Абхазская интернет-библиотека Apsnyteka

Мушни Хашба

Об авторе

Хашба Мушни Лаврентьевич
(6.V.1903, с. Пакуаш, Кодорский участок – 9.IV.1992, г. Сухуми)
Писатель, гос. деятель. Родился в крестьянской семье. Нач. образование получил в местной церковно-приходской шк. (1911–1915). В этот период в Пакуащской шк. преп. русского яз. и мат. работал П. Г. Чарая, ставший впоследствии известным своими лингвистическими работами. Х. продолжил учёбу в Очамчырском высшем нач. уч-ще (1915–1917). Затем – в Сух. учит. семинарии (1918), позже преобразованной в пед. техн. Окончил в 1923. В 1924 Х. направляется в М. для продолжения образования в гос. Ин-те жур-ки. После успешного завершения учёбы Х. возвращается в Абх.(1927). Трудовую деятельность Х. начал в 1923 в качестве ред. газ. «Аԥсны ҟаԥшь», где он и продолжил работу после окончания ГИЖа зам. редактора, а с 1932 – ответственным ред. В 1938 Х. избирается секр. През. Верх. Сов. Абх. АССР, занимая по совместительству должность ответстственного ред. газ. (до 1944). В различные годы Х. занимал ряд ответственных гос. должностей, совмещая их со своей основной работой: и. о. дир. АбНИКа (1931), дир. Абхазпартиздата (1934), зав.отделом партийной лит-ры АбГИЗа (1934–1938). Велики заслуги Х. в деле создания полиграфической базы для изданий на абх. яз. Х. – гос. и общ. деятель: секр. През. Верх. Сов. Абх. АССР (с 1938), пред. Верх. Сов. шестого, восьмого созывов. Многократно избирался делегатом Абх. областной и Сух. городской партконф., Х съезда КП(б), делегатом V–VIII съездов Советов Абх. АССР, а также деп. Верх. Сов. Абх. АССР. Творческая биография Х. начинается в 16-летнем возрасте: в газ. «Аԥсны» (1919) появляются его первые стихи. Спустя несколько лет выходит его бытовая комедия «Коротание ночи» (1924). Но лит. славу и известность Х. принесли написанные им в конце 20-х годов сатир. рассказы: «Скажи-ка, писарь, что за кампания?!…», «Алло», «Я говорил, что ацуныхва ни к чему, но…». Этими произведениями Х. внёс в абх. лит-ру новую тематику, новые худ. образы, к-рые заложили начало изображения соц. переустройства с. В связи с занятостью ответственной гос. работой, лит тв-во Х. в 30–40-е годы заметно ослабевает. В эти годы он преимущественно занимается переводами на абх. яз. произв. русской классич. лит-ры и партийно-политической лит-ры. К активному лит. тв-ву Х. возвращается со второй половины 50-х годов. В этот период он редактирует дет. ж. «Амцабз» (1957–1975), издает серию сб. прозаич. произв.: «Соукар и другие», «Избранное», сб. сказок: «Аджир и Каимытхан», «Мурзакан Гечба», и книгу воспоминаний «В весенние дни». В отличие от первого периода тв-тва, в к-ром заметно преобладала актуальная тематика современности, во втором, наряду с этим, Х. чаще обращается к фольк. источникам, используя их сюжеты и мотивы в своих произв. Х. известен и как переводчик сочинений русских, груз. и др. авторов на абх. язык. В их числе: басни И. А. Крылова, повесть Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат» (1934, 2-е изд. – 1978), роман А. А. Фадеева «Молодая гвардия» (1961), повесть-притча Э. Хемингуэя «Старик и море», рассказы Р. Тагора, роман Л. Киачели «Гвади Бигва» (1975), повесть А. Кешокова «Следы на утренней росе» (1959) и др. Писатель награждён двумя орденами «Знак Почёта», медалями «За доблестный труд», «За оборону Кавказа» и др.
(В. Ш. Авидзба / Абхазский биографический словарь. 2015.)

Мушни Хашба

Почему я не женился

(Рассказ Мактата)

В воскресенье в селе Ачырха ждали приезда представителей района.

Жители его собрались задолго до начала собрания, едва солнце поднялось над горой Лашпсард. Кто, зайдя в клуб, перелистывал журналы, читал газеты, старики же уселись в тени старой акации и занимались своим делом — воспоминаниями: тешили себя шуткой, рассказами о былых веселых, увы — невозвратимых, днях.

