Главная » Алфавитный каталог авторов » Г » Автобиография

Дмитрий Гулиа

Автобиография

Мои родители были простые абхазские крестьяне. Жили они в селе Уарча Гумистинского участка (Абхазия), примерно на том самом месте, где происходит действие горьковского рассказа «Рождение человека» (на правом берегу бурного Кодора). И до сих пор, проезжая мимо тех мест, я вижу остатки нашего очага. Мы, уарчанские гулиевцы, если можно так выразиться, замыкали южный фланг абхазских гулиевцев, непрерывной цепью населявших воистину райский берег от села Эшера (северо-западнее Сухума) до Килашура и далее — до Гулрипша и Уарча. Гулиевцы живут в селе Эшера и сейчас. Однако большая их часть была вынуждена выселиться в царские времена в Турецкую империю, и теперь их потомки рассеяны по Ближнему Востоку.

Вот я невольно и коснулся самого больного места истории абхазского народа. Как известно, проникновение русского царизма в глубину Кавказских гор особенно усилилось в прошлом веке. Наиболее дальновидные правители различных народов Кавказа добровольно присоединялись к России. Это избавляло их от смертельной опасности, исходившей со стороны Турции и Ирана. Такую политику проводил в конце своей Жизни и абхазский владетельный князь Келеш Чачба, убитый агентом турецкого султана Асланом Чачба — старшим сыном Келеша (1808).

Царское правительство проводило на Кавказе типичную колонизаторскую политику. Однако лучшие люди России сделали очень много для сближения культур России и Кавказа. Именно в тот период многие народы Кавказа впервые получили свою письменность, основателем которой был такой выдающийся ученый, как Услар.

В Абхазии, как и в других горских княжествах, русский царизм открыто шел на сговор с местными князьями и дворянами и во всех случаях опирался на них. Но некоторые земельные реформы, являвшиеся следствием общероссийской реформы 1861 года, вызвали недовольство большинства абхазских князей и дворян. В связи с этим во второй половине прошлого века туркофильские настроения значительно усилились. Все это привело к массовым выселениям горцев в Турцию. Они поддались прямому наущению местных князей и дворян. Выселение происходило подчас насильно, при попустительстве царских властей, желавших избавиться от «беспокойного» населения. Последнее выселение произошло во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов. Пришлось покинуть родное село и семье Урыса Гулиа — моего отца.

Некий дворянин Маан привел к нам во двор турецких аскеров — солдат. «Эти не желают выселяться»,— сказал он. Аскеры сожгли наш дом, а семью погнали к морю, где стоял на рейде турецкий пароход. Мне тогда было года четыре. Я нес в руке игрушечную фелюгу и держался за руку моей бабушки Фындык. Это событие с полной достоверностью описано мною в поэме «Мой очаг».

Словом, мы очутились на турецком берегу в ужасающем положении — без жилья, без еды. Абхазцы, которые прибыли в Турцию раньше нас и кое-как устроились, приютили махаджиров — переселенцев. Помогали нам и турецкие рыбаки.

Чтобы быть поближе к Абхазии, мой отец решил переехать в Батум. Там умерли мои младшие брат и сестра. С каждым днем мы все больше тосковали по родным местам. Многие из махаджиров тайно возвращались в Абхазию. И отец тоже решил вернуться.

И снова помогли простые турецкие рыбаки. Они по бурному морю переправили нас в Абхазию. Когда мы подплывали к берегам Абхазии, пограничная стража открыла огонь, и мы едва спаслись. Дождавшись ночи — холодные и голодные — мы пристали к берегу недалеко от реки Ингура и распрощались с рыбаками.

Отцу не разрешили поселиться на прежнем месте, и он выбрал участок на левом берегу Кодора, прямо против старого дома.

Мать моя Ребиа, урожденная Барганджиа, была кроткой, рассудительной женщиной, много возилась по хозяйству, и ей некогда было заниматься мной, ибо были дети и поменьше (моя сестра Екатерина и брат Иван). Воспитывала меня бабушка, которая жила с нами же. Это была крепкого здоровья, исключительно волевая женщина. Голос у нее был звонкий и властный. Но я ее не боялся. Куда она — туда и я. (Ей было более ста лет.)

Отец мой целиком доверил хозяйство жене и своим братьям. Это был речистый и остроумный человек. Очень часто его приглашали на третейские суды и всякие сходы, где он любил и умел держать речи. По тем временам и абхазским понятиям он был общественным деятелем.

Но где бы он ни бывал, по возвращении домой на досуге собирал свою семью, сажал меня рядом с собою и обстоятельно рассказывал обо всем случившемся. Говорил он долго, ярко рисовал все подробности, смешил нас прибаутками и шутками. При этом он почему-то всегда обращался ко мне.

— Слушай и не забывай,— говорил отец.

