Главная » Алфавитный каталог авторов » Г » Статьи

Дмитрий Гулиа

Статьи

• Наш урожай. Перевела Т. Гулиа
• О поэзии и поэтах. Перевела Т. Гулиа
• Думы о литературе. Перевела Т. Гулиа
• Совет нашей смене. Перевела Т. Гулиа
• Ответ начинающему поэту. Перевела Т. Гулиа

НАШ УРОЖАЙ

Когда человек выйдет в поле, которое пахал, перепахивал, засеивал, бороновал, не щадя своих сил, и увидит густую, зеленую поросль кукурузы — он забывает о своих неимоверных трудах, сердце его наполняется радостью и назад домой летит точно на крыльях.
На это похоже все, к чему человек прилагает свой труд.
В 1891 году я принялся за труд, подобный труду пахаря. В том году взялся за составление абхазской азбуки и букваря (в создании их мне помогал К. Мача- вариани). Можно сказать, что вспаханную почву я засеял зернами, взятыми у Услара и Бартоломея. Я тогда еще думал-гадал, что получится из посева. С той поры прошло лет тридцать, и я вижу, что уже показываются всходы...
То, что абхазская письменность развивается — это для меня огромная радость. Абхазцы-патриоты, которые получили образование и которые не желают, чтобы пропали наш язык и наша Абхазия, получили возможность читать и писать, получили свою газету.
Самсон Чанба, с тех пор как стала выходить наша газета, пишет статьи почти еженедельно и во всяком случае не реже одного раза в месяц.
Он написал пьесу «Махаджиры», которая очень всем понравилась. Правда, до него уже существовала пьеса на ту же тему С. Алферова и А. Чукбара «Ужасные годы». Но это не умаляет работы нашего писателя, ибо трудно создавать что-нибудь на абсолютно голом месте.
Ведь мы видим немало прекрасных книг, но это не значит, что легко можем создать подобные им.
Сейчас Самсон Чанба пишет новую пьесу «Под маской» (на русском языке). Она еще не окончена, но то, что я уже читал — мне нравится. Если он ее так же, как и «Махаджиры», напишет по-абхазски, это будет очень хорошо.
Оглядываюсь вокруг — и вижу, что окончившие Сухумскую семинарию и реальное училище с душою работают в нашей газете. Даст бог, абхазский язык теперь уж не пропадет. К этому я и стремился. Труды мои не пропали даром.