Сегодня им вздyмалось заставить Мактата сделать сообщение почему до сего времени он не женился.

В самом деле, Мактату пошел пятьдесят третий и он еще не был женат, и не похоже, чтобы он намеревался обзавестись семьей.

— Скажи нам всю правду, открыто, — настаивал старик Гирджинба Осман, запустив пальцы в шелковый кисет.

— Расскажи, Мактат, иначе мы это сами сделаем... А мы невольно можем добавить такое, что обидит тебя. Лучше ты сам объясни, — с усмешкой говорил Базала, бывший много лет председателем сельского совета и пользовавшийся заслуженным авторитетом и искренним уважением.

— Да я вижу, вы не дадите мне умолчать... Так и быть. Об этом я никогда никому не говорил. И до сего дня думаю о том, что же случилось со мной. Хорошо бы, если мой честный рассказ послушала молодежь: он принес бы ей пользу, ей было бы над чем призадуматься.

— Слушаем, дад, слушаем, — нетерпеливо сказал Осман и взял в зубы трубку, стал по старинке высекать огонь.

— Это случилось, — начал свое сообщение Мактат, — двадцать пять... двадцать шесть лет назад... И мне было ровно столько лет.

Не скрою, обо мне говорили, что я красив девичьей красотой.

И редко кто не завидовал моему коню, седлу, снаряжению. Мой бравый вид привлекал всех, и я был желанным гостем на свадьбах и поминках.

Не скрою, я считался лучшим среди лучших, меня сравнивали с героями легенд, с прославленными молодыми князьями и дворянами. А это считалось великой честью.

Одним словом, я легко кружил головы многим девушкам. Одно мое слово — и любая девушка среди ночи, не глядя ни на что, устремилась бы за мной. Вот каким я был.

Но больше всего я вскружил голову самому себе, считал себя невиданным высокодостойным женихом.

Если бы я, как и вы, в то время просто женился, то сегодня имел бы свою семью, наслаждался бы у домашнего очага.

Но где там! Как первый красавец, я был заносчив, высокомерен и поэтому привередничал: «Эта девушка не вышла ростом, та слишком длинна, третья недостаточно благородного рода...» Конечно, несмотря на это, все девушки, которых я отверг, своевременно вышли замуж, ни одна не осталась без мужа, тогда как я, весьма разборчивый жених, брожу по своему дому одиноким призраком, сам развожу огонь в очаге и ем вчерашнюю мамалыгу... На минуту Мактат умолк, домашняя деятельность, очевидно, вызвала тяжелые переживания у героя рассказа.

Грустная пауза затянулась. Старики прониклись переживаниями старого холостяка и торжественно молчали.

— Пахвала, достань свою табакерку, — шепнул безбородый Кучыр соседу.

Пахвала засунул руку в нагрудный карман, достал ореховую табакерку с выжженным рисунком и, не отрывая взгляда от Maктата, передал ее Кучыру.

Мактат вздохнул, взял лежавший рядом чей-то посох и молча стал ковырять им землю.

— Пройдет время, — продолжал рассказ Мактат, — и я не буду в состоянии сварить себе даже мамалыгу и стану тяжелой обузой для посторонних.

— Не говори так, дад, — стараясь ободрить Мактата, сказал старик Джангята. Наконец Мактат приблизился к сути рассказа о том, почему он не женился.

— Как вы помните, жил среди нас Хакуца Тхуазба, единственный из своей фамилии. Была у него дочь по имени Гупханаш.

Красивая, живая... Красавица, которую не полюбить нельзя было.

Исполнилось ей лет семнадцать-восемнадцать. В том году она впервые появлялась на свадьбах и поминках. Дядя ее по матери работал портовым грузчиком, разгружал и грузил турецкие баржи.

Отец Гупханаш был настолько беден, что дочь его воспитывалась у дяди-грузчика и, кажется, даже посещала школу, точно не помню.

Однажды на свадьбе в Цкуарах мы встретились, и души наши воспламенились от внезапного наплыва чувств. И где бы потом мы ни встречались, наши глаза говорили о пламенной любви друг к другу.

На свадьбе в Цкуарах Гупханаш, ударяя по струнам ачангура и напевая мелодию, проникла своим чудесным голосом в мое cepдце, и мне кажется, что я и по сей день слышу его.

