, что Майорыч почувствовал бы себя там как дома.
Мужчины крепко сдружились за те пять лет, что провели тут вместе, хотя работать им приходилось порой совсем на разных участках. Но недавно из Сухуми в Манджановский геологоразведочный район пришло такое письмо: «Ввиду того что в настоящее время на территории Абхазии развернулись большие геологоразведочные работы и ощущается
острый недостаток в местных квалифицированных кадрах, просим вас направить в наше распоряжение...»
И, одним словом, получилось так, что знающий специалист Алхас Базалович, вместе со всей своей семьёй, уезжал в Абхазию, где помощь его была очень нужна.
— Получишь отпуск — непременно приезжай прямо к нам, в Сухуми, — говорил Алхас Базалович.
— Да уж теперь-то приеду, — отвечал Майорыч. — А за Вулкана не тревожьтесь. Смотреть за ним буду, как за младенцем.
Тем временем Руша и Вулкан уже добрались до дома. Мальчик убежал в комнаты, но скоро вышел. Он ел хлеб с маслом. Оглянувшись, Руша отломил половину ломтя и протянул Вулкану. Пёс взял хлеб осторожно, не коснувшись зубами руки мальчика.
Руша и Вулкан вместе выросли. Мальчику было три года, когда они приехали в Манджану. Тогда же отец принёс маленького пушистого щенка. Руше щенок понравился сразу. Вытянутая мордочка, чёрные зоркие глаза-пуговки покорили его. Правда, вскоре зашёл к ним важный человек, командировочный. Сквозь очки в золотой оправе он разглядывал щенка, будто это была вещь или игрушка.
— Дворняга!
— Почему? — смущённо вступилась мама Руши. — Посмотрите, ушки будут стоячие, шерсть серая.
— Белая грудь, — уверенно сказал человек в золотых очках. — В столичном клубе таких бракуют, не разрешают пользоваться площадками для обучения...
— Ах, вот оно что! — рассердился Алхас Базалович.— Значит, белая грудь? Или чёрная кровь? Или строение черепа не отвечает стандартам?
Руша редко видел отца таким возмущённым.
— В столичном клубе... — говорил отец. — Какое лёгкое решение! Забраковать. Ум, возможности — этого даже не проверяют. А я-то думал, что для таких вот штучек у нас нигде уголков не осталось. Как бы эти столичные не привели к вырождению собачьих пород... Ну ничего, если пёс умён, мы и сами его всему обучим.
И обучили. Всему тому, чему обучают служебных хороших собак. Белая грудь не помешала Вулкану. Ведь главное для собаки — правильное обучение.
Вырос Вулкан, вырос и Руша. Он уже ходил во второй класс. Ещё крепче стала дружба между мальчиком и собакой. Рушу Вулкан оберегал и защищал, а взрослых беспрекословно слушался.
— Вулкан, — прикажет, бывало, мать Руши, — надо сходить в магазин.
Она опускала в хозяйственную сумку исписанный листок бумаги и деньги:
— Беги-ка поскорее, а то Руша в школу опоздает.
И Вулкан, зажав сумку в зубах, выбегал из дома.
До магазина было около двух километров. Ходить туда Вулкан уже привык. Это было его обязанностью в те дни, когда Алхас Базалович не брал его с собой на участок. Вулкан покупал в магазине всё необходимое и всегда вовремя возвращался.
В магазине по утрам толпилось много народу. Осторожно пробираясь между людьми, Вулкан с достоинством приближался к прилавку.
— В очередь! В очередь! — раздавались шутливые возгласы. Приход собаки всегда веселил людей.
Кто-нибудь даже пытался преградить Вулкану путь, но пёс бросал на шутника такой суровый взгляд, что тот отступал, пробормотав: «Ого-го!»
Опустив сумку на прилавок, Вулкан выжидающе смотрел на продавца.
— Добро пожаловать, дружище, — улыбался продавец. Он внимательно прочитывал написанное на бумажке и попутно пояснял окружающим: — Не всегда в нашем магазине бывают такие важные персоны. Так что извините, товарищи, придётся уделить внимание.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — шутили окружающие, указывая Вулкану на скамейку, но подобные шутки пёс встречал недружелюбно: мол, сами садитесь, коли делать нечего. Мне некогда, меня ждут...
Ещё чаще Вулкан сопровождал Рушу в школу. Шёл всегда, рядом, настороженно подняв уши, готовый к любым неожиданностям. Приходилось идти мимо луга, где паслись коровы, а среди них были и бодливые.
Должно быть, Вулкану запомнилось наглое озорство одного бычка. Этот бычок вдруг вышел из стада и угрожающе пошёл на Рушу, выставив острые рога. Плохо пришлось бы мальчику, не будь рядом Вулкана. Зато пёс заставил бычка опрометью мчаться по полю с мычанием, похожим на вопли напуганного мальчишки: «Му-у-у, ма-а-а...»
Вулкан довёл Рушу до школы и, лишь убедившись, что мальчик открыл калитку и вошёл во двор, отправился домой.
Не забывал Вулкан о своём друге и в те часы, когда в школе оканчивались занятия. Минут за двадцать до конца последнего урока он уже ожидал за калиткой.
Руша шёл вместе с другими ребятами, а рядом — Вулкан. Другие дети тоже любили собаку, ласково называли по имени, осторожно гладили, но других нежностей Вулкан не допускал. Он шагал спокойно и чинно, как старший.
Однажды между Рушей и рыжеволосым мальчиком постарше завязался спор. Рыжеволосый был сильнее, задиристее. Он подскочил к Руше и схватил его за шиворот. Ну и опозорился же он! Но не Руша, а тот, рыжеволосый. Вулкан так сильно ударил его грудью, что задира растянулся на земле. А пёс, поставив на грудь ему тяжёлые лапы, важно посмотрел на ребят, как бы призывая их в свидетели, что поступил он по справедливости. Вулкан не порвал на мальчике одежды, не оставил ни одной царапины. Он только показал: Рушу обижать нельзя...
И вот теперь им предстояло расстаться. В Доме суетились люди. Во дворе стояла грузовая машина с откинутым бортом. Друзья Алхаса Базаловича складывали в машину разные узлы, чемоданы, брезентовые мешки.
Вулкан был привязан во дворе. Руша стоял рядом и гладил его. Казалось, мальчик вот-вот расплачется. Вулкан в недоумении поглядывал то на Рушу, то на людей, грузивших машину.
Видеть во дворе машину для Вулкана было не внове. Он не только видел, но и сам не однажды ездил на такой машине. Но почему сейчас вместе с машиной уходит чуть ли не весь дом? Почему так грустен Руша? И чем провинился Вулкан, что все о нём забыли и даже посадили на цепь? А люди торопятся, суетятся...
Будь хоть какая-то возможность, Алхас Базалович взял бы Вулкана с собой в Абхазию. Но им вручили билеты на самолёт и строго объяснили, что собаку в самолёте везти не разрешается. Теперь вся надежда была на дружбу Вулкана с Майорычем. Это был единственный человек, кого Вулкан признавал и любил, кроме своих хозяев.
Руша громко заплакал, когда отец и мать направились к машине. Он обхватил обеими руками шею Вулкана и не хотел отпускать.
— Мальчик мой, успокойся, — уговаривала его мать. — Мы и там найдём тебе такую же хорошую собаку...

