Авто Гарцкиа
Мы за Гумистой
Рассказ
Второе издание
Комитет по вопросам молодежи и спорта Администрации г. Сухум
Сухум: "Дом печати", 2017
96 с. Тираж 1000.
Первое издание вышло в Сухуме, в 2013 году (без указания места и года издания). 92 с. Тираж не указан.
Обложка первого издания:
Скачать книгу "Мы за Гумистой" в формате PDF (242 Кб)
HTML-версия:
Мы за Гумистой
В марте 93-го
Война одних людей (меньшинство) толкает к героизму, а других – к трусливым поступкам и даже предательству. Место в истории каждого человека определяется не только общественным вкусом и банальными реалиями, но в значительной мере и состоянием общества.
Нет того, кто не боится смерти, но мне довелось встретить людей, презревших страх. Много званых, но мало избранных – так написано в Книге. Когда человеку 20 лет, смерть не воспринимается им как конец всего. Острота чувств опережает сознание. Перед лицом смерти эти люди дрались как настоящие воины, и смертью попрали смерть. Они и есть настоящие патриоты. Они в минуту опасности сделали осознанный выбор и предложили себя в жертву родине. Это был героизм не по команде; он шел от сердца. Лучшие традиции воинов-горцев оказались живы. Кости этих бесстрашных и молодых солдат стали фундаментом для новой страны.
Предыстория
О том, что готовится войсковая операция по всему гумистинскому фронту, я узнал в штабе, приблизительно за неделю до события. Это было секретной информацией, но говорить в то время о тайных замыслах не приходилось, так как фронт и тыл были рядом. Тогда мы учились всему по ходу дела. Наш отряд, численностью 42 человека, уже побывал в трех наступательных операциях и последние две недели находился в Верхней Эшере.
После двух предшествовавших неудач, в начале ноября в Шроме и 5 января на Гумисте, в Главном штабе решили создать штурмовые батальоны для прорыва переднего края обороны противника по всему фронту, в лоб… Лично мне сам план показался логичным и вполне реальным. Внезапный, ночной, и что немаловажно – отсекалась артиллерия противника, по крайней мере, в начале боя, так как пришлось бы войти в непосредственное соприкосновение с противником.
Штурмовиками становились не специально подготовленные подразделения, а небольшие отряды, собранные по всему фронту. Человеческий ресурс был небольшой, но и выбора тоже не было. Само слово "штурмовики" придавало нам особую значимость, окруженную ореолом храбрости и долей авантюризма. Это уже была другая ответственность, сопряженная с большим риском. Получалось, что ты становился немного выше других…
Формировались отряды на добровольной основе. В большинстве своем их участниками были молодые люди от 18 до 25 лет, которые сознательно шли на дело, и только надежда на счастливый "случай" согревала их сердца. Не зря говорят, что надежда умирает последней. Среди них были и такие, кто записывался в "штурмовики" за компанию – брат шел с братом, друг с другом, а сосед с соседом. Не всегда это было хорошо, так как в бою главное – это умение и бесстрашие, которые держатся на вере и силе духа.
Несмотря на серьезность операции, нашлись и такие, кто шел в бой без оружия, в надежде что достанут его в бою. В основном это были те, кому еще не исполнилось 18. Их не брали в отряды из-за возраста, но они все равно шли в бой.
Перед боем
Наш отряд сняли с позиций, и мы поехали на побывку домой в Гудауту, набраться сил. В душе каждый из нас понимал, что готовится нечто очень серьезное. Зачислили нас в батальон Владимира Начач, заместителем которого был Фридон Авидзба. О том, что формируются штурмовые батальоны, мы старались никому не говорить, потому что об этом могли узнать наши родители, которые за весь период войны так и не сомкнули спокойно глаз. Но наши матери обладали сумасшедшей интуицией. Они всё чувствовали. И многие из них, ночью, тайком, когда мы спали, вшивали шелковые нитки нам в нательное белье и одежду. О чем они тогда думали, наши самые сильные духом мамы, одному Богу было известно…
По приезду в родительский дом, где меня ждали и где к маленькой двухгодичной дочери прибавилась еще одна, только что родившаяся, я никак не мог расслабиться и отдохнуть. Голова была забита предстоящей операцией, и ни на что другое я не мог переключиться. Не зря же сказано – время войны!
Почему-то больше всего я думал о том, что в первые часы ночного штурма нам придется столкнуться с танками и БМП противника, так как грузины без них в бой не ходили. И я решил, для собственной уверенности, как можно лучше изучить устройство гранатомета.
Вспомнился один случай, когда наш отряд дошел до Псоу, а потом сразу же рванул в сторону гор вдоль берега реки, догоняя противника. Тогда по дороге мы отбили у грузин БМП. Чак (Вадим Чкотуа) стрельнул в него из гранатомета, но не повредил, а экипаж, оглушенный взрывом, выскочил из машины и убежал через реку в сторону российской границы. Мы не стали тогда в них стрелять. Зато у нас была своя техника. Это был первый трофей. Написали на нем: "Эвкалипт" – и гоняли на этом БМП по всему берегу в верховьях Псоу, в районе села Сальме.
При всех отличных ходовых достоинствах у этой машины был один недостаток. Сидеть внутри него и ехать было невыносимо тяжело из-за шума, а если по тебе стреляют даже из пулемета, не говоря уж про гранатомет, то желание было одно – выпрыгнуть и искать тихое место. Гул внутри стоял несусветный. Всё равно что консервная банка. Много мы сделали экспериментов со стрельбой по нему и поняли, что нашему отряду он ни к чему, и потому отдали его в бронетанковые войска. В наших условиях БМП был хорош только в закрытых позициях. Немногим лучше было сидеть и внутри танка, но и здесь тебя очень сильно оглушит, даже если снаряд не прожжет броню…
…Вадим привез мне домой РПГ-7 с двумя снарядами. В общих чертах я, конечно, знал, как им пользоваться, но решил довести свои действия до автоматизма. Штаб находился недалеко, и я нашел там инструкцию по РПГ-7. Выяснилось, что гранатомет состоит из 48 частей, а не из трех, как нам казалось на первый взгляд: ствола со спусковым механизмом, снаряд-ракеты и порохового заряда.
Все оставшиеся пять дней до наступления я с утра до ночи, особенно в темноте на ощупь, то и делал, что заряжал и разряжал гранатомет. Снимал с предохранителя, прицеливался, нажимал на курок и приучал себя держать рот открытым, чтобы не оглохнуть от выстрела, как это было написано в инструкции, и обязательно закладывал вату в уши. Делал я это во всех позициях – и стоя, и лежа, и с колена. В предпоследний день я поехал в карьер на Белой речке и выстрелил два раза боевыми по произвольным мишеням. Это было отличное оружие, способное поражать бронетехнику и низколетящие вертолеты, если не считать один существенный минус. Реактивная струя порохового заряда, выходящая сзади трубы, могла нанести серьезные повреждения человеку на расстоянии 25 метров, не считая контузии от самого выстрела…
Так пролетели пять дней. Конечно же, в душе я понимал, что всё это может не пригодиться. А в контактном бою, где счет идет на доли секунды, будет не до точнейших прицеливаний и поправок на боковой ветер. Но от твоего владения оружием зависело, будешь ты жить или нет, потому что атрибутом войны является оружие, для того чтобы стрелять и убивать, и ты должен это сделать намного раньше и точнее, чем твой противник.
За пару дней до начала операции командира штурмового батальона Владимира Начач перевели на должность военного прокурора Абхазии, а на его место назначили Фридона Авидзба.
День первый
16 марта 1993 года, 23 часа 30 мин. Командный пункт нашего батальона находился внутри небольшой сопки, рядом с автотрассой в районе Верхне-Эшерского ГАИ. Уже ближе к полуночи туда были вызваны все командиры подразделений для всякого рода уточнений, которые имели место перед любой предстоящей операцией. Керосиновая лампа еле освещала край стола, на котором была развернута карта. Было видно, что Фридон Авидзба и Закан Нанба немного волновались, как и бывает в таких случаях, так как вся ответственность на их участке возлагалась на них.
О том, что накал страстей вокруг этой операции достиг апогея, мы убедились уже через несколько минут… Пока мы обсуждали детали предстоящего штурма, к нам попросились зайти несколько вооруженных автоматами бойцов, человек 10-12. И один из них, которому, видимо, было поручено говорить от имени всех, сказал: "…Пришли к вам в надежде, что поймете нас… не сможем мы идти штурмовать, не хотим вас обманывать и подводить, не хотим, чтобы на нас надеялись в бою… вот наше оружие… но мы отсюда не уйдем; может быть, наша помощь понадобится в чем-то другом…" Они положили свои автоматы на стол и, опустив головы, вышли.
Мы переглянулись, но ничего не сказали. Да и что можно было сказать? Мы знали, на что идем. Получалось, что кому-то жить хочется больше, чем тебе… Но тогда об этом не хотелось думать. Тогда мы верили в победу и были на кураже, как перед стартом. Да и как без веры? Она всегда поддерживает нас.
Начало атаки было назначено на час пятнадцать ночи 17 марта. Двести бойцов на нашем участке фронта ждали команды. Им предстояло прорвать линию обороны в районе висячего моста, напротив бывших казарм восьмого полка, где дислоцировался грузинский штаб. Этот штурмовой батальон в составе первого эшелона выдвинулся на исходный рубеж. Второго эшелона пока еще не было. Он пока на подходе. На него возлагалась стратегическая задача, но сейчас всё внимание на первый, потому что ему всегда больше всего достается.
Ночь выдалась на редкость темная. В трех шагах ничего не видно. Наш отряд неспешно, на ощупь, спустился по холму к рубежу атаки, прямо к берегу реки. Гумиста в эту ночь шумела, и мы почувствовали ее сырой запах и прохладу. До противника метров 300, не больше. Располагаемся в полуразрушенных домах, до начала меньше получаса. Рация молчит, в эфире режим тишины.
Еще наверху, в нашем штабе, Фридон Авидзба, сказал мне:
– Слушай, останься здесь, будешь управлять по рации, а я поведу батальон в атаку. Все равно не смогу здесь сидеть.
– Давай не будем уже ничего менять на переправе. Ты комбат, и должен сам управлять батальоном, от этого зависит успех боя, – парирую я.
Мы недолго спорим, и он всё же уступает, видимо, осознавая, какой груз ответственности лежит на нем, и тут же снимает с себя ЗК (водонепроницаемый костюм) и передает мне.
– Возьми вот, тебе это сейчас больше пригодится, чем мне, вода очень холодная.
Я сначала отказываюсь, мотивируя тем, что ему по ходу дела, быть может, придется самому форсировать реку. Но он всё же настоял на своем.
Если бы я знал тогда, что нам больше не суждено увидеться, что это наша последняя встреча... Фридон был очень честный и совестливый человек. Намыс змоу иакун… Спустя три дня мне стало известно, что Фридон Авидзба пал смертью храбрых: встав в полный рост, средь бела дня, хотел повести в атаку второй эшелон, который почему-то всё время запаздывал и вышел на рубеж атаки слишком поздно, полностью сорвав план операции.
Но тогда всего этого нам еще не суждено было знать… Тогда мы все как один сидели и молчали, потому что до наступления оставались считанные минуты, и каждый думал о своем. Впервые я произносил в душе слова молитвы: "Отче наш, сущий на небесах. Да святится Имя твое!…" И именно здесь я обратил внимание на то, что в каждом слове этой небольшой молитвы содержится нечто великое и большое, и, для того чтобы понять ее, не хватит, возможно, всей жизни. Перестав молиться, я попросил у Него только одного: чтобы ни взглядом, ни жестом, ни дрогнувшим нервом и ничем иным не показал кому-либо, что я боюсь за свою жизнь, ибо иду я на святое дело, и пусть Он вселит в меня столько веры и духа, сколько потребуется. Потому что сам по себе человек без веры ничего из себя не представляет, ткнешь его иголкой – и он уже никто. И еще я знал, что для всего этого нужна вера… Непоколебимая!
И вот в этой щемящей сердце тишине я увидел, как начинал свою игру Джон Агрба. Он уже был командиром взвода и ему дополнительно был придан небольшой отряд из 20 армян. С Джоном мы были ровесниками, и шел каждому из нас 34-й год. Помню, в пятом классе, после уроков, он ежедневно ходил в кино, а если фильм был хороший, и особенно про войну, то готов был смотреть его всю неделю. Кино было его главной страстью, и я точно помню, что он не пропускал ни одного фильма, пока мы учились вместе. Джон обладал необыкновенной силой духа и чувством справедливости, а его действия всегда были пропитаны долей юмора.
Вспомнился случай, когда после неудачной шромской операции нас везли на машинах через лес и мы ненадолго остановились. В этот момент кто-то у кого то украл автомат. А тот, у кого украли автомат, был нашим соплеменником из Турции. Я был в другой машине, и, пока я приходил в себя, Джон решил провести собственное расследование. Он всё-таки нашел того, кто укрывал автомат плащ-палаткой в кузове машины, сидя на нем.
– Это чей автомат ? – спросил Джон.
– Это мое оружие, – ответил потомок махаджиров, непонимающе глядя на нас. – Я заснул в дороге на минутку, а когда проснулся, автомата не было.
Джон держал флягу в руках и этой флягой с размаху стал бить по голове того крадуна. И бил до тех пор, пока тот не упал, и я его не остановил. Много гневных слов он сказал в его адрес... После этого он отнял у него оружие и высадил из машины…
И вот теперь у Гумисты, видимо, чтобы разрядить обстановку, Джон в свойственной ему манере, улыбаясь, загадывает нам загадку на "дурачка".
– Ора, абхазцы, чего приуныли? Лучше отгадайте одну загадку, очень смешную. Как думаете, в чем разница между апельсином и задницей?
В этот момент никто не ожидал такого вопроса. Сначала все заерзали, заулыбались, а потом стали появляться ответы – один глупее другого.
– А-а-а-а… сдаетесь, абхазцы, да? – смеясь, спросил Джон.
– Абхазцы не сдаются, – спарировал кто-то, – абхазцы могут не знать… Давай рассказывай сам, чем они отличаются.
– Ну что же, – медленно произнес он, – понюхайте, тогда и узнаете!
На мгновение воцарилась полная тишина. Но спустя секунду мы все смеялись, держась за животы и обливаясь слезами. Смеялись скорее над собой, что не смогли ответить на такой простой вопрос. Хорошая разрядка перед боем – ничего не скажешь…
Петрович (Анзор Кварацхелиа) вытащил из внутреннего кармана бушлата маленькую фляжку и предложил мне выпить. Стыдно признаться, но в жизни больше всего я боялся холода, и то обстоятельство, что сейчас придется войти в ледяную воду, бросало меня в дрожь. Сколько не занимался закаливанием, так ничего и не получилось.
– Это коньяк… хорошо согревает, – со знанием дела сказал Петрович.
– Ну, давай, если согревает.
Я выпил два хороших глотка и через секунду "вспыхнул". Действительно, внутри стало тепло.
– Хорошо! Как называется твой коньяк, Петрович?
– Кажется, "Кенигсберг".
– Надо же, а я там учился.
– Ну, тогда давай за это еще по глоточку; может, больше не придется, – пошутил Петрович.
– Да уж, это тебе не Восьмое марта, Петрович… «Шанелью» здесь не пахнет… в лучшем случае порох и тротил…
Артобстрел по позициям грузин быстро привел нас в чувство. Это означало, что следующий удар по противнику будет уже за нами.
Кто-то из бывалых на этом фронте дает команду: "Приготовиться саперам и разведчикам!.. Где саперы и разведчики, мать вашу?! Найдите их немедленно!" Слышу, как ему отвечают: "До атаки – все разведчики. А как в атаку идти, никто не хочет быть сапером и разведчиком, все хотят быть штурмовиками… утонченная работа не для нас..."
Артиллерия слишком быстро перестала бить по переднему краю противника и перенесла его вглубь. Наконец-то в эфире звучит команда "Вперед!". Ну что же, вперед так вперед, здесь уже каждая секунда дорога. Уверенные в успехе операции, мы броском вышли на каменистый берег Гумисты без саперов и разведки.
– Давай-давай, – говорю я кому-то напряженным голосом, – всем вперед, не отставать…
Так мы, без единого выстрела, чтобы не обнаружить себя, вошли в реку… Но как только дошли до середины, неожиданно прямо напротив нас заработал грузинский пулемет, а после – и слева, и справа, прочесывая весь берег. Только кромешная темнота спасала нас от прицельного огня. До противоположного берега оставалось каких-то метров 70-80. Уж очень не хотелось быть скошенным в самом начале атаки. Вот тебе артподготовка, вот тебе обещанная авиация, вот тебе разведка, вот тебе и брод. "Не зная брода, не суйся в воду!" – на ходу вспоминаю мудрый совет, но где время до прописных истин. Одна сейчас задача – как можно быстрее пересечь водную преграду.
Стреляя на ходу, мы шли по скользкому дну. Река холодная, а мы все в зимних бушлатах, набухших в воде, и, согнувшись в три погибели от тяжести боеприпасов, упорно пробирались к противоположному берегу. И, как в кино, вокруг нас шлепались об воду пули. Но и мы тоже, умудренные опытом предыдущих боев, вели плотный огонь в сторону противника со всех стволов. Двое бойцов, один за другим, были тут же ранены. Те, кто шел рядом, замешкались, хватая их и не зная, что делать дальше.
– Не останавливаться! Не останавливаться! – кричу я во всю глотку. – Двигаться дальше… Двигаться! Передавайте их друг другу, по цепочке, к берегу.
Мы с Джоном оказались в середине группы, и он мне старается быстро что-то сказать:
– Слушай, ни хрена себе… брызги от пуль! Я думал, что такое только в фильмах бывает. Кто бы мог подумать?! Помнишь, когда пацанами войнуху ходили смотреть? Еще переживали… думали их по-настоящему убивают. А теперь мы на их месте. Разве такое бывает?! Не знаю, как тебе, а мне это смешно…
– И мне смешно, Джон, что мы это посередине реки обсуждаем… Умпсыр – егьыубап (если не умрешь, и не такое увидишь).
Каким-то чудом наш отряд без особых потерь добрался до противоположного берега, который, к нашему счастью, имел крутой, обрывистый склон в человеческий рост. Для противника мы оказались в мертвой зоне. После ледяной реки пару минут ушло на то, чтобы ребята пришли в себя. Теперь я понял, что значит, в прямом смысле, выйти сухим из воды. Вспомнил добрым словом Фридона, который дал мне прорезиненный костюм, который я тут же скинул с себя, думая, что он больше не пригодится.
Дальнейшее промедление было подобно смерти. Теперь уже мы должны были прикрывать форсирование остальной части батальона, который шел за нами. Однако высунуть голову было невозможно: вражеские пулеметы строчили неустанно, соревнуясь друг с другом. От нас до ДЗОТа уже метров 100. Слышны возбужденные голоса грузин. Вокруг треск от выстрелов и страшная матерщина.
– Гранатометчик ! – кричу я Зюбе (Зурабу Агрба). – Видишь, откуда бьет? Давай, браток, надо заткнуть глотку этим подлюкам!
Зюба привстает на секунду и стреляет, но в момент выстрела почему-то дернулся, хотя отдачи от гранатомета не бывает. Черт, мимо! Перезаряжает, возится. Второй выстрел. Опять мимо!
Э-эх, колотит парня… Волнуется, и я знаю почему. А пулеметчик еще больше огрызается.
– Да-ай сюда, и снаряды готовь, быстрее только!... Прикройте, – даю я команду, – сейчас мы устроим им Варфоломеевскую ночь…
Все начинают стрелять. Я приблизительно знаю, откуда бьет пулемет, по огонькам от выстрелов. Высовываюсь по пояс, навожу по стволу, нажимаю курок… Выстрел, взрыв… Опускаюсь на колено, быстро перезаряжаю и стреляю туда же, и так три раза. Вроде попал, пулемет не отвечает, но откуда-то еще стреляют. Людей невозможно поднять, и к тому же перед нами – заминированный участок поля.
Пока мы вели огонь, остальная часть батальона перешла реку, и в этом месте нас уже скопилось немало. Было понятно, что минные поля вдоль берега для всех стали проблемой. Подошел со своим отрядом и Игорь Дармаа. Статный, красивый мужчина, который одним только видом мог вселить уверенность в кого хочешь. С таким и слабый становился сильным.
– Черт возьми, – говорю, – господа штурмовики, стыдно, надо вставать и идти вперед, нет другого выхода. Если задержимся здесь, закидают нас минометами. Давайте, прикрывая друг друга, прорываться на дорогу.
Мы быстро договариваемся с командирами… Левый фланг открывает огонь. В этот момент Игорь говорит мне:
– Я иду первым, а все остальные за мной след в след, и не останавливаться, даже если кто-то подорвется.
Он встает в полный рост, и стреляя на ходу, проходит минный участок. Мы сразу ринулись в эту брешь и, прорвав первую линию обороны противника, вышли на асфальтированную дорогу, ведущую на главную автотрассу, к "зеркалу". Дальше слышны только стрельба, чьи-то голоса, стоны, появились первые раненые.