Бывает так. Сидит рядом человек и разговаривает, а ты не слышишь его, вы, наверное, это не раз испытали. А голос любимый ты услышишь, когда никто, кроме тебя, ничего не слышит.

И как вы знаете, сплетня в селе обычное дело. Возникнет она в одном конце, а пока докатится до другого конца села, то выpaстает в такой снежный ком, что ни один дом не сравнится с ним.

Такую сплетню и вызвала моя любовь к Гупханаш, сплетня росла и показывала все новые выдумки. Только и слышно было: «Ах, ах! Как мог сын Тыуба Хазарата, Мактат, посватать дочь Тхуазба Хакуца, Гупханаш. Тыубовы, считайте, умерли, если хотят ввести в свой дом безродную», — судачили злые языки.

Вскоре в наш двор сбежалась вся родня отца. Уселись под большой липой и завели разговор. Сперва отца и меня к себе не пoдпускали: отец сидел у кухонного очага и курил одну трубку за другой. Если бы в эту минуту его рассекли на части, то на землю не упала бы ни одна капля крови, до того был бледен мой отец.

Мать моя к этому времени умерла. Я понуро сидел на нарах, подперев голову руками, и думал.

Сердце и душа моя находились в это время в доме Хакуца, и мысли мои витали вокpyr Гупханаш.

Так продолжалось до полудня. Родичи шушукались, отец курил, а я думал. Не только думал, но и грезил.

...Мы с Гупханаш бежали в другую страну... и она вовсе не дочь Хакуца, а только воспитывалась у него. И люди той страны говорят мне: «Мактат, ты счастливый потомок нашего рода и явился, чтобы осчастливить нас...» И всюду меня на руках носили и оказывали почести...

Но я немедленно покинул ту счастливую солнечную страну, когда меня и отца родичи позвали на суд в тень липы.

— Ты, дад Хазарат, не сумел воспитать своего единственного сына, — сказал нам Тыуба Миха. — Да, не сумел воспитать. Скажи им, Хусен, о чем мы порешили, — повернулся он к старцу.

Тот, кого звали Хусен, мир праху его, был отцом сидящего здесь Спиридона... Славился он своим красноречием по всей нашей округе, говорил, как будто палил из боевой винтовки.

«Дад Хазарат, — сказал Хусен, простирая руки, — целый день твои братья просидели на этом месте не от безделья... Каждого из них пригнало сюда огорчение. Да, да, горе пригнало их в твой двор. Твой парень решил опозорить весь наш род».

Отец стоял недвижимый, словно окоченел. Во мне же сердце пылало огнем, мешало дышать.

Хусен же не умолкал, убеждал нас, что наш род не знает в своей среде пришлых, недостойных людей, кровь нашего рода чиста испокон веков.

«Если твой сын достиг положения, когда он может жениться, то он должен избрать девушку из нашего рода, но не племянницу грузчика, не дочь наемного работника из рода привозных рабов».

После последних слов Хусена я уже ничего не слышал; они омертвили мое сердце.

«Если твой сын женится на недостойной девушке, мы отречемся от тебя, и никто из нас не придет оплакивать тебя, и мы не позволим тебе оплакивать нас. Вот что тебе говорят твои братья и родичи. Так ведь вы решили?» — спросил он у сидевших под липой.

Все зашумели, но я оставался глухим.

Сплетники поспешили передать Хакуца и Гупханаш все, что говорили наши родичи.

Я не выдержал и слег, проболел, наверное, две недели.

Прошло месяца полтора. Однажды я нес на мельницу кукурузу для помола. У подошвы горы Аранаа, как раз у родника, я неожиданно встретил Гупханаш... Сердце мое охватил холод, оно замерло.

«Мактат», — тихо сказала Гупханаш, сжав пальцы рук, и ждала, что скажу я. Я же не знал, что делать, в это время я думал...

Если кто-либо увидит меня и Гупханаш, пропали мы, я и мой отец... Я стал тревожно оглядываться.

Гупханаш душили слезы. Сняв с плеча кувшин, она поставила его на землю и одной рукой прикоснулась к моей груди.

«Мактат, что с тобой? Ты на себя не похож. Пусть твои родичи не позволяют нам жить вместе, но, если не угасла твоя любовь, нашему счастью они помешать не в состоянии, я верю, что нет силы, способной победить любовь! Поедем, Мактат, в город, я окончу школу, ты поступишь в школу для взрослых, станешь самостоятельным...» Я молчал, мне слышались в эту минуту угрозы Хусена, я помнил, что ее дядя недостоин быть нашим родичем.