Пришла пора идти в школу. Тогда мне минуло восемь лет (родился я в 1874 году, 21 февраля по новому стилю). После долгих пересудов отдали в учение местному священнику. Он меня выучил письму и чтению. Года через три отец настоял на том, чтобы я поступил в Сухумскую горскую школу, специально открытую для абхазских детей в 1863 году.

Три года подряд отец возил меня в Сухум. Смотритель школы находил всевозможные предлоги, и меня не принимали. Эти мытарства я описал в очерке «Три школы». Наконец я поступил в школу, которую и окончил (два класса и три подготовительных отделения).

Учась в горской школе, я близко познакомился с новым смотрителем Давидом Мачавариани. Это был образованный, большой души человек. Между прочим, он и преподаватель Давид Аджамов записывали с моих слов абхазские сказки и сказки эти печатали, в «Материалах по описанию местностей и племен Кавказа».

Я был небольшого роста, хорошего, я бы даже сказал — цветущего, здоровья. Знавшие меня старики говорили, что был я необычайно подвижен и энергичен. Действительно, играя в «аймцакячара» — особая абхазская игра, разрешающая бить мяч ногой и брать его руками,— я неизменно приносил победу своей команде. Очень легко перепрыгивал через каменную ограду, высотою почти в сажень. Приятно вспомнить об этом сейчас, когда мне трудно преодолеть препятствие даже в двадцать сантиметров...

Мне советовали продолжать учение. Но куда ехать? Было решено послать меня в Гори, в Закавказскую учительскую семинарию. Перед отъездом в семинарию смотритель снизил мне отметку по пению: вместо «пятерки» поставил «четыре». Я огорчился тому, что я не круглый «пятерочник». А оказалось, что смотритель поступил как опытный психолог.

Приехав в семинарию, я застал там множество подростков, среди которых встречались и усатые. В первый день отсеялась половина — по состоянию здоровья. Далее следовал экзамен по пению. Я отличался в церковном хоре, и это испытание не очень-то пугало меня.

Когда я пропел «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» и «си-ля-соль» и так далее,— председатель комиссии, какой-то усатый дядя с орденами, покачал головой...

— Спой «Отче наш»,— сказал он.

Выслушав «Отче наш», он опять покачал головой, косясь на мои отметки. Потом он проговорил, обращаясь к остальным членам комиссии:

— Странная эта четверка. Гулиа достоин пяти с плюсом. Смотритель школы, как видно, слишком взыскательный. Думаю, что и no-остальным предметам этот юноша преуспевает не хуже, чем по пению.

Начало было ободряющим. Я действительно преуспел и по остальным предметам, и меня приняли в семинарию. Здесь я проучился четыре месяца, заболел тифом, и меня отчислили, как было сказано в приказе, ввиду того, что «местный климат явно не подходит для слушателя Дмитрия Гулиа». Моя школьная учеба закончилась. Моими учителями стали книги и жизнь.

Вскоре после этого умерла моя мать. Испанка унесла бабушку и отца. Я их похоронил на левом берегу Кодора под большим деревом и стал главой семейства: мне предстояло воспитать сестру и брата.

Вернувшись в Сухум, я встретил сочувственное отношение к моей беде со стороны преподавателей горской школы и ее смотрителя, с которым, несмотря на большую разницу в возрасте, мы подружились.

Давид Мачавариани подал мне мысль составить абхазскую азбуку. Это было в 1890 году. Со своей стороны он обещал, помочь методическими советами (абхазского языка он не знал). Но прежде чем садиться за составление азбуки, надо было решить вопрос с алфавитом, ибо усларовский и бартоломеевский алфавиты были практически неприемлемы.

Азбуку мы закончили в 1891 году, а через год она вышла в свет. Вот с этой поры абхазцы и начали читать книги на родном языке.

После выхода азбуки я работал то преподавателем в сельских школах, то переводчиком в Сухуме и Очамчирах. Сочинял разные стишки, которые не имели никакого общественного значения. Они безвозвратно погибли, и я не жалею об этом.

Надо сказать, что писал я тогда, в общем, мало. Зато принимал участие в общественной жизни, путешествовал по стране, изучал быт и язык.

В то время я разъезжал на коне, одевался в черкеску, и был вооружен, что называется, до зубов — кинжал, шашка, револьвер и большое число зарядов, рассованных по карманам.

Я не придерживался какой-нибудь определенной политической программы, но всем существом своим ненавидел князей и дворян, буквально грабивших народ.

Первое десятилетие нашего века я посвятил переводам, главным образом, церковных книг. Как член переводческой комиссии немало труда вложил в евангелие на абхазском языке. Стараясь по возможности быть точным, мы привлекли к своей работе тексты: греческие, древнеславянские, русские, грузинские. Мне кажется, что с точки зрения языка и точности текста перевод удался. Этот огромный труд, разумеется, не очень-то заметил абхазский народ, равнодушный к христианству — впрочем, так же как и к магометанству.

