Ю. Н. Воронов
Статьи:
Материалы поселения античного времени на холме Ахул-абаа (Ахвыла-абаа, Алексеевское ущелье, Гнатенберг) неоднократно упоминались в литературе (1), однако большинство их до сих пор находилось вне поля зрения исследователей. Настоящая работа является восполнением этого пробела (2).
Северо-восточнее Сухуми между pp. Беслетка и Дзегута тянется небольшой гребень, сложенный третичными конгломератами. Гребень этот начинается у устья Беслетки возвышенностью, на которой расположена цитадель средневекового Сухуми - замок Баграта. Отсюда гребень идет, постепенно повышаясь, вдоль левого берега Беслетки на северо-восток, а затем своей наиболее возвышенной частью поворачивает на восток, где вдоль правого берега Дзегуты понижается снова к морю. Возвышенная часть гребня увенчана рядом холмов, из которых наиболее значительный носит название Ахул-Абаа (рис. 24, 4). Обследование этого холма и прилегающей к нему зоны показало, что в античную эпоху здесь располагалось значительное поселение, занимавшее ряд возвышенностей и соответственно распадавшееся на ряд пунктов - "кварталов" (рис. 24, 1-6). Культурный слой на поселении основательно разрушен пахотой, тем не менее сборы подъемного материала, проведенные по всем пунктам, все же позволяют с достаточной точностью судить об общем характере памятника.
Пункт 1. Продолговатая возвышенность с остатками культурного слоя на площади 80X20 м (рис. 24, 1). Среди находок фрагменты колхидских пифосов, кувшинов, горшков, амфор коричневой глины III -П вв. до н. э., обломки нижних и верхних камней от зернотерок.
Пункт 2. Небольшое возвышение в 70-100 м севернее пункта 1 с остатками переотложенного культурного слоя на площади 40X20 м (рис. 24, 2). Среди находок фрагменты колхидских пифосов, мисок и горшков последних вв. до н- э., синопских амфор III - II вв. до н. э. Здесь же обломки нескольких позднесредневековых пифосов.
Пункт 3. Возвышенность с крутыми склонами в 50 м северо-западнее пункта 2. Культурные остатки фиксируются на площади 40X40 м (рис. 24, 3). Среди находок фрагменты колхидских пифосов, мисок, горшков, кастрюль, синопских амфор IV-II вв. до н. э., местных амфор коричневой глины III-I вв. до н. э. На самой верхушке холма на пахоте выступило зольно-углистое пятно размером 4X4 м. В центре пятна была найдена известняковая плита размером 52X24 см с антропоморфным изображением (рис. 27, И), образованным искусственным углублением и доработкой естественных трещин на поверхности плиты. Вокруг плиты в пределах зольного пятна найдены обломки большого колхидского пифоса (рис. 27, 12), а также мелкие фрагменты амфор и другой посуды IV-I вв. до н. э. Здесь, возможно, находилось святилище.
Пункт 4. Собственно холм Ахул-абаа, вершина которого расположена в 100-120м западнее пункта 3. Культурные остатки здесь фиксируются на площади 100Х100м при мощности культурного слоя местами до 1м (рис. 24, 4). Находки на поселении включают многочисленные фрагменты колхидских пифосов V-II вв. до н.э. (рис. 25, 1,2) (3), обломки синопских амфор, лутериев (рис. 25, 4, 5) и черепицы IV-II вв. до н. э. (4), фасосских IV-III вв. до н. э. (рис. 25, 14) (5), родосских III-II вв. до н. э. (6), гераклейских IV-III вв. до н. э. (рис. 25, 15) (7), местных коричневой глины III-I вв. до н. э. (рис. 25, 16-19) (8) амфор, кастрюль IV-II вв. до н. э. (рис. 25, 7, 8) (9) и крышек к ним (рис. 25, 9), кувшинов (рис. 25, 11 - 13), чаш (рис. 25, 10), чернолаковой посуды -- скифосов IVв. до н. э. (рис. 25, 20) (10), лекифов V-IV вв. до н. э. (рис. 25, 23) (11) , асков (рис. 25, 22) и других (рис. 25, 21,24) изделий, глиняные пирами дальные грузила (рис. 25, 28), железные ножы (рис. 25, 29), топор (12) и тесловидное орудие (рис. 25, 26), бронзовую полую козью ножку IV в до н. э. (рис. 25, 27) (13,) фрагменты железной обивки деревянного щита (рис. 25, 30), обломки обгоревших деревянных изделий (рис. 25, 31) гальки со сработанными краями (рис. 25, 25), ладьевидные зернотерки и т. д.
Перечисленные материалы со всей очевидностью свидетельствуй; о том, что этот основной и наиболее древний в системе описываемых н; селенный пункт возник в период не ранее VI-V вв. до н. э. (14) IV-II вв. до н.э. местное поселение было полностью втянуто в сфер влияния греческой культуры, засвидетельствовавшей здесь себя как достаточно обильными привозными изделиями (амфоры, лутерии, черепица, черно-лаковая посуда, легкая мебель и др.), так и античными г форме изделиями, изготовленными из местной глины скорее всего в о, ном или нескольких производственных центрах Диоскуриады (амфоры, пирамидальные грузила, кастрюли, чаши, горшки и др.), на сельскохозяйственной территории которой находится описываемый памятник. Античный облик материальной культуры местного поселения в этот перш подчеркивается инвентарем богатого погребения IV в. до н. э., доследованного на северо-западной периферии основного поселения в 1940 году Л. Н. Соловьевым (рис. 1,4а).
Погребение 1940 года представляло собою трупоположение воина головой на запад (рис 26, 1). Наиболее интересны остатки деревянно щита диаметром до 80-90см (рис. 26, 2) (15), от которого сохранили многочисленные фрагменты бронзовой обивки, состоявшей из внешней пластинчатой окантовки, орнаментированной пятью рядами рельефной плетенки с жемчужинами (рис. 26, 3), и центральной части диаметром до 29см., по краям которой идет ряд заклепок и четыре скобы, дли их соответствует ширине полосы, образующей на внутренней стороны диска след былого смыкания с внешним бронзовым кругом, вероятно, образовывавшем поле щита между центральной частью и окантовкой (рис. 26, 4). Деталями щита, возможно, являются найденные здесь д массивных гвоздя (рис. 26, 6, 7) и железный прут (рис. 26, 19). Ближайшая аналогия этому щиту - щит из Курджипского кургана IV в. н. э. (16) .Рядом со щитом найдены поврежденная бронзовая чаша (рис. 5), железные меч (рис. 26, 18), нож (рис. 26, 14) и два наконечника копий (рис. 26, 15, 17). Восточнее, вероятно в ногах погребенного, располагались чернолаковые сосуды - чашечка второй половины IV в. до н. э. (рис. 26, 9) (17), нижняя часть канфара IV-III вв. до н.э. (рис. 26, 8) (18) и блюдо IV в. до н.э. (рис. 26, Н) (19), сероглиняный кувшин IV в. до н.э. (рис. 26, 10) (20), железный топор-цалда (рис. 26, 16). В районе меча находились три ластовые глазчатые бусины (рис. 26, 12, 13).
Из погребений, обнаруженных на периферии того же поселения в 1968-69 гг., одно относится также к античной эпохе (рис. 24, 4б) (21). От этого погребения сохранились обломки горшка-урны, бронзовый пластинчатый браслет с вогнутой спинкой (рис. 27, 1) и 14 бусин - одна из желтой пасты (рис. 27, 7), 4 - из синего стекла (рис. 27, 5, 8-10), 3 - из стекла медового цвета (рис. 27, 3, 4, 6). Часть бус под действием сильного огня была оплавлена, а 3 бусины из синей пасты, две из стекла с серебристой прокладкой и одна пастовая глазчатая были спаяны в один комок (рис. 27, 2). Последнее обстоятельство указывает на то, что погребение было кремационным.
Пункт 5. Небольшой гребень западнее холма Ахул-абаа со следами маломощного культурного слоя на площади 40Х15м (рис. 1, 5). Среди находок фрагменты пифосов, амфор коричневой глины и кухонной посуды IV-II вв. до н. э. От деталей уздечного набора сохранились бронзовые лопастные псалии (рис. 27, 13, 14) с остатками железных двух-звеньевых удил, бронзовая налобная бляха (рис. 27, 15), две трехчастных (рис. 27, 16, 17), 3 одночастных (рис. 27, 19) овальных и одна квадратная (рис. 27, 20) бронзовые обоймицы и бронзовая ворворка (рис. 27, 18). Ближайшие аналогии этому набору имеются среди памятников Прикубанья IV в. до н. э. (22) Ажурные лопасти псалиев и налобная бляха исполнены в духе скифского звериного стиля и являются яркими примерами влияния скифской культуры на местную (23).
Пункт 8. Незначительное скопление культурных остатков IV-II вв. до н. э. в 150м юго-западнее участка 5 на площади 30Х10м (рис. 24,6).
Ценность рассмотренных материалов заключена уже в том, что получили возможность в общих чертах ознакомиться со структурой обликом материальной культуры еще одного (24) местного поселения, { полагавшегося в непосредственной близости от Диоскуриады (25). Приведенные данные в сочетании со сведениями об облике других античных поселений вблизи и на территории Сухуми позволяют отметить рост ч ла и размеров населенных пунктов в окрестностях Диоскуриады в IV вв. до н. э., причем на этот период падает и максимум привозных античных изделий, проникавших в местный быт. В III-II вв. до н.э. число поселений сохраняется на достигнутом ранее уровне, в то время как в быту местных племен все большее значение приобретают изделия производственных центров самой Диоскуриады, сбывавшей их местному населению в первую очередь, по-видимому, в обмен на сельскохозяйственные продукты. На рубеже новой эры жизнь во всех этих поселениях угасает - судьбу Диоскуриады разделили и местные поселения, располагавшиеся на ее сельскохозяйственной территории.
Разработка вопросов, связанных с историей и культурой Диоскуриады, пока затруднительна в силу ряда обстоятельств объективного характера (26). И все же в решении отдельных вопросов определенно могут помочь материалы окрестных поселений античного времени, к числу которых относится и памятник на холме Ахул-абаа.
1. Л. Н. Соловьев, Диоскурия - Себастополис - Цхум, ТАГМ, I, Сухуми, 1947, стр. 124-125; О. Д. Лордкипанидзе, Античный мир и древняя Колхида, Тбилиси, 1966, табл. XX, 2; М. П. И н а д з е, Причерноморские города древней Колхиды, Тбилиси, 1968, стр. 189; Ю. Н. Воронов, Археологическая карта Абхазии, Сухуми, 1969, стр. 35 (№ 29), 57 (№Nb 147, 148, 152-154), табл. XXII; 26; XXIV, 1-3; XXVIII, 3, 19, 20, 24, 27, 36; XXXV, 31; XXXVI, 5; XLVI, 4, 5; М. К. Хотелашвили, Земледельческие орудия Абхазии античного и раннесредневекового времени (материалы), МАИА, Сухуми, 1974, стр. 39, рис. V, 2; Л. К- Г а л а н и н а, Греческий щит IV века до н. э. из Курджипского кургана, СГЭ, XXXIX, 1974, стр. 30, 32.
2. В основу статьи положены неопубликованные материалы Л. Н. Соловьева и В. П Бабенчикова (1940 г.), А. С. Вознюка и В. А. Юшина (1968-1969 гг.) и автора данной статьи (1965-1975 гг.), хранящиеся в фондах Абхазского государственного музея.
3. Ю. Н. Воронов, Об Эшерском городище, СА, I, 1972, стр. 114, рис. 8, 2.
4. И. Б. 3еест, И. Д. Марченко, Типы толстостенной керамики из Пантикапея, МИД, 103, 1963, стр. 158, рис. 11; Ю. Н. Воронов, УК. соч., рис. 2, 5.
5. И. Б. Зеест, Керамическая тара Боспора, МИА, 83, 1960, табл. IX, 20 к.
6. Ю. Н. Воронов, Археологическая карта..., стр. 57, табл. XXVIII, 36.
7. И. Б. Зеест, УК. соч., табл. XXII, 42-45.
8. Ю. Н. Воронов, Об Эшерском городище, стр. 110.
9. Т ам же, стр. 112-114.
10. М. М. Трапш, Древний Сухуми, Труды, II, Сухуми, 1969, табл. XXXII, 1, 2.
11. Н. П. Сорокина, Тузлинский некрополь, М., 1957, табл. 9, 1, 2.
12. Ю. Н. Воронов, Археологическая карта..., стр. 57, табл. XXXVI, 5.
13. Н. А. Онаико, Античный импорт в Придонье и Побужье в IV-II вв. до н. э., САИ, Д1-27, 1970, табл. XVIII, 418.
14. Первоначально автор пытался выделить среди этих материалов изделия IX-VIII вв. до н. э. - фрагменты пифосов и кувшинов, полую ногу "быка" (Ю. Н. Воронов, УК. соч., стр. 35). В дальнейшем, однако, эта дата не нашла своего подтверждения.
15. Ю. Н. Воронов, УК. соч., табл. XLVI, 4; Его же, Вооружение абхазских племен в VI-I вв. до н. э. "Скифский мир", Киев, 1975, стр. 229, рис. 8, 2.
16. Л. К. Галанина, УК. соч., стр. 29-30.
17. Е. И. Леви, Ольвийская агора, МИД, 50, 1956, стр. 74, рис. 37.
18. Там же, стр. 60-61, рис. 30.
19. Л. К. Галанина, УК. соч., стр. 32.
20. А. Ю. Кахидзе, Основные результаты археологического исследования Пичвнарского могильника IV века до н. э., "Памятники юго-западной Грузии", IV, Тбилиси, 1974, стр. 92-93.
21. На юго-восточной окраине холма Ахул-абаа (рис. 24, 4в) тогда же был выявлен позднесредневековый (XIV-XVI вв.) могильник, материалы которого будут опубликованы самостоятельно.
22. М. П. Артамонов, Сокровища скифских курганов в собрании Государственного Эрмитажа, Прага-Ленинград, 1966, стр. 75, рис. 41, табл. 135-143; Ю. Н. Воронов, Вооружение..., стр. 229, рис. 9, 7-16.
23. Ю. Н. Воронов, Материальная культура гениохийских племен в VI-I вв. до н. э. (к постановке проблемы), Сборник работ молодых ученых-историков Абхазии (к 100-летию Д. И. Гулиа), Сухуми, 1974, стр. 79.
24. В той или иной мере изучены поселения на Сухумской горе (А. Н. Каланадзе. Археологические памятники Сухумской горы, Сухуми, 1953), на холме Гуадиху (М. М. Трап ш, УК. соч., стр. 223, 242-268), в пос. Красный Маяк (там же, стр. 223-227, 268-284), по правобережью и левобережью р. Б. Мачара (Ю. Н. Воронов, Археологическая карта..., стр. 58) и др.
25. Поселение на холме Ахул-абаа было связано с предполагаемым местоположением Диоскуриады в устье Беслетки, удобной тропою проходившей вдоль гребня в сторону 3амка Баграта (рис. 1, 7).
26. Ю. Н. Воронов, О динамике берегов Сухумской бухты в исторические времена (в связи с проблемой локализации Диоскуриады), Сборник работ молодых ученых - историков Абхазии (к 100-летию Д. И. Гулиа), Сухуми, 1974, стр. 24-38.
(Опубликовано в: Материалы по археологии Абхазии. Тбилиси, 1979, с. 32-36.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
-------------------------------------------------------
Страбон (XI, 2, 12; XI, 2, 19), Лукиан (Ое Ье11о аг., II, 590), Диоген (письмо к синопцам) и ряд других античных авторов неоднократно отмечали воинственность гениохийских племен, окружавших Диоскуриаду, Питиунт и другие греческие колонии Северо-Западной Колхиды. Однако рассмотрение конкретных археологических материалов, наглядно иллюстрирующих воинственность аборигенов этого района, носило до сих пор случайный характер. Настоящая работа является первой попыткой разработки типологии различных видов вооружения, применявшегося на территории Абхазии в VI-I вв. до н. э.
Рис. 1
Значительная часть рассматриваемых материалов происходит из разрушенных погребений. Основой для их культурно-хронологической характеристики служат исследованные местные могильники (Красный Маяк, Гуад-иху,.Сухумская гора и Куланурхва) (рис. 1). Автором полностью учтены происходящие с территории Абхазии наконечники стрел, мечи, кинжалы, дротики, шлемы, щиты и конская узда. На несколько меньшую полноту претендует раздел о топорах; рассмотрение наконечников копий носит пока предварительный характер.
Унаследование ряда черт колхидской культуры обеспечило самобытность комплекса вооружения, использовавшегося в VI-I вв. до н. э. древнеабхазскими племенами. В то же время, как свидетельствуют материалы археологии, важную роль в формировании этого комплекса сыграло оружие главным образом скифского, греческого и переднеазиатского происхождений.
Наконечники стрел. Большинство их ' происходят из Кула-нурхвинского (рис. 2, /-6, 8-18, 22-24), Красномаяцкого (рис. 2, 7) могильников и неизвестного пункта (рис. 2, 19-21; АРМ, инв. № 2380, 2-4). Все они относятся к скифским образцам и соответственно делятся на четыре отдела2: 1) двулопастные; 2) трехлопастные; 3) трехгранные; 4) четырехгранные. В первом отделе выделяются типы: а) с ромбовидной головкой (рис. 2, /-5) -отдел I, тип 1, варианты 1-3 3; б) с овальной головкой (рис. 2, 6-7) - отдел I, тип 2, вариант 2; в) железные двулопастные подражания первому (рис. 2, 10-12) и второму (рис. 2, 8, 9) типам. Во втором отделе выделяются типы: а) с массивной сводчатой головкой и длинной тульей (рис. 2, 13-16) - отдел II, тип 3, вариант -2; б) базисно-сводчатые (рис. 2, 19-21) -отдел II, тип 5, вариант 1. В третьем отделе выделяются типы: а) с вилкообразным выступом в основании массивной трехгранной головки, переходящей в лопасти (рис. 2, /7-18) -отдел III, тип Vг, вариант Б, по К. Ф. Смирнову4; б) листовидной в плане формы с выступающей тульей (рис. 2, 22-23} o- отдел III, тип 1, вариант 1-2. Четвертый отдел представлен конусным наконечником с четырехгранным концом (рис. 2, 24).
Хронологическая позиция Куланурхвинского комплекса определяется трехлопастными наконечниками, отсутствующими в скифских памятниках конца VII в. до н. э. и появившимися только в начале VI в. до н. э.5 Остальные разновидности куланурхвинских наконечников были распространены в памятниках скифской культуры конца VII-VI вв. до н. э.6 Подобные наконечники, в частности, найдены при раскопках западного фасада цитадели на Кармир-Блуре в слое первой четверти VI в. до н. э.7 и в пямятниках келермесского этапа8. Красномаяцкий экземпляр (рис. 2, 7), возможно, относится к несколько более позднему времени9. Базисно-сводчатые наконечники, подобные описанным, датируются в Скифии концом VI - началом V вв. до н. э.10
Рис. 2. Наконечники стрел
Наконечники копий и дротиков. Наконечники копий рассматриваемого периода подразделяются на три типа: 1) лавролистные: с узким продольным ребром на пере (рис. 3, 1) "; б) без ребра (рис. 3, 2-8) 12; 2) наконечники с "остролистным" пером: с узким продольным ребром на пере (рис. 3, 9) 13 и без ребра (рис. 3, 10-12) 14; 3) трехперый наконечник (рис. 3, 13).
Наконечники первого типа восходят по форме к соответствующим скифским образцам VI-V вв. до н. э.15 Прямые аналогии лавролистным наконечникам без ребра имеются в меотских могильниках Прикубанья 16. Наконечники второго типа также несут на себе определенные черты влияния оружия скифского типа 17, одновременно восходя к местным железным наконечникам VIII-VII вв. до н. э.18 Трехперость третьего типа, вероятно, следует объяснить влиянием формы соответствующих скифских наконечников стрел.
Наконечники дротиков трех типов: 1) с четырехгранным узким стержнем и коротким концевым пером (рис. 3, 14} 19; 2) со штыковидным четырехгранным острием (рис. 3, 15, 16) 20; 3) с длинной тульей и треугольным жаловидным острием (рис. 3, 19, 20) 21. Как полагают, четы-рехгранность стержня рассматриваемых наконечников восходит к колхидским образцам эпохи ранней бронзы 22. В то же время наличие четырехгранного стержня у скифских дротиков IV-III вв. до н. э.23 позволяет предположить связь соответствующих абхазских наконечников, в особенности их первого типа, с близкими к ним по форме не только стержня, но н острия скифскими дротиками типа мастюгинских 24. Наконечники с треугольным жалом имели широкое распространение в Скифии и Прику-банье в V-III вв. до н. э. 25
К дротикам либо к подтокам 2б относятся конические наконечники (рис. 3, 17-18), что, возможно, подтверждается тем, что в погребении № 9 с Сухумской горы, где они найдены, им численно соответствуют лавролистные наконечники копий без ребра 27.
Рис. 3. Наконечники копий и дротиков
Все описанные типы наконечников копий и дротиков на территории Абхазии в коплексах сочетаются с инвентарем V-II вв.28
Топоры. Они подразделяются на три типа: 1) с узким, вытянутым контуром, проухом в центральной части, узким молоточковидным восьмигранным или округлым в сечении обухом (рис. 4, 1, 2) 29; 2) со слегка
расширенным вниз лезвием и коротким молоточковидным обухом (рис. 4, 3-7, 9) 30; 3) с секировидным лезвием, резко профилированной обушной частью и молоточковидным, часто выпуклым обухом (рис. 4, 8, 10-24) 3>. Первый тип топоров, зафиксированный в комплексе начала VI в. до н. э.32, как полагают, восходит к местным железным копиям бронзовых топоров33. Типологически близкие топоры на Кавказе встречаются, как правило, в сопровождении инвентаря скифского типа и проявляют определенное сходство со скифскими боевыми топорами - молотками с длинным узким обухом 34. Производным от этого типа следует считать второй тип топоров настоящей классификации, получивший распространение с V в. до н. э. Топоры третьего типа получают достаточно широкую известность в скифском мире IV-III вв. до н. э. Типологически близкие топоры изображены в руках скифов на воронежском серебряном сосуде 35 и херсонесском медальоне36. Однако основные находки этого типа топоров группируются на территории Абхазии, в частности, в окрестностях Диоскуриады 37, где они датируются сопровождающим инвентарем IV-II вв. до н. э.38
Мечи и кинжалы. Они подразделяются на десять типов: 1) кинжалы переднеазиатского происхождения (рис. 5, 1) 39; 2) мечи с прямым брусковидным навершием и почковидным перекрестием (рис. 5, 2); 3) акинаки с брусковидным навершием и бабочковидным перекрестием (рис. 5, 3-6, 10) 40; 4) акинаки с антенновидным навершием и бабоч-ковндным перекрестием (рис. 5, 7, 9, 11, 12) 41; 5) мечи с ложнотреуголь-ным перекрестием и равномерной ширины лезвием (рис. 5, 13, 14, 17); 6) мечи с брусковидным навершием и треугольной формы лезвием (рис. 5, 15, 16, 18-20) 42; 7) мечи с расширенной тыльной частью рукояти и подтреугольной формы лезвием (рис. 5, 21-25) 43; 8) мечи-ма-хайры (рис. 5, 26) 44; 9) кинжалы с наклонной рукоятью и тремя (рис. 5, 27) или четырьмя45 штырями для крепления обкладки; 10) кинжалы с антенновидным навершием и серповидным лезвием (рис. 5, 28-29).
Рис. 4. Топоры
Первый кинжал (рис. 5, 1), не имеющий прототипов на территории собственно Абхазии, восходит к переднеазиатским бронзовым кинжалам XV-IX вв. до н. э.46 Подобный рассматриваемому кинжал найден вместе с раннескифскими стрелами при раскопках на Кармир-Блуре 47. Аналогичное сочетание в Куланурхве позволяет ставить появление таких кинжалов в Абхазии в зависимость от походов скифов в Переднюю Азию. Клинки второго типа имеют все важнейшие черты древнейших скифских мечей конца VII-VI вв. до н. э.48 Близкий по форме меч найден на Кармир-Блуре в слое конца VII - начала VI вв. до н. э.49 Основные характеристики акинаков третьего типа определяют их дату VI-V вв. до н. э.50 Мечи четвертого типа представляют собой, по-видимому, несколько переосмысленные на местной почве скифские формы. Если в первом случае (рис. 5, 7) это явное подражание скифским мечам VI-V вв. до н. э. с антенными навершиями, трактованными в зверином стиле 51, то во втором случае (рис. 5, 8, 9, 11, 12) навершие имеет форму полумесяца с опущенными вниз концами, восходящую, вероятно, к навершиям бронзовых кинжалов колхидско-кобанского круга52. Аналогии клинкам пятого типа имеются среди скифских мечей IV в. до н. э.53 Мечи шестого типа проявляют определенную связь с синдо-меотскими мечами IV-III вв. до н. э. из Прикубанья54. Мечи седьмого типа, вероятно, представляют собой разновидность двух предыдущих типов. Мечи типа махайра (тип 8) восходят к классическим греческим образцам55. Кинжалы с наклонной рукоятью, зафиксированные в Абхазии в комплексах конца VI-V вв. до н. э.56, находят близкие аналогии и в раннеантичных материалах Восточной Грузии 57. Кинжалы с серповидным лезвием, имеющие антен-новидное навершие с коническими (фаллическими?) утолщениями на концах (тип 10), предположительно датируются на Северном Кавказе рубежом н. з.58 Такой кинжал (рис. 5, 28) найден на Эшерском городище в выбросе вместе с позднеэллинистической керамикой II-I вв. до н. э.
Шлемы. Все они,относятся к греческим образцам.
Фрагменты трех аттических шлемов найдены в районе устья р. Ке-ласури (рис. 6, 13-20) 59 и по своим основным признакам датируются IV в. до н. э.60 Четвертый шлем (рис. 6, 6-11) происходит из разрушенного погребения к северу от Эшерского городища 61. Затылочная часть его сильно выступает назад, оголовье гладкое, в лобной части и на макушке по средней линии два отверстия, вероятно, для закрепления украшения, гладкие дуги окантованы слабым ободком, наносник срезан, вдоль края глазниц и боковых стенок ряд крупных и мелких, по-видимому, для крепления внутренней обкладки отверстий.
Среди найденных вместе частей шлема выделяются фрагменты вогнутого назатыльника без выступающих концов, имеющего по краям густой ряд крупных и мелких отверстий (рис. 6, 8), нащечников (рис. 6, 9-10) и часть ушной (?) выемки (рис. 6, //). Все они отличаются от оголовья цветом и фактурой, имеющей темную блестящую патину. Сказанное позволяет видеть в описанном экземпляре местную переделку62 шлема, восходящего, по-видимому, к коринфским образцам 63.
Рис. 5. Мечи и кинжалы
Фрагменты пятого шлема (рис. 6, /-5) происходят с территории Эшерского городища. Слабо вогнутый высокий назатыльник без выступающих концов и с четким уступом к тулье, маленький 1аносник, края которого, как и /o глазных дуг, слегка утолщены наружной рельефной закраиной, отверстия, пробитые ю краю боковой стенки для срепления петель нащечника и [екоторые другие признаки от-юсят этот экземпляр к аттиче-:ким шлемам конца V-IV вв. [о н. э.64 Налобник укра-лен рельефным пояском с дву-1я рядами насечек, из-под :оторого спускаются завитки олос (рис. 6, 4-5). С терри-ории Эшерского городища роисходит также интересная ронзовая пластинка, напоми-ающая примитивный нащеч-ик (рис. 6, 12).
Щиты. Среди памятни-ов Абхазии раннего железно-) века известны лишь две на-эдки, сопоставление которых ) щитами вполне правомерно, из Красномаяцкого могильника 65 происходит бронзовое чеканное украшение в виде орла с распростертыми крыльями, распушенным хвостом, повернутой влево головой в профиль и с отставленной и соединенной с крылом левой лапой. Крылья сделаны отдельно от туловища, с которым затем соединены бронзовыми заклепками. Рельефной чеканкой выделены маховые перья крыльев, оперение шеи, хвоста, переход к клюву и глазу. По краю фигуры нанесен ряд мелких выпуклостей. Парные отверстия вдоль края свидетельствуют о прикреплении фигуры к твердой, скорее всего, деревянной основе. Размеры орла: длина 64 см, размах крыльев 60 см, толщина пластины до 1 мм.
Красномаяцкий орел (рис. 7) относится к разновидности "распростертых" птиц, у которых "...показаны перья полосками на крыльях и чешуйками на груди", и которые "...в степях Евразии... появляются сравнительно поздно, лишь в V-IV вв. до н. э." 66 Среди этих изображений, представляющих, как правило, развитие основных черт красномаяцкого орла (двухрядное оформление маховых перьев, трактовка хвоста, передача оперения шеи системой ячеек, соединение правой лапы с крылом и др.). следует назвать в первую очередь фигурку птицы из Александро-поля 67, грифа из коллекции Петра I 68, изображение на горите из кургана Пастака 69, ушастого грифа из второго Башадарского кургана 70, поясные бляхи из Журовки 71 и Золотого кургана 72 и др. В то же время многие черты оформления красномаяцкого орла (двухрядное членение маховых перьев, трактовка оперения шеи системой ячеек и др.) характеризуют переднеазиатские памятники первой половины I тысячелетия до н. э.73
Особо следует отметить наличие среди изображений на известном келермесском серебряном зеркале фигуры летящей птицы74, представленной в той же схеме, что и красномаяцкий орел. М. И. Максимова с некоторым сомнением относит это изображение к образцам "смешанного греко-варварского стиля"75, замечая, что келермесский орел от сходных птиц, относящихся "к весьма распространенным типам греческой архаики", отличается "очертанием крыльев", которые у последних "бывают плавные или угловатые, но обязательно вогнутые"76. Именно последними признаками характеризуются и крылья красномаяцкого орла.