Взяли влево... Ничего не видно, слишком темно. Грузины пошли на хитрость. Прекратив стрелять, они забросали нас ручными гранатами, но нас уже невозможно остановить, инициатива на нашей стороне. Слышу, как Варлам Тванба из Дурипша подгоняет ребят: "Вперед! Вперед, ребята! Бей гадов! Мать их за ногу… Прогоним этих переселенцев!"
Пройдя какие-то недостройки, идем по заданному маршруту. В такой кромешной темноте немудрено оставить противника за спиной, но останавливаться нельзя. Сейчас главное – темп, шокировать противника, а недобитков добьет второй эшелон, который, наверное, уже близко.
До поворота, там, где "зеркало", оставалось метров двести. Вдруг слышим шум моторов. Два БМП на полной скорости идут один за другим по узкому коридору шоссе прямо на нас, врезаясь в наши ряды и освещая дорогу тусклым светом. Вот это да-а-а… Мы быстро располагаемся слева и справа от дороги. Но как подбить их? Слишком близко. Вполне возможно, что сам пострадаешь от выстрела. Да и как стрелять в толпе из гранатомета? Пороховая струя может покалечить на большом расстоянии… И все-таки Чак каким-то образом изловчился, предварительно дав команду "Всем лечь!", и успел стрельнуть в уходящий БМП. Снаряд попал прямо в башню. Огненные брызги разлетелись в разные стороны. БМПшка, не останавливаясь, так и ушла от нас. Первый блин комом. Обидно было, конечно, что упустили такой "подарочек".
В той операции ни у кого из бойцов не было ручной противотанковой гранаты, действие которой направлено сверху вниз, так как после броска открывается маленький парашютик. Зато гранатометов было хоть отбавляй, но и здесь были свои недочеты: снаряды к ним оказались осколочно-фугасные, а не кумулятивные, которые способны прожигать броню. На войне мелочей не бывает. Любая промашка – это гибель людей. Вспомнилась фраза Наполеона, который сказал: "Искусство войны – это единственная наука, где не получится ничего, кроме того, что продумано и рассчитано до конца". Великая правда! Но нам было не до выбора тогда, и то оружие, что было у нас на руках, мы считали Божьим даром.
Пока нам везло. Непонятно было только, почему БМПшки проскочили мимо нас, так и не сделав ни единого выстрела. Было похоже на то, что не ждали они нас ночью. Перебежками, от укрытия к укрытию, продвигаемся дальше. Один за другим вспыхивают строения, и, видимо, в одном из них был грузинский штаб, так как там стояло много разных машин, которые мы тоже сожгли из гранатометов. В это время нас начинает обстреливать крупнокалиберный пулемет на сопке. В проблесках огней вижу, как чей-то отряд со знанием дела залег вдоль ограды у дороги, вытянувшись гуськом. Подхожу к первому лежащему и узнаю Гену Маан, бывшего афганца. У него в отряде есть опытные волкодавы; одного из них, Руслана Ладариа, тоже прошедшего Афган, я знал. Это хорошо, что они здесь...
А пулеметчик бьет так, что пули, попадая в асфальт, разлетаются, подобно фейерверку. Но он допустил непростительную ошибку: у него в ленте были одни трассеры. Чак и Зюба дали туда по два выстрела, и он заглох.
Недалеко от себя слышу знакомый голос:
– Куда? Куда идете, ядрёна мать! Что, домой собрались? Мы вперед идем, а вы – назад?! Поворачивайте нафиг!
Чувствую что-то неладное. Подхожу… Стоят Джон Агрба и Алмасхан Лакоба с наведенными на группу ребят (человек пятнадцать, не меньше) автоматами.
– Кто такие? С какого батальона? – спрашиваю я их. Все молчат и тяжело дышат. Не могут выйти из состояния шока… Паника.
– Кто ваш командир? Отвечайте быстрей, – кричу во всю глотку.
– Мы не знаем, кто наш командир. Мы сами здесь… У нас… У нас двое раненых… Не знаем, что делать.
– По два человека на раненых, всем остальным поворачиваться – и вперед. Кто сказал, что нас убьют?! Всё будет отлично… Прорвемся!
Со стороны кемпинга взлетели две зеленые ракеты. "Слава Богу, наконец-то кемпинг взяли", – думали мы.
– Вперед, ребята! Вперед!.. За Родину! – и с криком "Ура-а-а!" продвигаемся вперед.
Еще один бросок – и мы оказываемся у развилки.
Но часть "штурмовиков", видимо, не сориентировавшись в темноте, в азарте ушла далеко вперед по автотрассе, километра на два, прогоняя грузинскую бронетехнику. Как позже стало известно, они дошли с боями до бензозаправки со стороны кладбища. В этой группе оказались самые инициативные и мощные воины, которые личным примером вели бойцов в атаку. Но здесь они все оказались вместе. Это были Игорь Дармаа, Джон Кварацхелиа, Дима Аргун, Закан Нанба, Дима Авидзба, Авто Дзидзариа, Виталик Габниа, Аслан Барцыц, Нурик Хагуш, Оскар Гвазава, Руслан Кварацхелиа, Гоча Дзидзария, Варлам Тванба и гранатометчик Вадим Чкотуа (Чак).
Участь этой группы была трагичной, хотя сначала всё складывалось благополучно. У Руслана Кварацхелиа (Клёпа) была рация, но она намокла во время форсирования реки и вышла из строя. И теперь они шли вперед в полном неведении. С первым танком они столкнулись лоб в лоб уже на перекрестке, ведущем на улицу Гречко. Чак, Нурик Хагуш и Аслан Барцыц подошли к нему на расстояние вытянутой руки. Стрелять было нельзя, а отойти от него тоже было рискованно, можно было промахнуться в темноте. Чак снова каким-то образом выстрелил в него и попал в башню. От выстрела башня на секунду раскалилась докрасна, но танк, развернувшись, всё-таки ушел на безопасное расстояние. Ночь, с одной стороны, была спасительна, а с другой – ограничивала возможности.
Продвигаясь дальше, они столкнулись с БМП, по которому Чак снова сделал выстрел, но и БМП также ушла в темноту. Эта группа решила преследовать и гнать грузинскую бронетехнику дальше. По дороге они взяли несколько грузин в плен. И вот, уже в районе школы, они опять увидели в темноте стоящий танк. И хотя у нас был уговор, что вначале боя мы будем всё уничтожать и сжигать, ребята, видимо, подумали, что танк нам и самим пригодится. Оставили его, решив, что за ними идут наши. Но, как оказалось, в танке сидел экипаж и всё видел в приборы ночного видения. Они тоже, видимо, не предполагали вот так, лоб в лоб, столкнуться с нами. Оценив ситуацию, экипаж танка произвел выстрел осколочным по уходящей группе бойцов. Среди них был Авто (Алексей) Дзидзариа – сильный духом и уверенный в себе уже взрослый мужчина лет 35, воевавший на гумистинском фронте с первых дней. Этому человеку было неведомо чувство страха, и потому пулям он никогда не кланялся. Дзидзариа получил смертельное ранение, но был еще жив и держался из последних сил. Еще три человека получили ранения. Оказавшись в одиночестве, эта группа решила вернуться коротким путем, напрямик к берегу реки, думая снова объединиться с нашими.
Около 11 часов утра, прорываясь с боями, они неожиданно для себя вышли прямо в логово грузин. К штабу, где дислоцировалось около двухсот солдат противника, которые вышли на построение на плац. Грузины тоже не ожидали увидеть с тыла наших бойцов. В этой безвыходной ситуации было решено, не мешкая, прорываться с боем через плац.
Стреляя на ходу и неся с собой Авто Дзидзариа, наши штурмовики смогли зайти в здание штаба и на время укрыться. Примерно пятеро солдат противника было уничтожено. В здании наши ребята ранили еще троих грузин и взяли их в плен. Игорь Дармаа, Дима Аргун, Джон Кварацхелиа, Чкотуа Вадим, Нурик Хагуш, Виталик Габниа и Дима Авидзба проявили здесь большое мужество и отвагу, но были окружены.
Грузины решили пойти с ними на переговоры, чтобы вызволить своих из плена. И вот здесь уже свою роль сыграл Игорь Дармаа, прирожденный командир и очень решительный человек из категории тех, кто покидает тонущий корабль последним. С ним пошли Джон Кварацхелиа и Дима Аргун. В обмен на своих грузины позволили нашим бойцам уйти вместе с раненым. Целый день наши бойцы лежали в воде, прямо на берегу, в небольших оврагах, потому как грузины не сдержали слова и обстреливали их всеми видами оружия, в том числе из самолета. В конце концов большинство наших ребят смогло вернуться, дождавшись темноты, но трое были убиты. А Игорь Дармаа до последнего оставался у грузин в заложниках, и его судьба оказалась трагичной. Когда грузины поняли, что он их обхитрил, они его расстреляли…
Такова была участь этой группы, которой просто не повезло; в других условиях она могла бы нанести противнику существенный урон.
…Начало пятого утра. Еще темно. Вытаскиваю небольшую рацию ("арбалет") из полиэтиленового мешка. Рация в порядке. Кстати, у многих рации вышли из строя из-за того, что намокли батареи.
– 8-й, я 103-й, находимся у развилки. Что дальше?
– Ждать, ребята… пока ждать. Дела идут нормально. Слушайте эфир… сообщим, – отвечает мне Слава Анкваб.
А чего ждать – непонятно. Пока темно, надо до окраин города добраться и навести шорох. Да и штурм на то и штурм, чтобы всё делать быстро и чтобы никто не успел опомниться, причем как чужие, так и свои. А тут, оказывается, кого-то ждать надо.
Мы остановились в районе дома с зеленым набрезгом, построенным одним армянином. Дом был очень добротно сделан. Подвальное помещение – как бункер из толстых стен с маленькими вентиляционными отверстиями. Стены дома тоже были очень мощные. Ни один танк не смог бы пробить их первым выстрелом. Кровли не было, а была ровная заливная крыша с углублением. Стоя на крыше, можно было долго держать оборону. Хозяин будто готовился к войне. И во многом благодаря этому дому большинство из нас остались невредимыми. Во дворе друг против друга стояли два гаража, а перед этим двухэтажным домом стоял еще один, полуразрушенный. Так что ни танк, ни артиллерия противника не смогли бы бить по зеленому дому прямой наводкой, разве что если подойти со стороны дороги и стрелять с близкого расстояния, но для этого надо было уничтожить нас всех. Сам дом прилегал прямо к сопке, на склонах которой, да и в саду тоже по всему периметру росли цитрусовые деревья. Ограда со стороны дороги была сетчатая, а ворота во двор представляли собой обычные, решетчатые половинки.
Вот в этом месте нас и собралось человек 150 бойцов из разных отрядов. Только теперь мы стали понимать, как нам повезло. Проскочив минные участки, мы вышли на шоссейную дорогу с наименьшими потерями. Одно было плохо для меня – сорвал голос, и теперь я его сам почти не слышал. Надо было помолчать хоть пару часов. Зову рядом стоящего Анзора Тания и знаками прошу передать команду. Теперь уже он кричит что есть силы:
– Всем занять позиции! Гранатометчикам укрыться в мандаринниках, верхние этажи домов не занимать, пулеметчикам держать фланги!
Ну что же, ждать так ждать. У нас было немного времени перед основным броском, и, думая, что здесь мы задержимся ненадолго, я решил осмотреться. Рядом со мной – мои друзья, с которыми я начинал войну, и потому на душе было спокойно.
Подходит Зюба Агрба и как-то виновато говорит мне:
– Ты не думай, что я струсил тогда. Я… я просто сильно волновался. Понимаешь, до моего дома отсюда километра два, я не видел отца и маму уже восемь месяцев. Просто боюсь, что не дойду.
Что можно было сказать на такое откровение? Да и с чем можно сравнить психологическое напряжение молодого человека, шедшего через ад к своим родителям, в свой родной дом, в свой родной город. И таковых в отряде было немало.
– Дойдешь, браток. Все дойдем. Куда мы денемся. Мы уже за Гумистой. Еще и по стопочке успеем выпить за здоровье твоих родителей, – говорю я тихо.
Мы улыбнулись в знак того, что понимаем друг друга, и, ударив по рукам, разошлись по местам.
Стало светать. В эфире говорят, что всё нормально. Передают, что наши прорвались по всем направлениям. Непонятно только, чего нам ждать. Едва-едва удается сдерживать ребят. Так и норовят бежать вперед, ворваться в город. Всё время спрашивают, когда пойдем дальше.
10:30 утра. Со стороны кемпинга послышался гул мотора. "Драпают гады", – подумали мы. Давайте-давайте… Сейчас встретим вас хлебом-солью. На восьмом месяце войны мы уже находились в таком состоянии духа, что злость и жестокость сменились презрением и ненавистью. Мы расположились во дворах близлежащих домов вдоль автотрассы. С тыла защищает сопка. Что ж, главное – есть спина. Для нас, абхазов, это самое главное, а в лицо пусть нам хоть сам дьявол улыбается.
Арзамет (Арзик) Тарба, Даур Зухба, Алмасхан Лакоба и Залим Шухов из Кабарды укрылись недалеко от гаража в мандариннике. БМПшка, идущая со стороны кемпинга, вот-вот появится из-за поворота. Смотрю на гранатометчиков: какие-то незнакомые ребята. Они чего-то забеспокоились, заметались. Молча тычу им рукой в сторону поворота, указывая, чтобы были готовы. Но вдруг они подбегают ко мне и дрожащими голосами, заикаясь, говорят: "Мы… Мы еще ни разу не стреляли… мы… мы…"
– Э-э-эхх, где же вы раньше были? – хриплю я. – Думали, они сами свои танки и БМП поджигать будут?
Но не успел позвать, как подбегают Даур и Арзик и, молча закинув свои автоматы за спину, вырывают у них гранатометы и укрываются прямо у дороги.
После я много раз задавал себе вопрос, почему эти совсем еще молодые люди так резко отличались от остальных? И всё время приходил к одному и тому же: они всегда горели желанием совершить подвиг. Дело было именно в желании, которое и находится в одной упряжке с главным атрибутом подвига – инициативой. Только такие могли повести за собой людей. И именно такие люди в начале войны пошли первыми и показали, как надо защищать то, без чего жить нельзя. Да, не всегда таким достается победа, но только такие, как они, ее приближают. Эти двое красавцев отличались еще и необыкновенной харизмой. Высокого роста, блондины, белокожие, с тонкими чертами лица, отточенной фигурой, где ничего лишнего и никакой кривизны в телосложении. При всём при этом у них была чисто мужская стать. Не заметить их было невозможно.
Из-за угла на небольшой скорости появляется БМП. Шорох наводишь, падла слепая… Сейчас мы тебя угрохаем… Видно было, что грузины не ожидали увидеть нас именно здесь. Когда БМП оказался в проеме ворот, раздались один за другим два выстрела. Машину юзом унесло в кювет. Тут же из задних дверей выскочил грузинский десант, стреляя наугад… Человек восемь. Их перестреляли в ту же секунду, будто и не было. Дистанция боя – 20-30 метров. За всю войну это была первая и последняя операция, когда мы стреляли друг в друга на таком расстоянии. Увидеть на войне противника в мушку своего прицела на убойной дистанции – большое везение.
Выстрел был за Арзиком, хотя и еще кто-то попал, но снаряд отрикошетил и улетел в сторону.
Этому юноше было неведомо чувство страха, а его внешность совсем не сочеталась со страшным ликом войны. Но Арзамет тоже шел к себе домой, туда, где родился и вырос, в Сухум. И ничто теперь его не могло остановить. Увидев БМП, на котором виднелся номер 13, Арзик выскочил из укрытия и метров с тридцати выстрелил. Снаряд пробил броню и снес голову механика... БМП заглох прямо на обочине… Ни дыма, ни огня…
Как же нужна нам сейчас эта машина и кто бы смог ее завести и загнать во двор! Передали по цепочке, но никто не отозвался. Пауза затягивалась…
Вдруг мотор взревел, выпустив синее облако дыма. Включив задний ход, кто-то, сломав сетчатую ограду, заехал в мандаринник и остановился в метре от гаража. Смотрю и глазам своим не верю. Выходит из БМП Даур Зухба и, улыбаясь во весь рот, шутит:
– Товарищ командир, разрешите доложить…
– Не рискуй больше без прикрытия, – пригрозил я ему.
– Не знаю, как-то само собой получилось, больше не буду без прикрытия, – смеясь, по-детски отвечает Даур. – Там механик без головы, уже окочуренный. Навряд ли мы его оттуда сможем вытащить, здоровый очень. Мне пришлось сесть на него и завести двигатель.
Этого мальчишку я любил как родного и боялся за него, потому что знал на все сто, что он никогда ни перед каким злом не остановится. Такой он родился. Помню его команду ровесников с десяти лет. Мальчишками они приходили в спортшколу и занимались почти всеми видами спорта. Им тогда было мало одного. А однажды, летом 1984 года, весь гудаутский пляж завороженно смотрел на них, когда эти пацаны, взобравшись на крышу самого высокого солярия, спрыгивали оттуда ласточкой в море. И больше всех выделялся Даур. Словно говорил всем: "Смотрите на меня, я не боюсь". Эти ребята у меня ассоциируются с одним фильмом, названия которого я уже не помню. Там группа мальчишек спускалась по реке на автомобильных камерах с песней: "…У моря, у синего моря, с тобою мы рядом, с тобою…"
Подбежали ребята из других отрядов, стали обниматься и поздравлять друг друга. А Даур, Арзик и Зюба – в состоянии эйфории. Это был их первый реальный бой и первая победа, и так просто они успокоиться не могли. Адреналин иногда похлеще наркотика.
В БМП были полный комплект боеприпасов, а помимо этого – танковый пулемет калибра 7.62 со скорострельностью 1200 выстрелов в минуту и длинные ленты, снаряженные патронами, а также большой артиллерийский бинокль со шкалой, который принесли мне.
– Ладно, ребята, – говорю я им. – Не всегда так будет… Не расслабляться.
Мы снова все укрылись и стали ждать новостей в эфире…
Арзик зашел в гараж, надел наушники и стал слушать. Гараж был вроде командного пункта и оружейки. Кроме тех гранатометов и "мух", что были на руках у бойцов, здесь стояли постоянно заряженными еще пять-шесть гранатометов.
12 часов дня. Мы по-прежнему стоим на месте. Погода в этот день выдалась хорошая, мартовское солнце хоть как-то пыталось согреть нас своими лучами.
– Почему наши не идут? Что-то здесь не так, – тихо говорит мне Мераб Кове, не привлекая внимания ребят.
Он еле стоял на ногах, его лицо было обезображено пороховыми выхлопами, которые черной татуировкой впились в кожу. Еще ночью кто-то из гранатометчиков по халатности выстрелил у него под ухом. Здоровый, красивый парень, способный выполнить любое задание, был выведен из строя, но держался молодцом. Он был командиром замостянского края, а это – ответ на все вопросы.
– Что будем делать? Я почти ничего не вижу.
– Держись, Мераб. Как бы тяжело ни было, сделай вид, что всё нормально и, главное, знаешь, что делать. Сможешь прикрыть фланг со стороны кемпинга? По рации говорят, что там вроде бы уже наши, но чем черт не шутит.
– По рукам. Отвечаю, брат. Всё, что смогу, сделаю.
Тяжело ступая, он ушел к своим, и я был уверен, что с фланга мы будем надежно защищены.
Вдруг вижу: летит ко мне стрелой Арзамет Тарба с рацией и возбужденно говорит:
– Что-то очень важное, послушайте!
Арзик еще не привык к рации, но держится так, словно воевал всю жизнь. Потом я вспоминал, что это был единственный человек за всю войну, который называл меня на "вы", хоть я и запрещал ему.
– 8-й, я 103-й, как слышишь меня, прием…
– 103-й, вас могут обойти сверху, со стороны сопки. Вижу группу вооруженных людей. Будьте внимательны. Всё остальное остается по-прежнему.
Я быстро объясняю ситуацию, и уже Алмасхан Лакоба, Татка Дзидзария, Кува Еник, Анзор Тания, Гудал (Виталик Гудалия), Руслан Ладариа, Батал Лушба, Вова Кокоскир, Гуагу Айба и Тофа (Астамур) Маан бегут за дома и готовятся встретить противника, который решил обойти нас.
Послышались короткие автоматные очереди, заработал пулемет с крыши нашего дома. Потом этот пулемет будет строчить целый день, пока грузинский танк не собьет его, выпустив в него почти весь боекомплект. Я пока не знал, кто этот человек, который так азартно, без устали строчит длинными очередями. И первое время не знали его и те, кого я туда посылал, так как он был из добровольцев. Оказалось, что это был приезжий, который отдыхал прошлым летом. Так и остался здесь… Он считал, что справедливость на нашей стороне. Ему было 18 лет.