А Вулкану было тяжелей, чем людям. Когда машина выезжала со двора, он поднялся на задние лапы, упёрся передними в ограду, к которой был привязан, и громко, жалобно заскулил. Казалось, он кричал вслед: «Не покидайте меня! Я же ваш, я вам предан. Я не перенесу разлуки с вами!»
Майорыч взял Вулкана к себе домой. Он в самом деле заботился о нём, как о ребёнке. Держал у себя в комнате, подостлал ему мягкую оленью шкуру. Он угощал Вулкана крепким мясным бульоном, даже конфетами, которые пёс так любил. Но Вулкан ни к чему не прикасался.
Три дня пёс голодал, потом поел с трудом, будто поддавшись на уговоры Майорыча, но поел мало, через силу.
Примерно через месяц пришло письмо из Сухуми. Семья Алхаса Базаловича благополучно прибыла на место. Все слали горячий привет своему далёкому другу и все, особенно Руша, интересовались, как живёт Вулкан.
Вулкан изменился. Он так исхудал, что был похож на тень. Бывало, поднимется с трудом, выйдет во двор, посмотрит вдаль тусклыми глазами и снова ложится. Мир для него опустел...
А Майорыч, обрадованный письмом, писал ответ. Он рассказывал Руше про Вулкана, про то, что Вулкан уже успокоился и чувствует себя хорошо. Написать правду про собаку означало расстроить всех. Майорычу этого не хотелось, а главное, он и сам верил, что всё обойдётся и Вулкан ещё поправится.
Дня через три после отправки письма Майорыч вошёл в комнату с открытой банкой консервов в руках. Вошёл и замер на месте. Банка выпала из рук. Перед ним лежала мёртвая собака.
— Вулкан, бедный ты наш Вулкан! — воскликнул Майорыч. — Разве я думал, что такое может случиться? А я-то написал, что ты привык, успокоился. Значит, преданность твоя хозяевам оказалась неизменной!
И Майорыч заплакал как маленький.
Вулкан и мёртвый сохранял красивую гордую осанку. Уши его остро торчали вверх, хвост лежал прямо. Из полураскрытого рта высунулся язык, мягкий, нежный язык, которым Вулкан лизал руки маленького Руши.