Рис. 6. Шлемы
Следует также отметить факт применения подобных птиц для украшения архаических греческих щитов 77. Этот мотив, вместе со многими другими формами, по-видимому, проник в Грецию из Передней Азии в период восточного стиля (750-600 гг. до н. э.) 78. Изображения птиц сходного контура и оформления известны в Малой Азии уже в эпоху архаики (Эфес) 79. Как полагают, рассматриваемый тип может быть и специально иранской разновидностью "распростертых" птиц, восходящей "к гербу города Лагаша и изображениям на керамике эпохи Сузы I - Сузы II IV тыс. до н. э." 80 Факт обнаружения красномаяцкого щита в комплексе не ранее первой половины - середины VI в. до н. э.81, а также вышеупомянутое сходство его украшения с келермесским орлом, вполне согласуется (если не учитывать проблематичное его восточногре-ческое происхождение) с высказанным Б. Б. Пиотровским мнением, что рассматриваемая находка связана с передвижениями скифов82.
Остатки второго щита происходят из погребения III в. до н. э., доисследованного в верховьях Алексеевского ущелья 83. Это фрагменты бронзовой пластинчатой рельефно орнаментированной окантовки шириной до 8,6 см (рис. 8, /), являющейся частью круглого, диаметром не менее 80 см, щита (рис. 8, 2) 84, по своей форме восходящего, вероятно, к аттическим и близким к ним греческим щитам VII-V вв. до н. э.85 Орнамент представляет собой сложную пятирядную плетенку, косое расположение завитков и другие стилистические особенности которой находят близкие аналогии, например, в оформлении 'милето-родосских сосудов VII в. до н. э.86 и среди изображений упомянутого выше серебряного зеркала из Келермесса 87, что позволяет отнести рассматриваемую окантовку к произведениям восточногреческого искусства 88.
Конская сбруя. К ней относятся удила, псалии, бляхи, бляшки, ворварки и обоймочки.
Рис. 7. Украшение щита из Красномаяцкого могильника
Удила представлены тремя типами: 1) из Красномаяцкого могильника происходят бронзовые удила с выгнутыми псалиями, отлитыми вместе с удильным звеном, покрытым мелкими шипами (рис. 9, 2) 89; 2) из Куланурхвинского могильника известны бронзовые литые двухсоставные удила со стремячковидными концами (рис. 10, 1) 90; 3) из разрушенных в Агудзере и других пунктах Абхазии погребений происходят двухзвеньевые железные удила с напускными шипастыми кольцами (рис. 9, 4, 5; 11,5,6).
Псалии подразделяются на: 1) Г-образные железные с тремя петельками (рис. 10, 2) 91; 2) 5-видные бронзовые двудырчатые (рис. 10, 3, 5; 11, 2-3); 3) бронзовые двудырчатые с ажурной лопастью (рис. 10, //, 12; 9, 3, 15, 16) 92; 4) железные двудырчатые с резко загнутым копытцевид-ным концом (рис. 9, 4).
Бронзовые бляхи представлены: 1) массивной двусторонне-зооморфной (рис. 9, 7); 2) мелкими стилизованными (рис. 10, 9, 10); 3) зооморфной (рис. 11,4).
Рис. 8. Окантовка щита из Алексеевского ущелья
Бронзовые бляшки можно разделить на: 1) мелкосферические ажурные крупные (рис. 11, 8-11, 16); 2) полусферические (рис. 11, 12-15).
Ворварки представлены одним экземпляром (рис. 9, 11) из бронзы. Частями узды являются также бронзовые обоймочки двух типов: 1) трех-частные (рис. 9, 8, 9); 2) одночастные (рис. 9, 12-14).
Цельнолитые удила были распространены в Передней Азии и Закавказье в VII - первой половине V вв. до н. э.93 Ближайшей аналогией красномаяцким удилам является фрагмент удил из с. Ацхури (Ахалцих-ский район) 94, а их прототипом, вероятно, следует считать удила с напускными псалиями конца бронзовой эпохи типа зекаринских (Кутаисский музей) 95. Стремячковидные удила в сочетании с трехпетельчатыми железными псалиями встречаются с первой половины VI в. до н. э. 96 Этим и определяется время соответствующих погребений Куланурхвы.
Рис. 9. Уздечные наборы
Напускные кольца с шипами характерны для удил скифского типа конца V-IV вв. до н. э.97 Размеры соответствующих удил из Агудзеры (рис. 11, 5, 6) свидетельствуют о принадлежности коня к крупноголовой и широкомордой породе, характерной для скифских табунов 98. Бронзовые 5-видные и лопастные псалии, железные псалии с копытцевидными концами, зооморфная фигурка (рис. 11, 4), полусферические бляшки из Абхазии находят ближайшие аналогии в памятниках скифского типа второй половины V-III вв. до н. э. из Прикубанья ".
Таким образом, даже предельно краткий типологический анализ основных видов оружия VI-I вв. до н. э. из Абхазии позволяет выявить, в первую очередь, его тесную связь со скифской культурой (главным образом, наступательное оружие и конская сбруя), и что в сложении оборонительного доспеха основную роль играла греческая колонизация.
Рис. 10. Уздечные наборы
Первое наблюдение подтверждает высказывавшееся ранее мнение о наличии в рассматриваемый период в районе Диоскуриады значительной скифской этнической прослойки 10°. Дальнейшее изучение военного дела Абхазии в VI-I вв. до н. э., без сомнения, сможет помочь выявлению реальной исторической обстановки в Восточном Причерноморье в период греческой колонизации.
Литература
1. М. М. Трапш. Памятники колхидской и скифской культур в селе Куланурхва Абхазской АССР. Сухуми, 1962, с. 48-50; его же. Древний Сухуми.- Труды, т. II. Сухуми, 1969, с. 138.
2. При описании наконечников нами принята классификация А. И. Мелюковой (Вооружение скифов.- САИ, вып. Д1-4. М., 1964, с. 16 и ел.).
3. А. И. Мелюкова. Указ-, соч., с. 28, рис. 1.
4. К. Ф. Смирнов. Вооружение савроматов.- МИД, № 101. М., 1961, с. 52-53, табл. IV, В26.
5. А. И. Мелю ко в а. Указ, соч., с. 19.
6. В. А. Ильинская. Скифы Днепровского лесостепного левобережья. Киев, 1968, с. 64-66.
Рис. 11. Инвентарь погребений у Агудзеры
7. Б. Б. Пиотровский. Ванское царство (Урарту). М., 1959, с. 240.
8. А. А. Иессен. Некоторые памятники VIII-VII вв. до н. э. на Северном Кавказе.-ВССА, 1954, с. 114, рис. 4.
9. К. Ф. Смирнов. Указ, соч., рис. 14, Б1.
10. Там же, с. 49; П. Д. Л и б е р о в. Памятники скифского времени на Среднем Дону.-САИ, вып. Д1-31. М., 1965, рис. 2, 178-179.
11. А. Н. Каландадзе. Археологические памятйики Сухумской горы. Сухуми, 1953, табл. VIII, 12; М. М. Трапш. Древний Сухуми, табл. II, 4; XXXIII, 5.
12. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., табл. VIII, 3-7; IX, 7-9; М. М. Трапш.
13. Некоторые итоги археологического исследования в Сухуми в 1951-1953 гг.- СА, т. XXIII. М., 1955, рис.- 1, 3-7.
14. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., табл. IX, 17; X, 2; М. М. Трапш. Некоторые итоги..., рис. 7, 2-5.
15. А. А. Миллер. Разведки на Черноморском побережье Кавказа в 1907 году.- ИАК, вып. 33. М., 1909, рис. 2, 9; А. Н. Каландадзе. Некоторые итоги..., табл. IX", 3.
16. А. И. Мелюкова. Указ, соч., табл. 12, 9-14; 13, 1-6.
17. Обращает на себя внимание, например, полное сходство формы и численное соответствие набора наконечников из погребения № 2 с Сухумской горы (М. М. Трапш.
18. Указ, соч., рис. 1, 3-7) и из погребения № 4 из Пашковского могильника (К. Ф. Смирнов. Меотский могильник у станицы Пашковской.- МИД, № 64, 1958, с. 288-289, рис. 9, 9-13).
19. 17 А. И. Мелюкова. Указ, соч., табл. 14, 1-11.
20. М. М. Трапш. Памятники..., табл. ХЫП, 3-5.
21. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., рис. 12.
22. Та м же, рис. 10, 13.
23. Там же, с. 77-78, табл. VIII, 8, 22.
24. Там же, с. 78-79.
25. А. И. Мелюкова. Указ, соч., с. 44-45.
26. Т а м же, табл. 14, 15.
27. Там же, с. 44-45, табл. 14, 12-16.
28. Там же, с. 45.
29. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., табл. IX, 7-12.
30. Т а м же, с. 77-80.
31. М. М. Трапш. Памятники..., с. 40-43, табл. XIII, 1, 2.
32. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., табл. IX, 13; М. М. Трапш. Древний Сухуми, рис. 4, табл. XIX, 10-11.
33. М. М. Трапш. Древний Сухуми, табл. VIII, 1, 10, 11, 17, 20; IX, /, 15. 232
34. М. М. Трапш. Памятники..., с. 23-25.
35. М. Н. Погребова. Железные топоры скифского типа в Закавказье.- СА, № 2, 1969, с. 184.
36. Там же, с. 183, 184.
37. А. И. Мелюкова. Указ, соч., с. 65, табл. 4, 3-5.
38. М. И. Артамонов. Антропоморфные божества в религии скифов.- АС, вып. 2, 1961, с. 79, рис. 22.
39. М. Н. Погребова. Указ, соч., с. 287.
40. А. Н. Каландадзе. Указ. соч.. с. 77-80.
41. М. М. Трапш. Памятники..., с. 45-46, табл. XIII, 3.
42. А. А. Миллер. Указ, соч., рис. 2, 14; М. М. Трапш. Новая археологическая находка в Абхазии.- КСИИМК, вып. 53. М., 1954, с. 139; Ю. Н. Воронов. Археологическая карта Абхазии. Сухуми, 1969, с. 44, 48, табл. XXXIX, 2.
43. А. Н. Каландадзе. Указ, соч., с. 78, табл. VII, 11; VIII, 19.
44. Т а м же, с. 77-78, табл. VIII, 2, 21.
45. Там же, с. 79, табл. IX, 2.
46. М. М. Трапш. Древний Сухуми, с. 247, табл. XXXIII, 3; Г. К. Ш а м б а. Об Эшерском античном городище.- Тезисы докладов XVII научной сессии Абахского института (Итоги научно-исследовательских работ 1968 года). Сухуми, 1969, с. 22.
47. М. М. Трапш. Древний Сухуми, табл. VI, //.
48. А. А. Иессен. К вопросу о древнейшей металлургии меди на Кавказе.- ИГАИМК, вып. 120. М., 1935, с. 162-163.
49. Б. Б. Пиотровский. Кармир-Блур, вып. 1. Ереван, 1950, с. 39, рис. 18.
50. К. Ф. Смирнов. Вооружение..., стр. 10-12, 19; А. И. Мелюкова. Указ, соч., с. 47-48, таб. 15, 2.
51. Б. Б. Пиотровский. Город бога Тейшебы.- СА, № 2. М., 1959, с. 177.
52. К. Ф. Смирнов. Указ, соч., с. 12-13, рис. 1, 8; А. И. Мелюкова. Указ, соч., стр. 49-51.
53. А. И. Мелюкова. Указ, соч., табл. 20, 12-14.
54. А. Л. Лукин. Эшерская находка.-ТАИ, т. XXVII, 1956, с. 127-143, табл. I-IV.
55. А. И. Мелюкова. Указ, соч., с. 51, 52.
56. К. Ф. Смирнов. Меотский могильник..., с. 304-305, рис. 5, 6; 9, 14.
57. Н. И. Сокольский. Боспорские мечи.- МИА, № 33. М., 1954, с. 130, табл. I.
58. М. М. Трапш. Указ, соч., с. 85-87, табл. VI.
59. Ю. Гагошидзе. Погребение из Итхвиси.- ВГМГ, т. XXV-В, 1968, с. 34, табл. I, 2.
60. М. П. Абрамова. Мечи и кинжалы центральных районов Северного Кавказа в сарматское время.- МИА, № 169. М., 1959, с. 11, рис. 1, 18.
61. Б. 3. Рабинович. Шлемы скифского периода.-ТОИПК, 1. Л., 1941, с. 145- 146, рис. 16; Б. А. Куфтин. Материалы к археологии Колхиды, 1. Тбилиси, 1949, с. 129, табл. VIII, 1-3.
62. Б. 3. Рабинович. Указ, соч., с. 140-142; Е. В. Ч е р н е н к о. Скифский доспех. Киев, 1968, с. 85.
63. Ю. Н. Воронов. Указ, соч., с. 57, табл. XIVI, 10.
64. Оформление лицевой части края описываемого шлема находит близкую аналогию в шлеме из Солохи (Е. В. Черненко. Указ, соч., рис. 49, 2).
65. Б. 3. Рабинович. Указ, соч., с. 121-122, рис. 5; табл. XIII; Е. В. Черненко.
66. Указ, соч., с. 91, 94-95, рис. 49, 1.
67. Б. 3. Рабинович. Указ, соч., с. 122-123, 141-142; Е. В. Черненко. Указ. соч., с. 85.
68. М. М. Трапш. Древний Сухуми, с. 88-89, рис. 28, 29.
69. Н. Л. Членова. Происхождение и ранняя история племен Тагарской культуры. М., 1967, с. 124.
70. Т а м же, табл. 30, 38.
71. С. И. Руденко. Сибирская коллекция Петра I.- САИ, вып. ДЗ-9. М.-Л., 1962, с. 34, табл. XIX, 1. 233
72. А. И. Мелюкова. Указ, соч., табл. 10, 2.
73. С. И. Руденко. Искусство Алтая и Передней Азии. М., 1961, табл. X, 2.
74. П. Д. Либеров. Хронология памятников Поднепровья скифского времени.- ВССА, М., 1954, табл. I, 92.
75. Е. В. Черненко. Указ, соч., рис. 35, 3.
76. С. И. Руденко. Искусство..., рис. 40, 55, 56в, табл. XV, 4; Б. Б. Пиотровский. Ванское царство, рис. 32, 71.
77. М. И. Максимова. Серебряное зеркало из Келермесса.- СА, XXI. М., 1954, с. 281.
78. Там же, с. 286.
79. Там же, с. 295.
80. При учете указанной величины красномаяцкого орла диаметр реконструкции круглого щита вряд ли намного превышает 80 см, что вполне соответствует размеру украшенного сходной птицей щита Диомеда с халкидского сосуда средины VI в. до н. э. (Древняя Греция, с. 496).
81. Древняя Греция, с. 485-490.
82. Н. Л. Членова. Указ, соч., с. 125, табл. 30, 37.
83. Там же, с. 124-125, табл. 30, 28-30, 36.
84. М. М. Трапш. Древний Сухуми, с. 89, 90.
85. Б. Б. Пиотровский. Указ, соч., с. 245.
86. Л. Н. Соловьев. Диоскурия-Себастополис-Цхум.- ТАГМ, вып. 1. Сухуми, 1947, с. 125.
87. Ю. Н. Воронов. Указ, соч., с. 57, табл. ХЬУ1, 4, 5.
88. Древняя Греция, с. 108, 515, 521; В. Д. Блаватский. Античная археология Северного Причерноморья. М., 1961, рис. 28.
89. Древняя Греция, с. 488.
90. М. И. Максимова. Указ, соч., рис. 1.
91. Там же, с. 286.
92. М. М. Трапш. Древний Сухуми, с. 90.
93. М. М. Трапш. Памятники..., с. 54-57, табл. XX, /.
94. Т а м же, табЛ XX, 2, 3.
95. Б. А. Куфтин. Материалы..., табл. VIII, 4.
96. Б. А. Куфтин. Археологические раскопки в Триалети, т. 1. Тбилиси, 1941, с. 60-62, рис. 58, а, б; Ю. Гагошидзе. Указ, соч., с. 42-43, табл. II, 15.
97. Б. А. Куфтин. Археологические раскопки..., рис. 58, а; 5.
98. Б. А. Куфтин. Археологические раскопки..., с. 59-61, рис. 57, 6.
99. А. А. Иессен. Некоторые памятники VIII-VII вв. до н. э. на Северном Кавказе.- ВССА, 1954, с. 113-114; Б. Б. Пиотровский. Скифы и Древний Восток.- СА, т. XIX. М., 1954, с. 142-144, рис. 2; П. Д. Либеров. Хронология..., табл. I, П, 23, 26.
100. ОАК за 1903 г. СПб., 1906, с. 75; Н. В. А н ф и м о в. Меото-Сарматский могильник у станицы Усть-Лабинской.- МИА, № 23. М., 1951, с. 183, рис 12, 11; П. Д. Либеров. Памятники..., рис. 2, 140, табл. 23, 33; К. Ф. Смирнов. Меотский могильник..., с. 306, рис. 8, 19.
101. К. Ф. Смирнов. Вооружение..., с. 82.
102. А. Лаппо-Данилевский и В. Мальмберг. Древности Южной России, курган Карагодеуашх.-МАР, № 13. СПб., 1894, табл. VII, 4; ОАК за 1903 г., с. 74-75, рис. 140-142, 148; табл. VII, 6; К. Ф. Смирнов. Меотский могильник..., с. 306, рис. 8, 19; М. П. Артамонов. Сокровища скифских курганов в собрании Государственного Эрмитажа. Прага - Ленинград, 1966, с. 75, рис. 41, табл. 135-143.
103. М. М. Трапш. Памятники..., с. 81; М. Н. Погребова. Указ, соч., с. 186-187.
(Опубликовано в: Скифский мир. Киев, 1975, с. 218-234.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
--------------------------------------------------------
К числу наиболее значительных из известных античных поселений Абхазии помимо Эшерского городища 1 относится поселение, большинством исследователей 2 соотносимое с упоминаемым в античных источниках Гиеносом 3 . Хоти изучение этого поселения велось около 40 лет назад, материалы памятника, за исключением трех десятков предметов 4 , до сих пор фактически не были опубликованы. Целью настоящей работы является восполнение этого пробела и желание отдать должное памяти и заслугам Льва Николаевича Соловьева, одного из первых исследователей Гиеноса.
Условия работы 1935-1936 гг. не позволили участникам экспедиции (Б. А. Куфтин, М. М. Иващенко, Л. Н. Соловьев) провести систематические исследования городища. Удалось лишь заложить 35 траншей, шурфов (общей площадью до 500 м2) в западной части поселения, а также провести сбор подъемного материала на других его участках. В результате собран достаточно яркий материал, характеризующий как топографию и стратиграфию поселения, так и его экономический, культурный и социальный облик.
Рис. 1. Общий план городища Гиеноса.
Топография и стратиграфия Гиеноса получила довольно широкое освещение в литературе 5 . Поселение простиралось вдоль берега моря к востоку от устья р. Джикумур (Чанаквара) примерно на 1 км и вдоль левого берега этой реки на 0,5 км (рис. 1). В западной его части слой античного времени подстилался остатками поселения, относящегося к концу III - началу II тысячелетия до н. э. В позднем средневековье эта местность снова была обжита, о чем свидетельствуют многочисленные керамические фрагменты, а также остатки архитектурных, главным образом фортификационных, сооружений и обжигательной печи. На территории поселения можно выделить по меньшей мере три искусственные насыпи, окруженные рвами. Их происхождение обычно связывается с деятельностью населения Гиеноса в V-III вв. до н. э. 6
Структурно холмы Б и В практически не изучены. Поэтому основное внимание при характеристике Гиеноса уделяется холму А. По данным Л. Н. Соловьева 7 , в нем прослеживаются следующие слои (снизу вверх): а - синевато-серые глины (рис. 1, III-7), верхний горизонт которых образован отложениями "энеолитического" поселения (рис. 1, III-6), поверх которого Л. Н. Соловьев в центре холма отметил насыпь из той же глины, имеющую внутри и поверх себя прослойки с чернолаковой и прочей раннеантичной посудой (рис. 1, III-5); б - серовато-желтый суглинок, в котором отмечаются прослойки как с "энеолитической", так и с античной посудой (рис. 1, III-3) в - буровато-серый суглинок с находками позднеримского времени (рис. 1, III - 2); г - культурный слой феодального времени (рис. 1, III-1); д - темно-серый суглинок рва (рис. 1, III-4).
При этом Л. Н. Соловьев датировал насыпь из синей глины в центре холма и первоначальный ров серединой V в. до н. э , связав его с первым мероприятием греков по благоустройству местности, а вторичную насыпь холма из желтого суглинка и углубление рва отнес ко второй половине IV - началу III в. до н. э. Далее Л.Н.Соловьев отмечает, что "чернолаковая посуда встречается лишь в насыпи холма отдельными фрагментами, а на его поверхности самый нижний слой принадлежит позднеримскому (?) времени". Этот факт наряду с присутствием в той же вторичной насыпи правильных культурных прослоек с туземной посудой "энеолитического" облика Л. Н. Соловьев справедливо квалифицирует как "загадочный" 8.
Несколько иную, более логичную, картину развития холма А дает Б. А. Куфтин 9 : а - слой синих глин (серо-голубой илистый слой), залегающий ниже уровня моря (рис. 1, II-7); б - серый суглинок (рис. 1, II-4), к которому тяготеет "энеолитический" слой (рис. 1, II-5, 6) 10 ; в - стерильный (без культурных остатков) слой бурых (буровато-желтых) суглинков (рис. 1, II-2) толщиной до 1,4 м, перекрывающий "неолитическое" поселение, но сложившийся в догреческую эпоху; г - желтый суглинок, образующий заполнение рва в античное время (рис. 1, II-3); д - верхний культурный слой с камнями (рис. 1, II-1), к которому тяготеют все находки античного и феодального времени.
Д. Д. Качарава, основываясь на сопоставлении данных из дневников М. М. Иващенко и Л. Н. Соловьева, в основном склонилась к схеме последнего, уточнив ее замечанием, что "западный холм подсыпался по степенно" и по крайней мере в два этапа, которые исследовательница датирует концом V и первой половиной IV в. до н. э. 11
Все эти достаточно серьезные противоречия в трактовке истории возникновения холма А заставляют пока с осторожностью относиться к выводам об обстоятельствах образования холмов в Гиеносе.
Древнейшие материалы античного Гиеноса включают обломки хиосских амфор конца VI-V в. до н. э. (рис. 2, 1-3, 6, 8) 12 , протофасосских амфар, V в. до н. э. (рис. 2, 7) 13 . К V-IV вв. до н. э. могут быть отнесены и фрагменты амфор неизвестного центра (рис. 2, 5), светлоглиняных чаш (рис. 2, 9) 14 , фасосских (?) лекифов (рис. 2, 10) 15 и открытых светильников (рис. 2, 11) со следами черного лака. Согласно любезному сообщению И. Д. Марченко, ею во время изучения материалов Гиеноса среди них был выделен фрагмент дна коринфского лутерия конца VI в. до н. э. Следовательно, появление первых греческих поселенцев в Гиеносе должно быть отнесено ко времени не позднее конца VI - на чала V в. до н. э. 16
Поскольку в Гиеносе отсутствуют находки, свидетельствующие о наличии слоя, непосредственно предшествовавшего этой дате 17 , в то время как на раннем этапе существования поселения в его материалах абсолютно преобладает импортный материал 18, а в соответствующих слоях холма А oобнаружены скопления раковин устриц и мидий 19 , то наиболее обоснованным следует считать вывод, что рассматриваемое поселение своим возникновением обязано грекам 20 или, иначе говоря, тем закономерностям, которые обусловили греческую колонизацию Колхидского побережья. С этим полностью согласуется и замечание ПсевдоСкилака (fr. 81).
Первые греческие поселенцы обосновались вдоль восточных берегов небольшой, но удобной для стоянки судов лиманной бухты у устья р. Джикумур (холм А и площадь к северу от него). От жилищ сохранились лишь фрагменты глиняной обмазки, что дает основание представлять античный Гиенос как скопление деревянных сооружений 21 , часть которых в IV-I вв. покрывалась черепицей. Поселенцы первоначально пользовались почти исключительно привозными изделиями, не имея еще, по-видимому, собственной достаточно сильной ремесленной базы. Следовательно, на раннем этапе существования Гиеноса здесь значительную роль играла торговля, позволявшая снабжать его поселенцев и окружающее местное население привозными ремесленными изделиями 22
Рис. 2. Гиенос. Материалы конца VI-V в. до н.э. (1-11) и IV-I вв. до н.э.
Площадь поселения этого времени не превышала 2-2,5 га. Контакты с местным этническим элементом способствовали первоначальному ограниченному проникновению его на поселение, о чем говорят находки керамической тары и других изделий, датировать которые временем древнее IV-III вв. до н. э. пока затруднительно 23 . Поскольку территория древнейшего рас селения греков в Гиеносс охватывала не только холм А, но и территорию севернее и, следовательно, не была выделена никакими защитными сооружениями, в то время как заболоченный ров к северу от холма перекрывался гатями, есть все основания думать, что отношения с туземцами с самого начала были не столь агрессивными, как это предполагается 24.
На следующем этапе своего существования (IV - I вв. до н. э.) Гиенос занимает значительную территорию (до 10-15 га). Культурные остатки этого времени фиксируются уже не только вдоль левого берега Джикумура - они прослежены на холме Б, а также по кромке берега моря далеко к востоку (рис. 1, I). Этнический облик поселения становится достаточно пестрым; в частности, его расширение к востоку, по-видимому, осуществляется главным образом за счет местного этнического элемента, в значительной мере уже эллинизированного. В западной же части поселения греки по-прежнему сохраняют свою индивидуальность (о чем свидетельствуют предметы быта, раковины моллюсков и т. д.). Это довольно значительный самостоятельный торгово-ремесленный центр с собственной сельскохозяйственной территорией.
В коллекции импортных изделий Гиеноса IV-I вв. до н. э. особенно многочисленны фрагменты амфор типа Солоха - I-IV в. до н. э. (рис. 2,12) 25 , с рюмкообразной ножкой IV-III вв. до н. э. (рис. 2,14) 26 , синопских IV-II вв. до н. э. (рис. 2,16-19) 27 , косских III - II вв. до н.э. (рис. 2, 15) 28 , родосских III-II вв. до н. э. (рис. 2, 13) 29 и др. Толсто стенная привозная посуда Гиеноса представлена обломками синопских лутериев IV-III вв. до н. э. (рис. 3, 10, 11) 30 и чаш (рис. 3, 8, 9).
Рис. 3. Гиенос. Импортные и местные изделия IV-I вв. до н.э.
Рис. 4. Гиенос. Импортные и местные изделия IV-I вв. до н.э.
Чернолаковая посуда в V-IV вв. до н. э. завозилась в Гиенос пре имущественно из Афин. Позже, в III-II вв., сюда поступают изделия и из других, главным образом малоазийских и островных (Делос и др.) центров. В числе этих изделий выделяются котилы второй половины V-III вв. до н.э. (рис. 4., 14, 20-22) 31 , килики IV-III вв.до н.э. (рис. 4,1) 32 , простые и сетчатые лекифы IV в. до н. (рис. 4, 8-10) 34 , чаши с гладкой поверхностью (рис. 4, 7, 11) и рельефные II в. до н.э. (рис. 4, 25, 26) 36 , и фрагмент костяной пластинки с изображением (рис. 3, 38) 38 -, в материалах Гиеноса IV-I вв. до н. э. четко выделяется продукция мастерских, специализировавшихся па производстве изделий античного облика из местных материалов. К продукции этих мастерских следует относить амфоры (рис. 2, 20-34) 40 , чаши (рис. 3, 12, 28, 29), миски (рис. 3, 27, 31-34) сковороды (рис. 3, 35) 41 , крышки (рис. 3, 21-25) 42 , пирамидальные грузила для ткацкого станка (рис. 3, 36, 37) 43 , черепицу (рис. 3, 1, 4) 44 и др. Все эти изделия изготовлены из местной глины коричневого обжига с примесями песка, слюды и довольно часто (рис. 2, 20, 21, 23, 33; 3, 17, 35) пироксеновидных частичек.
Продукция местного ремесленного производства греков 45 , в первую очередь керамика (амфоры, лутерии, кастрюли, сковороды, грузила для ткацкого станка, черепица и др.), служила как для удовлетворения потребностей внутри поселения, так и наряду с привозными изделиями распространялась путем обмена на сельскохозяйственные продукты и другие товары далеко за пределами городища, достигая предгорий (Атара и др.) и горных районов (Арасадзых и др.).
Рис. 5. Гиенос. Материалы из слоя и погребений IV-I вв. до н.э.
Керамические изделия, облик которых связывает их с продукцией аборигенного населения либо греческих мастеров, ориентировавшихся на местные вкусы, представлены пифосами (рис. 5, 6, 7) 46 , кубковидными сосудами (рис. 5, 2-4), блюдами (рис. 5, 5, 9) кувшинами (рис. 5, 10-14), сосудами с вертикальными ручками (рис. 5, 8) и другими изделиями, имевшими широкое распространение в Колхиде в IV-I вв. до н. э. 47 .