Началось… Ребята наши пошли на хитрость. Пусть, думают, спустятся метров двадцать, а там посмотрим. Так и вышло. Открыли огонь. Грузины хотели полезть обратно, но где там, под таким углом особенно не разбежишься. Так и скатывались они кубарем прямо под ноги, скошенные метким выстрелом. Широко раскинув руки, десяток грузин лежали под мандаринами. Но одному всё-таки удалось уйти. Количество убитых мы считали по количеству трофейного оружия.
Анзор Тания заходит в гараж и, снимая с плеча три автомата, говорит:
– Впервые в жизни в мушку прицела видел врага – и как дроздика его подстрелил. А эти автоматы дай тем, кто пошел в бой без оружия.
Я вспомнил, что у нас Тофа Маан был без оружия и попросил ему передать автомат. Но Тофа уже тоже был с автоматом и нес еще два, на одном из них была сильно согнута газовая трубка, которую общими усилиями удалось выпрямить. Теперь уже все были вооружены.
Опять зовет меня Арзик к рации.
-103-й… Через кемпинг к вам идут около 150 штурмовиков, они уже на подходе к автомагазину. Не перестреляйте друг друга. Встречайте их.
Слава Богу. Наконец-то. Значит, и кемпинг взяли. От нас до кемпинга ровно 500 метров.
– Ребята, – кричу бойцам из отряда Мераба Кове, которые держали на прицеле этот участок дороги, – встречайте наших, вот-вот они выйдут из-за поворота.
Проходит минут десть, проходит еще полчаса, но никого нет. Что-то не то, и стрельбы там не слышно. Тишина.
– 8-й, я 103, – кричу уже зло, охрипшим голосом. – В чем дело? Где ваши люди и сколько нам еще здесь ждать? Пока нас всех здесь не ухлопают, что ли?!
Но по рации опять звучит уже надоевшее всем "ждать". Было понятно, что Слава Анкваб передавал нам чьи-то распоряжения из Главного штаба. Подходит ко мне один из командиров отряда Зурик Хаджимба и спрашивает:
– Что будем делать? Застоялись мы здесь. Грузины скоро начнут нас обрабатывать артиллерией, а они это умеют.
Это было и так понятно. Но я ответил ему в шутку, что приказали пока сушить сухари. На что он ничего не ответил и ушел к себе в отряд. Но с этой минуты я решил для себя, что мне придется играть и играть, потому как всякая правда о том, что и эта операция может быть провальной, сломает дух очень многих настроенных на победу бойцов и в конце концов приведет к неминуемым последствиям.
Вдруг со стороны развилки дорог на улицу Гречко слышу чей-то надрывный голос:
– Танки! Танки идут!
Черт возьми, какое же это жуткое и отвратительное выражение: "Танки идут", способное парализовать сознание человека! Человек тридцать пролетели мимо меня и забежали в подвал двухэтажного дома, где уже лежали несколько раненых бойцов.
Стало обидно. Нет, не за ребят. Страх – временное явление. Всё дело в привычке, тем более что танки многие из нас видели впервые. Дело было в другом. Как глупо попасть в окружение в самом начале операции! Значит, что-то сорвалось, значит, что-то не просчитали до конца. А это потери. Большие потери.
– Куда?! Куда?! Вашу мать! Думаете, укрыться от них таким способом?! Если погибать, так давайте продадим свою жизнь подороже. Не то разом, одним снарядом накроет – и трындец всем…
Но всё зря. Не остановить никого.
Даур Зухба, Джон Агрба, Арзамет Тарба, Зюба Агрба, Тимур Чаабал и я берем из гаража сразу по два заряженных гранатомета и бежим врассыпную к шоссе. Анзор Кварацхелия (Петрович), двое парней из госансамбля Вова Кокоскир, Гуагу Айба, Руслан Ладариа, кабардинец Залим Шухов и еще два адыга тоже побежали в эту сторону.
– Прикройте хоть нас, черт бы вас всех побрал! – кричит Джон Агрба.
И тут из домов и всевозможных укрытий наши открывают такой бешеный и беспорядочный огонь, что теперь мы уже сами прижаты к земле и не можем поднять голову. Благо патронами мы были обеспечены и голыми руками нас не взять.
– Да-а-а, что значит – сила есть, ума не надо, – говорит Джон. У него был один необыкновенный дар. В самых тяжелых, безвыходных ситуациях ему на ум приходили нелепые, но и вместе с тем смешные выражения. Главное – вовремя.
– Ора, абхазцы, – кричит Джон, – тормозите! Это вам не Новый год! Чего зря патроны переводите?! Грузины объявили перерыв на обед. Пора и нам перекусить.
Говорит, заведомо зная, что ни у кого и ломтика сухаря нет. И тут же для нас чуть потише произносит: "Будем теперь знать, как в "каптерках" служить". Тогда, конечно, было не до смеха, но всё равно стало весело, и мы улыбались. Дух у нас был, а вот умения… не очень.
Два танка и два БМП подъехали с разных сторон и остановились у развилки на улицу Гречко, в 100 метрах от нас. Увидев такой плотный огонь, грузины поняли, что нас здесь немало. Взревев мотором и выпустив облако черного дыма, один из танков пошел прямо на нас. Пехоты за ним не было, башня и ствол направлены параллельно дороге. Похоже, что они не знают наше точное местоположение. Мы договорились стрелять по очереди. Первым стреляю я, а затем все остальные.
Дождавшись, когда танк подставил мне бок, прицеливаюсь из гранатомета в щель под башней. До танка метров сорок. Стараюсь не дышать перед выстрелом, но чувствую, как удары сердца отдаются колоколом по всему телу. Еще секунда… Выстрел… Взрыв. Снаряд попал чуть выше, в башню. Один за другим послышались еще два выстрела. От танка разлетелись брызги, будто большие бенгальские огни, еще через несколько секунд он покрылся облаком дыма. После нам скажут, что такими снарядами не танки, а кур только пугать.
В этот момент противник открыл шквальный огонь со всех близлежащих домов, находящихся на противоположной стороне. Всё стало ясно. Пехота противника не пошла за танком, а заранее расположилась в домах.
Экипаж грузинского танка, оглушенный несколькими выстрелами, резко развернувшись на месте, уходит обратно… Но что это?!
Господи, спаси его душу! С двумя заряженными гранатометами Арзамет идет за танком. Зюба тоже встает и перебегает на противоположную сторону. Стреляет в один дом, потом в другой. Зюба и Арзик – друзья детства. Здесь всё было понятно без слов. Где был один, там и другой.
Разрыв между танком и Арзиком увеличивается. Присев на одно колено, чтобы бить уже наверняка, вижу, как он прицеливается в уходящий танк. Раздается выстрел, затем взрыв.
– Попал! Попал! Черт возьми! – радуется за своего друга Зюба. – Молодец!
Снаряд сшиб гусеницу. Танк по инерции прошел еще несколько метров и развернулся набок. Тут же Арзик делает выстрел со второго гранатомета. Попадает, и опять разлетаются брызги. Из танка выскакивает экипаж и скрывается в домах. Кто-то по ним дал длинную очередь, но мимо… Арзик уже бежит обратно ко мне и ложится рядом под мандариновым деревом.
– У тебя что, крыша едет? Ты был две минуты на виду… Тебе просто повезло. Ты понимаешь хоть это, а?! Это война, а не кино… чирк – и всё, понимаешь?!
А он, всё улыбаясь мне, отвечает, и эти слова я запомнил на всю жизнь:
– Не волнуйтесь за меня, командир. Эти подлюки никогда не смогут меня убить. Теперь я им за всё отомщу. Они меня запомнят.
– Да кто тебя запомнит, красавец? Кому ты нужен мертвый? Ты девушкам нужен будешь. Они тебя помнить будут, а здесь надо выжить. Без прикрытия ничего не делай! Понял?
– Ну нельзя же их подпускать так близко, – отвечает Арзик.
– А ты что, за всех воевать собрался? Силенок не хватит… Ничего, прижмут нас – как миленькие забегают.
– Никто не забегает, командир. Кто бегал, тот и будет… Я знаю.
Что-то в его лице изменилось, что-то непонятное, неуловимое. И я понял, что сейчас его уже никто сдержать не сможет. Он вел свою игру, свою, не похожую ни на одну роль в этой смертельной схватке.
В сложившейся ситуации надо идти в контратаку и добить танк, но сил для этого было мало. Пришлось вернуться и собрать командиров. Я знал, что ребята на пределе, но надо что-то делать, чтобы взвинтить темп, а иначе всем крышка. Раненых становилось всё больше, а к убитым прибавились еще трое. С погибших стекала кровь, и все они лежали перед нами… Один из них был Отырба. Он был убит выстрелом из гранатомета. Позже мы взяли в плен стрелявшего грузина. Он понял, что у него нет никаких шансов, и поэтому вел себя дерзко.
– Если мы будем и дальше так воевать, то нас всех перестреляют, как куропаток, – говорю я, специально глядя на тех, кто бездействует и чего-то выжидает. – В бою каждый должен сначала отвечать за свои действия, а уж потом как сложится. По-другому не бывает. По-другому – это называется трусость. Здесь арифметика простая. Из-за одного погибнут пятеро, а из-за пятерых – пятьдесят. Никто еще не смог победить без борьбы.
– Чего толку, всё равно всё провалилось, скоро нас окружат, лучше вернемся, – сказал кто-то из них.
– А ты, может, знаешь, как вернуться без боя? Или, быть может, ты думаешь, что тебе грузины красную ковровую дорожку выложат? Все в наших руках. Будем вместе, никто не сможет взять нас голыми руками, оружия и боеприпасов у нас хватает, а врозь или выжидать, прячась в подвалах, – это смерть; какая разница только – минутой раньше или минутой позже.
Пока мы разбирались, грузины снова зашевелились. В эфире – ничего конкретного. В такие минуты тебя начинают обуревать разные нелепые мысли, одна хуже другой. В одно не хочется верить – что всё провалилось и что тебе в конце концов придется смириться со своим положением и выкарабкиваться из него как можешь, потому как положиться уже не на кого. А если учесть, что у тебя есть убитые и много раненых, которых надо будет выносить, то тут уже не до прописных истин.
Уже три часа дня. Джон Агрба и Лева Топчян, взяв с собой пятерых ребят из армянского взвода, закрепленных за нашей ротой за день до наступления, решили занять близлежащий дом на противоположной стороне дороги в пятидесяти метрах от нас. Оказалось, что в этом доме уже находились грузины, и только чистая случайность спасла ребят от неминуемой смерти. Вместо того чтобы открыть огонь, грузины бросили гранату, которая, попав Джону в плечо, упала под ноги. Мы видим, как он молниеносно поднимает эту же гранату и забрасывает ее обратно в окно, а затем кидает туда и свою. Раздаются глухие взрывы. Открыв огонь из автоматов, они забегают в дом, добивая оставшихся в живых. Мы смотрим и ждем, что будет дальше.
– Возвращайтесь, Джон, – шепчу я тихо про себя, словно боюсь, что меня кто-то услышит.
Тем более что на другой стороне улицы опаснее вдвойне, могут убить и свои, приняв тебя за противника. Будто услышав нас, Джон знаками просит прикрыть их. Своим огнем мы даем им возможность перебежать шоссе и благополучно вернуться. Это была удачная ходка.
– Ты представляешь, а? Гранаты пришлось кидать в них. Еще немного – и в рукопашную пойдем, – улыбаясь, произнес Джон и сделал такой жест рукой – типа запросто.
Кто бы мог подумать, а? Теперь надо быть готовым ко всему.
Меня удивляла его мальчишеская смелость. Казалось бы, в 33 года человек уже имеет суждение о том, когда риск оправдан, а когда нет. Но есть такая категория людей, которые всегда остаются в неоплатном долгу перед своей молодостью. Он как раз и относился к таким.
Часам к четырем грузины открыли огонь из двух танков и двух БМП с расстояния 150-200 метров. Мы решили укрыться и выждать. Счет раненых и убитых увеличивался. Осколком ранило в живот Гудала (Виталика Гудалиа). Это была его пятая по счету боевая операция. Сам он уже 12 лет жил в Москве, но, когда узнал, что на родине дела плохи, перемахнул через Кавказский хребет и встал рядом с нами. И вот сейчас его несли Бос (Беслан) Таниа и Алмасхан Лакоба, но по пути в подвал Алмасхан сам был ранен в плечо вторым выстрелом. Дальше – хуже. Противник уже знал наше точное расположение.
Опять полезли танки. Один из них вырвался вперед, остальные БМП и танк остановились и стали бить по домам, в подвалах которых укрывались наши бойцы. Зюба Агрба взял на прицел своего гранатомета противоположную сторону дороги. Арзамет Тарба снял с трофейного БМП пулемет и, обмотав свою грудь крест-накрест лентой, залег под деревом в саду. Но больше всех удивил меня Даур Зухба. Он почему то разделся по пояс, хотя было холодно. Закинул за спину "муху" (гранатометный выстрел разового действия), в руках – заряженный гранатомет. И приготовился к отражению атаки, встав за угол дома.
Танк шел нагло, бешено вращая башней. Жаль, что не было у нас в той операции ПТУРов. Вот где можно было устроить кладбище танков. Ну да ладно. Кажется у Жюля Верна есть такая фраза: "Используй то, что под рукой, и не бери ничего другого". Взяв из гаража гранатомет, я вышел во двор дома, опустился на колено и заранее прицелился в проем от ворот, напротив которого должен был пройти танк.
Из-за спины выскочил Даур.
– Я здесь, – сказал он и, пробежав метров двадцать, в прыжке, в полете "ласточкой", приземлился чуть правее и впереди от меня.
Затем, сделав кувырок, оказался в небольшой канавке прямо у дороги. Этот двадцатилетний парень ничем особенным от других не отличался. Обычное телосложение. Отличался только одним – высокой степенью силы духа в сочетании с абсолютным безразличием к опасностям. Авантюризм и фантазия придавали ему завершенный образ воина. Это была его стихия.
Пошел отсчет на секунды… Танк появился быстро, подставив мне правый борт. Расстояние до него меньше сорока метров. Сразу беру на прицел переднюю крестовину ведущего колеса. Почему-то на этот раз нет никакого сердцебиения. Затаил дыхание… Секунда, вторая… выстрел, взрыв, облако дыма. Танк прошел юзом метров пять и остановился. Тут же открывается люк и появляется голова танкиста – видимо, решил посмотреть, что с гусеницей. Но кто-то из наших в этот момент выбегает на середину двора и с живота открывает стрельбу из автомата. До танка рукой подать, а он всё мимо. Танкист быстро скрывается… Развернувшись со скрежетом, танк медленно, черепахой уходит обратно…
– Ах, ты черт! Уйдет же сейчас! – кричу что есть силы, одновременно перезаряжая гранатомет.
Но не тут-то было.
Даур выходит прямо на дорогу, которая обстреливается со всех сторон, идет за танком в двух шагах, стволом гранатомета упираясь в броню. Поворачивает голову в мою сторону. Было такое ощущение, что он остался один на один не с танком, а со всей вселенной.
– Не стреляй! Не стреляй, подорвешься!
Машу руками, а он всё идет и идет за танком. Кажется, замкнуло парня. Попробуй теперь вывести его из этого состояния.
– Ну, отпусти же ты его немного, отпусти. Не уйдет, не бойся!
Но Даур с разбегу запрыгивает на танк и становится над моторным отсеком. Опять поворачивает голову и смотрит на меня. Видимо, не знает, что делать. Нечем поджечь эту махину.
– Ах, вашу мать, – вырывается у меня само собой, и уже бегу к нему изо всех сил. Но Арзик тоже, оказывается, бежит к нему! На каком-то отрезке наши пути пересекаются, и он, столкнувшись со мной, на скорости почти сбивает меня с ног. Стреляя на ходу из пулемета, подбегает к танку и каким-то образом заставляет Даура спрыгнуть на землю. Не успел танк отъехать метров тридцать, как Даур выстрелил в него. Гусеница разлетелась…
– Вот это да-а! Во дают… Во дают! – кричит мне Зюба. – Они что, с ума сошли?!
Да уж, тут одно из двух. Или тебя убьют, или ты сойдешь с ума. Но одно совершенно точно – это лучшие мгновения жизни…
Мы были настолько увлечены этим эпизодом, что не заметили, как пехота противника вышла на нас с другого фланга – и Зурику Хаджимба и Закану Маршания со своим отрядом пришлось принять бой. Однако и эта атака была отражена.
В это же время на своем фланге Даур и Арзамет подбежали к подбитому танку и укрылись за ним. К ним подошли Зюба и кабардинец Залим Шухов. Не дав БМПшке развернуться, Даур выстрелом из гранатомета послал снаряд в заднюю левую дверь, прямо в топливный бак. Второй выстрел произвел Зюба Агрба. БМП охватило пламенем. Экипаж выскакивал из машины и падал на землю, кувыркаясь, в надежде сбить пламя. Арзик дал по ним длинную очередь из своего пулемета.
На этот раз грузины дрогнули. Такого удачного стечения обстоятельств мы не ожидали. К концу дня противник понес ощутимые потери. Однако и мы вынуждены были признать, что один из танков противника стал всё чаще и чаще бить по нашим позициям, причем очень монотонно и точно. Мы его обнаружить никак не могли. Он стрелял из укрытия, издалека.
Вернувшись к дому, мы были расстроены тем, что некоторых наших однополчан уже не было в живых, еще больше было раненых. Погиб очень смелый и отчаянный парень из Томска по фамилии Юнчис, который, несмотря на все запреты, целый день строчил из пулемета с крыши дома, не подпуская грузинскую пехоту. Даже в минуты затишья он стрелял и стрелял, так как с крыши всё было видно как на ладони. Два раза я посылал на крышу людей, чтобы они его оттуда убрали, но он через некоторое время снова возвращался туда и продолжал стрелять.
– Слушайте, кто это такой неугомонный? – кричал я на ребят. – Остановите его, пока ему танкист голову не снес!
– Это Юнчис, – отвечали мне, – не слушается он.
– Как хоть его зовут?
– Андрей… Он из эшерского батальона.
– А откуда он?
– Из Томска.
– Вот ядрёна-матрена. Занесло же парня! Ну, прикройте его хотя бы! Не оставляйте одного. Красивая у него фамилия.
К концу дня Юнчис уже знал, что обнаружил себя, но так и не ушел со своей позиции. Танкист, который стрелял из укрытия, не оставил ему никаких шансов. Когда после очередного танкового выстрела пулемет перестал стрелять, ребята поднялись туда и увидели, что двое бойцов истекают кровью, а Юнчис лежит на спине, обсыпанный штукатурной пылью, крепко сжимая рукоятку пулемета. Этого парня из Томска похоронили на абхазской земле…
Положение усугублялось еще и тем, что не было воды и кончились медикаменты, так как раненых становилось всё больше и больше. Забегая вперед, скажу, что в общей сложности из 150 бойцов было 12 погибших и около 50 тяжелораненых, которых необходимо было нести на себе. Медикаменты были только у одного человека. У Ирины Гоцеридзе. Без всякого преувеличения скажу, что в этом бою мы увидели женщину, которая одна стоила целой сотни людей. Каким-то образом она вселяла надежду раненым бойцам и тем, кто пал духом и прятался с ними в подвале. А в минуты крайней опасности она это показывала своим примером: выходя наверх и встав вместе с нами, прицельно выпускала по грузинам короткие очереди из своего АКМа. Это была немногословная и удивительно красивая женщина, лет тридцати, с короткой стрижкой, брюнетка, с необыкновенно мягким характером. Раненые верили каждому ее слову. И почти все они выжили, в отличие от нее самой. До сих пор не знаю, каким образом она попала к нам, единственная из гагрского батальона. Что заставило ее попасть в ряды штурмующих? Не зря говорят – пути Господни неисповедимы. Скольким она спасла жизнь!
Понимая, в каком отчаянном положении мы находимся, она, не требуя ничего, спрашивала меня:
– Что делать? Медикаментов и болеутоляющих уже нет. Воды тоже нет.
А я, думая, что в ней, не дай Бог, проснется женская сентиментальность и это впоследствии может отразиться на настроении раненых и солдат, отвечал немного небрежно и, быть может, цинично:
– Придумай сама что-нибудь… Сыграй… Тяни время… Скажи, что скоро придут на помощь вторые эшелоны и спасут всех раненых… Обмани, наконец… Главное, внуши им, что даже в случае отхода ни одного раненого мы здесь не оставим.
На что она ответила мне:
– Я понимаю, что ты вынужден так себя вести. Это, может, нужно для достижения какой-то цели, но не с ранеными. Их незачем обманывать, они всё чувствуют. Они еще живые, многих из них можно спасти, если срочно оперировать.
Сказала она это без всякого зла, спокойно и мягко. И смотрела на меня так, что я должен был обязательно что-нибудь придумать, будто говорила: "Вытащи нас отсюда".
До сих пор помню ее взгляд – немного наискось и вниз, а на губах еле заметная улыбка. За нее и цеплялись все раненые. Если улыбалась, значит еще не всё потеряно.