Моя настоящая литературная деятельность началась со второй половины первого десятилетия нашего века, когда я написал несколько стихотворений, получивших большой резонанс в народе. К ним я причисляю, в первую очередь, стихи, «Какое милое создание» и «Ходжан Большой». (Стихотворение «Ходжан Большой» вызвало подозрение властей, началось тайное следствие, которое, к счастью, окончилось для меня хорошо.) В 1912 году в Тифлисе вышел первый сборник стихов на абхазском языке, а в 1913 — второй.

Первая мировая война застала меня в Сухуме. Политическая жизнь Российской империи год от году все больше накалялась. Жить становилось все труднее. Я работал в нескольких школах, проверял до двухсот тетрадей за вечер и только после этого мог заниматься литературой и историей (я собирал материалы для будущей «Истории Абхазии»).

Я искал вокруг моральной поддержки и с трудом находил ее. Книги издавал на собственные деньги, к которым прибавлялись небольшие суммы, отпускаемые «Обществом распространения грамоты среди абзахцев». Книги раздавал бесплатно своим знакомым, и гостям. Со стороны властей я встречал каменное равнодушие или сугубую подозрительность.

В тот период я познакомился с академиком Н. Я. Марром. Он интересовался абхазским языком, и на этой почве, я бы сказал, мы с ним сдружились. Одно время в разговорах со мной он в известной мере разделял идею африканского (египетского) происхождения абхазцев. Затем увлекся языковыми связями абхазцев с испанскими басками. Спустя некоторое время развивал предположение относительно скифского (северного) происхождения абхазцев. Это был увлекающийся, горячий, глубоко и разносторонне образованный человек. Предложенный им алфавит, принятый во многих республиках Кавказа, мной был категорически отвергнут. Это резко охладило наши взаимоотношения. Абхазское правительство ввело алфавит Марра. Однако жизнь показала, что в этом споре Марр был неправ — его алфавит просуществовал всего несколько лет и исчез...

Должен отметить, что довольно частая смена алфавитов в 30-х годах нанесла огромный ущерб абхазской культуре. Теперь этот вопрос решен окончательно. Мы вернулись к старому алфавиту на русской основе, имеющему большую традицию. Это произошло в 1954 году...

Октябрьскую революцию я встретил доброжелательно, хотя, пожалуй, не очень точно представлял себе ее цели. Мне очень нравилось правильное разрешение земельной проблемы, нравился удар по помещикам и ленинское решение национального вопроса — жгучего вопроса всех времен. В то время я написал несколько стихотворений, проникнутых верой в будущее (например, «Вперед»).

В 1918 году мне довелось побывать на Кубани, где пылала гражданская война. В качестве одного из представителей абхазского народа я просил хлеба для населения. В Абхазию было отгружено несколько вагонов, но сам я не скоро выбрался оттуда. С большим трудом при содействии кубанских большевиков я прибыл в Сухум, где встретил в чрезвычайно тяжелом положении детей и жену (был голод).

В Абхазии вплоть до 4 марта 1921 года господствовали меньшевики. В газете «Апсны» — первой абхазской газете, редактором которой я состоял,— было напечатано немало статей и заметок, в которых, так или иначе, критиковалась политика меньшевиков в школьном вопросе. В 1918 году я написал рассказ «Под чужим небом», в котором описывалась несчастная судьба абхазского крестьянина. По-прежнему продолжая преподавать в нескольких школах, я по ночам писал «Историю Абхазии» и стихи.

В 1921 году, уже при советской власти, была организована первая абхазская театральная труппа, для которой я срочно перевел с русского и грузинского несколько водевилей и маленькую пьесу «Да здравствует свобода!» В работе мне помогала моя жена. К слову хотелось бы заметить, как важно для писателя иметь хорошую жену-друга. Я бы не написал и сотой доли, если бы не Елена Андреевна — женщина, готовая на самопожертвование, когда дело касается литературы, искусства. Гастроли труппы в абхазских селах превратились в замечательный праздник.

Одним из первых абхазских литераторов был Самсон Чанба. О нем мне доводилось писать еще в газете «Апсны». Вслед за ним появился наш талантливый поэт Иуа Когониа и целый ряд молодых. При Сухумской учительской семинарии работал литературный кружок.

В советское время развитие литературы пошло бурно, и в настоящее время союз писателей Абхазии насчитывает до сорока членов, среди которых такие поэты, как Баграт Шинкуба, Алексей Ласуриа, Иван Тарба, Киршал Чачхалиа, А. и Ч. Джонуа, Кумф Ломиа и другие. Неплохой «урожай»! И я рад, что я уже не один на литературном поле. Я доволен также, что мне удалось привить любовь к литературе моему сыну Георгию и дочери Татьяне, избравшим литературную деятельность...