Отчасти с культурным слоем и частично с разрушенными на периферии поселения погребениями связаны различные металлические и каменные изделия, характеризующие материальную культуру главным об разом местного этнического элемента. Это железные мечи (рис. 5, 19), топоры (рис. 5, 29, 30), ножи (рис. 5, 27, 28), гвозди (рис. 5, 31), бронзовые шейные гривны (рис. 5, 22, 23), браслеты (рис. 5, 21, 25, 26, 32) 48 , рыболовный (?) крючок (рис. 5, 20), золотое украшение в виде двух крылатых фигурок (рис. 5, 18) 49 каменные грузила (рис. 5, 16), оселки (рис. 5, 17), пряслица (рис. 5,15) и другие предметы.
Необходимо отдельно остановиться на погребальных обрядах, прослеженных в раннеэллинистических слоях Гиеноса. Еще М. М. Иващенко попытался выделить здесь три погребальных комплекса. "Погребение 1", выявленное на северной периферии городища 50 , включало вышеупомянутые бронзовые гривны и браслеты, железные серповидные ножи, топор, меч, оселок и керамическую посуду во фрагментах 51 . Следует отметить, что характер находки заставляет подозревать в этом случае не одно, а два-три разрозненных погребения 52 , характеризовавших туземную часть населения Гиеноса.
Интересно упоминание о находке кремаций в глиняной урне ("Погребение 2") 53 , стоявшей вверх дном. Последнее обстоятельство связывает это погребение также с местным элементом 54 . Что касается фрагментов различной керамики, найденных около урны, то их не следует, как это пытаются сделать 55 , включать в инвентарь погребения - они происходят из культурного слоя. Аналогично необходимо квалифицировать и "Погребение 3", выделенное М. М. Иващенко 56 . В этом случае перед нами опять-таки лишь перемешанный культурный слой с высокой насыщенностью фрагментами V-II вв. до н. э. 57 С рядом разрушенных погребений могут быть связаны отдельные сосуды, найденные на поселении в целом виде 58.
Название Гиенос в малоизмененном виде сохранилось в этом пункте вплоть до XIX в. ("Тгуанос", "Игуанас", "Ола-Гуана", "Дуана" и др.) 59 . Существование различных вариантов этого названия в античных источниках обычно объясняется тем, что древние авторы и их информаторы по-разному могли воспринимать и передавать труднопроизносимый начальный слог какого-то местного топонима, заимствованного греками 60 . Этническое окружение Гиеноса в раннеантичный и эллинистический периоды, судя по всему, не отличалось от окружения других греческих поселений Северной и Центральной Колхиды. Псевдо-Скилак (fr. 81) связывает Диоскуриаду и Гиенос с территорией колхов. Однако в дан ном случае, как справедливо полагают, это название следует воспринимать не в этническом, а в географическом аспекте 61 . В то же время в ряде других источников (Аристотель, Помпоний Мела) определенно указывается, что Фасис и Диоскуриада были основаны греками "в земле гениохов" 62 во второй половине VI в. до н. э. 63 Данные Геродота (I, 104; III, 97) позволяют полагать, что и в V в. этнический состав населения на территории от Фасиса до Диоскуриады не менялся 64 . Следовательно, Гиенос был основан также в земле гениохов, с языком, а воз можно, и с самим этнонимом которых должно быть связано его название. Отсутствие следов каких-либо этнических передвижений в Северной Колхиде в эллинистический период позволяет полагать, что этническое окружение Гиеноса не менялось вплоть до I в. до н. э. Опустошения последующих двух веков все же, по-видимому, полностью не смогли уничтожить Гиенос 65 .
Рис. 6. Гиенос. Материалы слоев I-VII вв. до н.э.
Во всяком случае, в первые века на шей эры поселение вновь переживает определенный подъем, когда, судя по всему, здесь возникла небольшая стоянка римских судов. Об этом oсвидетельствуют довольно многочисленные привозные изделия, среди которых амфоры с желобчатыми венцами II-III вв. н. э. (рис. 6, 2-4) 66 , с конусовидными III-IV вв. н. э. (рис. 6, 5, 6) 67 , с конусовидной формы (рис. 6, 8) доньями, самосские IV-V вв. с желобчатым рифлением (рис. 6, 7) 68 , синопские позднеантичные 69 , красноглиняные с расширяющимся книзу горлом IV-VI вв. н. э. (рис. 6, 1) 70 , фрагменты стеклянных стаканов IV-V вв. н. э. (рис. 6, 25) 71 и рюмковидных сосудов VI-VII вв. н. э. К этому же слою относятся довольно многочисленные фрагменты краснолаковых тарелок IV-VI вв. н. э. (рис. 6, 14-16) 72 , лутериев (рис. 6, 9) и кухонных горшков (рис. 6, 12, 13), круглые кирпичи (рис. 6, 24), связываемые с позднеримской баней с гипокаустической системой отопления 73 . Специфические изделия, характеризующие материальную культуру древнеабхазского пламени апсилов, представлены фрагментами пифосов IV-VI веков (рис. 6, 10, 11) 74 , кувшинчиков рубежа нашей эры (рис. 6, 19), IV-VI вв. (рис. 6, 17, 18, 21-23) 75 и VII в. (рис. 6, 20) 76 . С этим же слоем дожна быть связана и песчаниковая плита с отверстием (рис. 6, 26) 77.
Таким образом, даже самый сжатый анализ археологических материалов Гиеноса, несмотря на их отрывочность и скудность, позволяет не только набросать общую картину жизни этого сравнительно небольшого восточнопринерноморского античного городка, но и уточнить ряд моментов его почти тысячелетней истории, теснейшим образом связанной с основными вопросами, стоящими перед восточпопричерноморской античной археологией. Как и в случае с Эшерским городищем, эти материалы свидетельствуют в пользу того, что древнейшие города в Северо-Восточном Причерноморье являются несомненным продуктом греческой колонизации побережья 78 . Очень важно при этом наблюдение, что греки основывали здесь свои поселения не в качестве "кварталов" при местных населенных пунктах, а выбирали места хотя и вблизи от последних, но с вполне самостоятельным расположением. Эти прибрежные поселения греков очень скоро превращались в торгово-ремеслснные и сельскохозяйственные центры, вокруг которых концентрировался местный этнический элемент, тем или иным способом вовлеченный в систему их производственной деятельности. Многие вопросы истории Гиеноса остаются открытыми, но и то, что сделано по его изучению, достаточно ярко подчеркивает специфику греческой колонизации Абхазского побережья Черного моря.
Ссылки
1 Ю. Н. Воронов. Об Эшерском городище. СА, 1972, 1, стр. 103-121.
2. Ф. Дюбуа де Монпере. Путешествие "округ Кавказа. ТИАК, VI, 1937, стр. 160; П. К. Л'елар. Древнейшие сказания о Кавказе. ЗКОИРГО, XII, 1881, стр. 461; В. И. Чернявский. Отчет с замечания А. П. Введенского по поводу моей записки "О памятниках Западного Закавказья" и дополнения. Тр. V АС в Тифлисе. М., 1881, стр. 257; В. ft. Стражев. Рупппая Абхазия. ИАПО, I, 1925, стр. 163; Д. И. Гулиа. История Абхазии. I. Тифлис. 1925, стр. 162, 163; М. М. Иващенко. Античное селище вблизи Очамчир (б-ка ИИЛ!) АН Грузинской ССР, архив М. М. Иващепко, № 16, 16а, стр. 157, 158); Л. П. Соловьев. Диоскурия - Себастополпс- Цхум. ТАГМ, I, 1947, стр. 110. Ill; //. Ю. Ломоури. Из исторической географии древней Колхиды. БДИ, 1957, 4, стр. 102, 103; Я. Я. Матиашвили. Керамика Очамчирского античного поселения. Тезисы докладов научной конференции аспирантов и молодых научных сотрудников IIII.V) All Грузинской ССР. Тбилиси, 1968, стр. 28; М. II. Инадзе. Причерноморские города Колхиды, Тбилиси, 1969, стр. 123-125; Ц. Д. Качправп. Город Гиенос и античную эпоху. Тезисы докладов, посвященных итогам полевых археологических исследований и 1970 г. в СССР (археологические секции). Тбилиси, 1971, стр. 34-38; ее ж/'. К истории Гиеноса в V-IV вв. до п. :). Тезисы докладов научной конференции аспирантов н молодых научных сотрудников ИИАО АН Грузинской ССР. Тбилиси, 1971: . О хронологии и топографии поселения античного времени у г. Очамчира. САИГ. (V2. 1971, 3. стр. 753-755; ее же. Город Гиенос в античную эпоху (к истории городов Восточного Причерноморья). Автореф. канд. дне., Тбилиси, 1972.
3 Впервые Гиенос - "полис эллинскнй" упоминает Пссвдо-Скилак (fr. 81) в IV в. до н. э. Вероятно, тот же пункт имеют в виду и другие античные авторы, локализующие в этом районе топоним Киаиеос (Ptol., Geogr., V, 9, 2), Пнлттос п Тн:шос (Slepli. Bis., Kill.). Некоторые исследователи (О. Д. Лордкипанндле. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси. 19(стр. 55; Д. Д. Качаравп. Город Гиенос..., автореф. канд. диссерт. .Понимают, что в упоминаемый Помпонием Мелой (Пе clior., I, III) город Кикпос является вариантом названия Гиенос. Однако в этом случае следует видеть лишь вариант названия города Кчгн, упоминаемого Плшшем Секундой (NH, VI, 13, 14) в Центральной Колхиде (М. П. Ипадле. УК. соч., стр. 124).
4 Л. II. Соловьев, Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии. ТАИ, XV, 1939. рис. 1. 2; его же. Следы древнего соляного промысла близ г. Сухуми и г. Очамчир. ТАГМ, I, 1947, рис. 5. 6; его же. Селище с текстильной керамикой па побережье Западной Грузии. СА, XIV, 1950, рис. 8, !>; Б. А. Куфтин. Материалы к археологии Колхиды, II. Тбилиси, 1950, табл. 71, /-6; 73, 1-; О. Д. Лордкипанчдзе. УК. соч., табл. XIX, 1, ,1; XX, 7; XXXII; Ю. П. Воронов. Археологическая карта Абхазии. Сухуми, 1969, стр. 65, табл. XXVI, 16; XXVIII, 1, 2, 4, 6, 10, 13, 15, 17, 18, 21-23,26.
5. Л.П. Соловьев. Энеолетическое селище.., стр. 5-24, табл. XII; Б.А. Куфтин. Ук. Соч., стр. 270, 271.
6 Л Н. Соловьев, Энеолитическос селище..., стр. 20; Д. Д. Качарава, Город Гиенос , автореф. канд дис., стр. 13.
7 Л Н Соловьев Э неолитическое селище.., стр. 15-24, табл. XII.
8 Там же, стр. 23.
9 В А Куфтин. УК. соч., рис. 75.
10 Отмечая в тексте, что ядро западного холма сложено из серого суглинка, Б А Куфтин на схеме вместо него показал синие глины (В. А. Куфтин. УК. соч., стр 271, рис. 75)
11 Д Д Качарава УК. соч., стр. 14.
12 И. В. Зеест. Керамическая тара Боспора. МИА, 83, 1960, табл. III-IV, 11.
13 Там же, табл. V, 15.
14 И. В. Зеест, И. Д. Марченко. Некоторые типы толстостенной керамики из Пантикапея. МИА, 103, 1962, стр. 151, рис. 2, 6.
15 О. Д. Лордкипанидзе. Античный мир..., табл. XXII, 2.
16. Обычно основание Гиеноса относили к середине V в. до н. э. (Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 13). М. П. Инадзе связывает начало экономического расцвета Гиеноса с действиями в Поите Перикла во второй четверти V в. До н. э. (М. П. Инадзе. УК. соч., стр. 200).
17 Исключением мог бы быть фрагмент сосуда с отпечатками ткани (рис. 6, 1). Однако этот обломок лишен обычного для других предметов коллекции Гиеноса инвентарного номера и скорее всего должен быть отнесен к материалам из поселения солеваров, расположенного восточнее (Л. Н. Соловьев. Следы..., табл. I-II). В последнее время высказана мысль, что эти сосуды использовались при производстве железа (А. Рамишвили. Древние стоянки песчаных дюн в Пичвнари. Сб. "Памятники Юго- Западной Грузии", I. Тбилиси, 1964, стр. 27; Д. А. Хахутайшвили. К истории древнеколхской металлургии железа. КБС, IV, 1973, стр. 173,174). Однако следует отметить что рыхлость и плохой обжиг этой посуды исключает возможность использования ее в качестве вместилищ для сбора и транспортировки магнетитового песка. Вместе с тем следует отметить, что ни одного случая размещения железоплавильных печей в непосредственной близости от стоянок с такой керамикой не отмечено (Д. А. Хахутайшвили. УК. соч., стр. 174), в то время как тезис о ее принадлежности к солеварному промыслу был в свое время достаточно убедительно обоснован (см. К. Riechm.Die Formsalzproduktion der vorgeschichtlichen Salzsiedestatten Europas, Jahres- schrift fur Mitteldeutsche Vorgeschichte, Bd 44, Halle (Saale). 1960, S. 208-210, и другие работы того же автора).
18 Д. Д. Качарава. Город Гиенос..., автореф. канд. дис., стр. 17.
19 Там же, стр. 20.
20 Д. Д. Качарава при этом пытается доказать "ведущую роль местного элемента" в возникновении Гиеноса (Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 11, 12, 31, 32), утверждая, что последний возник "на базе" ряда местных поселений и ссылаясь на клады бронзовых вещей и находки "текстильной" керамики в районе Очамчиры (там же, стр. 11, 12). Однако отсутствие географической связи между всеми этими поселениями, продолжавшими, кстати, самостоятельно развиваться и в античный период, должно исключать всякую мысль о возможности их воздействия на характер возникновения античного поселения на берегу Джикумура.
21 Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 16. Интересно в атом отношении выявление во рву к северу от холма А серии необработанных досок длиной до 1 м и толщиной от 3 до 8 см, отколотых с дубового ствола и заостренных с одной стороны. Ряд таких вертикально вбитых досок прослежен поперек рва и рассматривается как гать античного времени (Л. Н. Соловьев. Энсолитическое селище..., стр. 19). В 30 ж западнее были обнаружены следы другой гати на вертикально стоящих столбах с поперечными перекладинами.
22 Л. Н. Соловьев. Диоскурия..,, стр. 111; Д. Д. Качарава. Город Гиенос..., авто- реф. канд. дис., стр. 32.
23 Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 18, 24.
24 Л. Н. Соловьев. Диоскурия..., стр. 125.
25И. Б. Зеест. Керамическая тара Боспора, табл XV, 32 в, г.
26 Там же, стр. 88, 89, табл. X-XII, 24 а.
27 Там же, табл. XIII-XIV.
28 Там же, табл. XXIV, 51.
29 Там нее, табл. XXIII, 49. Относительно овального сечения ручек этих амфор - признака, характеризующего и родосскую продукцию Гиеноса, И. В. Зсест пшнет, что "овальная форма последних составляет редкое исключение и, вероятно, относится к тому периоду, когда стандарт керамической тары не был вполне установлен" (И. Б. Зеест. УК. соч., стр. 104).
30И. Б. Зеест, И. Ц. Марченко. УК. соч., стр. 158, 159, рс. 11, 1
31Д.Д. Качарава. Ук. Соч., стр. 14, 15.
32О.Д. Лордкипанидзе. Античный мир:, табл. XIX, 1; XX,1
33Там же, табл. XIX, 3
34Н.А. Онайко. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в IV-II вв. до н.э. САИ, Д1-27, М., 1970, табл. X, 717. Этот сосуд из Гиеноса впервые был мною опубликован как канфаровидный (Ю.Н. Воронов. Археологическая карта:, табл. XXVIII, 23)
35Д. Б. Шелов Находки в Танаисе "мегарских" чаш. Сб. "Античные древности Подонья- Приазовья". М., 1969, табл. II, 2 .
36Ю Н. Воронов. Об Эшерском городище, стр. 114, 116, рис. 2, 5, 6.
37Л. Н. Соловьев в связи с этим упоминает "мелкие осколки... поделки из кости, украшенной растительным орнаментом; на одном из фрагментов этого предмета было выцарапано изображение воина в греческом шлеме со щитом... фрагменты этого предмета встречались в разных частях завала" (Л. Н. Соловьев. Эпеолитическое селище..., стр. 20).
38 Ю. Н. Воронов. Об Эшерском городище, стр. 110, 112, 113; Я. Я. Матиашвили. Местная керамика эллинистической эпохи из Вани. МАГК, V, 1973, стр. 52-70.
39 Форма дна н характер глины большинства изделий этой группы находит ближайшие аналогии в материалах Эшерского городища (ГО. Я. Воронов. Об Эшерском городище, рис. 4) н других поселений эллинистической Колхиды (Г. А. Лордкипанидзе. К истории древней Колхиды. Тбилиси, 1970, табл. XI, XII). То же относится н к приему оформления амфорных ручек одним или двумя пальцевыми вдавлениями у основания.
40Ю. П. Воронов. Об Эшерском городище, стр. 114, рис. 7, 2, 5-10,14.
41Там же, стр. 114, рис. 7, 30-36.
42 Там /не, стр. 114, рис. 7, 15.
43 Там же, стр. 116, рис. 2. 2, 3.
44 Там же, стр. 116, рнс. 2, 7-10,18, 19, 21.
45 Античная но форме посуда местного производства связывается мною с деятельностью в первую очередь мастеров-греков, что не исключает присутствия в производственных центрах греческих городов Колхиды и мастеров туземного происхождения, прошедших необходимый путь эллинизации. В тех же мастерских могли изготавливаться н те изделия туземного облика (пифосы, кувшины, котлы, миски, блюда и т. д.), глина и качество обжига которых сближают их с местными античными изделиями вплоть до такого важного признака, как примесь пироксеновидных частиц. На этом фоне замечание Д. Д. Качарава, что в материалах Гиеноса "нет никаких следов хозяйственно-производительной деятельности греков-колонистов" (Д. Д. Качарава. УК соч., стр. 32), не может быть принято.
46. В глине отдельных фрагментов этих пифосов отмечена пироксеновидная примесь.
47 М. М. Транш. Древний Сухуми. Труды, И. Сухуми, 1969, табл. XXIX; Ю, Н, Воронов. Об Эшерском городище, стр. 114; Д. Д. Качарава. Город Гиенос..., автореф. канд. дис., стр. 24, 25.
48 Д. Д. Качарава включает гривны Гиеноса в один тип, хотя здесь следует выделять два типа - гладкопроволочные с зооморфно оформленными концами (рис. 5, 22, 23) и из витой проволоки с нечетным числом орнаментированных вздутий (рис. 5, 24).
49 Близкое украшение найдено в Вани в комплексе третьей четверти IV в. до н. э (Вани, I, рис. 166).
50 В. А. Куфтин. Материалы..., II, стр. 270.
51 Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 21.
52 Об этом говорит большое количество гривн и браслетов, отсутствие столь обязательных для воинских захоронений Колхиды наконечников копий и т. д.
53 Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 23.
Отсутствие определенных сведений о форме урны, а также тот факт, что на рассматриваемой территории кремационные захоронения в урнах, опущенных в могилу вверх дном, получили распространение в позднеантичную эпоху (И. А. Гзелишвили. Остатки кремации, погребенные в глиняных сосудах в Абхазии. САНГ, VIII, 1-2, 1947, стр. 94-96), культурный слой которой прослежен и в Гиеносе, припятствуют точному хронологическому определению этого захоронения.
55 Д. Д. Качарава. Город Гиенос..., автореф. канд. дис., стр. 23.
56 Там же, стр. 23, 24.
57 Примером такого же ложнопогребального комплекса может служить скопление находок в траншее 26, где вместе с вышеупомянутым обломком костяной пластинки были найдены бронзовая гривна (рис. 5, 22), бронзовые колокольчик и пластинка, обломки чернолаковой и буролаковой посуды. Однако условия этой находки заставили исследователей сделать справедливый вывод, что перед нами не погребение, а "мусор пожарища" (Л. Н. Соловьев. Энеолитическое селище..., стр. 20).
58 Б. А. Куфтин. Материалы..., II, стр. 270.
59 Д. Д. Качарава. УК. соч., стр. 6.
60 М. П. Инадзе. УК. соч., стр. 124.
61 Г. А. Меликишвили. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, стр. 62, 63; 3. В. Анчабадзе. История и культура древней Абхазии. М., 1964, стр. 132, 133.
62 М. П. Инадзе. УК. соч., стр. 68.
63 В. Ф. Гайдукееич. История античных городов Северного Причерноморья. Сб. "Античные города Северного Причерноморья", I. М.- Л., 1955, стр. 29.
64 Г. А. Меликишвили. Наименование города Фасиса и вопрос об этническом составе населения древней Колхиды. ВДИ, 1966, 1, стр. 86.
65 Основной причиной угасания жизни в Гиеносе, как и в других восточнопричерноморских городах-колониях греков, следует считать события сорокалетней войны между Римом и Митридатом, приведшие к нарушению традиционных связей с метрополией (М. П. Инадзе Причерноморские города..., стр. 235) и к последующей посте пенной варваризации этих городов.
66 И. Б. Зеест. Керамическая тара Боспора, табл. XXXIII, 80.
67 Там же, стр. 111, табл. XXIX, 70, 71.
68 Там же, стр. 119, табл. XXXVIII, 95.
69 Д. Д. Качарава. Город Гиенос..., автореф. канд. дис., стр. 30.
70 И. Б. Зеест. УК. соч., стр. 120, табл. XXXIX, 100.
71 Ю. Н. Вороное. К истории экономических связей Апсилии в IV-VII вв. (привозная стеклянная посуда из Цебельды). КСИА АН СССР, 138, 1973, стр. 76-78.
72 М. М. Трапш. Культура Цебельдинских некрополей. Труды, III. Тбилиси, 1971, oстр. 137, 138.
73 А.М. Апакидзе. Города древней Грузии. Тбилиси, 1968, стр. 54-60
74 М.М. Трапш. Культура Цебельдинских некрополей, стр. 131, 132.
75 Н. Воронов. Археологическая карта..., стр. 65, табл. XXVI, 5-7, 16, 17.
76 Там же, табл. XXVI, 10, 15.
77 Об обстоятельствах находки этой плиты Л. II. Соловьев сообщает следующее: "...говорят, что плита перекрывала небольшую яму, выложенную из валунов на возвышенности, около были другие плиты", в том числе "плита с двумя отверстиями" (Л. II. Соловьев. Энеолетическое селище..., стр. 41).
78 Л. И. Болтунова. Античные города Грузии н Армении. Сб. "Античный город". М, 1973, стр. 155.
(Опубликовано в: Советская археология, 1976, № 4, с. 42-55.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
--------------------------------------------------------
8 мая с. г. исполнилось бы 65 лет выдающемуся ученому-кавказоведу, крупному общественному и политическому деятелю Юрию Николаевичу Воронову. В преддверии Отечественной войны народа Абхазии (1992-1993 гг.), когда шла беспрецедентно жесткая идеологическая борьба, выплеснувшаяся в СМИ, в авангарде защитников своей Родины – Абхазии стоял Юрий Воронов, который проявил при этом мужество и бескомпромиссность, смело «к штыку приравняв перо».
И это хорошо видно в предлагаемой статье, написанной им в тревожном 1989 г. Все, что было сказано тогда, злободневно и сегодня, и читатель сам может в этом убедиться, Статья печатается с некоторыми сокращениями.
Академик AHA Олег БГАЖБА
Безумное, иначе не скажешь, переживает время кавказоведческая наука. В кризисном состоянии оказались и ее разделы, связанные с абхазо-грузинскими взаимоотношениями. Многие деятели науки считают своим патриотическим долгом валить на широкого читателя свои представления о приоритете одних народов и ущербности других, усиленно разрабатывают теории о «гостеприимном хозяине» и «неблагодарных гостях», о двух аборигенных народах на одном клочке земли и т. д. Обманутая и воспитанная в невежестве и безнравственности молодежь, вдохновленная этими писаниями, устремляется с ружьями и арматурой на своих соседей и родственников, взрывает и поджигает памятники культуры, убивает. На вопрос вице-президента АН Грузинской ССР академика А. Апакидзе, почему сегодня не работает Цебельдинская экспедиция, я ответил кратко: «Потому что в нас стреляют». Неосведомленный читатель вправе спросить: почему у нас сегодня стреляют в археологов, представителей этой романтической и такой, казалось бы, далекой от сегодняшних проблем профессии? Постараюсь ответить на этот вопрос.
Западноевропейскими учеными давно отмечено, что археология как источник определенных исторических знаний зачастую используется в качестве опоры в решении национальных вопросов. Не находя достаточных аргументов для обособления в настоящем, люди обращаются к прошлому, в туманных закоулках которого, как им кажется, лежат те аргументы, которые позволяют им либо захватывать, либо отбиваться от захватчиков. Видный французский ирландовед, профессор М. Гольдринг, например, пишет так: «Как и всякий колонизатор, английский завоеватель хотел сделать из Ирландии народ без истории, народ без души. В связи с тем, что завоеватель отрицал историю, освобождение страны означало и восстановление этой истории, включая и самую древнюю. Археология превратилась в революционное оружие в битве за национальную независимость» (цит. по: Л. А. Моджорян. Терроризм: правда и вымысел, М, 1983). Французский исследователь указал на одну сторону проблемы, другая же ее сторона заключается в том, что как колонизатор, так и колонизируемый, используют археологию для решения сегодняшних, в первую очередь, административных задач, острота которых превращает науку не в источник знаний, а в систему аргументов, обосновывающих право определенных групп людей на владение данным участком земли и его ресурсами. Крестьянину, рабочему, рядовому представителю интеллектуальных профессий исторические знания нужны только для общего образования. Ни один нормальный труженик не пойдет бить соседа из-за того, что две тысячи лет назад что-то где-то случилось или не случилось. Совсем иначе относятся к проблеме представители административно-командной системы, уровень которых, по справедливому замечанию академика В. Вернадского, «и морально и интеллектуально – ниже среднего уровня» рядовых граждан, подавляемых «дельцами и лакеями-карьеристами» (Литературная газета, 16 марта 1988 г.).
Из двух с лишним миллионов научных работников планеты более полумиллиона работает в СССР, но дают они менее 15 процентов мировой научной продукции. Их материальная обеспеченность колоссально отстает от реалий развитых стран капиталистического мира. Грустно слышать, что в США, например, исследователь моего ранга за тот труд получает в 20 раз больше. Экономическая несвобода создала у нас выразительный ярус интеллектуальных рабов. И когда сегодня в числе виновников кровавых конфликтов на межнациональной почве называют и историков, возразить трудно. Вся структура жизни по «Краткому курсу» способствовала превращению учреждений, занятых историческими разработками, в придаток административной системы. И если феномен «лысенковщины» в биологии разоблачен и преодолевается, то в исторических науках, особенно там, где маячит «национальный вопрос», аналогичный феномен до сих пор не получил не только достойной оценки, но и даже определения. Между тем выполняя социальные заказы, постоянно работая на «злобу дня», определяемую исторически необразованными и преследующими совершенно иные цели чиновниками, историки сделали историю нашей страны и ее отдельных районов совершенно непредсказуемой.
В такой среде и сформировался агрессивно безнравственный ярус влиятельных «авторитетов», действующих в рамках лозунга «национальной культуры» и узурпировавших право оценки исторических разработок, паразитирующих на невежестве масс и удовлетворяющих личные потребности общечеловеческого характера. Огромную негативную роль в этом сыграла и действующая в стране система присуждения степеней и званий, давшая путевку в жизнь множеству далеких от науки кандидатов и докторов, образовавших сообщество, где осуществлена полная подмена истинных критериев успеха мнимыми.
О том, как далеко зашли наши обществоведы, в том числе и археологи, в своем служении интересам локальных бюрократических структур, свидетельствует такой пример. В октябре 1976 года в Сухуме собрались ведущие историки СССР с тем, чтобы договориться об издании «Истории стран Закавказья» в одной обложке. Однако ни ухищрения московских и ленинградских ученых, ни обильные банкеты в ресторане «Амра» не смогли сдвинуть это очень нужное всем дело с мертвой точки. Выяснилось, что в Закавказье существует по меньшей мере три взаимоисключающих концепции его истории, целиком и полностью работающие на интересы ныне действующих территориально-административных систем. Итак, в реальной действительности Закавказье имело свою общую историю, а в сознании специалистов она оказалась отсутствующей, поскольку административного спроса на таковую нет. А вот еще один показательный пример, но уже из области психологии явления. В истории Эфиопии нового времени императорами часто становились выходцы из среды разбойников «с большой дороги». Захватив престол, такой император первым делом вызывал придворных историков и поручал им срочно составить свою родословную, в которой было бы показано, что он происходит по прямой линии от иудейского царя Соломона и эфиопской царицы Савской. Поскольку отказ оборачивался историку смертной казнью, то требуемая родословная всякий раз появлялась на свет без проволочек. Сегодня в результате взаимодействия администраторов и зависимых от них историков во многих уголках нашей страны разработано множество подобных родословных, призванных обосновать власть данной бюрократической группы над данной территорией.
К числу таких «родословных» можно с полным правом отнести многие разделы древней истории Грузии и Абхазии, где десятилетиями решаются вопросы культурного, языкового и территориального приоритета. Методика соответствующих «исследований» была мной частично вскрыта в ответах на критические статьи А. Бакродзе («Советская Абхазия»,17 июня 1989 г.) и В. Беридзе (к сожалению, редакция «Зари Востока», в соответствии со своими представлениями о плюрализме мнений как игре в одни ворота, отказала в публикации моего ответа). Здесь считаю полезным остановиться на некоторых положениях статьи М. Лордкипанидзе «Некомпетентность – враг истины», опубликованной в «Заре Востока» 21 июня с. г.