БУЙВОЛИЦА БАЧА

Касаясь друг друга рогами, пережёвывая жвачку, буйволы мирно лежали в болоте. Блаженно потягиваясь, они переворачивались с боку на бок, будто старались, как в одеяло, закутаться в липкую, тёплую грязь. Наверно, умей они говорить, каждый подтвердил бы: нет летом лучшего места для отдыха, чем болото.
На спинах у буйволов грелись ленивые черепахи. Благодать и для них: тепло, сухо.
Буйволица Бача, в отличие от остальных, держала голову особенно гордо и высоко. Она с аппетитом жевала жвачку, а попутно забавлялась с черепахами. Махнёт хвостом, и черепаха со спины её — бултых в воду. Через несколько минут черепаха, напрягая все силы, вновь взбиралась на спину Баче, а та вновь как махнёт хвостом...
Пастбище тянулось по соседству от огородов и кукурузных участков. У края пастбища высилась раскидистая груша, усыпанная спелыми плодами. Она росла сама по себе, ко всем равно щедрая: подходи и срывай плоды, только осторожнее, не попорти ветки. Грушу любили в деревне — может, оттого и вся эта местность вместе с болотами и прилегающими к ней участками леса называлась «Раскидистой грушей».
Пока буйволы нежились в болоте, мальчики-пастушата играли в тени грушевого дерева в камешки. Это были пионеры, ученики сельской школы. В летние каникулы они охотно вызвались помочь колхозникам — пасти стадо буйволов. Ведь буйвол на Кавказе испокон века заменяет и корову и лошадь. Силой и выносливостью он не уступит коню-тяжеловозу, если нужно пахать или перевозить груз. А буйволицы дают молоко, вкусное и целебное, которое не уступит коровьему молоку.
Мальчики играли. Впрочем, и самая работа казалась им игрой, но и это было увлекательнее всего — игрой настоящей, всерьёз.
То и дело раздавались голоса:
— Десять!
— Пятнадцать!
— Двадцать пять!
Начинались споры. Порой доходило и до драки. Кому не хочется выиграть побольше камешков!
Игру прерывали, а рассерженных ребят успокаивали падавшие с дерева жёлтые груши. Считалось так: к кому груша ближе упадёт, тот и тянет за ней руку. Но случалось, что сочная груша сваливалась прямо на какую-нибудь мальчишескую голову. Трахнет как следует да ещё обдаст всех сладкой мякотью.
— Я выиграл, выиграл!
— Это несправедливо, начнём сначала!
— Нет, давайте дальше играть, ещё никто не выиграл.
Мальчики играли в камешки так увлечённо, что не заметили, как подошёл полдень. Проголодавшиеся буйволы выбрались, из болота и начали с жадностью щипать траву. Ещё бы! Проголодаешься, если пролежишь полдня в болоте без единой травинки во рту. Правда, буйволы к этому привыкли. Но как ни приятно валяться в болоте, а желудок требует своего.
Буйволица Бача, отделившись от стада, паслась у плетня, огородившего один из кукурузных участков. Набрав полный рот травы, Бача подняла голову и посмотрела через плетень на высокую кукурузу. В густой зелени золотились спелые початки. Бача с силой ударила в плетень рогами и ворвалась на участок.
С криками бросились к ней ребята и вовремя сумели преградить путь остальным буйволам, которые чинно последовали за Бачей, уже якобы не совершая никакой провинности.
Вернуть Бачу оказалось нелегко. Лакомка буйволица притворялась, что не слышит отчаянных угроз, не видит окруживших её ребят. С кукурузного участка она перемахнула на огород, топча румяные помидоры. Да не просто перемахнула, а снова пустила в ход рога — сломала плетень в другом месте. Не искать же калитку, если по пятам за тобой носятся надоедливые мальчишки.
А мальчики были очень сердиты на Бачу: по её милости им приходилось теперь чинить плетень в двух местах.
— Играть можно только, пока Бача лежит в болоте, — сердито сказал Разан. — Стоит ей подняться, тут уж следи за каждым её шагом.
Сатбей принёс вязанку прутьев и толчком сбросил с плеча. Он с трудом перевёл дыхание — вязанка была тяжёлой — и обратился к черноволосому курчавому Михе:
— Эх, Миха, Миха, совсем твоя Бача испортилась. Видишь, сколько с ней забот.
— Это я виноват, — сказал Миха, ловко вплетая между кольями свежие прутья. — Не накормил её сегодня с утра, занят был.
— А вот мой Гобан всё равно терпел бы. Никуда он не лезет, ничего не портит, — похвастался Разан.
— Нет, моя Бильга лучше всех, — возразил Сатбей.
И снова поднялся спор, чуть не до драки, как во время игры в камешки. Каждый мальчик наперебой расхваливал своего буйвола.
— Погодите, погодите! — закричал один из ребят. — Разве вы не слышали, что Баче хотят дать первый приз?
Все притихли, насторожились, а мальчик закончил с ехидной серьёзностью:
— Ещё ни один буйвол не разнёс в щепки столько заборов.
Больно было Михе слышать эти слова, но он промолчал. А что он мог сказать? Ведь это была правда. И Миха сделал вид, что всецело занят своей работой.
Да, у каждого пастушка был свой буйвол, любимый, избранный.
Любимицей Михи была Бача.
Угольно-чёрная, рослая, с красивым длинным хвостом... Рога сильные, полуметровые и острые, как штык, устремлены вперёд. Гордое, красивое, но своенравное животное. И в то же время умное, доброе.
Бача тоже привязалась к Михе. Стоило мальчику произнести её имя, как она откликалась ласковым: «О-ак» — и степенно шла ему навстречу. Но... едва она попадала в огород или на кукурузный участок, эта лакомка уже никого не видела и не слышала.
Миха хорошо кормил свою любимицу. Иногда он сам пускал Бачу в огород: становился ногами на плетень, придавив его книзу, и Бача легко перешагивала. Правда, Миха не давал ей полной свободы, удерживал её верёвкой, надетой на рога, и подпускал только к зачахшим от сильной жары кустам или грядкам. Но однажды ему влетело и за это.
— Смотри, как бы твоя Бача не привыкла пастись по огородам, — предупредили Миху колхозники.
Так оно и получилось. Теперь уже Баче не требовалась помощь Михи и самый высокий плетень был ей нипочём: подденет острыми рогами — вот тебе и ворота.
Когда пастушата спорили, чей буйвол лучше, Михе нечем было похвастаться. Гордая, красивая Бача доставляла всем столько хлопот, что о ней никто не сказал бы доброго слова, а над Михой постоянно подсмеивались.
Плетень починили только к вечеру. Миха устал, наслушался упрёков и насмешек. Ему было стыдно перед товарищами — они хоть и сердились, но до коника помогали ему чинить плетень.
Бача стояла в сторонке и спокойно дожидалась мальчика. Миха схватил прут, подошёл к буйволице и резко замахнулся, чтобы ударить её. Но рука мальчика застыла в воздухе. На него спокойно и доверчиво смотрели умные глаза животного. В них Миха увидел, как в зеркале, своё отражение.
«О-а-к, о-а-к...» — ласково заклекотала буйволица, вытянула шею и положила Михе на плечо свою тёплую голову.
Прут выпал из рук мальчика, будто его толкнули под локоть. Миха обнял Бачу и стал гладить её. Ведь он никогда её не бил. А теперь... Разве она поймёт, за что её наказывают? Сам виноват: научил ходить по огородам да ещё не накормил вовремя.
На следующий день Миха пришёл на ферму раньше всех. В этот день пионеры должны были гнать скот на море. Напоить буйволов морской водой, искупать, да кстати и сами могли вволю поплавать, понырять и даже... покататься верхом.
Миха подозвал Бачу, и буйволица, издав своё гортанное «о-а-к», вышла из стада и последовала за мальчиком в молодой зелёный лесок. Какая же радость ожидала её здесь! Перед ней лежала целая охапка сочной ботвы, молодые кукурузные стебли с початками.
Бача подъела всё, да так чисто, будто вымела. Сытая, с трудом переводя дыхание, буйволица посмотрела на Миху добрым, благодарным взглядом, который, должно быть, говорил: желаю тебе здоровья, мальчик!
На этот раз Миха спокойно встретил своих товарищей и отпустил Бачу: она будет сыта до самого вечера и ничего не тронет, а потом пощиплет сочной травки.
И вот стадо, подгоняемое весёлыми пастушатами, двинулось к морю. Шум волн заставил буйволов ускорить шаг. Эти медлительные животные любили море, его солёную воду, которую пили охотно и жадно. Любили стоять в воде, чтобы волны разбивались об их могучие бока,
обдавая всё стадо пенными брызгами. А ещё они любили плавать.
Напившись воды, буйволы поплыли и на этот раз. С визгом и криками мальчики старались вскарабкаться на лоснящиеся спины животных, широкие и плотные, будто баржи.
Сатбей ловко взобрался на спину своей Бильги, но не зря имя Бильга означает «вертушка». Мальчику недолго удалось продержаться. Бильга нетерпеливо крутилась в воде и быстро сбросила его.
По-иному вёл себя буйвол Разана — Гобан. Он плавал спокойно и даже будто нарочно помедленнее, чтобы мальчик покатался как следует. Разан с восторгом то садился, то, растянувшись во всю длину, отдыхал на спине своего буйвола. Спина у Гобана была ровная, широкая — ведь и самое имя его означало по-абхазски «матрац».
Бача и здесь отличалась от остальных буйволов. Она дальше всех отплывала от берега — казалось» хотела показать, что ей и море нипочём. Миха важно восседал у неё на спине, и Бача бережно несла его, слушалась, когда он за уши направлял её к берегу, иначе она доплыла бы до другого берега.