1920


О ПОЭЗИИ И ПОЭТАХ

Меня попросили рассказать о том, как я пришел в поэзию, как начал писать стихи. Вообще говоря, такие воспоминания, как бы поэт ни писал их, всегда в той или иной мере полезны. Но, по-моему, невозможно и не следует в таких случаях давать какие-то «поэтические рецепты».
Нельзя стать поэтом, если в душе нет поэтической искорки. Искру всегда можно раздуть в большой огонь, но если ее нет, то не будет и огня. Это — старая истина, но, мне кажется, у нас иногда забывают о ней. Почти любого можно выучить строить дома, но нельзя из любого сделать поэта. Действительно, поэзия — дело сложное, явление особого рода. Это вовсе не означает, что нельзя научиться мастерству, если есть призвание. Напротив, непрерывная учеба, совершенствование художественного вкуса, непрерывное повышение культурного уровня — первейшее условие творческой работы. Можно давать тысячи советов, но лучший из них, по-моему, тот, который говорит: читай побольше других поэтов, а не только самого себя.
Молодой поэт должен постоянно читать книги, знакомиться со всеми достижениями мировой поэзии. Без этого нет и не может быть настоящего поэта. Читать других поэтов, учиться у других поэтов — не значит рабски подражать им. Эта мысль тоже не нова, все как будто знают ее, и все же часто бывает, что поэт копирует чужую манеру письма, не пытаясь развить и отточить собственный стиль.
Люди по-разному начинают свой поэтический путь. Однако поэт становится настоящим поэтом лишь тогда, когда чувствует в себе общественного деятеля. Если стихи того или иного поэта еще не стали явлением общественным, а их автор не чувствует себя общественным деятелем в самом высоком смысле слова, это означает, что пока еще не родился настоящий поэт.
Я, например, немало сложил различных стишков в молодости. Я их не сохранил и совсем не жалею об этом. Поэтом я себя почувствовал в тот год, когда царские власти «заинтересовались» моим стихотворением «Ходжан Большой». Пошло тайное следствие. Об этом я узнал случайно и понял тогда,что значат стихи.
Сущность поэзии, ее пафос заключаются в ее общественном звучании, в том, за что она борется, насколько она нужна народу...
Никто не станет спорить о том, хорошо или плохо поет соловей. Но кому же придет в голову назвать его песни поэзией? Подлинная поэзия начинается там, где торжествует и волнует наше сознание мысль, облеченная в прекрасную форму.
Много лет назад, еще в юношеские годы, мой слух поразило одно двустишие. Мне очень понравились его ритм и рифма. Я пытался подражать звучанию этих строк в своих стихах. Но по-настоящему я впервые применил эту форму в стихах «Ходжан Большой». И все же одна лишь форма не сделала бы стихи «Ходжан Большой» популярными в народе. Они имели успех потому, что метко разили дворян и князей.
Я могу смело сказать, что с той поры и стал я поэтом. С того времени главной моей творческой заботой всегда было достижение наиболее гармоничной связи между содержанием и формой в стихах. Точно и ясно выразить свою мысль — еще не все в поэзии. Эта цель бывает успешно достигнута, например, в научных трудах. Отличие поэзии от подобного рода литературы — в форме выражения мысли, в образах, которые применяет поэт в своем творчестве. Я никогда не делал уступок форме за счет обеднения мысли. Мысль — это главное. И в то же время каждому истинному поэту нужна своя, особая, самобытная форма выражения поэтической мысли. Изучение техники стихосложения — безусловно важное дело.
Хочу вернуться к тому, с чего я начал, - к учебе поэтов. Я думаю, что главное для поэта - это культурный уровень. Если молодой поэт все время культурно растет, то есть изучает мировую литературу, изучает достижения науки, техники, философии, если он все время находится в курсе мировых политических событий, если сам активно участвует в жизни своего государства, в строительстве коммунизма, то он -- коль скоро у него есть талант — может вырасти в крупного деятеля литературы...
Нужно, конечно, изучение опыта других поэтов для того, чтобы не допускать уже кем-то допущенных ошибок и не «открывать Америк». Но самая важная задача для каждого поэта — выбор собственного пути. Эту фразу мы тоже часто произносим, но, как видно не очень глубоко вдумываемся в ее смысл. Слепое подражание даже лучшим поэтическим образцам приводит к творческой смерти поэта.
Нельзя «научить поэзии». Я знаю товарищей, которые «все знают», «все понимают» и с ученым видом дадут вам массу рецептов, но сами они по своим рецептам не создали еще великих произведений, а мучают наш слух серыми, бесцветными, безвкусными стишками. Я намеренно обращаю Ваше внимание на это. Уверен, что выбор собственного поэтического пути -- вопрос судьбы поэта, вопрос его жизни или смерти в литературе! В этом смысле задача Литературного института имени Горького или Высших литературных курсов, на мой взгляд, и должна состоять в том, чтобы, всячески содействуя расширению культурного горизонта, одновременно помогать выбору творческого пути, помогать находить свой голос, а если он уже есть, то помочь лучше поставить его, чтобы громче и чище он звучал.
Когда я начинал свой поэтический путь, передо мной была замечательная русская поэзия с ее демократическими традициями. Я не знал абхазской письменной поэзии: ее не было. Зато существовало устное творчество моего народа, и я, естественно, обратился к нему в поисках национальной формы.
Теперь перед нашей поэтической молодежью — целое море советской поэзии. И в абхазской поэзии звучат голоса таких самобытных, разных поэтов, как И. Когониа, Л. Квициниа, К. Агумаа и других. Все это облегчает
становление мастерства, я подчеркиваю — облегчает, но не преподносит готовых рецептов. Подобно тому как каждое поколение заново переживает чувство любви, так и каждый поэт заново проходит трудный путь творческого развития. Хотя, конечно, опыт предыдущих поколений и в том и в другом случае играет определенную роль.
Можно очень долго говорить о поэзии. Тема эта неисчерпаема. Сам я всегда считал, что лучший разговор— это разговор новыми стихами. Именно в таком разговоре рождается тот самый поэтический голос, которого мы все себе желаем, — рождаются поэты хорошие и разные.

