Главная » Алфавитный каталог авторов » Д » Путешествие вокруг Кавказа

Фредерик Дюбуа де Монперэ

Путешествие вокруг Кавказа

Сухуми - АбГИЗ - 1937

180 с. Тираж 5100.

Ответственный редактор А. В. ФАДЕЕВ

Скачать книгу "Путешествие вокруг Кавказа" в формате PDF (30,7 Мб)

HTML-текст:

ПУЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ КАВКАЗА. У ЧЕРКЕСОВ И АБХАЗОВ, В КОЛХИДЕ, В ГРУЗИИ, В АРМЕНИИ И В КРЫМУ

VOYAGE AUTOUR DU GAUCASE, CHEZ LES TCHERKESSES ET LES ABKHASES, EN COLCHIDE, EN GEORGIE, EN ARMENIE ET EN CRIMEE

ТОМ I

ОГЛАВЛЕНИЕ:

• От редакции
• История черкесской нации
  
  • Обязанности крепостного
  • Черкесский дворянин
  • Брак
  • Воспитание
  • Женщины и их одежда
  • Законодательство
  • 3aкон крови
  • Религия
  • Похоронный обряд
  • Письмена
  • Промыслы и торговля
  • Ввоз
  • Вывоз
  • Пища
  • Амазонки
• Черкесский морской берег
  
  • Мое пребывание в Геленджике
  • Пшад
  • Вулан
  • Джувга. Джухубу. Древняя Лазика Арриана. Город Тазос Птоломея. Альба. 3ихиа генуэзцев
  • Реки Шапсуху и Нигепсуху. Аул Ту и крепость Санна географов XIV, XV веков
  • Рейд Зчубеши. Развалины Шиметдухаич [Шимотокуадж]
  • Вардан
  • Мамай. Река Тапсе, или Туабсе
  • Племя убыхов. Река Сепсе и Сучали. Аул Дзиаше
  • Фагурка. Соче, или Саче. Мыс Зенги
  • Племя „Ардона“. Бухта и река Камуишелар
• Абхазия
  
  • Описание страны, которая распространяется от Гагринского дефиле до реки Гализги
  • Гагры
  • Котош и долина Бзуббе [Бзыби]
  • Пицунда
  • Равнина Лыхны (Lekhne) или Бамбора
  • Лыхны (Lekhne), или Суук-су и владетельный князь Абхазии Михаил-бей
  • Морской берег от Бамбора до Сухума
  • Сухум-Кале
  • Князь Гассан
  • Погоня за двумя галерами
  • Диоскурия
• Самурзакань
  
  • От реки Гализги до Енгура
• Географический указатель

ОТ РЕДАКЦИИ

Фредерик Дюбуа де Монперэ (Frederic Dubois de Montpereux) по национальности швейцарский француз, по специальности геолог, натуралист, археолог. За свою жизнь (1708 — 1850 г.г.) совершил немало интересных путешествий.

Но, пожалуй, самым интересным и оригинальным, с точки зрения западно-европейского ученого, коим являлся Дюбуа, было его путешествие по Крыму и Кавказу.

Дюбуа приехал в Россию весной 1833 года и почти сразу же отправился в Крым, а оттуда на Северный Кавказ. Он совершил путешествие на русском военном корабле вдоль всего Черноморского побережья Кавказа, а затем объехал Западное Закавказье до Тифлиса включительно.

Величественная и богатая природа Кавказа поразила Дюбуа, как геолога и натуралиста. Этническое разнообразие Кавказа и его замечательные исторические памятники увлекли Дюбуа, как археолога и этнографа.

Он тщательно заносил в дневники все свои впечатления, записывал все, что он слышал, зарисовывал все, что он видел. Он проверял на фактах все те сведения о Кавказе, которые были известны ему ранее из античной, средневековой и новой европейской литературы. Он внимательно изучал все, даже древние карты Кавказа, сравнивая и критикуя их. Он устанавливал личные связи и знакомства с теми учеными, которые изучали Кавказ, и через них пользовался неопубликованными материалами, историческими документами и т. п. (Именно такой характер носило его знакомство с Броссэ).

В результате этого путешествия по Крыму и Кавказу у Дюбуа скопился большой материал, который он и изложил в своем обширном шеститомном труде — «Путешествие вокруг Кавказа». Этот труд был издан в 1839 — 1843 г.г. в Париже. Полное его название гласило: «Voyage autour du Gaucase, chez les Tcherkesses et les Abkhases, en Colchide, en Georgie, en Armenie et en Crimee». К этому сочинению был приложен специально составленный атлас, содержавший несколько серий карт, зарисовок и т. п.

Этот труд Дюбуа был удостоен французским географическим обществом большой золотой медали и послужил одним из мотивов для приглашения Дюбуа в качестве [6] руководителя кафедры археологии Невшательской Академии Наук (Швейцария).

В I томе сочинения Дюбуа содержится ценный материал по географии, этнографии и истории Черкесии и Абхазии. Наряду с описанием Черноморского побережья и населявших его абхазо-адыгейских племен, автор посвящает особый раздел истории «черкесской нации», где он делает попытку проанализировать процесс исторического развития абхазских, убыхских и черкесских племенных образований, которые и объединяются им в понятии «черкесская нация». Кроме того, в этом же томе имеется интересный археологический этюд «Диоскурия», где автор стремится установить подлинное местонахождение этой некогда цветущей эллинской колонии.

Методология Дюбуа, разумеется, бесконечно далека от марксизма. Как археолог, он находится в плену формального вещеведческого метода, как этнограф он стоит в основном на точке зрения расовой «теории», как историк, он развивает идеалистические положения. В целом Дюбуа — типичный буржуазный ученый.

Однако, к чести Дюбуа следует отметить, что он дал наиболее полное и солидное, наиболее свободное, хотя и не совсем, от великодержавно-шовинистических характеристик, описание Кавказа первой трети XIX столетия.

Разумеется, Дюбуа, как буржуазный ученый, при описании быта черкесов и абхазов, не может удержаться от эпитетов «разбойники», «варвары» и т. д. Но он не забывает указать, что все отрицательные явления общественного строя кавказских народов имели место и в Европе в эпоху феодализма.

Пытаясь разрешить вопрос о сходстве социальных форм между черкесами и эллинами, черкесами и литовцами, исходя из расовой концепции, он усумняется в своих собственных выводах и оставляет вопрос открытым, чувствуя беспочвенность и ненаучность «миграционных» построений.

В отличие от других иностранных путешественников, Дюбуа, хотя и был, подобно им, гостем царского командования, воздерживается от дифирамбов в честь русского самодержавия и даже критикует иногда действия русской администрации (например, по поводу разрушения Сухум-Кале).

Более того, Дюбуа даже допускает мысль о поражении русского царизма и о возможности объединения кавказских народов в борьбе с Россией в один союз под руководством одного избранного вождя. Он приводит пример Швейцарии, отразившей посягательства на ее независимость со стороны [7] австрийской монархии; Голландии, восставшей против испанского владычества, и т. п.

Именно поэтому Дюбуа так внимательно относится к местной кавказской культуре.

Именно поэтому его труд дает нам наиболее ценное и достоверное свидетельство о Кавказе, в частности о Черкесии и Абхазии, из всех оставленных иностранными путешественниками.

Свидетельство Дюбуа в отношении черкесов и абхазов дорого для нас тем, что оно является источником исторических сведений, благодаря которому мы можем получить представление о социальной структуре абхазо-адыгейских племенных образований, о жизни и быте населения Черкесии и Абхазии в первой трети XIX столетия.

Дюбуа дает огромный этнографический материал, который с успехом использует не только этнограф, но и историк, ибо в сочинении Дюбуа идет речь не о современном Кавказе, а о тех культурных формах и представлениях, многие из которых уже давно изжиты.

Сочинение Дюбуа, кроме того, содержит ряд ценнейших данных по исторической географии Западного Кавказа, имеющих для нас тем большее значение потому, что десятки и сотни населенных пунктов и местных географических названий были стерты с лица земли в результате «очищения от непокорных», в результате массового изгнания царизмом сотен тысяч абхазов и черкесов в Турцию во второй половине XIX века, тем более, что автор почти всегда воспроизводит местные названия и имена с удивительной для европейца точностью.

Чрезвычайно интересны сделанные Дюбуа описания местных памятников материальной культуры, т. к. многие из них уже не существуют или потеряли свой первоначальный облик вследствие грубой варварской реставрации их агентами царизма и «православной» церкви.

Для истории бесписьменных в прошлом абхазо-адыгейских народов свидетельства иностранцев, подобных Дюбуа, имеют особо важное значение.

Исходя из этого, Институт Абхазской Культуры имени Н. Я. Марра Грузинского филиала Академии Наук СССР, предпринимая издание целой серии переводов под общим названием «Свидетельства иностранцев об Абхазии», остановился, прежде всего, на сочинении Дюбуа.

Для перевода этого труда в качестве оригинала был взят первый том французского издания 1839 — 1843 года («Voyage autour du Gaucase etc...» par Frederic Dubois de Montpereux, Paris, Librairie de Gide, 1839, tome I). [8]

При этом, имея в виду опубликование материалов, относящихся, главным образом, к истории абхазского народа, в процессе перевода были опущены следующие разделы данного тома: 1) «Отъезд из Севастополя и прибытие в Геленджик» (стр. 1 — 52 французского оригинала), 2) «Прибытие в Редут-Кале и путь до Кутаиса» (стр. 346 — 384), 3) «Кутаис и его обитатели» (стр. 385 — 397) и 4) «Описание древнего и нового Кутаиса» (стр. 398 — 399).

В остальном же порядок расположения материала и композиция подлинника были сохранены. Все остальные разделы тома были переведены полностью. Таким образом, настоящее издание включает следующие разделы I тома сочинения Дюбуа: 1) «История черкесской нации» (стр. 53 — 162 французского оригинала), 2) «Берег Черкесии от Геленджика до Гагр» (стр. 163 — 205). 3) «Абхазия». (стр. 206 — 334) и 4) «Самурзакань» (стр. 335 — 345).

При переводе сохранялись все заголовки и подзаголовки, принятые в оригинале.

Перевод выполнен сотрудницей Института Н. А. Данкевич-Пущиной под редакцией и с комментариями кандидата исторических наук А. В. Фадеева.

За исключением выше оговоренного изъятия нескольких глав, в русском переводе не допускались какие-либо пропуски или сокращения текста, кроме одного случая, когда в главе «Абхазия» было опущено описание панорамы горных вершин, зарисованной автором для его атласа, причем это на соответствующей странице специально оговорено.

Все сомнительные термины переданы транскрипций оригинала, а толкование этих терминов отнесено к примечаниям.

В случае явного искажения автором местных географических названий и имен, они воспроизведены точно так же, как были написаны в оригинале, но вслед за этим в квадратных скобках дано правильное или принятое в русском языке их произношение. Например — «убух» [убых].

Все авторские примечания воспроизведены сносками под текстом соответствующей страницы и помечены звездочкой — *).

Мелкие редакционные примечания формального порядка даются также сносками под текстом соответствующей страницы и помечены буквами — а).

Комментарии, относящиеся к содержанию книги, отнесены за текст всего перевода (в конец книги) и помечены порядковыми цифрами — 1).

ИСТОРИЯ ЧЕРКЕССКОЙ НАЦИИ (1)

Я хотел бы посвятить несколько страниц истории черкесской нации. Великая борьба, которая возгорелась между племенами этой нации и Россией, привлекает внимание всей Европы, и я не думаю, чтобы можно было избрать время более благоприятное для того, чтобы опубликовать начала истории этого народа, никем до сих пор еще не написанной. Источники так скудны, что это представит, несомненно, только набросок, но другие придут после меня, найдут другие материалы и выполнят лучше эту задачу.

Составляя историю черкесов, я поставил главной своей целью проследить их нравы и общественный строй, начиная с того времени, когда мы впервые узнаем о них, и кончая нашими днями, и указать на одно замечательное явление, а именно на то, как мало изменений претерпела и с каким постоянством придерживалась своих древних обычаев черкесская нация.

Часть горной цепи Кавказа, вдоль берега Черного моря, представляет ряд горных вершин, высотой от двенадцати до тринадцати тысяч футов; Джумантау, ближайшая горная вершина к Эльбрусу, образует с этой горной цепью угол в направлении Колхиды. Здесь, именно, лучше всего можно одним взглядом обнять гранитные и порфировые вершины, с бесформенными массами черного сланца вокруг, и прислоненную к ним гряду юрского известняка, высотой от 7-ми до 8-ми тысяч футов, иссеченную глубокими ущельями, по которым, как будто сквозь шлюзы, устремляются реки к морю. У выхода к морю рек Колхиды (под термином Колхида я подразумеваю бассейн, к которому принадлежат Гурия, Мингрелия и Имеретия) эта стена гор юрской формации еще отделена от моря однообразной равниной шириной от 7-ми до 8-ми миль, которая окаймляет подножье высокой горной цепи на расстоянии 30-ти миль, и затем, понемногу суживаясь, тянется до Гагр; здесь стена Юрских гор встречается с морем, сталкиваясь с ним всей высотой своего массива, и оставляя узкий проход, подобный Фермопильскому в Греции; песчаный отлогий морской берег, иногда не более 8-ми саженей ширины, — единственный возможный путь из этой длинной равнины к тем горам, [10] которые тянутся дальше, совершенно изменяя свою природу. Высокие горные вершины становятся ниже; породы черного сланца и юрского известняка скрываются мало-помалу в волнах или уходят под широкие пласты меловой формации, заканчивающей здесь кавказский горный массив. Вы уже не увидите белоснежных вершин; длинная цепь гор, низких, закругленных и покрытых лесом, идет невдалеке вдоль возвышенного морского берега; этот горный ряд изрезан множеством узких боковых долин, тесно охваченных стенами гор и орошаемых потоками, из которых ни один не становится судоходной рекой. Самое море обрамлено длинной лентой крутых белых и серых берегов, о которые разбиваются волны.

Вот та местность, которая досталась в удел черкесам и абхазам; последние сосредоточивались на высотах горной цепи; черкесы всегда довольствовались меловыми отрогами, и никогда, повидимому, ни одно из их племен не занимало горных долин. Благодаря своему необыкновенному строению, страна эта была всегда хорошо защищена от постороннего вторжения с суши, и только море лишало ее, до известной степени, неприступности.

Еели верить греческим историкам, уже в самой глубокой древности, когда отважный, предприимчивый дух греков заставлял их рыскать по морям, увлекая то в Трою, то к острову Кипр, то в Колхиду, они основали на этом берегу две греческие колонии ахеян и гениохов.

Не подлежит сомнению, что когда милезийцы (2), господствуя над Черным морем, рассеивали свои колонии по его берегам, они не пренебрегали ни одной местностью, которая могла бы представить какую-либо выгоду для их промышленности и торговли.

В устьях больших рек, по берегам удобных бухт, у доступных выходов к морю — везде вырастали их населенные города. Когда эти колонии превращались в богатые метрополии, они в свою очередь рассеивали вокруг себя местечки (les bourgades) и другие колонии, и везде каждый стремился использовать как продукты почвы, так и склонности и дарования жителей.

Ольбия (3), господствуя над устьями Днепра и Буга, вывозила богатые урожаи скифов-земледельцев в обмен на вина и фрукты Греции.

Танаис, на Дону, у выхода к морю внутренних водных путей и караванов Сибири и Индии, обменивал на золото ткани и пряности Индии и меха Сибири (Strabon, р. 486, ed. Basil). [11]

Фанагория, благодаря своему счастливому расположению в устье реки Кубани, а также своему порту, имевшему выход к Понту, Босфору Киммерийскому и Азовскому морю, представляла эмпориум (4) для босфорцев Азии, меотов и всех народов Северного Кавказа (Strabon, p. 475).

Пантикапея, царица Босфора, соединила в себе все разнообразные интересы Танаиса и Фанагории, которые вскоре признали ее своей метрополией. Эта колония положила на чашу торговых весов зерновой хлеб своего полуострова и соль своих соляных озер.

Греческие города Торикос и Бата высились в глубине бухт Геленджика и Суджук-Кале.

Диоскурия, в центре прекрасной Абхазии, обменивала соль Пантикапеи жителям соседних высоких гор на звериные шкуры и различные продукты их страны и даже открыла себе путь через горный хребет Кавказа (Strabon, p. 486).

Фазис, эмпориум колхов, находился в устье реки того же названия; отсюда вывозили лен, коноплю, воск, смолу, строевой лес, мед (Strabon, p. 478).

Были ли все эти колонии основаны милезийцами или же они только восстановили их?

Черное море таит в глубокой древности тайну, сбросить завесу с которой составит для нас немало трудностей. Местные мифы, приноровленные к основанию большинства колоний, восходят почти всегда к временам более древним, чем времена милезийцев; факты, скрывающиеся под мифологическими аллегориями, относятся к событиям более или менее известным, но, несмотря на это, мы не сможем разгадать истины под ее сказочным покровом.

Так, Страбон (Strabon, p. 476) полагает, что гениохи происходят от колонии лаконийцев 5, которыми управляли Rhecas и Амфистратус — возницы Кастора и Полукса (Плиний приводит названия Тилхиус и Амфитус, кн. VI, гл. 5), между тем как ахеяне черкесских берегов, по мнению автора, это ахеяне-фтиоты из войска Язона, которые основали свои колонии в Колхиде.

Аппиан объясняет все дело иначе (Appien, р. 1066). Автор, правда, также предполагает на основании рассказов самих колхов, что гениохи являются как бы памятником посещения Колхиды Кастором и Полуксом вместе с аргонавтами, но [12] ахеяне для него — это потомки греков, которые, возвращаясь из Трои, были выброшены бурей на берега Колхиды; здесь они подвергаются жестокому обращению со стороны варваров, населяющих эту страну; им удается, однако, отправить несколько человек из своей среды за помощью на свою родину, но там отвергают их просьбу, и это приводит их в такое неистовство, что они начинают по обычаю скифов убивать всех чужеземцев, которые причаливают к их берегам; сначала они приносили в жертву всех без различия, затем избирали самого красивого, и, наконец, жребий решал участь пленника (эта колонизация чужеземного народа на черкесских берегах не представляет ли памятник киммерийцев, которые, спасаясь от преследования скифов, прошли вдоль берега моря, между тем как скифы скрылись через Дарьял или Дербент? Это событие заслуживает изучения).

Что истинного таят в себе, эти мифы?

Уже с древних времен Европа, заимствуя культуру из Греции, привыкла воспринимать все иллюзии, которые создавали себе греки из-за своего тщеславия; по их убеждению, Греция является светочем мира; ослепленные своей гордостью, они хотели бы, чтобы все просвещение, вся наука, вся цивилизация, все системы религий исходили из недр Греции. Эллинисты наших дней стараются часто поддерживать такие воззрения.

Между тем мифы, рассказанные греками, часто опровергают эти гордые представления. Кто читает Гомера, кто изучает историю аргонавтов Фрикса и Геллы, историю похищения Европы в трудах Геродота и многое другое, тот склонен часто к обратным мыслям, а именно, что Греция получила цивилизацию, в большей или меньшей степени, от тех, кого они называли варварами. Народ и царь Колхиды, оказавшие радушный прием аргонавтам, а также тирийцы, трояне и другие — все стояли на значительно высшей ступени цивилизации, чем те искатели приключений и их войска, которые приходили к ним, подобно норманам средних веков, грабить, нарушая все законы гостеприимства.

Кажется, что все древние поэты и историки избрали Черное море ареной подвигов своих героев. Во всех своих повествованиях они относят своих героев к Востоку, как источнику цивилизации и богатства. Еще в наши дни стремятся перенести место действия событий, изображенных в книгах X, XI, XII Одиссеи, на берега Сицилии и Италии. Там ищут циклопов и лестригонов, Сциллу и Харибду. Но это напрасно. Одиссей заставил своего героя плавать по [13] тому морю, которое находилось, как казалось автору, на краю света.

Как будто бы видишь себя на берегах Черного моря в тот момент, когда Улисс выходит на сушу у берегов лестригонов, являющихся несомненно берегами Крыма времен варваров. Кто не узнает в описании порта лестригонов единственного в своем роде порта Балаклавы, откуда тавры производили свои разбойничьи морские набеги. Гомер справедливо дает здесь таврам прозвище лестригонов, так как слово это происходит от греческого listhV что означает «пират» или «разбойник».

Затем Улисс устремляется к низким берегам острова Ака, где царствует Цирцея, сестра Aetes. И вот мы в Колхиде. Кто не признает ее в описании этой широкой реки, в которую входят суда Улисса, этих обширных лесов, покрывающих берег, где находят приют лани, этого величественного дворца, спрятанного среди деревьев, подобно Николакеви наших дней? Вино здесь так же пленительно, так же душист и свеж мед, как и во времена Гомера, и попрежнему занимаются вышиванием женщины… Кроме того, разве поэт, стремясь рассеять всякое сомнение, которое могло бы возникнуть относительно расположения острова Ака, не указывает там дворца Авроры, где звенят песни и происходят танцы Часов Времени и где возрождается Солнце?

Цирцея посылает затем Улисса за советом к оракулу подземных богов. Только когда герой этот переплывает все царство Нептуна, которое представляется ему как бы краем света, он находит очень удобный для причаливания морской берег, покрытый высокими тополями и чахлыми ивами; здесь ютятся, покрытые всегда черными тучами и мраком, жилища киммерийцев.

Мы знаем о местонахождении киммерийцев от Геродота и Страбона; они указывают народ этот на полуостровах Керчи и Тамани, у крайних пределов Черного моря, что для Гомера, вероятно, представлялось пределами царства Нептуна. Здесь именно, Улисс сходит на берег и обнаруживает один из выходов ада; здесь же, среди этих киммерийцев, находятся источники черной нефти, которые несут свои смрадные потоки подобно адским рекам Коциту и Ахерону, а также высятся вулканы, извергающие потоки грязи во время своих вулканических вспышек.

Улисс возвращается к Цирцее и затем снова направляет свой путь на остров Ифаку; выходит он из Черного моря между Сциллой и Харибдой — двумя скалами, окруженными морскими пучинами и заграждающими вход в это море. Это Цианеи или Симплигады — морские рифы, так [14] хорошо известные в древности неопытным мореплавателям; эти скалы торчат у входа Босфора Фракийского, по направлению к Черному морю. Гомер не подразумевает Мессинского пролива, но ясно указывает, что это именно Цианеи, те две скалы, которые могла миновать счастливым порывом ввысь только Арго — героиня всех песен, когда летела в царство Actes — Колхиду.

Риттер (Carl Ritter's, Vorhalle Europaischer Volkergeschichten von Herodotus, um den Kaukasus und an den Gestaden des Pontus, Berlin, 1820, p. 8) пошел еще дальше в своих «Пропилеях»: автор задался целью, насколько возможно, доказать на основании древнейших памятников античной географии, археологии, мифологии, архитектуры и религиозных систем, что в доисторические времена Греции колонии индусских священников, со своим древним буддийским культом, пришли из центра Азии, прямыми или окольными путями, и основались на берегах Фаза, вокруг Понта Эвксинского, во Фракии, на берегу Истера, во многих странах Западной Европы и даже Греции, везде оказывая на население замечательное религиозное влияние. Автор стремится также доказать, что эти события подтверждаются не только рассказами самих азиатов, но вытекают, главным образом, из изучения отрывков древнейших историков Греции и Малой Азии и, в особенности, из картины, которую дает Геродот, описывая скифов в своей книге IV-ой.

Я не хочу в данное время касаться вопроса о том, что есть верного в этой гипотезе; для этого необходимо было бы избрать ареной страну более известную, чем черкесский морской берег, стоять у источников более изобилующих фактами, среди могущественного народа, который, находясь с исторических времен в непосредственном общении со всеми другими народами и не покидая поста, назначенного ему провидением, был бы причастен ко всем переворотам Азии и некоторой части Европы, пострадав с большей или меньшей силой от всех столкновений и ударов, связанных с переселениями политического или религиозного характера. Я говорю о великой картвельской или грузинской нации, которая со времен, скрытых во мраке, прошлого, охраняет кавказский перешеек и берега Черного и Каспийского морей. Подобно длинным виноградным лозам, брошенным на древний вяз, бури увлекали ее, сотрясали и вздымали, но при всем своем бешеном порыве не могли вырвать из этого убежища. Грузинские предания могли бы пролить свет на историю Азии; отсылая к этой области для [15] разрешения, если только возможного, поднятых мною сомнений, я снова возвращаюсь к черкесской нации, следы которой постараюсь разыскать вплоть до наших дней, так как нельзя назвать историей те редкие и разрозненные сведения, которые мы находим у древних географов и историков.

Когда Скилакс, один из древнейших географов, живший в царствование Дариуса Гиспаса (522 г. до нашей эры), описывает в своих «Пропилеях» берега Понта и сообщает самые древние, какие только нам известны, сведения об этих берегах (Scylax Caryand. ed. de David Hoesсhel, Auguste Vindel. 1600), он перечисляет следующие племена, начиная от Дона до Фаза.

1. Савроматы Гюнократумены (Sauromates Gunocratoumenes, или управляемые женщинами) — на берегах Дона.

2. Маэты (Maёtes) — на берегах Азовского моря.

3. Синты (Sintes), занимающие почти весь Таманский полуостров и берег Черного моря до Анапы.

4. Керкеты (Kerketes), Натухаи (Natoukhai) наших дней, распространяющиеся на юг от Анапы до Геленджика; среди этого народа находится греческий город Торикос, который дал свое название бухте (в настоящее время бухта Геленджик).

5. Ахеяне (Akheens) — вдоль морского берега на юго-восток от Геленджика; их соседями являются гениохи.

6. Гениохи (Hеniokhes), граничащие на юго-востоке с Великой Диоскурией.

7. Колхи (Colches), занимающие пространство между гениохами и рекой Фазом.

В первый раз в истории появляется название керкеты (черкесы) (Орфей Кротонский в своей поэме об аргонавтах упоминает также синтов и керкетов; автор был современник Скилакса). Какие другие народы относятся к черкесской нации и какие к ней не принадлежат? Boeсkh относит сарматов и синдов к народам индо-германского происхождения или, вернее, к мидянам (Medes) (Corpus Inscriptionum, II, 83), между тем как скифов автор считает монголами (Id. II, 81. Vide Niebuhrius, стр. 362). Иван Потоцкий, имея значительно больше оснований, рассматривает скифов как племя, принадлежащее к финской расе, подобно племени чуди (Jean Potocki, Voyage au Caucase et dans les steppes d'Astrakan, II, p. 20). [16]

Гениохи, окружая Великую Диоскурию и находясь в местности, занимаемой в настоящее время абхазами, достигли своего могущества благодаря развитой торговле.

Полиполис ахеян остался неизвестен истории. Близость царства Босфора его затмила, и кажется даже, что часть черкесских племен перешла под власть государей Босфора, так как названия кавказцы, татеяне (Thateens), тореты (toretes), которые встречаются в прекрасных надписях Перизад, принадлежат, несомненно, черкесским народам.

Памятники Пантикапеи представляют для нас особую ценность, которой не имеют памятники Греции: они дают нам правдивые, сделанные искусной рукой местных художников, изображения всех народов, которые находились в постоянных сношениях с пантикапейцами, подчиняясь их государю. Изучение этих памятников могло бы пролить луч света на многое, что еще остается неясным в истории.

До времен Митрадата мы не находим в истории прямых указаний на племена, нас наиболее интересующие ? керкетов, ахеян и гениохов. Труды Скимнуса хиосского, единственного автора, который мог бы рассказать нам о них, представляют в этом отношении большой пробел.

В 65 г. до нашей эры Митридат, преследуемый Помпеем, своим победителем, перешел с берегов Ефрата в Колхиду и оттуда отправился зимовать в Диоскурию. Продолжая свой путь, Митридат предпринял то, на что до него никто не покушался: он совершил путь от Диоскурии до Босфора вдоль черкесских морских берегов. (Strabon, p. 476)

В те времена гениохи имели четырех вождей (rois).

Впервые на арену выступает имя зихов: Страбон указывает, что это племя находится между гениохами и ахеянами, между тем название «керкеты» уже исчезает из тех мест, где указывает их Скилакс.

Страбон, который писал за 26 лет до нашей эры и имел возможность основательно ознакомиться с условиями этих стран, первый приводит название «зихи». Существовало ли оно ранее? Это более, чем вероятно. Если народ, оставаясь в одной и той же местности, не изменяет ни своего духовного облика, ни свойств своей природы, почти наверняка можно сказать, что у него имеются свои собственные названия, которые проходят сквозь века неизменными; чужестранцы дают им прозвища, но они забываются, и только имена национальные сохраняются. Не только грузины, народ такой же древний, как сама история, не знали других названий, кроме «джихи» и «Джихетия», которыми они [17] называли морской берег Черкесии и его обитателей, но, повидимому, и сами черкесы не знали никакого другого своего национального наименования, кроме «Adighes», как они ceбя и называют. Измененное под влиянием греческого языка «Zyghes» представляет, вероятно, истинное местное название, затемненное впоследствии греческими названиями «ахеяне» и «гениохи», а также «керкеты», — племени, которое стало известно благодаря своему соседству с Босфором.

Эти зихи, джихи, или, вернее, адиги занимали ту часть морского берега, где больше всего теснилось меловых гор, иссечённых множеством оврагов. Страбон изображает нам замечательную, поразительную своей правдивостью картину жизни этой части черкесской нации.

«За пределами Синдикии и Горгиппии, — говорит автор (Strabon, p. 476), — вдоль моря, на гористом берегу, почти без бухт, составляющем часть Кавказа, обитают ахеяне, зихи и гениохи. Все они живут морским разбоем. У них имеются маленькие галеры, легкие и изогнутые, вмещающие двадцать, редко тридцать человек. Греки называют эти галеры камарами. Образуя флотилию из этих камар, они то нападают на суда, нагруженные товарами, то подплывают к берегам какой-либо страны или города, господствуя, таким образом, над морем. Босфорцы часто принимают их в своих бухтах и снабжают припасами, предоставляя им возможность продать свою добычу. Когда они уже не могут держаться в открытом море вследствие бурного времени года и возвращаются к себе, они уносят на плечах свои камары в лес, где живут и обрабатывают немного малоплодородной земли. Когда наступает время плавания, они снова относят свои камары к морю. Так же они поступают повсюду, где причаливают, так как им хорошо известны все эти лесистые местности; спрятав свои камары, они бродят пешие ночью, а иногда и днем для того, чтобы захватить пленников, за которых можно легко получить выкуп; прежде чем удалиться, они дают знать всем потерпевшим, какую добычу они с собой унесли. Поэтому местности, подчиненные государям и ограбленные, получили от своих начальников охрану, которая часто преследует пиратов, захватывая их в плен вместе с камарами.

Край, подчиненный римлянам, менее других обеспечен помощью, вследствие недобросовестности тех лиц, которые туда посылаются. [18]

Такова жизнь этих пиратов. У них имеются вожди и ими управляют скептухи, которые, в свою очередь, подчиняются тиранам или государям».

Не только вследствие тех затруднений, которые представляла местность, но также из-за воинственного духа племен зихов, шапсугов и убыхов (сахов наших дней) не решился Митридат проникнуть в глубь страны, но предпочел плыть с большими трудностями, следуя извилинам скалистых морских берегов. Но как только он достиг берегов ахеян (натухаев наших дней), они помогли ему закончить путешествие до Босфора. Ахеяне были, повидимому, с босфорцами в дружбе, если только они не были им подчинены.

Я не буду долго останавливаться на Плинии, который в 64 году после нашей эры скомпилировал труды древних и современных авторов, очень часто смешивая события.

Несравненно богаче сведениями Арриан. Путешествуя по приказанию императора Адриана, который царствовал от 117 до 138 года после нашей эры, Арриан доносил этому великому монарху обо всем, что могло интересовать его: лично посещая эти страны, автор приводит названия только действительно национальные. Название «гениохи» совершенно исчезает, уступив место названиям «саниги», «абаски», «абсилы». Зихи заставляют забыть ахеян, от которых сохранилось только название древнего местечка Ахаия, называемого в наши дни Пшад. Все эти народы покоряются римлянам, и четыре их вождя назначаются императором.

Аппиан, который писал приблизительно в то же время, употребляет еще название «ахеяне» и «гениохи», но автор, составляя историю Митридата, мысленно переносится в его эпоху. После Аппиана эти названия совершенно исчезают из истории.

В 455 г. грузинская летопись сообщает, что Вахтанг Гургаслан завоевал снова Мингрелию и Абхазию, оторванные у Грузии греками, и покорил также местность Пачанги, называемую в наши дни Абатой.

Прокопий, родившийся в 529 г. после нашей эры, являет пример тех ошибок, в которые легко впадает автор, если он пишет без критики и знания предмета, пытаясь при этом согласовать то, что он скомпилировал у древних авторов, с современными ему представлениями. Прокопий подробно говорят об Абхазии, о народах, ее населяющих, об их сношениях с греческой империей в царствование Юстиниана; это самые верные сведения, которые только можно найти. Как секретарь Велизара, Прокопий имел, несомненно, возможность видеть донесения военачальников Юстиниана двору, поэтому он говорит обо всём с совершенным знанием [19] дела и описывает местности Абхазии, являвшиеся театром военных действий, с редкой истинностью. За абасгами автор помещает Zeckhis на продолжении морского берега, по направлению к Босфору. Такова география того времени. Но затем, найдя у своих авторов, вероятно, у Арриана, трудами которого он часто пользуется для справок и охотно их компилирует, название «сагиды» (Кажется, что у Арриана и Плиния имеется искажение текста; следует читать, как это делает Прокопий, сагиды вместо саниги, так как это древнее черкесское племя и сейчас находится под именем сахи (Sakhi) там, где его указывали Арриан и Плиний), затемненное в его время именами «Zeckhis» и «Abasghis», и, не зная куда их отнести — он отбрасывает их за пределы страны, населенной Zeckhis, там же указывая Себастополис и Пифиус, которые он ранее помещал среди абхазов.

Ни один луч света не пронизывает историю черкесов на протяжении VII, VIII и IX веков. Только в X столетии мы находим историческое свидетельство о них, когда могущественному монарху Константину Порфирородному явилась счастливая мысль оставить памятник своего царствования более ценный для нас, чем триумфальная арка; это была его книга об управлении империей, написанная его сыном. Это столь правдивое описание доказывает нам, что во времена Константина, как и во времена Прокопия, на черкесских морских берегах были известны только два больших народа — зихи и абасги, за которыми автор указывает Папагию, Казакхию и Аланию. Все эти народы, за исключением аланов, — черкесы (Аланы — осетины наших дней, ассы или иассы — средних веков. Сами осетины называют себя ирами или иронами, а свою страну — Иронистаном…).

Массуди, который писал в 943 г. в одно время с Константином или на несколько лет ранее его, рассказывает о черкесском народе еще более подробно (Massoudi, dans le Magasin asiatique de Klaproth, p. 289). На берегах Кубани автор помещает народ адемдхат или адеми, занимающийся рыбной ловлей в водах этой реки. За пределами страны аланов, между Кавказом и морем Рум (Roum, или Черное), обитают кешеки (Оссеты называют черкесов kasakh, мингрельцы — kachak).

«Эта нация миролюбивая, — говорит автор, — и исповедует религию магов. В этих краях нет ни одного народа, мужчины которого имели бы более правильные черты, более яркий цвет лица и были бы так стройны станом. Говорят, что их женщины изумительной красоты и весьма сладострастны. Для своей одежды кешеки употребляют белые полотна, греческие шелка, малинового цвета атлас [20] (ecarlate), а также другие, затканные золотом, шелковые ткани. Несмотря на то, что аланы более могущественный народ, они не могли, однако, покорить кешеков; они сопротивляются, укрываясь в крепостях, которыми владеют по берегу моря. Одни утверждают, что это море Рум, другие, что это Нитис (Понт). Несомненно, однако, что кешеки находятся недалеко от города Трапезунда; они постоянно сообщаются с этим городом, плавая к его берегам в своих галерах, в которых отвозят и привозят товары. Кешеки еще не смогли померяться силами в открытом бою с аланами, потому что у них нет вождя, который мог бы их объединить. Если бы они жили в полном согласии, ни аланы, ни какой другой народ не смогли бы устоять против них. Слово «кешек» — персидское и означает — «гордый», «надменный».

По берегу моря, по соседству с ними, обитает другой народ, занимающий страну, называемую «Семь Кантонов» (Sept Cantons) (Не есть ли это Алты-Кесек наших дней, или шесть семейств Тапанта?).

Народ этот воинственный и многочисленный, и его страна неприступна. Вера его мне неизвестна».

Эти кешеки, которых описывает Массуди, те же зихи Константина. Массуди указывает также, что их соседями с юга являются абхазы. Сравнивая это описание Массуди с той картиной, которую нам рисует Страбон, можно легко найти общие черты: та же нация, преданная торговле, те же обитатели морских берегов, плавающие по Черному морю к берегам Трапезунда. Восхваление Массуди красоты мужчин и женщин говорит нам о том, что главной основой этой торговли служили рабы; к рабам, как предмету торговли, Массуди присоединяет также и ткани. Кешеки, так же, как и во времена Страбона, не имеют общего вождя и подчиняются независимым друг от друга правителям, или скептухам, как называет греческий автор. Я вижу только одно различие: нравы кешеков или зихов смягчились под влиянием их соседей — абхазского народа, который достиг, благодаря своим сношениям с греческой империей, высокой степени могущества и цивилизации.

В 1015 г. умер русский князь Владимир, оставив двенадцать сыновей, между которыми он поделил, по обычаю, свое государство, под верховной властью Ярослава.

Мстислав, один из этих двенадцати сыновей, после того, как он помог константинопольскому императору Василию II уничтожить царство хазаров в Крыму, продолжал [21] свои военные подвиги дальше, на востоке. Во главе своих русских славян Мстислав отправился на Таманский полуостров, где он объявил войну кассогам (кешеки, черкесы) и победил их; вождя Редедю в бою «один на один»; он покорил также иассов, которые подчинялись, повидимому, князю кассогов. Мстислав основал княжество, назначив престольным городом Тмутаракань или Тамань наших дней (Тамартарка по Константину Порфирородному, Матерка у генуэзцев). Это маленькое княжество существовало в течение нескольких веков под верховной властью России.

В то время, когда русские осваивались понемногу на северных склонах Кавказа, на противоположных склонах происходили события, которые должны были оказать еще более прямое влияние на черкесский народ.

Абхазия и Колхида, или Лазика, покоренные сначала римлянами и греками и затем разоренные персами, начали снова возрождаться и даже возвели своих вождей (rois) на престол Грузии. С начала XI века и до конца XIII Грузию окружала блестящая слава, благодаря целому ряду царей мудрых и храбрых, изменивших даже самый облик этой страны, составляющей часть Азии. Вторжение Сельджукидов в Армению расшевелило отвагу в христианских народах (Так мы видим в истории, как пробудилась, выйдя из состония косности, литовская нация при появлении рыцарей Тевтонского ордена и меченосцев и ведет борьбу в течение двух с половиной веков против мощных армий, все время возрождающихся), и Тамару, знаменитую царицу, которую так хорошо поддерживали ее военачальники, признали смиренно все народы Кавказа. Когда аланы или оссеты (иассы), обращенные в христианство, в 931 году изгнали своих епископов и священников, Тамара приказала восстановить среди них христианство и построить церкви.

Среди черкесов, до тех пор язычников, заботами Тамары также загорелся свет этой веры, озаривший впервые неведомые долины: церкви, заброшенные руины которых встречаются то здесь, то там, относятся именно к этой эпохе Грузии, и преданья приписывают их обыкновенно царице Тамаре.

Но от подчинения черкесов не осталось и следа, когда на престоле Грузии могущественных государей сменили слабые. Уже около 1390 года Дадиан Вамек, эристав Мингрелии при Баграте VI, вынужден был предпринять большой поход против черкесских народов для того, чтобы привести их к послушанию. Дадиан достиг полного успеха и в качестве трофей увез множество капителей, обрубков колонн и мраморных обломков, которые взял в [22] христианских и, быть может, языческих храмах; он приказал построить из всех этих колонн, капителей и обломков мрамора часовню у стены епископальной церкви Хопе, в Мингрелии. Вот та надпись на грузинском языке, которую Дадиан приказал сделать на дверях, часовни:

«Во имя бога господин эристав, начальник мандаторов Дадиан Вамек наследовал своему отцу господину приставу эриставов Дадиану Георгию. Он пошел на Джихетию и Аланетию из-за их неверности и непокорности, с целью усмирения, и победил эти страны; стали презренными и ничтожными их крепости; силою он овладел всеми их ущельями и непроходимыми дорогами и произвел большие опустошения среди многих джихских князей; у всех покоренных он взял заложников, обратив в бегство остальных. Тогда он воздвигнул эти колонны и мрамор и опустил здесь гроб с прахом отца своего и матери; хорошо подумать о них несколько мгновений» (Перевод князя Левана Дадиана, просмотренный Броссэ Младшим).

Но когда в 1424 г. Александр, царь Грузии, вознамерился окончательно разделить свои владения между сыновьями, это послужило как бы сигналом к мятежу горных народов и всех крупных вассалов Грузии, и между этими народами первыми были черкесы.

На севере Кавказа уже с давних пор прекратило свое существование княжество Тмутараканское, и страна эта изменила свой облик.

В то время, когда еще существовало это княжество, несколько черкесских племен спустилось с гор и рассеялось по равнинам Азовского моря и даже проникло в Крым. Самое главное и известное из них, кабардинское, основалось среди татар (Татары завладели Крымом в 1237 г.), между реками Каче и Бельбек. Верхняя часть реки Бельбек и сейчас называется Кабардой. Долина между этими реками и до сих пор сохранила татарское название Черкес-Тус, или «долина черкессов».

Здесь и сейчас можно видеть развалины дворца Черкес-Керман, который господствовал над этой долиной.

Абдун-Хан, согласно преданию, потомок аравийских князей (Ив. Потоцкий приводит в своем «Путешествии по Кавказу» Т. I, стр. 155, генеалогию кабардинских князей, разъясняя её так же, как это делает и Клапрот; см. также Рейнеггс, I, 243) находился во главе этих кабардинцев в Крыму, в конце XIV и начале XV столетия.

Кабардинцы покинули Крым в своих ладьях и причалили к берегу Суджук-Кале; отсюда они перешли к устью [23] реки Кубани и основались по равнине, расположенной к югу, заложив город Шанчир. Здесь и сейчас еще заметны ров и вал, окружавшие город, и несколько курганов, которые могли служить укреплениями (Эта насыпь имеет четыре выхода, как в лагере римлян. Pallas I, 423).

Самым замечательным потомком Абдун-Хана был Инал или Инал Тегенн. Это был храбрый, осторожный и великодушный вождь. Во время его управления многие народы покорились ему для того, чтобы жить под его законами. Инал правил долго, был известен по всему Кавказу и отличался удачей в войнах.

Под управлением этого вождя джихи, конечно, и произвели свой большой набег на Имеретию в 1509 году. Во всяком случае не подлежит сомнению, что это Цандия Инал Дафита, называемый грузинской летописью Броссэ «ненавистным» (execrable), тот вождь, который отразил нападение мингрельцев и гурийцев, когда они хотели отомстить джихам за их набег, и совершенно разбил тех и других. Дадиан, многие князья и военачальники подверглись избиению, другие были захвачены в плен. Малакий, патриарх Абхазии, явился в лагерь Инала для выкупа тех, кого пощадил меч (Chronique georgienne, trad. par M. Brоsset jeune, p. 7. et 8).

Эта согласованность грузинской летописи с генеалогическими преданиями представляет тем больший интерес, что она дает возможность установить определенно время правления Инала, между тем как Паллас, Иван Потоцкий и Клапрот имели об этом только неясные данные.

Со временем правления Инала связано другое предание; оно было рассказано мне генералом Энгельгардтом в Пятигорске; позднее я нашел его у только что названных авторов, но расскажу то, что слышал.

«Франки или генуэзцы обитали по всем долинам северного подножья Кавказа и находились в мире и дружбе с жителями этой страны. Жилища франков заполняли главным образом долину Кисловодска, распространяясь даже за рекой Кубанью. Один из вождей франков полюбил жену кабардинского вождя и просил кабардинца уступить ему ее, но кабардинец и слышать не хотел об этом. Между тем жена кабардинца, быть может, любившая франка или, скорее, движимая желанием послужить родине, посоветовала своему мужу уступить ее франку, но с тем, чтобы он исполнил все условия, которые предложат ему на третий [24] день после свадьбы. Франки собрались с кабардинцами в церкви за рекой Кубанью, напротив Камары; здесь их вожди принесли взаимную клятву. Затем они повторили эту клятву перед языческими идолами кабардинцев. Наступил третий день, и кабардинский вождь объявил свои условия: он потребовал, чтобы франки удалились за Кубань, что они и вынуждены были исполнить. Часть их ушла к подножию Эльбруса, где они забыли и свою веру и свое происхождение. Между тем население сильно негодовало на своего вождя за то, что он уступил свою жену франку, и даже выдвинулся другой вождь, грозивший лишить его власти. Уже не было франков, которые могли бы поддержать кабардинца».

Клапрот передает это предание менее подробно, но он добавляет, что и сейчас среди кабардинцев существует поговорка: «Мы отдали своих жен за эту страну» (Klaproth, Voy. au Cauca.se, I, 347, ed. fr.)

Такова история переселений черкесов-кабардинцев по рассказам их самих, а также захвата берегов Кубани и равнин Кабарды, откуда они изгнали племя оссетов, которые вынуждены были удалиться в горные долины.

Инал рассматривается, как вождь всех этих первичных родовых групп, которые разделили между собой власть над вновь завоеванными странами; кабардинские князья, однако, не могли подчинить себе джихов морских берегов, оказавшихся после поражения Мамия Дадиана в сущности свободными.

Генуэзец Георг Интериано, описывая в 1551 г. джихов, рисует картину, которую я не хотел бы обойти молчанием: это истинное и очень интересное изображение того, чем они были в его время. Тем охотнее я привожу это извлечение, что само описание на итальянском языке находится в собрании Рамузио (Ramusio, Della navigationi et viaggi in Venetta, 1583, II, p. 197—198), которое не каждому доступно, кто пожелал бы с ним познакомиться.

«Зихи, называемые так по-итальянски, гречески и латински и известные у турок и татар под именем чиаркаси (Ciarcassi), сами себя называют адигами; они обитают по всему азиатскому морскому берегу от Тана или Дона, до Босфора, называемого в наши дни Восперо, «устьем» св. Иоанна, «устьем» моря Забаш; они распространяются затем вдоль берега моря, к югу, до Самшитовой бухты (Саvo di Bussi), по направлению к реке Фазу, и граничат здесь с Авогазией, составляющей часть [25] Колхиды. Весь этот морской берег, вместе с береговой линией Палуса, имеет приблизительно 500 миль длины, распространяясь в глубь страны, на восток, на расстояние не более пяти дней пути.