Иногда Миха со спины буйволицы прямо одетый прыгал в воду, проплывая рядом, а потом снова карабкался ей на спину, но с ним Бача никогда не шутила, как с надоедливыми черепахами. Она плыла легко и свободно, будто вовсе не ощущала тяжести на своей спине.
Купались долго. Пока мальчики не посинели, а буйволы не стали чёрными как вороново крыло. Чернели они после каждого купания — морское купание смывало корку засохшей болотной грязи.
К морю ребята шли пешком — неохота было взбираться на грязные спины буйволов. Зато обратный путь был куда веселее: сиди на лоснящейся спине послушного животного, и оно терпеливо несёт тебя, подобно большому кораблю.
Но на буйвола нужно ещё уметь взобраться.
— Голову вниз! Голову вниз! — командовал Миха, похлопывая Бачу по лбу.
Бача опустила голову. Миха поставил ногу ей между рогами, подтянулся и лёг Баче на шею. Махнув головой, буйволица перекинула его себе на спину. Тут уж Миха уселся верхом, как на коне.
Взобрались на своих буйволов и остальные ребята. Кавалькада двинулась вперёд.
Медлительные буйволы шагали плавно и спокойно. Таков уж их нрав: хоть стреляй над ухом — шагу не прибавят.
Мальчики ехали, разделившись на две группы, и пели. В одной группе запевалой был Миха, в другой — голосистый Разан. Пели во весь голос, стараясь перекричать друг друга.
Потом кто-то в такт песне захлопал в ладоши. Другой мальчик, придерживая рукой палку, как воображаемый кинжал, начал сидя пританцовывать. Подбоченясь, ребята выделывали всем телом самые сложные и быстрые фигуры лезгинки, перебирали ногами, остро, по-кавказски вытянув носок.
Долго звучала песня. Танцоры сменяли один другого. И всё это проделывалось на спинах у буйволов. Миролюбивые животные хоть бы ухом повели.
Вот оно какое, море! Оно не только бодрит и радует, но даже позволяет станцевать лезгинку, не коснувшись земли.
Вот оно какое, лето! Делай что хочешь. Выбирай занятие по душе, и даже труд становится похожим на занятную, увлекательную игру...
Но подошла осень. Начались занятия в школе, и Миха уже не так часто видел Бачу. Потом наступила зима. Обычная абхазская зима, без морозов, без снегопада. Голубело небо, чистое, без единого облачка. Не так жарко, как летом, но ласково и нежно пригревало солнце. Некоторые деревья, перепутав зиму с весной, даже начали цвести — такое тоже порой случается в Абхазии. Без шапок и пальто, в одних лёгких рубашках бегали ученики в школу.
Скот спокойно пасся на воле. По вечерам колхозники пригоняли буйволов на ферму. Самых сильных оставляли в поле на ночь. Высоко к деревьям было подвешено для них сено.
Так мирно и спокойно текла жизнь, и надо же было случиться беде! Стая волков повадилась в деревню.
На севере, в высокогорных районах Абхазии, выпал снег, неожиданно сильный, наступили холода. Голодные звери спустились вниз, к Черноморскому побережью, где много солнца и много скота.
Колхозники всполошились. По вечерам в домах рассказывали страшные истории: в одном месте волки разодрали козу, в другом — корову или быка. Ребят особенно расстроил последний случай, а Разан долго плакал: волки загрызли eго любимца Гобана. Кто мог предположить, что они сумеют одолеть такое большое и сильное животное...
Приходилось защищаться. Буйволов уже не оставляли одних в поле. Днём и ночью вооружённые люди дежурили возле скота.
Миха выбирал каждую свободную минуту, чтобы сбегать на ферму, посмотреть на Бачу. Она вытягивала голову ему навстречу, по-прежнему доверчиво глядя добрыми круглыми глазами. Стала Бача большая, толстая: она должна была скоро принести буйволёнка.
И вдруг однажды Бача исчезла. Никто не видел, как это произошло. В одном из помещений фермы плотничали люди. Тонко визжала пила. Стучал топор. Люди готовили уютные, тёплые помещения для ожидаемых буйволят.
А Бача исчезла.
Если бы другие буйволицы умели говорить, они поведали бы Михе, как в последний день Бача лежала у плетня и долго смотрела на ближайший лесок — туда, где летом Миха подкармливал её такой вкусной бoтвoй. Наконец Бача поднялась, разогнула спину, потянулась. Посмотрела на остальных буйволиц, после снова на лесок. И неожиданно с силой поддела рогами плетень — он сразу рассыпался, как игрушечный. Бача сделала шаг, другой, скрылась в лесу.
Ни одна буйволица не последовала за ней. Наверно, ни одна и не поняла, чего хочет Бача. Поблизости не было ни огорода, ни кукурузного участка — так стоило ли ломать плетень? Да и вообще уже наступает вечер, время не уходить из дому, а возвращаться с поля. Или просто Бача захотела похвастать своими сильными рогами?
Люди, находившиеся на ферме, были слишком заняты своей работой. Визг пилы заглушил слабый треск сломанного плетня — никто не слышал, как уходила Бача.
Она вышла из леска, спустилась к речке и пошла вниз по течению. Эта дорога вела к болотам, где летом так хорошо нежились буйволы, а дальше за болотом начинался густой настоящий лес.
Здесь и потерялись следы буйволицы, когда взволнованные люди хватились её и бросились искать.
Почти всю ночь колхозники бродили по дорогам и тропинкам, стреляли в воздух, звали Бачу. Горько плакал и до утра не мог уснуть Миха. А у Бачи в лесу на рассвете родился красивый курчавый буйволёнок.
Какая радость! Какое счастье для матери! Высунув длинный шершавый язык, Бача нежно облизывала своего первенца. Она была очень осторожна, старалась не причинить боли слабому маленькому существу, а буйволёнок вскоре поднялся на дрожащие ножки и оказался плотным, крепеньким, похожим на мать. И вдруг их окружила стая голодных волков...
Миха и ночью рвался на поиски Бачи, но его не пустили. Чуть забрезжило утро, он выбежал из дому. На сердце у него стало теплее, когда он увидел, что поднялись, вышли на улицу и другие ребята. Теперь никто не вспоминал об озорных проделках Бачи. Мальчики произносили её имя с тревогой и нежностью.
В лес шли колхозники вместе с заведующим фермой Мирзаканом. Эти люди не спали всю ночь. От их патронташей несло горелым порохом. Они старались хотя бы выстрелами отпугнуть волков, подальше отогнать от деревни.
Ребята присоединились к взрослым.
— Миха, Друг, — устало обратился Мирзакан к мальчику, сильно затянувшись из трубки и пуская густой дым изо рта и ноздрей, — скажи-ка, летом, когда вы пасли скот, какие места вы тут чаще посещали?
— Мы везде ходили. Разве вот только на болотах...
— На болотах? — переспросил Мирзакан и переглянулся со своими товарищами.
Люди молча направились к оврагу в сторону болот.
Едва охотники начали спускаться вниз, они увидели на другой стороне большого волка. Он с трудом взбирался по склону, волоча раненую ногу.
Мирзакан вскинул ружьё и выстрелил. Убитый наповал зверь покатился вниз.
Пройдя ещё несколько метров, колхозники наткнулись на другого волка: этот лежал под деревом с разбитой головой.
Люди с трудом продирались сквозь заросли, пока не спустились на самое дно оврага. Тут валялся ещё один убитый волк.
Кусты вокруг были поломаны, вырваны с корнем. А за кустами стояла Бача с налитыми кровью глазами. К ней прижимался маленький буйволёнок.
— Бача! Бача! — закричал Миха и бросился к буйволице, но Мирзакан удержал его за руку: буйволица напугана, может забодать.
— Бача! Бача! — повторяли и другие мальчики.
— Бача, не бойся, милая, — ласково заговорил Мирзакан. — Не бойся.
«О-о-а-к!» — ответила наконец буйволица. Она задрожала и, вытянув длинную шею, застонала ещё громче: «О-о-о- а-а-а...»
Похоже, она умоляла: скорее же, скорее вернёмся домой. Где вы были? Мне так страшно... Ведь у меня малыш.
Долго ещё во дворе фермы лежали шкуры убитых волков. Собаки подходили к ним, скаля зубы, и поднимали громкий тревожный лай.
— Это ты убил волков? — спрашивали у Мирзакана.
— Нет, Бача сама справилась. Я только немного помог, — отвечал заведующий фермой, вынимая трубку изо рта.
— Ну и буйволица! Чудеса натворила, — удивлялись окружающие. — Так, пожалуй, и все волки обратно в горы уйдут.
— Ай да Бача! Оказалась сильнее всех.
Бача спокойно и доверчиво облизывала своего буйволёнка. Она не обращала внимания на похвалы. Зато радовался Миха: впервые его любимицу хвалили за гордый и непокорный нрав.