1953


ДУМЫ О ЛИТЕРАТУРЕ

В деревне, в которой я некогда жил, работал кузнец по имени Луман. Его маленькая, плетенная из хвороста, сакля находилась недалеко от кузницы. Работая у наковальни, он видел свое жилище. Находясь дома, кузнец следил за своей мастерской. В кузне он ковал подковы для буйволов, гвозди к ним, легкие топорики и молоточки. Дома после работы он думал все о том же: о подковах, гвоздях, топориках. И в разговорах с соседями он все время возвращался к своей кузне.
— Сегодня я удачно сработал гвоздь,— замечал он.
— Ты вечно о своих гвоздях, Луман, — говорили ему собеседники.
— Видишь ли, — отвечал Луман, доставая из кармана гвозди. — Сегодняшний гвоздь иной. Видишь на шляпке срез? Это я придумал, чтобы лишний раз не поворачивать гвоздик.
— Да ты, оказывается, лентяй, Луман!
Кузнец загадочно улыбался и начинал неторопливый рассказ о том, как он бьет молотом по гвоздю, да с какой стороны бьет, да как щипцы держит в это время, и о том, что дырочку в подкове тоже придется чуточку изменить...
Соседи покачивали головами. Ну можно ли без конца говорить и думать по существу об одном и том же: о маленьком гвоздике и подковах. Ведь все давным-давно как будто бы известно!
Я вспоминаю Лумана каждый раз, когда начинаю думать о вопросах литературы. Все как будто бы ясно и понятно, но хочется без конца думать и говорить подчас
о вещах, о которых много говорено и писано. Пожалуй, ни в одной области духовной деятельности не приходится так много раз повторять простые, казалось бы, истины, как в литературе. Является, скажем, юнец. Он принес свои первые стихи. О чем разговор с ним? О форме, о содержании, о слове, о красоте и глубине мысли. Сидишь, скажем, на разборе произведения какого-нибудь крупного писателя. О чем речь? О форме и содержании, об отношении к слову. И в том и в другом случае одни и те же вопросы. Мы, литераторы, словно тот Луман, говорим о маленьких гвоздиках. Но в том-то и состоит вся сложность литературы, что за «простыми» вопросами стоят огромные проблемы — проблемы неисчерпаемой человеческой души.
Это длинное вступление мне понадобилось для того, чтобы предупредить читателя о том, что разговор в этой статье будет о вещах простых, давно известных. И то, что автору этих строк за восемьдесять лет, вовсе не означает, что те же самые соображения, речь о которых ниже, не смог бы высказать молодой литератор, скажем, в двадцать пять лет. Седина писателя не является творческим мерилом. Если старый ученый-академик— это одно, а молодой аспирант — явление качественно иное, и голоса их в науке — обычно вещи разной весомости, то в литературе вопрос об «академиках» и «аспирантах» почти отпадает. И в этом опять-таки специфическая сложность литературы. В литературе трудно поучать. Более того: это почти невозможно. Но обмен мнениями весьма необходим, как воздух необходим!
Скоро состоится Второй всесоюзный съезд наших писателей. Писатели советской многонациональной литературы приходят к нему сплоченные, сцементированные великой идеей построения коммунизма в нашей стране. Наши писатели были, есть и будут всегда с народом. Это уже в крови нашей. Вне народа, вне его благотворного воздействия нет и не было никогда настоящей литературы. Это особенно относится к советской литературе, которая является детищем народа в подлинном смысле этого слова.
Говоря о народе, мы думаем о нашей коммунистической партии. Говоря о партии, мы думаем о народе. Эти два понятия в нашем разуме слились воедино. Партий
ность, народность — есть самое важное, самое необходимое условие развития и процветания литературы. Это мы должны всегда помнить. И если кое-кто из литераторов забывает об этом, об этих «азах», то наш долг, долг литературной общественности, настойчиво, терпеливо напоминать об основе основ, на которой зиждется наше литературное здание. Мы иной раз можем позволить себе роскошь, чтобы какой-нибудь литературный забияка разбил стекло в нашем литературном доме. Но было бы непростительно, в высшей степени не по-хозяйски, если бы разрешили мы расшатывать фундамент. Мы не хотим быть нерадивыми хозяевами в нашей литературе. Партийность, народность — прекрасные понятия, и мы не хотим, чтобы кто-нибудь бесплодно растрачивал свои силы, придумывая другие.
Из понятия «партийность и народность» вытекает непременное гармоническое сочетание формы и содержания. Форма и содержание или содержание и форма — дело не в том, какое из этих слов сказано первым. Это одно и то же, если скажем: мозг и сердце или сердце и мозг. Как ни переставляй эти слова, а одно без другого в живом организме не бывает и не может быть. И в литературе то же самое — форма и содержание! Простая истина? Да, простая, казалось бы, истина, то же самое, что дважды два четыре в арифметике. Может быть, не стоит задерживать внимание на этой истине? В таком случае почему некоторые наши журналы и газеты нередко говорят о содержании, забывая о форме и, наоборот, говорят о форме, мало заботясь о содержании?