Конечно же, она была права. Потому что это не мы были в соприкосновении с ранеными, а она. И она – единственная надежда для них. Каждый из пятидесяти был у нее на счету. И она знала, кому и сколько осталось жить от осколочного ранения в живот, кто и когда истечет кровью и кому когда необходима ампутация конечности. А времени, чтобы спасти раненых, оставалось всё меньше и меньше…
Наше положение с каждым часом усугублялось. Грузины обстреливали нас постоянно и в какой-то момент прижали к сопке. Я понимал, что всё пошло не так, но сказать об этом открыто не мог, тем более что приказа никто не отменял. Стоим на месте и отражаем атаки. Ни команды "вперед", ни "назад". Штурм называется! Пошли бы все вместе скопом – уже бы в центре города стояли. Зачем надо было делить отряды на эшелоны?
Тем временем грузины решили окружить нас, чтобы взять в плен.
– Абхазы, сдавайтесь! – кричали они со всех сторон. – Сдавайтесь, вашу мать, всё равно всех перебьем! Кто сдастся, тому Шеварднадзе обещал помилование!
Известный метод психологического давления, рассчитанный на слабонервных. Тем не менее на некоторых это подействовало. Один из тех, кто прятался в подвале, где лежали раненые, заикаясь, дрожащим голосом произнес:
– Послушайте, у меня есть белая майка. Давайте привяжем ее к палке и сдадимся. Я думаю, они не будут стрелять в пленных.
Почти в ту же секунду он отлетел в угол, получив удар прикладом по шее. Это был Алмасхан Лакоба, который еще не остыл после полученного ранения в плечо. Слова, произнесенные каким-то трусом, взбесили его.
– Ах ты, сука! Что же ты думаешь, падла ушастая, что у тебя одного белая майка есть? Лучше пошел бы наверх и помог чем-нибудь. Жаль, такие, как ты, не погибают. Зато какие басни ты будешь рассказывать после войны своим детям, если они у тебя родятся… Скажешь еще слово – останешься без наследства…
Больше в подвале никто не изъявил желания предложить свое нижнее белье для того, чтобы сдаться в плен.
Тем временем кольцо окружения сжималось. Выручало нас пока только то, что сзади была сопка: противник вынужден был идти на нас с фронта и с флангов. Уже было видно, как они перебегали огороды от дома к дому, переговариваясь друг с другом. Вокруг стояли в основном двухэтажные полуразрушенные дома. Нам оставалось только одно – опережать их действия и стрелять как можно точнее.
Даур с Арзиком побежали к трофейному БМП, который стоял в мандариннике прямо у гаража. Они взяли на себя дорогу и левый фланг, а я вместе с Анзором Таниа, Джоном Агрба, Русланом Ладариа, Тимуром Чаабал и Зюбой Агрба взял на прицел правый, где было много построек и домов. Пулеметчики усилили фланги и были готовы в любую секунду открыть перекрестный огонь. Теперь так просто нас было не взять.
Те ребята, что активно сопротивлялись, уже адаптировались и знали, как действовать в подобных обстоятельствах. Особенно отличался Руслан Ладария, который не стоял на месте, постоянно менял свою позицию, действовал перебежками и прикрывал бойцов меткой стрельбой то на одном фланге, то на другом. Видно было, что он не робкого десятка. Также ни разу за всё время не спустился в подвал и Тимур Чаабал, который держался до конца на занимаемом рубеже.
Даур Зухба залез в БМП и наблюдал за противником в триплексы, а я смотрел в бинокль в небольшое отверстие, которое было на воротах гаража рядом с верхней петлей. Бинокль в бою – незаменимая вещь. Главное, видишь, кто свой, а кто чужой.
Прямо напротив нас, если смотреть в сторону Гумисты и немного левее, человек пятнадцать забежали в стоящий рядом с домом сарай. Расстояние – метров двести. "Неужели Даур не видит их?" – мелькнула мысль, но в это же мгновение из БМП послышались шесть выстрелов один за другим. Сарай сразу загорелся, и оттуда стали кричать: "Мищвеле", прося о помощи. Для уверенности Даур выстрелил туда еще несколько раз и выпустил еще по одному снаряду в каждый из близлежащих домов. Со стороны складывалось впечатление, что пушка его БМП стреляет автоматически. Тогда многие решили, что он тем самым обратил на себя внимание и что теперь нам точно несдобровать. Но другого выхода не было. На своем фланге Даур Зухба уничтожал всё, что может ходить и ползать. И если бы не он, кто знает, как сложилась бы наша судьба в тот день. Как-то у него всё это получалось. Будто это был профессионал. Полдня он один не подпускал грузин к нашим позициям.
В это же время я увидел в бинокль, как напротив, если смотреть со двора прямо в сторону реки, человек десять стали подниматься по лестнице на второй этаж дома, который находился от нас меньше чем в 150 метрах. "Странно, – подумал я. – Второй этаж?! Видать, еще не совсем опытные". Несколько раз стрельнули в нашу сторону длинными очередями. Как сейчас помню их лица. Один из них был такой холеный, здоровый, с короткой черной бородкой и перебинтованной правой кистью. У всех остальных на рукавах были белые повязки. Здесь двух мнений быть не могло. Грузины! В гараже рядом со мной – несколько заряженных гранатометов и два комплекта огнемета. Они очень эффективны против закрытых позиций противника. В комплекте два огнеметных выстрела, достаточно тяжелые. Но благодаря Сусе Гумба из Дурипша, который нес их на себе, они у нас были.
Смотрю, никого из гранатометчиков поблизости нет, а надо было действовать быстро. Решил сам стрелять, пока грузины не покинули дом. Вижу их отчетливо. Зову ребят, чтобы прикрыли меня и показываю руками, что вижу цель. Подходят Джон Агрба, Руслан Ладариа, Анзор Таниа, Алмасхан Лакоба, Арзик Тарба. Они по цепочке еще кому-то передают. Показываю им знаками, какую сторону прикрывать.
Надо было выйти во двор на открытое место без помех, чтобы прицельно выстрелить. Даю ребятам маяк. Открывается шквальный огонь в сторону противника, чтобы ни один грузин и носа не высунул. Встаю на одно колено. Прицельная шкала гранатомета начинается с 200 метров, значит надо брать под мишень, в область подоконника. Прилип к прицелу. Нажимаю курок. Выстрел. Вижу, как реактивный снаряд полетел в цель… Взрыв. Точно в окно. Тут же беру огнемет, прицеливаюсь в диоптрический прицел. Выстрел, глухой, раскатистый взрыв, как гром. Есть! От избыточного давления вылетели все окна и двери, еще через мгновение рухнула крыша. Ребята стали кричать «Ура-а!», продолжая стрелять. Такого эффекта от огнеметного выстрела мы не ожидали. Грузины бежали на помощь к своим, но пулеметчики отсекли их.
Целый час было тихо.
– Эх, сейчас глоток воды выпить чего стоит, или хотя бы полсигаретки выкурить, – говорит кто-то с таким сожалением, что у меня самого кольнуло под сплетением.
Ни воды, ни курева, а как было бы кстати! Знали бы, хоть водки взяли бы с собой. От такой трезвой жизни умереть хочется. До Гумисты рукой подать, а пойди, попробуй, тем более засветло. Кое-кто делает самокрутку из сухих листьев ольхи и дымит. Ничего, за неимением табака и ольха сойдет, были бы целы. В пылу боя забыл я тогда, что у меня в нарукавном кармане бушлата лежит неоткрытая пачка сигарет "Мальборо", которую я положил туда уже давно, а когда вспомнил, уже была глубокая ночь. Как скажешь теперь? Вначале мне даже было неловко предложить настоящие сигареты, в то время как они курили листья деревьев. И, чтобы не обидеть никого, я сделал вид, что нашел в темноте пачку под ногами совершенно случайно. Я предложил разломать сигареты пополам и дать их в первую очередь тем раненым, кто мог курить. На какое-то время это разрядило обстановку.
Неужели грузины отошли? Да нет, навряд ли… Опять послышался знакомый гул моторов. Выйдя на небольшую возвышенность, я увидел в бинокль два танка и два БМП, а те, которым мы подбили гусеницы, они куда-то утащили. На этот раз танки шли очень хитро. Впередиидущий танк был на зацепе тросом со вторым. Точно так же шли БМП. Значит, подбиваешь впередиидущий, а второй его выносит обратно. Умно, ничего не скажешь.
– Приготовиться, танки пошли! – кричу я.
На этот раз только Даур Зухба и Арзик Тарба забегают в гараж, заряжают по два гранатомета и бегут кто куда, через небольшой мандариновый сад к ограде. Они знают свое дело! Им ничего объяснять не надо!
Первые сумерки. Продержаться бы еще часок, а там ночь. Хотя танки и БМП оборудованы ночными приборами, но они всё равно боятся темноты. Завязался ожесточенный бой. Танки и БМП стреляли в нас, не умолкая, с расстояния 100-200 метров. Грохот стоял такой, что земля под ногами содрогалась. На этот раз они осторожно, метр за метром, приближались к нашим позициям. Они хотели стереть с лица земли нас вместе с домом, но им очень мешал другой, стоящий рядом и уже полуразрушенный.
Даур и Арзик ушли вперед от нас метров на 50. К ним бежали на помощь Зюба Агрба и Залим Шухов вместе с двумя адыгами и русским парнишкой, которых я не знал. Несколько человек из роты Закана Маршания, а также Татка Дзидзариа, Кува Еник, Анзор Тания, Джон Агрба и еще один русский парень из п. Бзыбь по фамилии Котелевец перекрыли подступы со стороны сопки. Град пуль выпустили в нас в течение получаса. Снаряды у противника не кончались, но и мы отвечали беспрерывно, чтобы не оставить им и тени сомнения. После такого противостояния в любом случае придется считать потери, но об этом в тот момент не думал никто. Надо было любым путем выстоять, отбить атаку, а иначе – конец.
Вдруг я услышал знакомые голоса. Это были Арзик и Даур.
– Снаряды, снаряды давайте! – кричали они с каким-то сожалением в голосе.
Опять никого рядом. Попрятались, что ли? Как иногда бывает обидно, когда перед тобой "готовая мишень" и не хватает всего лишь одного выстрела, от которого может зависеть исход боя.
– Черт возьми, – обрадовался я, – главное, что живы. А снаряды сейчас я вам сам принесу. Только не высовывайтесь пока, братцы, – говорю я сам себе.
Проскочив двор за долю секунды, я забежал в гараж, в углу которого стояли заряженные гранатометы, но не успел подойти к ним, как внутри гаража раздался взрыв. Танковый снаряд пробил блочную стенку и взорвался, не зацепив осколками. Взрывной волной меня швырнуло об стенку, но спасла каска. Очнувшись через несколько секунд, я с трудом встал. Всё кружится, и темно от пыли. На ощупь нашел гранатомет и хотел было выйти, как в гараж забегает Арзик Тарба.
– Где снаряды?! Давайте, давайте быстрее, они уже совсем близко! 20 метров!
В ту же секунду раздался второй взрыв и мы завалились друг на друга. Оглушило сильно. На этот раз мне показалось, что я уже на пути к смерти… Пришел в себя, видимо, через несколько минут – оттого, что на мое лицо стекали холодные, соленые капли. Голова гудела так, словно я слышал одновременно звон всех колоколов мира и кто-то хотел раздвинуть домкратом мою черепную коробку. Стало мутить. Еще через пару минут я услышал еле уловимые слова:
– Не умирай, слышишь, прошу тебя, не умирай, – рыдал, как ребенок, надо мной Арзик. – Сейчас я сожгу этот блядский танк, ты только держись.
Он приподнял меня и, придерживая коленом, очищал мое лицо от штукатурной пыли. Мы оба выглядели так, будто нас только что вываляли в муке. Но и на этот раз нам повезло. Обошлись без единой царапины, хотя внутри гараж выглядел как сито.
Скоро раздался третий выстрел, но уже не в нас, а в трофейный БМП, который как раз и прикрывал одну из стен гаража. Оказывается, танкист и не думал стрелять в гараж. Только на третий раз он попал в цель с расстояния 20 метров, отъехав немного назад и опустив ствол. БМП мгновенно охватило пламенем, еще через минуту стали взрываться снаряды от боекомплекта. Мы с Арзиком смотрели друг на друга и радовались тому, что чудом остались живы.
Собрав последние остатки сил, я всё-таки встал. Арзик, поддерживая меня плечом, повел к ребятам, которые укрывались в первом полуразрушенном доме. Один из наших пулеметчиков был только что убит, и друзья убитого приводили его тело в порядок.
Стало темно. У меня были две осветительные ракеты, и я выпустил их одну за другой в сторону грузин. Они осветили небо и долго не гасли.
– Чкара, чкара! – послышалось в темноте.
Забегали, заметались… Жить-то хочется. Для пущей уверенности дали в их сторону по рожку длинными очередями. К нашему удивлению, грузины не пошли дальше, хотя на этот раз имели большое превосходство. То ли выдохлись, то ли испугались темноты. Мало того, они оттянули назад свои танки.
Скоро из темноты послышались голоса.
– Абхазы, прекратите огонь! Давайте обменяемся убитыми. Не стреляйте, давайте поговорим.
Да-а, грузины и в самом деле не владели обстановкой...
Все наши раненые и убитые были при нас, и терять нам уже было нечего. А им для того, чтобы взять своих, надо было прийти к нам и попросить разрешения. Поэтому вместо ответа они получили длинную очередь из пулемета в сопровождении девятиэтажного мата…
Девять часов вечера… Собрав почти всех, я обратился к тем, кто отсиживался, среди которых были и достаточно взрослые люди.
– Не стыдно вам с ранеными в одном подвале находиться? За вас что, пацаны воевать будут? Да у них же еще молоко на губах не обсохло! А вы будете свою шкуру спасать... Перед боем вы все храбрецы, слова вам не скажешь, как комдивы себя ведете, а здесь что – кишка тонка, по подвалам прячетесь?! Не обязаны они за вас воевать… Если бы не они, от вас мокрого места не осталось бы!
Я не мог себя сдержать, раз за разом ругая их на чем свет стоит. Кто-то хотел было возразить, но их быстро успокоили, и они закрыли рты.
В сложившейся ситуации надо было думать над тем, что делать дальше. Рация молчала, а точнее сказать, там не владели обстановкой. Ясно, что помощи ждать было неоткуда.
Вижу, как Закан Маршаниа нервничает и также постоянно выходит в эфир, но там словно воды в рот набрали. Сначала с нами на связи был Слава Анкваб, но после его сменил кто-то другой, а затем совсем замолчал. Было понятно, что нам боялись сказать правду. А правда заключалась в том, что за нами не пошли, что мы отрезаны, а главное – что сама операция провалилась.
Пришлось идти ва-банк и уже блефовать в открытую. Взяв рацию, я сказал:
– 8-й, я 103-й. Я "Эвкалипт". Нас здесь целый батальон. У нас всё нормально, есть только легкораненые. Готовы к бою. Авиацию не боимся, с нами "стингеры". Прикройте нас только артиллерией. Противник за целый день понес ощутимые потери в живой силе и технике. Какие будут распоряжения? Скажите всё как есть! Но если будете молчать, суки, мы повернем обратно, и тогда молите Бога, чтобы мы не вернулись… Лично я засуну ваши головы вам в задницы и заставлю летать вертолетом!
Я знал, что нас слышат, причем как наши, так и грузины. И знал, что с нами обязательно свяжутся.
Надо было что-то делать, но что? Многими овладело чувство подавленности. Одно дело погибнуть в атаке, другое дело – в окружении. Разница в моральном состоянии. Да и штурм на то дается, чтобы всё сделать быстро и не было времени думать о житье-бытье.
– Нас бросили на произвол судьбы… За что мы воюем, если за нами не пошли?! Почему мы должны за кого то погибать здесь?! – говорили то тут, то там.
Конечно, можно было понять этих людей. Для многих из них это была пятая по счету операция. Четыре раза им везло. Четыре раза судьба была к ним благосклонна. Всему же есть предел. Повезет ли и на этот раз?
Усталые и злые, мы не знали что делать. Приказа об отходе не было. Потери первого дня: 37 человек ранены, семеро убиты.
Уже глубокой ночью на совещании командиров почти все решили идти обратно. Против возвращения без приказа были Мераб Кове, Закан Маршаниа и я. Что оставалось делать? Нельзя было в такой ситуации решать судьбу людей, подвергать опасности их жизнь. И конечно, я понимал, что эта операция не имеет своего продолжения, хотя в душе всё-таки теплилась маленькая надежда. Не хотелось верить в плохое. Ведь до столицы было рукой подать. И всего-то надо было тысячу настоящих воинов, чтобы уже окончательно зайти в город и решить исход войны в свою пользу. Победа была близка. На этот раз у нас было необходимое оружие и сноровка. Не было только одного и самого главного на войне – дисциплины и ответственности.
Единственным условием, которое я поставил перед всеми, было взять с собой всех раненых вне зависимости от принадлежности к тому или иному отряду. Потому что среди нас в этой операции было много и тех, кто попал сюда впервые. И адыги, и русские, и армяне.
Вначале мало кто обратил внимание на это условие, но, после того как наши разведчики доложили, что все подступы к реке перекрыты, появились разногласия между теми, кто должен был нести раненых, и теми, кто должен был их прикрывать.
О том, что мы решили возвращаться этой ночью, на нашей стороне никто не знал, но и мы тоже не торопились с этим сообщением, потому как эфир слушали и грузины тоже. Но сказать было необходимо, так как нас могли принять за грузин – и тогда всему конец. Решили сказать об этом в последнюю очередь. Проблема усугублялась еще и тем, что надо было нести тяжелораненых в условиях боя. А для того, чтобы сделать носилки, необходим был сподручный материал.
Пока решали, что и как делать, стало рассветать, и мы вынуждены были остаться еще на один день и основательно подготовиться к отходу с ранеными. А там пусть будет, что будет. Вот и вспомнилось: сам погибай, а раненого выручай, ведь на его месте можешь оказаться и ты... Но той ночью группа из 15 человек всё-таки решила самовольно уйти под покровом ночи через горы… Увы, их участь в итоге оказалась очень плачевной…
Как ни странно, под утро нам ответили по рации и сказали, что всё идет по плану и что скоро пойдут вторые эшелоны. Нас это, конечно, обрадовало, но мы уже на них особенно не надеялись, так как видели, что грузины постоянно вели артобстрел, отсекая наших от реки.
Теперь надо было готовиться к еще одному тяжелому дню. Пользуясь временным затишьем, мы срывали замерзшие и высохшие плоды апельсинов и мандаринов, утоляя жажду и голод. Когда тебя мучает жажда, то ты ни на что не способен.
С Джоном Агрба мы решили обговорить наши действия на предстоящий день и пошли в небольшой сад, который примыкал прямо к дому. До рассвета оставалось минут сорок. Под ногами в жесткой траве, в небольшом углублении, что-то сверкнуло. Я нагнулся посмотреть и вижу, что это вода. Настолько хотелось пить, что я забыл о всякой брезгливости и опустил туда свою пустую флягу, которая заполнилась на четверть. Мы с Джоном выпили по глотку, и нам стало немного легче. Не зря говорят, что человек состоит из воды.
– Что будем делать? – спросил Джон. – У меня колени сильно болят, ходить не могу, будто гвозди туда забили. От футбола мениск мне на память остался. Сяду где-нибудь и буду отстреливаться до последнего.
– До последнего не надо… Ты мне живой нужен, – отвечаю я. – Надо как-то продержаться еще денек, навряд ли завтра что-то изменится, а потом под покровом ночи двинемся с ранеными обратно. Давай ляжем на эту доску и отдохнем хоть полчасика. А там посмотрим.
У дерева стояла широкая доска. Мы ложимся на нее спиной к спине, обняв автоматы руками. И только меня сон стал одолевать, как Джон спрашивает в свойственной ему шутливой манере:
– Слушай, а как ты думаешь, педерасты – это кто? Это те которые – или те которых?
– Мать честная, ну и вопросы у тебя, нашел время когда спрашивать… Да и не силен, – говорю, – в этих вопросах. По моему мнению, это те, кто всё делает наоборот.
– А патриоты кто? – опять спрашивает он.
– Ну, ты из крайности в крайность… Развеселил, ничего не скажешь! И всё на букву П… Патриоты – это те, кто сам, сразу, без подсказки идет защищать то, что для него свято, от надругательства, – отвечаю я.
– Вот и я так думаю, – отвечает Джон, смеясь. – Получается, что тот, кто не пошел сразу защищать свое святое, тот и есть "п"?.. Что-то у меня сегодня действительно все вопросы на букву П.
– Не бери в голову, Джон, поспи лучше немного. Тяжелый день нам предстоит… Быть может, самый тяжелый….
– Да уж… Заснешь тут, когда смерть поджидает тебя на каждом шагу. Знаешь, если со мной что-то случится, ты маме ничего не говори и не рассказывай. У нас с ней особые отношения. Она от тоски умрет.
– Слушай, тебе это ничего не напоминает? Ты как в кино. Не люблю я это обсуждать. Все будем живы. Давай поспим хоть немного. Это вернет нам силы…
18 марта. Рассвело. В этот день ожидалась хорошая погода. Выглянуло солнце. Часов до десяти было тихо. В какой-то момент даже показалось, что грузины куда-то ушли. Я проверил батареи на моей маленькой рации, которую чаще используют в десантных войсках: зарядки оставалось еще на полдня. Понимая, что это единственная связь с нашими, я выключил ее и перешел на другую, которая была намного больше и тяжелее, 159-ю. В бою трудно переоценить значение связи. Без нее ты слепой и глухой. Многие группы, оказавшись без средств связи, не знали, что делать.