Вступив в энергичную полемику с писателем А. Гогуа по вопросу о современных нуждах малочисленных народов, М. Лордкипанидзе использовала обычный в таких спорах прием ухода в далекое прошлое. Свою полемику она начинает с утверждения, что якобы существуют некие «иностранные и грузинские» источники, свидетельствующие о том, что территория современной Абхазии «издревле была населена грузинскими племенами». В действительности таких источников не существует, а их заменяют в основном рассуждения исследователей XX века. Прямые предки абхазов на рассматриваемой территории – апсилы и абасги – фигурируют в греко-римских исторических хрониках с первых веков н. э. Совершенно определенные сведения о них, сохраненные римским полководцем Флавием Аррианом, даже в эпоху Лаврентия Берия давали основу исследователям говорить не только об их повсеместном распространении по территории современной Абхазской АССР, но и за ее пределами. (М. Инадзе. К истории Грузии античного периода. Флавий Арриан и его сведения о Грузии. – Автореф. канд. дисс. Тбилиси, 1953). Согласно Прокопию Кесарийскому, автору VI века, апсилы и абасги и в этот период компактно заселяли основную часть рассматриваемой территории, а из других народов», например, на территории Абасгии, упоминаются только греки. О том, что эта ситуация сохранялась до второй четверти VIII века, свидетельствуют как византийские, так и древнегрузинские источники, повествующие о нашествиях арабов на Апсилию и Абасгию и четко вскрывающие причины успеха абасгов как саттелитов Византии в объединении всей Колхиды под властью Леона I.
В рассматриваемой статье присутствует традиционная для «научной школы», которую представляет М. Лордкипанидзе, игнорирование колоссальной роли греко-римско-византийского мира в культурно-исторических процессах, характеризовавших историю населения Абхазии и Закавказья в целом на протяжении более двух тысячелетий. Греки как народ, не имеющий своих административных подразделений в ныне действующей у нас системе власти, были репрессированы ею по двум направлениям – физически в эпоху Сталина и через историков, многие десятилетия вымарывающих из истории Закавказья страницы, связанные с ролью греков в организации здесь государственности, письменности, религии и других важнейших социально-хозяйственно-культурных моментов, которые сегодня беззастенчиво присваиваются национальными историческими школами. Этим объясняется и то, что утаивается от читателя существование различных точек зрения на проблему «Колхидского царства» – ведь если упомянуть о том, что широкий круг исследователей отрицает его существование вообще, то как быть тогда с ее тезисами о том, что племена Абхазии входили в VI-V веках до н. э. в рамки грузинской государственности? Аналогична ее позиция и в отношении Лазского царства. Если упомянуть о том, что существует обоснованное мнение, согласно которому в IV-V веках Апсилия и Абасгия не входили в состав Лазского царства, а номинальная власть его над этими образованиями во второй четверти VI века была организована Византийской империей, то тогда придется поставить под сомнение еще 200 лет зависимости предков абхазов от той же государственности! Нет, лучше сделать вид, что иных взглядов, кроме авторских, не существует.
Столь же, тенденциозны и рассуждения М. Лордкипанидзе в той части ее статьи, где она вслед за П. Ингороква (но не упоминая о нем) навязывает истории Абхазии XVII века опустошительную турецкую агрессию и вторжение северокавказских безымянных горцев, якобы осевших тогда на рассматриваемой территории. Для обоснования этого тезиса М. Лордкипанидзе игнорирует огромный объем литературы, например, об абазинах, переселявшихся в этот и предшествующий период в обратном направлении. Здесь же исследовательница утверждает, что первые источники о мусульманстве в Абхазии относятся к XVII веку, хотя здесь известно мусульманское надгробие и XVI века (Х. С. Бгажба, Труды, 1, Сухуми, 1987), и что первые сведения о существовании в Абхазии «негрузинской разговорной речи» восходят к XVII веку, хотя именно грузинские источники еще в конце XII века отметили существование на этой территории самостоятельного «языка апсаров», через этот этноним выявляющего преемственность между апсилами первых веков н. э. и современными абхазами (самоназвание «апсуа»). И чтобы, не дай Господь, не подумали все-таки читатели «Зари Востока» о такой преемственности, М. Лордкипанидзе идет еще на одну «патриотическую» уловку – она утверждает, что после VIII века «Апсилия... уже не упоминается в письменных источниках». Увы, дорогой читатель, Апсилия – Апшилия упоминается еще не раз в средневековых грузинских хрониках (Цжуаншер в XI веке, царица Анна в XV веке и др.). Стремясь сузить территорию расселения апсилов, исследовательница утверждает, что после объединения Абасгии и Апсилии в VII-VIII веках восточная граница нового княжества прошла по реке Келасури, т. е. последняя объявляется и восточной границей Апсилии. Во-первых, однако, в VII и начале VIII века, как это следует из источников (Феодосий Гангрский, Феофан Хронограф), Апсилия с Абасгией объединена не была, а во-вторых, существует множество доказательств (до сотни публикаций, в которых, в соответствии с многочисленными письменными источниками и археологическими данными), что основная территория Апсилии и ее политический центр в Цебельде находились восточнее реки Келасури. Что это: просто незнание или сознательное игнорирование фактов? Далее М. Лордкипанидзе утверждает, что до 1921 года абхазы компактно проживали «на очень маленькой территории» и что только в том же году к ним «причислили часть Самегрело» за Кодером, где якобы преобладало тогда грузинское население. Акт этого «причисления» и создание независимой ССР Абхазии исследовательница объясняет слабостью и равнодушием к «целостности Грузии» грузинских большевиков, которые были до того немощны, что без «поддержки абхазских товарищей» не могли сами закрепить Советскую власть в Грузии. Наивность этих высказываний обезоруживает. Вместе с тем, судя по реплике в ее статье, М. Лордкипанидзе с уважением относится к трудам К. Мачавариани, и поэтому здесь представляется логичным напомнить ей о том, какие сведения публиковал этот знаток края в 1913 году относительно населения упомянутой «части Самегрело». В Кодорском участке (совр. Очамчирский район) из общего числа жителей (24384 души) абхазы составляли 19087 человек, а «мингрельцев, имеретин и грузин» было 4538 человек, в Сомурзакано (ныне Гальский район) же из общего числа жителей (38580 душ) абхазов насчитывалось 33639 человек, «мингрельцев, имеретин и гурийцев» 3915 человек (К. Д. Мачавариани, Описательный путеводитель по городу Сухуму и Сухумскому округу», Сухум, 1913). М. Лордкипанидзе может с этими сведениями не соглашаться, но скрывать их существование от читателей по законам подлинной науки права не имеет.
Обсуждая вопрос об абхазо-грузинском этнокультурном единстве, дающем пищу гипотезе автора о «двух аборигенах» в Абхазии, М. Лордкипанидзе подчеркивает, что название абхазам было дано грузинами. И здесь нужны уточнения. Во-первых, это название, известное и по армянским летописям, является видоизменением известного с первых веков по греко-римским источникам местного этнонима «абасг», перешедшего первоначально в русский язык в форме «обезы» и «абаза» и ныне сохранившегося в названии ближайших родственных абхазам северокавказских абазин. Во-вторых, как это характерно и для многих других государств, название свое и сама Грузия получила со стороны – в его основу легло искаженное иранское слово Гюрджистан, имеющее не совсем благовидную этимологию и обозначавшее первоначально восточные области современной Грузинской ССР (Г. Г. Пайчадзе. Название «Грузия» в русских письменных исторических источниках. – В кн.: Вопросы истории народов Кавказа, Тбилиси, 1988). Однако из этого вовсе не следует, что современные грузины являются по происхождению иранцами и последние должны рассматриваться в качестве коренных жителей Грузии...
М. Лордкипанидзе является соавтором и «Ответа» на «Абхазское письмо» («Заря Востока», 28-30 июля 1989 г.). Не вдаваясь в суть спора, хотелось бы обратить внимание на некоторые приемы авторов «Ответа», которые они использовали при пересказе истории грузино-абхазских взаимоотношений в древности и средневековье. Упрекнув Г. Ф. Турчанинова в слишком вольном использовании мифологических сюжетов «Аргонавтики» в качестве источника по истории Абхазии, авторы «Ответа» тут же сами утверждают, что герои этого мифа – колхи – относятся к «западно-грузинской этнической общности». И это на фоне вполне справедливого вывода, сделанного когда-то одним из авторов «Ответа»: «Помещение политического центра древней (мифической) Колхиды на р. Риони является, несомненно, продуктом позднего осмысления» (ГА Меликишвили, К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959).
Чтобы придать убедительность своим словам, авторы «Ответа» приписывают Геродоту утверждение, что северная граница Колхидского царства в VI-V веках до н. э. якобы доходила до Диоскуриады (совр. Сухум). В действительности Геродот никогда не писал ни о «Колхидском царстве», ни о том, что колхи проживали севернее Фасиса (совр. река Риони). Столь же спорна и ссылка ни Страбона. Не помогают и источники VI века н. э. утверждающие, что лазы в этот период гордились «древним именем колхов». Этим именем сегодня некоторые гордятся и в Сицилии. Было бы честнее упомянуть о том, что Геродот между колхами и Кавказским хребтом помещал некие безымянные племена и что в V веке до н. э. Ксенофонт лично застал колхов в окрестностях Трапезунта, а население нынешней Колхиды тогда называлось иначе. Словом, надо было прямо сказать людям, что проблема колхов находится в состоянии разработки и поэтому логичнее пока отказаться от однозначных выводов.
В отношении правомочности наименования Абхазского царства «западногрузинским». Думаю, что в этом вопросе было бы правильно ориентироваться не на амбиции конца XX века, а на древнегрузинские источники, из которых вошло в литературу словосочетание «Абхазское царство» и которым никакой иной эквивалент этому названию не известен. Со странным чувством читается абзац об абхазском эриставе Леоне: авторы «Ответа» объединяют в одном лице двух Леонов – дядю, который был женат на дочери Мира, получив поэтому династическому браку в наследство и «Эгриси», и племянника, с помощью родственных хазар отложившегося от Византии. Что дает такая подтасовка в борьбе с искажениями истории абхазо-грузинских взаимоотношений, мне понять трудно.
Совершенно неубедительны и рассуждения (подкрепленные не ссылкой на первоисточники, а на труды ряда грузинских советских исследователей, включая П. Ингороква) о том, что абхазские цари проводили «грузинскую внешнюю и внутреннюю политику» и «грузинизацию церкви» на своей территории. Как видно, уважаемые авторы «Ответа» пытаются обосновать единственный в мировой истории феномен, когда феодальная администрация действует не в интересах собственной власти, а старается для ей тогда еще не известного политического образования, наименование и этническое содержание которого будет сформулировано и сформировано несколько столетий спустя. Не прибавляет убедительности теории о «грузинской внешней и внутренней политике» абхазских царей и тот аргумент, что раз, например, в греческих источниках епископская кафедра в Гудаве не упоминается с IX века, то это должно служить указанием на ее упразднение, тогда же и на разрыв связей с греческой церковью. А как же тогда быть с утверждением «Картлис цховреба» (111, 281) о том, что Гудавское епископство было упразднено лишь в начале XI века Багратом III, взамен него учредившим кафедру в Бедии? Ни в одном источнике нет и указания на то, что в Мокве и Мартвили Леоном III и Георгием II были учреждены именно грузинские, а не греческие епископские кафедры. Почему же тогда на территории Абхазии, где, как уверяют нас уважаемые академики и члены-корреспонденты, «активная политика грузинизации церкви» проводилась с IX века, церковные надписи до середины X века делались исключительно на греческом языке, а соответствующие грузинские надписи эпизодически появляются лишь во второй половине X века? Думается, не случайно авторы «Ответа» обошли молчанием и посредническую роль абхазских царей в распространении христианства из Византии в Аланию в первой половина X века...
В рассматриваемом «Ответе» без всякой аргументации утверждается, что в XIV-XV веках население Абхазии переживает социальный регресс, а его быт характеризуется отходом от земледелия и христианства. Этот свой вывод уважаемые академики объясняют массовым переселением в долины и на побережье неких горцев. Между тем в распоряжении науки нет сегодня никаких оснований для всех этих обобщений. Наоборот, как свидетельствуют археологические источники, в этот период в условиях широких связей с европейским миром (через генуэзские фактории) оживают перевальные пути, население низменных и долинных районов Абхазии входит в полосу экономического расцвета, строятся десятки новых христианских храмов и ремонтируются старые, в глубине ущелий основываются монастыри, отмечается естественный прирост населения, в быту которого широко распространяются разнообразные предметы импорта. Поэтому основной вывод авторов «Ответа»: «население современной Абхазии – итог смешения (в статье, по-видимому, ошибочно «смещения») упомянутых выше горцев с аборигенами» – явно не имеет отношения к реальной действительности.
Приведенные примеры однозначно свидетельствуют о том, что авторы пространных публикаций, вызванных «абхазским синдромом», предлагают читателям наспех, «на потребу дня» сработанные конструкции, не очень утруждая себя безупречным отношением к источникам, обходя молчанием дискуссионность многих своих утверждений, а временами идя и на прямой подлог. Выведенная за стены ученых кабинетов, выплеснутая средствами массовой информации на улицу эта искаженная древняя и средневековая история превращается в мощное оружие коррумпированной части бюрократии.
И поэтому, когда меня спрашивают, кто в первую очередь несет вину за попытку расправы со мной с помощью картечи, я отвечаю – невежество и нравственная слепота людей, позволяющая возводить ложь и некомпетентность в ранг истины.
Еще в начале текущего столетия выдающийся ученый-кавказовед Н. Марр провидчески отмечал: «Кавказская национальная злободневность, законный и вначале невинный источник стимула к кавказоведным занятиям, обращается в направляющий их руль: воспринимая в лучшем случае технически усовершенствованные приемы по специальности и в этой мере укрепляя свои позиции, она неминуемо содействует гашению духа – двигателя научных исканий» (Н. Я. Марр, О языке и истории абхазов. М.; Л., 1938). Сегодня необходимо сделать страшно много, чтобы порабощенный национальной злободневностью дух Истины все же пробился к свету...
5 августа 1989 года.
(Источник: Республика Абхазия, 11.05.2006)
(Материал перепечатывается с сайта http://www.abkhaziya.org.)
---------------------------------------------------
Дуговидные бронзовые фибулы являются одним из наиболее ярких компонентов культуры, характеризующей колхидско-кобанскую металлургическую провинцию в эпоху ее расцвета. Довольно часты находки таких фибул п в синхронных комплексах Восточного Закавказья. До сих пор, однако, единого взгляда на хронологию и генезис кавказских фибул не сложилось.
Наиболее распространена точка зрения, согласно которой рассматриваемые фибулы появились на Кавказе во второй половине - конце II тысячелетия до н. э. (Р. Вирхов, Е, Шантр, Ф. Ганчар, X. Блинкенберг, Г. К. Ниорадзе, И. Зундвал, Б. А. Куфтип, Е. И. Крупное, Р. М. Абрамишвили, О. Д. Лордкипанидзе, Б. В. Техов и др.)1, причем в качестве прототипов кавказских фибул указываются то "субмикенские" греческие (X. Блинкенберг, Г. К. Ниорадзе, Б. А. Куфтин, Е. И. Крупнов, О. Д. Лордкипанидзе и др.), то итальянские (Е. Шантр, Р. Вирхов и др.) фибулы. Ряд исследователей ограничивает период бытования этих фибул на Кавказе рам-ками VIII-VI вв. до н. э. (П. С. Уварова, А. Калптинский, 0. В. Мускарелла, Л. Н. Панцхава и др.)2. Особняком в вопросе происхождения кавказских фибул стоит Б. В. Техов: "Нам кажется,- пишет он,-что кавказская дугообразная фибула возникла на местной кавказской почве... Может быть, через Колхиду эта форма проникла в Грецию в конце XII-XI вв. до н. э." 3.
Типологические кавказские фибулы подразделяются на фибулы: 1) с гладкой или орнаментированной дужкой круглого сечения (рис. 1, 6-8); 2) с орнаментированной или гладкой дужкой круглого сечения, имеющей утолщения у перехода к пружине и приемнику (рис. 2, 5, 7), и 3) с витой дужкой (рис. 3, 6-8). Производными от первого и второго типов являются фибулы с дужкой ромбического сечения (рис. 1, 20; 2, 17). Рис. 2. Эволюция фибул второго типа
Фибулы первого типа по происхождению связаны со смычковыми фибулами с прямой спинкой, получившими распространение в Италии и Греции на заключительном этапе позднеминойского периода (ПМIII), т. е. в XIII-XII вв. до н. э. (рис. 1, 1, 2, 17)4. Наиболее ранние еще тонкопроволочные дуговидные фибулы первого типа появляются в Средиземноморье в XI в. до н. э., фиксируясь в Италии (Протовилланова) и Сицилии (Панталича II) в комплексах второй половины XI-X вв. до н. э. (рис. 1, 9, 10)5, а в Греции с керамикой протогеометрического стиля (рис. 1, 3)6. Наиболее близки к кавказским по форме и орнаменту средиземноморские фибулы IX-VIII вв. до н. э., распространившиеся в Греции в эпоху геометрического стиля (рис. 1, 4) 7, а в Сицилии и Италии характеризующие множество комплексов в могильниках Панталича III, Тарквиния I, Терни II, Есте I, Кумы I, Болонья II и др. (рис. 1, 11- 13) 8. На Ближнем Востоке фибулы этого типа распространяются с VIII в. до н. э. и доживают до 500 г. до н. э. (рис. 1, 5)9. Фибулы этого типа с дужкой ромбического сечения в Греции получили распространение в геометрическую эпоху (рис. 1, 18)10, но на Кавказе они известны пока лишь в комплексах конца VII-VI вв. до н. э. (рис. 1, 19) 11.
Кавказские дуговидные фибулы первого тина в своем развитии переживают ряд стадий. Наиболее ранние имеют сравнительно тонкую плавно изогнутую дужку, украшенную поясками круговых нарезок и елочного орнамента (рис. 1, 6). Эти фибулы в комплексах (Тли -23а, 37, 52, 64, 83, 115 и др.) 12 сочетаются с топорами и другими изделиями, украшенными гравировкой в более или менее натуралистической манере, характеризующей раннюю стадию колхидско-кобанского искусства, что в сочетании с другими элементами комплексов (кинжалы с пламевидными клинками, браслеты со спиральными концами и др.) определяет их дату в рамках VIII- начала VII в. до н. э.13 Позднее эти фибулы приобретают более массивную с крутым изгибом дужку и плоский приемник, часто украшенный снаружи гравированными изображениями животных (комплексы Тли - 86, 98, 160, 165, 202, 228, 229, 231, 234, 249, 254, 262, 264, 285 и др.)14. Сопровождающий инвентарь (топоры, кинжалы прямого контура, пряжки и др.), как и манера исполнения животных с 5-видной схеме, характерной для позднего этапа развития колхидско-кобанского орнамента, определяют дату этих фибул в рамках VII в. до н. э.15. В конце VII-VI вв. дужка таких фибул вновь становится тоньше и утрачивает гравированный орнамент (комплексы Тли-68, 85, 129, 130, 139 и др.) (рис. 1,8)16.
Дуговидные кавказские фибулы второго типа обнаруживают связь по происхождению со смычковыми фибулами позднеминойского времени, бытовавшими в XIII-XII вв. на территории Греции (рис. 2, 1) 17 и Италии (рис. 2, 10) 18. Производными от них являются "триангулярные" и асимметричные фибулы, бытовавшие в Средиземноморье в XII-IX вв. до н. э. (рис. 2, 2, З)19, и так называемый "островной" тип греческих фибул, существовавших на территории Греции до VII в, до н. э. (рис. 2, 5) 20 и отсюда распространившихся по всему Ближнему Востоку, где подобные фибулы в различных вариантах бытовали в VIII-VII вв. до н. э. (рис. 2, 6) 21. В Италии и Сицилии наиболее ранние дуговидные фибулы рассматриваемого типа появляются на стадии Панталича II (вторая половина XI-X вв. до н. э. (рис. 2, 11, 13) 22и бытуют здесь до IX-VIII вв. до н. э. (рис. 2, 14, 75)23. Из европейских фибул к кавказским наиболее близки балканские IX-VIII вв. до н. э. (рис. 2, 12)24. Но наибольшее сходство с кавказскими имеют фибулы, известные по ряду урартских комплексов конца VIII-VII вв. до н. э. (рис. 2, 7)25. Фибулы этого типа с дужкой ромбического сечения получают распространение в Греции в протогеометрическую эпоху (рис. 2, 16) 26, но в кавказских комплексах встречаются пока лишь в конце VII-VI вв. до н. э. (рис. 2, 17)27 Рис. 3. Эволюция фибул третьего типа
Фибулы второго типа бытовали на Кавказе, по-видимому, одновременно с массивными фибулами первого типа, т. е. в конце VIII-VII вв. до н. э.28 В конце VII-VI вв. дужка этих фибул становится тонкой и утрачивает орнаментацию (рис. 2, 9)29. В Северо-Западной Колхиде найдено несколько фибул этого типа, украшенных гроздьями стерженьков с утолщениями на концах 30. Аналогичное оформление имели греческие культовые подвески конца VIII-VII в. до н. э.31 и фибулы, распространившиеся в Италии после основания там греческих городов (с конца VIII в. до н. э.)32. В Кобанском могильнике найдены фибулы, украшенные тремя скульптурными головками козла33. Среди итальянских фибул VII в. известны экземпляры, украшенные тремя фигурками птиц34.
Фибулы третьего типа по происхождению связаны с застежками позднеминойского времени, широко бытовавшими в Италии и Греции в XIII-XII вв. до н. э. (рис. 3, 7, 2, 9) 35. Наиболее ранние дуговидные фибулы в Греции появились в субмикенское время (рис. 3, З)36 и существовали здесь до раннеархаического времени (рис. 3, 4) 37 На территории Италии такие фибулы фиксируются в памятниках XI-VIII вв. до н. э. (рис, 3,10-12)38, а в Югославии близкие к кавказским формы представлены в комплексах 800-750 гг. до н. э.39 В VIII в. до н. э, через Грецию они проникают в Малую Азию (рис. 3, 5)40. В памятниках колхидско-кобанского круга они бытуют одновременно с двумя другими типами. Они были достаточно популярны и в Восточном Закавказье, где характеризуются комплексы типа Самтавро/591 (Байэрна), датируемые одними исследователями VIII-VII вв. до н, э.41, другими - XI-X вв. до н. э.42 Однако последняя дата, основанная на мнении, что "подобные фибулы в Греции... встречаются только в XII-X вв. до п. э." 43, не подтверждается другими элементами комплекса. Бронзовые мечи, орнаментация пояса, рубчатые браслеты, восточно-кавказская секира объединяют погребение 591 с материалами мастерской из Двина, разрушение которой убедительно связывается с одним из набегов урартов во второй половине VIII в. до н. э. (возраст памятника по С 14-720+70 гг. до н. э.) 44. На VIII- VII вв. до н. э. указывают и другие компоненты комплекса Самтавро 591: плоские наконечники стрел с отверстием45, плоский топор с боковыми выступами46, роликовая застежка47 и др.
В Северном Причерноморье известно менее десятка фибул рассматриваемого времени, большинство которых относится к заключительной стадии белозерского этапа, определяемого 1150-900 гг. до н. э.48 или, что представляется более обоснованным, 1050-750 гг. до н. э.49 В этом отношении особенно показателен пример смычковых "триангулярных" фибул, подобные которым в Болгарии встречены в одних комплексах с фибулами VII-VI вв. до н. э.50 Из северопричерноморских фибул к ранним кавказским близка асимметричная фибула из Степного51, которая, как и отнесенная к кругу "киммерийских" памятников фибула с дужкой ромбического сечения, указывает один из возможных путей проникновения фибул на Кавказ. С кавказскими типологически не связана древнейшая из известных на Северном Кавказе проволочная прогнутая фибула (рис. 1, 16), восходящая к сицилийским фибулам XII-X вв. до н. э. (рис. 1,14,15).
Итак, все сказанное позволяет утверждать, что в генезисе кавказских дуговидных фибул основную роль сыграли европейские, в первую очередь греческие и итальянские, фибулы, образовавшие на Кавказе свой локальный северо-восточный вариант52. Явная связь кавказских фибул с кругом средиземноморских памятников IX-VIII вв. до н. э. определяет дату их проникновения на Кавказ скорее всего в рамках VIII в. до н. э. Эта дата соответствует времени расцвета колхидско-кобанской культурной общности, устанавливаемой в рамках VIII-VII вв. до н. э.53 Если фибулы первого типа на Кавказ могли проникнуть как через Северное, так и через Южное Причерноморье, то в отношении второго типа пока документируется путь только через Малую Азию и Урарту. Не исключено, что прототипы кавказских дуговидных фибул были занесены в Восточное Причерноморье греческими мореплавателями, регулярные плавания которых через Дарданеллы стали возможны и документируются с достаточным основанием именно с VIII в. до н. э.
1. Virckov R. Graberfunde von Koban im Lande der Osseten. Berlin, 1883, S. 10, 26; Chantre E. Recherches antropologiques dans le Caucase. t. 2. Paris - Lion, 1885. p. 67-69; Hancar F. Kaukasus-Luristan.- ESA, IX, 1934, S. 89; Blinkenberg C. Fibules grecques et ori-entales. Det Danske Videnskabernes.Selskab. HisLorisk-filologicke Medde-lelser, Bd. XIII, 1. Kobenhavn, 1926, p. 60-64. Ниорадзе Г. К. Земоавчалъская могила.- ВГМГ, 1931, вып. 6,с. 202-227; Sundwall T. Die Alterenitalischen fibeln. Berlin, 1943, Bd. 22-23; Куфтин. В. А. К вопросу о древнейших корнях грузинской культуры на Кавказе.-ВГМГ, 1944, вып. ХП-В, с. 316; Крупное Е. И, Древняя история Северного Кавказа. М., 1960, с. 103;Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке памятников эпохи поздней бронзы и широкого освоения железа, обнаруженных на Самтаврском могильнике.-ВГМГ, 1957. вып. XIX-Aи XXI-B, 1957, с. 136; Лордкипанидзе О.Д. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси, 1966, с. 22-23; Техов Б.В. О появлении и развитии кавказской дугообразной фибулы,- Кавказ и Восточная Европа в древности. М.,1973, с. 144-145.
2. Уварова П. С. Могильники Северного Кавказа.- МАК, 1900, вып. VIII, с. 54, 361; Калитинский А. Из историифибулы на Кавказе. Recuel detudes ala memorie de N. P. Kondakov. Prague,1926, c. 57; Mascarella 0. W. A Fibulafrom Hasanlu.- AJA, 1965, vol. 69, 3,p. 238-240; Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла Колхидской и Кобанской культур: Автореф.... канд. ист. наук. Тбилиси, 1975, с. 21-29.
3. Техов Б. В. О появлении..., с. 147.
4. Stronach D. The development of thefibula in the Near East,- Iraq, 1959.vol. 21, N 2, p. 182, fig. 1, 1, 2; Sapou-na-Sakel!arakis E. Die Fibeln der grie-cheschen Inseln.-PBF, 1978, 14, N 4,S. 35, 36.
5. Muller-Karpe N. Beitrage zur Chrono-logie der urnenfelderzeit Nordlich undsudlich der Alpen.- RGF, 1959, Bd. 22,S. 204, 208, Abb. 32, 35.
6. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln..., S. 42-45, Taf. 3, 54.
7. Ibid., S. 48, Taf. 5, 144.
8. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chronologic..., S. 209, 228. Abb. 43,7,40; 45,2; 46.J; 47,7; 48Д; 49,5,6. Верхняя дата перечисленных комплексов ограничивается основанием в Италии и Сицилии древнегреческих городов (Сиракузы, Кумы и др.), которое произошло, согласно источникам, в 734-731 гг. до н. э. (Ibid., S. 40, 228). Нижняя же дата комплексов с рассматриваемыми фибулами в окрестностях, например, Кум, определяется греческими сосудами с росписью геометрического стиля конца IX - начала VIII в. до н. э. (Ibid., S. 40, 41, Taf. 16B). Поэтому дата рассматриваемых памятников в рамках 850-730 гг. до н. э. представляется наиболее обоснованной (Bernabo-Brea L. La Sizilia prehistoriса,- Escusla Espanola de Roma, Ser. Arq. Roma, 1954, p. 191; Лесков А. М, Курганы: находки, проблемы. Л.. 1981, с. 73-74).
9. Stronach D. The development..., p. 185, 186, Fig. 2,2.
10. Техов Б. В. Тлийский могильпик.-Тбилиси, 1980, табл. 39; 43,7; 46; 49; 60; 70.
11. Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла..., с. 22-29; ВороновЮ. II. О хронологических связях ким-мерийско-скифской и колхидскойкультур.- В кн.: Скифия и Кавказ.Киев, 1980, с. 200-210.
12. Техов Б, В. Тлийский могильник,табл. 61; 64; 83, 84, 89, 95, 98, 100-103, 106, 108, НО, ИЗ, 114, 117.
13. Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла..., с. 26; Воронов ТО. Я., Гунба М. М. Новые памятники колхидской культуры в Абхазии.- СА, 1978, № 2, с. 264.
14. Техов Б. В. Скифы и ЦентральныйКавказ в VII-VI вв. до н. э. М., 1980,рис. 2,11,12; 4,77; 9,4; 10,74; 11,5.
15. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln...,S. 36, Taf. i,6.
16. Техов Б. В. Скифы..., рис. 18,7; 20,7.
17. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln...,S. 36, Taf. l,ff.
18. Muller-Катре H. Beitrage zur Chronologie..., S. 23, Abb. 26,7.
19. Stronach D. The development of thefibula..., p. 182, Fig. 1, 3, 5.
20. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln...,s. 72. Taf. 20, 616d; Georghis V. Excavations in the necropolis of Salamis,I,-Salamis, 1967, vol. 3, S. 88;PI. CXLII, 7, 18, 19.
