ГЛАВА II
СРЕДНЕВЕКОВАЯ АБХАЗИЯ В ЛИТЕРАТУРНОМ ВОПЛОЩЕНИИ (В. АМАРШАН. «АПСХА — ЦАРЬ АБХАЗИИ», 1994)
Романом В. Амаршана «Апсха — царь Абхазии» (1994) завершается серия произведений XX в., посвященных раннесредневековой истории Абхазии. Он описывает эпоху окончательной консолидации абхазских субэтносов и формирования единого народа и объединенного Абхазского царства, границы которого, согласно грузинским источникам, простирались от реки Малая Хазария (Кубань) до Сурамаского (Лихского) хребта. Во главе этих процессов стоял абхазский царь Леон II, который присоединил к царству Лазику (Эгриси) и перенес столицу государства из центра Абазгии — Анакопии в Кутаис (некоторые источники считают его основателем этого города). По времени роман охватывает не менее пятидесяти лет (т. е. 40-80-е гг. VIII в.), ибо в произведении еще действует дядя (брат отца) Леона II, правитель Абхазии Леон I, а жизнь Леона II описывается с детства. Таким образом, произведение В. Амаршана примыкает к роману Р. Петрозашвили «У стен Анакопии», который, как уже писали в предыдущей главе, сосредоточен на первой половине VIII в. — эпохе Леона I, борьбе против арабских завоевателей и сближения абхазских этнополитических образований. Если рассматривать два романа абхазского и грузинского писателей в одной плоскости, то очевидно, что они вместе дают целостную картину жизни Абхазии в течение всего VIII века — одного из самых величественных периодов истории абхазов, завершившегося созданием сильного государства — Абхазского царства, которое впоследствии, как свидетельствуют грузинские, армянские, арабские источники и исследования многих кавказоведов (С. Н. Джанашиа, Г. А. Меликишвили, Г. В. Цулая, Ш. Д. Инал-ипа, М. М. Гунба, Ю. Н. Воронов, Г. А. Амичба и др.), сыграло большую роль в истории Кавказа, особенно Грузии.
Роман «Апсха — царь Абхазии» говорит о том, что его автор изучил массу исторических, археологических и этнографических материалов, связанных с историей средневековой Абхазии, Северного Кавказа, Грузии, Византии и других сопредельных стран и регионов. Естественно, писатель придерживается тех или иных концепций исторических событий и исторических личностей (в частности Леона I, Леона II и др.), которые были предложены учеными, и не только абхазскими (Д. Гулиа, Ш. Инал-ипа, 3. Анчабадзе, М. Гунба, Г. Амичба и др.), но и грузинскими, и русскими (М. Джанашвили, С. Джанашиа, Г. Меликишвили, Г. Цу-
457
лая, П. Короленко, К. Кудрявцев, Ю. Воронов и т. д.). Вместе с тем, в романе автор воссоздает цельную художественную картину мира прошлого; опираясь на исторические факты, зафиксированные, например, средневековой грузинской исторической и агиографической литературой и исследованные историками-кавказоведами, он раскрывает смысл и значение, философию истории Абхазии VIII столетия, рассматривает этнософские вопросы, проблемы личности в истории, которая, согласно произведению, может сыграть значительную роль в судьбе народа или народов, особенно в переломные эпохи.
В. Амаршан использовал, с одной стороны, художественные традиции собственно абхазской литературы, в частности исторической прозы и национального фольклора (исторические предания, мифы, Нартский эпос и т. д.), с другой — традиции грузинской историко-повествовательной литературы VIII—XVIII вв. Впрочем, в древности сама Абхазия и абхазский народ непосредственно участвовали в создании необходимых условий для становления и развития грузинской историографии, литературы и культуры, ориентированных на христианские ценности.
Древнегрузинские и армянские историко-литературные памятники являются основными источниками по истории и культуре Абхазии VIII—XI вв., т. е. эпохи ее наивысшего расцвета. К сожалению, древнеармянские письменные материалы об абхазах слабо изучены, а византийские источники о том же периоде (кроме единичных сочинений) просто отсутствуют, хотя немного ослабленная Восточно-Римская империя продолжала влиять на события, происходившие в то время в регионе.
Один из ранних грузинских нарративных памятников («Мученичество Або Тбилели /Тпилисского/)», в котором содержатся ценные сведения о социально-политическом и культурном положении Абхазии (отчасти и Хазарии) (1) в VIII в., написан современником Леона I и Леона II, свидетелем событий Иоанном Сабанисдзе.
В «Мученичестве Або Тбилели» рассказывается о трагической судьбе юноши араба Або и о тяжелом политическом положении Восточной Грузии — Картли в эпоху господства арабов. Согласно сюжету сочинения И. Сабанисдзе, правитель Картли Нерсе, не вынеся жестокости арабских завоевателей, временно покинул Грузию (Картли) и перешел в Хазарию, еще раньше отправив членов своей семьи в Абхазию. Нерсе сопровождали Або и большая свита. В Хазарии юноша араб Або отрекся от ислама и принял христианство. Спустя некоторое время Нерсе и Або через Абхазию возвращаются в Грузию, где арабские завоеватели казнили Або в 786 г. как предателя. Произведение свидетельствует: «По прошествии некоторого времени Нерсе попросил царя Севера (т. е. хазарского хакана. — В. Б.) отпустить его оттуда (из Хазарии. — В. Б.) в страну Абхазию, так как прежде туда отправил он мать, жену, детей,.. ибо та страна (Абхазия. — В. Б.) защищена была от опасности со стороны сарацин (арабов. — В. Б.). Господь же умиротворил царя Севера, отпустил он Нерсе со многими дарами» (2). На благо-
458
склонность хазарского кагана, видимо, повлияли родственные связи кагана с царем Абхазии Леоном II (правил в 767-806 /811 гг./), который в то время и управлял Абхазским государством; в составе царства уже тогда находилась вся нынешняя Западная Грузия — Мингрелия (Мегрелия), а столицей царства после Анакопии (нынешний Новый Афон) стал Кутаис. Как свидетельствуют многие источники и исследователи, мать Леона II была дочерью хазарского хакана, который, видимо, способствовал воцарению в Абхазии своего внука. В это же время Византией правил император Лев Хазар (император в 775—780 гг.), сын от второй дочери хазарского кагана — Чичек (при крещении — Ирина). Таким образом, и Леон абхазский, и Леон (=Лев) константинопольский были сыновьями двух сестер, то есть двоюродными братьями по материнской линии при общем деде — могущественном хазарском хакане (3). Сложившаяся благоприятная геополитическая ситуация и родственные связи Леона II помогли ему окончательно объединить абхазские субэтносы — абазгов, апсилов, санигов, мисимиан и создать независимое централизованное государство. «И Хазария, и Византия делали ставку на Абхазское царство как на первую линию обороны при вторжении арабов на свои территории, что не раз случалось прежде. Абхазское царство при Леоне II занимало обширные территории. Страну он разделил на уделы и епископства.
В 806 г. основал город Кутаис, сделал его столицей государства вместо Анакопии, которая стала западной резиденцией царя. В эпоху его правления абхазская церковь обретает независимость, и был учрежден католикосат (патриархат). Первым католикосом абхазским стал Иоанн» (4).
Вот почему Абхазия, по словам И. Сабанисдзе, «защищена была от опасности со стороны сарацин».
Далее автор «Мученичества Або Тбилели» писал, что, когда Нерсе и сопровождавшие его люди прибыли «в страну Абхазию, владетель той страны благосклонно принял Нерсе со всем его воинством... Когда же известили владетеля Абхазии о блаженном Або, что тот является новокрещенным, он весьма обрадовался со всем своим народом; сам владетель, епископ и священники призвали его и благословляли, утешали и повествовали ему о житии Христа и благовещали за его вечную жизнь... И блаженный Або еще пуще благодарствовал богу, так как он увидел страну ту (т. е. Абхазию. — В. Б.), преисполненной веры Христа, и ни одного неверующего, не сыскать было в пределах их земель. А границей их является Понтийское море (т. е. Черное море. — В. Б.), где повсеместно обитают христиане вплоть до пределов Халдии; там находится Трапезунт, место пребывания Апсареай (Апсар, у устья реки современного Чорохи. — В. Б.) и Напсайской гавани (Никопсия, в районе Адлера. — В. Б.)...» (5) И когда Нерсе и его свита отправлялись из Абхазии на родину — в Грузию, состоялся диалог владетеля Абхазии (Леона II. — В. Б.) с Або. Владетель сказал юноше арабу: «Не уходи ты из этой страны (т. е. Абхазии. — В. Б.), ибо страной Картли владеют сарацины, а ты родом из сарацин, и не оставят они у себя христианином тебя,
459
боюсь я за тебя, ибо добровольно или же насильно заставят тебя обратно отречься от христианской веры, и пропадет весь твой труд» (6).
В «Летописи Картли» анонимного автора XI в. читаем: «Когда ослабли греки (берзенни) (т. е. византийцы. — В. Б.), отложился от них эристав абхазов по имени Леон (Леон И. — В. Б.), племянник (сын брата. — В. Б.) эристава Леона (Леона I. — В. Б.). Этот второй Леон был сыном дочери царя хазар (внуком хазарского хакана. — В. Б.) и с их помощью отложился от греков, завладел Абхазией и Эгриси (Лазикой. — В. Б.), назвал себя царем абхазов, ибо не было в живых Иоване и был пожилым Джуаншер. (Речь идет о сыновьях картлийского царя Арчила — брата Мира /Мириана/, казненного арабами. — В. Б.). После этого скончался Джуаншер» (7). В переводе «Летописи Картли», осуществленном Г. В. Цулая, сохранены некоторые важные моменты оригинала. Так, в первом предложении подчеркивается, что Леон II — племянник Леона I, «которому дана была в наследство Абхазия» (8). Леон II стал царем (видимо, пока только собственно Абхазии без Эгриси) по закону престолонаследия. И второе предложение уточняет восточные границы царства: Леон II отложился от греков, «присвоил Абхазию с Эгриси до самого Лихи...» (9).
У историков до сих пор нет единого мнения о характере присоединения Эгриси (Западной Грузии) к Абхазии в конце VIII в. Например, один из выдающихся грузинских ученых С. Н. Джанашиа, опираясь на «Летописи Картли», считал, что «в конце VIII в. владетельные князья (мтавары) Абхазии одним ударом сокрушили Эгрисское царство» (10). (Перев. с груз. Г. В. Цулая). В своей работе в коллективном труде «История Грузии» (в грузинском тексте) С. Н. Джанашиа использует термин оригинала «Летописи Картли» — «даипкра» (11). Там же в русском переводе труда исследователь слово «даипкра» переводит как «присоединил» (12). По мнению 3. В. Анчабадзе, термин «даипкра» «в зависимости от контекста, может быть переведено с древнегрузинского и как “завладел”, и как “завоевал”» (13). Вместе с тем, 3. В. Анчабадзе полагал, что процесс присоединения Леоном II Эгриси к Абхазии «мог произойти тем более безболезненно, что Леон Абхазский... находился в родстве с царским домом Арчила (племянница Арчила Гурандухт была замужем за Леоном I — братом отца Леона II. — В. Б.), правившим в Эгриси» (14). В итоге 3. В. Анчабадзе пишет: «Тем не менее недостаток источников не позволяет нам категорически утверждать, что объединение Абхазии и Эгриси в одну политическую единицу было осуществлено только мирным путем при отсутствии какого-то бы ни было насилия со стороны абхазского владетеля. Вполне допустимо, что какие-то элементы эгрисского общества, вероятнее всего из среды крупной феодальной знати, могли оказать сопротивление объединительной политике Леона II, однако общественные силы, поддерживающие такую политику, были, по-видимому, значительно сильнее, поскольку это объединение диктовалось объективной необходимостью» (15). Словом, ученый допускает применение насилия, да и термин «даипкра» подразумевает захват (завладеть, завоевать). Кстати, аналогичная лексема встречается
460
в абхазском языке, это — «аԥҟара» (избиение, бить) («диԥҟеит» — он побил его и т. д.).
Иную точку зрения выразил Г. В. Цулая, который в 1982 г. перевел на русский язык и издал «Летопись Картли». Он пишет: «“Летопись Картли” не дает никаких оснований для вывода о завоевании Эгриси. Слово даипкра в равной мере относится не только к Эгриси, но и Абхазии, тем более что оно стоит-то перед ее названием, но вряд ли кто-либо будет считать, что Леон II завоевал свое наследственное владение. Сообщение летописца, что Леон “завладел” Абхазией и Эгриси до Сурамского хребта и нарекся царем, потому как Иован помер, а Джуаншер состарился, может указывать лишь на наличие у абхазского владетеля законных наследственных прав как на Абхазию, так и на Эгриси. Тон рассказа летописца может быть свидетельством того, что у Леона не было никаких соперников на права единоличного правителя Абхазского царства» (16). Для подтверждения своей позиции Г. В. Цулая привлекает армянский перевод «Картлис цховреба» (то же, что «Летопись Картли» или «Жизнь Картли»), в котором грузинское слово «даипкра» соответствует армянскому «унер» — «присвоил», «заимел», «взял». «Грузинскому же слову даипкра в значении “завоевал”, “завладел” (исключительно силой), — отмечает Г. В. Цулая, — в армянском тексте КЦ (“Картлис цховреба”. — В. Б.) соответствует “калан”. Так, в рассказе о захвате правителем Абхазского царства Георгием (Георгий II; царствовал в 929-960 гг. — В. Б.) в середине Хв. Картли в древнеармянском тексте КЦ читаем: “В то же время Георгий — царь апхазов и Деметрэ — зять Левона вступили и захватили (калан) Картли”. В первом случае автор древнеармянского перевода КЦ явно избегает мысли о насильственном захвате Леоном II Эгриси, проявляя при этом не только тонкое знание грузинского языка, но, что важнее, описываемой исторической ситуации; во втором же случае, при описывании хорошо известного в литературе факта, он пользуется словом калан (“захватил”, “завоевал”), которому в древнегрузинском оригинале также соответствует даипкра» (17).
А Ш. Д. Инал-ипа считал, что «для эпохи феодализма вряд ли будет правильным слишком настаивать на мирном пути объединения (происшедшем, по-видимому, при византийском императоре Льве Хазаре, которому... Леон приходился двоюродным братом). Не следует также ни малым, ни большим феодалам приписывать слишком высоких патриотических чувств, особенно когда речь идет о борьбе за подчинение своих политических противников» (18). Однако вряд ли здесь можно интерпретировать события с позиции классовой борьбы, на которую особое внимание обращает Ш. Д. Инал-ипа. Ученый даже отказывает правителям Абхазии в патриотических чувствах. Тем более что по этой проблеме никаких источников не существует. Объединение абхазских субэтносов, создание централизованного государства и присоединение Эгриси к царству никак не связаны с классовой борьбой.
Не меньшую дискуссию вызывают и некоторые другие проблемы истории Абхазии и Западной Грузии второй половины VIII в., они связаны с вопросами
461
этнического состава Абхазского царства, определения времени образования независимого от Византии государства, с причинами присоединения Эгриси к Абхазии и т. д.
Еще раз подчеркнем, что мы сосредоточиваем внимание на второй половине
VIII столетия, ибо роман В. Амаршана «Апсха — царь Абхазии» не выходит за рамки этого исторического времени. И другое: без рассмотрения основных концепций событий, предложенных кавказоведением, трудно охарактеризовать позицию писателя и найти ключ к пониманию художественного мира, образной системы романа «Апсха — царь Абхазии» и, наконец, понять историософию исторического произведения.
По мнению некоторых исследователей, объединение собственно абхазских этнополитических образований произошло уже при Леоне I (правил в 736-767 гг.). А расширение восточных и южных границ Абхазского царства за счет присоединения Эгриси и завоевание полной независимости от Византии связаны с именем Леона II (правил в 767—811 /по некоторым данным — 806/ гг.). Кстати, некоторые источники, перечисляя абхазских царей, начинают с Леона II, хотя он являлся двенадцатым правителем Абхазии. Известный грузинский ученый XVIII в., сын царя Вахтанга VI, Вахушти Багратиони (1696—1757) в сочинении «История Грузии», в разделе о правителях Абхазского царства писал о Леоне II (он считал его первым царем): «Первый царь Леван (Леон II. — В. Б.) царствовал 20 лет. Воцарившись этот Леон, овладев всей Эгриси, назвал ее не Эгриси, а Абхазией, и разделил сию Эгриси, а отныне Абхазию, на восемь эриставств:
1. Посадил [эристава] абхазов и дал ему Абхазию и Джикети (от Гагры до Сочи и Туапсе и далее. — В. Б.) до моря и Хазарской реки (р. Кубань. — В. Б.)\
2. Посадил [эристава] в Цхоми (Сухум / Сухуми. — В. Б.) и дал ему территорию за Эгриси — Анакопию с Аланией (? — В. Б.)\
3. Посадил [эристава] в Бедиа (расположен между реками Галидзга и Ингури. — В. Б.) и дал ему восточную часть [реки] Эгриси (Ингури. — В. Б.) до Цхенис-цкали;
4. Так как к тому Леону присоединились доставшиеся Одзрахосу земли с юга от Чорохи, отложившись от эриставства Одзрахоса, назвал [эту землю] Гурией и посадил там эристава своего;
5. Посадил [эристава] Рачи-Лечхуми;
6. Посадил [эристава] Сванети;
7. Посадил [эристава] в Шорапани [владетель] всей Аргвети к востоку от [реки] Риони и Ханис-цкали до Лихи;
8. Посадил в Кутаиси [эристава] Ваке, Окриба, земель к западу от Ханисцкали до Гурии и западнее Риони до Цхенис-цкали.
Он же построил город и крепость Кутатиси и сделал [там] резиденцию царя абхазов; как и Анакопию, сделал сей Кутатиси вторым стольным [городом]. Надо предположить и освобождение им же Абхазского католикоса с соизволения же греков (византийцев. — В. Б.).
462
Тот Леон закрепил за собой Абхазию и управлял [ею], и после благополучного царствования скончался христианской [эры] в 806 [году], грузинский [хроникон] 26; и остались у него сыновья: Феодосий, Георгий и Дмитрий...» (19). Вахушти перечисляет еще десять царей абхазской династии (Феодосий царствовал после Леона II 39 лет, Георгий — 15 лет, Иоанн — 14 лет, Адарнасе — 8 лет, Баграт — /19/, Константин — 15 лет, Георгий — 39 лет, Леон — 2 года, Дмитрий — 22 года, Феодосий /Слепой/ — 6 лет). Феодосием Слепым, по свидетельству Вахушти, в 991 г. заканчивается династия абхазских царей и начинается царствование Багратионов в Абхазии, первым из которых был Баграт, сын воспитанника царя Тао-Кларджети Давида Куропалата Гургена, сын дочери абхазского царя Георгия II [Гурандухт] (20).
Современный грузинский ученый Г. В. Цулая, касаясь личности Леона II и важных исторических процессов VI—VIII вв., а также благоприятной внутренней и внешней политической ситуации, позволившей Абхазии занять ведущее место в закавказском регионе, отмечает, что в VI—VII вв. Абхазия (главным образом ее северная часть — Абазгия) была ограждена апсилами и лазами от иранских вторжений в ходе византийско-иранских войн и арабских завоеваний, поэтому она пострадала меньше и сохранила внутреннюю целостность и ресурсы. «Благодаря этому, Абхазия (Абазгия) приобрела инициативу в Восточном Причерноморье, постепенно объединив большую часть Лазики-Эгриси,.. и затем выступила против навязанного ей византийского протектората. Отныне сопряженность лазов (эгров) и абхазов в грузинских источниках упоминается в обратном порядке, что также свидетельствует о более инициативной политической роли древнеабхазских (абазгских) племен в регионе» (21). Как свидетельствует исследователь, в VII в., накануне «падения Эгриси и возвышения Абхазского княжества», ни один источник не указывает на господство какого-либо из них над другим. По мнению Г. В. Цулая, это обстоятельство говорит о сложившейся культурно-политической общности абхазов и лазов-эгрисцев и ее исторической преемственности. А на вопрос: «Что же в таком случае превращало древнеабхазские племена в самостоятельную этническую общность?», он отвечает: «Это прежде всего язык и сопряженные с ним культурные особенности, подсознательное чувство гетерогенности, подчеркнутые не только в прямых указаниях грузинских и византийских письменных источников (особенно когда в них под этнонимом абхазы очерчен вполне конкретный этнос, а сам этноним не содержит обобщающего значения), а также в самой этнографической массе собственно абхазов и грузин, в их быту и фольклоре. Абхазов и картвельские племена связывали не общность языка и даже не общность быта и народного мировоззрения, а общность исторического процесса» (22). По словам Г. В. Цулая, именно к концу VIII в. Леону II представился удобный случай для объявления независимости от Византии. «Сама личность основателя Абхазского Царства Леона Второго должна была быть незаурядной, но главное — легитимные права регулировались не только, а порой даже не столько физическими качествами личности, сколько политическими
463
мотивами времени... Особая роль в антивизантийских акциях Леона Второго принадлежала его хазарским родственникам» (23). При этом Г. В. Цулая подчеркивает, что помощь хазарского хакана правителю Абхазии диктовалась византийско-хазарскими противоречиями и облегчалась ослаблением константинопольской власти. Однако «дальнейший ход истории показал, что хазары из этой акции практически ничего не приобрели, ни объективно, ни по культурной воле своих правителей Абхазия не могла вписаться в планы хазарских каганов. Образовавшееся Абхазское царство исторически было запрограммировано в кругу народов византийского мира, чуждого Хазарии и социально, и духовно» (24). Кроме того, исследователь полагает, что помощь Леону II хазары могли оказать через адыгов (зихов, косогов и т. д.), «территория расселения которых, подвластная Хазарии, только и могла связывать ее с Абхазией... Политическая программа основателей Абхазского царства не могла ограничиться объединением одного лишь Западного Закавказья» (25).