Они населяют эту страну, не имея ни одного места, которое было бы защищено стенами. Самая хорошая и обширная их местность — маленькая долина в центре страны, называемая Кромю: она имеет лучшее расположение и более населена, чем остальная их страна. С суши они граничат со скифами и татарами.

Их язык ничуть не похож на язык их соседей, и звуки его произносятся гортанно.

Они называют себя христианами и имеют греческих священников, но своих детей они крестят только после восьми лет, причем священники просто окропляют их, по своему обычаю, святой водой, произнося краткое благословение. Дворяне не входят в церковь до тех пор, пока им не исполнится лет шестьдесят; они живут все разбоем и поэтому совестятся входить в церковь, полагая, что они могут осквернить ее своим присутствием. Но когда проходят для них такие лета, и они перестают уже воровать и грабить (robarе) они посещают богослужение, которое слушали в своей молодости за стенами церкви, сидя верхом на лошади.

Их женщины, разрешаясь от бремени, ложатся на солому, так как солома, по их мнению, должна быть первой постелью каждого создания (ребенка). Новорожденного относят на реку и моют его там, хотя бы стоял мороз и холод, свойственные этим странам. Ребенку дают имя первого постороннего человека, который войдет в дом после его рождения.

У них нет своих письмен. Священники, совершая по-своему богослужение, пользуются греческими формулами и письменами, которых зихи не знают. Когда они желают написать кому-либо, что случается среди них очень редко, эту обязанность за них исполняют евреи, пользуясь при этом еврейскими буквами. Все их вести, обычно, передаются устно, через гонцов.

Они разделяются на дворян, вассалов, крепостных и рабов. Дворяне пользуются большим почетом среди других и проводят все свое время на коне. Они не терпят, чтобы у подданных были также кони. Начни кто-нибудь из них растить жеребенка, дворяне уводят его и дают взамен какое-либо другое животное, из породы рогатого скота, говоря при этом: «Вот что создано для тебя, но не конь».

Многие из дворян имеют вассалов и живут независимо друг от друга, не признавая над собой никакой власти, [26] кроме бога. У них нет ни писаных законов, ни лиц для выполнения правосудия. Сила, ловкость и посредники решают все их тяжбы.

Дворяне постоянно избивают друг друга. Ни родственник не щадит родственника, ни брат брата. Если брат убивает брата, ничто не помешает убийце провести первую же ночь с женой убитого, тем более, что они разрешают себе иметь по нескольку жен, считая их всех законными.

Как только дворянский сын достигает двух или трех лет, его воспитание поручается слуге, который учит своего воспитанника ездить верхом, стрелять из маленького лука в кур, птиц, свиней и т. д. Когда мальчик подрастает, он один начинает охотиться за этими животными внутри владения; когда же он возмужает, вся жизнь его становится одной непрерывной охотой за дикими и, в особенности, домашними животными и даже человеческими существами. Большая часть их страны болотиста и покрыта камышами и тростником. У них есть свои тропинки и потайные проходы, по которым они тихонько пробираются грабить бедняков-крестьян и похищать у них не только cкот, но и детей на продажу. В этой стране, в особенности внутри неё, нет денег, и поэтому все сделки производятся на бокассины (boccassins) или отрезок полотна на рубашку.

Большую часть рабов отвозят в Каир, где они из самого низкого состояния выдвигаются иногда на первые места и становятся первыми вельможами нашего века — султанами, адмиралами и т. д.

Верхняя одежда их состоит из войлочного плаща с разрезом для того, чтобы можно было высвободить правую руку; на голову они надевают войлочную шапочку, похожую формой на сахарную голову. Под плащом они носят шёлковый или полотняный terrilicci со складками от пояса до низу, как в древности у римской юбки. Щегольские сапожки они надевают поверх таких же красивых сапогов и носят широкие холщевые панталоны (calzebrache). Усы у них очень длинные.

Всегда они носят, привесив сбоку, кожаную маленькую сумку, где они хранят огниво; эти сумочки для них вышивают их жены; они никогда не расстаются также с бритвой и точильным камнем, которые они носят с собой для того, чтобы можно было всегда побрить друг друга, при этом на темени они оставляют только одну длинную прядь волос для того, чтобы в случае, если голова будет отрезана, убийца, ухватись за эту прядь, не осквернил и не загрязнил ее своей окровавленной рукой. [27]

У них имеются массивные чаши из золота, ценностью от 300 до 500 дукатов, и другие, сделанные из серебра; из них они пьют с большой торжественностью во имя бога, святых, в честь родителей, в память умерших друзей, в ознаменование подвига или выдающегося события, при этом они низко склоняются, как при жертвоприношении, и головы их обнажены в знак большого смирения (Это напоминает золотые чаши, которые играли такую большую роль в церемониях героев Гомера. Iliade, ch. IX, I, 167).

Они спят, положив под голову свою кольчугу и рядом с собой оружие, для того чтобы не быть застигнутым врасплох. Их постель представляет звериные шкуры, набитые цветом камыша.

Они находят, что дворянином не может быть человек, не рожденный им, хотя бы это был сам вождь; они хотели бы, чтобы дворянин не умел ни считать, ни заниматься торговлей, если только дело не касается, однако, продажи добычи; обязанности дворянина состоят в том, чтобы управлять своими подданными, защищать их, ходить на охоту и заниматься военными упражнениями.

Они высоко ценят щедрость и охотно отдают все, чем обладают, исключая, впрочем, коней и оружия. Если бы кто-нибудь из них, надев в первый раз верхнюю одежду или новую, малинового шелка, рубашку, не отдал их немедля и вполне охотно первому, кто попросит, то это было бы величайшим стыдом для него. Как только к ним обратятся с такой просьбой, они сейчас же сбрасывают с себя эту одежду и надевают жалкие, иногда загрязненные, лохмотья просителя; поэтому дворяне почти всегда хуже одеты других, но обувь, оружие и конь — эти три предмета, которые они никогда не дарят, составляют их главную роскошь. Иногда дворянин отдает все, что имеет, за коня, — настолько он ценен для него.

Если они найдут в своей добыче золото или серебро, или же достанут каким-либо иным способом, они тотчас же заказывают из них те большие чаши, о которых я уже говорил, или же употребляют для украшения своих седел и оружия, так как металлы не имеют здесь денежного обращения; обитатели морских берегов более приспособлены к торговле.

Они постоянно бьются с татарами, которые окружают их со всех сторон. Иногда они переходят Босфор (6) по льду, чтобы грабить татар Херсонеса Таврического (7); небольшая [28] их горсть может прогнать целое полчище татар, так как они лучше вооружены, более ловки и смелы.

Татары лучше переносят всевозможные лишения и трудности; они часто побеждают своих врагов, заманивая в болота, снега и льды или пустыни, где и побеждают их своим упорством и настойчивостью.

Зихи в большинстве случаев красивы и хорошо сложены и вызывают своей красотой восхищение среди мамелюков Каира (8). Женщины нисколько не дичатся мужчин.

Они оказывают гостеприимство с самой искренней сердечностью и называют кунаком хозяина, принимающего гостя, а также и самого гостя. Когда гость уходит, они провожают его до следующего хозяина, защищая его даже с опасностью для своей жизни и, хотя они и смотрят на добычу от грабежа как на вполне законную, кунаки, однако, отличаются необыкновенной верностью друг другу как в стенах дома, так и за их пределами.

Они живут главным образом ловлей рыбы anticei (осетр), которую они и сейчас так называют, и пьют воду своих рек, весьма полезную для пищеварения. Они едят мясо всевозможных домашних и диких животных; у них нет ни пшеницы, ни вина: они имеют много проса и других злаков, из которых приготовляют хлеб и различные кушанья; их напиток — буза и мед. Все их дома строятся из соломы, камышей или дерева. Позорно было бы для господина или дворянина построить себе каменный дом или крепость, так как это означало бы признаться в недостатке мужества и неуменьи охранить и защитить себя. Так они и продолжают жить в своих жилищах; ни в одном владении, ни во всей стране нет ни одной обитаемой крепости, встречаются то здесь, то там древние башни и стены, но их употребляют себе на пользу только крестьяне, между тем дворянин считал бы для себя это позорным.

Каждый день можно видеть, как зихи изготовляют себе сами стрелы, занимаясь этим делом даже верхом на лошади; их стрелы представляют верх искусства; по легкости, закалке острия, изяществу и верному действию немногие стрелы могут выдержать сравнение с ними.

Все занятие дворянок заключается только в вышивании сумочек для огнива и поясов из очень мягкой кожи.

Их похороны чрезвычайно странный обряд. Когда умирает дворянин, они устраивают в поле деревянный помост, на который помещают тело умершего в сидячем положении, вынув предварительно внутренности. Затем в течение восьми дней родные, друзья и вассалы навещают покойного и приносят ему в дар серебряные чаши, луки, веера и т. д. [29]

По обеим сторонам эстакады, облокачиваясь на нее и опираясь на палку, стоят двое, самых преклонных лет (stretti d'оta) родственников, с левой стороны находится молодая девушка, держа в руке опахало из шелковой материи, которым она отгоняет мух от умершего; она машет им даже если морозно. Напротив, на сиденьи, поставленном на землю, сидит главная жена умершего и смотрит на него, не отрывая глаз; она не плачет, так как это большой стыд для нее, и в течение восьми дней не покидает тела. Когда проходят восемь дней, берут большой ствол дерева, раскаливают его на две части и выдалбливают, чтобы можно было положить внутрь тело и дары, и затем переносят этот гроб на место, предназначенное для погребения; здесь толпа, которая следовала за похоронной процессией, насыпает могильный холм, забрасывая гроб землей; чем богаче и знатней был умерший, чем больше он имел друзей и подданных, тем больших размеров вырастает этот могильный холм.

Совершив погребение, в течение нескольких дней, в обеденное время, седлают коня умершего и приказывают слуге отвести его под уздцы к свежей могиле и позвать умершего до трех раз по имени, приглашая его таким образом к обеду от лица родных и друзей. Исполнив данное ему поручение, слуга возвращается с конем обратно, сообщая, что покойный не отзывается; после этого родные и друзья, полагая, что они исполнили свой долг, садятся за стол.»

Вот та картина нравов зихов, которую изобразил нам Георг Интериано в 1551-м году.

Спустя четыре года для Черкесии начинается новая эпоха. До сих пор черкесам приходилось бороться только с татарами, которые окружали их со всех сторон, но уступали в силе. Соперником татар выступает другой народ: русские славяне, уничтожив татарские царства в Казани и Астрахани, надвигаются на черкесов с востока, между тем как татары теснят их с запада. С тех пор история черкесов, между этими двумя соревнующимися силами, сводится к непрерывной борьбе, и эта борьба продолжается еще и сейчас.

В 1555 г. черкесы с Бештау подчинились царю Ивану Васильевичу (Иван Васильевич женился в 1560 г. на черкесской княжне Марии, дочери Темрука); их приняли в войско, где они отличились своей храбростью (См. выдержки из Ив. Потоцкого у Клапрота в его «Voyage au Caucase», ed. all., I, 389 et seq.) [30]

Крымский хан Шах-бас-Герай, ревниво относившийся к влиянию России, которое она все более приобретала, собирает большое войско и обрушивается на черкесов, грабит их селения и вынуждает переселиться на берега Кубани и принять мусульманство. Уступая силе, они оставались там несколько лет, но когда Россия снова начала войну против турок и татар Крыма и Кубани, вернулись при помощи калмыков, подданных русского царя, в свой прежний край у горы Бештау. Но кубанские татары постоянно их здесь тревожили, заставляя снова подчиниться крымским ханам; черкесы, измученные этой беспрерывной войной, покинули, наконец, Бештау, отправилась к Тереку и осели по берегам реки Баксана, на территории русских (Рейнеггс объясняет иначе это переселение. “Когда кабардинцы, - говорит автор, - стали многочисленным и сильным народом, живя мирно в своей плодородной стране, они начали так сильно тревожить черкессов и досаждать им, что это заставило их, спасаясь от гибели, покинуть свой край; они ушли за Терек и выбрали себе на востоке новые места для своего поселения, назвав его Агко-Ка-Бак. Только единственному черкесскому князю было разрешено остаться на левом берегу Терека; этим князем был Dephschorughа, которого кабардинцы почитали за отвагу.)

Во главе черкесов находились два князя, братья Кабарти-Бек, по всей вероятности Тау-султан и Каитуко (очевидно, Qaitэqua), внук Инала (См. генеалогию Инала у Палласа «Voyage dans les gouvern. Merid»., part I-re, p. 428 et dans J. Potocki «Yoy. au Caucase» I, 159. Эти генеалогии совершенно не согласуются между собой. Что делать?). Со времени переселения на новые места у братьев начались разногласия; они разъединились, поделив черкесский народ между собой. Старший остался на берегах Баксана, младший ушел на Терек; отсюда и произошло впоследствии деление страны на Большую и Малую Кабарду. Князья и дворяне называли себя магометанами (Кабардинские князья и дворяне, покинувшие Крым в XV веке, были, надо думать, магометанами, между тем черкесский народ берегов Кубани и Черноморья, обращенный в христианство русскими князьями из Тмутаракани и позднее царём Иваном Васильевичем, оставались христианами), но народ придерживался христианства греческого вероисповедания, и церкви с их священниками в селениях были православными.

Между тем крымские ханы не оставляли своего намерения подчинить себе черкесов и вырвать их из-под власти России и ее верований; в 1570 г. они разбили черкесов. [31]

Наконец, черкесы Кабарды и Бештау, истерзанные нападениями, грабежами, опустошениями, которые производили татары крымские, аккерманские и ногайские, обязались платить ежегодную дань крымскому хану и ногайскому князю, лишь бы только они защищали их от своих подданных. Эта дань должна была состоять из 6000 рабов и такого же количества лошадей.

Но это послужило для татар только доказательством слабости черкесов и поводом к новым грабежам. Такое нарушение слова так возмутило черкесов, что они отказались платить дань.

Хан решил наказать их за это и с согласия Порты поставил на ноги в 1705 г. войско татар в 100000 чел. и отправился к горам Бештау. Черкесы приготовились их встретить, но, чувствуя, что сила не на их стороне, решили прибегнуть к хитрости. Татары расположились лагерем у подножия высокой горы, на равнине, узкой и длинной; палатки хана и начальников были раскинуты у самой горы. Черкесы отступили в глубь гор, охватывающих реку Баксан; там они построили, в наиболее узких местах ущелья, каменные укрепления, которые и сейчас называются Крымской стеной (Pallas, Voyage dans les prov. merid., I, 429). Так как черкесы не хотели вступать в открытый бой, татары довольствовались тем, что мародерствовали, рыская по всем направлениям. Наконец, черкесы, как бы объятые страхом от этого непрерывного грабежа и разбоя, послали к татарам своих представителей, прося пощады, а также изъявляя покорность. Суровы были условия татар, но черкесы приняли их, обещая доставить татарам требуемое ими количество юношей в течение десяти дней, а девушек — двадцати, на том основании, что их было труднее найти и выбрать. Когда миновали десять дней, они действительно сдержали свое слово и доставили татарам юношей, прислав вместе с тем всевозможные припасы и крепкие вина. Накануне двадцатого дня, когда войско вдоволь натешилось и предалось отдыху, к которому воинов склонил хмель, ползут вверх по склонам гор черкесы и принимаются скатывать сверху громадные камни прямо на палатки татар под горой; другие, хорошо вооруженные, бросаются на лагерь, не давая ошеломленным от ужаса татарам опомниться. Лунный свет направляет черкесов: столько татар они изрубили, что только очень немногие из них спаслись. Хан потерял там брата, сына, свое войско и все свое имущество. [32]

С тех пор черкесы Кабарды освободились из-под ига татар; они снова обратились за помощью к России и присягнули ей на верность.

Между тем черкесы гор и морских берегов были избавлены природными условиями своего края от вторжения татар, влияние которых на эти уединенные племена никогда не было значительным: татары пытались распространить там исламизм, и его приняла знать, но это не дало им истинной власти над этими племенами.

Власть татар стала еще более ничтожной, когда Россия, признанная, по Кучук-Кайнарджийскому договору в 1774 г. властительницей той и другой Кабарды, получила еще в 1781 г. Кубань и Крым. Только два порта, Суджук-Кале (9) и Анапа, остались у турок, которые присвоили себе верховную власть над натухаджами и шапсугами.

С 1731 г., после уступки России керченской и таманской крепостей, турки перенесли свои силы в две новые крепости, Суджук-Кале и Анапу, выстроенные ими около этого времени (Анапа была выстроена в 1784 г.) Обязанностью паши, имевшего резиденцию в Анапе, было не только сохранять, но и развивать торговые сношения с горцами, стараясь всё более возбуждать их против России; Анапа была очагом всех тайных коварных умыслов Турции. Этот порт сделался главным или, вернее, единственным выходом для промышленных продуктов Черкесии, рынком, доставлявшим в гаремы Константинополя черкешенок, этих столь восхваляемых красавиц, которых так домогались.

Русские употребили все усилия, чтобы завладеть Анапой; они хорошо знали, что это был один из самых верных путей овладеть Кавказом и усмирить его. Анапа была взята в 1791 г. и 1807 г. Они сохраняли за собой эту крепость до 1812 г., когда снова отдали ее Турции. Только тяжёлые, гибельные условия, переживаемые тогда Россией, могли заставить Кутузова отдать Порте (10) эту местность, которую последняя, не переставая, требовала обратно: её гаремы ведь находились в отчаянном положении. Нелъзя было нанести России удара более жестокого; это означало отдалить замирение Кавказа на 20 —50 лет.

Турки не теряли своего времени напрасно и старались снова приобрести влияние над черкесами для того, чтобы возбудить их против России и, обратив в правоверных мусульман, еще более разъединить с этой империей.

Турки достигли вполне успеха в намеченной ими цели, и горцы натухаджи, шапсуги и абадзехи с еще большим [33] рвением и пылом принялись за свой прежний разбойничий образ жизни; вследствие своих постоянных битв с татарами они изощрились в уменье воевать, и командиры войсковой линии убеждались, что с каждым днем возрастали трудности борьбы с их набегами.

Герцог Ришелье, генерал-губернатор южной России, которому уже наскучило такое положение дела, задумал испробовать новый способ привлечь черкесов к России и покорить их, а именно, прививая им цивилизацию. Герцог, с энтузиазмом относившийся к этому проекту, представил его в 1813 г. на рассмотрение императора Александра. Как правильно замечает Гамба (11), герцог Ришелье находил в горцах-черкесах, несмотря на их беспутную склонность к грабежам, довольно высокие стремления и чувства; он полагал, что их постоянные набеги не столько зависели от их воинственного пыла и возможности легко укрыться в неприступных горах, где только им известны проходы, сколько от чрезвычайного бедствия, которое они испытывали с тех пор, как, сжатые на территории, не находили из-за отсутствия внутренней торговли сбыта продуктам своей охоты и своих лесов.

Способ цивилизовать черкесов, предложенный генуэзцем Скасси (12), первым автором этого проекта, заключался в том, чтобы дать почувствовать этим разбойничьим племенам необходимость заниматься промышленностью и торговлей вместо торга рабами, привить им такие потребности, которые можно удовлетворить только при условии трудовой мирной жизни, внушить им мысль о превосходстве России и т. д.

В этом проекте нет ничего кроме благородства и великодущия. Но был ли он исполним? Быть может.

Но исполнялись ли обещания, данные правительству? Осуществлялись ли его приказы, его намерения? Ничуть не бывало. Сколько ложных мероприятий! Сколько потерянного времени! Пускай прочтут со вниманием донесения Тетбу де Мариньи (13), которого послал Скасси в Геленджик в 1818 г., и мне не надо будет объяснять причины этой неурядицы.

Первые дружеские и коммерческие сношения были начаты с Мехмет-Иендер-Оглы, князем натухаджей из Пшада, при участии одной из его родственниц, красавицы княгини (Эта княгиня была еще жива, когда я находился в Крыму, и я часто ее видел), замужем за генералом Бухгольцем, покровителем Скасси. [34]

При содействии князя открыты были два торговых учреждения: одно в самом Пшаде, другое в Геленджике. Маленькая флотилия в 15 парусных судов была отдана в распоряжение генуэзца Скасси. Тетбу де Мариньи командовал одним из этих судов.

Скасси назначил начальниками обоих учреждений Тауша, отличавшегося как своими способностями, так и осторожностью, и одного грека, по имени Мудрова.

Мехмет-Иендер-Оглы, кунак русских, самым чистосердечным образом поддерживал их торговые дела; он горячо желал способствовать успеху этого проекта замирения и цивилизации черкесов, но преступная небрежность Скасси помешала его развитию.

Уже в течение более семи лет находились в сношениях с черкесами, но дело ничуть не подвинулось вперед, и все оставалось по-старому; большие суммы денег, предназначенные для того, чтобы оживить предприятия, таяли и при этом неизвестно ради каких целей. Быть может, скажут, что я слишком беспощадно раскрываю истину, тем более, что я связан с Скасси узами гостеприимства, но эта правда была сказана до меня; она необходима, и беспристрастный суд истории выше личных соображений.

Проходили года, и вместе с тем не было заметно никаких результатов. Горные черкесы, верные своим старинным привычкам, все те же черкесы, или зихи, какими их изобразили Страбон, Интериано и др., то и дело переходили Кубань, прятались в камышах и затем бросались грабить и опустошать русские деревни.

Два важные обстоятельства еще более веско доказали несостоятельность надежд России и содействовали ее разочарованию.

В 1829 г. была осаждена Анапа; экспедицией командовал князь Меньшиков. Скасси готов был сделать всё на свете для того, чтобы только прекратить осаду; он убеждал, что это являлось изменой своему слову, а также неправильной политикой по отношению к черкесам, которые были уже так близки к тому, чтобы признать над собой власть России. Но Меньшиков доказал ему, что пять тысяч черкесов служили среди турок, и заставил его замолчать. Это было началом их вражды.

Второе обстоятельство, сгубившее Скасси, заключалось в следующем. Генуэзец задумал отдать под суд одного генерала за то, что он перебил три тысячи и утопил тысячу семьсот черкесов в Кубани, вблизи Колаус, когда они приходили грабить русские деревни. Скасси защищал их, утверждая, [35] что это были мирные и верные черкесы. Но это представлялось слишком невероятным.

В особенности враждебно был настроен по отношению Скасси Меньшиков. Генуэзца, наконец, отдали под суд, и он должен был благодарить судьбу за то, что его помиловали…

Правительство отказалось уже от своих прежних намерений, которые так плохо приводились в исполнение, и обратилось всецело к мерам жестокости и возмездия. Решено было во что бы то ни стало покорить черкесов и силой прекратить их разбой, если не могли заставить их отказаться от этого по доброй воле.

Вернуться к мыслям Скасси было уже невозможно: черкесов разъярили ложными мерами, дали время туркам снова взять верх над собой; удобный момент был упущен, так как забыт был отчасти тот ужас, который сеяла чума, занесенная турками и сгубившая две трети населения.

Народ, подобный черкесам, для которого разбой является насущной необходимостью и даже добродетелью, удивляется, что ему ставят такую жизнь в преступление, лишая его в этом отношении свободы; это его оскорбляет, и чем он мужественнее, тем с большей силой он дает отпор своему несправедливому врагу, стремящемуся отнять у него свободу и право разбойной жизни, которое он себе присвоил.

Прежде чем продолжать говорить о действиях русских, я хотел бы нарисовать картину современного состояния Черкесии, описав ее жителей, их нравы и общественный строй.

Черкесские племена, т. е. народы Кавказа, которые близко соприкасаются между собой по сходству их общего языка, разделяются на черкесов, в подлинном смысле, или адигов, кабардинцев, абадзов и абхазов.

Языки, на которых говорят народы этих четырех главных разветвлений, более или менее сходны между собой; мы находим в них общие формы и корни; все они приближаются к финскому языку больше, чем к какой-либо другой системе языков; но в особенности резко выражено это сходство с языками вогулов и остяков Сибири (14).

Кабардинский язык очень мало отличается от собственно черкесского, но нельзя того же сказать относительно двух других диалектов, — абадзского и абхазского; имея большое сходство между собой, они настолько отличаются от кабардинского и собственно черкесского, что только [36] после глубокого изучения можно убедиться, что они принадлежат к одной и той же ветви (См. сборники слов Гюльденштедта, Клапрота, Тетбу де Мариньи).

Ни один язык не казался мне таким трудным для произношения и письменного изображения как черкесский. Нет ничего более изменчивого, чем гласные и двугласные этого языка, которые подвергаются множеству колебаний, изменений ударения, трудно уловимых для европейского уха. Гласный звук то длинный, то краткий; он может быть то жестким и резким, то нежным и гортанным, с придыханием или без него, и каждое из этих изменений придает особый смысл слову. Гортань ни одного европейца не в состоянии передать горловые и нёбные звуки, выражающиеся своеобразными прищелкиваниями и изменениями голоса.

Россия владеет большею частью Малой и Большой Кабарды, и не на эту часть Черкесии устремляет она теперь свои взоры. Этот край, уже давно покоренный, за последнее время получил необыкновенно сильный толчок к развитию, и удивительной кажется та быстрота, с которой размножаются там новые колонии (Черкесов из Кабарды имеют в виду, главным образом, в своих описаниях Паллас, Гюльденштедт, Штелин (Nachrichten von Tchirkassien, Buschings magazin, VI Theil, p. 457).

Я расскажу в своем месте об абхазах и абадзах, их соседях.

К Черкесии, в собственном смысле, будет относиться теперь та картина, которую я постараюсь нарисовать согласно тому немногому, что я видел лично и узнал от других, и на основании того, что другие написали о них ранее меня.

Собственно черкесы были мало-помалу оттеснены и замкнуты в остром углу, который образует Черное море вместе с рекою Кубанью. Их племена расположены по отрогу (eperon) Кавказского горного хребта, не поднимаясь выше первых вершин горного массива; этот отрог, или как бы контрфорс, тянется на 280 верст (70 французских лье), окаймленный полосой морского берега, исчезая вблизи устьев реки Кубани. Первая горная группа Ошетэн, вздымающаяся с этой стороны над Гаграми, является как бы границей их племен с племенами абхазов и абадзов; на севере Лаба отделяет их от ногайских татар.

Между ними насчитывают пятнадцать главных племен; из них первое находится вблизи Анапы и называется [37] шегаки, или «морские жители» (Szeghakeh, Khatof; Chahhakei, Peyssonnel, du Commerce, de la Mer-Noire, II, 318; Skhegakeh, Klapr.); их граница доходит почти до Суджук-Кале, где маленькая речка Шапсин отделяет их от второго племени натухаджей, или селений Нату (Natoukhaszsy ou Neczkwadja, Khatof. Netoukhatche, Peyss., id. Khadje ou Khwadje, что означает селение, округ по-черкесски); это племя распространяется вдоль морского берега до Пшада, соприкасаясь на севере с Кубанью.

За Пшадом и Абином начинается третье и главное черкесское племя, а именно шапсуги (Szapsoughi, Khatof; Chapsik, Peyss., id. Schapsich, Guld. Beschr. der Kauk. Land, ed. Klap., 133; Chapchikh, Klapr.), занимающие берег на расстоянии 95 верст (24 французских лье), начиная от Пшада до аула Мамай; их граница вдоль реки Кубани более сужена.

Вдоль морского берега за ними следуют убыхи (Oubouch, Guld., 133, Oubeeh., Peyss., id.), которые от Мамая распространяются только до селения Фагурка, подымаясь не выше гребня горной цепи и не спускаясь на другой склон.

Далее племя саша (Sakhi, Guild., 133; Chacha, Peyss., id.) обитает на мысу Зенги и до реки Камуишелар.

Ардона — последнее черкесское племя на юго-востоке вдоль берега моря; Гагры — это граница, отделяющая его от абхазов.

Эти два племени также не распространяются за линией гребня горной цепи.

По всему противоположному склону обитает седьмое племя альбедзехов (Abezache, Peyss., id. Abazekh, Klapr.), истинных горцев, селения которого приютились между уступами гор, не спускаясь в равнину. Им принадлежит узкая полоса в 130 верст длиной (33 французских лье).

Восьмое маленькое племя эзерукуаи (Kichekene-Egherkouai, Peyss., id. Egerokoi, Klapr.) отделяет их на востоке от абадзов.

Равнина и низменность вдоль реки Кубани, начиная от шапсугов до Урупа, поделены между следующими семью племенами: [38]

хамишии

хатикои (Hattikwahe, Klapr.; у русских Hattoukai, Khatoukai, Khatof; Hadjoukai, Peyss., id.)

черченеги

кемиургои или темиургои (Kemir-Keui, Peyss., id. Кemourkwahe, Klapr.; Temirgoi по-татарски)

адеми (Это Adem-Dhat по Массуди, Magasin asiatique de Klaproth, p. 290)

мохоши (Mouchosti, Peyss., id. Moukhosz, Khat., Moukhoct, Klapr.)

безлени (Bestenei, Peyss., id; Bezlenie, Klapr.)

Вот приблизительная таблица населения Черкесии, в которую я не включил Кабарду, Абадзу и Абхазию:

шегаки 20.000

натухаджи 60.000

шапсуги 200.000

убыхи, саша, ардона 19.000

альбедзехи 160.000

эзерукуаи 10.000

хамишии 10.000

гатикои 2.000

черченеги 10.000

темиургои, адеми 25.000

мохоши 3.350

безлени 7.500

______________

526.850 жителей

Я привожу эту таблицу только как приблизительно верную; она составлена на основании сведений, напечатанных Палласом и Клапротом в «Journal militaire de France» (t. 23, mai 1837, p. 154 et seq.), а также в «Gatzette d'Augsbourg», (11 nov. 1837, p. 2225, etc.). Впрочем, нет никаких достоверных данных для того, чтобы можно было определить количество населения этой части Черкесии.

Между прочим, Пейссонель говорит, что племена абадзские и собственно черкесские в его время могли поставить на ноги до 100.000 человек и больше, что составило бы население приблизительно в 700.000 человек.

Племена Кавказа представляют обычно редкий пример того постоянства, с каким некоторые народы сохраняют [39] свои древние нравы; что делалось за тысячу лет до нашей эры, что делалось во времена Страбона, то делается и сейчас. Чем дальше проникаешь внутрь долин, менее доступных влиянию чуждых потрясений и переворотов, тем более встречаешь античных обычаев и древних привычек; посещая потомков грузинских колхов у источников Фаза и Енгура, часто думаешь, что живешь во времена Гомера. Но ни одно из первобытных племен не осталось более верным своим античным нравам, чем черкесское.

Обычно представляют себе черкесов сборищем разбойников и дикарей без веры и закона; думая так, ошибаются. Современное состояние Черкесии знакомит нас с цивилизацией Германии и Франции во времена их первых королей. Это - образец феодальной рыцарской аристократии средних веков, героической аристократии античной Греции.

Конституция чистейшей воды феодальная; кастовый дух царит такой же строгий, как некогда во Франции и Германии. Князья, дворяне древнего происхождения, отпущенные на волю, крепостные, рабы — вот те пять классов, которые так резко разграничены между собой (Феодальная система на Кавказе такого же древнего происхождения, как и сама история; мы находим ее в Армении; во все эпохи она существовала также и у сарматских племен (см. Lebeau, Histoire du Bas-Empire, ed. de St.-Martain, II, 248)).

Титул князя, по-черкесски «пшех» или «пши» (pfэ), уже более не приобретается иначе, как по рождению. Поэтому князья, желая сохранить в незапятнанной чистоте свою генеалогию, очень строги в отношении брачных союзов, и неравный брак для них большое бесчестье. Степень их могущества измеряется числом вассалов, родственников и союзников, которых они могли бы поставить под оружие (Мы узнаем здесь «скептухов», или «носителей скептра» Гомера и Страбона). Их дочери, если нет сыновей, передают иногда свое княжеское достоинство тем, за которых выходят замуж, но это княжеское звание ниже приобретенного военными подвигами.

Второй класс составляют дворяне или уорк (worq); некоторые из них становятся очень могущественными, вступая в родство с многочисленными семьями; они исполняют обязанности оруженосцев князя и прислуживают ему за столом.

Класс отпущенных на свободу состоит из крепостных, которые получили эту свободу за какие-нибудь услуги или же, проданные в рабство, вернулись с небольшим [40] состоянием и приобрели себе усадьбу; они пользуются одинаковыми правами с дворянами, и свободное состояние переходит их потомству.

Зависимые, или крепостные, составляют четвертый класс; это те же вассалы Европы во времена феодализма; они живут в полном подчинении воле князя или дворянина, обрабатывая их землю в мирное время и защищая на войне, и эта зависимость переходит от отца к сыну. У каждого из них участок земли и скотина, на которые его властелин не имеет никаких прав; не распространяются его права и на самого вассала или его семью, и если зависимый, или вассал, недоволен своим господином, он свободен уйти от него и устроиться где-либо в другом месте. Только в виде наказания и по суду может господин продать своего крепостного, причем в таких случаях дело должно решаться собранием.

Все эти четыре класса мало различаются между собой своей одеждой и домашней жизнью; можно сказать даже, что между ними царит полное равенство, — настолько власть князя или дворянина над их вассалами мало ощутима; все их влияние основано на доверии, на патриархальном убеждении; вся власть определяется древними обычаями.

Пятый класс — это рабы, или tchohhotl (tliaquatle). Каждый посторонний, который отважится проникнуть в глубь этого края и не сумеет назвать своего кунака или хозяина, может всегда ожидать, что его обратят в раба; князья и дворяне с каждым днем все более увеличивают число рабов, рыская по территории, занятой русскими; рабы — это источник обогащения для рабовладельцев; они продают их туркам или оставляют у себя и спешат женить.

Все князья равны между собой, как равны между собой и дворяне. Во всем этом обширном населении, которое могло бы поставить под оружие, как я говорил, до100.000 войска, ни один человек, с влиянием и хорошей головой, не смог бы образовать сплоченного союза или составить общего плана нападения и защиты: каждый князь, каждый дворянин, даже каждый отпущенный на волю крепостной сам себе господин и слушается только самого себя. Таким образом, тысячи интересов разделяют этот народ на множество племен и независимых родов, завистливым взором следящих друг за другом, ревниво оберегающих свою свободу и зачастую разъединенных навсегда ужасным законом крови, законом мести, который увековечивает на многие [41] столетия ненависть между племенами или отдельными родами и семьями.

Этот дух независимости и недоверия проявляется в их нравах, характере их жилищ, их законах.

Черкесия, как и во времена Интериано, не имеет ни городов, ни местечек, ни настоящих селений. Уже при первом взгляде на этот край можно убедиться, что он богат лесами. Каждый черкес, стремясь жить уединенно и в своем владении, выбирает подальше от соседа место для жилья, стараясь расположить его среди нескольких прекрасных деревьев, так часто встречаемых в этой стране, и вместе с тем вблизи леса, где его семья могла бы укрыться в случае нападения врага.

Дом деревянный или из плетенки, обмазанной глиной, крыша из досок, покрытых соломой и укрепленных кольями — вот их жилища; все они похожи более или менее на те, которые я описал уже выше. Кольчуги, луки, стрелы и другое всевозможное оружие, развешанное, как в жилище Улисса, на деревянных колышках, — вот единственное украшение на стенах княжеских комнат. Богатство и могущество князя измеряется также и числом его домов, так как князь, его семья, оруженосцы, вассалы и гости живут в отдельных домах, оказывая друг другу взаимное гостеприимство.

Непрочная изгородь из ветвей деревьев, окружающая усадьбу, единственная защита от всех нападений.

Черкес поднимает целину вокруг своего жилища и сеет просо или пшеницу, с большой заботливостью стараясь сохранить гирлянду деревьев вокруг своего поля для того, чтобы защитить его и напитать влагой, такой необходимой в этом знойном климате; он оставляет даже то там, то здесь среди своих полей несколько самых прекрасных деревьев. Поэтому нет ничего более живописного, чем вид с моря на лесистые склоны долин, по которым вкраплены, словно вставленные в рамки, все эти поля разнообразных зеленых оттенков. Только изредка можно увидеть домики, выглядывающие из листвы деревьев.

Если несколько жилищ, рассеянных и вдоль и поперек, зависят от одного князя или объединены местными условиями и общими интересами, им дают одно название, обыкновенно общее с рекою, протекающей по соседству.

Черкесы называют свое жилище «ouneh» (una); я старался узнать, имеют ли натухаджи другое слово для понятия [42] «поселок» или «селение». Кажется, что не имеют и употребляют в этом значении то же слово «унэ». Это «аул» Северного Кавказа, слово, заимствованное у татар и употребляемое также как имя собирательное в значении селения. Это, наконец, «gau» древних германцев, «kau» осетов наших дней. На равнинах Кубани, в Большой и Малой Кабарде некоторая часть горных черкесов употребляет также слово koudje или kwadje (quage или quaqe) (по — татарски «кабак») для обозначения селения из сорока, пятидесяти жилищ, расположенных кольцом.

Я не знаю ничего более похожего на эту черкесскую усадьбу, как усадьба латышей в Курляндии, расы наполовину славяно-вандальской, или литовской, наполовину — финской, получившей начатки культуры от знаменитых куров финского племени, которые владычествовали в Балтике в десятом, одиннадцатом и двенадцатом столетиях.

Обязанности крепостного.

Крепостной работает на полях князя и обязан платитъ ему, по древним обычаям, некоторую поземельную подать. Мне неизвестно, так ли велика эта дань, как в Кабарде, где крепостной обязан платить четырнадцать мешков проса за пару быков, которых он употребляет для обработки своих полей.

Главная обязанность крепостного — это всегда следовать за своим властелином и защищать его.

Черкесский дворянин.

Черкесский дворянин, по самому своему воспитанию, предводитель разбойников, настоящий гверильяс (15). Честь и слава натухаджей, шапсугов и абадзехов заключается в том, чтобы вернуться из набега нагруженными богатой добычей и привести с собой множество пленников; в этом единственный их талант, единственная наука, будь то князь или вассал. Как только решен набег, на русских ли или черкесов, с которыми находятся во вражде, сейчас же собрание, созванное по этому случаю, выбирает себе предводителя, но только на время похода; этот выбор свободен и падает на самого смелого, князя или дворянина, сумевшего лучше сплотить вокруг себя приверженцев.

Все в жизни князя или дворянина отражает их порочную склонность к грабежам и приключениям — их нравы, [43] занятия, чувства, воспитание. Нигде гордость своим дворянским происхождением не доходит до таких крайних пределов, как среди дворян Черкесии, и поэтому неравные браки — величайший позор.

Брак.

Подобно тому, как это было в Лакедемонии (16), черкес, вступивший в брак, не смеет видеться на людях со своей женой; он может посещать ее только тайком; заговорить с ним о его жене или хотя бы спросить о ее здоровье — верх неучтивости. Только возраст может внести некоторое смягчение в этот церемониал.

Воспитание.

Среди князей в обычае доверять заботам вассала своих сыновей с малых лет; вассал берет себе княжеского сына, тренирует его во всех физических упражнениях, верховой езде, а также учит его прибегать к хитрости во время опасных предприятий; это Пелей, доверяющий своего сына Ахиллеса попечениям центавра Хирона. Мы видим, что и сейчас все происходит так же, как и во времена Интериано (Реннеггс приводит весьма любопытные подробности о том, как совершалось это своего рода присвоение ребенка; автор рассказывает, сколько самых кропотливых, тщательных усилий употреблял аталык в присутствии семи свидетелей и при их содействии для того, чтобы можно было впоследствии установить его тождество с тем юношей, который вернется в отчий дом. V. I, 251). Та же система воспитания существует у абхазов и отчасти у грузин. Родители ничего не платят воспитателю, или по-турецки «аталыку», ни за его труды, ни за содержание ребенка. Но когда воспитанник становится юношей, его отец начинает уделять аталыку лучшую часть своей добычи, которую он сможет приобрести грабежом или войной. Аталык учит также юношу великому искусству красноречия и рассуждения для того, чтобы он мог впоследствии блистать на собраниях, или своего рода импровизированных сеймах, на которых обсуждаются все дела, связанные с интересами народа.

Аталык также часто берет на себя заботу о женитьбе своего воспитанника; как только юноша находит себе подходящую девушку, он похищает ее при помощи своих друзей и затем вносит сообща с ними калым, или выкуп, родителям девушки, как плату за нее; этот калым устанавливается по взаимному соглашению и состоит из ружей, [44] сабель, быков, лошадей и т. д. (Этот обычай снова переносит нас к героическим временам Греции: Агамемнон, желая отдать одну из своих дочерей Ахиллу для того, чтобы умилостивить его за похищение пленницы Бризеис, говорит, что он не только не потребует обычных в таких случаях даров, но сам наделит свою дочь неисчислимыми богатствами. Iliade, ch. IX, p. 151, trad. de Bitaube); но при этом за неравный брак своего воспитанника аталык отвечает головой.

Если муж не находит невинности в женщине, на которой он женился, он имеет право, сохраняя калым, отослать ее к родным, и они убивают свою дочь или продают ее в рабство.

Обычно отец видится со своим сыном только после его женитьбы; тогда именно наступает время его возвращения в отчий дом; в честь его появления устраивается большой праздник, на который приглашаются все родственники; после празднества аталык возвращается к себе, осыпанный подарками; с этих пор он пользуется правами родственника в семье своего воспитанника, и ничто уже не может их нарушить; если он крепостной, его возводят в дворянство. К тому же воспитанник сохраняет ничем непоколебимую привязанность к своему аталыку, и это легко понять, имея в виду ту отчужденность, которая должна царить между отцом и сыном, так поздно узнавшими друг друга.

Дочери кабардинских князей воспитываются так же, как и сыновья: их передают воспитателям, которые заботятся о том, чтобы девушки научились женским рукоделиям, и выдают их замуж, стараясь найти им мужа приличного ранга, так как и за брак княжеских дочерей аталык отвечает своей головой. Я не знаю, распространена ли такая система воспитания девушек среди черкесских племен, населяющих побережье.

Черкес морских берегов довольно высок ростом, строен станом и тонок в талии; непрестанно стараясь еще более усилить этот вид красоты, он затягивает себя кожаным поясом. Его походка грациозна и легка, его голова овальной формы; по образцу магометан он бреет голову, но оставляет усы и отпускает свою черную негустую бороду; черны и его глубоко сидящие глаза; его не длинный тонкий нос ? довольно правильной формы; костяк челюсти длинен и ярко выражен (Эдвардс находит в лицах черкесов сходство с изображениями на памятниках Пантикапеи).

Нередко также можно встретить черкесов с волосами и бородой каштанового цвета.

Черкес хороший наездник и хороший ходок; его современный костюм — все те же облегающие штаны и [45] долгополая верхняя одежда древних германских рас или «sermedje» литовцев наших дней; такую же одежду мы можем увидеть и на фигурах, изображенных на памятниках Пантикапеи (Voyez Atlas, 4 serie, pl. 24, fig. 1 et pl. 17 mem.).

Под верхнюю одежду они надевают рубашку из крашеного холста, шелка или бумажной материи, не снимая до тех пор, пока она не обратится в лохмотья; штаны из сукна желтовато-зеленого цвета или же из холста; они стягиваются под рубашкой, как это принято у русских; штанины облегают икры ног, образуя складки под коленками, и заправлены в войлочные коричневого цвета сапожки, на которые натянуты туфли, сделанные из одного куска кожи; они вырисовывают форму ноги и сшиты изнутри посередине; маленькие вставки из двух кусочков кожи, на сгибе ноги, заменяют союзки.

Верхняя длинная одежда, по-черкесски «tchok» или «tsich», охватывает талию и не имеет воротника; это точный покрой одежды скифа или сармата, изображенного в виде статуэтки из обожженной глины, которую я срисовал и поместил в атласе. С обеих сторон на груди два маленьких кармана или чаще два ряда маленьких трубочек, или патронных гильз, из дерева, камыша или металла. У более богатых крышечки этих трубочек прикреплены к плечу маленькими серебряными цепочками.

Все богатство черкеса заключается в оружии и лошадях. Тот самый черкес, который едва имеет во что одеться и где укрыться, может обладать ружьем стоимостью в несколько сот рублей, а также кинжалами и саблями под стать ружью. Как только он собирается выходить из дома, он украшает себя этим оружием, его сабля, или шашка (tchacheka) по турецкому образцу висит сбоку в ножнах по самую головку рукоятки, изогнутую и обычно из серебра. Он носит ружье на перевязи в футляре из черного войлока, прикрепляя этот футляр двумя кольцами из красного сафьяна к ремню. Кинжал он затыкает за пояс, где кроме того висит огниво, кожаная сумочка с трутом и кремнем, нож в ножнах, или petchak, как называют в Бахчисарае, кисет с табаком и, наконец, маленький ящичек с красивым узором сернистого серебра, где он держит сало, которым смазывает свои пули для того, чтобы они лучше скользили. В руке у него маленькая рогатка, сделанная из двух тросточек; на нее он опирает свое ружье при стрельбе.

Вот вооружение почти всех народов Кавказа. Кольчуги, стальные шлемы, нарукавники и стальные латные [46] рукавицы (Voy. Pallas, Voyage dans le midi de la Russie, atlas. Voy. aussi mon tlas, 3-е serie, pl. 26), — все, что так часто можно было встретить в Кабарде, — очень редки среди черкесов запада. Шапка черкеса, называемая им «pakhо» (paqа) представляет нечто вроде камилавки, окаймленной мехом с длинной шерстью, спускающейся ему на лоб. Фригийский колпак, с его капюшоном и более или менее длинными концами, как его изображают на памятниках и этрусских вазах древней Пантикапеи, сохранился, главным образом, среди убыхов, сахов и абхазов. Турки называют его «bachelik», абхазы — «ghetaph» [axtarpa]. Нам известно, что за племенем огоров укрепилась кличка «Черный колпак» (Tchornykalpak), вследствие их обыкновения носить башлык черного цвета. Литовцы носят и сейчас такой капюшон, но без длинных концов, совершенно подобный тому, который изображен в моем атласе (Гамба (Voy I, 91) говорит, что башлык в большом ходу среди матросов Средиземного моря и в особенности среди греков Архи…. 4-е serie, pl. 24, fig. I.).

Для полноты картины черкесского костюма я добавлю еще войлочный плащ; это не что иное, как хламида древних; черкес никогда не расстается во время своих блужданий с этим плащом, называя его «djako» (takua); этот плащ в употреблении также среди всех других кавказских, а также армянских племен и известен под названием «bourca», «japoundji» и т. д.