21. Stronach D. The development of thefibula..., p. 192, Fig. 6,4-6; BoehmerR. M. Die Kleinfunde von Bogazkoj.Berlin, 1972, Taf. VIII, 161.
22. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chronologic..., S. 228, Abb. 32,7; Betzler P.Die Fibeln in Suddeutschland, Oster-reich und der Schweiz, 1.- PBF, 1974,Bd. 14, N 3, S. 69-70, Taf. 14,745.
23. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chrono-logie..., S. 204, Abb. 33,5, Taf. 85D, 77.
24. Китановский Б. Два гроба из Стари jег гвозденог доба Код Прилепа.- Старипар, N. S. Београд, 1961, т. 11, с. 213,св. 2, 4.
25. Мартиросян А. А. Армения в эпоху бронзы и раннего железа. Ереван,1964. с. 243, табл. XXIV, 7, 2; Barney С. A. A first season of excavations atthe urartian citadele of Kayalidere.-Anatolian Studies. London, 1966, vol. 16,p. Ill, Fig. 23,7.
26. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln...,S. 52, Taf. 7, 219.
27. Техов Б. В. Скифы и ЦентральныйКавказ..., рис. 14,7.
28. Воронов Ю. Н. О хронологическихсвязях..., с. 202-209.
29. Техов Б. В. Скифы и Центральный Кавказ..., рис. 5,5; 13,9. 30 Воронов Ю. И. Археологическая карта Абхазии. Сухуми, 1969, табл. XXXVII, 47.
30. Bouzek T. Graeco-Macedonian bronzes.Praha, 1973, Fig. 22-24.
31. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chrono-logie..., S. 28, Taf. 8,76, 19.
32. Уварова П. С. Могильники..., рис. 53.
33. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chronologie..., S. 99, Taf. 0; B, 1.
34. Muller-Karpe H. Beitrage zur Chronologie..., S. 128, 227, Abb. 21,7; 26,74,75; Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln..., S. 36, Taf. 1, 4, 5.
35. Sapouna-Sakellarakis E. Die Fibeln..., S. 51, Taf. 7, 200.
36. Idem, Taf. 6, 195a.
37. Sundwall T. Die alteren italischen fi-beln..., s. 268, 269, Abb. 72-77, 92.
38. Alexsander J. Jugoslavia before the Roman conquest. London, 1972, p. 104,Fig. 60.
39. Boehmer R. M. Kleinfunde..., S. 50,Abb. 29g.
40. Пиотровский Б. В. Археология Закавказья. Л., 1949, с. 62, табл. 5.
41. Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке..., с. 136.
42. Там же, с. 136.
43. Кушнарева К. X. Древнейшие памятники Двина. Ереван, 1977, с. 88, 107,рис. 48,1, 2, 5.
44. Абрамишвили Р. М. К вопросу о датировке..., с. 136-137.
45. Воронов Ю. Н. О хронологических связях..., с. 205, рис. 2,27.
46. Членова Н. Л. Памятники I тысячелетия до н. э. Северного и ЗападногоИрана в проблеме киммерийско-карасукской общности.-В кн.: Искусство и археология Ирана; Докл. Всесоюз. конф. (1969). М., 1971, табл. XLI, 42-47; Karageorghis V. Excavations in theNecropolie of Salamis, I - in: "Sala-mis", Nicosia, 1967, vol. 3.
47. Тереножкин А. И. Киммерийцы. Киев,1976, с. 208.
48. Лесков А. М. Предскифский период в степях Северного Причерноморья.-ПСА, 1971, с. 85-87; Он же. Курганы..., с. 73-74.
49. Мелюкова А. М. Скифия и фракийский мир. М., 1979, с. 62.
50. Отрощенко В. В. Новый курганный могильник белозерского времени.-В кн.: Скифский мир. Киев, 1975,с. 202-203, рис. 7.
51. Muscarella О. W, A Fibula from Hasanlu, p. 239-240.
52. Панцхава Л. Н. К истории художественного ремесла..., с. 22-29; Воронов Ю. Н. О хронологических связях...,с. 216-217.
53. Carpenter R. The Greek penetration on the Black Sea.-AJA, 1948, vol. 52,1,p. 1_10; Болтунова А. И. Аргонавтыи Колхида.- Мацне, 1976, № 3, с. 41-44.
(Опубликовано в: КСИИМК, вып. 176. М., 1983, с. 29-33ю)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
---------------------------------------------------
Систематические исследования сельскохозяйственной территории Диоскуриады (совр. Сухуми) позволили составить довольно широкое представление (рис. 1) о ряде поселений севернее (Сухумская гора, Гуадиху и др.) и западнее (Красный Маяк, Эшерское городище и др.) города [1, с. 17-284; 2, с. 27-76]. Восточная же часть этой территории, несмотря на то, что здесь известно уже более двух десятков поселений, исследована значительно хуже. Поэтому каждая новая находка отсюда представляет большой интерес.
Рис. 1. Схема расположения античных памятников в ближайших окрестностях Диоскуриады и план поселения Ахул-абаа. Выдеделены места находок древнегреческих шлемов V-IV вв. до н.э.
От Диоскуриады на восток шло два пути - в сторону горных долин (Цебельда и др.) и вдоль побережья. На первом пути, по которому еще в VI в. до н. э. в Цебельду проникает ионийский импорт, вблизи Диоскуриады известно два античных поселения: небольшое на месте Замка Баграта - цитадели средневекового Сухума, где найдены, в частности, конские уздечные наборы IV в. до н. э. [3, рис. 10, 9, 10], и одно из наиболее крупных в этом районе, занимавшее возвышенность Ахул-абаа (Ахвыла-абаа) [4, с. 32-36]. Поверхность последнего поселения занята табачными плантациями и ежегодно распахивается (рис. 1, Л). Материалы VII-V вв. до н. э. фиксируются на центральном холме, откуда происходит, в частности, железный топор. Особенно выразительны здесь материалы эллинистической эпохи. Еще в 1940 г. Л. Н. Соловьевым и В. П. Бабенчиковым на северном склоне холма найдено захоронение воина с греческим щитом конца IV в. до н. э., а в 60-х годах доследовано женское кремационное захоронение III-II вв. до н. э. [4, с. 34-35]. Сохранились и сведения о находке в 50-х - начале 60-х годов нашего столетия по меньшей мере двух захоронений с аттическими бронзовыми шлемами [5, с. 57].
В начале лета 1985 г. на северном склоне центрального холма вблизи места находки 1940 г. было обнаружено захоронение воина. Часть захоронения (погребение ориентировано головой на запад) с основным инвентарем разбросана плугом, а ноги ниже таза зачищены in situ. Инвентарь: пара бронзовых кнемид со следами подколенной перевязи (рис. 2, 1, 2), бронзовый аттический шлем (рис. 2, 3, 4), золотая массивная (длина прута 46,8 см, диаметр сечения 0,4 см, вес 69,87 г) шейная гривна с насечками на концах (рис. 2, 6), кремневый отщеп со следами использования (рис. 2, 7), донная часть черно-лакового сосуда (рис. 2, 8), предметы вооружения из железа - секировидный топор (рис. 2, 14) и обломки пяти железных наконечников копий (рис. 2, 15- 19), а также уздечный набор, включающий два бронзовых псалия S-видной формы с остатками железных удил (рис. 2, 9, 10), три бронзовые прорезные бляхи (рис. 2, 11-13) и бронзовую трубочку (рис. 2, 5).
Рис. 2. Вещи из погребения Ахул-абаа
В отличие от центральной возвышенности на прилегающих участках гребня (рис. 1, А) фиксируется лишь материал IV-III вв. до н. э., отражающий момент расцвета поселения и характеризующий пять поселков усадебного типа, или "кварталов" [4, с. 32]. На одном из них ("усадьба 5"), где раньше были найдены детали уздечного набора IV в. до н. э. [3, рис. 9, 7-16; 4, рис. 27, 13-20], весной 1979 г. краеведом В. А. Юшиным на поверхности свежевспаханного поля (на площади 10X2 м) был собран инвентарь разрушенного погребения. В числе находок обломки бронзового аттического шлема (рис. 3, 1), бронзовые пластинчатые кнемиды, из которых лучше сохранилась левая (рис. 3, 2), обломки серебряной чаши с изображением процессии птиц (рис. 4, 7), обломок еще одного серебряного сосуда с орнаментом (рис. 4, 2), обломки чернолаковых канфара (рис. 3, 3), кувшинчиков (рис. 3, 4, 5) и чаши (рис. 3, 6). Железные изделия представлены 12 наконечниками копий (рис. 5, 1-12), обломками двух .кинжалов (рис. 4, 3; 5, 13, 27), меча (рис. 5, 14) и ожелезненных деревянных ножен (рис. 5, 17, 18), махайры (рис. 5, 16), ножа (рис. 5, /5), массивным гвоздем с ромбической шляпкой (рис. 5, 20), обломком изогнутого стержня (рис. 5, 21), кольцом (рис. 5, 28), пятью пластинчатыми рукоятями неясного назначения (рис. 5, 19, 23-26) и пинцетом (рис. 5, 22).
Хронологическая и культурная близость комплексов 1979 и 1985 гг. позволяет ограничиться их суммарной характеристикой. Ахул-абаа - третий пункт сосредоточения находок греческих шлемов в окрестностях Диоскуриады. Три аттических шлема происходят из правобережной приустьевой зоны р. Келасури восточнее города, два аттических и один коринфский шлемы найдены в районе Эшерского городища к западу от города, как бы отмечая его пограничные заставы вдоль побережья к началу эллинизма [3, с. 224-226, рис. 6, 1-20; 6, с. 380]. В этом случае на Ахул-абаа может быть локализован пограничный пункт на одном из важнейших путей в сторону горных долин и перевалов на Северный Кавказ. Основные характеристики шлемов из Ахул-абаа включают их в круг изделий IV в. до н. э. [7, с. 85]. Впервые на территории Абхазии в рассматриваемых комплексах найдены бронзовые пластинчатые поножи-кнемиды. Длина их соответственно 44,1 и 41,7 см. Наиболее близки нашим кнемиды IV в. до н. э. из Северного Причерноморья (Кринички, Аксютинцы) [7, рис. 59, 1,2]. В Колхиде же это второй пункт находок такого рода: кнемиды иного типа найдены в Вани в воинском погребении с инвентарем второй половины IV в. до н. э. [8, с. 240-241, рис. 173]. Серебряная чаша из второго комплекса относится к кругу широко распространенных на Кавказе "ахеменидских" чаш с омфалом V-III вв. до н. э. Ближайшим к ней является сосуд из комплекса первой половины III в. до н. э. из Вани [9, с. 95]. Сходны приземистая форма, размер (диаметр нашей чаши 18 см, ванской -16 см), число выпуклин (по 18), процессия животных (у нас семь птиц, по-видимому орлов, на ванской чаше - олень, собака, лев и кабан). Блестящий лак, штампованный орнамент (изолированные пальметки, круги из ов) и другие признаки включают чернолаковую посуду из рассматриваемых погребений в круг памятников IV в. до н. э. [4, рис. 26, 11; 10, с. 78-82, рис. 43, 1]. Среди железных изделий преобладают наконечники копий нескольких типов: а) широколистные крупные и средних размеров со срединным ребром (рис. 5, 7, 5-10, 12); б) узколистные с ромбическим в сечении пером (рис. 2, 15-17, 19; 5, 2-4); в) узколистный с несколькими продольными бороздами (рис. 2, 18) и обломок крупного наконечника, узкое треугольное перо которого характеризуется продольным ребром и заточенными краями (рис. 5, 11). Металлографический анализ пера одного из наконечников первого типа позволил установить, что основа его выкована из железа, а края подвергнуты двусторонней цементации с целью создания более твердого сталистого слоя [11, с. 31-32]. Близкие наконечники известны как в районе Диоскуриады [1, табл. XXXIII, 8-10], так и в Центральной Колхиде [7, рис. 175] в комплексах] IV-III вв. до н. э. Махайра из второго комплекса - третья в окрестностях! Диоскуриады: первые две найдены в комплексах конца IV в. до н. э. [1, с. 247; 12, с. 102-103]. Кинжалы характеризуются брусковидными навершиями - в одном случае оно бронзовое в виде двух смотрящих в противоположные стороны ; кабаньих голов (рис. 4, 3; 5, 13). Железный топор относится к типу, состая ляющему особенность воинских погребений в окрестностях Диоскуриады в IV-III вв. до н. э. [3, с. 221-222, рис. 4, 10-24]. S-видные бронзовые псалии составляют особенность конских наборов конца V-IV вв. до н. э. в Абхазии [3, с. 229-231, рис. 10, 3-5; 11, 2, 3, 6] и Прикубанья [13, с. 75, рис. 411 табл. 135-143]. Дата комплексов, исходя из приведенных сопоставлений,- вторая половина IV в. до н. э.
Несколько слов о погребальном обряде. При зачистке ног в захоронении, вскрытом в 1985 г., прослежено, что кости полностью сохранились лишь в кнемидах, где они были пропитаны бронзой. На месте бедренных костей даже самые тщательные наблюдения не позволили выявить остатки костного тлена, который был отмечен только в заполнении шлема вместе с сохранившимися зубами. На месте костей и в засыпи могилы отмечены золистая прослойки отдельные угольки и пережженные кости животных, связанные либо с ритуальной подсыпкой, либо скорее с остатками культурного слоя, в который было впущено погребение. Отсутствие в погребениях в окрестностях Диоскуриады (Гуадиху, Сухумская гора) костяков, а также наличие отдельных угольков и пережженных костей ("до двух десятков" или "небольшие скопления") на дне и в засыпи могильных ям послужили основанием для выделения обрядов с полным сожжением в круглых ямах и частичным сожжением в прямоугольных ямах [1, с. 34-38, 45-50], из чего делаются попытки культурной, социальной, этнической и половой дифференциации населения окрестностей Диоскуриады [14, с. 81, 128, 129; 16, с. 52-56, 59; 17, с. 13-14; 18, с. 74]. Однако уже Г. А. Лордкипанидзе справедливо поставил под сомнение существование на могильнике Гуадиху обряда с частичной кремацией в могильной яме, полагая, что это обычная ингумация [16, с. 55]. Есть основания сомневаться и в существовании там же обряда полной кремации. Например, в погребении 70 все предметы лежали не кучно, как следовало ожидать, а занимали свое обычное для ингумации положение: бляшки у черепа, гривна на шее, наконечники копий на левом плече, браслеты на руках [1, рис. 18]. Реконструируемый на этой основе костяк ориентирован головой на запад, подобно другим ингумациям этого могильника. Многолетние наблюдения над захоронениями на сложенных третичными конгломератами холмах в окрестностях Диоскуриады указывают на большие трудности в определении обряда захоронений в условиях полного истлевания костяков, заполнения могильных ям с бытовым мусором, отсутствия урн и явно выраженных кремационных площадок.
Рис. 3. Вещи из погребения Ахул-абаа
Говоря об особенностях местного погребального обряда в рассматриваемую эпоху, следует отметить еще один интересный комплекс, выявленный недавно автором у дороги примерно в 20 м от места находки вышеописанной могилы 1975 г. На дне круглой (диаметр до 0,7 м) ямы лежали два конских черепа с уздечными наборами (рис. 6, 16). В состав первого набора входили железные "строгие" удила (рис. 6, 1), бронзовые псалии (рис. 6, 7, 8), четыре четырех-лепестковые бляшки (рис. 6, 3-6) и двусторонняя зооморфная подвеска (рис. 6, 2). В составе второго набора выявлены аналогичные железные удила (рис. 6, 9) и бронзовая бляшка (рис. 6, И), два кольца (рис. 6, 14, 15), зооморфная подвеска (рис. 6, 10). Комплексы со сходным инвентарем отнесены в Абхазии к концу V-IV вв. [3, с. 231].
Весной 1976 г. в 2 км юго-восточнее поселения Ахул-абаа на территории Сухумского дендропарка проводилась реконструкция дороги к новому корпусу I санатория. Для бетонных опор на склоне холма были вырыты котлованы [ глубиной 2,5-4 м и размером в плане 4X2,5 м, задевшие участки культурного ; слоя с остатками античной эпохи [2, с. 120). Мне удалось присутствовать при разборке северного, последнего котлована, где установлена следующая стратиграфия (рис. 7, 1): горизонт "а", содержавший наносы почвы конца XIX-XX в. (мощность 0,8-1,6 м); горизонт "б", содержавший наносы (в верхней части) средневекового и античного времени (мощность 0,9-2,25 м); горизонт "в", содержавший строительные остатки и культурные отложения раннеэллинистической эпохи (мощность 0,1-0,25 м), перекрывавшие поверхность третичных галечно-песчаных конгломератов, составляющих материковую поверхность доантичного времени (горизонт "г"). Отдельные обломки окатанной керамики античного и средневекового периода попадались уже в верхних пластах горизонта "б", однако основные находки (керамика, зола, угли, кости I животных) были сделаны на узком пространстве в донной части котлована на поверхности каменной (известняковый плитняк) ступенчатой вымостки, зачищенной в его юго-восточном углу. Упомянутая вымостка, положенная на песчаную подсыпку, как представляется, должна быть связана с помещением, I углубленным в конгломерат, несущий следы искусственной подрубки как на I северной стенке углубления, так и на полу под вымосткой. Ступень (ширина 0,55, высота 0,35-0,4 м) вдоль северной стенки была выложена более тщательно, образуя подобие сидения. Его поверхность, как и часть поверхности при легающей конгломератной стены, в момент расчистки сохраняла участки обмазки из тонко промешанной глины с песком. Толщина обмазки составляла 2-5 см.
Рис. 4. Вещи из погребения Ахул-абаа
Помещение, судя по многочисленным обломкам плоской черепицы и калиптер из синопской (рис. 7, 2) и местной красного обжига (рис. 7, 3) глины, было перекрыто черепичной кровлей. Амфоры представлены сотней мелких обломков стенок и ручек (рис. 7, 5), характер глины которых выдает многие центры Южного Причерноморья (Синопа и др.) и Восточного Средиземноморья. Выразительна ножка из светло-коричневой хорошо отмученной глины с примесью песка и белого кварцита (рис. 7, 6), относящаяся к группе амфор Менды середины - третьей четверти IV в. до н. э. [19, с. 21]. Это третья находка такого рода в районе Диоскуриады - обломки первых двух мендейсш амфор середины IV в. до н. э. обнаружены восточнее устья р. Беслетка [1, табл. XXX, 2; 20, с. 228], где в то время располагались отдельные усадьбы горожан. Несколько обломков из коллекции рассматриваемого поселения относятся к амфоровидным сосудам из местной коричневой глины. Среди 50 обломков в основном аттических чернолаковых сосудов выделяются закраины и ручки чаш (рис. 7, 10-12), закраины и донные части скифосов (рис. 7, 13, 15-17) середины - второй половины IV в. до н. э. [14, рис. 4, 5-9], фрагменты блюд (рис. 7, 18, 19) и сосудов неясных типов (рис. 4, 14). Цвет лака от черного блестящего (рис. 7, 10, 13, 15, 16, 18, 19) до тускло-черного (рис. 7, 17), зеленовато-коричневого (рис. 7, 12) и бурого (рис. 7, 11) оттенков. Отдельные обломки принадлежали импортной керамике из грифельно-серой тонко отмученной глины. К числу изделий, греческих по форме, но из местной глины, относятся закраины кастрюль (рис. 7, 24, 25), датируемых IV-III вв. до н. э. [22, с. 112-114; 23, с. 50, рис. 3, 16-20, 26], чаш (рис. 7, 9- с залощенной поверхностью в нижней части), крышек (рис. 7, 7). Другие находки: обломки двух коричнево-черного обжига пифосовидных сосудов, придонная часть которых залощена, а тулово покрыто густым вертикальным рифлением (рис. 7, 21, 29); закраины, стенки и донья разнообразных кухонных горшков коричневого обжига, отчасти гончарных (рис. 7, 22, 23), отчасти лепных (рис. 7, 26-28); три плоские ручки кувшинов из грубой коричневой глины с песком (рис. 7, 4); донная часть кубка (рис. 7, 8), входящего в группу местных изделий VI-IV вв. до н. э. [24, с. 19, табл. XXXII, 2]. В целом весь рассматриваемый комплекс находок характеризует узкий промежуток времени, по-видимому, не выходящий за рамки второй половины IV - начала III в. до н. э.
При закладке фундамента упомянутого корпуса санатория в 30 м выше поселения было разрушено и разграблено несколько захоронений, содержавших железное оружие, чернолаковую посуду и украшения. В одном из захоронений обнаружена золотая проволочная гривна, сохранившееся описание которой [2, с. 120] позволяет видеть в ней полную аналогию публикуемой в настоящей статье гривне из Ахул-абаа.
Рассмотренные материалы подтверждают тезис, согласно которому во второй половине IV в. до н. э. Диоскуриада, как и другие восточнопричерноморские греческие города, переживала расцвет [2,. с. 47], который благоприятно отражался на экономике и культуре поселений, расположенных на ее сельскохозяйственной территории.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Трапш М. М. Древний Сухуми // Тр. в 4 т. Т. II. Сухуми: Алашара, 1969.
2. Воронов Ю. Н. Диоскуриада - Себастополис - Цхум. М.: Наука, 1980.
3. Воронов Ю. Н. Вооружение древнеабхазских племен в VI-I вв. до н. э..//Скифский мир. Киев: Наук, думка, 1975.
4. Воронов Ю, Н. Ахул-абаа - поселение античного времени в окрестностях Сухуми // МАА.
5. Воронов Ю. Н. Археологическая карта Абхазии. Сухуми: Алашара, 1969.
6. Цвинария И. И. Находки в с. Нижняя Эшера // АО - 1970. М., 1971.
7. Черненко Е. В. Скифский доспех. Киев: Наук, думка, 1968.
8. Лордкипанидзе О. Д., Путуридзе Р. В., Толордава В. А., Чкония А. М. Археологические раскопки в Вани в 1969 г. // Вани, I. Археологические раскопки 1947-1969 гг. Тбилиси: Мецниереба, 1972.
9. Мачабели К. Г. Серебро древней Грузии. Тбилиси: Хеловнеба, 1983.
10. Силантьева Л. Ф. Некрополь Нимфея//МИА. 1959. № 69.
11. Бгажба О. X. Черная металлургия и металлообработка в древней и средневековой Абхазии (VIII в. до н. э.- XV в. н. э.). Тбилиси: Мецниереба, 1983.
12. Шамба Г. К. Об одном раннеэллинистическом захоронении представителя древнеабхазской знати из с. Эшера //ИАИ. 1972. Вып. 1.
13. Артамонов М. И. Сокровища скифских курганов в собрании Государственного Эрмитажа. Прага; Ленинград: Аврора, 1966.
14. Трапш М. М. Памятники колхидской и скифской культур в селе Куланурхва Абхазской АССР, Сухуми: Алашара, 1962.
15. Анчабадзе 3. В. История и культура древней Абхазии. М., Наука, 1964.
16. Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI-II вв. до н. э. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
17. Цвирквелия Г. Т. Материальная культура Северо-Западной Колхиды в VIII-V вв. до н. э.: Автореф. дне. ... канд. ист. наук. Тбилиси; Мецниереба, 1981.
18. Шамба Г. К- Раскопки древних памятников Абхазии. Сухуми: Алашара, 1984.
19. Брашинский И. Б. Греческий керамический импорт на Нижнем Дону. Л.: Наука, 1980.
20. Логинов В. А. Новые материалы по археологии Диоскуриады // СА. 1983. № 2.
21. Callagan P. J. KRS 1976: Excavations at a Shrine of Glaukos, Knossos. // The annual of the Britisch school at Athens, 73. L., 1978.
22. Воронов Ю. Н. Об Эшерском городище//СА. 1972. № 1.
23. Воронов Ю. Н. Гиенос // СА. 1976. № 4.
24. Шамба Г. К. Эшерское городище. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
VORONOV Yu. N. SOME NEW MATERIALS OF CLASSICAL PERIOD FROM THE VICINITIES OF DIOSCURIADA
Summary
The article is devoted to the publication of some new archaeological materials characterizit the eastern part of agricultural territory of Dioscuriada - modern Sukhumi. They are three buria from the Akhul-abaha settlement and some finds from the settlement in the dendropark of Sukhun The materials demonstrate a developed culture of the settlements dated to the second half the 4th century В. С. and their close connections with the town.
(Опубликовано в: Советская археология, 1991, № 1, с. 225-234.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
------------------------------------------------
В проблематике раннесредневоковой хронологии Восточной Европы в последнее время особое значение приобретают большие могильники Абхазии1, характеризующиеся, в первую очередь, соответствующими памятниками цебельдинской культуры, Настоящая работа посвящена публикации материалов из двух семейных кладбищ 2 Шапкинского могильника3. Первый комплекс погребений доследован, в течение 1908-1970 гг. на ежегодно распахиваемом поле {площадь 100 м2) в 200 м восточнее Вороновской церкви (Церковный холм)4, второй - в 500 м севернее, в средней части западного склона продолговатой возвышенности ("Юстинианов холм")5. Все погребения, особенно керамика, в той или нной степени повреждены при пахоте и в результате эрозии почвы.
Рис. 1
Погребение ЦХ-4-1. Трупоположенне головой на северо-восток (рис. 1, 7). В головах большой двуручный фрагментированный кувшин (рис. 1, 2), прикрытый краснолаковой миской (рис. 1, 3). На груди бронзовая фибула с двуспиральной подвеской (рис. 1, 5, 6), бронзовая игла (рис. 1, 12) и половинка хрустальной бусины (рис. 1, 4), поломанной при сверлении. У локтя правой руки три связанные бронзовые фибулы (рис. 1, 14-16) и двуспиральная подвеска (рис. 1, 13), В ногах еще одна связка пз пяти бронзовых фибул (рис. 1, 7-11).
Рис. 2. Церковный холм. Инвентарь погребения 2
Погребение ЦХ 74-2. Трупоположение головой на северо-восток (рис, 2, 1). В головах фрагменты кувшина типа рис. 4, 3. У висков пара серебряных серег с сердоликовыми вставками (рис. 2, 7-8). На груди четыре бронзовых фибулы (рис. 2, 2-5), бронзовый набор туалетных принадлежностей (рис. 2, 6), две хрустальных (рис. 2, 10, 11) и пять темно-синих бусин с белыми глазками из стеклянной пасты (рис. 2, 12-16). В области пояса железный нож (рис. 2, 9).
Погребение ЦХ-4-3. Трупоположенне головой на восток (рис. 3, 1}. В головах фрагменты кувшина типа рис. 4, 3 и стеклянный стакан (рис. 3, 3), У висков пара серебряных серег-подвесок с сердоликовыми вставками (рис. 3, 4, 5). На груди две серебряные фибулы (рис. 3, 12, 13), бронзовый набор туалетных принадлежностей (рис. 3, 9), серебряная брошь (?) со вставкой из голубого стекла (рис. 3, 6), бронзовое колечко (рис. 3, 15) и 40 бусин - семь янтарных (рис. 3, 16-21), три гешировых (рис. 3, 24-26, 30), три сердоликовых (рис. 3, 22-33), одна из бесцветного стекла (рис. 3, Зв), две из стекла медового цвета (рис. 3, 34), одна из стекла медового цвета со вставкой из голубой пасты (рис. 3, 35), 21 из стеклянной пасты - 10 голубых (рис. 3, 23), две красных (рис. 3, 29, 31), одна сине-белая (рис. 3, 28), пять бело-синих (рис. 3, 32), одна красно-белая (рис. 3, 27), одна черная с желтыми, синими и красными крапинами (рис. 3, 38), одна мозаичная с желтыми, красными, голубыми и коричневыми вставками (рис. 3, 39) и одна белая (рис. 3, 37). У левого плеча бронзовый игольник (рис. 3, 8) с бронзовой иглой (рис. 3, 7). У правого плеча связка из двух серебряных фибул (рис. 3, 10, 11). В области пояса лежал железный нож (рис. 3, 40), а ниже бронзовый перстень с сердоликовой вставкой (рис. 3, 14). В ногах большой двуручный кувшин (рис. 3, 2).
Рис. 3. Церковный холм. Инвентарь погребения 3
Погребение ЦХ-4-4. Трупоположенне головой на северо-восток (рис. 4, 1). В головах кувшин (рис. 4, 3), на правом плече стеклянный стакан (рис. 4, 4) и 2 железных наконечника копий (рис. 4, 26, 29). У правой ноги железный обоюдоострый меч (рис. 4, 30), у рукояти которого находились хрустальная бусина (рис. 4, 25), бронзовая пряжка (рис. 4, 24) и бляшка с сердоликом (рис. 4, 57). На груди серебряная фибула (рис. 4, 5), В области пояса две бронзовые пряжки с сердоликовыми вставками (рис. 4, 22, 23), железный нож (рис. 4, 27) и железная пластинка (рис. 4, 26). На левом плече железный умбон (рис. 4, 57), под ним следы древков стрел, 15 железных наконечников которых найдены у локтя левой руки (рис, 4, 6-20). У левой ноги фрагментированная амфора (рис. 4,5).