В то утро мы находились во втором гараже, который стоял рядом с зеленым домом. Нас человек пятнадцать здесь. Отсюда хорошо просматривалась дорога. От гаража шел небольшой пригорок, на котором росли апельсиновые деревья, а еще выше начиналась сопка, соединяющаяся с горой. Отсюда же открывался замечательный вид на Верхнюю Эшеру, гору Уазабаа, откуда сейчас смотрели на нас наши, те, кто не успел перейти ночью линию фронта, а теперь были отрезаны артиллерией противника. Смотришь и думаешь: как близко. В мирное время этот участок можно за одну минуту проехать, а сейчас надо полжизни потерять, чтобы туда добраться.
Не помню точно, о чем мы говорили, как кто-то вдруг обратил внимание на человека, идущего прямо по центру шоссе мимо нас.
– Ора, кто это такой? – говорит Арзик, глядя на него.
На человеке был черный костюм-тройка, черная сорочка, черный цилиндр, а автомат перекинут через плечо как у охотников – прикладом наверх. Идет себе, глядя на горы, будто и нет совсем войны. Такой наглости никто из нас не ожидал. Его взяли на прицел, после окликнули, и он сам зашел к нам с поднятыми руками. Обыскали. Ничего, кроме автомата, у него не было. Вначале он прикидывался цыганом, после заключенным, которого заставили воевать, а шел он в кемпинг якобы для того, чтобы восстановить с ними связь. Говорил он это, всё время, озираясь на Арзика. Арзик стоял в проеме ворот от гаража и с улыбкой смотрел на говорящего.
– А еще точнее, – спросил Арзамет.
– Я тебя сразу узнал, сразу, – тут же ответил пленный. – Моя фамилия Шенгелия, а прикинулся цыганом, потому что испугался, что убьете меня. Я не воевал и не стрелял, можете посмотреть автомат.
– Не бойся, тебя никто здесь не тронет. Будешь помогать раненым, а надумаешь бежать – сам тебя убью, – уверенно ответил Арзамет.
Нашлись и те, кто хотел стрельнуть в него, но мы их быстро отшили. Нехитрое дело убить пленного. Обычно это делают трусливые люди. Забегая вперед, скажу, что этот пленный Шенгелия, потом много раз, рискуя жизнью, помог очень многим раненым, когда выходили из Гумисты. Конечно, у него не было выхода, но этот факт помог ему выжить. После его обменяли на военнопленных.
Не было особой разницы, почему и для чего он шел в кемпинг...
Было понятно одно: грузины что-то готовят. И долго не заставили себя ждать. На этот раз они не стали атаковать нас бронетехникой в лоб, а просто оттянули ее на безопасное место и утюжили нас целый день, одновременно обстреливая минометной артиллерией. Было у них еще одно очень важное преимущество в этих обстоятельствах: целый день на нас упражнялись их снайперы, и причем с близкого расстояния, так как вокруг нас было очень много домов. Во время небольших артиллерийских затиший грузинская пехота сближалась с нами и обстреливала нас из пулеметов и автоматов.
Несмотря на такое преимущество противника, мы держались, заняв круговую оборону. И стоило грузинам приблизиться, как мы открывали по ним шквальный огонь из всех стволов. Благо боеприпасов у нас хватало. В такие минуты боя я вызывал по рации нашу артиллерию, чтобы она отсекала противника от наших позиций, когда тот подходил вплотную. Настал и момент, когда мы вызвали огонь на себя, предварительно укрывшись в доме, но после снова выходили и продолжали отражать атаки. Счет раненых увеличивался с каждым разом. Тяжелая 120-мм минометная артиллерия несколько раз пробивала крышу дома и потолок и разрывалась уже на первом этаже. Но, несмотря на это, мы продолжали стрелять и стрелять, стараясь выиграть время до вечера.
Силы уже были на исходе, но в бою побеждает только тот, кто проявил стойкость, выдержку и решительность. Не зря об этом написано во всех уставах мира. К вечеру, уже на закате солнца, в районе 16-17 часов, счет тяжелораненых приближался к 50, а погибших уже было десять человек.
Снайпер настолько приловчился, что мы уже видим, как он сажает пули в нескольких сантиметрах. Группа бойцов расположилась позади зеленного дома, спасаясь от прицельного огня. Я тоже нахожусь там, сидя на кирпичах, прямо на углу, и выхожу по рации в эфир, корректируя огонь артиллерии. Сзади меня – невысокая блочная кладка, которую наскоро сложили ребята, она затрудняет обзор снайперу. Но он каким-то образом умудряется попасть нашему бойцу в область живота. Я не знаю, кто ранен, но вижу, что он лежит и не шевелится. К нему бегут на помощь. Пах-х-х… Взрываются разрывные пули. Пах-х-х…
– Не подходите, – кричит Даур Зухба, – не подходите. Это замануха… Стреляйте в те дома, со стороны солнца.
Он подбегает к раненому и, взяв за шиворот, быстро тащит его волоком за угол дома…
А слева от меня, в пяти метрах, прямо на пригорке, защищенный с одной стороны стенкой гаража, уже целый час, лежа на земле, строчит по грузинам Арзамет Тарба. Вижу только его пулемет и часть головы. Заготовленной ленты у него еще на полдня. Стреляет и стреляет. И конечно же, снайпер обнаружил его. Уже несколько пуль послал совсем рядом. Арзику кричат, чтобы сменил позицию, а он хоть бы глазом повел. Как будто не слышит. Строчит и строчит. Человека в азарте трудно остановить. Адреналин так и прет. Когда я это увидел, отправил к нему Даура Зухба. Тот его убрал оттуда на какое-то время. Но Арзик не мог долго сидеть без дела. Опять стал стрелять с этой же позиции. Гильзы так и сыпятся сотнями. Танковый пулемет очень скорострельный. Тогда я сунул пальцы в рот и стал свистеть ему, чтобы он услышал меня.
– Уходи! Уходи оттуда! – кричу ему, машу рукой и показываю пальцем на висок. – Ты что, с ума сошел – не видишь, он поймал тебя?!
Вижу, как Даур старается оттащить его за ноги. А Арзик, видимо, взял на прицел грузин и никак не хочет упустить этот момент. Но всеё-таки Арзамет уступил и перестал стрелять, и это нас успокоило. Он встал в полный рост у края гаража и куда-то пристально всматривался. Я показываю ему кулаком, а он, поддакивая, кивает мне.
Дальше всё произошло очень быстро. Он снова лег на своем пригорке и дал длинную очередь в сторону грузин. Но уже через несколько секунд первая пуля снайпера со звуком "пах-х-х" чиркнула ему по мизинцу и ушла в землю. Арзамет с удивлением посмотрел на это, встряхнул рукой, будто обжегся, но не более того, тут же дал по грузинам несколько очередей подряд и… остановился. Пуля снайпера раздробила ему шейный позвонок, и он умер мгновенно, так ничего и не почувствовав. Он лежал и не шевелился, и это было настолько непривычно, что все, кто это видел, поняли, что произошло что-то непоправимое.
Даур оттащил его к себе и, обняв, стал ласкать ему волосы.
– Арзик! Арзик! – говорил он. – Арзика убили! А-а-а-а-а….
Даур сидел на земле, придерживая голову Арзика, и смотрел на меня так, словно спрашивал: "Почему так случилось?" Он не рыдал, но по лицу его катились слезы. Дважды за войну со мною было так, будто душа моя куда-то отлетела и долго не возвращалась, блуждая где-то сама по себе. И это было в первый раз. Всё стало безразлично. Будто сам себя приговорил к смерти. Я ненавидел себя и весь мир. Ни на кого не мог смотреть и понял в одночасье, насколько высока степень лжи и зла вокруг и что я сам ничем не лучше других…
Весть о смерти Арзика быстро дошла до Зюбы Агрба. Они дружили с детства. Зюба прибежал быстро и, швырнув в сторону свой гранатомет, стал бить себя по голове и оплакивать своего друга. Он стоял на коленях у изголовья и рыдал. Никто не мог остановить и успокоить его…
Тем временем грузины снова начали обстреливать наши позиции, и на этот раз с особым пристрастием, так как уже сгущались сумерки. Они хотели успеть разбомбить нас до темноты. И тогда Зюба стал ходить по двору и кричать в сторону грузин:
– Вот он я, подлюки, я не боюсь вас! Попробуйте, попадите в меня! Вот я здесь, суки подколодные! Всех вас задушу своими руками… Всех!
И, обратившись к небу, сказал:
– Ну, где Ты?.. Где Ты?.. Ты что, не видишь?! Будь Ты проклят!
Так ходил он по двору, пока осколок не попал ему прямо в голову. Зураб был очень сильный парень. Он падал и вставал, снова падал и вставал, кувыркаясь и не понимая, что с ним произошло. Через минуту он умер.
С наступлением темноты грузины прекратили артиллерийский огонь, но изредка продолжали обстреливать нас из гранатометов и стрелкового оружия. Мы тоже стреляли в них, давая понять, что живы и готовы сражаться до последнего. Одними из последних, раненных у этого дома, был Тофа Маан, получивший пулю выше бедра, и Леонид Боджгуа, который имел множественные ранения в область груди и живота. Уже затемно Леня скатился с пригорка, где долгое время отстреливался, и, опустившись на землю, сказал мне:
– Я, кажется, всё. Приехал. Идти дальше не смогу.
Я нагнулся посмотреть и увидел окровавленное тело. Только физическая закалка помогла ему выжить. Любой другой в его положении не имел бы никаких шансов…
Целый день ведя по рации переговоры с "большой землей", я окончательно убедился, что операция провалилась, и теперь наша судьба была только в наших руках. Надеяться было не на кого, только на себя. И так было по всему гумистинскому фронту. Были попытки отдельных небольших групп перейти средь бела дня Гумисту к нам на помощь, но они так и не увенчались успехом. В одном случае погиб комбат Фридон Авидзба, так как он посчитал для себя позором остаться за Гумистой без своего батальона, а в другом – кабардинец Ибрагим Яганов дважды в этот день переходил реку под обстрелом противника, но за ним так никто и не пошел.
На совещании командиров отрядов, на котором присутствовали Закан Маршания, Зурик Хаджимба, Гена Маан, Мераб Кове, Джон Агрба, Кува Еник, мы решили двинуться обратно в четыре часа утра 19 марта, о чем я передал нашим зашифрованный текст по рации, хотя было понятно и так, что с раненными мы пойдем напрямик. Нас обещали встретить на берегу и оказать всяческую помощь. К сожалению, мы тогда не знали, что в наших подразделениях за Гумистой после провала операции сложилось мнение, что грузины готовят контратаку, и потому они обстреливали весь берег по всему, что движется. С одной стороны, под покровом ночи легче уйти от противника, а с другой – наши могли принять нас за грузин, и тогда уже "ни ора, ни сыпсууп" – ни имя, ни фамилию у тебя не спросят. Что, кстати, с нами и произошло.
В сложившейся ситуации, после трех изнурительных суток, без воды и медикаментов, было решено предать земле наших погибших друзей и все оставшиеся ресурсы направить на то, чтобы любой ценой вынести отсюда 50 человек раненых и прорываться к своим кратчайшим путем. Положение усугублялось еще и тем, что почти всех раненых необходимо было нести на себе: ни один из них не мог передвигаться самостоятельно. Место перехода планировалось в районе небольшой лесопилки и хозяйственных построек. Расстояние до него метров 300.
Приблизительно из 150 бойцов в строю осталось 80-90. Я предложил план отхода, который был поддержан. Впереди с небольшим интервалом идет группа прикрытия. Эту задачу взял на себя Геннадий Маан. Посередине – основная группа с ранеными. А замыкает еще одна небольшая группа прикрытия на случай преследования и если завяжется бой в момент отхода.
Не знаю, насколько это было эффективно, но в эфире мы всё же вели радиоигру и говорили о том, что у нас всё в порядке и что мы готовы воевать дальше.
Своих погибших мы решили предать земле вдоль стены гаража недалеко от дома. Землю копать было нечем, и пришлось это делать штык-ножами и вообще чем придется. Затем мы с тяжелым сердцем попрощались с нашими братьями по оружию, уложили их в неглубокую яму, укрыли одеждой и засыпали землей. Поверх земли положили блоки, чтобы животные не раскопали могилу.
Перед тем как похоронить Арзамета Тарба, я вспомнил про один случай, о котором мне рассказали. Во время одного разговора с теми, кто отсиживался, Арзамет сказал:
– Кто скажет о моем командире плохо, тот будет иметь дело со мной, а я церемониться не буду.
Вот и получалось, что за меня он встал бы горой, а я не могу отнести его тело домой. И остальных мы тоже не можем нести с собой, потому что должны думать о живых, хотя, быть может, среди этих раненых есть и те, которых никогда не поставишь в один ряд с такими, как Арзамет. Я подобрал гильзу и вложил в нее клочок бумаги, на котором написал: "Здесь покоится настоящий воин Арзамет Тарба". Эту гильзу с запиской я положил ему в карман. Даур Зухба, Джон Агрба и Анзор Кварацхелиа положили Арзамета Тарба и Зураба Агрба рядом…
Из разговора с одним человеком, которого я не знал.
После того как похоронили наших ребят, уже далеко за полночь у края дома я увидел, как кто-то, привстав на колени, обертывает и завязывает веревками погибшего. Я приблизился к нему и тоже присел. Я не знал этого человека, на вид ему было лет 35. Когда я спросил, кто он, он назвал свою фамилию, но с течением времени я забыл ее...
– Что ты делаешь? Почему не похоронили со всеми? – спросил я.
– Это мой родной племянник, – ответил он. – Я сам его понесу.
– Хорошо, понятно. А если и тебя ранят, кто тогда вас понесет?
– Меня не поймут, если вернусь без него. Пусть лучше убьют.
– Видишь, как сейчас получается. Ты готов погибнуть ради своего оправдания, а в бою тебя не видно было. А племянник твой – настоящий воин, за себя и за тебя воевал, потому и лежит сейчас перед тобой.
– Знаешь, – сказал он, – ты всех по себе не мерь. Ты не можешь требовать со всех, как с себя. Таких, как ты, единицы. По тебе видно, что тебе твоя жизнь нипочем. Здесь гражданские люди воюют.
– Ты хотел сказать, что если мне моя жизнь нипочем, то значит и ваши жизни тоже? И что значит "гражданские"? Среди абхазов военных на пальцах одной руки можно сосчитать.
– Люди жить хотят и цепляются за каждую соломинку. А ты – фаталист. Пан или пропал, – отвечает он.
– Ну да, скажи еще – пофигист. Не за соломинку надо хвататься, а сражаться, сопротивляться. Тогда и жизнь будет. Ладно, думай, что хочешь. Останемся живы, встретимся, и я расскажу тебе о себе, как есть на самом деле. А пока – иди с Богом. У тебя своя правда. У тебя родной племянник. Скажи только, сколько ему было?
– Девятнадцать.
– Царство небесное! Постарайся вынести его.
Он отвел взгляд на племянника, ничего не сказав мне в ответ.
Так его больше и не встретил…
Последние приготовления перед отходом. Стараемся всё делать максимально тихо, но грузины периодически поддразнивают нас, словно проверяют, на месте ли мы, постреливая в нашу сторону. Мы тоже вынуждены отвечать им, подтверждая наше присутствие. После одной из таких проверок мы все, одним броском, спешно, соблюдая дистанцию, пошли по дороге в сторону реки и свернули влево у зеркала. Теперь наш отряд был в зоне недосягаемости для тех, кто нам противостоял по фронту. Последними вместе со мной уходили Ремзик Чепиа, Суса Гумба, Анзор Кварацхелиа (Петрович) и Алмасхан Лакоба. В домах, где мы отражали атаки грузин, никого из живых не осталось. Унесли всех.
Мы догнали колонну, которая вытянулась гуськом и шла по асфальтированной дороге к намеченной цели в полной тишине. Погода выдалась хорошая. Уже слышим шум Гумисты, а на небе мерцают звезды. Глядя в небо, я подумал, что Он, Создатель всего, видит нас сейчас и обязательно должен помочь. И тогда я больше у него ничего просить не буду.
Не успел я дойти до середины колонны, как началось… Стреляли со всех сторон, и невозможно было определить в темноте, откуда и куда, где наши и где противник. Большая часть отряда ринулась в проем ворот, который вел во двор, где делали могильные плиты, и, прячась за ними, продвигалась к реке. Другая часть отряда ждала своего момента, чтобы тоже двинуться туда, но двор был переполнен людьми, и все куда-то стреляли, как в одну сторону, так и в другую. Близость и запах реки сводил всех с ума. Еще один бросок – и мы окажемся за Гумистой! Почти трое суток никто из нас не пил. Вижу, как со стороны грузин блестит ферма от высокой кровли и оттуда мерцают огоньки от автоматных выстрелов. Рядом стоят Суса Гумба и Петрович Кварацхелиа.
– Давайте туда, – говорю им, – из огнемета.
Суса стреляет туда, один за другим, два раза – и там раздаются взрывы. Оттуда перестают стрелять, но прямо у реки идет сумасшедшая стрельба, раздаются голоса, и повсюду матерщина.
И вдруг в этот момент кто-то кричит мне:
– Командир, командир! Раненых бросили! Прямо на дороге лежат… Кажется, из добровольцев.
– Да не бросили их! Не видите, что ли, в какую заваруху попали! Сейчас заберем их с собой. Где они лежат? – спрашиваю я молодого русского паренька.
– Метров 40-50 отсюда.
Вот черт, не донесли, что ли?! Придется возвращаться. Бегу из последних сил назад в кромешную темноту, и хорошо, что встретил Алмасхана Лакоба, Ремзика Чепиа, а также двух адыгов и одного армянина. Идем к раненым. Они лежали вдоль дороги и старались ползти. Всего шесть человек. Это хорошо, что они могли еще шевелиться.
– Не бойтесь, – говорю, – сейчас что-нибудь придумаем.
– Не бросайте нас, и вам воздастся, – сказал тихо кто-то из них.
– А с чего вы взяли, что вас бросили? Вас оставили на время, чтобы прикрыть. Не видите, что ли – в засаду попали!
Шанса пронести их через пекло, где не поймешь, кто в кого стреляет, не было, да и сил ни у кого уже нет. Надо было хоть как-то мобилизовать их силы. Так, чтобы они поверили, но и сами себе помогли. Мне было их жаль, но другого выхода не было. Обессиленные, истекающие кровью, они с последней надеждой смотрели на меня. Я подошел к каждому из них и увидел, что это были кабардинцы, армяне и русские. Нет, этих ни за что здесь оставлять нельзя. Пришлось идти ва-банк и поставить их в безвыходное положение. Очень серьезно и внушительно, чтобы не оставить никаких сомнений, я сказал:
– Обещаю, что ни одного из вас не бросим здесь, но только при одном условии: если сами себе поможете; будем прикрывать вас, осталось совсем немного. Никто вас нести не сможет, кроме двоих, остальные все ранены. Мы не знаем, что нас ждет за оградой. Если там тихо, перебросим вас через забор, а оттуда пойдем к реке, там и до наших рукой подать. Река в этом месте неглубокая. Ну а кто не сможет ползти, останется здесь, и пусть не обижается...
На этом и порешили. За высоким забором, укутанным по самый верх колючей растительностью, начинался двор маленькой лесопилки, представлявший собой прямоугольную форму, длинный конец которого выходил на берег реки. Кто там нас ждал, мы не знали, но главная опасность заключалась в том, что этот ровный участок, приблизительно 40 на 60 метров, наверняка был заминирован. К левой части двора примыкала большая стена хозяйственных построек, за которыми и переправлялась через реку основная группа наших бойцов. Стрельба и взрывы от снарядов не умолкали, а только усиливались.
Не помню, кто именно, но кто-то с трудом перелез через высокий забор и спрыгнул на ту сторону прямо на колючки. Через несколько минут он вернулся к стене и сказал, что вроде бы там тихо и никого нет. Это и насторожило. Наверняка мины во дворе.
Оставалось преодолеть бетонный забор. Обессиленные, мы каким-то образом, помогая друг другу, перекинули через ограду шестерых раненых, а затем перелезли сами. Спрыгнули на колючки, которые в какой-то степени самортизировали наше падение. Было не до царапин и ссадин. Мы огляделись вокруг. Никакого движения. Пустой темный двор, а впереди виднеется белый берег Гумисты. Алмасхан и Ремзик осторожно прошлись по краю двора. Вроде никаких растяжек не было. Значит, просто противопехотные в земле.