Недавно один критик рекомендовал мне повесть молодого писателя и сказал следующее:
— Способный молодой литератор.
— А вы повесть читали?
— Интересная повесть! Очень резко поставлены вопросы сельского хозяйства.
Вторая фраза меня насторожила.
— Он что — в деревне живет?
— Нет, он ездил в район.
Я взял в руки пухлую рукопись.
— Так вы говорите — хорошая повесть?
— Очень, — не задумываясь, ответил мне критик и еще раз повторил: — Очень.
«Раз он говорит: «Очень, очень», — подумал я, — и если даже скинуть на пристрастное отношение одно «очень», и то получается недурно.— И я принялся за чтение.
Первая страница произвела на меня впечатление научного труда. Я вникал в смысл каждой фразы. Вторая страница походила на первую с легким оттенком газетной передовицы. Третья страница могла бы сойти за отличную статью по вопросам сева, если бы была написана не в форме диалога и без претензии на художественное произведение. Словом, я читал рукопись, точно поднимался вверх по крутой и неудобной тропинке. Я делал над собой усилие, чтобы не отставить рукопись в сторону.
С одной стороны, читать было невмоготу, а с другой — было как-то неудобно: критику понравилась повесть, он ее читал, а мне — трудно! Ругая себя за то, что не могу одолеть повесть, нервничая, я кое-как добрался до последней страницы. Наконец охватил мысленно всю рукопись и пришел к выводу, что в ней выведено несколько образов. Я вспоминал отдельные характеристики, которые имелись в повести, а то, чего не было — дополнял сам, как всякий читатель. Я не скажу, что образы героев меня порадовали своей новизной, но я не смогу утверждать, что они очень бледны или что их вовсе нет. Я разбирался, как археолог в древней надписи, и почувствовал, что доволен некоторыми открытиями, свидетельствовавшими в пользу молодого литератора. Короче говоря, повесть была и не была. В старину этому автору сказали бы, что у него «слог тяжелый». Дай, думаю, погляжу, что ему скажут критики.
Вскоре состоялся разбор рукописи. Докладчиком выступил критик, рекомендовавший мне повесть. Он привел массу цитат. Послушав его, казалось, все в повести обстоит благополучно. Создавалось впечатление цельности образов, выведенных автором. В общем, пришли к выводу, что «поставленная автором задача разрешена». Все выступающие говорили как будто бы по существу, но никто не сказал — доставило чтение повести наслаждение как произведение искусства или нет. Можно было вообразить, что речь идет об ученом труде.
Вот подобное «разбирательство» напоминают мне многие статьи наших критиков, и не только критиков, но и писателей. Что можно сказать по этому поводу? Во- первых, чтобы литераторы писали поярче, поинтереснее, чтобы произведение захватывало читателя в хорошем смысле этого слова. Во-вторых, чтобы критики при всех прочих достоинствах произведения отмечали его недостатки, особенно недостатки стиля, если они имеются.
Есть два прекрасных слова: хорошо и плохо. Надо, чтобы, прочтя критическую статью о каком-нибудь произведении, читатель мог составить мнение чего, собственно, придерживается критик и как он оценивает произведение. Определенности и горячности в оценке — вот чего хочется иной раз.
Возьмем область поэзии. Читаешь ту или иную статью, в которой разбираются стихи или поэмы, и диву даешься: сказано так много, произведение и такое и сякое, а вот запоминаются стихи или нет — читателю остается непонятным. Между тем известно, что стихи сами просятся на память (если они талантливо написаны).
Кажется, существует масса критериев для определения качества поэтического произведения, но что-то мало слышу, скажем, о таком: «а что, стихи «музыкальны» или нет, стихи запоминаются или нет?»
Самая глубокая философская глубина стихов ничто без прекрасной формы. Я это могу смело утверждать после долгих лет изучения поэзии и знакомства с народным поэтическим творчеством.
Я не за то, чтобы не печатать посредственных произведений вобще. Литература словно горы — есть вершины, есть седловины, есть ущелья и даже пропасти. Из одних гениальных вещей ни одна литература не состоит. Важно только, чтобы правильно оценивались произведения и определялось их место в литературе. Это важно еще и потому, что при этом создается ясная картина, в которой легко разобраться писательской молодежи.
Ко мне однажды явился молодой человек и принес десятка два стихов. Я их прочитал при нем же, вслух. Стихи были как «стихи»: рифмованные, с определенным ритмом и смыслом. Я сказал, что стихи, хотя и имеют вид стихов, слабы и печатать их, пожалуй, нельзя.
Тогда молодой человек достал старый номер абхазской газеты «Апсны Капш» и прочитал стихи довольно-таки известного абхазского поэта.
— Видите? — сказал посетитель, — не лучше моих, а печатают.
— Верно, бывает, — ответил я. — Но мы понимаем, что эти стихи слабые.
— Кто это «мы»?