М. М. Гунба предлагает немного иную концепцию исторических событий, он утверждает, что «три акта — образование Абхазского царства, присоединение Эгриси к Абхазии и отказ Леона II от византийского протектората — были разновременными и независимыми друг от друга. Притом первые два акта — образование Абхазского царства и присоединение Эгриси к Абхазии произошли до Леона II, а третий — отпадение Абхазского царства от Византийской империи — при Леоне II» (26). По мнению М. Гунба, в начале произошло присоединение Эгриси к Абхазии, а затем отпадение от Византии; Леон II, став правителем объединенной Абхазии и Эгриси, объявляет себя царем абхазов, впоследствии (после Леона II) любой правитель, вступая на престол, мог объявить себя царем. Интерпретируя события 737 г. (битва с арабским войском Мурвана ибн-Мухаммеда и послания византийского императора Леону I, Миру и Арчилу /смотрим об этом предыдущую главу/), М. Гунба отмечает, что брат картлийского царя Мира — Арчил вручил Леону I корону, которую прислал византийский император. «Эта корона была признаком перехода власти и имущества Мира к Леону I как одному из ближайших его родственников (ибо дочь Мира Гурандухт, которая, видимо, наследовала от отца определенную территорию, была выдана замуж за Леона I. — В. Б.). Вручение царской короны не является признаком возвышения Леона I... Леон I и его потомки, как сообщает Джуаншер, должны были оставаться правителями Абхазии навеки» (27). М. Гунба также обращает внимание на грамоту византийского императора к Леону I (смотрим предыдущую главу настоящего исследования), в которой базилевс просит его не посягать на владения картлийских царей в Эгриси; фактически император защищает Мира и Арчила от правителя Абазгии Леона I. «Предупреждение Леона I императором о ненарушении границ картлийских царей указывает на соотношение сил правителей двух стран того времени — Абхазии и Картли. Если бы царь Мир был более могущественным, чем Леон I, то последний без предупреждения не нарушил бы границ владений Мира. Вероятно, Леон I имел реальные возможности для рас-
464
ширения своих владений за счет картлийских правителей... Владение Леона I и по территории и по численности населения было... гораздо больше, чем владение Арчила... Если Леон I владел территорией от Келасури до Малой реки Хазарии (Кубани. — В. Б.), то Арчил в это время временно занимал только Западную Грузию, т. е. основные владения в Картли еще были заняты арабами» (28). По мнению М. Гунба, ожесточенные бои против персов и арабов вынуждали Византийскую империю искать союзников среди северокавказских и закавказских народов. Императоры особо были заинтересованы в установлении прочного союза с картлийскими правителями, ибо их страна непосредственно граничила с Ираном. После поражения Мурвана ибн-Мухаммеда в анакопийской битве император Лев III Исавр «решил возвеличить картлийских правителей, прислав им две царские короны. Как известно, царская власть в Картли после восстания 523 года была упразднена. Поэтому ближайшие предшественники Мира и Арчила — Степаноз, сын Гуарама, Адарнасе, сын Бакура и Степаноз, сын Адарнасе — не назывались царями. Императоры Византии, в силу изложенных выше причин, восстанавливают царскую власть в Картли при Мире и Арчиле. Следовательно, Мир и Арчил — первые, кто получил от императора царские короны... Что касается Леона I, то он, по-видимому, не нуждался в новой короне. В сообщении Джуаншера содержится сведение, которое должно свидетельствовать о том, что Леон I был царем. Он сообщает, что Леону I было запрещено быть государем “хелмципе” в случае нарушения границ владений Мира и Арчила (“Не быть /тебе/ государем во вред их и границ их эгрисских”)... В данном случае термин “хелмципе” означает властитель, государь. Если Леон I был чиновником (эристави), его не назвали бы властителем или государем» (29). То, что автор «Мученичества Або Тбилели» Иоанн Сабанисдзе называет правителя Абхазии «мтавари», М. Гунба считает проявлением субъективизма со стороны Иоанна Сабанисдзе, представителя Картлийского «княжества». Кроме того, ученый полагает, что в «Мученичестве Або Тбилели» об Абхазии сказано мало. «Притом во времена Иоанна Сабанисдзе правители Картли не носили титула царя (мепе), а назывались “мтавари”. Видимо, поэтому Иоанн Сабанисдзе не мог назвать царем и правителя Абхазии» (30). М. Гунба указывает на еще один важный факт истории. Дело в том, что византийские источники, как правило, называли правителей не только абхазов, но и других зависимых народов, не царями, а правителями, властителями. Например, в письмах константинопольского патриарха Николая Мистика абхазскому царю Георгию II (929—960) титул царя отражен термином «эксузиаст». Грузинское слово «эристави» не является прямым переводом греческого термина, обозначающего титул Леона I. «Фактически он был властителем, зависимым только от византийского императора. Даже если бы правительство Византии не признавало существования Абхазского царства, то это не означало отсутствия такового» (31). Подводя итог исследования проблемы присоединения Эгриси к Абхазии, М. Гунба пишет: «Таким образом, Арчил, передавая Леону I царскую корону, одновременно передал ему владение и власть Мира,
465
поскольку ближайшей наследницей последнего была Гурандухт, вышедшая замуж за абхазского царя Леона I... Фактически женитьба на Гурандухт была юридическим оформлением присоединения Эгриси к Абхазии. Следовательно, даже до ухода Арчила из Эгриси Леон I становится ее правителем. Если исходить из этого, можно полагать, что присоединение Эгриси к Абхазии произошло в 40-х годах VIII века» (32). Из этого следует, что присоединение Эгриси к Абхазии произошло относительно мирно, и до Леона II, которому М. Гунба приписывает только акт отпадения Абхазии (в составе которой уже находилась Эгриси) от Византии. Он подчеркивает: «Нет необходимости связывать образование Абхазского царства с его отпадением от Византии, поскольку оно не было занято византийцами. Леон I решал внутриполитические вопросы независимо от Византии» (33). Историк образование Абхазского царства не связывает и с присоединением Эгриси к Абхазии. Царство накануне этого исторического события уже. существовало. М. Гунба, опираясь на грузинские источники «Матиане Картлиса» («Летописи Картли») и «Диван абхазских царей», считает, что Леон II действительно был племянником (сыном старшего брата) Леона I и внуком (сыном дочери) хазарского кагана. А старшим братом являлся Константин II (правил Абхазией до 736 г.), которому принадлежала, по мнению В. А. Леквинадзе, вислая печать, обнаруженная в Пицунде, с греческой надписью «Константинос Абасгиас». «Этот Константин был зятем хакана Великой Хазарии и свояком императора Константина V (Константину Копроним или Каваллин; соправитель с 720 г., император с 741 г. — В. Б.). Возможно, он был царем, вряд ли хазарский хакан выдал бы свою дочь за правителя незначительного княжества... После Константина II Абхазией правил его младший брат Леон I, который, по-видимому, имел царские регалии» (34). Кстати, некоторые исследователи полагают, что Леон II был сыном брата Леона I Феодосия35 или Федора (смотрим главу I части 2-й настоящей работы). В. Амаршан в романе «Апсха — царь Абхазии» деликатно ушел от этой путаной проблемы и назвал отца Леона II и зятя хазарского хакана другим вымышленным именем — Рамзыцом.
И самое любопытное высказывание М. Гунба связано с характером прихода к власти Леона II: «Что касается Леона II, то он, по-видимому, воспользовавшись смертью Леона I, с помощью хазар захватил власть в объединенной Абхазии и Эгриси. Однако, исходя из “Дивана царей” Абхазии, следует полагать, что Леон II вскоре был свергнут Феодосием, сыном Леона I (о нем мало известно. — В. Б.) и его сторонниками. “Диван царей” за Леоном I упоминает не Леона II, а сына Леона I — Феодосия, правление которого длилось, согласно автору “Дивана царей”, 27 лет... Таким образом, Леон II получил царский престол не по наследству, а силой хазар. Объявив себя царем абхазов, Леон II должен был отстранить от власти потомков Леона I» (36). И в романе В. Амаршана Феодосий — сын Леона I — выступает политическим противником Леона II.
Ю. Н. Воронов, ссылаясь на «Диван абхазских царей», утверждал, что Леон I правил примерно до 780-782 гг. Следовательно, он являлся современником ви-
466
467
зантийских императоров Льва III Исавра (717-741), его сына Константина V Копронима (741-775) и внука Льва IV Хазара (775-780). По его мнению, включение Эгриси в состав Абхазии носило мирный характер, и оно состоялось скорее всего в годы правления Льва IV Хазара, когда Византия еще сохраняла свое могущество и не опасалась усиления «Абасгского княжества», и «вместе с тем это соответствовало желанию Византии иметь в этом районе буферное государство, стоявшее на пути возможных вторжений со стороны Северного Кавказа и Восточного Закавказья» (37). Ю. Воронов считал, что и события, описанные в «Мученичестве Або Тбилели», созданном Иоанном Сабанисдзе в самом начале 80-х годов VIII в., также происходили при Леоне I. И далее он пишет: «К моменту воцарения Леона II (около 786 г.) Абасгия и Эгриси мыслились как некое единое целое, которое можно было захватить одновременно. Леон II получил власть в Абхазии не по наследству, законным способом, а путем захвата ее с помощью хазар и против воли Византии. Это произошло, вероятно, вскоре после смерти Льва IV Хазара (умер 8 сентября 780 г. — В. Б.), когда на византийском престоле оказалась его энергичная вдова — императрица Ирина... (афинянка, императрица в 769-790 и 791-802 гг., как автократор в 797-802 гг. — В. Б.)... Леон II, однако, не сумел надолго закрепиться в Абхазии. Согласно “Дивану абхазских царей”, вскоре абхазский престол занял законный наследник Леона I — его сын Феодосий II (791-818). Не исключено, что он использовал поддержку Византии, где в это время пришел к власти Константин VI (790-797)... Вероятно, Леон II так и не был признан правителем Абхазии, поскольку имя его отсутствует в “Диване абхазских царей”, подобно именам Иоанна и Адарнасе, которые узурпировали власть в Абхазском царстве почти на двадцать лет во второй половине IX в. ...С этого времени (с конца VIII в. — В. Б.) в истории Колхиды начинается новая эпоха, связанная с двухсотлетним существованием раннефеодального Абхазского царства» (38).
С точки зрения Ш. Д. Инал-ипа, процесс образования Абхазского царства завершился в конце VIII в. В подтверждение своей позиции ученый ссылается на С. Н. Джанашиа, который полагал, что Леон II объявил себя независимым царем, возможно, после 797 г. И перенесение столицы царства из Анакопии (Нового Афона) в Кутаиси, по словам Ш. Инал-ипа, произошло при Леоне II (39). Вместе с тем, ученый считал Леона II выдающимся абхазским государственным и политическим деятелем, который, «воспользовавшись международным положением и своей близостью к византийскому императору (видимо, имеет в виду, Льва IV Хазара, ибо отец Льва IV правил еще раньше. — В. Б.), а также имея поддержку хазарского кагана, дочь которого была его матерью, с неукротимой энергией приступил к созданию своего независимого государства. Прежде всего он прочно объединил Абазгию и Апсилию, объявил себя верховным правителем страны с титулом царя, освободился от византийской зависимости, в 80-х годах присвоил права на Эгрисский (Лазский) престол, присоединив таким образом Лазику к своим владениям в Абхазии. Говоря словами документа, Леон II овла-
468
дел Абхазией и Эгриси до Лихи (Сурамского хребта), а себя провозгласил “царем абхазов” и вновь созданного разноплеменного государства» (40). Ш. Инал-ипа в определенной мере противоречил себе, говоря о времени образования независимого от Византии Абхазского царства и присоединения Эгриси к Лазике, однако, похоже, что он больше придерживался той позиции, согласно которой все эти процессы происходили примерно во времена императора Льва IV Хазара (775-780) и в начале 80-х гг. VIII в. В данном случае мнения Ш. Д. Инал-ипа и 3. В. Анчабадзе совпадают, только 3. В. Анчабадзе считал, что Леон II объявил независимость от Византии в самом конце VIII в. 3. В. Анчабадзе также писал: «В состав Абхазского царства вошли не только собственно Абхазия и Эгриси, но и Сванетия, а также все остальные земли Западной Грузии вплоть до Лихского (Сурамского) хребта. Поэтому Абхазское царство уже с самого начала своего возникновения по своему этническому составу оказалось неоднородным. Оно являлось многоэтническим государством, которое наряду с абхазами, сыгравшими ведущую роль в его образовании, включало в себя и другие этнически родственные народности и племена — на северо-западе адыги, садзы и др., а на востоке и в центральных областях — картвелы в лице, прежде всего, эгрисцев (мегрелов. — В. Б.) и сванов...» (41). Но далее 3. В. Анчабадзе отмечал, что «в Абхазском царстве картвельский элемент составлял определенное большинство населения, а также занимал большую и ведущую часть территории этого царства» (42). В данном случае слова 3. В. Анчабадзе не отражают реальную этнодемографическую ситуацию, которая сложилась в Абхазском царстве VIII-Хвв. Речь ведь идет о том периоде (до царя Баграта II), когда абхазские цари еще не полностью присоединили к царству Восточную Грузию, Имеретию, Кахетию, Картли. Возникновение Абхазо-Грузинского царства, вероятно, произошло в начале XI в. при Баграте II, которого иногда стали именовать «царем абхазов, картлов, кахов». 3. В. Анчабадзе не учел, что, например, по грузинским источникам, на которые сам же опирался, северо-западные границы Абхазского царства достигали реки Малая Хазария (Кубань), т. е. охватывали основную территорию расселения адыгских субэтносов, хотя он не отрицал присутствия родственного абхазам адыгского населения в царстве. Следовательно, ни территориально, ни по численности населения абхазо-адыгский элемент не мог быть меньше, чем эгрисский и сванский, тем более в конце VIII в. или начале IX в. Именно так, в частности, понимал Ш. Д. Инал-ипа, он писал: «Абхазское царство, созданное абхазами из Абхазии, на первом этапе своей истории, включая сюда почти все время правления его создателя Леона II, вплоть до перенесения столицы из абхазского города Анакопии в Кутаиси, есть основания считать абхазским национальным государственным образованием как по этническому составу своего населения (в том числе значительного процента родственного абхазам черкесского элемента, представленного в Абхазском царстве), так и по характеру его деятельности и направлению политической линии... Абхазия периода раннего и зрелого средневековья была... густонаселенной страной... В эту эпоху имело место переселение
469
части избыточного населения Абхазии на Северный Кавказ и в некоторые местности Западной, а затем и Восточной Грузии, о чем свидетельствует установленное С. Н. Джанашиа абхазское происхождение известных в феодальной Грузии княжеских родов (напр., Бараташвили — от Качибадзе-Гечба, Мачабели — от Ачба /некоторые ученые считают, что род абхазских царей связан с фамилией Ачба. — В. А. /), а также Чачибая, Алшибая, Какубава, Езугбая и др. ... Наличие большого количества огрузинившихся впоследствии абхазов на территории Грузии объясняется, надо полагать, перенесением столицы Абхазского царства в Кутаиси и связанным с этим переселением туда же многих, близких к царскому роду знатных людей, вместе с их вооруженными отрядами и обслуживающим персоналом» (43).
Исследователи по-разному объясняли и причину продвижения Абхазии на Восток. В конце XIX в., например, П. П. Короленко писал: «В VIII столетии абхазской [царь] Леон II при слабом надзоре отдаленной Византии объявил себя независимым... царем и основал свою столицу в ...Анакопии... Затем, пользуясь бессилием Грузии, завладел многими ее землями и по расширении границ своего царства перенес свою столицу из Анакопии в Кутаис... Не имея сил противиться, грузинские цари должны были терпеть своеволие абхазских царей» (44).
Некоторые ученые предлагали классовый подход к интерпретации исторических событий. Так, 3. В. Анчабадзе отмечал, что задача преодоления сопротивления народных масс составляла один из главных мотивов, побуждавших феодальные элементы Абхазии и Грузии объединиться в одно централизованное государство (45). Против такого положения не возражал Ш. Д. Инал-ипа, хотя утверждал, что подтверждающих его материалов нет (46).
А К. Кудрявцев, характеризуя деятельность Леона II и других абхазских царей, выдвинул любопытную концепцию событий: «Леон II царствовал в те времена, когда каждый завоеватель считал своим... долгом наивозможно больше разрушить и ограбить завоеванную страну. Леон же положил для своей династии традицию прямо противоположную обычаям своего времени. Леониды во время своего господства не только не разоряют и не разрушают завоеванные ими области, а, наоборот, с “легкой руки” Леона II, ...обстраивают их, возобновляют города и храмы, укрепляют их, строят города и крепости, монастыри и т. п. Мы в летописях ни в грузинских, ни в византийских, ни армянских, ни арабских, ни в каких других не встречали ни разу сведений и сообщений о том, что абхазцы времен Леонидов разорили бы и разрушили бы хотя бы одно селение или город... и тому подобных варварствах. Это положение подчеркивает высокий уровень культурного развития, на котором находились абхазцы VIII и последующих веков, в то же время говорит и за то, что движение абхазцев на восток не было просто хищническим напором накопившего силы соседа» (47).
Действительно, абхазские цари, расширяя границы царства на Восток, не проводили разрушительной политики, а наоборот, способствовали развитию и абхазской, и грузинской культуры. Тот факт, что с конца X — нач. XI в., глав-
470
ным образом при царе Баграте II (по матери абхаза, а по отцу грузина) грузинский язык и письменность (наряду с греческим языком) распространяется среди части населения (особенно представителей высшего сословия) Абхазии, говорит о тесных культурных связях абхазского и грузинского народов. Правители Абхазии часто владели тремя языками: абхазским, греческим и грузинским (вероятно, и лазско-эгрисским — мегрельским. А Леон II — сын дочери хазарского хакана, по всей видимости, владел и хазарским языком). Об этом свидетельствуют многие источники, эпиграфические и антропонимические материалы (48). Они также способствовали распространению и укреплению христианства в регионе, были инициаторами строительства городов, церквей и монастырей как на территории Абхазии, так и в Грузии (49). В частности, царь Леон II (767-811) (он главный герой романа В. Амаршана «Апсха — царь Абхазии») не поддержал иконоборческих распоряжений Константинополя, основал город Кутаис (Кутатиси); Феодосий II (811-837) построил города Чихори, Хони и Хонский собор; Константин III (899-929), имя которого нередко встречается в церковных эпиграфических памятниках на грузинском языке (например, надпись на архиерейском посохе /выполнен в Шемокмедском монастыре/ гласит: «Христос, прославь царя Абхазского Константина»), был активным проводником христианства среди народов Северного Кавказа; возможно, «с его деятельностью связано начало строительства христианских храмов в верховьях Кубани, типологически относящихся к абхазской архитектурной школе»50; Георгий II (929-960) построил соборную церковь в Мартвили (Чкондиди), учреждает епископскую кафедру; после смерти царя Георгия похоронили в этом храме; Леон III (960-969) в селении Моква (нынешнего Очамчирского района Абхазии) построил замечательный храм, который стал как бы символом высокого экономического и культурного уровня государства. Традиции своих предшественников продолжил и последний царь абхазской династии (по матери) Баграт II (978-1014). С него, видимо, начинается династия грузинских Багратидов (Багратионов). При Баграте II возникает «новое Абхазское (или уже Грузинское) государство», которое «наследовало политические, экономические и культурные достижения прежней Абхазии, приумножило и обогатило их, отредактировало и приспособило эти достижения под свои идеи и интересы. Особенно это коснулось письменного наследия Абхазского царства, которое по культуре своей было грекофильским и вело летописи, деловую переписку и прочую канцелярию в основном на греческом языке» (51). Эту точку зрения подтверждает и исследователь истории и культуры средневековой Абхазии Г. А. Амичба, он пишет: «...Начиная с античной эпохи на территории Абхазии, как и всей Колхиды,., широкое распространение получает греческий язык. Эта греко-византийская культурная традиция продолжалась до последних столетий раннего средневековья (т. е. до нач. XI в. — В. Б.). Эпиграфические памятники этой эпохи, засвидетельствованные в различных экономических и христианских культурных центрах Абхазии (Цебельда, Пицунда, Анакопия и др.), а также некоторые указания письменных источни-
471
ков... подтверждают, что здесь происходил интенсивный процесс взаимообогащения византийской и местной культур... В V—X вв. местные грамотные люди употребляли греческий в качестве официального письменного языка, языка христианских церковных книжников и гражданского делопроизводства. Не вызывает сомнения то, что верхушечные слои коренного населения Абхазии хорошо владели греческим... Можно утверждать, что византийская грекоязычная письменная культура и в раннесредневековой Абхазии стояла на достаточно высоком для того времени уровне» (52). Однако заметим, что языком народа всегда оставался абхазский язык, который сохранился по сей день.
В романе «Апсха — царь Абхазии» В. Амаршан учел все основные концепции событий VIII в. и использовал существующие источники (в основном грузинские). Согласно тексту произведения, действия в романе происходят, как уже отмечалось выше, в 40—80-е гг. VIII в. Однако для уточнения некоторых важных моментов (и дат) эпохи обратимся к тексту романа и к реальным историческим фактам. Прежде всего отметим, что в «Апсха — царь Абхазии» действуют известные в истории исторические личности: правители Абхазии Леон I (в романе — Леон-старший / Леуан ду), Леон II (в романе (Леон / Леуан) (для удобства анализа и во избежание путаницы будем писать «Леон I» и «Леон II»), сын Леона I Феодосий, византийские императоры Лев III Исавр (у В. Амаршана — Леон Исавр), Константин V Копроним — сын Льва Исавра, Лев IV Хазар (у В. Амаршана — Леон Хазар; писатель, исходя из этимологической однозначности имен «Леон / Леуан» и «Лев», использует собственно греческое «Леон / Леуан», тем самым сближая известные личности эпохи) — сын Константина V, сын хазарского кагана Юсуфа Барджиль, сестры Барджиля Чичек (Чичак) — жена Константина V и супруга брата Леона I Рамзыца (имя вымышленное, ибо в источниках существуют противоречия) Джарымхан (по В. Амаршану; так как ее настоящее имя неизвестно).
В романе «Апсха — царь Абхазии» время царствования Леона I еще не закончилось, он умирает в конце книги. Леон I также был «апсхой» (царем Абхазии), как говорится в произведении, «он правит всей Абхазией» (53). То есть до Леона II Абхазское царство уже существовало. Однако сомнительно, что при Леоне I Лазика (Эгриси) входила в состав Абхазского царства, хотя автор, передавая переживания Леона I, вызванные действиями его племянника Леона II в Лазике, пишет: «С тех пор как правительство Византии (император. — В. Б.) наказало ему (Леону I) не посягать на земли картлийцев, он, Леон-старший (Леуан ду) (т. е. Леон I. — В. Б.) не нарушал их границы. И, как известно, он даже породнился с ними (женился на племяннице картлийского царя Арчила Гурандухт. — В. Б.). С этого времени [картлийцы] передали ему во владение Лазику, население которой впоследствии привыкло к нему, он сам тоже принимал [лазов] как близких людей. Ему сильно не нравится то, что делает сын его брата Леон (Леон II. — В. Б.) за рекой Ингури (Егры), используя хазар, особенно планы племянника перенести столицу Абхазии далеко за Ингури...». (С. 402-403). Вряд
472
ли это означает, что Леон I реально управлял Лазикой (Эгриси). По роману В. Амаршана, Эгриси фактически становится частью Абхазского царства при Леоне II.
Первые страницы романа свидетельствуют о том, что дочери хазарского кагана Чичак (Чичек) и Джаримхан уже более года как замужем за сыном византийского императора Льва Исавра — Константином и братом правителя Абхазии Леона I — Рамзыцом. У них рождаются сыновья — Леон Хазар и Леон II. По мнению византинистов, Лев III Исавр женил сына Константина на хазарке Чичек (при крещении Ирина) в 732 г., для установления прочного союза с могущественным Хазарским каганатом54. Вероятно, младшая дочь кагана была выдана за брата Леона I после 737 г., то есть после разгрома арабских войск во главе с Мурваном ибн-Мухаммедом у стен Анакопии, после которого резко поднялся авторитет Леона I на всем Кавказе. Дело в том, что самим хазарам не раз приходилось воевать с арабами, которые пытались разгромить Хазарскую державу. Победа в Анакопийской битве и становление Леона I полновластным правителем Абхазии, признанным Византией, видимо, повлияли на решение хазарского хакана выдать младшую дочь за брата Леона I, ибо сам правитель Абхазии, возможно, уже был женат на Гурандухт — дочери Мира (Мириана). Тем более что Хазария была заинтересована в приобретении мощного и надежного союзника в Закавказье, который мог преградить пути на Северный Кавказ через Западный Кавказ и горные перевалы персам, арабам и византийцам. Правители Хазарии несомненно ощущали возрастание политической роли Абхазского царства в Закавказье.