Вернемся, однако, к 20-м годам.

В 1924 году я выехал с семьей в Тифлис, где преподавал абхазский язык в университете.

В 1925 году я издал первый том «Истории Абхазии», в которой доказывается египетское происхождение абхазцев. На этой теории я не настаиваю теперь, но уверен, что в книге немало полезных материалов по истории и этнографии Абхазии.

В 1926 году я возвращаюсь в Абхазию, где мне поручается работа по внедрению абхазского языка в местные учреждения (наравне с русским и грузинским). В 1929 году я возглавил абхазскую Академию языка и литературы. Академия, в частности, организовала запись абхазских песен и издание их в Москве. Главная и замечательная заслуга в этом деле принадлежит композитору Константину Ковачу. Плодотворным было участие в музыкальных экспедициях Кондратия Дзидзариа.

В 30-х годах расцветает абхазский театр. Вокруг него появляются драматурги. Растет численно и качественно абхазская интеллигенция. Я перехожу на работу в Научно-исследовательский институт абхазского языка, истории и литературы, где состою и по сей день.

Огромным испытанием для нашей страны была Отечественная война. Я потерял своего сына, Владимира, инженера, чьи способности возбуждали в его друзьях много надежд. Я не мог сражаться с автоматом в руках, но делал свое маленькое дело на литературном посту.

Абхазская литература потеряла талантливого поэта Леварсу Квициниа, погибшего в Белоруссии. Поэт Киазым Агумаа сражался в Брянских лесах и умер от полученных травм после войны...

...Я прожил немало лет. Когда пишутся эти строки, мне исполнилось восемьдесят четыре с половиной года (без одного месяца).

В 1955 году я был принят в ряды коммунистической партии.

За время литературной деятельности у меня были памятные встречи с А. Толстым, А. Фадеевым, А. Исаакяном, В. Шишковым, М. Рыльским, М. Бажаном, П. Тычиной, М. Джавахишвили, Г. Табидзе, Н. Тихоновым, К. Фединым и многими другими. Естественно возникает вопрос: доволен ли я пройденным путем? Достаточно ли я сделал для народа?

Без всякой рисовки могу сказать: работой своей я доволен, поскольку все, что делал, делал искренне. Но мог бы сделать больше, если бы я всегда точно понимал, что важнее и что не требует отлагательств. Я распылял свою энергию, занимаясь то поэзией, то наукой. Может, было бы лучше, если бы целиком посвятил себя только литературе? Может быть. Когда человек что-либо начинает первым, он неизбежно растрачивает больше энергии, и его деятельность неизбежно приобретает разносторонний характер. Это и хорошо и плохо.

Мешало мне порой и еще одно обстоятельство. Когда мне слишком «левые» абхазские товарищи рисовали картину «мировой революции», в которой Абхазия всего-навсего малозначащая капля, у меня—не скрою—невольно выпадало перо из рук. Стоит ли трудиться ради капли, которая все равно испарится? Но жизнь показала, что стоит, что можно и должно работать во имя даже капли. Если хорошо потрудиться — она не испарится. Она устоит. Тем более, если тебе помогают более многочисленные народы.

Далее. Маленький народ может иметь большую литературу. Я в этом твердо убежден. Пример стошестидесятитысячной Исландии говорит о многом. Учитывая, что, в конце концов, духовные ценности, созданные тем или иным народом, определяют их место и роль в истории, я призываю своих коллег, особенно представителей небольших народов, сделать все возможное для создания большого искусства, большой литературы. Тут я должен особо оговорить роль формы произведений, писательского мастерства, которые все еще находятся на невысоком уровне. Когда я читаю произведения некоторых современных писателей, мне кажется, что я нахожусь в XIX веке. Это очень плохо. Отпечаток нашего времени, времени искусственных спутников Земли и атомной энергии, должен чувствоваться и в литературе, а не только в технике.

Абхазский народ перенес в прошлом много невзгод. В VIII—IX веках нашей эры он создал сильное царство, влиявшее на дела всего Кавказа. Позже, в средние века, Абхазия стала маленьким княжеством. В годы турецкого владычества абхазцы стояли на грани полного уничтожения. Переселения в прошлом веке обескровили страну. Советская власть буквально оживила нас. Теперь есть все возможности для развития хозяйства и культуры. Этими широкими возможностями надо воспользоваться полностью.

Я пишу очень коротко. Всего не скажешь в небольшой статье. Думаю, что в моих стихах и прозе можно найти все то, что отсутствует здесь. В конце концов, литератор — это его творчество. Каждого, кто заинтересуется моей скромной личностью, я отсылаю к моим произведениям.

Июнь 1958
Агудзера

(Опубликовано: Советские писатели. М., 1959 г.)

(Перепечатывается с сайта:http://www.detskiysad.ru.)