— Литераторы.
Тогда молодой поэт развернул другой номер газеты, в которой один из критиков хвалил эти самые стихи, причем хвалил неумеренно-восторженно. И я сказал себе: «Кто совершил большее преступление — поэт, напечатавший слабые стихи, или критик, похваливший их?» Думаю, что и тот и другой в одинаковой мере повинны в большом литературном грехе.
Наша литературная критика страдает целым рядом недостатков. Но одним из главных недостатков я считаю невнимание критики к форме. Без формы нет искусства. С этим все согласны. Так почему же разбору формы мы посвящаем обычно несколько скупых строк? В свое время нам приходилось вести борьбу за содержание, за направление в литературных произведениях. Это было тогда, когда еще часть советской интеллигенции хотя и шла с народом, но не понимала до конца роли литературы и искусства в нашем советском обществе, когда корни различных литературных «школ» были еще живучи. Тогда приходилось делать особый упор на тематику, поворачивать некоторых писателей лицом к насущным задачам нашего народа. Но те времена уже минули. Наши писатели — подавляющее большинство их, за исключением одиночек, — ясно сознают свою ответственность перед страной, народом, историей. Наши писатели за двадцатилетие, прошедшее между Первым всесоюзным съездом писателей и Вторым, создали немало замечательных произведений, обогатив мировую культуру. Речь уже идет, на мой взгляд, о новом, более высоком этапе развития литературы, еще более глубокой по содержанию и более прекрасной по форме. А наша литературная критика по инерции топчется если не на одном месте, то где-то поблизости этого «одного места», отодвигая на второй, а порой и на третий план вопросы формы. Я хочу подчеркнуть, что это мое личное ощущение. Конечно, есть у нас примеры хорошей критики. Но я имею в виду подавляющее большинство критических статей, печатающихся в нашей прессе. Я буду несколько разочарован, если докладчик и содокладчики на съезде писателей не уделят достаточного внимания вопросам формы.
Знание жизни, жизненный опыт — главное для литератора. Без этого он не только ничего весомого не создаст, но будет обречен на длительное бесплодие. С этим, по-моему, никто уже не спорит, и в этом вопросе все мы единодушно сходимся. Но одно дело признавать это важнейшее для творчества условие, а другое — неуклонно следовать ему. В нашей писательской среде, на мой взгляд, появляется немало литераторов — авторов одной книги. Разумеется, пусть лучше появится автор одной хорошей книги, чем если его вовсе не будет. Но грустно порою оттого, что способные молодые писатели, взлетев однажды на крыльях славы, не пытаются снова подняться, причем еще выше. Они слишком «приземляются», они слишком обрастают «бытом». Дело тут не в материальной обеспеченности. Я никогда не слыхал, чтобы литератор пускался в трудное литературное плавание ради заработка. Невозможно учесть издержки на этом поприще, если иметь в виду, что даже самый средний литератор расплачивается за неудачи ценою своей души и сердца. А такие вещи, как это должно быть ясно, не измеряются деньгами.
Мне, к сожалению, приходилось слышать, что писатели, дескать, слишком обеспечены и поэтому они пьянствуют. Что можно сказать на это (а сказать хочется)? Не надо путать несколько растленных личностей из литературного мира с действительно здоровым и могучим писательским организмом, именуемым Союзом советских писателей. Да, наши писатели неплохо обеспечены. Их благосостояние растет вместе с благосостоянием всего народа. Но из этого не следует делать вывод, что обеспеченность понижает творческую способность. Такое обывательское понимание вешей ничего общего не имеет с действительностью.
Вернемся, однако к «знанию жизни». Это чувство -- постижение жизни, человеческой души, труда, быта и так далее — надо развивать в себе, особенно молодым писателям.
Бесконечное количество интересных тем витает вокруг нас. Достаточно тесно соприкоснуться с жизнью, проникнуться интересами того круга людей, в котором ты находишься, чтобы темы сами напросились на бумагу. Важно, на мой взгляд также, чтобы литератор, досконально изучая жизнь, рос и в культурном отношении, в частности изучая все лучшее из литературного наследия. Это поможет быстрее выработать свой собственный стиль и все время совершенствовать его.
Второй съезд советских писателей обобщит опыт советской литературы, накопленный за два десятилетия. Он несомненно даст много интересного в области нашей литературной теории. Предсъездовские выступления литераторов помогут получше подготовиться к съезду.
Я говорил о наших обычных «мелочах». Думы о литературе широки, многообразны. Их не уместить в один газетный «подвал». Кузнец Луман делал подковы и гвозди. Наше литературное дело гораздо сложнее. Но с безвестным кузнецом нас объединяет беззаветное служение своему делу и желание работать с каждым днем все лучше.