ГОВОРЯЩИЕ КАМНИ

— Смотри, смбтри, Инал. Видишь, что делают чайки? — сказал Чанча, указывай рукой на море.
Инал посмотрел и увидел двух чаек. Одна сидела на торчавшем из-под воды остром камне, а другая налетала на неё то с одной, то с другой стороны.
— Хитрая, согнать хочет, — сказал Чанча.
— А по-моему, нет, — возразил Инал, прищурившись и прикрывая рукой глаза от солнца. — Просто места на камне мало, а чайка, которая летает, хочет присесть рядом с этой, первой, не побеспокоив её. Я много читал про чаек. Они дружные, заботливые.
— Какая дружба или забота может быть у птиц? — махнул рукой Чанча. — У них идёт борьба за место, вот и всё. Сейчас одна прогонит другую.
— Нет, не говори, — опять возразил Инал. — Чайки чуткие и добрые птицы.
Инал начал пересказывать прочитанную недавно книгу о чайках. Чанча не хотел обидеть товарища и притворялся, будто слушает, но в самом деле думал совсем о другом.
Мальчики стояли в одних плавках на морском берегу. От загара они так почернели, что казалось, будто их вымазали сажей. Почернеешь, если будешь каждый летний день проводить у моря! Едва высохнешь — в воду, едва замёрзнешь — снова на берег под палящие солнечные лучи. И так с утра до вечера, лишь с небольшими перерывами, когда ждут дома к обеду.
Чанча думал вовсе не про то, о чём рассказывал ему Инал, и потому вдруг сказал невпопад:
— Интересное там место. Чем вот так глядеть издали, давай подплывём поближе.
— Ты что, в Диоскурию захотел? — засмеялся Инал. — Это будет очень далёкое плавание.
— Ну давай попытаемся, — начал уговаривать Чанча. — Только до камня и обратно. Или не доплывёшь?
— Доплыву, конечно, — спокойно ответил Инал, глядя на море и мысленно прикидывая расстояние до камня. Подумаешь, расстояние в три тысячи лет. Ладно, отправляемся в древнюю Диоскурию.
Хотя камень отстоял далеко от берега, мальчики не боялись воды. Сухумские ребята, выросшие на берегу моря, плавали отлично и вдобавок давно уже считали себя взрослыми. Правда, если бы у них спросили, в каком классе они учатся, они наверняка смолчали бы. Ладно, не будем и мы слишком любопытны.

А Диоскурия, про которую говорил Инал, была прекрасным древним городом, расположенным некогда на этом caмом черноморском берегу. Беда произошла много веков назад, когда берег моря дал неожиданную трещину. Большая часть города, с его светлыми зданиями, с застигнутыми врасплох людьми, ушла на морское дно...
Чайка, летавшая вокруг камня, выбрала наконец место и присела обок своей подружки.
— Ты прав, Инал! — воскликнул Чанча, рукой указывая на чаек. — Сели рядышком. Уместились. Надо же, так тесно, и никто никого не столкнул.
— Я тебе говорил, они очень дружные, — уверенно повторил Инал.
Мальчики быстро, как по команде, бросились в море.
Море!.. Какое оно чудесное! Тёплое, ласковое. Особенно в августе, когда воды его полны солнцем. И как легко плыть. Не то что в пресной воде, по реке Беслетке, возле устья которой недавно сидели мальчики. По ней, когда плывёшь, работай руками и ногами, не то камнем пойдёшь ко дну. А в море рода особенная — лежи на спине, не шевелись, и она сама будет нести тебя медленно и спокойно.
Мальчики плыли, соревнуясь между собой. То брассом, то на спине или на боку. Плыли так не потому, что уставали, а просто каждый хотел показать всё своё мастерство.
Расстояние до берега увеличивалось. Пальмы и кипарисы стали совсем маленькими, игрушечными. Так далеко мальчики ещё ни разу не заплывали.
Откровенно говоря, им сделалось как-то не по себе. Мальчики решили больше не оглядываться. Зато камень, торчавший из воды, быстро приближался. Он манил к себе мальчиков: держась за него, можно будет отдохнуть, восстановить силы для обратного пути.
Чайки с камня незаметно исчезли. Казалось, их поглотила вода. Теперь виднелся лишь серо-чёрный выступ, а вокруг расстилалась шёлковая водная гладь. Море было таким спокойным, что, похоже, ему и шевельнуться-то было лень.
Наконец Инал и Чанча подплыли к камню и встали на ноги. Да, именно встали на ноги, как умеет это любой пловец: по грудь в воде, ухватившись с двух сторон за острый камень.
Странно было чувствовать, что ты приплыл в затонувший город и стоишь на одной из его полуразрушенных стен. Частью стены был когда-то и этот самый камень.
Инал и Чанча много слышали о древней Диоскурии. Сколько разговоров ходило в городе о сделанных тут находках: расписных кувшинах, золотых вещах или каменных плитах с древними надписями! Как много писалось об этом в газетах. А море то прячет поглубже, то выбрасывает чуть ли не к самому берегу скрытые в его глубинах сокровища.
Мальчики прошли несколько шагов по разрушенной стене, с любопытством разглядывая дно моря. Вода в одном месте стояла над стеной до пояса, в другом — по шейку. А были места и глубже человеческого роста.
Стена была массивная, сложенная на века из крупный тяжёлых камней. Сколько столетий борются с ней морские волны, порой приходят в ярость, но одолеть не могут.
Инал и Чанча одновременно нырнули и поплыли под водой. Плыли они по обе стороны стены. Проплыв несколько секунд, выныривали, набирали в лёгкие воздуху и снова скрывались под водой.
Чего только не увидишь на морском дне, если умеешь плавать с открытыми глазами!
Дно было чистое, песчаное. Древнюю стену облепили ракушки. Парашютами скользили по воде крупные медузы. Коснётся твоего тела — будто крапивой хлестнёт. Один раз Инал чуть не задел ногой подплывшую к нему громадную камбалу. Она была похожа на орла, гордо парила в неподвижной воде. Мелкие рыбёшки ныряли суетливо и беспорядочно, будто сердились на незваных пришельцев, которые вторглись в их владения.
Чанча сильно перепугался, заметив приближавшегося к ним дельфина. Инал наоборот — пытался погнаться за морским красавцем. Он читал об этих удивительных существах. Знал, что они способны даже спасти тонущего человека. Но на этот раз дельфин, видно, понял, что помощь его не требуется. Играть ему тоже не захотелось, и он ушёл далёко в море.
Ныряя, мальчики убедились, что дно морское в этом месте было недалеко. Они начали прощупывать дно, как водолазы, но всякий раз с ощущением панического ужаса взмывали наверх, когда недоставало воздуху.
Вдруг мальчики наткнулись на большой плоский камень. Когда они ощупали камень руками, им показалось, будто он отшлифован. Вдобавок под пальцами проступали неровности, похожие на выбитый в камне рисунок.
Нырять пришлось несколько раз. И вот, вглядевшись попристальнее, мальчики уловили сквозь синеву морской воды, что камень — белый, а на нём и в самом деле высечены какие-то знаки. Но снова не хватило воздуху. Пловцы вырвались наверх и, усталые, ухватились за торчащий камень.
— А вдруг эта плита говорящая? — сказал Чанча, тяжело переводя дух и вытирая глаза. — Есть же поговорка, что в Апсны* (* Апсны - Абхазия) и камни говорят. Если нашёл камень и он плоский, на нём могут быть древние надписи...
— Да, возможно, — согласился Инал и низко нагнул голову, будто пытался сквозь толщу воды разглядеть удивительный камень. — Помнишь, со дна моря достали удивительную плиту, где изображены нарты. Ещё про это писали в газетах. Читал?
— Угу, отец рассказывал. Древняя плита — и на ней вооружённые богатыри. Такие самые, как в сказках.
Возбуждённые мальчики опять нырнули в воду. Подплыли к белой плите и начали толкать её. Плита, лежавшая поверх песка, сдвинулась от толчка. Инал и Чанча обрадовались: значит, плита лежит на поверхности.
Мальчики поминутно ныряли в воду и вновь поднимались наверх. Как ни тяжело было, они сдвинули плиту и с трудом перевернули её. Это был прямоугольник белого мрамора.
Ребята выбились из сил, посинели. Пить хотелось так, что пересохло во рту. Теперь они уже не были уверены, что сумеют добраться обратно до берега. На их счастье, мимо проплывал рыбак на лодке...