«Нет, — сказал я, из этого ничего не выйдет». И пошел к мельнице...

Гупханаш простерла руки, словно хотела удержать меня, но не успела. Я почти бежал.

«Подумай, Мактат. Я буду ждать тебя!» — догонял меня ее призыв.

Я слышал рыдания Гупханаш, но поспешно перелез через забор и углубился в поле. Рыдания Гупханаш постепенно замирали.

Гупханаш не забывала меня, мне передавали ее добрые пожелания, письма... но мое сердце оставалось охлажденным, как этого желала моя родня. Родичи превозносили меня, и я стал мечтать о дочери князя, дворянина, купца... Но дочери знатных только поглядывали на меня, стройного красавца, и обращались со мной как со слугой. Они тоже кичились своей знатностью.

Вот так я шатался несколько лет и незаметно стал стареть...

Когда установилась советская власть и глупые родовые законы потеряли силу, я стал вспоминать Гупханаш — где она? Но где ты найдешь утерянную любовь?.. После встречи у речки Аранаа Гупханаш еще некоторое время ждала меня, затем оставила село.

Вскоре ее отец надорвался на работе. После сорокадневных поминок покинула село и ее мать.

Вот так и разошлись я и та, которую я полюбил, — сказал Мактат и умолк.

— Нет, Мактат, — произнес старик Базала, снова набивая трубку. — Ты не все поведал нам.

— О чем вы говорите? — удивился Мактат, делая вид, что не понял, о чем идет речь.

— Ты хорошо знаешь, что мы хотим услышать, лучше сам расскажи, — шутя пригрозил Сатяса. — Расскажи о дочерях Айбы Рашида, — добавил Калаш.

— А я думаю, о чем это вы, что б вас напугали гром и молния. Эх, ничего не поделаешь, и об этом расскажу.

Старики оживились, повеселели — наконец Мактат добрался до вожделенного рассказа.

— Прошло лет восемь... Дело было после невиданного снегопада во время первой империалистической войны... Идет война, а я не покидаю седло, все разъезжаю по селам — ищу достойную невесту.

Я метался, хлопотал, но никто не внимал моим страданиям запоздалого жениха. Были, конечно, и такие, для которых и я был желанным, но мое сердце уже обуглилось после первой любви и ничей взор уже не мог воспламенить его. Жил в это время в селе Жабны Айба Рашид. Были у него три дочери-красавицы. Но, увидев одну из них, ты забывал о других: стройная, с тонкой талией, лебединой шеей, лицо — словно под кожей переливались кровь с молоком. Старшую посватал некий Сайдык Цимба. Средняя, ее звали Зиза, она была самая прекрасная. До меня дошли слухи, что и она слышала обо мне. Айба Рашид был в родстве с Хуршитом, отцом Шахана Барчан. Хуршит часто ездил к Рашиду в гости.

Встретив меня на какой-то свадьбе, Хуршит стал убеждать меня, что я нравлюсь Зизе и мне следует не раздумывая сесть на коня и поспешить к Рашиду, чтобы не упустить cвoeго счастья.

Я сел на коня и отправился. Готовился я по этому случаю дня три. Коня я вымыл в реке Анаиста, и не просто, а с мылом. Вычистил песком все серебряные украшения на седле, подпругах, нагруднике и стремена начистил до блеска.

Перед отъездом надел добротные диагоналевые брюки, натянул красные сафьяновые гетры, новые чувяки, надел шелковый архалук с шахабскими газырями, опоясался серебряным поясом с чеканной пороховницей и таким же кинжалом и заткнул за пояс грозный заряженный пистолет. На голове моей красовалась мохнатая папаха, а на плечах башлык. Подвязал к седлу свернутую бурку, взял плеть и вскочил на коня.

И, сказать вам правду, кто ни встречал меня, говорил, что я достоин не только дочери Айбы Рашида, но вполне пригож и для дочери князя Маршана Дмитрия, до того я был хорош... Правда, для дочери князя мне, конечно, в то время одного не хватало титула дворянина и большого земельного надела.

Встречавшиеся мне такие же простые смертные, как я, люди со смехом восклицали: «Кох! Чтоб тебя холера взяла, какой у тебя вид сегодня».