1954


СОВЕТ НАШЕЙ СМЕНЕ

Дорогие друзья!

Вместе с приветом и добрыми пожеланиями здоровья и творческих успехов, которые от всей души посылаю участникам Всесоюзного совещания молодых писателей, хочется сказать несколько слов о писательском мастерстве.
Мне хотелось бы, чтобы вы, когда садитесь за новые поэмы, романы, повести, рассказы или пьесы, воодушевленные значительностью избранной вами темы и ответвственностью перед читателем, непременно испытывали бы огромное волнение за сюжет произведения, за его стройность. Нет интересного сюжета — нет произведения! Я нарочно огрубляю, но в конечном счете это так, а не иначе.
Идея художественного произведения, сколь благородной она ни была бы — это еще не все. Прекрасная форма должна составлять предмет непрерывных забот настоящего художника. Нет стройной формы — нет художественного произведения!
Еще хотелось бы обратить ваше внимание на язык произедения. Язык — ваше оружие. Чем лучше вы его будетe знать — до самых тонкостей, — тем ярче будет
произведение.
Как видите, я сообщил вам общеизвестные, прописные истины.
Зачем я это делаю?
Для того, чтобы вы руководствовались ими не только в дискуссиях, но главным образом, за письменным столом, когда остаетесь наедине со своими мыслями и создаете новое произведение.
И еще одно пожелание.
Хотелось бы, чтобы каждый из вас стремился стать большим деятелем литературы. Я не призываю вас к зазнайству. Нет. Без высокой цели нельзя по-настоящему существовать в литературе, а быть большим деятелем литературы — вместе с тем значит быть с народом, всегда с ним, неразрывно. Эта замечательная цель предполагает наличие огромного трудолюбия. Это тоже истина известная. И я очень прошу помнить о ней именно за письменным столом.
Смелее, молодые друзья, в большую, литературу!
Счастливого пути!