Женщины и их одежда.

Черкешенки могут поспорить своей красотой с грузинками, и не знаешь, за кем из них признать первенство.

Тетбу, который наблюдал черкешенок больше, чем приходилось видеть их мне, говорит, что черты лица у них обыкновенно крупные и правильные; голова овальной формы (Так же рисует их наружность и Паллас (I, р. 483)). Их глаза, которые они считают одним из своих самых сильных орудий, обыкновенно черные, при этом блестящие и красивого разреза; брови очерчены резко; цвет лица они имеют оливковый.

Уже лет с десяти — двенадцати девочки начинают носить как бы корсет, или широкий пояс из кожи, который зашивается на теле; девушки дворянки застегивают этот пояс [47] серебряными застежками. Этот корсет так сжимает талию, что едва ли найдутся другие женщины, у которых она была бы такой тонкой; вместе с тем пояс этот сильно стесняет грудь, что может совершенно остановить ее развитие. Все молодые черкешенки отличаются такой плоской грудью (gorge), что это невольно бросается в глаза и поражает. Только в день свадьбы супруг имеет право острием кинжала расшить корсет своей молодой жены. Ради гибкости и тонкости талии, непременного условия красоты, по мнению черкесов, молодых девушек кормят впроголодь: им дают только молоко, пироги, тесто из проса (17).

Если женщины должны иметь тонкий стан выше бедер, то нижняя часть тела должна быть широкой и живот выдаваться вперед, что нам показалось бы уродством.

Как и татарки, черкешенки заплетают волосы в мелкие косички и распускают их по плечам. Платье, стянутое поясом с застежкой, шаровары, выглядывающие из-под платья, рубашка, подвязанная шнуром — вот одежда черкешенки.

Молодые жены начинают носить костюм замужней женщины только после первых родов; с этих пор они начинают покрывать голову белым платком, который гладко облегает лоб и завязывается под подбородком.

Тетбу де Мариньи не одобрял их походки, находя ее медленной и небрежной, но, быть может, согласиться с ним означало бы судить на основании исключений. Автор находил их умными; они отличаются живым воображением, которое влечет их к сильным страстям. Они любят славу и гордятся своими мужьями, если они приобретают ее в боях.

Молодые девушки научаются, живя у своих аталыков, вышивать, ткать галуны, шить платья, плести корзины, цыновки из соломы и другим легким и приятным женским работам. Они не находятся в заточении подобно женщинам Востока, но, напротив, принимают участие в одинаковых развлечениях с юношами; в них незаметно ни робости, ни застенчивости; если посторонний приходит к их родным, они прислуживают ему.

Танцы черкесов ничуть не отличаются от танцев всех других кавказских племен. Они танцуют, выделывая затейливые па и прыжки, подобно казакам, которые, быть может, сами заимствовали от них свой любимый танец. Их музыка — это скрипка с тремя струнами, свирель и, как у ногайских татар, бубны; все это составляет гармонию не из самых приятных. [48]

Черкесы имеют своих трубадуров или поэтов, называемых kikoakoa (giaguakua) и неприкосновенных для всех, даже для воров. Их инструмент — гитара с двумя или тремя струнами; стоит им показать свою гитару, чтобы перед ними открылся свободный путь повсюду. В песнях без рифмы они сохранили воспоминания о некоторых эпохах истории своей родины и ее сказания, подобно бардам франков и кельтов, а также древней Ирландии.

К какому бы классу черкес ни принадлежал, он всегда ленив и, насколько возможно, уклоняется от работы, если она чуть-чуть потруднее; он предпочитает подвергаться опасностям разбойной жизни, чем заниматься трудом, который мог бы дать ему насущный хлеб. Это в особенности верно в отношении натухаджей, шапсугов, убыхов и всех горных племен в местностях с неблагоприятными условиями почвы. Там крестьянин-черкес возлагает на женщину почти все заботы по хозяйству; женщины даже обрабатывают землю, вскапывая ее мотыгой, так как здесь не знают плуга. Тогда-то эти прилежные хозяйки в своем усердии сбрасывают с себя даже панталоны для того, чтобы не разорвать их, и остаются в одной рубашке.

Мы видим, что женщина здесь, как у всех народов, для которых грабеж — честь и слава, находится в большом подчинении у мужчины, являясь скорее его служанкой, чем товарищем или помощницей.

Я говорил уже о том, что здесь покупают себе жену, внося за нее большой выкуп, достигающий иногда нескольких тысяч франков; от этого обыкновения до продажи своей дочери или племянницы чужестранцу один только шаг.

Во все времена древняя Зихия (Zykhie), в наши дни морской берег Черкесии и Абхазии, была рынком рабов; вот уже несколько тысячелетий как это продолжается; можно смело сказать, что несколько миллионов обитателей этого края было таким образом продано и увезено в другие страны. Если бы я с большей смелостью мог судить о путях провидения, я подумал бы, что его намерением было воссоздать, обновить другие вырождающиеся расы смешением их с прекрасной черкесской нацией. Но не нам измерить всю глубину высшего разума.

Страбон, Прокопий, Интериано и все современные авторы говорят об этой торговле рабами. Как бы потребностью это стало для этих народов, но, однако, и для черкеса есть грань, которую он не переступает. [49]

Никогда ни князь, ни дворянин не продадут свою дочь или сына, разве только они дадут серьезный повод для его гнева; но все же отцу дано право продажи своих детей, хотя этим правом пользуются только бедняки, которых толкает на это их нищета, тем более, что все они очерствели вследствие своей постоянной разбойничьей жизни. Не всегда с осуждением относится дочь к этому варварскому поступку своего отца; если девушка красива, она надеется занять место в турецком гареме; благодаря своей склонности к романтическим мечтаниям, она быстро успокаивается: та или другая, некогда проданная также в рабство, получила свободу и вернулась в свой родной край с небольшим состоянием, и рассказы этой бывшей невольницы о роскошном, блестящем убранстве гарема ее утешают.

Брат имеет право продать свою сестру, если у них нет родителей. Муж также продает свою жену, уличенную в прелюбодеянии.

Но черкес не продает другого черкеса, страшась кровного закона, или кровавой мести, которая будет так же беспощадна к нему, как к убийце; я даже говорил о том, что князь не мог продать крепостного, разве только за измену или вероломство, и при этом по решению суда, вынесенному народным собранием.

Черкес имеет это право только в отношении своего невольника и пленника, но продает он их не всегда. Русских черкесы любят, так как знают, что они трудолюбивые и искусные работники; черкес хорошо умеет ценить эти качества и поэтому вовсе не жесток с ними, если видит их усердие; напротив, он обращается со своим пленником мягко ради собственной своей выгоды, лишая себя иногда одежды для того, чтобы отдать ее пленнику, привлечь его к себе и склонить остаться; в особенности он старается женить его, думая, что жена и дети гораздо вернее удержат его, чем какие-либо другие узы. Другую цель преследует еще черкес женитьбой своих рабов: рождающиеся дети также его невольники и поэтому они представляют богатство, которым черкес может распорядиться, как захочет, и он так и поступает без зазрения совести; горькая участь ожидает этих детей пленников, в особенности если они красивы и стройны: властелин отнимает их у родителей и отправляет куда-либо на воспитание для того, чтобы продать затем туркам, и эти бедные, несчастные люди составляют главный фонд торговли рабами. Дальше мы увидим, что этот варварский обычай распространен и у абхазов. Продолжали бы [50] заниматься этим торгом и мингрельцы и гурийцы, если бы Россия суровыми мерами не навела там порядка.

Строже всего следят черкесы за тем, чтобы их рабы и пленники никогда не имели оружия.

Законодательство.

Законы черкесского рыцарства, следуя названию Палласа (Pallas, Voyage dans les contrees merid., etc., I, 440), основаны на трех главных принципах: гостеприимстве, уважении к старикам и праве возмездия.

Я сообщил уже рассказ Интериано о черкесском гостеприимстве его времени, начала XVI века; ничто не изменилось с тех пор, и все так же ненарушим закон гостеприимства. Хозяин защищает своего гостя, если бы даже грозила опасность его собственной жизни и жизни его близких; он не отпускает гостя от себя иначе, как только под охраной всадников и поручив его заботам своих союзников; убийство человека, которому оказано было гостеприимство, отомщается с такой же яростью, как и смерть близкого родственника (Гостеприимство черкесов то же, что и в героические времена Греции; прочтите о том, как Диомед, встретив Глокуса во время битвы под Троей, говорит ему о священных узах гостеприимства, которые связывали их. Illiade, chant VI, p. 107). Посторонний, который отдает себя под защиту женщины или сможет прикоснуться губами к ее груди, сейчас же становится неприкосновенным, как родной брат, хотя бы это был враг семьи и даже убийца близкого родственника.

Этот причудливый способ усыновления, о котором сообщает Паллас, еще сохранился у натухаджей, как рассказывает о том Тетбу де Мариньи и как подтвердил мне Тауш.

Настолько велико уважение к старикам или к старшим людям вообще, что при входе такого лица ты обязан встать, хотя бы это и был человек ниже тебя по происхождению. Этот обычай наблюдается как среди мужчин, так и среди женщин, и разрешается сесть только после того, как старший скажет «tize» (tэs — адыгейское «сядь»), что означает «сядь». Черкес — верный блюститель этого неудобного обычая даже в кругу своей семьи.

Закон крови.

Мы знаем, что такое закон крови или наше возмездие (talion), но нигде закон отмщения не выполняется с такой [51] яростью и неумолимостью, как у черкесов и всех других народов Кавказа. Всякая пролитая кровь должна быть отомщена; уже от рождения на самого близкого родственника, как бы по наследству, падает обязанность убить рано или поздно виновника преступления; черкес должен отомстить за своего гостя, открыто или хитростью, или же он подвергнется изгнанию, как трус. Эта ненависть переходит из поколения в поколение, охватывая иногда всю касту или часть племени, и если впродолжение этой мстительной борьбы умирает виновный, месть не считается завершенной, и она падает на самого близкого родственника умершего и затем на следующего до тех пор, пока эта жажда мести, наконец, не утолится, или кровь не выкупят ценой, размеры которой определяются посредниками, или же, наконец, враждующие стороны не поладят между собой путем какого-нибудь брачного союза.

Вот ужасные принципы, следствием которых является состояние непрерывной войны и недоверия, которое царит между черкесскими племенами, родами и семьями. Никто не выходит из дома иначе, как вооруженным. В таких случаях кровавой мести самые грозные мстители — это князья и дворяне: они никогда не соглашаются на thlil ouassa (адыгейское «tle uassa» — плата за кровь) или плату за кровь («Жестокий! Нередко человек принимает выкуп за кровь, прощая убийство своего брата или даже сына; убийца отдает часть своих богатств и остается в том же городе, но что касается тебя...» с такими словами обращается Аякс к Ахиллу (Iliade, ch. IX, p. 165, trad. Bitaube). Мы видим, насколько древен этот обычай мести, заменявший закон в те времена, когда царило право сильного.) и требуют кровь за кровь. Этот антихристианский обычай мести, на первый взгляд, странно противоречит чувству гостеприимства, уважения к старикам; но закон этот является только их прямым следствием; из-за преувеличенного уважения к гостю, родственнику, другу, черкес считает себя обязанным мстить за их обиды, смывая их кровью.

Вот великие принципы черкесского права; у них нет никакого писаного кодекса; всякое дело административного свойства передается на обсуждение народного собрания, или своего рода сейма, созываемого в лесу; здесь старейшие имеют наибольшее влияние; князья, дворяне и даже крепостные пользуются совещательным голосом (Это те же собрания греческих героев под Троей). Ни постоянный суд, ни полиция, ни какая другая власть не направляют правосудия в определенное русло, не следят за выполнением законности и не преследуют виновного. Все [52] тяжбы, раздоры между родами и племенами, воровство, убийства и т. д. — все это разбирается и решается на этих неожиданно созываемых собраниях; число избираемых судей зависит от важности дела; по делу об убийстве их выбирают приблизительно пятнадцать. Судьи заседают для решения только определенного дела (См. странные решения этих собраний: Taitbout de Marigny ed. Klapr., I, 291 (Voyage de Jean Potocki)). Как мы видим, нет более ярого республиканца, чем черкес, несмотря на принципы феодализма, разделяющие народ на резко разграниченные между собой касты. Сам князь вынужден всегда советоваться с собранием относительно всякого дела, если оно не имеет отношения к внутреннему распорядку его семьи или хозяйства.

Обычай требует, чтобы обнаруженное воровство было наказано во много раз большим возмещением ценности похищенного. Неразоблаченное воровство, как это было и в Спарте, ставится в похвалу; самый большой упрек, какой может сделать юноше молодая девушка, по словам Тетбу де Мариньи, это сказать, что он не сумел еще даже увести коровы. Но собственность, однако, признается неприкосновенной среди тех, кто связан узами родства, гостеприимства и дружбы.

Отцеубийство осуждено на позор и бесчестие; наказание за прелюбодеяние жены зависит от мужа, который может или прибегнуть к кровавой мести, искалечить жену, отсечь ей уши, сбрить волосы, отрезать рукава ее одежды, отослать с позором к ее родным или же, наконец, помириться с соблазнителем за некоторую сумму денег. Редко случается, чтобы муж прибегал к таким крайним мерам, как убийство виновного и изуродование жены, так как, несмотря на его справедливый гнев, за родными виновных всегда остается право кровавой мести за их смерть или за каждую искалеченную часть их тела.

Религия.

Указать религию черкесов очень трудно, настолько тесно слились у них христианство, магометанство и язычество.

В одиннадцатом и двенадцатом столетиях русские князья Тмутаракани, а также цари Грузии обратили их до известной степени в христианство. Но князья черкесско-кабардинские, явившиеся из Крыма для того, чтобы [53] завоевать часть Черкесии в начале пятнадцатого столетия, были магометанами. Начиная с середины шестнадцатого столетия, Россия и татары-магометане, оспаривая друг у друга Черкесию, столкнули между собой в этой стране христианство и исламизм в открытой борьбе. Каждая из этих сторон стремилась повлиять на черкесский народ своими религиозными воззрениями, и эта борьба продолжалась до наших дней. К каким последствиям привела она? К глубокому равнодушию как к той, так и к другой религии и полному возврату к древним суевериям.

Мы не найдем в истории примера, чтобы одна религия заменила другую без всякого смешения с нею; всегда новая религия прививается к старой. Проповедники новой религиозной системы из политических соображений потворствуют такой прививке новой веры на основе старой, для того, чтобы не слишком встревожить отсталое население.

Стоит только проследить внимательно пути развития нашего христианства в его подробностях, и мы увидим, что оно изменилось на тысячу ладов, несмотря на свою кажущуюся правоверность; каждый народ примешал к нему какой-нибудь древний праздник или обряд, сохранил воспоминание о каком-нибудь древнем культе. Не трудно было бы произвести такой анализ в отношении христианства тех нескольких народов, которые я изучал во время своих путешествий.

Только черкесские князья и знать — мусульмане соблюдают магометанские обряды, но они выполняют их только ради успокоения совести и с полным равнодушием, насмехаясь зачастую над всеми этими церемониями.

Черкес из народа в сущности все тот же язычник.

Обитатели морских берегов еще празднуют, по традиции, пасху, сами не зная в память какого события, и в течение пятнадцати дней перед праздником не едят яиц, как бы в подражание посту. У них имеются деревья, отмеченные крестом, которые они почитают; топор никогда не прикасается к ним; эти деревья находятся в священных лесах, всеми охраняемых; в определенные дни устраиваются празднования вокруг них. Пейсоннель, рассказывая о таких священных деревьях, упоминает об одном, которое находилось в центре страны и называлось Panagiasan; культ, которым его окружали, представлял самое настоящее идолопоклонство.

Мотрей, который объездил этот край в 1711 году, так же рассказывает о том, что горные черкесы устраивали [54] процессии с горящими факелами вокруг священных деревьев и у подножия их приносили в жертву различных животных: волов, баранов, ягнят, коз и овец. Их маги или священники, избираемые среди самых престарелых из них, раздавали мясо жертвенных животных, а также относили его больным и тем бедным, которые отсутствовали. Эти своеобразные священники не умели ни читать, ни писать, и только довольствовались повторением нескольких установленных молитв, которые они передавали своим преемникам такими же неизменными, какими получали сами.

Во все времена народы Кавказа склонялись к друидизму (Прокопий (Bello Goth., liv. IV, p. 471) определенно говорит, что абасги еще в его время поклонялись лесам и рощам, принимая их за богов), т. е. они всегда благоговейно чтили древние деревья, веря, что в них обитают незримые божества. Это древнее почитание деревьев, это преклонение перед ними слилось в большей или меньшей степени с христианской религией.

Нет ни одной церкви, ни одной часовни в Колхиде, вблизи которых не было бы нескольких старых деревьев, осеняющих их своей листвой или только окружающих кольцом. Абхазы, сохранившие больше следов христианства, чем черкесы, также имеют свои священные деревья.

Возможно, что проповедники христианства воспользовались этим почитанием деревьев, вырезав на них изображение креста. Быть может, деревянные часовни, выстроенные рядом с этими деревьями, исчезли, и обычаи христианства таким образом слились с друидизмом.

Еще в наше время, как рассказывает Тетбу де Мариньи (Taitbout de Marigny, ed. Klaproth, I, 307, dans le Voyage de Jean Potocki), в окрестностях Геленджика можно увидеть, как священники в простых бурках, или войлочных плащах, приближаются, окруженные толпой народа, хранящего глубокое молчание, к кресту, который стоит в лесу, придавая ему священное значение; здесь они возносят творцу моления, в которых просят о сохранении полей, даровании обильной жатвы и избавлении от чумы. Несколько маленьких свечей прикреплены к кресту; над одной из них они сжигают клочок шерсти, взятой от быка, который должен быть принесен в жертву; на голову быка они возливают бузу, принесенную в дар богу так же, как и пресный хлеб, приготовляемый с сыром. Вся церемония заканчивается [55] пиршеством, устройству которого каждый из окружных жителей содействует по мере средств, и затем танцами и играми.

Такое жертвоприношение представляет одну из особенностей христианства всех племен Кавказа; им сопровождаются все большие праздники в Осетии, Раче, Мингрелии и Абхазии; даже армяне его сохранили; это не жертвоприношение в истинном смысле, но так как всем этим праздникам предшествуют долгие посты, то заклание быка в первый день праздника рассматривается как своего рода благословение мяса, предназначенного для еды в первый раз после поста, что принято у греков, католиков Литвы, Польши и т. д.

Имеются у черкесов малые божества, как бы христианские святые, слитые с языческими божествами. Так у них есть Мериса — покровительница пчел; они уверяют, что в то время, когда погибли все пчелы, одна из них уцелела и приютилась в рукаве Мерисы, которая ее там и сохранила; от этой одной пчелы произошли все наши пчелы. День Мерисы празднуется летом (Taitbout de Marigny, ed. Klapr, I, 308 et seq.). Мерису называют также Мереим и говорят, что это матерь божья.

Сеосерес (адыгейское souzeref — пророк, посредник между богом и людьми) — большой любитель путешествий, и ему подчиняются ветры и воды; его особенно почитают шапсуги и натухаджи. Его образ — молодое грушевое дерево, срубленное в лесу, которое несут, обрубив ветки и оставив только суки, к себе домой для того, чтобы поклоняться ему, как божеству — покровителю стад. Почти в каждой семье есть такое божество; осенью, в день его празднования, его торжественно вносят в дом при громе инструментов, употребляемых для религиозных церемоний, и радостных криках всех обитателей жилья, поздравляющих божество с благополучным прибытием; оно уставлено маленькими свечками, и на его верхушке прикреплен круг сыра; вокруг него пьют бузу, едят, поют; затем его отсылают обратно, водворяя на старое место во дворе, где, прислоненное к изгороди, без всяких знаков своего божественного происхождения, оно проводит все остальное время года.

Тлябзе (Tliebse) — царь, покровитель кузнецов. В день его празднования совершают возлияния над сошником и топором.

Другие святые или малые боги: Ноакаче (Noakatche), Иемик (Yemik) и Месте (Meste); каждому из них посвящается особый день. [56]

Хотя у черкесов нет бога грома, но они думают, что быть убитым молнией — признак святости, весть об особом благословении, которую приносит ангел; пораженного молнией хоронят самым торжественным образом, и родители радуются той чести, которая выпала на их долю. При грохоте, который производит ангел во время своего воздушного пробега, жители сбегаются толпами, и, когда в течение некоторого времени его не слышно, они молят о его возвращении.

Похоронный обряд.

Черкесский похоронный обряд, как это наблюдается повсюду, видоизменяется в зависимости от местности, а также общественного положения покойного.

У натухаджей тело, зашитое в белое полотно, после нескольких песнопений, как бы военных песней древних германцев, и своеобразного надгробного слова, опускается в могилу, подобную тем, которые я описал выше; его кладут головой на восток, и при этом на бок, как это принято у мусульман. При этой церемонии присутствует мулла, если он имеется. В течение целого года постель покойного и его оружие свято сберегаются на том самом месте, где они находились при его жизни. В определенное время приходят родители и друзья умершего, выражая ударами в грудь свое отчаяние; в это время вдова также выказывает признаки своего горя, раздирая лицо и руки до крови (Кабардинцы ударяют себя плетью по лицу для того, чтобы уже своим внешним видом выявить следы печали: ранить себя до крови в знак печали в обычае среди всех народов Кавказа. Древние племена скифов в Крыму терзали себе тело острыми кремнями для высечки огня, бросая их здесь же у могилы; в древних курганах находят такие кремни, разбросанные вокруг останков тела.)

Один из этих дней назначается для большого пиршества, которое всегда должно следовать за похоронами; богатые, пользующиеся всем в изобилии, устраивают этот пир тотчас после похорон, но бедные часто откладывают его на несколько месяцев до той поры, пока смогут собрать все необходимые продукты. Поминки устраиваются насколько возможно многолюдные; в них участвуют иногда до четырехсот человек; все это происходит в священном лесу в тени деревьев, там, где совершаются, как я рассказывал, все религиозные церемонии. Простой народ варит только мясо и просяную кашу (du caсhat de millet); в этом заключается все пиршество, и это уже большая роскошь, так как [57] черкес обыкновенно отличается большой воздержанностью и умеренностью в пище, довольствуясь своей просяной кашей, которую он ест с вареным или запеченым, в форме пирога, тестом.

Пир сопровождается играми, во время которых раздаются призы в честь покойного, подобно тому, как это происходило и на похоронах Патрокла (18). Вот быстро мчащийся всадник подхватывает на всем ходу несколько свертков материи, но они становятся наградой самых искусных бегунов, которые несутся также верхом для того, чтобы, догнав, перехватить приз за скорость; бегом и другими упражнениями заканчиваются игры (Интериано среди черкесских игр своего времени упоминает об одном обыкновении, о котором я не осмелюсь рассказать, настолько оно было бы оскорбительно для наших нравов; пусть те, кто пожелает узнать в чем оно заключалось, прочтут об этом в очерке Интериано, собрание Рамузио, т. II, стр. 197).

Рейнеггс сообщает еще один обычай черкесов, а именно, принесение в жертву пленников и невольников теням своих умерших родных и друзей (Reineggs, I, 259), как приносит их в жертву Ахилл на могиле Патрокла. Этот обычай, несомненно, уже не существует, и он должен был давно уже отжить ко времени путешествия Рейнеггса, по словам которого его друзья черкесы уверяли, что они считают такое пролитие крови весьма целительным средством для успокоения душ усопших.

Черкесы выкупают тела убитых на войне; их герольды являются договариваться о выкупе тела убитого взамен лошадей, быков или других предметов. Снова перед нами Гомер, когда он рисует картину выкупа тела Гектора.

Письмена.

В наши дни черкесы так же не умеют писать, как они не умели и во времена Интериано; предания и воспоминания о великих эпохах их истории сохраняются в песнях. Имея мало торговых и промышленных сношений, они ие испытывают необходимости в этом могущественном орудии, и для них гонец является как бы живым письмом. Когда этот способ недостаточен, они обращаются к каким-нибудь турецким муллам, которые живут между ними, с просьбой написать их послание, и муллы оказывают им эту услугу. Единственные иероглифы, известные черкесам, это знаки, которыми они отмечают своих коней (19). [58]

Когда собираются, при наступлении осени, со своими соучастниками, в набеги князья и дворяне, они говорят, желая утаить смысл своих речей от других, на совершенно своеобразном языке, называемом ими «такобза» и не имеющем никакого сходства с черкесским, но народу не разрешают говорить на этом языке. Из всех авторов только Рейнеггс (Reineggs, II, 248) приводит несколько примеров этого жаргона, который, весьма возможно, представляет какой-нибудь оригинальный язык и доказывает, что в черкесском народе имеются различные элементы и что князья и дворяне — пришельцы, внедрившиеся здесь силой и хитростью (Jean Potocki. Voyge, etc., t. I, 168).

Промыслы и торговля.

Промыслов и торговли почти нет в Черкесии. Сношения, которые они до сих пор имели с Турцией, проявлялись только в бедной меновой торговле. Главной основой этих сношений всегда были невольники; я не буду повторять того, что я говорил по этому поводу раньше. Весь промысел черкесов вращался вокруг способов добыть эту как бы разменную монету набегами на территорию русских и враждебных племен, а так же морским разбоем, причем этот последний способ остался все тем же, каким был во времена Страбона, хотя с тех пор скоро уже минет девятнадцать веков. То военное судно, под командою капитана Вульфа, которое приняло меня на свой борт, уже два раза получало приказание отправиться в погоню за галерами черкесских пиратов, и мне было удобно их наблюдать. Я заметил только одно изменение: их галеры большего размера и вмещают обыкновенно больше людей; можно насчитать в них до 60— 70 человек (Эти галеры называются по-черкесски kaf или kouafa, а также kamara; по-абхазски akhbat; на языке турецко-ногайском ghemet). Они идут только на веслах, скользя вдоль берега; Мамайский порт (близ Туапсе), знаменитый уже в древности своими пиратами, и сейчас центральный пункт черкесских корсаров.

В каждой семье женщины занимаются изготовлением почти всех предметов, необходимых в хозяйстве: они ткут своего рода сукно, редкого тканья, цвета желтовато-зеленого или серого; умеют также изготовлять войлочные плащи или накидки, по-русски «бурка», по-черкесски — “djako'" [qakua], шьют обувь, одежду и даже берут на себя [59] изготовление седельных подушек, перевязей и футляров для ружей и сабель.

Как мы видим, потребности черкесов не велики.

Ввоз.

Самая насущная необходимость для черкесов — это соль, так как в их крае ее нет и следа, и они должны получать этот продукт из Керчи. С тех пор, как Россия объявила им войну, они совершенно лишены этого продукта и начинают, как говорят, привыкать обходиться без него, но это не мешает им приходить в ярость от этого лишения.

Турки привозят им грубый холст, шелковые материи, хлопок, свинец, ружья, сабли, пистолеты, сафьян, так как ни одного из этих предметов черкесы не изготовляют сами (20).

Единственное производство, которое черкесы довели до значительного совершенства, это ювелирное. Среди них имеются очень ловкие мастера, в особенности что касается искусства обработки серебра узорами черненного, сернистого серебра; они покрывают такими рисунками рукоятки пистолетов, сабель, ножны кинжалов; они умеют также украшать дула ружей, делая насечки и прокладывая тонкие серебряные нити (damasciner). Они делают очаровательные маленькие ящички, красивые пуговицы для поясов, застежки, кольца, кубки, чаши и т. д.

Но искусство обрабатывать кожу не идет дальше прокатывания сырой кожи между деревянными валами; для смягчения они смазывают ее салом. Кожа эта употребляется для всевозможных целей, — перевязей, обуви и пр., и отличается необыкновенной крепостью и прочностью.

Вывоз.

С морских берегов Черкесии вывозят мед, воск, бычачьи и козьи кожи, меха, а также зерновой хлеб, который турки перевозят в Анатолию, а именно пшеницу, рожь и маис. Во многих местностях морского побережья можно увидеть прекрасные строевые леса, состоящие из дубов, ясеней и сосен. Вблизи Гагр самшит растет в изобилии.

У черкесов много скота: лошадей, быков, коров, баранов и в особенности коз. Некоторые из собственников имеют более тысячи баранов и пятисот коз, но все это скот мелкой породы. Здесь есть также особая порода овец с толстыми хвостами (tchamtoukh) и шерстью различных цветов средней мягкости. То там, то здесь можно увидеть [60] несколько штук рогатого скота крупных размеров, тайком уведенных из Анапы, но они не умеют использовать этот скот. Дикие яблоки и груши у них в изобилии, есть также продолговатой формы слива, но нет вишен. Виноградные лозы повсюду в диком состоянии и дают мелкий виноград; из него не приготовляют вина у натухаджей, и только, приближаясь к Абхазии, в краю убыхов, сахов и других племен, можно увидеть, что жители занимаются этой отраслью хозяйства; вино, изготовляемое этими племенами, хорошего качества.

Пища.

Обычная пища черкесов — это густое месиво, сваренное из просяной крупы (panicum miliare), вид поленты, польской или вообще славянской каши (весьма замечательна однородность главного кушанья всех кавказских племен, а также славянских, которые тянутся цепью до Адриатического залива, причем то же явление можно проследить до самой Индии, вареный рис или плов — вот главная основа еды всего центра Азии до Армении и Грузии. Племена Колхиды питаются густой кашей, называемой «гоми» и изготовляемой из итальянского проса (panicum italicum). Черкесы заменили это просо обыкновенным (p. miliare); все казачьи и польские племена едят подобную же кашу, но приготовленную из гречневой крупы; литовцы и латыши варят более жидкую кашицу из ячменной крупы (dichgrutz). Южные славяне до Иллирии приготовляют это гоми, или кашу из муки маиса; повсюду это основное национальное блюдо); они едят это кушанье с тестом, запеченным в форме пирога, как это делается в Грузии; к этому они присоединяют в виде напитка бузу (буза — пиво, приготовляемое из проса), мед и кислое молоко, и в особо важных случаях они добавляют еще и мясо, вареное или простым способом зажаренное (один из способов жарить мясо следующий: мясо режут на мелкие куски и насаживают их на маленькие железные вертела, — словно подражая греческим героям под Троей, — и подвергают затем действию раскаленных углей. Татары называют эту еду «tchislik».)

В княжеских семьях едят более изысканно; там нередко можно увидеть плов, рагу, блюда, приготовленные с медом и маслом и т. д. Но ни у князей, ни у народа нет определенных часов еды; каждый ест когда проголодается, отец в одной стороне, мать в другой, каждый ребенок в своем углу; только, принимая посторонних, соблюдают больше церемоний, но, роскошно угощая своих гостей, черкесы считают стыдом и против правил вежливости есть самим в присутствии гостя.

Самая необычайная воздержанность царит между этими людьми, когда они находятся в пути: немного кислого, [61] замешанного на меду теста из просяной муки, в сумке, привешенной к седлу, — вот все, что им служит едой в течение нескольких дней.

Также нетребователен черкес и в отношении своего сна. Если черкес этот не князь, не дворянин, он растягивается на земле, подостлав свою бурку, которая и заменяет ему постель; зимой устраиваются возле огня: места, наиболее близкие к огню, самые заманчивые, и предназначаются для главных лиц семьи и посторонних; остальные спасаются от холода, как могут (Лаэрт, отец Улисса, спал также зимой, завернутый в негодные плащи и окруженный своими рабами вблизи огня, во прахе. Odyssee, ch. XI, v. 189.)

Сколько античной Греции, сколько Греции времен Гомера находим мы среди черкесов.

Разве феодализм современной Черкесии не является феодализмом скептухов Греции, главную основу которого составляли пленники и рабы. Агамемнон, Улисс, Ахилл на своих легких быстроходных судах внезапно нападающие на богатые города, которые они грабят, уводя в плен жителей, могли бы найти множество своих живых образов среди наших черкесов Мамая и Джухубу.

Черкесы в наши дни поступают, как Парис, похищающий Елену и сидонянок.

Все то, что я говорил о воспитании мужчин и женщин, женских работах, о том стыде, который падает на мужа, если его увидят с женой, о пище, похоронах, могилах, друидизме и т. д. — все ведет нас в античную Грецию, и это заставляет нас признать, что здесь существовала какая-то греческая колонизация и производились в древности частые сношения с Грецией, если черкесы могли сохранить столько особенностей первобытных греческих нравов. Но, как я уже сказал раньше, следует спросить себя о том, какая нация давала культуру и какая воспринимала.

Но что более всего меня поражает в этой картине черкесских нравов, которую я изобразил, это странное сходство между черкесами с одной стороны и литовцами и латышами с другой.

Типы построек, расположение домов, селения, одежда, религиозные верования, поклонение деревьям и грому, излюбленные кушанья, закон гостеприимства, древний феодализм и т. д. — вот все те звенья, что связывают эти далекие друг от друга народы. Однако, это нации совершенно различных рас, так как литовцы относятся скорее к расе индо-германской, между тем черкесы в родстве с финнами. [62]

Мы знаем, что черкесы не меняли места своего пребывания. Каким же образом некоторые из их нравов мы встречаем у этих народов севера?

Кажется, что это раскрывает перед нашим взором важное историческое явление, а именно, что этот литовский народ, один из наиболее тесно связанных с санскритской ветвью, не всегда находился на севере, но что он, несомненно, был у подножья Кавказа и, быть может, в глубине времен выступал на этой арене под названием, которое мы уже забыли.

Не происходят ли литовцы, особенно яствинги, одно из самых интересных литовских племен, от аланских, или оссетских племен, или ассов, которые имеют также столько аналогии с санскритскими расами и вместе с тем, оставаясь на склонах Кавказа, сохранили весьма большое сходство в нравах с племенами черкесов. Историки всегда подозревали, что они пришли с юга и представляют остатки ясзигов (Jaszyghes) (21).

Летты, братья литовцев, сильно смешались с финнами (В продолжение нескольких лет, проведенных мною в Курляндии и Литве, я произвел многочисленные исследования относительно истории, нравов, памятников этих стран; быть может, я смогу когда-нибудь опубликовать результаты этой работы.)

Амазонки.

Не поразительно ли, наконец, то обстоятельство, что у черкесов мы находим такое причудливое разобщение мужчин и женщин, — в той именно стране, где, по мнению, древних, находились амазонки и савроматы гюнократумены.

Как бы не казалась невероятной эта история или сказка об амазонках, она должна иметь основание; в этом был уже убежден Страбон, и предания, сохраненные самими черкесами, служат тому доказательством. Вот это переданное Рейнеггсом сказание (I, 238), которое взял на себя труд проверить правдивый исследователь Ив. Потоцкий.

В те времена, говорят кабардинцы, когда наши предки обитали по берегам Черного моря, они часто воевали с эммечами, народом женщин, которые жили в местности, где горы Черкесии и Сванетии образуют угол, и распространялись до современной Малой Кабарды. Они не допускали в свою среду никаких мужчин, но принимали каждую смелую женщину, если она желала участвовать в их походах и вступить в их товарищество. После одной [63] длительной войны без всякого решительного успеха для той или другой стороны оба войска снова встретились для того, чтобы начать битву, когда вдруг предводительница эммечей, владевшая даром пророчества, потребовала тайного свидания с Тульмом, вождем черкесов, который также обладал даром провидения. В пространстве между двумя войсками раскидывают шатер; туда отправляются пророк и пророчица; несколько часов спустя пророчица выходит и объявляет своим воинственным подругам, что она побеждена и желает взять Тульма себе в мужья; вражда прекращена, и она советует им поступить так же, как она, и избрать себе мужа среди врагов; так и случилось: черкесы, наши предки, радостные вернулись со своими новыми подругами в свои жилища.

Это предание о существовании эммечей подтверждается фактом, который сообщает отец Ламберти (P. Archange Lamberti, Recueil de voyages au Nord, t. VII, p. 180 ot 181; ср. с тем, что рассказывает о черкешенках La Motraye, (t, II, p. 84)): во времена автора, когда Дадиан воевал с племенами, населявшими высокие горы на запад от Эльбруса, на поле битвы между убитыми нашли много вооруженных женщин в кирасах. Дадиан обещал большую награду тому, кто приведет такую женщину живой.

Теперь я снова возвращаюсь к истории отношений Черкесии с Россией.

По Адрианопольскому договору, заключенному 2-го сентября 1829 года, Турция уступила России все верховные права, какие только она могла иметь над Черкесией и всем берегом Черного моря от Анапы до крепости св. Николая. Тогда-то именно Россия решила не на шутку положить конец, силою оружия, этому состоянию тревоги, этой партизанской войне гверильясов, разбою, всему, что продолжалось уже столько лет.

Старались заключать мирные договоры с черкесами, но в стране, разделенной на столько враждующих и независимых сторон, сколько найдется чуть-чуть смелых голов, связать себя с одним означало объявить войну другому.

Пытались соблазнить черкесских вождей военными чинами и пенсиями, но черкесы увидели в этом только доказательство слабости русских, а не средство, которое употребляет более сильная и разумная нация ради избежания пролития крови. [64]

Когда черкесские отряды нападали на русские деревни, уводя пленников для того, чтобы обратить их в рабов, им воздавали злом за зло, но обыкновенно возмездие это падало на невинных, и в этой стране мести русские приобретали себе новых ожесточенных врагов, разжигая ничем неугасимую ненависть.

Положение России было чрезвычайно затруднительно; приходилось примириться с положением дел и всё оставить так, как было.

Император Николай, с ловкостью умевший ухватиться за самые действительные меры, не колебался ни минуты и сейчас же после заключения адрианопольского мира объявил войну Черкесии, выражая намерение воспользоваться всеми правами, которые представлял этот договор. План войны был принят уже десять лет тому назад, и его выполнение преследуется с упорством и сейчас, хотя до разрешения поставленной задачи еще весьма далеко.

Фельдмаршал граф Паскевич первый взялся за это большое предприятие; в то время полагали, что враждебные выступления испугают черкесов, и они быстро покорятся, но случилось обратное: воинственный пыл черкесов разгорелся еще сильнее вследствие ожесточенности русских, и последние были отброшены в то время, когда здесь еще находился фельдмаршал Паскевич. Когда он покинул Кавказ, почти не было заметно никаких успехов в достижении этого грандиозного проекта.

Не был счастливее и генерал Эмануель, заменивший фельдмаршала Паскевича; впрочем, он сохранял командование слишком короткое время для того, чтобы можно было достигнуть блестящих успехов; генерал завоевал только Эльбрус в результате экспедиции, наполовину разведочной, наполовину научной, которая принесла такие прекрасные результаты для знакомства с краем.

После генерала Эмануеля отдельным кавказским корпусом командовал барон Розен, отозванный вскоре другой войной на восток от кавказской горной цепи; это была война такая же трудная, как и черкесская, но окончившаяся со славой для русских; дело касалось укрощения непримиримого Кази-Муллы в его убежище, долине Гамри (Очевидно, Гимры).

В 1834 г. во главе корпуса, который должен был выступать против черкесов, был поставлен генерал Вильяминов, находившийся в распоряжении барона Розена.

С тех пор был установлен особый план, который отчасти уже начали выполнять и в предшествующие годы. Этот [65] план заключается в том, чтобы шаг за шагом твердой ногой становиться на территории черкесов, изолировать их войсковыми линиями, которые пересекут их страну в различных направлениях, отрезать им возможность помощи со стороны Турции, а также и других государств, если бы они пожелали принять участие в их судьбе.

Первая экспедиция под командой самого генерала Вильяминова состоялась в сентябре 1834 г.; ее целью было ознакомиться с местностью, расположенной между рекой Кубанью и Геленджиком, а также убедиться, какой самый надежный, удобный и легкий путь можно открыть между этой крепостью и кавказской военной линией.

Единственный путь в Геленджик лежал морем; доставка снабжения была очень трудна и зависела от времени года; иногда не имели бесконечно долгое время никаких сведений о том, что происходило в крепости, и она представляла как бы маленький остров, затерянный в океане.

Только двумя проходами можно было проникнуть из станицы Огинской, на реке Кубани, в Геленджик; один из них пролегал, поднимаясь по реке Атакум (Или Адагум), ущельем Адербей, длиной в 15 верст, затем селением того же названия и, наконец, вдоль реки Мезиппе.

Другой проход, через Добе, казалось, был наиболее доступным; на всем этом расстоянии в 80-т верст пришлось бы построить только один мост над небольшим водоемом со стоячей водой.

Первый путь представлял непобедимые трудности. Триста повозок, нагруженные снабжением, должны были следовать за войском, и несомненным являлось, что отряд, атакованный в длинном ущелье Адербей, оказался бы связанным обозом, и черкесы имели бы время сокрушить его, взобравшись на высоты.

Решено было подниматься вдоль реки Шадотопш, долина которой была настолько узка, что повозки должны были продвигаться вереницей. Стояли лагерем десять дней, прежде чем могли очистить местность от черкесов. Затем двинулись в дорогу не без больших предосторожностей; находились в пути десять часов, пока не взобрались на гребень гор, отделяющих долину Шадотопш от долины Атсесбохо; понадобилось не более часа для того, чтобы спуститься и дойти до Геленджика, где отважный экспедиционный корпус встретили криками «ура»: в первый раз [66] русская армия перевалила через отрог Кавказского горного хребта.

Когда возвращались, избрали другой путь: прошли ущельем Тачагус, спустились в селение Добе и оттуда, поднимаясь по цепи холмов, которые тянутся вдоль моря, достигли гребня вблизи источников реки На; эта маленькая речка впадает ниже в Шадотопш, которая бежит затем к морю и вливается в него на несколько верст дальше от реки Атакума или Адокау; от последней реки берет свое название и этот округ натухаджей, как я уже говорил об этом выше.

В Огинскую вернулись очень довольные этой экспедицией, совершенной ими не с таким уже большим уроном, несмотря на то, что край этот один из самых трудных, какие только мне известны, для перехода армии; все долины, среди этой формации мелового сланца и мела, так узки и тесны и так много здесь ущелий, что ты можешь быть на каждом шагу остановлен. Черкесы, притаясь в кустах по утесистым склонам, держат в своих руках жизнь тех, кто проходит у их ног. Достаточно иметь несколько пушек для того, чтобы обратить эти ущелья в неприступные. Сколько необходимо преодолеть трудностей, сколько проявить мужества для того, чтобы оттеснить и изгнать из его позиций этот воинственный народ.

Вторая экспедиция, произведенная в 1835 г., имела целью расчистить дорогу, которую открыли себе в предыдущем году, и сделать ее такой широкой, чтобы несколько повозок могли пройти по ней рядом; построили крепость Абин и св. Николая на Атакуме и намеревались овладеть позицией селения Добе. Планы русских сначала ведь заключались в том, чтобы укрепиться в Суджук-Кале, но все морские офицеры заявили, что бухта эта, открытая для северо-восточных ветров, не надежна и опасна для военных судов в бурное время и что несравненно было бы лучше в бухте Добе, так как она наиболее защищена и надежна для якоря.

Третья экспедиция началась в мае 1836 г.; произвели разведку вблизи Пшада и Суджук-Кале; прежде чем начать экспедицию, генерал Вильяминов обнародовал воззвание к черкесам, в котором им предлагали сдаться России и исполнять Адрианопольский договор. Ответ, данный генералу, если верить напечатанному в аугсбургской газете вслед за прокламацией, служит доказательством иезуитизма Англии, стремившейся подчинить себе Черкесию наперекор России. [67]

В этом году потеряли много офицеров в одном из ущелий. Генерал, командир экспедиционного корпуса, предупрежденный об опасности продвижения войска по ущелью, не хотел слушаться доводов благоразумия, и не успел он сделать несколько шагов по ущелью, как его настигла пуля. «Я не смею уже отступать», сказал генерал, и войско пробилось за ним сквозь ущелье. Но черкесы убили человек двадцать офицеров, так как они не любят стрелять в простых солдат и метят только в их начальников, которых они прекрасно узнают; впрочем офицеры стараются последнее время, насколько возможно, не отличаться от рядовых солдат ни своей одеждой, ни своими лошадьми.

Вот результаты последних военных операций, которые производились на суше.

Военные действия со стороны моря должны были согласоваться с этими планами, и Россия держала в Черном море флотилию судов, которая в состоянии была бы выполнить ее проекты. Два рейса для крейсерства были установлены вдоль берегов: суда, стоявшие в Геленджике, должны были, главным образом, не спускать глаз с морских берегов до Гагр, другие, находившиеся в Сухум-Кале, зорко наблюдать за Абхазией.

Запретили иностранным судам приближаться к берегам Черкесии, объяснив это запрещение как необходимую санитарную меру. Эта блокада была обнародована, и каждый обязан был о ней знать. Это было единственное средство отрезать черкесам всякую помощь.

В результате этого эмбарго морских берегов Черкесии была произведена в 1832 г. конфискация семи турецких судов; они были отведены в Феодосию и Керчь, где их продали вместе с грузом. Команда этих судов, в количестве 150 человек, была освобождена. Прибыль от продажи призового судна принадлежит военным кораблям, его захватившим.

Сказать, что турки имеют право жаловаться на несправедливость такой конфискации, было бы неправильно. Когда Россия наложила эмбарго на эту страну, она сейчас же осведомила об этом турецкое правительство, и султан, хорошо сознавая, что он уступил все свои права России, строго запретил всем своим подданным заниматься торговлей с черкесами. Много раз паши возобновляли этот приказ по просьбе русского посланника и консулов, в особенности консула в Трапезунде, откуда выходят почти все суда, направляющиеся в Черкесию. Много усилий употребил [68] трапезундский паша для того, чтобы разъяснить жителям, к каким последствиям могут привести их поступки, а также убедить их в том, что, если русские сожгут или конфискуют их суда или груз, султан даже и не подумает о том, чтобы заявить хотя бы малейший протест по этому поводу, и таким образом они будут действовать за свой страх и риск.. Поэтому турки знают, что их ожидает, но слишком велика нажива в случае удачи и непреодолима приманка, чтобы устоять против соблазна и не затеять что-либо рискованное. Они всегда надеются проскользнуть незамеченными вдоль берегов, которые мешают своей высотой крейсирующим военным судам увидеть их маленькие суда, и раз они уже на месте, черкесы встречают их с распростертыми объятиями, готовые защищать до последних пределов.

В результате экспедиций 1833 г. было сожжено русскими всего шестнадцать небольших судов и семь товарных складов.

Между тем война России с Черкесией привлекла к себе взоры всех европейских стран, которые ревниво относились к усилению могущества России и успехам ее оружия на Востоке и Турции.