И вот в полдень мой конь ступил в село Жабны. Я двигался по аробной узкой тропинке вдоль дворового забора.

Впереди я увидел ворота. В глубине двора стоял рубленый дом. Впереди меня шла к дому молодая женщина. Из кувшина, стоявшего у нее на плече, выплескивалась вода. За ней плелся бесштанный паренек и грыз персик. Женщина открыла калитку, пропустила впереди себя ребенка и хотела войти во двор. Я стегнул коня, чтобы задержать ее.

«Добрый день», — сказал я и приподнялся на стременах. Держа плеть на пальце правой руки, я прижал ее к груди в знак приветствия.

«Добро пожаловать», — ответила она, ставя кувшин на подставку. Мальчишка уставился на меня, забыв про недоеденный персик. И мать не отводила глаз — она, наверно, подумала: «Какой красивый княжич!» «Пусть твои печали перейдут ко мне, — ответил я. — Не укажешь ли ты мне дорогу к дому Айбы Рашида?» «Тот, чье имя ты назвал, — мой дeвepь, владелец вон того большого дома, который стоит на высоком месте», — ответила она.

В самом деле, на расстоянии около трехсот саженей на холме я увидел огромный дом. У дома стоял прекрасный раскидистый орех, его окружали абхазские яблони.

Не успел я поблагодарить ее, как послышался гомон и крики многих голосов: «А-а!.. Берегись! К тебе бежит, Кукуна! — кричал кто-то. К тебе бежит».

Кукуной звали ту, которая мне показала дом Айбы Рашида.

Услышав крики, она схватила ребенка и бросилась к дому. Я не понимал, что случилось, и озирался по сторонам...

И тут я увидел, что кричавшие преследуют большую собаку, в нее бросают палки, камни.

Кукуна скрылась в доме. Преследователи поняли, что им не догнать удиравшую собаку, и остановились. Собака выбежала за ворота и скрылась в кукурузном поле.

И только когда бешеная собака исчезла, я подумал: «Ах, зачем я не застрелил ее, имея за поясом заряженный пистолет? Какую бы я славу обрел!» Но где там — разве найдешь собаку в густой кукурузе?! С досады я огрел коня плетью и рысцой направился к большому дому Айбы Рашида.

Однако я утешал себя: «Ничего плохого не случилось, ведь никто не видел, как я бестолково глядел на собаку с заряженным пистолетом за поясом». Наконец я поравнялся с усадьбой и увидел дом Рашида coвсем близко.

Но какой дом? Это было большое строение, и отдельно стоял второй дом, амхара, кухня.

Двор был просторен, как ипподром, и покрыт ровной яркой зеленой травкой — так и хотелось растянуться на этом ковре.

Даже навес над воротами был так велик и широк, как крыша любого нашего дома. За двором разместились коровник, амбары, сараи и много других помещений.

«Богат, как я вижу, Айба Рашид, — подумал я, — велико будет мое счастье, если я войду в его семью».

Не доезжая ворот, я увидел на балконе двух девушек, а потом вышли еще две. Я уже сказал: если увидишь одну — забудешь про другую.

«Вах! — подумал я. Каким чудом появились тут, среди холмов и скал, в такой дикой местности, такие прекрасные создания?..» Подъехав к воротам, я повернул вертушку, конь толкнул мордой калитку, и я очутился во дворе. Правда, к воротам уже спешила молоденькая девушка — очевидно, она хотела открыть их, но я уже поравнялся с ней и натянул поводья.

Я не поднимал глаз на девушек, стоявших на балконе, но чувствовал, что они разглядывают меня, и был доволен.

Тут с лаем бросилась на моего коня дворовая собака.

«Тирзон! Сейчас же вернись, чтоб тебя собачий мор задавил! — крикнула девушка и подняла камень, чтобы швырнуть его в собаку.

«Добрый день», — сказал я ей, опуская поводья.

«Добро пожаловать», — сказала вторая девушка.

Я почувствовал, что это Зиза.

Первая девушка устремилась к коню, чтобы поддержать стремя, но я ловко опередил ее и соскочил на землю. Тут же она выхватила у меня поводья и накинула их на ачхарпарта — столбик с крючьями.

Остальные девушки встретили меня у лестницы, и старшая пригласила подняться на балкон.

«Что вы, как я могу пройти впереди, вы здесь хозяйка. Пусть аллах никогда не лишит вас власти в этом доме», — сказал я, расточая красноречие.