Погребение ЦХ-4-5. Трупоположенне па боку головой на северо-восток (рис. 5, 1). У лицевой части черепа фрагментированный кувшин (рис. 5, 5), ниже стеклянный бокал (рис. 5, 6), в котором находились концы двух железных наконечников копий (рис. 5, 24, 25), рядом железный oтопор (рис. 5, 22). Сзади черепа железный умбон (рис. 5, 20, 21). На груди серебряная фибула (рис. 5, 5). Железный обоюдоострый меч (рис. 5, 27) с бронзовым перекрестием лежал поверх скелета. У его рукояти находились три серебряные пряжки (рис. 5, 11, 12, 14) и бронзовая со щитком (основа - серебряная, обойма с инкрустацией на лицевой стороне - бронзовая, рис. 5, 13), бронзовое портупейное кольцо (рис. 5, 35), бронзовые гвозди (рис. 5, 17, J8), бронзовые фрагменты (рис. 5, 9, 10), хрустальная бусина (рис. 5, 7), серебряный предмет (рис. 5, 19), железный стержень (рис. 5, 8), возможно наконечник стрелы, серебряная орнаментированная пластина (рис. 5,7;6), по-видимому, от наконечника ножен. Слева у ног железный однолезвийный меч (рис. 5, 26). Справа в ногах фрагменты амфоры {рис. 5, 3) и красно-лаковое блюдо (рис. 5, 4). Здесь же железистая конкреция (?) (рис. 5, 23). Рядом сильно разрушенный при пахоте конский костяк.
Рис. 4. Церковный холм. Инвентарь погребения 4
Погребение ЦХ-4-6. Трупоположение головой на северо-восток (рис. 6, 7). В головах слева стеклянный кубок (рис. 6, 6) и кувшин (рис. 6, 3); На правом плече два железных наконечника копий (рис. 6, 18, 19) н железный топор (рис. 6, 16). Рядом верхняя часть пифоса (рис. 6, 2), прикрытого красно-лаковой тарелкой (рис. 6, 5). У локтя правой руки две бронзовые бляшки (рис. 6, 77, 12), шлифованный камешек (рис. 6, 21) и серебряная кесарийского чекана монета императора Адриана (рис. 6, 7). На груди серебряная (рис. 6, 8) и бронзовая (рис. 6, 9) фибулы. У пояса железная пряжка (рис. 6, 13, 14), серебряный наконечник ремня (рис. 6, 35) и железный нож (рис. 6, 77), рядом непонятный предмет (рис. 6, 10), возможно от рукояти ножа. У правого бедра железный однолезвийный меч (рис. 6, 20) и фрагментированная амфора (рис. 6, 4).
Погребение ЦХ-4-7. Трупоположение головой на северо-восток (риг. 7, 7). В головах фрагменты кувшина. На груди серебряная фибула (рис. 7, 2), черная с коричневыми и белыми полосками бусина из стеклянной пасты (рис. 7, 16), бронзовая пряжка (рис, 7, 6). На поясе бронзовая пряжка (рис. 7, 7) и железный нож (рис. 7, 23), На периферии погребения собраны: два железных наконечника копий (рис. 7, 20, 21), бронзовые накладки от пояса (рис. 7, 9-15), бронзовая пряжка со щитком, инкрустированным красным стеклом, перегороженным золотыми пластинками (рис. 7, б), бронзовая пряжка (рис.7, 4), кремень (рис. 7, 8), железный топор (рис. 7, 17), два железных ножа (рис. 7, 18, 19), железный однолезвийный меч (рис. 7, 22), детали серебряной обкладки ножен (рис. 7, 22а) и бронзовая фибула (рис. 7, 3).
Рис. 5. Церковный холм. Инвентарь погребения 5
Погребение. ЦХ-4-8. Трупоположение головой на северо-восток (рис. 8, 7). В головах фрагментированный кувшин (рис. 8, 2), у висков две серьги (рис. 8, 7, 9). На груди две бронзовых (рис. 8, 6, 14) и железная (рис. 8, 15) фибулы, бронзовое колечко (рис. 8) бронзовый завиток (рис. 8, 16), 18 раковин каури (рис. 8, 22) и 49 бусин: одна хрустальная (рис. 8, 30), одна янтарная (рис. 8, 28), две из стекла медового цвета (рис. 8, 29, 32), одна из бесцветного стекла (рис. 8, 31), одна сердоликовая (рис. 8, 21), восемь бесцветных стеклянных ребристых (рис. 8, 20), две из стекла коричневого цвета (рис. 8, 25), три хрустальных 14-гранных (рис. 8, 26), пять из стекла зеленого цвета (рис. 8, 18) и около 25 бусин из стеклянной пасты: одна зеленая с белыми полосами (рис. 8, 19), две белые с зелеными, красными и коричневыми полосами (рис. 8, 24), одна синяя с белым пояском (рис. 8, 27), четыре красных с синими поясками и разноцветными вставками (рис. 8, 23), восемь зеленых с желто-красными вставками (рис. 8, 77), две красных с синими и желтыми поясками (рис. 8, 33, 34) и др. На правой руке бронзовый браслет (рис. 8, 4). У правого локтя связка из четырех бронзовых фибул (рис. 8, 10-13). На левой руке бронзовый перстень со вставкой из желтого стекла (рис. 8, 5). У левой ноги фрагменты горшочка (рис. 8, 3).
Погребение ЦХ-4-9. Трупоположение головой на северо-восток (рис. 9, 7). В головах фрагментированный кувшин. У висков серебряная подвеска с бесцветным стеклом (рис. 9, 5) и бронзовая серьга (рис. 9, 6). На груди три бронзовые фибулы (рис. 9, 2-4), две раковины каури (рис. Э, 26) и 21 бусина: одна хрустальная (рис. 9, 77), три янтарных (рис. 9, 12, 14), четыре из стекла медового цвета (рис. 9, 75, 16, 20, 27), одна из стекла зеленого цвета (рис. 9, 77), одна из бесцветного стекла (рис. 9, 78), одна из стекла синего цвета (рис. 9, 19), одна бронзовая (рис. 9, 9) и 9 бусин из стеклянной пасты: две зеленые с сине-красными вставками (рис. 9, 24), одна черная с белым и желтым поясками (рис. 9, 25), темно-синяя с голубым, белым и желтым поясками (рис. 9, 25), одна - темно-синяя с голубым, белым и желтым поясками (рис. 9, 10), три зеленых с красно-желтыми ставками (рис. 9, 23), две синих с голубыми глазками (рис. 9, 22). На правой руке железный браслет (рис. 9). На левой руке бронзовый перстень с печаткой (рис. 9, 8).
Рис. 6. Церковный холм. Инвентарь погребения 6
Погребение ЦХ-4-10. Трупоположение головой на северо-восток (рис. 10, 7). В головах фрагментированный кувшинчик. На правом плече двуручный кувшин (рис. 10, 6). У висков две бронзовые серьги (рис. 10, 12, 13). На груди серебряная (рис. 10, 7) и три бронзовые (рис. 10, 8-10) фибулы; на одной фибуле подвеска из кабаньего клыка на двух бронзовых колечках (рис. 10, 10). Здесь же найдены раковина каури (рис. 10, 16) и 31 бусина: пять из стекла голубого цвета (рис. 10, 19), одна двучастная из стекла синего цвета (рис. 10, 21), семь из стекла синего цвета (рис. 10, 22), одна из стекла зеленого цвета (рис. 10, 30), две из стекла медового цвета (рис. 10, 17, 18), 15 из стеклянной пасты: две красные (рис. 10, 20, 31), одна синяя с желтыми поясками и красными вставками (рис. 10, 25), одна красная с синими и зелеными вставками (рис. 10, 26), одна синяя с желтыми пятнами (рис. 10, 24), одна зеленая с желтыми поясками (рис. 10, 23), одна красная с белыми и синими поясками (рис. 10, 29), восемь красных с желто-голубыми поясками (рис. 10, 27, 28). На правой руке бронзовый браслет( рис. 10, 11). На поясе фрагменты железного ножа (рис. 10, 15) и бронзовая бляшка (рис. 10, 14). На коленных суставах ног два кувшина (рис. 10, 4, 5). В ногах фрагменты большого кувшина (рис. 10, 2) и красно-лаковой миски (рис. 10, 3).
Погребение ЮХ-3-26. Трупоположение головой на север (рис. 11, 1), В головах кувшин (рис. 11, 2), у левого плеча горшочек (рис. 11, 3). На груди бронзовая фибула (рис, 11, 8) и сталактит (рис. 11, 10). На левом плече кирковидное орудие (рис. 11, 11). В области пояса две бронзовые позолоченные пряжки с щитками, инкрустированными прозрачным стеклом поверх желто-зеленого листовидного заполнителя (рис. 11, 4, 5), бронзовый ременный наконечник (рис. 11, 6), два железных ножа (рис. И, 15, 16). У левого бедра железный однолезвийный меч (рис. 11, 17) и бронзовые детали от ножен (рис. 11, 7, 9, 12-34). Погребение ЮХ-3-3. Трупоположение головой на север (рис. 12, 1). У висков две серебряных серьги (рис. 12, 17, 18). На груди одна серебряная (рис. 12, 6) и четыре бронзовые фрагментированные фибулы (рис. 12, 11-14), наборы туалетных принадлежностей - бронзовый (рис, 12, 8) и фрагментированный железный (рис. 12, 10), бронзовое колечко (рис. 12, 19), до 12 раковин каури (рис. 12, 24) и бусины: две агатовые (рис. 12, 25, 26), девять янтарных (рис. 12, 28-30), шесть хрустальных, из них две круглые (рис. 12, 27), две- 14-гранные (рис. 12, 41), две- 32-гранные (рис. 12, 38), 16 сердоликовых (рис. 12, 40), девять-14-гранных из синего стекла (рис. 12, 39), 18 настовых - шесть красных с желто-черными поясками (рис. 12, 34), одна желтая с зелеными вставками (рис. 12, 33), четыре красных с желто-синими полосками (рис. 12, 42), одна красная с зелеными крапинами (рис. 12, 36), две красные с желто-коричневыми полосками (рис. 12, 31), две красных с желто-зелеными вставками (рис. 12, 32, 43), одна красная с сине-желтыми полосами (рис. 12, 37), одна зеленая с желтыми поясками {рис. 12, 35). На правой руке серебряный браслет (рис. 12,23), на левой - бронзовый (рис. 12,22).
Рис. 7. Церковный холм. Инвентарь погребения 7
На поясе железный нож (рис. 12, 7). В ногах большой двуручный кувшин (рис. 12, 2), кувшинчик (рис. 12, 4), горшок (рис. 12, 3} и стеклянный сосуд (рис. 12, 5). У правого плеча отдельно лежал бронзовый браслет (рис. 12, 21), а в нем две оловянные серьги (рис. 12, 15, 16), оловянный медальон (рис. 12, 20) и бронзовая игла (рис. 12, 9). Под костяком зафиксированы следы дощатой подстилки.
Погребение ЮХ-3-4. Трупоположение головой на север (рис. 13, 1). На груди - одна серебряная фибула (рис. 13, 5), две бронзовые, украшенные полупрозрачным стеклом (рис. 13, 6, 7, 22) и одна круглопроволочная бронзовая фрагментированная (рис. 13, 8), бронзовая пластинчатая инкрустированная светло-синим стеклом фибула в виде птицы (рис. 13, 21), бронзовый набор туалетных инструментов (рис. 13, 10), бронзовый колокольчик (рис. 13, 16), две бронзовые серьги (рис. 13, 13, 14) и остатки подвесок к ним (рис. 13, 75), верхняя бронзовая часть кожаного игольника (рис. 13, 20), две бронзовые иглы (рис. 13, 18, 19) и бронзовый игловидный стержень с остатками оправы (рис. 13, 17) и 139 бусин: 128 сердоликовых (рис. 13, 24-29), 8 янтарных (рис. 13, 31, 32, 34, 35) t одна из стекла голубого цвета (рис. 13, 33), одна из стекла синего цвета (рис. 13, 36), одна из стеклянной пасты синяя с белыми глазками (рис. 13, 30). На руках бронзовые браслеты (рис. 13, 11, 12). У пояса железный нож (рис. 13, 23) и бронзовая фибула (рис. 13, 9), заключенная в кусок деревянной доски (рис. 13, 9а) от подстилки, прослеживающейся под торсом погребенной. В ногах остатки трех сосудов (рис. 13, 2-4).
Рис. 8. Церковный холм. Инвентарь погребения 8
Погребение ЮХ-3-5. Трупоположение головой на север (рис. 14, 7). В головах кувшин (рис. 14, 2) и железный нож (рис; 14, 7). У висков две серебряные серьги с сердоликовыми подвесками (рис. 14, 10, 11).На груди три бронзовые фибулы (рис. 14, 4-6), бронзовый колокольчик (рис. 14, 77), бронзовая петля, возможно, от шейной гривны {рис. 14, 7-5), бронзовый пластинчатый завиток (рис. 14, 16) и 101 бусина: одна-известняковая 12-гранная (рис. 14, 27), одна хрустальная 14-гранная (рис. 14, 26), 22 янтарных (рис. 14, 21-24), 76 сердоликовых (рис. 14, 18-20), одна белая с синими полосками из стеклянной пасты (рис. 14, 25). На руках бронзовые браслеты (рис. 14, 8, 9), На правой руке два бронзовых перстня (рис. 14, 12, 13), на левой-один серебряный перстень (рис. 14,14). У бедра правой ноги горшочек (рис. 14, 3).
Поскольку оба могильных комплекса близки хронологически н удачно дополняют друг друга, мы даем ниже общую характеристику их погребального инвентаря.
Рис. 9. Церковный холм. Инвентарь погребения 9
Все выявленные погребения ингумацнонные. Головой они ориентированы на север или па северо-восток, лежат обычно на спине, за исключением одного случая (ЦХ-4-5), когда погребенный лежал на боку лицом к коню, слегка согнув ноги. Впервые фиксируется в наиболее поздних могилах использование досчатой подстилки. Пол погребенных определяется по инвентарю: мужские погребения отличает оружие, женские - украшения. Соответственно из 14 описанных погребений пять мужских (ЦХ-4-4, 5, 6, 7; ЮХ-3-2), девять - женских (ЦХ-4-1, 2, 3, 8, 9, 10; ЮХ-3-3, 4, 5). Обращают на себя внимание довольно частые пожертвования близких покойнику, состоящие обычно из связок фибул (ЦХ-4-1,. 3, 8), а иногда и более ценных приношений (ЦХ-4-5-меч с портупеей; ЮХ-3-3-медальон, серьги и др.).
Керамика рассмотренных погребений может быть разделена на 10-типов: 1) Большие кувшины с чашеобразным венчиком и двумя боковыми ручками (ЦХ-4-1, 3, 11; ЮХ-3-3), венчик либо гладкий, либо оформлен рядом глубоких борозд, орнаментация бывает на горловине в виде волнистых линий (рис. 3, 2), в верхней части тулова - насечки (рис. 10, 2) и по верхней части ручек - клиновидным штампом (рис. 1, 2), врезными уголками (рис. 3, 2), полукруглым штампом (рис. 10, 2), насечками (рис. 12, 2). Этот тип сосудов фиксируется до середины VII в. 2) Пифос с массивным уплощенным сверху венчиком (ЦХ-4-6), орнаментированный рядом многослойных полукругов вдоль верхней части тулова (рис. 6, 2} и антропоморфными знаками (рис. 6, 2&, 26), датируется второй половиной VI в. 3) Амфоры двубрюшные (ЦХ-4-4, 5, 6) с массивным венчиком, ребристым горлом, резким перехватом, формованным с помощью пробки, слегка уплощенным снизу дном, орнаментированы крупной волной вдоль горла (рис. 4, 2) и вертикальными желобками у днища (рис. 6, 4), дата УТИХ амфор - вторая половина VI в.7 4} Кувшинчики с чашечкообразным венчиком (ЦХ-4-2, 3, 4, 5, 6), распадающиеся на два подтипа: а) с наружной или двусторонней гофрировкой венчика, налепными зооморфными головками, орнаментацией штампованными кружочками, полукругами, ромбическими поясками вдоль ручек, двуспиральными налепами (рис. 4, 5; 5, 2), датируются обычно V- серединой VI в.; б) гладкостенный с резкими круговыми ребрами вдоль утолщенного кверху венчика и прямоугольно-желобчатой в сечении ручкой (рис. 6, 3). 5) Кувшинчики из хорошо отмученной светло-коричневой глины с подлощенной поверхностью, воронкообразным венчиком и тонкой овальной в сечении ручкой, отходящей верхним концом от середины горла (ЦХ-4-8, 9, 10; ЮД-3-3, 4, 5), -распадаются на два подтипа: а) приземистый большой кувшин с, гладким венчиком и крестовидными изображениями до ручке (рис. 11, 2) -начало - первая половина VII в.; б) небольшие с оформленным плавной круговой бороздой венчиком (рис. 8, 2; 10, 4, 5; 12, 4; 13, 4; 14, 2), в одном случае (рис. 10, 5) на днище рельефная свастика, дата этих изделий - VII в. 6). Двуручный сосуд (ЦХ-4-10) с гофрированным венчиком, орнаментированный волной ниже горловины (рис. 10, 6), эти сосуды были распространены в Цебельде в VI-первой половине VII в. 7) Крупный горшок с утолщенным венчиком (ЮХ-3-4; рис. 13, 2), судя по комплексу, относится к середине - третьей четверти VII в. 8) Кухонные горшки (ЦХ-4-8; ЮХ-3-2, 3, 4, 5,), лепные от руки в отличие от остальной посуды, формовавшейся с помощью круга, распадаются на два подтипа; а) с откинутым венчиком плавного контура, обычно орнаментированные многорядной или двухрядной волной вдоль горла (рис. 8, 3; 11, 3; 12, 3), в Цебельде датируются обычно IV - первой половиной VII в.; б) с сильно откинутым венчиком, украшенным жгутом (рис. 13, 3) или гладким (рис. 14, 3) круговым выступом вниз, распространяются широко во второй половине VII в. 9) Краснолаковые миски (ЦХ-4-1, 10) из светло-коричневой тонко-отмученной глины, лак бурый, очень плохого качества, сохраняется обычно в изгибах придонной части, эти изделия датируются в Цебельде второй половиной V-началом VII в. 10) Краснолаковые блюда (ЦХ-4-5, 6). Глина коричневых оттенков, хорошо отмучена, темно-бурый лак довольно хорошей сохранности. Эти изделия найдены в Цебельде впервые и по комплексам датируются серединой - второй половиной VI в.
Рис. 10. Церковный холм. Инвентарь погребения 10
Стеклянная посуда представлена стаканом из стекла зеленоватого цвета с синими напаями (рис. 3, 5), чашей из стекла зеленоватого цвета с синими напаями (рис. 4, 4), сосудом с каплевидным дном из светло-зеленого стекла с рельефным орнаментом (рис. 5, 6'), коническим кубком из стекла зеленоватого цвета с синими напаями (рис. 6, 6) и рюмковидным сосудом из бесцветного очень тонкого стекла (рис. 12, 5).
Оружие включает следующие изделия. 1) Топоры с расширенным лезвием (ЦХ-4-5, 6, 7) фиксируются в Цебельде с IV по VII в. 2) Кирковидное орудие (ЮХ-3-2; рис. 11, 11), встречено в Цебельде впервые.
Рис. 11. Юстианов холм. Инвентарь погребения 2
3) Обоюдоострые мечи (ЦХ-4-4, 5), сопровождаемые обычно набором портупейных пряжек (рис. 4, 22, 24; 5, 11-14), колец {рис. 5,15):, бляшек (рис. 4, 21), гвоздиков (рис. 5, 17, 18) и др. и ножнами, имеющими металлические украшения (рис. 5, 16). Судя по комплексам, бытование этих мечей в Цебельде ограничивается рамками IV-VI вв., причем в третьей четверти VI п. они постепенно вытесняются однолезвийными мечами.4) Одполезвийные мечи (ЦХ-4-5, 6, 7; ЮХ-3-2), сопровождаемые нож нами с металлической обкладкой (рис. 7, 22, 22а; 11, 9-14), портупейными пряжками (рис. 7, 5) и т. д., судя по комплексам, они появляются в Цебельде в середине VI в. 5) Наконечники копий 3 типов: а) с вытянутым пером со срединным ребром в первой его трети и гладкой тульей (ЦХ-4-4, 5), характерны для первой половины - середины VI в.; *б) с двускатным пером без срединного ребра и граненой тульей (рис. 6, 18: 7, 20, 21) -относятся ко второй половине VI в.; в) с 4-гранным корпусом и концевым острием (рис. 6, 19) -вторая половина VI в. 6) Ножи зафиксированы во всех как мужских, так и женских захоронениях. 7) Железные наконечники стрел 3 типов: а) трехлопастные ромбические (рис. 4, 6-11, 13, 14, 16, 18-19); б) трехлопастные килевидные (рис. 4, 12, 75, 17) 8; трехлопастные удлиненные (рис. 4, 20); г) четырехгранные (рис. 5. 8). Все эти наконечники, судя по комплексам (ЦХ-4-4, 5) датируются н Цебельде серединой-третьей четвертью VI в. 8) Умбоны конической формы (ЦХ-4-4, 5), иногда с длинным шипом (рис. 4, 31); по комплексам датируются серединой - третьей четвертью VI в.
Фибулы можно разделить на следующие типы. 1) Дуговидные двучленные с круглой (рис. 1, 16) или полукруглой (рис. 7, 3) в сечении проволочной дужкой. Последний признак обычно характеризует фибулы первой половины VI в.9 2) Крестовидные: а) с дужкой круглой (рис. 1, 6-13; 2, 2-4; 3, 10-12; 8, 6; 13, 8), полукруглой (рис. 2, 5; 10, 9) или массивной овальной в сечении (рис. 8, 10-14; 9, 5), гладкой (рис. 1, 7; 3, 11; 9, 6) с проволочной обмоткой (рис. 1, 10) или орнаментированной групповыми (рис. 1, 6, 8, 11, 14, 15; 2, 2-5; 3, 10, 12; 8, 10, 11, 14; 9, 3; 10, 9) или сплошными полукруговыми насечками (рис. 1, 9; 8, 12), с перекрестием, украшенным насечками (рис. 1, 14), зубчиками (рис. 1, 6, 15; 2, 1, 2; 3, 10), выемками (рис. 1, 11; 2, 4, 5), кружочками (рис. 8, 10-12; 9, 5), с подтреугольной или равномерной ширины обычно ограненной ножкой, к которой приклепана или реже прикручена подвязка. Как показывает анализ рассматриваемых погребений, этот тип фибул был характерен не только для второй половины V- первой половины VI вв.10, но, постепенно изменяя свой облик, просуществовал до начала VII в; б) с 8-гранной в сечении массивной дужкой, с оформленной зубчиками (рис. 5, 5) или фигурной (рис. 6, 8) крестовиной, равномерной ширины ножкой и приклепанной подвязкой. Этот тип фибул, как показывают комплексы, бытовал в третьей четверти VI в.; в) с пластинчатой массивной спинкой с перекрестием, оформленным выемками, с ножкой равномерной ширины и приклепанной завязкой (рис. 4, 5). Датировка - вторая половина VI 11в. "; г) с широкой пластинчатой спинкой, ярко выраженным перекрестием, орнаментированным кружочками, равномерной ширины ножкой и приклепанной завязкой (рис. 7, 2}, датируются второй половиной VI в.12; д) с массивной пластинчатой спинкой с продольным желобком снизу, треугольно расплющенной ножкой и приклепанной к нижней трети корпуса подвязкой (рис. 9, 2; 10, 7; 11, 5), по основным признакам относятся уже к первой половине VII в.13; е) редкая форма с пластинчатой ступенчато расширяющейся спинкой (рис. 9, 4); ж) с пластинчатой обычно прямой, иногда овальной (рис. 10, 8) спинкой с приклепанной (рис. 10, 8} или, реже, прикрученной к нижней трети корпуса подвязкой (рис. 12, 77, 12) и треугольной ножкой, датируются обычно первой половиной VII в.14; з) с пластинчатой плоской (рис. 13, 5; 14, 5} или продольно ребристой (рис. 14, 4) спинкой, короткой треугольной ножкой и приклепанной к середине корпуса подвязкой, датируются второй половиной VII в 15. Фибула из погр. ЮХ-3-3 (рис. 12, 6) занимает промежуточное место между последним и предыдущим типом фибул из Цебельды, следовательно может датироваться серединой VII в.; и) пластинчатая литая фибула в виде птицы, инкрустированная (хвост, крыло, глаз) цветным стеклом; ближайшая ей аналогия - гораздо менее эффектная "позднеримская (?)" птицевидная застежка из Восточного Средиземноморья16. Пряжки встречены лишь в мужских погребениях. Они распадаются на 6 типов: 1) прямоугольные пластинчатые (рис. 6, 13, 14); 2) трапециевидные пластинчатые с вытянутым щитком с насечкой ( рис. 4, 24); 3) с округлым утолщенным впереди кольцом с зооморфной (рис. 4, 22; 5, 14), граненой (рис. 4, 23), либо гладкой (рис. 5, 77, 12; 7, 4, 6, 7) иглой. К ним по форме примыкает портупейное колечко (рис. 5, 75); эти пряжки обычны в Цебельде в комплексах второй половины V-VI в.17; 4) с полу круглым щитком и округлым утолщенным спереди кольцом (рис. 5, 12); 5) с округлым слегка утолщенным спереди кольцом и щитком, украшенным плоской полихромной инкрустацией стеклом (рис. 5, 13; 7, 5), близкие по форме пряжки фиксируются уже с V в.18 На длительное использование в Цебельде этого вида пряжек может указывать ремонт одной из них (рис. 7, 5}; 6) с овальным равномерной толщины кольцом и щитком с плоской, обычно монохромной инкрустацией цветным стеклом (рис. 11, 4, 5), пряжки этого типа характерны для VII в.19, в данном случае, по-видимому, для его первой четверти и должны быть связаны с восточносредиземноморским (византийским) производством, дающим сходные формы (в частности, из Сирии) 20 Сечение язычков пряжек обычно полукруглое или уплощенное снизу. С поясными наборами связаны бронзовые фигурные накладки (рис. 7, 9-15), ременные наконечники (рис. 6, 5; И, 6) и др.
Рис. 12. Юстианов холм. Инвентарь погребения 3
В связи с устанавливаемым фактом широкого распространения в памятниках Цебельды второй половины VI- первой половины VII в. изделий с инкрустацией большой интерес представляет уздечный набор, обнаруженный нами несколько лет назад под завалом у стен Цибилиума - центра Апсилии VI-VII вв., в 7 км восточнее рассматриваемого могильника. 13 состав набора входили железные удила со своеобразными "псалинами" и ряд бронзовых позолоченных предметов: один гвоздь (рис. 15, 5), два ременных наконечника с инкрустацией (рис. 15, 3, 4), три прямоугольные инкрустированные бляшки (рис. 15, 75-75), две инкрустированные бляшки сложной конструкции (рис. 15, 21, 22), 12 инкрустированных бляшек почковидной формы (рис. 15, 6-11, 16-18), два цилиндрических ребристых наконечника непонятного назначения {рис. 15, 7#, 20) и пропеллеровидная пластина (рис. 15, 2). Инкрустация исполнена темно-красными стекловидными вставками, положенными на золотую фольгу поверх белой пастовидной массы (рис. 15, 6). 8-грапное оформление стержней, В-образная форма "псалий", полые захваты, общий характер бляшек, пропеллеровндная пластинка - все эти признаки свидетельствуют в пользу определения даты этого набора (вообще для Цебельды совершенно нехарактерного) приблизительно VII в. Общие условия находки исключают отнесение ее к погребению и должны быть связаны со штурмом крепости, во время которого голова коня с уздечкой была засыпана обломками стен и потому сохранилась.
Браслеты зафиксированы лишь в женских погребениях. Они делятся на 5 типов: 1) круглопроволочные массивные с расплющенными концами, украшенными точечной и линейной насечкой и угловыми врезами (рис. 8, 4; 10, 77; 12, 21, 22; 14, 8); кругло-проволочные массивные с обрубленными гладкими концами (рис. 9, 7); 3) круглопроволочные массивные овальные с обрубленными, украшенными глубокими круговыми врезами концами (рис. 12, 23); 4) пластинчатые с нечетным числом прямоугольных утолщений, с ямкой в центре, орнаментированные точечными дорожками (рис. 13, 77, 12); 5) тонкопроволочные с обрубленными концами (рис. 14, 9). Все эти браслеты характеризуют VII в.
Рис. 13. Юстианов холм. Инвентарь погребения 4
Серьги делятся на 7 типов: 1} с вытянуто-овальным кольцом, камнем в оправе, подвеской с грузиком и верхней застежкой (рис. 2, 7, 8), характерны для V - первой половины VI в.; 2) серьги или височные подвески с зажимом, петлями для подвесок и с камнем в оправе (рис. 3, 4, 5; 9, 5), время бытования-VI-начало VU в.; 3) круглопроволочные либо ромбические (рис. 8, 7) в сечении кольцевидные с припаянным снизу маленьким колечком (рис. 8, 7, 9; 9, 6; 10, 12) или без него (рис. 8, 8; 10, 13), датируются по комплексам первой половиной VII в.; 4) кругло-проволочные с нижним уплощенным концом для припоя какого-то украшения (рис. 12, 75, 16), датируются по комплексам первой половиной-серединой VII в.; 5) круглопроволочные с припаянным снизу шариком, а ниже колечком (рис. 12, 15, 16), судя по комплексу, середина VII в.; 6) круглопроволочные, расплющенные в нижней части, где в отверстиях закреплены колечки с подвесками из бусин (рис. 13, 13-15; 14, 10, 11), судя по комплексам, датируются второй половиной VII в.
Перстни 3 типов: 1) пластинчатые с припаянной пластинкой с камнем в оправе (рис. 3, 14; 8, 5) -середина VI-начало VII в.; 2) пластинчатые с припаянным щитком с печаткой (рис. 9, 8; 14,75-14) -VII в. 3) цельнолитой с печаткой (рис. 14, 12) - вторая половина VII в.