Тем более Англия не могла стерпеть, чтобы какое-либо государство употребляло все меры для обеспечения мира на своих границах, и готова была даже оспаривать это право у России, та самая Англия, которая ни у кого не спрашивала разрешения отправиться в Индию для того, чтобы утвердить там свое могущество и оттеснить непокорные племена, пытавшиеся подорвать незыблемость ее власти.

Изо всей силы кричали об этом также и французы, те самые французы, которые еще хуже поступали в Алжире. Мы спросим их — имели ли они больше прав замирять покоренную страну теми способами, которые они употребляли, чем Россия, усмиряя Кавказ, с которым она находится в войне в течение многих веков?

Во всяком случае подождем с терпением результатов этой ожесточенной борьбы, которая становится все более грозной и вместе с тем все более интересной, так как благодаря этой борьбе, черкесский народ, до сих пор неведомый, выявится в совершенно ином свете. Своим стремлением покорить черкесов не расшевелит ли Россия их промышленность, не пробудит ли их энергию, их разум? Не заставит ли она силою обстоятельств объединить свои интересы, избрать вождя и сплотиться в одну нацию? Не в первый раз в истории мы увидели бы, как неведомый [69] до тех пор народ, разделенный своими интересами, пробудился при виде все возрастающей опасности и вышел из состояния равнодушия и темноты перед лицом грозного врага для того, чтобы занять свое место среди других народов и выполнять между ними свое назначение.

Грузия и Сельджукиды, Швейцария и ее борьба с Австрией, Голландия и ее войны с Испанией, Литва и Тевтонский орден — вот примеры таких явлений в истории, не слишком уже отдаленных от нас.

Комментарии

15. Гверильяс — от испан. guerilla, что значит «малая война». Здесь «гверильяс» употребляется в смысле «иррегулярный воин».

16. Лакедемония — или Лакония, область в древней Греции.

17. Автор имеет в виду ту тестообразную массу из просяной (пшенной) муки, которая по-абхазски называется «abэsta», по-грузински — гоми.

18. Патрокл — один из героев «Илиады», пышные похороны которого подробно описаны в поэме.

19. Речь идет о т. наз. «тамгах», которые имели родовое происхождение.

20. Автор ошибается, т. к. несмотря на ввоз оружия и холста, эти предметы производились на месте. В Абхазии же, кроме этого, занимались хлопководством и шелководством. Привозными продуктами пользовались преимущественно привилегированные сословия, а трудящиеся крестьяне обходились продуктами домашних промыслов.

21. Автор справедливо отмечает очевидное сходство нравов и обычаев, бытовавших у черкесов, с общественным строем древних греков героической эпохи. Однако, автор ошибается, когда он называет общественный строй греков феодализмом. Черкесов роднит с древними греками не феодальная структура их общества, а тот пережиточный патриархально-родовой уклад, который сохранялся в системе абхазо-адыгейского феодализма до последнего времени. Никак нельзя согласиться с автором, когда он именует родоплеменной строй греков героической эпохи «древним феодализмом». Это обычная для буржуазного ученого модернизация истории.

Вопрос о сходстве социальных форм черкесов и древних греков, черкесов и литовцев автор пытается разрешить в свете расовой теории. Автор тщетно ищет исторические корни этого сходства в миграциях (переселениях). Марксистско-ленинская историческая наука рассматривает вопрос о сходстве культурных форм в свете единства культуротворческого процесса. Общность культурных форм обусловлена однородностью социально-экономической структуры, однородностью способа производства.

Комментарии

1. Автор включает в черкесскую нацию черкесов, кабардинцев, абхазов и абадзов.

2. Милезийцы — греки; жители города Милeтa (Западное побережье Малой Азии).

3. Ольбия или Ольвия — древнегреческая колония на Северном Причерноморье.

4. Эмпориум — рынок, торговая фактория.

5. Лаконийцы — жители Лаконии (область на юге Греции).

6. Имеется в виду Керченский пролив.

7. Древнее название Крыма.

8. Мамелюки или мамлюки (араб., «приобретенные в пользование») — наименование вооруженных отрядов, составлявших гвардию египетских эмиров и вербовавшихся по преимуществу из рабов, вывезенных с Черноморского побережья Кавказа. С 1382 г. по 1517 г. «черкесские мамлюки» владычествовали над Египтом, выдвигая эмиров, составивших т. наз. «черкесскую династию».

9. Суджук-Кале — турецкая крепость на берегу современной Новороссийской бухты.

10. Порта Оттоманская — официальное название султанской Турции.

11. Гамба — французский коммерсант, посетивший Кавказское побережье в начале XIX века и представивший царскому правительству проект о развитии торговли (преимущественно лесом) на берегах Кавказа, см. его книгу Voyage dans la Russiе meridionale.

12. Скасси — генуэзский коммерсант, утвержденный царским правительством в 1817 г. в должности попечителя торговли с черкесами и абхазцами. Был отдан под суд за хищения и спекуляцию, но помилован.

13. Тетбу де Мариньи — сотрудник Скасси.

14. Сравнение абхазо-адыгейских языков с финскими языками допустимо лишь в свете единства языкотворческого (глоттогонического) процесса. Ни о каком «родстве» здесь, разумеется, не может быть и речи.

15. Гверильяс — от испан. guerilla, что значит «малая война». Здесь «гверильяс» употребляется в смысле «иррегулярный воин».

16. Лакедемония — или Лакония, область в древней Греции.

17. Автор имеет в виду ту тестообразную массу из просяной (пшенной) муки, которая по-абхазски называется «abэsta», по-грузински — гоми.

18. Патрокл — один из героев «Илиады», пышные похороны которого подробно описаны в поэме.

19. Речь идет о т. наз. «тамгах», которые имели родовое происхождение.

20. Автор ошибается, т. к. несмотря на ввоз оружия и холста, эти предметы производились на месте. В Абхазии же, кроме этого, занимались хлопководством и шелководством. Привозными продуктами пользовались преимущественно привилегированные сословия, а трудящиеся крестьяне обходились продуктами домашних промыслов.

21. Автор справедливо отмечает очевидное сходство нравов и обычаев, бытовавших у черкесов, с общественным строем древних греков героической эпохи. Однако, автор ошибается, когда он называет общественный строй греков феодализмом. Черкесов роднит с древними греками не феодальная структура их общества, а тот пережиточный патриархально-родовой уклад, который сохранялся в системе абхазо-адыгейского феодализма до последнего времени. Никак нельзя согласиться с автором, когда он именует родоплеменной строй греков героической эпохи «древним феодализмом». Это обычная для буржуазного ученого модернизация истории.

Вопрос о сходстве социальных форм черкесов и древних греков, черкесов и литовцев автор пытается разрешить в свете расовой теории. Автор тщетно ищет исторические корни этого сходства в миграциях (переселениях). Марксистско-ленинская историческая наука рассматривает вопрос о сходстве культурных форм в свете единства культуротворческого процесса. Общность культурных форм обусловлена однородностью социально-экономической структуры, однородностью способа производства.


ЧЕРКЕССКИЙ МОРСКОЙ БЕРЕГ
(От Геленджика до Гагр)

Мое пребывание в Геленджике.

Я провел в Геленджике четыре недели, от 21 мая (2 июня) до 17 (29) июня, ожидая судна, которое должно было доставить меня в Сухум-Кале. У меня не было времени скучать, несмотря на то, что военный лагерь таил в себе так мало возможностей. Событие необычайное — появление первого путешественника-европейца среди черкесов, поэтому каждый стремился скрасить мое пребывание в Геленджике, насколько это от него только зависело. Офицеры старались помогать моим изысканиям, и сами солдаты радовались, видя, что я участвую во всех их экспедициях, разделяя одинаковые с ними опасности.

Но никто не выказал ко мне столько доброты, как полковник Чайковский, комендант крепости; он не желал, чтобы я во время всего моего пребывания в Геленджике столовался где-либо в другом месте, кроме как у него, и в его доме я нашел общество, которое вполне могло заставить забыть, что находишься так далеко от цивилизованного мира: я говорю о жене полковника и его сестре, особах таких же благовоспитанных и любезных, какие встречаются в наших больших городах; мне кажется так странно было для них перенестись из большого света столиц в Азию, в солдатский лагерь, и быть вынужденными довольствоваться лишь обществом своим и нескольких офицерских жен, которые представляли все женское население крепости. Не было ни одной лавки, кроме ларьков для солдат. Все нужно было доставать из Анапы или Керчи. Никаких прогулок для дам, кроме Екатерининской рощи. Но эти дамы обладали мужеством; они довольствовались своим домом, надеясь на лучшее будущее, и я никогда не слышал от них ни одной жалобы.

Инженерный поручик Яковлев уступил мне одну из своих комнат, где я мог удобно работать, сколько мне хотелось, и я всегда находил в этом образованном офицере самого доброжелательного, самого лучшего товарища моих [71] скитаний; его заботливость по отношению ко мне была истинно братской. Я всегда буду помнить, как он беспокоился обо мне, когда я где-нибудь бродил один, в особенности его мучительную тревогу, когда однажды полурота солдат, сопровождавшая стадо на пастбище, вернулась без меня. Я отправился разгуливать вдоль берега, где внимательно рассматривал слои почвы, для того чтобы составить себе представление о расположении кремневых пластов, и я настолько забылся, что не слышал, как пробили вечернюю зорю и все отправились в обратный путь. Яковлев думал, что меня убили или похитили, и в сильном страхе побежал к коменданту крепости сообщить ему свои опасения. Спешно был послан взвод солдат на мои поиски. Во главе солдат шел Яковлев; но напрасно они шарили по зарослям кустарника, так как меня скрывали от них скалы; наконец они увидели меня, и я не мог сначала понять, что означала их радость и весь этот кортеж, но мне стало все ясно, когда меня хорошо побранили за мою неосторожность, заставив обещать в другой раз внимательнее прислушиваться к бою барабана или звукам рожка.

Самый красивый вид на бухту, крепость и окружающие горы раскрывается с того места береговой дуги, куда пришли меня искать. Я нарисовал этот вид, и его можно найти в моем атласе (Atlas, 2-e serie, pl. I). В крайней дали выступает в море мыс Усусуп с его скалами сланца; виднеется вход в бухту Суджук-Кале, скрытую за горой Тачагус, склоны которой пестрят, словно мозаикой, полями селения Ашампет. Замыкая бухту Геленджика с севера, впереди Тачагуса выдвигается навстречу моря острие мыса, вдоль которого тянется селение Атсесбохо. Горная цепь вдоль берега бухты составляет часть гор Мерхотхи. Между этой цепью и береговой линией у основания бухты находится местность со следами руин, которую я описал выше. Направо виднеется Геленджик, его укрепление, Екатерининская роща и др.

Мыс, который выступает на юге, замыкая бухту, своим положением должен был манить к себе переселенцев, и я нисколько не удивился, когда увидел, что там повсюду рассеяны следы черкесского жилья, древних и современных могил. Более того, кажется, что мыс этот был некогда укреплен, так как насыпь и ров, начинаясь на небольшом расстоянии от крепости, тянутся на две версты, как бы наглухо замыкая его; один из входов недалеко от края берега защищен могильным холмом. Впереди находится [72] другой курган, сейчас занятый кладбищем. Небольшие раскопки, произведенные офицерами, не дали никаких результатов...

Я уже высказал выше свое мнение о том, что бухта Геленджик это бухта Торикос Скилакса (Vide supra), на берегах которой автор указывает город того же названия. Мне легко доказать правильность своего утверждения. Я прошу бросить беглый взгляд на следующую картину, на основании которой можно легко убедиться, что древние знали и хорошо различали три больших бухты или «лимена» черкесского берега у его северных пределов.

«Лиман» Синдик — это лиман Кизильташ наших дней; самый город Синдик находился вблизи Анапы, на берегах, конечно, Бугура.

«Лиман» Бата, с его городом того же названия, — это современная бухта Суджук-Кале, которая во времена Плиния и Арриана принимает название Хиерос.

Наконец, «лимен» Торикос Скилакса — это бухта Геленджик. Плиний всегда переводит «лимен» греков словом «река», полагая, что это лиманы, образуемые большими реками, как это мы видим при устьях Дуная, Днестра, Днепра, и поэтому он вместо «лимена» Торикос указывает здесь реку Тарузу.

Арриан не знает Геленджика под его древними наименованиями и называет бухтой Паграй. Мы нисколько не должны сомневаться в тождестве этих названий, зная, каким точным образом он создает свой перипл. Предвидя, что смерть Котиса II, царя Босфора, может вовлечь римлян в какую-нибудь войну, автор перечисляет бухты и причалы, которыми римляне могли бы воспользоваться на этих морских берегах, и оценивает их по их природным свойствам. Морская станция (skeph) Питиус —вот первый порт, который Арриан указывает; порт Мамай, а также древней Лазики для него только ormoV — местности, едва укрытые от какого-нибудь слабого ветра. Автор не упоминает ни одного «лимена», ни одного лимана, ни одной, словом, значительной бухты, которой в действительности и нет на этом побережье, как хорошо заметил Страбон и Артемидор, и вот, неожиданно, у крайнего предела этой части морского берега, следуют один за другим два «лимена». Можно ли сомневаться, что это бухты Геленджика и Суджук-Кале, если их в действительности и имеется только две и нет другого выбора? К тому же расстояния, которые приводит автор, вполне согласуются с расположением этих [73] местностей. Арриан не говорит о «лимене» Синдик, но он упоминает город этого же названия, указывая его на верном расстоянии от Суджук-Кале.

Спрашивается, является ли Паграи Арриана Торикосом Скилакса и нет ли здесь простого изменения названия и какие местности можно было бы с уверенностью отнести к тем двум пространствам со следами руин, которые я описал выше? Моя наука не идет так далеко, чтобы я мог решить этот вопрос.

В бухте Геленджика, особенно по соседству с крепостью, много хороших, удобных мест для купанья, с песчаным пляжем и спокойной водой. Забавно и весело следить, как играют в волнах моря дельфины или спокойно плавают, пыхтя, в бухте.

Купаясь, я нашел однажды в морской воде Dyticus dimidiatus. Я был крайне изумлен, когда нашел этого жука, живущего только в пресной воде; желая убедиться, не случайно ли он оказался в соленой воде, я поместил его в пресную; через полчаса насекомое уже было мертвым.

Ненависть черкесов к русским в 1833 г. была еще очень сильна, и редко случалось, чтобы черкес переступал за ворота крепости для того, чтобы продать или свою корову или кур, что меня особенно огорчало, так как мне очень хотелось увидать вблизи этих гордых, надменных врагов; однако, мое любопытство редко было удовлетворено.

В 1834 г. черкесов бывало уже значительно больше в крепости и, быть может, удалось бы даже их приручить, если бы, к несчастью, не был убит один из них, когда он не ответил на оклик часового; ненависть и недоверие вспыхнули опять с новой силой.

Во время моего пребывания в Геленджике я познакомился с полковником артиллерии Степаном Алексеевичем Кузнецовым, которого довели до суда его безумства из-за пьянства; но офицер этот впрочем пользовался репутацией необыкновенно храброго человека; он получил прекрасное образование и отличился в кампаниях против Персии и Азиатской Турции; его имя еще хорошо известно среди солдат, которые проделали вместе с ним эти кампании. Он мне рассказывал иногда о какой-нибудь из их экспедиций и между прочим говорил о том мосте из серы, который находится, по уверениям многих, около источников реки Мурад-Чай в пашалыке Баязеда; он сказал мне, что проходил через этот мост и для подтверждения своего рассказа позвал унтер-офицера, который проделал всю кампанию вместе с ним; его расспрашивали в моем присутствии, и он, разумеется, подтвердил все, что рассказал мне его [74] полковник. Нет ничего, впрочем, удивительного встретить у подножья Арарата, этого колоссального вулкана, большие массы самородной серы: разве не видим мы ее вокруг кратера Алагеза?

Находясь в Карсе, полковник Кузнецов изобрел машину для подъема муки в склады крепости; желая испробовать свою машину, он приказал поднять себя на ней вверх, но так как, к несчастью, веревки оказались истлевшими, они оборвались, и он упал с большой высоты; нога его была сломана, и мозг от сотрясения пострадал, что всегда на нем немного отзывалось.

Полковник Кузнецов умер очень скоро после моего отъезда из Геленджика.

Согласно моим термометрическим наблюдениям, колебания температуры, от самой низкой и до самой высокой, от 24 мая (5 июня) до 16 (28) июня не превышали 14 град.

Минимум тепла, 10 град., наблюдался 31 мая (12 июня) в 9 час. вечера.

Максимум тепла 15 и 16 июня не превысил 24 град.

Ранее 5-ти часов утра, т. е. до восхода солнца, средняя температура из 18 наблюдений равна 14 1/4 град.

в 6 час. утра из 18 наблюд. 15 7/9 град.

в 8 час. утра из 12 наблюд. 18 7/12 град.

в 10 час. утра из 12 наблюд. 20 град.

в 12 час. утра из 22 наблюд. 20 град.

в 2 часа пополудни из 20 наблюд. 20 3/5 град.

в 6 час. вечера из 18 наблюд. 19 град.

в 7 час. вечера из 16 наблюд. 17 град.

в 9 час. вечера из 18 наблюд. 15 3/5 град.

Средняя температура 18 град.

Самая высокая средняя в 2 часа после полудня — 20 3/5 град.

Самая низкая средняя во время восхода солнца — 14 1/4 град. Разница 6 7/20 град.

Более всего бросается в глаза то обстоятельство, что средняя температура, равная 20 град, в 10 ч. утра, не повышается к 2-м часам; это объясняется тем, что около полудня обычно поднимается ветер с моря, освежая немного атмосферу.

Из двадцати четырех дней двенадцать были пасмурными, и туманы скрывали горы; десять дней были отмечены грозами, но дождей почти не было.

Вот что я мог собрать интересного относительно Геленджика и его окрестностей. Когда-нибудь Геленджик может стать одной из самых значительных местностей на этих [75] берегах. Но тем временем Геленджик с его горстью хижин из земли или ветвей, с его старыми усачами-воинами, опаленные солнцем лица, покрытые шрамами, эти рожки, беспрестанно звенящие в воздухе, это множество мужчин и отсутствие женщин — все напоминало мне Рим во дни его рождения и борьбы с сабинянами.

Я покинул Геленджик 17-го июня на шхуне «Вестник», которой командовал капитан-лейтенант Николай Павлович Вульф, известный, как один из хороших и храбрых морских офицеров. Нашим назначением был Сухум-Кале. Я не мог начать моего путешествия в более счастливый час, — так благоприятствовало мне все время чистое, ясное небо. Перед моим взором прошел весь этот длинный великолепный берег; ночное затишье заставляло нас стоять каждую ночь у берегов приблизительно до десяти часов утра, когда поднимался легкий бриз для того, чтобы снова отправить нас в путь и заставить нашу шхуну скользить без усилий на небольшом расстоянии от берега.

Не только капитану хотелось, чтобы я все видел в то время, как мы проходили мимо берегов, но он приказывал направлять ее к тем местам, которые могли интересовать меня; мы входили в рейды и бухты, очерчивая их береговую дугу. Надо признаться, что возможность путешествовать таким образом редкое счастье.

У меня не было недостатка в занятиях: рисовать берег, описывать его, расспрашивать офицеров и лоцмана, писать заметки, работать над дневником — вот занятия, которые очень хорошо заполняли мои дни.

Полуденные часы бывали довольно знойные, но восхитительные вечера заставляли забыть о них, и луна, царившая над холмами Черкесии и отражавшаяся в тихо зыблющихся волнах, освещала эти чарующие мгновения, уже такие далекие от меня. Я мог бы, казалось, ожидать так наступления вечности, и если бы госпожа Жанлис захотела бы сделать из этого одно из мучений, на которые она обрекает некоторых из своих героев в своем романе «Дворец истины», она нашла бы много любителей этой казни.

Пусть не думают, что нельзя «фланировать», находясь на море: я не знаю «фланирования» более приятного, чем следить взором, склонясь над бортом корабля, как резвятся вокруг него волны; толпой они теснятся вокруг утлого его остова, бьют его со всей силой, стремясь поглотить, но корабль, пренебрегая их соединенными усилиями, гордо отталкивает их, и они, побежденные, отбегают далеко, далеко, разрывая свою пенистую грудь. Волны — это люди; пена — слава; корабль — время, которое все разбивает, все [76] уравнивает, все сглаживает. Немного пены здесь, немного там: не успела она пройти, как вечность поглотила все.

Наблюдал я также жизнь русских моряков. Судовые команды — это смешение всевозможных наций. Экипаж бригантины «Нарцисс», на которой я совершил свой первый переезд по Черному морю, состоял из шестидесяти человек; из них десятая часть — казанские татары, которые резко выделялись своими лицами гуннов. Один между ними, с его смуглым цветом лица, с широким вздернутым носом, лицом, круглым, как луна, плоскими, как смоль, черными волосами, черными широко расставленными глазами, с нависшими на них густыми бровями, толстыми губами большого рта, представлял ужасный портрет настоящего гунна. Два еврея, — один конопатчик, другой плотник, и чуваш примешивались еще к остальному экипажу, состоявшему из русских, собранных из различных уголков России. Обычно, вербуя во флот, стараются выбирать только обитателей берегов моря или больших рек и озер, людей привычных к воде. Обрели здесь конец своей славы семь или восемь поляков; один служил в пехоте польской гвардии, участвовал в деле Дверницкого и был захвачен в плен. Учился управлять веслом и польский драгун; та же участь постигла и других, большею частью мазуров. Все видели море первый раз в жизни. Хотя поляки и говорили очень мало по-русски, они довольно быстро выучили названия парусов, снастей и т. д.

Команда «Вестника» состояла приблизительно из тех же национальностей, как и на бригантине «Нарцис».

Я имел случай убедиться, не только наблюдая команды этих двух судов, но также на основании свидетельств флотских офицеров, которых я знал, насколько польские славяне обыкновенно проявляют больше ума и доброй воли, чем моряки других национальностей. Начальники их любят, всегда расхваливают и охотно комплектуют ими свои экипажи. Офицеры сухопутных войск за пределами Кавказа также хорошо отзываются о них; но... их приходится удерживать от дезертирства.

Во всем флоте утренний завтрак матросов состоит из сухарей. В одиннадцать часов сержант (унтер-офицер) несет капитану для пробы тарелку супу, рациона экипажа; я часто пробовал этот суп и находил его вкусным и полезным для здоровья; это кашица из различных круп, гороха, чечевицы и т. д.; ее варят со свежим мясом, если же его нет, то с солониной; иногда матросы получали кашу, приправленную растопленным маслом. [77]

Проба супа являлась важным сигналом: квартирмейстер шел накачивать из бочки рационную водку. Свистки унтер-офицеров созывали экипаж. Все собирались на этот веселый призыв, и каждый подходил, при чтении своего имени, для того, чтобы выпить свой рацион. Ничто меня так не потешало, как следить во время этой церемонии за выражением всех этих лиц, расцветавших от удовольствия.

За водкой следовал обед. В семь часов вечера происходил ужин, такой же, как обед, но за тем исключением, что не было водки. В течение остального времени матросы могли пользоваться вволю сухарями.

Русского матроса, без сомнения, лучше кормят и окружают большими заботами, чем солдата. Знают, что это единственное средство предохранить его от болезней и заставить весело и мужественно переносить все трудности, беспрестанно возникающие в жизни моряка, а также многочисленные опасности, с нею неразлучные.

Офицеры хорошие и очень гуманные. Я видел, с какой заботливостью лейтенанты Вульф, Синицын, Свирский, Кастризиц и др., из которых каждый командовал отдельным военным судном, относились к своим матросам, и как они следили за каждой мелочью, касающейся их содержания или здоровья; поэтому было очень мало больных на тринадцати военных судах, которые стояли в Геленджике и Сухум-Кале или крейсировали у берегов.

Офицеры второго ранга хорошие ребята, но я не мог бы похвалить их знаний, помимо службы; лоцманы (кондукторы по-русски) хорошо знали свое дело. Все вели себя образцово, за редкими исключениями. Между другими я упомяну об одном мичмане из хорошего семейства, который оказался в очень молодые годы, к своему несчастью, обладателем небольшого состояния и употребил его на пьянство; родные предприняли все, чтобы спасти его из этого омута и оторвать от дурных привычек; наконец, они умолили высшее начальство дать ему назначение и отослать куда-нибудь. Мичмана назначили на бригантину «Нарцисс», куда он и явился без сапог и пальто, в сюртуке, рубашке и носках; колода карт, трубка и бутылка составляли остальное его имущество: он купил где-то подкладку от одеяла, отдал матросу ее подрубить, и это заменяло ему и простыню и халат; старый матрац служил ему постелью, и несколько свернутых флагов заменяли подушку; когда ему было холодно, он просил закутывать себя также флагами, этими эмблемами славы. Признайтесь, что это означало заходить слишком далеко в своей философии цинизма. В день нашего прибытия в Геленджик он так [78] хорошо отпраздновал нашу встречу, что его подобрали на улице и отправили на ночевку в кардегардию, где с него сняли занятые им где-то сапоги для того, чтобы помешать ему шляться. Правда, это был своего рода единственный образец офицера; тотчас после этого случая его с позором изгнали со службы.

Русский солдат, несмотря на свою жизнь, полную труда, распевает от одного конца империи до другого. Это единственное всеисцеляющее средство от всех его бедствий, когда у него нет водки, но, когда она у него есть, он поет еще лучше.

В Геленджике роты устроили себе площадку под деревом с несколькими скамьями для того, чтобы предаваться этому удовольствию. Когда поешь, переносишься в свой родной край.

Приказывали петь своим матросам и наши капитаны. Мы видим, как в глубокой древности голубоглазые нереиды, красавицы нимфы, тритоны с мокрыми бородами толпами спешили к кораблю для того, чтобы играть и резвиться под нежные звуки лиры. Но мы, люди XIX века, того века, когда нам стоит столько труда решиться верить в бога, мы уже ничего не можем увидеть из этих зрелищ богов, но наша песня все льется.

Русские, хором которых управлял старый матрос, сотрясали воздух национальными великорусскими песнями с их шумными припевами.

Рядом с ними поляки, печальные остатки храброй армии, рассеянной по всем уголкам земного шара, вторили им песнями Шлопицкого, и если их песня могла бы разбудить эхо Кавказа, оно ответило бы им, изумленное новизной этой песни, которую поют русские матросы-мазуры перед лицом Эльбруса!

Казанские татары прерывали эту печально звучавшую песню побед своей мелодией, медленная и монотонная гармония которой составляла резкий контраст с отвагой песни мазуров... Но русские подхватывали и заглушали все это пение военной песнью, не лишенной красоты и величия...

Берег от Геленджика до устья реки Сучали более или менее сохраняет однородный характер. Гряды холмов или низких гор, не более 2.000 — 2.500 футов высоты, тянутся в несколько ярусов вдоль моря, разбивающегося об их отвесный склон, источенный его волнами, так как здесь нет и следов равнины, которая служила бы переходом от этих холмов к морю. Этим и объясняются те трудности, которые находил Митридат на пути вдоль берега моря. [79]

Хотя и довольно однородный, пейзаж этот великолепен и чрезвычайно разнообразен в своих подробностях. Все эти холмы из фукоидных сланцев покрыты богатой растительностью; роскошные леса служат рамкой для бесчисленных полей, которые пестрят словно мозаика. То там, то здесь в тени прекрасных деревьев рассеяны уединенные дома; некоторые из них ютятся по многочисленным ущельям, как бы разрывам гор, по которым устремляются ручьи и реки; эти потоки становятся, по видимому, все значительнее по мере того, как приближаешься к центру береговой горной цепи.

Но познакомимся ближе с этим берегом, менее известным, чем берега Новой Голландии.

Пшад.

Между Ложным Геленджиком бухты Мезиппе и Пшадом, по направлению на юго-восток, виднеется мыс Абетсаи, как называет его Тетбу де Мариньи (Taitbout de Marigny, ed. Klaproth, dans le Voyage de J. Potocki au Caucase, etс., I, p. 297), или Хопечаи, согласно названию морских офицеров. Это Шорека географа Бенинказа (Voyez Memoire sur im nouveau periple du Pont-Euxin; par le com-te J. Potocki, II, 370).

Второй мыс Итокопасхе в трех милях приблизительно от первого. Долина Чианготи (Djapzkhoti, Panioutine) раскрывается между двумя мысами.

За этим мысом, по направлению к Пшаду, вторая долина реки Некепш (Nakobche, Panioutine).

Бухта Пшад, к которой мы приблизились вечером 17-го мая, находится в 22-х верстах от бухты Геленджика. Бухта эта широкая и менее углубленная, чем Геленджикская: мыс Есукугу отмечает вход в нее на севере. Ее общая глубина — от семи до восьми саженей (brasses); дно из ила и ракушек.

Маленькая речка Пшад или Дуаб извивается словно змея и впадает в бухту. Направо от нас большие прекрасные леса; налево — молодая поросль и среди нее аул, который русские подожгли, когда приходили 27 мая 1833 г. для того, чтобы предать огню два маленьких турецких судна, которые зимовали в этом порту.

Пшад был резиденцией Мехмет-Иендер-Оглы, кунака Скасси. Здесь именно Скасси основал главное торговое [80] дело для сношений с черкесами: положение местности казалось очень удобным для этой цели.

Гамба (Gamba, Voyage dans la Russie meridionale, I, 64) ошибается, считая, что похищение молодой черкешенки было виной гибели торгового заведения Пшада. Это было дело рук грека, по имени Мудрова, комиссионера предприятия. Грек и молодая Джантина любили друг друга; это он вырвал девушку из рук черкесов, которые везли ее против воли к тому, кого родные избрали для нее в мужья; девушку хотели выдать замуж за шапсугского князя, соседа натухаев Пшада. Мудрову помогали сыновья Мехмет-Иендер-Оглы; они устроили вместе с греком засаду на пути Джантины. Но после дело уладилось, и только через несколько лет русские вынуждены были покинуть Пшад.

Положение Пшада настолько кажется выгодным и удобным, что было бы удивительно, если бы греки, так хорошо умевшие пользоваться подобными местными условиями, не сделали бы этого на этот раз. Тетбу де Мариньи, имевший возможность на досуге изъездить эти окрестности, сообщает в описании своего путешествия, что он видел довольно широкую дорогу, которая вела к руинам древней крепости на верхушке горы, господствующей над долиной на юго-восток от Пшада.

Все склоны холмов вокруг Пшада усеяны также могильными курганами большего или меньшего размера. Тетбу нашел в некоторых из них, на глубине от трех до четырех футов, вазы из обожженной глины; они были наполнены пеплом, среди которого находились медные пуговицы, кольца того же металла и несколько железных орудий, измененных до неузнаваемости из-за окисления. Тетбу разыскал также, в одном из курганов длинную массивную шпагу и железное острие пики, сложенные накрест под слоем угля, и ниже опрокинутую вазу без краев с такими же вещами, как и в других вазах (Taitbout de Marigny, ed. Klaproth, I, p. 340 et 344).

Кто видел руины греческих городов Босфора и полуострова Тамани, доступ к которым загроможден могильными курганами, тот не ошибется и признает здесь руку того же народа и проявления тех же обычаев и нравов. Несомненно, Пшад играл значительную роль даже в самой глубокой древности. Древние авторы Скилакс, Страбон, Плиний, Аппиан и другие — все указывают ахеян на морском берегу, который занимают в настоящее время натухаи от Суджук-Кале и далее Пшада, и я докажу в моем [81] комментарии относительно Арриана, что его «античная Ахайя», (palaia acaia) не могла быть ничем иным, как Пшадом наших дней.

Птоломей упоминает эту местность под названием бурга Ахайя (acaia cwmh).

Позднее Пшад появляется только у итальянских географов средних веков. Это Maura Zega Петра Весконте из Иануа (1318 г.) и Фредучи д'Анкона (1497 г.), Maura Zichia по Гр. Бенинказа (1380 г.) и т. д.

В наши дни этой местности, кажется, снова суждено стать чем-то более значительным, так как летом 1837 г. генерал Вильяминов завладел Пшадом и укрепился в нем.

Вулан.

Ночное затишье застигло нас на небольшом расстоянии от Пшада. Только на следующий день, 18 (30) мая, в 8 ч. утра мы были напротив Вулана.

Генуэзцы XIV и XV столетий хорошо знали эту местность под названием fiume Landia, или Londia, но она неправильно нарисована на всех картах (На карте «Путешествия» Гамбы Вулан отмечен под названием залива Кодос, между тем как залив этот значительно южнее; изображенный на карте слишком велик для Вулана. На карте Готье и Панютина залив чересчур закрытый. На карте Хатова мы находим ту же местность под названием бухты Кобас. На карте Главного штаба Тифлиса залив этот едва обозначен, и забыто селение.); это только очень открытый залив, который углубляется на 800 футов (135 туаз, или саженей) и расширяется на 425 туаз, переходя затем в обширный рейд. На крайнем западном берегу этого небольшого залива впадает в море маленькая речка Вулан с устьем шириной в 25 туаз.

Однажды узнали от черкеса, сторонника русских, что на рейде находились три турецких контрабандных судна. Корвет «Вестник» под командой капитана Бриневского и четыре других маленьких военных судна с десантом в пятьдесят человек солдат отправились туда в мае 1833 г.

Были крайне изумлены, когда, прибыв на рейд, не нашли там никаких турецких судов. В то время даже не подозревали о существовании речки Вулан. Старались плыть возможно ближе к берегу и, наконец, нашли устье реки. Несомненно, думали русские, турецкие суда поднялись вверх по реке. И вот послали несколько шлюпок для того, чтобы проникнуть оттуда в глубь страны, другие — с [82] той целью, чтобы высадить солдат, которые должны были продвигаться по песчаной и покрытой кустарником равнине в глубине залива. Но люди в шлюпке убедились, что вход в реку Вулан был загражден песком; не было никакой возможности проникнуть вглубь. Весьма большое затруднение: где искать черкесов? Никто не показывался.

Внезапно со стороны гор раздается выстрел из пушки. «Вперед! — кричат русские, — черкесы там!» Черкесы поступили как дети, когда они спрячутся и затем кричат другим, чтобы они шли их искать.

Черкесы расположились засадой в полутора верстах от берега вокруг красивого бассейна 50-ти саженей ширины и 300 саженей длины, который образует река Вулан изгибом своего течения, прежде чем влиться в море.

Низменность, которая образовалась из-за наносов земли, охватывает с одной стороны этот бассейн, отделяя его от моря.

На правом берегу по крутым лесистым холмам раскинулся аул Вулан.

Часть черкесов разместилась на высотах; другие в глубине берегов бассейна защищали вплотную три пришвартованные турецкие судна, которые они провели в реку, очистив ее от песчаной мели. В первый раз у них оказалась в руках маленькая пушка (d'une livre), которую им продали турки. Гордые своим приобретением, они обрадовались первому случаю употребить пушку в дело только из-за простого удальства и желания показать русским, что у них также есть артиллерия.

Эти бедные черкесы — шапсуги дорого заплатили за свое самохвальство... Русские бегут в направлении выстрела; одни из них теснят черкесов, хотя они храбро защищаются, другие бросают зажженные факелы на турецкие суда, и они вскоре становятся жертвой пламени. Не давая времени врагам собраться с силами, русские быстро уходят, захватив с собой в качестве трофей и маленькую пушку шапсугов.

Вот каким образом горсть русских в сотню человек не побоялась напасть на черкесов, которых было в три раза больше, и сумела исполнить данный ей приказ почти без всяких потерь.

11 мая 1833 г. русские под командой Романовича сожгли там еще два турецких судна. [83]

Джувга. Джухубу. Древняя Лазика Арриана.

Город Тазос Птолемея. Альба Зихиа генуэзцев.

В направлении от Вулана к аулу Зих, вблизи устья реки Душет (Быть может это Porto d'Zurzuchi Петра Весконте, P. d'Sirsache Гр. Бенинказа, Porto de Susaco Фредучи д'Анкона и т. д.), пласты сланца, сначала горизонтальные, становятся почти вертикальными, как бы обращаясь лицом к морю. Вблизи Зих они делаются снова горизонтальными.

Население, обитающее на этом морском берегу, становится все более многочисленным по мере приближения к Джухубу. Все здесь одни только, обрамленные лесами, поля и огороженные участки — вечный английский парк самой чарующей свежести.

Маленькая речка Душет пробирается к морю по красивому небольшому ущелью налево от селения Зих, которое вскарабкалось с своими полями на возвышенность. С моря не видны дома аулов, так как они прячутся под деревьями.

Вблизи аула Зих раскрывается долина, маня и радуя взоры; она очень широкая и густо населена. Такую долину, начиная от Геленджика, мы встречаем впервые. Там виднеется река Джувга или Джухубу. Пейзаж здесь широкий и позволяет увидеть на юг от бассейна реки Джухубу напротив моря цепь отдаленных холмов, покрытых полями.

Джухубу, орошающая эту долину, является после Сучали и Кинчули одной из главных рек этого морского берега; ее устье образует маленький открытый залив, но нет ни бухты, ни порта. Мыс Кодос с его крутизнами фукоидного сланца замыкает этот залив с востока, выдвигаясь в море, будто широкая удобная платформа, и оставляя за собой цепи холмов, как бы отступающих в глубь страны.

Эта прекрасная широкая долина, эта многоводная река должны были уже в глубокой древности привлекать внимание населения и манить его к себе, и в наши дни это одна из главных местностей, один из центров Шапсугии, между тем в древности здесь должен был находиться один из бургов, если не столица, страны зихов.

Прежде всего нет сомнения в том, что здесь или где-либо в окрестностях мы должны поместить древнюю Лазику Арриана, которую он указывает в 120 стадиях от древней Ахайи. Может быть, аул Зих своим положением более всего соответствует той местности, где находилась древняя [84] Лазика, как о том говорит, кажется, и самое название. Птоломей превращает древнюю Лазику в город Тазос, и на всех итальянских картах средних веков она появляется под названием Zega и Alba Zicchia (Это название, кажется, нашло себе продление в названии Djuvga, которое употребляют наряду с Djouhoubou. Voy. Voyage de J. Potocki au Caucase, II, 370).

В настоящее время Джухубу — резиденция Али-бея, одного из самых влиятельных вождей шапсугов, который стоит во главе населения довольно значительного; меня уверяли, что за какие-нибудь два часа несколько тысяч вооруженных шапсугов могут собраться только из окрестностей. Эта местность одна из самых опасных и неприступных для нападения.

Вследствие важности этой позиции русские стремились овладеть ею и стать здесь твердой ногой: это приблизило бы их к Гаграм, раздробило бы силы черкесов, отвлекло бы их внимание; на них напали бы в самом их центре, приобрели бы господство над одним из их главных выходов, в непосредственном сообщении с Кубанью, с большей настойчивостью могли бы преследовать их торговлю с турками.

С этой целью из Геленджика были отправлены 7 (19) июня 1833 г. пять маленьких военных судов с отрядом в сто двадцать солдат для разведки и десанта в Джухубу; но ни то, ни другое не было выполнено, и русским пришлось убедиться, что шапсуги укрепились и ожидали их. Романович, командующий отрядом, дал им время собрать свои силы. Эту экспедицию отложили до прибытия генерала Малиновского, который должен был приехать для смотра своей бригады в Геленджике.

Действительно, в начале августа месяца генерал этот принял командование над всеми судами, которыми можно было располагать в Геленджике, — корветами, бригантинами, шкунами и т. д., — взял с собой солдат, сколько мог увезти, и уплыл в Джухубу. Шапсуги сразу догадались, против кого был направлен удар; грозным фронтом встали они, защищая два или три маленьких пришвартованных турецких судна.

Несмотря на сопротивление шапсугов десант высадили. Русские убили у них много людей, сожгли турецкие суда, произвели небольшую разведку и затем удалились, потеряв двенадцать матросов или солдат убитыми и двадцать семь человек ранеными, между которыми находился подполковник Полтинин; они убедились, что Джухубу [85] так же трудно взять, как и защитить: нельзя было выстроить крепости в долине, охваченной двумя рядами холмов, так как над нею господствовали бы черкесы со всех высот. Достаточно иметь одну, две пушки для того, чтобы совершенно выбить оттуда русских.

Не надежнее и открытый рейд для судов, где они только слегка защищены от юго-восточного ветра мысом Кодос. Ветры южные, западные и северо-западные дуют там на просторе.

Более надежную защиту могли бы найти себе суда в заливе Кодос, по другую сторону мыса Кодос, но здесь также нет места, где можно было бы выстроить крепость, разве только на вершине одного из холмов, вблизи самого моря.

Джухубу, Кодос и все маленькие заливы, в которые впадают реки, орошающие морские берега до Зчубеши, Мамай, Ардлера и дальше, представляют убежища для довольно значительного числа черкесских галер; они строят эти галеры себе сами; много разбойничьих набегов совершали они в них в былые времена. Выше я изобразил черкесов, какими рисует их Страбон (Strabon, liv. XI, p. 476, ed. Bas.). Невольно изумляешься, как мало изменений совершилось среди этих пиратов со времен римлян. В наши дни, как и тогда, у них те же легкие галеры, которые греки называли «камара» и они сами называют «каф» или «куафа», сейчас они только немного большего размера. Это узкие ладьи с килем, длиной в пятьдесят футов. Во времена Страбона они поднимали от двадцати пяти до тридцати человек; теперь в них помещается от сорока до шестидесяти человек, из коих две трети гребут. Не имея мачт, эти низкие галеры легко ускользают от взоров, очерчивая берег; если пиратов преследуют слишком близко, их галеры так легки, что команда может вытащить их на берег и даже спрятать в лесу. Говорят, что в случае необходимости шапсуги, убыхи, саши, или сахи (Guldenstadt, p. 133) могут снарядить сорок галер, что, возможно, является преувеличением.

Русские всеми силами стараются укротить корсаров и, если только заметят их галеры, сейчас же начинают погоню за ними; поэтому пиратство почти прекратилось на этих берегах, но достаточно русским немного ослабить свою бдительность, чтобы оно вспыхнуло с новой силой и каждому грозила бы опасность подвергнуться нападению и обратиться в невольника, как это угрожало Готъе, когда он был занят съемкой своей прекрасной карты. [86]

Русские благодаря счастливой случайности захватили в начале лета 1834 г. Али-бея, шапсугского князя из Джухубу, в то время, когда он направлялся на турецком судне вместе с своими сорока приближенными в Трапезунд.

Цель всех набегов и пиратства черкесов — это пленники, или рабы, которых они продают туркам, если русские не внесут за них большого выкупа. Выкупают, главным образом, солдат.

Но опыт доказал, что это верное средство поощрения разбойничества и поэтому решили платить им возмездием. Был отдан приказ захватывать возможно больше пленников, и эта своего рода отрасль военной экономики была поручена полковнику, сейчас генералу Зассу, «демону черкесов», как они его называют сами, и действительно, можно сказать, что человека более дерзкого, ловкого и деятельного нельзя было избрать.

Уже в начале лета 1834 г. полковник Засс захватил в плен более шестидесяти черкесов, которых и отвели в Екатеринодар для обмена. Вскоре к ним присоединились Али-бей и его приближенные. За выкуп вождя потребовали десять пленников.

Нельзя, конечно, найти лучшего способа отучить черкесов от их дурных привычек; странно, что не подумали об этом раньше.

Реки Шапсуху и Нигепсуху. Аул Ту и крепость Санна географов XIV, XV веков.

Вскоре после полудня мы прошли на широте бухты Кодос. Здесь морской берег образует излучину в несколько верст, в глубине которой в море впадает река Кодос; на ее левом берегу, склоняясь над водами, раскинулся аул того же названия. Несколько домиков занимают глубину живописной долины.

Гряда сероватого сланца, попрежнему тянется вдоль морского берега с его волнистыми небольшими возвышенностями, полями и лугами.

Дальше, у юго-восточного крайнего выступа, замыкающего широкий рейд Кодоса, между устьями рек Шапсуху и Нигепсуху, ближе к последней, недалеко от современного положения аула Ту, на прибрежной горе виднеются обширные руины, состоящие из высоких, очень массивных стен, сложенных из камня вместе с известью. Море образует здесь маленький залив. [87]

Это остатки крепости Никопсис, которую Константин Порфирородный помещает на берегах реки того же названия, определяя эту реку как границу его времени, т. е. середины десятого века, между зихами на северо-западе и Абасгией на юго-востоке (Массуди говорит, что кешеки сопротивлялись аланам, владея крепостями вдоль берега моря (Magasin asiatique de Klaproth)).

Все авторы, которые комментировали Константина и не знали местности, предполагали, что он говорит о реке Псирсте, которая в средние века носила название Никофи (fiume de Nicofi), заимствованное от крепости Анакопи, склоняющейся над ее берегами. Но такое толкование противоречит истории того времени, рисующей нам Абасгию весьма могущественной страной, которая распространялась далеко на север за Гаграми, охватывая часть Джихетии.

Итальянские географы Весконтэ, Бенинказа, и др. — все дают этим руинам название Санна, указывая, как и Константин, непосредственно за крепостью морской берег Авогазии.

Замечу вскользь, что мне неизвестно, откуда древние добывали здесь камни и известь, которыми они пользовались, если только эти материалы не были доставлены из окрестностей Гагр.

Рейд Зчубеши. Развалины Шиметдухаич [Шимотокуадж].

За аулом Ту, до устья реки Шиметдухаич [Шимотокуадж], берег образует изгиб в полной симметрии с берегом залива Кодос. Это то, что собственно называют бухтой или рейдом Зчубеши, и я предполагаю, что перед нами «скепэ», или морская станция, которую помещает Арриан в 120 стадиях или 17-ти верстах от древней Ахайи (Джухубу (Петр Весконте отметил этот рейд под названием Guba, Бенинказа и Фредучи d'Ancone — под названием Cavo de Cubba)).

В шесть часов вечера мы были напротив маленькой речки Зчубеши; она отделена от реки Шиметдухаич [Шимотокуадж] высокой горой, склоны которой пестрят выпрямленными слоями сланца. Другая крепость, похожая на крепость Нигепсуху, прислоняется к этой горе вблизи Зчубеши.

Леса, обрамляющие здесь поля, состоят из буков, грабов и в особенности кавказской сосны. [88]

Вардан.

Мыс Вардан, с его выпрямленными пластами черного и серого сланца, живописно замыкает рейд Зчубеши на юго-востоке, отделяя его от другого маленького рейда, также называемого Вардан. Ни на карте Готье, ни Панютина, как мне кажется, этот рейд, в глубине которого течет река Вардан, не отмечен правильно. Крутой лесистый морской берег состоит из песка и наносов земли и увенчан могилой, видимой с моря.