В романе «Апсха — царь Абхазии» Леон I и Леон Хазар почти ровесники, хотя внук Льва III Исавра должен был быть намного старше своего двоюродного брата. Писатель описывает жизнь главного героя произведения Леона II от рождения, значит, его детство связано с 40-ми годами VIII в., ибо Анакопийская битва с арабами в 737 г. уже стала историей, о ней персонажи иногда вспоминают.
Временное пространство романа В. Амаршана совпадает с последним годом правления императора Льва III Исавра (умер в 741 г.), с эпохами императоров Константина V Копронима (741—775) и Льва (Леона) Хазара (775—780). Они все — персонажи произведения. Следовательно, действия в романе происходят в 40-80-е гг. VIII в. В 780 г. Леону II было примерно 36-40 лет. Основные события, описанные в романе — воцарение Леона II, расширение границ Абхазского царства на Запад и Восток, присоединение Лазики (Эгриси) к Абхазии, перенесение столицы царства из Анакопии в Кутаиси, смерть Леона I и др., — происходят в рамках указанного времени. По В. Амаршану, Леон II становится царем в 60-х гг. VIII в. (это совпадает с мнением некоторых исследователей /К. Тоуманоф, Д. Чачхалиа и др./, которые указывают на 766 или 767 г. /Смотрим Приложение к настоящей книге/), а присоединение Эгриси к Абхазскому царству, перенесение столицы Абхазии в Кутаиси и освобождение от византийской зависимости произошли в 70-х гг. VIII в., главным образом при императоре Леоне
473
(Льве) IV Хазаре. Вопрос спорный, писатель выразил свою концепцию и немного сместил года (тем более что по ним нет единого мнения в историографии), для решения некоторых художественных задач, связанных, в частности, с отражением византийско-абхазских и хазарско-абхазских исторических связей и созданием «величественного» образа «выдающейся» исторической личности Леона II, сыгравшего значительную роль в раннесредневековой истории Абхазии и укреплении государства.
Кроме того, как свидетельствует «Апсха — царь Абхазии», В. Амаршан придерживается тех концепций исторических событий,,которые утверждают, что не совсем мирно происходил процесс избрания и самоутверждения Леона II царем Абхазии (вспомним оппозиционные выступления его противников в разных местах царства, силовое противостояние Леону II сына Леона I Феодосия и его сторонников) и присоединения Эгриси к Абхазии; Леон II получал постоянную военную помощь от Хазарского каганата. Создается впечатление, что Леон II, нарушив традицию престолонаследия, силой захватил власть в Абхазии, которая, как отмечается в романе, была «досрочно» передана Леоном I Феодосию. Это в какой-то мере напоминает историю захвата императорского престола в Константинополе многими правителями Византии путем кровавых интриг и военных переворотов, при которых совершенно не учитывалось мнение населения империи. Однако в Абхазии, состоящей из «вольных» субэтносов и обществ, сформировались иные традиции: царский престол действительно переходил по наследству, но было важно всеобщее признание народа; не утвержденный, не принятый населением правитель не мог управлять страной, в лучшем случае его власть ограничивалась рамками территории расселения его ближайших родственников и некоторых сторонников. В. Амаршан, акцентируя внимание на этой особенности взаимоотношений власти и народа, через образы своих персонажей подчеркивает, что сын Леона I Феодосий, воспитанный в иных традициях, не знающий даже родного языка, не обладающий качествами государственного деятеля, не мог быть принят народом в качестве царя. Правителем мог стать, по утверждению писателя, племянник Леона I Леон II, иных претендентов из рода Леонидов не было, кроме Феодосия; а брат Леона I Рамзыц был убит его противниками. Именно Леон II обладал незаурядными качествами государственного деятеля, который мог принести огромную пользу стране и народу. Леон II чувствовал свою правоту и поддержку населения и при необходимости использовал силу для подавления вооруженного сопротивления политических врагов.
В. Амаршан, показывая «немирное» присоединение Эгриси к Абхазии, намекает на то, что восстание лазов в Лазике (Эгриси) против Леона II скорее всего результат заблуждения населения Западной Грузии, спровоцированное действиями сына Леона I Феодосия — племянника картлийского царя Арчила; используя лазов и персов (которые были заинтересованы в утверждении своего влияния не только в Картли, но и в Абхазии), Феодосий хотел вернуть себе абхазский престол, «захваченный» его двоюродным братом Леоном II. Развязка наступила
474
после разгрома Леоном II лазско-персидских войск в Кутаиси. Писатель пишет, что плечом к плечу с абхазскими воинами против персов воевали многие лазские бойцы. Примечательна речь седовласого лазского старца-дворянина перед многотысячным разнонациональным собранием у нового царского дворца в Кутаиси. Он сказал: «...Мы [лазы] перенесли много страданий, но то, что мы пережили в эти незабываемые дни, тронуло нас. И самое худшее, что произошло с нами: мы потеряли ориентиры, не знали к кому примкнуть. С одной стороны, что скрывать, мы не понимали, и сегодня не понимаем направление твоей (имеет в виду Леона И. — В. Б.) политики... Брат твоего отца, твой дядя светлейший правитель Леон в одно время решил завладеть нашими землями, перейдя реку Ингур (Эгры). Но он остановился после того, как константинопольский император сделал его правителем Абхазии, передав ему корону, и попросил его не посягать на наши территории. И мы с тех пор жили спокойно. После того, как славный Леон (Леон I. — В. Б.) стал зятем нашего незабвенного Арчила и он помог [Арчилу] освободить нашу землю от арабских завоевателей, проявив чудеса героизма, мы полюбили его, и мы надеялись на него. Мы слышали о тебе много плохого: будто ты противостоишь своему дяде и ничего хорошего ему не делаешь. А когда ты, близкий родственник греков, оказал помощь нашей армии, воевавшей против греков (византийцев) за свободу, мы изменили отношение к тебе, наши сердца смягчились, и мы разрешили тебе построить царский дворец в сердце нашей родины [Кутаиси]. После того, как ты построил дворец и для его охраны поставил войско, до нас начали доходить неприятные вести, будто ты хочешь перенести сюда столицу Абхазии и с помощью своих родственников хазар желаешь закабалить нас... Не буду скрывать, нас это сильно задело. Наш племянник Феодосий (сын Леона I. — В. Б.) сказал, что если не попросить помощи у персов — наших же врагов, мы его [Леона II] не сможем остановить. Нам это не понравилось, но мы согласились. Мы перенесли много горя и страданий...
Ныне приход персов и все что они натворили здесь раскололи наш народ, начали воевать друг с другом, и немало погибло наших ребят. Поэтому, когда твоя [Леона II] армия вступила в бой с персами, многие наши бойцы перешли на вашу сторону. Часть из них погибла, а оставшиеся в живых стоят сейчас рядом с вами... Раз так сложились наши судьбы, то я, старец, которому недолго осталось жить, скажу одно: объединяйтесь,., наши общие враги — персы, арабы и греки (византийцы); они попытаются растащить вас в разные стороны, не дайте им это сделать, не будьте слепыми. По воле бога вы одержали победу... Да здравствует... абхазский царь Леон. Пусть он имеет право построить здесь свою столицу...». (С. 428-429).
Включив речь лазского старца в повествовательную структуру романа, В. Амаршан несколько по-иному интерпретирует события, связанные с присоединением Лазики (Эгриси) к Абхазскому царству и перенесением столицы государства в Кутаиси. Это говорит о том, что многовековые историко-культурные связи
475
между Абхазией и Лазикой (Эгриси), когда-то входивших в Колхидское царство, не могли не дать о себе знать, они оказались сильнее, чем политические амбиции некоторых деятелей, которые с помощью завоевателей пытались проложить себе дорогу к власти.
Важно выявить позицию писателя и по другим существенным вопросам, связанным с политическим, общественным, культурным и религиозным состоянием Абхазии и сопредельных стран в VIII в. Эта позиция раскрывается через образы героев романа «Апсха — царь Абхазии», ее часто выражает и сам автор, который выступает в роли неперсонифицированного повествователя.
Как показано в романе, еще окончательно не завершился процесс консолидации абхазского общества. Неслучайно Леон II ведет неустанную политическую борьбу за объединение абхазских субэтносов, родов и общин под знаменем единого, независимого государства; он постоянно встречается со старейшинами и ведущими князьями различных территорий и обществ. В одном месте повествователь говорит: «С того дня как представители основных дворянских фамилий, собравшись вместе, поклялись, что они будут способствовать сплочению абхазских субэтносов, у которых общий язык, одни и те же обычаи и традиции, которые произошли от одного корня, беспокойство охватило народ; ...люди постоянно интересовались событиями... Одни были искренне преданы святому делу объединения народа, иные, делая вид, что и они тоже борются за достижение этой цели, пытались извлечь выгоду. Было и немало противников идеи, провокаторов. А некоторая часть населения не могла отказаться от привычной жизни и примириться с новыми переменами, она боялась потерять свои вотчины». (С. 328-329).
Кроме того, автор утверждает, что человек, не знающий родного языка, обычаев и традиций народа, не может стать лидером, правителем Абхазии. Желательно и знание других языков, в том числе греческого (в то время международного), адыгского (черкесского), грузинского, хазарского (для того периода истории), ибо расширение границ Абхазского царства, подразумевало вхождение в него иных народов, с которыми, естественно, необходимо общаться и строить добрые отношения. Особое значение имел греческий язык, который распространялся на Кавказе с античных времен и в Абхазии долгое время являлся официальным языком и языком церковной службы. На этом языке некоторые абхазы в Константинополе получали образование. Герои романа нередко разговаривают на греческом языке, особенно на собраниях с участием представителей других национальностей. Описывая встречу молодого Леона II с цандрипшцами, повествователь отмечает: «Многие жители [Цандрипша] знают греческий язык. Трудно найти среди них человека, который хотя бы немного не понимал или не говорил на этом языке». (С. 219). В другом месте автор уже говорит о предпасхальном совещании в Цебельде: «...Сегодняшнее совещание в основном было посвящено подготовке к пасхе. Среди собравшихся было несколько греческих (византий-
476
ских) военных. Ощущалось, что они переживали за события, происходящие в последнее время в Абхазии... Представители старейшин Цебельды (аихабыра), в знак уважения к ним... часто свои собрания проводили на греческом языке...». (С. 290-291).
Греческий язык был распространен и в Лазике (Эгриси) и частично в Хазарии. Как показано в заключительных частях произведения, на многотысячном митинге в Кутаиси, состоявшемся после разгрома персов и их местных сторонников, перед началом своей речи Леон II замешкался, думая: «На каком же языке ему выступать?» Потом решил говорить на греческом языке, ибо «многие из местных [лазских] старейшин понимают греческую речь, и предводители хазарской армии поймут его». (С. 430).
В отражении религиозных верований абхазов писатель опирался не только на достижения историографии, археологии и этнографии, но и, видимо, учел художественный опыт Б. Тужба, Р. Петрозашвили и других, которые больше придерживались тезиса о мирном сосуществовании христианства и традиционных религий (язычества) в Абхазии. В романе «Апсха — царь Абхазии» В. Амаршан подтверждает мнение ученых о том, что в VIII в. христианство в Абхазии занимало господствующее положение, оно стало государственной религией царства. Вместе с тем, в произведении нет ни одного эпизода, который показывал бы гонения на язычество, оно продолжало сохраняться, не конфликтуя с христианством, хотя, конечно, бывали незначительные трения, спровоцированные в основном представителями христианства. Писатель не нарушает это равновесие, ибо такова была историческая реальность. Ни один из средневековых правителей Абхазии (в том числе Леон I и Леон II) не стремился насильно вытеснить религию предков. Цари, проявляя мудрость, преследовали достижение главной цели — объединение абхазских субэтносов и создание единого государства. Вместе с тем, они строили церкви, способствовали распространению христианства.
Любопытен образ Кайнагуа-жи (Кайнагуа-кузнеца) — известного по всей Абхазии кузнеца-оружейника. Его В. Амаршан сравнивает с кузнецом нартов Айнаром-жи, который высек из камня Сасрыкву — одного из главных героев Нартского эпоса, закалил его, ковал оружие для нартов. «И сегодня до всех окраин села доносится звон из кузни Кайнагуа, — пишет автор. — Он не только кузнец, но и человек, лучше которого никто не мог проводить обряд моления. Его кузня (55) превратилась в святое место, она считалась самой сильной в округе... Сам Кайнагу не был крещен. И до открытия кузни он молился Ажвейпшу (божеству охоты и покровителю диких животных и птиц) и другим богам у священных деревьев. И таких, как он, было немало во всей Абхазии. Служителям церкви не совсем нравилось то, что люди, минуя храмы, посещали свои кузни. Они долго присматривались за Кайнагуом, но он продолжал следовать древним традициям абхазов... Во время пасхальных праздников и в обычные дни к нему приходят многие из тех, у которых есть собственная кузня... За скольких людей,
477
особенно детей, он молился, обращаясь к божеству кузни Щашвы (Шьашэы)?..» (С. 105).
В романе можно наблюдать и такую сцену, когда в конце дня во дворе царского дворца в Анакопии мать Леона II Джаримхан, молодая княгиня Мрамза, придворные женщины и воины из охраны крепости и другие наблюдали за небом; говорили, что «там должно пролететь святилище Псху-ныха (Ԥсҳәы-ныха), которое решило посетить свою названную сестру — святилище Елыр-ныха...». (С. 193).
О том, что проблема религиозного состояния абхазов в VIII в. постоянно волнует автора, свидетельствует и примечательный эпизод из романа «Апсха — царь Абхазии», в котором повествователь рассказывает о важном совещании главных священнослужителей, митрополита из Пицунды, епископов со всей Абхазии, организованном царем Леоном II; в нем участвовали и представители населения разных регионов царства. Целью собрания было укрепить единство народа, разоблачить провокаторов, которые по указке Константинополя пытались насадить недоверие к Леону II, обвинив его в отступлении от христианства и стремлении построить «мечети под влиянием хазар», а также сохранить мирное сосуществование христианства и язычества. Писателю необходимо было возвысить своего героя и показать его как мудрого государственного деятеля, учитывающего интересы всех слоев населения Абхазии. И он, по-моему, нашел лучший способ художественного решения проблемы.
Совещание служителей церкви решено было провести в историческом Севастополисе (Сухуме / Сухуми) в середине лета, и не где-нибудь, а в древнем священном для абхазов месте, хотя у Сухумской горы стоял христианский храм. Епископам сперва не понравилась эта идея, они считали, что такое собрание нужно было провести в лоне церкви, но потом смирились, ибо они знали, что сами храмы часто строились на территориях расположения древнейших святилищ народа. В эпизоде слово неперсонифицированного автора-повествователя приобретает особое значение, именно он рассказывает об историческом значении города Севастополиса (в античную эпоху названного греками Диоскурией),
о святилищах. С одной стороны, он создает исторический образ города, с другой — раскрывает свой идейный замысел. Автор пишет: «В то время город Акуа (Аҟуа — абхазский топоним. — В. Б.), названный иностранцами Севастополисом, был густонаселенным пунктом. Город славился своими шумными ярмарками, на них шла оживленная торговля. Здесь, как и в древней Диоскурии, говорили на многих языках... Можно сказать, что [шелковый путь] и тогда проходил через Сухум... В то время море находилось дальше от нынешнего берега. У моря лежала широкая зеленая поляна. На краю поляны была небольшая возвышенность, а за ней — котловина, в которой стояла серная вода... Вода считалась лечебной... Многие из дальних краев приезжали сюда лечиться... На южной части поляны от того серного озера стояли два огромных грабовых дерева... Они были священными. Под ними абхазы проводили традиционные молельные об-
478
ряды. Это было известно Леону [Леону II], поэтому он решил провести совещание не у храма около Сухумской горы, а здесь, на этой священной поляне, занимавшей особое место в жизни абхазов. Священнослужителям это не очень понравилось, но царь успокоил их, ибо перед этим подобное совещание прошло в Пицунде (Лӡаа), которым все [епископы] остались довольны. Епископы — участники того собрания прибыли и в Севастополис, пришли сюда и те, которые не были в Пицунде, то есть священнослужители церквей и монастырей, расположенных на территории между реками Гумиста и Ингури. Правитель пригласил на совещание и мудрых, влиятельных старейшин народа, которые имели собственные священные кузни и сохраняли обычаи и традиции своих предков». (С. 345-346). Старцы выступают в роли приверженцев и хранителей традиционных религиозных верований предков. Складывалась необычная ситуация. По словам повествователя, до сих пор никому в голову не приходило организовать такую встречу, примирение, совмещение (рааибра) двух религий — христианства и язычества. Это удалось Леону II. Многие были ошеломлены, особенно митрополит Абхазии Христофор — руководитель духовной кафедры при Пицундском храме. Он в страхе подумал: «Если об этом узнает константинопольский патриарх, то беды не миновать. Но он хорошо знал обычаи мудрых старейшин родного народа, поэтому, попросив у бога прощения, смирился с создавшимся положением...». (С. 346—347).
Мотив примирения или неконфликтования религий усиливается дальнейшим описанием особенностей собрания и его участников. Автор руководствуется существенным «демократическим» принципом: «Когда сам народ участвует в решении судьбоносных проблем страны, то результат становится значимым». Писатель пишет: «Под самими грабами (у корней) господствовали солнечные лучи, но с северной стороны, под густыми лиственными ветками была широкая тень. И там поставили длинные сиденья (арымзкуа). На них по обе стороны от царя посадили святого отца Христофора, других высших духовных сановников и уважаемых мудрых старцев». (С. 347). Словом, в «президиуме» оказались правитель Абхазии и представители двух религий — христианства и язычества. Утверждая свою концепцию, автор-повествователь пошел дальше: на собрании с соответствующей речью выступают митрополит Христофор, старец Хаджарат, сын Хуатхуата и в конце — сам царь Леон II. Собрание открывается выступлением святого отца Христофора на( греческом языке, оно передается через несобственно прямую речь. При этом рассказчик рисует удивительный портрет митрополита: «Его необычное одеяние и большой крест, почти седая борода делали его похожим на человека, который вышел из белых облаков... Он выделялся среди других, словно Ерцаху (самая высокая гора в Абхазии. — В. Б.)». (С. 350). Христофор подчеркнул, что такое собрание священнослужителей впервые проводится в Абхазии, что подобное совещание в будущем состоится и в других местах: в Мкиалрыпше, Хосте, на святой поляне Губаа-двы (Губаа-дәы; нынешняя Красная поляна) и т. д.
479
Интересна и речь старца Хаджарата, который, став христианином, продолжал оставаться приверженцем религии предков. И он, естественно, начал свое выступление с упоминания языческих божеств, которым поклонялись абхазы. Старец сказал: «С давних пор мы знали бога грома и молнии Афы, который господствовал на небе, мог менять и климат; после него... — бога кузни и кузнечного ремесла Щашвы-Абжныха (Шьашәы-Абжьныха), затем — божество лесов, диких зверей и птиц Ажвейпш-Жвейпшыркана (Ажәеиԥшь-Жәеиԥшьыркан), потом — Айтара (Аиҭар) — божество домашних животных, Джаджу (Цаца) — богиню полей, растений и урожая, ...богиню пчел и пчеловодства Анану-Гунду... Веками наши предки поклонялись им, во имя этих божеств проводили обряд жертвоприношения... Так мы и жили спокойно со своими богами. Но впоследствии греческие (византийские) корабли начали приставать к нашим берегам... Греки грабили нас и покоряли наши земли, поселялись здесь, строили на нашей территории крепости, военные гарнизоны. Кроме того, они постепенно начали навязывать свою религию (христианство. — В. Б.), заставляя забыть религию наших предков. Мы не раз воевали с ними и, наконец, смирились. Мы переняли у них многие обычаи и традиции, стали христианами. Однако, несмотря на это, мы сохраняли и свою религию... Из-за этого устраивали на нас гонения, но мы упорно держались за наши обычаи и традиции. И с тех пор, дад Леон, наш славный сын, так мы и живем. К сожалению, сегодня ходят разговоры о том, что будто нас будут заставлять поклоняться и другому (хазарскому. — В. Б.) богу!..» (С. 351). Последние слова Хаджарата были порождены провокационными слухами, распространяемыми противниками Леона II, который якобы начал отступать от христианства. Обвинив царя в отступничестве, клеветники хотели настроить народ против него и столкнуть Абхазию с Византией.
Для «оправдания» и защиты своего главного и любимого героя, автор использует письмо, якобы присланное из Константинополя патриархом Никифором. Оно было зачитано на собрании. В нем патриарх восхваляет царя Абхазии за христолюбие, за то, что он проявил усердие для направления алан по истинному пути, крестил предводителя алан и других, проявил гостеприимство по отношению к архиепископу, присланному из Константинополя и т. д.
Самой историографии неизвестно такое письмо Леону II, но можно предположить, что при тогдашних абхазско-византийских историко-культурных связях подобные послания правителям Абхазии вполне могли иметь место. Писатель, естественно, исходил из логики исторических процессов. Но заметим, что это письмо, вставленное в повествовательную структуру романа «Апсха — царь Абхазии», напоминает письма константинопольского патриарха Николая Мистика (под №№ 46 и 51), адресованные абхазскому царю Георгию II (929-960); о них уже говорилось выше. Тон и содержание писем Николая Мистика и письма из романа В. Амаршана почти совпадают (56). Похоже, что писатель при составлении письма от некоего Никифора опирался на послания Николая Мистика Георгию II. Так как речь идет о художественном произведении, то автор имел
480
481
полное право использовать источник по своему усмотрению, тем более что это никак не противоречит логике раннесредневековой истории Абхазии и Византии.
Последним на собрании выступил царь Леон II. Его спокойная, уравновешенная речь была краткой, но емкой. Он избегал резких и оскорбительных выражений, которые могли столкнуть людей. Высказав несколько уважительных слов в адрес предыдущих ораторов и участников совещания, правитель заметил: «...От вашего имени хочу поблагодарить... патриарха Никифора за письмо и заверить его, что мы, в какой бы трудной ситуации ни оказались, не предадим нашего единого бога; ...что мы будем, как всегда, крестить наших детей... О наших истинных намерениях свидетельствуют наши храмы, уже построенные и строящиеся по всей Абхазии... Наша сила, наша жизнь и душа ничего не стоят без нашей... Апсуара. В ней наша суть. Мы все, и христиане, и те, которые молятся божеству кузни и кузнечного ремесла Щашвы, живем ею... Поэтому чужие часто нас не понимают... Этой ситуацией порою пользуются наши враги; они сталкивают нас, способствуют развязыванию междоусобной войны... Мы все вместе должны защищать основу нашего бытия и души [Апсуара]!.. Сегодня мы находимся в самом центре Абхазии... Акуа или Себастополисе — одно из наших значимых святых мест; это та древняя Диоскурия, которая жива и ныне, она не на дне моря... И эти грабы, в сенях которых мы сейчас сидим, — священные деревья, божественные творения; у этих деревьев с древнейших времен молились наши предки... Разве из-за этого кто-то имеет право нас упрекнуть?.. — ...Этого мы не позволим, мы от своего не откажемся... Именно здесь [в Себастополисе] впервые начало распространяться христианство среди нашего народа... Его проповедовали апостолы Симон Кананит и Андрей Первозванный... Отсюда [из Себастополиса] они отправились в Псырдзху (абх. назв. Анакопии. — В. Б.)... Вы — соль земли, — добавил он в конце, обращаясь к народу. — Если соль теряет силу, как же ее можно восстановить опять?.. В таком случае он становится бесполезным...». (С. 354-357).