От усталости и бессилия уже было всё равно, как погибнуть, главное, хотелось, чтобы это было мгновенно и безболезненно. Но внутри было ощущение того, что игра продолжается и это ее финальная часть. Существует же закон подлости. Вроде как рукой подать, всего каких-то 50 метров – и ты дома. Но их же надо пройти…
Наверное, такое возможно в очень редкие минуты отчаяния и усталости, когда тебе становится безразлично. Я понимал, что идти придется мне, и по-другому быть не могло. Но маленькая надежда всё-таки теплилась. Везение. Удача.
Собрал всех у края двора по центру, вместе с ранеными человек десять, и говорю:
– Пойду прямо до берега, не отклоняясь ни на шаг в сторону. Если повезет, поползете за мной, буду ждать вас у реки. Переправим вас, а после пойдем мы. Ну а если не повезет, то надеяться не на кого, действуйте по обстоятельствам.
Перекрестился и пошел не спеша прямо по центру. Одел штык-нож на автомат на случай, если увижу какой-либо бугорок. Глаза уже привыкли к темноте, да и небо было очень звездным. Шел, постоянно тыкая перед собой штык-ножом в землю… Половина пути была пройдена. Присел на корточки передохнуть. Пот лил с меня градом. Страх сковал мои ноги, не могу шевельнуться. Вот уж действительно, легче сорок раз с врагом в рукопашную схлестнуться, чем один раз на минном поле оказаться. А может, здесь и нет мин. Вот был бы цирк…
Забегая вперед, скажу, что в этом злополучном дворе даже после войны люди подрывались на минах. Но тогда мысль о том, что там, может, и нет мин, воодушевила меня, и я, воспрянув духом, продолжил движение к спасительному берегу. Но когда дошел до берега и присмотрелся, увидел, как справа, в тридцати метрах от меня, наши ребята, держась за руки вместе с ранеными, переправляются на противоположный берег. По ним периодически вели пулеметный огонь, слева и справа по берегу. Били, правда, издалека – похоже, из кемпинга, метров с четырехсот. Спасло наших ребят то, что в том месте, где переправлялись, берег был немного выше реки. Но стоило выйти из реки, как они попадали под перекрестный огонь. Многие так и лежали в воде. Те, кто успел перейти, как могли прикрывали отход, стреляя в темноту в направлении огней противника.
Я лег спиной на берег и дал две короткие очереди трассирующими. Это был знак моим раненым. Дальше я пополз по каменистому берегу к воде, чтобы утолить жажду. Лучше бы этого не делал! Прильнул к воде – и не могу оторваться. Ничего вкуснее никогда не пил. Холодная вода побежала по жилам, и я чуть было не закоченел. Каким-то усилием оторвался от воды и перевернулся на спину. Кто бы поверил, что от воды можно умереть! Остыл настолько, что стало хорошо и потянуло на сон. Так бы и лежал, если бы не подошедшие Алмасхан с Ремзиком. Они приподняли меня, и ко мне потихоньку стал возвращаться рассудок.
Скоро уже все шесть раненых были на берегу. Я их предупредил насчет воды. Кто-то из них, обрадовавшись, что доковыляли до берега, пошутил:
– Теперь хоть не поползем, а поплывем.
Но не зря говорят, что последние метры пути особенно тяжелы. Мы все подошли к реке. Ширина в этом месте была небольшая, метров 30. Первым пошел Ремзик Чепиа. Он зашел в воду и двинулся наискось, в сторону течения. Где-то посередине вода оказалась ему по грудь. Следующими отправились вплавь раненые. Мне было за них спокойно, потому что в любом случае они выходили на излучину реки, а там уже были наши.
Несмотря на перестрелку, переправа продолжалась, и было видно, что изредка по нам ведут огонь и с наших холмов. Я включил рацию и вышел на связь, думая, что там на что-то способны. А они только отвечают, что всё понятно и всё сделают. Я дал несколько очередей трассерами в небо и просил не стрелять в нашу сторону и чтобы оказали помощь раненым. На что они ответили, что видят нас и скоро помогут. На самом деле нам стали оказывать реальную помощь только на следующий день. А командир отряда Гена Маан смог выйти только на пятые сутки ночью, и уже на нашей территории с него потребовали пароль. На его абхазскую речь никто не реагировал, мало того, он чудом остался жив, пули пролетели немногим выше головы.
Вместе с Алмасханом Лакоба мы вошли в воду и, тоже наискось, пошли к берегу. Бушлат сразу набрал воду, и я потяжелел вдвое. Холод сразу же пронзил меня насквозь. Рация была высоко на груди, в карманах гранаты и патроны россыпью. Чтобы не упасть, я раз за разом опирался о дно реки автоматом, на который был надет штык-нож. Добравшись до берега, я остановился передохнуть и увидел, что большинство раненых лежат в воде и не могут подняться, так как грузинские пулеметы бьют прямо поверх их голов. Несколько раз кто-то выбегал из-за небольшого бугорка и, поднырнув под раненого, уходил с ним обратно. Я узнал его в темноте. Это был пленный грузин Шенгелия.
– Командир, это я! Видишь, что я делаю, – говорил он и снова спускался к реке. Ему везло.
Кто-то дернул меня за ногу. Я нагнулся посмотреть и увидел, что это был Тофа Маан.
– Меня опять ранило, – сказал он.
– Куда?
– Туда же, – ответил он, держась за бедро. – Во второй раз пуля задела седалищный нерв.
– Ничего, Тофа, до свадьбы заживет! Сейчас спешить уже не стоит. Лучше простудиться, чем погибнуть. Мы уже дома. Полежи тут пока, выше опаснее. Скоро уже помогут.
Вижу опять, как с нашей сопки по нам стреляют трассерами, несколько раз подряд.
– С ума они сошли, что ли? – кричит Алмасхан. – Ора, х,апсуауп! Х,ара х,оуп, Алмасхан Лакоба соуп! Шэымхысан, шэымхысан!
Я сунул пальцы в рот и свищу им, голоса совсем уже нет.
– Ядрёна мать, мы уже за Гумистой, куда по своим стреляете?! – кричу им, но кто нас слышит...
И вот что интересно, стоим с Алмасханом и знаем, что со всех сторон стреляют, и даже не шевельнемся. Не потому, что не боимся, просто сил уже нет никаких. И вдобавок закоченели от холода. А здесь раненые в ледяной воде лежат, и мы ничем им помочь не можем. И вот наступила точка кипения, и такая, что уже всё было нипочем.
Я двинулся в сторону стрелявших и сказал:
– Сейчас я вам устрою второй фронт, суки слепые, если кроме как по своим стрелять не можете! Покажу я вам, как стрелять кучно и без промаха, бедные ваши матери! На курок мне сил хватит!
– Кто не пойдет с тобой мочить их, того... – выругался Алмасхан и встал рядом со мной, хотя и был ранен в плечо.
Часто вспоминаю этот момент: что было бы, если?.. И всегда прихожу к одному выводу, что тогда всё так и сделали... Или мы своих, или свои нас.
И будто бы нас Бог уберег от большого греха.
Не успели мы сделать и трех шагов, как услышали приближающийся, шипящий шум снаряда из-за Гумисты. Все произошло мгновенно. Взрыв, огонь, подкошенные ноги и полет… Снаряд взорвался прямо под ногами!
Очнулся, когда уже только-только начинало светать. Первое что увидел, – окровавленную и неимоверно опухшую руку и палец, висящий на белых сухожилиях. Как ни странно, боль была терпимой. Голова гудела не переставая. Стал бинтовать руку. Потом хотел привстать, но тут же завалился от боли. Левая нога не слушалась, ботинок заплыл кровью, под колено будто клин забили… Рация, которая висела на шее, разлетелась вдребезги, автомат был пробит в двух местах насквозь.
Обстрел со стороны грузин продолжался какое-то время, но после прекратился. Вижу, как ко мне подползли двое, один из них был Муща Дзидзариа, они меня и подняли прямо наверх, по короткому пути, к автотрассе, где последний поворот перед спуском к гумистинскому мосту. Всё это время и после грузины обстреливали этот участок фронта уже из пулеметов. В небольшой яме у обочины мне оказывали первую помощь Валера Гобечия, с ним были еще двое. Обрабатывая мои раны, Валера говорил одно и тоже:
– Какую операцию загубили! Какую операцию!.. Сколько ребят угробили… Ох, и зря… Всё зря…
После все они погибнут в вертолете…
Дальше меня на себе метров пятьсот нес Игорь Арсалия до верхнеэшерского штаба, а оттуда на машине отправили в госпиталь. Всё время, пока меня несли, я видел сотни вооруженных людей, которые не успели вовремя перейти Гумисту. Никто из них не смотрел на меня, старались отвернуться, а я до сих пор помню их лица, хотя и не знаю по именам… Еще запомнил, что больше никогда в жизни мне не было так холодно…
Послесловие
Во время переправы не обошлось без потерь, но большинство бойцов выжили.
Алмасхану Лакоба тоже повезло, из него вытащили девять осколков. Он прожил еще 16 лет.
Во время переправы погибла медсестра Ирина Гоцеридзе. Несколько раз она переходила реку, помогая раненым переправляться на берег.
Джон Агрба и Закан Маршания пропали без вести уже на Гумисте. Они тоже несколько раз возвращались за ранеными, чтобы помочь им выбраться из воды. Мераб Кове и Кува Еник погибли, когда прикрывали переправу раненых.
Виталик Гудалиа умер от ранения в живот в госпитале через неделю.
Даур Зухба был ранен в ногу, когда в очередной раз выносил раненого через Гумисту, а через пять месяцев погиб, защищая мост в Камане.
Май 1993 г.
Я написал обо всём, что видел и знал, спустя 20 лет после войны, по тем рукописям хроники, которые у меня сохранились. Написал о тех, кого знал лично, и о том, что видел своими глазами. Совсем немного было написано со слов бойцов моего отряда, которые вместе с другими группами откололись от нас ночью и оказались в полном неведении, так как остались без рации.
Аналогичные истории происходили и на других участках фронта, разве что с большей или меньшей долей трагизма.
Для чего я это написал 20 лет спустя?
Не к юбилею, нет… Так как и после юбилея продолжается жизнь. А к тому, что выросло новое поколение, способное защитить свою страну, защитить то, что нам свято и дорого, – а значит, себя.
"Для чего?" – это самый главный вопрос, который мы должны задавать сами себе всегда.
Пока живы родители погибших, пока живы мы, кажется, что это нужно нам, так как боль утраты и чувство справедливости не утихает и не дает нам покоя. Но когда-то и нас не будет. И тогда на вопрос "Для чего?" будет только один правильный ответ: для будущих поколений.
Что должны знать будущие поколения? Что эта страна называется Апсны. Что в ней веками жили апсуа, и значит эта земля не может быть чьей-то еще, а может быть только в собственности абхазов. И все судьбоносные вопросы между собой должны решать только абхазы. Так предопределено Всевышним.
Патриотом может быть только тот, кто в минуту опасности и в тот же час без чьей-либо подсказки пойдет защищать свою страну от надругательства. А кто согрешит перед ней, тому всё равно недолго жить – и никогда не попасть на небеса.
И последнее. Быть может, самое главное.
Берегите и храните оружие как зеницу ока. Тот, кто решит отнять у вас оружие, и есть враг.
Воин – это не только состояние духа, а тот, кто умеет воевать! Готовьте себя к этому до самой старости…
Май 2013 г.
________________________________
Кабардинец
Невыдуманный рассказ
Август 1992 года. Грузины сошли с ума… Бронетанковая колонна, прошив всю восточную часть Абхазии, вошла в Сухум. Танки на улицах города… И только отдельные смельчаки, завладев десятком стволов стрелкового оружия, сдерживают их натиск и пока держатся в районе Красного моста…
После развала СССР командующий ЗАКВО генерал армии Патрикеев продал Шеварднадзе весь арсенал оружия, включая технику, боевые вертолеты и самолеты…
А на западе, в районе поселка Цандрипш (Гантиади), высадился морской десант грузинской гвардии, также усиленный бронетехникой, для того чтобы контролировать границу с Россией. Грузины взяли абхазов врасплох и решили, что всё обойдется малой кровью. В руках у абхазов – охотничьи ружья и бутылки с зажигательной смесью. Царит всеобщий хаос; полное отсутствие единого командования…
В это же время автобус с надписью на лобовом стекле "МО РФ" пересек российскую границу и медленно подъезжал к посту ГАИ. Грузинские гвардейцы, как ошалелые, останавливали машину за машиной и только после тщательного досмотра и проверки пропускали дальше. В случае малейшего подозрения на принадлежность к абхазской нации задерживали и отправляли людей в КПЗ, щедро награждая их ударами прикладов. Гвардейцы в камуфлированной форме и с автоматами АКМ наперевес, рукава засучены. У некоторых из них подствольные гранатометы с боекомплектом. Всё выглядит картинно. Обязательным атрибутом являются темные солнцезащитные очки в капельку и сигарета в зубах…
Абхазия расчленена оккупантами, но не взята. Мечтают быть полными хозяевами на нашей же земле, но и нас голыми руками не взять. Большая часть территории за нами, но у нас нет никакого боевого оружия. А на войне главное – это оружие, а еще главнее – умение стрелять. У них есть всё, чтобы вытеснить нас и загнать в горы… Думали взять нас на испуг. Но черта с два! Они, видать, плохо знали нашу историю...
Первую неделю от 14 августа еще курсируют автомобили по трассе, усиленные посты на Псоу и в Гагре. Проверяют всех гражданских, и так как это еще сезон отдыхающих, то с русскими никто не хочет портить отношения. Вооруженные до зубов грузины вылавливают пока абхазов, едущих из России вглубь страны.
В ту минуту, когда водитель автобуса, сбросив газ, собрался нажать на тормоза, чтобы подчиниться вытянутому жезлу гвардейца, к нему сзади спокойно подошел один из пассажиров, хладнокровно вытащил из-за пазухи большой автоматический пистолет и, приставив его под мышку шофера, тихо, но довольно внятно произнес:
– Сейчас нажму на курок - и тебя не будет, выпущу всю обойму, если надумаешь остановиться… Продолжай движение…
Предупреждение выглядело настолько внушительным, что усомниться в сказанном мог только человек, у которого мозгов в голове было намного меньше, чем у курицы… От страха водитель "Икаруса" нажал на педаль акселератора до отказа. Мощная машина рванулась вперед, разметая стоящих на пути грузин. Послышались автоматные очереди, несколько пуль прошили автобус, посыпались стекла. Однако еще раньше выстрелов в салоне автобуса прозвучала властная команда: "Ложись!" Машина, набрав скорость, ушла из зоны обстрела. Несколько человек мгновенно вытащили автоматы из тайников и бросились в заднюю часть салона, чтобы отстреливаться на случай погони. Но грузины почему-то на этот раз решили не связываться с российским автобусом.
Пассажир с пистолетом вместе с тремя своими друзьями ехал в Гудауту. Он был одет довольно просто. Рубашка навыпуск, на левое плечо накинут пиджак. Симпатичный мужчина среднего роста; на вид лет пятидесяти, не больше. Многое в лице характеризовало его как совершенно мирного человека, готового прожить остаток жизни спокойно, без лишних хлопот. Однако редко мигающие глаза и слегка нахмуренные брови напоминали в нем самую гордую, хищную и свободолюбивую птицу – орла. Если хорошо присмотреться, то все люди немного похожи на птиц и зверей. Все мы – дети природы…
Оказывается, бесстрашной птицей он был и в жизни. Бывший военный летчик. Ас. Командир эскадрильи. Участник многих современных войн. Полковник авиации, который многие свои боевые награды получал в Георгиевском зале Кремля от весьма высокопоставленных лиц.
Именно этот человек на второй день грузино-абхазской войны по зову сердца, ни на секунду не сомневаясь в верности своего выбора, ехал в Гудауту, туда, куда переместился центр вселенной для абхазов. Ехал для того, чтобы помочь еще неопытным в военном отношении братьям в Абхазии.
Носил он довольно величественное и запоминающееся имя – Султан. Кабардинец из Кабарды. Словно он был послан самим Богом. И это была судьба…
11 марта 1993 г.
__________________________________
"Как назвать…"
"Надеюсь я – под масками зверей
у многих человеческие лица..."
Владимир Высоцкий
В начале войны, в августе 1992-го, знакомились и быстро сходились люди совершенно разных взглядов, наклонностей и характеров. Заставляло идти навстречу друг другу какое-то чутье, которое подсказывало: этому человеку можно верить, он не подведет. Выбрав себе такого боевого друга, ты обычно успокаиваешь себя тем, что в тяжелую минуту тебя не бросят, не сделают вид, что не заметили, и что, в крайнем случае, принесут в мешке твое разорванное тело родителям. Это было время, когда смерть ходила рядом, и в такой надежде нуждались все.
Нельзя сказать, что остальным ты доверяешь меньше. Просто с ними тебя свела судьба, и ты бессилен противостоять этому...
Нечто подобное в начале войны произошло с двумя молодыми людьми. Они были почти ровесники: Астамуру 28 лет, Баталу – 29. Оба были довольно смышлеными и знали себе цену. На жизнь они смотрели не только через мушку прицела.
До войны они совсем не знали друг друга. Астамур жил в городе, Батал – в одном из пригородных сел. Аста никогда не отказывал себе в удовольствиях и большую часть времени проводил с друзьями, домой обычно заявлялся поздно, с родителями был не в ладах. Батал в этом отношении был совершенно другим человеком. Главной радостью в последнее время для него была его совсем еще юная жена, которую он по-настоящему любил.
Нельзя сказать, что Астамур был наркоманом, но при случае никогда не отказывал себе в удовольствии "забить косячок". Особенно любил он коноплянку – слава Богу, растет она в каждом саду, если, конечно, посеять семена. Сделаешь пару хороших затяжек – и нет особых проблем в жизни. Кажется, что можно решить любой вопрос, и время к тому же движется быстро, а там и завтрашний день наступит. Каких-либо других "отклонений" у Астамура не было. В первые же часы войны он взял оружие и пошел с друзьями в Сухум на Красный мост, а после, узнав, что вначале будут пробиваться к границе, поехал в Гагру.
Батал любил пообщаться с друзьями и соседями. А там, где общаются абхазы, всегда застолье, а значит, много выпито доброго вина, тут уж ничего не поделаешь. С работой он справлялся, детей пока еще не было – не сидеть же с женой все время. Что люди скажут? Зато жена после такого общения Батала с друзьями встречала его как-то по-особенному, не как обычно – а вся в ожидании. Может, потому что Батал становился тогда особенно ласковым и внимательным, а значит, и ночка ожидалась необычная и деликатная...
Война застала Батала в Гагре. Там он и познакомился с Астамуром. Они сошлись быстро, хотя были не слишком схожи. Аста был большой юморист, и никто не мог определить наверняка, говорит он серьезно или шутит. Батал шутил редко, да и не до шуток ему было: война; чем всё кончится - одному Богу известно.
Когда выпадало кому-то идти в разведку, они шли вместе. Когда выпадало ночное дежурство, они опять были вместе. За месяц они стали не разлей вода, где был один – там и другой.
Астамур ни разу не поехал домой на побывку, хотя родители очень хотели его увидеть. Ни разу не был дома и Батал, хотя часто думал о молодой жене. Они решили так: если дома их не будут видеть, то легче перенесут потерю. На войне всё-таки убивают...
До начала Гагрской операции оставались считанные дни, нужно было хоть как-то расслабиться. Нервы были на пределе. Никто не знал, как сложится бой. И первым не выдержал Астамур. Он отпросился и поехал куда-то. Вернулся к вечеру уже довольный и веселый. Видно было, что побывал на "большой земле". Ночью, во время дежурства на посту он забил "косяк" с коноплей и, протянув ее Баталу, сказал:
– Взрывай...
– Не хочу, – ответил спокойно Батал, – я не курю анашу.
– Да ладно тебе... Не курил никогда, что ли?
– Почему? Курил когда-то в армии, но не понравилось.
– Эта понравится. Это абхазский сорт, растет только здесь, – пошутил Аста.
– Не может быть! Я и не знал, что у нас растет "план".
– Ну давай, давай, легче станет, а то ходишь, как мыльный пузырь, не знаешь, когда взорвешься. Я уж тебя стал больше бояться, чем грузин.
– Ну давай, черт с ним, – согласился Батал и, прикурив, не торопясь затянулся.
Аста не показал виду, но в душе радовался, что у него такой покладистый друг. Свой в доску.
– Ну как? – спросил он, когда прошло немного времени.
– Нормально вроде. Слушай, где ты раньше был, черт тебя возьми. Хорошая вещь... Ты только никому не говори, а то скажут: война идет, а эти свой кайф ловят.
– Никто ничего не скажет. Все равно завтра кого-то из нас могут убить. А жизнь один раз бывает. Но, как я вижу, не все дойдем до конца. Так что не бери в голову.
Они лежали рядом на краю осеннего кукурузника в густой высокой траве и смотрели в звездное небо, на Млечный Путь... Им казалось, что сверху на них кто-то смотрит. Хотелось жить, жить и жить...