Окрестности Вардана, кажется, очень густо заселены и великолепно обработаны на черкесский лад. В далекой глубине раскрывающейся долины виднеются в голубоватой дымке тумана горы, по форме не отличающиеся от гор более близких.

Это в Вардан 24 мая (6 июня) 1833 г. пришел капитан Вульф с тремя маленькими военными судами и пятьюдесятью солдатами для того, чтобы поджечь два турецких судна, и не потерял при этом ни одного человека. Повидимому, обмен между черкесами и турками был уже произведен, так как огонь, как мне говорили, поддерживался воском, который турки хотели увезти с собой.

Кажется, что Вардан, подобно Вулану и Джухубу, является одним из главных мест сосредоточения шапсугов.

Мы проплыли вдоль изгиба бухты для того, чтобы ее осмотреть; было семь часов вечера; благодаря дневному бризу мы прошли путь в пять раз больший, чем в течение всей ночи.

На юг от Вардана берег принимает вид берегов Геленджика. Среди этих крутых берегов раскрываются маленькие ущелья, орошаемые ручьями. Одно между ними представляет нечто чарующее, и мне казалось, чтобы насладиться мирной сельской природой, соединенной с великолепием пейзажа и роскошью растительности самой восхитительной свежести, надо было поселиться в одном из этих маленьких эрмитажей, хотя это и были только деревянные домики абхазского образца, среди деревьев, на берегу моря: князья этого края были, конечно, довольны такой жизнью.

Мамай. Река Тапсе, или Туабсе (Все карты, которые я имею перед собой, в большей или меньшей степени неполные, тем не менее я надеюсь, что правильно уловил названия местностей и их взаимное расположение.)

Мы обогнули ночью с 18-го на 19-е июня мыс Мамай и прошли мимо небольшого залива того же названия. Река Тапсе, или Туабсе, вливается в море в углублении залива [89] рядом с аулом Мамай, главным убежищем черкесских пиратов. У мамайских шапсугов есть две большие галеры, на которые они могут посадить до 120-ти человек.

Мне рассказывал Тауш, что он видел в Тапсе (или Мамай), между реками Aughuie и Сепсе (Вероятно, искаженное Гуайя и Шепси) большой камень от семи до восьми футов длины, довольно массивный и покрытый рельефными фигурами оленей, косулей, коз. Повернув камень, он увидел в рамке цепочки скульптурной работы три ряда рельефных фигур в римских одеяниях, но без всяких надписей. Это была, без сомнения, какая-нибудь греческая могила.

Находясь на широте этой бухты, можно составить правильное представление о положении трех мысов, выступающих на юго-востоке. Ясно виден мыс Сучали — впереди, мыс Ардлер — в глубине и мыс Зенги — посередине.

Черкесское племя шапсугов распространяется на юго-восток не далее реки Тапсе. За этой рекой начинается племя убухов, или убыхов, населяющее морской берег только до селения Фагурки.

Убыхи одинаковы с шапсугами. Им принадлежат две долины — Сепсе (Карта главного штаба называет эту реку Psesioape (Pse означает по-черкесски «вода», «река») и Сучали.

Племя убыхов. Река Сепсе и Сучали. Аул Дзиаше.

Аул Дзиаше тянется по берегу моря между реками Сепсе и Сучали.

Это, несомненно, тот самый аул, который указан на картах итальянских географов средних веков под названием Aiazo, d'Aiaco, de Saiazzo (Voyez periple du Pont-Euxin, par le comte J. Patocki, dans son Voyage au Caucase, II, p. 373).

В заливе Сучали рисуется перед нами уже другая картина. Залив этот довольно открытый, и все те же крутые берега черного сланца обрамляют море, но уже холмы принимают другой характер, вырастая и становясь горами, которые теряются несколькими рядами в глубине долины. Вдали уже вздымается Кавказ, но леса все еще чередуются с полями.

Если горы вырастают, то реки также становятся значительнее. Сучали или Соча (Ckapho — на карте Главного штаба 1834. Ssountschali, Klaproth, 1814) — самая многоводная река Джихетии; она также самая длинная из всех и сбегает со [90] склонов тех же гор, что питают реку Белую или Сагваше [fhaguafa] (Chahadgacha, С. Khatof).

Река Сучали — это Ахеус Арриана — граница, которая отделяла племена зихов на севере от самигеев, или сегидов, на юге.

Вот тот морской берег древней Джихетии, как ее называли в Грузии, этой Зихии Арриана, которую таких усилий стоило миновать Митридату, не только вследствие трудностей, представляемых местностью, но также из-за воинственного пыла ее обитателей. Как можно легко убедиться, это приблизительно весь морской берег, занимаемый в наши дни шапсугами и убыхами.

Фагурка. Соче или Саче. Мыс Зенги.

На юго-восток от реки Сучали, или Ахеус, распространялся по направлению к Гаграм народ санниги Арриана и Плиния, которых Прокопий называет сагидами. В той же местности мы находим еще черкесское племя «саша», или «сахи» (22), границу которого на юге представляет мыс Зенги, в древние времена — мыс Геркулес. Так же, как убыхи, они занимают небольшую часть берега и населяют две или три длинных долины, все более и более диких, в глубине которых пенятся Сега, Сноепе, Саче, или Соче.

На берегах первой из этих рек виднеется местечко Фагурка, Хаморка Шардэна и Мотрея (Voyez la carte du Voyage de Chardin et de de la Motraye, Voyage en Europe, en Asie, t. I-er, carte B).

На берегах Соче или Саче находится селение того же названия; по соседству этих двух местностей следует искать Мазетику Арриана.

Мы увидели вблизи селения Соче маленькое турецкое судно, пришвартованное для обмена товарами. Как только местные жители заметили нас, они стали сбегаться со всех сторон на помощь турецкой команде, которая спаслась на сушу, предполагая, что мы постараемся захватить судно. Одно или два ядра, посланные нами вслед туркам, не попали в цель, и, видя такое большое стечение народа, мы ни на что большее не отважились. С берега открыли против нас ружейную стрельбу, но это нас ничуть не соблазнило.

Мыс Зенги, крайняя граница племени «саша», уходит в море низким острием, покрытым великолепными грабовыми, дубовыми и буковыми лесами. Во времена Арриана пространство, занятое одним из аулов, совершенно [91] укрытых под сенью деревьев, представляло бы местоположение города Незис, так как автор относит его, именно, к этому мысу; на его крайнем выступе следует искать храм Геркулеса, в честь которого был назван самый мыс (Arriani hist. Periplus. ad Hadrianum, etc. Plinii, Hist, natur., lib VI, cap 5).

Племя «ардона». Бухта и река Камуишелар.

Наконец, на широте глубокого залива Камуишелар, в который впадает довольно значительная река того же названия, река Каккари средневековых карт, или Боржис по Арриану, можно увидеть в первый раз снежные вершины Кавказа; они имеют вид сплюснутых пирамид с обнаженными скалистыми зубцами. 19 июня (1 июля) снег еще покрывал некоторые из этих вершин своим блестящим куполом, между тем как на других виднелись только снежные ленты, изливавшиеся в глубине длинных расселин.

Леса, очень высоко поднимаясь по склонам, обрамляют своими прекрасными зелеными кудрями снеговые вершины Ошетэна, так как именно эта величественная группа гор предстала перед нашими глазами (Voyez Atlas, 2-serie, pl. 2), та самая группа, которая господствует повсюду в пейзажах Абхазии, далее Кодорского мыса.

Несколько ярусов других гор, менее высоких и покрытых лесом до самых вершин, спускаются мало-помалу к морю и, окрашиваясь в зеленый цвет всех оттенков, теряются вдали за дымкой тумана.

Все многочисленные ущелья, которые, прорезая горы, выходят к морю, принимают суровый вид: уже не видно полей и огороженных участков среди бахромы великолепных лесов; буйная растительность берет верх над усилиями человека, преодолевая труд населения, повидимому, заметно редеющего по мере приближения к Гаграм.

Вот тот край, где обитает по направлению к Абхазии последнее племя черкесов «ардона». Между тем в древние времена этот морской берег был, кажется, богаче населением, более посещаем и цивилизован, чем сейчас.

Я хорошо знаю, что именно к этой местности Страбон относил своих фтирофагов; это название всегда переводят «вшееды» (les mangeurs vermine), но оно могло означать, весьма вероятно, «поедающие сосновые побеги».

Но Плиний и Арриан помещают здесь саннигов, или сагидов: оба автора очень хорошо знают эти местности, и Арриан приводит их перечень. [92]

Вожди (les rois) Абхазии властвовали также и над этой частью побережья, обратив его обитателей в христианство. Здесь не осталось, по словам Тауша, других следов христианства того времени, кроме церкви, которую можно увидеть вблизи аула и реки Ардохаич (Ardokhaitche означает по-черкесски «селение ардонов»). Это первая и единственная церковь, остатки которой мы находим на этом побережье, начиная от Анапы. Нет также следов церквей по всей западной Черкесии, кроме берегов верхней Кубани, где Бернадоччи во время эльбрусской экспедиции в 1829 г. посетил, зарисовал и описал несколько церквей с их могильными каменными крестами и гробницами (См. рисунок Atlas, 3-е serie, pl. 4. Славяне с одной стороны, грузины — с другой стремились завоевать Черкесию и обратить ее в христианство. Не кроется ли причина этого отсутствия церквей или их следов в области, занятой русскими славянами, в том, что русские строили, обычно, деревянные церкви, как они строят их и сейчас?).

Итальянские географы средних веков, кроме Весконте, называют церковь Ардохаич церковью Santa Sophia (Lieu cite, II, p. 373).

Цепью низких, сплошь покрытых лесом холмов, первых гор такого рода на этом морском берегу, выдвигается мыс Ардлер, отделяющий сильно углубленный залив Камуишелар от также далеко заходящего вглубь залива Кинчули, известного у генуэзцев, под названием Саvо de Giro (бухта водоворотов).

Арриан упоминает на берегу реки Кинчули город Нитику. Здесь эта цепь низких холмов внезапно обрывается, и перед нами открывается новая картина: нет более скромных крутых берегов; Кавказ всей высотой своего горного массива встречается с морем. [93]


АБХАЗИЯ

Описание страны, которая распространяется от Гагринского дефиле до реки Гализги.

Начиная от Ошетэна до Джумантау, Кавказский горный массив представляет уединенную горную цепь с высокими вершинами, которая тянется на сто сорок верст вдоль берега моря в направлении с западо-северо-запада на восток-юго-восток.

За Джумантау начинается центральный хребет, который идет, образуя почти прямой угол с горной цепью Абхазии, до Эльбруса и отсюда, принимая свое первоначальное направление, тянется к Пассамта и Мкинвари, или Казбеку.

Небольшой отрог Абхазии, который Рейнеггс (Reineggs, II, 3) называет Кероньенским (Keraunienne) или Кубанским, а Птолемей и Плиний относили к горам Коракс, представляет по линии гребня только непрерывный ряд беспорядочно нагроможденных изломанных вершин из диорита и порфира; Ошетэн образует ее авангард на северо-западе, а Джумантау замыкает на юго-востоке, между тем как горные вершины, с их клыками черных скал и пятнами ледников, питающих Большой и Малый Зеленчук, венчают эту горную цепь в середине, высовываясь над массами черного сланца, которые окружают их, охватывая горные долины.

Ошетэн находится по прямой линии в 38 верстах от края морского берега, а Джумантау в пятидесяти или пятидесяти пяти верстах от него.

Необъятная формация юрского известняка и, быть может, мела примыкает с боков к горной цепи; ее огромные массивы, вырванные из морских глубин вулканической силой, создавшей Кавказ, приподняли, наконец, здесь меловой сланец морского берега; это те величественные террасы, которые так внезапно обрываются у моря в Гаграх, гордо выпрямляя навстречу ему свои отвесные склоны, подобно гигантскому обширному оплоту.

Встретясь таким образом вплотную с морем и отделяя современные черкесские племена от абхазских, подножье [94] Кавказа уходит в косом направлении внутрь страны. Низменность, или обширная равнина, углом приближается к Гаграм и затем, снова расширяясь, идет к Колхиде, отделяя высокую горную цепь от моря; несколько групп холмов, большею частью метафорических и порфировых пород с клочками известняка, нарушают гладь равнины.

Почва этих равнин или песчаная, как в Пицунде и на мысе Кодор, или же это грубый конгломерат, как в Бомборе.

Реки, достигающие моря, хотя и не длинные, но довольно обильны водой. Они сбегают с черных сланцевых склонов высоких вершин, собираются в глубоких долинах и пересекают затем юрскую гряду узкими, глубоко высеченными ущельями, являющимися как бы открытыми воротами, сквозь которые можно проникнуть в недра гор. Только сквозь эти порталы, созданные природой, можно рассмотреть из равнин Абхазии, словно через амбразуры, обрывки гребня гор, так как юрская гряда, поднимаясь подобно бастиону на высоту от семи до восьми тысяч футов. совершенно их закрывает. Эти раскрывающиеся между горами виды придают пейзажам Абхазии все величие и всю грандиозность Швейцарии.

Самые высокие вершины абхазской горной цепи достигают, несомненно, двенадцати и тринадцати тысяч футов высоты.

Большая часть этих вершин никогда вполне не освобождается от своего снежного покрова. Когда в середине июля (старого стиля) я рисовал эти вершины, только на Ошетэне снег лежал узкими длинными полосами, заполняя каменистые овраги, которые издали можно было принять за простые расселины, между тем как все другие вершины были еще разукрашены снежными полями и куполами.

Как только реки, неся дань гор морю, вырвутся, пенясь и шумя, сквозь эти природные громадные шлюзы на простор равнины, они замедляют там свое течение, извиваясь, словно змеи, и останавливаются иногда в болотах, являясь причиной нездорового климата некоторых местностей Абхазии.

Теперь я буду кататься вдоль этих прекрасных берегов, сойду на берег, проникну в леса, скрывающие от меня столько руин, и постараюсь соединить в своем описании все то, что я имел случай наблюдать в течение моих трех прогулок по морю, которые я совершил от одного края страны до другого. [95]

Гагры.

Ущелья Гагринское и реки Кинчули представляют первые ворота долин, напоминая уже бездны, прорезающие нашу швейцарскую Юру, в особенности ущелья Сейонское, около Невшателя, и реки Рейсы, у подножья замка Рошфор. Там, как и здесь, их стены почти совсем отвесны.

Известняк, свойственный всем этим ущельям, в Гаграх представляет серого цвета компактную слоистую массу, разламывающуюся на пластины и почти без окаменелостей; эта порода выглядит так, как будто она претерпела большие изменения, которые разрушили органические вещества. Довольно правильные слои от одного до двух футов толщины местами перемещены в виде глыб. Пласты эти выгнуты, наклонены и уходят в море; разрезанные перпендикулярно этой громадной расселиной, — Гагринским ущельем, пласты одной стороны соответствуют пластам другой (Atlas, 2-е serie, pl. 4).

У выхода этого ущелья, на берегу вырывающейся из него речки, сжатые между подножьем гор и морем, на прибрежной полосе не более трехсот или четырехсот шагов ширины, ютились начальные древние Гагры.

Вправо и влево этот отлогий морской берег суживается до нескольких саженей ширины; замкнутый с одной стороны неприступной крутизной гор и омываемый с другой морскими волнами, этот берег представляет настоящий Фермопильский проход. Вот единственное место, доступное для сообщения между Абхазией и черкесскими племенами современной Джихетии (23).

Гагры посредине дефиле служили воротами, его замыкавшими. Это был укрепленный замок, или крепость, двойные стены которой тянулись от моря к скале. Длинный коридор, или галлерея, разделял эти стены и вел в четырехугольные низкие башни, прислоненные к той и другой стене; они построены из больших кубов юрской породы и прочие укреплены сводами из того же материала. Эти башни служили для жилья. Таким образом, можно было отразить врага, с какой бы стороны он не приблизился к дефиле, над которым властвовали, владея замком.

С севера к этим укреплениям примыкало четырехугольное пространство, также окруженное стеною, следы которой почти уже сгладились. Здесь сохранилась только церковь, построенная из каменных глыб и укрепленная сводами так же, как башни и стены. Это самая первобытная, [96] самая простая церковь, какую только можно видеть среди церквей первых веков христианства (Atlas, 3-е serie, architectura, pl. 20). Только неф, или корабль храма, под сводом, полукруглый алтарь на востоке, притвор на западе и два грубых портика по бокам. Нет никаких украшений. Русские обратили эту церковь в кордегардию.

Своим внешним видом крепость напоминает другие руины Абхазии. Густые виноградные лозы и вьющиеся клематисы, сплетаясь, образуют гирлянды на этих неуклюжих стенах. Громадное фиговое дерево, которое укоренилось на верху руин церкви и засохло от старости, служило опорой для чуткого стража, между тем как другие деревья защищали его своей листвой от жгучих лучей гагринского солнца.

Приобретая верховную власть над Абхазией, Россия вынуждена была охранять Гагринское дефиле. Сюда перевели батальон полка, предназначенного для Абхазии, с девятью новыми пушками; это означало отправить его в самую ужасную ссылку. Представьте себе, что целый батальон теснится на этом маленьком пространстве в несколько сот шагов на жгучем пляже, не смея пошевельнуться; солдаты не могут выйти из крепости, не подвергаясь опасности быть убитыми или захваченными в плен; лесистые горы настолько господствуют над крепостью, что даже и в стенах ее нельзя чувствовать себя в безопасности. Взмостясь на выступы скал, черкесы, заслоненные листвой, могут стрелять с высоты по домам и проулкам; среди солдат были убитые и раненые; иногда случалось, что офицеры, сидя у себя за столом, должны были спокойно наблюдать, как пули влетали в их окна.

Черкесы ничем не пренебрегали, чтобы выбить русских, из этой позиции, которая пресекает им всякую возможность сообщения с Абхазией; они долго их тревожили и, наконец, решили осадить крепость по всем правилам и взять ее приступом. Несколько тысяч черкесов, хорошо вооруженных, внезапно напали на Гагры; батальон имел только время оборониться от врагов, которые уже хотели взобраться на стены. В черкесов стреляли в упор из пушек. Солдаты защищались так храбро, что черкесы вынуждены были отступить, потеряв многих людей. С тех пор их воинственность остыла, и они довольствуются тем, что постоянно тревожат Гагры, скрываясь на высотах.

Но коварный враг, чьи тайные замыслы всегда можно разрушить, и опасность, вероятность которой нам известна, [97] во сто раз менее страшны, чем эти болезни и всевозможные лишения, вас изнуряющие, чем этот зачумленный воздух, медленно вас убивающий. По сравнению с Гаграми, Геленджик — эдем.

Летом жара здесь удушливая, и нет никакого движения воздуха; лучи солнца отражаются стенами гор, местами обнаженными; берег покрыт песком таким жгучим, что, как только я опускал в него термометр, ртуть подскакивала до 35 град.; прогулка между воротами крепости и волнами, разбивающимися о берег, на пространстве в сорок шагов; никакого сообщения ни с одним живым культурным местом в остальном мире; стены и скученные дома, где скопляется дурной воздух и жара усиливается, — вот Гагры, которые я увидел.

Все же эти условия были бы выносимы до известной степени, если бы можно было всегда достать воду, чтобы освежиться.

Но гагринское ущелье, с его небольшой речкой, повидимому, менее значительно, чем другие, и не доходит до подножья Ошетэна, где берут начало источники рек; Кинчули и Котош; до той поры, пока на ближайших склонах еще лежит снег, русло речки занимает почти всю ширину ущелья, и вода спадает в виде каскадов в изобилии, но стоит снегу под влиянием тепла растаять, как она мелеет и в течение лета совершенно пересыхает; небольшое количество воды, которое еще доходит до порогов, теряется ниже в глубоких частых водомоинах на дне ущелья. В это время пересыхают также несколько ключей и пруд, которые имеются внутри крепости; насколько Гагры находятся в счастливых условиях весной благодаря изобилию своих прекрасных прохладных (Эти воды показывали 10о t. 12-го июля 1833 г.) кристальных вод, настолько они бедствуют летом от ужасного безводья.

Какое чудо поэтому, что спустя три года оставалось еще сто человек, которые и представляли весь батальон в 1833 году.

Правительство, осведомленное о смертности, царившей в Гаграх, отправило туда для исследования ее причин полковника Бомера, который одновременно произвел стратегический осмотр всех бухт и крепостей морского берега; по этому поводу мне говорили, что решено в будущем ограничиться заграждением прохода деревянным редутом (блокгаузом). Эта гуманная мера барона Розена сохранит жизнь многих солдат, которыми жертвовали до сих пор напрасно, и нисколько не уменьшит при этом средств обороны. [98]

Во время моего вторичного плавания, которое я совершил вдоль побережья, я сошел в Гаграх на берег вместе с одним морским офицером и отправился представиться майору, командиру батальона. Несмотря на эполеты моего спутника, он отнесся ко мне подозрительно, думая, что я какой-нибудь французский шпион. Я знал, что на нашем судне, которое доставляло тогда тифлисскую почту в Гагры, находились также благоприятные для меня предписания майору, поэтому я просил морского офицера не тревожиться оказанным мне приемом, стараясь убедить его, что все скоро уладится.

Действительно, после нас является унтер-офицер с депешами... Майор их раскрывает..., он не знает, как загладить свой промах. Мы находились, Федор Бутневич и я, наверху руин церкви, рассматривая необыкновенную картину, которую представляют Гагры, когда увидели, что адъютант, полуодетый, сначала пробежал к себе для того, чтобы натянуть на себя мундир, и затем поспешно приблизился к нам и по всем правилам военного этикета уверил меня в готовности майора сделать все, что от него зависело для содействия моим изысканиям; при этом адъютант добавил, что если мне нужен эскорт для совершения экскурсий, то он соберется через несколько минут. Я с радостью принял это предложение, и действительно, не прошло и четверти часа, как меня уже окружила полурота молодцов под командой офицера, которые должны были сопровождать меня по гагринскому ущелью, куда мне так хотелось проникнуть.

Наша экскурсия была не безопасна. Мы самым счастливым образом избегли всех пуль, которые в другое время могли бы градом сыпаться на нас с высоты скал.

Я увидел у входа в ущелье целый лес великолепных, высоко вздымавшихся серебристых тополей. Фиговые деревья, самшит, терновник, виноградные лозы, ежевика, покрытая розовыми цветами и ягодами вместе, клематисы, или ломоносы, — все это извивало свои корни, стлалось, протягивало свои ветви, как бы стараясь преградить нам путь. Громадные тростники росли вдоль берегов речки до самого моря, между тем как грабы, буки и ясени покрывали склоны соседних гор.

Мы поднялись до каскадов речки, находящихся на расстоянии двух верст от крепости; здесь спадала только струйка воды, готовая во всякое время иссякнуть. На обратном пути я зашел за речку по направлению к реке [99] Кинчули для того, чтобы исследовать ширину ущелья и природу его скал.

Несмотря на то, что Гагры всегда были местом ссылки, в особенности во времена греческой империи, они породили также своих святых. Даже русские почитают святую Ипатию гагринскую (une sainte Hypata de Gagra).

Однако, всегда ли этой местности принадлежало название Гагры? Мне это неизвестно: я находил его только на новых русских картах. На более древних картах всегда мы находим другие. Шардэн называет эту местность Баладаг, что означает по-турецки «высокая гора». Юлий Клапрот на своей карте Кавказа (1814) приводит название Дербенд, что значит по-турецки «дефиле».

Увидеть истинные Гагры, насладиться этой изумительной картиной может только тот, кто находится на море, готовый покинуть их берега; надо быть тем изгнанником (Некоторых из заговорщиков 1825 г. послали рядовыми солдатами в Гагры; почти все впоследствии были возвращены из ссылки), который возвращается в свои далекие лучшие края... В такие мгновения сердце преисполнено чувствами. Без тоски и грусти взор следит за линией горных цепей и останавливается на террасах, которые нагромождаются друг на друга, венчаясь снежными вершинами; прохладными кажутся эти древние леса, покрывающие своей завесой подножье гор (Подножье гор покрыто буками, грабами, дубами с самой великолепной зеленой листвой, между тем как сосновые леса венчают их вершины), и еще более усиливающие впечатление дикости и великолепия природы, как будто это был первый день творения; смотреть на этот пейзаж, когда после знойного дня солнце погружается в объятия Фетиды и легкий свежий зефир, оживляя чувства, будит заснувшее воображение, когда свет румяного заката, отбрасывая свой отблеск, рисует длинные тени, подобные тайнам, в которые стремится проникнуть человек, когда луна, поднимаясь на другом краю горизонта, низводит тишину и час мечтанья на полумрак, так резко граничащий с ее бледным светом, видеть все это, склонясь над бортом судна, качающегося в такт убегающим и искрящимся волнам, — вот волшебный сон!.. О бедный изгнанник! Велико твое счастье, если ты сможешь увидеть, как убегают перед тобой Гагры и их серые стены, теряясь вдали и обращаясь в маленькое пятнышко у подножья Кавказа. Пусть не остановится твой бег, прежде чем ты не окажешься в кругу своих близких! [100]

Котош и долина Бзуббэ [Бзыби].

На юго-восток от Гагр четыре или пять ложных оврагов бороздят своими извилинами склоны горы; в четырех верстах от крепости покрытое зарослью камышей устье маленькой речки, извивающейся у подножья гор, обозначает рубеж, за которым начинаются равнины Абхазии.

Мы плыли вдоль низкой береговой полосы, которая тянется на протяжении 18-ти верст, все более удаляясь от подножья гор и заканчиваясь мысом Пицунды (Этот мыс на некоторых картах называется также мысом Котош). Перед нами расстилалась равнина, по которой извивается, сверкая своей широкой лентой сквозь листву деревьев река Котош или Бзыбба, прежде чем влиться в море в семи верстах на северо-запад от мыса Пицунды. Она окрашивает в беловато-зеленый цвет море вдоль его берега на расстоянии нескольких верст до самых Гагр и образует довольно сильное течение по направлению к мысу Ардлер, между тем как воды Кинчули текут вдоль берега в обратном направлении к Гаграм, где они встречаются с течением Котош, которая, заставляя их вращаться, увлекает за собой. В этом явлении, вероятно, кроется объяснение происхождения генуэзского названия бухты Кинчули Cavo di giro — «бухта водоворотов».

Кинчули не единственная река, которая несет свои воды на север; все другие реки, впадающие в море вдоль берегов Абхазии и Мингрелии, начиная от Риона или Фаза, образуют течение по направлению к северо-западу, которое проявляется еще на расстоянии пятнадцати или двадцати верст от берега и заметно до берегов Анапы (Тэтбу де Мариньи говорит об этом явлении в своем описании Черкесии, изд. Клапрота «Путешеств. Ив. Потоцкого», I, стр. 260).

Река Котош (Bsibbe — карта Главн. штаба, 1834; Capel — карта Александра, царя Имеретии, 1738; Kapethi—Tskali — карта Хатова и Гюльденштедта. Котош — карта Готье) является главным стоком вод, сбегающих с юго-восточных склонов горы Ошетэн; они собираются сначала в горной долине Бзуббе, устремляясь затем в равнину сквозь грандиозный портал, или ущелье Бзуббе, одно из самых живописных в Абхазии (Voy. Atlas, 2-е serie, pl, 2).

Берега реки становятся в равнине очень болотистыми. Здесь, в этих камышах, в 1332 году так увяз отряд русских, присланный из Бомбор и Пицунды для экспедиции против абхазов берегов Котош, что едва смог выбраться из них. [101]

Вблизи устья реки Котош находятся владения князя Нарчука (24), одного из главных вельмож Абхазии. Его дочь вышла замуж за Гассан-бея — дядю владетельного князя Абхазии.

Уверяют, что в верхней части долины Бзуббе основалась колония русских беглецов; им удалось сохранить свою независимость и заставить своих соседей уважать себя, так как население опасается их смелости, изумляясь вместе с тем их ловкости и искусству. Все это более чем вероятно, но невероятны рассказы о том, что будто бы население этой колонии, своего рода маленького государства, достигло уже шести тысяч.

Цепь низких холмов, частью песчаных, отделяет бассейн реки Котош от бассейна реки Мичишече. Среди этих холмов на берегу ручья раскинулось селение Бзуббе, от которого получили свое название не только река, но и долина и самое западное из племен Абхазии.

Пицунда.

Затишье ночи с 19-го на 20-е июня, во время моего первого плавания вдоль морских берегов, застало нас в то время, когда мы огибали мыс Пицунды; днем мы прошли расстояние раз в пять или шесть большее, чем ночью. Рано утром 20-го июня мы обогнули мыс, за которым вырисовывается обширная бухта или, вернее, залив Пицунды, довольно хорошо защищенный от северных ветров, но широко открытый влиянию ветров южных и юго-восточных (Бухта Пицунды очень правильно расположена на большой карте тбилисского Главного штаба, 1834 г. Рейнеггс называет эту бухту Безонта, Безонти и Бичуинда, смешивая с Геленджиком. Шарден называет её Пиживихас (Pigivihas)).

Мыс Пицунды, замыкающий бухту на западе, — это песчаная равнина, едва возвышающаяся на 15 — 20 футов над уровнем моря; ее покрывает своей тенью великолепный сосновый лес со стволами прекрасными, как в наших самых лучших швейцарских лесах. Это та же самая сосна, что растет в Геленджике и некоторых других местностях побережья Джихетии. Как известно, сосна вообще любит песок, поэтому не было бы ничего удивительного встретить ее здесь, если бы не жгучая летняя жара этого климата.

Таким образом, можно, бросив один взгляд, увидеть, как семейство сосен начинает и заключает растительное царство деревьев от районов самых низких и до самых высоких, от климата самого жаркого и до самого холодного, [102] какой только может выносить растительное царство деревьев.

Я уже много раз спрашивал у своих спутников, где находится знаменитая церковь Пицунды; ее нельзя было увидеть, так как она скрывается за лесом, в зеленой чаще, в трех верстах от крайнего выступа мыса и в одной версте от берега.

Выстрелом из пушки дали знать о нашем прибытии роте русских солдат, которая основалась вокруг церкви; командир роты выслал нам эскорт, для того чтобы сопровождать нас от берега до крепости. С невыразимым удовольствием проходил я под сводами этих древних сосен, колыхавших своими верхушками высоко над нашими головами.

Когда мы прошли три четверти пути, сосны уже оставили нас, уступив место прекрасному орешнику, громадным вязам и другим, отягченным виноградными лозами, деревьям, сквозь чащу которых мы едва местами различали стену, причудливо сооруженную из всевозможного материала, — кирпичей, каменных глыб, отесанных камней, даже целых обломков каких-то стен, беспорядочно нагроможденных один на другой.

Мы проходим через полуразрушенные ворота покрытой трещинами стены, построенной в виде четырехугольника, и вот я перед лицом одних из самых грандиозных, самых живописных руин, какие только я когда-либо знал. Мне говорили об этом здании с восхищением, но впечатление, которое оно производит, превзошло мои ожидания — этот стиль, благородный и смелый, изумляет среди дикой природы Абхазии (Voy. Atlas, 3-е serie, pl. I).

С трех сторон кирпичный купол опирается на три высоких фронтона. На востоке три алтаря выделяются тремя полукруглыми выступами, как мы это видим в церкви святой Софии в Киеве, а также в византийских церквах (Византийский стиль в течение нескольких веков был в большом ходу так же и на западе: этот стиль мы окрестили римским; много прекрасных памятников его сохранилось по берегам Рейна. У нас в Швейцарии так же имеются прекрасные образчики этого стиля — церковь королевы Берты в Пайерне, построенная в 960 г., а также церковь Невшателя, которая, быть может, восходит также к временам королевы Берты). Этой части здания еще не успели придать изящество армянских и грузинских церквей.

Более всего поражает и придает церкви такой живописный вид это чудесное смешение строительных [103] материалов. Фундамент из отесанных камней вздымается над землей на несколько футов; но, начиная отсюда и до купола, чередуются, опоясывая всю церковь, широкие ленты красного кирпича в три или четыре ряда и грубо отесанные кубы сероватого гагринского известняка (Я предполагаю, что именно из Гагр доставлен этот камень, но возможно, что его брали где-либо внутри страны).

К этой грандиозности, к этой простоте стиля, к этому причудливому смешению материалов прибавьте темно-зеленый плющ, стелющийся до самых зубцов карниза из кирпича, виноградные лозы и гирлянды клематисов, перебрасывающиеся поверх стен, эти грабы, эти гранатовые и фиговые деревья, укоренившиеся на сводах нефов и настолько вздымающиеся ввысь, что скрывают даже крест на куполе своей листвой, столетние вязы, осеняющие часть церкви, древние стены, ее окружающие, величественную горную цепь Кавказа, виднеющуюся через просветы листвы, — и вы не удивитесь энтузиазму тех, кто видит этот монастырь Пицунды, как называют здесь эту церковь.

Таков наружный вид этой церкви; купол ее был покрыт медными листами, но они сорваны, и от них осталось несколько отрывков, небрежно брошенных в алтаре.

Внутренность церкви соответствует ее внешнему виду. Я вхожу, боковые портики открыты; прохожу сначала большой неф и останавливаюсь, любуясь сводом.

На четырех больших арках, имеющих, приблизительно, тридцать футов в растворе и поднимающихся над полом на шестьдесят футов, величественно покоится купол, уходящий ввысь на тридцать шесть футов и прорезанный восемью окнами, в четырнадцать футов вышины каждое (См. атлас, 36-я серия, табл. 2 — план и поперечный разрез церкви).

К куполу примыкают четыре больших части здания, образуя греческий крест: алтарь — на востоке, большой неф — на западе и короткие руки креста по бокам.

Та часть, где происходит богослужение (le choeur), освещается тремя окнами высотой в 18-ть футов и состоит из алтаря и амвона с клиросами (l'avant — choeur), причем расстояние от начала амвона до конца углубления алтаря равно двадцати восьми футам.

Большой неф от притвора до купола имеет тридцать футов длины.

Низкие боковые части имеют только одиннадцать футов ширины и поддерживают галлерею, замкнутую двойной аркой. [104]

Притвор, или pronaos, с массивными сводами занимает всю ширину церкви и сообщается с большим нефом и низкими боковыми частями тремя большими дверями.

Кирпичная лестница ведет в верхний притвор, также укрепленный сводами; через него можно проникнуть в галлереи, о которых я уже говорил; здесь размещали оглашенных и хор.

Вот общее расположение здания; вся его длина, считая толщину стен, равняется ста восемнадцати футам, ширина восьмидесяти футам.

Два маленьких портика, присоединенных позднее к боковым низким частям, маскируют двери.

Внутри здания совершенно отсутствуют архитектурные украшения; вся красота храма в его грандиозных и прекрасных пропорциях.

Только купол и алтарь оштукатурены; остальные стены облицованы кирпичом, за исключением нескольких рядов отесанных камней, и представляют свой естественный вид.

Фрески, посредственного стиля, частью сохранились. На поле свода алтаря изображено вознесение Христа; на замочном камне свода над амвоном (l'avant — choeur) нарисован большой крест.

Верхние части боковых стен покрыты изображениями сцен из жития святых (les legendes des saiuts); в особенности ясно вырисовывается Георгий Победоносец, убивающий дракона. Нижняя часть стен украшена рядом медальонов с изображением (les portaits) святых. Ниже медальонов располагался, стоя, целый сомн пророков, учителей и отцов церкви, как бы стремившихся присоединиться к священникам, епископам и архиепископам, которые в былое время окружали в молчании, сидя полукругом на четырех ступеньках вдоль стен алтаря, патриарха Абхазии, восседавшего на возвышении, поставленном выше других сидений впереди среднего окна алтаря. Две большие фигуры ангелов, нарисованные по обеим сторонам престола патриарха, дополняли его славу.

Я не видел мраморного распятия рельефной работы, которым так восторгался Рейнеггс, — его уже не было в церкви (Reineggs, II, р. 4).

Иконостас — это только маленькая колоннада, весьма грубой работы, присоединенная, очевидно, долгое время спустя после постройки церкви. [105]

Я еще видел осколки круглых стекол в трех окнах, освещавших боковые части церкви.

Маленькая часовня, выстроенная отдельно с края большого притвора, в настоящее время занятая под пороховой склад, заслуживает особенного внимания. Часовня эта со сводом, и ее свод и стены покрыты фресками; они очень хорошо сохранились и представляют сцены страстей Христовых с изображениями святых и надписями на греческом языке. Я переписал самую главную из этих надписей, находящуюся на поле ниши (Voy. Atlas, 4 serie); вот перевод ее, сделанный Газом, из Института Франции.

«Помяни, господи, отца Кира Баурафа, служителя бога, который соорудил этот храм и купол и помилуй католикоса во время воскресения его из мертвых вместе со всеми людьми. О бог всезнающий, исполни это моление, Лето 7-ое».

Эта надпись замечательна: кажется, мы имеем здесь имя и гробницу католикоса Кира Баурафа, который построил храм и купол. Говорит ли эта надпись о большом храме или же об этой маленькой часовне? Что собственно означает слово Toupleon, которое перевели словом «купол»?

Современный престол, стоящий посредине алтаря, также загадка, разрешение которой составит большую трудность.

Этот алтарь, который вызвал во мне глубочайшее изумление, представляет только груду грубо сложенных обломков мрамора, колонн, капителей, орнаментов — все совершенно однородное с тем, что украшало церкви Херсона, Пантикапеи, Аюдага в Крыму. Это тот же стиль скульптуры, тот же вид креста, рассеянного повсюду, тот же мрамор с белыми и серовато-голубыми жилками; поразительнее еще то обстоятельство, что многочисленные обломки колонн и другие куски архитектурного образца, увезенные Вамеком Дадианом около 1390 года для постройки притвора (vestibule) церкви в Хопи, также однородны с ними. Откуда происходят эти осколки Пицунды? Откуда взяты также те обломки, из которых построены два маленьких притвора, присоединенных к низким боковым частям, где вы легко можете узнать остатки карнизов, полые колонны, с их стилем эпохи падения искусств? Эти обломки состоят из белого известкового камня, сходного с камнем, называемым в Крыму инкерманским, и совершенно однородного с тем, который примешивается к мрамору в Хопи. [106]

Основание храма Пицунды приписывают императору Юстиниану и поэтому относят его к середине шестого века. Вот что говорит по этому поводу Прокопий (Procopius de Bello Gothico, Bonnae, 1838, II, 471—473).

«Абасги, которые распространяются до гор Кавказа, находились некогда под властью лазов, подчиняясь двум князьям из своего народа; из них один управлял западной частью, другой — восточной. Эти варвары еще в наши дни поклонялись лесам и рощам, причисляя по своему варварскому простодушию деревья к богам. Князья жестоко их угнетали из-за своей жадности; стоило одному из их государей увидеть детей среди этого красивого и стройного народа, как он немедля приказывал без всякой пощады вырвать их из рук родителей и, подвергнув оскоплению, продавал, как евнухов, за очень высокую цену в римскую империю. Они стремились сгубить отцов этих детей, не желая иметь среди своих подданных людей подозрительных и опасаясь, чтобы один из них не довел жалоб до императора, который наказал бы за несправедливость, учиненную против их сыновей. Таким образом, к гибели вела абасгов роковая красота их сыновей, и эти бедные, несчастные люди погибали самым жалким образом. В наши дни, с тех пор, как царствует Юстиниан, судьба абасгов смягчилась и улучшилась во всех отношениях, так как они приняли христианство, и Юстиниан Август, послав к ним Эфрата, абасга по происхождению, одного из евнухов дворца, строго запретил их вождям брать среди этого народа евнухов, нарушая все естественные законы природы. Абасги приняли эту весть с великой радостью; опираясь на повеление императора, они приложили все старания к тому, чтобы приказ этот исполнялся, так как каждый из них боялся быть отцом красивого ребенка.

Юстиниан Август приказал также воздвигнуть у абасгов храм в честь божьей матери и, поселив там священников, заботился о том, чтобы они научили их всем христианским обрядам».

Вот тот отрывок из Прокопия, на который ссылаются, доказывая, что церковь Пицунды была основана Юстинианом. Между тем в своем de Aedificiis (Procopii Caesarensis, de Aedificiis, liv. III, cap. 7) Прокопий не говорит об этом ни слова; автор вспоминает, однако, что Пицунда и Себастополис были разорены римлянами во время их войн против Хосроеса, но он говорит только о восстановлении Себастополиса, который становится снова большим городом, но обходит молчанием Пицунду. [107]

Предания Грузии, в особенности монастыря Гелати, всегда приписывали этому монарху основание храма Пицунды, и эта церковь со времен возникновения здесь христианства была всегда матерью церквей и резиденцией патриарха всего западного Кавказа. Вот те два единственных веских довода, которые могли бы убедить нас в правильности нашего предположения о том, что современный храм Пицунды является действительно храмом, построенным Юстинианом.

Эти патриархи, с титулом католикосов Абхазии, во все времена оказывали самое сильное влияние на судьбы этого края; в продолжение почти двенадцати столетий их престол гордо пренебрегал всеми потрясениями и переворотами этой страны. Сейчас церковь пуста, и уже нет патриарха.

До XI столетия Абхазия, присоединенная к стране лазов, или Колхиде, составляла под влиянием императоров Константинополя независимое от Грузии государство. По примеру патриархов, именовавших себя патриархами Абхазии, князья, правители этой страны, принимали титул государей (rois) Абхазии, что греки переводили exousiasioV AbasgiaV (Constantinns Porphyr. de admin. imp., cap. 46), т. е. властитель (seigneur) Абасгии.

В XI столетии государи Абхазии присоединили по наследству Грузию к своему государству и перенесли свою резиденцию в Тифлис; Абхазия, таким образом, оказалась отдаленной провинцией. Мцхетский патриарх находился более на виду, и патриарх Пицунды потерял уже отчасти свое влияние.

Абхазия, отдаленная провинция, пришла также в упадок; потому ли, что ее обитатели забыли те узы, которые связывали их с государями Грузии, или же жители Джихетии, стремясь освободиться из-под власти этих государей, производили набеги на их территории, но так или иначе Вамек Дадиан, правитель Мингрелии, вынужден был предпринять большой поход для того, чтобы вернуть к покорности и усмирить народы этих стран, в особенности обитателей Джихетии и Аланетии. Я приводил выше надпись, которую Дадиан приказал сделать по возвращении из похода на двери часовни, сооруженной по его повелению вдоль одной из боковых стен церкви в Хопи, как памятник одержанной им победы (Vide supra).

Часовня Хопи — настоящая мозаика из остатков и обломков всевозможного мрамора; большею частью это белый [108] мрамор с голубоватыми или сероватыми жилками. Капители смешанного коринфского ордена и маленькие приземистые колонны, большие пластины отливин и орнаменты, с крестами посередине, притолки дверей, колонны с восьмигранным основанием или же колонны, покоящиеся на высоком цоколе, отделанном в виде панелей, грубые капители с крестом на каждой грани и осколки белого камня с резьбой в грузинском стиле, в виде множества розеток, арабесок, узоров, лабиринтов и пр. (Voy. Atlas, 3-е sеrie, pl. 20) — все смешалось здесь в причудливой мозаике.

Все эти архитектурные остатки принадлежат множеству самых разнообразных зданий всех веков; некоторые из них греческого происхождения, другие относятся к худшим временам Византии и не мало к блестящей эпохе Грузии XI и XII веков.

Джихетия — это морской берег Черкесии, который я описал; Аланетия находилась на противоположном склоне гор Абхазии.

Где были взяты эти обломки? Каким храмам они принадлежали? Какая связь между мрамором Хопи и мрамором Пицунды? Представляет ли мрамор Пицунды также трофеи похода Вамека? Все это вопросы, на которые очень трудно ответить; это можно будет сделать только после более основательного изучения руин этих так мало посещаемых стран.

Только одно меня поражает, — это изобилие и разнообразие этого мрамора; это доказывает, что греческая империя уделяла этим странам больше внимания, чем думают, и что цивилизация Зихии и Абхазии в X столетии не является сказкой.

Только в виде обрывков можем мы выявить историю Абхазии и Пицунды после этого большого похода Дадиана.

Не успели турки взять Константинополь (1444), как Мурат-бей (1451) был послан уже для разграбления и опустошения Абхазии с пятьюдесятью судами и многочисленным войском.

В 1509 году джихи произвели большое нашествие на Имеретию и прошли через Абхазию.

Кажется, чтобы отомстить за Имеретинское государство (royaume) и Мингрелию, предпринят был поход, который грузинская летопись Броссэ описывает следующим образом. [109]

«В 1533 году Мамия Дадиан и Мамия Гуриел решили покорить джихов, подобно тому, как покорил их Вамек; они отправились в Джихетию по морю, чтобы начать войну, и дали сражение 30-го января. В первый день победа была на их стороне; на второй день, приходившийся в пятницу, властитель (seigneur), разгневанный на одишей (Одиши — самоназвание мегрелов, (Одиши — Мегрелия), допустил, чтобы устроили против них засаду и Дадиан и Гуриел были обращены в бегство. Войско Гуриела вернулось для новой атаки, но джихи яростно схватились с ними в бою и перебили много людей. Дадиан, Гуриел и его войско были изрублены в куски. Ненавистный Цандия Иналдафита пощадил сына Гуриела, а так же его дворян, избежавших резни. После этого все достояние Дадиана, Гуриела и его трех братьев было разграблено; епископы и воины были уведены в плен. Католикос Абхазии Малакия явился на место битвы для выкупа живых и мертвых».

Вот как рассказывает об этом событии другая летопись, армянская, переданная Шульцом и переведенная Сен-Мартэном.

«В 1532 году Дадиан Мамия и Мамия Гуриел совершают поход против Дшикетии (Dchikеth). Дадиан Мамия был убит, Гуриел захвачен в плен; он был освобожден своим сыном Ростом — Мамия Гуриелом и умер в. 1534 г.» (Эта армянская летопись еще находится в рукописи, и я обязан ее сообщением Броссэ Младшему).

Но не имеют значения подробности; нас интересует самый факт; является вопрос, к какому из этих походов, угрожавших Пицунде, следует отнести предание, рассказанное мне относительно сооружения стен, окружающих церковь. Во время вражеского нашествия патриаршей церкви грозило полное разрушение. Патриарх убедил местное население в необходимости защитить эту святыню. Увлеченные рвением все сбегаются, чтобы поспешно воздвигнуть стену в виде четырехугольника, которая замкнула церковь, со всеми ее службами. В пылу работы ничего не щадили и уносили камни, кирпичи — все то, что можно было оторвать от обширных руин соседнего города; доставляли даже целые пролеты стен, и таким образом выросла на защиту церкви эта ограда, которая, как я сказал выше, ясно обнаруживает следы своего происхождения.