Рис. 14. Юстианов холм. Инвентарь погребения 5
Бусы представлены 486 единицами, из них 19 хрустальных, 50 янтарных, три гешировых, две гагатовых, 56 стеклянных, 96 из стеклянной пасты, сердоликовых, одна бронзовая, одна каменная и 33 раковины каури. Янтарные и сердоликовые бусины встречаются в наиболее поздних захоронениях, отличающихся вообще наибольшим количеством этих украшений (ЮХ-3-4,5).
Особняком стоит замечательный медальон с изображениями на обеих его сторонах: на лицевой (?) его стороне женская голова в профиль лицом к цветку, на оборотной стороне изображено животное кошачьей породы (рис. 12, 20); материал: основа - олово, примеси - железо, медь, серебро и др. Найден медальон в комплексе середины VII в, среди предметов, по-видимому, пожертвованных покойнице близкими при погребении.
Из других украшений следует отметить колокольчики (рис. 13, 10; 14,77), характеризующие комплексы главным образом второй половины VII в., двуспиральные подвески (рис. 1, 5, 13), относящиеся в данном случае к первой половине VI в., пластинчатые завитки (рис, 8,16; №,16), подвеску из клыка на колечках (рис. 10,70), бронзовую "корзиночку" (рис. 10,7), по своему облику относящуюся к бляшкам, фиксируемым в Абхазии обычно с инвентарем скифского типа IV-III вв. до н. э.21
Рис. 15. Уздечный набор из Цибилиума
Набор туалетных инструментов состоит из стержня с лопаточкой или отогнутым затупленным острием. Обычно стержни круглые, орнаментированные круговыми врезами, подобно крестовидным фибулам первого типа (рис. 2,6; 3,9; 12,9,10; 13,7(9), или очень редко четырехугольные в сечении, гладкие (рис. 3,5); стержни подвешены на кольце, Обычно наборы бронзовые, но в одном случае он сделан из железа (рис. 2,10). Имели широкое распространение в VI-VII вв.
Игольники двух типов 1) кожаный с широким бронзовым двухслойным ободком сверху (рис. 13,20); 2) бронзовый с тремя рядами ребристых петель (рис. 3,5). Иглы в погребениях встречаются обычно в одном экземпляре, хотя однажды в погребении ЮХ-3-4 их было две (рис. №,18,19).
Серебряная монета, найденная в погребении ЦХ-4-6 (рис. 6, 7) чеканена в Кесарии Каппадокийской в период правления императора Адриана (121 - 122 гг.). Ее описание 22; дидрахма, вес - 5,5 г, на лицевой стороне надпись: ADPIANEC - СЕВАСТОС, голова Андриана в лавровом венке вправо; на оборотной стороне надпись УПАТОС Г - ПАТНР ПАТР, гора Агей, на вершине которой обнаженная фигура с жезлом и сферой в руках, слева звезда. Присутствие монеты начала II в. в погребении с инвентарем второй половины VI в. свидетельствует о том, что в районе Цебельды эти монеты иногда бытуют значительно позднее.
Таким образом, анализ погребального инвентаря, и в первую очередь фибул и пряжек, свидетельствует, что все описанные погребения должны быть отнесены суммарно к VI-VII вв. Комплексный анализ взаимовстречаемости всех элементов в погребениях позволяет предложить следующую последовательность рассмотренных погребений внутри этого хронологического диапазона: погр. ЦХ-4-1-рубеж V-VI - первая четверть VI в.; погр. ЦХ-4-2 - вторая четверть - середина VI в.; погр. ЦХ-4-3 - середина VI в.; погр. ЦХ-4-4, 5, 6, 7-середина - вторая половина VI в., погр. ЦХ-4-8-рубеж VI-VII вв.; погр. ЮХ-3-2-начало VII в.; погр. ЦХ-4-9-первая четверть VII в.; погр. ЦХ-4-10-вторая четверть VII в.; погр. ЮХ-3-3-середина VII в.; погр. ЮХ-3-4-третья четверть VII в.; погр. ЮХ-3-5-четвертая четверть - конец VII в.
1. Л.К. Амброз. Проблемы ранеесредневековой хронологии Восточной Европы. СА, 1971, 2, стр. 106.
2. Как уже отмечалось (Ю. Н. Воронов. История Абхазии с древнейших времен до раннего средневековья (по данным археологии). Автореф. канд. дис., М., 1971, стр. 26), на Шапкинском могильнике зафиксировано около 45 семейных кладбищ, к числу их относится и рассматриваемое.
3. Шапкинский могильник расположен к юго-западной части Цебельдинской долины между поселками Марамба, Юрьевка и Октомбери (Ольгинское). Для основной характеристики цебельдинской культуры до сих пор привлекался материал, главным образом, из этого могильника (А. К. Амброз. УК. соч., стр. 106-111), хотя в настоящее время известно уже около 50 поселений, крепостей и могильников этой культуры в Центральной и Южной Абхазии (Ю. Н. Воронов. Археологическая карта Абхазии. Сухуми, 1969, стр. 59-65).
4. На Церковном холме ранее зафиксировано еще 3 семейных кладбища того же времени - на юго-восточном, южном и юго-западном склонах (ЦХ-1, 2 и 3). Соответственно рассматриваемый комплекс получил шифр ЦХ-4.
5. На этом холме зафиксировано еще два семейных кладбища - на северо-западной оконечности и на северном склоне (ЮХ-4 и 2). Рассматриваемый комплекс получил поэтому шифр ЮХ-3.
6. Погребение ЮХ-3 - доследовано нами в 1967 г. (Ю. В. Воронов, В. А. Юшин. Погребение VII в. из села Цебельда. КСИА, АН СССР, 128, 1971, стр. 100-105).
7. А.К. Амброз Ук. Соч, с. 107.
8. Близкие к рассматриваемым килевидные трехлопастные с плечиками наконечники стрел были распространены в VII-IX вв. (А. Ф. Медведев. Ручное метательное оружие. Лук и стрелы, самострел VIII-XIV вв.. САИ, El-36, M., 1966, стр. 59).
9. Л. К. Амброз. УК. соч., стр. 109, рис. 4, 10.
10. Там же, стр. 107.
11. Там же, стр. 11О.
12. Там же, стр. 110, рис. 4, 72.
13. Там же, стр. 110.
14. Там же.
15. Там же.
16. J. Werner. Die Fibeln dor Sammlung Diergardt. Volkerwanderungszeillicher Schmuck. Herlin, 1961, s. 54, Tat. 49, 322.
17. А. К. Амбpоз. УК. соч., стр. НО.
18. Там же, стр. 102, рис. 2, 13.
19. Там же, стр. 110, рис. 6, 4.
20. J. Werner. Zu den donaiilandischen Bozichnungcn des alamannischen Griiber-felds am alien Goltcrbarmweg in Basel. Helvetia Antique, Ziirich, 1966, S. 288, Abb. 2.
21. Ю. Н. Воронов. Археологическая карта..., стр. 58, табл. XLV, 25.
22. К. В. Голенко. Денежное обращение Колхиды в римское время. Л 1 стр. 98-99.
J.V. Voronov, V. A. Youchine NOUVEAUX MONUMENTS DE LA CIVILISATION DE TSEBELDA EN ABKHAZIE
Resume
Les necropoles de la civilisation de Tsobelda en Abkhazia tiennenl une place im-portante dans le systeme des monument du precoce Moyen Age de 1'Europe Sud-Est. L'article contient la description de 14 tombcs decouvertes sur le territoire de 2 sepultures familiales dans la necropole pres de la forteresse Ghapka au Sud-Est de la bourgade de Tsebelda et gui se rapportent aux VI-VII ss. L'article contient egalement la tentative d'une analyse chronologique detainee des sepultures qui a permis de les dater avec 1'approximatiou de 20-30 ans.
(Опубликовано в: Советская археология, 1973, № 1, с. 171-191.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
------------------------------------------------
К одной из малоисследованных проблем древней истории Восточного Причерноморья относится вопрос о характере возникновения и развития здесь городской жизни. Одни исследователи рассматривают ее как продукт греческой колонизации 1, другие считают ее результатом внутреннего социально-экономического развития местных племен2. Трудности в решении этой проблемы заключаются в первую очередь в неисследованности важнейших греческих центров Колхиды - Фасиса и Диоскуриады - и в ограниченности соответствующих археологических данных. Поэтому лишь систематическое введение в научный оборот археологических материалов с восточнопричерноморских античных поселений сможет способствовать воссозданию реальной исторической ситуации в Колхиде в рассматриваемую эпоху.
К числу таких поселений относится городище, находящееся в пос. Нижняя Эшера в 7 км к западу от г. Сухуми, на юго-восточном отроге Верещагинского холма. Памятник зафиксирован М. М. Иващенко, сообщившим краткие сведения о его площади, характере подъемного материала (фрагменты черепицы, амфор, чернолаковой и местной посуды, листовой бронзы, железный шлак, кости животных, уголь) и о следах сооружений из белого тесаного камня 3. Более полные сведения об Эшерском городище приведены Б. А. Куфтиным, опиравшимся также на подъемный материал - фрагменты черепицы и водопроводных труб, три амфорных ручки (одна со стершимся клеймом) и одна от кувшина, ножка амфоры, два пирамидальных отвеса, фрагмент сосуда грифельного цвета и несколько обломков местной керамики 4. На основании анализа этих данных Б. А. Куфтин отнес городище к IV-III вв. до н. э. 5 В 1935 г. территория городища обследовалась экспедицией ГАИМК под руководством А. А. Иессена.
Начиная с 1967 г. культурный слой по всей площади городища неоднократно разрушался на глубину до 0,7-0,8 м плантажной вспашкой с применением бульдозера. В 1967-1968 гг. на городище проводились работы совместной экспедиции Абхазского института языка, литературы и истории им. Д. И. Гулиа АН Груз. ССР и Абхазского совета Грузинского общества охраны памятников культуры 6. В основу настоящей работы положены материалы, полученные автором в результате тщательных поверхностных сборов, проводившихся на городище систематически после сельскохозяйственной обработки почвы с весны 1967 по весну 1970 г.
Рис. 1. План Эшерского городища
Поверхность городища (рис. 1) площадью более 3 га полого опускается к югу и защищена с запада, юго-запада и востока крутыми склонами. В северной его части на вершине холма прослеживаются остатки сильно разрушенной прямоугольной (примерно 12X18 м) постройки (рис. 1,1), сооруженной из тесаных квадров 7 известняка-ракушечника 8: Кладка осуществлена на известковом растворе, красноватом от обильной примеси толченой керамики 9 - в нем попадаются иногда почти целые сосуды (рис. 2, 30 - красное лощение). Из забутовки происходят известняковая капетель (рис. 3,55), блок с округлым углублением (рис. 3,34), обломки сложно-профилированных карнизов и других архитектурных фрагментов (рис. 3, 35). Кроме того, на пашне видны следы еще более десятка построек (рис. 1, 2), о чем свидетельствуют теперь лишь скопления камней и разбитой черепицы.
Примечательны руины стены, открытой при проведении дороги в северо-восточной части городища (рис. 1, 3) и выполненной кладкой из валунов и уплощенных обломков известняка или редко песчаника без следов отески. Причем крупные валуны лежат на материке, образуя фундамент, а обломки известняка или песчаника использованы для облицовки стены, пространство же между ними заполнено беспорядочно набросанными камнями. Сама стена прослеживается по контуру городища на несколько десятков метров, а в ширину до 1,5-2 м. В одном месте от стены наружу выступают остатки прямоугольного (размером 4X7 м) башнеобразного сооружения, наполовину срезанного бульдозером. В отличие от стены (куртины?), сложенной на глинистом растворе, при возведении этого сооружения был использован своеобразный, довольно прочный известково-глинистый раствор. Возможно, в данном случае мы имеем дело с фрагментом оборонительных стен городища, дата постройки которых может быть предположительно определена на основании анализа сопутствующих материалов (фрагменты малоазийских кубков, мегарских чаш и т. д.) II-I вв. до н. э., хотя окончательно этот вопрос может быть решен лишь в процессе раскопок нетронутой части стены.
В южной части городища (рис. 1, 4) на пашне фиксируется довольно значительный (30X20 м) участок, густо насыщенный угольками, золой, многочисленными остатками обугленных костей. Здесь кроме измельченных фрагментов кухонной и привозной керамики найден золотой лепесток (рис. 3,27), возможно, от погребального венчика. Следы землянок (рис. 1, 5) выявлены на юго-восточной окраине городища, а вдоль северной и юго-восточной его границы прослеживаются следы земляного вала, укрепленного валунами.
Тщательное обследование поверхности городища дало помимо ряда более редких находок обильный массовый материал 10, имеющий исключительно важное значение 11 для характеристики одного из значительных античных населенных пунктов Северной Колхиды.
Рис. 2. Различные керамические изделия с Эшерского городища
Керамическая тара Эшерского городища по форме, качеству глины и фактуре может быть условно подразделена на три группы: импортную, неопределенного происхождения и местного производства.
Импортная тара представлена изделиями из светлой (желтой, розовой, реже светло-коричневой), хорошо отмученной глины (рис. 4,1-3, 6-10, 12,21, 29, 30; рис. 5, 13(?) с мелкими, часто золотистыми, блестками слюды в тесте либо с обильной примесью пироксена (рис. 4,11,22,23). Выделяются фрагменты амфор хиосских (рис. 4,2) V в. до н. э. 12 "типа Солоха I" (рис. 4, 1), "типа Солоха II" (рис. 4, 3) и других (рис. 4,30), относящихся к IV - III вв. до н. э. 13, а также синопских (рис. 4, 11, 22, 23) III-II вв. до н. э. 14 родосских (рис. 4, 6) конца III-II вв. до н. э. 15, близких к кносским и красноглиняным с двухствольными ручками (рис. 4, 29) II-I вв. до н. э. 16 Кроме вышеупомянутой, опубликованной Б. А. Куфтиным клейменой ручки, из Эшеры теперь известны еще четыре ручки с сильно поврежденными клеймами (рис. 4, 7-10). Среди находок имеется также большое число фрагментов двухствольных и обычных амфорных ручек, по качеству глины входящих в рассмотренную группу.
Амфорная тара неопределенного происхождения с Эшерского городища включает изделия (рис. 4,4,5, 15,18,25,27,28) из небрежно промешанной светло-коричневой с оранжевым оттенком глины с примесями песка, слюды, мелких известковых частиц, темно-бурых железняковых включений; в некоторых изделиях (рис. 4,4,18) отмечено и присутствие пироксена. Ножка (рис. 4,4) по форме восходит к гераклейским амфорам середины - второй половины IV в. до н. э. 17 Другая ножка (рис. 4,28), по-видимому, относится к подражаниям косским амфорам III-II вв. до н. э. 18 Следует отметить также факт некоторого сходства в структуре глины и форме отдельных изделий рассматриваемой группы с северопричерноморскими амфорами IV-III вв. до н. э.- горловины (рис. 4, 6) с пантикапейскими 19, донышка (рис. 4, 27) с херсонесскими 20.
Керамическая тара местного 21 производства (рис.4,13,14,16,17,19,20, 24, 26, 31-50) характеризуется в первую очередь грубопромешанной, различных (от светло-серых до темно-красных) оттенков коричневой глиной с примесями песка, слюды, кварцита, известковых частиц, темно-бурых железистых включений, пироксена в большом (рис. 4,20,31,37,38,43) и незначительном (рис. 4, 13, 17, 26, 36, 46) количестве или вообще без него. По своей форме некоторые изделия восходят к синопским (рис. 4,24,26) III-II вв. до н. э. 22 и косским (рис. 4,39) IV-III вв. до н. э. 23 Большинство изделий этой группы должно быть отнесено к разновидностям амфор коричневой глины III-V вв. до н. э. (рис. 4, 33, 37, 45) 24 и I в. до н. э.- I в. н. э. (рис. 4,14,20,32,35, 38, 40-43,48,47) 25; донца амфор этого типа обычно имеют с внутренней стороны спиралевидный завиток. Выделяется несколько, видимо привозных, образцов (рис. 4,20,31,38, 43), отличающихся более тщательной фактурой и большим числом пироксеновых частиц 26. На городище встречены и фрагменты своеобразных амфор с обильной пироксеновой примесью, характерных для горных и предгорных античных местных поселений центральной Абхазии 27. К рубежу нашей эры должны быть отнесены донышки, формованные с помощью пробки (рис. 4,36, 44, 48-50) 28. К группе местных изделий (рис. 5) относятся многочисленные фрагменты аморфных ручек, часто имеющих у оснований по одному или по два пальцевых углубления 29. Таким образом, рассмотренные материалы позволяют поставить вопрос о местном производстве амфорной тары, начиная с конца III в. до н. э., в то время как время расцвета этого производства, по-видимому, падает на II - I вв. до н. э.- начало I в н. э.
Рис. 3. Различные находки с Эшерского городища
Чернолаковая посуда представлена обломками канфаров (рис. 6,3, 4), киликов (рис. 6,1), скифосов (рис. 6, 18-19), крышек (рис. 6,12), блюд (рис. 6,6-8,10,11), кубков (рис. 6,75) и других изделий (рис. 6,5,9,13, 14,16,17,20) V-III вв. до н. э., относящихся в основном к аттическому импорту. Фрагмент "мегарской" чаши (рис. 6, 21), покрытой черным матовым лаком, связан, по-видимому, с делосской продукцией II в. до н. э. 30 Встречаются фрагменты, покрытые коричневым, бурым или ярко-оранжевым (рис. 6,22) лаком, характеризующим обычно продукцию III-II вв. до н. э. 31
Краснолаковая посуда представлена фрагментами блюд (рис. 6,23- 25,27), мисок, кубков (рис. 6,26), "мегарских" чаш и других изделий малоазийского характера, по времени не заходящих позднее самого начала нашей эры (рис. 6,27). 32
Бытовая керамика из тонкоотмученной глины подразделяется по цвету на грифельно-серую (рис. 5,1-4), здесь, по-видимому, сопутствующую чернолаковой посуде 33, и на светлоглиняную (розовых, желтых, оранжевых оттенков), включающую поддоны (рис. 5,15,20,23), крышечки (рис. 5, 8, 21, 39, 40), фрагменты малоазийских, по-видимому пергамских, кубков (рис. 5,11,12,22) I в. до н. э. 34, амфориски (рис. 5,16-19) II- I вв. до н. э. 35 и другие изделия (рис. 5, 5-7, 9, 10, 14, 38; рис. 7, 30.) Сероглиняная крышечка (рис. 5, 21), имеющая выпуклую букву Y у ручки, по своей форме и манере исполнения буквы может быть отнесена ко II в. до н. э. 36
Обломки лутериев (рис. 5,33) и других (рис, 5,34,35) изделий из светлой, характерных расцветов глины с обильной примесью пироксена должны быть отнесены к синопской продукции IV-III вв. до н. э. 37 На городище встречено также значительное число фрагментов лутериев (рис. 5,36, 37) и других изделий из светло-коричневой с оранжевым оттенком глины с песком, крупными частицами темно-бурых железистых включений, изредка с примесью известковых и пироксеновых частиц. По типу глины к последним близки малоазийский по форме кубок (рис. 5,32), крышка (рис. 1,34) и закраина сосуда (рис. 5,38).
Керамика красного и темно-коричневого лощения, являющаяся в основном, по-видимому, продукцией местного производства, включает обломки мисок (рис. 5,27,29,30), тарелок (рис. 5,28,31), рыбных блюд (рис. Б, 25, 26) и других изделий (рис. 7,20,28), имеющих в своей основе античные формы IV-II вв. до н. э. 38 На этих изделиях часты граффити (рис. 5,27, 30,31). Фрагмент кувшина (рис. 5,24) покрыт частично красной краской, стекающей по светло-коричневому полю. Любопытны придонная часть сосуда серо-коричневого слабого лощения (рис. 2,31) и поддон (рис. 7, 20) коричневого лощения, имеющий в глине примесь песка, слюды, большого числа известковых частиц и отдельных пироксеновидных включений. Лощение присутствует и у местной керамики колхидского типа - котловйдных сосудов (рис. 8, 16), кувшинов (рис. 8, 23, 27) и т. д.
Простая античная керамика представлена многочисленными фрагментами кастрюль, горшков, мисок, крышек, кувшинов и т. д. Все эти изделия могут быть разделены на две группы - более раннюю, по-видимому, привозную, и местного производства. В первую группу входят главным образом фрагменты кастрюль (рис. 7,1,3,4,12,13,26) и соответствующих им крышек из светло-коричневой, хорошо промешанной глины со светлой выступающей примесью, редко. с отдельными мелкими пироксеновидными включениями, относящихся к V-II вв. до н. э 39. К этой же группе примыкают изделия (рис. 7,11,16) из глины оранжевого оттенка с кварцитовыми и железистыми примесями. Посуда второй группы характеризуется главным образом довольно грубой глиной темно-коричневого, редко красного или сизого обжига с обильной примесью песка, слюды, а во многих случаях (рис. 7, 8, 22,-24, 27, S3) и пироксена. Сюда относятся фрагменты кастрюль (рис. 7,2, 5-10-14) и соответствующих им крышек из светло-коричневой (рис. 7,31-33) и темно-коричневой (рис. 7,35, 36) глины, фрагменты горшков (рис. 7, П-19), поддонов (рис. 7, 21-23), кувшинов (рис. 7, 24,26), сковород (рис. 7, 15) и других изделий, в целом относящихся к III-I вв. до н. э. 40.
Рис. 4. Фрагменты амфор с Эшерского городища
Специфически местная североколхидская керамика представлена изделиями, сделанными на гончарном круге и вручную. В первую группу входят фрагменты пифосов (рис. 8, 1-9), котлов (рис. 8, 16, 29, 30), блюд (рис. 8, 20, 37, 38), кувшинов (ряс. 8, 23, 25, 27, 28), кастрюль (рис. 8, 18), крышек (рис. 8, 22) И других изделий (рис. 8, 10, 11, 13-15, 17, 19, 21, 24, 35, 51), главным образом темно-коричневого обжига, имеющих прямые аналогии на памятниках Колхиды V-II вв. до н. э. 41 Любопытен тот факт, что многие изделия, относимые мной к местным главным образом по форме и орнаментировке (рис. 8, П-23, 38), по обжигу, глине и примесям объединяются с вышеописанной группой античной кухонной керамики местного производства. Так, сосуд (рис. 8, 21), помимо закраины античного контура, содержит в глине ощутимую примесь пироксеновидных частиц. Но наиболее любопытен факт присутствия довольно значительной примеси пироксеновидных включений в глине краснолощеного кувшина (рис. 8, 23), по форме относящегося к одному из распространенных типов местной североколхидской керамики 42.
Местная лепная керамика, связываемая с племенами санигов (соанов) 43, представлена пористыми коричневого обжига обломками светло-глиняных (рис. 8, 12, 26, 31, 33) и темноглиняных (рис. 8, 32, 34, 36, 39, 40) сосудов, характеризующих античные горные и предгорные местные поселения центральной Абхазии 44. Пористость этой керамики обеспечивалась обильной примесью толченого кальцита и известняка, выгоревших при обжиге.
Заканчивая обзор керамической посуды, характеризующей Эшерское городище, следует еще отметить скопление у остатков центрального сооружения (рис. 1, 7) фрагментов пифосов (рис. 2, 32-35, 37, 39, 40), кувшинов (рис. 2, 36, 38, 41) и других изделий красного и сизого обжига, характерных для поселений позднеантичной цебельдинской культуры 45, где подобная керамика датируется V-VI вв. н. э. Кроме того, на городище зарегистрированы одиночные обломки средневековых (XII-XV вв.) пифосов (рис. 2, 42).
Обломки кирпича, черепиц, калиптеров и водопроводных труб распространены по всей территории городища. Многочисленный кровельный материал, подчеркивающий определение Эшерского городища как поселения "городского типа" 46, может быть подразделен на три группы.
К древнейшей относятся фрагменты синопской 47 черепицы, характеризующейся светлой с фиолетовыми, желтыми, розовыми и иными оттенками глиной с обильной крупнозернистой примесью пироксена (рис. 2, 5, 6). Вторую группу составляет основная масса изделий, представленных плоской, часто с графемами (рис. 2, 12-17), черепицей (рис. 2, 7-10, 18, 19) и калиптерами (рис. 2, 21, 22) красного, коричневого и серого обжига с песчаным отощателем. Черепица проявляет общие черты (размер, профиль бортиков) с соответствующей эллинистической продукцией из Вани 48, Нижнего Гоми 49, Красного Маяка 50, Сухумской горы 51 и т. д. Хронологический диапазон местного производства этой черепицы может быть пока условно определен III-I вв. до н. э. Фрагмент черепицы с угловым уступом, найденный в районе здания I (рис. 2, 20), характеризует наиболее позднюю группу кровельных материалов, относящуюся уже к позднеримской эпохе 52. Водопроводные трубы (рис. 2, 23-28) отформованы из глины коричневых и сизых тонов. Следы водопровода выявлены в 500 м к северо-западу от городища.
Среди прочих находок на городище следует отметить керамические пирамидальные (рис. 2, 1-3) и каменные (рис. 3, 28, 29) грузила-отвесы, лепную зооморфную подставку (рис. 2, 29), керамические (рис. 2, 4) и каменные (рис. 3, 20) пряслица, фрагменты листовой бронзы, сосредоточенные в районе здания 1, обломки орудий из гальки (рис. 3,30-32), а также гранитных вытянуто-овальных, круглых и прямоугольных (рис. 3, 36-37) камней от ручных мельниц, железные ножи (рис. 3, 12) и своеобразные кривые (ритуальные?) кинжалы (рис. 3, 11, 13), бусы из темно-синего стекла (рис. 3, 22-23), настовые - синие, с зеленым глазком и пояском (рис. 3, 24), черно-белые (рис. 3, 25), вставки из синего стекла (рис. 3, 26), бронзовые пронизи (рис. 3, 21) и т. д.
Рис. 5. Различная античная посуда с Эшерского городища
У подошвы вышеупомянутого башнеобразного сооружения (рис. 1, 3) бульдозером была вскрыта древняя яма, из которой происходят фрагменты бронзового аттического шлема (рис. 3, 1-4), относящегося к концу V-IV вв. до н. э. 53 Налобник его украшен рельефным пояском с двумя рядами насечек, из-под которого спускаются завитки волос. Между обломками эшерского шлема найдены фрагменты чернолакового килика (рис. 6, 5), по качеству лака и форме сближающегося с аттическими (афинскими) 54 киликами середины V в. до н. э. 55 С территории Эшерского городища происходит также бронзовая пластинка, напоминающая примитивный нащечник (рис. 3, 10).
Некрополь прослежен к северу от Эшерского городища. Здесь проявляются ингумационные и кремационные погребения, откуда происходят бронзовый шлем (рис. 3, 7-9) со следами местной переделки, восходящий к коринфским образцам 56, чернолаковая посуда, в том числе маленький сосуд (рис. 6, 7-находка М. М. Гунба), скифосы, канфары, килики, лекифы, а также светильники, мечи махайра, железные наконечники копий и ряд других изделий IV-II вв. до н. э. 57
На южной окраине городища (рис. 1, 6) местными жителями доследовано одиночное погребение рубежа нашей эры, инвентарь которого содержал железный нож (рис. 3, 14), несколько костяных подвесок (рис. 3, 16,18), бронзовую двухспиральную подвеску (рис. 3, 15) и пронизь (рис. 3, 19), сердоликовую бусину (рис. 3, 17).
Таким образом, несмотря на почти полное уничтожение культурных напластований неоднократной плантажной распашкой, анализ накопившегося в последнее время подъемного материала характеризует рассматриваемое поселение как многослойный памятник.
Начало экономического подъема на Эшерском городище на основании приведенных материалов может быть определено временем не раньше первой половины, а возможно, и середины V в. до н. э. 58 Находки, относящиеся к данному слою (V-первая половина IV в. до н. э.), указывают на тесные связи с античными центрами (Афины, Хиос, Гераклея, Синопа).
В конце IV - I вв. до н. э. Эшерское городище переживает расцвет - материалы показывают существование здесь различных отраслей хозяйства. О земледелии свидетельствуют ручные мельницы, в частности жернова-толкачи (рис. 3, 37) 59, имевшие широкое распространение в античном Причерноморье 60, а также топография городища (удаленность от моря - 1-1,5 км) 61. О скотоводстве свидетельствуют находки костей крупного и мелкого рогатого скота. На садоводство и виноградарство имеются косвенные указания (кривые ножи и т. д.) 62. Широко были развиты и различные ремесла: керамическое производство кровельных материалов, кухонной, столовой и тарной посуды, по форме в большинстве своем идентичной продукции других причерноморских античных центров 63, ткачество с использованием вертикального греческого станка с пирамидальными глиняными отвесами 64, обработка камня, засвидетельствованная архитектурными деталями, кузнечное дело, специализировавшееся, по-видимому, на изготовлении сельскохозяйственных орудий и вооружения; надо предполагать существование здесь своих плотников, шорников, кожевенников и т. д. Рыболовство также играло заметную роль в хозяйстве городища, о чем свидетельствуют находки каменных грузил, керамических пирамидальных грузил типа пичвиарских 65, рыбные блюда, относящиеся к характерным деталям греческой жизни 66, а также устричные раковины.
Рис. 7. Бытовая античная посуда с Эшерского городища
В конце IV-I вв. до н.э. на городище используется значительный ассортимент импортных изделий, которые, однако, как и более ранние материалы, характеризуют экономические связи прежде всего самой Диоскуриады, через которую, вероятно, эти изделия путем обмена на сельскохозяйственные продукты поступали в Эшеру. Основное же направление этих связей указывает на Южное Причерноморье, а также на ряд средиземноморских и, возможно, северопричерноморских центров.