Наступил долгожданный день. Атака на Гагру. Освоились быстро. Враг стреляет – и ты стреляй. Враг схитрил - ну и ты его обмани. Бой завязался у бальнеолечебницы. Астамур побежал в обход здания. Батал – за ним. Аста закидывает гранату в окно, Батал прикрывает его… Но с одного из верхних этажей грузины тоже бросили гранату – и… Взрыв…
Аста, схватившись за ногу, корчится на земле от боли. Батал тут как тут, подбежав поближе, выпускает в здание очередь за очередью, прикрывая своего друга:
– Отползай! Отползай, твою мать! Давай, давай, всего пять метров. Я прикрою, не бойся.
Аста, собрав последние силы, ползет к невысокому бордюру, оставляя за собой алый след. Одним прыжком Батал оказывается рядом. Быстро перетягивает ногу выше раны. Осколок перебил крупную артерию на ноге, это грозило большой потерей крови и последующей ампутацией. Нужна была немедленная помощь.
– Не бойся, дружок, все будет "хоккей", – сказал Батал, расплывшись в искаженной улыбке. – Если с тобой что-то случится, с кем я тогда буду "план" курить? Ради этого я спасу тебя, во что бы то ни стало. Ну, потерпи немного, потерпи. Сейчас я тебя, мигом...
Взяв Асту за шиворот, он быстро поволок его в безопасное место… А там уже – санитары, машина... Батал сопровождал его до самого госпиталя. Aстe сразу же сделали операцию, но потребовалась кровь очень редкой группы — четвертая отрицательная.
– Возьмите мою, – кричал Батал, – может, совпадет... О, Господи! Совпало! Совпало, черт возьми... Повезло нам, браток…
Он дал почти литр крови, сохранив другу ногу, а главное – жизнь. Батала тоже положили в госпиталь. Он был обессилен и очень устал. Отдохнув немного, попросил принести ему бутылку хорошего красного вина...
На следующий день Батал был уже в форме и, попрощавшись с другом, пошел догонять свой отряд.
– Смотри там, не вздумай без меня погибать, – шутил ему вслед Аста.
Прошло время. Прошли бои. Судьба щадила Батала. Аста тоже успел поправиться и, немного прихрамывая, вернулся в строй.
– Ну что, старина, – шутил Батал, – есть что покурить? А то здесь как-то тоскливо без тебя. Или ты завязал с этим делом?
– Для тебя у меня сохранились лучшие сорта, – отвечал ему весело Аста.
Так пролетели еще месяцы. Наступили главные дни. Сентябрьские бои за столицу Абхазии. И опять они шли вместе, оба, один прикрывая другого… В сарай, из которого вел огонь Батал, попал снаряд. И там, видимо, находилась какая-то горючая жидкость – сарай загорелся. Ребята мечутся вокруг, но ничего поделать не могут.
– Батал! Батал! – уже ревет от бессилия Аста. – Батал, твою мать! Ответь мне, прошу тебя.
Аста зарыдал и упал на колени.
– Господи! Прошу тебя, помоги, дай мне силы. Меня спас, а мне теперь как жить? Что мне делать?
И тут какая-то сила подтолкнула его в спину. Он нырнул с головой в большую бочку с водой, которая стояла у сарая, а потом с разбегу запрыгнул в окно и, очутившись на полу, пополз. Он почти ничего не видел, но полз и искал. Ему становилось жарко, вода испарилась в мгновение ока. Вот-вот и сам загорится. Он задыхался от едкого дыма, но инстинкт заставлял его прижиматься к земле: внизу было не так жарко. Он должен был найти Батала. Иначе и не могло быть. Иначе все – вранье.
И он нашел его. Батал лежал без сознания, и на нем уже начинала гореть одежда.
– Сейчас, сейчас, старина, мы с тобой катапультируемся. Дай только покрепче подцепить тебя.
Аста поднырнул под Батала и застыл перед решающим рывком. Они уже горели, но Аста не чувствовал боли. Его охватил восторг от сознания того, что спасет своего друга.
Резко вскочив на ноги, он вцепился двумя руками в Батала и, разогнавшись, пошел на таран... Горящая дверь сарая разлетелась, и наружу вылетели оба. Ребята в считанные секунды потушили на них огонь, обильно поливая их водой.
Батал лежал без сознания, контуженый.
Теперь уже Астамур вез своего друга в госпиталь.
По дороге Батал пришел в себя и, увидев друга, хотел улыбнуться, но не получилось - кожу стянуло от ожога.
– Что, умереть надумал? Кто же тебя хоронить сейчас будет, дурень ты лысый? Знаешь, сколько фасоль сейчас стоит? Дефицит! – и сам же Астамур от своих слов рассмеялся.
Конец войне! Кто бы мог подумать, что всё кончится так быстро. Жаль только ребят, не доживших до победы...
Через две недели они снова встретились. Была еще теплая осень. Они отметили встречу очень бурно, вспоминали боевых друзей, погибших и живых, а потом расстались...Начиналась повседневная жизнь. Аста вернулся к родителям, Батала ждала его молодая жена.
Быстро пролетело время. Астамур не находил себе места. Не было в живых многих его надежных друзей, с кем он провел свои лучшие годы, и некуда было податься. Ни работы, ни денег. Вроде как никому и не нужен теперь… Ветераны - они и в Америке не нужны…
Батал в это время тоже думал о том, как жить дальше, как продержаться до лучших времен. Все ударились в бизнес, но он понял, что коммерсант из него не получится, и решил работать на земле.
Аста крепко "присел на иглу", коноплянки ему было уже мало. Все деньги, которые у него имелись, ушли на наркотики. У него появились новые друзья, которые быстро решили его проблемы. Слава богу, оружие имелось в достатке. Надел себе маску и пошел "ставить" – когда днем, когда ночью. А поймают навряд ли, у каждого свои проблемы в жизни. Да и кому охота получить "шальную" в живот. Одна такая ходка – и минимум пол-"лимона" в кармане. Хочешь товаром, а хочешь деньгами. Но чем больше приходило, тем больше утекало…
…Пришла весна, но всё равно еще рано темнело. Было часов девять. Телевизор смотреть не хотелось, и Батал со своей женой решили лечь пораньше. Дело молодое и приятное… После они лежали и тихо разговаривали, сон не шел. Потом она сказала, что у нее будет ребенок. Батал обрадовался, как радуются обычно в таких случаях мужчины, и, обняв ее, сказал:
– Если будет мальчик, назовем Астамуром, в честь моего друга. Я говорил тебе о нем, помнишь? А если девочка – Астандой.
– Познакомишь меня с ним? Я его ни разу не видела. Он ведь тебя от смерти спас. Мог бы и пригласить его в гости.
– Конечно, познакомлю – он классный парень.
Она надела ночнушку, включила свет и вышла за водой. Хотелось пить. Батал лежал счастливый и представлял себя отцом большого семейства.
Вдруг он услышал знакомый голос, выкрик, оборванный на полуслове. Он уже был на ногах. "Что-то здесь не так, как-то странно она крикнула", – подумал Батал.
Человек в маске, приставив автомат под лопатку молодой женщине, вел ее в гостиную.
– Малейшее сопротивление – и буду стрелять, – процедил он сквозь зубы. – Показывай, где твой мужик, сука...
Батал вошел в гостиную первым. Он стоял обнаженный, не успев одеться, зная, что каждая секунда на счету, и, дрожа от ярости, вытянул руку с трофейным "Вальтером" девятого калибра.
Женщина от страха потеряла сознание и рухнула на пол. Долю секунды голый мужчина и грабитель смотрели друг на друга. Человек в маске с автоматом в руках молча стоял, словно вкопанный, и не шевелился.
Батал опередил своего врага. Он успел выстрелить в него четыре раза. Человека в маске отбросило назад, он ударился о стенку и стал медленно сползать на пол.
Какое-то мгновение Батал стоял ошарашенный, что-то было знакомо ему, но он еще не понимал ничего… Почти в ту же секунду тот, кто стоял "на атасе", выпустил из автомата в Батала очередь и скрылся… На мгновение наступила гулкая тишина… Смерть быстро приближалась к Баталу. Собрав последние силы, он пополз. Прополз мимо жены и стал тянуть руки. Но пришелец сопротивлялся и держался обеими руками за маску. Батал, взревев тигром, сорвал ее...
– Аста-а-а-а!.. А-а-а-а-а-а!
– Ну и хорошо, что это ты меня… – ответил ему, еле слышно, Астамур.
Так и застали их соседи, которые пришли только на рассвете, – мертвыми, рядом друг с другом..
Жена Батала, скрестив руки на груди, сидела у изголовья мужа, а рядом лежал Астамур. Лишившись рассудка, она тихо раскачивалась и повторяла одни и те же слова:
– Как назвать… Как назвать… Как назвать?..
Апрель 1994 г.
___________________________________
Разведчик
Посвящается Роману Барцыц из Блабурхва
– Слышишь, война, говорят, всё-таки началась… с грузинами. И все, кто есть в городе, собираются у санатория "Волга", там Владислав Ардзинба будет выступать, – сказал мне Борис Лазба.
Вот ядрена мать, а мы с ребятами сегодня на Рицу собирались дня на три - погулять с девчатами из Белгорода. Уже года три приезжают, сейчас приехали погостить на неделю. Компанейские такие. Девушки – бывшие кавээнщицы из Белгородского университета. Их даже во французском посольстве принимали. Замечательно поют под гитару, особенно ночью у костра, "Мохнатого шмеля" и песни на французском. Когда узнали, что началась война, сказали, что останутся и могут быть санинструкторами, так как проходили эту практику на курсе. Уперлись прямо, и ни в какую уезжать не хотят… Для них война как экзотика. Отправляй потом цинковые гробы с девушками. Где время будет на всё? Пришлось пойти на уловку. Так, мол, и так - мы тут первые дни разберемся, вооружимся, подготовимся, а после вас вызовем. Всё равно война не скоро кончится. На этом и порешили. Знал бы я, что почти полгода мой отряд будет без столь необходимых в боях санинструкторов… На войне кровь льется долго.
Владислав с балкона санатория сказал, что враг пришел к нам домой и что мы должны защитить свои семьи и свою землю от надругательства, а иначе будем всю жизнь у них холопами служить. Всё было и так понятно. С Владиславом рядом стоят Валера Айба и Павел Ардзинба… Уже через несколько минут спускается Валера и говорит мне:
– Собери сколько можешь ребят по городу, вот вам автобус, кое-что из оружия, гранаты и патроны к АКМ. Езжайте до Пицундского поворота, там разберетесь. Тимур Надарая уже там со своими ребятами…
Здесь же на месте кинули клич, быстро собрались и поехали. Со мной Борис Лазба, мой ровесник, нам идет уже 33-й год.
Приехали на место, нам выделили позицию - небольшую высотку, и стали мы день за днем осваиваться. Пока между нами и грузинами шла позиционная борьба, среди нас еще не было жертв. Но маятник раскачивался.
Ребята в отряде подобрались разные. В мирное время у каждого была своя дорога, а теперь дорога у всех одна – война. Трудно сходились, все разношерстные. "Кто комсомолец, кто блатной", кто с деревни, а кто с города. Наркоманы и любители выпить тоже думали защищаться до последнего. Притирались дней двадцать… Каждый норовил стать комдивом, но это только до первой перестрелки. Потом они уже знали свое настоящее место.
В один из таких дней появился в нашем отряде, можно сказать, своеобразный, непохожий на остальных молодой человек лет 28, Роман Барцыц. Обычного телосложения, среднего роста; ходил он быстро, раскачиваясь вперед-назад. Он был совершенно другого склада. Добряк до мозга костей. Было заметно, что Рома искренне нас уважал и любил по-своему. А еще у него была хорошая черта – не умел он таить в себе обиду.
Разведчик – так мы его дружно прозвали. И носил он эту кличку до конца дней своих. Многие так и не узнали его настоящего имени.
– Как дела, Разведчик? Куда собрался?
– В разведку, - отвечал он, но с какой-то заразительной гордостью.
Не сиделось ему на месте. Днем он еще отдыхал, а ночью с кем-нибудь вдвоем, а чаще всего один, ходил, к нашему удивлению, далеко в тыл противника. Однажды это подтвердил и командир лыхненского отряда, стоящего чуть ниже нас, Алхас Шакрыл, который также по ночам делал глубокий рейд в тыл к грузинам. Был еще один человек - из отряда Михаила Капш (они стояли ближе к морю), также подтверждавший это; не помню его имени. Проблема состояла в том, что, как говорят абхазы, еичаҳар калон: могли столкнуться, а там – пойди разберись ночью, кто где. Раций в первые дни войны не было ни у кого.
Вначале Разведчик был без оружия, поэтому, уходя в разведку, просил у кого-то из ребят автомат, и так продолжалось почти две недели . Но вот в одно сентябрьское утро наш отряд был встревожен автоматной очередью.
– 5.45, – кричал он нам. – Давно мечтал иметь именно такой автомат с откидным прикладом.
На то время такого автомата в отряде ни у кого не было.
Как бы мы потом ни старались разузнать, где он раздобыл оружие, ответ у него был один:
– Всё равно же не поверите: подполз и стащил, – и показывал в сторону противника.
Однако все верили ему. Не верить ему было нельзя. Такой он был человек. Свободный. Он ходил везде, бывал и в других отрядах, но возвращался всегда именно к нам.
Мне приходилось его ругать за то, что он часто в составе других групп уходил на вылазки на гору Мамзышьха. А он возвращался и всегда извинялся.
– "Эвкалипт", не могу без вас и дня прожить. Вы самые лучшие ребята, которых я знал, и самые веселые, с вами я забываю о войне.
Лучшие мы, может, и не лучшие, но, видимо, в этих словах проявилась какая-то собственная его преданность нашему отряду, закрепленная печатью войны. И мы, со своей стороны, тоже стали понимать, что чувствуем себя неуютно без него.
– Есть у меня одна мечта, – говорил он, – освободить вместе с вами Гагру и выпить много шампанского за эту победу. Мы уже победили их, ведь нас намного меньше. Но мы же держимся? Надо держать строй! А если нам удастся освободить Гагру, мы будем непобедимы. Нас услышит весь мир.
И на самом деле, спустя некоторое время, мечта нашего Разведчика сбылась. Но ему самому не суждено было увидеть освобожденный город.
Незадолго до наступления нашему отряду в штабе было предложено продвинуться вперед и окопаться. В ту ночь мы рыли окопы. Окопался и Разведчик. Удобный индивидуальный окоп в полный рост. Обложил его ветками молодых акаций и стал ждать. Я находился в двух шагах от него, и мы тихо перешептывались, напряженно вглядываясь в темноту. Это было еще и время звездопадов. Одна за другой кометы расчерчивали звездное небо. Иногда казалось, что вместо звезды пролетел трассер.
Было уже за полночь, как вдруг началась беспорядочная стрельба со стороны грузин. Мы тогда не сразу поняли, что это был отвлекающий маневр. Они частенько щекотали нам нервы своей лихорадочной стрельбой трассирующими и разрывными пулями. Мы тоже отвечали огнем на огонь, и, если бы не война, можно было бы подумать, что это праздничный фейерверк.
Вдруг Разведчик неожиданно выскочил из окопа и сказал мне, что пойдет в балаган ребят проведать. Я не стал отказывать, но предложил взять с собой Миканба. Пошел он как-то вначале не торопясь и чуть пригнувшись, затем ускорил шаг и скрылся в темноте. Миканба шел позади него метрах в десяти.
В это же время, оказывается, небольшая группа вражеских лазутчиков уже зашла к нам во фланг, так как фронт был не сплошным. Были и разрывы между нами. Да и где взять столько людей? В отрядах находилось по 30-40 человек максимум. А когда через несколько дней пошли на Гагру, набралось всего только около 300 человек.
Балаган, скрытый кукурузником, куда шел Разведчик, находился на выступе, в 300 метрах от противника, но местные грузины наверняка знали про его существование. Стены балагана были дополнительно обшиты железнодорожными шпалами, так что, находясь внутри, можно было чувствовать себя в безопасности. Помню, рядом расположился молодой персиковый сад, который в эту осень давал свои первые плоды. Вот в этом балагане и находились наши ребята, к слову сказать, будущие волкодавы нашего отряда, которые своим примером в ожесточенных боях вели за собой остальных. Это были Вадим Чкотуа, Астамур Абаш, Джон Кварацхелиа, Осман Гумба, Анзор Тания, Рауль Гунба, Аслан Барцыц.
Разведчик наш что-то учуял неладное, как-то всё было по-другому, не как всегда. Почему-то огонь велся противником только с правой стороны, а с левой всё будто полностью вымерло. Бывает, что во время войны неожиданно сталкиваешься с противником лоб в лоб, в метре от себя, но это очень редкое явление, один шанс на тысячу. Вот к такому шансу и шел Разведчиком. Он никак не ожидал, что, открыв калитку, которая вела в небольшой дворик, услышит грузинскую речь.
– Шэхыс, шэхыс, шэхыс! Стреляйте! Стреляйте! – кричал Разведчик, не переставая сам стрелять на ходу в тех, кого видел напротив себя. Но грузины были и сбоку, затаившись в углу двора.
– Ора, арт ара икоуп, шэырехс, шэырехс! – кричал он.
Считанные секунды ушли на всё это… Но те, кто были в углу двора, сразили его автоматной очередью наповал. Противник, замышлявший неожиданно атаковать нас, вынужден был открыть беспорядочную стрельбу и скрыться в кукурузнике.
Спас нас Разведчик, как пить дать спас. Всё мы это понимали и хоть как-то хотели помочь ему. Часть нашей группы была уже во дворике. А он лежал, скорчившись на траве, и тихо стонал, он звал ее, родную:
– Мама, мама…
Кто-то зажег спичку, и я увидел только перебитое плечо и небольшую рану в животе. Было и так видно, что ему очень больно, но тогда, в начале войны, у нас не было болеутоляющих препаратов.
Дальше мы всё делали очень быстро. Одна группа осталась прикрывать, вторая несла раненого в плащ-палатке, а третья со свежими силами была на подходе. Нести раненого по пересеченной местности ночью дело не из легких, а еще попробуй и боль не причинить...
"Неужели не выживет? – мелькнула мысль. – Всё-таки одна только серьезная рана в животе, чуть выше пупка. Надо нести скорей, пока не истек кровью…" А он уже знал, что не жить ему больше, и всю эту долгую дорогу, почти полтора километра в темноте, просил положить его на землю и напрасно не тратить силы. А мы, еще неопытные и впервые столкнувшиеся с кровью, думали, что чем быстрее донесем, тем больше у него шансов.
– Потерпи, браток, – говорили мы. – Вот донесем тебя, а там самые лучшие врачи быстро поставят тебя на ноги…
У штаба, где его уже ждала машина скорой помощи, он потерял сознание. Его увезли в госпиталь, а мы в нехорошем предчувствии возвращались на свои позиции. Еще перед рассветом к нам пришел наш бригадный Гена Чанба, который и сообщил нам о первой потере на войне. Разведчик наш погиб от восьми пулевых ранений от калибра 5.45, которые мы в суматохе и темноте не смогли разглядеть.
Очень скоро сбылась мечта Разведчика. Мы взяли Гагру и дошли до границы. Теперь у нас у всех была другая мечта – освободить от подлюк нашу столицу Сухум. И, быть может, не все доживут до этих дней, но те, кто останутся, всегда будут помнить тебя, Рома Барцыц. Ты был первым, кто в нашем отряде отдал жизнь за свою Абхазию. И ты был одним из нас. Земля тебе пухом, Разведчик… Спи спокойно...
Январь 1993 г.
_________________________________
Охотник
Посвящается Бабурику Мамацеву из Лыхны
Это было еще в самом начале войны, примерно 18 августа 1992 года. Наш отряд занял позицию в эвкалиптовой роще по обе стороны от железной дороги, в 300 метрах от Пицундского поворота. Эту выгодную позицию, имеющую небольшую возвышенность по отношению к противнику, предложил нам занять пришедший к нам на помощь из-за кавказского хребта опытный командир Мухаммед Килба. Необыкновенно спокойный, уравновешенный и вселяющий надежду своими действиями красивый мужчина лет тридцати. С ним было еще трое хорошо вооруженных молодых ребят, которые также вели себя, будто приехали сюда на летний отдых пострелять перепелов. И эти трое тоже были как на подбор симпатичными людьми. Пишу об этом подчеркнуто, потому что потом, позже, я видел немало людей, приезжающих воевать, но не внушавших особого доверия.
Там мы и назвали свой отряд – "Эвкалипт", но не сразу… Эвкалипт - очень полезное дерево, степень полезности которого трудно переоценить, не говоря о том, как он идеально высушивает заболоченные места, превращая их в зеленные лужайки... Вот и мы решили, что каждый человек в отряде будет обязательно чем-то полезен. К тому времени я был достаточно начитан, и та практика, которую я прошел в морпехе Балтийского флота, позволяла мне знать простые истины о войне. Впереди идущих всегда будет от 10 до 20 процентов от общего числа... Остальные, конечно же, тоже нужны, но они больше нужны как бы для количества. Матушка-природа на генетическом уровне распорядилась именно так, что эти 20 процентов смельчаков, храбрецов, авантюристов вольно или невольно будут драться при любых обстоятельствах, вести за собой остальных на своем собственном примере... Вот так и порешили – "Эвкалипт".