Трудно сказать, когда патриархи покинули Пицунду и удалились в Гелати, увезя с собой все книги и летописи церкви. [110]

Из грузинской летописи, переведенной Броссэ Младшим, следует, что в 1529 году автор летописи сопровождал Маноэла Мичхетидзе во время его путешествия в Пицунду, где патриарх должен был посвятить его в епископы Хони. Сохранилось воспоминание об этой большой церемонии: маленький, покрытый рельефной резьбой колокол имеет дату (1529); единственно сохранившийся, привешен он к ветке дерева и своим заунывным звоном гласит о минувшей славе Пицунды (Во времена Шардэна (1672 г.) католикос хотя в своей жизни отправлялся в Пицунду для приготовления мира, или священного масла. Между тем на карте Александра, государя Имеретии, 1783, Пицунда указана, как место патриаршего престола).

В наши дни кутаисскому митрополиту принадлежит также титул католикоса Абхазии.

Несмотря на свое запустение, Пицунда всегда оставалась для населения Абхазии местом благоговейного почитания; абхазы всегда приходили сюда для того, чтобы сложить на грубый первобытный алтарь тот или иной свой дар, ту или иную долю своей награбленной добычи или же ex voto. Престол и возвышение со ступеньками (les gradins) были покрыты старым оружием, дулами ружей, саблями, трубами, щитами, гвоздями, замками и другими всевозможными старыми, накопившимися там за многие годы вещами; русские не захотели трогать этих предметов и нагромоздили их под сводами, которые поддерживают возвышение со ступеньками. Ни один народ не относится так бережно к предметам, принадлежащим церкви, как абхазы и грузины. За долгие годы на алтаре скопилось даже много всевозможных значительной стоимости монет, из которых некоторые были очень древними. В течение целого века монеты эти оставались неприкосновенными; но один важный посетитель, большой любитель старинных де-, нег. выбрал около пятидесяти самых древних, самых редких, большею частью золотых монет и, приказав их взвесить, заплатил дукатами священнику по номинальной их стоимости. Все же он поступил несколько лучше, чем сиракузский тиран Дионисий.

Это посещение знатной особы стоило церкви многих других древностей.

Вот та античная Пицунда, основание которой я хотел возвести ко временам Юстиниана; я привел все, что нам известно об истории этой метрополии, и между тем мы не находим таких данных, которые с ясностью могли бы [111] подтвердить подобное предположение. Изучение архитектурных памятников Кавказа убедило меня лишь в том, что все эти сооружения, наполовину из камня, наполовину из кирпича, византийского происхождения и относятся к эпохе более ранней, чем XI столетие (Я отношу к этим византийским постройкам Тамаратсихе, Николакеви, фундамент крепости Гори и пр.).

В описании монаха театинца Дома Жозефа Марии Цампи, которое приводит Шардэн (Chardin, I, p. 51, еd in — 8), говорится, что церковь Пичиота (Picciota) была сначала посвящена святой Марии, но что абхазы, глубоко преклоняясь перед св. Андреем, назвали церковь его именем; многие утверждали даже, что церковь была построена на том месте, где св. Андрей начал проповедовать христианство, между тем как другие готовы были думать, что он сам ее построил. Рейнеггс также говорит, что церковь Безонта была посвящена св. Андрею (Reineggs, II, 8 et. 3) и что построил ее Юстиниан.

Император Николай, который желает вернуть эту бедную Абхазию к христианству и цивилизации, приказал, если это возможно, реставрировать Пицунду. Когда я приехал в Тифлис, ни один из архитекторов еще не соглашался, с риском для своего здоровья, отправиться в Пицунду с той целью, чтобы снять с церкви план и установить степень ее сохранности. Барон Розен был крайне озабочен тем, чтобы получить от меня копии моих рисунков и планов: они не только были отосланы в Петербург, но барон приказал без моего ведома и против моего желания отпечатать с них в Тифлисе литографии; это уже было равносильно злоупотреблению моей любезностью!

Состояние храма, когда я был в Пицунде, вполне допускало возможность реставрации; большая трещина и отверстие в куполе от удара молнии, а также обрушившийся свод верхнего притвора составляли единственные бреши в здании; в остальном храм был невредим.

Немногое осталось от построек, которые окружали в прежние времена церковь; жилища патриархов и священников были, несомненно, деревянные, следуя обычаю этой страны. Нерушимо стоят только три маленькие часовни или кельи на запад от церкви, выстроенные также наполовину из кирпича и камня.

Церковь владела в нескольких шагах на восток от алтаря колодцем с родниковой восхитительной водой; часть его свода еще сохранилась и покрыта пушистой массой [112] зелени и виноградными лозами. Вообще нет ничего более богатого, чем природа Абхазии, когда она так роскошно украшает зеленью свои руины или так щедро покрывает цветами свои могилы.

Я упоминал о том разрушенном городе, где так поспешно брали материалы, когда строили церковную ограду. Этот город — древний Питиус, Пицунда или, согласно произношению жителей этой страны и грузин, Бичвинда или Бичвинта; город этот был выстроен на расстоянии четверти версты от церкви, на северо-запад от нее. Его обширная ограда в виде четырехугольника была укреплена башнями; сохранившиеся остатки некоторых из башен достигают полторы сажени высоты; колючий кустарник и плющ покрывают остатки этого разрушенного укрепления. Можно еще проследить там расположение улиц и площадей; многие дома еще наполовину уцелели; можно прочесть на них множество турецких и арабских надписей; даже имеются среди них надписи на греческом и латинском языках, с датами — 1500 г. и 1600 г.

Я не ручаюсь за верность последних сведений, так как на мою долю не выпало счастья видеть эти руины. Никто в крепости не сказал мне о них, несмотря на то, что я два раза сходил на берег в Пицунде для своих изысканий.

Рота солдат, которая стоит в Пицунде, основалась в ограде церкви, где выстроили хорошие деревянные казармы; сюда приходят продавать фрукты и овощи абхазы из маленького поселка невдалеке от церкви.

На рейде Пицунды весной 1833 г., незадолго до нашего прихода, произошло крушение морского транспортного судна; оно было выброшено на берег в самый разгар полдня. День был великолепный; команда спокойно отдыхала; офицеры предались послеобеденному сну, доверив свое судно якорю, брошенному на дно, которое здесь имеет большой уклон. Внезапный порыв ветра сорвал якорь с места. Это был такой неожиданный и бурный вихрь, что судно уже билось своими бортами о берег прежде, чем могли принять какие-либо меры к спасению. Экипаж, состоявший из 38-ми человек, спасся; матросы спустились по веревке с борта судна на берег, что касается корпуса судна, то оно разбилось вдребезги в одно мгновение, и от него могли спасти только несколько обломков.

Я упоминал уже, что берег, начиная от крайнего выступа мыса Пицунды и до углубления бухты, песчаный, мало возвышенный, причем дно у берега имеет большой [113] уклон; поэтому укрепить здесь судно на якоре весьма трудно.

Начиная от углубления бухты, по направлению на юго-восток, до устья реки Мичишече (Очевидно, Мчиш), бухту охватывают низкие крутые берега; они принадлежат, несомненно, к третичному периоду и состоят из желтого песка в виде наклонных пластов (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 2) и прорезаны оврагами; море непрерывно гложет эти крутые берега с утесами, разбиваясь о них своими волнами. Это крайние уступы той цепи холмов, которая, как я уже говорил, отделяет равнину реки Котош от равнины Бамбор; своими волнистыми линиями эти холмы заходят далеко в глубь страны; среди них нет вершин, вздымающихся более чем на 200 или 400 футов. Леса буков, грабов и других деревьев, выделяясь своими красивыми зелеными кудрями, покрывают их склоны.

Равнина Лыхны (Lekhne), или Бамбора.

На восток от цепи холмов начинается прекрасная равнина в 15 верст ширины; она окаймляет море, спускаясь к нему отлого, и только слегка волниста. Лыхны — это самая значительная возвышенность, прерывающая гладь равнины.

Конгломерат, сцементированный известняком и мергелем, покрывает равнину до моря, проглядывая сквозь траву в тех местах, где исчезает верхний слой желтой глины. Из того же конгломерата состоят и возвышенности, и эту горную породу можно увидеть в Лыхны и проследить до подножья гор.

Несмотря на свойства подпочвы, на этой великолепной равнине раскинулась самая буйная растительность, так как слой глины, закрывающий конгломерат, успел приобрести с течением времени плодородность.

Я сошел на берег у завода (zavode) Пшандры (25) и смотрел, объятый восхищением, на эти столетние клены, стволы которых ровные, как у сосны, и без ветвей, поднимались на высоту 20-ти футов и более, венчаясь самой пышной кроной блестящей листвы. Большая часть этих деревьев более трех футов толщины; многие из них имеют до пяти и шести футов в диаметре, иногда достигая даже и еще больших размеров; с кленами смешиваются роскошные грабы, древние липы. [114]

Под защитой этих высоких величественных сводов растет второй ярус леса: самшит со стволами поразительной толщины и высоты, вечнозеленые остролисты и иглица.

Какое наслаждение проходить вполне свободно таким лесом, не опасаясь ни засад абхазов, ни черкесов! Какое удовольствие блуждать там в лунном полусвете и слышать, как журчит невидимая Пшандра, скрываясь под зелеными сводами, между тем как тысячи светлячков (lampyris italica) резвятся, сверкая, до самых вершин деревьев.

Выйдя из этого леса, шириной в одну версту, я был перенесен, словно по волшебству, в великолепные луга, которые расстилались вокруг, насколько можно было охватить взглядом: с одной стороны виднеются деревянные крыши Бамбора, представляя весьма жалкий вид на фоне роскошного пейзажа, обрамленного величественной цепью гор: леса покрывают горы почти до самых вершин, и они высовываются из его зеленой чащи, будто скелеты. По всей своей длине этот гребень изломан, и его иссеченные бока едва завуалированы сеткой бледной растительности. Это вершины Ошетэна вздымаются над юрской грядой.

Вырываясь из трех ущелий, громадных природных шлюзов, высеченных в юрской гряде так же, как ущелье реки Котош, устремляются в равнину три реки: самая большая из них Мичишече — на западе, вторая по величине Бакланка — на востоке и между ними — Хипста. Ручей Пшандра, который течет между Хипстой и Бакланкой, доходит только до подножья гор.

Бамбор, построенный на берегу этого ручья, находится в двух верстах от моря. Я не нашел, чтобы крепость эта, сооруженная из земли и глины, была в лучшем состоянии, чем геленджикская; но она лучше расположена, и ее защищают от пятисот до шестисот солдат с 12 пушками. Я был крайне удивлен, что крепость внутри очень удобна для жилья.

При виде этих замечательных лесов генерал Вакульский и полковник, сейчас генерал Подовский, бывший в то время командиром полка, стоявшего в Абхазии, напали на прекрасную мысль, а именно побудить француза Жана Баптиста Деманжа выстроить на берегу Хипсты на средства полка лесопильный завод. Деманж был одним из тех рабочих, которых Гамба привез в Имеретию для того, чтобы основать там свое предприятие; он прекрасно знал свое дело и за короткое время построил на небольшом расстоянии от Бамбора самую удобную и простую лесопильню, [115] не страшась ни климата, ни опасностей, грозивших со стороны абхазов, ни тысячей других трудностей. Место, где он решил построить лесопильню, представляло самую непроходимую лесную чащу; необходимо было отвести рукав от Хипсты, вырыть канал и облицевать его; ничто не могло его остановить.

Когда постройка лесопильни была закончена, он сам обучил солдат, соорудил особые повозки с большими колесами для того, чтобы удобнее было перевозить самый громадный лес. Деманж действительно заслуживает награды от правительства, но кто расскажет на другом конце империи о всех принесенных им жертвах.

Почти без всяких усилий и не утомляя солдат, в короткое время выстроили прекрасные, обширные и удобные казармы, хороший лазарет и дома офицеров.

Какое громадное улучшение санитарных условий для солдата, который умирает здесь не столько из-за климата и болезней, им вызываемых, сколько из-за отсутствия возможности бороться с ними. Как не гибнуть ему от болезней и заражения, если он теснится в землянке, битком набитой людьми и пропитанной отравленным воздухом, и при этом под небом Абхазии, в условиях климата такого влажного и в тоже время знойного. Сухое, хорошо проветриваемое помещение, возможно выше над землей — вот первый залог здоровья в таком климате.

Название Бамбор происходит от абхазского слова «aborei» (Aborei — искаженное «абора» (абх. abora) — хлев),что означает «загородка для скота»; это место ссылки так же, как Гагры и Сухум-Кале, но уже второй степени, чистилище, менее суровое. Здесь находишься на краю света, чувствуешь себя отрезанным от всякой цивилизации, но это и все. Местность здесь необыкновенной красоты и своим великолепием может поспорить с самыми прекрасными пейзажами Швейцарии. Климат не представляется уже таким роковым, если соблюдать некоторые предосторожности и проявлять заботливость; к нему привыкают, с ним осваиваются после того, как отдадут ему должную дань.

На северо-запад от крепости, на небольшом от нее расстоянии, раскинулось местечко с базаром, с каждым днем все больше разрастаясь; старались поощрять тех, кто желал поселиться там. Многие офицеры имели уже в этом местечке дома с садами. Однажды ночью в 1834 году четыреста или пятьсот человек черкесов неожиданно напали на это селение и разграбили его; после этого события его окружили рвом. [116]

Лыхны (Lekhne), или Суук-су, и владетельный князь Абхазии Михаил-бей.

Михаил-бей (26), владетельный князь Абхазии под сюзеренитетом России, обитает в Лыхны, в трех верстах на север от крепости.

На карте Гамбы Лыхны указаны под названием Loghine; на карте Александра, государя Имеретии (1738) — монастыря Likhin. Сами абхазы произносят это название Louk'hin, которое русские на своей карте 1834 года изменили в Лыхны (Lekhne). Михаил-бей и его брат Сафир-бей переименовали Лыхны в Суук-су, или «прохладная вода», в честь того прекрасного источника, который бьет здесь сквозь конгломерат. Мингрелы дают этой местности особое название Зуфу, в связи, вероятно, с названием резиденции Дадианов Мингрелии — Зубдиди или Зугдиди (Большой Зубузуп) (Рейнеггс (II, 5) помещает Зуппу (Suppu) на 30° широты южнее Анакопии. Вообще в его описании и карте Абхазии дарит самое большое смешение).

Из Бамбора это восхитительная прогулка. Вскоре вас уже окружают во всем великолепии владения Loukhin. Европеец, живущий в более умеренной зоне, не может составить себе никакого представления о живописной роскоши пейзажей Абхазии или Мингрелии, этой земли, благословенной небесами. Неизмеримой высоты древние липы и клены, родные детища земли, обремененные до самой вершины виноградными столетними лозами громадной толщины, сжимающими в своих нежных объятиях, в продолжение стольких поколений, ствол дерева еще более грандиозных размеров; поля маиса и проса, деревянные или слепленные из глины хижины, такие убогие и хрупкие, рассеянные то там, то здесь под сенью деревьев; неожиданно открывающиеся виды один другого живописнее, — вот то, что видел я, проходя по дороге, которая привела меня к воротам владения Михаил-бея.

Князь выстроил себе недавно жилище у подножья старой башни, венчающей возвышенность, усеянную большими деревьями. Дом деревянный и совершенно одинакового типа с теми, которые строят себе самые богатые и могущественные князья в Мингрелии, Имеретии и Гурии.

Дом поддерживается на высоте первого этажа деревянными сплошными стенами или столбами с врубленными в них перекладинами; внизу находится конюшня; вокруг дома проходит галлерея, выступающая над нижней частью строения. [117]

Внутри дом состоит из нескольких довольно больших комнат, с дощатым полом и просто отделанными стенами; комнаты меблированы громадными массивными диванами, покрытыми коврами, и несколькими стульями, в виде редкого исключения.

Главное украшение составляет камин из голубоватого диорита довольно изящной турецкой работы.

Князь принял нас с приветливым видом.

Во время своих кровавых войн с Персией и Грузией, в царствование Селима II-го и Амурата III-го, турки объявили себя сюзеренными властителями Имеретии, Гурии, Мингрелии и Абхазии, обратив князей этих стран в своих вассалов; они оставили за собой только самые важные местности, где они содержали гарнизоны для того, чтобы поддерживать свои права. С этой целью они основали в 1578 г. Поти при устье Фаза и Сухум-Кале в глубине бухты того же названия (Я упоминал выше, что основание Суджук-Кале относится к этому же времени). Эти обе крепости, выстроенные по одному плану, явились резиденцией паши, которого присылала Персия.

Угнетаемые турками, абхазы восстали в 1771 г. и завладели Сухумом-Кале. Во главе мятежа стали два брата Шервашидзе — Леван и Зураб-бей. Если бы, изгнав турок, князья продолжали действовать дружно, они смогли бы утвердить свою независимость, но они были обессилены раздорами, и Леван вынужден был продать туркам крепость Сухум-Кале за двадцать турецких мешков, или десять тысяч пиастров (24 тысячи франков); турки охраняли эту крепость своими янычарами только три года и затем покинули как бесполезную для них местность.

Некто Келиш-бей, относительно которого утверждали, что он также принадлежал к семье Шервашидзе, завладел тогда крепостью, делая только вид, что он подчиняется Турции (Так рассказывает об этом событии Рейнеггс (II. 8), и я ему охотно верю: он знал этих лиц, и ему не раз поручали участвовать в переговорах, которые вела Россия с этими кавказскими князьями).

Но Келиш-бей принял в Сухум трапезундского пашу Техера, изгнанного Портой, и последняя потребовала его выдачи. Келиш-бей, который объявил себя кунаком Техера, отказался исполнить это требование. Порта не могла действовать открыто и составила, следуя своему обыкновению, заговор против Келиш-бея, который даже принял христианство и объявил себя вассалом России для [119] того, чтобы лучше бороться с султаном. Но вскоре после своего обращения в христианство он был убит своим собственным сыном Асланом: Порта сумела подкупить его сына, и он стал во главе заговора (Это событие послужило темой для весьма интересной повести под заглавием «Келиш-бей», написанной одним из лучших писателей России А. И. Бестужевым, которого ученый мир недавно потерял: она была напечатана в литературном журнале «Русский Инвалид» от 20-го февр, 1837, № 8).

Аслан не воспользовался плодами отцеубийства: он скрылся, и его старший брат Сафир-бей был признан владетельным князем страны под сюзеренитетом России.

Сафир-бей правил до 1821 года; он имел чин полковника русской службы и также обратился в христианина, но, как говорят, по своим внутренним убеждениям князь тяготел к исламу; однако он нисколько не стеснялся пить вино, часто пьянея под влиянием рома. Ром — вот самый лучший для него подарок. Он был женат на сестре князя Левана Дадиана.

После смерти Сафир-бея император Александр признал верховным князем Абхазии его старшего сына, своего пажа. Но он управлял этой страной не долго: перенесенный в мятежную Абхазию, вынужденный склоняться перед самовластием матери, он прожил только два года и умер в 1823 г. (27), оставив княжеский престол своему младшему брату Михаилу-бею, который воспитывался аталыком у черкесов.

Плачевное состояние, в котором находилась страна, а также просьбы Михаила-бея побудили Россию послать в Абхазию военный корпус для ее защиты; его распределили между четырьмя крепостями — сухумской, бамборской, пицундской и гагринской (28).

Мы застали князя Михаил-бея в состоянии полной растерянности. Князь был занят сооружением вокруг дома ограды из толстых бревен в десять футов высоты. На верхушке старой башни устанавливали деревянную вышку, (tcherdak) (Строение, окруженное на высоте одного или двух этажей от земли галлерей, в котором укрывались поляки во время нашествия татар).

Келиш-бей оставил после себя, кроме Сафир-бея, пять сыновей: Аслана — отцеубийцу, Гассан-бея, Батал-бея и двух других; все это были люди самые неукротимые.

Приближенные Михаил-бея убили одного из вассалов Гассан-бея (29); этот князь живет в Келасури, за Сухумом, недалеко от того места, где находилась древняя Диоскурия. [120]

Тем временем русские находились здесь между двух огней; они уговаривали, угрожали, примиряли, но не могли добиться примирения.

В ожидании набега черкесов время для совершения экскурсий было неблагоприятно, и несмотря на то, что князь обещал мне свое покровительство и охрану, я все же считал более безопасным отказаться на время от всяких предприятий подобного рода.

Князь Михаил-бей — высок ростом и хорошо сложен, у него длинный грузинский нос и черные волосы; в его лице совершенно незаметно ума. Когда он принимал нас, на нем была надета грузинская одежда. Находясь в Тифлисе, он надевает форму преображенского полка, одним из полковников которого он состоит.

Хотя князь и христианин, он ничуть не стесняется иметь по несколько жен, отвергая их одну за другой, если они перестают ему нравиться.

Князь слывет за очень скупого человека, и о нем рассказывают некоторые подробности, которые не делают ему чести. Князь часто посещает крепость, где он пьет, ест и развлекается то у одного, то у другого. Между тем, если кто-нибудь придет к нему, он едва подаст своему гостю стакан воды, если бы даже это был человек, который оказал ему самую большую услугу; я убедился в этом своими собственными глазами.

Можно сказать, что эти вассалы представляют для России главное препятствие в достижении ее успехов на западе Кавказа. Зависть и жажда власти, обостренные в данном случае конфликтом между представителем вассалов с одной стороны и верховной властью сюзеренов с другой, заставляют Михаил-бея, конечно, враждебно относиться к их намерениям основаться в этой стране; он их боится, быть может, ненавидит и сделает все на свете, чтобы задержать или совершенно пресечь их успехи; он будет мириться с их присутствием здесь, посколько это необходимо для его личной безопасности; он хорошо знает, что он не может быть владетельным князем без поддержки России: он уверен в том, что, как только русские повернутся к Абхазии спиной, прежняя прискорбная анархия возьмет здесь верх. Кто защитит его от черкесов, от честолюбивых тайных замыслов его дяди и непокорности вассалов? Поэтому он должен поневоле признать над собой покровителей и властелина; но он сделает для них ничуть не больше, чем это следует по мнению русских и всегда найдет тысячи отговорок, чтобы уклониться от всего остального. Князь первый помог бы прогнать русских из Абхазии, если бы это не [121] связано было для него с риском, так как у него сердце абхаза, и это сердце не терпит узды над собой; от русских он хочет только, чтобы они обеспечили ему свободу поступать в его стране, как ему вздумается.

Таким образом перед Россией стоит здесь очень трудная задача; разумеется, при таком положении дел ее власть только на словах; желая оставаться в границах умеренности, она совершенно не имеет влияния. Несмотря на все свои угрозы и просьбы, она не смогла ни заставить, ни убедить князей страны, а также самого Михаил-бея отказаться от их любви к разбойничеству и праздной бродячей жизни, склонности, которая свойственна абхазскому народу и даже ставит их в смысле благородства чувств гораздо ниже черкесов. Такая жизнь нравится Михаил-бею и его вассалам. Каждый мечтает о счастья на свой лад.

Спросите полудикого абхаза, что является пределом его желаний. Ружье, сабля, кинжал, испещренный узором плохого серебра, перевязь и портупея, украшенные металлическими бляхами, пороховница и маленький ящичек, где он хранит сало для смазывания пуль, — вот все, что необходимо для его счастья.

Прибавьте к этому разорванную одежду, убогую саклю (Дом из плетеных ветвей), горсть проса, — но все это уже дополнительные принадлежности... Оружие — вот его счастье и богатство!

Поэтому самый счастливый человек между ними это тот, кто обладает самым красивым и лучшим оружием и, следовательно, самый первый разбойник в стране (Не более лестное описание абхазов дает Шардэн: абхазы, говорит автор, менее дики, чем черкесы, но они отличаются той же склонностью к воровству и разбойничеству; главным предметом их меновой торговли являются человеческие существа, меха, шкуры ланей и тигров, льняная пряжа, самшит, воск и мед. I. folio 70), так как все его честолюбивые замыслы, ради которых он пренебрегает всем, заключаются в том, чтобы бродить из засады в засаду, похищать имущество русского и, если возможно, и его самого.

Одну из главных отраслей торговли абхазов составляли некогда рабы, и они не бросили этой дурной привычки и под сюзеренной властью России. Но абхаз, так же как и черкес, не продает в рабство своего соотечественника, опасаясь закона возмездия. Самый бедный, последний крестьянин расправился бы с своим собственным князем или самим Михаил-беем, если бы тот или другой осмелился продать в рабство кого-либо из его близких. В былое время, [122] желая иметь рабов для продажи, за дело принимались заранее. Когда захватывали пленников, рыская по морю, воюя с соседними странами или же грабя Имеретию или Черкесию, спешили поженить тех, от кого можно было ожидать хорошего потомства; но как только у пленников рождались дети, их отнимали у них и растили на стороне до того времени, когда можно было продать их с выгодой. Эти бедные невольники были настоящими производителями детей (fabriquants d'enfants).

Этот варварский обычай роднит абхазов с черкесами, и русские не могли вполне его искоренить; несмотря на их надзор, тайная торговля рабами все время продолжается: главный фонд этой торговли, однако, составляют русские солдаты; турки охотно покупают русских пленников у абхазов на месте и перепродают их затем в Трапезунд или другие порты Малой Азии.

Этот ужасный торг прекратился бы совершенно, если бы Михаил-бей и Гассан-бей не были сами его первыми зачинщиками; они допускают эти похищения солдат, извлекая из этого выгоду. Разумеется, никто лучше не знает, чем Гассан-бей, что у него происходит: нет Фушэ, как говорят, более проницательного, чем он. Как только он узнает, что абхаз совершил похищение, он призывает его к себе и угрожает выдать русским (этой угрозы здесь сильно боятся), если он не даст ему коров, коня и т. д. После того, как виновный в похищении выполнит свою повинность, князь разрешает ему продать пленника и всеми мерами защищает своего подданного; сколько бы русские не посылали к князю, требуя правосудия и выдачи виновника, он всегда отвечает тысячами уверток и отговорок, и переговоры ни к чему не приводят.

Михаил-бей поступает не лучше своего дяди.

Быть может, удастся обуздать торговлю рабами договором, заключенным с Турцией. Турция обязана возвращать России каждого русского беглого солдата, скрывающегося на ее территории, каждого русского подданного, привезенного туда в качестве раба или проданного там в рабство.

Если турецкие паши будут выполнять этот договор, имеющий обратную для Турции силу, торговцы невольниками, отправляющиеся покупать их в Абхазию, будут подвергаться слишком большому риску для того, чтобы заниматься этим торгом.

В состав современной Абхазии входят пять следующих абхазских племен. [123]

1) племя бзубцев. (Bsoubles), распространяющееся от Гагр до Анакопи и состоящее из 18.700 человек (Бзубцы — искаженное «бзыбцы», «бзыбаа»).

2) племя собственно абхазов, расположенное от Анакопи до реки Келасури, равное 8.100 человек;

3) племя цебельдинцев (Tsebeldiens), населяющее горные долины реки Кодор и состоящее из 15.000 человек;

4) племя абшавов (Abchaves), распространяющееся от реки Гализги до реки Кодор и насчитывающее 10.500 человек (Абшавы — искаженное «абжюаа»).

Таким образом, все население Абхазии равно 52.300 жителей.

Я не присоединяю сюда пятого племени — самурзаканского, так как оно находится под властью князя мингрельского.

Вот остатки населения, которое было некогда, без сомнения, несравненно значительнее, но вследствие продажи людей в рабство, оно таяло с каждым годом.

Вместе с тем разбойничья жизнь, такая почетная среди абхазов, ведет к полной праздности. Поэтому нет ничего более жалкого, чем их бедные хижины, выстроенные из глины, смешанной с соломой, где они живут вперемежку с своими домашними животными; они не расчищают ни лугов, ни пастбищ, не запасают сена, и если зима суровая, скот уходит в лес, где гибнет от бедствий. Одна или тем более две коровы большое богатство для абхаза; только князья владеют целыми стадами скота. Быки и коровы довольно хорошей породы, хотя и малорослы. Их хозяйства довольно похожи на черкесские, но беднее; так же, как у черкесов, у них много овец и коз. Баранье мясо хорошего качества, но шерсть — простая. Маис, просо и род турецких бобов составляют главную основу их пищи. У них нет никаких промыслов...

(Опущена цитата, приводимая автором из очерка Н. Гибаль)

...Наиболее трудная задача — это урегулирование их торговли и содействие развитию промышленности в настоящих условиях. Занимаясь земледелием или какой-либо другой отраслью экономики, абхаз должен находить рынок для своих продуктов. Каким образом может это быть, если на протяжении более чем двухсот верст морского берега имеются только два, весьма отдаленные друг от друга места сбыта, — Сухум и Редут-Кале, не считая базара Бамбора. Такая финансовая и санитарная мера совершенно подрывает всякую возможность торговли среди абхазов: могут ли они из-за нескольких мер маиса или нескольких звериных шкур [124] бежать на такие дальние базары? В них развиваются только новые навыки — уменье заниматься контрабандной торговлей с турками, укрываясь среди тростников речных устьев.

Один видный чиновник предложил назначить для маленьких бухт определенное время, когда жители могли бы производить торговлю с иностранцами, под наблюдением судна, которое должно стоять для этой цели в бухте. Это означало бы устраивать своего рода ежегодные ярмарки, куда абхазы могли бы всегда легко прийти для сбыта своих продуктов.

Внутри страны совсем нет рынка для сбыта.

Какая разница между этой бедной и несчастной Абхазией наших дней и той блестящей гирляндой греческих колоний, которая окаймляла в былые времена ее берега.

Я посетил старинную лыхненскую церковь (de Louk'hin) в ограде усадьбы князя Михаил-бея в двухстах шагах от его дома: церковь эта довольно хорошо сохранилась и построена по совершенно одинаковому плану с храмом Пицунды, но значительно меньших размеров и более простая; ее стиль — византийский; материалом избрали желтоватого цвета известковый отесанный камень, добытый из соседних гор. Купол — восьмиугольный. Внутри стены покрыты живописью.

Император (Николай I) распорядился обратить эту церковь в монастырь и место пребывания колонии священников, предназначенных Абхазии, определив 1.500 рублей серебром (6.000 фр.) на содержание архиерия, который пока еще сюда не приехал.

Из Суук-Су мы отправились за шесть верст дальше прямой дорогой, не заходя в Бамбор, для того, чтобы посетить лесопильню на реке Хипсте. Полковник был так любезен, что попросил М. К. рядового солдата абхазского полка, сопровождать меня и служить мне переводчиком. Во время этой прогулки вместе с М. К. по восхитительному лабиринту волшебного пейзажа, я имел удовольствие ближе познакомиться с этим замечательным, (distingue) человеком и поговорить о Швейцарии и общих друзьях. Превратности судьбы сильно изменяют человека, иногда исправляя его. Те, кто знал М. К. в Петербурге, сильно изумились бы той перемене, какая произошла в нем с тех пор!

«Во всем есть своя хорошая сторона, — говорил он мне, — из petit maitre'a, каким меня знал Петербург, я обратился в философа. Когда я служил в гвардии, я стремился, [125] снедаемый честолюбием, только к почестям; я знал жизнь только со стороны ее интриг, светских развлечений и надменного довольства, свойственного привилегированным классам. Я видел в себе и других только эполеты и мундир. Я блуждал мыслью в заоблачной выси или погружался в бездонную пропасть неопределенных мечтаний, и к какой странной идее увлекла меня эта беспринципная жизнь petit maitre'a и льстеца (courtisan)!.. Так как вся моя наука состояла в том, чтобы с изяществом появиться в салоне, уметь кстати польстить, чтобы устроить свою карьеру, с ловкостью лавировать между препятствиями и смеяться над всем остальным миром. Увы! Как изменились времена!

Внезапно из человека, все достоинство которого заключалось в его блестящем мундире, я обратился в человека, ценного только как личность. Мое я и мое сердце — вот все, чем я обладал. Вычеркнутый из жизни, обреченный на гражданскую смерть, лишенный чести и всякой надежды, я был низвергнут осуждением, когда-то светлый ангел, в бездну мрака, вместе со всеми другими, мятежными ангелами, и сослан в близкие с полюсом края, — какие- ужасные воспоминания! И вместе с тем это великий прекрасный урок, на который обрекла меня судьба. Заглянув в самого себя, я ужаснулся своей внутренней пустоте. Мне казалось, что, отняв у меня мундир, у меня отняли все. В тех холодных странах, далеко за пределами цивилизованного мира, я мог, однако, жить беззаботно, весело, в изобилии и предаваясь наслаждениям жизни; но одна жестокая мысль всегда ввергала меня в печаль: ты представляешь ничто, говорил я себе, меньше чем ничто. Тогда-то я углубился в самого себя и спросил — нет ли для меня еще возможности счастья. Я обратился к своей совести и, положа руку на сердце, после некоторой внутренней борьбы, смог ответить «да».

Это было подобно тому, как если бы после смерти, после жалких скитаний, называемых жизнью, я спросил себя: что принес ты с собой с другого берега? Боже! Какая пустота! Что осталось от моей прежней жизни, чем я мог бы воспользоваться по другую сторону могилы?.. Мне захотелось стать человеком; они могли закрыть мне двери ко всякому общественному положению, но они не могли мне запретить стать человеком. Я старался быть им в окружающем меня мире, насколько позволяли его пределы. Я старался внушить себе мысль, что если в вечности надо уметь обходиться без орденов, славы и почестей, то это умение, приобретенное в этом мире, является уже заранее выполненным [126] делом; свою душу стремился я украсить свойствами, действительно полезными, научась оценивать все явления по их истинной стоимости. Безропотно я ожидал своей судьбы. Государю угодно было вернуть меня из ссылки и отправить в Абхазию; я — рядовой, я то, что представляют из себя многие другие честные (braves) люди. Поверьте мне, что, хотя это положение простого солдата для меня самое тяжкое из всех, которое они могли только мне предложить, я принял известие о своем разжаловании со слезами радости, так как это роднило меня с другими сынами России»

Не думайте, что я измышляю эту повесть, давая простор своей фантазии, чтобы тронуть сердца жалостью к виновному и затушевать большое преступление. Это истинные слова М. К., и нет необходимости прибегать к измышлению, чтобы вызвать интерес к подобному человеку. Высокий рост, черные глаза, открытое выражение лица составляли контраст с его болезненным, страдальческим видом. Он также, как и другие, отдал дань климату и перенес несколько возвратов перемежающейся желчной лихорадки, которая оставила у него осложнения, обычные здесь последствия этих болезней, — несколько раз наша беседа прерывалась из-за его страданий.

Позднее я встретил. М. К. в Тифлисе, где он был произведен в прапорщики; в 1835 году он принимал участие в геленджикских экспедициях и был, наконец, произведен в офицеры.

Когда я возвращался на борт судна, мне показали руины монастыря Иолагу, построенного на берегу моря, в нескольких ста шагах вправо от устья реки Пшандры. Маленькая церковь, красиво сооруженная в византийском стиле из отесанного камня синего и зеленого мелафира, стоит на скале конгломерата, вздымающейся на восемь футов над уровнем моря; волны морские временами разбиваются об отвесные склоны скалы. Землетрясение, которое всколыхнуло Бамбор 28-го июня 1833 года в восемь с половиной часов вечера и отразилось на транспортном судне «Revenitil», одновременно раскололо также и камни монастыря Иолагу.

Как ни прекрасен пейзаж Бамбора с суши, но только с моря развертывается он во всем своем великолепии и необъятном величии. Отсюда в хороший ясный день можно одновременно проникнуть взором в те три больших выхода для с… или естественные портики, из которых [127] вырываются, неся дань Кавказа морю, реки Мичешече, Хипста и Бакланка (Voy. Atlas. 2-е serie, pl. 3).

Ущелье Мичишече самое узкое; по его тальвегу растут темные густые леса; верхняя часть гор изрезана оврагами и изломана. Когда река вырвется из этой тесной тюрьмы, она мирно блуждает по прекрасной равнине Бамбора, между извилинами слегка волнистой почвы. Ее берега окаймлены деревьями, среди которых прячутся несколько абхазских селений племени бзыбцев; главные из этих селений — Папчи, Бача, Чабалухва, Сандринис, — все на левом берегу реки, за исключением селения Чабалухва, которое раскинулось по обоим ее берегам. Ниже маленького левого притока виднеются Ешеха и Туптара.

Там, где исчезают песчаные холмы, которые, окаймляя море, тянутся от Пицунды к Бамбору, в самом углублении бухты, виднеется устье реки Мичишече. Некогда это был один из главных рынков Абхазии; мы находим эту бухту на карте Александра, государя Имеретии, под названием порта Абазов, на карте Шардэна — Portus Abcassorum. Это Cavo de Buxo — «Самшитовый порт» всех средневековых карт — название вполне заслуженное, так как здесь некогда процветала торговля самшитом. Эта бухта и сейчас могла бы служить одним из главных торговых пунктов Абхазии, если бы из санитарных соображений Россия не закрыла доступа в нее.

В глубине ущелья реки Хипсты, наиболее широкого, наиболее радующего взор и лесистого, между гор проглядывают изломанные слоистые склоны Ошетэна, испещренные лентами и пятнами снега; Хипста блуждает так же, как Мичишече, по долине Бамбора и после многих излучин впадает в море в трех или четырех верстах от нее. На правом берегу Хипсты находятся селения Мугудзурква (Очевидно, Мгудзырхуа (абх. mguэзэrxua)) и Комкиамла; между ее левым берегом и маленькой речкой Суук-Су раскинулось большое селение Дырыпш (Очевидно, Дрыпш (абх. drэpf)).

Третье ущелье, реки Бакланки, раскрывается за холмом, вершину которого венчает лыхненская церковь; устье реки Бакланки — на полпути между Бамбором и Анакопией. Над этим ущельем вырезываются вершины гор, откуда берут начало источники Большого Зеленчука. Две горные вершины из черной массы щетинятся черными клыками, зубцами и острыми глыбами; это, вероятно, [128] какой-нибудь вид пироксенового порфира. Там можно различить громадные морены обрушившихся глыб и обширное снежное и ледяное поле, залегающее в углублении между двумя вершинами; снег не держится на более отвесных вершинах и только слегка их опушает.

Леса попрежнему не поднимаются до самой верхушки юрской стены, и ее длинный изборожденный и зубчатый гребень, высовываясь из зеленой чащи, вздымается над лесами, как в Гаграх; и здесь сосна замыкает растительный цикл деревьев. Вершины торчат совсем обнаженные и только опушены чуть заметной легкой сетью растений.

Нельзя увидеть отсюда юрской вершины, называемой «Шапкой Сафир-бея», так как она замаскирована горами.

На западе, на краю пейзажа, виднеется ущелье реки Котош (Или Бзыб) с его склонами, сильно изрезанными оврагами. Верхушка гагринских гор прячется за песчаными холмами.

Дороги из Абхазии пролегают между вершинами Ошетэна, вдоль реки Лабы, по ущельям Мичишече и Бакланки. Михаил-бей ожидает, что именно с этой стороны на него ринутся абадзы. Эти горные проходы доступны только в самый разгар лета.

Мы застали на рейде Бамбора генуэзское судно под командой Поля Бозо; генуэзский капитан получил разрешение нагрузить здесь свое судно самшитом; это попрежнему один из главных предметов торговли в Абхазии; нигде нельзя найти самшита прекраснее, в таком изобилии и по такой дешевой цене. Самшит растет, как я уже сказал, в лесах Бамбора до самого берега моря, но самый лучший идет из ущелий внутри страны и с подножий гор. Абхазы доставляют самшит на берег моря, где его взвешивают и обменивают из расчета тридцати фунтов соли за центнер; его обменивают также и на железо.

Поль Бозо был весьма рассержен: он сговорился с одним турком относительно доставки ему всего груза самшита определенного размера, но турок не смог сдержать своего слова и доставил только половину. Мы видели после генуэзского капитана в Сухум-Кале, где он старался пополнить свой груз.

Самшит так же изобилен и прекрасен в Сухуме, как и в Бамборе, но так как доставить его можно только, неся на своей спине на расстоянии нескольких верст, то его почти отсюда не вывозят. [129]

Поль Бозо намеревался продать свой самшит в Трапезунде английскому консулу и взамен закупить для Константинополя различные предметы персидского производства: шали, шелка, трубки и пр.

Морской берег от Бамбора до Сухума.

От Бамбора до Сухума, вдоль берега моря, непрерывно раскрываются самые прекрасные виды. До устья Бакланки, где казаки устроили свой пост, берег низкий и лесистый.

За рекой Бакланкой начинается волнистый ряд низких холмов; они тянутся вдоль берега моря и все более вздымаются, приближаясь к устью реки Псирсты (Psirste) (Очевидно, Псырдзха (абх. psэrзха)), где они представляют уже внушительную стену гор, сквозь которую Псирста, сбегающая с высоких вершин, прорыла себе или же разыскала узкий, глубокий живописный проход. Это второй ярус гагринского известняка; вырванные из недр земли струями пироксенового порфира, глыбы этой породы то беспорядочно громоздятся, то сгибаются.

На вершине покрытого прекрасными деревьями холма, который вздымается в виде усеченного конуса у левого угла устья Псирсты, торчит старая круглая башня, окруженная полуразрушенными строениями; нельзя проследить взглядом скрытую под листвой стену, соединяющую эту башню с другой, белой башней, на половине склона; но, начиная отсюда, можно хорошо различить остатки стены, которая, спускаясь до самого берега моря, закрывала в былые времена проход по берегу. Это руины Анакопии (Анакопия или Phanakopi, как пишут иногда, означает видимую издалека местность, иссеченную крутизнами гор, название как нельзя более соответствующее характеру местности. (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 4)), или Никофии древних карт.

Напротив Анакопии, в углу, образуемом Псирстой и морским берегом, отделенный от нее только этой рекой, стоял замок Псирст. Прислоненный к отвесной горе, вздымающейся за ним, этот замок занимал всю ширину дефиле и защищал его, так как известковые горы, отделяющие берег моря от внутренней равнины, вздымаются уже на значительную высоту, приближаясь к Сухуму; это повторение, в малых размерах, известковой высокой стены Бамбора или, если хотите, это первая линия горного полукружья. Большие желтые пятна, в рамке зелени, вырисовывались на отвесных склонах. Кроме ущелья Псирсты, раскрываются дальше два других ущелья, из которых с шумом вырываются Гумиста и Баслата. [130]

Вот то необыкновенное строение местности, которое заставило Ю. Клапрота думать, что это центральная цепь упирается здесь в море, как это видно из маленькой карты, приложенной к его описанию Кавказа 1814 года.

Анакопия представляет именно то место, где эта низкая цепь гор ближе всего подходит к морю, оставляя узкое дефиле, по которому только и возможно проникнуть из равнины Бамбора к Сухуму и устью реки Кодор.

Здесь можно легко узнать знаменитое дефиле с его крепостью, которое греки прозвали «Трахеей». Прокопий говорит о нем подробно в своем описании войны готов (кн. IV, стр. 500).

«За пределами страны апсилов (Apsiliens), при входе в Абасгию, местность имеет следующее расположение: высокая гора, начинаясь на Кавказе, постепенно понижается и, сгибая свой гребень в виде уступов, теряется, приближаясь к Понту Эвксинскому. Абасги построили некогда на одной из вершин этой горы сильно укрепленный и весьма обширный замок. Там они имеют обыкновение укрываться, отражая набеги врагов, благодаря непреодолимым трудностям, которые представляет эта местность, так как единственный проход, который ведет в замок, в то же время является единственным входом в Абасгию, и проход этот так узок, что одной горсти людей достаточно для того, чтобы устоять против ровного фронта нападающего врага. Господствуя над тропинкой, стена отвесных и бесплодных скал тянется до моря, давая основание называть это место «Трахеей».

Дальше Прокопий описывает осаду этого замка греками. Войско атаковало дефиле со стороны Сухума, но оно было отброшено, и его решимость уже заколебалась, когда военноначальнику Иоанну, который предводительствовал походом, явилась мысль послать половину войска по другую сторону дефиле. Сжатые с двух сторон, абасги укрылись в замке. Ослепленные страхом, преследуемые по пятам греками, не могли абасги остановить врага и помешать ему вместе с ними войти в замок и затем предать его огню. Крепость была сметена до основания, и абасги рассеяны. Это событие произошло в 550 году после нашей эры.

Анакопия теперь совершенно покинута. Среди руин только одна маленькая очень древняя церковь напоминает нам о живых. Эта церковь очень знаменита по всей Абхазии и даже Грузии, так как предполагают, что именно здесь было погребено тело св. Симона.

Грузинская летопись Вахтанга V действительно рассказывает, что в правление Адерхи, или сына Бартома, который царствовал вскоре после наступления нашей эры, [131] два апостола св. Андрей и св. Симон Канонит пришли проповедовать христианство в Абхазию и Эгреси, Симон умер в городе Николи или Анакопи на территории греков, в то время как св. Андрей отправился обращать в христианство мингрелов (Klaproth, Voy. au Caucase, edit. all., II. et. 114).

От замка Псирст (Pizirdsiza — название замка, Absta название реки на карте Хатова; река называется также fiume de Nicofia на картах средних веков; Peйнеггс (II. 5) называет ее Kuri и говорит, что порт ее устья маленький и ненадежный) осталась только груда полуразрушенных покинутых башен и стен в тени древних фиговых и других могучих деревьев, которые склоняются над руинами, как бы желая скрыть их одиночество. Двести лет тому назад это было последним владением Дадианов Мингрелии по направлению к Абхазии. Пост казаков сейчас находится вблизи руин; считают, что от них до Сухума двадцать одна верста, но я думаю, что это слишком мало. Над Анакопией в глубине пейзажа раскрывается ущелье реки Бакланки. Высокая известковая гряда попрежнему на одном уровне следует параллельно центральной цепи; среди остроконечных и срезанных вершин, ее венчающих, лучше всего видна отсюда Шапка Сафир-бея, в виде купола с острием. 12-го июля снежные пятна еще кое-где были рассеяны в углублениях между скалами, а также и в оврагах, которыми изрезаны склоны. Снег белелся даже на расстоянии тысячи пятьсот и двух тысяч футов ниже гребня гор. Я заметил отсюда, что известняк этой горной формации состоит из многочисленных более или менее горизонтальных пластов; бросив свой взгляд на ущелье реки Хипсты, я увидел, что на западной стороне, далеко по направлению вниз, залегали длинные полосы снега, выявляя глубину оврагов.