Как видим, в речи царя Леона II нет ни одной мысли, которая могла бы дискредитировать христианство или традиционные религиозные верования народа. Наоборот, он пытается сблизить их, призывает к диалогу и взаимопониманию, ибо правитель считает, что христианство стало неотъемлемой частью жизни Абхазии, а культовые обряды, моления, поклонение различным божествам и многие другие обычаи сохраняются как элементы Апсуара, как народная традиция. В данном случае Леон II напоминает героев романов Б. Тужба «Апсырт» и Р. Петрозашвили «У стен Анакопии» Апсырта и Леона I, которые также проявляли лояльность к традиционным религиям.
Однако В. Амаршан, с моей точки зрения, упустил одно немаловажное явление в религиозной жизни абхазов. Речь идет о верховном боге Анцва (Анцәа), о котором говорилось в главе, посвященной роману Б. Шинкуба «Последний из ушедших». Кстати, его не упомянул в своей речи и старец Хаджарат, который
482
перечислил более низшие божества, идущие после Анцва. Дело в том, что вера в единого бога, демиурга Анцва, не противоречит христианской вере. В той или иной мировой религии Бог (=Анцва) един, он всемогущ, творец всего. Возможно, поэтому распространение христианства в Абхазии не вызвало кровавых конфликтов. Ведь Христос сам был сыном Божьим (Анцва). Конечно, если не считать, например, то предание, которое свидетельствует об убийстве апостола Симона Кананита на территории нынешнего Нового Афона, совершенное якобы язычниками.
Вместе с тем, писатель затрагивает и проблему религиозных верований многонационального населения Хазарии, которая в конце VIII в. уже находилась на пике своего развития. Приведем несколько интересных, но иногда вызывающих сомнения, эпизодов из романа «Апсха — царь Абхазии». В одном месте автор пишет: «В последние дни сын хакана Барджиль, находясь в крепости Баб-ул-Абваб, перенес много трудностей. Перед поездкой в крепость до него дошли неприятные вести с северо-западных земель каганата. Некоторые неразумные люди, забыв о всемогущем боге Тенгри-хане, под влиянием иностранных христианских миссионеров, вырубили священные дубовые деревья, у которых [хазары] молились с древних времен. Это событие спровоцировало конфликт между самими хазарами, пролилась кровь...». (С. 166). Заметим, что бог Тенгри-хан постоянно встречается в тех частях произведения, в которых действуют персонажи-хазары. Это свидетельствует о том, что В. Амаршан больше склонен считать язычество — поклонение Тенгри-хану — господствующей религией в хазарском обществе.
В другом эпизоде автор-повествователь рассказывает о том, как однажды группа хазарских воинов, которая жила в Абхазии и верно служила Леону II, пришла к царю и выразила свое несогласие с некоторыми позициями правителя. «Ты идешь по правильной дороге, но в последнее время, — сказали они, — ты, незаметно для себя, допустил просчеты. Во-первых, ты, видимо, не должен был показывать себя чрезмерно ревностным приверженцем христианства. Во-вторых, мы братья твоей матери, живущие здесь, хотели бы иметь в стране обезов [абхазов] хотя бы одну мечеть, где мы могли бы молиться нашему великому богу Тенгри-хану. В-третьих, прости нас, но нам кажется, что ты слишком доверяешь окружающим тебя людям; а среди них немало предателей». (С. 360). Очевидно, что автор допустил некоторую неточность: для поклонения Тенгри-хану обычно необязательно было строить какие-либо культовые здания, тем более «мечеть» (арабское слово), которая считается мусульманским храмом, она никакого отношения не имеет к язычеству. Вообще термин «Тенгри» принадлежит древнейшему мифологическому фонду народов Центральной Азии. В древнетюркской мифологии Тенгри выступает в качестве неперсонифицированного мужского божественного начала, которое распоряжается судьбами человека, народа и государства. Тенгри встречается и в бурятской, калмыцкой, монгольской мифологии (57).
483
Кроме того, говоря о полиэтнической структуре Хазарского каганата, о сложности управления подобным многонациональным государством и межэтнических проблемах, писатель отмечает: «... Изначально управлять хазарами было трудно по той причине, что у них не было общего бога, единой веры... Но со временем, насильственно или мирно, они приняли иудаизм: ...вместо многочисленных языческих верований появилась всеобщая государственная религия. Правители Хазарского каганата также начали возвышать культ всемогущего бога неба Тенгри-хана, хотя большинство народа продолжало поклоняться священным деревьям... Так, народ, молясь единому богу [Тенгри-хану], постепенно объединялся и сплачивался. Однако в это время в сторону Хазарии начала надвигаться другая мощная религия, даже не похожая на ту веру, которую распространяли мусульмане с южных границ государства. Это было христианство. Оно шло с Запада, из Византии, через Закавказье, особенно Абхазию. В будущем, благодаря политике абхазских царей [по распространению христианства в сопредельной территории], правящие слои страны алан примут христианство, оно постепенно будет охватывать и остальное население [алан], дойдет и до гуннов. А оттуда до самих хазаров рукой подать...». (С. 84—85). За последней фразой сразу следует строка: «Сын хакана Барджиль, с тех пор как возвратился из Константинополя (он гостил у императора Льва /Леона/ Исавра — свекра его сестры Чичек /Ирины/. — В. Б.), много размышлял над этими проблемами». (С. 85). То есть автор отчасти связывает эти мысли с Барджилем, хотя очевидно, что они отражают точку зрения писателя — неперсонифицированного повествователя в романе. Необходимо сказать, что этноним «хазары» мог иметь два значения. С одной стороны, это — название конкретного раннесредневекового этноса, видимо, тюркского происхождения, который впоследствии (после разгрома Хазарской империи в 964-965 гг. киевским князем Святославом Игоревичем) исчез с этнической карты Северного Кавказа. С другой стороны, представители других народов и стран могли называть полиэтническое население Хазарского каганата, или Хазарии, хазарами. А этимология самого топонима «Хазария» непосредственно связана с этническим названием «хазары», ибо хазары-тюрки, благодаря определенным (пока еще не до конца исследованным) историческим событиям VII в., оказались в авангарде исторических процессов на просторах Северного Кавказа и прилегающих обширных территориях; они и сыграли ключевую роль в создании многонациональной Хазарской державы, границы которой уже в VIII в. простирались от Каспийского моря до Дона. Государство, видимо, держалось, как и в других империях, на силе власти и армии. Естественно, основная часть населения каганата состояла из других тюркских этносов (часть тюрков, например, предков карачаевцев и балкарцев, в ту эпоху могла входить в аланский союз племен), алан, адыгов (черкесов), славян и т. д. Отсюда — и религиозное своеобразие населения каганата.
Ю. М. Кобищанов, характеризуя Хазарский каганат, пишет: «Господствующий слой составляли выходцы из Монголии — тюркюты и из стран Ближнего и
484
Среднего Востока — евреи, переженившиеся между собой и с хазарами. С IX в. вся правящая группа Хазарского каганата была иудаистской... Однако она лишь время от времени, вслед за драматическими поворотами внутренней или внешней политики, подвергала иноверцев гонениям. Не иудаисты, а христиане, мусульмане и последователи традиционной тюркской религии составляли подавляющее большинство населения как всего Каганата, так и его центральных областей — собственно Хазарии. Ядро войска образовали наемники, в том числе мусульмане-дейлемиты. Веротерпимость, какой бы относительной она ни была, составляла двух- или трехвековую традицию и дополнялась традиционным синкретизмом. Хазары, даже приняв иудаизм, христианство или ислам, продолжали исповедовать культ священного царя — кагана из тюркского рода Ашина» (58).
В. Амаршан исходит из господствующей в хазароведении концепции «хазарских» событий VII-VIII вв.
Как свидетельствуют исторические и археологические материалы, в полиэтническом Хазарском каганате функционировало несколько религий: иудаизм, христианство и отчасти ислам, но превалировало язычество, хотя некоторые исследователи утверждают, что иудаизм занимал более прочное место в Хазарии. Вот как объясняла религиозное положение в Хазарском каганате С. А. Плетнева: «... Обстановка в государстве уже к концу VIII в. сложилась так, что появилась настоятельная потребность во всеобщей государственной религии. Хазарские правители прежде всего попытались внедрить культ единого бога неба — Тенгри-хана... Христианство наступало и на Хазарию с запада, из Византии, и с юга, из закавказских государств... Христиане в Хазарии получили единую церковную организацию, но полной победе этой религии мешало то обстоятельство, что народные массы в каганате были весьма привержены мировоззрению предков — язычеству, о чем свидетельствует абсолютное господство языческих погребальных обрядов, а также и то, что сами правители никак не могли, видимо, остановиться на какой-либо определенной религии: то они принимали иудейство, то поспешно обращались в мусульманство» (59). В итоге С. А. Плетнева заключает: «Итак, несоответствие общественно-экономического строя и языческого культа Тенгри-хана, враждебные отношения с христианскими и мусульманскими соседями (с Византией и Арабским халифатом. — В. Б.) и, наконец, знакомство правящей верхушки каганата с иудейством привели хазарское правительство в начале IX в. (при кагане Обадии. — В. Б.) к ...официальному принятию иудейской религии» (60). Видимо, каган Обадия, принимая иудаизм, хотел, с одной стороны, противопоставить свое государство двум державам — Византии и Халифату, с другой — ослабить «языческие путы сакрализации, что дало бы ему реальную возможность бороться за власть в собственном государстве» (61). А в другой книге С. А. Плетневой («Очерки хазарской археологии») читаем: «Объединяющей же религией, которая определяла духовную жизнь в каганате, верования и обрядность, было язычество» (62). Очевидно, что в Хазарском каганате самой массовой религией было язычество. Сама Хазария не за-
485
нималась распространением или насаждением какой-либо религии в соседних странах.
С моей точки зрения, никакой общегосударственной религии в полиэтническом Хазарском каганате не было; ни христианство, ни иудаизм, ни ислам не могли распространиться на огромной территории Хазарской империи, ибо главные носители религий, в частности христианства и ислама — могущественные державы Византия и Арабский халифат не влияли на историко-культурные процессы во всей Хазарии. О воздействии несуществовавшего тогда еврейского государства вряд ли можно говорить. Однако иудаизм, как монотеистическая религия с культом бога Яхве, подобно христианству и исламу, частично был распространен в Хазарском каганате, главным образом среди правящих кругов в пределах столиц Семендер и Итиль (иногда исследователи упоминают город Саркел). Кроме того, верхушка каганата пользовалась древнееврейской письменностью (свидетельством тому — письма хазарского хакана середины X в. Иосифа еврейскому визирю Кордовского халифата Хасдаю ибн-Шафруту), а бесписьменный хазарский язык, относящийся к тюркской группе, являлся общенародным (общехазарским) языком; возможно, на нем говорила некоторая часть нехазарского населения державы. До сих пор остается загадкой история проникновения иудаизма в Хазарию и распространения его среди определенной части тюркского населения каганата — хазар. Вероятно, эта история связана с теми евреями, которые переселялись на Кавказ, например, с IV—III вв. до н. э. В римскую и византийскую эпохи усилилась миграция, уход евреев из территорий, подконтрольных Риму и Византии, а также Ирану и Арабскому халифату. В результате еврейские поселения возникли и на Северном Кавказе. Возможно, современные горские евреи, живущие в Азербайджане, Дагестане (таты), Кабардино-Балкарии и других местах, произошли от тех переселенцев, которые сохраняли язык и религию (иудаизм). Видимо, с ними же связаны и «грузинские евреи». Именно от тех эмигрантов, ставших частью населения Хазарского каганата, исходили истоки иудаизма в Хазарии. Вовлеченная в конфликт с исламским Халифатом и христианской Византией, Хазария начинает обращать внимание на другую монотеистическую религию — иудаизм.
Вполне вероятно и то, что, благодаря тем или иным событиям или причинам, у власти оказались хаканы еврейского происхождения, которые, естественно, знали родной язык и оставались приверженцами иудаизма. На эту мысль наталкивает и то обстоятельство, что сам еврейский язык был в обиходе главным образом в каганском (правящем) кругу. Да и отсутствие эпиграфических памятников (кроме писем Иосифа) говорит об этом.
Археологические и иные материалы свидетельствуют о другом, то есть о том, что в каганате все же преобладало язычество и поклонение Тенгри-хану. Именно на этом, мне кажется, больше акцентирует внимание автор романа «Апсха — царь Абхазии», хотя, как уже видели, В. Амаршан иногда выражает противоположную точку зрения, которая вступает в конфликт с основной позицией писателя.
486
* * *
Рассмотрев основные концептуальные взгляды на события VIII в., отраженные в романе «Апсха — царь Абхазии», перейдем к анализу художественных особенностей произведения, прежде всего структуры образов персонажей, в том числе и неперсонифицированного автора-повествователя.
В романе нет той сложной многоступенчатой повествовательной структуры, которая была присуща произведению Б. Шинкуба «Последний из ушедших». Он скорее всего напоминает романы Б. Тужба и Р. Петрозашвили, «Апсырт» и «У стен Анакопии», в которых главными и единственными сквозными повествователями являлись сами неперсонифицированные авторы, ведшие рассказ в объективированной форме. Такой способ повествования облегчает восприятие сюжета. Постоянное присутствие голоса писателя — отличительная черта романа «Апсха — царь Абхазии». Следовательно, автор-повествователь играет особую роль в художественной системе произведения, формировании романной структуры; а его речь, вместе с диалогом и речами других персонажей, становится основным средством раскрытия характеров. Эта же речь раскрывает образ самого автора, его взгляды на исторические события и личности, она же устанавливает связь между прошлым, настоящим и будущим. Неслучайно писатель на первых страницах произведения говорит о личной трагедии: на последней войне 1992-1993 гг. он потерял единственного сына Беслана — первого читателя его произведения. В начале войны (август-сентябрь 1992 г.) В. Амаршан вместе с семьей, как и многие другие, вынужден был покинуть город Сухум, на квартире осталась папка с рукописью романа «Апсха — царь Абхазии». Она могла быть уничтожена, как и многие архивы Абхазии (в том числе Абхазский государственный архив, Абхазский НИИ языка, литературы и истории им. Д. Гулиа с архивом и т. д.) и рукописи ученых. Как свидетельствует писатель, покидая квартиру, он подумал: «Пусть рукопись остается здесь, если я ее возьму, то можем не вернуться назад; а она (рукопись) обязательно вернет нас». (С. 7). Этот вопрос сильно волновал обоих — отца и сына. Отец вернулся, но без сына...
Сам писатель чувствует духовную связь с прошлым; некая невидимая сверхъестественная сила движет им, озаряет жизнь; он постоянно ощущал ее и тогда, когда писал роман. Произведение начинается с описания весны: «Земля уже покрылась нежным зеленым ковром. Ласточки возвращались... Везде цвели цветы... Дороги стали сухими...». (С. 9). Писатель, возвратившись в село, в родительский дом, наслаждается красотой природы. Усевшись за письменным столом у окна, он продолжает смотреть на горы. Вдруг сзади заскрипела дверь в соседнюю комнату, он почувствовал какой-то взгляд, какое-то странное ощущение охватило его, ибо он знал: дома, кроме него, никого не было, да и ветер не дул. Писатель обернулся, дверь продолжала открываться, но как только он посмотрел на нее, она остановилась. А в той комнате, похожей на музей, на стенах висели древние реликвии: оружие отцов, ковры, старые фотографии. Ощущение
487
присутствия Духа не покидало автора, который размышлял о судьбе народа и думал о будущем историческом романе. Ему показалось, что Дух предка приоткрыл ту дверь в комнату, которая дышала прошлым. Завершая описание этой «странной» картины, автор пишет: «С этого момента я ощутил величайшую тайну Жизни. В моем сознании так и застыл образ открытой двери. И через нее я заглядываю в нашу древнюю историю. Оглядываюсь я назад (в прошлое), чтобы увидеть будущее...». (С. 11). Писатель убежден, что знание прошлого помогает понять настоящее и предвидеть будущее. Поэтому он пытается проложить мост между этими временными пространствами.
После таких размышлений внимание автора резко переключается на события VIII в., и он начинает свое основное повествование. Однако на последних страницах произведения он вновь возвращается в современную жизнь и завершает свои размышления о силе Духа: «...Перед началом написания моего большого повествования я говорил о двери, которая открылась сама... Но сейчас я думаю, что ее открыл тот невидимый Дух (Духовный человек), постоянно сопровождавший царя Леона [II]... Именно он заставил меня написать [этот роман] о древнейшей истории нашего народа... Именно он помогает мне жить и не терять надежду в нынешних тяжелых условиях...». (С. 451-452).
В ходе повествования автор по-разному проявляет себя; все события переживаются им, он часто интерпретирует их. Иногда повествователь останавливает движение основного сюжета, чтобы рассказать о тех или иных явлениях жизни и истории, знание которых, как ему кажется, необходимо для понимания замысла романа, исторических фактов и образов персонажей. Эти вставки-рассказы, или исторические и этнографические описания, важны для раскрытия полной картины прошлой жизни абхазов в контексте истории и культуры соседних народов, для того чтобы установить причинно-следственную связь событий и извлечь смысл из прошлого, поставить те или иные вопросы. Иногда автор просто хочет подчеркнуть героизм предков, сказать о их богатом политическом, военном и хозяйственно-экономическом опыте. Так, говоря о жителях Кодорского ущелья (цебельдинцах и других), повествователь отмечает, что они издревле контролировали единственную военную дорогу, связывавшую Абхазию с Северным Кавказом. Эти герои, словно «высеченные из камня», с честью защищали перевал. «В их стране не встречались трех- или четырехэтажные дома и дворцы из кирпича и мрамора, как в других городах цивилизованных народов мира. Однако любой удивился (восхитился) бы, увидев прекрасные творения природы — горы, скалы, прозрачные и чистейшие горные реки, окружавшие население ущелья; их сады и виноградники, пасеки, леса, богатые дикими животными и птицами...». (С. 141). Далее высокое слово сменяется более спокойным тоном, и автор пишет, что «кодорцы», охраняя перевалы, прежде всего защищали себя от врагов с севера, юга и востока. Писатель их сравнивает с героем мифа Абрскилом, который не преклонял голову даже перед богом. Но, как известно, по велению бога архангелам все же удалось поймать могущественного Абрскила и
488
заточить в пещеру. «Подобно Абрскилу, никогда ни перед кем не преклонявший свою голову народ постепенно был охвачен христианством». (С. 142). Кстати, автор не один раз обращается к фольклорному образу Абрскила, который усиливает художественную значимость фразы или предложения, способствует углубленному раскрытию историко-художественного портрета события.
Повествователь, используя ретроспективный метод, создает исторический образ Цебельды и Дала, цебельдинцев и дальцев. Он рассказывает о событиях в Апсилии в VI в., то есть в эпоху Юстиниана I Великого, об убийстве константинопольского чиновника Сотериха цебельдинцами за унижение и оскорбление их чести и достоинства, о войне с византийцами и кровавой расправе с ними и т. д. Впрочем, об этих событиях VI в. говорилось в предыдущей главе при анализе романа Б. Тужба «Апсырт» и драмы А. Мукба «В солнечное затмение».
В другом эпизоде автор, отмечая славную страницу жизни царя Леона I, упоминает и о разгроме арабских войск Мурвана ибн-Мухаммеда. Местами в его риторической речи затрагиваются вопросы истории и культуры абхазов древнейшего периода (т. е. II—I тысячелетий до н. э.) — со времен существования Хаттской державы и Колхидского царства до римской эпохи и т. д. Тем самым писатель утверждает, что исторические события, описанные в романе «Апсха — царь Абхазии», — это продолжение и завершение определенных социально-политических, этнических, экономических и иных процессов, уходящих корнями в более глубокую древность.
Иногда В. Амаршан включает в повествование сюжет из какого-нибудь средневекового источника, в частности грузинской «Летописи Картли» («Матиане Картлиса»). В десятой главе первой части романа «Апсха — царь Абхазии» автор-повествователь, передавая переживания жены Рамзыца — брата Леона I Джаримхан — сестры хазарского хакана Барджиля, связанные с частыми поездками мужа в Хазарию, отмечает: «... В последнее время Джаримхан охватило беспокойство, ей казалось, что происходят какие-то ужасные и непонятные события...». (С. 139). И сам же поясняет ситуацию: «А вот что случилось: Когда картлийский царь Арчил (шурин /иабхунда/ (63) Леона старшего [Леона I]), воевавшей вместе с абхазами против арабов в Анакопии и изгнавший Мурвана ибн-Мухаммеда, прибыл к сыну Мурвана Чичнауму Асиму, который начал совершать набеги на Картли, для заключения мира, тот потребовал от Арчила отречься от христианства и принять [ислам]. Арчил отказался и был казнен, он умер мученической смертью. После этого владения Арчила разделили между его сыновьями (Иованом и Джуаншером. — В. Б.). Царем Картли и Кахети стал Джуаншер. Младшая сестра Джуаншера солнцеликая Шушана славилась своей красотой. Она сильно понравилась брату хакана Барджиля, хану одной из провинций Хазарии (он приезжал в Абхазию проведать свою сестру Джаримхан). (И где он ее увидел никто не знает). Он предложил Джуаншеру выдать за него сестру, а взамен обещал ему оказать военную помощь в войне с арабами... А несчастная Шушана категорически отказалась. Брат хакана разозлился и, даже не спросив
489
Барджиля, послал в Картли большое войско во главе с Блучаном. Блучан, захватив много крепостей, дошел до Тбилиси (Карт), взял в плен Джуаншера и его сестру...». (С. 139-140). На этом повествователь прерывает рассказ и переходит к описанию политического положения Леона I, которое могло осложниться из-за нашествия Блучана на Картли. Дело в том, что Леон I, с одной стороны, был зятем картлийцев (его жена Гурандухт — племянница Арчила, двоюродная сестра Иована и Джуаншера), с другой — брат Леона I Рамзыц являлся супругом сестры хазарского хакана Барджиля Джаримхан.
Продолжим рассказ о Шушане, прерванный повествователем, но уже опираясь на средневековый грузинский источник «Летопись Картли» (XII в.). Только заметим, что в «Летописи Картли» речь идет о самом хазарском хакане (его имя не указано), влюбившемся в Шушану, а не о его брате. Как свидетельствует источник, когда хакан сделал предложение Джуаншеру выдать за него замуж Шушану, Джуаншер «поведал обо всем своему брату (Иовану. — В. Б.) и матери. Однако они не поддались и ответствовали: “Уж коли станет нам невмоготу, то лучше удалиться в Грецию (Византию. — В. Б.) и обратиться к христианам, нежели позволить язычнику (64) опохабить дитя наше”. И Шушана гневно порицала Хазарского царя... Спустя три года после этого снарядил Хакан спасалара своего Блучана; ...прошел он дорогу Лекетскую и вступил в Кахети; осадил крепость, в которой пребывали Джуаншер и сестра его Шушана, и дней через малость овладел (крепостью) и увел их в плен; сокрушил город Тбилиси, полонил Картли и всю эту страну...