1956


ОТВЕТ НАЧИНАЮЩЕМУ ПОЭТУ

Молодой студент Тохтар Сарбаев прислал из Казани письмо в редакцию «Комсомольской правды». Смысл письма таков: как и о чем писать стихи? Как научиться писать по-настоящему? Он также спрашивает: как изучить жизнь и «как проникнуть в душу народа?»
Тохтар Сарбаев не одинок — многие начинающие литераторы задают подобные же вопросы. Ответить на них столь же просто, сколь и трудно. Редакция, очевидно из уважения к моим годам и сединам, обратилась ко мне с просьбой ответить молодому поэту. Лично я, говоря откровенно, не считаю, что седина в поэзии почти то же самое, что и годы и седина, скажем, в науке. В науке годы и опыт имеют, я бы сказал, почти решающее значение, тогда как в поэзии это не всегда так. Например, жизненный опыт двадцатисемилетнего Лермонтова, судя по его произведениям, не уступает опыту иного столетнего старика.
Что я этим хочу сказать? А то, что поэзия, как и художественная литература в целом, — вещь особенная. Эмоциональность поэта, его душа, умение видеть глубже, чем остальные, имеют огромное значение в поэзии. Если прибавить сюда проблему языка поэта, особое строение речи, то дело, как говорят, значительно усложнится.
Вопросы, поставленные в письме товарища Сарбаева, я бы назвал извечными. Кто не задавал их, начиная свой литературный путь! Думаю, что многие. И каждый находил ответ сознательно или интуитивно, шел вперед с открытыми глазами или же нащупывал путь как бы в потемках.
В поэзии одного желания стать поэтом явно недостаточно. Нужен талант.
Скажем, талант налицо. Но одного этого тоже мало. К нему нужно прибавить хорошее знание жизни, хорошее образование. Где же искать молодому поэту верного учителя?
На этот вопрос есть один-единственный ответ, и притом единственно верный: учитель литератора — жизнь во всем ее многообразии, со всеми ее противоречиями, горестями и радостями, провалами и взлетами. Некоторые молодые поэты поморщатся — дескать, слыхали мы уже эти прописные истины. Но дело в том, что истины эти существуют, о них как будто бы помнят, и все-таки иные очень часто грешат против них.
Итак, лучший учитель — жизнь. Но это вовсе не означает, что не надо особенно утруждать себя книгами. Напротив, надо читать как можно больше. Хорошая книга всегда подсказана жизнью, является зеркалом описываемой жизни и, следовательно, способствует нашему духовному обогащению, увеличивает наш опыт.
Мы часто говорим, что надо изучать жизнь. Этот совет мы часто даем друг другу, и это хороший совет. Товарищ Сарбаев пишет в своем письме, что он поехал на один месяц на сельскохозяйственные работы, но особенного знания жизни после этого не ощутил. Поездка эта несомненно полезна. Но наивно думать, что, однажды поехав на месяц в деревню, можно уже изучить жизнь. Жизнь изучают не один месяц и не обязательно в командировках. А разве это не изучение жизни, если ты находишься в большом студенческом коллективе, если живешь в общежитии, в большом городе Казани? Ведь Муса Джалиль, прославившийся на весь мир, жил и творил в Казани. Именно в Казани он выработал в себе те замечательные качества, которые полностью раскрылись в Моабитской тюрьме в Берлине.
Литератор не может, да и не должен жить в какой-то особой, обособленной среде. Он находит красоту жизни там, где живет, среди тех людей, с которыми встречается ежедневно, с кем делит радости и горести. На этот счет можно привести множество примеров.
Тохтар Сарбаев спрашивает: как можно стать певцом народа? И на этот вопрос давно найден ответ: только живя с народом, одними его интересами и верно служа ему! Другого пути нет, и никто не может изобрести его.
Настоящий литератор отличается тем, что он пытливо изучает жизнь, подмечает то, что трудно иной раз подметить нелитератору, много работает, то есть активно участвует в общем деле.
Товарищ Сарбаев откровенно признается, что и после месяца пребывания в деревне ему снова пришлось взяться за писание любовных стихотворений.
Конечно, можно и нужно писать о любви. Хорошая любовь возвышает человека. Но если осмотреться вокруг, то можно убедиться, что любовь — только частица всего нашего существования, и притом не самая главная. Если писать только о любви — счастливой или несчастной,— жизнь невольно предстанет одной своей гранью. А задача художника — показывать жизнь многогранно.
В жизни бывает и хорошее и плохое; как говорится, есть и свет и тени. Как же быть? О чем писать больше: о хорошем или о плохом? Как распределять в произведении свет и тени?
Вообще говоря, такую постановку вопроса я считаю не совсем правильной. Надо писать правдиво, а это значит, что сама жизнь подскажет, как писать, если чутко к ней прислушиваться Жизнь находится в постоянном движении. Надо суметь разглядеть, куда она движется, чтобы правильно ее отобразить.
Вопрос об отношении к жизни и путях отображения ее в литературе является кардинальным вопросом. В последнее время некоторые наши московские литераторы под видом борьбы за правду жизни решили писать только о явлениях отрицательных, сильно раздувая значение этих явлений в нашем обществе. Получились неверные, однобокие картины.
Должен сказать, что это не ново в искусстве, когда один художник пишет произведения розовой краской — и жизнь у него получается похожей на рай, а другой потребляет только черную краску — и жизнь в его произведениях сильно искажается. О подобным явлениях писал еще Аристотель в своей «Поэтике» две с лишним тысячи лет тому назад. Аристотель, например, говорит о живописцах: «Полигнот изображал людей лучшими. Павсон худшими, а Дионисий похожими на нас». Далее: «Софокл говорил, что он представляет людей такими,