От Анакопии до Сухумского мыса мы не видели ничего замечательного, кроме живописного устья реки Гумисты; в нескольких верстах от морского берега она вырывается из очень узкого ущелья, отвесно высеченного в известняке низкой горной гряды. На берегах этой реки в окрестностях селения Ешира, расположенного в восьми верстах от Сухума и четырех от моря, находится очень древняя церковь; все четыре стены ее хорошо сохранились; внутри она полна приношений, — сабель, ружей и даже денег, к которым никто не прикасается. Абхазы еще очень чтут эту церковь; они приходят сюда праздновать пасху, при этом, согласно обычаю, часто приводят корову для того, чтобы заколоть ее здесь; они приносят также на пасху красные яйца. Клятва, [132] данная перед этой церковью, ненарушима. Вблизи церкви бьет великолепный родник. Магометане клянутся перед бронзовым котлом, находящимся на небольшом расстоянии от церкви.

Река Гумиста, впадая в море вблизи выступа Сухумского мыса, омывала в былые времена своими водами стены старого Сухума, который был построен вдоль отлогого морского берега по левую ее сторону. Несколько отрезков стены, покрытых колючим кустарником, — вот все, что осталось от этого древнего города, быть может, греческой колонии.

Это тот самый древний Сухум, о котором упоминает Абулфеда, живший в тринадцатом столетии; автор называет его Sachum и помещает на берегу моря в стране абхазов (Abchas).

Сухум-Кале.

Наконец, напротив мыса, мы неясно увидели во всю ее ширь бухту Сухум-Кале (Soghumi, Soghum-Kala или Dordup по Рейнеггсу. II, 7; Sokhou-mis-Tsikhe по Хатову; Sogum на карте Стевена. Прежний Soghoum находился в устье реки Гумисты; эта река, называемая Гумистой или Цхоми, приобрела свое название от укрепленного замка Гум, Гума или Цхоми, который был построен на ее берегах внутри страны. Не находится ли название Soghoum в связи с этими именами? Dour-doup по словам Клапрота, означает «Жемчужная гора». I. стр. 479, нем. изд.); от Сухумского мыса до Кодорского она раскрывается на расстоянии пятнадцати верст и уходит вглубь на семь верст.

После Геленджикской это самая прекрасная бухта по всему морскому берегу, начиная от Анапы до Батума.

Якорная стоянка, хотя и хорошая, все же не совсем удобна, так как морское дно здесь имеет сильный наклон. Когда дует свежий ветер с суши, якорь начинает бороздить почву дна, если судно из осторожности не укреплено вторым якорем, брошенным по направлению к берегу. Кроме того, илистое дно бухты не ровное, что еще более затрудняет выбор хорошей стоянки.

Мы бросили якорь в 300 саженях от берега на глубине 12-ти саженей напротив крепости, выстроенной в глубине бухты, в дельте реки Баслаты. Это турецкое сооружение царствования Амурата, возведенное около 1578 г.; как и в Поти, все укрепление состоит из массивной стены в виде четырехугольника, каждая сторона которого равна приблизительно 100-саженям, и четырех бастионов с несколькими ярусами пушек. Парапет снабжен амбразурами. Можно очень удобно пройтись кругом по стене, и вид не лишен [133] был бы очарования и величия, если бы вы не находились в Сухуме.

Внутри крепости только несколько полуразоренных строений, — некогда резиденция паши Келиш-бея; здесь теперь живут комендант и офицеры крепости. Солдатские казармы весьма жалкие. Единственное украшение этой крепости это несколько вишневых, гранатовых и грушевых деревьев; они покрывают своей тенью разоренную часть крепости, где живет комендант. Укрепления не в лучшем состоянии: один из бастионов наполовину обрушился в море; везде зияют щели, и всегда фиговые деревья вместе с гранатовыми находят достаточно места в этих расселинах для того, чтобы укрепиться своими толстыми корнями.

Единственно, что можно увидеть интересного во дворе крепости, это могилы прежних пашей и князей этой страны Келиш-бея и Сафир-бея, отца и деда Михаил-бея, в настоящее время владетельного князя. Место, где находятся эти могилы, занято артиллерийским парком, и пирамиды русских ядер тяготеют над их прахом.

На западных воротах можно прочесть длинную арабскую надпись. Восточные ворота вели в самый город Сухум.

Некогда вся эта маленькая равнина, шириной в 1 1/2 версты, раскинувшаяся на восток от крепости до подножья холмов и до современного карантина, была покрыта домами и базарами. Сухум имел тогда население, равное 6-ти тысячам человек. По выложенным камнем каналам вода из Баслаты растекалась по всем кварталам; в ее устье соорудили небольшой облицованный кирпичом канал для удобства маленьких турецких судов. От этого древнего Сухума ничего не осталось, кроме следов домов и улиц, заросших колючим кустарником и высокой травой; стена, которая защищала город со стороны моря, сохранилась только в виде отдельных отрезков; море постоянно точет и гложет их своими волнами; вода не протекает по засоренным каналам; ров, окружающий крепость, местами заполнен до краев землей; задержанная в своем течении Баслата теряется в болотах, в середине лета настолько зачумляющих воздух своими испарениями, что после Поти и крепости св. Николая Сухум можно считать самой нездоровой местностью из всех русских владений на этом побережье. Гарнизон, состоящий из ста человек, изнемогает, чахнет от болезней. Между тем достаточно было бы очистить эти каналы Баслаты, осушить искусственно созданные болота, и несомненно Сухум стал бы такой же здоровой местностью, как и всякая другая на побережье. Но кто возьмется за выполнение подобной [134] задачи? Конечно, не солдаты: у них уже достаточно дела, чтобы стоять на часах, отводить скот на пастбище, запасать сено на зиму, заготовлять дрова, разводить огороды, чинить эти полуразрушенные бараки, которые им служат жильем, охранять карантин, — все это тем более достаточно, что одна треть или четвертая часть их в больнице.

Когда русские овладели Сухумом, часть города еще существовала, но командовавший тогда генерал приказал разрушить и смести до основания все, что еще от него оставалось, ссылаясь на то, что под прикрытием домов абхазам удобнее похищать русских солдат. Наполеон под Каиром сумел подойти к делу иначе: он не отдал приказа сжечь Каир, хотя у него и похищали солдат. Разрушить Сухум означало отравить гарнизон этой несчастной крепости. Ничто так не зачумляет и не портит воздуха в этом знойном климате, как развалины жилищ, опустошенные, внезапно покинутые пространства, где обитали раньше люди; можно думать, что все эти руины, остатки разрушенного жилья, подвергаются тлению; солнце и влага, действуя одновременно, оказывают разрушительное влияние на органические вещества; тысячи различных миазм несут смерть тем, кто их вдыхает. Это наблюдение Шопена, человека умного, относительно Эривани и многих других местностей. Следует хорошо помнить, что для сохранения города в здоровом состоянии необходимо беречь его население и опасаться всяких разрушений.

Почему Ганджа — самая нездоровая местность из всех городов Грузии? Этому весьма способствует то обстоятельство, что Ганджа частью покинута. Какие громадные пустые пространства, где органические вещества подвергаются тлению!

Почему Тифлис, который был известен долгое время как очень нездоровый город, теперь уже стал здоровой местностью? Русские войска завладели Тифлисом 11 сентября 1795-года после его разрушения Ага-Магомет-Ханом; в течение многих лет они жили только среди развалин; сейчас там не осталось и следов от тех ужасных времен: Тифлис лучше отстроен, чем раньше, в нем больше простора и воздуха, и вот уже нет нездорового города.

В Сухуме сейчас жалкий маленький базар, где можно купить вина, мяса и какую-нибудь мелочь.

В Бамборе и здесь уже начинается район вина, район изобилия этой драгоценной влаги. Еще в Крыму виноград требует много ухода. Между тем здесь виноградные лозы на своей истинной родине, где они процветают, не требуя [135] ухода, будто в раю. Тот, кто желает окружить свое жилище виноградом, должен только позаботиться о том, чтобы возле дома находилось несколько уединенных деревьев, по которым виноградные лозы взбираются, образуя тысячи зеленых гирлянд, до тех пор, пока, наконец, их красные кисти не превратят всего дерева в одну сплошную громадную виноградную гроздь. Иногда встречаются лозы чудовищной величины, и, хотя вязы, клены и столетние ореховые деревья вздымаются на изумительную высоту, виноградные лозы поднимаются еще выше, венчая их вершины своими гроздями.

Производство вина начинается уже в стране убыхов; обычное вино абхазов, — этих не слишком строгих мусульман, — не очень хорошего качества, так как они плохо его выделывают и добавляют воду. Но можно встретить очень крепкое вино с большим содержанием спирта у людей богатых; хорошее вино изготовляют русские офицеры в Сухуме и Бамборе; оно красное и приятно на вкус.

Абхазы сохраняют свое вино в больших кувшинах, зарывая их в землю; их кувшины по своей вместительности меньше изготовляемых в Мингрелии. Вместимость кувшинов возрастает по мере того, как продвигаешься на восток, и самые большие можно встретить в Кахетии, где они отличаются действительно гигантскими размерами, достигая иногда девяти футов высоты.

В этом знойном климате вино сохраняется в таких кувшинах очень хорошо, в особенности если они зарыты в землю довольно глубоко и покрыты на три или четыре фута хорошей глиной, герметически закрывающей отверстие. Вино при этом способе портится очень редко; оно закисает, если кувшины остаются долгое время начатыми, как это иногда случается, так как абхазы имеют обыкновение черпать вино для семьи ежедневно.

Вино в бочках легче может испортиться; кроме того, храня его в бочках, необходимо иметь хорошие погреба с каменными стенами и сводами, — большое затруднение для бедного абхаза или грузина; но ни тот, ни другой и не нуждается в таких погребах, зарывая свои кувшины где-нибудь под деревом вблизи дома.

Такой способ хранения вина восходит к глубочайшей древности; грузинские ли народы заимствовали его у греков или же греки у грузин, вопрос трудно разрешимый. Колхида, однако, была уже цивилизованной страной, когда аргонавты высадились на ее берега.

Среди развалин Крыма не составляет редкости найти такие же кувшины; несколько было найдено в Алуште в то [136] время, когда прорывали новую дорогу в том месте, где в былые времена располагался древний город. Какое множество черепков таких сосудов рассеяно по всему гераклийскому Херсонесу!

Вид от берегов Сухумской бухты нельзя сравнить с видом Бамбора; высокий горный хребет замаскирован низкой цепью гор, которая тянется от Анакопии и, проходя в глубине бухты, закрывает восточный ее полукруг небольших лесистых возвышенностей; за ними раскрываются долины рек Келасури и Кодора.

Но если удаляться от берегов к открытому морю, вид становится такой же грандиозный и великолепный, как те, которые я описал выше. Взор невольно останавливается на ущелье, из которого вырывается река Келасури, на ущелье реки Кодор, на снежных сверкающих вершинах Маруха, венчающих высокую горную цепь.

Если судить по тому громадному количеству глыб и валунов гранита с примесью кварца и слюды, которые Келасури и Кодор увлекли за собой из недр гор, отложив на своих берегах, эта часть гор Кавказа должна состоять из гранита. Некоторые вершины, действительно, выглядят так, как будто бы здесь произошла кристаллизация в громадных размерах (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 7).

Руины церкви Охваме (30), в трех верстах от Сухума, и руины Келасури, расположенные на три версты дальше, — вот самое интересное, что можно видеть в полукружье бухты. Их серые стены виднеются издали сквозь листву деревьев.

Окрестности Сухума из-за коварства Гассан-бея были настолько ненадежны, что после захода солнца никто не осмеливался пройти с базара к карантину, расположенному в 1 1/2 верстах на берегу моря. Избегали проходить здесь в одиночку даже среди бела дня, чтобы не подвергать себя опасности похищения абхазами. Если все это происходило на глазах часовых и гарнизона, то что бы это было, если бы кто-нибудь осмелился проникнуть дальше в глубь страны. Всем хорошо было известно коварство и вероломство Гассан-бея.

Ради посещения руин церкви Охваме мой добрый капитан Вульф приказал вооружить с ног до головы десяток своих матросов, и вот в шлюпке, на носу которой стояла маленькая пушка, мы быстро скользнули в этом воинственном снаряжении прямо к Охваме.

Церковь находится в ста пятидесяти шагах от моря посередине почти круглой ограды, с диаметром [137] приблизительно в двести шагов; она довольно хорошо сохранилась, но маленькая и имеет всего одиннадцать шагов в длину и пять с половиной в ширину. Алтарь, по строго установленному правилу греков, обращен на восток. Это совершенно точные пропорции древнегреческих церквей, рассеянных по берегам Крыма или высеченных в скалах Инкермана. Проповедь не входит в греческое богослужение; лишь бы только у священника было небольшое пространство, где он мог бы совершать свои священнодействия и устроить свое святое место, — вот все, что необходимо для богослужения; остальная часть церкви для певчих, чтеца. Если не находили места в этой маленькой церкви, стояли в небольшом притворе или в тени одной из стен церкви, молились и, следуя за ходом службы, осеняли себя крестом, повторяя «Кирие элейсон», сохраненное грузинами от греческой литургии.

Святое место отмечено двумя входящими углами; его освещает одно окно в глубине алтаря (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 6); с обеих сторон устроены в толще стены две ниши, высотой от земли около шести футов. Главная дверь напротив алтаря выходит в притвор, предназначенный, обычно, для женщин. Мужчины входят через боковую дверь.

Стены церкви и ограды сложены из эрратическх валунов ледникового периода или, вернее, крупного, занесенного из недр страны булыжника протогинного гранита или диорита, который мы находим на берегах рек. Толща стены состоит из нескольких рядов камня; таким же образом построены и укрепления Сухума. Известь, вопреки тому, что говорит о ней Гамба, вероятно, очень хорошего качества, если она так хорошо связала булыжник и образовала такие прочные стены... Полукруглый свод церкви обрушился.

На стенах и в щелях росли плющ и благородный лавр и между ними syringa (Philadelphus coronaria) и фиговые деревья. Столетнее фиговое дерево, от девяти до десяти футов в обхвате, стояло в семи шагах от входа, с правой стороны, осеняя все кругом тенью своей лапчатой листвы, — единственный живой свидетель минувших дней. Двор церкви или монастыря настоящий лес папоротника, высотой до пяти футов, среди которого путались большие lathyris, ежевика с розовыми цветами, калина, деревья крупного ореха; цепляясь за лавры, вишни и яблони, за ольху и грабы, виноградные лозы надстраивали на стенах второй, неприступный, ярус. Великолепная растительность! Дикий укроп, фиговые деревья, усеянные плодами, перекати-поле с [138] белыми цветами, pancratium illyricum — все это покрывало вперемежку морской берег.

Везде здесь встречаешь подобные следы античной культуры; часто мы принимаем за лес то, что в действительности менее всего похоже на лес; это обширные сады, где можно найти все наши наиболее излюбленные фрукты Европы, растущие в диком состоянии и все вместе: здесь можно встретить и яблоню вместе с грушей и персиком, абрикос и миндаль, айву, фиговое дерево, терен и каштан, гранат и орешник.

В нескольких ста шагах от монастыря в направлении к Келасури протекает некруглый год маленький ручей; вблизи этого ручья греки во время последней войны устроили лесной склад. Нет страны более богатой лесом всевозможных пород, чем Абхазия. Такой лес можно достать по всему побережью, начиная от Сухума до устья Енгура, в особенности за мысом Искурия и в Илори.

Кроме самых обыкновенных пород, — дуба, граба, бука, сосны и ели, — здесь имеются также роскошные ясени, громадные тисовые деревья с красной древесиной, клены, груша (poirier torminal) необыкновенных размеров, самшит, каштан и т. д.

Митридат, Страбон, Хосрой, Амурат III — все хорошо знали ценность этих богатств, но они потеряны для абхазов. Мы посетили затем Келасури, в шести верстах от Сухума. Мы причалили в устье реки Келасури; это довольно многоводный поток, который окрашивает в беловато-зеленый цвет море на расстоянии более чем полутора верст. Нашей целью было, направляясь сюда, отдать долг вежливости знаменитому князю Гассан-бею, чей дом находится на расстоянии нескольких сотен шагов от берега моря в долине Келасури. Эта маленькая долина, шириной в полверсты, раскрывается среди холмов, покрытых прекрасными лесами (Voy. Atlas, 2-е serie, pl 4).

Узнав о нашем прибытии, Гассан-бей послал нескольких своих людей нам навстречу. Мы прошли лесом дикой бузины (sambucus ebulus) к дому; несколько плохо обработанных загороженных участков, вместо овощей, полны были сорными травами, свежесть которых поддерживала струйка воды, отведенная от реки.

Купы белой шелковицы, плакучих ив, каштаны, яблони, сливы, фиговые деревья и т. д. были рассеяны в беспорядке то там, то здесь, предоставленные сами себе.

Мы увидели, наконец, ворота ограды из толстых неотесанных бревен, защищавшей подступ к дому; довольно [139] обширному и выстроенному целиком из дуба и ясеня. Часть нижнего помещения была совершенно открытой; остальная часть служила конюшней; несколько дверей вели в маленькие отгороженные помещения, подразделения большого, которые предназначались для лошадей.

Так же, как и у Михаил-бея, мы поднялись по деревянной лестнице в первый этаж и вошли на галлерею, которая выступала вдоль всего фасада дома. Здесь находилось человек пятнадцать слуг и вассалов князя: одни из них сидели на корточках, другие группировались в самых разнообразных позах. Вооруженные с головы до ног, они напоминали мне двор восточных царей, когда приближенные стояли у дверей своего повелителя, чтобы по первому его знаку броситься исполнять его приказание. Их одежда почти ничем не отличалась от черкесской; у большинства из них на голове был надет башлык, по-абхазски ghetapt (Искаженное «ахтырпа» (абх. axtarpa)), длинные концы которого обвивали голову и завязывались сзади. Некоторые из них принадлежали, вероятно, к более высокому сословию, так как у них на головах были тюрбаны из турецких шалей. Я заметил также круглую татарскую шапочку, отороченную черным мехом. Почти у всех были бурки — на плечах или за спиной в виде свертка.

Князь встретил нас на галлерее среди своих приближенных; это был человек красивой наружности, лет сорока или пятидесяти; его тюрбан был из турецкой голубой шали с разводами; его одежда состояла из шелкового полукафтана, заправленного в узкие брюки из коричневого сукна; штрипки красного сафьяна подхватывали его сапожки из коричневого сафьяна, поверх которых были надеты, по турецкому обыкновению, красные сафьяновые туфли. Его черкеска желтовато-зеленого цвета; крышечки гильз для патронов — серебряные; на поясе у него привешен, следуя обычаю, прекрасный пистолет, украшенный серебряной резьбой.

Князь попросил нас пройти через первую комнату, где всю мебель составляли только несколько скамеек, служивших также столами, и большая грубо сделанная деревянная кровать. Затем мы вошли во вторую комнату, которая занимала вместе с первой одну сторону дома во всю его длину.

Вторая комната — это приемная князя; вся ее обстановка состояла из двух громадных кроватей или диванов, покрытых коврами; по своей прочности они могли бы служить циклопам, между тем как по своей простоте они были достойны Гомера; единственное их украшение составляли [140] рисунки, похожие на те узоры, которыми башмачники украшают подошвы башмаков.

На стенах из букового неотделанного дерева не было других украшений, кроме самого великолепного оружия всевозможных видов, развешанного на деревянных колышках. Это единственная роскошь и гордость Гассан-бея.

Князь хорошо говорит по-русски; он выучил этот язык, шутя, когда был в Сибири (31). Он обменялся со мной несколькими медалями, найденными в Дандаре (Очевидно, в Дранде), на вещи из литого железа берлинского производства.

Я долго наслаждался видом, раскрывающимся с высоты галлереи его приемной. Взор как бы парил над всеми неровностями и неожиданностями этого прекрасного английского парка, созданного здесь природой для варваров. Вершину холма, который поднимался против нас на правом берегу Келасури, венчали руины, покрытые плющом, напоминая мне наши Швейцарские замки; это было начало той великой стены, о которой я скажу после (Voy. Atlas, 3-е serie, pl. 4). Благодаря просветам между горами можно было проникнуть взором в глубь страны, полной чарующей свежести.

Мы видели у Гассан-бея одного из его старших братьев, одетого в такой же костюм, как и у Гассан-бея, но более приятной наружности, так как во взгляде Гассан-бея есть что-то хитрое, предательское, недоверчивое и вместе с тем надменное.

Князь показал нам свое оружие, действительно великолепное. Когда из-за происков против России Гассан-бея захватили для того, чтобы отправить в Сибирь, завладели и его оружием; после возвращения из Сибири часть этого оружия ему вернули. Но он негодовал и жаловался на то, что ему не вернули самое прекрасное и дорогое оружие его арсенала, — наследственную саблю, полученную им от отца; он оценил эту саблю в 10.000 руб. Грузинское губернаторство находилось в большом затруднении, узнав о притязаниях князя, и так как оно не имело желания отдать за саблю доходы целой губернии, ни даже половины их, были произведены розыски, какие только было возможно; наконец, нашли ее где-то, кажется, в арсенале Тифлиса и сейчас же отправили в Имеретию для вручения Гассан-Бею. Когда генерал Вакульский, желая взглянуть на такой драгоценный клинок, вынул саблю из ножен, он прочел... «Золинген». [141]

То же самое можно сказать относительно всех клинков Кавказа; мне приходилось много их видеть во время моих путешествий; большею частью это были только клинки, занесенные сюда из Германии, Франции или Италии.

Гассан-бей представил нам своего восемнадцатилетнего сына от одной из его жен, дочери князя Нарчука (32), с берегов реки Бзыби. Молодой князь, по обычаю, воспитывался вне дома своего отца, в Мингрелии, под присмотром князя Дадиана. Теперь, когда он достиг уже возраста женитьбы, Гассан-бей просил ему в жены одну из дочерей Дадиана. Мингрельский князь согласился уступить свою дочь только с тем условием, чтобы будущий ее супруг обратился в христианина; уже с год, как он принял христианство и, когда находится в Келасури, в праздники отправляется в часовню Сухумской крепости.

Главное летнее жилище Гассан-бея находится в Цебельде, верхней долине реки Кодор, у подножия горы Марух; князь считает, что от Келасури до Цебельды 40 — 50 верст. Туда он сейчас отправил всех своих жен, так как он не уверен в последствиях, к каким может привести его раздор с Михаил-беем.

Князю известна была цель моего путешествия, и он сказал нам, что в трех верстах от Келасури находится источник кислой воды, а дальше, по соседству с Искурией, горячие воды.

Уже с давних пор ходили слухи о том, что в окрестностях Сухума залегает серебряная и свинцовая руда, Русское правительство поручило Гассан-бею за большое вознаграждение провести в эти местности двух русских инженеров. Один из этих инженеров был майор Гурьев. Гассан-бей переодел их абхазами и в сопровождении сильного эскорта заставил подняться вверх долиной Келасури по чрезвычайно трудной дороге; они находились в пути несколько дней и, испытав всевозможные лишения, принесли несколько образчиков свинцовой руды, которая оказалась, повидимому, недостаточно богатой, чтобы стоило ее разрабатывать.

После моего посещения Гассан-бея я несколько раз снова видел его, между прочим однажды на равнине Сухума в то время, когда он ожидал послов от своего племянника Михаил-бея. На этот раз поверх его черкесской одежды была одета другая, одинакового покроя, но из белого тонкого полотна. Для езды верхом, как большинство черкесов, он надевает длинные гамаши или верхние чулки из белого похожего на фланель сукна, которые заходят за колена.

Князь принял нас, — несколько морских офицеров и меня, усадив на разостланные под двумя дикими яблонями [142] бурки; на ветвях висело оружие его свиты, богатые и причудливо-фантастические трофеи. Он угостил нас шампанским с Дона, которое он велел доставить из Сухума, но сам он его не пил.

В другой раз князь приблизился к воротам сухумского базара для того, чтобы поговорить с комендантом крепости; но ни на базар, ни в крепость князь не вошел, — так поступает он всегда, опасаясь измены. Он хотел оправдаться перед комендантом за свое поведение по отношению к своему племяннику. На этот раз это был действительно кавказский разбойник: не только у него на поясе висели два больших пистолета, но, разговаривая, он еще играл третьим с таким дьявольским видом, как будто хотел сказать: «Не трогайте меня или берегитесь!»

Я узнал позднее, что Гассан-бей при посредничестве России помирился со своим племянником и даже в первый раз по возвращении из Сибири имел мужество войти в сухумскую крепость и посетить там могилу своих отцов. Но это не помешает Гассан-бею остаться одним из самых непримиримых врагов России.

Между тем иногда Гассан-бей с сожалением вспоминает о тех восьми годах, которые он провел в Сибири: «Боже мой, чем я только тогда не пользовался? У меня была хорошая пенсия, я имел чин майора, находился в хорошем обществе, жил весело, беззаботно, в полном довольстве и, что еще важнее, со всеми удобствами; все относились ко мне по-дружески. Что я представляю теперь, когда получил свободу? В сетях интриг полудиких абхазов, вынужденный часто делать то, что они желают, но не то, что желал бы я сам, всегда в страхе — что это за жизнь!»

Интересно знать, был ли искренен князь, когда держал он нам эти речи.

Князь Гассан (33).

Однажды капитан привел нам на борт судна молодого князя Гассана, сына князя Соломона, который живёт в окрестностях Суук-Су. Капитан встретил эту маленькую абхазскую светлость на сухумском базаре; этот мальчик лет четырнадцати или пятнадцати привлек внимание капитана, и он предложил ему показать свое судно; это привело молодого князя в полный восторг, и он без всякого страха вошел в шлюпку вместе со своим слугой, говорившим немного по-русски. Надо было видеть выражение лица этого полудикаря при виде внутренности судна, пушек, ядер; он с восхищением любовался каютами, действительно уютными на «Вестнике», и [143] признался, что они были получше их саклей. Прежде всего привлекли его внимание пистолеты и ружья, развешанные капитаном на стене его каюты, и можно было сразу заметить, что наш маленький абхаз был знатоком дела. Пистолеты в особенности прельщали его, и ему очень хотелось бы иметь такие же. Ему предложили водки, вина; он пил то и другое, как взрослый, и сел за стол, не покидая своей плети (plot); с которой абхаз никогда не расстается. Его очень забавляла вилка, но ел он пальцами. Он не отказывался ни от одного блюда, но, однако, ел всего понемногу. Он заявил, что он наш друг, обещая снова нас навестить. Ничуть не чувствуя себя стесненным, сам смеялся над собой, когда невольно нарушал наши обычаи. Одет он был по черкесски, с башлыком, или капюшоном на голове; его гильзы, пороховница и цепочка были серебряные, с голубыми узорами.

Погоня за двумя галерами.

26 июля незадолго до захода солнца, из Сухума увидели на море две абхазских галеры, нагруженные людьми; пересекая Сухумскую бухту во всю ее ширину, они быстро шли на веслах по направлению к мысу Кодор. Мы тотчас получили приказ отправиться за ними в погоню и снялись с якоря в полночь после восхода луны; по ветер был такой слабый, что в течение; всей ночи мы не смогли обогнуть мыса (от Сухума до мыса считают двенадцать миль). Обогнув его на другое утро, мы увидели маленькое торговое судно; люди, находившиеся на нем, перешли к нам, выражая безумную радость по поводу нашего прихода. Две абхазские галеры остановили их за мысом; разбойники бросились грабить груз и ранили несколько человек; они переправили уже в одну из своих галер бочку вина и отняли у шкипера (Так называются капитаны этих маленьких турецких судов) тридцать рублей серебром, когда внезапно радость их была омрачена, так как над краем мыса показался кончик нашего паруса. Они хорошо знали, против кого это было направлено. Броситься в свои ладьи, налечь на весла и ... исчезнуть — было делом одного мгновения. Не прошло и часа с тех пор, как они взялись за грабеж этого маленького судна, и от них не осталось уже и следа; они исчезли в устье реки Кодора, замаскированном роскошными лесами, куда они, по своему обыкновению, втянули за собой свои галеры.

Кто же были эти пираты, эти разбойники, которые в числе приблизительно ста двадцати человек находились в этих галерах?.. Это были три князя из окрестностей Суук-Су, [144] друзья Михаил-бея, вместе с абхазами из Бамбора, большую часть которых узнал шкипер, сам абхаз по происхождению. Этого случая достаточно, чтобы дать представление о том, насколько цивилизованы абхазы, а также и о том, насколько может доверять русское правительство Михаил-бею, который уже, конечно, был с ним заодно и желал кстати слегка напугать своего дорогого дядюшку Гассан-бея. Мы крейсировали в течение трех дней в виду этого роскошного морского берега и посетили мыс Искурия, а также устье реки Искурии; мы доплыли до устья реки Тамуиш, но не увидели ничего замечательного. Такие суда, как наше, кстати сказать, менее всего приспособлены для подобных изысканий; они не могут ни приблизиться к суше, ни войти в реки. Русское правительство намеревается держать в Сухуме несколько гребных лодок, вроде абхазских галер, снарядив их несколькими маленькими пушками; это было бы несравненно удобнее и вместе с тем дало бы возможность преследовать врага до самой его берлоги.

Утро -29-го июня было такое замечательное, что даже морякам, как они уверяли, приходилось видеть подобное очень редко. Встав задолго до восхода солнца, я созерцал одну из самых прекрасных картин, какой только можно любоваться где-либо на -земле.

Находясь на палубе нашего корабля в двух верстах от выступа Кодорского мыса, одним взором я мог обнять всю панораму западной горной цепи Кавказа, начиная далеко за Гаграми и до равнин Мингрелии. В выси ни облачка. На самом ясном, чистом небе белоснежной бахромой вырисовываются тысячи остроконечных вершин, пик, куполов, нагроможденных одни на другие плит, всех форм, всех изломов. Когда я смотрел, очарованный, на эту великолепную картину, благодаря творца всех вещей за это восхитительное мгновение, взошло, как будто только что рожденное, солнце во всем своем ослепительном величии, бросая свой золотистый свет поверх самых южных вершин... И словно по волшебству, весь этот грандиозный пейзаж, казалось, начал оживать; мало-помалу стали слегка вырисовываться многочисленные маленькие горные цепи; резче тени обозначали всю картину; начали выделяться очертания то одного плана, то другого, будто они вступали в жизнь, будто творец старался создать целый мир из бесформенных масс первичной материи; закругленные и острые вершины, которым нет конца, внезапно загорелись светом, обнаруживая свои склоны, покрытые обширными снежными полями, рисующими тысячу различных узоров на фоне черных скал, нагроможденных в ужасающем беспорядке. Мне казалось, что я присутствую [145] при великом дне творения. Слова бессильны выразить все волшебное очарование такого мгновения.

Пейзажи Абхазии единственные в своем роде: море, равнины и высокие горы со снежными вершинами, порфир и гранит, венчающие известняк Юры, гранатовые и фиговые деревья и вместе с тем рябина и береза — какое сотрудничество и братство природы! (Далее автор дает подробное описание панорамы абхазских гор, нарисованной им с палубы судна у Кодорского мыса)

Диоскурия.

Вся дельта реки Кодор, разделяющейся так же, как и Нил, на три рукава, представляет, кажется, результат наносов самой реки. Берег равнины, омываемой морем, вырезан лоскутами отмелей, или мысами; из них самые главные — мыс. Кодор и Искурия.

Самое название второго мыса говорит нам о знаменитой местности, и мы не должны быть далеко от территории, которую занимала античная Диоскурия, эта метрополия греческих колоний Абхазии. Действительно, как только наша шхуна обогнула мыс Искурии, перед нами вырисовывается на юго-востоке маленькая бухта, которая дает нам возможность приблизиться к месту, где располагалась древняя Диоскурия; ее руины находятся в устье маленькой реки, называемой Искурия, Цкузамели или Мармар.

Когда я говорил о происхождении черкесского народа, я предвосхитил уже историю основания Диоскурии и других греческих колоний среди гениохов. В мифе об аргонавтах следует видеть нечто большее, чем одну сказку: в основе его лежит факт исторический и политический. Весьма вероятно, что эллины, варяги или норманны тех времен, в черкесских ладьях отправлялись в далекие плавания для того, чтобы грабить морские берега и пиратствовать на море (Прочтите внимательно «Одиссею» и смотрите выше картину жизни черкесов). Когда они познакомились с великолепной страной, у них должно было зародиться желание основаться в ней, как это бывало с норманнами. Рано или поздно, принимая миф таким, какой он есть, так как мы не встречаем противоречий, мы будем считать, что тиндариды основали Диоскурию и гениохи — Гераклею и, быть может, Фазис около середины XIV столетия до нашей эры (Strabon, Geogr., lib. XI, p, 94. ed. 3510).

Грекам удалось основать много колоний, но история их осталась скрытой во мраке, так как колонии эти были [146] слишком удалены от великих событий Греции, между тем следы их существования и могущества еще не изгладились.

Диоскурия была метрополией своего рода республики, которая распространялась от берегов реки Кодор и далее берегов реки Ингур. Из самих грузинских летописей можно почерпнуть доказательство тому, что могущество и влияние этого цветущего государства достигло значительных размеров. Когда Фарнавас, первый царь картвелов, или грузин, приблизительно в 299 г. до нашей эры изгнал одного из военачальников Александра Азона, который тиранствовал над страной после его смерти, он не смог вернуть Эгурси (Egoursi это Ecretice — Плиния; автор производил свое название «греки Egrissi, Engour или Ingour, которую древние авторы называли Singames или Rhiocharis. Броссэ производит также от Egrissi название обитателей этой страны Megreli, которых мы называем Mingreliens; буква М имеет здесь значение определительное), т. е. морского берега от Фаза до Кодора, и эта местность осталась во владении греков, колонии которых находились в устьях рек; однако греки не захотели порывать с грузинами и заключили с ними мирный договор (Histoire de Vakhtang V, dans Klapr., II, 97, ed. all).

После Диоскурии главными колониями были Гуэнос (Guenos), в наши дни Тгуанас (Tgnanas), — на берегах реки Маркулы. Илори, Бедия, Гераклея, — теперь Анакрия. Все эти колонии находились под постоянной угрозой горных народов, занимавших высокие горные долины. Самым известным из этих племен после суанов были кораксинцы (korazoi ednoV, Scylax Caryand., Perip. ed. Hudson, p. 31. Coraxici montes, Pline, Hist. nat., VI, 9. Ptolemee, Tab. secunda Asiae, cap. IX), — цебельдины наших дней; это племя непрестанно угрожало Диоскурии с высоты своих горных долин, где берет начало река Кодор, — Коракс Птолемея.

Во времена Страбона (Strabon p. 479) эти кораксинцы имели вождя (roi) и совет из четырехсот человек. Вместе с другими племенами они могли поставить на ноги до 200.000 человек: это было хотя и беспорядочное, но воинственное полчище; пищей воинам служило молоко, дикие плоды, мясо диких зверей.

Воинственный дух этих племен, несомненно, заставил греков замкнуть свою территорию до самого подножия гор необъятной стеной, которая вызывает еще изумление у всех, кто видал ее в наши дни. Это было в духе того времени и представляло только повторение сооружений, сделанных для заграждения Херсонеса Гераклийского, республики [147] Босфора, Херсонеса Фракийского и многих территорий других колоний.

Эта стена начиналась в Келасури; башня, покрытая плющом и прислоненная к развалинам большого строения, которое тянулось вдоль берега моря, представляла начало этой высокой стены; уцелевшая здесь и сейчас, стена поднимается на вершину горы, соединяясь здесь с другими руинами. Все эти укрепления находятся, как я уже сказал, напротив дома Гассан-бея; большая часть карт относит их к древнему Дандари (См. вид этой башни, Атлас, 2-я серия, табл. 4).

Начиная от внешнего угла этого в своем роде Акрополя, отходила другая стена, которая поднималась вверх по долине реки Кодор, удаляясь внутрь страны и охватывая обширное пространство, включая первый план гор. Таким образом, стена эта, как бы наглухо замыкая горные долины рек Маркулы и Гализги, проходила выше Бедия и заканчивалась у Енгура, значительно выше Атангело (Ataughelo); ее длина была равна, как полагают сейчас, 160-ти верстам.

Трудно точно установить, сколько лет этому памятнику; несмотря на то, что ни Страбон, ни Арриан не упоминают о нем, сооружение его несомненно предшествовало их столетию.

Во времена Страбона, жившего за 29 лет до нашей эры, Диоскурия во всем блеске своей славы представляла эмпориум Западного Кавказа; сотни различных народов, по словам автора, стекались на ее рынки. Соль составляла здесь главный предмет обмена.

Но уже большая часть этого края и Диоскурия потеряли свою свободу. Покоренные Митридатом, эти античные колонии после его смерти перешли под власть римлян или их вассалов. В царствование Августа Полемон был избран вождем (roi) колхов; после него Пифадорис, его жена, приняла бразды правления и передала своему сыну Полемону II.

Лишенная свободы, Диоскурия, кажется, быстро стала приходить в упадок: она подпала под непосредственное владычество римлян; они отправили свои гарнизоны во все города вдоль восточных берегов Черного моря; уже во времена Плиния (74 г. после нашей эры) Диоскурия была пустынной, и этот город, где римляне некогда держали сто тридцать переводчиков для своих коммерческих сделок, представлял не более как простой замок под названием [148] Себастополис (Себастополис и Диоскурия действительно одно и то же, — Арриан особенно это подчеркивает. Возможно, что римляне дали название Себастополис замку, выстроенному ими возле Диоскурии для ее защиты), выстроенный на берегах реки Афемунты, в наши дни Искурии.

Во время царствования Адриана, от 117 г. до 138 г. после нашей эры, ничто не изменилось: попрежнему в Фазисе и Себастополисе находились римские гарнизоны, между тем как внутри страной управляли вассалы римлян; таким образом лазы, апсиды, абасги, санниги и другие племена имели своих вождей (roi), которых назначал император.

Наконец, первые сведения о великой стене доходят до нас от Птолемея, жившего в 211 г. после нашей эры; называя ее carteron toicoV, «мощной стеной» (Sarmatiae, Asiaticae situs, cap. IX, tab. II, Asiae)), он сообщает, что она находится вблизи Коракса или Кодора, как это мы видим в действительности. В шестом веке Стефан Византийский также упоминает о ней, называя ее коракской (le mur Koroxien) (Stephanus Byz. de Urbibus, p. 165, еd. Xylandri).

Слабая власть, которую удалось приобрести римлянам над Диоскурией, сохранилась до времен Юстиниана, но великий Себастополь, по словам Прокопия, был только бедным замком, — единственное владение императора вместе с замком Пифиус от Трапезунда до страны зихов. И здесь не чувствовали себя в безопасности римские воины, когда пришел Хосрой во главе своего войска с целью завоевания Лазики. Римляне, вовремя предупрежденные о его приближении, подожгли замок и спаслись за море, и персы застали только руины замка, которые они были вынуждены покинуть. Так пала древняя Диоскурия.

История Диоскурии и Лазики во времена владычества римлян не дает нам возможности заподозрить, чтобы великая стена была построена ими, поэтому, оставаясь при своем первом мнении, я отношу ее происхождение за несколько веков до нашей эры, к той эпохе, когда цветущая и могущественная Диоскурия была метрополией республики, замкнутой этой стеной.

Юстиниан, заключив мир с Хосроем, приказал отстроить Себастополис; желая обратить этот замок в неприступный, он велел окружить его мощной стеной и произвести другие работы по укреплению; он украсил его всевозможными зданиями и обратил, наконец, в один из самых красивых и больших городов (Procopius Caes. de Aedif. Just., libr- III, cap. 7). [149]

В то же время Пицунда среди абхазов была избрана святилищем христианства на Кавказе.

Сказать трудно, какую роль впоследствии играл Себастополис, — так мало сведений имеем мы об этой стране до XI-го столетия. В эту эпоху Абхазия была в весьма цветущем состоянии: ее покрывали города, замки, церкви, монастыри. От реки Кодор до реки Цхеницкали находилось не менее двенадцати епархий; шесть из них были обращены позднее в монастыри. Вот названия шести епархий: Дандар, резиденция митрополита, Мокви, Бедия, Цаихи (Tchaisi — на карте Делиля. Архангел Ламберти пишет Ciais (Recueil de voy. au Nord, t. VII, p. 136)), Челеки (Такое название мы находим на карте Александра, царя Имеретии (1738). Архангел Ламберти пишет Scalingicas; на карте генерала Хатова это Czelandjiki; на карте Главного штаба (1833) Tcheliandjikhi. Главная церковь, посвященная деве Марии, являлась местом погребения местных князей) и Мартвили (Вместо Мартвили, где церковь была посвящена святым мученикам, Арх. Ламберти употребляет название Скондиди. Действительно епископ Мартвили назывался Tskoindeli Episcopi); Гюлъденштедт называет Дандар и Мокви архиепископствами (Beschreibung der Kauk. Lander, ed. Klaproth, p. 131).

В монастыри были обращены следующие епископства: Тгуажия (Арх. Ламберти (Recueil de vuoy. au Nord, t. VII, p. 137) пишет Chiaggi; мне неизвестно, где это находится), Гиппуриас на реке Ингуре, Хопи, или Оббуги, на реке Хопи — древняя усыпальница Дадианов; Себастополис, разрушенный водой, в устье Фаза (Возможно, что Арх. Ламберти, указывая Себастополис на Фазе, ошибается, так как кроме этого автора никто не упоминает в этой местности города с таким названием: вероятно, автор неправильно указывает расположение Себастополиса, находившегося на Мармаре); Анаргия или Гераклея в устье Ингура (Нехватает названия шестого епископства).

Абхазия процветала не дольше, чем продолжалось могущество ее вождей, ставших государями Грузии. Я уже рассказал о том, как страна эта сделалась жертвой Дадианов Мингрелии, владения которых распространились по берегу моря приблизительно до Зихии, и как терзали ее постоянные набеги врагов, и кровавая рука черкесов с одной стороны и турок с другой гуляла по этим прекрасным берегам. Князья Дадианы, вынужденные перенести свои границы два столетия тому назад в Анакопию, отошли сейчас до реки Гализги, и Абхазия, эта несчастная страна, стала такой же дикой, как леса Америки: все обратилось в развалины, все церкви обрушились, все следы цивилизации сгладились. [150]

Сейчас Диоскурия существует толъко по имени: после стольких потрясений самое место, которое она занимала, стало почти гипотетическим.

В 1672 г. Шардэн сошел на берег в Исгауре, в устье реки Мармарскари; он нашел там только несколько хижин из ветвей деревьев и не видел ни одного дома (Chardin, p. 71, ed. in-folio).

Де ля Мотрей, занесенный бурей к берегам Абхазии в 1712 году, вышел на берег также у Себастополиса, где он ожидал найти множество руин; но он видел только несколько колонн красивого глянца в двух мечетях и изуродованную голову статуи, найденную одним из жителей в своем винограднике; ему продали несколько медалей, из которых одна была происхождением из Диоскурии (De la Motraye, II, p. 103).

Роттье отправился туда около 1817 года; он увидел руины Диоскурии на берегах реки Мармар и приютившееся над ними бедное абхазское селение Искурия (Rottiers, Itineraire, etc., p. 23).

Поль Гибаль в своих заметках об Абхазии в 1831 г. изменяет название Искурия в Скурча (Paul Guibal, Courier de la Nouvelle — Russie, № 103, 1831).

Наконец, такому забвению было предано это великое имя, что наиболее современный путешественник этих стран Гамба даже не знает, где искать руины Диоскурии и смешивает их с Сухум-Кале (Gamba, Voy. dans la Russia. merid., I, 75).

Может показаться странным, почему жители города Милета, основатели Диоскурии, избрали не берега Кодора, самой большой реки Абхазии, но маленькой речки, источники которой берут начало не далеко внутри страны. Местные жители называют эту речку безразлично Искурией, Цхузамели и Мармар. Там, именно, мы видим руины, скрытые великолепными лесами, в тени которых рассеяно несколько абхазских селений. Эти буковые деревья, эти дубы и вязы, кажется, древние детища земли. Почему нас должно так особенно удивлять, что именно здесь греки предпочли основать свою богатую колонию и окружили это пространство стеной? Но сейчас человек кажется покинул эти места, или, быть может, провидение поступает с царствами так же, как пахарь с полями, когда он дает им отдыхать под паром. Когда видишь эти густые вечные леса, покрывающие равнины и горы, следишь взором за пустынным берегом, убегающим в даль, думаешь ли, что находишься у одной из колыбелей истории, в античной земле сказок [151] и мифов, в исходном пункте многих цивилизаций, у ворот великих городов... Где же то население, которое находило свои наслаждения в этом раю?

Как раз там, где Кодор, выходя на низкую равнину, омывает своими водами со стороны правого берега последний холм, подножье которого тянется вдоль его течения, вздымаются полуразвалины красивой церкви Дранда или Даранда, называемой также Кодорской. Здесь епископ Дандрелийский имел свою резиденцию (Voy. Chardin, citant Dom Joseph Mark Zampi dans la Relation Je son voyage, t. I, p. 110, ed. ln — 8°). Внутри церковь совершенно одинакового плана с церковью Пицунды и выложена кирпичом той же выделки, но она меньшего размера.

Алтарь отделялся прежде от храма колоннадой из белого мрамора, однородного с мрамором Хопи; вид тамбуров, укрепленных полосой железа, которая их пересекала, возбудил жадность в каких-то горных «вандалах», и они разбили тамбуры, чтобы достать железо; остатки их нагромождены на полу церкви, между тем капители, где не было железа, остались невредимыми и прекрасно сохранились. Снаружи стены из отесанного камня.

Вся церковь покрыта громадными деревьями; в соединении с теми, которые укоренились на стенах ограды, построенной из крупных валунов без извести, деревья эти так закрывают церковь, что увидеть ее можно только войдя внутрь, и с моря этот массив можно принять за громадное уединенное дерево.

Дорога, пролегающая по совершенно плоскому месту из Сухума в Мингрелию, проходит вблизи церкви. Все подробности, только что мною рассказанные, я передаю со слов генерала Вакульского, первого из управителей Имеретии, который во время мира пересек Абхазию, не предводительствуя войском.

Аул Цхаба (Очевидно, Цхыбын (абх. cqэbэn)) расположен недалеко от руин. Как аул, так и руины господствуют над входом той горной долины Цебельды или реки Кодора, о которой я говорил выше. Эта долина в таком же роде, как и долины Сванетии, Лечехума, Рача и другие, но меньших размеров, хотя и самая большая из всех горных долин Абхазии; она разветвляется в направлении четырех или пяти главных источников реки Кодор, самой большой из рек Абхазии, которая выходит на низкую равнину сквозь юрское ущелье, такое же узкое, как те, о которых я упоминал выше. [152]

Цебельдинцы, как и все горцы Кавказа, любят свободу; известные некогда под именем кораксинцев, они ни в чем не изменили со времен Страбона своего способа управления: сохраняя свою независимость, они имеют совет старейшин, избираемых среди людей самых могущественных в стране. Семья Хирпис или Хирипси 34 — самая влиятельная и знатная, и ее старейший сейчас играет здесь первую роль.