И когда они ступали по дороге Дариалана (Дарьяльский путь. — В. Б.), Шушана молвила однажды брату своему: “Лучше мне помереть, дабы господь сопричастил меня святой матери, нежели быть посрамленной язычником”. И тут же выщербила из перстня своего драгоценный камень, высосала скрытое под ним смертное зелье и тотчас пала мертвой... Затем прибыл Блучан к Хакану и представил ему Джуаншера; поведал также о кончине сестры его Шушаны. И разгневался (Хакан) за то, что не принесли тела усопшей, узреть которое он желал. Схватили Блучана, накинули ему на шею аркан, отдали двум всадникам на растерзание и оторвали ему голову... По истечении семи лет (возможно, в начале 70-х гг. VIII в., когда в Абхазии уже правил племянник хакана Барджиля Леон II. — В. Б.) Хакан отправил Джуаншера в собственную страну, одарив его обильно» (65).
На последнее решение хакана могли повлиять следующие обстоятельства: во-первых, каган хотел привлечь на свою сторону картлийцев, которые желали освободиться от арабских завоевателей — также врагов Хазарии. Во-вторых, Джуаншер все же был братом Шушаны, которую полюбил хакан. В-третьих, не могли не сыграть определенную роль и родственные отношения между правящими кругами (родами) Абхазии и Картли, с одной стороны, и между хаканом и царем Абхазии, с другой (в это время Леон II — племянник Барджиля, вероятно, уже был царем). К тому же, хакан не мог не знать о планах Леона II по расширению границы Абхазского царства в восточном направлении за счет вла-
490
дений картлийских правителей. В романе «Апсха — царь Абхазии» В. Амаршан мог расширить рамки использования грузинского сюжета о царевне Шушане, который отчасти написан в русле грузинской житийной (агиографической) литературы предшествовавших веков (например, «Мученичество Шушаник» Якова Цуртавели /V в./, «Мученичество Евстафия Мцхетели» /VI в./, «Мученичество Або Тбилели» Иоанна Сабанисдзе /VIII в./ и др.). Писатель обошел вниманием и произведение Иоанна Сабанисдзе «Мученичество Або Тбилели», действия в котором происходят в треугольнике Картли — Хазария — Абхазия, и, как говорилось выше, при царе Леоне II.
В. Амаршан, расширяя историко-культурное пространство романа, опираясь на исторические и археологические материалы, рассказывает о некоторых особенностях византийской жизни, об обычаях и традициях хазар. При этом его вставки-описания, отражающие концепцию автора-повествователя, тесно увязываются с событиями в Абхазии. В пятой главе третьей части произведения повествователь говорит о характере «престолонаследия» в Константинополе, об издержках византийской «демократии», касающихся «выбора» главы державы. По его словам, в Византии отсутствовала жесткая традиция передачи короны (власти) императора по наследству. В большинстве случаев тот или иной человек, обладающий определенными возможностями (военной силой, деньгами и т. д.), прокладывал себе дорогу к императорской власти любыми путями по известному изречению: «цель оправдывает средства». Для достижения цели он прибегал к интригам, обману, предательству и убийству своих друзей и близких (брата, отца и др.). «Когда, наконец, достигал трона, о нем говорили, что он прислан самим богом; все начинали поклоняться ему, целовали его ноги. В итоге он становился божественным императором, а его дворец превращался в святое место... И слово такого императора было законом для всех... Ему принадлежало все в империи: и земли, и население; поступал с ними как хотел...». (С. 348). Мнение автора подтверждают биографии многих императоров Византии, например, Льва I Макеллы (457-474), выходца из Фракии, в молодости — торговца мясом, отсюда его прозвище Мясник; Зинона (Зенона) (474-491), бывшего вождя малоазийского племени исавров; Василиска (475-476); Юстина I (518-527), сына бедных иллирийских крестьян, не имел образования и отличался невоспитанностью и отсутствием красноречия; Фоки (602-610), служившего гекатонтархом (сотником) в армии на Дунае, фактически восставшая армия сделала его императором; Ираклия (Гераклия) I (611-641), каппадокийского армянина; Филиппика (Вардана) (711-713), армянина; Льва III Исавра (Сирийца) (717-741), основателя Исаврийской, или Сирийской, династии и других.
Завершая свои рассуждения о константинопольской власти, повествователь подчеркивает, что, как правило, власть таких императоров недолго длилась и не была прочной; она была уязвима. Причиной являлось то, что «корона василевса не передавалась по наследству, от отца к сыну, и всякий мог стать императором.
491
Хазары удивлялись и осмеивали эту [традицию]... Потому что во всех феодальных государствах, за редким исключением, власть переходила по наследству. И не без влияния хазар их зять Константин (Константин V Копроним. — В. Б.) получил императорскую корону от отца (Льва III Исавра. — В. Б.). И нынешнему императору Леону [Льву] Хазару власть перешла по наследству (от отца Константина V. — В. Б.)». (С. 349). Затем автор-рассказчик возвращается к событиям в Абхазии и отмечает, что в Абхазии до сих пор (до Леона II. — В. Б.) власть передавалась по наследству, но эту традицию немного нарушил Леон II, и его воцарению способствовали хазары (братья его матери) и константинопольские родственники (из императорского двора). О нарушении традиции «престолонаследия» Леоном II говорилось выше, но хотелось бы указать на чрезмерное преувеличение писателем роли хазар в абхазских событиях второй половины VIII в.
В другом месте риторическая речь повествователя раскрывает особенности образования и воспитания инонациональных детей (в основном представителей высшего сословия) из разных византийских провинций и зависимых стран в константинопольских школах. И этот эпизод несомненно выполняет художественную функцию и является неотъемлемой частью поэтической структуры романа. Во-первых, автор расширяет исторический образ Византийской империи, показывает суть ее политики по отношению к зависимым территориям. Во-вторых, отражает характер историко-культурных связей Византии с другими странами и народами. В-третьих, эпизод позволяет писателю углубить и укрупнить образы двух основных героев произведения — царя Леона II и Беслана, сына цебельдинского владетеля Дашаныхвы, которые с семилетнего возраста были посланы в столицу Византии и в течение 10-15 лет учились в одной константинопольской школе.
Итак, автор поясняет, что в той школе, где учились Леон II и Беслан, процесс воспитания был построен на базе традиций древних эллинов. Они овладевали арифметикой, навыками чтения, письма и рисования, проходили физическую подготовку; изучали поэмы Гомера и Гесиода, этим прививали детям любовь к греческому языку. С 12-ти лет учащихся переводили в гимназию, где они проходили и специальную физическую подготовку по определенной системе, которая включала бег, прыжки в высоту и длину, метание диска и копья и т. д. Они также посещали уроки по истории, геометрии, астрономии и музыке. А когда детям исполнялось 15-17 лет, они снова слушали лекции по этике, риторике, логике, философии, математике, астрономии и географии. Изучали военную историю, тактику и стратегию. «Иногда некоторые говорили: “А разве стоит столько внимания уделять детям иных национальностей?..” Другие отвечали: “Они в будущем ассимилируются и станут греками...” ...Кроме того, их готовили таким образом, чтобы они, возвратившись домой после учебы, каждый управлял своей страной по византийским законам, проявляя покорность перед императо-
492
ром... И заставляли их принести клятву верности империи в церкви перед богом...». (С. 208-209). А тех, которые верно служили империи, проливали за нее кровь, император приглашал в Константинополь и щедро одаривал ценными подарками. Вот такую школу прошел и главный герой романа «Апсха — царь Абхазии» Леон II, но несмотря на это, он, став правителем Абхазии, все же отказался от византийского протектората и провозгласил свою страну независимым государством.
Как видим, многие исторические, этнографические и другие описания, вводимые автором в художественную структуру романа, часто возвращают читателя к образу центрального героя Леона II.
* * *
Среди всех персонажей романа «Апсха — царь Абхазии» особое место занимает Леон II (66). Само название произведения больше связано с ним, хотя в романе еще продолжается время царствования другого апсха (царя) — Леона I, с которым читатель уже встречался в произведении Р. Петрозашвили «У стен Анакопии». У Петрозашвили Леон I показан в зените его славы: он герой войны с арабами в 737 г., энергичный государственный деятель, стремившийся объединить разрозненные абхазские этнополитические образования. А в романе В. Амаршана отражен немного потускневший образ Леона I — героя Анакопийской битвы с полчищами Мурвана ибн-Мухаммеда; его жизнь проходит как-то незаметно, его политическая деятельность пассивна и зависит от Византии. Даже в народе нелестно начали отзываться о нем, хотя помнили его выдающуюся роль в победе над арабами. Недовольные люди говорили о нем как о человеке, не свободном в своих действиях, который оглядывается то на юг к своим родственникам, то в сторону Константинополя. Сам Леон I говорит: «Мы часть великой империи...». (С. 194). Известный старец Чаабалырхва Кискиндж, обладавший даром ясновидения, однажды сказал молодому Леону II: «...Не хотел бы унижать твоего дядю [Леона I], он немало хорошего сделал, но изначально царем должен был стать твой отец, он был достоин престола, хотя был моложе своего брата». (С. 225). Иногда образ Леона I раскрывается в речи автора-повествователя, который выражает свое отношение к Лрою. Повествователя волнует поведение Леона I в случае передачи власти, его мысли о Леоне II. По словам автора, правитель был искренне рад рождению племянника (Леона II). Но с того дня какое-то беспокойство засело в его душе, ведь у него тоже был сын Феодосий, воспитывавшийся у картлийских родственников и редко приезжавший домой. С приближением времени возвращения Леона II из Константинополя после учебы переживания царя усиливались. «О многом, да, о многом думал Леон старший... Но вне его размышлений оставалось что-то важное. Он не мог понять одного: кто бы не стал царем Абхазии из их рода, ...он не мог быть свободным; ...им продолжали бы
493
пользоваться всякие завоеватели, которые с жадностью смотрели в сторону Абхазии; ...через него они прокладывали себе дорогу в царство Абхазское... А разве такой правитель мог понять суть истинной свободы? Допустим, он разгромил, победил одних завоевателей, добился славы, но что делать с другими завоевателями? Что надо предпринять для получения полной свободы?.. А можно ли вообще самому завоевать свободу без посторонней помощи? Если даже кто-то поможет тебе, что он взамен потребует?..» (С. 153). Эти слова касаются не только Леона I, победившего арабов, но оказавшегося под властью Византии, они отражают и мысли самого повествователя, неравнодушного к судьбе родины и народа и желающего ответить на многие вопросы жестокой жизни. Поэтому неудивительно, что писатель делает ставку на Леона II. В его образе он воплотил свой идеал мудрого царя, правителя, государственного деятеля, который готов жертвовать собой и своими личными интересами и амбициями ради достижения свободы, независимости и благополучия народа и государства. Автор не скрывает своего восхищения героем, можно сказать, что он влюблен в него. Следовательно, в создании образа Леона II он использовал весь свой художественный потенциал, национальные историко-духовные, культурные, литературные и фольклорные традиции. В результате, в абхазской литературе появился еще один художественно совершенный, уникальный образ исторической личности, в котором сконцентрированы лучшие черты народа. Кроме того, в образе Леона II учтен и обобщен художественный опыт авторов предшествовавших исторических произведений о средневековой жизни Абхазии; отражена вся философия и смысл истории абхазов не только VIII в., но и более ранних эпох и последующих столетий (вплоть до наших дней), особенности историко-культурных процессов в регионе. Литературный герой Леон II — выразитель чаяний и устремлений народа в течение тысячелетий. Вообще образ центрального персонажа романа «Апсха — царь Абхазии» Леона II — это примечательный пример превращения исторического факта в художественный образ.
В исторической литературе о Леоне II написано мало. Одни авторы (3. Анчабадзе, К. Кудрявцев, Г. Цулая, Ш. Инал-ипа и др.) считают его выдающейся личностью, другие не выделяют его имя среди иных средневековых абхазских царей. Зато о результатах его деятельности, о достижениях Абхазского царства во второй половине VIII в. опубликовано значительно больше материалов. В. Амаршан, естественно, взял за основу мнения тех ученых, которые характеризуют царя Леона II как выдающуюся личность, сыгравшую большую роль в истории Абхазии и Закавказья. Такая концепция известной исторической фигуры стала базой для героизации, отчасти мифологизации персонажа романа «Апсха — царь Абхазии». Это привело писателя к активному использованию эстетики устного народного творчества (главным образом Нартского эпоса, предания об Абрскиле и др.), фольклорного способа создания героического образа, основным художественным средством которого является «положительная» гипербола. Однако гиперболизация личности Леона II не отрывает его от остальной образной систе-
494
мы, наоборот, она возвышает значимость романа, усиливает эстетическое воздействие на читателя. Вместе с тем, Леон II — это сквозной образ, с ним связаны почти все события и персонажи (их около 50-ти). Поэтому автономное исследование образа героя вне параллельного рассмотрения характеров других персонажей невозможно. Как отмечалось выше, все сюжетные линии в итоге смыкаются с центральным героем. И, конечно же, образ Леона II неразрывно связан с образами его коня Дулдул и Человека-Духа (или Духовного человека, Духовной силы, Духа). Аналогичная триада (герой — Духовная сила — конь), используемая при создании героического образа, известна только фольклору. В частности, в Нартском эпосе образ Сасрыквы трудно представить без его коня Бзоу и духовной (сверхъестественной) силы его матери Сатаней-Гуащы, именно благодаря им он совершает свои героические подвиги. Очевидно, что в данном случае речь должна идти о фольклорных истоках образа персонажа. Теперь подробно остановимся на этих вопросах.
В романе «Апсха — царь Абхазии» описывается жизнь Леона II от рождения до сорока-пятидесяти лет. В его жизни все необычно, и в детстве он был необыкновенным ребенком. Именно с рождения Леона II начинается само историческое повествование. Даже это событие сыграло определенную политическую роль, оно сгладило хазарско-абхазские отношения, осложнившиеся с момента похищения братом правителя Леона I Рамзыцом сестры Барджиль-хана — Джаримхан. Свидетельством примирения стало то, что бабушка Джаримхан всемогущая Барсбит-ханым в честь рождения правнука решила послать в Абхазию большую группу людей с подарками; среди подарков — уникальная люлька, в которой росли хазарские каганы и их дети, и, конечно же, жеребец редкой породы — почти ровесник Леона II. Барсбит-ханым поручила также передать ее просьбу: «Пусть этого жеребенка вырастят в честь ребенка, пусть сажают его только на этого коня». (С. 13). Запомним: люлька — знаменитая, связанная с каганами, и жеребец — отменный, выделяющийся среди других.
Когда гости из Хазарии и сопровождающие их хозяева пришли проведать ребенка, он «выглядел “как взрослый мужчина”... Ребенок бодрствовал... Он даже попытался сесть, будто узнав гостей... Удивительно, но у ребенка шея уже была достаточно крепка... Его волосы были похожи на густые волосы матери, однако он не был белолицым, как она; по ресницам, носу и слегка смуглому телу (аиқуара аазхыҩлоз ицәеижь) он пошел по отцовской линии... Джаримхан взяла его на руки (из люльки),., а он, почувствовав свободу, пытался вырваться из них... Ребенок оглядывал гостей словно взрослый человек... Когда к нему подошел родной дядя (брат Джаримхан), он потянулся к нему, вытянул свои ручонки, пытаясь обнять его за шею... А тот взял его из рук матери и прижал к груди. Ребенок умолк, прислушиваясь к сердцебиению дяди, будто уже хотел выяснить характер отношений между двумя народами [абхазами и хазарами]. Таким образом, он еще раз подтвердил собравшимся, что кровь все же дает о себе знать...».
495
(С. 27-28). Немного позже автор описывает невероятное поведение жеребца, который впоследствии получил кличку Дулдул: «Когда гости и хозяева сидели в пространной гостиной и увлеченно беседовали, неожиданно со двора донеслось неуемное ржание жеребца. Все удивились этому, как удивились раньше необыкновенному крику ребенка, будто никогда не слышали ржание коня... Им показалось, что между криком ребенка в люльке и ржанием жеребца есть какая-то духовная связь... Жеребенок без конца бегал по двору... Наконец он подбежал к лестнице дома и остановился. Парни из царского дворца с удивлением восприняли эту картину и подумали о какой-то сверхъестественной силе. Они посчитали, что ребенок и жеребенок должны друг друга увидеть. Жеребец поднял голову и снова заржал, а ребенок, услышав его, начал вырываться из рук матери...». (С. 29). Потом решили вынести ребенка на улицу. «Жеребенок снова громко заржал. А ребенок еще сильнее пытался вырваться из рук матери. Он не плакал, но издавал громкий голос и даже сказал какое-то непонятное слово, указывая своими пухлыми ручонками на жеребца... Все вышли на улицу... и наблюдали за необычной сценой... Когда Джаримхан с ребенком приблизилась к жеребцу, тот не сдвинулся с места. Ребенок положил ручки на шею жеребенка и затем потянул его за гриву. Жеребенок повернул голову и сердитыми глазами посмотрел на него, а ребенок, в свою очередь, заглянул в глаза жеребенка. “Такого мы еще не видели, как они рождены друг для друга”, — сказали даже седовласые старцы». (С. 30).
В тот же день в честь ребенка было решено провести моление. По просьбе правителя Леона I почтенный старец Щааб с белым посохом из самшита провел этот традиционный обряд. Он, встав лицом к Востоку, подняв к небу вареные сердце и печень жертвенного животного, произнес культовую речь. В ней содержатся пророческие слова. Старец сказал: «... Вы видели, как ведет себя ребенок, хотя он еще совсем мал. Вы также свидетели необычного поведения жеребенка, подаренного ему... Это все предтеча каких-то крупных событий. Знайте, этого ребенка ждет большое будущее, он станет опорой не только царского двора, но и всей страны. Я молюсь за тебя, дад, рожденный двумя народами! Пусть от тебя не пострадает твой славный род!.. Пусть бог дарует тебе долгих лет жизни...». (С. 32). Завершив моление, Щааб перекрестился.
Автор показывает, что некоторые черты характера будущего царя проявлялись и в детстве. Ребенок еще не мог ходить, но уже чувствовал свое родное, близкое. Ему было хорошо и удобно в люльке, в которой росли абхазские правители, а к хазарской люльке никак не мог привыкнуть. Он также научился качать люльку, лежа в ней.
Интересен и другой эпизод, в котором рассказывается, как однажды после полудня маленький, не умевший еще ходить Леон, оборвав продольные палочки, придерживавшие его в люльке, спустился с люльки, вышел во двор и пошел в амхару (67), где отдыхал его отец Рамзыц. Ребенок сам открыл дверь. Рамзыц не поверил своим глазам и даже испугался. Он быстро поднял Леона на руки. А ребенок
496
497
восклицал: «Ачы, Ачы!» (вместо «Аҽы, аҽы!») («Конь, конь»). Фактически Леон II сделал свои первые шаги, но сделал это невероятным для его возраста образом: он сам (еще грудной ребенок) вылез из люльки и начал ходить. Создается впечатление, будто какая-то неведомая сила управляет ребенком. Автор на этом не останавливается, он продолжает целенаправленно рисовать гиперболизированные образы маленького Леона II и жеребца.
Неординарность характера ребенка вызывала беспокойство и страх. Бабушка Леона II Хирхуху предложила немедленно крестить его. Крещение проходило в храме, который был расположен на вершине горы внутри Анакопийской цитадели. Там же находился главный царский дворец. Повествователь, как всегда, внимательно следит за поведением ребенка и жеребца. Он, подбирая необходимую лексику, снова описывает необычную сцену. Поведение Леона II ошеломило даже святого отца, крестившего его. В храме «святой отец поставил Джаримхан (она уже приняла христианство. — В. Б.) с ребенком у иконы божьей матери (68). Любопытно, что маленький Леон вел себя подобающе, смиренно, будто понимал смысл происходящих событий; он, не отрываясь, ...смотрел на образ Богоматери. Сам был похож на младенца, которого держала в руках матерь божья...». (С. 68). Когда святой отец взял правую ручку ребенка и, ведя в нужном направлении, перекрестил его, Леон засиял и повеселел. «Святой отец был удивлен, ибо многих детей он крестил, но все они, как правило, плакали. Он видел перед собой необычного младенца, совершенно не похожего на других. И сразу он записал новое христианское имя ребенка — Леон, данное ему в честь его дяди Леона старшего [Леона I]... Святой отец ощущал какое-то странное чувство, идущее от ребенка. Ему показалось, что перед ним стоит маленький Иисус Христос...». (С. 68). Сравнение со Спасителем символично; автор хочет сказать, что в будущем младенцу суждено стать опорой и надеждой народа.
Свою необычность Леон подтвердил и тогда, когда священник опустил его в святую воду. «Вода была прохладная. Но несмотря на это, ребенок с удовольствием расплескивал воду ручонками. Он ладошками омыл свое лицо, затем выпил несколько глотков святой воды. Потом посмотрел на взрослых, как бы давая им понять, что пора его вытаскивать». (С. 69).
Параллельно описывается и поведение жеребца во время крещения маленького Леона. Когда Леона повезли крестить, жеребенок не находил себе места на царском дворе. Придворные пожалели его и выпустили. На полдороге к храму жеребец начал нагонять их. «Жеребец был свидетелем обряда крещения, после завершения которого он, словно желая известить... всю страну (Абхазию), громко заржал с Анакопийской горы. Потом, обойдя крепость и осмотрев ее, подошел к Леону и встал рядом с ним. Когда жеребец опустил голову, ребенок поднял ручки и схватился за гриву. Жеребенку это понравилось, и как обычно поступала его мать, горделиво подогнув шею, начал рыть землю правой передней ногой. Святому отцу никогда в жизни не приходилось наблюдать за подобной сценой; он посмотрел на небо и перекрестился». (С. 69-70).
498
Автор достигает максимальной гиперболизации образов тесно взаимосвязанных персонажей — маленького Леона и жеребенка — не только через описание их действий, поведения, но и через отражение восприятия очевидцев этих действий. Окружающие часто выражают удивление, подчеркивая непохожесть Леона и жеребца на других. Иногда даже обычное, естественное поведение ребенка преподносится автором как необычное явление. Порою кажется, что речь идет о каких-то мифических героях. Для формирования такого представления о персонажах, повествователь использует соответствующий «синонимический» ряд выражений и предложений, раскрывающий особенности восприятия свидетелей событий. Например, «Аригь зегь ааршанхеит» («И это сильно поразило их»), «Ари рзымбатәбарахеит аҳкуажә ду [Хьырхуху] дназлоу аҳәса зегьы» («Это ошеломило Хирхуху /бабушку Леона/ и других женщин»), «Ҳааизар ари аҩыза ҳаламԥшыцызт рҳәан, ашлақуаҵәҟьагьы иаарзымбатәбарахеит» («Мы никогда в жизни такого не видели»), «Аԥшәмацәа урҟуаҵ, аҽқуа аазгаз асасцәагьы рыҽқуа иҟарҵоз иааргачамкит» («Что говорить о хозяевах, когда сами гости /хазары/, приведшие лошадей, были ошеломлены»), «Уажә ари асаби макьанатә иусқуа иара иеиҿикаауа дахьалагаз, ссирк, џьашьатәык иазҳәаны днахуаԥшит [Леон ду], акыргьы даархуцит» («“Если этот ребенок, уже сейчас сам пытается решать свои проблемы, то это связано с каким-то чудом”, — подумал [Леон I]»), «Ассир ҳала ишԥабо рҳәан, уик иааршанхаӡеит» («“Мы видим настоящее чудо”, — сказали они с удивлением»), «Аԥшьа иааџьеишьеит...» («Святой отец удивился...»), «Ари лакухаҭан, аха иҵабыргыҵәҟьаны иҟалеит. Иахырҳәаара рзымдыруа аҳҭынра зегьы ажәабжьны иаарылашт» («Это было похоже на сказку, но оно действительно произошло. Весть мгновенно облетела всех в царском дворце, но они не знали, как ее интерпретировать»), «Аԥшьа дырҩегьых, ари аҩыза аҭалассиар сымбацт-исмахацт ҳәа аанаго, ажәҩан даҵаԥшуа, илахь-иџьымшь ааиӡатәит» («“Подобное чудо я никогда не видел”, — подумал святой отец и, посмотрев на небо, перекрестился») и т. д. Это все сказано о маленьком Леоне и жеребце. В приведенных примерах особое место занимают лексемы: «чудо», «сказочный», «удивительный», «поразительный» и т. д. («ассир» «аҭлассиар», «аџьашьатәы», «лакухаҭан», «ирзымбатәбарахеит», «иаргачамкит» и др.), которые являются либо обычными эпитетами, либо метафорическими эпитетами.