«Поднимитесь, прошу вас», — настаивала она. Я уперся. Затем я предложил подняться другим девушкам. Те отказались. Тогда я стремглав поднялся вверх.

Oднa из хозяек взяла у меня плеть и повесила ее на гвоздь.

Другая внесла на балкон два стула.

«Садитесь, дорогой гость, — желаю вам все то счастливое, что ждет меня», — сказала старшая.

«Садитесь и вы», — ответил я и сел.

Мужчин в доме не было; все ушли на какое-то собрание. В доме в этот день распоряжались три дочери Рашида и его племянница Назиа.

Как вам известно, мне не приходится завидовать умелому рассказчику и удачливому шутнику. Но кто может соревноваться в остроумии с горскими девушками? Острословию Зизы мог позавидовать любой адвокат, каждое ее слово как ядовитое жало. Она и Наиза, племянница Рашида, так атаковали меня, что я чуть не потерялся, но, оправившись, я показал, что меня не так легко смять грудью ретивого коня.

И меня понесло ...

«Раньше, во времена русского царя, — начал я рассказывать, случилась война между русскими и японцами. Вы, наверное, знаете, что абхазцев царь не брал в свою армию, он не доверял им, но я и воспитанник нашей семьи Салыбей решили записаться в добровольцы. Нас приняли и доставили в Кутаиси. Салыбей вскоре сбежал, а меня месяцев семь пытались обучать военному делу, но так как я не знал русского языка, то решили, что никакого толку не будет, и привезли в какое-то селение недалеко от Тифлиса на строительство дороги».

Но не только об этом я рассказывал девушкам. Я сообщил им о том, как героически воевал в Японии, а когда вернулся с войны, то вращался исключительно среди князей и дворян и совершил много славных нападений и ограблений.

Затем я ошеломил девушек рассказом о единоборстве с медведем.

— Мы что-то о таком геройстве не слыхали, — сказал, весело взглянув на Мактата, старик Куалаш, не раз слушавший этот рассказ.

— Слышали ли вы или не слышали — не знаю, но я продолжу.

Каждая из девушек во время моего рассказа ловила мой взгляд; ей хотелось, чтобы глядел я только на нее. Почувствовав свой успех, я понесся без удил.

— Заклинаем тебя, Мактат, расскажи нам все, ничего не утаив.

— Говори, говори, Мактат, пока тебе не помешали гости из района, — заторопили его старики.

— С того времени прошло не менее пятнадцати лет. Может быть, я уже кое-что позабыл... Так вот, я рассказал девушкам, как однажды мы вчетвером охотились в горных лесах три дня и три ночи и молодецки убили тура, дикого кабана и оленя.

На четвертый день мы взяли с собой часть добычи, какую могли поднять, остальное оставили пастухам и двинулись вниз, в село. Спустились с Горы Владыки и, идя вдоль ущелья, в полдень подошли к роднику. «Выпьем родниковой воды и передохнем немного», — сказал один из моих товарищей, сбросив ношу на берег.

Ружье свое он поставил прикладом на землю и, обхватив руками его ствол, склонил голову на грудь.

Мне не понравилась его чрезмерная усталось. И остальные смотрели на меня в ожидании моего согласия на отдых. Мне стало жалко их. «Хорошо, передохните», — сказал я.

Прислонив свое ружье к дереву, я прилег на пригорке.

Место было очень красивое. Меж двух гор серебрилась стремнина, точа камни, бурлил шумный поток. По ту сторону потока красовался склон горы, переливаясь словно дорогой ковер, сотканный нашей мастерицей Такуна Аршба.

Над ними высились тысячелетние сосны, густокронные тисы.

Сквозь деревья виднелись изумрудные девственные альпийские луга. По ту сторону родника на открытом месте раскинулись пастушьи шалаши, а чуть повыше паслись отары, которые стерегли сторожевые овчарки. Неожиданно раздались выстрелы. «Айт, ушел, ушел, ушел», кричал кто-то. И снова выстрел. Смотрю, в том месте, откуда послышался выстрел, сгустилось легкое дымное облачко, и к нему бросились с громким лаем овчарки. Меня привлек шум и лай, и я не заметил, как, круша все на своем пути, со склона спускается огромный медведь с овечкой в пасти. Медведь шел прямо к нашему привалу.

Я моментально вскочил, схватил свое ружье и, присев за тисом, преградил медведю путь.