* * *

После интересного сообщения в газетах люди собрались, чтобы услышать своими ушами об удивительной находке. Среди собравшихся в большом научном учреждении мало кто замечал двух мальчиков — Инала и Чанчу, но они ловили каждое слово седовласого лектора, будто оно относилось лишь к ним одним.
— В кресле сидит нарядно одетая женнйша, — говорил лектор. — Правой рукой она обнимает прижавшегося ней обнажённого мальчика. Это мать и её маленький сын. Мать смотрит на мальчика с глубокой печалью, как бы прощаясь с ним навсегда. Мальчик тоже умоляюще смотрит на мать и держит её за бессильно упавшую руку. Перед ними стоит девушка, которая приподняла в правой руке квадратный предмет — видимо, шкатулку с драгоценностями. Погасшие глаза матери будто говорят: дитя моё, самое дорогое на свете, мы расстаёмся с тобой. Оставляю эту шкатулку — пусть она поможет тебе в трудную минуту. Как хочется быть с тобой, поднять тебя на ноги, но это мне не дано. Прощай! Пусть все невзгоды и страдания, какие могут на твоём пути, падут сейчас на мою голову. Живи, сын мой, без горя и бедствий...
Лектор говорил тихо, взволнованно. В зале стояла такая тишина, что можно было услышать, как муха пролетит. Изображение на мраморной плите оживало, людям начинало казаться, что всё это происходит у них на глазах.
— Этой плите более двух с половиной тысяч лет, — говорил лектор. — И мы должны поблагодарить сухумских ребят Инала и Чанчу за эту замечательную находку. Инал... Чанча...
Ещё несколько секунд назад лектор смотрел прямо на мальчиков своими добрыми близорукими глазами, но сейчас они растворились в толпе, исчезли, будто чайки с камня. По лёгкому движению в толпе лектор всё же уловил, куда спрятались мальчики, и вытащил обоих на середину комнаты.
— Вот кто преподнёс нам этот чудесный подарок. Они нашли плиту в диоскурийских развалинах и...
— Посинели, окоченели, — раздался вдруг в толпе хрипловатый голос, и вперёд выступил подвижной старичок с серой шляпой в руке. — Они уж и плыть не могли, повисли на выступавшем из моря камне. Я их едва в лодку втащил...
Лектор благодарно улыбнулся старику, тоже участнику всей этой истории, у которого недостало терпения дослушать слова его до конца, и продолжал:
— И очень помогли учёным. Наш край имеет древнейшую историю. Чуть ли не на каждом метре абхазской земли проступают следы древности. Здесь говорят камни, говорят о вечной жизни, вызывая у нас тёплые чувства к тому, что оставлено нашими предками. Камни Абхазии рассказывают о том, как уходящие передают тепло своё вновь пришедшим. Разве не такие же чувства вызывает у нас эта мраморная плита? Посмотрите, с какой нежностью умирающая мать положила руку на плечо сына. Как будто хочет отдать ему последнее тепло своей руки...
Инал и Чанча вместе вышли из института. Обоим казалось, что найденная плита поведала им целую историю чужой жизни.
Чанча сразу же бросился домой. Мама его сидела в кресле и читала, когда мальчик запыхавшись ворвался в комнату.
Увидев мать в кресле, спокойную, улыбающуюся, мальчик бросился к ней:
— Мама! Мама!
— Что с тобой? Не видишь, даже книгу вышиб из рук...
Но Чанча ещё крепче прижался к ней. Мать положила руку на плечо сына, хотела оттолкнуть его, но рука так и задержалась, мягкая, добрая.
— Что с тобой? Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего, просто...
ЧаИча не договорил, слёзы навернулись на глаза. Так и не поняла мама, откуда этот взрыв нежности и тревоги.
А Инал тем временем шёл по набережной Сухуми. Дойдя до устья Беслетки, он остановился. На набережной толпились люди — наблюдали, как к пристани важно подходит, задрав нос, огромный красавец теплоход.
Но Инал не видел теплохода. Взгляд мальчика был прикован к торчавшему из воды острому камню. На камне сидела чайка, а вторая облетала её то с одной, то с другой стороны. И мальчику показалось вдруг, что это мать и сын. Может быть, одна сидела, изнемогая от слабости, а кружилась рядом, чтобы сесть поближе, согреться теплом...