В последующих главах романа повествователь рассказывает уже о мальчике Леоне II, которому около семи-девяти лет. Но он не по возрасту умен, гибок, силен, увлекается оружием, среди сверстников он — лидер. Автор внимательно следит за взрослением героя, динамикой его психологического и физического портрета. Портретная характеристика персонажа отражает отношение писателя к герою. Однажды Леон II с двумя придворными мальчиками посетил оружейную кузню. Словно взрослый человек, он поздоровался с каждым кузнецом за руку. Кузнецам это понравилось, и им захотелось услышать оценку их работы именно от него. Леон с огромным интересом рассматривал военное снаряжение, кольчуги. Одну из кольчуг, немного уменьшив ее размер, пода-
499
рили ему. Когда одели на него кольчугу и шлем, «он стал похож на настоящего воина».
Для еще большего возвышения героя писатель вводит в художественную структуру произведения мифологические мотивы, корни которых уходят в фольклор. В жизни совсем юного Леона происходят невероятные события, которые окажут на него сильное духовное воздействие, предопределят его дальнейшую судьбу. А эти события связаны с появлением контактов между Леоном и Духом (Духовной силой, Человеком-Духом). Дух показан в образе человека, но необыкновенно большого. Его видит и слышит только Леон, другим он недостижим. Вообще Духовная сила не покидает героя до конца его жизни в романе. Но особо важны первые встречи Леона с ним, которые сопровождались интересными, иногда философского характера диалогами. С одной стороны, Дух — мйфический образ, созданный писателем, с другой — это символ, концентрирующий в себе тысячелетний историко-культурный и духовный опыт народа, способствовавший формированию выдающейся личности Леона II, идеализированной автором.
Первая встреча Леона с Духом произошла неожиданно на большой дороге, по которой мальчик один возвращался домой. Автор сразу же рисует портрет Духа через восприятие Леона. «Когда Леон один шел по дороге, ему встретился очень высокий и здоровый мужчина... Все его тело и даже лицо было покрыто рыжими густыми волосами. У него — длинные волосатые руки, а глаза — красные... На вид он вроде бы был похож на человека, но в то же время отличался от него... Его ноги были огромны. Даже всадник на коне не смог бы перепрыгнуть большой палец его ноги.... Леон сперва остановился, испугавшись этого необыкновенного человека...». (С. 94—95). Леону показалось, что это галлюцинация, но пошел к нему навстречу. Мальчик уже не боялся. И вдруг Дух заговорил на каком-то странном языке. (В другом месте автор говорит, что этот язык похож на древний хаттский язык /с. 99/. — В. Б.) И удивительно то, что маленький Леон понимал его хорошо. Этим повествователь подчеркивает, что в образе Леона II сохраняется преемственная духовная связь с далекими предками. Дух сказал: «Я дух (духовная сила) этой земли, я ее ровесник. Я тот, который создал всех, пережил их, вновь создаю всех. Меня обычно никто не видит, а те, кто случайно увидит меня, думают, что я лесной человек (дикарь)...
— Откуда ты и куда направляешься? — спросил Леон.
— ... Я не прихожу и никуда не ухожу, я вечен. Ты пока еще слишком мал, но я вижу, что у тебя чистая душа. Я хочу тебе помочь, однако ты никому не говори, что видел меня. — Затем подошел к Леону и погладил его по голове своей волосатой рукой. Леона охватило какое-то странное ощущение...
— Я видел всё, и это “всё” бесконечно, — продолжил ровесник мира. — О многом я расскажу при следующих встречах, тебе это будет полезно...
— Расскажи сейчас...
— Нет, на сегодня хватит. Мы скоро еще увидимся.
500
— Хорошо, но где?
— Конкретного места встреч нет, ибо я присутствую везде и являюсь перед каждым, кто видит и чувствует меня. Возможно, я вселюсь в твою душу, но ты не бойся и прислушивайся к моему голосу.
— Ладно, не буду бояться.
— Я сейчас вижу, что могу стать твоей душой. Похоже, что ты станешь достойным сыном своей большой страны! Я слежу за тобой с того момента, как ты родился, но ты только сейчас увидел меня. Это я сделал так, чтобы ты раньше времени начал ходить и разговаривать. Я принадлежу к духовной силе твоих предков [абхазов] и братьев твоей матери — хазар.
— Ты меня всегда видел, а я тебя — нет, так ли это? — спросил Леон...
— Человек никогда не видит свою душу наяву, как мир не видит свою духовную силу: душа человека отражается в его практических делах...». (С. 95-96). После этих слов большой «рыжий Человек» исчез, оставив крупные следы на дороге. Леон посмотрел на небо, ибо ему показалось, что Дух ушел туда и какие-то глаза смотрели на него оттуда.
Первая встреча мальчика и Духа свидетельствует о том, что Леон в возрасте семи-девяти лет уже достиг определенного духовного и физического уровня развития и для него начинается другой этап жизни. Настало время, когда мальчик уже самостоятельно мог принимать решения, отвечать за свои поступки. Становление его личности происходит быстро, и не без вмешательства сверхъестественной силы, Духа. И, наконец, наступил момент, когда Дух в «материализованном» виде явился перед ним, ибо Леон уже мог видеть его. Не каждый был способен на это, в том числе его двоюродный брат Феодосий, для которого историко-духовный опыт родного народа не стал основой формирования его личности; Феодосий не знал даже родного языка и никогда не понял бы язык Духа. Именно поэтому все внимание автора-повествователя, который также постоянно ощущает Духовную силу предков, сконцентрировано на образе Леона II.
После встречи с Духом, с которым без страха, спокойно общался мальчик, Леон резко начал меняться, он становится духовно развитым и глубоко мыслящим человеком. В определенном смысле он уже сформировался как личность. (Напомним: Леону еще не исполнилось и десяти лет.) (Здесь очевидно сильное влияние эстетики фольклора, но об этом немного позже.) Вот как автор, очеловечивая природу, образно рисует духовное и психологическое состояние мальчика после диалога с большим волосатым Человеком: «Ему казалось, что природа по-другому смотрит на него и он сам как-то по-иному стал воспринимать ее: в шуме горных рек он слышал неуемный смех; в пении птиц звучала колыбельная песня матери; поля превратились в зеленые ковры, а листья деревьев, словно живые, без конца хлопают ему...». (С. 96-97). Кроме того, на следующий день на полянке Леон собрал около ста детей и организовал спортивные соревнования по стрельбе из лука, метанию копья, по бегу, борьбе и т. д. Во всех видах соревнования он был первым. Это свидетельствует об использова-
501
нии «спартанского» метода физической подготовки детей, являвшегося неотъемлемой частью абхазского воспитания по традиции Апсуара, о чем в частности говорилось при анализе произведений Д. Гулиа («Камачич»), Б. Шинкуба («Рассеченный камень») и других писателей. «В этот день остальные мальчишки заметили в Леоне что-то необычное, он выглядел другим; в нем проявились особые возможности (баҩ-ҷыда ӷуӷуак шилоу иҩызцәагьы еицгуарҭеит). Он сам чувствовал, что, окрепнув духом, стал сильнее. “Все заключено в силе духа; можно достигнуть цели, если ты уверенно и без страха добиваешься ее; чем сильнее растянешь лук, тем лучше летит стрела и наверняка попадет в цель”, — подумал Леон по-взрослому, несмотря на его детский возраст... Когда мальчишки устали, они разбрелись по сторонам и расселись кто-куда... А Леон поднялся на огромный камень, покрытый мхом и похожий на двугорбого верблюда, и сел на него. Он ощутил свое духовное и физическое превосходство над другими. Это омрачило его, он почувствовал какую-то скуку и что его душа не вмещается в пространстве земли (адунеи игьсы амк’уа дааҟалеит). Вдруг Леон пришел в себя (ихшыҩ аҿы дааит), и перед его глазами появились тот Человек-Дух и старцы, сидевшие под грецким орехом. И его неожиданно охватило сильное желание находиться рядом со старцами и слушать из их уст старинные сказки, предания и сказания...». (С. 97-98).
Леон один возвращался домой и по пути опять встретился с Духом; на этот раз он не испугался, наоборот, он жаждал сесть рядом с ним и поговорить. Снова состоялся интересный диалог.
Речь Духа была многозначной и важной для Леона. Он оценил победы мальчика на соревнованиях и сказал, что постоянно был рядом с ним, вдохновляя его и приумножая силы. Дух также похвалил Леона за то, что он не вел себя высокомерно по отношению к другим детям. «... Ибо настоящий герой ведет себя именно так», — подчеркнул волосатый человек и продолжил свою речь: «И в конце, когда я сел на горку, ты тоже поднялся на огромный камень и сел на него. Этот камень я когда-то сам привез сюда, он ровесник века. И те древние каменные гробницы (дольмены), встречающиеся на Кавказе, построены мной, ...чтобы духи давно умерших не исчезли и их помнили сегодня...
Когда ты сел на камень, ...какая-то скука омрачила тебя, ибо я сам был в таком состоянии. Так и должно быть. Человек не может всегда играть и радоваться. Он иногда должен скучать, ощущать сладкую боль. Человек должен думать, мыслить. Неправильно говорят, что думающий человек быстрее стареет. Если было бы так, я давным давно состарился бы. Я думаю, мыслю и поэтому не старею... Есть люди, которые не думают, забывают вчерашний день; они жалкие людишки, они не могут с надеждой заглянуть и в будущее.
Замечательно, что ты, несмотря на свой детский возраст, начал мыслить. Это где-то будет мешать тебе, возможно, оставит тебя в одиночестве, как меня, но ты не бойся; духовно сильный человек, в какой бы сложной ситуации ни оказался, выберется из пропасти, победит...
502
Твоей родине постоянно сопутствуют войны и страдания. Потому что она слишком красива. И изначально ее спасает духовная сила». (С. 99-100).
Далее Человек-Дух полностью рассказывает сюжеты фольклорных произведений об ацанах (карликах), уничтоженных богом за их нечистоплотность и невыносимый скверный характер, и Абрскиле, который по велению бога был прикован к железному колу внутри глубокой пещеры за то, что он возгордился и не хотел признавать бога. «После ацанов на этой земле (Абхазии) появились великаны, а когда они вымерли, здесь начали жить нарты; и твои корни уходят к ним,.. — продолжил Дух. — Нарты были известными, славными и героическими людьми. Их было 99 братьев. Их матерью являлась Сатаней-Гуаща. Единственную сестру нартов звали Гундой. Самым младшим (сотым) из нартов был Сасрыква... Я был той духовной силой, которой владела Сатаней-Гуаща...». (С. 101). Затем, останавливаясь на судьбе защитника народа Абрскила, Дух отметил: «Абрскил боролся за свободу Абхазии; он был непримирим к врагам народа. Он был героем жесткого нрава, никогда ни перед кем не преклонял свою голову... [даже перед богом].
— Никак невозможно вытащить его из пещеры, в которой он прикован железными цепями? — [спросил Леон, с упоением слушавший Духа].
— Нет, к сожалению. Абрскил постоянно расшатывает железный кол, к которому привязан цепью. Едва он настолько расшатывает огромный железный кол, что достаточно было еще немного усилий, чтобы вырвать его, какой-то красноголовый дятел прилетает и садится на макушку столба. Обозленный и уставший Абрскил берет рядом лежащий тяжелый молот и бьет по птичке. Дятел улетает, а молот опускается на кол, вновь вбивая его обратно. Это повторяется без конца. Все портит его нетерпеливость, озлобление. После духа (духовной силы) может одержать победу терпение (терпеливость, неозлобленность), и об этом не забывай, дад». (С. 101-102). По словам Человека-Духа, однажды люди, возглавляемые им самим, попытались освободить Абрскила, но попытка не увенчалась успехом. Леон удивился, что даже Дух не смог помочь Абрскилу. «Естественно, я делаю для него все что могу: постоянно поддерживаю и укрепляю его дух, чтобы он жил назло врагам... Теперь подними лежащий перед тобой маленький колокольчик, его когда-то носил нарт Сасрыква, он неоднократно выручал его и придавал ему силы; он и тебе пригодится на твоем жизненном пути», — сказал Дух и через некоторое время исчез. (С. 102).
Человек-Дух, как связующее звено между прошлым, настоящим и будущим, стремится не оторвать маленького Леона от историко-культурного и этического наследия народа; без этого ему не стать хорошим правителем страны, которому суждено защитить государство, народ, родной язык и культуру. Контакты с Человеком-Духом усиливают любознательность героя, глубину его мыслей, любовь к фольклору.
Юного Леона постоянно тянет к знаменитому кузнецу Кайнагу; иногда он с другом Хизаном посещает его. Причиной является не только то, что кузнец —
503
прекрасный мастер-оружейник, который хранит воинские реликвии прошлого (мечи, луки и стрелы, копья и т. д.); Кайнагу к тому же был замечательным сказителем и мудрым человеком. Через кузнеца и других старцев Леон проходит народную школу, осваивает азы народной мудрости, сюжеты фольклора, правила национального этикета, узнает о многих страницах героической истории абхазов. Кайнагу, в частности, говорит мальчикам — Леону и Хизану: «... Пока у нас есть враги, мы должны быть бдительными и готовыми ко всему... Оружие остается оружием, но вы должны знать, что не всегда можно побеждать с помощью оружия; для человека важны ум, мудрость, честь, человечность, гостеприимство (хлебосольность) и другие качества...». (С. 113). Затем Кайнагу поведал мальчикам предание о том, как абхазы в глубокой древности заселили Абхазию. Автор из уст кузнеца передает сюжет одного из вариантов предания (69). Согласно рассказу Кайнагуа, в эпоху становления самой земли, абхазы жили в далеком Рапстане (дословно «страна арабов или негров»). Эта страна была населена белыми и черными людьми. От тех белых произошли и абхазы. Черные отличались своей жестокостью. Однажды между ними разразилась война. Белым пришлось покинуть Рапстан, они направились на север (в сторону Кавказа). За ним погнался полководец Хазартаали на коне Дулдул с большим войском. Погоню увидела во сне одна старуха, во время ночевки белых на одной большой поляне. Старуха сказала, что силой победить Хазартаали невозможно, их спасет только хлеб-соль, и попросила принести сито, много соли и муки из пшена. Она предложила всем сгруппироваться в одном месте; потом через сито рассыпая муку и соль, обвела людей кругом. Вдруг на горизонте показался Хазартаали на бешено мчавшемся коне Дулдул. Однако, приблизившись к белым людям, Дулдул резко остановился, не решаясь наступить на хлеб-соль. А старуха обнажила свою грудь и сказала: «Сынок, разве не этим ты тоже кормился?.. Не убивай нас, мы пойдем своей дорогой, никому не мешаем». Ошеломленный поведением своего коня, Хазартаали уехал обратно. А те люди продолжили свой путь и в итоге оказались на безлюдном Кавказе. По завершении сюжета предания состоялся диалог кузнеца Кайнагуа с юным Леоном. Леон спросил: «А ацанов (карликов) уже не было [в Абхазии]?». «“Откуда он об этом знает?” — удивился старец и сказал:
— Ацаны уже были уничтожены огнем...
— Значит, те белые, которые пришли сюда, были нартами?
Ошеломленный Кайнагу заглянул в глаза Леона и добавил:
— Видимо, они были Нартами, от которых мы произошли...
— Если они были героями-нартами, почему испугались Хазартаали? — опять спросил Леон.
Старец еще больше удивился и некоторое время думал, как ответить мальчику, затем сказал:
— Не из-за страха они ушли из страны и направились на [Кавказ]. Человек всегда должен избегать плохое и искать хорошее... Можно сказать, что с тех пор наш народ идет по трудному пути, он перенес много горя и страданий, однако
504
его защищает человечность и хлебосольность (гостеприимство). А кто растоптал хлеб-соль, тому не миновать беды. Именно против таких и направлено оружие». (С. 115).
После услышанных от Кайнагуа рассказов, Леон дает своему коню имя Дулдул. Но прежде он, семи-девятилетний мальчик, впервые садится на необъезженного коня. И произошло это неожиданно. Вот как описывает это примечательное событие автор-повествователь: Леон и Хизан молча шли из кузни Кайнагуа. «Когда они ступили на край поляны, где паслись лошади, конь Леона, заметив его, громко заржал и помчался к нему. Подбежав к мальчику, он заметил в его руках оружие; конь помотал головой, словно хотел что-то сказать... Леон передал лук и стрелу Хизану и, схватившись за гриву, вскочил на неоседланного коня. Он впервые садился на него. Леон, воскликнув “чоу!”, погнал его. Конь, будто объезженный, повинуясь всаднику, рванулся с места и полетел как стрела... Так он [без седла и уздечки] один-два раза обежал поле и остановился.
— Дулдул! — воскликнул Леон и растормошил гриву коня.
— Не говори так, — сказал Хизан. — Ведь Дулдулом звали коня того Хазартаали, твой конь достоин лучшего имени.
— В чем виноват конь? Говорят же, что в его жилах течет человеческая кровь!.. Всадник был плохой, а его конь не наступил на хлеб-соль. Прекрасным, породистым конем он был, и моего коня назову Дулдул...». (С. 116).
Необычность, «сказочность», «фантастичность» картины заключается в том, что Леон слишком мал для такой «скачки», тем более что конь необъезженный. Вообще, как показывает писатель, Дулдул изначально был привязан к Леону, только ему он мог подчиниться; да кроме Леона никого к себе не подпустил бы.
Так завершается первый семи-девятилетний этап жизни героя, в течение которого в его характере закладываются основы национальной идентификации персонажа. К моменту отправления героя в Константинополь на учебу, он был вполне зрелым человеком, который за короткий период прошел «ускоренный» путь взросления. Здесь несомненно влияние фольклора. Главный герой романа «Апсха — царь Абхазии» Леон II напоминает образы нарта Сасрыквы и Абрскила.
В мифе об Абрскиле герой родился чудесным образом, и вырос он быстро. У него верный друг — необыкновенный конь-аращ. С появлением богатыря Абрскила народ зажил спокойно, прекратились набеги на страну. В предании говорится: «Так, девушка родила сына... Его рождение не было похоже на рождение обычного ребенка, и рос он невероятным образом: через неделю он уже выглядел как годовалый ребенок, через год — как десятилетний мальчик, а когда ему было десять — выглядел уже как двадцатилетний парень. За короткий промежуток времени он стал физически крепким, мужественным человеком...» (70).
Абрскил обладал сверхъестественной силой и необыкновенным конем породы аращев.
Необычным образом, из камня родился и другой фольклорный персонаж — центральный герой нартского героического эпоса, сотый сын Сатаней-Гуащы
505
Сасрыква. Рос он так же не как остальные его братья-нарты. Не успев родиться, Сасрыква закричал: «Я голоден, мама! Накорми меня!.. И Айнар-кузнец напоил его солнцеподобным железом. А потом подал ребенку целую лопату солнцеподобных угольев. И ребенок съел их все до последнего.
— Хочу спать, мама, хочу спать! — закричал мальчик.
... Услышав голос своего сына, [Сатаней-Гуаща] заторопилась к нему...
— Куда ты меня уложишь, мама? — вдруг спросил мальчик.
— Вот сейчас принесут твою колыбель, дитя мое, — сказала Сатаней-Гуаща и велела послать за колыбелью» (71). Но никто не смог принести колыбель, она оказалась слишком тяжелой. Сасрыква сам пошел за ней. «Маленький — не выше травы Сасрыква шел себе вперед. А мать, едва поспевая, бежала за ним... Сасрыква нашел свою колыбель в кузне и вскарабкался на нее. Не успел он в ней растянуться, как колыбель сама стала качаться, усыпая удивительного ребенка» (72). Сасрыква спал и рос, его ноги уже достигли края колыбели, и он проснулся и сразу спросил: «Где мой конь?» Сатаней-Гуаща сказала: «В день твоего рождения появился на свет огнеподобный жеребенок... Сейчас ты увидишь его». Она попросила привести коня, но никто не смог, ибо Бзоу подчинялся только Сасрыкве. И маленький герой пошел за конем.
Встав над долиной, Сасрыква крикнул,
Конь громогласно заржал в ответ.
От этого ржанья трава поникла,
Померк от этого белый свет.
Но Сасрыква не стал коня опасаться,
А конь подбежал и начал ласкаться.
Сасрыква сказал ему доброе слово,
Сказал, что будет называть его Бзоу,
Потрепал по шее, надел уздечку
И домой возвратился в этот день, к вечеру (73).
Образ необычного ребенка Сасрыквы раскрывается и через восприятие девяносто девяти братьев-нартов, которые не хотели признать в нем младшего брата. Герой выделяется среди всех нартов своими богатырскими возможностями. Он еще мал, но при первой же встрече с братьями продемонстрировал свою силу и ловкость. Естественно, основным средством создания образа персонажа является гипербола, которая позволяет возвысить Сасрыкву над остальными нартами. В одной стихотворной части рассказывается:
Подбежал Сасрыква к коновязи,
Где кони нартов стояли привязанные.
Схватил он одного коня поперек живота крепко,
И перебросил его через дом, через крепость.
506
А пока конь через дом-крепость летел,
Сасрыква на другую сторону перебежать успел,
Летящего, падающего коня успел поймать...
...Так играл он конями словно мячиком.
Хоть и выглядел совсем еще мальчиком.
Перекидал он так девяносто девять коней,
Удивлялись нарты все сильней и сильней.
Стояли великие нарты в изумлении... (74)
В таком же духе описывается картина приручения араща Бзоу Сасрыквой. Впоследствии конь становится верным другом героя, который помогает совершать богатырю героические поступки. Кроме того, Сасрыкве постоянно содействует сверхъестественная духовная сила матери Сатаней-Гуащы. И эта триада (Духовная сила — Герой — Конь) отражается в романе В. Амаршана «Апсха — царь Абхазии».
Второй период жизни Леона II связан с учебой в Константинополе. Попал он в столицу империи, по словам повествователя, в возрасте семи—восьми лет (с. 208) и находился там около 15—17 лет. До поездки в Константинополь мальчик уже владел тремя языками: абхазским, хазарским и греческим.