Все вышесказанное позволяет определить Эшерское городище как аналогичный другим причерноморским античным поселениям городского типа продукт греческой колонизации. В результате даже поверхностного обследования этого памятника устанавливаются характерные хозяйственно-экономические и культурные черты, определяющие его греческий характер, позволяющие вместе с тем признать второплановой его эмпориальность - торговое посредничество жителей городища между греческим миром и местными племенами, а на первый план выдвинуть его значение как самостоятельной хозяйственной единицы, экономика которой основана не на торговле, а на сельскохозяйственном и определенном ремесленном производстве, что устанавливается и в отношении многих других раннеантичных и эллинистических городов Причерноморья 67. В материалах Эшерского городища ясно просматриваются черты античной цивилизации, суть которой содержится в известной характеристике Маркса: "Концентрация в городе, территория которого включает в себя окружающую сельскую местность; мелкое сельское хозяйство, работающее на непосредственное потребление; промышленность (Manufactur) как домашнее побочное занятие женщин и девушек (прядение и ткачество), или как промышленность, обособившаяся только в отдельные самостоятельные отрасли производства (fabri {ремесленники} и т. д.)" 68.
Примечательно, что на самом Эшерском городище, в том числе и при шурфовке, не прослежено характерных остатков местной культуры догреческого периода, что должно быть связано в первую очередь, по-видимому, с его естественной незащищенностью, которая в то же время должна указывать на относительно мирные взаимоотношения его основателей с местными племенами. На связи с последними и на определенную местную этническую прослойку в населении городища в эллинистический период указывает специфическая местная продукция, составляющая около 21% всего рассмотренного керамического материала. Проникновение местных этнических элементов на городище, по-видимому, осуществлялось способом, обычным для других причерноморских, в частности боспорских, античных городов 69.
Важным обстоятельством является и тот факт, что значительное поселение XIII-VII вв. до н. э., хорошо изученное на юго-западном отроге того же Верещагинского холма 70, в античное время утратило свое значение, превратившись в обычное небольшое местное поселение, притом сильно эллинизированное 71; об этом свидетельствуют обломки амфор, чернолаковой посуды 72 и в первую очередь погребение III в. до н. э. 73 с характерным греческим обрядом кремации в урне - косской амфоре.
Все сказанное, по-видимому, должно исключать всякую мысль о ведущей роли местного населения в возникновении городских форм жизни в Эшере. Относительно решающей 74 роли местного населения в формировании других греческих колоний Абхазии - Диоскуриады, Гюэноса и Питиунта - нет пока необходимых доказательств 75. Местоположение Диоскуриады предположительно определяют на дне Сухумской бухты 76, о Питиунте нет никаких археологических сведений 77. Даже сравнительно скудные археологические материалы из Гюэноса 78 позволяют сделать вывод о типично греческом характере этого поселения 79.
О существовании мощных очагов греческой культуры на побережье должен свидетельствовать факт интенсивной эллинизации в V-III вв. до н. э. многочисленных местных поселений на побережье и в предгорьях Абхазии. "Широкое внедрение элементов греческой материальной культуры и соответствующих культурных навыков в обиход варваров" 80 подтверждается здесь наличием большого античного материала (амфоры, бытовая керамика, чернолаковая посуда, черепицы, украшения, вооружение и т. д.) 81.
Следует отметить, что выводы о местном 82, главным образом, а не греческом характере населения и хозяйственного уклада Диоскуриады делаются на основании анализа материалов в значительной мере эллинизированного местного поселения на Сухумской горе, рассматриваемого исследователями как "один из древних и густонаселенных кварталов Диоскурии" 83. Аналогично интерпретируются и другие близлежащие местные поселения (Гуадиху) 84. При этом упускается из вида тот факт, что анализ культурно-этнического содержания указанных поселений может способствовать лишь определению уровня их эллинизации и отнюдь не демонстрирует реальный этнический состав самой Диоскуриады или других греческих, поселений, откуда происходило "...распространение в Колхиде греческой культуры и греческого языка" 85.
Следует также подчеркнуть, что возникновение греческих колоний в Северной Колхиде происходило в специфических условиях относительного упадка местной социальной и культурной жизни, последовавшего вслед за опустошительными походами киммерийцев и скифов во второй половине VIII -г первой половине VI вв. до н. э. 86 Известную разобщенность в культурно-социальный облик местного населения должны были внести и осевшие здесь в VI в. до н. э. отдельные скифские племена 87. Кроме того, представления о "высокоразвитой социально-политической" среде 88, о возможности возникновения у местных племен собственной городской жизни 89 и о "царской власти", ограничивавшей греческую колонизацию 90, не могут быть соотнесены с Северной Колхидой и потому, что здесь в среде многоплеменного объединения гениохов 91 "... в это время (VI-III вв. до н. э. - Ю. В.) господствовал родовой строй" 92.
Рис. 8. Местная посуда с Эшерского городища
Согласно сообщению Плиния Секунда (NH, VI, 15, 16), в начале I в.. н. э. Диоскуриада 93 и Питиунт были опустошены древнеабхазскими племенами гениохов. Эти события, по-видимому, положили конец городской жизни и в Эшере.
В начале V в. н. э. район Эшеры был захвачен древнеабхазским племенем апсилов 94, пребывание которых здесь отмечено вышеупомянутой керамикой специфического облика (рис. 2,32 - 41). С их пребыванием либо с несколько более ранним периодом следует связать строительство здания (по некоторым признакам раннехристианской церкви) на остатках более древнего, еще эллинистического сооружения (рис. 1,1).
В небольшой статье нет возможности коснуться всех интересных вопросов, возникающих в процессе изучения материалов Эшерского городища, и все же приведенные данные достаточно определенно рисуют экономическую и культурную специфику этого довольно значительного, тесно связанного с Диоскурией античного сельскохозяйственного поселения, проливая некоторый свет на сложный вопрос о путях и формах греческой колонизации Восточного Причерноморья.
Yu. N. Voronov A PROPOS DU SITE URBAIN A ECHERY
Resume
Le probleme relatif a 1'epoque et aux particularites de la formation des villes de Colchide est assez complique. L'analyse des donnees archeologiques peut beaucoup contribuer a sa resolution. L'auteur etudies les materiaux archeologiques obtenus au cours de l'inspection du site urbain d'Echery situe a 7 km a l'ouest de la ville de Soukhoumi (en Abkhasie). Parmi les trouvailles predomine la ceramique importee (de Sinop, Heraclee, Chio, Rhodes, Pergame, Athenes etc.) et celle de production locale fabriquee d'apres les specimens anthiques. Les trouvailles des details architecturaux en pierre, des casques anciennes grecques en bronze et d'autres revetent d'une grande importance. L'analyse des materiaux cimentionnes montre que, primo, le site urbain d'Echery est ne au Ve siecle avant notre ere en tant qu'agglomeration doqt les habitants pratiquaient l'agriculture et qui etait etroitement liee, du point de vue d'economie, a Dioscurias; secundo, elle fait ressortir le caractere grec de ce site et, terzo, donne lieu, a l'unanimite avec plusieurs archeologues, a mettre en rapport l'apparition des villes en Colchide du nord avec la colonisation des regions attenantes a l'est de la Mer Noire par lea Grecs
1. И. А. Джавахов. Государственный строй древней Грузии и древней Армении. 1, СПб., 1905, стр. 42; С. Н. Джанашиа. Родовой строй у грузинских племен. Труды, II, Тбилиси, 1952, стр. 125; М. Д. Бердзенишвили. К истории города Фасиса (диссертация), Тбилиси, 1940, стр. 12, 13; В. Ф. Гайдукевич. История античных городов Северного Причерноморья, 1, М.- Л., 1955, стр. 29; А. И. Болтунова. Античные города Грузии и Армении. Сб. "Античный город", М., 1963, стр. 155;М. П. Инадзе. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси, 1968, стр. 156.
2. О. Д. Лордкипанидзе. Античный мир и древняя Колхида. Тбилиси, 1966,стр. 63, 64; Н. Ю. Ломоури. К вопросу о греческой колонизации побережья Колхиды. "Античное общество" (Труды конференции по изучению проблем античности). М., 1967, стр. 169; М. М. Трапш. Древний Сухуми. Труды, II, Сухуми, 1909, стр. 211,216, 219.
3. М. М. Ivascenko. Beitrage zur Vorgeschichte Abschasiens. ESA, VII, 1932. стр. 109; его же. Исследование архаических памятников материальной культуры в Абхазии. ИНИИК, 1935, стр. 67, 68.
4. Б. А. Куфтин. Материалы к археологии Колхиды. 1, Тбилиси, 1949, стр. 5-18
5. Там же, стр. 17.
6. Г. Шамба, Ю. Воронов. Эшерское городище раскрывает тайны. Газ. "Советская Абхазия", 1 июня 1968 г., стр. 3.
7. В течение последних 50-60 лет множество таких блоков ушло на окрестные постройки (М. М. Иващенко. Исследование:, стр. 68)
8. Ближайшие природные выходы этой породы находятся в районе Нового Афона(Анухва), откуда они, по-видимому, морским путем доставлялись в Эшеру.
9. Близкий по качеству раствор прослежен в стенах II - III вв. н. э. римской крепости Себастополис в Сухуми (В. А. Леквинадзе. Оборонительные сооружения Себастополиса. СА, 1966, 1, стр. 208, 209).
10. И. Б. Зеест. Задачи исследования массового античного материала. КСИААН СССР, 109, 1967, стр. 9-14.
11. И. Б. Зеест. Керамическая тара Боспора. МИА, 83, 1960, стр. 74, 75, табл. III, 11; О. Д. Лордкипанидзе. УК. соч., табл. XIV.
12. И. Б. Зеест. Керамическая тара..., стр. 91, 92, 96, табл. XV, 32е; XVI, 32ж; XVIII, 35г.
13. Там же, табл. XIII. 29аб.
14. Там же, стр. 102, 103, табл. XXIII, 49.
15. Там же, стр. 105, 106, 109 табл. XXIV, 52в; XXVI, 626.
16. Там же, стр. 100, табл. XXII, 42.
17. Там же, табл. XXIV, 526.
18. Там же, стр. 95, табл. XVII, 34в.
19. Там же, стр. 97, 98, табл. XXI, 39а.
20. Амфорная тара местного производства была выделена на основе сопоставления глины и песчано-слюдяных примесей амфор и заведомо местных изделий (бытовая посуда колхидского типа, черепица и т. д.), причем последние с достаточной определенностью указывают на существование в окрестностях той же Эшеры ассортимента разнообразных по цвету и структуре глин. Важнейшим показателем существования местного производства амфор являются многочисленные находки керамического брака и ошлакованных амфорных фрагментов, соответствующих по глине и форме рассматриваемой группе.
21. И. Б. 3еест. УК. соч., табл. XIII, 29аб, ЗОа.
22. Там же, табл. XXIV, 53.
23. Там же, стр. 108, табл. XXVI, 59аб.
24. И. Б. 3еест. Новые данные о торговых связях Боспора с Южным Причерноморьем. ВДИ, 1951, 2, стр. 114, 115, рис. 7; ее же. Керамическая тара..., стр. 108,табл. XXVI, 80 обе.
25. В пользу местного изготовления подобной тары должен свидетельствовать факт находки на городище обломков черной кристаллической породы, в результате дробления которой получается пироксеновидный порошок, соответствующий примеси в глине многих местных керамических изделий. Этот прием заимствован из техники изготовления керамики синопско-гераклийского круга.
26. Ю. Н. Воронов. К вопросу о локализации кораксов и их крепости в Абхазии. ВДИ 1968, № 3, стр. 136, 137, рис. 2, 14, 15; его же. Археологическая карта Абхазии. Сухуми, 1969, стр. 47, 48, 54-56, 58, 59, табл. XXIX, 15-18, 20, 23.
27. И Б. 3еест. Керамическая тара..., стр. 126.
28. М. М. Трапш. Древний Сухуми, табл. XXVIII, 14; XXX, 1.
29. Д. Б. Шелов. Находки в Танаисе мегарских чаш. Сб. "Античные древности Подонья - Приазовья", М., 1969, стр. 237.
30. В.Д. Блаватскии. История античной расписной керамики, М., 1953, стр. 25.
31. Э. Я. Николаева. Раскопки городища Кепы в 1964 г. КСИА АН СССР, 109, 1967, стр. 98, рис. 36, 13.
32. Б. А. Куфтин. Материалы..., 1, стр. 17.
33. Т. Н. Книпович. Краснолаковая керамика первых веков н. э. из раскопок Боспорской экспедиции 1935-1940 гг. МИА, 25, 1952, стр. 310, рис. 9, 2, 3.
34. И.Т. Кругликова. Ремесленное производство простой керамики Пантикапея. МИА, 56, 1957, рис. 7, 1, 2; И. П. Сорокина. Тузлинский некрополь. М., 1967, рис. 17, 3.
35. И.Т. Кругликова. УК. соч., рис. 3,12; Н. М. Лосева. Об импорте и местном производстве "мегарских" чаш на Боспоре. МИА, 103, 1962, стр. 204, 205, рис. 5, 1.
36. И. Б. 3еест, И. Д. Марченко. Типы толстостенной керамики из Пантикапея. МИА, 103, 1963, стр. 158, рис. 11, 1.
37. А. М. Мелюкова. Поселение IV-III вв. до н. э. у с. Николаевка Одесской области. КСИА АН СССР, 109, 1967, рис. 16, 7; Г. А. Лордкипанидзе. Животноводство и промыслы античной Колхиды. СА, 1967, 1, стр. 38, рис. 4, 2.
38. И.Т. Кругликова. УК. соч., рис. 1, 3; Е. Г. Кастанян. Археологическая разведка на городище Парфений. МИА, 85, 1958, рис. 15, 11.
39. И. Т. Кругликов а. УК. соч., рис, 1, 5; 3, 1-4, 7, 9; 4, 6; Е. Г. Кастанян. УК. соч., рис. 2, 3, 7.
40. Л. Н. Соловьев. Следы древнего соляного промысла близ г. Сухуми и г. Очамчира. Тр. ЛГМ, 1, 1947, стр. 39, рис. 6; его же. Селища с текстильной керамикой на побережье Западной Грузии. СА, XIV, 1950, стр. 272, рис. 4, 1, 2; Б. А. К у ф т и н. Материалы..., I, стр. 43, 44, рис. 12, табл. II, П; его же. Материалы..., II,рис. 19, 7; 25, 1, 4, табл. 5 - урна погр. 4; 27, 1, 6, 7; 33, 10; 34, 1-6; 35, 10;М. М. Трапш. Древний Сухуми, стр. 227, табл. XXIX. 1-3, 4, 7.
41. Б. А. Куфтин. Материалы..., I, стр. 33, табл. IV б; его же. Материалы...,II, стр. 273, табл. 73, 5; М.М. Трапш. УК. соч., табл. LIV, 21?.
42. Ю. Н. Воронов К вопросу о локализации кораксов..., стр. 141.
43. Ю. Н. Воронов. Археологическая карта..., стр. 47, 48, 53-56, табл. XXIL, 17,38, 54.
44. Там же, табл. XXV, 14, 25, 34, 37, 44, 47; XXVI, 1, 2; XXV, 7, 26.
45. О. Д. Лордкипанидзе. Античный мир и древняя Иберия. Тбилиси, 1908,стр. 126.
46. Б. А. Куфтин. Материалы..., 1, стр. 9.
47. О. Д. Лордкипанидзе. Античный мир и древняя Колхида, табл. XXXVII.
48. Б. А. Куфтин. Материалы..., II, стр. 89-91, рис. 23.
49. М. М. Трапш. Археологические раскопки в окрестностях Сухуми. Тр. АИ,XXIX, 1968, стр. 192.
50. А. Н. Каландадзе. Археологические памятники Сухумской горы. Сухуми,1953, стр. 80, 81, табл. XIV, 12-14.
51. М. М. Трапш. Древний Сухуми, стр. 320, 321, табл. XLI, 7.
52. Б. 3. Рабинович. Шлемы скифского периода. Тр. ОИПКГЭ, 1, Л., 1941, стр. 122, 123, 141, 142уЕ. В. Черненко. Скифский доспех. Киев, 1968, стр. 85.
53. В. Д. Блаватскии. История античной расписной керамики, стр. 25.
54. Л. Ф. Силантьева. Некрополь Нимфея. МИА, 69, 1956, стр. 43, рис. 20;В. Ф. Гайдукевич. Некрополи некоторых боспорских городов. МИА, 69, стр. 178, рис. 41.
55. Б. 3. Рабинович. УК. соч., стр. 121, 122, рис. 5; табл. XIII; Е. В. Черненко. УК. соч., стр. 91, 94, 95, рис. 49,1.
56. В. С. Орелкин. Находки на Эшерском городище. Газ. "Советская Абхазия".17 января 1969 г., 12 (13112), стр. 4; Г. К. Ш а м б а. Об Эшерском античном городище. Тезисы докладов XVII научной сессии Абхазского института (Итоги научно-исследовательских работ 1968 г.), Сухуми, 1969, стр. 23, 24.
57. Следует отметить, что к этому же периоду (середина V в. до н. э.), судя по археологическим материалам, относится и начало экономического расцвета Гюэноса, связываемого с энергичными действиями в Понте Перикла во второй части V в. до н. э. (М. П. И н а д з е. УК. соч., стр. 200).
58. Г. К. Шамба. УК. соч., стр. 23.
59. В. Д. Блаватскии. Античная археология. М., 1961, стр. 38.
60. И. Т. Кругликова. Роль земледелия в античных государствах Северного Причерноморья в ранний период их существования. КСИА АН СССР, 109, 1967, стр. 5
61. Б. А. Куфтин. Материалы..., 1, стр. 40.
62. Следует при этом учитывать и возможность поступления части указанной продукции путем обмена из других, расположенных поблизости ремесленных центров, примером которых могут служить, в частности, обжигательные печи в пос. Красный Маяк, где зафиксировано производство амфор, черепицы, пирамидальных грузил и т. д. (М. М. Трапш. Археологические раскопки..., стр. 190-193, рис. 5-8) и у устья р. Шицкуары к северо-западу от Эшеры, где производились амфоры с клеймомA IOSK.OY , черепица и другие изделия (М. М. Трапш. Древний Сухуми, стр. 227;
63. Ю. Н. Воронов. Археологическая карта..., стр. 50, табл. XXIX, 28).
64. Б. А. Куфтин. Материалы..., I, стр. 14-16, рис. 2; В. Ф. Гайдукевич. К вопросу о ткацком ремесле в Боспорских поселениях. МИА, 25, 1952, стр. 410.
65. Г. А. Лордкипанидзе. УК. соч., стр. 38, рис. 3, 1.
66. В. Д. Блаватский. История античной расписной керамики, стр. 51, 52.
67. В. В. Лапин. Экономическая характеристика Березанского поселения. Сб. "Античный город", М., 1963, стр. 31-39; Я. В. Доманский. О начальном периоде существования греческих городов Северного Причерноморья. "Археологический сборник" (Гос. Эрмитаж), 7, М.-Л., 1965, стр. 116-135; О. Д. Лордкипанидзе. УК.соч., стр. 32; И. Т. Кругликова. Роль земледелия..., стр. 3-8. Следует также отметить, что основные черты Эшерского городища дают возможность по аналогии с Западным Причерноморьем выделить в Северо-Западной Колхиде подэтап греческой колонизации, характеризующийся стремлением колонистов обеспечить доступ к внутренним сельскохозяйственным районам (Христо М. Данов. Характер и значение на гръцката колонизация по западния бряг на Чорно море. "Археология", 1, София,1969, стр. 17
68. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. ВДИ.1940, 1, стр. 12.
69. Н. И. Сокольский. Кепы. Сб. "Античный город", стр. 104.
70. Б. А. Куфтин. Материалы..., I, стр. 133-257.
71. Там же, стр. 96-98.
72. М. М. Иващенко. Исследование..., стр. 64, 65.
73. И. Б. 3еест. Керамическая тара..., стр. 106.
74. М. П. Инадзе. К вопросу о характере развития городов Северной Колхиды в античную эпоху. САНГ. XXIII, 6, 1959, стр. 769; Н. Ю. Л омоури. УК. соч., стр. 169;М. М. Трапш. Древний Сухуми, стр. 211. Фактически та же мысль содержится и втеории о смешанном характере античных городов колхидского побережья (Н. Ю. Л омоури. УК. соч., стр. 170), "своеобразие" которых сегодня заключается прежде всего не в их "независимом" (Н. Ю. Л о м о у р и. УК. соч., стр. 169) от греков возникновении и развитии, а в их фактически полной археологической неизученности (имеются в виду зарегистрированные в античных источниках, но до сих пор точно не локализованные Фасис, Диоскуриада и Питиунт).
75. Следует отметить, что в другом месте М. П. Инадзе прямо связывает возникновение "организованной городской общины", по крайней мере в двух колхидских городах - Фасисе и Диоскуриаде, с основанием здесь "греческих поселений" (М. П. Инадзе. Причерноморские города..., стр. 156).
76. О. Д. Лордкипанидзе. УК. соч., стр. 161.
77. М. П. Инадзе. К вопросу о характере..., стр. 769.
78. Л. Н. Соловьев. Энеолитическое селище у Очамчирского порта в Абхазии. СМИА, 1, 1939, стр. 7-9; Б. А. К у ф т и н. Материалы..., II, стр. 259-264; О. Д. Лордкипанидзе. УК. соч., табл. XIX, 1, 3; XX, 1; XXXII.
79. Л. Н. Соловьев. Диоскурия - Севастополис - Цхум. Тр. АГМ, 1, 1947,стр. 111, 125.
80. В. Ф. Гайдукевич. Боспорское царство. М.-Л., 1949, стр. 50.
81. Среди этих поселений следует в первую очередь отметить Куланурхву (Ю. Н. Воронов. УК. соч., стр. 46), Новый Афон (М. М. Трапш. Археологические раскопки в Анакопии в 1957-1958 гг. ВВ, XIX, 1960, стр. 268-270, 272, 279, 280), Красный Маяк (М. М. Трапш. УК. соч., стр. 223-227), Одинец (М. М. Трапш. УК. соч., табл. XLV, XLVII, XLII, LIV, LV), Сухумскую гору (А. Н. Каландадзе. УК. соч., стр. 77, 78), Гуадиху (М. М. Трапш. УК. соч., стр. 223), Ахвыла-абаа(Л. Н. Соловьев. УК. соч., стр. 124, 125). Гнатенберг (М. П. Инадзе. Причерноморские города..., стр. 1S9), Багмаран, Мачару (Ю. Н. Воронов. УК. соч., стр. 58), Лацкир (Ю. Н. Воронов. К вопросу о локализации кораксов..., стр. 136, 137) и т. д.
82. М. П. Инадзе. К вопросу о характере..., стр. 770.
83. Там же, стр. 771.
84. М. П. Инадзе. Причерноморские города..., стр. 21.
85. Г. А. Меликишвили. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, стр. 116.
86. Г. А. Меликишвили. УК. соч., стр. 223, 225.
87. М. Н. Погребова. Железные топоры скифского типа в Закавказье. СА, 1969,2, стр. 186
88. М. П. Инадзе. О некоторых общих чертах развития городов Причерноморья в античную эпоху (доклад на конференции по проблемам античности в Москве в 1968 г.). ВДИ, 1969, 2, стр. 175.
89. Н. Ю. Ломоури. УК. соч., стр. 172.
90. М. П. Инадзе. Причерноморские города..., стр. 143, 144, 158 ел.
91. Г. А. Меликишвили. УК. соч., стр. 308, карта. II.
92. Там же, стр. 251, 310. Важно также отметить, что в качестве одной из причин опустошения греческих колоний в Северной Колхиде на рубеже нашей эры М. П. Инадзе (М. П. Инадзе. УК. соч., стр. 238) справедливо отмечает "более низкую ступень развития" местного этнического окружения.
93. Г. А. Меликишвили. УК. соч., стр. 364.
94. Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950, стр. 401; 3. В. А н ч а б а д з е. Из истории средневековой Абхазии (VI-XVII вв.). Сухуми, 1959, стр. 8-11; М. М. Г у н б а. К вопросу о локализации крепости Трахеи. Тр. АИ, XXXIII-XXXIV, Сухуми, 1963, стр. 159-167.
(Опубликовано в: Советская археология, 1972, № 1, с. 103-120.)
(Перепечатывается с сайта: http://www.kolhida.ru.)
------------------------------------------------------
Как установлено в науке, природные условия Западного Закавказья не способствовали тому, чтобы процесс возникновения и развития городских форм жизни здесь мог протекать в «чистом» виде, без влияния извне со стороны более продвинувшихся южных культур. Географически Черное море представляет собой северо-восточный аппендикс Средиземноморья, что и определило направление основных контактов вплоть до XIX века, пока мореплавание сохраняло свое преимущество в системе коммуникаций региона. Исследование древностей, характеризующих культуру местных обществ, пока не смогло здесь выявить первичных очагов цивилизации даже в наиболее ранней их форме (самостоятельно эволюционирующие городские центры- столицы, подчинявшие себе округа с серией зависимых селений). Такую роль организующих центров с самого начала взяли на себя греческие поселки-апа, первые жители которых принесли сюда с собой в готовом виде городскую форму организации жизни и связанную с нею государственность.
К сожалению, строительной надписи, подобной ереванской, на территории Диоскуриады не найдено. Но письменные источники и археологические материалы дают достаточно опорных точек для определения даты основания города, названного в честь покровителей мореплавания, мифических братьев Диоскуров. Впервые Диоскуриада упоминается в компилятивном сочинении античного автора, датированном временем около 338-335 годов до н.э. Соответствующий отрывок, как установлено исследованиями, заимствован из описания Черноморских берегов, составленного известным мореплавателем Скилаком из Карианды, деятельность которого падает на середину-вторую половину IV века до н.э. Известно, что последнее свое путешествие Скилак совершил по поручению персидского царя Дария между 520 и 516 годами до н.э. от Суэцкого перешейка до приустьевой зоны Инда. Составленное им описание Черноморского побережья относится к более раннему периоду (сороковые-тридцатые годы VI в. до н.э.), но уже и тогда Диоскуриада наряду с другими восточно-причерноморскими центрами (Гиенос, Фасис) была давно функционирующей реальностью. С этим согласуется и вывод исследователей, что активная колониальная деятельность Милета в Причерноморье развивалась до середины VI века до н.э.
Вместе с тем, раскопки в районе других восточнопричерноморских центров (Торик-Геленджик, Фасис-Поти, Гиенос- Очамчыра, Батус- Батуми, Эшера) показали, что греческие поселения здесь функционировали уже в первой половине-середине VI века до н.э. Если опираться на эти косвенные данные и на находки импортной керамики конца VII века до н.э. на поселении Красный Маяк (на западной окраине современного Сухума), то основание Диоскуриады должно быть отнесено за 2550-2600 лет от наших дней. Однако поскольку на территории собственно Диоскуриады (ее древнейшее ядро, находившееся в районе современной Сухумской крепости, по-видимому, полностью разрушено прибоем; море здесь медленно, до 25 метров в тысячелетие наступает на берег) найдено пока лишь несколько обломков амфор самого конца VI века до н.э., то минимально обоснованный всем набором фактов воздаст города - именно 2500 лет.
С момента основания Диоскуриады греческие переселенцы и аборигенное население находились в состоянии постоянно наращивавшегося взаимодействия. Этому способствовал миф об аргонавтах - идеологическая основа колонизационного процесса, рассматривавшая местное население вокруг основываемых городов в качестве родственного грекам элемента, переселившегося из Греции в незапамятные времена вместе с аргонавтами. Например, гениохи, жившие в окрестностях Диоскуриады, представлялись потомками лаконцев, привезенных сюда возницами братьев Диоскуров. И поэтому тоже греки с самого начала с охотой брали в жены представительниц местного населения, которые приносили в дом мужа свою посуду, мебель и другие элементы привычного быта. Вместе с тем, экономическое и культурное воздействие Диоскуриады на край - как подлинный город уже в середине-третьей четверти VI века хорошо документируется находками в Эшере (погребение с парфинейской амфорой в Цебельде (полосатая понтийская керамика в Цибилиуме) и в ближайших окрестностях города (Красномаяцкий щит с изображением орла, браслет из Гуад-иху и другие материалы).
Таким образом, если рассматривать Диоскуриаду не просто как колонию пришельцев, а как организующий культурно-экономический центр и местного населения, то наиболее логичным опять-таки будет учет находок, заведомо попавших в местную среду через Диоскуриаду, находок, также указывающих на вторую половину VI века как наиболее логичный барьер, от которого следует отсчитывать время столицы республики как уже местного городского центра.
Организация празднования 2.500-летия юбилея Сухума имеет важнейшее значение для его благоустройства и наведения в нем образцового порядка. Необходимо в ходе подготовки к этому празднику совершенствовать его городские функции. Надо, в частности, выделить историческую часть города, объявить ее заповедной, прекратить бессмысленное разрушение зданий конца XIX-начала XX вв., которые создают неповторимый колорит Сухуму, надо наладить действительную охрану и того, что лежит под землей и ежегодно бесконтрольно разрушается, лишая нас множества интереснейших страниц истории города; надо расширить исследовательскую работу в этой зоне, не дожидаясь, пока землеройные машины и бетонные сваи разрушат то, что веками хранила земля. Юбилей города следует рассматривать как важнейший культурно-политический акт, направленный на совершенствование нашего сознания в направлении разумного, дорогого, вечного. Нужно очищать от мусора и грязи, делать красивыми и теплыми не только улицы и дома, но и, в первую очередь, наше сознание, пока, к сожалению, очень далекое от совершенства. 2.500-летие города, убежден, поможет в этом.
(Опубликовано в: "Республика Абхазия", № 128, 11-12 ноября 2006 г.)
(Благодарим В. Пачулия за предоставленный материал.)