ДОЛИНА КРЫЛАТЫХ КОНЕЙ

Бывают дни, когда кажется, что вся Абхазия перекочевала в Долину Крылатых Коней. Да что там Абхазия — со всего Кавказа примчались сюда всадники на резвых скакунах, чтобы похвастать один перед другим силой, отвагой, удалью.
Испокон века абхазцы любят коня. Не зря поговорка называет их «родившимися на спине лошади». Так где же ещё может находиться прославленная на Кавказе Долина Крылатых Коней, как не в Абхазии?
Легенда рассказывает, что когда на земле появились первый конь и первый человек, то встретились они именно тут, в абхазской долине. И человек был покорён крылатой силой коня, которая вознесла его высоко над землёй и помчала в заманчивую даль. А коня покорила и направила уверенная сила человеческой руки...
Два или три года назад здесь, в долине, встретились так же вот впервые маленький абхазец Химца и резвый жеребёнок, прозванный Ветерком. И ещё был при их встрече немолодой человек, всю жизнь свою отдавший заботе о лошадях, некогда один из лучших наездников Абхазии.
Впрочем, не будем отвлекаться.
Уже прошли скачки с препятствиями, игра в мяч на лошадях, борьба за знамя, которое всадники отвоёвывают друг у друга, состязаясь в быстроте и ловкости. Оставался самый главный вид состязаний: скачки.
Зазвучал марш, знакомый всему Кавказу. Марш-песня.
А вот и всадники, гордо восседающие на своих скакунах. Внешне спокойные, они объезжают просторную долину, показывая лошадям предстоящий путь. Они растянулись широкой шеренгой, и звучный многоголосый хор гремит, отдаваясь эхои в отдалённых горах.
Как и искусство скачек, мужественная песня эта переходит от поколения к поколению, но звучит по-прежнему молодо, волнуя и вдохновляя слушателей.
В хоре мужских голосов звонко выделяется чистый мальчишеский дискант. Это поёт Химца, восседая на своём Ветерке. Он самый юный среди всадников, и, может быть, поэтому вид у него самый недоступный и горделивый. Это не оттого, что Химца зазнайка, — просто ни одному наезднику в этот день не пришлось выслушать столько шуток, сколько ему. Каждому взрослому кажется, будто он первый удивился при виде мальчика — участника скачек. Каждому, видимо, кажется, что шутка его даже подбодрит Химцу. А получается, будто Химца и Ветерок случайно попали на скачки — просто, мол, кто-то захотел сделать приятное мальчишке.
Химца, как и быстроногий Ветерок, — весь в напряжении. Мальчик сдерживает коня, но оба они устремлены вперёд и видят лишь одну цель — финиш. Победу. Чтобы все поняли, как неуместны были их шутки, хотя вообще-то Химца любит и посмеяться и пошутить. Просто бывают минуты, когда никто не должен шутить над Химцой.
Впрочем, сейчас и наездникам, и многочисленным болельщикам, которые толпились за барьером, было не до шуток.
— Посмотрите, какие красавцы, — говорил высокий, стройный человек в светлом костюме. — Право, тут собрались лучшие араши* (Араш (абхаз.) - крылатый конь.) со всего Кавказа. Кого-то мы будем чествовать?
— Да, самые ответственные минуты наступают, — вторил другой. — Интересно, кто победит.
— В Долине Крылатых Коней побеждает тот, кто с ней сроднился, — отрывисто произнёс пожилой мужчина в видавшей виды зелёной черкеске, порывисто сжимая кинжал обеими руками.
— Это верно, до сих пор наши наездники бывали первыми, — сказал человек в светлом костюме. — Но времена меняются. Кавказ славится своими джигитами.
— Ну так что же? — с неожиданным для его лет задором возразил мужчина в зелёной черкеске. — Тем больше чести — побеждать сильнейших. Победителем будет тот, кто сроднился с этой долиной.
Тон его звучал почти пророчески. Местные жители приободрились, будто уже услышали весть о победе абхазской команды. Зато приезжие начали спорить, а их здесь тоже было немало. Разве удержишь истинного болельщика, если многоликий Кавказ не так уж велик и не так много требуется времени, чтобы добраться, примчаться из Чечни или Дагестана в Абхазию.
Ярко светило майское солнце. Долина Крылатых Коней пестрела множеством цветов. Слабый и нежный ветер волнами доносил их опьяняющий запах. Соловьи и дрозды безумолчно звенели в ветвях кипарисов и самшитовых деревьев — птиц не волновали людские тревоги.
Люди, толпившиеся за барьером, постепенно притихли. Всадники, уже объехавшие просторное поле, приблизились к стартовой линии.
Отсюда они полетят за счастьем. Но достанется счастье лишь одному из них.
Как напряжённы, как трудны эти минуты ожидания! Разгорячённые кони готовы рвануться вперёд. Вот один из них нетерпеливо грызёт удила — не будь их, он уже нёсся бы вихрем по долине. Другой яростно косит огненным взглядом на соперников — нет, он не позволит себя обойти! А этот бешено бьёт копытом о землю, будто проверяя, выдержит ли она его при взлёте.
Некоторые кони в нетерпении перескакивают стартовую линию, и всадники с трудом тянут их назад.
Волнуются и сами наездники. Один то и дело поднимается в стременах, другой беспокойно перебирает рукоятку хлыста, а третий то опускает, то подтягивает удила. Все в напряжённом ожидании.
Удар гонга. Взмах флажка — и кони понеслись, воистину подобные крылатым птицам. Бурные аплодисменты, возгласы одобрения огласили долину.
Некоторое время лошади шли ровной цепочкой, потом начали рассыпаться. Одни вырвались вперёд, другие, беспорядочно обгоняя одна другую, мчались за ними. Они становились всё меньше и меньше, уходя вдаль по беговым дорожкам.
Вот они появились снова — один конь шёл впереди, остальные неслись следом, вытянувшись двумя цепочками, как журавли в полёте. Но строй то и дело нарушался — отстававшие вырывались вперёд, обгоняли идущих впереди...
Возбуждение зрителей росло. Каждый человек по-своему переживал происходившее на беговых дорожках, и настроение болельщиков менялось так же, как расположение коней в беге.
Круг за кругом, круг за кругом. Становилось заметно, как притомились лошади, а вместе с ними и наездники. Однако у болельщиков это вызывает не только волнение, но и гнев.
Не может устоять на месте старик, приехавший из Зугдиди. Гибким прутом он, как хлыстом, бьёт себя по голенищу, будто подгоняя отставшего скакуна. Тревога его обоснованна: скакун, на которого он возлагал надежды, совсем выбился из сил. Да и наездник, кажется, дошёл до изнеможения: припал к спине скакуна и подпрыгивает беспорядочно, как мешок. Штаны высоко задрались, и голые ноги беспомощно болтаются.
— Кнутом его, кнутом! — в бешенстве кричит старик. — Эх, огрел бы я и тебя, малый! Разве мы таковы были в ваши годы? Опозорил ты нас, убил вместе со своим конём. Ведь в Зугдиди этот скакун всегда первые призы брал. Сглазили его, что ли, в этой Долине Крылатых Коней?
Старик сплюнул в досаде и, весь красный от гнева, тут же решил судьбу коня:
— На обратном пути нужно сбросить его в самое глубокое место Ингури.
Мужчина в зелёной черкеске, с кинжалом у пояса, обратился к старику:
— Будем мудрее, друг, — сказал он сдержанно, хотя в голосе ощущалось скрытое негодование. — Можно ли так вот с маху решать судьбу хорошего скакуна?
И взгляд его снова обратился туда, где впереди всех летел на своём Ветерке Химца в красной черкеске. «Золотой огонёк» — вот что означает по-абхазски имя мальчика. Теперь Химца мчался, далеко оторвавшись от остальных наездников, и красная черкеска его мелькала подобно манящему огоньку.
Приветственные крики одних болельщиков сливались с отчаянными возгласами и досадливыми вздохами других.
О, третьеклассник Химца никогда не сказал бы о своём скакуне, что его можно сбросить с обрыва в реку! Он любил коня, как друга, и сам давно стал ему верным другом. Наверно, эта дружба и помогала сейчас обоим — коню и мальчику, когда они летели вперёд, как на крыльях.
Сейчас Химца — надежда абхазской команды. Все отстали, только он — впереди. И он не даст себя обойти. Никому. Ни за что на свете.
— Лети, Ветерок, лети, голубчик! — подбадривает мальчик скакуна.
Весь взмыленный, тяжело выпуская воздух из ноздрей, несётся белый конь. Чуткие уши его улавливают топот коней, идущих следом, и это заставляет его ускорить бег.
Многие зрители радуются успеху всадника в красной черкеске. Когда он проносится мимо барьера, многие кричат ему, бросают цветы, но он не слышит ничего, кроме усталого дыхания коня и биения собственного сердца.
— Лети, Ветерок, лети. Ты же сильный, самый сильный...