Родители и близкие Леона были уверены, что пребывание мальчика в столице Византии не пройдет даром, ибо они надеялись на его способности, которые проявились и здесь, в Абхазии. Повествователь, описывая переживания матери и бабушки Леона, вызванные отправлением мальчика в чужой и далекий город, выделяет важные черты характера и воспитания героя, которые впоследствии сыграли большую роль в становлении личности правителя. «С утра мать и бабушка парнишки были заняты его одеванием. Кому-то может показаться, что они его чрезмерно балуют. Этого, конечно, нет. Несмотря на то что он был сыном брата царя, мальчик не был белоручкой, он рос вместе с другими простыми детьми... Мы все свидетели того, что у него было много друзей и среди сыновей крестьян. Родители Леона никогда не держали его взаперти, он был волен играться где угодно и с кем угодно. Наоборот, это нравилось самим родителям; они хотели, чтобы ребенок рос закаленным. Да и сам Леон не мог быть другим, у него уже сформировался собственный характер. Пренебрежительное отношение к чему-либо или к кому-либо было чуждо ему. Он не был ленивым мальчиком. Если маленького барса бросишь сверху вниз спиной, он все равно перевернется и встанет на ноги. Бог даст, он, словно барс, одолеет все трудности, которые могут возникнуть в будущем перед ним». (С. 124). Речь автора-повествователя говорит о том, что герой уже с детства открыт всем, придерживается «демократических» принципов.
Писатель, рисуя портрет Леона, отмечает, что он был в архалуке и черкеске с газырницами, которые делали его стройным и подтянутым парнем. Заметим,
507
что автор одевает Леона и некоторых других персонажей в национальную одежду. Кроме архалука и черкески, он в комплекс национальной одежды (в т. ч. детали одежды) включает абхазский ремень (агьсуа мака) (с. 270), газыри (с. 184), башлык (с. 121) и др. Этим писатель подчеркивает национальные особенности «физического» портрета героя, выделяет его, например, среди греков (в Константинополе) и хазар (в Хазарии). Однако в VIII в. одежда абхазов, как и других народов Кавказа, вряд ли имела тот вид национальной одежды, известный, скажем, в XVIII-XX вв. (черкеска с газырницами и газырями, архалук, башлык, своеобразный ремень с множеством деталей из серебра и т. д.). Об этом свидетельствуют и археологические материалы. Естественно» в течение веков одежда претерпевала изменения, а окончательную форму (вид), известную нам, она приобрела, видимо, в позднем Средневековье (около XVII—XVIII вв.). Следовательно, в романе «Апсха — царь Абхазии» подобные детали портретной характеристики героя превращаются в анахронизм, хотя они эффективны в художественном тексте.
В Константинополе Леон получает прекрасное образование: совершенствует греческий язык, овладевает знаниями по античной и византийской литературе и культуре, мировой истории, этике, философии, математике, астрономии, географии, риторике, военному делу и т. д., проходит курс физической подготовки по «спартанской» системе. Автор с гордостью отмечает: «Леон в учебе изначально проявил талант и усердие. Он легко осваивал предметы, ежедневно занимался физической подготовкой, постоянно побеждал в разных видах боев... Кроме того, окружающие замечали в нем духовное богатство, прекрасную память, склонность к языкам и ораторскому искусству. Когда он произносил речь на греческом языке, все его с упоением слушали и никто не подозревал, что он не грек... Из-за родственной близости Леона с императорской семьей, ему позволили два-три раза участвовать в работе сената; он там однажды даже выступал от имени народов, находящихся под властью империи...». (С. 209).
В Константинополе Леон II воспитывался в византийских традициях. Но сильное влияние греческой культуры не смогло подавить национальные основы характера персонажа. В образе Леона проявился некий симбиоз «своего» и «чужого», который в итоге привел к формированию выдающейся личности, лидера народа, способного консолидировать все слои абхазского общества. Сохранению национальной идентичности героя способствовал Человек-Дух, он постоянно с героем. Благодаря ему Леон сильно чувствует разлуку (хотя и временную) с родиной: он вспоминает своих близких, друзей, старца Кайнагуа-кузнеца и других. Кульминацией размышлений героя о родине стали его мысли о звоне колокола Айя-Софии и колокольчика нарта Сасрыквы, подаренного ему Духом, и явление перед ним Человека-Духа. Два колокольных звона казались ему одинаковыми. С балкона императорского дворца Леон смотрел в сторону храма, который выделялся среди всех зданий. Самую верхнюю его часть венчал огромный золотой крест. Вдруг на фоне всей этой красоты он заметил Челове-
508
ка-Духа в каком-то одеянии; на этот раз он не был волосатым. «Откуда ты здесь взялся?» — спросил удивленный Леон. И Дух (Духовная сила) объяснил причины своего присутствия здесь, в Византии: «Как же мне здесь не быть, именно здесь я больше тебе нужен... Я приехал сюда вместе с тобой, дад... Где ты и я там...
— Ты даже был сегодня в храме, на обедне?
— Да, конечно.
— А почему же я тебя не заметил? — опять спросил Леон.
— Человек не всегда видит себя, да это и необязательно. Именно сейчас, когда ты подумал о родине и о тех людях, которые ради нее делают все, я и явился. Еще раз повторяю: я всегда с тобой. И звон того колокольчика, который ты носишь, — мой голос. Ты же слышал, как одинаково звучали колокольчик и колокол большого храма? Это духовная основа мира, а все остальное приходит и уходит. Вот эту духовную основу ты должен освоить и обогащать, для этого тебя сюда и прислали. Однако не забывай: мы с тобой не должны раствориться (ассимилироваться); мы обязаны сохранить свою духовность, свой голос. Мы не должны измениться настолько, что по возвращении на родину нас не узнали... Ты ничего не бойся, не считай себя чужим и здесь; ты в Божьих руках, и только он ведает всем миром...». (С. 132). После очередной встречи с Духовной силой Леон повеселел, он почувствовал прилив сил и уверенность в себе.
Эпизод усиливает мотив сохранения и развития национальной культуры, которая определяет смысл жизни этноса. А мотив возвышает значимость образа главного героя романа «Апсха — царь Абхазии».
Именно размышления о родине и народе, желание принести им пользу заставили Леона II навестить Итиль и своего дядю — хазарского хакана Барджиля, хотя он иногда не понимал, почему его душа лежит к Хазарии. Очевидно воздействие на него Человека-Духа, который вдохновлял его на те или иные поступки. Лишь потом он понял, что путь к власти и свободе родной страны проходит через Хазарию.
Первая глава второй части романа полностью посвящена пребыванию Леона II со свитой в Хазарии. Вместе с ним были его друзья Беслан, сын Тапша из Цебельды (с ним он учился в Константинополе), племянник аланского правителя Сослан, адыгский (черкесский) дворянин Батраз и другие. Состав свиты свидетельствует о тесных контактах абхазов с северокавказскими народами. Леон ехал в Итиль из Константинополя не через Абхазию, а через западные провинции Хазарии, через территорию севернее Херсонеса.
Названная глава произведения интересна не только тем, что в ней показан образ уже достаточно повзрослевшего Леона II, который уже проявляет политическую активность; в ней также отражены многие этнические особенности хазар, их быт, традиции и обычаи, в том числе: обычаи приема гостей, кухня, обряд похорон и т. д. Эти обычаи свидетельствуют о господстве язычества в хазарском обществе, о котором говорилось выше.
509
Портрет взрослого Леона II описывается через восприятие Барджиль-хана. «“По росту и физическому развитию, тонкой талии... широким плечам... — похож на нас, братьев его матери”, — подумал Барджиль-хан». (С. 167).
И в Хазарии Леона II сопровождает невидимый другим Дух (Духовная сила), который, вновь явившись перед ним, поднял дух героя. Когда Леон на мгновение почувствовал себя одиноким в решении крупных проблем, он услышал голос Человека-Духа, который твердил: «Не обращай внимание на одиночество... Твое одиночество усиливает твою силу, возвышает твое имя, ты ни на кого не похож, и не должен быть похож. Нарт Сасрыква был одиноким человеком, хотя у него было много братьев. Потому что он был рожден сверхъестественной духовной силой. И тот, в честь которого ты носишь крест, тоже рожден необычным образом... Он послан Богом-Отцом с неба; уже в утробе матери Бог впитал в него любовь и жалость к людям... Никогда не спеши... не пытайся перевоспитывать всех... Кого надо, Бог сам накажет за содеянное... Ты правильно ведешь себя здесь [в Хазарии]. Хотя твой бог другой и обычаи другие; ты прав, когда не отказываешься от того, что тебе предлагают кровно близкие люди. Но ты был прав и тогда, когда отказался от предложенной тебе конины, ибо в твоем народе не принято ее есть. Продолжай в таком же духе и не забывай: для тебя и твоего народа лучшей опоры, чем братья твоей матери хазары, нигде не найдешь; используй их и содействуй им где это необходимо. Запомни также: их сила и мощь не вечны, и у них тоже много врагов; возможно, когда-нибудь и они исчезнут с лица земли. Поторапливайся, дад, поторапливайся, Бог возложил на тебя большую ответственность!..» (С. 174).
Человек-Дух, наставляя Леона, еще раз подчеркнул, что он необычен, как нарт Сасрыква. Он призывает героя к спокойствию, мудрости и рационализму, и главное — проявлять любовь и жалость к человеку, прощать тому, кому можно прощать; это — ключ к успешному выполнению его миссии.
Справедливость слов Человека-Духа писатель отчасти подтверждает диалогом между Леоном II и Барджиль-ханом. Автор показывает хакана человеком большого и проницательного ума и государственного масштаба. Барджиль прекрасно знал политическую ситуацию в Византии и Закавказье. В речи его содержится много пророческих мыслей, чему был удивлен Леон. Будущий правитель Абхазии наконец понял, что не напрасно его душа стремилась в Хазарию. Барджиль, охарактеризовав положение в Абхазии и сопредельных территориях, отметил: «Твой отец, его брат и я находимся в одинаковых родственных связях с правящей элитой Византии... Но мне кажется, что хозяевами побережья Обезского моря (Черного моря. — В. Б.) должны стать вы обезы (абхазы. — В. Б.). В ближайшее время, видимо, так и произойдет, а ты будешь хаканом страны Обезии (Абхазии,— В. Б.)... Я, как родной твой дядя, скажу тебе: ты не должен бояться. Прежде всего ты должен постараться консолидировать свой народ и добиться независимости. А если почувствуешь, что потребуется помощь, то знай: двести тысяч моих воинов-всадников придут к тебе, я сам их возглавлю... За-
510
511
помни, дорогой племянник, если даже от бога тебе суждено управлять народом, без сильной армии ты не обойдешься; одними мольбами к богу не победишь врагов, не защитишь отечество». (С. 183-184).
Барджиль затрагивает один из важнейших компонентов мировой истории — силу армии. Ни одно государство, народ не может сохранить и защитить себя, свою культуру без крепкой армии — главнейшего атрибута государства. Может показаться, что хазарский хакан принижает роль личности в исторических процессах. Однако деятельность самого кагана и то, что он видит в Леоне II будущего талантливого правителя, доказывают обратное. Словом, личность и сила, по логике Барджиля, являются движущими элементами событий. Но философия романа «Апсха — царь Абхазии» шире; произведение, с одной стороны, показывает «физические» основы (закономерности) диалектики истории, с другой — оно утверждает, что в основе мировых процессов лежит и духовное начало (тому свидетельство образ Леона II). Без духовного начала трудно представить жизнь народа и централизованного государства.
Молодой Леон с удивлением смотрел на Барджиль-хана, он «никогда не слышал подобных слов. “Вот почему мое сердце тянулось сюда”, — подумал он. “Именно сейчас пробивается наружу твой родник (или — твое солнце встает сейчас) (Абыржәоуп уӡыхь ахы аныҵнахыҵәҟьо)”, — трижды услышал Леон голос Человека-Духа, и он повеселел, его силы приумножились...». (С. 184).
Включение в повествовательную структуру описания визита Леона II в Хазарию и его диалога с Барджиль-ханом усиливает мотив хазарско-абхазских политических связей, которые, согласно роману, сыграли важную роль в судьбе Абхазии и Леона II. Произведение показывает, что в то время Абхазия могла завоевать независимость от Византии, имея сильного надежного союзника в лице Хазарии — противника Персии, Арабского халифата и Византии. В последующих главах романа эта позиция подкрепляется постоянным присутствием группы хазар в Абхазии, а также неоднократным появлением хазарских войск в Абхазии; первый раз они пришли во время утверждения Леона II царем, которое обострило политическую ситуацию в стране, во второй раз хазары оказали военную помощь Леону II в битве с персидско-лазскими войсками в Лазике (Эгриси), спровоцированной сыном Леона I Феодосием. Поддержка Барджиль-хана помогла Леону II добиться полного суверенитета Абхазского царства.
Описывая второй этап жизни центрального героя, писатель не прервал процесс создания образа Леона через «триаду». Если и в Константинополе Духовная сила не покидает его, то конь Леона Дулдул долгое время находился один в Абхазии. Несмотря на это, сохраняется духовная связь между Леоном и конем; эта связь поддерживается речью автора-повествователя, который отчасти использует олицетворение. Автор через восприятие поведения Дулдула населением показывает отношение народа к Леону II, находящемуся в Византии. Конь вел себя невероятным образом, он постоянно создавал ощущение присутствия Леона в Абхазии. Дулдул больше чем обычное животное, он «мыслит», «пони-
512
мает» происходящие события, «дифференцированно подходит» к людям, чувствуя их характер и намерения. В одном месте повествователь рассказывает: «В то время Абхазия была плотно заселена абхазскими субэтносами... Все они, за редким исключением, хорошо знали историю серого коня Леона [II]. Конь уже достаточно хорошо изучил все местности [Абхазии], ощущал все перемены, происходившие в них. В последнее время он удивлялся резкому увеличению населения страны... Быстро росло количество греков-[переселенцев], они строили новые дома для своих родственников,., которых привозили из крупных византийских гарнизонов, находящихся за рекой Ингури. Некоторые византийские воины пытались поймать коня и оседлать, или запрячь в повозку. И за это он был зол на них; в любом месте он их узнавал по одежде и разговору (языку); увидев [византийцев], конь сразу убегал...». (С. 187). Кроме того, Дулдул замечал и абхазских военных в греческих одеждах, которые участвовали в византийских войнах. Они с гордостью носили военные награды императора. Конь убегал и от таких абхазов, хотя не боялся их, ибо он чувствовал в них частичку Византии. «Конь также был свидетелем многих народных собраний, слышал недовольство людей. Он с жестокими глазами смотрел на врагов Рамзыца; конь знал, что и у него есть противники, которые хотели бы убить его, но не рисковали... Ему даже не нравилось поведение Леона-старшего [Леона I], который изменился за последнее время. Он видел, что правитель начал встречаться с какими-то военными. Замечал также, что Леон-старший объезжал абхазские земли с каким-то молодым человеком, немного похожим на него (видимо, речь идет о сыне Леона I Феодосии, воспитывавшимся у картлийцев. — В. Б.), и что они разговаривали не на абхазском, а на совершенно другом непонятном языке... Однажды тот парень даже приблизился к нему; дрожь прошла по всему его телу, ибо коню не понравился его характер. Конь, как правило, не позволял себе ударять ногами кого-либо, как обычно делали другие лошади, но если молодой человек еще больше приблизился бы и схватил бы его за гриву, он не выдержал бы... Почувствовав это, парень остановился...». (С. 188).
Стремление писателя к очеловечиванию коня приводит к мифологизации его образа. Автор восхищается красотой Дулдула. По его словам, конь был серой масти, с длинной вытянутой шеей, стройной фигурой; любо было смотреть, когда он скачет. Повествователь сравнивает его с прекрасной девушкой. «Дулдул был в расцвете своих сил. В его жилах кипела кровь, его плотное и упругое тело переливалось; если полить на него воду, то вода тотчас стекала, ни одна капля не оставалась на теле... Иногда конь поднимался на макушку Анакопийской горы... Если смотреть на него снизу, с берега моря, на фоне неба его светлая фигура выглядела удивительно... Конь принадлежал к знаменитой породе. И серый конь хазарского хакана Барджиля похож на него, ибо оба одной крови. Лошади этой древней породы предназначались только каганам, которые называли их скифскими». (С. 188—189).
513
Автор-повествователь на этом не останавливается, он отмечает и другие невероятные «черты характера» необычного коня, усиливая мотив духовной связи между Дулдулом и Леоном II. Летом он часто приходил к Анакопийскому водопаду и вставал под серебристую воду. Леон приучил его купаться там. «Приходя сюда, он, вероятно, вспоминал его. И как поступал Леон,., конь иногда поднимался вверх по краю реки [Псырдзха], пока не доходил до широкого камня, где когда-то убили апостола Симона Кананита... Молодой конь Леона, подойдя к камню, делал паузу; поднимал переднюю правую ногу и как-то странно махал ею, будто хотел перекреститься. Потом он шел к большому ветвистому грабу, под которым люди проводили моления. И там он немного простаивал, а затем продолжал свой путь наверх до того места, где якобы был похоронен Симон. Конь, словно человек, останавливался у возвышенного места, покрытого густой травой. Опять поднимал правую ногу и махал ею. После, закрыв глаза, молча стоял. Здесь, как нигде в другом месте, горячий конь успокаивался и мог передохнуть...». (С. 189-190). Однако то, что следует за этими строками, вызывает сомнение с точки зрения христианской традиции. Речь идет даже не о каком-то анахронизме, а о недопустимой вещи. Автор пишет: «Когда заметили в коне такие необычные черты, по предложению княгини Хирхуху,.. коня повели в верхний храм (где крестили маленького Леона II. — В. Б.) и “крестили” его,., повесили на его шею крест. Это немного успокоило горячий пыл коня...». (С. 190).
Крещение животных выходит за рамки христианских правил и считается греховным. Вероятно, автор предполагал, что при создании «очеловеченного» образа животного можно допустить и такое. Но при всей мифологизации персонажа, конь все же остается животным.
Свою необычность Дулдул еще раз подтвердил на всеабхазских скачках, организованных по инициативе царя Леона I. Этим Леон-старший хотел поднять свой пошатнувшийся авторитет. «Как политик он [Леон I] не славился, но мог сохранить свое лицо именно такими мероприятиями». (С. 146). В отсутствие Леона II, Дулдула не седлали, да и никто не смог бы это сделать. Если и позволял кому-нибудь подойти к себе, то это были самые близкие Леона, которым он доверял (Рамзыц, Джаримхан, Хизан и др.). Дулдул сам (без всадника) решил участвовать в скачках от имени Леона II. Когда мальчик (Леон) находился дома, в Абхазии, он всегда одерживал победу и в беге, и в борьбе, и в стрельбе из лука и т. д. И конь пытается сохранить эту традицию. Всадники должны были обежать огромную поляну тридцать раз. Замысел писателя определил и стиль описания скачек, которые с появлением коня Леона II превратились в «фантастическое» зрелище. «После второго круга, всадник, скакавший последним, оглянулся назад, хотя знал, что за ним никого не должно было быть. Однако он заметил какую-то серую лошадь без всадника, настигавшую его. Он был ошеломлен. А в это время народ уже обсуждал появление необычного коня.
— О, боже, чей же этот конь?!
— Ведь он один, без всадника?!..
514
— Он же с седлом?!
— Может, кто-то упал с него?!
— Нет, он сам включился в скачку!
— Невероятно, такого никогда не бывало!..
Такими разговорами были охвачены все. И Баалоу Хизан, который совсем недавно придерживал коня под деревом, в шоке смотрел на бешено скачущего Дулдула... Летел он, словно сокол, один за одним оставляя позади других лошадей. Когда первый всадник заметил его сзади, он сильно забеспокоился, в страхе, не понимая, что происходит, и подумал: “Не лучше ли сняться с дистанции?..” Дулдул пролетел мимо всадника, обдув его ветром. Через некоторое время он уже опять обгонял последнего всадника...
— ... Это невероятно, мои глаза такого еще не видели!
— Не сон ли это?
— Нет, кто-то на нем сидит!..
— Тогда мы его видели бы!..
— Возможно, мы его не видим... Разве мы все видим?!..
Так народ продолжал обсуждать чудесное событие». (С. 150—151).
Конь продолжал скакать вокруг поля. На завершающем тридцатом кругу (остальные отставали на десять кругов) Баалоу Хизан остановил его. Народ узнал коня Леона, сына Рамзыца Ач[ба]. (Автор считает, что род средневековых царей принадлежит к известной сегодня фамилии Ачба /Анчабадзе/.) По словам повествователя, «... все говорили о [Леоне II], спрашивали друг друга, узнавали подробности его биографии; и у них возникло сильное желание увидеть его [Леона]...». (С. 151-152).
Любопытен и другой эпизод, связанный с Дулдулом. В нем использована эстетика предания об Абрскиле. Событие происходит в Анакопии и в селении Уатап, где в пещере якобы был заточен защитник и борец за свободу народа Абрскил. Время действия совпадает с временем пребывания Леона II в Хазарии. Конь чувствовал, что Леон находится недалеко за хребтом Кавказа, откуда можно было ожидать военную помощь. Ведь и сам Дулдул из Хазарии. А хазарские войска, "согласно роману, могли попасть в Абхазию через большую таинственную пещеру (вроде пещеры Абрскила), о которой знал Барджиль и стало известно и Леону II. Автор мифологизирует событие. Даже в описание пейзажа привносит мифологический элемент. «Моросил дождь. Кругом стоял туман... Он окутывал и вход в пещеру, но густой туман разрывался на кусочки и отходил от входа, будто какая-то духовная сила, выходящая изнутри пещеры, отгоняла их... В это время прямо у входа в пещеру стояла какая-то серая лошадь...». (С. 185). Очевидцы в ней узнали коня Леона II, который, вытянув шею, без конца смотрел в сторону входа в пещеру и топал ногами. Один из мужчин сказал: «Может, он хочет вытащить Абрскила из пещеры?» Другие отметили, что происходит какое-то невероятное событие. Третьи пророчествовали: «Нас, видимо, ожидают какие-то события, но какие — одному богу известно». Событие начало обрастать
515
легендами, одна из которых гласила: «... Всех облетела весть, будто однажды в темную ночь какие-то люди с горящими свечами вышли из пещеры; они сразу сели на коней и ускакали...». (С. 186). Число подобных слухов увеличилось после возвращения Леона II из Хазарии в Константинополь. В Хазарии, как уже говорилось, Леон узнал о существовании пещеры, которая соединяет Север с Югом, Хазарию с Абхазией. Писатель устанавливает духовную связь между этой пещерой и пещерой Абрскила, между Леоном II и Абрскилом. Народ верил в существование Абрскила и был убежден, что он когда-нибудь освободится и выйдет из пещеры. Абхазия ждала Леона II, который завершал учебу в Константинополе, народ связывал с ним свои надежды.
Третий этап жизни Леона II начинается с его досрочного возвращения на родину и избрания его царем Абхазии (в тексте — с пятой главы второй части романа и до конца). Он отправился в Абхазию по велению императора Константина V и в связи с осложнением ситуации после передачи царского престола Феодосию и убийства отца Леона II Рамзыца. Но прежде состоялся диалог Константина V с будущим правителем Абхазии. Диалог раскрывает характер византийско-абхазских отношений, политическое положение Абхазии. Слова императора свидетельствуют о том, что Византия считает Абхазию своей провинцией, и ее проблемы должны решаться в Константинополе. Константин говорит Леону: «Брат твоего отца Леон [I], не известив нас и не получив наше согласие, сложил свою власть в пользу своего сына, совершенно неизвестного нам... Крепись,.. мы не знаем, кто это сделал,., твоего отца убили... Вся Абазгия встала на ноги,., народ окружил дворец правителя. Ситуация осложняется с каждым днем. Говорят, что весь Кавказиос может быть охвачен беспорядками (огнем). Поэтому... мы немедленно должны вмешаться в эти процессы. Непонятно, что произошло, но и наши войска, дислоцирующиеся там, проявили бессилие. Налицо большая измена, надо выявить виновников и наказать... Эти проблемы может решить один человек, то есть ты, Леон...». (С. 212—213).