Медведь находился уже в двадцати саженях, но все же не мог увидеть меня.

Наступило время, я прицелился в сердце медведя и выстрелил.

Медведь выпустил овечку и подобно молнии бросился ко мне...

Продолжая хвастовство перед девушками, я в пылу, не раздумывая, выхватил пистолет из-за пояса, чтобы подтвердить свою решительность и мужество. Затем я продолжал: «Тот, кто не встречал раненого медведя, разве поймет, что я испытал в ту минуту... На меня идет... кто? — зверь. Идет с paзверзшейся пастью и шумно ругаясь... На что он был похож, я вам передать не могу.

И только человек, который отважно смотрит смерти в глаза, способен поступить так, как поступил я. Подумайте сами, девушки, единственный заряд ружья я истратил... Ведь тогдашние ружья не похожи на нынешние пяти-шестизарядные. Разве медведь позволил бы мне перезарядить ружье, которое следовало зарядить порохом и пулей с дула. Медведь же, зверски урча, уже подошел ко мне на расстояние одной сажени...» Когда я дошел до этого места рассказа, девушки сидели затаив дыхание, словно оцепенели.

Окрыленный их вниманием, я безудержно, вовсю расхваливал себя.

«Только медведь прыгнул в мою сторону, как я отскочил на другое место. Медведь снова прыгнул, но неудачно, сорвался со склона и покатился вниз. Затем он, поняв свою ошибку, снова повернул к тому месту, где стоял я.

Увидев, что медведя не перехитрить, я решился на единоборство. Став за другим тисовым деревом, я выставил ружье. Медведь, не закрывая пасть, шел ко мне, и я воткнул в нее свое ружье, да поглубже. Медведь стал мотать головой из стороны в сторону, я же не ослаблял руку. Медведь сообразил, что дело плохо, и намерен был смять меня своей тушей. Но я не из тех, кого можно испугать... Держа ружье левой рукой, правой я вытащил из ножен кинжал и воткнул его в брюхо зверя. Медведь издал душераздирающий хрип и свалился у моих ног, протянув лапы».

Для подтверждения я добавил: «Шкура этого медведя потом лежала во дворце Мсауста Ачбы».

— Это ты им, девушкам, сказал? А так ли это было? — усмехнулся старик Махты.

— Как мы слышали, медведя убил не ты, а твой брат Якуп.

— Разве я вам говорю, что я убил медведя?.. Эх, если бы я и девушкам не рассказал о своем геройстве в единоборстве с медведем, вряд ли со мной случилось бы то, что было потом.

Медведь несказанно возвысил меня в глазах девушек, они признали во мне великана, Геркулеса.

В это самое время мы услышали вопли, крики. Девушки побежали по лестнице во двор. Я же, к моему несчастью, последовал за ними. «А-а! Берегитесь, берегитесь!» — кричал какой-то парень с палкой в руке, перелезая через ограду. Парень гнался за собакой...

Прошло уже около двадцати лет, но я и сейчас ясно вижу эту собаку.

— Собака, как мы видим, очень напугала тебя, — заметил стоявший перед Мактатом Адлейба Зафас.

— Не знаю, нашелся ли в то время человек, кого бы она не испугала... Черная, ростом с мула, разъяренная, с открытой пастью, разбрызгивая ядовитую пену, собака прошмыгнула сквозь колья ограды и мчалась к дому... Это было настоящее страшилище... Как я помню, у меня по спине пробежали мурашки.

«Бешеная собака!» — крикнула одна из девушек и убежала в дом.

Назиа оказалась самой храброй, она крикнула мне: «Стреляй, стреляй! Чего ты ждешь?!» Я же оставался за спинами девушек и даже не пытался выйти вперед.

«Стреляй!» — еще громче приказала Назиа.

Что оставалось делать? Я вытащил из-за пояса пистолет и будь что будет — направил его на собаку. Закрыв оба глаза, я, не помня себя, взвел курок.

«Спускай курок, чего ты ждешь?!» — не отставала Назиа. Собака оказалась уже в трех шагах от меня... Рядом со мной стояла девушка и отчаянно размахивала палкой, защищая меня от бешеного страшилища.

«Сейчас, сейчас...» — в отчаянии закричал я, вытянул руку, зажмурился и... спустил курок.

Грохнул выстрел, и пистолет вывалился из моих рук. Нас обволокло дымом, и я ничего не видел. Когда дым рассеялся, я нагнулся, чтобы поднять пистолет, но он снова выстрелил, чему сейчас трудно поверить.