Главные деревни Цебельды — Да (Да ? вероятно, Дал), или Варда. Отинпур (Wentper ? карта Хатова), Амткет (Очевидно, Амткел), Макрамба (Очевидно, Марамба) и другие.

Со времен глубокой древности нравы этих горцев остались неизменными. Если только народ, обитающий в равнинах, или низменности, не внушает им страха своей силой, они готовы во всякое время обрушиться на него и разграбить. Единственный их проход, через который они могут проникнуть в Мингрелию и южную Абхазию, это ущелье Даранды, так как другие пути преграждены неприступными горами... В последнее время их набеги так участились, что это заставило князя Али-бея, чьи обширные владения находятся ниже Даранда, покинуть Джепуа и удалиться на берега реки Тамуиш.

Две дороги ведут из Цебельды через высокий гребень Кавказа; наиболее посещаемая из них начинается от самой деревни Да [Дал] и затем пролегает узким горным проходом на восток от вершин Маруха. Другой путь, по которому направляются, главным образом, из западной части Абхазии, идет другим горным проходом, на запад от Маруха. Затем обе дороги соединяются в долине Малого Зеленчука: по этому пути следовал Рейнеггс, как это можно видеть из его карты.

Марухский горный перевал представлял один из древнейших путей Кавказа; по этому пути главном образом идет торговля и происходит обмен цивилизациями между одним и другим склоном Кавказского хребта.

В те времена, когда Абхазия, окруженная греческими колониями, процветала благодаря своей торговле, а затем культивированная подобно саду, с рассеянными по ней городами, замками, церквами, обратилась, приняв христианство, в резиденцию патриарха Кавказа, представляя в то же время самый драгоценный камень в короне грузинских царей, — Цебельда составляла ее Симплон. [153]

Уже Страбон, описывая вершины соседних с Диоскурией гор, говорил, что они неприступны зимой, но что летом, из-за льдов и снегов, которые там и в это время залегали, жители изготовляли себе для подъема на вершины широкую обувь из буйволиной кожи, формой похожую на тимпаны, между тем как вниз, нагруженные тяжестями, они скользили на санях (Strabon, p. 486).

Все эти племена Кавказа стекались в Диоскурию: находясь у самого выхода этого большого пути, она представляла великий эмпориум торговли севера и юга, степей и Черного моря.

Каждый оживленный торговый путь бывает усеян памятниками, городами и селениями, хижины которых отважно забираются до самых высоких районов. Если археологические исследования почвы не пролили света на отдаленные эпохи, то научные открытия, относительно новейших времен, достаточно многочисленны для того, чтобы надеяться, при условии еще большего терпения, прийти к открытиям, которые осветят для нас также и историю древности.

Минуя Марухский перевал, уже на весьма большой высоте, к долине Малого Зеленчука, мы находим руины Маджар-Унэ вместе с развалинами большой церкви: рисунок этой церкви я видел у Бернадоччи, правительственного архитектора в Пятигорске.

Следы многочисленного и зажиточного населения встречаются до самых берегов верхней Кубани. Здесь Бернадоччи, участвуя в Эльбрусской экспедиции, совершенной под предводительством генерала Эммануэля в 1829 г., зарисовал вторую церковь; он был так любезен, что передал мне эти рисунки, которые я представил в своем атласе (Voy. Atlas, 3-e serie, pl. 5). Церковь находится на левом берегу Кубани на горе Чуне, напротив Хумары. Достаточно беглого взгляда, чтобы узнать в ней византийский стиль церквей Абхазии, а также особенности ее фресок (Maйop Потемкин в 1802 г. объездил этот край и посетил церкви, сделав с некоторых из них наброски; он списал также несколько греческих надписей, сделанных на стенах под некоторыми образами по образцу фресок. Вблизи церкви на горе Чуна он видел так же надгробный камень в форме креста; на нем он прочел дату: SФКА, 6621 от сотворения мира (1013 после нашей яры). См. «Voyage de Jean Potocki dans les steppes d'Astrakan, etc.», т.1, p. 242). Нет сомнения, что христианство принесли из Абхазии по этому пути. Это тем более изумляет, что по северному склону Кавказского хребта в направлении [154] Черкесии нельзя нигде найти церквей или их руин, как только вдоль этого древнего пути.

Как вполне правильно говорит Страбон, северный склон Кавказа гораздо более отлогий, чем южный, и сливается вскоре с полями и равнинами, где во времена этого древнего географа обитал народ Сираус.

Действительно, вблизи Хумары (Рейнеггс помещает вблизи Архандукова и Кумары свои знаменитые ворота Кумана; я никогда не слышал, чтобы о них рассказывали в самой этой местности. Voy. Reineggs, t. I, p. 264), ниже церкви горы Чуны, вступаешь в местность, которую нельзя уже смешать с суровыми долинами Кавказа. Кубань еще охвачена двумя рядами юрских и меловых формаций, но с той и другой стороны вершины соседних холмов высятся почти совсем обнаженные; очертания этих гор уже более мягкие, и они покрыты ковром самого великолепного субальпийского газона; это самые богатые пастбища, какие только можно себе представить, знаменитые во все времена своими многочисленными табунами лошадей.

Вдоль берегов Кубани, или Гипанис, тянулось разветвление этого большого торгового пути; возможно, что главной его ветвью являлась та дорога, которая направлялась через Архандуков к долине Подкумка, достигая его выше Баргусана (Паллас дает ему название Бург-Усан; см. рисунок 8, т. I, стр. 374, «Voy. dans les contrees merid. de la Russie, etc.». На карте Хатова — Bouzgoussant; на карте Главного штаба — Bourgoustan), большого города, развалинами которого заполнена эта долина. Крепость этого города, расположенная на уединенной скалистой горе зеленого цвета песчаника, имела около одной версты в длину; к ней вели две или три лестницы, высеченные в скале; вход на главную из них закрывался дверью, укрепленной в расселине.

Вершина скалы покрыта щебнем, развалинами жилищ, едва уже сохранившимися, костьми и т. д.; не сохранилось руин больших размеров. Здесь были произведены небольшие раскопки; найдены были различные предметы, между ними маленькие медные кресты. Хотя крепость была хорошо защищена самой природой, подножье скалы окружили насыпью для безопасности тех, кто спускался за водой, к родникам, которые выбиваются из земли у подножья горы.

Согласно преданию местных жителей времен Далласа, эта уединенная крепость служила убежищем для франков или европейцев (Pallas, I. c. 375). Предание это совпадает с тем, которое я рассказал выше, описывая историю черкесов. [155]

В тринадцати верстах ниже Баргусана, все время спускаясь по долине реки Подкумка, дорога достигала насыпи, замыкавшей долину ниже соединения этой реки с реками Нарзаном и Кокуртом, бегущими из Кисловодска. Эта насыпь, поднимаясь по высокому правому берегу Нарзана до знаменитых источников кислых вод, защищала подступ к этому фонтану гигантов, так как сторона, доступная вражескому нападению, лежала в направлении к степи.

На пространстве, замкнутом насыпью, находятся несколько курганов и многочисленные гроты, соединенные иногда по два и по три вместе и высеченные в грядах хлоритного песчаника, охватывающих долину с востока; все это говорит нам о том, что мы снова напали на следы Страбона, так как в этой именно местности автор указывает троглодитов, которые, по его словам, имели в изобилии хлеб (Вот текст Страбона: «Северный склон Кавказа, начиная от Диоскурии (a partir de Dioscourias), более отлогий, чем другой, и вскоре сливается с полями сираусов (Siraus). Там мы находим троглодитов, обитающих из-за холода в пещерах. Уже эти люди имеют в изобилии хлеб». Page 486, ed. Basil).

За пределами этой насыпи следы древнего населения еще часто встречаются до Константиногорска, где на уединенном холме, вправо от реки, поднимается последняя насыпь, венчающая вершину, покрытую плодородной землей. Русские назвали этот холм Черной горой.

Здесь начинаются обширные равнины, посреди которых вздымается Бештау, подобно маяку среди пустыни. Гора Бештау всегда была приманкой и местом сосредоточения народов, которые кочуют в степях, отделяющих Черное море от Каспийского; плодородные равнины, окружающие ее, часто оспаривались и переходили из рук в руки, тем более, что все чудодейственные кавказские источники бьют вблизи этой горы. Я расскажу об этой знаменитой местности в свое время.

Я не буду мысленно дальше следовать по этому торговому пути, который идет в широкие степи и, блуждая там, теряется среди кочующих племен.

По этому пути, который я только что описал, Сорадиус, вождь аланов, провел Земарша, посланника Константинополя, когда он возвращался от двора турецкого хана Дизабула, стоявшего лагерем у горы Еткель, или Алтай, причем персы устраивали им засады. Менандр называет этот путь «Дорогой Дарины» (Jules Klaproth, daus le Voy. de J. Potocki dans les steppes d'Astrakan, etc, I, 218. Lebeau, Hist, du Bas-Empire, ed. St. Martin, t. X, p. 70).

Мы видели, что селение Да было самым главным в горной долине реки Кодор; Гюльденштедт называет это [156] селение Дал. Известковые горы, охватывающие часть долины, носят название Урдани (Guldenstadt, р. 133, ed. Klapr.).

Если Россия желает когда-либо повелевать Кавказом и цивилизовать его, она должна прежде всего позаботиться о восстановлении, если позволят условия почвы, этого великого пути. Таким образом она отрежет кабардинцев от черкесов западного Кавказа, разъединит племена между собою, преградив их путь сообщения, и наконец откроет прямую дорогу в Абхазию, в одно из своих самых прекрасных владений на юге Кавказа и одну из прекраснейших стран земли, где могут расти самые богатые разнообразные культуры. Когда откроется краткий и верный торговый путь с востоком России, Абхазию охватит порыв к быстрому развитию. В этой несчастной стране наступит мир, если твердой рукой обуздают этих горцев, разбойников Цебельды, всегда готовых напасть, как хищные птицы, на Абхазию или Мингрелию и подвергнуть их опустошению. Только владея краткими и удобными путями, Россия сможет подчинить себе Кавказ и в корне пресечь коварство князей Абхазии, которые чувствуют себя сильными, хорошо зная, что весь Кавказ — их берлога, и черкесы — их друзья, которых в любое время можно призвать себе на помощь.

Если Россия примет этот проект, ей не придется жертвовать большими военными силами, так как значительная часть войсковой линии была бы даже уничтожена, и освободившееся войско могло бы послужить для основания колоний в краю прекрасном, хотя и расположенном довольно высоко в горах.

Я говорил уже, что Али-бей, слишком слабый, чтобы устоять против цебельдинцев, которым он не мог преградить выхода из кодорского ущелья, удалился на берега реки Тамуиш [Тамыш], третьей из речек, орошающих равнину, начиная от реки Искурии и до Маркулы, которая так же, как и Кодор, течет из горных снежных долин. Али-бей построил себе в устье реки Тамуиш маленький деревянный дом; великолепные деревья укрывают его своими зелеными арками (Voy. Atlas, 2-е serie, pl. 5). Между тем его обычное жилище в селении Тамуиш, расположенном в четырех или пяти верстах от берега мора.

Там он принимал генерала Вакульского во время его проезда из Мингрелии в Сухум, обращаясь с ним, как знатный вельможа Абхазии, который умеет уважать права своего гостя. Его дом был не лучше, чем дома его подданных: его [157] дворцом была сакля (sacle) из плетеных ветвей, обмазанных глиной, с изгородью, в которой даже не было калитки.

Но вот под ножом рослого сильного абхаза падает откормленный бык; изрубив тушу на громадные части и затем сварив их или изжарив, старательно выбирают самый большой кусок и ставят перед генералом; каждому из его свиты подают кусок меньшего размера. К сожалению, нет Милона Кротонского, чтобы поглотить эти громадные порции, но генералу и тем, кто удостоился чести угощения, хорошо известны обычаи страны; они едят и в то же время отрывают лакомые части и бросают их тем, кто принадлежит к более низкому рангу свиты; эти люди стоят в чаянии получить лакомый кусок, почтительно окружая стол и ожидая своей очереди. Бросая, каждый называет по имени того счастливца, которого желают одарить. Названный низко кланяется и ловко подхватывает на лету назначенный ему кусок; не подхватить и дать ему упасть, означало бы нарушить хороший тон и нанести большую обиду. Эти громадные почетные куски подавались у Али-бея на больших плетенках из ивовых прутьев с двумя деревянными перекладинами для того, чтобы было удобнее их переносить.

Чем больше уважения желают оказать гостю, тем больших размеров животное закалывают. И здесь я не могу не перенестись мысленно в века доброго Гомера. Разве не так поступали в те времена, желая оказать честь и уважение постороннему пришельцу или гостю? Вспомните, как Улисс в гостях у феакеян отрывает лучшую часть от сочной свиной спины и подносит сладкопевцу Демодоку (Homere, Odyssee, chant VIII, v, 474).

Для развлечения генерала была устроена пляска. Бросить пляску, выйдя из круга, большой стыд. Мне не раз приходилось видеть, каких невероятных усилий стоило участнику танца удержать за собой поле битвы. Генерал попросил одну даму, которая там присутствовала, принять также участие в пляске; уже с час она выступала в танце для двоих с молодым абхазом, выказывая всю свою грацию и желая утомить танцора, но он в свою очередь не хотел сдаваться. Закутанная вместо вуали своим большим белым суконным платком, закрывавшим ей лицо, она задыхалась; колени ее подгибались; она была уже близка к обмороку. Генералу пришлось заступиться за нее перед молодым человеком и уговорить его признать себя побежденным.

Князь Али-бей умер осенью 1833 г. Хотя он и покорился России, но в действительности, он не был лучше своего сюзерена Михаил-бея. Его владения составляли крайние [158] пределы Абхазии; эта местность населена, главным образом, абжуазами (Abjouazes (Очевидно, абжуа (срединные абхазцы), абхазское племя, населяющее современный Очемчирский район). Границей земель Али-бея была река Гализга, которая отделяла его от Самурзакани, являющейся уже частью владений Дадиана, князя мингрельского.

Али-бей всегда первый был готов обмануть бдительность русских, продавая ли рабов туркам, занимаясь ли с ними контрабандой или запрещенной торговлей. Всем хорошо это было известно, и мы нисколько поэтому не удивились, заметив, во время поисков наших галер, два маленьких турецких судна на берегу реки Тамуиш, где они были укрыты. Не мало труда стоило нам убедить турок приблизиться, вызывая их пушечными выстрелами. Мы взяли одно из них на буксир, то самое, которое казалось нам более виновным; его последняя виза из карантина Редут-Кале была выдана три месяца назад; с тех пор его команда занималась торговлей, строго запрещенной на этих берегах; быть может даже они совершили несколько плаваний в Трапезунд, нарушая таким образом законы карантина. Когда мы пришли в Сухум, наш захват судна был признан правильным, и судно вместе с грузом конфисковали в пользу экипажа «Вестника»; капитан Вульф отказался от своей доли, как он это делает всегда, и с моей стороны было бы неуместным требовать доли, которая должна была бы принадлежать также и мне.

Судно, вместе с семью разоруженными турками, было отдано под охрану нескольких матросов до тех пор, пока не представилась бы возможность отправить его в Севастополь, где дело о захвате должны были рассмотреть в последней инстанции, юридически узаконить и ликвидировать.

На второе турецкое судно прикрыли глаза и отпустили, не причинив никакого вреда, так как его единственным преступлением было остановиться, идя из Редут-Кале и покинув карантин три дня тому назад, на этих берегах в ожидании бриза, начинающего дуть здесь среди дня. Это было запрещено, но иногда слишком строгое соблюдение законности является нарушением справедливости.

Несколько дней спустя после возвращения из нашего крейсерства, я был внезапно разбужен пронзительными криками, которые в ночной тишине звучали как-то особенно зловеще. Охваченный страхом и чувствуя, как сильно качается корабль, я решил, что он погружается в морскую бездну; я выбежал на палубу. Мой страх был напрасен: множество нестройных криков раздавалось с берега. Я [159] думал, что абхазы напали внезапно на крепость; это было смятение, какое бывает во время приступа. Но не было слышно никакой ружейной пальбы. Офицеры и весь экипаж «Вестника» собрались на палубе, охваченные самым напряженным ожиданием. Не вырезают ли отряд, охраняющий карантин? Крики матросов, спускающихся в шлюпки, чтобы оказать помощь, проклятья офицеров из-за медлительности, с которой исполнялись их приказания, еще более усиливали чувство страха. Перекликаются с одной шлюпки на другую; весла быстрыми взмахами ударяют о шумные волны; бурное море с грохотом бьется о берег. Наконец, спустя полчаса жестокой тревоги, нами испытываемой, одна из шлюпок вернулась, и, увидя лежавшего в ней полумертвого, насквозь промокшего турка, мы сразу догадались, что все дело в нашем захвате турецкого судна.

Семь турок на захваченном судне были разоружены, по крайней мере так полагали. Двое из матросов, которым поручено было стеречь турок, заснули. Как велико было изумление третьего матроса, находившегося на своем посту, когда он увидел, как из каюты выходит турок-шкипер с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой; он извлек кинжал и пистолет из глубины зернового маиса, куда он их спрятал. Матрос имел время только броситься в море, криками призывая на помощь, так как он не мог бы устоять против шкипера и шестерых его товарищей. Вслед за ним бросились в море турки; они хотели спастись вплавь и спрятаться у абхазов, избегнув таким образом путешествия в Константинополь. Несмотря на быстроту, с которой были приняты меры спасения, смогли извлечь из воды только двух турок; один молодой турок счастливо достиг берега; четверо других, вероятно, погибли. Турок, которого наши матросы извлекли из воды, был сам шкипер; он доставял им не мало труда: стараясь ускользнуть от них, турок несколько раз нырял под шлюпку, появляясь то с одной, то с другой ее стороны.

Комментарии

22. Автор ошибается, называя «саша» черкесским племенем. Это одно из племен убыхов.
23. Джихи, джихеты или джигеты — это не черкесское, а абхазское племя, называвшее себя «садзами» (абх. asaзkua).
24. «Князь Нарчук» — это Нарчоу Инал-Ипа, абхазский тавад, владевший низменностью в устье р. Бзыби.
25. Речь идет о лесопильном заводе, расположенном между р. Пшандра и р. Хипста. О сооружении завода см. ниже.
26. Михаил (Хамуд-бей) Шервашидзе (Чачба) — последний владетель Абхазии (1823—1864).
27. Автор ошибается: сын Сафар-бея Омар-бей (Дмитрий) Шервашидзе был отравлен 16 октября 1822 года.
28. Не говоря уже о совершенно неправильной характеристике причин завоевания русским царизмом Абхазии, автор вводит читателя в заблуждение и в отношении хронологической последовательности событий. По словам автора царские войска появились в Абхазии только в 1830 г., когда были построены Бомборское, Пицундское и Гагринское укрепления. На самом деле первым актом захватнической политики русского царизма в Абхазии послужило взятие Сухумской крепости в 1810 году.
29. Действительно, в 1832 г. Гассан-бей, защищаясь от неожиданного нападения, убил «дворянина» («аамыста») Халима Локар-бея (Лакербая), агента Михаила Шервашидзе.
30. «Охваме» — не собственное имя, а нарицательное; по-мегрельски означает «церковь». Таким образом, автор из-за незнания местного языка допускает явную тавтологию.
31. С 1821 по 1827 г. Гассан-бей находился в ссылке в Иркутске, куда был отправлен по обвинению в тайных сношениях с Турцией.
32. См. примечание 24-е.
33. Не смешивать с Гассан-беем Шервашидзе, о котором речь шла выше.
34. Хирыпс Маршания — глава владетельного рода в Цебельде.


САМУРЗАКАНЬ

От реки Гализги до реки Енгура.

Я покинул окончательно Сухум-Кале 19/31 июля, чтобы отправиться в Редут-Кале, куда мой добрый капитан Вульф снова пожелал меня сопровождать.

Устье реки Гализги, составляющей границу Абхазии со стороны Самурзакани, было еще впереди, когда мы прошли мимо Маркулы, протекающей между реками Тамуиш и Гализгой. Вся равнина, орошаемая Маркулой, покрыта великолепными лесами; берега этой реки окаймлены абхазскими селениями.

Расстояние, на котором находится Маркула от руин Диоскурии, не позволяет нам сомневаться в том, что это та же река, которую Арриан называет Astelephus и Плиний — Astephos. Маленькое селение Игуанас (Iguanas) на правом ее берегу, недалеко от устья, отмеченное Архангелом Ламберти (Recueil de voy. au Nord, t. VII. Voy. la carte) на его карте, разоблачает передо мною другое, еще более древнее название, а именно — Гуенос, которoe дает Скилакс Кириандский этой реке, а также греческому городу на ее берегах. Петр Весконте (1318 г.) называет эту реку Муркула; но после него все авторы, которые писали об этой стране ранее появления карты Главного штаба Тифлиса, (1834 г.), больше знают ее под названием Моквицкали (река Мокви), заимствованным от названия знаменитой епископальной церкви Мокви, построенной в шести верстах от моря на правом берегу реки. Карта Тифлисского Главного штаба снова возвращается к названию Маркула.

Изобилие рек, прорезающих равнину, начиная от Кодора до Фаза, привело к такому смешению названий у древних и современных авторов, что я решил, думая оказать таким образом услугу, составить сравнительную таблицу всех различных названий.

Самурзакань (т. е. «то, что принадлежит Мурза-Хану») представляет узкую полосу, простирающуюся от высокой горной цепи Кавказа до моря, между реками Гализгой на [161] северо-западе и Енгуром на юго-востоке. Берег моря все более расширяется по направлению к Мингрелии. В глубине вздымаются холмы, небольшие возвышенности, прорезая гладь равнины и незаметно сливаясь с подножьем высоких юрских террас.

Большой отрог, который отходит от горы Джумантау, отделяя бассейн реки Гализги от бассейна реки Енгура, питает у своего выступа на юге множество ручьев и рек; из этих рек наиболее значительные Цорика, Гудава и Гагида.

В течение 1832 и 1833 гг. Самурзакань представляла арену непрерывного разбоя. Вот та причина, которая вызвала этот разбой.

Однажды Леван Дадиан, современный владетельный князь Мингрелии, немного разгоряченный вином, хотел заставить князя Анчабадзе, находившегося в то время с ним, исполнить одно дело, от которого он отказался, ссылаясь на то, что это не соответствовало бы его достоинству, как офицера русской службы. Дадиан, вне себя от этого отказа, схватил палку, чтобы ударить князя, но последний защитил себя кинжалом. Это привело Дадиана в еще большее бешенство. Также разгоряченный Анчабадзе метнул в Дадиана своим кинжалом, который, к счастью, его не задел. Дадиан кликнул тогда своих людей; князя Анчабадзе схватили, и Дадиан приказал запереть его в одну из своих крепостей; бежав из этой крепости, Анчабадзе скрылся в Самурзакани и обратил ее в арену своей мести против Дадиана. Беспрестанно нападая на Мингрелию, грабя, опустошая ее, призвав на помощь цебельдинцев, он довел князя Дадиана до полной невозможности вести с ним борьбу. Тогда Дадиан обратился к русским с настойчивой просьбой прийти ему на помощь и охранять границы Самурзакани войском против набегов Анчабадзе.

Русские в это время, в 1832 г., основали на правом берегу современного Енгура новую крепость Атангело, которая, однако, не вполне защищала Дадиана. К тому же гнев князя уже остыл, он сожалел о ссоре с Анчабадзе, когда-то самым его верным другом. Стараясь помириться с ним, он послал к нему человек восемь вельмож своего двора, чтобы просить его вернуться и служить ему вместе с тем порукой безопасности. Князь, не колеблясь, сейчас же отправился к Дадиану, и тот совершенно его простил.

Барон Розен, кавказский генерал-губернатор, узнав, каким образом состоялось примирение, был сильно рассержен и упрекал генерала Вакульского за то, что он мог допустить, чтобы владетельный князь давал поручительства в отношении своих подданных; генерал находил, что для [162] князя-правителя это позорно. Барон представлял себе, что законы и обычаи на Кавказе те же, что и в Европе.

В данном случае Дадиан, хотя и властелин Мингрелии, действовал совершенно в согласии с обычаями; для него оставался только этот способ примирения, единственно ценный, так как житель Кавказа хорошо знает, что в его стране закон крови уравнивает всех людей и составляет основу всего правосудия. В этом случае, который я только что рассказал, эти восемь вельмож служили порукой неприкосновенности жизни князя, и если бы, несмотря на обещание Дадиана, он стал жертвой его мщения, родные потребовали бы расплаты от этих вельмож и получили бы право убить каждого из них, где бы они его не встретили.

Когда Дадиан помирился с князем Анчабадзе, соседство русских перестало быть для него необходимым, и он хотел бы заставить их удалиться, но русские, находя свои позиции очень удобными для того, чтобы утвердиться внутри страны, продолжали занимать Атангело, хотя это и была весьма жалкая крепость в 1833 г. Дадиан обещал, призывая войска русских, сделать все необходимые сооружения, но теперь он уже не хотел исполнить своего слова. Командир поста, вместо того, чтобы самому мужественно взяться за дело, начал пререкаться с Дадианом, ничего не предпринимая; тем временем солдаты страдали, вынужденные жить под землей подобно кротам, и часто болели, хотя Атангело и нельзя назвать нездоровой местностью.

Атангело, находясь в двадцати верстах от берега моря, расположено на возвышенности на несколько верст ниже того места, где сбегающий с гор Сванетии Енгур, вступая в равнину, делится на два рукава; эти два разветвления уже более не соединяются, и каждое впадает в море отдельно, замыкая остров в двадцать с лишним верст длины и от трех до четырех верст ширины. До 1832 г. левое разветвление было самым значительным; между тем как второе представляло только небольшую струю воды; но недавно Енгур всей силой своего течения устремился в свой правый рукав, грозя обратить его в главное русло. Это вызвало в окрестностях Атангело наводнения, и здесь образовались болота, что может оказаться гибельным для санитарного состояния крепости.

Атангело стоит на территории, где некогда находился на берегах Енгура один из древних греческих городов или, быть может, какая-нибудь греческая колония. Енгур своим главным потоком в те времена направлялся по правому разветвлению, куда он стремится и в настоящее время. [163] Когда рыли окопы, нашли несколько медалей и других предметов; драгоценный камень, покрытый резьбой, найденный людьми Дадиана в земле, послужил предметом горячих пререканий; Дадиан ради примирения всех приказал разбить камень на куски и раздал их жалобщикам.

В Атангело также находятся значительных размеров руины древней церкви; это была очень большая церковь, похожая на церковь Пицунды; она построена в том римском вкусе, который заключается в смешении отесанных камней с кирпичами; от нее сохранились большие подвешенные своды и под ними громадные обломки, загромождающие внутренность этого разрушенного здания, под которым, кажется, находилось подземелье.

Селение Атангело приютилось, согласно абхазскому обыкновению, вокруг руин. Из всех древних авторов только отец Архангел Ламберти упоминает об этой местности, называя ее Satangi (См. карту, приложенную к повествованию этого автора. Recueil de voy. au Nord, t, VII, 1725).

Внутри Самурзакань весьма мало известна. Жители — грузины и абхазы; они говорят как на том, так и на другом языке. Везде здесь рассеяны руины и следы древней культуры — остатки греческих колоний и древнего абхазского царства. Грузинские летописи говорят нам о том, что уже в глубокой древности этой страной владел Егрос, сын Таргамоса, самого древнего царя грузинской нации. В те времена Егрос построил столицу своего государства, город Егреси, — в наши дни Бедия, на холме, омываемом рекой Цорикой, в четырнадцати верстах от моря. Те же летописи указывают на этих берегах только спустя много веков после Егроса греческие колонии, говоря, что они завладели всеми устьями рек, предоставив внутренность страны грузинам (Voy. Chronique Georgienne de Vakhtang V, dans le Voy de J. Klaproth au Caucase, ed. all., t II, p. 69 et 97). Бедия после введения христианства обратилась в резиденцию епископа с титулом Беделийского. Покинутая после жестокого опустошения, произведенного турками в этой стране, церковь Бедия осталась священным местом для народа, в котором сохранилось чувство глубокого суеверного поклонения перед всеми этими старыми церквами. Рейнеггс (Reineggs, II, p. 12. Этот автор относит к гроту Ogginn празднования св. Георга и его чудо; возможно также, что он смешал названия и имел в виду Илори) много говорит об одном гроте, который он называет ogginn, и в связи с этим гротом рассказывает о религиозных церемониях абхазов. Я полагаю, что Ogginn это [164] Ochums [Окум], расположенный на реке того же названия, в которую ниже впадает река Гудава.

Но ни одна местность такого рода не знаменита в Абхазии, как древняя церковь Илори, построенная на берегу ручья того же имени, между Гализгой и Цорикой, в двух верстах от моря. Сюда стекается население для празднования пасхи. В этот день к церкви величественно приближался бык, с золочеными рогами, и самостоятельно входил в нее; его убивали; мясо раздавали присутствующим, рассылая иногда на очень далекое расстояние больным, как лекарство; его можно было получить, в случае необходимости, в любое время у священника и всегда в свежем виде. Незадолго до моего приезда старый священник Илори умер; с той поры чудо прекратилось, он унес его секрет с собой в могилу, — и даже самая слава церкви померкла.

Но праздник еще более блистательный, чем пасха, в этой церкви — день ее покровителя св. Георгия, который празднуется 21 октября и знаменуется другим чудом; происхождение его должно относиться ко временам очень отдаленным, если уже отец Архангел Ламберти и Шардэн рассказывают о нем (Arch. Lamberti, Recueil de voy. au Nord, VII, p. 170, et-Chardin, id. in—8 0, t. I. p. 110). Сам Георгий спускал в свою церковь быка, которого должны были принести в жертву в день его празднования... Двери церкви запечатывались; носились слухи, что всякий, осмелившийся приблизиться к церкви накануне праздника, умрет, сраженный взглядом св. Георгия. Вместе с тем, среди населения по соседству с церковью царила уверенность, что священник посылал во имя св. Георгия украсть быка, которого затем и опускали на веревках в церковь.

Из-за святости места сюда стекалось множество приношений; мы видим, что уже во времена Шардэна эта церковь была полна богатствами, к которым не осмеливались прикасаться ни абхазы, ни аланы, ни зихи, — так велико было, несмотря на разбойничью жизнь этих народов, их благоговение перед этой церковью и ее святым. Двери церкви были обиты массивными серебряными листами с рельефными изображениями святого и его чудес. Мне неизвестно, сохранились ли в церкви Илори ее серебряные двери, но я знаю, что в отношении ex voto кредит ее ничуть не поколебался.

Тот, кто приносит какой-либо дар, выставляет его в церкви; если приношение это принято, уже на следующий [165] день его видят в алтаре, но если дар отвергается, его оставляют там до тех пор, пока или терпение святого не истощится или жертвователь не придет взять его обратно. Нет таких предметов, которых не приносили бы сюда. Недавно кому-то явилась счастливая мысль принести в дар четыре железных вилы; надежда еще не потеряна для этих вил, и святому Георгу придется смягчиться и принять их под свое благосклонное покровительство.

Руины древнего города Илори находятся у моря в шести верстах на запад от церкви, на левом берегу устья реки Маркулы.

Турки построили между реками Маркулой и Гализгой город Иени-Шери или Новый город (Ныне город Очемчири), названный ими так в противоположность городу древнему.

Когда мы проходили мимо устья Енгура, я видел также, вдоль левого берега этой быстрой реки, Анакрию, Гераклею греков, с ее древними разрушенными стенами. Дадиан основал здесь турецкую колонию, которая, как говорят, процветает.

Наконец, 21 июля (2 августа) я вышел на берег у Редут-Кале после моих странствований в течение двух месяцев по негостеприимным берегам Черкесии и Абхазии. Тем не менее с грустью в сердце я покидал капитана Вульфа и его экипаж. Предоставленный с этой поры самому себе, одинокий, я был подобен человеку, который потерпел кораблекрушение и выброшен на берег. Найду ли я дальше эту доброту, это сердечное гостеприимство, эту отзывчивость?

Мы расстались со слезами на глазах.

На море — вот где познаешь цену дружбы.

Географический указатель

Абадзехи—32, 42.
Абадзу—38.
Абадзы—35, 38, 37, 120.
Абасги—18, 19, 106, 131, 148.
Абасгия—86, 107, 131.
Абетсаи—79.
Абасуазы—158.
Абин—37, 66.
Абсилы—18, 131, 148.
Абхазия—6, 7, 8, 11, 18, 19, 21, 38, 48, 55, 60, 67, 93, 95,100, 102, 107, 108, 110, 111, 112, 116, 117, 118, 119, 120, 122, 123, 125, 128, 129, 132, 139, 145, 149, 151, 152, 153, 156, 158. 160, 164, 165.
Абхазы—7, 10, 16, 19, 20, 35, 36, 37, 43, 46, 49, 54, 110, 112, 116, 117, 119, 121, 122, 123,
124, 125, 129, 132, 135, 136, 143, 149, 158, 159, 163, 164.
Абшавы—123.
Авогазия—24, 87.
Агко-Ка-Бак—30.
Адемдхагы—19.
Адемн—38.
Адербей—65.
Адиги—17, 24, 35.
Ака (остров)—1,3.
Алагез—74.
Аланетия—22, 107, 108.
Алания—19.
Аланы—19, 20, 21, 62, 155, 164.
Альба Зихиа—82.
Альбедзехи—37, 38.
Амткет—152
Анакопия—116, 123, 128, 130, 131, 132, 137, 149.
Анакрия—165.
Ардлер—85, 89, 92, 100.
Ардона—37, 38, 91.
Ардохаич—92.
Архандуки—154.
Ассы—19, 62.
Атакума—65, 66.
Атангело—147, 161, 162, 163.
Атсесбохо—65, 71.
Афемунты—148.
Ахайя—18, 80.
Ахероя—13.
Ахеяне—10, 11, 15, 16, 17, 18, 20.
Ашампет—71.
Аюдаг—105.

Базлыни—38.
Баксана—30, 31.
Бакланка—114, 128, 129, 130, 132.
Баладаг—99.
Балаклава—13.
Бамбор—94, 100, 113,114, 115,116, 118, 124, 127, 128, 129, 130, 131, 135, 137.
Баргусан—154, 155.
Барды—48.
Баслата—13О, 133, 134.
Бата—11.
Бача—128.
Баязед—73.
Бедия—146, 147, 168.
Безонта—101.
Белая (река)—89.
Бельбек—22.
Бештау—29, 30, 31, 155.
Бзуббэ—100, 101.
Бзубцы—123.
Бичвинда—101, 112.
Большая и Малая Кабарда—30, 36, 42.
Большой и Малый Зеленчук— 93, 128.
Боржис—91.
Босфор—16, 17, 18, 19, 24, 27, 80, 147.
Босфор Киммерийский—11.
Босфор Фракийский—14.
Босфорцы—11, 17, 18.
Буг—10.
Бугура—72.
Бурга Ахайя—81.
Бухта Торикос Скилакса—72, 73.

Вардан—87, 88.
Варяги—145.
Византия—108.
Вогулы—35.
Вулан—81, 82.

Гагида—161.
Гагры—8, 9, 36, 37, 59, 67, 70, 84, 87, 90, 95, 96, 97, 99, 100, 115, 118, 123, 129.
Гализга—83, 123, 147, 149, 158, 160, 161, 164, 165.
Гамри—64.
Гянджа—135.
Гатикоп—38.
Гверильясы—63.
Гелати—107, 109.
Геленджик—8, 11, 15, 33, 34, 54, 65, 67, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 77, 78, 79, 83, 84, 97, 101. Геннохи—10, 11, 15, 16, 17, l8, 145.
Генуэзцы—23, 81.
Гераклея—145, 146.
Германцы—42, 56.
Горгиппия—17.
Греки—12, 21, 80, 132, 136, 145, 146, 150.
Грузины—16, 43, 110, 112, 136, 138, 146, 163.
Гудава—161, 164.
Гумиста—130, 132, 133.
Гунны—76.
Гурийцы—23, 50.
Гурия—9, 116, 117.
Гуэнос—146, 160.

Да (деревня)—152, 155.
Дал—156.
Дандара 141, 147.
Даранда—151, 152.
Дербенд—99.
Джепуа—152.
Джихетия—16, 22, 87, 89, 90, 95, 101, 107, 108, 109.
Джиха—16, 17, 23, 24, 108, 109.
Джувга—82, 83,
Джумантау—9, 93, 161.
Джухубу 82, 83, 84, 85.
Дзпаше—39.
Диоскурия—6, 11, 15, 16, 11, 118, 145, 146, 147, 148, 150, 153, 160.
Днепр—10, 72.
Днестр—72.
Добе—65, 66.
Древняя Ахайя—87.
Древняя Лазика—82, 83.
Дунай—72.
Душет—82, 83.
Дырыпш —128.

Евреи—25, 76.
Егреси—132, 163
Екатерининская роща—70, 71.
Ектель—155.
Енгур—39, 129, 147, 160, 161, 162, 165.
Есукугу—79
Ешеха—128.
Ешир—132

Зенги—37, 89, 90.
Зих (аул)—82, 83.
Зихи—16, 17, 18, 19, 20, 24, 25, 28, 29, 34, 86, 89, 14 164.
Зихия—48, 108, 149.
Зугдиди—116.
Зуфу—116.
Зчубеши—85, 87.

Иассы—21.
Игуанас—160.
Иени-Шерк—165.
Клори—139, 146, 164, 165.
Имеретия—9, 108, 116, 117, 122, 151.
Ингур—146, 149.
Инкерман—138.
Иолагу—127.
Иры—19.
Исгаур—150.
Искурия—139, 142, 145, 150, 156.
Истер—14.
Итокопасхе—79.
Ифака—13.

Кабарда—22, 24, 31, 32,38, 42,46.
Кабардинцы—22, 24, 30, 35, 62, 156.
Казаки—47.
Казакхия—19.
Казанские татары—76.
Каккари—91.
Калмыки—30.
Камара—24.
Камуишелар—37, 91, 92.
Кассоги—21.
Каче—22.
Келасури—118, 123, 137, 139, 141, 142, 147.
Кельты—48.
Кемиургои—38.
Керкеты—15, 16, 17.
Кешеки—19, 20.
Кизильташ—72.
Киммерийцы—13.
Кинчули—92, 95, 97, 98, 100.
Кобас—81.
Кодор—94, 123, 131, 137, 142, 144, 145, 146, 147, 149, 150, 151, 155, 156, 160.
Кодос—81, 83, 85, 86, 87.
Кокурт—155.
Колаус—34.
Колхи—11, 15, 39, 147.
Колхида—9, 10, 11, 12, 13, 14, 16, 21, 25, 54, 107, 136.
Комкиамла—128.
Константиногорск—155.
Коракс—93, 148.
Кораксинцы—146.
Котош—97, 100, 101, 113, 114,129.
Коцит—13.
Крепость св. Николая—66, 134.
Кромю—25.
Крымская стека—31.
Кубань—11, 19, 23, 24, 31, 34, 36, 37, 42, 65, 92, 153,154.

Лаба—36, 129.
Лазика—72, 148.
Лазы—106, 107, 148.
Лакедемония—43.
Лаконийцы—11.
Латыши—42, 61.
Лестригоны—12, 13.
Летты—62.
Лечехум—151.
Литовцы—6, 45, 46, 61, 62.
Лыхны—113, 116.

Маджар-Уне—153.
Мазетика—90.
Макрамба—152.
Малая Кабарда—62.
Малый Зеленчук—152, 153.
Мамай—37, 72, 85, 88.
Малайский порт—58.
Мамелюки—28.
Маркула—146, 147, 156, 160, 165.
Мармар—145, 150.
Мармарскари—150.
Марух—137, 142, 152, 153.
Маэты—15.
Мезиппе—65, 79.
Меоты—11.
Мерхотхи—71.
Мессинский пролив—14.
Мидяне—15.
Милезийцы—10, 11.
Милет—150.
Мингрельцы—23, 50, 116, 132.
Мичишече—101, 113,114, 128,129.
Мугудзуква—128.
Моквицкали—160.
Монголы—15.
Мурад-Чан—73.
Мохот—38.

На (река)—66.
Нарзан—155.
Натухаджи—32, 33, 37, 38, 41, 42, 48, 50, 55, 56, 60, 66.
Натухан—15, 80.
Невшатель—95, 102.
Незис—90, 91.
Некепш—79.
Нигепсуху—86, 87.
Никопсис—86.
Нитика—92.
Нитис—20.
Ногайские татары—36, 47.
Норманны—12, 145.

Огинская—65, 66.
Огоры—46.
Одиши—109.
Окум—164.
Ольбия—10.
Оссетия—55.
Осееты—19, 21, 24, 42.
Остяки—35.
Отинпур—152.
Охване—137.
Ошетен—36, 91, 93, 97, 100, 114, 129.

Пarpaй—72, 73.
Пайеры—102.
Пантикапея—11, 16, 45, 46, 105.
Панагия—19.
Панчи—128.
Пачанги—18.
Персы—21, 148.
Пиживихас—101.
Питиус—72.
Пифиус—19, 148.
Пицунда—94, 100, 101, 102, 103, 105, 106, 107, 108, 109, 110, 111, 112, 118, 128, 149, 151, 163.
Подкумок—154, 155.
Полиполис—16.
Поляки—76, 78, 118.
Понт—11.
Понт (река)—15.
Понт Эвксинский—14, 131.
Порта—31, 32, 117, 118.
Псирста—87, 130, 132.
Пшад —33, 34, 37, 66, 79, 80, 81.
Пшандры—113, 114, 127.

Рача—151.
Раче—55.
Редут-Кале—8, 158, 160, 165.
Римляне—17, 18, 21, 72, 147, 148.
Рион—100.

Сабиняне—75.
Савроматы—15, 62.
Сагиды—19, 91.
Самигаи—89.
Самурзаканцы—123.
Самурзакань—8, l58, 160, 161, l63.
Самшитовая бухта—24.
Сандринис—128.
Санна—83, 87.
Санннги—18, 90, 91, 148.
Сарматы—15, 45.
Сахи—19, 40, 60.
Саша—37, 38, 85, 90.\
Сванетия—62, 151, 162.
Себастополис—19, 106, 148, 149, 150.
Севастополь—158.
Сега—90.
Сегиды—89.
Сельджукиды—21, 69.
"Семь Кантонов"—20.
Сепсе—89.
Синдик—72, 73.
Синдикия—17.
Синты—15.
Сиоспе—90.
Сираус—154.
Сицилия—12.
Скептухи—18, 20, 61.
Скифы—10, 12, 14, 15, 25, 45.
Скурча—150.
Соче—90.
Спарта—52.
Суджук-Kале—11, 22, 32, 37, 66, 71, 72, 73, 80, 117.
Суук-су—143.
Сухум-Кале—6, 67, 70, 75, 77, 115, 116, 117, 118, 124, 129, 131, 133, 134, 135, 137, 138, 139, 150, 151, 156, 158, 160.
Сцилла—12.
Сучали—78, 89, 90.

Тавры—13.
Тазос—82, 83.
Таманский полуостров—15, 21.
Тамань (Тмутаракань)—13, 21, 22, 30, 52, 80.
Тамуиш—152, 156, 158, 160.
Тан—24.
Танаис—10, 11.
Тапсе—-88, 89.
Татары—24, 25, 28, 20, 30, 31, 32, 33, 53, 118.
Татарки—47.
Татеяне—16.
Тачагуе—86, 71.
Тиндариды—145.
Тирийцы—12.
Тореты—16.
Торикос—11, 15.
Трояне—12.
Ту (аул)—86. 87.
Турки—24, 30, 32, 34, 35, 40, 46, 49, 59, 67, 68, 117, 122, 125, 149, 158, 159, 165.

Убыхи— 6, 8, 18, 37, 38, 46, 48, 60, 85, 89, 90, 136.
Урдани—156.
Уруп—37.
„Устье" моря Забаш—24.
„Устье" св. Иоанна—24.
Уссусуп—71.
Ущелье Сейонское—95.

Фагурка—37, 89, 90.
Фаз—14, 15, 24, 39, 100, 117, 146, 149, 160.
Фазис—11, 145, 148.
Фанагория—11.
Фермопильский проход—9.
Финны—61, 62.
Франки—23, 24, 48, 154.
Французы—68.
Фтирофаги—91.

Хазары—20.
Харибда—12.
Хамишин—38.
Херсонес Гераклийский—146.
Херсонес Таврический—27.
Херсонес Фракийский—147.
Хиерос—72.
Хипста—114, 125, 128, 132.
Хопе—22.
Хопи—105, 107, 149.
Хопечаи—79.
Хони—110.
Хумара—153, 154.

Цебельда—142, 151, 152.
Цебельдинцы—123, 152, 161.
Цианен—14.
Цкузамели—145.
Цорика—161, 163, 164.
Цхеницкали—149.

Чабалухва—128.
Черкесия—6, 7, 8, 17, 29, 32, 35, 36, 38, 39, 41, 43, 48, 53, 58, 59, 61, 62, 63, 64, 66, 67, 68,
75, 92, 108, 122, 154, 165.
Черкес-Тус—22.
Черкесы—7, 10, 16, 19, 21, 22, 24, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 39, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 67, 68, 70, 73, 80, 82, 85, 96, 115, 119, 121, 122, 123, 149, 156.
Черкешенки - 46, 47.
Черченеги—38.
Чианготи—79.
Чиаркаси—24.
Чуваши—76.
Чудь—15.
Чун—153, 154.

Шадотопш—65, 66.
Шанчир— 23.
Шапсин—37.
Шапсуги—18, 32, 37, 38, 42, 48, 55, 84, 85, 88, 89, 90.
Шапсугия—33.
Шапсуху—86.
Шегаки—37, 38.
Шиметдухаич—87.
Шорека—79.

Эзерукуан—37, 38.
Эгурсия—146.
Эллины—6, 145.
Эльбрус—9, 24, 63, 64.
Эммечи—62, 63.

Яствинги—62.
Ястзиги—62.
_____________________________________________

Текст воспроизведен по изданию: Фредерик Дюбуа де Монпере. Путешествие вокруг Кавказа. Том I. (Грузинский филиал АН СССР. Труды института абхазской культуры. Выпуск VI. Свидетельства иностранцев об Абхазии). Сухуми. Абгиз. 1937

© текст - Фадеев А. В. 1937
© сетевая версия - Тhietmar. 2008
© OCR - Дудов М. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Абгиз. 1937

(Перепечатывается с сайта: http://www.vostlit.info.)