Заняв прифронтовую зону, отведенную нам, мы буднично занимались своими обычными делами – формировались по ходу дела, вначале нас было человек 12 гудаутцев, городских ребят. После стали приходить по два, по три человека на день, ребята из наших сел, и в основном без оружия, в лучшем случае у них были берданки... Так мы и жили пока. Ходили днем в разведку наблюдать за противником, ночью делали вылазки на позиции грузин пострелять и пощекотать нервы, а главное, не давали им спокойно спать... Дни шли за днями, и мы тоже от всех этих физических и эмоциональных перегрузок, выпавших впервые на нашу долю, ложились и намертво засыпали, даже если нас колошматили минометной артиллерией.
В одну из таких ночей я прилег в наспех сделанном шалаше, обложенном ветками эвкалипта, и глубоко заснул. Не могу сказать точно, была ли тут какая-то мистика, но всё, что приснилось, было будто бы наяву. Вижу, как спустился с небес очень высокий седой старец, с длинной бородой до колен, с посохом в руке, и говорит мне:
– Человек, кто тут у вас командир?
– Ну я командир, - отвечаю ему в лицо, высоко закинув голову в небо.
– А как ты думаешь, командир, зачем я сюда спустился?
– Не знаю, – отвечаю ему с почтительной осторожностью, а у самого всё тело будто ватное и не шевельнуть ни клеточкой. – Не могу же я читать твои мысли...
– А ты подумай. Одного я уже забрал, осталось еще двое.
Одного – значит Разведчика, который погиб четыре дня назад. Я не успел сказать, эта мысль только мелькнула в голове, как старец отвечает мне :
– Да, ты прав...
В нашем отряде только троим мы дали клички – Разведчику, Охотнику и Художнику. Разведчик – потому что с первого дня войны сам вызвался быть разведчиком. А ведь не многим хотелось ходить в разведку... Охотник до войны слыл хорошим охотником, а Художник был и вправду настоящим художником. Это был Зука Аджба, чьи картины в стиле Ван Гога выставлялись в Европе. Но дело не только в этом. Дело в том, что это были люди не такие, как все. Они разительно отличались от остальных. Имели заметные суждения и свою, отличную от других, точку зрения.
– Не отдам, - отвечаю я этому старцу. - Идет война, у нас каждый человек на счету.
– Вот в том-то и дело, что воевать им нельзя. Не должны такие люди убивать других людей.
– Как так нельзя? – заспорил я с ним. – Враг к нам домой пришел, все должны поднять оружие, у нас нет другой родины....
Так мы проспорили с ним до утра, пока я не проснулся… А проснулся - и не могу понять: такое состояние, будто вернулся с другой планеты, и энергии во мне через край, и такая уверенность, что буду бить этих подлюк до конца войны и всю оставшуюся жизнь.
Два дня этот сон преследовал меня. Не выдержал я и решил всё-таки рассказать ребятам – так, мол, и так, боюсь я чего-то этого старика, будь он неладен. Пусть Охотник и Художник займутся другими делами. Человек может быть полезен и в мирном труде.
Но после того, что услышал в ответ, я, конечно, пожалел о начатом разговоре. Умереть, мол, можно и дома... От судьбы не уйдешь… Всё равно когда-нибудь придется спрыгнуть в ящик. Так уж лучше за Родину... На этом наш разговор и закончился.
После этого наш "Эвкалипт" участвовал в боях за Гагру, дошел до Псоу, а затем даже на Аибгу нас забросили, на зачистку.
Бабурик Мамацев (так звали нашего Охотника) был, если выразиться коротко, человеком высокой нравственности – и, что не менее важно, ответственности. Он очень хорошо, а может, даже лучше кого-либо из нас знал Апсуара. Симпатичный молодой парень, лет 26, крепкого телосложения и, как я уже говорил, знающий толк в охоте. Охота была его любимой темой, навеянная всякими таинствами, где обязательно присутствовал свой охотничий бог, который неминуемо наказывал особо кровожадных людей.
Как ни странно, с самого начала войны и почти до конца дней у Охотника не было своего боевого оружия. К тому времени больше половины бойцов в отряде уже имели автоматы, пулеметы и гранатомет, а он, безусловно, завидовал им и не скрывал этого.
– Достану в бою, – всегда с оптимизмом говорил Охотник.
Тем не менее пользы от этого человека было куда больше, чем от тех, кто строчил из автоматов в небо. Было и такое… Лишь бы пострелять. В бою ведь нужны и те, кто поднесет вовремя снаряд для гранатомета или хотя бы пачку патронов подбросит в критическую минуту...
А что важнее и выше, чем помочь истекающему кровью раненому? Причем риск получить свою долю свинца тут никак не меньше.
Пока мы находились в эвкалиптах, кулинарные способности Охотника сплотили наш отряд в единый монолитный коллектив. У нашего очага всегда было копченое мясо, благо хороший молодняк – выводок свиней постоянно кружился вокруг нас, свежие овощи и, конечно же, добрая домашняя водка, которой периодически нас снабжали.
Знал Охотник, что нужно истинному абхазцу для полного счастья. Хорошая закуска и возможность выговориться в своих длинных тостах за будущие победы.
Прошло время. Наш отряд в составе других отправлялся в поход через горы. Задача стояла не из простых – зайти противнику в тыл и нанести удар с северной стоны, со стороны гор...
Охотник, которому были привычны горные тропы, уверенно вел нас в безлунной ночи. Там я и понял, что значит выражение "хоть глаз выколи". Мы падали, потом вставали, затем опять падали, снова вставали - и так до бесконечности. Это было начало ноября месяца, а с нас пот катился градом от физических перегрузок. Все, кто участвовал в этом походе, вспоминают его как спуск в ад. Охотник наш и то запыхался к концу перехода. Всю дорогу он то и делал, что помогал нам, давая полезные советы, кого-то нес, кого-то поддерживал на склонах, а сам был весь увешан боеприпасами и автоматами тех, кто совсем обессилел.
Дошли мы до базы в таком состоянии, что вода, которую мы стали пить у подножия скалы, показалась нам самой вкусной пищей на свете, и никак не могли ею напиться...
Через два дня, усталые, голодные и злые, мы пошли в бой. Охотник, как и прежде, нес на себе патроны и снаряды к гранику. Первая же атака увенчалась успехом. В считанные минуты были уничтожены БМП, две машины и несколько десятков солдат противника на развилке дороги в районе Гумы, чуть ниже справа был Каман, а левее и выше Шрома. Пока мы разбирались, кто где, смотрю - стоит наш Охотник весь в трофеях. За плечом автомат, в руках гранатомет, а главное, сколько счастья было в глазах... Вот, мол, видишь, достал-таки оружие в бою. Я успел только поздравить его, а он успел только улыбнуться мне в ответ и перекинуться парой фраз. И больше мы с ним не увиделись... Помню только, что именно в этот момент у меня будто что-то сжалось в груди и я сказал:
– Не торопись, Бабурик; это твой первый бой с оружием, и здесь звери намного страшнее, чем на охоте.
На что он ответил:
– Урт ирзызо убап! (Увидишь, что я им сделаю.)
Почуяв вкус победы, мы самоуверенно вошли в ловушку. План операции был кем-то нарушен, за что мы жестоко поплатились.
Бой в горах имеет свои особенности. Это место, где природа сама диктует свои условия. В случае неудачи сразу возникает трудноразрешимая проблема с ранеными и убитыми.
За девять часов непрерывного боя мы потеряли многих своих друзей, не сумев продвинуться вперед, уткнувшись в Каманский мост, за которым начинался подъем на Шрому. Противник обрушил на нас всё, что имел: закопанный танк, авиацию, вертолеты, минометы... От одной мысли только, что придется отступать, голова шла кругом. Столько километров пройти в горах, а теперь еще возвращаться... К концу дня мы настолько вымотались, что уже каждый воевал, как мог...
Кто это сказал, что лучше гор могут быть только горы? В эти минуты мы все были готовы воевать даже в самой жаркой пустыне мира, лишь бы она была ровной.
И вот в этой страшной перестрелке наш Охотник "выписывал" из гранатомета такие оплеухи грузинам, что те даже вынуждены были сосредоточить на какой-то момент весь свой огонь на него. Он падал десятки раз и столько же раз вставал, делал перебежки, потом кувыркался, уходя от прицельного огня, будто танцевал свой последний танец. В те минуты он понял, что вызвал огонь на себя, и потому хотел продать свою жизнь подороже. Видать, сказалась охотничья закалка. Два пулемета противника на его фланге были им уже уничтожены. Еще откуда-то стреляли, и неизвестно сколько... Он заряжал и стрелял, заряжал и стрелял, разложив снаряды по периметру для удобства, а трофейный автомат так и висел у него за спиной. Уже видно было, что те, кто стрелял по нему, подобрались совсем близко. Вдруг он упал, а через несколько секунд, встав, схватился за ногу, а после – за плечо… Мотнув несколько раз головой он прыгнул в сторону и опять, зарядив гранатомет уже наугад выстрелил в сторону грузин. И так несколько раз... Никто не мог ему помочь, никто. Он был отрезан от нас минометным огнем. Видно было, что артиллерийское училище в Тбилиси было одним из лучших в СССР… Но вдруг он внезапно перестал стрелять из РПГ... Так и есть – снаряды кончились… Черт бы побрал их, где же те, кто должны подносить?
Последовал взрыв, дым быстро рассеялся. Охотник упал на спину. Он лежал на земле, как-то по-детски, закрыв лицо руками, уже не дышал. Смерть пришла к нему быстро.
Мы так и не смогли добраться до него, а после, с тяжелым сердцем, отходили, унося с собой раненых. Живые думают о живых. А он так и остался лежать на земле, там, за Гумистой... И всю жизнь это будет лежать на нас тяжелым камнем. После его обменяли на живых пленных грузин.
Прости, Охотник, что не настоял я на своем, хотя и сказано мне было, как наяву, что придет за тобой смерть… Не знаешь ты и о том, что и третий из вас, с кличкой Художник, уже вроде угомонившись и рисуя дома картины о войне, не выдержал и всё-таки пошел в последний день войны увидеть своими глазами освобожденную столицу, и… не вернулся из боя…
_______________________________
"Тот, который прикрывал"
События ноября 1992 года
Посвящается неизвестному солдату
Шел тяжелый нервный бой. Противник понес потери. Но потери несли и мы. Эта атака, которую мы начали неплохо, оказалась неудачной, и нам пришлось с боями отходить к своим старым позициям.
В один из моментов, когда из полуразрушенной стены, служившей нам укрытием от прицельного огня, собралась небольшая группа бойцов, мы стали свидетелями одной необычной истории, которая надолго врезалась в память тем, кто там оказался...
Необычность этой истории (а скорее, это была трагедия) состояла в том, что в ней проявились в десятикратном размере чудеса мужества, храбрости и силы воли. Это был последний и отчаянный вызов смерти человека, который, как и все мы, очень любил жизнь.
Среди людей, которых защищала эта небольшая стена, были тяжелораненые и те, кто думал, как и каким путем придется уносить раненых и убитых. Вся тяжесть положения состояла в том, что выйти на дорогу (а это был единственный способ унести друзей, попавших в беду) представлялось невозможным, потому как это означало оказаться на открытом участке, по которому противник неустанно вел шквальный огонь.
– 21-й, я – 22-й, прошу выслать "технику". У меня раненые и убитые. 21-й, прошу вывезти раненых и убитых. 21-й, 21-й...
И так бесконечно…
Радист уже битый час выходил в эфир, но ему никто не отвечал. Или его не было слышно, или не нашелся тот, кто пошел бы на такой риск...
Впереди, левее от нас, было слышно, как кто-то отстреливался из последних сил. Его не было видно, но каждый из нас чувствовал и представлял, как этот кто-то вел огонь довольно грамотно, не суетясь. Короткими очередями, чтобы подольше задержать противника.
Из-за поворота, откуда шла стрельба, появились четверо бойцов, которые почти что бегом несли тяжелого раненого солдата. Они шли к нам, под небольшое, но, может быть, спасительное укрытие. Вот тогда мы и поняли, что тот, кто стрелял короткими очередями, прикрывал отход этих ребят.
Теперь настала и наша очередь прикрыть их. Мы все дружно открыли огонь в сторону противника, который находился на возвышенности и имел стратегическое преимущество. Но этого было достаточно, чтобы бойцы благополучно донесли своего товарища... Им повезло!
Уже через несколько минут из-за этого же поворота появился и тот... который прикрывал. Он шел как-то гордо, в полный рост, не пригибаясь, не уклоняясь от пуль, сильно прихрамывая на одну ногу, будто тащил ее за собой... Его АКМ висел за спиной. Было понятно, что стрелял до последнего... До нас оставалось еще метров сто. Мы стали прикрывать его и одновременно кричать, чтобы он укрылся где-нибудь или прилег хотя бы на минуту.
Противник тем временем направил на него весь свой огонь, не обращая никакого внимания на нас, словно это был последний абхаз на этом свете, которого надо было стереть с лица земли.
А он всё шел и шел, одержимый какой-то страшной мыслью, подвластной только ему. Его взгляд был устремлен строго на нас. Только бы дойти!
Облака пыли взметались вокруг него от разрывов пуль. А он всё шел и шел, весь обласканный пулями. Когда он дошел до нас, мы увидели, что он плотно сжимал искусанные в кровь губы, и перебинтованную наскоро ногу.
– Вот и дошел, – тихо сказал он, улыбнулся и присел с нами, облокотившись спиной на стенку...
Кто-то предложил ему обработать рану, но он ответил:
– Не стоит, наверно, уже поздно...
Это были его последние слова... К нашему всеобщему удивлению, через минуту он уже был мертв; бородатое лицо его склонилось на грудь...
Кто то сказал:
– Господи, он же только что на ногах пришел к нам...
Мы все как один кинулись к нему. Приглядевшись внимательно, увидели маленькое отверстие прямо напротив сердца. Его грудь и правая ладонь были в крови.
Видимо, он еще там, когда прикрывал своих друзей, знал, что смертельно ранен, и шел к нам из последних сил в надежде, что его тело не достанется врагу.
Сколько же силы воли, сколько энергии понадобилось этому человеку, чтобы вложить последние секунды жизни в каждый свой шаг, превозмогая нестерпимую боль в сердце, с единственной целью: дойти, только бы дойти!
Перед нами лежал герой, и герой в полном смысле этого слова. Он был похож на льва, который дрался отчаянно, из последних сил, до конца. И погиб, отдав всё, что у него было, до последней капли...
А радист всё вызывал и вызывал:
– 21-й, я 22-й. Как меня слышишь? Прием...
...Мы уходили обратно... Бывают такие ситуации в жизни, когда живые завидуют мертвым...
Газета "Бзыбь", 13.02.1993 г.
________________________________
Ампутированная душа...
Рассказ
Моим ребятам...
В назначенное время он встал и пошел впереди своей роты и... наступил на мину. Мина подкинула его в небо, и там, в голубом небе, достала его острыми осколками. Прямо туда, откуда растут ноги, хотя ног почти уже не было... Он упал плашмя на землю и, ещё не ощущая никакой боли, стал наполнять штаны кровью.
В госпитале хирург, взяв лежащего командира за руку, с сожалением сказал ему в присутствии стройной медсестры:
– Парень, мы должны тебе кое-что отрезать. Или ногу по самый живот, или все твое мужское хозяйство... Выбирай...
Хорошо, когда есть выбор!
Стройная медсестра, от которой исходил едва уловимый запах духов, ходила по палате и прятала от командира свое лицо, чтобы он не увидел внезапно появившуюся идиотскую улыбку... А он все видел...
И стал он выбирать.
– Дурак, что тут выбирать, – не выдержала медсестра. – Режь ноги!
Командир сделал свой выбор...
Теперь он лежал рядом с нами и стонал от боли. Врачи делали ему обезболивающие уколы. Мы знали его, он был из другого батальона, и все вместе сочувствовали ему. Эх, если бы не война... Какой красавец!
Нам, по сравнению с ним, повезло намного больше. Мы смогли выйти из окружения, разве что во время прорыва нас изрядно потрепали. Кто погиб, а кто и остался в живых. Теперь мы, трое из нашего отряда, уцелевшие, лежали в госпитале в одной палате. Вместе с безногим капитаном нас было четверо.
Слева от нас, в палате № 17, тоже лежал один боец, но мы его не знали. На вид ему было лет тридцать; довольно красив и хорошо сложен. Здоровья, конечно, у него было предостаточно, но вот духа, как оказалось, совсем пшик...
Оказывается, за несколько дней до начала мартовского наступления этот чудак через букву М ввел в канал своего мужского достоинства парафин, обыкновенный жидкий па-ра-фин. Одному богу известно, кто его надоумил и как вообще он это сделал. Но причина была известна... Чтобы не воевать. Умник. Знал бы он, чем все это кончится...
Так вот, примерно через пару дней того чудака, лежащего на носилках и прикрытого по пояс простыней, в страшных муках и в сопровождении родственников и жены привезли в госпиталь... По времени это как раз совпадало с моментом, когда противник непрестанно молотил наш батальон реактивными минометами.
Само собой разумеется, что ни родственники, ни жена не знали истиной причины происшедшего... Родственники думали, что это могло произойти вследствие долгого воздержания, вызванного войной, а бедняжка-жена в то же время думала про себя, что именно она была недостаточно внимательна к своему мужу...
Слово, однако, за медициной... Вердикт был однозначен и лаконичен.
– Резать, – сказал врач без всякого сожаления. – И резать придется по самые бакенбарды...
Так и порешили. Потому что другого выхода не было! Плохо, когда нет выбора...
Как потом это не держали в секрете по причинам вполне понятным, тем не менее история получила огласку. Медсестры в операционной, краснолицые от переизбытка гормонов, столкнулись с небывалым случаем: нашли парафин в организме человека. Как об этом можно было умолчать?
Вот так и дошла эта история и до наших ушей.
"Интересно, – думал я про себя, – какую группу инвалидности ему определят?"
Услышав про этот случай, наш Алмасхан, из которого накануне врачи выковырили 16 осколков, смеялся навзрыд. Он не мог остановиться и трясся, как заведенный. В конце концов пришлось вызвать врачей, испугались, что у него разойдутся швы.
Сквозь смех он хотел что то выговорить, но у него ровным счетом ничего не получалось. Наконец-то, быть может, чисто логически, мне все-таки удалось разобрать это слово: про-про-про-тез... Сначала мы не поняли, что тут смешного, но спустя мгновение в палате раздался взрыв смеха.
– А ты думал... – говорил еще совсем юный Даур безногому командиру. - Нога – это не главное, самое главное у тебя на месте... Так что не все потеряно, понимаешь?
– Понимаю, понимаю, – неловко улыбнулся ему в ответ командир.
– Да ни черта ты не понял, как до жирафа доходит. Душа у тебя на месте – вот что самое главное, а остальное – дело техники. Так что будем жить, капитан.
Придя в себя и успокоившись, Алмасхан с серьезным видом сказал:
– Вы знаете, я ему очень сочувствую, но пусть он не беспокоится. Передайте ему, что я сам выточу протез... из орехового дерева.
Тут уж нам от смеха совсем плохо стало. Вот уже и главврач прибежал полюбопытствовать, что это мы все так громко смеемся.
– Да-а уж, – сказал один из врачей, – знаете, вы напрасно смеетесь. С этим делом у него не будет особых проблем. В Сочи, в специальных магазинах - секс-шопах (непривычных тогда для нашего уха слова) я видел большой выбор этого барахла, или, как это вы сказали, протезов. Как говорится на любой вкус и цвет.
– То-то и оно, что барахло. Не для нас все это, – отпарировал Даур.
В тот день нашу палату назвали комнатой смеха. Шли к нам раненые и инвалиды послушать чудачества ребят...
На следующий день нашего горе-соседа увезли куда-то...
...Говорят, что всему приходит конец, да только душа вечная. Кончилась война, наступил мир...
Алмасхан умер после войны от полученных ран. Даур погиб в последнем бою, когда брали Сухум, не дожив до победы всего один день. Это были классные ребята, необыкновенные. Очень отважные и храбрые. Им бы только жить – да, видимо, счастья не было. А чего стоило им увидеть нынешний мир хотя бы краем глаза...
А мне почему-то суждено было остаться в живых. Теперь я вспоминаю ребят и время от времени переношу воспоминания на бумагу...
...Спустя год после войны тот командир на протезах пригласил меня на свадьбу. Свадьба была большая и шумная. Невесту по обычаю водили по палате. И я узнал ее, медсестру.
...А чудак тот уехал. Насовсем. И навряд ли он вернется теперь, как не вернутся и многие другие. Ну и черт с ними. Душа у них, уйдя в пятки, так и не вернулась. Да и не нужны нам импотенты. Толку с них...
Можно сделать протезы ампутированных ног. Как быть, если нет другого выхода? Но нет на свете такого мастера, который смог бы сделать протез для ампутированной души...
Сентябрь 1995 г.
_______________________________
(Выражаем благодарность Авто Гарцкиа за разрешение опубликовать материал.)