Старик из Зугдиди, досадливо хлопнув себя по колену, говорит мужчине в зелёной черкеске:
— И откуда такой шустрый мальчишка выискался? Конечно, хорошему арашу и всадник хороший нужен.
Собеседник в ответ лишь усмехнулся. Сдержанность не позволила бы ему рассказать, что он и был тем человеком, который увидел, как в Долине Крылатых Коней впервые встретились Химца и Ветерок. Сам он некогда брал первые призы на скачках, а теперь стал табунщиком, не смог уйти от коней. А Химца прибежал сюда вместе с другими школьниками. Ходил, гладил жеребят и вдруг застыл в восторженном изумлении перед Ветерком. Табунщик и сам давно уже выделил Ветерка среди остальных резвых жеребят. Но здесь он понял, что мальчик родился джигитом. И не ошибся. А про то, сколько сил он потратил, чтобы обучить Химцу всем тонкостям нелёгкого этого искусства, стоит ли говорить? На то и даны человеку силы, чтобы щедрее их тратить!
Так вот и получилось, что в ответ он лишь усмехнулся, повторив прежние свои слова:
— Сама эта земля помогает тому, кто с ней сроднился.
Но наездники так не считали. Трое из них по пятам гнались за Химцой. Каждый на родном языке подбадривал своего скакуна.
Ярким огоньком пылала черкеска мальчика. Одним огонёк этот согревал сердца, других дразнил, звал вперёд и вперёд.
Постепенно всадники, гнавшиеся за Химцой, начали отставать. Лишь один шёл почти вровень. В жёлтой жокейской шапочке, стоя в стременах, он всем корпусом подался вперёд, вцепившись обеими руками в холку лошади.
— Светлов! Светлов! — раздались возгласы зрителей.
Краснодарский наездник Георгий Светлов был известен на Кавказе. Уже не первый год показывал он своё мастерство на скачках. На всём скаку Светлов мог поднять монету с земли. Для него и его скакуна, казалось, не было непреодолимых препятствий.
Летит конь Светлова, тот самый гнедой конь, который в начале скачек, яростно сверкая глазами, как бы предупреждал своих соперников, что ни один не посмеет опередить его. И сейчас он мчится почти вровень с белым конём Химцы.
Но Ветерок оправдывает своё имя. Летит лёгкий, будто дуновение ветра. Кажется, он ощущает самый трепет сердца своего маленького седока, понимает, что вступил в последний круг и скоро финиш.
— Лети, Ветерок, лети! — во весь голос кричит Химца и не слышит своего голоса.
Мальчик выдвинулся вперёд, и грива коня ласкает его лицо. Он летит, гордый, счастливый, чувствуя за плечами своими всю Абхазию. Вперёд, вперёд!..
Толпа зрителей заволновалась, барьер затрещал под её напором. Всё ближе и ближе финиш.
Химца выпрямился, играючи хлестнул своего скакуна. Хлестнул! Как это было некстати! Ветерок споткнулся и, не в силах удержать тяжесть собственного тела, рухнул на землю. Упал и Химца.
Всё произошло так стремительно, что людей охватил ужас. Напуганные женщины подняли крик, кто-то заплакал в голос.
Пожилой табунщик, уверенный в победе мальчика, обомлел. Рука его машинально выдернула кинжал до половины из ножен да так и застыла.
Но того, что произошло вслед за этим, не ожидал никто.
Белый конь перевернулся, вскочил на ноги и с душераздирающим ржанием рванулся вперёд. Мальчик, будто и не ощутивший падения, с быстротой молнии метнулся за своим скакуном.
Химца бежал, ничего не видя, кроме победно развевающейся гривы своего коня. Неудержимая сила гнала мальчика вперёд. Он ни о чём не думал, ничего не видел и так же,
как несколько минут назад, лишь повторял: «Лети, Ветерок, лети!»
Зрители растерялись. Одним показалась, что мальчик пытается остановить коня, других обуял страх. И вдруг долина огласилась криком ужаса. Люди поняли, что мчащиеся кони могут растоптать мальчика.
Старый табунщик, оправившийся от растерянности, перемахнул через барьер. Он хотел оттащить Химцу. Но в это мгновение Химца вдруг исчез.
Летевший на гнедом скакуне Георгий Светлов откинулся к земле, сильными руками подхватил мальчика, как ястреб цыплёнка, и одним взмахом посадил его впереди себя. Светлов пришпорил коня, уверенным низким голосом отдал команду — гнедой скакун в этот момент наивысшего напряжения будто понял необходимость дополнительной тяжести и из последних сил рванулся вперёд.
Раздались аплодисменты. Весь взмыленный, со сбившимся набок седлом, белый конь Химцы стрелой пересек линию финиша.
Шквал аплодисментов усилился. Раскатистое «ура» прокатилось по Долине Крылатых Коней. Кто-то звучно выстрелил в воздух из стартового пистолета.
За белым скакуном линию финиша пересек гнедой. Но Георгий Светлов обеими руками выдвинул вперёд мальчика, давая знать всем зрителям, что первым финиширует Химца Аршба.

--------------------------------

Для младшего возраста

Цвижба Шалва Лейворсанович

ДОЛИНА КРЫЛАТЫХ КОНЕЙ

Ответственный редактор А. М. Соломонов. Художественный редактор Т. М. Токарева. Технический редактор Л. В. Гришина. Корректор Н. А. Сафронова. Сдано в набор 9/VII 1971 г. Подписано к печати 9/XI 1971 г. Формат 70x90 1/16. Печ. л. 4. Усл. печ. л. 4,68. (Уч.-изд. л. 3,57). Тираж 100 000 экз. ТП 1971. №416. Цена 14 коп. на бум. №2. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература» Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Калининский полиграфкомбинат детской литературы Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР.
Калинин, проспект 50-летия Октября, 46. Заказ № 195.

--------------------------------

(OCR - Абхазская интернет-библиотека.)