какими они должны быть, а Еврипид — такими, каковы они в действительности».
Как же найти правильную линию в отображении жизни? Ее найдет тот, кто ближе стоит к жизни, а не замыкается в четырех стенах своей комнаты. Мне тоже на зape моей юности казалось, что цветы и любовь — главное в поэзии. Но вот в восемнадцать лет я взялся за составление новой абхазской азбуки, окунулся в жинь абхазской деревни и понял, что альбомная поэзия— самая дешевая. Я надолго забросил стихи. Но позия, должно быть, тлела где-то во мне, не угасала окончательно. И только лет тридцати я почувствовал, что поэзия мне пригодится в борьбе за справедливость и культуру абхазского народа. И действительно, при- годилась. Начиная с той поры я стал писать о том, что видел вокруг, в чем участвовал сам, за что боролся и во что верил. И стихи тех лет читаются до сих пор...
Для молодого человека в поэзии все ново. Так же, ка и в любви. Но он, начинающий поэт, должен понимать, что поэзия существовала задолго до его появления на свет. Значит, чтобы не тратить впустую силы на открытие давно известных истин, надо быть человеком высокообразованным.
Что можно требовать от поэта, который не знаком, например, с «Илиадой» и Апулеем, Данте и Шекспиром, Бальзаком и Толстым, Лонгфелло и Есениным, Сервантесом и Свифтом, Маяковским и Шоу, Саади и Низами и многими другими, с поэзией Китая, Индии? Особенно интенсивно надо, на мой взгляд, читать до двадцати лет, затем, регулярно, всю жизнь — так же, как мы едим хлеб и пьем воду.
Я знаю некоторых начинающих абхазских поэтов, корые часто открывают уже давно открытое. Один молодой поэт девятнадцати лет принес мне поэму, которая едва уместилась в пухлой «общей» тетради. Я спросил его: много ли он читает?
— Не очень, — ответил он, не смущаясь — Я ведь пишу сам, и мне некогда читать.
Выяснилось, что он не имеет понятия о существовании Гомера. Ну, о чем говорить с таким поэтом?
Я нарочно заостряю, на этом внимание, чтобы подчеркнуть мысль о необходимости всемерно расширять свой кругозор, повышать свой культурный уровень. В этом смысле хорошие книги — наши большие друзья и советчики...
Если человек заперся у себя в комнате и, дождавшись ночной тишины, начинает мучительно искать тему для стихов, скажу заранее: ничего путного не получится. Литература так не создается. Пушкин, задумав «Капитанскую дочку», не замкнулся в своей квартире, но совершил нелегкое в то время путешествие в Оренбург. Лермонтов никогда бы не написал своих кавказских стихов, сидя, например, в Москве. Толстой не осчастливил бы читателей замечательными «Севастопольскими рассказами», если бы не принимал участия в обороне Севастополя.
Еще и еще раз подчеркиваю: все это старые истины. Но оттого, что они старые, истины эти не перестают быть актуальными. А почему? Потому что литературный процесс — дело живое, его продолжают все новые поколения. И каждое новое поколение писателей должно твердо усваивать эти азы. В этом смысле очень многое дает литературная учеба, в частности Литературный институт в Москве. Однако хочется высказать некоторые сомнения.
Если пишущий юноша попадает со школьной скамьи прямо в Литературный институт, то к двадцати трем — двадцати четырем годам из него выходит молодой человек с книжным образованием, без сложившихся под влиянием жизни взглядов, этакий литератор-любитель. А это прямо-таки губительно для молодого писателя. Может быть, есть смысл принимать в институт людей, скажем, не моложе двадцати пяти лет?
И все-таки литература меньше всего поддается точной регламентации. Здесь могут быть всякие неожиданности, но несомненно одно: талант, если он налицо, должен развиваться в кипучей общественной деятельности. И еще: талант и труд неразделимы. Без труда в литературе ничего не дается, ни единое слово, ни единая строка. Тот, кто легко, за один вечер сочинит стихи, к тому же «не требующие» поправок, должен серьезно призадуматься. В поэзии так не бывает. Все здесь достигается упорным трудом. Если начинающий поэт пишет очень много — значит, недостаточно еще созрел для литературного труда, значит, недостаточно требователен к себе. Если не знаешь, о чем писать, оставь на время
перо. Если есть, что сказать народу, пиши; если нет, подожди, накопи жизненный опыт, как говорится, наберись ума, потому что твои стихи будут читать не только твои сверстники, но и люди взрослые, с большим кругозором. Надо всегда иметь в виду, что за спиной у тебя по крайней мере трехтысячелетний опыт литературы и еще более древний опыт народного творчества. Это ко многому обязывает.
Произведения наши должны служить делу строительства коммунизма, народу. Они должны обладать совершенной формой. Чем значительней идея произведения, тем совершенней должна быть форма. Этого требует метод социалистического реализма, метод, признанный советскими литераторами и многими нашими зарубежными друзьями.
Советский писатель — верный сын своего народа, надежный помощник партии. И это налагает особую ответственность. Готовясь к литературной деятельности, начинающий писатель должен прочувствовать все это и разумом и душой. Только на этом пути ждут его большие творческие успехи.

1957


(Печатается по изданию: Д. Гулиа. Избранные произведения. М., ГИХЛ, 1958 г. С. 479-500.)

(Сканирование, вычитка текста - Абхазская интернет-библиотека.)