Когда Леон сказал, что его дядя передал власть не чужому человеку, а своему сыну (Феодосию), его же двоюродному брату, император прервал его и сказал: «Не мы его воспитали, и не мы его назначали». Константин V, как и его предшественники, считал, что местные правители должны пройти византийскую школу и быть воспитанными в духе преданности империи. Однако император не мог знать, что Леон, благодаря Духовной силе, думал иначе и уже вынашивал идею создания независимого Абхазского царства.
Византийские корабли с Леоном II и сопровождающими его константинопольскими чиновниками, святым отцом из Айя-Софии и военными направились не в Анакопию, а в Цандрипш (недалеко от нынешнего Адлера). Мудрые старейшины цандрипшцев посоветовали не спешить с «коронацией» Леона II и предложили провести всеобщее собрание народа, где избрали бы правителя. Они подчеркнули, что абхазы вряд ли примут царем того, которого утвердил Кон-
516
стантинополь, ибо они прекрасно знали характер народа. Автор пишет, что сам Леон был согласен с позицией старейшин. Он не мог открыто сказать, но осознавал, что без поддержки народа невозможно добиться чего-либо. Он также понимал цели Византии. И те, которые хотели через него проводить свою политику, ошибались. «О чем он думал — знал только он...».
Описывая третий этап жизни героя, автор обращает больше внимания на основной компонент триады, то есть на образе самого центрального персонажа: он создает политический портрет Леона И. Его образ раскрывается через речь автора-повествователя, речь самого героя и других персонажей, через практические действия Леона и его внутренний монолог, который передает сам повествователь. Мы уже видим окончательно сформировавшуюся самостоятельную личность, играющую важную роль в политической жизни Абхазии. Поэтому во второй половине романа частые явления Человека-Духа (Духовной силы) почти прекратились, ибо он (Дух) выполнил свою миссию. Благодаря ему Леон II стал национальным лидером, который может сохранить и развить исторический опыт, духовные и этические ценности народа. Словом, Духовная сила вселилась в его душу, но очень редко уже являлась перед Леоном в образе человека. И лишь в конце романа, накануне битвы с персидско-лазскими войсками в Эгриси, герой последний раз увидел Человека-Духа. «...Перед отправлением [армии Леона II в сторону Эгриси] густой туман окутал Анакопию, — рассказывает повествователь, — перед царем [Леоном II] явился Человек-Дух, постоянно сопровождавший его с детства... Он ничуть не изменился, ибо, как сам говорил, он вечен и будет продолжать свой путь, если, конечно, в будущем не произойдет ужасная катастрофа (конец света); однако без него вряд ли будет существовать мир, так как он — духовная основа, душа мира... Леон знал, что Дух жил в нем и никогда не покидал его, но давно так близко не приходилось видеть Человека-Духа. Герой понимал, что он в очередной раз явился помочь ему...». (С. 404).
Немного ослаблена и «активность» другого компонента триады, то есть коня Дулдула. Но с ним связано одно примечательное явление — «Родник царя». Образ родника восполняет незначительное ослабление двух компонентов триады/— Духовной силы и коня. Родник возник благодаря коню. В те критические дни, когда утверждалась власть Леона II, Дулдул ударил ногой о землю, и из-под нее пробился ключ. И этот ключ назвали «Родником царя», который стал символом перемен в стране. И родник тоже, как и событие у пещеры, начал обрастать легендами. Автор-повествователь отмечает: «...Появление нового родника... было воспринято как рождение ребенка... Молва о нем распространилась за пределами [Абхазии] и даже дошла до Константинополя, Рима и Хазарии... Говорили, что в Абхазии появился какой-то необычный, чудесный родник, он заживляет раны, оживляет умирающего, омолаживает старика, вселяет невероятную силу в молодого человека... “Абхазия стремится стать непобедимой страной; этот неисчерпаемый родник закаляет народ, делает его сильным; ...если даже в мире произойдет катастрофа, родник не иссякнет, исчезнув на какое-то
517
время, он вновь возродится...” — такие слухи дошли и до персов и арабов...». (С. 242-243).
Символический образ родника усиливает образ самого героя, возвышает его, ибо родниковая вода приносит большую пользу людям, лечит их, укрепляет здоровье, вселяет им надежду. Народ не ошибся в выборе царя. Леон оказался именно тем мудрым, дальнозорким, уравновешенным, «демократичным» и духовно развитым правителем, который защищал интересы населения государства, его культуру, язык, этику Апсуара, национальную самобытность и, наконец, свободу народа. Соратниками, единомышленниками и друзьями Леона II были представители разных слоев населения — князей, дворян и крестьян (Беслан — сын цебельдинского владетеля Дашаныхва, старцы Кайнагу-кузнец, Кискиндж, крестьянин Хизан и др.). И созданию их образов автор уделяет особое внимание, так как это помогает ему еще больше возвысить личность Леона II.
Герой обладал особыми качествами: с одной стороны, он, как Абрскил, был жесток к врагам народа и его свободы, с другой — он, воспитанный в христианских традициях, милосерден, способен прощать даже своему кровнику; месть не приносит пользу государству, тем более если она исходит от правителя, месть разъединяет народ, а не объединяет. Эта черта характера героя проявилась, в частности, на первом всенародном собрании (75), проведенном по инициативе нового царя Леона II на поляне Дипшдза (Дәыԥшӡа — Красивое поле), где был убит его отец Рамзыц. В нем, кроме самих абхазов, участвовали представители адыгских субэтносов, аланов, гуннов, сванов, картлийцев, Армении, Албании и т. д. «Все жаждали увидеть Леона II, пришедшего к власти в Абхазии при поддержке двух великих держав — Византии и Хазарии». (С. 246). На собрании произошло событие, которого никто не ожидал: был задержан убийца Рамзыца и доставлен в Дипшдза; его подвели к камню, на который упал отец Леона, пораженный стрелой. И только хотели отсечь ему голову, Леон грозно приказал отпустить его и добавил: «С сегодняшнего дня никто тебя не тронет. Своей жизнью ты обязан собравшемуся здесь народу...». А убийца растерялся, он не знал, что делать, так он и застыл на месте, не зная, как использовать дарованную ему свободу. Затем Леон произнес речь, которая свидетельствовала о его выдающихся ораторских способностях. (Вспомним: своими речами на чисто греческом языке он не раз поражал константинопольских сенаторов.) Леон затронул вопрос, который касался всех участников собрания. «В таком же положении находятся наши народы, — сказал царь [указывая на убийцу своего отца], — испокон веков их же руками кто-то делает все что хочет: убивает неугодных людей, через них же распространяет клевету на тех, которые могли бы принести большую пользу народу, делает так, чтобы народы сами не могли решать свои проблемы. Если им скажешь: “Вот вам полная свобода, делайте с ней что хотите”, — они могут растеряться и не знать, за что хвататься (что делать с этой свободой)... Это ужасная болезнь! От нее мы, народы Кавказа, должны освободиться...». (С. 249).
518
Вот два любопытных мнения о Леоне II, которые распространились среди населения после собрания. Одни говорили: «Его посадили в седло хазары, посадили же на серого хазарского коня, плетку вручили ему греки (византийцы), а что у него от нас [абхазов]?» (т. е. Леон стал царем с помощью хазар и византийцев). Другие отмечали: «От нас... у него в жилах течет наша кровь, он абхаз и стоит на абхазской земле, борется за Апсуара, жертвуя собой... Он наш царь!» (С. 249). И сторонников последней точки зрения становилось все больше и больше.
Другой эпизод, раскрывающий милосердие Леона II, связан с братом его отца Леоном I. Леон II не держит зла на своего дядю, хотя знает, что в смерти отца виновен и он; Леон I также препятствовал воцарению своего племянника; он знал и о том, что его сын Феодосий с помощью персов и лазов готовил заговор против Леона II, но не остановил его. После всего этого во дворце Леона I не знали, как поступит молодой царь с бывшим правителем, они больше всего ожидали мести с его стороны. Однако посещение Леоном II без личной охраны дворца дяди не только удивило его бабушку Хирхуху и других, но и рассеяло их опасение. Княгиня даже заплакала от радости, ее интуиция не подвела; она ожидала от внука именно такого поступка. Он не пролил кровь близких людей. Леон сказал бабушуке: «Я врагами считаю только врагов моей страны... Я зашел к себе домой, а если здесь есть враги, то они сами себе враги...». (С. 259-260).
Леон II пришел во дворец и тогда, когда умер Леон I. А произошло это событие после разгрома персидско-лазских войск в Эгриси; война была спровоцирована Феодосием. В такой ситуации никто не ожидал появления царя на похоронах. Но Леон II, движимый духовной силой, поехал в Анакопию. Повествователь говорит: «Многие одобрили и высоко оценили поступок царя, который пришел оплакать брата своего отца; они посчитали это признаком большой мудрости...». (С. 437).
Повествователь противопоставляет два типа героев: Леона II и Леона I, Леона II и Феодосия. При этом он возвышает молодого правителя; Леон II духовно, нравственно выше, чем остальные. И в этом заслуга Духовной силы неоспорима.
Леон II понимает, что избрал нелегкий путь, он помнит мудрость народной пословицы: «Если боишься намочить ноги — не заходи в воду». Герой уверен в себе и решителен. Автор сравнивает Леона с Наполеоном Бонапартом, хотя «ростом он (Леон) был выше и строен, но по характеру и взгляду был похож на него (Наполеона). [Леон] был решительным, волевым и быстрым человеком... Он молниеносно обнажал свой меч или кинжал и мгновенно мог нанести удар... Поэтому враги его опасались. Он насквозь видел человека, и если кто-то замышлял заговор, он сразу выявлял его и уничтожал... Не подпускал к себе близко слабовольных людей... [Леон] решал судьбу Абхазии с самыми решительными и сильными людьми; они были в каждом уголке страны и проводили его политику...». (С. 400-401). И в бою Леон напоминал сказочного богатыря на коне. Автор-повествователь, словно эпический сказитель, рассказывает о нем: «И когда они (персидские воины) находились в далекой Персии, слышали, что он
519
(Леон) был одет в кольчугу, имевшую форму орла, был на коне хазарской породы и воевал мечом, подаренным ему хазарским хаканом Барджилем... Увидев с громовым криком приближавшегося царя Абхазии,., воины на мгновение застыли на месте; некоторые от страха начали стрелять, но, вспомнив, что им приказано живьем взять его, прекратили стрельбу... Одним ударом меча он (Леон) косил врагов. Его конь тоже был покрыт кольчугой; он громко ржал и, вставая на задние ноги, наносил удары передними,., и это устрашило персов, они попытались убить его, но отлетали от него и падали ничком...». (С. 414-415).
Как государственный деятель, Леон II создает эффективную систему власти во главе с царем, в работе которой участвуют представители всех субэтносов и слоев общества; формирует сильную и хорошо вооруженную армию, считая ее основой царства, гарантом его суверенитета и независимости. В военно-государственном строительстве молодой правитель опирается на исторический опыт народа, использует и византийские традиции. Особое внимание уделяет развитию экономики, сельского хозяйства.
Кроме того, Леон II, понимая значимость культуры, способствует строительству храмов, распространению знаний. Он говорил: «Сегодня среди нас всего два-три человека, владеющих латинской и греческой грамотой. Однако в древности, во времена финикийцев у нас был свой алфавит, своя письменность. Мы потеряли ее на своем трудном историческом пути, но мы должны оглянуться назад и найти ее и возродить...». (С. 380). Вместе с тем, Леон мечтал открыть школу ораторского искусства. По словам повествователя, «царь Леон решил за короткое время восполнить то, что в течение веков не смогли осуществить предки. Те дворяне, которые не выдерживали нагрузку, напряженную работу, уходили от него. Были и такие, завидовавшие (Леону), они становились на путь предательства... В то же время число его сторонников росло...». (С. 380).
В итоге автор-повествователь переходит к открытой оценке личности Леона II и результатов его деятельности. Он утверждает, что, несмотря на сложную ситуацию, и противостояние, «Леон смог заложить прочные основы абхазской государственности. Он расширил границы царства; на западе они доходили до берегов Кубани,.. на востоке — до Сурамского хребта, на юге — до реки Чорох... И небольшие царства картлийских правителей, которых постоянно раздирала междоусобная война, включил в Абхазское царство, тем самым оградив их от завоевателей. И это государство, игравшее тогда большую роль на Кавказе, просуществовало двести лет; сам славный Леон правил сорок лет... И если сегодня мы с гордостью говорим, что абхазской государственности 1200 лет, то это стало возможным благодаря царю Леону [II]... Именно он вселил в нас уверенность в себе...». (С. 451).
Позиция автора подтверждается многими историческими материалами, о которых говорилось выше. Патриарх абхазской литературы, писатель и историк Д. И. Гулиа, вероятно, имел в виду эпоху Леона II, когда писал: «В VIII—IX веках нашей эры он [абхазский народ] создал сильное царство, влиявшее на дела всего Кавказа» (76).
520
Подводя итоги исследования произведения В. Амаршана «Апсха — царь Абхазии», необходимо сказать следующее:
«Апсха — царь Абхазии» — это первый роман в абхазской литературе, посвященный истории и культуре Абхазии VIII в. Он обобщает, с одной стороны, опыт художественного постижения раннесредневековой жизни народа, с другой — достижения исторической мысли в области изучения той эпохи, отразив целостную картину прошлого времени.
Автор создает литературные образы исторических личностей — Леона II, сына Леона I Феодосия, византийского императора Льва [Леона] Хазара, хазарского хакана Барджиля и др., не говоря уже о вымышленных персонажах. Он показал тип раннесредневекового человека.
Роман затрагивает ряд вопросов философии истории, и не только истории Абхазии. В нем раскрыты закономерности исторического развития этноса, консолидационных процессов, формирования единого народа как нации и государства. При этом автор концентрирует внимание на философии личности. Он придерживается той концепции, которая утверждает, что личность играет огромную роль в истории народа или народов. Важно и то, что историческая личность тесно связана с народом, от поддержки которого может зависеть многое. Примечательный пример — образ Леона II, при создании которого писатель активно использует фольклорную эстетику, особенно поэтику Нартского эпоса, предания об Абрскиле и других героических сказаний. Образ главного героя романа напоминает сверхчеловека Ницше, хотя трудно говорить о влиянии философии Ницше на В. Амаршана. Но стремление писателя к отражению такого образа очевидно. Неслучайно автор часто проводит параллели между Леоном II и Абрскилом и нартом Сасрыквой. Кроме того, писатель опирается на фольклорную триаду (Духовная/сверхъестественная/ сила — герой — конь), которая, например, формирует героический образ Сасрыквы. Трудно представить и Леона без Духовной силы и его коня Дулдула.
Вместе с тем, в романе «Апсха — царь Абхазии» раскрывается философия империи, описывается характер византийско-абхазских, абхазско-хазарских и абхазско-грузинских историко-культурных отношений в VIII в.
Автор подчеркивает, что во всех исторических процессах главную роль играют также сила (армия, оружие, деньги и т. д.) и духовное начало. Эта истина по сей день остается незыблемой.
Примечания
1 Джавахишвили И. А. Древнегрузинская историческая литература. Тбилиси, 1945. С. 70—71. См. также: Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии / Перев. с груз, и комментарии Г. А. Амичба. Сухуми, 1986. С. 6.
521
2 Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии. С. 7.
3 Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. Сухуми, 1976. С. 399— 400. Гунба М. М. Абхазия в первом тысячелетии н. э. Социально-экономические и политические отношения. Сухуми, 1989. С. 131. Чачхалиа Д. Хроника абхазских царей. Статьи. Заметки. М., 1999. С. 16 и др.
4 Чачхалиа Д. Указ. соч. С. 22—23.
5 Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии. С. 7—8.
6 Там же. С. 8.
7 Там же. С. 33.
8 Летопись Картли / Перев., введ. и примеч. Г. В. Цулая. Тбилиси, 1982. С. 48.
9 Там же.
10 Джанашиа С. Н. Труды. Т. I. Тбилиси, 1949. С. 88-89. — На груз. яз. См.: Цулая Г. В. «Летопись Картли» и некоторые вопросы истории политического объединения Грузии // Летопись Картли. Тбилиси, 1982. С. 32.
11 Джавахишвили И. А., Бердзенишвили Н. А., Джанашиа С. Н. История Грузии. Тбилиси, 1943. С. 147. — На груз. яз.
12 Там же.
13 Анчабадзе 3. В. Из истории средневековой Абхазии. Сухуми, 1959. С. 99—100.
14 Там же. С. 100.
15 Там же. С. 101.
16 Цулая Г. В. «Летопись Картли» и некоторые вопросы истории политического объединения Грузии // Летопись Картли. Тбилиси, 1982. С. 32—33. Он же. Абхазия и абхазы в контексте истории Грузии. Домонгольский период. М., 1995. С. 61.
17 Цулая Г. В. «Летопись Картли» и некоторые вопросы истории политического объединения Грузии // Летопись Картли. Тбилиси, 1982. С. 33.
18 Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. С. 402.
19 Сообщения средневековых грузинских письменных источников об Абхазии. С. 68—69.
20 Там же. С. 69-71.
21 Цулая Г. В. Абхазия и абхазы в контексте истории Грузии. Домонгольский период. С. 26.
22 Там же. С. 26—27.
23 Там же. С. 52.
24 Там же.
25 Там же.
26 Гунба М. М. Абхазия в первом тысячелетии н. э. С. 232.
27 Там же. С. 227.
28 Там же. С. 228.
29 Там же. С. 229.
30 Там же.
31 Там же. С. 230.
32 Там же.
33 Там же. С. 230-231.
522
34 Там же. С. 231.
35 Чачхалиа Д. Хроника абхазских царей... С. 16.
36 Гунба М. М. Абхазия в первом тысячелетии н. э. С. 231.
37 Воронов Ю. Н. Колхида на рубеже средневековья. Сухум, 1998. С. 132.
38 Там же. С. 133—134.
39 Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. С. 399.
40 Там же. С. 399-400.
41 Анчабадзе 3. В. Очерк этнической истории абхазского народа. Сухуми, 1976. С. 53.
42 Там же. С. 53.
43 Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. С. 403-404.
44 Короленко П. П. На берегах Абхазии // Военный сборник. 1891. № 7, июль. С. 324.
45 Анчабадзе 3. В. Из истории средневековой Абхазии. С. 154.
46 Инал-ипа Ш. Д. Вопросы этно-культурной истории абхазов. С. 402.
47 Кудрявцев К. Сборник материалов по истории Абхазии. Сухуми, 1942. С. 97—98.
48 См. об этом: Амичба Г. Культура и идеология раннесредневековой Абхазии. (V— X вв.). Сухум, 1999. С. 62—73.
49 См.: Чачхалиа Д. Хроника абхазских царей... С. 16-36.
50 Там же. С. 24.
51 Там же. С. 36.
52 Амичба Г. Культура и идеология раннесредневековой Абхазии. (V—X вв.). С. 71—72.
53 Амаршьан В. Аԥсҳа. Аҭоурыхтә роман. Аҟуа, 1994. Ад. 14. (Далее сноски на это издание даются в тексте с указанием страницы. Подстрочные переводы мои. — В. Б).
54 ДашковС. Б. Императоры Византии. М., 1997. С. 132.
55 Праздник кузни (Ажьыр-ныҳәа), как часть традиционной религии народа, до сих пор сохранился в Абхазии. Многие семьи имеют свои кузни (ажьыра или ажьира), где проводят обряд моления накануне наступления старого нового года.
56 О текстах писем Николая Мистика см.: Кулаковский Ю. А. Избранные труды по истории аланов и Сарматии. С. 168—169. Чачхалиа Д. Хроника абхазских царей... С. 27-28.
57 См.: Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2-х тт. Т. 2. М., 1992. С. 500—501.
58 Кобищанов Ю. М. Полюдье: явление отечественной и всемирной истории цивилизаций' М., 1995. С. 219.
59 Плетнева С. А. Хазары. 2-е доп. издание. М., 1986. С. 60—61.
60 Там же. С. 62.
61 Там же. С. 63.
62 Плетнева С. А. Очерки хазарской археологии. Москва—Иерусалим, 2000. С. 217.
63 Здесь В. Амаршан допустил (видимо, случайно) ошибку. Он представляет Арчила как шурина (абхунда) Леона I, тогда как Арчил в действительности был братом Мира — тестя абхазского царя (его жена Гурандухт — дочь Мира, умершего от ран во время войны с арабами у стен Анакопии в 737 г.).
64 Грузинский источник, как видим, свидетельствует о том, что даже хакан был язычником. А события, описанные в «Летописи Картли», вероятнее всего связаны с одним из
523
нашествий хазар на Картли в 764 г., направленных против арабов. Это еще раз доказывает правильность гипотезы о преобладании язычества в Хазарском каганате.
65 Летопись Картли / Перев., введ. и примеч. Г. В. Цулая. Тбилиси, 1982. С. 47.
66 В романе героя зовут просто Леон (Леуан). Как отмечалось выше, во избежание путаницы будем пользоваться римской цифрой «II», ибо среди царей по имени «Леон», известных в истории, он по счету второй. А Леоном I являлся его дядя (брат отца), в произведении — Леон (Леуан) ду, т. е. Леон-старший (большой).
67 Амхара (Амхара) — новый дом, в котором живет молодая семья; он обычно строится в том же дворе, но подальше от основного («большого») родительского дома.
68 VIII век стал веком иконоборческого движения в Византии, начало которому положил император Лев III Исавр. В романе «Апсха — царь Абхазии» нет никаких эпизодов, которые показывали бы распространение иконоборчества в Абхазии. Это связано с тем, что в действительности данное движение не имело места в Абхазском царстве (видимо, и в Грузии и Армении), хотя оно до Леона II еще находилось под протекторатом Византии.
69 Варианты предания см.: Аԥсуа жәлар рҭоурыхтә-фырхаҵаратә ҳәамҭақуа / Ианиҵеит, акьыԥхь иазирхиеит С. Л. Зыхуба. Аҟуа, 1978. Ад. 7-11. Аԥсуаа рфольклор. Артур Аншба ианҵамҭақуа / Еиқуиршәеит 3. Џьапыуа. Аҟуа, 1995. Ад. 65 и др.
70 Шьынқуба Б. Ахьырҵәаҵәа. (Аԥсуа жәлар рҿаԥыцтә ҳәамҭақуеи, ретнографиатә бзазара иадҳәалоу аматериалқуеи). Аҟуа, 1990. Ад. 273.
71 Приключения нарта Сасрыквы и его девяноста девяти братьев / Перев. с абх. Г. Гулиа и В. Солоухина. Сухуми, 1988. С. 23.
72 Там же. С. 24.
73 Там же. С. 39.
74 Там же. С. 41.
75 Заметим, что в романе народные собрания занимают важное место; они являются неотъемлемой частью политической и общественной жизни средневековой Абхазии. Можно сказать, что народное собрание выполняло функцию «высшего органа» государственной власти (типа сената в Византии), на котором решались ключевые проблемы страны. С ним считались и цари. Эта традиция сохраняется по сей день, несмотря на существование конституционных органов власти.
76 Гулиа Д. Автобиография // Д. Гулиа. Избранное. Сухуми, 1973. С. 10.
524