Пистолет тот, надо вам пояснить, был многозарядным, из тех, которые заряжаются вручную несколькими пулями... Я еще до отъезда в Жабны заметил, что края ствола очень изношены и стали совсем тонкими. После первого выстрела ствол сильно нагревался, и поэтому вспыхнул порох второго заряда, и дальше он самостоятельно стрелял до последнего заряда.

Едва раздался второй выстрел, как я крикнул: «Ложитесь!» И первым бросился наземь... и почувствовал, что меня обдало чем-то хлюпким, холодным.

Упал я, оказывается, в грязевую лужу, недалеко от колодца.

Девушки, не выполнив моей команды, скрылись в доме. Я не мог даже поднять голову, ибо пистолет продолжал стрелять.

Наконец пистолет разрядился, и я, весь в грязи, осторожно подошел к пистолету. Оглянулся — во дворе никого. Я ждал, надеясь, что мне принесут чистую воду и мыло. Но нет, полная тишина. Поднялся на балкон, походил взад-вперед — никто не показывается. Пришлось постучать в дверь, ведущую в комнаты.

— Чего ты хочешь, герой? — услышал я за дверью голос Назии. Тут же дверь слегка открылась и к моим ногам упала моя плеть.

Ковыляя, я подошел к привязи, снял повод с крючка, подтянул подпруги и сел на коня.

На балконе я увидел единственное существо — кота. С ним я простился, сказав ему: «Счастливо оставаться!» Пришпорив коня, я рысцой поехал домой.

Миновав ручей, я обернулся, поднялся на стременах и увидел на балконе всех четырех девушек. Они оживленно показывали на меня пальцами, их громкий задорный смех достигал моих ушей.

«Лучше бы не родился этот день», — сказал я себе. С тех пор я оставил намерение жениться и оставался дома.

— Да, с тобой случилось что-то необыкновенное, — с сожалением заметил старик Куалаш.

Едва Мaктaт умолк, как послышалось гудение мотора. Свернув с дороги, к холму приближалась автомашина, окутанная облаками пыли.

Подъехали представители района. Из машины вышли мужчина и женщина.

— Добрый день! — приветствовал мужчина в первую очередь стариков.

Женщина приветливо раскланивалась и также приветствовала собравшихся.

— Добро пожаловать. Добро пожаловать, дорогие гости, — отвечал, опираясь на палку и подняв руку, самый уважаемый из стариков Куалаш. — Идите сюда. Садитесь, — указал он на скамью и стол, стоявшие в тени.

— Садись, Куалаш, зачем ты встал? — сказал мужчина.

Мужчину все знали, это был Манча, председатель районного исполнительного комитета... По манерам и виду приехавшей женщины люди решили, что она научный работник. Стройная, лет сорока, с умными глазами и привлекательной улыбкой.

Никто не знал ее, а спросить о ней Манчу стеснялись. Мактат же непрестанно глядел на нее, стараясь припомнить, где он ее встречал. Но так и не вспомнил.

Из сельсовета вышли люди, и среди них предсельсовета Барчан Махаз.

— Как я вижу, все собрались, — сказал Манча.

— Да, все.

— Тогда начнем собрание.

— Полагаю, что здесь на воздухе будет лучше, чем в клубе, — предложил Махаз.

Все собрались в тени акации — кто уселся на земле, кто пожелал слушать стоя.

«Где я видел эту женщину? — продолжал ломать голову Maктат. — Где? Да, очевидно, я очень постарел и память моя совсем притупилась».

— Слово имеет ученый агроном дочь Тхуазба Хакуца, Гупханаш, — объявил Манча.

Старики, слушавшие рассказ Мактата, повернули головы в его сторону.

Мактат, как это бывает, от неожиданности открыл рот. И так остался стоять.

О чем говорил агроном, он не слышал.

Перевел М. Этель.

________________________________________________________

(Печатается по изданию: Абхазские рассказы. — Сух., 1980. С. 80-92.)

(OСR — Абхазская интернет-библиотека.)

Некоммерческое распространение материалов приветствуется; при перепечатке и цитировании текстов указывайте, пожалуйста, источник:
Абхазская интернет-библиотека, с гиперссылкой.

© Дизайн и оформление сайта – Алексей&Галина (Apsnyteka)

Яндекс.Метрика